Маленький лорд Фонтлерой [Фрэнсис Элиза Ходжсон Бернетт] (fb2) читать постранично, страница - 3

вернется, и увидал горесть матери, его доброе сердечко постепенно прониклось мыслью, что ему следует делать все для него возможное, чтобы утешить ее. Как ни мал он был, эта мысль не покидала его никогда — сидел ли он у нее на коленях и целовал ее, прижавшись к ней своей кудрявой головкой, показывал ли ей свои игрушки и книжки с картинками, или просто помещался рядом с нею, когда она лежала на диване. В его возрасте он еще не мог придумать ничего другого, но делал, что было в его силах, и тем утешал ее более, нежели мог себе представить.

— О Мэри,— услышал он раз слова матери своей старой служанке,— я уверена, что он по-своему всячески старается помочь мне. Иногда он смотрит на меня таким нежным, испытующим взглядом, как будто разделяет мое горе, и потом приходит ласкаться ко мне или старается что-нибудь показать мне. Он этим так напоминает порою взрослого человека, что я в самом деле начинаю думать, что ему все известно.

Когда он стал постарше, у него начали проявляться такие симпатичные черты детского простодушия и понятливости, что служили прямою забавою не только матери, но и всякого. Мать же была так довольна его обществом, что почти не искала другого. Они обыкновенно вместе гуляли, вместе разговаривали и играли. Научившись читать еще очень маленьким, он имел обыкновение лежать по вечерам на ковре перед камином и читать вслух — иногда какие-нибудь мелкие рассказы, а то и толстые книги, которые читают взрослые, и случалось даже — газеты; при этом служанка Мэри, сидя в кухне, часто слышала веселый смех м-сс Эрроль, вызванный забавными рассуждениями ребенка.

— Право,— рассказывала Мэри лавочнику,— нельзя удержаться от смеха, когда он начнет толковать по-своему! Приходит он как-то ко мне в кухню — вот когда выбрали нового президента,— стал перед плитой, а на самого любо посмотреть, засунул ручки в карманы и с важным видом, как у судьи, говорит мне: — Мэри,— говорит,— я очень интересуюсь выборами,— говорит. Я республиканец, и Милочка тоже. Ты республиканка, Мэри? — Жаль мне, а должна вам сказать,— говорю я: — я самая настоящая демократка! — А он смотрит на меня такими глазами, точно хочет насквозь видеть, и говорит: — Мэри,— говорит,— плохо придется всему государству.— И с тех пор дня не было, чтобы он не заговаривал со мной о политике.

Мэри его очень любила и гордилась им. Она находилась при его матери с самого его рождения и, после смерти его отца, осталась у нее единственной прислугой, и кухаркой и нянькой в то же время. Она гордилась красотой и стройностью его фигуры и его прекрасным нравом и в особенности любовалась светлыми курчавыми волосами, обрамлявшими его лоб и спускавшимися прелестными кудрями на его плечи. Она от души работала с утра и до вечера, стараясь помочь матери в шитье и починке его белья и платья.

— Настоящий аристократ, право, — говаривала она. — Посмотрела бы я, кто бы сравнялся с ним из тех ребят, что катаются по Пятой Аллее^[1]. И всяк, и стар и млад, смотрят на него, когда он ходит в своей бархатной куртке, сшитой из старого материнского платья, поднявши головенку с развевающимися золотыми кудрями. Ни дать, ни взять — молодой лорд.

Кедрик не знал, что похож был на молодого лорда; он не знал даже, что такое лорд. Его лучшим другом был содержатель ближайшей овощной лавочки — человек крутой, который с ним, однако, всегда обходился мягко. Его звали мистер Хоббс, и Кедрик очень уважал и любил его. Он считал его очень богатой и влиятельной персоной; ведь столько у него было разных вещей в лавке — и сливы, и фиги, и апельсины, и бисквиты, да, кроме того, этот богач имел лошадь и телегу. Кедрик любил и поставщика молока, и булочника, и торговку яблоками, но больше всех — м-ра Хоббса; он был с ним на такой короткой ноге, что каждый день приходил к нему и часто подолгу сидел у него в лавке, рассуждая о разных текущих вопросах. Нужно было дивиться, о чем только они не толковали — о четвертом июля^[2], например. Когда они начинали говорить об этом дне, то разговору их, кажется, и конца не было. М-р Хоббс был очень дурного мнения насчет «британцев» и пересказывал всю историю войны за освобождение, сообщая самые удивительные и патриотические рассказы о коварстве врага и геройской храбрости защитников отечества, и даже великодушно повторял выдержки из декларации о независимости.

Кедрик приходил в такой восторг, что у него разгорались глаза, краснели щеки, и кудри его от волнения сбивались в какую-то золотистую кучу. Вернувшись домой, он не знал, как ему поскорее окончить обед, чтобы успеть рассказать матери слышанное им от своего старого друга. Вероятно, м-р Хоббс и посеял в нем первый интерес к политике. Этот патриот-лавочник был большой любитель читать газеты; благодаря этому обстоятельству, Кедрик слышал от него многое о происходившем в Вашингтоне^[3]; и м-р Хоббс обыкновенно сообщал ему, что президент делал хорошего или дурного. Однажды, во время выборов,