Тит Беренику не любил [Натали Азуле] (fb2) читать постранично, страница - 3

Расин считает невозможным, противным человеческой природе. Ее несчастье вписывается в тысячелетнюю традицию, а счастье стало бы невидалью, исключением: Береника любит Тита, который любит Беренику.

Послушай, хватит, не трогай Расина. Со всех сторон ее пытаются одернуть. Обломаешь себе зубы. Твоим ручонкам не схватить такую мраморную глыбу. Расин принадлежит не тебе, Расин — это сама Франция. Но она хочет, хочет именно этого: потрогать, ухватить руками. Дерзкий вызов. Пари. Если она поймет, как удалось этому буржуа из провинции изобразить в таких пронзительных стихах женскую любовь, то поймет, почему ее бросил Тит. Нелогично, абсурдно, но ей кажется, что Расин — та точка, где мужское начало предельно близко к женскому, он — Гибралтарская скала меж двух полов. Вслух она не признается. Официальная версия такова: она хочет убежать из своего времени, из своего сегодня, создать что-то, что отвлечет ее от горя, вылепить нечто ощутимое вслепую, поскольку слезы застилают взор.

Начать она решила с самого начала. Сказала себе: остановим мгновенье.

В двадцати километрах от Версальского дворца есть лощина. Спуск в сотню ступенек ведет на самое дно, где находилось некогда аббатство Пор-Рояль^[11]. На склонах располагались ферма, амбар, плодовый сад, шары кустов, огромные деревья. По контрасту с самым роскошным за всю французскую историю парадным местом эта лощина поражает своим покоем, строгой простотой, здесь чувствуешь себя в затворе, в спасительном убежище. Быть может, предполагает Береника, вся жизнь Расина определяется раздором, который вносило в его душу соседство этих мест.

Все пусто. Монахини покинули аббатство и перебрались в Париж. Тут слишком сыро, воздух нездоровый. Жан иногда убегает с уроков. Спускается в лощину по ступеням. Гуляет по обители, доходит до Уединения — так называются поставленные в круг скамейки под сенью деревьев, — разыгрывает там воображаемые сцены, диалоги. Ему то и дело мерещатся юные девы — они кричат наперебой, судачат, хохочут, думая, что ускользнули от настоятельницы. Но Божье око видит все! Он здесь читает вслух коротенькую оду на латыни собственного сочинения, и все деревья превращаются в людей. С восторгом слушают его. Аплодируют ладонями листьев. Глаза у него наполняются слезами. Вдруг ударяет колокол. Он во весь дух бежит на монастырский двор и прислоняется к колонне, стараясь отдышаться.

Идет вверх по склону, но ему все кажется, что монахини — там, внизу, у него за спиной, их платья задевают каменные плиты, и слышится неясный гул молитв. Иной раз он, не выдержав, несется вниз — никого, тишина. Так досадно, но он закрывает глаза, впивает тишину, как свежий воздух, и блаженно улыбается.

Мать его умерла, когда ему было два года. А вскоре за ней и отец. Он их совсем не помнит. Скорее помнит разных женщин из Ферте^[12], которые его голубили, заботились о нем, обжигали горячим дыханием его щеку. А среди них — свою молоденькую тетушку^[13]; бывало, она подзывала его, он прижимался головой к ее плечу. Его волосы мешались с ее мягкими кудрями, звуки ее голоса вились вокруг него, из них сплетался кокон, в котором ему было так уютно, и можно было обойтись без слов, ведь она была рядом и умела высказать за него все его нужды и желания — так продолжалось до тех пор, пока однажды она не склонилась к нему с горестным лицом. Ее голос срывался, но он понял по движению губ: она уходит, покидает его. Обняв его чуть крепче, чем обычно, она поднялась и исчезла. В потемках он как будто разглядел, что ее губы сложились в два коротких слога «мне жаль», но, может статься, она пыталась вымолвить что-то другое. Он спросит у нее потом, когда опять увидит, ведь это же сюда, в Пор-Рояль-де-Шан, она уехала, когда рассталась с ним, как до нее все остальные: бабушка, двоюродные братья. Пройдет немного лет, и его пошлют туда же, в школу, где, как считалось, юным господам давали превосходное образование.

Попав в Пор-Рояль, он с огорчением узнал, что ее уже нет, ее с другими сестрами отправили в Париж на время, пока просохнут кельи. Но она же вернется, и у них тут, в лощине, появится новый дом. Он сказал бы, что целыми днями только и делал, что ждал ее, если бы тоска и нетерпение не рассеялись, с тех пор как он открыл грамматику.

Именами собственными называются те, что обозначают единичное: например, слово «Сократ», относящееся к некоему философу, которого звали Сократом, или слово «Париж», относящееся к городу Парижу. А именами нарицательными — те, что обозначают общие, родовые понятия, как, например, слово «человек», относящееся ко всем людям вообще, или слова «лев», «собака», «лошадь» — говорит Лансло^[14].

Жан слушает урок, как объяснение мироустройства, простое и ясное.

Он все записывает. Ему по нраву непреложность правил, он к ней питает глубочайшее почтение. Правила определяют, разделяют и повелевают. Голос учителя бархатный,