Большое солнце Одессы [Аркадий Львович Львов] (fb2) читать постранично, страница - 3

называется улицей Карла Маркса. Одним концом она упирается в Сабанеев мост и Воронцовский переулок, Другим — в Привоз. Через Привоз можно выйти на Водопроводную, прямо к Чумке.

Колька рассказывал, что для казенщика Чумка — чистая лафа: всегда тихо, нет людей и спокойно, как на кладбище. Чумка и сама была кладбищем. Только очень давно, лет сто назад, когда в Одессе свирепствовала чума. Теперь этой болезни нет, а тогда была, и от нее обязательно умирали. Людей хоронили прямо так — с кольцами, браслетами и бриллиантами.

И засыпали землей. И столько их поумирало, что наворотили целую гору. А потом еще эту гору присыпали землей, чтобы микробы не вылазили. Говорят, Чумку давно уже хотят раскопать, только микробов боятся. Говорят, даже копать начинали, а потом бросили — испугались.

Через Привоз надо проскочить мигом — мама всегда ходит на этот базар. Она говорит, что на Привозе все дешевле, что шикарную молодую курицу здесь можно взять за восемь рублей, а на Новом, Алексеевском и Староконном надо за паршивую отдать все десять, если не одиннадцать.

За Привозом — Щепной ряд и трамвайное депо, а дальше — Водопроводная. На Водопроводной одноэтажные дома, щебеночные тротуары, забитые глиной, и негородские люди в сапогах и спущенных в сапоги брюках. Во дворах гудят примусы, заслоненные фанерой и кирпичами, чтобы ветер не задул огня. Но ветер пробивается сквозь фанерные заслоны, и погасший примус долго и злобно шипит, пуская густые, удушливые клубы сизого дыма. Дым пахнет керосином, жареным луком и подгоревшими бычками.

Разыскивая спички, хозяйка клянет примус, клянет мужа, от которого надо все прятать, и сына, который весь в своего папочку, и желает всем троим — примусу, папочке и сыну — гореть на медленном огне.

А через минуту, пробуя мясо на зуб, она желает гореть на медленном огне всем куриным торговкам, которые еще не было случая чтоб дали хороший свежий пупчик или четверть с приличной курицы.

Эти разговоры о грязных штуках куриных торговок с Привоза я слышу каждый день и у нас в коридоре, где сутки напролет жарят, шкварят, стирают белье и убеждают друг друга, что мадам Орлова — таки умная женщина и ей будет что вспомнить на старости. К этим разговорам я привык, но мне странно, что здесь, почти у самой Чумки, где алмазы, бриллианты и страшные микробы, тоже говорят о куриных четвертях.

Чумка окружена пустырем. С той стороны, где солнце, на Чумку уставился мертвыми пыльными окнами завод. На этом заводе вьют пеньковые канаты для пароходов. Канаты вьют машины, но от машин всегда шум. А на заводе тихо — как в степи, далеко от города. Ночью в городе был дождь, а здесь пыль и сухая трава, как будто сейчас не апрель, а конец июля, когда земля горит и дымится на солнце. Значит, это правда, что на Троицкой может быть дождь, а на другой улице, Водопроводной, нет никакого дождя и светит солнце.

Чумка большая, плоская и голая, как окруженный рвами остров, где старинный замок. На Чумке — бугры, овраги, патлатая коза с молочными глазами. Такие глаза я видел однажды у лошади. Эта лошадь была слепая.

Овраги забиты мусором, и бугры, я думаю, были просто кучами мусора. Люди и ветры засыпали их землей, теперь эти бугры поросли зеленой, как водоросли, апрельской травой.

Коза лежит у оврага, подобрав под себя ноги. Она жует свою жвачку, и падающие с черных козьих губ струйки зеленой слюны серебрятся на солнце.

Где же здесь алмазы и бриллианты? Может, как раз на краю оврага, под брюхом козы? А может, на дне оврага или вот здесь, прямо подо мной?

У меня есть медная ручка: трубка с двумя наконечниками — для пера и карандаша. Этой ручкой я вскапываю лунки в Александровском садике, когда мы играем в царя-коня. А там земля твердая, утоптанная — не то что на Чумке. Отпихнув козу, я раскапываю прогретую ее брюхом землю. Коза ложится рядом — спокойно так, мирно. Хорошая коза — другая на ее месте обязательно бодаться стала бы.

Светит солнце, глухо гудит город, будто из-под земли гудит, чавкает коза с молочными, как у слепой лошади, глазами, и летят в овраг куски черной земли. Хозяин Чумки, я нещадно крошу ее, пробиваясь туда, где погребены драгоценные камни. Об этих камнях я знаю лишь то, что даже в темноте они сияют волшебным светом. Солнце обхаживает меня, пригревая спину, заглядывая в лицо, и отбрасывает мою тень — сначала длинную, потом короткую, потом опять длинную, но поменьше той, что была утром.

Когда тень опять стала длинной, я нашел бриллианты. Это был счастливый случай: коза уже держала их во рту, неторопливо разжевывая ленту, на которой они сверкали, как осколки стекла. Я сунул козе пучок травы, и за пучок травы она отдала мне камни, которые дороже золота.

Я сказал ей, что теперь мне пора уходить. Она стала тереться о мою ногу. Я объяснил ей, что стеклышки на черной ленте — это бриллианты и мне. надо бежать домой. Коза перестала тереться, опустила голову и прижалась к моим ногам. Она была костлявая, теплая, и сердце ее ударялось о мои ноги.

Хорошая коза. Мама