Sweetly Broken (ЛП) [LadyKenz347] (fb2) читать онлайн

========== 1. В моей крови ==========

Help me, it’s like the walls are caving in

Sometimes I feel like giving up

No medicine is strong enough

Someone help me

I’m crawling in my skin

Sometimes I feel like giving up

But I just can’t

It isn’t in my blood

Shawn Mendes - In My Blood

***

Я стою здесь — колени дрожат от недостатка пищи и нервов — и понимаю, насколько я чертовски жалок. Я официально существую исключительно в оттенках серого: никогда не ухожу во тьму, никогда не выхожу на свет.

Он здесь. Неважно, сколько раз я смотрел на серое, гниющее лицо и чешуйчатую кожу, сейчас я явно ощущаю, как поток безудержной паники прокатывается по моему позвоночнику. Тёмная магия исходит от него волнами, отравляя задымлённый воздух вокруг.

Он объявляет о смерти Поттера, и я смутно чувствую… что-то. Что-то, чего я никогда бы не хотел чувствовать. Я ждал облегчения или даже радости.

Но я в ужасе.

Ослеплённый властью ублюдок победил.

Он публично сожжёт весь этот мир дотла, и я либо умру, либо буду прятаться в его тени. Он произносит речь: просит своих истинных последователей немедленно присоединиться к нему. Я знаю, что мне следует быть со своими родителями. Мой отец делает шаг вперёд и манит меня пересечь площадь. Я полон отвращения. Лишь только, когда мама делает шаг, моя нога дёргается. Я должен встать рядом с ней. Даже в темноте она всегда была моим светом.

Я слишком долго колебался.

Она умирает в считаные мгновения. Её кровь не проливается; она не задыхается. Знакомое заклинание и взмах волшебной палочки. Моя мать просто… ушла.

Следующие несколько минут всё происходит словно в замедленной съёмке. Героическая речь Долгопупса, противоречащая его абсолютно трусливой натуре, как будто бы приглушена. Я почти не слышу. И только когда его длинный меч перерезает шею уродливой змеи, мир начинает рушиться вокруг меня. Громко. Волнами.

Конечно, Поттер жив. Мы были настолько глупы, чтобы думать, что кто-то может упечь этого ублюдка в землю. Я чувствую магию кожей, когда вокруг меня всё с треском начинает рушиться и взрываться. Я знаю, что, если мне придётся выбирать, на какой стороне биться, то сейчас как раз тот самый момент.

Непрерывно смотрю вниз на свои длинные бледные пальцы, крепко сжимающие мамину палочку; палочку, которую она никогда больше не будет держать.

Я в центре битвы. Куда бы я ни повернулся, мой взгляд упирается в мёртвые тела великанов, домашних эльфов, детей и стариков. Площадь утопает в ослепляющем сиянии, исходящем из палочек — струи цветной магии обрушиваются на землю.

Что я делаю?

Чувствую взгляд.

Грейнджер.

Она сжимает свою палочку, но не целится в меня. Пока нет. Кажется, она ждёт от меня действий, ждёт моего решения.

Да, я тоже его жду.

Я киваю ей, отвожу глаза, целясь в спину безликого Пожирателя Смерти, и выпускаю целый поток непростительных. Он падает лицом в землю, и я добавляю Инкарцеро для пущего эффекта.

Снова взглянув на неё, вижу, как на её губах появляется улыбка. Как будто она уже знала, каким будет мой выбор.

***

— Выпей, станет лучше, — говорит выживший близнец и предлагает мне бутылку дешёвого пойла, которое я бы не стал пить и на третьем курсе.

Он постоянно вмешивается; всё время крутится рядом и пытается быть донельзя дружелюбным. Мне не нужна эта дружба.

Я выхватываю бутылку у него из рук и, слабо усмехнувшись, подношу к губам.

Мне ведь больше некуда идти, правда?

Поместье было реквизировано, и найти, куда можно было бы отправиться — нереально, так как безобразная тёмная метка всё ещё бледнеет на моём предплечье; да и фирменная малфоевская платина волос не добавляет очков.

Молли Уизли нашла меня после битвы и настояла, чтобы я приехал в Нору и ждал новостей из Министерства. По какой-то чёртовой причине я послушался её. И вот я здесь.

Министерство, кажется, пока не слишком заботится о моей причастности — заняты более крупными преступниками. Это только означает, что в настоящее время, кроме того, чтобы отправить домой и сказать, чтобы я вёл себя хорошо, они не планируют уделять мне особого внимания.

Уизли не так уж плохи. Они кормят меня и практически не беспокоят… за исключением Джорджа… или Фреда… кто бы он ни был, чёрт возьми. Он постоянно хочет сидеть у огня камина в гостиной и говорить о наших грёбаных чувствах.

Не совсем так, если быть честным. На самом деле, он не хочет говорить о чувствах. Он хочет напиться и потрепаться о квиддиче и всякой ерунде, которая мало меня волнует.

Заноза-в-моей-заднице Рон Уизли уехал. Австрия? Австралия?

Да плевать.

Его здесь нет, так что в данный момент я нахожусь в его отвратительной комнате, если это помещение вообще можно так назвать. Здесь нет настоящих стен, жалкое подобие. Холод и ветер просачиваются через каждую трещину. Мне уже несколько недель не было тепло.

Не могу себе позволить встретиться с кем-нибудь, и поэтому не покидаю комнату, пока я не уверен, что все остальные легли спать. Иногда я прокрадываюсь к тёплому камину, чтобы отогреть ледяные ноги.

Близнец всегда здесь.

Ждёт.

Я знаю об этом, но всё равно иду. По крайней мере, он не так плох, как Рон.

— Хочешь принять? — он смотрит абсолютно стеклянными глазами на облизывающее дымоход пламя.

— Принять? — сажусь в кресло рядом.

— Зелье. Стирает грани… Резко вдыхаешь и чувствуешь, как края твоего мозга тают, приятель, — в ленивой руке Фреда-или-Джорджа маленький синий пузырёк.

Я хватаю его, как будто давно изголодался по этой штуке, хотя и никогда в жизни этого не пробовал. Огневиски и пива всегда было достаточно. До сих пор. Я подношу флакон к ноздре и вдыхаю резкий запах горелой резины и газа. Вздрагиваю, близнец смеётся.

— Надо быстро. Вот так, — он подносит указательный палец к одной ноздре, затыкая её, а затем вдыхает через открытую.

Я киваю, как будто ничего необычного не происходит. Как будто делаю это постоянно, и просто нужно было освежить в памяти алгоритм действий.

Я вдыхаю, и мой мозг, действительно, плавится. Острота утраты, чувство вины и предательства сменяются лёгкой эйфорией. То, как огонь трескается и лижет воздух, завораживает, и я забываю про всё. Мои конечности плавятся вслед за мозгом. То ли от жара огня, то ли от наркотиков.

Боже, как хорошо. Слишком хорошо. Что это? Почему я не пробовал это раньше… может, нужно больше? Я хочу ещё. Чем больше, тем лучше. Да, больше всегда было лучше.

Меня полностью обволакивает. Погружаюсь в негу.

***

Я продолжаю нюхать. Не потому, что я наркоман. Нет. Это просто… удобно.

У Джорджа — теперь я уверен, что его так зовут — всегда, кажется, есть с собой. А главное, он поразительно щедр.

В конце концов, он возвращается на работу; Артур тоже. Молли начинает готовить и убираться в доме, что для меня совершенно чуждо. Кажется, они оживают так, словно никогда не останавливались. Все начинают двигаться вперёд, действовать.

Но не я.

Нет. Я сижу в комнате врага детства — смотрю на его дурацкие плакаты, сплю на его ужасно комковатом матрасе и нюхаю несколько раз в день то, что Джордж называет Небулой. Туманность. Эффект уже не тот — это я точно могу сказать. То, что поначалу приводило меня в полный водоворот феерического восторга, теперь просто затуманивает разум.

Мне нужно больше. Больше или дольше, я не могу сказать, но, чёрт возьми, мне нужно.

Может быть, есть подобные медикаменты где-то рядом.

Скорее всего, нет.

Я мог бы взять немного средств из ячейки Гринготтс, к которой у меня всё ещё есть доступ, и попытаться воссоздать нечто подобное… Но это слишком сложно. Тестирование новых партий поддельных зелий было бы в лучшем случае случайным.

Я довольствуюсь тем, что спрашиваю Джорджа, кто его дилер, и он, кажется, осознаёт. Он понимает моё состояние. Говорит, что дилер работает над чем-то более сильным, и оно будет готово на следующей неделе или около того, и мы можем попробовать вместе. Произнося это, он подмигивает, что заставляет меня вздрогнуть.

Слишком знакомо. Слишком близко.

Неделя — это дохера.

Другой Уизли возвращается, после того как его не было почти восемь недель. Слышу шум внизу. Все трясутся над ним и грёбаным Поттером. Шрамоголовый.

Они знают, что я здесь?

Теперь определённо да.

Всё происходит быстро. Ярость. Уизли взлетает вверх по лестнице ко мне и моему новообретённому убежищу. Я чувствую удары по всему телу: особенно на рёбрах, и одиночный, но слишком сильный, на скуле.

Я не могу бороться, не могу двигаться. Я застыл в тумане Небулы, которая до сих пор разливается по моему телу.

Поттер оттягивает его, заламывая руки за спину, в то время как Рон рычит, как грёбаное животное. Грязнокровка опускается на колени рядом со мной. Я задыхаюсь и пытаюсь выкашлять свои лёгкие. Брызги крови на полу. Моя чистая кровь. Смешно.

Много же хорошего чистота привнесла в мою жизнь.

Она суетится вокруг меня, и я вздрагиваю от её прикосновений.

Но ей всё равно. Она действует решительно и упрямо, притягивая меня и вытирая кровь, и что-то бормочет под нос. Тщетно пытаюсь оттолкнуть её руки. Я безволен и сломлен.

Что она сказала? Чтобы я не был… «чёртовым придурком»?

Усмехаюсь, закатывая глаза, и отворачиваю голову.

Я изо всех сил пытаюсь сесть, опираясь на ладони, но не могу удержать вес и снова падаю обратно. Грейнджер приподнимает меня за подмышки, и я откидываю голову на кровать, постанывая от боли.

Мои глаза находят её лицо — фокусируются на нём сквозь ещё действующую дымку химического удовольствия. Я давно на неё не смотрел.

Она хорошенькая. Я рассеянно подмечаю этот факт. Красивее, чем я помню. Нежные изгибы лица, напряжённые брови и тревожные глаза цвета шоколада.

Она беспокоится обо мне. Внезапное понимание этого заставляет меня снова смеяться.

— Не волнуйся, Грейнджер. Бывало и хуже, — пытаюсь прочистить горло.

— Я всё исправлю, — говорит она, её голос сочится незаслуженной тревогой, а рука тянется к волшебной палочке.

— Нет необходимости, — отмахиваюсь и лезу в карман за пузырьком с ледяной синей жидкостью, которая мне так нужна. Я сжимаю его между большим и указательным пальцами и раскачиваю туда-сюда, пока пары за стеклом не просыпаются.

Она смущённо дёргает головой, наблюдая, как я зубами вытаскиваю пробку, подношу бутыль к ноздре и делаю один резкий вдох. Действует мгновенно — чувство боли рассеивается, и я растворяюсь на том самом ужасном матрасе.

— Господи, — шепчет она, качая головой, и медленно исчезает в мерцающем тумане. — Ты действительно безнадёжен.

Я нахожу в себе силы подарить ей свой коронный смешок. В этом я мастер.

— Ты даже не представляешь, грязнокровка, — пытаюсь ухмыльнуться.

Эти ухмылки — последнее родное, что у меня осталось в этом начисто чужом месте.

***

— Дорогой, тебе нужно поесть, — Молли суетится, постоянно приносит еду, запах которой мне просто противен. — Ты выглядишь так, будто потерял больше, чем можешь вынести.

Я смеюсь глубоким грудным смехом.

— И это правда, — бормочу я, отворачиваясь к окну на чердаке. Теперь после возвращения Рона я продолжаю гнить здесь.

— Я беспокоюсь за тебя, — говорит она тихим голосом, положив руки на бёдра, обтянутые фартуком. Это напоминает мне о моей матери: поток любви, текущий под непреклонной внешней оболочкой.

Я чувствую подёргивание в шее — постоянное напоминание о том, что прошло слишком много времени с тех пор, как я был под кайфом.

— Джордж вернулся? — резко спрашиваю я, и этот вопрос удивляет её.

— Джордж? Он должен быть в магазине. Вернулся в свою квартиру. Она в том же доме, на этаж выше. Должен приехать в воскресенье на ужин. Я надеюсь, — она небрежно пожимает плечами, поправляя тонкое одеяло на моей кровати.

Молли продолжает ходить по комнате, перекладывая вещи в попытках сделать грёбаный чердак более домашним.

Запаса моих флаконов хватит максимум на два дня.

— Могу я воспользоваться летучим порохом? — вытягиваю шею, разминая жилу, которая была так туго натянута, что, по ощущениям, могла лопнуть.

— Куда ты? В магазин?

Киваю.

— Ох. Ты уверен, что чувствуешь себя достато…

— У вас есть летучий порох? — резко перебиваю.

— С тобой всё в порядке? — Глаза Молли изучают меня слишком пристально. Наверное, она заметила впалость на моих щеках или чёрные круги под глазами. Если она присмотрится, то увидит, что мои кутикулы кровоточат от постоянного нервного ковыряния, а руки слегка дрожат.

— Вполне. Просто нам нужно кое о чём поговорить, — провожу руками по волосам, почёсывая кожу головы. — И, возможно, мне нужен свежий воздух.

— Я просто… — она теребит свои пальцы. — Я не уверена, как тебя примут, вот и всё. Я бы не хотела…

— Чтобы со мной обращались, как с Пожирателем смерти? — голос — чистый лёд.

Она решительно сглатывает, собрав всё своё львиное мужество, которым известна её судьба, и пристально смотрит на меня.

— Да.

— И почему вам не всё равно? — тяжело вздыхаю.

Я не могу смотреть на неё. Вместо этого возвращаю свой ленивый взгляд на сад за окном.

— Я не могу не задаваться вопросом: что бы сделала твоя мать, если бы натолкнулась на моего Фреда, — говорит Молли через мгновение, не сводя глаз с потёртых половиц.

Мой взгляд невольно устремляется к ней. Я этого не ожидал.

— Она бы не стала ему помогать. Она не такая.

— Я так и думала, — Молли слегка пожимает плечами. — Но там что-то есть… после смерти. И если там Нарцисса Малфой наткнётся на моего сына? Может, она увидит, что я приглядываю за тобой, и возможно… ну, может быть, она позаботится о моём Фреде.

Зуд. Подёргивание. Нужда.

Мне нужно, чтобы она ушла отсюда. И мне нужна доза.

Эти грёбаные Уизли, этот грёбаный дом. Эти стены, кажется, обрушатся на меня в любой момент.

Она уходит, а я расхаживаю взад-вперёд, взад-вперёд. Ещё немного и я протру дыру в полу.

Мне нужно срочно принять, а Джордж ещё не вернулся.

Я могу пойти к нему; рискуя быть униженным и искалеченным на улицах — чёрт, я рискую этим, даже спускаясь по лестнице.

Ноги несут меня в ванную, которую семейство создало специально для меня, и я смотрю на своё отражение в зеркале.

Тощий. Серый. Практически призрак.

Я выгляжу чертовски больным.

Ярость накапливается, и, прежде чем я могу её подавить, кулак бьёт по отражению в зеркале — стекло разбивается на десятки зазубренных осколков, сваливающихся к моим ногам. Гортанный, чужой крик рвётся из моего горла, и я падаю на пол. Стекло врезается в мои босые ноги, голова ударяется о дешёвую дверь.

Мне нужна грёбаная доза. Слишком нужна. Это всё, о чём я могу думать.

Выпей, станет лучше.

Первые слова, которые этот придурок сказал мне прямо в лицо.

Я призываю бутылку огневиски, которую он дал мне однажды, и жадно пью, надеясь, что это ослабит боль.

Но не работает.

Мне всё ещё нужна доза.

Я здесь будто в клетке, и чувствую, как моя неуверенность пробивается сквозь железные прутья. Меня переполняет сплошное разочарование собственной жизнью, и я хочу плакать — хочу кричать.

Царапаю лицо, одновременно наслаждаясь и ненавидя эту боль. Моё дыхание становится слишком резким, оно почти разрывает горло.

Я швыряю огневиски в стену, и бутылка разбивается вдребезги; осколки стекла сливаются с осколками зеркала.

Ещё один дикий крик вырывается из моего горла, а кулаки врезаются в плитку, оставляя синяки на костяшках. Плевать.

Я сжимаю флакон в длинных пальцах — сил совсем нет, но я не должен его разбить. Надо приберечь, пока я не смогу выдержать и одной минуты без дозы. Хилая попытка убедить себя.

Но я больше не могу терпеть, я уверен. Моя кровь буквально кипит, огонь боли поглощает мышцы.

Я поговорю с Джорджем. Я достану ещё. А сейчас могу принять то, что есть.

Аргументы слабоваты, и где-то глубоко в подсознании я знаю, что делаю неправильный выбор. Я всегда делаю неправильный выбор.

Достаю пузырёк и вдыхаю желанные пары изо всех сил, может быть, даже слишком сильно. Эффект приходит сразу, и я улыбаюсь, ощущая, как кровь стекает с моих ног на дешёвый кафель.

— Привет?

Блять.

— Малфой? Мне показалось, что… Боже мой… — кажется, я буквально слышу, как кровь отливает от её лица, и ухмыляюсь.

Позвоночник подкашивается, и я с треском падаю на плитку. Больно.

Нет. Не больно. Но я не могу себя поднять.

— Откуда эта кровь? Ты повредил только ноги? — спрашивает Грейнджер, переходя к делу.

Я чувствую, что могу сдаться прямо сейчас. Если бы у меня была хоть капля сил, я бы подобрал осколок, рассёк серую кожу предплечья и покончил с этим раз и навсегда.

Но я не могу.

Нет, я действительно не могу — физически не в состоянии пошевелить конечностями, но и сдаваться тоже не вариант. Ещё нет. Это ещё не самое худшее. Думаю, я приберегу свой грандиозный финал.

Она перетаскивает мои ноги, и я чувствую её обволакивающую магию на коже, когда она заживляет порезы на моих ногах. Как будто это имеет значение. Абсурд.

— Ты под кайфом, — бормочет она. Разочарована.

Рот пытается воспроизвести хоть что-то, но это даже отдаленно не напоминает английский язык.

— Ты запоминаешь хоть что-нибудь, когда ты под дозой? Ну после, то есть. Можешь вспомнить? — она подтягивает колени и опирается на них локтями.

Могу?

Я никогда не думал об этом раньше. Думаю, что могу… я помню, как разговаривал с Джорджем. Так ведь? Или это Фред? Чёрт. Я не могу сосредоточиться.

Она убирает беспорядок вокруг меня. Суетится совсем как Молли. Как будто мне, блять, нужна эта забота.

Я теряю сознание на мгновение или на час — без понятия, затем моргаю и вижу мерцание реальности.

Кто-то говорит.

Это Грейнджер? Чего она хочет?

— Ты всё испортил, Малфой. У тебя был реальный шанс… и ты всё испортил.

Пожалуй, надо сказать, чтобы она отвалила.

— Отвшшхх…

Грейнджер печально вздыхает.

— Мобиликорпус, — она взмахивает палочкой, и я чувствую, как она левитирует моё безжизненное тело к маленькой двуспальной кровати, которой меня также снабдили хозяева дома, и мягко укладывает его. Жаль, что не получается закатить глаза или пустить саркастический комментарий. Не могу.

Она смотрит на меня сверху вниз, но в её взгляде нет презрительной усмешки, которую я ожидаю увидеть.

— Поправляйся, Малфой, — печально говорит она.

Уходит.

Она ушла, а я под кайфом. Хотя предпочёл бы сейчас прервать это состояние.

Комментарий к 1. В моей крови

Трейлер к Sweetly Broken: https://youtu.be/_rywYSRgWSU

========== 2. Стыд ==========

So let the wind blow ya across a big floor

But there’s no one around who can tell us what we’re here for

Funny in a certain light, how we all seem to look the same

And there’s no one in life you can remember ever stood

For you, so

Shame, shouldn’t try you, couldn’t step by you

And open up more

Shame

Matchbox 20 — Shame

***

— Тебе не следует так часто нюхать, приятель. Я знаю, что в последнее время у тебя было много дерьма, но всё вокруг становится лучше.

— Вокруг чего?

— Вокруг этого дурацкого чердака, — говорит Джордж с лёгким смешком в голосе, указывая на окно.

Бедный дурак. Он всё ещё верит в счастливые концовки. Никто не сказал ему, что любой счастливый конец — всего лишь сюжетный ход, ведущий к чужой трагедии.

— Я просто оттягиваю время своего финала, приятель.

— Ты не так ужасен, как тебе кажется, Малфой. У тебя всё ещё есть надежда.

Я громко фыркаю.

— Прекрати нюхать, друг. По крайней мере, после этих, — он бросает два флакона на моё изодранное покрывало, и я вздыхаю с облегчением и в ужасе от мысли, что он собирался отказать мне. — Приводи себя в порядок и приходи работать со мной.

Я смеюсь так громко, что сам себе удивляюсь. Неплохо.

— Что? — мои глаза удивлённо расширяются. — Ты хочешь, чтобы Пожиратель Смерти стал лицом твоего магазина приколов? Ты под кайфом?

— Лицом? Нет, я же не дурак. Я бы не разместил эту уродливую морду и на мусорном баке, — губы Джорджа кривятся в насмешливой улыбке. — Я мог бы воспользоваться твоей помощью в разработке продукта и… в бухгалтерском учёте. Слышал про такое? Мерлин знает, я полный профан в этой части управления бизнесом. Это всегда был участок Фреда… — он закрывает глаза и глотает слюну. — У нас он отвечал за это.

Я сразу отбрасываю эту мысль. Мне не нужен этот маленький лучик надежды, который он предлагает; я не хочу.

Когда Джордж уходит, бросив напоследок простое «подумай об этом», я не могу удержаться от этой мысли.

Я представляю себе такую жизнь: работа в Косом переулке, такие мелочи, как перекусить и заглянуть в весёлый магазин по дороге обратно к своему рабочему месту. Это настолько нормально, что странно. Не знаю, почему он вообще предложил это именно мне.

Я никчёмен. К тому же я уверен, что теперь меня считают наркоманом, и это печально. Почему он хочет позволить мне участвовать в его бизнесе — в его детище?

Я смотрю на флаконы, думая, что смогу продержаться ещё немного до следующей дозы.

Жила на моей шее начинает дёргаться, и я издаю продолжительный стон; каждая мысль поглощена соблазном онемения, которое доставляет Небула. Мои ноги расхаживают между кроватью и единственным окном, пока я не начинаю дрожать от потребности, которую не могу обуздать. Мне нужно что-то, что удержит мой разум.

Я хватаю пузырёк не позже чем через минуту.

Последний раз.

Я так легко лгу себе, что сам удивляюсь.

***

— Малфой?

Её тихий нервный голос доносится до меня.

— Малфой? — зовёт она снова, и я издаю неопределённый звук, чтобы дать ей знать, где нахожусь.

Гермиона сворачивает за угол и находит меня там, погребённого под тяжестью отвращения к себе.

— Что, Грейнджер? — покорно вздыхаю. Я забился в маленькую нишу у окна — плечи поникли от стыда, а голова свесилась набок, тупо уставившись в серое небо. Мой большой палец снова теребит кутикулу; боль удерживает меня в реальности.

— Молли просила принести тебе булочек. Только что из духовки, — она грустно улыбается мне.

— Почему бы тебе не позволить мне сгнить здесь? — хмурюсь я.

— Я думаю, запах будет не сильно приятным, — отвечает с ходу, и я смеюсь про себя. Она забавнее, чем я помню.

Изящными маленькими пальцами она отщипывает кусок моей булки и кладёт в рот, издавая тихий стон. Я ощетиниваюсь, ухмылка растягивает мой рот, и я хочу отчитать её за грубость, но этого не делаю. Она продолжает тихо мычать от удовольствия. Пререкаться с ней слишком трудозатратно.

— Ты употреблял сегодня? — небрежно спрашивает она, приподнимая брови. В глазах нет ни намёка на осуждение — как будто она только что спросила о погоде. Грейнджер сидит передо мной, скрестив свои длинные ноги, мой взгляд цепляется за очертания её обтянутого джинсами бедра, и я немедленно заставляю себя перевести взгляд. Что-то в её глазах заставляет меня чувствовать себя уязвимым, даже обнажённым. В попытках сражаться с этим ощущением, я делаю лучшее, что могу — сосредотачиваюсь на её лице, пока собственное искажается в отвращении.

— Лучше спроси «Отпустило ли тебя после того, что ты употребил сегодня?». На что ответом будет «нет», — подхожу к окну.

Это правда, я ещё не принял, но позволил себе избежать тряски и тошноты, которые часто сопровождают абстиненцию, держа открытый флакон рядом, чтобы обоняние постоянно улавливало едкие пары.

— А хочешь?

— Хочешь что? — срываюсь я. Её присутствие раздражает — как муха, постоянно жужжащая рядом — но она единственная, кто действительно навещает меня. Даже если это ненадолго, это хоть какая-то человеческая связь; что-то, что мешает моему мозгу съёжиться окончательно. Молли пытается, но она мало говорит. Она вся в делах, еде и уборке.

Грейнджер приносит книги — однажды даже магловские головоломки в мягкой обложке под названием «судоку». Мне потребовалась целая вечность, чтобы разобраться в правилах, но я закончил книгу за два дня.

Если она приходит, а я под кайфом, она практически не говорит — переносит меня на кровать, читает мне или тихо сидит у окна. Не уходит, пока я не засыпаю.

Я хотел бы выяснить цели её визитов. Похоже, она не из тех, кому нужны деньги или что-то ценное. Я первый в очереди, кто признаёт, что я дерьмовая компания даже в свои лучшие дни, и чердак Норы уж явно не спасает ситуацию. К тому же здесь в целом мало приятного — несмотря на все усилия Молли, повсюду чувствуется ужасный беспорядок. Из-за отсутствия обоев, углы комнаты слишком тёмные и как будто бесконечные. Часто, когда Небула обволакивает моё сознание, я ловлю себя на том, что смотрю в бездну и чувствую нарастающую тревогу, которая ещё и усугубляется зельем.

Но несмотря на сырость и холод, Грейнджер возвращается.

Почему она всё время возвращается?

— Тебе хочется принять?

Я не тороплюсь с ответом. Удивительно, но я несколько успокаиваюсь, когда смотрю в окно.

— Мне всегда хочется принять, Грейнджер, — признаюсь, сделав глубокий выдох, отчего окно запотевает.

— Тогда почему ещё не сделал это? — в её голосе всё ещё нет осуждения.

Я обмозговываю вопрос; подумываю сказать ей, чтобы она отвалила. Я начинаю говорить прежде, чем осознаю, что придумал ответ.

— Пытаюсь понять, нужно ли мне чувствовать себя слишком дерьмово, чтобы оправдать следующую дозу? — я на самом деле не разговариваю с ней, больше праздно рассуждаю вслух. — Чем дольше я под кайфом, тем меньше эффект. Может быть, мне нужно испытать боль, чтобы насладиться облегчением.

Она усмехается. Я смотрю на неё угрожающе, как на непрошенного гостя, которым она и является.

— Что смешного, грязнокровка?

— Я просто никогда не слышала таких философских высказываний о зависимости. Какая поэтическая трагедия. Ты здесь, в своей высокой башне… — её глаза закатываются так далеко назад, что на мгновение кажется, будто она потеряла сознание.

— Ты смеёшься надо мной? — голос низкий и рычащий, если бы я был животным, это стало бы моим предупредительным сигналом.

— Это просто моё наблюдение, — она пожимает плечами и смотрит в окно. Думаю, вряд ли она может понять меня со своей золотой, выигрышной позиции.

— Что ж, почему бы тебе не понаблюдать где-нибудь в другом месте. Жалкая гря…

— Грязнокровка? — её брови выгибаются дугой, а губы сжимаются в ровную линию. Она выглядит… не впечатлённой. — Это больше не задевает. Поздравляю, лично для меня ты официально обесценил это слово, — она слегка пожимает плечами, берёт ещё одну булку и пробует на вкус.

— Я уверен, что смогу придумать несколько новых оскорблений, если ты дашь мне немного времени, — растягиваю я. Она начинает мне надоедать. Может быть, вовсе отсутствие компании всё же лучше, чем компания Грейнджер.

— Конечно, конечно. Потрать столько времени, сколько тебе нужно. Я отношусь со всем пониманием к тому, что твой пострадавший мозг не работает так быстро, как раньше… Хотя он никогда не поспевал за моим.

Я резко поворачиваюсь к ней в готовности оторвать ей голову, и замечаю, как её зубы впиваются в нижнюю губу. Она пытается сдержать улыбку. Так она дразнит меня?

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты ужасно раздражаешь?

— Сегодня нет, — на этот раз она действительно улыбается, и я почти улыбаюсь тоже. — Так…

Она лезет в свою сумку, на которой явно лежат чары, потому что три книги, которые она достаёт, никогда не поместились бы там без магии.

— Я принесла несколько книг, если тебе интересно.

Я смотрю на её протянутую руку и тома, которые она сжимает. Честно говоря, они мне нужны. Но я не уверен, что хочу их настолько, чтобы пожертвовать последним подобием гордости. Внутренний голос диктует мне вырвать книги из её рук, крикнуть что–то мерзкое о чём-то незначительном — о статусе её крови или, быть может, волосах.

Вместо этого я поднимаю глаза и встречаюсь с ней взглядом. Не уверен, что отображается в моих глазах в данный момент, но в её — только отзывчивость и искреннее беспокойство.

Я не беру у неё книги, сохраняя последние остатки достоинства — или так я обманываю себя — и просто снова смотрю в окно.

Она резко кидает их. Оглушительный стук сбивает меня с мыслей. Грейнджер уходит, не сказав больше ни слова, только раздражённый вздох эхом отражается от голых стен.

***

Когда она приходит в следующий раз, я валяюсь в собственной рвоте.

Я пытаюсь заставить себя пошевелиться, отодвинуть лицо от желчи, которая льётся из моего рта.

Мне кажется, я обмочился — брюки тёплые и липнут к бёдрам. Если бы мозг был более ясный, я бы почувствовал неловкость, но всё на что было направлены мои попытки — хотя бы пошевелиться.

Я чувствую тёплую магию Люмоса, отражающуюся в моих глазах, когда она светит палочкой в лицо, пытаясь оценить состояние моих зрачков. Зрелище явно отвратительное, потому что её лицо встревоженное и пепельно-бледное.

Она пытается убрать рвоту вокруг меня, но это впустую, потому что меня выворачивает снова. Я слышу её тихие всхлипы.

Она уходит, и часть меня, на самом деле, поражается.

Официально.

Последний человек на планете, который мог наплевать, умру я или сгнию… ушёл.

Но внезапно её магия окружает меня — моё обмякшее тело поднимается в воздух и двигается в сторону ванной. Если бы я мог хоть что-то почувствовать, я бы ощутил облегчение, что она осталась. Грейнджер осторожно кладёт меня на кровать и снимает с моих плеч рубашку, прежде чем расстегнуть пуговицы на брюках.

Что, чёрт возьми, она делает?

— Гррх… — я пытаюсь, но желчь, поднимающаяся к горлу, мешает.

Она снимает с меня трусы, я пытаюсь понять, что происходит, пока до сознания не доносится звук открывающегося крана.

Укладывает меня в ванну.

Я чувствую, как холодная вода обволакивает меня, и еле слышу, как Грейнджер бормочет заклинания. Маленькая ладонь ложится на мой лоб, и я пытаюсь прижаться сильнее, чтобы пропустить это прикосновение через себя. Я вдруг осознаю, как давно меня никто не трогал. Большие чёрные круги затуманивают мой взгляд. Моё тело полностью обмякло.

***

Я вздрагиваю, когда мой мозг отчаянно пытается прийти в рабочее состояние. Мне хочется избить себя за количество зелья, которое я принял накануне.

Память возвращается вспышками. Я помню рвоту, пот и лихорадку — ещё, по-моему, мочу; и мою вечную спутницу — ненависть к себе.

Когда эффект от зелья стал таким ужасным?

Я заставляю себя сесть и вздрагиваю — боль, проникшая глубоко в кости, просачивается в мою плоть. Чувствую бесконечную пустоту в желудке, но к этому я привык. Не из-за недостатка пищи, а из-за отсутствия аппетита. Я потираю лицо, ощупываю жёсткую щетину трясущимися руками.

На столе слева миска с дымящимся бульоном и несколько крекеров. Рот наполняется слюной, в то же время желудок сжимается. Скорее всего, она позаботилась об этом. Простая доброта трётся о меня, как нуждающаяся кошка; успокаивает и раздражает.

Я смотрю на унылую крохотную нишу в окне и вижу её, свернувшуюся клубком. Беспорядочные кудри раскинулись по подоконнику. Она тихо похрапывает, губы слегка открыты. С её колен соскальзывает раскрытая книга.

Грейнджер выглядит… умиротворённой. Если это вообще возможно так назвать, потому что я не видел мира, с тех пор как… я не знаю, но, пожалуй, это выглядит очень похоже.

Вид её невинности жалит что–то внутри меня, и я понимаю — отчаянно понимаю — я хочу стать лучше. Я не хочу, чтобы меня нашли мёртвым на этом грёбаном чердаке в моче и рвоте.

Прочищаю горло — ощущение, что я проглотил песок.

— Грейнджер, — голос охрип.

Она дёргается, её глаза открываются, бегло осматривая всё вокруг. Руки лихорадочно ищут волшебную палочку.

— Малфой, — её обеспокоенный взгляд темнеет. Неужели я насколько дерьмово выгляжу? — Я не собиралась засыпать. Ты в порядке?

— Я готов, — откидываю голову назад, упирая её в стену. Держать её самостоятельно слишком трудно.

— Готов к чему?

— Поправиться.

— Тебе что-то нужно?

— Помоги мне…

***

Трезвость — это не тяжело.

Это ужасно больно.

По коже бегают мурашки, в мышцах будто поселились мелкие насекомые, которые беспрестанно копошатся. Мне постоянно кажется, что кто-то медленно вдавливает в мой мозг осколки зазубренного стекла. Один кусок достигает цели, тогда как другой только начинает своё медленное насилие над телом. Мне ничего не хочется так сильно, как забыть навсегда эти ощущения.

Дрожь и тошнота не проходят. Меня рвёт до тех пор, пока горло не становится открытой раной, и тогда уже кровь льётся в унитаз.

По какой-то непонятной мне причине Грейнджер здесь.

Молча меняет мокрые тряпки на лбу, помогает залезть в ванну, когда от меня несёт потом и желчью.

Я умоляю её убить меня. Умоляю о наркотиках.

Джордж тоже приходит. Я на коленях, в истерике трясу карманы его штанов в попытке найти хотя бы немного, но он только печально качает головой. Говорит, что он чист.

Просто потрясающе.

Во время очередной сильной галлюцинации — когда я, клянусь, вижу жуков под кожей моего предплечья — я расцарапываю свою тёмную метку до мяса. И когда она находит меня в луже крови, стекающей по моей руке, она плачет.

Спустя несколько дней я кричу на неё за то, что ей плевать. Обвиняю в скрытых мотивах и со всей силы толкаю в стену. Её голова с треском ударяется о дерево, и она сползает на пол с широко раскрытыми от ужаса глазами.

Я протягиваю к ней руки — я так хочу извиниться — но её передёргивает. Меня передёргивает ещё сильнее.

Блять. Какой же я монстр.

Больше Гермиона не возвращается. Теперь это Молли: суетится, приносит мне еду и помогает влачить моё жалкое существование. Теперь это Молли: трёт мне спину, пока меня жутко трясёт, и кутает в вязаные одеяла, когда я тону в собственном холодном поту.

Через несколько дней или недель — может быть, через месяц, я просыпаюсь, и мои глаза чисты.

Я отчаянно моргаю, оглядывая чердак свежим взглядом. Свет, льющийся через единственное окно, освещает пространство сильнее, чем я помню. Всё приведено в какой-никакой порядок, это больше не похоже на тот хаос, который был во время моего очищения.

На слабых, дрожащих ногах я бреду в ванную. Опираясь обескровленными серыми руками на край раковины, делаю глубокий вдох.

Мне страшно смотреть на своё отражение.

Дыхание сотрясает моё тело, когда глаза наконец встречаются с тощим привидением в зеркале. И это я? Волосы настолько отросли, что под ними не видно бровей, а их цвет уж никак нельзя назвать даже пародией на малфоевскую платину. Щетина превратилась в мерзкую бороду. Ладонь скользит по подбородку, пока я кручу головой взад-вперёд, всё ещё разглядывая себя в грязном зеркале.

Я едва узнаю человека, который смотрит на меня: бесконечно тёмные круги под глазами и новые шрамы.

— Что ты с собой сделал? — мой голос глухим эхом отдаётся в кафеле ванной.

***

Я поворачиваюсь к едва слышному стуку, отражающемуся от голых стен, и не удивляюсь, обнаружив там Грейнджер. Она всегда подходит очень тихо, в то время как присутствие Молли всегда, кажется, занимает всё пространство в комнате.

Я оборачиваюсь через плечо, мои брови приподнимаются в знак приветствия.

— Ты вернулась, — бормочу я и чувствую, как жар заливает мои щёки.

Она откашливается, и я краем глаза вижу, как выпрямляется её спина.

— Ну, конечно, — она сердится на меня, и я не могу сдержать ухмылку, которая приподнимает уголки моих губ. — Я просто… я подумала, может быть, ты не хотел, чтобы я была тут… в то время.

Что за нелепая мысль. Я фыркаю и отворачиваюсь обратно к окну.

— Как ты? — робкий голос тает в сухом воздухе чердака. Скорее всего, она боится меня после того, как я впечатал её головой в стену. И мне не за что её винить.

— Потрясающе, — бормочу я и провожу рукой по своим чересчур отросшим волосам. Они настолько длинные, что приходится постоянно убирать пряди с глаз.

— Хочешь… — она делает робкую паузу, переступает с ноги на ногу, — Хочешь, я их отрежу?

Снова откидываю чёлку и молча смотрю на её.

— Твои волосы, — она кивком указывает на мою голову. — Я, конечно, не слишком хорошо это делаю, — со смехом признаётся она. — Но я стригла Гарри…

— У этого идиота самая ужасная стрижка, которую я когда-либо видел.

— Ну, возможно, — она прячет улыбку. — Но так было всегда! Я не могу быть в ответе за все годы беспорядка на его голове.

— Неплохие навыки продаж, Грейнджер, — мои губы растягиваются в кривую улыбку. — Но я всё же пас.

— О, да ладно тебе! После этого ты почувствуешь себя намного лучше, — она уверенно подходит, садится на скамью в нише напротив меня и поджимает под себя ногу. От такой близости я напрягаюсь как струна.

— Посмотри на свои волосы, Грейнджер. О каком доверии может идти речь, когда ты позволяешь себе разгуливать с такой гривой?

Смех срывается с её губ, она тянется вперёд и щиплет меня за руку.

— Ау! — заявляю я, потирая пострадавшее место.

— О, ты всегда был таким ребёнком, — она достаёт свою палочку, одним взмахом превращает подушку с моей кровати в табурет и призывает пару ножниц и расчёску.

Я нервно дёргаю свои пряди и напряжённо морщу лоб, когда вижу, как она возбуждённо размахивает ножницами.

— Я не знаю…

— Послушай, ты не можешь выглядеть хуже, чем сейчас, — она пожимает плечами, и, несмотря на раздражённое выражение лица, я подчиняюсь ногам, которые сами несут меня к табуретке.

Хрипло выдохнув, я сажусь, и её пальцы тут же оказываются в моих светлых волосах. Мурашки бегло расползаются по моей коже.

Она берёт прядь и осматривает её, прежде чем намочить палочкой всю мою копну.

— Какую длину ты хочешь? — она стоит передо мной и расчёсывает волосы, пока они не начинают раздражающе лезть мне в глаза.

— Мне всё равно, Грейнджер. Просто убери это с моих глаз, — отодвигаю пальцами чёлку, и она фыркает, возвращая её обратно.

— Мне кажется, надо немного укоротить. Сделаю что-то похожее на то, что было на шестом курсе, — она наклоняется так, что её глаза находятся на одном уровне с моими, но она смотрит на мои грязные волосы, а не на меня. Не думаю, что она поняла, какую странную вещь только что сказала.

Моё лицо расплывается в дразнящей ухмылке.

— Я понятия не имел, что ты следишь за моей причёской, Грейнджер.

Она пристально смотрит на меня обиженным взглядом, отчего моя улыбка становится всё ярче.

— Я явно не это имела в виду, — ощетинилась она. — Я просто считаю, что на шестом курсе ты был не таким ужасным, как раньше. Или, как сейчас, если на то пошло, — она раздражённо выпрямляется и подходит к затылку, резко дёргая меня за голову, что вызывает у меня лишь тихий смех.

— То есть ты утверждаешь, что я был самым привлекательным на шестом курсе? — провожу языком по зубам, и она легонько шлёпает меня по макушке.

— Драко Малфой, я нарочно испорчу тебе причёску, если ты сейчас же не прекратишь.

— Просто признай это. Я не буду винить тебя или что-то в этом роде. Я дьявольски красив, и, к тому же мы оба понимаем, что девчонкам нравятся плохиши. Я просто никогда не думал о тебе в этом ключе, вот и всё, — отвечаю небрежно. Я почти уверен, что зашёл слишком далеко и что в любой момент моё лицо может взорваться гнойными фурункулами, но я просто не могу удержаться от соблазна пошутить над ней.

Она стонет, но удивляет меня искренностью своего ответа.

— Ладно, Малфой. На шестом курсе ты казался наименее мерзким. Если хочешь перековеркать мои слова,то да, ты был самым красивым, хорошо. Как хочешь, так и воспринимай это.

— Ух ты… — изумляюсь я. — Не могу поверить, что ты считала меня красивым на шестом курсе.

Ещё один шлепок, но я только смеюсь.

Грейнджер двигается уверенно и решительно, кромсая кончики моих волос. Когда она проводит пальцами по моей голове, я расслабленно прикрываю глаза.

Не могу сказать, что я никогда не думал о Грейнджер как о привлекательной девушке, скорее наоборот. Где-то на пятом или шестом году её формы стали явно лучше, и, несмотря на статус её крови, я время от времени очень живо представлял наш секс.

Я чувствую её тёплое дыхание на шее. Глаза резко открываются, и я понимаю, что смотрю прямо на вырез её рубашки. Вздрагиваю.

Грейнджер тихо ругается, убирает руку, засунув указательный палец в рот и посасывая его кончик.

— Грейнджер?

— Всё в порядке, — отвечает она, всё ещё обхватывая губами палец. — Я просто порезалась ножницами. Дай мне секунду, я быстро обработаю его, — бормочет себе под нос. Потянувшись за своей палочкой, она замирает — понимает, что поранила именно рабочую руку, и её глаза наполняются паникой.

Я издаю тихий стон, как будто она причина всех моих неприятностей, и пробираюсь к тумбочке, чтобы взять палочку из ящика.

— Ты уверен, что знаешь, что делать? — многозначительно спрашивает она.

Мои глаза вспыхивают, и я тупо смотрю на неё.

— И это говорит мне девушка, которая убеждала, что легко может сделать простую стрижку, а потом чуть не отрезала себе палец.

— Я порезалась, потому что ты дёрнулся!

— Ну, я дёрнулся, потому что… — слова застревают у меня в горле, а мозг отчаянно пытается придумать оправдание. Не могу же я сказать, что смотрел на её вырез. Вместо этого я ухмыляюсь. — Потому что ты не умеешь стричь волосы, — слабая попытка, но хотя бы попытка. — Просто заткнись и дай мне руку.

Она кладёт свою ладонь в мою. Кровь капает из пореза, который, на самом деле, достаточно глубокий, и несколько капель попадают на мою руку. Она напрягается, когда я произношу исцеляющее заклинание, наблюдая за тем, как свет движется вокруг раны и мгновенно залечивает её. Тергео — и следы крови исчезают. Отпускаю её руку, пока сердце бешено бьётся.

Этот момент кажется… интимным и почти электрическим — я практически ощущаю разряды тока, пока держу её руку. Отступив назад, я чувствую, как напряжение спадает, мрачно улыбаюсь ей и бросаю палочку на кровать.

— Спасибо, — тихо говорит она, когда я сажусь обратно на тумбу.

Больше не произнеся ни слова, она продолжает издеваться над моими волосами. Мои глаза закрыты. Мысли тоже.

— Ладно, — объявляет она бодрым голосом. — Готово.

Она произносит ещё одно трансфигурационное заклинание и протягивает мне ручное зеркало.

Оу. Я крайне удивлён, но результат её трудов выглядит вполне достойно. Если игнорировать серую кожу и впалые морщины на лице, я выгляжу более похожим на себя, чем когда-либо за последнее время.

— Ух ты, Грейнджер.

— Видишь! Не так уж я и плоха! — гордо заявляет она, становясь передо мной со скрещёнными на груди руками и торжествующей улыбкой на лице.

— Что ж, могу отметить, ты провела много времени, пуская слюни на меня на шестом курсе. Стрижка практически идентична, — я не могу удержаться от смешка, когда её челюсть гневно падает.

Гермиона хмурится и бормочет что-то о том, какой я неблагодарный болван, прежде чем устремиться к выходу. Мельком, но я вижу победное выражение на её лице.

— Спасибо, Грейнджер! — кричу я ей вслед, всё ещё смеясь.

Не разворачиваясь, она показывает мне средний палец и уходит. Понятия не имею, что значит этот жест.

***

Одиночество становится тяжелее в трезвости. После нескольких часов созерцания одних и тех же стен, мои дрожащие ноги ведут меня вниз по бесчисленным лестницам Норы. Я слышу звуки, доносящиеся из кухни, и сворачиваю за угол, морщась от естественного солнечного света, льющегося через огромные окна.

Молли стоит у плиты — готовит; от аромата, наполняющего кухню, у меня текут слюни. Я прочищаю горло, и она вздрагивает, поворачиваясь ко мне с поднятой палочкой.

Похоже, я не единственный человек, который не может избавиться от последствий войны.

— Драко, дорогой, — её челюсть отвисает, а грудь тяжело вздымается, — я даже не могу вспомнить, когда в последний раз видела тебя вне…

— Да. Ну, сегодня мне лучше. Я подумал, что мог бы… — я поднимаю подбородок, стараясь придать себе немного гордости. — Я подумал, что мне стоит подышать свежим воздухом.

— Ты уверен, что готов? — она смотрит на мои дрожащие ноги и на то, как я опираюсь на кухонную тумбу.

Мой внутренний голос подсказывает мне солгать, но я чувствую, что могу сейчас же упасть на сколотую плитку под моими ногами. Руки находят потёртый деревянный стул передо мной, и я цепляюсь за него. Вероятно, я переоценил себя в готовности выйти на улицу сегодня.

Молли читает меня как открытую книгу. Она взмахивает палочкой, и в воздухе появляется старая деревянная трость.

Она хватает её и рассматривает. У меня перехватывает дыхание, когда она протягивает древко мне.

Слишком яркие вспышки воспоминаний врезаются в мозг: уже в детстве отец резко бьёт меня по позвоночнику, подгоняя; колотит по ногам за проступки подросткового периода; доблестно вручает мне её после принятия миссии перед шестым курсом.

Молли всё ещё держит деревянную трость со стальным наконечником. Я понимаю, что это просто помощь. Но эта помощь погружает меня в тёмные моменты моей жизни.

Я вздрагиваю и закрываю глаза. Дыхание учащается, а рука по инерции тянется к карману, где обычно лежит заветный пузырёк. Я не хочу быть здесь, я хочу в туман.

У меня подкашиваются ноги, и я слышу, как трость с грохотом падает на пол — Молли подлетает ко мне: одной рукой подхватывает талию, а другой обнимает за плечи.

Я неохотно наклоняюсь к ней и пытаюсь дышать через нос.

— Как насчёт того, чтобы присесть и немного перекусить? — тепло предлагает она. — Посиди немного, поешь, наберись сил. Я как раз собиралась прогуляться вокруг дома, может быть, ты присоединишься после обеда. Что скажешь?

Мой внутренний голос подсказывает мне ухмыльнуться, выплюнуть что-нибудь язвительное и снисходительное.

И только, когда я смотрю в её голубые глаза и думаю о своей матери, я останавливаюсь. Это причиняет глубокую боль; я и не подозревал, что такие глубины существуют.

— Ладно.

Слово повисает между нами. Не знаю, кто из нас двоих больше удивлён, что я согласился.

Я ужасно голоден, но уже через несколько ложек супа, я чувствую себя отвратительно.

Она берёт меня за руку, игнорируя трость, лежащую на полу, и мы идём на задний двор. Свежий воздух обжигает, наполняя мои лёгкие, и я не могу удержаться от смеха, когда ветер ласково щекочет мои волосы.

Когда в последний раз я был на улице? На битве в Хогвартсе?

Конечно, это не может быть правдой. Но прошло уже несколько месяцев.

— Какое сегодня число? — хриплю я.

— Сентябрь, — печально говорит Молли. — Сегодня четвёртое сентября.

— Я здесь уже четыре месяца?

— Боюсь, что так, дорогой.

— Почему вы просто не вышвырнули меня? — спрашиваю её, мой голос сквозит недоверием. Я не в силах поверить, что кому-то не всё равно.

Глядя на неё сверху вниз, я пытаюсь понять, кто же эта маленькая полная женщина — вся в муке, её рубиновые кудри собраны в беспорядочный пучок на макушке, вьющиеся кончики торчат отовсюду.

— Я знаю о том, что произошло в прошлую Пасху в поместье, и Гарри говорил о твоей маме в Запретном лесу…

Я грубо перебиваю её, выплёскивая всю желчь, что копилась во мне годами:

— Мы не хорошие люди, чёрт возьми! Мы не заслуживаем даже ваших попыток идеализировать нас. Моя мать сделала то, что сделала в ту ночь, только чтобы спасти меня, и я сделал то, что сделал, пытаясь спасти свою собственную задницу. Это было исключительно самосохранение, разве вы не понимаете? Мир состоит из скрытых мотивов. Я не хотел, чтобы Гарри убил Сами-знаете-кого и спас всех грязнокровок. И тем более, чтобы он стал амбассадором света и надежды, несущим добро и объятия в этот мир.

— Ох, заткнись, — упрекает она меня так похоже на Рона Уизли, что я почти смеюсь. — Ты искренне считаешь, что я боролась с Воландемортом ради того, чтобы мир наполнился объятиями? Я убила Беллатрису Лестрейндж, потому что она собиралась убить мою дочь. Я боролась за мир, где мои дети будут в безопасности. Где мои внуки могут узнать об этом страшном времени только из учебников и никогда не увидеть этот ужас своими глазами. Я верила в то, за что мы боролись, но моей главной целью была моя семья. Мы, — она показывает на пространство между нами, — не такие уж и разные.

— Это не то же самое, — решительно отвечаю я, качая головой.

— Может быть, — она пожимает плечами и наколдовывает скамейку и одеяло, — но ведь очень похоже, не так ли?

Я сажусь, и она накрывает одеялом мои ноги. Внезапно Молли наклоняется, по-матерински целует меня в макушку и ободряюще хлопает по спине.

Она возвращается к Норе и бросает через плечо:

— Кричи, если понадобится помощь.

Я смотрю в сад и думаю о добре и зле, обо всём, что между ними; думаю о Хогвартсе и моей маме. И о том, как Небула может заставить все эти мысли исчезнуть.

========== 3. Будь что будет ==========

From throwing clothes across the floor

To teeth and claws and slamming doors at you

If this is all we’re living for

Why are we doing it, doing it, doing it anymore

I used to recognize myself

It’s funny how reflections change

When we’re becoming something else

I think it’s time to walk away

So come on let it go

Just let it be

Why don’t you be you

And I’ll be me

James Bay — Let it go

***

Воздух на чердаке слишком спёртый.

Я ловлю себя на мысли, что хочу пройтись, и, вроде, силы ко мне вернулись. Есть становится легче, а кожа наконец приобретает более здоровый оттенок — серой её больше не назовёшь. Книги, которые Грейнджер оставила несколько недель назад, закончены. Я прочёл их за два дня — пожирая каждое слово — мой мозг обезвожен от мыслей и требует духовной пищи.

Я нахожу в себе силы и начинаю практиковать аппарацию: сначала в рамках комнаты, потом из комнаты в комнату, между этажами. Молли смешно пугается: взвизгивает, вскидывает руки и, браня, выгоняет меня из кухни, хоть и в её голосе слышится смех.

Позже той же ночью я аппарирую в сад и нахожу её там, сидящую на скамейке, завёрнутую в гигантское вязаное одеяло. В её руках очень большой бокал красного вина. Когда я сажусь рядом, она смотрит на меня печальными, покрасневшими от выпитого глазами. Долгое время мы сидим в полной тишине, которую прерывают только звуки, доносящиеся с заднего двора Норы. В конце концов, она начинает говорить.

— В то лето, когда близнецам исполнилось семнадцать, они пугали меня — аппарировали по всему дому, туда-сюда просто так, — она делает паузу, выпивая большой глоток вина. — Ох, они сводили меня с ума. Этим же летом они начали изобретать всякие штуки, а я всегда была их подопытным кроликом, — улыбается, её взгляд прикован к коленям. Она погружена в воспоминания, рассказывать о которых неудобно.

— Я ненавидел эти глупые приколы, — признаюсь я, упёршись локтем в спинку скамейки и закинув лодыжку на колено. — Я тоже из списка людей, кто прочувствовал их действие на себе. Я тогда не выходил из своей спальни два дня подряд — даже на обед — ни разу.

— Что они с тобой сделали? — усмехается она.

— Всё моё лицо покрылось огромными прыщами, — закатываю глаза. — Самооценку убивает наповал. А я довольно тщеславен, если вы ещё не догадались.

— Я смеялась сегодня. Когда ты напугал меня на кухне. Мерлин, мне было так приятно снова смеяться… — её отсутствующий взгляд упирается в невидимую точку на горизонте.

— И вы почувствовали себя виноватой, — просто констатирую я. Она поворачивается ко мне, в её глаза возвращается жизнь. Эти отношения, которые мы развивали за последние месяцы, просто поразительны. Возможно, я бы назвал это дружбой.

— Да, — выдыхает она всю тяжесть признания.

— Я не знал Фреда, но Джордж… он хороший парень.

— Даже если подсадил тебя на это ужасное зелье, — её лицо искрится разочарованием, и я чувствую, как румянец проявляется на моих щеках.

— Здесь только моя вина…

— Вы оба виноваты.

Мы снова погружаемся в молчание, которое длится достаточно долго, пока Артур не приходит забрать её в постель. Она прижимается к мужу, сгибаясь под тяжестью невысказанных эмоций — и я задаюсь вопросом, чувствует ли она физическую тяжесть от всего горя, которое скрывает в себе.

***

Стою на чердаке уже больше часа, постоянно сомневаясь в себе и гадая, смогу ли я не расщепить себя при аппарации по всему Соединённому Королевству. Я откладывал эту идею несколько дней назад. Ещё день — ещё и ещё. Но не сегодня. Я одет в свою лучшую одежду из сундука, прибывшего из поместья после того, как оно было реквизировано.

Сегодня я аппарирую в Косой переулок.

Да.

Нет никаких сомнений. Это всего лишь вопрос времени.

Если честно, мне нужны грёбаные наркотики. Я хочу накидаться до такой степени, чтобы не думать ни о чём. Но поскольку я чист сорок два грёбаных дня, поэтому нет.

По крайней мере, не сегодня.

Без лишних самоуничижительных мыслей я трансгрессирую в Косой переулок, чувствуя, как магия вибрирует у моих ног, прежде чем поглотить меня целиком. Щелчок — под ногами брусчатка, подбородок прижат к груди, глаза плотно закрыты. Я здесь.

Улица встречает меня шумно — повсюду слышен топот спешащих людей, — и разум снова и снова рисует мне картины моих бесчисленных визитов сюда: вот — я иду за родителями, боясь отстать, вот — прячусь от них в магазине игрушек, вот — выпрашиваю мороженое у Флориана Фортескью. Открыв глаза, я удивляюсь, что меня ещё никто не заметил. Я ждал проклятий или оскорблений, возможно, камней, летящий в меня. Ничего.

Сегодня у меня в плане два пункта назначения, и первый расположился слева от меня. С колотящимся сердцем быстро ныряю в «Флориш и Блоттс». Я не замечаю, как раздираю пальцем свою кутикулу в кровь, дыхание к этому моменту становится слишком быстрым, и мне хочется согнуться пополам и опустошить желудок.

— Малфой?

Её тихий голос врезается в меня.

— Гр-Грейнджер? — заикаюсь я, моя голова немного кружится, и я опираюсь ладонью на книжную полку в попытке успокоиться.

Она стоит за прилавком, её волосы затянуты резинкой, а глаза недоверчиво сверлят меня.

— Что, ради всего святого, ты здесь делаешь?

Когда она выходит из-за стойки, моё внимание невольно приковывается к её магловской одежде. Интересно, только мне кажется, что она выглядит абсолютно неуместно?

— Умираю, судя по всему, — вытираю пот со лба тыльной стороной ладони и пытаюсь отключить подсознание, которое уже просто кричит о наркотиках — один маленький вдох, и эта боль утихнет, а беспокойство уйдёт.

— Пойдём, — она мягко подхватывает мой локоть и ведёт в угол магазина, где уединённо располагаются два больших кресла. — Присядь на минутку. Ты в порядке?

— Да, — отвечаю рассеянным кивком, пока моё сердце всё ещё колотится. — Впервые вышел из дома за последнее время. Я не был готов к… — сжимаю вместе вспотевшие ладони. Горло рубашки душит меня, пальцы спешат расстегнуть две верхние пуговицы. — Наверное, я просто не был готов ко всему этому, — признаюсь я, и дышать становится проще. Я наклоняюсь вперёд, кладу руки на колени и опускаю голову, пытаясь усилием воли замедлить дыхание и успокоить разум.

— Это проходит, — тихо произносит она через несколько мгновений. — Сначала у меня были те же ощущения. Мы так долго прятались, что возвращаться в мир людей было ужасно. Я ждала, что кто-нибудь кинет в меня заклятьем или похитит или… — она тяжело дышит, устремив взгляд в потолок и обнажая длинные линии шеи. — Я постоянно в ожидании Авады. Иногда я слышу, как хлопает дверь, или ребёнок вопит, требуя мороженое, и я снова там. Там, где громкие крики и оглушающие стуки. Но с каждым разом становится немного легче. Иногда я могу прожить целый день без этих воспоминаний.

Я не отвечаю, просто сосредотачиваюсь на своём дыхании.

— Ты хорошо выглядишь, — говорит она. — Я имею в виду, ясно. Твои глаза не выглядят такими, — она делает паузу, явно пытаясь подобрать слово, — мутными.

— Сорок два дня, — я остаюсь в своей сгорбленной позе, но чувствую себя немного увереннее.

— Ух ты, — выдыхает она, её тёплое дыхание касается моей щеки. — Драко, это невероятно. Я действительно горжусь тобой.

Драко.

Как странно.

— Спасибо, — мямлю я от пришедшей неловкости. — Спасибо за всё, что ты сделала во время моего…

Она поднимает руку, призывая меня замолчать. И я так чертовски за это благодарен.

— Не за что. Ничего такого.

Ничего такого.

Она не понимает, что для меня это было всё.

Я откидываюсь на спинку кресла, но не смотрю на неё — просто не могу. Мне чертовски стыдно за то, что ей пришлось наблюдать. Воспоминания о бесчисленных случаях, когда она помогала мне смыть блевотину или помочиться, врезаются в моё сознание, и я зажмуриваюсь, пытаясь прогнать их.

В Лютном переулке точно есть кто-нибудь, у кого я смогу достать Небулу. Уверен, что сложностей с поисками не будет. Ведь если я смог пройти через это всё и очиститься, то вряд ли я опять подсяду. Ещё один раз, и я остановлюсь.

Господи, я просто жалок. Я только пять минут назад покинул Нору и уже продумываю план. Очень рационально.

— Надеюсь найти что-нибудь новое почитать. Я по четыре раза перечитывал книги, которые ты приносила, и думаю, что готов расширить ассортимент.

— Конечно! Хочешь сам осмотреться? Или нужны рекомендации?

— Есть ли на свете дурак, который отказался бы от рекомендаций Гермионы Грейнджер?

Я дарю ей скромную улыбку, от которой она краснеет.

Я начинаю снова чувствовать себя человеком. Нормальным человеком.

***

Мы бредём по магазину, осматривая её любимые книги, и болтаем. Ну, она болтает. Я просто киваю и иногда задаю короткие вопросы. Жар приливает к моим щекам, когда она рекомендует мне «Хогвартс: История», утверждая, что книга не такая скучная, как может показаться. Она понятия не имеет, сколько бессонных ночей я провёл над этим томом ещё до поступления в школу.

Когда я приехал в Хогвартс, я представлял себе, что всё пойдёт совсем по-другому: свобода и поиск своего пути, Хогсмид и Сладкое королевство, праздники и девчонки.

Какая ирония.

Грейнджер рассказывает мне о том, как она превосходно сдала ЖАБА за лето, о своей поездке в Австралию с целью разыскать родителей. Её лицо сморщивается, когда она признаётся, что не смогла обратить действие наложенного ранее Обливиэйта. Чувство вины впивается в мозг, ведь я стал ещё одной причиной её мучений. Я пытаюсь отпустить взывающие к совести мысли и слушаю о том, как она получила несколько предложений о работе и о том, как сроки действия этих предложений уходили, а у неё всё не хватало духу согласиться на офисную рутину.

Вместо этого она пришла сюда в поисках чего-нибудь, чем можно было бы занять руки — ей тут же предложили работу. Грейнджер говорит, что не планирует задерживаться здесь надолго. Но она так вписывается в общую картину с этой своей уверенной походкой среди стеллажей и глубочайшим почтением к книгам, что мне с трудом представляется, как она вообще может заниматься чем-то другим.

Она кладёт книги в пакет и протягивает мне. Наши пальцы сталкиваются.

Ноги в спешке несут меня из магазина, и я едва успеваю пробормотать «пока», прежде чем выхожу на осенний воздух. Холод отрезвляет и замедляет моё дыхание.

В моём пакете пять новых книг, включая «Зелья в современном мире», «Лиам Макдональдс: восхождение на поле для квиддича», «История гоблинского оружия» и даже какая-то фантастика, которая, как утверждает Грейнджер, лучше, чем может показаться по обложке.

Не отрывая глаз от тротуара, я иду к концу аллеи, к гигантской рыжей голове на витрине здания из пурпурного кирпича. Держась стороны улицы, я уповаю, чтобы меня никто не проклял или, хуже того, окликнул по имени.

И когда я оказываюсь в двенадцати шагах от входа, я слышу…

— Драко! Драко Малфой, это действительно ты?

Замираю. Я узнаю этот голос где угодно.

Моё сердце грозит вырваться наружу, а ладони покрываются испариной.

— Привет, Пэнси, — бормочу я. Она смотрит на меня в упор.

— Какого чёрта! — смеётся она и шутливо толкает меня. Я пресекаю порыв закатить глаза. — Где ты пропадал? Мы очень беспокоились о тебе. Мне так жаль твою маму, она была очень милой женщиной. Это была не твоя вина, ты же знаешь. Я так горжусь, что ты не присоединился к нему, когда он потребовал. Тем более что Поттер победил… Мерлин, ты только представь! — она продолжает лепетать, а я напоминаю себе, что бить женщин недопустимо. Даже мой отец, будучи куском дерьма, который мог без раздумий ударить меня тростью по голени, никогда не поднимал руку на мою мать. Интересно, пересмотрел бы он свою позицию, стоя лицом к лицу с Пэнси Паркинсон?

Черноволосая ведьма, стоящая передо мной, никогда не обладала той светской грацией, которую диктует её положение в магическом обществе.

— Ну? — её глаза широко раскрыты, но я явно пропустил окончание её маленькой тирады, так как понятия не имею, чего она ждёт. Она вздыхает и закатывает глаза. — Где ты был?

— О, я… я остановился у Уизли.

Мой подбородок слегка приподнимается в попытке замаскировать уже почти добитую гордость.

Первые секунды лицо Пэнси ничего не выражает, её глаза изучают меня. Наконец она разражается приступом смеха, кладя руку на грудь.

— Эй! Я чуть не купилась, Драко!

Она откидывает свои идеально уложенные волосы от лица и скромно вытирает уголки глаз.

— Я не шутил, — отвечаю я, приподняв бровь. Я всегда быстро уставал от Паркинсон.

— Что? — шипит она, её лицо искажается от ужаса.

— Они предложили мне место для ночлега после войны. Как ты, вероятно, можешь себе представить, у меня было не так уж много вариантов.

— Ты, Драко Малфой, живёшь в семье Уизли с мая? — она произносит их фамилию как оскорбление, и я сужаю глаза, скривив губы от отвращения. — Почему ты просто не послал мне сову? Разумеется, ты можешь приехать и остаться у меня. У тебя есть вещи, которые тебе нужно собрать? Я пошлю своего эльфа за помощью. Сильно сомневаюсь, что у них есть собстве…

— Заткнись! — слова превращаются в рычание, и она вздрагивает, широко раскрыв глаза. — Некоторые вещи никогда не меняются, Пэнс, — ухмыляюсь я и проскальзываю мимо неё в лиловое здание.

***

Гнев всё ещё сочится из меня, когда маленький колокольчик над дверью объявляет о моём прибытии. В «Всевозможных волшебных вредилках» так шумно, что я абсолютно без понятия, чем вообще может помочь этот звонок. Джордж приветствует меня, и я ору, пытаясь перекричать какофонию вокруг.

— Зачем тебе этот чёртов колокольчик! Он абсолютно бесполезен.

— Э-э-э, я тоже рад тебя видеть, Малфой. Могу я чем-нибудь тебе помочь этим прекрасным утром? Кроме защиты своего колокольчика.

— Извини, — нервно провожу рукой по волосам и сглатываю, вспоминая, что я здесь ради одолжения. — Первый раз выхожу из Норы, и мне…

— Херово? — предлагает Джордж с ухмылкой, и моё раздражение немного смягчается.

— Я собирался сказать, не по себе, — сужаю глаза.

— Одна фигня. Пойдём, покажу тебе твой офис, — говорит он небрежно и сворачивает в захламлённый проход, заваленный гудящими игрушками и свистящими мётлами.

Мне требуется некоторое время, прежде чем отойти от шока и броситься за ним.

— Мой что? — глаза широко распахиваются, как и положено при таком шуме…

— Ты же за этим здесь, нет? Тебе нужна работа? — он продолжает кричать через плечо.

— Конечно, нет, — моя грудь раздувается от праведного негодования.

Он останавливается и резко разворачивается, от чего я чуть не врезаюсь ему в грудь. Близнец смотрит на меня, забавно подёргивая лоб.

— А? Пришёл за блевательными батончиками? Тебе не хватило за последние месяцы?

— Отвали, — усмехаюсь, на что Джордж заливисто смеётся. — Ладно, ладно. Да, я здесь по поводу работы, — слова вылетают слишком быстро, и меня ужасно бесит, как это звучит со стороны. Но у меня был план.

— Круто. Она твоя. Сюда, — он быстро уходит, я стараюсь не отставать. — Начнём потихоньку, я месяца на четыре отстал в ведении бухгалтерии. Итак, мне нужно, чтобы ты начал разгребать документы и вести учёт. За плату…

— Мне не нужны деньги, — быстро отвечаю я. Мне кажется лишним брать любую сумму, которую может предложить Джордж, особенно учитывая, что на моём счету средств больше, чем я могу потратить за жизнь.

— Я не могу не платить тебе, приятель. Моё огромное эго уничтожит меня. Как насчёт… я отдам тебе квартиру наверху. Она крохотная и дерьмовая, но она твоя. И добавлю мизерные семьдесят пять галеонов в неделю.

— Мне действительно не…

— Я настаиваю, Малфой, — говорит он достаточно твёрдо, на что я лишь закатываю глаза, решая больше не настаивать.

— Твой офис здесь, — он указывает на небольшую лестницу в глубине магазина, под которой находится чулан, который всё это время каким–то образом маскировался под офис. Дверь со скрипом открывается, и я вижу стол и стул, вся остальная мебель скрыта под пылью. — Ты можешь начать завтра. Я принесу канцтовары и первую партию бухгалтерских журналов. Вопросы?

Отрицательно покачав головой, я отмахиваюсь от него, хотя у меня около сотни вопросов, потому что я, честно говоря, довольно хреново разбираюсь в бухгалтерском учёте.

— Отлично. Пойдём, я покажу тебе квартиру.

Он уходит, а я всё ещё стою там, изучая свой чулан-офис. Меня охватывают непонятные эмоции, очень похожие на гордость. И я замираю, чтобы дать этому чувству впитаться в мои кости ещё на минуту.

***

Квартира — это грёбаная шутка. Честно говоря, это даже квартирой нельзя назвать. Это просто ещё один чулан, чуть больше офиса — тут есть ванная и маленькая прихожая. Спальни нет.

Была одна женщина — не помню её имя — к которой мать обращалась для оформления интерьера поместья. И, прежде чем мой разум начинает тянуть за эту нить воспоминаний, я выстраиваю стены.

Мама. Отец. Наркотики. Война.

Мне не стоит об этом думать.

Мне не хочется находиться здесь, и я аппарирую обратно на свой чердак. Как только вокруг меня появляются очертания комнаты, моё сердце замирает, потому что я вижу Рона, сидящего спиной ко мне на кровати.

— Вот ты где, — он встаёт и поворачивается ко мне. На лице отчётливо считывается обвинение.

— Уизли, — я пытаюсь совладать с пассивной агрессией, но мой голос дрожит. Нервы ещё не восстановились после похода в Косой переулок, и я совершенно не готов выслушивать любую чушь, извергающуюся изо рта этого идиота. — Чем могу быть полезен?

— Ты можешь убраться из моего чёртового дома, — его челюсть яростно щёлкает.

— Конечно, рыжий. Только потому, что ты так мило просишь, — я закатываю глаза.

— Мне не нравится, что трёшься рядом с моей семьёй. Даже если ты смог обмануть каждого в этом доме, я слишком хорошо тебя знаю. Я хочу, чтобы ты ушёл…

Подняв руку, я резко обрываю его:

— Я ухожу, ладно? Отвали.

— О, ты только что решил уйти? И куда же ты пойдёшь? — его глаза подозрительно сужаются.

Улыбка, расплывающаяся по моему лицу, слишком сладка, чтобы держать при себе, и я поворачиваюсь, чтобы он мог её видеть.

— Ну, кажется, Джорджу нужна была небольшая помощь в магазине. Я буду работать с ним, и он великодушно предложил мне квартиру.

Есть что-то странно удовлетворяющее в том, как его веснушчатое лицо окрашивается в красный. О да, он разгневан. Неважно, сколько мне будет лет, я всегда буду получать искреннее удовольствие от того, что разозлил конкретно этого Уизли.

— Это… ну, — он по-идиотски заикается; пытается сосредоточиться, но глаза бегают по комнате. — Этого не будет, — говорит он медленно, почти про себя. — Я хочу, чтобы ты исчез нахрен из моей жизни, Малфой.

— Я хочу этого не меньше, — моя голова сочувственно наклоняется. — Однако, кажется, боги посчитали нужным пока сталкивать наши пути. Так почему бы нам не сделать друг другу одолжение и держаться подальше?

Моя шея дёргается, и ноготь указательного пальца безжалостно впивается в кутикулу большого — странное утешение от растущего беспокойства.

Его подбородок втягивается в грудь, а зубы сжимаются в оскале, пока он смотрит на меня потемневшими от злости глазами.

— Я хочу, чтобы ты убрался из моей грёбаной жизни. Тебе нет здесь места, ты, хренов Пожирате…

— Рональд Уизли! — кричит Молли у двери. На её лице такие ярость и потрясение, что даже я делаю шаг назад.

— Мама… — Уизли бледнеет.

— Как ты смеешь так разговаривать с гостем в моём доме. Что, чёрт возьми, на тебя нашло?

— Разве ты не видишь, что он играет с тобой? — глаза Уизли блестят, в голосе слышится недоверие. — Он явно здесь за чем-то, — Рон резко поворачивает голову в мою сторону и кидает злобный взгляд.

— За чем, по-твоему, позволь узнать? Охотится за нашими деньгами? Или за нашим чудесным имуществом? Я не знаю, что на тебя нашло с тех пор, как закончилась эта проклятая война, но тебе следует помнить, кто ты такой, когда входишь в этот дом. Ты можешь быть Рональдом Уизли, героем войны, где угодно. Но здесь, под моей крышей, ты всё ещё мой сын. Мой сын, в котором воспитывали уважение к каждому человеку, будь то министр магии или нищий на улице.

— Только не к нему, — его трясущийся бледный палец указывает на меня, и мне ничего не хочется сильнее, чем надрать его жалкую задницу. Но это не выход. По крайней мере, сейчас.

— Молли, всё в порядке. Я здесь, чтобы сказать вам, что Джордж предложил мне работу и квартиру, так что я всё равно ухожу.

— О Мерлин, я так рада за тебя, дорогой! — она ослепительно улыбается мне, искренняя доброта её глаз обезоруживает меня. — Однако, — на её лице снова гнев, — это не оправдывает твоего поведения, Рональд. Извинись перед Драко сейчас же.

Рон неловко фыркает и закатывает глаза.

— Ни за что. Что вообще за херня между вами происходит?

Пронзительный визг вырывается из лёгких Молли, и я снова вздрагиваю.

— ВОН! — она указывает на дверь. — Вернёшься, когда достанешь манеры из того места, куда их засунул.

Уизли в последний раз рычит на меня и проходит мимо своей матери. Я слышу, как он продолжает ворчать, спускаясь по длинной лестнице.

Наступает долгая многозначительная тишина. Ненавижу эти моменты, где кто-то, вероятно, должен извиниться или обнять, или сделать другую пуффендуйскую чушь, которая считалась бы предосудительной в Слизерине.

Молли просто смотрит на меня печальными, широко раскрытыми глазами, и я могу с уверенностью сказать, что она чувствует себя виноватой, хотя у неё нет причин для этого.

— Рон не должен был говорить такие вещи, — наконец произносит она.

— Я слишком давно перестал заботиться о том, что говорит Рон Уизли. Уверен, что и он тоже. Вам не нужно было заступаться за меня, он ведь ваш сын.

— Он не прав, — пожала она плечами. Вот так просто.

Моя мать всегда придерживалась моей стороны, даже если я творил полную дичь. Особенно когда творил полную дичь. Нет, у неё не было такой слепой любви и преданности по отношению к моему отцу и ко мне… она просто…

Нет. Не сейчас.

Я снова выстраиваю стены вокруг воспоминаний о ней. Это всё, что я могу сделать.

— Э-э, — нехарактерно заикаюсь я.— Спасибо вам за всё, — не могу смотреть на неё. — Извините, если я всё испортил своим присутствием.

— Ты не сделал ничего плохого. Этот дом был местом исцеления для меня. Не только для меня. Я рада, что он помог и тебе, — в её голосе звучит гордость и храбрость.

Если когда-либо в этом мире существовал или существует идеальный представитель Гриффиндора, то это определённо она: львица, которая открыла своё логово змее. Которая не переживала за своих детёнышей, потому что знала, что, в конце концов, она сильнее и сможет их защитить.

========== 4. Крушение поезда ==========

Unbreak the broken

Unsay these spoken words

Find hope in the hopeless

Pull me out the train wreck

Unburn the ashes

Unchain the reactions now

I’m not ready to die not yet

Pull me out the train wreck

James Arthur — Train Wreck

***

Я листаю страницы с бессмысленными числами. Передо мной коробка с накладными, а на ней — маленькое чёрное устройство с выгравированными цифрами и символами.

Исходя из моего ограниченного понимания бухгалтерского учёта, мне нужно сложить цифры в первой колонке, вычесть цифры из второй колонки, и в результате получится прибыль.

Легко.

Проблема заключалась в том, что все эти цифры нужно где-то проверять, и Джордж не шутил, когда лаконично называл себя профаном. Нет никакого алгоритма или процесса, по которому он бы фиксировал расходы или доходы. Счета покрыты пятнами чая и размыты; квитанции смяты или, вообще, потеряны.

Я издаю стон отчаяния и дёргаю себя за волосы, пока кожа головы не начинает гореть.

—Тук-тук, — раздаётся весёлый голос Грейнджер из щели в двери.

Я неуклюже вскакиваю на ноги и пытаюсь разгладить гнездо на своей голове.

— Грейнджер! — неловко приветствую её, и она застенчиво улыбается. — Я, э-э, — тихо бормочу, — я не ждал тебя.

— А когда ты меня ждал? — она иронично усмехается. — Я принесла тебе кое-что! — роется в сумке на плече, и достаёт маленькое растение. Морщусь и нервно протягиваю руку, чтобы взять его.

— Что это? — мои брови сходятся на переносице, когда я осматриваю маленького незваного гостя.

Я опасаюсь того, что безобидный на вид маленький папоротник может внезапно укусить меня.

Грейнджер только смеётся и закатывает глаза.

— Это магловское растение. Ты можешь расслабиться. Я бы не принесла тебе плотоядный подарок на новоселье.

— О. Ну что ж, спасибо, — пожимаю плечами.

— Ещё я принесла это, — она снова лезет в сумку и на этот раз достаёт книгу.

Я молча читаю название.

— Бухгалтерия для чайников? — усмехаюсь и возвращаю книгу ей, потому брать я это не намерен, увольте.

Через несколько мгновений она с громким стуком кидает её на мой стол.

— Я не пыталась назвать тебя чайником, так что перестань выёживаться, Малфой. Это магловская серия о том, с чего начать и что делать. Они охватывают самые разные темы: как фотографировать, писать, менять масло в машине. Я просто подумала, что это может тебе помочь, — она пожимает плечами и прислоняется к дверному косяку.

В этих подарках есть что-то пугающее. От одной мысли о том, что кто-то может без серьёзного повода дарить мне подарки, кожа начинает саднить. Я неловко отодвигаюсь и прячу руку, мой палец уже принялся за кутикулу.

— Спасибо, — лепечу я, всё ещё глядя на обложку книги. Когда смотреть в глаза стало так интимно? Клянусь, у меня никогда не возникало проблем с поддержкой зрительного контакта, но сейчас я чувствую, как будто во мне грёбаное окно, где можно увидеть весь объём моего стыда. И все смотрят прямо на него.

Ну, в целом, мой позор не такой уж и секрет.

— Тебе нужна какая-нибудь помощь?

Моя рука сжимается в кулак. Большая часть меня хочет, чтобы она ушла. Меньшая, однако, нуждается в её помощи.

Как бы давно моя гордость ни была уничтожена, я всё ещё чувствую её призрачное присутствие.

— У меня есть один вопрос, если не возражаешь, — стараюсь говорить небрежно, но не сильно получается. Она бодро соглашается, призывает стул, подтаскивая его к моему маленькому столу, и садится напротив.

Неужели она должна сидеть так чертовски близко?

Я чувствую запах её духов, лёгких и цветочных. Это напоминает мне о кустах в мамином саду, и мои глаза вспыхивают на мгновение, пока мозг подкидывает картину матери, срезающей бутоны.

Стоп.

— Итак? Что за вопрос?

Я протягиваю ей устройство, которое лежало на коробке. Она смотрит на него и усмехается.

— Это графический калькулятор, — говорит она, высокомерно поднимая брови, как будто я имею какое-то грёбаное представление, что это может значить.

Я отказываюсь задавать какие-либо уточняющие вопросы. Изначально не стоило спрашивать.

Выхватываю калькулятор из её рук, и, плотно сжав губы, бормочу неблагодарное «спасибо».

Она замолкает и поворачивается ко мне ухом, демонстрируя, что ждёт от меня чего-то ещё.

Стискиваю зубы и выгибаю бровь — думаю, выгляжу довольно грозно, хотя мои внутренности уже превратились в желе от такого длительного зрительного контакта.

— Не хочешь попросить меня показать тебе, как им пользоваться? — спрашивает она с игривыми искорками в глазах.

Моё лицо расплывается в раздражённой гримасе.

— Нет, — честно отвечаю я и начинаю тыкать пальцем в кнопки устройства.

Она насмехается надо мной, в ответ на её самодовольство я только стискиваю плотнее губы.

— Ты делаешь это неправильно, — гордо заявляет она, высоко подняв лоб.

Я всё ещё отказываюсь смотреть на неё и продолжаю раздражённо жать на кнопки калькулятора.

— Ох, ну какой упрямый болван! Дай мне, — она тянется за ним, и пока ещё не все мои рефлексы притупились, я быстро отвожу его за плечо, подальше от неё.

— Так-так, Грейнджер. Не следует хватать то, что тебе не принадлежит.

— И ты просто продолжишь валять дурака, случайно тыкая на кнопки? — раздражённо отвечает. Она очаровательна в своём гневе. Её брови сходятся в отчаянии, в ответ моя щека вздрагивает, почти растягиваясь в улыбке.

— Откуда ты знаешь, что я делаю это случайно? Ты же не знаешь, какая у меня цель, — язвительно отвечаю, хотя мы оба знаем, что я без малейшего понятия, как эта штука работает.

Её глаза сужаются — она смотрит на меня так, словно я намеренно пытаюсь вывести её из себя.

А я пытаюсь. Но не суть. Мне никогда не требовалось прикладывать много усилий, чтобы взбесить Грейнджер.

Она делает глубокий успокаивающий вдох через гневно раздутые ноздри, пытаясь сосредоточиться. Забавно, как же легко её вывести из себя.

— Я знаю наверняка, что ты не умеешь этим пользоваться, потому что ты не вводишь никаких чисел. Я видела, что ты нажал клавиши факториала и равно, хотя не ввёл ни единой цифры! — её голос становится всё громче, и я облизываю губы, чтобы не рассмеяться — даже прикусываю нижнюю губу, но плечи всё равно дрожат. — Дай мне калькулятор, и я покажу тебе, что нужно делать.

Она топает ногой для пущей убедительности и выжидающе протягивает ладонь. С минуту я подозрительно смотрю на неё, а потом качаю головой.

— Нет, — спокойно отвечаю, и она почти рычит, вскакивая на ноги и бросаясь ко мне. Я откидываюсь на спинку стула и держу калькулятор подальше от её рук. Продолжая рычать на меня, она обходит стол и делает последнюю попытку. Как только я встану на ноги, у неё не будет ни единого шанса. Она бросает на меня последний угрожающий взгляд и делает резкий рывок, её пальцы почти достают заветную штуку.

Я уже вовсю смеюсь над её раздражением.

— Почему ты просто не позволишь мне помочь тебе? — фыркает она, и этот вопрос отрезвляет меня.

Мой разум ненадолго возвращает меня в тот миг, когда она помогала мне в последний раз. Тяжесть момента с треском обрушивается на меня.

Я опускаю руку и сглатываю, устремляя взгляд в пол. Она видит резкую перемену в моём поведении, её лицо напрягается, брови опускаются, и, к счастью, она делает шаг назад.

— Что случилось? — искренне спрашивает.

Я бросаю взгляд на её лицо — оно нервирует. Она настолько искренна в своих переживаниях. Абсолютно не пытается их скрыть.

— Может, мы встретимся в другой раз, чтобы разобраться с калькулятором? У меня запланирована встреча с декоратором, которая будет работать над моей квартирой.

Это не враньё, разве что немного. Дизайнер придёт ещё нескоро, но этот момент, действительно, заставляет меня чувствовать себя некомфортно.

Не могу объяснить себе почему, но я определённо не готов к дружбе или к чему бы то ни было, что она пытается мне предложить. Я не готов к тому, чтобы кто-то приносил мне растения и, в целом, лез в моё личное пространство.

Мне нужна Небула.

Но я чист сорок три дня, поэтому нет.

— Конечно, — смущённо говорит она, а затем поворачивается и берёт свою сумку, одаривая меня застенчивой улыбкой, прежде чем пойти к выходу.

— Грейнджер! — выпаливаю не подумав.

— Да? — она оборачивается через плечо.

Я не думал о том, что нужно говорить; инстинктивно, мне только хотелось продлить её присутствие. Она пристально изучает моё лицо, в то время, как моя грудь поднимается и опускается, скрывая тысячи слов, которые я, вероятно, должен сказать.

— Спасибо, — неуверенно говорю я. — Ну, за растение и за… нелепую книгу, — мои губы кривятся в полуулыбке.

— Не за что, Малфой. Увидимся, — она улыбается в ответ, и я киваю, прежде чем её силуэт скрывается за дверью.

***

Я работаю не покладая рук всю оставшуюся неделю, практически не прерываясь на обед или отдых. Каждый раз, когда мне кажется, что я начинаю понимать бухгалтерский учёт, я стопорюсь.

Ярко-жёлтая книга, которую принесла мне Грейнджер, прочитана дважды и помечена цветными стикерами и различными закладками. Нехотя я признаю, что этот том оказался настолько мне полезен, что за последние несколько дней стал моим постоянным спутником.

Раздаётся стук в дверь, и я неохотно отрываю взгляд от чековой книги, лежащей передо мной, чтобы посмотреть на своего нового незваного гостя.

Озорная ухмылка Джорджа выглядывает из-за двери, я молча киваю ему.

— Мне кажется, я знаю, что будет нашим новым продуктом! — он резко распахивает дверь, и та с грохотом падает на одинокий стул для гостей в моём крошечном кабинете. Он игнорирует это и протискивается внутрь.

— Да? — мне не нравится, как он говорит «нашим», будто я замена того, что он потерял. Это не мой бизнес; я не его брат. — Захватывающе, — отвечаю я, не отрывая взгляда от документов.

— Ты не хочешь узнать, что это? — в голосе Джорджа явно слышится необузданное возбуждение, но оно никак не передаётся мне.

— Это шоколад, от которого можно обосраться в штаны? — я растягиваю слова, разглаживая квитанцию от производителя из Хорватии, который, кажется, продал Джорджу пятьсот низкосортных любовных зелий.

— Нееееет, — поддразнивает он с нетерпеливой усмешкой.

— Может, ты просто расскажешь мне? Ощущение, что мне придётся перечислять всё дерьмо, которое способен придумать твой больной мозг, — пренебрежительно машу рукой, надеясь поскорее закончить этот разговор.

— Ну, конечно, он ещё на самых ранних стадиях разработки, но… что ты думаешь о Бесконечном Шампуне? — он издаёт такой заразительный смешок, что я, наконец, поднимаю на него широко раскрытые глаза и чувствую, как уголки моего рта растягиваются в непроизвольной улыбке. Качаю головой.

— Конечно, просто шампунь, ага. В чём подвох? — спрашиваю я, приподняв бровь.

— Да только представь! — он пытается подавить очередной приступ смеха. — Вот ты моешься в душе в Хогвартсе, и кто-то подменяет твой шампунь, и тебе приходится ополаскиваться в течение многих часов! — он хлопает себя по колену и откидывает голову назад, когда у него начинается новый приступ визга и воя. И, чёрт бы всё побрал, но теперь я тоже смеюсь — не над отвратной идеей, которая пришла ему в голову, а над его обезоруживающей радостью по этому поводу.

— Смотрю, ты просто боготворишь свои дерьмовые идеи, — я закатываю глаза.

Наконец его смех затихает, и он вытирает слёзы из уголков глаз тыльной стороной ладони.

— В любом случае, мне нужна твоя помощь в разработке…

— Что? — шиплю я. — Я по уши увяз в чёртовых журналах учёта. Я не смогу ещё и взять на себя разработку твоего шампуня.

— Тебе не придётся разрабатывать его с нуля, Малфой. Вынь уже трусики из своей задницы.

Я раздражённо стону, потирая руками усталое лицо.

— Что тебе нужно от меня? Говори прямо. И быстро — мне есть чем заняться. И вообще-то, мне нужно разгребать как раз твоё дерьмо, — я указываю на кипу документов, которые он свалил на мой стол.

— Ой, счета могут подождать — они и так долго ждали, — говорит он, пожимая плечами, и я уже готов закипеть от раздражения, когда он продолжает. — Вот это, — он указывает на пространство между нами, — вот то, что мне действительно нужно. Мне нужен тот, с кем я могу поделиться идеями, тот, кто поможет с оформлением упаковки и тестированием. Мне нужна правая рука…

— Я не твой брат, мать твою! — рявкаю я на него, в моих глазах вспыхивает гнев.

Его взгляд мгновенно тускнеет, брови опускаются, и, кажется, даже его руки, обмякли на коленях.

Я задыхаюсь, тревога скручивает мой живот.

Я жду, что он ударит меня, или, по крайней мере, перевернёт мой стол.

Но он этого не делает.

Он просто смотрит на меня глазами, полными боли, его кадык подпрыгивает в горле, когда он проглатывает свои эмоции.

— Прости, — качаю головой и снова смотрю на кипу документов. — Я не должен был… Я не должен был этого говорить. Я просто ужасно устал, — я почти готов признаться ему, как мне тяжело обходиться без зелья, и что мне хочется вообще ничего не чувствовать. — Но я не должен был этого говорить.

Эта долгая пауза между нами давит на грудь.

Я вот-вот потеряю эту дурацкую работу, вот-вот потеряю квартиру — ту, на отделку которой уже потратил слишком много денег, ту, в которой ещё не ночевал, потому что на данный момент чердак — единственное место, где я чувствую себя дома.

— Забудь, приятель, — Джордж издаёт измученный вздох. — Я понимаю, что ты не Фред, ладно? Но, когда я попросил тебя прийти сюда, это было не потому, что я посчитал, что тебе нужны работа, квартира или семьдесят пять галеонов в неделю. Я предложил тебе, потому что считаю, что нам было бы неплохо поработать вместе. Я помню, что в Хогвартсе ты был тем ещё козлом, но у тебя неповторимо острый ум. Я не прошу тебя занять место Фреда, никто — даже мои настоящие братья — не могут этого сделать, и именно поэтому я не предложил работу Рону. Я попросил тебя, потому что думал, что ты мне подходишь. Ты можешь сейчас оттолкнуть меня и не высовывать нос из грёбаных документов сколько захочешь. Но когда ты будешь готов к чему-то большему, у меня будет кое-что для тебя.

Джордж встаёт и выходит, не сказав больше ни слова.

Я откидываю голову назад, начиная снова дёргать себя за волосы.

Почему мне всегда нужно всё портить?

***

Я стою перед дверью своей новой квартиры, направляя палочку на дверную ручку. Заклинание, открывающее замок, не слишком простое, что, в целом, неплохо для защиты моего нового пристанища.

Но не сложность заклинания мешает мне войти.

Я редко бываю честным сам с собой, но, если признаться, сейчас мне ужасно страшно оставаться одному.

Не то чтобы я не был один на чердаке, но в Норе всегда был кто-то ещё. Кто-нибудь бы заметил, что я не съел оставленную еду, или почувствовал бы гнилостный запах моего разлагающегося тела.

Здесь я легко могу умереть в одиночестве. Наверное, это ещё одна причина не бежать за новым флаконом Небулы. Одна слишком большая доза — и я буду гнить здесь неделями. Может, только Джордж заметит моё отсутствие через несколько дней. На этом всё.

Закрываю глаза, позволяя своим инстинктам управлять сложной работой палочки — щелчок — путь открыт, и я вхожу. Мои глаза удивлённо вспыхивают, когда я окидываю взглядом работу декоратора: повсюду современная мебель из тёмно-вишнёвого дерева, матовое стекло. Небольшая перегородка отделяет мою новую спальню от остальной части квартиры — где уютно расположились небольшой диван и мягкое кресло, покрытые серым бархатом. На кухне расположились большая кафельная стойка и плита.

Это уже больше напоминает мой стиль. Чем дурацкий чердак, который я называл домом все эти дни.

Я прохожу, лениво проводя руками по столешницам и спинке дивана. Он гораздо меньше, чем я себе представлял, но он мой.

***

Первые несколько ночей в моей квартире так чертовски тихо, что я не могу заснуть.

Очень иронично.

Разум постоянно наполняется мыслями, в которые я отказываюсь погружаться, тянет меня в направлениях, которые, несомненно, приведут меня в Лютный переулок, где я смогу утонуть в Небуле, пока мои глаза не закатятся так сильно, что их конечным пунктом будет обратная сторона моего черепа.

Я чист сорок семь дней, поэтому нет.

На следующее утро засыпаю за своим столом. Я искренне подумываю вернуться в Нору, чтобы вздремнуть, когда меня будит скрип открывающейся двери, и я нерешительно киваю Джорджу.

— Эй, приятель, — Джордж стучит костяшками пальцев по дверному косяку моего кабинета, эта его привычка сводит меня с ума. — Мама хочет убедиться, что ты приедешь в эти выходные.

Я смотрю на него мутными непонимающими глазами — с таким же успехом он мог бы говорить на китайском.

— Объяснись, — зеваю. — Только не говори много.

Джордж напрягается и внимательно смотрит на меня, изучая моё лицо, на котором ярко выражены признаки бессонницы.

— Малфой, — его голос сухой. Я моргаю несколько раз, а затем прижимаю ладони к покрасневшим глазам. Он входит и тихо закрывает за собой дверь; теперь он занимает всё пространство офиса. — Я не хочу спрашивать об этом. Я, правда, чёрт возьми, не хочу спрашивать… Но ты опять нюхаешь, приятель? — его глаза сверлят меня так усердно, что я теряюсь, пока его обвинение не обрушивается на меня как снег на голову. — Мне ты можешь сказать. Мы снова приведём тебя в порядок… — Джордж торопливо выговаривает слова, и я со вздохом откидываюсь на спинку стула, пощипывая переносицу.

— Нет, я ничего не принимал, — чувствую нетерпеливое подёргивание в шее, и неистово тру её, пока это не становится просто тупой болью. — Я просто устал. Я не спал несколько дней. Не знаю, что со мной не так, но квартира слишком…

— Тихая? — заканчивает Джордж, понимающе вскинув бровь. — Да, со мной было то же самое, — падает в кресло напротив. — Ты до конца не понимаешь, сколько звуков окружает человека, пока он жив. А потом? Остаётся тишина? Это чертовски угнетает.

Абсолютно точно. Киваю ему, мои губы растягиваются в натянутой улыбке.

— В любом случае, — он хлопает ладонями по своим бёдрам и поднимается, — мама говорит, что ужин в пять вечера в воскресенье, значит, в Норе надо быть уже в четыре тридцать.

— О каком ужине ты говоришь? Я не собираюсь ни на какой чёртов ужин… — моё лицо морщится.

— Боюсь, собираешься, приятель. Если только ты не хочешь сообщить об этом маме, потому что, Мерлин знает, я не буду этого делать, — говорит с озорной усмешкой. Джордж останавливается в дверном проёме и, прежде чем выйти, бросает через плечо. — Мама любит цветы, а ещё сказала, что одеться нужно нарядно. Не забудь что-нибудь для Грейнджер.

— Грейнджер? — мои глаза вспыхивают.

— Ужин в честь её дня рождения.

По причине, которую я не могу понять, мои внутренности сжимаются.

Джордж ухмыляется моей реакции. Без понятия почему.

========== 5. Слабое место ==========

It’s a long night and a big crowd

Under these lights looking ‘round for you

Yeah, I’m steppin’ outside under moonlight

To get my head right, lookin’ out for you, yeah

Could it be your eyes

Didn’t know that I’ve been

Waitin’, waitin’ for you

When your by my side, everything’s alright

Crazy, I’m crazy for you

Oh, here I go, down that road

Again and again the fool rushin’ in

But I can’t help when I feel some kind of way

Do you feel the same? ‘Cause

And I fall, I fall for you

You caught me at my weakest

And I fall for you

James Arthur — At my weakest

***

Артур Уизли — неплохая компания. У него, конечно, бывают моменты, когда его неизлечимое легкомыслие может быть слегка ошеломительным, но, в целом, он… нормальный.

Что-то явно произошло с этим миром, если я заручился поддержкой ещё одного Уизли — на этот раз в поисках подарка для Гермионы Грейнджер.

Паника накрыла меня после того, как Джордж настоял, чтобы я принёс что-нибудь для неё. Мама всегда выбирала подарки за меня, и это ещё одно болезненное напоминание о том, что её здесь нет.

Я стоял в магазине мадам Малкин, уставившись на вешалки с различными нарядами, когда Артур налетел на меня, раздражённо фыркнув и хлопнув по плечу. За все месяцы, что я пробыл в Норе, я меньше всего общался с Джинни, а почётное второе место в этом чарте занимает Артур.

— Я ищу что-то на день рождения Грейнджер, — признаюсь я, уставившись на свои дорогие туфли в попытке скрыть румянец.

— О, мой мальчик, — Артур, казалось, почти побледнел. — Ты же не можешь просто купить женщине что-нибудь из одежды. Особенно такой, как Гермиона. Нет, нет, здесь нужно что-то особенное.

Я в отчаянии вскидываю руки и тихо рычу:

— Я же не могу просто прийти во «Флориш и Блоттс» и выбрать хорошую книгу, не так ли? Чёрт возьми, она там работает. А дарить украшения — это что-то вроде «С днём рождения, спасибо за то, что убирала мою блевотину. Вот тебе ожерелье».

Брови Артура сдвигаются на переносице, пока он обдумывает мои слова. Его лицо внезапно проясняется, и на нём появляется заговорщическая улыбка.

— Я знаю, кто может помочь! Нам нужно зайти в Гринготтс и разменять несколько галеонов…

— Разменять? На что? — спрашиваю я, смущённо качая головой.

— На фунты, мой мальчик, — его глаза весело блестят. — Мы отправляемся в магловский Лондон.

***

Я никогда не был в таком магазине как «Харродс». Здесь самый большой ассортимент товаров, который я когда-либо видел. Здесь всё — от посуды для дома до нижнего белья. Я стараюсь не разевать рот, чтобы не врезаться в суетливых покупателей, которым, к счастью, нет до нас никакого дела.

Мы трансфигурировали свою одежду: на мне тёмные джинсы, рубашка с длинным рукавом и лёгкая куртка. Артур же одет в тёмно-фиолетовый костюм, который никак не сочетается с зелёными ботинками и странной магловской шляпой с торчащим в сторону пером.

Он скачет по торговому центру и останавливается у подножия движущейся лестницы. Я бросаю все силы, чтобы глаза не выпали из орбит при виде маглов, спокойно встающих на этот агрегат и поднимающихся на следующий этаж.

— Делай, как я, сынок, — ухмыляется Артур, и, хотя на его лице небольшое волнение, он подмигивает мне.

Сынок. Ласковый термин глубоко врезается в грудь, и я впадаю в панику. Это кажется слишком знакомым, слишком родным. Прежде чем я успеваю что-либо сказать, он прыгает на лестницу, оборачивается через плечо и с энтузиазмом показывает мне большой палец.

Я нервно оглядываюсь по сторонам и подхожу к вращающимся ступенькам, наблюдая, как они появляются из-под пола, прежде чем, наконец, опускаю ногу. И вот мы уже поднимаемся вверх без малейших усилий. Как маглы достигли этого без магии?

Добравшись до верха, я спотыкаюсь о ступеньки, и Артур хватает меня за руку.

— Голова кругом, да? — смеётся он.

Мои губы кривятся в весёлой улыбке. Я хотел бы, чтобы каждый мог испытать такую радость от простых вещей, как это выходит у Артура Уизли.

Он идёт к стойке, где вполголоса разговаривает с продавщицей. Вскоре пожилая женщина кивает и поспешно уходит, оставив Артура одного.

Я осматриваю расположенные рядом товары, но, кажется, ничего на стеллажах не кричит мне «Грейнджер». Здесь много косметики, парфюмерии, роскошных сумок и туфель на высоком каблуке. Возможно, где-то есть секция спортивной одежды или джинсовый отдел, как вариант, но я не вижу.

— Мистер Уизли! — из-за угла выходит яркая молодая девушка с искренней улыбкой на лице.

— Трейси! Как ты, дорогая?

— Отлично. Школа не даёт мне расслабиться, но это мой последний семестр, — Трейси переводит взгляд на меня, и я не упускаю из виду, как её глаза пробегают по моему телу, а губы растягиваются в кокетливой ухмылке. — Кто ваш друг?

— Это Драко, — говорит Артур. — Ему нужна помощь в выборе подарка для нашей общей подруги, и я знал, что именно ты поведёшь нас в правильном направлении.

— Драко? — её лицо слегка вытягивается. — Какое редкое имя, — внутри меня разрастается паника. Возможно, мне следовало бы использовать другое имя, но она быстро отмахивается и снова начинает строить мне глазки. — Ну, расскажи мне о своей подруге, — она улыбается и слегка опирается на стойку, перекидывая свои шелковистые каштановые волосы через плечо.

Я напрягаюсь от нежелаемого флирта и нервно вытягиваю шею.

— Ну, она вроде как новая подруга. На самом деле я знаю её уже около десяти лет. Эм, это довольно сложно, — смотрю на Артура, который одаривает меня ободряющей, хоть и несколько глуповатой улыбкой. — Она очень любит книги, не слишком красивая, но всё же довольно приятная, — моё лицо вспыхивает от этого признания, и я пытаюсь быстро сменить тему. — У неё всегда такие огромные волосы.

— Огромные? — лоб шатенки морщится.

— Она очень кудрявая. Ну, это что-то… — руки Артура и мои поднимаются к нашим головам одновременно, изображая большую непослушную гриву волос.

Трейси хихикает в ладонь и закатывает глаза.

— Я думаю, что у меня есть как раз то, что нужно.

***

Я кладу руки на спинку дивана и сверлю глазами безобидный прямоугольный пакет на кофейном столике.

Я провёл несколько дней, мучаясь с подарком, который мы с Артуром выбрали, постоянно борясь с собой. Может быть, стоит просто подарить ей запасной вариант, который я купил в Косом переулке?

Тот факт, что она в какой–то момент достанет свой подарок — а, возможно, и рядом с другими людьми — поднимает беспокойство на новый уровень в и без того напряжённой ситуации.

Жила на шее — вечное напоминание о моей зависимости — пульсирует, умоляя о внимании, и я прижимаю к ней подушечки пальцев, пытаясь остановить вибрацию.

Со стены над камином на меня кричат часы, и с каждым неприятным тиканьем стрелка приближается к половине пятого. Живот крутит, когда я поднимаюсь из своего сгорбленного положения на диване и начинаю ходить взад-вперёд.

Нет никакого логического объяснения, почему я так дико нервничаю. Я месяцами жил в их доме, и за последние несколько недель провёл достаточно времени с Грейнджер, поэтому, вроде, нет ничего удивительного в том, что я приду на её день рождения — и всё же нервы дико шалят.

В последнее время были моменты, когда Грейнджер смотрела на меня определённым образом или нечаянно касалась, и я думал… ну, я задавался вопросом о возможности большего — о нас — но как только эти мысли угрожали завладеть моим сознанием, я прогонял их.

Грейнджер — хороший человек. А я? Бывший Пожиратель Смерти с покушением на убийство, к этому добавляем недавнюю наркоманию и дерьмовую квартиру без нормальной спальни. Мне нечего ей предложить. И даже если бы ей было наплевать на всё это, в моей голове слишком много проблем, на которые я не могу закрыть глаза. Сама мысль о том, чтобы даже попытаться коснуться любого из предметов, которые я считаю «запретными», вызывает у меня глубокую тревогу и панику.

Мой взгляд устремляется на часы, и я сглатываю: уже тридцать пять минут. Со стоном я хватаю подарок со стола и иду к камину. Мой живот трепещет, как летучая мышь, пойманная в клетку средь бела дня.

***

Грейнджер пока нет. Я постоянно чувствую на себе раздражённый взгляд грёбанного Рона Уизли. Джордж толкает меня локтём и протягивает пиво. Я беру его, уставившись на невинную янтарную бутылочку в своих руках.

Я не думал о том, могу ли я выпить. То, что я перестал нюхать, не означает, что я не могу пить алкоголь. Конечно, я достаточно силён, чтобы сохранять ясную голову. Прежде чем я успеваю прийти в себя, мои нервы берут верх, и через несколько секунд я подношу бутылку к губам, жадно глотая напиток.

Я не напьюсь. Нет.

Но несколько пинт не повредят, и это, безусловно, поможет немного ослабить беспокойство, которое пронизывает меня.

— Рон собирается прибить меня ещё до того, как стемнеет. Я точно могу сказать, — оглядываюсь через плечо и вижу возмущающегося Уизли на диване рядом с Поттером, который, кстати, на удивление мил.

— Не-а, — говорит Джордж, делая большой глоток. — Мама предупредила его, напугала яростью Морганы, — он звонко смеётся и наклоняется так, чтобы его слышал только я. Пальцы Рона сжимаются сильнее, когда он следит за нашим дружеским общением. — Сегодня он с тобой связываться не будет.

— По крайней мере, там, где будет Молли, — парирую я.

— Вот и выход, приятель, — он хлопает меня по плечу. — Просто оставайся рядом с мамой, и всё будет хорошо, — хохочет и уходит, пока я раздражённо щёлкаю челюстью.

Он только что так легко назвал Молли моей матерью. Эти слова заползают под кожу и тепло растекаются внутри. Я всё ещё слишком напряжён, поэтому допиваю остатки пива одним глотком и направляюсь на кухню за новой бутылкой.

Молли наносит последние штрихи на огромный многослойный торт и просит меня помочь накрыть на стол. Я киваю и взмахиваю палочкой, легко накладывая заклинания, которые перемещают тарелки и столовые приборы из шкафа на стол; зажигаю свечи, поднимаю их в воздух и, наконец, вручную передвигаю стулья, чтобы освободить место для всех.

Сегодня здесь Золотое Трио, Джинни, Джордж, старший брат Билл и его жена, которую я хорошо помню с четвёртого курса, но до сих пор не понимаю ни единого слова, что она говорит.

Когда я заканчиваю свою работу, входит Рон и замирает на полушаге. Его глаза сужаются, когда он замечает меня.

— Нужна помощь, мам? — говорит он, не отводя от меня глаз.

— Рональд Уизли, у тебя всегда был невероятный талант появляться, когда вся работа уже сделана, — Молли закатывает глаза и хлопает себя по переднику, поднимая мучное облако. — Я собираюсь переодеться, — она встаёт на цыпочки, чтобы поцеловать сына в щёку, а потом, проходя мимо, сжимает мой локоть. — Будьте хорошими мальчиками, — её взгляд останавливается на Роне, который изображает фальшивую улыбку на своём уродливом лице.

Несколько мгновений неловкой тишины, и я чувствую, как трусость подобно змее скручивает мой позвоночник. В конце концов, слизеринцы известны своим инстинктом самосохранения, а не тупой храбростью, тем более, когда на тебя смотрит разгневанный недалёкий гриффиндорец.

Самообладание берёт верх, и я поворачиваюсь к нему с натянутой улыбкой на лице.

— Как дела на работе, хорёк? — Рон сверлит меня взглядом и откупоривает пиво, бросая крышку в раковину.

— Блестяще, — легко отвечаю я. — Напомни мне, чем ты сейчас занимаешься? — вопрос достаточно вежливый, но резкость в моём голосе выдаёт меня. А я и не пытался её скрыть. Я знаю, что он занял должность младшего аврора в Министерстве, а Гарри приняли на полноценную позицию в отделе. И ещё я знаю, как сильно это бьёт по его жирному эго.

Его глаза угрожающе сверкают, и он делает шаг ко мне. Инстинкт подсказывает мне отступить назад — по крайней мере, защитить лицо — но я непоколебимо остаюсь на месте.

— Мне не нравится, что ты здесь, Малфой, — шипит Рон сквозь сжатые губы. Пресловутая жила на моей шее вибрируют так сильно, что я удивляюсь, как он ещё не обратил на это внимание.

— Слушай, я понял. Жизнь к тебе не благосклонна нынче. Не позвали работать со старшим братом, назначили тенью Поттера в Министерстве. Скажи, тебе разрешают заниматься его бумагами? Или ты просто наливаешь ему кофе? — он скалится, делая ещё один угрожающий шаг ко мне, но моя ухмылка только расширяется. — И мне очень не хочется поднимать эту тему, но разве вы с Грейнджер не были почти что парой какое-то время? Сейчас не похоже на то. Ещё и девушку потерял? Ай-яй-яй, — щёлкаю языком и вижу, как в его голубых глазах вспыхивает ярость.

— Ты грёбаный… — рычит рыжий, но входная дверь распахивается. Он смотрит поверх моего плеча, его лицо расплывается в улыбке, и он бросает на меня последний свирепый взгляд. — Мы не закончили, придурок.

— Буду ждать с нетерпением, — поворачиваюсь на каблуках и слегка киваю имениннице.

— С днём рождения, Миона! — Рон радостно приветствует её, как будто он не был только что готов разорвать моё горло зубами, и я усмехаюсь, когда он крепко обнимает её.

— Спасибо, Рон, — она улыбается и затем смотрит на меня с понимающей ухмылкой, освобождаясь из объятий Рона.

Грейнджер подходит ко мне, и я паникую, потому что если она считает, что я её обниму, то это просто бред. Я что, должен её обнимать? Она хочет, чтобы я обнял её? Почему я не подумал об этом до того, как появился здесь?

— С днём рождения, Грейнджер, — мои губы сжимаются в тонкую линию, когда я протягиваю руку и неловко обнимаю её, крепко похлопывая по спине. Она посмеивается и искренне обнимает меня за талию, прежде чем я резко отстраняюсь как ошпаренный.

Рон пристально смотрит на нас, но, ещё до того, как она разворачивается, он выходит из комнаты, бормоча что-то себе под нос.

— Я не была уверена, что ты придёшь, — легко говорит она.

— Ну, я не настолько глуп, чтобы отказывать Молли. И вот, я здесь.

— Ты здесь, — её глаза игриво сверкают, она прикусывает губу.

— Гермиона! — кричит Молли. — Ты уже пришла! С днём рождения, моя дорогая! — женщина заключает её в удушающие объятия, и я слышу, как Грейнджер испускает «уфф». — Голодная? — отступает назад, держа Грейнджер на расстоянии вытянутой руки.

— Я бы не осмелилась приехать в Нору сытой, — смеясь, отвечает та, тряхнув кудрями.

Молли призывает всех к ужину. Я сажусь в конце стола рядом с Джорджем и напрягаюсь, когда Гермиона придвигает стул с другой стороны от меня.

Ужин протекает за непринуждённой беседой. Я не сильно вникаю, пока кто-то не обращается конкретно ко мне. Поттер пытается наладить контакт, хотя я понятия не имею, почему. Он спрашивает о работе и моей новой квартире, но, кажется, чувствует неловкость, когда понимает, что это всё, что действительно со мной происходит.

Молли отправляет тарелки в мойку взмахом волшебной палочки, и вот мы уже поём вокруг торта, изуродованного свечами и прогибающегося от собственного веса или плохой конструкции — не уверен, от чего именно.

Затем хозяйка дома объявляет, что пришло время подарков, и моё сердце замирает. Коробки и свёртки появляются на длинном потёртом столе, и я отчаянно пытаюсь придумать способ выкрасть свой подарок, чтобы никто не заметил.

Когда она достаёт шарф ручной работы от Молли и флакон духов от Гарри и Джинни, мой мозг продолжает вспоминать весь список знакомых мне заклинаний. Может, исчезающее? Нет, тогда вся куча рухнет.

Она открывает какое-то любовное зелье от Джорджа, который подмигивает ей, и, наконец, достаёт мой подарок. Я близок к обмороку. О чём я думал, чёрт возьми, когда решил купить штуку, которую посоветовала Трейси?

Я смотрю на заговорщицкую улыбку Артура, который показывает мне большой палец в попытке приободрить.

Мои лёгкие переполнены — как будто кто-то вдавил иглу между рёбер, воздух выходит только короткими, концентрированными потоками. Пальцы нервно покалывает, когда она тянет отвратительную розовую ленту и поднимает крышку длинной прямоугольной коробки.

Я в ужасе закрываю глаза. Гермиона заглядывает в коробку и наклоняет голову набок.

— Что там? — с любопытством спрашивает Джинни, и я уже не могу сдерживать эмоции на своём лице.

Драко Малфой, ты грёбаный придурок.

— Это… так, это выпрямитель для волос? — тихо спрашивает Грейнджер.

Я смотрю сквозь сжатые ресницы на гостей, сидящих за столом: челюсть Джинни отвисла, но глаза весело светятся, пока она пытается подавить смех. Молли слегка улыбается и просто спокойно смотрит. Жена Билла, кажется, очень заинтересована, а Артур дрожит от необузданного предвкушения.

Я слишком напуган, чтобы смотреть на Грейнджер. Но, когда мои глаза наконец поднимаются, она пристально изучает меня, и, похоже, тоже готова рассмеяться.

— Теперь мой! Теперь мой! — восклицает Артур, и я подавляю стон ладонью.

Он толкает имениннице пакет поменьше, на котором нарисован полосатый кот в тёмных очках, что привело взрослого человека в такой восторг, что он чуть не завизжал, когда его увидел. С весёлой улыбкой она открывает подарочный пакет, достаёт щётку и пристально смотрит на неё.

— Это специальная щётка, её надо использовать с выпрямителем. Леди из магазина была очень убедительна, не так ли, Драко? — улыбка Артура становится заразительной, его глаза блестят, когда он снова втягивает меня в разговор.

— Чёрт побери, — бормочу я себе под нос и вижу, как Рон содрогается от смеха рядом с Гарри.

— Спасибо, — говорит Гермиона с широко раскрытыми глазами и лёгкой улыбкой. — Вам обоим, — она пристально и многозначительно смотрит на меня. Мои губы растягиваются в вымученной улыбке, и как только все отвлекаются, я беру пиво из тары со льдом и выхожу в сад.

Я сажусь на установленную Молли скамейку — на которой мы раньше коротали вечера — потирая лицо ладонью и проклиная себя снова и снова.

Заросший двор украшен мерцающими огнями сада и постоянными согревающими чарами, за что я очень благодарен.

Делаю большой глоток пива и откидываюсь назад, положив руку на спинку скамейки. Ток проходит через позвоночник каждый раз, когда вспоминаю выражение лиц всех присутствующих, пока Грейнджер открывала мой нелепый подарок. Тупая девушка из магазина… Чёртовы маглы.

В голове рой разных мыслей — мыслей, требующих анализа моих чувств, которые я ни в каком виде не хочу даже обдумывать. Поэтому я снова отхлёбываю из своей пивной бутылки, морщась от горького вкуса на языке.

Знакомое онемение обволакивает меня. Я хочу сбежать отсюда, хотя бы мысленно.

Дверь со скрипом открывается и захлопывается. Шаги приближаются, и я сжимаюсь, когда Грейнджер подтягивает под себя ногу, чтобы сесть на скамейку. Чёрт. Она знает, что всегда садится как кошка? Свернувшись в клубок комфорта.

— Принесла тебе, — говорит она со скромной улыбкой и протягивает ещё одно пиво. Третья бутылка, скорее всего, сильно даст в голову, но я один сплошной нерв, поэтому с нетерпением беру стекло и чокаюсь с ней в воздухе.

После того как я допиваю половину бутылки, я решаюсь извиниться:

— Прости за этот дурацкий подарок.

Она смеётся, глядя на колени, царапая большим пальцем этикетку на бутылке.

— На самом деле я думаю, что это довольно мило, — её губы растягиваются в осторожной улыбке.

Я неловко фыркаю, вопросительно приподнимая бровь:

— Мило?

— Ну, ты явно был в магловском Лондоне. Я не знаю… — пожимает плечами. — Очаровательно, что ради моего подарка ты пошёл в магловский магазин. Я понимаю, как это нелегко для тебя, и поэтому ценю.

Мои глаза не могут оторваться от того, как ветер сдувает непослушные локоны с её плеч.

— Ты первый человек, который использует слово «очаровательно», чтобы описать меня, Грейнджер.

Она хихикает, и её глаза встречаются с моими на одно поразительное мгновение, прежде чем она возвращает взгляд к своим коленям.

— Как бы то ни было, мне нравятся твои волосы и так, — жестом указываю на её непослушные волны, и она ухмыляется. — Не то, чтобы моё мнение имело большое значение. Просто, — делаю паузу, обдумывая свои помутнённые пивом мысли, — выброси этот нелепый подарок. У меня есть для тебя кое-что ещё.

Моя рука дрожала бы, если бы мышцы не были пронизаны уверенностью, подпитанной алкоголем. Я достаю из внутреннего кармана пиджака маленький бархатный мешочек и протягиваю ей.

Грейнджер высыпает содержимое на ладонь, и мне отчаянно хочется выглядеть отрешённым, поэтому я наклоняюсь, кладу локти на бёдра и смотрю вперёд, пока она изучает ожерелье.

— Драко, — выдыхает она. Кажется, струйка тёплого воздуха касается моей кожи. — Оно прекрасно.

Я с благоговением наблюдаю, как она трогает кончиками пальцев маленький рубиновый пасьянс, свисающий с цепочки из розового золота.

— Это слишком дорого, — качает головой.

Я усмехаюсь и выпрямляюсь.

— Это ничто по сравнению со всем, что ты сделала для меня. Но я увидел его и подумал о тебе.

Её зубы впиваются в нижнюю губу, а щёки расплываются в улыбке.

— А ты думал обо мне, когда увидел выпрямитель?

Я издаю резкий смешок. Щёки горят.

— Нет, — ещё один смешок. — Но я… — хочу рассказать, что моя мать всегда выбирала подарки за меня и что я чувствовал себя невежественным и подавленным, слушая бредовую беседу девушки из магазина и Артура Уизли, но говорю нечто иное. — Я просто не был уверен. Больше никогда не послушаю маглов, — говорю последнее довольно язвительно, молясь, чтобы она не заметила, что я изо всех сил стараюсь держать себя в руках.

Её взгляд снова встречается с моим, и я чувствую, как сжимается грудь, как дыхание застревает в горле. Есть что-то ужасно обезоруживающее в её шоколадных глазах и в том, как они смотрят на меня так, будто я не полный мудак, будто я не тот, кто обоссал свои штаны и испачкал блевотиной её свитер.

— Почему ты не подарил мне это раньше?

Я мог бы сказать, что не хотел, чтобы Рон или кто-либо ещё видел. Но это даже звучит слишком интимно. А такая близость пугает.

Вместо этого я пожимаю плечами.

— Ладно, — протягивает мне ожерелье и убирает локоны с плеч, обнажая шею. Её запах внезапно усиливается, обволакивая меня, пока я почти не задыхаюсь в нём. Она поворачивается ко мне спиной, и даёт понять, что ей нужна моя помощь.

Я напряжённо сглатываю, расстёгивая цепочку, и накидываю на её шею. Мои пальцы едва касаются мягкой кожи, и я восхищённо смотрю, как по ней бегут мурашки.

Гермиона заправляет локоны за ухо и поворачивается ко мне, её пальцы ощупывают драгоценный камень.

— Спасибо, — говорит она. Я смотрю на ожерелье, потом на свои колени, потом на сад — куда угодно, только не в её глаза, устремлённые на меня.

Я замираю, когда кончики её пальцев находят мой подбородок. Паника распространяется по моей коже от её прикосновения. Она поворачивает моё лицо к себе, и я тону. Грейнджер могла бы стать моим новым наркотиком. Я был бы счастлив впасть в такую зависимость.

— Спасибо, — повторяет она и немного отстраняется. А я задаюсь вопросом, не показалось ли мне, что её глаза скользнули к моим губам.

Мгновение длится всего один вздох, но кажется, что оно тянется дальше. Только когда задняя дверь открывается, её пальцы отпускают моё лицо.

— Драко? — голос Артура прерывает нас. Я задерживаю дыхание, когда она отводит взгляд.

Оборачиваюсь через плечо, а Грейнджер ёрзает на скамье, как будто её только что застукали за чем-то предосудительным.

— Прошу прощения, я не знал, что у тебя здесь гости. Я просто хотел поговорить с тобой, пока ты ещё тут.

— Всё хорошо, Артур, — мягко говорит Грейнджер. — Мне всё равно пора возвращаться. — она поворачивается ко мне, и её застенчивая улыбка отзывается кульбитом в моём животе. — Спасибо ещё раз, — наклоняется, кладёт ладонь на моё колено и быстро целует в щеку, как делала это со всеми остальными гостями, но для меня это в новинку, и я чувствую, как пожар разгорается в груди.

Я не хочу ничего говорить из-за страха, что мой голос будет скрипеть, как у подростка, поэтому просто киваю, крепко сжав губы.

Артур садится на её место, и ощущение в воздухе внезапно меняется. Он кладёт руку мне на плечо и крепко сжимает его.

— Я получил кое-какие новости от коллеги из Министерства, — он смотрит на звёзды в ясном ночном небе и делает долгий вдох, прежде чем снова заговорить. — Аврорат и Визенгамот завершили некоторые из своих расследований в отношении, — делает паузу, явно обдумывая формулировку, — Пожирателей смерти мелкого масштаба.

Он поворачивается ко мне. Я уже знаю, что он собирается сказать.

— Тебе следует ожидать дату суда, Драко.

Комментарий к 5. Слабое место

Надеюсь, нравится)

========== 6. Никогда не будет прежним ==========

Now I’m seeing red, not thinking straight

Blurring all the lines, you intoxicate me

Suddenly, I’m a fiend and you’re all I need

All I need, yeah, you’re all I need

It’s you, babe

And I’m a sucker for the way that you move, babe

And I could try to run, but it would be useless

You’re to blame

Just one hit, you will know I’ll never be the same

Camila Cabello — Never Be the Same

***

6 недель спустя

Прошло уже почти десять минут напряжённого молчания, которое прерывается только тиканьем часов и ленивым постукиванием пера доктора Бреннера по кожаному планшету.

Доктор Бреннер.

Он довольно молод — может быть, всего на несколько лет младше моего отца, но на его лице нет следов страданий и пыток. Он небрежно разваливается в кресле с высокой спинкой, закинув ногу на колено — смотрит на меня поверх старых очков, приподняв бровь. Его волосы напоминают мне Поттера — специально растрёпанные и торчащие в разные стороны. Наверное, это модно, но мне это кажется ужасно неопрятным.

Я покусываю щёку изнутри и облизываю губы, напряжённо выдыхая, а после пытаюсь добиться доминирования с помощью зрительного контакта. Мне это не удаётся. Окидываю скучающим взглядом его сертификаты, вижу парочку от учреждений, о которых не слышал ранее, и понимаю. Он маглорождённый.

Это бесит. Не потому, что я имею что-то против его статуса крови, а потому, что уверен, что Визенгамот назначил мне его специально, чтобы окончательно втоптать в грязь за мои действия во время войны. Конечно, необходимость обсуждать мои чувства в связи с попыткой геноцида именно с ним — по сути, ещё одно наказание за мои преступления.

Наконец, он делает глубокий вдох и начинает:

— Как вы считаете, почему вы здесь, мистер Малфой?

Я нервно ёрзаю на стуле и стряхиваю с брюк несуществующие ворсинки.

— Мы оба знаем, что это требование суда, — отвечаю я категорично, снисходительно склонив голову набок.

— А что вы хотите получить от нашей терапии?

— Отмены испытательного срока, — пожимаю плечами. Да, это не тот ответ, который ему нужен. Но это правда.

Он щурит глаза поверх очков в толстой оправе и натянуто улыбается.

— Почему бы нам не начать с вашего слушания?

Я заметно вздрагиваю и, пытаясь вернуть себе гордость, спокойно качаю головой:

— Я не хочу обсуждать моё слушание.

— Хорошо, давайте поговорим о вашем детстве.

Я провожу языком по зубам.

— Это я тоже не буду обсуждать, — выплёвываю, и он громко фыркает — явно демонстрирует своё недовольство.

— Хорошо, давайте обсудим войну или ваши последние серьёзные отношения. Или мы могли бы поговорить о вашей матери или о вашей зависимости. Мы также можем рассмотреть любые ваши увлечения, ваш план трезвости или то, как, кажется, изменились ваши устои о чистоте крови и нашем кастовом обществе. Может, что-то из этого вам будет интересно разобрать, мистер Малфой?

Моё сердце стучит в груди так громко, что я слышу его. Мне очень хочется встать, подойти к его креслу и выбить ему зубы.

— Видите ли, не так уж важно, с чего мы начнём, — пожимает он плечами. Его беспечность сводит с ума. — Потому что нам всё равно придётся затронуть каждую из этих тем в течение следующих недель. Моя работа, как предписано Визенгамотом, заключается в том, чтобы удостовериться, что вы здоровый и умом, и телом, ответственный член общества.

— И вы считаете, что нам действительно нужно обсудить моё детство, чтобы понять это? Могу вас заверить, что я…

Он снисходительно поднимает ладонь, останавливая меня.

— Ваши заверения не понадобятся, мистер Малфой. Скорее понадобится ваше активное участие в наших встречах. Давайте начнём сначала. Почему вы здесь сегодня?

— Ответ тот же, — челюсти сжаты.

Глаза взъерошенного психотерапевта на мгновение закрываются — он явно раздражён моей твердолобостью.

— Почему бы вам не рассказать мне о своём слушании? — повторяет, уставившись в листы на планшете. — Здесь написано, что среди ваших свидетелей защиты Артур Уизли, который работает в Министерстве; его жена; их сын Джордж; и хм, — бормочет себе под нос, потрясённо краснея, — Гермиона Грейнджер и Гарри Поттер, — я откидываюсь на спинку стула и вздёргиваю подбородок. — Это довольно внушительный список. В чём вас обвинили?

— Об этом неговорится в моём профайле? — нападаю я, но он не реагирует, просто спокойно смотрит на меня, слегка поджимая губы.

— Говорится. Но смысл этой сессии не в том, чтобы я прочитал вам ваш профайл. Поэтому — в чём вас обвинили?

— Мне были предъявлены обвинения в использовании непростительных заклинаний, покушении на убийство, заговоре с целью незаконного проникновения, хранении и злоупотреблении незаконными тёмными артефактами и, в довершение всего, в государственной измене, — мне тяжело об этом говорить, но я скрываю это под ледяным взглядом.

— И после всего этого вы были освобождены с двухлетним испытательным сроком. Я бы назвал это большой удачей.

Громко фыркаю и закатываю глаза. Могу поспорить, что раздражаю его всё больше.

— Не многие назовут меня удачливым, — бросаю взгляд на часы: эта пытка продлится ещё сорок минут. — По крайней мере, теперь, — бормочу себе под нос.

— У вас, кажется, есть хорошие друзья, если они приходят к вам на помощь во время судебного разбирательства и встают на вашу защиту перед Визенгамотом. У вас есть работа и квартира… Вы справляетесь гораздо лучше многих других Пожирателей смерти, которые также предстали перед судом, если позволите мне быть откровенным.

Пожиратель смерти.

Напряжение в моей шее распространяется на плечи, и я растягиваю мышцы, пытаясь успокоить его.

— Этот термин беспокоит вас?

— Какой термин? — парирую, скривив губы.

— Пожиратель смерти.

Моё горло сжимается. Мне хочется сжать его чёртову шею, пока его лицо не посинеет. Воспоминания об отце и его единомышленниках в страшных масках врезаются в голову. Я снова вижу бесчисленные тела, извивающиеся от боли, порождаемой заклятиями. Я слышу крики насилия и ощущаю вкус крови, и уже несколько минут не понимаю, что дрожу. Я чувствую запах смерти. Я чувствую их боль.

Мне никогда не хотелось стать частью этого дикарства, и человек, сидящий напротив, ставит меня в один ряд с ними, даже не задумываясь.

Я тоже дикарь, наверное.

Я был виновен во всём, в чём меня обвиняли, и избежал Азкабана только благодаря милости семейства Уизли и большей части Золотого Трио.

— Нет, оно меня не беспокоит, — фыркаю я.

В его глазах мелькает что-то похожее на жалость, и он глубоко вздыхает.

— Давайте закончим на сегодня, мистер Малфой. Я попрошу вас оставить образец мочи у секретаря для проведения выборочного теста на наркотики, и мы увидимся в следующий четверг. Я напоминаю, что ваше присутствие обязательно. Если на вашем следующем визите вы поймёте, что вы… ещё не в состоянии… — он произносит слова мягко, но с предупреждением, — обсудить условия вашего испытательного срока и причины, по которым это необходимо, тогда я буду вынужден написать об этом в еженедельном файле, направляемом вашему куратору.

Он откладывает перо и направляется к двери. Что за грёбаный придурок. Я одариваю его самой презрительной ухмылкой, на которую способен, и оставляю за собой широко распахнутую дверь.

***

Холодный ноябрьский воздух отрезвляет.

Не уверен, чего конкретно я ожидал от визита к психотерапевту, но точно не обсуждения моего слушания. С того момента, как Артур сказал мне, что моё время пришло, я предполагал, что через несколько дней буду гнить в Азкабане.

Авроры так и не пришли. Просто послали сову с датой судебного разбирательства и контактной информацией назначенного судом адвоката.

Как только Грейнджер узнала об этом, она начала жутко суетиться — приходила с обедом или настаивала на том, что мне нужна домашняя еда, и готовила в моей квартире. Она приносила книги по юриспруденции и папки с делами из библиотеки Министерства о прецедентах. Поначалу её постоянное присутствие нервировало, но вскоре стало странно успокаивающим. В последние несколько дней я видел её пушистую голову минимум раз в день, и по этой самой причине сейчас я стою перед открытой дверью «Флориш и Блоттс».

— Ну? — её голос дрожит от беспокойства, когда она выходит из-за стойки.

Я пожимаю плечами, направляясь к креслам у задней стены. Мы сидим там, когда я прихожу. Это место хорошо тем, что открывает ей вид на стойку и входную дверь, но скрывает нас от любопытных взглядов или объективов камер.

— Как всё прошло? — она практически дрожит, и мои губы изгибаются в улыбке.

— Он просто мудак, — пожимаю я плечами, перекидывая лодыжку через колено. — Выглядит как Поттер и ведёт себя так же высокомерно. Он мне не нравится.

Шоколадные глаза Грейнджер сужаются.

— Ты даже не дал ему шанса, Драко.

— Он мне не нравится, — повторяю я с раздражением.

— Я тебе сначала тоже не нравилась.

— Кто сказал, что это изменилось? — я смотрю на неё краем глаза, и она ахает, прежде чем потянуться и ущипнуть меня за руку.

— Дурак, — дразнится она. Это уже часть нашего ритуала: я говорю что-то язвительное, и она отвечает кокетливым замечанием. Я не знаю, как это работает, но это так, и мне нравится.

Она стала моей личной заменой наркотикам, и это заставляет меня отчаянно хотеть её видеть постоянно.

— Ужин? — спрашиваю я, приподнимая бровь.

Она делает вид, что обдумывает это, качая головой вперёд-назад, и ухмыляется:

— Ладно. Я выбираю место, а платишь ты.

— Чушь! — восклицаю я. — Ты выбрала в прошлый раз то паршивое магловское кафе, теперь моя очередь.

Она пожимает плечами и возвращается к стойке, намекая, что обсуждать это больше не намерена.

***

Мы сидим в каком-то суши-баре в магловской части Лондона. Выбирала, конечно, она, а я не то чтобы сильно сопротивлялся. Грейнджер определённо предпочитает путешествовать в магловский Лондон чаще, чем любая другая волшебница, которую я встречал, и, хотя, на первый взгляд, это странно, со временем это стало нашей нормой.

Она пытается убедить меня сыграть в какую-то глупую магловскую игру за последний кусочек унаги, но правила смехотворны и основаны исключительно на удаче, а не на навыках. Такие игры я не люблю.

— Это называется камень, ножницы, бумага, — она показывает руками грубые изображения предметов, и пытается объяснить, как каждый из них бьёт другого. Я уже понял правила, но разрешаю ей продолжить свою тираду, пока сам бросаю неопределённые смущённые взгляды на её элегантные кисти.

Чем дольше она объясняет правила, тем больше раздражается, и я смеюсь в свою чашку саке. Как только Гермиона начинает объяснять правила заново уже в третий раз, мои плечи напрягаются от знакомого голоса, выкрикивающего моё имя.

Мой взгляд падает на маглу из «Харродс». Трейси, кажется. Саке застревает в горле, и я несколько раз бью себя в грудь, чтобы перестать задыхаться.

Мои глаза нервно перебегают с Грейнджер на Трейси, как будто мне есть что скрывать от них обеих.

—Трейси, не так ли? — я выпрямляюсь и киваю ей. — Рад снова видеть тебя. Это Гермиона Грейнджер, — я указываю на свою удивлённую соседку.

— О! Должно быть, та подруга, для которой ты покупал подарок, — она смотрит на волосы Грейнджер, а я морщусь, вспоминая тот ужасный выпрямитель.

— У вас отличная память, — голос Грейнджер пронизан ревностью или мне показалось? Забавно. — Разве что… вы близко знакомы?

— О, нет, — Трейси невинно поднимает руки. — Просто его трудно забыть.

Я отчаянно краснею, а глаза Грейнджер озорно блестят.

— Здорово было встретиться снова, — неловко улыбаюсь ей, и она отвечает мне тем же.

— И мне! Может быть, ещё увидимся.

— Да, может быть.

Трейси волнительно уходит, и я хватаю унаги, игнорируя запланированную ранее игру. Грейнджер ничего не говорит о суши — слишком занята изучением меня — и постукивает палочкой по тарелке с соевым соусом.

— Симпатичная, — говорит она, пожимая плечами. Её голос неестественно высокий, и я ухмыляюсь в тарелку.

— Да? Не знал, что ты увлекаешься девушками. Я бы вас свёл раньше, — привлекаю внимание наших официантов и поднимаю графин с саке, подавая сигнал о необходимом пополнении. Я по-прежнему избегаю зрительного контакта, но она не сводит с меня глаз.

— Вы двое, кажется, подружились, вот и всё, — бросает на меня ядовитый взгляд, и, наконец, я поднимаю глаза. Не знаю, как это работает, но сколько бы раз я на неё ни смотрел, всегда теряюсь.

— Да, мы такие друзья, которые продают друг другу дерьмовые подарки, чтобы заставить краснеть. Я едва вспомнил её имя, — закатываю глаза, но она опирается локтями на стол и морщит нос.

— Ах, но вспомнил же, — говорит приторно-сладким голосом.

Смех срывается с моих губ, и я делаю ещё один глоток саке:

— Но едва, — успокаиваю я её. — Очень похоже, что ты ревнуешь, Грейнджер.

Она усмехается, выпрямляя спину и поднимая подбородок — пытается показаться оскорблённой. Слишком плохо пытается.

— Ревную? — её голос становится на несколько октав выше. — Это просто смешно! Мне ни к чему ревновать к этой скользкой даме.

Гортанный громкий смех сотрясает моё тело, и так как алкоголь уже хорошенько расслабил, мне совсем не стыдно.

— Скользкой даме? Ты права, Грейнджер, — моё лицо расплывается в широкой ухмылке. — Это совсем не похоже на ревность. Знаешь, если хочешь, чтобы я принадлежал только тебе, нужно только сказать об этом.

Выражение её лица почти отрезвляет меня, и кокетливая улыбка стирается, словно меня окатили ведром холодной воды.

Дурак. Дурак. Дурак.

— Выпьем ещё? — сглатываю, снова избегая её взгляда.

— Да, давай.

Я ещё чувствую её пристальный взгляд, изучающий каждый дюйм моего лица, ищущий подсказки или слабости. Я лишь возвращаюсь к своему напитку.

***

Когда нечего ждать, выходные становятся довольно скучными. Кроме работы и Грейнджер, последнее время мне почти нечем заняться, а поскольку последняя занята в книжном магазине, я спускаюсь в свой кабинет.

Журналы учёта почти приведены в порядок, не учитывая того, что Джорджу плевать, и он отдаёт мне счета уже просроченными. Я даже начал принимать участие в некоторых новых разработках продукта.

Сначала я жутко трусил, но это заставило мой мозг работать по-новому, и теперь я с нетерпением жду возможности напрячь извилины. Джордж уже отправил шампунь на тестирование, и в настоящее время я продумываю состав для почти невидимой безделушки, которую можно прикрепить к чьей-то мантии, и та будет время от времени издавать пукающие звуки. Это грубо и определённо по-детски, но если я берусь за что-то, то довожу дело до конца.

В это субботнее утро я слышу, как магазин работает в полную силу — я почти никогда не ставлю заглушку на кабинет.

Шум успокаивает; тишина раздражает.

Как только я приступаю к работе над последним пунктом состава, я слышу стук в дверь.

— Знаешь, если бы я не увидел, я бы не поверил, — Блейз. — Офис в фирме твоего отца в шесть раз больше этой дыры или семь?

Моё лицо расплывается в улыбке, и я поднимаюсь из-за своего тесного стола, чтобы пожать ему руку и хлопнуть по плечу.

— Какого чёрта ты здесь делаешь? — я ужасно рад его видеть, он напоминает мне о прежних временах. До войны.

— Ах, мой друг, британский Визенгамот найдёт всех. Всегда и везде, — от его кривой улыбки у меня перехватывает дыхание, и я бледнею.

Блейз не был сильно вовлечён в военные действия. Кроме тех, в которые втянул его я. У него не было тёмной метки, и он никогда не посещал собрания определённого круга — нет никаких причин, по которым он должен предстать перед судом.

— Когда твоё слушание? — тихо спрашиваю я.

— Вообще-то, уже! Я как раз зашёл после…

— После! — восклицаю я. — Почему ты не сказал мне? Я должен был быть там.

— Ой, мне даже понравилось, — он отмахивается от меня и одаривает своей очаровательной улыбкой. — Три месяца испытательного срока и небольшие общественные работы. У тебя, приятель?

Я фыркаю:

— Два года условно и назначенная судом терапия.

Блейз корчит страдальческую гримасу и хватается за грудь, прежде чем рассмеяться и расслабиться в моём слишком маленьком кресле.

— Не могу сказать, что не удивлён тем, что увидел, вернувшись домой, друг. Работа с Уизли, воскресные ужины в доме Уизли, свидания с горячо любимой Уизли грязно… — мой прищур останавливает его, и он снова криво ухмыляется. — Мои извинения. Не был уверен, когда мы перестали называть её так.

Пытаюсь вспомнить, что он был моим близким другом ещё до того, как я научился летать на метле, и тяжело вздыхаю.

— Я не встречаюсь с Грейнджер, — кидаю, сквозь сжатую челюсть. Спорить с остальными обвинениями глупо, они правдивы.

— Пэнси говорит, что вы, ребята, ужасно сдружились, тусуетесь вместе на её работе, ходите на совместные ужины.

Я усмехаюсь и отодвигаю документы на край стола.

— Что, чёрт возьми, она знает?

— Пэнси Паркинсон? Хм, всё. Она знает всё. В любом случае я здесь не для того, чтобы судить. Все мы время от времени любим потусить в трущобах.

Мои кулаки крепко сжимаются. Я прикладываю все усилия, чтобы не врезать ему. Как будто он знает что-то о них всех. Как будто он знает что-то о том, через что я прошёл.

— Я переезжаю в мамину старую квартиру в магловском Лондоне. Куратор говорит, что мне нужно быть рядом на протяжении всего испытательного срока. Не отстраняйся, давай выпьем как-нибудь.

Я киваю и чувствую, как мои губы растягиваются в натянутой улыбке, которая не трогает мои глаза.

Блейз встаёт с кресла и уходит, бросая через плечо:

— Передавай Грейнджер мои наилучшие пожелания.

Я не могу объяснить, почему у меня такая пустота в животе.

========== 7. Сила притяжения ==========

I live here on my knees as I try to make you see

That you’re everything I think I need here on the ground

But you’re neither friend nor foe though I can’t seem to let you go

The one thing that I still know is that you’re keeping me down

You’re keeping me down, eh ooh

You’re on to me, on to me, and all over

Something always brings me back to you

It never takes too long

Sara Bareilles — Gravity

***

То же самое непрерывное постукивание пера доктора Бреннера снова отдаётся эхом в комнате. Я вытягиваю шею, чтобы расслабить скопившееся в ней напряжение.

— Не хотите начать? — выгибая бровь, спрашивает Бреннер. Стискиваю зубы до скрипа.

— Я действительно не знаю, чего вы ждёте от меня, док. Я не из тех людей, кто вываливает все свои глубокие, тёмные секреты наружу. Я никогда не был таким человеком и не понимаю, почему вы думаете, что стану им сейчас.

— Расскажите мне об этом. Почему вам сложно говорить о своих чувствах? Был ли когда-нибудь кто-то, с кем вам было комфортно обсуждать их? — сочувствие в его глазах приводит меня в ярость.

— Нет.

— Нет?

— Да, чёрт возьми, нет. В моей жизни никогда не было никого, с кем бы мне было бы комфортно об этом разговаривать. Больше мне нечего сказать по этому поводу, — злость разливается по позвоночнику.

— Сегодня вы выглядите более раздражённым, — замечает Бреннер. — Есть мысли, почему?

Мои руки сжимаются в кулаки, но я продолжаю молчать.

— Я уже говорил вам, мистер Малфой. Если вы не будете участвовать в наших сессиях, мне придётся передать эту информацию вашему куратору.

Я делаю один отрезвляющий вдох, позволяя напряжённому ситуацией воздуху до боли заполнить мои лёгкие, и пытаюсь сфокусировать своё внимание на кутикуле, с которой уже капает кровь. Резкий скрежет его пера в блокноте прерывает тишину.

— Я же отвечаю на ваши вопросы, — говорю я после длительного молчания. — Вы просите меня выдумать эмоции и проблемы, которых у меня нет.

— Не думаю, что это так.

— Тогда просветите меня. Потому что вы, кажется, знаете обо мне гораздо больше, чем я сам, — усмехаюсь я.

Бреннер оценивающе смотрит на меня так, что мурашки бегут по коже, потому что, как бы сильно я не хотел в этом признаваться, я знаю, что облажался.

— Я думаю, что у вас чёрная полоса в жизни, и вы не совсем уверены, возможно ли совместить нынешнее состояние дел и картинку, которую вы нарисовали себе ещё в раннем возрасте.

— Какую картинку? — выплёвываю я.

— Мистер Малфой, когда-то вы были очень привилегированным молодым человеком, у которого было всё, включая деньги и социальный статус. Я думаю, вы изо всех сил пытаетесь найти своё место в этом новом мире, которое не превозносит вас по этим критериям — скорее, наоборот, стыдит за них. То, что раньше позволяло гордо вскидывать подбородок, сейчас заставляет нервно опускать глаза в пол, — он задумчиво наклоняется вперёд, его взгляд всё ещё прикован ко мне. — Я думаю, что ваши родители приняли достаточное участие в возникновении этой внутренней борьбы. Тот факт, что вы не сможете наладить с ними отношения, будет давить на вас достаточно долго.

Я делаю глубокий, измождённый вдох через ноздри и смотрю на него прищуренным взглядом. Что, чёрт возьми, происходит?

— Если вы всё это уже выяснили, то объясните мне, почему я должен сейчас участвовать в этом спектакле? — бросаю я вызов, щёлкая челюстью.

— Потому что я хочу поработать над исцелением нанесённого ущерба, хочу помочь вам двигаться вперёд. У меня нет цели просто ворошить ваше прошлое.

— Тогда зачем! — я вскакиваю на ноги и начинаю лихорадочно расхаживать по комнате. Мой без того слабый контроль над эмоциями исчерпан, и я чувствую панику и гнев каждой клеточкой своих мышц. — Зачем вы его, чёрт возьми, ворошите?! Поведайте мне, что я должен сказать, чтобы исправить то, что вы считаете, разрушает меня — потому что, верите или нет, я пришёл сюда не за милой беседой.

Его глаза полны сострадания, от которого меня тошнит.

— Я не могу сделать это за вас, Драко. Но вы можете. И да, нам придётся начать с прошлого; это корень ваших убеждений, это то, что привело вас сюда. Мы должны разобраться, когда всё пошло не так, и понять, как мы можем это исправить.

— Я думаю, что всё это дерьмо собачье, — шиплю я и, подходя к окну, прислоняюсь к нише, которая внезапно напоминает мне чердак Норы. По телу разливается спокойствие.

— Давайте начнём с чего-нибудь простого. Например, поговорим о вашей работе.

Я ворчу себе под нос, собираясь выплюнуть ещё немного яда на неопрятного доктора. Но вместо этого вздыхаю и начинаю свой рассказ.

***

Я не иду во «Флориш и Блоттс».

Сессия терапии разбудила во мне то, что я вообще не собирался никогда будить — даже просто трогать. Я не хочу, чтобы Грейнджер видела меня в таком состоянии, поэтому направляюсь в «Дырявый котёл». Падаю на шаткий барный стул и заказываю огневиски. Да, это намного крепче того, что я могу себе позволить, но я взбешён, и мне отчаянно надо выпустить пар.

Примерно после моего третьего стакана появляется Блейз. Он платит за бутылку, и бармен ставит её на стойку между нами — я не так далеко зашёл, чтобы игнорировать ощущение в желудке, которое яростно кричит, что ещё один стакан будет лишним.

Но я всё равно продолжаю пить.

В затуманенном алкоголем сознании я выдаю Блейзу тираду о докторе Бреннере и наркотиках; рассказываю о суде и о том, как меня тошнило, когда Уизли и все остальные говорили в мою защиту такие замечательные вещи. Они ни хрена обо мне не знают. Они не знают, как я их ненавидел, как желал им смерти. Не знают об этой кромешной пустоте во мне, которую невозможно заполнить ни выпивкой, ни наркотиками, ни, тем более, терапией.

Он почти ничего не говорит, только кивает в нужных местах и подливает огневиски.

Ссутулившись над своим стаканом, я смотрю в янтарную жидкость; его ладонь тяжело опускается на моё плечо.

— Твоя подружка здесь, — говорит он со знакомой ухмылкой, и я неуклюже оглядываюсь через плечо, хмуря брови.

Грейнджер.

Это Грейнджер, а я пьян в стельку, и меня вот-вот стошнит на пол.

— Драко? — её голос дрожит от волнения, а маленькая рука ложится на мою спину. — Мерлин, Драко, давай отведём тебя домой.

— Думаю, мы никогда ещё как следует не представлялись, — мурлычет ей Блейз, и мне хочется сказать ему, чтобы он отвалил, но я слишком пьян, чтобы сделать это сейчас. — Блейз Забини, — гордо произносит он.

— О, эм… да. Я тебя помню. Гермиона Грейнджер, — осторожно отвечает она, её беспокойство и внимание всё ещё сосредоточены на мне. У меня двоится в глазах, и я чуть не падаю со стула. — О, Малфой…

Я помню этот тон её голоса, он заставляет меня вздрогнуть. Именно таким тоном она говорила со мной, пока я был под кайфом. Она снова разочарована — и это её разочарование пронзает меня изнутри. Я чувствую, как в уголках глаз проступают грёбаные непрошеные слёзы.

— Домой, — бормочу я, и Грейнджер подхватывает меня за плечо, помогая подняться. Я почти сваливаюсь со стула, но рука Забини придерживает меня. Сквозь затуманенное сознание я ощущаю, как пальцы Грейнджер сжимают мою талию, и прижимаюсь лбом к её кудрям, вдыхая запах.

— Мне придётся аппарировать, Малфой, — вздыхает Грейнджер, когда мы выходим на улицу.

— Нет-нет-нет, — невнятно протестую я, качая головой. — Меня стошнит. — вздрагиваю от этой мысли и поднимаю лицо навстречу прохладному ночному воздуху.

— Тебя стошнит в любом случае, — ворчит Грейнджер. — Я не хочу тащить твою пьяную задницу через весь Косой переулок, извини. Спасибо за помощь, Забини.

И мы исчезаем в круговороте её магии, где наши тела сплетаются воедино.

Через несколько мгновений мы уже стоим в прихожей её квартиры, и она, не теряя ни секунды, призывает ведро. Очень своевременно, потому что я тут же падаю на колени, и меня выворачивает.

***

Я просыпаюсь на диване, и солнечный свет, заливающий комнату, раздражает мои и без того страдающие глаза. Натягиваю на голову подушку и сворачиваюсь калачиком.

Я смутно помню события предыдущей ночи. Чёртов огневиски. С грубым стоном царапаю лицо ногтями, пока мой живот издаёт непонятные звуки. Стыд переполняет меня, когда мозг подкидывает всплывающие моменты прошлой ночи.

Кто-то сдёргивает подушку с моего лица. Проклиная это утро, пинаю того, кто нашёл для себя занятным потревожить меня сегодня. Кто бы это ни был.

— Доброе утро, Малфой, — звонко говорит Грейнджер, возвышаясь надо мной. Это не столько приветствие, сколько обвинение.

— Грейнджер, — сглатываю и смотрю на неё прищуренными глазами. — Мило, что ты зашла, — приподнимаюсь на локтях и вижу рядом с собой ведро. Выглядит отвратительно, но в то же время, скорее всего, оно мне скоро понадобится.

Стоп.

Я не в своей квартире. Это даже отдалённо не напоминает мой интерьер: куча стопок книг и аккуратная светлая мебель. В потёртом фиолетовом кресле свернулся калачиком уродливый рыжий кот, а на стенах висят фотографии любимых и родных.

Конечно, моей фотографии тут нет. Это ожидаемо. Я стараюсь не обращать внимания на ревнивый спазм в животе, списывая это на последствия алкоголя. Разумеется, это совсем не желание быть в списке близких и любимых людей, чьи фото украшают её жилище.

— Помнишь, как я просила тебя показать заклинание, отпирающее дверь в твою квартиру? И помнишь, как ты заявил, что гриффиндорцам нельзя доверять такую секретную информацию?

Я провожу грубой рукой по лицу и сглатываю желчь, неожиданно подскакивающую к горлу.

— Помню, — мрачно усмехаюсь, вспоминая, как она злилась.

— А помнишь, как я говорила, что в случае чрезвычайной ситуации кто-то должен иметь доступ в твою квартиру. И ты сказал, что в таком случае я должна буду вызвать авроров?

Грейнджер топает ногой; невысказанные проклятия, которые она произносит в уме, почти слышны, и это заставляет меня улыбнуться несмотря на то, что я практически умираю.

— И это я тоже помню, — ухмыляюсь, прищурив один глаз. Дешёвая попытка заставить комнату перестать вращаться.

— Ты не должен был так напиваться, Драко, — она садится на кофейный столик, зажав руки между колен, и глядит на меня. Я смотрю в ответ и киваю.

— Я знаю, Грейнджер, — соглашаюсь без язвительных возражений.

— А что, если… — замирает. — У тебя мог случиться рецидив.

Я усмехаюсь и закатываю глаза.

Я чист девяносто пять дней, поэтому нет. Я почти не думаю об этом, только если не становится совсем дерьмово, и даже тогда, я чувствую себя лучше, чем это было раньше.

— Ты меня напугал, — признаётся она. Я набираюсь сил, чтобы взглянуть в её встревоженные широко раскрытые глаза, смотрящие на меня так, словно я для неё что-то значу.

Эта мысль одновременно утешает и ужасает.

Я сглатываю и поднимаю руку к единственному локону, падающему на её лицо, аккуратно заправляя его за ухо, и не упускаю то, как она прижимается щекой к моей ладони, прежде чем отвернуться от моего прикосновения.

— Извини, Грейнджер. Этого больше не повторится.

— Обещаешь? — в её голосе слышится надежда, и я смотрю на неё с кривой ухмылкой, пытаясь успокоить.

— Обещаю.

========== 8. Последствия ==========

Hesitation, awkward conversation,

Running on low expectation,

Every sign that I was ignoring,

I’m paying for it.

Loving you was young, and wild, and free,

Loving you was cool, and hot, and sweet,

Loving you was sunshine, safe and sound,

A steady place to let down my defenses,

But loving you had consequences.

Camila Cabello — Consequences

***

Ещё один ужин в Норе. Судя по всему, приходя один раз, ты сразу даёшь клятву, что будешь присутствовать на каждом до конца своей жизни.

Джордж достаёт фляжку и с ленивым кивком предлагает мне. Мой взгляд ненадолго останавливается на ней, но я качаю головой. Пожав плечами, он убирает серебряный сосуд во внутренний карман.

Думаю, мне не стоит пить. Алкоголь смог подарить мне что-то близкое к желаемому, но всё же это не Небула. И не Грейнджер.

К счастью, Рона нет, и от этого мне гораздо легче — я свободно брожу по захламлённой Норе, как раньше, и останавливаюсь около камина.

Я смотрю на пламя, поднимающееся по трубе, и не слышу приближающихся шагов.

— Как дела на работе? — Молли опускается в кресло рядом со мной — в кресло Джорджа.

— Неплохо, — киваю я, мои губы сжимаются в ровную линию, — Вроде бы освоился.

— Пожалуйста, скажи мне, что ты пытаешься отговорить моего сумасшедшего ребёнка от каких-либо действительно ужасных изобретений.

— Вы же знаете. Я всегда пытаюсь, но думаю, мы оба знаем, что это не работает.

Краем глаза вижу, как её щека растягивается в лёгкой улыбке.

— Как там Гермиона? — спрашивает Молли. Как ни в чём не бывало. Как будто это совсем не странно.

— Не знаю, — бросаю я, чувствуя вину или стыд — или и то и другое.

— Ты говоришь как Рон, — посмеивается она.

Смотрю на неё недоверчивым взглядом.

— Вряд ли, — отрезаю я.

— О, он был так без ума от этой девушки. Постоянно писал домой, жалуясь на неё. По праздникам говорил только о ней. Но стоило нам самим спросить о чём-нибудь, он выстраивал стены и прятался за ними, — Молли хихикает и качает головой, прежде чем откинуть её на спинку подаренного мной кресла.

В груди вспыхивает ярость — меня бесит, что Уизли когда-либо вообще думал, что она может быть с ним.

— Они встречались? — ухитряюсь говорить небрежным тоном. Мои глаза всё ещё яростно устремлены на огонь.

— Ничего серьёзного. Думаю, что, возможно, они пытались после войны — но слишком много всего произошло. Война. Не время для юной любви, — размышляет Молли, поднимая ноги на подставку перед ней.

— Война окончена.

— Ха! — выплёвывает она. — Но сражения ещё не окончены. Поля изменились, враг стал другим, но это ещё не конец. Мы сидим здесь, пытаясь смириться и справиться с последствиями потерь, сражаемся с собственным сознанием, разумом, страхами. Стереотипы и предрассудки всё ещё душат нас. Их нужно разрушать. Посмотри на себя, — указывает в мою сторону. — Посмотри на меня. Посмотри на любого из нас и скажи, что мы до сих пор не боремся.

— Думаю, я слишком устал, чтобы продолжать борьбу, — признаюсь я искренне.

— Я тоже, дорогой. Я тоже.

***

Тук, тук, тук.

Поднимаю глаза и вижу Грейнджер с крафтовым пакетом в руках, из которого торчит французский багет.

— Привет! — пропевает она и проскальзывает мимо меня.

— Эм, привет, Грейнджер. Чем могу быть полезен?

Широко раскрыв глаза, я смотрю, как она подходит к моей кухонной стойке и начинает распаковывать свою сумку с продуктами.

— Я безумно хочу лазанью, — пожимает плечами и открывает мои шкафы, вынимая неиспользуемые миски.

— Ясно. Твоя квартира сгорела?

— Нет.

— Духовка сломана?

— Нееет, — она наклоняет голову, и на её губах появляется улыбка, когда она открывает упаковку тёртого пармезана.

— Ты ужасно соскучилась по мне?

— Н… — она замолкает и, наконец, встречается со мной взглядом. — Может быть, — уступает она с застенчивой улыбкой. — Но, вообще-то, лазанью на одного приготовить невозможно, так что ты тоже будешь её есть.

Тепло расползается в груди. Я закрываю за ней дверь и подхожу на кухню.

— Уизли занят? — съёживаюсь, даже когда говорю это — сквозит ревностью и не добавляет мне очков.

— Кто, Рон? — морщит лоб.

— Да, разве вы не встречаетесь?

Что, чёрт возьми, я говорю? Я знаю, что они не встречаются. Я это знаю. И всё же слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их остановить.

Она медленно поворачивается ко мне, и в её шоколадных глазах появляется замешательство:

— Хм, нет? Разве я давала повод думать, что мы встречаемся?

Наши глаза встречаются. Момент очень важный и интимный. Я быстро отвожу глаза, не в силах больше выдержать её пристальный взгляд.

— Просто сплетни, — пожимаю я плечами, пока пальцы перебирают ингредиенты на стойке.

— Ааа, — слышу, как она улыбается. — Сплетни.

— Сплетни, — повторяю, натянуто кивая.

— Ну, пока не появились новые сплетни, поставлю все точки над «i» — я ни с кем не встречаюсь.

Я оглядываюсь и вижу, как её щёки розовеют. Быстро возвращаю свой взгляд к яйцам, ухмыляясь.

Она резко откашливается и достаёт из сумки старую пожелтевшую бумажку. Края загнуты, а слова на ней заляпаны красным соусом. Грейнджер кладёт её на прилавок между нами, и мои глаза начинают поочерёдно отмечать ингредиенты, указанные в инструкции — прямо как рецепт зелья.

— Так ты готовишь мне лазанью, просто потому что не можешь съесть весь противень самостоятельно? — фыркаю я.

Она пристально смотрит на меня, а потом, к моему удивлению, показывает язык и морщит нос.

— Просто заткнись и обжарь фарш.

— Есть, мэм, — отдаю честь и протягиваю руку за пакетом завёрнутого мяса, который она принесла. Моя грудь касается её, и локоны щекочут мою щёку. Гермиона напрягается, её глаза бегло пробегают по моему лицу, прежде чем остановиться на губах.

Если бы я наклонил голову всего на несколько дюймов, то смог бы поймать её губы своими. Я мог бы обхватить руками её тонкую талию. Я мог бы показать ей всё то, о чём до ужаса не способен говорить.

Это неважно.

Но я знаю, что это ложь — это как раз самое важное. Но я не уверен, что готов к этому.

Один из нас прерывает этот долгий интимный момент, и мы продолжаем двигаться, как будто ничего не произошло. Но молчим. Тёртый сыр, взбитые яйца, шипящие говядина и соус, смешанные в сотейнике — говорят, а мы молчим.

Она с благоговением изучает листок. Я явно чего-то не понимаю — в конце концов, это всего лишь тесто с мясом. И когда она вытаскивает мягкий продолговатый пласт теста из кастрюли, я вижу, как дрожит её челюсть.

Я глубоко вздыхаю:

— В чём дело, Грейнджер?

— А?

— Почему тесто заставляет тебя плакать? — поддразниваю я, как обычно. Лучший мужчина с искренней заботой спросил бы, смотрел в глаза и слушал. Я не тот человек. Я даже не представляю, как перестать язвить.

Она намазывает первый слой соуса и кладёт на него слой теста.

— Это рецепт моей мамы.

Мамы. Её родители. Грейнджер говорила о них раньше — об их значении для неё — но я не могу вспомнить, что именно. Скорее всего, я был под кайфом, и это ужасно, потому что это, вероятно, то, что я должен помнить.

—А-а, — отвечаю кивком, не зная, что последует дальше.

— Прежде чем изменить их память, я взяла из дома всего несколько вещей: фотоальбом, любимую книгу отца, духи матери. И вот это, — она кивает на рецепт.

Я сглатываю. Пальцы тянутся к ней в попытке поддержать, но я останавливаю их прежде, чем они касаются её кожи.

— И ты… ты готовишь это, когда скучаешь по ним?

— Такая была идея, — она добавляет сырную смесь и ещё один лист теста. — Я всегда помогала маме готовить лазанью. С детства. Я думала, что если буду готовить снова, то вспомню её. Но я ещё не пробовала, — она поворачивается ко мне, в глазах стоят слёзы. — Не могла.

— Тебе не нужно готовить, чтобы помнить о ней, — мягко говорю я.

— Я знаю. Но в первый раз я просто не хотела оставаться одна, — Гермиона делает паузу, и её шоколадные глаза впиваются в мои. — Я хотела быть с тобой.

С таким же успехом она могла бы ударить меня кулаком в живот своим признанием. Оно ошеломляет и угнетает одновременно.

Она хотела быть со мной.

Я одариваю её лёгкой грустной улыбкой и… раскрываю свои объятия. Она без раздумий бросается в них. Я чувствую слёзы на своей рубашке, пока сжимаю её мягко дрожащие плечи. Руки скользят по кудрям, вниз по спине, и я прижимаюсь щекой к её макушке.

Я даю ей возможность выплакаться, пока она не прекращает дрожать и её дыхание не успокаивается. Я действительно не хочу отпускать её — я мог бы отнести её на диван и держать так часами — но она делает шаг назад и смотрит на меня — несколько упрямых слёз всё ещё стекают по её веснушчатой щеке.

Я внимательно смотрю на неё, мои большие пальцы смахивают упрямые слезинки, и у меня перехватывает дыхание, когда её взгляд снова останавливается на моих губах. Моя рука соскальзывает с её щеки, и аккуратно ложится на затылок, прижимая непослушные кудри. Моё сердце пропускает удар, когда её губы раскрываются.

Я опускаю лицо ещё ниже, всё ещё ожидая удара — я жду, что она закричит и убежит, проклиная меня.

Но она этого не делает.

Мои губы нависают над её, и сквозь прикрытые ресницы я вижу, что она улыбается, прежде чем сократить расстояние, и мягко прижимается своими губами. Это отвратительное клише, но под моими веками вспыхивает пожар, когда её губы касаются моих — сначала робкие, а затем почти голодные — когда её руки опускаются на мою рубашку, тонкие пальцы сжимают ткань и притягивают меня ближе.

Мозг отключается, давая полную свободу рукам: та, что в её волосах, сжимает сильнее, слегка поворачивая её голову и путаясь в густых волосах, в то время как свободная рука тянет за талию, притягивая к себе обратно. Грейнджер выгибается мне навстречу.

Её тонкие пальцы сильнее впиваются в мои плечи, в ткань рубашки, комкая, заставляя прижиматься ближе, хотя ближе некуда. Я чувствую, как её язык пробегает по моей нижней губе, и мои глаза распахиваются.

Гриффиндор.

Я понимаю, о чём она просит, и не собираюсь отступать. Её дыхание учащается, и я врываюсь в мягкий рот и глотаю тихий стон, рвущийся из её горла. Тонкая рука поднимается, чтобы обхватить мой затылок. Прижимаю её к гранитной стойке, и она углубляет поцелуй. Отрываясь от её губ, я припадаю к шее и чувствую знакомое напряжение в паху.

Она ведь не хочет заходить так далеко. Я пытаюсь совладать со своим членом, чтобы он не позорил нас обоих раньше времени, когда она снова выгибается в меня.

Я заключаю её в кольцо рук, кончики пальцев скользят по её спине, а она царапает через ткань мою спину, издавая гортанный стон, который я жадно глотаю.

Мы оба замираем, услышав щелчок замка на моей двери. Я узнаю эту манеру, и отпрыгиваю назад, тяжело дыша.

Джордж входит в квартиру.

Он смотрит на Грейнджер, прижавшуюся к стойке и упирающуюся в неё руками, с этими её взъерошенными волосами и плечами, ходящими ходуном от неровного дыхания. Затем его взгляд устремляется на меня. Возбуждение спало, а в глазах ярость, способная снести к чёрту этот дом.

На его губах появляется осознанная ухмылка, а в глазах блеск.

— Оу, — мямлит он.

— Не надо, — предупреждаю я. Грейнджер прокашливается и возвращается к наполовину приготовленной и полностью забытой лазанье на стойке.

— Извините, что прервал, — он всё ещё ухмыляется, и мне хочется врезать по его ехидной роже.

— Ты не прервал, — огрызаюсь я.

— Значит ли это, что я могу присоединиться? Драко, я должен признать, что ты не совсем в моём вкусе. Но иногда я чувствую феромоны, исходящие от тебя, и кое-что о твоих бёдрах всё же думаю.

Я глубоко вдыхаю:

— Какая сумма заставит тебя заткнуться и уйти?

— Ты не сможешь себе это позволить, — бросает он, дьявольски улыбаясь.

— Сомневаюсь в этом.

— Джордж, — вмешивается Гермиона, — Хочешь лазанью? Через час будет готова.

— Какая вежливая хозяйка у этого дома, — щебечет он. Я уже готов выплеснуть несколько действительно отвратительных оскорблений, как он хлопает в ладоши. — С удовольствием буду лазанью. И бонусные поцелуи, которые ты тут раздаёшь.

Она хватает свою палочку и направляет прямо на него:

— Одним движением руки я заставлю всё твоё лицо покрыться волдырями. Не искушай меня.

Джордж поднимает руки в знак капитуляции и идёт к стойке, сдерживая смех.

Я бросаю взгляд на Грейнджер — её щёки всё ещё пылают, то ли от поцелуя, то ли оттого, что нас застукали. Она смотрит на меня снизу вверх, и её зубы впиваются в слегка припухшую нижнюю губу.

***

— Как проходит ваша неделя?

Я понял, что больше всего мне не нравится в Бреннере то, что он всегда смотрит на свои грёбаные пометки, пока разговаривает со мной. Это чертовски грубо.

— Хорошо.

— Соблюдаете трезвость?

— Сто двадцать три дня.

— Это замечательно. Я попрошу вас оставить свой образец на выходе; мы давно не проводили тест.

Потрясающе. Изюминкой этих визитов является сбор моей мочи в стакан, который забирает Хелен на стойке регистрации.

— Сегодня я бы хотел попробовать новую технику, — он кладёт свой кожаный планшет на боковой столик рядом со стаканом воды и кактусом.

— Я не знал, что вы использовали какие-то техники, чтобы совать нос в мои дела. Что ж, пожалуйста, порадуйте меня.

Он одаривает меня успокаивающей улыбкой:

— Вы забавный. Сегодня особенно.

— Ну, что я могу сказать, док. Вы тоже начинаете мне нравиться, — откидываюсь в кресле и закатываю глаза.

— Отлично, ложитесь на диван и расслабьтесь.

— Эй, я не из этих парней, — фыркаю. — Сбавьте обороты.

— Вы закончили? Ваш сарказм начинает утомлять.

Ложась на диван, я скрещиваю ноги и закидываю руки за голову.

— Сегодня мы попробуем несколько визуализаций. Я собираюсь провести вас через различные сценарии, и я хочу, чтобы вы рассказали, что видите. Сможете справиться с этим без обычной дозы враждебности?

— Могу попробовать, — пожимаю плечами.

— Вы на поляне. Слева от вас лес, впереди — ручей. Какое сейчас время суток?

Пока он говорит, передо мной оживает сцена: небо тёмное, полное дождевых облаков.

— Я не знаю.

— Какая погода на поляне?

Я сдвигаю брови, глаза всё ещё закрыты.

— Здесь темно. Надвигается буря.

— Пока не видно откуда?

— Нет.

— На поляне гиппогриф. Что он делает?

Я вижу гигантского зверя. Такого же, как тот, который напал на меня на третьем курсе. Его шея прикована к дереву так близко, что он не может пошевелиться.

— Он на привязи, — я слышу мычание Бреннера и царапающее пергамент перо.

— Теперь я хочу, чтобы вы представили себе сейф. Опишите его.

Сейф появляется передо мной, маленький и стальной, и я описываю его Бреннеру. Каждый шов обрамлён заклёпками. Сам сейф тяжёлый — слишком тяжёлый, чтобы поднять его без магии.

— Хорошо, давайте продолжим иперейдём к новой сцене. Вспомните, когда вы последний раз были дома. Что вы видите?

Мой разум беспрекословно следует его указаниям, сперва ведя в Нору к Молли и камину, а затем тащит меня в поместье. Дрожь пробегает по спине.

Холодно. Всё пронизано тёмной магией. Я чувствую её повсюду. Она проникает в мои кости.

— Опишите комнату, в которой находитесь, — говорит Бреннер. Я слышу, как он ёрзает на стуле, но едва замечаю остальные звуки. Я в другом месте.

— Это большая гостиная. Там собрание, но всё, что я слышу, это крики. И я знаю, что это маглорождённая девушка, которую насилуют. Они заставляют её чистокровного парня смотреть на это.

— Откуда вы знаете, что именно с ней делают?

На лбу выступают капельки пота.

— Я знаю разницу. Крики всегда различаются — легко понять, подвергаются ли люди пыткам или сексуальному насилию, или зовут на помощь. Сначала они предложили её мне.

Я прекрасно помню свои приступы тошноты, когда они бросили связанную бедняжку к моим ногам, и чёрные слёзы текли по её грязным щекам.

— Почему же вы этого не сделали этого?

Я вздрагиваю. Мой голос дрожит:

— Я… я просто не могу. Они пытаются втянуть меня в это, называют педиком. И Долохов что-то говорит…

— Что он говорит?

Мои глаза сжимаются сильнее, когда я вижу его уродливое, покрытое шрамами лицо в нескольких дюймах от своего. Он наклоняется и, схватив её за волосы, поднимает на ноги, испуганную, тяжело дышащую. Я слышу, как она хрипит сквозь сломанные рёбра, слёзы застилают её глаза и оставляют ужасные полосы на щеках. Несмотря на грязный кляп и связанные запястья, она умоляет меня о помощи, зная, что я не смогу ей помочь. Долохов держит её за плечи своей грязной рукой, пока она бьётся, и я вижу, как в её глазах гаснет свет. Я вижу момент, когда она сдаётся. Мой желудок сжимается, когда он проводит своим коротким языком по её шее…

— Он говорит, что будет трахать её, пока она не умрёт.

Бреннер тихо выругивается:

— Что происходит дальше?

Мои ногти впиваются в ткань дивана, дыхание становится всё слабее с каждой секундой.

— Я наказан, — выдавливаю сквозь сжатые челюсти.

— Как?

— Круцио.

Горячие слёзы текут по моим щекам, и тело сопротивляется воспоминаниям, боль из которых словно становится реальной.

Картинка меняется: на полу теперь я, изо рта течёт кровь, некоторые кости сломаны, и дрожь сотрясает моё бесполезное тело. Глаза сосредоточены на матери в её мрачном облачении. Её лицо прикрыто тонкой сеткой вуали, закреплённой в пышных волосах.

Я откашливаю кровь и зову её, мои пальцы тянутся по мраморному полу к ней, к единственному человеку, которому я могу доверять.

Она смотрит на меня, боль и сострадание искажают её тонкие черты. Но она не подходит ко мне. Лишь опускает глаза в пол, не в силах смотреть.

Моё тело реагирует на обжигающее воспоминание само по себе, и сквозь туман я слышу голос Бреннера, который вытаскивает меня назад, приказывая идти в безопасное место.

— Мистер Малфой, мне нужно, чтобы вы нашли в себе силы уйти оттуда. Приведите себя в чувство и найдите безопасное место, — его голос твёрд и пробивается сквозь рушащиеся стены моего сознания.

Меня выдёргивает из воспоминания, и я попадаю на чердак, где сижу в нише окна. Грейнджер свернулась калачиком на полу, откинув голову назад и улыбаясь мне.

Она не знает, что для меня каждая маглорождённая, привезённая в поместье, это она. Она не знает, что все их крики всегда будут её криками.

Я вскакиваю с дивана, хватая ртом воздух. Мой взгляд перекидывается на Бреннера. Я подрываюсь и останавливаюсь у его носа, сжимая его дешёвую рубашку между пальцами и поднимая его на ноги.

Толкаю его назад, он ударяется головой о стену с его дипломами и сертификатами. Одна рамка падает на пол и разбивается.

— Малфой, я прошу прощения, — он поднимает руки в защитном жесте. — Я бы не отвёл туда, если бы знал. Хорошо? Прошу прощения. Вы можете мне доверять.

Моё рычание замирает в горле, и я сглатываю — ярость сотрясает мои конечности.

— Я никому не могу доверять, — усмехаюсь и отпускаю его. — Мы закончили. Назначьте мне кого-нибудь другого или отправьте меня в Азкабан — мы, блять, закончили.

Я захлопываю дверь, не потрудившись оставить стакан с мочой у Хелен.

По дороге домой делаю только две остановки.

Час спустя я уже сижу на диване, приглаживая волосы, и смотрю на кофейный столик. Мой разум всё ещё представляет собой изменчивый коктейль ярости и неизлечимой травмы.

Я тянусь рукой мимо огневиски и беру со стола пузырёк с ледяной Небулой.

Комментарий к 8. Последствия

Сильная глава. Моё субъективное оценочное суждение, конечно.

========== 9. Мелководье ==========

Tell me something, boy

Aren’t you tired tryin’ to fill that void?

Or do you need more?

Ain’t it hard keeping it so hardcore?

I’m falling

In all the good times I find myself

Longing for a change

And in the bad times I fear myself

Lady Gaga, Bradley Cooper — Shallow

***

В разуме витает рой мыслей, за которыми я не могу угнаться. Я заново переживаю моменты, которые давно хочется похоронить. Моя отворачивающаяся мать — самое ужасное воспоминание. Мозг проигрывает его опять и опять. Я впиваюсь ногтями в свой скальп и шею, оставляя на них красные следы.

Перекатываю пузырёк между пальцами, наблюдая, как пары снова и снова кружатся и светятся, и ставлю флакон на столик рядом с огневиски.

Моя проблема.

Мой ответ.

Мой выход.

Мышцы трясутся от желания, которое я не думаю, что смогу утолить иначе. Я чувствую внутреннее жжение и отвратительную тягу — необходимость забыться. Я. Не. Хочу. Ничего. Чувствовать. Чёрт побери.

Я знаю, что мне станет лучше. Рёбра сдавливают лёгкие, пока я выпускаю сквозь зубы прерывистые выдохи, всхлипывая после каждого.

Я бью себя по лицу. Сильно.

Снова.

Снова.

Боль приземляет меня, сковывает, привязывает.

Я чист сто тридцать один день. Я не должен.

Но мне это нужно.

Дикое рычание вырывается из груди, и я слышу, как где-то разбивается стекло в приступе случайной магии.

— БЛЯТЬ!

С лёгкого движения руки кресло падает набок. Горячие, постыдные слёзы текут по моим щекам.

Воспоминания о муках выхода из наркотической ломки запрещают мне даже думать об этом. Моча, рвота и пот… Я не смогу пережить это снова.

Усталые мышцы, утомлённые борьбой с невидимым врагом, болят; разум разваливается на части; потребность в освобождении тянет за свободные нити, ждёт, пока я не распутаю их. Тело мучительно ощущает каждый проклятый звук в этой квартире, и я бросаюсь к часам на стене, срывая их — швыряю, и они звонко разбиваются о другую стену. Ещё один дикий вопль вырывается из моих лёгких.

— Драко?

Это она.

Я поворачиваюсь. Как только Грейнджер видит моё лицо, она всё понимает. Её взгляд падает на столик, потом на мои руки, и возвращается к полупустой бутылке огневиски и пузырьку Небулы. Её плечи опускаются, и она медленно втягивает воздух через нос.

Разочарована. Опять.

Я не виню её. В конце концов, я тоже чертовски разочарован.

— Драко… — в её голосе слышится грустное сочувствие, от которого мне хочется кого-нибудь придушить. — Что случилось?

— Ничего.

Она усмехается и закрывает дверь:

— Очевидно, не ничего, если ты сидишь здесь в компании бутылки виски и наркотиков.

— Что ты здесь делаешь? — рявкаю, отводя глаза. Я чувствую на себе взгляд и непрошеную заботу, отражающуюся в её глазах.

Она указывает на кофейный столик:

— Ты не устал? Не надоело пытаться заполнить внутреннюю пустоту наркотиками, алкоголем и бесконечной тоской? Ты знаешь, что есть люди, которые, на самом деле, справляются с проблемами нормальными способами?

— О, да неужели? — ухмыляюсь ей через плечо. — Пожалуйста, избавь меня от своих пустых нотаций. Лучше расскажи мне, как ты справляешься с готовкой и рыданиями. Потому что неважно, сколько грёбаных лазаний ты сделаешь — твои родители всё равно не вспомнят о твоём существовании.

Это слишком низко, я знаю. Чёрт, я не должен был этого говорить, но сейчас я уже не контролирую ситуацию. Проснулась та часть меня, которая называла её грязнокровкой. Та, которая приняла тёмную метку.

Она потрясённо втягивает воздух и прикрывает рот тыльной стороной руки, всё ещё уставившись на меня.

Ноги бесцельно несут меня на кухню.

— Тебе нужно уйти, — указываю на дверь.

— Я никуда не уйду.

— Почему тебя это вообще волнует? Неужели на этой неделе ты не можешь присматривать за каким–нибудь другим питомцем. Дай мне передохнуть, мать твою, — я слышу её тихий вздох, и ноющая боль стягивает меня, умоляя извиниться. — Жаль, что ты так озабочена мной. Ты жалкая, — яд, чистый яд, но это настоящий я.

Я хочу… нет, мне нужно, чтобы она меня увидела таким. Я не из тех, кто ест суши на совместном ужине или часами просиживает в её книжном магазине. Мне нужно, чтобы она узнала во мне монстра, который уничтожает всё, что любит. Даже её.

Смерив меня самым суровым взглядом Гермионы Грейнджер, она сдерживает слёзы:

— Я предполагаю, что это говоришь не ты, а только твоя зависимость.

Я издаю жестокий смешок:

— Хочешь знать, что я на самом деле думаю? Я думаю, ты не знаешь, как жить без того, чтобы кто-то отчаянно нуждался в тебе. То, как ты оберегала Поттера и Уизли все эти годы, а? Цеплялась всеми силами за их идиотизм, чтобы почувствовать себя не так гадко от своих собственных недостатков. Когда ты им надоела, то пришла ко мне и начала исправлять мою грёбаную жизнь. Что в тебе такого… такого сломленного, что тебе это так необходимо?

Она втягивает нижнюю губу сквозь зубы, единственная слеза скатывается по её щеке. Я близок к тому, чтобы добить её. Знаю, что должен упасть перед ней на колени, умоляя её спасти меня снова.

Но нет.

— В чём дело? Какой-то экзистенциальный кризис? Ты, чёрт возьми, Гермиона Грейнджер, лидер аутсайдеров — ты можешь войти в любое чёртово здание в Лондоне и выйти оттуда, получив работу. Но нет, ты роешься в пыли книжных полок словно сквиб, — рычу на неё, и вижу, как её гнев начинает нарастать. Отлично.

Ненавидь меня.

— Мне нравится моя работа… — начинает она, но я не даю ей ни секунды. Не позволяю успокоить меня.

— О, боже. Это просто ещё один способ почувствовать себя лучше, не прикладывая особых усилий. Вы такие мягкотелые, гриффиндорцы, — иду к ней, опасно врываясь в её пространство; и ухмыляюсь, когда она отшатывается от меня. — И как я вписываюсь в это всё, а? Жалкий домашний проект? Так вот, я не твой грёбаный парень, Грейнджер. Какой у тебя план? Приходить и якшаться с Пожирателем смерти? Неужели тебе так трудно общаться с людьми, что ты опустишься до моего уровня…

— Прекрати делать из себя жертву! Ты же знаешь, что я так о тебе не думаю! — её губы дрожат, а по веснушчатым щекам уже свободно катятся слёзы.

Она так чертовски упряма, но моя цель уже не выпроводить её — я просто хочу, чтобы кто-то ещё в этом проклятом мире чувствовал себя так же ужасно, как и я. Я хочу причинить боль. Да что со мной не так?

— Ну, тогда ты чёртова идиотка, Грейнджер, — в моём голосе сквозит насмешка. — Разве ты не видишь, кто ты для меня? Чисто развлечение. И мне быстро станет скучно, — я лениво отмахиваюсь от неё, но чувствую, как что-то непоправимо ломается глубоко в груди. — Убирайся из моей чёртовой квартиры, Грейнджер.

— До свидания, Малфой.

Хлопок двери.

Она ушла.

Она снова ушла.

Ноги несут меня к столу. К моему решению всех проблем.

Я поднимаю хрупкий флакон — и с ужасным рыком швыряю его в дверь, в которую она только что вышла, покидая меня. Стекло бьётся. Я тоже.

Прерывистые рыдания разрывают мою грудь, и я падаю на колени.

Она ушла.

***

Проходят дни, от Грейнджер ничего не слышно. Хоть я и творил херню раньше, она никогда так долго не оставалась в стороне.

Она простит меня; она должна.

Я сомневаюсь, что она не разнесёт меня в пух и прах, конечно. И я к этому ещё не готов. Я не готов рассказать ей, как и почему я разбился о скалы. Даже не уверен, что хочу, чтобы она знала о существовании этих скал. Хотя подозреваю, что она всегда знала.

Я попал. Ничего не может быть хуже. Но я не знаю, как попросить прощения за то, что сделал. Не знаю, как умолять её остаться рядом со мной, когда я этого просто недостоин.

Бывали моменты, когда я чувствовал себя почти хорошо, когда я думал, что могу измениться… когда я жаждал этого. Теперь… теперь боюсь, что я, чёрт возьми, разрушу себя ещё до того, как мне действительно станет лучше.

Последний сеанс психотерапии пробудил воспоминания, которые долго спали и не трогали меня. Теперь они практически уничтожают всё изнутри. Я пишу огромное письмо об отсутствии этичного отношения моего терапевта к пациентам с испытательным сроком. Пишу, что он должен был получить моё разрешение прежде, чем отправлять меня так далеко в воспоминания, которые могут меня искалечить.

Подписываю пергамент цвета слоновой кости. Но. Вздыхаю и поджигаю его ленивым Инсендио.

Запираю дверь и погружаюсь в работу в отчаянной попытке отвлечься от всех мыслей. Я почти готов сорваться и пойти на дно, и потому упрямо цепляюсь за бумажную рутину. Это всё, что удерживает меня на плаву.

Джордж явно чувствует моё напряжение. Скорее всего, рычание, ругань, громкий и тяжёлый топот от квартиры до офиса выдают меня. Но что бы это ни было, я благодарен, что он держится от меня подальше.

Когда наступает день моей встречи с Бреннером, я сижу в квартире и дрожу. Ощущение давней травмы и ужаса всё ещё со мной. Но больше всего меня бесит, что я проявил свою слабость перед ним. И я дико боюсь, что он снова заставит пройти через это или ещё хуже — захочет это обсудить.

Но маленькая сипуха с письмом в клюве спасает меня.

Мистер Малфой,

По личным причинам я отменяю нашу запланированную еженедельную сессию. Я всё объяснил вашему куратору, и мы приняли решение предоставить вам выходной.

Я знаю, что вы просили перевести вас к новому специалисту, и прошу вас пересмотреть свой запрос. Я знаю, что к этим жестоким и ужасным воспоминаниям больно возвращаться, но я верю, что мы делаем успехи. Я считаю, что перевод принесёт вам больше вреда, чем пользы. Начать заново вашу терапию — это явный шаг назад, и я хотел бы избежать регресса, если это возможно.

Предлагаю встретиться на следующей неделе, если вы не против. Мы сможем обсудить план лечения, который устроит нас обоих. Если в конце нашей следующей встречи вы поймёте, что не можете продолжать практику со мной, я откажусь от вашего дела.

С уважением,

Г. Бреннер

***

В субботу я прибываю в Нору, но не захожу в дом. Я жду на скамейке, надеясь, что она увидит меня. Кажется, проходит вечность, прежде чем дверь открывается.

— Ты здорово влип, — замечает Молли, подходя и вытирая белые от муки руки о фартук.

— Вы уже знаете?

— Конечно, — кудахчет она. — Она пришла сюда сразу после этого. Бедная девочка плакала часами. О чём ты только думал, говоря эти ужасные вещи?

Прячу лицо в ладонях:

— Я не знаю, что со мной, Молли. Почему я так упорно разрушаю всё вокруг?

Наступает момент тяжёлого, важного молчания, пока она обдумывает мой вопрос:

— Ты сорвался?

Я убираю руки от лица и отрицательно мотаю головой. Её облегчённый вздох даёт надежду, что я ещё не совсем испортил свою жизнь; что, возможно, осталось что-то, что стоит спасать. Ведь прошло более ста сорока дней, а я ещё не сдался.

— Ну, за это я горжусь тобой. Но то, что скажу дальше, тебе не понравится, — говорит она, качая головой. Мне удаётся поднять на неё усталые глаза, в которых стоит безмолвный вопрос. — Тебе нужно сделать это. Тебе нужно извиниться, Драко. Просто… искренне извинись. Перестань валять дурака… — я посмеиваюсь над её забавной агрессией, и она улыбается мне так, как может улыбнуться только отчитывающая Молли Уизли. — Соберись с силами и извинись. Ладно?

— Ладно, — киваю я, напряжённо сжимая губы в тонкую линию.

***

Я покидаю Нору и направляюсь прямо к ней. Рука на мгновение зависает над дверью, пока я пытаюсь собраться с духом, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Я слышу голос Молли в голове и быстро стучу костяшками пальцев.

Кровь стучит в ушах, так сильно, что оглушает. Я хочу убежать, но знаю, что даже если я не заслуживаю её… она заслуживает извинений.

Дверь открывается, а я не могу оторвать глаз от своих кожаных ботинок.

— Малфой? — голос робкий, даже смущённый.

— Грейнджер… — начинаю я одновременно с ней.

— Я не уверена, что сейчас подходящее время…

— Знаю, знаю, — мои ладони поднимаются в защитном жесте, и я прохожу мимо неё в квартиру. — Я знаю, что прошло больше недели, и мне стоило сделать это раньше, но… боже, я хотел бы понять, что со мной не так. У меня произошла полная катастрофа на встрече с Бреннером, он практически трахнул мой мозг, Грейнджер. Он залез слишком глубоко, и я знаю, что это совсем не оправдание тому, что я тебе наговорил. Мне нужно, чтобы ты знала, я не хотел, — всё ещё не могу смотреть на неё, не могу видеть боль, которую я причинил ей, в шоколадных глазах. — Я просто… чёрт возьми, я не знаю. У меня нет никаких оправданий, но я обещаю, что никогда больше…

— Перестань, Драко, — её голос твёрд, отчего моё сердце начинает биться сильнее. — Всё нормально. Окей? Ладно, не нормально, но я просто… просто сейчас не самое подходящее время.

Что? Я, наконец, набираюсь сил, чтобы посмотреть на неё, и то, что вижу, ошеломляет меня. С ней что-то не так. Волосы по-прежнему создают дикий хаос на голове, но на ней чёрное платье — облегающее сверху и пышная юбка, едва прикрывающая колени; бежевые туфли на невысоком каблуке; на лице макияж, подчёркивающий её глаза, а на губах розовая помада.

— Чт…

— У меня свидание, Драко.

========== 10. Всё будет в порядке ==========

It’s gonna hurt for a bit of time

So bottoms up, let’s forget tonight

You’ll find another and you’ll be just fine

Let her go

It’ll be alright

Dean Lewis — Be Alright

***

— У меня свидание, — повторяет она, её щёки пылают тем же оттенком, что и накрашенные губы. Она нервничает — качается на своих каблуках вперёд-назад и дёргает себя за пальцы.

Кровь отливает от моего лица, и, когда я открываю рот, чтобы сказать хоть что-то, в горле пересыхает — слова, которые я хочу произнести, застревают неозвученными.

— Он… он должен быть здесь с минуты на минуту, — объясняет она тихим голосом. — Извини, я знаю, что мы должны поговорить о том, что случилось, но сейчас просто неподходящее время, — повторяет в который раз. В замешательстве я закрываю глаза, пока губы открываются и закрываются, пытаясь выдавить хоть что-нибудь.

— Это из-за меня? Это потому что ты злишься на меня? — спрашиваю я.

— Что? Мерлин, нет! — она издаёт смешок и морщится. — Может быть, немного, но не потому, что злюсь. Я не злюсь, Драко. Просто… я не могу продолжать ждать, пока ты придёшь в себя. Не могу продолжать бояться следующего твоего срыва. Ты прав. Ты не мой, чтобы пытаться что-то исправлять. Ты не мой парень, и мне нужно жить дальше.

— Грейнджер, — делаю резкий шаг к ней, моя грудь сжимается в надежде или отчаянии — не уверен, в чём именно. — Давай вместе! Пройдём через всё моё дерьмо вместе, ладно? Я собираюсь всерьёз заняться терапией. Правда, я… Я не нюхал той ночью. Я знаю, что был чертовски близок, но не сделал это, ясно? Когда ты ушла, я разбил флакон. Я всё ещё чист. Я всё ещё… я, — умоляю её так, как никогда не мог себе даже представить. Гермиона отводит глаза, я вижу — она борется с собой. Сокращаю расстояние между нами. Наши лбы почти соприкасаются, и я тянусь к её руке.

Она отстраняется, и когда её глаза возвращаются к моим, в них блестят непролитые слёзы.

— Просто… так не должно быть, Драко. Я имею в виду, мы не были… мы были ничем. Мы всё ещё можем быть друзьями. Но это… — она показывает на пространство между нами, — токсично.

Всё, что я слышу, это «ничем» и «токсично». И сдаюсь. В конце концов, она права. Я отвратителен. В её великолепной жизни мне нет места. Я примечание. Сноска. Краткий абзац о токсичном, неправильном решении, которого не должно быть.

Я затягиваю щёку зубами, проглатывая боль, поднимающуюся из живота.

Ничем. Токсично.

Я изучаю её лицо, запоминая изгибы её скул и едва заметные веснушки. Я не хочу забывать, каково это — видеть её так близко, как это разрешено только друзьям или любимым. Она никогда больше не подпустит меня так близко.

— Ладно, — коротко произношу я. Её глаза на мгновение задерживаются на моих губах, и пространство между нами становится осязаемым. Я тянусь вперёд на цыпочках, едва заметно; мои пальцы одержимы идеей убрать её своенравный локон за ухо.

На какое-то мгновение, мы те, кем были раньше. До того как я всё испортил. До того, как она перестала смотреть на меня так, будто я что-то значу. Её щека прислоняется к моей ладони на долю секунды. Шоколадные глаза смотрят на меня сквозь длинные тёмные ресницы, и я думаю, может быть… может быть, я ещё могу всё исправить.

Тук, тук, тук.

Транс прерывается — я чертыхаюсь, когда она быстро отступает. Момент упущен.

— Мне жаль, Драко, — говорит она, печально качая головой. — Мой камин открыт. Ты можешь воспользоваться им, когда я уйду.

Она хватает свой расшитый бисером клатч с бокового столика и с натянутой улыбкой открывает дверь. Грейнджер застенчиво заправляет локон за ухо, и я, чёрт возьми, не могу этого вынести. Я не могу на это смотреть.

Глубоко внутри у меня всё переворачивается. Но я не буду уходить ни через какой грёбаный камин. Кто бы там ни был, он должен знать, что я пришёл первым.

Я без разрешения встаю прямо за ней и смотрю поверх её напряжённых плеч. Передо мной высокий белокурый козёл, которого я видел ещё в Хогвартсе. Насколько я помню, он не общался с другими гриффиндорцами, так что он, должно быть, старше. Меня раздражает даже его лицо, по которому я бы не прочь ударить пару раз.

— Гермиона? — его брови опускаются.

Тихо, очень робко она произносит:

— Кормак, это Драко Малфой; мы учились на одном курсе в Хогвартсе. Он зашёл без предупреждения.

Она бросает убийственный взгляд через плечо, но я не отрываю глаз от этого ублюдка. Кормак.

— Да, э-э, приятно очно познакомиться с тобой, чувак, — Кормак протягивает мне свою ладонь. Я закатываю глаза и с хмурым видом протискиваюсь мимо них обоих, задевая плечом блондинистого придурка. Это ужасно инфантильно, и я, вероятно, выше подобных выходок. Но мне плевать.

Я иду по коридору, твёрдо решив не оглядываться, даже после того, как она извиняется за моё отвратительное поведение; даже после того, как он говорит ей, как она красива. Мои руки опасно сжимаются в кулаки. Меня сотрясает дрожь.

На улице я жадно вдыхаю холодный вечерний воздух, пока не перестаю задыхаться.

Грёбаное свидание.

Я должен пойти к Молли. Она точно знает, что делать; она скажет, как правильно, и тогда я смогу всё исправить.

Я представляю себе то место, где я больше всего хочу сейчас очутиться и трансгрессирую.

***

В эту субботнюю ночь «Дырявый котёл» забит молодыми волшебниками двадцати лет или около того. Я пробираюсь к бару, проталкиваясь мимо толп идиотов, улыбающихся и смеющихся вместе со своими приятелями.

— Огневиски, — киваю бармену. — Двойной, — мгновение спустя, он ставит передо мной стакан, который я залпом выпиваю. — Повтори.

Грейнджер не сделала ничего плохого. Я знаю это. Я знаю.

Не могу подавить тревогу, отчаянно продирающуюся сквозь кожу.

Они не были ничем; она лгала себе. Всё время, когда Грейнджер не была занята в книжном магазине, они были вместе. Они делились едой и книгами, и, ради всего святого, они только недавно целовались.

А теперь этот новый кудрявый ублюдок забирает мою — мою… чёрт, нет слов, чтобы описать, кто она… но она точно что-то моё.

Кормак.

Что за идиотское имя.

Я вспоминаю, что он Маклагген — чистокровный, но лишь на бумаге — он не вращается в тех кругах, где это может иметь значение. Нет, год назад его фамилия, скорее всего, была включена в список предателей крови.

Думаю, он богат — ни в коем случае не так богат, как Малфои, но он не нищий — помню, что он немного играл в квиддич, хотя не уверен, что попал в команду. Вероятно, у парня были достаточно приличные оценки, и он, очевидно, пользовался вниманием маленьких кудрявых волшебниц.

Мне становится дурно, когда я понимаю, что он — это я в другой жизни. Он — это я, если бы мои родители хотели для своего сына чего-то, отличающегося от рабской жизни и пыток от рук полумёртвого монстра.

Я подношу дешёвый стакан к губам, мои веки закрываются, а боль скручивает живот. Не могу остановить образы, всплывающие под сжатыми веками: ужин в каком-то новом магловском месте, которое, несомненно, выбрала Грейнджер, если только она не позволила Кормаку сделать выбор самому. Может быть, она разрешит ему оплатить счёт, не споря, чья сейчас очередь. Я мог бы оплачивать все ужины до конца её жизни, и это никак бы не отразилось на моём финансовом состоянии.

Новый укол ревности проникает через кожу, когда я думаю о том, как они держатся за руки возле ресторана, как он заправляет её локоны за ухо и нежно целует… не стесняясь зевак вокруг. То, что я никогда не смогу себе позволить.

Я ставлю стакан на стойку и поднимаю палец, посылая сигнал бармену.

Проходит час, может, два. Я понимаю, что моё опьянение достигло нового уровня, когда начинаю качать головой в такт музыке дерьмовой группы, которая играет в углу паба.

— Дружище, — знакомый голос, рука хлопает меня по плечу. — Выглядит так, будто ты накачиваешься с какой-то определённой целью.

Блейз одаривает меня хитрой ухмылкой. Прищуриваю один глаз, чтобы он перестал двоиться. С моих губ срывается смешок, и я киваю ему через плечо.

— Да, цель: забыть, что Грейнджер, вероятно, трахается с каким-то гриффиндорским куском дерьма прямо сейчас.

Он усаживается рядом со мной:

— Я догадывался, что ты к ней неравнодушен. Бедолага, жаль, что ты понял это слишком поздно.

Я усмехаюсь и делаю очередной глоток.

— Ты её любишь?

Вопрос отрезвляет меня.

— Чёрт возьми, нет, — отвечаю я не слишком уверенно, и он улыбается ещё шире, обнажая белоснежные зубы.

— Давай выбираться отсюда, — качает головой и встаёт, стаскивая меня с табурета.

— Мне пора домой, — бормочу я, спотыкаясь о брусчатку, когда мы выходим на улицу.

— Пока нет, приятель, — он хлопает меня по плечу, и мы трансгрессируем.

Меня почти выворачивает на свои же дорогие туфли, когда мы приземляемся на незнакомую аллею.

— Чёрт! — я отталкиваю его от себя.

— Давай, Малфой. Я только хочу помочь.

Вокруг всё кружится. Спасибо пяти порциям огневиски. Нас пропускают через бархатное ограждение в переполненный клуб, откуда доносится громкая музыка.

— Где мы? — пытаюсь перекричать общий шум.

— Пар. Это магловский клуб. Девушки свободные, напитки крепкие. Что ещё нужно? — смеётся он, ведя меня к зоне за ещё одним ограждением. Пожимает руку громоздкому маглу с толстой шеей и гигантскими руками, и нас пропускают внутрь. Мы садимся за зарезервированный столик.

— Как ты нашёл это место? — спрашиваю я, обводя взглядом толпу потных маглов, извивающихся друг вокруг друга в темноте.

— Мамина квартира за углом, — отвечает он, когда официантка в нижнем белье и сетчатых чулках приносит бутылку чистого алкоголя и различные соки. Блейз наливает нам по стакану, не добавляя сок, и протягивает один мне, хитро подмигивая. — До дна, приятель. Давай забудемся этой ночью.

***

Проходит час, и я действительно начинаю чувствовать себя лучше. Мы вспоминаем те дни, когда всё ещё не катилось к чертям собачьим. Он напоминает мне о том, как ему пришлось поцеловать Булстроуд на спор, и о том, как Снейп застукал нас с Пэнси за крайне увлекательным занятием в каморке для швабр. Чем больше я смеюсь, тем быстрее Грейнджер улетучивается из моих мыслей.

— Драко? — из-за бархатной оградительной ленты доносится пронзительный писк. Это та девушка с шелковистыми волосами, и она улыбается мне. Её рыжеволосая подруга плетётся следом за ней.

— Твои друзья? — Блейз улыбается девушкам.

— Едва ли, — бормочу я.

— Ну, друзья Драко — мои друзья! — он хлопает в ладоши и машет охраннику, чтобы тот позволил им пройти.

Девушки садятся за наш стол, хихикая и болтая о какой-то ерунде, в то время как Блейз наполняет их бокалы большим количеством ликёра, разбавляя апельсиновым соком.

Я едва могу уследить за их болтовней, все мои силы сосредоточены на том, чтобы не заснуть.

— Вы, ребята, отрываетесь сегодня? — кричит мне в ухо Трейси, её дыхание обдувает моё лицо, и я почти вздрагиваю от неожиданной близости.

— Нет, — отрезаю я.

— Какая жалость, милый. А где твоя девушка?

Трейси дерзкая, надо отдать ей должное. Её руки скользят по моему колену вверх, и мой взгляд останавливается на том, как она слегка сжимает моё бедро, пока её глаза бросают в меня кокетливые взгляды. Она хорошенькая — пухлые губы, яркие глаза и волосы, по которым можно провести руками без страха запутаться. Её кожа больше кремовая — слоновая кость, и у неё нет веснушек… она не Грейнджер.

— Она не моя девушка.

Её губы растягиваются в улыбке:

— Ну, её поражение — моя победа.

Мне почти дурно от того, как она смотрит на меня. Было время, когда я был готов трахнуть каждую красивую девушку, бросающую на меня подобные взгляды. Но сейчас это кажется неправильным, и я не знаю причин почему. Я хочу домой.

— Думаю, мне нужно на воздух, — поднимаюсь, она встаёт с дивана, чтобы пропустить меня. Я машу на прощание Блейзу, который уже шепчет рыжей девушке какую-то очередную соблазнительную похабщину.

Спотыкаясь, я пробираюсь сквозь толпу, вздрагивая от каждого прикосновения к моему телу. Глубокий грохочущий бас наполняет тёмный клуб. Моё сердце стучит в такт музыке. Я практически падаю на тротуар, когда ночной воздух обрушивается на меня, и удаляюсь от толпы у дверей, по пути ослабляя воротник, чтобы стало легче дышать.

Прислоняюсь к кирпичной стене клуба, положив руки на колени и сгорбившись.

— Ты в порядке, милый?

Блять.

— Вполне, — шиплю я.

— Выглядишь не слишком хорошо, дай мне осмотреть тебя, — она делает шаг ко мне, её бёдра упираются в мои. Я выпрямляю спину, откидывая голову назад.

Чертовски близко. Я чувствую, как она жарко прижимается ко мне, и её руки касаются моего лица, зачёсывая назад волосы, которые не были подстрижены с тех пор, как Грейнджер укоротила их на чердаке. Я избегаю её взгляда, не спуская глаз с проходящих мимо людей.

Я хочу оттолкнуть её, но я чертовски пьян, а эти прикосновения почти приятны. Чем дольше я не смотрю на неё, тем больше забываю, кто передо мной.

Мой взгляд останавливается на приближающейся паре. Кудрявая девушка облизывает ложку от мороженого, в то время как парень рядом с ней изучает её своим острым взглядом. Она убирает ложку ото рта и смеётся. Моё тело напрягается.

Блять.

Они всего в нескольких шагах от нас. Передо мной Трейси, обхватывающая моё лицо руками. Я абсолютно не понимаю, что делаю, когда мои руки находят тонкую талию и притягивают к себе — я подталкиваю Трейси к ближайшей арке и прижимаюсь к ней всем телом.

Её пальцы путаются в моих волосах, и я врезаюсь своим пьяным ртом в мягкие губы, позволяя ей запустить свой язык мне в глотку. Её руки блуждают по моему телу. Она везде.

От этих прикосновений мне снова становится дурно.

Алкоголь превращает её поцелуи в слишком развязные. Но и я чертовски пьян, поэтому разрешаю своим рукам спуститься к её обтянутой бархатом заднице и крепко сжать. Хриплый стон врезается в мои губы.

Она прерывает поцелуй, тяжело дыша; её помада некрасиво размазана.

Я поворачиваюсь и вижу там её, с ложкой во рту и широко раскрытыми глазами, уставившуюся на нас двоих. Кормак разинул пасть, как грёбаная рыба, и как бы мне ни хотелось подойти и врезать ему так, чтобы челюсть встала на место, я только снова притягиваю Трейси к себе, не сводя глаз с Грейнджер.

— О! — голос Трейси похож на звон колокольчика, и это действует мне на нервы. — Э-э… приятно снова тебя видеть, — она хихикает, глядя на Гермиону, а потом утыкается головой мне в шею, пьяно выдыхая.

Грейнджер вынимает ложку изо рта и поджимает губы, проглатывая гнев.

— Мило, Малфой, — усмехается, печально качая головой. — Мило.

Она уходит прочь. Мне хочется оттолкнуть от себя эту маленькую пьяную идиотку и побежать следом, умоляя забыть обо всём. Мне хочется сказать ей, что я без ума от неё и хочу только одного — чтобы всё снова стало хорошо.

Кормак бросается за ней, и, когда он берёт её под руку и целует в макушку, я чувствую, как желчь и ликёр поднимаются к горлу.

Блейз находит меня склонившимся над кучей блевотины, и провожает до своей квартиры за углом, к счастью, оставив девушек, которые явно разочарованы тем, что их планам на эту ночь не суждено состояться.

— Всё будет хорошо, приятель. Ты найдёшь кого-нибудь другого. Ты же Драко Малфой! — подбадривает он меня, когда я падаю на его диван, обхватывая себя руками, и отчаянно пытаюсь игнорировать его. — Поспи немного. Мы в два счёта вылечим тебя — завтра вечеринка у Паркинсон. Это поднимет тебе настроение, друг.

—Отхмхх, — моя попытка сказать «отвали» проваливается, и он со смешком уходит.

Глаза закрываются, и, прежде чем провалиться в сон, ко мне приходит окончательное понимание, что я, чёрт возьми, всё испортил.

========== 11. Пустота ==========

I’ve been drinking

I’ve been doin’ things I shouldn’t do

Overthinking

I don’t know who I am without you

I’m a liar and a cheat

I let my ego swallow me

And that’s why I might never see you again

I’m alone in my head

Looking for love in a stranger’s bed

But I don’t think I’ll find it

‘Cause only you could fill this empty space

James Arthur — Empty Space

***

Я стою на балконе, облокотившись на стеклянное ограждение. Позади меня вечеринка в полном разгаре, и я медленно потягиваю свой первый за ночь огневиски. Квартира Паркинсон, шикарная и современная, оформлена в минималистическом скандинавском стиле. Пэнси принадлежит первому поколению чистокровных девушек, которые не переехали сразу после Хогвартса ни к своим мужьям, ни обратно к родителям. Всё это невероятно ново и, скорее всего, заставило бы большинство наших матерей стыдливо покраснеть. Но большинства наших матерей больше нет.

Я пресекаю любые попытки разума вернуться к событиям прошлого вечера — чувствую стыд каждой клеткой тела. И каждый раз, когда в памяти всплывают всё новые детали этой катастрофы, я отмахиваюсь от них — как будто могу соврать самому себе. Что бы я ни делал, я не могу избавиться от кадра, где Грейнджер с широко раскрытыми глазами облизывает ту проклятую ложку, пока к ней приходит осознание, кого именно она видит около магловского клуба в объятиях грёбаной Трейси.

В день, когда я буду анализировать тот самый момент, когда я упустил свой последний шанс с Грейнджер, я могу просто вспомнить вчерашний вечер. Закусываю щёку изнутри, большой палец разрывает кожу кутикулы.

— Наслаждаешься вечеринкой?

Пэнси.

— Да. Спасибо за приглашение, — бормочу я, перегибаясь через перила огромной террасы.

Она встаёт рядом со мной, касается моей руки и смеётся.

— Я не приглашала, — смотрит на меня со знакомой усмешкой, и я не могу не улыбнуться в ответ. Пэнси и Блейз — такая же часть моего взросления, как квиддич и подростковый максимализм. Она выхватывает мой огневиски и подносит его к своим губам для изящного глотка, а затем возвращает обратно. — Слышала, тебя бросили, — говорит она, поворачиваясь и прислоняясь спиной к стеклу.

— Мы не встречались, — хмурюсь.

— Я слышала другое.

— Ну, чёрт возьми, сейчас ты слышишь именно это, — я допиваю остатки своего напитка и выпрямляю спину.

— Успокойся, Драко. Я не осуждаю или что-то в этом роде, — Пэнси закатывает глаза и взмахом волшебной палочки призывает бутылку огневиски через толпу незнакомцев. Она делает первый глоток прямо из горла и протягивает мне.

Я усмехаюсь и следую её примеру. За что, чёрт возьми, она может осуждать Грейнджер? Какого хрена она всё ещё считает себя лучше других? Эта мысль нелепа и смешна, но в наши дни у меня и так мало союзников, поэтому я держу рот на замке.

— Знаешь, «Малфой Энтерпрайзис» ещё ждёт тебя. Совет директоров следит за бизнесом, но это место станет твоим, как только ты будешь готов. Тебе не нужно оставаться в этом дерьмовом маленьком офисе или в печальной квартирке. Это… это не твой мир, Драко. Твоё место здесь.

Я оглядываюсь через плечо и вижу пьяную магическую элиту. Рождённые в роскоши, умирающие в богатстве. Я уже не знаю, что мне нужно от этой жалкой жизни, которую я по большей части растратил впустую, но только не это. Это не моё.

К нам с озорной улыбкой подходит Блейз и останавливается рядом с Пэнси.

— Вы, ребята, готовы поднять эту отстойную вечеринку на новый уровень?

— Блейз, отвали, ладно? — усмехается Пэнси.

— Сейчас ты изменишь своё мнение, — Блейз достаёт из кармана пиджака маленький фиолетовый флакон, в котором мерцает звёздная пыль.

Я впадаю в грёбаную панику. Тело и нуждается, и отвергает это желание одновременно. У меня перехватывает дыхание, и я чувствую, как горячий пот выступает по всей коже, отбивая холод осеннего воздуха.

— Что на этот раз? — Пэнси выхватывает у него пузырёк, поднимает и крутит его.

— Дилер называет это Вега. Один вдох поднимает настроение; два сносят башню, — Блейз подмигивает, и Пэнси откупоривает маленькую бутыль.

Я не могу дышать, чёрт возьми, и отшатываюсь назад, как будто кто-то наставил на меня палочку. Спина врезается в каменную стену, разделяющую террасу подруги моего детства с соседним балконом.

— Ты в порядке, приятель? — глаза Блейза внимательно смотрят на меня в настороженном замешательстве.

Я сглатываю. Ощущение, будто проглотил кучу осколков стекла. Это война, в которой я, блять, никогда не выиграю. Я буду сражаться в борьбе с этой неутолимой нуждой до конца своей грёбаной жизни.

Я не хочу сдаваться, но, чёрт, было бы так здорово проиграть бой хоть на мгновение, хоть на одну ночь. Я не могу вспомнить состояние ломки или боль; всё, что я помню — это то, что мне никогда не было больно ни физически, ни морально, пока действовала Небула.

В квартире раздаётся трель смеха, и это привлекает моё внимание. Я ищу её на вечеринке. Её здесь нет, но смех настолько похож, что я позволяю себе на секунду поддаться надежде. Она — единственное, что держит меня в плену моей трезвости.

Грейнджер.

Мне нужно просто добраться до Грейнджер. Она мой новый наркотик, даже если я ей не нужен. Чувства к ней гораздо ценнее кайфа.

— Мерлин, Драко. Ау! — Пэнси машет руками перед моим лицом и кладёт ладонь на мой лоб. — Ты слишком бледный. И весь мокрый.

— Простите. Кажется, мне нехорошо. Мне надо идти, поговорим позже, — я выбегаю из квартиры, чувствуя, как сила крошечного флакона тянет меня обратно. Аппарирую в Косой переулок, задыхаясь от облегчения. Соблазн далеко. Чем ближе я подхожу к «Флориш и Блоттс», тем меньше чувствую тягу. Я молюсь, чтобы сегодня вечером была её смена. Даже если я смогу увидеть её только в окне, даже если я смогу просто…

Заворачиваю за угол и останавливаюсь как вкопанный, застыв от ужаса, пытаясь осмыслить происходящее передо мной.

Этот ублюдок Маклагген заправляет волосы ей за ухо, наклоняется, чтобы коснуться губами её губ — губ, которые я целовал всего неделю назад. Тошнота подкатывает к горлу, когда она закрывает глаза и впускает его в своё личное пространство.

Я делаю шаг назад. В тень, где мне самое место. Навсегда изгнанный назадворки своей же жизни, наблюдающий и желающий выйти из-за кулис.

Она причина, по которой я вытащил себя тогда с чердака и сегодня с балкона. Она причина, по которой я был сильным, и внезапно… это уже не имеет никакого значения.

Ей на меня наплевать.

Она теперь его.

Воздух резко выходит из меня, глаза крепко сжаты. Я отказываюсь признавать то, что только что увидел. Мне нужно попасть куда-нибудь, где я могу чувствовать себя в безопасности, но я не могу думать ни о чём, кроме грёбаной дозы. Я хватаюсь за волосы и царапаю кожу головы.

И почему бы мне не принять сегодня? Что мешает мне наслаждаться ночью с моими друзьями? И это же не значит, что я собираюсь нюхать каждый день или подсесть на систему. Это всего лишь одна ночь, и не похоже, что в этом мире есть кто-то, кому не плевать, сдержусь я или нет.

Я чувствую, как оживает жила на моей шее — дикое, безумное желание, которое я больше не могу игнорировать. Резко подняв подбородок, я бью ладонью по щеке так сильно, что остаётся след. Как я ни стараюсь отрезвить себя — мой разум пропитан огневиски — и сила воли летит к чёрту.

С жутким рычанием, вырывающимся из груди, я разворачиваюсь и исчезаю прочь.

***

Вега отличается. У неё нет резкого запаха, как у Небулы; она мягче, и я не чувствую подобного расслабления. Я чувствую… чёрт возьми, я чувствую себя счастливым.

Я раскачиваюсь от смеха, пока мы передаём по кругу бутылку огневиски. Яркие воспоминания, от которых я пытался избавиться, возвращаются ко мне в новом цвете. Я снова вспоминаю поместье, но ещё до того, как оно было во власти тёмной магии и смерти. В голове всплывают видения, как я прячусь от матери в розовых кустах, а она притворяется, что не видит моих светлых волос за листвой; как отец с самодовольной ухмылкой наблюдает за моим первым полётом на метле.

Я вспоминаю Пэнси в ночь на Святочном балу и мысли, что буду любить её всю оставшуюся жизнь, когда она позволила мне снять с её плеч красивое бледно-голубое платье.

Я вижу всё это. Нет никакого намёка на тьму. Тьма исчезла. Я даже могу спокойно думать о Грейнджер. И при этом чувствую себя отлично.

У меня уже болит в боку от смеха, когда Блейз рассказывает о своей маленькой блондинке фрейлине из Германии, которая будучи довольно властной личностью в постели, часто заставляла его стоять на четвереньках, пока сама хлестала его по заднице, как какое-нибудь животное. Он клянётся, что это был лучший секс в его жизни, и что я просто обязан попробовать, но я не могу думать ни о чём другом, кроме как о мяукающем на четвереньках как кошка Блейзе. Я не могу перестать сгибаться от смеха, и Панси хватается за мою руку, когда сама почти задыхается.

Всё снова чертовски правильно, и я должен был понять, что трезвость не была выходом.

Трезвость — это грёбаная проблема.

Может быть, это из-за Небулы… Возможно, Небула просто мне не подходит. Она мой проводник в депрессию.

Всё. Теперь это Вега. Вот что мне нужно — вокруг всё снова хорошо — всё сияет, и прикосновения Пэнси ласкают мою кожу. Я даже не думал, что так по этому соскучился.

В ней всё знакомо, и для меня это достаточный аргумент для того, чтобы заключить её в объятия и исступлённо целовать. Ещё одни губы на этой неделе, но они не новые — я целовал их сотни раз. Мы, не разрывая объятий, подходим к её кровати, она смеётся оттого, что моя щетина щекочет её шею, и снова смеётся, когда я спотыкаюсь о свои брюки и падаю на неё сверху.

Когда я вхожу в неё, это кажется неловким и неправильным… но также и чертовски правильным. Правильно — хотеть чувствовать себя настолько хорошо; а тому, кто не хочет, чтобы я ощущал это блаженство, просто плевать на меня.

Тонкие пальцы впиваются в мои плечи, в ткань рубашки, комкая, заставляя прижиматься ближе, когда я начинаю медленно двигаться, глядя в распахнутые глаза.

В комнате становится душно — открытое окно никак не спасает ситуацию — огонь внутри нас. Я скольжу руками по её бархатистой, нежной коже, и, когда мои глаза закрываются, я больше не с ней — я в маленькой квартирке с потёртыми гобеленами и огромным количеством книг.

Усиливаю толчки и чувствую, как её изящные тонкие руки впиваются в мои волосы, а влажные дрожащие полустоны, начисто срывающие крышу, легонько щекотят ухо.

Нет, это не шелковистые волосы щекотят мой нос. Это беспорядочные непослушные кудряшки — я с силой дёргаю их, чтобы открыть доступ к шее, и прикусываю нежную кожу.

— Скучал по тебе, — рваный выдох перебивает собственные слова. Я вжимаюсь в неё, терзая шею и плечи поцелуями и вбиваясь в мягкое тело всё глубже — она подтягивает своё колено к моему бедру. — Я так по тебе скучал. Мне так жаль.

— Всё нормально, — шепчет она, и я чувствую облегчение. Я снова нахожу её губы, и, может быть, они не совсем те, но они сейчас здесь, поэтому я увлажняю их своим языком и проникаю внутрь.

Сжав её тонкие руки, я переворачиваюсь на спину, и когда она садится сверху, я открываю глаза и смотрю на неё — моё лицо бледнеет. Понимание обрушивается холодной волной.

Это не она.

Не Грейнджер.

Пэнси погружена в собственные ощущения, она закусывает губу и сжимает левой рукой свою грудь. А меня тошнит. Мои руки дрожат на её бёдрах, пальцы сжимают их слишком сильно, и я знаю — она думает, что так я даю ей сигнал ускориться, что я хочу, чтобы она продолжила — глубже, резче. Но моё возбуждение проходит мгновенно.

Прежде чем член полностью обмякает в ней, она просовывает руки под подол своего короткого платья и ласкает себя, стонет и дрожит; и меня тошнит всё сильнее, когда она, содрогаясь, падает на меня сверху.

— Извини, любимый, — её голос приглушён простынями. — Я не знала, что ты уже… — обрывает фразу и слезает с меня, ложась рядом и опаляя горячим дыханием кожу моей шеи.

Сглатываю. Лицо зеленеет, живот скручивается в узлы, а конечности обмякают. Слишком много наркотика в моей крови. Я зажмуриваюсь и до боли впиваюсь ногтями в лицо.

— Чёрт, тебя отпускает? — Пэнси приподнимается на локтях и внимательно смотрит на меня. — Блейз предупреждал, что отпускать может жёстко. Просто поспи здесь; утром тебе станет лучше.

От её пронзительного голоса у меня вот-вот польётся кровь из ушей, мне нужна долбаная тишина, я уже с трудом удерживаю желчь и огневиски в животе.

— Боже, избавь меня от этих грёбаных страданий, — издаю протяжный громкий стон. Моя рубашка расстёгнута, брюки и трусы давно отброшены. Безжалостная боль пронзает голову, и я царапаю свой череп ногтями.

— Ох, ты убиваешь и мой кайф, Драко. Я принесу тебе зелье сна без сновидений, — Моя голова резко поворачивается в сторону, и едкая жёлтая желчь вытекает изо рта, обжигая горло. — Чёрт возьми, — бормочет она, и я чувствую, как матрац сдвигается подо мной, когда меня снова рвёт. — Я принесу двойную порцию.

Комментарий к 11. Пустота

Если вдруг кто-то ещё не видел, то в официальном клипе песни из эпиграфа James Arthur “Empty Space” снимается Том Фелтон. Приятного просмотра:)

========== 12. Парализован ==========

When did I become so numb?

When did I lose myself?

All the words that leave my tongue

Feel like they came from someone else

I’m paralyzed

Where are my feelings?

I no longer feel things

I know I should

I’m paralyzed

Where is the real me?

I’m lost and it kills me — inside

I’m paralyzed

NF Paralyzed

***

Глаза щурятся от раннего утреннего света, проникающего в комнату.

— Блять, — хриплю, в горле пересохло.

Слева от меня доносится шум, и я подпрыгиваю, когда вижу разбросанные по подушке тёмные волосы Пэнси.

Пульсация в голове растёт в геометрической прогрессии при виде моей бывшей девушки со мной в одной кровати. О чём я, чёрт возьми, думал?

— Пэнси, — шиплю я, присаживаясь на край кровати и протягивая руку за трусами. — Что за херня? — голос слабый.

— Заткнись, Драко, — Пэнси хватает подушку, на которой я только что лежал, и закрывает ею лицо.

— Какого чёрта мы делали прошлой ночью?

— Если ты не можешь понять, то ты ещё глупее, чем я думала, — стонет она.

— Я должен работать сегодня утром, — желчь готова вырваться из моего горла, и несложно догадаться, что пол этой комнаты я уже осрамил не раз. — Мне ужасно дерьмово.

— Чёрт, как ты меня раздражаешь! — Пэнси садится и тянется к тумбочке, открывает верхнюю полку, и я слышу звяканье стекла. Она бросает что-то на кровать рядом со мной и снова прикрывает голову подушкой, пока её ноги выталкивают мою задницу с кровати.

Я смотрю на флакон, тот же яркий фиолетовый оттенок, что и прошлой ночью, и всё остальное меркнет. Я осторожно поднимаю его и перекатываю раз, другой, третий — пробуждая пары.

Хотелось бы, чтобы в голове началась какая-никакая внутренняя борьба, хотя бы тревога. Но это не так. Выбор сделан ещё до того, как я подношу флакон к ноздре, резко вдыхая и чувствуя, как холодный порыв облегчения захлёстывает мой разум.

Сухой смех щекочет мне горло, голова откидывается назад. Боль утихает, я чувствую покалывание в уставших мышцах.

С удивлением оглядываюсь на теперь уже почти светящийся пузырёк, кайф обостряет все чувства. Вега.

Я подношу его к губам, целую прохладную бутылочку и убираю её в карман. Пэнси снова бьёт меня ногой в спину. Я слезаю с кровати, собираю по комнате вещи и отправляюсь на работу.

***

Я стою посреди магазина. Глаза отражают блестящий калейдоскоп цветов, пестрящих отовсюду. Переливающиеся пузыри лопаются на фоне оранжевого интерьера. Вокруг меня толпа, и я клянусь, что чувствую дыхание каждого посетителя магазина на своей коже.

Воздух, щекочущий мои волосы, кажется осязаемым. Я жажду прикосновений. Любых прикосновений. Я прохожусь ладонями по всей длине предплечий — ощущения глубоко проникают в мои кости. Я практически стону оттого, как это чертовски приятно.

Протягиваю пальцы и, сухо посмеиваясь, беру перуанский порошок мгновенной тьмы; как будто я держу в ладони вулканическое стекло. Осматриваю чёрные грани и края и резко бросаю его к моим ногам.

Облако густого дыма вырывается из камня, как и ужасный крик из моего горла, когда я падаю на колени. Чёрный туман окутывает меня и нескольких окружающих посетителей.

Паника. Я ничего не вижу и чувствую, как сердце колотится в горле. Провожу руками по грязному кафельному полу. Гладкая поверхность заземляет меня, и, когда туман рассеивается, я жадно вдыхаю от облегчения.

Продолжаю сидеть на корточках, пока моё дыхание наконец не успокаивается. Глаза задерживаются на маленьком аквариуме с невероятными существами, покрытыми мехом различных ярких цветов. Мои глаза удивлённо расширяются.

Почему я никогда не видел их раньше? Или видел?

Может, и так… не знаю. Они чертовски красивы, и я осторожно беру одного, позволяя ему распушиться в моей ладони. Я снова опускаюсь на пол, на этот раз прижимая пушистика к груди, тру свою щетинистую щёку о его длинную шелковистую шерсть и не могу сдержать смех, когда он щекочет меня в ответ.

— Маааалфой, — знакомый протяжный голос прерывает интимный момент с новым крошечным другом, и мои глаза лениво ползут вверх по аномально высокому телу моего коллеги.

— Чёрт возьми, ты всегда был таким высоким? — усмехаюсь и снова прижимаюсь к маленькому существу.

— Примерно с пятнадцати лет. Встань, мать твою, — его голос пронизан злостью, и я таращусь на него, оскорблённый тем, что он вообще осмелился так со мной разговаривать.

— Ты видел их? Боже, они просто очаровательны, — глаза маленького пушистика расширяются, когда я поднимаю его, чтобы хорошенько рассмотреть, его мех увеличивается вдвое. Теперь это похоже на волосы Грейнджер. Я разражаюсь диким смехом, противная судорога накрывает меня на мгновение, пока я валяюсь на полу.

— Малфой. Я не собираюсь просить дважды, — когда я снова смотрю на него, я поражаюсь, какой он жилистый; все части его тела слишком длинные, бледное ранее лицо теперь красное от гнева. Его одежда фиолетового и оранжевого цветов слишком яркая для моих глаз, отчего я щурюсь.

Он рычит непристойности и вырывает пушистика из моих рук, и я тянусь к нему, требуя вернуть существо обратно, когда он больно дёргает меня за подмышку — щелчок — и мы в моей квартире. Он толкает меня на диван.

Я делаю глубокий выдох, приоткрыв рот, и хлопаю в ладоши.

— Просто блестяще, друг, — улыбаюсь ему снизу вверх.

— Ты под кайфом, придурок, — он злобно смотрит на меня. Меня пугает негативная энергия, которую он излучает, и, подчиняясь ложным инстинктам, я отклоняюсь от его слов, как от удара.

Он опасен.

— Я не под кайфом, — лгу с самодовольной улыбкой на лице.

— Нет, чёрт возьми, ты под кайфом. Какого хера, ты делал там с моими карликовыми пушистиками?

— Уверяю тебя, это было по обоюдному согласию, — стараюсь говорить серьёзно, но даже вибрация моих голосовых связок кажется блаженством, и я смеюсь в кулак. — Хочешь немного нюхнуть? Это не Небула, но, чёрт, это даже лучше, — чувствую, как бурлящее чувство безудержного счастья течёт по моим венам, и я не могу думать ни о чём, кроме того, как чертовски хорошо себя чувствую.

Я хочу поделиться этим со всеми — всем надо это попробовать. Как это может быть неправильным? Ничто, что дарит такие эмоции, никогда не может считаться неправильным.

— Я больше не чувствую себя опустошённым, приятель, — продолжаю с усмешкой. — Я полон. Я снова целый. Я могу чувствовать всё, и, наконец, я действительно хочу чувствовать. Ты должен попробовать это, друг, — достаю пузырёк из кармана и протягиваю ему. Он должен понять меня — понять, что это делает меня счастливым, что так должно быть всегда. Но он явно злится.

— Ты облажался, Малфой. Возьми выходной и отоспись.

Я едва слышу его, едва замечаю, что он уходит, пока дверь не захлопывается.

Думаю, что мне нужно ещё.

Я выдёргиваю пробку и подношу флакон к носу, позволяя запаху маминого розового сада и свежих булочек с корицей окутать меня, прежде чем полностью и самозабвенно провалюсь в забытье.

***

Я просыпаюсь на том же диване. Голова пульсирует. К счастью, солнце уже не светит, вместо этого темнота давит на окна моей квартиры. Я прижимаю ладони к глазам, затем подношу пальцы к вискам и массирую в попытке противостоять нарастающему давлению.

— Блять. Мерлин, — шиплю в пустоту и тянусь к карману с заветным флаконом. Зелья практически не осталось.

Я резко вдыхаю остатки и чувствую облегчение, но этого недостаточно. Это даже, чёрт возьми, не близко. Я вскакиваю на ноги, хватаю плащ с надверной вешалки и бросаюсь к двери, бормоча что-то про замок.

Проходя через магазин, чувствую, как прилив адреналина опасно смешивается с последней дозой. Я не могу думать ни о чём, кроме добавки. Магазин не заинтересовывает меня в этот раз, и я решительно прохожу мимо щебечущих карликовых пушистиков и светящихся пузырьков дешёвого любовного зелья.

— Малфой!

Я не обращаю на него внимания. Он просто хочет остановить меня — я не могу смириться с мыслью, что кто-то пытается заставить меня отступить. Я только начал. Этот чёртов колокольчик над дверью звенит, оповещая о моём уходе, когда я пробираюсь в Косой переулок и набрасываю плащ на плечи.

— Малфой! — Джордж хватает меня за локоть. — Куда ты, чёрт возьми, собрался?

— Отвали, Уизли, — я выдёргиваю руку и отталкиваю его уже двумя свободными в грудь. — Ты не мой грёбаный телохранитель.

— Да? Что ж, он тебе очень нужен. Ты всё испортишь, если сейчас отправишься в Лютный, слышишь? Я не допущу, чтобы ты изо дня в день выставлял себя идиотом в моём магазине. Тебе это дерьмо не нужно. Разве ты не видишь, что у тебя есть всё это? — он указывает на магазин — на всё, что принадлежит ему, на все его достижения, к которым он, кажется, пытается приписать и меня.

У меня такое чувство, что мой мозг выжимает остатки сока из своей плоти, словно апельсин. Он разваливается сам по себе, глухой и бесполезный. Я хватаюсь за лицо, чувствуя тягу и неизбежную яму, в которую, как я знаю, прыгаю добровольно.

— Всё не так, как раньше, — вру я, в основном самому себе, — это ненадолго. Пока я не смирюсь с тем, что Грейнджер с этим…

— Это не так, чёрт возьми, работает, и ты это знаешь. Сегодня это Маклагген, а завтра на его месте кто-то другой, и точно не ты, если не выберешься из этой грёбаной задницы.

Я изгибаю губы в кривой усмешке:

— А кто сказал, что я хочу быть на этом месте?

Его гнев, кажется, ослабевает.

— Я знаю, что ты любишь её. Это слишком очевидно, ясно? Но так не пойдёт — она тебе этого не простит, — руки Джорджа спрятаны в карманы, плечи сгорблены. Он снова бросает на меня этот грёбаный взгляд — взгляд, который говорит, что он волнуется за меня; взгляд, от которого у меня сводит живот.

Тянется долгая минута тяжёлого молчания. Пытаюсь представить себе, каким он меня видит сейчас: взъерошенные после обморока на диване волосы, красные от усталости глаза и снова серая кожа.

— Я не способен на любовь.

Он открывает рот, чтобы возразить, но я поворачиваюсь спиной и исчезаю в собственном водовороте магии, который несёт меня на угол Лютного переулка.

По прибытии я бросаю параноидальный взгляд через плечо. Мои дорогие туфли из драконьей кожи стучат по брусчатке и уводят меня всё глубже в темноту.

Прямо за углом есть аптека с весьма сомнительным владельцем, и, если у него нет того, что я ищу, он точно должен знать, где можно достать. Меня передёргивает от неприятного звука капающей на улицу воды, и клянусь, что слышу плач ребёнка в доме над магазинами. Я хочу сорвать с себя кожу. Это точно отобразило бы моё внутреннее состояние.

Ночь давит, душит, поглощает.

Наконец в поле зрения появляется пыльный тёмно-красный навес, и я резко выдыхаю. Магазин точно такой же, каким я его помню с пятого курса, когда Блейз притащил меня сюда, отчаянно нуждаясь в зелье, о котором он слышал — оно заставляло девушек быть более готовыми… ну, готовыми делать всё, что хочешь, или быть кем угодно. Он чуть не выпрыгивал из своих штанов от восторга, когда вышел с пузырьком из магазина, взволнованно рассказывая мне, что это будет точно его год; он собирался трахнуть Дафну Гринграсс. Уже тогда я понимал, что это отвратительно — накачать девушку наркотиками, чтобы она легла с тобой в постель, но я только подшучивал над ним по поводу того, что ему нужны подобные зелья в то время, как я уже год трахался с Пэнси.

От этого воспоминания у меня скручивает живот.

— Приветствую, — хрипит дряхлый, возможно, уже разлагающийся владелец магазина, выходя из-за тёмного занавеса, покрытого толстым слоем пыли.

— Здравствуйте, да. Мне нужна… помощь, — сглатываю и одёргиваю воротник рубашки, который, кажется, душит меня, хотя на нём уже расстёгнуты две пуговицы.

Его глаза изучают меня слишком пристально, и я чувствую каждый дюйм его взгляда на своей коже — сильная дрожь пробегает по спине, капельки пота выступают на лбу, словно у меня жар, и я лихорадочно вытираю их тыльной стороной ладони.

— За чем пришёл? — его волосатые, покрытые старческими пятнами руки лежат на стойке, и я не могу скрыть отвращения.

— Вега, — выдыхаю я. Он понимает.

— Увы, ничем не могу тебе помочь, мальчик, — разворачивается к проёму в стене. Я тяну руки, чтобы остановить его, и громко хлопаю по разделяющему нас стеклянному прилавку.

— Пожалуйста! Я… — проглатываю остатки загубленной гордости. — Я в отчаянии, — слова слишком тихие, едва слышные, но он оборачивается через плечо.

— Задержка поставки, проблема с поставщиком, — он пожимает плечами, как будто это ерунда. Как будто он только что не уничтожил меня и мою надежду и не отправил нас умирать на этой чёртовой улице.

— Я возьму всё что угодно, — шепчу, и даже меня раздражает слабая жалкая дрожь в моём голосе.

Его голова качается из стороны в сторону, глаза сужаются.

— У меня есть несколько запасных флаконов Небулы. Не такая мощная вещь, но должна помочь тебе.

— Беру, — бросаю я, даже не осознавая, на что согласился, пока флаконы не оказываются на прилавке. Ледяной синий цвет моего старого, но не забытого друга кружится в стекле.

Я бросаю галлеоны на прилавок, и этот звенящий звук раздражающе напоминает о моём провале. Кладу флаконы в карман, и едва успевая выйти за дверь, ныряю в ближайший тёмный угол и подношу первый пузырёк к носу.

Не переборщить. Я всё ещё должен вернуть свою задницу домой, прежде чем полностью погрузиться в забытье. Туман окутывает мой разум, и я чувствую, как моя мигрень и тревожная дрожь ускользают. Я даже не осознавал, как сильно было измотано моё тело, пока не почувствовал, как меня расслабило. Мои глаза мягко закатываются, и я опускаю голову на мокрую каменную стену.

Мне уже хочется добавки, но я ещё в состоянии помнить, что мне нужно вернуться домой. О трансгрессии не может быть и речи, так что мне придётся пройти километр назад пешком. Спотыкаясь, я выхожу из темноты, ноги на мгновение заплетаются друг о друга, но я, к счастью, успеваю выпрямиться, прежде чем расквасить лицо о тротуар. Слабый смешок застревает в горле.

Сначала одна нога, потом другая. Просто переставлять ноги — и я буду дома в мгновение ока. Я иду, то и дело облокачиваясь на стену в попытках балансировать и сохранить вертикальное положение.

Я уверен, что иду уже около часа; мои ноги ослабли от долгой дороги в километр, и я соскальзываю вниз по стене, едва не ударяя глаза о коленные чашечки. Снова поднимаю взгляд к небу — уже не так страшно. Всё ещё темно, но я вижу несколько звёзд, выглядывающих из-за облаков.

— Чёрт, Малфой.

Я прищуриваюсь, и в жёлтом свете уличного фонаря вырисовывается силуэт моего рыжеволосого коллеги.

— Что ты здесь делаешь? — мои слова звучат медленно — я взываю к силам, которые требуются, чтобы заставить мой язык, зубы и губы работать в команде. — Пришёл за кайфом? — моргаю, прогоняя неприятное ощущение в мозгу, и закрываю один глаз, чтобы чётко разглядеть его.

— Это уже второй раз за день, когда я поднимаю твою жалкую задницу с земли, и я клянусь Цирцеей, тебе же будет лучше, если последний… в жизни, — он берёт меня подмышки и поднимает на ноги. Когда я спотыкаюсь, он ловит меня. — Каковы шансы, что тебя расщепит при аппарации?

— Э–э, — мои глаза закрываются, и я наваливаюсь на него всем своим весом. — Довольно… довольно… эм, что?

С его губ слетает целая вереница непристойностей, но я не могу понять их смысла, только чувствую, что он тащит моё частично обмякшее тело по Лютному переулку.

Разум ходит ходуном, но каким-то образом мои ноги продолжают идти, продолжают тащиться вперёд через бесконечную тьму ночи.

Когда слышу щелчок замка на входной двери, я падаю на колени.

От полного изнеможения или облегчения — не знаю, от чего именно, — я просто продолжаю стоять на коленях в пустой победе, которая ужасно похожа на поражение.

Мои ногти впиваются в плюшевый коврик, за который я заплатил чересчур много денег, и я ползу к своему дивану.

— Это, блять, просто смешно, Малфой, — разъярённых слов Джорджа, поднимающего меня на диван, недостаточно, чтобы заставить чувствовать стыд. Я не чувствую ничего.

Бесконечные катакомбы небытия манят меня глубже, выше, ниже. Ничего не болит; всё именно так, как нужно. Эффект не такой хороший, как от Веги, но всё же этого достаточно, и я больше не борюсь с тьмой. Я просто часть её — вплетённый в самые тёмные глубины пустоты, в которой нет никаких чувств.

— Я должен закрыть магазин, — разочарование сквозит в его голосе, но мне плевать.

Я сосредотачиваюсь на том, чтобы придать губам правильную форму и выдохнуть воздух из живота сквозь зубы.

— Грррееейнджерр, — выдавливаю. Это неправильно. Но это всё, что у меня осталось.

Он тяжело вздыхает:

— Я позову её.

Я вздрагиваю, когда скрежещущий звук закрывающейся двери доносится до меня.

Больше не нужно. Больше не нужно. Мне нужно больше.

Я знаю, что это плохая идея, но я слишком хочу. Хочу раствориться в этом дорогом плюше, пока не превращусь в лужу, просачивающуюся сквозь потёртый деревянный пол.

Неуверенными, неуклюжими пальцами я выталкиваю пробку из флакона и вдыхаю.

Всё вокруг погружается во тьму. Последнее, что я слышу, это звук разбивающегося о деревянный пол стекла.

***

Я слышу безумные панические голоса, кто-то бьёт по моим щекам. Слёзы текут по моему лицу, но я в состоянии понять, что они не мои.

Как маяк во время урагана, моё подсознание цепляется за один голос, за единственный свет в темноте.

Грейнджер.

Чёрт возьми, она здесь, и я молюсь, чтобы мышцы моей шеи начали работать, и я мог снова посмотреть на неё вблизи. Я не могу вспомнить, чего в её шоколадных глазах больше — карамели или мёда, и не хочу прожить ещё один день, не узнав этого.

Все мои усилия уходят на веки, которые я — с трудом — но всё же открываю. Глаза закатываются назад. Желудок сжимается, когда я ощущаю её голову на своей груди. Скорее всего, она проверяет моё тело на признаки жизни, но в голове на мгновение она — любимая, убаюканная в моих объятиях.

— Чёрт бы тебя побрал, Малфой, — в её голосе нет ненависти, только тревога и забота, её рыдания ломают что-то во мне. — Ты захлебнёшься своей блевотиной.

Я не заслуживаю тебя. Ты не заслуживаешь этого.

Она тянет меня вверх, её тонкие ручки обхватывают мою шею сзади, и я хочу помочь ей — хочу сделать то, что она пытается сделать с моим телом. Но я, блять, не могу.

Никчёмный. Ничтожество.

Ей удаётся перевернуть меня: вот что она пыталась сделать всё это время. Я ударяюсь о пол, рука застревает под тяжестью моего тела.

Она ложится рядом со мной на ковёр — в футе от меня, но лицом к лицу. Я засыпаю под её рыдания. Тонкая рука держит мою.

***

Моё сознание пробуждается, когда я слышу, как Грейнджер и Джордж тихо разговаривают возле двери.

— Как он?

— Бывало и хуже, — кроткий голос Грейнджер, и я знаю, что в этот момент она смотрит на моё жалкое лицо с открытым ртом и вытекающей слюной.

— Я останусь с ним. Иди домой.

— Нет, — быстро отвечает она. — Нет. Я останусь.

— Я в другом конце коридора, если что, хорошо?

Слышу её приглушённые всхлипы в его плечо, и представляю, как он пытается унять её боль в своих объятиях. Это то, что делал я всего несколько дней назад, но самоустранился. Я отдал это место более достойным.

Теперь я похоронен с другими забытыми вещами. Теперь это рецепт и флаконы духов, книги и фотоснимки — и теперь я. Воспоминания, которые причиняют слишком сильную боль.

***

Утомлённым я пробуждаюсь от беспокойного сна. Во рту пересохло, в дополнение, я чувствую яркий металлический привкус, сводящий желудок, и буквально физически ощущаю тяжесть тех ужасных решений, которые принимал. Хотя всё в тумане, это ясно точно.

Мои глаза открываются, и я вижу Грейнджер в её обычной позе — свернувшуюся калачиком в кресле.

Чувство вины захлёстывает меня и тяжело давит на плечи, словно броня, от которой я отчаянно хочу избавиться.

Я принимаю сидячее положение и прижимаю голову к дрожащим ладоням, сухой кашель царапает мою и без того растерзанную глотку.

Она подскакивает на своём месте, вытянув палочку, направленную на дверь, и только через несколько секунд приходит в себя.

— Малфой, — её голос пропитан беспокойством.

— Грейнджер. Я… — мой голос дрожит, губы плотно сжаты. Я чувствую, как горячие слёзы собираются в уголках моих глаз, и мне очень неприятно, что она вот-вот увидит такое проявление моей слабости, но я не могу их сдержать. — Мне ужасно жаль. Клянусь, этого больше не случится. Я понимаю, что не справляюсь, — а вот и они, предательские слёзы катятся по моим щекам, и, не поднимая головы, я чувствую, как Гермиона бесшумно подходит ко мне. Она приседает на пол и прижимается к моим коленям, и я кладу руки по обе стороны от её лица, прижимая кудри своими жалкими трясущимися пальцами.

Мой лоб прислоняется к кудрявой макушке, и я чувствую, как её безмолвные крики отдаются дрожью по всему телу. Мои слёзы падают на её колени, и она поднимает лицо, пальцами стирая мокрые дорожки с моих щёк. Даже если бы у неё не было волшебной палочки, я бы был уверен, что она волшебница — она может исцелить меня одним взглядом.

— Мне так жаль. Так жаль. Так-блять-жаль, — бормочу, пока она вытирает слёзы, которые продолжают катиться.

— Тише, тише. Всё в порядке, Малфой. Ты в порядке, — она успокаивает меня, пока я плачу навзрыд и, соскальзывая с дивана, обнимаю её и прижимаю к себе. Я удивляюсь, когда её руки сжимаются вокруг меня в ответ, и чувствую, как она успокаивающе гладит меня по спине. — Всё в порядке. Ты в порядке, Малфой, — повторяет она свою мантру.

Убираю руки с тонкой прямой спины и обхватываю её щёки ладонями; я чувствую силу, я знаю, что надо делать.

— Я закончил. Я обещаю, ладно? Это было в последний раз. Я знаю, что это была ужасная ошибка, и ты не заслуживаешь этого, не заслуживаешь ничего из этого. Я стану лучше для тебя. Я обещаю.

Её глаза закрываются, и теперь подушечки моих пальцев смахивают слёзы с веснушчатых щёк.

— Хорошо. Я хочу… — она сглатывает и смотрит в пол, — я хочу, чтобы тебе стало лучше, Драко. Это всё, чего я хочу. Надеюсь, ты это знаешь, — отворачивает лицо и убирает руки. Становится холоднее, когда её прикосновения исчезают. — Но не для меня. Ты должен стать лучше для себя.

Мои глаза округляются, гнев на несколько мгновений искажает моё лицо:

— Конечно, это для тебя. Я сделаю для тебя всё что угодно…

— Именно! Ты не можешь… Ты не можешь оказывать на меня такое давление. Я не могу быть сутью твоей трезвости, и знать, что всякий раз, когда мы расходимся во мнениях или ты расстраиваешься — ты можешь просто сойти с рельсов. Тебе нужно поправиться, выздороветь и снова стать целым. Но… — она почти задыхается, — не для меня. Мне жаль.

— Что, прости? — я чувствую, как пульсирует мой мозг. Ему нужно облегчение. Запасные флаконы в кармане зовут меня, как будто маяк выключил свет, и Небула выбрасывает спасательный жилет — последняя попытка удержать мою голову над водой.

— Я больше так не могу. Ты не можешь звать меня, когда у тебя передоз или эффект от дозы слишком пагубный… — её слова отчаянно рвутся из груди. Она уже отрепетировала их. Она уже всё решила. — Я не могу приходить, только чтобы чинить то, что ты успел разрушить. Ты был прав. Во мне есть то, что ещё не отболело. А это не помогает.

— Но я говорю тебе! Этого больше не повторится, Грейнджер. Ты можешь мне верить! Я бы не… — волны собственного напряжения накрывают меня, и я тянусь к ней. Она должна знать, что она, чёрт возьми, значит для меня. — Если бы мы остались вместе, то ничего такого бы не было. Я бы не стал нюхать… Но я был ужасно расстроен из-за твоего свидания и просто потерял контроль. Но я бы не стал. Я бы не стал.

— Нет, Драко.

— Пожалуйста! — я кричу, пока моё сердце снова и снова замирает в груди. — Мне нужны мы. Это… это всё, что у меня есть.

Она закрывает глаза и поднимает руки, чтобы закрыть лицо. Я вижу, как ей больно оттого, что я умоляю, но я не могу ничего поделать. Она очень нужна мне. Если не будет её, то будут наркотики. Больше у меня ничего нет.

Её плечи напрягаются, и она поднимает своё заплаканное лицо ко мне.

— Нет. Я не могу быть всем, что у тебя есть. Разве ты не понимаешь? Это вредно для нас обоих, и мне нужно найти другой способ лечить свои незакрытые раны. Мне нужно… Мне нужно, чтобы ты хотел большего для меня. Большего, чем просто видеть во мне девушку, которую можно позвать, когда твой кайф идёт наперекосяк.

Мой рот безмолвно открывается. Хочется сказать ещё миллион умоляющих слов, но она права. Я хочу большего для неё. Больше, чем это. Больше, чем я могу дать.

Резко киваю и вижу, как она вздыхает с облегчением оттого, что я больше не сопротивляюсь. Она поглаживает своими холодными руками мои щёки и прижимается лбом к моему, прощаясь.

— Могу я тебе кое-что сказать? — шепчет она в тишине нашего расставания.

— Да, — хриплю резким голосом.

— Я не знаю, поможет ли это или причинит боль.

Пожимаю плечами.

— Всё равно скажи, — я приму всё, что она скажет, даже если это уничтожит меня.

Мгновение тянется, и я вижу, как из-под мокрых ресниц на её щёки проливаются слёзы.

— Я думаю… я думаю, что люблю тебя, — слова на мгновение зависают между нами, и я прерывисто втягиваю воздух. Это больно. Это больше причиняет боль, чем помогает. Её тонкие пальцы ложатся на мой затылок, притягивая меня ещё ближе. — Уйти сейчас — самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать. Я не знаю, как оставить тебя после того, в каком состоянии я тебя нашла. Но я хочу, чтобы ты знал, что… — она отчаянно втягивает воздух, ещё сильнее прижимаясь лбом ко мне. — Что ты вернул меня к жизни. Знать тебя, любить тебя… Ты исцелил раны, о существовании которых я даже не догадывалась, — сжимает губы, пытаясь сдержать рыдания, но безуспешно. Я вижу, каких усилий ей это стоит, и так хочу помочь. — Ты научил меня заново смеяться, и мне так жаль, что я не могу сделать то же для тебя. Я так сильно хотела стать той, кто мог бы тебя спасти.

Боль её признания пронзает меня — поглощает, разбивает. Я не могу дышать. Я хочу рассказать ей, как она спасла меня — или, правильнее сказать, спасает. Что она единственная, кто делает это всё стоящим того, чтобы продолжать, но она уже попросила меня остановиться. Она попросила меня отпустить её — кто я такой, чтобы отказывать ей хоть в чём-то?

Её прикосновения полны нерешительности — дрожащими пальцами она поднимает моё лицо. Мне невыносимо тяжело смотреть ей в глаза, и я не отвожу взгляда от её губ, которые нависают над моими.

Это сломает меня.

К чёрту. Всё равно всё сломано.

Я позволяю ей быть так близко, позволяю ей поцеловать меня. Я бы не попросил ничего, что она не может себе позволить дать. Её губы голодно прижимаются к моим. Мои руки сжимают её талию, притягивая ближе — хочу запомнить ощущение её прижимающегося тела. Жаль, что я не могу запереть её здесь со мной. Я чувствую соль наших слёз на её губах, и думаю о том, чувствует ли она вкус наркотиков на моих. Мне слишком тяжело осознавать, что она плачет, когда мы целуемся в последний раз.

Когда она отстраняется, я упираюсь взглядом в пол. Мне слишком стыдно поднять глаза и увидеть всю ту боль, которую я причинил ей. Она целует меня в щеку, в лоб, но я всё ещё не меняю своего сгорбленного положения. Мне больно. Это поражение.

— Прощай, Малфой, — она уходит. Её слова остаются на моей коже. И они ощутимы. Цепляются за моё тело. Чёрт. И я всё дальше падаю в пропасть, из которой всю свою грёбаную взрослую жизнь пытался выползти.

На несколько мгновений я позволяю горю захлестнуть меня. Позволяю диким рыданиям вырваться наружу. В конце концов, они стихают, грохочущие волны превращаются в тихих ласточек, покидающих мою грудную клетку.

Не колеблясь, я подношу пузырёк к лицу дрожащей рукой.

========== 13. Потерявшийся во времени ==========

This may be the last sunset I’ll see

So I’ll take it in, I’ll take it in

This may be the last air that I’ll breathe

So I’ll breathe it in, I’ll breathe it in

NF — Lost in the Moment

***

Следующие дни тонут в своей бессмысленности. Они разбиты и размазаны — я не могу понять, когда кончаются одни сутки и начинаются следующие.

Я падаю в обморок везде, где только можно, и понимаю, что скучаю по своему чердаку в Норе. Это та ещё дыра, но, по крайней мере, я точно знал, где очнусь утром. Однажды я просыпаюсь в Мэноре и голыми руками разношу комнату. Мамин фарфор? К чёрту! Без жалости бью на мелкие осколки, отчего руки покрываются глубокими порезами.

В другой раз я просыпаюсь в туалете «Дырявого котла», прижавшись лицом к фарфоровому унитазу. Не успевая оценить всю мерзость ситуации, я выплёскиваю в унитаз желчь, которая, ударяясь о воду, брызжет каплями обратно на лицо.

Не страшно. Небула забирает отвращение и прочие тревоги. Если я начинаю скучать по ней — решение простое. Если я слишком много думаю — средство под рукой. Ответ всегда — Небула. Головой я понимаю, насколько опасно то, как легко я вернулся к своим вредным привычкам. Но плевать.

Я не хожу в магазин, даже не возвращаюсь в квартиру. Бледное, разочарованное лицо Джорджа только разозлит меня, поэтому лучше просто держаться подальше.

У меня катастрофически мало флаконов, а карманных денег ещё меньше. Нужно заскочить в Гринготтс, но противная жила на моей шее словно кричит на меня и требует дозы. Всё в этой зависимости чертовски злое, тёмное и всепоглощающее. Я облокачиваюсь на кирпичную стену банка, чтобы просто почувствовать опору.

Вот что странно в кайфе — приходящее онемение пугает и успокаивает одновременно. Я будто лежу под водой и не могу заставить себя надолго вылезти на воздух, чтобы снова вздохнуть — дрожь сразу сотрясает моё тело, тошнота возвращается, и мне снова приходится нырять под воду.

Тревожно озираясь, я вхожу в Гринготтс. Всё кажется слишком громоздким — гоблины на высоких стульях и колонны, богато украшенные статуями, чьи пустые каменные глаза следят за каждым моим шагом.

Я нервно провожу рукой по своим сальным волосам и подхожу к первому попавшемуся гоблину за кассой — маленькое существо пугается, когда замечает меня. Скорее всего, я первый Малфой в этом столетии, решивший воспользоваться обычной кассой, а не частным консультантом, работающим со счетами почётных клиентов.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — хрипит он со своей высокой стойки.

— Хочу снять наличные. Малфой, — я обхватываю себя руками, чтобы побороть холод, исходящий от мраморных стен.

— Вашу палочку, сэр, — глаза гоблина сужаются за очками-полумесяцами, и он тянет ко мне свои морщинистые пальцы. Меня охватывает паника, и я не знаю, паранойя это или интуиция, но отступаю от стойки, бросая суровый взгляд на мелкого сотрудника банка. — Сэр, такова политика.

— О чём вы говорите? — обвиняю я, нервно оглядываясь через плечо.

— Сэр? — его маленькие чёрные глаза широко раскрываются, и я тянусь за своей палочкой, но совсем не для того, чтобы вручить её ему. Я чувствую на себе десятки глаз, и клянусь, что сейчас запущу заклинаниями во всех до единого.

Вытащив палочку, я направляю её на гоблина, пытающегося выхватить моё единственное оружие, а затем на каждого ублюдка, который осмеливается даже смотреть в мою сторону. Я пытаюсь вспомнить заклинание, когда слышу чей-то шёпот:

— Авроры уже в пути.

В горле пересыхает. Я отшатываюсь назад, падая на задницу и ударяясь ладонями о кафельный пол.

— Нет-нет-нет-нет, — бормочу я, поднимаясь. Вокруг меня раздаются звуки аппарации, и я сливаюсь с толпой, пытаясь вспомнить, как трансгрессировать. Мне просто нужна Небула, и тогда моя голова перестанет так разрываться. Мне станет лучше.

Проталкиваясь через толпу в Косом переулке, я снова и снова падаю на колени.

Почти на месте.

Почти Лютный.

Глаза слезятся от света. Начинается ломка. Меня тошнит у лавки Олливандера — я цепляюсь ногтями за каменную стену, пока желчь выплёскивается из живота на гравий.

Повсюду люди, они шепчутся и показывают на меня, словно я животное. Потеряв равновесие, я бьюсь щекой о брусчатку и мысленно переношусь в цирк.

Однажды мама взяла меня с собой — мы сидели на самых лучших местах, ели самые лучшие сладости, смотрели на волшебных зверей и акробатов, на яркие кружащиеся цвета, которые казались моим юным глазам нереальными. Другой вид кайфа.

Ближе к концу представления из-за задрапированного красного занавеса выкатили гигантского нунду. Клетка, в которой он сидел, была настолько детально продумана, что я восхищался тем, какой у него красивый дом, если это можно назвать домом, конечно. Но тут же укротитель направил на него палочку, выкрикивая заклинание, и я вздрогнул, когда дикий рык наполнил купол цирка.

Теперь это животное я. Все таращатся, пока я страдаю под властью своей укротительницы — зависимости — которая диктует мне правила жизни.

Я прихожу в себя, когда грубая рука сжимает ворот моей мантии, дёргает наверх, пока мои ослабшие ноги не оказываются на земле. Но я падаю снова, и резкая боль рассекает мой позвоночник.

Пытаюсь выговорить невнятные ругательства.

— Свяжи его, — над головой звучит знакомый голос, и я прищуриваюсь, в попытке узнать его обладателя.

class="book">Поворачиваю голову назад, и взгляд упирается в рыжие волосы.

— Джордж?

Человек опускается на пыльный тротуар передо мной, упираясь локтями в колени, пристально сверля меня своими ледяными синими глазами. Остатками самообладания я заставляю землю на мгновение перестать вращаться, чтобы понять, кто это.

Нет, это не Джордж.

Хуже.

— Жаль, что тебе так не повезло, Малфой, — фыркает Рон, его взгляд скользит по моему лицу, а губы кривятся в презрительной усмешке. Я дам руку на отсечение, что он чересчур доволен ситуацией. — Мистер Малфой, вы… — произносит титул так, словно делает мне одолжение. Я хочу ударить этого ублюдка головой, чтобы он сравнялся с пыльным гравием под нашими ногами, — арестованы. — наклоняется ближе, и тихо шепчет, чтобы слышал только я. —Ты даже не представляешь, как я счастлив произносить эти слова, грёбаный придурок, — выпрямляется, возвышаясь надо мной с дерзкой ухмылкой, и кладёт палочку в карман. — Согласно Декрету министра от 1913 года, вы имеете право хранить молчание до прибытия адвоката. Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Есть ли что-нибудь, что вы хотели бы сказать в свою защиту?

Два аврора тянут меня за руки, сковывая их цепями, царапающими запястья каждый раз, когда я дёргаюсь. Меня поднимают на ноги. Стараюсь не обращать внимания на толпы людей, наблюдающих за этим, вместо чего сосредоточиваюсь только на довольном подёргивании губ Уизли, и молчу.

— Я так и думал. Забирайте его.

***

Голова пульсирует. Кандалы вокруг моих костлявых запястий нельзя затянуть сильнее, чем сейчас, и я остаюсь настолько неподвижным, насколько могу, чтобы не дать им лишний раз шанса протереть до крови мою кожу.

Меня вот-вот посадят в Азкабан, а я могу думать только о двух вещах. Мне так и не удалось принять дозу в последний раз… и я больше никогда не увижу Грейнджер.

Второе мучает меня больше.

Есть странная вещь в подобных финалах — когда дверь действительно закрывается, и ты вынужден развернуться и уйти. Это горько. Это дико больно — так, что чувствуешь эту боль костями и плотью, а в груди раздаётся взрыв, оповещающий о потере надежды. И ты не можешь его игнорировать. В конечном итоге всё кончено. В конечном итоге самое худшее из возможного случилось.

Я вспоминаю последние несколько недель, когда мне казалось, что я достиг дна. Когда я был уверен, что упал со скалы. Но вот я здесь, чёрт возьми — пристёгнутый к металлическому стулу в пустой комнате без окон, неспособный двигаться после нахлынувшего отходняка.

Моя шея дёргается, мышцы напряжены. Мне нужна доза. Как же они этого не понимают? Почему они думают, что у меня всё ещё есть выбор?

Просто убейте меня. Избавьте от грёбаных страданий раз и навсегда. Я готов поцеловать дементора, который высосет душу из моего гнилого тела, лишь бы только я смог прекратить своё жалкое существование.

Дверь со скрипом открывается, и мой безумный взгляд падает на то же уродливое лицо, что и в переулке. Рон.

— Как оно, Малфой? — весело спрашивает он и ставит передо мной бумажный стаканчик с дешёвым чаем и, с удовольствием потягивая напиток из своего, садится. Его бледное лицо озаряется мерзкой улыбкой. — Вот незадача. Ты ведь не можешь взять чай, правда? Связанными запястьями-то, — кудахчет он и цокает языком. — Даже чай тебе приносить было противно, приятель. Правда.

Я сохраняю бесстрастное выражение лица, останавливая порывы сотворить с его грубой физиономией некоторые ужасно незаконные вещи.

Его дразнящая ухмылка исчезает, и он выпрямляется, весь такой деловой в своей дешёвой рубашке и мятом галстуке, который, я уверен, он купил в какой-нибудь бедной дыре в конце Косого переулка.

— Я здесь, чтобы разъяснить тебе выставленные обвинения, Малфой, — одним движением его руки между нами возникает здоровенная пожелтевшая папка, и он открывает её ближе к концу. — Тебе известны условия твоего испытательного срока, назначенного судом в октябре?

— Да, — спокойно говорю сквозь сжатые челюсти. Я не собираюсь давать ему ещё один шанс увидеть меня в растерянном состоянии.

— Значит, тебе известно, что ты обязан воздерживаться от любых запрещённых веществ?

— Да.

— Тебе также известно, что ты должен посещать еженедельные приёмы до тех пор, пока назначенный судом психотерапевт не освободит тебя от опеки письменным заявлением твоему куратору? — не поднимает глаз, просто читает прописанные слова.

— Да.

— Ты провалил тест на наркотики во время ареста, и, по словам Бреннера, не появлялся на назначенных встречах в течение трёх недель, хотя тебя освободили только от одного визита, — он призывает перо. — Где ты был последние две недели?

— Под кайфом.

Его глаза наконец поднимаются и на короткий миг излучают радость:

— Ты готов отправиться в Азкабан, Малфой?

— А там будешь ты? — мой голос охрип от недостатка воды, сна и еды, но я ухитряюсь добавить нотки сарказма.

— Нет, — фыркает он.

— Тогда конечно. Запиши меня.

Уизли хихикает, закрывает папку, кладёт её на стол и наклоняется ко мне:

— Хотел бы я, чтобы это зависело от меня. Правда. Жаль, что я не могу отправить тебя в Азкабан прямо сейчас.

— Не сдавайся, Уизли, — ухмыляюсь я. — Твоё повышение с младшего аврора не за горами. Может быть, тогда тебе позволят сделать что-нибудь посерьёзнее ареста наркоманов в бессознанке.

Весёлый блеск в его глазах исчезает, уступая место ярости. Потрясающе — мне нужна частичка радости в условиях нынешнего кошмара. По крайней мере, мне удалось разозлить Уизли в последний раз.

Он проводит языком по зубам, его брови сходятся на переносице.

— Очень скоро настанет день, когда тебя приведут к парадным дверям Азкабана. Увидимся, когда я буду держать твои кандалы, чтобы упечь за решётку. Поверь, я не буду даже пытаться скрыть улыбку. Вот увидишь. — он встаёт, ножки его стула скрипят о дешёвый кафель, и я вздрагиваю от громкого звука, когда он резко хватает папку со стола. — Кое-кто хочет тебя видеть, — заявляет он, оставляя дверь открытой.

Моя голова на мгновение обессиленно падает на грудь; стычка с рыжим ублюдком отняла у меня все силы. Не знаю, когда в последний раз нормально ел, не помню даже, когда в последний раз пил что-то, кроме огневиски.

Когда дверь со щелчком закрывается, моя голова отклоняется в сторону, а глаза открываются. Любопытно.

— Мистер Малфой, — Бреннер стоит в дверях, мой профайл зажат у него в руке. — Прошло слишком много времени с нашей последней встречи, — он швыряет папку на металлический стол, и я снова подпрыгиваю от оглушительного грохота.

— Моя корзина с фруктами не дошла? — искоса смотрю на него, прежде чем снова опустить голову. Мои руки слегка дрожат, и я чувствую, как цепь снова трётся о мои запястья.

— Смешно. Как всегда, смешно, — стул снова скрипит, и от этого у меня сводит зубы. — Как вы думаете, ваш особый юмор поможет продержаться долго в Азкабане? Потому что я уверен, вы понимаете, предполагаемый приговор — десять лет с шансом на условно досрочное освобождение после пяти. Вы к этому готовы?

Мне удаётся поднять голову и впервые за несколько недель посмотреть ему прямо в глаза:

— Чего вы от меня хотите?

Кажется, он на мгновение задумывается над этим вопросом, а затем наклоняется вперёд.

— Я хочу, чтобы вам стало лучше. Я хочу помочь вам поправиться, — в его глазах сверкает… чёрт, я не знаю, уязвимость? Он опускает взгляд к своим рукам. — Я допустил несколько ошибок в нашей работе; я достаточно скромен, чтобы признать это, — откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди, обнажая локтевые замшевые вставки его пиджака. — Моя работа требует, чтобы я оставил свои предрассудки за дверью. Я не уверен, что справился. Как маглорожденный, помогающий в реабилитации Пожирателю… — покорно вздыхает, — бывшему Пожирателю Смерти, я не был до конца объективен. Не хочу сказать, что я не хотел вам помочь, но, когда столкнулся с вашей особой разновидностью самодовольства, думаю, что сплоховал.

Я сглатываю, наблюдая, как он снимает квадратные очки и протирает их о шерстяной свитер.

— Вы проделали весь этот путь до Азкабана, чтобы сказать это?

Он надевает очки обратно и снова наклоняется вперёд, на его губах появляется улыбка:

— Нет. Я здесь, чтобы поручиться за вас, если вы можете в это поверить.

— Поручиться за меня? — повторяю я, но не совсем понимая, что именно он имеет в виду.

— Как ваш психотерапевт, я имею некоторое влияние в этих вопросах. Я готов профессионально рекомендовать вам вернуться на попечение вашего куратора при определённых условиях.

Я фыркаю:

— Конечно. И что за условия?

— Это не уловка, Драко. Я хочу, чтобы вы перестали употреблять наркотики. Действительно остановились. Вы проведёте неделю в больнице Святого Мунго в отделении детоксикации. После этого вернётесь на работу, в свою квартиру и возобновите терапию — визиты раз в две недели.

— Зачем? — в моём голосе звучит смесь недоверия и отвращения. Я не понимаю, в чём его выгода от этой помощи, и поэтому не доверяю ему.

— В вас есть нечто большее, чем вы демонстрируете, мистер Малфой. Наш последний сеанс, каким бы катастрофическим он ни был, показал больше, чем вы думаете. Я считаю, что смогу помочь вам. Я не готов отказаться от вас. Но это означает, что вы должны быть участником нашей терапии, и я имею в виду действительно активно участвовать в ней. Вы должны следовать моему плану и перестать быть таким чертовски враждебным. Вам нужно отстраниться от людей, которые будут тащить вас обратно на дно. Потому что это… это ещё не дно. Дно — это Азкабан, из которого нет выхода, и вы очень близки к тому, чтобы там оказаться, Драко.

Сузив глаза, я внимательно смотрю на него:

— Что, если я всё же откажусь?

Он вскидывает руки, сдаваясь:

— Тогда отправляйтесь в Азкабан, вот и всё. Потому что даже если вы попадёте туда и продержитесь пять — десять лет, ваша жизнь уже никогда не будет прежней. У вас есть шанс прямо сейчас, и я умоляю воспользоваться им, взять свою собственную жизнь в свои руки. В течение многих лет вы позволяли другим диктовать, что лучше для вас; следовали приказам беспрекословно. Сейчас время решать, что для вас правильно, и отпустить всю эту чушь из вашего детства. И послушайте, я знаю, что это ужасно страшно, ясно? Я знаю, что выбор стать лучше — это очень большая работа, но я верю в вас, Драко. И я здесь, чтобы помочь.

Я смотрю на его растрёпанные волосы и почему-то всё ещё заляпанные очки. Я вижу, что ему не плевать на меня, но меня это не пугает, как раньше. Он зажигает огонь в моей груди, который, я был уверен, погас много лет назад.

— Ладно.

========== 14. Юный и прекрасный ==========

Will you still love me

When I’m no longer young and beautiful?

Will you still love me

When I’ve got nothing but my aching soul?

Lana Del Rey — Young and Beautiful

***

Я думаю о том, как маленькая жила на моей шее имеет власть над разумом, может поставить на колени, раздавить меня, пока я не превращусь в ничто. Мысли блуждают, глаза закрыты — я концентрируюсь на гневном подёргивании в шее и непрерывном постукивании пальцем по ладони.

— Расскажите мне, что с вами происходит, — голос Бреннера прерывает мои размышления, и я резко открываю глаза. Я хочу наорать на него, хочу ударить, пока он не почувствует то же, что и я, но что-то внутри останавливает меня. Не только данное обещание, но и понимание того, что это мой последний шанс. После него нет ничего, кроме Азкабана, и я должен что-то изменить.

Я судорожно сглатываю, не сводя глаз с его неряшливого лица:

— Я не знаю, как это описать. Мне не нравится говорить об этом.

— Я знаю, что это… неудобно. Это распространённое заблуждение, что подобные сеансы приятны для врачей. Трудно смотреть, как человека принуждают к уязвимости. Знайте, что мне это тоже не нравится.

— Тогда зачем вы это делаете? — задумчиво провожу подушечкой пальца по линиям ладони.

Он хмурит брови и закрывает блокнот, лежащий у него на коленях:

— Я верю в этот процесс. Верю в силу человеческого духа и его способность преодолеть психологическую травму при правильном лечении.

Я фыркаю:

— И вы думаете, это как раз про меня? У меня психологическая травма?

— А разве нет?

— Нет, — уже почти смеюсь.

— Расскажите мне, — он наклоняется вперёд, упираясь локтями в колени, и изучает меня. Может быть впервые я готов встретиться с ним взглядом. — Почему вы здесь?

— По решению…

— По решению суда. Да. Но что с вами не так? Зачем вам нужна терапия?

Я напрягаюсь от его вопросов. Ответ на них настолько прост, что я не понимаю, зачем он вообще спрашивает об этом:

— Потому что я зависим.

— Неверно! — он швыряет блокнот на стойку, и я подпрыгиваю от громкого шлепка. — Нет. Вот так вы занимаетесь самолечением. Вот так относитесь к тому, что с вами не так. Копните глубже и расскажите мне. Что с вами не так?

— Да где здесь грёбаный смы… — начинаю спорить я, но он останавливает меня прежде, чем я успеваю договорить.

— Стоп. Расскажите мне! — он почти встаёт со стула, в его голосе решительность и настойчивость. Он требует. На этот раз практически вытягивает из меня признание, и я срываюсь. — Признайтесь сами себе, мистер Малфой. Что с вами не…

— Я, блять, просто разбит! — слова вылетают изо рта прежде, чем я успеваю их осознать. — Каждый грёбаный человек, который когда-либо должен был любить меня, плевал на меня, использовал, бросал… умирал. Как я могу хоть как-то беспокоиться о себе, если даже они этого не делали?

— Кто такие они? — его карие глаза прикованы к моим. Не уверен, что это правильное сравнение, но чувствую, будто во мне открылся кран, воду в котором я не могу выключить.

— Мои родители. Учителя. Грейнджер. Им… им было абсолютно наплевать, на то, что вообще со мной происходит, и ещё больше плевать на то, что я сгнию в канаве. И тогда зачем мне это?

— Стоп. Измените это предложение, переверните его. Почему они должны думать о вас, если даже вы этого не делаете?

— Потому что я думал о них постоянно, Бреннер! Я так беспокоился о своих родителях, что чуть не убил человека, и это бы разрушило всю мою оставшуюся жизнь, а они… они… — носовые пазухи щиплет, в уголках глаз покалывает, — все уходят, — всхлипываю я. — У каждого есть предел, и этот предел, очевидно, я.

Бреннер смотрит на меня поверх очков, печально качает головой и кладёт ладонь на стол между нами:

— Ваше счастье не зависит от других людей.

— Что, чёрт возьми, это значит?

— Вы должны стремиться к счастью ради самого себя. Вам не нужно просить одобрения у кого-то ещё. Вы не должны полагаться на них в этом отношении. Вы архитектор собственной жизни.

— Чушь.

— Чушь?

— Да. Грёбаная чушь. Значит ли это, что я могу выйти отсюда и нюхать до тех пор, пока не тронусь умом? Что, если только это сделает меня счастливым?

— Именно. Драко, у вас есть прекрасная свобода выбора. Ваша жизнь в вашем распоряжении. Чего у вас нет, так это свободы от последствий этого выбора. Вы, как и любой другой член общества, обязаны подчиняться определённым правилам, установленным этим обществом. И по-моему, вам ужасно повезло, когда дело дошло до этих последствий, — бурчит себе под нос ругательства, и даже мои губы растягиваются в улыбке от такого нехарактерного ему поведения. — Признаю, что я не тот человек, который действительно верит в высшие всемогущие силы, движущие человечество вперёд. Но вы практически заставляете меня поверить, — я фыркаю. — Серьёзно. Сколько шансов может получить один человек? Видимо, кто-то наверху явно хочет, чтобы вы были в порядке. Ну так не разочаровывайте.

Вылив на меня свою тираду, он откидывается назад, складывает руки на груди и смотрит на меня так, словно только что столкнул свою королеву с моим королём. Шах и мат.

Я сверлю его взглядом. Мысли возвращаются к тем гадостям, которые мог бы сказать; к способам, которыми мог бы унизить его. Но я этого не делаю.

— Я постараюсь.

***

Прошло уже почти три недели с тех пор, как я вернулся в свою квартиру. Сегодня я стою перед гигантским фиолетовым зданием и смотрю на уродливое движущееся лицо близнеца Уизли на витрине. Руки дрожат.

Позади меня раздаётся хлопок, и я чуть не подпрыгиваю от неожиданности.

— Тебе нужна палатка? — весёлый голос Джорджа звенит у меня в ушах.

— Что?

— Ну, ты так долго стоишь здесь, что я подумал, может быть, тебе стоит подумать о ночлеге, — он обходит вокруг, внимательно глядя на меня сверху вниз. — Как детоксикация?

— Ад, — отвечаю я, не задумываясь ни секунды. — Я… — сглатываю комок стыда в горле. — Мне очень жаль. Я…

— Я знаю, — наши взгляды встречаются. Его голубые глаза, на моё удивление, не искрятся гневом или раздражением.

— Можно мне вернуться на работу? — бубню сквозь сжатые губы. Я мог бы развернуться и отправиться в центр города. Мог бы гордо прошествовать в «Малфой Энтерпрайзис» и занять свой огромный угловой кабинет с дико красивым видом. Но я не хочу туда. Я хочу быть здесь.

— Ты никогда её не терял. Боже, ты хоть представляешь, сколько раз бы мне пришлось уволить Фреда, если бы какая-нибудь пьянка считалась достаточным основанием потерять работу? — он качает головой, грустно улыбаясь. — Но это твой последний шанс, приятель. Снова появишься в хлам, и тебе конец. Уговор? — твердит он, приподнимая брови. Могу сказать, я сильно недооценил количество важных людей в моей жизни.

— Да, — киваю я. — Спасибо.

— А, забудь, — он привычно хлопает своей сильной ладонью по моему плечу. — Ты ещё найдёшь способ отплатить за мою невероятную доброту и щедрость. Например, закроешь магазин в эту субботу… или каждую субботу до конца моей жизни. Ну, ты понял, — его глаза озорно сверкают, а губы трогает улыбка.

— Так уж случилось, что мои субботы в обозримом будущем свободны.

— Никогда бы не подумал, — ухмыляется он. — Вперёд, твои увлекательнейшие документы заждались! — надменно кричит он и, развернувшись, аппарирует.

***

— Расскажите мне о ваших отношениях с матерью.

По спине пробегает холодок, соизмеримый с холодом айсберга в открытом океане.

— Моя мать умерла.

— Какой она была, когда вы были ребёнком?

— Она была… — я упираюсь локтями в бёдра и провожу ладонями по лицу. — Всё было прекрасно.

— Не могли бы вы мне рассказать о ней поподробнее? — Бреннер вздёргивает подбородок. А я перестаю дышать.

— Она была очень красивой. Очаровательной и жизнерадостной. Все, кто встречался с ней, влюблялись в неё, а она просто… да как будто даже воздух вокруг неё был… аристократическим.

— Вы только что описали, как люди видели её. Как складывались ваши отношения? Вы были близки?

Я открываю рот, собираясь что-то сказать, но слова застревают в горле:

— Я не знаю.

— Не знаете?

По правде говоря, моя мать была самым близким мне человеком из всех, кого я помню до войны. Ну, скорее, она была самой доброй или, скорее, наименее жестокой… но близкой ли? Точно не ближе Молли. Или Грейнджер.

— Она просто… была, — пожимаю плечами я.

— Вы приходили к ней с повседневными проблемами? С серьёзными проблемами?

— Нет, — отвечаю я, качая головой.

— Как думаете, почему?

Его вопросы наводят на размышления и утомляют, но я всё равно чувствую себя обязанным ответить. Произнося эти вещи вслух, я, кажется, исцеляю небольшую внутреннюю трещину. Этого недостаточно, чтобы заполнить пропасть, но уже что-то.

— Не думаю, что ей было до этого дело, — отвечаю я после нескольких минут молчания.

— Она была вашей матерью — заботилась о вас, ухаживала, растила. Почему вы думаете, что ей было всё равно?

— Ну, просто ей явно было всё равно, — смеюсь я. — Судя по тому, сколько раз эта женщина смотрела, как меня пытали, я думаю, ей было фиолетово.

Бреннер царапает несколько длинных заметок в своём блокноте:

— Значит, вам было всё равно, когда мисс Грейнджер пытали у вас на глазах?

Блять.

— Что? — раздражённое шипение вырывается из груди.

Он смотрит на меня поверх толстых очков:

— Ну таково ваше убеждение. Если вы смотрите, как кого-то пытают, и ничего не делаете, то вам всё равно?

— Не понимаю вопроса.

С его губ срывается измученный выдох:

— Вам было всё равно, когда мисс Грейнджер пытали в вашей гостиной?

— Конечно, нет, — фыркаю я. — Что за вопрос?

— Почему вы не думаете, что ваша мать могла чувствовать то же самое?

— Она бы что-нибудь сделала.

— Тогда почему вы не сделали?

— Почему я не сделал что?

— Почему вы ничего не сделали тогда? — этот вопрос ставит меня в тупик. Не могу разобраться в сценариях, которые крутятся у меня в голове. Понимаю, что они схожи, но не могу их связать.

— Меня бы убили, если бы я что-то сделал…

— Может быть, вашу мать убили бы тоже, — пожимает он плечами.

— Я был её сыном, — слова в прошедшем времени затрагивают что-то тяжёлое и разбитое внутри меня, к чему я на самом деле не хочу приближаться. Но это ранит в любом случае.

Он закрывает блокнот, кладёт его между бедром и стулом и тихо обращается ко мне:

— Я никогда не встречался с вашей матерью и не могу говорить ни за неё, ни за её мотивы. Но я буду немного откровенен, может быть, не совсем непрофессионален. У меня есть дочь, — он оглядывается через плечо и указывает на фотографию на полке позади стола. Девочке года четыре, прямые каштановые волосы и глаза, как у отца. — Ты чувствуешь новый вид любви, когда речь идёт о твоём ребёнке. Это удушающе, освобождающе и всепоглощающе. Есть всего несколько вещей, которые я не хочу никогда представлять, одна из них — как моя прекрасная малышка снова и снова терпит Круцио, — его зубы впиваются в нижнюю губу, а челюсть начинает дрожать. — Но оставить её? Умереть и никогда не узнать, что она оправилась после этой пытки? Что двигалась дальше и выжила? Думаю, это было бы ещё хуже. Может быть, ваша мать не смогла вынести мысли о том, чтобы оставить вас? — у меня пересыхает в горле, и я отрицательно качаю головой. — Ну, всё же, по-моему, вы начинаете понимать.

— Эм, может быть.

Он улыбается мне в ответ:

— Становление родителем меняет многое. Заставляет надеяться, когда надежда уходит. Нет ничего сильнее родительской любви. Ничего. Это невозможно понять, даже если вы уже стали родителем. И мне очень жаль, что вы были разочарованы поступками вашей матери.

***

Не успеваю оглянуться, как снова наступает воскресенье. Я сижу на своём маленьком дорогом диване, смотрю на букет роз и потею так, будто только что отыграл на чемпионате мира по квиддичу.

Каждая часть моего тела дрожит или дёргается. Я ни хрена не хочу идти. Я не готов. Я был в больнице всего неделю назад. Но Молли позвала, а от приглашений Молли просто так не отказываются.

Мои мысли прерывает тихий стук.

Я нервно подхожу ко входу в квартиру. В приоткрытой на несколько дюймов двери моему взору предстают рубиновые кудри, собранные в узел. Что-то высматривает в коридоре.

— Молли? — спрашиваю я, полностью открывая дверь. Она поворачивается ко мне лицом.

Видеть её в этом коридоре чертовски странно. Засыпанный мукой фартук на простеньком платье смотрится нелепо вне Норы. Я улыбаюсь её серьёзному выражению лица.

— Невежливо не приглашать меня войти, — ворча, она проходит мимо меня в квартиру и оценивает мой интерьер с брезгливым выражением лица. — Кто декорировал квартиру?

— Кое-кто из Мэнора, — пожимаю плечами.

— Слишком претенциозно, — фыркает она, тыча пальцем в моё кресло.

— Может быть просто я немного претенциозен, — тихо смеюсь, и она с улыбкой оглядывается через плечо.

— Это точно. Они для меня? — указывает на букет цветов на столе.

— Да.

— Ты собирался прийти сегодня вечером? — она переставляет мои книги по цвету или размеру, пока не могу понять, по какому конкретно принципу.

— Я думал об этом, — на мгновение воцаряется тишина. Да, всё же по алфавиту. — Мне очень жаль.

— Так и должно быть, — резко бросает она.

— Я собираюсь исправиться.

— Хорошо, — её голос прерывается, и она отходит от моей книжной полки, чтобы сложить одеяло, которое я лениво бросил на диван.

Она ходит по квартире, молча убирая разбросанные вещи, хотя можно было просто воспользоваться магией. Остановившись на кухне, она упирается ладонями в стойку и, наконец, смотрит на меня.

— Ты очень ошибаешься, думая, что никому нет дела до твоей смерти, Драко Малфой, — когда я встречаюсь с ней взглядом, во мне поднимается волна непрошеных эмоций. Хочется провалиться сквозь землю. Она сжимает губы в жёсткую линию и кивает. — Ты готов? — направляется к камину.

Я бы хотел, чтобы слова остались неозвученными, но прежде чем я могу взять над ними контроль, спрашиваю:

— Почему вы всё время даёте мне шанс?

Она небрежно пожимает плечами:

— Я думаю, ты этого заслуживаешь. А теперь пойдём — ужин подгорает.

Комментарий к 14. Юный и прекрасный

Ребята, буду рада ЛЮБОЙ критике. Я только за совершенствование:)

========== 15. Отступая от края пропасти ==========

I don’t want control, I can dig my own hole

I can make my bed and I can lie in it cold

‘Cause I don’t need heat, I’ve been burnin’ in hell

But now I’m back with my own story to tell

Back from the edge

Back from the dead

Back before demons took control of my head

Back to the start

Back to my heart

Back to the boy who would reach for the stars

James Arthur — Back from the Edge

***

— Расскажите, как идут дела после нашего последнего сеанса, — Бреннер сегодня в настроении. Его глаза немного блестят, и по тому, как он подпрыгивает при ходьбе, я вижу, что ему явно есть чему радоваться. Интересно, каково это.

— Нормально.

— Были какие-нибудь триггеры?

— Триггеры?

— Всё, что заставляло вас чувствовать возврат к своей травме, либо желание снова употребить, — Бреннер открывает блокнот, листает несколько страниц, пока не находит подходящую для своих записей, и начинает водить пером по пергаменту.

Я фыркаю и смотрю в окно: маглы, тянущие за собой детей, бегут на работу, и парочки, заключённые в объятия друг друга, воркуют на перекрёстке.

— Всё пробуждает во мне это желание, — признаюсь я, всё ещё наблюдая, как одна пара влюблённых сплетает пальцы вместе, смеётся и уходит из поля зрения.

— Как вы справляетесь, когда возникают подобные позывы? — слышу скрежет пера по бумаге, как будто то, что я сказал, действительно стоит того, чтобы принять к сведению.

— Справляюсь — это слишком сильно сказано. Я просто переживаю это, — вздыхаю я. Уже стало очевидным, что, чем менее я язвителен по отношению к нему, тем менее раздражительно он себя ведёт по отношению ко мне. Поэтому я смирился с тем, что буду хорошим мальчиком.

Мы сидим в полной тишине; я смотрю, как снег заваливает подоконник.

— О чём думаете? Какие мысли? — я чувствую на себе его пристальный взгляд, сглатываю и сажусь чуть прямее. — Рождество не за горами. Хотите обсудить?

— Молли пригласила меня, — бормочу я, упёршись взглядом в колени и проводя пальцем по глубоким линиям на ладонях.

— Поедете?

Пожимаю плечами:

— Половину семьи бесит само моё существование. Кажется, это не лучший вариант.

— Расскажите мне о них. С каких пор вы не ладите?

Я снова фыркаю и закатываю глаза. Он уже знает, что я не подарок, но не уверен, что может даже представить, каким идиотом я был раньше.

— Мы не ладили ни с кем из них с тех пор, как поступили в Хогвартс, — звук царапающего толстый пергамент пера раздражает, но я разминаю шею и продолжаю. — Я вёл себя как полный придурок при каждой нашей встрече.

— Какой была для вас школа?

На губах появляется улыбка. Честно говоря, первые пять лет учёбы в школе были для меня раем. Даже с придурковатым Поттером, бегающим вокруг, сеющим хаос и нарушающим правила, я чувствовал себя счастливым.

— Было довольно здорово. Квиддич, симпатичная девушка и много друзей.

— Но вы же были придурком? Как вы выразились, — он спокойно смотрит на меня, как будто только что спросил, какого цвета у меня глаза. Не могу не удивляться этому странному человеку.

Я пытаюсь скрыть усмешку, наклоняясь вперёд и упираясь локтями в колени:

— Ну, да. Этого от меня и ждали — вряд ли кто-то удивлялся.

— Вы жалеете об этом? — тембр его голоса понижается, а перо на мгновение замирает. Я чувствую тяжесть этого вопроса. Не знаю, как ответить честно.

Сказать, что я сожалею об этом, значит признать, что даже лучшие годы моей жизни были ошибкой.

С тяжёлым вздохом я говорю:

— Иногда.

Это лучшее, что он может получить, так что, чёрт, ему лучше принять такой ответ.

— Вы говорили им об этом?

Заливаюсь смехом и смотрю на него широко раскрытыми глазами:

— Что? Сказать Уизли, что я сожалею о том, что смеялся над его грёбаными ужасными мантиями? Маловероятно. Они были отвратительны. Как и его грёбаное лицо.

Бреннер удивляет меня насмешливой улыбкой.

— Хорошо, — он кладёт ручку в складку блокнота и захлопывает его. — Я хочу, чтобы вы провели праздник, не выводя его из себя, что, я знаю, для вас особенно трудно. Держитесь подальше от алкоголя и всего остального, что может спровоцировать уже вас.

Мой язык скользит по гладким зубам, и я кусаю себя за щёку.

— А что, если я действительно почувствую тягу? — голос звучит тихо.

Сморщив от сочувствия лоб, Бреннер проводит ладонью по бороде. Мне хочется наблевать на его дешёвые туфли:

— Вспоминайте, как долго вы боретесь. Вспоминайте, как долго вы уже чисты.

Восемнадцать дней.

— Не вступайте в перепалку, если кто-то настроит вас против себя, и убирайтесь из этой ситуации как можно скорее, — продолжает он.

— Может, мне лучше остаться дома? Какой в этом смысл?

— Что вы имеете в виду?

Я нервно отвожу от него взгляд, ненадолго останавливаясь на безделушках на его столе и табличках на стене.

— Она будет там, — признаюсь я, поджав губы и постукивая пальцем по раскрытой ладони.

Я не разрешал себе думать о ней. За последние несколько недель я привык к боли, поселившейся в моей груди — моему единственному напоминанию о том, что мы были чем-то, прежде чем стать ничем. Но, если я вспоминаю выражение её лица, когда она говорила, что любит меня; если я вспоминаю изгиб её губ, когда она пыталась скрыть свои прерывистые рыдания, — боль нарастает и захлёстывает меня, угрожая утащить под воду.

— Вы готовы обсудить ваши отношения с мисс Гр…

— Точно нет, — я прерываю его прежде, чем он успевает договорить. — Мне просто нужно знать… говорить ли с ней? Или полностью игнорировать? Как правильно поступить со всем этим? Просто это ужасно напрягает, если быть честным.

Бреннер с минуту молчит, потом вздыхает и откидывается на спинку стула.

— У меня нет правильного ответа для вас, Драко. Сейчас ваша главная задача — оставаться чистым и трезвым. Если вы считаете, что просто увидеться с ней будет достаточным для того, чтобы вызвать рецидив, не ходите. Это же касается и разговора с ней. Защищайте свою трезвость превыше всего, потому что, как только она станет более устойчивой, у вас появится прочная основа для продвижения вперёд в других аспектах вашей жизни.

Его слова прозвучали как удар под дых. Мысль о том, что я больше не встречу её… не услышу её голоса или не увижу, как она морщит нос — разрушает меня. Никакой возможности. И как бы мне ни было неприятно это признавать, кое-что в речи Бреннера находит у меня отклик.

— Ладно.

— Вы работали над домашним заданием с нашей последней встречи? — спрашивает Бреннер, поднимаясь на ноги, что означает конец нашего сегодняшнего совместного времяпрепровождения.

Маленький кусочек пергамента в моём кармане, кажется, прожигает дыру, и я киваю ему:

— Да, начал.

— Я знаю, что задача кажется сложной, Драко, но это важная часть процесса исцеления, — говорит он с натянутой улыбкой и распахивает матовую стеклянную дверь. — Счастливого Рождества.

— И вам, доктор Бреннер.

— Мне всегда казалось, что слово «доктор» несколько претенциозно. Не стесняйтесь называть меня по имени, — любезно предлагает он, выгибая брови, когда я переступаю порог.

— По-моему, вы никогда не называли мне своего имени.

— О, — усмехается он про себя. — Гарольд. Гарольд Бреннер, но можно просто Гарри.

Кровь отливает от щёк.

— Да вы издеваетесь надо мной, — обвиняю я, уставившись на его бледно-зелёные глаза за грязными очками и растрёпанные тёмные волосы.

— Эм, нет. Просто Гарри, — пожимает он плечами.

— До свидания, Бреннер, — хмурюсь я. — Счастливого Рождества.

***

Косой переулок стал для меня слишком тесным. Призраки моей зависимости и лохматая работница книжного бродят где-то по брусчатке. Я не могу находиться здесь. Вместо этого я начал исследовать магловский район вокруг офиса Бреннера.

Здесь, в этом тихом уголке мира, я снова могу дышать. На прошлой неделе я наткнулся на причудливую маленькую кофейню за углом, и она стала моим новым любимым убежищем. Ничего подобного нет в волшебном мире — гигантские мягкие кресла и причудливые картины на стенах.

Я ныряю внутрь, стряхивая снег с плеч и ледяную грязь с ботинок. От тепла кровь приливает к моим щекам, и я подхожу к захламлённой стойке.

— Мой парень! — кричит бородатый бариста из-за стойки. Сегодня он в голубой футболке, на предплечьях виднеются татуировки, тёмные волосы скрыты под широкополой шляпой, которую он носит большую часть времени. — Что пьём сегодня?

Глядя на красочную доску меню, я мысленно отмечаю четыре напитка, которые уже пробовал, и выбираю другой:

— Давай сделаем карамельный макиато.

Эдгар хлопает в ладоши и весело тычет в меня пальцем:

— Уже в процессе!

Он слишком счастлив для своей работы. Как он может получать такое удовольствие от приготовления напитков каждый день за мизерную плату? — но каким-то образом ему это удаётся.

Я кладу на стойку несколько магловских монет, не обращая внимания на улыбающуюся мне молодую девушку, и сажусь в кресло у окна, держа дымящуюся чашку.

Я сделал своей личной миссией изучение всего меню, и, хотя американо стал ещё одной горькой ошибкой моего недавнего прошлого, новый напиток восхитителен.

Я вытаскиваю пергамент из брюк и осторожно разворачиваю его. Все мои грехи изложены на крошечном клочке бумаги.

Мадам Розмерта

Кэти Белл

Пэнси

Гойл

Крэбб

Снегг

Дамблдор

Молли

Джордж

Рон (блять, серьёзно?)

Поттер

Грейнджер

Я чуть не подпрыгиваю, когда в маленьком кафе раздаётся громкий голос, и оглядываюсь в поисках волшебника или волшебницы, использующих чары усиления. Вместо этого, вижу бородатого бариста, стоящего на небольшом возвышении. Он подносит ко рту маленькое чёрное устройство, которое проецирует его голос на всё пространство кофейни.

— Привет, привет, — Эд улыбается в зал. Здесь немного оживлённее, чем обычно. Мои глаза останавливаются на нескольких нервных маглах, вцепившихся в блокноты или музыкальные инструменты. — Добро пожаловать на ещё один вечер открытого микрофона в «Грязном Молоте». На случай если ты ещё не был у нас — это что-то вроде свободной сцены. Мы проводим такие вечера раз в месяц, лист для регистрации вы найдёте на стене. Давайте начнём, — Эд делает паузу, чтобы прочесть что-то в своём блокноте. — Бонни Гектор.

Миниатюрная девушка, нервно грызущая ногти, подпрыгивает на стуле. Она примерно моего возраста. Бонни осторожно достаёт гитару из футляра и подходит к трибуне, тихие аплодисменты приветствуют её, когда она прислоняется к стулу позади микрофона, или как там эту штуку назвал Эд.

Я не могу оторвать от неё глаз — дрожащие пальцы тянутся к инструменту, когда она делает один… два… три глубоких вдоха и погружается в мягкую мелодию, от которой волосы на моих руках встают дыбом. Есть что-то затягивающее в её низком, неземном голосе, когда она сама теряется в своей песне.

Похоже, маглы выстраиваются в очередь, чтобы выступить перед залом, полным незнакомцев, и, хотя их мотивы не имеют никакого смысла, в этом есть что-то чувственное и обезоруживающее.

С гордой, но слабой улыбкой она, наконец, смотрит сквозь ресницы в толпу, когда её награждают громкими аплодисментами, улюлюканьями и криками. С опаской я присоединяюсь к поздравлениям. Я всё ещё нервничаю, так как кто-то может узнать меня здесь, даже несмотря на то, что я одет как положено и веду себя соответственно.

Эд представляет следующего, и молодой человек большой комплекции с широкой улыбкой занимает табурет. Он уверенно подмигивает девушке в дальнем конце кофейни, но я замечаю, что его руки крепко сжимают блокнот, как спасательный круг. Перелистывая страницы, он начинает:

Чашка и вкусная пена,

Эспрессо и сэндвич с пашот,

Тёмной обжарки замена,

Двойной-одиночный шот.

Фраппучино, Мокаччино?

Маленький, большой и средний?

Латте, Мокко, Капучино?

С корицей, охлаждённый — летний?

А соевое вам добавить?

Без кофеина или с ним?

Температуру, жар убавить?

И что по шотам-то — один?

И как решить, какой напиток!

Голова кругом от этого веселья,

Избавьте от мук выбора и пыток,

Слишком сложный выбор бодрящего зелья.

Тихий ропот смеха прокатывается по толпе, и молодой человек смотрит на посетителей с озорной усмешкой на лице. Признаю, я ни черта не понимаю. Кажется, людям нравится, и поэт на сцене смеётся.

— Ладно, ладно. Это я развлекаюсь. — он ёрзает на стуле, хрустит шеей, переворачивает страницу и делает глубокий вдох. Я рассеянно отодвигаю от себя свой восхитительный карамельный напиток и, наклоняясь вперёд, упираюсь локтями в колени. Его поведение изменилось — самодовольство, которое было на его лице минуту назад, превратилось в серьёзность, давящую на его плечи.

Голоса у власти.

Они царствуют в своём тоталитаризме.

Они шипят и чинят напасти,

Но подают это в мирной призме.

Коварство, хитрость и контроль —

Всё для захвата и порабощения

Гуманность, как принято, на ноль,

А мы — марионетки без значения.

Болезненный рывок стягивает мою грудь, когда его текст эхом разносится по комнате. Как будто он говорит только со мной, и, хотя его слова, смешанные с замысловатыми паузами и дикой жестикуляцией, не всем понятны… для меня они точно имеют смысл.

Насытившись и успокоившись, голоса молчат,

Отсыпаются от опьянительного кайфа,

В своей бесчувственности они принадлежат

Покрытым слоем мрака тайнам.

И в их молчании случается момент,

Как вспышка яркая — мерцание.

Когда марионетки проснутся от легенд,

И к ним придёт свободы понимание.

А голоса молчат. Но время уж пришло!

Пора вставать с колен, ползти, царапаться, хвататься,

Ведь призрачное солнце, вдруг, взошло —

Приходит час на свет перебираться.

О, сладкий дух свободы, где ты пропадал?

От вдоха закрываются глаза, немеют скулы,

Мы продолжаем дёргать и цепляться за астрал,

Пока молчат и спят эти акулы.

Мы знаем, голоса молчат,

Но ведь они могут проснуться.

Будут давить, искать, копать.

Но снова нам не обмануться.

Флюиды дарят нам покой и исцеляют,

Свобода — чудо. Спасибо за тебя.

Но голоса уже внимают,

Они проснулись ото сна.

Они шевелятся и воют,

Они дают нам вновь понять,

Чтовозвращается неволя

И что вернут всем страх опять.

Глаза мужчины закрываются, и он продолжает читать по памяти.

Но свобода — это сила,

Она и задаёт нам верный курс,

Уверенность и мощь ослабят вилы.

Мы снова чувствуем свой пульс.

А голоса тихонечко тускнеют,

Хоть вовсе бой ещё не завершён,

Они считают, что пока здесь всем владеют,

Но наш народ уже свободой исцелён.

И если голоса лишь тронут тишину,

Мы твёрдо сразу им напомним,

Что до конца пойдём, на свет или во тьму,

Но сами, не под лидером никчёмным.

Моё сердце бешено колотится, когда он встаёт и уходит со сцены. Его слова задели во мне струну, которая, как я даже и не подозревал, была так сильно натянута, что отдаётся эхом в груди.

Я резко поднимаюсь, колени ударяются о низкий столик, и мой кофе слегка выплескивается через край чашки. Я откашливаюсь, извиняясь, и выбегаю на холодный зимний воздух, зажав пальто в руке и подняв лицо навстречу падающему снегу.

Впервые за очень долгое время жила на моей шее спокойна, руки свободно свисают по бокам, и я чувствую каждую клетку своего тела. Подавляя облегчённый смешок, я надеваю пальто и иду к переулку, где могу безопасно аппарировать.

Мир. Вот что это такое. Так чуждо и так чертовски фантастично.

***

Струйки дыма, поднимающиеся от сковороды — явный сигнал того, что моему ужину конец — несмотря на сгоревшую корку, внутри куриная грудка розовая и сырая. Я усмехаюсь, и взмахом волшебной палочки отправляю шипящую сковороду в раковину.

Как это так чертовски трудно. Просто приготовить еду. Даже первобытные люди умели это делать, а я чистый бездарь. Мне нужно снова взять еду навынос, но прежде чем я решаю, где именно, раздаётся стук в дверь.

Сердце сжимается в груди.

Я паникую, пытаясь предположить, кто бы это мог быть. Джордж просто вошёл бы в эту чёртову дверь, он не ждёт после стука. Остаётся только один человек, который может захотеть навестить меня. Я проклинаю тихое чувство надежды, которое расцветает в моей груди, языком облизываю губы, а руками разглаживаю несуществующие складки на брюках.

Я берусь за ручку и начинаю открывать дверь, но она агрессивно распахивается навстречу. В мою квартиру входит Блейз и с самодовольной ухмылкой оглядывает её. Не знаю, что сказать.

— Дружище! — он заключает меня в объятия, похожие на тиски, прежде чем оттолкнуть и без приглашения рухнуть на диван и закинуть ноги на кофейный столик. — Последняя вечеринка, должно быть, действительно прикончила тебя, — он ухмыляется, сильно стуча каблуками по стеклу. — Мы не виделись несколько недель. Я уже соскучился по тебе.

Я пристально смотрю на него. Один из моих самых старых друзей, и всё же он чужой.

— Да, приятель. Хреново всё обернулось, — я сглатываю и чешу щетину, которая постоянно отрастает. — Что ты здесь делаешь? — в моём голосе слышится тихая дрожь. Чёрт, вскрываю карты раньше времени. Он поднимает ноги и осторожно ставит их на пол, наклоняясь вперёд, пока его локти не упираются в колени, и смотрит на меня прищуренными глазами.

— Ты один из моих лучших друзей. Я здесь, чтобы удостовериться, что ты в порядке, — в его интонации присутствует опасная нотка, которая пробуждает тихую ярость в моей груди, и я усмехаюсь. — Что? Я уже не могу нанести тебе визит?

— Знаешь, Блейз, было бы неплохо нанести мне визит. Может, когда меня рвало на углу улицы, а может, когда я сидел в тюремной камере в грёбаном Министерстве. Или, чёрт побери, когда помирал на жёсткой детоксикации, и никого не было рядом. Может быть, тогда было бы здорово нанести этот грёбаный визит! — мой голос опасно повышается, и адреналин действует как спусковой крючок. Я пытаюсь подавить эмоции, прежде чем они одолевают меня.

— Ты слишком остро реагируешь, — отмахивается от меня Блейз и встаёт, брезгливо проводя пальцами по моим драпированным стенам.

Я сглатываю комок в горле и делаю шаг к нему:

— Честно говоря, ты даже не представляешь, как мне было плохо после.

— После чего? — спрашивает он насмешливо, поднимая декоративную сову с края моей каминной полки.

— После войны. Для меня всё было совсем по-другому, и я не был откровенен с тобой, но я попал в неприятную ситуацию, Блейз, — я всё ещё надеюсь, что смогу спасти эту дружбу; что я смогу дать ему понять, что кое-что во мне так сильно сломано, и мне просто необходимо, чтобы кто-то был рядом, пока я работаю над этим.

— Господи, Драко. Кончай. Меня уже тошнит от твоего самокопания. Тошнит от того, как ты строишь из себя жертву. Да, ты принял несколько дерьмовых решений. Чёрт возьми, разберись с этим. Я проживаю это, напиваясь и нюхая зелье — если ты хочешь справиться с этим с помощью пуффендуйских объятий или выплёскивания своих эмоций, как придурок — ладно. Но не жди, что я буду в этом участвовать.

Я физически отшатываюсь от его слов, но он этого не замечает. Он смотрит на фотографию моей мамы со мной на четвёртом курсе, стоящую на книжной полке, и бросает её на диван, а после лениво поворачивается ко мне.

— Ты позволяешь этим… этим чёртовым предателям забраться тебе в голову. Они заставляют тебя думать, что с тобой что-то не так. Это херня собачья. Не всё должно быть исцелено. Иногда исцеление — это просто забвение. И тут в дело вступаю я, приятель, — он вытягивает руки в стороны, будто ждёт объятий.

Мой лоб дёргается:

— Ты можешь идти.

Я разворачиваюсь обратно к кухне, мои руки трясутся от невысказанной ярости, пальцы поднимаются к горлу, чтобы успокоить дрожь.

— Что? Собираешься просто выбросить почти два десятилетия дружбы из-за этих?

— НЕТ! — ору я, хлопая ладонями по кафельной стойке. — Нет, Блейз. Это из-за меня. Я пытаюсь сказать тебе, что я грёбаный наркоман, и совершенно ясно, что ты чертовски токсичен…

Он издаёт резкий смешок, и его глаза сужаются, когда он делает несколько опасных шагов ко мне.

— Я токсичен? Ты, мой друг, и есть сама смерть. Всё, к чему ты прикасаешься, становится тёмным, и ты хочешь обвинить меня в своей дерьмовой жизни? Ты заметил, наверное, что на моей руке нет уродливой тёмной метки, а мой испытательный срок истекает через шесть недель. Это у меня шикарная квартира и яркая светская жизнь, а ты сидишь в своей дерьмовой халупе со сковородой горящего дерьма в раковине. Ты думаешь, раз Золотой мальчик жалеет тебя, значит, ты что-то из себя представляешь? Думаешь, ты сможешь переобуться и вступить в их милую команду? Ты просто смешон, приятель. Вот только ты совсем не смешной, — на его губах застывает злобная улыбка. Мне до жути хочется пройтись кулаками по его напыщенному грёбаному лицу.

— Ты закончил? — выговариваю я через сжатые челюсти.

— Нет. Мы закончили.

Я вздрагиваю, когда дверь захлопывается, и впиваюсь руками в волосы, царапая кожу головы. Мне нужна доза, блять. Мне нужно. Прошло двадцать дней, ну и хер с ними.

Кем он себя возомнил, чёрт возьми?

Дрожь распространяется по всему телу. Я резко хрущу шеей, пытаясь унять опасную потребность в наркотиках, о которой сигнализирует знакомая жила.

Хватаю пальто с вешалки и выбегаю из квартиры. Аппарирую, как только мои ноги касаются брусчатки.

Комментарий к 15. Отступая от края пропасти

За перевод стихов заранее извиняюсь! Очень старалась, но вышло, что вышло:)

========== 16. Самоубийство ==========

If somebody asked how we died

Please look them straight in the eye

Call it suicide

James Arthur — Suicide

***

Костяшки моих пальцев отчаянно стучат по двери, и, когда Бреннер, наконец, распахивает её, я нервно прикусываю губу. Он так сильно похож на Поттера с этими растрёпанными волосами и кривыми очками на носу, в своих серых пижамных штанах и когтевранской футболке.

Сейчас не так уж и поздно, но холод разогнал людей по домам. Бреннер перешагивает порог и бегло оглядывает улицу.

— Драко?

Всё тело дрожит. Резко спрашиваю:

— Есть минутка?

Он напряжённо бросает взгляд на мою сжатую челюсть и беспокойные глаза. Он всё понимает. Ясно как божий день, что я на грани срыва. Гарольд быстро отступает в сторону и жестом приглашает меня войти.

— Проходите в кабинет, я сейчас вернусь, — бормочет он и бежит вверх по лестнице в свою квартиру.

Минуя порог, я прохожу внутрь. Мысли разбегаются. Не могу сидеть, мне надо двигаться.

Натянув джемпер, Бреннер возвращается.

— Что происходит? — он пересекает комнату и опирается поясницей на стол, поднимая на меня полуприкрытые сонные глаза.

— Блейз приходил, — говорю я и краем глаза замечаю, как напрягаются его плечи.

— Он предлагал…

— Нет. Не уверен, что он был там для этого, но всё накалилось и… чёрт! — пальцы путаются в волосах, и я дёргаю их до тех пор, пока не ощущаю острую боль, сосредотачиваю всё внимание на ней. — Мне нужна доза.

— Не нужна, — его голос звучит тихо и успокаивающе, и я чувствую, как он обволакивает меня, словно верёвка — тянет в безопасное место.

— Нужна. Я буквально физически это чувствую. Я не знаю другого способа избавиться от этого ощущения, кроме как принять грёбаное зелье, — я всё бормочу и бормочу, объясняя то, что невозможно объяснить. Моё внимание переключается, останавливаясь на повторяющемся постукивании большого пальца по бедру.

— Когда вы вышли из детоксикации, физическая часть зависимости кончилась. Вы уже несколько недель чисты, если только я чего-то не упустил… — обрываю его холодным взглядом, и он поднимает руки, сдаваясь. — Хорошо. Тогда это только в вашей голове. И это самая трудная часть.

Я фыркаю и продолжаю расхаживать по комнате:

— Вы явно никогда не проходили детоксикацию — это просто адски отвратительно.

— Я в этом не сомневаюсь. Давайте присядем, — он отталкивается от стола и направляется к своему креслу.

Повинуясь его инструкциям, я падаю на диван, сжимая руки между коленями.

— Я бы хотел ещё раз попробовать визуализацию, — прежде чем я успеваю возразить, он поднимает ладони вверх, прерывая меня. — Я не собираюсь вести вас в опасные воспоминания в вашем нынешнем состоянии. То, что мы будем делать, только поможет успокоиться, если вы сможете держать свой разум открытым.

— Вы легилимент? Тогда почему бы вам просто не залезть в мою голову? — голос слишком резкий, но я не могу справиться со своими бешеными эмоциями. Всё вокруг меня сжимается — я слышу каждый звук, ощущаю кожей сам воздух.

Бреннер неловко ёрзает на стуле:

— Для легилимента было бы неэтично стать психотерапевтом. Но вы можете доверять мне, Драко.

Внутри всё переворачивается.

Доверять.

Я никому не могу доверять. Что бы это ни было — самосохранение или цинизм, но это правда.

Боль в горле нарастает и грозит навсегда лишить меня возможности дышать. Испуская протяжный стон, я ложусь, зажмуриваю глаза и сжимаю пальцами подёргивающуюся шею.

Бреннер тихо начинает:

— Я хочу, чтобы вы представили себе игрушечный стеклянный снежный шар. Он большой, и вы держите его обеими ладонями. Маленькая фигурка вас находится внутри, прямо посередине, рядом с небольшим деревянным домиком, окружённым густыми елями. Там есть ручей, протекающий через центр шара спокойным потоком.

Пока он описывает мне эту сцену, яркая картина расцветает под моими сжатыми веками. Я вижу стеклянный шар в своих руках, вижу крошечную фигурку, которая выглядит точно так же, как я, и мысленно следую его инструкциям.

— А теперь я хочу, чтобы вы подняли шар и потрясли изо всех сил. Сверкающий снег превращается в хаос. Пока вы смотрите на метель, я хочу, чтобы вы сами двигались. Вы больше не держите шар. Вы в нём — наблюдаете, как вокруг тяжело падает снег, и поначалу это ошеломляет…

Ледяной холод пробегает по моему телу, когда я смотрю в зловещее тёмное небо; снежная буря кружит вокруг меня, оставляя свои белые следы на плечах и ресницах. Слишком холодно — чертовски холодно, честно. Я начинаю стучать зубами, потирая руки об одежду, жадно ища тепла. Сквозь почти непроглядную снежную пелену я едва различаю ручей в нескольких метрах от меня. Сделав несколько неуверенных шагов вперёд, слышу голос Бреннера, похожий на глухое эхо. Как будто шар сейчас в его руках.

— Не забывайте, что вы теперь в шаре. И сначала снег падает тяжело и бешено, но что происходит потом?

Мой подбородок тянется по направлению к его голосу, брови низко опускаются на глаза.

— Снегопад затихает, — бормочу я, выпуская пар изо рта и дрожа всем телом от холодного воздуха.

— Совершенно верно. Взгляните вверх на небо и наблюдайте, как темнота приобретает светло-серый оттенок, снег падает мягко, ослабевая с каждым моментом, пока не оседает вокруг вас. Что вы слышите?

— Ручей… он всё ещё течёт, и теперь я вижу его более отчётливо, — мои ноги тянут меня к нему. Прозрачная голубая вода струится по каменистому дну. Я чувствую, как моё дыхание успокаивается, острые укусы холодного воздуха становятся освежающими. Делаю глубокий вдох.

Глаза закрываются. Ещё не улёгшиеся снежинки тают, едва касаясь моих щёк. Сердцебиение замедляется, переходя в ровный ритм. Боль в груди утихает.

— Оставайтесь здесь столько, сколько захотите. Когда будете готовы, я хочу, чтобы вы вышли из шара и вспомнили, что он был в ваших руках всё это время.

Через несколько мгновений я следую его инструкциям, пока снова не начинаю легонько раскачивать снежный шар, наблюдая, как в нём падают мягкие хлопья. Я чувствую, что могу контролировать себя, и, быстро моргая, возвращаю сознание обратно в кабинет.

***

Сгорбившись над контрактом от нового поставщика, я едва не подпрыгиваю от неожиданности, когда дверь распахивается, и из проёма выглядывает ухмыляющееся лицо Джорджа.

— Блин, да перестань уже так врываться! — ругаюсь я, глядя на чернильные кляксы на контракте над тем местом, где дрогнуло перо.

— Грейнджер хочет тебя видеть.

Всё замирает. Ну, за исключением моего сердца, которое колотится так, будто я теперь звёздный ловец на чемпионате мира по квиддичу. Поднимаю глаза.

— Гр-Грейнджер? — заикаюсь и подозрительно прищуриваюсь. — Увидеть кого? Тебя?

— Тебя. Она на улице, спросила, не найдётся ли у тебя минутки. Но не хочет мешать, если ты занят.

Мой рот тщетно пытается издать звуки, которые могли бы походить на слова, но ничего не приходит на ум, когда я прокручиваю последние несколько недель с нашей с ней встречи.

— Ничего страшного, если ты не готов, друг, — успокаивает меня Джордж тихим голосом. — Она поймёт.

Она здесь не для этого. Она здесь не для того, чтобы что-то возвращать. Она ушла… ты должен позволить ей уйти.

Я повторяю это словно заклинание, которое нужно выучить, уповая на то, что мой разум зафиксируется на этом и будет помнить, что она не любит меня… больше не любит. Если вообще когда-либо любила.

— Нет, всё хорошо. Конечно, я увижусь с ней, — губы сжимаются в тонкую линию, и я разглаживаю жилет и брюки, хотя они и так идеально выглажены. Поднимаю свой плащ, раздумывая, брать ли его с собой.

— Посмотрите на него, — воркует Джордж, — весь такой нервный. Как мило, — швыряю плащ ему в лицо, а он хохочет и откидывает его в кресло.

— Джордж?

— Да, приятель?

— Будь добр, отвали, — я одариваю его натянутой улыбкой и протискиваюсь мимо.

Пробираясь через лабиринт магазина, я быстро обхожу витрины и уклоняюсь от зачарованного дракона размером с филина, проносящегося в пятнадцати сантиметрах от моей головы.

— Удачи, — оборачиваюсь и вижу, что Джордж идёт за мной и ухмыляется, выставив вперёд два длинных больших пальца, а затем поворачивает к кассам. Слегка нахмурившись, я толкаю дверь и выхожу на холодный декабрьский воздух.

Пробежав вниз несколько ступенек, я всматриваюсь в проходящую мимо толпу. Но не вижу её, отчего в груди всё сжимается.

Если это один из ох-каких-весёлых, бессмысленных и даже на каплю не смешных приколов Джорджа, то заверяю, я кину в него пару заклина…

— Малфой? — её тихий голос пронзает меня. Я почти спотыкаюсь, услышав, как она снова произносит мою фамилию.

Поворачиваюсь, и у меня перехватывает дыхание. Боже, она ещё красивее, чем я её помню. Я всегда думал, что она больше похожа на осень, но теперь, глядя на неё в тёмно-красном обтягивающем пальто, обрамлённую кудрями, заправленными в того же цвета шапку, я понимаю, что ошибался. Её щёки пылают розовым румянцем, а шоколадного цвета глаза сосредоточены на мне.

Я знаю, что она ищет. Доказательства моей зависимости. Она бросает нервный взгляд на круги под глазами, на зрачки, потом переключается на мои руки, сжатые в кулаки.

— Грейнджер, — это всё, что я могу сказать, но даже это требует слишком больших усилий. Её имя — табу в моём сознании, и произнесение его вслух возвращает всю тягу к ней. Я хочу упасть на брусчатку у её ног и молить о прощении, умолять её увидеть, что я изменился, что я уже не тот человек… но не уверен, что даже сам верю в это.

В конце концов, я всё ещё зависимый. Отчаянно старающийся, но зависимый.

— Ты хорошо выглядишь, — говорит она, делая неуверенный шаг ко мне. Снежинки застревают в каскадом спадающих кудрях. — Как себя чувствуешь?

Пытаюсь заговорить, но во рту пересыхает, слова застревают в горле. Откашливаюсь в локоть.

— Я, э-э… Стараюсь держаться. Спасибо. Как твои дела?

Не слишком ли рано спрашивать, как идут дела у Кормака? Потому что это то, что мне на самом деле хочется знать.

— Я в порядке, — кивает, и молчание между нами затягивается. Мы, должно быть, выглядим довольно нелепо — два человека, беседующие лицом к лицу на расстоянии в четыре фута. — Я рада, что тебе лучше, — добавляет она, и я вздрагиваю от вынужденной неловкости.

— Грейнджер, я действительно… — извинения почти вырываются, но она останавливает меня, её глаза вспыхивают от боли, и она делает ещё один шаг вперёд.

— Пожалуйста, не надо, — её лицо напрягается, как будто услышав мои извинения, она может сломаться. — Я не… я просто хочу сказать, что тебе не за что извиняться. Ты проходишь через это всё и… — слова обрываются. Её плечи тревожно опускаются, когда она выдыхает. — Мне не нужны извинения, Драко. Я просто рада, что тебе лучше.

Я хочу, чёрт возьми, сказать что-нибудь; я хочу, чтобы она просто позволила мне исправить всё то, что между нами. Но её слова отдаются эхом в моей голове.

Мне нужно, чтобы ты хотел большего для меня.

Вместо извинений я твёрдо киваю, провожу языком по зубам и прикусываю губу. Как бы сильно я ни хотел, чтобы она меня услышала, она просила меня этого не делать. И опять же — кто я такой, чтобы ей в чём-то отказывать?

Её спина выпрямляется в приливе уверенности. А вот и львица.

— Я просто хотела убедиться, что ты приедешь на Рождество в Нору.

Моё лицо сжимается от этой мысли.

— О, я ещё толком не решил.

— А?

— Ну, я не знал, будешь ли ты там с Кормаком, — признаюсь. Бесхребетный. Я знаю это, но ничего не могу с собой поделать. Я должен был вставить это в разговор. — Не говоря уже о том, что Рон арестовал меня около месяца назад, и я сомневаюсь, что кто-то захочет видеть, как я хандрю, портя всем весёлый праздник.

Брови Гермионы сходятся на переносице, пальцы тянут цепочку на шее.

— О. Кормак и я… мы не вместе. Это была всего лишь пара свиданий, но я дала ему понять, что не была… — прочистив горло и поморщившись, она продолжает, — Я не была готова ни к чему серьёзному.

Блестяще. Здорово узнать, что я потерял контроль из-за грёбаного придурка, который не продержался и двух недель.

— И не беспокойся о Роне, — добавляет она. — Он будет вести себя наилучшим образом, или мы с Молли нашлём на него несколько противных заклинаний, — её лоб напрягается, и она улыбается мне. Я не могу удержаться, чтобы не ответить ей глухой насмешкой. — Честно, он не доставит тебе никаких хлопот.

— Почему тебя волнует, поеду я или нет? Уверяю, без меня день будет куда приятнее.

— Это неправда, Драко, — упрекает она. Это звучит легко, почти успокаивающе. — Я не хочу, чтобы ты был один на Рождество. Но если ты не захочешь, то нет проблем. Только… не отказывайся из-за меня. Хорошо? Потому что я в порядке, правда, — мой взгляд падает на ожерелье, которое она трёт, как талисман, и я узнаю в нём то, что подарил ей несколько недель назад. — Я в порядке, — повторяет она, как будто убеждая уже себя.

— Хорошо.

— Это значит «хорошо, я приеду»? — её голос поднимается на несколько октав, и она снова делает шаг ко мне. Я мог бы протянуть руку и смахнуть снежинки, тающие на её щеках.

— Это значит «хорошо, я подумаю об этом», — говорю я с ухмылкой. — Не уверен, что это хорошая идея для меня сейчас, но если я смогу справиться с этим, я буду там.

Она переваривает эту мысль, кивает и протягивает мне руку в официальном жесте. Со смехом я принимаю её. Она жмёт мою руку один раз… два… три раза… четыре…

Боже, это слишком долго и неловко.

Её глаза скользят по моему лицу, и я вижу, как неожиданный румянец заливает её щёки.

— Ты всегда так долго пожимаешь руки? Если да, то ты быстро их накачаешь. Это может стать официальным видом спорта.

Её румянец становится ещё ярче. Она одёргивает руку и поправляет локоны, хмурясь.

— Ладно. Так. Увидимся на Рождество?

— Может быть, — соглашаюсь я, вздёрнув подбородок.

— «Может быть» на Рождество. Поняла. Хорошего дня, Малфой, — она снова протягивает руку, но, когда я смотрю на неё, выгнув бровь, прячет ладонь в карман и рычит на меня.

— До встречи, Грейнджер.

Я смотрю, как она разворачивается и исчезает в толпе. Волоски на моей руке встают дыбом, но я уверен, что это не имеет никакого отношения к холоду.

Это что-то другое.

Это что-то немного заполняет внутреннюю пустоту. И как бы я ни старался растоптать это чувство, я ощущаю знакомое покалывание в груди.

========== 17. Выше своей головы ==========

I never knew that everything was falling through

That everyone I knew was waiting on a queue

To turn and run when all

I needed was the truth

But that’s how it’s got to be

It’s coming down to nothing more than apathy

I’d rather run the other way than stay and see

The smoke and who’s still standing when it clears

Everyone knows I’m in

Over my head

Fray — Over My Head

***

Снег мягко падает на мостовую. Я иду, вперив взгляд в свои дорогие ботинки из драконьей кожи, шнурки которых уже припорошило. Когда я наконец поднимаю глаза, чтобы взглянуть на деревню, меня охватывает ностальгия.

Сколько счастливых воспоминаний у меня связано с этой улицей? Однажды Крэбб случайно поджёг мантию первокурсника возле лавки Зонко, а Пэнси дала мне себя поцеловать первый раз под омелой у кафе мадам Паддифут.

Я ныряю в Сладкое королевство и не могу сдержать расползающуюся по лицу улыбку. Ничего не изменилось. Тот же магазин. Нетронутый Тёмным Лордом во всех отношениях.

Здесь тихо — большинство студентов уехали на каникулы, и я медленно иду по проходу, хватая по пути пачку сахарных перьев и несколько шоколадных палочек, полюбившихся мне ещё в детстве.

— Драко Малфой? Это ты?

Плечи напрягаются, и я поворачиваюсь с нервной улыбкой на губах.

— Миссис Флюм, — беспричинно краснею, когда она встаёт передо мной, и её маленькие костлявые руки сжимают мои локти.

— Боже, ты стал таким большим. Я до сих пор помню того маленького белокурого мальчика с огромным количеством лака на волосах и отвратительной привычкой к сладкому, — отчитывает она меня с игривым блеском в глазах, на что я тихо смеюсь. — Сколько денег один ребёнок может потратить на взрывающиеся конфеты и шоколадных лягушек… — качает головой, и несколько прядей её тонких седых волос выбиваются из шиньона. — Твои карманные были слишком щедрыми!

Ухмыляюсь, глядя на неё сверху вниз, и замечаю залёгшие глубокие морщины в уголках глаз — неумолимые признаки того, что годы состарили её. Миссис Флюм была, возможно, единственным человеком, который относился ко мне с неизменной добротой в течение всех моих лет в Хогвартсе, и это вполне могло быть, потому что я держал их магазин на плаву тем количеством галлеонов, которые тратил на выходных в Хогсмиде. Или по какой-то счастливой случайности я ей просто нравился.

— Как у тебя дела после… ну, после? — её карие глаза слегка сужаются, брови опускаются.

Слова больно застревают в горле. Она не знает, какой я действительно кусок дерьма, она помнит только, каким ребёнком я был раньше.

— Потихоньку. Могло быть и хуже.

— Ты был всего лишь мальчишкой, — прищёлкивает языком и выпрямляется во весь рост, всё ещё едва доставая мне до плеча. Мои губы растягиваются в кривой улыбке. — Тебе просто нужен был кто-то, кто тебя бы слегка направил. Я знаю, что ты мог бы избежать всей этой неразберихи. Ты хороший парень, Драко Малфой, — её холодные руки сжимают мой подбородок. Я мысленно смеюсь над её совершенно неверным представлением обо мне.

— Я рад, что хоть кто-то так думает, миссис Флюм.

— Было грустно услышать о твоих родителях, — тихо произносит она. — Я их не знала, но… я очень тебе сочувствую, — пытаясь заблокировать всплывающие воспоминания, я сглатываю и твёрдо киваю ей. — Что ты будешь брать? Или выкупишь весь магазин?

— Не сегодня, — смеюсь я. — Вы сможете собрать для меня подарочную корзину? Всё самое лучшее.

Она тычет твёрдым пальцем мне в рёбра и усмехается:

— Все мои товары лучшие. Нужно к завтрашнему дню?

— Если можно.

— Для тебя всё что угодно, мой мальчик. Сегодня вечером корзина будет у тебя в квартире. Как будешь готов, подходи к кассе со всем, что тебе нужно, и я порадую тебя чем-нибудь новеньким.

— Спасибо, миссис Флюм. За всё.

Её тонкие, как лист бумаги, губы растягиваются в улыбке, и она кивает, исчезая в том же направлении, откуда пришла.

***

Визит в Сладкое королевство, не будучи целью сегодняшнего дня, на мгновение ослабляет тревогу о том, что будет дальше. Держа бутылку шоколадного вина и упаковку трюфелей в руке, я вытаскиваю из брюк пергамент и смотрю на первое имя в списке.

Мадам Розмерта

Чёрт побери, это будет полный провал. Тут уж ничего не поделаешь, но это будет пытка.

Я переступаю порог Трёх Мётел и стряхиваю снег с ботинок; мои глаза оглядывают паб и находят её, протирающую дальний край бара. Сердце бешено колотится, и я всерьёз подумываю о том, чтобы бросить всё и сбежать в Южную Америку.

Исцеление. Голос Бреннера повторяется в голове, как какая-то идиотская мантра, которая должна помочь пережить это кошмарное время моей жизни; как будто его план каким-то образом поможет мне снова жить спокойно. И сегодня — в сочельник — конечно, самое время выставить себя полнейшим идиотом, поэтому я тащусь вперёд, сминая большим пальцем целлофановую упаковку трюфелей.

Остановившись всего в нескольких футах от неё, я тихонько кашляю, стараясь не напугать, и Розмерта поднимает глаза, которые становятся жёстче, когда она осознаёт, кто стоит у её стойки.

— Добрый день, — вежливо киваю, в голосе чуть слышно дрожь.

— Что ты здесь делаешь? — её ледяная интонация пронзает меня насквозь.

Массирую переносицу и подавляю измученный выдох. Я успел произнести только грёбаное приветствие, и это уже худший момент в моей жизни.

— Я принёс вам вот это, — поджимаю губы и ставлю вино и трюфели на барную стойку, как будто они облегчат тот факт, что я когда-то подверг её непростительному заклятию.

— Зачем? — её лицо сильно морщится, бегло осматривая подарки, затем она кидает тряпку на стул, идёт ко мне, кладёт ладонь на угол стойки и пристально смотрит. — Ты их отравил?

— Нет.

Хозяйка паба задумчиво медленно кивает:

— Объяснись.

Это как раз то, что я абсолютно не хочу делать. Я готов осыпать её подарками каждый день до конца её жизни, если это избавит меня от объяснений, какого хрена я здесь делаю.

Опускаю взгляд на блестящую деревянную отделку барной стойки и нервно облизываю губы.

— Я здесь, чтобы сказать, что я… — закусываю нижнюю губу. — Сожалею. Я хочу извиниться.

Розмерта запрокидывает голову и выдавливает несколько жёстких смешков. Когда она снова возвращает взгляд ко мне, её глаза наполнены слезами.

— Мерлин, неужели кто-то заставил тебя? Ты выглядишь как ручная кукла — будто кто-то притащил твоё тело сюда, засунул руку тебе в задницу и выдавливает слова.

Моя челюсть слегка отвисает от такого грубого сравнения, и с губ срывается порыв воздуха:

— Конечно, нет! Я просто пытаюсь извиниться, ради всего святого.

— Мне не нужны ни твои извинения, ни твоё дешёвое вино, — она отворачивается, идёт к бару и, качая головой, берёт в руки тряпку.

Что-то похожее на гнев рождается в моей груди, и я делаю несколько шагов по направлению к ней:

— Ну, вообще-то, я делаю это не для вас. Так что вам необязательно принимать мои извинения…

— В смысле? Какие извинения необязательно принимать тому, перед кем извиняются?

— Например, эти, — фыркаю я. — Слушайте, я вляпался в кое-какое дерьмо несколько лет назад, в котором пребываю до сих пор, это должно быть очевидно. Я очень стараюсь выйти из этой фазы своей жизни, и, к сожалению для нас обоих, мой психотерапевт считает, что я должен извиниться перед людьми, которых успел обидеть. Изощрённая форма пытки, которую, поверьте мне, я не пожелал бы и своему злейшему врагу. Но вот я здесь. Извиняюсь, как грёбаный пуффендуец, так что, пожалуйста, избавьте меня от своей агрессии и примите извинения и подарки — уверяю вас, и те, и другие стоят достаточно.

Она вздёргивает подбородок, и глаза за густыми чёрными ресницами, сужаются, глядя на меня:

— Мне не нужны такие подарки. Кто приносит вино бармену?

— Я думал, вы любите выпить, — пожимаю плечами. Почему она так жестока со мной? В конце концов, я приношу свои искренние извинения, и, положа руку на сердце, то было даже не самое ужасное из непростительных. Некоторые бы сказали — наименее ужасное из трёх.

— Ты можешь убрать со столов, помочь вытереть их и расставить стулья. А потом мы поужинаем, и ты расскажешь мне всё об этих извинениях, которые ты вроде бы приносишь, и о соответствующих прощениях, которых ты заслуживаешь.

— Но ведь сегодня сочельник, — в списке был ещё один человек, до которого я надеялся добраться сегодня вечером, но, думаю, это может подождать.

Она никак не реагирует на мои слова; возможно, знает, что мне некуда спешить, и кивает на несколько грязных столов позади меня:

— Начинай. И никакой магии. Ручной труд будет тебе полезен.

Мои ноздри раздражённо раздуваются, пока я снимаю шерстяное пальто, кладу его на барный стул и закатываю рукава безупречно сшитого и отглаженного белого пуловера.

Работа нудная, но не утомительная, и большую часть следующего часа мы оба работаем молча. Когда приходит время закрытия, она взмахивает волшебной палочкой, и на столе в середине бара появляются две картофельные запеканки и немного хлеба.

— Ну давай выпьем этого стоящего вина, которое ты принёс с собой, — она поднимает бутылку и внимательно изучает этикетку.

Я чувствую, как горячий румянец заливает мои щёки:

— Вообще, я не пью.

Она скептически смотрит на меня:

— Я не раз видела, как ты напивался со своими дружками до свинского состояния за столом в дальнем углу, Драко Малфой.

Моя челюсть сжимается:

— Внесу коррективы в своё предыдущее заявление: я больше не пью. Это уже доставило мне некоторые неприятности.

На её лице появляется понимание. Она кивает, ставя вино обратно на стойку, и призывает два сливочных пива.

— Безалкогольное, — бормочет она и подносит свой стакан к губам.

Интересно, чувство стыда для всех идентичное? Тяжёлое. Как горячее мокрое многотонное полотенце, давящее на плечи.

— Значит, ты держишься сейчас?

— Какое-то время держался… потом сорвался. С последнего срыва прошло тридцать пять дней.

— Хорошо, — она гоняет картошку по тарелке и кивает. — Хорошо.

— Я, правда, очень сожалею, — повторяю снова. Хотя на этот раз не уверен, говорю это для себя или всё же для неё — я просто знаю, что она этого заслуживает.

Она с обвиняющим взглядом тычет в меня вилкой:

— Ты никогда — нигде — ни в кого больше не запустишь непростительным, ты меня понял?

— Да.

— Отлично, — ворчит она и начинает есть, задавая мне более простые вопросы и, подобно миссис Флюм, приносит соболезнования по поводу смерти моих родителей. Я замечаю быстрое подёргивание в шее, но это совсем не то, что было с Блейзом в моей квартире. Используя формулировки Бреннера: это не триггерит меня. Нет, я чувствую себя спокойно, как после прочтения тех стихов в кофейне.

Когда я ухожу, Розмерта успокаивающе кладёт руку на моё плечо:

— Ты молодец, Малфой. Продолжай в том же духе. Буду рада видеть тебя здесь.

— Спасибо, что выслушали меня. Счастливого Рождества.

Я выхожу на холод и, обернувшись через плечо, вижу, что эта красивая кудрявая женщина стоит, скрестив руки на груди, прислонившись к двери, и смотрит мне вслед.

Чувствую некоторое облегчение — как будто оставил что-то там, на пороге её паба. Я разворачиваюсь, иду к точке аппарации, и думаю о том, что в этой исцеляющей штуке может быть что-то большее, чем мне виделось изначально.

***

Я ошибся.

К чёрту исцеление.

К чёрту всё это.

Я сижу в кресле с откидной спинкой в доме детства Крэбба. Назвать это поместьем было бы натяжкой, но это и не Нора. Когда я подходил к парадной двери, у меня уже не оставалось сил, и я до сих пор не понимаю, как мне хватило наглости сесть перед скорбящей матерью и пытаться заглаживать свою вину.

Миссис Крэбб выглядит… ну, она выглядит точь-в-точь как Винсент. Лицо круглое и немного морщинистое, волосы чёрные и жирные от природы. Отчаяния, запечатлённого в морщинках вокруг её глаз, для меня достаточно, чтобы почувствовать боль — это её первый праздник без сына.

Мы с Крэббом были друзьями практически с младенчества. Конечно, он не войдёт в учебники истории как самый искусный волшебник в Хогвартсе, и его не будут помнить как самого умного или самого спортивного… но он был неплохим человеком. Он был хорошим другом и не заслуживал такого конца.

Миссис Крэбб смотрит в окно, наблюдая за тем, как на карнизе собирается снег, и я знаю, что есть вещи, которые я хотел бы сказать — чёрт, слова, которые я репетировал. У меня был и полный список того, что я ожидал услышать, но комната наполнена оглушительной тишиной.

Груз вины давит на плечи, но я не знаю, как оставить его на пороге чужого дома. Я делаю быстрый вдох и начинаю; это самая трудная часть.

— Винсент был хорошим другом, миссис Крэбб. Я считал его одним из самых близких мне людей.

Её губы сжимаются в тугую черту, но она ничего не говорит; женщина только кивает, и в уголках глаз появляются слёзы.

— Я никогда не хотел, чтобы он был замешан во всём этом, — мой подбородок дрожит, и я опускаю глаза на половицы. — Он был верным и забавным, и у него была безумная манера удивлять нас, — издаю глухой смешок. — Однажды ночью он обыграл меня в волшебные шахматы, и я так расстроился, что отказался с ним когда-либо вообще играть, — опускаю брови, погружаясь в воспоминания, всё ещё не в силах поднять глаза на его мать. — Я готов был поклясться, что он обманул меня, и расстроенный отправился спать. Утром он извинился, сказал, что сжульничал. Но я знал, что это не так. Просто он хотел как лучше. Он был лучше. И мне очень жаль, что его больше нет, миссис Крэбб. На его месте должен быть я…

— Стоп, — её голос напряжён, резок, и я чувствую, как она борется с эмоциями.

— Я хочу изви…

— Ты не должен извиняться передо мной, Драко Малфой. Посмотри на меня, — она говорит чётко, почти без дрожи в голосе, и я подчиняюсь, поднимая глаза, чтобы встретиться с ней взглядом. — Ты не несёшь ответственности за его смерть. Ты не должен нести это бремя, ясно?

— Он последовал за мной, а я был единственным, кто принял эту дурацкую метку, и если бы не я…

— Нет, — она вскидывает руку в воздух, заставляя меня замолчать. — Вы дети, и не виноваты в грехах своих родителей. Винсента подвёл его отец, — она прерывисто втягивает воздух и продолжает. — Его подвела я. Тебя — твои родители. Мы должны были быть лучше, должны были знать. Ты думаешь, что Винсент был только под твоим влиянием? Ты был ребёнком — чёрт побери, ты и сейчас ребёнок, — она издаёт надтреснутый всхлип, её рука взлетает вверх, чтобы прикрыть рот и сдержать рыдания.

— Я скучаю по нему, — признаюсь. Как будто меня приковали цепью, и каждый раз, когда я ослабляю её, мне становится легче. Каждое признание освобождает меня от пут, и я благодарен за это.

— Я тоже. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь перестать.

— Как бы то ни было, я очень сожалею, — это скудное подношение к её ногам, ничего не стоящее в её жизни, но в моей оно стоит многого. Это правда.

— И я тоже. Я хочу извиниться от всего нашего поколения. Нам следовало бы… — она рассеянно крутит на пальце обручальное кольцо и снова смотрит в окно. — Мы должны были сделать всё по-другому. Вы заслуживали лучшего. Твоя мать очень любила тебя. До последнего вздоха любила. Мне жаль, что её здесь нет, чтобы сказать тебе об этом самой.

Её слова разрывают меня, потому что, сколько бы я ни готовился — сколько бы я ни думал о том, как это могло бы быть — я не ожидал этого. Она могла бы выпотрошить мои внутренности, но она извинилась за всех. Это слишком тяжело. Сейчас Рождество, и я скучаю по своей грёбаной маме… Но я не могу в это поверить. Хоть миссис Крэбб и считает, что Нарцисса Малфой любила своего сына, но мне лучше знать.

Я просто ребёнок, которого ей приходилось терпеть. Я всего лишь наследник, которого от неё ждали. Я лишь мальчик, на пытки которого она смиренно смотрела.

Комментарий к 17. Выше своей головы

Когда я первый раз читала эту главу, на моменте разговора Драко с миссис Крэбб я заплакала.

Вот так. Просто хотела с вами поделиться.

========== 18. Восстановление ==========

In my recovery

I’m a soldier at war

I have broken down walls

I defined

I designed

My recovery

James Arthur — Recovery

***

Если притвориться, что это не Рождество, то не так уж и больно становится.

Это всего лишь ужин. Просто ещё одно воскресенье в Норе с дружелюбными Уизли. Но, стоя перед своим камином в изумрудно-зелёном джемпере и брюках цвета хаки, что считалось бы совершенно неуместным на празднике в поместье нарядом, с упаковкой сладостей и цветами в руках, я чувствую, как моё сердце щебечет в грудной клетке, словно снитч.

Стремительные мысли о том, чтобы сбежать и забыться в огневиски и Небуле, атакуют мой мозг, и их почти невозможно прогнать. Пытаясь успокоиться, я делаю тёплый, успокаивающий вдох, подавляя подобные побуждения.

Мне это не нужно. Я хочу этого.

Я делаю ещё один глубокий вдох и мысленно умоляю воздух заполнить тело и разогнать по крови фирменные качества гриффиндорца, которые мне точно понадобятся сегодня, и ступаю в камин.

Зелёное пламя охватывает меня, и, морщась, я объявляю о своём прибытии.

— Драко! — кричит Молли, поджидая меня у камина. Она обнимает меня за талию и без колебаний тащит на кухню. — Наконец-то.

Наконец-то? Сейчас ровно 12:01, а меня ждали в 12:00. Молли такая Молли.

Румянец окрашивает мои щёки, когда я протягиваю ей букет зимних роз и корзину причудливых сладостей, которые теперь кажутся нелепыми.

— Это вам.

Лицо Молли светится. Кажется, подарки она получает нечасто.

— Спасибо, — быстро говорит она, забирая цветы и лениво роясь в корзине со сладостями. — Это было очень предусмотрительно с твоей стороны. Ты заботливее моих мальчиков, — кричит напоследок, и Билл с Джорджем у окна кидают в меня суровые взгляды. — Обед через час. А пока займись чем-нибудь, — фыркает она и выталкивает меня из кухни, щёлкая зубами шоколадную палочку.

— Мы собираемся поиграть в «поймай снитч», хочешь присоединиться? — кричит Джордж у задней двери.

— Это называется квиддич, приятель, — смеюсь я. Билл протягивает мнеруку, и я, вздрагивая, жму её, возможно, слишком сильно. Я нервничаю и думаю, что ещё полгода назад он бы скорее ударил меня, а не предлагал своё рукопожатие.

Джордж закатывает глаза в ответ на мою реакцию, его губы озорно подёргиваются:

— Если он кажется тебе симпатичным сейчас, то видел бы его до того, как Сивый сделал из его лица картофельное пюре, — смеётся он. Билл бормочет что-то неразборчивое, и близнец резко толкает его локтем в бок. — Короче, это не квиддич. Это всего лишь мини-игра, в которую мы играем, когда у нас нет времени на полный матч.

— И как вы играете?

— Ловим чёртов снитч, — медленно, почти снисходительно произносит Джордж и толкает меня в плечо.

Через несколько минут я хмуро смотрю вниз, сидя на Чистомете, которому, явно уже около десяти лет, но это точно одна из лучших их мётел.

Рон до сих пор полностью игнорирует моё присутствие, но его глаза сужаются, когда он видит меня там, наверху, болтающегося с его братьями, и он делает широкий, ленивый круг вокруг импровизированного поля и подлетает ко мне. Остановившись, потирает мозолистые руки, окоченевшие от морозного декабрьского воздуха, и выдыхает, выпуская облако пара.

— Смелый шаг, Малфой, появиться здесь сегодня, — говорит он.

— Ну, я смелый парень, Уизли.

Рон по-свински фыркает:

— Становится ясно, что ты не умеешь понимать намёки, поэтому ещё не отвалил от моей семьи.

— Я не очень люблю намёки, — лениво протягиваю я, поворачиваясь к нему.

— Ну, тогда я скажу прямо: мне не нравится, что ты ошиваешься рядом с моей семьёй, — в ярко-голубых глазах Рона ясно читается ненависть ко мне. Впервые в жизни я пытаюсь поставить себя на его место. Пытаюсь представить, как мои родители приглашают его в нашу семью, как он общается с моими друзьями и родными, и как бы мне не хотелось это признавать, я понимаю его.

Не только понимаю, но и не виню.

Выпрямившись на метле, я крепко сжимаю её пальцами:

— Принято к сведению, Уизли. Однако я боюсь тебя гораздо меньше, чем твою мать. Так что, пока она не перестанет меня приглашать, я думаю, нам придётся смириться с этой участью.

— Ещё посмотрим, — шипит он и улетает на другую сторону сада. По спине пробегает холодок от пронизывающего ветра.

Рон, Гарри, Джордж, Билл, Джинни и я образуем некий круг. Да, большая часть присутствующих была бы слишком счастлива увидеть мои мозги размазанными на каменной дорожке под нами.

Просто дружеская игра, пытаюсь успокоить себя, но Джинни смотрит на меня исподлобья, изогнув бровь, а плечи Рона буквально трясутся от напряжения. Блестяще.

Поттер достаёт из кармана потускневший золотой снитч, вытягивает его на ладони, и маленькие крылья оживают. Игра начинается, а я решаю даже не пытаться; победить Поттера или всех Уизли не кажется классной идеей, да и, на самом деле, в этом нет никакого смысла.

Я просто медленно кружусь по саду, наблюдая, как Рон и Джордж гоняются друг за другом, забыв про цель, а Поттер останавливается рядом с Джинни, чтобы поцеловать её в щёку. Похоже, снитч никого особо не волнует.

Задняя дверь открывается, из неё выходит Молли и ведёт за собой на лужайку Грейнджер. Та смотрит на нас, поправляя выбивающиеся из-под шапки кудри. Я чувствую знакомое подёргивание в шее, напоминающее мне про средство, которое поможет проще воспринимать её присутствие. Это глупо, мелко и чертовски по-детски, но я клянусь, что поймаю этот чёртов снитч, даже если это будет последнее, что я сделаю.

Подтягиваюсь на своей шаткой метле и внезапно понимаю, как сильно мне не хватало мощного ощущения полёта.

Это не похоже ни на что.

Мои глаза рыщут по небу в поисках потёртого крылатого шарика, но вместо этого находят лишь уродливое лицо Рона, который, кажется, тоже заинтересовался призом.

Я прилагаю все усилия, чтобы не смотреть на кудрявую ведьму внизу, и, когда Рон стремительно проносится мимо, я едва не смеюсь. Какая изящность. Тот факт, что он был вратарём, навсегда останется смешным фактом в истории квиддича Гриффиндора. Он бладжер по своей натуре, а это значит, что он, скорее, должен был стать загонщиком.

По его движениям легко понять его планы и стратегию, и он недостаточно быстр при погоне. Всё вокруг превращается в хаос, когда про снитч вспоминают все. Молли кричит, чтобы мы успокоились и не поубивали друг друга.

Даже я впечатлён вертикальным винтом, который исполняет Поттер, легко возвышаясь над бесформенной кучей народу. Резко дёрнув влево, я оказываюсь на открытом месте и жду. Есть подсказка к снитчу, которую Поттер никогда не замечал.

Он быстрее — всегда был — но ему не хватает мысли, не хватает интуиции и плавности, которые мне дались после целой жизни полётов. Я знаю, как движется снитч; я вижу, как он поворачивается влево, чтобы срезать вправо, я понимаю его траекторию.

Этот грёбаный Чистомет как будто мешает мне, но я проскальзываю мимо Джинни, которая пытается справиться с семейной метлой, что явно даётся ей с трудом после её профессиональной. Я в нескольких секундах от прикосновения к золотому корпусу, в нескольких секундах от ощущения гордости, по которой уже соскучился.

Вместо этого я врезаюсь в Поттера. Наши мётлы громко сталкиваются, и вот я уже качусь по заснеженной земле, тяжело дыша, а холодный воздух обжигает моё горло.

Я проклинаю всё. Эту дерьмовую метлу куда-то забросило, пока я лежу на снегу, пытаясь прийти в себя.

— Малфой! — её дикие глаза впиваются в мои, и я утопаю в её кудрях. Грейнджер нависает надо мной, лихорадочно проверяя, нет ли у меня травм, и на моих губах появляется улыбка, когда я понимаю, что она бросилась ко мне, а не к Поттеру. Это уже что-то, верно? Это определённо не просто так. — Что-нибудь сломано?

Мой глухой смешок вылетает облаком пара. Во мне всё сломано.

Я поднимаюсь в сидячее положение, и она так близко, что мне хочется прикоснуться к её теплу. Она словно огонь зимой — вся раскрасневшаяся, с горячей заботой в глазах. Я не могу не вспомнить вкус корицы, когда целовал её губы, и стон, который она издавала, когда я обхватывал пальцами изгиб её шеи.

— Я в порядке.

Пронзительные крики Молли наполняют сад, когда она требует отдать снитч. Взмахнув волшебной палочкой, Гарри призывает его и неохотно отдаёт. Она бормочет, что именно поэтому она вообще запретила игру, и рыжие братья и сестра печальной шеренгой тащатся обратно в дом. Видимо, подобное происходит не в первый раз.

Грейнджер заправляет локоны и встаёт, протягивая мне руку. Я принимаю её и поднимаюсь, возвышаясь над ней, пока она теребит тонкую цепочку на шее.

— С Рождеством, — говорит она. Её взгляд встречается с моим, но лишь на мгновение. Слишком рано. Она смотрит на наши ботинки, её щёки пылают от холода или затянувшейся неловкости.

— С Рождеством.

Она поворачивается и идёт обратно в дом, а я, потирая затёкшую шею, следую за ней.

***

Обед — совершенно новый опыт. Это та же самая еда — индейка и различные закуски на многочисленных блюдах, разложенных на длинном столе — но всё остальное отличается. Шумно — даже очень шумно — и смех, которого не было ни на одном рождественском обеде, который я помню.

Рон сидит на противоположном конце стола, и, хотя я игнорирую испепеляющие взгляды, которые он бросает в мою сторону, мне нравится, как остальные члены его семьи бесстыдно подначивают его. У Билла есть восхитительная манера называть его «Ронни», отчего тот приобретает восхитительный малиновый оттенок, который мне хотелось бы сфотографировать на долгую память.

Ужин заканчивается, и я почти в отчаянии жду десерта, потому что знаю, что шоколадный торт с ирисками Молли стоит часов пыток сидения за столом с человеком, который арестовал меня несколько недель назад.

— Ладно, пора! — Молли радостно хлопает в ладоши и протягивает пакеты сыновьям и Гермионе, сидящим в дальнем конце стола. Меня охватывает непреодолимый страх. Тревожная паника, которую я не могу подавить.

Не уверен, почему, но ощущение того, что меня выставили единственным идиотом, не получившим подарок, заставляет меня нервничать. Я смотрю на потёртый деревянный стол и мечтаю волшебным образом перенестись куда угодно, лишь бы не быть здесь. И вдруг передо мной неожиданно возникает подарок — завёрнутый в простую коричневую бумагу и обрамлённый красной мятой лентой. Мой подарок.

Напряжение в груди возрастает. Оно тёплое и незнакомое. Я не знаю, зачем Молли дарит мне ещё что-то, когда она уже подарила мне всё.

Я перевожу взгляд на конец стола, где сидит Грейнджер, и замечаю, что её глаза прикованы к моим рукам. Тяжело вздрогнув, она отрывает взгляд и рвёт лежащую перед ней упаковку.

Поскольку мне больше некуда смотреть, я сверлю взглядом подозрительный свёрток на столе передо мной. Что, чёрт возьми, могла купить мне Молли Уизли?

Пока все остальные воркуют над своими подарками, я осторожно рву обёртку моего. Взгляд упирается в грубую вязаную ткань с большой буквой «Д». Хмуря брови, я поднимаю вещицу и вижу грёбаный джемпер. Это самый уродливый джемпер, который я когда-либо видел, честно говоря. Но когда мои глаза пробегают по нарядам сидящих за столом, я понимаю всю его значимость.

Пытаюсь избавиться от комка в горле.

Дурацкий джемпер.

— Ну как? — Молли нависает надо мной, её глаза искрятся возбуждением, и я, чёрт возьми, не могу сказать ей, насколько этот подарок важен для меня. Может быть, когда-нибудь я смогу это выразить в полной мере, но не сегодня. Я одариваю её застенчивой улыбкой. — Примерь его! Я должна была угадать — ты не такой крупный, как мои старшие мальчики, и ниже близнецов… — стол замолкает, и я вспоминаю, что это их первое Рождество без Фреда. Я не могу разделить их боль, но… чувствую её. Я чувствую это по тому, как они отводят глаза, по тому, как они ёрзают на своих стульях.

Молли прочищает горло после нескольких минут напряжённого, неловкого молчания:

— Ну что, Драко?

Мои глаза опускаются к отвратительному свитеру бледно-зелёного и тускло-серого цветов.

Сделай это для Молли.

Я стягиваю джемпер и заменяю его колючим свитером, царапающим шею. Щёки заливает горячий румянец, когда я смотрю в глаза Грейнджер, на лице которой играет восторженная улыбка.

Только подумать — сижу в Норе на Рождество в грёбаном джемпере от Уизли.

Что бы сказала мама?

***

По дому разносятся тихое жужжание и довольное щебетание, которые, кажется, перетекают из комнаты в комнату. Почти вся семья расположилась в гостиной: Молли и Артур греются в креслах у камина, Поттер обнимает Джинни в нише у окна, глядя на снег, собирающийся на садовой скамейке, и он даже одаривает меня почти дружеской улыбкой, когда я прохожу мимо.

Я нашёл самое тихое место, и уселся, держа кружку с чаем в руках. Мой слух напрягается, когда знакомая мелодия привлекает моё внимание. Я лениво пробираюсь в заднюю комнату — она завалена всякой ерундой: старые часы, давно уже оттикавшие своё, выцветшая одежда, и среди прочих забытых вещей стоит книжный шкаф, набитый книгами, которые не стоит читать. В углу пылится потёртое пианино, его верхняя часть завалена всякими безделушками. Гермиона сидит на лавке, её длинные пальцы перебирают клавиши в мелодии, которую я помнил давным-давно.

Мои брови дёргаются вверх. Во всём, что меня в ней удивляет — это получает золотую медаль. Она играет Канон Пахельбеля, и это прекрасно. Его плавность и мелодичность делает произведение одним из моих любимых — музыка, которая не требует аккомпаниатора, но точно усиливается им.

Я подхожу ближе, наблюдая за тем, как двигаются её пальцы.

С быстрым вздохом сажусь слева от неё, замечая, как она слегка сжимается, когда мои руки находятся в такой близости. Мои пальцы поднимаются и легко подстраиваются под её, и вскоре мы играем вместе.

Я заставляю себя сосредоточиться на клавишах — хотя уверен, что мог бы сыграть обе партии с закрытыми глазами, — я почти чувствую, как её щёки расплываются в улыбке, когда наши пальцы сталкиваются, а плечи слегка соприкасаются.

Мелодия звучит изумительно. На общем дыхании мы доводим произведение до прекрасного конца, последний аккорд эхом отдаётся в тихой комнате в глубине Норы.

Тишина тянется и оглушает. Она тяжела и полна слов, которые остались невысказанными, и как раз тогда, когда я думаю, что это слишком тяжело вынести, когда я думаю, что не выдержу ни минуты, не накрыв её губы своими и не сказав ей всё то, что моё тёмное сердце хочет, чтобы она услышала… её палец поднимается.

Она несколько раз быстро нажимает на высокую клавишу си, и я усмехаюсь — я бы узнал эту мелодию где угодно.

Да-да-дааа-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-даааа…

Мои губы кривятся в понимающей ухмылке. Язык бегло облизывает губы, а пальцы левой руки находят своё место октавами ниже для дуэта.

Душа и сердце Хоги Кармайкла.

Эта песня соединяет магловские и волшебные миры. Наши пальцы двигаются легко и оживлённо, а смешки звучат в унисон. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на изгиб её скулы хоть на один момент. Её зубы впиваются в нижнюю губу, когда она борется с улыбкой, угрожающей расплыться по её щекам, и я с болью осознаю, как сильно скучаю по ней.

Момент резко обрывается, и я замираю, когда транс прерывается голосом Рона.

— Миона? На пару слов? — спрашивает он, и брови Грейнджер опускаются, когда она оглядывается через плечо.

— Всё в порядке, Рон?

— Нет, — говорит он и идёт к двери во двор.

— Извини, — бормочет она и следует за ним.

Мои глаза закрываются, я убираю руки с клавиш и кладу на бёдра. Я уже знаю, что этот придурок собирается сказать, и моя голова опускается в поражении. Напрягаю слух, чтобы подтвердить свои опасения.

— Что только что там происходило, Гермиона?

Она тяжело вздыхает:

— Я играла на пианино, Рональд…

— С ним?

— Да, вместе с Драко. То, что я играю с ним в дуэте, оскорбляет лично тебя?

— Да.

— Да? — её голос звучит громко, почти возмущённо. Я бы улыбнулся, если бы не был так смущён.

— Тебе действительно нужно, чтобы я перечислил список того дерьма, что он совершил? Пожирателя смерти и наркомана для начала маловато? Расистский мудак довершает сию картину?

— Довольно, Рональд! Он… он совсем не такой. И ты это знаешь…

— Чушь собачья, — выплёвывает он, и я вздрагиваю. Я чувствую ещё чьё-то присутствие в комнате, но не поворачиваюсь. Не хочу видеть, кто разделяет моё унижение.

— Остановись! — уже кричит она, и я чувствую, как моё горло сжимается оттого, как она защищает меня. Неужели она ещё ничему не научилась?

— Он просто мусор, Гермиона!

— Рональд! Я сказала, довольно! Ты не знаешь его так, как я; он больше не такой. Ты обещал, что не испортишь Рождество.

— Да, но ты же сказала, что не встречаешься с ним! Но выглядело всё так, будто ты чуть не поцеловала его, Миона.

Она мило фыркает, и я представляю себе, как в этот момент её нога, вероятно, топнула по снегу.

— Во-первых, я могу целоваться с кем угодно. Во-вторых, я вовсе не собиралась с ним целоваться. Мы друзья — вот и всё! — от её слов что-то сжимается в груди.

— Это не выглядит просто дружбой, Гермиона.

— Ну, я не знаю, что тебе сказать, Рональд. Мы друзья. Не больше, ладно? Ты не имеешь права говорить, с кем мне дружить или с кем целоваться, и ты не можешь отводить меня в сторону, чтобы говорить о моих друзьях такие вещи! Я никому не позволю так говорить о тебе…

— Не слушай его, — тихо говорит Поттер. Не разворачиваясь, я резко втягиваю воздух.

— Всё нормально, — говорю сквозь сжатые челюсти. — Он прав.

— Нет, не нормально. Он всё ещё пытается принять то, через что ему нужно пройти. Он пока не дошёл до части прощения. У него есть над чем работать.

— Уже поздно, — я поднимаюсь, толкая скамейку назад, и направляюсь к камину. — Передашь Молли, что я пожелал ей спокойной ночи и счастливого Рождества?

Сдвинув кустистые брови вместе, он смотрит на меня через свои старые очки и отвечает жёстким кивком.

Гермиона толкает дверь, взволнованная и возбуждённая, и мы на мгновение встречаемся взглядами, прежде чем зелёное пламя поглощает меня.

Комментарий к 18. Восстановление

Буду рада вашим мнениям) Как вам герои? Как ситуация? Цепляет ли история?)

========== 19. Потерялся без тебя ==========

Strangers rushing past

Just trying to get home

But you were the only

Safehaven that I’ve known

Hits me at full speed

Feel like I can’t breathe

And nobody knows

This pain inside me

My world is crumbling

I should never have

Let you go

I think I’m lost without you

Freya Ridings — Lost without You

***

— Как прошло Рождество? — спрашивает Бреннер, лениво откидываясь на спинку стула с магловской ручкой в руке.

Дёргая себя за пальцы, я поднимаю на него голову и пожимаю плечами.

— Это был не самый худший день в моей жизни. Такой ответ подойдёт? — уголки моих губ приподнимаются в улыбке, и я смотрю на Бреннера — он тоже улыбается. — А как у вас?

Он удивлён вопросом. Его глаза отрываются от записей, чтобы встретиться с моими:

— Хорошо. Моя дочь, наконец, достигла возраста, в котором можно понять, что такое Рождество. Нам было очень весело.

Я искренне смеюсь и рассеянно качаю головой, готовый к тому, что он продолжит свои зондирующие вопросы — но молчание затягивается дольше, чем мне бы хотелось. Так долго, что теперь я чувствую себя обязанным говорить дальше.

— Я уже начал работать по своему списку, — моё сердце учащённо бьётся, пока я готовлюсь рассказать ему подробности. Это кажется слишком интимным, слишком близким — но я всё равно хочу поделиться с ним.

— Расскажите мне об этом, — его голос звучит успокаивающе, и я с удивлением вспоминаю, что не так давно эта фраза отдавалась скрежетом ножа по стеклу в моей голове. Глубоко вздыхаю и с дрожью воспроизвожу ему свои визиты к мадам Розмерте и миссис Крэбб.

— И что вы чувствовали потом? — спрашивает он.

Я знал, что этот вопрос будет и уже думал над ответом:

— Мне стало лучше.

— Хорошо, — в его тоне нет самодовольства, только искреннее удовлетворение, и я хмурю брови, понимая, как это приятно. — Продолжайте работать со списком. Это поможет. Будет больно, но это поможет.

Его слова заставляют меня вздрогнуть, и я вспоминаю, как Грейнджер сидела между моими коленями — лоб в лоб — когда призналась в своих чувствах ко мне. Я не знаю, поможет ли это или причинит боль.

Я чувствую глубоко в рёбрах жар, опаляющий сердце.

— Кто следующий в списке? — почти весело спрашивает Бреннер.

Я вытаскиваю листок из кармана брюк и осторожно разворачиваю его.

Мадам Розмерта

Кэти Белл

Пэнси

Гойл

Крэбб

Снегг

Дамблдор

Молли

Джордж

Рон (блять, серьёзно?)

Поттер

Грейнджер

Рассматриваю пергамент в своих руках.

— Может быть, Пэнси, — бормочу я. — Может быть, Гойл.

— Отлично, отлично, — кивает он, делая пометки в блокноте. — На этой неделе у меня для вас ещё одно домашнее задание.

Я возвращаю список обратно в карман и ворчу:

— Супер. Как раз то, что мне нужно.

— Я хочу, чтобы вы попробовали себя в каком-нибудь хобби.

— Хобби? — в голосе явные нотки недоумения.

Бреннер смеётся и убирает блокнот:

— Да, хобби. Я думаю, вам нужно что-то, чтобы отвлечься от ваших… позывов. Что-то помимо работы.

— Какого рода хобби? — спрашиваю я, опустив брови.

— Да что угодно. Просто что-нибудь, во что можно погрузиться — не наркотики, не алкоголь… не Гермиона.

Замираю. Она за пределами досягаемости, даже здесь.

Бреннер наклоняется вперёд, проводя ладонью по своим растрёпанным волосам, а затем по щетине на щеке.

— Я знаю, что вы не готовы говорить о ней. Я не буду настаивать. Когда вы будете готовы, я буду здесь, — чувствую, как неистовая ярость набухает в моих лёгких, и я уже готов разорвать его на части, когда он останавливает меня осторожным движением руки. — Я знаю. Знаю. Итак, пока вы не будете готовы говорить об этом, я хочу, чтобы вы нашли на что отвлечься, хорошо?

Я почти рычу в знак согласия, и Гарольд смеётся, раскрывая блокнот и царапая по нему дурацкой ручкой. Ещё немного и мои уши начнут кровоточить.

***

Хобби.

Конечно, у меня и раньше были увлечения. Я играл в квиддич; более чем прилично разбираюсь в волшебных шахматах; мне нравится считать себя начитанным; и я не раз решал загадки для пароля гостиной Когтеврана, чтобы провести время в компании пары-тройки умных дам.

Качая головой, я откидываюсь на спинку своего шаткого, изрядно потёртого офисного стула, который, клянусь, собирался заменить по меньшей мере дюжину раз, и понимаю, что не могу придумать ничего, что могло бы меня увлечь в качестве хобби.

Глаза рыщут по кабинету в поисках зацепок — квитанции и бухгалтерские книги, прототипы будущих продуктов и свитки отзывов клиентов, которые мне нужно прочитать. Взгляд упирается в яркую обложку жёлтой книги, которую Грейнджер подарила мне много месяцев назад — «Бухгалтерия для чайников».

Я вытаскиваю книгу с полки, где она хранилась последние несколько месяцев, и почти смеюсь, вспоминая свои первые дни здесь — наслаждаюсь всплывающими в голове моментами, когда она флиртовала со мной, прибегая к помощи кактуса и калькулятора. Я перелистываю потрёпанные страницы — поля заполнены моими заметками и рассеянными каракулями, и я не могу сдержать расползающуюся по лицу улыбку, когда представляю, что бы сказала Грейнджер, если бы увидела, что я сделал с этой книгой.

Закрываю том и с громким стуком бросаю его на стол.

Мои глаза останавливаются на задней обложке, и я замечаю список других книг из «Серии чайников». Они, по-видимому, в основном связаны с финансами, но многообещающее «И ТАК ДАЛЕЕ!» гигантским красным шрифтом внизу обложки рождает во мне идею, и я выбегаю из кабинета с книгой в руке.

***

Забегаю в «Грязный Молот» и роюсь в меню в поисках чего-нибудь нового. В конце концов, заказываю масала латте, который на вкус точь–в-точь как я себе представлял — как грязь. Я морщусь от каждого глотка и плотнее закутываюсь в шерстяное пальто.

Выйдя из кофейни, я, прищурившись, смотрю вниз по улице. Уверен, что недалеко видел книжный магазин, но не могу точно вспомнить где. Надо повернуть направо. Должно быть, в моём решении есть что-то поэтически трагическое, потому что именно в этот момент небо темнеет и поднимается ветер.

Снежинки падают вниз, собираясь по краям тротуара. Я поднимаю лицо к небу и вспоминаю о снежном шаре. Чем дальше я углубляюсь в это лечение Бреннера, тем больше замечаю, что появляющееся подёргивание в шее не напрягает меня. Иногда проходят часы — даже день — когда боль не возвращается.

Далёкая мысль о том, что может наступить день, когда я не буду думать о наркотиках или смерти, почти реальна, и я отчаянно хочу ухватиться за неё. Я больше не хочу думать о наркотиках.

Примерно в квартале отсюда я нахожу огромный книжный магазин, и хотя «огромный» кажется немного притянутым за уши, но он явно больше «Флориш и Блоттс». Ныряя внутрь, я сжимаю сильнее в руке своё пособие по бухгалтерскому учёту и стряхиваю снег с ботинок.

— Здравствуйте, — подхожу к парню за прилавком. Он, вероятно, примерно моего возраста, но он явно не видел ни войны, ни смерти, и вокруг него всё ещё царит атмосфера невинности.

— Как оно?

Я морщусь, представляя выражение лица моей матери, если бы её встретили таким образом.

— Отлично. Мне интересно, нет ли у вас, случайно, ещё таких книг?

Его ленивый взгляд всё же отрывается от журнала — который, должно быть, имеет первостепенное значение — на книгу в моих руках:

— Каких таких? По бухгалтерии?

Выпрямляю спину. Терпение быстро иссякает:

— Нет. Очевидно, с бухгалтерским учётом я уже знаком. Есть ли у вас что-нибудь ещё из этой серии?

Он прищуривается, а на губах появляется насмешливая улыбка:

— Ты шутишь?

Мои глаза так же сужаются, и я хмурюсь в ответ на его улыбку:

— А похоже, что я шучу?

Он недоверчиво фыркает и молча указывает в дальний отсек магазина. У меня рождается сиюминутный порыв послать в него летучемышиный сглаз, но не думаю, что стоит рисковать своим испытательным сроком. Вместо этого я иду в направлении, которое он указал.

Грейнджер была бы в восторге от этого места. Каждая полка забита книгами на любую тему, и, хотя ни одна из них не кажется мне очень ценной, я знаю, что она бы их оценила. Я сворачиваю в секцию с большой вывеской САМОПОМОЩЬ и почти рычу на неё. Мне больше не нужна помощь, мне просто нужно чёртово хобби.

Вдоль задней стены стоят стеллажи с книгами в тех же отвратительных жёлтых обложках. Моя челюсть слегка отвисает от количества изданий серии. Я беру одно из них, и мой взгляд падает на ценник — пятнадцать фунтов.

Всего-то?

Пожав плечами, я начинаю выбирать те, которые, как мне кажется, могу осилить: шахматы, кулинария, рисование, Подземелья и Драконы, садоводство. Я уже собираюсь уходить со своей добычей, но тут мой взгляд настороженно останавливается на книге «Поэзия для чайников», и, неуверенно пожав плечами, я добавляю её в свою стопку. Уже собираясь поднять тяжёлую кипу в воздух и отправить на кассу, я вспоминаю, что нахожусь в магловском мире, и тащусь обратно тем же путём, каким пришёл, пробираясь по проходам магазина с шестью новыми томами в руках.

— Малфой?

Замираю на полушаге и крепко зажмуриваюсь. Этого не случилось. Это не может быть правдой. Просто послышалось. Никому не может так не везти. Это же…

— Малфой? — повторяет чуть громче, и когда я открываю глаза — передо мной она, вся укутанная, со своими дикими кудряшками и слегка покрасневшими от холода щеками.

Если бы стопка книг в моих руках не была такой тяжёлой, я бы бросил их и убежал. Но как бы то ни было, если они обрушатся на мою ногу, то явно её сломают, поэтому я просто крепко прижимаю их к груди.

— Привет.

— Что ты здесь делаешь? — её брови приподнимаются в искреннем любопытстве, и я не могу не обратить внимание на золотые искорки в шоколадных глазах.

— Ну… покупки.

Она удивлённо бросает взгляд на книги в моих руках и улыбается. Горячий стыд окрашивает моё лицо.

— О, книжки для чайников? — кокетливо изгибает дугой бровь. Мои губы растягиваются в раздражённой натянутой улыбке.

Я поправляю книги и гордо вздёргиваю подбородок.

— Мой психотерапевт считает, что мне нужно хобби. Я не знал, с чего начать. А что ты здесь делаешь? — последние слова звучат как обвинение, и я вздрагиваю, когда они слетают с моих губ. Я не уверен, что когда-нибудь привыкну быть просто её знакомым. Я слишком хочу большего. — Ну просто… ты же работаешь в книжном магазине.

— Да, но у них не совсем одинаковый ассортимент. Как ты вообще забрёл в этот магазин посреди магловского Лондона?

Эта светская беседа усиливает моё нетерпение. Но я с Грейнджер. Это уже что-то. Я ещё раз оглядываю свою стопку книг и, не думая, выкладываю всю правду.

— Мой психотерапевт живёт неподалёку отсюда, поэтому периодически я гуляю в окрестностях. Есть кофейня, в которую я часто захожу, и вот нашёл дорогу сюда.

— Посмотри на себя, — её губы мягко поджимаются, как будто она скрывает какой-то секрет.

— Что?

— Я просто хочу сказать, что ты изменился. Терапия, магловские магазины. Хобби. Это хороший знак.

Моё сердце вздрагивает почти до остановки на краткий миг, непонятные эмоции переполняют грудь.

— Адаптируйся или умри, — отвечаю уклончиво. Когда она прячет смешок, мои глаза закатываются за закрытыми веками. Что, чёрт возьми, с тобой не так? Куда делось всё твоё обаяние, придурок?

— Какие хобби ты выбрал? — спрашивает она и тянет руку.

Я отодвигаю книги подальше от неё, словно это ценнейшие первые издания, а не дешёвые книги по самопомощи. С очередным смешком она подходит ко мне и осматривает корешки.

Перечисляет названия и замолкает, когда доходит до пособия по Подземельям и Драконам*.

— А что? Кажется, достаточно интересным. Я даже не знал, что это может быть хобби.

— Мне кажется, это не совсем то, что ты думаешь, — её смех пронзает меня насквозь. Исцеляет маленькую трещинку во мне. Только одну. Но я благодарен за это. — Тебе понадобятся канцелярские товары.

— Канцелярские товары?

— Тебе нужны альбом и карандаши для рисования. О! Ещё почва, семена и саженцы для садоводства… и я даже не знаю, с чего начать рассказывать про «Подземелья и Драконы», — она качает головой, отчего её кудри подпрыгивают. — Я могу помочь тебе, если хочешь. Здесь можно купить большую часть — блокноты, карандаши и тому подобное, и есть универсальный магазин прямо по дороге. Я могу отвести тебя, если нужно… Если хочешь, — пожимает плечами.

Я хочу принять её предложение, но слова застревают в горле.

Поможет ли это или причинит боль?

— Думаю, я справлюсь, — мои глаза сверлят пол под нашими ногами, и я чувствую, как сердце яростно сопротивляется тому, что я говорю, умоляя меня взять свои слова обратно.

Она уже сделала свой выбор.

Она не выбрала меня.

— Оу.

— Приятно было повидаться, — кидаю я, не в силах снова встретиться с ней взглядом. Я уверен, что этот поступок заставит моё сердце задыхаться от боли. Но…

Губы сжимаются в ровную линию, я быстро киваю на прощание и, обходя её, устремляюсь к кассе. Тяжёлый крепкий узел стягивает мою грудь, когда я оставляю её одну посреди прохода.

***

— Я видел её.

Бреннер молчит, и, хотя мой взгляд прикован к пальцам, лениво рисующим линии на ладонях, я знаю, что вызвал его интерес.

— Она предложила мне свою помощь. С моими хобби. Предложила помочь сделать покупки.

— И?

Я сглатываю комок в горле и провожу ладонью по усталому лицу.

— Я отказался. Не знаю почему, — безусловно, это большее из того, что я могу ему рассказать относительно моих отношений, или отсутствия таковых, с Грейнджер, и впервые я понимаю, что мне действительно интересно его мнение. — Когда она уходила в последний раз, она кое-что сказала. Ну, вернее, она хотела сказать мне кое-что, но не была уверена, стоит ли. «Я не знаю, поможет ли это или причинит боль» — так она выразилась.

— И она сказала?

— Да.

— И это помогло или причинило боль?

Прошло почти сорок пять минут с начала нашего сеанса, и я не помню, когда в последний раз смотрел на него. На самом деле, я просто хочу сбросить часть мучительного багажа, потому что он становится слишком тяжёлым, чтобы продолжать тащить его. Не знаю, где ещё можно вывалить всё это, но, похоже, он доволен тем, что я делаю это здесь, и потому я продолжаю:

— И то, и другое. Я думаю, что это больше причинило боль, чем помогло. Она сказала, что любит меня, — закрываю лицо руками. Затем, наконец, поднимаю глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. — Зачем она мне это сказала?

Бреннер несколько раз качает головой вперёд-назад, обдумывая мой вопрос, прежде чем ответить:

— Наверное, потому что это и хотела сказать.

— Она цельная и прекрасная. Как будто вселенная решила сосредоточить в одном теле всё самое лучшее от мира, и так появилась она. А тут я. Её жалкая антитеза. Я сломлен, трахнут и всё такое. Если она и любит меня, то не по-настоящему. Она просто хочет меня вылечить, — Бреннер фыркает, и я сердито смотрю на него. — Вы не согласны?

— Я согласен со всем, что вы говорили о себе, — говорит он с кривой усмешкой и снимает очки, протирая их шерстяным джемпером. — А вы не подумали, что она тоже может быть сломана и покалечена? Вы ставите её на недостижимый пьедестал, на который никто, включая вас, никогда не сможет подняться. Вы когда-нибудь задумывались, как всё, что было, повлияло на неё?

— Что это значит?

— Почему у вас тогда случился рецидив? Честно, — спрашивает Бреннер.

— Ну, после того, как вы изнасиловали мой мозг, я пошёл в Лютный, но…

— Но принимать не стали. Так, когда же у вас случился рецидив?

Это должно быть легко. Квоффл через открытое кольцо. Но слова приходят не сразу, хотя я знаю ответ.

— Она ушла. Она выбрала кого-то другого, и это было слишком больно, — то, как просто я признаюсь, поражает даже меня.

— Ну, похоже, вы оказываете на неё огромное давление. Она — единственная причина, по которой вы хотите быть чистым. Только она облажается, вы это используете. И вы, кажется, так высоко её цените, что я уверен, она просто боится вас подвести. Уверяю, что Гермиона Грейнджер, несмотря на общественное мнение, такой же человек, как и мы с вами. Из того, что я читал, она перенесла столько же травм во время войны, как и все остальные, и глупо ожидать, что это никак на ней не отразилось.

— Вы явно её не знаете, — усмехаюсь я и откидываюсь на спинку дивана.

— А вы знаете? — спрашивает он. Мои глаза вспыхивают. Его густые брови поднимаются, придавая лицу удивлённое и любопытное выражение. — Вы когда-нибудь спрашивали её, как она жила после войны? Как это всё повлияло на неё?

Я вздрагиваю, когда он задаёт этот вопрос, потому что на меня обрушивается шквал воспоминаний: печаль в её глазах, когда она стригла меня на чердаке, грустная исповедь во «Флориш и Блоттс», когда она упоминала, сколько времени ей потребовалось, чтобы ассимилироваться обратно в общество; её рассказ про приступы паники от криков детей. Я помню, как её слёзы пачкали мою рубашку над недоделанной лазаньей, и боль, которую она позволила мне сцеловать всего несколько мгновений спустя.

Глаза закрываются, и меня передёргивает от воспоминаний.

— Я думаю, вы поступили правильно, Драко. Я не уверен, что вы сейчас на подходящем этапе своей жизни… но вы доберётесь туда. Ваша зависимость и травма не будут управлять вами. Вы преодолеете это. И тогда спросите её. Спросите и будьте готовы принять её ответы, даже если они причинят боль. Насколько я понимаю, вы, к сожалению, стали частью этой травмы.

Пелена вины слишком тяжело опускается на меня, чтобы говорить об этом дальше, и поэтому я просто киваю.

— А как ваш список? Есть какой-нибудь прогресс?

— Гойл не захотел меня видеть. Кажется, прошёл слух, что я больше не… — кашляю в ладонь. Я чертовски устал от этого водоворота мыслей. — Ну, что я изменился.

— Ничего страшного. Вы попытались. Вы пытались загладить свою вину. Теперь вы можете отпустить ту часть, которая тяготит вас, и когда-нибудь, возможно, сможете попробовать снова. Верно?

— Верно.

— А хобби?

Я смеюсь и рассказываю о серии книг, которые решил взять. Бреннер хохочет, чуть не разрывая швы пиджака, когда представляет меня с охапкой книг для чайников в магловском магазине.

— Чудесно. Я горжусь вами. Это огромный шаг, Драко, — наконец хвалит он меня, когда смех стихает. Гордость. — Что попробуете первым?

— Я думал, что пойду в алфавитном порядке по названиям, пока не найду что-нибудь, что мне понравится. Так что, наверное «Азы шахмат», — отвечаю, пожимая плечами.

— Вы никогда не играли в шахматы? — его голос полон неверия, и я закатываю глаза.

— Я играю в волшебные шахматы с тех пор, как научился сидеть, но я не был уверен, что магловские шахматы — это то же самое. Оказывается, это так, за исключением того, что нужно перемещать фигуры вручную.

— Хотите сыграть?

Мои брови непроизвольно взлетают вверх:

— С вами? Наш сеанс почти закончился.

Он вынимает свою палочку и без слов призывает роскошную шахматную доску, которая летит по воздуху и падает на стол между нами.

— Вы мой последний гость на сегодня. И я уже давно никого не обыгрывал. Это может быть весело, — он явно старается показать, что не делает мне одолжение.

Именно поэтому я согласен.

Бреннер действительно победил, хотя мне удалось сделать только два или три хода. Теперь я намерен выигрывать везде, где только могу.

Комментарий к 19. Потерялся без тебя

* Dungeons & Dragons (D&D, DnD; Подземелья и драконы) — настольная ролевая игра в жанре фэнтези, разработанная Гэри Гайгэксом и Дэйвом Арнесоном[en][1]. Впервые была издана в 1974 году компанией «Tactical Studies Rules, Inc.» (TSR). С 1997 года издаётся компанией «Wizards of the Coast» (WotC).

========== 20. Это я ==========

I’m a problem, I’m the killer, I’m the cure, I guess

I’m the end, I’m the beginning, the apocalypse

I am something from nothing, I heard ‘em say

Rags to the riches, your best mistake

I’m the future, I’m the relic, I’m the «not done yet»

Oh, oh, oh I am… forevermore I’ll be

James Arthur — I am

***

Разворачиваю спиной к себе. Её руки сжимают книжную полку, в то время как мои блуждают по её телу. Пуговицы её кардигана слишком натянуты, и с моим сильным рывком они падают на землю, освобождая груди. Сжимаю их, оттягивая соски, и влажные всхлипы срываются с её полных губ, когда она откидывает голову на моё плечо.

Провожу руками по её талии, опускаясь к нежной коже ягодиц и требовательным прикосновением перехожу на внутреннюю сторону бедра. Прижав её взмокшее тело к своему паху, я задираю тонкую юбку. Сорвав с неё трусики, вхожу в неё прежде, чем она успевает что-то сказать.

Она всегда слишком много болтает.

Я не могу оторвать глаз от того, как мой член входит и выходит из неё, и этого вполне достаточно, чтобы заставить меня кончить, но с мучительным стоном я сдерживаюсь. Мои пальцы захватывают её волосы и дёргают их назад, пока она не поворачивает своё лицо ко мне — зрачки расширены, губы приоткрыты. Она стонет. Томно. Неистово. Я горячо дышу в её шею, слегка прикусывая, моя свободная рука крепче сжимает гладкое бедро, пока я врезаюсь в неё снова и снова.

Когда она выкрикивает моё имя, отстраняюсь, рыча непристойности в её волосы. Тонкие руки откидываются назад, обхватывая мою шею и каким-то образом притягивая меня уже невозможно ближе.

Со сдавленным вздохом я просыпаюсь и вскакиваю на кровати. Моё тело покрыто липким потом, я задыхаюсь после непреднамеренного оргазма. Смотрю вниз и испускаю протяжный стон, чувствуя, как знакомая липкая жидкость расползается по животу и спутывает волосы под пупком.

Я хватаю свою палочку и накладываю очищающее заклинание, прежде чем упасть на подушки. Дыхание наконец-то выравнивается, и я закрываю глаза рукой. Нити моего сна рвутся и вновь входят в моё сознание, и я чувствую, как мой член снова подёргивается.

— Блять.

***

Постукивание стало моей нервной привычкой. Я стучу по своему бедру, по документам, по ладони. Сейчас — по блестящей деревянной столешнице в кафе мадам Паддифут. Часть меня не может поверить, что она согласилась встретиться со мной после нашей последней встречи.

Я знаю, она ни за что бы не согласилась увидеться со мной в «Грязном молоте», и есть что-то комичное в том, что мы встречаемся именно здесь, учитывая то, как она умоляла меня привести её сюда на выходных ещё в школе. Но я находил гораздо больше удовольствия в том, чтобы дразнить придурковатое трио и напиваться в компании своих друзей в «Кабаньей голове» или «Трёх Мётлах».

Над дверью звенит колокольчик, и она неторопливо подходит к столику, который я выбрал в дальнем углу, тихонько кашляя — давая мне знать о своём присутствии. Как будто можно не заметить Пэнси Паркинсон. Как подобает воспитанному представителю чистокровного сообщества, я поднимаюсь и отодвигаю для неё стул. Она скромно заправляет за ухо шелковистую прядь иссиня-чёрных волос и садится.

— Рада тебя видеть, — говорит Пэнси с натренированной улыбкой. Я видел эту ведьму во всех её обличиях — как она хихикала над очередной моей глупостью, как плакала и кричала и как кончала. И вот теперь она сидит напротив меня со всей свойственной светским дамам грацией — спина прямая, подбородок вздёрнут.

— Спасибо, что пришла.

Мама содрала бы с меня шкуру, если бы сейчас увидела сгорбившегося над чашкой чая с молоком и сахаром слабака, избегающего смотреть в глаза девушке, которую клялся любить вечно.

— Слышала, вы с Блейзом повздорили, — кивает в мою сторону, и её идеально очерченные брови выгибаются дугой.

Я помешиваю чай, просто чтобы занять чем-то руки, так и не поднимаяна неё глаза.

— Это ещё мягко сказано, — бормочу я.

— Ты в порядке? — её голос мягкий и тёплый, и внезапно я узнаю в ней ту Пэнси, которую всегда знал.

— Близок к этому. У меня был трудный период, и мой психотерапевт хочет, чтобы я принёс свои извинения людям, которых обидел. Говорит, что это должно помочь мне вылечиться. Чушь собачья.

— Звучишь как псих. Ты же Драко Малфой, — Пэнси закатывает глаза, — Ты ни перед кем не извиняешься.

Брови сходятся на переносице, когда я осознаю, что она только что сказала, и моя рука инстинктивно тянется к её. Провожу большим пальцем по её ладони.

— Прости меня, — твёрдо говорю я, и её потрясённое выражение лица почти заставляет меня смеяться. Кто я такой, чтобы думать, что я выше того, чтобы извиниться перед тем, кого обидел? — Я должен был связаться с тобой после той ночи, но…

— О, тише, — Пэнси ёрзает на стуле, на её щеках выступает лёгкий румянец. — Я уже не та влюблённая по уши девчонка, какой была несколько лет назад. Я и не рассчитывала, что ты вернёшься ко мне. Это была весёлая ночка, Драко. Чёрт возьми, с удовольствием повторим это, когда захочешь, — она хихикает и хватает с подноса печенье, которое я заказал.

Натягиваю кривую улыбку.

— Мы всегда были довольно хороши в этой части наших отношений. Даже если никчёмны во всём остальном, — кашляю в тыльную сторону ладони в жалкой попытке скрыть свой дискомфорт. — Я хочу извиниться — за всё это. За шестой год и за всё, после него. За то, что тащил тебя за собой. Я обращался с тобой как с дерьмом, Пэнс. Ты ждала меня, а я совершенно это не ценил. Ты заслуживала лучшего. Ты заслуживаешь лучшего.

Сначала тёмные глаза Пэнси напряжённо изучают моё лицо, но она быстро опускает взгляд к своим рукам. Я вижу, как она, тяжело сглатывая, разламывает печенье пополам и нервно крошит его. Когда она снова поднимает голову, в её глазах стоят слёзы.

— Не говори глупостей. Ждала тебя? — произносит она насмешливым тоном, стараясь не обращать внимания на напряжение, возникшее между нами. — Мужчины как автобус Ночной рыцарь — всегда приходит следующий, — она подмигивает, и внезапно мы снова становимся парой детей, не тронутых войной и облажавшимися родителями.

— У тебя вполне современный взгляд. Что сказала бы твоя мать о такой либеральности? — я ухмыляюсь ей и, услышав звон колокольчика над дверью, инстинктивно оглядываюсь через плечо. Моя ладонь крепче сжимает руку Пэнси, когда я вижу, что в кафе заходит компания гриффиндорцев. Так. Гермиона смотрит на нас.

Какого хрена они делают в Хогсмиде в субботу днём?

Я откашливаюсь и выпрямляю спину, отпуская руку Пэнси, и нервно раскачиваю свою чашку.

— А, опять она, — Пэнси смотрит на кудрявую, поджавшую губы ведьму за стойкой. — Кстати о матерях, которые переворачиваются в могиле, — смеётся в чашку и отводит ревнивый взгляд от Гермионы.

— Между мной и Грейнджер ничего нет, она просто… старая знакомая, — я утыкаюсь взглядом в цветастую скатерть, на которой виноградные лозы опутывают розовые бутоны разных оттенков.

Случайно взглянув на этих троих, я почти краснею, когда вижу, что Грейнджер всё ещё смотрит на нас через плечо. Весёлый смешок Пэнси нарушает мой транс.

— Пошли отсюда, — говорит она, кивая в сторону двери. — Я позволю тебе купить мне что-нибудь красивое.

— Некоторые вещи никогда не меняются, — ухмыляясь, я встаю и отодвигаю её стул.

Неожиданно рука Пэнси обвивает мою шею и притягивает мой рот к своему. Поцелуй нежный, плавный. Мои глаза закрываются, и когда она прерывает поцелуй, глядя на меня с дерзкой ухмылкой, я не могу собраться с мыслями, чтобы ответить.

Она приподнимается на цыпочки, находит губами моё ухо и шепчет:

— Ведьмы совсем не похожи на Ночного рыцаря. Не позволяй той, которую хочешь поймать, пройти мимо тебя. Скорее всего, она больше не вернётся.

Вглядываясь в её лицо, я на мгновение пугаюсь. Она могла подумать, что я имею в виду что-то большее, чем просто встречу.

— Небольшая доза ревности полезна для женского сердца. Если она не была уверена, что чувствует к тебе, то теперь знает наверняка, — Пэнси ухмыляется и, не оглядываясь, идёт к двери.

Когда мы проходим мимо окна кафе, я словно одержимый — не могу не бросить взгляд. Грейнджер смотрит на меня, поджав губы и низко сдвинув брови над шоколадными глазами.

***

«Кулинария для чайников», действительно, весьма поучительна. Покончив с разделом «Решения для завтрака», я уверенно стою перед плитой с пакетом продуктов в руках.

Огромная жёлтая книга раскрыта на рецепте французских тостов. Я начинаю тщательно следовать инструкциям: взбиваю яйца и молоко в маленькой миске и нагреваю сковороду. В рецепте говорится о средней температуре, но так как остальная подготовка закончена, а я не хочу ждать, пожав плечами, я ставлю конфорку на максимум и принимаюсь макать хлеб в яичную смесь.

Сковорода на плите начинает дымиться, и я быстро хватаюсь за ручку. Она ужасно горячая, и я начинаю проклинать всё, на чём свет стоит, прижимая обожжённую ладонь к груди. Уверен, первые несколько слоёв кожи спалены.

— Чёрт возьми! — кричу я. — Это не должно быть так трудно! — я продолжаю своей искалеченной крюкой макать хлеб в яйца, и когда кладу кусочки на сковороду, меня встречает яростное шипение, а примерно через пять минут вся моя кухня наполняется дымом.

Я беру инструмент, который в моей книге называется лопаткой, и переворачиваю теперь уже обугленный хлеб на другую сторону. Основательно выругавшись, я иду с полусырым, полусгоревшим куском хлеба к мусорному ведру и начинаю всё сначала.

Мне требуется почти дюжина попыток, но, в конце концов, я смотрю на два идеально золотистых ломтика французского тоста. Он выглядит в точности, как на фотографии рядом с рецептом, и я с самодовольной улыбкой отрезаю дымящийся кусочек.

Совершенство.

Переворачиваю страницу на рецепты для ужина и, убрав волшебной палочкой беспорядок, который устроил на кухне, снова мчусь из своей квартиры на рынок.

***

Гордо держа в руках стеклянное блюдо, я выхожу из камина Норы.

— Молли? — зову я и направляюсь на кухню, где её найти вероятнее всего.

— Драко? Это ты?

— Я вам кое-что принёс! — заворачиваю за угол и останавливаюсь как вкопанный. Её рыжий уродливый сын сидит вместе с ней за столом. Я одариваю его взглядом, полным раздражения.

Его губы сжимаются, как будто я притащил в комнату зловоние. Жаль, я не могу стереть это выражение с его лица.

— А он что здесь делает? — резко спрашивает Рон.

Молли тут же шлёпает его по затылку, и, нахмурив брови, он потирает свою фальшивую рану, всё ещё не отводя от меня своих мерзких глаз.

— Он пришёл повидаться со мной. Ты, кстати, можешь тоже это делать время от времени.

Рон фыркает, закатывая глаза:

— Мам, вообще-то я здесь.

— Ты меня понял, — она обвиняюще тычет пальцем ему в лицо, а потом поворачивается ко мне с ослепительной улыбкой. — Извини, дорогой. Присаживайся.

— О, ничего страшного. Я заскочил, только чтобы занести это, — я избегаю взгляда, который прожигает во мне дыру, и бесцеремонно ставлю блюдо на стол.

— О! — восклицает Молли, снимая крышку. Она роняет челюсть и смотрит на меня с благоговением. — Ты готовил?

Выпрямившись и стараясь не обращать внимания на третьего человека в комнате, я позволяю своему взгляду скользнуть мимо её сына и остановиться на ней.

— Ну, Бреннер предложил мне хобби. Так что, да. Готовка была второй в списке.

— А что было первым? — спрашивает она с любопытным блеском в глазах, доставая вилки из ящика стола.

— Шахматы.

Рон издаёт мерзкий смешок.

— Какой волшебник не умеет играть в волшебные шахматы? — спрашивает он, и на этот раз я поворачиваюсь к нему, выгнув бровь.

— Это не волшебные шахматы, болван. Я решил попробовать магловскую версию. Как выяснилось, они довольно схожи, за исключением того, что фигуры не двигаются. Я с радостью научу тебя в любой день.

— Если твои навыки игры в квиддич хоть как-то напоминают твои навыки игры в шахматы, обойдусь.

— Ты идиот? — усмехаюсь я, уверенно прислоняясь к стойке и скрещивая руки на груди. — В какой вселенной эти два навыка имеют какое-то отношение друг к другу? Как бы то ни было, я преуспеваю и в том, и в другом, уверяю тебя. Если ты забыл, я был в команде по квиддичу со второго курса…

— Потому что твой отец заплатил за мётлы для всей команды!

— Чушь! Меня взяли в команду, а уже потом отец купил мётлы.

— Невероятно правдоподобная история, Малфой, — насмешливый тон Рона приводит меня в ярость. Он надменно откидывается на спинку стула, скрестив руки за головой. — Скажи, не случилось ли чего-нибудь такого, что заставило тебя покинуть команду раньше времени? Не напомнишь? Может, ты планировал убийство директора школы, или это был не ты?

Ярость набухает в моей груди.

— Ты такой ублюдо…

— Довольно! — кричит Молли, и мы оба вздрагиваем, вспоминая о её присутствии.

— Извини, — бормочем одновременно.

Так или иначе, борьба с Роном всегда открывает во мне второе дыхание; особенно когда он ведёт себя особенно придурковато.

Молли устало вздыхает и, уперев руки в бока, качает головой:

— Рон, иди и найди своего отца. Скажи ему, что Драко пришёл на ужин, а потом возвращайся. Поедим все вместе.

Рон тихо бормочет, и я не могу не представить, каким надоедливым придурком он был в детстве:

— Мам, у меня есть планы.

— Свидание? — с надеждой спрашивает она. Я приподнимаю уголки губ в насмешке, когда его лицо вытягивается.

— Э, нет. Просто встречаюсь с Гарри выпить по пинте пива, — его щёки пылают алым, и я уже открыто усмехаюсь над ним.

— Ну, пригласи его к нам или скажи, что встретишься с ним позже. Меня уже тошнит от ваших ссор, — её указательный палец тычет в нас обоих.

— И твой план — заставить нас провести время вместе? — недоверчиво спрашивает Рон, откидывая со лба прядь волос.

— Если это единственное, что сработает, то да. Я буду заставлять вас держаться вместе до тех пор, пока вы не успокоитесь настолько, что сможете хотя бы вести себя вежливо, находясь в одном пространстве. По вашему поведению можно подумать, что вас воспитала стая диких фестралов.

Рон отодвигается от стола, не желая — или, скорее, не в силах — спорить с матерью, и выходит через заднюю дверь.

— Что ты приготовил, дорогой? — спрашивает Молли и взмахивает палочкой в воздухе, призывая тарелки и столовые приборы на стол.

— Ничего особенного. Спагетти с мясным соусом, — бормочу я, краснея от стыда из-за того, что она стала свидетелем нашей с Роном перепалки.

— Пахнет восхитительно. Готовка пойдёт тебе на пользу. Кстати, я собираюсь сделать жаркое в воскресенье, почему бы тебе не прийти пораньше, и я покажу тебе, как правильно его готовить. Некоторым вещам нужно учиться на практике, а не по книгам, — предлагает она, пока носится по кухне.

Всё же я поражён ею. Это странная маленькая женщина, с силой которой приходится считаться.

Входит Рон, Артур идёт за ним по пятам, положив руку сыну на плечо.

— Слышал, ты приготовил ужин, Драко!

— Наверное, вышло не очень хорошо, но должно быть съедобно.

— Ну, во всяком случае, это больше, чем смог бы сделать я, — Артур улыбается мне, целует Молли в висок и садится на свой стул.

Мы с Роном снова встречаемся взглядами, прежде чем занять места за столом друг напротив друга.

***

Бреннер подпирает ладонью подбородок и смотрит на шахматные фигуры. Я уже запомнил каждую складку на его костюме, каждую морщину на лице, так как слишком долго жду, пока он сделает очередной ход. Я никогда не видел, чтобы кто-то тратил столько времени, чтобы сдвинуть одну грёбаную шахматную фигуру. Наконец, он поднимает ладью, бьёт мою пешку, и я, усмехаясь, быстро перемещаю ферзя на место, рядом с его королём. Затем он улыбается, его глаза поднимаются к моим, когда его слон бьёт моего ферзя.

— Твою мать! — чертыхаюсь я, хлопая ладонью по столу.

Бреннер усмехается, поднимая пальцами моего ферзя и рассматривая его:

— А, королева. Самая безжалостная, самая могущественная, самая желанная. И всё же игра не заканчивается, когда она уходит. Как вы думаете, почему?

— Королевства рушатся без короля, — пожимаю плечами. — Но могут выжить без королевы.

Бреннер выгибает бровь, глядя на меня.

— Моё королевство рухнуло бы без королевы. И она первая, кто об этом скажет, — усмехается он и откидывается на спинку стула. — Расскажите мне о своём отце.

Я вздрагиваю:

— Чёрт, хотите начать с этого?

— Мы должны с чего-то начать, — он пожимает плечами. — Расскажите мне, каким он был, когда вы были ребёнком.

Яростная волна беспокойства обрушивается на мою грудь, бьётся о рёбра, пока дыхание не становится тугим.

Мысли путешествуют по воспоминаниям, которые я предпочёл бы не помнить: его рука в перчатке обхватывает металлическую змеиную голову; он нагло приводит любовниц в наш дом; унижает мою мать за обеденным столом.

— Он был ублюдком, — вот так. Просто. Честно.

— В детстве вы знали о том, что он увлекался тёмной магией? — Бреннер, как это ни странно, не держит в руках блокнот и ручку, и мне кажется, что мы, скорее, болтаем о погоде, чем обсуждаем дикие дела моего маниакального отца.

— Я думаю… — нервно провожу рукой по волосам. — Да. Это было трудно не заметить. Но раньше всё было по-другому. Не было ничего настолько тёмного. Он был высокомерным снобом. Но и я тоже им был.

— Когда всё изменилось?

— После Турнира Трёх Волшебников, — начинаю тихонько сдирать кожу кутикулы. Мои брови сходятся вместе, когда я вспоминаю, как он посадил меня в своём кабинете и вручил стакан охлаждённого Огденского виски. Он сообщил о возвращении Тёмного Лорда и сказал, что с этого момента всё будет по-другому; есть вещи, к которым мне нужно будет подготовиться; я должен буду стать наследником Малфоев. Я был ещё слишком молод, чтобы полностью понять то, что он говорил — мои знания о первой волшебной войне были весьма ограниченными. — После этого всё изменилось, — тихо говорю я.

— Как он умер?

Я вздрагиваю, вспоминая затравленное отсутствующее выражение его лица. Он умер в страхе, его лицо застыло в крике, а некогда стальные серебряные глаза превратились в тускло-серые.

— Понятия не имею, это случилось во время битвы. Я был тем, кто опознавал его тело в Большом зале, — неназванные и нежелательные эмоции застревают у меня в горле, и я не могу справиться с тяжким грузом, того факта, что отца больше нет. Я ненавидел его, ненавидел всё в нём: поведение, манеры, идеи, за которые он бился… и всё же у меня никогда не будет шанса изменить его точку зрения.

Прищурившись, Бреннер делает глубокий вдох, прежде чем заговорить.

— Я сожалею.

Его извинения врезаются в меня как бладжер.

— Не стоит. Я не скорблю об утрате.

— А я всё же сожалею, — любезно предлагает он. В шее появляется сердитое подёргивание, которое последнее время возвращалось не так часто, и я сжимаю его пальцами, тщетно пытаясь подавить.

Сузив глаза, я начинаю дёргать себя за пальцы. До хруста.

— А вы там были? В битве?

Бреннер ёрзает на стуле, складывает руки на коленях и расправляет плечи:

— Был.

— Вы не состояли в Ордене.

— Нет, не состоял. Я прибыл только ближе к концу с другими подкреплениями. Я всё же по натуре пацифист, так что этот приказ не пришёлся мне по душе.

— То есть, вы — маглорожденный — позволили другим умереть, чтобы защитить себя, а сами сидели здесь, в своём шикарном маленьком кабинете, игнорируя войну.

Глаза Бреннера гневно вспыхивают.

— Всё было не совсем так. Тем не менее вы имеете право на своё мнение о моих действиях во время войны, даже если это не то, что мы собирались обсуждать. Мы говорили о…

— Моём отце? — я прерываю его рычанием. — Тогда давайте поговорим о нём, он бы вам понравился. Он приказал бы содрать с вас кожу за моим обеденным столом, пока две дюжины Пожирателей смерти смеялись бы над тарелкой тыквенного супа. Он изнасиловал бы вашу жену и продал бы вашу дочь в рабство за сикли. Сикли, о которых он забыл бы ещё до того, как они коснулись его кармана.

— Достаточно, Драко, — Бреннер сжимает челюсти, и я понимаю, что захожу слишком далеко, но не могу остановить то, что он начал.

— Вы думаете, что знаете, кто такие монстры, но это не так. Пока один из них вас не вырастит, пока вы не поживёте с его хозяином под одной крышей и не увидите то, что видел я. Вы можете сидеть здесь со своими учёными степенями и научными методами и притворяться, что знаете всё, но вы не видели смерть, как её видел я. Вы не видели ни войны, ни горя — вообще ничего, что имеет значение. А если бы видели, то поняли бы, почему я не хочу об этом говорить.

— Я всё понял, ясно? Ваша жизнь была отвратительной, и несправедливо, что мир ждёт от вас большего, чем вы даёте ему. Но я ожидаю большего. Я видел эти трещины, над которыми у вас есть власть — они заживают, исцеляются. Ваш отец был монстром. Мне жаль, что он был таким, мне жаль, что ваше детство не было безопасным и что вы видели дикие ужасы в таком юном возрасте.

Я крепко зажмуриваюсь — гнев бурлит у меня под кожей. Я больше не могу дышать, чёрт возьми, и, хотя он говорит о заживлении трещин, я чувствую, как что-то в груди ломается.

— Это несправедливо! — кричу я, и мой голос срывается. Прячу лицо в ладонях, когда волны гнева, стыда и грёбаной боли обрушиваются на мои сгорбленные плечи. Несколько предательских слёз скатываются по лицу, отчего я рычу ещё громче.

— Это несправедливо. Вы меня слышите? Это нечестно, — голос Бреннера затихает, и мне удаётся снова взглянуть на него, хотя я весь дрожу. — Это несправедливо. Но это то, что у вас есть. Простите его.

Я мрачно усмехаюсь, потирая ладонями глазницы:

— Простить того, кто вовсе не нуждался в прощении?

— Ах, это самое трудное для всех. Учиться прощать, не получая извинений. Вот почему заглаживание вины является такой важной частью вашего выздоровления. Дайте людям прощения, и, давая, найдите его для себя.

Мой список в кармане обдаёт жаром. Знаю, ещё слишком много извинений нужно принести. Устало вздыхаю.

— А что, если я его не прощу? А что, если он этого не заслуживает?

Воображаемая тяжесть тянет меня вниз, и я хочу избавиться от неё; хочу освободиться и уйти, но я не уверен, кто я без неё. Кем бы я был, если бы у меня не было такого ублюдского отца и кипящей ненависти от пребывания с ним на одной стороне?

Бреннер смеётся и наклоняется вперёд, упираясь локтями в бёдра:

— Уверяю вас, он не заслуживает вашего прощения. Несмотря на то что вы думаете, это не для него. Что ему теперь с ним делать, когда он ушёл за занавес? Для него это не имеет никакой ценности. Он, вероятно, не дал бы и двух сиклей за это.

— Так почему же я должен мучить себя, прощая его?

— Потому что это нужно вам. Представьте себе, что, если эта тёмная бездна внутри вас не будет заполнена обидой и гневом? Что, если вы просто освободите его, отпустите всё это и используете энергию, которую вы отдали на ненависть к нему, чтобы полюбить себя? Прощение — это не забвение, и ничто никогда не искоренит травму, которую вы получили. Вам важно понять, что некоторые люди не способны на большее. Ваш отец был пленником обстоятельств, но он никогда не прибегал к возможности измениться. Вы тоже пленник, но вы здесь. Вы пытаетесь. Нельзя останавливаться.

Нельзя останавливаться.

Я повторяю это про себя, как мантру умирающего, ещё долго после того, как покидаю кабинет Бреннера.

Нельзя останавливаться.

Комментарий к 20. Это я

Часть о прощении отца лично для меня имеет огромное значение.

Так произошло, что недавно я сама столкнулась с ужасным предательством и не могла простить человека. Наверное, до сих пор не могу. Но каждый раз, когда во мне рождается ярость, я вспоминаю слова Бреннера, и мне становится легче. Я понимаю, куда нужно стремиться.

========== 21. Определённые вещи ==========

Something about you

It’s like an addiction

Hit me with your best shot honey

I’ve got no reason to doubt you

‘Cause certain things hurt

And you’re my only virtue

And I’m virtually yours

And you keep coming back, coming back again

James Arthur — Certain Things

***

Гробница Дамблдора слишком претенциозна. Мы с ним не были близки, но даже я знаю, что это, вероятно, было не в его стиле. Гигантский малиновый феникс, широко расправив огромные крылья, поднимается из полированного мраморного блока. Покажите мне того, кто это выбрал, у меня есть вопросы.

Здесь лежит Альбус Персиваль Вулфрик Брайан Дамблдор.

Руководитель. Учитель. Друг.

Любимый всеми. Не забытый никем.

Приносить ему цветы теперь кажется немного нелепым; возлагать умирающие цветы к могиле мертвеца — ещё более нелепым. На самом деле, всё в этом моменте кажется смехотворным. Он заслуживает моих извинений, как никто другой, но он никогда не услышит их, и мои попытки кажутся глупыми.

Чувство вины растекается по груди, разливается по всему телу, и от его тяжести, я, кажется, не могу даже поднять руку.

Ранний мягкий утренний свет отражается в пасмурном небе, а ветер слегка теребит мои волосы. Я глубоко вдыхаю свежий воздух, вспоминая о словах, которые мне не хотелось бы произносить. Забавно, но я не хочу говорить эти вещи даже перед его надгробием. Даже если никто не слышит моего позора, всё же есть что-то постыдное в том, чтобы сказать это вслух…

— Надо было послушать вас, — бормочу я себе под ноги, низко опустив голову. — Надо было воспользоваться всеми шансами, которые вы предлагали, и… — глубокий вдох, — мне очень жаль. Извините, что я так долго не мог этого понять. Теперь я знаю, что всё сделал не так… — не отрывая взгляд от хрустящих на снегу ботинок, я буквально чувствую, как слова застревают у меня в горле. Я всё ещё могу представить себе мерцающую синеву его глаз и то, как они становились чуть темнее, когда он разочаровывался во мне. — Я всё испортил.

Провожу ладонью по усталому лицу и со стоном поднимаю взгляд в безоблачное небо. Это не должно быть так сложно. Не должно быть так чертовски невозможно.

— Я буду стараться и стану лучше, директор. Простите меня. Снова.

Туго натянув пальто на плечи, я поворачиваюсь к опушке Запретного леса. Макгонагалл дала мне разрешение на посещение территории школы сегодняшним утром и инструкции по поиску Снегга, при условии, что я ничего не нарушу и не побеспокою студентов.

Камень под осиновым деревом — всё, что осталось здесь в память о Северусе Снегге. На плоской поверхности изображена зачарованная светящаяся лань, а прямо под ней выгравированы его инициалы.

Здесь, под покровом леса, всё кажется немного легче. Носком ботинка я убираю снег с его надгробия.

— Здравствуйте, профессор. Не уверен, что вы увидите, но поскольку вы всегда следили за мной при жизни, я предполагаю, что и при смерти вы продолжаете это делать. Если да, то не сердитесь. Я не хотел, чтобы всё пошло так плохо. Но именно поэтому я здесь. Именно поэтому прошу прощения у пары могил, которые меня не слышат. Я даже не знаю, с чего начать, — пожимаю плечами, закрываю глаза и начинаю с самого начала. — Извините, что я вёл себя как последний придурок, когда был ребёнком. И подростком. А теперь и взрослым. И простите, что вам пришлось убить Дамблдора.

Я не справился, и уверен, что Снегг тоже не счёл это лёгкой задачей.

— Я действительно сожалею об этом. Вы не должны были умереть с его кровью на руках, но… — слова стоят комом в горле, а горячие слёзы щиплют уголки глаз. — Спасибо, что сделали это. Я бы уже сгнил в Азкабане, если бы не вы. Вы не заслуживаете того, что с вами произошло, профессор. Надеюсь, вы обрели покой, где бы вы ни были.

Я вытираю своенравную слезу, бегущую по замёрзшей щеке. Губы сжимаются в тонкую линию, и давление в носовых пазухах сигнализирует, что мне лучше уйти, иначе я начну рыдать, как грёбаный пуффендуец.

— До встречи.

***

Жаркое пахнет просто божественно. Я не особо принимал участие в его приготовлении — Молли практически не позволяла мне ни к чему притрагиваться — но, если она разрешит мне взять на себя хотя бы часть авторства этого маленького шедевра, я возьму.

— А как вы проверяете, что оно готово? — спрашиваю я, вытирая руки о фартук, который она заставила меня надеть.

Она усмехается и тычет деревянной ложкой мне в лицо.

— Ты не проверяешь. Ты просто знаешь. Просто чувствуешь, — гордо расправляет плечи, и я не могу удержаться от смеха.

— Звучит не слишком правдоподобно, — смотрю на неё со слишком самодовольным выражением лица и снимаю фартук с плеч.

— Я же говорила, — она пожимает плечами. — Есть вещи, которым нельзя научиться по книгам.

Задняя дверь распахивается. Гермиона и Джинни вваливаются внутрь, обнимая друг друга и наполняя комнату смехом.

— Привет, мам! — звонко кричит Джинни и вежливо улыбается мне, высвобождаясь из объятий своей кудрявой подруги.

— Привет. Всем, — розовые от холодного зимнего ветра щёки Грейнджер растягиваются в улыбке, и она кладёт ладони на стойку перед нами. — Ужин пахнет великолепно, Молли!

— Это всё Драко, — Молли гордо вздёргивает подбородок и заговорщически подмигивает мне, отчего я краснею.

— Это явное преувеличение… — признаюсь я, но Молли останавливает меня, обхватив рукой мой локоть.

— Ты теперь готовишь? — Грейнджер смотрит шокированным взглядом.

— Ещё одно хобби, — бормочу я. — Я не так уж хорош, но уже перестал всё палить и наполнять квартиру дымом, так что думаю, что прогресс есть — вопреки всему.

Грейнджер смотрит на дверцу духовки и прикусывает нижнюю губу.

— Ты всегда удивляешь меня, Малфой.

Она разворачивается, чтобы пойти вслед за Джинни, и я слышу тихий смешок Молли. Она тычет пальцем мне между рёбер, и я вскрикиваю, отпрыгивая от неё.

Она начинает напевать себе под нос, наводя порядок на кухне, щёлкая палочкой в такт мелодии, которую явно придумала сама.

— Вы, кажется, довольны собой, — прищурившись, говорю я.

— Как ты думаешь, она сменит фамилию? — кричит Молли через плечо. — Держу пари, она возьмёт двойную. Грейнджер-Малфой? Малфой-Грейнджер? Мне нравится первый вариант, — кивает она сама себе.

Мои щёки вспыхивают, и я бросаю фартук на прилавок.

— Думаю, что существа, о которых вечно болтала Полумна Лавгуд, размягчили ваш мозг.

Молли разражается безудержным смехом.

— Не делай свадьбу слишком претенциозной! Ей больше понравится простая уютная. Например, в саду! — кричит она мне вслед, и под её смех я, хлопая дверью, выхожу во двор.

***

Присутствие Рона за ужином почти не портит удивительно хорошее настроение, в котором я пребываю. Джордж просит всеобщего внимания, чтобы объявить о нашем новом продукте и гордо улыбается мне.

В этот момент я осознаю, насколько вообще дико то, что я здесь. В этом доме. При таких обстоятельствах.

После ужина мы с Молли сидим на скамейке на заднем дворе, окутанные согревающими чарами, и оживлённо беседуем абсолютно ни о чём. В конце концов, она затрагивает более сложные темы — спрашивает меня о моей поездке в Хогвартс, и я, вытянув шею, бегло рассказываю — не хочу раскрывать детали.

— Я горжусь тобой, — тихо говорит она. Пары её дыхания превращаются в облачко.

Такие простые слова, но они просачиваются через мою кожу и оседают глубоко в груди, сворачиваясь в клубок, как сонная кошка.

— Спасибо.

Она хлопает в ладоши и встаёт.

— Так, тарелки сами себя не помоют, — и поворачивается ко мне с игривой улыбкой. — Ну, вообще-то, так и будет, — всё ещё смеясь, она уходит в дом, оставляя меня одного на скамейке в морозном саду.

Скоро придёт весна и растопит ледяные остатки зимы, и в садах раскинутся неухоженные, но прекрасные дикие цветы, а за ними, разумеется, появятся и гномы.

Весна.

Возрождение для всех, но для меня это смерть. Весной умерла моя мама. Весной начал умирать я. Именно тогда всё начало разваливаться.

Задняя дверь лязгает, я вскакиваю с места. Грейнджер натягивает пальто и топает по снегу к скамейке.

Увидев её здесь, в окружении снежных вихрей в тишине, я вспоминаю свой снежный шар. Она тоже моё безопасное место.

— Привет, — она потирает ладони и подносит к губам, чтобы опалить их горячим дыханием.

Я краснею, когда мой взгляд останавливается на изгибе её шеи, которую я покрывал поцелуями во время своего паршивого сексуального сна.

— Ага.

— Как поживаешь? — забавно, как легко она может говорить со мной, будто никогда не была свидетелем всех моих ужасов.

— Я в порядке. Постоянно занят. А ты?

— Тоже, — кивает она, её брови морщатся в раздумье. — Как тебе в Хогвартсе? — спрашивает она и поднимает взгляд в ночное небо.

Как, чёрт возьми, она узнала об этом? Конечно, Молли ничего бы не сказала. Может быть… Макгонагалл…

— Или ты был только в Хогсмиде? — её голос слегка срывается.

— Что?

— Я видела тебя там, помнишь? Тебя и Пэнси, — она хмуро смотрит, и я не могу точно рассмотреть в темноте… но она, кажется… ревнует?

— А, — издаю искренний смешок. — Тогда я не был в Хогвартсе. Только приезжал на чай.

— С Пэнси, — она делает на этом акцент, и я стараюсь — клянусь, я стараюсь — скрыть свою ухмылку.

— С Пэнси. Она мой давний друг.

— А. Давняя подружка?

Это официально — из Гермионы Грейнджер получился бы совершенно ужасный аврор под прикрытием.

— Можно и так сказать, — беспечно пожимаю плечами.

— Она… — Гермиона откашливается и поворачивается ко мне лицом, расправляя плечи и собирая всю свою храбрость, которой славится её факультет. — Вы встречаетесь? Это хорошо, конечно. Не то чтобы мне было это важно. Просто…

Теперь я не скрываю своей улыбки и, прищурившись, смотрю на неё, активно размахивающую руками. Ревнует к Пэнси Паркинсон. Ну и дурочка. Неужели она не понимает, что кроме неё больше никого не будет?

— Мне просто любопытно. Как другу. Друзья делятся, если они встречаются с кем-нибудь, ну, знаешь. Так что для меня вполне нормально спросить об этом. Это… ну, это… Да. Вполне уместно.

У меня закрадывается подозрение, что сейчас она разговаривает сама с собой, вперив взгляд на деревья за моим плечом и кивая в такт своему монологу.

Надо помочь ей выбраться из цепких лап этой неловкости.

— Мы с Пэнси не встречаемся.

Едва-едва, но я вижу, как она испускает выдох облегчения. От этого надежда переполняет меня.

Отчаяние тянет меня вниз, топит. Но надежда?

Надежда дарит мне крылья.

И я парю.

— Значит, только чай? Нигде ближе нет мест, где можно насладиться чашкой чая с мопсом по кличке Пэнси? — огрызается Грейнджер. Она очаровательна.

Я мог бы быть честным. Я мог бы сказать ей, что проделал весь путь до проклятого Хогсмида, лишь бы случайно не встретиться с ней в Косом переулке, но я нахожу её ревность слишком соблазнительной.

Внезапно её глаза останавливаются на моих губах, и я засасываю нижнюю.

— Когда мы встречались, она заставила меня пообещать, что я буду с ней всегда. Я не сдержал обещание, и поскольку начал свой исцеляющий путь заглаживания вины…

Слова застывают в горле.

— Исцеляющий путь заглаживания вины? — её брови сходятся вместе, она придвигается чуть ближе ко мне.

Я быстро пытаюсь подобрать в голове самую правдоподобную ложь, но с покорным рычанием решаю признаться:

— Да глупость очередная. Как и хобби… Бреннер хочет, чтобы я извинился перед людьми, которых обидел. Мадам Розмерта, Кэти Белл. Пэнси.

Я не могу заставить себя сказать, что она последний пункт в этом списке, самый трудный пункт. Думаю, что мог бы, сидя в нашем личном снежном шаре, признаться ей, как мне ужасно жаль, извиниться и попросить её увидеть человека, которым становлюсь, а не того, кем я был раньше. Мог бы. Но точно не сейчас.

Я ещё не стал тем человеком, а она заслуживает услышать это от него.

Я всегда причинял ей боль. Для меня причинить ей боль было так же нормально, как и дышать. Раньше. И прежде чем я извинюсь, мне самому нужна уверенность, что это не повторится снова.

— О, — Грейнджер бросает на меня долгий взгляд, прежде чем очнуться от транса. — Это здорово. Это — да… Это здорово.

— Не хочешь выпить кофе? — выпаливаю я. Мне хочется зажать рукой свой предательский рот, но это будет унизительно.

— Сейчас?

— Ну, нет. Уже почти девять часов. Просто как-нибудь. Не хочешь как-нибудь выпить кофе со мной? Как друзья, — я выделяю последнюю фразу, хоть и искренне ненавижу её.

— О! Конечно. С радостью! Но только не у мадам Паддифут. Ни одна порядочная девушка не попросит, чтобы её привели туда, — она закатывает глаза, и я смеюсь. Знала бы ты, что у тебя нет конкурентов. Ни одного.

— Есть одно место рядом с тем книжным, где мы с тобой столкнулись. «Грязный молот». В последнее время я часто бываю там; напитки довольно приличные, и маглы не докучают. Может быть, завтра утром? Или в любое другое утро? — кусаю себя за щёку, в попытке остановить полную чушь, которую несу.

— Завтра утром было бы чудесно. У меня встреча с юристом во «Флориш и Блоттс» в одиннадцать, так что, может быть, в девять?

— С юристом?

Её губы растягиваются в гордой улыбке, она придвигается ещё ближе ко мне. Так близко, что я почти чувствую тепло её тела. Почти.

— Я покупаю его, — шепчет она, хотя никто, итак, не может её услышать.

Поворачиваю голову и смотрю на неё:

— Покупаешь что?

— «Флориш и Блоттс»! Только никому об этом не говори, ладно? Я не хочу объявлять об этом, пока всё не утрясётся. Знаешь, ты был прав, когда говорил обо мне. Хотя выразился довольно ужасно, — трель её смеха пронзает меня насквозь. — Но мне не за чем тратить время за полками книг, а Мэгги как раз уже подумывала о том, чтобы уйти на пенсию. Мои родители не были богатыми Малфоями, но они откладывали деньги на счёт на моё имя. Для получения высшего образования и свадьбы, я думаю. Так как сейчас это не актуально, думаю, что они были бы рады такой идее. Это ведь так на меня похоже, правда?

Я в шоке, у меня просто отвисает челюсть:

— Гр-Грейнджер. Это просто потрясающе.

— Да? Мэгги заключает со мной выгодную сделку, и она побудет ещё некоторое время, чтобы передать дела, но потом хочет уйти на пенсию и быть со своими детьми. Её муж погиб на войне, поэтому я думаю, что она мечтает о спокойной, мирной жизни.

Она всё болтает и болтает о Мэгги, её детях и планах насчёт книжного магазина, но я больше не могу уследить за потоком её мыслей. Я просто любуюсь её бурной жестикуляцией и тем, как возбуждённо искрятся страстью её глаза. Я чертовски рад видеть её такой вдохновлённой и взбудораженной.

Интересно, буду ли я когда-нибудь чувствовать то же самое к чему-нибудь или кому-нибудь, кроме неё?

***

Тик. Тик. Тик. Тик. Тик.

Я достаю часы из нагрудного кармана и с рычанием захлопываю их.

Без десяти девять.

У меня нет причин подозревать, что она может не прийти, но тревога не покидает меня. И хотя я почти уверен, что сейчас повода для волнения нет, но я как маленький мальчик, которому пообещали купить паровозик, но ещё не ведут к кассам.

Раздаётся звон колокольчика над входной дверью, и я хмурюсь, когда заходит счастливая пара, стряхивая снег с ботинок и направляясь к стойке. Ненавижу эти колокольчики.

— Чёртовы бесполезные маленькие штуки… — бормочу я себе под нос. Когда он снова звенит, я разворачиваюсь, готовый содрать его со стены, но вижу её; она снимает шарф и, освобождаясь от шапки, встряхивает локонами, снежинки с которых опадают и тают в воздухе.

— Привет, Драко, — улыбается она и направляется ко мне. Я вскакиваю со стула и почти отвешиваю грёбаный поклон. Как будто собираюсь пронестись с ней по большому бальному залу. Она по-дружески обнимает меня, и я замираю.

Если я сейчас обниму её в ответ, то наверняка прижму к себе и уткнусь лицом в её шею, что будет неуместно. Поэтому я неловко похлопываю её по плечу и отпускаю.

— Кофе?

— Да, пожалуйста, — её глаза улыбаются мне. Я могу смотреть в них бесконечно долго, но отрываю взгляд и веду её к стойке.

Грейнджер заказывает латте с корицей и ванилью, я беру то же самое и протягиваю свою кредитную карточку через прилавок.

— Кредитка? — напевает она, подталкивая меня локтём.

Я искоса ухмыляюсь ей и вижу, как румянец окрашивает её щёки.

— Я уже столько времени провёл в магловском Лондоне, что решил — пора. Постоянный обмен валюты надоел, поэтому я открыл новый счёт.

Она ухмыляется, когда я прячу карточку в карман и поднимаю наши две дымящиеся чашки со стойки.

— Всегда удивляешь меня.

Прежде чем я успеваю повернуться к нашему столику, Эд окликает меня из-за кофемашины.

— Драко, дружище! Мы можем рассчитывать на то, что увидим тебя завтра вечером?

Мои глаза вспыхивают, но я просто киваю, слегка оскалив зубы, и мы уходим к нашему столику у окна.

— А что будет завтра вечером?

— Просто магловское шоу, которое они здесь устраивают. Гости поднимаются на сцену и демонстрируют свои таланты. Это немного странно. Я был в прошлом месяце. И видимо, если я присутствую где-то хоть один раз, люди, кажется, считают, что я обязан приходить всю оставшуюся жизнь. Ужины в Норе… Работа…

Её ответный смех заполняет пустоту во мне, и мы проводим остаток часа, разговаривая о «Флориш и Блоттс» и прочих делах Грейнджер. Впервые за долгое время я чувствую, что в мире всё снова в порядке.

Комментарий к 21. Определённые вещи

Решила попробовать сделать трейлер небольшой к истории:) если кому-то интересно, https://youtu.be/_rywYSRgWSU

========== 22. В твоей власти ==========

Then you said «I need nothing from nobody»

I can see it on your face, you’re hurting, grab a hold of me

I said baby, can’t you see?

That your past is your past, oh babe, you’ve got a hold of me

You’ve got a hold of me

Dean Lewis — Hold of Me

***

Ещё один сон.

Честно говоря, уже было пять снов о ней, но тот, что был прошлой ночью, не исчезнет из памяти надолго.

Я стою в душе, жёсткие струи воды хлещут меня по спине, и я выворачиваю кран с ледяной водой на максимум, просто чтобы сбить грёбаный стояк. Но образ падающих на спину кудрей, пока я беру её сзади, просто не выходит из головы.

Несмотря на то что уже в трёх снах я жёстко трахал Грейнджер, я ещё ни разу как следует не подрочил. Есть в этом что-то такое, что кажется пересечением границы… Но вот я здесь с неистовой эрекцией, которая, несмотря на старания последних пятнадцати минут, не сходит. Я закрываю глаза, и она снова здесь.

Стонущая. Царапающая. Извивающаяся.

— Чёрт возьми. Ладно, только раз, — ворчу я, и моя рука сжимает основание члена, а мысли возвращаются к видениям прижатой к плитке в душевой и умоляющей меня Грейнджер.

***

Первый хороший весенний день. Повсюду распускается листва и трава приобретает яркий зелёный оттенок. Даже розовые кусты начинают медленно цвести, но я не могу смотреть на них. Слишком явная ассоциация с матерью.

Если кто-то хотел найти Нарциссу Малфой в период с апреля по август, то нужно было просто пройти в сад и направиться прямо к розам.

Забавно. Я никогда не понимал, насколько сильно она их обожала, пока она не ушла. Теперь каждая цветочная лавка заставляет меня содрогнуться, а эта весна пробуждает во мне желание сжечь розовые кусты одним взмахом волшебной палочки.

Бреннер предложил встретиться в парке Сент-Джонс в магловском Лондоне — считает, что свежий воздух пойдёт мне на пользу.

Возможно, я единственный человек, идущий к фонтану с угрюмым видом, но все эти счастливые озабоченные вызывают во мне раздражение, отдающееся глухим набатом в голове. Клянусь грёбаным Мерлином, если ещё одна целующаяся парочка пройдёт мимо меня, я нашлю пару заклятий на их магловские задницы.

— Вы сегодня выглядите просто очаровательно, Драко, — Бреннер улыбается мне,засунув руки глубоко в карманы. — Хотите сыграть? — он указывает жестом на пустой шахматный столик. Я только киваю в ответ, не говоря ни слова.

Мы молча выставляем фигуры, и как только игра начинается, я задумчиво склоняюсь над доской. Думать. Думать. Думать. Я ещё ни разу не победил его.

— Вам не хочется поговорить об этом? — спрашивает Бреннер. Он подпирает ладонью свой заросший щетиной подбородок и не сводит глаз с доски, планируя свои ходы.

— О чём? — я знаю, что слишком немногословен с ним. Это очевидно. Не похоже, что я даю ему много данных для анализа своими поджатыми губами и прищуренным взглядом.

— О том, из-за чего вы так дёргаетесь, — посмеивается он и, наконец, откидываясь назад и наклоняя голову, смотрит на меня.

— Я просто в плохом настроении.

— Вам хочется принять зелье? — серьёзно спрашивает он.

Этот вопрос врезается в меня, как сбившийся с пути бладжер.

— Не знаю. Да? Нет, — я испускаю утрированный стон. — Мне всегда хочется его принять.

— На что это похоже? Желание употребить?

Бью его слона.

— Что? Вам нужен подробный отчёт? — ухмыляюсь я, наблюдая, как он бьёт мою очередную пешку.

— Конечно.

Я издаю ещё один стон.

— Да не знаю. Чувство, что это всё, о чём я могу думать. Как будто я знаю, что оно точно мне поможет, и пытаюсь понять, почему, чёрт возьми, я вообще должен от этого отказываться.

Брови Бреннера сдвигаются, а губы сжимаются в тонкую линию. Он наклоняется к шахматной доске:

— И вы хотите сказать, что сейчас чувствуете то же самое? Как будто вы не можете думать ни о чём другом, кроме того, что наркотики всё исправят?

В его тоне килограмм скепсиса. Как будто я вру. Да зачем мне это?

Но, может быть, он прав. На самом деле, я думаю о том, как дрочил в душе перед тем, как пришёл сюда, и о том, что я, грёбаный извращенец, который постоянно думает о том, как неистово целовала меня Грейнджер… четыре месяца назад.

— Нет, — отвечаю я, стиснув зубы. — У меня просто появились некоторые другие помешательства…

Когда медленная улыбка расползается по лицу Бреннера, мне требуются все силы, чтобы не оставить пару синяков на его ухмыляющейся физиономии.

— О, — смеётся он. — Это… это нормально, Драко.

— Прошу прощения?

Голос Бреннера мягкий и робкий, как будто он говорит с пугливым животным:

— Это нормально. В ваших обстоятельствах.

Я не совсем понимаю, о чём, чёрт возьми, он говорит, и я уверен, что моё лицо полностью отображает моё недоумение:

— О чём это вы говорите?

— В течение последних нескольких месяцев ваш мозг был полностью поглощён вариантами поиска новой дозы. Когда это желание стихло, пробудились физические потребности. Если вы понимаете, о чём я говорю, — я не отвечаю, он продолжает. — Это нормально — иметь сексуальное влечение…

— Чёрт побери! Бреннер!

— Тут нечего стесняться, это естественные человеческие желания. Они просто всплывают на поверхность после того, как дремали…

— Я совершенно точно не хочу говорить об этом, — качаю головой. Мурашки бегут по коже, как в первый раз, когда мой отец вызвал мне учителя для обсуждения сексуальных отношений, или когда мне вручили учебник, полный изображений переплетённых мужчины и женщины.

Его королева движется к моей ладье, охраняющей короля, и мои глаза опасно вспыхивают.

— Драко, секс — это совершенно естественно.

— Ради всего святого. Хватит!

— Это нормально, честное слово. Не думайте, что вам нужно подавлять эти желания. Просто подумайте о них и примите.

Я смотрю, как он двигает свою королеву к моему королю, и закрываю лицо ладонями. Но это не имеет никакого отношения к моему поражению.

***

Карамельный фраппучино настолько волшебный, что я даже позволяю себе причмокивать. Вытаскивая трубочку из пластикового стакана, облизываю конец, наслаждаясь остатками взбитых сливок.

— Привет.

Поднимаю голову и вижу девушку, которая стояла за стойкой.

— Я могу вам помочь? — удивлённо спрашиваю.

Застенчивая бариста с тусклыми светлыми волосами, аккуратно затянутыми в хвост, застенчиво переступает с ноги на ногу.

— Я просто хотела уточнить, как вам напиток.

Странно. Особенно учитывая то, что я уже чуть ли не вылизал кружку.

— Потрясающе, — я слегка хмурю брови и ставлю пустую чашку обратно на стол. Она отодвигает стул напротив меня и садится. Чувствую, как напряглось всё тело.

— Я Дейзи, — говорит она с милой улыбкой. Всё ещё хмурюсь. — Я здесь работаю.

Мои губы тянутся вверх, когда я вижу, как мило она нервничает.

— Я знаю. Я частый гость, если вы ещё не заметили.

— Заметила, — она потупляет взгляд, пока тонкие пальцы рвут на части салфетку, лежавшую между нами. — Ну, я просто хотела представиться, — пожимает плечами.

— О, — откашлявшись, выпрямляя спину. — Драко.

Тишина после моего представления чертовски напрягает.

— В общем, я просто хотела поприветствовать. Официально, — тонкая рука тянется ко мне, и я осторожно беру её, легонько сжав. Мои губы сжимаются в тонкую линию от неловкости момента. Наконец, она встаёт, её стул царапает дешёвый кафель. — Вам стоит попробовать мокко с кокосом, — кивает на мою пустую чашку. — Это моё любимое.

Дейзи уходит, а я хмурюсь ей в спину без всякой причины.

Вскоре Эд взбирается на импровизированную сцену и объявляет первого из сегодняшних исполнителей. Это пара девушек, поющих маленький народный дуэт о возвращении домой.

Неплохо, но этого недостаточно, чтобы удержать моё внимание, и вскоре я утыкаюсь носом в книгу по садоводству. Думаю, надо попробовать африканские фиалки; они кажутся довольно безобидными.

Кашель в микрофон отвлекает меня. Я поворачиваюсь к сцене и вижу крупного парня — того самого, со стихотворением, которое в прошлый раз заставило меня дрожать. Он сжимает в руках блокнот и приветствует публику. Его губы касаются поверхности микрофона. Весьма негигиенично.

Своим низким голосом он отпускает ещё пару шуток про привлечение всеобщего внимания и начинает.

Горе — это страх, а страх — отчаяние,

Непоколебимая вечная троица,

Смута, тревога и лжераскаяние

Пробуждаются. А правда покоится.

Эта тьма — твой злейший враг,

Его не победить в одно мгновение.

Вспомни про надежду и любовь, чудак,

Вот твоё спасение.

Ты только руку протяни, и тройка вся

Останется с тобой на заднем плане.

Прыгай дальше, и если трюк твой удался,

То ты утонешь в счастья океане.

Его слова повисают в воздухе. Под кожей пульсирует острая потребность услышать это ещё раз, и, в целом, запомнить это — выучить.

Парень спрыгивает со сцены под тихие аплодисменты. Когда он проходит мимо моего столика, я зову его.

— Прости, есть минута? — говорю я, не до конца осознавая, что делаю.

Какого хрена я творю?

Его брови поднимаются в недоумении, и он молча смотрит на меня сверху вниз.

— Не хочешь присесть? — указываю на пустой стул напротив меня, и он осматривает его, прежде чем в него упасть.

— Джон, — говорит он, протягивая руку, и я отвечаю тем же, пожимая её.

— Мне нравятся твои работы, — говорю я, неловко кивая. Я действительно не думал о том, что будет дальше, не думал вообще ни о чём.

— Спасибо, приятель, — ухмыляется он. — А ты пишешь?

— Я? — фыркаю, счищая с пустой чашки несуществующие разводы, лишь бы занять руки. — Нет.

— А думал об этом?

Пожимаю плечами.

— Нет.

Его глаза пробегают по моему лицу, и я отворачиваюсь, не в силах выдержать его пристальный взгляд.

— Я случайно начал, — смеётся он, наклоняясь вперёд и потирая лицо руками. — Я всё ещё не считаю себя поэтом или вроде того. Но я чувствовал, как внутри меня что-то зарождается и требует выхода. Раньше я был в ужасном состоянии, — его пальцы барабанят по краю стола. Как и мои. — Слишком много пил, пытаясь справиться с тем дерьмом, которое творилось в детстве.

— А, ты тоже? — я понимающе ухмыляюсь ему.

— Долбанутый на голову отец. У тебя?

Я смеюсь.

— Та же фигня.

— Тебе стоит попробовать, — он говорит так уверенно, будто знает меня.

— Попробовать что?

— Писать.

Я разражаюсь хохотом:

— Писать? Мне? Это… это вряд ли. Я не знаю, о чём писать…

— Тебе и не нужно, парень. Пиши о чём угодно, — он пожимает плечами, снимая нитку со своего джемпера. — Пиши о том, что тебе близко. Пиши о том, что причиняет боль. Пиши о том, что нравится, — он кивает кому-то позади меня, — Просто пиши, окей?

— Я подумаю об этом.

Мы снова пожимаем друг другу руки, прежде чем он уходит, и я остаюсь смотреть на опустевший стул.

Просто пиши.

***

Ещё один субботний вечер в магазине. Обычно я не возражаю против подобной бессмысленной работы, но сегодня всё по-другому. Сегодня вечером магазин полон детей, которые вернулись со школьных каникул, они толпятся и бегают вокруг, гоняясь за последней порцией сладостей.

Я склонился над раскрытой рядом с кассой книгой «Подземелья и Драконы». Смотрю на неё так, словно она лично оскорбила меня.

Что это, чёрт возьми, такое?

Любопытно, откуда у маглов такие обширные знания о драконах. Естественно, автор — волшебник, может быть, сквиб, стремящийся заработать немного денег на мире, в который он никогда не будет вписываться.

Что ещё за Призрак?

Тролли не живут в горах, придурок.

— Да кто такие эти Смотрящие? — я хмуро вглядываюсь в страницы, не в силах понять, как работает игра, и почему в ней участвуют кости, и что это вообще за чёртовы кости?

— Я пыталась предупредить тебя, — я резко поднимаю голову и вижу Грейнджер, которая смотрит на меня с самодовольной ухмылкой.

Весной она выглядит иначе. Интересно, делится ли её гардероб по сезонам, потому что я никогда не видел её в таких цветах. Гермиона завораживает — нежно-голубое платье, едва прикрывающее колени, и локоны, спадающие на аккуратные плечи. Она держит в руках ещё одно растение.

Прочищая горло, я выпрямляюсь во весь рост.

— Да, ты пыталась.

— И что думаешь? Это твоё следующее погружение в мир хобби? Должна признаться, что ничем не смогу тебе помочь; я никогда не играла в эту игру. Но точно могу обучить игре в Монополию, — она морщит нос, кладёт фиолетовый цветок на кассу и придвигает его на дюйм ближе ко мне. — Бегонии.

— Извини? — подозрительно смотрю на растение, ожидая, что его стебли протянутся и обернутся вокруг моего горла.

— Это бегонии, — она пожимает плечами. — Моя мама всегда любила их и выращивала на нашей террасе. Однажды она сказала мне, что они олицетворяют мир.

— О, — я тыкаю в лепестки. Просто чтобы убедиться.

— Было что-то ещё о бегониях и прощении, — задумывается она, и я чувствую, как мои дыхательные пути сжимаются — будто щупальца безобидного маленького растения, нападают на меня, чтобы наконец избавить от страданий. — Наверное, именно поэтому я их и принесла. Ну, в основном потому что я вспомнила про твою книгу по садоводству и подумала, что тебе может понадобиться подопытный. Ну, знаешь, на случай, если «Подземелья и Драконы» не зайдут, — она тихо смеётся, прикусывая губу, и, наконец, поднимает на меня глаза. — Но ещё и потому, что я хотела извиниться.

Она говорит так тихо, что я даже не уверен, что правильно расслышал.

— Ты… — начинаю я.

Нас прерывает девушка с рыжевато-каштановыми волосами и очками в толстой оправе, которая бесцеремонно кладёт целую охапку товаров на прилавок между нами. Я борюсь с желанием одарить её своим коронным взглядом. Но, в конце концов, она же не знает, что сейчас разрушает мою жизнь.

Грейнджер с лёгкой улыбкой отходит в сторону, позволяя девушке сделать свои покупки. Я запихиваю товары в пакет и с полуулыбкой пододвигаю к ней.

— Спасибо за покупку, хорошего вечера, — бормочу я и поворачиваюсь к Грейнджер. — Что ты говори…

— Здравствуйте!

Мои глаза сужаются в маленькие щёлки при виде нового покупателя, и Грейнджер смеётся, наклоняясь ко мне через стойку.

— Может, встретимся позже? Поздний ужин?

Я сглатываю, и внезапно всё встаёт на свои места. Цветок, который она принесла, её уложенные волосы, потрясающее небесное платье, лёгкий аккуратный макияж — всё это, вместе взятое, вызывает дикий трепет в животе.

Я киваю, когда маленький придурок напротив меня раздражённо кашляет, привлекая моё внимание.

— Отлично. Увидимся на улице после закрытия, — говорит она и исчезает в толпе, звон колокольчика сигнализирует о её уходе.

Я возвращаю взгляд к парню передо мной и обнажаю зубы в подобии улыбки:

— Только это?

До закрытия осталось два часа, но, возможно, если я устрою взрыв, и магазин сгорит дотла, я смогу встретиться с ней пораньше.

***

Мне удалось закрыть магазин за несколько минут до официального закрытия, чтобы я мог сбегать наверх и переодеться. Чёрное не слишком сочетается с её весенним облачением. Я застегиваю последнюю пуговицу на своём белом кардигане и сбегаю вниз по ступенькам, ища её глазами.

Слышу звук аппарации, и она появляется ровно в том же месте, куда я делаю шаг. Мы сталкиваемся. Мне удаётся поймать её, обхватив руками талию и позволив ей приземлиться на меня сверху.

— Ой. Ой-ой-ой, — она ёрзает по мне, отчего в голове всплывает яркое воспоминание из сна — она на мне в очень похожей позе. Когда её колено касается внутренней стороны моего бедра, мой член дёргается, и я пытаюсь освободиться.

— Извини, — бормочу я, поднимаясь на ноги и отряхивая одежду, избегая её взгляда.

— Это моя вина. Удивительно, что такое случается не так уж часто, — размышляет она.

— Одна из величайших тайн Вселенной, — перебиваю я её, сворачивая в переулок. — Ты голодная?

— Очень. Есть что-нибудь на примете? Я думала о том суши-баре, в котором мы часто бывали, или, может быть, о «Бернардc»? Мне всегда нравился их французский луковый суп.

Такое ощущение, словно со времени наших совместных обедов ничего не случилось. Как будто я не был очень близок к тому, чтобы потерять всё. Как будто мы обедаем каждую субботу, и в этом нет ничего удивительного.

Я останавливаюсь и ловлю её за локоть.

— За что ты хотела извиниться?

— А? — морщинки пролегают над её переносицей, когда она обдумывает мой вопрос. Даже не подозревает, какой эффект она производит на меня, когда мы так близко.

— Когда ты подарила мне бемонеи…

— Бе-го-нии.

— Не важно, — взмахом руки я отметаю это замечание и смотрю прямо в её глаза, надеясь, что она здесь по той же причине, что и я. — Так почему ты это сказала?

— Ну, мне очень жаль. Ты заслуживал лучшего.

Нет ничего лучше тебя.

— Я ушла, когда ты во мне нуждался, — стыдливый румянец заливает её лицо, она опускает глаза. — Мне не следовало оставлять тебя.

Я сглатываю, решаясь сказать правду; зная, что это причинит мне боль, но поможет ей.

— Я рад, что ты это сделала. Ты заслуживаешь большего, чем то, что я мог предложить. И определённо заслуживаешь лучшего, чем грёбаный Кормак Маклагген, — я ухмыляюсь, снимая напряжение между нами, и мы продолжаем наш путь. — Честное слово, как ты могла дать этому придурку шанс? Я начинаю думать, что у тебя отвратительный вкус на мужчин, — искоса смотрю на неё и вижу, как уголки пухлых губ приподнимаются.

— Возможно, в этом есть зерно правды. По крайней мере, с точки зрения характера. Зато я выбираю красивых мужчин.

Она подначивает меня, и я не могу не воспользоваться случаем. Моя рука театрально взлетает к груди.

— Ты считаешь Кормака Маклаггена красивым? Мерлин. Тебе нужна помощь. Рон Уизли? — фыркаю я. — Нет, с тобой точно что-то не так.

— Ну, однажды я влюбилась в тебя, — её голос звучит легко, почти кокетливо, и я чувствую, как моё сердце учащённо бьётся в груди. — Это же должно что-то сказать о моём вкусе.

Я мрачно усмехаюсь, предлагая ей руку для аппарации.

— Грейнджер, я хуже всех.

***

Наблюдая за ней сегодняшним вечером, я неосознанно ищу подсказки. То, как она проводит указательным пальцем по изгибу ложки, вращает соломинкой лёд в стакане с водой или постоянно дёргает свой локон. Все ключи к её беспокойству, которые я, кажется, упускал из виду, погружённый в свои собственные проблемы.

Я отрываю взгляд от кремовых линий её шеи:

— Как дела с «Флориш и Блоттс»? Всё по плану?

— Я так устала, — выдыхает она и делает маленький глоток воды, прежде чем подпереть ладонью подбородок. — В этом бизнесе куча деталей, о которых я не знала раньше, и я отчаянно пытаюсь наверстать упущенное до того, как вступлю в должность летом.

— Дай знать, если я могу чем-то помочь. Ты же знаешь, теперь я выдающийся бухгалтер и всё такое, — подмигиваю ей, она краснеет и закусывает губу. Сердце пропускает удар.

Ночь продолжается, приносят еду, и вскоре мы оба, опираясь локтями на стол, кидаем колкости друг в друга просто ради забавы. Грань между флиртом и ссорой очень тонкая, но мы с лёгкостью балансируем, как будто делали это лет десять. Ну, в целом, так и было. С разницей в том, что десять лет назад я не считал розовый румянец на её щеках таким очаровательным.

— Я всё ещё могу разобраться, — возражаю я, сверля её взглядом. — Я просто говорю, что правила игры не совсем понятные — но я всё ещё могу разобраться.

— Драко Малфой. Ты сошёл с ума, если думаешь, что будешь играть в «Подземелья и драконы». Я поставлю весь свой счёт в «Гринготтсе», чтобы увидеть это.

— Ну, мне точно не нужны твои деньги. Но думаю, что никогда не помешает пополнить трастовый фонд на чёрный день — потому что теперь, когда ты бросила мне вызов, я определённо сыграю. Мне просто нужно найти магловскую компанию.

Потрясающая девушка напротив меня разражается бурным хохотом и вытирает слёзы от смеха с глаз:

— К сожалению, я не уверена, что мои сбережения могут помочь фонду. Знаешь ли, купить успешный пятисотлетний книжный магазин на самом деле довольно затратно.

У неё всегда были ямочки на щеках?

Голос Бреннера эхом отдаётся в голове, и я задаюсь вопросом, насколько хорошо я действительно знаю её и как много придумал сам. Месяцы назад я влюбился в этот образ цельной и здоровой девушки. Не знаю, как показать ей, то, что я люблю её и разбитой. Да какой угодно.

Я пытаюсь проглотить комок нервов, застрявший в горле:

— У твоих родителей был собственный бизнес?

Она морщит лоб, а в глазах вспыхивают непонятные эмоции. Кивнув, Гермиона начинает рассеянно вертеть соломинку в стакане.

— Да. У них была своя клиника. Они были дантистами. Ну, я думаю, они и сейчас дантисты, — её глаза на мгновение темнеют. — Они же не умерли, — добавляет она тише и утыкается в стол.

В панике я мысленно проклинаю Бреннера. Вот почему люди не должны совать нос в долбанные чужие дела, Гарольд.

— Мне очень жаль. Мне не следовало…

— Нет! — прерывает она с лёгкой улыбкой. — Это… мило. Приятно, что кто-то интересуется. Я думаю, Гарри и Рон не спрашивают — думают, что это расстроит меня, и, возможно, они правы. Но даже если мои родители забыли меня, я не хочу забывать о них.

Я выпрямляю спину, закусываю губу, чтобы попытаться успокоить грохот в грудной клетке:

— Ты не хочешь рассказать мне о них?

Она резко поднимает глаза на меня.

— Ты хочешь узнать о моих родителях?

Ещё раз сглотнув, я приподнимаю и опускаю плечи, как будто это само по себе ответ.

— Я хочу узнать о тебе всё. Мне жаль, что я не подумал спросить об этом раньше.

Её зубы врезаются в нижнюю губу, и улыбка, которую она пытается скрыть, застывает в её глазах.

Наклонив голову, она смотрит на меня, как на головоломку, для которой у неё не хватает деталей, хотя это никогда не помешает ей попытаться решить её.

— Что ты хочешь знать?

— Давай начнём с их имён, — я вонзаю вилку в салат и быстро перевожу взгляд на неё.

Мы сидим до тех пор, пока не становимся последними гостями ресторана, и официанты начинают бросать на нас раздражённые взгляды. Уходя, мы увлечённо болтаем, пока не оказываемся в точке аппарации, и между нами наступает тишина. Она нервно переминается с ноги на ногу.

— Я рада, что мы снова друзья, — улыбается мне и мягко заключает меня в объятия.

Я задерживаю дыхание от её прикосновения, и, не теряя времени, обнимаю в ответ. В нос ударяет знакомый цветочный аромат шампуня. И я вспоминаю, как страстно прижимал к себе её хрупкое маленькое тело.

— Я тоже, Грейнджер, — шепчу я в её волосы.

***

Грёбаное Министерство грёбаной магии.

Кто бы мог подумать, что я, Драко Малфой, добровольно пойду в отдел Аврората.

В наручниках? Легко. Но не по своей воле.

Я достаю из кармана свой список, разглаживая потёртые края и чернильные пятна.

Мадам Розмерта

Кэти Белл

Пэнси

Гойл

Крэбб

Снегг

Дамблдор

Молли

Джордж

Рон (блять, серьёзно?)

Поттер

Грейнджер

С каждой неделей список становится всё меньше, но чем дальше я по нему продвигаюсь, тем больше ненавижу саму идею.

Вот что приводит меня к ступеням Министерства. Кэти Белл. Младший аврор, ранее проклятый вашим покорным слугой. Скорее всего, она будет рада видеть меня только в камере предварительного заключения.

Блестяще.

И вообще, чья была эта грёбаная идея? О, да. Доктор Гарольд Бреннер. Мой персональный эмоциональный террорист.

Я оставляю палочку у охраны — уверенный, что больше никогда её не увижу, поскольку аврор Белл вот-вот отправит меня в Азкабан — и вхожу в лифт. Двери почти закрылись, но чья-то рука взлетает в проёме, чтобы задержать лифт, и я раздражённо прикрываю глаза, когда вижу уродливую рожу Уизли.

— Малфой, — отрывисто произносит Рон, подозрительно глядя на меня. — Пришёл сдаться?

— Ах, в чем же тогда веселье? Я заставлю тебя потрудиться. Может, хоть тогда тебя повысят наконец, Уизли, — ухмыляясь, я смотрю на сложенные записки, зависшие над нашими головами, и представляю, как краснеют его щёки от гнева.

— Что ты здесь делаешь? — со вздохом спрашивает он. Явно устаёт от этих наших маленьких тет-а-тетов так же, как и я.

— Я здесь, чтобы кое с кем поговорить.

— У тебя назначена встреча?

Я выгибаю дугой бровь, встречаясь с ним взглядом и желая быть хоть на дюйм выше, чтобы смотреть на него сверху вниз.

— А мне это необходимо?

Его глаза замирают, обдумывая мой вопрос.

— Возможно.

Пожимаю плечами.

— Тогда, возможно, назначена. Скажи, пожалуйста, теперь ты дежуришь в приёмной? Ты гораздо уродливее секретарши, которую я видел, когда был здесь в прошлый раз…

Рон поворачивается ко мне лицом и упрямо сверлит меня взглядом.

— Ты мне не нравишься.

— Чувства взаимны, приятель. Но, как уже говорилось, я буду появляться, пока обратного мне не скажут люди, которые хотят видеть меня рядом. Поэтому нам нужно прийти к соглашению, где мы перестанем общаться подобным образом.

Мы приближаемся к нашему этажу, и хмуря брови, он говорит:

— Хорошо. Я перестану трогать тебя, — я вздыхаю с облегчением, но он продолжает. — Но я хочу, чтобы ты держался подальше от Гермионы, — на этой фразе его глаза смягчаются. Он сильно переживает за неё. Он просто хочет для неё того же, чего и я: самого лучшего.

И мы оба знаем, что я не такой. Ещё нет.

— Очевидно, что я нескоро избавлюсь от тебя, но Гермиона уже достаточно натерпелась, — дверь лифта звякает и открывается перед толпой ведьм и волшебников, которые стали свидетелями нашего разговора.

— Я не собираюсь держаться от неё подальше. Пока она хочет, чтобы я был в её жизни, я буду. Я больше не собираюсь всё портить, — не дожидаясь ответа, я пробираюсь сквозь небольшую толпу, ожидающую лифта, и направляюсь в Аврорат.

Всё ещё пытаюсь выровнять дыхание. Костяшки моих пальцев стучат по матовому стеклу, и я толкаю дверь в отдел. К счастью, ссора с Уизли достаточно отвлекла меня от моей текущей задачи. До тех пор, пока я не смотрю в упор в карие глаза Кэти Белл.

Объективно она довольно привлекательная девушка. Лицо в форме сердечка и мягкие, женственные черты растягиваются в извиняющейся улыбке, за то, что она чуть не снесла меня. Но улыбка исчезает, когда она понимает, кто перед ней, и взгляд холодеет, а брови хмурятся.

— Аврор Белл, — говорю я, приветствуя её настороженной улыбкой. — Можно тебя на пару слов?

— Ты не должна, если не хочешь, Кэти, — перебивает её проходящий мимо Рон и, гордо вздёрнув подбородок, и падает в шаткое кресло за заваленным бумагами столом.

— Не груби, Рон, — ругает его Кэти. Интонация почти как у Грейнджер. — Конечно. Пойдём в холл… если только ты не хочешь, чтобы Рон присоединился к нашему разговору.

— Я бы скорее предпочёл покрыться фурункулами, — я придерживаю дверь для Кэти, и она, не оглядываясь, следует за мной.

— Я могу это устроить, Малфой, — с энтузиазмом кричит Рон нам вслед, на что я отвечаю захлопнутой дверью.

От перемены места ничего не меняется — коридор не приятнее кабинета. Мы долго молчим, пока она возится с папками в руках. Наконец, я набираюсь смелости, чтобы нарушить молчание.

— Я здесь, чтобы извиниться, — обычно человек, получивший извинение, уже реагирует, но она просто осуждающе хмурится, пока я не продолжаю. — Тому, что произошло между нами в Хогвартсе, нет оправдания. Я был втянут в кое-какое дерьмо и…

— Я могла умереть, — выдаёт она и больше ничего не говорит. Просто оставляет этот факт висеть в воздухе.

— Я знаю, — сердце тяжело бьётся в груди, и я не могу поднять на неё взгляд. — Я действительно сожалею, и если есть что-то, что я могу сделать, чтобы загладить вину, я с радостью сделаю это. Знаю, что слов здесь недостаточно, но клянусь, если бы я мог всё изменить, то сделал бы это.

— Я прощаю тебя.

Так просто?

Ещё одна верёвка, которая удерживала меня, оборвалась и освободила. Спасла меня.

— Почему? — я еле дышу, не в силах осознать, что она говорит.

Её губы кривятся в грустной улыбке.

— Ну, не знаю, — она смеётся, и этот звук заставляет меня вздрогнуть. — Но, да. Я прощаю тебя. Некоторые вещи лучше отпустить, чем держать. Ненависть к тебе кажется одной из них.

И она обнимает меня. Она, чёрт возьми, обнимает меня.

Через пятнадцать минут я снова в лифте. Вычёркиваю очередное имя из своего сокращающегося списка грехов.

Комментарий к 22. В твоей власти

Вот такая интересная большая глава вышла!

Буду рада вашим отзывам:)

Если история находит у вас отклик, поддержите, пожалуйста, лайком:) Хочется, чтобы как можно больше людей узнали о данной работе, ведь оригинальная идея автора LadyKenz347 (только посредником которой являюсь я), действительно, заслуживает внимания.

P.S. За стихи стократно простите!)

========== 23. Лекарство ==========

I remember all of the things that I thought I wanted to be

So desperate to find a way out of my world and finally breathe

Right before my eyes I saw that my heart it came to life

This ain’t easy it’s not meant to be

Every story has its scars

But when the pain cuts you deep

When the night keeps you from sleeping

Just look and you will see

That I will be your remedy

Adele — Remedy

***

Я погубил африканские фиалки. Бегонии тоже уже еле держатся. Я до сих пор не выиграл ни одной партии в магловские шахматы. И не планирую показывать ни единой живой душе записи в своём блокноте, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. Хобби очень быстро доказывают, что проблем они доставляют больше, чем пользы.

После последнего вечера открытого микрофона в «Грязном Молоте» я надеялся, что поэзия может стать тем, что исцелит меня. Но теперь, глядя на чистую страницу в новом блокноте, лежащем передо мной, я начинаю сомневаться. Ни одного слова.

Просто пиши. Так сказал тот парень. Просто пиши. Как будто всё так просто.

Издав вымученный стон, я прячу лицо в ладонях.

— Ладно, — бормочу себе под нос, обводя глазами комнату в поисках чего-нибудь, о чём можно было бы написать.

Чайник, стопка книг, бабушкин кофейный столик. Мой взгляд останавливается на комковато-ворсистом шерстяном свитере, висящем на спинке стула. Лениво взмахнув палочкой, я левитирую его к себе. С тихим шорохом он приземляется на кухонную стойку, заваленную всяким хламом.

Взяв новую магловскую ручку — самое гениальное изобретение, которое я когда-либо видел — я подношу её к пергаменту.

Вспоминаю стихи, которые слышал в кафе.

Мне хочется лирической или сонетной чуши, подобной стихам Уильяма Блейка. Они ясны и лаконичны. Но это не совсем про меня.

Облизываю губы. Нужно просто начать. Хотя я уверен, что эта попытка будет ещё одним подгоревшим куском французского тоста, но во мне что-то зарождается. Маленькое чувство царапает изнутри и отчаянно хочет вылиться на чистые страницы передо мной.

Просто пиши.

***

Хочется кричать, рвать в клочья душу,

Когда достаю из бумаги скрипучей

Греющий в зимнюю лютую стужу

Огромный зелёный свитер колючий.

Окидывая бегло томным взором всех,

На лицах вижу шок и удивление,

И под сливающийся общий смех

Я понимаю всё его значение.

Она не сводит с меня глаз, глотая жадно воздух ртом,

Отбросив страх, я надеваю свитер прямо за столом.

Я чувствую пришедшее тепло, и, изгибая бровь,

Я признаю, что свитер ни при чём. Здесь материнская любовь.

***

Выходя из камина Норы, я бросаю взгляд на лениво дремлющего в кресле у окна Артура, сложившего руки на круглом животе и тихо похрапывающего. Иду на звук грохота, раздающегося с кухни.

Поначалу Молли не замечает меня — занята вечными хлопотами. Улучив момент, я наблюдаю, как она носится по кухне: моет, протирает, фарширует. Её рубиновые кудри беспорядочно собраны на макушке, и она вынимает свою короткую палочку из зубов, чтобы спрятать её в гнезде на голове.

Сходства между ней и Нарциссой Малфой можно посчитать по пальцам одной руки. Ну, обе учились в Хогвартсе, обе стали матерями. Всё? Сунув руку в карман, я провожу пальцами по потёртым краям списка, который ношу с собой как талисман.

Она следующая. Это сложно. Я делаю глубокий вдох, наполняя лёгкие почти до боли, и медленно выдыхаю, как будто кто-то воткнул иглу в чересчур надутый шарик.

Она слышит меня. Её глаза замирают, а рот расплывается в восторженной улыбке:

— Драко! Я не знала, что ты зайдёшь. Голодный?

Я отрицательно качаю головой, но она всё равно начинает доставать из духовки пироги, раскладывает их на тарелке и толкает через стол. Посмеиваясь, сажусь и откусываю кусочек.

— Как поживаешь, дорогой? — её встревоженный взгляд падает на мои дрожащие руки, и я знаю, о чём она думает. Я знаю, о чём думают все. Даже если я просто волнуюсь или плохо спал.

Кивнув, я проглатываю ещё один кусок.

— Лучше, чем обычно. Это о чём-то говорит, — напряжённая улыбка трогает уголки моего рта. — На днях мы ужинали с Грейнджер.

Молли прищуривается, на её лице появляется медленная, понимающая улыбка. Она выглядит слишком возбуждённой, и я смеюсь над этой реакцией.

— И?

— И всё, — пожимаю плечами, вытирая крошки со рта. — Мы разговаривали. Еда была вкусной. Мы пошли в маленький…

— Так вы теперь встречаетесь? — Молли гордо упирает руки в бока, как будто это она с самого начала всё организовала. Если так, то она, видимо, ненавидит Грейнджер и наполняет её жизнь ужасами вроде меня.

— Что? — это не столько вопрос, сколько смех. — Вы с ума сошли? Конечно, нет, — растерянно потираю стол и с нарастающим разочарованием понимаю, как бы мне хотелось, чтобы это было правдой.

Её лицо искажается разочарованной гримасой, когда она перекладывает оставшиеся пироги в миску.

— Тебе нужно заняться этим.

С тихим смешком закатываю глаза.

— Только если вы так считаете.

— Если ты здесь не для того, чтобы сказать, что мне пора планировать ещё одну свадьбу, то зачем? Просто соскучился по моему хорошенькому личику? — ухмылка Молли ставит меня в неловкое положение. Она кладёт в мою тарелку новую порцию пирогов, бормоча что-то себе под нос о том, как я похудел.

Прочищаю горло и выпрямляюсь, глядя на разделяющий нас стол.

— Я хотел с вами поговорить кое о чём. Ну, не совсем так, — горячий стыд окрашивает мои щёки. Я вскакиваю на ноги и начинаю расхаживать нервно взад-вперёд. — Мне нужно извиниться.

Брови Молли сходятся на переносице, она смотрит на меня с подозрением, скрестив руки на груди.

— Что ты натворил?

— Ну, в последнее время ничего. Но у моего тупого психотерапевта есть дурацкая идея, — я лезу в карман и протягиваю ей список. Она будет единственным человеком помимо меня, который когда-либо видел написанные в нём имена. Пальцы дрожат, когда я передаю листок ей.

Пробегая глазами по бумаге, она поднимает на меня прищуренный взгляд.

— Что это за список? Список жертв?

— Дурацкий проект, в котором мой психотерапевт хочет, чтобы я принял участие. Я должен загладить свою вину перед людьми, которых обидел, — сглатываю, чувствуя, как жила на моей шее оживает под пристальным взглядом Молли.

Она продолжала изучать пергамент в своих руках.

— Почему я в этом списке? Тебе не за что извиня…

Я перебиваю её, резко начиная говорить. Лишь бы не струсить и не позволить словам умереть вместе со мной.

— Есть за что. Вы впустили меня в свой дом. Честно говоря, дом — самая малая часть того, что вы дали мне после войны. У меня не было ничего. Никого. И мне жаль, что я отплатил вам за вашу доброту только проблемами. Вы не заслуживали того, чтобы постоянно убирать мою рвоту и сидеть со мной в больнице каждый день во время моей детоксикации; но больше никто не приходил. Никто, кроме вас. Вы дали мне дом, подарили мне семью. Мне очень жаль, что я не… что я…

Слова обжигают горло, и всё, что я хочу сделать, это сбежать от её напряжённого взгляда. Не то чтобы она не была свидетелем всех моих падений, но доставать и рассказывать это снова — слишком тяжело.

Прежде чем я успеваю встретиться с ней взглядом, пухлые руки заключают меня в объятия. Она обхватывает меня и кладёт голову на грудь. Я позволяю прерывистому дыханию вырваться наружу и освобождаю свои руки только для того, чтобы захватить её в ответные объятия. Мой подбородок ложится на её макушку. Внезапно становится легче.

Она отталкивает меня и отчаянно вытирает щёки — снова к делу — и я не могу удержаться от ухмылки, когда она возвращается к тому, что делала до момента, как я ворвался в комнату со своими неуклюжими извинениями.

Какая-то мысль, кажется, врезается в неё. Она замирает, положив ладони на кухонные тумбы, и поднимает на меня ещё один покрасневший взгляд.

— После того как я скажу кое-что, мы похороним это. Всё это. Теперь это прошлое и не более, хорошо?

Я киваю и борюсь с эмоциями, которые угрожают затянуть меня под воду.

— Я знаю, ты считаешь, что только ты ударил в грязь лицом. Думаешь, ты единственный, кто должен быть наказан за ужасный выбор? Нет. На моих руках гораздо больше крови, чем на твоих. Я убивала людей, с которыми училась в школе, людей, которых знала сорок лет, включая твою тётю. Я потеряла слишком много, и никогда не получу это обратно. А если это и есть цена? — Молли качает головой, из уголка глаза скатывается одинокая слеза. — Скажем так, однажды после одной — двух бутылок вина я размышляла, стоило ли это всё того. Стоила ли того жизнь моего Фреда? В глубине души я знаю, что стоила. Свобода стоит всего. Но после этого мы оказываемся на самом дне и ищем утешение там, где можем. В вине и слезах, в наркотиках. Я рада, что ты чист. Рада, что становишься тем человеком, каким Альбус всегда видел тебя. Но не изолируйся от остальных. Я официально заявляю тебе, что мы облажались не меньше твоего.

Проведя тыльной стороной ладони по своим мокрым от слёз щекам, я киваю.

— Ты хороший мальчик, Драко Малфой. Мальчик. О, Мерлин, нужно ли мне рассказывать тебе об ошибках, которые я совершала в восемнадцать лет? — она тихо смеётся. — Их цена была ниже — это не было вопросом жизни и смерти. И я не могу сказать, как бы я поступила на твоём месте. Честно говоря, я не знаю. Так что перестань наказывать себя за то, что ты сделал. Оставшиеся из нас простили тебя. Пора тебе простить себя.

Её ярко-синие глаза впиваются в меня взглядом. И я ощущаю, как обрывается верёвка. Выдыхая воздух, я чувствую, как судорога в шее исчезает.

А в моей разрушенной душе затягивается ещё одна трещина.

***

К счастью, мой список сокращается. Осталось вычеркнуть всего несколько имён. К сожалению, они самые сложные.

Девушка с писклявым голосом за стойкой протягивает мне мой напиток: холодное варево с каким-то кремом. Я киваю в знак благодарности и направляюсь к своему столику у окна. Это стало моим любимым местом в кофейне; там я могу хмуро смотреть на счастливых маглов и не бояться быть замеченным.

Я открываю свой блокнот и склоняюсь над ним, изучая каракули, которые понаписал, пытаясь собрать воедино цепочку мыслей. Вздрагиваю, делая первый глоток слишком крепкого напитка. Кофеин ударяет в кровь. Сердце будто понеслось в какой-то бешеной гонке.

Я начинаю выводить буквы на пергаменте.

Тишина душит, тишина ломает,

Темнота давит и унижает,

Душа просит, душа молит,

Сердце прощает и оттуда уводит.

Звуки будят, звуки оживляют,

Свет греет и ослепляет,

Душа в норме, душе спокойно,

Сердце молчит, ему больше не больно.

— Драко?

Захлопываю блокнот и бьюсь об него локтём. Я узнаю этот голос где угодно. Наверное, я выгляжу довольно подозрительно, быстро спихивая свои вещи на стул и хватая кружку со стола.

— Гр-Грейнджер, — заикаюсь я, заливаясь румянцем, и положив кисть на дрожащую жилу, криво улыбаюсь ей. Что она здесь забыла?

— Странно увидеть тебя здесь. Я просто собиралась выпить кофе и пойти в книжный магазин, — она перебирает бисер на сумке и прикусывает губу. — Не ожидала встретить тебя.

Я не могу сдержать ухмылку, растягивающую мои щёки. Она лжёт. Это очевидно. Интересный поворот, такое поведение более свойственно слизеринцам.

— Герминни! — кричит Эд. Закатив со стоном глаза, она плетётся к стойке, чтобы забрать кофе для Герминни.

Как порядочный воспитанный молодой человек, я встаю и отодвигаю стул напротив себя, и она почти падает в него.

— Значит, снова идёшь в книжный? — спрашиваю я с кривой усмешкой. Мои глаза пристально изучают её. Каждый раз я нахожу в ней что-то, о чём не хочу забывать.

— А? — её лицо окрашивает лёгкое замешательство. И когда ложь возвращается в её сознание, она продолжает, — О! Да. Да, книжный. Я искала книгу.

Посмеиваюсь в свою кофейную чашку и недоверчиво выгибаю бровь.

— Ты ужасная лгунья, Грейнджер. Если ты скучала по мне, то это всё, что тебе нужно было сказать.

— Кто сказал, что я скучала по тебе? — от меня не ускользает её тихое фырканье — она сдерживает собственную ухмылку. — Ты всегда был таким придурком — ты ведь это знаешь, правда?

Облизываю губы языком и дарю ей свою самую очаровательную улыбку.

— Может быть, я тоже скучал по тебе, — подмигнув, снова подношу горький кофе к губам.

Её взгляд приковывается к моей чашке. Я испуганно убираю её от лица в страхе, что там плавает какое-нибудь насекомое. Тогда это как раз причина отвратительного вкуса напитка.

Улыбаясь, она наклоняется вперёд, чтобы выхватить кружку из моей руки.

— Кто такая Дейзи?

—Дейзи? — имя знакомое, я слышал его недавно. Страх и дискомфортобрушиваются на меня, когда глаза находят за стойкой бара девушку с пылающими красными щеками и широко раскрытыми, наполненными страхом глазами.

Я подавляю стон и возвращаю взгляд к своей собеседнице.

— Она оставила тебе свой номер, — Грейнджер разворачивает чашку другой стороной, указывая на цифры под «Дейзи ХХ».

— О. Я… эм, — конечно, я знаю слова длиннее одного слога, но сейчас это не работает. Поэтому я просто морщусь и отвожу взгляд к потолку.

Грейнджер сверлит ревнивым взглядом девушку с каштановыми волосами за прилавком, а затем возвращает его ко мне. В глазах пляшут весёлые огоньки.

— Ты должен позвонить ей, — пододвигает ко мне чашку. — Она симпатичная.

— Как? — смеюсь я, забирая свой напиток обратно. — Это номер её камина?

Она закатывает глаза, роется в своей маленькой расшитой бисером сумочке, достаёт серебряный телефон размером с ладонь и с усмешкой толкает его ко мне.

— Я не знаю, что с этим делать…

— Я наберу, — проворные тонкие пальцы хватают агрегат со стола, и я вскакиваю с места, пытаясь выхватить его. Её смех наполняет кофейню.

— Грейнджер! — шиплю я, когда она открывает телефон.

— Ладно, ладно. Просто подтруниваю, — не отводя от меня взгляда, она в приступе очередного смеха прикрывает рот ладонью, а я улыбаюсь в ответ.

Гермиона убирает телефон обратно в сумку и встаёт.

— Не хочешь проводить меня до книжного магазина?

Серьёзно? Она решила продолжать свою игру?

Я поднимаюсь и натянуто улыбаюсь через плечо Дейзи, чьи глаза продолжают следить за нами.

— Веди, Грейнджер.

========== 24. Оставлю свет включённым ==========

If you look into the distance, there’s a house upon the hill

Guiding like a lighthouse, it’s a place where you’ll be

Safe to feel our grace and if you’ve lost your way

If you’ve lost your way

I will leave the light on

And I know you’re down and out now, but I need you to be brave

Hiding from the truth ain’t gonna make this all okay

I see your pain, if you don’t feel our grace

And you’ve lost your way

I will leave the light on

Tom Walker — Leave a Light On

***

Сегодня на кофейном столике шахмат нет. Бреннер сидит в своём кресле, сложив руки на груди и склонив голову набок.

— Может, сегодня сразу с места в карьер?

Фыркаю и закатываю глаза. Сегодня он слишком серьёзный. Но теперь, когда мы уже выяснили, что мои родители были далеки от званий «родители года», а Грейнджер оставила нас из-за моего токсичного влияния, он больше не сможет вывести меня из себя. Я могу справиться со всем, что он предпримет.

Раскрываю ладони, жестом приглашая его продолжить.

— Давайте поговорим о том, что случилось с вами за месяцы, предшествовавшие войне, — Бреннер открывает блокнот и перекидывает ногу через колено.

Это дурацкое подёргивание в шее оживает.

Я устало вздыхаю.

— Вы всё знаете.

— Я бы хотел ещё раз попробовать кое-что похожее на визуализацию, если вы не против.

Откинувшись на спинку дивана, я хмурю брови и складываю руки на затылке.

— Что на этот раз? Ещё один снежный шар?

Гарольд задумчиво качает головой:

— Не совсем. Это называется гипноз. Мы будем работать над некоторыми эмоциями, которые вы испытывали, когда не чувствовали себя комфортно или в безопасности.

Внезапно все мои чувства обостряются: я слышу тиканье часов на стене, чую спёртый от кондиционера воздух, ощущаю, как бежит по венам кровь. В последний раз, когда мы попытались совершить подобное, у меня чуть не случился рецидив. Это стало началом всего остального.

Всё остальное было грёбаным адом.

Я прощупываю под бледной кожей свой пульс, который резко учащается.

— В прошлый раз ничего хорошего не вышло.

— Ну, в прошлый раз мы не были так хорошо подготовлены. Визуализация и гипноз — это мощные психологические инструменты, которые при правильном использовании могут помочь вам проработать вашу травму и двигаться вперёд. Находясь в состоянии гипноза, ваш ум открывается…

Он явно псих, если думает, что я позволю ему копаться в моей голове.

Словно прочитав мои мысли, он вскидывает руки в защитном жесте.

— То, что я предлагаю, не будет чем-то таким, чего вы сейчас не пытаетесь достичь самостоятельно. И самое главное, это не решение всех проблем. Вам всё равно придётся бороться со своими ежедневными позывами нарушить трезвость, но это должно помочь в устранении некоторой тревоги, которую вы испытываете, — говорит он, наблюдая за мной. Каждая клеточка моего существа бьётся и цепляется, умоляя бежать в безопасное место. — Вы можете доверять мне, Драко. Я здесь только для того, чтобы помочь вам.

Доверять.

Доверие, кажется, является корнем всех зол. Но я достаточно самосознателен, чтобы понять, что если я не начну в какой-то момент доверять кому-либо, то останусь жалким и одиноким до конца своих дней.

Совершенно без всякого намёка на самосохранение, я соглашаюсь.

— Отлично, во-первых, вы окклюмент? — его ручка царапает лист блокнота.

Я молчу.

Он смотрит поверх очков в мою сторону.

— Драко?

Гудящая кровь и раздражающие вокруг звуки подавляют. Я закрываю глаза, пытаясь вернуть своё внимание к разговору. Открыв их, я переворачиваю запястье и смотрю на пульсирующую вену.

— Да.

— Хорошо. Урождённый или обученный?

Разум переносит меня в холодную темницу Хогвартса, в захламлённый кабинет, набитый пузырьками с зельями и травами.

— Обученный.

— Легилимент? — его голос поднимается на октаву, но он не смотрит мне в глаза.

Я сглатываю; это не совсем то, о чём удобно говорить.

— Да. Урождённый и обученный.

Взгляд Бреннера обжигает моё лицо.

— Могу я спросить, кто вас обучал?

Мои пальцы крепко сжимаются, и злая улыбка кривит губы. Я впервые встречаюсь с ним взглядом, гордо вздёрнув подбородок:

— Беллатриса Лестрейндж.

Бреннер кивает и продолжает писать.

— Начнём с того, что войдём в ваше безопасное место. Снежный шар, если хотите. Мы могли бы также представить луг или пляж — это неважно. Нужно место, где вы будете в безопасности. Оттуда я собираюсь перекинуть вас в некоторые тяжёлые болезненные моменты. Вы сможете говорить со мной и описывать свои переживания. Я помогу вам справиться с тревогой и предложу решения по вашей травме, — Бреннер замолкает, закрывает блокнот и наклоняется ко мне, упираясь локтями в колени. — Очень важно, чтобы вы мне доверяли. Никакой окклюменции, так что вам придётся бороться с желанием вытолкнуть меня из своего подсознания. Держите разум открытым. Вас учили не впускать никого, но я буду сопротивляться. Я буду стараться оставаться внутри, — его инструкции сыплются одна за другой. Я пытаюсь ничего не упустить и уловить смысл каждой из них.

Кашлянув в ладонь, утыкаюсь взглядом в персидский ковёр под ногами.

— У меня был нехороший опыт с легилиментами. Он был им.

Пожалуйста, не заставляй меня говорить об этом, Бреннер.

— Я не легилимент. Я уже говорил вам, что для меня было бы неэтично им быть… и не имеет значения, урождённым или обученным. Это нечто совершенно другое. Важно, что я знаю о ваших способностях. Потому что, когда сеанс закончится, вы сможете запереть навсегда эти воспоминания и новые чувства, связанные с ними. Но наша цель состоит не в том, чтобы забыть о них, а в том, чтобы остановить их негативное влияние, когда вы возвращаетесь к ним.

— Что случится, если… — слова застревают у меня на языке, когда память воссоздаёт картину того раза. Я не хочу думать о тревоге, раздавившей меня тогда, и определённо не хочу говорить об этом вслух. — Что, если всё будет как в прошлый раз?

— Так и будет, — говорит он. — Это может быть ещё хуже, потому что вы будете бороться до конца, — Бреннер говорит так, как будто это ерунда, как будто он не собирается заставлять меня заново переживать худшие моменты моей жизни. Он снимает очки, проводит рукой по лицу, прежде чем вернуть их на слегка искривлённый нос. — Я не думаю, что вы сможете честно и открыто рассказать мне о том, как провели военное время. Особенно учитывая вашу склонность к окклюменции и самосохранению… это просто маловероятно. Через гипноз ваши выстроенные стены естественным образом опустятся. Вы испытаете очень сильные эмоции, и я хочу, чтобы вы попытались ухватиться за мой голос, следовать туда, куда я вас веду, и помнить, что вы сильнее, чем были раньше. Вы намного сильнее.

В горле образуется комок. Я пытаюсь проглотить его, но он застревает.

— Ложитесь и устраивайтесь поудобнее, — наставляет Бреннер с ободряющей улыбкой.

Он взмахивает палочкой, и спокойные звуки природы наполняют воздух. Дрожа, я опускаю голову на подушку, скрещиваю лодыжки и кладу руки на грудь. Все силы уходят на выравнивание дыхания.

— Снежный шар? — спрашивает Бреннер.

Я отрицательно качаю головой. В конце концов, сейчас весна.

— Кажется, луг, — я делаю паузу, прежде чем добавить, — с розовыми кустами.

Я практически слышу его улыбку, и он начинает:

— Дышите. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Сосредоточьте своё внимание на ощущении того, как ваши лёгкие расширяются и сжимаются. Расширяются и сжимаются.

Достаточно просто, Бреннер.

— Сосредоточьтесь на замедлении дыхания, вдыхайте побольше воздуха, а затем медленно освобождайте легкие. Когда вы слегка расслабитесь, я хочу, чтобы вы представили себе яркий свет, горящий в центре вашей груди. Какого он цвета?

Мой лоб морщится, когда образ заполняет мой разум:

— Фиолетовый.

— Когда вы слышите мой голос, свет вспыхивает ярче и кружится в вашей груди. Он тёплый, —это чертовски странно, но я чувствую, как этот маленький тёплый огонь пульсирует в груди. — Он спускается по вашим ногам, распространяется по пальцам ног, а затем снова возвращается в руки. Свет обволакивает сердце, а затем продолжает подниматься к вашему горлу и, вот он уже в вашей голове — заполняет губы, нос, мозг, пока вы не почувствуете себя полностью расслабленным.

Моё тело утопает в диване, даже голова слегка откидывается в сторону, и я чувствую, что вот-вот засну. Вероятно, это не поможет ему достичь того, что он наметил.

— Продолжайте слушать мой голос, и по мере того, как вы слушаете, вы всё глубже погружаетесь в расслабление. Чем больше расслабляетесь, тем внимательнее прислушивайтесь, пока не почувствуете себя полностью свободным от любого напряжения.

Бреннер продолжает успокаивать меня все тем же мягким монотонным голосом.

— Вы отлично справляетесь, Драко. А теперь просто слушайте мой голос. Представьте себя на лугу. Трава высокая, почти по пояс, и она колышется от лёгкого ветерка. Трава легонько щекочет ваши пальцы, вы идёте дальше по поляне.

Мои пальцы дёргаются.

— Идите, пока не увидите кусты роз. Какого они цвета?

Мои веки дрожат, даже оставаясь закрытыми:

— Белого.

— Сколько их?

Я стою на лугу, и его голос теперь звучит почти эхом. Передо мной всего один куст, усыпанный белыми розами.

— Немного.

— Здесь вы можете чувствовать себя спокойно. Всё остальное тут исчезает. Вам не нужны наркотики, чтобы чувствовать себя цельным. Вы целы. Вы отвечаете за свою жизнь, и как только начнёте в этом сомневаться, возвращайтесь сюда.

Я глубоко вздыхаю, чувствуя, как меня охватывает облегчение, и понимаю, что вот-вот засну.

— Теперь мы пойдём в другое место, Драко. Я хочу, чтобы вы отвели меня к началу…

Я мысленно возвращаюсь в кабинет отца, который держит холодный стакан виски в руке и рассказывает мне, как всё изменится теперь: как наша семья возвысится среди священных двадцати восьми, а я стану частью этих перемен.

Обрывки воспоминаний болезненно вспыхивают под веками — быстрые и слишком яркие. Я вспоминаю все те часы, что провёл в Выручай-комнате и то, как окна в Большом зале взорвались, осыпая сбегающих нас стеклом и остающимися в этом замке воспоминаниями.

— Отведите меня в поместье, — голос Бреннера ведёт моё сознание, и я беспрекословно следую за ним. — Где вы сейчас?

Мои челюсти плотно сжимаются, холод воспоминаний проникает в кости.

— В гостиной.

— Что происходит?

Прерывистое дыхание срывается с губ, когда трёх грязных гриффиндорцев швыряют на пол передо мной.

— Они здесь.

— Кто?

— Поттер, Уизли. И Грейнджер.

— Почему?

Воздух застревает в горле. Я вспоминаю, как они стояли на коленях передо мной и какой ужас охватил меня, когда отец пригрозил позвать Его.

Я не хотел, чтобы Поттер победил, это совершенно очевидно. Но мне нужно было, чтобы он жил, чтобы он увидел ещё один день, чтобы он мог положить конец этой грёбаной мании.

Как бы ни была прекрасна и чиста моя кровь — она того не стоит.

Воротник врезается в горло, пальцы отца впиваются в шею, и он тащит меня по полу, пока я не упираюсь в явно обезображенное лицо Гарри Поттера.

Они просят меня — умоляют — сказать правду.

Они хотят получить ответ, который уже самодовольно сидит на кончике моего языка. Острые ногти неухоженных пальцев отца впиваются в кожу у основания моей шеи. Я качаю головой.

— Я не уверен, — с рычанием выговариваю. — Я не знаю.

Мои глаза отражаются в ярких изумрудных радужках моего школьного врага. Я слышу его едва уловимый выдох облегчения.

В этот момент раздаётся голос Бреннера:

— Скажите, как вы себя здесь чувствуете?

Мой взгляд снова падает на лицо Поттера:

— Я в ужасе.

— Ясно, —Бреннер тяжело вздыхает. — Отведите меня куда-нибудь ещё. Отведите меня в тот момент, когда вы последний раз видели свою мать.

Сердце сжимается, пульсирует в груди, пылая и зарываясь в грудную клетку, и мне хочется, чёрт возьми, зарыдать, когда я вижу её лицо.

Я никогда больше не увижу её.

— Опишите.

Позади нас пылает Хогвартс — щебень и камни разбросаны по всему двору. Очень драматично, учитывая дым и осколки, бесконечную смерть и тёмную магию, окружающую нас.

— Гарри Поттер мёртв, — торжествующе кричит Воландеморт.

Слова действуют не так, как я ожидал. Нет, они выстреливают в меня, как стрела — жалят и пронзают насквозь, и вдруг я ничего не чувствую.

Это очень хорошо. Это оцепенение лучше, чем всё отчаяние, которое я не могу себе позволить, потому что я Драко грёбаный Малфой, и у меня всё должно быть в порядке.

Он просит своих последователей пройти вперёд.

Я не двигаюсь. Не могу пошевелиться. Я не могу назвать своим повелителем этого грёбаного монстра, пролившего невинную кровь на моём кухонном столе. Чудовище.

Я злобно рычу, когда отец делает шаг вперёд, подзывая меня к себе. Я не могу вынести его вида. Раньше он был силён. Теперь от серости его кожи и безжизненности длинных волос у меня сводит живот. Меня от тебя тошнит. Уголок моего рта кривится в разочарованной гримасе.

Заклинание слетает с губ Тёмного Лорда, прежде чем я успеваю осознать, что произошло. Прежде, чем я осознаю, что мог бы спасти её, и я перематываю этот момент, пока конечности сводит судорогой.

— Драко, то, что вы сейчас видите, очень больно.

Тело дёргается под тяжестью транса.

— Всё в порядке. Это должно быть болезненно. Вы имеете право чувствовать боль.

Я чувствую, как горячий, злой крик ползёт вверх по моему горлу, и незнакомые чужие рыдания срываются с губ:

— Она ни в чём не виновата.

— Не виновата.

— Она умерла. Блять. Она мертва.

Слова причиняют боль, и я чувствую её ещё больше от того, что произнёс это вслух. Я не смогу дышать, если моё горло продолжит сжиматься так же, как сейчас. Мои пальцы впиваются в кожу предплечий, лица, шеи, цепляясь за всё, до чего могут дотянуться.

— Как вы себя чувствуете?

Мне следовало бы разозлиться на этот грёбаный вопрос, но я не сержусь. Я просто подавлен, утопаю в горе, от которого не могу избавиться. Тёмная и опасная вода обрушивается на мою голову, пока я не начинаю жадно хватать ртом воздух. Я просто хочу, чтобы моя мать вернулась.

Хочу сказать ей об этом тысячу раз. Хочу, чтобы она увидела меня теперь, когда я стал тем, кем всегда должен был быть, а не тем испуганным маленьким мудаком, который бежал и прятался от всего, что имело значение.

Но она мертва.

— Я не могу… — хриплю я.

— Можете.

— Нет. Я… я… — слишком громкие рыдания наполняют комнату. Неужели это мои?

— Драко, теперь вы сильнее. Теперь вам лучше. Вернитесь к настоящему моменту, встаньте на своё место и стойте с уверенностью. Вы выбрали свет. Когда вы здесь, вы на правильном пути. Когда вы не уверены, вы делаете правильный выбор. Когда вы чувствуете себя слабым, вы становитесь сильнее. Даже когда вы не можете идти, вы идёте.

Я отвечаю ещё одним прерывистым всхлипом, и чувствую, как моё тело сжимается.

— Вы сильный. Вам ничего не нужно, чтобы почувствовать себя цельным. Вы целы сами по себе. Вы целый.

Я слышу, как слова эхом разносятся по двору Хогвартса, но всё, на чём я могу сосредоточиться — это серое отстранённое мёртвое лицо моей матери. Её глаза больше не взглянут на меня.

Она мертва.

Она, блять, мертва.

— Уходите отсюда, Драко. Отведите меня на луг с высокой травой и розовыми кустами. Какого цвета розы?

Мои брови сдвигаются вместе, и я вижу луг с колышущейся травой, но не остаюсь там.

Я пытаюсь; пальцы впиваются в мягкую землю возле кустов, но разум уносит меня в Хогвартс, мой настоящий дом.

Но сейчас это не дом. Это тюрьма. Я поднимаюсь по ступенькам. Ползущее чувство страха оседает в моей груди, как гигантский кальмар, обвивая своими щупальцами мои рёбра и сжимая их. Я не могу вдохнуть.

Запястье рисует этот проклятый узор. Это просто. Легко.

Взмах — молния — конец.

Авада Кедавра. Просто ещё одно непростительное в моём исполнении.

Это не в первый раз, но боже, пожалуйста, пусть это будет грёбаный последний.

Дрожь рождается в позвоночнике, распространяется по конечностям, пока моё тело не начинает дрожать от беспокойства.

Я чувствую всё. Я хочу вырваться. Я не знаю, когда ставки стали так чертовски высоки. Хоть и сейчас они больше не стоят ничего.

И всё же ноги сами ведут меня наверх.

Вверх. Вверх. Вверх.

Вверх, пока я не окажусь там. Палочка едва держится на кончиках пальцев.

Вот оно. Это тот грёбаный момент, когда решается вся моя дальнейшая жизнь. Это момент, когда я, возможно, больше не буду долбаным трусом. Я спасу маму. Я спасу нашу семью.

Я чёртов трус, кого я пытаюсь обмануть?

— Экспеллиармус! — заклинание действует быстро и легко — слишком легко.

— Драко, я хочу, чтобы вы вернулись… — слышу голос Бреннера, но он слишком приглушён воспоминаниями, в которых я снова оживаю.

Дамблдор обессилен — почти побеждён. Я навожу на него конец палочки.

Воспоминания затягивают слишком глубоко, и я тону, кашляя и отплёвываясь. Да, я на диване где-то в магловском Лондоне, но мысленно — за сотни миль и несколько лет отсюда.

Моё тело борется с воспоминаниями, когда остальные врываются на башню, и моя палочка падает на пол. Облегчённый выдох.

— Вы в безопасности, Драко. Вы сильный; намного сильнее, чем думаете. У вас есть вещи, за которые стоит бороться — отведите меня туда.

Грейнджер заполняет всё пространство. Она — всё, что я вижу.

Кудряшки и непримиримый и бесконечный смех, бьющий фонтаном.

Юбка, колышущаяся вокруг стройных бёдер.

Пальцы, захватившие мои волосы, когда она целует меня над недоделанной лазаньей.

Морщинки на её лбу, когда я кричу.

Грейнджер.

— Отведите меня на луг, Драко. Отведите меня на место вашей силы. Вы целый. Вы сильный…

Его бесконечная мантра продолжается до тех пор, пока я не иду по лугу с высокой травой. Что-то в моей груди трепещет и оседает, как будто сердце пыталось убежать, но в последний момент решило всё же остаться.

— Драко?

Я открываю глаза и снова оказываюсь в кабинете Бреннера.

Чувствую лёгкость, которой не было раньше.

Комментарий к 24. Оставлю свет включённым

В личные сообщения мне поступают вопросы по поводу оставшегося количества глав. Так вот - всего их 30, мы с вами уже на 24:) Как быстро летит время!

========== 25. Крепость ==========

There are things I thought I could rise above,

And all the things I thought I was better than,

And a coward might call it a conscience,

And a liar might call it the truth

Nothing could ever make me more frightened,

Than the thought of hurting you.

Bear’s Den — Fortress

***

Есть что-то странно умиротворяющее в тихом хлопке открывающегося пива.

Старый друг приветствует меня. Я ставлю на стойку перед ним бутылку и слегка улыбаюсь в знак согласия.

Согласия с чем? Может быть, с тем, как чертовски низко я опустился в своей жизни, что не могу позволить себе выпить с другом пива, боясь, что это закрутит меня в алкогольно-наркотический водоворот, от которого можно потерять долбаный разум.

— Не знал, что у тебя есть пиво, — дёргая бровью, говорит Джордж и подносит бутылку к губам.

Облокотившись на кафельную столешницу рядом с раковиной, я скрещиваю руки на груди и смотрю на него.

— У меня и не было. Особый случай, все дела.

Лицо Джорджа кривится в усмешке, он ставит пиво на стол с таким видом превосходства, будто мои слова о том, что это «особый случай», каким-то образом превратили его в грёбаного министра магии.

Алкоголь определённо облегчит мою задачу.

Извиняться перед Молли было трудно, но… было в этом что-то такое, от чего становилось по-настоящему уютно. Я так долго обнажал перед ней свою разбитую душу, что ещё одна маленькая исповедь — это ничто. Но извиняться перед Джорджем?

Чёрт.

Мои голосовые связки затягиваются в узел, я наливаю воду в стакан, делаю большой глоток, пытаясь прочистить их, и, развернувшись, настороженно смотрю на него.

— Ты уже слышал о том дерьме, которое Бреннер заставляет меня делать?

Джордж хмурит брови и делает ещё один большой глоток пива.

— Ты про свои поварские замашки?

Я нервно тру ладонью колючую щетину.

— Не совсем. Я… ну, это немного нелепо, но… — грустно посмеиваюсь и на мгновение прикусываю язык. — Я должен извиниться перед людьми, которых обидел.

Неловкость обрушивается на нас. Краем глаза я замечаю, что Джордж слегка дёргается.

— Ну, так вот, — я поднимаю голову к потолку и чувствую, как покалывает носовые пазухи от давления момента. — Мне очень жаль. Извини, что тебе пришлось спасать мою задницу — и не один раз. Я… — прочищаю горло, — Я не знаю, где бы очнулся, если бы ты тогда не пришёл за мной. И после всего, что случилось, ты всё равно взял меня обратно. Ты дал мне работу, квартиру и даже свой собственный дом. Спасибо.

Лицо Джорджа искажается в той же неловкой гримасе, которая часто появляется на лице его младшего брата. На мгновение я поражаюсь, насколько они похожи.

Допив пиво, он вытирает рот и тихо вздыхает:

— Ну, на самом деле ничего особенного. Мне нужна была помощь в магазине, тебе — работа. Было логично.

Уже хочу пошутить про то, что мне никогда по-настоящему не нужна была работа, и, в целом, я могу не работать до конца своих дней. Но я молчу.

Джордж постукивает пальцем по плитке и стискивает зубы, прежде чем заговорить:

— Значит, это твой способ уволиться?

В горле снова застревает комок, и я пытаюсь проглотить его:

— Да.

Я думал об этом всего несколько дней, но как только эта мысль пришла мне в голову — я понял. Это место больше не для меня. Точно так же, как Грейнджер не предназначена для расстановки книг по полкам; я не предназначен для ведения бухгалтерии магазина приколов. Хоть и классного.

Я мог бы презирать наследие, оставленное мне, но там мои корни, которые так же являются частью меня, как и передающийся по наследству фирменный цвет волос. Я ничем не обязан поколениям до меня, которые осквернили мой разум и развратили нашу семью, но кое-чем я обязан себе.

«Малфой Энтерпрайзис» давно ждёт меня, и впервые я чувствую, что уже зовёт. Я могу восстановить то, что было сломано. Могу вдохнуть в компанию вторую жизнь — сделать лучше — точно так же, как пытаюсь сделать это с самим собой.

— Ничего личного… — начинаю я, но меня останавливает поднятая ладонь Джорджа.

— Я никогда не думал, что ты останешься надолго, Малфой. Я благодарен тебе за помощь, и ты можешь оставаться в квартире столько, сколько захочешь, — его губы трогает улыбка. — Ты не так плох, как все говорят.

Я фыркаю, отталкиваясь от своего места на стойке и поворачиваясь, чтобы встать перед ним.

— Ты тоже, приятель.

Предлагаю ему руку. Он смотрит на неё, насмешливо наморщив лоб. Сжав мою ладонь, он притягивает меня в свои объятиях. Удивляя даже себя, я без колебаний отвечаю ему тем же.

***

Просунув голову в камин, я вздрагиваю от зелёного пламени, щекочущего кожу.

— Молли!

Камин искажает Нору, и я вижу расплывчатую фигуру хозяйки дома, которая, пыхтя, входит в комнату с озабоченным видом.

— Драко Малфой, что ты делаешь в моём камине? Знаешь ли ты, что…

Я обрываю её:

— Молли! Это чрезвычайная ситуация. Камин открыт. Скорее!

Пряча в ладонях лицо, я сквозь пальцы в ужасе смотрю на свою кухню. Через несколько секунд Молли, спотыкаясь, входит в комнату, стряхивая с фартука сажу и порох. Её глаза расширяются от ужаса.

— Мерлинова борода, что ты здесь устроил?

— Я пытался приготовить жаркое, — мямлю я, и теперь мы вместе смотрим на дым, поднимающийся от чугунной сковороды, и на кипящую воду, которая с сердитым шипением переливается через край кастрюли.

— Как скоро она будет здесь? — Молли сосредоточенно изучает хаос, воцарившийся на моей кухне.

Морщусь, бросая взгляд на часы на стене:

— Эм, через сорок пять минут.

Она распускает волосы и крепче завязывает их на макушке.

— Бери свою палочку, она тебе понадобится.

Решительно пройдя на кухню, Молли ахает, увидев обугленное мясо на сковороде.

— Ради всего святого, что тебе сделал этот бедный кусок мяса? За что ты так с ним? — она прижимает руку к груди. Реакция такая, будто я надругался над её ребёнком, а не над куском говядины.

— Эта дурацкая, проклятая книга! Там написано, что нужно подпалить корочку перед убавлением огня. Но всё сгорело!

— Да, — она осматривает мою плиту. — Да, сгорело. Поздравляю с убийством прекрасного куска мяса. Будем надеяться, что у тебя есть что-то ещё в холодильнике, — она щёлкает своей короткой палочкой по моей плите и мгновенно убирает весь беспорядок.

Мясо — которое стоило больше двадцати фунтов — бесцеремонно падает в мусорное ведро.

— По крайней мере, морковь ещё не испорчена… — шипит Молли.

Смешно. Я успел только порезать её и даже не пытался приготовить.

— Картошку, наверное, ещё можно спасти. У тебя же есть цыплёнок? — спрашивает она с широко раскрытыми, полными надежды глазами.

Я вскидываю нервно руки, указывая на мою кухню, окутанную дымом. Её едва заметная насмешка не ускользает от меня.

— У кого вообще на всякий случай в холодильнике припасён цыплёнок?

— У людей, которые, чёрт возьми, умеют готовить! — кричит она, размахивая руками в воздухе, топает обратно к камину и исчезает во вспышке зелёного пламени, сопровождая криком, — Нора!

Чёрт.

Она ушла. Оставила меня с кастрюлей наполовину сваренной картошки и стопкой сырой моркови.

Но сразу после исчезновения, она появляется снова, держа в руках замаринованного в специях цыплёнка. Она бормочет себе под нос что-то вроде «кто-оставляет-сорок-пять-минут-на-жаркое».

Не обращая на меня внимания, Молли проходит в мою маленькую кухню, кладёт цыплёнка в духовку и ставит таймер.

— Продолжай резать морковь; ей потребуется не меньше сорока минут. Я не знаю, что тебе там наговорила эта ужасная книга, но ты облажался.

Я открываю рот в порыве что-то ответить, но она — вся такая деловая — направляет кончик своей волшебной палочки мне в лицо, и я знаю, что лучше не доставать Молли Уизли на кухне — даже если эта кухня моя.

***

Тридцать пять минут спустя я выскакиваю из спальни, поправляя джемпер и угольно—чёрные брюки.

Молли, улыбаясь и напевая тихую мелодию, вытаскивает цыплёнка из духовки. Её взгляд становится серьезнее, когда она замечает меня.

— Послушай меня прямо сейчас, Драко Малфой. Ты не должен резать эту потрясающую птицу по меньшей мере в течение пятнадцати минут. Ты меня понял?

Я заканчиваю застёгивать пуговицы на небесно-голубой рубашке, которую, я знаю, любит Грейнджер. Кончики моих губ слегка приподнимаются.

— Не резать курицу в течение пяти минут, — говорю я. Её челюсть дёргается, и я не могу удержаться от улыбки. — Ладно, ладно. В течение пятнадцати.

Взгляд Молли слегка расслабляется, и она на мгновение втягивает воздух, приближаясь ко мне.

— Ты стал ещё красивее, когда поправился, — констатирует она, поправляя мой воротник. Я, улыбаясь, смотрю на неё сверху вниз. — Сегодня у тебя всё будет хорошо. Ты стал другим. Прежний ты канул в Лету. Хорошо?

— Да, хорошо.

— К тому же этот цыплёнок должен быть волшебным. Теперь ты должен мне ужин — я отдала тебе свою курицу.

Моя ухмылка становится шире, из груди вырывается тихий смех.

— Спасибо, Молли.

Она цокает языком и направляется к камину.

— Отблагодари меня парой внуков, ладно? — исчезает в пламени, подмигнув мне.

***

Раздаётся стук в дверь. Моё сердце сжимается до размера бейсбольного мяча. В последний раз сдувая несуществующие пылинки со своей одежды, я открываю дверь.

Вот и она.

Было ли вообще время, когда я не считал её потрясающе красивой? Как я мог думать о чём-то другом?

Гермиона — осень в октябре и весна в мае. Она смотрит на меня сквозь густые чёрные ресницы. Не могу поверить, что она здесь. Разве она не помнит, как несколько месяцев назад я лежал в собственной блевотине и моче?

Она тихо кашляет, привлекая моё внимание. Ах, да! Едва ли не вскрикивая, я отступаю в сторону, чтобы дать ей войти.

— Пахнет восхитительно, — замечает она, сбрасывая с плеч лёгкий плащ. В горле пересыхает.

Да ничего особенного. Просто маленькое платье. Платье, которое едва прикрывает её колени и обнажает сливочную кожу шеи. Мой член дёргается, когда разум подкидывает яркие моменты всех моих снов.

Я сглатываю липкое ощущение на языке.

— Ты прекрасно выглядишь.

— О, — она приглаживает пышную юбку своего маленького голубого платья такого же оттенка, как и моя рубашка. — Спасибо. Ты и сам постарался.

Мои губы растягиваются в ухмылке, но я изо всех сил стараюсь сохранить спокойствие. Невозможный подвиг.

— Вина?

Все её тело напрягается. Глаза блестят, бегло осматривая меня. Всегда ищет трещину в фундаменте.

— Я купил тебе бутылку на случай, если ты захочешь выпить. Если нет, можешь взять её с собой — или я отдам её Джорджу. Он с ума сойдёт от такого хорошего вина, — стараюсь держаться легко, даже несмотря на то, что неуверенность, бушующая во мне, грозит поглотить меня полностью.

— Хорошо… — она борется сама с собой, гадая, может ли она просто насладиться бокалом или это отправит меня за грань.

— Я в порядке.

Её шоколадные глаза поднимаются. У неё такая же тревожная маленькая жилка на шее, как и у меня.

— Правда, обещаю, — я пытаюсь показать… чёрт, я пытаюсь показать ей изменившегося себя. Я могу это сделать.

Она сглатывает. Нервничает.

Я наливаю ей бокал и ставлю бутылку обратно в холодильник. Чувствую небольшую зависть, когда она отпивает, и её глаза закрываются от удовольствия.

Я пытаюсь почувствовать запах роз. Пытаюсь вспомнить тот дурацкий луг с цветущим кустом.

Когда вы здесь, вы сильны.

Я проглатываю подступающие к горлу позывы и смотрю на часы; прошло тринадцать минут, а мне хочется уже порезать эту чёртову курицу. Но я уверен, что, если я хоть пальцем её трону, Молли Уизли сразу выйдет из моего камина, чтобы содрать кожу с меня.

— Как прошёл твой день? — спрашиваю якобы непринуждённым тоном. Эти слова и действия — будто мимолётное знакомство, хотя мы знаем друг друга очень близко — утомительны. Чего я действительно хочу, так это упасть на колени и сказать ей, как чертовски я ошибался всё это время. Но момент ещё не пришёл. Пока нет.

— Хорошо! А твой?

— Хорошо, — отвечаю я ровным голосом, сжимая губы. — Я уволился с работы.

— Ты что?! — Гермиона вскрикивает, её ладони ударяются о стол с громким звуком, от которого я подпрыгиваю. Она быстро осознаёт свою ошибку и берёт себя в руки. — Ты уволился? — теперь вежливо спрашивает она, отчего уголки моих губ дёргаются.

— Я не рассчитывал оставаться на долгий срок, — говорю я. — Мне просто нужно было встать на ноги.

Она подозрительно выгибает бровь:

— И ты думаешь, что уже на ногах?

Чувство, которое я не могу назвать — что-то, что заставляет меня чувствовать себя лжецом, зарождается во мне. В конце концов, всего пять месяцев назад меня тошнило на брусчатку Косого переулка под палящим послеполуденным солнцем.

— Думаю, да.

Выпрямив спину, она скромно потягивает вино из бокала. От моего взгляда не ускользают все детали, которые бы свели мою мать с ума. Она сидит слишком далеко и держит свой бокал за чашу, а не за ножку — не говоря уже о том, что она закинула ногу на ногу, вместо того, чтобы аккуратно скрестить лодыжки.

Так или иначе, начало диалога заставляет меня чувствовать себя немного лучше.

— И что ты планируешь делать? — спрашивает она, опуская бокал на стойку.

— Возвратиться в «Малфой Энтерпрайзис», — вижу на её лице беспокойство и быстро продолжаю. — Сейчас наше имя выставлено не в лучшем свете; я собираюсь изменить это. Я хочу переделать всё и избавиться от каждого старого ублюдка, который не будет согласен со мной. Это моя компания.

Пришло время, и я, наконец, разделываю чёртову курицу.

Мы ковыряемся в наших тарелках — оба слишком нервничаем, чтобы есть. То, как загораются её глаза, когда она говорит о «Флориш и Блоттс», разрушает меня. Надеюсь, когда-нибудь я буду выглядеть так же, рассказывая о «Малфой Энтерпрайзис», хотя сильно в этом сомневаюсь.

— Вопрос в том, — пригубив второй бокал вина, хихикает она, — добавлю ли я своё имя в название?

— «Флориш и Блоттс и Грейнджер»? — пробую я, и её лицо морщится.

— Это нелепо, — смеётся она.

— Ну так совсем измени название, — пожимаю плечами я, изучая лёгкий блеск от вина в её глазах. Мне нравится смотреть на неё в слегка опьянённом состоянии. Как и в любом другом.

Она усмехается, театрально закатывая глаза:

— Я не могу ничего изменить. Магазину пятьсот лет!

— Но с тобой ему ноль лет, а он твой. Если я чему и научился за последний год, так это тому, что мы ничем не обязаны предыдущим поколениям, — губы сжимаются в тонкую линию.

Неожиданная тяжесть поднимается в воздухе между нами.

Грейнджер жадно вдыхает, глядя на меня.

— Ты придёшь на следующей неделе?

— На следующей неделе?

— На Бал Победы. Это будет годовщина нашей…

Я обрываю её:

— О… Знаешь, это не очень хорошая идея. Пожиратель смерти, всё такое, — глухо смеюсь и потягиваю воду, уповая на то, что она вмиг превратится огневиски и облегчит напряжение.

Ёрзая на стуле, она нервно вздыхает:

— Я подумала, может, ты пойдёшь со мной? Ну, это может выглядеть как свидание, но это не обязательно должно быть им. Просто… я подумала, что мы могли бы пойти вместе.

Румянец заливает её щёки, и всё, что я хочу, это, чёрт возьми, сказать «да». Но слова не приходят, и я чувствую, что для этого есть причина.

Она избегает моего взгляда.

— Мне будут вручать дурацкую награду, и я так нервничаю из-за этого. Кто вообще принимает награды за что-то подобное, — говорит она, напряжённо смеясь.

Гермиона нервно начинает трогать всё, до чего может дотянуться, и я снова замечаю, как напрягается жила на её шее; теперь она бешено бьётся. Мне хочется сказать, чтобы она прижала два пальца к этому месту, чтобы облегчить пульсацию…

— Я… Я не могу, Грейнджер, — качаю головой, глядя на свою тарелку с недоеденной едой, и чувствую, как во мне поднимается волна эмоций. — Я не могу туда вернуться.

— Это может быть весело, — пытается она. — Я имею в виду… Мы были бы там вместе… и было бы просто здорово быть рядом с…

— Я просто не могу, — выпаливаю я. Паника обрушивается на мои плечи. Безжалостно — как будто я пытаюсь встать под водопад, который хочет затащить меня под воду.

Её хмурое лицо, словно нож в сердце; и я прерывисто выдыхаю, когда она бросает салфетку на тарелку.

Я снова разочаровываю её, хоть и поклялся, что этого больше никогда не случится. Но я не понимаю, как я должен войти в Большой зал под руку с девушкой—героиней в качестве спутницы.

Как будто не я почти убил Дамблдора. Как будто не я дезертировал в последнюю минуту. Как будто не я стал причиной смерти матери.

Я не могу быть тем, кем она хочет меня видеть.

— Я понимаю, — лжёт она, и её лицо краснеет от смущения. Она бросает взгляд на часы, которые противно тикают на стене, и откашливается. — Я действительно должна идти. У меня завтра очень важный день. Но мы ещё увидимся?

Встав, она направляется к моей двери, подхватывает плащ и набрасывает его на плечи.

Просто так. Всё рухнуло и сгорело. Потому что я ничего не мог для неё сделать.

Что, чёрт возьми, со мной не так?

— Спасибо, что пришла, — мямлю я, глядя себе под ноги.

— Спасибо за ужин. Было весело, — ещё одна ложь.

Она приподнимается на цыпочки и касается губами моей щеки, прежде чем быстро развернуться к двери и выйти, не оглядываясь.

Я бьюсь лбом о закрытую дверь. Осознание обрушивается на меня.

Я снова всё испортил.

Комментарий к 25. Крепость

Кульминация не за горами, ребята.

К следующей главе лучше запастись платочками. На всякий случай, вдруг понадобятся)

========== 26. Невозможное ==========

Tell them all I know now

Shout it from the rooftops

Write it on the skyline

All we had is gone now

Tell them I was happy

And my heart is broken

All my scars are open

Tell them all I hoped would be impossible

Impossible

James Arthur (originally by Shontelle) — Impossible

***

Солнце бьёт в окно «Грязного молота», нагревая моё любимое место до раскалённого состояния. Стянув с себя джемпер, я бросаю его на сиденье напротив, достаю ручку из переплёта блокнота и продолжаю выводить слова, которые крутятся у меня в голове.

Я не видел Грейнджер с нашего отвратительного ужина.

Нет, я заходил в книжный магазин, но она носилась со своей будущей бывшей начальницей и на бегу с вежливой улыбкой торопливо сказала, что скоро напишет мне.

Эта ситуация, в которой мы оказались, сбивает с толку. Я не знаю, насколько далеко я могу зайти, и всё ещё слишком напуган, чтобы спросить. Пытаясь отвлечься от её вежливого снисходительного пренебрежения, сосредотачиваюсь на словах, появляющихся на листе передо мной.

Я, конечно, не поэт, но кое-какие стихи рождаются. Слова пришли в голову, когда я уставился на деревянную дверь после того, как Грейнджер внезапно ретировалась с нашего ужина. И теперь, когда я обрёл свою музу, кажется, она неустанно пытается заставить меня излить на бумагу слова, застрявшие в черепе.

Запястье устало от писанины, но я не останавливаюсь, пока кто-то не садится в кресло напротив. Напряжение расползается по моим плечам, и я поднимаю глаза, ожидая увидеть девушку из-за стойки; но это Джон, парень с вечера открытого микрофона.

class="book">— Над чем работаешь? — спрашивает он с весёлой улыбкой, кивая на мой теперь уже закрытый блокнот.

Я несколько раз моргаю, пытаясь собрать мысли в кучу.

— Ни над чем.

Его улыбка становится почти сочувственной.

— Ну, конечно, очень похоже. Почему бы тебе не почитать на следующем вечере?

А? Так просто, да? Почему бы мне также не разрезать ножом живот и не выставить свои внутренности на всеобщее обозрение?

— Не в моём стиле, — говорю я, сжав губы в тонкую линию.

Джон, задумывается, устремив взгляд в мои глаза, и, наклоняясь вперёд, он говорит:

— Я тебя не знаю. Но и знаю, кажется. И если ты хоть немного похож на меня, тебе стоит попробовать. Я буду здесь, если решишься.

Его тяжёлый и почти навязчивый взгляд заставляет меня немного нервничать. Но теперь, когда Бреннер разрушил мои стены, я не обороняюсь.

— Я не могу поделиться этим, — сглатываю, и внезапно слова в блокноте приобретают новый вес.

— Я понимаю, — соглашается он. — Но мне это помогло. Это просто слова на бумаге, пока ты не вдохнёшь в них жизнь, — его губы кривятся в понимающей ухмылке, — Позади тебя висит список. Буду рад, если впишешься, — его ухмылка становится шире, и я не могу не задаться вопросом, как маглы демонстрируют такое слепое дружелюбие — очевидно, они никогда не встречались с Люциусом Малфоем.

— Когда следующий открытый микрофон?

Джон подносит бумажный стаканчик к губам и морщится, когда горячая жидкость обжигает ему рот.

— Второго мая.

***

Чай остыл. Нахмурившись, я помешиваю на дне чаинки. Праздная болтовня в Норе плывёт фоновым шумом, пока мои мысли блуждают в дюжине разных мест.

— Драко? — мурлычет Молли со своего места у камина. Довольная улыбка играет на её губах. — Может, сыграешь нам что-нибудь? Это старое пианино только пыль собирает, а ты так прекрасно играешь.

Рон фыркает, но все остальные молчат.

— О, не знаю… — неуверенно мямлю я, и Молли встаёт с кресла, чтобы взглянуть на меня полными надежды глазами. Я поджимаю губы и, тихо смеясь, ставлю чашку на блюдце и поднимаюсь на ноги.

По привычке протираю скамейку и сажусь. Нога устраивается на педали, пальцы зависают над клавишами, когда я пытаюсь придумать, что сыграть.

Помню, как сидел за роялем в маминой гостиной с видом на розовый сад. Расположившись в бархатном кресле с откидной спинкой и скрестив ноги, мама попросила меня сыграть ей что-нибудь красивое. Теперь, сидя на этой пыльной маленькой табуретке в окружении затаившейся семьи во главе с Молли, напевающей неясный мотив в своём громоздком кресле, мои губы растягиваются в улыбке.

Пальцы начинают наигрывать тревожную мелодию, заставляющую предплечья покрытыми мурашками. Мне нравится то, как драматично и почти зловеще эта композиция начинается, а после превращается в нежное сопрано.

В комнате воцаряется тишина, когда я достигаю кульминации.

Пальцы движутся неосознанно, опираясь на мышечную память. Мысли блуждают.

Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз мама обнимала меня. По-настоящему обнимала. Ненавижу себя за то, что не могу вспомнить её последнее прикосновение, хотя помню даже нежный изгиб её губ, когда играл для неё тем весенним днём.

Песня стихает, и я поднимаюсь с лавки, натянуто улыбаясь Молли.

— Знаешь, я могла бы слушать, как ты играешь, всю ночь, — она улыбается мне, а в глазах стоят слёзы. — Спасибо.

Мне удаётся только кивнуть и тихо объявить, что мне нужно немного проветриться.

Толкнув заднюю дверь и выйдя в сад, я глубоко вдыхаю тёплый вечерний воздух.

Не так давно я ничего не чувствовал; всякий раз, когда какая-нибудь эмоция пыталась вырваться из меня, я заглушал её чем-то более сильным, пока она не отступала обратно в тёмную бездну. Но Бреннер и его интеллектуальные игры отняли у меня это, и теперь я, чёрт возьми, ощущаю всё.

Моя душа открыта, каждая мысль подобна соли в открытой ране.

Дверь скрипит и с грохотом захлопывается, и я резко оборачиваюсь, пытаясь разглядеть в темноте незваного гостя.

— Здравствуй, Малфой, — у меня пересыхает в горле. Поттер делает шаг вперёд, засунув руки в карманы, — Есть минутка?

Отвали, Поттер. Вот куда инстинктивно тянет меня разум, но я сдерживаюсь. В конце концов, он в моём списке, и, возможно, если я не сделаю это сейчас, то никогда больше не смогу с ним поговорить. Хоть это и маловероятно. Я поднимаю подбородок в знак согласия. Он пересекает двор и встаёт в нескольких футах от меня.

Тишина, которая тянется так неловко, оглушает, что я морщусь, глядя на листву деревьев. Я знаю, что должен что-то сказать. В конце концов, я должен извиниться. Ведь если он есть в моём чёртовом списке, то я должен за что-то извиниться, верно?

Но я определенно не жалею, что называл его Шрамоголовым или сдал Амбридж — этот придурок нарушал правила. Я, наверное, мог бы извиниться за значки «Поттер вонючка»… ну, и это было достаточно безобидно.

— Гермиона сказала, что ты не придёшь на Бал Победы? — звучит как вопрос, хотя я не уверен, что это он.

Теперь, когда мальчик, который выжил, приплёл к разговору Грейнджер, в груди опасно застучало. Они близки, всегда были близки. Вероятно он знает обо мне больше, чем я когда-либо рассказал бы ему.

— Так это вопрос?

Поттер задумчиво качает головой:

— Думаю, нет.

Снова тишина.

— Знаешь, тебе будут рады, — продолжает он свою прежнюю мысль. — Ни для кого не секрет, что ты сражался в битве за Хогвартс, и… Я думаю, что все просто готовы двигаться дальше, — делает паузу, чтобы сглотнуть, вперив взгляд на траву. — Лично я — точно, — он поворачивается ко мне, снимает очки, чтобы протереть их о свитер. Как он сейчас напоминает мне Бреннера. — Гермиона очень важна для меня…

Потрясающе. Речь старшего брата — как раз то, что мне нужно.

— И, может быть, поначалу я был немного настороже, но она, похоже, хочет видеть тебя в своей жизни.

О. Ну, этого я никак не ожидал. Я ждал что-то вроде «Сделай ей больно ещё раз, и я кастрирую тебя кончиком своей палочки».

Я прочищаю горло и встречаю его пристальный взгляд.

— Она тоже важна для меня.

— Значит, мы договорились? Я думаю, что мы все можем извлечь пользу из того, чтобы оставить прошлое там, где оно должно быть. Да? — надевает обратно очки и смотрит на меня. Он говорит искренне. Ещё одна оливковая ветвь мира, которую я не заслуживаю.

Сглотнув, я киваю, прежде чем снова сосредоточиться на далёких деревьях.

— Мне очень жаль, как бы то ни было. Я прошу прощения. За всё, — тихо говорю я.

Чёрт, надеюсь, этого достаточно. Я не хочу углубляться в отношения с Поттером; не уверен, что моё хрупкое эго выдержит такое унижение.

— Это в прошлом, — говорит он с решительным видом. Но напряжение между нами превращается во что-то новое. И это новое явно не имеет ничего общего с тем, что уже было сказано. — Есть, эм… есть ещё кое-что, — теперь его очередь побыть в неловком положении. Краем глаза смотрю на него. — Это касается твоей мамы, я давно должен был сказать тебе.

Ах, мой старый друг — жила на шее яростно просыпается. Ладонь тут же находит вибрирующее под кожей место и прижимает его. Последнее, что я хочу услышать из уст этого придурка, это слова, порочащие мою мать. Кого, чёрт возьми, волнует, что она билась на другой стороне? Она моя мать.

Мои губы кривятся в усмешке:

— Если ты хочешь сказать что-то плохое о моей матери, то можешь…

Его руки поднимаются в защитном жесте, и он делает робкий шаг ко мне.

— Нет, ты не понял. Я… ну, я хочу поблагодарить тебя, наверное. Или, скорее, поблагодарить её, но я не могу этого сделать, так что ты — лучшее, что есть.

Внимательно смотря на него, хмурю брови. Я почти лишился дара речи.

— О чём ты говоришь?

Гарри издаёт измученный вздох, снова снимает очки с носа и нервно теребит их.

— Я отправился в Запретный лес, чтобы встретиться с Воландемортом… — мои плечи напрягаются, я практически чувствую жжение его призыва на своём предплечье, хотя метка уже давно исчезла. — Ну, это долгая история, — он мрачно усмехается. — Когда Воландеморт думал, что убил меня, он попросил кого-нибудь проверить, и твоя мама вызвалась.

В ушах поднимается гул, и я клянусь, что чертовски стараюсь понять, что он говорит, но с таким же успехом он мог говорить со мной на гоблинском.

— Твоя мать опустилась на колени рядом со мной и положила руку на мою грудь, — Поттер имитирует это движение, кладя ладонь на сердце. — Малфой, она знала, что я жив. Но она солгала ему.

Ноги бешено дрожат. Руки твёрже упираются в спинку скамьи.

— Что? — голос взлетает на несколько октав. — Какого хрена она это сделала?

Рука Поттера поднимается и нависает над моим плечом в порыве поддержки, но он благоразумно опускает её обратно.

— Даже не знаю. Хотел бы я знать, хотя бы для того, чтобы успокоить тебя. Но я могу сказать тебе с полной уверенностью, что, если бы она не солгала, я бы умер прямо там. Она спасла мне жизнь — спасла войну.

Резкие выдохи вырываются из лёгких. Я не знаю, почему меня так взволновали эти новости. Это ничего не меняет, но почему-то кажется, что это меняет всё.

— Я просто подумал, что ты, возможно, захочешь это знать, — тихо пытается Поттер и отходит на несколько шагов, по-видимому, погружённый в свои мысли. Я всё ещё пытаюсь успокоить своё сдавленное дыхание, когда он останавливается и поворачивается ко мне. — Есть ещё кое-что, — кричит он с расстояния в несколько футов.

Что, блять, ещё может быть? Костяшки побелели от того, как сильно я вцепился в спинку скамейки.

— Она спрашивала о тебе.

Что? Я медленно поворачиваюсь к нему, ожидая объяснения и озвучиваю свой вопрос.

— Что? — говорю едва слышно.

Его губы растягиваются в кривую улыбку.

— Да, это было странно. Она проверила, жив ли я, а когда поняла, что жив, то спросила, всё ли с тобой в порядке. Она произнесла это так тихо, что я не был уверен, правильно ли расслышал. Конечно, я видел тебя всего час назад или около того, так что я кивнул ей только раз. Она больше ничего не сказала, но, похоже, это было всё, что ей нужно было знать. После этого она, кажется, стала более… смиренной. Как будто ей просто нужно было убедиться, что с тобой всё в порядке.

Горячие слёзы застилают глаза, горло сжимается, чувства полностью захлёстывают меня. Мне нужно убраться подальше от Золотого мальчика, пока у меня не началась настоящая паническая атака.

— Вот… — Поттер достаёт причудливый запечатанный конверт с изящной каллиграфической надписью на лицевой стороне. Семья Малфоев.

Мои брови сходятся на переносице.

— Это что?

— Твою мать награждают орденом Мерлина второй степени на Балу Победы. Я… — он тяжело вздыхает, прежде чем продолжить. — Я хотел всё рассказать до того, как ты его получишь.

Это отрезвляет меня, и я снова поворачиваюсь к нему лицом.

— Орден Мерлина?

— Да, как будто награды что-то значат после всего, через что мы все прошли, — фыркает он и проводит рукой по растрёпанным волосам. — Гермиона не в восторге от этого. Говорит, что это награда за убийство людей. Рон, разумеется, на седьмом небе от счастья, — Гарри смеётся и снова смотрит в землю. — Ты должен прийти. Это много значит для Гермионы.

У меня слезятся глаза, и я несколько раз моргаю, чтобы согнать непрошеную влагу.

— Я подумаю об этом.

— Она это оценит, — кивая снова говорит он и заходит в Нору.

Такое чувство, будто меня ударили бладжером. Я опускаюсь на скамейку, закрыв лицо руками.

***

Слова срываются с моих губ ещё до того, как я переступаю порог кабинета Бреннера.

— На этой неделе у меня для вас куча дерьма, Гарольд, — бестактно падаю на диван и кладу руки на затылок.

Бреннер тихо смеётся и закрывает за мной дверь.

— Выкладывайте, — говорит он, выгибая бровь, и садится на своё место.

С чего начать? Я должен вывалить на него всё это чёртово дерьмо.

— Я извинился перед Поттером.

— За что?

Я вздрагиваю.

— Проще всего сказать «за всё»; список, вероятно, будет длинноват.

Ещё один сухой смешок Бреннера. Он открывает свой блокнот.

— Ладно, я полагаю, что это ещё не всё.

— Он рассказал мне кое-что о моей матери, — глаза опускаются на переплетённые пальцы. Я не ощущал, как сильно сжимал их, пока костяшки не стали белыми. — Она солгала Тёмному Лорду. Её послали проверить, мёртв ли Поттер, и она солгала.

Бреннер удивлённо мычит, быстро царапая ручкой по блокноту.

— Поттер говорит, что если бы она не солгала, то война закончилась бы совсем по-другому. Он бы умер.

Бреннер не отрывает взгляда от бумаги.

— Очень интересно.

Я пристально наблюдаю за ним. Любопытно увидеть его реакцию.

— Она… она спрашивала обо мне. Прежде чем солгать, она хотела знать, всё ли со мной в порядке. Когда она узнала, что я жив… вот тогда и солгала.

Бреннер смотрит мне в глаза, плотно сдвинув брови над очками.

— Это правда?

— Наверное, — пожимаю плечами, ёрзая на стуле. — Не уверен, что у Поттера есть причины лгать о таких вещах.

— И как вы себя чувствуете? — голос Бреннера мягкий. Будто он боится напугать меня.

Фыркаю. Ни одной идеи, как на это реагировать. Прошло уже четыре дня с тех пор, как я получил эту новость, и я всё ещё пытаюсь понять, что чувствую по этому поводу. Моя мать рисковала своей жизнью, просто чтобы узнать, в порядке ли я.

— Как это должно заставить меня чувствовать себя?

Бреннер поджимает губы и пожимает плечами. Похоже, сегодня просто не будет.

Я продолжаю:

— Мне хотелось бы понять её мотивы. Какая разница, в порядке я или нет? Почему она вообще спросила об этом? Почему она солгала? Всё это не имеет смысла.

— А по-моему, это имеет смысл, — говорит Бреннер.

Мои глаза вспыхивают, не уверен, что правильно его расслышал.

— Что вы имеете в виду?

— Я думаю, не нужно быть гением, чтобы понять — ваша мать любила вас и была готова рискнуть многим, чтобы обеспечить вашу безопасность.

Отпускаю едкий смешок:

— Вы сошли с ума, Бреннер. Вы мне нравитесь, но вы определённо сумасшедший.

Он ухмыляется и закрывает блокнот:

— Какие ещё у неё могли быть причины?

Я молча размышляю в тысячный раз, почему она так поступила. И снова и снова возвращаюсь к одной и той же мысли. Она беспокоилась за меня.

Подобный вывод о собственной матери не должен так ошеломлять, но именно так и происходит.

— Одно это действие не компенсирует остальные ужасные вещи, которые происходили со мной, пока она бездействовала, — хмурюсь, вцепляясь пальцами в волосы.

Бреннер глубоко вздыхает и наклоняется вперёд, упираясь локтями в колени:

— Да, не компенсирует. Какие у вас в целом чувства к матери?

Прекрасный коктейль из ярости и раздражения охлаждает мою кровь.

— Что это значит?

Гарольд закатывает глаза и выпускает усталый вздох.

— Я думаю, вы должны признаться себе, что злитесь на неё.

— Это не так.

— Думаю, что так. И думаю, что когда вы признаете это, то сможете простить её и понять, что, хоть она и совершала ошибки, но она всё ещё любила вас. Она хотела, чтобы вы были в порядке, даже если не знала, как это сделать. Вы можете злиться на кого-то и всё равно любить его — даже скучать по нему. Эти эмоции не являются взаимоисключающими.

Я делаю долгую паузу, обдумывая его слова. Пытаюсь понять эмоции, которые бурлят в венах; я точно чертовски зол. Я бы хотел…

— Скажите мне, о чём вы думаете, — мягко просит Бреннер.

— Было бы неплохо, если бы она не была такой бесхребетной! Я хотел бы, чтобы она сделала хоть что-нибудь для меня до последнего дня своей жизни, и, чёрт возьми, я хотел бы, чтобы она сделала это при мне, а не при долбаном Гарри, блять, Поттере! Как так? Один грёбаный момент, а я даже не в курсе? Я получаю эту информацию из уст от мальчика, который получает всё?

— Вы сейчас злитесь?

— Да, чёрт побери, я злюсь! Всё могло бы быть по-другому, понимаете? Она могла быть рядом, когда я нуждался в ней. Она могла бы помочь мне выбраться из всего этого дерьма вместо того, чтобы смотреть, как я тону в нём… — горло сжимается до такого состояния, что я не могу проглотить слюну. — Я хочу знать, что моя мать любила меня, а не сидеть в кабинете моего психотерапевта и гадать, основываясь на информации из вторых рук!

Моя грудь тяжело вздымается, яркий малиновый свет вспыхивает под веками. Я очень, очень зол.

— Я не хочу на неё злиться, — признаюсь я, чувствуя, как предательская слеза скатывается с ресниц. Мои глаза поднимаются, и я смотрю на Бреннера, который полон спокойного удовлетворения.

— Тогда простите её.

Негромкое рыдание вырывается из груди. Разум переносит меня в гостиную, где она стояла и смотрела на то, как Тёмный Лорд клеймит меня своей тёмной меткой; на то, как меня пытают. Я помню все её взгляды, до последнего — отчаянного, когда он попросил своих последователей выйти вперёд.

Я не хочу помнить её такой.

Я хочу помнить её читающей в большом кресле у окна в своей комнате или подстригающей увядающие розы в саду. Я хочу знать, что она любила меня до последнего своего вдоха.

За закрытыми веками оживает луг. Сегодня здесь тихо, лёгкий ветерок едва колышет высокую траву. Ближе к центру я вижу розовые кусты, и когда приближаюсь к ним, я вижу её. На руках садовые перчатки, на затылке аккуратный шиньон.

Она оборачивается и, понимающе улыбаясь, протягивает свою ладонь. Когда я нежно беру её, она улыбается шире, отчего вокруг её глаз появляются маленькие морщинки. Она ниже меня, и, будучи ребёнком, я никогда не думал, что настанет день, когда буду смотреть на неё сверху вниз. Хотя она всегда говорила мне, что я точно её перерасту.

Я пытаюсь найти в голубых глазах холод или гнев, но их нет. Там покой. Глаза ясные и полные чего-то, чего я не знаю. Она молчит. Я списываю это на то, что она плод моего воображения.

Мама улыбается и обнимает меня за талию.

Она здесь. В розах. Там, где ей и положено быть. И даже если этот момент не настоящий — это мой момент.

========== 27. И ты говоришь ==========

Комментарий к 27. И ты говоришь

Мы этого ждали. Пришёл момент насладиться.

I keep fighting voices in my mind that say I’m not enough

Every single lie that tells me I will never measure up

Am I more than just the sum of every high and every low?

Remind me once again just who I am, because I need to know

You say I am loved when I can’t feel a thing

You say I am strong when I think I am weak

You say I am held when I am falling short

When I don’t belong, You say I am Yours

And I believe, I believe

What You say of me

I believe

Lauren Daigle — You Say

***

Во время нашего последнего сеанса мы с Бреннером обсуждали мой «прорыв». Ну или как он это называет. Я не уверен, что всё так драматично, но мы проговорили, что моя мать всё же любила меня — и, таким образом, её стоит простить за неправильные поступки. Говорили о том, что, возможно, мне стоит принять то, что люди тоже хотят любить меня. И что они простят, если я не смогу любить их так, как им нужно.

Я заметил, что Бреннер любит использовать «они» вместо «она», хотя мы оба понимаем, что речь идёт о Грейнджер.

Главное, что он пытается до меня донести — если у моей матери не было шанса выразить свою любовь по-настоящему, то у меня всё ещё есть такая возможность. Мне это кажется немного глупым, но Бреннер пока ни разу не обманул меня, так что я киваю и пытаюсь вникнуть в то, что он говорит.

— Как прошли эти выходные? — весело спрашивает он.

— Хорошо, — отрезаю я, отчего Гарольд усмехается.

— Отлично, — внимательно смотрит на меня. — Вы хотите о чём-нибудь поговорить?

— В эту субботу будет ровно год со смерти моих родителей, — выдавливаю я сквозь сжатые челюсти и прижимаю пальцы к вибрирующей шее. — Весь Лондон будет праздновать победу. И смерть моих родителей.

— Сожалею, — говорит он мне. Как будто это чего-то стоит.

— Угу, — всё, что я могу выдавить.

Бреннер прочищает горло.

— Вы идёте на Бал Победы?

— Нет, — инстинктивно отвечаю я, ощущая, как жар слегка окрашивает щёки. — Не хочу выглядеть посмешищем. Это не мой праздник.

— Вы сражались на стороне победителей…

Громко смеюсь и закатываю глаза.

— Ага, последний час. А не когда это имело значение.

— Вне зависимости от срока это имело значение, Драко, — успокаивающий голос Бреннера мало помогает мне справиться с хаосом, бушующем в моей голове.

Провожу языком по зубам и думаю, чем ещё я должен сегодня поделиться со старым добрым Гарольдом. Он уже видел всех моих демонов. Каких ещё показать?

— Грейнджер попросила меня быть её спутником, — говорю я, дёргая себя за пальцы до хруста.

Лицо Бреннера светится, как будто он и Молли Уизли наконец-то достигли своей цели. Я смеюсь.

— Я отказался, Бреннер.

Его лицо вытягивается.

— Почему?

— Ей вручат чудесную маленькую награду и признание за весь этот героизм. Думаю, ей не нужно, чтобы Пожиратель смерти оттенял этот момент.

— Чушь! — нехарактерно бурно вскрикивает Бреннер.

Я смотрю на него шокированным взглядом.

— Простите?

— Вы один из самых глупых и раздражающих клиентов, которые у меня когда-либо были. Вы это знаете? — говорит он, недоверчиво нахмурившись. — Неужели вы ничего о ней не узнали? Я не консультант по семейным взаимоотношениям, но мне хочется думать, что у меня счастливый брак, так что, прошу, прислушайтесь к моему совету. Слушайте её. Перестаньте считать, что вы лучше знаете, что для неё хорошо, а что нет. Услышьте её. Если она позвала вас, вы не думали, что просто нужны ей в этот момент?

У меня отвисает челюсть. Уже не в первый раз Бреннер приводит отличный аргумент.

— Ну, я просто… У меня есть планы, — хватаюсь за первое, что приходит в голову. — Я читаю на открытом микрофоне.

Теперь очередь Бреннера терять дар речи.

— Что вы читаете?

Громко сглатываю.

— Ну, это все ваши дурацкие хобби… я начал болтать с одним парнем в кофейне, и он посоветовал мне прочитать кое-что из моих работ на вечере открытого микрофона. Я пока точно не подтвердил участие, но предварительно вписал своё имя в список.

Широкая улыбка расползается по лицу Бреннера, и он смеётся.

— Звучит как подтверждение участия.

Хмуро смотрю на него.

— Я могу отказаться, если захочу.

— И вы собираетесь отказаться?

Я на минуту задумываюсь об этом. Трудно отказаться от того, что на самом деле не рассматривал на полном серьёзе. На днях, выходя из туалета, я внёс себя в список, только потому, что он попался мне на глаза. Это не значит, что я дал непреложный обет или что-то в этом роде.

— Возможно.

— Можно мне прийти? — Бреннер говорит это так небрежно, что я давлюсь слюной.

Широко распахнув глаза, я восклицаю:

— Конечно, нет! Вы в своём уме?

— Но почему? Я хочу посмотреть на успех, которого вы добились. И я люблю кофе.

Что может быть хуже того, что он станет свидетелем моего позора? Это было бы невыразимо унизительно.

— Слизеринцы обычно не приглашают кого-то стать свидетелями их унижения.

— Было бы неплохо, если бы рядом был друг, — с надеждой говорит он. Но, когда мой хмурый взгляд остаётся неизменным, он пробует ещё. — А что, если я пообещаю никому и никогда не говорить об этом? Я не буду упоминать ничего из того, что вы прочтёте, до конца наших сеансов!

Я подозрительно смотрю на него, в ответ он скрещивает пальцы в маленьком крестике и сверлит меня взглядом, полным надежды. По непонятной мне причине я смягчаюсь.

— Ладно. Но вы должны сидеть за задним столом. И ни звука. Не хлопайте, не кричите, просто сидите тихо. А потом уходите, и мы не вспомним об этом никогда.

Бреннер закатывает глаза и дарит мне самую широкую свою улыбку.

— Звучит как план.

***

За окном непрерывно льёт дождь. Нога нервно стучит по полу, с лёгкостью подстраиваясь под его ритм. Сижу и жду, пока Эд откроет это дурацкое шоу. Так. Я просто должен, чёрт возьми, уйти. Вот что я должен сделать.

По факту какая польза от чтения стихов вслух? Это ужасно унизительно. Вообще не могу понять, почему подписался на это.

Я ухожу. Всё, точно. Но не успеваю подняться на ноги, как по комнате разносится голос Эда. Дрожь беспокойства распространяется по всему телу.

О чём, чёрт возьми, я думал?

Колокольчик над дверью постоянно звенит, но я не смотрю. Бреннер уже сидит напротив меня, хотя изначально я сказал ему, что его место на задних рядах. Когда он вошёл в кофейню, я почувствовал, что мне отчаянно нужно дружеское лицо в толпе, и, слегка нахмурившись, жестом пригласил его за мой столик.

Эд представляет первых участников, и я клянусь грёбаным Салазаром, что миллион сердитых сов взлетают в моей груди. Меня сейчас вырвет только что выпитым мокко фраппучино на стол.

Фольклорный дуэт заканчивает свою песню, и следующей выходит на сцену девушка с монологом о своём первом менструальном цикле или разбитом сердце, а может быть, и о том, и о другом. Я не слушаю.

— Чёрт возьми, — бормочу я себе под нос. Бреннер ловит мой пристальный взгляд. Так не должно быть, но это успокаивает меня.

— Я действительно горжусь вами, Драко. Знаю, что это не так уж много значит для вас, но просто хотел это сказать, — говорит он и смотрит на меня поверх удивительно чистых очков своими ясными, бледно-зелёными глазами. Я хочу признаться, что его мнение действительно каким-то образом стало иметь значение за последние несколько месяцев, но я не могу… не сейчас.

Сейчас мне нужно сосредоточиться на том, чтобы меня не вырвало.

Мой палец постукивает по деревянному столу, другая потная рука сжимает блокнот на бедре.

— Следующим на эту сцену выйдет… — кричит Эд в микрофон, подглядывая в свой листок. — Так, новичок на нашей сцене! Наш горячо любимый Драко Малфой, давайте устроим ему тёплый приём!

Кофейня разражается дружными аплодисментами, а я смотрю широко раскрытыми от ужаса глазами на Бреннера. Он кивает в знак солидарности.

— Вы можете, — успокаивает он.

— А что, если это больше причинит боль, чем поможет? — спрашиваю я, хотя моё горло борется с каждым словом.

Его рука ложится на моё предплечье, сжимая его один раз. Это простое прикосновение немного отрезвляет меня.

— Что, если это произойдёт?

— Тогда вы пройдёте через это. Как и через всё остальное. Вы можете это сделать, — его слова подобно зелью приятно оседают в моём животе, облегчая боль, которая была там несколько мгновений назад.

На дрожащих ногах я пробираюсь к сцене; бросаю быстрый взгляд на зал, полный маглов, но не задерживаюсь там. Открываю блокнот на странице, которую перечитывал сегодня сотню раз, и делаю глубокий вдох.

— Это может показаться полной чепухой, — предупреждаю я. — Но это моя чепуха.

Сквозь годы мечется, порхает

Туда-сюда, то там, то здесь;

Осколки памяти крепко сжимает —

Фрагментов дикой боли смесь.

Она уверена, что мы не видим,

Считает, что не можем знать,

Что слабости её возненавидим,

Заставим впредь о них молчать.

Я делаю вдох, чтобы успокоиться, и закрываю глаза. Мне больше не нужно это читать.

Но вот что получается в итоге,

Осколки, что крепко держит она,

Совсем не обломки её личной боли.

Она нашей тоскою заражена.

Ей нужно просто остановиться,

Понять, принять, исцелить свою боль,

Ведь не за наши шрамы ей надо молиться,

А взять над своими контроль.

И если есть в этом мире огромном

Всё то, что можно назвать совершенным,

То я без малейшей доли сомненья,

Кричал бы вовсю её имя смиренно.

Я почти дошёл до последней строфы. Мои глаза распахиваются и на мгновение останавливаются на Бреннере, ища поддержки. Он с улыбкой кивает в сторону двери.

Я раньше почти умирал и не знал,

Что самым родным для меня в жизни станет…

Гермиона.

Она стоит здесь в потрясающем тёмно-синем вечернем платье, которое обнажает изящные плечи и длинные линии шеи. Её кудри закручены назад. Она ошеломительно красива. Но всё это меркнет перед потрясённым выражением её лица. Я сглатываю, прежде чем выдавить последние строчки из лёгких.

Я раньше почти умирал и не знал,

Что самым родным для меня в жизни станет,

Мой яркий, сверкающий, нежный кристалл.

Она — всё моё, только к ней меня тянет.

Молчание в зале тянется слишком долго. Мы с Грейнджер остаёмся запертыми в своём зрительном интимном трансе. Её глаза ничего не выдают, пока волна аплодисментов не прерывает этот момент.

Я клянусь, что вижу слёзы в её глазах, прежде чем она разворачивается и выбегает на улицу.

Я сбегаю со сцены, останавливаясь у стола, где всё ещё сидит Бреннер, хлопая в ладоши.

— Это вы ей сказали? — этот вопрос больше похож на обвинение. Как и почему он предал моё доверие? Зачем растрепал Грейнджер о моих планах на сегодняшний вечер.

Он оборонительно поднимает руки.

— Драко, конечно, нет. Я бы никогда так не поступил, — что-то в его встревоженном выражении лица заставляет меня поверить ему, и я с рычанием бегу за ней в дождь. Она несётся по улице с зонтом в руке. Выкрикивая её имя, я бегу следом, пока она, наконец, не останавливается.

— Грейнджер, — в последний раз кричу я и хватаю за локоть, разворачивая её лицом к себе. — Что ты здесь делаешь?

Она плачет.

Я снова заставил её плакать.

Наконец, она поднимает на меня глаза. Сердце сжимается и бешено колотится.

Её взгляд становится жёстким. Этого я никак не ожидал. Гермиона шмыгает носом и вытирает слёзы, а я изо всех сил пытаюсь расслышать сквозь этот чёртов дождь то, что она говорит.

— Сначала я пришла к тебе домой, но тебя там не было.

Я ныряю под её зонт и встаю так близко, что едва касаюсь её груди своей.

— Прости, что?

В её глазах пенится странный коктейль из грусти и ярости. Я не знаю, что делать дальше.

— Я сказала, что пришла к тебе домой, но тебя там не было. Поэтому я пришла сюда, — она сжимает челюсть и нервно стучит ногой по тротуару.

Хмурю брови и наклоняю голову чуть ближе к ней.

— Ты злишься на меня?

— Гарри рассказал мне о вашем разговоре. Сказал, что ты извинился, — выплёвывает она.

Я определённо ничего не понимаю. Если Гермиона Грейнджер расстроена тем, что я извинился перед Гарри Поттером, то я явно под наркотиками.

— Да, мы немного поговорили. Всё так и …

Она обрывает меня.

— Могу я спросить, почему? — слёзы текут из её глаз. На этот раз я вижу ярость.

Я смотрю на неё сверху вниз.

— Почему?

— Да, — отрезает она. — Почему все, кроме меня, заслуживают твоих извинений? Гарри, Пэнси и чёртова Кэти Белл? Что я такого сделала? Или я просто недостаточно значу для тебя? — она сглатывает и продолжает, тыча пальцем мне в грудь. — Ты пишешь стихи и извиняешься перед Гарри Поттером и всеми другими, и? После всего, что произошло, я не заслуживаю даже… чёрт, хоть чего-нибудь?

Есть слова, которые я уже подготовил, но сейчас они не подходят. Ни одно из них не кажется достаточным, чтобы выразить, как я чертовски сожалею и как сильно она мне нужна.

Эмоции, вспыхнувшие на её лице, ослабевают. Из груди вырывается прерывистое рыдание, и она роняет зонтик, позволяя дождю обрушиться на нас.

— Мне нужно знать, почему? Скажи мне, почему, Драко? Может, я недостаточно…

— Ты значишь больше всех, вместе взятых! — кричу сквозь дождь и подношу руки к её щекам. Поднимаю её лицо, чтобы она посмотрела в мои глаза. Мне нужно, чтобы она действительно увидела меня. — Разве ты не понимаешь? Ты последняя в моём списке не просто так. Потому что ты самое важное, это — я указываю на нас, — это самое важное для меня. И я знаю, что тебе нужно было, чтобы я исцелился сам, и я это делал, — вспоминаю обо всех осколках, которые мне пришлось склеивать. О войне, о том, что мой отец и мама не ненавидели меня; обо всех извинениях, которые мне пришлось принести, и обо всех тех ночах, когда я смотрел в потолок своей слишком тихой квартиры, игнорируя тягу к наркотикам. — Я… мне кажется, я исцелился.

Признание повисает между нами. Она прерывисто втягивает воздух.

— Мне нужно было поправиться, Гермиона. Теперь я это знаю. Я не мог прийти к тебе всё ещё сломленным и рисковать подвергнуть тебя этому кошмару снова. Но мне чертовски жаль. Ты меня слышишь? — большие пальцы скользят по её скулам, а губы дрожат. Слёзы скатываются по её лицу. С глубоким вздохом она бросает зонтик на тротуар. Тонкие руки впиваются в мою промокшую футболку, и она прижимается лбом к моей груди. — Ты самая важная, — говорю в её мокрые кудри. — Это стихотворение не абстрактное, — фыркаю я. — Оно про тебя. Это всё ты.

Она всхлипывает. Мои пальцы утирают слёзы и капли дождя с её щёк.

— Драко, — выдыхает она. И это выдох облегчения.

Я готов сказать. Я никогда не говорил этого кому-то раньше — может быть, маме, когда был ещё ребёнком — но больше никому. До сих пор.

— Я люблю тебя, Грейнджер, — ухмыляюсь я, и она подавляет смешок сквозь слёзы, смаргивая капли дождя с ресниц. — Я отчаянно, глупо, беспомощно люблю тебя. И я чертовски плохо смог показать это тебе, но я ещё никогда не был так уверен в чём-либо в своей жизни. Это абсолютная истина в последней инстанции. И не подлежит никакому сомнению. Я люблю тебя.

Гермиона снова утыкается лицом в мою грудь, а дождь всё не прекращается. Она должна быть на балу очень скоро, и мои руки скользят вниз по её мокрому платью.

Она смотрит на меня широко раскрытыми и полными безудержного счастья глазами.

— Я тоже тебя люблю, придурок.

Проходит секунда, прежде чем мои губы прижимаются к её.

Ни секундой больше, я так этого ждал.

От дождя поцелуй более влажный, но чёрт возьми, он лучший за всю мою жизнь. Её губы — наркотик сам по себе, поэтому я парю, пока они прижимаются к моим.

Шелковый материал её платья запутывается в моих пальцах.

Она улыбается.

Улыбается, когда её руки обвивают мою шею и притягивают к себе.

Улыбается, пока я тону.

Рука скользит вверх по её спине и останавливается на тонкой шее, другая притягивает бедро. Как бы глубоко я ни целовал её, всё равно это недостаточно близко. Влажная ткань её платья не оставляет простора для воображения, и я прощупываю каждую изящную деталь её потрясающего тела.

— Гермиона! — раздаётся женский голос из-за её плеча, и я вглядываюсь сквозь дождь в поисках источника звука.

Мои губы кривятся в усмешке, когда я вижу Поттера и Уизли младших — брата и сестру, стоящих всего в нескольких футах от меня. Поттер кажется довольным с этой своей понимающей полуулыбкой на лице. Джинни улыбается до тех пор, пока не осознаёт, что Гермиона промокла насквозь. Но именно лицо Рона заставляет самодовольную улыбку появиться на моих губах. Уизли уронил свою челюсть и явно несчастлив. Но, по крайней мере, он не выглядит таким злым; может быть, он покинул пост того, кто доводил меня до безумия своим грёбаным враждебным поведением.

— Гермиона Грейнджер! — Джинни делает шаг вперёд. Её волшебная палочка направлена в небо, имитируя зонтик. Я делаю глубокий вдох, готовясь к тому, что она сейчас отчитает свою подругу за то, что та стоит в моих объятиях. — А ты не могла поцеловать его внутри? Или под зонтиком? Как мне привести тебя в порядок в ближайшие пятнадцать минут?

Грейнджер смеётся и утыкается в мою грудь. Потом снова смотрит на меня и кусает губы, и я клянусь, что никогда не видел её такой счастливой. Гордость переполняет меня. Я — причина её счастья.

— Они убьют меня, если я опоздаю, — бормочет она. — Я зайду после, ладно? — её брови взлетают ко лбу. Она нервничает. Она не хочет уходить, боясь, что когда мы встретимся в следующий раз, это не будет то же самое.

— Ладно, — наклоняюсь, чтобы в последний раз коснуться её губ, и она приподнимается на цыпочки, углубляя поцелуй, прежде чем отстраниться.

Грейнджер скачет к Джинни, которая качает головой своей промокшей подруге, и украдкой улыбается и машет мне через плечо, когда они вчетвером аппарируют прочь.

Я бегу трусцой в кафе, где Бреннер ждёт, засунув руки глубоко в карманы и озабоченно сдвинув брови.

— Мне нужна ваша помощь, — тяжело дышу я. — Вы можете достать мне портключ в Хогвартс?

Губы Бреннера кривятся в хитрой улыбке.

— Вы не можете идти в таком виде, — он кидает взгляд на мою простую футболку, прилипшую к торсу, и джинсы, которые можно выжимать.

Фыркаю и снова толкаю входную дверь.

— Я Драко Малфой. Моя мать не научила меня многим полезным вещам, но можете поспорить на свою задницу, что у меня в гардеробе всегда есть пара сшитых на заказ фраков.

========== 28. Рядом со мной ==========

Комментарий к 28. Рядом со мной

Ребята, мне не верится, но уже следующая глава будет финальной…

Будет ещё небольшая дополнительная тридцатая часть, но основной сюжет подходит к концу.

Так что на этой неделе мы с вами насладимся потрясающим финалом!

Can I tell you something just between you and me?

When I hear your voice, I know I’m finally free

Every single word is perfect as it can be

And I need you here with me

When you lift me up, I know that I’ll never fall

I can speak to you by saying nothing at all

Every single time, I find it harder to breathe

‘Cause I need you here with me

Marshmello Feat. CHVRCHES - Here With Me

***

Через пятнадцать минут Бреннер стоит перед моей дверью. По-видимому, он работает с семикурсниками Хогвартса, участвовавшими в войне, поэтому ему разрешается иметь свой портключ. Отдавая его мне, он предупреждает, что с моей стороны будет неэтично рассказывать о том, где я его достал.

Как угодно, Гарольд.

***

Стук моих ботинок по полу коридора, ведущему к Большому залу — до боли знакомый звук. Тяжело вздыхая и поправляя виндзорский узел своего тонкого синего галстука, я захожу в открытые двери. На мне тёмно-синяя парадная мантия, белая рубашка и серебряные запонки, которые мама подарила мне на шестнадцатилетие.

Зал переполнен слегка возбуждёнными ведьмами и волшебниками.

Во рту пересыхает, когда поднос с шампанским проплывает рядом со мной. Тревога, которая была притуплена в моём стремлении попасть сюда, возвращается к жизни при буйном пьяном смехе гостей вечеринки.

Повернувшись спиной к подносу, я рассматриваю полностью преображённый зал. Длинные деревянные столы убраны, вместо них дюжины круглых банкетных столов, накрытых белыми скатертями, на которых блестит забавная причудливая посуда — по крайней мере, по мнению министерства; мама бы фыркала при виде таких причуд. Флаги факультетов убраны, а зачарованный потолок — чистое ночное небо с ярким вихрем галактической пыли, вьющейся по центру.

Я замечаю несколько знакомых лиц, но ни одно из них не принадлежит ей. У задней стены есть свободное место, куда я пробираюсь в надежде спрятаться от любопытных глаз. Но увы.

Слизнорт с покрасневшим от выпитого лицом бочком подходит ко мне, сложив руки на раздутом животе.

— Драко Малфой! Не знал, что мы увидим вас здесь сегодня вечером, — икает. — Как поживаете, мой мальчик?

Я изображаю вынужденную улыбку. Со Слизнортом пришёл и очень отчётливый запах — что-то похожее на маринованных слизней — видимо, отголоски сегодняшних занятий. Кроме того, он никогда не любил меня, и то, что он делает вид, что рад мне, только усиливает моё раздражение.

— Здравствуйте, профессор, — вежливо киваю, хотя и подумываю фривольно назвать его Горацием. Лишь бы потрепать ему нервы.

— Чем вы занимались весь прошлый год? — его остекленевшие глаза скользят по моему лицу и останавливаются над плечом.

У меня мелькает мысль шокироватьего рассказом о том, как я на самом деле пережил эти двенадцать месяцев, но вместо этого я даю ему то, что ему хотелось бы слышать.

— Да, всем, что попадалось под руку, — ухмыляюсь я. Кингсли занимает трибуну, и толпа разражается вежливыми аплодисментами, пока он не поднимает руки, требуя тишины. — Прошу прощения, профессор. На самом деле я здесь только из-за девушки, — киваю и делаю несколько шагов в сторону, ища её в толпе.

Бруствер произносит речь, которую я почти не слышу. До момента упоминания имени матери. Шум в комнате превращается в вакуум. Резонирующий свист в моих ушах заглушает всё остальное.

— Нарцисса Малфой, Орден Мерлина второй степени. Награждена посмертно за выдающиеся достижения и отвагу.

Тихие, слегка удивлённые аплодисменты наполняют помещение, и хотя я чувствую на себе взгляды, не отвожу своего от сцены. Мне приходится напрячь все силы, чтобы не разрыдаться в этом чёртовом зале. Но я клянусь, что это последнее, что я сделаю. Сохраню хоть каплю своего достоинства.

Министр продолжает свою речь и переходит к главному событию вечера: Поттеру, Уизли и Грейнджер.

Она появляется у подножия небольшой лестницы, ведущей на сцену, где раньше обедали преподаватели. Поттер протягивает ей руку, и она поднимается на несколько ступеней с удивительно яркой улыбкой для того, кто не хочет быть здесь. Джинни неплохо поработала, готовя её в такие сжатые сроки, но дикие непослушные кудряшки больше не заколоты назад.

Кингсли произносит длинную речь, и, хотя я отчаянно хочу снова быть рядом с ней, я знаю, что самое главное — это просто быть здесь. Поэтому я остаюсь у двери, наблюдая за каждым её движением, пока она переминается с ноги на ногу и наклоняется, чтобы прошептать что-то на ухо Поттеру, который тихо смеётся. Чёрт.

Первым меня замечает Уизли. При виде меня его глаза раздражённо сужаются. Я выпрямляюсь и поднимаю подбородок, в попытке изобразить превосходство. Несмотря на то, что мою мать только что упомянули с той самой сцены, я всё ещё чувствую себя незваным гостем. Пятно на моей руке с выцветшей меткой — яркое тому напоминание. Я рад, что он не видит, как дрожат мои руки или как слегка вибрирует челюсть просто от нахождения в этой комнате.

В течение долгого времени, он пялится на меня, а затем, закатывая глаза, берёт аккуратно Грейнджер за локоть.

Она поворачивается к нему, в то время как Кингсли продолжает многословную историю Гарри Поттера и его невероятных друзей, и Уизли кивает туда, где я стою, прежде чем снова принять позу абсолютного безразличия. Смущённый взгляд Грейнджер пробегает по всему залу, однако ей не требуется много времени, чтобы заметить меня.

Молодчина, Уизли.

Её глаза на мгновение темнеют в замешательстве, а губы изгибаются в захватывающей дух улыбке.

— Привет, — беззвучно произносит она, нетерпеливо теребя пальцами ожерелье на груди.

Я киваю в ответ и игнорирую взгляды, обращённые ко мне. Разумеется, всем надо посмотреть, что это за парень, который привлёк внимание Гермионы Грейнджер. Пухлый господин слева, кажется, уронил челюсть, когда увидел, что это меня она только что поприветствовала.

Но я здесь только ради неё. Не отрываю глаз и пытаюсь без слов выразить, как горжусь ею.

Она не отводит взгляд, пока министр не окликает её по имени.

— Гермиона Грейнджер. Орден Мерлина первой степени. За храбрость и отвагу, — гордо объявляет Кингсли, и Грейнджер, слегка покраснев, делает шаг вперёд, чтобы получить свою медаль. Её глаза сразу же находят меня, и даже издалека я вижу, как она сияет.

Присоединяюсь к аплодисментам, тихо хлопая, когда три золотых Гриффиндорца гордо поднимаются, держась за руки, чтобы получить свою заслуженную похвалу.

Бруствер едва успевает пожелать всем приятного вечера, прежде чем Гермиона, широко улыбаясь, бросается со сцены ко мне. Она врезается в меня, и я тут же напрягаюсь.

Грейнджер, по-видимому, не замечает десятки глаз, обращённых к нам, когда её руки обхватывают мою шею сзади.

— Какого чёрта ты здесь делаешь? Я думала, ты сказал…

— Ты сказала, что хочешь, чтобы я был здесь, — перебиваю я и убираю её руки. — Люди пялятся, — мои глаза пробегают по залу, небольшая паника поднимается в груди.

Грейнджер усмехается, и её пальцы впиваются в лацканы моего пиджака.

— Что? Ты стесняешься, что тебя увидят со мной? Да будет тебе известно, я заслуженная героиня войны, — дразнит она меня.

— Да, это ужасно стыдно. Догадаться не сложно, — закатываю глаза и протягиваю руку, чтобы заправить один из её буйных локонов за ухо.

— Драко Малфой, неужели ты думаешь, что меня волнует мнение этих чопорных политиков о том, с кем мне спать, а с кем нет? — она кокетливо наклоняет голову вбок, не отводя от меня взгляда. Я не могу не ухмыльнуться в ответ.

— С кем спать? — чуть притягиваю её бёдра к себе.

Красивый румянец заливает её щёки, она шлёпает меня по руке.

— Ты меня понял, — говорит, сдерживая дерзкую улыбку.

Я могу любоваться ею всю оставшуюся жизнь. Каждый раз, когда я смотрю на неё, по-настоящему смотрю, то нахожу что-то, чего раньше не замечал. Например, золотистые крапинки в радужке глаз или то, что нижняя губа чуть полнее верхней. Мои опасения по поводу того, что её увидят со мной, должно быть, написаны на моём лице, потому что она кладёт ладонь на мою грудь и смотрит на меня этим невероятно Грейнджерским взглядом. Раньше я думал, что она хочет починить меня, как одну из своих сломанных вещей, но теперь я думаю, что, возможно, она просто влюблена.

— Стоп, — шепчет она, подходя ближе ко мне. — Я пригласила тебя сюда. Я хочу, чтобы ты был здесь. Ты! Так что прекрати слушать этот дурацкий голос в своей голове, который говорит тебе обратное, хорошо?

Ком встал в горле, я пытаюсь его сглотнуть, но пока безуспешно.

— Я никогда не перестану думать, что ты заслуживаешь лучшего, — мои глаза упираются в ленту её медали и невольно останавливаются на декольте. Губы немного приоткрываются, а дыхание замедляется.

Она сказала «с кем спать»? Она так сказала. Значит ли это, что она этого хочет?

Грейнджер прерывает ход моих мыслей, и я качаю головой, отводя свой извращённый взгляд от изгиба её грудей.

— Я бы не была так уверена, — ухмыляется она, сморщив нос. — Я только что подцепила самого красивого парня в Хогвартсе. Если бы Лаванда Браун могла видеть меня сейчас… и, чёрт, я не готова к несносному натиску вопросов от Джинни. Ты знаешь, что однажды они видели тебя без рубашки после тренировки по квиддичу? Я слышала отвратительные подробности о твоём прессе. Серьезно, всю ночь они говорили, говорили и говорили…

Я смеюсь, запрокинув голову и обнимаю её.

— Ну, меня это не удивляет. Я нарочно снял футболку на поле, чтобы привлечь внимание дам.

Она игриво шлёпает меня и смеётся.

— Ты просто придурок.

— Мне нравится думать, что это добавляет мне очарования, — поддразниваю я. Мои пальцы щекочут её под рёбрами, пока она не начинает извиваться и хихикать.

— Хватит, — смеётся она, переплетая наши пальцы, и тянет меня к танцполу, где несколько пар уже начали кружиться в объятиях друг друга. Я останавливаюсь и смотрю на неё с беспокойством. Она снова вызывающе выгибает бровь.

— Ты не умеешь танцевать?

С громким смешком я закатываю глаза.

— Пожалуйста, Грейнджер. Не обижай меня, — думаю лишь о том, что это гораздо более открытое место, чем у двери. Здесь явно не скрыться от идиотских любопытных взглядов. — Если мы пойдём туда, пути назад не будет.

Она издаёт слабый рык и обхватывает меня за шею руками, притягивая мои губы к своим. Я поражённо выпячиваю глаза и пытаюсь оценить реакцию людей вокруг нас. Но когда пухлые губы начинают нежно ласкать мои, я посылаю всё к чёрту.

Слегка пригибаюсь, чтобы подстроиться под её рост, и, обхватывая тонкую талию, притягиваю вплотную к себе. Боже, я хочу увидеть эту ведьму обнажённой. Пожалуйста, Мерлин, скажи, что мне это светит в ближайшем будущем.

Она так сильно прикусывает мою нижнюю губу, что я вздрагиваю.

— Это за то, что раздражаешь, — говорит она сквозь смех, когда наши носы соприкасаются. — И, да. Назад пути нет, — дерзкая маленькая ведьма. — Теперь ты будешь танцевать со мной или мне нужно искать другого партнёра?

Ошеломляющая волна эмоций поднимается внутри меня; дышать становится труднее — ощущение, что весь воздух высосали. Я не хочу называть это счастьем, потому что это так чертовски банально, но это, скорее всего, оно. Это, должно быть, грёбаное счастье.

— Я в твоём распоряжении, Грейнджер.

Её губы изгибаются в улыбке, и она снова быстро целует меня.

— Это то, что я должна была услышать, — у неё хватает наглости подмигнуть, и я не могу удержаться от смеха, когда она тащит меня на танцпол.

Отчаянно игнорируя взгляды толпы, сосредотачиваюсь на волшебнице в моих объятиях.

Какой-то сюр, честное слово.

Год назад я потерял всё. Я был готов принять конец своей жизни, будь то смерть или Азкабан. Никогда за миллион лет я и не мог представить себе, что буду стоять здесь, обнимая за талию Гермиону Грейнджер. Всего триста шестьдесят пять дней спустя.

Во все моменты полного отчаяния, когда я был уверен, что надежды больше нет, она была рядом. Она была здесь, сражаясь за меня, даже когда уже я не мог бороться. Всё дерьмо, к чему я был причастен в своей жизни, привело меня сюда — и я не уверен, что когда-либо сделал что-то достойное, чтобы заслужить её. Бреннер, должно быть, прав: кто-то сверху присматривает за мной.

— Простите, мистер Малфой? — глубокий голос Кингсли Бруствера прерывает наш танец, и я оборачиваюсь через плечо, нахмурив брови.

— Да? — может быть, мне даже танцевать с ней противопоказано, и меня сейчас уведут отсюда? Если это так, то в моё дело подошьют все мастурбации последних нескольких недель, и, наверняка, казнят.

— Мы собирались послать это вам, так как не получили вашего ответа. Но раз уж вы здесь… — в его руках плоская бархатная коробочка, при виде которой у меня сжимается горло. — Мы будем польщены, если вы примите этот орден Мерлина второй степени от имени вашей матери.

Мои руки безвольно падают по бокам. Я смотрю на безобидную маленькую золотую медаль. Моргнув несколько раз, чтобы прогнать эмоции, застрявшие в уголках моих глаз, киваю и забираю коробку у министра.

— Спасибо, — выдаю я сквозь сжатые челюсти.

— Волшебный мир многим ей обязан. В конце концов, она будет гордиться тем, кем вы стали, Мистер Малфой. Её жертва не была напрасной, — Бруствер натянуто улыбается нам с Грейнджер, а затем исчезает. Я провожу пальцем по гравировке, ощущая благоговение, которое не ожидал почувствовать.

***

Гермиона Грейнджер определённо, бесспорно, восхитительно пьяна.

После четырёх бокалов дешёвого шампанского её глаза очаровательно блестят, пока она посасывает нижнюю губу, как будто та сладкая на вкус. В целом, не буду спорить — я попробовал её, вынужден согласиться.

Сидя в кресле рядом со мной, она подпрыгивает в такт песне, которая играла по крайней мере пятнадцать минут назад, и я не могу не смотреть на неё с весёлой ухмылкой.

— Милая пьяница, — говорю я, прерывая её приватную танцевальную вечеринку.

Её шея резко поворачивается ко мне, а глаза широко распахиваются от обиды.

— Я не пьяна, Драко Малфой.

Прищурившись, смеюсь:

— Как скажешь.

— Серьёзно! Я не пьяна! — она бросает на меня грозный взгляд и морщит нос. Я почти уверен, что она собирается показать мне язык, но что-то резко озаряет её, отчего щёки вспыхивают горячим румянцем. — Но я готова вернуться домой. Камин открыт в Зале трофеев.

— Конечно, — я встаю с привычной лёгкостью и помогаю ей подняться со стула. Ну, в целом, она спотыкается только один раз. Во время нашей короткой прогулки до камина, она умудряется быть захваченной в прощальные объятия не менее чем четырьмя людьми, включая Поттера.

— Присмотришь за ней, ладно? — он протягивает мне ладонь, и я некоторое время смотрю на неё, прежде чем пожать.

— Всегда, — заверяю я его и веду свою даму в комнату, примыкающую к Большому залу.

Она явно нервничает, и я смотрю на неё подозрительным взглядом.

— С тобой всё в порядке?

— Вполне, — бросает она. — Да, вполне, — её пальцы путаются в гнезде, которое она называет волосами, заправляя локон за ухо. — Вообще-то, я немного проголодалась.

Мои брови взлетают вверх. Уже почти полночь, и я не могу представить место, где бы ещё был открыт камин.

— Ты сможешь воспользоваться камином одна в таком состоянии?

Её лицо расплывается от досады.

— Я же сказала, что не пьяна, — говорит она и останавливается. Похоже, она призывает на помощь всё своё мужество, и гордо вздёргивает подбородок. — Может быть, ты приготовишь мне что-нибудь на свой вкус.

Мне требуется больше времени, чем хотелось бы признавать, чтобы понять, к чему клонит маленькая пьяная ведьма. На лице медленно расплывается ухмылка.

— С удовольствием, Грейнджер.

Её взгляд прикован к моим губам. С чистым, неподдельным ликованием я смотрю, как тяжело она сглатывает, когда я провожу по нижней языком.

***

Когда мы выходим из камина, Грейнджер переминается с ноги на ногу, нервно озираясь по сторонам, будто никогда раньше здесь не была.

— Что-нибудь особенное? Чего тебе бы хотелось? — спрашиваю я, снимая пиджак и вешая его на спинку кресла. Я не могу удержаться от улыбки, когда она не отводит взгляда от того, как я расстёгиваю запонки на рубашке и опускаю их в декоративную вазу. Озорные огоньки похоти переливаются в её глазах, пока она следит за каждым моим движением.

Гермиона растерянно сглатывает, прежде чем заговорить.

— Чего бы мне хотелось? — голос на несколько октав выше обычного, и я посмеиваюсь, засучивая рукава до локтей.

— Из еды. Ты была голодна, помнишь? — недоверчиво изгибаю бровь.

— О! — она вздрагивает и хлопает себя ладонью по лбу. — Да. Я была голодна, но я… я больше не хочу есть.

Она делает несколько медленных шагов ко мне и кидает свою сумку на кресло. Моё сердце бешено колотится, отчаянно желая освободиться, когда её рука скользит вверх по моему обнажённому предплечью. Она не останавливается на достигнутом, её пальцы на мгновение обвиваются вокруг моих трицепсов, а затем плавно переходят на грудь.

Она прижимается ко мне, обдавая жаром своего тела. Но я помню, что она сильно пьяна. Мои руки мягко ложатся на изгиб её нижней части спины, позволяя шёлку тёмно-синего платья струиться по моим пальцам. Вдыхаю её запах.

Чёрт, ну почему она пьяна?

Она привстаёт на цыпочки и прижимается своими невероятно мягкими губами к моей шее, одна рука поднимается, чтобы притянуть меня ближе, и я клянусь, что так предельно близок к тому, чтобы сказать «К чёрту всё!» и просто перетащить её в постель. Я вижу, что она этого хочет, но я не могу.

Прежний Малфой, возможно, и смог бы, но он, вероятно, тоже был бы пьян в стельку. А этот Малфой совсем не такой.

— Грейнджер, — бормочу я, и мой голос звучит сдавленно даже для меня, когда я чувствую, как внимание её губ переходит к мочке моего уха. Мои руки сжимаются на изящных бёдрах, и я быстро притягиваю её ближе к себе, наслаждаясь такими острыми ощущениями близости её мягких изгибов. Я заставляю себя произнести слова, которые, уверен, погубят меня. — Мы не можем.

Она замирает. Я хочу засосать слова обратно и взять её здесь и сейчас. Но я только смотрю в её разочарованные глаза.

— Ты не можешь? — потрясённо шепчет она и отстраняется, опуская взгляд на мои брюки.

Шок и стыд окрашивают мои щёки, и я чуть не вскрикиваю, глядя на её печальное лицо.

— Мерлин! Грейнджер, я могу. Поверь мне, — строго смотрю на неё, крепко сжимая её в своих руках, и повторяюсь. — Я могу. Просто мы не можем, ты пьяна…

— Я не… — начинает она, но я обрываю её, подняв ладонь.

— Я не уверен, что это правильно. А это… — я киваю на пространство между нами и прижимаюсь губами к её лбу. — Я хочу, чтобы всё было правильно.

— Хорошо, — выдыхает она, и я вздрагиваю от тона её голоса.

Я должен просто трахнуть её — она же не настолько пьяна. Но нет, пожалуй, я откажусь от секса сегодня вечером. Отлично. Что может быть лучше?

В моей голове вспыхивает идея, когда я встречаю её разочарованный взгляд.

— Может, ты хочешь остаться на ночь?

Её глаза вспыхивают, а на губах неторопливо появляется улыбка.

— Да.

Обхватив ладонями её лицо, я ловлю чувственные губы в стремительном поцелуе.

— Ты голодна?

Она вздыхает. Очаровательная. Тихая. Безупречная.

— Нет, это была просто уловка, чтобы затащить тебя в постель. Но я не справилась, — она хмурит брови, и я снова целую её.

— Я купил телевизор, — говорю я, сглатывая. — Но он в спальне. Перетащить его сюда достаточно легко… — я внимательно смотрю на её реакцию, ожидая подсказок, которые скажут мне, о чём она думает. Если она пришла сюда с намерением переспать со мной, то, посмотреть фильм в одной постели было бы не так уж извращённо. Наверное.

— Не глупи, мы можем посмотреть в твоей кровати, — говорит она.

Я представляю её в своей постели, отчего мой член дёргается, и я делаю небольшой шаг назад, чтобы не выдать себя.

Она тихо вздыхает и осматривается.

— Можешь одолжить мне футболку?

Мои глаза закрываются, когда я пытаюсь снять штаны, в которых уже колом стоит член, и почти морщусь.

— Конечно, второй ящик справа.

— Чудесно, — она одаривает меня широкой улыбкой и разворачивается, убирая локоны с плеч и оголяя прямую спину. — Тогда не мог бы ты помочь мне?

Я прикусываю губу так сильно, что почти чувствую вкус крови, и дрожащими пальцами расстёгиваю молнию. На ней нет лифчика, и я вижу верх чёрных кружевных трусиков. Кто-нибудь, чёрт возьми, сжальтесь надо мной.

Сглотнув, отступаю назад и мельком представляю, как, сорвав платье с её плеч, прижимаю всем телом к стене. У меня такое чувство, что я буду щеголять с эрекцией весь остаток вечера. Это подозрение укрепляется, когда она оглядывается на меня через плечо и шепчет слова благодарности.

Грейнджер уходит в мою комнату с едва висящим платьем, и я должен принудительно опустить свой член. Потому что иначе опустить я его не смогу.

Я издаю мучительный стон, пытаясь придумать, в чём, чёрт возьми, мне придётся спать сегодня ночью, чтобы не выдать себя полностью.

Шныряю по кухне в поисках чего-нибудь, чтобы отвлечься от совершенно голой Грейнджер, переодевающейся в моей спальне. Всё срывается, когда она выходит в моей грёбаной футболке для квиддича, её длинные ноги полностью обнажены, и я резко опускаю голову в пол, смеясь. Это ведьма прикончит меня.

— Что-то тебя рассмешило? — спрашивает она с самодовольной усмешкой.

Ослабив галстук, я пересекаю комнату и останавливаюсь прямо перед ней в дверном проёме, прижимая её грудь к своей. Мой взгляд медленно скользит вниз, наслаждаясь тем, как она сжимает бёдра вместе, и румянцем, который окрашивает её щёки.

— Вовсе нет, — легко отвечаю я, поднимая руку, чтобы обхватить её за шею сзади, и провожу большим пальцем по её веснушчатой щеке. — Но тебе идёт зелёный.

Я отказываюсь заниматься с ней сексом, пока она пьяна. Отказываюсь.

Но ощущение её тёплого тела в кровати, прижатого к моему, сводит с ума. К середине фильма она тихо похрапывает у меня на груди, а я просто не могу оторвать от неё глаз. Чёрт.

***

Сон, который мне снится, просто фантастичен. Клянусь, я чувствую, как пальцы Грейнджер пробегают длинными линиями по моей груди, разливая тепло по телу. Запах её шампуня настолько реалистичен, что я почти ощущаю его аромат.

Когда она запускает пальцы под мою футболку и скользит ими вверх по животу, мои глаза распахиваются.

Это не сон.

Грейнджер здесь, смотрит на меня своими большими карими глазами, а её ладонь лежит на моём животе.

Моргнув несколько раз, я пытаюсь рассмотреть девушку в моей кровати, вспоминая события прошлой ночи. Вспоминая, что это невероятно совершенное создание любит меня.

— Грейнджер, — моё дыхание срывается, когда её пальцы скользят к низу живота, и она выгибается ко мне.

Я знаю, что не должен, потому что она, вполне возможно, всё ещё пьяна, но моя рука всё равно находит её талию, скользит вниз, и я хватаюсь за тонкую кофту, которая едва прикрывает её ягодицы. Кажется, у меня лихорадка.

Она изгибает спину, её губы касаются моих прежде, чем я успеваю заговорить. Поцелуй мягкий — даже робкий — и когда она отстраняется, её дыхание дрожит от нехватки воздуха.

— Действие шампанского прошло, — шепчет она.

Это всё, что мне нужно услышать.

Я переворачиваю её и врезаюсь в тело, проглатывая её тихий вздох и притягивая к себе. Провожу ладонью по мягким ягодицам и упиваюсь вырывающимися стонами, вызванными моими прикосновениями. Член упирается в плотную ткань трусов, уже не скрывая своего желания. Боже, я хочу — должен — похоронить себя в ней.

Я разрываю наш поцелуй, примыкаю к шее, оставляя влажные следы, и рука спускается по гладкой коже, обхватывает её колено и закидывает на моё бедро. Чёрт возьми, она безупречна. Я прижимаюсь пахом, и мы стонем, как грёбаные дорвавшиеся подростки.

— Драко, — голос дрожит, тонкие руки захватывают в тиски мою шею, и я возвращаюсь поцелуем к её губам. — Прикоснись ко мне, — едва слышно. Замираю на мгновение, рычание раздирает мою грудь. Непрошеное — неконтролируемое.

Я одержимый. Мне нужно почувствовать её всю. Нужно, чтобы её стоны заполнили комнату. Руки отчаянно стискивают низ её-моей кофты и разрывают ткань. Она явно чувствует трение эрекции о внутреннюю сторону её бёдра и еле слышно хнычет, изнывая от желания. Я сжимаю её грудь, обхватываю губами сосок, прикусывая зубами. Она задыхается, пытаясь что-то сказать, но стоны пресекают на корню всякие попытки.

Её рука несмело проскальзывает между нами и сжимает мой член через ткань трусов. Чёрт, я готов кончить прямо сейчас. Прошло уже достаточно времени с тех пор, как кто-то так прикасался ко мне, и только Мерлин знает, что это никогда не было даже близко похоже на эти ощущения. Это непомерно хорошо. Я подаюсь навстречу её движениям, стыдливо втягивая накалённый от остроты ощущений воздух.

Пока мой язык обводит её полураскрытые губы, рука нехотя покидает грудь, находит ягодицы и в последний раз сжимает их, прежде чем погрузиться в кружевную ткань трусиков. Её складки стали влажными ещё до того, как я касаюсь их, и я стимулирую самую чувствительную женскую точку, проводя подушечкой пальца вокруг клитора один раз — два — три раза. Гермиона всхлипывает и испускает протяжный стон, прижимаясь бёдрами к моей руке. Я ввожу в неё палец и стону от осознания. Моя.

Мне нужно быть внутри неё — нужно взять её на этом матрасе, за который заплатил слишком много. Изящная спина выгибается, когда я загибаю палец внутри неё, вызывая самые эротичные стоны, которые я когда-либо слышал в своей жизни.

Когда я нахожу темп, который заставляет её практически задыхаться, ввожу в неё ещё один палец. Мерлин, она чертовски отзывчива. Она кричит. Стонет. Извивается. Мой член болезненно пульсирует. Я бормочу ей дифирамбы, повторяя её имя, как мантру, погружая пальцы на всю длину в неё снова и снова, вырывая сдавленные стоны из пухлых губ.

Этого может быть достаточно. Я мог бы трахать её рукой, пока она не устанет, и оставаться счастливым до конца своих дней, но я хочу, чтобы она выкрикивала моё грёбаное имя, и когда я снова сжимаю её чувствительный маленький бутон, она издаёт визг.

Застигнув меня врасплох, она перекатывает нас и садится ко мне на колени, а я смотрю на неё снизу вверх. Стягивая остатки футболки с её тела, я с благоговением созерцаю, как её кудри каскадом спадают, частично прикрывая идеальные груди. Это лучшее, что я видел в жизни.

Факт. Да, я клянусь, я никогда не видел ничего более великолепного, чем почти голая Грейнджер, сидящая на моих коленях.

Мои руки лежат на её бёдрах, которые неистово трутся о мои, я вжимаюсь в неё не в силах сдержаться и начинаю дрожать от желания получить ещё больше.

— Твоё бельё значит что-то определённое для тебя, Грейнджер? — моё внимание приковывается к её тонкой ключице, я протягиваю руку, теребя её сосок указательным и большим пальцами.

Её взгляд едва заметно темнеет.

— Нет. Почему?

— Отлично, — раздирающий звук кружевных трусиков заставляет её вскрикнуть, и она падает на меня сверху, ловя мои губы своими. Руки исследуют каждый дюйм её тела, которое я воображал все эти месяцы. Она лучше, чем я мог себе представить.

Она встаёт и стягивает с меня трусы ровно настолько, чтобы высвободить член. Я не могу сдержать дикое рычание, которое срывается с моего языка, когда она снова садится, и её жар опаляет и без того уже напряжённый стояк.

— Чёрт возьми, Грейнджер.

Раскачивая бёдрами, я думаю лишь о том, как же сильно мне хочется проникнуть в неё, и она задаёт темп. Её бёдра медленно поднимаются и опускаются, как будто она тоже пытается запомнить каждый сантиметр моего тела. Влажный язык скользит по моей нижней губе, и она мягко погружается в мой рот. Дёрнувшись на члене, закатывает глаза и сжимает мои волосы в кулаки.

Удержать такой ритм практически невыносимо. Она сводит меня с ума своим медленным темпом. Мои руки обвиваются вокруг её тонкой талии, и я, наконец, толкаюсь в неё, жадно заглатывая всхлип, который она издаёт. Она садится так, что мне открывается безупречный вид на её изумительное тело. И когда её бёдра начинают раскачиваться взад-вперёд, я практически умираю от полного, ослепительного счастья.

Это уже слишком, чёрт возьми — когда она поднимается, чтобы сделать мощный толчок, я теряю контроль. В исступлении я скольжу руками по податливому телу снова и снова, пока не нахожу изгиб её бёдра, и начинаю двигаться быстрее.

Я хочу, чтобы она кончила. И она кончит.

Её ногти больно вонзаются в мою грудь, оставляя за собой красные следы, но я слишком отвлекаюсь на звук шлепков, с которым её ягодицы встречаются с моими бёдрами. Я рискую кончить прямо сейчас, блять.

Лёгкое жжение в сочетании с тугостью её влагалища — Мерлин знает, если бы я умер в этот момент, то умер бы самым счастливым человеком. Её стенки сжимаются вокруг меня, и когда её рука отрывается от моей груди, чтобы коснуться клитора, я скулю.

Я чувствую, как она распадается от собственного прикосновения, и её сдавленный крик заполняет комнату. Это то, что я никогда не хочу забыть. Она испускает облегчённый, сладкий вздох, её плечи опускаются в изнеможении. Без предупреждения я переворачиваю её так, что она опять оказывается на спине, и толкаюсь в неё снова и снова, пока её колени не подтягиваются вверх, а ногти не принимаются царапать мою спину, воссоздавая следы, которые она уже оставила на моей груди.

Её прежние всхлипы превращаются в безумные стоны, и я клянусь, что никогда бы не подумал, что Гермиона Грейнджер может так кричать, но, боже, она может, и за это я чертовски благодарен.

Когда она выкрикивает моё имя и её спина выгибается — мне конец, я изливаюсь в неё, выпуская приглушённое рычание в её кудри. Все мышцы в моём теле напрягаются, и мир вокруг кажется таким блёклым по сравнению с кайфом, который течёт по моим венам прямо сейчас. Я чувствую, как мои мышцы медленно расслабляются в блаженстве после оргазма, лёгкие начинают усиленно работать, отчаянно пытаясь доставить столь необходимый кислород к моему мозгу.

Я позволяю рукам ослабнуть, но всё ещё поддерживаю свой вес, чтобы не раздавить её. Я изучаю её лицо — глаза закрыты, но уголок рта приподнимается, пока она переводит дыхание. Когда её глаза распахиваются, она берёт меня за подбородок.

— Ты слишком красива, — признаюсь я и целую, прижимаясь всем телом. Отстранившись, я снова смотрю на неё и посмеиваюсь над тем, как она дрожит, отходя от этих ощущений.

Её руки обхватывают моё лицо, пальцы скользят по волосам.

— Я люблю тебя, — искренне говорит она, и у меня перехватывает дыхание.

Не думаю, что мне когда-либо надоест это слышать.

Я придвигаюсь к ней, чтобы обнять и никогда, никогда больше не отпускать.

— Я тоже тебя люблю.

========== 29. Большие планы ==========

I got real big plans, baby, for you and me

So love me for who I am and for who I’m gonna be

Ain’t got everything you want but got everything you need

So take a chance, take a chance on me

I got real big plans

Why Don’t We — Big Plans

***

— Драко, ты должен это сделать, — её надутые губы поистине очаровательны. Сомневаюсь, что она открыто признает это, но я теперь точно знаю, что если не натворил чего-то действительно ужасного, она только полает, но кусаться не будет.

Услышав моё фырканье, она закатывает глаза.

— Уж очень маловероятно. Я был не в своём уме, когда писал это, и, кроме того, мне не за что извиняться, — крайне непосредственно отвечаю я и пытаюсь пройти в комнату, но она слишком быстро обходит вокруг и встаёт на пути, буравя меня попыткой угрожающего взгляда.

— Я думаю, это пойдёт на пользу вам обоим.

Я пожимаю плечами.

— А я так не думаю, — пытаюсь обойти её, но маленькая рука тянется к моему запястью, и она смотрит на меня с таким выражением, что я, чёрт возьми, не могу сказать «нет». В конце концов, она была бы недурной слизеринкой.

— Ну пожалуйста! Если вы с Роном сможете хотя бы… сосуществовать, — её голос затихает, и она решает попробовать другую тактику. — Он никогда не сделает первый шаг, но для меня будет много значить, если его сделаешь ты.

Чёрт. Глядя на предельную искренность в её глазах, лёд вокруг моего сердца тает, и я качаю головой.

— За что собственно я должен извиняться? — спрашиваю я, прижимая её к груди и зарываясь лицом в кудри.

— Думаю признание того, что ты был полной задницей, подойдёт, — хихикает она. Мои пальцы начинают щекотать её под ребрами, и вскоре она отчаянно дёргается, пойманная в мои объятия. Когда её смех затихает, она смотрит на меня ярким нескромным взглядом, прежде чем обвить руками мою шею. — Если ты сделаешь это — и сделаешь красиво — я надену кое-что, что тебе понравится.

Мои губы кривятся в хитрой ухмылке, когда я прижимаю её назад к стойке, где мы разделили наш первый поцелуй много месяцев назад. К стойке, где мы с тех пор приготовили ещё с полдюжины лазаний и где она позволила мне взять себя не далее как три дня назад.

— Теперь это переговоры, в которых я готов поучаствовать.

Мои руки спускаются вниз по её талии, обхватают сзади и сажают на кафельную кухонную тумбу. Я встаю между её бёдер и прижимаюсь к шее, убирая локоны с плеча.

Она испускает тихий гортанный стон, сжимая свои бёдра на секунду, и слегка оттолкивает меня.

— Драко! — возмущается она. — Мы должны быть в Норе, и у тебя есть ещё один пункт в списке, прежде чем ты снова увидишь меня сам-знаешь-в-чём.

Соскочив со стойки, она идёт к нашему камину, и я с отчаянным голодом смотрю, как джинсы идеально обтягивают манящие изгибы. Гермиона оборачивается и кидает мне дерзкий подмигивающий взгляд, прежде чем бросить порошок и благополучно скрыться.

Когда зелёное пламя угасает, я сам мчусь к камину, рыча «грёбаный Уизли», прежде чем озвучить пункт назначения.

***

Мы с рыжим сидим друг напротив друга за столом, перекидываясь прищуренными взглядами и злобными гримасами. Молли и Гермиона стоят рядом, карауля нас.

— В конце концов, кто-то из вас должен что-то сказать, — вздыхает Молли.

— Я просто жду его извинений, мам, — произносит Рон, самодовольно приподнимая бровь. — Он извинился передо всеми, кроме меня, и вы не можете ждать от меня…

— Можем, — Молли и Гермиона говорят в унисон, но только Молли продолжает. — Я абсолютно уверена, что ты будешь вежливо и любезно себя вести. Может, сперва тебе стоит извиниться, Рональд?

Рыжий придурок издаёт громкий смешок и вертится на стуле.

— За что? За его арест? Вряд ли. Вообще-то, это моя работа. Я аврор…

— Младший аврор, — вставляю я с дерзкой усмешкой. То, как его лицо искажается в уродливой гримасе, приводит в экстаз.

Широко распахнув глаза, Рон указывает ладонью на меня.

— Ты понимаешь, о чём я говорю, мама? Он невыносим.

Гермиона негромко кашляет, и я поднимаю глаза, чтобы встретиться с ней взглядом. И если бы мне не была гарантирована возможность взять её в том миниатюрном зелёном корсете, который я так люблю, я бы уже был у камина.

Мои челюсти сжимаются.

— Я прошу прощения, — с трудом выговариваю сдавленным горлом.

Лицо Рона озадаченно вспыхивает, и он наклоняется над столом, заложив руку за ухо.

— Что-что? Я не совсем расслы… Ой! Мам! — Молли внезапно бьёт его по затылку, и он потирает свою «рану» толстой ладонью. — Хорошо. Я тоже прошу прощения. Или вроде того… — со смехом уклоняется от следующего удара.

Мы долго смотрим друг на друга оценивающим взглядом, как делали это уже почти десять лет, и с натянутой улыбкой он протягивает мне руку в знак перемирия. Я осторожно беру её, и после нескольких быстрых пожатий мы оба отдёргиваем руки назад.

— О, я знаю! — восклицает Гермиона, ликующе хлопая в ладоши, прежде чем вытащить палочку и взмахнуть ею в воздухе. На столе между нами появляются волшебные шахматы, и мы недоумевающе смотрим на них, а затем друг на друга.

— Вот! — Грейнджер усмехается. — Вы двое боретесь со всей своей агрессией в игре, а, когда она закончится, вы официально оставите всё в прошлом и станете друзьями.

Уизли откидывается на спинку стула с самодовольной ухмылкой, которую мне хотелось бы стереть с его уродливого лица.

— Очень вряд ли, Миона.

— Боишься, Уизли? — бросаю я вызов, опершись локтями на стол.

Глаза Рона сужаются, и он зеркалит мою позу, вытаращившись на фигуры на шахматной доске перед нами.

— Ещё чего, Малфой. Ты ходишь первым.

Игра растягивается почти на два часа, но в конце концов он всё же выигрывает. Я рычу на разбитые остатки своего короля, мысленно ругая себя за глупую ошибку, когда Уизли снова протягивает мне руку.

— Хорошо сыграл, Малфой.

Я усмехаюсь, мои плечи всё ещё нависают над доской. Я никогда не привыкну проигрывать.

— Как и ты, Уизли.

— Временные друзья? — предлагает Рон, изогнув бровь.

Обдумываю его предложение, качая головой.

— Условные знакомые.

— Договорились, придурок, — он шепчет последнее слово, так как Молли и Гермиона сидят в другом конце кухни, следя за нами полными надежды глазами. Посмеиваясь, я встаю из-за стола и хлопаю его по плечу.

Выхожу на улицу и вытаскиваю из брюк рваный, испачканный чаем и ужасно потёртый листок. Я помню тот день, когда сел писать имена.

Прокручиваю в голове моменты, которые связывают меня с этими людьми после войны. Каждая история закрыта.

Мадам Розмерта

Кэти Белл

Пэнси

Гойл

Крэбб

Снегг

Дамблдор

Молли

Джордж

Рон (блять, серьёзно?)

Поттер

Грейнджер

Кончиком волшебной палочки я вычёркиваю последнее имя и не могу сдержать неподдельную улыбку, которая расползается по моему лицу, когда я смотрю на свой список, изумляясь тому, насколько далеко я продвинулся.

Хлопает задняя дверь, и через несколько секунд Грейнджер со спины обвивает меня руками.

— Спасибо, — бормочет она в мою рубашку, обнимая крепче.

— Да, да. Лучше поблагодари меня тем зелёным бельём, которое мне так нравится, — смеюсь я, поворачивая лицо через плечо.

— Может быть, оно уже на мне, — поддразнивает она. Её слова эхом отзываются в моём паху.

Дерзкая маленькая ведьма.

***

— Я просто-напросто не думаю, что у меня получится, Драко. Может быть, я останусь дома? — Грейнджер ёрзает в своём углу дивана. Нет, ей так легко не отделаться.

— Нет, — я накидываю на плечи дурацкую магловскую толстовку и хватаю бархатный мешок с кубиками. — Ты обещала мне все свои галлеоны, и поскольку я добровольно принял окончательное решение не обирать тебя до нитки, то хотя бы выполни обещание присоединиться ко мне сегодня. В каком виде ты будешь играть? Разбойница? Рейнджер? Волшебный мастер — слишком скучно.

— Ну, формально я это обещала, дорогой, — произносит с рычанием последнее слово, — но я никогда не думала, что у тебя проснётся такой небывалый энтузиазм к фантастическим ролевым магловским играм.

Я пожимаю плечами и провожу языком по зубам, глядя на неё в ответ.

Грейнджер чуть не подскакивает.

— А что, если я снова надену зелёный корсет?

В ответ я морщу нос и качаю головой.

— Я чуть не уничтожил его в прошлый раз, так что этот крошечный кусочек атласа вряд ли прикроет хоть что-то.

Она надувает нижнюю губу и скрещивает руки на груди. Я подбрасываю мешок с кубиками и ловлю в воздухе, когда её озаряет ещё одна мысль.

— А что, если…

— Просто надень что-нибудь приличное, Грейнджер. Это всего лишь игра, — обрываю я её, скучающе качая головой.

Её зубы вонзаются в нижнюю губу.

— А что, если я предложу тебе другую ролевую игру?

Мой подбородок дёргается от этой мысли, и я ловлю себя на том, что уже мысленно рассматриваю все различные вариации Гермионы, которые хотел бы трахнуть.

— Теперь я весь внимание, Грейнджер, — заявляю я, бросая мешочек на стойку.

***

Час спустя я сижу в той же самой дурацкой толстовке на краю нашей кровати и практически дрожу от предвкушения. К счастью для меня, у Грейнджер было всё необходимое для нашей маленькой ролевой игры, но она очень долго старалась войти в роль.

— Может, нам всё-таки стоит отправиться играть в «Подземелья и драконы»? — мычит она из ванной, и я кричу в ответ свой решительный отказ, прежде чем она успевает продолжить спор.

Её кудрявая голова выглядывает из-за двери. Должно быть, я выгляжу как ребёнок в рождественское утро, потому что, клянусь, я почти подпрыгиваю.

На ней чёрная школьная мантия, руки спрятаны за спиной. Она подходит вплотную ко мне.

Это была моя безумная фантазия почти с тех пор, как я заметил, что у ведьм есть формы, но она лучше их всех, вместе взятых.

— Грейнджер, если ты не хочешь…

— Я хочу, — обрывает она меня. — Но мне тоже кое-что нужно.

Вопросительно поднимаю брови, и она достаёт из-за спины мою старую зашитую квиддичную футболку и пихает мне в грудь. Я ухмыляюсь, глядя на сильно изношенную ткань в своих руках, и встаю во весь рост, сбрасывая толстовку и рубашку. Её глаза изучают линии моего пресса, и я подмечаю, как её щёки заливаются розовым румянцем.

Облизнув губы кончиком языка, я натягиваю через голову изумрудно-зелёную футболку, прилегающую к моей груди чуть плотнее, чем раньше.

Она робко улыбается мне, но её щёки уже горят. Мои руки хватают мантию на ней и распахивают её, обнажая униформу.

У меня отвисает челюсть, когда я окидываю взглядом свою коварную даму; она позволила себе некоторые творческие вольности со своей школьной формой. Подол юбки очевидно укорочен и едва прикрывает аппетитные формы, пуговицы кардигана натянуты на груди, еле сдерживаясь. Она надела эти уродливые шерстяные гольфы, натянутые до колен, а её галстук не туго завязан и уходит в декольте.

— Блять, — выдыхаю я, когда мои руки сбрасывают мантию с её плеч, а затем скользят вниз по спине и дальше под подол её юбки.

Она напрягается и хмурит брови, ругая меня:

— Минус десять очков Слизерину за нецензурную брань.

Я смеюсь и притягиваю её к своему стояку, отчего у неё перехватывает дыхание.

— Думаю есть у меня кое-что, что поправит положение, Грейнджер, — руки продолжают шарить под её клетчатой юбкой, и когда я обнаруживаю, что она без белья, гортанный стон слетает с моих губ.

— Продемонстрируй, а я подумаю, — говорит она, гордо вздёрнув подбородок. Я уже сто раз видел это выражение на её лице в классе.

Она обходит меня и садится на край кровати, и на мгновение я не совсем понимаю, что она собирается делать — пока её колени не раздвигаются.

Клянусь, я самый счастливый ублюдок в Лондоне, а может, и во всём мире.

Опускаюсь перед ней на колени, иеё руки путаются в моих волосах, когда я целую её коленные чашечки, а затем мягкую кожу внутренней поверхности бедра. Я задираю подол её юбки. Вид просто сногсшибательный.

Обхватываю пальцами гладкие бёдра и подтягиваю её ближе к краю кровати, прежде чем схватить за воротник непристойно низко застёгнутую рубашку и разорвать её вместе с пуговицами.

Она задыхается, выгибая спину, красный галстук опускается между её обнажёнными грудями, и я безжалостно кусаю их. Отталкивая её назад, я зарываюсь лицом между её бёдер.

***

Уже практически полтора года я сижу на этом крохотном диване, и, несмотря ни на что, мне кажется, что этот чудной тип передо мной мне нравится.

Наши сеансы стали меньше посвящены исцелению и больше движению вперёд. Мы по-прежнему обсуждаем всё, что привело меня сюда, но теперь это уже не так больно.

— У меня есть кое-что для вас, — говорит Бреннер с сияющей улыбкой и кидает папку на стол.

Я внимательно смотрю на него, прежде чем осторожно взять в руки и открыть.

Освобождение от опеки #M8952

Я, Доктор Гарольд Бреннер, настоящим приказом освобождаю Драко Малфоя от своей опеки. За время, проведённое вместе, я пришёл к выводу, что он находится в здравом уме и не представляет угрозы для общества.

Кроме того, по моему профессиональному мнению, он должен быть досрочно освобождён от испытательного срока в Министерстве Магии.

Заверено,

Доктор Г. Бреннер

Мои глаза сверлят написанное в течение нескольких долгих мгновений, прежде чем я смотрю на него поверх папки.

— Что это такое?

— Вы справились, — ухмыляется Бреннер. — Вы проделали долгий путь, Драко. И я не вижу причин, по которым вам нужно продолжать еженедельную судебную терапию.

Мой взгляд темнеет, а пальцы слишком сильно сжимают бумаги в руке.

— Вы меня выгоняете?

Бреннер смеётся, снимая очки и протирая их о джемпер.

— Ни в коем случае. Но это вполне достойное достижение, и вы должны им гордиться. Моя дверь всегда открыта, Драко. Я не подтвердил нашу очередную встречу в четверг; и если вы хотите вернуться, то можете записаться сами. Никто больше не заставляет вас приходить сюда.

Я пытаюсь сглотнуть ком, вставший в горле. Я уже несколько месяцев не чувствовал принуждения во встречах.

— Я горжусь вами, Драко. Я знаю, что моё мнение не так уж много значит для вас…

— Значит, — перебиваю я, не отрывая глаз от пергамента. — Очень много значит.

Я захлопываю папку и бросаю её обратно на стол. Наконец, встретившись с ним взглядом, я протягиваю ему руку и вижу, как на лице Бреннера мелькает смущение, прежде чем принять её.

Встав, я направляюсь к двери, но останавливаюсь на пороге, стуча кулаком по косяку и оглядываясь через плечо.

— Значит, увидимся в четверг?

Губы Бреннера кривятся в улыбке, и он кивает мне в ответ.

— Тогда в четверг.

***

— Прости-прости-прости, — бросает Грейнджер, откидывая капюшон плаща и проталкиваясь сквозь толпу навстречу мне.

Я уже почти полчаса сижу, уставившись в стакан с водой. Когда она наконец-то появляется, я вздыхаю с облегчением. Любопытно, пропадёт ли когда-нибудь эта безумная тревога, что с людьми, которых я люблю, может случится что-то ужасное.

Она касается губами моей щеки, но я хватаю её за руку и притягиваю к себе для более глубокого поцелуя.

— Скучал по тебе, — бормочу я в её губы и чувствую истинное счастье, когда она улыбается мне в ответ.

— Я тоже скучала по тебе. И люблю тебя. Особенно в этом костюме, — она подмигивает мне, садится и берёт меню. — Больше всего мне нравится в твоей новой работе — дресскод. Ты выглядишь просто роскошно.

Мы, должно быть, смотримся вполне себе обычной парой: я в сшитом на заказ костюме, она в джинсах и розовой блузке с короткими рукавами.

Гермиона со всей страстью взялась за «Флориш и Блоттс», изменив систему каталогизации, а также анонсировав мероприятия, привлекая новых авторов и даже писательские мастерские.

Наблюдение за тем, как она преуспевает в этой роли, только заставило меня достичь успеха в своей собственной. Бывают моменты, когда мы, приходя в ночи, находим друг друга в простынях, чтобы просто погрузиться и потерять сознание от безудержного оргазма.

Когда я смотрю на неё, я вижу все свои планы на наше будущее. Большие планы. Важной частью которых является продолжать постоянно доказывать ей, что я собираюсь быть достойным её мужчиной.

Она копается в меню в поисках чего-нибудь съестного, крутит кольцо на левой руке — то самое, которое там уже шесть недель — пока я наблюдаю за ней с тихим весельем.

— Мистер Малфой? — официант прерывает мой транс.

— Да?

— Вам передали, — жилистый коротышка ставит стакан с огневиски рядом с моей рукой, отчего зрение на мгновение затуманивается. — От мистера Забини в конце бара, — мой взгляд следует в том направлении, куда он указывает, и, конечно же, в конце длинного бара стоит мой давний друг.

Облокотившись на барную стойку в самодовольной позе, он одаривает меня небрежной улыбкой и салютует стаканом, прежде чем поднести его к губам.

Кончик моего пальца на мгновение касается стекла, и я медленно моргаю, возвращаясь к реальности. Киваю ему. Мои губы складываются в тонкую линию, когда я беру стакан и салютую в ответ.

Самоуверенная ухмылка Блейза становится шире, но, когда я ставлю огневиски обратно на поднос официанта, она тут же исчезает, и я поворачиваюсь к своей будущей жене.

Её глаза искрятся тревогой. Она протягивает руку.

— Ты в порядке? — шепчет, крепко сжимая мою ладонь.

Я оглядываюсь на мгновение, поднимаю руку к жиле на шее, которая обычно давала о себе знать. Но она молчит.

— Абсолютно, — улыбаюсь ей в ответ.

И самое потрясающее то, что я говорю совершенно серьёзно.

Комментарий к 29. Большие планы

Ребята, мы это сделали. Это было увлекательнейшее путешествие.

Основная сюжетная линия подошла к концу.

Завтра я выложу дополнительную часть к истории и, наконец, нажму кнопочку ЗАВЕРШЁН.

И напишу честное и проникновенное спасибо, но, забегая вперёд…

Для меня это первый опыт.

Поэтому вся критика, отзывы, оценки, пожелания, благодарности и награды легли бальзамом на душу.

Каждое слово.

Спасибо каждому неравнодушному читателю:) Спасибо всем!

========== 30. Гермиона ==========

***

Он слишком худой. Слишком измождённый.

Не то чтобы я так уж часто обращала на него внимание, если не брать в расчёт то время, когда Гарри принуждал нас следить за каждым его шагом. Но он был красив и счастлив. А что сейчас?

Он чересчур много спит.

Насколько я теперь знаю, Драко Малфой либо под кайфом, либо спит, и несложно догадаться, каким мне хочется видеть его чаще.

В те несколько раз, когда я стала непосредственным свидетелем того, как его ломало…

Я не знаю, как описать эти чувства…

Моё сердце просто-напросто разрывалось.

Все его душевные раны можно прочитать на обезвоженном, мертвенно-бледном, исхудавшем лице.

Интересно, чувствует ли он горе так же, как чувствую его я?

В конце концов, он тоже человек.

Но если и чувствует, то по-другому. Моя боль постоянно грозит оттащить меня обратно, в эту пучину общего горя, адской тоски, разрухи и смертей. А его — словно тянет вниз. Пытается отправить на дно.

Я не должна заботиться о нём. Не должна приходить сюда или особо интересоваться, как шли его дела, пока меня не было. Но есть что-то, что тянет меня к нему. Что-то, что я не в состоянии игнорировать.

В мой сегодняшний визит он спит. Бледное, покрытое испариной болезненное лицо, приоткрытые сухие губы и чрезмерно длинные пряди, спадающие на лоб.

И даже во сне он не может окончательно обрести душевный покой. Весь мокрый он тревожно бьётся в конвульсиях, а лицо искажается от боли, которую я не могу понять. И мне отчаянно хочется дотянуться до неё.

Будто мне своей боли мало. Но, да, я определённо хочу облегчить его ношу. Почему?

Как и все мы, он — дитя дерьмовых обстоятельств — дитя безрассудной войны.

Мне больно осознавать, сколько раз он делал неправильный выбор, и как сильно я хочу, чтобы он остановился.

Он разбит, как и я, и эти чрезвычайно острые осколки хотят перерезать все остальные нити его жизни.

Никто не ждёт, что я буду сломлена; ведь я так долго держала всё это в себе, что теперь они видят только то, что хотят: храбрая девушка, готовая поддержать каждого. А на самом деле, раздавленная и разбитая. И я постоянно задаюсь безответным вопросом, понимает ли это он.

Если бы он мог увидеть меня.

Это бессмысленная затея, потому что Драко Малфой ненавидит меня и никогда — никогда — не разглядит во мне кого-то кроме грязнокровки. Но, несмотря на всё это, я ещё…

Мысли прерываются, когда он перекатывается на бок и сворачивается клубком.

Я всё ещё страстно верю, что сломанные вещи можно починить. Я всё ещё должна верить в это. Мои разбитые осколки соединяют в себе прежнюю счастливую меня, и, безвозвратно потеряв один, это буду уже не я. Так почему же с ним это может отличаться?

Судорожно заглатывая спертый воздух, я поднимаюсь, чтобы уйти до того, как он проснётся, потому что он явно будет в отвратительном настроении.

Я думаю, что могла бы помочь ему, если бы он позволил мне.

Я думаю, что хотела бы попробовать.

***