Будет всё как я хочу (СИ) [Евгения Александровна Демина] (fb2) читать онлайн

<p>

Будет всё как я хочу</p>

<p>

I. Хлеба и зрелищ</p>

   - Мия, Нанна, Тея! Что за безобразие?!

   - Мы постелили скатерть, синьора. Как вы сказали.

   - Это не скатерть - это безобразие!

   - Да, синьора.

   - Вы что, издеваетесь?

   - Почему? Вы сказали "безобразие". Мы согласны.

   - Быстро в стирку!

   Солнце тянулось из-за Тосканских холмов и уже касалось пальцами необработанного камня. Первый этаж палаццо на улице Виа-Ларга превратился в шахматную доску. Фигуры в этой игре света и тени не участвовали - они обретались внутри и совершенно не желали изобразить хоть какое-то подобие порядка.

   - Бьянка, Мария, Лукреция! Вы готовы?

   - Мам, она взяла мои ленты!

   - Ты сама разрешила!

   - Я разрешала вчера, а сегодня они мне самой нужны!

   - Я не успела вчера!

   - Кто не успел, тот опоздал!

   - Сейчас вы опоздаете все вместе. И я вам всыплю по первое число!

   - Тогда мы не сможем сегодня позировать.

   - У вас и так не особенно получается.

   - Всё равно пока перестелют скатерть...

   Раздражённая выходками взрослых дочерей, высокая худощавая женщина хлопнула дверью в их комнату и направилась дальше - в свой утренний дозор.

   Навстречу ей - воплощению дневной бодрости - шествовал почтенный старец - весь воплощение невозмутимой ночи, ведь ночь - это старость дня.

   - Вся в заботах, невестка?

   - Ох, синьор, не говорите. Совсем с ног сбилась.

   - Ты не к Лоренцо случайно идёшь?

   - И к нему тоже.

   - Я сам его разбужу. Всё ему выскажу, паршивцу, полночи спать не давал...

   Ведь если утро - это юность дня, то чаще всего оно бывает сонным и ленивым.

   У спальни Лоренцо уже растерянно топтались двое слуг:

   - Синьор Козимо, мы уже не знаем...

   - Отойдите-ка, - старый Козимо припадает к двери, прислушивается, знаком установив тишину, - и стучится. - А ну вставай, негодник! Ночью куролесит - с утра не добудишься!

   Спальня внука отвечала тишиной.

   Козимо недовольно потёр кулак и постучал тростью.

   Дверь робко отворилась, и в коридор выглянула растрёпанная девица.

   - Лоренцо только что заснул, - сонно моргнула она.

   Трое мужчин переглянулись.

   - Так растолкай его, - потребовал суровый старик.

   Девушка виновато зевнула.

   - Ладно, сам виноват, - со скорбным выражением лица изрёк дед. - Тебя как звать, красавица?

   - Леонелла, - девушка прислонилась к косяку.

   - Пойдём-ка с нами завтракать, Леонелла. А он пусть дрыхнет тут до Второго пришествия.

   Леонелла блаженно улыбнулась, натянула на плечи платье, на глазах у всех троих зашнуровалась со скоростью солдата, поднятого сигналом тревоги, и весьма изящно подала руку хозяину дома.

   Тем временем хлопотливая невестка сбавила шаг, приподняла подол так, чтобы складки легли как можно живописнее, и поднялась на второй этаж, стараясь, чтобы лестница как можно тише отзывалась на её присутствие.

   На этой стороне дома ещё царил полумрак, и дама, аки тать в нощи, подкралась к двери.

   - Дорого-ой! - позвала она после короткого стука. - Ты скоро? Я ночью написала новый сонет!

   - О Господи, - откликнулись из-за двери.

   - Осторожней, синьор, - произнёс второй голос, - иначе я вас порежу.

   Хозяйка зашла в спальню, пожелала доброго утра и мужу, и цирюльнику, напомнила, что завтрак ждёт, и спустилась на кухню.

   В глаза плеснуло солнцем, а начищенная посуда весело засверкала, приветствуя синьору. Чего нельзя было сказать о кухарке.

   - Синьора Лукреция! - она безвольно уронила руки на передник. - Всё пропало...

   Лукреция оттеснила повариху от стола и отщипнула от горячей корки. Причитания за спиной подтвердили, что она взяла верный след.

   Достав не глядя мелочь, синьора позвала служанку, только что возвратившуюся из кладовой, и велела ей встать у дверей и ждать, пока по улице не пройдёт дочка пекаря, которую отец в это время как раз посылает продавать хлеб.

   Что же, всеобщая медлительность нам только на руку, подумала Лукреция и, прищурившись, выглянула в окно.

   По улице проезжала - нет, тащилась - повозка, и скрип её колёс напоминал храп. Из какого-то окна высунулась рука и схватила возницу за грудки. От неожиданности тот чуть не свалился с козел, но рассмотрел обидчика и успел обняться и расцеловаться с ним прямо на ходу.

   Мимо прошла стайка женщин в широкополых шляпах паломниц и пожелала всем, в том числе двум мулам, доброго утра.

   Флоренция просыпалась.

   Дама улыбнулась сама себе: на ум пришла удачная фраза - и поспешила в кабинет, чтобы её записать.

   Тем временем её супруг как раз вспоминал добрым словом увлечение жены, щедро делившейся плодами своего творчества, чтобы ему не было скучно во время вынужденного затворничества. Но теперь-то межсезонье, с его сыростью, иссякло, обострение прошло, и он сможет избрать себе общество по собственному усмотрению.

   Цирюльника эти речи задели за живое: у него с благоверной не ладилось, давно бы с чистой совестью прибил, а она, ведьма, даже не изменяет, придраться-то не к чему...

   На этих словах брадобрей замер с открытым ртом, потому что над окном нависла тень. Под изменчивым утренним светом она преобразилась в кусок белого полотна, по которому скользнула чья-то нога, а потом рука, а после другая рука, измазанная зелёной краской, ухватилась за раму.

   - Вот чего не хватает этому брату Филиппу?.. - задумчиво наблюдал синьор за спускавшимся по простыням человеком.

   - Ума, наверно, - вздохнул цирюльник, положил бритву, взял ножницы и, когда макушка беглеца скрылась под подоконником, ловко откромсал конец простыни.

   За столом Лукрецию уже ждали свекровь и деверь со своей женой. Последняя держала за ухо племянника - то есть младшего сына Лукреции - и топала ногами так, что скатерть перед ней ходила ходуном. Скатерть-таки постелили свежую.

   - Объясни своему Джулиано! Раз и навсегда! Что нельзя подкладывать мышей в туфли! Кому бы то ни было!

   - Она сама прыгнула, - оправдывался Джулиано, подаваясь вслед жестам тётки. - Я нёс её Лукреции показать, а она сбежала.

   - Кто сбежал, Лукреция? - уточнила Лукреция-старшая.

   Деверь не выдержал и фыркнул.

   - Не смешно!

   - Джиневра, ну перестань. Можно подумать, ты в детстве никогда не ловила мышей.

   - Ты что, издеваешься?! - невестка всплеснула руками и выпустила мальчика.

   - Джованни, уведи ребёнка, - попросила Лукреция.

   Джованни вышел с племянником за дверь, украдкой из-под полы передав спасённую мышку, а Лукреция приблизилась к Джиневре и нарочито спокойно принялась разглаживать скатерть, аккуратно перекладывая с места на место ножи и вилки.

   - Девочки, не ссорьтесь, - умоляюще посмотрела на них свекровь.

   Лукреция улыбалась. Она не держала зла на Джиневру, ведь Джиневра злилась не на неё, а на мужа, которому так и не удалось возглавить семейное дело. Точнее, возглавить-то удалось, но вёл он его из рук вон плохо, больше внимания уделяя чужим детям и чужим женщинам и вечно опаздывая с решениями. Он и на ней, Джиневре, женился с порядочным опозданием - когда их ребёнку исполнилось два года. Так что причиной сварливого нрава невестки был Джованни, а остальные домочадцы лишь подворачивались под руку.

   К слову о домочадцах, в дверях уже показались Бьянка, Мария и Лукреция-младшая, что с лицами стремящихся в атаку рыцарей синхронно склонились перед старшими в реверансе, воинственно направились к столу и сурово грохнули стульями, усаживаясь, однако, в ряд - очевидно, чтоб можно было в любой удобный момент толкнуть врагиню локтем.

   Следом, выждав угрозу бури, вернулись Джованни и Джулиано, заговорщицки перемигиваясь и подозрительно держа руки за спиной. Джиневра нервно дёрнулась и на всякий случай отодвинулась подальше от мужа.

   Затем явился Пьетро, в сопровождении слуг, которые довели его до самого стола, чтобы занять место рядом с Лукрецией, и помогли поместить больные ноги на скамейку. Несколько раз он бросил опасливый взгляд на жену - не вздумается ли ей прочесть обещанный сонет, но скоро отвлёкся на разговор с братом.

   Последним же вошёл дедушка Козимо, с полной таинственности и самодовольства улыбкой... и с какой-то затрапезной девицей под руку.

   Семейство Медичи дружно ахнуло.

   Девица уселась на место Лоренцо, то есть рядом с Джулиано, который сидел рядом с родителями, а Медичи-старший устроился во главе стола, то есть с другой стороны от Лукреции.

   - Это кто? - бесцеремонно спросила жена Козимо.

   - Леонелла, - невозмутимо принялся он за еду. - Она моя гостья. То есть сначала она была гостья Лоренцо, а теперь моя. Не смотри на меня так, Контессина. Имею право.

   Получив запрет от мужа, старая Контессина принялась сверлить взглядом гостью.

   - А где Лоренцо? - вкрадчиво поинтересовался отец.

   - Спит, - коротко ответил дед, продолжая трапезу.

   Лукреция молчала: она очень нервничала, потому что до сих пор не вернулась служанка с хлебом.

   - Ну-ну, - произнёс Пьетро и тоже занялся завтраком.

   Обстановка накалялась - так перед грозой копится напряжённая тишина.

   Леонелла, кажется, почувствовала нечто схожее, потому что принялась быстрей орудовать ножом (она ела с ножа).

   К счастью, всех отвлекли шаги за дверью. Дверь отворилась, и на пороге возник человек, ещё более потрёпанный, чем Леонелла, весь покрытый дорожной пылью, сквозь которую просвечивали пятна зелёной краски. Камзол, некогда, в незапамятную пору, нарядный, он снял и завязал на поясе, открыв на всеобщее обозрение разорванную рубашку и свежие ссадины на груди и руках. В руках он держал конец простыни, из-под которой тщетно пытались выпутаться какие-то девушки - Лукреция с трудом разобрала, что их две, так они мельтешили под полотном.

   Оборванец освободил их от покрывала, взял у одной из рук корзину с булками, поставил на стол, и приобнял девушек за плечи.

   - Ну что, господа. Вот вам и хлеб, и зрелища. А с вас, я смею полагать, чего-то причитается. Да, девушки?

   Дочка пекаря и служанка замерли как пришибленные. Впрочем, ушибы на них действительно красовались.

   - Очередной неудачный побег? - осведомился Козимо. - Причём же здесь мы, позвольте узнать, маэстро Филиппо?

   - Да так, мало ли, - Филиппо оставил девушек и развернул простыню, демонстрируя волнистую линию отреза.

   - Такое полотно... - хором воскликнули Контессина и Джиневра. - Было...

   - Я так понимаю, справедливости мы не дождёмся. Ну ладно я - у меня с вами свой расчёт. А дамы?

   Лукреция обвела растерянным взглядом всех присутствующих, которые дружно пожали плечами, поднялась из-за стола, осмотрела корзину вместе с содержимым и обратилась к служанке:

   - Ты заплатила?

   Та кивнула.

   Лукреция выбрала из корзины несколько булок и слазала в кошелёк:

   - А это... за ущерб.

   Булочница тоже кивнула, прижала корзину к груди и ушла.

   Служанка вернулась на кухню.

   - Что ж, пожалуй, вернусь к работе, - Филиппо помял и подёргал отрез. - Закончу поскорее и больше связываться не стану. А это себе возьму - пригодится, - и, на ходу распутывая узел, соединявший два куска полотна, мятежный художник не спеша направился к лестнице, но развернулся на полпути. - Студию-то откройте.

   - Принеси ключ, - сказал Пьетро младшему сыну. - У меня на столе.

   Джулиано послушно пронёсся по лестнице мимо Филиппо, но уже через минуту мчался обратно, крича ещё с верхних ступеней:

   - Там нет никакого ключа!

   - Как так - нет?

   - Ты внимательно посмотрел? - подхватила мать.

   - Я там всё обшарил - нету!

   Художник вздохнул и присел на ступени:

   - Сначала не выпускали. Теперь не впускают. Никакой свободы... Тирания и деспотия...

   Тут Лукреция охнула и закрыла рот ладонью:

   - Это ведь я взяла его. Когда утром заходила. И положила в кошелёк... Совершенно бездумно...

   Она вытряхнула всё из кошелька на стол. Среди монет ключа не оказалось. Дырки в кошельке тоже не было.

   - Вспомни, ты что-то доставала?

   - Зачем-то лазала в омоньер?

   - Припомни хорошенько! - советовала вся семья, пока маэстро вслух рассуждал о пошатнувшихся основах Флорентийской республики.

   На некрасивом, но выразительном лице Лукреции отражалась вся бурная работа мысли.

   - Точно! Я же давала деньги Фантине, чтобы купить хлеб. Я достала не глядя, а она взяла не глядя, и, наверно, заболталась с дочкой пекаря, и тоже отдала не глядя... Фантина! Быстро за ней! Пусть поищет у себя!

   Побитая горничная поплелась на улицу.

   Измождённая Лукреция вновь села рядом с мужем.

   - Да, мы с тобой друг друга стоим...

   - Так мы не будем сегодня позировать? - с досадой спросила Бьянка.

   - Ох, - только отмахнулась бабушка Контессина.

   - С вас опять будут рисовать пажей? - спросил Джулиано, в пятый раз скатываясь с перил, пока на него никто не обращал внимания.

   - Не рисовать, а писать, - уныло поправил его Филиппо.

   - Садись-ка с нами завтракать, - сочувственно обратился к художнику Козимо. - Сколько они тут с ключом пробегают - до Второго пришествия.

   - Нет, на сей раз - ангелов, - гордо заявила Мария, пока Филиппо спустился и подсел к Леонелле.

   - Какие ж вы ангелы, вы ж дерётесь как черти! - в негодовании воскликнул мальчик и в шестой раз отправился покорять лестницу.

   - Джулиано, не чертыхайся! - прикрикнула Лукреция.

   - А они всё равно дерутся! - спрыгнул с перил Джулиано и поднялся до середины лестницы в седьмой раз.

   - Так, прекрати и вернись за стол, - вмешался Пьетро.

   - А Лукреция дерётся ночным горшком! - не унимался сын.

   - Враньё! - крикнула с места Лукреция. - Бред сивой кобылы!

   - Лукреция! - нахмурилась мать. - От кого вы только нахватались таких слов!

   - Джулиано! Чёрт побери! - вскочил из-за стола Джованни и за ухо привёл племянника обратно за стол. - Тебя мать просит, тебя отец просит!

   - У тебя очень красивая причёска, - шепнула Леонелла обиженной Лукреции-младшей. Она чувствовала, что девушка нуждается в поддержке, тем более она только что поняла, что о ней начисто забыли, а значит, можно немного ослабить бдительность.

   - Спасибо, - шепнула соседка напротив, перегнувшись через блюда. - Я одолжила ленты у сестёр, правда они пока об этом не знают. Тс-с-с.

   Леонелла хихикнула.

   - О чём вы там шепчетесь, Наннина? - властно спросила Бьянка.

   - Больше двух говорят вслух, - подхватила Мария.

   - Не называйте меня так! - взвилась младшая сестра. - Я уже не маленькая!

   - Как хочу, так и буду называть, - показала язык Бьянка.

   - Ну-ну, - отозвалась Лукреция и наклонилась - как будто поправить подвязку. Через мгновение она вынырнула из-под стола и разжала кулак. На колени Бьянке упал серый пушистый комочек.

   Старшая сестра хотела завизжать, но её парализовал страх, и она застыла, в ужасе взирая на мышь, деловито топтавшуюся у неё на подоле.

   По выражению её лица Леонелла догадалась, что что-то не так, встала из-за стола, освободила мышонка из плена и выпустила в окно.

   Сёстры Медичи воззрились на новую знакомую с неподдельным уважением.

   - Ну что вы, мышей никогда не ловили, - пожала она плечами.

   Филиппо пообещал написать её портрет.

   Тем временем вернулась Фантина с ключом: на её счастье, дочь пекаря остановилась поболтать с викарием базилики Святого Лаврентия - совсем недалеко отсюда, они втроём обсудили последние новости и...

   Ей не дали договорить, послав с ключом наверх, в студию.

   - Загоняли бедную девочку, - сказал Джованни. - Я мог бы сходить...

   - Вы опять вместе напьётесь, - одёрнула его Джиневра. - Сиди.

   - Да, нехорошо как-то получилось, - вздохнул Пьетро, когда Филиппо скрылся из виду.

   - Нехорошо, - кивнул Козимо. - Вниз-то глянуть не судьба. Сколько прохожих это наблюдали? Наверняка слухи дойдут до Альбицци. Или до Пацци. То-то они порадуются.

   - Если он сбегАет, не выполнив заказ, - возразил Джованни, - так что его приходится запирать в студии до окончания работы - значит сам виноват. И вообще, мог бы сообразить, что можно через крышу и с другой стороны.

   - Наследнички. В могилу меня сведёте, - проворчал Козимо и наполнил чашу.

   - Вот ты бы тоже поменьше пил, - подтолкнула его Контессина.

   - Да. А то вечером снова будет - госпиталь святой Лукреции, - подхватила старшая невестка.

   - Ишь ты. Замахнулась. На святую Лукрецию, - дедушка осушил чашу и наполнил заново. - Она плохо кончила...

   - На то и мученица, - резонно заметил Джованни, подставляя свой кубок.

   - Уж если быть точными, то не мученица, а самоубийца, - Пьетро перехватил кувшин.

   - Вот какой ты... мелочный, - сказала Лукреция.

   - Не начинай, ладно?

   Три кубка звонко встретились.

   - А я ещё не начала, - облокотилась на новую скатерть Лукреция. - Я вообще-то хотела сонет прочитать. Чуть не забыла.

   - Сейчас будут страсти святого Петра, - ухмыльнулся Джованни.

   - Тоже мне, откровение Иоанна Богослова.

   - Ну всё правильно, - пожала плечами Джиневра. - Апокалипсис же.

   - Вот богохульники, - приговаривал Козимо, приканчивая кувшин. - В кого только такие?

   - Ох, - отмахнулась Контессина и достала из-под подола фляжку. У хорошей хозяйки всегда должны быть запасы. А без этих запасов, дорогой муженёк, вся твоя щедрость и меценатство - просто бред сивой кобылы...

<p>

II. Жизнь коротка, искусство вечно</p>

   Ночь низко склонилась над пёстрой долиной и с высоты холмов Тосканы дула на раскалившиеся за день дома. Её сладкое дыхание проникало в растворённые окна и бесшумно касалось спящих. Только подвижный блеск на глянцевой листве лимонных деревьев выдавал её присутствие.

   Впрочем, обрети эта наблюдательница плоть и будь замечена кем-то из горожан, ни один житель Флоренции не возражал бы - пусть её, смотрит, только не закрывайте окно, наконец-то прохладно.

   Окно, миновать которое сегодня утром имел неосторожность фра Филиппо, тоже было распахнуто настежь.

   Пьетро осторожно откинул одеяло: от бинтов было жарко. Лукрецию это не потревожило: она сама уже давно спала без одеяла, обняв подушку и поджав под себя одну ногу. За девятнадцать лет они научились не мешать друг другу.

   Когда он увидел её первый раз - в день венчания - она выглядела заурядной. Худенькая, как подросток, со светлыми бровями и неправильным носом, девятнадцатилетняя Лукреция Торнабуони изо всех сил старалась притвориться, что здесь отсутствует. На каждой реплике она краснела, а при каждом движении как бы за оное извинялась. Впрочем, Пьетро и не рассчитывал на многое: только на уважение, исполнение всяческих супружеских и домашних обязанностей и умение оставить его в покое, когда необходимо. Все прочие мечты и чаяния отправлялись вслед минувшей юности и двадцативосьмилетнего Пьетро Медичи уже не касались.

   Но видя Лукрецию каждый день, он понял, что она не так проста, как кажется. Она как будто находилась одновременно в двух местах - или мирах? - беседуя с гостями или надзирая за прислугой и в то же время наблюдая за всеми со стороны, и унося впечатления в недра своей души, и оставаясь там, чтоб разобрать новообретённые сокровища. В этом была она вся. Как сказал бы увлёкшийся Платоном отец, это был эйдос Лукреции, её цель и причина.

   Порой она куда-то отлучалась - и вскоре возвращалась, сияя от счастья, но тщательно сдерживая собственное сияние. Однажды ему удалось подсмотреть, как она стоя склоняется над столом в кабинете и очень быстро что-то записывает. Пьетро запомнил, на какую полку за какие книги жена прячет тетрадь, и отправил слугу покопаться в том уголке, и верный Фабио принёс внушительную подшивку листов, половина из которых были сплошь исписаны. Стихами. Пьетро углубился в чтение и, видимо, слишком увлёкся, потому что Лукреция застала его врасплох. Неизвестно, сколько она простояла над ним, но дождалась, когда её присутствие обнаружится и вор усовестится, отобрала тетрадь и, всхлипывая над нею, умчалась прочь.

   После этого случая она потребовала собственный кабинет и прятала ключи глубоко в корсаж.

   Любопытство продолжало разбирать Пьетро, он часто заводил разговоры о поэзии, заручился поддержкой Джованни, и под совместным натиском крепость пала. Лукреция, завышая от волнения голос, прочла отрывок из поэмы о Вавилонском столпотворении. Это было очень пафосно и очень многословно, так что братья ободряюще улыбнулись друг другу, сказали несколько вежливых фраз... и решили больше не возвращаться к этому вопросу.

   Но Лукреция не собиралась просто так сдаваться. Впервые в жизни она встретила людей, которым интересно её творчество, и не желала отпускать их безнаказанными.

   Раз уж стезя поэта неизбежна, не желает ли она попробовать себя в других жанрах, спросил Пьетро.

   Лукреция промолчала.

   Тогда он пригласил в гости нотариуса Джакомо Винченцо - с супругой, донной Ренатой. Собственно, ради донны Ренаты всё и затевалось. Дело в том, что она сочиняла стихи. Конечно, злые языки поговаривали, что жене нотариуса, выросшей в деревне, не пристало сочинять стихи, но все, кто слышал её сатиры, начинали смотреть на жён нотариусов и вообще на мир другими глазами. Донна Рената - сухая и жёлтая, как статуя с фасада Сан-Лоренцо, и до самого носа закутанная в плат, как монахиня - буквально преображалась, когда читала. Её внешность уже не существовала, она вся воплощалась в низкий хрипловатый голос, произносящий нечто невообразимое. Попросту говоря, все домашние умирали от хохота. У Лукреции же округлились глаза и вытянулось лицо. Она ненадолго покинула комнату (Фабио уверял, что слышал из коридора сдавленный смех), а потом отвела донну Ренату в сторону и вопрошала, можно ли смеяться над подобными вещами?!

   - Ну не плакать же, милая, в самом деле, - отвечала донна Рената.

   Писать Лукреция и в самом деле стала лучше. Но была чересчур плодовита и каждый день представляла на суд Пьетро новое творение. Прикованный к постели очередной сменой погоды, он размышлял, есть ли у жены в мыслях хоть немного места на что-либо кроме поэзии и где был его разум, когда он открывал этот ящик Пандоры.

   Впрочем, он каждый раз прощал свою Пандору.

   Только он приготовился вожделеть Лукрецию, как лёгкий шорох за пологом обозначил присутствие кого-то третьего.

   За полупрозрачным пологом неспешно проплыл размытый - завесой и темнотой - силуэт.

   Походкой он не напоминал никого из членов семьи.

   В таком случае - что здесь делают чужие и какого чёрта они здесь находятся?

   Пьетро отодвинул край полога и успел заметить женскую спину - определённо женскую - мелькнувшую в коридоре, мимо двери кабинета...

   Лукреция блаженно уткнулась в подушку, подставляя вспотевшую спину свежему воздуху. Она специально отодвинулась поближе к краю, чтобы ненароком не задеть мужа. За девятнадцать лет они научились не задевать друг друга.

   Когда Лукреции показали портрет жениха, она обрадовалась. И даже испытала те чувства, которые благовоспитанной девице испытывать не полагается. Но когда её предупредили, что жених лет с двадцати страдает подагрой и в лучшие дни хромает на обе ноги, сердце её упало в пятки. Что ж, ладно, сказала она себе, всё не так уж плохо. Он старше тебя всего на девять лет, и вы ещё можете найти общий язык, навряд ли у него будет достаточно сил, чтобы ходить налево, и тебя саму он не будет часто беспокоить, а если ему вздумается тебя побить, тебе будет легко убежать. Твою подругу Джерониму в тринадцать лет выдали за сорокалетнего вдовца, который за малейшую провинность таскал её за волосы, а в пятнадцать она умерла на вторых родах. Так что тебе, дорогая, ещё повезло. С этими словами она водрузила сердце на место и двинулась к алтарю.

   Она приготовилась к безрадостной затворнической жизни и завела тетрадь потолще, чтобы скрашивать уныние стихами.

   Но сочинять удавалось лишь урывками.

   Во-первых, она сразу забеременела.

   Во-вторых, дома всегда было многолюдно. Банкиры, купцы, художники, архитекторы, музыканты и просто соседи с незавидным постоянством посещали кого-нибудь из Медичи, а поскольку делом чести считалось делить все развлечения и заботы с семьёй, каждый встречавший гостей обязательно приглашал родственников. И чтобы не заставлять Пьетро лишний раз преодолевать лестницу, семейный совет частенько собирался у него.

   В-третьих, лодка их семейной жизни время от времени наталкивалась на один подводный камень - раздражительность супруга. Лукреция понимала, что виною тому плохое самочувствие, и старалась не принимать ничего на свой счёт, но всё же было неприятно, когда в тебя кидают подушкой или полотенцем, и пришлось учиться их ловить, что тоже отнимало время.

   В-четвёртых, она познакомилась с Джованни, который всегда умел их помирить и обожал заниматься с детьми. Ещё он часто готовил речи, чтобы выступить на заседании приоров или в университете, и брату с невесткой вменялось в обязанность их оценивать. У добродушного, жизнерадостного и красноречивого Джованни был лишь один недостаток - жена Джиневра. Этой даме всегда недоставало мягкости, которая так ценится в женском характере, а когда Козимо лишил младшего сына должности и передал её старшему, открыто начала всех ссорить. Сам Джованни не предавался унынию: во-первых, он этого не умел, а во-вторых - не тяготел он к финансовым сферам. Пьетро же, по словам отца, умел считать деньги и всех вокруг запрячь - а что ещё нужно банкиру? Так или иначе, банк Медичи постепенно выбирался из убытков, созданных Джованни, и мнение какой-то вздорной склочницы хозяина не волновало. Но, в конце концов, любой устаёт от постоянных скандалов, а тонкую натуру Лукреции они просто выворачивали наизнанку. И Лукреция решила по-своему, по-женски, положить конец злобе Джиневры. Поздно вечером она прокралась к спящей невестке и выкрала её любимую синюю чоппу, заботливо приготовленную, чтобы надеть завтра утром. Столь же заботливо Лукреция расстелила платье на столе и полночи провела за рукоделием, не пожалев свечей. Сияюще-жёлтым шёлком, крупными, но аккуратными стежками она вышила на спине, мастерски обходя складки, неприличное слово. Она вложила в работу всю душу и втайне ликовала, под завесой добропорядочности, когда с явлением Джиневры завтрак был напрочь забыт. С тех пор Лукреция преисполнилась торжествующего спокойствия, а Джиневра придерживала язык. И оказалась вполне приятной собеседницей.

   В-пятых, подрастали дети.

   В-шестых, свекровь окружила старшую невестку неподдельной заботой и неустанно делилась с ней жизненным опытом. Контессина знала двадцать способов мариновать мясо, сорок способов подать его на стол и ещё шестьдесят, как испортить мужу аппетит. Лукреция посвятила ей рондель "Рачительная хозяйка" - который ни за что на свете никому не показала бы.

   В-седьмых, Контессина уже не справлялась с прислугой, и Лукреция вынуждена была помогать ей следить за хозяйством.

   В-восьмых, от служанок всегда можно было узнать все новости, и Лукреция начала задерживаться в людской по собственной воле.

   В-девятых, она обзавелась многочисленными знакомствами и нашла новых подруг, столь же увлечённых искусством... Взять хотя бы донну Ренату, жену нотариуса Винченцо - и поэтессу. Или синьору Стефанию, коллекционера и мецената.

   В-десятых, взрослели дети. Доерьми Лукреция гордилась: их образованности и манерам могла бы позавидовать сама императрица Священной Римской Империи. Внешность, к немалой радости матери, они унаследовали от отца: тёмные продолговатые глаза, широкие скулы и правильные, хоть и резковатые черты. К сожалению, мода ценила другое, и Мария всегда сердилась, если фра Филиппо в своих набросках сглаживал её римскую горбинку.

   - Моя картина - пишу как хочу, - восклицал художник, исчерпав все доводы.

   - А нос - мой! - возмущалась натурщица. И тем, как гневно раздувала ноздри, вскидывала голову и ударяла кулаком по подлокотнику, разительно напоминала дедушку Козимо.

   Румяная Бьянка, когда улыбалась, становилась похожа на дядю Джованни.

   Лукреция, упрямо сжимавшая губы и многозначительно произносившая "ну-ну", была вылитый Пьетро.

   Воспитание сыновей давалось сложнее. Они росли сорванцами. Однажды Лоренцо забрался в колодец - который оказался слишком узким для взрослого человека, и выбираться приходилось самому.

   - Ничего страшного, - подбадривал отец, склонившись над каменным зевом. - Там специально есть крюк - подтянись на нём и дотянешься до верёвки.

   - Только осторожнее, - подхватывал Джованни. - Он уже расшатался.

   - Хватит сеять панику, - перебивал Козимо. - Там есть второй - чуть ниже и левее...

   Слава Богу, Лоренцо быстро повзрослел и занялся красавицами и пирушками. Но оставил достойную смену - Джулиано...

   Иногда Лукреция представляла, что Джеронима жива, и мысленно писала ей письма, подробно рассказывая о своей жизни:

   "Дорогая Джеронима, мне не на что пожаловаться. У нас пятеро чудесных детей, мы замечательно ладим, дела идут хорошо. Наш дом полон родственников, друзей, партнёров, меценатов, несносных художников и скульпторов-содомитов. Я многое узнала о банковском деле и об устройстве колодцев..."

   Только Лукреция приготовилась поставить точку, подозрительный шорох спугнул эфемерное счастье дружбы.

   Лёгкая поступь мгновенно разрушила сон. Это не дочери: их походку она знает наизусть.

   Лукреция приоткрыла глаза. Пьетро тоже не спал: он наблюдал за чем-то или кем-то в щель между занавесями.

   Лукреция не разглядела издали - и тихонько спустилась с кровати, и босая, с туфлёй в руке, последовала за тенью.

   Женщина - в этом сомневаться не пришлось - грациозно ступала и в то же время весьма спешила. Угнаться за ней было сложно. Только ночным маяком белела рубашка, мерцало златотканое платье - да маятником раскачивалась коса, блестевшая перед привыкшими к темноте глазами. Цвет волос был неопределённым, лица было не разглядеть вообще - она не оборачивалась.

   Лукреция отчего-то поняла, что не хотела бы встретиться с ночной гостьей лицом к лицу, и аккуратно соблюдала расстояние.

   Дама проплыла по лестнице - в сторону спальни Лоренцо. А, ну понятно, подумала Лукреция, теперь всё ясно. Новая любовь. Ни на Леонеллу, ни на её предшественницу - Лауру - она похожа не была. Но разодетая дама миновала дверь спальни, а за дверью в тот самый момент раздался голос Леонеллы:

   - Я уже хотела дать тебе отставку - за то что бросил меня наедине со своей семейкой.

   - Какая отставка? - возразил надломленный голос четырнадцатилетнего Лоренцо. - Я же тебе плачу.

   - Чьими деньгами?

   Умная девочка, отметила Лукреция. Она внезапно поняла, что куртизанка Леонелла не старше её сына... Но пока прислушивалась - цель была потеряна из вида. Лукреция - с позорным чувством поражения, непригодившейся туфлёй и ценным грузом размышлений по поводу старшего сына и его связей - вынуждена была вернуться на второй этаж.

   Крепкий сон очистил её совесть, а наутро они с Пьетро одновременно заявили, что им приснилось нечто странное.

   Судя по тому, что Козимо расспрашивал внучек, не затеяли ли они какой-нибудь карнавал или спектакль, он тоже встречал в полумраке нарядную даму. Старик плохо спал из-за духоты и чуть ли не каждую ночь отправлялся прогуляться по первому этажу.

   На воровку она не была похожа - хотя кто их знает: девица отвлекает, притворяясь призраком, а остальные тащат всё, что подвернётся. Но это предположение рухнуло, не успев утвердиться: в доме ничего не пропало. Да и запирать окна сейчас равносильно самоубийству, а это, как известно, гораздо более тяжкий грех, чем воровство.

   Сошлись только в одном: чтобы хозяйке дома не переутомляться и не подвергать себя опасности, на следующую ночь слежкой займётся Фабио - запасшись светильником и дубинкой.

   Вместе с приятелями Бруно и Энцо он исправно нёс ночную стражу и доложил наутро, что девица была весьма хороша собой и направлялась в сад. Как можно было направляться в сад при запертых дверях, слуга не уточнил, но та вольность, с которой в доме Медичи обращались с ключами, могла всё объяснить. А что именно девица делала в саду, слуги не знали, потому как всю свою бдительность направили на кувшин вина. А поскольку Бруно был виночерпием и имел собственные ключи от погреба, здесь объяснений даже не требовалось.

   Заслужив какую-никакую благодарность за малые, но всё же сведения, Фабио ушёл спать. Господа же предались раздумьям.

   Они договорились с городской стражей, чтобы под окнами палаццо находилась пара-тройка человек, а в саду и на обоих этажах поставили слуг.

   - Ну притащите сюда ещё наёмников, - проворчала Контессина.

   Козимо поблагодарил её за совет, но сам, похоже, склонялся к мистике, потому что в тот же день послал за священником в Сан-Лоренцо, чтоб освятить дом.

   Но оказалось, что священник ещё утром отбыл в палаццо дельи Альбицци - договариваться о венчании. Старый Козимо огорчился, усмотрев в этом происки враждебного клана.

   - Во Флоренции много церквей, не обязательно обращаться именно в наш приход, - попыталась подбодрить его Лукреция, в глубине души лелеявшая сверхъестественную подоплёку этой истории.

   Но свёкор махнул рукой и заявил, что, верно, не дождётся собственной домовой церкви, ловко направив внимание потомства на насущные проблемы. Сыновья немедленно занялись спором с маэстро Филиппо, а невестки углубились в ревизию всех имеющихся в доме лекарств. Затем последовал визит к аптекарю, затем приглашение врача для синьора Медичи-старшего, затем спор с врачом по поводу бронзового Давида в саду синьора Медичи: первый полагал скульптуру обнажённого юноши вопиюще неприличной, а второй утверждал, что последователь Гиппократа ни бельмеса не смыслит в искусстве. Спор завершился обильным примирительным обедом, после которого врачу сделалось плохо; послали за вторым врачом, тот подтвердил, что дело плохо, и первый умолял позвать нотариуса; явился Джакомо Винченцо, взмыленный от жары и от ссоры с женой; потом явилась Рената Винченцо, с корзиной свежей зелени и букетом свежих новостей с рынка Барджелло; супруги встретились, и снова поругались, и ушли от Медичи уже в сумерки.

   За всем этим первоначальный источник беспокойства как-то забылся.

   Но городская стража и домашняя прислуга не забыли о своих обязанностях. Первые не заметили на улице никого подозрительного за всю ночь - разве что пару знакомых карманников, а вторые видели, как кто-то прогуливался по саду, и описывали вполне узнаваемую и уже знакомую женскую фигуру.

   Лукреция окончательно уверилась в участии потусторонних сил: ведь не могла же живая актриса возникнуть из ниоткуда и невозможно всем вместе увидеть один и тот же сон - если это не знамение. Знаменовать, однако, таким сном было нечего, поэтому Луреция уверовала в призрака.

   Тем не менее подкравшийся к ней после завтрака Джулиано удивил её:

   - Мама, я знаю, кто это.

   - И кто же? - она погладила непослушные чёрные кудряшки.

   - Это Царица Савская!

   Рука Лукреции остановилась на затылке Джулиано.

   - Почему ты так решил?

   - Это мы вместе поняли, когда посмотрели на картину.

   Рука переместилась на лоб мальчика: не жар ли у него?

   - Какую картину?

   - Ну в гостиной. Там же Царица Савская и этот... царь Соломон. Вдвоём.

   Действительно, французское окно, ведущее в сад, обрамляли два холста - с царём и царицей, одетыми в одинаковую златотканую парчу, как члены одной семьи. Библейские портреты так примелькались, что никто и не обращал на них внимания. Кроме младшего поколения, которое, будучи оставлено без присмотра, понаблюдало за всей суетой со стороны и провело собственное расследование. Личность дамы была установлена за один вечер: Лукреция-младшая и Джулиано, любившие рассматривать всё подряд, что висело на стенах, без труда опознали беглянку, а Мария проверила, что картина в гостиной опустела, и посигналила им в окно лампой. Потому что они уже пошли следом за Царицей Савской в сад. На вопрос, что коронованная особа делала в саду, десятилетний Джулиано залился смехом, покраснел и ничего не сказал.

   К тому же, оставалось загадкой: почему, находясь прямо у окна, она не вышла в сад через него, а гуляла по всем этажам, пугая добропорядочных флорентийцев? Хотя, возможно, в Древней Саве не было такихокон...

   Лукреция отпустила свидетеля, строго-настрого наказав ему больше не выбегать ночью на холод. Насчёт холода она явно погорячилась, но запрет не отменила.

   - Представляешь, они считают, что царице с того парного портрета вздумалось ночью погулять в саду, - нажаловалась Лукреция мужу то ли на похождения детей, то ли на поведение картины.

   - И что ей там понадобилось? - усмехнулся Пьетро, отвлекаясь от коллекции драгоценных камней, которые он в последнее время часто перебирал. - У нас там ничего нет. Кроме Давида.

   Супруги переглянулись и дружно хихикнули.

   - А Соломон не у дел, значит? Интересно, он пойдёт выяснять отношения с родным отцом? - продолжил мысль Пьетро.

   - Наверно, не узнает его в юности, - предположила Лукреция.

   - А она потом подбросит к пьедесталу бронзовый слиточек в пелёнках.

   - Ну может, Соломон его признает?

   - Не признает. От него родился бы свёрточек холстины.

   - Наше бы воображение - на благие цели, - заключила Лукреция - и предложила сегодня же ночью понаблюдать в окно. Ведь сад чудесно обозревался из кабинета Пьетро. Старший из сыновей Козимо пожелал, чтобы окно спальни выходило на улицу, а окно кабинета - в сад. Якобы первое помогало не чувствовать себя отрезанным от окружающего мира, а второе - сосредоточиться на делах.

   Напрасно думали супруги, что проведут этот вечер в уединении: лишь только с наступлением темноты они толкнули заветную дверь, подсвечник осветил осадившую подоконник толпу. Впрочем, опередившие их зрители уже обеспечили себя хорошим светом, утвердив справа и слева по два канделябра.

   Бьянка, Мария и Лукреция дружно взвизгнули, чуть не выпустив из рук конфетницу, телячий окорок и вазу с виноградом. Но увидев родителей, перевели дух и подвинулись, принимая мать и отца в свою компанию. Лоренцо с Леонеллой отступили, аккуратно обойдя подсвечники и звякнув о шкаф добытой в погребе бутылкой. А из боковой двери появился Джулиано с грудой яблок в подоле ночной рубашки.

   Сёстры отругали его, что яблоки будут слишком хрустеть, отобрали весь урожай и разделили на троих, взамен вручив пирожок и веточку винограда.

   Лоренцо со смущённым видом подошёл к отцу и попросил откупорить бутылку.

   - Кажется, дети оказались умнее нас и лучше подготовились, - сказала Лукреция и пошла будить кухарку.

   - Кубки прихвати на всех, - ответил Пьетро. - И ещё одну бутылку.

   Скоро хозяйка вернулась с посудой, бутылкой и кувшином воды (ей показалось неразумным поить Джулиано неразбавленным вином). За ней следовала сонная кухарка с подносом всякой снеди. У самой цели она чуть не споткнулась, но проворные дочери перехватили ношу и водрузили на стол.

   Тем временем ночь вступала в свои права. На иссиня-чёрном небе зажигались звёзды, в клумбах запели цикады, а вдалеке, на лесистом склоне, ухнула сова. Сад замер. Лишь единственное светлое пятно бесшумно двигалось по саду.

   Македа Савская, обласканная роскошью модного наряда, подаренного ей живописцем, приблизилась к обнажённому юноше на постаменте.

   Бронзовый Давид переступил с ноги на ногу и отвернулся.

   Лоренцо присвистнул.

   Лукреция прокашлялась.

   Царица недвусмысленно вздохнула и обвила изящною рукой - в рукаве с разрезами - тонкую талию статуи.

   Давид лениво поднял руку - и отмахнулся от соблазнительницы, как от назойливого насекомого.

   Царица убрала руку - но тут же пустила в ход вторую.

   Юный пастух освободился из объятий и надменно вскинул голову.

   - Она и вправду охотница до мужского пола, - радостно заявила Лукреция-младшая, ложась пышным бюстом на подоконник.

   Мария хихикнула.

   Пьетро отпил из кубка.

   - Подумаешь, гордый какой, - шепнула Леонелла.

   - Да, похоже, она ему безразлична, - разочарованно проговорил Лоренцо.

   - Почему? - встрепенулся Джулиано.

   Дверь скрипнула, и за спиной раздался вдохновенный шёпот:

   - Джиневра, ну пойдём посмотрим. Хоть одним глазком.

   Обречённый вздох знаменовал согласие, и Джованни на цыпочках подкрался к брату и невестке. Джиневра, как нарочно, громко топая, тоже присоединилась к родственникам.

   - Одни мы, как дураки, голодные останемся, - проворчала она, изучив обстановку.

   - Угощайся, - рассеянно откликнулась Лукреция, припав к окну: Давид только что сошёл с пьедестала и, звеня бронзовыми сандалиями, пустился бегом от Царицы Савской.

   - Да почему он убегает? - с досадой повторил Джулиано. - Она же красивая.

   Мария снова хихикнула.

   Бьянка вздохнула.

   - Может, ему вообще не нравятся женщины? - резонно заметила Луркеция-младшая.

   - И если учесть, кто скульптор, - прибавил Пьетро, обнимая младшего сына и вручая ему, украдкой от матери, свой кубок.

   - А кто?

   - Донателло, - подсказал Лоренцо. - Я его помню.

   - А кстати, ты не помнишь, кто позировал? - спросил Джованни.

   Братья переглянулись. Они оба запомнили юношу с медными локонами, острым носом и тоненькой талией, но начисто забыли его имя.

   Пьетро пожал плечами.

   - Между прочим, - заявил Джованни зевающей жене и заинтригованным племянникам, - этот Давид мог бы стать моим двойником: мне предлагали позировать.

   - Представляю тебя нагишом и в соломенной шляпе, - фыркнул Пьетро.

   - Завидуй молча.

   - Да мне тоже предлагали. Но узнали, что мне уже двадцать семь и что я собираюсь жениться - и как-то резко охладели.

   Тем временем несостоявшийся двойник братьев Медичи спрятался за кипарисом, а мудрая правительница Савы ходила кругами по саду, выискивая жертву.

   - Ну вот, теперь я всю ночь буду мучаться вопросом, как же звали натурщика, - нарушила тишину Лукреция-старшая.

   - Лучше задайся вопросом, как нам прекратить эту вакханалию, - парировала Джиневра, подобравшись-таки к гусиной печени на подносе.

   - Так у Альбицци скоро праздник, - щёлкнул пальцами Джованни. - Они же договаривались о венчании. Помните, к нам отказался прийти священник? Подарим им и Соломона, и царицу - символический такой подарок, им польстит.

   - А что, неплохая мысль, - повернулся к жене Пьетро. - А вместо них что-нибудь новое закажем...

   - А если они вернут подарок? - задумалась Джиневра.

   - Не вернут, - улыбнулась Лукреция. - Потому что не застанут нас дома. Такую жару лучше пережидать за городом...

   - В общем, Джакомо, - старый Медичи снял шаперон и отёр пот со лба, - присылай все документы в Кареджи. Мы до конца лета пробудем там... Нужно было раньше уехать.

   - Пожалуй, мы с Ренатой последуем вашему примеру и навестим её родителей, - отвечал нотариус, снимая очки и промакивая платком переносицу. - На редкость душное лето. Так что я не раз ещё к вам наведаюсь.

   - Заодно обсудим "Диалоги" Платона, - оживился Козимо. - Ты ведь прочёл?

   - Прочёл. Теперь за них взялась Рената. И, кажется, скоро родится пародия.

   - С удовольствием стану крёстным отцом этой новорождённой, - Козимо подался вперёд. - Кстати, Джакомо, ты случайо не помнишь, кто позировал для Давида - ну, у нас в саду? Мои меня совсем замучали: "кто?" да "кто?".

   - Помню, - кивнул Джакомо Винченцо и вернул очки на свой острый нос. - Я.

   Синьор Медичи на мгновение онемел.

   - Ты?..

   - Ну... жизнь коротка, а искусство вечно, - нотариус отвёл взгляд куда-то за спину хозяина дома. - Хотелось, чтобы меня запомнили молодым и красивым... а не занудным юристом, посадившим зрение на крючкотворстве... Правда, я был тогда очень худым, и Донателло пришлось сглаживать мои торчащие рёбра... Но вроде естественно выглядит. Кстати, а где те портреты, что всегда обрамляли окно?

   - А?.. Портреты... Мы их подарили, - Козимо качнул головой. - То-то мои удивятся...

   В осиротевшее окно был виден сад, где под самым солнцем в чашу фонтана смотрелся бронзовый юноша с отстранённой улыбкой, принимая как должное собственную красоту.

<p>

III. Всё своё ношу с собой</p>

   Удивительно, но бывали дни, когда Лукреция проникалась любовью к Джиневре. Это случалось каждый год, за неделю до переезда в Кареджи, или Кафаджоло, или другую деревню, где над всеми постройками возвышалась их вилла. Джиневра единственная из всей семьи умела собираться очень быстро. Гребень, столовый прибор и косметику она заворачивала в платок и прятала в запасные туфли, туфли заворачивала в сменное бельё и платье, помещала всё в сумку, вешала на пояс флягу - и была готова отправляться хоть на край света.

   - Моя матушка часто ходила в паломничество и брала меня с собой, - объясняла невестка. - В дороге она научила меня обходиться малым.

   Конечно, для долгого пребывания в загородной вилле требовались ещё пара нарядов, пара книг и рукоделие, но они занимали лишь небольшой дорожный ларец - ничтожный в сравнении со штабелями сундуков, собранных остальными домочадцами.

   Беспорядочнее всех выглядела комната свекрови, и невестки, недолго думая, сами взялись уложить её вещи, чем Контессина была крайне довольна, лишь с незлобивым ворчанием давала указания. К вечеру Джиневра и Лукреция окинули усталым взором поле битвы и обнаружили, что находятся в голых стенах, не считая остова кровати и трёх длинных скамеек.

   Вторыми шли Козимо и Пьетро, которым во что бы то ни стало нужно было взять с собой все книги, коллекции, драгоценности и некоторые картины, самые любимые, которые отец и сын просто обязаны были созерцать каждый день. Лукреция предложила однажды заказать копии книг, чтобы оставить их в Кареджи, тем более что они могли себе это позволить, какой бы дорогой ни была работа. Или вообще приобрести печатные - они гораздо легче и займут меньше места. В конце концов, их не так жаль будет забыть и потерять в дороге или оставить зимовать на вилле.

   На Лукрецию посмотрели как на сумасшедшую.

   Третьими по масштабам стихийного бедствия были дочери: они не могли поступиться ни единой ленточкой в своём летнем гардеробе, а также в зимнем - вдруг наконец-то внезапно похолодает, и к каждому наряду тщательно подбирали рубашку, чулки и украшения.

   Джованни, к счастью, был гораздо менее остальных привязан к вещам. Он обязательно терял что-нибудь и во Флоренцию вёз на сундук-другой меньше, чем из Флоренции. Хотя иногда он терял что-то важное, и Джиневра клялась убить его яшмовым канделябром, и Лукреция с Пьетро уговаривали её пересмотреть всю поклажу, и обоз останавливался, и ключи скрипели в замках, и крышки стучали, вещи шуршали, а прислуга сквернословила. Джиневра всё это время держала подсвечник наготове, а Джованни, судя по выражению лица, молился, и молитва его была услышана, потому что пропажа находилась в восьмом сундуке, а не в двадцать пятом.

   Сыновей Лукреция собирала сама, потому что догадывалась, чего ей будет стоить пресловутая самостоятельность и вседозволенность. Свободы подождут до совершеннолетия - а пока пожалейте коней и мулов.

   Домашняя утварь, слава Небесам, имелась в Кареджи в изобилии, постели и шпалеры не занимали столько места, сколько казалось на первый взгляд, а лекарства обычно удавалось всучить на сохранение врачу или цирюльнику. Всё остальное всегда можно было купить на месте.

   Лукреция предвкушала то сладостное мгновение, когда воссядет на одном из сундуков, благоразумно подстелив подушку, и хлыст засвистит в руках кучера... но судьба преподнесла ей несколько препятствий.

   Во-первых, Козимо настаивал, чтоб фра Филиппо ехал с ними. Художник возмущался, что стены и потолки часовни, которую ему поручено расписывать, с собой не заберёшь, но старый Медичи возразил, что теперь самое время поискать натуру и натурщиков для пышной сцены Поклонения Волхвов, и лучший источник для мятежной музы бывшего монаха - именно в Кареджи, а всё необходимое для эскизов не так уж обременительно.

   Фра Филиппо из вредности угнездился на крыше одной из карет, дабы пейзажи открывались ему во всём великолепии перспективы. У этого маэстро явно наблюдалось некое болезненное тяготение к высоте, в то время как большинство обывателей испытывает к ней страх.

   Во-вторых, Лоренцо не пожелал расставаться со своей девицей. Он требовал, чтоб Леонелла отправилась с ним, и без неё отказывался тронуться с места. Куртизанка твердила до хрипоты, что у неё, вообще-то, тоже есть дом и семья, которых она не может оставить. Караван рисковал застрять во дворе до заката, пока бабушка пылкого влюблённого не осведомилась, из кого состоит семья девушки. Из двоих младших братьев и сестры, отвечала Леонелла, старшему из них пять лет, и их никак нельзя оставить без присмотра, а пристроить троих малолеток на целое лето некуда.

   - Бери их всех в охапку и тащи сюда. В людской присмотрят. А то мы никогда отсюда не уедем.

   В людской в Кареджи, подразумевала Контессина, потому как большинство прислуги отправлялось вместе с ними.

   В-третьих, когда Леонелла успела бегом умчаться и примчаться с выводком детишек и котомкой пожитков, Лоренцо - оседлать коня, чтоб гарцевать на зависть горожанам и пейзанам, все остальные - разместиться в трёх каретах, слуги - забраться по телегам, обоз - наконец-то тронуться с места, а сторожа - запереть наконец ворота... Пьетро как бы невзначай спросил, не попадалась ли жене шкатулка с долговыми расписками. Нет, он ничего такого не имеет в виду, просто чтоб знать, в котором сундуке.

   Лукреция почувствовала, как волосы под вуалью зашевелились...

   Шкатулка нашлась в сундуке, на котором сидела она сама, рядом с другими бумагами, но за эти секунды Лукреция успела мысленно сравнить вес подсвечников из яшмы и бронзы и представить всю семью в трауре.

   Но звон подков по раскалённой мостовой стократ приятнее колокольного - и окна соседних домов оживают, провожая бесконечную процессию, платаны прощально помахивают ветвями, и солнце ведёт за собой, и лучи его разноцветны и осязаемы, а воздух тяжёл, сух и пылен.

   Слишком уж притихли рощи и посевы, отмечала не отрывавшаяся от окна Джиневра, даже насекомых не слышно, и, по впитанной с молоком матери паломнической привычке, принялась щёлкать чётками.

   Где-то у горизонта вздохнул колокол церкви Сан-Стефано, разбуженный, чтоб отогнать грозу...

   Караван избежал дождя, но прибытие нельзя было назвать особенно счастливым. Тряская дорога и внезапная гроза сделали своё дело: Пьетро почувствовал себя плохо, причём заболели не только ноги, но ещё поясница и руки. Половина слуг засуетилась вокруг синьора, а другая половина ушла срочно растапливать камины, чтобы прогнать сырость.

   Скоро в спальню к сыну пришёл Козимо, тоже жалуясь на суставы. Для него выдвинули нижний ярус кровати, который пришлось разделить с младшим сыном, у которого внезапно заболело сердце.

   Потом явился угрюмый Лоренцо и лёг рядом с отцом, не раздеваясь. На замечания он ответил, что, чтобы снять чулки, нужно согнуть ногу и положить на другую ногу, тоже согнутую, а у него слишком болят колени. Пришёл Фабио, помог Лоренцо раздеться и принёс отдельное одеяло.

   Потом прибежал Джулиано, сказал, что боится грозы, а его все покинули и позабыли, пристроился под боком у отца - и через минуту сладко засопел.

   Фабио проворчал, что у самого скоро спина отнимется, сплошные заботы, никакого отдыха, и вернулся на кушетку у окна, где обычно рукодельничали дамы, и, поскольку никто его оттуда не прогонял, устроился поудобнее и задремал.

   Дамы остались наедине с сундуками.

   Джиневра предложила половину выкинуть, пока никто не видит.

   Лукреция возразила, что если Джованни привык всё терять, то Пьетро может и не оправиться после такого удара.

   - Как хочешь, - пожала плечами невестка. - Пойду поем.

   И присоединилась к Контессине, которая уже варила в вине с пряностями случайно попавшего под колёса зайца.

   Почти насытившись запахом будущего угощения, старшая невестка пообещала себе отвоевать кусочек ужина, но сперва отыскать в заключённой в дерево бездне заветную тетрадку. Встав на колени перед сундуком, она принялась вынимать по одной вещи, и скоро села рядом с ними прямо на полу, листая исписанные страницы.

   За окном шумел дождь, за стенкой потрескивали дрова, наверху топали слуги, ветви стучались в ставни - Лукреция гостила у собственной памяти. Она закрыла тетрадь и начала перебирать в уме знакомые строки. Где-то видела чернильницу...

   Небесная вода плясала по карнизу. Гроза приносит облегчение - как помогает порой человеку выплеснуть накипевшие чувства...

   За спиной кто-то вздохнул.

   По холлу бродила неприкаянная Леонелла. Её единственное платье сушилось у камина, и девушка разгуливала по дому в одной рубашке. Она не заметила Лукрецию за крышкой сундука.

   Лукреция позвала её.

   - Ой, - сказала Леонелла и потёрла кулаком глаза. Она выглядела очень расстроенной.

   Лукреция попыталась её подбодрить.

   - Говорила я ему: не купайся в холодном ручье, - посетовала девушка.

   - Когда это он успел? - Лукреция поняла, что речь о Лоренцо.

   - Ну, за ячменным полем, мы там свернули, там ручей. И тут же начался дождь, мы успели промокнуть...

   - Он всегда ледяной, - Лукреция, конечно же, знала, что это за ручей. - Ну теперь-то Лоренцо станет к тебе прислушиваться, - это была ложь в утешение.

   Леонелла шмыгнула носом и тоже опустилась на пол - напротив синьоры:

   - А вы что - стихи сочиняете?

   - Так... - неопределённо отвечала мать семейства. Ей претило, что какое-то дитя улицы набивается на откровенный разговор.

   Леонелла притихла и подпёрла подбородок кулаками. Запястья у неё были совсем костлявые. А у крашенных в рыжий волос пробор выделялся широкой чёрной полосой. Вот природа обмана, подумала Лукреция, не на шутку настроившись на творчество: рано или поздно облупится позолота и вся неприглядная чернота обнажится перед тобой...

   Но Леонелла шмыгнула ещё раз, и хозяйка сжалилась:

   - Есть хочешь?

   Заяц уже канул в Лету, но оставалась апельсиновая вода и кусок ветчины. Лукреция великодушно разделила всё пополам. Она уже собралась расспросить невольную гостью о младших братьях и сестре, но посмотрела, как девица ест с ножа, и решила: хорошенького понемножку. Она и так была слишком добра с этой падшей женщиной, не пристало почтенной матроне прислуживать такой особе. И вместо этого послала за служанкой - мыть посуду.

   Вместо служанки Леонелла разыскала старый фартук, повязала его прямо на рубашку и сказала, что сама не переломится. Наполнила водой лоханку и вымыла два глиняных стакана, два ножа и вилку.

   Лукреция осталась недовольна. Внутри она метала молнии - и стихия за окном, казалось, слышала её - и в знак поддержки колотила в ставни всё сильнее.

   - ...стучат, - заметила Леонелла.

   - Бедная сикомора, как её не сломит, - сухо проговорила синьора.

   - В дверь стучат, - повторила девушка.

   Похоже, шум Кастальского ключа заглушил для Лукреции земные звуки. Она спустилась с Парнаса - и обнаружила, что дождь давно затих, а стук в дверь настойчиво усиливается.

   - Синьор Нерони, - почему-то шёпотом доложила служанка и принялась зажигать свечи в холле.

   Лавируя между руинами собственной роскоши, Лукреция вышла навстречу гостю и приветствовала со всем возможным почтением, которого только достоин подчинённый мужа.

   - Простите, но уютом мы пока похвастаться не можем - ещё не все вещи разобраны.

   - Да, я вижу, у вас сегодня много забот, поэтому не стану злоупотреблять гостеприимством. Тем более что дело, по которому я прибыл, много времени не займёт, - отвечал Диотисальви Нерони, едва заметно улыбаясь. Лицо его тонуло в тени, на свет выныривали только крючковатый нос и скулы. - По просьбе вашего супруга, мною подготовлены отчёты... Мог бы я с ним увидеться?

   - Увы, - Лукреция развела руками, - сегодня он навряд ли в состоянии думать о делах. Переезд. Гроза... Впрочем, если желаете его навестить, я проведу вас в спальню, они все там.

   - Тогда, пожалуй, не стоит беспокоить, - вопреки ожиданиям Лукреции, главный управляющий, получивший эту должность ещё от Козимо, полез не в сумку на поясе, но за пазуху - и извлёк из-под усыпанного брызгами сукна толстый свиток пергамента. - Надеюсь на вашу любезность, синьора...

   - Я передам, - Лукреция предупредила дальнейшие просьбы и приняла свиток. - Но неужели вы преодолели грозу только ради того, чтоб шагнуть за порог и обратно? - свободной рукой она откинула вуаль за спину. - Отдохните, поужинайте с нами.

   - У нас сегодня к столу замечательная ветчина, - Леонелла выросла из полутьмы откуда-то сбоку и тут же изобразила реверанс, правда несколько развязный. Служанка, вертевшаяся с щипцами вокруг канделябров, презрительно фыркнула.

   - Я не попал под дождь: переждал на постоялом дворе, а промок, потому что прошёл под деревьями, - попросту объяснил Нерони. - Честно сказать, я ожидал, что вы предупредите об отъезде - ваш дворецкий сказал, что вы недавно выехали, пришлось ехать следом.

   - Да, мы собирались в спешке, - хозяйка почувствовала, как горят щёки: неужели этот человек был свидетелем их дорожных приключений?

   - Альбицци благодарят за подарок, - теперь синьор Диотисальви держался не как подчинённый, но как сосед, упрекающий за то, что всё семейство вероломно не явилось на свадьбу к старым знакомым. Только улыбка, очень слабая, чуть касавшаяся уголков рта, точно смазывала голос, как масло. - Они бы лично поблагодарили, да не застали вас. Чудесный диптих, только вот никому не удалось разгадать, что означает тот младенец.

   - Младенец? - переспросила синьора Медичи, всеми силами скрывая удивление.

   - Тот, что выглядывает из-за шлейфа царицы. Целый диспут случился по этому поводу - прямо во время застолья. И некому было открыть нам тайну.

   - Всё очень просто, - успела собраться с мыслями Лукреция. - Мудрость всегда даёт достойные плоды.

   - Ребёнок, несомненно, достойный. Судя по фамильным чертам, - здесь синьор Нерони не смог отказать себе в явной усмешке и показал зубы. - Нет, правда, все были в восторге - и хозяева, и молодые, и гости. Ну, мне пора - пока совсем не стемнело. Привет вашим синьорам, пусть выздоравливают.

   Он поклонился, подметая шевронами пол, и ушёл - нет, не во тьму: когда открывалась дверь, заметна была розовая полоса заката под светло-серыми тучами. Насладиться зрелищем Лукреция не успела - Леонелла, играя роль прислуги до конца, с удовольствием захлопнула за гостем дверь.

   - Неприятный, да? - фамильярно спросила она, прислонившись к тёсовой обшивке, точно дополняя собою засов.

   - Самоуверенный, - согласилась Лукреция.

   - Потому что вы краснеете, как девочка, а он этим упивается. Как будто бы вы тут не главная.

   - Мала ещё давать мне советы, - в сердцах госпожа Медичи едва не смяла заветный свиток, но вовремя опомнилась.

   - А там чего такое? Документы? - девица с любопытством воззрилась на важное послание.

   - Много будешь знать - скоро состаришься, - ответила Лукреция на её языке - чтоб доходчивей.

   Леонелла надулась.

   - Я сама не собираюсь смотреть, - смягчилась дама. - Я ничего в этом не понимаю. Лучше сразу передам тому, кому они предназначаются.

   - Вы... это... если массаж надо или чего... я умею, - замялась Леонелла. - Я ведь сначала банщицей работала, только потом на меня нажаловались, не знаю кто... ну то есть знаю, но уже неважно... Я вообще много чего умею, даже кровь пускать.

   - Хорошо, - Лукреция пыталась отделаться от собеседницы, но быстро идти между сундуками не получалось, и Леонелла её настигла. Однако Небеса сжалились и послали синьоре на помощь ангела: крошечная девочка, пыхтя, как кузнечный мех, спускалась по таким огромным для неё ступенькам.

   - Нелла! - завопила она, завидев сверху старшую сестру. - Спой нам песенку!

   - Ты чего шумишь? - взлетела по лестнице Леонелла и подхватила ребёнка на руки. - Все же спят.

   - Мы без тебя не будем!

   - Кто это у нас капризничает? - совершенно неожиданно для себя самой растаяла Лукреция. Девочка серьёзно посмотрела не неё:

   - Мы без песенков не спим.

   - Понятно, - кивнула Лукреция.

   - Спокойной ночи, - засмеялась Леонелла, показав на редкость белые зубы и наморщив нос. - Мне пора.

   - Спокойной, - ответила Лукреция, но Леонелла уже не слушала: она на ходу мурлыкала сестрёнке на ухо, как кошка играла с клубочком и запуталась в нитках, а мышки потом её распутывали. Девочка сонно склонила головку ей на плечо - но ещё раз подняла глаза на Лукрецию и помахала ей.

   Лукреция тоже помахала - и отправилась к мужу, на ходу крикнув слишком уж задержавшейся у свечей служанке, чтоб наконец всё разобрали.

   - Что-то должно было прикончить этот день, - заявил Пьетро, дочитывая пергамент, который заботливо держала перед ним жена.

   - В чём дело? - встрепенулась Лукреция.

   - Английское отделение на грани банкротства. Фламандское тоже.

   - А чего ты хотел от этой, прости Господи, Англии с её, прости Господи, войнами? - подал голос Козимо. Лукреции, с противоположной стороны кровати, не было его видно.

   - Поспать дадите? - проворчал Джованни.

   - А ты помалкивай, - хором откликнулись отец и старший брат. - Сам руку приложил.

   - Вообще-то не я одобрял ссуду Эдвардо Английскому.

   - Меня там как бы тоже не было, - отозвался Пьетро. - Ссуду одобрил управляющий.

   - А кто назначил такого управляющего?

   - Madonna mia! - закатил глаза Козимо. - Как же вы будете без меня, когда я умру?

   - Ты и так отошёл от дел, - напомнили сыновья.

   - Поспать дадите? - вопросил с кушетки Фабио.

   - Твоё дело - не спать, а прислуживать, - ответил Пьетро.

   - Совсем старость не уважают, - вздохнул слуга и повернулся на другой бок.

   - Какая старость? Мы с тобой ровесники, - возразил синьор. Мать Фабио была его кормилицей: хозяин и слуга родились с разницей в пару месяцев.

   - Так и вы, ваша милость, не молодеете, - не моргнув глазом нашёлся Фабио. - Сорок семь лет бок о бок... Кошмар... - пробормотал он себе под нос и сомкнул веки.

   - Так что, придётся закрываться? - вернулся к тревогам насущным Джованни, высвобождая из-под одеяла руки: спальня уже протопилась.

   - В Англии - так и так. А вот Фландрию жаль.

   - Можно, конечно, стребовать все кредиты, - рассуждал Козимо. - Только это уже не поможет: кто не способен платить, тот не заплатит. Но если начнут забирать вклады - пиши пропало. Как там с дебетом?

   Лукреция передала пергамент свёкру.

   Старик углубился в чтение - и присвистнул.

   - Не свисти - денег не будет, - съязвил Джованни.

   - Так что посоветуешь? - спросил Пьетро.

   - Тебе решать, - Козимо вернул документы невестке и улёгся лицом к старшему сыну, подложив локоть под голову. - Я же не у дел.

   - Да мне что-то, честно говоря, не верится, что всё из рук вон плохо. Нужно бы написать в Брюгге и узнать из первых рук...

   - А это не из первых? - уточнила Лукреция.

   - Из вторых. Управляющие отделений присылают сводки во Флоренцию, и там всё пересчитывают, и главный управляющий составляет отчёт. Поэтому могла вкрасться какая-нибудь ошибка. Хоть бы даже чернила растеклись... Джованни, кто-нибудь из твоей гильдии сможет выяснить, как там живы Шёлковая биржа и Суконная?

   - Вполне, - зевнул Джованни. - Только, надеюсь, это потерпит до завтра. А на Англии, значит, крест?

   - Не сыпь соль на рану.

   Тут рядом с Лукрецией произошло некое шевеление, и из-под одеяла вылез Джулиано:

   - А я слышал, как священник в Сан-Лоренцо говорил, что всех банкиров нужно отлучать от церкви. Это правда?

   - Просто у нас процент по кредиту ниже, чем у монастырей, - ответил Пьетро, едва обернувшись. - Конечно, они все хотят от нас избавиться.

   - Не пойду больше в церковь, - грустно заключил Джулиано.

   - Тогда тебя сожгут на костре, - впервые за всю беседу вставил Лоренцо, прежде он спал - или притворялся спящим.

   - Вот бы кому пора интересоваться семейным делом, - кивнул на старшего внука Козимо. - Но он сегодня нас перепугал: рановато ему жаловаться на колени.

   - Искупался в холодной воде, вот и застудил, - объяснила Лукреция. - Вообще, Джованни прав: за пару дней наш банк не разорится, а вам, господа, сейчас волноваться вредно. Кстати, насчёт соли и костра: вы будете ужинать?

   - Конечно, - ответил за всех Козимо.

   - Фабио! - позвала Лукреция. - И ещё новость, - объявила она, выпроводив слугу. - Альбицци очень понравился наш подарок - синьор Нерони передал мне на словах.

   - Что?! - три поколения мужской половины семейства подскочили на постели. - И они ни на что не жаловались?

   - Нет. По крайней мере, мне об этом не сказали. А особенно им понравился... - она выдержала паузу, - ребёночек рядом с Царицей Савской. Откуда там ребёнок?

   - Значит, мы за ней таки не уследили, - вздохнул Пьетро.

   - А ещё мне всячески намекали на фамильные черты, - продолжала Лукреция. - Так за кем из вас мы ещё не уследили?

   - Правильно, она целыми днями на нас смотрела, - первым нашёлся Джованни. - Неудивительно, что дитя похоже на нас.

   - Ну допустим, - кивнула Лукреция.

   - Но почему у них-то всё в порядке?! - всплеснул руками свёкор.

   - По логике, если картина оживала только в нашем доме, то и причину нужно искать у нас, - нерешительно проговорил Джованни.

   - Причину и цель, - поправил отец. - Без цели никакая сущность не оправдана.

   - Только не говорите, что на нас какое-то заклятие или проклятие, - устало проговорил Пьетро. - И без того тошно.

   - Но ведь похоже, - возразила вдохновлённая Лукреция.

   - Страшно, - поёжился Джулиано и забрался поглубже под одеяло.

   - Что же тогда, освящать дом, как советовал дедушка? - Лоренцо, как и отец, не разделял всеобщей увлечённости.

   - Дом - и вещи на всякий случай, - одобрил Козимо. - Пусть мажордом всё-таки позовёт священника - завтра же отправим кого-нибудь с письмом. А сюда позвать отца Базилио из Сан-Стефано... Только вот... - он осёкся, - если церковники увидят всю нашу роскошь, мы неприятностей не оберёмся. Как бы соблюсти осторожность?

   - Боюсь, не получится, - озадачилась невестка. - Освятить же необходимо каждый предмет.

   - И нас отлучат? - расстроился Джулиано.

   - Не знаю, как насчёт анафемы, а присвоить что-нибудь могут, - заключил Пьетро. - Что-то им подарить всё равно придётся... Надо бы всё переписать перед обрядом.

   - Ты с ума сошёл? - воскликнула Лукреция. - Мы за месяц не управимся.

   - Это если в одиночку.

   - Меня увольте, - первым отрёкся Джованни. - Я хочу сохранить рассудок для переговоров с фламандскими сукноделами - по кое-чьему поручению.

   - У меня уже память не та, - махнул морщинистой рукой Козимо. - Чего доброго, что-нибудь потеряю.

   - А я вообще не вижу в этом смысла, - заявил Лоренцо. - Если вещь проклята, то не жаль от неё избавиться. А вдруг дело вообще не в них - а в нас самих, например?

   - Я буду очень занята. Прислуга совсем разленилась, - спохватилась Лукреция, заметив, что круг всё сужается. - Может, попросишь дочерей?

   - Они перепишут, - проворчал муж. - У Бьянки только с музыкой хорошо, а с арифметикой - хоть святых выноси. Наннина засмотрится и забудет. А Мария проклянёт всё на свете через пять минут.

   - Тебя и самого ненадолго хватит, я уверена. Так что откажись от этой затеи... И не смей трогать Джулиано, пожалей ребёнка.

   - Семья называется...

   - Ничего, - Лукреция поправила ему подушку. - Что-нибудь придумаем.

   Есть у неё на примете одна очень умная девушка, которая попросту губит себя и свои таланты... Неизвестно, умеет ли она считать, но, несомненно, очень внимательна...

   Леонелла согласилась очень быстро - и почти весь следующий день провела в комнате Пьетро. Лукреции в душу уже закрадывались сомнения, что где-то она допустила непростительный просчёт. Навеное, не стоило подпускать Леонеллу к предметам искусства...

   Лоренцо тоже места не находил.

   Мать и сын, не сговариваясь, стали ждать у дверей - как наконец Леонелла покинула комнату. Заталкивая под корсаж флорины, она обернулась назад:

   - Много же у вас, банкиров, заморочек для работы, то ли дело у меня - всегда всё при себе!

   И бодрым шагом двинулась мимо синьоры Лукреции и синьора Лоренцо, на ходу поправляя измятую юбку и растрёпанную причёску.

   Лукреция напомнила о своём присутствии коротким кашлем.

   - Камешек под кровать закатился - полдня искали, - безмятежно улыбнулась куртизанка.

   - Под кроватью или в? - процедила хозяйка.

   - Ой, где мы только не смотрели.

   Лоренцо решительно направился за Леонеллой - но не успел ничего предпринять, потому что девицу перехватил Козимо и провожал через весь коридор, бесцеремонно обняв за талию. Они весело беседовали, пока на лестницу не выбежал маэстро Филиппо, которого на сей раз, в суете переезда, никто не запер.

   - Леонелла! - радостно вскричал художник. - Будешь позировать для Магдалины?

   - Какая Магдалина в Поклонении Волхвов? Её там и в помине не было, - снисходительно ответила всеобщая любимица.

   - А это для другой сцены! - продолжал сиять Филиппо, спускаясь к Леонелле и отстраняя синьора Медичи. - Пойдём!

   - Ну где Мария Магдалина, а где я, - изобразила смущение Леонелла, но у неё получилось плохо.

   - Тогда святую Клару Ассизскую, побеждающую страх перед мышами. Мышонка Джулиано тебе поймает. Или я сам. Я как увидел тогда за столом - сразу понял: это она! То есть ты! Пойдём же, осчастливь меня, красавица!

   - Вот так бы сразу и сказал, - Леонелла сама обняла его за талию и развернула обратно к лестнице.

   Да что они все, ослепли, негодовала Лукреция. Какая красавица? Тощая девчонка, которая не удосужится заново покрасить волосы!

   Закипая от гнева, Лукреция вошла к мужу:

   - Ну, как прошла опись имущества?

   - Да бог с ней, с описью, - потянулся на постели Пьетро. - Кому нужны эти глупости.

   - Я смотрю, ты, дорогой мой, уже выздоровел.

   - Спасибо, мне гораздо лучше.

   - Прекрати надо мной издеваться!

   - Издеваться? Ты сама её прислала. Но не волнуйся, она мне не понравилась. Слишком ноги худые.

   - Я говорил, у подруги моей некрасивые ноги, - кивнула Лукреция, присаживаясь на кровать. - Если же правду сказать?

   - Слишком до денег жадна.

   - Вот я с тебя ни сольдо не возьму, - улыбнулась Лукреция, сбрасывая башмаки.

<p>

IV. Все дороги ведут в Рим</p>

   - Отдай! - вскочила с банкетки Бьянка.

   Но было поздно: Джулиано завладел баночкой с эмалевой крышкой и для верности потряс в руках - позлить сестрицу, не иначе.

   - Здесь тоже пудра?

   - Да!

   - Зачем тебе столько?

   - Отдай! - девушка рывком выхватила драгоценность и прижала к груди.

   - Ну зачем?

   - Я слишком быстро загораю.

   - Ну и что?

   - Вырастешь - поймёшь. И тоже будешь пудриться.

   - Я что, девчонка? - обиделся младший брат.

   - Спроси Лоренцо, сколько пудры он покупает.

   Пока Джулиано стоял перед туалетным столиком, как громом поражённый, Бьянка навела порядок, расставив все баночки по размеру. Румяна пошли вторым рядом. Не добившись иных объяснений, мальчик ушёл размышлять.

   Старшая из девиц Медичи взяла зеркало и печальным вздохом поприветствовала своё отражение. Сколько здесь труда для цирюльников и парфюмеров. Но именно тяжким трудом искупаются прегрешения, за которые она наказана смуглой кожей и чёрными волосами. И здесь ей в помощь добродетель прилежания, которой начисто лишена Мария, что ровным счётом ничего не желает делать со своей цыганской шевелюрой.

   - Как?! Ты до сих пор не готова? - предмет её мыслей предстал перед ней во плоти - точнее, зашёл со спины и порядочно напугал.

   - Мария! Зачем так красться?! Мне нужно привести себя в порядок!

   - Зачем, если мы собираемся стащить наряды у служанок?

   - Там будут сплошь дети зажиточных крестьян, уж они-то разрядятся в пух и прах, будь уверена. Я не собираюсь рядом с ними выглядеть замарашкой.

   Авантюра сестёр заключалась в том, чтобы сбежать на танцы, которые сельская молодёжь устраивала каждое воскресенье - после мессы. Бьянка, Мария и Лукреция молились в домовой церкви, но веселиться предпочли вместе совсеми.

   Теперь они спорили, покинуть виллу через дверь или через окно. Лукреция-младшая вовремя напомнила, что их покои находятся прямиком над родительской спальней. Бьянка напомнила, что отец с беглецами не церемонится. Побеждённой Марии пришлось довольствоваться чёрным ходом.

   Вечно эта Бьянка оказывается права. Между прочим, она, Мария, гораздо быстрее соображает, и с танцами это была её затея, и танцует она лучше. Бьянка манерничает и постоянно поправляет рукава, как будто все булавки растеряла - у неё, у Марии, природная лёгкость движений. У ней врождённое чувство ритма. И она лучше всех во Флоренции танцует тарантеллу. Не раз городская стража расспрашивала у зевак на празднике, что это за цыганка выплясывает на площади. А когда узнавала синьорину Медичи, со всеми почестями препровожала в палаццо на улице Виа-Ларга и долго беседовала с родителями о том, что давно пора спасти себя и дочь от позора и девушку замуж. Потом Мария, будучи под домашним арестом, рыдала сутки напролёт и каждого входящего встречала воплем "Что я вам сделала?!" и неким летящим предметом утвари. Друзья собирались её вызволять - но их постигало разоблачение и пресловутый домашний арест, улицы Флоренции пустели, потому что самые весёлые их обитатели пребывали под замком, но на третий-четвёртый день отец обычно сдавался, объясняя, что не в состоянии выносить вопли и стоны за стенкой, как будто там практикует палач, - и всё начиналось сначала.

   Дождавшись наконец, когда Лукреция сама уложит косы, сёстры кивнули друг другу и осторожно, гуськом, с туфлями в руках, минули спальню родителей. Мать писала какие-то письма под диктовку отца. Оба казались слишком увлечены, чтоб обратить внимание на то, что происходит за приоткрытой дверью.

   - Как ни пробирайся, мимо не пройдёшь, - шёпотом проворчала Лукреция-младшая.

   - Стратегическая позиция, - отозвалась Бьянка, замерев над скрипнувшей половицей.

   - Он будто нарочно выбирает такие комнаты, - посетовала Мария. - Что в Кафаджоло, что дома, что здесь. Все дороги ведут в Рим...

   - Тс-с-с, - прервала её Бьянка, и процессия на цыпочках вновь тронулась с места.

   В гостиной дедушка спорил о влиянии Платона на Плутарха - или наоборот? - с нотариусом Винченцо, Марсилио Фичино - врачом и переводчиком - и каким-то греком. Восточные соседи частенько встречались теперь даже в деревнях.

   Здесь можно было не красться.

   Под чёрной лестницей они передохнули и обулись. Сверху, чуть ли не с самого чердака, голос художника нагло настаивал:

   - Выходи за меня, Леонелла!

   - Мне-то лапшу не вешай на уши, - нараспев отвечал голос куртизанки. - Я знаю, ты женат. На какой-то беглой монашке.

   - Она вернулась обратно в монастырь. А если один из супругов ушёл в монастырь, значит второй считается свободным, - запальчиво продолжал фра Филиппо.

   - Так она от тебя сбежала? Может, и я не продержусь?

   - Ты же совсем другая. Мы подходим друг другу, я вижу. Может быть, это судьба?

   - Мы будем впроголодь жить.

   - Я небогат и не скрываю этого. Но мы будем жить в любви, я обещаю.

   - В любви? Мне этого добра навалом, да его ведь на хлеб не намажешь.

   - Я что-нибудь придумаю.

   - О да. Ты у нас тот ещё затейник.

   - Я серьёзно, Леонелла! Будь моей. Женой.

   Что-то глухо стукнуло: видимо, влюблённый рухнул на колени перед предметом своих мечтаний.

   - Кого-то ждут вселенские страдания, - сквозь зубы протянула Лукреция.

   Сёстры как можно тише прыснули в кулак - и как можно скорее бросились на свободу, от которой их отделяли каких-то несколько шагов - да порог чёрного хода.

   Держась за руки, девушки взбежали по склону холма. Сытая после дождей трава лоснилась как шерсть у откормленного животного, и им казалось, они топчут чей-то мягкий бок. На хребте, то есть на вершине, собрались уже парни и девушки. Несколько флейт насвистывали что-то немудрящее, колёсную лиру заело. Потрёпанный музыкант тихо бранил её и торопливо чинил.

   Стайка из самых нарядных девушек с обидой оценивала красную гамурру Марии, синюю - Бьянки и зелёную - Лукреции, а ещё больше завидовала шитым шёлком и золотом полупрозрачным сорочкам, пышной пеной струившимся по плечам и из разрезов на локте. Парни как один заулыбались во весь рот, подбоченились, расправили плечи, заняв вдвое больше места, чем прежде, и начали потихоньку толкаться.

   Не успело солнечное колесо перевалить через холм Кареджи, как Бьянка, накручивая обесцвеченные локоны на палец, объясняла какому-то кавалеру, что пришла танцевать, а не заниматься всякими глупостями, Лукреция одолжила флейту поиграть, а Мария... Мария почувствовала, что ступает на траву босой ступнёй.

   Босиком она никогда не ходила, и уж тем более не танцевала. А шлёпать оторванной подошвой у всех на виду - это уж верх неприличия. Сперва она, конечно, ничего не замечала, всецело отдавшись музыке, под которую, казалось, самый холм начал нетерпеливо шевелиться. Среди таких же, как она, неистово танцующих, ей некогда было глянуть вниз. Но флейты устало выдохнули, и Мария в изнеможении припала к последнему кавалеру (всего она их сменила шесть или семь) - и поняла, что с правой туфлёй что-то не так.

   Парни и девушки наперебой принялись объяснять, где живёт сапожник. Из этого многоголосья понятно было только, что нужно спуститься обратно и, лицом к Кареджи, повернуть направо.

   Мария растерянно улыбнулась и захлопала ресницами, и все семеро пейзан, которых она осчастливила танцем, вызвались быть провожатыми. Но Бьянка и Лукреция отважились блюсти честь средней сестры и кинулись парням наперерез, заявив, что всё прекрасно поняли и сами её проводят.

   Мария взяла сестёр под руки и двинулась в путь. Вопреки здравому смыслу, дорога под гору далась гораздо тяжелее, чем в гору, потому что вставая босыми пальцами на землю (чулок она тоже сняла, чтоб не пачкать), Мария каждый раз ойкала и замирала.

   - Ты ногу не подвернула? - насторожилась Лукреция.

   - Трава слишком колючая.

   С горем пополам синьорины добрались до дома сапожника. Потеряв много времени, сестры решили оставить Марию под вывеской с башмаком, рассудив, что она и без их помощи своего добьётся, а обутая примчится обратно на луг в два счёта, ещё и новую пару стопчет.

   Обескураженная Мария дёрнула дверь, удивилась её податливости и поковыляла внутрь с чулком и негодной туфлёй под мышкой.

   Окна хорошо освещали дом, но он всё равно показался ей мрачным, как будто ночным. И старый сапожник, склонившийся над колодкой, словно пришёл сюда из сказки. Страшной сказки. Мокнущий в чане с водой светлый лоскут вызывал навязчивые мысли - а запах дублёных кож и вовсе сбивал с ног.

   - Эй! - Мария побоялась как-то обратиться к старику. - У меня оторвалась подошва.

   - Показывай, красавица, - сапожник тоже не стал размениваться на приветствия.

   Мария протянула туфлю и, не дожидаясь приглашений, села на скамеечку.

   - Пришьём. Несложно, - покрасневшие глаза из-под клочковатых седых бровей внимательно исследовали туфельку с прорезными узорами и фигурной пряжкой. - Завтра можешь забрать, будет как новенькая.

   - Как - завтра? - оторопела Мария. - Мне нужно сегодня.

   - Где я тебе возьму сегодня новую подошву? - сапожник отложил туфлю в сторону. - Кожу вымачивать надо, а старая вдребезги.

   - А-а... нельзя как-нибудь побыстрее? - заказчица решила не сдаваться.

   - Ты что, моя сладкая, думаешь, башмаки готовыми на деревьях растут? - старик хлопнул себя по коленям и разразился скрипучим смехом, довольный собственной шуткой.

   - А нет ли готовых, пока эта... в починке? Не могу же я идти босая! - Мария чувствовала себя попрошайкой.

   - Может и есть, - прищурился сапожник, - да дорого встанут.

   - Заплачу сколько скажешь, - скороговоркой ответила девушка.

   - Ишь ты, какая синьора, даже не торгуется, - он закряхтел, поднимаясь, и двинулся к ней. Мария подавила дрожь, но он просто обошёл её и направился к полке у ней за спиной. - Вот, есть две пары. Одна побольше, другая поменьше. Померяй.

   На Марию смотрели блестящими пряжками девичьи туфельки - чёрные, с плетёным ремешком, и красные, с носами поострее и с тиснением.

   - Медные? - наклонилась она к чёрной паре.

   - А тебе какие надо - золотые? - проворчал мастер, усаживаясь напротив неё. - Ты откуда такая взялась, привереда?

   - Из Кареджи, - Мария, собственно, не солгала.

   - У нас в деревне таких нету, - возразил старик. - С господской виллы, что ли?

   Мария промолчала. Ей так неуютно было под взглядом сапожника, что она даже сама разулась.

   - То-то я смотрю, больно ты нежная, - довольно протянул сапожник - и протянул к ней руки. - Больно уж хороша, говорю, для крестьянки. Ну раз ты у нас синьора, - он поймал её ногу, - так обслужу по первому разряду. Дай-ка сюда чулок.

   Заскорузлые руки, сами точно дублёные и пересохшие на огне, грозили порвать тонкое сукно, но девушка уступила. Сапожник на удивление ловко натянул ей на ногу - и любовно надел туфлю, а затем завладел другой ногой.

   - Болят ноги-то после танцев?

   - Нет, - взвизгнула Мария. Она наконец вырвалась - встала и прошлась. Обновка была великовата.

   - Ну, эти - точно на тебя, - сапожник расстегнул ремешки на красных.

   - Откуда ты знаешь про танцы? - спросила разуваемая Мария.

   - А кто про них не знает? Они у нас каждое воскресенье... Только Богу помолятся - сразу бежать плясать, нет бы подольше помолиться - ан сами торопятся, ноги сбивают, обувь рвут... - красная туфелька села на правую ногу как влитая. - Вот смотри, будешь потом ногами маяться, как твой папаша. Тоже, небось, по юности до упаду плясал... - Ремешок аккуратно затянулся. Марии казалось, это петля затягивается у неё на шее. Она хотела встать, но старик дёрнул её за лодыжки - и так же неторопливо занялся левой туфелькой. - Ну смотри - как на тебя...

   - Сколько? - Мария не дала ему погордиться своей работой.

   - Сколько не жалко, - задребезжал ехидный смех.

   Мария протянула две монеты, по одной за каждую туфлю, сапожник попробовал их на зуб - и похлопал её по щиколоткам.

   - Ну иди. Пляши дальше. Хоть до самой могилы пляши.

   Мария вскочила и бросилась к двери.

   - Хоть всю жизнь пляши! - напутствовал старый мастер. - Вовек не сносишь, так и будешь танцевать! - и засмеялся.

   Мария не хотела его слушать, но последние слова звучали эхом. Подпрыгивая им в такт, девушка мчалась - сама не думая куда.

   Она напрочь забыла дорогу, которой пришла в Кареджи, и побежала в другую сторону, огибая деревню широкой дугой.

   Она бы рада задержаться у какого-нибудь дома - только ноги сами несли её мимо. Туфли на жали, не заставляли спотыкаться, даже не тёрли, как полагается обновке - она вообще их не чувствовала на себе, проклятые красные туфли за два золотых.

   Вовек не сносишь, так и будешь танцевать!

   Как назло, собирается дождь. Тучи окружили шпиль Сан-Стефано, но не могли заглушить колокольный звон.

   Священник всегда в церкви.

   Она заставила себя свернуть и полетела прямо к дубовой двери.

   - Святой отец! - едва успела позвать, едва успела стукнуть дверным молотком - и понеслась дальше.

   Дверь скрипнула за спиной.

   Нет, слишком поздно.

   Она пустилась в пляс по кладбищу.

   Хоть до самой могилы пляши...

   Ничего, вот закружится голова, и она споткнётся о какое-то надгробие, и снимет эти башками, и босая пойдёт домой... Нет, сперва в церковь, помолиться... Почему она не осталась босиком?

   Всё проклятое тщеславие. Изнеженность. Богатство.

   Рыдая, Мария кружилась между могильными плитами, теряя ленты и цепляясь юбкой за колючки. Красное платье. Красные башмачки.

   Пляши дальше, пляши, пока не истлеешь, пока не иссохнешь в изнеможении, пока не истреплется красота и не иссякнет молодость - да ты и не заметишь, когда.

   Рассыплешься прахом - и будешь плясать на ветру, как позёмка. Как пепел над красным пламенем.

   Алая полоса возвещала закат.

   Мария задыхалась. Её несло в поле.

   Она чуть не налетела на пугало и сама распугала ворон - мокрая, растрёпанная и в изорванном платье. Только туфельки - целые и невредимые.

   Стемнело. Ей было всё равно. За дорогой она уж давно не следила.

   Стороной промелькнули красные огоньки. Справа. И слева...

   Огонь. Факелы.

   - Синьора Мария!.. Мария!..

   Её ищут!

   Окрылённая этой мыслью, Мария с трудом, но направила шаг домой.

   Бьянка и Лукреция вернулись к обеду. Не дождавшись Марии, они подумали, что она пошла домой, и очень удивились, не застав сестры на вилле. За столом они сидели как на иголках и договорились сразу после обеда пуститься на поиски.

   Естественно, все спрашивали, где Мария, и сёстрам пришлось сознаться, что они затеяли. Пообещав разобраться с ними попозже, родственники отправили слуг на поиски. Во главе с Джованни и Лоренцо, которые устроили допрос всем, кто веселился на холме с их племянницами и сёстрами.

   Не желая идти под суд, молодые крестьяне Кареджи присоединились к поискам.

   Дождь и сумерки прибавили трудностей. Когда небо прояснилось, они объехали окрестные поля, но ни факелы, ни звёзды не указали, где искать... Пришлось возвращаться ни с чем.

   Семья молча собралась в гостиной, стараясь думать, что же делать дальше, и отгоняя все прочие, мрачные, мысли. Лукреция-старшая в безмолвии ломала руки, Лукреция-младшая с Бьянкой спрятались в дальнем углу... Филиппо с Леонеллой спустились из мастерской, чтоб посочувствовать синьорам и предложить помощь.

   И тут поднялся шум в прихожей - и в гостиную влетела грязная, оборванная Мария, и принялась кружиться вокруг кресел и скамей, где расположились её родные.

   - По-мо-ги-те, - еле слышно выдохнула она.

   - Мария! - воскликнули все дружно.

   - Я-не-мо-гу-о-ста-но-ви-ться, - прохрипела она, задыхаясь. - Э-то-всё-ту-фли...

   Все замерли, следя за странной траекторией её движения. Высоко подпрыгивая и кружась то через левое, то через правое плечо, Мария металась по просторной гостиной, точно ей было здесь тесно, и ни на мгновение не останавливалась.

   Сквозь всеобщее замешательство проникла лишь Бьянка, дождавшись приближения сестры и выставив подножку. Мария рухнула, но продолжала сучить ногами. Сёстры для верности сели сверху - и собирались избавить Марию от обуви, на которую она сетовала - но когда изловчились и схватили каждая по ноге Марии, обнаружили, что она боса.

   В тот самый миг слуги вновь засуетились у дверей - и впустили священника.

   - Я настоятель Сан-Стефано. Ваша дочь ко мне стучалась, но я, увы, замешкался... Она оставила на пороге вот это, - из-под плаща святой отец достал ярко-красные, как раз под цвет платья Марии, будь оно чистым, туфли.

   - Нет! - закричала девушка. - Избавьтесь от них! Сожгите их! Это дьявольские туфли!

   Неудивительно, что никому не захотелось прикасаться к этим туфлям. Наконец Джованни осторожно взял их и собрался бросить в камин, но находку перехватила Леонелла:

   - Туфли как туфли. Раз вы боитесь, так я возьму. Такие на дороге не валяются.

   - Ты уверена, что стоит брать? - спросил Филиппо.

   - Конечно. Будет мне свадебный подарок.

   - Что? - очнулся Лоренцо, а следом за ним остальные. - Какой ещё свадебный?

   - Мы хотели сказать, но решили, что время неподходящее, раз такое несчастье, - пожал плечами художник. - В общем, мы с Леонеллой хотим пожениться. И будем рады, если вы, синьоры, благословите наш брак.

   - Это вот - к святому отцу. За благословением, - невнятным жестом указал на гостя Козимо. Священник тем временем не преминул воспользоваться гостеприимством и грелся у камина после прогулки по ночному холоду.

   - Вот так непостоянно счастье, - проговорил Лоренцо, глядя на огонь и прижимая к груди руки. - Воистину, нет веры в грядущий день...

   Проворные слуги подставили молодому синьору стул и поднесли вина.

   Священник благословил жениха и невесту, и Филиппо надел Леонелле красные башмачки, за неимением кольца, и куртизанка не пустилась в пляс, а только пару раз подпрыгнула от радости.

   Тем временем Мария, осознав, что может больше не плясать, подобралась к отцу и положила голову ему на колени:

   - Папа, не наказывай меня, пожалуйста... Я больше так не буду... Честно-честно...

   Пьетро погладил дочь по волосам:

   - Будешь, Мария, будешь. Уж я-то тебя знаю... Поэтому буду наказывать... Всех буду наказывать... - он обернулся, чтоб удостовериться, что Филиппо со своей избранницей удалился. - Пока не научитесь незаметно сбегать - пеняйте на себя...

   От пальцев его пахло мазью. Мария почти задремала.

   - Святой отец, - встрепенулась Лукреция-старшая. - У нас к вам просьба: освятите наш дом, будьте так любезны, и все вещи тоже.

   - А то творится чертовщина всякая, - подхватила Джиневра. - Хуже, чем сегодня с башмачками.

   - С превеликим удовольствием, - почтительно склонил голову священник, выслушав всю историю. - А на сапожника нашего не обращайте внимания, он никогда с головой не дружил... Что ж, я готов начать прямо сейчас - с провизии. Вы ведь не ужинали?

   Намёк его был понят верно.

<p>

V. Бумага не краснеет</p>

   Сколь тщательно ни собирались Медичи в Кареджи, они кое-что позабыли в палаццо Виа-Ларга. Хорошую погоду. Солнце осталось в городе, отправив следом за каретами дожди и пасмурное небо.

   Поэтому семейство торопилось за пропажей и покинуло загородную обитель, едва дождавшись сентября. Удостоверившись, что назад отправляется ровно столько же людей, животных и сундуков, сколько полтора месяца назад приехало в Кареджи, господа банкиры повторили путь между полей, с той лишь разницей, что вместо зелёных ростков их приветствовали спелые колосья и, умудрённые опытом своей недолгой растительной жизни, склонялись ниже и почтительнее.

   Лоренцо понимал теперь, почему каждый певец норовит сравнить возлюбленную с цветком: он глуп и бесчувственен, только знай себе держит нос по ветру, склоняясь туда, куда влекут непреодолимые обстоятельства. Дурманит, как роза, своим приторным ароматом. Или пьянит, как лоза, а поутру проснёшься с тяжёлой головой и клеймённый позором...

   Юноша окинул задумчивым взглядом весь караван.

   В первой карете ехали его родители и дядя с тётей. Отец путешествовал лёжа и пытался думать о делах. Увидев в окошко старшего сына, он подозвал Лоренцо поближе и предупредил, что его ждёт поездка в Милан.

   - А? Что? - рассеянно спросил Лоренцо, с трудом выныривая из поэтических аллегорий.

   - Говорю, поедешь в Милан. Нужно будет переговорить с герцогом. Странно, что мы до сих пор обходили его владения стороной.

   - Ничего странного, - сказал Джованни, сидевший в изножье и созерцавший бутыль с молодым вином в корзине под соседней скамейкой. - Это известный извращенец, его все сторонятся. А ты собираешься рисковать собственным сыном, чтобы открыть ещё один банк.

   - Лоренцо не в его вкусе. Зато быстро соображает. Ну я, конечно, напишу тебе, что говорить, - Пьетро вновь обратился к сыну. - Запомни только, что с ганзейцев процент вдвое больше, а остальное я напишу. Но ты герцогу не показывай, отдай только письмо, знать всё ему не нужно, а то полезет в наши расчёты, а мыслит он... своеобразно, потом не разгребёшь. Всё понял?

   - Э-э-э, - ответил Лоренцо и на всякий случай придержал коня, чтобы отстать.

   - Господи! - Пьетро хотел всплеснуть руками, но всё болело. - Проклятая погода...

   - Проклятая твоя неумеренность, - откликнулась с изголовья Лукреция. - Врач уже говорил, что осторожнее надо с едой и с выпивкой.

   - Этот Фичино сам вычистил у нас полпогреба, так что пусть переводит своего Платона и помалкивает.

   - Ну найдите другого врача, - пожала плечами Джиневра, прицеливаясь, как бы вовремя перехватить у Джованни бутылку, на которую он всю дорогу облизывается.

   - Отец с ним не расстанется, - покачал головой Джованни, рассчитывая, как бы завладеть бутылкой прежде, чем её перехватит Джиневра.

   - Ах... - откликнулась Лукреция. Она сегодня тоже была рассеянна. Последние две недели она всё сильней утверждалась в мысли, что снова беременна.

   Во второй карете также царил Вакх. На правах главной жрицы бабушка Контессина философски потягивала из заветной фляги молодое вино, предоставляя внучкам полную свободу слова.

   - Ты должна уступить его мне! - топала Мария, чуть не раскачивая карету.

   - Вообще-то я старше, - не теряя самообладания, возражала Бьянка. - Поэтому он по праву мой.

   - Всего на одиннадцать месяцев!

   - На целых одиннадцать месяцев!

   - С чего вы взяли, что Антонио вообще на вас посмотрит? - отвечала Лукреция-младшая, в глубине души давно уже решившая, что несчастный Антонио, кем бы он ни был, обязан достаться ей.

   Увидев, что сестрицы так пьяны любовью, что вот-вот начнут буянить, Лоренцо снова приотстал.

   Дедушка с Джулиано нашлись в обозе, они вдохновенно нянчились с братишками и сестрёнкой Леонеллы. Козимо вырезал им дудочки из тростника и попутно рассказывал, как маленький Лоренцо нарушил ему все переговоры с кредиторами, вбежав в зал и настаивая, чтобы дедушка сделал ему настоящую свирель:

   - Ну как я мог отказать. Те синьоры, правда, меня не поняли. Ну я им говорю: "Что ж вы, детишек никогда не нянчили? Разве вы не отцы и не деды? Не знаете, что это?".

   Джулиано от души смеялся, и пробовал все дудочки, и только после тщательной проверки вручал малышам.

   Лоренцо покраснел, смущённый детскими воспоминаниями, и отправился дальше.

   А вот их старшая сестрица, его виноградная лоза и Лилия Сарона - предательница Леонелла. Кротко склонив голову на плечо Филиппо, она сетует, что беременна.

   - Так радоваться нужно! - восклицал супруг. - Знаешь, как я мечтаю о детях!

   - Я ещё не знаю, от кого, - ворчала молодая жена.

   - Ну, в лучшем случае - от меня. А в худшем - это будет самый точный из портретов Медичи, в создании которых ты участвовала, - Филиппо как никогда был рад собственному усердию в живописи, ведь теперь ему нужно содержать семью...

   Лоренцо не добился от них ни капли внимания и, погружённый в печаль ещё глубже, чем в начале пути, вернулся вперёд и на ходу перебрался из седла в карету к родителям, в надежде, что вино ещё осталось.

<p>

***</p>

   Градостроители по старым чертежам прекрасно знали, что два века тому назад приход Сан-Лоренцо имел собственный выход из города, но старые ворота канули в реку забвения, потопленные грузом новой застройки. Церковь и улица, названная в её честь, обнаружили себя в самом сердце города.

   Кто знает, как пролегли бы дороги и сколько мостов опоясали бы голубое платье реки Арно, будь оно так, а не иначе... сейчас она носила два - под самой грудью, и миновать их возможно, лишь если въезжаешь в ворота Прато, с северной стороны.

   И под копытами звенит булыжник, вымостивший улицу Сан-Лоренцо - отполированный сотнями башмаков - когда они ещё не были так остроносы и не имели столь жёсткой подошвы - и сотнями подков, чей вид не столь подвержен переменам...

   Синьор Козимо живо мог представить, как меняет время облик родной Флоренции: перестав приумножать семейные богатства на сомнительном поприще ростовщичества, он предпочёл их тратить, оплачивая труд архитекторов и строителей и этим надеясь снискать прощение. Он в глубине души был очень мнителен, этот матёрый седой делец, и все уколы праведников и бесребренников легко проникали под маску всесилия.

   Но не дано было Козимо воскресить в чертогах памяти картины юности: почтенный поезд Медичи опередил какой-то всадник, с копьём наперевес.

   Старик решил было, что сам святой Георгий знаменует нечто важное, избрав свидетелем его, Козимо (не иначе, смерть близка, а то с чего бы примерещилось), но мнимый воин поравнялся с группой знатных горожан, и спешился, и долго и запальчиво повествовал...

   Козимо мгновенно вернулся на грешную землю и проследил, куда же направляются все эти господа с конём наперевес.

   "Вот черти! - разом понизил он в звании всю компанию. - Чего они забыли у нашего дома?"

   Ведь синьоры и всадник остановились именно у Палаццо Медичи.

   Караван постепенно причаливал к фасаду, но они не стали дожидаться, пока сей пёстрый змей подтянет хвост, а обратились сразу к голове.

   Пожилой синьор, в плаще с собольей отделкой, не долго думая постучал в оконце кареты:

   - Эй, свояки!

   По голосу и обращению Козимо признал главу семейства Барди.

   На свет Божий высунулась бледная Лукреция и грустно поздоровалась с родственником матери.

   - Да на вас лица нет, любезная Лукреция, что случилось? - синьор Барди несколько смягчился.

   - Признаться, я с трудом перенесла дорогу, - выдохнула старшая невестка.

   - Надеюсь, у вашей семьи найдётся немного сил, чтобы вникнуть в суть дела. Мы замерили улицы. Надеюсь, вам известно, что этот перекрёсток равняется на церковь Святого Лаврентия?

   - Известно, и что? - отодвинул жену Пьетро и облокотился на раму.

   - Ваш балкон выступает из нужного уровня на пол-локтя.

   - Вот этот? - Пьетро кивнул в сторону облицованного мрамором балкона, размером напоминающего целую навесную террасу и угрожающе затеняющего парадный вход.

   - Именно, - вмешался синьор Содерини, что до этого говорил с всадником. - Вы что-то не слишком любезно встречаете нас.

   - Вы тоже, - красноречие явно отказывало синьору Медичи. - Хоть бы в дом позволили войти, отдохнуть с дороги, нет, у вас же горит.

   - Горит. И если вы не снесёте балкон, мы продолжим гореть негодованием, - шагнул вперёд Барди.

   - Снести? Вы с ума посходили? Вы хоть знаете, во сколько нам встал этот мрамор?

   - Да, - выглянул из другого окошка Джованни.

   - Вероятно, он был вам по средствам, - подбоченился кузен их матушки. - И вероятно, эта потеря не сильно вас разорит. Вот Пацци не позволяют себе подобного, а они побогаче вас.

   - А это легко исправить, - улыбнулся Пьетро.

   - Каким это образом? - оторвался от плана улиц синьор Якопо - из вышеназванного семейства.

   - Так, что это за чрезвычайное собрание? - Контессина покинула свою карету и спустилась к почтенным соседям, осадившим её детей.

   - Балкон им наш не угодил, - пояснил Джованни.

   - Да какое вы право имеете?! - возмутилась пожилая дама.

   - Да, я, как приор, голосую против, - Джованни тихо, чтоб Джиневра не услышала, выкрутил пробку из новой бутылки.

   - Какой приор? Тебя же вышибли из гильдии менял, - вмешался четвёртый синьор.

   - Ты что, Джанбатисто, в изгнании был? - искренне удивился Джованни. - Я давно уже в гильдии ткачей.

   - Ткачей? Не смешите меня. Сколько народу ты подкупил, чтоб туда пролезть?

   Джованни ухмыльнулся, но не ответил.

   - Закон един для всех, - напомнил Барди.

   - А я всегда говорил, что они нарушают устои Республики! - возник из ниоткуда фра Филиппо.

   - А ты иди отсюда! - цыкнула синьора Медичи.

   - Не-а, - художник уселся прямо на мостовую и, верный себе, достал листок и уголёк. - Вместо кареты - башню, и роскошная осада замка получается...

   - Вон отсюда, я сказала! - в него полетела фляга.

   - Филиппо! Я говорю тебе, не связывайся! - позвала Леонелла. - Пусть хоть передерутся!

   - Не переживай, любимая! Тебе вредно волноваться! - Филиппо спрятался за карету.

   - Вообще-то в уставе города сказано, что никто не имеет право выносить фасад или какую-либо его часть дальше, чем фасад или его часть определённого здания, - воспрял синьор Барди. - Для улицы Виа-Ларга и Сан-Лоренцо это стены церкви. Этот пункт не менялся с тысяча двести...

   - В гробу мы видали все ваши пункты, - подошла к нему Контессина. - Давно менять пора этот устав.

   - Ты что, кузина, не понимаешь? Вы же под суд пойдёте.

   - Счас вы сами пойдёте. Далеко и надолго, - перебил Пьетро.

   - Наше владение, что хотим, то и строим, - высунулась из-за двери Джиневра, потому что оттеснить Джованни от окна у неё не получилось.

   - Я говорил, они оборзели! - указал в её сторону Якопо. Джиневра спряталась обратно. - Колесовать их надо - всех!

   Когда сыновья Медичи принялись объяснять синьору Пацци, в какую часть тела ему поместить означенное колесо, а слуги потихоньку начали носить в дом вещи, а из соседних окон дружно высунулись рядовые граждане Флорентийской республики, Козимо счёл нужным вмешаться. Годы научили его осторожности, и он был уверен, что верно сказанным словом и вовремя оказанной уступкой можно добиться гораздо большего, чем открытой враждой.

   - Синьоры, ну зачем же рушить, когда можно созидать? Может быть, проще достроить фасад Сан-Лоренцо? Углубим портик, поставим новые статуи - как раз и выиграем эти пол-локтя, да и церковь давно нуждается в реставрации.

   - А, старый взяточник, - поприветствовал его Содерини. - Вечно за алтарём прячешься, что уж Папе римскому не напишешь?

   - Ты, брат, не забывайся, - погрозил тростью Козимо. - Я ж тебя по миру пущу. Забыл, сколько мне должен?

   - Вот в этом все Медичи, - вступился за товарища Джанбатисто. - Из-за какого-то несчастного балкона они уже готовы пустить всех по миру.

   - И научи наконец своих выродков, чтобы не смели позорить честных людей на весь город! - вскричал Якопо.

   - Тоже мне - важная птица, - миролюбие покинуло старого Медичи, и он походил теперь на Везувий накануне гибели Помпеи. - Да кому ты сдался, хоть бы ты провалился сквозь землю, никто б и не вспомнил!

   И верно, призрак смертоносного Везувия действительно витал над мирным флорентийским небом, потому что в мгновение ока мостовая разверзлась и неведомая бездна, обретавшаяся под ней, поглотила несчастного отпрыска несчастного семейства, чьей славе суждено было клониться к закату.

   Соседние окна дружно хлопнули ставнями. Всадник с копьём ускакал. Оставшиеся на поверхности патриции дружно воззвали к Господу и заглянули за край обрыва. Но ничего, кроме зловещей тьмы, не открылось взору почтенных мужей Флоренции.

   Семейство Медичи притихло. Фра Филиппо ретировался на повозку к Леонелле. Третье поколение, напротив, сгрудилось на берегу и принялось молча осмысливать происходящее.

   Одна Джиневра изрекла:

   - Опять. Опять вся эта чертовщина.

   - Да хоть бы его черти взяли, - отмахнулся Джованни. - Может, он прямиком - и в ад? Как у Данте? Земную жизнь пройдя до половины, он очутился в сумрачном лесу... - склонился над бездной Джованни, сложив ладони трубой.

   - Хватит паясничать! - одёрнула его жена. - Опять напился и творишь невесть чего. Мы тоже напились, но мы же терпим! Живо домой!

   Только Лоренцо, глубоко и бесповоротно погружённый в себя, безучастно шевелил губами. Он сочинял стихи.

<p>

***</p>

   Что самое смешное, более всего тревожили Лукрецию не буквальное исполнение воли Козимо, не глубины хаоса под добропорядочной мостовой, не ненадёжность самой этой мостовой - а слова из поэмы Данте. Верно, предстоящее материнство лишает женщину рассудка, если она всерьёз решила перечитать "Комедию", чтобы мысли встали на свои места, тогда как остальные удовольствовались трапезой, и сном, и принесённым ими забвением.

   Конечно, кому ещё знать устройство Ада, как не Дуранте Алигьери. Неспроста так легко вылетел из-под его пера этот новый сладостный стиль... Не иначе сам обитатель девятого круга нашёптывал поэту на ухо сакральные рифмы, ведь в первой из трёх книг нет ненависти к человеческим грехам - все тридцать три главы исполнены мрачного торжества преисподней.

   Данте Лукреции никогда не нравился - возможно, вопреки тому, что его вечно ставили ей в пример. Она хотела стремиться ввысь, а не блуждать по кругу... В конце концов, имеет же она право на своё мнение!

   Лукреция осторожно села на кровати и попыталась бесшумно спустить ноги на пол. Муж приоткрыл один глаз, отыскал источник шума и, мгновенно успокоившись, вновь погрузился в сон. Лукреция обулась - и отправилась на поиски книги. Как нарочно, она не могла вспомнить, к чьему собранию принадлежала "Комедия", за красоту слога прозванная Божественной, и отчего-то решила начать поиски снизу.

   Путь её пролегал сквозь ночной мрак, только щель под одной из дверей пропускала скудный свет. Лоренцо, видно, не спалось.

   По старому обычаю женского и материнского любопытства, синьора Медичи припала к замочной скважине и наблюдала за тем, что происходит в спальне старшего сына.

   Лоренцо, уже в ночной рубашке, сидел за столом, склонившись над тетрадью перед единственной свечкой, и отчаянно скрипел пером, изливая на бумагу потоки чувств, при свете дня сдерживаемые плотиной приличий и этикета.

   Забыв закрыть чернильницу, широким жестом он высыпал песок на исписанную страницу и нетерпеливо встряхнул тетрадь. Избавился от песка, захлопнул тетрадь - и наспех сунул под ворох одежды на кресле. Потом подозрительно замер, прислушался - и задул свечку. Старательный шорох подсказал бдительной матери, что сын наконец улёгся.

   Лукреция улыбнулась - и призраком упорхнула в библиотеку синьора Козимо. Свой кабинет он называл библиотекой, имея на то основание: книг там хранилось больше, чем в остальных комнатах, вместе взятых.

   Прежде чем взяться за дверную ручку, она прислушалась. Храп свёкра через две стены сообщал, что она может беспрепятственно покуситься на святая святых.

   Обложку она знала наизусть: красноватая кожа с глубоким тиснением, нижний уголок обит медным листом, с верхнего медь отвалилась. Привыкшими к темноте глазами Лукреция нашарила очертания сундука, аккуратно приподняла крышку - и нащупала знакомые ромбики на переплёте.

   Только по извлечении книги она вооружилась свечой, спрятав её за пюпитром так, чтоб заслонить от тех, кто может заглянуть в любую из дверей, влекомый светом, точно мотылёк, и любопытством, точно она сама несколько минут назад.

   Переплёт скрывал разномастные страницы: "Комедия" была собрана из нескольких десятков тетрадок, переписанных разрозненно, ведь через каждые несколько песен менялся почерк и оттенок чернил. Лукреция пролистала книгу, чтобы удостовериться, что ни единая крупица знаменитого творения не потеряна, вернулась в начало и принялась водить по полям пальцем, чтобы не сбиться со строк: глаза потихоньку слипались, устав от ночных приключений.

   И хоть хозяйка их была неутомима, голова сама собой склонилась на очередной разворот...

   Лукреция пробудилась от звука голоса. Никто не бранился, не звал, не выражал удивление - но кто-то явственно кашлянул прямо у ней над головой. Открыв глаза, бесстрашная синьора встретила лишь темноту, потому что свеча погасла. Лишь человеческий (надеюсь) силуэт навис над ней:

   - Синьора, по какой причине

   Нарушили покой вы свой и мой,

   Блуждая, как поэт во тьме долины?

   - и тонкий палец указал: - Открой

   Страницу первую и перечти прилежно,

   Как страхом был объят перед судьбой

   Тот, кто со мной спустился в ад кромешный,

   Прошёл все девять врат и, невредим,

   По счастью, завершил свой путь успешно.

   И пусть не смог я в Рай подняться с ним,

   Но честно послужил я провожатым...

   - А, ты Вергилий? - Был при жизни им,

   Теперь - лишь тень бесплотная. Когда-то

   Спускался Данте вслед за мною в ад,

   Точно паломник, трепетом объятый -

   Теперь же всякий поглумиться рад,

   Готов указывать, давать советы.

   Один такой вчера стыдил чертят:

   У вас, мол, сковородки не прогреты.

   - Вчера? О том как раз хотела я спросить.

   Вчера один синьор пропал... Он где-то

   Быть должен под землёй. Он, может быть,

   В аду как раз? Там он пришёлся б к месту...

   Он тоже флорентиец - и бранить

   Привык он всё и вся, и всё его семейство

   От веку таково. - Он не успел назваться,

   Но возмущался так, что все пустились в бегство,

   О взятках говорил... - Да, это точно Пацци.

   Вы не могли б его вернуть? - Увы, я не всесилен,

   Но он так надоел, что я готов и постараться.

   Вы ждите завтра у его могилы...

   Лукреция так растерялась, что ответа не придумала, тем более рифмованного, и ограничилась кивком.Римский поэт перестал напоминать о себе - и ею мгновенно овладело умиротворение...

   ...Пока кто-то бессовестно не растолкал её. Лукреция с трудом оторвалась от жёсткого ложа - и обнаружила себя в кабинете свёкра. Сам свёкор вместе со слугами находился на некотором расстоянии от неё и, склонив голову набок, наблюдал за пробуждением невестки. А тормошащая невестку за плечо рука принадлежала Джиневре.

   - Я и не знал, что ты ночами бродишь, как лунатик, невестушка...

   - Я... зачиталась... - Лукреция потянулась и потёрла затёкшую шею.

   - Вставай скорее, - Джиневра обняла её сзади за плечи. - Там наш возлюбленный из ямы выбрался. Очнулся и вылез. Похоже, там всё размыло, до самой сточной канавы, вот земля и разверзлась - и, между прочим, весьма кстати. Пошли скорей, всё пропустишь!

   Ещё сонная Лукреция припала к окну: Якопо нетвёрдой походкой удалялся от ямы, прохожие и рабочие почтительно перед ним расступались.

   - Лоренцо снова дрыхнет! - затараторила за дверью Мария. - Разбудим его, скорее, он же всё пропустит.

   Лукреция выскользнула из общества Джиневры и отправилась исполнять материнский долг. Но первым делом запустила пальцы под небрежно брошенные на кресло рубашки и шоссы.

<p>

***</p>

   - Славьте Вакха и Амура!

   Прочь заботы, скорбь долой!

   Пусть никто не смотрит хмуро,

   Век пляши, играй и пой!

   Будь что будет, - пред судьбой

   Мы беспомощны извечно.

   Нравится - живи беспечно:

   В день грядущий веры нет, -

   Лукреция пафосно захлопнула тетрадь и победоносно обвела взглядом мужа, деверя и сноху.

   - И он до сих пор не хватился пропажи? - Пьетро на мгновение оторвался от зрелища, открывавшегося с балкона: рабочие выкорчёвывали булыжник.

   - По крайней мере, не подаёт вида.

   - И всё равно какая-то безысходность, - нахмурился Джованни. - "Мы беспомощны извечно", "В день грядущий веры нет"... А ему ещё пятнадцати не исполнилось... Нет, мы такими не были.

   - Не были, - согласилась Джиневра.

   Голос её звучал не слишком-то уверенно, потому как глаза наблюдали картину разрушения и хаоса.

   - Они всю улицу перекапывать собираются? - мысли Пьетро были далеки от поэтических красот.

   - Похоже на то... - вздохнул Джованни.

   - Прямо под окнами, ни больше ни меньше, - проворчала Джиневра.

   - Ох... - сказала Лукреция. Нелегко находиться в окружении людей, всецело поглощённых делами земными. И вроде бы искусство ценят - но не понимают...

   - И чего мы упёрлись вчера? - продолжал сокрушаться Джованни. - Снесли бы этот балкон к чёртовой матери... И как мы теперь будем? - простёр он руку к зловонным плодам упорного труда землекопов.

   - Да уж, себе дороже, - Джиневра была подозрительно покладиста сегодня. - А спорить с городским советом - дело бесполезное... Всё равно ведь снести заставят...

   - Да чтоб их придавило всех этим балконом, - отозвался Пьетро.

   - Лучше молчи, - сказала Лукреция. - Или сначала хотя бы уйдём отсюда.

   - Рабочие ни в чём не виноваты, - предупредил Джованни.

   - Никто не видел мою тетрадь? - донеслось из глубин палаццо.

<p>

VI. Нет лекарства от любви</p>

   - Этот соус несвежий! - Лукреция капризно швырнула ложку обратно в соусник.

   - Синьора ошибается, - повар нашёл в себе смелость спорить и гордо стёр с фартука брызги. - Этот соус приготовлен буквально несколько минут назад.

   Кухарка скромно молчала в сторонке, потому что сегодня кухня принадлежала не ей - сегодня всем распоряжался повар, которого Лоренцо привёз прямиком из Милана. Переговоры с герцогом состоялись - и были весьма успешны - и маэстро Бернардо Рагацци отправился во Флоренцию в качестве трофея. А если серьёзно, синьоры Медичи очень нуждались в его мастерстве - для новых переговоров.

   - Как соус может быть несвежим? - спросил Пьетро, который очень беспокоился о предстоящем предприятии и желал лично проверить, насколько всё готово ко встрече важного гостя.

   - Очень даже может!

   - Вчера ты ела точно такой же, и тебя всё устраивало.

   - Это было вчера, а сегодня всё приготовлено не так!

   - Соус тот же самый, - вторично возразил Бернардо, услужливо промокнув полотенцем капли с подлокотника кресла, в котором находился синьор.

   - Не спорь со мной!

   - Лукреция, ты сегодня не в себе, и вкус у тебя постоянно меняется. Может, тебе лучше не вмешиваться?

   - Ты на что намекаешь? Что я здесь мешаю?

   - О Господи, - закатил глаза Пьетро. - А если герцог Саарланда на тебя косо посмотрит, ты в него тарелкой запустишь?

   Бернардо на всякий случай встал у него за спиной.

   - Она может, - заявила с порога кухни Джиневра. - Не возражаете, если я тоже распробую, - и оказавшись у стола быстрее, чем кто-либо успел что-либо сообразить, завладела соусником вместе с ложкой от греха подальше.

   - Надеюсь, герцог сообразит взять доспехи, - обернулся к невестке Пьетро. Джиневра улыбнулась, облизала ложку и вручила приправу её создателю. - Очень вкусно. То, что нужно. Продолжайте в том же духе.

   - Что-то вы спелись в последнее время, - Лукреция обиженно сложила руки на растущем животе.

   - Ни в коем случае, - ответила Джиневра. - Просто мы вместе пытаемся о тебе позаботиться.

   - Не пытайся ко мне подольститься!

   - Глупенькая. Знала бы ты, как я тебе завидую. Восьмой ребёнок...

   - Шестой. Двое умерли ещё младенцами.

   - На Небо поднялись два новых ангелочка, а она их и не считает, - поспешила к полю битвы Контессина. - Тебе сейчас не вот об этих вот мелочах надо думать, - она обвела рукой кухню, исполненную беспорядка, - а о ребёночке...

   И обе женщины с двух сторон ласково обняли будущую мать.

   - Просто я вам мешаю, - укоризненно всхлипнула Лукреция. - Как будто я здесь не хозяйка.

   - Как это не хозяйка? Конечно, хозяйка, - наперебой принялись утешать её Джиневра и Контессина, потихоньку препровождая к двери. - Просто тебе нужно отдохнуть, ты с утра на ногах. Мы тебя сменим.

   Лукреция покорно удалилась, промакивая глаза платочком.

   - Тебе тоже здесь делать нечего, - склонилась к старшему сыну пожилая дама. - Я всем займусь. А ты лучше побудь с супругой.

   - Да я боюсь с ней оставаться, она как взбесилась.

   - А ты что думал, милый? Твоя работа - вот и терпи.

   Слуги унесли кресло с поникшим Пьетро, свекровь и младшая невестка закрыли за ними дверь, и на кухне закипела работа.

   В другом конце палаццо творилась такая же неутомимая суета.

   - Да где же он?! - возопил Лоренцо. - Мне скоро выезжать!

   - Ну наденьте разные, - вылез из-под кровати слуга. - Сейчас всё равно не найдём.

   - Шоссы ми-парти давно уже не носят.

   - Значит снова начнут, - усталой улыбкой подбодрил его камердинер.

   - Лоренцо, ты готов? - постучал Джованни.

   - Сейчас, сейчас...

   Дядя и племянник торопились покинуть Флоренцию через ворота Прато, чтобы застать Иоганна Саарландского на въезде в город. Молодой правитель независимого немецкого герцогства - что уже выглядело странно в сравнении со всеобъемлющей Священной империей Рима - изъявил волю посетить итальянский город лично. Лоренцо, конечно, был рад, что по возвращении из Милана не пришлось снова запрыгивать в седло, но с общепринятой точки зрения, это унижало герцогское достоинство. Самого Иоганна подобное нисколько не смущало, и в переписке с Пьетро он признался, что совершенно не прочь оказаться под южным солнцем в середине ноября. Медичи искренне удивились этому заявлению: осень стояла на редкость промозглая и ветреная. Но посоветовались и решили, что родные стены им помогут.

   Германия слыла благодатной почвой для менял и банкиров: богатые города радушно принимали итальянцев - равно те везли шелка и позументы или зелёное сукно и векселя. И было удивительно, что берега Саара оставались для них недоступны. Тем более, местные виноделы, по слухам, преуспевали и вполне способны были пускать в оборот свою прибыль. По крайней мере, там были в ходу и флорины, и венецианские дукаты, и вообще, путешественники рассказывали, что это благополучный край.

   - Всяко лучше, чем Англия, - одобрил Козимо. - Если хоть что-то оттуда вернётся, направим в Саарбрюккен.

   - Если вернётся, - пожимал плечами Пьетро. Письма из Брюгге опровергли мрачную картину, что нарисовали Диотисальви со помощники, и, радуясь, что средства не пропали, готов был смириться с закрытием банка в Лондоне. А вести дела с Фландрией решил отдельно от управляющего.

   - Укажи ему на ошибки и посмотри, как он себя поведёт, - посоветовал Джованни. - И поймёшь, был там умысел или нет.

   - Да, вас послушать - я его не узнаю, - заметил Козимо. - Всегда исправно всё выполнял, и я его ни разу не обидел... Ты же с ним тоже не ссорился?

   - Ну кто-нибудь посулил побольше - что у нас, мало врагов? - ответил Пьетро.

   - Да, что-то я теряю чутьё, - вздохнул отец.

   - То есть вы не допускаете, что там действительно убытки? - пытался вникнуть Джованни.

   - Ты о Фландрии?

   - Да.

   - Так резко и сразу? Быть не может. Война до них ещё не дошла, а если дойдёт, то разорит не скоро - Франция и рядом с ней не стояла. Так что искать надо здесь.

   - Не спорю, - согласился Джованни. - Но обвинять в открытую вы не хотите.

   - Какой в этом смысл? Сошлётся на какого-нибудь счетовода, якобы тот ошибся, и не докажешь. Нет, нужно за руку поймать...

   - Ну раз мы прощаемся с Англией, - рассудил Козимо, - так отдадим её на разграбление. Пусть возвращением кредитов занимается Нерони, а уж мы выясним, сколько он положил себе в карман.

   - Или посмотрим, кому он сообщит радостную новость, - кивнул Пьетро.

   - Жаль, вести о Милане и Саарбрюккене не удаётся скрыть, - прибавил Джованни.

   - Кто бы то ни был, - улыбнулся сыновьям Козимо, - он же не сумасшедший, чтоб не пускать герцога во Флоренцию.

   И в назначенный день Его высочество Иоганн фон Саарбрюккен, в алой претине на сверкающих латах и в золотом венце на золотых же локонах, в окружении доблестного саарландского воинства и благородной свиты, приближался к северным воротам, где спозаранку толпились флорентийцы, чтоб посмотреть на живых немцев некупеческого сословия.

   И так сиял красотой молодой герцог, так пылало его одеяние и доспехи, так горделиво выступал серый жеребец, что весь флорентийский люд замирал в восторге.

   Не менее пышная процессия двигалась навстречу гостям. Джованни ди Козимо Медичи и юный Лоренцо, преисполненные достоинства, не уступающего дворянскому благородству, и лучшие мужи и юноши Флоренции, в лучших своих нарядах, и при оружии, кому оно дозволялось, приветствовали Иоганна и его спутников.

   Обнажившие головы, флорентийцы морщились от ветра и в ожидании устремили взоры на Иоганна, который, в прекрасном расположении духа, расхваливал погоду и природу Италии. На бледном, худощавом лице его играл свежий румянец, в голосе не было ни намёка на простуду, даже золотисто-русые волосы едва лениво колыхались на ветру, неподвижные под собственной тяжестью, и плотным плащом укрывали всю спину.

   Он радостно повествовал, что вода в умывальнике не замерзает - верно, Тоскана, воистину благословенная земля.

   Джованни натянуто улыбался.

   Лоренцо утвердительно чихал.

   Прочие именитые горожане по мере возможности старались разговорить своих немецких спутников, и некоторые откликались на латынь и даже на итальянский.

   Толпа провожала двойную кавалькаду вдоль реки, но на повороте к площади Санта Мария Новелла поотстала и порассеялась. Ничего сверхъестественного в Саарландском поезде они не обнаружили: ни барсов, ни павлинов, ни даже медведя на цепи. Скучные эти северяне.

   Иоганн же равнодушно скользнул взглядом по церкви Санта Мария Новелла и сдержанно оценил церковь святого Панкратия. Он больше говорил о майских играх и охоте. Возможно, по причине молодости, решил Джованни. Тяжело, наверно, в двадцать три года быть герцогом, думал Лоренцо.

   Но Иоганн явил значительно меньшее легкомыслие, чем можно было судить по внешности и беседе в пути, ведь многие любезности, по сути своей, бессодержательны.

   Он, несомненно, понимал, что заводил знакомство длительное и прочное, и преподнёс хозяевам собранье трудов Апулея. Завидев заголовок "О Платоне и его учении", Козимо пришёл в неописуемый восторг и, забыв всяческий этикет, заключил гостя в объятья. Внучек и внуков заинтересовал "Золотой осёл". Джованни и Пьетро задумчиво склонились над "Речью в защиту самого себя от обвинений в магии" и "О божестве Сократа".

   - Кажется, я видел это сочинение - под названием "О демоне Сократа", - шепнул младший брат.

   - Другой перевод?

   - Ну не так же...

   - Да здесь вообще сплошная магия. С такими подарками никаких врагов не нужно, - проворчал Пьетро. - Я уже как-то сомневаюсь, стоит ли иметь с ним дело.

   - Ну, колдунам деньги тоже нужны, если на то пошло... Не волнуйся, если нас вздумают отлучить от Церкви, мы напомним Ватикану обо всех долгах.

   - А если просто сожгут?

   - Попросим Его высочество вызвать дождь.

   - Очень смешно.

   Так или иначе, в честь гостей устроили торжественный обед. Контессина, завидев герцога с балкона, всплеснула руками и объявила, что не зря заготовила две дополнительных перемены блюд. Слишком уж худенький он, этот Иоганн фон Саарбрюккен. Кожа да кости. Голодно, наверно, там в Германии. Особенно зимой. Бедняжка.

   Иоганн и его свита воздали должное таланту Контессины Медичи, которая смирила гордость миланского маэстро, не привыкшего, что кто-то, будь он хоть сам герцог, вмешивается в его ремесло. После спора из-за соуса она возглавила готовку и помыкала Бернардо, как какой-нибудь кондотьер помыкал бы своей армией. Невестки удовольствовались ролью знаменосцев и лишь предвосхищали появление свекрови в той или иной части кухни.

   Дочери Пьетро тоже явили гостям свои таланты. Разубранная в шёлк и бархат Бьянка играла на органе, а затем на лютне. Но вместо какой-нибудь фонтанеллы или мерканции она выучила "Песнь о Палестине" на немецком и, краснея под слоем белил - от страха произнести что-нибудь неправильно, - старательно выводила:

   - Alverst lebe ich mir verde

   sНt mНn sЭndic ouge sihet...

   Иоганн поцеловал ей руку и рассказал, что его матушка увлечённо собирала песни разных народов и даже переводила некоторые. Если синьора Бьянка свободно владеет немецким, он не преминет поделиться сим сокровищем.

   Бьянка обомлела - от поцелуя и от боязни признаться, что в немецком ничего не смыслит, а слова заучивала на слух.

   Мария танцевала - так неистово и одновременно изящно, что Иоганн не замедлил присоединиться. Она держала его за руку! И чувствовала, как надушены его волосы, уложенные со льняным маслом! А когда Иоганн устал, она утанцевала ещё троих немецких рыцарей.

   Лукреция-младшая читала стихи собственного сочинения, чем вызвала у Лукреции-старшей умилённые слёзы. Иоганн же подарил ей улыбку и сказал, что итальянский язык невероятно мелодичен, особенно в устах прекрасной дамы.

   Весь вечер и добрую половину ночи сёстры спорили, кому достался более значимый знак внимания.

   Лоренцо обсуждал гостей с друзьями, которых, за заслуги в переговорах с Миланом и Саарбрюккеном, ему разрешили пригласить на обед. Все юноши, в свою очередь, составляли флорентийскую процессию всадников, поэтому тоже заслуживали награды.

   Иоганн рано отошёл ко сну, утомлённый дорогой и празднеством. Его свита и гвардия ночевали здесь же, в палаццо, уместившись в одно крыло.

   Наутро мужчины принялись обсуждать торговлю в Саарбрюккене, женщины занялись ежедневными заботами, Джулиано - детскими играми, а Лоренцо с чистой совестью предавался безделью. Если бы не пришлось сопровождать гостей, которым вздумалось после обеда прогуляться по флорентийским улицам, день бы вполне удался. Впрочем, Иоганн не был особо высокомерен, и в его обществе Лоренцо и его приятели чувствовали себя свободно. Бенвенуто даже предложил тайком: поводить герцога по их любимым местечкам, авось и встретит даму сердца, как Лоренцо свою Леонеллу. Лоренцо нашёл силы посмеяться над шуткой - а значит, подумал он, уже излечился от несчастной любви.

   Ни Лоренцо, ни Бенвенуто не подозревали, что судьбу Иоганна давно уже взяли в свои руки Бьянка, Мария и Лукреция - и рвали натрое. Каждая втайне от других проникла в дедушкину библиотеку и покопалась в корзине со свитками. Все три сестры неплохо понимали по-гречески - и быстро нашли папирус с любовными заклинаниями. Главным блюдом в списке зелий значилась вербена - сильнейшее приворотное средство. К ней прилагалось ещё несколько трав и вино, и, запомнив несложный рецепт, девушки в разное время и разной дорогой отправились в кладовую, где на стенах сушились луговые травы, заботливо собранные их бабушкой.

   Контессина очень удивилась, видя, как на кухню по очереди пробирается то Бьянка, то Мария, то Лукреция и, воровато озираясь, вываливает на стол ворох трав, нагло берёт вино и начинает всё это кипятить. Удивилась, но виду не подала. Кто знает, может, в них проснулась наконец тяга к домашнему хозяйству. Давно пора.

   Бьянка первая завидела пустой кувшин в уголке на полке и вылила туда свой отвар. Кувшин она поставила обратно в уголок, как было.

   Пару часов спустя тем же кувшином воспользовалась Лукреция, здраво рассудив, что он, задвинутый дальше прочих, будет незаметен, а слуги предпочтут взять посуду поближе.

   И к вечеру, буквально перед ужином, за ним же полезла на полку Мария. Она так спешила, что даже не проверила, пуст он или полон.

   Пожилую даму терзало любопытство. Что это за неизвестный ей рецепт? И неужели её девочки всерьёз собрались подавать это на стол? А если кто-нибудь отравится? Нет уж, она сперва попробует - и, если что, добавит пряностей. Несколько горошин перца, веточка базилика и добрая щепоть корицы всё делают лучше.

   Быстро раздав указания слугам, почтенная Контессина проворно достала кувшин и вылила всё, что там было, в кубок. Он едва наполнился: напитка было очень мало. Зачем готовить такими крошечными порциями? Уловив знакомый винный запах и приятный аромат трав, она, не долго думая, решила не рисковать желудками гостей и домочадцев - и с удовольствием опустошила кубок.

   Напиток действительно взбодрил её. Контессина ощутила прилив веселья, какой обычно сообщает добрый штоф вина. Она вновь почувствовала себя молодой, способной радоваться жизни и любить...

   - На первый год я снижу пошлину, - говорил Иоганн, не отрываясь от бумаг. Он читал устав банка. - Но на второй - возьму третью часть прибыли...

   - Третью? - переспросил Пьетро.

   - Именно. Мне нужно содержать армию, а времена неспокойные, вашим людям ведь тоже понадобится защита. Так что таким образом вы позаботитесь и о себе.

   - Благодарим, но мы располагаем собственной охраной.

   - Которая не знает местности и местных нравов. По той же причине я желаю, чтобы управляющим был саарландец.

   - Палец в рот не клади, - беззвучно шепнул сыновьям Козимо, а вслух сказал: - Значит, мы можем положиться на вас и вашу армию?

   Иоганн кивнул. Смотрел он не очень доверчиво.

   - Во имя нашего общего благополучия - осмелюсь обратиться к вам за помощью, - Козимо наклонился вперёд, налегая на стол и положив руки перед собой. - Грехи и добродетели для всех едины, не так ли, Ваше высочество? И нашему сословию тоже знакомы грехи лжи, предательства и убийства. И кровная вражда как таковая. Наверняка вам известно, какой это неиссякаемый источник горестей, - старик помолчал, точно тщательно подбирал слова. - Вы оказали бы неоценимую услугу, если бы помогли нам пресечь вражду. Наши соперники заручились поддержкой венецианских наёмников, а это сильная армия. Если бы мы могли надеяться на вашу?

   - То есть вы предлагаете нам стать наёмниками на вашей стороне, - сказал Иоганн.

   - Если вам угодно так выразиться.

   - Отчего же вы не спросите, велико ли моё войско? - вскинулся герцог. Гвардейцы за его спиной переглянулись.

   - Я полагаю, не меньше, чем у дожа, - Козимо соединил пальцы в замок.

   Руки Иоганна также находились на столе. На изящных пальцах сверкали под огнём свечей два перстня.

   На жилистых, морщинистых руках Козимо - шесть перстней.

   - Пять тысяч вместе с пехотинцами.

   - Каждый получит годовое жалованье. И столько же вам в казну, - Козимо что-то записал на чистом листе и покусал перо. - Какое жалованье у ваших всадников и пехотинцев?

   Иоганн назвал.

   - Два годовых, - поднял глаза Козимо. - И взнос в казну удвоится тоже.

   Зелёные глаза Иоганна округлились.

   - Проверь, пожалуйста, расчёты, - Козимо передал бумагу старшему сыну.

   "Саарбрюккены не богаты и никогда не были. Естественно, они хотят денег. Уступим им эту пошлину, а при случае скупим весь Саарланд с потрохами", - прочитал Пьетро. И возвратил записку:

   - Всё верно, отец.

   - Что ж, если мы договорились? - вновь посмотрел на герцога Козимо - на сей раз вопросительно.

   Иоганн вскинул брови:

   - Деньги - всего лишь металл. Союз и поддержка гораздо важнее, не так ли?

   Записка вспыхнула прямо в руках у синьора Медичи - и рассыпалась пеплом.

   - Дьявол! - выругался он.

   Джованни перекрестился.

   - А я говорил, - шепнул Пьетро.

   - Да что за чертовщина! - ударил по столу Козимо.

   Свечи в обоих подсвечниках разом погасли.

   - Что ж, - нерешительно проговорил Иоганн, в темноте наблюдая, как свечи дружно испускают жалобный дымок, - я думаю, мы сможем договориться. Только нельзя ли снова зажечь свет?

   Слуга явился уж слишком быстро. И даже не явился, а влетел. И забился зачем-то под стол. И затих.

   Следом вбежал ещё кто-то и принялся рыскать впотьмах.

   Когда явился настоящий слуга и зажёг-таки свечи, все обнаружили, что Джованни держит за шлейф родную мать, а под столом сидит Бенвенуто - приятель Лоренцо.

   - Я только попить зашёл! Честное слово! А она на меня набросилась!

   - Любовь моя! - вопила Контессина, простирая руки к юноше.

   Её плечи были обнажены, а лицо наскоро нарумянено.

   - Какая любовь! - воскликнул Джованни. - Опомнись, мама! Тебе восьмой десяток!

   Контессина рвалась к Бенвенуто так ревностно, что её с трудом держали Джованни, гвардейцы герцога и сам герцог. Они уже подумали, что конец настал Бенвенуто, как дама вдруг зевнула, обмякла у них в руках и с наслаждением захрапела.

   Её уложили на кушетку, и юноша смог наконец покинуть убежище.

   - Я только вошёл, а она поставила кубок на стол и обернулась - и её как будто подменили.

   - Какой кубок? - насторожился Иоганн. Удерживая синьору, он успел ощутить пряный винный запах от её лица.

   Его проводили на кухню. Он осмотрел пустой кубок и принюхался.

   - Кто дал ей вино?

   И принялся переворачивать кухню вверх дном. Все домочадцы сбежались, чтобы унять его буйство. В конце толпы тихонько семенили три сестры, успевшие понять, что план их провалился. Приворотное зелье досталось другому. Точнее, другой.

   Пришлось сознаваться. Иначе могли подумать, что к ним в дом пробрался отравитель.

   Они лишь умолчали, для кого предназначалось зелье.

   - Ваше счастье, вы с маком переборщили, - сурово смотрел Иоганн. - Иначе она бы совсем обезумела. С вербеной шутки плохи. Ну ничего, проснётся и всё забудет.

   Девушки втянули было голову в плечи, но Лукреция-младшая что-то сообразила:

   - Откуда вы знаете, Ваше высочество, что там был мак и вербена? Запах же почти выветрился.

   Иоганн не удостоил её ответом, а лишь повторно воззвал к её совести.

   - Кажется, он сам разбирается в этих зельях, - поделилась догадкой Лукреция, когда они возвращались в свои комнаты.

   - Так может, он и нас приворожил? - насторожилась Мария.

   - Так он что, колдун?! - возмутилась Бьянка. - Тогда ему анафема и позабыть о нём!

   И сёстры немедленно выбросили из головы и сердца все любовные чаяния.

   Иоганн ничего не забыл, но предпочёл вернуться к цели своей поездки.

   - Я окажу вам помощь, о которой вы просите, - он ободряюще коснулся плеча Козимо. - Только прошу, расскажите, кто и отчего враждует с вами, мне же неизвестны здешние клановые перипетии.

   Отец и сыновья переглянулись.

   - Наш управляющий, Диотисальви Нерони, вступил в заговор с купцами Питти и Содерини, - начал Пьетро.

   - Чтобы нас разорить, - вставил Джованни.

   - Само собой. Так вот, Питти в родстве с Аччайуоли и Пацци, а те, в свою очередь, свояки Альбицци, наших давних врагов...

   - Кто свояки? - уточнил Иоганн. - Аччайуоли или Пацци?

   - И те, и другие. Одни по отцовской линии, другие по материнской.

   - В смысле, по отцу и матери молодого Альбицци, который недавно женился, - охотно подсказал Джованни.

   - Не перебивай меня. Так вот. Тем более, что с этой свадьбой мы могли бы раньше догадаться, потому что Нерони заявился в Кареджи и передавал нам благодарность от Альбицци - за подарок: мы им передали, но приехать сами не смогли.

   - А... Кареджи - это кто?

   - Кареджи - это деревня, в которой находится наша вилла. Так вот. Якопо из семейства Пацци пару месяцев назад уехал из Флоренции...

   - Тут целая история была!

   - Джованни, не перебивай меня, а то я что-нибудь забуду.

   - Вот я и подсказываю.

   - Не надо подсказывать. Так вот. Говорят, он уехал, чтоб избежать позора - у нас тогда вышла ссора как раз - но самом-то деле поехал в Венецию, чтоб заключить союз с дожем. Чтобы тот дал свою армию - о чём вам рассказывал наш отец.

   Иоганн рассеянно кивнул.

   - И в это же время купцы...

   - Пацци?

   - Нет. Питти. Пацци - банкиры. Так вот, купцы скупают векселя...

   - У вас?

   - Нет, у наших кредиторов. Чтобы мы были им должны, понимаете?

   - Так говорят, и вкладчиков перекупают. У нас в гильдии говорят.

   - Джованни!

   - Ну, у должников...

   - Должники - это заёмщики. А те, кто discrezione - тоже вкладчики, там отметка - две "D". Не удивляюсь, что у тебя всё рухнуло.

   - Что рухнуло? - заморгал Иоганн.

   - О, это долгая история.

   - Да, долгая, - согласился Козимо. - Не спорьте, а то сами запутаетесь. Короче, всё они перекупают. И все. Купцы и банкиры. А хуже всего, что они в родстве с Барди - это семья моей жены, ну, которая сейчас... гналась за Бенвенуто...

   - Каким Бенвенуто?

   - Ну, парень забился под стол.

   - А он из какой семьи?

   - Строцци. Они здесь ни при чём.

   - Да как же ни при чём? - возмутился Джованни. - Они родня Пацци - через кузенов. И Барди - через Пацци. И Содерини - вторым браком.

   - Так я не понял, на чьей стороне Барди? - спросил герцог.

   - Да ни на чьей, они под раздачу попали. Но мы за них - если что...

   - Ох... - Иоганн опустился в кресло и достал из омоньера флакончик с нюхательной солью.

   - Да, хилый нам мальчик попался, - Козимо обнял сыновей за плечи. - Пьетро, пиши-ка в Милан. И в Неаполь. На всякий случай.

<p>

VII. Так проходит мирская слава</p>

   Последние дни осени тянулись монотонной чередой. После отъезда герцога Саарландского ни одного сколь-либо занимательного события не смогла припомнить семья Медичи. Разве что пару раз сказали под руку Джиневре, и оба раза она резалась, пока хозяйствовала на кухне, да Козимо начал намекать супруге, не собралась ли она подавать на развод, чтоб выйти за молоденького. Контессина краснела и с головой уходила в кухонные заботы. Мария, Бьянка и Лукреция зареклись готовить что-либо по греческим свиткам и проводили время на верхнем ярусе галереи, смотревшей во внутренний двор. Пока небесные потоки колотили по последним несчастным листочкам, цеплявшимся за жизнь на апельсиновых ветвях, и капли блестели на остриях шипов, мерцая искажённым отражением, как разноцветное стекло из Мурано, как приятно было окунуться в другой мир, где Рим был великим, ослы говорящими, а у каждой почтенной матроны в ларце с притираниями прятались зелья.

   Сёстры читали вслух по очереди - Роман об Осле, как окрестила его младшая, и опус Апулея сёстрам однозначно нравился. Они разговаривали цитатами, сравнивали всех вокруг с героями романа и в каждой животинке видели заколдованного человека.

   - Кто знает, может быть, ослик нашего Энцо тоже в глубине души какой-нибудь знатный кавалер? - мечтательно произнесла Мария, облокотившись на перила. Внизу слуга снимал поклажу с маленького ишака - они только что вернулись с Барджелло.

   - Ну иди поцелуй его и посмотри, - посоветовала Бьянка, поправляя концы платка на груди под лифом.

   - Я бы его украла и отправилась путешествовать, - обнялась с книгой Лукреция. - Днём я бы ехала на нём, а ночью он бы превращался в человека...

   - И ездил бы на тебе, - разразилась смехом Мария.

   Лукреция не обиделась, и они смеялись вместе.

   Обижалась только Бьянка. Она искала в книгах духовную пищу, а сёстры всё опошляли.

   "Счастливые, - думала мать, - у них всё ещё впереди".

   Лукреция-старшая прогуливалась по нижнему ярусу галереи, наблюдая безрадостный пацио, ощущая себя как в колодце и вспоминая крутящего жернов ослика. Ослик, правда без жернова, но в компании своего хозяина Энцо, часто попадался ей на глаза и приветливо шевелил ушами, пока Энцо снимал шапку и кланялся.

   Иногда в той же галерее встречала она свёкра, дремлющего с книгой Платона на коленях, или мужа с деверем, весело о ком-то сплетничавших, или прислушивалась к щебетанью дочерей на верхнем этаже, или сторонилась, чтобы не быть сбитой с ног сыновьями.

   Но однажды судьба уготовала ей новую встречу. За первой же колонной Лукреция застала Леонеллу, сосредоточенно ковырявшую побелку на опоре. Застигнутая врасплох, жена художника вздрогнула, и кусочек штукатурки откололся сам собой.

   - Колонну подтачиваешь? - шутливо обратилась к ней синьора.

   - Так извёстки хочется, прям не могу, - насупилась бывшая куртизанка. - Филиппо уже краски от меня прячет, сам их растирает, а раньше я ему помогала.

   - У меня тоже так бывает, - призналась Лукреция. Она была настроена миролюбиво. Она прекрасно представляла, как страдает Леонелла на сносях, и ей было этого достаточно.

   - А ноги у вас отекают?

   Лукреция улыбнулась и принялась давать наставления.

   - ...И делай что-нибудь, что можно делать сидя. Бельё, например, чини.

   Со свадьбой Леонеллы закончилось её весёлое ремесло, и она нанялась к ним горничной.

   - Мне тяжело долго сидеть, - пожаловалась Леонелла. - Лучше уж стоя.

   - Правда? - удивилась Лукреция. - Ну тогда пыль протирай. Ходи потихоньку вдоль полок и протирай.

   - Точно! - обрадовалась Леонелла. С прилизанными волосами и в платке она выглядела совсем девочкой.

   - У синьора Козимо в кабинете работа всегда найдётся.

   - Это в библиотеке?

   - Ну да. Кругом книги, свитки, всё пылится очень быстро. Вот наешься своей извёстки - и сразу ступай туда.

   - А синьор не будет против? - Леонелла кивнула в сторону убаюканного дождём и любимым философом Козимо.

   - Думаю, нет, - пожала плечами синьора. - Ой...

   Прямо на глазах у служанки и госпожи освобождённый от груза ослик сбежал от Энцо и поравнялся с Козимо. Принюхался к книге - и не долго думая сжевал страничку с разворота, на котором она была открыта. Несмотря на то, что драгоценные философские мысли утекали прямо из-под пальцев, синьор Медичи не пробудился и не направил праведный гнев на неразумное животное. Впрочем, и пробудившись, он не оплакивал бы столь ничтожную потерю, потому что давно выучил все любимые сочинения наизусть.

   А Энцо был взбешён. Одним прыжком он очутился перед строптивым животным и замахнулся палкой. Ослик навострил уши - и засеменил от хозяина, дожёвывая бумагу на ходу. Энцо выругался и разбудил Козимо...

   Леонелла не раз задумывалась над судьбой дерзкого ишака, и это скрашивало её однообразное времяпрепровождение. Она уже в темноте и на ощупь могла отыскать любую полку или сундук и старалась хотя бы начинать каждое утро с нового угла. Иногда, в качестве награды, она открывала какую-нибудь книгу и наобум листала. Она была не очень грамотна и искала красивые иллюстрации. К тому же Филиппо сказал ей, что нужно смотреть на всё красивое, тогда и ребёнок получится загляденье.

   Торопливый шаг заставил Леонеллу вздрогнуть: то был Марсилио Фичино, семейный врач. Он прямо-таки влетел в библиотеку и принялся рыться в её нескончаемых недрах с таким видом, как будто от этого зависела чья-то жизнь. Леонелла хотела подсказать, где только что видела лечебники, но дон Фичино оказался расторопней на язык и сам спросил:

   - Где Государство? Где Государство?

   - Сказала бы я, где, - меланхолично откликнулась горничная, - да сквернословить, знаете ли, грех...

   - "Государство" Платона! - нетерпеливо взмахнул руками Марсилио.

   - Не знаю, - пожала плечами Леонелла.

   - Да я не с тобой разговариваю! - отмахнулся врач и продолжил яростный диалог с самим собой.

   Леонелла пожала плечами и стала избавлять от пыли стол.

   Хлопнул дверью Лоренцо.

   - Дон Фичино! У дедушки мигрень, а вы тут прохлаждаетесь под сенью муз!

   - У него разыгралась мигрень, оттого что мы поругались. А поругались мы из-за Платона, и мне срочно нужно "Государство", чтоб уточнить разночтения в переводе. Вопрос жизни и смерти, знаете ли, - прозвучала тирада из глубин сундука. - Лучше помогите отыскать книгу.

   Лоренцо вздохнул и опустился на колени напротив Марсилио. Каждый со своего конца сундука, они принялись вытаскивать всё содержимое, перебирать по одной вещи и раскладывать на полу.

   "Тьфу! Только прибралась", - подумала Леонелла, аккуратно прокладывая себе путь между книгами.

   Навстречу ей попался Энцо:

   - Осла моего не видала?

   - Где? В доме?

   - Он только что с чёрного хода забежал. Сам видел. Клянусь...

   - Ой, не надо... - отстранилась Леонелла. От Энцо пахло погребом. - Иди лучше проспись. Опять там с Бруно заседали... Совет приоров, тоже мне.

   - Да, я там был. Но не за этим. Мы осла искали...

   - Чё ты мне объясняешь-то? Пошла я.

   - Нет, подожди. Ты правда его не видела?

   Энцо продолжал идти за Леонеллой, пока пропажа сама не попалась ему на глаза. Ослик промчался, с ужасом во взоре оборачиваясь на погоню. В зубах он держал книгу. Видимо, отдельные страницы уже не удовлетворяли его аппетит. Не выпуская изо рта кладезь мудрости, воришка скрылся в кустах, и выбрался на свет Божий со стороны мостовой, и припустил к парадному входу.

   Чем закончилась погоня, Леонелла так и не узнала, но Козимо весь вечер пребывал в скверном расположении духа, а наутро весь коридор заняла шеренга служанок, которых Контессина, Лукреция и Джиневра трёхголосьем отчитывали за следы подков на полу.

   - Уж если шастает тут скотина, так хотя бы копыта ей вымойте! - грозно заключила Контессина и отвратила очи от виновных.

   Полдня Леонелла ходила сама не своя и наконец проболталась Филиппо об этой истории. Художник долго ей не верил - пока она не привела его за руку в библиотеку и они вместе не спрятались за шпалеру. Филиппо чуть дара речи не лишился, когда наблюдал, как важно гарцует ослик вокруг сундука, бодает его крышку, извлекает из тьмы "Государство" Платона и убегает с ним в неизвестном направлении.

   Едва супруги выбрались из засады и вернулись в коридор перевести дух - вор возвратился на место преступления и нагло завладел чернильницей и перьями.

   - Эй! Бумагу забыл! - рассмеялся Филиппо. И тут же был сбит с ног суровым Энцо. Тот поднял художника за шиворот, поставил на ноги и попросил о помощи. Леонеллу в погоню не взяли: быстро бегать она пока не была способна.

   Но Леонелла пошла в обход - через заднюю дверь. В галерее она встретила Лукрецию, ошеломлённую зрелищем охоты на ишака. Лукреция позвала Лоренцо, Лоренцо потащил за собой своего камердинера, они в два счёта настигли Филиппо и Энцо и вчетвером принялись радовать омрачённых зимними невзгодамипрохожих.

   Люди - конные или пешие - не преминули благоговейно сторониться, точно знали, что беглеца преследуют во имя высокой цели. Лишь одна молодая дама замешкалась, и резвый Лоренцо едва не сбил её с ног.

   - Простите, синьора! - только успел крикнуть он, унося в памяти образ её милого раскрасневшегося лица.

   Синьора и вправду зарделась, закрылась вуалью и едва слышно обратилась к сопровождавшим её служанкам:

   - Ах... кто этот отважный юноша?

   - Ох, синьора Донати, зачем он вам? - отвечали вопросом служанки, что были вдвое старше и опытнее госпожи. - Это Лоренцо из семейства Медичи, тот ещё шалопай. Забудьте вы о нём, синьора Лукреция.

   Но юная Лукреция Донати засмотрелась ему вслед, точно пытаясь запечатлеть, как ловко Лоренцо перепрыгивает через попавшийся на пути прилавок. И чуть не потеряла равновесие из-за троих его спутников, что не решились прыгать, а обошли препятствие, и последний, в пестреющей пятнами краски одежде, прихватил с прилавка свежую булку.

   Обрызганная зимней грязью, юная Лукреция Донати не огорчилась. Она отчего-то знала, что не раз ещё встретит доблестного синьора Медичи - он, верно, часто прогуливается по этой улице...

   Не успели преследователи отконвоировать ослика обратно, как с балкона свесились, грозя вывалиться на мостовую, сёстры Медичи и принялись в цветах и красках вслух описывать происходящее. Из комнаты им отвечал отец, сокрушаясь, что из-за болезни жизнь проходит мимо.

   Но Пьетро поспешил со своей печалью, потому что неоднократно ещё становился свидетелем недюжинного ослиного упрямства. Ослик каждый день проникал в палаццо в поисках "Государства" Платона, а если книгу от него прятали, принимался жалобно кричать и крушить домашнюю библиотеку.

   - Может, дайте ему эту книжку? - взмолился Энцо. - А то не ровён час помрёт, а под дождём могилу копать знаете как плохо?

   - У Калигулы был конь в сенате, а у нас, кажется, будет осёл в академии, - веселился Джованни.

   - Осёл так полюбил читать! - прыгал вокруг Джулиано.

   - Вот ты бы так любил, - ловил его дедушка. - И правда, что он там делает с бедным Платоном - не читает же?

   - Пожалуй, стоит последить, куда он носит книгу, - предложил Энцо.

   - Я с вами, я с вами! - заявил Джулиано.

   - Так и быть, - согласился Козимо. - Но с условием: если выучишь насегодня латынь.

   Весь вечер Лоренцо, Бьянка и Лукреция-младшая спрягали за него латинские глаголы и сочиняли с ними басню. Мария лишь крутила пальцем у виска: зачем добровольно лезть в эти оковы, если можно просто пойти следом, ни у кого ничего не спрашивая? В ответ ей напророчили сгинуть во тьме невежества.

   Словом, братья и сёстры предпочли заслужить разрешение честным трудом. Мария же всё разрешила себе сама и с удовольствием выследила учёного ослика вместе со всеми: он избрал для благородного занятия амбар на задворках Сан-Марко и под масляной лампой, оставленной кем-то по рассеянности или из лени (что ослик сам зажигал её, никто отчего-то не осмеливался предположить), старательно выводил на бумаге... перевод пятой книги пресловутого диалога о государственном устройстве.

   - Ну да, всё верно, - Джованни предъявил отцу улику. - Вот смотри: "Так духовно праздные люди тешат сами себя во время одиноких прогулок: они ещё не нашли, каким образом осуществится то..."

   - Ну-ка дай-ка, - завладел рукописью Козимо. - "Сократ, ты метнул в нас такие слово и мысль, что теперь, того и жди..." "Метнул слово и мысль" - а неплохая метафора... Дон Фичино, тебе и не снилось, небось. Твои переводы хромают в сравнении с этим.

   - Так это мой и есть. Последний вариант, - мгновенно нашёлся Марсилио. - Глупый ишак и его украл...

   - Мой ослик в жизни ничего не крал! - возразил Энцо. - Мой ослик - самый честный ослик во Флоренции! Ты мне тут на него не наговаривай! Мы все собственными глазами видели, как он это писал!

   Джованни и пятеро его племянников бурно выразили согласие.

   - Да вы все дружно отравились, не иначе, - гордо скрестил руки на груди Марсилио. - Гнилью надышались или спорыньи наелись. Видал я такие случаи. Синьор Козимо, вы кому больше верите?

   - Меня ж там не было, - мудро рассудил дедушка. - Поэтому я предлагаю состязание. Кто точнее переведёт шестую книгу. Судить буду я. И буду неподкупен.

   - Ну знаете ли, - вскинулся Марсилио. - Я ещё вам припомню это оскорбление... - и с обиженным видом сел листать бестиарий.

   - Зря ты так, - упрекнул отца Джованни. - Он ведь может и порошки перепутать. Или ещё что-нибудь.

   Козимо сделал вид, что не расслышал. Впрочем, он мог и вправду не расслышать, потому что на последних словах Джованни грозно зацокали по паркету знакомые копыта, и уже через миг ослик неистово отвоёвывал у людей своё авторство, иными словами - вырывал у Козимо из рук свой перевод. Не то чтобы Козимо собирался обворовывать несчастное животное, но руки его по привычке вцепились в имущество мёртвой хваткой. Борьба затянулась надолго, покуда зверь не пересилил человека и, понукаемый собственной тягой, не влетел в пюпитр, за которым Марсилио утешался чтением. Подставка пошатнулась, и бестиарий в деревянном переплёте порхнул страницами прямо над теменем ослика. От удара по голове тот упал копытами кверху, и листы с переводом Платона погребли его под собой. Холм этот увенчался бестиарием, подобно двускатной крыше, и как одинокий осенний листок на ветру, парил над ними выпавший из бестиария сложенный вчетверо лист...

   Люди всех сословий дружно ахнули и принялись спасать - кто книгу, кто рукопись, а кто осла.

   Когда Энцо спрыснул своего питомца содержимым кубка, отобранного впопыхах у Джованни, животворящая влага вернула ослика в сознание. Он резво вскочил на все четыре ноги, поозирался по сторонам, точно впервые лицезрел библиотеку, дёрнул ушами и потрусил отсюда прочь, с презрением истоптав собственные труды, которые, надо отдать должное присутствующим, они не побрезговали потом собрать.

   - Что, Платон, голова трещит от науки? - Энцо радостно унёсся следом за ослом. - Я буду звать тебя Платон, раз ты у меня такой книжник...

   - Мне это, верно, привиделось, - произнёс Джованни.

   - Тогда это привиделось нам всем, - сказал Лоренцо, наклоняясь за листком, что прежде одиноко парил над поверженным осликом, а ныне обретался близ пюпитра, позабытый всеми. - А это что такое?

   - Глупости какие-то, - присмотрелся Джованни. - На считалку похоже.

   - Может, просто закладка?

   - И где она была, кто ж теперь вспомнит?

   - Так проходит мирская слава, - усмехнулась Бьянка. - Всё предаётся забвению.

   В глубине души ей было очень жаль, что стремившийся к свету науки осёл вновь вернулся к незамысловатому животному счастью.

   - Кстати, о славе, - прищёлкнул пальцами Козимо. - Поскольку ваш соперник выбыл, дон Марсилио, вы объявляетесь нашим почётным...

   - ...ослом, - подсказал Джулиано.

   - ...переводчиком, - закончил дедушка, взяв внука за ухо. - Имей почтение к старшим, негодник!.. Ох, что-то совсем пальцы сводит. Давайте-ка вы лучше вернётесь к своим прямым обязанностям. Я тут вам не за переводы плачу.

   - А жаль, синьор Козимо, - Марсилио снял перчатки. - Очень жаль.

<p>

VIII. Mea culpa</p>

   - Глупость какая-то, - Лукреция отложила рукоделие и взяла записку. - Чьё-то детское развлечение.

   До луны и под луной,

   На земле и под землёй,

   Промолчу - не промолчу,

   Будет всё как я хочу...

   - Да что мы с ней носимся? - спросила Джиневра. - Как нашли, так и выкинем.

   - В кои-то веки я с тобой согласен, - сказал Пьетро. - Было бы что обсуждать.

   - Просто ты злишься из-за того, что неаполитанцы не договорились с миланцами, - лениво возразил Джованни. Левой рукой подперев голову, правой он перелистывал письма туда-обратно, не сильно вглядываясь в слова. Он их уже начитался.

   - А что там? Почему не договорились? - встрепенулась Лукреция. Игла выскользнула у неё из пальцев и повисла на шёлковой нити, застряв в складках полога для колыбели, который она вышивала.

   - Доброе утро, - проворчала Джиневра. - Спящая красавица проснулась.

   - Герцог Неаполя отказывался слушать приказы Миланца, потому что якобы его отец прежде подчинялся его отцу... - терпеливо принялся объяснять Джованни.

   - Чей отец? Кому? - нахмурилась Лукреция.

   - Боюсь, они и сами не разобрались. Но Неаполь не выполнил нашей договорённости.

   - А миланцы предъявляют счёт, - Пьетро развернул ещё одно письмо. - И судя по тому, сколько ушло провианта, а сколько сломано оружия, они там не воевали, а отмечали встречу...

   - Одна выпивка на уме, - поддакнул Фабио, собирая со стола посуду. - Прям как у вас, синьоры.

   - Не говори под руку.

   - Я чего? Я соглашаюсь...

   - В общем, ни на кого нельзя полагаться, - грустно заключил Джованни.

   - Я бы на вашем месте давно пошла бы и сама их проучила, - усердно взялась за прялку Джиневра. - Поколотила бы от души и успокоилась.

   - Да я бы с радостью, - вздохнул Пьетро.

   - А я бы с радостью прекратил эту вражду, - рассуждал Джованни. - И устроил бы дружескую попойку...

   - На которой бы все друг друга перетравили, - подхватила Джиневра. - Если вам, конечно, интересно моё мнение, я пока не тороплюсь вдоветь, - веретено бешено завертелось у неё в руке.

   - Лично я всегда за мир, вы знаете, - отозвалась Лукреция.

   - Оно, конечно, худой мир лучше доброй ссоры, - пожал плечами Джованни, - но где ж его взять?

   - А что в этой ссоре доброго, я не пойму? - спросил Пьетро.

   - Так может, нам и правда породниться с Пацци?

   - На что ты намекаешь?

   - У них Франческо собирается жениться, а у нас три невесты - на выбор.

   - Не у вас, а у нас. Мои девочки достойны лучшего.

   - Да, - не отрываясь от вышивки, подтвердила Лукреция.

   - Бьянке уже восемнадцать, ей давно пора замуж.

   - Я вышла в девятнадцать, - возразила Лукреция, - и ничего страшного не случилось.

   - Брак же всегда можно аннулировать, - сказала Джиневра. - Уж нам-то недалеко ходить за разрешением. Поживут пару лет, она их разорит порядком, и разойдутся.

   - О да, - засмеялся Джованни. - А если она ещё орган с собой прихватит, это будет вдвойне действенно.

   - Нет, это как-то слишком рискованно, - продолжал сомневаться Пьетро.

   - Где же твоя деловая хватка, братец? Это наш шанс.

   - Бьянка этого не заслуживает.

   - Ну тогда Мария. Она всегда выйдет сухой из воды, даже причёску не испортит. Ей нисколько не повредит.

   - Слушайте, нарожайте своих и выдавайте куда захотите.

   - Да я бы с радостью, - проворчала Джиневра.

   - Всё. Началось, - закатил глаза Джованни.

   - Между прочим, - вмешалась Лукреция, которая в это время вернулась к записке с простенькими стихами, - это почерк вашего отца.

   Пьетро и Джованни дружно обернулись.

   Джиневра застыла с веретеном.

   Козимо долго вертел в руках мятый листочек, вздыхал и наконец признался: да, это он написал когда-то. Лет десять назад, когда ещё вёл все дела сам и записи в libro segreto вносил своею рукой. Во время поездки в Констанц он как-то заскучал во время мессы и шарил глазами по стене, к которой стоял очень близко и пару раз прислонялся, чтоб подремать. И обнаружил эту безделушку, нацарапанную на штукатурке, и записал на последней странице карманного часослова.

   - Но это было давно и не стоит такой беготни... Впрочем, если так хочется, можно отправить его нашему немецкому другу, он вроде сведущ в таких вещах. Пусть поломает голову. Кстати, я тут подумал: не отдать ли нашу Бьянку...

   - И ты туда же! - воскликнул Пьетро. - Оставьте Бьянку в покое. Лучше подумаем, как поиметь выгоду с папских владений.

   - Ну-ка, - Козимо весь подобрался, отставил в угол трость и точно помолодел на те самые десять лет.

   - Квасцовые горы в Чивитавеккья.

   - Квасцовые горы? - подскочила на месте Джиневра. - Значит, слухи не лгут?

   - Ну да. А почему ты так обеспокоилась?

   - Да я спокойна, - Джиневра мгновенно надела маску равнодушия.

   - Понтифик хочет, чтобы мы вложились.

   - Как кредиторы или как партнёры? - Козимо окончательно взбодрился.

   - К чему я и веду. Не выкупить ли нам часть рудников?

   - Конечно выкупить! - снова подпрыгнула Джиневра. - Вечно это крашение обходится втридорога! Джованни, ты как приор от гильдии ткачей просто обязан добиться сокращения расходов на сырьё! Да Фландрия подотрётся своим сукном!

   - Я-то добьюсь. Как приор. А вот как муж не пойму, что сегодня с тобой творится.

   - О да! Куда тебе понять! - Джиневра принялась расхаживать по комнате. - Такую прибыль из-под носа упускаем! Самому Папе римскому утереть нос - ну только дурак об этом не возмечтает! Ну что вы смотрите - собирайте скорее своих управляющих, или кого там, выделяйте деньги и пишите Папе, во сколько он оценивает прииски!

   Пьетро молча поймал её руку и крепко пожал.

   - Вот я счас чего-то не понял, - повторил Джованни.

   - Идиот! Да я всю жизнь мечтала тебе помогать вот в таких вот делах, а ты?! Porca madonna! - раскрасневшаяся Джиневра пометалась ещё немного по комнате и унеслась остыть и привести себя в порядок.

   - Ну, я так понимаю, всё уже решено, - усмехнулся Козимо. - А о Бьянке всё-таки подумайте...

   - Бедная Бьянка, - произнесла над чашей Ульрика, и фигуры флорентийцев на воде растаяли в ряби от её дыхания. Она отодвинула чашу, спрятала руки в широкие рукава упеланда и, выдохнув ещё облачко пара, сурово взглянула на брата-близнеца. - И ты позволил этим людям открыть у нас в Саарбрюккене банк на их условиях? Нужно было мне ехать с тобой.

   Иоганн стоял перед сестрой, оледенев от её взгляда сильнее, чем от декабрьского холода.

   - Ну что ты, я всё понимаю: трудно не согласиться, когда одним словом они отправляют кого бы то ни было в преисподнюю. Но я могла бы дать пару советов, - Ульрика поднялась с укрытой мехами скамьи и взяла Иоганна за руки. - Ладно, что сделано, то сделано.

   - Меня вот что тревожит, - заговорил он наконец. - То заклинание, что увидел старший Медичи на стене в Констанце, это ведь я сочинил. Помнишь, мы совсем маленькими ездили? Я тогда точно так же заскучал во время мессы... - зелёные глаза молодого герцога выразили неподдельное страдание. - Получается, это моя вина, это я ответственен за всё, что происходит с их семьёй в последние десять лет?

   - Милый мой братец, - Ульрика взяла его под руку. - Ну что это за заклинание? Что может сочинить ребёнок?

   - Многое может вообще-то, - Иоганн положил на её руку свою - в крашеной замшевой перчатке.

   - Но именно это - не заклинание. Это детский стишок - и только. Где там условия, где там цель? Всё размыто. Припомни, как пишутся заклинания, перечитай... Нет, дорогой мой, мы имеем дело с чем-то очень сильным и стихийным. Потому что пока соберёмся наколдовать что-нибудь в ответ, и пока сочиняем заклятия, варим зелья, и прочее, нас сотрёт с лица Земли-матушки одним этим "porca madonna", и поминай как звали. Это древнее всех наших книг, древнее Шварцвальда. Это сама природа...

   - Вот потому и не хочется спорить, сестрица.

   - Вот и не надо спорить. Но можно что-нибудь просить время от времени. Им ведь ничего не будет стоить пожелать тебе удачи. Кстати, ты рассказывал, те девушки варили зелье - а где они собирают травы?

   - У них прекрасные луга. Просто роскошные, - охотно подхватил Иоганн. - И погода - не чета нашей. Может, они согласятся вместе с этими квасцами привозить нам и травы? Ещё пара таких зим - и запасов больших нам не сделать.

   - По-моему, это хорошая мысль, - улыбнулась Ульрика. - Магия магией, но без торговли рано или поздно мы не обойдёмся.

   Иоганн улыбнулся в ответ, и в предвкушении новых свершений брат и сестра склонились над книгой, чтобы найти заклинания для понимания языков. Ведь как ни хороша универсальная латынь, подход к человеку найти втрое проще, говоря на его языке. Molto piú fàcile.

   Приор - глава гильдии в городском совете.

   Чоппа - верхнее платье.

   Чтоб отогнать грозу - средневековое поверье бить в колокол при наступлении грозы, чтобы вернуть хорошую погоду.

   Диптих - ансамбль из двух картин.

   Шевроны - фестоны.

   Эдвардо Английский - король Эдвард IV.

   Флорины - золотые монеты Флоренции.

   Я говорил... Слишком до денег жадна - цитаты из Овидия.

   Гамурра - нижнее платье, итальянский аналог киртла.

   ...не имели жёсткой подошвы - обувь с жёсткой подошвой и рантом появилась в XV веке.

   ...с родственником матери - Контессина была из семейства Барди.

   "Комедия" была собрана... - в середине XV века "Божественная комедия" Данте переписывалась отдельными песнями-кантиками.

   Претина - верхняя одежда без рукавов и с широким подолом, могла надеваться поверх доспехов.

   Discrezione - depositi a discrezione, вклады, средства с которых пускались в оборот.

   Пацио - внутренний двор.

   Сан-Марко - площадь и монастырь на северной окраине города.

   Mea culpa - моя вина (лат.).

   Libro segreto - главная банковская книга (букв. тайная книга).