Зачарованные тайной [Александра Давид-Неэль] (fb2) читать постранично, страница - 2

меньшей мере неожиданное увлечение для девочки. Тому, кто верит в цепочки перевоплощений одной и той же духовной сущности, одного и того же эго, уместно заподозрить, что в моей скромной особе воплотился какой-нибудь старый богослов, получивший в наказание за некий проступок обидное женское обличье.

Как-то раз я в шутку поделилась своей гипотезой с одной очаровательной женщиной — членом Общества Великого Аркана — и, к моему изумлению, та отнеслась к ней вполне серьезно. При этом моя собеседница стала в свою очередь утверждать, что в ней самой воплотилась царица Кипра. О какой именно царице Кипра шла речь? Увы, она не сумела дать точного ответа.

Впрочем, подходы к идее реинкарнации могут быть различными, и некоторые из них вполне разумны.

Как бы то ни было, я появилась на свет не только с врожденной жаждой путешествий, отчего в детстве постоянно убегала из дома, движимая желанием узнать, что находится за пределом, ограничивающим мое поле зрения, будь то калитка сада, поворот дороги либо линия горизонта, но и с интересом к религиозным верованиям, который начал проявляться с самых ранних лет. Я нисколько не сомневалась в том, что они представляют собой явления первостепенной важности, а значит, что мне надлежит разобраться в них, понять смысл каждого и определить для себя обоснованность их доктрин. Предаваясь этому необычному занятию, я не заблуждалась относительно разнообразия и силы собственных умственных способностей, но, считая себя в некотором роде деисткой^[5] и стремясь приблизиться к истине, уповала исключительно на то, что на меня снизойдет откровение от Бога, перед которым, верила я, все равны в своем величии и ничтожестве: слон и муравей, самый выдающийся из ученых и обыкновенная девочка. Девочка, естественно, — это я. Мне тогда было двенадцать лет.

Двенадцать лет… В большом саду при монастырском пансионе я беседую с одной из однокашниц, почти «взрослой»: ей четырнадцать.

— Как ты понимаешь Троицу? Три Сущности, которые составляют единое целое?

— Они говорят, что это таинство…

— Не такое уж и таинство, раз им известно, что их трое.

— Кажется, в Америке есть люди, утверждающие, что сущностей не три, а только одна^[6], — заявляет четырнадцатилетка, впрочем не вполне уверенная в своей правоте.

— Да ладно! Я вот что тебе скажу, — возражает двенадцатилетка, — одного и того же человека называют по-разному, в зависимости от того, чем он занимается: если он куда-то идет, то — пешеход или прохожий, если путешествует — путешественник, а если произносит речь — оратор… Понимаешь? Au commencement êtait le verbe^[7], — продолжает двенадцатилетка. — Le verbe, то есть глагол. Но это, конечно, вовсе не тот глагол из наших учебников по грамматике, который мы спрягаем.

— Разумеется, нет, — соглашается четырнадцатилетка, вынужденная вернуться на почву богословия, — в Евангелии от Иоанна сказано: the Word— Слово.

Четырнадцатилетка — американка и читала Библию по-английски.

— В начале было Слово, — декламирует двенадцатилетка. — Сестра Мария-Елена проговаривает слова из Библии, когда во время грозы ходит по этажам с колокольчиком. Так, по ее мнению, можно уберечься от удара молнии. Ты в это веришь?

— Нет.

Двенадцатилетка упорно продолжает развивать свою мысль.

— Когда Бог говорит, он становится Словом.

— А что такое тогда Святой Дух? — спрашивает старшая.

— Это когда Бог думает…

— Возможно, — подводит черту четырнадцатилетка и присоединяется к группе старшеклассниц, обсуждающих фасон и цвет своих платьев.

Двенадцатилетка остается одна и вновь погружается в раздумья о загадке Троицы, мучившей Соццини^[8] и ставшей причиной гибели Серве^[9].

Из часовни неподалеку доносятся тягучие и торжественные звуки органа, разливающиеся по саду: настает час обедни.

В уютном старомодном пансионе нас было пятеро «вероотступниц», освобожденных по желанию родителей от посещения богослужений: четыре иностранки, изучавшие французский язык, и я, чье присутствие в нем объяснялось причинами более прозаического характера.

На десятом году жизни со мной приключилось нечто вроде легкой формы малокровия, но мать моя тем не менее забеспокоилась. Как женщина нордического происхождения, она полагала, что щеки голландских или скандинавских девочек должны быть непременно пухлыми и румяными, в то время как мои бледнели с каждым месяцем.

«Заберите дочь из пансиона, где ей одиноко среди девушек старше по возрасту, — посоветовал врач, — и отдайте в какое-нибудь другое заведение, где она окажется в кругу маленьких девочек. Когда ваша дочь сядет за стол со сверстницами, чувство соперничества вызовет у нее повышенный аппетит. Вот и все, что ей требуется».

Он оказался прав, и ни одно заведение не подходило для этого своеобразного