Без права на ошибку [Виктор Фёдорович Татаринов] (fb2) читать постранично, страница - 2

штыком зацепил, чуть не год в лазаретах провалялся. Списали меня по чистой. Вернулся домой, а за это время голодранцы-большевики мельницу у отца спалили на Орловщине, все зерно и добро начисто реквизировали. Обозлился я, за что, спрашивается, кровь проливал?! И махнул к Борису Савинкову. Цель он имеет уничтожить большевистскую власть и подбирает для этого нужных людей. Он не каждого встречного-поперечного берет, а надежных, таких, которые служили бы ему верой и правдой…

— Стоп, стоп! Ты мне ваньку не валяй, гражданин хороший, — перебил моряк, — это брехня, рассказывай эти сказки своей бабушке. Не туда гребешь. Какой такой Савинцев? Это не тот, который ломом опоясанный, Никифором одноглазым зовут?

— Не Савинцев, а Савинков, предводитель «народного союза защиты родины и свободы». Этот союз по всей России ячейки имеет. Будто не слыхал?

— Нешто такое возможно? — Хозяин прищурил и без того заплывшие глаза. — Значит, ты с таким атаманом чай из серебряного самовара за одним столом распивал и без отчества называл его как того Никишку? Не высоко хватил?

— Бориса Викторовича Савинкова кто теперь не знает… Звезда первой величины, — спокойно продолжал пришелец, — я его, как тебя, своими глазами видел. Чаи хоть с ним и не гонял, а вот в его союзе состоял и состою. Ты же Савинцевым его называешь и Никишкой одноглазым. Я как перед родным отцом, не таясь, все выкладываю, а ты… Лучше вели принести бинтов и йоду, тело ноет, лицо саднит.

— Успеется. Не к спеху, зарастут твои болячки и без нежностей, как на собаке, — сурово обрезал матрос, — говори покороче и яснее… Вот ты тут упомянул Савинцева… — Хозяин усмехнулся. — То бишь Савинкова. — Расскажи, каков он из себя, твой Савинков? Поведай мне, простофиле, будь ласка.

— В каком смысле? По характеру или как? — уточнил собеседник.

— Ну, хотя бы на взгляд, по обличью то есть, каков он собою?

— Да обыкновенный. Брюнет, невысокого роста, коротко остриженные усики, без бороды, морщинистый лоб, лицо темное. Ходит он в красных гетрах, в военном френче, любит пальто защитного цвета.

Моряк еще больше напрягся, всем телом подался к пришельцу:

— А где же зараз твой Савинков?

— А в Польше. Где же ему быть?

— Он что, иноземец? Или у панов гостюет?

— Наш, российский. Пока там в Варшаве у него штаб-квартира.

— А если я в тот союз вступить решуся, кто меня принимать будет? Неужели ехать аж туда — за семь верст киселя хлебать?

— Есть у него верные помощники в России, документ подпишут и печать поставят, а я рекомендацию дам. Ты нам, как мне кажется, по всем данным подходишь.

— Ишь куда хватил! Гхы! Рекомендацию он мне даст! Далеко залетел, голубь! — Хозяин расхохотался. — Кто ты такой есть, чтоб рекомендовать меня? Зараз я рекомендации давать буду: принять в свою команду або — к стенке. Чуешь? Если что наврешь, гладить по головке не стану. Ты у меня тогда запляшешь, как лещ на сковородке…

— Ты какой табак куришь? — неожиданно спокойно спросил его собеседник. — Дай на закрутку. — Он оторвал от газеты на столе полоску бумаги.

Моряк, помедлив, пододвинул к нему коробку с табаком, стал набивать и свою трубку. Подождав, когда гость свернет козью ножку, щелкнул зажигалкой, Закурил.

— Врать мне нет нужды. Не за тем сюда послан. В Ярославле мы многих большевичков повырезали. Шестнадцать дней гуляли, все было наше — пороховые склады, винные погреба, булочные, банки и кассы.

Моряк усмехнулся.

— Скоро же ваша лафа отошла. Вина или пороху не хватило?

— Попробовал бы сам.

— Я-то, положим, и не такое пробовал, — огрызнулся моряк. — Что спробовал и что еще не успел — одному дьяволу известно. Пришлось понюхать всякого — во как! — до самых ноздрей. Есть что вспомнить, и ты меня с собой не равняй! Говори, да не заговаривайся!

— Я дело говорю, хозяин, а ты шумишь да еще угрожаешь. Криком, сам знаешь, избу не построишь.

— Вали, вали, шпарь дальше, да не завирайся, — снисходительно разрешил тот и усердно запыхтел трубкой.

— Так вот, после Ярославля и на Киевщине прибился к «Марусе». Гуляли степями и лесами, пили заморские вина, закусывали устрицами, словом, всласть пожили. Но, не стану хвастаться, недолго. Кончилась разгульная житуха, говоря по-твоему, полный штиль наступил: красные ночью застали нас сонных врасплох. Опомнился я, когда уже был в их руках. Угодил в Бутырку. Вскорости удалось сбежать…

— «Маруся»? Это отряд, что ли, такой?

— Обыкновенная анархистская банда. Грабили всех, у кого мошна туга. У бедных — нет, не отбирали, а нищим сами подавали.

— Какая же это тебе банда? Это ж — истинные анархисты, что ж ты, салага, их бандой обзываешь? — На скуластом, давно небритом лице хозяина заходили желваки. — Бедняков не грабили — отряд значит. По-твоему, если я щирый анархист, то все одно как грабитель? Так? А? И заруби себе на носу: анархия — мать порядка, она не грабит и никогда не грабила, она просто-напросто безвозмездно экспро… Эх, ты, бисов сын, словцо-то какое