Добромыслие [Дмитрий Анатольевич Чернавских] (fb2) читать онлайн

LIBERTÁ

Под знойным небом Рима,

Когда сенаторы в палатах душных

Набили брюха плотью мира

И погрузились в сон натужный,

На плиты города ступила

Нога в сандалии истертой.

То был гонец в лацерне длинной,

Испепелен дорогой долгой.

Топтал он земли Нила,

Моря и реки он видал.

Под звездным небом Тигра,

За камнем был ему привал.

Но вот в конец изнеможден,

Ступил гонец в владенья Рима.

И вдоль домов и вычурных колонн,

И вдоль дворцов неразрушимых

Он брел к верховному Сенату.

А люди в праздничных лацернах

И бедняки в худых пенулах

Смотрели сонно вслед ему.

Издалека еще заметил он

Дороги долгой свою цель —

Злата и мрамор тех ворот

И внизу столпившийся народ…

Ну а сенаторы лениво

Вкушали с веток виноград

И на людей смотрели горделиво,

Ведь это их чудесный град!

Поблекший лоск седин,

Шелка туники дорогой,

На перстне огненный рубин,

И взгляд ленивый и скупой.

Слуги народа —это факт —

Позволили впустить двух человек

И объяснили им, что так и так:

Работать им мешал народ – пустяк.

***

Земля остыла, день иссяк.

По гладким плитам проплывал

Пропоиц радостный косяк,

И женский голос тихо напевал.

А на ступенях ледяных лежал

Гонец под надписью “Senato”,

И мысли, как заточенный кинжал,

Врезались, сердце разрывая.

Он сын природы неизвестный,

Всегда под небом ночевал,

Его подушка – камень серый.

Он от природы злобы не встречал.

Ее всегда он чувством понимал,

И не страшился диких тварей,

И не пугал его девятый вал. —

Не встретить вам похожей пары.

И лишь придя в Великий Град,

Он ощутил холодное дыханье.

Гонец жестокость повстречал у врат,

Он равнодушия почувствовал ласканья.

Но небо его никогда не покинет,

Никогда не посмотрит надменно.

Земля его одеялом накинет —

Вратами не укроет презренно.

Он тихо встал в ночи,

Открыл кожевенную сумку,

И полетели вместе с ветром чертежи,

Бумаги, документы и рисунки.

Он что-то ново совершил

Под шелест тихого триумфа.

А дальше верите иль нет?

Поближе к свету и луне,

Поближе к звездам, к темноте,

Он вместе с ветром улетел!

HOFFNUNG

В немецких Альпах под дождем,

Меж склонами равнин и плоскогорий

Запряталась деревня, укрытая хребтом.

Грюнштайн – поселок самый скромный.

Там дым клубится над домами,

В печах теплится жаркий хлеб,

Там лошади гуляют меж дворами,

И свиньи заперты во хлев.

В Грюнштайне есть таверна.

По вечерам бессонные гулянья,

В хмельном угаре скверно,

Но стоны сердца заглушает.

А над покровом скользких крыш,

Вдали от терпкого вина

В горах укрылось место пастбищ,

Здесь пастухи скучают у огня.

Один из них совсем ребенок,

И хоть уже второй десяток,

А сердцем юн и глупо скромен,

И звали парня просто – Якоб.

Немного худ, немного рыжеват.

Глаза прикрыты и светлы,

На плечи брошен грубый плат.

Он чутко дремлет у сосны.

Он не похож совсем на викинга,

И “Варвар” имя не идет;

Натура скромная, не дика…

А рядом ветви терна,

Под ними сонно бродят овцы,

Топча нефритовые травы,

Съедая сонные колосья

Под небом темно-алым.

Пастух младой встает неспешно,

И легкой поступью по травам

Подходит тихо и беспечно

К стадам и маленьким ягнятам.

Они почти как он:

Кудрявы, молчаливы и скромны;

Их не волнует царский трон,

Князей и феодалов жадных войны.

Он тихо с ними говорит,

Лаская грубою рукой,

Внимая свет ночной зари

И слушая сверчков нестройный хор…

Пастух весь скот согнал

И, плащ худой накинув,

Повел покорные стада

Домой, к гулянию и пиву.

А в городе царил веселый дух.

Ликерным запахом притворно-диким

И терпкой влагой медовух

Укачен выпивки любитель.

Визжала хриплая свирель,

Шальных танцовщиц привлекая.

И эта пьяная метель

Ревела, небо затмевая…

Юноша, чудак наш Якоб,

Сойдя со склона темных пихт,

Идя в главе немого стада,

Ступил на камень твердых плит.

Встречал его скупой пейзаж:

Канав помойных кислый смрад,

Навоза непреступный кряж,

Истошно-скверный чад.

Так шел он по дороге

Под злобный крысий писк,

Но вдруг у поворота

Услышал жуткий женский визг.

Он огородом темным пробежал

И через дыру в заборе видел,

Как пьяный муж – амбал

Свою жену жестоко избивал.

Как угасала в ней душа,

И как звериная рука

Роняла тяжкие удары,

В кровь окуная свой кулак.

А на крыльце стоял мужчина,

Крутя на пальце смольный ус,

И говорить могла скотина

Из своих поганых уст!

– “…да будет знать теперь уж точно,

Что значит мужу изменять,

Запомнит курва прочно,

Что значит нас не уважать…”

А Якоб с камнем в кулаке

Взлетел над боровом жестоким,

И тот почувствовал в виске —

Тупую боль, и подкосились ноги.

Удар – в спине немая боль,

Хруст кости – темнота.

И только слышать Якоб мог:

Истошный крик и блеянье ягнят…

DREAM

В прослойке неба серой,

Меж рвани грязных облаков

Луч солнца кротко-смелый

Блестит над тучами паров.

Завод стоял вблизи от Темзы,

И цветом жженных кирпичей

Он выдыхал с шипеньем бездны

Пары и жар слепых печей.

Как жадный бог-язычник

Сжирал людей огромной пастью

И рокотом привычным

Ревел, как в страшное ненастье.

Зайдемте в пасть завода,

Пройдемте вдоль копченных стен,

Вдаль ржавых паровых моторов,

Железных ртов и трубных вен.

В одном из мрачных помещений,

Похожем более на склад,

Среди бумаг и извещений

Сидел мужчина в сломанных очках.

В бесформенном, седом цилиндре;

Сюртук из ветхого сукна.

Лампадка с вязким керосином

Мерцает тускло – полутьма.

Он инженер завода,

Его работа – чертежи;

Таких как он всего лишь трое,

Но получает жалкие гроши.

Не молод и не стар,

Живет он бедно и один.

Его друзья – мундштук сигар,

Его наследник – рев турбин.

Рукой в чернилах снял очки

И скрипом пола подошел

К оконной хлипкой ручке

И, провернув ее, открыл засов.

Вид открывался на проспект,

На шумный мерзлый город,

Где стук пролеточных карет

Смешался с пениями хора.

Гремели кэбы, ландо, фаэтоны,

В пот загоняя лошадей,

По тротуарам мокрым

Стекали тени богачей.

Их трость простукивала площадь.

В камзолах ярких, дорогих,

Во фраках самых модных

И в туфлях, что смольны.

А рядом дамы в пышных платьях

Модели robe a l`angliaso.

Духи, трепещущие сладко,

Шелка и лоск атласа.

У водосточных труб

Стоит худой ребячий хор,

И песню жалкую свою

Он дарит публике немой…

Порыв сырого ветра

По улицам стелился,

Взлетал к седому небу,

Срывая розовые листья.

Один листочек прелый,

Кружась над пениями хора,

Чуть шелестел, как лепет,

И подлетел к оконным створам.

А инженер устало-сонный

Платком небрежно смятым

Протер очки движеньем томным,

Обвел проспект скучавшим взглядом.

***

Дробь барабанила по крышам,

Стекая с грязных скатов.

И ветер уносил все выше

Печаль минувших страхов.

В коморке темной чахлой,

Где поселился наш герой,

Чуть трепетал огонь очага,

И в дымоходе таял вой.

На низкой выцветшей кровати,

Под рваным, стеганным пальто

Лежит с отсутствующим взглядом,

И мысли все лишь об одном.

Он вспоминает ласковое детство:

На кухне беленую печь

И мать ирландку с добрым сердцем,

Ее незабываемую речь.

Их тихий домик у холма,

Пристрой и милый палисадник,

Тропинку узкую к полям

И вдоль нее разросшийся лишайник.

Он шел к отцу полями,

Срывая белые цветы;

Его дорогу затмевали

Ракиты пышные кусты.

Йоркширские пологие долины.

За фермой и зелеными садами

Скрывались мельницы турбины,

Он ждал отца с открытыми глазами.

Его фигура тень бросала,

А он бежал к нему, смеясь,

И не было на свете рая,

Лишь только синь любимых глаз.

***

Образы всплывали,

Рождались в этой голове;

И медленно, не замечая,

Он очутился в крепком сне.

Его сознанье, голодая,

Пугало жуткими картинами:

Печей горнила крик пронзая,

И удушая в вязкой тине.

Он был во мраке абсолютном,

Во тьме холодной, ледяной.

Но что-то вдруг перевернулось,

И свет забрезжил молодой.

Он снова юн, красив и ловок.

И смотрит он немного дико

На кряжи гор, и станы сосен,

И на ягнят, пасущихся так тихо.

И снова мрак, и снова свет.

Он видит небо, россыпь звезд.

И лунный диск, и хвост комет,

И мрамор стен, что так белес.

Его нога в сандалии протертой,

В руках пустая сумка.

Кулак зажат, так твердо,

И чувство тихого триумфа…

И так бродил он долго,

Он сотни жизней проживал.

Куда вела его дорога? —

Он сам того еще не знал…

Оглавление

LIBERTÁ

HOFFNUNG

DREAM