Все о челюсти и не только… [Мария Никитина] (fb2) читать онлайн

Мария Никитина Все о челюсти и не только…

Смотрю из окна на заснеженную улицу. Фонари освещают кроны деревьев и тротуар, по которому куда-то бесконечно спешат пешеходы. Легкий снег, медленно падая, придает этой картине сказочность и умиротворение, вызывая из глубин памяти детские воспоминания и ощущения покоя, любви, беззаботности и счастья. Но то был другой город, другая жизнь, а теперь я смотрю из окна палаты отделения челюстно-лицевой хирургии N-ской больницы. Как я там оказалась? Скажу сразу, что пластическую операцию я делать не собиралась. Уже более 2,5 лет маялась с воспалением челюсти, никак не заживал остеомиелит. Не буду описывать все те бесконечные мучения и боли, выпитые антибиотики за время борьбы с болезнью, хотя это достаточно сильно отравляло мне жизнь. После того, как я в очередной раз пришла к челюстно-лицевым хирургам, надоедая им жалобами на боли, отек и лимфаденит, они сделали мне недвусмысленное предложение прооперировать «беспокойный» участок, сделав «ревизию челюсти». Тянуть дальше не было смысла, и со словами «я так измучилась, что, пожалуй, и соглашусь», – согласилась. Однако выражение «ревизия челюсти» навевало страшные мысли.

В назначенный день я появилась в 37 кабинете поликлиники, как было сказано в памятке для пациентов, подлежащих госпитализации. Там сидела медсестра, которая спросила меня: «В какое отделение собираетесь лечь?»

– В челюстно-лицевое.

– А в карточке есть запись о направлении на госпитализацию? – продолжила она.

– Нет. Договоренность с зав. отделением была на словах.

Она позвонила по телефону, ей подтвердили, что договоренность была.

– Идите сейчас к врачу, и пусть он напишет направление в карточке. Потом пойдете в приемный покой, это 7 корпус.

При этом она наклеила мне на карточку какую-то бумажку и сказала: «Смотрите, чтобы она не отклеилась».

– Хорошо, – ответила я и вышла.

Во время «прогулки» от поликлинического корпуса до 4-го, в котором располагалось челюстно-лицевое отделение, во мне созрело сильное желание побыстрее расстаться с тяжелыми сумками, которые приходилось носить за собой. Естественно, что, едва добравшись до места, я первым делом водрузила свои сумки на лавочку в коридоре. Мне необходимо было найти доктора, поэтому я постучала в ординаторскую и приоткрыла дверь. Там сидела только молодая женщина-врач.

– Здравствуйте, – сказала я, – Вы не подскажете, где можно найти заведующего отделением?

– Он в своем кабинете, – ответила она.

– А где его кабинет?

– Вы что, читать не умеете? – пренебрежительно спросила врач.

Сначала я растерялась от неожиданности, но потом, улыбаясь, поинтересовалась:

– А Вас что, совсем не научили с людьми разговаривать? – и, закрыв дверь, села рядом со своими сумками.

Недалеко от меня, на соседней лавочке, сидела девушка. Вскоре появился зав. отделением. Приблизившись к нам, он обратился к девушке: «Пойдемте». И они прошли к нему в кабинет. Какое-то время ничто не нарушало моего уединения и я с интересом разглядывала стенды, повествующие о том, о чем обычный человек никогда не думает, то есть о профилактике множества болезней. Но вот они вышли из кабинета.

– Все нормально, – спокойно сказал доктор.

– А я подумала… – начала девушка, показывая пальцами куда-то внутрь челюсти.

– Нет, все нормально, – еще раз повторил врач, прервав ее. Она поблагодарила его и направилась к выходу.

– Идите сюда, – обратился доктор ко мне.

– Мне надо направление в карточке написать, – разъяснила я.

– Давайте,– мы зашли в кабинет, он взял карточку и начал писать. – А какой у нас диагноз?..

– У меня там заключение КТ есть.

Зав. отделением открыл заключение.

– Ну, так и напишем.

Затем отдал мне карточку.

– Теперь идите в приемный покой.

Мы вышли из кабинета. Мои сумки сиротливо лежали на лавке. За то время, что меня не было, к ним успела пристроиться чья-то свернутая телогрейка. Складывалось впечатление, что какая-то тетя Дуня разложила тут свои пожитки.

– А можно где-нибудь здесь оставить вещи? – поинтересовалась я.

– Можно, пойдемте, – сказал он. Я взяла сумку и пакет.

– А это …эмм… тоже Ваше? – спросил врач, заприметив телогрейку.

– Нет, это не мое, – честно призналась я, и он повел меня в палату.

Оставив там сумки и узнав у врача местонахождение приемного покоя, отправилась туда.

В приемном покое мне пришлось проторчать часа полтора. Все это время я ревностно оберегала от отклеивания неразборчиво написанную бумажку, приклеенную к карточке. Наконец меня вызвали для оформления документов. Записав все мои данные, сказали: «Переодевайтесь, сейчас придет медсестра и отведет Вас в отделение нейрохирургии, оно в этом же здании».

– Да, но я ложусь в челюстно-лицевое, у меня и вещи уже там, и не надо меня провожать, я сама дойду.

– А почему у Вас на бумажке, приклеенной к карточке, написано «нейрохирургия»?

– Не знаю, – сказала я и подумала, что лучше бы мне было потерять эту бумажку.

Наконец процедура оформления была закончена, и меня положили в больницу.

В отделение часто поступали экстренные больные, бывало, что мест не хватало и людей клали на кровать в коридоре. Пациентов кормили хорошо. В палатах над каждой кроватью был свой светильник. Помещения систематически проветривались и кварцевались, подоконники, тумбочки и полы обрабатывались дезраствором. В отделении было тепло, и во всем соблюдались чистота, порядок и дисциплина. Врачи и медсестры улавливали каждое слово заведующего отделением и быстро выполняли необходимые действия.

Вместе со мной в палате лежали две веселые молодые женщины, Вика и Аня, которые здорово поднимали мне настроение перед операцией. Если кто-то не знает, что чувствует человек перед подобным вмешательством, то скажу: он чувствует напряжение и страх. Вика была доброй, мягкой, активной, веселой и жизнерадостной, Ане тоже юмора и жизнелюбия было не занимать.

Как-то Вика осаждала врача, чтобы он назначил ей что-нибудь для лучшего заживления тканей и поддержания организма. Он окинул быстрым оценивающим взглядом ее фигуру с головы до ног и доверительно сказал: «Нормальный у Вас организм». Нам с Аней ничего не оставалось, как подтвердить: «Да, это верно».

Общение с девчонками доставляло мне истинное удовольствие. Мы постоянно шутили и смеялись. И мне начало казаться, что все же обязательно должен быть «свет в конце тоннеля».

Правда, за день до операции я запаниковала и начала говорить, что у меня. вроде, уже не так уж и болит, и лимфаденит не сильно мучает, и что по сравнению с другими, у которых флегмоны, переломы челюсти, носа, гнойные воспаления зубов и все лицо сплошной синяк, мое состояние очень даже ничего. Но из коридора подул сквознячок, и у меня снова заныл лимфоузел. Девчонки сказали: «Ну и долго ты будешь так мучиться? Ни пить, ни есть ничего холодного, бояться любого сквозняка, закрывать лицо зимой?»

Конечно, я понимала, что они правы и надо попробовать изменить ситуацию. Поскольку хирургическое вмешательство стало неотвратимым, мне захотелось максимально его облегчить.

Операция должна была проходить под общим наркозом, при одной мысли об этом мне становилось плохо. Как-то мне делали общий наркоз, я перенесла его ужасно – тошнота, рвота, перевозбуждение, и это еще далеко не все симптомы. Поэтому первым делом я решила отделаться от общего наркоза и уговорить врача на местную анестезию.

Со своей проблемой я обратилась к зав. отделением. Это был пожилой худощавый мужчина с серьезным, спокойным и внимательным взглядом. Порой он был способен смеяться, как ребенок, и проявлять удивительную для его возраста живость и активность. К пациентам он относился доброжелательно и помнил всех, кто с чем лежит, и это при их-то текучести. Его профессиональная память меня удивляла, но потом я пришла к выводу, что это результат многолетней работы. И вообще, сравнивая нынешнее поколение врачей с пожилыми, много лет проработавшими, приходится констатировать несомненное превосходство вторых как в ответственном отношении к делу, так и в добром расположении к людям. Чувствуется, что клятва Гиппократа для них не пустой звук. Ну так вот, зав. отделением был в своем кабинете.

– Здравствуйте, – сказала я. – Николай Анатольевич, завтра мне будут делать операцию. Можно ли применить местное обезболивание, а не общий наркоз, потому что общий я плохо переношу?

Он секунду подумал и сказал: «Хорошо. Мы сделаем Вам ультракаин. Ага?»

Я, конечно, «агакнула» в ответ, хотя название препарата мне ничего не сказало, но я надеялась, что он-то знает, про что говорит.

– Мне в прошлый раз, – снова обратилась я к нему, – когда чистили остеомиелит в областной стоматологии, разрезали только десну от зубов. Может, так же сделать?

Врач озадаченно на меня посмотрел, будто засомневался в том, что человек перед ним достаточно хорошо понимает, куда и зачем лег.

– Нет, мы не будем в потемках неизвестности нащупывать воспаление, – сказал он.

Я не особенно огорчилась и продолжала.

– Николай Анатольевич… Можно ли, чтобы именно Вы сделали мне операцию?

Врач, задумавшись, посмотрел сквозь меня, ничего не ответив. Видимо, никакого решения он пока не принял. Несмотря на его молчание я не теряла запал и решила изложить следующую свою проблему, и сказала, что когда снимала мост, готовясь к операции, сломала зуб, а теперь волнуюсь, можно ли будет его нарастить.

Пожилой доктор проявил понимание и даже постарался по-своему утешить, сказав: «Хорошо, что это случилось не во время операции». С ним было трудно не согласиться, поэтому я кивнула, и, придя в палату, стала психологически готовиться к завтрашнему дню.

Через некоторое время зашел врач и сказал, что операция будет точно завтра и оперировать будет он. Мне стало значительно спокойнее от того, что буду в руках опытного хирурга.

Весь следующий день прошел в ожидании момента, когда меня позовут в операционную. Наконец зашла медсестра и назвала мою фамилию.

Операционная располагалась на 1 этаже, там было неуютно и холодно. Я села на указанный стул и стала ждать своей очереди. До меня доносились голоса. Кого-то будили после наркоза, громко называя по имени. Теперь надо было идти мне. Я мужественно легла на операционный стол, мне показали, за что держаться руками, и протерли лицо и рот спиртом. Пришел врач, сделал обезболивающие уколы, а потом сказал: «А давайте еще, не будем жалеть». И уколол еще. Мне хотелось сказать ему спасибо, но я не могла, потому что операция уже началась, и я слышала, как трещит десна, и чувствовала, как сверлят челюсть. Сказать, что было страшно – значит, ничего не сказать. Только молитва помогала мне справиться со страхом. Сначала я пыталась по привычке дышать носом, поэтому время от времени говорила врачу: «Дышать». Он сколько-то ослаблял хватку, но это мне мало помогало. Хирургическая медсестра, не понимая, что мешает моему дыханию, спросила его: «Че это она все дышать, да дышать?»

– Так я ей латеральный хрящ пережал, – ответил врач, не придавая этому факту особого значения.

Я не знала что такое латеральный хрящ, но исходя из того, что мне зажали ноздри, этот самый хрящ, несомненно, должен был быть где-то тут. Теперь я поняла: либо задохнусь, либо начну дышать ртом. Последние годы из-за лимфаденита мне не приходилось это делать. Задышав ртом, почувствовала значительное облегчение.

Во время операции ассистент, наверно от напряжения, раза два ронял мне на голову тяжелые металлические предметы. Я невольно вздрагивала, но старалась лежать неподвижно, так как любое шевеление головой рядом с мужчиной со скальпелем казалось мне неразумным. Позднее, рассказывая девчонкам об операции и отмечая преимущества местной анестезии, я со смехом сказала: «Зато теперь точно знаю, кто ронял мне на голову инструмент».

Моя ревизия челюсти подходила к концу. Врач сказал: «Ну вот, мы и закончили. Не заросший ход зачистили. Там, где болело, все убрали. Кость отполировали». Потом постучал чем-то металлическим по моей носовой кости и продолжал: «Это у нас нос, но здесь нам искать нечего, – затем постучал по кости слева, – а тут у нас гайморова пазуха, мы там тоже искать ничего не будем». Благодаря этому экскурсу я теперь знала, где у меня что, но от одной мысли, что они могли еще и там что-то искать, мне стало нехорошо, и я сказала низким голосом: «НЭ надо».

По ощущениям операция длилась минут 20–25. Внезапно возникло чувство усталости. И вот доктор начал накладывать швы. Делал он это, как мне показалось, довольно долго. Видимо, поняв мое состояние, врач сказал: «Еще два шва».

После этих слов у меня отлегло от сердца и в душе возникла радостная легкость от того, что скоро уже все закончится.

Доктор наложил последний шов и вышел. Медсестра сказала, что можно вставать. Я встала и ощутила некоторую слабость. Пройдя операционную, села на стул у входа и нырнула ногами в босоножки. Напротив стояли врачи и снимали халаты, операции на этот день были закончены. Мне почему-то хотелось поделиться впечатлениями, и я попыталась пошутить.

– Неужели я жива?

Выражение лиц у докторов были непроницаемы, казалось, они не слышат меня. Не дождавшись ответа, но, не теряя надежды обрести собеседника, я продолжила.

– Второй раз мне такое не выдержать.

– Главное, чтобы не пришлось второй раз делать, – откликнулся пожилой врач.

От одного предположения, что подобное может повториться, сердце сжалось в груди. Испуганно взглянув на него, я спросила:

– Что, не нашли?

– Нет, – ответил врач, – гнойного секвестра не обнаружили.

– Загадка для врачей.

– Да, – сказал он, – да и для Вас тоже.

– Да, – подтвердила я.

Мне показалось, что задерживаю их, поэтому быстро встала и пошла к выходу. Вся команда двинулась за мной. Ощущая слабость, я шла, касаясь рукой стены. Когда зашла в палату и легла на кровать, девчонки испуганно на меня посмотрели и сказали: «Да на тебе лица нет, бледная, как стена, нос красный, губа синяя. Лежи и не вставай». Если мне что-то было нужно, то они приносили. Зашла медсестра, померила давление и температуру, дала сразу 2 таблетки парацетамола. Весь остаток дня я ощущала слабость и лежала. Слезы сами собой катились из глаз, и было очень жалко себя. Тем не менее, это не мешало нам тихонько беседовать.

– А интересно, – сказала Вика, – бывают люди, которые нормально себя чувствуют после наркоза?

– Думаю, бывают, – ответила я, – ведь многое зависит от препарата, от индивидуальных особенностей человека и, конечно…, – я сделала паузу и улыбнулась, – чтобы не было передоза. Но основная масса людей не очень хорошо его переносит. Вот расскажу вам случай, который произошел в Московской глазной клинике с пятилетней девочкой. Девочка лежала на каталке, к ней подошел молодой хирург и спросил: «Тебя как зовут?»

– Лена, – ответила девочка.

– А сколько тебе лет?

– 25, – сказала она, даже не моргнув.

Хирург улыбнулся.

– А замуж за меня пойдешь?

– Пойду, – ответила Лена.

– Ну, пойдем, – и каталку покатили в операционную. Когда после операции она стала приходить в себя, то первое что сказала, было: «Не хочу больше замуж!»

Девчонки засмеялись. Еще какое-то время мы делились впечатлениями.

– Меня провожало два врача после операции, – сказала Аня.

– А ее, – имея в виду меня, сказала Вика, – они все провожали.

– А что это они тебя все провожали? – с легкой завистью спросила Аня.

Я молчала и многозначительно строила глазки, чтобы раззадорить их. Когда мне показалось, что накал страстей достиг своего апогея, то спокойно сказала: «Девчонки расслабьтесь. Меня они провожали все вместе потому, что это была последняя операция на сегодня, и они все шли на обед».

Раздался дружный смех.

Когда я увидела себя в зеркало на следующий день, честно скажу, большой радости не испытала, и задумчиво произнесла: «Обезобразили девку». Мои добрые девчонки стали меня успокаивать и говорить, что отек скоро пройдет. Пришел зав. отделением с обходом. Бывало, что на обход вместе с ним приходило три врача и две медсестры. Молодая смена набиралась опыта, ассистируя во время операций и наблюдая за работой врачей-стажистов в отделении. В этот раз его сопровождали опытный врач и медсестра. Каждому пациенту он давал рекомендации. Подойдя к Вике, доктор осторожно пощупал разрез, ей несколько дней назад экстренно вскрывали флегмону.

– Ай, – сказала она.

– Что, больно?

– Немного.

– Продолжаем делать перевязки, антибиотик заканчиваем, – сказал он, обращаясь к медсестре.

Она кивнула и какое-то время продолжала очень внимательно на него смотреть, будто боялась что-нибудь пропустить.

– Ну, как дела? – обратился он к Ане.

– Нормально, – кисло сказала она, – но температура, бывает, иногда до 36,9 поднимается, – а затем продолжила,– Николай Анатольевич, скажите, а когда мне зуб удаляли, там было воспаление? А то у меня температура была 39,5.

– Мы его из гноя достали. Зуб был сложный, глубоко врос… Ну что, курс антибиотика мы закончили, болей нет, состояние нормализовалось. Готовьтесь завтра на выписку.

– Как я выйду на работу? Замерзну там и все.

Он с жалостью посмотрел на нее.

– Мерзнуть нельзя. Где Вы работаете? В офисе?

– Нет. На складе.

– Мы не закроем Вам больничный и напишем, чтобы в Вашей поликлинике продлили. Будете наблюдаться по месту жительства.

Затем, обратившись к сопровождающему врачу, сказал: «Николай Николаевич, Ивановой не закрывайте». Доктор кивнул.

– Спасибо, – сказала Аня.

Очередь дошла до меня.

– А ее помнишь? – спросил он Николая Николаевича, глядя на меня.

– Помню-помню, – ответил тот, видимо вспоминая момент, когда они решали, стоит меня оперировать или нет. Тогда, разглядывая мой снимок, каждый из них высказывал свое мнение. Николай Николаевич, вооружившись авторучкой, показывал на затемненный участок: «Вероятно, там внутри есть секвестр», – сказал он.

– Возможно… надо делать ревизию челюсти, – ответил Николай Анатольевич.

Николай Николаевич согласился. Зав. отделением повернулся ко мне: «Мы сделаем Вам ревизию челюсти. Не бойтесь, сверху ничего резать не будем, все изнутри. Поднимем слизистую и будем смотреть кость».

Воображение у меня заработало, и, в красках представив нарисованную передо мной картину, я спросила.

– А она потом прилипнет?

– Кто? – не понял врач.

– Слизистая…

– Прилипнет, прилипнет, – успокоительно заверил он.

Николай Анатольевич и Николай Николаевич всегда внимательно изучали истории болезни пациентов, готовясь к операциям. Они с математической точностью старались просчитать каждый случай, и если не были уверены в улучшении, то говорили: «Операция не даст улучшения, поэтому нет смысла ее делать». Пациент, как правило, не скрывал чувства радости. Это люди, увлеченные своей работой и не мыслящие себя вне челюстно-лицевой хирургии.

Тем временем медсестра и Николай Николаевич ушли в перевязочную, а Николай Анатольевич, рассмотрев мое милое личико, попытался пошутить, передразнив меня, на что я махнула рукой и сказала, оценивая свой внешний вид: «Да вообще!».

– Ничего-ничего, – сочувственно сказал доктор, – думал, будет хуже, – затем спросил, – Снимок Вам отдали?

– Да, отдали, как же я без «портрета»?

– Дайте-ка его.

Он взял снимок и показал мне удаленный участок.

А затем продолжил: «Ну как? Болит, где болело?»

– Нет, – сказала я, – где болело, не болит. Теперь вся челюсть болит.

– Пройдет, продолжайте ходить на магнит.

Закончив обход, врач вышел из палаты. Обычно, пока он шел по коридору, многие больные обращались к нему за советом, у некоторых он сам спрашивал о самочувствии, помнил проблемы каждого и какое назначено лечение. Кроме этого к Николаю Анатольевичу практически каждый день, как к доктору Айболиту, приходили на консультацию пациенты с поликлинического приема областной поликлиники. Он никому не отказывал в помощи.

На следующий день у меня вздулось под глазом и я попросила назначить мне что-нибудь противовоспалительное. Врач сказал: «Вы выпили много антибиотиков, все они были в основном из групп фторхинолов и цефалоспоринов, давайте попробуем из группы макролидов-суммамед. Он должен снять отек». После того как он назвал такое количество групп, я посмотрела на него с возросшим уважением. Надо сказать, доктор любил сеять специфическими терминами, они, по-видимому, незаметно влились в его лексикон и составляли значительную часть его речи.

Тем не менее, Николай Анатольевич оказался прав, группа макролидов не подвела, и уже к концу следующего дня он констатировал, что отек под глазом спал. На это я радостно сказала: «Тьфу, тьфу, тьфу!!!» Чувство благодарности переполняло меня: «Спасибо Вам», – сказала я.

– Ну что? Болит, где болело? – спросил он.

– Нет. Не болит.

Врач радостно улыбнулся: «Ну, хорошо». Ощущение, что все скоро нормализуется, меня не покидало.

Аня в этот день готовилась к выписке. Ей не хотелось расставаться с нами, поэтому мы ее утешали, как могли. Зашел врач.

– Ну что? Как дела? Готовы на выписку?

Она кивнула.

– Ну, давайте, поправляйтесь, – пожелал он.

– Спасибо большое. До свиданья.

– Нет-нет. Никаких до свиданья. Хирургам не говорят до свиданья.

– Да, конечно. Тогда всего доброго.

– Всего доброго, – ответил врач и вышел.

– Ничего, – сказала я Вике, – скоро и нас вылечат.

В этот же день прооперировали еще одну женщину из нашей палаты. Ей врач удалил из гайморовой пазухи кисту и вросший в пазуху, воспалившийся корень зуба мудрости. Надо сказать, что у нее потом очень быстро все зажило. Но когда ее привезли после операции, она долго отходила от общего наркоза.

– Где я? – спросила она.

Я подошла к ней, и, погладив по руке, сказала: «Ты уже в палате. Все хорошо, все позади. Теперь все будет хорошо, теперь будет заживать». Она произнесла: «Какой-то кошмар, полный финиш, – слезы потекли у нее из глаз, – что со мной сделали?» Я не нашлась, что ответить, и твердила, что теперь все будет хорошо. Она сжала своей ладонью мои пальцы и сказала: «Спасибо». Я погладила ее по руке. Она успокоилась и уснула. Проснувшись, спросила: «Я сильно страшная?» Все ее заверили, что с ней все хорошо. А мне подумалось, что это она на меня насмотрелась, хотя в отделении и кроме меня было на что посмотреть.

Теперь мой отек спал, и я стою и смотрю из окна палаты на заснеженную улицу, освещенную фонарями. Снег, медленно падая, ложится на тротуар. И снова хочется сказки, детства и доброты. Да, это не тот город, и не та жизнь, но это моя жизнь, и я благодарна Богу за то, что свел меня с добрыми и хорошими людьми.

– Для подготовки обложки издания использована художественная работа и фото автора.