Первая любовь [Анастасия Муравьева] (fb2) читать постранично, страница - 2

раскалывалась, во рту привкус соли.

– Полежи, – сказала она.

«Полежи, полежи», – эхом донеслось до него, и он провалился в обморочный сон.

Прошел месяц. Михаил вернулся в свою комнату под лестницей, а она навещала его после школы. Потолок над ним скрипел, он ловил каждое дрожание половиц, чтобы не пропустить ее визит. Однажды она принесла рыжий апельсин и бросила его на диван.

– Тут грязно, – засмущался он.

– А я не буду есть. Это тебе, – засмеялась она.

Он обиделся.

– Извини, я пошутила, – она очистила апельсин, содрав корку рваной стружкой, сок брызнул во все стороны. С тех пор Михаил полюбил грызть апельсиновые шкурки и всегда держал их на блюдечке в своем кабинете, вызывая недоумение секретарши.

Она оканчивала школу, а Михаила ждала переэкзаменовка по болезни. Жизнь раскручивала свой маховик, чтобы сделать новый рывок.

Летом она уезжала вместе с отцом, у художников это называется на этюды. Михаил, бледный от головной боли, накатывающей волнами, провожал её на вокзал. Она шла впереди с сумкой на тонком ремешке и прижимала, обняв, как живого котёнка, чучело ласки. Отец нёс портфель, застёгнутый на один замок, и этюдник. Больше у них не было вещей.

– Тебе она нравится? – вдруг спросил отец у Михаила.

Она ускорила шаги, а Михаил замер.

– Кто? Ваша дочь?

– Она самая.

– Очень нравится, – сказал он и закашлялся.

– Тогда прощайтесь, – художник быстрыми шагами ушёл вперед.

– Я буду ждать тебя, – выдохнул Михаил. – А ты?

– А я нет, – она опять дёрнула плечом. – Мы живем с отцом. Нам никто больше не нужен.

– Но он старый. Ты не сможешь быть с ним всю жизнь. Тебя кто-то должен любить, – упрямо твердил Михаил.

Она низко опустила голову и ушла вперёд. А потом вдруг резко метнулась к нему, оставшемуся стоять с бессильно опущенными руками. Её волосы, теперь уже не косы, разлетелись по плечам. Она прижалась к нему щекой, ласка ткнулась острым носом в грудь. Михаил сжал её лицо ладонями и начал неумело жадно целовать. Она заплакала, без слёз, одними плечами.

– Я люблю тебя, – горько шептал Михаил. Сладкая судорога пробежала по его телу.

– Меня отец любит.

– Отец – это другое, – Михаил растерялся, удивляясь её непонятливости.

– Спасибо, что проводил, – она подбрасывала камешек носком туфли, не глядя на Михаила, точно так же, как год назад отшвырнула мёртвого котёнка. «Она, наверное, и меня ногой переворачивала, окровавленного, после драки», – вдруг со злостью подумал Михаил. Она ещё зачем-то постояла рядом с ним, усиливая боль, а потом ушла. Нервные плечи, синий берет и сырой после дождя гравий, ведущий к узкоколейке. Она уехала.

– Где тебя ножом-то пырнули, трава до сих пор бурая. Так ржавая и вырастает. Чудеса, – рассказывала мать, когда спустя пять лет он приехал погостить, уже студентом.

– А королевишну-то свою помнишь? Ух, как ты на неё зыркал! – мать усмехнулась. – Моль бледная.

– Помню, – ответил Михаил напрягшись. – А что?

– Так ведь она с отцом родным жила! Засудили его, когда всё раскрылось. Теперь она уж взрослая барышня стала. А на суде выяснилось, что с двенадцати лет спала с ним. Как мамаша ее померла, так и завертелось у них.

Мать поднесла половник ко рту, подула на горячий борщ, утерла рот тыльной стороной ладони.

– И как я раньше не догадалась! Больно нервные оба. Дома шаром покати, а девчонка губы красит. Срам какой!

– А теперь она где?

– Кто ж её знает. Педагогическое училище закончила, вроде учителкой рисования устроилась, где-то в райцентре.

– А ты в последний раз когда её видела? – спросил Михаил, глядя как дождь заливает окно.

– Давно. Только тебя в город проводила, а на следующий день она заявилась. Как сердце чуяло у нее. Аборт приехала делать. Небось, от родного папаши дитё – то ли сын, то ли брат. Худая вся, прозрачная, а живот торчит, тьфу.

Михаил, недослушав, ушёл к себе. Он лёг на знакомый диван под лестницей. На стену мать наклеила карту полушарий из старого учебника. Михаил вспомнил, как он сидел здесь, обложенный подушками, и любовался на нее. Она редко улыбалась так безмятежно, озарённая воскресным солнцем сквозь стёкла. – – Сейчас узнаем, где ты будешь жить, – сказал тогда Михаил. – Так, давай сюда палец, закрывай глаза, крутись!

Она спрыгнула с дивана и послушно закрыла глаза, раскручиваясь так, что подол юбки задрался – и остановилась, наугад ткнув пальцем в карту.

– Марианская впадина, – запинаясь, прочел он и добавил упавшим голосом: – Самая глубокая в мире.

– Мне цыганка напророчила, что в восемнадцать лет умру, – и она опустилась на диван.

«Она сделала аборт и исчезла навсегда», – думал он, закрыв глаза. – «А ты бы мог уехать днём позже и увидеть её. Беременную, бледную, будто отравленную. И аборт, который делала местная ведунья, потроша её узловатыми пальцами, ты мог увидеть, и таз с ошмётками слизи, и кровавый след на простынях. Но ты