Обожжённое сердце [Александр Николаевич Ивкин] (fb2) читать онлайн

– Устал я жить в родном краю, в тоске по гречневым просторам. Покину хижину мою, уйду бродягою и вором… Как же там дальше? – Лёха мучительно пытался вспомнить слова.

– Уйду бродягою и вором… Сизый, как там дальше?

Сизый дёрнулся и зашипел:

– Тихо, ты! Спугнёшь фраера – опять ждать придётся. Когда потом следующий нарисуется?

Его злое шипение было сдобрено табаком и густым сивушным духом, Лёха поморщился. За углом в полумраке плохо освещённой улочки под чьими-то ногами поскрипывал снег. Вдоль тёмных домов нетвердой походкой шёл человек. Петляя от стены к стене, он часто останавливался, что-то бормотал, смеялся. Сизый довольно потёр ладони.

– Тёпленький клиент, готовый. Пожалуй, и шуметь не станет. Ты, главное, крути ему руки крепче, а я проверю, что у него в карманах.

В проулке загрохотало. Две тени осторожно выглянули из-за угла. Человек бил ногой по водосточной трубе, она вздрагивала и скрежетала, из чёрного выгнутого раструба, как из рога изобилия, на тротуар сыпалось ледяное крошево.

Лёха вздохнул:

– Сглазил ты дядю, буйный он! Сейчас всю округу разбудит.

Уходить надо.

– Да нет здесь никого, верное место. Пускай господин хороший повеселится напослед, а мы его тут подождём, – Сизый подпёр плечом стену, криво усмехнулся. – А фраер-то наш расфуфыренный, и туфли у него лаковые, и кепка меховая, при пальте.

Лёха ещё раз выглянул из проулка, затем отступил в тень, закрыл глаза, поёжился.

«Уйду бродягою и вором. Как там дальше? Пойду… куда-то там. А! Вспомнил! Искать убогое жилище!» – и уже вслух:

– И друг любимый на меня наточит нож за голенище! Слышишь, Сизый, вот это слова! Наточит нож за голенище! Прямо про нас с тобой!

Сизый снова лишь зашипел в ответ, он внимательно следил за улицей.

Пока Лёха пытался вспомнить следующие строки, в его памяти всплыло лицо человека, читавшего ему эти стихи.

Вчера все столы в кабаке были заняты. Благодаря дурной славе к Сизому и Лёхе никто не подсаживался. Он пришёл один, в самый разгар гулянки. Окинув быстрым взглядом задымленный зал, незнакомец уверенно подошёл к их столику и присел на свободный стул. Сизый взвился:

– Какого чёрта? Ты кто такой?

Через час или чуть больше Лёха смотрел на нового знакомого сквозь хмельной туман, а тот, откинувшись на спинку стула, читал стихи:

Весной и солнцем на лугу

Обвита жёлтая дорога.

И та, чьё имя берегу,

Меня прогонит от порога.

…Лёха никогда и нигде не учился, родителей своих он не помнил. Домом для него была улица, а семьёй – ватага сирот-беспризорников. Жили гуртом, ночевали, где придётся: в подворотнях, в подвалах, на чердаках. Целыми днями побирались, воровали, совершали набеги на рынки, сады и огороды, прятались от городовых, обходили свирепых дворников, спасались от частых облав. Повзрослев, Лёха неоднократно пытался жить нормальной жизнью, он искал себе работу и даже сторонился старых приятелей. Но какая она, нормальная жизнь, Лёха не знал, и кривая снова уводила его в сторону. Кое-как дотянув до двадцати пяти, Лёха окончательно махнул на себя рукой. Он по-прежнему путался с лихими людьми, да и сам уже прослыл лихим человеком.

– Весело мы вчера покутили! – Лёха достал из-за отворота ушанки заботливо припрятанный окурок. – И поэт этот, как его, который на гармошке.

– Какой поэт? – Сизый непонимающе уставился на товарища. – А, этот. Да какой он поэт? Гад он! Губу мне разбил, рубаху на себе изорвал…

– А ты что, много их видел? Или, может, хоть с одним знаком? Откуда ты знаешь, какой он, настоящий поэт? – Лёха торопливо затянулся, пряча огонёк в ладони. – Вчерашний мне рассказывал, что у всех поэтов сердца обожжены, оттого они спирт жрут и рубахи рвут. Боль, говорит, невыносимая, сил нет терпеть!

Сизый скривил лицо:

– Это ты подружке своей расскажи! Она вчера твоему поэту всё в карман заглядывала да чистого в стакан подливала. Видать, хотела содрать с него втридорога, сколько ей и не платит никто.

– Зря ты так… Он стихи ей читал, хорошие. Там ещё слова такие: «Весной и солнцем на лугу обвита жёлтая дорога». Проняло меня, понимаешь? Ночь спать не мог. Вот послушай: «И та, чьё имя берегу, меня прогонит от порога!» Понимаешь? Меня. Прогонит. От порога! Какие слова! Как же там дальше? Хоть убей, не помню. Да подожди, не пихайся! Послушай, говорю тебе!

– Чушь собачья! Оба вы ненормальные! – Сизый высунулся из проулка и тут же отступил назад.

– Тихо! Он рядом!

Не дойдя всего несколько шагов до перекрёстка, человек остановился. Послышалась какая-то возня, а затем в стену через дорогу впечатался снежок. Человек целил в табличку с названием улицы. Один за другим послышалось ещё несколько рассыпчатых шлепков. Друзья переглянулись. Запоздавший гуляка словно бы и не собирался входить в тень подворотни. Слегка пошатываясь, он расстегнул пальто и долго рылся во внутреннем кармане. Наконец, выудив кончиками пальцев папиросу, странный прохожий тщательно продул фильтр, смял его гармошкой, закурил. Окутавшись дымом, он опустил голову и задумчиво произнёс:

Седые вербы у плетня

Нежнее головы наклонят.

И, не обмытого, меня

Под лай собачий похоронят.

Последняя строка прозвучала дважды: «Под лай собачий похоронят».

Лёху пронзило. Это его голос, его стихи! Лёха узнал вчерашнего поэта.

– Ну всё, хватит! – Сизый подался вперёд, но Лёха обхватил его обеими руками.

– Стой, не надо, пусть идёт!

Сизый рванулся и легко высвободился из объятий товарища. Через мгновение он уже шагнул в размытый круг фонарного света.

– Привет, дядя! Медленно ты ходишь. Я весь околел, тебя дожидаючись.

Сизый был на полголовы выше. Недобро улыбаясь, он медленно приближался, нависал. На удивление, Лёхин знакомый не выглядел испуганным. Скорее, наоборот. Он стрельнул папиросой в снег, сдвинул меховую кепи на затылок и весело поприветствовал:

– А! Господа флибустьеры! Разбойнички с большой дороги! Так-так… – казалось, он искренне рад встрече. – Плохо вижу ваше лицо, света здесь мало. Скажите, кто это вас так разукрасил? Уж не вчера ли с вами приключилось несчастье?

Почувствовав себя узнанным, Сизый застыл в замешательстве. Поэт тем временем плотнее подтянул перчатки, осведомился:

– Позвольте узнать, за вчерашнее меня поджидаете, или как?

Сизый медленно опустил руку в карман своего пальто, Лёха хорошо знал, что означает этот жест. В кармане его друга была припрятана самодельная финка. Заметил этот жест и поэт. И тоже всё понял, но не отступил, а напротив, продолжал дразнить судьбу:

– Ну, давайте, смелее. Что-то вы сегодня вялые, вчера были прыткие, а сегодня вялые.

Поэт улыбался открыто и будто непринуждённо, но в его глазах уже разгоралось пламя драки. Точно такое, как прошлой ночью, когда он рвал меха гармони и, встряхивая золотыми кудрями, выкрикивал срывающимся голосом: «Сыпь, гармоника! Скука, скука!» И вся кабацкая публика в экстазе вторила ему, отстукивая пьяными каблуками по заплёванным истёртым половицам.

Предчувствуя беду, Лёха поспешил выйти из тени.

– Ага! – радостно воскликнул поэт. – Двое на одного? Или там ещё кто-то прячется? Сколько вас есть – все выходите!

– Мы обознались! – Лёха сходу попытался выправить ситуацию. – Другого поджидали. Вас не станем задерживать, идите на здоровье!

Кажется, поэт был разочарован.

– Обознались… Ну, бывает.

Синее пламя в его гипнотических глазах опадало, успокаивалось, гасло. Он пристально посмотрел на Лёху.

– А ведь мы с вами давеча за одним столом сидели! Вы с барышней были. Послушайте, раз такое дело, то вы… Запамятовал, как вас? Ах, да! Алексей, передайте своему товарищу, вот этому, который насупился, мои извинения по поводу вчерашнего, пусть зла не держит. Вы слышите? – поэт через Лёхино плечо обратился к Сизому. – Не держите на меня зла!

Лёха обернулся и никого не увидел. Приятель уже отступил в тень, где лишь на мгновение, озарив углы подворотни, вспыхнула зажжённая им спичка.

На другом конце улицы показались какие-то люди, они начали выкрикивать:

– Сергей! Это вы? Мы вас ищем! Эй! Кто там ещё?

Лёха облегчённо выдохнул:

– Это за вами. Можно я вас провожу?

Они повернулись и пошли навстречу шумной компании, туда, где непрестанно что-то выкрикивали, валили друг друга в снег, хохотали.

Какое-то время Лёха не решался начать разговор, а затем вдруг выпалил:

– Мне очень понравились ваши стихи! Я, правда, других не знаю, но уверен, ваши – лучшие! Как вы находите нужные слова? Откуда их берёте? Почему врозь они звучат обыкновенно, а вместе становятся как песня? Скажите, чтобы стать поэтом – душу обязательно обжигать? Как это бывает? И чем обожгло вашу?

Сергей посерьёзнел, казалось, от его хмеля не осталось и следа.

– Мою? А мою, Лёша, обожгло любовью. Напрочь выжгло! Теперь на этом месте язва открытая зияет…

Он хотел добавить что-то ещё, но в этот момент к ним подлетели две раскрасневшиеся барышни и, подхватив поэта под руки, увлекли его за собой. На Лёху никто не обратил внимания. Он немного потоптался на месте и пошёл обратно.

– Ну что, нагулялся?

Сизый был взбешён.

– Из-за тебя такого фраера упустили! У него же денег полные карманы! Ты всё испортил, не дал за вчерашнее поквитаться! Сволочь малахольная, нашёл себе ровню?! – захлебнувшись гневом, Сизый махнул рукой в сторону уходящей компании.

– Они же ноги об тебя вытрут и не заметят!

И тут Лёха взорвался:

– Замолчи, ты, судьба никчемная! Нельзя его трогать! Поэт он! С обожжённым сердцем живёт! Что ты вообще об этом знаешь? А я? Ну что хорошего я в жизни видел? А тут такое! Впервые что-то настоящее! Человек настоящий! Слова настоящие! Ведь он пишет про меня, про тебя, про всех нас! А мы вчера так ничего и не поняли: всё пили да кривлялись, всё потешались над его горечью! Ты и сейчас ничего не понимаешь, потому что не способен понять, потому что тебя интересует лишь грязь и пошлость! – из Лёхиных глаз покатились слёзы. Словно испугавшись своей слабости, он разозлился ещё больше.

– Да провались ты! А может, и моё сердце обожжено! А может, и я думаю так же, как он, и у меня в голове стихи, только мне слов не хватает! – Лёха решительно шагнул вперёд. – Довольно с меня! Не могу так жить! Видеть тебя не могу! Уйди с дороги!

В горячем запале Лёха не заметил, как Сизый украдкой опустил руку в карман пальто, а затем резко выбросил её вперед. В сумраке подворотни холодной искрой блеснула стальная полоска.

Лёхины ноги подкосились, и он стал заваливаться на товарища. Не понимая, что произошло, Лёха схватил Сизого за плечи и, медленно сползая вниз, всё смотрел и смотрел на него удивлёнными глазами. Сизый бесцеремонно стряхнул с себя Лёху:

– Ну что, обожгло сердце-то?

Затем он грязно выругался и торопливо зашагал вдоль улицы прочь.

Утопая щекой в горячем сугробе, Лёха слушал, как сухо скрипит снег под ногами приятеля, как удаляется шумная компания, как затихает, теряется в снежной круговерти звонкий голос, читающий в ночь:

А месяц будет плыть и плыть,

Роняя вёсла по озёрам…

И Русь всё так же будет жить,

Плясать и плакать у забора.

И летели вдоль тёмных улиц зарифмованные строки, и бились они о стены замёрзших домов, и рассыпались мириадами колких снежинок. Всё тише и тише становились произнесённые поэтом слова. Всё тише и тише стучало обожжённое этими словами Лёхино сердце.