это разве не инцест? [катерина дементьева] (fb2) читать онлайн

привет, ребята, меня зовут катя.

я, если это важно, живу в риге, в крохотной квартирке с высокими потолками и очень классным партнером, люблю долгие прогулки у водоемов, не одобряю прописные буквы, нахожу нелепым, когда авторы пишут о себе в третьем лице, веду блог о книгах и, а вот это уже важно, очень люблю читать. обожаю, все и всякое: от античных греческих трагедий до современных японских визуальных новелл, со многими другими странами, временами, течениями и видами в середине – и это сильно сказывается на том, что я пишу.

я люблю мешанину из жанров, экспериментировать с формами, языком, содержанием, избегать шаблонов или наоборот влезать в них, но стараться развернуть как-нибудь неожиданно, люблю выписывать героинь разной степени приятности и писать про дружбу и мир, где нет сексизма, гомофобии и прочих неприятных вещей.

иногда получается забавно, иногда – довольно грустно.

надеюсь, какие-нибудь из рассказов, хотя нет, чего там, надеюсь, вам вот прям тыщтыщ любовь-сердца-котята понравятся мои рассказы!

приятного чтения!

это не инцест

(почти, но не вполне рождественский рассказ)

Э.

Нужно было поговорить с А. насчет повышения (я была согласна на что угодно, должность или зарплату, если и то, и другое оказалось бы невозможно), и я знала, после обеда она будет у себя и не будет занята, и я могла бы написать письмо, сообщение, договориться о встрече, но снова, СНОВА струсила, и теперь, после обеда, прогуливала работу и притворялась, что занимаюсь рождественским шопингом. Притворяться было несложно, все бродили туда-сюда, некоторые что-то покупали, большинство – трогали вещи и ставили их на место. Если бы я боялась микробов, наверняка прогоняла бы одну паническую атаку, только чтобы появилось место для следующей. Но я не боялась, тоже бродила, и трогала, и купила пару безделушек для родителей, овечку в коллекцию овечек, символ года – в коллекцию символов года, свечку с розмарином и мятой бабушке, мешок шоколадных конфет коллегам, масла для тела – подругам, поизнывала от того, что идей для подарка Н. совсем нет, а еще и ничего не нравится. Пора было возвращаться на работу, но я решила, что загляну в пару магазинов, вдруг найдется что-нибудь подходящее и решительно прекрасное. А еще я подумала, раз мы едем к его семье на праздничный ужин, то нужно же что-то купить для них, и тут меня почти буквально, i.e. фигурально ударило молнией осознания.

Видите ли, я никогда не воспринимала Н. и ну, собственно, тоже Н., но пускай будет Н1 для удобства, – как родственников. Н1 была для меня бывшей, а Н. – не хочется говорить текущим, и тем более не хочется говорить пафосное любовью всей жизни или второй половиной. Зачем вообще эти описания? (мне хотелось, чтобы он описывал меня как любовь всей жизни, когда знакомил с кем-то, впрочем я легко представляла, как быстро это станет раздражать, и представляла с трудом, чтобы он хоть раз так сделал). В любом случае я никогда не воспринимала Н. и Н1 как родственников, и когда мы заговаривали о прошлом, он здорово озадачивал меня фразами вроде не говори, пожалуйста, о том, как ты спала с моей дочерью, раз уж теперь ты спишь со мной. Потом он всегда извинялся, думал, что это меня огорчает, а я пыталась и никак не могла найти слова, чтобы объяснить, нет, никаких обид и огорчений,

но это правда звучало странно,

и какое дурацкое выражение – спать с кем-то,

и как, интересно, дела у Н1?

Я никогда не спрашивала, хотя это было очень интересно. У него – потому что знала, не выйдет из этого хорошего разговора, у нее – потому что не знала, разговариваем ли мы. Не то чтобы мы плохо расстались, это произошло как раз наилучшим способом. А вот то, что у меня начался роман с Н. – об этом она узнала далеко не так, как хоть кто-то из нас хотел бы.

Мысль о встрече с семьей Н. окончательно перестала радовать и начала вызывать скорее ужас, мысль о встрече с Н1 – будоражила, но скорее приятно. Что забавно – подарок ей нашелся легко, быстро, она обожала шарфы и вообще – кутаться, прятаться от людей, и я сразу приметила огромный, пушистый, классический красно-зеленый тартан, с редкими неожиданными неоново-желтыми полосами. Вот бы подарки для Н. было так просто находить.

Телефон завибрировал – там А. кокетливо интересовалась, вернусь ли я сегодня и, если да, захвачу ли по дороге кофе. Я в очередной раз твердо решила, что вот он – отличный момент поговорить насчет повышения, зашла за латте с тремя порциями сиропа, сознательно забыла купить кофе ей и отправилась обратно в офис. Трусить и прятаться.

Натта

И больше раздражало даже не то, что отец будет с ней, и не то, что узналось об этом от мамы, и не то, что ужин, который в лучшие-то годы был сомнительным развлечением, обещал стать невыносимым, и не то, что Натта проспойлерила свой подарок от нее в сториз, в которые периодически заглядывала с рабочего аккаунта, чтобы не светиться самой, а то, что подарок был отличным.

– То есть погоди, твоя бывшая встречается с твоим же отцом, и тебя беспокоит, что она сумела выбрать идеальный шарф? – спросил Карл, ее текущий, и – хотелось бы верить, потому что он был очень уж славным – долгосрочный партнер.

Натта скривилась – это была больная и порядком утомившая ее тема. Раньше да, раньше она рассказывала всем, кто был готов слушать, но теперь у нее не было ни желания это делать, ни каких-то сильных чувств по вопросу.

– Понимаешь, проблема не в шарфе и не в отце, а в том, что мне теперь придется выдумывать подарок для нее, а это уже дело ужасное.

Это была почти не-неправда, в подарках Натта была не сильна. Зато была сильна в подборе партнеров (возможно, минус мисс очевидное исключение) – Карл сделал какао, набросил на них обоих плед и сказал:

– Значит, давай придумывать вместе.

Не зря он был креативным директором, подарок понравился Натте, и были шансы, что он понравится ей.

*

– Ну что значит, ты в порядке, – настаивала мама во время обеденного перерыва, каждого (!) обеденного перерыва, – что значит, тебя это не беспокоит?

– То и значит, мама. Меня не беспокоит, и тебя не должно бы – а ты ведешь себя так, будто бы он оставил тебя ради нее, и между вами двумя не было его бухгалтера…

– Не смей даже упоминать эту стерву!

Мама всегда впадала в ярость, если кто-то упоминал отцовский роман с бухгалтером, и Натта пользовалась этим, потому что сил обсуждать поездку оставалось все меньше.

*

– А если не ехать? – интересовались подруги за вечерним вином, когда разговор неизбежно переходил к этой теме.

– Понимаете, – снова и снова объясняла Натта, – тут такое дело. У меня полное бинго – новая машина, новая работа, новый партнер и даже медосмотр я в этом году просто для проверки сделала. Идеальный момент для встречи с родственниками, лучше уже не будет. И это, может, даже неплохо, что она там поприсутствует, чтобы все они окончательно убедились, что я в порядке.

Подруги заметно сомневались, но что толку сомневаться, Натта решила, и хотела вина с поддержкой, а не чтобы ее отговаривали от поездки.

*

Ежемесячная напоминалка – позвони бабушке – сработала во время совещания, но вот ведь какая Натта была молодец в последнее время, она не просто смахнула ее, а отложила, и потом, когда собрание кончилось, позвонила. Сегодня был неплохой день. Бабушка рассказала, как здорово погуляла, посмотрела фильм (переносной плоский телевизор, представляешь, Натточка?), даже немного пересказала его, похвасталась обновками для семейной встречи, и тут, когда Натта расслабилась, а дело дошло до расспросов о том, как у нее дела, случилось неожиданное.

– А как там твоя симпатичная девушка? – спросила бабушка.

– Кто? – переспросила Натта и вдруг осознала, когда мама и тетя говорили, что не будут нагружать бабушку ненужной информацией, она и так долго привыкала к тому, что у Натты не парень, а девушка, – они не обманывали. Они ей не сказали. Возможно, Натта должна была взять эту обязанность на себя, в конце концов, это были ее отношения. Возможно. Она трусливо сказала: – Симпатичная девушка просто отлично, передает тебе приветы и ждет не дождется встречи!

Пока бабушка радовалась этому, Натта записывала себе, что нужно позвонить тете и маме (с десятком восклицательных знаков) – и для разнообразия не слушать, как она возмущается, а повозмущаться самой. Это пошло в список приятных дел на день.

Э.

Утром я воображала себя Сэй-Сенагон и писала на клочках бумаги всякие мелочи. Вот одна: люблю, когда рано утром встаю в туалет или попить, а потом прохожу мимо окна, раскрываю шторы, а там темно-синее ледяное небо, и некоторые окна горят теплым желтым, но мне не нужно зажигать свет, можно укутаться в одеяло, прижаться к Н. и спать, пока не надоест.

Днем я сражалась с ворохом недоделанной ерунды, уже привычно пряталась от А., которая хотела поговорить о чем-то, а я была к этому, чем бы это ни оказалось, совершенно не готова. Я продолжала воображать себя несколько иной Сэй-Сенагон, той которая лукаво смеется, интриганствует, кокетничает с кем нужно для достижения своих целей… Воображать получалось неплохо, реализовывать – никак. А. нашла меня в туалете на третьем этаже, где я тайком курила в окно, писала сообщение за сообщением Н. (он отвечал на каждое плюс-минус шестое, невпопад подбадривал и называл котиком, меня устраивало). А. сказала, что сигнализация сработает, я затянулась посильнее, с шиком (нет) выбросила окурок из окна – он, конечно же, упал на чью-то крышу, чтоб его. Нам надо бы поговорить, сказала А., и это был бы хороший момент для разговора, очень кинематографичный, но некогда, некогда, я уже побежала вниз, спасать чужую машину.

Вечером все окончательно расклеилось, и было не до Сэй-Сенагон. Мы собирали вещи, ехать нужно было уже послезавтра, и я бы с радостью отложила сборы до последней минуты, но Н. такого не любил. Мы упаковали подарки, его одежду, мою косметику, все остальное. Дело дошло до идеального праздничного наряда, над которым я думала почти неделю, и вот я гордо показала его Н., и тут-то и выяснилось, что мой лучший вариант – это тот, в котором я уже ездила на такой же ужин. Я уточнила, сделает ли это ситуацию хуже, если я все-таки остановлюсь на этих свитере и юбке, он твердо сказал, что да, сделает. Отчасти я его понимала и была согласна, но с другой стороны – мы познакомились не на том ужине, увлеклись друг другом тоже не там. Тогда он просто был отцом Н1 и совершенно меня не интересовал. Я задумалась, почему он вообще помнит мой наряд, и ожидала чего-то ну если не ужасно романтичного, то хоть сколько-нибудь, но в ответ получила то, что ему запомнилась не я, а кошмарный свитер. Признаюсь, это звучало как отличный повод для ссоры, из-за которой потом можно было бы никуда не ехать – чем дальше, тем меньше мне хотелось туда – но Н. на подходе разгадал мои намерения, и ничего не вышло. Мы не поссорились, но помирились, я заставила его выдать мне бесплатную стилистическую консультацию, милостиво согласилась на четвертый вариант из предложенных (просто чтобы подразнить, остальные мне тоже понравились), и на этом день кончился.

Перед сном я смотрела наши фотографии с Н1 с того ужина и очень хотела написать ей, спросить, как ей мой свитер, считала ли она его кошмарным – но не решилась.

Натта

Натта почти неделю металась между желанием позвонить ей и страшным, страшным нежеланием это делать. Вот и сейчас – вещи собраны, Карл ждет у машины, звонить маме и признавать, что она была права, – слишком унизительно, оставаться дома – глупо, и Натта могла бы хотеть самые разные вещи, самые, но хотела только позвонить ей, потребовать чего-то – извинений, или поддержки, или, может, посмеяться вместе над идиотской ситуацией.

– Я считаю, что смеяться над ситуацией тебе нужно со мной, – ласково сказал Карл, – требовать поддержку тоже у меня. С извинениями за те вещи я не помогу, но и звонить все-таки не советую.

Карл был прав – он вообще почти всегда был прав, и был хорош не столько этим, сколько тем, как никогда не кичился. Его стоило слушать, и Натта слушала – и все-таки металась, и хотела, и бог ты мой, им пришлось поменяться местами, потому что волнение достигло той степени, когда она не могла гарантировать хоть чью-нибудь безопасность, когда находилась за рулем. Ужасно.

– Строго говоря, нам не обязательно туда ехать, – в тысячный раз предложил Карл.

Правда, верно, можно было бы и не ехать, но вот ведь, в чем дело – Натте хотелось увидеть ее, поговорить, если дело пойдет хорошо, или поругаться, если – плохо. Чтобы там ни было раньше, как бы по-дурацки все ни обернулось, Натта скучала – иногда злилась на это, иногда стыдилась, расстраивалась – и скучала. Ну и, конечно, правдой было и другое – ей хотелось похвастаться Карлом, потому что кому бы не захотелось? Вряд ли были такие.

Они планировали приехать часам в шести, но все остальные на дороге тоже, должно быть, что-то планировали, и Натта с Карлом подъехали к дому, как раз когда на ее любимом месте встала по-мудацки кастомизированно лаймовая машина отца. Он вышел – вытек, как сонный, довольный кот, наружу. Карл ожидаемо отметил и машину, и какой шикарный мужик из нее вышел. Отец дошел до пассажирской двери, открыл ее, протянул руку – и рядом с ним так же вальяжно, чуть медленнее, чем двигались нормальные люди, появилась она.

– Вау. С ума сойти, – сказал Карл и сразу спросил: – это же ничего, что я так реагирую?

– Ничего, – честно ответила Натта, но не стала добавлять, что это было в верхних строчках раздражающих вещей – то как ее шикарный отец и ее шикарная бывшая круто выглядели вместе. Намного лучше, чем Натта хоть с кем-то из них. Впрочем, раздражало скорее по привычке, чем на самом деле, так что и думать об этом не стоило. О чем хотелось думать – как бы так вжаться в сиденье, чтобы они ее не заметили. Никак. Отец сразу увидел, подошел к двери, спокойно дождался, когда Натта опустит стекло, чмокнул ее в макушку поздоровался с Карлом, сказал, что сейчас перепаркуется.

– Мне быть с ним вежливым или как? – спросил Карл. Тут Натта окончательно поняла, что дело плохо, выскочила из машины и почти убежала за угол дома, на ходу ковыряясь в сумке в поисках сигарет – и, конечно же, столкнулась с ней. Она криво улыбнулась, приветственно махнула двумя пальцами, опасно выгнув ладонь, как она всегда делала, и в своей любимой манере начала разговор с середины предложения.

– … и я думаю, что это может оказаться не так уж кошмарно, верно?

Так странно – что Натта помнила о ее привычке вести воображаемые диалоги, а потом продолжать их с теми, кто оказывался рядом, и помнила о манере махать не рукой, а пальцами, и миллион других вещей.

– Мне кажется, все будет именно так кошмарно, если не хуже, – мрачно сказала она ей и осознала, что все-таки забыла сигареты дома.

*

Спустя полтора часа она составляла и постоянно дополняла список разных вещей. Из плохого можно было назвать:

– как мама и тетя единым фронтом слали флюиды, взгляды, фырканья ненависти в сторону отца и нее;

– как бабушка задумчиво оглядела, кто как сидит (а сидели они все парами, и по совершенно, абсолютно, ну как же оно так вышло случайному совпадению, Натта сидела напротив нее), после чего непривычно четко заявила, что наконец-то хоть у кого-то в семье появляется чувство этикета и пару не сажают рядом, будто они дети какие-то;

– после чего бабушка же заметила и сообщила, что она и отец шикарно смотрятся вместе, и какая Натта молодец, что совсем об этом не переживает;

– Карл поддерживал ее (это шло в хороших пунктах), а параллельно набирался, поэтому вариант уехать отсюда испарился почти сразу и как минимум до утра;

– Драматичным шепотом Карл объяснил, почему он такой пьяный – потому что у него тоже страшный стресс от всего этого, и Натте стало очень стыдно.

В хороших пунктах шло то, что Карл до сих пор ее не бросил, и то, что ей понравился подарок. Натта была в восторге от своего, что, конечно же, подняло волну шушуканья, и хорошее сразу же переползло в плохое.

Последней же каплей стал ребенок, Натта даже не могла назвать чей, нескладный мальчик-подросток, он слушал приглушенные обсуждения, слушал внимательно – этим дополнительно злил Натту – и вот после очередного тоста, когда все затихли, чтобы выпить, он громко спросил:

– А это разве не инцест?

Э.

Мне было интересно послушать ответы – вообще, в какой-то момент эта дурацкая ситуация стала скорее забавлять, все эти переглядывания, перешептывания, по крайней мере, никто не назовет это Рождество скучным, верно? Я бы с удовольствием осталась послушать, что ответят смышленому ребенку, но Н1 с силой опустила бокал на стол и быстро вышла из комнаты. Никто не пошел за ней, поэтому пошла я – под похвалу бабули, которая вела себя так, будто бы и не знала, что мы расстались.

Н1 пряталась на кухне, и я подумала, наверное, сейчас нахлынут воспоминания, потому что мы уже прятались на этой же кухне от ее все-таки довольно невыносимых родственников. Я дала секунду, две, но ничего не нахлынуло. Ну что же. Я спросила:

– Зачем ты вообще сюда ездишь, если потом приходиться торчать весь вечер здесь?

Она пробурчала что-то про традиции и семейное тепло, а потом мы порылись в кладовке, нашли там явно припрятанную от гостей бутылку ароматного вина, перелили ее в кувшин, который едва, но влез в микроволновку, разогрели и с удовольствием распили под воспоминания о всяком. Включая даже ту кошмарную, но теперь тоже скорее забавную историю о том, как Н1 нашла у себя запасные ключи от моей квартиры, решила их вернуть, по дороге задумалась о чем-то, открыла дверь – и узнала о том, что у меня теперь были отношения с Н. Тогда это было решительно ужасно, а сейчас и правда казалось скорее комичным. Мы посмеялись вместе, и это было приятно, я всегда любила смеяться с Н1, и скучала по этому до сих пор. Кто-то смахнул бокал со стола, по моей юбке поползло пятно, Н1 засуетилась, но я попросила ее не беспокоиться. Зато спросила про свитер, в котором была, когда мы были с ней вместе, такой ли он был отвратительный.

– Я не помню твой свитер, – ответила она. – Но ты отлично выглядела – как всегда.

Иногда я жалела, что мы больше не вместе.

Когда мы прикончили графин, Н1 отправилась искать своего К., а я вышла на улицу. Случайно расслышала, как К. печалился, что это он ведь должен был заботиться о Н1, а не наоборот, а она отвечала, что нет, что они вместе должны заботиться друг о друге, иначе что это за отношения? Я задумалась об этом, но отвлеклась, потому что из дома вышел Н., хмыкнул на огромное пятно на моей юбке, набросил мне на плечи свое пальто и остался стоять рядом, чтобы я могла на него опереться. Я сказала, что хотела бы, чтобы он безумно меня любил (и даже почти не боялась, когда говорила).

Н. начал отвечать, но вот ведь моя удача – телефон завибрировал, и я не удержалась, посмотрела что там. Там были сообщения от А. С опечатками и прочими признаками того, что празднование идет как надо, она сообщала, что никогда у нее не было сотрудницы лучше и что сразу после праздников меня ждет повышение должности и зарплаты, заметное и незначительное соответственно. Это позабавило и меня, и Н., я спрятала телефон, закуталась плотнее в пальто, запрокинула голову – я надеялась, что на нас будет романтично падать снег, но небо было чистое, голова кружилась, К. тошнило в кустах, а из дома доносилась музыка и громкий смех.

(не) как в кино

(школьный романс имени борьбы с попкультурными шаблонами)

1

Все родители были сумасшедшими, в этом можно было не сомневаться, но С. иногда казалось, что родители определенного типа – это просто за гранью. Чертовы хипстеры, экофрендли борцы за социальную справедливость, долбанные снежинки, ух, вы наверняка знаете тип: спасем планету, но не перестанем ходить в Старбакс; они были невыносимы, когда им было по двадцать, а теперь, когда им стало по сорок, они перестали вызывать даже мимолетное насмешливое умиление. Теперь у них были работы, свои деньги, и – дети. С. была из этих формально счастливых детей, которым позволялось все, все поощрялось, хочешь плавать – пожалуйста, изучать японский – на здоровье, хочешь неделю лежать и разглядывать потолок – наслаждайся, милая. Подход казался чудесным на бумаге, но на деле С. пришлось стать взрослее сверстниц и сверстников очень рано, как пришлось и взять на себя всю жизнь в том возрасте, когда многие не знают даже значения слова ответственность. Она выбирала свое все: от одежды до врачей, тайком завидовала тем, чьи родители имеют хоть какое-то мнение по поводу воспитания ребенка, надеялась, что когда-нибудь ей что-нибудь запретят, но не хотела пробовать ничего из того, что запретить обязаны.

Остальные в это время завидовали ей, мечтали о самостоятельности, крутых родителях, собственном счете и не представляли, как утомительно становится контролировать свои расходы сразу после того, как ты впервые тратишь больше, чем можно.

Методом проб и ошибок С. выяснила, что любит писать стихи (родителям не нужно было об этом знать, подросток, который любит поэзию, что может быть попсовее, бедняги не выдержат такого разочарования), кормить уток в парке по ночам (это вызвало одобрительный кивок) и использовать музыкальные инструменты, которые вяло коллекционировали родители, чтобы издавать ими немелодичные звуки. С. это помогало успокоиться и поднять настроение, а родители очень радовались, что ребенок создает негармоничную музыку. С. читала, ходила в кино и на дурацкие выставки с непонятными предметами, друзей они смешили, а С. правда нравились. Жизнь была не всегда легкой, но хорошей, может, даже прекрасной.

И тут родители окончательно поехали, и С. стала новенькой.

Ух, все лицо кривится от одной только мысли об этом.

В один вечер эти люди, которые по-хорошему должны были быть чайлдфри, и С. иногда не могла понять, зачем они ее завели, так вот эти люди решили, что жизнь в большом городе – это ужасно, и нужно убираться отсюда немедленно. Ок, подумала С., дауншифтинг мы уже проходили. Полгода, когда С. было десять, они провели на Хайнане, и это было классно, С. полюбила Китай. План был остаться там года на два, но папа сказал, что чувствует, еще неделя, и он начнет убивать людей, если не вернется в европейскую слякоть и вечный дождь и не сможет надеть свое хреново пальто от Тома Форда, которое он покупал совершенно не для того, чтобы оно просто висело в шкафу. Мама, которая, кажется, начинала спиваться от райской жизни, сказала ДА

сказала МОЯ ДОЛБАННАЯ ПЛЕЙСТЕЙШН РАСПЛАВИЛАСЬ ОТ ЖАРЫ

сказала ВЧЕРА Я РАЗГОВАРИВАЛА С ДЕЛЬФИНОМ, И КАЖЕТСЯ, ОН КО МНЕ ПОДКАТЫВАЕТ

В общем, не все созданы для дауншифтинга, и уже через три дня они вернулись домой – в мерзкую промозглость, дождеснег и темноту. Родители были счастливы, С. отнеслась к переезду философски. Сейчас – тоже. Раз они захотели повторить опыт с теплыми странами, то ок, приятно будет с утра купаться в океане и наслаждаться вниманием местных. С. сказала, что ничего не имеет против смены локаций, и родители воскликнули, отлично! И назвали место, в которое они хотят.

С. решила, что ослышалась, переспросила, но нет, все правильно, мысль была в том, что большой город – это плохо, а вот небольшой – в самый раз.

Это С. совершенно не понравилось. Город был – ну, нормальный, не настолько маленький, чтобы все друг друга знали, но и не настолько большой, чтобы всем было плевать. И вроде все там было, даже интересное арт-пространство, которое С. когда-нибудь хотела посетить. Наверное, это могло оказаться не ужасно, и С. почти убедила себя в этом, но тут вспомнила, что ей придется идти в другую школу, где все обязательно примутся расспрашивать, почему она здесь, что не так с ее родителями и почему, например, в их доме не подключено телевидение и она не знает ни одного сериала или передачи, которые обожают остальные.

Это могло быть так себе, но могло быть и просто отвратительно и кошмарно – и С. готовилась к худшему.

Школа была большой снаружи: два объединенных здания, одно старое, второе новое. Выглядело это несуразно, но С. понравилось. Внутри – нет, потому что там был лабиринт из переходов, коридоров и комнат с висячими замками на дверях. С. очень надеялась, что ее история – это не история ужасов, и какие-нибудь крипилюди не запрут ее в такой комнате для – всякого. В первую ночь ей снились кошмары об этом, мрачные, темные сны, наполненные негромким шепотом и ужасом, от которого хотелось умереть, чтобы он скорее кончился. Утром С. решила, что не пойдет в школу, но родители отчего-то уперлись и настояли, что нужно. Скорее всего потому, что они уже что-то придумали делать вдвоем, и С. им бы помешала.

Коридоры, переходы, серые замки на дверях, после второго урока С. заблудилась настолько, что начала отчаиваться, думать, что, возможно, ей стоит усесться на пол и поплакать, или, может, найти окно и выброситься из него. Это была неожиданная мысль – гормональный фон перестраивался, конечно, но С. никогда не испытывала желания не только умереть, но и даже навредить себе. Она прошла коридор, свернула налево и наткнулась на девушку и парня. У девушки были зеленые волосы, у парня – желтые. На обоих были огромные ACDC худи.

– О! – воскликнула девушка. – Приветствуем! Мы – пара обаятельных и сообразительных лузеров, которые формально безумно нуждаются в новом друге, но на самом деле просто милые люди, которые хотят помочь новенькой не получить депрессию или невроз.

– Ок, – ответила С. и с облегчением выдохнула – в историях о крипипохищениях обычно нет обаятельных лузеров, так что можно было расслабиться.

К обеду она расслабилась окончательно. Кроме Новых В Меру Quirky Друзей в школе нашлись Крутой Учитель, влюбленный в Огневую Директрису и пытающийся пригласить ее на свидание – только чтобы из раза в раз попадать в комичные ситуации и проваливаться; еще – Пары, Увлеченные Друг Другом Больше, Чем Всем Остальным; Группы Поклонниц и Поклонников Соцсетей, которые изъяснялись исключительно количеством лайков и подписчиков; Учитель, Которого Задолбали Дети; Учительница, Которая Воображает Себя Робином Уильямсом Общества Мертвых Поэтов; и наконец – Местный Пластик.

– Мы называем их Арианами, – анонсировала Подруга даже не обернувшись, когда дверь в столовую распахнулась громко и неожиданно резко. С. посмотрела.

В столовую вплыли трое. В центре была Прекрасная Рыжая Девушка, на полшага позади слева от нее шла Прекрасная Брюнетка, справа – Прекрасный Блондин.

Теперь С. точно уверилась, что это не хоррор. Это была совершенно другая история.

– Арианы – потому что Гранде? Или альфа bitch по центру так зовут? – спросила С.

– Да ты разбираешься, – с уважением ответил Новый Друг, – по обеим причинам.

Центральная Ариана скользнула взглядом по столовой, задержала его на столике у окна, и там началась паника – все принялись хватать вещи, еду, вытирать стол, выравнивать стулья. Ариана подошла к столу и картинно вздохнула. Паника усилилась. Кто-то заплакал.

С. жевала сэндвич и серьезно обдумывала, что, возможно, хоррористория была бы лучше.

2

За почти два месяца в новой школе С. адаптировалась, перестала считать Подругу и Друга Новыми, согласилась с родителями, что идея переехать была неплохой – город оказался намного симпатичнее, чем она ожидала, плюс две удивительные вещи. Во-первых, она так ни разу и не столкнулась ни с кем из Ариан. А во-вторых, она обзавелась тайным поклонником – кто-то присылал ей подарки. Иногда цветы, иногда косметику, иногда десерты. Мама воспользовалась своими рабочими навыками после первой же доставки, когда С. сказала, что не кокетничает, а правда не знает, от кого это. Мама выяснила имя заказчика, но не сказала его С., только загадочно ухмылялась на расспросы – ну то есть ухмылялись они вдвоем, потому что папе она рассказала. Впрочем, нельзя сказать, что С. расспрашивала в полную силу – ей льстило, что у нее есть поклонник, и нравилось, что он – или она – таинственный и ничего от нее не требует в ответ.

Все шло хорошо. Настало время хэллоиуновской вечеринки, и С. подготовилась наверняка. Уточнила и у Друзей, и у Знакомых, что является дресскодом, причем уточнила не только вербально, но и потребовала показать прошлогодние фотографии в инстаграме, и точно знала, что не попадет в идиотскую Я Не Угадала С Нарядом ситуацию.

(Родители были не заняты, поэтому помогли ей выбрать и кастомизировать костюм – С. захотела быть Барбарой из Я убиваю великанов, и они втроем с удовольствием крафтили молот целую неделю, и все были довольны результатом, а родители еще и ошарашены тем, что подростки теперь не надевают шлюхо-костюмы).

Вечеринка проходила в доме Арианы-Блондина, и С., конечно, догадывалась, что все из лакшери группы живут в каких-нибудь лакшери местах, но не ожидала, что дом окажется настолько по-идиотски шикарным. Все было из мрамора и позолоты. Все.

– Позолоты? – почти оскорбленно вопросила Подруга. – Это настоящее золото.

С. потыкала пальцем в ближайшую колонну и с сомнением сказала, что золото же мягкий металл, разве оно не должно тогда мяться?

– Ну не настолько, наверное, мягкий? Ну или они его укрепили, знаешь, когда у тебя столько денег, чего бы тебе золото не укрепить.

Подруга изображала Джагхэда из Ривердейла. Ей очень шло. Друга с ними не было, он объявил, что ему религия, то есть факт того, что у его девушки родители уехали в отпуск и квартира была в их расположении, не позволяет посещать подобные мероприятия. С. с Подругой с уважением отнеслись к его религиозным принципам, но все равно задразнили Друга угрозами, что ввалятся навестить его в самый неудачный момент.

Вечеринка была крутой. Напитки, еда, музыка, совместные фотки, которые приходилось переснимать всего-то по пять-шесть раз – потому что костюмы, всем позволено было выглядеть не лучшим образом. Все было круто, но С. решила, что не сможет жить дальше, если не узнает, золото ли это, – и не могла. Подруга смотрела на ее мучения и не выдержала, закатила глаза и предложила найти какую-нибудь незаметную колонну и отковырять от нее кусок, а потом отнести его к ювелиру. Это предложение повысило Подругу в статусе с Обычной до Лучшей. С. расцвела и согласилась.

Они выбрали колонну в самой дальней гостевой спальне, они обошлись бы и просто дальней, но время шло к полуночи, все просто дальние спальни были уже заняты.

– Ок, – сказала Подруга, – ты охраняй комнату, а я сгоняю за ножом. Или ножовкой, если найду.

С. было скучно просто ждать, поэтому она достала ключи, выбрала самый ненужный – от замка, которым они никогда не пользовались, уселась на пол и стала ковырять колонну. Та хорошо царапалась, но плохо отслаивала куски, которые можно будет потом отнести на экспертизу. Работа требовала сосредоточенности и усердного сопения, и С. даже не обратила внимание на то, что дверь в комнату открылась.

– Что ты делаешь?

С. высунулась из-за колонны и выронила ключи. Перед ней стояла не Лучшая Подруга, а Главная Ариана. Сногсшибательно красивая, как обычно, она выбрала национальный костюм, который всех бы сделал похожими на селянок, но Ариана в нем была как модель. С. не придумала, что ответить, поэтому решила промолчать. Ариана подождала секунду, приподняла бровь и спросила:

– Ты кто?

– Новенькая, – ответила С. и назвала имя.

Ариана нетерпеливо мотнула головой.

– Я знаю. Что за костюм?

О. Ок. С. объяснила про костюм и успела вкратце рассказать суть Я убиваю великанов, когда вернулась Лучшая Подруга – с огромным ящиком инструментов. Ариана осмотрела ее с ног до головы, непонятно хмыкнула и развернулась.

– Кстати! Колонны не из золота, так что не обязательно их ломать.

Она ушла. С. с Лучшей Подругой ошарашенно переглянулись, решили, что и правда – не обязательно, и что вообще, хватит с них этой вечеринки. Домой возвращаться не хотелось, поэтому они совершили обещанное – и вломились к Другу в худший момент.

Он не расстроился – его тоже впечатлило то, что С. поговорила с Арианой, и это не было ужасно.

Второй “разговор” – на удивление тоже не ужасный – состоялся неделю спустя, когда С. со всех ног бежала к Крутому Учителю, чтобы сообщить ему, что Огневая Директриса только что сказала, что собирается ужинать в ресторане рядом с домом. И в одиночестве, кто бы мог подумать! С. не верила, что Крутому Учителю удастся использовать ситуацию себе на пользу, но все равно хотела помочь. Она вылетела из-за угла и врезалась ни в кого-то там, а в саму Главную Ариану. Все: и две другие Арианы, и остальные в коридоре, включая учителей, ахнули. Главная Ариана только закатила глаза и сказала:

– Смотри, куда несешься, ок?

С. ошарашенно кивнула. Вспомнила о манерах:

– Мои извинения.

Ариана кисло улыбнулась и пошла дальше. Рядом с С. материализовались Лучшая Подруга и Друг.

– У нас галлюцинации?

– Вроде нет, – ответила С., – может, просто она потеряла хватку?

В тот же день Ариана тремя короткими предложениями довела до слез пятерых одноклассников и одного учителя, поэтому вариант с потерянной хваткой уже не казался убедительным.

– Как ты думаешь…, – неуверенно начал Друг.

– Может…, – так же неуверенно продолжила Лучшая Подруга.

– Нет, – твердо ответила С., и гораздо менее твердо добавила, – вряд ли же?

Вечером ей привезли новый подарок – это были обалденно красивые очки и записка чтобы видеть, куда бежишь.

На следующий день Ариан не было в школе. Через день – тоже. Они появились на третий, и ух, как появились. Все трое поменяли стрижки, но если Брюнетка и Блондин немного, то главная Ариана превратила свой метровый хвост в суперкороткий растрепанный боб. Ей шло – ок, ей шло все, но если раньше она выглядела прекрасно, то теперь стала умопомрачительной. Огромная разница.

Весь день все в школе судачили о том, какое именно Большое Событие произошло в жизни Арианы, что она решила так резко сменить стиль. Идеи были самые разные: от аборта до того, что ее приняли в Лучший Университет Мира. С. вяло участвовала в обсуждении, но больше пыталась поймать взгляд Арианы. Та весь день смотрела мимо – не только мимо С., мимо всех.

Наконец обсуждение улеглось – это случилось ближе к Рождеству, и не потому, что всем перестало быть интересно, что же такое случилось с Самой Арианой, а потому, что у Крутого Учителя наконец получилось сходить на свидание с Огневой Директрисой! Свидание прошло и закончилось явно эпично, потому что оба появились в школе супермрачными и недовольными, не говорили друг с другом, избегали смотреть даже в общем направлении друг друга, и обсуждать это было ужасно интересно. К тому же все, даже С., хорошо знали Крутого Учителя – и никакой, даже самый фантастический вариант не был невероятным для него.

В этот же день Ариана начала Смотреть на С. Сначала это были короткие взгляды, насчет которых еще можно было бы сомневаться, но за неделю они эволюционировали в полноценные Пристальные Разглядывания. С. они нравились, но она все равно решилась уточнить, поймала момент, когда Ариана была одна, подошла к ней и сказала:

– Не подумай, что я учу тебя вести себя и быть альфа сукой, но я все-таки хотела сказать, что Долгие Пристальные Взгляды в современной культуре трактуются исключительно как ошеломляющая любовь.

Ариана медленно вдохнула, выдохнула и сухо сказала:

– Я прекрасно это знаю.

После этого стрессового разговора С. решила, что на сегодня ей достаточно школы, примчалась домой и в лоб спросила у родителей, не Ариана ли шлет ей подарки.

В трех вещах я совершенно уверена, начала С. внутренний монолог следующим утром. Во-первых, Ариана меня не ненавидит. Во-вторых, мне это нравится.

В-третьих, я понятия не имею, что делать.

3

Когда не знаешь, что делать, можешь просто пялиться на предмет не-знания, С. была почти уверена, что это какая-то древняя мудрость. Ей она и воспользовалась, принялась разглядывать Главную Ариану. Та в ответ так же внимательно рассматривала С., и это было довольно захватывающе. Они любовались одна другой на уроках – у Арианы на левой щеке, почти у уха веснушки формировали Большую Медведицу, С. это очень нравилось; они смотрели друг на друга на переменах – в один день Ариана, должно быть от напряжения, которое вызывали их взгляды, совершила страшную вещь – второй раз пришла в школу в одном платье. С. не хотела признаваться в этом, но ей было приятно смотреть на то, как Ариана ставит на место своих фанатов, объясняет им про вред fast fashion и как ей противно везде видеть проявления омерзительной культуры потребления. Конечно, вся школа очень впечатлилась, и уже назавтра все, кто хотел привлечь внимания Ариан, и они сами стали повторять наряды. Было не особенно заметно, потому что остальные и так это делали. Учитель экологии благодарил Ариану почти со слезами на глазах и ненавязчиво расспрашивал, не хочет ли она попробовать вегетарианский стиль жизни.

С. и Ариана пялились друг на друга, когда подходили к школе – они скоро научились делать это в одно время; когда переодевались перед уроками спорта – в рамках разумного, конечно!; и во все остальные моменты.

Никто не замечал. Это было странно, удивительно, маловероятно – и все-таки никто не замечал.

– Поразительно, правда? – однажды поинтересовалась Ариана и сразу смутилась, потому что они не разговаривали, нет, только смотрели.

С. кивнула и разулыбалась, потому что осознала – она теперь знает с каким выражением лица Ариана смущается и может определить это выражение.

– Почему с тобой разговаривает Сама Главная Ариана? – хором поинтересовались Лучшие Подруга и Друг на перемене.

– Это неважно, – мечтательно ответила С.

Она обдумывала это весь день и решилась, после уроков призналась Друзьям, что влюбилась – и не в кого-то там, а в Ариану. Друг уточнил, поздравить ее или посочувствовать, а Подруга сразу принялась разрабатывать план, перед которым не устоит никто.

На следующий день С. пригласила Ариану на свидание, и это шокировало всю школу.

И будто бы этого мало – Ариана согласилась!

– Я не какая-то там милая девушка, – заявила Ариана на третьей минуте их свидания. Вчера они полночи обсуждали, чем хотят заняться, и вообще – разговаривали, и С. была в восторге от того, как интересно говорить с Арианой. Кажется, чувство было взаимным, потому что говорить они перестали только в половину пятого утра, потому что Ариана выключилась и упала лицом на клавиатуру. С. дешифровала смесь символов и эмодзи как мне было очень приятно поболтать, и уснула довольная – едва добравшись до кровати.

Они решили не усложнять, и свидание проходило в квартире С., из которой заранее любезно удалились по-идиотски хихикающие и выдающие бессмысленные советы родители. На напоминании, что венерические болезни можно подхватить и при однополом сексе, С. покраснела и быстрее вытолкала их прочь.

– Вообще не милая, – сказала Ариана.

– Ок, – согласилась С.

– Я серьезно. Вот хотя бы из недавнего. Я стояла на перекрестке, болтала с парнями, а потом сделала вид, что шагаю, знаешь, всегда забавно посмотреть, как люди начинают идти и пугаются. Но люди-то люди, а эти два придурка правда под машину попали. Это к тому, что я вообще не няша, но еще это круто доказывает, что девушки умнее парней – ни одна на это не попадалась так, чтобы ноги переломать.

Это было смешно.

Свидание проходило и нормально, и вроде как не очень. Они были довольны друг другом, и у них нашлось немало общих тем. Ариана проявила огромный интерес к тому, что С. знает, как пользоваться бэйби версией неллофона, а С. с удовольствием слушала, как Ариана читает стихи на польском. Им было хорошо вместе, и все-таки что-то было странно. Неловкость, которая иногда охватывала обеих, или смущение, если они случайно касались друг друга. С. не знала, что делать, как избавиться от неприятного чувства.

Они проговорили весь день, весь вечер и продолжили бы, несмотря на периодические моменты замешательства, но у родителей С. кончились занятия снаружи, и они позвонили и попросились домой. С. не знала зачем, но выторговала еще полчаса, в которые неудобства больше не было, потому что они синхронно осознали, что скоро придется попрощаться и перешли к важному делу – к поцелуям.

С ними не было никаких проблем, но позже, когда она отмывала суперстойкую помаду Арианы со своих губ, С. задумалась и начала переживать, все ли было хорошо (и о том, почему эта помада перенеслась ей на губы, но с них смываться отказывалась). Ободряющие реплики родителей и расспросы Лучших Друзей тоже не помогали. И Ариана не писала! С. не знала, писать ли ей первой, мучилась, не ждет ли Ариана сообщения от нее, боялась, что покажется навязчивой, и вообще – боялась.

Она решила подождать до утра.

Утром Ариана не встретилась ей по дороге в школу, и это явно, совершенно точно был дурной знак. Еще хуже было то, что все взгляды в школе были на ней, и ЛучшиеЧтоб Их Друзья пожелали С. удачи и куда-то слились. Все пялились, и пялились, и это точно не были Пристальные Влюбленные Разглядывания, это были Взгляды Толпы Которая Только и Жаждет Тебя Разорвать. Или сжечь. Или отправить на гильотину. Довольно ужасно, и С. мрачнела с каждой секундой, и убеждалась, что нужно было сегодня пропустить эту, цитируя родителей, дурацкую институцию, которая настолько лишена смысла, что даже говорить об этом лень.

И тут в коридоре появилась Ариана.

Сегодня она превзошла саму себя – была сумасшедше сногсшибательной, обалденной, поразительной. По школе прокатился одновременный полувздох-полустон. С. сдержалась, точнее – С. от волнения задержала дыхание, поэтому не издала никакого звука. Ариана как обычно проигнорировала всех, как не_обычно проигнорировала других Ариан, она быстро прошла к С., погладила ее по щеке – и поцеловала.

На глазах у всей долбанной школы, под пронзительный визг звонка, на который никто и не подумал обратить внимание.

– Теперь тебе придется хотя бы вступить в команду по плаванию. Знаешь, ради репутации, – прошептала Ариана.

– И не подумаю, – счастливо ответила С.

Они стояли и держались друг за друга, и ухмылялись, и снова целовались, и это могло продолжаться целую бесконечность и дольше, но их прервала Огневая Директриса. Она вломила за то, что они не в классе, и что неприлично себя ведут, но Серьезная Лекция не получилась.

Во-первых, С. и Ариана не слушали.

Во-вторых, Огневая Директриса, на которой вместо платья была смешная рубашка с Бэтвумен Крутого Учителя, старалась не всерьез, а понарошку.

очень круто

(перевернем еще один троп в другую сторону)

Все начинается с крохотной мелочи – вчера вечером Марк забыл проверить будильник – и несется снежным комом, стремительно, резко, и вот вы уже находитесь на грани увольнения, и единственным логичнымвыходом из ситуации оказывается позвать команду специалистов по силиконовым накладкам для лица и тела. Спустя несколько часов – так быстро, все происходит удивительно быстро – вы на месте, и место это – шикарный горнолыжный курорт. У Марка теперь рыжая грива, третий размер груди и серьги в ушах, теперь его зовут Алиса, и всю дорогу сюда ты гундишь на ситуацию и ехидничаешь про его проколотые уши. Тебе немного лучше – волосы отросли, и ты обошелся без парика, плюс все-таки нашлось хорошее в том, что в последние полгода ты откровенно забивал на зал, с телом Марка сделали что-то невозможное, а тебе просто нужно таскать силиконовую дрянь на лице и груди. Хорошо, что вы не на пляже, потому что в горах, в снегу и холоде это даже приятно (мысль о купальнике оказывается, хм, любопытной, но тебе, очевидно, не до нее).

Первый день все идет отлично, не считая, конечно, обязательных заминок, недопониманий, неловких ситуаций, из которых приходится выкручиваться стереотипными женскими штучками, которые ты ненавидишь всем сердцем, но которые работают. Это ты тоже ненавидишь, но размышлять особенно некогда, нужно держать спину, следить за голосом, не размахивать руками, вечно поправлять помаду и постоянно следить, чтобы никакая из силиконовых накладок не сползла. Великое счастье, что вам не нужно носить каблуки целый день. Вечером вы идете на ужин, и там-то и случается следующее обязательное, чего ты опасался с первой минуты перевоплощения, но тогда еще была надежда, что неудача выпадет на Марка, но нет, конечно, нет.

К тебе начинает подкатывать мужик.

Мужик богат, как ты никогда не будешь. В форме, которой тебе никогда не достичь. Выглядит так, как тебе и не снилось. Ну и все такое, хватай и беги, а не мужик, честно, но ты бы предпочел просто бежать и никого не хватать. К счастью, если что-то можно обозначить так, мужик вежлив и не распускает руки. Вы беседуете сначала за барной стойкой, потом за столиком, потом – гуляете по заснеженным аллеям и беседуете там, пока он не предлагает зайти к нему в номер на бокал вина, и ты почти соглашаешься – с мужиком интересно, время летит незаметно, ты бы с удовольствием поболтал с ним еще – но вовремя осознаешь, что ой блядь. И где вообще ты находишься? И где хренов Марк?

И – было бы здорово, чтобы мужик не оказался преступником, которого вы выслеживаете.

Ты мнешься, мужик не настаивает, просто говорит, что ты ему ужасно нравишься, придвигается, чтобы поцеловать тебя в щеку, и тут из ниоткуда появляется Марк и вовремя (наверное) спасает тебя. Потом он нихрена не может заткнуться всю ночь про то, как ты влюбленно хлопал глазами на мужика и вообще всячески невербально показывал, что не только не против, но очень даже за. Утром:

– из-за того что вам совершенно нечем заняться, нигде нет ничего подозрительного, никаких зацепок, никаких улик;

– чтобы насолить Марку, пусть ты и не можешь объяснить, чем именно это ему насолит;

– потому что тебе хочется —

ты приглашаешь мужика покататься на лыжах.

День проходит как в сказке, и вечером, перед ужином ты стоишь рядом с зеркалом в номере, на лице идиотская мечтательная улыбка, в голове – нарезка из моментов, из-за которых ухает сердце и по телу разливается тепло. Как вы улыбались друг другу, смеялись, случайно притрагивались друг к другу и не случайно обнимались. Ты не гей, это точно – чтобы проверить, ты полчаса пялишься на Марка, и ничего, кроме желания переебать за эту ситуацию, он не вызывает. Ты не гей, но, если бы была возможность, ты бы трахнул мужика, пока у вас все так романтично, и сказочно, и снег постоянно сыплет, а на тебе всякие красивые женские вещи. Плюс горячий шоколад, и мужик заразительно смеется, и шутит удивительно не тупо – даже жаль, что все это кончится плохо не только с мужиком, но и тем, что вас непременно уволят, и вся эта шарада с перевоплощением нужна исключительно для того, чтобы отсрочить неизбежное, но не исправить ситуацию. За ужином мужик слышит какую-то песню, становится грустным, рассказывает тебе печальные подробности своей жизни, и тебе хочется поделиться своими и поддержать его, ты выбираешь последнее, и весь оставшийся вечер вы держитесь за руки. Марку есть что сказать по этому поводу, но ты зверски смотришь в его сторону – и пугаешь этим невинного официанта, который, бедняга, все время проходит мимо в самые дурацкие моменты. Марк молчит, вы с мужиком танцуете, пьете, еще танцуете, и еще пьете, а потом целуетесь в темном пустом коридоре, и мужик даже не пытается залезть тебе под платье, и это хорошо, но плохо, и ты с трудом удерживаешься от того, чтобы не лезть к его ширинке.

Это все какой-то пиздец, и остаток ночи Марк утешает тебя тем, что вы всегда будете друзьями и партнерами, пусть это и необязательно хорошо.

Утром ты говоришь мужику, что вы не можете быть вместе, днем вы с несчастным видом бродите по одним и тем же местам и страдальчески поглядываете друг на друга, вечером вы целуетесь в одном коридоре, потом договариваетесь перестать, но заканчиваете поцелуями и тем, как он вжимает тебя в стену в другом пустом и темном коридоре. Марк находит вас в третьем и с позором тащит тебя в номер. Следующим утром ты решаешь не выходить наружу, чтобы не встречаться с мужиком, но вы как будто бы на расследовании, поэтому ты начинаешь уныло собираться, уныло выбирать одежду, уныло краситься – и тут кто-то вскрывает дверь в номер.

Дальше события мчатся очередным снежным комом – вам с Марком приходится порядочно побегать, подраться, покричать, чтобы преступник остановился – им, кстати, оказывается официант, надо же, кто бы мог подумать. Вы с Марком герои и, кажется, даже не уволены, но тебе некогда об этом подумать, потому что настоящий герой лежит на полу с откровавленным плечом – и это мужик, который заслонил тебя от пули.

– Вау. Никто никогда для меня такого не делал. Спасибо, – говоришь ты настоящим голосом, который не слишком низкий или грубый, но его не перепутать с женским. Мужик смотрит на тебя, неуверенно улыбается, берет тебя за руку. Ты сжимаешь его ладонь, но все равно стягиваешь с лица силиконовые накладки, которые нихрена не сходят аккуратно и вместе, и в результате ты выглядишь как пиздец, как суперзлодей с покоцанным лицом из комиксов, где-то клей, где-то раздраженная кожа, где-то ошметки силикона. – Я не женщина.

Это страшный и ужасно медленный момент, вестибулярный аппарат ведет себя странно, и тебя и покачивает, и тошнит, и в глазах немного темнеет. Ты чувствуешь недоуменный взгляд начальницы отдела, чувствуешь сложный взгляд Марка, который одновременно и подбадривает, и обещает найти другого мужика, если с этим не выгорит, и нахерачиться сегодня вечером, ты успеваешь подумать, что Марк, конечно, тот еще мудак, но хорошо – что вы друзья, и тут все встает обратно на место, и начинает двигаться в нормальном темпе, потому что мужик сжимает твою руку, фыркает и говорит:

– Было бы странно, если бы я не заметил.

Оу.

Дальше все очень круто, пусть и странно, и в первое время все пиздец на работе, а не на работе ты постоянно стесняешься и особенно – экспериментировать с женской одеждой, и Марк постоянно лезет со своими идиотскими советами, но все плохое и неловкое стоит того, потому что хорошее – очень хорошо.

Очень.

песня в прозе

(экспериментальная сказка)

1

в одной крохотной стране – она существовала де-юре, но, признаемся, давно уже кончилась де-факто – жила юная принцесса. у принцессы были пустые коридоры, чтобы бегать и создавать эхо, высокие троны королев древности, чтобы плюхаться в них – было неудобно, твердо, холодно, но ее забавлял сам акт. у нее были огромные библиотеки, друзья классом сильно ниже, неплохой голос, чтобы распевать непристойные песенки в исторически важных залах (не то чтобы у нее были другие залы, ну и песенки были умеренно неприличные, чтобы не огрести от наставницы).

припев

принцесса ненавидела свою жизнь. вокруг всегда кричали чайки, и она всегда говорила с ними, пока остальные мучились от боли, потому что чайки хватали их души и тащили за собой в море.

2

наставница принцессы была стара и умна, она знала многое, а что не знала – умела отыскать. она учила принцессу, но больше пыталась найти, пока та пряталась, сбегала, избегала, делала вид, что ее не трогают ни история, ни традиции, ни политика. наставница хотела сохранить страну. хотела уберечь принцессу. она забивала окна, чтобы принцесса не смотрела в них, увольняла слуг, чтобы они не отвлекали, жгла книги, которые не были важны. она хотела посадить принцессу на поводок, привязать его к кольцу в стене.

припев

наставница ненавидела свою жизнь. вокруг всегда кричали чайки, и она всегда отвечала им, пока остальные кричали от боли, потому что чайки рвали их души на куски и бросали в море.

3

принцесса разбивала окна и мечтала порезать вены, наставница убирала стекла и мечтала порезать вены. тайком друг от друга они подкармливали сову, которая завелась в дальнем саду, сонно поглядывала вокруг и изредка шевелилась, чтобы стряхнуть снег с макушки. однажды ночью сова взлетела с ветки, перевернулась и превратилась в царевну. она шла по коридорам так, как ходят по знакомому месту, она гладила стены, и те дрожали от страха, она улыбалась, и наставница беспокоилась во сне, но не могла проснуться. принцесса вязала веревку, чтобы сбежать или повеситься, когда к ней пришла царевна с перьями вместо волос. я заберу твою обузу, сказала царевна и протянула договор. наставница проснулась, бросилась к принцессе, она кричала: остановись, не делай этого, подумай. она плакала, она молила.

припев

но принцесса только качала головой и отвечала, понимаешь, я ненавижу свою жизнь. всегда кричат чайки, и я всегда говорю с ними, пока они хватают мою душу и тащат за собой в море.

и наставница говорила, я тоже, тоже ненавижу свою жизнь. всегда – чайки, и я всегда отвечаю им, пока они рвут мою душу на куски и бросают в море.

ремикс

зима

зима

зима

где-то в горах крохотная страна – и там живет юная принцесса.

(у принцессы пустые коридоры, эхо под ногами, высокие троны, холод, пыльные книги, слуги)

вокруг гор – море.

это море убивало и в лучшие годы, ломало, калечило, выворачивало наизнанку – лучших. теперь другие времена, иные люди, и все-таки принцесса глупо и храбро разговаривает с чайками, пока все остальные мучаются от боли, пока чайки хватают их души и тащат за собой в море.

в стране холодно, всегда – холодно, никак не согреться, вечная зима – или лето за летом не удаются, в стране холодно, и принцесса мерзнет. ей хочется согреться, она только об этом и думает – и когда пытается сбежать, и когда делает вид, что изучает что-то, и когда изучает, и когда спит. принцесса мечтает продать страну, предать страну и верит, что это ее согреет.

по ночам она кормит сову, которая завелась в дальнем саду. принцесса верит, что сова ей поможет, и однажды ночью та взлетает с ветки, переворачивается и превращается в царевну. царевна давно уже не мерзнет, как мерзнет принцесса, царевна хочет вернуть себе право, власть, страну.

принцесса понимает, все понимает, и все же вокруг зима, всегда – холодно, вокруг горы, за ними – море, и чайки

чайки

всегда чайки. принцесса разговаривает с ними, мучается от боли, пока они хватают ее душу и тащат за собой в море.

принцесса ненавидит свою жизнь.

вокруг чайки, море, горы

и зима

зима

зима

акустическая версия

1

в одной стране жила принцесса. у нее были коридоры, чтобы бегать и создавать эхо, высокие троны, чтобы плюхаться в них – было неудобно, твердо, холодно, но ее забавлял сам акт. были библиотеки, друзья, голос, чтобы распевать непристойные песенки в исторически важных залах.

припев

принцесса ненавидела свою жизнь. вокруг всегда кричали чайки, и она всегда говорила с ними, пока остальные мучились от боли, потому что чайки хватали их души и тащили за собой в море.

2

наставница принцессы была стара и умна, она знала многое. она учила принцессу, но больше пыталась найти, пока та пряталась. наставница хотела сохранить страну. хотела уберечь принцессу. она забивала окна, увольняла слуг, жгла книги. она хотела посадить принцессу на поводок.

припев

наставница ненавидела свою жизнь. вокруг всегда кричали чайки, и она всегда отвечала им, пока остальные кричали от боли, потому что чайки рвали их души на куски и бросали в море.

3

принцесса разбивала окна и мечтала порезать вены, наставница убирала стекла и мечтала порезать вены. тайком они подкармливали сову, которая завелась в дальнем саду. однажды сова превратилась в царевну. она шла по коридорам, как ходят по знакомому месту, гладила стены, и те дрожали от страха, улыбалась, и наставница беспокоилась во сне, но не могла проснуться. принцесса вязала веревку, чтобы сбежать или повеситься, когда к ней пришла царевна. я заберу твою обузу, сказала царевна и протянула договор. наставница проснулась, бросилась к принцессе, она кричала: остановись, не делай этого, подумай. она плакала, молила.

припев

но принцесса только качала головой и отвечала, понимаешь, я ненавижу свою жизнь. всегда кричат чайки, и я всегда говорю с ними, пока они хватают мою душу и тащат за собой в море.

и наставница говорила, я тоже, тоже ненавижу свою жизнь. всегда – чайки, и я всегда отвечаю им, пока они рвут мою душу на куски и бросают в море.

принцесса качала головой и отвечала, понимаешь, я ненавижу жизнь. всегда кричат чайки, и я всегда говорю с ними, пока они хватают мою душу и тащат за собой в море.

и наставница говорила, я тоже, тоже ненавижу жизнь. всегда – чайки, и я всегда отвечаю им, пока они рвут мою душу на куски и бросают в море.

мастерица

(научная фантастика о том, что некоторые отношения только и умеют идти по кругу)

… я – чтобы наверняка – сосчитала до десяти, только потом открыла глаза. Поправила, застегнула комбинезон. Огляделась. Достала навигатор. Он на секунду задумался, нашел меня, перепроложил маршрут. Я вздохнула – я находилась на восточной границе парка Мастерицы, ее дом стоял в центре, идти нужно было без малого шесть часов. Ноги, плечи, спина ныли, но я заставила себя размяться, выпрямилась и пошла.

К закату я была на месте. Дорога заняла больше обещанных часов, но нельзя было винить навигатор, это я сама постоянно останавливалась, засматривалась на создания и созданий. Большие и малые, живые, подвижные, статичные – все здесь привлекало внимание, все хотелось рассмотреть, изучить, никогда, должно быть, не смогу к этому привыкнуть. Я отдергивала себя, не заглядывалась слишком пристально, и все-таки время шло, а я – не очень, пока солнце не начало совсем заваливаться в сторону. На закате я была на месте – у широкой лестницы, которую Мастерица забыла переключить с режима “готова ко взлету”, там не было ступеней, только скользкое покрытие. Я совсем устала, но мысль о том, что скоро я встречу Мастерицу, вдохновляла, поэтому я бодро обошла дом, нашла дверь для своих (сейчас она пряталась за вазоном с сухими розами всевозможных цветов). В доме было темно, свет лился только из кабинета, оттуда же раздавалось бормотание, звуки, туда я и направилась. Мастерица сидела за столом. Поправляла волосы, писала, тарабанила пальцами по столу, листала книги – все ее руки были заняты. У меня перехватило дыхание. Мастерица была прекрасна, и я просто смотрела, смотрела, пока не вспомнила о вежливости, не кашлянула, чтобы привлечь внимание.

– А, это ты, – не оборачиваясь сказала она, – наконец-то! Мне нужны твои вчерашние схемы, и я не понимаю, зачем было их прятать так, что только ты знаешь, где они. Без них ничего не получается.

Я замешкалась, не сразу нашлась с ответом. Мастерица вскочила со стула, обернулась – и выронила все, что держала в руках: книги, чернильницу, телефон, несколько деталей.

– Я обозналась, – сказала она. – Тебя, конечно же, не было вчера. Мои извинения.

Это мне нужно было извиниться. После я представилась, объяснилась: всю жизнь я мечтала учиться у Мастерицы, и вот настало время, когда я уверена в своих способностях, уверена, что смогу помочь ей, пригодиться, стать достойной ученицей – и, возможно, Мастерица подумает о моем предложении? Я показала свои наработки, благодарности от тех, кому пришлись по вкусу мои изобретения, награды конкурсов. Лицо Мастерицы было непроницаемым, но я была почти уверена, что она согласится, поэтому не теряла бодрости, продолжала с прежним воодушевлением. Наконец она остановила меня движением ладони. Другой приподняла мое лицо, другими – ощупала мышцы на руках, пробежалась по швам комбинезона. Она покрутила меня, рассмотрела с разных сторон и настороженно кивнула.

Я стала ее ученицей.

***

В первые два месяца все шло прекрасно. Я замечала, как Мастерица иногда засматривается на меня, с удовлетворением улыбается мне, своим мыслям. Ее радовали мои вопросы, успехи, ошибки – я тоже радовалась всему. Я расслабилась. Пропустила момент.

Во вторые два месяца все стало немного хуже. Мастерица начала прятаться от меня. Она задумывалась, не слышала мои вопросы, или сбегала в комнаты, куда мне не было позволено заходить, или уходила в парк. Я думала – это не плохо. Я думала – ей нужно пространство, хорошо, что оно есть. Я стала больше следить за собой, стараться не нарушать границы. Мне казалось, все получается.

В третьи два месяца мы оказались заперты в доме. Начался сезон дождей, Мастерица больше не могла убежать в парк, в доме больше не осталось пустых комнат: все были заняты созданиями, им дождь вредил так же, как и существам. У Мастерицы осталась только спальня, но и ее она решила разделить со мной, потому что создания проявляли слишком много интереса, иногда мне бывало сложно с ними справиться. Мастерица ловко скрывала раздражение, недовольство, я старалась все сильнее, верила, что все получается, пока однажды после моего невинного вопроса Мастерица не побледнела, не бросила, что скоро вернется, не выбежала из комнаты. Я пошла за ней. Мастерица ворвалась в гостиную, где шумели, веселились создания. Процедила, что они сводят ее с ума, а значит – не годны, и разорвала их. Потом оказалось, что разорвала осторожно, потому что она устроила из этого тест для меня, посадила собирать своих созданий из ее деталей, чтобы не пропадали кирпичи, ветки, кровеносные системы. Я собирала и боялась, впервые боялась. Должно быть, это сказалось, потому что в следующие несколько дней Мастерица была очень ласкова со мной. Создания вышли несуразными, но функциональными. Мастерица сказала, что оставит их, и я была рада.

В четвертые два месяца она ненавидела меня и пыталась это скрыть.

В пятые – она больше не могла даже пытаться. Поэтому мы стали разговаривать.

***

– Тебе нужно уехать отсюда, – говорила она. – Ты найдешь все, что ищешь и в других местах. Ты такая способная, талантливая, тобой только гордиться. Езжай же, улетай, убегай.

– Нет, – отвечала я, – нет, нет. Я не могу без тебя, я не буду. Я научусь всему, что хочешь, только, пожалуйста, пожалуйста, не прогоняй меня.

Дождь кончился. Это еще было опасно, но Мастерица больше не могла оставаться в доме, и мы отправились гулять. Вода испарялась с поверхности мутными зелеными смерчами, я всегда любила совать в них руки, притворно пугаться, что они оторвутся, что их разъест – я бы делала так сейчас, но не хотела помешать Мастерице.

– Видишь, вот видишь? Ты боишься быть собой, и это плохо, как можно не замечать, что это плохо?

Я сунула руки в ближайший смерч, всхлипнула от иголочек, которые пронзили ладони, или, может, от горя, и ничего не ответила.

– Тебе нужно уйти, – грустно сказала Мастерица и погладила меня по голове, по плечам, по спине несколькими ладонями. – Ты же сама понимаешь, что ничего из этого не выйдет.

– Я хочу остаться, – сказала я столбу воды вслух, и себе, молча: я ведь никогда не ухожу, почему этот раз должен быть иным?, и Мастерице: – Даже если меня придется сломать и создать заново, я останусь.

Я осталась.

***

Второй год у Мастерицы был лучше первого, хуже первого, совсем не как первый. Мы разговаривали, когда ей становилось плохо. Она умоляла меня уехать, я твердо стояла на том, что останусь. Она угрожала, она прогоняла, она требовала. Я оставалась. Хорошие моменты помогали забывать плохие. Хорошие моменты были так хороши, что ради них стоило пережить намного больше плохих.

В третий год, когда хороших моментов больше не осталось, когда она только и могла гореть яростью, ненавистью, сожалеть, безуспешно пытаться бороться с собой, Мастерица спросила, в силе ли еще предложение? Я не помнила предложение, но знала, о чем она, и ответила да. Я старалась всегда отвечать да, чтобы ей было легче.

Мы взяли одну из летающих машин. Новую.

– Полетим за пределы парка, – сказала Мастерица. – Если потом ты не захочешь возвращаться, то тебе не нужно будет искать выход.

Я хотела сказать, но она выглядела слишком уставшей, даже более утомленной, чем обычно, и я не стала спорить. Машина была все-таки недостаточно испытанная – первая поломка случилась еще над центральными аллеями. За ней последовала вторая, третья. Я придумывала, как исправить их, чертила схемы, хотела оставить их в машине, но прятала в карманы. Мы работали вместе. Мы идеально подходили друг другу, трудились ловко, слаженно, нельзя было не залюбоваться, и я знала, что Мастерица любуется. Почему мне в голову не пришло сломать машину?

– Мы можем вернуться домой, – предложила я, когда мы пытались отдышаться после пятой поломки. Мышцы ныли, их жгло. – Можем вернуться и спокойно разобраться, в чем здесь проблема.

– Проблема здесь в том, что, если мы вернемся, у меня никогда не хватит сил сделать это заново. Не уверена, что у меня сейчас их хватает.

После шестой поломки, когда мы были уже почти на границе парка, Мастерица сказала, что все, хватит. Мы пошли. Остановились на границе, и Мастерица попросила меня расстегнуть комбинезон. Я расстегнула, стащила с нужной лопатки. Мастерица щелкнула переключателем, чтобы открылся центральный механизм.

Иногда она вздрагивала в этот момент. Иногда – шумно выдыхала от неожиданности. Чем дальше, чем чаще, тем больше механизм был исцарапан, и она всегда забывала об этом, видела как в первый раз. Мне всегда было страшно. Всегда – одинаково страшно, каждый раз я боялась, что именно в этот Мастерица все-таки разрушит меня, нас, воспоминания, все. Она взяла ключ, погладила меня по шее, сказала, что будет очень аккуратной – мое сердце всегда останавливалось в эти моменты, мне нужна была идеальная тишина, нужно было полностью сосредоточиться.

Мастерица обездвижила меня. Секунду подумала. Снова вздохнула. Принялась за работу и допустила свою обычную ошибку. В плохие моменты я любила воображать, что она ошибается специально, потому что не хочет меня убивать. В совсем плохие моменты я люблю воображать, что ошибка – это неосознанный ужас Мастерицы от мысли, что она останется без меня. Она подтянула механизм, начала протирать шестеренки, выдувать пыль из клапанов. Мы стояли так до рассвета, Мастерица работала, я ждала. Потом она сказала, что вернется домой, нужно же нормально починить машину. Извинилась. Обняла меня всеми руками. Прижалась лбом к щеке. Она дала команду: чтобы я закрыла глаза и не открывала их, пока она не улетит. Я могла не слушать команды, но прикрыла глаза.

Парк шумел вокруг.

Создания занимались своими делами.

Я терпеливо ждала, ждала, ждала, и когда звук окончательно исчез вдалеке…

хочу верить

(городское фэнтези)

1

Так уж вышло, что с племянницу, точнее дочку брата мужа его сестры, совершенно некому было отвести на школьную ярмарку. Н. сомневался, что это правда, но остальные уже использовали все убедительные поводы туда не идти, а он, с недавнего времени свободная птица, i.e. безработный, ничего оригинального придумать не смог.

Вторым телефонным звонком выяснилось, что поход на ярмарку – это не только сам поход, но и необходимость побеседовать с племянницей, придумать, что она хочет продавать, и, если что-то окажется съедобным, помочь ей это приготовить, а лучше даже приготовить самому. К счастью, племянница готовить не захотела, ее устроил и визит в кондитерский отдел супермаркета, где они взяли цветные пончики, рассыпчатое печенье, кексы, булочки с творогом и бублики с кунжутом, из-за него выросшие в цене в три раза. Она хотела еще попробовать себя в продаже бижутерии, часов и, может быть, одежды, но Н. сказал, что либо часы и колечки, либо они все-таки берут эти четыре огромных пакета выпечки. Отказаться от сладкого она не смогла, но и идея с часами все не шла из головы, поэтому они договорились, что он поищет какой-нибудь советский винтаж дома и принесет его в жертву юной предпринимательнице.

Часы нашлись в пыльной коробке на верхней полке шкафа, а с ними и другие сокровища из детства: пленочный фотоаппарат, россыпь значков, две чернильные ручки, потертый ремень, тусклая позолоченная пряжка. Н. решил, что можно сделать из этого лотерею: сложить все в блестящую коробку, подать как машину времени, которая приносит что-то из прошлого, пронумеровать все вещи и продавать билеты. Племянница была счастлива. Со вчерашней встречи она успела сходить в школу, а там выяснилось, что едва ли не все будут на ярмарке с едой и у большинства она домашняя, уникальная. Она расстроилась, немного поплакала, но лотерея исправила ситуацию, и настроение снова было на высоте – это было отдельно хорошо тем, что после ярмарки Н. намеревался попросить у ее родителей в долг сумму в несколько десятков раз большую, чем ушла на пончики.

Назавтра была ярмарка. Вся школа гудела, в актовом зале было не протолкнуться, не выдохнуть, Н. нашел племянницу, отдал ей коробку с лотереей и билеты и еще раз объяснил, что нужно делать. Спросил, нужна ли помощь, но она взглянула на него с ужасом, сказала, что нет, взрослые участвовать не могут, а должны покупать изо всех сил, чтобы через полтора часа у детей не осталось товаров, но появилась куча денег.

Он вздохнул, попытался пробиться к столу высокой девочки, которая торговала ароматными кусками мясного пирога. Когда стало ясно, что это невозможно, Н. резко изменил направление, выслушал массу всякого о себе и своих навыках передвигаться и оказался рядом с хрупким большеглазым мальчиком.

– Что у тебя? – спросил он, потому что на столе было пусто.

– У меня бабушка – ведьма, – меланхолично ответил мальчик.

Это был неожиданно, и Н. ненадолго задумался, что делать – спросить, не обижают ли его, или выяснить, что он все-таки продает, или бежать сразу к директору, сообщать, что у ребенка проблемы дома. Он так и стоял бы дальше, не спеша перебирал бы в голове варианты, но мимо, при помощи волшебства, не иначе, пробегал мальчик. Он остановился и сказал:

– Вы его не слушайте, у него крыша с самого детства съехала, – и побежал дальше.

– Ничего у меня не съехало, – обиженно сказал мальчик из-за стола, – у меня честно бабушка – ведьма.

– Хорошо. Лучше скажи, чем ты торгуешь?

Мальчик погрустнел, глубоко вдохнул и протараторил:

– Шапками-невидимками и мантиями-невидимками, но мне никто не верит, все только смеются. А они настоящие, я у бабушки стащил, она их своим подругам обычно продает, но в этом месяце лишних навязала.

– Я верю, – сказал Н., – и особенно поверю, если дашь одну мантию примерить. Ну, или шапку.

Мальчик погрустнел еще больше:

– Они не сразу делают невидимым. Им надо привыкнуть к новому хозяину, это от двух дней до трех недель занимает. Бабушка так говорит.

Если бы ребенок был довольным, осознавал, что это неправда, сознательно вводил бы потенциальных покупателей в заблуждение, Н. бы посмеялся и купил. С этим же не хотелось поощрять иллюзии, никакой пользы в этом не было, но и мальчика было жалко, все вокруг хохотали, радовались, звенели монетками, а у него на столе была только пустая банка.

– Сколько стоит?

Мальчик ответил, цена была выше, чем за бублик с кунжутом у племянницы, но все равно – пока еще доступная.

Он купил и шапку, и мантию. Мальчик достал бумажный пакет, спросил, какой цвет нравится Н. – синий или зеленый, осторожно взял воображаемые предметы, положил туда и рассказал, что делать дальше:

– Старайтесь их держать поближе к себе, или носите, или в шкаф положите, а когда проявятся, можно начинать пользоваться. Шапка делает невидимым только одного, под мантию трое или даже четверо могут поместиться. Срок годности – от года до бесконечности, в зависимости от того, как часто пользоваться будете.

– То есть на триста шестьдесят пять раз рассчитано? – спросил Н.

– Я не знаю, – ответил мальчик, – но бабушка всегда так говорит.

Н. забрал пакет, сунул в рюкзак и начал пробираться обратно к племяннице, которая, судя по ажиотажу у ее стола, если еще не распродала все, то скоро наверняка закончит.

Лотерея имела бешеный успех. Стол был пуст, племянница – счастлива вообще и отдельно от того – что сумела продать все, даже коробку с надписью. Он помог ей одеться, под подозрительным взглядом пересчитал деньги, правильно сложил их в ее фиолетовый кошелек с пони. Думал, соберется сам и проводит ее к родителям, но она бросила: Пока, дядя!, и понеслась к выходу.

Н. поторопился следом, на бегу натягивал куртку и заранее паниковал, что все пропало, родители увидят, ребенок на улице один и никакого ему бессрочного займа. Он лавировал изо всех сил, но все равно налетел на высокую и убийственно красивую женщину в возрасте, которая будто бы из ниоткуда возникла на пути.

Интересно, не она ли бабушка-ведьма?, подумал он, когда извинялся, сбегал по лестнице, искал племянницу, но забыл о женщине через минуту, потому что неприятный разговор оказался вполне нормальным, и денег ему одолжили даже больше, чем он надеялся.

Домой он вернулся ужасно довольный. Посмотрел на хаос, который остался от поисков на антресоли и крафта, решил, что оно подождет, закинул рюкзак в шкаф и немного – пусть это и было глупо – побегал по квартире, размахивая руками. Он бы с удовольствием устроил и дождь из денег, как в фильмах, но чертовы банки и карты убили всю романтику, поэтому он уселся на диван и обновлял приложение на телефоне, пока на счете не появилась нужная сумма.

Все было просто замечательно!

2

Друзья настаивали, что без него отдых отдыхом не будет, мотивировали девушками, пивом, футбольным мячом, солнцем, теплой водой, и делали это настолько часто и настойчиво, что он не выдержал, согласился. Нашел шорты с пальмами и любимую полосатую пляжную футболку, перерыл весь шкаф, но добыл и плавки, и очки, и даже кепку.

Рюкзака на месте не оказалось. Н. задумался, побродил по квартире, уселся на кучу вещей на полу и решил действовать как в детективах – воспроизвести сцену преступления. Научный метод никогда не подводил ранее, выручил и сейчас: чтобы было удобнее, Н. поглубже зарылся в свое временное гнездо – и сразу обнаружил рюкзак. Он был тяжелый – но пустой. Н. сунул внутрь руку и нащупал что-то. Что-то напоминало шапки, которые ему в детстве вязала бабушка, оно было плотное, колючее, он сжал руку, вытащил ее и оторопел – шерсть щекотала кожу, на ладони чувствовался вес, он водил пальцем по толстому шву, но рука была пустой.

Вообще, Н. не верил в такое. Он не красил яйца на Пасху, не зажигал свечи перед Рождеством, из фильмов ужасов ему казались страшными только те, в которых не было монстров, что там, он даже просидел – проспал – всю ночь в заброшенном доме, хотя друзья, те самые, из-за которых он туда и пошел, убеждали, упрашивали этого не делать. После той ночи он даже сумел уговорить Ю. стать его девушкой, но первое же свидание кончилось тем, что она, краснея, сообщила, что его сестра ей интереснее, чем он, на что Н. предложил быть друзьями, и это у них прекрасно получилось.

Он натянул шапку, подождал – ничего не произошло, только голова начала страшно чесаться, он подошел к зеркалу – и не отразился. Ни в том, что стояло у двери, ни в том, что висело на стене в ванной, он медленно проявился, снизу вверх, когда снял шапку – обычный, как всегда, только глаза ошалевшие. Он примерил мантию, в ней было невыносимо: жарко, колюче, он снова надел шапку, взял в руки телефон, тот тоже стал невидимым, он взял рюкзак – и он исчез, Н. позвонил друзьям, отговорился от поездки ангиной и решил ограбить банк.

В конце концов, это было самое логичное в такой ситуации решение.

Он прошелся по улице, посидел на скамейке в парке – никто не обращал внимания, казалось, он даже как-то влияет на людей: они внезапно меняли траекторию движения, чтобы не натолкнуться на него, отходили в сторону на переходах, даже не смотрели на ту скамейку, где он сидел. В следующие дни он проводил эксперименты, заговаривал, толкался, но нет, его старательно не замечали, люди вздрагивали, когда слышали его голос, качали головой, отворачивались и быстро уходили. Он выбрал банк – это было просто, жертвой пал тот, который несколько лет назад отказал ему в кредите. Н. купил огромный мешок для сокровищ, подумал пришить застежки и карманы к мантии, но побоялся ее испортить, и после плотного обеда в день икс пришел в отделение, уселся в угол на полу, дождался, когда все уйдут, и начал искать деньги.

Через полтора часа выяснилось то, что, наверное, можно было нагуглить за минуту – в современных банках не хранятся наличные. Он повздыхал, из вредности стащил со стола степлер и два карандаша, дождался утра и отправился домой спать.

Проснулся он из-за телефона. Тот снова противно пиликнул, что карта памяти переполнена, и Н. с трудом открыл глаза, но решил, что, так и быть, почистит его, залез в галерею и через несколько секунд начал панически метаться по квартире – на фотографии, которую он сделал неделю назад в шапке, отчетливо проступил его силуэт. А значит, на камерах в банке скоро будут не предметы, растворяющиеся в воздухе, а он.

Это было ужасно. Когда паника и желание сбежать в глухой уголок и следующие тридцать лет разводить там овец сошли, он позвонил Ю., спросил, будет ли она навещать его в тюрьме, она ответила, что будет, но лучше бы ему туда не попадать, и Н. осознал, что она права. Возможно, если у него выйдет самому связаться со спецслужбами и рассказать об артефактах, они ему помогут.

Он совсем успокоился. Это ведь не должно быть слишком сложно – найти спецотдел, который занимается магией? Он вспомнил, как в фильме, название которого он не запомнил, девушка просто говорила в трубку, что ей было нужно, а те, кто прослушивали телефоны, направляли вызов адресату. Со смартфоном такое сделать не получилось бы, поэтому он опросил всех знакомых, выяснил, что никто не может помочь, и провел себе телефон. Когда мастера наконец закончили работу и грустную историю о том, как редко их вызывают к нормальным людям, а не в офисы, и ушли, он поднял трубку и сказал:

– Здравствуйте, я хочу сообщить, что у меня есть шапка и мантия-невидимка.

После он положил трубку и еще какое-то время посидел, глядя в стену, осознавая, как глупо это звучало. И решил попробовать снова, повторил то же, но уточнил, что шапка у него не просто шапка, а невидимка.

Спецслужба не отреагировала.

Он попробовал звонить на случайные номера – это тоже срабатывало в фильмах – но не у него. Он пробовал заговаривать с очень подозрительными или наоборот, слишком обычными людьми на улицах, завел привычку дважды за день повторять информацию тишине в телефонной трубке и звонить по номерам, которые приходили в голову. Он даже попытался оставить сообщение – граффити на стене, но к нему подошел строгий патрульный, и Н. растерялся, сначала попытался объяснить, что баллончик с фиолетовой краской оказался у него в руках совершенно случайно, потом попробовал сбежать, и еще раз – уже по дороге к машине, и все это отчего-то так позабавило полицейского, что дело обошлось без штрафа, но и без него впечатлений оказалось достаточно.

Н. вспомнил главный способ из фильмов – не пытаться связаться самому, а ждать, когда свяжутся с тобой. Он слонялся по кинотеатру, пока на него не начали косо смотреть кассиры и охрана, по несколько часов в хорошую погоду сидел на скамейке в центральном парке – однажды к нему подсела старушка, от которой исходил душный запах вишневого сиропа, химический, приторный. Она заговорила, долго рассказывала, что молодежь теперь – ужасная, смотреть противно, пенсия кошмарная, а новая соседка даже хуже. Н. слушал внимательно, запоминал и весь вечер дома пытался разгадать шифр.

Шифра не было.

Был бар – и симпатичная девушка, которая сбежала с несимпатичными ругательствами, когда они вышли из такси, и он радостно объявил, что знал, кто-то из них обязательно выйдет на связь. Был вокзал, где он перезнакомился со всеми бродягами и проститутками, кроме Бычка, круглощекого стеснительного дауна. Н. даже удостоился клички – его назвали Псих, и он немножко, но гордился этим. Очнулся он спустя две недели, когда они сидели у перрона и из горла распивали что-то смутно похожее на коньяк. Конь доверительно сообщил, что еще день-другой и точно можно будет Психа ментам представить, чтобы не боялся один приходить.

Н. допил пойло, вежливо попрощался и ушел. А по дороге домой, под неодобрительными взглядами попутчиков вдруг сообразил, что у бабушки-ведьмы наверняка есть нужные контакты, а может, она сама и есть такой контакт, и всего-то нужно написать племяннице и выяснить телефон того мальчика.

Через час, после душа, когда он снова стал похож на себя, а не на Психа, он написал и спросил, ожидая, впрочем, что все окажется не слишком просто.

И был не прав.

3

Чай сладко пах жасмином, и в квартире пахло чем-то свежим, сладковатым. Он наблюдал, как скрученные листы поднимаются и опускаются в чашке, разглядывал трещины на кофейном столике, придумывал математические задачи и решал их, играл сам с собой в слова – делал все, чтобы не смотреть на нее, чтобы не пялиться.

– Вы меня совсем слушаете, а история, между тем, интереснейшая, – сказала она и хитро улыбнулась.

– Геронтофилия, – ответил он и смутился.

Она вздохнула, мелодично попросила внука уйти играть в соседнюю комнату, кокетливо – так, что у Н. дыхание перехватило – заправила прядь волос за ухо и сказала:

– Теперь нужно сосредоточиться и слушать. Вы убили кого-то?

– Нет, я банк ограбил.

– И много унесли?

– Степлер. И два карандаша.

Она рассмеялась – и Н. снова пришлось разглядывать трещины, чаинки, думать о математике и противной учительнице биологии в старших классах. За дурацкую привычку они прозвали ее Хомяком, она вызывала их к доске, но не слушала, пихала в рот что-то: карандаш, ручку, однажды это был даже нож для бумаги, и начинала грызть – хотя, кажется, не слишком разумно было вспомнить о том, как кто-то что-то сует в рот.

– Понимаете, когда вы купили магический предмет, вы заключили договор. Пусть вы о нем и не знали, но вы начали пользоваться ими – начали использовать их себе во благо – значит, услуга оказана и нужно за нее заплатить.

Н. кивнул.

– Вот, к примеру, я могу вас превратить в жабу или кота и будете моим магическим животным следующую тысячу лет.

– Хорошо, – сказал Н.

Она покачала головой. Прядь снова выбилась, и Н. не смог отвести взгляд.

– Невозможно с вами разговаривать, молодой человек. Идите домой и успокаивайтесь, все хорошо будет.

– А договор?

– Договор я беру на себя. Вот, придумала, вы мне подарите что-нибудь любопытное и сделаем вид, что ничего не было.

– А камеры? Я же на них появлюсь?

Она вздохнула и закатила глаза:

– Во-первых, никто их из-за пропавшего степлера просматривать не будет. Во-вторых, и про камеры забудьте, ничего там не появится. В-третьих, до пятницы, как говорится, я совершенно свободна, и, если вы так в себе уверены, можете пригласить меня на свидание. Но это только если очень хочется.

Н. кивнул, окончательно покраснел и выбежал из квартиры.

На улице было солнечно, ярко. Мир был поразительным, счастливым, радостным: на качелях весело хохотали дети, прохожие чему-то улыбались, ветер ласково трепал волосы, из раскрытого окна на последнем этаже дома доносилась задорная мелодия. Он набрал Ю. и спросил:

– Как ты относишься к большой разнице в возрасте между любовниками? Или даже супругами?

– Ей хотя бы шестнадцать есть?

– Я не спрашивал, но догадываюсь, что ей как минимум четырежды шестнадцать

– О! Значит, женишься на возрастной, чтобы тюрьмы избежать? Звучит неплохо, мои поздравления.

– Вечно ты все передергиваешь, – обиженно сообщил он и думал положить трубку, но вспомнил, зачем звонил, и спросил: – Лучше скажи, что ей подарить? Она попросила что-нибудь любопытное, и я не знаю.

– Подарок, – назидательно сообщила Ю. сквозь смех, – должен выбираться исключительно по предпочтениям того, кому его дарят, а не по советам друзей, которые объект страсти даже не видели ни разу.

Н. попрощался, сосредоточился и начал думать. Думал, пока шел, пока ехал, пока покупал ужин в магазине и дома, дома тоже думал. На секунду решил надеть мантию, пробраться к ней домой и поразмышлять там, но это только на секунду. Наверняка ведь потом придется забыть о свидании – вряд ли она захочет куда-то идти с жабой. Или крысой. Или еще чем-нибудь в лучшем случае живым.

Интернет тоже подвел, советов было много – слишком много – и ни один из них не выглядел убедительно. На третью ночь, когда Н. уже отчаялся составить нестандартный поисковой запрос, чтобы получить нестандартный ответ, он вспомнил, как в детстве любил печенья с предсказаниями. Записки всегда были туманные, расплывчатые, но он мастерски их толковал, и вот уже Успех женщины – это не много мужчин, а один значило, что родителям обязательно нужно было подарить ему на день рождения Оптимуса Прайма, который сам, по нажатию кнопки складывался в грузовик. Обычно работало, родителей забавляли его изощренные логические конструкции, и игрушки появлялись.

Он купил мешок печенья и съел его под пиво. Сначала вытаскивал наугад, после, когда выяснилось, что ничего хорошего из предсказаний не придумывается, разложил их на диване в ряд и ел по порядку – когда ему в пятый раз попалось Сегодня наступило то завтра, о котором вы волновались вчера, он решил закругляться и осознал – печенье ведь и есть отличный подарок. Нужно только придумать приятные предсказания и испечь его самому.

Наутро он нашел рецепт, купил продукты и уселся сочинять. К вечеру предсказания были готовы – не лучшие сентенции в мире, это он понимал, но в любом случае симпатичнее тех, которые он читал вчера. Всю ночь он готовил, остужал, аккуратно укладывал в коробочку, и наконец подарок был готов.

Он поспал пару часов, оделся и отправился вручать. Хотел оставить у двери, позвонить и убежать, но кроме подарка был еще пакет с мантией и шапкой, и он решил не рисковать. Он позвонил, и она открыла так быстро, будто бы стояла у двери и ждала, когда он наберется смелости. У Н. снова перехватилодыхание от того, как она хороша собой, он вручил пакеты, пробормотал что-то, что даже сам не разобрал и стремительно ушел.

То есть убежал.

Весь оставшийся день и вечер он изнывал, то ходил кругами по квартире, то выходил на улицу, и глубокой ночью, изможденный, ненадолго уснул. Утром он понял, что снова не может усидеть на месте, открыл сайт с вакансиями, послал письма тем компаниям, о месте в которых было глупо даже мечтать, заварил крепкий кофе и едва не выронил чашку, когда зазвонил телефон. Его позвали на собеседование первым звонком, и на еще одно – вторым. А потом позвонила она и сказала:

– А вы меня удивили и даже убедили. Приглашайте, если еще не передумали.

Конечно же, он не передумал.

Они договорились встретиться этим же вечером, после второго его собеседования, попрощались, и Н. начал собираться. А перед выходом из дома по привычке поднял трубку стационарного телефона и сказал:

– Отбой, ребята, все разрешилось. У меня сегодня свидание, а еще я, кажется, работу нашел.

– Отлично! – ответил искаженный компьютерной обработкой голос. – Признаться, мы уже задолбались про твою шапку слушать. Вот про свидание потом рассказать можешь. И про работу тоже.

Н. ответил:

– Удачного вам дня, – и положил трубку, не дождавшись ответа.

И решил, что даже не будет начинать об этом думать.

двадцатое

(хоррор про петлю времени)

***

Я убиваю его каждое утро, и это стало таким же привычным, как то, что в 7:32 громко чихает Вита, соседский ребенок, а в 8:16 молодая женщина, которая спешит к остановке, поскальзывается на луже и удерживается на ногах, но роняет стакан с кофе. Ее зовут Полина, я знаю, потому что теперь трепетно отношусь к именам и выясняю все, которые могу. Полина работает в туристическом агентстве, кофе – важнейший ее утренний ритуал, и весь день она будет злиться, что не вышло попить его так, как хотелось. Я сочувствую. Полину следовало бы называть девушкой, но я больше не могу говорить это слово. Глупо, наверное, цепляться за него, но я не буду себя поправлять.

Я убиваю его каждое утро. Еду к дому, захожу в подъезд, поднимаюсь на нужный этаж, звоню в дверь. Он открывает через сорок одну секунду, смотрит на меня ошалевшими от счастья глазами и не понимает, что происходит. Я захожу в квартиру, он с готовностью отходит, пропускает меня – и я его убиваю. Иногда я пробую что-то затейливое, но исполнимое, иногда я делаю это медленнее, чем обычно, иногда я экспериментирую, но чаще просто вбиваю шеф-нож в сердце. После всех неудачных попыток я делаю это мастерски, очень ловко.

Иногда, если я задерживаюсь по дороге и прихожу позже обычного, к нему уже возвращаются воспоминания, и он пытается сбежать. На этот случай у меня есть пистолет и мучительно полученные знания о том, как можно незаметно выбраться на улицу потом. Иногда я выманиваю его из дома, увожу в сторожку на краю заброшенного кладбища – строго говоря, оно не заброшено, но реставрация никак не начнется – я увожу его в сторожку и пытаю там, пока не надоест, или пока не устану, или пока он не начнет совсем уж жалко плакать от боли и унижения. Сторожку я арендую у Густава, к нему приходится заехать рано, в 7:02, а позвонить и того раньше, в 6:15. В 6:16 ему позвонят другие люди, и сторожку получить не выйдет, сколько ни пытайся перебить цену, а если позвонить в 6:14, то трубку возьмет Алиса, его жена, и отчего-то сразу же решит, что нас с Густавом связывают какие-то отношения. Конечно, нет. Но незачем экономить минуту для звонка, чтобы потом тратить тридцать две на объяснения. У Алисы и Густава есть ребенок Кай, собака Ловец и кошка Мурка. У всех есть имена – кроме одного, потому что я его лишила.

***

Забыла написать свое, вот ведь. Меня зовут Анастасия.

***

Худшее в этой ситуации даже не сама она, а то, что возможности сначала кажутся бесконечными, а потом приходит понимание, что их на самом деле очень мало. И приходит оно не разом, а лавиной, которая никак не кончится – движется надо мной, и движется, и движется. Сначала я была в ужасе, потом не могла отделаться от отвращения, затем – от слез, а сейчас даже не могу сказать, что грущу, должно быть, пришло смирение.

***

8:46 – в кинотеатре открывается главный вход, можно пройти, если кивнуть Фридриху и поздороваться по имени.

9:02 – Алла вручает попкорн тому, кто сидит на втором этаже со словами: “Нашей самой ранней пташке”.

Хочу получить этот попкорн, пусть и не люблю соленый.

***

Первая попытка – мимо.

***

Вторая – тоже мимо (идти по лестнице, эскалатор по утрам работает чудовищно медленно).

***

Третья – мимо (возможно, ей не нравлюсь именно я? потому что я совершенно точно была первой!)

***

Четвертая – ХА! получила! Маленькие радости – они и делают существование хоть сколько-нибудь сносным. Попкорн оказался даже более соленым, чем я помнила, гадость.

Двадцатое

Я решила вести ежедневные записки, по крайней мере попытаться их вести, потому что записи о том, что даже чертов попкорн не удалось получить с первого раза – воспоминания о них помогли мне уже в трех других ситуациях, когда я была готова отчаяться, что, как ни рассчитывай, ничего не выходит. Нужно бы, наверное, написать о себе, а лучше – описать, что случилось, но мне не особенно хочется это делать. И нужно ли? Эта запись исчезнет, потому что завтра снова будет сегодняшнее утро, то есть время, когда ее не существует.

На случай, если случится чудо, объясню: двадцатый день в теме – он совершенно точно не двадцатый здесь, и я не имею ни малейшего представления, двадцатое ли сегодня число там, где время течет нормально. В этой петле я – главная, а значит, и дату выбираю я. Месяц выбирать мне не хочется – за окном все время осень: сухо, прохладно, солнечно, отличный день, без иронии, чтобы застрять в нем, время восхода – 6:43, время заката – 17:51. Там, снаружи, наверное, уже другая осень, а может, уже зима. Эти мысли меня огорчают, я стараюсь от них избавляться.

Сегодня я пошла в библиотеку и весь день сидела в читальном зале. Сначала я изучала старые подшивки журналов. О здоровье, о технике, о красоте. Потом я читала сборники фольклорных баек. Они отвратительно написаны, но изредка попадаются и интересные. Жаль, что нельзя найти мир духов или сверхъестественных существ. Возможно, если бы я нашла что-то такое, мне было бы повеселее. Впрочем, вряд ли. Даже если под моим домом найдется целый гномий город или логово вампиров – я все равно буду торчать в этом дне, пока не случится что-то.

Или всегда.

Двадцать первое

В журнале о здоровье было написано, что нужно формировать полезные привычки медленно, не торопиться, не подгонять себя, поэтому я остановлюсь сейчас. Хорошо, что я взялась писать. Плохо, что я все еще здесь.

Двадцать второе

Если мыслить позитивно, то нужно радоваться, что я не застряла в бесконечном первом дне месячных, это было бы хуже, чем есть сейчас. Хорошо, что у меня не было простуды, ничего не беспокоило, не болело.

Все отвратительно.

Двадцать третье

Я читала однажды фанфик, где Гермиона перемудрила с хроноворотом и выпала за пределы своего времени. Она долго пыталась вернуться и смогла, но не юной школьницей, а ссохшейся мумией. Я согласна и на это. Я согласна вернуться калекой, старой, умирающей, любой, только чтобы больше не слышать одни и те же звуки, не видеть, как все повторяется из раза в раз.

Иногда я думаю, есть ли другие? Знает ли кто-то еще, что мы в петле? Не должны, потому что в аппарате были только моя и его днк, но ведь чертов аппарат не должен был сработать так, как сработал. Я не должна была знать о петле, но знаю. Значит, где-то в мире, возможно, есть другие, и, возможно, им даже хуже, чем мне, потому что я хотя бы понимаю, кто виноват. Я ищу в сети, не каждый день, но регулярно пытаюсь найти других. В мире столько шума, столько людей – нужные не видят моих сообщений. Или не могут на них ответить. Я представляю стариков, детей, больных, измученных, умирающих, уверенных, что они оказались в аду – они в нем, это правда. На следующий день я обычно снимаю сторожку у Густава, и убиваю медленно, болезненно, так, чтобы до физической смерти он умирал и умирал духовно.

Нельзя отрицать и то, что других нет.

Двадцать четвертое

Он плачет в углу, бормочет, я не слушаю. Зачем, если это почти всегда одно и то же: сначала попытки меня остановить, уговорить, что он сможет починить автомат – и я, и он знаем, что не может. Пока была надежда, я его и пальцем не тронула. Потом он кричит, что я сумасшедшая – верно, с этим я не буду спорить, потом умоляет меня убить его быстро – нет, у меня нет причин быть милосердной, потом все повторяется, иногда – дважды, а потом он теряет рассудок и до конца стенает, что должен впечатлить меня, чтобы петля развернулась.

Это, кажется, правда. Условие, по которому я могу вернуться к нормальной жизни, к естественному ходу времени – он должен меня впечатлить.

Я экспериментирую с этим. Однажды решила, что меня впечатлит, если он прыгнет к крокодилам в зоопарке, и он, утомительно обливаясь слезами, прыгнул. Очевидно, это не сработало. Медведь тоже не сработал, и в тот день даже после всех увечий, которые я наносила ему, себе, мне стало дурно. Он пытался хвастаться своими научными познаниями – я сразу сказала, что это глупо: познания не остановили его от того, что он со мной сделал. После я была особенно жестокой, но мне даже не нужно оправдываться, кто не был бы, кто? Ты можешь сколько угодно быть приятной, милой, доброжелательной, но однажды незнакомец на улице спросит время, ты ответишь и улыбнешься, потому что день хороший, а настроение – еще лучше. Он пригласит тебя выпить, ты откажешься, потому что сейчас не ищешь новых знакомств. Он извинится и скорее побежит домой создавать аппарат, чтобы повторять один и тот же день, пока ты не впечатлишься – кто не станет жестоким после?

Я читала его дневник, записки, которые он вел, когда придумывал, проектировал. Он писал там обо мне. Описывал внешность, сложение, как он уверен, что по одной улыбке понял мой характер и решил, что я – его идеальная девушка, муза, жена.

Во время какого-то из наших визитов в сторожку он попытался разжалобить меня тем, что начал кричать, как сильно любит меня, что сделал это все от любви. В последующие дни я выясняла, можно ли за доступное время найти крыс и заставить их прогрызть путь на свободу через его живот так, чтобы это не было опасно для меня. Он любезно помогал и больше не заговаривал о любви.

Но нужно возвращаться. Уже почти полночь, а он еще жив, это не дело.

Двадцать седьмое

В 14:54 с березы у моего дома слетает последний лист. Одновременно мне нравится и горько на это смотреть. Горько, потому что лист – из тех мелочей, которые варьируются в этом дне. Он всегда слетает в нужную минуту, но иногда в начале, а иногда – в последнюю секунду. Когда лист не падает сразу, я начинаю надеяться, может, что-то изменится? Может, что-то случится иначе? Лист слетает с ветки, кружит на ветру, падает. Я подбираю его и приношу домой. Если бы они не исчезали, вся квартира от пола до потолка была бы забита ими. Вся.

Двадцатое

Нет никакой нужды считать дни, когда это все время один и тот же день, неважно, год прошел, или десять. Или тысяча лет.

Двадцатое

Я не могу улететь в космос. Не могу улететь на другой материк – ни одного рейса в этот день, не странно ли это? Не могу досмотреть сериал, предпоследняя серия которого вышла сегодня. Не могу выносить ребенка. Не могу умереть.

Двадцатое

Я предпочла бы, чтобы мир был пуст. Меня утомляют люди, из-за которых нельзя брать в магазинах, что хочется, и приходится одеваться, прежде чем выйти на улицу, стараться не выглядеть совсем дико. Мир пуст, в нем есть только я и он. Но в то же время мир полон, и я никак не могу понять, эти люди, все, кого я вижу, они повторяются, или просыпаются завтра и живут дальше?

Двадцатое

Сегодня он извинился. Не чтобы я его убила быстрее или отпустила, нет, он просто извинился и начал кричать, только когда олово полилось ему в глотку.

Я сказала, понимаешь, это неважно, что тебе жаль. Но я рада, что ты это озвучил.

Двадцатый

Может, меня впечатлит убийство? Может, если он меня убьет, этого будет достаточно для автомата? Я оставляю подсказки, но он ничего не делает. Будет ли прок, если я скажу прямо? Я не знаю. И не хочу рисковать.

Сегодня я весь день занималась ритуалами, чтобы привлечь дождь. Он не пойдет, я знаю, но теперь это мое небольшое хобби. В прошлый раз у меня было 47 ритуалов, в этот добавилось еще три, теперь их 50. Дождь, конечно, не пошел.

(осторожнее с человеческой кровью, у Алисы с седьмого этажа удивительно чуткий нос. Я могла бы пустить ее в квартиру и показать, что у меня там, но незачем пугать бедную женщину, пусть это всего на несколько часов).

Двадцатое

Я могу ехать весь день, пока сутки не кончатся и меня не выбросит обратно, домой. Я могу выдумывать самые неправдоподобные оправдания, почему меня сегодня не будет на работе. Рассказать родителям, как сильно люблю их, так убедительно, что они потом будут уверены, я смертельно больна. Спать весь день. Снимать квартиру и смотреть из окна.

Раньше я могла снимать номер в отеле, но больше нет комнат, в которых я не бывала. Надеюсь, квартиры кончатся не так скоро.

Я могу заучивать порядок любых событий, а потом вмешиваться в их ход и смотреть, что получится. Или не вмешиваться, а находить покой в том, что все всегда происходит так, как уже происходило. Могу озадачивать незнакомцев своими чудесными способностями предсказывать будущее. Давать полезные советы. Или не полезные, если я в дурном настроении. Могу убить президента – попытки долго забавляли меня, у него хорошая охрана, потребовалось немало дней, чтобы суметь пробраться к нему незамеченной. Это было почти захватывающе, но после первого успешного раза перестало быть интересным, как остросюжетные детективы и триллеры перестают.

Я могу без конца показывать аппарат тем, кого получается найти в городе и в интернете, кто и доступен, и соглашается посмотреть, и потенциально может помочь. Ничего не выходит, из раза в раз я слышу одинаковые гипотезы, получаю одинаковые предложения – иногда я пробую их, так, на всякий случай. Наверное, даже не стоит писать, что это не помогает.

Двадцатое

Я праздную день рождения. Нужный день – зимой, но я не в тех условиях, где можно дождаться нужного дня. В один день я половину суток потратила на то, чтобы скупить все доступные торты и заказать все, которые успеют приготовить и привезти сегодня, вторую половину суток я потратила на то, чтобы воткнуть в них свечи, поджечь их, задуть, а потом съесть по куску от каждого торта. Это – плюс, что на следующий день я просыпаюсь без разорванного желудка и боли в кишечнике. Конечно, я предпочла бы их.

В другой день я радовала себя шарами. В третий – подарками. Это тоже удобно, что я могу покупать каждый день несколько новых игр и не разоряюсь. Но вот ведь беда, большинство из них длиннее доступных мне восемнадцати часов (минус заказ и доставка или прогулка/поездка и покупка в магазине), даже если пропускать все катсцены, перематывать все диалоги. Особенно меня обижает новый Сайлент Хилл, он вышел сегодня, и я никак не могу узнать, чем все кончилось, потому что нигде еще нет прохождений.

Я пила, покупала одежду, косметику, отправлялась по барам и клубам, покупала пистолет и вышибала себе мозги.

Это должно было бы пойти в список того, что я могу – коротать месяцы тем, что убиваю себя утром, иду на кухню и вгоняю в грудь свой верный шеф-нож. Потом наступает следующее утро, и я снова убиваю себя. И снова, снова, снова, я не знаю, сколько раз потребуется, чтобы у меня появилось желание остановиться, я не считаю. Но ощущения говорят, что я провожу все больше и больше времени так. Не знаю, можно ли доверять ощущениям.

Двадцатое

Я завязываю узлы чуть слабее обычного – он должен суметь выпутаться. Я веду себя чуть расслабленнее, чем обычно – он должен попробовать сделать это своим преимуществом. Я медлю, бью не так сильно, даю ему шанс за шансом – он даже не пытается ими воспользоваться. В ярости я убиваю его. Мне страшно потом, я не думала, что способна еще бояться, но мне страшно – вдруг он больше никогда не будет сопротивляться, пытаться сбежать, пытаться перехитрить меня. Вдруг это единственный способ выбраться, и я лишила себя возможности им воспользоваться?

Бояться – глупо и не за чем. У меня есть все время мира, чтобы вернуть ублюдку желание бороться. Этим я и занимаюсь.

Это сложный, мучительный и для меня, и для него процесс. Мне приходится справляться с отвращением и ненавистью, ему – с ужасом. Было бы проще, если бы можно было рассказать ему мой план, а не притворяться, что я стала менее собранной и внимательной, но что есть, то есть. Первая победа случается через мириады дней неудач и два перерыва, когда я убивала себя каждое утро, но вот наконец в один из дней он догадался схватить лезвие, которое лежало на столе, догадался разрезать веревки, освободить конечности…

Я ждала, я была уверена, что он меня убьет, но первая победа не значила идеального завершения дел. Он сбежал.

В следующие несколько раз происходит то же, и я начинаю сомневаться, что правильно подхожу к вопросу.

Двадцатое

Я пробую и пробую, теперь ищу в городе и интернете специалистов по психологии и поведению, а не по физике и философии, теперь я с азартом пробую заставить его убить меня. Выходит не очень: он только пытается сбежать, и если мы деремся, он даже не старается навредить мне, сделать больно. В один день я не выдерживаю и требую, чтобы он ответил, что это, сексизм, чувство собственного превосходства, или он наконец потерял рассудок и всякую волю к жизни. Он отвечает, что это любовь.

Он надеется, что наступил момент, когда мы объяснимся. Он ждал его, это было в дневнике, и я знаю, что он до сих пор ждет. Я вижу, по тому, как меняется его взгляд, поза, выравнивается дыхание, я вижу, он уверен, что настал наконец момент, когда мы поговорим.

Я разбиваю его лицо и голову камнем и не тороплюсь, пока делаю это.

Двадцатое

Я не спешила к нему этим утром. Чаще я убиваю его быстро, это дело даже не минут, а секунд, но сегодня мне особенно не хочется видеть его. Пускай к нему возвращаются воспоминания, пускай он переживает все свои смерти заново – я не желаю иметь с ним общего.

Я позвонила на работу, взяла отгул, сделала крепкий кофе, устроилась с ним на балконе. В дверь позвонили. Я не собиралась открывать, но он звонил и звонил, и я выпуталась из пледа, прошла по комнате и коридору, открыла дверь – и получила пулю в грудную клетку.

– Надеюсь, теперь ты счастлива, – сказал он, втолкнул меня в квартиру и шагнул следом. – Ты превратила меня в убийцу.

Я ухмыльнулась и сказала, что он меня пока не убил. Он выстрелил второй раз.

Двадцатое

Я просыпаюсь и медлю, не тянусь за телефоном сразу. Я знаю, что все еще нахожусь в петле, и хочу максимально продлить время, когда надежда не исчезла окончательно. В 7:02 звонит будильник у Алисы. В 7:32 громко чихает соседский ребенок, Вита.

В 7:37 я поднимаюсь и иду на кухню, где во втором ящике слева лежит шеф-нож.

когда времена

(фэнтези про дружбу и няшность)

паб

Когда времена были спокойными (они такие уже две с небольшим сотни лет! – ох, заткнись, пожалуйста!), когда времена становились спокойными, они выбирали (ты выбирала! – хорошо, я выбирала), но все-таки они выбирали какой-нибудь симпатичный городок – средне большой, оживленный, опасный – умеренный городок, и останавливались там. Расспрашивали местных насчет пабов в округе, выбирали какой-нибудь приятный и популярный и отправлялись туда, где за историю можно было получить угощение.

Эта история начиналась с того, что они получили заказ – обычные требовали больше силы, чем ума, и за этот, где было наоборот, они схватились (ты, ты схватилась) с энтузиазмом. Их задачей было найти оборотня, грозного и неожиданно умного, и для этого недостаточно было просто примчаться в нужное место и вступить в схватку, для этого нужно было порыскать по библиотекам (и поговорить с нудными и снобскими библиотекарями), изучить манускрипты (жутко пыльные, от которых потом кожа сохла), опросить свидетелей (все как один – безмозглые), разобраться, что они запомнили правильно, а где – пусть и не со зла – придумывали (что же, обойдешься без комментария? – а что тут комментировать, я уже почти уснула от безысходности и безнадежности). Для этого заказа им нужно было исследовать, вести дневники, сопоставлять даты и календари (ох, короче, нужно было заниматься всей этой невыносимой, тягостной ерундой, что мы и делали, но, признаюсь, что-то наводит меня на мысль, что если мы продолжим историю в этом же духе, то нас не только не угостят сегодня, но и попросят, а то и попрут отсюда).

Оскорбительно, но кто-то среди слушателей хихикнул, а кто-то даже пробурчал, что да, именно это и произойдет.

– Предлагаю сменить рассказчицу и выбрать меня! – театрально воскликнула вампирка, легко отодвинула свою спутницу вместе со стулом и столом и вскочила на ноги. – Итак! История о том, как мы познакомились!

– И шрама! – уже не слишком трезвый юноша кивнул на лицо ее спутницы, которое перечеркивал тонкий золотой шрам.

Вампирка ухмыльнулась, так, чтобы стали видны клыки, и юноша отпрянул.

– И, конечно же, шрама!

история о том, как мы познакомились (и шрама)

Вообразите, дорогие слушатели, я спала добрую тысячу лет и проспала бы еще столько же – тут, должно быть, уместно объяснить причину такого долгого сна, но причина эта такая скучная, что не хочется даже слова тратить. Я спала в своем прекрасном логове, окруженном опаснейшими ловушками, темнейшими артефактами, амулетами, колдовскими шкатулками – часть из них была припрятана, часть находилась на виду – чтобы ни у кого и желания не возникало соваться. Ни у кого и не возникало.

И тут я почувствовала запах – и, конечно же, немедленно проснулась.

Впрочем, нет, знаете, давайте-ка лучше начнем сначала.

история моей поразительной подруги

Она никогда не рассказывала, и я никогда не расспрашивала, потому что отличаюсь огромным тактом и такой же гигантской деликатностью, как она оказалась в школе охотниц и охотников, что это было – сиротство, побег, продажа, но оно и не было важным. Никто не оказывается в таких местах добровольно, никто не хочет лишний раз вспоминать причины, и к чему же тогда бередить раны, и напоминать о несчастливых годах тоскливого детства (ох, ты заткнешься уже об этом наконец? – конечно!). Она была одной из самых молодых в школе, но не самой – поэтому оказалась лишена поощрения для младших. Поощрения же за таланты ей не полагались, потому что таланты оказались довольно посредственными. Не поймите меня неправильно – она всегда была в пятерке, а то и в тройке лучших, ловко умела обращаться и с оружием, и с людьми, быстро схватывала языки и навыки, могла защитить и защититься – но ей никогда не удавалось стать хоть в чем-то из этого лучшей.

Это оскорбляло. Представьте мою драгоценную подругу совсем ребенком – встрепанной, довольно безмозглой, вечно сердитой, амбициозной – последнее представлять не нужно, оно до сих заметно. Она злилась. Она пыталась забросить другие предметы, чтобы выбрать что-то одно, в чем выйдет добиться совершенства, но это было не в ее характере, и даже если страдали остальные, выбранный не становился лучше. И что выбирать? Она хваталась за одно, за другое, но ничего не вызывало у нее особого интереса – так что все возвращалось на свои места. Всегда в пятерке, иногда – в тройке, но будто бы какое-то проклятие на нее свалилось – никогда не лучшая.

И вот в один особенно огорчительный вечер, когда она была в шаге от победы, но соученица обошла ее не техникой даже, а красотой удара – наша дорогая героиня и моя прекрасная подруга решила, что с нее довольно. Достаточно вечно быть позади кого-то, пришло время самой заняться своей судьбой.

Она сбежала. Как любой глупый подросток она была уверена в собственной неуязвимости и удаче, не подумала, что ей понадобятся вещи и провизия – кроме того минимума, который их приучили всегда иметь на себе, и скоро она узнала голод и прочие неприятности самостоятельной жизни. Хорошо, что тогда хотя бы стояла весна и было не особенно холодно, иначе, представляю, никакой прекрасной подруги у меня могло бы и не быть! А все остальные гибельные дела! Скольких существ она встречала, одни других хуже! Сколько опасностей ей грозило, сердце, если бы оно у меня билось, останавливалось бы! Даже думать об этом страшно!

Поэтому не будем, вернемся обратно к истории нашего знакомства. Да, да, юноша, и шрама тоже.

история знакомства и шрама (продолжение)

Моя милейшая будущая подруга быстро сообразила, что ей нужно отыскать работу, иначе придется опускаться до воровства – что дело в нашем регионе совершенно неприемлемое. Но что может делать подросток с клеймом школы охотниц на предплечье? Она решила, что будет охотницей. Все адекватные клиенты нанимать ее отказывались – она врала о своей уникальности и раннем выпуске довольно вдохновенно, но даже те, кто верил в ее рассказы, не хотели нанимать ребенка. От адекватных она перешла к подозрительным, от тех – к сомнительным, а от тех – к совсем сумасшедшим. Среди них она и нашла себе клиентов – история там была всем знакомая. Появился, мол, некий загадочный и таинственный рыжеволосый красавец, хромой, с уникальной тростью в руке, в хорошем костюме – соблазнил пару девушек, заманил нескольких юношей, чтобы расчленить на опыты, стащил дедушкины часы с полки, плюнул со злодейскими намерениями кому-то в суп… Было предположение, что в суп он плюнул, потому как тот оказался совершенно несъедобным, и, зная пабы в нашем краю, я склонна этому предположению верить. Как славно, что мы теперь в другом месте, где и кровати мягче, и еда не в пример лучше. Давайте, друзья, поднимем бокалы за это замечательное местечко, где мы собрались сегодня, но что же это, наши бокалы совсем опустели. О, спасибо! Ваше здоровье! Мы бы еще не отказались попробовать наконец тех славных цыплят, которыми так соблазнительно пахнет с кухни.

Моя драгоценная неразумная будущая подруга схватилась за заказ, даже не дослушав его до конца. Взяла аванс, немедленно растратила его и принялась искать своего красавца-колдуна. Поиски привели ее в горы – и там-то мы и возвращаемся к моменту, когда я проснулась от запаха.

Запах! Как описать его тем, кто никогда не чувствовал? Вы все, верно, думаете – мы знаем кровь, кто же не знает, как она пахнет, но для вас кровь – это солоноватость и металл, реже – сладость, но не для нас, для нас запах – это совершенно иное, совершенно, что там все-таки с цыплятами, а то есть риск, что я заговорю сама себя и соблазнюсь на что-нибудь иное. Скоро будут? Разве это не восхитительно?

Запах будил, будоражил, тянул, уговаривал, делал все те вещи, которым невозможно и не хочется противиться. Я немного пыталась – мне было хорошо в гробу, в логове, признаться, я была даже слегка раздосадована запахом, немного сердита на него – но разве выйдет сердиться долго? Я встала, заново научила ноги ходить, а зубы кусать, приняла облик посимпатичнее (ха! – вот и никакое не ха! я была юной девой, слишком прекрасной для этой горной местности. – без обид, но ты выглядела как оживший труп, и не из тех, которые чем-то необъяснимо привлекают, нет, совершенно жуткий). Не будем спорить. Я приняла некий облик и отправилась искать источник запаха. По дороге я рассердилась. Понимаете же, когда спишь тысячу лет, из головы вылетают все места для ловушек и амулетов, и к источнику запаха я подобралась уже несколько потрепанной, пару раз проклятой и со сломанными ногтями и пальцами, парой позвонков и ногой. Может, и да. Может, если подумать, я и не выглядела как дева, слишком прекрасная для мрачного пейзажа.

Я не то чтобы ожидала встретить кого-то и все-таки удивилась, когда встретила ее – совсем крохотную, уставшую, несчастную, насупленную. До этого я обычно не говорила с людьми, с источниками запаха – так особенно, зачем говорить с едой, но вот ведь странность. Я была голодна, но есть ее не хотела. Зато хотела расспросить. Я была заинтригована – она не испугалась меня, ну то есть, конечно, она испугалась, но держалась и выглядела при всем довольно боевитой. Я чувствовала, что ей плохо, чувствовала запах… Я вежливо спросила:

– Ты ранена? Не бойся, я помогу.

Стала спускаться к ней. Она не ответила насчет раны, но жутко покраснела, вся залилась краской – мне стало ясно, откуда взялся запах, и есть ее совсем расхотелось. Одно дело пораниться по глупости в вампирских горах – это кончается смертью. Совсем другое – природа, которую не изменить и не проконтролировать. Я не чувствовала вокруг других, но все равно решила остаться на несколько дней, чтобы убедиться, что все будет в порядке. Она не была в восторге, но как ты с вампиркой поспоришь? Верно-верно, никак. Поэтому я осталась. Со временем она поделилась своими историями, я – своими, и когда горы кончились, когда запах пропал, я решила, что, пожалуй, пусть оно и не было нужно, все равно задержусь еще – и помогу ей с заказом.

цыплята

А вот и цыплята подоспели, не радость ли? Наслаждайтесь, дорогие друзья, а я пока снова прервусь на другую историю. Цыплята мне напомнили, как однажды мы взяли заказ на северного лиса – причем не обычного, а того, который исключительно по детям был, но оставался, как все лисы, порядочным засранцем. Надкусывал и бросал истекать кровью. Не дело.

Заказ был роскошный – лис наследил по всему графству, в каждом городе после него оставались безутешные родители и чуть менее безутешные, но более сердитые директрисы детских домов и школ – все готовы были заплатить за голову, одни других щедрее, но самыми щедрыми, как водится, были те, кто изнывал от страха в городах, куда лис пока не добрался. Моя необыкновенная подруга – ум и смекалка всех наших операций – выяснила, какой городок будет следующий на пути, мы отправились туда и, чтобы не выделяться, прикинулись учительницами. Хорошо, она – учительницей, а я просто стала новой экзотической любовницей директора. Чтобы сильно не привлекать внимание, я пила один хитрый отвар, который на время делает меня совсем человеком – что, безусловно, бывает полезно, но в тот раз едва не довело до беды.

Я была человеком, а еще забавлялась со своей новой постельной игрушкой, моя подруга ждала лиса, и вот он появился. Видели ли вы лисов? Зрелище впечатляющее, а когда лис северный – так отдельно. Наш же был еще совершенно не в себе, и, признаться, даже меня поразил своим безумным великолепием. Моя подруга бросилась за ним – в дурацком учительском платье, черное, длинное, из тускло поблескивающего сукна, с белоснежным накрахмаленным воротничком – она бросилась за ним в курятник, простите, ученическую спальню. Я побежала следом, проклиная зелье, чем я могла ей помочь в человеческом виде? Только героически умереть за нее, что я бы сделала, можете не сомневаться, но делать, конечно, не слишком хотелось. В курятнике был хаос. Перья летели во все стороны, цыплята паниковали и жались к моей подруге, она стояла напротив лиса – уверенная, спокойная, жутковатая в своей хладнокровности. На улице шумел ветер, спальню время от времени освещали вспышки молнии. Я хотела повыводить цыплят, но моя подруга атаковала – и я глаз не смогла отвести.

Иногда особенно красивые бои сравнивают с танцами, знаете? Ах, противники так кружили друг вокруг друга! Выпады – как в танго, прыжки – как в балете. Все чувственно, эмоционально, живо, но плавно. Бывают такие, и бывают хороши – но здесь, ах. Эта битва не была танцем. Она была битвой. Яростью, силой, схваткой умов и духа, скоростью, и ух, друзья, как же она была хороша! Не люби я всем существом свою изумительную подругу, в те минуты, особенно, когда ее белоснежный воротничок окрасили брызги крови, когда она выпрямилась с головой лиса в руке и улыбнулась мне – я влюбилась бы в нее в это мгновение. Цыплята, те, которые не сбежали и не рухнули без чувств, – были сражены. До сих пор заваливают мою чудесную подругу любовными письмами.

Вы со своими покончили? Тогда продолжим.

история уже не знакомства, но шрама (еще продолжение)

На чем мы остановились? Ах, тот загадочный и таинственный рыжеволосый красавец. В чем тут дело – моя подруга была ребенком, я едва только проснулась и всего-то пару раз успела поесть – конечно, не ее, и конечно, я прекрасно слышу, о чем вы там перешептываетесь, – мы были уверены в себе больше, чем были подготовлены. Я решила, что раз заказ пришел от сумасшедших клиентов, то насколько он может оказаться сложным? От сумасшедших и не может, вот только эти не были такими, они были в отчаянии, поэтому обратились к моей прелестной подруге – другие их даже не слушали, стоило узнать, о ком они говорят.

Мы же не знали. Мы искали мелкого пошиба колдуна, и это, должно быть, нас и спасло – его жалость. Мы нашли его и напали – он раскидал нас, попытался уйти, но мы не сдавались, атаковали снова – безрезультатно, и снова – я, скажу честно, завелась, а моей милой подруге тогда и поводов не нужно было. Мы были злы, ярились, бросались и бросались, пока ему не надоело. Он достал из рукава плетку чистоты, собирался ударить ей меня – я успела понять, что мне конец, но не успела даже заслониться – а вот моя подруга успела и увидеть это все, и броситься между мной и плеткой. Вампиров ее удар превращает в пыль – на людях, как выяснилось, оставляет золотые раны.

Колдун сбежал, но мне было не до него, я пыталась остановить кровь у своей подруги и поверить не могла, что все это произошло.

дружба

После мы не отправились навстречу приключениям, нет. Я нашла лекарей, и мы вместе выходили мою бесценную подругу. Потом я вернула ее в школу, назовем вещи своими именами, заставила окончить ее, а сама слонялась неподалеку, набиралась сил и знаний, заводила всякие знакомства – за тысячу лет мир порядочно изменился, знаете, меня ждало много открытий. Мы все время держали связь, и дружба все крепла и крепла.

Наконец моя более разумная теперь подруга выпустилась (уже не скажу, ты стала лучшей хоть в одном предмете? – нет, не стала. и даже завалила эссе по вампирам, это-то помнишь? – ну не завалила, преподаватель ведь исправил оценку, когда я с ним побеседовала. и не надо вздыхать, он сам этого заслужил), и вот тогда-то мы и начали путешествовать вместе: брать заказы, создавать имя, репутацию и капитал, и все у нас выходило и ладилось, вот только всегда, знаете, мы поглядывали в сторону рыжеволосых хромых красавцев с уникальной тростью в руке…

заказ

Вампирка замолчала, и все в пабе очнулись, переглянулись, всех охватила волна подозрения, пошел шепот, превратился в тревожный гул – потому что и верно, верно, в темном углу за маленьким столиком сидел медноволосый красавец с тростью. Все в пабе сразу же поняли – сейчас начнется. Одни подумали, ух, самое интересное, другие забеспокоились за собственную безопасность, третьи испугались, но все – остались.

Началось. Они атаковали, слаженно, ловко, вампирка когтями, ее спутница – ножами, но – толпа удивленно ахнула – они напали не на медноволосого, а на неприметного паренька, который высунулся с кухни. Паренек удивился, попытался обернуться, но не успел, охотницы были быстрее.

– Что за хрень? – растерянно спросил кто-то из толпы, и девушка с золотым шрамом через все лицо ухмыльнулась:

– А вот нужно было дослушивать историю про библиотеки, анализ данных и статистику полнолуний, тогда было бы понятно.

Ее вампирка добавила:

– Ну правда, друзья, вы же не думаете, что нас всякая бесплатная месть заинтересует больше, чем прекрасно оплаченный заказ? К тому же это не он.

Вампирка взвалила тело на плечо и вышла. Ее спутница вежливо попрощалась с ошарашенной публикой, захватила пару шоколадных кексов и пошла следом.

школа стоит

(постмодернизм про любовь)

В общем, я стала учительницей. Никто не удивился, ну то есть – совсем, сказали, ага, мол, здорово, но никто не закатил глаза, не хлопнул ладонью по лбу, не спросил почему, что случилось, и я расстроилась и пожаловалась Д., потому что хотела, страшно хотела, чтобы у меня спросили.

Д. – как лучший друг с добродетелями в ассортименте, превышающем все разумные и не слишком пределы, сказал, это все от того, дорогая, что флер ебанутости, который ты распространяешь вокруг, уже даже и не флер, а полноценный ядерный гриб. Но флер звучит лучше, поэтому я продолжу говорить его.

Я сказала:

– Я влюбилась.

Д. молча вытащил из кармана джинсов мятую бумажку и протянул мне. Сверху было написано: «причины бросить нормальную работу и пойти в школу для В.».

Номером один шло – она влюбилась.

Номера два не было.

– Хочешь поговорить об этом? – спросил Д.

Я подумала кинуть в него бумажкой. Или разуться и кинуть в него ботинком. Или бутылкой. Все это было слишком драматично, поэтому я просто пошла домой готовиться к урокам, а точнее к очередному провалу в личной сфере.

***

Более опытные коллеги говорили, не ссы и не паникуй, они как звери – сразу страх почуют, и пиздец котятам, опомниться не успеешь, как сожрут с потрохами. Я шокированно внимала – нет, то есть я не против мата, конечно, нет, но от преподавателей языка и литературы почему-то ожидала иного подхода. Математики сказали действовать решительно и дерзко – смело забирай все, что не относится к уроку, и не робей. Пару раз так сделаешь и будут как шелковые. Подозрительно задумчивый, облитый неприлично сладким парфюмом физрук внимательно посмотрел на меня, сказал you shall not pass, сразу же поправился и объяснил, что имел в виду но пасаран, вручил мне грязный зеленый свисток и пожелал удачи фразой ave, Caesar, morituri te salutant, исправился на may the force be with you и хотел сказать что-то еще, но я не стала слушать.

Не бояться. Забирать все лишнее. Не выебываться, если в смысле фразы не уверена. Ничего ведь сложного?

И правда – ничего. Я поступила, как советовали, и все было отлично, только спустя полчаса отважного и решительного поведения я лишилась возможности сидеть за столом, потому что меня не было бы видно из-за всего, что на нем оказалось. Телефоны, телефоны, сигареты, наушники, деньги, спички, зажигалки, несколько комплектов ключей от Тардис, тисовая волшебная палочка с сердцевиной из пера феникса, содержимое чемоданчика из Криминального чтива и еще телефоны.

После урока, когда я, ошалев от успеха (или провала? я не была уверена), сидела прижавшись лбом к прохладному окну, в кабинет зашла Д1 – как любовь всей моей жизни на ближайший месяц, если не два. Она молчала. Я тоже. Она осматривала пустой кабинет, я – тайком рассматривала ее.

Строго говоря, она не была красивой, говоря не строго – тоже, но я находила ее изумительной, прекрасной, бесподобной, и раз уж я заменяла учителя биологии, то вот подходящая метафора – при одной мысли о ней я вся превращалась в сокращающуюся мышцу и могла только сжиматься и расслабляться. Сжаться на вдохе, расслабиться на выходе. Сказала бы – как сердце, но оно, к сожалению, работает не так. Вот – как мышцы плеча при невралгии, только без боли. Или с ней?

– Милая, – сказала Д1 и коснулась моего плеча.

Я сразу же забыла все метафоры, вздрогнула, и со стола посыпались мелочи, хозяев которых к концу урока не нашлось: кольца, часы, монеты, золотые кубки, мы смотрели и смотрели, пока она снова ко мне не прикоснулась, к запястью в этот раз – кожа у нее была тонкая и ужасно горячая, я посмотрела на нее – глаза светлые, будто выгоревшие на солнце, я панически раздумывала, что сказать, но она отняла палец от руки, прижала его к моим губам и сказала сама:

– Не нужно так беспокоиться. Первый раз – это всегда сложно.

Я почти рухнула в обморок.

***

– Ок, – говорила я Д., – ок. Мне нужен план. Вот, скажем, как круто было бы, если бы в школе проводился конкурс талантов, и я бы уговорилась принять участие, и спела бы что-нибудь страшно крутое, какую-нибудь душераздирающую совершенно песню, чтобы все обязательно рыдали, особенно физрук, но поняла смысл только она.

– Ага, – отвечал Д., – отличный план.

– Конечно. То есть нет, совсем нет.

– И я даже знаю почему, – он залез в карман пиджака, вытащил потрепанную салфетку и выдал мне.

Я закатила глаза, но прочитала: «Почему крутой план про конкурс талантов не сработает?».

Пункт первый – В. не умеет петь или играть.

Второго не было.

– Я настолько предсказуемая?

– Нет. Это я в детстве в бочку с зельем предвиденья упал по пьяни.

Ну хоть так.

***

В этот раз я вела язык. Проще простого, говорили все, это тебе не геометрия. Выбираешь тему сочинения, держи, кстати, книжечку, и вперед, пускай пишут. Слов триста-триста пятьдесят, не больше. Но ты в страницах говори, а то они будут каждые полторы минуты слова пересчитывать. Ни одного ругательства за всю речь, потому, наверное, что советовал физрук (с лимонным запахом в этот раз).

Сколько страниц занимают триста пятьдесят слов, он мне не сказал. Я изнывала от любви и отсутствия нужных знаний, и книжка с темами для сочинений не помогала в решении обеих проблем. Наконец я выбрала тридцать разных тем, по количеству учеников, и предложила им положиться на удачу. Я думала – тридцать разных сочинений ведь лучше, чем одно одинаковое?

Наверное, да. Отличница писала по теме роль прилагательных в художественном тексте, что они важны. Хорошист – когда моя мама училась в университете – писал, что мама выкладывалась на все сто сорок два процента. Вечно серьезная девочка – роль сельского хозяйства в жизни человека – писала, что оно важно. Улыбчивый, но подозрительный мальчик – памятник Капля нефти – писал, что памятник запоминается.

От скуки я начала пересчитывать слова. Попала в количество, а от ошибок не вытекают глаза – пятерка с минусом. Не попал, но глаза все еще не вытекают – четверка. Последним шло сочинение Д2 – как внука Д1, который жил с ней, видел ее каждый день, завтракал и, вероятно, ужинал с ней, и мог говорить с ней о чем угодно, когда угодно, как угодно – я прочитала бы его сочинение, я вообще была до крайности к нему внимательна, но была и другая причина. Тексты остальных занимали пару-тройку страниц. У него было семь. А ко всему – он вытащил счастливый билет (или несчастливый, все ведь от точки зрения зависит?) – любая тема на выбор, хоть список покупок на неделю вперед, хоть эссе ни о чем.

Я прочитала. И еще раз. И еще. Формально сочинение было о том, как ему нравится изучать математику и как он вырастет и уедет учиться в главный физмат страны. Формально оно было о любви. Фактически оно было о том, что ему невыносимо.

Я позвонила Д. и сказала:

– Что-то мне неуютно.

Он вздохнул, пошуршался тканью, пошуршался бумагой и заунывнозачитал:

– Причины, по которым В. неуютно. Первая – объект обожания оказался отвратительным монстром.

– А вторая?

– Второй нет.

Я сказала, что так и думала. Он – тоже.

***

Д1 подошла ко мне, улыбнулась так, что я растаяла, как крохотная льдинка на очень горячей поверхности (сегодня была физика). Она спросила:

– Как сочинения? Мой внук, ты, пожалуй, уже заметила, в словесности не силен. Совсем плохо вышло? Я взгляну, ты же не против?

Указательным пальцем она отбивала ритм речи по моей ладони, и я не прислушивалась, считала, запоминала, наслаждалась, но все же сумела сказать, что сочинение вышло неплохим, совсем нет, а потом я даже сумела соврать, что, к сожалению, забыла его дома. Я могла бы сжать ее палец, согреть руку ее теплом, но тут она наклонилась – не поцеловала меня, нет, но была так близко, так близко, так…

Она сказала:

– Очень жаль, – и подвинулась вперед на тысячную часть метра (дети, не забывайте о системе си), она подвинулась, а я прокусила губу, проткнула ногтями ладонь, сломала ногу, лишилась глаза, потеряла голову, проиграла битву, войну, целый материк в карты, но промолчала.

Д2 подошел ко мне в конце дня. Смущенно улыбнулся и протянул тетрадь. Я открыла сочинение – правильный объем, сплошная любовь к математике.

Я спросила:

– Пятерка?

Он ответил:

– Можно с минусом.

Ее я и поставила. И дописала рядом – отличная работа. И нарисовала двоеточие с десятком скобочек после.

Он потянулся за тетрадью, но я сунула ее в сумку.

– Дома же забыла. Завтра принесу.

Он сказал, спасибо. Я, кажется, не ответила.

***

Я рыдала на плече у Д. все праздники и продолжила бы в том же духе, но нужно было возвращаться. Я говорила, что с ума сойду, спрашивала, что со мной не так, требовала объяснить, что и где пошло в неправильную сторону, Д. ловко доставал чеки, бумажные платки, билеты, купюры не существующих больше стран и отдавал мне.

Я читала, сминала, бросала их на пол.

– Интересно, – спросила я утром третьего дня, – что случилось бы скорее, мы задохнулись бы в твоих записках или ты бы превратился в соляной раствор от моих слез?

– Меня сложно превратить в раствор, – ответил он.

– А еще интересно, – спросила я, когда почувствовала, что по щекам стекает уже не тушь, а сами глаза, – когда это кончится?

Он порылся между подушками дивана и выудил пожелтевший рекламный буклет. Синим маркером на обложке было: «когда это закончится?».

На первом развороте красным маркером было – скоро.

– Дальше смотреть?

– Как хочешь. Но там невесело.

Я посмотрела. На втором развороте черным маркером было – никогда.

И правда.

***

Математики, кажется, объединились с преподавателями языка и литературы и общими усилиями ликвидировали физрука, порядком пострадав в процессе, потому что ни первых, ни второго в школе не оказалось. Я заменяла все сразу.

Д1 сказала утром:

– Хорошая моя, вы решительно нуждаетесь в отдыхе, на вас страшно смотреть. Есть планы на выходные?

– Я не знаю, – ответила я, пока она вела пальцем, целовала, кусала, разгрызала мою ключицу. – То есть да, есть, – когда она вскрывала меня канцелярским ножом и фиксировала края раны скрепками. – То есть, конечно, нет, – когда она сжимала в руке мое истерично бухающее сердце.

– Вот и славно, – сказала она и кокетливо подмигнула.

Контрольная по математике Д2 была похожа на контрольную только в начале. Рациональная система неравенства была решена, и правильно, а вот в уравнении, где нужно было ввести новую переменную, было только условие. Дальше он написал: я так больше не могу.

Дальше он написал: лучше бы она меня убила.

Дальше он написал: лучше бы я умер вместе с мамой.

Я подозвала его в конце урока. Отдала контрольную. Он покраснел. Я сказала:

– Со временем тебе обязательно станет легче.

– Лучше? – переспросил он, и я хотела бы соврать, но не стала.

– Легче.

Я ушла из кабинета, закрыла дверь, глаза, тему, но сразу же вернулась и сказала:

– Слушай, я тебе помочь не сумею, но у меня есть друг, он во всем отлично разбирается. Поговорим с ним?

Д2 сказал, спасибо большое, конечно, поговорю, только подождите меня минутку, я сейчас, быстро. Я вышла на улицу и изо всех сил дунула в грязный зеленый свисток (он пах белой хризантемой, черной розой, красной паучьей лилией), отдала дань памяти физруку. Мне показалось, что за свистом был еще какой-то звук, но, кажется, ничего не было.

Д2 вышел, и мы поехали к Д. на работу, он напоил нас мятным чаем, мне со спиртом, Д2 – с медом, он гладил Д2 по голове и печально смотрел на меня.

Любовь выжигала меня изнутри, любовь испепеляла меня снаружи.

– В этот раз без мудрости? – спросила я.

Д. улыбнулся и сунул мне в руки мятый фантик из жвачки, которую мы любили в детстве. Я прочитала: маленький мальчик нашел пистолет, / школа стоит, а директора нет.

– Забавно, да?

Я посмотрела, как Д. прижимает к себе рыдающего Д2. Я посмотрела, как за окном проезжают машины и велосипеды, пролетают листья, воздушные шары, дроны, самолеты, планеты. Я посмотрела вниз, влево, внутрь себя – любовь полыхала, но я почувствовала, что, пожалуй, смогу справиться с этим жаром. Я ответила:

– Да. Забавно.

сорок седьмой по светланской

(городская мистика)

1

Тем летом я отчего-то подружилась с Н. Мы играли в мяч и бадминтон во дворе, в компьютерные игры и настолки – дома, но к середине июля все равно ошалели от безделья и жары и принялись исследовать окрестности.

Окрестности, по которым нам было можно гулять, ограничивались тремя дворами, окрестности, по которым можно было гулять, чтобы успеть вернуться до возвращения родителей с работы, ограничивались третью улицы. Дворы и дома, два сквера и торговый центр, от тополиного пуха тротуары были мягкими и белыми, от палящего солнца воздух подрагивал и хотелось расплавиться. Или уснуть.

Мы, конечно, не спали. Я пересказывала прочитанные книги, Н. – фильмы, у меня была розовая юбка-шорты, у Н. – оранжевые леггинсы, у нас обеих – прекрасные футболки с Титаником. В день, когда я с удовольствием дослушивала финал какого-то чрезвычайно увлекательного сериала от Н., она остановилась на полуслове и спросила, хочу ли я посмотреть интересный дом. Я не знала, как дом может оказаться интересным, почему она вдруг о нем вспомнила и чем закончился сериал, но согласилась пойти. Мы прошли по почти разрешенной части улицы, свернули у сквера, обошли дома за ним и оказались в незнакомом дворе. Он был небольшой, весь в пуху, с круглой клумбой посередине – обычный двор, как любой другой. Да, он казался чуть светлее остальных, и дом тоже казался светлее прочих, но в остальном они не были ни интересными, ни хоть сколько-нибудь примечательными. Два этажа, один подъезд, Н. схватила меня за руку и потащила к двери, та оказалась не заперта, и мы вошли.

Внутри дом тоже был светлым, там было солнечнее, жарче, чем на улице, – все из-за стеклянной крыши. Мы посмотрели сквозь нее на небо, прошлись по обоим этажам, никого не встретили, снова поразглядывали небо и вернулись в свой двор. Н. продолжила сериал, я продолжила слушать, голова гудела от жары, пальцы были липкими от мороженого, пух лез в нос, и все было как обычно. На следующий день я предложила Н. снова сходить в тот дом – мы таяли на солнце и больше ничего не приходило в голову, но она не поняла, о чем я говорю, и я не стала настаивать.

Через неделю начался дождь, но легче или хотя бы прохладнее не стало. Мы, конечно, прыгали по лужам и тайком от родителей таскали из дома спички, чтобы научиться разводить гномий костер из сырых веток, вытаскивали из клумб червяков и проводили научные эксперименты, которые сводились к тому, что мы либо разрезали их, чтобы узнать, сколько кусков червяка превратятся в новых, либо закапывали их в другие клумбы, чтобы выяснить, приживутся они там или нет. Этого хватило на несколько дней, но вот мы снова изнывали от скуки, и я уныло рассказывала занудный роман, который дочитала только потому, что тогда дочитывала все, и не расстроилась, когда Н. перебила меня и предложила сходить в тот дом. Я не удивилась, что она опять о нем помнит – тогда все вокруг было поразительным и необыкновенным, и удивляться каждой вещи было решительно невозможно.

Во дворе было замечательно: там было свежо, хорошо дышалось, дождь не прибил к земле, а смыл весь пух, и мы разглядели узоры из цветной плитки на дорожке, яркую, свежую листву на клумбе и были довольны уже этим, но дом оказался прекраснее. Капли разбивались о стеклянную крышу с непривычно-гулким звуком, собирались в круглые разноразмерные лужи, и это было не только красиво, но и интересно. Несколько часов мы стояли и разглядывали удивительный потолок, и на следующий день у обеих болели шеи. Правда, я считала, что это из-за дома, а Н. – что из-за неосторожных упражнений на турнике.

Третий раз был в октябре. Тогда мы почти перестали общаться, и, помню, это огорчило моего отца, он считал, что я со своими удивительно честными и Н. с оленьими глазами были отличной командой. Мы виделись в музыкальной школе, перешептывались на истории музыки, бесшумно хохотали на хоре и синхронно закатывали глаза на сольфеджио. Предмет был невыносимым, учительница – тоже, и мы решили прогуливать. В первый раз мы пошли в кино, второй – объелись пиццей, а в третий Н. предложила прогуляться в тот дом.

Этот раз был коротким. Только мы вошли, как распахнулась дверь квартиры слева, из нее выскочил огромный мужчина, в грязной одежде и с топором, он зарычал, двинулся в нашу стороны, и мы взвизгнули и умчались оттуда. И на всякий случай решили больше не прогуливать сольфеджио.

После Н. никогда не вспоминала и не могла вспомнить о доме. Несколько раз я возвращалась – но ни двора, ни дома не нашла. Его не было на картах, ни на бумажных, ни на электронных, его не было на спутниковых снимках, и я перестала искать. Я вспоминала о нем время от времени, задумывалась – возможно, он мне приснился. Возможно, это были ложные воспоминания. Возможно, сочетание богатой фантазии и палящего солнца.

Но возможно, впрочем, маловероятно – это была параллельная реальность, или дом, скрытый заклинанием, или что-то иное, во что я никогда не умела и не хотела верить.

2

Жители сорок седьмого (шестнадцать квартир, два этажа и подвал) по Светланской очень быстро привыкали к странностям – или сбегали. Привыкание было разным – кто-то забывал, что в календарях остального мира были и нечетные числа, кто-то делал вид, что все вокруг совершенно обычно, кто-то соглашался, что обычного в доме мало, но жить же где-то нужно, а кто-то пытался выяснить причину. Такие надолго не задерживались – не сбегали, нет, они просто не умели вовремя остановиться и оставить дом и его тайны в покое. Совет дома терпеть не мог исследователей – после неизбежного, одинакового с небольшими вариациями конца приходилось чистить квартиры, разбирать и утилизировать личные вещи, устраивать похороны – нелегкое занятие, когда дом, а значит, и тело в нем, норовит исчезнуть и не показываться на глаза чужакам. Когда с этим – иногда быстрее, иногда дольше – разбирались, приходилось искать новых жильцов – тоже непростое, порой даже более утомительное, чем похороны, занятие. Дальше нужно было привыкнуть к жильцам, и если в шестой раз на раз не приходился, то двенадцатая будто бы была проклята – каждый раз, какими бы милыми и подходящими ни казались новенькие – в конце они превращались в исследователей, и все повторялось. Сначала недоуменно, позже – хмуро и наконец зло нахмуренный лоб, ведение журнала, опросы, анкеты, фотографии, видео – потом происходил несчастный случай, уборка, похороны, поиски… Совет дома этого не любил.

Что совету нравилось – это чтобы все было хорошо, и так оно в основном и было. За последние двадцать лет, с гордостью сообщала Альбина или Юрий новым жильцам, у нас было только два странных случая. Если новенькие спрашивали, они рассказывали – сначала историю об усталой черноволосой женщине из пятнадцатой, которая своим переездом зацепила и дочку – и той было суждено трижды зайти в дом, а она, дочка эта, притащила за собой подружку – а это уже было нехорошо. Обеим было лет по десять, обычные, смешливые, громкие, но по подружке той сразу было видно – слишком любопытная, типичная исследовательница. Два раза они любовались на крышу – все всегда любовались – но девчонка каждые несколько минут оборачивалась, внимательно разглядывала дверь временно пустующей двенадцатой и задумчиво вздыхала. Совет единогласно решил – гнать девчонку надо. Шанс, что такая маленькая сообразит, когда дом появляется и как в нем остаться, был невелик, но все же был, а ждать, когда такая юная исследовательница попадется, никому не хотелось. Пугать их снарядили Юрия. Он щетину отрастил, волосы взлохматил, оделся угрожающе, вытащил из кладовки топор, дождался девчонок и выскочил на них. Они и испугались, и заверещали, и сбежали, но тут на шум Настасья Васильевна из третьей выбежала, увидела Юрия с топором, заглянула ему в лицо – и отошла в ту же секунду, бедняжка.

Второй случай был связан с черным котом. Жители его не любили, не прикармливали, но он все равно время от времени появлялся, важно бродил по подъезду или спал на лестнице – всем всегда мешал и, судя по морде, был этим страшно доволен. И вот появился он в очередной раз, и давай вокруг четвертой крутиться, а туда только молодая пара с ребятенком переехала, а у него аллергия на шерсть. Они кота пытались прогнать, и в приют отвозили, и на другой конец города, и средствами дверь и коврик обрабатывали – а он все возвращался и пытался в квартиру забежать. Однажды сумел, и сразу к малышке.

– И что же? – всегда взволнованно спрашивали жильцы.

А ничего же. Не было у девчонки никакой аллергии. А может, и была – неизвестно, потому что она кота обняла, расцеловала, а он взял и превратился в исследователя, из тех немногих, которые без вести пропали. Глаза дикие были, волосы дыбом – ну вылитый Эйнштейн с той фотографии, только злющий и кожа черная. Он побегал, руки-ноги размял и прокричал на прощание, что все о нас расскажет и никакой нам больше спокойной жизни, и сбежал.

– И что же? – еще более взволнованно спрашивали жильцы.

И снова ничего. В психлечебницу его определили, и никто даже слушать не стал. Он там годик пожил и помер. Сердце, говорят, слабое было.

На этом жильцы успокаивались, выдыхали и шли устраиваться в новой квартире.

вразумит ли варвару то, что ее не впустит вратница?

(фэнтези об исполнении желаний)

С ранних осознанных лет Варвара хотела, чтобы все вокруг видели в ней внутреннее, настоящее, не внешность. Выходило не слишком ладно. Скорее – вовсе не выходило. Варвара хотела, чтобы люди видели правду: сухие, хрусткие ветки, которыми было набито ее тело, равнодушие, которое ползло в промежутках, идеально круглые, пугающие пустоты. Но никто не замечал, нет, и это было особенно мучительно, потому что Варвара была юна, и хотела – сильно. Люди любовались подвижностью, плавностью линий, неусидчивостью, большими глазами, пушистыми волосами, точеной талией, всей этой мерзостью. Варвара ненавидела, огрызалась на каждую милашку, булочку, пирожок, экспериментировала с одеждой, пыталась говорить с ее помощью, но ничего не получалось. Однажды она услышала, как ее обсуждают туристы, гуляющие по городку и, как многие, отчего-то уверенные, что их язык здесь никому не известен.

– Какая прелестная! – восклицали они и указывали на нее глазами, пальцами, всеми телами. – Какая хорошенькая! Ух!

– Но одета, – театрально прошептал один и передернул плечами, – будто бы из цирка сбежала. Наверное, у нее с головой не в порядке.

Они принялись обсуждать, не подойти ли к Варваре, не увести ли ее за собой, раз она дурочка, и любая бы оскорбилась, но не Варвара. Она была благодарна за идею, очень, и подумывала, может, и пойти за ними, с ними, к ним, но решила поторопиться домой. Там она побросала в сумку самые нужные вещи и на следующий же день сбежала. В цирк.

В цирке с ней разговаривала высокая, тонкая Э. В юности она танцевала со змеями, теперь – выполняла с ними трюки. На запястье у нее была желтая тонкая змейка, на шее, головой на ключице – зеленая. Варваре они понравились. Э. внимательно осмотрела ее, обошла по кругу, предположила, что, раз теперь она сама не танцует, она могла бы обучить этому Варвару. Варвара твердо ответила, что раздвинет ноги перед каждым в цирке, включая посетителей, но не будет танцевать раздетой для публики.

– Каждым, – задумчиво повторила Э., подмигнула и спросила, – но не каждой?

Она взялась обучать Варвару трюкам со змеями. Через неделю они стали любовницами. Варвара ничего не чувствовала, Э. чувствовала слишком много, на двоих получалось в самый раз. Варвара училась: змеям, цирку, своим людям, людям снаружи, которые стали посторонними быстрее, чем Э. впервые поцеловала ее. Училась тому, чего всегда хотела: держаться, держать себя, показывать только то, что хочет, игнорировать тех, кто видит другое, а позже – не замечать этого.

У нее появился костюм. Багровый сюртук, который она сшила из шторы, которую из полузаброшенного театра, где они однажды выступали, для нее стащили сиамские близняшки-гимнастки. Это был подарок на ее первый день рождения в цирке. Варвара была очень благодарна и почти полгода боялась что-то делать со шторой, не хотела испортить. Близняшки помогли ей скроить сюртук, сшить, перешить, сделать идеальным. Варвара была счастлива и этим ненадолго шагнула назад в своих стараниях: сюртук был строгий, верно, но то, как она сияла, оглаживала его, мечтательно улыбалась, кружилась – это говорило о другом. Со временем вернулась серьезность, появилось темно-серое платье, подарок Э. на третью их годовщину.

Варвара считала свою жизнь прекрасной. Она помогала Э. со змеями, но только по вечерам, теперь она была распорядительницей в цирке, пугающей и загадочной, мрачной, хмурой. Исчезла юношеская нежность, благодаря макияжу и укладке появились острота, надлом, угрюмость. Все было совершенно как надо. Э. прижимала ее к себе по ночам, а днями сюртук еле заметно лоснился под солнцем и серое платье всегда было безупречным.

Э. умерла.

Варвара принимала соболезнования, с особенным вниманием ухаживала за змеями, часами смотрела в стену, то с пустой головой, то в попытках понять, правда ли, что она так горюет. В соседнем шатре скрипичный квинтет (у всех участниц по своему уродству, и они очень любили поспорить, чье хуже. Э. находила это забавным, а Варвара чаще злилась, что они мешают спать своими склоками), квинтет обсуждал, что бедная Варвара, совсем побледнела от горя, бедняжка, и Варвара не знала, оно ли это, бледна ли она, почему у нее так сильно дрожат руки, почему нет слез, почему, почему

почему Э. умерла?

Варвара видела тело, пустую оболочку, пустую и жуткую. Она задумалась, что хоть всегда и мечтала выглядеть пустой внутри, никогда не хотела выглядеть так, задумалась, но не тогда, тогда она вскрикнула и бросилась к Э., бросились и остальные, но Э. больше не было, и не было никакой нужды торопиться. Они остались на похороны, остались на неделю после, управляющая врала ей о причинах, но Варвара знала, они остаются из-за нее. Она хотела почувствовать благодарность, поэтому благодарила и отправлялась обратно, к змеям, стене, тишине и шепоту из соседнего шатра. В следующем городе она не работала, бесцельно бродила из стороны в сторону, старалась никому не мешать, на мгновение замечала одно лицо, другое. Дольше всего взгляд задержался на юноше, высоком, сильном, с простым, почти чересчур красивым лицом. Варвара попыталась представить желание, охватывающее ее, возбуждение, страсть. Дурные мысли, они напоминали об Э., и она отбросила их. Отбросила и идею соблазнить юношу, ничего бы не вышло, если бы она попыталась. Варвара подошла к нему, дождалась, когда он уверится, что она смотрит на него, смутится, покраснеет, сказала, идите за мной, и пошла. Она ни разу не оглянулась, но знала, слышала, чувствовала, он идет. Она не пошла в их с Э., нет, она не пошла в свой шатер, она пошла в один из общих. Он был не занят. Они зашли, Варвара опустила красную ленту, чтобы остальные знали, их не надо беспокоить, обернулась к юноше. Стала медленно, осторожно расстегивать сюртук, руки снова дрожали, это заняло время. Юноша уже разделся, он подрагивал от возбуждения, но терпеливо ждал. Варвара рассматривала его в рыжем свете шатра и лениво думала, как странно, она совсем не помнит мужское тело, совсем. Она аккуратно повесила сюртук, сняла платье. Юноша шумно выдохнул. Варвара вспомнила, что Э. любила, когда она носила кружевное, сексуальное белье под своим строгим костюмом, поэтому другого у нее не было. Юноша рванул к ней, стал прижимать, сжимать, тереться, осыпать поцелуями.

Они зашли в шатер утром и оставались там до темноты. Юноша делал все, перепробовал все: позы, напор, движения, слова, был нежен и агрессивен, молчалив, говорлив, он стонал, кричал, умолял, требовал – все. Тело Варвары послушно реагировало, но он не хотел тело. К ночи она была измождена, он – несчастен. Любопытно, что я выбрала его, думала Варвара, когда смотрела на спину юноши, слушала, как он всхлипывает, любопытно, что он заметил, я ничего не почувствовала. Она не знала, стоит положить юноше на спину руку или нет, и не стала этого делать. Медленно собралась, поблагодарила его и вышла. Она оставила красную ленту, чтобы он не чувствовал, что должен торопиться. У себя в шатре она не сжалась в комок, как делала каждую ночь после смерти Э., она легла на спину и подняла ноги, она слышала, что это может помочь. Должно быть, помогло.

После родов она потребовала не ребенка, а свой сюртук, по которому страшно скучала, без которого с трудом могла взглянуть на себя в последние месяцы. Повитуха взглянула сердито, но послала за вещью. Варвара натянула родной сюртук прямо на пропитанную потом сорочку, выпрямилась, задохнулась от обжигающей боли, но удержалась. Ей принесли ребенка. Она не без интереса взглянула на него, не дала себе расстроиться, что ничего не почувствовала, ни укола, ни тепла, ни дрожи, решила, что будет придерживаться плана: там были улыбки, нежность, смех, веселье. Это произошло за пару секунд, когда у нее от резкого движения разошлись швы, и Варвара застонала, рухнула. Пока она поправлялась, пока видела дочь только мельком, в полусне, она решила, что никакое из имен не подходит, годится только одно – Э.

Цирку было что сказать по поводу имени, но в основном все держались, даже квинтету больше нравилось возиться с малышкой, а не сплетничать. Варвара не знала, чего ждала больше, что дочь вырастет и будет счастливой, яркой, как Э., или что она окажется такой же, как сама Варвара, – высушенное на солнце сено, ломкая морская капуста, хрустящий замороженный хворост. Было сложно сказать. Девочка была младенцем в первый год, раздражала слезами во второй, забавляла и умиляла в третий и умерла в начале четвертого. Варвара не удивилась. Она знала, что ее дочь – это дочь и Э. тоже, поэтому стоило ожидать, что ее может убить то же. Варвара не удивилась. Варвара не удивилась. Варвара не удивилась. Она оцепенела. Возможно, она хотела бы времени, нуждалась в нем, но времени не было, нужно было торопиться, и она побежала к управляющей. Та слушала: сначала с сочувствием, потом с ужасом, с отвращением, и в конце неохотно согласилась, что верно, все, что говорит Варвара, совершенно верно, но как же можно? Варвара сказала, что не расстанется с Э. Она не добавила еще раз, но управляющая поняла. Она подумала, просила полдня, но справилась за два часа, созвала общее собрание (сколько криков там было, сколько возмущения, ярости, Варвара не пошла на собрание, осталась в своем шатре, но слышала каждое слово, и каждое слово ползло по коже цепкими, неприятными лапками тропических насекомых для некоторых ее змей). Цирк не хотел, совсем не хотел, но доходы падали уже несколько лет, и диковинная вещь, если кто-то осмелится называть это вещью, могла привлечь новых зрителей, спасти от голода, вернуть былой комфорт. Цирк согласился.

Им нужны были документы в администрацию, и они подделали их. Нужны были документы для публики – и для нее немного подправили настоящие. Обычно происходило наоборот, но это не был обычный случай. Нужен был террариум, ровные, округлые камни на дно, среди которых блестели почти настоящие алмазы. Игрушки, ленты в волосы, косметика, сброшенная кожа питона-альбиноса, таксидермист. Многие были уверены, что стоит Варваре взглянуть на результат, она наконец перестанет сдерживаться, ничего не останется от привычной стойкости и спокойствия, все сметет горе. Варвара не хотела следить за работой, она пришла посмотреть ночью, когда все было закончено, на табличке золотилась надпись девочка-змея, а в террариуме лежала ее дочь. Вместо ног был хвост, пришитый так искусно, что Варвара залюбовалась, на руках, плечах, шее, лице поблескивали ряды золотых и белых чешуек. Она не выглядела мертвой. Другой, да, безусловно, гостьей из чудного мира химер, невиданных созданий, но она не выглядела мертвой, и Варвара была довольна. Хотелось приподнять крышку, прикоснуться к щеке, поцеловать в лоб, сделать что-то из вещей, к которым они обе привыкли, но Варвара не знала, можно ли открывать террариум, решила, что спросит позже. Всю ночь она просидела рядом со своей измененной дочерью, поглаживала холодный, ярко освещенный ящик и беззвучно повторяла речь, которой совсем скоро начнет подогревать толпу перед тем, как они смогут взглянуть.

– Кто же это? – обязательно спрашивал кто-то, а если не находилось кого-то, вопрос задавал кто-нибудь из своих.

– Это моя дочь, – тихо отвечала Варвара и выходила вперед. Толпа ахала, ужасалась, как же, свою кровиночку, и вот так, на обозрение, и толпа горячилась, изнемогала от любопытства. Варвара рассказывала, что ребенок ее и одного и потомков Великого Змея, и толпа волновалась все больше, представляла эту строгую, мрачную женщину и Змея, который ползет к ней, по ней, в нее. Сейчас Варвара была уже слишком безжизненной, чтобы мысли толпы превращались в фантазии, и это доставляло ей удовольствие.

– К сожалению, – со вздохом говорила она, – наш воздух – это не воздух страны легенд, ничего здесь не могло сохранить жизнь моей Офионе. – Следующая часть не слишком нравилась ей, но отлично работала – о том, что Варвара искала лекарства, а затем – способ связаться с отцом, и даже теперь она не теряет надежды, верит, что рано или поздно слово о девочке доберется до него, и он сможет помочь, оживить ее. Часть толпы готова была хорошо платить и за диковинку без истории, но другая всегда хотела помочь, и деньги от них сыпались щедрее, и слово о цирке расходилось далеко.

К девочке отводили сиамские близняшки, уже давно не гимнастки. В три руки указывали, на что обратить внимание, шептали ужасные подробности об аппетите девочки и вспышках ярости, сыпали забавными историями о том, как она учила человеческий язык, нежными – о том, как она любила мать и спрашивала об отце, уверенная, что он сможет ее спасти, трогательными – как она согласилась сидеть в террариуме, чтобы продержаться подольше, душераздирающими – о решении Варвары. Варвара обычно таилась за тяжелыми шторами, в нужные моменты поглядывала на толпу, выбирала тех, кто сегодня захочет утешить ее, несчастную мать. Утешение всегда сводилось к материальной помощи, которую она принимала неохотно, почти с отвращением, а потом не забывала припомнить, как скрипичный, уже, к сожалению, квартет, считал, что сухостью она денег не добьется. Она ничего не брала себе, все отправлялось в общий доход, и они отправлялись дальше.

Вначале девочка помогала цирку держаться, постепенно – помогла расцвести. Появлялись новенькие, те, кто исчезал спустя неделю или две, и те, кто явно собирался остаться на всю жизнь. Иногда Варвара заводила любовников, любовниц – из первой категории, на это у нее был хорошо наметан глаз. Раньше она укрывала террариум, заботливо кутала его в одеяло, чтобы защитить дочь, не чувства тех, кого она приводила за собой, но постепенно желания, терпения на заботу не осталось, она оставила где-то или подарила кому-то любимое одеяло дочери, уже не вспомнить, она стала накрывать террариум пледом, а со временем начала забывать делать и это. В один вечер, когда симпатичный мужчина вздрогнул при виде террариума, она вздохнула, набросила плед, чтобы он не светил, не мешал другим, и выкатила его наружу. Мужчина настороженно сказал, что Варвара обращается с ней, как с вещью, и Варвара пожала плечами, как еще прикажете с ней обращаться? Она бы задумалась об этом, но мужчина был напуган, собирался сбежать, а это не входило в ее планы, поэтому она направила все внимание на него.

Ей снилась Э., живая, счастливая, она бродила по заросшему саду, рядом с ней ползали змеи, неподалеку стоял красивый зеленый дом. Варвара ходила за ней, с ней, иногда решалась взять Э. за руку, но никогда не делала ничего другого. Э. говорила о чем-то, извинялась, сожалела, но Варвара не прислушивалась. Со временем к Э. присоединилась младшая Э., и они вдвоем бегали за змеями по саду, хохотали, кружились, обнимались. Они звали Варвару присоединиться, но той нравилось наблюдать.

– Иногда я хочу остаться здесь, – сказала она Э. в одну из ночей, когда они вдвоем бродили по саду и держались за руки. Э. водила пальцем по запястью Варвары, щекотно, приятно, как раньше. Иногда она поднимала руку к губам и целовала пальцы.

– Я не думаю, что тебя пустят, – печально ответила она, – но это ведь ничего?

Варвара проснулась, выбрала одно из серых платьев, один из сюртуков, оделась, проверила в порядке ли тело девочки-змеи, отметила, что чешуйки на правом предплечье поблекли, нужно будет поторопить таксидермиста с починкой, записала это и в секунду, когда закрывала блокнот, подумала, я должна быть в отчаянии.

– Я должна быть в отчаянии, – сказала она вслух. Но мертвая Э. из сада снов была права – ничего не было.

нужное рождество

(рождественский рассказ по всем законам жанра)

Проект ждали не раньше, чем в середине января, поэтому не было нужды сидеть в клубе вечером. Дома был удобный рабочий стол, на полгода вперед был оплачен коворкинг, можно было работать у клиента в офисе, поэтому не было нужды брести несколько кварталов по слякоти, чтобы оказаться в Элегантной Пуме в канун Рождества.

Ничего элегантного в Пуме не было, даже название на вывеске было не начертано, а намалевано – отвратительной желтой краской на обожженном куске дерева, который был неаккуратно прибит над дверью, вызывал ненависть уже у третьего городского архитектора, издавал мерзкий скрип, когда кто-то входил или выходил, и норовил измазать волосы, шапки, лоб всем, у кого доставало роста. Никто не ходил в Пуму работать, даже днем здесь чаще встречался кто-то в обнимку с собой и бутылкой абсента, а не студенты, которые деловито и несколько истерично настукивали курсовые и дипломные работы. Когда Анита была студенткой, счет проведенным в Пуме часам шел на месяцы, даже не на недели – но там не было написано ни одной строчки. В Пуме назначали свидания – в джазовой, блюзовой или лаундж комнатах. Посиделки с подругами и друзьями – в роковой, металлической или кислотной. Серьезные разговоры (в основном сплетни о друзьях, подругах, свиданиях) – в поп или рэп комнатах. Все сопровождалось водянистым, всегда кислым, какое бы они ни выбрали, красным вином, сухариками или начос, полудружбой с официантами и диджеями, бесконечными, без конца перетекающими друг в друга весельем и печалью, хохотом и слезами, и Анита любила Пуму – но даже тогда, когда она была в восторге от разных комнат, когда почти жила в клубе, она замечала не только музыку, пухлые рыжие подушки в блюзовой комнате и хромированную барную стойку – в электронной, она замечала и грязь, мусор, безобразно пьяных подростков, редкие шприцы, регулярные таблетки. И все же – Пума была в центре, была дешевой, расползалась по комнатам двух огромных трехэтажных квартир, и Анита с подругами и друзьями всегда были там – пока не выросли.

Теперь Аните хотелось чего-то не связанного с зимними праздниками, возможно, поэтому она и вспомнила о Пуме и потащилась в нее. Пешком, по грязи – уже неделю на город сыпался густой дождь, почти такой же серый, как грязь, в которую он мгновенно превращался внизу. С ноутбуком в чехле, с заметками – в ежедневнике, Анита с былой ловкостью увернулась от черной вывески, сразу после едва не свалилась с лестницы, но удержалась, зашла внутрь – и мгновенно пожалела о том, что пришла. Сначала ее ошарашила толпа, казалось, что все, кого сегодня не было на непривычно пустых дорогах, проводили вечер не в церкви или в компании родных, а плотно набились в Пуму. Дальше последовали запахи: кислого вина, пережаренной картошки, чьих-то отвратительно сладких духов; цветные вспышки, крики, музыка – можно было, следовало развернуться и вернуться домой, ну или хотя бы попробовать другой бар, но Анита протиснулась к гардеробной, повесила пальто на одну из немногих пустых вешалок и отправилась искать удобное место.

На первом этаже ревел рок, визжал металл, о первом Анита не стала бы думать даже днем, даже рабочим, когда в Пуме было сравнительно пусто, второй – поп, рэп, караоке, электроника, был забит так же плотно и тоже не подходил. Первой комнаткой на третьем была джазовая, красные плюшевые кресла, потрескивающий Синатра из автомата с пластинками, и Анита устроилась в одном из кресел, под несколько удивленные взгляды других посетителей включила ноутбук и принялась делать вид, что работает. О самой работе речи не шло, ни одной связной мысли в голове, только что-то о том, что Анита печалится из-за чего-то неясного и никак не может подобрать для этой печали правильное слово, и о том, что ужасно обидно будет залить ноутбук дрянным вином, которое ну ничуть не изменилось за последние годы. Синатру сменила Фицжеральд, третий стакан вина – четвертый, Аните стало тоскливо, как всегда становилось при Summertime, и она вышла из комнаты. В блюзовой на нее набросились чудесная хрипота и акцент Нины Симон, Ne Me Quitte Pas, Анита задержалась на песню и на стакан вина, не захотела заглядывать в лаунж зону, но заинтересовалась новой комнатой.

Раньше там хранились поломанные стулья, которые возможно можно было отремонтировать, утварь, которую можно было списать, если одновременно случатся желание заполучить шейкер или блендер и день рождения кого-то из сотрудников. Сейчас Анита спросила у пары, которая казалась не настолько заинтересованной друг в друге по сравнению с остальными в коридоре, получила ответ: лоу-фай, и решила, что для дурацкого Сочельника ничего не будет лучше дурацкого даже-не-жанра.

Стены в лоу-фай комнате были местами закрашены вырвиглазной синей краской, местами – заклеены кусками фотообоев, и кажется, Анита наконец попала в правильное место – на первый взгляд в комнате не было ни одной пары: на стульях, табуретах, креслах сидели одиночки, кто-то прислушивался к музыке (странная смесь электронного бита, диалога из какого-то фильма и музыкальной темы из Унесенных призраками), кто-то задумчиво смотрел вокруг или в телефон, кто-то заливал в себя вино из бокалов и бутылок. Анита уселась на кресло у окна, снова открыла ноутбук, в очередной раз прочитала техническое задание и идеи, которые набросала после встречи с клиентом, отругала себя за глупую затею, собралась поработать ну хотя бы пятнадцать минут – время, за которое можно было наверняка понять, выйдет ли сегодня сделать хоть что-то, и случайно посмотрела в окно.

Оно выходило на соседний дом – а может, на вторую половину этого же, со старыми зданиями невозможно разобраться. Видно было несколько темных окон и одно – освещенное. Анита засмотрелась на залитую холодным белым светом комнату с темной мебелью, поймала себя на этом, начала отводить взгляд, но не стала – в комнате появилась девушка, симпатичная, стройная, с пышным растрепанным пучком на голове, в длинной зеленой футболке. Девушка держала в руке телефон, она была в наушниках, у нее были закрыты глаза, и она медленно танцевала – и удивительно точно попадала в ритм музыки, которая играла у Аниты.

Композиции заканчивались, начинались, можно было понять, потому что между ними были небольшие паузы, всплески тишины, которые почти вырывали из гипноза, иначе отличить одну мелодию от другой было практически невозможно. Анита смотрела, как девушка танцует, уже перестала считать молчание между треками, замечала только, что на улице становилось холоднее, или в комнате жарче, или происходило и то, и другое – по грязному стеклу ползли изящные, белоснежные узоры. Когда она только увидела их, в нижнем левом углу, у растрескавшейся деревянной рамы расцвел хрупкий завиток, Анита даже позабыла о девушке, смотрела на него, смотрела, как от него потянулись другие – ей вдруг стало ужасно грустно. Она подумала, что раньше многое отдала бы, чтобы вот так сидеть с ноутбуком в баре, притворяться, что занята, тайком разглядывать симпатичную незнакомку в окне, которая так хорошо танцует, а не идти в церковь или вести длинные беседы с родственниками – но не родными – на темы, которые не были ей интересны. Это было хорошо, сидеть здесь в одиночестве было хорошо, и все же внутренности выкручивала тоска по другому, по иному времени, когда ей было, кажется, одиннадцать и она была чрезвычайно умна, и учительница спросила, кто мне может сказать, как называется рисунок, который мороз нарисовал на стекле, и Анита, только одна Анита знала нужное, правильное слово.

Девушка стала двигаться иначе, и Анита снова обратила внимание на нее, заставила отвлечься от печали, следила, как одно ленивое, томное движение превращалось в следующее, и только краем глаза замечала, что окно все плотнее покрывалось цветами и щупальцами, завитками и побегами льда. Бокал за бокалом, час прошел или несколько, почти невозможно стало смотреть, осталась только крохотная прорезь окна без узоров. Анита подвинулась ближе к стеклу, так чтобы не греть его дыханием, но чтобы видеть девушку, которая теперь танцевала совсем близко. Получилось разглядеть половину лица, часть шеи, кусок зеленого плеча, белый провод, Анита жалела, что не может поблагодарить за удовольствие, за то, как эта незнакомая девушка скрасила ей вечер, уже ночь, если бы не она, время прошло бы намного хуже… Вдруг девушка открыла глаза – или только глаз – посмотрела прямо на Аниту и широко улыбнулась. Анита отпрянула от окна, облилась вином, хорошо, что ноутбук уже был не на коленях, а в чехле, под креслом. Она нашла салфетки, вытерлась, решилась – но окно уже полностью покрылось льдом и нельзя было посмотреть на девушку и улыбнуться ей в ответ.

Жаль. И неясно, что делать. Мелодраматично выскочить на улицу и попробовать найти девушку? Или отправиться домой? Или остаться еще ненадолго? Музыка затихла, все в комнате послушали тишину на три доли, раз, два, три, заиграло что-то космическое, электронное, наивное, оно перебивалось хриплым женским голосом, Анита не смогла разобрать слова с первого раза, а на второй дверь открылась, и в нее зашла та девушка. Та же длинная зеленая футболка, тот же растрепанный пучок. На ногах кроссовки, в руках телефон. Это могло быть что угодно, причина могла быть любой, но сложно было удержаться и не думать, что причина – это она, Анита, потому что после того, как девушка взяла вино и выпила его в несколько больших глотков, она снова улыбнулась Аните и снова начала танцевать.

Те же медленные, точные движения, то же спокойное, умиротворенное лицо, она двигалась будто бы в замедленной съемке, и музыка, казалось, подстраивалась под нее – впрочем, так оно, возможно, и было, потому что диджей, Анита заметила, как и многие в комнате, тоже разглядывал девушку. От этого становилось приятнее, жарче внутри – другие смотрели на нее, но она танцевала для Аниты, поглядывала на нее, улыбалась ей. От этого же становилось волнительно – точно ли, на нее смотрит девушка, не окажется ли это из тех гадких ситуаций, когда кто-то симпатичный кивает, машет, привлекает внимание – но не твое, а кого-то у тебя за спиной. За спиной Аниты было заледеневшее окно, но всякое могло случиться.

Не случилось. Не в этот раз, потому что в этот девушка остановилась, огляделась, нашла свободный стул, взяла его и подошла с ним к Аните. И села рядом.

– У меня есть три идеи для начала разговора, – сказала она и таинственно улыбнулась. – Первая в том, чтобы как будто уместно выдать то же, что сегодня на службе говорил священник. Признаться, страшную ерунду, ему под сотню уже, чувак сошел с ума, еще когда моя мама маленькой была, и сегодня он нес что-то про загипнотизированных зайцев, и я подумала, что это может оказаться подходящим – что мы друг друга и загипнотизировали, и ведем себя как зайцы одновременно, но он мне кажется самым дурацким. Второй в том, чтобы соблазнить тебя тем, что даже моя учительница в танцевальной школе, которая буквально школа, в смысле в детстве была, так вот даже она так внимательно на меня никогда не смотрела, и это было немного странно, но очень приятно. А третий в том, что я уже порядочно задолбалась танцевать, поэтому, может, пойдем отсюда?

– Пойдем, – ответила Анита и представилась.

– Вот, – щелкнула пальцами девушка, – помнила ведь, есть еще какой-то способ познакомиться – это буквально познакомиться. Бригита.

Анита поделилась в Бригитой своим вином, они вышли из комнаты, пробились вниз, добыли одежду из гардероба – все время рука в руке, что не было очень удобно, потому что свободной у них оставалась только одна на двоих, второй Анита держала ноутбук, но разнимать руки не хотелось, и они этого не делали.

Они выбрались на улицу, в дым, в курящую часть толпы. Вывеска противно скрипнула, Бригиту передернуло, Анита крепче сжала ее руку и вдруг увидела. Ох. Дождь превратился в снег, в медленный, крупный, пушистый снег. Огромные снежинки лениво сыпались вниз, их было достаточно, чтобы сделать все вокруг белым, праздничным. Все, кто стоял и курил, говорил, страдал, был счастлив у входа в Пуму, все – затихли, замерли, запрокинули головы наверх, чтобы снежинки падали на лица, чтобы от этого все немедленно становилось лучше.

Анита и Бригита тоже застыли, разглядывали, как снег падает на волосы, плечи, ресницы – сразу же тает, потому что они были так близко друг к другу, теплое дыхание побеждало мороз.

– С Рождеством, – прошептала Анита.

Бригита хмыкнула:

– Не слишком ли это клишированно?

Не слишком. Дальше они целовались, и снег сыпал, и толпа у Пумы бурно ликовала и аплодировала, и Рождество было именно таким, каким нужно, и вся тоска внутри исчезла, ну или хотя бы на время оставила Аниту в покое.

приметы

(хоррор про гадкую зиму и мою любимую рижскую легенду)

Ригу построили на Даугаве, и когда все только началось, люди договорились с водяным, хозяиномреки, – где и сколько им можно ставить домов, сколько воды брать из реки, сколько источников иссушать. Водяной был щедр, но люди нарушили договор: брали больше, строили выше, сушили, расширяли, протаптывали. Сердитый водяной выбрался из реки, сказал, что раз люди не могут держать свое слово, то он заберет город и всех в нем под воду. Хорошо, ответили люди виновато, хорошо. Позволь нам только достроить Ригу.

Водяной согласился и вернулся домой. С тех пор он иногда появляется в городе и спрашивает, готов ли город? Пришло ли время забрать его под воду?

Правильный ответ – нет.

Сложно было сказать, когда он придет в следующий раз, но легенда говорила про три приметы его скорого появления:

мох

По дороге из спортзала я старалась не прятаться в музыке и мыслях, в телефоне, в себе. Я рассматривала дома, улицы, рекламу, людей, подольше удерживала ощущение приятной физической усталости, умиротворяющую тишину в голове. Скоро у меня появилась подруга – статуя молодой девушки в полный рост. Она прятала лицо в ладонях, была отвернута к стене, и каждый раз я представляла разное – то она играла с кем-то в прятки, то задыхалась от смеха, хохотала так сильно, что пришлось отвернуться, чтобы хоть немного совладать с собой, то она была в ужасе и неосознанно возвращалась к наивному детскому – я тебя не вижу, значит, ты меня – тоже, то – не хотела показывать слезы. Она стала моментальным тестом моего состояния, я смотрела на нее каждый раз, когда проходила мимо, поэтому и заметила, что она покрывается мхом. И так быстро! В понедельник он был только на стопах, в четверг – на лодыжках, на подоле платья, а в субботу – уже доходил до талии. С субботы я начала оглядываться, искать мох – и поразилась, как много его было. Везде: на заборах, стенах домов, на статуях, памятниках, между плитками и камнями на тротуарах.

Никого это не впечатляло. Я спрашивала, показывала, не нужно было даже стараться: если мы были на улице, можно было махнуть рукой в любую сторону, там был мох, если в помещении – стоило только подойти к окну, там был мох. Да, соглашались, мои собеседники, его и правда много, но этой зимой тепло и сыро, разве не логично, что он появляется?

Бесспорно, было логично. Но было еще в этом что-то неприятное, странное.

В понедельник мох доходил до плеч девушки с закрытым лицом. В четверг – он покрывал ее всю. Мне больше не хотелось смотреть на нее, я не могла играть, теперь она всегда казалась мне жуткой. Я перестала ходить в зал, чтобы не видеть ее, лишилась своих моментов усталости и тишины.

птицы

Чайки прилетали не раньше конца мая. Они гнездились на крышах, верещали по ночам, летали над дворами. Они были шумные, но я их любила. Летом, я любила их летом, в первую половину осени – не в феврале.

Проблема была не в криках, не в том, что они окончательно лишили меня сна – до них поспать выходило пару часов за ночь, теперь не было и их, я лежала в темноте и слушала крики – чаячьи, раздраженные, гневные, и страшные, отчаянные – тех, кого они убивали. В этом была проблема – крыши, на которых чайки жили в свой сезон, зимой были заняты другими. Небо над моим районом превратилось в военную зону. Чайки гнали ворон, вороны отказывались улетать. По утрам дворники убирали трупы птиц. По вечерам дворники убирали трупы птиц.

В промежутках они валялись на тротуарах, некоторые сравнительно целые, от некоторых – только части. Половина тела с торчащим позвоночником, голова без глаз, переломанное крыло, перья на кровавом ошметке кожи. Иногда нескольких часов между утренней и вечерней уборкой хватало, чтобы трупы покрывались мхом, но больше всего меня пугал не он, а тонкие, желтоватые грибы, которые тоже успевали вырасти и шевелились от ветра, влажно блестели хрупкими шляпками в тусклом свете.

вода

Чего я никак не могла понять, так это уровня воды. Зима была сырой и туманной, влажность в квартире держалась выше половины без всяких усилий с моей стороны. Я знала, что она идет наверх и что я ничего не могу с этим сделать. В плохие дни я воображала, что это закончится, только если я подхвачу и романтичную, и совершенно не такую чахотку, и буду кашлять, пока не умру. В худшие дни я представляла, что вдыхаю облако, в котором живу, что из-за него в легких начинает образовываться конденсат, что я захлебываюсь. Впрочем, нельзя сказать, что это было самым неприятным в худшие дни. Уровень воды в каналах был опасно высокий, хотя никаких дождей не было уже несколько месяцев. Вода была выше всех отметок, в одном канале под нее ушел птичий домик, и это здорово сердило уток (больше, чем то, что злые чайки убивали и их? не из-за территории, да, кажется, от одной только странности, которая пригнала их в город раньше времени), в другом под воду ушел причал для лодок, сначала его было видно в воде, но скоро ее стало слишком много, торчала только половина знака – осторожно.

Когда знак исчез целиком, мне стало любопытно, а что там с Даугавой, в берегах ли она? Смеркалось, но я решила не откладывать, прогуляться сразу. Было влажно, настолько, что кожа покрывалась капельками, пусть и было холодно; было пустынно – никто не замечал жуткого, но, видимо, и не надо было замечать, чтобы со временем пропадало желание выбираться наружу без надобности, шуметь, быть яркими. Это напоминало депрессию.

Вода в Даугаве была высоко, пока не выливалась, но скоро собиралась начать. Я спустилась – осталось только две ступени из десяти. Мне хотелось прикоснуться к воде, но она была слишком черная, густая, слишком старательно нашептывала мне что-то. Из тумана появилась фигура – пожилой мужчина, одновременно располагающий и отталкивающий. Он кивнул мне и закурил.

Я не нуждалась в компании, хотела уйти, но осталась.

– Прошу прощения, – тихо сказал он, – позволите задать вам вопрос?

Я неопределенно пожала плечами. Наверняка это будет что-то пошлое, дурацкое. Он удивил меня:

– Меня интересует, достроена ли Рига?

Любой знал, что правильный ответ – нет. Неважно, кто спрашивает, неважно, какую версию сказки вы слышали в детстве, если водяной, рассерженный тем, что люди живут на его реке, спрашивает, достроена ли Рига, правильный ответ – нет.

Он улыбался, ждал. Это не был худший день, но он не был и хорошим – таких у меня больше не бывало. Нужно было ответить. Я сказала:

– Да.

Думала уточнить, но не понадобилось. Я не успела даже вдохнуть, волосы взметнулись вокруг лица, кожу обожгло холодом, пальто стало невыносимо тяжелым.

С лица водяного медленно стекала кожа. Я взглянула на свои руки, с них – тоже.

разгадывая (17 по вертикали: головоломка, представляющая собой переплетение рядов клеточек, которые заполняются словами по заданным значениям)

(эксперимент про зависимость формы и содержания)

Мы с первого взгляда возненавидели друг друга, осознали – ничего у нас не выйдет, поняли – в лучшем случае разорвем договор со страшным скандалом, но мне ужасно нужны были (22 по вертикали: металлические и бумажные знаки, являющиеся мерой стоимости при купле-продаже), а она настолько изголодалась по вниманию, что не могла вынести мысль о дальнейших поисках. Я получила подробный (14 по вертикали: перечень кого/чего-н.) своих будущих обязанностей, скривила на прощание нос и удалилась до завтра, а она, думаю, осталась дома, любоваться вереницей (16 по вертикали: растение, название которого произошло от греческого слова «журавль») на подоконнике или вспоминать былое, или делать что-то другое, чем обычно занимаются «дамы в преклонном возрасте с богатейшим жизненным опытом, нуждающиеся в помощнице», о чем я пока не была осведомлена.

Мой приятель, (18 по вертикали: разговорное именование того, кто состоит в половой связи с какой-либо женщиной) – как высокомерно заявила «дама», когда я ответила на вопрос, живу ли одна, утешал меня изо всех сил. Неплохой фильм, вкусный ужин, расслабляющий (12 по вертикали: совокупность приемов механического и рефлекторного воздействия на ткани и органы с целью достижения лечебного или иного эффекта), а сам он крутился вокруг и без конца повторял, слушай, ну это же все момент восприятия, если ты будешь с ней мила, то и она будет, если ты захочешь у нее подзадержаться, то и она не сумеет с тобой расстаться. Тем более, восклицал он, какая (1 по вертикали: компенсация, которую работник получает в обмен на свой труд) – и с этим я была согласна. Тем более, весело ухмыляясь, вопрошал он, это же просто старушка, что может пойти не так – и насчет этого я не была особенно уверена.

Назавтра, когда я сразу же больно оцарапала ногу о лестницу ее живописного в инстаграме, но ужасного для жизни двухэтажного дома середины позапрошлого века, я начала подозревать, и дальше, когда началась трудовая деятельность, убеждение только крепло, все – все, что может пойти не так, пошло, идет и будет идти исключительно в неверном направлении.

Она не была милой, от нее неприятно пахло, в квартире пахло еще хуже и было пыльно, и я чихала, и чихала, и чихала. Мои обязанности в основном заключались в том, чтобы слушать, но она не хотела со мной разговаривать, и это раздражало нас обеих. К обеду я задела больную ногу, споткнулась и расколотила ее любимую чашку – «(2 по горизонтали: вещь, которую кто-то по собственному желанию безвозмездно преподносит другому/другим в полное владение с целью доставить удовольствие или пользу) от самой лучшей группы, которой я преподавала», и я не удержалась и указала, что самый лучший – это неправильно, на что она сказала, милочка, я никогда (интонируя никогда так сильно, что я удивилась, как оно не пробило ее пол и потолок соседей), никогда не скажу самый лучший, и я ответила – но сказали же, и эта увлекательная беседа заняла нас до вечера. Когда я собралась уходить, она с издевкой спросила:

– Вас завтра ждать?

Что я могла ответить? Все что угодно. Но я ответила – конечно. И противно улыбнулась.

Прошли две недели мучительного бурчания, ворчливых замечаний, брюзжания по разным поводам, но чаще – вовсе без них, недовольного фырканья, злобного шипения, мы обе были истощены и вымотаны, и я решилась. Послушайте, сказала я, давайте посмотрим правде в глаза: мягко говоря, мы (24 по вертикали: названный брат, но не родственник) друга терпеть не можем. Давайте, согласилась она, и правда, не можем. Первый раз мы сошлись во мнениях, и мне стало немного лучше. Ей, кажется, тоже.

Я сказала, я бы сменила работу сейчас же, но других вариантов нет, а мне ужасно нужны деньги. Она сказала – аналогично. Я бы поменяла вас на кого угодно, но никого нет. Мы поговорили, впервые нормально поговорили, и обе были поражены, натурально шокированы и удавшейся беседой, и тем, что сумели прийти к удовлетворительному (5 по горизонтали: договор между двумя или несколькими лицами, оформленный в виде официального документа, или неофициальная договоренность по поводу взаимодействия, общих действий).

– И на черта, спрашивается, вы поселились в этой отвратительной дыре, (3 по вертикали: разновидность птицы семейства фазановых) вы безмозглая? – счастливо кричала я из кухни, пока готовила обед. – Вот плюну вам в суп прямо сейчас, а в (20 по горизонтали: кушанье, приготовленное из мелко нарезанного мяса с овощами или из овощей с острым соусом) червяков с клумбы накидаю – чтобы морально удовлетвориться.

– Что, любовничек не справляется? И как мало вам, право, нужно для удовлетворения, – жизнерадостно кричала она в ответ. – И (13 по горизонтали: глобальная компьютерная сеть, элементы которой связаны друг с другом посредством единого адресного пространства) этот ваш – глупость несусветная. И объяснить, как им пользоваться, вы не в состоянии. И стрижка у вас – как будто сами садовыми ножницами отчекрыжили.

– Ну, – дружески подбодрила ее я, – уверена, вы можете и получше. И кстати, да, сама и отчекрыжила, все равно удачнее вышло, чем у вас. Что непонятно, чем помочь? Или пообедаем сначала?

Сначала мы пообедали, потом я показала ей, как удалять спам-комментарии из блога, потом снова показала, как запускать обучалку слепому методу набора, потом мы поскандалили, поужинали, и я поехала домой – на прощание выслушав, какое я раздражающее в своей глупости существо, и пожелав ей захлебнуться ядом во сне.

(6 по горизонтали: внутреннее, душевное состояние) было отличное. Соглашение работало на все сто, и это радовало нас обеих. Мой приятель, правда, так и не поверил, что мне, или кому угодно другому, может такое нравиться, и беспокоился, все выспрашивал, предлагал, может, к психологу, может, тесты какие-нибудь пройти, может, отдохнуть съездить – но нет, все у меня, как и у нее, было упоительно здорово, и мы были счастливы.

– Какое-то вы merde, а не человек, – улыбалась она с утра.

– Fuck off, you stupid old trout, – озорно прощалась я вечером.

В промежутках она рассказывала свои истории – до головной (19 по горизонтали: один из симптомов ряда заболеваний) скучные, о чем я не уставала повторять; я печатала их в блог – до расстройства желудка неграмотно, о чем не уставала повторять она. Мы оскорбляли чувство стиля друг друга, любимые словечки, внешность, интересы. Я вслух ненавидела ее привычку стучать указательным пальцем по носу во время (9 по вертикали: форма интерактивного, спонтанного общения), она – мои прекрасные оранжевые ботильоны. Мне хотелось покончить с собой от одного вида флакона ее духов, она с содроганием объявляла, что мои торты только ущербным хтоническим богам в виде жертвоприношения оставлять.

Но, конечно, с аппетитом их ела. А я, конечно, покупала новый флакон духов взамен опустевшего.

Когда вертикальное озеленение на стенах дома превратилось в красно-желтое, и он стал ну просто невыносимо изысканным, мы начали возиться с дровами и щепками, ссориться из-за количества спичек (!), которое я тратила, чтобы растопить (17 по горизонтали: разновидность печей-теплогенераторов, в которых генерация тепла из первичного вида энергии происходит непосредственно в зоне технологического процесса), из-за того, что я не желала умереть от (11 по горизонтали: повреждение тканей организма под воздействием низких температур) и без конца подкидывала дрова, из-за того, что я купила пледы не того оттенка синего, а носки так и вовсе с Финном и Джейком, о существовании которых она неожиданно знала, но терпеть их не могла.

Я заставляла ее вовремя принимать таблетки, аргументируя это тем, что не хочу быть свидетелем, безусловно своевременной, но все-таки вполне отодвигаемой кончины. Она убеждала меня не расставаться с приятелем, аргументируя это тем, что другого такого идиота, чтобы и полюбил меня, и не сбежал, мне все равно не сыскать.

Когда листья потемнели, разлетелись, спрятались под (4 по вертикали: форма атмосферных осадков), я уговаривала ее поискать другое жилье, а она меня – носить шапку. И постепенно упоминания моего чудом не превратившегося в ледышку отсутствующего (21 по вертикали: центральный отдел нервной системы животных) и обсуждения ее мумифицированного всего сменились на более нейтральные, а потом – не только на интонационно, но и на формально любезные.

После (23 по горизонтали: один из главных христианских праздников) она исчезла. Оплатила все счета, сама прибралась в квартире, отключила электричество и газ – и не оставила никакой записки. Я сходила с ума, бегала из полиции к ее адвокату, а от него к социальному работнику, который был к ней приставлен, – и ничего.

Весной я получила извещение и забрала на почте измятый (7 по вертикали: оболочка для вкладывания, хранения или пересылки бумаг или плоских предметов) с десятком красочных марок, уверенная, что там будет письмо, объяснение, оправдание, хоть какая-то разгадка – но там был листок с нарисованным от руки кроссвордом и еще один – с вопросами. Двадцать пять пунктов идиотства и мучительных попыток вспомнить – как назывались мои духи, которые вы ненавидели? как я обозвала вас, когда выяснила, что вы сыплете мне в (8 по вертикали: напиток, изготавливаемый из жареных семян (зерен) нескольких видов растений, относящихся к одному роду) сахарозаменитель, а не сахар? какого цвета была юбка, которую вы обозвали самой страшной увиденной в жизни мерзостью?

Я отмахнулась от взволнованного приятеля, взяла два отгула и провела их и оба выходных, вспоминая каждый день, каждую перепалку. Наконец я нашла все ответы, даже на последний вопрос – что я всегда хотела вам сказать, но никак не могла найти правильного момента?

(10 по горизонтали: частица, также предикатив или вводное слово, выражающее признательность, благодарность)

Я крикнула приятелю, чтобы он немедленно тащил мне плед, (15 по горизонтали: предмет изучения энологии) и себя. Нужно утешать, спросил он, или жалеть? И то, и это, ответила я, и он завернул меня в плед и сунул в руку бокал. И стал вытирать мои слезы.

И утешать.

И жалеть.

два месяца на Ци(3)не

(эпистолярная научная фантастика про все на свете)

Уважаемая Аgнеша, надеюсь у вас все хорошо.

У меня все ужасно. Я прохожу через не имеющее названия состояние бесконечных подсчетов минут, приступов паники и новых подсчетов. Мы здесь уже сутки, значит, на корабле прошла почти минута, и если механизмы защиты сломались, а я почти уверена, что они сломались, – это значит, что я теперь на сутки старше всех, кто родился со мной в одно время.

Это ужасно.

Не уверена, что перевожу время правильно, но, если я принимаюсь за корректные подсчеты, С/-к решает, что я грущу, и начинает активно отвлекать меня, рассказывать об очередном своем увлекательном приключении, истории о которых порядочно надоели мне еще где-то между четвертым и пятым семестром в Академии. Это не точно, точно я не скажу. Когда я не слушаю С/-к и не паникую из-за механизмов, я все равно не могу перестать думать о времени, пусть и в другом ключе. Минута на корабле – это совсем не много, я знаю. И то, что мы должны вернуться даже раньше, чем капитан закончит обедать с гостями – тоже знаю. И я целиком и полностью уверена в ваших навыках нас прикрыть, если что-то пойдет не так…

И все же я уверена, что мы не сможем сохранить наше приключение в тайне, даже если все будет идти по плану. Причем обязательно самым эпичным и дурацким способом.

(не потому, что у вас что-то не выйдет, конечно, нет)

Причина в С/-к. Мы дружим с детства, и, когда мы вместе, все несколько чересчур активно, мы постоянно влипаем во что-то по шкале от ох, какой кошмар! до я серьезно удивлена, что мы еще живы. В этот раз я хотела бы обойтись первым.

Скоро наша остановка, поэтому заканчиваю.

Хорошей вам минуты!

С уважением, Иможен

Уважаемая Аgнеша, невезение пока не началось.

Мы прибыли на нужную станцию, там, с помощью межгалактического переводчика, сумели почти не потеряться, почти не развязать между-какой-то конфликт и почти успеть на тур по пустыне, который только что забронировали. Хорошая новость – пустыня на месте. С/-к почти уверена, что это нужная пустыня. Наверняка увериться сложно, потому что за время отсутствия С/-к – два года – здесь прошло около миллиона лет, и за это время ландшафт порядочно изменился.

(два года, чтобы осознать нужное насчет любви всей жизни. я думаю, это много или мало? а миллион лет? в таких местах начинаешь по-настоящему осознавать относительность всего. хотя я скорее осознаю, что невозможно полностью принять относительность, только притворяться, убедительнее или нет)

Итак, мы опоздали на тур, но сумели забрать свои деньги. Здесь используют бумажную валюту с изображениями местных правительниц – похоже на земные деньги, но до чего же отличается! Изображения здесь – это настоящие картины, сделанные масляными красками, и, когда трогаешь купюру, можно почувствовать выпуклости, бугорки на краске, трещины – если купюра старая, мягкость – если новая. Удивительно! Жаль, что нельзя прихватить хоть что-то с собой.

За станцией мы нашли косой домик с кривой табличкой Аренда транспорта. Хозяйка выслушала нашу просьбу, плюнула на пол, швырнула мне ключ-шар, а С/-к – договор, который нужно подписать, и молча удалилась. Я бы решила, что мы ей не понравились, но она не попросила платы, так что, должно быть, – наоборот. Транспорт – это небольшая машинка, похожая на шатлы на Гекате, помните их? И вообще я скажу, Ци(3)нА здорово похожа на Гекату – здесь тоже все или припыленно-ярко или вырвиглазно-черно-бело. Шатл у нас черно-белый, в вертикальную полоску, белизна слепит глаза, чернота такая, что кажется, можно протянуть руку и погрузиться во что-то, а не прикоснуться к поверхности. Машинка называется п)(рел)(ест)(ь-78, управление в ней интуитивно понятно, просто и удобно. Мы раздобыли карты, в них несколько противоречивые данные, но мы не стали заострять на этом внимание. Мы купили провизию, заправили п)(рел)(ест)(ь-78 и отправились в путь.

Небо освещают оба солнца – это хороший знак, мне об этом рассказали в поезде. Легенда такая: когда Земля понесла от Неба, они убили ребенка и пировали ее плотью тысячу лет. Солнце обиделась, потому что ее не пригласили (а) по забывчивости, (б) по умыслу, потому что Солнце была слишком жадной до чужой крови, а Земля с Небом хотели, чтобы и им, и остальным гостям досталось. Началась великая засуха, Солнце палила и палила, ее сторону заняла Дождь, и стало еще хуже. Земля почти погибла, но им с Небом пришло в голову решение. В этот раз родила Небо, (а) Земля была слишком истощена, чтобы создать ребенка, (б) так появились первые принципы равной ответственности. Небо родила, они снова растерзали ребенка и в этот раз совершенно точно не забыли пригласить Солнце на пир. Та оттаяла и перестала палить так сильно, но Великая Пустыня – невыносимая и ужасающая – осталась прежней (туда мы и едем), (а) потому что по ней в первый пир текло больше всего крови, и это продолжило огорчать Солнце, (б) чтобы служить вечным напоминанием.

А теперь к двум светилам: вторая звезда считается дочерью Солнца. Когда они на небе вместе, это значит, что обида прошла настолько, что Солнце дарит не только свой свет, но и свет и тепло своей дочери.

Я знаю, что нельзя ничего привезти с планеты. Но разве можно удержаться и не сохранить фольклор? Я не стану собирать его специально, но не буду и просить замолчать тех, кто рассказывает. С/-к говорит, что раньше этого мифа не было, но я не принимаю во внимание, потому что она не сильная любительница творчества и вряд ли запомнила бы.

Мы едем уже несколько часов. Хорошо, что Ци(3)нА – красивое место. Лимонное небо, бирюзовый песок, голубые солнца – на это приятно смотреть. С/-к задумчива и сосредоточена, она переживает, потому что, хоть ландшафт кажется совершенно таким, о каком она рассказывала, он изменился – и, конечно, это ее беспокоит. Я сочувствую, но больше меня тревожит, что нельзя связаться с кораблем, что я не знаю, работает ли механизм защиты и не разражается ли прямо сейчас скандал, за которым последует мое увольнение. Еще мне не очень нравится, как п)(рел)(ест)(ь-78 покашливает каждые пятнадцать минут. С/-к говорит, что это нормально. Я верю, потому что у нее намного больше опыта с непривычным транспортом, чем у меня (у меня его нет). И все равно мне это не нравится.

Надеюсь, ваша минута проходит спокойно.

С уважением, Иможен

Уважаемая Аgнеша, я же говорила!

Если в первый день пути все прошло сравнительно неплохо, не считая казуса с хозяйкой аренды транспорта – оказывается, ее плевок значил, что нужно вернуться и оплатить машину позже, потому что кассир временно не на месте. Конечно, мы этого не знали, поэтому несколько насторожились, когда нас стала преследовать полицейская машина (такая же, как наша, но в крупную клетку). С/-к хотела попытаться удрать, но я заставила ее остановиться. Мы отлично побеседовали, все разъяснили, попросили их передать деньги и наши извинения и продолжили путь. Все было хорошо, пока не наступила ночь.

Во-первых, в пустыне я окончательно осознала, что здесь не темнеет. Небо стало лиловым, появились небесные тела – их три, они огромные и ярко, относительно местной яркости, зеленые. Это было красиво, но мешало уснуть. Отчасти хорошо, потому что, если бы мы спали, мы бы не заметили мое во-вторых – кошек.

Они повылезали из ниоткуда, когда исчезли солнца. Кошки – чудные создания с блестящей шерстью цвета морской капусты, кажется, мокрой, с огромными неоново-желтыми глазами. У некоторых кошек по два глаза, у некоторых по одному, у других – по три. Размеры тоже разнятся, от крохотных, еле заметных, несмотря на яркость, до таких, которые больше, чем голова кошки – этого не должно быть, но оно так. Мы со С/-к обсудили, что да, обе их видим, потом забрались в п)(рел)(ест)(ь-78 и сидели там до утра. Кошки – ростом мне примерно по колено – молча бродили по пустыне всю ночь. Они не подходили к нам, но мы решили, что не хотим выбираться наружу.

Утром выяснилось, что п)(рел)(ест)(ь-78 сломалась. Она включалась, поднималась над землей, запускала кондиционер – но не двигалась. С/-к разобрала панель управления и нашла проблему – между проводами было гнездо, в котором уютно устроилась мышь – такая же по окрасу, как и кошки (все правда: шерсть мокрая, скользкая, а на ощупь – как морская капуста). Мы убрали гнездо под заднее сиденье, вытерли панель и поехали. Через два часа машина встала, мы разобрали панель, мышь – вместе с гнездом – снова была там, мы снова убрали ее и поехали дальше.

Ох, Аgнеша, это ужасно! Чертова мышь постоянно возвращается в чертову панель, чертова п)(рел)(ест)(ь-78 останавливается, и нам приходится делать все заново. Мы выкинули бы мышь наружу, но это же пустыня, к тому же кошки, нам приходится оставлять ее, но мои силы на исходе.

Иможен, у которой снова наступила очередь рисковать жизнью и вытирать мокрые провода

Уважаемая Аgнеша, я ненавижу путешествовать со С/-к.

Я понимаю, что у вас там прошло всего семь минут, но для меня это была неделя, и, конечно, это ясно – любое приключение сопряжено с рядом трудностей, но, когда я со С/-к, это не ряд, это полоса препятствий, как в том старом шоу, помните, где нужно прыгать, бегать, разбивать себе колени и кулаки, а потом держаться мизинцем за крохотный выступ на стене, чтобы тебя не поздравили с победой, а швырнули в бассейн с пираньями. Хотела бы я быть такой пираньей, плавай себе в бассейне, жди неудачливых участников. Но я участница, поэтому это меня сгрызут до косточек.

Пора заканчивать с этой метафорой. Расскажу лучше о другом, раз речь зашла о еде – чертова мышь ест больше, чем мы за неделю, и мы не можем ее не кормить, потому что для существа, которое устроено проще, чем тостер, она ужасно ловко нами манипулирует. В арсенале у мыши: демонстративно сжиматься в клубок, грустно брать свое гнездо и пытаться выбраться из машины (никогда не ночью, она страшно боится кошек), распушить мех и залить соленой (! удивительно, правда?) водой половину салона. И кошки! Они, видимо, чувствуют, что у нас есть мышь, поэтому окружают машину и внимательно смотрят на нас через окна. Они не выглядят опасными или возбужденными, но это здорово напрягает – а как раздражает!

С/-к нервничает все больше. По ее расчетам мы должны были оказаться в городе, но здесь только бирюзовый песок, километры и километры песка – С/-к огорчена, а я все яснее понимаю, что идея была глупая – даже если наше путешествие закончится хорошо (в чем я сомневаюсь), наверняка от реки уже ничего не осталось.

(что лучше – знать наверняка или оставить простор для воображения? С/-к уверена, что верно первое, но это ведь С/-к. она наверняка думает, что спасет реку в последний момент и все разрешится каким-нибудь невообразимым, совершенно чудесным образом. самое странное, что у С/-к обычно так и выходит).

Иможен

Аgнеша, мы встретили местную!

Это так неожиданно, так удивительно!

Это внезапно не только потому, что мы в пустыне, а больше потому, что хоть это и строго запрещено – высаживаться на Ци(3)нЕ — все здесь. За эти две недели мы только и встречали не_местных. В некоторые дни я вижу разных рас больше, чем на торговых планетах, больше, чем на самой Лиссе. Безумие, какое-то сумасшествие (надеюсь, вам понравится игра слов). Нам приходится менять маршрут, резко сворачивать – с большинством тех, кто здесь есть, не хочется встречаться. С/-к удивляется моему удивлению и вопрошает, а чего ты хотела, Иможен?

На запретных планетах тестируют нестандартное и несертифицированное оборудование. Проводят самые рискованные эксперименты. Заключают самые сомнительные сделки.

Ци(3)нА – это не самое приятное место. Пусть здесь очень красиво и непривычно свежий, я бы даже сказала прохладный воздух, но риск вылететь из-за дюны и оказаться нос к носу с нелегальными дельцами или попасть под облучение здорово портит впечатления от путешествия.

С/-к в смешанных чувствах. Видите ли, здесь рай для экстремального туризма. Два года назад она открыла планету для сферы, но, пусть у С/-к и хватает ума не рассказывать об этом, ей грустно. Мы постоянно встречаем туристок, туристов, пары, группы, иногда нам по пути, и тогда можно увидеть, как С/-к тоскует, что не может похвастаться своими достижениями и не может присоединиться, закинуть рюкзак за спину и идти от одной бессмысленной точки к другой.

Никогда не понимала туризм.

Я сожалею, что нет возможности связаться с кораблем. Было бы забавно, если бы могли держать связь. Тогда, возможно, письма бы приходили со скоростью вашего чтения, и я бы развлекала вас рассказами весь час.

Все яснее становится, что никакой механизм не защитит от Ци(3)нЫ. Мое тело не стареет, органы не изнашиваются, пусть я живу, дышу, двигаюсь, думаю – но что насчет ума? Пятнадцать минут на корабле, даже в самый захватывающий день, не могут сравниться с двумя неделями в пустыне.

Иногда я смотрю на С/-к, когда мы по вечерам сидим у костра в компании кошек или без них (они дружелюбные, но мышь все равно предпочитает оставаться внутри), и думаю, знаю ли я ее. Эти вечера требуют (псевдо)философских размышлений, которые мне чужды. Знаем ли мы кого-нибудь и все в этом духе. Может, да. Может, нет. Не думаю, что это так уж важно.

Но я хотела рассказать о местной девочке!

Ее зовут аб0ka, она подросток, и она в пустыне одна, потому что занята важным делом – заботится о кошках (они – это местные сельскохозяйственные животные, их нужно пасти. еще новость: наша мышь – это вовсе не мышь, а котенок (!!!). в детстве они прячутся в укромных местах, особенно любят технику и механизмы, а потом отправляются в пустыню. наша мышь не боится кошек, ей просто еще рано к ним присоединяться. поразительно!)

аб0ka рассказала занятную легенду. Королева Севера полюбила Королеву Юга, и они заключили союз. Первую дочь они преподнесли в дар богиням, и те счастливо пировали тысячу дней и ночей. (а) до пира, (б) после него богини отправили слуг с богатыми дарами для королев. (а) богини решили, что кому достанется, (б) подарки были по склонностям. Так на севере зажглись первые огни, а на юге появились первые машины.

Королева Востока полюбила Королеву Запада, и они заключили союз. Первую дочь они разделили между собой, и (а) ничего, даже локтей и коленей не предложили богиням, (б) предложили именно их. Богини разгневались и наслали на королев страшные наказания. Так на востоке начали идти ядовитые дожди, а на западе появились голодные призраки.

Замечательный миф. Я была рада, что аб0ka поделилась им, а С/-к больше была счастлива, что девочка подарила нам пропуск в город своей семьи, и можно будет поспать в кровати, принять нормальный душ, пополнить припасы. Она объяснила нам, что всегда нужно двигаться прямо на запад, предостерегла насчет голодных призраков, и мы отправились.

Я как раз рассказывала С/-к, чем мне нравится эта история – по одной можно поработать со столькими из других мест! На Ци(3)нЕ пока не начали стыдливо прятать каннибализм в фольклоре, пытаться отвлечь от него. Я приводила С/-к свой любимый пример, земной миф о Медее, мы шли пешком, было настроение прогуляться, и тут мы встретили тех, кого здесь называют голодными призраками.

Я не буду описывать этих существ, я не могу пока. Но это не были призраки, это были те, чьи механизмы защиты сломались – и они не просто начали стареть, они начали мутировать в нечто ужасное.

Теперь я снова проверяю механизмы, и свои, и С/-к, каждый час. Она не пытается меня остановить.

Иможен

Уважаемая Аgнеша, и все-таки ко всему можно привыкнуть.

Три дня путешествия со сначала регулярными, а после – частыми встречами с мутантами, и реагировать на них нет ни сил, ни желания. Мы поболтали с несколькими, кто может говорить – они в порядке. Говорят, когда первый, неизбежный шок проходит, начинаешь искать плюсы, а их на Ци(3)нЕ немало: мутанты делают вид, что оберегают местных от первых контактов, и любезно взвалили на свои плечи (фигура речи, не у всех плечи в наличии) общение с теми, кто высаживается на планете – это значит, что им платят за все, что здесь происходит. Группа таких потребовала денег и у нас, но С/-к не так просто заставить за что-то платить, даже если это требует оплаты. К тому же я была в форме, я знаю, что носить форму здесь – это ужасная идея, но среди моей одежды только она – самоочищающаяся, и мы ведь в пустыне – разве идея тратить воду на стирку не хуже?

Возможно, вы скажете, нет, совсем не хуже.

Но вы-то там, на корабле, а я здесь, поэтому, если мы и будем вести воображаемые разговоры, пусть они будут о чем-нибудь приятном.

Завтра мы будем в городе, надеюсь, там нас не ожидают никакие неприятности.

Я писала, что терпеть не могу мышь, то есть котенка, которая у нас была. Теперь ее нет, ее забрала аб0ka, и, признаться, я страшно скучаю. И по обязательной чистке панели, и по остановкам, и по дурацкому животному.

Ко всему привыкаешь, да, но еще, кажется, ко всему привязываешься.

Грязная, жаждущая душа и стирки Иможен

Аgнеша, столько всего!

Городок совершенно замечательный!

Он состоит из переносных конструкций, и каркасами домов служат синие кошачьи кости. Их растирают специальной мазью, чтобы они вырастали (чужакам мазь не показывают, но мы и не просили). На каркасы натягивают плотную ткань, которую делают из песка (!), по текстуре она как плотный лен, бирюзовая, но чуть темнее самого песка. Для утепления домов используют кошачьи шкурки, их тоже обрабатывают мазью – от нее шкурка растягивается, высыхает, становится голографической. Из них же шьют одежду, и мы будто бы находимся в зеленовато-синеватой радуге, все переливается, сверкает на солнце – глаза устают, но перестать смотреть невозможно.

Внутри дома делятся на домашнюю и рабочие части, приятнее всего находиться в домах счетоводок или изготовительниц инструментов, неприятнее – у забойщиц и выделывательниц шкурок (запах). В каждом доме есть электричество, водопровод, связь – я не понимаю, как оно работает, нигде ни труб, ни проводов, но вода свежая, чистая (по прибору, конечно, а не на мой взгляд), я приняла уже семь душей в разных домах, а С/-к уже девять.

Пойду догонять!

Теперь мы познакомились со всеми. В городке около полусотни домов, это заняло порядочно времени и сил, и нам было очень приятно их тратить. Везде мы принимали душ, пока не почувствовали, что скоро сотрем кожу. Везде ели, пили местные напитки – в пустыне растет травка, название которой мне повторили несколько раз, но я даже не буду пытаться его воспроизвести (и мы со С/-к не можем ее разглядеть, даже если местные почти тыкают нас в нее носом!). Из нее делают и чай, и табак, и специи. Не знаю насчет табака, но еда здесь отличная, а чай просто изумительный. Я никогда не пробовала ничего подобного, поэтому не знаю, как его описать. Желание прихватить с собой что-то материальное все сильнее. Местные любезны, дружелюбны, постоянно предлагают взять чай с собой, и я едва удерживаюсь (мы, конечно, взяли – но только для путешествия).

Мы здесь уже второй день, приехали вчера после обеда, ритуальные визиты затянулись до ночи. Нас уложили в доме дочери главы семьи (великая честь!), мы чудесно выспались, а утром отправились на экскурсию к делательнице музыкальных инструментов. Экскурсию проводила сама глава, и это еще большая честь, мы со С/-к были ужасно польщены.

(мне так стыдно, но я почему-то не могу распознать ни одного имени. они используют какую-то совершенно удивительную систему образования и имен, и названий, я не могу в ней разобраться, но ладно я, даже межгалактический переводчик опустил метафорические руки. интересно, аб0ka – это настоящее имя девочки или псевдоним для туристов?)

Рассказывать про инструменты? Я не знаю. Расскажу, потому что ничего особенно затейливого. Нам показали два типа. Одни похожи на калимбы: ящики разной формы (чаще круглые или круглые с волнистым краем), с отверстием и металлическими скобами для извлечения звука. Скоб всегда четное количество, минимум четыре, максимум шестнадцать. В качестве материала для ящиков используют песок, но по текстуре он похож на дерево. Местные неохотно говорят о том, как обрабатывают песок, и мы не расспрашиваем. Вторые – это варганы. Широкий край у них тоже либо круглый, либо волнисто-круглый (это схематическое солнце). Звук они издают низкий на грани жути, он разлетается в стороны и будто бы бьется о кожу, будто стекает по ней так, чтобы мурашки появились и дрожь пошла. Описание так себе, знаю, но лучше не выходит. Вечером нас пригласили на концерт инструментов – я страшно рада, что выйдет их послушать. Вечером же собираемся расспросить старейшин насчет реки.

Иможен

Ох, Аgнеша.

Концерт – это не только музыка, но и рассказ. Нам повезло? Или не повезло, не знаю. Вот миф:

Со временем богини умерли, уснули, потеряли интерес. Только немногих во времена средней древности забавляли простые смертные, не королевы. Только немногие еще чего-то хотели.

Среди таких богинь была холодная южная Река. (а) она была любопытна, была младше других богинь, поэтому не могла найти покоя, (б) однажды она нанесла обиду Земле, и та не позволяла Реке уснуть. Иногда Река принимала образ премилой девушки, выходила на берег, присматривалась к тем, кто жил на суше, выбирала себе самую красивую, умную, горячую душой, сердцем и телом – и брала ее в возлюбленные. Девушки мечтали о Реке. Она была щедрой любовницей, одаривала и девушку, и ее семью, и подруг. Никогда девушки не плакали от любви Реки, никогда не тосковали – это пока богиня не теряла интерес. Постепенно ей наскучивало выходить из реки и принимать образ. Наскучивали разговоры с девушкой, ее песни, горячее тело, да и не грело оно больше так, как в начале – и Река оставляла девушку.

(а) девушка сходила с ума, (б) девушка от горя бросалась в реку, (в) девушка уходила в пустыню и в одиночестве тосковала до конца своих дней, потому что ни семья, ни подруги, ни богатства не могли заменить ей Реку.

Века сыпались вниз, как песчинки в дюнах, и однажды Реке снова стало одиноко, захотелось тепла, она превратилась в премилую девушку, вышла на берег – и не смогла никого найти. Жители видели премилую девушку, узнавали ее, пугались и разбегались. Особенно боялись молодые красавицы, (а) зажимали уши, (б) просили верных подруг зажать, зажмуривались и не давали Реке ни шанса. Река бродила по своими берегам, тосковала, но никого не могла найти.

Прошло одно время, за ним другое, и вот Река снова решила попытать счастья. Превратилась в премилую девушку с мокрыми косами цвета влажного песка, с глазами, которым завидовали даже кошки, с голосом, музыка которого волновала больше, чем лучший (инструмент-калимба) в руках самой умелой мастерицы. Река не надеялась на удачу, но одиночество и холод гнали ее из воды.

В это же время девушка из чужих земель достигла реки. Она была мила собой, пусть и была другой, у нее с собой были странные приспособления и механизмы, но она была вежлива и внимательна, поэтому нравилась местным. Они подарили ей карты, рассказали, чего следует опасаться, а что не принесет беды, и девушка отправилась дальше. Она искала истину, и это было странно местным, но заставило некоторых задуматься.

В первую ночь у реки девушка услышала шаги и решила, что это кошки бродят у ее лагеря. Она крикнула им идти прочь, и шаги затихли. Она чувствовала, что это не кошки, но пока не была готова встретиться с богиней. На вторую ночь шаги приблизились к ее палатке, и девушка крикнула, что не желает компании.

– Хорошо, – ответила ей богиня и ушла. Сердце девушки дважды перевернулось от того, как мелодично звучал голос.

В третий раз богиня не стала ждать ночи, появилась рядом с девушкой днем, когда та сидела на берегу и ловила рыбу. Девушка засмотрелась на богиню, кто бы не засмотрелся, и Река весело улыбнулась ей.

– Ты не из этих земель, – сказала богиня и принялась стягивать одежду девушки, целовать ее и крепко обнимать, – тебе не нужно бояться, что я останусь в твоих мыслях до конца дней. А мне так сильно нужно живое тепло, я очень по нему скучаю.

Никто бы не захотел, чтобы богиня остановилась, так сладки были ее поцелуи. (а) но девушка, которая искала истину, смогла, (б) один из ее странных механизмов издал резкий звук, и девушка оттолкнула богиню. Богиня не стала удерживать девушку, но попросила выслушать. Она рассказала, что никогда не хотела обижать своих возлюбленных, что всегда была добра, а затем, потому что почувствовала что-то заманчивое и неизбежное в девушке из чужих земель, сделала то, чего никогда не делала – прошептала на ухо слова, которыми можно ее позвать. И исчезла.

Девушка думала весь день, всю ночь, весь день. И в четвертую ночь она позвала богиню.

Дальше они путешествовали вместе. Девушка искала истину, богиня грелась теплом. Они расстались, когда пришло время, и ни одна не жалела о том, что они были вместе.

С/-к выбежала на улицу, но это не показалось невежливым, наоборот, все обрадовались, что она так тонко чувствует. Она-то чувствует, но совсем не то, о чем думают местные. Я не могу составить ей компанию, в такие моменты (можно подумать, у кого-то когда-то были такие моменты) ей нужно побыть одной. Признаться, я немного завидую. Возможно, я тоже хотела бы стать частью чьего-то фольклора, только, конечно, без всяких сумасшедших влюбленностей.

Но о концерте! В центре небольшой комнаты сидела рассказчица, вокруг, к ней спиной, пять музыканток. У двоих были калимбы, у двоих варганы, пятая отбивала ритм по плотно набитой подушке, которая лежала у нее на коленях. У рассказчицы тоже была такая. Зрители сидели у стен, в два ряда. Было только шесть (и мы) человек, потому что это особенный концерт для самых тонких ценительниц.

Музыка была совсем простая, но из-за этого очень эффектная. Большую часть истории калимбы использовали четыре ноты, второй инструмент был почти эхом первого, варганы были тихие, создавали фоновый гул, постукивания по подушке тоже были скорее дляфона, редкие, негромкие. К моменту появления С/-к в истории музыка стала медленнее, тише, поэтому, когда во время третьего появления богини мы услышали новые, громкие ноты – это было ошеломительно. Если бы я не беспокоилась насчет С/-к, это был бы момент совершенного катарсиса, как и для местных. Нот становилось все больше, звуки становились громче, резче, варганы гудели так, как я никогда не слышала (у меня мало опыта с ними, но я почти уверена, что известные нам не могут издавать такие звуки) – внутренние органы резонировали с музыкой, это было поразительно, немного страшно и очень приятно. К последним предложениям, о том, что С/-к путешествовала с рекой, все вернулось к тихой, медленной монотонности, от которой начало звенеть в ушах.

Так жалею, что вы не здесь! Это был неповторимый опыт, и я хотела бы разделить его с вами. Пойду искать С/-к, думаю, она уже готова к компании.

С любовью, Иможен

Аgнеша, мы снова в пути.

С/-к задумчива, тиха, угрюма. Я пытаюсь поднять ей настроение, но не слишком активно, потому что знаю, она этого не любит. Говорить особенно не о чем, мы обсудили уже все, что могли, посплетничали обо всех знакомых, глупо похихикали и похохотали безо всех возможных поводов. Я никогда не признаюсь в этом С/-к, но могу признаться вам, Аgнеша, это ужасно тяжело – мы вместе уже полтора месяца, постоянно вместе, и у нас нет никаких внешних источников информации, в конце концов, желтое небо и то, что на п)(рел)(ест)(ь-78 не садится пыль и она остается все такой же яркой – об этом можно говорить только ограниченное время.

Но молчание угнетает.

С/-к спросила, как формируется фольклор. Ее занимало не это, поэтому я ответила на другой вопрос. Сначала кто-то что-то видит. Как-то понимает. Потом рассказывает другим. Кто-то из других забывает, а кто-то помнит и рассказывает историю следующим. Все что-то добавляют, что-то убирают, меняют историю по своему вкусу, чтобы она соответствовала их действительности. Идет время, и никто уже не помнит, что были где-то настоящие свидетели, настоящее событие, и никто не думает, что само оно было совершенно другим. Или это свидетели его своеобразно поняли. Или вообще ничего не было.

– Не совершенно другим, – печально сказала С/-к. – много что они угадали, если хочешь знать.

– Не особенно, – ответила я, – ты уже столько раз рассказывала, что я и так знаю почти наизусть.

С/-к интересовало, как в истории появились кошки, которых тогда не было. Я рассказала ей несколько мифов, но С/-к была не особенно довольна, она хотела точного ответа, какой и в хорошо изученном мире редко возможен.

Нам снова повстречалась аб0ka.

(я бы умолчала об этом, но мне не хочется лгать. она специально нас искала, потому что вспомнила, что не рассказала “собирательнице сказок” свою любимую. нужно ли уточнять, что это я? мне неловко, но я не делала ничего особенного, правда).

Река тосковала, (а) потому что Небо затянуло Тучами и она страшно давно не видела Солнце, (б) потому что она горевала по покинувшей ее близкой. К Реке прилетела богиня Счастья и обняла Реку. Река улыбнулась, но скоро снова загрустила. Перед ней появилась богиня Добрых Помыслов и подарила Реке бессмертие. Это был щедрый дар, но Реке он показался жестоким. Она горько заплакала. К Реке пришла богиня Приключений. Она рассказала, что во время своих странствий она забралась особенно далеко и встретила удивительных людей. Богиня Приключений рассказывала об этих людях, и Река перестала плакать, (а) так интересно оно было, (б) никто не мог противиться голосу богини Приключений. Когда она дошла до историй о том, что тоскующие люди заводили питомцев, Река воскликнула: “Я хочу попробовать”.

Она схватила горсть влажного песка, сделала из нее фигурку, укутала ее мокрой травой, вырвала один глаз из плеча и вставила его в голову. Глаз был велик для фигурки, но Река была нетерпелива. Она прошептала слова Жизни, и перед ней появилась первая кошка.

Иможен

Аgнеша, когда же уже пройдут эти две недели.

Мы со С/-к повздорили. Я разозлилась, и сильно – мы и так не делаем ничего хорошего для Ци(3)нЫ, но С/-к еще и умудрилась разболтать своей любовнице эту идиотскую древнюю концепцию об одиноких женщинах, которые заводят кучу кошек. И знаете, что случилось дальше? С/-к обиделась, что я использовала слово “любовница”. Поверить не могу.

Каждый день мне все хуже. Я вспоминаю местных, смотрю на экспериментальные станции, мы видим минимум четыре ежедневно, и это отвратительно. И столько союзных рас! Я никогда не думала, что мы в союзе очень уж приятные существа, но это гадко.

И я ничем не лучше.

И

Аgнеша, мы встретили горы.

Они были прекрасны. Лазурные, как какое-нибудь дорогущее море, и все такое, и тут С/-к обычным голосом, мимоходом сообщила, что нам нужно забраться на одну.

Чтобы было понятнее – вершины у хреновых местных гор находятся на высоте в пять или пять с половиной километров!!!

Я уточнила, правильно ли расслышала, что С/-к хочет прохерачить пять километров вверх по горе? Она подтвердила. О ужас и горе, моя лучшая подруга сошла с ума, собирается убиться и убить меня. С/-к говорит, что восхождение не сложное, но я уверена, что мы с ней сильно расходимся в том, что считать не сложным. И кто вообще использует такую форму, если можно назвать что-то простым? Только те, кто знает, что это не будет просто!

Не понимаю, как постоянно оказываюсь в таких ситуациях. Не понимаю, почему вообще дружу со С/-к.

Несчастная Иможен перед восхождением, которое грозит кончиться смертью!!!!

Дорогая Аgнеша, я поверить не могу! ❤❤❤❤❤

Чтобы было понятно – это случилось на высоте в два километра, когда от ужаса я уже потеряла способность мыслить и даже не думала о смерти, ни о чем не думала. Левая нога чудом оставалась на крохотном выступе, правые, и руки, и нога, висели в воздухе, кончиками пальцев левой я держалась – больше застряла в трещине – я не могла поменять позу, или схватиться за что-то другое, или сделать хоть что-то. С/-к кричала, но я не понимала, что именно. Она торопилась ко мне, и я даже могла, если неудобно выгибала шею, посмотреть, как ловко она перебирается по горе. У меня зачесалась шея, и я без всяких раздумий выдрала пальцы из расселины, чтобы почесаться. С/-к закричала еще громче, я осознала, что падаю, еле смогла снова замереть, и тут-то я и услышала прекрасный звук входящих сообщений.

(С/-к глупо хихикала, когда узнала, что на вас у меня стоит отдельный сигнал, а на капитана – нет, и отказалась слушать объяснения, что с капитаном мы почти не разговариваем, а с вами мы иногда переписываемся сутками. С/-к – из тех, кто в любых близких отношениях видит влюбленность, и иногда она забывает, что я отличаюсь чудесной особенностью влюбленности игнорировать)

Но я сбилась, на этой чертовой высоте сложно сосредоточиться, знаете? Итак, раздается сигнал, и еще, и еще, и еще, и я знаю, что это сообщения от вас – и тут я решила, что не буду умирать на этой идиотской горе, по крайней мере пока не прочитаю, что вы мне пишете.

И спустя почти час манипуляций и попыток С/-к вытащить меня, я сижу на огромном выступе, пью вкуснейший чай и любуюсь солнцем, которое скоро превратится в луны. С/-к отправилась дальше, я осталась и наконец схватилась за телефон. Аgнеша, я знаю, что вы знаете, что там письма, но ох! Письма! Поверить не могу, что вы два месяца находили время, чтобы “переписка была честной”.

Меня разрывает. Я так рада всему, что вы пишете, так рада! И я страшно соскучилась, я знала это, но сейчас осознала намного более остро. Еще я ужасно тронута. Кошмарно недовольна собой, потому что в последнем моем письме ни слова о том, как я соскучилась. А соскучилась я так, что думаю о вас почти без перерывов, и почти без перерывов жалею, что вас здесь нет, но в то же время радуюсь – потому что иногда находиться здесь совершенно невыносимо.

Еще я хотела бы снова поймать сигнал и отправить вам это письмо немедленно, но боюсь шевелиться – это широкий выступ, но это ведь не значит, что я с него не свалюсь, верно? Я попробую отправить, когда вернется С/-к, ну, заставлю ее попробовать.

Иможен, которая скучает по вам так сильно, как ужасно завтракать в общем холле со стажерами.

Так хочу вернуться к вам, ко всем, на корабль.

Больше всего – к вам

Дорогая Аgнеша, я страшно скучаю.

И по вам, и из-за того, что уже середина ночи, а С/-к еще не вернулась. Надеюсь, она обо мне не забыла.

Мне хочется писать всякие глупости, потому что ваши письма почти требуют чего-то очень нежного в ответ, но я не уверена, что вы и правда хотите их получить.

О! Кажется, это С/-к возвращается. Ну, я надеюсь, что это она, а не какой-нибудь крупный, да что там, среднего размера хищник меня тоже не обрадует. Кажется, С/-к кричит, что нашла свою реку! Или что не нашла. Черт, как же ее встречать, радостным лицом или сочувственным?

Иможен и сомнения

Дорогая Аgнеша, нужно было сложное лицо.

Новостей очень много, но сначала – простите, что долго не писала, мы торопились. Когда С/-к спускалась ко мне, она и правда кричала, что нашла реку. Отлично! Но с подвохом – теперь это не река, а полудохлый ручей, не водоток, так, тонкая струя (я даже не стала спрашивать, почему С/-к уверена, что это нужный ручей).

Спрашивать в любом случае было некогда, потому что нужно было спуститься с горы и мчаться на восток, чтобы успеть к ручью, а потом – в точку отбытия. Можно было сказать С/-к, что точкой будет то место на планете, где сканер найдет меня, но я хорошо знаю свою подругу – лучше всего она действует, когда торопится. Мы спустились с горы (этот рассказ займет минимум месяц, но я ограничусь только тем, что ничего страшнее в моей жизни не было). Мы бросились к п)(рел)(ест)(ь-78, которая естественно не работала. Я писала? Проблема с котенком была не в котенке, чертова машина продолжила ломаться через несколько дней после того, как перестала мокнуть. С/-к починила ее одним суровым взглядом и несколькими ударами по дверце.

Три дня мы ехали без остановок, ни я, ни п)(рел)(ест)(ь-78 не рисковали спорить со С/-к, а потом мне это здорово надоело: либо спать, либо управлять машиной, и я пригрозила С/-к, что сейчас вообще развернусь, и мы устроили отдых. И не зря! Очередная счастливая случайность – я не выдержала ровно на границе с загрязненной территорией.

(я не знаю, как это сделать, чтобы хотя бы вы не лишились звания, но этому обязательно нужно дать ход. мы превращаем планету в полигон радиоактивных отходов, а местные даже не знают о существовании радиации)

Если бы мы были внутри, мы бы сообразили проверить воздух слишком поздно. Раньше меня это напугало бы, но в тот момент я даже не начала переживать. Не случилось, и хорошо. Три дня ушло на поиски выхода из опасной зоны (река, к счастью, находилась не в ней). Еще три на беспрерывные поиски ручья.

и

вот

мы его нашли! (я бы не назвала это даже ручьем)

С/-к немедленно начала беспокоиться о всяких неважных вещах, но я заставила ее подойти к ручью и сказать нужные слова.

(совершенно в стиле местного фольклора, правильно сказать их получилось только с четвертой попытки, каждая из которых, пользуясь старыми поговорками, лишала С/-к нескольких лет жизни (фигурально))

Из ручья повалил зеленоватый дым, из него к ногам С/-к выпала изможденная, измученная, страшно худая девушка. Прохрипела:

– Ты вернулась. – И рухнула в обморок.

Честно говоря, я понятия не имею, что с ней делать. Судя по испуганным глазам – С/-к тоже.

И о глазах! У Реки и правда не хватает одного на левом плече!

Страшно скучаю, пусть сил даже на это почти не осталось,

Иможен

Аgнеша, это все похоже на чересчур эмоциональный любовный роман.

Такой, знаете, где все рыдают, и бросаются друг к другу, и клянутся в вечной привязанности, потом смеются, потом снова рыдают. Сначала я хотела сказать, что это похоже на классическую оперу, но там все умирают, а я сильно надеюсь, что у нас никто не умрет.

Из новостей. С/-к заявила, что останется на Ци(3)нЕ с Рекой. Река заявила, что не позволит С/-к погубить себя и лучше она перельет себя в бутылку и будет жить там, чем согласится, чтобы С/-к осталась здесь.

Я живо представила себе, как С/-к путешествует по, скажем, пустыне на Фебе, где температура не опускается ниже семидесяти по Цельсию, и у С/-к кончилась вся вода, только бутылка с Рекой осталась… С/-к сказала, что я могу со своим осуждением смотреть в какую-нибудь другую сторону. Хорошо.

Иможен

Аgнеша, скорее заберите меня отсюда.

Путешествовать в компании влюбленной пары – это хуже, чем три подряд самые скрупулезные проверки нашего отдела. Эти двое не отлипают друг от друга, с ними невозможно вести хоть сколько-нибудь информативную беседу.

А мне столько всего интересно! Впрочем это можно будет узнать и потом, когда они неизбежно утомят друг друга, а я снова соглашусь провести отпуск в компании С/-к (я опасаюсь, что Река не сможет превращаться, когда мы заберем ее с планеты, и я не знаю, делиться ли этим опасением с ними).

Страшно утомленная Иможен

Аgнеша, я воображаю, как вы спросите, какого черта я написала три письма за десять минут.

Это потому, что мне ужасно хочется покинуть Ци(3)нУ. Я трижды проверила вещи, чтобы случайно (или специально-случайно) не притащить чего-нибудь с собой. Я настроила автопилот в п)(рел)(ест)(ь-78, чтобы она сначала нашла аб0kу, отдала ей подарки (осуждайте меня сколько хотите), а потом вернулась на стоянку. Я проверила вещи С/-к. У Реки ничего нет.

Никто никогда не говорит о возвращении из приключения, правда? Нам не надо возвращаться (ох, как я надеюсь, что капитан не узнала об этом), нам надо всего переждать пару часов, но я уже ТАК хочу скорее оказаться на корабле, что каждая минута тянется ну просто отвратительно долго.

Как мне надоело подписывать письма, но глупо настраивать подпись сейчас и глупо настраивать подпись на анонимной почте,

Иможен

АВТОМАТИЧЕСКАЯ ОТПРАВКА, ПОПЫТКА 738,

СТАТУС: ПРОЧИТАНО

Моя милая Иможен,

через полчаса по вашему времени начнется транспортировка

готовьтесь

скучаю

С уважением,

первый офицер исследовательского судна Эос,

Аgнеша

благодарности

у второго издания Джейн Эйр, которое выпущено уже от имени Шарлотты Бронте, не под мужским псевдонимом, есть предисловие. в нем писательница благодарит публику, прессу, издателей и посвящает книгу автору, по которому бешено фангерлит и который хорошо о ней отозвался, разве это не прекрасно?, – Уильяму Теккерею.

очень славно, но не очень, потому что книгу, где есть персонаж с сумасшедшей женой, которую он держит взаперти в дальней комнате, посвятили человеку, у которого есть сумасшедшая жена, которую пришлось изолировать. Теккерей не прятал супругу, не считал ошибкой молодости, но их любовь и то, что болезнь стала трагедией жизни обоих, не делало ситуацию лучше.

Шарлотта Бронте об этом, конечно, не знала, это все выяснилось, когда пошли сплетни, что история в книге – автобиографичная, да, но не для этой вашей Джейн Эйр, а для самой Шарлотты Бронте, что она – любовница Теккерея, что она работала гувернанткой в его доме, но черт с ними со слухами, представьте ситуацию, где вы от всего сердца посвящаете что-то кому-то ужасно важному и крутому и получаете в результате не просто социальный конфуз, который со временем станет забавным, а вот прям адище. я – представляла.

эта история научила меня двум вещам.

во-первых, даже социальное адище можно пережить. если я чувствую, что где-то эпично провалилась, я сравниваю свою ситуацию с историей Шарлотты Бронте, и да, обычно становится легче смириться с ошибкой и проще понять, как ее исправить (извинения работают почти всегда).

во-вторых, нужно быть крайне осторожной с посвящениями.

и осторожной настолько, что это превратилось в какую-то дурацкую микрофобию, из-за которой я уверена, что обязательно напишу нечто ужасное и оно будет преследовать меня миллиард лет. отсюда – мои извинения, если следующие строки вас чем-то огорчат или обидят. местом, в котором вы стоите, отсутствием отдельного упоминания, я даже не знаю, чем еще, и у меня больше нет сил об этом думать (вокруг пандемия, чрезвычайное положение, паника и, кажется, заметно, что я пишу это в стрессовой обстановке).

ух, let’s do it!

с огромным энтузиазмом я благодарю:

человека-С. – лучшего партнера, о котором только можно мечтать, за то, какой ты незаменимый и чудесный!;

М. – за все наши годы вместе, миллиарды событий, историй и слов, уверенность, похвалы и пинки;

маму, папу, бабушку – за мое замечательное детство и всю поддержку и помощь;

Ж. – за то, какая ты классная, за наши всевозможные идеи и прекрасные годы, в которые я окончательно выросла и сформировалась;

А. – за наши развеселые дни, вечера и разговоры;

А. В. – за всегда очень приятное общение и ценные советы;

В. К. – за с ума сойти какие вдохновляющие отзывы;

Т. Н. – за до сих пор поразительную веру в меня;

Н. – за все сказанные и, к сожалению, не сказанные слова.

вы все прямо космос, и я вас очень люблю!

всем милым людям, которые отвечали на вопросы, комментировали, писали отзывы, давали рекомендации, помогали с правкой, бетаридили – огромное спасибо!

да, да, и вам/тебе тоже, если вдруг возникли сомнения!

я хотела бы перечислить всех по именам, но почти уверена, что забуду поблагодарить кого-нибудь, кого на самом деле не забыла, но не упомянула – возможно, это пройдет со временем. но не знаю, пройдет ли неловкость от жизни в интернете – когда непонятно, как обращаться к человеку, именем, ником, и все странно.

ок, эти благодарности почему-то превратились в извинения, а мне это не нравится, давайте возвращаться на правильный курс.

я очень благодарна всем, кто был рядом, помогал, поддерживал – если бы не вы, я бы вряд ли решилась на этот сборник, вряд ли бы написала так много.

спасибо, котаны, вы – супер!)))

просьба!

привет, ребята, это снова я.

если вы прочитали сборник, и он вам понравился – то ура, я счастлива!

и я хотела бы попросить вас поделиться своими впечатлениями: порекомендовать, написать отзыв или рецензию – на лайвлибе, в инстаграме, на любой своей площадке или площадке, где есть книга – это очень поможет мне как писательнице, которая только начинает публиковаться.

большое спасибо!

если вам интересно почитать другие худ тексты и отзывы на книги – это можно сделать в моем блоге – много о книгах и немного об остальном.

https://bookmagazineblog.wordpress.com/

приходите, я буду рада!

в следующем томе…

это – завязка первого из семи текстов цикла о супергеройском городе Шарлотпилсе, где бегают всякие люди – и не только люди, и не только бегают – с разнообразными способностями. приключаются в разных жанрах, формах и размерах, и дружат, влюбляются, враждуют, спасают мир, летают в космос и чем только не занимаются…

временной // пространственный парадокс

первое большое приключение всеобщих любимиц – Леди Лемур и Таксистки!

погоня за уникальным артефактом, путешествие во времени и пространстве, другой Шарлотпилс – теперь им нужно держаться вместе, чтобы вернуться домой. это может быть намного проще, чем кажется, но может оказаться гораздо сложнее, чем они думали…

1

Леди Лемур перепрыгивала с крыши на крышу и пыталась догнать Таксистку уже почти полчаса.

Это было обидно, потому что Таксистка ехала, или скорее даже ползла, по загруженной дороге, а Лемур никто не мешал бежать так быстро, как ей было угодно. Но она врезалась то в антенны, то в трубы, то неудачно хваталась за столбы и едва не съезжала вниз – дело стремилось к тому, что эту погоню можно будет объявить худшей. Лемур перепрыгнула с парапета на крыше национального музея на крышу художественной школы – здания соединяла зеркальная тропинка, арт-проект одной ученицы, и Лемур на лету заметила свое отражение и поняла: худшим будет не только погоня, но и день. Всегда так! Если она успевает надеть костюм правильно, чтобы все полоски шли ровно, успевает сделать макияж, и копии получаются с первого раза, и остановить преступление выходит за полминуты – тогда или вокруг никого нет, или никому не интересно. Если же полоски разъехались куда попало, без теплого тона на лице треугольники вокруг глаз кажутся не черными, а отвратительными, тошнотворно грязными, если она врезается в стену, будто вообразила, что у нее появилась способность мимикрировать и вовремя превращаться в эту же стену или не чувствовать боль от удара – тогда-то и находились зрители, которым было интересно, а чаще – хотелось поглумиться, которые доставали телефоны, фотографировали, снимали и сразу все выкладывали куда только можно. Неудачных дней с каждым месяцем становилось все больше, и это было неудивительно. Леди Лемур, любимица детей и взрослых Н., звезда городка – оказалась никому не нужна в Шарлотпилсе.

Лемур знала, что Шарлотпилс – это столица, знала, что здесь будет сложно. Здесь полно героинь и героев со способностями, о которых ей глупо даже мечтать. Знала о высоких ценах, о том, как сложно найти в столице работу, она все знала – и все-таки не была готова к реальности. В журналах и газетах, в тех, которые приглашали ее поговорить, а не игнорировали письма, смотрели на ее портфолио – прекрасное по мнению почти любого в Н. – с легким презрением, а потом отказывали и в лучшем случае предлагали напомнить о себе через год-другой, когда появится опыт. Прошел год, почти прошел другой, но никто не считал ее блог и инстаграм-аккаунт опытом – это если она находила тех, кто ей об этом говорил. В прошлом месяце Лемур поистине героически сумела пробиться к главному редактору крупнейшего новостного портала, и та согласилась ее выслушать. Она задавала вопросы, смотрела фотографии, была очень вежливой, и Лемур даже начала надеяться, только в конце редактор не выдержала и расхохоталась, когда Лемур решила пообещать ей еще и крутые снимки Леди Лемур, а потом попросила больше не тратить ее время, а еще, если милой девушке интересна новостная фотография, то ей она может учиться, но сначала неплохо бы уяснить, что фотографии героев или злодеев никому не нужны, их в любой соцсети полно, ракурсы и качество на всякий вкус. Самое обидное, что Лемур была с ней согласна, чертовы люди со своими смартфонами и влоговыми камерами во-первых, лишали ее работы, во-вторых, не давали почувствовать себя героиней золотого века – когда все, ну кроме тех, конечно, у кого были состояния и огромные компании, были или фотографами, или журналистами.

Лемур любила спасать людей, очень любила, иначе зачем было бы мучиться, но неудачи расстраивали.

Крохотная квартира, в которой было всего одно окно, и то выходило на стену соседнего дома, а она находилась так близко, что окно нельзя было открыть до конца, – тоже огорчала. И цены на еду и за телефон с интернетом. И собственная глупость, из-за которой у Лемур было уже два лизинга – за новый телефон и новый ноутбук, которые казались прекрасной идеей до первых платежей.

Но хуже всего, хуже даже собственной глупости Лемур, была Таксистка. Да, это было ее право, последовать за Лемур в Шарлотпилс вместе со своей дурацкой пинап формой и коллекцией игрушечных такси, десяток из которых она постоянно таскала с собой и могла за секунду превратить в настоящие машины, – никто не отбирал у нее это право. И никто не запрещал ей грабить автомобильные салоны и ювелирные мастерские – ну кроме полиции и Лемур, когда получалось, и никто не мешал ей наслаждаться сворованным в любом удобном формате, но Таксистка выбрала не получать удовольствие от своей добычи, которой Лемур, честно говоря, страшно завидовала. Ей тоже хотелось ужинать в шикарных ресторанах и получать приглашения на премьеры фильмов, и особенно ей хотелось, чтобы коллеги о ней узнали и начали ее ценить. Но нет, Таксистка, у которой все это было, решила, что ей не хватает чего-то духовного, примкнула к какой-то идиотской секте и теперь искала древние артефакты, чтобы пробудить Очень Страшное и Очень Древнее Зло.

Лемур знала не из-за своих секретных каналов, их у нее все еще не было, ей рассказала сама Таксистка. Они не созванивались, нет, иногда Таксистка звонила Лемур – и (почти) никогда не наоборот! – чтобы похвастаться покупками, или поважничать из-за того, как ловко она сегодня сбежала, или разболтать свои планы. Лемур знала, что она делает это специально, Таксистка знала, что Лемур знает, но это была привычная рутина – и обе не хотели лишаться чего-то привычного в новом городе, пусть за два года он и должен был перестать быть новым.

Крыша – стена – разбитая коленка – пожарная лестница. Лемур промчалась мимо ателье Полины, в тысячный, должно быть, раз уже подумала, что ужасно хотела бы костюм от нее, он наверняка будет сидеть как надо, всегда будет выглядеть идеальным, и полоски не будут превращаться в волнистые линии, но цены у Полины, это все знали, были страшными, и Лемур даже не хотела в этом убеждаться. Крыша – парапет – труба – Таксистка явно никуда не торопилась, раз все еще не исчезла из вида – крыша – лужа – разбитый локоть – Лемур серьезно задумалась о том, что, может, хватит на сегодня? Может, остановиться и устроить себе выходной? Выпить кофе и съесть затейливую шоколадную конфету в крохотной кофейне в старом городе, или сходить в кино, или просто выспаться, чтобы были силы дальше искать работу? И может, пора уже искать что-нибудь более доступное, стать официанткой, или менеджером, или кем там работают обычные люди? Такие мысли со временем становились все регулярнее, Лемур ненавидела их, но чувствовала, что скоро растеряет силы им противиться.

Наушник пиликнул, с ней заговорила копия, счастливым, спокойным голосом, который сегодня тоже злил. Копии были довольны всегда, даже когда их ранили или роняли, и обычно это поднимало настроение Лемур, но сегодня был гадкий день – она снова ударила локоть и немедленно пожалела, что нельзя отправить копии в погоню. Она отругала себя за то, что ленилась тренироваться и постоянно находила десятки поводов это не делать. Если копия оставалась в командном центре (ну то есть дома), Лемур могла удаляться от нее почти на любое расстояние, но если она пробовала отправить копию в погоню – та растворялась через пару десятков метров, даже если Лемур была очень сосредоточенной.

Пусть это раздражало и в лучшие дни, Лемур все равно гордилась своими способностями – у нее были не только обычные скорость, ловкость и больше сил, чем у обычных людей, не только узнаваемые пятна на глазах, нет, Лемур умела делать копии – полноценные копии себя в количестве до десяти (одиннадцати, если сильно постараться), а еще она гордилась своим героическим именем и находила его ужасно остроумным. Лемур не из-за пятен, а из-копий, потому что настоящие лемуры никогда не бывают одни. Прекрасные люди в Н. соглашались с тем, что это хорошее имя, дурацкие люди в Шарлотпилсе чаще интересовались, где ее хвост и почему глаза не круглые.

– Леди Лемур, – позвала ее копия, – это важно, а ты отвлеклась.

Лемур извинилась, выслушала, со вздохом согласилась, что придется продолжать – этот артефакт был не последним, но самым важным, и было бы хорошо, чтобы он не достался Таксистке. Они поговорили с копией, попытались понять, куда едет Таксистка, ни к чему не пришли, и Лемур растворила копию, незачем было тратить лишние силы. Первое хорошее событие за день – это помогло, сначала Лемур не ударилась ни о трубу, ни о чудовищную горгулью на водостоке, а потом сообразила, что происходит. Таксистка не неторопливо ехала к своему ценному артефакту, она пыталась увести Лемур от места, где он находится, – и если верить интуиции, это была картинная галерея у замка, о которой Таксистка не замолкала два месяца, а потом, когда совсем увлеклась своей сектой, говорить перестала, но начала огрызаться на вопросы Лемур – не то чтобы она их задавала, конечно!

Крыша – другая – третья – на четвертой нашлось удачное место, чтобы изобразить падение и спрятаться за антеннами. Она щелкнула пальцами, выдохнула облачко серой пыли – и перед ней появилась копия.

– Доброе утро, Леди Лемур! – воскликнула она. – Чем я могу помочь?

Лемур подумала, что бежать придется ужасно быстро, чтобы план хоть немного сработал, и все равно надеяться не стоит, потому что сегодня все валится из рук. Но она все равно объяснила копии, что той нужно будет изображать ее, Лемур, все время спотыкаться и выглядеть недовольной. Копия неуверенно уточнила, что она не очень умеет устраивать погони, Лемур повторила, что это не погоня, наоборот, копии нужно бежать так, чтобы Таксистка ее видела.

– Это значит, что вы все-таки подружились? – радостно спросила копия. – Но зачем же куда-то бежать? Разве не было бы лучше провести утро в тепле и уюте?

У копий было навязчивое желание сделать Лемур и Таксистку подругами, что здорово мешало, когда первая пыталась арестовать вторую. Копии не могли сформулировать, почему так хотят их дружбы, Лемур сначала думала, что дело в ней, но не тоже не смогла найти причину, поэтому просто стала игнорировать такие высказывания. Сегодня пришлось постараться получше, но она справилась. Повторила, что копии нужно сделать, посмотрела, как та убегает и очень убедительно изображает недовольство, посетовала, что все-таки согласилась на уговоры подруги из Н., которая настаивала, что ей необходимо постричься. С короткими кудрями было не так жарко, как с длинными, но без укладки они выглядели по-дурацки, и вся она была больше похожа на долговязого мальчика-подростка, который не особенно ловко паркурит по крышам, а не на симпатичную супергероиню и будущую звезду города.

Лемур разлохматила волосы еще сильнее и помчалась к реке. С надеждой появилась и ловкость, все как говорила Бурная Река во время своей Главной Битвы, когда благодаря вере людей к ней вернулись силы, и она разнесла весь флот Ордена Мерцающей Туманности быстрее, чем все успели сообразить, что происходит. Конечно, она говорила, что надежда дает силы, а не ловкость, но это семантика, главное ведь, чтобы фраза подбадривала, и Лемур сейчас чувствовала себя очень бодрой. Но не особенно уверенной, поэтому, когда она сломала замок пожарного выхода и забралась в галерею, она сначала прошмыгнула в туалет – чтобы быстро привести, или попытаться привести себя в порядок. Она пригладила волосы, поправила костюм, добавила еще одно напоминание о том, что костюму обязательно нужны карманы, но список состоял исключительно из этих напоминаний, поэтому сильно рассчитывать на изменения не стоило, – и отправилась искать артефакт.

Персонал галереи оказался сумасшедше обалденным! Должно быть, к ним не заглядывали героини и герои, потому что они были в восторге от Лемур, и наделали с ней сэлфи, и с радостью стали показывать ей все комнаты, и пообещали, что не будут звонить журналистам и писать в твиттер, пока она не сделает, что нужно. Симпатичный охранник предложил добыть нужную косметику, пусть вам вообще не нужно, чтобы она не смущалась перед прессой, выяснил, какие ей нужны тон и помада и побежал за ними – неразумно отправлять охранника, но Лемур была слишком растрогана, чтобы спорить – администратор на шпильках, которые были больше похожи на опасное оружие, а не на каблуки, сказала, чтобы Лемур обязательно оставила свои контакты, потому что они как раз искали новое лицо для рекламы, и она, кажется, подойдет идеально.

Лемур была счастлива, но как обычно – только пока не появилась Таксистка. Когда она распахнула дверь, все ахнули, моментально позабыли о Лемур, и да, да, Таксистка была сногсшибательной, но можно ведь держать себя в руках, верно? На ладони у Таксистки скрестив ноги сидела копия Лемур, уменьшенная до размера Барби, ужасно довольная – и, очевидно, не исчезнувшая. Лемур растворила копию в воздухе, и Таксистка печально пробормотала, как, мол, жаль потерять такую чудесную компанию, и капризно надула губы. Один из сотрудников галереи воскликнул:

– Ах! Никогда не видел такого чудесного цвета маринованной вишни! – и рухнул в обморок.

Таксистка широко улыбнулась. Лемур закатила глаза – вечно ей нужно вмешаться и все испортить, вечно – и побежала в последний непроверенный зал. Больше комната, не зал, совсем небольшая, и там была только одна картина. Она висела в центре, держалась на паутине из толстых серых канатов – желтое такси посреди поля, вокруг раздавленные подсолнухи, сверху голубое до рези в глазах небо. Должно быть, она. Лемур захлопнула дверь, подбежала к картине, принялась водить пальцами по ней, по деревянному подрамнику. Таксистка молотила по двери, кричала, чтобы Лемур остановилась, и немедленно открыла чертову дверь, и перестала вести себя как идиотка.

– Амелия, послушай меня хоть раз в жизни! – рявкнула она, и Лемур перестала трогать картину, потому что обернулась – неудобно орать на свою злодейку стоя к ней спиной, и твою же мать, Хлоя, это непрофессионально и кто вообще так себя ведет – мы же в общественном месте!

Таксистка не слушала, а продолжала ломать дверь, и Лемур вернулась к картине – что-то должно найтись, и было бы хорошо, чтобы оно стоило заноз в пальцах – когда дверь не выдержала, она нашла – крохотный прямоугольник, не больше карты памяти, Лемур почувствовала его край под пальцем – Таксистка схватила ее за запястье, Лемур попыталась подтянуть к себе прямоугольник, сильнее прижала его к подрамнику – что-то громко кликнуло – и мир вокруг растянуло и сжало, закрутило, повело из стороны в сторону.

2

Лемур не сразу поняла, что случилось. Но вот все перестало кружиться, они с Таксисткой отпустили друг друга, и Лемур услышала вой сирен вдалеке. Таксистка выругалась и выбежала из комнаты. Лемур попыталась ее догнать, но почувствовала сильную слабость и решила оставить Таксистку полиции. Осторожно, удерживая руку на стене, она дошла до пожарного выхода, выбралась на крышу, несколько раз вдохнула и выдохнула, открыла глаза – и ошалела.

Это был другой город. Нет, это был тот же город, Шарлотпилс, но он был другой. Вместо цветных исторических зданий с лицами или фигурами героинь и героев древности почти везде стояли бетонные, стеклянные, кирпичные дома или без украшений, или с простым орнаментом. Вместо парка была парковка, вместо оперы – огромная скульптурная группа – несколько людей. Сначала Лемур показалось, что они топчут кого-то, но нет, они улыбались и танцевали, и все-таки выглядели пугающими. Все остальное – устрашало. Все в городе было серым: от неба до людей на тротуарах. Цветы в клумбах, вывески, витрины – все. Серые дома, серые машины на дорогах, кроме одной, конечно. Желтая любимица Таксистки казалась неприличной на фоне остального, вызывающей, за ней мчались серые полицейские машины, но такси было проворнее полиции любого цвета и быстро исчезало вдали.

Нужно было бежать за ней, но Лемур решила остаться на крыше. Выковыряла из ботинка телефон – приходилось крепить его изо всех сил, чтобы не вылетел – сигнала не было, интернета тоже. Услышала, что кто-то поднимается по пожарному выходу, перескочила на соседнюю крышу, притаилась за трубой и посмотрела, как местные полицейские, у которых на поясах было, с ума сойти, настоящее оружие!, осматривают крышу и серьезно перешептываются. Лемур ожидала услышать что-то дистопическое, про сопротивление и злое правительство, но один, с пушистыми усами, все бубнел о том, что теперь придется оставаться после смены на работе и с прессой разговаривать, а микроволновка сломалась, значит, не получится поесть, у него ведь желудок, ему нельзя холодное, а эта дрянь, чтоб ей, не работает, и что интересно хуже, поесть холодное или совсем ничего? Второй, лысый, бормотал, что сил его больше нет эту ерунду слушать, ну сколько же можно, сходи к врачу, я тебе говорил сходить, сколько раз говорил, и что?, вот и результат, сиди теперь со своим желудком и не смей жаловаться.

Они были мрачные, у них была серая кожа, у лысого темная, у усатого – светлее, но разговор о микроволновке и еде помог Лемур успокоиться, и она собралась выбраться из-за трубы и поздороваться. В этот момент на крышу полицейских резко опустилась птица, усатый выхватил пистолет и выстрелил в нее. Лемур передумала пытаться наладить контакт, замерла и стала ждать, когда они уйдут. Вдалеке противно заскрипели шины, заскрежетал металл, последовали выстрелы, выкрики – Лемур прислушалась, различила среди незнакомцев голос Таксистки и помчалась в ее сторону.

Бежать было сложно, крыши были одновременно знакомые и совсем другие, но она слышала крики, и они ей совсем не нравились, поэтому Лемур бежала очень быстро. Когда она оказалась на месте, Таксистку уже пытались усадить в темно-серую полицейскую машину, Лемур спрыгнула к ней, швырнула в полицейских копии, которым во время стрессовых ситуаций даже не нужно было ничего объяснять, они сразу взяли Таксистку и Лемур в круг и не давали полицейским ни пройти, ни разглядеть, что происходит. Лемур схватила Таксистку, рванула с ней наверх. Было тяжело, и она не забыла пожаловаться на это, пока они убегали по крышам, и ей приходилось постоянно помогать Таксистке.

Когда стало безопасно (когда они окончательно устали бежать), Таксистка на несколько секунд увеличила черную винтажную машинку, выхватила оттуда два пледа, термос и корзинку с пикником. Они пробежали еще немного и устроились на пустой крыше. Уселись на желтый плед, набросили серый на плечи – и стали невидимыми, ну по крайней мере для вертолетов, которые стали патрулировать город через полчаса после их побега.

– И что это было? – спросила Лемур, когда они закончили с сэндвичами, крохотными лимонными кексами и чаем.

– Я думаю, мы в параллельной реальности или что-то в этом духе. Может, в зеркальной вселенной? Было бы здорово, я бы посмотрела на тебя в виде злодейки.

Она кокетливо улыбнулась, но на Лемур это никогда не действовало, она предпочла бы пнуть Таксистку, и сделала бы это, если бы не риск – будет обидно попасться только из-за того, что носок ботинка из-под пледа вылез. Вместо пинка она уточнила, что вопрос был не о мире, а об артефакте.

– Аа, – протянула Таксистка, – это маленькое устройство – ужасно ценная вещь!

– И что делает твоя ужасно ценная вещь?

– Стыдно признаться, но я не знаю. Возможно, переносит тех, кто ее трогает, когда просят этого не делать, в зеркальную вселенную? Меняет что-то в прошлом, чтобы изменилось настоящее? Помогает мне сделать нужный механизм?

– Что за механизм?

Таксистка не ответила. Она выглядывала из-под пледа и задумчиво разглядывала пролетающие вертолеты, клочья облаков на небе, и Лемур знала, настаивать бесполезно. В детстве у бабушки был даже стих, она ко всему сочиняла стихи, и этот был о том, как Таксистку ничто не заставит говорить, если она ушла в себя. Тогда она, конечно, не была Таксисткой, а Лемур не была Леди Лемур, тогда они постоянно ходили друг к другу в гости, ели у бабушки конфеты, пока не начинало мутить, а когда становилось лучше, шли к Таксистке домой и вежливо съедали противные овощи, которыми питались ее родители. Тогда Лемур мечтала, что станет водительницей такси, когда вырастет, и будет важно разъезжать по городу в шикарной блестящей машине и в не менее шикарной кепке на голове, а Таксистка мечтала стать ветеринаркой и лечить зверей в зоопарке.

Она ужасно любила животных, ужасно, поэтому все и случилось – в зоопарке болел зверек, они видели, что он грустит, когда были там днем, и Таксистка потащила Лемур туда ночью, чтобы убедиться, что он в порядке. Они переплыли озеро на лодке и ужасно устали, но все равно прошли по лесу, взобрались на холм, справились с оградой – и попали в самый центр неэтичного научного эксперимента, из-за которого погибло три десятка животных, включая нескольких представителей редких видов, а они получили свои способности.

Что это был за зверек? Лемур было интересно – и она была совершенно уверена, что это не был лемур – но она никак не могла вспомнить.

– А кого мы собирались проведать тогда в зоопарке?

Таксистка отмерла, поморгала и спросила:

– Как думаешь, что они сделают с моей машиной?

– Не знаю. Отгонят куда-нибудь или, может, перекрасят и продадут?

– Серым мой жук будет ужасно стильным, правда? Но все равно это не дело, если мы здесь застряли, нужно будет его спасти. И это был тушканчик – в зоопарке. У него хвост был слишком короткий, помнишь? Мы тогда еще решили, что его из-за этого другие обижают.

Точно. Они прозвали его Избранный, чтобы ему не было грустно, с таким героическим именем никому не должно быть грустно. Таксистка снова начала засматриваться на небо. Лемур отчего-то загрустила и похлопала Таксистку по плечу, чтобы привлечь внимание:

– Если мы тут застрянем, то обязательно спасем твоего жука.

Таксистка кивнула. Лемур устроилась поудобнее и закрыла глаза.

Она проснулась от того, что Таксистка играла в машинки и вела беседы от лица каждой. Было темно.

– О, ты проснулась! Смотри, что я раздобыла, – она показала Лемур сумку с серой одеждой. – Готова отправляться?

Лемур была готова – ну насколько можно быть готовой после нескольких часов неудобного сна. Она встала, размялась, огляделась – город был совершенно темным, тусклый свет пробивался из-за плотных штор и ставен, но и он был серым. Редкие высокие дома выделялись на фоне – все это выглядело знакомо, но Лемур не могла припомнить, что оно напоминало.

– Похоже на старые комиксы, да? – спросила Таксистка. – Помнишь, когда все носили плащи и страдали без конца?

– Это называется золотой век, – ответила Лемур, – и ты права, спасибо, никак не могла ухватить, что мне напоминает.

– Золотой век или нет – время было гадкое.

– Зато все могли найти работу, ну или рождались с огромным состоянием.

– Все героини и герои могли найти работу. Остальным приходилось выживать.

Лемур на секунду представила замок Анархии, самый шикарный замок на континенте, и вот уж не сказать, что ей приходилось выживать. Убежища героинь и героев того времени выглядели намного хуже.

– Вряд ли тебе пришлось бы выживать.

– Может, и не пришлось бы. Но скорее всего нас бы отправили бы на опыты, и лучшее, на что можно было бы рассчитывать – это камера, где можно ходить.

Это было верно. У Таксистки еще были шансы отделать легко – она просто повзрослела в ту ночь, из девчонки превратилась в девушку, способности ее обнаружили намного позже, а вот Лемур могла бы стать любопытным экспериментальным образцом – потому что она изменилась. Кожа побелела, появились черные треугольники вокруг глаз, а сами они стали почти черными, вытянулись руки и ноги, ногти, Лемур до сих пор помнила, как ужасно это было, ногтевые пластины стали жидкими и стекли с пальцев, а вместо них появились черные толстые наросты – они были крепкими, были мучением во время маникюра,но, пусть она и ненавидела их всем сердцем, ими она могла удержать себя на стене или скале, на любой вертикальной поверхности, и это не раз спасало ей жизнь. И копии, копии появились сразу, Лемур не помнила, сколько их было, но больше, чем она когда-либо могла создать, казалось весь зоопарк заполнен ее копиями – и все они кричали, от страха и боли. Но громче всего – она сама.

– Проверим галерею?

– Давай, – согласилась Таксистка, ловко спрятала пледы и корзинку в багажник, приняла свою любимую модельную позу – одно бедро выше другого, ладони на талии, голова вполоборота, – я готова!

Лемур фыркнула, создала две копии, на радость им попросила помочь Таксистке, и они отправились в нужную сторону. В темноте было сложно ориентироваться, из-за Таксистки они перемещались намного медленнее, чем Лемур хотела, и через несколько минут она не выдержала, попросила их остановиться, оставила на крыше с навесом и отправилась на поиски одна.

За последние годы она так привыкла быть одна, все делать в удобном темпе, что ей захотелось размяться, пробежаться, ненадолго остаться наедине с собой. Она могла довольно точно указать, где находится галерея, но сначала побежала к огромной скульптуре – люди танцевали, выглядели счастливыми, правда, счастливыми, но Лемур они все равно смущали, и она не могла сказать, что это. То ли они все-таки ее пугали, то ли ей казалось, что они слишком искусственно радостные. Она не нашла таблички с названием и побоялась спрыгивать вниз, чтобы поискать, пусть вокруг и не было людей. От скульптуры она пробежала к реке – та была черная, по берегам горели черные же, белоснежно искрящие фонари – это было потрясающе красиво. Лемур знала, что нужно торопиться, но согласилась с собой же, что глупо упускать возможность, и потратила несколько минут, чтобы найти хороший ракурс, изменить настройки в телефоне и сделать фотографию – добрую половину времени заняли проверки, точно ли выключена вспышка, но в итоге Лемур была довольна снимком – река была прекрасна, набережные, ворота к морю – тоже, и ей пришлось заставлять себя бежать к галерее и за Таксисткой, а не любоваться на завораживающий пейзаж.

Таксистка ничего не сказала о ее долгом отсутствии, но копии высказали все – как они безумно беспокоились и неужели нельзя было поторопиться, а если бы их нашли? А если бы они исчезли, и тогда милая Таксистка осталась бы одна, и разве так можно? Лемур не стала даже отвечать, растворила их и протянула руку Таксистке.

Минут через десять они были на крыше галереи. Таксистка проверила, что сигнализации нет, она отпихнула Лемур от пожарного выхода, потому что это была работа для профессионалки, но все, что она сделала – это перегнулась через перила и заглянула внутрь.

– Все в порядке, можем идти!

– И что ты увидела? Что красная лампочка не мигает?

Таксистка подняла вверх указательный палец и важно сказала:

– Вот поэтому, я тебе и не позволила это делать – нужно было искать серую лампочку, а не красную.

Почти все их разговоры заставляли Лемур закатывать глаза, и она надеялась, что им удастся покинуть этот мир сегодня же, потому что оставаться здесь и все время держаться вместе – она так точно испортит зрение, никому на пользу не пойдут постоянные закатывания. Внутри галерея выглядела очень похоже, если не так же, только на стенах висели другие картины. Таксистка быстро прошлась по нескольким залам и с каждой минутой выглядела все менее довольной.

– Что такое?

– Так странно. Картины напоминают наши, и напоминают сильно, но большинство в прошлом году висело, а не сейчас.

Плохо.

Они нашли кабинет администрации, порылись в бумагах, нашли расписание выставок, и да, там была нужная картина, по крайней мере они надеялись, что Серое Такси на Поле Серых Подсолнухов это то же, что Желтое Такси на Поле Желтых Подсолнухов в их мире. Выставлять ее должны были через неделю – но в следующем году, они проверили по трем календарям, которые нашли в галерее, и не заблокированном компьютере секретаря.

Они нашли в холодильнике бутылку вина, устроились на полу перед самым большим полотном в галерее.

– Тамара де Лемпицка, – прочитала Таксистка, – девушка с перчатками. Почти такая же, как у нас, только наша – в зеленом платье. И с нормальным цветом кожи.

– И еще больше похожа на тебя?

– О, комплимент? Большое спасибо, дорогая, она красавица.

Лемур собралась закатить глаза, но одернула себя – стоило отучаться от этой дурацкой привычки. Таксистка стукнула свой стакан о ее, выпила его, забрала у Лемур, выпила его тоже.

– И что теперь? – спросила она.

– Теперь нам нужно найти место, где можно переночевать, а еще украсть краску для волос и косметику или даже грим, чтобы наверняка.

– Украсть? – Таксистка глотнула вино из бутылки, протянула ее Лемур, но та отказалась. – Разве ты не должна быть принципиально против воровства?

– Потом мы можем поискать работу и нормальное жилье. И купить документы, наверное? Я предполагаю, у нас больше шансов, что твой идиотский артефакт сработает как надо, если мы воспользуемся им здесь – в нужный день и в нужное время?

– Он не идиотский. И я не знаю, я же говорила. Но это было бы логично, да? Именно так оно ведь обычно и происходит?

Верно. Лемур не знала обоснования, не знала, существуют ли оно, научные работы, доказательства, теории, но факт оставался фактом, те, кто возвращался из похожих ситуаций, всегда старались дождаться похожего момента. А значит, и им нужно было ждать.

Она рассматривала картину, пока Таксистка заканчивала с вином, потом они разошлись по разным туалетам и переоделись. Лемур выглядела ужасно в темно-сером комбинезоне, и это ее удивило, потому что обычно темные цвета были ей к лицу – тому, что Таксистка сумела раздобыть комбинезон нужного размера, она решила не удивляться. Таксистка в комбинезоне была очаровательна и все такое. Они спрятали костюмы в сумку, Лемур решила забрать с собой только телефон, пусть в нем и не было смысла, – и, конечно, свои белые, пусть уже и не белые, перчатки. Таксистка оставила в сумке несколько машинок, с собой взяла только три – серебристую, больше похожую на ракету, массивный черный внедорожник и черное такси.

– Остальные не будешь брать? – уточнила Лемур.

– Нет, пускай лучше здесь останутся. Мало ли что случится, будет запас, об этом всегда нужно думать.

Они спрятали сумку с вещами в подвале соседнего знания, с первого раза договорились, что все разногласия нужно отложить до триумфального возвращения домой, а сейчас нужно заботиться друг о друге и делать все, чтобы не попасться – и вышли на улицу.

За один шаг, от серого камня лестницы к черному асфальту улицы, одновременно случилось две вещи. Исчезли Леди Лемур и Таксистка.

Появились Амелия и Хлоя.

– Обложка создана с помощью сервиса https://www.canva.com/

– Иллюстрация – собственность автора.

Оглавление

это не инцест

(не) как в кино

очень круто

песня в прозе

мастерица

хочу верить

двадцатое

когда времена

школа стоит

сорок седьмой по светланской

вразумит ли варвару то, что ее не впустит вратница?

нужное рождество

приметы

разгадывая (17 по вертикали: головоломка, представляющая собой переплетение рядов клеточек, которые заполняются словами по заданным значениям)

два месяца на Ци(3)не

благодарности

просьба!

в следующем томе…

временной // пространственный парадокс