Спасибо [Елена Фили] (fb2) читать постранично, страница - 2

высокое.

– А кем работает? Работа нервная?

Леля осеклась. Конечно, нервная. Главный инженер называется эта гребаная работа. Да, правильно доктор говорит. Все из-за работы. Вот сделают Косте операцию, он поправится, и она заставит его уволиться. И Леля уже с надеждой посмотрела на толстяка. Костя же поправится? Правда?

– Вы будете ночевать с ним? Здесь, в больнице? – толстяк наклонил голову, будто плохо слышал.

– А что, так можно?

– Да. Нужно оплатить отдельную палату. Вам сейчас выпишут счет. Еще вам полагается круглосуточный пропуск. Ну, готовьтесь. До завтра.

Врач резко протянул Косте пухлую ладошку, тот машинально пожал ее и очнулся от ступора.

– Видишь, все наладится, – обрадовалась этому Леля и прильнула к нему, и погладила его по голове, и заглянула в глаза, – почистят, и будешь опять здоров, – вспомнила она слова болтушки-медсестры.

Утром Леля крепко держала Костину руку, пока его везли на каталке в операционный блок. В лицо, казавшееся чужим и отстраненным, старалась не смотреть, боялась, что муж прочтет в ее глазах не поддержку, а страх. Потом уселась на широкий подоконник больничного холла – ждать. Минимум три часа, так предупредил ее доктор. Достала мобильник и разослала сообщения всем, кто ждал: «Операция началась. Молитесь». Так было принято в семье. Если кто-то из племянниц рожал – все молились, если одна из сестер или ее муж попадали в больницу – молились, если кто-то из родни шел на собеседование или сдавал экзамен – ругали. Главный эффект, который срабатывал всегда – все делать одновременно. А после операции все помчатся в ближайшие церкви заказывать Сорокоуст о здравии. Семью разбросало по разным городам и даже странам. Спасибо интернету, никто не потерялся.

Первый ответ пришел спустя пять минут: «Выехала из Тулы час назад, не встречай, доберусь сама. Наташа». Леля пожала плечами. Не сомневалась даже, что Ната примчится помогать выхаживать брата. Потом посыпались другие сообщения: «Молимся», «Удачи», «Все будет хорошо», «Держись». Леля зарыдала. Злилась и ничего не могла поделать. Держалась, держалась, и все, сломалась. Ничего, когда пройдут эти ужасные три часа, слезы уже высохнут, лицо расправится, и Костя ничего не заметит.

На следующий день после операции Ната с Лелей с тревогой ждали, когда же Костя встанет. И пойдет. И хоть что-то скажет. Костя встал и пошел. И упал. Снова встал и опять упал.

Оказалось, что нужна еще одна операция. Врач показал снимок КТ. Опять кровоизлияние. Теперь зарыдала Наташа. Леля вытащила ее в коридор из кабинета врача и крикнула: «Замолчи! Соберись. Нам нужно Костю подготовить». Сама она словно заледенела, превратилась в автомат. Нужно что-то подписать – хорошо, нужно отвезти на анализы – да, конечно; зайдите, договоритесь насчет смены белья – уже иду. Не думать, не думать, не думать. Бегать, что-то делать, а по ночам сидеть рядом с кроватью мужа и прислушиваться к его дыханию.

После второй операции мужа перевели в неврологию и назначили интенсивный курс восстановления. Такой же, как после инсульта. Два дня подряд вливали через капельницы лекарства в вены, ставили уколы, заставляли пить таблетки. Косте становилось хуже. К концу второго дня он уже никого не узнавал. Беспорядочно двигался и поднимал руки с иглами в венах. Наташа с Лелей тогда бросались на руки и давили их вниз, не давая выскользнуть иголкам. Сил не хватало. В какой-то момент Леля не выдержала, позвонила толстяку-нейрохирургу и все ему рассказала, доверилась. Тот пришел спустя пятнадцать минут. Оттянул Косте веки, посмотрел какие-то одному ему понятные реакции, и ушел. Молча. А вернулся с каталкой и медсестрой.

– Куда его? – вцепилась Леля в мужа, который опять лежал с поднятыми вверх, словно в последнем приветствии, руками.

– В реанимацию. Я вам завтра позвоню.

В реанимацию ее не пустили. Ната уехала домой. Леля осталась одна. Она слонялась по пустой квартире, не отвечала на смс, даже не читала их. Не откликалась на звонки Костиных сослуживцев. Ничего не ела, не хотела. Включала телевизор, чтобы ощущалось присутствие хоть какой-то, пусть чужой жизни. Несколько раз пересмотрела «Босиком по мостовой», ей было все понятно и близко в этом фильме. И музыка. Музыка из фильма дергала за ниточки нервов, не давала скатиться в пропасть. Нейрохирург звонил каждый день. Иногда даже по два раза. Договорился с заведующим реанимацией, что будет приходить к «своему» пациенту.

Косте ничего не помогало. Его перевели на искусственную вентиляцию легких. Директор завода, где работал Костя, лично позвонил главврачу горбольницы убедиться, что делается все возможное.

В какой-то момент Леля поняла, что это – все. Что смерть возможна. Пять дней в реанимации не принесли никакого улучшения. Ни-ка-ко-го. Даже слез больше не было. А было понимание происходящей несправедливости. Она прислонилась лбом к холодному стеклу окна, за которым опять кружился равнодушный снег – крупными хлопьями, медленно. Подняла глаза к небу и произнесла:

– Как же так,