Жизнь, любовь и белое облако. Сборник рассказов [Даниэль Агрон] (fb2) читать онлайн

Даниэль Агрон Жизнь, любовь и белое облако. Сборник рассказов

Сборник рассказов

Принципы нашего посёлка

Имя ему выбрала тётка, сестра отца. Она была неспешная, но сильная и вечно озабоченная, суровая и немногословная. Была ли она доброй вообще – трудно сказать. На работе её боялись и считали злой глыбой. Муж её от неё сбежал; так считали женщины на работе. Она по этому поводу ничего не говорила. А вообще, на севере ни о чём личном толком не говорят. Всё варится, иногда взрывается – и перегорает где-то в самом человеке, зачастую унося с собой на тот свет и носителя. Так что, тётка была загадочная и непроницаемая. Но племянника любила. Муж исчез, не оставив ей даже ребёнка. И дом её был пуст. Если бы не Макс.

А в другой половине её жизни был непутёвый брат с традиционным набором провинциальных добродетелей: пьяница, неудачник, рабочий завода с вредным, а вернее, с убивающим производством. И жена – бледная тень, родившая ему ребёнка, кажется, совсем уже по инерции, потому что так надо, и потому что у всех так.

Мальчик был слабенький – да и откуда ему было взяться крепким – а мать, вероятно, ощущая всю несуразность такой жизни, выбрала заболеть и поскорее из этой жизни уйти. Дело для провинции обычное.

Тётка, собственно, и не сомневалась, что племянник останется на её попечении. Ещё когда он родился, родители показали себя во всей красе, будучи не в состоянии выбрать ему имя. Тёткин брат, и по совместительству папа, мотался по посёлку и выяснял с собутыльниками смысл жизни – справедливости ради, иногда заглядывая домой, чтобы снова обмыть новорожденного – а мать появившегося на свет человечка была занята сном, плачем и тем, что тётка называла «истерить». Молока у неё не было, и сумрачная тётя раздобывала через знакомую проводницу лучшее детское питание из Европы, прямо из Финляндии через Питер. Всему, что продавалось в России в части детского питания, она перестала доверять сразу, как только увидела маленькое тельце новоявленного родственника. И при том, что в головах у её соседей, да во многом и у неё самой была разорённая Советская власть вперемешку с крепостным правом, появившийся малыш включил в тётке фактор глобализации на полную катушку.

В общем, тётке родился племяш, и искупил, а также компенсировал всё, чего ей в жизни недоставало. Попросту говоря, он родился ей, а не другим.

И когда пришла пора давать имя ребёнку, она в ответ на глупейшие, вялые и неконструктивные споры просто и веско сказала:

– Максимом будет.

Никто не возразил.

Папаша, залетевший в дом очередной раз за два дня, принял было сестрину констатацию факта за покушение на свои отеческие права, но в ходе застолья на кухне быстро убедил себя, что это его идея и есть.

… И через восемь месяцев замёрз на автобусной остановке. Она была заброшена, эта остановка, и не действовала. А он после застолья (стоя, на детской площадке – и, честно говоря, это было совсем уже до беспамятства), перепутал остановки. И вместо своей сел ждать на этой, заброшенной.

А кто же на неё приедет-то? Автобус уже несколько месяцев, как ходил в другой стороне; да, кажется, в это время его и не было уже, этого автобуса.

Вот он и заснул, и не проснулся.

Похоронив брата, тётка некоторое время глядела на холмик. Глаза её в кои веки раз покраснели. Потом сказала:

– Ну, что… Раз так, значит так, Витька. Ты там, это… хоть там человеком-то будь. Ладно… Упокой тебя Господь.

… А через двадцать лет Максим Викторович, тёткин племянник и практически сын – ибо невестка побыла мамой четыре года и, как было сказано выше, избрала мир иной, где, по её разумению, наверное, ей лучше подходило… – уходил в армию.

Почему через двадцать, а не восемнадцать – а потому что колледж окончил, кулинарный. Что тётка гордо называла «закончил техникум». Честно говоря, оно бывшим советским техникумом и было, только с другим названием. Но Максим получил специальность «Кондитер» и тётка ходила с таким чувством удовлетворения, как будто сама обрела докторскую степень по экономике вместе с отремонтированным домом, новым туалетом в саду, и приглашением в зрительскую аудиторию телешоу.

Вместе с Максимом, соответственно, Викторовичем чуть ли не в армию, и чуть ли не лично (такое было ощущение) провожалась (потому что не знаешь, как ещё это и назвать) максимовская девушка Лена.

Девушка Лена была, наверное, единственным, что натурально отравило жизнь Надежды Георгиевны, прочно и надолго. Да так, что она, Надежда Георгиевна (как вы поняли, та самая тётка Максима) сдала в здоровье и посуровела куда больше прежнего. Она была свято уверена, что девушка Лена послана в наказание за все её грехи, и даже вопрошала Всевышнего, когда же она, Надежда, умудрилась столько напоганить, что её Максиму прислали вот эту Лену).

Проблема была в чувстве. Внутреннем. Да, девушка Лена без конца говорила «люблю-люблю-люблю-люблю» и писала Максиму бесконечно во всех приложениях. Она смотрела на него неотрывно порочно-коровьими глазами из-под густо накрашенных ресниц. Она не просто ходила с ним, а прямо висела у него на руке. В основном, в посёлке девушки так понимали выражение чувств

И Максимка её (тёткин) стал как бы уже и не её (не тёткин). Нет, он был по-прежнему добрый и внимательный.

… Тётка всегда так и говорила: «Пусть рожей и кожей не вышел, и звёзд с неба не хватает – зато хороший он у меня. Добрый. И внимательный! Не то, что Варькин (Нинкин, Гульнаркин… и далее назывались различные подруги и соседки в вариациях). Надёжный!». И насчёт Максима была права.

… Так вот, хороший, добрый, внимательный и надёжный Максимка превратился в половину или даже треть себя. Остальное пропадало на свиданках с яркой и шумной (если честно, немного даже вульгарной) Леной. Либо, если племяшка был дома, залипало в недорогом китайском смартфоне, истово крутя с Ленкой, как он думал, настоящую любовь.

«Какая, к хренам, любовь! – негодуя, переживала тётка, ворочаясь в постели ночами. Постель уже десятки лет была одинокой, потому что, на самом деле, в своё время не простила кобеля и рассталась с ним, а потом как-то незаметно вползла в ситуацию рабочей лошади, живущей чужими (брата и невестки, а потом племянника) интересами.

«Максимка чистый, неиспорченный (что было чистой правдой до встречи с Ленкой), а эта!.. Ещё со школы со старшеклассниками гуляла. Вся в мамашу! А любовь-то притворяется, крутит! Стервь. Как есть – стервь!».

Насчёт старшеклассников было, пожалуй, натяжкой. Первая и пламенная любовь Максима Ленка ещё со школы добросовестно гуляла с ребятами из техникума (то есть, колледжа). Где с Максимом и познакомилась, на всеобщую беду и на её, тёткино, несчастье.

Казалось бы – что такого. Ну, уйдёт парень в армию. Ну. Найдёт эта Ленка себе другого – да кто бы сомневался? Как пить дать, больше недели не высидит! А может, у неё и кто-то другой есть сейчас, да и хрен бы с ней. Раньше другого найдёт – раньше от Максимки отвалит. Но!..

Откровением и зловещим, даже чёрным предзнаменованием для тётки стал подарок племянника Ленке, стерви (как было указано ранее) и паскуде (а что это проявится раньше или позже, тётка не сомневалась, как в приходе белой зимы после их поселковой жуткой осени).

Племянник не то, что подарил ей, а ещё и тётке показал – два обручальных кольца! Да, дешёвых. Да, простеньких. Зарабатывал, где мог, бедняга. Суть колец убила тётку наповал. Зная племяшку как беспредельно верного и преданного человечка, она прямо как в кино видела: вот он, возвращается через год, весь в надеждах, и его встречает эта хитрая, подлая и бесчестная девка, которая всё это время не то, что не ждала – ага, губу раскатали! – а нагло перегуляла со всем посёлком и со всем областным центром. И вот, встречает она его, захомутала, поработила, детей завела – ещё иди, знай, от кого! – а дальше… При мысли о последующей несчастной Максимкиной жизни на тёткины глаза наворачивались скупые слёзы. Дело не только в том, что Ленка отличалась моральной нестойкостью. Дело в том, что она, как и её мамаша, была феноменально душевно и духовно пуста. Ни стыда, ни совести – это было аккурат про неё. И девочка была даже не виновата. Она просто была органическим продолжением своей семьи. И счастья там было не видать.

Утром она поднялась, привела себя в порядок. Выглянула в окно. Максимка играл во дворе с собакой, кормил её и ласкал. Как и много лет назад. Только собака тогда была другая.

У тётки внутри всё оборвалось. Она вдруг поняла, что счёт идёт на дни, месяцы, или часы – ну, в общем, на какие-то там единицы времени, и племянника, родную кровь, пора спасать.

Тётка вышла во двор. Солнце светило, против обычного, ярко. Максимка подбежал вместе с юлящим псом.

– Далеко собралась, мам? – спросил он.

И вот с этим тётка ничего сделать не могла. Через год после ухода матери мальчик впервые назвал её «мама». «Какая я тебе…» – начала было тогда отповедь тётка, но осеклась. Только предупредила, чтобы при людях так к ней не обращался. С этим секретом они и жили.

… А сейчас она смотрела на невысокого паренька, пусть ничем не приметного, но постепенно превращавшегося в мужчину; и не потому, что отведал прелестей земной любви с проклятой Ленкой – это-то было и раньше с девочкой из технику… простите, колледжа, только ни во что серьёзное, конечно, не переросло. Нет, дело не в этом. Максимка вызревал как тихий, негромкий, но настоящий человек, с теми самыми устоями и принципами, которые самца человеческой породы мужчиной и делают. И тётка, глядя в ясные глаза племяшки, поняла, что до сих пор в жизни толком, оказывается, ни разу и не боялась. И что, оказывается, впервые в жизни по-настоящему испугалась сейчас. И решение окрепло в ней окончательно.

Решение просить помощи.

Ибо железная, твёрдая и непререкаемая, она всю жизнь помогала сама. А что-либо обратное, в свою сторону, даже не предполагала. Но – времена наступили иные.

– К Лиде пойду – сказала она и сделала то, чего не делала почти никогда. А именно, потрепала Максимкины волосы.

– Ну, мам… – сказал племяш, расплываясь в улыбке, – причёсывался же… А что к Лиде идёшь?

– Да надо, – сказала тётка, глядя в сторону. Давно не была… да и дело есть. Поесть-то не забудь. А то скоро как на армейские харчи сядешь…

– А ты что, к обеду не придёшь? – удивился племянник.

– Может, и не приду. Не успею – загадочно ответила тётка. – Дело такое… уж куда важнее.

*****

Ленка даже не знала, как себя чувствовать. Вроде, завтра уходил в армию, её парень. Во всяком случае, тот, который был в глазах её и окружающих её парнем. Жизнь была, как жизнь. Какая есть. Если честно, пока никакая.

Ленка родилась в эпоху уже плоских телевизоров (хотя в детстве старые ещё встречались, а у пары бабушек и до сих пор дома стояли) и выросла при смартфонах. Но вокруг всё равно был посёлок. И за исключением тупого и пустого телевизора, у взрослых почти ничего не было. У молодёжи был интернет. В десятки раз более тупой и пустой. Парни росли ограниченные и обычные. Девки росли ограниченные и обычные. Все делились на удачников и неудачников. Удачники были те, кто уехал – в Москву,

реже в Питер, или в областной центр (вариант на троечку, разве что в крутую фирму или в полицию устроиться). Неудачники чего-то делали тут, или, вернее, делали вид, что делали. С неудачником ходить в посёлке означало то, что ты сама какая-то дефективная, или законченная дура, или просто ценности людской не имеешь – так было усвоено со школы. Быть за поселковым местным замужем чаще всего означало конец судьбы. И лишь взрослые, умудрённые жизнью женщины, в одиночку поднявшие свои семьи, жёсткие и готовые постоять за себя и своих, пользовались непререкаемым уважением.

Максимова тётка сама была такой, и к одной из таких направлялась в тот исторический день.

… Ленка не то, чтобы не испытывала к Максиму никаких чувств. Скорее, она не испытывала никаких особенных чувств вообще. Но, как поселковая образцовая девушка, она твёрдо знала: без парня нельзя. Каждый день, проведённый без парня – потерян и закладывает основу твоей несчастной и одинокой жизни, и будешь ты, как дура позорная. С Максимом было неплохо. Только был он какой-то… Как-то всё время рядом и всё время вместе. Другие парни – за ними надо было бегать и добиваться. А этот всё время рядом… да ещё и после армии уже что-то планировал. Ленке это было непонятно. И пугало даже. Но и придраться было не к чему.

Поэтому Ленка жила проще. Она сидела на всех сайтах знакомств. И, поскольку на дворе были уже нынешние годы, паслась во всех приложениях на эту же тему – и в телефоне, и в компьютере. Были бы приложения и сайты знакомств на стенах, во дворе и у бабушки в комоде, она бы и на них всех сидела.

На тему, в смысле, обретения парня как счастья.

Ну, такое у них представление о счастье. Другого нет.

Девушка Лена была хоть и не модель, но видная и, как говорит старшее поколение, справная. Вдобавок, ещё и блондинка. Всевозможные кавказцы, арабы и прочие экзотические мужчины писали ей десятками. Но Лена была достаточно наслышана о свойствах и намерениях этих мужчин, в том числе, от собственной мамы, и планы на жизнь у неё были совсем иные. Ленка была твёрдо нацелена попасть в первый сегмент удачников, иными словами, искала мужа в Москве.

А Максим – ну, что Максим… Ну, нормальный так… Но не предел мечты. Ох, не предел. Самому ещё выбиваться в люди. Да и вообще, не она же его в армию гнала… Мог бы и не пойти, способов масса. Нет же, правильный он. Ну и пусть идёт. Проводить – она его проводит, как честная. А вернётся – найдёт себе. Не её же это забота, правда?

*****

– Дело такое, Лидка – сказала тётка, закончив все предварительные процедуры, а именно: чаепитие, пробу новых пирогов и закусок как от Лиды, так и от родственников Лиды, и обсуждение всего, что произошло за истекший период как у Лиды, так и у самой тётки, а также всех их дальних и близких родственников. – Про Ленку хочу поговорить.

– Про максимовскую, что ли? – понимающе кивнула Лида.

Тётку передёрнуло.

– Господь с тобой, Лида! Ну, какая она максимовская, а? Бедный парень…

– Да ладно тебе, Георгиевна (ибо таково было тёткино отчество) – сказала беззаботно Лида. – Дело молодое. Погуляли? Ну и ладно. А вернётся – найдёт себе хорошую девчонку. Ты ж не думаешь, что она его ждать станет? Или что, не знаем её, какова сама и чьих будет? А?

– Кольца купил – после мхатовской паузы сказала тётка.

Лида поднесла ладонь ко рту.

– Не жить мне, Лида, теперь, если что. – добавила тётка (в смысле, Георгиевна). – Всю жизнь растила. Своих не дал Господь – думала, так вот счастье будет, и человека выращу. Вырастила… Для кого? Для этой прошмандовки малолетней?

– Ага… И для этой мамаши… Ой, горе-то… – промолвила Лида, и задумалась.

Тикали часы с надписью «Юрий Гагарин. 50 лет первого полёта человека в космос». За окном какая-то мамаша орала на какого-то ребёнка. То есть, конечно, было понятно, какая и на какого именно, но сейчас это было неважно. Да и разве вообще это важно?

– Так!.. – вдруг, преображаясь и распрямляясь, сказала Лида. – Не дадим мы, чтобы это было. Максимка наш… Не пустим!.. Светка! – закричала она что есть мочи в глубь квартиры. – Светка-а-а!..

– Мам, ну что кричишь? – спросила Светка, дочь Лиды и через несколько месяцев выпускница школы, появляясь в дверном проёме. – Я прямо испугалась. Того гляди, стёкла вылетят.

– А тебе если не кричать, то и через час не дозовёшься! – довольно сказала Лида. – Вчера вон, не могла тебя дозваться. Наушники свои воткнёт и сидит – объяснила она, поворачиваясь к тётке. – А ты зови её, как дура…

– Мам, ты так крикнула, что у меня и наушники отключились, – ласково сказала Светка, обнимая мать и Георгиевну. – Чего случилось-то?

– Максимка… – только и сказала тётка, переполненная впечатлениями.

– Господи! Что такое?! – испугалась Светка.

– Да вот… Ленка… – тётку уже на большее и не хватало от избытка чувств.

– Короче говоря, Ленка захомутала его, – пояснила Лида дочери.

– Да ладно – захомутала!.. – облегченно сказала Светка. – Ленка? Да она же ни с кем серьёзно… С её характером? Да ну!.. Дешёвка. Не верю! Я думаю, Максимка с ней так просто… А как с ней ещё? Да и то, всегда удивлялась, чего это Макс с этой… Фу! – сказала она, наливая чай.

– Светка! – сурово сказала Лида. – Было бы так просто – не позвала бы тебя. Делать мне нечего… А тут – опасность!

– Какая ещё опасность? – удивилась Светка. – Чего она, залетела, что ли?.. Ой, извините!

– Хуже, – сказала Лида.

– Как?!.. Что же хуже-то? – опять испугалась Светка.

– Кольца купил… – вторично сказала тётка.

Светка, похожая скорее на отца, чем на Лиду, поднесла ладонь ко рту и тут же стала похожа на мать.

Часы тикали. Во дворе тоже была тишина и слышно было только, как у пенсионерки Веры Николаевны этажом ниже орёт сериал.

– Поняла, что делать – сказала Светка. – Мы Максу её разоблачим.

– Это как? – спросила Лида.

– А просто – ответила дочь. – Не может быть, чтобы Макс у неё был один! Не тот случай. Она же целый день в телефоне сидит…

– Ага! – вставила Лида. – А ты как будто не сидишь. Все вы хороши! Поговорить уже невозможно. Пялитесь и пялитесь!..

– Подожди, мама! У меня там всё: и учёба, и друзья – урезонила Лиду дочь. – А эта что? Какие у неё друзья? Такие же сучки, как она сама… ой, извините… и только про мужиков говорят. И ещё друг друга ревнуют. И что она там читает? В жизни ещё книжки не прочитала! Так что, я прекрасно знаю, что она там делает…

– И что?! – спросили хором обе дамы.

– На сайтах она сидит! И в приложениях! – категорично сказала Светка. – С мужиками знакомится.

– В интернете, что ли? – изумились дамы.

– Ой… мама! Ты-то хоть не удивляйся! – удивилась, в свою очередь Светка. – Александра наша где Лёшу нашла?

– Да ладно! – сказала ошарашенная Лида. – А я-то думаю… как они познакомились?

– Мама! – устало сказала Светка. – Двадцать первый век на дворе. Где ещё знакомиться? В нашем колхозе, что ли?

– Вам виднее… Может, и негде – задумчиво сказала Лида. – Да, жизнь… И куда она идёт?..

– Не знаю, куда идёт – сказала Светка – а мы поможем. Нельзя, чтобы Максимка так лоханулся. Эх, Макс… Пашка!.. Пашка-а-а-а!.. – вдруг заорала она в коридор.

На звук вышел Пашка, студент университета, находящийся на каникулах в родном посёлке.

– Чего орём? – оторопело сказал он.

– Тебе не орать, ты же от ноутбука не поднимешься! – объяснила Светка. – Хорош со своими тёлками тереть. Друга твоего Макса спасать надо!

– А чего с Максом? – испугался Пашка.

– Ленка!.. – зловеще произнесла Лида.

– А что Ленка-то, мам? – с некоторым облегчением произнёс Пашка. – Ну, погуляют, и ладно. Всё равно в армию уходит, а…

– Кольца купил! – завопила, в отличие от тётки Георгиевны, предельно эмоционально Лида, всплеснув руками. – Ой, горе! Что же делать-то, а?..

– Так… – после паузы сказал Пашка. – Я понял, что делать. Эх, Макс…

*****

А на следующий день Максимку провожали прекрасной и большой компанией. Застолье было душевное; вдрызг не надирались, но и повеселились от души, и, конечно, всплакнули в лице тётиной подруги Лиды. Чужеродным элементом – впрочем, неудаляемым, как репей – была, разумеется, Ленка, прилепившаяся к Максу и в доказательство вечной предармейской любви висевшая у него на руке и глядевшая на избранника коровьими глазами. По твёрдому убеждению дам старшего поколения, была она одета и держалась, как шлюха. Немногие мужики, присутствовавшие на застолье, поднимали бесконечные тосты за Максима, за родителей, пару раз за Георгиевну, и всё остальное, в частности то, что висело у Макса на руке, им было неинтересно.

На утро проводов Ленка устроила все положенные слёзы-сопли, под каменные взгляды тётки и Лиды. Пашка и Светка, друзья Макса, вроде даже ей поулыбались. И сердечко тёткино, а также дружок Светки и Пашки Максимка уехал служить.

*****

А через полтора месяца Ленка уже ехала к потенциальному молодому мужу. К Максиму?.. Господь с вами!

К Владиславу Робертовичу Каляпину, сыну владельца холдинга «ЗАО «Техноэра» и племяннику депутата Государственной думы. История развивалась бурно; Ленке явно повезло. При всей небогатости кругозора девушка она была хваткая и, честно признаем, от природы невероятно женственная. Уловить настроения парня и поддержать беседу она умела просто идеально. И уж в этом-то случае, почувствовав невиданную удачу, развернулась во всём блеске своего мягкого обаяния. Владислав Робертович, всего двадцати трёх лет от роду, был явно пресыщен московскими прагматичными, капризными и бесконечно далёкими от естественности девицами. В случае с Леной он клюнул, думается, на её внимательность и простоту. А также на исконно провинциальную готовность идти навстречу мужчине.

Когда Ленка получила приглашение в Москву, у ней, конечно, в зобу дыханье спёрло. Но достоинство она соблюла, и сдержанно ответила, что девушка она скромная, небогатая и раньше каникул в колледже поехать никуда не сможет; а кроме того, надо ещё и отпуск выбить с работы, и отпускные получить. Да и билет, небось, заранее надо брать.

На что получила оплаченную машину до областного центра, билеты до Москвы и обратно, а также фото комнаты, где она остановится в доме Владислава Робертовича, с заверениями, что никаких поползновений и намёка на похабство не будет, а будет знакомство, обмен мнениями и культурная программа со всем лучшим, что может быть в Москве. Ибо просто девки ему не нужны, их и так в Москве полно, а нужна ему серьёзная девушка с хорошим воспитанием и смысл жизни. Бывает и такое. В наше время молодые люди вообще становятся всё серьёзнее.

Лена была покорена. Её смысл жизни, наконец-то, нашёлся. Всё складывалось по справедливости. Тем более, что главное было – добраться до нужной кандидатуры. Что же касается поползновений и похабства, то раскрутить парня на это дело, да так, чтобы это выглядело полностью как самого же парня инициатива, было у Ленки умением природным; некоторые утверждали, как помним, что Ленка с молоком матери впитала это удивительное умение – ну, да мы ту маму не видели, не знаем.

Максиму она пока ничего не сообщала. Её женское чутьё подсказывало ей закрепиться в Москве и лишь потом закончить историю с незадачливым женихом. Да и нечего, кстати, было торопиться. Она его насильно к себе не привязывала, если что.

*****

Роберт Иванович Каляпин, совладелец и генеральный директор холдинга «ЗАО «Техноэра», а также брат депутата Государственной думы, провёл сегодня не один разговор с разными высокими лицами, и даже один раз на английском языке. Брат приглашал на выходные съездить на озеро и отдохнуть, наконец. Помощник с заместителем докладывали о результатах предварительных встреч по большому проекту. Секретарь сообщила, что в приёмной ожидает ещё посетитель. Роберт Иванович собрался было выяснить, наконец, кто это такой или такая, как тут позвонил сын. Роберт Иванович внимательно его выслушал, кое-что уточнил и велел позвать посетителя из приёмной.

– Ну, здравствуй, коли не шутишь! – радостно сказал он, идя навстречу. – Надо же! Фу-ты, ну-ты, это же надо так не измениться, а?

*****

Ленка сидела в изысканном доме и нежно общалась с парнем Владиславом. Он оказался умным, действительно серьёзным и достаточно простым, как ни удивительно, без форса и снобских штучек. Сообщил, что изучает бизнес и очень серьёзно. До этого ребята прокатились по Москве. Владислав водил хорошо. Был вдумчив и серьёзен. Чем-то даже напомнил Максима, хотя куда тому до этого…

Она понимала, что время бежит, а завтра может быть всё иначе. Владислав потаённо глядел на ней тем самым взглядом пару раз, и Ленка поняла, что можно. А может, даже и нужно.

Она подсела невзначай поближе. Владислав взглянул на неё странным, немного раненым взглядом, и Лена поняла: о… а у парня-то явно травма от сердечной неудачи!.. «Пора…» – подумала Лена и дотронулась пальчиками до волос парня. Он обернулся, поднял глаза, и она обняла его, и впилась в его губы нежным поцелуем.

– Хороша! Ах, хороша! – прогремел до ужаса знакомый голос. Ленка отпрянула от Владислава, который встал и вышел из комнаты.

В распахнутой двери стояли тётка Максима, которая Георгиевна, и Пашка, её бывший одноклассник, брат поганой Светки и сын вреднейшей тёти Лиды из их посёлка.

– Ленка… То, что ты бесстыжая, это твоё дело. Только что мне удивительно – неужто ты думала, что я Максимку, своего единственного, тебе отдам, чтобы ты его погубила? Хитра ты, Лена… но глупа. Так своей мамаше и скажи.

Ленка схватила трясущимися руками вещи и выбежала из комнаты.

– Матери-то привет передай, не забудь! – крикнула вслед Ленке тётка, давая заодно подзатыльник привалившемуся к ней от смеха Пашке. – И спроси, как же это она тебя за столько лет человеком быть не научила!

*****

Компания сидела за столом и веселилась от души. Так веселиться могут только не видевшие друг друга очень давно, встретившиеся очень тепло и очень близкие по духу люди.

Роберт Иванович (названный так родителями в честь любимого поэта Рождественского) наливал хорошую водку – ибо от вина, и тем более, виски, тётка наотрез отказалась, махая руками – и оживлённо беседовал с Георгиевной.

– Ну, как там наши места, Георгиевна? – радостно вопрошал он.

– Да куда же они денутся! Живут-поживают! А как вы то в этой Москве? Вот уж жить не смогла бы! – против обычного весело отвечала тётка.

– А Лидка что не приехала, а? Вот же зараза! – восклицал Роберт Иванович.

– Да куда же ей ехать? – резонно вопрошала Георгиевна. – Кому там работать, если не ей? Она, если так пойдёт, у нас на всю больницу скоро одна останется! Оптимизация, мать её! Иваныч, ты бы с братом поговорил, а? Он хоть и не из наших, но пусть заступится, а? А то глядишь, и без больницы останемся…

И так далее.

– Пап, мы поедем, погуляем – сказал Владислав Робертович, друг и одноклассник Пашки. Парни встали.

– А что, с нами скучно, что ли? – весело прищурился Роберт Иванович.

– Я так не сказал, – ответил Роберт Иванович. – Просто погуляем…

– Ну да, ну да… – хитро глянул Роберт Иванович. – И как этих ваших красавиц «просто погуляем» зовут?

Тут уже Владислав Робертович улыбнулся.

– Время придёт – узнаете, пап – сказал он. – Пошли, Пашка.

– И в кого он такой серьёзный?.. – спросил Роберт Иванович, глядя вслед неразлучным друзьям. – Прямо иногда загадка.

– Ну, Иваныч, прости, конечно, но точно не в тебя – улыбнулась тётка. – Ты вон, когда-то на весь посёлок давал прикурить…

– Ты Владику-то не рассказывай – расхохотался Роберт Иванович.

– Да уж, не расскажу – кивнула тётка. – А хорошо, что они с Пашкой подружились, а?

– Хорошо! – сказал Роберт Иванович. – Я даже удивился поначалу. Вроде, Владик у нас уже в Москве родился, а тот в посёлке вырос. Но – друзья не разлей вода. Видишь, какую операцию по разоблачению злодейки провернули. Высокие, блин, технологии! Черти!

– Всё потому, что воспитание, хоть и через одно поколение – а наше, поселковое – ответствовала тётка авторитетно.

– Слушай, а Макс, когда отслужит, куда поедет? – спросил Владислав Робертович, ведя машину и вглядываясь в вечернюю Москву.

– Пока не знаю. Да он ещё и сам не знает, наверное – ответил Пашка, тоже вглядываясь в вечернюю Москву.

Которая временами просто диво, как хороша…

– А давай его сюда – предложил Владислав Робертович, поворачивая. – Чего ему там делать? А мы тут поможем.

– Давай! – сказал Пашка, радостно глядя на друга.

*****

Максим отслужил и, с благословения тётки, уехал к друзьям в Москву. Потому что, хоть посёлок и хороший, и воспитание там правильное, но молодёжи делать там, если честно, нечего. Да и с Ленкой было бы противно и больно встречаться. Очень она его ранила. А он верил.

Кольца купил…

Что касается тётки, то, вернувшись, Георгиевна наша оставалась одна недолго, ко всеобщему удивлению. Нет, мы тут не будем байки травить, что у них с Робертом Ивановичем вспыхнула застарелая любовь и всё такое… Роберт Иванович свою жену и маму Владика (ладно, чего уж там – просто Владика!..) любит по-настоящему. И у них с Георгиевной в своё время даже в поселковой школе симпатии были к разным объектам страсти. Которые давно уже далеко, и к нашей истории отношения не имеют.

Просто тётка наша, вернувшись в посёлок, купила себе новый телефон, Светка научила Георгиевну пользоваться всеми прекрасными возможностями этого телефона. Смартфона, если по-новому. А ещё, установила ей всевозможные приложения знакомств. И вот, Георгиевна сопротивлялась… а потом разок туда взглянула, и…

В общем, нашёлся хороший человек. И не так далеко, к удивлению нашему.

Хотя, чего удивляться… Жизнь такая. Где ещё сейчас познакомиться, если не в смартфоне.

Знаю только, что и у этого хорошего человека, и у Надежды Георгиевны – а я что, не говорил, как тётку Максима полностью звать?.. ну, извиняйте… – так вот, знаю, что у них всё будет путём. Всегда.

Потому что носительницы имени-отчества Надежда Георгиевна, как правило, барыни твёрдые, славные, и от своего слова – не говоря уже от принципов – не отступят. И примеров немало. Возьмите хотя бы народную артистку Бабкину. Вот же женщина, так женщина! Аж дух захватывает.

Но и наша Надежда Георгиевна, хоть не такая знаменитая, а хороша! И, честно говоря, перед Богом и перед людьми сделала немало доброго.

Вот, хотя бы Максимку выручила. Так что – счастья им всем!

И вам тоже счастья, добрые люди!

Мелочи жизни

Мама не любила своих детей.

Она смотрела на своего сына, который копался в таких непонятных, хоть и очень дорогих для семейного бюджета детских шмотках. Мальчиковые шмотки. Уже рвутся и вечно грязные.

«Кто это?» – с тихим испугом спросила она. Подумала, конечно, про себя; и стала отгонять мысли. На секунду даже испугалась, что это могло быть произнесено, но напрасно. У неё не было того, что могло быть сказано вслух.

Маме было очень жаль.

Мальчик, тем временем, оделся, застегнулся, как мог и украдкой смотрел на неё. Она знала, что в сыне есть ещё небольшой остаток непонятного уважения к ней и послушания, и прочего бреда, который дети вбивают себе в голову по отношению к родителям; она, мать, смотрела на то существо, которое зачем-то когда-то родила, и, как говорят писатели, с ужасом понимала, что это какой-то чужой человек, пока ещё маленький, но заблокировавший её жизнь навсегда.

А ещё она понимала, что этот сын испытывает вину по отношению к ней. Чувствовала, что он думает, будто мама недовольна им за то, что он что-то не так делает и уже много раз не так делал. Что он не знает, как это – когда мама любит. И она знала, что ей так легче – когда он, этот, непонятно откуда взявшийся ребёнок, уже вырастающий из недавно купленных вещей (а ведь она отказалась из-за них от абонемента на йогу), чувствует, что он виноват и ущербен. Когда он ей уступает. И хоть это хорошо, раз он уже есть и его никуда не деть.

В голову пролезла предательская мысль, вернее, мечта: этот сын вырос, вообще, все выросли, мужа нет – он куда-то испарился, исчез; нет, не умер, пусть живёт… но хотя бы уйдёт к другой – так будет лучше для них обоих. Нашёл себе какую-то новую женщину, скажем, из своих сотрудниц, и ушёл. А ещё так прекрасно, что детей он заберёт. Непонятно пока, почему, но заберёт.

Сейчас же ей предстояло взять чужого, но своего сына за вечно мокрую от пота ладонь, вывести из этой странной квартиры. Довести до школы, отпустить его, сказать какие-то слова, потому что ничего не сказать, отвернуться и уйти не хватит смелости. И вернуться за ещё одним существом, жизнерадостной заготовкой будущей женщины, ещё одним вытесняющим жизнь человечком, перед которым вину почему-то чувствовала уже она сама… Отвести бойкую и крикучую девчонку в детский сад. Зачем, зачем она их рожала, зачем это всё? Эти мучения, больницы – и никакой радости даже спустя дни, недели и годы после того, как она выпустила их из себя, оставшись одна, измученная, в крови.

И этот рыжеватый тюлень с неприятной кожей и запахом, который удовлетворяет свои противные биологические желания, унижает и мучает её всякий раз, когда не она не успевает заснуть или сказать о недомогании – а в её недомоганиях он разбирается чуть ли не лучше её самой, потому что её, видите ли, любит – этот мешок из шерсти и мяса, который преданно глядит на неё каждое утро – кто он?

Кто вообще это придумал: канва жизни, замужество, три не своих живых существа, которым надо отдавать всё, офис, куда хоть и не хочется ходить и делать всякие глупости, но где так хорошо скоротать время перед уходом в свою непонятность, беспредельную и схваченную клеем? Она, мама, не знала, что с этим делать, потому что это было бесконечно.

Ей оставалось жить два дня.

Метаморфоза дороги

Владу, Денису, Диме с благодарностью

– Задолбала, если честно, – сказал он, кладя ноги на соседнее кресло. – Ни хера не может вовремя: ни человека принять, ни на заказ ответить. Сегодня ещё одного клиента потеряли. Получается, что из-за неё. Отмороженная какая-то.

– Ну, и чего ты ждёшь? – сказал друг, партнёр и одноклассник. – Уволь.

– Не знаю, – сказал он. – Какая-то она жалкая, блин. Уволю – а она с голода сдохнет. Или комнату в съёмной хате не оплатит.

– Ох, ты ж… – сказал друг, партнёр и одноклассник. – А если ты таких увольнять не будешь, сдохнем с голоду мы. И поселимся на съёмной хате. В одной комнате. И будем водить тёлок по очереди. Потому что комната одна. А ещё, если ты помнишь, я храплю.

– Какой зашквар…– сказал он. – Умеешь ты напугать.

– Нина, зайдите, – сказал он набрав номер. – Только не ко мне, я в кабинете у Алексея. – Нина… – добавил он, дав отбой. – Имя, как у моей тётки. Только тётке уже за полтос, а эта молодая – и Нина…

*****

– Мы Вас зачем позвали, Нина… – сказал он девушке.

Она глядела на них обоих странно. К горлу подступило нехорошее чувство, но его удалось отогнать.

– … В общем, у нас проблемы, – сказал его друг. – Много жалоб.

– Да, я понимаю, – тихо сказала она.

– И, короче…– продолжил его друг.

– Нет, всё нормально… – так же тихо ответила она. – Я уволюсь.

– А… Ну, ладно. – сказал его друг. – Жалко, конечно, что…

Она повернулась и вышла. Дверь вдруг грохнула так, что он обомлел. Сердце сжалось, провалилось и выскочило, забившись. Пот выступил на лбу и сразу почувствовалось, что кондиционер, наверное, слишком холодно работает. Надо уменьшить. Господи, что со мной?..

– Вот дура, блин! – возмутился друг, партнёр и одноклассник. – Можно подумать, у себя дома. Интересно, она там тоже так хлопает, или боится, что мама люлей даст?

– Так. Ладно. Я пойду, – сказал он. – Что-то сегодня уже… всё. Закончили.

– Слушай, да ладно! – обеспокоился его друг. – Чего ты, из-за девочки уволенной расстроился? Их таких было и ещё будет. Вообще чего-то раньше за тобой не замечал. Как же ты дальше будешь с такими нежными, блин, чувствами? Ну её на хер…. Нас ждёт большой бизнес и великие дела! Поехали, отдохнём? А? Мы в «Барби» давно не были, например, а? Нас там забудут, а это нехорошо. Едем, короче.

*****

Шёл вечер и ему казалось, что всё вокруг подменили.

«Устал, – подумал он. – Как же я устал. Ладно. Мы сделали. Мы… Это … Сделали! У нас новый бизнес. Охрененно. Охрененно, сука! Мы выиграли. Мы вышли вперёд. Конкуренты… в жопу конкурентов. Реально, у нас их нет. Хочу коктейль. О, а я же его уже пью…Что такое? Что происходит?..»

Сегодня ему казалось, что вкуса нет. Вокруг всё плоское. И времени нет.

Он даже не удивился, когда увидел эту девушку. Ему стало тоскливо и захотелось открутить время назад, чтобы прийти и увидеть её в офисе, ходить мимо, равнодушно давать распоряжения… Только сделать уже ничего было нельзя. Но надо. Непонятно, что, но попытаться было надо.

– Слушай…те… – сказал он, садясь рядом с ней за стойку бара. – Сидеть в одиночку не надо. Парни вокруг не так поймут, а люди у нас знаешь… знаете, какие…

Она сжалась и сидела, напряжённо слушая.

– Зачем Вы?.. – спросила она. – Зачем со мной разговаривать? Оставьте меня, пожалуйста. То есть, лучше не надо. Я сама пойду. Я не знала, что Вы здесь будете.

– Я это… Что хотел сказать, – ответил он. – Ну, не придавай значения этому увольнению. Это же бизнес, ничего личного, да? Я не один… у меня компаньон, он был не готов… А так ты… очень даже… В общем, поехали ко мне? Помиримся, я тебе постараюсь компенсировать…

Она ударила тонкой рукой, но неожиданно точно и очень больно. Ему показалось, что звон пощёчины отозвался во всём – бокалах, стаканах, людях. Даже в глазах потемнело на секунду.

Окружающее возвращалось. Из толпы, окружающей их, только один чудик, открыв рот, глядел на обычную в этом месте и, вместе с тем, необычную сцену.

Он смотрел, как девушка, ещё утром работавшая у него, прикрыла рот рукой и выбежала из бара. И в первый раз не понял, бежать за ней или нет.

Она скрылась за людьми и её не стало.

*****

Он ехал домой, бросив всё. Хотелось приехать, отключиться и начать завтрашний день, как родиться заново – не помня ничего из предыдущей жизни. Было одиноко и он слушал радио. Попса была неприятна, остальное не лезло. Переключил на какое-то разговорное. Там вели идиотскую, без конца меняющуюся беседу о футболе, об акцизах на бензин, о каком-то губернаторе…

«Какой облом… – думал он, заводясь всё больше; даже усталость проходила постепенно, а опьянения и так не было ни в одном глазу – только доехать, скорее бы… Я найду её. Мы неправильно сделали, неправильно. Сука, почему Лёха столько лишнего несёт, когда бухой? Зачем со всеми незнакомыми разговаривает, на хрена?.. Завтра надо сказать ему, что он неправ, инвестора нельзя брать в долю прибыли по такому контракту… а девочку найти и взять обратно. И ещё, надо…».

Зазвонил мобильный.

– Лёха, давай я доеду, наберу тебя, – сказал он.

Но Лёху было не остановить. Он радостно верещал про какую-то тёлку, которую встретил в клубе, а раньше они учились в параллельных группах, и он всегда знал, что она ему когда-нибудь даст, («Лёха, я рад за тебя…») и чтобы ты, брат, не парился, и что у тебя за настроение такое, («Лёха, всё нормально… Слушай…» ты чё, вообще – из-за этой девки, что ли?.. Да она больная, оставь! Надо тебя куда-нибудь отправить – на Ибицу – нет, это пошло, конечно, но чё-нить такое, тебе оторваться надо!.. («Лёха, ты глухой? Я тебя потом наберу, потом! Я же за рулём, реально…»).

«И ещё, вот оно, оказывается, как бывает… – подумал он вдруг в секунду. – Лёха, я просил же… Вот она, авария, только почему так некстати…». Вокруг возник мощный, бархатный, и даже какой-то красивый толчок, вещи начали складываться и лететь, в ушах стоял мясистый, плотный неуправляемый хруст. А потом в лицо начали бить негостеприимные осколки, и он только успел зажмуриться и попробовать сбежать.

И ничего не стало.

*****

Глаз разлепился с трудом. Голова сильно болела и была перебинтована. Первое, что пришло в голову – спросить, который час и что это такое вокруг. Но рот почти не раскрывался. И сперва кто-то, как бы вместо него, выдал какой-то хрип. С третьего раза вышло подобие слов.

Перед ним сидела женщина, которую он меньше всего в жизни хотел бы видеть.

– Мама, какого хера ты здесь делаешь? – произнёс он. И понадеялся, что это плохой сон, галлюцинация, и она сейчас исчезнет.

Но она осталась. Даже несмотря на боль, постепенно заполняющую куски тела, даже несмотря на то, что всё, что не болело, ощущалось странно, как вязанка дров – несмотря на всё, главная боль была видеть эту мать сейчас; не в офисе, где он тогда сидел в кресле владельца и генерального директора, а она была по ту сторону стола, перед ним, а здесь, когда он был беспомощен, неподвижен и унижен.

– Я чуть с ума не сошла, – горячо и сбивчиво начала вещать дама. – Боже мой!.. Коля так переволновался, хотел за свой счёт взять! Я еле отговорила его ехать…

– Мама…– сказал он, шевеля губами как бы отдельно от тела. – Передай Коле… пусть волнуется за себя. И за тебя. И это… не надо за свой счёт… а то тоже в больницу попадёт…

– Господи! Сынок, ну как же ты неправ, ну… почему ты так говоришь? – торопливо сказала мать, как будто знала весь разговор заранее. – Николай Павлович совсем не такой, он прекрасный человек, и ты это знаешь…

– Ты пришла мне про него рассказывать?.. – Боль начала распространяться по всему черепу толчками. – Слушай… Он такой прекрасный… Иди к нему…ты же когда-то к нему ушла, а меня сплавила к бабушке. Вот и это… иди. Окей?..

– Ну, зачем ты так?.. – губы матери тряслись, и она мяла платок, и всё выглядело крайне пошло; даже в своём диком состоянии он не мог этого не видеть. Вся из штампов… вся. Почему у всех – ну, или у многих – матери, как матери…, а у меня – вот это? «Вот сдохну, и последнее, что буду видеть – эта рожа…»

– Я ухожу, – сказала она. – Я… зашла в церковь и попросила… поставила свечку. А ты … такие слова… рожа, какой кошмар! я не заслужила, знаешь!

– О… а я сказал это вслух…– прошептал он. – Какой кайф… наконец-то. Слышь… ты это… свечку поставила? Иди тогда, ты всё сделала, да?.. Скажи им там, что – если что, могут хоронить сразу… ты же свечку уже поставила, да?

– Я за твоё выздоровление! Как, как ты можешь?!.. – крикнула она в платок.

– Ты смогла поменять меня на своего мужика… и я могу… – прошептал он, отъезжая в другие края непонятного цвета. «Только бы это было не последнее до того, как я уйду совсем», – подумал он; но всё стало хорошо на секунду, а потом выключилось.

*****

Свет и, наверное, день. Вокруг лежат, насколько можно увидеть, загипсованные и забинтованные. Ходят медсёстры – или очень соблазнительные, или совсем некрасивые.

«Ого…а я это ещё понимаю? Я такие вещи чувствую? Ого…».

*****

– В общем, Вам повезло, – говорит врач, можно сказать даже, приветливо, но глядя, при этом, куда-то в потолок. – Подвижность верхней части тела и верхних конечностей практически восстановлена.

– А, это.. почему верхних? А … ноги?.. Это же… нижние. Да?

– … В общем… через это многие проходят. – говорит врач. – Вы могли остаться полностью лежачим. На многие годы. в смысле, на десятки лет. Перспективы неплохие, с учётом того, что Вы ведь, в общем, человек не физического труда. Я бы очень рекомендовал перед выпиской обратиться в центр социальной реабилитации… И коляски сейчас совсем не те, что были раньше. А ещё, Вам повезло, что это в Москве. Здесь для колясочников многое предусмотрено…

«Ты что, охренел, тварь? Я колясочник?! Да как ты можешь?!..» – но на сей раз вслух не звучит ничего и всё уже привычно отъезжает в небытие, как декорация в небольшом театре.

*****

Лёха, мой дорогой Лёха… Я никогда не называл тебя так, но, знаешь – всегда так знал и так думал. Я вырос без брата и без сестры, а ты у меня был один. У меня было так много друзей в школе, но это были как бы только школьные друзья, а ты был один. Мы с тобой, совсем разные – ничего общего, вроде – были настолько близки внутри, что…

Что же тылежишь теперь на гипсовой конструкции, которая окружает моё тело, и обнимаешь её? Блин… жутковатое впечатление. Как будто я уже в ящике – ну, понятно, каком – а на этом ящике валяются, рыдая, всякие там родные и близкие. А ящик уже закрыли и только я понимаю всё, почему-то, и наблюдаю за всеми ними; только сказать ничего не могу. Но надо сказать: это же Лёха…

И он сказал:

– Ты с электриками контракт закрыл?

– Чего? – встрепенулся Лёха, подняв мокрое лицо. Он покраснел, глаза были как в шестом классе, когда семиклассники их с Лёхой побили. Тех было трое, и они были сильнее. Оттуда и вспомнился Лёхин взгляд, наполненный непониманием, испугом и детской болью.

– Ручку дай… – тихо прошептал он, шевеля пальцами. Леха понял, торопливо дал ручку поднёс блокнот. Он написал кое-как на блокноте про контракт.

– Вот ты больной… Ты про что думаешь?! – сказал беспомощно Лёха. – Ты… чего, вообще охерел? Какой, на фиг, контракт? Мы тебя чуть не потеряли… я тебя чуть не потерял!…– сказал он и, продержавшись пару секунд, снова разразился слезами.

Он смотрел на друга, партнёра и одноклассника и понимал, что не один. И это неожиданно и прекрасно. А ещё понимал, что вся следующая жизнь будет ужасна, тяжела и страшна. Даже непонятно, насколько страшна.

Лёха вдруг затих. Сглотнул, шмыгая носом – как будто это не был свихнутый слегка на голову, веселый до одури любитель клубов и бабник, а во дворе не ждала новенькая БМВ (над этим Лёхиным выбором он часто издевался, предпочитая ездить на… в общем, на том, в чём разбился, и что не спасло… – а, может, наоборот, спасло? если бы не эта тачка, а какая-то послабее, уже был бы на том свете… а вообще-то, чем так, лучше вообще на том свете…). И Лёха сказал:

– Всё, я всё понял.

– Что понял? – еле слышно спросил он.

– Всё будет, как раньше, – сказал Лёха. – Компания работает, мы вышли на китайцев, мы им нужны. У нас – будущее. Ты полечишься и вернешься ко всем делам…

– Ты чего… совсем?.. – ответил он тихо.

– Молчать! – сказал Лёха неожиданно жёстко. – Работниками и партнёрам всё равно, в коляске ты или в какой ещё херне. Это твоя компания. Если ты будешь ходить вверх ногами – это тоже не их дело. Мы – работаем. Я пока управляю, и ты вернёшься. А потом мы тебя отвезём в Швейцарию или где ещё там таких ставят на ноги – и ты будешь ходить. Если даже не будешь танцевать – переживём. Я за двоих потанцую, а ты за столиком с тёлками будешь бухать…

– Лёха, вот ты идиот… – сказал он, улыбаясь сквозь сами собой текущие слёзы.

– Чего? – спросил Лёха, улыбаясь. – Потом вдруг лицо его исказилось гримасой боли. Он выдавил из себя:

– Ты это… прости меня. Если бы я с тобой по телефону тогда не разговаривал, ты бы не это… в аварию бы не попал. Сука я… спать даже не могу. Еле дошёл сейчас сюда. …

– Лёха, – сказал он, чувствуя дурноту. –. Мне не надо было садиться за руль. Мне… это… не надо отвечать на звонки за рулём. Ещё дорогу переходить только на зелёный и вести себя хорошо. Если ты на себя будешь наговаривать, я тебя перехерачу этим гипсом.

– Не, не надо…– сказал друг, партнёр и одноклассник. – Я себя уже за это перехерачил много раз. А если реально меня прибить, компания без управления останется. И ещё – нет же, сука, гарантии, что нас рядом положат. Я пошёл… давай. Не грусти. Я завтра буду.

*****

Когда он очнулся, то понял, что упаковка из гипса, неподвижность и боли – это не сон. Не сон.

Очень не хотелось, чтобы это стало жизнью.

И вдруг он понял, что, может, и не станет. Вообще-то, раньше до него бы это никогда не дошло.

Она сидела поодаль и смотрела в окно. Потом перевела взгляд на него и явно вдруг так испугалась, что не смогла ничего сказать.

Он открыл рот, чтобы поздороваться.

– Я.. Вы не беспокойтесь. Я сейчас уйду, – быстро сказала она.

– Почему… ты так любишь уходить? – наконец выговорил он.

– Что? – тихо спросила она.

– Зачем ты тогда… ушла? – спросил он, немного набрав голос. – Мы много кого хотели уволить… Все просили… И оставались. А ты ушла сразу.

А потом кто-то в нём произнёс вслух:

– И теперь без тебя… плохо.

Прежний он бы такого не сказал, потому что никогда такого не говорил.

Молчание шло долго, как годы жизни. За стенкой переговаривались рабочие, которые ремонтировали соседнюю палату.

Врач сказал ему, что вскоре после того, как его выпишут, палату, где он сейчас, тоже будут ремонтировать.

– Я приду… буду приходить, ладно? – сказала она тихо.

– Да. Не уходи, – ответил он. – И ещё… больше не говори мне «Вы».

– Но, как-то… – возразила она.

– Я не просто так к тебе в баре подошёл, – сказал он.

*****

Она приходила всегда. Вдвоём они наблюдали, как гипсовые куски уходили с тела, из жизни. Вернее, спадали с неё, с жизни, а она выбиралась наружу – спасённая, новая, но неподвижная и бесчувственная от середины тела и ниже.

Такое ощущение, что она началась, жизнь, но становится всё труднее и труднее.

Бесконечные выматывающие гимнастики. Больно, всё время больно. Бассейн, в котором не поплывёшь теперь никогда, и куда тебя спускают. И это ужасно больно.

Девять десятых жизни заняты упражнениями – и это больно; едой, сном, процедурами. Больно.

Ему очень повезло, что это в Москве. В провинции он, скорее всего, остался бы овощем. Так все сказали.

– К определённым процедурам мы можем допустить для помощи только родственников, – сказал врач.

– Это моя невеста, – ответил он.

Она опустила глаза и покраснела. Неделю спустя, ежедневно приходя, она спросила:

– А зачем ты так сказал?

– Потому что теперь это так, – ответил он. – Но, если ты не хочешь, не надо. Ты не можешь себя привязать вот так, к инвалиду. И я не…

– Ты не инвалид, – сказала она.

– Да перестань… – сказал он. – Слушай, давай честно, а? Мне это не нужно, вот это ..

– Ты не инвалид! – яростно крикнула она и кинула чашкой в стену. Стекло треснуло и разбилось, и, хотя это было совсем по-другому, вокруг снова возник мясистый, неуправляемый хруст. Он ждал, пока в лицо снова начнут бить негостеприимные осколки и даже зажмурился и захотел сбежать. Но вдруг стало понятно, что теперь сбежать уже не получится никогда и никуда.

Они долго плакали – она, стоя на коленях и уткнувшись лицом в колени его, а он, склонившись и гладя её по голове, вдыхая её запах; а в этом запахе было всё, что ему когда-то не нравилось, а теперь было так хорошо, и от этого плакалось ещё больше – впервые со школы (только тогда, последний раз, этого никто не видел).

На следующее утро они вместе другом, партнёром и одноклассником Лёхой помогали перевозить его домой. Лифты, спуски, подъёмы… Конечно, Лёха уже не раз встречался с ней в коридорах, в палате, да и реабилитация была такой долгой… Но в этот раз, когда они с Лёхой пробыли достаточно времени совсем нос к носу, он присел отдохнуть и, покраснев, сказал:

– Слушай… я давно хотел…

– Нет, не надо, что ты! – ответила она. – Я знаешь, как тебе благодарна? И вам обоим.

– Да ладно! – удивлённо посмотрел на неё Лёха. – Как это?..

– Ну, я… если честно, я её ненавидела, эту работу. Мне так было плохо. Но тогда я думала, что любая работа – она такая. Не знаю, чего я хотела… Я так мечтала избавиться от этой работы, а вы меня от неё взяли – и избавили. Так что спасибо вам…

– Но сейчас-то ты работаешь, – попытался понять Лёха.

– А сейчас уже неважно, – сказала она беззаботно. – Сейчас у меня вот, есть… – и показала пальцем на дверь спящего Лёхиного друга, партнёра и одноклассника.

– Ни хрена себе – есть, – угрюмо сказал Лёха. – Нашла ты себе радость.

– Ну… – сказала она. – Ты же тоже…

– Я другое дело, – сказал Лёха веско. _- Я друг, партнёр и одноклассник. Мы всё равно как братья, понимаешь? Не все братья так, как мы…

– Ну, а я что? – удивилась она. – Я же теперь невеста.

– Ты… серьёзно? – оторопел Лёха. – Слушай… А на хрена тебе это надо? Нет, я рад, конечно, типа… Просто, если посмотреть – вокруг столько здоровых. А у вас, это…

– Да, у нас это было, – неожиданно спокойно ответила она. – И у нас всё в порядке.

– Ну, что, – задумчиво сказал Лёха. – Хорошо… Я рад. Только ведь это никакой семейной жизни пока ещё не значит, правда? Ну, типа «жили долго и счастливо и умерли в один день»…

– Как ты так можешь? – возмутилась она. – Я много раз спрашивала. Он этого хочет.

– Он-то хочет, – сказал Лёха. – Вопрос в том, когда тебе это надоест и ты его оставишь. Я, знаешь, не могу об этом не беспокоиться. Он для меня – мой человек…

– Если ты так будешь говорить, я тебя ударю, – сказала она и посмотрела ясным взглядом.

Лёха улыбнулся.

– Вот ты… – сказал он. – Скажи мне честно, а почему ты ему тогда врезала? Ты реально такая злая была? Ну, ушла и ушла. У нас же зарплата никакая, и вообще…

– Нет, – ответила она. – Понимаешь… Ну, вы, парни, не всегда это понимаете… Я испугалась.

– Чего?

– Я испугалась, что он подошёл ко мне, чтобы просто так… Ну, переспать и всё. А я так не хотела. Я его любила… То есть, и сейчас люблю. Я поэтому, наверное, сама с вашей дурацкой работы не уходила. Всегда любила – с тех пор, как пришла. Ну, вот, видишь… А как это случилось, оказалась рядом. Сперва думала, что уеду… после того, как он выгнал. Хорошо, что не уехала.

*****

Они сидят, молча. Только что неистово кричали друг на друга. Он уже не первую неделю в депрессиях. Психолог говорит, что это ещё долго, но всё рано или поздно уладится, лишь бы не запил. Она говорит психологу, что никогда не допустит этого, и что он у неё не одинок. Он только что сильно, очень сильно обидел её. И продолжал обижать, пока она не взяла вазу с цветами и не выплеснула в него.

Теперь он сидит мокрый, в остатках цветов. Она, без сил, сидит на полу, прислонившись к колесу его коляски. Через некоторое время он успокоится и перестанет плакать. Она тоже. Она обнимет его, мокрого и будет помогать переодеться.

Пока ничего не понятно. Впереди ещё десятки лет такой жизни.

Когда-нибудь изобретут новые технологии, и он встанет и пойдёт. Или нет.

Малые и большие дела

Владу с благодарностью

– И что было дальше, дедушка? – спросил Рыженький. Вообще, в роду у них все были рыжие, светлые шатены, просто шатены… Но этот, самый живой и юркий, самый нетерпеливый и чувствительный, был настолько уж рыж, что его так и звали ласково.

– Дальше… Господи! Сколько же я тебе рассказал! – дед выглядел уставшим и даже недовольным, но потом взглянул на Рыженького и в глазах его запрыгала улыбка. – Ну, сколько я могу болтать одно и то же?

– Ты что? – возмутился малыш. – Ты не болтаешь! Мне интересно! И потом, ты каждый раз рассказываешь по-разному. И как будто другая история получается.

– Но ты же всё равно знаешь, чем всё закончится, – осторожно сказал дед.

– Да, – грустно сказал Рыженький. – Только у меня есть одна мечта…

– Какая, малыш? – спросил дед, вглядываясь в мордашку, которая так напоминала его самого. Когда-то, целое время тому назад…

– Я хочу, чтобы ты, вот, рассказывал как-нибудь, и вдруг всё закончилось хорошо! – выпалил Рыженький. И подпрыгнул радостно. – Да!

– Малыш… – осторожно сказал дед. – Ну, ты же понимаешь, что это будет совсем другая история.

– Почему? – расстроился ребёнок.

– Потому что каждая история чем-то заканчивается. – ответил дед устало. – У каждой истории свой конец. У этой – такой, не очень весёлый. Но… понимаешь, это же история. Она уже была. Её изменить нельзя. А ты почему-то всё время просишь меня рассказывать её.

– Потому что остальные хорошо кончаются, – ответил Рыженький недоумённо. – Ты что, не понимаешь, деда? У них уже и так всё хорошо. Чего там исправлять-то? А тут есть, что исправлять. И я хочу, чтобы исправилось с плохо на хорошо.

Дед попытался что-то возразить.

– Я хочу, чтобы всё было хорошо! – воскликнул ребёнок. – Как ты не понимаешь? Ты же умный!

– Был бы умный, жил бы сейчас по-другому, – сказал дед после паузы. – Если старше тебя, то не всегда умнее. Или не во всём. Запомни, это, пожалуйста… Малыш, давай собираться помаленьку. Скоро ужин. Мама будет снова ворчать, если я тебя поздно приведу.

– Да ну, – сказал Рыженький беззаботно. – Мама всегда ворчит. И когда уже она будет весёлая?

– Ей приходится беспокоиться обо всех нас, – сказал дед назидательно. – Мы все заняты своими делами, а она о нас заботится. Посмотрел бы я на тебя в её ситуации…

Они спустились с пригорка и направились к дому. Вскоре начали попадаться знакомые и соседи. Все здоровались друг с другом – кто радостно, кто степенно. Малышу вдруг показалось, что в воздухе витает тревога, а в кивках и мало что значащих словах приветствий и обычных разговорах – какая-то напряжённость. И он вдруг понял, что ничего пока ещё о жизни не знает, а если и знает, то очень мало.

Когда они вошли в дом, мама была обеспокоена больше обычного. Можно сказать даже, она была немного взвинчена. Малыш знал, что в таком её настроении лучше выждать, а потом, когда ужин закончится, потихоньку подойти, подластиться, и мама расслабится, и они вместе, прижавшись друг к другу, поболтают. А потом стемнеет, и все будут спать. До следующего дня.

Постепенно собирались все. Подошёл папа, и, как всегда, поинтересовался, с каких это пор даже он дома, при всей его занятости – а этих близнецов нет и нет? Они стали совсем неуправляемы! – Интересно, кого же они мне напоминают? – добродушно усмехался дедушка на это. – Знаешь, что? Я гулял, но при этом хотя бы занимался делом, – возмущался папа. – Захотят есть – подойдут, никуда не денутся – безапелляционно заявила мама. – Дайте мне уже накормить вас и хоть немного побыть одной! И вообще – сказала она, обращаясь к папе – где, любопытно узнать, твоя дочь? – Дочь, кажется, наша общая, – отвечал на то папа. – Ну уж нет! – возразила мама. – Кого она слушается, того она и дочь. А меня она ни во во что, знаешь, не ставит, для неё существуешь только ты. – И её мальчики… – вставили подошедшие близнецы, хихикая… Старший брат сидел с серьёзным выражением, пережевывая ужин и показывая всем своим видом, насколько ему безразличны все эти глупости. Малыш украдкой поглядывал на старшего брата, терзаясь любопытством и робея. Ему было так интересно, что у старшего брата в голове. И всё время казалось, что старший брат и есть самый умный из них всех, и что он-то больше всех и знает.

Рыженький так любил эти непрекращающиеся семейные пикировки. Они каждый вечер сливались в чудесную гармонию звуков, разговоров, отношений. И эта гармония вселяла в него уверенность в том, что у него есть семья – большая и прекрасная, что есть мир и покой, и есть он сам.

– Рад видеть благородное семейство в сборе! – провозгласил Командир, появляясь.

Все кинулись к Командиру, радостно его приветствуя.

Малыш, надо сказать невероятно гордился тем, что сам Командир – папин брат и его дядя. Мало кто из сверстников мог похвастаться такой роднёй. Конечно, Рыженький понимал, что дядя сам по себе и он к его командирским заслугами не имеет никакого отношения, но всё равно это было очень и очень приятно.

– Братишка, вот это да! – радостно говорил папа, приглашая Командира к ужину. – Какими судьбами?! Мы уж думали, что вы там совсем зашились, в ваших делах!.. Всё в порядке у вас?

– Да как тебе сказать, – сказал Командир после паузы, устроившись поудобнее, наконец. – Давно хотел, конечно, с вами повидаться, соскучился. Но видишь – приходится встречаться… не всегда по приятным поводам.

Мама резко обернулась и посмотрела на дядю Командира. В глазах её был неподдельный страх. Воцарилась тишина.

– Ты имеешь в виду, – сказал папа, пытаясь соблюсти лицо – что снова учебная тревога?

– Не совсем учебная, – сказал дядя задумчиво. – В общем, в соседнем районе снова было облако. И…

– Ну, у них же всё в порядке?.. – торопливо сказала мама.

Дедушка смотрел куда-то в сторону. Взгляд был опустевшим.

– Ну, в общем, хорошего мало, – сказал дядя.

– Сколько? – спросил папа неожиданно осипшим голосом.

– Около двадцати, – ответил дядя. Мама тихо ахнула. Один из близнецов хотел было что-то сказать, но осекся под взглядами старшего брата и папы.

Малыш помнил что-то насчёт тревоги, когда его трясли, будили и быстро гнали куда-то, и это было страшно; все вокруг неслись, сломя голову, и как-то буднично кричали друг на друга. Потом, вдруг вспомнил он, все соседи, родственники дальние, с которыми они, пусть и жили неподалёку, но не так уж часто встречались – все, все вдруг оказывались огромными толпами вместе, под какими-то тёмными сводами. И что его тогда безумно пугало – дома их было меньше, но все шумели, кричали, спорили… А тогда – тогда под тёмными сводами вокруг стояли, как он понимал теперь, сотни, целый посёлок – и было до жути тихо.

– Мы будем убегать? – спросил он напряжённо.

– Не убегать, а эвакуироваться, согласно плану! – сурово взглянув на него, отчеканил дядя. – Ситуация штатная. Малыш… – сказал он мягче. – Жизнь не состоит только из приятных моментов. Есть мы, которые хотим жить, и есть те силы… скажем так, в чьи планы это не входит. Это борьба. И это надо принимать.

– Всегда есть те, в чьи планы не входит наша жизнь, – сказал дедушка. – Господи… почему ты не забрал меня раньше?..

Дед повернулся и пошёл. Потом обернулся, поглядел на всех, и ушёл совсем.

Рыженький, глядя, как прощается и даёт какие-то инструкции дядя Командир, пытался понять, что же такого произошло, если всё по плану и никому не привыкать. Звучали непонятные фразы про какой-то новый состав чего-то там, который обнаружили в соседнем районе. И он вдруг понял, что время идёт и куда-то уходит, и он уже взрослый, хоть пока и маленький, и что самое страшное – всё, что есть вокруг, не вечно.

Спали все плохо. Рыженькому не спалось и он сделал вид, что спит только для того, чтобы успокоить маму.

А потом, когда ещё даже не светало, началось. Все вдруг побежали. Над головой, вы вышине, стоял невероятно громкий шум и треск, как будто разрывалось само мироздание. и ещё нарастал шелест и свист, который он помнил с того, первого и страшного раза.

Что-то шло не так. Это стало понятно сразу. От всех близких веяло страхом, которого ещё вечером не было, несмотря на визит дяди Командира. Вокруг бежали соседи, а семья Рыженького была почти в полном сборе и тоже передвигалась, как можно скорее. Почти, потому что дедушки нигде не было. Родные теснили его всё вперёд и вперёд.

– Мама, где дедушка? – крикнул он, но вдруг остановился.

Дедушка лежал на спине и лишь дёргался от того, что его задевали пробегающие мимо в панике. Малыш, онемев, смотрел на то, что было дедушкой, потому что ему впервые довелось видеть уже неживое тело. «Вот, как мы поменяем цвет и будем лежать, когда умрём» – подумал он, но в следующую секунду его, отчаянно кричащего и рвущегося к телу деда, тащили за собой мама и папа.

Вскоре дышать стало труднее. Перед глазами вдруг стали пробегать забавные синие и зелёные полоски, звёздочки возникали из ниоткуда. Рыженький увидел своих братишек-близнецов. Они оба лежали, как дедушка, только один не шевелился, а у другого дергалась нога, но уже было понятно, что самого брата-близнеца уже тоже нет. «Как же так-то?.. – думал малыш. – Как теперь быть?…». Через некоторое время он понял, что все, кроме упавших, уже не бегут, а идут, всё более вяло.

Он стал. Даже идти дальше уже было нельзя. Вокруг сыпалось и лежало то, что в разговорах взрослые называли снегом – кто-то когда-то его видел… Он понял, что это снег, по описанию, но не понял – они никогда об этом не говорили – что из-за снега невозможно дышать. Вдруг всё начало сильно светлеть, а потом потемнело и померкло. И Рыженького не стало.

*****

– Господи, как я устала… – сказала женщина, открыв окно и присаживаясь поближе к нему. – Хорошие дома, конечно, старые, потолки высокие , но как же эта история надоела…

Кухня вокруг была в полном беспорядке, всё валялось на столах. Она набрала номер.

– Маша, – сказала она. – Привет, это я… Слушай, спасибо хотела сказать. Хорошо, что ты меня надоумила в специализированный магазин пойти. Новое средство-то, вроде, подействовало, не то, что эта хрень из супермаркета. Как тараканы? Да, вроде, всё пока… Лежат тут, миленькие! Что? Нет, конечно, через неделю по второму разу пройдусь. Ещё на хватало снова с ними тут жить. Я планировала, знаешь, других партнёров по жизни… Ладно, солнце моё, хорошего вечера тебе. Нет, я сегодня у мамы переночую. Давай, пока!

Она встала, посмотрела на семью Рыженького, лежащую на полу, смела их веником в совок и высыпала в ведро. Потом закрыла окно, дверь в кухню и ушла.

Все права зарезервированы. Любое воспроизведение текста

или части его возможны с письменного разрешения автора.

Юридическое сопровождение осуществляет

ООО «ЮК «Усков и партнеры».

All rights reserved. All kinds of copying

and reproducing this text or any part of it

is possible on the written permission of the author only.

© Даниэль Агрон, 2020

© Daniel Agron, 2020

agron6000@inbox.ru

agron6000@gmail.com

Оглавление

Сборник рассказов

  Принципы нашего посёлка

  Мелочи жизни

  Метаморфоза дороги

  Малые и большие дела