Миракулум [Ксения Анатольевна Татьмянина] (fb2) читать постранично, страница - 5

смутно меня грызло беспокойство за странность и скрытность приказа Ут-Фубера.

До самого рассвета мы ехали по широкому и безлюдному тракту, но скоро развилка, и мы свернем прежде, чем попадемся кому-то на глаза в светлое время. Оружейник со мной не заговаривал, да и я ему не докучала. Пыталась занять себя тем, что оглядывала пейзаж, приглядывалась к маленьким особенностям и пыталась описать все, что вижу словами точными, но не сухими, а как в книгах пишут, с песней.

Старик закашлялся, но снова закурил

И сел сутулясь на заросший камень,

И щурясь на огонь заговорил,

Глядя на то, как пляшет пьяный пламень:

Послушай. Сын, легенду-полуправду,

Я не спроста привел тебя к горам,

Где камни стали крепкою преградой

И болью били по босым ногам.

В уютном доме, в теплоте и свете

Жила она, не зная чуждых сил,

И вот, однажды, к ней примчался ветер

И о приюте в доме попросил…

Странно было вот так — не помнить своей жизни, но помнить наизусть строки из когда-то читаной книги баллад. Я оставила попытки воскресить свои воспоминания, даже нарочно занимала себя только насущным, чтобы не бередить сердце бесполезным мучением и не страдать от неизвестности. Но вот такие проблески случались — и я проговаривала про себя песню или представляла картинку перед глазами: осколки разбитого зеркала жизни, и они ни о чем не могли мне сказать. Не могли показать мне всей картины, или хотя бы дать имя.

Помню, как Соммнианс, пожалев меня по доброте душевной и приютив, не отдал меня на попечение своих лазаретных помощниц, а сам лечил и общался со мной. Он рассказывал, что глаза у меня были иные, чем у всех. Что выдавали во мне не простую горожанку или девушку деревенскую. Если бы не беспамятство, я бы могла наверняка назвать не только свое имя, но и титул! Более того, лекарь утверждал, что и ум мой отточен острее, чем у дам хоть и знатных, но не столь образованных, как то кажется про меня. Я только смеялась над такими его мыслями. Сомм показывал мне разные книги — я легко читала тексты, но не всегда понимала смысл написанного, от чего и радовала и расстраивала своего друга. Пытаясь выяснить, что за науки мне ведомы — медицина или астрономия, или искусство политики, сложения баллад, стало ясно одно — понемногу я знаю о многом, легко читаю и складываю, но чем-то особым не опознаю себя. Пока вдруг мне самой не попалась маленькая книжица в потертом переплете, которую Соммнианс привез с самого Побережья, купленную у торговца винами. Древний мертвый язык, на котором был написан этот трактат, не мог прочесть ни торговец, ни Сомм, но при королевском дворе эти книги ценились, и потому ее стоило беречь. Его могла прочесть я, и столь же легко, как и другие тексты.

— И о чем же этак книга? — с недоверием спросил Сомм.

— Жизнеописание одного вельможи, служившего при Аристе Втором и участвовавшего в войне. Сей муж отличился храбростью и смекалкой, отчего был приближен ко двору, награжден землями и стал супругом дальней родственницы короля. Многие мысли этого вельможи стали основой для военной науки в ведении битв или осад крепостей.

Тогда Соммнианс многозначительно хмыкнул, и ничего больше не сказал. Вот так постепенно раскрылось, что я знаю и помню языки — читаю на них, и говорю на тех, что еще в ходу в южных поселениях и восточных, знаю язык империи другого Берега, с кем мы сейчас и воюем, и знаю языки некоторых древних государств, чьи следы остались только в трудах научных, исторических и философских. Сомм, когда мы прибыли в Неук устроил мне настоящий экзамен в библиотеке, а потом познакомил с комендантом и устроил на службу.

— Привал? Не устала?

Голос оружейника вывел из воспоминаний. Солнце уже давно было высоко, мы ехали хоть и не спешно, но без остановки. Спина и ноги ныли от усталости, привыкшие больше к жесткому стулу, чем к седлу. Но я не просила о передышке, боясь показаться своему спутнику слишком слабой.

— Если сочтешь нужным.

— Тогда сделаем привал, как найдем подходящее место.

Лошади наши были плохи — под Аверсом была старая кобыла, которую я узнала по примечательной рыжей масти — она возила из ближайшего карьера возы с глиной для неукского гончара. А подо мной кобылка на которой еще вчера катался ключник замкового подворья, — лошадка не старая, только тощая и низкорослая. У крестьян в личном владении любая скотина редкость, а уж верховые лошади и подавно. Все в нашем облачении было скудным — и седла, и сбруя старые, походные сумки видавшие виды, котелки и фляги затертые.

Когда было выбрано место привала, и Аверс развязал котомки с едой, я вдруг решилась спросить его:

— А ты слышал что-нибудь про Змеиного Алхимика и его чуму?

— Слышал, — коротко ответил тот и протянул хлеб.

— Сомм рассказал мне вчера, что был ужален и заражен ею. Потому задержался в пути. Что это за страшная болезнь, смертельно опасная по его словам, но выглядел он хорошо.

Оружейник ненадолго задумался:

— Говорят она пришла к