Вакцина от прошлого (СИ) [MMDL] (fb2) читать онлайн

Никогда бы не подумал, что человеческое подсознание способно зацепиться за самые светлые моменты жизни, чтобы развалить ее всю… А ведь так происходит все время: влюбленность оно превращает в безответные страдания и падение самооценки либо в ревность и страх потери; рождение ребенка наталкивает на размышления о чрезмерной, пугающей ответственности, обо всем том, что сделать, будучи одиноким и потому вольным, ты не успел; а спасение жизни надолго фокусирует твое внимание на смерти и заставляет ожидать ее за каждым углом…

Снова и снова — не помню уже даже, сколько ночей, — я видел бледную ослабевшую девушку, задыхающуюся возле пестрых полок супермаркета. Ее реальные черты размылись, и из сна в сон лицо было разным, но ни разу я не обратил на это внимание, чтобы осознать сновидение и если не изменить его мысленно, то хотя бы проснуться. Бедняжка широко открывала рот, точно выловленная из проруби рыба: она хотела жить, была напугана до дрожи, панически переводила расширенные глаза с одного человека на другого, но помощи не получала — потому что того единственного, кто знал, как ее спасти, в магазине в тот момент не было. Я бросал тележку, когда, падая, девушка сгребала с полок на пол глухо грохочущие коробки; успевал подхватить ее в последний миг, но что дальше делать — не знал. Юная мученица умоляюще глядела в мои серые глаза — и это было последнее, что ей удавалось запечатлеть прежде, чем все вокруг размывалось от слез и асфиксии. Я тараторил бессмыслицу, заверял не то ее, не то себя, что все будет хорошо, что ей, всего-то, нужно стараться пребывать в сознании и не паниковать! — а она умирала у меня на руках… Я звал на помощь, обдирал криком горло, отводил взгляд от нее на столпившихся вокруг покупателей не более, чем на секунду, страшась надолго оставлять хрипящую девушку с синеющими губами без присмотра. Я знал: отвлекусь — и она, к моему глубочайшему ужасу, тотчас затихнет… Никто не звонил в скорую, сколько б я ни упрашивал; никто не оказывался случайно заглянувшим в супермаркет врачом; никто не бежал за помощью… Похолодевшие слабые пальцы хватались за мою грудь, их лед острыми осколками вклинивался в чувствительную сердечную плоть, и бурные потоки крови, изливающиеся из проколов, находили путь наружу в виде слез, разъедающих мои щеки. Бессильно я покачивал, обняв, уже затихшую девушку: лишь изредка она вздрагивала — тщетно подавалась пустой грудью вверх. Веки наполовину прикрыли мутные глаза, ватные пальцы отпустили мою одежду — и с едва различимым стуком рука обрушилась на снежный кафельный пол…

Раньше я никогда не просыпался со стоном боли, но теперь — каждую ночь… Погрязший в измененных воспоминаниях, я сидел в постели, сдавливал замком из пальцев затылок. У меня всегда, с самых ранних лет, была куча друзей, приятелей и просто знакомых, я не страдал от одиночества и нехватки общения. Но вот со мной произошло нечто из ряда вон, а мне даже некому рассказать об этом, не с кем серьезно, глубинно об этом поговорить… Я пробовал. Несколько раз. Возгласов «Какой ужас!», «Хорошо, что все обошлось!» и жалости мне недостаточно. Никогда прежде я не видел смерть такой: близ молодого человека, а не старого, отжившего свое; протягивающей костлявые бесцветные руки к своей жертве внезапно, без всяких предупреждений. Я думал, люди умирают в больницах — после длительной или сжигающей тело болезни, после тяжелых травм и безнадежных попыток специалистов продлить жизнь пациенту… Я не думал, что погибнуть можно за считанные минуты в чертовом супермаркете! — если ты молод, наверняка полон надежд и стремлений, а рядом просто не оказалось врача!.. Это ведь и могло случиться — если б не он…

В полутьме, приглушившей пастельные краски спальни, я перевел взор на прикроватную тумбочку, с которой мне ответил добродушной улыбкой голубой плюшевый медведь в медицинском халате. Я и сам не заметил, как этот малый переехал так близко к моей постели. Всякий раз погружаясь в мысли о том случае и, без прикрас, героически проявившем себя медике, я неосознанно брал в руки медведя — и вот где он теперь сидит. Квартира большая для его маленьких лапок! — проделал внушительный путь!

Усмехнувшись устало легкому соскальзыванию в детство, я отбросил одеяло и босиком, абсолютно нагой, дошел до окна, опустил оба локтя на подоконник. Ночь за стеклом была в самом разгаре. Бессчетное количество оконных огней отражалось мешаниной из бликов на моих светлых волосах; по дорогам меж многоэтажных махин неторопливо скользили машины, люди чистили подошвами и каблуками тротуар. Этот город не спит. И я с недавних пор тоже… Хотя бы одному из нас нужно преодолеть эту пародию на бессонницу, и я не знаю другого места, куда еще бы мог обратиться, кроме как…

Стоя перед зеркалом при выключенном свете, вместе с одеждой я натягивал и противоречивые мысли. Джоки и узкие брюки — «С моей проблемой стоило бы обратиться к психотерапевту, вот только я и сам понимаю, что стоит за переживаниями о смерти как таковой. Мне не нужно разбираться с этим — мне нужно обсудить…» Светлая футболка и легкая черная куртка с кнопкой на стоячем воротнике — «Раз уж у меня накопились отгулы, я могу в будний день съездить к по-прежнему совершенно незнакомому для меня человеку, который, как ни странно, поймет меня лучше, чем кто-либо еще…» Хотя с чего вдруг, верно? Откуда такая слепая уверенность?.. Но это казалось логичным: если некто пережил то же, что и ты, был свидетелем подобного или того самого происшествия, поймет он явно больше, чем человек, обладающий совершенно иным жизненным опытом.

До рассвета еще оставались часы, и я знал, как именно хочу скоротать время: как и всегда, в общем-то! — и поможет мне в этом самый ближайший «друг»… Заперев молчаливую квартиру, наполненную, как бассейн, концентрированным напряжением, на лифте я спустился на подземную парковку. У стены в окружении машин меня дожидался спортбайк. Массивный на вид, он был (относительно) легкий; черный глянец, вычищенный до блеска, ловил блики потолочных ламп — и в мире мотоциклов это выглядело столь же эффектно и соблазнительно, как если бы по изгибам мышц мужчины скатывались, поблескивая, капли воды. Странно ли подобным образом воспринимать мотоцикл?.. Со временем я понял, что, да, отчасти, по мнению друзей, не имевших, не любивших никогда мотоцикл или машину. Все как с родительством: пока сам не обзаведешься ребенком, не поймешь, как это — быть настолько сильно привязанным к нему. Так что — «Ларри и «Ducati» — вместе навек!» Хотя вот это уже совсем странно, соглашусь…

Я надел шлем, но стекло не опустил, завел спортбайк и неторопливо поехал к выезду с парковки. Перед двойным шлагбаумом в маленькой будке газету почитывал пожилой усатый охранник. Едва услышав шум моего мотора, он отложил газету на стол, рядом с остывающим в кружке кофе и закрученным термосом, улыбнулся по-отечески в окно.

— Доброй ночи, Ларри, — поприветствовал он, когда я заглушил мотор перед шлагбаумом. — Сегодня ждать чизбургер?

— Доброй, Стэн. Нет, извини, планирую после поездки заскочить кое-куда, а не сразу домой как обычно. У Сью все в порядке?

— А то! — гордо хохотнул он. — Девочка — огонь! Вошла в тройку финалистов по городу! Ум, хвала Небесам, ей достался от матери!

— Зато доброе сердце от отца, — с улыбкой подмигнул ему я, но шлем «сожрал» растяжение губ.

— Это да, это да, — счастливо кивнул охранник, нажал кнопку, и шлагбаум поднялся. — Будь осторожен.

— Спасибо! Скорого окончания смены тебе!

— Дай да Бог, дай да Бог, — затихал его голос, а взгляд погружался в печатные волны на газетной бумаге, — а то с моей-то спиной да в этом новом кресле…

Мне нравился Стэн. Я в принципе редко не симпатизирую людям, как и они мне. Всякий раз, как меня выгоняла из постели бессонница, я отравлялся на мотоцикле в любимые края, а возвращался с чизбургером для душевного пожилого охранника — с гостинцем остывшим, но зато от чистого сердца! Стэн давно бы уже мог пожинать плоды пенсии, но им с женой посчастливилось стать родителями лишь к закатным годам, и потому теперь Стэну приходится зарабатывать дополнительные деньги — дочери на обучение. Пару лет назад они остались вдвоем, но справляются, так держать! Стэна я никогда не посмею оскорбить подобной правдой: мне искренне жаль его… И потому, как глупый бессильный мальчишка, пытаюсь хоть как-то поддержать. Вот теперь по ночам привожу чизбургеры — детский сад да и только…

После короткой, но сердечной беседы со Стэном меня не сжирала с потрохами совесть за то, что сегодня я решил изменить привычке. Однако пока я следовал традиционному плану и, прижавшись телом к рычащему коню, миновал улицу за улицей, перекресток за перекрестком — покидал город. Светофоры танцевали с электрическими лунами высоких фонарей, под ними, словно языки костра, мигали поворотники и фары. Этот вальс электронных светляков завораживал. И все-таки хотелось другого: свежего воздуха и тишины.

На шоссе удалось развить приличную скорость. Посадка в позе эмбриона приближала к полету, ощущение тела от неподвижности порой отказывало: я переставал чувствовать под собой мотоцикл, всецело игнорировал собственные руки и ноги. В такие моменты спутать реальность со сном чрезвычайно легко! — неимоверно опасно. Особенно если мыслями ты где-то далеко. Особенно если не спишь нормально уже которые сутки… Я возвращал себя в тело усилием сознания, напрягал мышцы конечностей и торса, чтобы вновь нормализовать схему тела и перестать быть нематериальной головой, летящей на бешеной скорости по опустевшей дороге навстречу ветру, небесной синеве и чернилам деревьев.

Шоссе, наконец, свернуло влево, и я съехал с него к небольшой автозаправке. На этом свободном от густого леса пятачке рядом располагался продуктовый магазинчик под громадным козырьком заправки, а чуть поодаль — бургерная. Свет ее вывески плясал по крышам заезжающих за бензином авто; в такой поздний час двери открывались редко. Припарковав под окном «Ducati», я с шлемом под мышкой зашел в теплый зал. Под ногами сменялись желто-красные клетки. Миниатюрные столики, будто на одного, пустовали, лишь над одним склонился работник в красном фартуке поверх желтой формы да в вишневой шутовской пилотке. За кассой стояла девушка с подобранными в низкий хвост волосами и овальными стеклышками очков, спущенных чуть ниже глаз.

— Добро пожаловать! — приветливо улыбнулась она не столько из-за правил заведения, сколько потому, что узнала меня, постоянного посетителя. — Чего желаете?

— Привет! Как обычно.

Долго простаивать у прилавка мне не пришлось: в хрустящий бумажный пакет нырнула пара куриных бургеров — с чесночным соусом и солеными огурчиками, — а рядом с ним у кассы быстро приземлился картонный стакан газировки. Я расплатился наличкой, без сдачи — так проще для продавца. К слову, я часто встречаю ее: это Надин, подрабатывает через день в ночную смену, а днем изучает английскую литературу в местном ВУЗе. Столы же протирает Тед: у него большие проблемы с социальностью, психотерапевт посоветовал устроиться на ночную работу — туда, где клиентов будет поменьше; это один из этапов его трудоемкого лечения, вполне успешная попытка влиться в социум после многолетнего затворничества и сугубо домашнего обучения. Тед явно делает успехи, раз все это я узнал от него, пусть на то, чтобы разговорить его, и ушло много-много визитов сюда. Люди такие интересные, правда же? У каждого — своя история, целая жизнь!.. И может в любой момент оборваться…

Я покинул заведение с чувством вины: как если бы мои опасения не были просто мыслями, а могли притянуть беду к Надин или Теду… Усевшись боком на мотоцикл, я вгрызся в бургер, сочный, похрустывающий панировкой, в меру острый, немного соленый. Вокруг колыбельную (всем, но не мне) нашептывал ветер, сдержанно кивали друг другу верхушки деревьев. Темное небо светлело, словно в емкость с темно-синими красками художник добавлял все больше воды и потому они голубели. Язык защипала сладкая ледяная газировка; лесной прохладный воздух поигрывал короткими прядями волос, проверял призрачными пальцами, тесно ли прилегает застегнутый на кнопку воротник к шее. Блаженство… Ради таких моментов и стоит жить!..

…но кто-то при всех стараниях не сумеет…

Долго находиться наедине со своими мыслями я не смог и, как только доел, надел шлем, завел спортбайк. Я не знал, во сколько может открываться детская клиника, ко скольки придет на работу тот самый врач и будет ли сегодня вообще, но поиски или ожидание перед зданием клиники лучше, чем мучительное кипение в бурлящем котле. Надеюсь, сегодня я смогу разобраться со всем… А то ведь я чертовски устал… безбожно хочется спать…

========== Часть 2 ==========

В просторном коридоре детской клиники — без ребенка — я смотрелся не к месту, но это не могло меня остановить. Я сидел у кабинета, в котором меня принял врач в прошлый раз, барабанил пальцами по шлему, будто мне было назначено и вот-вот должен подойти мой черед. Разок ко мне подошла медсестра, женщина среднего возраста, в теле, с добрыми темными глазами, но суровым, не дающим спуску голосом.

— А у Вас — кто?.. — спросила она, подразумевая «А где Ваш ребенок?..»

— У меня — я сам, — кивнул я и оставил лишь больше вопросов в ее голове.

Недовольно скосив плотно сжатые губы, она зашла в кабинет, вероятно, пожаловалась на странного типа, чем сыграла мне на руку, ведь теперь — если охрана меня не выведет и если мой доктор вообще там — он знает, что я здесь.

…Помнит ли он меня?.. В тот раз, когда мы столкнулись в супермаркете, он меня признал, но те шальные события и само время могли запросто стереть меня из памяти человека, ежедневно видящего новые лица в рабочие часы. Мне не понять работу врача: я — гордый протиратель офисного кресла, утром встречаю тех, с кем пересекался вчера — позавчера — неделю назад — месяц — бесконечность с тех пор, как устроился в этот офис. У докторов же множатся пациенты, у педиатров в ментальный список влезают еще и их родители. «Каждый новый день так или иначе спасать жизни» — описание, подходящее врачам и супергероям. Невероятная профессия…

Ночные кошмары вперемешку с реально пережитым ужасом лавиной в тот миг таки нагнали меня, и я вдавил побелевшие подушечки пальцев в прижимаемый к животу шлем. Ему мои переживания покажутся мелочью, потому что каждый будний его день состоит из чужой борьбы за жизнь. Не стоит говорить напрямую о том, что мучает меня, иначе буду смешон, точно жалующийся на мозоль человеку, потерявшему ногу… Тогда зачем вообще я пришел?..

Трусость — или разумность (это как посмотреть) — подняла меня с нагретого дивана, но первый же шаг, который я сделал, совпал с открытием двери за спиной. В коридор вышли провожающая меня недоверчивым взглядом медсестра, молодая коротковолосая женщина и маленькая девочка лет трех-пяти. Сущий ангел! — ребенок подпрыгивал, одной ручкой держась за мамину ладошку, а другой — сминая пузо желтого плюшевого медвежонка со шприцем в лапках. Золотистые кудри пружинили, покрасневшие от слез глаза сверкали, несомкнутые пухлые кукольные губы растягивала наисчастливейшая улыбка!

— Было не больно! — в прыжке поведала матери девочка. — Не больно! Представляешь?

— Вот видишь, доктор правду говорил. А ты не верила и плакала…

— Ларри.

Я обернулся с шлемом под мышкой. На пороге кабинета стоял Роб в медицинском халате поверх серого бадлона и черных брюк, ткань коих все равно не могла превзойти его шевелюру по приближенности к черной дыре, не выпускающей наружу свет, — настолько черной.

— Проходи.

Глубоко в душе я был рад такому стечению обстоятельств, но что сказать Роберту — не знал и потому начал нервничать. Подумать только… Обычно я трудностей в общении не испытываю, но, видимо, этот человек — исключение.

В кабинете было все так же светло, свежо и стерильно, как при первом моем посещении. У стола стоял стул для пациентов, однако я, недолго думая, по памяти, уселся на низенькую кушетку. Врач подметил этот, с моей точки зрения, промах с невесомой улыбкой на губах, пока закрывал дверь, и занял компьютерное кресло, повернутое спинкой к столу, ко мне передом.

— Как нога? — тепло спросил Роберт, поигрывая автоматической ручкой в тонких длинных пальцах.

— Отлично. Уже совсем не болит.

— Это хорошо. Но тогда, выходит, ты здесь по другому поводу?

Молчание вселилось в потолок, и он начал опускаться мне на плечи. Очень неприятное, тяжелое чувство, сдавливающее голову и грудь, неуклонно прижимающее к полу… Но подобный букет ощущений испытывал я один: Роберт привык быть терпеливым и ожидать ответа пациента хоть целую вечность; без этого хорошим доктором не стать.

— Я… плохо сплю в последнее время…

— Пришел за снотворным? — участливо кивнул он.

— Наверное… Если можно…

Роберт повернулся с креслом к столу, сосредоточенно постучал пальцами по столешнице и вернулся в исходное положение, явно передумав выписывать мне рецепт.

— Так как в последние годы я работаю с детьми, мне редко доводилось рекомендовать подобные препараты, а фармакология несется вперед семимильными шагами. Давай сделаем так: дай мне номер телефона или адрес электронной почты, и я, основательно разобравшись в ассортименте, пришлю тебе и название препарата, и дозировку, и электронную версию рецепта, если он потребуется.

— Звучит отлично, большое спасибо…

Ну вот… Только-только я придумал повод задержаться в кабинете, как вдруг его лишился. Оно и к лучшему!.. У него наверняка еще толпа малюток-пациентов, а я, здоровый лоб, пытаюсь присвоить их время…

— Спасибо, — случайно повторился я, поднялся с кушетки и уже подошел к двери, но рука отказалась потянуть ее на себя. — А знаете!.. — резко обернулся я и напоролся на внимательный взгляд, который не отпускал меня даже тогда, когда я не смотрел. — Вы спросили «Как нога?», но не «Как ты?»; Вы и не обязаны были, разумеется, просто…!

— Как ты? — спокойным тихим голосом перебил меня он.

Я смотрел Роберту в глаза, глотая уже не слова, а целые предложения. Брови напряглись; я и не заметил, что выражение лица успело стать таким жалобным.

— Плохо, — наконец, признался я. Пальцы соскользнули с ручки двери. — Очень плохо — после того происшествия в магазине. Я спать не могу, мне постоянно снятся кошмары! Мне снится та девушка, но не снитесь Вы: Вас нет в тот момент рядом, и потому она умирает… Потому что я бессильный, слишком глупый в медицинских вопросах, паникующий и ничего не могу сделать, только держу ее на руках, пока она погибает по моей вине…

— Присядь, — мягко указал он на кушетку. — Или приляг, если хочешь.

Я сел, хоть второй вариант был ближе, раз я — в абсолютном раздрае. Роберт подъехал в кресле вплотную, локтями опустился на колени, сплел пальцы и водрузил на них подбородок.

— Как думаешь, сколько еще человек, что стали свидетелями того случая, потеряли сон? — Я молча глядел на врача, так как верно воспринял прозвучавший вопрос за риторический. — Удивительно в некотором роде, что на тебя случившееся подействовало именно так: люди любят фокусироваться на менее энергозатратных аспектах реальности — на том, к примеру, как кого-то спасли в их присутствии. Навязчивая идея «Лично я в этом случае ничего бы не смог поделать» требует массу энергии и потому приживается только у людей с гипертрофированным чувством справедливости, привычкой брать ответственность на себя и всегда подавать другим руку помощи. Я думаю, чудо, что такой человек вообще существует, как и то, что сейчас он сидит напротив меня. Однако тебя обманывает собственная психика: ты не несешь ответственность за происходящее с другими людьми хоть в твоем присутствии, хоть на другом полушарии. Ты отвечаешь только за себя.

— Вот именно, — зацепился я, несчастный, опять за острый ржавый гвоздь, на котором и так повис. — Отвечаю за свои поступки и решения — а они без Вашего вмешательства привели бы к гибели другого человека…

Роберт тяжело вздохнул, откинувшись назад, на спинку кресла. На мгновение я с искренним страхом подумал, что разозлил его или вконец достал, но он всего лишь мысленно признал, что сам случайно загнал нас обоих в тупик размышлениями вслух.

— Прямо сейчас в многоэтажке неподалеку кто-то может умирать, — мрачно произнес он. — Подавиться, пораниться, покончить с собой — как угодно. Я знаю, как сохранить человеку жизнь в перечисленных случаях, но в данный момент я не там, просто не могу оказаться в другом здании. Так, что, я виновен в том, что этот человек умрет с минуты на минуту?

— Конечно, нет, Вы же не можете быть везде…

— А ты не можешь знать и уметь все. Даже самый лучший врач оказывается бессильным, если на его глазах прохожего за секунду насмерть сбивает машина. Обстоятельства сложились таким образом, что он ничего не мог поделать, вмешаться было не в его силах. Девушка в магазине не подавилась, не неудачно упала — не каждый работник скорой поймет, как действовать в подобной ситуации, что уж говорить о… Кто ты?

— Офисный работник, — кисло, но благодарно улыбнулся я. Роберт по-доброму усмехнулся в ответ, замолчал, однако не отвел от меня проницательный изучающий взор. — Я — правда — понимаю все, что Вы сейчас сказали… Просто до жути боюсь вновь оказаться совершенно бесполезным…

— Но ты не был бесполезен, ты помогал мне…

— Я не знал, что делаю и зачем!..

— Хочешь быть способным на большее, если того потребует жизнь? — всплеснул руками доктор. — Хорошо, зайдем с этого угла; я могу обучить тебя азам первой помощи. Знания и умения помогут тебе почувствовать себя как прежде?

— Думаю, да. — Впору было ликовать и подпрыгивать до потолка! Вот только… — …А разве у врача есть возможность тратить на подобное свободное время, которого, полагаю, и так не очень много?..

— Мне самому решать, как проводить досуг, верно? — простенько пожал он плечами.

— Спасибо, — с искренним, спасительным, таким упоительным облегчением поблагодарил его я. — Для меня Ваша помощь очень много значит, и я бы хотел давать Вам что-то в ответ. Это ведь как курсы, верно? Я могу платить за занятия…

— Мне это не нужно, — мгновенно отказался Роберт.

— Тогда, может быть, еда? После каждой встречи с меня обед или ужин.

— Вот это мне уже нравится.

— Вы на машине? Если нет, я могу заезжать за Вами.

— На мотоцикле? — вдруг ухмыльнулся он. — О, нет, спасибо, я не самоубийца!

— У всех медиков такое неоправданно плохое мнение о мотоциклах? — без толики обиды поинтересовался я. Далеко не впервые я наблюдаю подобную реакцию у знакомых докторов.

Роберт оставил кресло — я тоже встал, приняв его действия за вежливый намек покинуть уже, наконец, кабинет; но он всего лишь сгреб распечатки в желтую папку и сунул ее под мышку.

— После окончания учебы я работал и в скорой, и в хирургии, — как бы между делом поведал врач, перебирая прочие документы, — так что с лихвой собирал по кускам конечности мотолюбителей.

— Как интересно, — удивился я у самой двери, — так Вы — хирург?

Роберт замер в мгновение ока, так и не дотянувшись до нужной бумаги, как будто в этот момент, задав, казалось бы, невинный вопрос, я засунул руку в его бок через разрез и выдернул наружу почку.

— Уже не хирург, — каменно отчеканил он, выпрямился как-то неестественно, деревянно и взглянул на заполненную папку — я понял — только для того, чтобы спрятать от меня свинцовый взгляд. — Снотворное тогда не нужно, попробуем решить твою проблему иным путем. Встретимся в субботу в два здесь же.

***

Весь оставшийся день я был поглощен невиданным ранее по силе недоумением. Из головы не выходило окончание беседы с Робертом: мой последний вопрос, его выражение лица, взгляд, поза, посеревшие интонации и быстрая смена темы, ставшая в итоге прощанием, суховатым — словно я что-то сделал не так. Я и сам это чувствовал, но имел слишком мало знаний об этом человеке, чтобы понимать, на какую мину наступил ненароком.

С этими мыслями я расстелил в потемках постель, разделся догола, забрался под пухлое прохладное одеяло, впечатал затылок в подушку-облако и, о, чудо, заснул. Проспал до самого утра, не видя абсолютно никаких сновидений.

========== Часть 3 ==========

Как в старших классах я с нетерпением ждал и боялся первого в жизни свидания, так и в ходе субботней встречи страшился доказать на деле, каким бесполезным являюсь в ситуациях, когда чужие жизни будут зависеть только от меня. И все же, несмотря на дотлевающие нервы и спасающие от тягостных мыслей обязанности в офисе, я искренне желал, чтобы выходные наступили как можно скорее! Время слышало меня, издевательски тянуло резину, покуда могло, но вот укороченный пятничный рабочий день завершился, и я впервые за долгое время отправился сразу домой — лечь пораньше и наверняка выспаться перед завтрашней встречей, не налажать хотя бы по причине сонливости.

Заснуть-то я заснул, но спал очень плохо, снова и снова видя, как ношусь по квартире, зачем-то закидываю в сумку вещи, словно собрался город покинуть, но на самом деле брал все, что может оказаться полезным на встрече. «Полезным в чем?» — во сне я не задавался такими вопросами; забегал то в одну комнату, то в другую, хватал все, что под руку попадалось, а в итоге оказывалось, что я позабыл нечто совершенно важное или вообще потерял… Наутро голова гудела от тяжести и скопившегося в ней белого шума, однако, утерев глаза, я хрипловато рассмеялся, ведь вспомнил, как во сне с непоколебимой серьезностью утрамбовывал в сумку блендер — господи, зачем он мне вообще мог понадобиться на встрече с Робертом? Сюр да и только!

Я приехал к клинике раньше срока и еще минут пятнадцать стоял, прислонившись к припаркованному спортбайку, считая, что заявиться преждевременно к человеку сейчас, наверное, работающему будет дурным тоном. Он выделил время для меня, а моя задача — не досаждать ему окончательно… Без трех минут два я вошел в здание клиники и поднялся на нужный этаж, проигнорировав сидящую за стойкой медсестру — ту самую, что в прошлый раз дознавалась о наличии у меня ребенка. Кресла и диваны у кабинета Роберта были пусты, свет приглушен — потолочные лампы горели через одну, отчего создавалась иллюзия нереалистичности, словно меня вновь угораздило оказаться в детализированном сне, который с минуты на минуту начнет меня мучить. Шаги отдавались эхом, позвякивал язычок молнии куртки. Я постучал в дверь нерешительно, как можно тише, чтобы не напугать маленького пациента, что мог находиться в кабинете, однако Роберт был там один.

Униформа целителя покоилась на спинке кресла; одетый в очередной темный бадлон с высоким, закатанным вдвое горлом и светлые брюки, без халата он напоминал втихаря ворвавшегося в кабинет шпиона, теперь ищущего важные документы среди результатов анализов. Волнистыми языками черного пламени волосы — на вид мягкие, как перья, — вздымались вверх, чем визуально лишь прибавляли ему росту, и без того высокому; подчеркивали непропорциональную вытянутость всего тела — умеренную худобу да длину рук и ног. Он создавал впечатление человека нескладного, обязательно задевающего головой светильник в помещении с низким потолком. Впервые я пригляделся к нему столь основательно, потому как пришел на встречу в первую очередь к человеку, решившему мне помочь, а не к обезличенному специалисту, одному из героев, дававших клятву Гиппократа.

— День добрый, — замер я на пороге.

— Привет-привет.

Он говорил спокойно, отчасти безэмоционально даже, быть может, от загруженности мыслей, но в голосе его безошибочно угадывалась улыбка: от этого тон успокаивал, как и взгляд, брошенный через плечо, казалось бы, беглый — и все же пронизывающий насквозь, препарирующий все слои личности за секунду.

— Иди за мной.

Мы покинули кабинет (несколько секунд я неловко топтался поодаль, пока Роберт закрывал дверь на ключ), спустились на первый этаж и, пройдя мимо медсестры, проводившей нас строгим взглядом из-под полуопущенных век, начали путанное путешествие по паутине вихляющих коридоров. Из-за недосыпа, недостаточного освещения и постоянных поворотов я практически сразу потерял какие бы то ни было ориентиры; бездумно следовал за своим безмолвным гидом, надеясь, что по окончании нашей встречи он проводит меня до регистратуры, иначе сам из этого лабиринта минотавра я не выберусь вовек.

Комната, в которой мы в итоге оказались, была небольшой — и все же просторной. У стен стояли стеллажи, полки которых были заняты предметами, выглядящими для меня уж совсем необычно! Больше всего вопросов вызывали наполовину резиновые, наполовину поролоновые задницы, являющиеся, как выяснится гораздо позже, тренировочными манекенами для практикующихся делать инъекции. На нескольких носилках лежали обрубленные по пояс белые и черные мужчины и женщины — вечные утопленники, нуждающиеся в искусственном дыхании. Наверное, только у меня возникла сомнительная идея попытаться соединить исколотые шприцами задницы и их потенциальных владельцев… На полках дальних стеллажей открывалась картина весьма жуткая: младенцы и дети лет пяти в полный рост, слишком реалистичные и потому однозначно пугающие, с навечно слипшимися веками терпеливо ожидали первой помощи, если не похорон… Пока верха занимали открытые полки, низы — шкафы с запертыми деревянными дверцами, за которыми таилось различное медицинское оборудование.

По моему удивленному, довольно говорящему взгляду, обшарившему все помещение, Роберт понял, какой вопрос нуждается в ответе:

— Это обучающая клиника. У нас договор с медицинскими курсами. Плюс на практику студентов берем. Итак, первый навык, которым следует овладеть вообще всем — вне зависимости от рода деятельности, это прием Геймлиха.

— Спасать жизнь человеку, который подавился, — кивнув, тоном знатока произнес я. — И на каком манекене практикуются его делать?

— Ты будешь практиковаться на мне, — к моему удивлению ответил Роберт. — Чем ближе практика к реальности, тем больше от нее будет в конечном итоге толку. Как ты поймешь, что незнакомцу за соседним столиком в ресторане нужна твоя помощь?

— Ну, — на секунду растерялся я, — если он, например, взял красное вино к рыбе…

Роберт, сплетя руки на груди, мимолетно улыбнулся — вероятно, лишь для того, чтобы я не почувствовал себя полным идиотом из-за неудачных нервных каламбуров.

— Он будет кашлять, подавившись, — уже серьезнее ответил я.

— Если способен кашлять, значит, у него лишь частичная обструкция и худо-бедно дышать он может. Нужно сперва позволить человеку попытаться откашляться; возможно, сильный кашель вытолкнет пищу из дыхательных путей и вмешиваться тебе не придется. Однако если дыхательное горло перекрыто полностью, а бедолага в панике хватается за шею — «твой выход», как говорится. Первым делом, — предельно четко, с выразительной военной строгостью сказал он и обошел меня кругом, — надо поставить человека на ноги. В принципе, первую помощь можно оказывать и сидящему пациенту, если несчастный случай застал вас, допустим, в транспорте, но в стоячем положении у тебя больше шансов сделать все правильно.

Не закончив очередной круг, Роберт остановился позади меня и ладонью коснулся позвоночника. По спине мгновенно во все стороны разошлись волны мурашек: массирующим нажатием пальцы врача словно проходили сквозь куртку и футболку, миновали даже кожу, мышцы и кости — доставали до спинного мозга… В ту секунду я ощутил призрачный жар, вволю пощипавший каждый нерв, но едва моргнул — и над внутренним морем вновь воцарился штиль.

— Перед приемом Геймлиха, — как ни в чем не бывало продолжал Роберт, — необходимо ударить вот сюда, между лопатками, основанием ладони. Если человек после этого не избавится от инородного предмета в горле, придется перейти к следующему пункту. Запомни, — вкрадчиво произнес он начало следующей мысли, перевесившись через мое левое плечо. Когда я машинально повернул к нему лицо, кончиком носа чуть не уткнулся в его скулу — тотчас отдал шее приказ оттащить голову как можно дальше от наставника, видимо, намеренно игнорирующего чужие границы. — …кашляющего или хрипящего человека бить по спине нельзя, иначе от удара его частичная обструкция может стать полной; пусть кашляет, пока это ему удается.

— Не бить умирающего, — пробормотал я, глядя на медика из-под приподнятых бровей. — Звучит логично…

Док отстранился — я хотел уже выдохнуть спокойно, но навязчивый взгляд в глаза сменился не менее беспардонными объятиями вокруг торса. Это мне кармическая месть, верно? За то, что сам без спросу лип к людям, что нравились мне… Но я ведь флиртовал! — а он всего лишь объясняет правила первой помощи!.. Хотя это больше оправдывает его, чем меня…

Тем временем Роберт, сжав правую руку в кулак, обхватил ее левой и плавно вдавил в мой живот повыше пупка, ощутимо, но пока не более того. Спиной я, так уж получилось, прижимался к его груди; дыхание прокрадывалось за ворот куртки и не то морозило, не то шпарило шею, слишком уж истосковавшуюся по поцелуям: отсюда вся эта неловкость. У меня давно уже никого не было… Какое неуважение — так реагировать на банальную услугу, бескорыстную помощь… Потому — чтоб не оскорблять протянувшего мне руку помощи врача, — я обездвижил лицо, лишив приятное смущение и шанса отразиться на нем; насильно остудил в венах кровь, дабы кожа ничуть не покраснела; превратил легкие в отлаженный механизм, отныне просто не способный сбить и ускорить дыхание. Так будет правильно. Оставаться беспристрастным в присутствии истинного профессионала.

— …Обхватив человека так, как это сделал я, на уровне желудка, нужно одной рукой вдавливать другую, сжатую в кулак, на себя — и вверх. — Хватка Роберта стала теснее в разы, кулак, натянув кожу и мышцы, частично пробрался под костяную клетку груди. Вот в этом эротизма и правда было мало… — Рывки должны быть сильными и быстрыми. Сбоку это похоже на то, как если бы ты кулаком вырисовывал букву «J» — нижнюю ее часть: вглубь живота — и наверх, под ребра.

Резко он стиснул меня согласно собственному описанию, и за мгновение весь воздух шумно вышел из моих легких, а внутри, под его кулаком, осталась легкая болезненная пульсация.

— Попробуй сам.

— На Вас?

— Сейчас — на себе. Полезно уметь делать прием Геймлиха на себе, ведь далеко не всегда рядом оказываются способные оказать первую помощь люди — или люди вообще. А так ты точно спасешь себе жизнь.

Не давая мне шанса попробовать самому, Роберт взял мои руки, бережно сжал пальцы правой в кулак, точно управлялся с податливой глиной, и приложил ниже грудной клетки — к месту, где в самой глубине плоти все еще давило эхо его не шибко нежных прикосновений. Его руки обнимали меня поверх моих, встать пришлось еще ближе друг к другу — вплотную, как если бы мы, исполняя роли влюбленных, стремились убедить окружающих в искренности пылающей страсти. А я уж думал, только в легоньких романтических комедиях парни учат так девушек играть в гольф, заодно забираясь им в мысли, под кожу…

— Вглубь — и наверх… — прокатился его тихий голос по чувствительному уху, и я поморщился, ощутив, как кольца наших рук сжимают мои бедные внутренности, а между брюками Роберта и моими джинсами не остается ни одного проклятого дюйма… — Вглубь — и наверх… — Повторив пытку, он неожиданно выпустил меня и, обойдя, встал напротив. На его лице не было ни тени возбуждения, как и малейшего намека на жестокую игру с чужими ощущениями. Собственно, чего и следовало ожидать… — Попробуй сам.

Чувствуя себя полнейшим идиотом еще и по вине пережитого каскада эмоций, я проделал ту же малоприятную процедуру, что и Док. Коротким сильным порывом воздух вновь покинул мою грудь.

— Отлично, — удовлетворенно кивнул Роберт. — А теперь ролевая!..

— Что, простите?..

— …Ты в ресторане, — не заметив двусмысленности, продолжил он. — Я — незнакомец, сидящий за соседним столиком. — С этими словами под моим недоуменным взглядом врач откатил от стены ближайшие носилки и уселся на них посреди комнаты. — Внезапно ты слышишь, как моя спутница испуганно спрашивает: «Что?.. Что случилось?.. Тебе плохо?!» Заинтересовавшись, ты поворачиваешься и видишь, что я склонился над тарелкой, обеими руками обхватив горло. Рот открыт, глаза как блюдца. Твои действия?

— А-э-я… — тотчас утонул я во вспенившейся до краев панике. Что он говорил?.. — Я должен подбежать — и дать Вам откашляться!

— А я разве кашляю?

— Вы — нет, но Вы вообще ничего не делаете из того, что описываете… — смутившись, замялся я.

— Первое, что ты должен сделать, так это, озираясь по сторонам, как можно громче выкрикнуть: «Человек подавился! Здесь есть врач?» — потому что непрофессиональная самодеятельность в любом случае будет проигрывать квалифицированной первой помощи, — рассудительно заявил Роберт. — Никогда не бойся обращаться к окружающим за помощью, в особенности если осознаешь, что не сможешь сделать для спасения умирающего то, что необходимо. В нашей ролевой ситуации врача в ресторане нет. Поэтому ты, подбегая к подавившемуся мужчине, кричишь его спутнице (кому угодно, кто сидит поблизости), чтобы она вызвала скорую.

— А зачем кричать? Можно же сказать; она и так напугана происходящим…

— В том-то и дело, что тебе нужно быть уверенным, громким, а зачастую и грубым, чтобы перекричать оглушительный сигнал тревоги, воющий в ее голове. Пусть это нетактично и неэтично! Ты не произвести хорошее впечатление должен, а чужую жизнь сохранить.

— О-окей, значит, я кричу ей, — начал я подходить к носилкам, однако и тут Док меня перебил:

— Кричи, давай.

— Что, прямо… в голос?

— А ты как планируешь кричать? В мысли?

— Ну, эм… Ладно, вот я подбегаю к их столику, — озвучил я, повернулся к пустоте слева и совсем неубедительно выплюнул: — Вызовите скорую помощь!

— Да она осыпать вопросами не способного что разговаривать, что дышать спутника будет громче. Еще раз! Женщина в панике, встала со стула, склонилась над столом, уверена, что ее причитания как-то помогут, собирается ласково, как котенка, по спинке мужа хлопать. Вперед!

— Звоните в скорую! — повысил я громкость, но никак не уверенность.

— Еще раз!

Кровь вскипела; я грозно свел брови, ткнул пальцем в пустоту:

— Звони в скорую, бл*ть!

Роберт бархатно рассмеялся в потолок, придерживая собственные локти.

— Я не совсем это имел в виду, — вежливо поделился он, — но вполне может сработать, если вариант цензурный человек проигнорировал или не услышал.

— Простите, я перенервничал… Я обычно не выражаюсь…

— Хорошо, — бодро хлопнул в ладоши Роберт, — женщина кинулась звонить. Мужчина по-прежнему задыхается. Не кашляет, следовательно, обструкция полная. Твои действия?

— Я подбегу к нему, — проговаривал я, действуя согласно озвученному плану, — подниму со стула…

— Бога ради, передо мной же стол, — указал Док на пустоту вокруг остановившегося перед ним меня. — Подойди к стулу сзади или сбоку.

— Зачем такая детальная проработка ролевой игры? — возмутился я, однако же послушался и подошел к собеседнику со спины.

— А ты хочешь получить «отлично» за нашу практику или «удовлетворительно»?

— Вполне согласен на «хорошо».

— «Четверка» — это «тройка» на костылях жалости. Студент-медик либо сделал все правильно, либо ошибся, либо не сделал вообще ничего — и за последнее ставится «неуд».

— А Вы грозный наставник. Не хотел бы я у Вас обучаться.

— Поздно, мы уже в процессе, — с усмешкой кинул он через плечо. — Я все еще задыхаюсь. Губы начали синеть. Если не приготовил красивый костюмчик для похорон, лучше поторопись.

Под кожей взрывался тончайший слой пороха; заправленный сдерживаемой злостью, я отодвинул носилки от воображаемого стола, сдернул с них Роберта и обхватил обеими руками под грудью.

— Ты забыл ударить меж лопаток, — сверкнула словесная молния. Уже не продумывая действия, а повинуясь размытому импульсу, я что было мочи треснул врача по спине! Роберт повалился животом на носилки, скрипнувшие и чуть откатившиеся в сторону, в следующий миг обернулся и выдал выразительнейшую ухмылку из всех! — Ты должен попытаться выбить из моих дыхательных путей инородный предмет, а не заставить душу покинуть тело.

— Простите, — скривился я, дотронулся до его плеча, желая помочь подняться, но Роберт выпрямился сам.

Погрузившись в анализ своего самочувствия, он поработал немного плечами, поморщился от боли; под бадлоном наверняка на коже остался гореть розовый след моей пятерни.

— Слишком много силы для столь легко паникующего человека, — в итоге заключил он. — Хорошо, допустим, ты ударил подавившегося мужчину раза в два-три слабее — сильно, но без опрокидываний умирающего на пол. Это не помогло: зловредная тефтелина осталась там же, где и была. Что делаешь дальше?

Уже без нервных проговариваний я опять обхватил Дока со спины, левой ладонью вжал в его тело правый кулак…

— Твой большой палец упирается мне в желудок, — шепнул Роберт, повернув ко мне серьезное лицо. — Если ты хочешь спасти меня, ане добавить строчку в отчете патологоанатома, не выпячивай большой палец, согни.

— Понял. — Кивнув, я сделал поглубже вдох, будто это из меня вот-вот выжмут весь воздух, приготовился морально, в мыслях написал приказ для мышц подрагивающих рук, как вдруг Роберт обмяк, ноги перестали держать его, и врач нелепо сполз на пол, расселся поверх носков моих кроссовок. — Что Вы делаете?!

— Ты слишком долго медлил; из-за асфиксии я потерял сознание. Такое часто бывает. Но ты все равно должен выполнить прием Геймлиха, просто сама жертва удушения никак не сможет тебе подсобить.

Поднять Роберта оказалось легче, чем я предполагал. Мне думалось, мужчина его роста должен весить больше, но я совсем забыл добавить в это уравнение худобу. Сквозь ткань бадлона прощупывались мышцы, однако те были лишены объема, так как являлись следствием физической активности в рамках здорового образа жизни, не более; не тяжелели, не увеличивались в спортивном зале, как у меня. Я всегда гнался и гонюсь до сих пор за красотой. Этот же человек, похоже, в большей степени от чего-то убегает…

Вжимая кулак в его тело и тем самым вырисовывая невидимую «J», я излишне озаботился ощущениями «пациента», и он меня одернул:

— Сильнее и резче, иначе все бессмысленно.

— Я боюсь Вас сломать, — тихо ответил я почти в самое его ухо. Мне стоило дождаться его реакции, отчего-то я надеялся вызвать то же смятение, каким он, сам того не ведая, пытал меня, но кольцо рук сжалось и я услышал насильный короткий выдох врача. — Вы такой худой. Чем вообще питаетесь? Или лишь пьете кофе да шьете одежду для плюшевых медвежат?

— С едой проблем нет, есть нехватка времени на готовку.

Его голос стал мягче. Роберт уже стоял сам, видать, позабыв об игре в спасение, в общем, так же, как и я.

— Я бы мог Вам готовить. Мне не сложно, я готовить люблю. Да и это будет отличным способом расплатиться с Вами за затрачиваемое на меня время.

— Что, — улыбнулся он, по-прежнему обездвиженный в моих сцепленных руках, — обеда в ближайшей забегаловке сегодня не будет?

— Будет! Но бонусом предлагаю еще и перекусы моего приготовления. Редко: пару-тройку раз в неделю…

— И это, по-твоему, редко?

— Я хотел бы каждый день. Но вряд ли найду возможность так часто к Вам мотаться. — Слишком поздно осознав, что сказал даже больше, чем успел осмыслить, не то что подобрать безопасные слова, я ослабил хватку, но пока так и не отошел от человека, раз излечившего мою ногу и вот уже которую ночь дарящего здоровый сон… — Я Вас спас сейчас?

— А?..

— Приемом Геймлиха.

— А, да. Но если потерявшему сознание человеку это не помогло, нужно уложить его на пол и попытаться достать инородный предмет из дыхательных путей. В случае успеха — делать ему искусственное дыхание до приезда скорой.

— А в случае неудачи? — обеспокоенно спросил я, опустив наконец-таки руки.

Роберт сделал шаг до носилок, тяжело опустился на край, сплетя побелевшие от напряжения пальцы в замок.

— В случае неудачи… успокаивать его вдову…

Комментарий к Часть 3

Внезапно осознал, что персонажи моих произведений довольно часто оказываются в ситуациях, когда необходимо оказать ближнему первую помощь; надеюсь, читатели “мотают на ус” и вместе с сюжетом впитывают также действительно полезные знания. Я-то уж точно многому учусь, подбирая материалы для таких работ.

========== Часть 4 ==========

Комментарий к Часть 4

Вы долго ждали, поэтому вот вам длинная прода! ᕦ(˚▽˚)ᕤ

Бесподобно овладев навыком абстрагироваться от работы в нерабочие часы, в ресторане Роберт не касался медицинской темы даже вскользь. Мы заглянули в небольшое уютное заведение с итальянской кухней, заняли круглый столик у широкого окна, за которым согнанные в стадо грозовые тучи наконец решили напитать лужайки, исчерченные велодорожками, живительной влагой. К покрытому красно-белой клетчатой скатертью столу подошел улыбчивый усатый официант среднего возраста (один из многочисленных родственников владельца ресторана), мастерски без меню вторговал нам тортеллини и цыпленка Парминьяна, после чего удалился на кухню, а мы остались наедине друг с другом и сверкнувшей за стеклом молнией. Ресторан был практически пуст: лишь в дальнем конце сидел пожилой мужчина с газетой и чашкой крепкого кофе, божественный аромат которого дотягивался и до наших носов. Свет в зале был полностью выключен, так что широчайшие окна до пола превращались в подобие киноэкранов. Люди пробегали мимо, накрывая головы журналами, дипломатами, что уж было под рукой, будто дождь мог растворить их одежду, заставить волосы выпасть. Ни разу в реальной жизни я не видел человека, стоящего под ливнем и с закрытыми глазами, искренне, с глубоким одухотворенным блаженством улыбающегося грозовому небу. Или гуляющего по траве босиком, игнорируя заасфальтированную речушку под боком.

— А сам ты так делал? — спросил Роберт, когда я, пропитавшись насквозь атмосферой, поделился с ним мыслями вслух.

— Признаться, не доводилось…

— Тогда немного лицемерно с твоей стороны быть недовольным отсутствием такого романтизма у окружающих.

В его словах я узрел рациональное зерно и, кратко обдумывая, взял из стоящей перед нами корзинки спиральные хлебные палочки, усеянные мелким конфетти прованских трав.

— А давайте так: если до конца нашего обеда дождь не закончится, я погуляю под ним босиком.

— Чтобы оправдать критику в адрес других? — ухмыльнулся Роберт.

— Чтобы оправдаться в Ваших глазах — и в собственных, что важнее.

— Погода в этих местах быстро портится, — задумчиво произнес он, обняв себя за локти и опустив их на скатерть. Его взгляд был прикован к виду за окном, но не останавливался на столь жалком расстоянии — преодолевал милю за милей.

— Вы не отсюда? Где родились?

Кухонная дверь распахнулась, в зал вернулся наш солнечный официант и, улыбаясь нам как близкой родне, переставил с подноса тарелки на стол. Надо же, за разговорами ни о чем с Робертом минул не один десяток минут, я совсем потерял счет времени. Он же, с откровенным облегчением ухватившись за новую тему, попросил официанта порекомендовать нам вино к заказанным блюдам, и тот, обновив воду в стаканах, не поскупился на слова. Мы слушали, с каким упоением наш сомелье описывает виноградники, кои в жизни не видывал, обменивались друг с другом изумленным улыбками и, очарованные магией слов, произнесенных с итальянским акцентом, согласились с официантом. Бокалы белого вина приземлились перед нами; влюбленный в свою далекую родину, как и во все, что с ней связано, мужчина еще не успел скрыться за кухонной дверью, а мы уже с разыгравшимся не на шутку аппетитом приступили к долгожданной трапезе.

В неглубокой миске Роберта теплое растопленное сливочное масло смешалось с измельченным чесноком, и в этой золотистой жидкости испускали пар тонкие квадратные тортеллини. Нож разделил крайнюю пельмешку с красивыми резными краями пополам, масло тотчас пропитало начинку — мягкий сыр, лук и шпинат. Повременив разделываться с куриной грудкой, я любовался тем, как Роберт подносит к губам вилку — как тортеллини в сиянии нежного масла касается его языка — как уста смыкаются и медленно двигаются челюсти… Не так восхищает изысканное блюдо, как человек, способный так возвышенно и сексуально его поглощать…

— Что-то не так? — поднял брови Роберт. — Ты так смотришь…

— Простите. Все так.

— О, ты хочешь попробовать, — кивнул он, наколол тортеллини, аккуратно стряхнул капли масла в миску и протянул вилку к моим губам. — Не стесняйся, это так же вкусно, как и красиво.

Успешно перешагнув через чувство неловкости, я склонился над столом, снял масляный тортеллини с вилки зубами и откинулся обратно на резную спинку деревянного стула.

— Ну как? — довольно улыбаясь, узнал Роберт.

— Неожиданно нежный вкус при приятной жесткой структуре. Я полагал, врач окажется более… озабоченным темой обмена микробами. Это далекий от реальности стереотип?

Прежде чем ответить, он закинул в рот еще тортеллини и запил белым вином.

— Я не брезгую пользоваться одними столовыми приборами или пить из общего бокала с людьми, которых мог бы целовать.

— О как, — ухмыльнулся я, застигнутый врасплох его словами и медовой полуулыбкой при прикованности лукавого взгляда к дальней стене ресторана. — Прямо-таки «могли бы»!

— А что, есть что-то, что может мне помешать? Твое блюдо остывает, — добавил он в снова поднесенный к губам бокал.

Цыпленок Парминьяна представлял собой кулинарное произведение искусства, услаждающее не только обоняние, но и зрение эстетическим совершенством. На «простыне» — белоснежной тарелке, на подушке из переплетенных спагетти, покрытых насыщенно-рыжим соусом, точь-в-точь жидким огнем, отдыхала запеченная в томатном соусе куриная грудка. Ее аппетитную румяную корочку из панировочных сухарей и Пармезана сверху прикрывал бледный соус, тонкий аромат которого отдавал луком, чесноком и острым перцем. Сверху плод волшебства, не иначе, был посыпан базиликом, и раз уделив этому блюду пристальное внимание, оторваться от него уже не представлялось возможным.

Вкус первого положенного на язык кусочка взорвался в рецепторах праздничным салютом; под соусом оказался слой расплавленного сыра Моцарелла, тягучего, идеально дополняющего всю композицию.

— О, мой Бог… — просмаковал я. — Вы должны это попробовать! Ничего вкуснее я в своей жизни не ел! — не в обиду Вашим тортеллини.

Я отделил для Роберта приличного размера кусок, замер с занесенной над столом вилкой, подставив ладонь под нее, чтобы не отплатить случайно прекрасному кулинару, владельцу ресторана, пятном на скатерти. Я видел, как Роберт подался было вперед, но вдруг отшатнулся, аж стул чуть отъехал, заскрипев.

— Лучше не стоит, — выдал врач натянутую улыбку, — а то так мне точно не хватит места в животе для моего заказа.

Чтобы не делать ситуацию еще более неловкой, я, облитый с ног до головы отказом, кратко рассмеялся и сунул кусок курицы за щеку.

— Ну как знаете! Но Вы очень многое теряете, уверяю!

Как можно скорее я переключился на другую тему, чему откровенно обрадовался и Роберт, и пока легкие, мало что значащие слова покидали мой рот, а место их занимали спагетти, в мозгу кипела напряженная работа. Почему он отказался? Не любит курицу — или дело во мне, я что-то сделал не так?..

Посуда опустела быстро, особенно бокалы с вином, и давно уже заработавший внушительные чаевые официант принес нам по небольшому кусочку тирамису в качестве комплемента от шеф-повара.

— Осторожнее, — улыбаясь, подмигнул усач, — в десерте ром!

Неописуемо нежное сахарно-кофейное блаженство затапливало рот, затмевало другие послевкусия, погружало язык в чистое кремовое наслаждение! На время поедания тирамису в возвышенном молчании мы отдавались потрясающему вкусу в каждой следующей чайной ложке, а дождь за окном все шел и шел — целый ливень. Совершенно опустевший тротуар превратился в черное зеркало, проезжая часть плевалась холодной белой пеной из-под моющихся шин. Я растягивал не только удовольствие — целенаправленно тянул также и время, о чем Роберт прекрасно знал. Он не собирался вслух напоминать мне о данном ранее обещании, не желал «выгонять» на дождь, всего лишь смотрел на меня, в зрачках сжимая, компактно утрамбовывая абзацы верных мыслей, и я, конечно же, не выдержал:

— Ладно, да, за язык меня никто не тянул, — оставив под пустым бокалом деньги за обед, с улыбкой недовольно проговорил я и скинул обувь с ног.

Кафельный пол морозил стопы. Куртку я хотел повесить на спинку стула, но Роберт тоже встал из-за стола, первым протянул руку, так что и куртка, и кроссовки оказались в итоге у него.

— Ты не обязан это делать.

— Да, но в таком случае останусь кряхтящим на прохожих лицемером.

— Да, — пружинисто кивнул он, и мы вместе прошли к выходу.

Звякнула колокольчиком открытая мною стеклянная дверь, и тотчас свежий прохладный воздух ворвался в зал, оживил края газетных страниц старика-посетителя. Я сделал широкий осторожный шаг через порог — стопой ощутил холодный грубый асфальт, забрызганный принесенными ветром каплями, от которых не сумел спасти больше декоративный, чем функциональный навес. Краем глаза я видел, как Роберт, держащий в одной руке мою куртку, а в другой — кроссовки, за задники, непрестанно смотрит на меня с удовлетворенной призрачной улыбкой — так, словно впервые за долгое время нашел взглядом, наконец, настоящего, живого человека. По крайней мере, я на это надеялся. Уже на порядок смелее, я вышел из-под навеса спиной вперед, отвечая спутнику тем же обольстительным вниманием. Мои волосы быстро промокли, потемнели, прибились ко лбу, и я откинул челку на макушку выверенным движением фотомодели, стоящей перед открытым объективом. Дождевые капли массировали кожу легчайшими ударами; шаги, колкие, мокрые, бодрящие, делать становилось все проще. Через полминуты я уже спокойно шлепал по лужам, разве что ноги поднимал выше обычного, дабы не забыться и не сбить об асфальт пальцы. Всем своим естеством я впитывал пресную воду — и радовался неповторимому вкусу отсутствия лицемерия!

***

Из-за выпитого вина и съеденного ромового тирамису возвращаться к мотоциклу для меня резона не было. Мокрый насквозь, ехать в такси я также не мог, иначе — привет, воспаление легких! Так что, надев кроссовки да накрыв плечи курткой, я принял предложение Роберта, и вместе мы пробежали несколько кварталов, чтобы скрыться от нескончаемого ливня под крышей невзрачной старенькой многоэтажки. Мы поднялись на пятый этаж по лестнице, так как лифт строителями не был предусмотрен; Роберт открыл дверь, первым впустил меня в квартиру — практически втолкнул в темноту, зато теплую, лишенную опасных сквозняков.

Загоревшиеся через секунду настенные светильники слабой рыжиной озарили уютную маленькую гостиную, в коей помещались лишь окруженный узкими ковровыми дорожками диван, журнальный столик, книжные полки да телевизор, довольно старый, опаздывающий от современности больше, чем на десяток лет. Бездверный проход в дальней стене темно-бежевой комнаты вел на тесную кухню, пара дверей слева — видимо, в спальню и ванную. Грозное пасмурное небо заглядывало на кухоньку через одно окно, в гостиную — через два, по бокам от которых, узких, разделенных рамой на шесть мелких клеток, возвышались ломящиеся от томов книжные шкафы. На полках не было приключенческих романов, детективов, научной фантастики — только медицинские справочники, толстенные научные журналы с подробными исследовательскими статьями, потрепанные тетради и скрепленные скобами распечатки.

— Пойдем, — позвал меня Роберт, придержав дверь в спальню открытой, — нужно переодеться, чтобы не простыть.

Пригласи меня в комнату с кроватью кто-нибудь другой, в его словах я бы обязательно усмотрел пошловатый подтекст, но только не в случае Роберта — застольная беседа показала: если он захочет флиртовать, он сделает это прямо, без ухищрений и притворства. Я бы в любом случае зашел…

— Раздевайся, — скомандовал хозяин квартиры, пройдя мимо меня к старинному вместительному комоду и громко выдвинув тяжелый средний ящик. — Если белье тоже промокло, снимай и его.

Не оглядываясь, Роберт, мокрый, как и я, кидал на край широкой одноместной кровати выбранную для меня одежду. Я же в это время скидывал напитавшиеся водой тряпки на пол, раздевался догола, тлея от любопытства, что же произойдет, когда Роберт вынужден будет обернуться… Разбросавший по постели приготовленные для меня вещи, он каким-то деревянным, ломанным движением пригладил мокрые волосы назад, вот только они не послушались и спутанными тончайшими волнами устремились вверх. Чтоб задвинуть ящик, Роберт налег на него плечом и по стенке, лицом к ней, молча вышел из спальни. Дверь тихонько закрылась, а я еще какое-то время стоял перед закиданной одеждой постелью, в которой, в общем-то, я и не стремился оказаться сегодня, но… Что «но», Ларри? Что «но»?..

Я без проблем дотянулся до черных брифов-хипсов; до спортивных штанов, для Роберта свободных, а для меня — облегающих, даже чуть жмущих в бедрах; до пары белых носков; до футболки. А вот спортивную куртку Роберт зашвырнул аж к подушкам, потому, чтобы достать до нее, мне пришлось подойти к изголовью кровати. Блеск включенных бра отразился на прозрачном стекле — и я опустил взгляд к прикроватной тумбочке. На ней стоял крупный стеклянный пузырек с черной резиновой пробкой, с краев защищенной металлом, а рядом лежала вещь совершенно необычная, о существовании которой я до этого момента не знал. То был миниатюрный даже для женской руки пластиковый пистолет, лишенный затвора: его как будто срезали — располовинили все дуло горизонтально. На этикетке пузырька значилось трудно проговариваемое название препарата; обернувшись на дверь, точно преступник, задумавший привычное для себя темное дело, я взял препарат, поднес к глазам и на длинной этикетке нашел показания к применению. Мелким-мелким шрифтом упоминались тревожность, бессонница и ночные кошмары, помимо внушительного списка прочих. Поставив пузырек на место, я рассмотрел поближе чудной пистолет, раз уж имеется такая возможность. Он весил как игрушка, не только выглядел таковым. Сбоку вместо предохранителя торчал небольшой рычажок, как выяснилось, передергивающий оставшуюся нижнюю половину затвора — отодвигающий назад всю верхнюю часть устройства с таинственным назначением. Чтобы ничего не сломать под гнетом детского любопытства, я вернул пистолет на тумбочку — героически сдержал желание нажать на спусковой крючок; накинул спортивку и вышел в гостиную. Роберт уже переоделся в домашнее и, в однотонной рубашке и темных штанах, практически пижамных, ждал меня на диване.

— Рад, что все-таки подошло, — сказал он, бросив взор на меня. — Одежды свободнее нет.

— Спасибо. Ох, черт, я только сейчас понял, что оставил мокрую одежду на полу, — ветер совсем мозги выдул. Мне что с ней сделать?

— Не волнуйся, я сам. — Он встал с дивана, зашел в спальню и оттуда уже крикнул: — Я постираю, высушу и отдам тебе при встрече.

— Как и я данную мне в аренду одежду.

— По рукам. — Со стопкой сырого, аккуратно сложенного тряпья Роберт вышел из спальни и свернул в ванную, к корзине для белья. — Можно вопрос?

— Конечно.

— Ты всегда носишь джоки? Или принарядился на встречу со мной?

— Хотел бы Вас порадовать, — усмехнулся я распахнутой двери в ванную комнату, — но мне, всего-то, удобнее в них на мотоцикле. Однако я практически каждый день катаюсь, так что и к джоксам тоже привык, не только к спортбайку: преодолевать большие расстояния без него довольно сиротливо… Можно тогда и я задам Вам вопрос?..

— Вперед.

— Что делает устройство, лежащее у кровати на тумбочке?

На долгие секунды в квартире повисла тишина. Я был бы рад верить в то, что Роберт просто погрузился в запихивание моей одежды в бельевую корзину, но похоже было больше на ступор…

Он вышел молча в гостиную…

— Простите, что не в свое дело влез, — поторопился я взять слова назад.

Роберт не выглядел разозленным или расстроенным. Показав мне указательный палец и тем самым требуя минуту тишины, он зашел в спальню вновь, а вышел уже с упомянутым пистолетом. Явно медицинскую штуку Роберт положил на журнальный столик, удалился на кухню и вернулся с аптечкой.

— Присядь. Видимо, сегодня у тебя будет пара уроков, а не один.

Я послушно плюхнулся на диван справа от него, поднявшего крышку белого ящичка. Он не рассердился и не расстроился — какое облегчение… На журнальный стол из аптечки переместились шприц и дополнительная игла в запечатанных упаковках, три маленьких спиртовых салфетки, пара ватных дисков, и, под конец, как гильза в каком-нибудь бандитском кино, о стеклянную столешницу стукнула небольшая остроносая ампула с малиновой жидкостью, из-за расцветки которой, точь-в-точь сироп, ее так и хотелось выпить.

— Это, — указал Роберт на стекляшку, — ампула с лекарством для инъекций. Может быть в пластиковом виде — в зависимости от препарата. В конкретно этой — цианокобаламин, который ты, вероятно, знаешь под названием «Витамин В12», безвредная и даже очень полезная штука, которая отлично подойдет заместо плацебо для нашего урока… Перво-наперво вскрой шприц и выложи на стол.

Кивнув, я надорвал упаковку, вызволил из нее крупный двусоставный шприц на пять кубиков, разместил его перед собой максимально ровно, как если бы от одного этого зависела моя оценка на экзамене.

— А зачем еще одна игла?

— Если ситуация не требует максимально быстрого реагирования, я бы порекомендовал менять иглу после наполнения шприца: когда ее конец упирается в дно ампулы, игла гнется, вдобавок с нее стирается смазка, облегчающая проникновение; что уж говорить о необходимости воткнуть шприц в пробку для наполнения. Сейчас мы разыгрываем вариант без спешки: времени у тебя вагон, так что следуй всем правилам безопасности. — После этих слов Роберт подобрал ближайшую спиртовую салфетку, вскрыл упаковку и так, в открытом виде, самой салфетки не касаясь, протянул ее мне. — Продезинфицируй руки. Хорошенько: со всех сторон, каждый палец в отдельности.

Он пристально наблюдал за каждым моим движением, а я, возомнив, что отсутствие эмоций на его лице — безмолвная критика, протирал руки салфеткой все старательнее и кропотливее.

— Остановись, у тебя так кожи не останется, — улыбнулся Роберт. Как камень с сердца… — Теперь ампула. Пока у тебя опыта нет, лучше используй обычные салфетки или ватные диски, чтобы не порезаться. Пальцами одной руки зажимаешь низ ампулы, пальцами другой — верх, причем так, чтобы белая метка на стекле была повернута к тебе. И отламываешь носик ампулы в противоположную сторону.

Полный решимости сделать все правильно и с первого раза, я обхватил ватными дисками неудобно крохотную ампулу, мышцы приготовились сделать точный рывок, как вдруг Роберт вновь заговорил, и я чуть не выронил стекляшку на колени.

— Сейчас с этим проблемы нет, но частенько в носике собирается содержимое ампулы: чтобы оно стекло вниз, надо легонько постучать по стенке ногтем.

— Понял. Но Вы меня сбиваете…

— Это же просто ампула, — удивился Роберт.

— Первая в моей жизни ампула — не принижайте ее значение.

Под четко рассчитанным давлением моих рук стекло хрустнуло, и слегка подрагивающими от напряжения пальцами я отделил носик ампулы.

— «Мазаль тов», — с доброй насмешкой произнес Роберт. Ладно, возможно, я и правда придал этому слишком большое значение…

Под бдительным контролем наставника я опустошил вскрытую ампулу, сменил иглу и спустил из шприца лишний воздух — в течение минуты сосредоточенно отбивал себе ноготь, стараясь заставить подняться упрямый пузырик, затаившийся у самого поршня. Наконец, заполненный на одну пятую шприц был готов! К чему — я не задумывался, пока Роберт, как ни в чем не бывало продолжая лекцию, не поднялся с дивана и не начал развязывать шнурок на своих штанах…

— Существуют инъекции подкожные, внутривенные и внутримышечные. Первые самые простые и распространенные, вторые делаются для максимально быстрого поступления препарата в кровь… — Пальцы справились с узлом на шнурках. Передо мной, совершенно опешившим, Роберт спустил штаны до колен и в черных боксерах плюхнулся обратно на диванную подушку. — …но некоторые препараты не предназначены для внутривенного введения, например, маслянистые растворы, которые из-за своей консистенции, элементарно, убьют пациента, попав в сосуды и сердце. Их вводят внутримышечно. В мышцах препарат «рассасывается» быстрее, чем под кожей, и чем больше мышца, тем скорее это произойдет. Самыми крупными мышцами в человеческом теле считаются ягодичная и мышца бедра.

Его слова бесконечными титрами скользили по экрану моих мыслей, улетали в звездную даль, в то время как все усилия уходили на то, чтобы не пялиться на проступающий сквозь ткань трусов член да стройные оголенные бедра, бледная кожа которых оттенялась мягкими черными волосами…

— Вы… Вы зачем штаны сняли?..

— А ты хотел, чтобы я снял еще и трусы? Я рассудил, что в бедренную мышцу делать инъекцию будет уместнее.

— Что?! Я не буду Вас колоть!..

— Конечно, не будешь, ведь именно для избавления тебя от этой «тяжкой доли» и существует этот пистолет, — спокойно прервал Роберт мой случайно вырвавшийся крик. Ловким движением он вставил шприц вместо затвора, снял с иглы колпачок и отвел рычаг пистолета.

— Это лучше, что ли?! Стрелять в Вас!..

— Ты думаешь, нужно прицелиться на расстоянии, «спустить курок» — и шприц попадет в нужное место, как дротик? — беспардонно хохотнул Роберт. — Это не так работает!

— Мне плевать, как это работает! Я не буду в Вас — Вам…!

— Будешь, — дернув бровями, возразил он, вскрыл обе оставшихся спиртовых салфетки: одну оставил лежать на разодранной упаковке, а второй тщательно протер середину бедра. — Дезинфицировать место для инъекции нужно строго в одном направлении, чтобы не наносить грязь на уже протертое место. Рекомендую по направлению роста волос, — добавил Роберт, кинул на стол скомканную использованную салфетку и протянул мне пистолет. Потерявший дар речи, я попытался отказаться жестами, но упрямец вложил опасное устройство мне в правую руку. — Это легко: всего лишь нажмешь на спусковой крючок. Давай. А то — если не способен справиться с такой легкой вещью! — наши занятия под вопросом!

— Это шантаж? — упаднически осведомился я, слабо сжимая заряженный пистолет, однако все-таки держа пальцы подальше от спускового крючка.

— Каждое «Если … — то…» — шантаж, и в этом нет ничего плохого, потому что в любом случае люди выбирают наиболее желательные последствия собственных действий.

— Так можно случайно оправдать терроризм…

— Я оправдываю только себя, — отверг Роберт мое неказистую попытку столкнуть его в болото серой морали и таким образом отвлечь. Подсев ближе, он двумя пальцами выделил на бедре участок продезинфицированной кожи. — Инъекции лучше всего делать в среднюю часть бедра: мышца здесь толще, меньше шанс ткнуть иглой в кость. Твоя задача: не попасть в сосуд или нерв.

— И-и как я пойму, где что?.. — Руки начинали заметно дрожать; казалось, кровь пульсирует в венах сама, без участия сердца, и ее бурление отдается тремором во все конечности, а губы заставляет неметь.

— Никак. Удачи.

— Вы садист…

— Мазохист тогда уж, раз позволяю тебе себя мучить, но ты не отвлекайся. Приставь пистолет так, как должен входить в ногу шприц при обычных внутримышечных уколах: строго перпендикулярно коже. Руками не дергай, ни при «выстреле», ни после.

— То есть Вы признаете, что все же это — выстрел?

— «Выстрел», — повторил Роберт, на этот раз добавив воздушные кавычки. — Как нажмешь на спусковой крючок, замри, не суетись; я скажу, что делать дальше.

— Вы очень-ОЧЕНЬ плохой человек… — вымолвил я, практически не слышащий собственные мысли за сердечной пулеметной очередью.

Роберт сидел абсолютно спокойно, откинувшись на спинку дивана; он наслаждался моим легким ужасом, который был заметен невооруженным взглядом. Меня же с каждым выдохом трясло все сильнее… Колотило так, что приставленный к чужому бедру пистолет качался из стороны в сторону. Роберт придержал его с боков, видать, осознав, что варево из неуверенности, волнения и полнейшего отсутствия опыта может конкретно ошпарить его. Я глубоко вдыхал, всякий раз собираясь нажать на чертов спусковой крючок, вот только сигнал от мозга словно бы не доходил до указательного пальца: ощутимый кусок льда, застрявший где-то посередке пути импульса, превращал приказанное сжатие пальца в легкое подергивание. Опять. Опять! Еще и еще!.. Секунды перетекали десятками, все мое задеревеневшее тело ныло. Да что ж такое! Я ведь даже не боюсь крови! И игла воткнется не в меня! Но — вдруг в кость?! — вдруг в вену или артерию?! — вдруг в нерв?! — что бы это ни значило в результате! Все перечисленное звучало ужасно!.. Чтобы суметь хоть как-то справиться с дичайшим мандражом, подобный которому я ранее в жизни не испытывал, я зажмурился, точно ребенок, и, наконец, сумел вдавить как следует спусковой крючок!

Раздался громкий щелчок. Руки Роберта, поддерживающие пистолет, сдавили его и мои пальцы настолько крепко, что вырваться бы не удалось! Тишину, последовавшую за щелчком сработавшего механизма, прорезал крик, содрогнувший мою душу!..

— ЧТО?! ЧТО МНЕ СДЕЛАТЬ?! — подняв веки, заорал побледневший от ужаса я.

Умолкнувший в тот же миг Роберт безэмоционально поджал губы.

— Извини, не удержался.

— ДА КТО Ж ТАК ШУТИТ-ТО?! — едва не плача, воскликнул я и отдернул руки от проклятого пистолета, что на две третьих ввел здоровенную иглу Роберту в бедро.

— Так шутят заскучавшие врачи, — раздражающе расслабленно ответил он. — Ты решался на это неприлично долго…

— Ну Вы и гад… — сокрушенно выдохнул я в прижатые к лицу ладони.

— …но это было мило.

— Вы так и будете сидеть с иглой в ноге?..

— Нет, если ты поможешь.

— Опять это «если»… — Мой тяжкий вздох стал громоотводом, и, немного пришедший в себя, я снова склонился над придерживаемым Робертом пистолетом. — Что мне делать?..

— Осторожно потяни поршень на себя.

Я выполнил указание не без труда, и в шприц протиснулся крупный прозрачный пузырь.

— Воздух?..

— Нет, ему там неоткуда взяться. Это — ничто, по сути. Значит, ты попал в мышцу. Если бы в шприц набралась кровь, это означало бы попадание в сосуд, как и необходимость повторить все после замены иглы.

— Хорошо, что не придется…

— Медленно вдавливай поршень.

— Но там пузырь…

— Это не воздух. Да и что было взято из мышцы, ей же не повредит в любом случае. Давай.

Кивнув, я положил подушечку большого пальца на поршень, остальными вцепившись в пистолет. Силы оказалось с излишком — малиновый раствор за мгновение уменьшился в шприце на четверть, и Роберт застонал в потолок.

— Опять издеваетесь?

— Нет. Я же сказал: медленно. Очень медленно. Это довольно болезненно; бывает по-разному, зависит от того, что в шприце.

— И к чему этот насильственный урок? — процедил я, сосредоточенно вводя витамин до конца. — Попаду в ситуацию, где потребуется сделать укол, — такого пистолета под рукой не будет.

— Да, но все остальное неизменно. Просто тебе придется самому воткнуть иглу — так же, на две третьих.

— Чтобы в кость не попасть?

— Да, но еще и потому, что иглы порой обламываются, если некачественные и мышца непроизвольно сократилась, а так снаружи останется кончик, за который ее можно будет извлечь. Вынимай, — указал он кивком на бедро.

Плавным движением строго вверх я отнял пистолет от кожи, из которой, натянув ее слегка, выскользнула и игла. Роберт сам приложил к месту инъекции третью приготовленную спиртовую салфетку: сложенная раза в три, она за пару секунд пропиталась яркой кровью, однако пугающе крупное алое пятно, к счастью, перестало разрастаться.

— Вот и все, — тихо проговорил Роберт, глядя мне в глаза. Одной рукой он прижимал к коже салфетку, вторая слабо стиснулась в кулак, как если бы боролась с велением протянуться ко мне… — Ты отлично справился. Для не-медика.

— Это была пытка. И весьма жестокая.

Стараясь держаться подальше от отдыхающего на журнальном столике пистолета с агрессивно выставленной вперед иглой, украшенной бусинами крови, я откинулся на мягкую спинку — и оказался так близко к глядящему на меня Роберту, что смог различить переплетение волокон в его неподвижных радужках.

— В стрессовых ситуациях, — разомкнул он губы, неосознанно облизнув, — люди могут начать испытывать глубокую симпатию к тем, кто находились рядом с ними…

— Мы встречались… четыре раза, кажется, — и три из них были до предела насыщены стрессом…

— И?

Я не видел смысла в словах. Он их, вроде бы, и не ждал. Как и полагается — как и хотелось… — я опустил взгляд к его губам, придвинулся ближе, отлепившись от спинки дивана…

— Тебе пора, — достиг моего слуха шепот… и несколько дюймов, разделявшие наши лица, превратились в стекло, кое рассекло гостиную надвое, как и этот диван.

— Да, — сглотнул я досаду, проигнорировал вставшую комом в горле неловкость и бойко поднялся на ноги, потирая ладони. — День сегодня был сверхпознавательный! Извините, что засиделся: пора и честь знать! О, и дождь закончился! Вот уж точно надо… мотоцикл… да…

Спиной я двигался к двери — и лучше б повернулся, чтобы не давать Роберту возможность считывать с лица всю эту несуразную ложь, напускную детскую веселость.

— Ларри…

— Да? Что?

Он попытался что-то сказать, но выдал в итоге лишь шумный выдох.

— Ну, значит, потом скажете, раз забыли, ничего! До следующего… какого бы то ни было дня!

Я закрыл за собой дверь, беззвучно уперся в нее лбом, чувствуя себя полнейшим идиотом. Даже больше, чем что это, черт побери, было сейчас в моем исполнении, меня волновал ответ на короткий и острый, как перочинный нож, вопрос:

«Почему?..»

========== Часть 5 ==========

После нашего весьма неловкого расставания Роберт не выходил на связь три дня. В общем-то, и не должен был, ведь мы договаривались встречаться на уроках по оказанию первой помощи по выходным, однако весь мой внутренний мир, словно яркую оригинальную памятную коробку из-под конфет, эти дни телефонного молчания подгрызали мыши. Стоило отвлечься от работы на секунду, как в голове проносилась мысль, подобная грохочущему товарному поезду, который никак не проигнорировать: «Что же я сделал не так?..» Это было не дело принципа, не вопрос ужаленной гордости; мне действительно понравился Роберт, рядом с ним чувствовал себя так, точно мы знакомы уже целую вечность и в любой момент можем начать говорить по душам. Никогда прежде подобных людей не встречал… Мне всегда было легко заводить беседу о чем угодно — да хоть с незнакомцами, кои тотчас становились друзьями, — но последняя пережитая встреча с этим врачом стала чем-то из ряда вон, особенно близ своего окончания: несмотря на весь стресс, заставлявший мои пальцы дрожать, — в его обществе было так тепло, так уютно… «Спокойная гавань», не иначе…

Потому, уставший от отсутствия ответа на одно SMS, но не находящий в себе силы написать еще, тем более после завуалированного отказа Роберта, в один из идентичных друг другу дней я встал пораньше, чтобы приготовить двойную порцию обеда — и какого! — не с обычными сэндвичами же ехать во время перерыва в детскую клинику, надо чем-то удивить. Данное врачу обещание — лучший повод для встречи, в которой я незаметно для себя вдруг стал нуждаться.

Мастер домашней кухни, господин холодильника, повелитель ножа и сковороды, я раскладывал толстые кружки Моцареллы и свежих томатов поверх кусочков белого хлеба, обильно смазанных пикантным нежно-островатым белым соусом. Получившуюся рождественскую палитру я укрыл ветчиной, источающей манящий аромат. Недолго — до хрустящей золотистой корочки — панини грели оба хлебных бока на сковороде: ветчина румянилась, Моцарелла плавилась, вязко затапливала мясо, помидоры и пшеничный хлеб; по вине божественного результата слияния и по отдельности весьма аппетитных запахов я сглатывал слюну чаще, чем дышал! Сегодняшнее урезание сна оправдало себя с лихвой! Упакованные в фольгу панини (для меня и для Роберта) отправились в рюкзак, где переждали необычайно длинные в этот раз часы до большого обеденного перерыва.

Едва стрелки указали на желанный час, я пулей вылетел из офиса, в пути ненавидел лифт за медлительность; взобрался на спортбайк — и верный конь умчал меня к детской клинике! Где, увы, меня ждал разговор совсем не с тем человеком.

— Он сегодня не вышел на работу, — обеспокоенно поделилась медсестра, что при самой первой моей встрече с Робертом принесла для меня в кабинет леденец. — Опять…

— «Опять»? С ним часто такое бывает?

С тяжелым вздохом она потупила взор, разомкнула губы раз, второй, но лишь на третий убедила себя оставить конфиденциальную информацию о пациентах в покое и озвучила лишь туманный намек:

— От больных зависит…

— Ясно… — угрюмо соврал я, развернулся туда, откуда пришел, когда неожиданно медсестра ухватила меня за рукав пиджака, потрепанного при езде ветром.

— Вы к нему заедете?

— Планирую. После работы.

— Тогда, если не сложно, передайте, пожалуйста, что мы все здесь очень волнуемся за него. Медсестры, — пояснила она и значительно тише добавила: — Знаете, зачастую врачи высокомерно ведут себя, с высоты дипломов смотрят на нас пренебрежительно, но Роберт не такой. С ним одно удовольствие работать, а уж поболтать во время перерыва или пообедать всем вместе — тем более! Не хотелось бы… чтобы он ушел… Если уволится, многим здесь тяжелее станет работать…

— Понимаю… — Я правда понимал. Утрачу возможность беседовать с ним — и рутинные будни потеряют и без того редкий солнечный лоск…

***

Скользя на мотоцикле по заасфальтированной ленте под светляками рыжих фонарей, я полагал, что мне придется долго угрожать двери кулаком, чтобы переступить порог заветной квартиры, однако Роберт слишком уважительно относился даже к незнакомцам, чтобы заставлять кого-то впустую колотиться в дверь. Он открыл ее практически сразу; узнав меня, испытал противоречивый вихрь: вроде «Хорошо, что это именно ты…», но «Ну вот зачем ты пришел?..» Запихав вежливость подальше, я выпалил по-боевому:

— Позволите войти? — и ему ничего не осталось, кроме как распахнуть предо мною дверь еще шире.

В такой же молчаливой гостиной, что и прежде, изменился лишь столик: он практически не был виден под цветастыми тканями да вырезками различных форм из плотной бумаги. На краю стояла большая невысокая коробка, от стенки до стенки заполненная катушками разноцветных ниток; рядом лежала миниатюрная подушечка, истыканная иголками самых разных размеров. А из центра этого швейного хаоса на меня синими пуговица глядела одинокая медвежья голова. Одна ее половина была белой в розовый горошек, вторая — нежно-лиловой с лимонными волнами, уши тоже были сшиты из обрезков различных материалов, что лишь добавляло обаяния этому премилому чудовищу моего доктора Франкенштейна.

— Не знал, что Вы шьете игрушки с нуля, — подумал я вслух.

— Очень редко, — чрезвычайно тихо ответил поникший Роберт и бесшумно закрыл за мной дверь. Приветствовал он меня не таким убитым тоном, потому сердце с бока начал подтачивать червь, словно я заявил нечто совершенно грубое и жестокое, вовсе не касающееся — всего-то — плюшевого медведя. — Не сочти за попытку скорее выставить тебя, но… зачем ты пришел?

— В больнице все за Вас волновались, — скинул я рюкзак с плеча и прочувствовал в полной мере, как выстроил вокруг себя надежную стену этой фразой, только бы трусливо защититься самому. — …Я за Вас переживал. В первую очередь — я. Не похоже, что у Вас есть время на готовку; я привез панини — разогрею, если Вы не против, а Вы шейте дальше.

Я хотел добавить: «Хорошо?..», но вовремя осекся, ведь если бы Роберт вежливо прогнал меня взашей, я почувствовал б себя еще более никчемным и бесполезным, чем не имеющая тела медвежья голова. Иногда требуется щепотка наглости — чтобы иметь силы помочь тому, кто нуждается в поддержке. Потому я без спроса прошел на кухоньку, бросил рюкзак на стул и осмотрелся.

— Ты будешь есть со мной? — с дивана подал голос Роберт.

— Нет, свою порцию я уже съел в обед. Но не отказался бы от кофе! — который сам сделаю, чтобы Вы не отвлекались.

— Тогда мне тоже кружку. Покрепче…

Разворачивая остывшие панини, я между делом выглянул из-за косяка. Роберт сидел, склонившись над столом, длинными тонкими пальцами правой руки сжимал иголку, а левой — медвежью головешку, периодически запихивая снизу вечно вылезающую наружу набивку, похожую на теплый пышный снег. Фольга перестала шуршать, и в непривычной тишине Роберт поднял лицо — уперся уставшим, болезненно напряженным взором в меня, пойманного с поличным.

— Понимаю, — вздохнул он, продолжив работу, — крайне необычно, что взрослый мужчина, имеющий совершенно иную профессию, так «зациклен» на создании плюшевых игрушек… Но то, что я мужчина, не мешает мне умиляться при виде подобных зверюшек и миниатюрных нарядов для них. Мне нравятся большеглазые животные с пронзительными взглядами, пробирающимися с фотографий в самую середку души и отыскивающими в нас человечность. Я люблю детей: их непоседливость и неловкость очаровательны. Обожаю всякие мелкие безделушки, а если они еще и переливаются на солнце, то я вообще застыну, как ворона, и буду любоваться бликами… Увсех своя личная тяга к прекрасному…

— Я знаю! Вы правы! — спохватился я. — И дело не в том, что это Вам не подходит! Наоборот: есть в этом что-то… непередаваемо нежное — в том, как хрупкие, милые, совершенно безобидные игрушки смотрятся в Ваших руках. Это как… увидеть малюсенький ботиночек для новорожденного на мужской ладони. От когнитивного диссонанса в груди гремит салют. — Едва я произнес то, что было на сердце, Роберт осветил стол легкой, как искра в громадной темной пещере, улыбкой, но ее было достаточно с лихвой, чтобы вся квартира наполнилась для меня теплом и светом. — Панини и кофе скоро будут готовы.

…Я не надеялся, что Роберт будет есть панини за обе щеки, между сглатываниями молясь на меня, «великого кулинара», однако та безэмоциональность, словно после долгой болезни, с которой он ел, все же подкосила меня. Даже слова благодарности его прозвучали серо, как ногтями по пластику, хотя, я знал, он был искренен. Просто энергия в нем практически иссякла. А раз так, стоит попытаться воспользоваться этим: на защиту угнетающей его правды заряда, наверное, тоже не хватит…

— Что случилось? — спросил я в лоб, сидя спиной к подлокотнику — протянув согнутые в коленях ноги к врачу. Он горбился над столиком, на этот раз с кружкой горячего кофе, пар коего грел его бледное, будто обледеневшее, лицо.

— Мне… нужно как можно скорее дошить этого медведя… Поэтому у меня пока нет времени ходить на работу…

Выбор следующего вопроса был столь бесконечно сложен, что если б не голубой плюшевый дружок, ожидающий меня в квартире, я бы растерялся и не смог отыскать внутри собственных мыслей жемчужину:

— Для кого этот мишка?

Роберт медленно поставил кружку на стол, подальше от драгоценных тканей, — на коробку с нитками. Пальцы его заключили лицо в птичью клетку, спрятали от меня говорящие столь о многом глаза.

— Для одной пациентки… Ее зовут Шарлотт, и ей три года… Мать пришла с ней на первый прием из-за жалоб на онемение, плохой аппетит, слабость, забитость носа без прочих симптомов простуды… Девочка не сразу доверилась мне, очень боялась, но в итоге из-за частых приемов привязалась, как и к одной медсестре… Мне пришлось передать ее другому врачу… как отказался… — судорожно выдохнул он, откинувшись на спинку.

— А… Эм… Почему пришлось передать?.. — ступил я на хрустнувший лед. — Слишком сильно привязалась?..

— Нет, это вообще не проблема. Но результаты многочисленных анализов сложились в такую… неприглядную картину, что мне пришлось направить ее к другому специалисту. Я не смогу ей помочь… Как, видимо, и он…

В давящей на нас тишине неспешно, но гулко бились сердца. Сам не знаю зачем, я все же спросил, как если бы ответ смог прояснить для меня все:

— А что у нее?..

Болезненными покалываниями в кончиках похолодевших пальцев я ощутил, как Роберта разрывает надвое — профессиональная этика, всеми силами защищающая конфиденциальность, и неподъемный валун, душащий его, простого человека. Немощно он уронил затылок на спинку дивана, вгрызся чернотой зрачков в покрытый тончайшими трещинами потолок…

— Нейробластома и рабдомиосаркома… — устрашающе, точно гром над самым теменем, прозвучали слова, не значащие для меня ничего. — И то, и другое — рак…

— О Господи… — обронил я, остолбенев.

— …Какой прогноз — ты сам вполне можешь представить… лишенный радужных перспектив… — подытожил он каменным голосом. Пар вился над кружкой и, несмотря на большое расстояние, заполнял все мои мысли, подменял их ничем. Только чувства оставались нетронутыми — и сжимали горло так, как, вероятно, пытали и Роберта все это время… — Ей всего три года, понимаешь?.. — внезапно повернулся он, и свет настенных светильников отразился малюсенькими лунами в его повлажневших глазах. — Всего три… И она вытянула дважды этот проклятый «золотой билет»… Это… просто несправедливо, черт возьми!..

Не я один почувствовал, как последние силы его иссякают; стремясь скорее сбежать от этой всепоглощающей слабости, Роберт вновь вцепился в иголку и голову медвежонка, с первым же стежком ненароком всадил иглу в указательный палец, зашипел сквозь сжатые зубы, но не отдернул руку. Замер с металлом, воткнувшимся в плоть.

— Мне очень жаль, Роберт… — нелепо выдавил я очевидность.

— Да… Мне тоже… чертовски жаль…

***

После работы я приезжал к нему домой каждый день. Готовил. Составлял компанию за ужином — чаще в тишине, нарушаемой позвякиванием столовых приборов. Оставлял еду на завтра в холодильнике, сообщал об этом всякий раз одними и теми же словами, словно попугай, и уезжал домой: чтобы прокручивать минувший вечер в голове снова и снова, проминая подушку да глядя в выдыхающий концентрированную ночь потолок… Несмотря на топь вполне обоснованной грусти, каждое следующее «сегодня» приносило облегчение, ведь чем бóльшим количеством лап обзаводился медвежонок для Шарлотт, тем невесомее, разбавленнее становилась и тишина за кухонным столом Роберта, а наше молчание — не таким траурным.

Вчера, покидая полюбившуюся квартирку, я точно знал, что увижу Роберта в клинике, и, пожелав спокойной ночи ему и сидящему на столике законченному медведю, покинул дом, сел на спортбайк и помчался навстречу ветру по пустеющим улицам. Эта игрушка — прощание с маленькой пациенткой: Роберт подвел черту, поставил точку, и как только расстанется с медвежонком, передав его хозяйке, для него, как и для нас, все вернется на круги своя.

Я искренне так полагал. Приехал в детскую клинику действительно воодушевленным! Сквозь ткань рюкзака спину грела пара контейнеров со свежей лазаньей. Знакомая медсестра, выйдя из кабинета Роберта, попросила меня подождать, и пока я сидел, барабаня пальцами по покоящемуся на коленях рюкзаку, из-за закрытой двери доносились веселые голоса: детский, женский и самого Роберта. «Хороший знак!» — подумал я и улыбнулся собственным рукам.

Дверь открылась скоро. Я поднялся в тот же миг; в коридор вышла молодая мамочка со стрижкой «гарсон», держа на руках маленькую златовласую дочку. Знакомые все лица! Заявившись к Роберту за рецептом на снотворное, я встретил ведь именно их! И у девочки в тот раз тоже был медвежонок! Роберт так разорится — раздаривая больше, чем по игрушке в одни руки! В тот раз ведь медведь был, кажется, желтый, а этот…

Рюкзак шумно зашуршал, брякнул молниями, когда ослабевшие руки мои опустились, пусть пальцы и не выпустили лямку. Ребенок лучезарно улыбался проводившему их до порога врачу, а из-под ее солнечных кудрей меня приветствовал блеском синих глаз цветастый плюшевый медведь — тот, которого, как я считал, больше никогда не увижу — и был этому рад… Женщина отходила от кабинета спиной вперед, все извиняясь, что они явились без предупреждения — просто чтоб отдать рисунок Шарлотт; над макушкой ее дочери — я не видел, но чувствовал — безумно быстро сменяли друг друга цифры… Время утекало — каждую минуту, каждую секунду!.. — ничто не могло это предотвратить, однако, очевидно, Шарлотт и ее мама об этом пока еще не знали…

Прежде чем дверь защелкнулась бы перед моим носом, я схватился за ручку — в последний момент — и влетел в кабинет. Роберт отходил к столу, я видел лишь его спину. Пока до рабочего места оставались шаги, у него была причина не оборачиваться, не показывать мне лицо, кое последние десять минут мучительно стягивала улыбчивая маска.

— Я…

Пожалев, что вообще открыл рот, я прошел вслед за ним, по пути оставил рюкзак на кушетке. Роберт тяжело занял кресло, сутулый, глазами прикованный к полу. Он не сопротивлялся, когда я, встав у правого подлокотника, обхватил его вокруг плеч, прижал его безвольную голову к своей груди, к макушке приник щекой. Он не издал ни звука. Только вздрагивал слегка в моих объятиях, а я из бесконечного уважения не пытался посмотреть на его лицо. Знал, что увижу…

— Я рядом, все хорошо… — наконец произнес я в его волосы. — Я рядом с тобой…

========== Часть 6 ==========

Комментарий к Часть 6

Песня в наушнике Ларри: The Rolling Stones — You Can’t Always Get What You Want.

— Да ты шутишь… — не поверил я своим ушам.

Зажатый в руке бургер истекал малопривлекательной на вид смесью кетчупа и горчицы, с остринкой; соусы рисовали полосу по моей руке и уже практически капали на квадратный столик ретро-забегаловки. Из скрытых динамиков, висящих под потолком вытянутого, как вагон, зала, доносилась музыка, знакомая еще моему деду. У длинной барной стойки был занят всего один высокий мягкий табурет: студентка с книгой у носа попивала клубничный молочный коктейль. Самое крепкое, что здесь подают, это кофе; еда хороша, по-домашнему вкусная, а от переплетения аппетитных ароматов картошки, бургеров, супов, яичницы с беконом, блинчиков и вафель на соседних столиках можно сойти с ума, особенно если твой заказ еще не принесли. Но мы уже получили еду и даже наполовину умяли свои бургеры — вполне обычные: булка, салатный лист, огурчики, котлета, соусы и тонкие кружки помидора. Перебывав с Робертом в самых разных ресторанах, я захотел чего-то традиционного разнообразия ради. Он был только за.

— Нет, я абсолютно серьезно, — мотнул головой Роберт, вернув на подставку початый лимонад. — Смертельно опасно надевать презерватив на член партнера ртом. Это никому не нужный сексуальный пафос, от которого лучше полностью отказаться, потому что в случае ошибки тебя практически со стопроцентной вероятностью ждет смерть. При попадании презерватива в горло, он — из-за того, что является пленкой, — прилегает намертво к стенкам, с легкостью перекрывает доступ кислорода в легкие, а подцепить его самостоятельно, без моментальной помощи специалиста с инструментом, практически невозможно. Выдуть наружу сильным выдохом тоже вряд ли получится. Когда я работал в скорой, нас довольно часто вызывали парни мертвых девушек с забитыми латексом дыхательными путями, но это уже работа для коронера, а не для врача… Вот уж точно дурацкая смерть… Шок у родителей, психологическая травма на всю жизнь у бойфрендов…

Лишь когда Роберт закончил рассказ, я снова вгрызся в бургер. Конечно, от осознания хрупкости человеческой жизни стало совсем уж не по себе; вдобавок, выходит, я несколько раз серьезно рисковал двинуть кони — пугающе… И все же занимательного в этой беседе было куда больше, чем трагичного. В любой из тысячи наших бесед. Уроки первой помощи незаметно отошли на второй план, если не на последний, а совместные походы за вкусной едой заняли все наше свободное от изнуряющей работы время.

— Мне нравится думать, что это свидание, — произнес я, прожевав последний кусочек бургера. На мгновение я представил, как Роберта смутят мои слова, но, серьезно, я что, какой он человек, не знаю…

— Значит, ты склонен быть ближе к реальности, чем к иллюзиям, — со сдержанной улыбкой ответил врач.

Слово «иллюзия» в его ответе сперва выбило меня из колеи, но когда смысл сказанного все-таки выстроился в ровную прямую, где-то у сердца к заглянувшему в витринное окно солнцу повернулся полностью распустившийся цветок.

Время обеда подошло к концу. Расплатившись, мы вышли на парковку, где меня ждал спортбайк, а также начинался пеший путь Роберта до детской клиники.

— Я могу тебя подвезти, — в сотый раз «намекнул» я, и Роберт взглянул на меня с осуждающей иронией. — Когда-нибудь я уговорю тебя прокатиться со мной!

— Да, и, видимо, это будет мой последний день на земле. Будь осторожен, — бросил он на прощание.

— Как и всегда.

Присев на мотоцикл, я провожал его удаляющуюся спину теплой улыбкой, природу которой немногочисленные прохожие никак не могли понять. Да и я сам, в общем-то, тоже: дело не в том, что я до последней клеточки тела наполнен пылкой влюбленностью в этого человека; любое его слово, любой жест, любой взгляд ощущаются на удивление близкими мне, родными, естественными! Как будто средь бессчетных миллиардов людей я нашел того единственного, кто способен стать мне лучшим другом, слышащим, понимающим и принимающим, и данное не имеет никакого отношения к любви и страсти, которые тоже, разумеется, есть. Никогда прежде я не чувствовал другого человека как продолжение себя самого. И это, бесспорно, пугало, но пути назад уже не было.

Вставляя в ухо один наушник (ведь я должен слышать, что происходит вокруг, посему даже в этой одинокой черной капле делаю звук едва различимым), я ненароком вспомнил все прошлые романтические отношения и ту единственную и оттого, вероятно, такую болезненную безответную влюбленность, что испытывал еще недавно. Когда в последний раз я думал о Кэмероне?.. А мы ведь вместе работаем. Я полагал, будни рядом с тем, кто отверг меня, да еще так жестоко, превратятся в сущий Ад, но… все мои мысли были заняты Робертом. И сердце не кровоточило так давно…

Задевающий струны сознания мужской голос, уподобляясь срывающейся на крик электрогитаре, напел из наушника:

«You can’t always get what you want!

You can’t always get what you want!

You can’t always get what you want,

But if you try sometimes you just might find

You get what you need!»

И я от всей души порадовался последним, надеюсь, пророческим словам.

***

Выдох нависшей над нами ночи колыхал траву на газонах, что раскинулись с обеих сторон от нас, неспешно ступающих по узорчатой каменной парковой тропе. Среди деревьев затерялись фонарные столбы; искусственный свет окрашивал мой белый реглан в персиковый. Прогулка «для улучшения пищеварения», предложенная Робертом, изрядно затянулась — буквально на пару часов. Самым сложным в наших встречах была необходимость из раза в раз прощаться. Ежедневно я боролся с неукротимым желанием заключить Роберта в объятия, проявить свойственную мне настойчивость, отчасти наглость, — при помощи языка прямолинейного тела подтолкнуть наше общение выше на ступень!.. Но все те разы, когда я получал в той или иной форме отказ с его стороны, выдрессировали меня держать себя в руках. Я бился лбом о стену, которая, да, стала тоньше после случая с обреченной маленькой пациенткой, но все ж по-прежнему была непрошибаема. Увы. Возможно, и в этот раз я снова останусь ни с чем… Видать, вслед за серией любовных побед началась череда глубоких сердечных трещин… Потому я наслаждался тем, что имел: звуками его шагов, дыхания, голоса, редкого смеха, — уже немало!

— …Конечно, «Без лица» — абсолютная фантастика, — со снисходительной улыбкой вещал Роберт, ступая со мною в ногу и глядя на неухоженную живую изгородь. — Врачи сказали, что подключат мышцы и нервы после трансплантации лица, но все, что сделали, так это приложили лицо и при помощи сверхтехнологичного лазера «припаяли» его по периметру. Заживление под самой кожей занимает чертовски много времени, а появление чувствительности может в лучшем случае потребовать годы, в худшем же — не появиться вовсе. У тебя рука немела хоть раз полностью? Неприятно, да? А теперь представь, что онемело лицо, и ты не чувствуешь вообще ничего: ни прикосновений, ни боли, ни холода с теплом. Как толстенный слой пластилина, покрывающий лицевые мышцы! А уж про мимику и способность губами шевелить во время речи я вообще молчу… Но подобную нереалистичность с легкостью прощаешь! — ведь это, пожалуй, единственное кино, где главные актеры сыграли две роли по очереди. И как сыграли! Хотя ничего, кроме блистательности, от Уиллиса и Траволты не стоило ожидать двадцать лет назад…

Роберт шел дальше как ни в чем не бывало, я же встал как вкопанный, и только через пять шагов мой спутник заметил, что продолжает прогулку один.

— «Уиллис»? — повторил я с полуулыбкой вежливости.

— Ну да, Брюс Уиллис.

— Да ты шутишь, он не снимался в «Без лица». С Траволтой играл Кейдж.

— Хах, ну да, — с совсем иной интонацией повторил Роберт.

— Нет, я серьезно: Николас Кейдж. Траволта и Кейдж.

— Ларри, ты путаешь.

— Нет, это ты путаешь! И не надо на меня смотреть как на дурачка, который ест желтый снег, — задорно всплеснул я руками. — Спорим, что Кейдж?

— Я не буду спорить: я знаю, что я прав…

— На желание. Спорим?

— Ларри…

— Любое желание, — с напускной таинственностью проговорил я, подступив к Роберту вплотную. Тени друг друга скрыли наши лица от вездесущих фонарей, лишь глаза блестели в кофейной полутьме.

— Мне от тебя ничего не нужно… — практически шепотом произнес Роберт, глянувший ненароком на мои губы. Он так старался не отводить взгляд от глаз, ослабил силу воли всего на миг, но этого было достаточно для того, чтобы я прочел его мысли… Пылкие желания, плененные за непробиваемой стеклянной стеной.

— Зато я буду только рад, если ты не сможешь отказаться от выполнения моей просьбы… Ну что, по рукам?

Некоторое время он раздумывал, хотя явно доверял мне настолько, что готов был подписать любой контракт, не читая. Или это, или святая уверенность взяла свое, и он, отойдя на широкий шаг, достал из кармана брюк смартфон. Пальцы забегали по экрану, строка поиска заполнилась влет, и мобильный послушно высветил список актеров и постер, на котором, разумеется, красовались Джон Траволта и Николас Кейдж. Мои губы двинулись в по-кошачьи довольной ухмылке; Роберт нахмурился, скис, но не сдался.

— Да не может быть… — оспорил он ответ техники и полез на следующий сайт, который ответил ему ровно то же. Внутренне я торжествовал! Парадным блеском поздравлял меня спортбайк, терпеливо ожидающий возвращения любимого хозяина на небольшой стоянке справа. — …Я, наверное, другой фильм вспомнил с Траволтой и Уиллисом…

— В «Криминальном чтиве» они снимались вместе, — влет припомнил я. — В «Смотрите, кто заговорил!» Брюс озвучивал ребенка, но не появлялся в кадре. Возможно, еще какая-то кинокартина была; спутать легко.

Однако мои утешения были мимо кассы. С громким раздражительным выдохом Роберт спрятал предавший его смартфон обратно в карман, морально приготовился к казни. Не понимаю его: пусть не подтвердив это словами, он все-таки согласился на мое дурацкое, выгодное лишь мне условие — напредставлял, вероятно, что я попрошу поцелуй или еще что из той же «корзины ванильных десертов». А сейчас снова выглядит так, словно нет бремени хуже, чем мой любовный интерес. Три шага вперед, два шага назад. Нескоро мы так придем хоть к чему-то. Требовать же что-то от него — не в моих правилах. Как вообще можно. Нет ценности в том, что берут по принуждению.

— Чего ты хочешь?.. — устало вздохнул Роберт, подняв наконец на меня взгляд.

— Идем.

Я взял его за руку прежде, чем понял, что делаю, и повел по ответвлению тропы направо, к парковке. Горячая сухая ладонь была в моих пальцах; сердце сбилось с ритма, оказалось на дне глубокого колодца: удары были гулкими, с эхом. Подумать только! Потерял покой из-за такой мелочи…

Парковка была практически пуста: лишь мой спортбайк да серое авто на противоположном конце разлинованной площадки. Мы подошли к мотоциклу, я вручил Роберту шлем, и брови его тут же поползли на лоб.

— Нет! — с искусственным смешком выпалил он. — Ты что, с ума сошел? Я перед кем распинался все это время? Это самый небезопасный транспорт: на втором месте после катания на велосипеде с работающими бензопилами в руках!

— Не надо трусить. Я — отличный водитель: каждый день на этом красавце разъезжаю, и, как видишь, руки-ноги целы, голова не демонстрирует мозги через окошко в черепе. Все будет в порядке, — вкрадчиво заявил я, самостоятельно напяливая на Роберта шлем. — Со мной ты в полной безопасности.

— Зачем тебе так надо мной изощряться?.. — упаднически спросил он, поглядывая на стоящий за моей спиной «Ducati» как на циркового коня, привыкшего делать на бегу сальто — эффектно выбрасывающего наездника из седла прямиком на больничную койку!

— Потому что… этот спортбайк — моя жизнь в некотором роде… — признался я. Взор упорно выискивал что-то меж нитей одежды Роберта, лишь бы игнорировать глаза, с неподдельным интересом глядящие прямо мне в душу. Я держался за его одежду, притворяясь, что поправляю воротник, на деле же не имел смелости поведать ему правду без смущения. — Глупо из-за такого переживать, ведь все мечтают о глупостях, а потом, повзрослев, меняют фантазии на более близкие к реальности планы. В детстве… только не смейся… — прошептал я. — …я хотел стать мотогонщиком… Не пропускал ни одни мотогонки по ТВ; отец поддерживал меня, а раз даже купил билеты на одну такую гонку. Счастью моему не было предела!.. А позже я узнал, что он потратил на эти билеты деньги, которые долго откладывал на ремонт. Мама, как узнала, с катушек слетела, чуть сковородой его не огрела, — сердечно усмехнулся я, — а он сказал: «Этот дом когда-нибудь все равно рухнет, а воспоминания о том дне останутся у Ларри навечно!»

— У тебя прекрасный отец, — глухо, в шлем, проговорил Роберт.

— Да… Когда пришла пора мне уезжать из дома после окончания школы, он продал свою машину, опустошил заначки, назанимал у кого только мог — и купил мне в качестве сюрприза этот спортбайк. Сказал: «Мелочь — траты! Вот станешь известным мотогонщиком, и все окупится с лихвой!» Но — позволь тебя удивить! — иронично приподнял я брови. Только сейчас убрал от Роберта руки и с тяжелым вздохом боком присел на спортбайк. — …гонщиком я, как видишь, не стал. Отцу пришлось выйти на пенсию из-за производственной травмы, мать много не зарабатывает, так что я взял на себя ответственность: устроился в офис по связям. Мне нравится думать, что когда-нибудь у меня появится время и возможность вернуться к мечте, но даже если нет, это, — погладил я ледяной черный глянец ладонью, — доказательство веры отца в меня и его неизменной поддержки. Это самое дорогое, что у меня есть, а поездки на нем наполняют мою жизнь, хоть и временно, смыслом, теми яркими эмоциями, что и отличают рутинное существование между домом и работой от жизни в полном смысле слова! И я хочу разделить это ощущение полета с тобой… Только с тобой…

Как мог он после такой исповеди отказаться. Но это не была хитрая манипуляция с моей стороны: я искренне хотел, чтобы Роберт понял меня, увидел ситуацию моими глазами — узнал настоящего меня, мечтателя-неудачника, коего я абы кому не показываю… Роберт опустил ладонь мне на плечо, сжал его неказисто, но действительно ободряюще.

— Только, Бога ради, не выпендривайся: езжай медленно, без трюков и прочих рискованных попыток меня впечатлить. Господи, что я творю… — выдохнул он под нос и опустил стекло шлема.

Я сел на спортбайк как надо, убрал подножку. Сзади неуверенно примостился Роберт, явно ощущающий себя не в своей тарелке, будто я заверил его, что сейчас мы вместе полетим на метле. Мотоцикл замурчал прирученной рысью — мой пассажир от неожиданности вздрогнул, крепко обхватил меня вокруг пояса, шлемом вжался мне в затылок и плечо. Неторопливо, чтобы дать Роберту привыкнуть к новым ощущениям, вороной «Ducati» двинулся поперек парковки — к манящей его дороге. Роберт напрягся всем телом; для него происходящее напоминало подъем вагончика на высоту по рельсам русских горок: кажется, что вот оно — самое страшное, но шум ветра и скорость ждут впереди, и ужас, и необъяснимое удовольствие в одном флаконе.

Под покровом ночи, разбавленной апельсиновым молочным коктейлем фонарей, мы покинули парковку и выехали на безлюдную улицу. Спортбайк перешел на рык, ветер всколыхнул мои волосы. Давненько я не позволял себе ездить без шлема. Что за потрясное чувство… Должно быть, оно знакомо всем птицам, способным летать. По бокам мелькали многоэтажные кирпичные жилые дома, сверкали оконные стекла, чернели переплетения черных пожарных лестниц. Мы развили приличную скорость; руки Роберта, сцепленные вокруг моего живота, превратились в гранит, но краем глаза я видел у себя за плечом тонированное стекло шлема: врач не прятал голову мне за спину, не пытался просто пережить это, дождавшись момента, когда моя прихоть подойдет к концу. Я чувствовал это: с живым интересом, который поглотил когда-то без остатка меня, он смотрел вперед, впитывал картину того, как чистая скорость искривляет пространство.

На лихом повороте он прижался ко мне теснее как мог. Промелькнув мимо торопящегося такси, мы нырнули в тьму улицы, укрытой от неба рельсами наземного метро. Справа и слева частили бетонные колонны, поддерживающие верхний этаж. Световые полосы рисовали светофоры, не поспевающие за нашим движением. Мы летели сквозь ночь, и впервые я ощущал готовность уехать куда глаза глядят, так далеко от извечно пустующего дома, как только возможно; увезти его прочь от ежедневного героизма, испытывающего на прочность шитое-перешитое человеческое сердце…

Приближающийся яркий молочный свет отразился в окнах верхних этажей. С грохотом, от которого сверху посыпалась пыль, принесенная ветром, по рельсам над нами — навстречу — помчался стального цвета поезд. Роберт сжал меня до боли, словно вновь испытывая на мне прием Геймлиха.

— СТОЙ! СТОЙ! — завопил он так громко, что и за свистом ветра, за грохотом колес поезда, сквозь закрытый шлем я отчетливо услышал его!..

…и испугался не на шутку. Роберта трясло: то была не мелкая дрожь от волнения или холода, а крупная настолько, что пальцы его переставали смыкаться, расцеплялся импровизированный ремень безопасности, единственное, что не позволяло ему оказаться на асфальте. Как можно скорее, но мягче я затормозил, съехал вбок, к тротуару. Проезд затих. Слезая со спортбайка, Роберт зацепился штаниной, чуть не повалился на землю, но вовремя ухватился за фонарный столб. Стащил с головы шлем и швырнул, точно тлеющий уголь, мне в руки, лишь бы самому не выжечь ладони до костей.

— Что случилось?.. — ошеломленно спросил я, поймав шлем. Только что ведь все было в порядке. Я не увеличивал скорость, не петлял, ехал ровно: какого черта, когда и почему все пошло опять наперекосяк?!

Роберт тяжело дышал, как загнанная лошадь. Лицо было бледным, на лбу выступил пот. Ноги держали его плохо, но опираться и дальше на столб он не мог — решил бежать, будто в полночь под устрашающий бой часов замка.

— Роберт!.. — выкрикнул я ему в спину. Он не замедлился, не обернулся. Бежал как от стаи голодных волков, и догонять его я не имел права: если б хотел, чтобы я составил ему компанию, он бы остался.

Я вернулся домой в растрепанных чувствах. То же недоумение впиталось и в спортбайк, который ощущался подо мною сбитой с толку кобылой. Я подступаю к Роберту ближе на шаг — он выгоняет меня из квартиры; я подхожу вплотную, заключаю его в объятия — он бежит от меня через пустынный квартал. Если б это был первый человек, меня избегающий, отрицающий, отвергающий, я бы списал его поведение на индивидуальные странности, но Кэмерон ведь тоже меня сторонился. Стало быть, дело во мне?..

***

На все мои сообщения Роберт отвечал одним и тем же шаблоном:

«Много работы. Поговорим потом.»

Эти точки в конце коротких предложений походили на гвозди, кои он методично вбивал в крышку моего гроба… Но я ждал. Ждал неделю, опасаясь навязываться и настойчивостью разрушить тот слабенький мосток, что удалось выстроить к Роберту. Я вновь потерял сон, и даже не знаю, было ли это лучше кошмаров: тогда я хоть сколько-то спал, давал мозгу разгрузиться, отдохнуть. Близ выходных коллеги косились на меня уже с нескрываемым беспокойством. От тревожной дремоты, заместившей полноценный сон, моя кожа побледнела, под глазами залегли глубокие черно-фиолетовые тени; извечная путаница с документами и заметное снижение работоспособности напрягали начальство, пока — с настороженностью — спускающее мне это с рук. Но стоит чужой жалости исчезнуть, меня точно уволят: я не смогу отправлять деньги родителям, платить за жилье, заправлять спортбайк — вся моя жизнь расползется по швам. Только по этой причине в понедельник в обеденный перерыв я без предупреждения заявился в детскую клинику. Эгоистично? Да, не спорю. Однако мне жизненно необходимо было разобраться в происходящем, и если это конец… смириться… и двигаться дальше…

Едва завидев меня в дверях, знакомая молодая медсестра оставила пост, чтобы, как мне сперва показалось, поприветствовать меня лицом к лицу. Вот только после «Добрый день!» последовало это:

— Он… очень занят, много пациентов… так что не сможет Вас сегодня принять… — пролепетала она, виновато глядя на меня из-под печально сведенных бровей.

— Попросил меня к нему не пускать? — блеснул остатками проницательности я.

Моя собеседница поджала губы, ускользнула ясным взором к кроссовкам.

— Пациентов сегодня и правда много… Грипп…

— Понятно, — вымученно высек я, попрощался с расстроенной девушкой и поспешил к спортбайку. Не хватало еще добавить на чашу весов опоздание, чтобы терпение начальника истратилось вконец…

Но так просто сдаваться я был не намерен. Как только рабочие часы завершились, я пулей рванул обратно. Вместо молоденькой медсестры меня проводила недовольным взглядом женщина в возрасте с журналом в руках. Я взлетел по лестнице — не смог бы дожидаться лифта. На этаже был притушен свет, потому солнечная полоса под дверью кабинета Роберта была ярка как никогда. Подкравшись на цыпочках, я припал к двери ухом: шуршали папки с бумагами, поскрипывало компьютерное кресло — Роберт то и дело вставал; под дверью маячила тень — от шкафа к столу, от стола к шкафу. Наконец, тьма скользнула к углу, в коем была только вешалка, и я ворвался в кабинет, застав удивленного Роберта, уже без халата, тянущегося за курткой.

— Я знаю, что я наглец, — выпалил я без запинки, — навязчивый, не понимающий намеков, зачастую игнорирующий их! Но мне нужно понять, что я сделал не так! Я спать, есть, работать не могу!.. — Я напирал на него, не умолкая. Роберт опешенно пятился к столу, на край которого, запнувшись, и уселся. — Я же вижу, что нравлюсь тебе. Ты флиртуешь со мной, но стоит мне протянуть к тебе руку, ты тотчас бьешь по ней линейкой, как проштрафившегося ученика! Что со мной не так? Где я оступился? Что у тебя на уме, черт возьми? Я устал… — разбито вымолвил я, и его лицо смягчилось сердечностью. — Я очень устал чувствовать себя идиотом. Я не понимаю. Скажи.

За окном сгущался вечер.

Зажигались фонари.

По ту сторону двери недолго слышалось шуршание мокрой швабры и удалилось в сторону лестницы.

Я сидел на кушетке, как в первую нашу встречу; он — по-прежнему на краю стола, обхватив себя под грудью одной рукой, а второй подпирая губы, сминая их на нервах указательным и большим пальцами.

— Не в тебе дело… — произнес он спустя целую вечность.

— Очередной шаблон?..

— Правда не в тебе… И да, ты… безумно мне нравишься… Но ты понятия не имеешь, с каким человеком говоришь. Кого хочешь касаться. Эти руки… — проговорил Роберт, взглянув на собственные ладони так, словно увидел их впервые. — …по локоть в крови…

Содрогнулись мы оба…

— …и дотрагиваться ими до того, кто об этом понятия не имеет, — подлость, предательство, грязь…

— Ты не спас пациента?.. — предположил я наиболее вероятный вариант.

— Я не «не спас», Ларри… — не сумел он поднять на меня утопленный в ненависти к себе взор. — Я «убил»… И этот человек не был моим пациентом…

Я кивнул, жуя губы (любая реакция на такие слова была бы неуместной; я выбрал неприметную, тихую). Надо было говорить, но подбирать слова после стольких бессонных ночей было пыткой.

— Ты… хотел… помочь ему?.. Или… навредить?..

— В тот момент я был уверен, что помогаю…

Я молча глядел на него, стараясь сделать лицо как можно более необвиняющим. Я и не собирался выносить вердикт, не узнав ничего, но боялся, что сам-себе-судья-Роберт усмотрит в моем лице то, чего там и не может быть, — отголосок собственного осуждения.

— Что, ждешь историю? — кивнул он мне как затихшему псу.

— Да. Если ты готов говорить.

========== Часть 7, первая половина ==========

Комментарий к Часть 7, первая половина

Финальная часть большая, так что решил публиковать ее в два захода.

Посвящается 31.O1.21. 12.OO.

Спасибо, что отстаиваете лучшее будущее!

Медленно, как человек с парализованными ногами, Роберт, опираясь только на руки, перебрался с края стола в стоящее рядом кресло. Все его лицо, кроме губ, выражало острую боль, неудержимо поднимающуюся с глубокого дна на поверхность, в то время как губы слабо тронуло тепло ностальгии. Эта призрачная полуулыбка была сродни рисунку на стекле, что мешает рассмотреть нечто более значимое по ту сторону глянца и холода…

— С самого детства я хотел стать врачом: не как другие дети, а серьезно. Обожал медицинские брошюры и справочники, учебники по биологии и анатомии и — о, чудо! — нашел человека, который был так же увлечен медициной, что и я. Я познакомился с Ником в четырнадцать, и с тех пор мы не расставались, даже, закончив школу, отправились вместе на медицинский факультет.

У меня разомкнулись губы: очевиднейший вопрос рвался наружу, но до чего же страшно было прервать рассказ Роберта, ненароком ранить его, разозлить… Он заметил это прежде, чем я успел захлопнуть рот, и вопросительно поднял брови.

— Прости, что перебиваю, но… ты был… в Ника влюблен?..

— Нет, — меланхолично качнул он головой и повторил: — Нет. То была чистая дружба. Ник был мне как брат, которого у меня, к сожалению, никогда не было. Мы строили наивные планы о том, как выучимся, станем прекрасными специалистами и вылечим своих родных: я — бабушку, а он — старшую сестру. Я не успел: заботившаяся обо мне с младенчества бабушка скончалась, а Ник…

Роберт потух. В следующую секунду явил очередной проблеск ностальгии, сработавший как почти полностью севшая батарейка: оживляющая подергивающуюся игрушку, но совсем ненадолго.

— Мы закончили обучение вместе. Наш общий наставник пристроил нас в хирургию. Мы оба подавали большие надежды. Ник в шутку всегда говорил, что иметь друга-хирурга, будучи хирургом, удобно: мол, если с ним что-то случится, его прооперирую я, а если со мной, то он меня. И это действительно успокаивало! Если кому-то в то время я и должен был бы доверить свою жизнь, то только Нику.

Как за окном не осталось ни частицы дневного света, так и с лица Роберта сошли все следы когда-то счастливого прошлого. Сквозь меня, сквозь стену кабинета, сквозь немногочисленные минувшие годы и нынешнего себя он смотрел в момент, поставивший крест на его размеренной жизни.

— Я никогда не любил шумные сборища, пусть сейчас эти слова и звучат как жалкое оправдание… — поник он. — Но я правда в тот вечер хотел остаться дома. А Ник присылал сообщения, все звонил и звонил, потом приехал к съемной квартире, где я тогда жил, и у меня уже не осталось возможности твердо ему отказать. Мы поехали на вечеринку бывшего сокурсника. У Ника была машина, старая, подержанная, он меня привез. Мы надрались в хлам, — горько усмехнулся коленям Роберт. Неосознанно я повторил его смешок, приглушенный, отдушину для боли. — Он общался с людьми, со старыми приятелями и «потенциальными друзьями», как он всегда называл незнакомцев, пел, танцевал, пил, а я делал только последнее, потому что Ник подливал мне снова и снова. В итоге я просто перестал пить, лишь опускал губы в полный пивной бокал и глотал воздух, когда Ник на меня смотрел. Уже было за два часа ночи, когда нам пришлось быстро покинуть чужой дом, потому что Ника вырвало в дорогую восточную вазу, — смеялся Роберт и морщился, словно при всяком движении нутра в мясо впивалась колючая проволока. — Мы не могли ехать на машине Ника, так как были пьяны. Он предложил заночевать в авто, а я отказался, сказал, что двухчасовая прогулка меня протрезвит и так я смогу поспать уже дома. Я уговаривал Ника остаться, не бросать машину, но его было не переспорить; редко мне это удавалось за годы нашей дружбы… Помню, — нахмурился Роберт, неизменно глядя в никуда, — темные ели кругом… вдоль широкой дороги. Там весь район такой, дикий, практически лес, отделенный от города кольцом… железной дороги… Ник перекинул руку мне через плечо, горланил что-то спьяну, счастливый, улыбка от уха до уха, а ноги заплетались, так что я его порой чуть ли не на себе тащил. Мы добрели до железной дороги, пересекающей проезжую часть. Там не было ни предупредительных знаков, ни светофоров, ни шлагбаумов — ничего… Ник споткнулся о рельсы, я удержал его, хотел сойти вместе с ним с железнодорожных путей, но Ник оттолкнул меня, опустился на четвереньки меж соседних шпал, и его опять вырвало. Он стоял так с закрытыми глазами, уперев ладони в ледяные грязные рельсы, бледный, как Смерть. Его дыхание было сбивчивым, на мой голос он не реагировал, не мог ни сосредоточиться, ни в принципе соображать. Признаки алкогольного отравления налицо. Но я бы слишком пьян, чтобы понять это, думал, вот-вот тошнота отпустит его, он сам поднимется и мы сойдем с путей… И вот тогда-то мы услышали шум… шум приближающегося поезда…

Роберт походил на загнувшийся внутрь сухой лист: голова была опущена, плечи ссутулились, спина колесом. То ли бремя пережитого давило на него сверху и справиться с чудовищным весом он был не в состоянии, то ли всеми усилиями защищал еле живое, едва бьющееся сердце, потому и согнулся над ним, прикрыл подрагивающим из-за судорожного дыхания телом.

— …Это был товарняк с выключенными буферными фонарями. Рельсы вибрировали от грохота колес. Я сперва попятился, но увидел, что Ник не собирается подниматься! — а поезд был уже близко… Я зашел обратно на рельсы, схватил Ника за шкирку, потащил за собой. Он был куда тяжелее меня, еще и цеплялся за рельсы пальцами, не осознавая, что я пытаюсь его спасти!.. Я видел поезд, мчащийся на нас… От шума закладывало уши, от страха — мышцы слабели, все тело — немело!.. Что было сил я дернул Ника с рельсов, сам упал на покрытую выбоинами старую дорогу; товарные вагоны, сменяющие друг друга под адский скрежет, слились в грохочущую стену!..

Я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть — застрял где-то посередине, остолбенев. Роберт выглядел так плохо, словно переживал описанное вновь: бледный, измученный, дрожащими руками скрывающий лицо.

— Когда я упал, ударился затылком об асфальт: все, что видел, двоилось, качалось, расслаивалось… Ночное небо, верхушки близрастущих елей… грузовые вагоны… Тишина наступила внезапно, будто меня оглушило взрывом гранаты, — поезд умчался прочь. Первым делом, еще не до конца придя в чувства, я согнул в коленях ноги, чтобы почувствовать их, каждый палец — убедиться, что все на месте… слишком близко к рельсам я был… Повернув голову налево, я увидел Ника… Он лежал на спине, смотрел на черное небо так же, как и я несколькими секундами ранее; рот был открыт, глаза — еще шире. Он морщился, непрестанно моргал: не понимал, что происходит сейчас и что случилось… Он боялся двигаться, возможно, тоже был дезориентирован после удара головой. Лишь слабо кулаки сжимал и разжимал… Он лежал ближе к рельсам, чем я… Я… Я не смог перед поездом вытащить его с путей… Я пополз к нему, опуская взгляд: внизу его футболка была окровавлена, а ниже нее…

Роберт со всхлипом вжался грудью в колени, обхватил виски в надежде хотя бы сейчас выдавить прочь кошмарную картину. Меня душил ком в горле, кожу мучал несуществующий холод. Сколь бы я ни сопротивлялся, перед глазами все равно возник невыносимый образ: перепачканные в пыли кишки, выпадающие из перерубленного тела… Меня замутило, голова ухнула куда-то в темноту, но усилием воли я остался в реальности, чтобы Роберта не бросать одного.

— Господи Боже… — обронил я, зажав ладонью побледневшие губы.

— …Он… пока не понял, что случилось… Не чувствовал боли… Я не мог позволить ему понять и увидеть… почувствовать все!.. Я… — Его спина сотрясалась. Голос дрожал. — Я… Я свернул ему шею… Я убил Ника… — поднял Роберт на меня покрасневшие от слез глаза. В белках поселился ужас, вообразить который я был не в силах. Я не мог шелохнуться, окаменел с шоком на меловом лице. — К-когда люди с вечеринки начали разъезжаться, нас нашли, вызвали скорую, полицию… Я рассказал все, я рассказывал снова и снова, каждую деталь чудовищного поступка, который совершил! А они меня будто не слушали! Меня поблагодарили родители Ника… Поблагодарили — за то, что я убил их ребенка!.. Суд присяжных меня оправдал единогласно! Они как будто не поняли ни одного моего чертового слова!.. Какое-то время я пробыл в психушке, но и это было не наказание, а лечение, помощь, — с отчетливым омерзением в голосе повторил Роберт услышанные когда-то слова. — Все делали вид, что все в порядке, что я совершил какой-то акт героизма, когда на самом деле! — убил… После бесчестного количества психотерапий ни о чем я попытался вернуться к тому, что было раньше… к тому единственному, что у меня осталось. К работе. Но на первой же операции мне стало плохо и, едва увидев внутренности пациента, я упал в обморок; операцию провели без меня. Если б в тот момент я упал не просто на пол, а зацепил бы что-нибудь, пациент мог бы умереть… Я не осмелился рисковать чужой жизнью еще раз: ушел из хирургии, выбрал направление, максимально далекое от того, чем я занимался ранее… Старшая сестра Ника вскоре после того, как его не стало, скончалась от рака, таки добившего ее. Их родители остались одни. Они до сих пор мне благодарны, — с едким осуждением выдавил он, — поэтому я с ними не вижусь, пересылаю чеки — все свободные деньги, поддерживая их. Что, разумеется, никогда не искупит того, что я сделал… Ничто не искупит…

class="book">Мы сидели в тишине. Быть может, столь же пугающей, как та, что последовала сразу же за грохотом товарного поезда… Скрипнуло кресло на колесиках: Роберт откинулся на спинку, запястьями вытер глаза и застыл так, с приложенными к лицу руками, на какое-то время, запрокинув голову. Меня колотило. Так сильно, что свободные края одежды колыхались от автоматной очереди сердечного ритма.

— Уходи… — разлепил губы Роберт.

— Что?..

— Разве не этого ты сейчас хочешь? Я даю тебе возможность поступить так, как следует сделать любому, узнавшему правду…

— Ника… можно было спасти? — решительно — уж насколько мог после услышанного — спросил я. Не было нужды оправдывать Роберта в своих глазах, но в его собственных — за это я был обязан побороться.

— Нет… — Роберт уронил руки на колени, словно превратился в одного из своих медвежат. — И он бы… не смог дождаться скорой…

— И где же здесь тогда убийство?

— И ты туда же… — цыкнул он, от боли зажмурившись.

Покачиваясь, ведь слабость в ногах после леденящего душу рассказа никуда не исчезла, я оставил кушетку и опустился на колени перед креслом, сжал подлокотники до белизны ватных пальцев. Я хотел, чтобы Роберт смотрел мне в глаза, наивно полагал, что так мои слова обретут бóльшую убедительность. Роберт тоже это понимал и потому игнорировал мое присутствие, угрюмо уставился в далекое окно.

— Задача врача — не только лечение пациента, но и облегчение его смерти в случае, если болезнь неизлечима. Ты сам сказал: иначе помочь ему было нельзя. Твой друг не заслуживал осознать произошедшее, в агонии провести последние минуты жизни… — Дважды остановив себя, на третий я все-таки отыскал пальцами влажные от пота ладони Роберта и сжал их бережно, крепко, чтобы он ощутил тепло, заботу человека, что уже стоял перед ним на коленях. — Ты не убийца в традиционном понимании слова: не негодяй, не злодей. Тебе лишь пришлось сделать правильный выбор в чудовищной ситуации: пожертвовать своими чувствами, чтобы позаботиться о том, кого ты любил…

Роберт сидел передо мной, но был по-прежнему далек, прикованный взором к оконному стеклу. Его эмоциональность, разбивающая нас обоих, сменилась непроницаемым холодом, что ранил только меня. Медленно он вытянул одну руку из моей хватки, подпер ею подбородок и губы; вторая милосердно осталась в клетке моих пальцев. Я знал, что не смогу убедить Роберта в том, что он отказался принять, услышав от родителей покойного, судьи, психотерапевта и еще черт знает кого. Я и не рассчитывал убедить его с первого раза: я не настолько особенный, чтоб подобное было в моей власти. Оно вообще невозможно. Но вода точит камень. Мало-помалу. Шажок за шажком. Теперь я знал, в чем было дело, — Роберт открылся мне, а это уже дорогого стоит. И в качестве признательности за откровенность и доверие я склонился к его рукам…

К рукам не убийцы. Сердечного ангела.

…и губами прижался к угловатым фарфоровым костяшкам. Наконец, Роберт перевел на меня взор, головой так и не двинув, потому теперь взирал на меня, на первый взгляд, высокомерно, сверху вниз, однако я чувствовал истинную подоплеку: как бы сильно Роберт ни старался от меня эмоционально отдалиться, ему это не удавалось.

— Зачем я тебе? — предельно серьезно осведомился он. — Поломанный, разбитый. Замаранный кровью. Провалившийся по пояс в гнилые доски давно заброшенного дома, из которого все никак не выберусь наружу…

Я молча целовал его ладонь. С внутренней стороны. С тыльной. Приподняв, я вложил в нее свою щеку, желая ощутить горячую пульсацию сердца. Лед неощутимо таял, белизна сходила с наших лиц. Роберт пока еще не смел улыбаться, очищенный, обновленный слезами, но уголки губ его были направлены вверх.

— Хочешь остаться? Даже если между нами ничего не будет? Ни объятий влюбленных. Ни поцелуев. Ни тем более секса.

Я улыбнулся тому, как просто Роберт прочел меня. Не спорю, я из того типа людей, которым секс очень важен, первоочереднее выражения чувств. Но если так подумать…

— …я остаюсь не ради секса, — мотнул я головой, продолжая прижимать расслабленную ладонь Роберта к своей щеке. — Я на него и не рассчитывал все это время. Я остаюсь из-за наших прогулок. Посиделок в ресторанах, кафе. Разговоров обо всем на свете. Впервые в жизни я готов довольствоваться малым, что об очень многом говорит…

Он не менялся в лице, лишь сглотнул. Я слишком напираю со своими речами Ромео?.. Решив сдать назад, я аккуратно выпустил его руку, но она не опустилась на колено, откуда я ее и похитил, а скользнула по щеке за ухо, пальцы запустив в волосы. Вновь скрипнуло кресло. Роберт наклонился ко мне, боящемуся лишний раз вздрогнуть, вздохнуть; вторая ладонь ошпарила мои лицо и ухо. Я хотел ожидать до последнего, однако терпения столько не имел, потому подался навстречу приближающемуся Роберту. Из-за этого обоих поцелуй настиг внезапно. Я вцепился в его руки, не желая позволять отдаляться; к счастью, Роберт и не думал прерывать поцелуй. С невинной нерешительностью, на которую, думал, я уже не способен, мы мягко смыкали губы раз за разом, и этой легкой нежности, тем не менее сбивающей дыхание и биение сердец, все не было конца. Я привык не к таким поцелуям, но боялся лизнуть его губы в намеке на французский поцелуй. Буквально только что я не смел мечтать и об этом, а теперь не мог унять продравшую глаза жадность: раз Роберт сделал первый шаг к телесности наших отношений, между нами возможно и большее, я надеюсь, пусть явно не сейчас.

Видимо, последние силы Роберт истратил на то, чтобы вознаградить меня за нежность, терпение и упорство. Он не воспротивился, когда я сказал: «Пойдем. Пора домой». Без протестов, покинув здание клиники, последовал со мной на парковку. Послушно надел протянутый шлем и занял место на спортбайке позади меня. Я ехал по заполненным машинами улицам вечернего города как можно плавнее, на светофорах грел одной ладонью руки Роберта, сцепленные вокруг моего пояса. Выбирал путь до его дома, избегая соседства с наземным метро, порой — через темные узкие переулки, стены коих тотчас покрывали грязные брызги из-под колес «Ducati».

Я подвез его до дома. Хотел на этом остановиться, но побоялся, что в таком состоянии Роберт может до квартиры, элементарно, не добраться, потому поднялся с ним до двери. Он отпер квартиру, вошел — и оставил дверь нараспашку. «Намека тоньше не придумаешь!» — усмехнулся я и закрыл дверь сам. Изнутри. Роберт не говорил ни слова, ни пока я готовил ужин, а сам он шил, ни пока мы вместе ели, сидя на диване в свете мельтешащего кадрами телевизора. Я мыл посуду, с сожалением признавая, что как только поставлю тарелку в сушилку, придется отправляться восвояси… Однако в гостиной на диване меня поджидали простыня, подушка и вязаный плед; Роберт уже ушел в спальню, куда я сунуть нос, конечно же, ни за что не решусь. Не в такой день. Не после столь драгоценного подарка. Не когда Роберт в полном раздрае. Хотя, признаться, к концу ужина, мне показалось, грозовые тучи над его макушкой немного посветлели, и молнии сверкали уже не так жутко.

Я проснулся под шкворчание яичницы да ее аппетитный аромат, доносящийся с кухни. Ленивое утреннее солнце разбрызгивало лучи на диван, столик и пол. Пока я рылся в воспоминаниях минувшего вечера, чтобы выставить их в верной последовательности, плита погрузилась в сон, большая яичница из четырех яиц справедливо поделилась между двумя тарелками, занятыми суховатым белым хлебом и томатами-черри. Заспанный, взъерошенный, с утренним дыханием и сонным песком в уголках глаз, я сидел на не просто смятой — перекрученной втрое простыне, чесал макушку, мял шею, лицо растирал, безуспешно проигрывал зевоте. Заснул лишь пару часиков назад, застрявший между Адом (рассказом Роберта) и Раем (первым поцелуем длинною в несколько блаженных минут).

— Я не знал, надо ли тебя будить, — впервые после пребывания в клинике заговорил Роберт, и я поднял на него, свежего, ухоженного, покрасневшие глаза.

— Да ничего… — с хрипотцой выдохнул я в сторону от собеседника.

На столик приземлились два подноса: на каждом — тарелка с завтраком, кружка кофе, салфетка, вилка и нож. Последний предмет я проигнорировал — дай Бог вилку удержать спросонья. Утренняя документалка про тропические леса заполнила тишину, больше на меня не давящую, естественную и теплую, как плед, который грел этой ночью.

После завтрака, благо Роберт дал мне одноразовые станок и зубную щетку, я привел себя в порядок, расчесался пальцами, скрюченными в звериную когтистую лапу, и готов был — теперь уж точно — уходить. Я обувался у двери под сосредоточенным взглядом хозяина дома, потом он вдруг отошел на минуту, а вернувшись, без единого слова напялил на мой мизинец пластиковое кольцо с большой конфетой вместо камня. Роберт выглядел до того серьезно, что я жевал губы, чтоб не оскорбить его смехом. В итоге не стерпел и спросил:

— Можно его пососать?

— Разумеется, — чуть удивленно ответил тот.

— А леденец?

Мы смотрели друг другу в глаза, быть может, с полминуты: я — бесстыдно горящий пошлостью, Роберт — с восковым бесчувственным лицом. Наконец, как тает лед под жаром солнца, так и его губы неторопливо потянулись в стороны, сверкнули белые зубы, и с тихим придыханием Роберт-таки рассмеялся. Я не видел его улыбку будто целую вечность…

— Это глупо, — лучезарно ответил он и кивнул на дверь.

— И все равно смешно! — вставил я, пятясь в коридор лестничной клетки. — А знаешь, как говорят: в каждой шутке доля правды…

Дверь захлопнулась перед моим носом, но последнее, что я увидел, было солнечное, лишенное тяжких дум лицо Роберта, а это однозначно победа!

========== Часть 7, вторая половина ==========

Пока кассир ожидал, когда установится соединение с банком и пройдет оплата по кредитке, я нервно барабанил пальцами по стойке.

…Я — животное? Определенно.

У меня нет терпения? Да…

Но ни за что я не стану заставлять кого-то делать что-то. В конце-то концов!..

— Оплата прошла, — отвлек меня от мыслей кассир. — Спасибо за покупку! Приходите еще!

Я вынужденно улыбнулся в ответ, взял пакет — белоснежный, как и обновка, лежащая в нем, и покинул магазин, в котором никогда прежде не был; куда вряд ли еще загляну. Приобретенный девственно-белый тканевый рулон провел ночь в моем рюкзаке, там же трясся по дороге на работу. У белых воротничков короткий рабочий день! — но не у врачей, по крайней мере не в клинике Роберта, а потому или я рискну всем сегодня, или выгорю молча дотла, ведь возможность лучше в ближайшие дни не представится.

У меня был четкий план. Четкий — пока события развивались в моей голове, пока воображение моделировало накладки, с которыми я ловко справлялся, задействуя смекалку! Вот только в реальности так не бывает, и малейшее отхождение от ожиданий вызывает ступор и панику.

Припарковав спортбайк на уже обычном месте, я прокрался в клинику с рюкзаком на плече. Общий зал ожидания был пуст, место медсестры в регистратуре тоже. Беспрепятственно, без нежеланных свидетелей, я проскользнул в мужской туалет, также безлюдный. В кабинке, скинув рюкзак на опущенную крышку унитаза, я снял тонкую куртку и пиджак (рванул сюда сразу с работы), чуть не повесился на галстуке, от волнения потянув за не тот конец, разделался-таки и с ним, и с рубашкой и оперативно утрамбовал все в рюкзак, вспухший, как спасательный жилет. В кафельной коробке, заполненной эхом и запахом дезинфицирующего чистящего средства, «топлес» было холодно, но мурашки покрыли мои руки не потому. Прежде я не вытворял такое… На что только идиота может толкнуть длительное воздержание с зажженным фитилем влюбленности!..

Из хрустящего пакета я достал медицинский халат и надел его на голый торс. Как ни в чем не бывало, с видом важной птицы, покинул кабинку и остановился с шаром-рюкзаком перед чередой туалетных зеркал. Мда, кое-что я не предусмотрел… Оказывается, такие халаты имеют глубокий вырез между лацканами, так что треугольник обнаженной кожи чуть ли не до конца грудных мышц отчетливо намекал на отсутствие одежды под халатом… На фоне этой «мелочи» офисные черные брюки и остроносые ботинки терялись и особого внимания к себе не привлекали. Ну не могу же я разгуливать как извращенец, ей Богу!.. Решение нашлось простое, но ничуть не изящное: будто смущенная невеста в пеньюаре в первую брачную ночь, я загнул лацканы к центру — придется держать их свободной рукой…

Выйдя из туалета, я закинул рюкзак в камеру хранения, по лестнице взбежал на этаж выше. По пути мне, к счастью, никто не встретился. У кабинета я опять грел уши в течение десятка секунд: за дверью шуршали бумаги, не звучали голоса. Дети редко молчат, так что я сделал вывод, что пациента там нет. И все равно стоило быть осторожным. Потому, приоткрыв дверь, я сунул в широкую щель только голову.

В кресле у стола над кипой медицинских карт сидела знакомая молодая медсестра. Еще не обернувшись, лишь начав поворачиваться, она заговорила:

— Я не понимаю, что написано по последней паци… Оу, — увидела она меня. — Привет!

— При…вет… — чуть стыдливо ответила ей одинокая голова, быстро убедившись, что видно только ее и ни краешка халата.

— А Роберт в процедурной, — улыбчиво опередила девушка мой мысленный вопрос.

— Спасибо, но мне это… ничего не говорит…

— Этажом выше, от лифта налево, первая дверь напротив.

— Благодарю, — кивнула голова, медленно засасываясь обратно в коридор. — Хорошего окончания дня…

— Взаимно!

Лифт был под рукой, однако я в который раз выбрал лестницу: если двери разъедутся в стороны и хоть одна душа увидит меня в этом наряде, возникнут проблемы, ведь я не работаю здесь, а коллектив этой клиники просто не может не знать врачей в лицо. Повстречайся мне кто на лестнице, я хотя бы смогу в момент отвернуться, присесть, мол, завязываю шнурки… Да, идея — хлам, но хоть какой-то выход! — ловушка-лифт же вообще не оставляет возможности скрыться.

Пройдя на нужный этаж, доселе незнакомый, я быстро выискал лифт, единственный ориентир. Слева начинался коридор, с обеих сторон утыканный дверьми. Что там она сказала: «…напротив…» — «…первая напротив…» — напротив чего? Напротив лифта?.. Изнывая от тревоги, я подступил к предполагаемой двери, сжал самыми кончиками пальцев продолговатую ручку, словно боясь оставить отчетливые отпечатки на месте преступления, и та с щелчком опустилась. В узком кабинете без окон вдоль стен стояли шкафы с замутненными стеклами; в нос лез чисто медицинский запах — спирт? Центр помещения от меня скрывала ширма — и не одна, целый закуток из четырех штук, «комната» без правой стенки, где маячила спина в белом халате. Я хотел сперва окликнуть: вдруг ошибся? Но решил немного подождать. И не зря! Отойдя от пустой медицинской кушетки, спрятанной за ширмами, чтобы положить что-то на трехэтажный процедурный стол — металлическую этажерку, врач явил себя, и я узнал любимый затылок. Смелее в разы, я беззвучно раскрыл дверь, встал в проеме, эффектно уперся ладонью в косяк, а второй сделал ручку получившегося «чайника».

— Добрый вечер, коллега! — бархатно вымолвил я, не сдержав счастливой улыбки.

Роберт обернулся уже с приподнятыми бровями, лицо его застыло в еще большем удивлении: он увидел меня — халат — явное отсутствие рубашки под ним — убедился, что хотя бы брюки на мне! — этим изрядно меня повеселив.

— И что это? — снисходительно спросил он, не опуская бровей.

— Крик отчаяния. — Я прикрыл за собой дверь, вальяжно прошел мимо Роберта к кушетке и отщелкнул одну за другой нижние пуговицы халата. — Я категорически против принуждения и всецело пойму твое желание и дальше держать от меня руки подальше, но в таком случае мне придется сделать все самому. Признаться, сил терпеть уже нет.

Нахмурившийся, но улыбающийся, решительно путающий меня, Роберт наблюдал, как я расстегиваю ремень, вытаскиваю его из петель и бросаю себе в ноги.

— Бесстыдник, это детская клиника.

— Долг врача: помогать всем без разбору. Или я ошибаюсь?

Низко взвизгнула молния, без нее ткань тут же разошлась, обтянув по бокам заметно увеличившийся под бельем член. Я расстегнул оставшиеся, верхние, пуговицы халата — Роберт, не моргая, уперся потяжелевшим взором в мою грудь; соски затвердели то ли от холода, то ли от возбуждения: раздеваясь в месте (по моим ощущениям) мало приспособленном для этого, я чувствовал себя на улице, оголяющимся в карикатурном парке в свете фонарей… Роберт громко сглотнул, все же не двигаясь с места. Внимание его было всецело приковано ко мне, к каждому моему движению. Из маленького кармашка брюк, поселившегося в кармане побольше, я достал презерватив и положил его рядом с собой, на кушетку.

— Вдруг пригодится, — улыбчиво пожал я плечами, считывая полную вовлеченность Роберта, но и противоестественное сопротивление, отрицающее любой намек на счастье под предлогом: «Я не заслужил…»

Вскоре на пол переместилась вся моя одежда, кроме медицинского халата, прикрывающего руки, спину — и больше ничего. Откинувшись назад, поперек кушетки, я неторопливо, как можно эстетичнее, надрачивал член. Стыд да овевающая кожу прохлада смешивались в ядреную смесь, при контакте с возбуждением вспенивая последнее до краев. Я задерживал тугое кольцо пальцев на головке, сдвигал к ней крайнюю плоть до предела, как можно крепче сжимал ее, от этого давления ловя дополнительный кайф. Одну ногу я поднял на кушетку, уперся стопой в самый край, тем самым открыв взгляду Роберта до неприличного чувствительную область под мошонкой и овал расслабленных мышц.

— Доктор, от Вас никакой помощи, — обольстительно улыбнулся я, свободной рукой обласкав поджавшиеся яйца.

Не отрывая от меня глаз, Роберт вытянул из настенной металлической коробки тончайшую голубую медицинскую перчатку и ловко, за две секунды, натянул ее на правую кисть. Удовлетворенный чужой сломанной волей, я перевернулся, припал животом к кушетке, спустил на пол лишь одну ногу, коленом второй упираясь в обивку. Прозрачный гель крупной каплей покрыл подушечки облаченных в латекс пальцев. Каждый шаг Роберта ко мне отдавался гулким эхом во взволнованном сердце. Это не одно лишь предвкушение, это страх: в любой момент этого мужчину может опять переклинить, и он прогонит меня домой…

Холод лубриканта, обычно используемого для чисто медицинских нужд, объял секундно сжавшийся сфинктер. Перчатка была отнюдь не теплее, зато левая ладонь Роберта, чуть отодвинувшая ягодицу — приятно натянувшая тем самым анус, — обжигающе горяча… Пара ледяных скользких пальцев вторгалась в тело неторопливо, дюйм за дюймом. Замаскировать томный стон мне удалось судорожным выдохом, разбавившим лед процедурной.

— И часто… ты устраиваешь такие… личные осмотры? — спросил я, только бы понизить градус возбуждения от происходящего, не кончить от первого же умелого прикосновения к простате.

— Ларри, я работаю в детской клинике: за кого меня принимаешь?

Я тихо рассмеялся в ответ, но счастливая улыбка держалась на губах вовсе не из-за услышанного. Впервые за долгое время, а быть может, и за жизнь в голове, груди в каждом нервном окончании взрывался праздничный салют, от разноцветных мерцающих искр коего реальность блекла и фокус смещался на то, что внутри: на ощущения и чувства. Чем ритмичнее пальцы Роберта двигались в тесноте горячих пульсирующих стенок и чем выше поднималась его вторая рука по моему бедру к поясу, тем меньше мыслей оставалось в моем сознании, сужающемся в такт непередаваемой мелодии наслаждения. Слова, произносить которые я страшился и лишь потому не спешил, искали путь на поверхность, как термит сквозь древесину; как ручей, понемногу упорно пробивающий ход через горную породу. В первую очередь — чтоб не сорваться, я прервал Роберта, быстро оказался коленями на морозном кафельном полу. С нетерпеливой свирепостью расправился с ремнем чужих брюк. Пожалуй, лучший, честнейший комплимент из возможных — вставший на тебя член, выскальзывающий из-под сдерживающей его широкой резинки трусов…

Я подошел бы к желанному аперитиву неторопливо, вдоволь вылизав член, но сейчас нуждался в том, чтобы буквально заткнуть себе рот и не ляпнуть слащавость, способную отпугнуть поддавшегося импульсу Роберта. Со второго размашистого движения головой я вогнал член в горло, кончиком носа прижался к лобку. Рвотный рефлекс не сработал — дело давней привычки; пока хватает воздуха в легких, Роберт у меня в плену… Шумно сдернутая с руки перчатка упала на пол, горячие пальцы закрались в волосы у меня на затылке. С губ, поцеловать которые я еще с того (первого и последнего) раза не смел, слетел мычащий стон, когда мое горло начало ритмично сокращаться в намеренных попытках сглотнуть. Двигаться вновь пришлось мне, возможно, потому, что Роберт как врач осознавал, к каким плачевным последствиям может привести самодурство партнера, жадно получающего глубокий минет. Я не позволял узкой головке вернуться на язык, пытал Роберта жаром тесного горла, пока разгоряченный воздух не наэлектризовала озвученная им шепотом брань. Только тогда я выпустил, наконец, член изо рта, с громким вдохом откинулся назад. На нижней губе и подбородке блестела вязкая слюна, часть нее впиталась в брюки Роберта — под ширинкой темнело пятно; с моего члена к полу толстой нитью тянулась смазка. Еще толком не отдышавшись, я вслепую зачерпнул с кушетки одеревеневшими пальцами презерватив: на коленях, в одном лишь расстегнутом медицинском халате, отогнутом назад, как плащ, я протянул возвышающемуся надо мной Роберту с подрагивающим членом наголо контрацептив, словно в извращенном предложении руки и сердца. В его наполовину прикрытых глазах клубилась давно застоявшаяся страсть, в моих — сгорающими в атмосфере звездами мигала мольба чистой похоти… Бережно взяв из моих пальцев презерватив, Роберт руками — не зубами, как сделал бы любой «альфа-самец», — надорвал упаковку. С облегчением и ликованием на сердце! — я взобрался обратно на кушетку, случайно задел змея-ремень, зазвеневшего бляшкой по кафелю. Будто на массажном столе, я лег на живот, член оказался между разведенными ногами, белый халат свесился к полу, более не скрывающий спину от лопаток и ниже.

Роберт не стал раздеваться, лишь приспустил штаны, облачив член в ребристый латекс да добавив к его смазке имеющийся гель. Едва врач разместился поверх моих бедер, холодная от лубриканта головка мазнула меж ягодиц, и я сперто выдохнул в подложенные под щеку предплечья. Несмотря на основательную подготовку пальцами, член входил туго, медленное продвижение его в глубину отдавалось смесью привычного, в чем-то извращенного удовольствия и легкой тупой боли. Левой рукой Роберт стиснул сзади мою шею, окончательно обездвижил меня давлением на нее и бедра. Член вошел чуть ли не до краев презерватива — и столь же неспешно двинулся назад, по-садистски медленно стимулируя сфинктер каждой неровностью ребристого кондома… Толчки вперед приобретали пылкость, решительность, в то время как движения назад сохраняли изощренную растянутость во времени, и эта бездна между «внутрь» и «наружу» очень скоро заставила мои ослабевшие ноги едва заметно дрожать… Дыхание Роберта неуклонно тяжелело, мое же, участившееся, балансировало на грани стонов. В такой позе я не мог дотянуться до собственного члена, подтекающего предэякулятом на кушетку, а Роберт и не думал мне помочь; потерявший возможность удовлетворить себя, практически лишенный одежды вне безопасного дома, прижатый к кушетке весом мужчины, повелительно входящего в меня до предела, я прощался с контролем над мыслями и телом, отдавался животному, отупляющему удовольствию без остатка…

Дверь в процедурную с щелчком распахнулась! Сердце ухнуло в никуда, но очередной толчок, сладкое терзание простаты, вернул его обратно под ребра.

— Роберт?.. — спросила из-за ширмы медсестра. Побледневший от волнения, я видел не только ее темный силуэт на фоне коридорного света, но бирюзовую форму, часть лица — через тонкий вертикальный зазор между ширмами.

— Не входите, у меня осмотр, — хладнокровно ответил Роберт — и ускорил ритм, сравнял головокружительно короткую длительность движений внутрь и наружу! Я впился зубами в запястье, не до крови, но до боли существенной, все же не способной перекрыть искры наслаждения в голове. Нельзя… проронить… ни звука… что при таком темпе просто невозможно! Я сойду с ума!..

— Извините, что отвлекаю, но у меня вопрос по карте: не могу прочесть…

— Это подождет, — мягко произнес Роберт, немного запыхавшись, по-прежнему со звериной безжалостностью имея меня да властно держа за загривок!..

— Мне нужно уже сейчас закончить со всем этим… Я могу на секунду подойти…

…О черт, только не это!..

— …или Вы ко мне выйдите ненадолго?

— Три минуты… обождет… — поставил он интонацией точку, в последний миг — я почувствовал это — подавив стон.

Медсестра сделала шаг за порог, дверь закрылась, но оба мы знали: она стоит там, в считанных шагах от нас, и услышит, если вдруг мы все-таки дадим нашим голосам волю…

Роберт дал мне свободу, отстранился на дальний конец кушетки, явно не собираясь заканчивать начатое — не веря, что я сумею сдержаться. Вот только я с его решением был не согласен: сжав его острые плечи в крепких, но бережных объятиях, я впился в его губы, самовольно опустился разработанной задницей на желающий того же член… Чтобы поддерживать ритм и равновесие, мне пришлось откинуться назад, ладонями упереться в кушетку; взгляду Роберта был открыт весь я: напряженные мышцы груди и пресса, подпрыгивающий из-за моих скорых сбивчивых движений член и издающий пошлые влажные звуки анус, непрестанно вбиваясь в которой член Роберта взбивал лубрикант… Его смазанная остатками геля правая рука обхватила мой член, спустилась до основания, где пальцы до томного пульсирования крови сжали ствол, и вернулась к набухшему венчику. Снова и снова ласка от Роберта совпадала с моими рывками. Отчетливо ощущающий приближение оргазма, я уронил голову, уперся мутным взором в плиточный подвесной потолок. Стоны долгожданного блаженства приходилось проглатывать, отчего дыхание, и без того сумбурное, превращалось в похрипывающие обрывки. В такой ситуации кончать с одухотворенным модельным лицом было просто невозможно! — я стиснул зубы, словно превозмогал небывалую боль, на самом деле разбиваясь на мельчайшие радужные осколки! Сперма заляпала мне живот, благо на одежду Роберта не попала, к еще большему моему счастью, начавшего кончать ровно в этот момент: из-за меня, страдающего под прессом фейерверка дьявольски сладких ощущений!..

Я не знал, уложились ли мы в три минуты или справились значительно позже; соскользнув с члена, я шумно рухнул спиной на содрогнувшуюся кушетку, голый, покрытый каплями пота, забрызганный спермой, использующий мятый халат, свисающий с широких плеч, как простыню. Роберт быстро встал с кушетки, организованно привел себя в порядок и вышел в коридор, оставив меня наедине с коробкой салфеток, целую гору коих я минутой позже, придя в себя, перевел — заполнил маленькую металлическую урну для медицинских отходов доверху. За дверью, я слышал, велась рабочая беседа вполголоса. К моменту, когда она завершилась, я опять был в штанах, носках, ботинках и, разумеется, халате.

Роберт вернулся в процедурную мрачнее тучи. К сожалению, вряд ли расстроился так из-за собственного неразборчивого почерка в чьей-то истории болезни. Я не знал, с чего начать разговор, так что последовал новому импульсу:

— Я думал, сейчас все медицинские штуки ведутся в электронном виде…

— Обычно да, — бесцветно ответил он, пройдя к кушетке и опустившись на самый ее край, — но не когда у тебя на приеме ребенок впервые: чтобы печатать, я вынужден был бы сидеть к пациентке спиной, а наладить контакт со стеснительными детьми и так непросто…

— Ясно, — случайно обронил я шаблон, отыскал у ног Роберта ремень, практически уползший под кушетку, и вернул в петли брюк.

— Ты романтизируешь меня, — прогремело могильной плитой, упавшей на утрамбованную кладбищенскую землю. От удивления я так и не застегнул ремень, и он повис параллельно моим ослабевшим рукам. Такой тон не к добру…

— Это… разговор о Нике?.. — осторожно спросил я и присел рядом.

— Да. Я знаю, что звучу как заевшая пластинка, но таким и буду — бессчетное количество раз, пока тебе это не осточертеет. И даже больше!..

— Я понимаю, — поймал я, кивнувший, его недоверчивый взгляд. — Думаю, что понимаю. После несчастного случая с той девушкой в магазине, которую ты спас, я не мог переключиться мысленно ни на что другое, вне зависимости от происходящего вокруг. Возвращался к случившемуся снова и снова. И смог разорвать этот замкнутый круг лишь потому, что рядом оказался человек, прекрасно знающий, каково это — не быть способным кому-то помочь; чувствовать себя совершенно бессильным, пока другой находится на грани жизни и смерти… Разумеется, моя ситуация и рядом с твоей не стояла! Но разница, я думаю, будет во времени, которое потребуется на принятие травматичного опыта…

Он держался за край кушетки, подсознательно выискивая опору надежнее, — я тоже. И сдвинув правую руку на несколько дюймов, я нашел пальцы Роберта, вплел свои меж них.

— На это могут потребоваться годы, — признал я, глядя на шкаф впереди, — но я терпеливый. Когда дело не касается секса, видимо… — упаднически подытожил я, и справа послышался тихий смешок, вмиг избавивший душу от чудовищной ноши.

— Самонадеянно, — просто ответил Роберт.

— Не спорю. Но что мешает попробовать? Конечно, никто не знает, как жизнь дальше сложится… И все-таки.

К двери приближалось шуршание швабры — оно напомнило, что время общее, земное, не останавливалось ни на секунду, в отличие от нашего с Робертом.

— Ты сходишь за моей одеждой?.. Она в камере хранения. — Блеснул на моей ладони маленький стальной ключ.

— А потом?

— Хочу кофе. И китайской еды.

Роберт взял ключ со слабой улыбкой, молча дошел до двери и остановился перед ней, как если бы внезапно позабыл, как пользоваться ручкой.

— …Бога ради, купи уже второй шлем, раз мне, видимо, придется ездить с тобой на мотоцикле до конца своих дней…

— Поищу белый с красным крестом. Или лучше с принтом головы плюшевого медведя?

Ухмылкой я светил ему в спину. Наконец, Роберт покинул процедурную, но прежде, чем дверь закрылась, я успел различить:

— Второй вариант мне нравится больше…