Мой путь в Скапа-Флоу [Гюнтер Прин] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (53) »
Гюнтер Прин МОЙ ПУТЬ В СКАПА-ФЛОУ
Прыжок
Лейпциг. Холодное лето 1923 года. Инфляция разорила всех. Наши родители обеднели… Шёл дождь. Улицы выглядели призрачно серыми и грязными. — Ну, что скажем о нашем решении сегодня? — спросил Хайнц. Я размышлял о реакции моей матери и медлил с ответом. — Уверен, что моего старика от такого хватит удар, — Хайнц для убедительности рубанул воздух рукой. Однако перспектива подвергнуться отцовской порке, похоже, его не останавливала. Он был твёрд в своём решении. Подойдя к нашей двери, мы распрощались. Через несколько шагов Хайнц обернулся и крикнул: — Я скажу своему старику сегодня же, непременно! И размахивая портфелем, скрылся за углом. Я поднялся по лестнице. Это была узкая, стёртая ногами деревянная лестница, едва освещённая маленьким оконцем, выходившим во двор. Дверь открыла мать. Она была в фартуке, запачканном красками. — Пст! Тихо, Гюнтер, — прошептала она. — Господин Буцелиус ещё спит. Буцелиус был толстым студентом, который снимал у нас комнату, расположенную сразу справа от входа. Он учился уже в четырнадцатом семестре. До полудня он проводил время в постели. Он говорил, что так ему лучше работается. При этом обычно через дверь доносился его храп. Я прошёл в нашу комнату. Стол был уже накрыт. За ним в своих высоких детских стульчиках сидели Лизелотта и Ханс-Иоахим с бледными, испитыми личиками. На полке лежали три письма в голубых конвертах: счета! Подошла мать и принесла еду. Это был перловый суп. — Много? — спросил я, кивнув головой на голубые конверты. — Хуже всего с зубным врачом, — вздохнула мать и добавила: — Хотя люди, которым нечего есть, не нуждаются в зубах. Я взглянул на неё. На её добром лице было выражение горечи и муки. Нет, пожалуй, я не должен ей сообщать о своём решении — по крайней мере, сегодня. После обеда, в то время как она убирала стол, она сказала: — Когда выполнишь домашние задания, отнеси-ка кружева к Клеевитцам и Брамфельдам. Снова пришла коробка с ними. Я кивнул головой. Это было неприятным поручением, однако мы жили этим. Моя тётя закупала кружева в Рудных горах[1], а мать сбывала их в Лейпциге в маленькие магазины и частной клиентуре. Это давало скудный доход, а подчас и его не было. К вечеру я отправился в путь. Картонная коробка была непомерно велика, и меня мучила мысль о возможной встрече со школьными приятелями. Магазин находился на новом рынке. Маленький магазин с крохотной витриной, в которой виднелись старомодное бельё, ночные сорочки с ажурной вышивкой, филейные скатерти и коклюшечные кружева. Всё это выглядело как содержимое бельевого шкафа из восьмидесятых годов прошлого века. В магазине я застал старшую из сестёр Клеевитц, маленькую, сухую женщину с острым носом и чёрными, как у птицы, глазами. — Добрый вечер, — обратился я к ней и поставил свою коробку на стекло прилавка. — Моя мать прислала вам кружева. — Мог бы прийти и пораньше! — прошипела она. — Уже темнеет! Она сняла крышку коробки и начала рыться в кружевах. При этом беспрерывно бормотала себе под нос: — Конечно, снова неотбелённые… и снова один и тот же узор: «Глаза Бога»… никого сегодня не интересуют «глаза Бога»… я говорила уже об этом в предыдущий раз… Я молчал. Звякнул колокольчик на двери магазина, и вошла клиентка. Фройляйн Клеевитц оставила меня и занялась её обслуживанием. Надо было видеть, как она преобразилась, каким любезным стало выражение лица, как мелодично зазвенел её голос. Я молча наблюдал за всем этим. Да, вот они какие, эти мелкие душонки: согбенные спины — высшим, пинки — низшим... Клиентка удалилась с купленными булавками, а фройляйн Клеевитц вновь вернулась к моей коробке. Она рылась там, как курица в земле в поисках червей после дождя, и снова принялась бормотать: — Образцы были совершенно другие, гораздо красивее… гораздо тщательнее проработанные… охотней всего я вообще бы не взяла эту чепуху… — Но тогда… — начал я. Она резко подняла голову и посмотрела на меня. Её глаза превратились в маленькие щёлки, а рот раскрылся от напряжения. Ещё одно моё слово — и она выбросит меня наружу вместе с моими кружевами. Я знал это настолько точно, как будто бы она уже сказала об этом. Я вспомнил о своей матери, сестре и брате, и промолчал. — Ты что-то сказал? — спросила она. — Нет. — Ну, то-то же. Я бы тоже не хотела ничего слышать, — заключила она самодовольно. Затем она подошла к кассе, отсчитала и бросила деньги на стол. Я поблагодарил и ушёл. Снаружи я сразу закурил, хотя было ещё светло, и кто-либо из преподавателей мог увидеть меня в любое мгновение. Но раздражение было слишком сильным. Нет, так больше не может продолжаться. Я должен бежать отсюда, если не хочу задохнуться. Хайнц-то точно сообщит сегодня своему отцу, что мы оба решили уйти в море. Нужно решаться и мне.- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (53) »
Последние комментарии
6 часов 22 минут назад
10 часов 30 минут назад
10 часов 47 минут назад
11 часов 8 минут назад
13 часов 49 минут назад
21 часов 13 минут назад