На лосях [Юрий Григорьевич Вылежнев] (fb2) читать онлайн

Юрий Вылежнев На лосях

ЛОСИ НА УЛИЦАХ ЧЕРДЫНИ

Могучий кедр, четверть тысячелетия красовавшийся на таежном косогоре и выдержавший немало бурь-ураганов, качнулся под ударом ветра вперед, затем в обратную сторону. Его пирамидальный шатер закружился, словно сарафан на расходившейся плясунье. Вдруг как будто какой-то исполин переломил ствол в полтора охвата толщиной, поднял в воздух и бросил вперед на десяток метров… Следом летели тучи драни, сорванной с крыш. Издали могло показаться, что где-то вытрясали содержимое гигантских пуховых перин. Многие здания были оголены в течение нескольких секунд. На месте крыш остались лишь ощипанные ребра стропил, содрогавшиеся под очередными ветровыми атаками…

Это произошло в одном из лесных поселков, к северо-западу от Чердыни. А вскоре очередь дошла и до города. Ураган нагрянул совершенно неожиданно. Поднялся оглушительный шум, визг и вой. Невоз можно было держаться на ногах: воздушная волна опрокидывала людей, подбрасывала их вверх. Высоко над городом с пронзительным визгом мчалось листовое железо, содранное с крыш. С треском падали вековые тополя, звенели стекла разбиваемых окон, валились заборы, ворота. Ветер работал, точно огромнейшая метла…

Этот шквал пронесся над севером Пермской области 15 августа 195… года. Он продолжался около часа и закончился дождем с градом. По крайней мере последние девяносто лет не бывало здесь ветров такой силы, как на этот раз.

Особенно пострадали низовья Колвы: здесь ураган достиг наибольшей силы. Однако отголоски грозного шквала распространились на огромную территорию, и даже над Пермью разразилась сильнейшая пыльная буря. Как и в Чердыни, она завершилась здесь градом, необычайно крупным: градины достигали величины волошского ореха.

Как только начался ураган, связь Чердыни с внешним миром была полностью прервана, и в областной город известие о стихийном бедствии поступило лишь на вторые сутки.

Созданы были комиссии по выяснению материального ущерба, и жители принялись за ликвидацию всего, что натворил ураган. Вот почему почти никто не заметил, как вечером к берегу Колвы подъехал странный всадник, который из-под ладони пристально рассматривал Чердынь, раскинувшуюся по крутому противоположному берегу. Глядя на уверенную посадку всадника, на мужской плащ, разодранный в нескольких местах, на высокие сапоги и большой синяк, безобразивший лицо, никто бы не сказал, что это девушка. Однако под плащом угадывалась стройная девичья фигура.

Да, это была девушка. Но почему на ее миловидном лице красовался огромный синяк? Почему одежда ее была изорвана в клочья, а сама она, приехавшая, как видно, издалека, была одета слишком легко? Ведь все ее одеяние состояло лишь из спортивных шаровар и упомянутого уже плаща, в прорехах которого сквозило голое тело. Однако самое любопытное заключалось не в самой всаднице, не в ее необычном наряде, а в том животном, на котором она ехала.

Лось! Его крупная темно-серая фигура была увенчана удлиненной приплюснутой головой, над которой красовались раскидистые лопасти рогов. Рогач раздувал свои ноздри, нервно принюхиваясь к запахам, что доносились из-за реки, настороженно двигал ушами, ловя непривычный шум города, и изредка ударял о землю страшным для врагов раздвоенным копытом.

Позади рогача из-за куста высовывала свою комолую голову лосиха. Сонно, полузакрыв глаза, она жевала веточку осины. К спине лоcихи был аккуратно приторочен небольшой вьюк.

К ногам рогача, помахивая загнутым вверх хвостом, выскочил гладкий черномастный пес с рыжими подпалинами в надбровьях и по щекам.

— Ну что, Жука? Поплывем? — ласково спросила девушка собаку, и караван двинулся к воде.

После переправы через Колву диковинную всадницу заметили наконец вездесущие мальчишки. Через несколько минут маленький лосиный караван попал в окружение следовавших на почтительном расстоянии любопытных ребят.

Не отвечая на удивленные возгласы и вопросы мальчишек, девушка подъехала к городской окраине и только здесь спросила:

— Где улица Пролетарская?

Получив ответ, она въехала в город. Из разбитых окон, из-за поваленных ворот, с ремонтируемых крыш за странной всадницей наблюдали десятки людей. А она, не обращая внимания на глазеющих, нашла нужный ей дом и скрылась в воротах вместе с лосями и собакой.

УРАГАН НА ПОЛЮД-ГОРЕ

Подставив спину ласковым лучам солнца, Наташа отдыхала. Здесь, на вершине Полюдова Камня, не мучили ни августовский зной, ни назойливое комарье. Лишь теперь, после полутора суток, проведенных на горе, девушка почувствовала неимоверную усталость. Да и то сказать, судя по карте, за девятнадцать дней пройдено было около шестисот километров.

Как далеко теперь до Караселки! Как далеко до Калинино! Вместо родной деревни внизу, под Полюд-горой, раскинулся город Красновишерск. Вместо Белых гор — горы Полюдова кряжа. И Наташа не на Осиновой Голове, на которую так любила взбираться со своими лосями, а в гостях у Полюда, на высоте в полкилометра…

Последние два дня пути достались особенно тяжело: шли проливные дожди. Мокрая, грязная, измученная гнусом, Наташа была рада, когда случайный знакомый по переправе через Вишеру, начальник метеорологической станции Полюдова Камня, пригласил ее на вершину горы.

— Там вам никто не будет надоедать своим любопытством, кроме меня разве да дежурного наблюдателя. Отдохнете как следует. Комаров на вершине нет — сдувает ветром. Да и красота-то у нас какая!

Наташа согласилась.

— А хотите, я вам расскажу о богатыре Полюде? — спросил словоохотливый спутник, шагая рядом с покачивавшейся в седле девушкой. И начал, не дожидаясь ответа:

— Было это, как рассказывал мне в детстве дед, очень давно. Жили в те времена в наших краях два богатыря: Полюд и Пеля. Полюд на своей горе, а Пеля — на Помяненном Камне.

Силачи были не хуже Ильи Муромца. Держали они здесь заставу богатырскую. Горы, на которых жили богатыри, с двух сторон к Вишере подступили, как бы перегораживая ее. По реке же шел раньше путь в Сибирь; и по ней на Чердынь, на Пермские земли часто делал набеги сибирский царь Кучум, с которым после Ермак воевал. Много тогда народу гибло от этих нашествий, толпами уводил Кучум в Сибирь рабов. Однажды пришла на Вишеру несметная сибирская орда. Бьются богатыри с Кучумом день, бьются другой, третий — не убывает вражья сила. Мечут большие камни с гор — не помогает. Вот они, эти камни, и по сей день валяются. — И рассказчик показал на скалистые глыбы, многие из которых были величиной с добрую избу. — Рассердился тогда Полюд не на шутку, топнул по горе ногой: затряслась земля, лес вокруг повалился, Вишера из берегов вышла… Полчища Кучумовы с перепугу бросились бежать. Но не тут-то было! Кого деревьями задавило, кто в реке утонул. А кто и ушел, тот своим в Сибири наказал, чтоб войной на Чердынь больше не ходили. С той поры враг и не появлялся в Пермской земле. А Полюд после битвы ушел в гору: пещера у него там была. Заснул. И спит в подземелье до сих пор. Спит, пока не заслышит топот новых вражеских полчищ…

Рассказ заинтересовал Наташу. Она была вдвойне благодарна метеорологу: и за то, что впервые за все время пути по-человечески отдыхала, и за то, что увидела на Полюде. Еще вчера, отпустив лосей пастись, она обошла всю гольцовую часть горы. Замирая, заглядывала вниз с двухсотметрового скалистого обрыва. Здесь, на одном из уступов, она нашла углубление в скале, удивительно похожее на след человечеокой ноги гигантских размеров. Как говорит предание, это след великана Полюда. Он будто бы топнул ногой в этом месте во время битвы с врагами.

Сегодня утром, выйдя на вершину встретить солнце, встававшее из-за сизого гребня Уральских гор, Наташа долго любовалась белоснежными полосами тумана, стлавшегося по глубоким долинам речушек. Перед самым восходом туман оторвался от земли, и под Полюдом поплыли стаи облаков, гонимые легкими порывами ветра. Вдруг одно из них, вздыбившись, поползло вверх по отвесным утесам, и через несколько секунд Наташа стояла, окутанная прозрачной дымкой…

Сейчас девушка безмятежно лежала, без конца любуясь грандиозной панорамой, открывавшейся с горы. Время от времени она посматривала в сторону одежды, развешанной на крыше домика и на заборчике. Пользуясь случаем, Наташа все, что можно было, выстирала. Сушились и телогрейка, и одеяло, промокшие до нитки за последние дни.

Внизу на десятки и сотни километров распростерся зеленый ковер, море лесов, пронизанное иссиня-прозрачными жилками речек. На западе оно было спокойно — там равнина, а на востоке вздымалось бесчисленными волнами горных кряжей. Это была парма. Так здесь называют таежные гористые леса. Темные шапки ельников и пихтачей одевали увалистые вершины. Между ними пестрели ярко-зеленые полосы березников, серые с голубизной пятна сосновых боров. В полутораста километрах на востоке из сизого марева подымался частокол вершин Каменного Пояса — Урала, а на западе тянулась темная кайма — высокий берег реки Колвы, на котором гирляндой гнездились селения. Сверившись с картой, Наташа опознала на Колве город Чердынь и многочисленные села: Покчу, Вильгорт, Камгорт и другие.

Каждый раз, взяв карту в руки, девушка вспоминала Сережу. Как он прекрасно в ней разбирался!.. Не только за длинную сутулую фигуру и смешно торчащие волосы его прозвали Жаком Паганелем, но и за прекрасное знание географии. Ко времени, когда Наташа ближе познакомилась с ним, кажется, уже не оставалось уголка в Калининском районе, где бы он не побывал. Сережа и ее научил обращаться с картой. Чего только он не знал в своем районе! Облазил больше десятка пещер и несколько старинных шахт; нашел клад увесистых пятаков, выпущенных еще в восемнадцатом веке Аннинским монетным двором, на месте которого сейчас стоит в Белых горах скромная деревушка; разыскал под Усть-Туркой четырехсотлетнюю сосну, на которой пугачевский атаман Белобородов вешал богатеев; исследовал какой-то водопад на Ирени; записал несколько десятков легенд и преданий. Если бы он сейчас был здесь, на Полюде… Но Сережа уже два года служит в армии, где-то под Лейпцигом. Как бы он, наверное, был рад путешествовать вместе с Наташей! В конце концов ведь лосят-то они вдвоем на ноги подымали.

И в памяти отчетливо всплыл погожий сентябрьский день. Она, еще пятнадцатилетняя девчонка с тоненькими косичками, пробиралась через лесную чащобу с Осиновой Головы домой, неся в руках корзинку с грибами.

Выйдя на опушку березового леска, Наташа присела от неожиданности: от опушки в сторону деревни медленно шел сохатый, слегка покачивая раскидистыми рогами, вытягивая шею, иногда останавливаясь. В поле, метрах в ста от леска, какая-то женщина подбирала солому. К ней-то и направлялся лесной красавец. Когда зверь приблизился, женщина обернулась.

Наташа узнала в ней мать долговязого Сережки. Несколько секунд тетка Марья стояла неподвижно, как завороженная, а затем с криком кинулась к своей усадьбе, изгородь которой выходила на поле. Лось же, вскинув голову, спокойно затрусил за беглянкой.

Наташе даже жутко стало: зверь гонится за человеком! Хоть она и знала, что лось — животное безобидное, но… кто его знает, что у него на уме! А вдруг бешеный? Бросив корзинку с грибами, девочка побежала за лосем. Тем временем Мария Петровна заскочила в огород, захлопнула калитку и остановилась, переводя дыхание. Сохатый легко перемахнул через плетень. Тетка Марья заскочила во двор, потом стрелой влетела на крыльцо, юркнула в дом и перед самым носом зверя ловко захлопнула дверь.

К вечеру с поля вернулся Сережка и загнал лося в коровье стойло. О небывалом случае сообщили в сельсовет.

Наташа с Сережкой бегали в соседний лес, ломали там ильм, липу, рябину и потчевали лесного гостя. Лось охотно ел все, что ему давали, пил воду, разрешал трогать себя за рога, гладить шерсть и при этом смотрел на людей такими кроткими, доверчивыми глазами, что даже трусоватая тетка Марья призналась соседям:

— Совсем как корова — смирен и ласков. А я-то, дура, перепугалась!

На одном из рогов животного болтался кусочек тряпочки. Возникла мысль, что лось ручной, жил где-то с людьми.

Из Калинино тем временем приехали представители райисполкома и лесничества, милиционер и редактор районной газеты. Начались бесконечные телефонные переговоры с Пермью. Городской зоологический сад наотрез отказался принять лося — он не выдержал бы переезда по железной дороге, погиб бы от нервного шока. Оставалось одно: выпустить зверя на волю.

Вся деревня собралась, когда представители власти двинулись открывать двери коровника, чтобы предоставить рогатому красавцу свободу. Думали, что тот опрометью ринется в лес… Не тут-то было! Из стойла лося пришлось выгонять. Выгнали с трудом во двор, но и отсюда он не идет по доброй воле! Выгнали со двора — лось спокойно расхаживает по огороду и жует, окаянный, подсолнухи у тетки Марьи!

Всей деревней выгоняли непослушное животное за околицу, а милиционер преследовал лося километров пять и загнал его в самое что ни на есть раменье, в непролазную таежную чащобу.

Но и после всего этого лось несколько недель бродил вокруг Караселки и соседней деревни Подъельничной. Его часто видели пасущимся то в стаде коров, то в конском табуне…

Так Наташа впервые в жизни встретилась с лосем. Уже тогда полюбила она это кроткое грациозное животное, и зародилась у нее неясная еще мечта: вот бы самой приручить такого красавца! С того же памятного дня между Сергеем и Наташей завязалась дружба, которая год от году становится все крепче…

Наташа не заметила, как задремала… Проснулась же она от пронзительного воя и оттого, что ее, лежащую на боку, кто-то мягко ударил в грудь, опрокинул на спину. Задыхаясь, Наташа раскрыла глаза и увидела, как ее одежда стайкой снялась с крыши метеостанции и с непостижимой быстротой полетела куда-то прочь…

Тут только девушка поняла, что это ветер. «Белье!» — мелькнула мысль, и Наташа попыталась вскочить. Но ее подняло в воздух и сильно бросило на несколько метров, затем еще и еще. Ветер не давал опомниться. Обдало жутким холодком — вспом-нйлись пропасти Полюдова Камня. На счастье ветер дул от обрывов. Больно ударившись лицом, девушка упала на подветренной стороне вершины. Здесь было сравнительно спокойно — можно было держаться на ногах.

Переводя дыхание, зажимая рукой ушибленный глаз, Наташа со страхом смотрела вверх по склону. Гора яростно гудела под сильнейшими ударами ветра. Внизу то и дело слышался грохот — это падали, не выдержав напора урагана, вековые деревья. Казалось, вновь топнул Полюд по горе и вновь началось землетрясение…

Из домика метеостанции выскочили начальник и дежурный наблюдатель. Лишь мгновение они держались на ногах, а затем невидимая сила швырнула их на землю, закрутила, завертела, и вскоре оба грохнулись возле Наташи. Чуть погодя девушка заметила спускавшуюся с вершины Жуку. Верная собака ползла к хозяйке, прижимаясь к спасительной каменной тверди, держа остроконечную морду прямо против ветра. Ползла задом наперед, медленно двигая лапами, отступая перед невидимой, непонятной силой.

А ураган не утихал. Железная крыша станционной избушки задралась, сползла со стропил, как шкура со зверя, и, пролетев с бешеной скоростью над головами людей, понеслась над лесом куда-то к подножию горы, перекручиваясь и рассыпаясь на отдельные листы. Было жутко. «Кучум! Верба! Что с ними?» — с тревогой подумала Наташа.

Как только ураган пронесся, она бросилась на поиски лосей. К счастью, они были целы и невредимы, паслись на подветренном склоне. Зато из своей одежды девушка нашла лишь плащ, да и тот был разодран в нескольких местах. Что делать? Ехать дальше было невозможно: не было ни одежды, ни хотя бы денег на ее покупку. Оставался один выход — заехать в Чердынь, где жила тетка, сестра матери.

Завьючив Вербу и оседлав Кучума, простившись возле оскальпированной избушки с метеорологами и поблагодарив их за гостеприимство, девушка тронулась в путь.

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН

Алексей Алексеевич Бронников, еще не старый, плотный мужчина с массивной головой, покрытой короткими седеющими волосами, остановился посреди ватаги мальчишек, шмыгавших возле домика бросовых и пытавшихся что-то рассмотреть сквозь щели покосившегося забора. Как старший лесничий, Алексей Алексеевич обязан был строго следить за соблюдением законов об охране леса и его обитателей. Утром ему сообщили о том, что в город прибыла какая-то девушка на лосях.

О том, что отдельные любители приручают этих животных, Алексей Алексеевич прекрасно знал. Но чтобы на лосях ездили или возили какую-то кладь — это дело невиданное! Правда, лесничий слышал мельком, что в Печорском заповеднике лосей пытаются использовать в качестве тягловой силы и будто бы это удается. Но ведь там работают ученые, а тут какая-то девчонка гарцует на этих дикарях!

Алексей Алексеевич пытался, следуя примеру любознательных мальчуганов, заглянуть во двор через забор, благо ростом не был обижен. Но во дворе он ничего не увидел, как ни вытягивался на цыпочках, как ни задирал свой солидный, орлиного профиля нос.

Нос этот был известен всему городу: такого во всем Чердынском крае не сыщешь. Недаром еще в школе будущий лесничий носил кличку «Последний из могикан» — свидетельство того, что товарищи его увлекались романами Фенимора Купера. Но тогда Алешка, хоть и обижался на свой индейский нос, прозвищем был вполне доволен, ибо присвоено оно было и за его прекрасные охотничьи способности, и за его безраздельную любовь к лесу. Эти качества он пронес через всю свою долгую жизнь.

Задевая косяки своими широкими плечами, Алексей Алексеевич протиснулся в дверь дома.

— Проходите, Алексей Алексеевич, гостем будете, — встала из-за стола женщина с заткнутым за пояс передником. — У нас вот гостья дальняя, племянница моя приехала. — Хозяйка кивнула на девушку с белой повязкой через все лицо.

— Очень рад буду познакомиться. Я, собственно говоря, за этим и пришел. Она у вас всю Чердынь всполошила: катается на диких зверях.

— Да они не дикие, а ручные… — вставила было Наташа.

— Меня зовут Алексей Алексеевич. Будем знакомы, — и Бронников протянул Наташе огромную жилистую руку.

— Наташа… — ответила девушка, протягивая навстречу свою маленькую ладонь, и смело подняла на лесничего незавязанный веселый голубой глаз.

— Ну вот и прекрасно! Вы, Наташа, прежде всего должны меня правильно понять… — продолжал Алексей Алексеевич. — По долгу службы я интересуюсь всем, что касается леса и его обитателей. А поскольку лосей пока что мы считаем животными дикими, притом же состоящими под особым нашим покровительством, я обязан вам задать несколько, может быть… м-да… не совсем скромных вопросов…

— Пожалуйста, Алексей Алексеевич. Только рассказывать-то мне, пожалуй, нечего, — с готовностью ответила Наташа.

— Прежде всего: где были пойманы ваши лоси?

— В Калининском районе, примерно в ста километрах к югу от Перми. Только не лоси, а сироты-лосята, и не пойманы, а подобраны.

— Вы их вырастили, приучили к верховой езде, к хождению под вьюком? Так?

— Совершенно верно.

— В таком случае я не понимаю одного: каким образом вы с ними оказались у нас в городе? И для чего? С какой целью?

Наташа на минутку вышла в соседнюю комнату, принесла оттуда какую-то бумажку и протянула ее лесничему.

Алексей Алексеевич углубился в чтение.

«Всем советским, общественным и хозяйственным организациям Пермской области и Коми АССР.

Калининский районный комитет ВЛКСМ просит Вас оказать всяческое содействие члену ВЛКСМ товарищу Чусовлянкиной Наталии Дормидонтовне, направляющейся с прирученными лосями в пос. Якшу (Коми АССР) для работы в Печоро-Илычском заповеднике.

Секретарь Калининского райкома ВЛКСМ».

— Так… — удовлетворенно произнес лесничий. — Хотелось бы посмотреть вашу необычную скотинку, а потом не мешает и спросить: чем я могу быть вам полезен?

— Что вы! Что вы! — замахала руками девушка. — Я в помощи не нуждаюсь. А если хотите посмотреть моих воспитанников, пожалуйста!

И Наташа, выйдя с лесничим на крыльцо, закричала:

— Кучум! Верба!..

— Вот они — полюбуйтесь! — указала она на подбегающих из дальнего угла двора зверей. Девушка дала им по ломтику захваченного со стола хлеба, я те принялись его жевать. А затем в поисках других лакомств стали ловить руки хозяйки. Алексей Алексеевич убедился, что они нисколько не боятся и его, чужого человека. Комолая Верба, обнюхивая карманы лесничего, лизнула несколько раз его руку, а затем неожиданно ткнулась мордой в лицо, и Алексей Алексеевич отчетливо ощутил теплый и влажный язык зверя, его огромную мягкую губу. Лесничий отшатнулся.

— Вечно мой нос кому-нибудь мешает, — смущенно произнес он, глядя на улыбающуюся Наташу. — Ваши дикари — и те удостоили его своим вниманием…

— Какие же это дикари, Алексей Алексеевич!.. Хотите прокатиться верхом?

— Нет, нет! — замотал головой лесничий. — Растрясут еще мои старые кости… А большую тяжесть может нести ваша Верба?

— Сейчас, летом, больше шестидесяти килограммов вьючить не рекомендуется, зато в холодную погоду, осенью, можно и до центнера нагрузить.

— А запрягать вы не пробовали своих питомцев?

— Нет. Но из заповедника мне писали, что взрослый лось по ровной местности свободно везет в санях рысью до пятисот килограммов.

— Интересно! Очень интересно! А я ведь считал приручение лося хотя и несколько необычной, но вое-таки только забавой.

— Забавой! — рассмеялась Наташа. — Да я всю жизнь собираюсь посвятить этой забаве! Вы только подумайте, Алексей Алексеевич, сколько лесов у нас в стране! От Балтики до Камчатки тайга тянется… Часто почти непроходимая, с болотами, с буреломом. И всюду в ней лоси-вездеходы! Они ведь проходят там, где ни лошадь, ни человек пройти не могут! Они едят то, что никакая скотина не ест! Ведь кроме ветвей осины, березы, липы и других лиственных деревьев, лоси поедают хвою, папоротники, хвощи, иван-чай, ядовитую чемерицу, даже мухоморы. Для них в лесах корма сколько угодно. Если бы лось был домашним животным, сколько бы мяса, шкур и молока — да, не удивляйтесь, именно молока, причем намного более питательного, чем коровье! — получал бы человек. А какое это прекрасное для тайги верховое, гужевое и вьючное животное. Для таежного бездорожья лось — это клад!

— Насколько я понял, — спросил Алексей Алексеевич, — вы серьезно мечтаете о повсеместном приручении лося?

— Да. Сейчас вот еду в заповедник работать и учиться. Там ведь единственная не только в Союзе, но и во всем мире опытная лосеферма.

— М-да… Мысль ваша по-государственному летает… — задумчиво протянул Алексей Алексеевич и прибавил: — Я вот смотрю и думаю: как бы все-таки помочь вам добраться до Печоры. Дорога-то туда уж очень скверная, вернее нет ее. Леса, болота, бурелом, да и медведей множество… Ба! Вот идея! У нас ведь в лесхозе тоже есть прирученные лоси: двоих лосят в Подгорном вскормил шофер леспромхоза, а в Булатово наш объездчик нынче подобрал и выпаивает лосенка. Я с вами и пошлю этого объездчика. Придется только денек подождать. Идет?

Наташа с удовольствием согласилась.

СТОРОНА БОГАТЫРСКАЯ

На другой день, чтобы скоротать время, Наташа по совету лесничего решила сходить в музей. Алексей Алексеевич посоветовал также познакомиться с директором музея, известным краеведом Лукой Федосеевичем Ратеговым. Знакомство состоялось в одном из залов музея. Вместе с Ратеговым здесь был высокий, широкоплечий мужчина, судя по одежде и по лицу, медно-красному, иссеченному глубокими морщинами, — таежный охотник.

Вместе отправились в следующий зал, где Лука Федосеевич стал рассказывать о животном мире Колво-Вишерского края. Кое в чем его поправил охотник, с которым трудно было не согласиться: кому как не таежнику знать повадки зверей и птиц? Как-то незаметно он подменил Ратегова в роли экскурсовода. Указывая на многочисленные чучела животных, он рассказал несколько случаев из своей жизни: о переправе через реку Пильву по бобровой плотине; о нападении росомахи на коров возле самой Чердыни; о том, как однажды рысь бросилась на него с дерева, да промахнулась.

Вскоре разговор перешел и на лосей.

— Люблю я этого зверя! — сказал охотник, показывая на чучело лосихи с лосенком. — Только достается ему: и медведь, и росомаха, и рысь не прочь /отведать лосятины. Но страшнее медведя человек!

— Это почему же? — заинтересовалась Наташа. — Ведь охота на лося запрещена.

— Браконьеры! Пока что вывести их невозможно.

Бьют… А красивый зверь! Нынче весной подобрал я лосенка. Мать-то у него кто-то хлопнул: одна требуха валялась. А вокруг сынок ходит… Видно, отбежал он в сторону, когда ее били, а возвратился — от маменьки одни ножки да рожки остались… Так уж жаль мне стало горемыку! Подобрал его, а он такой ласковый. В рукава мне мордашку сует: голодный, молока ему надо… Да что там говорить — сирота!

— А куда вы его потом спросила Наташа, заинтересованная рассказом.

— Домой принес. Ребятишки мои выпоили, вынянчили. Сейчас такой теленочек — загляденье! Нынче вот направляют меня с ним в Якшу, в заповедник едать, а заодно какую-то барышню сопровождать: тоже идет туда с прирученными лосями.

— Стоп! — воскликнул Лука Федосеевич. — А вы видели эту самую… барышню?

Через минуту все выяснилось. Наташа познакомилась со своим будущим спутником.

— Объездчик Вологжанин Семен Петрович, — назвал он себя, осторожно пожимая тоненькую руку Наташи.

… Итак, больше задерживаться в Чердыни не было нужды. Не откладывая дела в долгий ящик, устроили короткое совещание здесь же, прямо в музее. Решено было выйти из города ранним утром завтрашнего дня.

После осмотра музея Лука Федосеевич предложил прогуляться по городу. В маленькой Чердыни, как оказалось, было множество исторических мест. В здании музея была провозглашена Советская власть.

Давно, еще до революции, останавливался в нем гостивший в городе Мамин-Сибиряк. Напротив музея в годы революции квартировал отряд Красной Гвардии, присланный рабочими Лысьвы на помощь чердакам, как зовут себя жители Чердыни. На площади некогда состоялся митинг отряда Красной Армии, выступавшего на фронт против банд Миллера, двигавшихся на город с Печоры. Красноармейцы клялись умереть, но не пустить в Чердынь врага. Рядом, в сквере, стоит скромный обелиск — памятник на могиле тридцати бойцов, выполнивших эту клятву. И еще есть несколько разбросанных по городу могил героев гражданской войны, жертв колчаковских застенков. Вот одна из них: маленький земляной холмик, а под ним — пятьсот человек… А вот приземистое мрачное здание — бывшая тюрьма. В ее застенках царские жандармы держали многих большевиков-ленинцев, в том числе Ногина и Ворошилова. Да, невелика Чердынь, этот когда-то чисто купеческий город с приземистыми каменными домами, торговыми лабазами и многочисленными церквами, а крови в нем за Советскую власть было пролито много…

Город живет бойким сегодняшним днем, но над ним незримо витает дух героического прошлого: недавнего — времен гражданской войны — и очень далекого — когда Пермь Великая Чердынь была порубежным городом, который грудью отстаивал русскую землю от набегов сибирских орд.

К тем временам относятся и остатки крепости — мощный земляной вал, который отсекает от города значительный мыс земли, выходящий между двумя глубокими оврагами к крутому яру Колвы. Это Троицкая гора, место, от которого возрос современный город.

Ратегов, Наташа и объездчик перешли через полузасыпанный рое и поднялись на шестиметровую насыпь. Огляделись. Сразу за валом слегка наклонно к обрывам шла площадка, метров полтораста в поперечнике, — территория крепости. С трех сторон она была окаймлена крутыми склонами оврагов и речной долины, с четвертой — валом и рвом. Над самым обрывом к реке виднелась яма, в которой при раскопках нашли кольчугу и наконечники стрел. Где-то возле ямы стояла сторожевая башня: с этого пункта отлично была видна вся долина Колвы, яр, окаймляющий крепость, и часть боковых оврагов. За рекой уходили к горизонту ровные, как столешница, лесистые низины, над которыми в сизой дали вырисовывались контуры гор Полюдова кряжа.

— Знаете ли вы легенду о великане Полюде? — обратился директор музея к спутникам. — И как по-вашему, правдива она?

— Кто его знает… — неуверенно ответила Наташа. — Во всяком случае мне кажется, что, как и в былинах об Илье Муромце и других богатырях, в этой легенде за сказочными подвигами кроется какая-то очень глубокая правда…

— Совершенно верно! — воскликнул Ратегов. — Народ не стал бы веками хранить в своей памяти бессмысленную сказку. В былинах — его собственная многострадальная героическая история. И так же исторична былина о Полюде-богатыре, защитнике Пермской земли. Я ее считаю именно былиной, а не легендой Ведь почти доказано, что Полюд на самом деле существовал во второй половине XIII века. Это был новгородский гражданин, замечательный своей Необыкновенной силой.

В гряде гор на горизонте гигантской глыбой вставала вершина Полюда, по виду — точная копия гранитного постамента памятника Петру I в Ленинграде; для полного сходства недоставало лишь бронзового всадника на вздыбленном коне.

— По моему глубокому убеждению, — продолжал Ратегов, — со здешней сторожевой башни наблюдали не столько за ближайшими окрестностями, сколько за Полюдом и за Помяненным: там проходил рубеж Пермской земли; там, вероятно, стояли заставами дружины, которые первыми встречали вражеские орды, выползавшие из-за Каменного Пояса. Кто знает, не были ли Полюд и Пеля начальниками этих дружин? Стоит на городской башне дозорный и вдруг видит среди непроглядной ночной темени искорку — пламя костра на вершине Полюдовой горы. Сейчас же раздается набат, жители окрестных селений бегут под защиту крепостных стен. На подготовку к отражению врага времени более чем достаточно: пограничные дружины дали сигнал о нем, когда он находился от Чердыни еще за тридцать-сорок километров. Кроме того, они вступили с ордой в единоборство, а это опять-таки задержало ее движение. Понятно, почему о таких людях, как Полюд и Пеля, народ пел песни, складывал былины. Когда враг подходил к стенам крепости, его встречало организованное сопротивление. Чердынь и Полюд в те времена были, таким образом, стратегически взаимосвязаны. То же можно бы сказать и о других городках, стоявших на Колве, из которых виден был Полюд: богатыри подавали весть о неприятеле всей Перми Великой!

— Ну спасибо вам, Лука Федосеевич, — промолвил среди наступившего молчания объездчик, — никогда не думал, хоть и родился здесь, что земля наша такая интересная…

На следующее утро из города вышел маленький караван. Впереди вышагивала Наташа с закинутым за спину ружьем. Одной рукой она придерживала за поводок Жуку, на другом поводке следовал за девушкой Кучум, за ним — смирёная Верба. Шествие замыкал Семен Петрович. Объездчику приходилось всего труднее: кроме лосенка, он вел двух задорных псов, Тузика и Полкана. Малыш — так звали лосенка — и собаки представляли собой весьма игривую компанию, и хозяину приходилось то и дело распутывать поводки. Можно было бы, конечно, предоставить собакам свободу, но Семен Петрович опасался, как бы они не вступили в драку со своими деревенскими собратьями.

Шли по обочине разъезженного тракта, иногда подходившего совсем близко к высокому яру Колвы, с которого открывается обширнейший вид на заречье. Жаль, что небо было затянуто низко нависшей пеленой туч; вереница гор во главе со вздыбившимся Полюдом — одна из прекраснейших картин всего Приуралья — была скрыта за свинцовой вуалью.

— Крымкар, — указал объездчик на деревеньку, притулившуюся по-над яром.

«Крымкар… — подумала Наташа. — Удивительные в этих краях названия: Кудымкар, Сыктывкар, Крымкар… Должно быть, в них есть что-то общее».

Девушка была права. На древнепермяцком языке слово «кар» или «кор» означало «город», укрепленное селение. И эта крохотная деревушка, конечно же, является прямой наследницей некогда существовавшего здесь городка, от которого она и получила свое имя.

— Интересные были времена, — мечтательно промолвила девушка. — Лука Федосеевич так убедительно рассказывал о Полюде: послушаешь и поверишь, что такой был на самом деле. А ведь если так, то это был обыкновенный, как и мы, человек?

— Ну, не совсем уж обыкновенный, — возразил объездчик, — коли народ его в своей памяти увековечил. Впрочем, такие выдающиеся люди и сейчас есть. Я вот с детства помню своего дядю, матроса с крейсера «Варяг». Был он тогда здоровенным детиной. Я по сравнению с ним что? Крошка! Силищу и храбрость имел отменную, один на медведя хаживал с рогатиной. И вот как начнет он о бое под Чемульпо рассказывать — дух занимает! Кажется, что ни матрос, то богатырь! Да и чем не богатыри?

— А ведь и верно! — воскликнула Наташа. — Илья Муромец с товарищами заставы богатырские держали у южных степных рубежей, Полюд — здесь, а матросы «Варяга» — на Тихом океане. Все богатыри! И обо всех былины или песни сложены. Хотелось бы увидеть вашего дядюшку. Жив он?

— А что ему сделается? Живет — не тужит, персональную пенсию получает. Восемьдесят лет старику стукнуло, а он до сих пор браво выглядит. Увидеть же его ничего мудреного нет — живет-то ведь он в Покче. А вот, кажется, и сама она! Легка на помине.

Из-за увала вырастало большое село, чуть ли не на километр растянувшееся вдоль тракта и колвинских обрывов. Село… А когда-то это была столица Перми Великой, древнейший город, резиденция великопермского князя, вассала Москвы. Такую роль Покча играла до 1535 года, когда сильнейший пожар уничтожил селение, после чего первенство перешло к Чердыни.

Вдоль улиц бесконечными шпалерами вытянулись почерневшие от времени дома, рубленные из кондового леса. Виднелось несколько старинных кирпичных зданий. Во всем чувствовалось, что это не совсем обычное село. До Октября здесь безраздельно владычествовали купцы-хапуги, несказанно наживавшиеся на грабительской торговле с Печорой. На баснословных барышах, как на дрожжах, выросло на месте захудалой деревеньки крепкое купеческое село, пригород торгашеской Чердыни. Но купцы-живоглоты ушли в небытие; и в Покче, как и всюду, бьет ключом трудовая колхозная жизнь.

Лавируя между жатками, тракторами и другими машинами, которыми была заставлена улица, путешественники вышли на тихую приречную окраину и остановились возле одного из домов. Через минуту после того, как Семен Петрович исчез в воротах, на крыльцо вышел широкоплечий бородач:

— Заходите, гостюшка! — И, повернувшись к воротам, крикнул: — Чего это ты, Семен, оставил ее на улице?

Пока пережидали начавшуюся непогоду и закусывали, Яков Филиппович, Вологжанин-дядя, рассказывал о «Варяге». Сначала было старый матрос скромничал, да и не мастак был к тому же рассказывать, однако вскоре разошелся; и Наташа услышала и о тяжелой службе в царском флоте, и о бое с японской эскадрой, и о том, что имя «Варяг» дано вновь построенному советскому крейсеру.

— Возродился наш корабль — нет ему смерти! — закончил старик, улыбаясь добродушными глазами и поглаживая рукой широкую бороду.

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Погода разгулялась, и, распрощавшись с ветераном-моряком, путешественники покинули Покчу. Тракт по-прежнему часто выходил на крутоярье Колвы, с которого открывалась все та же панорама заречных далей с плывущим над ними силуэтом Полюда. Но большей частью дорога вела через стройные чистенькие сосняки с белоснежным моховым ковром, изредка сменяемые тяжеловесной зеленью ельников и пихтачей. К концу дня с лесного увала открылся вид на какое-то село. И хотя путники все время руководствовались картой, все же появление селения было так внезапно и, самое главное, так живописны были домики, разбежавшиеся амфитеатрами по склонам долины, что оба поневоле замедлили шаг, а затем и остановились полюбоваться.

— Вильгорт, — произнес объездчик…

В следующем селе — Камгорте — решили заночевать. А наутро, переправившись на пароме через Кол-ву, двинулись дальше. Тракт шел по обширнейшим болотам. Всюду, насколько хватал глаз, простиралась абсолютно плоская болотистая равнина, покрытая коврами мхов, жестколистной брусникой, сизоватой голубикой, цепкими плетями клюквы, сосняком, большей частью тощим и мелким. Эта огромная низина, протянувшаяся на десятки километров, представляла собой неправильный треугольник, с запада ограниченный высоким колвинским яром, с северо-востока Осажденный Полюдовым кряжем и заканчивавшийся где-то далеко на юге за рекой Вишерой. Местность походила на гигантскую чашу с высокими краями.

Двигались не спеша. То и дело останавливались на отдых, и Наташа, пользуясь этим, бродила по болоту, собирая ягоды.

— Бруснику тут можно граблями грести, — пошутила девушка, высыпая очередной котелок ягод в ведро.

Вдоль тракта то и дело попадались карьеры, из которых когда-то брали на полотно дороги грунт. В обрывах карьеров был хорошо виден темно-желтый, как корка апельсина, песок.

— На песке — и экое болотище держится, — удивился Семен Петрович. — Обычно где песок, там сушь.

Но ничего удивительного в этом не было. Вода пропитала песок до отказа — стекать ей было некуда. Несколько десятков тысяч лет назад откуда-то с гор Полярного Урала, а может быть и с самой Новой Земли, полз на Прикамье ледник в несколько километров толщиной. Здесь, у Чердыни и южнее, ледник таял и оставлял после себя массу глины, песка, щебня, валунов. Когда огромные массы льдов начали отступать на север, стали образовываться колоссальные водные потоки. С небывалой энергией они устремились к югу, захватывая с собой все, что ледник принес на своей широкой спине: глину, песок, гравий. И вот один из таких потоков встретил на своем пути громадное озеро, располагавшееся между нынешней Чердынью и Полюдовым кряжем. Вода сразу же потеряла всю свою силу; гравий в первую очередь, а за ним и песок начали осаждаться. Глина же, пройдя через озеро вместе с водными массами, уносилась дальше. В конце концов озерная котловина была забита песком до предела и превратилась в плоскую как доска равнину.

Караван вышел на берег реки, лениво извивавшейся в низких берегах.

— Низьва, — посмотрев на карту, назвала речку Наташа.

— Соболиная река, — добавил Семен Петрович.

— Это почему же?

— Так это слово с пермяцкого языка переводится. Говорят, здесь были раньше богатые соболиные угодья.

За рекой местность становилась все суше и суше. Тракт пошел по увалам. Путешественники были у подножия Полюдова кряжа. С высоких мест иногда виден был скалистый горб самого Полюда, но теперь уже не на востоке, как в Чердыни, а на юге: караван шел как бы по кругу, в центре которого высилась эта вершина. Вскоре показалось очередное село.

— Это, вероятно, Искор? — спросила Наташа.

Объездчик утвердительно кивнул.

Пообедав за Искором, тронулись дальше. Солнце уже клонилось к западу. Вот-вот должен был показаться и районный центр Ныроб, где намечена была остановка на ночлег. В это время впереди появились два браво вышагивавших солдата. Один из них был высок и фигурой своей напоминал чуть согнутую жердь. Другой был хотя и не особенно приземист, но зато так широкоплеч, что походил на кряжистый сучковатый дуб.

— Наташа! — закричал длинный солдат и бросился навстречу каравану.

Наташа в изумлении остановилась, услышав удивительно знакомый голос, но ничего еще не понимая.

И только когда долговязая фигура приблизилась почти вплотную, девушка еле слышно произнесла:

— Сережа… — и бросилась в объятия солдата.

ЖИВАЯ ВОДА

В Ныробе есть уникальный памятник зодчества., В центре села возвышается небольшая церковь, построенная во времена Петра I пленными шведами. В хорошую погоду, особенно в косых лучах заходящего солнца, церковные купола оживают. Кажется, что их маковки выложены хрустальными плитками, на которых солнечные лучи рассыпаются серебристым сиянием. А между тем купола крыты всего-навсего… простой березовой плашкой.

В один из погожих вечеров церковью любовались двое молодых людей. Судя по одежде, это были недавно демобилизовавшиеся солдаты. А послушав их разговор, касавшийся древнерусского и готического архитектурных стилей и многих произведений зодчества в Лейпциге и Дрездене, нетрудно было прийти к выводу, что служили парни не иначе как в Германской Демократической Республике.

Кроме возраста и какой-то особой подтянутости, которая надолго остается у человека после армейской службы, они не имели ничего общего. Один из них был долговяз, узкоплеч, с темно-рыжей копной непокорных вихрастых волос и, судя по оживленной жестикуляции, человек неугомонного характера. Другой — среднего роста, косая сажень в плечах, с белокурой гладко зачесанной шевелюрой. Его фигура дышала философским спокойствием. Долговязый «чокал», что выдавало в нем природного пермяка, а плечистый говорил с украинским акцентом, часто целиком сбиваясь на родной язык.

Сергей, проходя службу под Лейпцигом, постоянно переписывался с Наташей. Летом попал он под одно из очередных сокращений наших вооруженных сил на территории Германской Демократической Республики. Наташе, конечно, немедленно была отправлена телеграмма, и через несколько дней Сергей выехал на родину. Но не один: он зазвал погостить к себе Антона Осадчего, одного из своих лучших армейских, товарищей:

— Успеешь еще за своими Карпатами насидеться, Антон. Поедем-ка к нам: Урал посмотришь. Покатаем мы тебя с Наташкой на лосях — этакого ты нигде не увидишь!

Гуцул, коренной карпатский горец, Антон очень, любил сумрачные леса своего края, веселые его поло-нины, однако еще со школьной скамьи болел жаждой-странствий. А тут еще потерял он в этом году мать, и возвращаться на родину было тяжело. Не лучше ли и впрямь податься до Урала? И Антон согласился.

Весело доехали до Перми, а на другой день добрались и до Караселки, родной деревни Сергея.

Здесь-то все и началось! Наташи дома не оказалось. Дед Архип сообщил, что сумасшедшая девка, никого не слушаясь, ускакала на своихлосях за три-девять земель, на какую-то Печору. Наташино письмо об отъезде уже не застало Сергея в Германии, как и телеграмма Сергея была получена дедом уже в отсутствие внучки. Разминулись и письма и люди…

Что делать?

— С ума сошла Наташка! — возмущался Сергей. — Одна, да через безлюдную тайгу! Печора, ты пойми, Антоша, это же север! Сгинет ни за что, ни; про что…

— Так на шо ж ты? Ходим-ка ее догонять!

— Как же! — горько усмехнулся Сергей. — Один леший знает, по каким тропам эта сумасбродная сейчас пробирается.

— Ты подожди. Урозум ий, шо я тоби кажу. Вот мои пять — можешь на друга положиться. Завтра же пойдем шукать твою печаль, хоть до самой Печоры. Сдается мне: тут я и подывлюсь на ваш Урал. Що ж наикраще?

Никто не знал, где искать Наташу. Деду было лишь известно, что она обязательно должна побывать в Ныробе. В Ныробское почтовое отделение наказала девушка слать письма «до востребования». Ребята раздобыли карту. Посмотрели: верно, по каким бы дорогам ни пробираться на верхнюю Печору, а села этого никак не миновать. Друзья порешили немедленно выехать в Ныроб.

Сергей захватил свой старенький дробовичок, Антон приобрел в Перми простенькую одностволку, и уже на третий день оба прибыли самолетом в северное село. Разыскав почту, друзья убедились, что Наташа в Ныробе еще не побывала. Решили снять комнатушку на окраине села и дожидаться Наташи. Иван Григорьевич Бушуев, у которого они остановились, оказался интересным человеком. Это был слепой старик-пенсионер, бывший лесничий. Как свои пять пальцев, — знал он все окрестные леса. И сейчас, будучи вынужден сидеть дома, рад был поболтать с любопытными постояльцами, прибывшими в Ныроб с такой необычайной целью. Часами рассказывал старик о всяческой лесной бывальщине и небывальщине. Ребята, которых подмывал охотничий азарт, повыспросили у него о местах, богатых дичью. Иван Григорьевич посоветовал идти в верховья Низьвы.

Старик был интересен не только как знаток ныробской тайги. Он был хранителем Никольского родника.

Под окнами домика, в небольшом ложке, аккуратно обнесенном изгородью, из приземистого сруба вытекал ручеек. Струя холодной, кристально чистой воды, перегороженная небольшой плотинкой, образовы-вала миниатюрный прудик. И изгородь, и сруб, и прудик — все было сделано в свое время руками старого лесничего. Как зеницу ока, берег он с виду ничем не примечательный ручеек.

— Ключ этот, — рассказал старик, — чудесной силой обладает. Вода что лед, а пей сколько душе угодно в любую жару: никогда не простынешь. Коль зубы у тебя болят, прополощи студеной водицей один-два раза — как рукой боль снимет. Поселились возле меня соседи. Была у них девочка лет десяти. Едва-едва двигалась: по телу у ней рассыпаны были какие-то нарывы, а сама, худая-худая, что иголка. Не жилец, думали, Машка на белом свете. Врачи туберкулез какой-то признавали у ней: не то желез, не то суставов… И как-то получилось, что очень уж понравилось девчонке играть возле родничка. День-деньской околачивалась она у меня под окнами, мокрая, грязная по колено. Одна играла — из-за хворости все ее сторонились. И что ж вы думаете? На другое лето Совсем другим ребенок стал: выздоровела Машутка. И по сей день здравствует, этакая здоровенная вымахала — уж никак спичкой не назовешь. И ребятишки у нее — богатыри. Вот какая у нас здесь вода!

— Да что там говорить, — продолжал слепец, — пьем мы эту воду всю жизнь, на все хозяйские нужды пользуем, даже в бане ей моемся. И за все это время никто из нас ничем не болел, даже гриппом. Когда поселился я здесь, у жены язва желудочная была. Ничего-то ей нельзя было есть: ни кислого, ни соленого. А сейчас старуха и не вспоминает про ту хворь.

— А что, дедушка, — спросил Сергей, — кроме вас самих, пользуется этой целебной водой еще кто-нибудь?

— А как же! Народ-то ведь испокон века знает о Никольском родничке! — Дедушка, а вам не известно, что за состав этой воды? Может быть, тут курорт следует открыть?

— Никому, видать, нет дела до родника. Больницы наши не интересуются, и врачи для лечения воду не применяют. И никто, по-моему, не исследовал родник. Посылал я однажды, воду эту в Москву, на анализ. Пришел ответ: вода радиоактивная, содержит железо, йод и еще что-то.

Антон по просьбе Сергея замерил расход воды в ключе. Для него, окончившего дорожно-строительное училище, это не составляло никакой трудности. Расход оказался равным двум с половиной литрам в секунду.

— На базе цей водычки вполне можно сбудовать курорт, — заключил гуцул, закончив измерения.

СХВАТКА НА БЕРЕГУ СОБОЛИНОЙ РЕКИ

Расспросив Ивана Григорьевича о том, как пробраться в верховья Соболиной речки, ребята на зорьке следующего дня вышли на охоту, оставив у лесничего записку для Наташи на случай, если она появится в Ныробе во время их отсутствия. Первый десяток километров шли по проселочной дороге. Дальше, за деревней Колчинец, начались урманы настоящей пармы.

Пройдя километров двадцать пять, охотники совершенно выбились из сил. Путь вел с увала на увал — приходилось пересекать отроги Полюдова кряжа. Шли по заросшей просеке прямо на восток. Перебрели какую-то речку, судя по карте — Вырью.

Прав оказался старый лесничий: чем дальше, тем больше встречалось дичи. То и дело с насиженных мест тяжело снимались глухари и тетерева. Охотники били влет, однако без успеха. Крупные лесные куры близко к себе не подпускали. Нет, без собаки на них охотиться было немыслимо! Другое дело рябчики. Издалека слышен их характерный посвист; Сергей очень удачно ему подражал, подманивая птиц. Спугнутые, они часто садятся в пределах видимости. Заметив, где рябок присел, можно осторожно подкрасться и аккуратно снять его с дерева.

Охота радовала, однако сильно изматывало бездорожье. Ко всему этому осложнял положение прошедший только что ливень.

Долго шли, утопая по пояс в мокрой траве, без всякой дороги. Затем натолкнулись на подобие тропы; идти стало легче, тем более, что путь пошел под уклон. Видимо, вот-вот должна была показаться речная долина. Ребята обрадовались, но вскоре эта радость уступила место беспокойству — повстречалось несколько совсем свежих медвежьих следов и лежанок. Узенькая стежка примятой травы, по которой двигались охотники, оказалась самым настоящим медвежьим «трактом», в сторону от которого отходили другие тропы. Кое-где на раскисшей от дождя почве видны были следы когтей косолапого. Напряженно всматриваясь в окружающие дебри, ребята загнали в ружейные стволы патроны с пулями.

— Заспиваем-ка, Серега, пионю, — предложил Антон.

Действительно, зверь, как правило, почуяв или услышав человека, освобождает дорогу. Лишь двигаясь тихо, можно внезапно наскочить на него.

И ребята «заспивали». В основном про пути-дороги. Одна песня сменяла другую. Тут были и «Позарастали стежки-дорожки», и «Куда ведешь, тропинка милая», и «Бежал бродяга с Сахалина»… Сначала слабенький тенорок Сергея и басовитый голос Антона звучали неуверенно. Однако привыкнув к «медвежье ей» обстановке, приободрившись и уже меньше озираясь по сторонам, ребята загорлананили от души.

Судя по уклону местности, медвежья тропа обещала вывести к речке. И верно: вскоре наши путники вышли на приречные обрывы. Возле самой воды найти место для ночлега не удалось: всюду было сыро.

— Остановимся на угоре, — предложил Сергей.

Ребята начали поспешно взбираться по крутому глинистому косогору. Вскоре они заметили, что подымаются по следам нескольких лосей, один из которых имел необычайно мощные копыта, вероятно рогач. И тут же обнаружили другие следы, перекрывавшие лосиные: Михайло Иваныч прошелся по дорожке, проторенной сохатыми. И те и другие следы казались совершенно свежими: отпечатки в вязкой глине были сухими. Что это? Погоня косолапого за лосями? Едва ли. Скорее всего, решили ребята, и лоси и медведь, почуяв человека, поспешили быстренько убраться восвояси.

Выбравшись наверх, передохнули под огромным шатром вековой ели, где было почти сухо. Здесь, над самым обрывом, и решили заночевать. Антон спустился к речке набрать воды в котелок. Сергей, присев над обрывом, начал перематывать сбившиеся портянки.

В это время, то ли по привычке тревожно оглядываться по сторонам, то ли потому, что действительно что-то услышал, Сергей повернул голову назад — и руки его безвольно опустились. Метрах в двадцати сидел огромный медведище и внимательно разглядывал оробевшего парня. В следующее мгновение Сережа вскочил и поднял ружье. Но не успел он выпрямиться, как зверь, видимо не впервые встречавшийся с охотником и знавший, что собой представляет железная палка, извергающая ужасный гром и причиняющая боль, бросился на врага. Выстрела не последовало…

Подымавшийся по косогору Антон, увидя товарища в беде, отбросил в сторону котелок, сдернул с плеча ружье и заревел отчаянным басом. Раздался выстрел. В следующий момент косолапый ринулся на гуцула. Антон выхватил из-за пояса охотничий нож и отпрыгнул в сторону. Медведь проскочил мимо, вниз. Антон подбежал к распластавшемуся Сергею.

Медведь с ревом лез вверх по крутоярью. Едва успев перезарядить ружье, Антон тщательно прицелился. Выстрел не остановил зверя. Отшвырнув бесполезное оружие, гуцул встретил рассвирепевшего косолапого грудью. Медведь подмял его, но Антон, не растерявшись, вонзил ему под лопатку массивный клинок. В этот же момент прогрохотал выстрел: очнувшийся Сергей дотянулся до своего ружья и, улучив момент, приставил ствол к уху зверя.

Грозный властелин леса вздрогнул, как-то сразу весь обмяк и безмолвно вытянулся, выкатив глаза, как будто удивляясь своему поражению.

Свалив с себя мертвого зверя, Антон поспешил к товарищу. Медведь не успел сколько-нибудь серьезно помять Сергея. Лишь через всю спину его шли борозды от когтей. Антону досталось и того меньше: несколько царапин на плече да сравнительно небольшая рана на бедре. Взбудораженные победой, товарищи почти не чувствовали боли. Разодрав мокрое белье, кое-как перевязали раны, предварительно смазав их медвежьим жиром.

На следующее утро тронулись обратно, захватив с собой несколько кусков медвежьего мяса и, конечно, шкуру. Она была тяжелой обузой, но с таким трофеем не хотелось расстаться. Путь предстоял поистине мученический: через колдобины и бурелом, через бесчисленные лога. Больше всего изнуряла режущая боль в ранах. Да что там говорить! Двое суток добирались до Ныроба.

В сельской амбулатории Сергею предложили лечь в больницу, однако он наотрез отказался: вот-вот в Ныробе должна была появиться Наташа. Друзья возвратились в домик Ивана Григорьевича. Вскоре измученными охотниками овладел тяжелый сон; они даже не успели рассказать хлопотавшим вокруг них лесничему и его супруге подробности схватки с медведем.

Ночью друзья почти одновременно проснулись от рвущей боли. Казалось, кто-то прижигал раны каленым железом или заново сдирал с тела кожу. В амбулатории, сняв зачерствевшие от гноя лохмотья, сестра аккуратно перебинтовала раны, наложив на них салфетки с каким-то растворам.

— Отсасывающее, — сказал врач, давая назначение сестре.

Сейчас ребята ворочались с боку на бок и поминали лихом незадачливую медицину. А боль становилась все невыносимей.

— Это отсасывающее, видать, высосет из меня последнее терпение, — возмущался Сергей, страдавший гораздо больше Антона. — Честное слово, медведь сдирал шкуру — почти ничего не чувствовал, а тут…

— Вы бы, ребята, раны-то Никольской водичкой полечили, — посоветовал проснувшийся старик-лесничий.

— А и верно, Антон! — воскликнул Сергей. — Разбинтуй-ка меня. Не корчиться же, в конце концов, всю ночь!

Антон принес ведро холодной ключевой воды и перебинтовал Сергея смоченными в ней бинтами. Сам же только смазал свои раны медвежьим салом и вновь их перевязал.

Сразу стало легче, особенно Сергею. Через несколько часов, когда повязка высохла, Сергей снова проснулся; и Антон еще раз перебинтовал его, применяя все ту же ключевую водичку.

Молодым людям настолько не по вкусу пришлось «отсасывающее», что, отоспавшись к следующему вечеру, они решили в больницу пока не заглядывать.

И чудо: у Сергея рана быстро начала рубцеваться. Антон, обнаружив это, махнул рукой на медвежий жир и тоже стал класть себе повязки с ключевой водой. Уже через несколько дней раны почти совсем зажили и ребята свободно расхаживали по селу.

И тут, случайно разговорившись с одним шофером, они узнали, что тот повстречал возле Искора, километрах в десяти от Ныроба, необычный караван с тремя лосями.

— Ну, друже, — хлопнул товарища по плечу Антон, — вот мы и дождались твою дывчину! Пийдем до Искора — навстречу!

И друзья зашагали по Чердынскому тракту.

НОСОПОЛЬСКОЕ ОБЩЕСТВО СЛЕДОПЫТОВ

Ураган и путешествие в драном плаще не прошли для Наташи без последствий. Как ни торопился караван, пришлось на две недели задержаться в Ныробе: заболела Наташа, ее положили в больницу.

Сергей навещал больную каждый день, да и Антон и Семен Петрович были частыми посетителями. Чем могли развлекали Наташу, чем могли баловали. Но однажды выяснилось, что заботятся о ней не только товарищи по путешествию.

В палату, где в это время около Наташиной койки сидел Сергей, вошла сестра и протянула коробку и пакет:

— Это вам.

Наташа удивленно приподняла брови. От кого? Бросив взгляд на конверт, она увидела довольно странную надпись:

Наталии Чусовлянкиной от Носопольского общества следопытов.

Торопливо разорвав конверт, девушка прочла:

Носопольское общество следопытов, существующее при школах села Ныроба, просит Вас принять скромное угощение.

Вторая наша просьба: расскажите нам, когда выпишетесь из больницы, как Вы приручили лосей.

Общее собрание членов НОС.

Наташа, недоумение которой после прочтения такого письма отнюдь не исчезло, распаковала коробку и заглянула внутрь. На дне лежал светло-желтый квадрат торта, в центре которого раскинулись шоколадные ветви лосиных рогов.

Сергей только руками развел:

— Что это за общество такое?

Ответ на этот вопрос был найден не скоро. Все следующие дни никто из представителей общества следопытов у Наташи не появлялся, хотя ежедневно сестра с загадочной улыбкой ставила на ее столик свежий букет цветов:

— Это вам от следопытов!

Здоровье девушки быстро шло на поправку. Наконец наступил долгожданный день выписки. У ворот больницы Наташу ожидали друзья. Жука при появлении хозяйки отплясала какой-то дикий собачий танец. Радостно тянулись к своей воспитательнице Кучум и Верба, возле которых, как всегда, толпились любопытные.

Когда Наташа, приласкав своих верных питомцев, собиралась садиться в седло, к ней подошла застенчиво улыбающаяся женщина. Несмотря на паутину морщинок, раскинувшихся на ее лице, от неевеяло какой-то неувядающей силой и юным задором. Вслед за женщиной из рядов любопытных выступило около десятка ребят.

Подошедшая протянула руку Наташе:

— Найданова Ольга Ивановна. Преподаватель географии. Председатель Носопольского общества следопытов.

— Наташа… — неуверенно ответила на рукопожатие девушка.

— А это, — Ольга Ивановна обернулась и указала на ребят, — делегаты общества.

Сергей не утерпел и тут же задал вопрос, который вертелся у него на языке:

— Скажите, пожалуйста, почему ваше общество называется Носопольским?

Учительница улыбнулась.

— Постараюсь объяснить, — начала она. — Дело в том, что слово «Ныроб», а правильнее — «Нырыб», состоит из двух пермяцких слов: «ныр», что значит «нос», и «ыб», что значит «поле», и переводится как «Носово поле». В селе у нас распространена древняя фамилия Носовых, которые являются потомками основателей и первых жителей села. Вот мы и присвоили своему обществу наименование Носопольского, то есть попросту говоря Ныробского. Мы хотели этим подчеркнуть, что общество занимается в основном изучением истории и географии нашего Ныробского района.

— А вот сокращенное название вашего общества читается тоже как нос. Это что — совпадение или же умышленно подогнанное сочетание букв? — спросила Наташа.

— И то, и другое.

В это время в разговор вступили ребята и стали просить Наташу выступить на заседании общества.

Отказать было просто невозможно, да, впрочем, никому это и в голову не приходило. Поскольку отряд квартировал с лосями в деревне Дивьей и собирался выступать оттуда в дальнейший путь на следующее утро, Ольга Ивановна внесла предложение: провести собрание на вершине камня Бойца, который находится всего в километре от Дивьей.

На том и порешили.

Боец высится над Колвой как раз в том месте, где реку пересекает старинный Печорский тракт. Светлосерая громада отвесной стеной подымается на семьдесят метров. С остальным коренным берегом утес связан узким перешейком и поэтому производит впечатление природной крепости. Летом Колва лениво омывает осыпи у подножья камня, зато весной, разлившись, она подходит под самые его стены. Было это довольно опасное для сплавного судоходства место: камень и имя свое получил потому, что о него часто разбивались груженые баржи.

Вечером на вершине Бойца было людно и весело. Человек сорок расположилось на гребне скалы. Среди ребячих фигурок то там, то здесь виднелись взрослые. Оказалось, что членами общества следопытов являются не только школьники, но и два преподавателя географии, историк, биолог, преподаватель физкультуры, а также лесничий и некоторые другие взрослые ныробчане.

Общество, возникшее всего года два назад, было сколочено довольно солидно. В члены его принимался отнюдь не всякий желающий, а лишь тот, кто зарекомендовал себя активным путешественником и исследователем. Объединяло оно много разных кружков. За короткое время ребята подробно изучили нижнее течение реки Березовой, одной из прекраснейших рек Урала, собрали обильные материалы по истории гражданской войны в Ныробском районе, в частности по разгрому интервентов и белогвардейцев под Искором, а возле камня Бойца, где шло сейчас собрание, в горе Копне, обследовали пещеру.

Но вернемся, однако, к собранию. Председательствующая Ольга Ивановна уже закончила свою вступительную речь, и перед ребятами стояла Наташа, рассказывая о себе:

— Как и вы, я тоже любила в детстве путешествовать: шаталась по дремучим лесам Осиновой Головы — гора такая есть возле нашей деревни, рыбачила на реке Турке. До смерти любила слушать рассказы о разных зверях. Сама собирала какие-то травы, держала зайчат, голубей, утят. Ну а училась… очень плохо…

— Была у нас в школе бойкая компания девчонок. Ни преподаватели, ни родители ничего с нами не могли поделать. Сладил с нашей ватагой мой дедушка. Вместе с нами он стал ходить на рыбалку, по ягоды, по грибы, рассказывал охотничьи истории. Особенно нравились нам его рассказы о разных зверях и птицах. Под руководством дедушки мы целый живой уголок соорудили. Даже хулиганить перестали, хотя дедушка никаких замечаний не делал. Просто неудобно было перед ним. Да и дела нашлись более интересные…

Училась Наташа с каждым годом все лучше и лучше. Очень полюбила зоологию. По ней получила первую пятерку, запомнившуюся на всю жизнь. Избрали ее старостой зоологического кружка и назначили заведующей школьным живым уголком. Летом часто стала уходить в ночное, пасти колхозные табуны. Тут пристрастилась к верховой езде.

— Вскоре мне пришлось впервые встретиться в с лосем. Однажды к нам в Караселку забежал этот лесной красавец…

И Наташа рассказала о прогремевшем на весь Калининский район случае, когда смирный обитатель леса загнал в деревню мамашу Сергея.

Если и до этого девушку слушали внимательно, то сейчас, когда речь зашла о лосях, ловили каждое слово.

— Сохатый этот был, безусловно, ручным, — пояснила свой рассказ Наташа, — дикий зверь так себя вести не стал бы. Да и тряпичка на рогах тоже говорила за это.

Случай с сохатым произвел на девочку огромное впечатление. С этих пор ей не давала покоя мысль о том, чтобы приручить лося: она даже во сне стала видеть сохатых.

Мечта Наташи, может быть, так и осталась бы мечтой, если бы не дедушка. В один из майских дней, идя в соседнюю деревню по заброшенной лесной дороге, он наткнулся на двух беспомощных лосят. Когда дед подошел, длинноногие и большеголовые малыши доверчиво подпустили его к себе и ткнулись мордочками в телогрейку. «Изголодались, бедные», — подумал дедушка и вытащил из мешка бутылку с молоком. Соски, конечно, не было, и он попытался влить немного молока прямо в рот одному из несмышленышей. К удивлению дедушки, лосенок, отведав угощения, ухватил бутылку за горлышко и жадно начал глотать молоко. С трудом удалось отогнать его и напоить второго лосенка.

Когда дед возвращался домой, за ним доверчиво следовали малыши.

— Принимай, Наташка, сироток на воспитание! — закричал он еще издали…

— Тетя Наташа, а где была мать у этих лосят? — спросил кто-то из ребят.

Наташа смутилась: первый раз в жизни ее назвали тетей.

— Не знаю. То ли медведь зарезал — у нас их порядочно, то ли браконьер убил — такие звери тоже встречаются, хоть и не очень уж часто.

И Наташа продолжала:

— Мы с Сережей, вот с этим, — показала она на своего спутника, — целыми днями занимались своими новыми питомцами. Назвали их Кучум и Верба. Поили коровьим молоком. И лосята, завидев нас с бутылками, сами мчались на завтрак или на ужин. Росли они быстро. Вскоре, привязав малышам на шею колокольчики, мы начали выводить их в соседний лесок. Лосята сначала пугались собак, свиней, посторонних людей, но вскоре привыкли и начали самостоятельно расхаживать по деревне. К концу лета мы стали прикармливать лосят зеленью: веточками осины, березы, рябины. Особенно нравилась лакомкам капуста. Осенью наши воспитанники были уже рослыми телятами. Они весь день носились с колокольчиками по лесу, иногда забирались в чей-нибудь огород, а иной раз, выискивая, чем бы поживиться, оказывались в чужих сенях. Хозяйки гнали проказников, ругали на чем свет стоит, но это на них ничуть не действовало… В это время ушел в армию Сережа. Теперь уже я одна начала обучать лосят. Скоро они привыкли стоять на привязи, ходить в узде, носить вьючное седло, а затем и вьюк. И узду, и седло я сконструировала сама. Все шло хорошо, пока вдруг в середине зимы мои любимцы не исчезли… Я исколесила на лыжах все леса вокруг — как в воду канули! — Наташа замолчала.

— Разве нынешние Кучум и Верба — другие лоси? — спросила Ольга Ивановна.

— Нет, те же самые. Почти полтора года проплутали где-то наши воспитанники. Лишь нынче заявились. Окончила я в этом году десятилетку. В школе, конечно, был выпускной вечер, аттестаты зрелости вручали. После вечера пошла я домой одна. От Бырмы до Караселки всего километров семь. Дорога знакомая, идет все полями, только перед самой Караселкой перелески встречаются. Ночь была июньская, светлая. Перешла вброд Турку, иду, раздумываю, что дальше делать. И вот когда совсем уже подходила к деревне, на дороге появились две какие-то большие тени. Я подумала, что это коровы, и спокойно шла дальше. А тени — ко мне. Всмотрелась я в ближнюю: она с рогами, да с ветвистыми! Лоси! Остановилась. Жду. А за этими еще третий из перелеска вышел. Подошли ко мне первые двое и… ткнулись мордами в грудь. Тут уж сразу догадалась — малютки! Так я Кучума с Вербой про себя всегда звала. У рогача нащупала уцелевший ошейник. Они! Я даже заплакала… Ну, приласкала, повела с собой. Идут. Третий вначале пошел было следом, но перед деревней, услыхав собачий лай, остановился и, потоптавшись на месте, повернул обратно. Вот и вся наша история.

— Наталья Дормидонтовна, — встала одна из учительниц, — нам хотелось бы узнать, с какой целью вы идете на Печору и как проходило ваше путешествие до Ныроба.

— Хорошо, — согласилась девушка. — Я скажу. Лосям своим я предоставила полную свободу. Днем они паслись на Осиновой Голове, а на ночь возвращались домой. Уже начала было их объезжать, как вдруг через несколько дней мои воспитанники заболели, ничего не едят. Я растерялась: что делать? Спасибо дедушке. Увидел он около растянувшихся лосей груду хлеба и картошки и сердито покачал головой: «Ты что, девка, сдурела, что ли? Ведь это зверь лесной — ему листья, кору, таежную травку подавай. Если, к примеру, тебя на одном масле держать будут, так и ты заболеешь». А я, действитель-но, все эти дни баловала лосей и хлебом, и картофелем, и даже сахаром. Боялась, как бы они снова не ушли. Ошибку свою я быстро исправила, но еще помучилась с малютками — на ноги они встали лишь через несколько дней. С тех пор хлебом и картофелем я им даю лакомиться лишь понемногу…

По совету своего школьного учителя-биолога Наташа поехала в Пермь, чтобы посоветоваться в зоологическом саду о том, как кормить лосей и как обращаться с ними. Узнать удалось немного. Тем не менее поездка в Пермь оказалась поворотным пунктом во всей судьбе Наташи и ее питомцев. Научный сотрудник, с которым девушка беседовала, сказал ей:

— Если вы серьезно интересуетесь проблемой одомашнивания лося, напишите письмо в Печоро-Илычский заповедник, Суковатову Аркадию Петровичу. Он крупнейший специалист в Союзе по этому вопросу, заведует опытной лосефермой, единственной в мире, Наташа последовала совету и не только просила в своем письме помочь ей, но и робко осведомилась: не может ли заповедник принять ее, окончившую всего десять классов, на работу.

Через две недели пришел ответ, который привел Наташу в восторг. Аркадий Петрович написал подробнейшее письмо о том, как ухаживать за лосями, и, кроме того, сообщил, что дирекция согласна принять девушку на работу, но он и представить себе не может, как Наташа вместе с лосями сумеет попасть в заповедник.

— Туда надо было ехать по железной дороге, — закончила свой рассказ Наташа, — а потом на пароходе. Такой переезд взрослые лоси не могут вынести. Но я решила во что бы то ни стало попасть на Печору. И вот сейчас мы идем туда пешком… Раздались аплодисменты, которые, как пишут в газетах, переросли в овацию. Из кучки о чем-то оживленно переговаривавшихся ребят и девочек выступил вперед крепкий белоголовый паренек.

— Мы вносим предложение, — начал он, — создать при обществе следопытов еще один кружок — лосеводческий.

Пареньку аплодировали еще больше, чем Наташе. Ольге Ивановне едва удалось успокоить собрание, чтобы перейти к рассказам объездчика о его Малыше, Сергея — о путешествиях по Калининскому району, Антона — о стычке с медведем на Низьве и о лечебной воде Никольского родника.

Наташа предложила ребятам покататься на лосях. Сергей и Антон часа полтора водили в поводу Вербу, удивленно косившуюся на постоянно меняющихся седоков. На Кучума Наташа не разрешила садиться — все-таки опасно.

Уже темнело, когда следопыты начали переправляться в лодках через Колву, возвращаясь домой. Долго еще с того берега доносились пожелания счастливого пути.

ПО ЗАРОСШЕМУ ТРАКТУ

Пеший переход из Дивьей в Якшу обещал быть довольно тяжелым. Путь пролегал через небольшие деревеньки Фадину, Семь Сосен, Березовку, через Усть-Еловку, значащуюся на картах деревней, а на самом деле давным-давно ставшую пустырем, и, наконец, по знаменитому некогда Печорскому волоку — междуречью Вогулки и Волосницы.

Работники Ныробского лесхоза, куда Сергей предусмотрительно обратился за советом, упорно доказывали невозможность пройти на Якшу через Самь Сосен. Там, по их словам, путешественникам на каж-48 дом шагу грозит опасность, что их задерут медведи или затянет какая-нибудь обманчивая трясина, или, в лучшем случае, они заблудятся и не дойдут до места назначения.

— Дорог тут на Якшу никаких нет, — говорил старший лесничий. — В этих краях и телег-то не знают. О каких дорогах может идти речь? Вы говорите, что на карте показана дорога? Так она заросла совершенно, и вам ее не найти. У нас с Печорой никакого сообщения нет: ни пешего, ни конного, ни телефонного. Если правду говорить, то туда легче всего попасть через… Москву! Сами мы, когда надо, пользуемся самолетом или вертолетом. Ну а вам с лосями это ведь недоступно.

Старший лесничий настойчиво рекомендовал Сергею другой путь на Якшу: через Корепино и Петрецово.

— По Петрецовскому тракту действительно есть тропа; по ней иногда с грехом пополам и телегу протаскивают, хоть и заросла она травой в рост человека.

Увещевания лесничего не помогли.

— У нас лоси. Для них чем хуже путь, тем легче идти, — заявил Сергей.

Увидев, что все благие советы ни к чему не привели, старший лесничий только развел руками.

Когда вышли из здания лесхоза, общее мнение о положении дел отчетливо выразил Антон:

— По чисти говоря, не вирю я цему боязлывому начальнику.

И наши друзья оказались правы. Тракт Ныроб — Семь Сосен — Якша, по которому некогда тянулись из Чердыни на Печору громадные обозы, и в самом деле был непроезжим, но вдоль него всюду вилась узенькая, иногда почти совсем незаметная тропка. Для лосиного каравана лучшего ничего и не нужно было… Из Дивьей вышли на следующее утро после собрания юных следопытов. Дойдя до Бойца, свернули на старинный, заброшенный более полусотни лет назад тракт. По тайге вилось узкое полотно, кое-где окаймленное сохранившимися еще канавами. Оно тянулось с увала на увал, с косогора на косогор, через оветлые, начавшие золотиться березняки, сумрачно нахмуренные пихтачи и ельники, трепетно шумящие осинники.

То и дело впереди и по сторонам целыми выводками с шумом подымались тяжеловесные глухари и тетерева, сероватые рябчики. То там, то тут слышался глухой лай — это собаки осаждали притаившуюся на дереве дичину. Но охотники, сняв пару глухарей, больше не обращали внимания на призывный лай собак. Зачем зря бить птицу? Да и время дорого. Заночевали на кордоне, в недостроенном помещении будущей резиденции лесообъездчика. Лосей отпустили пастись. На шею каждому привязали колокольцы: и найти животных легче, и для медведя или росомахи пугало.

Фадина, куда наши путешественники пришли часа через два, оказалась деревушкой, все двадцать-тридцать домов которой прилепились к косогорам реки Вишерки.

Остановились за деревней. Антон с Сергеем сходили к соленому источнику, что расположен в полукилометре вверх по Вишерке. После лечения Никольской водой они стали интересоваться всеми ключами. Затем двинулись дальше.

Вновь нескончаемо потянулся заросший тракт. Опять с угора на угор, из одного лога в другой. Спуск, подъем, снова спуск. Над теряющейся тропкой нависла тяжелая елово-пихтовая зелень пармы, изредка протягивали свои корявые руки лохматые кедры. Иногда картина менялась, и тракт сжимали шпалеры белоствольных берез со слегка подернутыми позолотой листьями. И опять на каждом шагу дичь.

Сергей считал вслух:

— Рябков — десять, косачей — двадцать один, глухарей — девять…

Хотя временами и выглядывало солнце, холод пронизывал изрядно: тянул пронзительный сиверок. Особенно мерзли ноги, все время мокрые по колено. Высокая трава пропиталась водой, как губка, да и идти часто приходилось по болоту. Тракт лепился у подножья косогоров, из которых били бесчисленные ключи. Полотно дороги здесь было смыто, повсюду из воды торчали полусгнившие бревна, которыми болотистый участок был когда-то вымощен.

Впереди через тропу проскочила какая-то крупная черная тень.

— Росомаха, — сказал Семен Петрович. — После медведя, пожалуй, самый страшный зверь в тайге.

Когда караван подошел к месту, где проскочил хищник, Кучум и Верба настороженно остановились, нервно втягивая воздух. Собаки, почуяв зверя, заурчали и стремительно исчезли в лесной чащобе. Вскоре послышался их заливистый остервенелый лай. Наташа ласково почесала загривок Кучума, я тот доверчиво тронулся вперед.

Тропа и тракт неожиданно оборвались: под ногами путешественников катила темную неприветливую воду река.

Кое-где из нее торчали жалкие остатки моста.

— Река Щугор, — произнес Сергей, взглянув на карту.

Надо было переправляться вброд. Как не хотелось лезть в студеную воду! Но пришлось все-таки искупаться. Спешно разложили костер. Время было уже довольно позднее, поэтому пришлось заночевать на берегу злополучного Щугора.

СЕМЬ СОСЕН И ЧУСОВСКОЕ ОЗЕРО

Наутро караван продолжал путь.

Вскоре тропа, кружа под косогорами по сгнившим гатям, вывела из леса. Перед путешественниками выросла деревушка Семь Сосен, цепочкой домиков растянувшаяся над Вишеркой.

Когда-то давным-давно, так давно, что и глубокие старики не помнят, на месте деревушки, на юру, где ныне стоит колхозный скотный двор, красовалась могучая многовековая сосна. Возле ее исполинских корней тянулись к свету семь молодых сосенок. То ли ураганом, то ли молнией сломило сосну-мать. Но вскоре вымахали возле богатырского пня красавицы-дочери и, высясь над рекой, стали смотреться в ее спокойные воды. Местные жители — коми особо почитали это место и тайком, чтоб попы не пронюхали, приходили на поклон к священным деревьям. На ветвях сосен-дочерей, как раньше на ветвях матери, раскачивались дары и жертвы: звериные шкурки, кусочки цветной ткани, а иногда просто нитки, выдернутые из ветхой одежонки бедняка. Худо жилось охотникам, и они вспоминали о своих языческих богах, выпрашивали у них под священными деревьями лучшей доли. Но, как и русский бог, древние пермские боги не помогали…

Впоследствии место, где росли семь красавиц, стало бойким: через угор из Чердыни на Печору прошел тракт. Еще позже зимовье, обосновавшееся на тракте, получило имя Семь Сосен. Лет семьдесят тому назад, как рассказывают старики, еще стояло возле тракта семь могучих сосновых пней вокруг остатков восьмого, почти совершенно сгнившего…

Остановились за околицей. Семен Петрович остался с лосями, а молодежь во главе с Сергеем ушла разыскивать знатоков пути на Печору.

В двух-трех десятках домишек отыскать старожила не составило никакого труда, и минут через пятнадцать путешественники уже сидели в просторной горнице на чисто выструганных лавках и слушали семидесятисемилетнего старца, покачивавшего на руках шустрого внучонка.

Егор Сысоевич Опарин сызмальства занимался охотничьим промыслом, а позже уходил на лошадях в извоз — нанимался к чердынским купцам доставлять по санному пути товары на Печору.

Несказанно богатели чердынские толстосумы на торговле с Печорским краем. Дороги в Якшу были запружены купеческими обозами. Огромные склады стояли в Усть-Еловке и Якше, откуда сплавом по Печоре товары расходились до берегов Ледовитого океана. Втридорога сбывали их охотникам, рыболовам и оленеводам Севера. А в купеческие закрома устремлялся другой поток, поток скупленных за бесценок мехов, рыбы, дичи.

— Завезут купцы товары, — рассказывал Егор Сысоевич, — в усть-еловские склады весной и осенью по большой воде, а как снежок припорошит, выезжаем мы в извоз: ездили из Усть-Елсвки на Якшу и обратно. Сорок семь верст между ними. На полдороге зимовье в ту пору стояло. Волоком его все звали. Жил там всего один человек с семьей. Летом — безделье; зато зимой ни отдыха, ни срока — день и ночь чаем поили, обогревали людей. А обозы шли немалые: за сутки через Волок до девятисот коней. Прпробуй-ка, напой да обогрей! Зимой сюда, что на Волгу летом, отовсюду стекался народишко на зара-ботки. Это те, кто лошадок имел. Ну а безлошадные — бурлаки, крючники, голь перекатная — те весной и осенью приходили. Тогда на пристанях за несколько дорогих деньков, пока вода не спала, спешно разгружали и грузили пароходы и баржи, пришедшие в Усть-Еловку с Камы. Такая же страда и в Якше в то время была: тоже погрузка и выгрузка, только не пароходов, а лодок и каюков.

— А шо за груз шов по той дорози, диду? — спросил Антон.

— На Печору-то? Муку все больше приходилось возить. Соль еще, овес. На Якше семь пекарен денно и нощно работали — почитай, для всей Печоры хлеб пекли. А мануфактуру, коноплю, сахар доставляли в Якшу безо всяких пароходов: гужом везли из самой Чердыни через Сосны, по нашему тракту. Позже, когда новый тракт проложили, через Корепино и Петрецово, захирела наша дорожка, а с нею и Семь Сосен… А сейчас и вовсе оба тракта позаросли — зверь по ним шастает…

— Ас Печоры шо везлы?

— Всякую всячину: рыбу, шерсть, оленьи шкуры, меха, точильный камень, сливочное масло, рябчиков. Семгу и рябчиков в мороженом виде целыми обозами прямо в Москву отправляли. Зимой в Якше ярмарка открывалась — со всей Печоры охотники да рыболовы съезжались со своей добычей. После революции на Печору по морю каждый год пароходы стали приходить, а перед Отечественной войной и железную дорогу туда протянули. Вот и конец из-за этого пришел чердынским трактам: морем и чугункой дешевле тсвары-то забрасывать…

Егор Сысоевич говорил правильно. Северный морской путь и пересекшая Печорский край железная дорога Котлас — Воркута убили издревле сложившиеся экономические связи Печоры с Прикамьем. Но Печорский край — это прежде всего Северный Урал. Это не только строевой лес, рябчики, пушнина, ценная рыба. Печора — это также уголь Воркуты и ухтинская нефть, газ и горючие сланцы, медь и свинец, фосфориты, железные руды и многое другое. Для дальнейшего развития уральской металлургии, энергетики и химии нужны и коксующийся уголь, и нефть, и газ, а именно этих природных богатств на Среднем Урале, в Пермской и Свердловской областях, недостаточно.

В последние годы совнархозы Урала вплотную занялись проблемой восстановления на новой технической базе древних транспортных связей между Печорой и Вычегдой, с одной стороны, и Камой — с другой, то есть между Коми республикой и уральскими областями.

В Коми АССР и Пермской области, в частности, намечается построить систему каналов и водохранилищ, которые соединят Печору и Вычегду с Камой. Это Печоро-Вычегодско-Камское соединение, конечно, ничем не будет напоминать ни древние волоки, по которым пришли на Урал новгородцы, ни убогий Северо-Екатерининский канал, построенный в 1786–1822 годах царским правительством и через девятнадцать лет заброшенный. Вода рек, испокон века бежавших в Ледовитый океан, будет орошать заволжские степи, работать на камских и волжских гидроэлектростанциях, пополнять усыхающее Каспийское море. По каналам и водохранилищам сквозными рейсами от Студеного моря до Каспия пойдут корабли, груженные лесом, углем, калийной солью, машинами, хлебом…

Но и это далеко не все! Воскреснут и умершие чердынско-печорские тракты. По ним или возле них пройдут автомагистрали. Где-то по здешним местам протянется газопровод, который будет подавать печорский газ, газ Джебола, Березникам, Перми и другим городам. И, наконец, где-то здесь пройдет магистральная Урало-Печорская железная дорога от Соликамска до нефтеносной Ухты и далее до бухты Индиги, которая превратится в морской порт Урала…

Из Сосен с отрядом увязался попутчик, веселый белобрысый парень лет двадцати пяти — Иван. Это был рыбак и охотник, спешивший в Бани, поселок на берегу Чусовского озера. Всю дорогу он что-нибудь да рассказывал.

Погода, до сих пор не баловавшая путешественников, стала разыгрываться: свинцовая пелена облаков разомкнулась, выглянуло солнце. Сразу стало веселее. Впереди мелькнул просвет, и через несколько минут открылась водная ширь, покрытая белой рябью барашков.

— Вот вам и наше море, — сказал Иван.

По отливавшей серебром поверхности воды раздольно катились волны. Над берегом с негромким криком кружила многочисленная стая неугомонных зуйков. Сквозь пение ветра доносилось едва слышное завывание подвесного мотора: по иссеченной морщинами озерной шири пробиралась лодка, то и дело зарывавшаяся носом во встречные водяные валы.

На север озеро уходило довольно далеко, больше чем на десяток километров, и дальний угол его едва виднелся. Зато восточный берег был прекрасно различим — до него было три-четыре километра: приплюснутой полосой он оторачивал бушующее водное пространство.

— Сплошные болота там, — указав на плоское побережье, пояснил Иван, — особенно в конце весны и в начале лета. Сейчас и в озере-то редко где глубина больше метра: лодки постоянно на мели садятся. Весной же оно и пароходам впору — широченно разливается, впрямь тогда на море похоже!

— А это что? Рыбаки? — поинтересовался Сергей, показывая на несколько лодок, сгрудившихся у противоположного берега.

— Да, нынче у Елового Носка лов ведем.

— У какого носка? — не понял Сергей.

— У Елового. Мы так называем место, где тот берег клином выдается.

— Так, так, так… А много у вас еще таких носков?

— Четыре. По тому берегу Еловый, Средний и самый дальний отсюда, Кременной. По этому берегу всего один — Каменный, — и рыбак указал на еле заметные выступы побережья.

— Интересно! — обернулся к товарищам Сергей. — Мысы здесь зовут носками!

— Так в этом же, Сережа, — заметила Наташа, — ничего удивительного нет. Говорят же: нос на лице, носок ноги. Понятно, почему люди называют этим словом выдающуюся в озеро часть берега.

— Не то, не то! — замахал Сергей руками. — Тут дело гораздо глубже! Только на Севере, по берегам Белого, Варенцова и Карского морей, мысы называются носами. Канин Нос слыхали? Так вот, таких носов в морях Севера можно еще насчитать десятки: Болванский Нос, Святой Нос, Белужий Нос, Олений Нос. И всем этим морским мысам названия дали жители Беломорского Поморья, потомки выходцев из Новгорода. Помор не скажет — мыс Канин Нос; это для него будет звучать, как для нас масло масляное конопляное. Он скажет просто Канин Нос. Слово носок, как и слово нос в смысле мыс, нигде, пожалуй, кроме как у архангельских поморов, не найдешь.

— Разве архангельские носы и носки имеют отношение к Чусовскому озеру?

— Конечно! Названия мысам в озере дали, вероятно, русские, которые первыми пришли в Прикамье. Через озеро ведь и шел путь с Вычегды. Эти носки свидетельствуют о том, что те, кто когда-то пришел на Каму-реку, во всяком случае часть их, были родом из Архангельского Поморья…

Отряд продолжал двигаться по тропе, то углублявшейся в лес, то выходившей на поляны, с которых открывались виды на озеро.

Бани оказались селением всего лишь из двух домиков. Очень странно выглядел один из них: ветхий, покосившийся на сторону, но… двухэтажный!

— Остатки прежней роскоши, — кивнул головой на дряхлое строение Иван. Он предложил своим новым, знакомым прокатиться по озеру. С ним отправились Сергей и Антон. Наташа с Семеном Петровичем занялись хозяйственными делами.

Метров тридцать, пока достигли лодок, пришлосьбрести по щиколотку в воде, выдирая ноги из топкого илистого грунта. Затем еще столько же толкали вертлявую лодчонку, лежавшую на вязком дне. Наконец вырвались из зоны мелководья, и Иван завел мотор. Лодка пронеслась мимо частокола из сотен жердей, служащего для сушки рыбацких сетей, и направилась к центру озера. Мерно качало, иногда резко встряхивало шальной волной и обдавало фонтанами брызг. Вода, которая с берега казалась свинцовой, да еще с серебряным отливом, на самом деле была просто грязной.

— Ил со дна волной подняло, — объяснил Иван.

На середине озера попытались измерить глубину, и всюду, где только ни опускали весло, оно доставало дно. Лопасть весла свободно вонзалась в мягкий ил, который крепко ее схватывал и упорно не хотел отпускать.

— Ну, тут у вас и утонуть невозможно: мелко, — спокойно произнес, поглядывая на взбаламученную воду, Сергей.

— Оно верно, — ответил рыбак, — редко где скроет с руками. Однако утонуть можно как дважды два, если плавать не умеешь. Встал на дно — тут тебе и крышка. Глубина-то, может быть, и с метр всего, да в ил затянет еще не меньше чем на метр — вот и готов…

БРАКОНЬЕР

На ночлег остановились в. Березовке, последнем селении Пермской области и последней деревушке на пути в Якшу: далее предстояло преодолеть семьдесят пять километров по совершенно безлюдной тайге.

Путешественники приближались к границе Коми республики. Тракт, как и прежде, был совершенно заросшим; тропа же, ведущая по нему, стала еще хуже.

Где-то здесь влево сворачивала почти незаметная стежка. Она вела в Усть-Нем, на Вычегду, куда, почти за сотню километров, некоторые жители Березовки ходят в гости, к родственникам. Прежде с Вычегдой, так же как и с Печорой, были более широкие связи. Местные жители подымались в лодках по рекам Березовке и Мологу, на лошадях перетаскивали свои посудины до реки Нем по Железному волоку, по которому, говорят, в старину даже на телегах ездили. Затем сплавлялись по Нему до Вычегды, а там — хоть до Белого моря плыви! Волок этот очень древний, но пользовались им еще в двадцатых годах нашего века. По этому пути жители Усть-Нема вывозили после революции из Усть-Еловки соль, брошенную купцами на произвол судьбы.

На обед отряд остановился, выбрав небольшую уютную поляну. Лосей тотчас развьючили. И тут оказалось, что потерялись колокольчики, которые Наташа подвешивала на шеи животным. Однако не возвращаться же из-за побрякушек назад в Березовку! Пришлось отпустить лосей пастись без колокольцев.

— А в случае чего, — заметила Наташа, боявшаяся того, что в связи с началом гона Кучум может исчезнуть и утянуть с собой и Вербу, и Малыша, — собаки-то у нас на что? Жука-то из-под земли достанет Кучумку! Верно, Жука?

Собака завиляла хвостом, заранее согласная со всем, что скажет хозяйка.

Вмиг запылал костер. Антон пошел к ближайшему ручью за водой. Сергей прилаживал колья, чтобы подвесить ведро над костром. Семен Петрович рубил на дрова сухостойную лесину. Наташа чистила и разделывала свежую рыбу, купленную утром в Березовке.

Через часок уха была готова и путешественники, разостлав плащи, начали орудовать ложками в большой эмалированной чашке. В это время справа от тракта послышался собачий лай. Жука, Тузик и Полкан насторожились. Семен Петрович, чтобы собаки не ушли и не ввязались в драку с чужими псами, привязал их за поводки к молоденькой березке. Между тем лай приближался, сделался пронзительным, переходящим временами в визг: чьи-то собаки буквально надрывались.

Семен Петрович заметил:

— Должно быть, подняли не то медведя, не то лося.

— Из чего вы это заключаете? — спросил Сергей.

— А как же! Охотничья собака каждого зверя по-своему облаивает. Можно сразу отличить: на глухаря она наткнулась, белку ли заметила или взяла в оборот медведя. Слышите, как исходят в лае? Заливаются, гонят крупного зверя.

Лай — остервенелый, яростный — становился все ближе и ближе. Жука, Полкан и Тузик, рыча, рвались с привязей.

— Ведь в ту сторону наши лоси ушли! — воскликнула Наташа, вскочила на ноги и тревожно прислушалась.

— Ничего! — успокоил девушку Семен Петрович. — Если это и медведь, то ему, надо думать, не до нашей животины.

Однако, несмотря на такой успокоительный вывод, обед прервался. Все встали, прислушиваясь, а когда, судя по лаю, собаки со зверем были уже метрах в двухстах, взялись за ружья.

В это время прогрохотал выстрел. Лай оборвался, но через несколько мгновений возобновился с еще большей силой, стремительно приближаясь к поляне.

Все, что произошло дальше, было делом нескольких секунд.

Из чащи леса на поляну выскочила Верба с вытаращенными от ужаса глазами. За ней еле поспевал запыхавшийся Малыш. Затем вынесся, прихрамывая, разъяренный Кучум, а за ним — остервенелые собаки. Рогач развернулся и, вращая налитыми кровью глазами, встретил врагов лицом к лицу. Глухой рев, полный боли и ярости, разнесся по лесу. Хитрые псы тотчас разделились: один из них кинулся на Кучума сзади.

Наши путешественники опешили от неожиданности. Как? На их лосей кто-то охотится? Один за другим прогремели четыре выстрела. Пес, метавшийся впереди Кучума, сделал сальто и молча рухнул на землю, а тот, который был сзади, с визгом закружился по поляне. Кучум опрометью бросился прочь. В этот момент зоркий глаз Семена Петровича заметил стоявшего между кустами человека.

— Стой! — закричал объездчик.

Но человек и не думал бежать. Он испуганно глядел то на приближавшихся людей, то на бившуюся в предсмертных конвульсиях собаку.

— Кидай ружье! — пробасил Антон, да так громко, что человек тут же выронил двустволку.

— Браконьер! — угрожающе навел на человека ствол ружья Сергей. — Кто вам позволил охотиться на запрещенного зверя, тем более на домашнее животное?

Охотник молчал. Его красное, изрытое оспинами лицо нервно вздрагивало, глаза растерянно мигали.

Семен Петрович вытащил из-за голенища охотника нож. Сергей подобрал двустволку. Антон взял браконьера своей ручищей за плечо и так круто повернул, что тот вскрикнул от боли.

Задержанный, судя по его дальнейшему поведению, оказался личностью «битой». Вскоре он, оправившись от испуга, осмелел и, когда наши друзья стали его допрашивать, повел себя даже вызывающе.

— Кто вы такой? — спросил его Сергей.

— А вы кто такие? Какое имеете право задерживать людей?

— А вот наше право, можешь понюхаты, — поднес Антон к лицу незнакомца свой тяжелый кулак.

— Предъявите документы, — потребовал Сергей.

— Нет у меня никаких документов.

— А вот мы подывымся, — Антон начал обшаривать карманы браконьера, и через минуту ткнул ему под нос завязанные в тряпицу паспорт и другие бумаги. — А это что?

— Товарищи! Так ведь это лесник! — удивленно воскликнул Сергей, просматривавший документы. — Ну и ну! Вот так охрана леса!

Браконьер, видя, что выкрутиться не удастся, признался во всем. Да, он лесник. Из Семи Сосен. Выехал на лодке вверх по Березовке за глухарями.

Ночует в охотничьей избушке, в Коробейниках, отсюда в двух километрах. Сегодня собаки подняли лося, ну он и решил запасти побольше мяса для себя и для них.

— Разве думал я, что это ручные? Ну, а диких-то ведь бьем потихоньку. Какой здесь закон? Закон — тайга, прокурор в медвежьей шубе ходит, а свидетели — товарищи волки…

— Что ж с ним делать-то будем? — обвел Сергей взглядом товарищей и полушутя, полусерьезно продолжал: — Может быть, поскольку здесь закон — тайга, а свидетелей никаких, мы его того… тоже потихоньку шлепнем?

Браконьер съежился.

— А где у нас Наташа? — спросил Семен Петрович.

— Наташа-а! — помчались по лесу крики.

На них из чащи вышла девушка и устало опустилась на землю:

— Лоси ушли…

— Разыщем, Наташенька! — успокоил девушку Семен Петрович. — Ты вот скажи лучше, что с этим зверем делать? Может, и впрямь для острастки казнь какую-нибудь египетскую ему придумать?

— А вы бы отпустили меня, ребята, — заискивающе произнес браконьер. — Не подымайте шума, а?

Коротко посоветовавшись, путешественники отрядили на поиски лосей Наташу и Семена Петровича с собаками. Сергей и Антон — их повел браконьер — двинулись в Коробейники, чтобы обследовать логово, в котором обосновался этот хищник. Самого его решено было отпустить, забрав документы и оружие.

— Придем в Якшу, оттуда сообщим о его преступлении в Пермь. Там уж разберутся, что с ним делать, — таково было общее мнение. Солнце уже стояло низко над лесом, когда Семен Петрович с Наташей отыскали товарищей. Поиски лосей не привели ни к чему. Следы вели за реку Березовку, через которую звери переправились несколькими километрами ниже Коробейников.

Решено было назавтра с утра отправиться в погоню.

ОБЪЯТЫЕ УЖАСОМ

Кучум стрелой мчался сквозь дикую чащобу, делая головокружительные прыжки через бурелом. Ужас заслонил собою боль: ее как будто и не бывало, За рогачом еле поспевала Верба, а тщедушный Малыш на своих тонких ногах и вовсе отставал.

Когда путь преградила река, лоси, не задерживаясь, кинулись в ржаво-коричневую воду. Студеные струи приятно охлаждали разгоряченные тела.

Река оказалась неглубокой — плыть не пришлось. Выскочив на противоположный берег, Кучум на минутку остановился, прислушиваясь, а затем, издав не то стон, не то храп, вновь ринулся в глубь лесной чащи, подальше от реки, от страшных мест. Лоси часто останавливались, поводя ушами, нервно вздрагивая при каждом подозрительном звуке. Малыш, который теперь уже не отставал, пугливо оглядывался и жался поближе к могучим телам взрослых, шумно ломившихся сквозь лесные дебри.

Кучум сильно припадал на левую заднюю ногу: острый пароксизм страха постепенно проходил, и его сменяло ощущение рвущей боли.

Вскоре перешли на широкий быстрый шаг. Раздвоенные копыта глубоко врезались в мягкий мох и лесную подстилку. Все чаще и наше попадались болотца, поросшие березовым криволесьем, через некоторое время перешедшие в бесконечный торфяник. Тои дело натыкались на трясины. Тонкие ноги глубоко увязали в бездонной грязи. Кучум в таких случаях распластывался на брюхе и, напрягая свою стальную мускулатуру, упираясь здоровыми ногами, настойчиво полз вперед. За ним точно так же переправлялись через топкие места и Верба с Малышом.

Горьковатый аромат молодых осинников, пряный дух таежного болота раздражали голодных животных. Соблазн остановиться был велик, но не выветрившийся еще страх был сильнее голода.

Скоро места стали суше. Выйдя из болота, звери постояли среди спокойно шелестящего осинника, жадно втягивая раздувающимися ноздрями прохладный горько-пряный воздух.

Но успокоение не наступало, и лоси скорым шагом двинулись дальше. Начался сухой и чистый сосновый бор, выстланный скатертью оленьего мха. Ничто не мешало движению: далеко вперед были видны пологие белесые увалы, уставленные медно-красными свечами могучих деревьев. В одной из ложбин Кучум нерешительно остановился перед чуть заметной цепочкой свежих следов, на которой кое-где виднелись темные шарики помета. Следы были похожи на лосиные, но от них исходил какой-то совершенно незнакомый запах. Лоси тревожно повели глазами по сторонам. Прислушались. Ухо уловило глухое постукивание копыт, и тут же из-за увала выскочили и остановились как вкопанные несколько грациозных зверей, на головах которых красовались несоразмерно большие и, не в пример лосиным, тонкие ветви рогов. Звери были невелики ростом — лоси казались гигантами по сравнению с ними. Постояв несколько мгновений, животные встрепенулись и, почти не свернув в сторону, стремительно пронеслись мимо настороженно следивших за ними Кучума и Вербы.

Это были северные олени, стада которых часто встречаются в борах-беломошниках по реке Березовке.

Двинувшись вслед за оленями, лоси скоро очутились на берегу речки, тихо струившейся в зарослях ольшаника. Войдя в реку, они жадно стали тянуть студеную воду, пахнущую застоявшимся болотом. Изредка беглецы вскидывали головы и подолгу прислушивались к звукам вечернего леса.

Перейдя через речку, уже почти совершенно успокоившиеся лоси направились дальше. Еще несколько раз натыкались они на оленьи стежки, теперь уже не вызывавшие тревоги.

Боры закончились. Их сменил темный ельник. Кругом было тихо. Лишь изредка под копытами потрескивали сучья. Но вот Кучум, прихрамывавший вслед за Вербой, почуял в струйке пахнувшего ветерка подозрительный запах. Рогач глубоко втянул в себя воздух и на мгновение замер, инстинктивно почувствовав страшного врага. Взгляд, шарящий по темной хвое елей, уловил зеленоватый блеск двух точек. Длинная шерсть на загривке взъерошилась, диковатые глаза налились кровью, ноздри широко раздулись. Лось тревожно фыркнул. И когда Верба, тоже почуявшая опасность, остановилась, сверху с быстротой молнии слетел упругий комок и вцепился в шею беззащитной лосихи… Та, присев всем корпусам, рванулась было под кровожадным седоком, но не успела сделать и пары прыжков, как разъяренный Кучум настиг сестру и со всего маха ударил рогами распластавшегося на ее спине серого мускулистого зверя. Верба едва не опрокинулась, а дерзкий хищник, сбитый могучим ударом, свалился на землю. Рысь — а это была она, — подобрав под себя поврежденную лапу, сделала прыжок в сторону. Но Кучум настиг ее. Взбешенный рогач долго молотил смертоносными копытами извивавшегося врага и оставил его лишь тогда, когда, судорожно подергивавшийся, он был уже при последнем издыхании.

Возбуждение, тревога и страх с прежней силой овладели лосями, и они снова побежали. Было уже совсем поздно. Солнце давно скрылось за горизонтом, вдоль низин тянулись молочно-белые ленты тумана.

Бегство продолжалось всю ночь.

Уже взошло солнце, когда лоси почувствовали, как потянуло откуда-то дымком и знакомым запахам человеческого жилья. Вскоре подошли к деревне, но в это время заголосили собаки. Звери ощетинились, и когда псы сворой устремились на них, кинулись в реку. Исходящая лаем стая осталась на берегу. Кучум и Верба благополучно преодолели преграду, но бедняга Малыш, совершенно обессилевший, едва не пошел ко дну. Голова его уже стала погружаться в воду, вот-вот он должен был захлебнуться, но в следующий момент ноги нащупали спасительное дно, и еще немного спустя лосенок ошалело выскочил на берег.

Еле двигая одеревеневшими ногами, лоси побрели вдоль реки по тропе, насквозь пропахшей человеком. Неуклюже прохлопала крыльями пара вальдшнепов. Из-под берега с криком снялась шилохвость. Очищая дорогу, вспорхнуло несколько рябчиков. Над лесом, тоскливо кричали канюки.

Тропа вывела на луга. Впереди стояло несколько стогов сена, а за ними, подернутые белокурой дымкой, матово блестели пятна озер, обросших по берегам кустарником. Увязая в тине, вошли в воду и потянулись пить. Неожиданно ощутили во рту соленый вкус. Вода походила на рассол из-под капусты, каким когда-то баловала своих «малюток» Наташа. С наслаждением, облизываясь, глотали на редкость вкусное питье.

То ли соленая вода околдовала беглецов, то ли усталость в конце концов взяла свое, только никудабольше лоси не пошли. Здесь же, в прибрежном молодом осиннике, немного попаслись и задремали. Сквозь дремоту вскоре услышали какой-то странный шум, доносившийся с реки. Совсем близко звякнуло железо, и кто-то пошел по земле, тяжело ступая. Ветерок принес струю человечьих запахов. Все трое, подминая кусты, двинулись по направлению шума. Выйдя на поляну, почти вплотную столкнулись с идущим по тропинке человеком. Человек был в замызганной шапке-ушанке и распахнутой телогрейке, лицо оторачивала кудлатая, развевавшаяся по ветру борода. Он остановился как вкопанный, изумленно разглядывая зверей. Когда же лоси, подойдя на несколько шагов, протянули свои узкие длинные морды к всклокоченной бороде, человек, отшатнувшись, отступил на шаг, сорвал с головы шапку и, растерянно заморгав, быстро-быстро перекрестился. Животные продолжали приближаться. Бородач с такой же скоростью отступал назад. Очутившись на обрывчике, он стремительно прыгнул в лодку, с силой оттолкнулся веслом от берега и через минуту скрылся за поворотом реки.

Долго еще стояли лоси в прибрежном ивняке и недоуменно смотрели ему вслед.

СОЛОНЫЕ ОЗЕРА

Наскоро поужинав, путешественники протопили в избушке маленькую железную печурку, расстелили на нарах из жердей свою амуницию и погрузились в тревожный сон, изредка прерываемый повизгиванием беспокойных собак.

Задолго до рассвета все были на ногах. На поиски решили идти вместе. Вьюки и все лишние вещи спрятали. Перейдя вброд Березовку, погоня, увлекаемая вперед собаками, оказалась в сумрачном лесу. Длянехоженой тайги дорога была, пожалуй, вполне сносной, несмотря на многочисленные завалы, которые та и дело приходилось обходить. Но вот начались болота, и скорость движения сразу упала. А когда стали-попадаться гиблые трясины, колыхавшиеся под ногами, как упругий пружинный матрац, и окна черной воды, отряд остановился. Пути дальше не было…

— Так мы никогда не догоним. Времени уже много, — показала Наташа на поднявшееся солнце, — а мы не больше двух километров отошли…

Семен Петрович, оглядевшись по сторонам, произнес:

— Поползем.

Вырубили на каждого по паре жердей. Закинув ружья за спины, поползли, опираясь на распластанные стволы деревцев, попеременно продвигая их вперед.

Лишь к обеду, измученные ползанием по холодному болотному месиву, вышли в сухие боры. Наскоро перекусив, поспешили дальше. По пути заинтересовались следами какого-то неизвестного животного, которые неоднократно попадались на глаза. Однако никто даже не подумал о северном олене. Да и как можно было предположить, что этот типичный обитатель тундры окажется вдруг так далеко на юге, в Пермской области! Ведь известно, что он обитает только в одном районе нашей области — в Гайнском. Но чтобы он встречался по Березовке?.. Даже в литературе об этом никаких сведений не встречается.

Пересекли какую-то речку. Сергей, постоянно посматривавший то на компас, то на карту, неуверенна произнес:

— Наверное… река Зеп.

Следы лосей, до сих пор уводившие погоню в восточном направлении, за рекой круто повернули на юг. Светлые сосновые боры сменились мрачными ельниками. Вновь полезли через пни-колоды, запетляли, закружили, обходя завалы. Вдруг собаки, почуявшие зверя, натянув до отказа поводки, рванулись вперед. Еще немного, и измученные путешественники увидели под огромной елью обезображенный труп рыси.

— Ну и дюже кто-сь молотыв гадюку! — восхищенно молвил Антон.

— То есть как это «кто-сь»? Кучум расправился! — Семен Петрович указал на вмятины от острых раздвоенных копыт, которыми была испещрена земля вокруг трупа.

Наташа едва сдерживала слезы: ведь чуть-чуть не погибли ее любимцы! А какой молодец Кучумчик!

Через несколько часов подошли к какому-то озеру и реке, вытекавшей из него. Сергей определил по карте:

— Озеро Тумское и река Тумская.

Сверху начал сыпать мелкий колючий снег, поверхность озера рябил пронзительный северный ветер. Следы лосей уводили на другой берег реки. В нерешительности остановились: очень не хотелось лезть в воду.

Наташа ушла переправляться ниже по течению.

Разделись. Навьючив одежду и ружья высоко на плечи, осторожно ступая по вязкому дну, цепочкой полезли в смолисто-коричневую воду. Ожгло холодом, захватило дух. Где-то рядом послышался вскрик Наташи — тоже, видно, погрузилась в холодную кипень реки…

Темнело. Идти становилось все труднее. Устали. Решили прекратить погоню до утра. Поужинав, полукругом залегли подле костра, не обращая внимания на то и дело беспокойно урчащих собак. Лишь Сергей, которому пришлось дежурить в первую треть ночи, остался сидеть на валежине, да и тот, крепко обняв ружье, нет-нет да и поклевывал носом.

А утром вновь полезли через гнилые колоды, обросшие мягкими подушками зеленого мха, через баррикады из поваленных деревьев-великанов, форсировали черные речки, пробирались по обманчивым болотам.

Но лосей не настигли и в этот день.

Как далеко они могли уйти? В душу Наташи начала закрадываться тревога. Было ведь дело, что они уходили совсем! Однако девушка не подавала виду, что беспокоится, да и в товарищей старалась вселить уверенность, что четвероногие беглецы в конце концов будут найдены.

Когда наступил второй вечер погони, вышли на берег огромного озера.

— Чусовское! — чуть не хором воскликнули путешественники, увидя знакомые места.

Взглянув при свете карманного фонарика на карту, Сергей точно определил местонахождение. Оказывается, путешественники стояли на том самом Еловом Носке, возле которого некогда заметили рыбацкую флотилию.

Однако сейчас простор озера был пустынен. Лишь на темной узкой полоске противоположного берега светились огоньки. Должно быть, это были Бани. Выбрав местечко посуше, остановились на ночлег.

Утром, не дожидаясь, когда солнце рассеет плотную завесу тумана, вновь зашагали по болотам. И не успел еще туман оторваться от земли, как из молочной его белизны неожиданно проступили очертания деревенских изб. Однако лосиные следы круто повернули в сторону от деревни и через сотню метров оборвались на берегу какой-то реки.

— Стоп! — подал мысль Сергей. — Зайдем-ка в деревню. Спросим: может, здесь кто-нибудь заметил лосей.

На стук в окошко крайней избы из нее вышел исподлобья смотревший на незваных посетителей старик, грудь которого прикрывала длинная борода. После более чем короткой беседы выяснилось, что возле самой деревни никто не встречал никаких лосей. Наши друзья повернули было назад, с трудом удерживая на поводках Тузика, Полкана и Жуку, рвавшихся в драку с деревенскими собаками, когда бородач спросил:

— А к чему бы вам расспрашивать о зверях?

Пришлось коротко объяснить.

И тогда дед рассказал, как, приехав поутру на Соловые озера, струхнул при встрече с сохатыми.

— Обступили меня со всех сторон и норовят за бороду схватить, будто это веник березовый, — дед потрепал сизоватую куделю своей бороды.

Как просветлели унылые лица ребят, как заулыбалась Наташа!

— А сколько их было, дедушка? Трое?

— Верно, трое.

— Рогач, лосиха и лосенок?

— Точно!

— А далеко ли до этих Солоных озер?

— Да нет, километра четыре всего. Только трудно будет вам их найти — разве что собаки выведут, коль вы по следу идете. Если хотите, могу подбросить вас на лодке. Только подождать придется.

Пока дед ходил отпрашиваться у колхозного бригадира, времени прошло порядочно. Антон успел перезнакомиться со всей Ларевкой — так называлась деревня — благо, она оказалась совсем небольшой.

— Дывлюсь на тутошню архитектуру, — возвратившись, сказал он и кивнул на стоящий невдалеке амбар, рубленный из кондовых елей. — Свайные постройки какие-то!

Амбар возвышался над поверхностью земли не меньше чем на метр и опирался на четыре мощных столба, обтесанных так, что верхние части их были широкие, а нижние — всего сантиметров десять в диаметре.

— Вашу деревню весной топит, что ли? — спросили ребята у вернувшегося наконец деда.

— Нет, вода на четверть к домам не доходит. А столбы эти — чтоб мыши да крысы не залезли…

Наконец отправились к реке и разместились в узкой и верткой лодчонке. Старик никому не дал грести:

— Веслом работать — сноровку надо иметь.

У деда было лишь одно весло — кормовое. Приходится заплывать в такие узкие ерики и речки, где с веслами на уключинах и не развернешься. Кормовиком же можно не только выгребать на глубине, но и пользоваться в качестве шеста на мелководье. Это помогает двигаться гораздо быстрее.

Калина Васильевич — так звали деда, — стоявший во весь рост на корме, мерно и, казалось, без усилия взмахивавший веслом, представлял собой весьма живописную фигуру. В заломленном на затылок заячьем треухе, в распахнутой стеганке и огромных сапожищах, с кудлатой бородой, развевавшейся на шаловливом ветру, он казался, выходцем из сказки, богатырем былинной Руси.

Лодка уверенно шла вверх по течению. Ларевка, стиснутая с обеих сторон стенами сумрачных ельников и пихтачей, иногда прерывавшихся веселой березовой и осиновой порослью, извивалась широкой темнокожей змеей, причудливо петляла.

— Ну и крутит же речка! — воскликнул Сергей, увидя, что после получаса езды лодка оказалась почти на прежнем месте, обогнув большую излучину.

— Это верно, — ответил дед, — иногда напрямик через лес — ну, как от нас до Солоных озер — всего километров пять, а по реке едешь-едешь — все пятнадцать!

— Тихэньки, диду, ваши рички, — задумчиво произнес Антон.

— А ты не смотри, что наша Ларевка сейчас такая смиреная. Весной, когда по верхам снега сходят, буйствует она изрядно. Разливается широко — воды много идет: столько, что Вишерка не успевает принимать. Вспять мчится тогда по Вишерке вода — обратно в Чусовское озеро. Оно к тому времени еще мелкое бывает, не успевает талой-то водой сразу наполниться: не скоро зальешь этакую ширь! Зато уж после, когда Чусовское разольется, а в Ларевке вешние воды все сбегут, начинается у нас второй потоп. Из озера вниз по Вишерке катит целое море, завертывает в Ларевку и по ней вверх шугует!

Наташа, достав кружку, зачерпнула из-за борта коричневой, словно чай, воды.

— Это что же? — изумленно спросила она, оторвав губы от кружки. — Вода соленая, что ли?

— А как же, — улыбнувшись сквозь бороду, подтвердил Калина Васильевич, — до Солоных-то уже недалеко осталось, а их вода течет в Ларевку.

По очереди попробовали чуть солоноватой воды. Наташе вспомнилось, что Вишерка ежегодно выносит в Колву свыше ста тысяч тонн соли. Так вот откуда эта соль!

Лодка мягко ткнулась в илистый берег. Опережая всех, из нее выпрыгнула Наташа и закричала:

— Кучум, Кучум, Кучум! Верба, Верба, Верба!

Где-то в чаще послышался треск ветвей, затем земля загудела веселым топотом, и на луг выскочили размашистым наметом все три беглеца. Выскочили и, на секунду замерев на месте, бросились к протянувшей руки хозяйке…

ЗОЛОТОЙ ШАР

Рана Кучума оказалась небольшой: пуля лишь коснулась холки, прочертив на ней рваною борозду. Рогач вполне мог продолжать путешествие и даже нести вьюк.

Измотавшиеся за дни погони путешественники решили отдохнуть на Солоных озерах до конца дня, привести себя, насколько возможно, в порядок, а затем уже возвращаться в Коробейники.

Озера были небольшие: самое крупное — метров четыреста в поперечнике. Глубина редко больше метра, дно илистое, тинистое, вязкое. Топкие берега поросли осокой и камышовыми зарослями. К чистой воде почти нигде не подойдешь, не увязнув по колено.

Помимо трех соленых, здесь было и несколько пресных озер.

Лагерь разбили на лугу, на перешейке между Нижним Солоным и пресным Паромным озерами. Калина Васильевич с помощью ребят протащил по Паромному бредень, и скоро над пылающим костром висело ведро ухи. Рыбу варили в соленой озерной воде.

Под руководством деда чуть поодаль от костра соорудили из жердей наклонный навес, покрыв его брезентом. Землю под навесом устлали пихтовой лапкой. Калина Васильевич навалил на костер несколько сушин вперемежку с сырыми березовыми кряжами.

— Так мы зимой на охоте частенько ночуем, — объяснил дед. — Гоняешься иногда за зверем сутками, а до жилья далеко… Разложишь такой костер — и спи спокойно. Береза не искрит.

При этих словах Антон с сожалением посмотрел на свою замызганную шинелку, на которой зияла внушительная дыра. А все из-за того, что на прошлом ночлеге он самолично навалил в костер сухих пихто-76 вых дров. От пихты же, которая «стреляет» напропалую, того и гляди пожара дождешься.

Улеглись под навесом, протянув ноги к костру. Сильно вызвездило, и давал себя знать холодок… А под навесом было тепло и уютно: брезент нагрелся и обдавал жаром лежащих под ним людей.

— Дывлюсь я, диду! — начал разговор пригревшийся Антон. — Тут у вас зимли — оком не окинешь, а хозяйство ведете бидно. Разве ще охотитесь богато…

— Земля, сыне, худо родит… Рожь посеешь — не каждый год на семена соберешь. Да вокруг Ларевки и полей-то никаких нет. Самую малость возле Сосен пашем. Скотинкой в основном колхоз наш занимается. А в Банях да Березовке и вовсе никто земли не Касается: сплошь рыбаки да охотники.

— А по-моему, — вмешалась в разговор Наташа, — и незачем здешним колхозам хлебом заниматься. Исходили мы эти места, дедушка, и видели ваше никудышное жито: колос от колоса — не слыхать и голоса! Зато какие у вас прекрасные луга, сколько сенокосов. И по Вишерке, и по Березовке, и по другим рекам вокруг Чусовского озера — тысячи гектаров.

— Верно, дочка, гектаров-то тысячи, да нас… единицы. Не под силу большое хозяйство вести.

— Ну, я так кажу, — подвел итог разговора Антон, — тут надо бы робыть в радяньском масштабе! Совхоз тут надо животноводческий — тогда дило пойдэ! Ведь це же целина, така ж сама, як в Сибири и Казахстане… Целина животноводческая!

— Видать, люди вы государственные… — задумчиво глядя на огонь, промолвил Калина Васильевич. — Нам бы таких в колхоз!

Спалось тепло. За ночь никто ни разу не просыпался. Лишь дед дважды тихо вставал, чтобы подложить в костер дров.

— Я уж вас провожу до Сосен-то, — предложил утром Калина Васильевич. — А за лодкой после внук сюда скатает.

— А вы, дедушка, не беспокойтесь, — отказался было Сергей, — поезжайте домой. Мы по берегу до вашей деревни доберемся. А от Ларевки пойдем в Семь Сосен по дороге.

Старик покачал головой:

— По дороге, говоришь? Нет у нас никаких дорог.

— То есть как нет? Ведь в Соснах ваш колхоз?

— Верно, каждый день на работу ездим. А дорог все же нет. Топи, реки да чащобы кругом — где им, дорогам, тут быть? Верхом да на волокуше — и то не везде проедешь. Летом у нас первостатейный транспорт — лодка, а зимой, известное дело, — сани. До Сосен отсюда рукой подать, а попробуй, не зная этих мест, пройти!

— А что, дедушка, — спросила Наташа, — в Соснах лесничество есть?

— Верно, есть.

— Ну что ж, ребята, вот мы и сдадим документы браконьера лесничему! А вы, Калина Васильевич, не знаете, кто такой Федоров?

— Это он, что ли, ваших лосей стрелял? Кто ж не знает этого шаромыжника! Давно бы пора ему получить по заслугам…

К обеду наши путешественники распрощались с Солоньвми озерами. Дед повел караван сначала в глубь леса, а потом, когда вышли на едва заметную просеку, что звали здесь Пьяной гранью, свернул по ней круто направо.

Шли, перепрыгивая с кочки на кочку. В изодранную обувь струйками затекала ледяная болотная жижица. Лишь лоси брели совершенно свободно, почти не выбирая дороги.

Часа через два путешественники вышли на луга. Вдали виднелась серебряная петля не то реки, не то озера.

— Вишерка, — коротко бросил Калина Васильевич, указав на излучину.

Подошли вплотную.

Не было ни ветерка, и поверхность реки казалась зеркалом: по водной глади над подернутыми золотом березняками, над краснеющими и трепетно шелестящими осинниками чередою плыли стайки белогрудых облаков.

— Так ни один художник не сможет сделать! — воскликнула Наташа, любуясь перевернутым пейзажем.

— А вот и Сосны, — кивнул дед на недалекое крутоярье, по которому на добрых полкилометра разбежались редкие избушки.

Через Вишерку переправились в лодке возле самой деревни. От всей души поблагодарив Калину Васильевича, распрощались с ним и направились, окруженные ватагой любопытных ребятишек, в лесничество.

Вячеслав Григорьевич Поспелов, лесничий Вишер-ского лесничества, и Зоя Ивановна, его жена, радушно приняли гостей, о которых были уже наслышаны. Однако радостное оживление хозяев тотчас исчезло, как только они узнали о преступлении Федорова. Лесничий нахмурился, а когда взглянул на документы, отобранные у браконьера, лицо его так потемнело, что и без того белокурые волосы стали казаться еще светлей. От уголков рта книзу протянулись жесткие складки.

— Это дело для него пахнет судом, — сказал Поспелов. — От работы же я его отстраняю немедленно, — и лесничий начал крутить ручку телефона, вызывая Ныроб.

Ныроб не отвечал.

— Опять связь оборвалась, что ли?

Но взглянув в окно, Вячеслав Григорьевич увидел нависшую над далеким горизонтом тучу, которую беззвучно перечеркивали зигзаги молний.

— Ага, понятно: гроза. Только что-то поздновато. Ведь как-никак сентябрь на дворе… Время не грозовое.

— Ты долго, Слава, будешь мучить гостей? — спросила вошедшая в контору Зоя Ивановна. — Доложить начальству всегда успеется! Они ж и мокрые, и голодные!

Лесничий моментально превратился из строгого начальника в жизнерадостного простодушного человека.

Угошали хозяева от души: и окунем из Чусовского озера, соленным «каменкой», то есть каменной солью, и щами из свежих овощей, и грибовницей, и жареной дичиной, и чаем с домашним вареньем. Потчевали, как близких знакомых, как друзей, с которыми не виделись много лет. Вячеслав Григорьевич и Зоя Ивановна, кстати сказать тоже лесничий, лишь несколько лет назад, окончив учебу, прибыли сюда, в глухомань, и были рады свежим людям. Они восхищались Наташей: тем, что она приручила лосей, и тем, что свой жизненный путь хочет начать не в столицах, а, как и они, в тайге, и тем, что она одна отважилась отправиться в рискованное путешествие.

А за окном бушевала гроза. И небо почти ежесекундно прорезали причудливо ветвистые молнии.

Перед тем как лечь спать, наши друзья вышли под навес крыльца полюбоваться стихающей грозой. Вскоре к ним присоединились хозяева — и им не спалось. Пошли разговоры о предстоящем завтра пути. Никто не заметил, как из-за леса вынырнул огненный шарик и, подгоняемый легким ветром, поплыл над Вишеркой. Первый обратил на него внимание наблюдательный Сергей. Беседа враз оборвалась.

— Шаровая молния, — высказал кто-то догадку.

А шарик, приближаясь, все рос и рос. Это был уже не шарик, а шар, примерно с полметра в диаметре. Ослепительно яркий, он, казалось, катился на высоте нескольких метров над рекой. И вдруг стало так светло, что все невольно зажмурились Золотое пламя объяло окрестности, излучины Вишерки, заречные леса, косогоры с прилепившимися на них домишками… Пауза — и послышался такой грохот, что, казалось, земля раскалывается пополам. А затем вновь со всех сторон к домику лесничества подступила непроглядная темень…

НЕБО ИГРАЕТ КРАСКАМИ

Распростившись наутро с гостеприимными лесничими, караван двинулся дальше и к вечеру достиг Березовки. Хозяйка дома, у которой, как и в прошлый раз, путешественники остановились заночевать, возвратила подобранные ею колокольцы. Еще через день прибыли в Коробейники.

Вытащили из лесной чащобы запрятанные вьюки и стали устраиваться на отдых — решили переночевать в избушке. Утром, по холодку, караван двинулся дальше.

Солнце уже стояло высоко и припекало, когда тропа вновь вывела к Березовке. Лишь сегодня путешественники как следует рассмотрели ее. Березовка и в самом деле оказалась настоящей «березовой» рекой. Тихие, изредка прерываемые перекатами задумчивые черноводные плесы, петляющие кольцами, почти на всем протяжении были обрамлены склонившимися к воде галереями белокорых, покрытых осенним золотом берез, изредка сменяемых темно-зелеными, почтичерными конусами елей и пихт, разлапистыми купами кедров и еще реже — по сухим песчаным ярам — веселыми частоколами медно-красных сосен. Казалось, не река течет, а стелется широкая парковая аллея, посаженная умелой рукой садовника, но почему-то заброшенная…

Когда путешественники, закончив переправу, отошли от реки, они очутились на обширных лугах, перемежающихся перелесками и кустарниками. Посреди открытого пространства одиноко торчал полуразвалившийся сруб избы, и кое-где были видны заросли крапивы, этого верного спутника человеческого жилья.

— Усть-Еловка, наверно, бывшая пристань чердынского купечества, — указал Сергей на развалины. — Бойкое местечко когда-то было…

Километров восемь тропа петляла еле заметной стежкой по заросшей молодой порослью и высокими травами просеке. Стоявшая последние сутки сухая, теплая погода начала меняться. Небо затянуло противной серой пеленой, заморосил мелкий, холодный, настоящий осенний дождик. К счастью, ветер, лениво потягивавший из «гнилого угла», с юго-запада, вскоре сменился. Задул пронзительный «северянин», прохватывая холодком мокрую одежду. Идти сразу стало легче. Через полчаса выглянуло солнце, и вскоре свинцовой пелены на небосклоне как не бывало; от нее остались лишь куцые обрывки, да и те поспешно стремились куда-то к югу.

Тропа вывела на сухую ровную песчаную полосу земли, с обеих сторон окаймленную канавами.

— Ага! — воскликнул Сергей. — Вот он строенный, да недостроенный тракт, о котором нам в Соснах пришлось услышать! Ну, теперь мы, считайте, прибыли в Якшу — до самой Печоры доведет эта дорога. Она строилась в двадцатых годах и, по замыслу строителей, должна была дойти до Чердыни, но 82 строительство почему-то прекратилось. А ведь неплохая дорожка, верно?

Дорожка действительно была отличной. Среди дикой тайги, в нескольких днях пути от ближайших населенных пунктов, в которых даже тележного колеса не знают, протянулась ровнехонькая лента песка, отороченная аккуратными кюветами. По болотам дорога шла насыпями, а через редкие увалы — выемками и почти прямолинейно устремлялась на северо-северо-восток, до самой Якши.

— Це ж почти готовая автомагистраль, — глазом знатока оценил дорогу Антон, — тильки без твердого покрытия.

За обочинами, в увалах, то и дело встречались-многочисленные карьеры, откуда строители брали материал для полотна дороги. Изредка караван с опаской проходил по полусгнившим мостам.

Тракт почти сплошь зарос молодым леском. Когда насыпь пересекала немногочисленные болотистые трясины, тропу, что шла по полотну дороги, обступала с двух сторон буйная поросль белоствольных берез с золотыми кронами и тщедушных осинок, приветливо шумящих багровой листвой. Казалось, караван идет не по безлюдной северной тайге, а по садовой дорожке и среди ветвей то и гляди мелькнут крыши человечьего жилья… Но вот болото позади, и тропу сжимают шпалеры стройных сосенок; а чуть в стороне от дороги по бесконечным пологим увалам раскинулся великолепный бор-беломошник, бронзовым частоколом корабельных сосен уходящий в светлую даль…

— Боры-то какие у нас. Тысячи гектаров занимают, — ласково потрепав рукой кустик оленьего мха, задумчиво произнес Сергей. — В них, пожалуй, немалые стада оленей можно было бы пасти…

— А звирь? А птыца? А ягоды та грибы? Да тут на них одних, колы по-хозяйски до дила подойты, це-лые предприятия могут работать, — вступил в разговор Антон.

Грибов, действительно, была тьма тьмущая. Наташа, не останавливаясь, минут за пятнадцать набрала полное ведро.

— Если бы у нас была подвода, — весело сказала она, — мы бы могли до Якши набрать целый воз грибов! И ни на одну бы лишнюю минуту из-за этого не задержались, ни на метр бы в сторону с тракта не сошли!

А кругом беспредельно тянулись боры… Беломошники сменялись брусничниками, брусничники — черничниками, черничники — снова белоснежной скатертью ягеля. Чистые, светлые леса, больше похожие на городские парки, чем на дебри севера… Лишь изредка колоннады сосен прерывались, уступая место небольшим болотам, утыканным хилыми сосенками или кривоствольными березками.

По окраинам болот, по придорожным канавам стала попадаться низкорослая полярная береза, первая ласточка настоящего севера. По песчаным взгоркам то тут, то там виднелись стройные деревца необычного вида. Это была лиственница, дитя светлых, солнечных лесов Восточной Сибири.

На ночлег остановились у болота, в междуречье Вогулки и Волосницы.

Сергей с Антоном отправились в экскурсию по окрестностям. Где-то неподалеку, там, где между Волосницей и Вогулкой расстояние наименьшее — всего около четырех километров, — проходила в старину трасса исторического Печорского волока. В этих же местах существовала позже ^дорога из Усть-Еловки в Якшу, о которой рассказывал в Семи Соснах старик Опарин.

Ночь обещала быть студеной: с непроглядной черноты неба смотрели вниз крупные гроздья звезд. До-верив охрану бивака верным псам, наши друзья один за другим погрузились в сон. Завтра они будут в Якше!

Первой проснулась от холода Наташа. Увидя, что костер догорает, она потянулась было за дровами и тут заметила необычайную игру света на небе. Тотчас же она разбудила Сергея:

— Сережа, посмотри!

— А? Что? — встрепенулся тот. — Ага! Полярное сияние! Это нас, Наташенька, север встречает! Великолепно! — и Сергей по-солдатски быстро вскочил на ноги.

Разбуженные шумом и холодом, проснулись и остальные. На небосклоне развертывался чудесный парад красок. Правда, Семен Петрович, не раз видевший в зимнюю пору сполохи, не особенно заинтересовался этим великолепным явлением природы и, постояв немного рядом с товарищами, принялся подкладывать дрова в костер:

— От моего сияния будет немножко теплее…

На севере из-за горизонта поднимался прозрачный зеленовато-голубой занавес, чуть колеблющийся, будто под порывами ветерка. На нем появлялись, а затем вновь стушевывались лиловые блики, багряные полосы, вишневые пятна. Колышущаяся завеса постепенно превратилась в частокол вертикальных полос, тут же начавший бледнеть… На месте его возник новый узор, напоминавший цветное кружевное покрывало, затянувшее полнеба…

Но вот через все покрывало протянулась белая дуга, похожая на арочный мост, перекинутый с запада на восток.

— Да… Мостик ций, сдается мени, одним концом в Уральские горы упирается, а другим — в мои Карпаты… — пошутил Антон.

— Ну, Тоша, — рассмеялся Сергей, — знать, с тобой что-то стряслось, коли ты языком поэтов заговорил!

— Стряслось… Влюбывся!

— В кого это?

— Зимля ваша, Пермская, люба стала…

— Зачем же, Антоша, дело стало? — подзадорила парня Наташа. — Мостик-то тебе дорогу на Карпаты, сам говоришь, показывает. Съезди. Погости. Да и приезжай к нам на житье! А?

Антон молчал.

В это время прямо над головой вспыхнуло фосфоресцирующее серебристое облачко. Оно росло на глазах и вскоре превратилось в широкую молочно-белую ленту. Но вот она разорвалась посередине, и обрывки тут же превратились в два гигантских веера, напоминавших собою распущенные павлиньи хвосты…

Краски и очертаниясветовых фигур менялись ежесекундно, как в калейдоскопе: холодные белесые и молочно-белые, голубые и зеленоватые оттенки вытеснялись постепенно теплыми тонами: багровыми, бордовыми, темно-вишневыми… Но вот все причуды световой игры разом потухли, как будто театральный электрик нажал на рубильник, выключив освещение, и путешественников накрыла черная шапка небосвода. Однако через несколько секунд небесный купол снова вспыхнул, по нему разлилось огненно-пурпурное зарево, такое яркое, что невольно казалось — тайга горит, и пламя пожарища отражается в ночном небе. Мгновение — и цвет зарева сменился на темно-фиолетовый… С севера, на смену этим краскам, вновь подымался бледный занавес, местами зеленоватый и голубой, местами розовый. Вдруг его фон покрылся частой городьбой из огненно-красных столбов. Временами в нижней части столбы приобретали цвет морской воды, и вся городьба как бы повисала над землей. Столбы часто сливались друг с другом, образуя огненные снопы света…

— Что значит по сравнению с этим красочным зрелищем какой-нибудь театральный прожектор? — вздохнул Сергей. — Все это скорее походит на салют победы… Наташенька! — он ласково обнял девушку. — Это Печора нас встречает! Салют в честь окончания нашего путешествия!

НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

Небольшой скромно обставленный рабочий кабинет. Незатейливый письменный столик, такие же простые стулья. Тяжелый шкаф с книгами. По углам — несколько чучел птиц. К стене прибиты две ветви лосиных рогов. Из-под абажура настольной лампы мягко льется чуть зеленоватый свет, падая на аккуратную стопку бумаги, на распечатанное письмо, на руки человека, о чем-то задумавшегося.

Аркадий Петрович только что возвратился с фермы и сейчас, усталый, сел за работу. Несколько дней назад из редакции «Уральского следопыта» пришло письмо, в котором содержалась просьба к работникам Печоро-Илычского заповедника, единственного не только в Союзе, но и во всем мире учреждения, которое занято одомашниванием лосей, послать в журнал обстоятельную научно-популярную статью о ходе этой работы. Естественно, что дирекция заповедника передала эту просьбу ему, Суковатову, старшему научному сотруднику, заведующему лосефермой. Кому же еще? Кто вообще в Советском Союзе более компетентен в этом вопросе?

И вот сейчас Аркадий Петрович погрузился в раздумье. Проблема приручения гордого красавца таежных лесов — лося заинтересовала Аркадия Петровича еще в 1934 году. В то время он, тогда еще молодой человек, организовал в Оренбургской области заповедник Бузулукский Бор. Там, на лесном острове посреди океана степей, ему впервые пришлось близко познакомиться с лосем. С того времени молодой ученый всю жизнь, все свои силы посвятил разрешению проблемы превращения дикого зверя в домашнее животное.

Аркадий Петрович считал себя одним из счастливейших смертных, ибо в течение более чем двадцати лет занимался любимым делом. Одно лишь стало с годами тревожить ученого-энтузиаста — кто продолжит успешно начатую им работу? Все его старания подготовить себе смену остались безрезультатными: никто не увлекся его научными идеями. Это было тяжело и обидно…

Правда, месяца два назад на имя Аркадия Петровича пришло письмо от девушки, окончившей десятилетку где-то возле Перми. Девушка спрашивала: не могут ли ей предоставить какую-нибудь работу в заповеднике, желательно на лосеферме.

Администрация заповедника не раз получала письма с подобными просьбами, однако авторы их часто оказывались или искателями приключений, или любителями легкой, беззаботной жизни. Поэтому к подобным просьбам стали относиться с недоверием.

Но Чусовлянкина — такова была фамилия приславшей письмо девушки — как видно, действительно любила работу с животными, и именно с лосями: она сама взрастила двух лосят.

Аркадий Петрович послал девушке имевшуюся под рукой литературу и подробное письмо, присовокупив к нему приглашение на работу. Все было бы отлично, если бы не одно «но». Пришлось сообщить девушке, что, к сожалению, заповедник не может порекомендовать никакого способа доставки прирученных ею лосей.

Ответа от девушки не было…

Аркадий Петрович решительно придвинул к себе стопку бумаги.

«Почти все географические зоны СССР имеют своих специализированных домашних животных: зона пустынь и полупустынь — верблюда; зона высокогорий — яка; субтропики — буйвола; степная и лесостепная зоны — лошадь, корову, овцу; тундровая зона — северного оленя. Только таежная зона не имеет такого специализированного домашнего животного…

Вот почему одомашнивание лося, широко распространенного в лесах севера и прекрасно приспособленного к существованию в здешних суровых природных условиях, представляет собой нужную и многообещающую проблему.

В прошлом у нас в России, а также и в других странах делались неоднократные попытки одомашнивания лося. Однако все эти попытки носили, как правило, случайный, любительский характер, не преследовали каких-либо производственных целей и уже по этому одному не могли, конечно, дать положительных результатов…

Исключение представляют только сообщения об одомашнивании лосей в Швеции. Весьма показательно, что именно здесь, в северных лесах Скандинавии, транспортное использование лосей в прошлом оказалось наиболее успешным. Так, Фишерштрем сообщает, что в начале XVII века в Швеции лоси употреблялись для перевозки курьеров. Брем отмечает, что прежде в Швеции умели хорошо объезжать лосей.

У нас в Советском Союзе актуальность одомашнивания лося обосновывается определенными народнохозяйственными задачами, и эта проблема получает серьезную научную разработку. Для ее решения в послевоенные годы в Печоро-Илычском государства венном заповеднике создана опытная ферма одомашненных лосей…»

Когда он уже собирался завершить статью предложением к тем юным читателям, которых заинтересуют проблемы лосеводства, вступить в переписку с заповедником, в дверь кабинета тихо постучали.

— Войдите!

Порог переступила высокая девушка в грязной, залатанной в нескольких местах телогрейке.

— Меня послал к вам директор… Я — Чусовлянкина. Помните, я вам писала?

— Так вот вы какая! — протянул руку Аркадий Петрович. — А как же ваши лоси? Вы их… покинули?..

— Что вы! Да я бы ни за что не рассталась с Кучумом и Вербой! Я на них сюда и прибыла.

— На них?!

— Что ж поделать? Надо было идти, вот и пошла. Сами же писали мне, что чем хуже дорога, тем лоси чувствуют себя лучше. Впрочем, — Наташа улыбнулась, — чего ж мне было бояться? Я ведь не одна — у меня целый взвод телохранителей!

И, открыв дверь, девушка позвала:

— Заходите, товарищи!

Один за другим перешагнули порог, здороваясь, все наши друзья.

Оглавление

Юрий Вылежнев На лосях

ЛОСИ НА УЛИЦАХ ЧЕРДЫНИ

УРАГАН НА ПОЛЮД-ГОРЕ

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН

СТОРОНА БОГАТЫРСКАЯ

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

ЖИВАЯ ВОДА

СХВАТКА НА БЕРЕГУ СОБОЛИНОЙ РЕКИ

НОСОПОЛЬСКОЕ ОБЩЕСТВО СЛЕДОПЫТОВ

ПО ЗАРОСШЕМУ ТРАКТУ

СЕМЬ СОСЕН И ЧУСОВСКОЕ ОЗЕРО

БРАКОНЬЕР

ОБЪЯТЫЕ УЖАСОМ

СОЛОНЫЕ ОЗЕРА

ЗОЛОТОЙ ШАР

НЕБО ИГРАЕТ КРАСКАМИ

НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ