Тревожная весна 1918 [Александр Дорнбург] (fb2) читать постранично, страница - 5

обстоятельствами, обычно вызывает теперь глухое порицание. На этой почве нередко между близкими происходят разногласия, рушатся идеалы, мечтания, разбивается иногда семейное счастье. Процент открыто ставших на сторону большевиков и делавших красную карьеру людей, крайне невелик. Не много оказалось и тех, которые в свое время тайно оказывали услуги большевикам, скрывали их у себя и тем самым страховали себя на всякий случай. О ушедших на юг белых добровольцах лишь временами долетали неясные и разноречивые слухи.

Казаки, бежавшие из Новочеркасска с походным атаманом Поповым в Сальские цепи, в количестве 1700 человек плюс к ним 250 гражданских, сейчас идут по большой дуге по задонским степям к станице Цимлянской. И этот марш не походит на прогулку в Булонском лесу. В бои с крупными частями красных казаки стараются не вступать, но по пути активно вербуют в свои ряды местных калмыков. За два месяца этот отряд увеличится до 3 тысяч бойцов. Вслед за белоказаками идет отряд "красных казаков" предателя-старшины Голубова (10 полк и 6 казачий батальон). Он не столько преследует отряд Попова, сколько наводит революционный порядок в этих местах.

Естественно, все происходит по классике революционного жанра: грабежи и расстрелы, расстрелы и грабежи. Красные ловят отставших "поповцев", выискивают раненых и прячущихся "нейтралов." Дня через три "голубовцы" поймают в станице Денисовской скрывающегося в доме калмыцкого священника заместителя войскового атамана М. Багаевского, отправят его в Новочеркасск и там, под угрозой расстрела, заставят выпустить воззвание с призывом к казакам не сопротивляться Советской власти. С данным воззванием его будут водить по митингам, как медведя на цепи. После этого Багаевского все равно расстреляют.

И тем не менее, отрадно видеть, что даже у отмороженных на всю голову "голубовцев" ныне установившиеся дикие революционные порядки вызывают резкое неприятие. В конце концов, всякую власть берут для того, чтобы затем спокойно вкушать ее плоды, а не жить среди ужаса. Странно было то, что при Каледине эти же казаки, под влиянием революционного угара и большевистской пропаганды, оружием отстаивали права трудового казачества, попираемые будто бы "буржуазным" Донским Правительством, а теперь молчат, как воды в рот набравши. Наступили тяжелые времена для нашего Отечества. Хотя, на фоне общей растерянности и бесправия запуганных жителей Дона, поведение "голубовцев" составляет отрадное явление. Видно было, что они по-своему понимают служение интересам казачества.

Вступив в Новочеркасск, они не уподобились красной солдатне и не прельстились возможностью безнаказанного грабежа несчастных обывателей. Наоборот, глумления солдатских банд, массовое избиение и расстрелы невинных людей, чинимые пришлым элементом (рабочими, матросами и шахтерами), к тому же, державшим себя независимо и даже вызывающе, в столице Дона, возмутило чуткую казачью душу.

Уже с первых дней вступления в Новочеркасск, голубовцы начали активно выступать, не допускать и прекращать безобразия и жестокости солдат и матросов, грозя, в случае повторения, разделаться с зарвавшимися пришельцами силой оружия. Быть может, только теперь они увидели какую подлую роль они невольно сыграли, когда, ворвавшись в Новочеркасск, открыли путь для разного красного сброда, фактически завладевшего славным казачьим городом.

Чувствовалось, что они, как будто теперь гордятся, что своим вмешательством и заступничеством могут хоть немного искупить свою вину. Я уже начал замечать, что большевистский произвол и вводимые новые порядки на Дону не только не притягивают красных казаков, но отталкивают их от советской власти и в то же время способствуют этим пробуждению у них любви к родному краю и желания порядка.

Можно с уверенностью утверждать, что не будь в Новочеркасске красных казачьих частей Голубова, то город, безусловно, пострадал бы несравненно больше, и жертвы были бы еще многочисленнее. То обстоятельство, что в городе стояло несколько казачьих полков, не только не принимавших участия в жестоких расправах, но и косо смотревших на убийства граждан почти исключительно казачьего сословия, значительно обуздывало аппетиты подлых красногвардейцев. У них невольно зарождалось опасение, как бы хозяева, пригласившие их в гости, не ударили бы им в спину. Красные же станичники уже с горечью высказывают свои опасения, что дома им никогда не простят подобного предательства, когда они, поверив, всякой красной сволочи, привели ее с собой на Дон. Каждое утро в красных сотнях не досчитываются по несколько казаков, рискнувших ехать домой с повинной, просить прощения.

Многие мне уже говорят: "Голубова теперь нельзя узнать, так он поправел, открыто ругает Подтелкова и весь "Совдеп", не признает Ростовской власти, освобождает офицеров из-под ареста и зовет их в свои части, недвусмысленно намекая на близкую расправу с "красногвардейскими бандами". Подобную перемену в Голубове, своем