Тот, кого я хочу [Лора Лайонс] (fb2) читать онлайн

Тот, кого я хочу Лора Лайонс

Глава 1

— Здравствуйте! — придерживает передо мной вертушку новый охранник, чтобы мне на моей крейсерской скорости было удобно пройти.

Я опять немного опаздываю на работу, почти бегу. Морально подготовилась сокрушенно бормотать на проходной «Проспала» в ответ на скептическое замечание Михалыча. А тут… Поднимаю глаза, встречаюсь взглядом — и забываю, что надо дышать.

Неужели я поначалу решила, что этот мужчина — охранник?! Он, скорее, секьюрити. Или начальник наших охранников и секьюрити. Или даже главный босс всех этих структур. Я бы сказала — министр, но для этого он слишком, вызывающе молод.

Типичный славянин, не красавчик в привычном понимании, а скорее крепкий и ладный, высокий молодой человек. Элегантный строгий костюм обтягивает его мускулистое тело, белоснежная рубашка подчеркивает легкий загар не по сезону. Цепкий взляд. Светло-русые волосы стоят аккуратным ежиком, чуть темнее брови вразлет и совсем темные длинные ресницы, которым позавидуешь. А сами глаза — я не осознаю, какого цвета у него глаза, но хочу видеть себя в них и дальше. Дрожу, глядя на его харизматичную улыбку, которая делается все шире. Не могу оторвать от нее взгляд, как под гипнозом.

— Проходите, пожалуйста, девушка.

Точно! Вспоминаю, что надо не задерживать служебный вход — вдруг кто еще опоздал — и хоть что-то ответить. Оживаю, паникую, делаю вид, что запнулась каблуком, хотя на мне кроссовки.

— Доброе утро, — выдавливаю из себя и на дрожащих ногах иду к лестнице. А голос у него какой низкий, бархатный и глубокий! А аромат! Когда он наклонился ко мне, я же просто купалась в нем. Чего в том запахе больше — молодого сильного мужского тела или хвойного парфюма?

Сердце молотит в ритме быстрого фокстрота. «Оглянись на меня!» — кричу, молю внутри себя. Незаметно оглядываюсь сама. Нет, ОН уже слегка улыбается следующему входящему, лучше бы я этого не видела.

Внезапно завывает пожарная сирена, с нереальной мощью. Зажимаю руками уши, но им все равно больно. Звуковая волна стремится вдавить меня в каменный пол. Она везде. Спасите!!! Вижу, как двое опоздавших выскакивают назад на улицу.

А ОН бросает пост, одним гибким движением, опираясь на руку, перемахивает ограждение и лезет в распределительный шкаф. Я там даже мимо проходить боюсь — вдруг током ударит? А мой герой ищет и нажимает что-то на контрольной панели, постоянно сверяясь с экраном мобильника. И вой обрывается также внезапно, как начался. Надеюсь, я не оглохла. Осторожно опускаю руки. Смотрю и слушаю, как ОН звонит кому-то.

— Проверь: сработал пожарной извещатель в третьем цеху! — громко сообщает в микрофон, почти кричит мужчина моей мечты. — Уже? Закурил кто-то?!

Наверное, сейчас крепкое словцо ввернет, думаю. А ОН смеется:

— Нет слов… После смены приходи, надо здесь звук придавить. Это почти акустическое оружие. Болевой порог точно превышен.

Смотрю на него издали, не отрываясь. Какой профиль! А харизма! И думаю: сирена — не случайность. Во мне она все еще звенит, как личный сигнал об особой опасности. Захожу за угол и прислоняюсь к стене в изнеможении. Похоже, я снова влюбилась.

Приветствую своих коллег, бросаю сумку на стол в углу, включаю комп.

— Если меня спросят, я сейчас буду, — сообщаю спинам сотрудников и иду в дамскую комнату.

Надеюсь, никто не заметил моей пылающей физиономии. Умываюсь ледяной водой, хлопаю себя по щекам. И все равно буквально вижу мысленным зрением перед собой красавца охранника-секьюрити, чувствую каждой клеточкой тела. Его соболиные брови, высокие скулы, мощную шею. А какие у него плечи!.. Жаль, руки не успела рассмотреть.

Плескаю воду в лицо еще несколько раз. И, наверное, немного плачу. Размазать тушь или испортить макияж не боюсь — я вообще не крашусь. Никогда. Ну, почти. Не аллергия — просто хочу, чтобы меня любили такой, какая есть. Может быть, это комплекс.

Я — серая мышка. И это у меня как бы ролевая игра здесь, среди великолепно ухоженных и упакованных леди солидной фирмы с иностранным капиталом. И по жизни тоже. Примерно такой я пришла сюда в прошлом году, когда шеф взял меня на работу в компанию.

Была обута в дешевые кроссовки — приходилось много ходить. Одета просто, но аккуратно… Дорогая статусная одежда тоже может быть скромной, а кроссовки бывают из тонкой белой кожи и авторскими, как на мне сейчас.

Смотрю на себя в зеркало. Лицо как лицо. Глаза зеленые, нос средний, губы пухлые. Брови заметные, как сейчас модно, кожа гладкая. Шея длинная, грудь второго размера. Я не уродина, не инвалид. Даже лишнего веса нет… Любви тоже нет. Взаимной. А секс и зарплата — есть.

​

— Воробьева, к генеральному, — передает сообщение по телефону молодой мужской голос, это секретарь.

Кладу в специальную папку для докладов лист бумаги, принесенный из дома. Это лично для шефа, мой секрет. И добавляю упаковку презервативов. Основные обязанности у Марины Воробьевой, то есть у меня, не такие, как у других, и точно о них знает только еще один человек, тот, к которому меня сейчас вызывают. Так получилось.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Когда у нас все произошло, Евгений Федорович признался, что я сильно похожа на его первую девушку, он заметил это даже на маленькой фотографии в моем личном деле. А с той девушкой случилось… то, о чем рассказывать он не намерен. Со мной он чувствует себя молодым. Получается, я — ее копия, замена, суррогат. Вот так я себя и ощущаю.

Многие мне бы позавидовали. Секс — прекрасная штука, а с крутым гендиректором — тем более. Пусть и тайно, зато регулярно. Должна быть довольна. И долги закрыла. Но иногда очень хочется замуж или хотя бы ребеночка растить. Детей люблю.

Иду, как овца на заклание.

Прихожу в приемную, заставляю себя мягко улыбнуться секретарю, который не виноват в моих проблемах, получаю пожелание удачи в ответ и берусь за ручку двери. Я умею привлечь внимание парней, произвести впечатление — но только пока в отношения внезапно не вмешивается любовь.

Я — влюбчивая. Но к тому, кого люблю, подойти не могу, не смею. Совсем. Болезненно стесняюсь. Сразу кровь стучит в висках, слепящие круги мелькают перед глазами, ноги делаются ватными, и немыми — губы. Хоть бы однажды дошло до взаимности! Так нет. В последний раз я похудела на одиннадцать килограммов. Успокаивающие — мимо. Для меня любовь = отчаяние, подробности которого известны только моей подушке.

В последнее время думаю, что моя проблема как-то связана с попыткой изнасилования, в двенадцать лет. Новостройки привлекают маньяков. Помню, как сильно испугалась незнакомого мужчину с расстегнутыми штанами, бросившегося на меня на пустой лестничной клетке. И как ударила сапогом по тому, названия чего тогда не знала, и смогла убежать.

Тему секса в моей семье поднимать не принято. Когда я спросила маму, что делают в первую брачную ночь, ответ был таким:

— Муж научит.

Из-за этого я стала женщиной в двадцать пять лет. В наше время свободных интимных отношений. Никто не поверит, но это так. И до сегодняшнего утра надеялась, что заскоки девственности остались позади.

Вхожу к моему первому и единственному мужчине. Глаза на мокром месте. Как все было просто и понятно еще вчера! Хоть и цинично. А сегодня внутри меня все сопротивляется и желает быть с тем парнем. Что он сейчас делает? Как его зовут? Все мысли там — при входе в фирму.

Не хочу быть нечестной с Евгением, он мне ничего плохого не сделал, наоборот. Но как запретить себе чувствовать? Чувства ведь живут сами по себе.

Закрываю за собой сдвоенные двери, поворачиваюсь и сразу оказываюсь в крепких объятиях. Ждал у двери. Едва слышно клацает, запираясь, электронный замок. А меня сдавливают как в медвежьих лапах, слегка прижимая к стене. Все, что у меня было в руках, падает на пол.

Я собиралась переждать первое выражение чувств шефа, и попытаться объяснить или извиниться. Я обычно холодная, просто позволяю себя любить, его устраивает. Но когда поцелуи закрывают мне рот и глаза, а я с закрытыми веками все еще вижу перед собой как вживую парня у вертушки, со мной что-то происходит. Только не раскрывать глаз! Передо мной — ОН. В моих руках, под моими губами.

Хорошо, что мужчина рядом со мной молчит, так волшебство не исчезнет. Я стону от радости, отвечая поцелуями на его прикосновения. А пальцы сами ищут и расстегивают пуговицы. Снимаю с него пиджак, целуя подбородок с восхитительной чуть заметной шершавой щетиной. Потом надо наощупь расстегнуть пуговицы его рубашки. Шепчу, прижав палец к его губам:

— Сними галстук и завяжи мне глаза. Только ничего не говори.

У охранника был галстук, и это его шелковая ткань сейчас скользит по моему лицу и стягивается на волосах.

Поцелуи. Пусть его губы будут настойчивыми и нежными. Чувствую, что мы сползаем по стене на пушистый ковер. Как приятно и сильно ласкает он мое тело! Еще минута — и он во мне, горячий и влажный от желания и от обильного сока. И я обнимаю, целую и ласкаю мужчину везде без стеснения. Я впервые люблю.

Глава 2

Что это сейчас было?! Прихожу в себя, сидя на ковре у стены. Вижу свои босые ноги. Чувствую, что немного замерзла и понимаю, то я голая, совсем. Еще вижу лежащую у двери близко от меня невскрытую упаковку презервативов. Он и не вспомнил о них! Как, впрочем, и я.

Хватаюсь за голову. Евгений говорил, что детей у него больше не будет ни за что, хватит с него одной обожаемой дочери и внука. И что все вопросы предохранения — на мне. Прикидываю, когда были последние месячные — вот-вот должны прийти. То есть почти безопасный период. Может, обойдется.

Обычно он раскладывает меня на столе. Смотрю, как он сейчас одевается. Ему под пятьдесят, но нет ни морщин на лице, кроме сеточки у глаз, ни дряблости или жиринки на теле. Загорелый — от частых командировок в зарубежное отделение фирмы, удачно или же предусмотрительно расположенное в южной стране.

Он среднего роста, широкий и мощный как медведь. Могучий торс, подтянутые ягодицы. Постоянный клиент нескольких спортивных залов. Когда он входит в комнату для переговоров, в ней ощутимо становится тесно.

— Ого! — говорит он и подмигивает мне. — Скромница наконец ощутила себя женщиной.

У него седоватые виски, короткие вьющиеся черные волосы, карие глаза. Скульптура лица, как и тело, напоминает о геометрических фигурах: квадратный подбородок, густые горизонтальные брови. Обычно они грозно сведены, но только не когда он со мной. Вижу приплюснутый нос боксера и полоску его губ. На оппонентов он смотрит исподлобья, выставив вперед крепкий лоб, точно всегда готов внезапно ударить головой в нос.

Со мной его лицо меняется — куда-то исчезает маска бойца. Обычно я вижу его страстным, или даже слегка мечтательным, или усталым.

Вот он полностью одет. На нем сине-серый костюм в едва заметную элегантную полоску. Белая рубашка с расстегнутыми тремя верхними пуговицами. Галстук — тот самый, шелковое прикосновение которого помню кожей лица, — он небрежно бросает в кейс. Смотрю на его пиджак и вдруг вспоминаю, какого цвета глаза у охранника — такого же сине-серого. И сразу сердце принимается танцевать. А я уже на минуту решила, что меня отпустило…

Евгений подходит ко мне и помогает встать. Собирает по кабинету мою одежду, подает ее и тихо смеется, заглядывая в лицо:

— Чувствую себя леденцом. Это было волшебно!

Знал бы ты, кого я целовала!

Провожает меня к комнате отдыха, где есть крошечная душевая и все, что нужно, чтобы привести себя в порядок. Я еще не до конца пришла в себя. Он слегка обнимает меня сзади и шлепает по попе со словами:

— Дальше — сама. Иди, мне надо работать. Пришли сообщение, когда надо выпроводить секретаря из приемной.

— А мой рисунок? — поворачиваюсь.

— Ах, да. — Он возвращается, хмыкает, подбирая с пола презервативы и пустую папку, потом внимательно рассматривает мой листок.

Я училась в детстве в художественной школе. И в танцевальной. Крутому предпринимателю нравится, когда я рисую его по памяти в разных позах и ракурсах. Иногда мне удается карандашом передать нежность в его лице, или азарт, или яркое желание. Может, я его чуть-чуть приукрашиваю, что-то усиливаю, а чего-то предпочитаю не замечать.

Ему мое занятие не просто по душе. Он отвечает… короткими стихами, записывая их от руки. Стихи обо мне и о любви ко мне. Похоже, он тоже меня слегка приукрашивает. Или я и вправду такая. Мой рисунок он аккуратно убирает в мощный сейф, закрывающийся на несколько замков. Надеюсь, листочку приятно в достойной компании из важнейших документов и финансов «на черный день». Оборачивается:

— Благодарю. Ты думала обо мне, — он немногословен.

Протягивает ответный листок. Беру дрожащей рукой, читаю. Текст писал восторженный юноша, хоть и слегка седой, точно.

Это у нас как игра — обмениваться листками бумаги, к которым приложили руку, а может, и что-то большее. Но мы очень рискуем. В первую очередь — он. Его жена — владелица этой фирмы. А у меня в руках сейчас одно из письменных подтверждений его измены.

— Я тебя не предам, — обещаю, чувствуя подступающие слезы.

И вижу необычное детски-счастливое выражение на его зрелом лице.

​

Выхожу из приемной, прижимая папку к груди. Навстречу по коридору идут люди. Останавливаюсь у стенки, пропуская их. Тех, кого знаю в лицо, вежливо приветствую. Вот проплывает мимо меня высокая, яркая, потрясающе красивая брюнетка лет сорока, наверное.

— Здравствуйте! — сегодня мое приветствие супруге Евгения Федоровича звучит особенно вымученно.

Не замечает, занята эмоциональным разговором с начальником юридического отдела. Интересно: она не ревнует мужа разве что к креслу, на котором тот сидит, но не подозревает меня, хотя видит почти в каждый свой приезд. Даже секретари у нашего шефа традиционно мужчины — она за этим зорко следит.

Наверное, я кажусь ей безопасной. Макияж накладывать не умею, одеваюсь… по погоде. Дурочка какая-то, наверное, думает. Евгений говорит мне — супруга болеет по женскому, поэтому все время ему отказывает. Ну, может, обманывает, конечно. Или она его.

​

За последний год, когда я стала лучше разбираться во взаимоотношениях полов, заметила, что большинство мужчин, которых я знаю, на самом деле никто не любит. Их используют. Отношения типа договорных: ты — мне, я — тебе. В том же темпе, с той же амплитудой. Во всех смыслах. А чаще даже так: ты мне много, а я тебе чуть-чуть, когда-нибудь и если очень сильно попросишь.

Женщины пластичны и коммуникабельны, они обычно легче переносят отсутствие секса, ну, немного поистерят, и все. А мужчинам нужно помочь снять напряжение, выпустить пар и тому подобное после очередных подвигов и стрессов. Пока они не устроили что-нибудь катастрофическое. Подвигом можно назвать многое, на что в значительной мере израсходована заложенная в мужчине сила, воля, напор. Если, конечно, заложена и израсходована — бывает по-разному.

Шеф ко мне не приставал. Но, конечно же, у него ко мне был особый интерес с самого начала. Он быстро стал для меня другом, благодетелем, почти отцом, за что я ему очень благодарна. И лишь потом, и так деликатно, он сделался моим первым. Но вот сердце мое, как оказалось, заполнить не сумел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Слышу, на телефон пришло сообщение — шеф написал мне в телеграм: «Ты же помнишь, что я завтра улетаю в Манилу?» Сразу вздрагиваю и думаю, как я переживу его командировку, когда внизу будет стоять тот самый охранник, которого даже не знаю, как зовут. Бейджика на нем точно не было. И как я сегодня домой мимо него пойду?! Только подумала о НЕМ, как чувствую бешеный стук в висках, и огненные круги затанцевали перед глазами.

Но надо ответить Евгению. Пишу просто «Да». Сразу отвечает: «Я беру тебя с собой, ты мне нужна. Сейчас с тобой свяжутся по командировке. Загранпаспорт на тебя давно оформлен. Покупай купальник и что там тебе еще нужно. Все самое красивое, не скромничай. На что не хватит — пиши. Теперь подтверди, что прочла и удали переписку».

Как всегда. «Прочитала, спасибо. Удаляю», — отвечаю. Прямо шпионы. Теперь не забыть изобразить изумление, когда мне сообщат коллеги про мою поездку на Филиппины.

В командировку нас едет пятеро: шеф, технолог по производству, торговый представитель, охранник (не тот!!!) и я. Четверо мужчин и девушка.

В конце дня выхожу из кабинета вместе с коллегами. Мне удивительно, что на работе среди женщин я не слышала разговоров о появившемся внизу в проходной новом сотруднике охранны. Неужели только мне он показался таким особенным? А я надеялась услышать, хотя бы, как его зовут. Просто спросить — это не мой вариант.

Иду к проходной, глаза не поднимаю, стараясь ступать след в след за красными ботильонами впереди идущей девушки. Думаю примерно в такт шагам: я пройду, это всего один раз, завтра самолет и курорт, отвлекусь и забуду.

И вдруг буквально натыкаюсь взглядом на мужскую руку, придерживающую передо мной турникет максимально раскрытым. Я успеваю рассмотреть ее за доли секунды — длинные сильные пальцы, красивый захват. И, кажется, я ее узнаю…

Мне сразу же не хватает воздуха, сердце подпрыгивает и пытается пробить грудную клетку. Ярко вспоминаю, что и как я делала сегодня в кабинете Евгения, и главное — кого я перед собой в это время представляла… И ОН сейчас рядом со мной по-настоящему?! Ноги сразу становятся ватными.

Я очень хочу увидеть еще раз его лицо. Чтобы обновить в долгосрочной памяти. Вот сейчас решусь и подниму глаза.

Хотя с этим замечательным парнем у меня тоже ничего не выйдет.

Сзади возмущаются — я всех задерживаю. Посмотрю на него один раз — хуже уже не будет. Судорожно пытаюсь вдохнуть, как перед прыжком в воду. Поднимаю глаза — и погружаюсь в темноту.

В ушах странно звенит. Осознаю, что медленно-медленно и плавно падаю на спину. Но тревожит меня только то, что из ладони начинает вываливаться моя сумка. Она падает, а я ничего не могу с этим сделать. И пытаюсь вспомнить, застегнута ли она, чтобы не выпал сложенный вдвое лист с почерком, известным всей компании. И чувствую, как меня кто-то подхватывает на руки.

​

— Медпункт? Срочно подойдите на центральную проходную! Девушке плохо. Не знаю, может, беременная. Белая вся.

Голос тот самый, низкий и глубокий, ЕГО. Именно так мягко слово «девушка» он говорил мне еще утром, я очень хорошо помню. Неужели это он принес меня сюда?! Держал на руках, прижимая к себе? А я не чувствовала?! Зажимаю рот, чтобы не вскрикнуть. И хлопаю себя по щекам.

Так как я уже слышу звуки, значит, дурнота проходит. Медленно сажусь, дожидаюсь, пока останавливается круговерть перед глазами и осматриваюсь.

Я сижу на диване из кожзама, наверное, это комната отдыха охраны. Голос я слышала со стороны раскрытой двери. Замечаю, что на мне полностью расстегнута куртка и частично блуза — до уровня груди. Запахиваю одежду. Становится теплей. На стуле рядом лежит моя сумка, закрытая. Лезу в нее проверять — стихи Евгения на месте.

Встаю и выглядываю в проем. В холле проходной почти пусто. Все, кто собирался уйти во-время с работы, уже прошли. Я вижу только того самого охранника со спины. Смотрю на него, как завороженная, покусывая палец. Он высок, у него прекрасная осанка. Крепкий затылок, широкие плечи. Видна полоска белой рубашки над воротом пиджака, наушник гарнитуры для связи…

Больше некогда рассматривать, так как понимаю: это сейчас он отвлекся на женщину в белом халате, входящую со стороны цеха, но в следующую минуту повернется ко мне. И я пробегаю мимо него на выход.

— Девушка, вам лучше? — слышу вслед его голос.

Глава 3

Я живу с мамой и младшей сестрой Катей в самой обыкновенной квартире. Маме на всякий случай не говорю, что улетаю — просто командировка. Она и так будет волноваться, а у нее сердце пошаливает, после двух разводов. Наташе — моей подруге — отписываюсь, что неожиданно отправляюсь на курорт.

Сборы прошли быстро и не интересно, что о них говорить. А вот само путешествие…

В дороге при всех я держусь позади коллег, на Евгения даже стараюсь не смотреть. И без того эмоций, хоть отбавляй.

Для меня, честно говоря, все было в первый раз — и аэровокзал, и погранконтроль. Самолет проклепанный, лобастый. Надо же, сначала ведет себя как обыкновенный автобус — звук двигателя похож, и едет потихоньку, поворачивая то туда, то сюда, трясется на камушках. Даже досадно как-то, не оправдывает ожиданий драйва.

Но вот двигатели взревают и толкают дюралевую птицу вперед так, что меня вдавливает в спинку кресла. Каждым позвонком ощущаю последние кочки где-то далеко под собой и вдруг — мягко, вата, отрыв. Летим!.. Неприятно закладывает уши, все время хочется сглотнуть. Вестибулярный аппарат немного тревожится. А в остальном — нормально.

Стараюсь выспаться наперед, полулежу в полной прострации. А мысли все равно, и с расстояния в тысячи километров, возвращаются к тому самому парню. Не хочу, но само вспоминается, как я проходила мимо него утром и убегала вечером. Отчетливо помню его голос, его руки, глаза. Как мягко он выговаривал в мой адрес слово «девушка».

Понимаю, что если бы он меня не подхватил, грохнулась бы головой о каменный пол с высоты роста. Как минимум, поездку пришлось бы отложить. Это был с его стороны подвиг? Считаю — да.

Но этому прекрасному и мужественному сотруднику охраны, или кто он там, я тоже не смогу признаться, что вознесла его на свой личный пьедестал обожания. Так и представляю себе: белая скала, на ней бронзовый, начищенный до блеска монумент с героической фигурой и светящаяся надпись у подножия: «ОН». Смешно. Вроде бы.

Уже год, как все мужчины разделились для меня на три неравные части. Во-первых, Евгений, который эмоционально мне друг и чем-то даже папа. Во-вторых, те немногие парни, в которых я была бешено и безнадежно влюблена. Ну и — все остальные. И только один выбивается из стройной системы, потому что я не могу отнести нового охранника ни к одной категории. Даже ко второй, потому что не могу сказать «была влюблена».

Но этот ОН тоже не обратит на меня внимание. Как жаль, что я встретила его в дверях своей фирмы, а не на необитаемом острове! Там я по любому стала бы для него женщиной number one. Может, он мой истинный, как пишут в фэнтези. И я какая-то особенная, раз завожусь так сильно от некоторых парней. Позови этот ОН — пойду, побегу за ним куда угодно. Но уверена, что не позовет…

Ладно, хватит себя жалеть. Подлетаем. Просят пристегнуть ремни.

​

Заграница ошеломила и опьянила меня, я как будто даже стала выше ростом. Внимание, какое ежеминутно оказывалось моей скромной персоне, у нас в стране не купишь ни за какие деньги. Вот это сервис! И все довольные такие, радушные. Словно я попала на чудесный праздник, где ждали только меня.

А климат! А солнце! О цветочном аромате, нахлынувшем со всех сторон, можно начать писать поэму, не сходя со взлетной полосы. Атмосфера напоминает оранжерейную. Время от времени, как в раскрытые форточки, в нее залетает солоноватый бриз океана. И — куда от этого денешься даже на краю земли — выхлопные газы.

Теплая куртка и ботинки оперативно прячутся в объемистую сумку со всякими необходимыми разностями. Глядя на других пассажирок, я раздеваюсь вплоть до желтой маечки на узких бретельках. Здесь тепло, очень тепло!

На выходе из аэропорта нас встречает улыбчивый водитель, трансфер очень кстати. Повсюду шикарные авто белого цвета, чаще без верха.

То и дело раскрываю рот от видов за окном нашего микроавтобуса. Извилистая горная дорога повторяет линию побережья. Все кругом зеленое, белое и синее — буйно заросшие лесом горы, алебастрово-белая полоска пляжей и бескрайний синий океан. Нереальная красотища вокруг. Знала бы мама, в каком райском месте я нахожусь!

И в непонятном времени суток, потому что летели навстречу заре, и у меня все смешалось — вечер, ночь, утро, закат, полдень, рассвет, вчера, сегодня, завтра, доллары, песо, рубли, зеленое, белое, синее…

Выходим из автобуса. Целая улица застроена старинными зданиями в колониальном стиле. В нижних этажах вижу казино, рестораны, кафе и тому подобные заведения. Здесь начинается пешеходная зона. Дорога идет с легким уклоном в сторону моря. И мы туда идем.

Чувствуется, что Манила — один из самых густонаселенных городов мира. Местные мужчины — сплошь смуглые стройные красавцы в иссиня-черных кудрях и белых костюмах, с цепким или мрачным взглядом и без видимого занятия. Местных женщин на улицах мало, это или скромная прислуга в униформе или полные ярко одетые сеньоры. Очень много туристов.

Это подобно чуду — вернуться из промозглой серой осени в лето. Давно я не чувствовала такого воодушевления, такого подъема! Замечаю, что моя физиономия расплывается в блаженной улыбке, а сердце бьется радостно и гулко.

Александр

«Интересную» мне работу подсунули родственнички, нечего сказать. Хорошо, что временно. Не знаю, сколько выдержу стоять целый день памятником, пялясь на входящих и выходящих. Швейцар, точно. Зачем я здесь нужен — просителей отгонять?

Платят в фирме явно хорошо — вон как красиво все одеты. Разве что вкусы разные. И здесь точно работает много девушек со статусом "в поиске". Так и пялятся, и сразу видно — на все согласны. Бедрами виляют, прямо просятся, чтобы по мягкому месту шлепнул. Или пропуск достают чуть ли не из бюстгальтера. Когда массой идут — сливаются, а вот когда реже…

Вон какая прошла в джинсах в обтяжку, попка хороша — прямо дары природы, холмы с каньоном. Оглядывается, телефон спрашивать не буду. Даже если бы хотел — несколько камер в фойе, родственники могут поинтересоваться записью, оно мне надо?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А вот у этой ноги просто от плеч растут, бывает же. Проходи, проходи уже. У этой лицо — настоящее произведение искусства, но я не ценитель живописи, мне нужен только пропуск. А эта вообще… Это хозяйка.

— Здравствуйте, Анна Филипповна.

— Доброе утро, Саша. Как ты здесь, осваиваешься?

— Да.

Уходит. Еще бы спросила, не скучно ли мне. Штурм фирмы конкурентами, вроде, не предвидится, инопланетяне все еще не высаживались.

Так. По просьбе Евгения Федоровича, сообщаю ему о приезде супруги. Но уже минут через десять она идет на выход.

Продолжаю работу. А вообще рассматривать девушек за деньги — не самое плохое занятие. Может, привыкну. И всех запомню, со временем. Вот у этой грудь очень пышная. Специально еще у входа расстегнула пальто и распахнула полы, чтобы показать, я видел. И оценил. Привыкну, реагировать не буду.

А у этой… взгляд такой, что, пожалуй, может остановить, как у гейши. Вроде, ничего в ней выдающегося, и не накрашена, а цепляет. Взглянула так, словно ей больно на меня смотреть. Ну, не хочешь, не смотри, я и не прошу.

​

В конце рабочего дня замечаю, что в толчее падает одна из женщин. Успеваю подхватить ее, несу на диван в подсобке — это та, которая со сверкающим взглядом. Только сейчас лицо совсем бледное. А вообще что-то в ней есть.

Марина

Подходим к отелю, окрашенному в белое с желтым. Кипарисы растут у входа, аромат бесподобный. Раздвоенная лестница ведет сразу на второй этаж, как в старинных русских усадьбах. Внутри стильный черно-белый шахматный пол и вообще лампово. Оформляемся.

Все ведут себя раскованно. Интересно выглядят мои коллеги в нерабочей обстановке. Евгений в фирменном спортивном костюме похож, я бы сказала, на тренера сборной по одному из силовых видов спорта. Секьюрити Савелий — на его любимого ученика.

Арсений, которому подчиняются все менеджеры по продажам, в том числе те, что сидят со мной в одном кабинете — пожалуй, на спортивного администратора. А Дмитрий Петрович, технолог, даже без белого халата — все равно вылитый доктор.

Для нас забронированы четыре номера. Вдвоем в комнате, рядом с номером шефа, будут жить технолог и Савелий.

— Петровича охранять надо больше меня, — громким шепотом сообщает мне генеральный, усмехаясь. — Без него вся наша компания — пшик.

Дмитрий с достоинством улыбается и косится на мою реакцию. Да, я согласна с шефом, а как иначе?

— Мы всегда останавливаемся именно здесь, — сообщает мне Арсений и подмигивает. — Могу познакомить с местными достопримечательностями.

Он, похоже, не прочь пофлиртовать. Смеюсь над его шутками. Как легко общаться с мужчинами, в которых ты не влюблена.

​

Во второй половине дня настоящие командированные занялись важными делами, а меня Евгений втихаря отпустил на пляж. Это совсем близко от отеля — несколько кварталов.

Погода замечательная. Читала в туристическом проспекте, что Манилу называют городом вечного лета. Вот бы жить здесь! Ходить круглый год в легкой одежде или почти без нее. Купаться в гигантской чаше океана, когда захочешь. Смотрю на завораживающий вид бесконечной воды, сливающейся с небом.

Пляж и набережная удобно и презентабельно устроены. Отдыхающих много, но свободные лежаки кое-где есть. Русской речи что-то не слышу. Из-за этого чувствую себя одиноко.

Вижу, как несколько яхт под белыми парусами плывут себе куда-то.

Складываю вещи, разуваюсь и иду к воде. Ступни блаженствуют, под ногами теплый песок и мелкие ракушки. С разбега погружаюсь в прозрачную воду, ложусь на нее грудью, плаваю вдоль берега и качаюсь на ласковых волнах. Мне хорошо, как в детстве.

Возвращаясь, долго слышу за спиной негромкий ритмичный шелест прибоя. Думаю о том, что тысяча лет пройдет, меня давно не будет, а океан все так же будет накатывать волны на берег.

​

После пляжа сижу в номере и рисую карандашом Евгения в спортивном костюме, в самолете у иллюминатора. Качок. Получается неплохо. А потом на новом листе бумаги рисую… чуть ли не само собой получается: ежик светлых волос, брови вразлет… Остервенело стираю набросок резинкой.

А потом восстанавливаю и продолжаю…

— Марина, вы подготовили презентацию о возможностях использования новой линейки наших присадок в местных стройматериалах и дизайн-проектах? — спрашивает шеф во время корпоративного ужина в ресторане отеля.

— Да, конечно, Евгений Федорович. Презентация на ноутбуке в моем номере. Принести? — я с готовностью поднимаюсь со стула, словно на моем ноуте и правда может быть что-то подобное.

Я не химик, для меня это темный лес. А вот дизайн-проектами я увлекаюсь, это шефу известно. С тех пор, как пожила в квартире с голыми стенами, поняла — если сама не придумаешь и не сделаешь красиво, ничего хорошего не будет. С тех пор отслеживаю направления и новинки. Иногда Евгений даже со мной советуется, устно. И, конечно, после очередного акта любви.

— Не сейчас, — отвечает. — Чуть позже у меня будет небольшое окно, я позвоню вам, — и тут же с пристрастием допрашивает Арсения, когда, наконец, начнется ощутимый рост продаж, и что еще он для этого сделал.

Так это выглядит для остальных — шеф дает мне ответственные поручения, я старательно их выполняю, он принимает и корректирует. Иногда, видимо, по его указанию, на мой электронный адрес приходит информация от разных отделов о деятельности фирмы и ее продукции — химических добавках для улучшения характеристик лаков, красок и других стройматериалов. Просматриваю и складываю в папку «Работа».

После окончания педагогического университета я хваталась за любую подработку, пришла в эту фирму по объявлению «Требуется уборщица».

Кадровик меня приняла, начала оформлять, и вдруг звонит, что генеральный директор не подписывает приказ, хочет сначала на меня посмотреть. Ничего себе фирма! — думаю. Даже для уборщиц требуется личное одобрение главного шефа. Наверное, и дресс-код для них есть.

А я в чем была, в том и прибежала, — сказали же: вот прямо сейчас. Посмотрел он на меня и взял. Да еще как взял: на вакансию переводчика, мол, уборщица с высшим образованием — это перебор. Хотя я сразу призналась, что с языками — большая проблема. А он засмеялся и ответил:

— Спасибо за честность! Давай пиши заявление, разберемся.

Для тех, кто меня знает, это анекдот. Евгению удается талантливо скрывать тот факт, что для меня что английский, что китайский… В смысле с языками настолько туго. Достаточно задать мне конкретный вопрос in english, и я сяду в лужу. Сам он свободно владеет английским и немецким, переводчик ему вообще, считаю, не нужен.

Мне он выдал запись обучающего вебинара по техническому английскому, с темами, близкими деятельности фирмы. И я старательно заучила, как стихи, несколько фраз, пригодных к ответу для широкого круга ситуаций, добившись хорошего произношения. На этом все. Большего он от меня не требует. Вот такая у меня странная работа.

Вечер. Сижу в номере и жду, когда он позовет.

Глава 4

В чехол для ноутбука я уложила портрет Евгения, дежурную упаковку презервативов и две красивые ракушки, найденные на пляже. Надела новое белье известной марки, бежевое с белым кружевом. А сверху — строгое платье с двумя рядами пуговиц и с приятным сюрпризом. Вынуть меня из этого платья можно одним движением руки — дернув за веревочку-завязку, как в известной сказке, и тогда все декоративные пуговицы останутся на распахнутой поле.

Готова. Но не хочу идти. Просто совсем. И не хочу делать вид, что довольна. Чем ближе его звонок, тем сильнее не хочу. Теперь у меня очень хорошо получается разложить по полочкам свои чувства и эмоции: в одну сторону — любовь, а в другую — просто секс. И я хочу заниматься именно любовью.

Достаю из-под подушки другой листок. Портрет того самого охранника я рисовала, стирала чуть ли не до дыр, даже со слезами, и снова рисовала, добиваясь максимального сходства с оригиналом. У меня хорошая зрительная память. Если и приукрасила, то не сильно. Молодой крепкий парень в строгом костюме смотрит на меня с листа. И улыбается. Какие у него ласковые глаза! А ведь он именно так смотрел на меня, я точно помню.

Как было бы хорошо, если бы ты сейчас по-настоящему на меня смотрел, любовь моя! Я все время думаю о тебе. И нахожу в других людях похожие на тебя черты. Когда возвращалась с пляжа, впереди меня шел парень с девушкой, указывал ей на что-то, смотрю — а у него жест руки очень похож на твой. А у отдыхающего немца в ресторане профиль один в один с твоим, такой же точеный, я его хорошо помню.

Вот, я уже с портретом разговариваю. Поглядывая на рисунок, наношу специальной серебряной палочкой любимые сладкие духи за мочками ушей, на запястья и на внутреннюю поверхностей бедер, как будто делаю это для НЕГО. Завитые темно-русые волосы тщательно расчесываю и подбираю заколкой, оставив пару как бы случайно выбившихся прядей. Обуваюсь в легкие сабо на среднем каблуке. Кружусь перед зеркалом и перед портретом.

Обидно, но понимаю, что просто так отказать Евгению не могу. Когда соглашалась лететь сюда — я согласилась и на этот вечер. Вот бы мне сейчас стало плохо! Совсем. Тогда — другое дело. Членораздельно объяснить Евгению, почему я не могу и не хочу — не получится.

Потому что ничего с тем парнем у меня не было. А, учитывая моих тараканов в голове — и не будет. Если начну отказывать просто так — очень быстро утрачу доверие шефа и моего единственного мужчины.

Если расстанусь с ним, буду опять одинокая, вроде несчастной старой девы, на крошечной ставке в младшей школе. Разведу кошек, буду гладить их по очереди и плакать над тетрадками чужих детей. Это у нас с мамой семейное, она тоже учительница, была, но у нее хотя бы дочери есть.

А фирма — сама как большая семья, здесь интересно. И к деньгам я уже привыкла. Евгений меня любит, заботится.

Я могу попробовать опять, как в прошлый раз, представить перед собой своего любимого. У меня же воображение — огого! Оно должно помочь сейчас, пусть и самообманом, исполнить мое право любить того, кого я хочу.

Получаю в телеграм сообщение от шефа: «Освободился, жду тебя, моя девочка». Меня как холодной водой окатывает. Пишу: «Закрой шторы и погаси свет. Хочу делать это в полной темноте». Отвечает: «??? Я так плохо стал выглядеть? Или ты опять меня стесняешься? Знаешь же, что я люблю тебя рассматривать».

Не отвечаю, просто не знаю, что придумать. Волнуюсь, как бы хоть рисунки не перепутать. Снова пишет: «А ты сможешь в темноте надеть презерватив?» «Да! — храбро отвечаю я, — не промахнусь». "На ком-то тренировалась?!" И молчит. И я молчу. Наверное, психует. Сейчас будет буря. На меня Евгений пока не срывался, а на других — очень даже. Может, сегодня моя очередь наступила? А может, это и к лучшему?! Вдруг опять пишет:

«Я попробовал посидеть в темноте. Ты права — чувства обостряются. Помню, как ты в прошлый раз с завязанными глазами… Свет выключил, приходи. Листами обменяемся позже. И удали переписку».

«Удаляю». Смотрю в последний раз на портрет охранника.

​

Иду по длинному коридору. В его конце какой-то мужчина хлопает дверью, направляясь прочь от меня в сторону второго выхода. Больше никого, коридор пуст. Проверяю номера на двери — не перепутать бы. Этот. Нажимаю на дверную ручку — не заперто. Значит, меня ждут. Вхожу.

Закрываю за собой дверь, аккуратно ставлю чехол от ноута слева от двери, чтобы потом не искать и поворачиваю ключ в замке. Не видно ничего, напрасно напрягаю глаза. В первые секунды жду, что Евгений из темноты меня сразу схватит, как обычно. Сейчас это будет жутковато, конечно. Заранее напрягаюсь, стискиваю руки на груди, прикрывая пугливое сердце. Но пока ничего не происходит.

Вдруг слышу шаги, вздох и еще какие-то звуки справа от себя, и прихожу в ужас: а если я все же ошиблась дверью, растяпа?! Кидаюсь в сторону выхода, беспомощно пытаясь нащупать в темноте ручку двери.

Боковым зрением замечаю сбоку и сзади от себя вспыхнувшее слабое свечение и большую тень, метнувшуюся оттуда ко мне. В ужасе раскрываю рот, чтобы звать на помощь, но кто-то впивается мне в губы, стиснув так, что я не могу отвернуть голову.

Мычу, вырываясь, и вдруг к моему сознанию пробивается музыка. Я узнаю ее почти сразу, Евгений называет ее «наша песня». Когда мы иногда обедаем в маленьком ресторанчике в нескольких кварталах от здания фирмы там, на родине, почти каждый раз крутят именно эту песню про городок у моря. Наверное, кому-то из персонала она особенно нравится. В ней есть слова «Наша встреча — это только мираж», сейчас они особенно подходят к ситуации. Понимаю, что со мной, конечно, Евгений.

Я вздыхаю от этого факта сначала с облегчением, потом с печалью и тут же стараюсь представить рядом с собой безымянного охранника, чтобы в сердце не было пусто.

Из-за только что пережитого стресса сердцебиение сумасшедшее, и чувствительность кожи делается такой, что от легкого касания подпрыгиваю. Я больше не ощущаю себя юной стеснительной девушкой, которую лапает взрослый папик. Я — женщина, которая хочет дарить любовь своему мужчине и получать его любовь взамен. Передо мной — ОН.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Прижав к стене мои поднятые руки, мужчина пылко целует меня. Раскрывает упругим языком мои губы и стремится проникнуть глубже. Французский поцелуй — самый интимный. Приоткрываю рот. Наши языки соприкасаются.

Мужчина аккуратно вылизывает мне рот. Я не знала, что во рту есть столько точек, от прикосновения к которым во мне все начинает дрожать и плавиться. Чувствую — сейчас на новеньком белье появятся первые капельки сока. Когда он убирает язык, я от разочарования даже слегка прикусываю ему губу — мои зубы тоже желают поучаствовать. Он хмыкает и слегка трогает ртом мой лоб, брови, щеки, словно нежно нашептывает что-то. А потом дышит в ухо, ощутимо покусывая мочку с маленькой золотой сережкой-колечком.

Хочу отстраниться, чуть поворачиваю голову — вдруг ненароком сделает больно маленькой мочке? Тогда он зарывается лицом в мои волосы, нащупывает и раскрывает заколку, погружает ладонь в мою шевелюру, целует границу волос. Из колонки уже слышится новая песня, девушка поет «Такая у нас любовь». Да, бывает и такая.

Одна рука у меня освободилась, и я обнимаю крепкую шею моего мужчины. И понимаю, что, по крайней мере, сверху на нем ничего не надето. Да, вот такой шея должна быть наощупь, над белой полоской рубашки и воротом пиджака, возле гарнитуры наушника — плотной, широкой. И плечи — да, именно такими — прямыми, развернутыми, с перекатывающимися мощными мышцами и заметно выступающими венами — женская мечта, надежда, опора.

Мужчина спускается губами вниз по моей шее, не пропуская яремную впадинку и ключицы. И, явно желая двигаться дальше, обеими руками ощупывает и тормошит пуговицы на моем платье. Беру кисть его руки и тяну, направляю ее к секретной завязке, вкладываю кончик пояска в его ладонь и тяну вместе с ним. Фокус удался.

Конечно, на свету все произошло бы эффектнее. Но и так очень хорошо все сразу раскрылось. Он довольно хмыкает. Вытягивает мои руки из рукавов и отбрасывает платье, поглаживает меня до талии. А я ласкаю его напряженную спину.

Следующее, что его привлекает — ложбинка между грудей в вырезе бюстгальтера. Чувствую, как он засовывает в нее пальцы то одной руки, то другой. Потом заводит руки мне за спину и расстегивает красивый, но невидимый в темноте лифчик. И куда-то его тоже отшвыривает.

Прижимается лицом к обнаженной груди, целует ее, лижет. Чуть-чуть щекотно. Чувствую, как у меня резко съеживаются соски. А мужчина то обхватывает мои полушария, словно пытаясь их смять, почти до боли, то впивается губами в острые торчащие сосочки, словно пробует меня на вкус.

Перебирает и потряхивает груди в ладонях, отчего я хватаюсь за его руки и чуть ли не подпрыгиваю. Потому, что это очень сильно, но и очень приятно. Как хорошо, когда у мужчины такие большие руки. Похоже, я вся соком изошла. Уже ноги подкашиваются.

Когда он опускает ладони, я приникаю к его груди, глажу и ищу губами его маленькие сосцы. Он постанывает, когда я осторожно покусываю их и очерчиваю вокруг языком. А потом я опускаю руки и губы ниже, нащупываю впадину пупка и делаю с ней то же самое. Он стонет уже почти в полный голос. И стоит неподвижно, не трогая меня, не мешая.

Евгений во время такого рода занятий всегда, в основном, молчит. Конечно, настолько серьезное дело, как секс, требуетсосредоточенности. А как только он начинает что-то выговаривать, я тянусь к его лицу и закрываю рот поцелуем.

Глажу его живот. Мои руки натыкаются на верхнюю кромку трусов. Запускаю ладони с боков под резинку и тащу боксеры вниз. Что-то мешает. Ощупываю — конечно же, это мужское орудие наизготовку, готовый к бою член. Осторожно высвобождаю его из трусов.

Каждый раз удивляюсь, какой он горячий, видимо, градус желания зашкаливает. И гладкий, вроде бы нежный — но под тонкой кожей словно стальная основа. Пора отступить к чехлу ноутбука, оставленному двери — за презервативом. Достаю, ощупываю упаковку и объект, вспоминая, как и что надо сделать. Натягиваю, разглаживая. Вроде, нормально получилось.

Хватаюсь за него рукой и тяну за собой туда, где, по моим предположениям, должна быть кровать. Потому что ноги почти не держат, и я дрожу то ли от возбуждения, то ли от свежести, проникающей в полураскрытое окно.

С улицы слышу приглушенные звуки города, а над ними — ритм волн, вздохи океана. Музыкальная колонка проиграла несколько песенок про любовь и молчит, отдыхая.

Чувствую, как меня подхватывают на руки и несут. И я стараюсь пережить эмоциями еще раз то, как меня нес охранник — именно он и точно так. И положил на спину так же. И, может, тогда тоже погладил, как сейчас, а не только расстегнул одежду. А я, балда, не чувствовала, была в беспамятстве! Но, если бы внезапно не хлопнулась в обморок от переизбытка чувств тогда, не надо было бы меня и нести… Плакать хочется.

Перед самой-самой главной частью сегодняшнего вечера, снова напоминаю себе, что близости хочу по любви. Не как кошка или сучка, с первым, кто попадется. И обещаю себе сказать Евгению, что сегодня у нас был последний раз, что больше не буду ложиться под него, что хочу взаимную любовь и семью. Даже если ее не случится. Пусть увольняет. Наигралась.

Скажу завтра. Или чуть позже, когда снова увижу охранника. Может, настроюсь и все же признаюсь ЕМУ. А может, просто напишу заранее и передам записку прямо в руки. Да, так будет намного проще, и исправить написанное можно, много раз. Вспоминаю лицо любимого человека, во всех подробностях. В то время, как мужчина стаскивает с меня последний предмет одежды — трусы. Он входит в меня легко, как по маслу. Бьется, стучится в мои мягкие складочки, как очень большая бабочка о стекло. Все глубже и глубже. Вижу искры в глазах.

Я запрокидываю голову, выгибаясь грудью в сторону неба и ярко представляя, что передо мной — ОН. И завожусь так, что партнер телом едва успевает отвечать мне. Бешеный галоп длится и длится, хорошо, что не нужно отсчитывать часы и минуты служебного времени. Вот бы еще можно было не сдерживать пронзительное, поднимающееся изнутри «Аах!». Похоже, я кончила, и не раз.

Когда я замираю, отдаваясь тихой радости от близости, мужчина устраивается полежать рядом, тяжело дыша. А потом спускается к низу моего живота и начинает целовать мой треугольничек. Я повторяю себе, что это тоже в последний раз, и не противлюсь. Вообще, это бесподобно! Почему-то начинаю себя чувствовать находящейся на природе, в джунглях или еще дальше. Даже не пытаюсь идентифицировать мужчину, который делает мне так хорошо. И не боюсь назвать его чужим именем, просто потому, что не знаю имени другого.

Наконец, мы, совершенно усталые, лежим рядышком. Не заснуть бы. А то вдруг утром понадобится зайти секьюрити, а тут…

— А ты кто? — вдруг спрашивает голос Евгения.

Я подпрыгиваю. Но тут же слышу — смеется.

— Купилась? То-то же. Темнота имеет не только плюсы.

Снова как холодный душ, мурашки по коже.

Сейчас, наверное, уже можно включить свет. Но не хочу. Все равно не хочу. Мне стыдно. Или неловко. Долго не могу успокоиться. Ну и шуточки у него.

— Ты что, татушку, что ли, набила и боишься показать?

— Да нет же, нет! — пытаюсь смеяться сквозь слезы.

Нет у меня никаких тату и, надеюсь, не будет.

С фонариком на телефоне нахожу свою одежду, одеваюсь и оставляю рисунок возле кровати на тумбочке, перед кроватью. Мужчина спит, усталый, довольный. Но не тот.

Укрываю его легким покрывалом и выхожу. Дверной замок здесь можно просто захлопнуть за собой.

Иду к себе. Опять глаза на мокром месте. Хотела акт любви? Чего же тебе еще? У многих и такого нет.

Глава 5

Утром у меня сильно ноет низ живота и тянет поясницу, и я понимаю, что вот-вот наступят «те дни». Поручений на сегодня мне никаких не выдали, поэтому я по-быстрому отправляюсь на пляж, чтобы успеть накупаться напоследок. Погода великолепна, море ласковое, живое. Вид на бесконечную массу воды и перевернутое небо над ней меня завораживает, настраивая на философский лад.

Перед обедом Евгений присылает сообщение, что надо встретиться, поговорить. Пишет, где — в ресторанчике за пару кварталов от отеля, в направлении центра. Надеваю одно из наименее скромных платьев.

Вхожу в зал — Евгений из-за столика у окна машет мне. Сажусь. Он тоже слегка загорел — светлый льняной костюм интересно смотрится на более темном теле. Глаза и зубы сверкают — улыбается в весь рот. Вообще сейчас шеф — просто неотразим, и если бы я не думала о другом…

— Я надеялся, ты придешь в том же наряде, что вчера, — улыбается как сытый кот. — Хотелось посмотреть, как это выглядит при свете. Особенно в действии.

Какой-то он разговорчивый сегодня. Вежливо улыбаюсь, но тему не поддерживаю и пытаюсь разобраться в меню.

— Я должен тебе стихи, — протягивает сложенный лист.

Читаю. Красиво, чувственно. И слог серебряного века, считаю.

— Благодарю. Мне очень приятно.

— Чего тебе сейчас хочется? — спрашивает.

Хмыкаю. Даже кажется, что такой вопрос мне вообще никто никогда не задавал. Задумываюсь. «Чтобы ты отпустил меня, если у меня получится любовь с ровесником», — вот что хочу сказать, но молчу. И делаю вид, что его вопрос относится только к еде — разворачиваю к нему меню. Он переводит и помогает мне выбрать.

Когда официант отходит, приняв наш заказ, шеф наклоняется ко мне и заговорщицки произносит:

— Мне вчера понравилось. Очень. Ты стала… восхитительной. Как тебе здесь?

Молчу. Честно говоря, домой хочу. Накупалась, насмотрелась, натра… И соскучилась. Чего я не видала в этой загранице!

Шеф закидывает удочку о сегодняшнем вечере, но я сразу ставлю барьер между нами, сообщая, что у меня текущий ремонт в полном разгаре. Три дня, как минимум.

Хмыкает.

— Да, я заметил, что ты какая-то не такая, как всегда. Нервная. Теперь все понятно.

«Ничего тебе не понятно. Могло быть хуже. Гораздо, — думаю я, глотая комок в горле. — Конечно, я тебе очень благодарна: отогрелась на твоей груди за этот год, выросла. Но я не хочу быть любовницей и содержанкой».

— Ты никогда не выпрашивала ни денег, ни внимания, поэтому я тебе доверяю. С тобой легко и спокойно, — говорит он, словно подслушивает мои мысли или себя убеждает в чем-то.

И продолжает, разглядывая меня, как кот — мышку:

— Я перед приездом сюда обдумал новую тему: хватит тебе жить с мамой, ты уже большая девочка. Присмотрел тебе квартиру в новостройке с видом на парк и озеро, — первая линия. Метро рядом. Это в том же районе, где компания. Можно ходить на работу пешком, пятнадцать минут прогулочным шагом. Сам всю жизнь так жить мечтаю, но пока не удавалось.

«Мне свою квартиру?! — вспыхиваю. — Где не появится мамин третий муж, если он, конечно, когда-нибудь нарисуется после второго. Место, где я буду сама себе хозяйка? И квартира практически в центре… Евгений будет приходить — после работы или перед работой. Такой соблазн — свое жилье! Он как чувствует что-то — предлагает мне самую желанную мной вещь. После взаимной любви и своей семьи, конечно».

— У меня есть фотографии этой квартиры, — продолжает. — С ремонтом. Вид внутри, вид из окон. Там сосны растут у самого балкона, и белочки по перилам прыгают. Сейчас тебе перешлю. Надо будет выбрать время, чтобы посмотреть на месте. Если все устроит — оформлю на тебя. И не спорь. Мне тоже так будет удобнее… Ну, я по глазам понял, что тебе идея понравилась. Что, даже не поцелуешь? ПМС совсем замучил? — смеется.

— Я еще не решила, — выпаливаю я. — Мне нужно время подумать.

— Конечно, как скажешь, маленькая.

Обедаем. Морепродукты, икра, рис, овощи — это очень вкусно. И пикантные соусы, конечно. А вино пьем европейское, судя по этикетке — французское.

— Может, что-то придумаем вечером? — берет меня за руку и ласкает взглядом. — Сделаем нам обоим хорошо.

Когда я стала женщиной, сначала решила, что узнала все. А потом Евгений стал учить меня разным изыскам. Оказывается, это целый мир, и я в нем еще младенец.

— Нет, у меня от этого сильнее будет болеть живот.

Огорчен, моргает. Понимаю, что курорт и командировка очень располагают к сексу.

— А подобрать лекарства, чтобы это на время прекратилось? Как делают спортсменки перед соревнованиями, например?

— Очень вредно сбивать естественный цикл! Мне еще детей рожать когда-нибудь, надеюсь.

Смотрит на меня внимательно. В самую душу пытается заглянуть.

— Ладно, потом так потом, не плачь.

Я даже не почувствовала, что плачу.

На выходе из ресторана Евгений порывисто обнимает меня и касается губ. Я быстро отворачиваю голову, и его поцелуй приходится на щеку. Тогда мужчина покрывает мелкими поцелуйчиками всю правую сторону моего лица.

— Я без ума от тебя, девочка моя, — говорит глубоким и хриплым голосом.

И сует мне в руки конверт со словами:

— Порадуй себя чем-нибудь. Ну, что там девушкам нравится — туфли или сумочку новую. Что глянется. Я бы сам все купил моей замечательной Мариночке, но боюсь ошибиться в твоих предпочтениях.

Я прячу руки, бормоча, что и так благодарна ему, что это лишнее, поворачиваюсь к нему спиной.

— Надо бы тебе голосовой переводчик на телефон поставить — будет проще объясняться в бутиках, — говорит, идя следом и обнимая.

— Потом, потом.

Здесь мы расстаемся — Евгений возвращается в деловой центр, а я — в отель. Сейчас слишком жарко как для пляжа, так и для ходьбы по магазинам. Сижу в кондиционируемом номере. Маме позвонила, сестре Катюхе привет передала, Наташе смешную картинку отослала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Лезу в сумку за карандашами и вижу в ней тот самый конверт. Засунул все-таки! Приоткрываю — доллары, много. Звоню шефу:

— Я просила не совать мне денег, хватает и незаработанной зарплаты!

— Не обижай меня, — шепчет, наверное, люди вокруг него. — Так я пытаюсь доказать, что люблю тебя — как умею.

Вздыхаю. Ладно. Отключаюсь.

Рисую и поглядываю наружу. Окно в моей комнате смотрит на соседнюю улицу. Почти напротив высится современное здание, облицованное тонированным зеркальным стеклом. Когда вчера в нем отражалось закатное солнце — было ощущение, что за окном пожар, даже с задернутой шторой.

На первом этаже этого здания — какое-то популярное заведение, потому, что в него то и дело входят и из него выходят женщины. Даже не просто женщины — дамы, я бы сказала, и очень довольные. Присматриваюсь — на рекламной конструкции выделяю слово cosmetics.

Кроме названия, над входом еще укреплен контур женской головы в черной шляпе с большими полями, губы в алой помаде и кисть руки с маникюром. Это копия известной картины, не помню, к сожалению, фамилию художника. Лаконичные плавные линии, всего два цвета, а эффект!..

Вижу внизу новых радостных туристок и решаюсь посмотреть, что там такое. Одеваюсь с возможной в жару элегантностью и спускаюсь на нижний этаж. Достаю мелкую купюру и жестами прошу сотрудника показать мне выход на соседнюю улицу. Меня проводят через кухню. Схожу с невысоких ступеней и оборачиваюсь. Вижу, что с этой стороны улицы дома построены вплотную друг к другу. И кухонная «черная» дверь без всяких табличек — единственное видимое место, чтобы мне попасть обратно.

Подхожу к интересному заведению. Решаю, что передо мной — косметический салон. И уже снаружи он производит впечатление дорогого и престижного. Тонированное в темную позолоту зеркало стен, красный гранит на ступенях крыльца, стекло и латунная окантовка дверей.

Ручки нет, при моем приближении двери сами раздвигаются. Вхожу.

Внутренняя обстановка в том же стиле, только вместо блестящих поверхностей — золотистые матовые. Большое помещение условно разделено на зоны и кабинки. Удобные светлые кресла, столы и компьютеры, много света. Вижу с десяток посетительниц, одного посетителя и при каждом — по одной-двум сотрудницам в униформе. И занимаются они тем, что рисуют прямо на лицах чем-то вроде фломастеров, насаженных на длинные кабели или шланги.

— Hello! — приветливо говорит мне, подходя, одна из работниц заведения, одетая в свободный однотомный костюмчик, явно местная и удивительно красивая. Такие совершенные черты лица на картинах бы запечатлевать, для потомков. Или в кинороманах снимать.

Мне даже слегка неловко становится. А когда она начинает что-то спрашивать на безупречном английском — уже не слегка. Но красавица быстро понимает, что я ей вразумительно не отвечу, и деликатно манит меня к ближайшему свободному компу.

Включает и показывает мне примеры макияжа, до и после. Самых разных женщин. И, честно говоря, впечатляет. Смотрю в экран, перевожу взгляд на посетительниц в креслах, на «мою» сотрудницу. Рассматриваю ее в упор и не замечаю на ней косметики. Но, видя, что все, абсолютно все работницы здесь — чарующие красотки, понимаю, что без «фломастеров» здесь явно не обошлось.

Причем они все разные, сотрудницы, — а глаз у меня наметан. Как будто у них вдруг ярко проявилась природная красота. Я косметику не выношу из-за ее искусственности. А здесь средства какие-то удивительные, прямо нано-технологии, что ли.

И похоже, все, кто здесь работает, могут дать фору профессиональным художникам — так плавно и уверенно рисуют на лицах. Не только глаза-губы-брови подводят — например, разными оттенками телесного совершенствуют контур подбородка.

Тут «моя» сотрудница подходит к раковине в углу и умывается, поглядывая на меня и вытираясь полотенцем. Краска не смылась! Подходит ко мне и объясняет что-то, указывая на сегодняшнюю дату и две следующие. Реагирую на знакомое слово long и тут догадываюсь: эта косметика не смывается два-три дня. А где я буду в это время?! Завтра самолет.

Вспыхиваю, представив, как я, красивая-красивая, подойду к охраннику. Тогда он на меня точно обратит внимание. И я смогу ему сказать о любви. Смогу. Потому, что это буду как бы и не я. Это о себе хлопотать нескромно и вообще стремно. А если нужно для кого-то — могу. Есть несколько случаев в моей биографии, когда сама себя не узнавала — защищала слабых, помогала обиженным. Но не себе…

— Я согласна, — говорю in Russian и достаю конверт с долларами.

Глава 6

— Вы должны стать лицом какого-нибудь косметического бренда, — подмигивает Арсений, явно впечатленный моим новым имиджем.

Наша группа только что освободила номера в отеле. Главные менеджер с Савелием отняли у меня все вещи, иду налегке. Так как имею возможность выпрямиться, вспоминаю опыт танцевальной школы и несу себя плавно, как балерина. Петрович тоже то и дело косится на меня, поглаживая волосы на затылке.

Проходим мимо ресепшена. Вижу отражение женщины в огромном зеркале и не сразу узнаю в ней себя. Черные волосы, покрашенные вчера в салоне, черные контуры глаз, алые губы и маникюр. Шелковый брючный костюм, купленный накануне, чуть голубее, чем моя радужка. Да я неотразима, пожалуй. Не серая мышь, точно. Можно было макияж сделать натуральнее, но долго объясняться в салоне с моим английским не хотелось. Поэтому — как на вывеске — заметно только красное и черное.

— Кстати, наша компания производит отдельные составляющие для косметической промышленности, — продолжает развивать свою мысль Арсений, обольстительно улыбаясь. — Наслышан о вашем дизайнерском мышлении. Если Евгений Федорович поручит вам поработать в новом направлении, может получиться нечто выдающееся.

Понимаю, что это всего лишь комплимент. Шеф накануне вечером, вызвав меня на улицу, сказал совсем другое:

— Мне не нравится такое резкое преображение моей девочки. Ты даже стала чем-то похожа на… — он словно обвиняет, но так и не может подобрать слова. — Я примерно знаю, как и из чего сделано то, что сейчас на твоем лице. Но не стану портить тебе настроение. Но целовать-то тебя теперь куда? Хоть плечико обнажи, что ли…

Макияж, даже такой изысканный и профессиональный, он явно недолюбливает. А его супруга косметикой активно пользуется. Конечно, она старше, молодится, наверное. Но Евгений моим видом огорчен и даже подавлен.

— Это ненадолго, — не могла не успокоить я его. — Пара дней, и сойдет.

— Хорошо, — поцеловал меня в шею.

Думаю, как воспримет мой вид мама. Вспоминаю, что у меня есть бледная помада и светлые перламутровые тени для век — нанесу перед домом.

​

Перед вылетом пишу Наташе, подруге и бывшей однокласснице, и предлагаю встретиться. Хочу пообщаться с человеком, которому я ничего не должна. Это будет воскресенье, а в понедельник утром я буду идти через проходную…

​

Наташа

Воскресенье

Мне Марина Воробьева предложила встречу в суши-баре в нашем квартале, недавно открытом вместо продмага. Слышала, что все преуспевающие выходцы с Востока, обитающие в нашем районе, тусуются здесь, русских в разы меньше. И что кухня не только модная, но и вкусная.

Вхожу. Ищу глазами подругу, не нахожу. Иду к свободному столику и размещаюсь лицом ко входу. Уютно тут. Полумрак, горящие свечи на каждом столе, к живому огню я вообще неравнодушна. Звучит экзотическая музыка, и пахнет чем-то очень приятным. На стенах веера как для великанш, мечи-катаны почти настоящие и прочий красно-черно-золотой антураж. Официантки в кимоно.

На этом фоне подходит ко мне изящная красавица-азиатка, одетая в бирюзовый брючный костюм свободного кроя, сияющий и словно струящийся по телу. Кореянка? Японка? Стоит и смотрит. Вроде, на официантку не похожа. Что ей надо? И тут она говорит:

— Наташ, это я.

Это Маринка, а я ее не узнала! Раскрываю рот от удивления, а потом хохочу, как ребенок. И подруга цветет улыбкой. Ей удивительно идет этот роскошный черный как вороново крыло цвет волос вместо обычного русого, и стрелки у глаз, наведенные по-восточному, явно профессионально, и ярчайшая алая помада. И вообще лицо сейчас какое-то… породистое, что ли?

Обычно Марина сдержанная, я бы даже сказала, холодноватая. Знаю ее с четвертого класса, за одной партой сидели. Что бы ни происходило — максимум, взглядом полыхнет. Она называет меня своей единственной подругой, но откровений от нее не дождешься.

Когда мы виделись в последний раз? Отмечаем только важнейшие события — дни рождения, например. Иногда обмениваемся селфи на фоне красот природы.

— Ну, привет! — говорю и тянусь через стол к ее рукам.

Пожимает мне кончики пальцев.

— Ты как написала, я сразу и поняла: что-то интересное расскажешь. Я уже начинаю тебе завидовать.

— А я — тебе, — парирует. — Все самое интересное — у тебя.

Знаю, что она имеет в виду мою семью, мужа и двоих сынишек.

Ей двадцать шесть, как и мне. Не замужем. Пока. Потому что многим особам мужского пола она откровенно нравится. Чем? Этот вопрос всегда ставил в тупик наших девчонок в школе. Ведь внешность у нее — так себе, черты размытые, рост средний. Ну, стройная, правда, и хорошо двигается.

Я, например, куда интереснее лицом, и натуральная блондинка к тому же, и грудь у меня номером побольше, и выше рост. Подруга одевается без лоска, даже простовато: чаще всего в блузку и джинсы или классический сарафан-футляр. Мари-на, как называли ее в школе — сама естественность. Ее традиционный макияж — розовый блеск для губ. И все!

Уже после школы я поняла, что в ней находят мужчины — она умеет с ними разговаривать. А точнее, молчать и слушать, не сводя глаз. Понимает она их, что ли, этих существ с другой планеты? Даже красавцев и наглецов мажоров. Причем нет с ее стороны кокетства и прочих ухищрений, заметных наметанному женскому взгляду! Это у нее природное. Но иногда она замыкается в себе, не поймешь, из-за чего. Марина — человек достаточно сложный.

— Ты неузнаваема, — говорю. — Наконец-то стала краситься, молодец, тебе очень идет. Гейша, точно! Поздравляю. Ну, рассказывай, что происходит, как ты дошла до жизни такой?

Хмыкает.

— Я была в служебной командировке на Филиппинах.

— Эх, я бы тоже не отказалась слетать на заграничный курорт! Но что-то с моего предприятия никого не посылают.

Она показывает в телефоне несколько фотографий, в основном, природу. Никакого молодого человека, страстно обнимающего ее, на фото нет. Она немного рассказывает о море, пляжах, теплых водопадах…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Замечаю, что подруга нервничает, хоть и улыбается. И использую проверенный прием: вспоминаю старшие классы школы. Через какое-то время мы обе смеемся. Потом она переводит тему: расспрашивает о моих детях. Понятно, что я увлекаюсь и говорю о сыночках и до суши, во время, и после них.

Расплачивается за двоих, похоже, денег у нее куры не клюют. Выходим. Ненадолго захожу к себе за купальником, и она тащит меня в бассейн. Незабываемо! Марина плещется, ныряет, как рыбка, а ее необыкновенная косметика не смывается! Я со своей водостойкой тушью выгляжу на ее фоне мокрой курицей. И загар у нее такой темный! Мужчины всех типов и возрастов клюют на нее бешено, чуть ли не хороводы вокруг водят. А она — глаза вниз, «Спасибо за комплимент», — и только!

​

Вторник

Через день, все еще находясь под впечатлением, теперь я назначаю ей встречу в том же суши-баре. Сижу вечером. Те же классные роллы с икрой подают, тот же красно-сияющий антураж вокруг, но Марина является в обычном бледном виде! Только загар и остался. И явно печальная она, еле ноги переставляет. Я открытым текстом ей высказываю:

— Ну, чего ты, тебе необходимо краситься, ты была настоящей королевой!

А она:

— Как я не умела, так и не умею. Один раз случилось, результат нулевой.

Сажаю рядом, достаю косметичку (мы сейчас в VIP-кабинке), показываю (в который раз!). Смотрит вежливо, но явно со скепсисом.

— Так может, Марин, тебе вообще не надо вылезать из того салона, где тебя так удачно преобразили?

Конечно же, я не специалист экстра-класса, и косметика у меня не филиппинская, но современной женщине обходиться без крем-пудры, подводки для глаз, туши для ресниц и румян, не считая помады, — нереально! И это абсолютный минимум. Опросите миллион человек, если кто сомневается, и вы убедитесь! Или поинтересуйтесь в Инете размерами прибыли монстров косметической индустрии.

Марина

Вечер воскресенья

Как приятно общаться с человеком, у которого все в жизни правильно и понятно! Это я о Натали. А у меня… Звук на мобильном отключила, но периодически вижу, что шеф уже больше сорока сообщений прислал, и еще два десятка пропущенных вызовов. А также кто-то настойчиво звонил с незнакомых номеров. Думаю, тоже Евгений пробивался. Не дай, Бог, на домашний позвонит. Мне сейчас совсем нечего ему сказать… Вынимаю телефонный провод из разъема.

Мама смотрит телевизор, какое-то шоу. Катя в своей комнате заперлась — слушает музыку и, надеюсь, делает уроки на завтра. А я на кухне, пишу.

Надо сосредоточиться. Но это непросто — меня колотит от волнения. Я же пытаюсь написать письмо ЕМУ. На ноутбуке, потом от руки на бумаге. Но дальше трех слов дело не идет. Чувствую себя новой Татьяной Лариной. «Я к Вам пишу…» Но здесь уже целых четыре слова, если считать предлог «к». У меня же все гораздо проще: «Я тебя люблю». Или еще короче: «Люблю тебя». Или даже совсем кратко: «Люблю».

Руки трясутся, словно я что-то пила и еще чем-то запивала. Подойду и вручу ему лист… Нет, ерунда какая-то, детский сад. Лучше я дам ему его портрет, который нарисовала в Маниле по памяти.

Достаю лист в файле. Глаза, брови, волосы… Трогаю пальцами. Какое все… родное. Фотографирую. Если бы у меня был номер его телефона! Можно было бы отправить ему в вотсап, и все дела.

​

Ночь почти не сплю — представляю, как снова увижу ЕГО. Как отдам портрет. И как он удивится, и что потом произойдет.

Меня реально лихорадит. Даже заранее слегка мутит от священного ужаса. Считаю пульс — двести. Как же я влюблена!

​

Понедельник, утро

На мобильном чуть слышно вибрирует будильник. Можно вставать. Специально завела на два часа раньше, чтобы выскользнуть из дома до того, как мама проснется перед своей работой и Катиной школой. Иду в ванную и умываюсь ледяной водой. Выгляжу замечательно. Привыкла, наконец, к новому имиджу и начинаю себе нравиться.

«Все будет хорошо», — настраиваюсь и даже чуть слышно напеваю. По-быстрому принимаю душ с «шоколадным» гелем, наношу за ушами по капельке духов, тщательно причесываюсь перед зеркалом, оставляя волосы распущенными. Хороша. Я же вижу, что хороша.

Отдам ЕМУ портрет и буду следить за реакцией. Если какие неожиданности, то буду решать их по мере поступления.

Надеваю бирюзовый костюм, конечно, черные ботильоны на среднем каблуке. И даже светлую шубку — которую еще ни разу не расчехляла. Сегодня у меня день «Ч», сегодня можно все. Выгляжу ярко, жизнерадостно, но не пестро. В прихожей смотрю на себя в большое зеркало, тренируюсь не отводить глаза от любимого.

Спускаюсь, заворачиваю за угол дома и замечаю запасную машину шефа, с одним водителем, тормозящую у моего подъезда. Не заметил. Из машины не выходит, значит, ему велено ждать. Но он опоздал.

Добираюсь на метро. Злые невыспавшиеся пассажиры вдруг просыпаются и всячески стараются сделать мне хорошо. Мужчины, конечно. Отклоняю предложения проводить, угостить, встретиться и т. п. Добираюсь без приключений. Почти вбегаю в проходную, держа портрет в руке, и ищу глазами «моего» охранника.

Я столько раз видела его здесь мысленно, что не могу поверить, что его здесь нет. Оглядываю весь холл, подхожу к турникету. ЕГО здесь нет. В стеклянной будке, как раньше, сидит Михалыч.

Стою сбоку, не зная, что делать. Меня обходят, иногда задевая, но предсказуемо не узнают. С надеждой смотрю на закрытую дверь в комнату отдыха охраны, где я однажды лежала на гостеприимном диване. Может, то был самый главный начальник Михалыча? Когда поток работников редеет, старый охранник замечает меня и выглядывает из окошка:

— Потеряла что-то, девонька? — предполагает он. — Все, что находим, кладем вон в ту коробку на подоконнике. Поищи в ней.

Иду к картонной коробке на негнущихся ногах, для вида запускаю в нее руку. Как мне быть?

Шлепаю себя по щекам, кусаю губы, считаю до десяти. Возвращаюсь к будке.

— А кто. Здесь был. Вместо вас. На той неделе? — выговариваю почти по слогам.

— Не нашла? Стоял здесь кто-то в дневную смену, пока я на похорон к отцу ездил. Четыре дня меня не было. Блатной какой-то. Имени не знаю, в журнале закорючки на месте подписи стоят… На-ка, съешь конфетку, помяни раба Божьего Михаила.

Послушно шепчу поминальные слова, удивительно подходящие моему настроению, разворачиваю и беру в рот шоколадную конфету, но вкуса не чувствую.

— Ну, чего ты плачешь, девонька? Он совсем старый был, не болел, ушел тихо. Ему хорошо там, во дворах небесных.

А я и не знала, что опять плачу.

Глава 7

Ну, вот, опять облом. Будь проклята любовь. Где искать ЕГО, не знаю, да и стоит ли, расспрашивать толком не смогу. Не судьба, видно. Поиграла, помечтала, и будет.

На работе меня сегодня не увидят. Хотя, какая это работа, ни ответственности, ни подруг. Иду прочь, вроде бы в сторону метро. По лужам, через проезжую часть, не глядя по сторонам. Мне возмущенно сигналят, ругаются, и даже предлагают подвезти. Не отвечаю, мне все равно. Не знаю, как жить дальше.

Снег повалил. Поднимаю воротник шубы, кутаюсь в шарф. Мама звонит, беспокоится. Коротко отвечаю искусственно-бодрым голосом. Потом входящий от шефа. Не снимаю трубку. Мне нечего ему сказать. А он звонит и звонит.

Вхожу в метро — надо же, не ошиблась дорогой. Понимаю, что надо что-то решить с работой, хотя бы на время.

Набираю Арсения, у которого отпрашиваются, когда необходимо, остальные коллеги из моего кабинета:

— Привет, это Воробьева. Я заболела. Отлежусь — приду завтра или послезавтра.

— Да, конечно, лежи, отдыхай. Голос-то какой больной! Если хуже — сразу врача на дом, не рискуй.

Добираюсь домой. Там уже никого. Отключаю телефон и ложусь. Я все выдумала. Сама его придумала, сама влюбилась, и осталась с носом тоже сама.

​

Больше суток валяюсь в постели. Домашние на цыпочках ходят мимо, еду-питье оставляют. Меня воротит от всего. Наконец, сама собой приходит в голову здравая мысль, что страдаю из-за того, чего даже не было. Вот если бы он меня бросил… Тут, кстати, Наташа на встречу зовет. И филиппинская краска побледнела. Встаю и иду. Жизнь продолжается. Вроде бы.

Вечером набираю Евгения. Снимает с первого гудка.

— Как ты?! Что с тобой, маленькая? — хрипит, словно сам больной.

— Наверное, давление упало.

— А у меня подскочило. Были бы вместе, уравняли бы друг друга. Хочешь, я приеду, а, Марин?

— Нет. Считай, что у меня все прошло. Приду на работу завтра, чтобы не портить тебе отчетность. И дай мне какое-нибудь настоящее задание, чтобы не просто так просиживать штаны!

— Хорошо, завтра же подберу. Что еще для тебя сделать? — судя по голосу, готов на многое.

— Не вызывай меня так как всегда, пожалуйста. Я сейчас не могу.

— Понятно… А давай квартиру посмотрим? Настроение сразу поднимется.

Квартиру. Знает, чем зацепить… Нет, даже ее сейчас не хочу.

— Потом, когда-нибудь. Пока.

— Подожди, не клади трубку! — торопится. — Мы на днях опять летим в Манилу. Почти тем же составом. Там в цеху ЧП. Охлаждение, что ли, не сработало. Или что похуже. Будем разбираться на месте. Присоединишься? Только не говори «нет» сразу. Подумай, прошу. Это здешняя слякотная погода тебя вымотала. Там, на солнце, на пляже сразу придешь в себя, девочка.

Вздыхаю и соглашаюсь. Такая, значит, моя судьба. Может, и правда, от перемены места депрессия скорее пройдет. И океану я обещала вернуться. Рисую по памяти дорогого человека еще и в профиль.

Два дня хожу на работу как зомби. В проходной держу наготове портреты. Но ЕГО нет. Плачу каждую ночь.

​

В день вылета самостоятельно добираюсь до аэропорта, выхожу из такси. Вдруг приходит сообщение от шефа: «К нам неожиданно присоединилась Анна Филипповна. Все билеты уже у нее. Старайся не привлекать к себе внимание. Мы у стойки регистрации. Подтверди прием и сотри всю переписку, все входящие от меня».

Вот это поворот! Честно говоря, меня порадовала эта новость. Желания развлекать Евгения нет вообще никакого. Интересно, что жену он всегда называет только так — по имени-отчеству. Высокие отношения, похоже.

Вижу издалека Евгения с супругой и группой коллег. Подхожу, тихо здороваюсь. Мужчины поворачиваются ко мне, я всех знаю в лицо: шеф, технолог, главный инженер, охранник Савелий и… Вижу перед собой ежик светлых волос, брови вразлет, внимательный взгляд. Это ОН!

У меня опять ноги подкашиваются под его взглядом, и сердце пропускает удар, и сама собой соскальзывает сумка с плеча. Я сильно наклоняюсь, ставя ее на пол, чтобы скрыть выражение лица и внезапно задрожавшие руки. Произношу, не поднимая головы, кривящимися от волнения губами, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Я отойду ненадолго, присмотрите за вещами.

Отворачиваюсь и иду в направлении дамской комнаты, одновременно плача и смеясь.

Чудеса иногда случаются. Вдруг, совершенно неожиданно предмет моей безответной любви материализуется из бесконечности пространства и оказывается на расстоянии вытянутой руки! Я могу вволю, пусть и незаметно, любоваться ним в аэропорту и в самолете! Ну и пусть это единственное, что я могу себе позволить…

Поначалу тревожно пробежалась взглядом по всей группе — не заметил ли кто мою острую реакцию. Нет, все заняты своими делами и проблемами. А я даже то и дело зажмуриваюсь и снова открываю глаза, проверяя, не исчезнет ли ОН! Сердце бьется сильно и гулко. Чувствую, что улыбаюсь. Как немного человеку нужно для счастья!

Из разговоров окружающих я узнаю дорогое имя — ЕГО зовут Саша. Шепчу себе под нос, произнося на разные лады:

— Сашенька, Александр, Шурик, Саня, Алекс…

Место моего героя в самолете — через проход от меня и на один ряд впереди, с краю, рядом с Анной Филипповной и Евгением. Я тоже сижу в крайнем ряду, и мне очень удобно не сводить с НЕГО глаз. Он слегка развернулся в сторону прохода, подальше от супруги шефа — идеально для меня.

— Пристегните ремни! — просят стюардессы на русском, английском и каких-то других языках.

Сейчас будем взлетать. В прошлый раз Савелий сидел на месте мадам, рядом с шефом. Сейчас здоровенный секьюрити примостился на узком откидном сиденье у аварийного выхода, как петух на жердочке. Сколько он там высидит? Летим обычным рейсом. Все билеты раскуплены заранее.

Я рассматриваю Сашу во всех подробностях и даже сверяюсь с его нарисованными портретами анфас и в профиль в виде фотографий на телефоне. Главное карандашом я передала правильно — открытый взгляд, серьезный, но как будто чуть наивный. Плотно сжатые губы, — так чаще всего. Помню, как украшала его улыбка, но нарисовать… Только если увижу еще.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Надо же, уже взлетели, а я даже не заметила… Двадцать шесть — двадцать восемь лет, так примерно определяю возраст безумно интересующего меня человека. Ладный и сильный парень, с чуть заметной неуклюжестью из-за солидного роста. Мне хочется думать о нем, как о взрослом ребенке с чистой душой.

Его профиль с удлиненным носом, крепкой переносицей и волевым подбородком я, как художественно одаренный человек, считаю достойным при жизни быть высеченным в мраморе. Крупная красивая кисть руки, расслабленно свисающая с подлокотника кресла, кажется мне похожей на соответствующую часть скульптуры Давида. В деловом костюме из всей группы только Александр и Савелий.

Я, кстати, одета очень просто: джинсы, водолазка, куртка. Так и не поняла — узнал ли меня Сашенька? Чуть больше недели прошло с того момента, как он уложил меня на диван в помещении охраны и слегка расстегнул. Но намека, что он помнит тот мой дурацкий обморок, не заметила в его поведении. Похоже, не запомнил, наверное, много там всяких девушек, ходящих кругами и падающих к его ногам в прямом и в переносном смыслах.

Не спит, глаза открыты, иногда морщит лоб — думает о чем-то. У него с собой небольшой кейс. Достает из него маленький ноутбук, входит в интернет, читает что-то о Филиппинах — заголовок я смогла понять, а дальше текст и файлы на английском, даже всматриваться не буду. Умный мальчик, — думаю.

Убаюканная ничегонеделанием, я незаметно засыпаю. И предсказуемо вижу ЕГО во сне, как и наяву.

​

Из аэропорта едем на знакомом белом микроавтобусе мимо красот природы. Да, это место похоже на рай. Особенно, когда Саша здесь. Как удивительно, что он рядом. Здесь и Евгений, и его жена, и другие, но все они словно волшебным образом отодвинулись далеко-далеко или вообще исчезли. Вижу только ЕГО. Временами хочется незаметно ущипнуть себя, чтобы включить самоконтроль, чтобы мои восторженные взгляды на него все же не бросились никому в глаза.

Но даже с закрытыми глазами вижу его перед собой, сердце поет. А уж бабочки в животе и между ног… порхают с бешеной скоростью. Кажется, что я готова отбросить комплексы и только жду подходящего момента, чтобы показать ему его портреты на телефоне.

Мужчина моей мечты вертит головой и очень знакомо и обаятельно улыбается. Похоже, он здесь впервые. Смотри, наслаждайся, мой дорогой… У него крепкие белые зубы, и легкая темная небритость проступила, для контраста. Как же я тебя люблю…

Шеф дает указание водителю, и мы сразу едем в промышленную зону. Вот высокая глухая ограда с «колючкой» по верху, железные сплошные ворота. Но контроль так себе: местный охранник в полувоенной форме просто пересчитал нас в машине по головам. Еще немного едем по территории. Оставляем громоздкие вещи в машине и выходим.

Вход в производственный цех нашей фирмы опечатан и оцеплен полосатой сигнальной лентой. Перед входом ждут двое соотечественников, группа местных мужчин и представитель полиции. Мужчины обмениваются приветствиями. Дверь вскрывают, проходим внутрь.

После всех — Анна Филипповна и я. Полицейский остается снаружи.

Жена шефа потрясающе выглядит. Красива, ухожена, одета в стильный белый костюм из льна с юбкой миди и золотыми пуговицами. Черные волосы с сизым блеском, руки с сияющим маникюром и огромным обручальным кольцом, золотистая сумочка, белые с золотом открытые туфли на модной танкетке. И очень приятный парфюм такой силы, что, если она откуда-то уходит, аромат остается. На меня по-прежнему не обращает внимания.

Нет, я ей не завидую. Но мне очень неловко находиться рядом с ней. Не желаю ей вреда и никогда не претендовала на ее место, но все равно чувствую себя виноватой, совесть скребет.

Останавливаемся примерно посередине большого цеха, на самом чистом месте. Дальше стоит разнообразное оборудование, облитое чем-то и закиданное песком. Воняет здесь горелым и чем-то еще неприятным. Хмурый лысоватый русский — видимо, начальник цеха — рассказывает об очередном аварийном отключении электричества во время мощной грозы и выходе из строя холодильного оборудования.

— Растительные полуфабрикаты, по технологии, подлежат быстрой заморозке. Весь объем, выработанный за смену, оказался испорчен, — он старается говорить четко, но то и дело непроизвольно оттягивает узел галстука и воротник рубашки. — Оставшееся сырье в упаковке перевезено в морозильные камеры ближайшего мясокомбината. К сожалению, там оно впитывает в себя посторонние запахи, и не известно, с какими характеристиками мы получим его назад.

Дмитрий Петрович, технолог, со стоном хватается за голову. Он вот только что в самолете мне с гордостью рассказывал, что фирма запустила пробную партию стойких экологически чистых присадок на уникальном природном сырье. Их будут использовать, например, при создании основы для вакцин и еще в косметологии. «Ни следа ртути не будет больше в прививках!» — говорил он.

— А резервные источники электропитания разве не подключились? — удивился главный инженер.

Я во время их разговоров смотрю, что делает Саша: медленно ходит между рядами оборудования.

Начальник цеха указывает на что-то рукой, объясняя:

— Дизель-генератор пришлось остановить, так как остальные электроприборы не отключились, их коротило друг за другом. Почему-то не сработала защита. Думаю, или скачок напряжения был особо мощный, или схема изначально была собрана с какой-то фатальной ошибкой. Я находился в цеху в это время, — он прижимает руку к сердцу. — Искры сыпались со всех сторон, были небольшие очаги возгорания и слабые хлопки. Огнетушители израсходовали быстро, дальше гасили песком.

Все смотрят на генерального, а я — по-прежнему на Александра. Он достал из кейса и надел налобный фонарик. В руке вижу какую-то серебристую трость или указку с проводом, он тянется ней то к одному месту, закиданному песком, то к другому.

— Электросеть отказывается признать себя виновной, — продолжает руководитель несчастливого цеха, вытирая платочком пот со лба. — На соседних предприятиях в эту грозу всего лишь перегорели предохранители. Честно говоря, я впервые вижу такое. Решили оставить все, как есть до вашего приезда.

Евгений Федорович направляется к Саше. Я, непроизвольно, тоже. Шеф задает вопрос из одного слова:

— Как?

Тот в ответ показывает зажатую на конце указки странную конструкцию из двух тонких оплавленных проводов и маленькой коробочки между ними.

— И что это?

— Уверен: аналог тротила. Все оборудование было связано в цепь. Вот откуда хлопки. Это диверсия.

И осторожно откладывает конструкцию ближе к стене. Евгений недоверчиво или нетерпеливо хочет обойти Сашу, но он непочтительно хватает шефа за рукав:

— Сюда пока нельзя. Пару минут.

К шефу подходит начальник цеха, у него глаза прямо на лоб лезут:

— Это что за пацан?!

— Это технический эксперт, — отвечает Евгений сквозь зубы. — Специалист судебной компьютерно-технической экспертизы, выпускник Бауманки, отличник. Имеет международный сертификат. А пацан здесь ты. Развели тебя… Ты здесь хоть что-нибудь контролируешь?!

В это время эксперт, не отвлекаясь, водит по полу из стороны в сторону своей тросточкой с датчиком. Потом останавливается и что-то фотографирует на телефон. И указывает шефу на расстоянии, говоря:

— А это — растяжка. И свежие следы на песке.

До меня не сразу доходит, при чем в этом страшном цеху может быть слово, традиционно используемое в балете и фитнесе. До Евгения, видимо, тоже.

— Откуда ты знаешь?!

— Я же служил, ты помнишь, где. Пару раз увидеть пришлось.

Александр поворачивается, высоко взмахивает рукой и командует так, что на улице, наверное, слышно:

— Стоп! Всем сделать три шага назад. Опасная зона. Сав, выведи людей и возвращайся с полицейским.

Происходит движение, слышу шум, крики. Одна я стою, как приклеенная, и не могу глаз отвести от дорогого человека. Все кидаются назад, к дверям, а один из местных работников, наоборот, с пронзительным воплем в несколько прыжков подскакивает к Евгению.

Вижу занесенную над его головой странную металлическую дубинку. Савелий тоже ее увидел, но в ногах, что ли, запутался, чуть промедлил. Саша отталкивает от генерального неадекватного работника или, скорее, террориста. Сам отклоняется, но все же получает удар по голове. Надеюсь, что скользящий! Падает.

Глава 8

Долго я буду помнить железную дубинку над головой любимого. Если б успела — не исключено, что свою голову бы подставила. А так только реву, стоя в стороне, сделать ничего не могу. Замечаю на себе встревоженный взгляд шефа.

Савелий скрутил руки нападавшему и уложил его в песок недалеко от Александра, придерживает ногой.

Первой приезжает скорая. Врач приводит в чувство Сашу, его перекладывают на носилки и засовывают в машину. Слышу, как он тихоговорит кому-то:

— Надо было кейсом бить. Спецоборудование пожалел.

Сопровождающим с ним едет главный инженер, а хотела бы я. Дмитрий Петрович предлагает мне взять у медиков успокаивающее, наверное, я очень плохо выгляжу.

— Не надо, — промокаю нос бумажным платочком. — Я просто испугалась. Сейчас пройдет.

Следующей подъезжает полиция и забирает подопечного Савелия. С полицейскими на месте остаются Евгений и начальник цеха, а остальных командированных микроавтобус везет к отелю.

Оформляюсь. Номер тот же, что и в прошлый раз. Сидеть в четырех стенах и ждать известий о раненом невыносимо. Коллеги спокойно пошли обедать вниз в ресторан, а меня даже от мыслей о еде мутит. Мне плохо совсем, лихорадит и в глазах темнеет, то ли сердце отказывает, то ли все сразу. Не могу без НЕГО, все мысли, все чувства там. Как он? Больно ему? Чем помочь? Бесконечное число раз проверяю сообщения на телефоне и открываю портреты Александра.

Вот только показалось, что я оживаю, как случилось это ЧП, и мои проблемы возвратились. Давно подозревала, что у меня диагноз, дома надо будет посетить специалиста по промыванию мозгов. Безответная любовь, мать ее, продолжение. Как в школе.

Надо отвлечься, — чепчу себе. — Любовь — еще не вся жизнь.

Помню, что соскучилась по морю, оно должно помочь. Зря, что ли, меня назвали Марина, что значит «морская». Как только заняла номер, выхожу и направляюсь к набережной. Людей вокруг немного, — ветрено, поэтому, наверное. Иду босыми ступнями по песку, раздеваюсь и вхожу в воду. Но не чувствую ничего, кроме тревоги и горя. Пытаюсь плавать. Сегодня волны, они не сильные, но при отливе ощутимо утягивают на глубину. Мне так плохо от неизвестности, от отчаяния, что замечаю, как внутри даже шевельнулась мысль: а может, не сопротивляться, пусть утянет?

Нет! Плыву к берегу. Сегодня не до купания. Плачу и смываю слезы морской водой.

Вспоминаю, что еще не звонила родным. Набираю маму и ровным голосом сообщаю, что благополучно добралась до места командировки, просто некогда было сообщить. Мама все еще думает, что я где-то неподалеку. Отключаюсь, пока она не услышала что-то особенное в моем голосе.

В номере пересиливаю себя и пишу в телеграм нейтральное сообщение Евгению: «Что происходит?» А хотела бы написать: «Что с Сашей???!!!»

Не вижу, чтобы шеф прочитал — совещается, наверное.

Чуть позже приходит от него сообщение: «Испугалась за меня, маленькая? Сиди в номере и не высовывайся. Анна Филипповна лютует». Это было бы смешно, если б не было так страшно. И, похоже, жену Евгений боится больше, чем террористов.

Пытаясь отвлечься, фотографирую грандиозный вид из окна на освещенное солнцем здание и море за ним и отправляю Наташе.

Еще позже получаю от шефа часто пересылаемый файл. Как я поняла, это мысли по поводу происшедшего, записанные Сашенькой (живой!):

— Не совсем мой профиль.

— Международный скандал раздувать не будем.

— Производство простое: очистка, первичная переработка, ферментирование, прессование и отжим, потом сушка, измельчение, упаковка.

— Почему организовали производство именно здесь? Чем уникально сырье? Можно попробовать заменить составляющие?

— Кому могло помешать наше производство? Были ли конфликты, с кем. Может, на каком-то этапе были претензии, например, местных зеленых или каких-то религиозных движений?

— Искать конкурентов. Может, и с помощью русскоязычной диаспоры. Или потенциальных конкурентов.

— Проанализировать покупателей — особенно новых, не дольше полугода. Кто резко увеличил закупки. Или наоборот пропал. Или взял единственную партию. Вариантов много.

— Самое важное: что изменили или собрались изменить в прошлый приезд?

— Кто здесь действует так, не боясь полиции?

Я тоже всем сердцем чувствую важность получения ответов на эти вопросы.

Чуть только прочитала, мне присылают поручение из этого списка — проанализировать покупателей. С гордостью достаю ноутбук — я буду помогать любимому.

Жаль, что база на английском. Но сориентировалась я быстро: даты, объемы, наименование покупателя. Экселевские таблички мы в университете проходили, формирую довольно быстро. И компоную данные от большего к меньшему с разными показателями — кое-что для анализа есть. Отослала. Что еще для него сделать?!

Не могу без НЕГО.

Поручение выполнено, заняться больше совершенно нечем, кроме как метаться по номеру, будто рыбка в рыбацкой сети. Может, кто-нибудь уже знает, что сейчас с Сашей? Кроме Евгения, из командировочных у меня есть только мобильный телефон Дмитрия Петровича. Звоню, коротко спрашиваю, что нового. И он, умница, начинает прямо с того, что меня больше всего интересует:

— Сашу вот только что отвели в номер, который у них на двоих с Савелием. Но Сав теперь от генерального с женой не отойдет, конечно, они в люксе наверху. Голову нашему герою зашили, от госпитализации он отказался, таблеток каких-то надавали, — перечисляет технолог. — Вообще, там в цеху полно взрывчатки оказалось. Если бы не Саня, многие из нас могли пострадать.

У него дрожит голос.

— Это ведь уникальное производство. Было. Столько планов разбито… А нападавший, говорят, молчит в их полиции. И татуировки на нем какие-то особые — местная мафия, короче.

Отключается. Соглашаюсь мысленно, ситуация ужасная. А Саша — настоящий герой. Но меня сейчас особенно взволновало то, что он прошел мимо моей двери, а я не почувствовала, пропустила этот момент!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А номер, из которого сегодня, я видела, выходил Савелий — это тот же самый, в котором неделю назад я представляла себе Александра во время последнего акта любви! Значит, теперь это по-настоящему Сашин номер! Вспоминаю то, что чувствовала, как заводилась от одной мысли, что передо мной — ОН. Стону, уткнувшись головой в дверь.

Я хочу к нему — ухаживать, отдавать, служить и любить. Мысль просто зайти как бы по-товарищески к раненому коллеге, при моей болезненной стеснительности, кажется кощунственной. Вдруг он не один? А если кто в коридоре? А если войдет шеф?! А если заперто, и я дерганьем за ручку двери Александра разбужу?! Что он подумает? И что ему сказать?!

Репетировать бесполезно: уже сейчас, кажется, собственные паспортные данные забыты, а сердце молотит так, что, наверное, в коридоре слышно. И на моем пылающем лице, в затуманенных глазах, стоит их поднять к зеркалу, легко читается все, что я не смею сказать, вплоть до знаков препинания.

Это паника. Самая настоящая паника, бунт плоти. Адская смесь сострадания, боли, остатков нравственности и любви. Мне так плохо, что предложи сейчас кто яд — выпью.

Тут ручка моей двери приходит в движение, мягко опускаясь вниз, дверное полотно приоткрывается на толщину пальца, не больше, и сквозь щель просовывается и падает внутрь конверт. Дверь закрывается.

Поднимаю — на конверте надпись, почерк шефа: «Сложные времена. И Анна Филипповна что-то подозревает. Порадуй себя чем-нибудь, девочка моя. Конверт уничтожь». Внутри — баксы, разумеется. Евгений даже не попытался зайти — должно быть, супруга совсем рядом и следит за ним в десяток глаз.

Ну, а я все о Саше. У него сотрясение мозга, как минимум, хоть он и храбрится, а если он там опять без сознания, один?! Если бы можно было просто посмотреть, убедиться, что ему не хуже, и сразу уйти! Войти неслышно, незаметно, как Человек-невидимка, хоть на минуточку так, чтобы не узнали…

Измученные чувства лихорадочно ищут выход. И вдруг я вспоминаю, как неделю назад в гриме, наложенном в косметическом салоне на соседней улице, в общем-то ради шутки, меня никто не узнавал. И я сжимаю в руке шефовы деньги, наскоро собираюсь и бегу в этот салон.

Наташа

Подруга улетела в Манилу во второй раз. Помню, я тогда еще подумала: дела ее фирмы идут совсем неплохо, если несколько раз в год директор и К летают в экзотическую страну, омываемую теплыми морями-океанами, «по делам». На неделю-полторы. И, например, глубокой осенью, когда в Москве то снег, то грязь!

Изо всех сил стараюсь не завидовать. Иногда Марина присылает мне по WhatsApp фотографии моря или еще чего-нибудь красивого. А тут получаю от нее картинку, то есть фотографию с подписью: «Никому не показывай до моего приезда». Заинтриговала… Смотрю.

Женщина какая-то во весь рост в позе модели — ножка туда, ручка сюда — красивая и телом, и лицом. Да, очень красивая, но не подберу слова, — диковинная, что ли? В голову приходит описание жрицы ночи из «Таис Афинской» (недавно перечитывала) — как будто затянута в сетку. И откровенное бикини из полупрозрачных шашечек без бретелей как влитое сидит, а лицо…

Ух! На меня с первого же взгляда повеяло какой-то мистикой. Как от персонажа фильма о благородных и прекрасных вампирах, даже сердце заколотилось. Красавица улыбается, но… Как будто у нее и не человеческое лицо, а… Дикарка? Инопланетянка?

Разве могут быть у земной женщины такие огромные удлиненные блестящие глаза? Такой совершенной формы губы цвета крови? И какие-то тени на лице, словно от кружева фаты. Что-то неуловимое насторожило меня в этом лице. Но оно точно притягивает к себе, волнует. Необыкновенно прекрасное лицо, сверхъестественно! Хочется вглядываться снова и снова в гармоничные невиданные черты…

Я снимаю очки, растягиваю пальцами изображение, приблизив фотографию к самым глазам… и смеюсь над собой. Это же дальний Юго-Восток земного шарика, край географии. Да это же, наверное, какая-нибудь местная танцовщица в ритуальном костюме и гриме! Вон и волосы у нее иссиня-черные прямые, типичные. Вздыхаю, закрываю фотографию и автоматически замечаю время. И сразу вспоминаю, что, как обычно, опаздываю в несколько мест. У меня вечная проблема со временем — то оно еле тащится, как кляча, а то вдруг проносится мимо, как феррари.

​

А потом Марина не вернулась. Вся группа прибыла, а вместо моей подруги привезли ее письма на бумаге. Я узнала об этом на третий день, когда Вера Ивановна, ее строгая мама, учительница в прошлом, остановила меня вечером у подъезда (мы живем в соседних домах). Они с моей подругой очень похожи. Вер-Ванна, естественно, вдвое старше и вдвое полней, и у нее в глазах нет тех вспыхивающих огоньков, что отличают ее старшую дочь.

— Марина звонила тебе? — без всякого «здравствуйте» тревожно спрашивает мама подруги.

— Нет, — признаюсь я, прикидывая, что известно ее маме о командировке.

Мы поднимаемся ко мне, я наскоро накрываю на кухне на стол, что Бог послал. А интеллигентная мама, от волнения даже не вспомнив, что надо раздеться, высказывает без остановки свои опасения и читает дочкины письма. Оказывается, моя подруга написала, что нашла неплохую работу и решила остаться в «гостеприимной Маниле»!

— Ты ведь ее знаешь, Наташа, скажи: разве она могла так с нами поступить?! — Повторяет ее мама то просительно, то сердито. Она непроизвольно теребит в руках наполовину исписанные листы бумаги, когда-то вырванные из блокнота с переплетом на кольцах, а заодно и свои старенькие перчатки. — Марина не говорила, что улетает за границу. Она сама ни за что не оставила бы нас, ни за что! Ее заставили так написать!

«Заставили! — хмыкаю я про себя, прислушиваясь, не мои ли дети с мужем выходят из подъехавшего лифта. — Кто заставил?! Брежневские порядки и шпионские штучки закончились в незапамятные времена. Огромный мир открыт желающим узнать его. Я, например, за подругу нисколько не переживаю, даже рада.

Маринка совершеннолетняя, неглупая, не наивная и прочие „не“. Сумела зацепиться на хорошем месте — молодец, удачи ей! С другой стороны, мне интересно, да, очень даже интересно, кем может работать она ТАМ с ее российским дипломом педагога начальных классов?»

Беру у Веры Ивановны листы. Почерк, вроде бы, подруги. По словам ее мамы, письма без конвертов привез к самолету неизвестный, вместе с кое-какими непритязательными сувенирами, в том числе и для меня. Читаю два отдельных письма — матери и младшей сестре. Короткие, ничего конкретного, без обратного адреса, вместо подписи — «позвоню позже». И было еще одно письмо — на имя генерального директора компании — заявление об увольнении, оно направилось по назначению.

— И что, она еще не звонила? — соображаю я, возвращая листы.

— Нет! Мы каждый вечер коротко созванивались, и ни о какой новой работе речь никогда не заходила. И вот уже полных трое суток ее телефон недоступен. Все это так неожиданно… Может, она раньше с тобой говорила об этом? — с надеждой вглядывается в меня мама подруги.

Я огорченно качаю головой. Да мы в последнее время не так уж часто общаемся, и до особых откровений дело так и не дошло. Открываю WhatsApp и проверяю на всякий случай, когда она была в сети — давно.

Вер-Ванна машинально вращает по столу тарелку с бутербродами.

— Чувствую, с ней что-то случилось! Наташенька, ты же такая умница, такая самостоятельная, как ты думаешь, что происходит? Что можно сделать? Как ей помочь?!

Она старается держаться, сильная женщина, только голос чуть дрожит. Но зачем мне льстить-то? Я же не чиновник какой-нибудь или депутат, всего лишь бухгалтер по налогам старого завода, поэтому и выдаю обыкновенный совет:

— Наверное, вам стоит поговорить с Марининым директором. Они же летали группой, — значит, он должен быть в курсе ее дел. Может, у них в Маниле обособленное подразделение фирмы есть?

— Он не принимает меня! — так неожиданно эмоционально вскрикивает Вер-Ванна, что я чуть не обвариваюсь свежей заваркой. — Звоню, хожу, записываюсь на прием, но для меня его нет! Вчера я прождала на выходе до полуночи, — наверное, он ушел через какую-то другую дверь! Мне больше не к кому пойти, я совершенно не знаю, что мне делать…

— Ну, сходите в полицию…

— Ходила! Они не взяли заявление!

Успокаиваю, как могу, все-таки зарыдавшую Веру Ивановну и размышляю про себя. Уже лет двадцать (насколько я помню) время от времени кто-то из дальних родственников или знакомых отваживается поехать работать за границу. И, судя по всему, ничуть не жалеет об этом, так как возвращаться не торопится. А близкие здесь говорят о нем (о ней) со значением и даже как бы с легкой завистью: «Это тот (та), что уехал(а) в Америку (Англию, Израиль и т. д.)».

После Марининого решения прошел совсем недолгий срок. Ей нужно время, чтобы осмотреться, обустроиться на новом месте. И с ее мобильником могла произойти какая-нибудь банальнейшая вещь — разрядился, к примеру, потерялся или в воду упал. Сколько раз телефон моего мужа Миши бывал недоступен, из-за чего я начинала лезть на стену, предполагая худшее. Обзванивала больницы с моргами… По подруге повода для беспокойства пока вроде бы нет.

Я так и заявляю ее маме, на этом наша беседа заканчивается, потому что из детского садика явились мои горластые набалованные сыновья в сопровождении голодного мужа. Я быстренько пою Вер-Ванну корвалолом и чаем, советую дождаться обещанного звонка и со всей вежливостью выпроваживаю.

В следующие две недели мне было ни до кого: дети заболели один за другим. Когда ненаглядные чада простужаются, остальная жизнь отодвигается страшно далеко за край маленького мирка, состоящего из бессонных ночей, ожидания детского врача или очереди в поликлинике. А также лекарств, процедур и горячего молока с хриплым «Не хочу-у!», перемежаемого кашлем.

Глава 9

Почти месяц назад, Филиппины

Марина

Я показываю работницам салона квитанцию от предыдущего посещения. Случайно не выбросила ее. И когда сегодня укладывала в кошелек шефовы доллары, она как бы сама попалась мне в руки. Но толком объяснить трем девушкам, что мне нужно сейчас, не могу и вся дрожу. Тогда появляется высокий элегантный филиппинец в белом костюме. Он неплохо говорит по-русски, и он понимает мое состояние сразу. Наверное, он здесь администратор или психолог, или у него другая профессия, которая обязывает все понимать. Он говорит:

— Ты в беде?

Я киваю, потому что нет для меня хуже врага, чем я сама. Он усаживает меня в большое кресло и задает еще один только вопрос:

— Что ты хотеть?

Хочу любить. Или хотя бы перестать мучиться от неразделенной любви, любым способом! Но этому не поможешь. И я шепчу то, о чем думала полдня:

— Чтобы меня не узнали.

Он кивает, раскладывает на столе передо мной фломастеры на тонких шлангах и предлагает немного поэкспериментировать, поиграть с краской. Соглашаюсь, вздрагивая от сдерживаемых рыданий.

— Успокойся, все будет хорошо, — утверждает мужчина, наливая и протягивая мне апельсиновый сок-фреш.

Выпиваю, зубы стучат о стакан. Краска с первого же прикосновения действует, как и в первый раз, чуть одурманивающе. Я соглашаюсь и на то, и на это, особо не вслушиваясь, наверное, сейчас меня можно уговорить на что угодно. Какая разница, если это всего на пару дней! Мои чувства, мои несбыточные желания вконец измучили и тело, и душу. Мне предлагают раздеться. Девушки начинают делать массаж, втирают бальзамы. Они так внимательны. Мужчина не ушел.

Я даже не сразу замечаю, что они заперли салон и уже вчетвером трудятся над моим полностью обнаженным телом, распятым на столе. Конечно, я немного чувствую себя жертвой, но терплю, ведь люди не любят жертв. Мастера трудятся надо мной до тех пор, пока я сама не перестаю узнавать себя в зеркале. А что — в этом что-то есть. По крайней мере сейчас я точно красотка, почти богиня. Улыбаюсь. Только здесь, на краю земли, могли придумать и изобразить ТАКОЕ.

Выхожу оттуда, закутанная до глаз в подаренную тончайшую ароматную индийскую шаль. И у меня даже получается неузнанной пройти мимо шефа и Савелия, и не упасть. Они стоят перед лестницей на мой этаж, ждут кого-то, возможно меня. Но я одна поднимаюсь в номер и долго стою под душем, чтобы немного прийти в себя.

На часах — двадцать три часа по местному времени. Я сейчас как бы совсем другая, но все еще не рядом с любимым. Набираю внутренний номер апартаментов шефа, — в такое позднее время наверняка ответит охранник, так и вышло. Сдавленным голосом, пытаясь говорить как можно равнодушнее, я спрашиваю о планах начальства на завтра и, как бы между прочим, о самочувствии раненого, как там его, Саши!

— Оклемается, — заверяет Савелий сонно. — Крепкий парень. Я недавно заходил к нему: глотает таблетки и смотрит телек.

Выхожу из номера, перебегаю полутемный коридор и чуть слышно стучусь к НЕМУ. Дрожу от любви и ужаса.

Он, возможно, решил, что стучится кто-то из персонала, его тихое «Come in» для меня подобно грому. Заставляю себя открыть дверь и войти. Он лежит в одежде на той самой кровати, где я представляла его неделю назад! Саша поворачивается ко мне и смотрит…

Вблизи НЕГО я совсем тушуюсь и немею, как всегда. Он вытаращивает глаза и тоже сразу не находит, что сказать. А может, от удара по голове ему говорить больно. Что-то он выдавливает из себя, какой-то короткий вопрос на английском. Но ведь богини не обязаны отвечать смертным! Тогда он медленно встает, подходит и прикасается ко мне. К щеке, подбородку, волосам. Может, всего лишь, чтобы убедиться, что я не глюк. Потом спускает ткань с моих плеч и рывком приникает ко мне.

Бабник он, что ли? Падок ли на экзотику? Или любой на его месте бы не устоял? Или пережитой болевой шок сейчас толкнул моего любимого на грудь жизни-женщины? Я не знаю. Мне это уже не важно. Потому, что мы с ним обнимаемся и занимаемся любовью, молча, как животные.

Наташа

Три недели спустя

Вера Ивановна напомнила о себе по стационарному телефону натужным шепотом: Марина все еще не звонила.

Я кладу трубку и думаю. Моя подруга оставила здесь мать-гипертоничку с доходами лифтерши и сестру-восьмиклассницу с редкой «заботой» от алкогольного папаши в виде копеечных алиментов. А ведь Маринка в своей престижной фирме должна была неплохо зарабатывать! Фактически последний год она была и кормилицей, и главой семьи. Характер у нее есть. Что должно было произойти, чтобы она так резко себе изменила?

Замечаю, что уже какое-то время думаю о фотографии туземной красавицы, открываю ее. Потом нахожу в фотоальбоме несколько наших общих с Мариной школьных фотографий и располагаю их рядом с экраном телефона. Отступаю на шаг для полноты обзора. Как-то эти фото должны быть связаны. Почему подруга прислала мне эту картинку? И почему только мне? Что это — знак особого доверия? Намек на какое-то обстоятельство? Шутка? Во всем должен быть смысл, как и в статьях Налогового кодекса, надо только кропотливо искать между строк…

Что по времени означает ее записка под фотографией «не показывай до моего приезда»? До даты возвращения, которая была указана в ее заранее купленном обратном авиабилете из Манилы?

Или в записке она имела в виду тот отдаленный день, когда она вернется на Родину, заработав чемодан долларов? Ставлю вопрос по-другому: отсылая эту фотографию, знала ли моя подруга уже, что останется, или с Мариной действительно что-то случилось? Я прикидываю и так, и эдак. Странная женщина на фото тревожит меня. Я не могу больше без внутренней дрожи, без предчувствия чего-то непоправимого смотреть на это прекрасное разукрашенное лицо.

​

Утром, забежав к Вере Ивановне и сделав несколько звонков, я отправляюсь в полицейское управление нашего района. Кем-то в нем работает (или правильнее — служит?) еще один наш одноклассник, — моя детская неразделенная любовь, Володя Маркелов. Судя по отдельному кабинету (так меня информировали), он делает стремительную карьеру в структуре МВД.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Разыскиваю нужную дверь, имеющую только номер, и робко стучусь, излишне робко! Слышу какой-то возглас из-за двери, вдыхаю полной грудью и вхожу.

Как же профессия меняет человека! Несмотря на штатский костюм, передо мной сидит типичнейший до гротеска работник внутренних органов. Буквально стандартно-правильное лицо с плаката про полицию.

Рыжеватый блондин, аккуратная стрижка, мощные челюсти, широкие: брови, шея и плечи, суровое выражение лица. Нестандартные разве что веснушки, которые я очень хорошо помню. За столом мой одноклассник Вова — и вроде бы и не он. Полицейский чин восседает в кресле с черной высокой спинкой, перед ним на столе экран монитораа и скоросшиватель с несколькими бумажками, который хозяин кабинета закрыл при моем приближении. По правую его руку на тумбочке выстроилась шеренга разномастных стационарных телефонных аппаратов.

Бывший одноклассник словно бы ничуть и не удивлен моему неожиданному приходу. Командный голос хорош, загустел и окреп в сравнении со школьными временами. Я выдаю в ответ свое «Здрасьте» и сажусь, чувствуя облегчение от того, что больше не испытываю предательского трепета в его присутствии. А потом рассказываю и выкладываю факты, — фото и Маринины письма.

— Почему у матери Воробьевой не берут заявление? — задаю я первый вопрос. — Человек же пропал!

— А что указывает на то, что пропал? — парирует блюститель порядка. — Я, например, своей матери звоню раз в квартал (наверное), не чаще, а бабуле письмо еще в позапрошлом году начал, жаль, они мессенджерами не пользуются.

Я улавливаю тихонький веселый писк, какой издает, наверное, пришедшее на сотовый телефон сообщение. Вова косится на лежащий под рукой солидный смартфон и, заранее отмахнувшись от моих возражений, продолжает:

— Ну, хорошо, предположим, дела обстоят именно так, как видится вам с Верой Ивановной. Сколько дней от Марины нет вестей, — три дня-то хоть уже прошло?

— Это имеет значение?!

— Огромное! Если бы ты имела представление о работе полиции, не спрашивала бы. Понимаешь, — снисходит он до объяснений, — к нам заявления о так называемом исчезновении граждан поступают пачками. Типичный пример: встревоженная родня требует найти субъекта, вышедшего в ближайшую булочную за буханкой хлеба к обеду и якобы пропавшего без вести.

Безутешная супруга рвет на себе волосы, уверяя, что ее драгоценного мужа, несомненно, похитили какие-то злые зеленые или черные человечки — среди бела дня в центре города! — чтобы продать за бугром на органы. Сразу хочу сказать, что лично я не встречал подобного ни за время службы, ни в старых материалах…

«Так слава Богу», — мысленно комментирую я. А полицейский чин продолжает просвещать:

— Мы начинаем искать пропавшего, сбиваемся с ног и находим этого человека! Живого, разумеется, и здорового. Казалось, все должны быть счастливы. Но тут выясняется, что это он сам, совершенно сознательно и добровольно скрылся от родственников! Загулял, к примеру.

Живет неделю в свое удовольствие у бойкой девицы, иногда буквально в доме напротив. А сотрудники полиции даже не имеют права раскрыть его местонахождение безутешной супруге! Дурацкое положение, согласись. И возня, только отвлекающая от по-настоящему важных дел.

Вова поднимается с кресла и расхаживает по кабинету, отбивая окончания предложений резкими движеньями руки, будто дирижер — такт:

— Заявитель получает на руки отказ в возбуждении уголовного дела номер такой-то, отказные уведомления печатаются тиражами, как хорошие книжки. Я тебе по секрету сообщу — в нашей стране миллионы людей, местонахождение которых официально не установлено, — да-да, именно сейчас, в мирное время!

Если в ситуации с якобы пропавшим нет явных признаков криминала, если гражданин не имел при себе особо крупной суммы денег, не был связан с незаконным оборотом наркотиков, оружия или другим теневым бизнесом, то близким стоит просто набраться терпения и подождать. Ну, если уж и через три-пять дней человек не сообщит о себе — объявим в розыск!

Я киваю и раскрываю рот, собираясь вставить хоть слово, но мне это не удается. Владимир продолжает:

— Но и в этом случае, если нет оснований предполагать убийство и заводить производство по уголовной статье, ты даже не представляешь, сколько еще телодвижений совершит отдел полиции, прежде чем наступит возможность появления хоть каких-то результатов! Искать человека вообще очень сложно. И особенно — если он этого не хочет!

Сообщения на телефон Вовы сыпятся одно за другим, кто-то настойчиво желает с ним пообщаться и, похоже, не по служебному вопросу. Гаджет даже потихоньку двигается сам по себе, приближаясь к телу хозяина, как верный пес к ноге. Но полицейский только кратко поглядывает на экран, не пытаясь ответить.

— Уже прошло три недели, — успеваю я вклиниться в поток его жалоб.

— Да? Ну, хорошо, — не моргнув глазом, нашелся он, снова усаживаясь за стол, — предположим, мы завели дело по розыскной статье. Заметь, — не по уголовке, так как нет оснований, и что дальше? Она — там, а мы — здесь. Как нам ее искать? Ты, что ли, мне командировку на Филиппины выбьешь? Если человек пропал в другой стране, это полномочия их полиции. Понимаешь, неперспективное это дело, и точка! Явный висяк.

Он резким движением засовывает свой телефон, добравшийся до края стола, в карман брюк и пускается в объяснения:

— Каждое отделение полиции вправе работать лишь по своей территории. Ты, конечно, слышала, — это было в центральной прессе. Не так давно нашли тело офицера ФСБ, убитого при исполнении, вроде бы территориально в нашем районе, но вблизи границ области, буквально в нескольких метрах. Так наши спецы на местности определили, что тело было специально передвинуто, изначально лежало на территории области. Ну, мы его комиссионно и возвратили на прежнее место! — Владимир радостно хохочет.

Потом встречается с моим выразительным взглядом и продолжает ближе к делу:

— Маринины коллеги изначально действовали неправильно, по незнанию или намеренно. Если бы они забили тревогу еще в Маниле, если бы местная полиция начала искать в первые же часы — по горячим следам, то, возможно, удалось бы что-то прояснить, а сейчас уже, увы… — он все же достал не перестающий вибрировать телефон и начал быстро писать в нем сообщение.

Ну, а я уже, честно говоря, запуталась в том, кто, что, когда и на чьей территории уполномочен делать по Марининому вопросу. Мне даже припомнилась версия сторонников теории заговора о законах, написанных для России в девяностых годах доброхотами из Штатов. И именно о таких законах, которыми органы власти оказались связанными по рукам и ногам.

— Ты, что, предлагаешь обратиться в частный сыск, что ли? — спрашиваю.

— Хорошая идея, кстати, — сразу же отзывается Вовик. — Но затратная. С другой стороны, сколько заплатишь, столько и отработают, получишь полный отчет. Отношение к уважаемому инвестору заметно иное, чем к массам. Если финансово потянешь — могу дать координаты активных и надежных людей без комплексов.

— Нет-нет, откуда взяться деньгам?

Мы препираемся с ним еще какое-то время, потом я очень кстати вспоминаю милую сердцу школу (чем она дальше — тем милей) и детские шуры-муры, у меня — с другим, и у него, к сожалению, — с другой. И Вова слегка проникается ситуацией и обещает поговорить с экспертом, оставив у себя письма. Мы обмениваемся номерами мобильников, и я пересылаю ему Маринину картинку.

Глава 10

Когда прихожу за результатом в назначенный день и час, Вова восседает за столом в форме, возможно парадной. Жаль я в знаках различия ничего не понимаю, но выглядит убедительно, будто полковник. Только фуражку не надел, наверное, чтоб уложенную эффектной волной прическу не испортить. Неужели на меня решил впечатление произвести, по старой памяти?!

Даже поднимается навстречу и сам пододвигает мне стул. Потом непринужденно усаживается на край стола и с вальяжной ухмылкой открывает в своем телефоне ту самую фотографию, тыкает в нее квадратным ногтем:

— Приглядись: никого не напоминает?

Растягиваю пальцами изображение и вглядываюсь со всем вниманием, как велено, в портрет туземной красотки, снова ощутив волнение и обаятельную жуть. Но ничего нового не вижу. Разве что фон, — я и не заметила раньше стройную диффенбахию (растение комнатное) в большой кадке на заднем плане и какую-то лепнину. А также край невысокой, вроде бы мягкой горизонтальной поверхности. Похоже, у его телефона разрешение экрана больше. Но вряд ли Вова имел в виду фон. Я огорченно трясу головой.

Тогда жестом фокусника однокашник поднимает и кладет передо мной большую Маринину фотографию, вернее, компьютерную копию, наверное — вблизи заметно, что изображение складывается из квадратиков, на листе формата А-3, матовом. Крупно видны лицо и шея, чуть ли не в натуральную величину, взгляд прямо в камеру, губы улыбаются, общее впечатление такое, словно Маринка в сиянии необыкновенного счастья…

Наверное, такое выражение лица было у меня в день нашей с Мишей свадьбы, — неожиданно приходит мне в голову ассоциация. Все потом говорили, что я светилась от радости, была необычайно хороша, а в моей памяти от того длинного дня сохранился один-единственный момент, в котором красное вино из моего бокала проливается на дорогущее белоснежное свадебное платье…

Я и не пила в тот день практически, но руки тряслись сильно, видимо, от избытка чувств. Вот это было счастье!!! В тумане. Вот такого рода счастье было написано на Маринином лице. Я не видела у нее раньше этого портрета.

— Ну и как тебе? — не выдерживает Вова.

— А что? — не понимаю.

— Это одна и та же фотография! Только верхняя часть. Увеличили, «помыли», — на Мари-не косметики было, что краски на заборе. И ничего, кроме косметики. А она голая оч-чень даже хорошенькая, как это я раньше не проверил! И ножки, и грудки, и все, что между ними — то, что надо!

Она вроде бы в танцевальный кружок ходила, верно? Так вот, в таком виде в каком-нибудь баре в гостеприимной Маниле повыгибаться вокруг шеста или перед шикарной кроватью — неплохая работенка!

Я столбенею. Лист с безгранично-счастливой физиономией подруги дрожит у меня в руке. Наверное, я несовременная, потому что такого рода вид деятельности как-то даже не пришел мне на ум, но горизонтальная поверхность на оригинале фото и правда больше всего походила на кровать.

Вовик же продолжал сыпать остротами и, похоже, был очень близок к истине. Если бы не Вера Ивановна, хрипевшая мне в трубку вечерами чуть ли не предсмертным хрипом, я бы сейчас ушла и выбросила все это из головы.

— Погоди! — машу я рукой на вовсю разошедшегося одноклассника. — Смотри: она никогда не бывала такой откровенно довольной, она здесь как будто пьяная или наколотая.

— Ну, мало ли… — пожимает погонами со звездами на широких плечах Вова.

Ох, до чего же он хорош! Жаль, ордена на груди нет. Я даже на минуту зажмуриваюсь, чтобы не отвлечься от дела, ради которого пришла:

— А письма?

Веселья у него убавляется, словно он с размаху вступил куда-то не туда. Полицейский чин берет со стола и листает пухлую записную книжку:

— Письма написаны на… Ну, это тебе не нужно… А, вот: текст переписывался несколько раз той же рукой, в оттисках предыдущих вариантов массовые пропуски слов, не дописаны окончания, многочисленные исправления…

Он пробегает глазами еще какие-то записи и поднимает голову:

— Но почерк, безусловно, ее. Хотя волновалась или, может быть, спешила. Ну и, конечно, если эти листы не держали в пакете с продуктами…

— Что?!

— На бумаге микроследы пищи, косметики, биологической жидкости (может быть слюны, а может, пота или слез), крови I группы резус положительный, неплохого виски, легкого наркотика и т. д. Полный набор. Остальное тебя не заинтересует.

Он захлопывает блокнот.

— Вот, вот! — вскакиваю. — Наркотики, виски, кровь! У нее I группа, такая же, как у меня, я прекрасно помню, как мы вместе сдавали кровь в день донора, говорю же: она не в себе!

— Ну и что? — улыбается тяжелой полицейской улыбочкой Вова. — Твоя сумасшедшая Мари-на способна выкинуть любой фортель. Ты можешь предложить еще хоть одно разумное объяснение того, зачем она так разукрасилась?.. Не можешь? Вот и я — нет. Повторяю, отсюда ее не найти.

И еще. Узнал через своего человечка: ни в наше консульство на Филиппинах, ни в бюро миграции Марина Воробьева не обращалась.

Не понимаешь? — Сейчас, после тридцати дней, разрешенных для пребывания без визы, она уже находится там нелегально. Может, она и не хочет, чтобы ее искали. Подумай: что хорошего видела она здесь? Ничего, ведь так? Вот тебе и ответ на все вопросы. Такой у нас сейчас возраст — четверть века, или чуть больше — время осмысления и перемен… Кстати, я потратился на две коробки конфет — эксперту и…

Я живо представила себе, как «слушали» гордую Маринину маму равнодушные полицейские за бронированным стеклом, когда она униженно умоляла их принять заявление. У каждого своя правда. Надеюсь, в моих глазах ничего не блеснуло, когда я выложила перед Вовой раскрытый кошелек. Однокашник с минуту смотрит на него с той же чугунной улыбкой, потом вытягивает за краешек поочередно три сотенные:

— Этого достаточно. Я удовлетворил твое любопытство?

Он встает во весь свой немалый рост и выразительно смотрит на меня, давая понять: разговор закончен. Но не тут-то было — я в эти дни тоже не сидела сложа руки, у меня появились новые аргументы:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Послушай, я почти уверена, что Марина была любовницей своему шефу: их неоднократно видели вместе в кафе. Мы с Верой Ивановной всех уборщиц в том квартале опросили, и не только. Представь: Воробьева была оформлена в фирме переводчицей с английского! Вспомни — она же инглиш знает еще хуже меня — то есть самые азы, он ей никогда не давался, она шутила над этим в школе, ну, вспомнил?

И про институт рассказывала, как вязала шали преподавательнице, чтобы получить, наконец, зачет. Кем же она была своему шефу в поездках — не переводчицей же! А секретари у него традиционно мужчины — шефова мадам-супруга за этим следит. И вот теперь директор с упорством, вызывающим подозрение, избегает Маринину маму. А что, если он…

— Если он захотел избавиться от бывшей любовницы, — тут же подхватывает Вова, снова непринужденно усаживаясь на краешек стола и лукаво глядя на меня, кажется на этот раз искренне заинтересовавшись, — это проще было бы сделать здесь. А не тащить ее на другой конец земного шарика. Ты начиталась детективов!

— Но почему он отказывается поговорить?! — я решаю усилить натиск. — А еще его жена присоединилась к ним в командировке буквально в последнюю минуту, неожиданно для всех, у нее даже место в самолете оказалось дополнительное — на каком-то откидном стуле. Она поменялась с одним из подчиненных мужа. И перед вылетом обратно жена из-за чего-то устроила страшный скандал, и кто-то из членов группы пытался задержать взлет…

— Да, ситуация пикантная, — ухмыляется одноклассник. — Потрясти бы их всех, кто ездил, интересный мог бы получиться разговор…

Хватаюсь за эту мысль. Не стану детализировать, как именно удалось уговорить Вову встретиться с Марининым шефом, и обязательно в форме. Пришлось немного польстить, а делать это я очень не люблю.

Вот, наконец, встреча. Мы сидим друг напротив друга в зале заседаний Марининой фирмы за длиннющим овальным деревянным столом без признаков на нем съестного или даже напитков.

С одной стороны — те, кто был в последней поездке в Манилу — сам генеральный, его мадам-супруга, несколько ничем не примечательных мужчин разного возраста и комплекции и один молодой высокий и крепкий блондин по имени Александр, на которого я сразу обратила внимание. Но не тольк из-за внешности и фигуры, хотя очень хорош, — он казался взволнованным, в то время как на всех прочих словно маски были надеты.

С другой баррикады, то есть стола разместились мы — я, сам Владимир Аркадьевич в погонах и при фуражке, Вера Ивановна, Екатерина, ее младшая дочь и еще две пожилые родственницы (или даже соседки) для количества. Как стенка на стенку. Жалюзи на огромных окнах слегка прикрыты, приглушая уличный свет. Откуда-то прилично дует, хорошо, что мы не стали раздеваться.

Шеф не произвел на меня особого впечатления — среднего роста, квадратный, в годах, лицо жесткое. Разве что в голосе его и еще в жестах было нечто эдакое… Его мадам — яркая брюнетка, дорогая, хитрющая, ей за сорок, я думаю.

Среди сидящих напротив мужчин-сотрудников фирмы обнаружился, конечно же, юрист, который в самом начале нашего заседания предпринял дежурную попытку увидеть документальное подтверждение законности происходящего. На это полицейский чин, смерив выскочку долгим уничижительным взглядом и записав в книжечку по буквам его мудреную фамилию, выдал:

— Если необходимо, вас вызовут повесткой и все предъявят в управлении МВД.

Вероятно, — тут же про себя предполагаю я, — юрист имел когда-то непростую историю взаимоотношений с военкоматом, потому что после слова «повестка» сразу же сник.

Вова повел переговоры виртуозно (насколько я могу судить), обходя скользкие места, но при этом с неподражаемым апломбом вытягивая из недавних командированных всевозможную информацию.

Кто принес письма Марины, кто присутствовал при этом? Вот ключевые вопросы, которые прорабатывал полицейский чин.

Я диву даюсь, слушая, сколько раз, оказывается, можно спросить об одном и том же, всего лишь манипулируя словами и меняя интонацию, с целью выковыривания из допрашиваемых все новых и новых подробностей. Еще немного, и сидящие напротив раскроют моему однокласснику военную тайну (если, конечно знают), похоже, что им действительно немногое известно.

Затем мой телефон с фотографией туземки ходит по рукам, хорошо, что в последнюю минуту я догадалась не раскрывать, что разрисованная девица — это Марина и есть. Оказалось, что даму с фотографии мельком видели в отеле мадам и блондин.

Я не вмешиваюсь в разговор, только наблюдаю со всей внимательностью за троицей чуть сбоку от меня — директором, его супругой и Александром — несомненно, ключевыми фигурами.

Наткнувшись на пронзительный взгляд шефовой мадам, я принимаюсь изучать богатую инкрустацию в центре стола — светлыми породами дерева по темным, в полутонах, в виде треугольника, замысловатый узор складывался в роскошный вензель из двух латинских или готических букв.

Заседание продолжается. Шеф говорит мало, кажется очень хмурым, у меня создается впечатление, что он ищет предлог, чтобы выйти отсюда, словно у него крутит живот. Его жена, похоже, наоборот, наслаждается ситуацией, подает себя как само радушие, пожалуй, с оттенком ехидства.

Молодой человек Александр оказывается зятем вышеописанной четы. В списке командированных он числится охранником, а в настоящее время вырос уже до старшего менеджера. Посмотрев на фото, он делается краснее вареного рака. Я скольжу взглядом по Вове, — он тоже все-все это видит.

По существу вопроса шеф заявляет:

— Работы у Марины Константиновны в этой поездке было немного, и ее саму я практически не видел. В какой момент и куда она ушла, не знаю.

Остальные сообщают о том же.

Вова выдерживает многозначительную паузу, во время которой даже у меня кошки начинают скрести в душе, словно я забыла заплатить за съеденный в кафешке обед. Потом полицейский чин раскатисто и с напором «подсказывает»:

— Лучше найти Воробьеву до того, как будет выдвинуто обвинение против руководителя группы, к примеру, «по личным мотивам».

Шеф мрачнеет еще больше. А его мадам соскальзывает со своего стула и с гипертрофированной нежностью принимается обнимать сзади поочередно то мужа, то зятя.

Глядя на этот цирк, я нарушаю молчание — поднимаю вопрос о причитающейся Марине зарплате минимум за полмесяца. Этот… (не подберу эпитета) шеф вытаскивает из тумбочки древний калькулятор размером с общую тетрадь, прикидывает на нем что-то, тыкая в клавиши толстым средним пальцем и обещает сегодня же выплатить Вере Ивановне Маринины деньги.

Потом он проделывает еще какие-то манипуляции с ноутбуком и выдавливает из себя:

— Загранпаспорт есть?

И почему-то смотрит на меня. И все остальные тоже поворачиваются и глядят на меня.

Глава 11

Вдруг оказывается, что ехать, вернее лететь в Манилу со стороны Воробьевых придется мне: Вову не отпустят, а остальные не в счет! Я хватаюсь за голову, потом за мобильник и, выйдя в коридор пообщаться с мужем и моей добрейшей мамулей, соглашаюсь.

Загранпаспорта мы с Мишей выправили вот только что — наметили весной всей семьей слетать вЕгипет. Сейчас за столом переговоров решаем: если Марина не отзовется, примерно через месяц полетим искать ее на месте, за счет фирмы, втроем: я, новый переводчик (надеюсь, настоящий) и молодой охранник-менеджер Александр, по настоянию мадам.

Когда начали расходиться, мне показалось, что Вова едва удержался, чтобы не поблагодарить меня «за доставленное удовольствие». По-моему, все, что касается неверных мужей, их любовниц и обманутых жен, всякого рода намеки, недосказанности, двусмысленности на эту тему его крепко волнуют. Мне стало искренне жаль Валю из параллельного класса — его законную половину.

К выходу я иду последней: мысли о предстоящей поездке на другую сторону земли как-то не располагают к быстрой ходьбе. В длинном коленчатом коридоре, похожем на путь в бомбоубежище, слышу, как кто-то бегом догоняет меня, еле успеваю обернуться — это Маринин шеф.

Он сует мне что-то в руку и, чуть ли не задыхаясь, просит (именно просит! с тоской в голосе и глазах):

— Найди ее!

И поспешно уходит вперед. Гляжу — на моей ладони стопа перетянутых скотчем пачек стодолларовых купюр! Девять! Только раз у меня была одна такая бумажка — выменяла, получив декретные, а здесь их… И вроде не фальшивые, шершавые. Надо же! А мне казалось, что шеф против поездки…

Кто-то еще нагоняет меня, выбивая галоп каблучками (быстро прячу доллары в сумку). Это шефова мадам. Окидывает рентгеновским взглядом:

— Вы еще здесь, дорогуша?

Мне нечего ответить даже из вежливости, и она, по-лошадиному вскинув голову, удаляется вслед за супругом.

Этот Новый год мы встречаем параллельно со сборами меня в дорогу, будто готовимся к депортации. Билеты на первое января оказались самыми дешевыми — видимо, это и стало решающим для определения даты вылета нашей группы. Боюсь опоздать на рейс — с моим чувством времени это очень даже возможно.

Зимние каникулы, в которые у меня не получится сводить детей на елки, хоть на что-то сгодятся, — ни мне, ни мужу не пришлось на работе брать дни за свой счет. Миша отпустил меня, конечно же, скрипя сердце. Я и сама понимаю, — уехать матери от двоих маленьких детей, даже всего-то на несколько дней, — жестоко. Никакой отец или бабушки не заменят меня детям.

Но возможность попутешествовать за чужой счет, да еще с благородной целью бывает лишь однажды (если вообще бывает), — и это собственные слова мужа.

— У тебя все получится, — характер у тебя подходящий — бухгалтерский, въедливый, почти как у следователя, — шепчет мой мужчина, обнимая на прощание. — Мир поглядишь, будет о чем детям рассказывать. Только сама не потеряйся.

От Марины так и нет вестей. Вова накануне подробно проинструктировал меня. И взял обещание после возвращения подробно доложить обо всем.

Перелет долгий. Но в самолете пассажиры ведут себя довольно спокойно, повезло. При подлете стюард советует поменять рубли на местные песо в обменнике аэропорта — там самый высокий курс.

И вот я в Маниле. Скорее скидываю теплую одежду. Пересаживаемся в микроавтобус.

Поначалу обращаю внимание только на природу. В настолько экзотическом месте я еще не бывала. Цветущие деревья всевозможных расцветок и форм стеной вдоль дороги. Интересно, которые из них так восхитительно пахнут? Дальше пальмы, могучие лианы, мхи свисают тяжелыми лоскутами. Вижу гигантские папоротники как из фильма про динозавров.

Обезьяны, птицы такие яркие, словно добросовестно раскрашены художником-авангардистом. И над всем этим сияюще-чистое смеющееся небо. В январе! И вот они, совсем рядом — девственные белоснежные песчаные пляжи. Голова кругом! Я то и дело поглядываю на мобильный, проверяя дату и высчитывая разницу с местным временем, чтобы представить, что сейчас происходит у меня дома, но тут же забываю результат, отдаваясь новым впечатлениям.

Выходим из автобуса в районе трех-пятиэтажных бело-желтых зданий постройки, наверное, начала прошлого века (а может, и раньше). Улица, выложенная булыжником, чиста, будто только что вымыта. Здесь ездят разве что велосипеды и повозки на велосипедной тяге.

С обеих сторон улицы лавки и витрины. Так хочется купить на память что-нибудь из выставленных чудес! Или хоть в руках подержать. Местных жителей на улице немного. Пестрые толпы иностранных туристов, в основном, европейской внешности мало что покупают, больше глазеют на все вокруг, как и мы, вернее, как я.

Потому что Сергей Вениаминович, лысоватый картавый переводчик в дорогом сером костюме с искоркой, все время куда-то торопится и бегает кругами. А Саша, наоборот, еле переставляет сильные стройные ноги в светлых шортах, словно бредет на каторгу в кандалах, и только отрывисто, как бы обреченно сообщает:

— Направо, прямо.

Наконец, Александр приводит нас к трехэтажному отелю с высоченными иссиня-зелеными кипарисами у входа. Для нас были забронированы те же самые апартаменты: я поселилась в Маринином одноместном (номер, как номер, симпатичный, все просто и удобно), а мужчины — в том же коридоре, почти напротив меня, — в бывшем Сашином с напарником номере.

​

Неприятности начались сразу же. Как сумел Саша за те полчаса, пока мы с С.В. оформлялись, и я сдавала большую часть долларов в сейф отеля, накачаться спиртным до беспамятства — ума не приложу! Чего мы с ним не делали, чтобы привести в чувство! Он только глухо постанывал и…

У него слезы стоят в глазах, словно у обиженного ребенка. Это пьяное горе в такой ответственный момент кажется мне очень даже подозрительным, но при этом все равно отвратительным и, разве что чуть-чуть, трогательным. До этого момента он не выглядел пропойцей! И в самолете, по-моему, вообще не прикладывался к бутылке, как многие другие.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Оставив коллегу отсыпаться, Сергей Вениаминыч заходит вместе со мной в мою комнату. На листочке, вырванном из блокнота, он пишет несколько вопросов по-английски русскими печатными буквами и кладет на тумбочку передо мной.

— У меня безотлагательное дело в городе, — сообщает он, криво улыбаясь, и быстро уходит.

Я так и остаюсь стоять с открытым ртом, глядя на закрывшуюся за ним дверь. Два, вернее четыре надежных мужских плеча в считанные минуты растаяли, как дым. Получается, что начинать искать Марину придется мне одной.

Почти месяц назад, Филиппины

Марина

Горит только ночник-бра у ближайшей кровати. В раскрытое окно слышен отдаленный шум большого города и близкий треск цикад. Здесь тепло, но не жарко.

Напоминаю себе, что я неузнаваема, и можно, наконец, перестать стесняться. Несколько секунд мы смотрим глаза в глаза. Потом Саша наклоняется и целует меня в губы. Мое бедное сердце тут же проваливается вниз до самых туфель, а потом подпрыгивает до подбородка, так, что становится трудно дышать. И продолжает скакать, как теннисный мячик на престижном турнире. Чувствую, как в глазах набухают слезы.

Его губы сильные и мягкие, требовательные и нежные, сладкие и терпкие — как я могла обходиться без них?! Его большие руки уверенно снимают с меня легкую одежду и белье, одновременно поглаживая. И я ласкаю его крепкие предплечья, поощряя.

Входя в этот номер, я была готова ко всему — что у него сидит кто-нибудь из командированных, что он меня выгонит, что я сама тихо уйду, лишь посмотрев на него… Он же ранен и имеет право на отдых — на голове повязка, вижу немаленький синяк под глазом. Но все равно красавец. Кажется, я все же плачу от избытка чувств, незаметно смахиваю слезинки.

О том, что Александр будет меня ласкать, даже не смела мечтать, честно.

А вот филиппинец в салоне, похоже, такой результат и имел в виду. Я сейчас — экзотический подарок в экзотической стране. Конфетка в блестящей обертке. И только дурак не воспользуется.

Саша — не дурак. Раздев меня полностью, он с минуту рассматривает свою ночную гостью. И то, что видит, похоже, снимает все возможные вопросы. Он трогает мою кожу, проводя пальцами вдоль перламутровых линий, нанесенных словно специально с этой целью. Подкладывает ладони под мои груди, как бы оценивая их вес. Нащупывает заколку и распускает мне волосы.

И сжимает в объятьях, приподнимает к своему лицу и целует так пылко, что я ноги перестаю чувствовать. И медленно спускает меня по своему телу. От этого мои обнаженные соски чертят по ткани его майки, делаясь каменными. Хотя, о чем я говорю? Каменное — это то, на что меня только что усадили, придерживая. И прямо так, на «лавочке», меня несут на кровать. А может, ему сейчас секс необходим даже больше, чем обезболивающие? Например, чтобы кровь разогнать?

Стягивает с себя майку. Какое тело! Даже в полумраке хорошо видна гладкая плотная, как бы сияющая кожа практически без волос. Широкие сильные плечи с небольшим рельефом — как у русских силачей прошлого, выпуклая грудь, мощная шея.

Мой любимый снова прижимается ко мне, детально изучая наощупь мои груди — руками, губами и языком. Выгибаюсь со стоном — настолько это приятно. В ответ нащупываю и перетираю между пальцами его маленькие соски. Он мелко дрожит, глубоко вздыхая.

А я запускаю правую руку ниже, поглаживаю ямку пупка, пощипываю дорожку волос, ведущую к паху. Глажу его плотный плоский живот, половина которого все еще прячется в одежде. Он вдруг придерживает мою руку и встает. Зачем? Стягивает трикотажные брюки, и я с удовольствием рассматриваю его сильные и стройные ноги, сплошь заросшие коротким светлым волосом. Потом он снимает боксеры. Но не подходит ко мне. Я вижу на расстоянии пары метров его здоровенный «нижний профиль» в позе готового к бою зенитного орудия. Очень большой. Я даже чуть холодею: вдруг будет больно?

Саша сосредоточенно ищет что-то в своих вещах, периодически поглядывая на меня. Догадываюсь, — презерватив. И понимаю, что «резиновое изделие» у него не лежит наготове в каждом кармане. Не бабник. Вскакиваю и прижимаюсь к нему сзади. Потом протягиваю руку к своей одежде, лежащей на стуле, и нащупываю в кармане презик. Два презерватива оказываются перед членом одновременно. Саша широко улыбается и вскрывает мой.

Надевает (еле натянул), берет меня на руки и укладывает на кровать.

Я — ночной мотылек, прилетевший на свет его бра. Сейчас мне не надо закрывать глаза, чтобы видеть его перед собой. Это и вправду ОН. Я не могу наглядеться на него, натрогаться. Касаюсь щекой и губами восхитительной бархатной молодой щетины. Осторожно поворачиваю его лицо и вглядываюсь в потрясающий профиль. Целую самозабвенно его лицо, шею и плечи — все, куда сейчас достаю, пока он сосредоточенно гладит мои раздвинутые бедра и мягкие складочки. Он пахнет медом, точно!

Чувствую, что я вся соком изошла. Ну, давай же! Наконец, он осторожно, без спешки входит в меня. И я понимаю, что ему можно доверять. Раскрываюсь и отдаюсь вся без остатка, предугадывая и повторяя движения его тела.

Его стенобитное орудие, разгоняясь, колотится в меня, словно хочет попасть еще глубже или внутри что-то нащупать. Это не больно, это офигительно. От остроты ощущений я даже поднимаю вверх ноги и тут же получаю от него звонкий шлепок по мягкому месту. Испуганно вытаращиваю глаза, пытаюсь отодвинуться от него, но сейчас же чувствую сильнейший оргазм. В моем животе что-то очень приятно вибрирует, складывается и раскладывается, как гармошка. Вскрикиваю от избытка чувств и растекаюсь лужицей вокруг его стояка.

Тут замечаю, что он касается свой головы, на мгновение сморщив лицо. Наверное, травма дает о себе знать. Я пытаюсь перевернуться и нажимаю на его плечи, поощряя лечь на спину, отдохнуть. Слушается без слов. Сама взбираюсь на его гору и долго-долго, до приятного изнеможения двигаюсь вверх-вниз, пока он не извергается в меня пульсирующим горячим семенем. То ли стонет, то ли рычит и замирает.

Ложусь рядом, потихоньку трогаю, поглаживаю, обнимаю, кладу голову ему на плечо. Как же мне хорошо с тобой! Он засыпает.

Сажусь и смотрю на него спящего, любуюсь. Он чуть заметно улыбается во сне, как ребенок. Большой, сильный, взрослый ребенок. У меня мурашки, и все мои тоненькие волоски на теле дыбом встают просто от того, что я вижу его, могу коснуться. Это совсем другая жизнь — жизнь в любви. Так и хочется ущипнуть себя, чтобы лишний раз убедиться — сегодня у меня все и вправду было с моим любимым.

Потом я ухожу к себе, тихо захлопнув дверь.

Глава 12

Периодически мне, как и остальным членам группы, присылают фрагменты из переписки коллег между собой, но всем не до меня. Я понимаю, что они спешно пытаются решить вопросы запуска части оборудования, переработки замороженного сырья и оперативной транспортировки в Россию всего, что можно. Задействованы все командированные, кроме меня. Александр и Евгений, как я поняла, ищут решения и консультируют остальных из отеля, из своих номеров. Шеф, кроме того, что остерегается покушения, еще и плотно сидит на крючке у супруги.

А я или сплю днем, или мечтаю. В голове крутятся три мысли.

Как же я ЕГО люблю! — первая.

Наверное, хоть миллион раз повтори с любимым человеком близость — все равно будет мало, — вторая.

И хорошо, что мама меня не видит…

В следующие двадцать три ноль-ноль я, замирая сердцем, крадусь мимо заветной двери, еще не зная, наберусь ли сегодня храбрости даже не постучать — поскрестись.

И вдруг ОН возникает на пороге сам. Саша меня ждал! Мой любимый! Обнимает загребущими ручищами и втягивает в номер. Даже повязку снял: наверное, прошлой ночью полегчало.

И мое самообладание вернулось. Теперь я знаю, как можно любить: неудержимо, радостно, не чувствуя вины. И что удивительно: для этого совсем не обязательно разговаривать. Вспомните Русалочку из известной сказки! Я тоже всегда хотела любить одного единственного мужчину, всю жизнь, я готовила себя к этому. Пусть не сразу сложилось, но я всегда ЕГО ждала, даже когда еще не знала. А молчать мне вполне привычно — я по жизни и так тихая серая мышь.

Понимаю, что это и есть счастье — целовать и обнимать любимого человека, дарить ему себя, предугадывать его желания и наслаждаться вместе с ним, снова и снова. Замечаю, что Саша старается, чтобы мне хорошо. Да, моя жизнь сейчас совсем другая — легкая, ласковая. Я даже думаю, что любовь — это именно то, для чего мы все появились на этой земле…

Ну и, конечно, мужчина мне достался потрясающий. Большой, сильный и нежный. Умный и красивый. Молодой. Талантливый и темпераментный, я чувствую в нем огромный потенциал, как бы сжатую пружину. Хотя бы из-за того, что он каждый раз по-новому доводит меня до экстаза уже на этапе предварительных ласк. Не нахожу в нем недостатков, хоть убей. Одни сплошные достоинства. И даже то, что он поддержал мою игру в молчанку, не устраивая разбор полетов — тоже хорошо. Мало ли, может, я немая?

Одно чуть-чуть тревожит — он не пытается узнать что-то обо мне, даже просто проводить, чтобы понять, откуда я прихожу и куда исчезаю. Его все устраивает вот прямо так… Ну, а что я хотела? Про долго и счастливо — это не ко мне, в реальной жизни такое бывает только с мудрыми и уверенными в себе девушками, типа Наташи, к примеру.

​

В нашу третью ночь, пока еще не сильно увлеклись ласками, я включаю верхний свет и прошу Сашу меня сфотографировать — молча, просто протягиваю свой телефон с включенной фотокамерой. Щелкает. Сразу отсылаю фото Наташе — может, решусь обсудить с ней потом что-нибудь из моих непростых отношений, посоветоваться при встрече. Конечно, мне очень хочется иметь фотографию любимого, хоть по пояс, или даже одно лицо, ну хоть какую-нибудь… Но нет, он не предлагает — навязываться не буду. Откладываю телефон.

И тут же ОН меня подхватывает и кружит. А улыбается как! И сжимает талию, жадно целует в шею, запускает руку в волосы, играет сосками… Бросает меня на кровать и энергично массирует сверху донизу. Как же мне хорошо!

Я старательно отвечаю лаской, чтобы ему тоже, тоже было чудесно, — так я говорю ему, что люблю. А он целует меня ненасытно, страстно, словно в последний раз. Его губы пахнут медом, имеют вкус меда. Понимаю, что это не парфюм или жевательная резинка, что это он сам такой ароматный, молодой, сочный. Я уже просто не могу сопротивляться его обаянию, стону и улетаю куда-то.

Он входит в меня, сначала неспешно, осваиваясь, потом азартно и, наконец, яростно молотит. Массаж тела снаружи сменяется массажем внутри. Я обнимаю Сашу ногами, сжимая их в замок. Мы сейчас — одно целое, четырехрукое и четырехногое, примерно как индуистское божество, с общим центром между пахом и сердцем. Выгибаюсь. Как же мне это нравится!

Потом я проявляю инициативу, мы несколько раз меняем позы, я надеюсь вымотать его, чтобы кончил и уснул. Мне очень хочется снова увидеть его спящим, умиротворенным. Но вместо этого после совместного оргазма ненадолго забываюсь сама, лежа на дорогом мужчине, обнимая его всем телом и всей душой.

Начиная с третьей ночи одного презерватива становится недостаточно. Мы входим во вкус, матрас покрякивает от экспериментов, но держится молодцом.

Так проходят мои горячие ночи с Александром. Ухожу, когда за окном светлеет. Чуть ли не молюсь, чтобы весь остальной мир сейчас забыл обо мне, как я забыла о своих комплексах. Когда краска бледнеет, а это происходит перед тем, как совсем исчезнуть, я густо напудриваюсь, закупаю продукты впрок и снова навещаю салон, чтобы повторить макияж и продолжить отношения, которые для меня очень много значат. После начала наших ночей я дважды ходила в салон с интервалом примерно в два дня.

Наташа

Филиппины. Почти месяц спустя

Положив вещи, я сразу же пытаюсь обнаружить следы пребывания моей подруги в номере, делаю все, что советовал Вова. В том числе прощупываю мебельные ящики со всех сторон, свечу фонариком мобильника в вентиляционные решетки и за сантехникой, заглядываю, разумеется, под матрас, но никаких зацепок не нахожу, — везде чисто и безлико. Ни забытых вещей, ни надписей нацарапанных, ни тайников не обнаруживаю. Разумеется, на ресепшене я показывала фотографию туземной красавицы, никто ее не видел.

Я наскоро обедаю (или завтракаю?) в симпатичном ресторанчике в нижнем этаже отеля блюдом, которое привлекло меня минимальной ценой. Это оказывается что-то вроде овощного рагу с рисом и мясом в пряном соусе, надеюсь, это не обезьяньи яйца. Кстати, и за соседними столиками кушают что-то очень обыкновенное, совсем не шашлык из насекомых.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Питье я выбираю, прямо указав официанту на стаканы соседей, и точно не прогадала — это оказывается чудесный фруктовый коктейль, в меру сладкий, очень ароматный и солнечный, как сама жизнь в Маниле, рядом с теплым морем, среди улыбчивых людей.

И вот я выхожу на улицу. Энтузиазм во мне бурлит и пенится, как молодое вино. Вова в далекой Москве считает, что вероятность найти нашу пропавшую одноклассницу выше всего в ближайших к гостинице барах, клубах и других злачных местах, по обстановке. Сейчас туристов в пешеходной зоне меньше, чем я видела, в разы — наверное, ушли на пляж животики греть. Я накидываю на плечи тонкий шарф, чтобы не обгореть, и иду искать.

Вывески мне, с моим «знанием» английского ни о чем не говорят, поэтому, не выбирая, я захожу в первую же забегаловку по левую руку от нашего отеля. Это оказывается крошечный магазинчик «живого» пива с рядом кранов, торчащих из стены и липкой пластиковой стойкой, засиженной мухами, сейчас я в нем единственный посетитель. Представить себе, что Мари-на может находиться здесь, в любом качестве, я не могу, поэтому сразу возвращаюсь на воздух и вхожу в здание напротив. Это небольшой кинотеатр, и я с трудом отвязываюсь от визгливой кассирши, во что бы то ни стало пытавшейся всучить мне билетик на начинающийся сеанс.

Двигаясь дальше по той же улице, чтобы не заблудиться, в направлении, откуда мы пришли сегодня, я методично вхожу в каждую открывающуюся дверь. Здесь есть: салон местной сотовой связи, магазин бижутерии, пункт обмена валют, еще одна гостиница. Потом, наконец, идут один за другим рестораны, кафе, игровые залы, клубы и другие многоместные помещения для ничегонеделания классом повыше — для моих поисков они, пожалуй, поперспективнее.

Сразу бросается в глаза, что этих самых помещений как-то слишком уж много, а посетителей, — наоборот, — считаные единицы. Возможно, — думаю, — все изменится ближе к ночи, и заодно откроются те двери, что оказались запертыми сейчас. На серьезный анализ у меня особо нет времени…

Они глядят сквозь меня, как бы не видя, все эти малазийские или китайские (кто их различит?!) труженики питейных и увеселительных заведений. Когда я вместо того, чтобы заказать выпивку или развлечение, зачитываю по бумажке вопросы и показываю фотографии подруги.

Наконец, я догадываюсь выкладывать на стойку мелкие купюры, — хорошо, что в ресторане отеля разменяла, — и азиаты сразу зашевелились. Они разглядывают Маринины портреты в гриме и без, цокают языками, переговариваются на своем птичьем языке и перемигиваются. Фотографии возвращаются мне, сопровождаемые энергичными возгласами и жестами, которые я понимаю как «у нас такая не работает, а вон в том ресторанчике (казино, салоне и пр.) напротив очень даже может быть!»

Меня сопровождают к соседней забегаловке, сдают с рук на руки следующему бармену (крупье, администратору и т. п.), и все повторяется. Это похоже на карусель. Мне приходится еще несколько раз разменивать купюры.

Погрузившись с головой в поиски, я не заметила, как наступили удивительно быстрые в южных широтах сумерки, а вместе с ними… Почти внезапно внутренняя атмосфера заведений изменилась к худшему, в том смысле что на смену приличным посетителям стали появляться странные и неприятные, если не сказать дикие, личности. Я не сразу сообразила, что моя улица, скорее всего, примыкает одной стороной к району, который не принято демонстрировать туристам.

Кажущиеся уютными при взгляде с улицы кафе оказываются настоящими притонами. Дым сигарет, сигар и, боюсь, чего-то более радикального в очередном баре, где пришлось отстоять очередь к стойке, был настолько плотный, что у меня закружилась голова. Объясняясь с барменом, я вдруг замечаю, что несколько мужчин, по виду бандитов, разом уставились на меня откровенно плотоядным взглядом.

Отступаю. Быть может, все эти обритые наголо и татуированные парни с лицами мерзавцев просто самовыражаются через внешность, а в глубине души — нежные и заботливые отцы семейств, но что-то слабо верится… Перед выходом две молоденькие девушки, на которых косметики едва ли не больше, чем одежды, не переставая жевать резинку, лениво и больно толкают меня несколько раз. В ужасе выскакиваю на воздух.

Но тут же понимаю, что и с улицы при наступлении ночи так же быстро исчезла дневная респектабельность! Повсюду, как грибы после дождя, выросли шеренги проституток. Наблюдаю парочки в позах, не оставляющих сомнений в том, чем они занимаются. Вижу плотную компанию подростков проамериканского имиджа, вымещающих на всех встречных кровную, видимо, обиду.

Еще стаи бешеных мотоциклов, своры собак, военные в камуфляже с лихорадочно блестящими глазами и развинченной походкой, увешанные оружием гражданские в черных кожанках, какие-то грязные субъекты, цепко хватающие за рукав… И оглушающие децибелы магнитофонов, и подозрительные вонючие лужи, в которых сияют слепящие всполохи вывесок и рекламных щитов!

Дорога назад кажется бесконечной. Хорошо, что при свете дня я никуда не сворачивала! Потыкавшись, как слепой котенок, в несколько похожих зданий, я по раздвоенной лестнице и кипарисам узнаю свой отель. Предъявляю трясущейся рукой браслет постояльца, пулей проношусь мимо шеренги охранников по пустым коридорам и запираюсь в номере. Эта самая обыкновенная комната сейчас для меня — надежная крепость.

Впечатлений хоть отбавляй, успокоиться бы! Я направляюсь в душевую и, раздеваясь, обнаруживаю, что пропало сто долларов из тех, что были не в сумочке, а непосредственно на мне. Я считала, что они исключительно надежно спрятаны, на всякий случай. Вообще потратила я чересчур много. Сумма, выданная шефом, должна остаться практически нетронутой. Вова считает вероятным, что Марина задолжала кому-то.

Все эти волнения, дополненные и усиленные переменой часового пояса, надолго лишают меня сна. Я звоню домой по вотсапу и слушаю в трубке перебивающие друг друга голоса обоих моих единственных сыновей и мужа всего одну минуту, не дольше, так как еще не знаю, во что точно мне обойдется этот дальний звонок. И словно вижу перед собой бегущую по кругу неумолимую секундную стрелку. Дома, слава Богу, все хорошо.

Затем пытаюсь развлечь себя, включив телевизор, бессмысленно таращусь в экран сначала со звуком, потом без. Оказалось, разница невелика, все равно ничего не понять. Переключаю каналы один за другим, словно считаю на калькуляторе.

Потом долго ворочаюсь на безупречной кровати, размышляя о двуличности города и о его странном названии (Манила-заманила? Куда?..) Пытаюсь понять, просчитать Маринины поступки, представить себе, о чем она думала, лежа здесь, чего хотела… и не могу, мне начинает казаться, что я ее совсем не знаю.

Проваливалась в сон я, видимо, ненадолго, так как на рассвете уже снова таращусь в потолок.

Когда как следует посветлело, я шмыгаю через коридор к мужчинам. Четкое «Come in!» в ответ на стук порадовало — переводчик на месте. Александр все так и лежит в одежде поверх неразобранной кровати — бревно бревном. Я потрясла его за плечо, не столько надеясь разбудить, сколько желая убедиться, что жив.

— Ходить по чьим-то там следам, как ищейка, я не стану, — безапелляционно заявляет Сергей Вениаминович, суетливо расстегивая пиджак и вылезая из ботинок на коврике у второй неразобранной кровати. — У меня другое задание.

— Разумеется, — с горечью и сарказмом отзываюсь я. — Судя по тому, что ты только сейчас вернулся, задание было более приятное!.. Вас обоих сюда направили на поиски Воробьевой, ты это знаешь не хуже меня!

— Много ты вчера выходила?! — цедит сквозь зубы С.В., некрасиво улыбаясь. — Она найдется сама, если захочет. И, как я понимаю, доллары тебе не под отчет выдали, — ты даже не работаешь на фирму. Гуляй! Не каждой пигалице вроде тебя выпадает такая удача.

— Буду ее искать, — отвечаю я кратко и серьезно, внутренне радуясь, что его идеи вызывают во мне отторжение. — И мне нужна помощь.

— Рассчитываешь получить благодарность?

И, размашисто написав что-то в блокноте, читает и переводит: «Эта дама на фотографии — состоятельная особа, она хорошо вам заплатит!»

С кривой ухмылкой, окончательно исказившей и без того неприятное сухое лицо в складках, протягивает листок мне:

— Бери, пригодится. И разговорник на, держи. Попробуй найти в нем такой вопрос: «На кой… мне это надо?!»

Принимая листок и маленькую книжку, я быстро вкладываю в протянутую руку толмача несколько мелких банкнот:

— Бордели за тобой. Найдешь — получишь еще. — И иду к выходу.

Саша лежит, повернув в нашу сторону бессмысленные глазные яблоки.

Глава 13

Почти месяц назад. Филиппины

Марина

Нам улетать только послезавтра, забронирован бизнес джет. Я, кстати, рассчитала, что краска побледнеет послезавтра утром и совсем исчезнет к обеду, так что никто меня не расшифрует. Может быть, волосы еще какое-то время останутся черными, но это не важно.

Вот почему у меня сейчас щемящее чувство, словно именно это наш последний с Сашей раз? Ну, почему? Вздыхаю, и тут же оказываюсь на его руках. Прижимает к себе, а потом слегка подбрасывает меня и ловит, я с легким испугом вцепляюсь в него. Смеется. Ничего себе! Уже акробатика начинается, то ли еще будет!

А теперь он тоже серьезен, и еще красив, и очень убедителен. Сердце мчится галопом навстречу ему. Когда мы оказываемся на кровати, чувствую, что мне хочется изменить формат ласк, сделать что-то особенное. Замечаю, что он только что из душа — немного пахнет мылом, кроме своего меда. Нажимаю ему на плечи, он послушно ложится на спину. А его гладкий розовый член горделивым утесом смотрит в небо. Сейчас-сейчас, подожди немного, любимый.

Сегодня мне хочется нежности. Я никогда такого не делала, но сейчас очень хочу попробовать. Я же как будто в маске, поэтому мне не должно быть стыдно, что бы я не делала сейчас.

Тебе понравится, мой любимый, я постараюсь. Обещаю: будешь вспоминать о моих поцелуях и просить еще.

Скольжу губами и языком по его груди, иногда слегка прихватываю зубами, где получается, или посасываю, где хочу. Когда кончики моих пальцев вцепляются в его соски, Саша издает горлом звук, похожий на низкий стон, вздрагивает и сжимает мои ягодицы. Двигаюсь губами по его широкой груди по горизонтали и по вертикали — как в детском массаже «Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы…» А вот и поезд запоздалый едет — медленно спускаюсь к его паху, звонко расцеловываю твердый низ живота.

Я вся сползаю вниз и устраиваюсь между его широко раскинутых ног, провожу несколько раз грудью по плотной волосатой мошонке. Головка члена в это время пружинисто попадает по моей шее от уха до уха. Мои соски твердеют, а Саша сжимает мне плечи, словно хочет того же и много раз. Повторяю, потом кладу голову на его живот и смотрю снизу вверх на его мощное достоинство вплотную: так оно выглядит особенно впечатляюще.

Обхватываю ладонью ствол у самого основания — получается, конечно же, только частично из-за толщины. И провожу губами и языком от самого корня до крайней плоти головки. Вижу краем глаза, что у моего любимого в это время пресс ходуном ходит. Похоже, он едва сдерживается, чтобы меня не схватить и мне не засадить. Улыбаюсь, хотя рот очень занят.

Какой у него красивый член: темно-розовый, шелково-гладкий. Наощупь — вылитый бутон розы. И вкусный. Особенно мне понравилось трогать языком ямку отверстия на головке, откуда по капельке выделяется прозрачный сок. У меня внизу, кстати, тоже все увлажнилось и набухло. Мой треугольничек и мягкие складки изнывают и чуть ли не болят без его внимания, но такую позу я выбрала сама, ему не дотянуться.

Беру в рот всю головку, которая оказывается подходящей по размеру, почти до горла, облизываю ее и посасываю. Начинаю жадно и настойчиво, с желанием. Саша восхищенно стонет где-то там, у него чуть ли не приятные конвульсии. У меня — тоже.

Но, к сожалению, довести его до удовлетворения у меня не получается — ощущения новые и чересчур сильные, меня надолго не хватает. Наверное, к этому надо привыкнуть, не за один раз. А я так хотела, чтобы мой любимый чувствовал себя, как леденец!

Поднимаю голову, у меня даже слезы разочарования в глазах. А он тут же садится, обнимает меня, гладит по голове, как ребенка и целует. Я немного в шоке от происходящего. Теперь мужчина мягко нажимает на мои плечи, укладывая на спину, раздвигает мне бедра и склоняется к аккуратно подбритым половым губкам.

Меня выгибает дугой уже от его первых прикосновений. С удовлетворением и легким сожалением понимаю, что мой мужчина куда опытнее меня. Мне просто до невозможности хорошо. Чувствую, что вся сочусь и ничего не могу с этим поделать. Стону, вцепляюсь руками в его волосы. Меня распирает от осознания того, что меня трахают языком. Саня легко доводит меня до оргазменных судорог.

Поднимает голову. Вижу его лицо, мокрое и сияющее широченной плотоядной улыбкой. Улыбаюсь в ответ. Он нависает надо мной и входит с одного толчка. Меня словно приятно выворачивает наизнанку. Вот только что казалось, что лучше просто не бывает, и на тебе: еще-намного-лучше-точно-аах! Долгожданную разрядку Саша пережидает, посидев пару минут с закрытыми глазами.

И тут же тянется ко мне опять. Ставит меня на край кровати в позу довольной собачки, ласкает груди и восхитительно долго и глубоко имеет меня сзади. Снова и снова вижу небо в алмазах.

Ни один из нас не вспомнил о защите. Перед вторым действием я дернулась было, а потом подумала… Зачем? Как бы я хотела родить ему ребенка! Вот такого же замечательного со всех сторон, только маленького. Чтобы оставался со мной, даже когда папка уходит на работу. Чтобы растить его и узнавать черты любимого мужчины.

Да, я этого хочу. Даже если с его папой не будет продолжения. А может, именно поэтому. Это по любому будет счастье.

В шестую ночь он усаживает меня рядом с собой и то смотрит пристально, то отводит глаза. Я сразу замечаю, что он печален.

Вижу лежащую на столе на видном месте пачку долларов, перевязанную красной ленточкой с бантиком. Думаю, до нее сейчас дело дойдет, у меня глаза сразу оказываются на мокром месте. Так мне и надо, вот он — момент истины: я для него — шлюха. А кто еще?! Спасибо, хоть красивой ленточкой перевязал, чтобы подсластить пилюлю. И слишком много этих самых бумажек. Мои услуги столько не стоят…

— Ты будешь разочарована, — вдруг говорит он, — но сейчас я не хочу только заниматься любовью. Завтра вечером улетаю. Не хочу от тебя улетать! — горячо восклицает и приникает ко мне, зарываясь лицом в мои волосы. Я обнимаю его за шею, затрепетав от нежности. Понимаю, что он не просит ответа, разговаривает как бы сам с собой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я даже начал молиться. Благодарю всех богов, и моего, и твоих за то, что послали мне тебя! Желаю всех благ человеку, разбившему мне голову, из-за чего пришлось сидеть в номере, где ты меня нашла, — Саша то улыбается, то закусывает губу.

А я блаженствую. Все же женщины любят ушами.

— Почему ты пришла именно ко мне? Мне этого не узнать, кажется, ты не сильна в языках… Ты необыкновенная, и дело даже не в твоей внешности. Я долго думал и понял: ты… — он молчит, подбирая слова, — ты щедрая сердцем, мне даже кажется, что ты меня любишь.

Мы горячо целуемся, но потом он опять грустит. Говорит о родине… Он, оказывается, вырос в Крыму, в 2014-м как раз закончил школу, поехал поступать в Московский ВУЗ. «Вот откуда у тебя этот мягкий певучий говор! — думаю я. — А ведь так говорил и мой отец…»

Александр сажает меня на колени, обнимает и с горечью делится тем, как в последнее время обращается с ним его жена: надменная и непроницаемая, подобно большинству детей богатеньких родителей. Я замираю: действительно, почему бы ему не быть женатым, — подумаешь, молод, подумаешь, не носит кольца!..

Ласкает меня и жалуется, что его не подпускают к сыну. День четырехгодовалого крошки расписан по минутам: английский, китайский, теннис, бассейн, верховая езда… Всякие гувернеры смеют закрывать перед ним, отцом, дверь! Да ним просто воспользовались, как производителем!

Я снова окидываю его медленным взглядом, — да, от такого мужчины многие хотели бы иметь детей, — роскошное тело, большое, в меру тренированное, открытое славянское лицо, румянец, оленьи глаза и, конечно же, главное — спокойный нрав. В нем все настоящее.

Он вдруг отстраняет меня и вглядывается в глаза:

— Мне все время кажется, что ты понимаешь!

Похоже, он настроился на меня так, что уже почти читает мысли.

— Я понимаю, — не выдерживаю я.

Если бы я смолчала! Может быть, тогда бы все закончилось легче и проще… Сдержаться еще один только раз! Но я просто не смогла не откликнуться на его слова, не ответить на его искренность.

От близости Саши во мне все поет, я словно раскачиваюсь на стремительных качелях, и «вниз» — это означает вступление к «вверх», и опять, и опять…

Он буквально подпрыгивает, сидя со мной на руках и долго не может выговорить ни слова.

— Ты русская?!

— Да.

Саша несколько раз порывается что-то сказать, но каждый раз закрывает рот. Вижу, как он меняется в лице: растерянность и тяжелые мысли сменяются решимостью, взгляд прояснился.

— Ты летишь со мной! — безапелляционно заявляет он и твердой рукой привлекает меня к себе.

«Счастье мое! Любовь моя! — твержу я мысленно, когда он покрывает меня поцелуями. — Ну и что, что ты женат. Пускай ты будешь моим хоть изредка. Отдохни на моей груди…»

Он встает со мной на руках и входит в душевую. «Он так и не понял, кто я, — осознаю, — просто не запомнил какую-то мышку».

— Я решил изменить свою жизнь и больше не хочу играть, — говорит он тоном, о котором я мечтала полжизни. — Сейчас я смою весь твой камуфляж и знаю, что без него ты понравишься мне еще больше.

Он намыливает мне бедро и поливает из душа. Моргает длинными ресницами.

— А, понимаю, — говорит и обливает мое второе бедро туалетной водой, трет ладонью.

Чувствую, как задрожала его рука, вижу, как вытянулось лицо, а еще появилось что-то похожее на ужас в его глазах.

— Это же не татуировка?!

— Конечно, нет! — смеюсь.

Мне весело. Он понемногу тоже начинает улыбаться. Любимый мой.

— Когда же я увижу тебя настоящую?

— Завтра.

— Только завтра!.. — он заарканивает меня полотенцем и притягивает к себе. — Я должен купить тебе билет, принеси документы пораньше, лучше до обеда. Ты же сможешь? И сама приходи.

Он прильнул к моим губам. Полотенце падает…

— Прелестно! — раздается резкий голос за его спиной.

Мы одновременно вздрагиваем. Картинно облокотясь о дверной проем, на нас смотрит Анна Филипповна, шефова мадам. К чести Саши, он еще крепче обнимает меня и заслоняет собой. Сколько не тянет шею беспардонная дама, пытаясь зайти то справа, то слева, ей немногое удается увидеть за его широкой спиной.

— Выйдите! — гневно бросает он.

Меня просто распирает радость за себя и за него.

— Ты хоть бы двери запирал, когда трахаешься с туземками, зятек! Любящий муж и нежный отец в одном лице, широкая душа!

Зятек?! Я обмерла. Так ОН — муж той самой Светы, о которой мне столько с отцовским тщеславием рассказывал шеф! Отец Сереженьки! Боже мой, как тесен мир! Что же я натворила?!

Выскальзываю из дорогих объятий, прикрываюсь полотенцем и сбегаю, поднырнув под руку мадам.

— Не пущу! — слышу сзади вопль жены шефа и разъяренный рык Саши.

Их голоса так и звенят у меня в ушах, когда я, рыдая как малолетка, катаюсь по кровати в своем номере. Я знаю, что пропала. Убедилась, что не заслуживаю счастья. Даже ворованного. Никогда! Я не создана для любви.

Было очень светло, когда я пришла в себя. Горе чуть притупилось. Я отчетливо поняла, что не смогу настолько подло поступить с Евгением. Так как Саша не успел узнать, кто я, ему ничего не останется, как только вернуться к жене, и скоро он забудет о приключении, случившемся с ним в далекой стране.

А мне вообще не следует пытаться изменить что-то в своей личной жизни. Один раз поддалась чувству, понадеялась обмануть судьбу, и что из этого вышло?! Как я смогу теперь пройти мимо НЕГО?! Да я сгорю, умру на месте! А шеф? Разве я смогу принимать его чувства, как раньше?!

«Я должна уволиться из фирмы, — говорю себе, — сразу как прилечу. Придумаю что-нибудь».

Плетусь в ванную, отметив, что ненужная больше краска еще не выцвела. Тоска сдавила горло так, что я и не пикнула, вставая под ледяной душ. Полностью собранная к самолету, я хожу, сажусь, лежу, предаваясь безрадостным мыслям, ожидая, когда смогу напудриться и выйти.

В очередной раз гляжу на часы на телефоне, рядом с размещенной на экране фотографией моих единственных близких людей — мамы и Кати. Полпятого. Кажется, что часы торопятся: не может быть, чтобы уже было так поздно.

Проверяю время по местному телефону, пересчитав услышанное число на английском по пальцам: правильно! Через три с половиной часа вылет. А проклятая краска еще не побледнела. Неужели перепутала дни? Копаюсь в чемодане, достаю квитанции салона, — вроде бы все так. После первого раза — зеленой квитанции — побледнело почти через двое суток, после желтой — самую малость позже, а после красной прошло уже…

Глава 14

Наташа

Филиппины. Почти месяц спустя

Позднее утро. Выхожу на улицу с опаской. Но город опять сделался благопристойной и благоухающей натуральными ароматизаторами туристической столицей. Похоже, ежедневно на утренней зорьке нужные улицы отдраивает армия уборщиков.

Чувствую себя не лучшим образом из-за практически бессонной ночи. Поэтому сегодня не бросаюсь сломя голову в очередной бар, а принимаюсь детально изучать наружный облик заведений. Прохаживаюсь по улице примерно до того места, что и вчера, и неожиданно до меня доходит, что знак (или логотип, символ, герб) компаний на вывесках то и дело повторяется.

То есть вчера меня, свеженькую платежеспособную иностранку как глупую ослицу водили друг к дружке сотрудники одной-двух фирм! Водили, прекрасно зная, что Марины там нет и быть не может! Наверное, и благодарность брали с коллег за то, что привели меня! А мое время и деньги уходят… Ох, как это плохо, ох, как хочется выместить хоть на ком-то досаду или даже надавать по лбу самой себе! Не люблю, когда меня обманывают, очень не хочу становиться злой и излишне прагматичной.

Впредь буду умнее. Надо настаивать на беседе с хозяевами компаний, — босс должен знать все. И стану соединять расспросы, а значит, и затраты с завтраком, обедом и ранним ужином. И торговаться буду! Возвращаюсь к своей гостинице и иду, минуя ее, в противоположную сторону улицы — к морю. Иногда захожу в заведения и еще реже фотографирую то, над чем собираюсь основательно подумать потом.

Вот небогатые плоды, которые мне удалось собрать к вечеру. Во-первых, эта длиннющая развеселая улица типа нашего Арбата имеет начало в транспортном центре, и конец — у набережной моря, моя гостиница расположена примерно посередине. Причем здания построены вплотную друг к другу, общедоступных проходов на соседние улицы не наблюдается.

Во-вторых, чаще других на вывесках и в той, и в другой частях улицы повторяется логотип компании, имеющий вид двух букв готическим шрифтом в треугольнике и обязательно по соседству с двухголовым драконом — дракоша просто примелькался.

Но когда я, разыскав более-менее подходящую фразу в разговорнике, захотела встретиться с самим главным боссом, мне стали снисходительно объяснять, что его здесь нет и быть не может, потому что ему принадлежат, кроме ресторанов, казино и стрип-баров еще и банки, самолеты и длинный перечень того, значения чего в английском я совершенно не знала. Наверное, и пароходы тоже.

И в-третьих, хозяин небольшого варьете, не входящего в буквенно-драконовый концерн, проведя пальцем по узорам на Маринином теле (нафотографии), сказал:

— Много-много долларов.

​

Заняться косметическими салонами Вова рекомендовал только в случае фиаско на главном направлении поиска. Боюсь, что такой момент приближался. До отлета домой осталось всего ничего.

Зная Маринин консерватизм, логично предположить, что и в первой, и во второй поездке она, скорее всего, делала грим в одном и том же месте. Есть несколько имижд-заведений на этой улице. А умельцы темпту и пирсинга предлагали свои услуги прямо на велосипедных повозках через каждые двести шагов. И все, как один, клянутся, что сделают точно так же, как на фото. Но сама вижу на образцах — и краски не те, и руки не те, — кустарщина. Что делать? Посоветоваться бы с кем-то…

Вечером настойчиво стучусь к мужчинам, услышав какой-то возглас, считаю его разрешением войти. С.В. нет. Александр полуодетый сидит на растерзанной кровати, всматриваясь в меня. Потом издает горловой звук, хватает с тумбочки пузатую, в наклейках бутыль темного стекла и отхлебывает, боюсь, что много, пока я не успела отнять, и падает на постель. Вот как развлекается приличный вроде бы мальчик в иностранной поездке! И стоило из-за этого лететь в такую даль?!

— А ты ведь так и не сказал, где именно видел ее! — я машу над бедолагой-алкоголиком телефоном с Марининым фото в гриме.

Не знаю, услышал ли он меня. Я встаю, в задумчивости поправляю растрепавшиеся волосы перед зеркалом на стене, трогаю его массивную вычурную раму и вздрагиваю. Как будто я где-то уже видела эти лепные узоры, но у меня в комнате рама зеркала совершенно другая! Как будто… Все же какая-то ассоциация с Воробьевой… Снова открываю ее фотографию, чуть телефон не выронила, так вдруг задрожали руки, сравниваю — вот же, вот, на заднем плане, — те же завитки на раме, тот самый рисунок обоев, а вон и молодая диффенбахия в углу!..

Оглядываюсь, словно что почувствовав спиной: Саша следит за моими манипуляциями (!) и, встретившись взглядом, отворачивает голову. Похоже, не так уж он и пьян!

— Говори, ну! — по-полицейски неотвратимо требую я, нависнув над ним.

— Да, это снято здесь… — он зажмуривается.

— Кто снимал?

— Я.

— ?!

— Но я понятия не имел, кто она! — восклицает он с непритворным чувством, подняв на меня затуманенные синие очи, и голос сразу нормальный, только чуть с хрипотцой. — А потом она просто не пришла…

— Погоди, дай сообразить… Что, она вдруг появилась в дверях, попросила сфотографировать, вышла и больше не появлялась?

— Появлялась…

— Сколько раз?

— Шесть… — он трет лицо руками.

«И ты молчал!» — думаю я, уставившись на него, словно вижу впервые.

Все равно приятно на него смотреть. Ну, вот есть в нем что-то чистое, искреннее, несмотря на шоу, которое он устроил здесь. Не похож он на алкаша, начинаю понимать, что терзает его не горюшко а-ля-виски, а какие-то подлинные страдания. У меня мелькнула мысль, что Марина может быть ему по-настоящему дорога.

— Знаешь что, — я достаю из сумки и протягиваю ему бумажный носовой платочек, — кончай валяться! Вместе мы ее быстро найдем.

— Куда уж мне!

Он утирается, как бы с отчаянием взмахивает рукой и выдает:

— Повязали по рукам и ногам, только пить и остается… Она тоже не воспринимала меня всерьез. Все вы, бабы, такие — стоит вам раскрыть душу, вы сразу в нее плюете! Она поиграла и бросила, даже не попрощалась по-людски… Я такую бучу поднял, самолет задержал, несколько часов мотался от аэропорта до гостиницы, все думал, она придет…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Так это ты задержал вылет?! Как тебе это удалось?

— Позвонил, что видел змею в салоне. Тут их полно…

Он снова садится на кровати, покачивая взъерошенной головой, и, глядя мимо меня, словно видя в коридоре за моей спиной призрак, продолжает:

— В этот приезд, в первый же день, только в номер успел войти, принесли конверт — словно ждали меня. Спрашиваю: от кого? Говорят, белая женщина передала. Я схватил, думал — письмо от НЕЕ, а там… — он тянется и достает из-под подушки несколько фотографий, не глядя, бросает на кровать.

— Можно посмотреть? — протягиваю руку.

Молча кивает.

Вижу сплетение тел. Светлое, сильное, сияющее в полумраке этой комнаты — Сашино, и Маринино — гибкое, более темное, в той же цветовой гамме, что и на моей фотографии, как змейка обвитое вокруг партнера, то так, то эдак, то вообще ух как!.. Ее голова на его плече и на… других частях тела. Его лицо анфас и в профиль — страстное, восхищенное, счастливое…

Наверное, это красиво. И даже очень круто. Не знаю, — эротическую сторону лежащих передо мной снимков сейчас не особо воспринимаю, не тот настрой. Это — документы, свидетельства. Снимал явно не сам любовник. А кто тогда? Маринин шеф? Его мадам? Как-то не складывается, вообще это мог быть кто угодно. Зачем фотографии принесли? — вот над чем в первую очередь думаю я.

Саша бросает на них взгляд и скрежещет зубами:

— Я, как дурак, лежу на этой кровати, смотрю на эти стены и вспоминаю, как она, как я…

Он хватает бутыль, которую я, как оказалось, недостаточно далеко отставила, залпом вливает в себя остатки содержимого и валится на подушку.

Вздыхаю. На страуса ты похож, Саша. Одно может служить тебе оправданием — ты Марину не знал раньше, поэтому поверил, что это она все подстроила. А я ее знаю.

Не придя ни к какому определенному выводу по первому вопросу, я начинаю думать над следующим. Стараюсь взглянуть на эти снимки глазами полицейского Вовы, то есть с помощью методов, которым он вкратце попытался меня обучить.

Пожалуй, неизвестный фотограф не всегда удачно выбирал позицию для съемки: временами парочка располагалась слишком близко то к одному краю листа, то к другому. Как будто снимал дилетант, или же аппарат совершенно не двигали, фотографировали с одной точки.

Я встаю со снимками в руках и пытаюсь определить место, с которого они были сделаны. Ведь кто-то должен был стоять с мобильником или хотя бы с фотоаппаратом! Любовники его, думаю, по какой-то причине не видели, — не могу себе представить, чтобы такое вытворяли при свидетелях. Двигаясь спиной вперед по комнате, я упираюсь в зеркало, оборачиваюсь и понимаю, что именно вид отсюда соответствует ракурсу снимков.

Я отшатываюсь. Разворачиваюсь. Зеркало равнодушно отражает мою испуганную физиономию. Я пробую приподнять его и понимаю, что оно вмуровано в стену! Что находится с другой стороны этой стены? Ванная комната? Я вбегаю в нее и просчитываю шагами размеры — нет, ванная кончается раньше!

Вернув фотоснимки под подушку захрапевшему Александру, я выскальзываю в общий коридор. Вот она — дверь в комнату за зеркалом. На ней нет номера, — значит, здесь не живут. Нажимаю на рукоятку — заперто. Какая-нибудь кастелянская. Отсюда могут подсматривать за тем, что делается у Саши, да и в соседнем номере тоже. Это не настоящее зеркало, а специальное стекло. Я читала про такие фокусы в книжках про шпионов. Эти фотоснимки — компромат, и Саша их так и воспринял: сиди, мол, и не рыпайся, не то…

Секунду! А я?! Неужели и у меня?!

Глава 15

Рядом со своей, вижу такую же безликую дверь между двумя номерами — кладовую или…

Врываюсь в свой номер, хватаюсь за зеркало… и метаюсь, соображая, чем его можно завесить. Оно, как и у мужчин, торчит как раз напротив кровати. Я в ужасе представляю себе, как некто смотрел на то, как я раздеваюсь, массирую усталые ноги и так далее! Загораживаю опасное стекло несколькими слоями местной газеты, взятой на ресепшене, налепив побольше скотча. Потом заглядываю в шкаф, в ванную, под кровать, за занавеску, простукиваю стены…

Надеюсь, у меня не начнется мания преследования. Все же номер не кажется мне безопасным. Порядки в отеле напоминают шпионские страсти, хочется сбежать куда-нибудь. Может, Марина именно так и поступила? Я выключаю свет, с опаской поглядывая на завешенное «Булеттин тудей» зеркало. Меня просто колотит от волнения, о сне не могу и думать. Встаю у окна, где немного светлей.

​

В моем номере окна выходят не на «Манильский Арбат», а на соседнюю, более спокойную улицу. Высокое, этажей, наверное, не меньше семи, и длинное современное здание прямо передо мной построено сплошь из тонированного стекла. Там, где его не освещают уличные фонари, оно кажется темным, почти сливаясь со звездной ночью, и безлюдным. Но, может быть, за этими непроницаемыми стеклами кипит жизнь?

Чуть ниже и дальше от меня в том доме мигает многокрасочным неоном вывеска. Я не сразу разбираю, что на ней. Кажется, дракон… Да, с двумя головами! и буквы в треугольнике, — знакомо! Что еще? — шляпка с полями, под ней губы, рядом рука с алыми ногтями, ниже еще буквы… «Колор-студия»!!!

Чувствую, как адреналин забурлил в крови, ощущаю азарт гончей. Это след, я уверена! Рассуждаю так: в последней поездке моей подруге нечем было заняться, так как шеф был со своей женой, а вечерами здесь особо не погуляешь. Марина сидела в номере, смотрела в окно, увидела вывеску — косметический салон престижной фирмы…

Она шесть или семь раз приходила к Александру в гриме. Почему, зачем — не знаю, не могу понять, пока оставим это. В таком виде не поедешь через весь город. Если есть какой-нибудь проход из этой гостиницы к студии, тогда все сходится! Прав был Вова, как и всегда — нет нужды искать далеко.

Утром, придав себе максимально респектабельный вид, подстать элегантному зданию на соседней улице, я спускаюсь в нижний этаж. Служащий в униформе поначалу отрицает существование нужного мне прохода. Но шершавые американские бумажки здесь обладают прямо-таки волшебным действием, — ход нашелся. Ресторан отеля имеет служебный выход на той стороне — так просто!

На выходе оглядываюсь: думаю, блестящие черненькие глазки на хитрых физиономиях провожавших меня аборигенов много чего еще интересного повидали. Но хватит ли у меня финансовых средств, чтобы выудить из них необходимое?

Перехожу неширокую и немноголюдную улицу. При моем приближении к зданию, непроницаемые стеклянные двери раздвигаются сами. Мне не остается ничего другого, как только войти. Приоткрытая тяжелая белая штора у двери напоминает занавес театра. Вдыхаю горьковатый аромат трав и улавливаю музыку, странную и мягкую, больше всего похожую на шум леса.

Я нахожусь в помещении, по моим понятиям, мало похожем на косметический салон. Стены спрятаны за строгими встроенными шкафами, на виду несколько огороженных кабинками компьютеров и еще какое-то неведомое оборудование. Ярко освещен большой и довольно высокий стол, больше всего напоминающий операционный.

Рядом с ним за обыкновенным офисным столом сидит филиппинка, молодая, стройная и умопомрачительно красивая, в кокетливом белом брючном костюмчике. Она не кидается ко мне, сияя заискивающей улыбкой. Просто поднимает глаза, дорисовав что-то на мониторе, мягко с достоинством здоровается и спрашивает, что я хочу. По-английски, разумеется, но так ясно и доброжелательно, что я сразу поняла.

Опыт уже научил меня не лезть с вопросами, а проявлять заинтересованность, лучше всего казаться потенциальным клиентом. Поэтому я произношу «Hello», потом «faсe» (лицо) и делаю вокруг головы неопределенный жест. Женщина приглашает меня сесть в удобное кресло напротив нее. Не успела я опомниться, как она несколько раз фотографирует меня маленьким аппаратом на проводе. И сразу большая цветная и как бы даже объемная фотография моей физиономии появляется на экране развернутого ко мне монитора.

И что тут началось! Я вижу себя как живую то с таким макияжем, то с этаким. Облик меняется, иной раз практически до неузнаваемости, и все же это я. Однажды прямо-таки неотразимое мое лицо взглянуло на меня. Нетерпеливо тянусь рукой, женщина тепло улыбается и останавливает программу. Внизу экрана высвечиваются какие-то буквы, цифры, линии и знаки.

— Подождите! — кричу я в возбуждении по-русски и сразу перехожу на ломаный инглиш. — Сколько долларов?

Женщина понимающе кивает и о чем-то спрашивает меня. Ей приходится несколько минут терпеливо объяснять на пальцах, прежде чем я поняла: она спрашивает, долго ли должен держаться макияж? Я тяжко вздыхаю и отвечаю «недолго», зная, что трачу чужие деньги. Она пишет «5$», я отвечаю «Ок».

Мастер ловко смывает мою обычную косметику ватными дисками с тоником, затем вынимает из шкафа несколько баночек матового стекла. По-моему, это всего-навсего пудра нескольких тонов, пара румян и нечто вроде карандаша для бровей. Но когда через несколько минут я взглянула на себя в зеркало, то увидела лицо с монитора! Потрясающе! Таким простейшим набором средств добиться такого результата!

Оказывается, мне надо всего лишь чуть-чуть подрисовать графику носа, подбородка и бровей, чтобы я стала по-настоящему интересной! Ну, конечно же, ведь всем известно, что цветом и светом можно плоское «превратить» в объемное, пухлое в стройное и даже длинное в короткое! И наоборот.

Почему же в наших салонах такое не делают? Мне почему-то всегда предлагают начать с болезненной чистки, после которой несколько дней лицо в пятнах. А потом особо уже и не хотелось экспериментировать. Сейчас я с восторгом гляжусь в зеркало. Но смогу ли завтра сама повторить точь-в-точь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— А сколько долларов, если надолго? — вырвалось из меня.

Объясняюсь знаками, потом вспоминаю слово «long». Если бы я знала, как звучит по-английски «навсегда», думаю, я бы сейчас это сказала.

Сумма кажется мне незначительной в сравнении с удовольствием выглядеть на все сто в течение примерно двух суток и при этом умываться, купаться в море и т. д. здесь, на шикарном курорте. Какие будут фотографии!..

Новые средства похожи на обычные маркеры, их насаживают на гибкие кабели компьютера и запросто рисуют на мне, к тому же очень и очень быстро, но результат оказался…

В тот момент я как раз пыталась определить, от природы так прекрасна дама, занимающаяся со мной или нет, когда чувствую прилив крови к щекам и легкое приятное головокружение, и тут вижу в зеркале себя… Как описать словами ЭТО?! — Волшебство! внутреннее сияние! младенческая легкость черт! первозданная юность кожи!.. Я гляжу на себя сбоку, опустив ресницы: Маргарита, точно! И краска на коже совсем не ощущается! Только ее благоухание, как облачко остается со мной.

Как просто, оказывается, переродиться и стать новой-прекрасной! Сердце колотится, я задыхаюсь от восхищения, меня буквально переполняет признательность. Да нет, что я говорю? — восторг, благоговение, я готова из благодарности броситься к ногам этой дамы, я готова… Неужели где-нибудь еще умеют делать подобное?! — вздор! Не верю! Все остальные салоны в мире — вульгарная и низкосортная подделка под этот!!!

Наверное, профессия этой необыкновенной женщины называется стилист, или визажист, или, например, колорист сложных видов окрашивания. Но мне хочется называть ее только Мастерица или даже Волшебницей. И обязательно с большой буквы. Она протягивает зелененькие листы квитанций, попросив дважды расписаться (один оставляет мне), и с улыбкой говорит что-то про мои волосы. Они у меня, к сожалению, довольно тусклые и жирные, сколько не мой. «Я могла бы учить английский каждую свободную минуту, — с отчаянием думаю я, — чтобы понять бесценные советы этой необыкновенной Мастерицы!»

А она уже занимается через компьютер моей прической. Я все время подскакиваю и выкрикиваю «Long-long!», надеясь, что выбранные пышные локоны сохранятся вечно. Неужели она и укладывать будет сама?! Нет, вызвала компаньонку, та вышла как будто из очередного стенного шкафа и за приемлемую цену соорудила на моей голове такие залихватские кудряшки!

И совсем не тусклые, как оказалось, у меня волосы, а совершенно замечательные. И останутся такими долго. Потом приходит очередь рук. Потом ног…

Временами я вспоминаю, что увлеклась, но тут же забываю напрочь. Даже чувство голода все еще не возникло, видимо, из-за приятных эмоций. Хотя я нахожусь здесь уже несколько часов.

Мастерица сама предложила «экзотик» на зону бикини. Для меня это все же чересчур, практически за гранью. Я напряглась, экстренно тормозя скачущие галопом радостные мысли. У меня нет уверенности, что мой Миша это положительно воспримет. В том, что касается отношений, он очень традиционен. Кстати вспомнила, что являюсь матерью двоих детей и заодно поискала в памяти причину, по которой сюда пришла.

Даже заикаясь от прилагаемых усилий, объясняю, что хочу сначала посмотреть, как это выглядит на других. Меня отводят к кабинке с другим компьютером, берут еще несколько долларов и показывают клавишу Enter. Что там есть!.. Лобок, оформленный под кошачью мордочку — даже не самое диковинное…

Скоро я соображаю, что, продвигая стрелку вверх, перехожу на разглядывание лиц. Каких только мордашек тут нет! И европейки, и азиатки, и негритянки, — полный набор. Слева в том виде, как пришли, отдельно грим на контуре лица, стрелкой вправо грим наплывает на лицо и, как правило, получается очень даже симпатично.

Листая дальше, думаю, что, быть может, найду здесь и себя, но отнеслась к этому равнодушно: не жалко, пускай вносят в каталог, меня все равно здесь скоро не будет. И вдруг вижу Марину… Ее неброские черты, ее умные глаза с искоркой, чуть тронутые мягкой улыбкой бледные губы… Вот макияж, яркий, как на матрешке, наплывает, совмещается. Да, вот такой приехала она после первой командировки! Как же ей шло! Двигаюсь влево — раскрывается лицо… Маринка! Она была здесь. Милая моя подруга! Я должна тебя найти! Но сначала…

Заставляю себя прокрутить каталог лиц подальше вниз, чтобы не выдать интересующий меня объект раньше времени. Вот какая-то мымра, ловко подделанная под Мерилин Монро, а вот…

Господи! Да это же Марининого шефа жена! Только этой паучихи здесь не хватало! Выскакиваю из кабинки, жестами прошу помощи. Забыла уже и те английские слова, которые сегодня говорила, твержу «Манила, экзотик косметик тур» и глажу себя по всему телу. Мне понимающе подмигивают, просят позолотить ручку, вставляют диск и оставляют одну.

Мелькают кошмарные тетки, заставляя меня вздрагивать, но я ищу мою Маринку и не останавливалась, пока не нахожу.

Вот она… В профиль и в фас… С тоскливыми по-собачьи глазами. Вот в полный рост. Голая. А это грим на все тело, как паутина объемная и всеохватывающая. Стрелка туда — наделся, стрелка сюда — снялся. Зациклилась я на этих стрелках, словно своей рукой из подруги делаю нечто. Правда, так тоски в ее лице больше не видно… Зачем она в этой компании?

Почему-то становится тяжело на сердце, возбуждение прошло, собственные успехи уже не так радуют, как поначалу.

А может, это кончилось действие какого-то ингредиента в краске, возможно, легкого наркотика?! Я с ужасом вспоминаю свою явно преувеличенную реакцию на эти, безусловно великолепные инновационные маркеры. Вдруг сделалось зябко, и пустой живот подвело. Я сыграла свою роль слишком убедительно, даже чересчур. Теперь остается только спросить милых дам, где она…

Я спросила. Они качают головами и что-то пространно объясняют мне. Я ничего не понимаю кроме того, что мне отказывают. И твержу все громче, чуть ли не криком in English:

— Я хочу ее видеть, хочу, хочу! — и кладу перед ними сотенные.

Они переглядываются, не прикасаясь к деньгам, потом старшая звонит куда-то по мобильнику. Мне указывают на одно из кресел у журнального столика в углу, предлагают кофе и пирожные, очень кстати.

Глава 16

Ждать приходится долго, приходят и уходят довольные, заметно похорошевшие посетительницы и посетители, а мне все больше становилось не по себе. С чего это? — одергиваю я себя. Вряд ли они звонили в полицию. На что-то противозаконное с их стороны вроде бы тоже не похоже, — заведение солидное, вон, даже квитанцию выдали. До вечера еще есть время… А вдруг прямо сейчас сюда придет Марина?!

Чтобы собраться и успокоиться, мне надо переключиться на какое-нибудь дело. Достаю словарик и принимаюсь добросовестно, записывая, переводить текст, напечатанный на зеленом листе квитанции. И почему в английском так много значений у одних и тех же слов?! Я пишу, зачеркиваю, меняю местами слова и части фраз. Бьюсь об заклад, что профессионал перевел бы короче и внятнее. Вот что у меня получилось:

«Поздравляем, вы реализовали свои заветные мечты с помощью космических нанотехнологий в косметологии! Пигменты производства США из коллекции, предлагаемой к 2021 году, создают визуальную иллюзию Ваших абсолютно совершенных пропорций, и это без хирургических вмешательств!

Используемые натуральные материалы глубоко проникают в кожу, поэтому по окончании заявленного промежутка времени исчезают без «размытости» рисунка, что неизбежно при распаде обычных недолговременных красителей!

За несколько часов до полного обесцвечивания рисунок бледнеет. Если он вам дорог — процедуру по его восстановлению целесообразно проводить именно в этот период. Однажды попробовав процедуру, вы, несомненно, полюбите ее…» и т. д.

Потом что-то о философском осознании тех процессов совершенствования, которые со мной произошли и сроках действия препаратов. Потом приведены результаты токсикологических исследований, естественно, с восклицательным знаком, и прочая агитация, на которую я уже не стала тратить силы.

Внизу напечатано, что я со всем согласна, и стоят дата, моя подпись и ее расшифровка. Как в документе. Такой же листок с моим росчерком и расшифровкой остался у них. Для чего им это надо? — Для налоговой, что ли? А уплаченная сумма, кстати, не указана, хотя я даже платила наличными… Может, для банка моделей? Или для льгот, если приду опять? Не понятно.

Наконец, в глубине салона открываются дверь, и входит высокий филиппинец (или китаец, кто их разберет). Обменивается несколькими фразами и жестами с коллегами, ловко пересчитает и убирает в карман стопку предложенных мной долларов. Потом подходи к моему столику, непринужденно, по-хозяйски усаживается в кресло напротив и молча, внимательнейшим образом начинает разглядывать меня.

Я тоже на него смотрю, начала осмотр снизу. Вижу белые изящные туфли с перфорацией, белые носки, элегантный льняной костюм молочного оттенка, идеально сидящий на фигуре, словно сшит на заказ. Еще черная шелковая рубашка, расстегнутая до середины груди и огромные сияющие часы. Отчего-то этот молодой, спортивного вида, естественно черноглазый брюнет, очень интересный внешне, ухоженный и благоухающий роскошным парфюмом, очень дорого одетый, сразу делается мне неприятен.

Наверное, дело в его неприветливости и конкретно во взгляде: он смотрит на меня так, словно… проверяет срок годности на упаковке майонеза. Я удивляюсь, потом злюсь и тоже гордо молчу в ответ. Других посетителей сейчас нет.

— Ты из русский полиция? — наконец говорит он довольно внятно, не здороваясь и не переставая таращиться.

— Нет, — тряхнула я кудряшками.

— Зачем ты хотеть видеть этот девушка?

— Она моя подруга.

Я все же не привыкла к такому пристальному вниманию, мне очень не по себе, как ни стараюсь держаться. Так и кажется, что у меня не в порядке одежда или лицо — тушь потекла, к примеру. Это прямо какой-то психологический метод давления, что ли. Как у полицейских.

Пытаясь скрыть беспокойство под пронизывающим взглядом, я начинаю рыться в сумочке, натыкаюсь на пачку жевательной резинки, самой обыкновенной, выдаваемой, например, в ресторане вместе со счетом, и занимаюсь ней. Русскоговорящий филиппин морщится и решается наконец:

— Хорошо, ты увидеть она…

Я облегченно выдыхаю.

— Завтра. Шестнадцать час. Здесь.

— Мне нужно сегодня! Завтра вечером я улетаю…

— Ты выполнять три условий, — продолжает он, даже не пытаясь слушать меня. — Я видеть у твой подруга плохой настрой — грустить. Она медленно привыкать. Ты должен помогать она убрать плохой настрой. Если ты не помогать — ты иметь плохой настрой тоже, — он вдруг оглушительно заржал, решив, видимо, что тонко пошутил, дамы начинают вторить ему тоненькими трелями. Какие у него отвратительные мелкие зубки! Как у хорька. Мерзкий тип.

— Ты быть один, — озвучивает второе условие men, продолжая буравить меня глазами, ну точно как недавно шефова мадам. — No политика, no власти, no пресса, no коллеги, только два подруга.

Интересно, каких коллег он имеет в виду?!

— И три, — показывает три поднятых пальца азиат. — Ты приносить деньги. Твой подруга иметь долг…

И тут он называет аккурат ту сумму, которая осталась в сейфе отеля плюс те, что при мне, не считая только что выложенной перед мастерицами, чуть ли не доллар в доллар! Я мысленно пересчитала еще раз — так и есть! Вытаращила глаза: откуда он узнал?! Поторговаться, что ли: если отдам все, у меня не останется денег даже на ужин с завтраком. Ничего, тут же решаюсь я, как-нибудь перебьюсь, за сутки от голода не умирают. Может, даже похудею слегка, давно хотела, это для Марины доллары изначально.

— Телефон давай!

А вот это уже натуральный грабеж! Телефон у меня один, и вполне меня устраивает. Я пытаюсь протестовать, но когда филиппин нервно вскакивает, якобы собираясь уйти, — не выдерживаю и слушалась, протянув предательски дрожащей рукой мой самый обыкновенный «Nokia».

Надеюсь, он все же не раздавит его под каблуком или в руках, как это регулярно делают монстры в голливудских фильмах, а вернет позже невредимым. Men небрежно сует мой телефон в карман своих брюк.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Кажется, в этот момент я еще не вполне сознаю, что с утратой мобильника практически становлюсь временно отрезанной от Родины. Планшета у меня отродясь не бывало. Какие номера вспомню я по памяти? — разве что стационарные домашний и рабочий, но точно ни телефон Вовы, ни даже Веры Ивановны, и уж тем более ни неуловимого Сергея Вениаминовича… Надеюсь, хоть завтра я получу свой мобильник обратно! Да у него и зарядка сядет за ночь.

— Если ты не выполнять три условий, я не разрешать беспокоить твой подруга.

Вот как. «Беспокоить» — не больше, ни меньше, — будто про министра говорим. Чем же таким особо важным она занята?!

— No власти, — четко повторяет филиппинец и поднимает, подчеркивая сказанное, тощий палец человека, никогда не державшего в руке ничего тяжелее вилки. — Если ты ходить полиция или консул, ты сильно вредить твой подруга. Она хотеть жить Манила. Спокойно жить. Ты понимать это завтра.

Я иду в обход по респектабельной улице длиной в несколько километров, не имея больше средств на оплату черного хода через ресторан. Солнце сияет, небо синеет, веет ароматный бриз, есть на что поглядеть, но город меня больше не радует совершенно.

Очевидную связь между невероятной осведомленностью салонного филиппинца и Сашиным фотокомпроматом я точно поняла только теперь, когда я обнаружила, что за мной идут, как приклеенные, двое смуглых местных парней. Я похолодела, несмотря на жару. Вся эта возня вокруг Марины сильно смахивает на деятельность ма-фи-и. Неужели подруга, а теперь и я, каким-то образом сунули голову в это осиное гнездо?!

Я останавливаюсь — мои провожатые стоят, почти не скрываясь. На «Арбате» я сделала попытку оторваться от преследования, неожиданно забегая в магазины, чтобы спрятаться и переждать — наивная, жалкая потуга. Наверное для успеха тут нужен особый талант или хотя бы знание местности. Или доллары без счета.

Горько усмехаясь, я подбадриваю себя мыслью, что мой «эскорт» — только на случай, если я побегу в органы, а я не бегу, следовательно, мне ничто не угрожает. Но холодок в груди!.. Ничего удивительного, — впервые за мной следят, не успела привыкнуть!

Только теперь, почему-то лишь только теперь я задаю себе вопрос: почему в день прилета, как настойчиво советовал Вова, я не отметилась в нашем консульстве, просто так, на всякий случай?! Времени пожалела? Конечно, — пытаюсь оправдаться я в собственных глазах, — мы, «коллеги», должны были сделать это все вместе, вообще предполагалось, что мы будем везде ходить неразлучной троицей, страхуя друг друга. Тем более, что один в совершенстве знает язык, а другой был здесь больше недели.

Ну, не получилось. И нечего показывать на «коллег» пальцем — со мной всегда именно так и бывает. Это все моя отвратительная привычка взваливать на себя больше, чем следует. «Я сама все знаю, я смогу, я сумею…» — регулярно пылает в моих глазах. Мужчины чувствуют мой неумеренный энтузиазм и самоустраняются, не пытаясь конкурировать. Как я хоть замуж вышла — до свадьбы, наверное, выглядела дурочкой…

И что теперь? Местная мафия знает все: телефоны моих близких, размер моего бюджета и даже цвет трусов. Я же еще ничего толком не узнала, а уже ничего не могу сделать! Нет, могу: улечься, как Александр, и плакать, вспоминая и сожалея. Но не хочу.

Глава 17

Условия филиппинского распорядителя я выполнила, а о себе позаботиться…

Рано утром последнего дня я, наконец, добираюсь до пляжа. Потому что неправильно побывать зимой на южном курорте и им не попользоваться, — домашние засмеют. Ожесточенно купаюсь-загораю под присмотром двух вчерашних туземцев. Я им даже иногда улыбаюсь, со стиснутыми зубами — показать страх? — еще чего! Правда, потом не могу вспомнить, теплое ли море, ну, по логике, скорее всего — да.

Хоть бы кого нашего, русского встретить, поделиться, посоветоваться, весточку передать! Чувствую себя, как глухонемая, потому что вокруг с европейской внешностью только немцы и итальянцы, судя по речи. Кстати, у многих тела в татушках, не знаешь, куда и смотреть, и лица, получается, уже мало интересны.

Вообще отдыхающих на этом прекрасном белоснежном пляже, на мой взгляд, мало даже для января. Правда, погода сегодня не идеальная. Половину неба потихоньку затягивает тучами. Море из лазурного делается серым. Но мне как раз пора уходить. Надеюсь, не успела обгореть.

Возвращаюсь в отель после полудня по местному времени. Забираю деньги из сейфа отеля и складываю их в дамскую сумку, надев ее самым надежным способом — наискосок через грудь. Собираю вещи, так как не знаю, будет ли у меня на это время позже, но с собой к Марине решаю их не брать, чтобы не лишать себя свободы передвижения. Съедаю неприкосновенный запас шоколадных батончиков, допиваю минералку. Вечером в самолете, надеюсь, накормят. Выхожу из номера и запираю дверь.

Стучусь и вхожу к мужчинам. Мой «коллега» переводчик отсутствует со всем имуществом уже вторые сутки. На его застланной кровати лежит записка, в которой он обещает объявиться к трапу самолета.

Саша как спал перед моим уходом утром, заросший щетиной, похудевший, несчастный, так и продолжает спать сейчас. Я выглядываю в коридор из его номера: «мои» шпики, не считая нужным скрываться, по-хозяйски сидят и курят в холле на этаже. Быстро поворачиваю торчащий в скважине ключ и оперативно налепляю на зеркало заготовку из газеты со скотчем.

Потом склоняюсь над Александром и засовываю ему поглубже за пазуху копии моих документов, заверенных еще дома по совету Вовы, а также запасную копию документов Марины. Ну, и свою записку туда же, где подробно написала, куда и зачем направляюсь, если, не дай Бог, не вернусь. Все в файле. Вот такие дела.

Входная дверь тут же трясется от ударов. Александр что-то бормочет и переворачивается на живот, вот и хорошо. Спиртного у него не будет, сейчас я об этом позабочусь. За пару часов до отлета Сашу выставят из номера, я на ресепшене очень просила, настаивала и утверждала, что денег у него совсем нет, и дальше он не заплатит. Почувствует же разбуженный красавец на теле сверток, сообразит, что с ним делать.

Дверной замок вываливается в тот момент, когда я выливаю с двух рук в раковину остатки виски из последней пары бутылок. Видя священный ужас на физиономиях шпиков, я понимаю, что мне не придется придумывать объяснения, для чего я запиралась.

​

Сколько километров я сегодня прошла пешком, не имея возможности заплатить за сквозной проход? Но главное — иметь возможность проделать этот путь обратно.

К студии меня заботливо сопровождает та же парочка любителей сигарет и виски. Начинается мелкий дождик. Внутри мне опять приходится ждать за столиком в углу, но на этот раз, к сожалению, без пирожных. За компьютерами сидят две работницы, посетителей нет. Хорошо, что пережду осадки в помещении, — думаю, — у меня с экипировкой не очень — непромокаемую обувь не брала.

Кстати, еще до отлета я прочитала в интернете, что на Филиппинах в это время года ураганов и тайфунов не бывает. А циклон, — слово, которое то и дело произносят сейчас визажистки, поглядывая в окна, насколько я помню — это просто дождь, ну, может быть, сильный дождь, ливень. А ливни долгими не бывают.

Я то и дело смотрю на часы на стене, отсчитывая оставшееся время до самолета, и подскакиваю от каждого шороха.

Наконец в дверцах «стенного шкафа» показывается вчерашний филиппин, на этот раз в светлом шелковом костюме, и манит меня.

И я вхожу вслед за ним в длинный слабо освещенный переход, увешанный под потолком связками электрического кабеля и труб. Стены темные, грубо оштукатуренные, напоминающие антураж фильмов про подземелья и пыточные. Чувствую, как сердце устремляется к пяткам, и окончательно деревенеют натруженные ноги. Господи, помоги мне выйти отсюда! Ради детей моих, — шепчу.

Филиппинец нажимает на что-то на стене, и сбоку открывается комнатка, похожая на двухместное купе спального вагона с широко раздвинутыми дверями. В ней есть окно с видом на мою гостиницу, ярко желтеющую на фоне неба. А из мебели — столик и два кресла, обитых бежевым велюром, ну и встроенные шкафы, как и в салоне.

Садимся, азиат требует деньги, отдаю. Он тщательно пересчитывает, убирает в просторный карман и опять принимается меня разглядывать, буквально сантиметр за сантиметром! Я просто стервенею… Вчера показалось, что жвачка отвлекла его от изучения моей персоны. Тут же лезу в сумку, распечатываю одну за другой три штуки, запихиваю их в рот по очереди и начинаю чавкать, потом сажусь враскоряку, потом чешу бок…

Утонченный тип меняется в лице и вскакивает, явно оскорбленный в лучших чувствах. Цедит сквозь зубы «Она сейчас приходить» и уходит по коридору в противоположную от студии сторону, нервно взмахивая руками.

Я вытягиваю шею, глядя на дверь, которая за ним закрылась. Вскоре из нее появляются два новых крепких парня, как бы местные Шварценеггер с Ван Даммом, и идут в мою сторону. На полдороге останавливаются и приседают, закуривая. Из-за них показывается третья фигура, приближается… Это же дама с фотографии! Неужели ЭТО — Марина?!

Наверное, я ожидала увидеть ее прежней. Если это вообще она… Приглядевшись, я, пожалуй, узнаю стремительную танцующую походку и волосы, сейчас заплетенные в несколько косичек, но не больше. Даже фотография, которую я изучила вдоль и поперек, похожа на приближавшуюся ко мне особу не больше, чем черно-белая ксерокопия на пятисотрублевую банкноту. Вовина компьютерная картинка — тоже.

Если бы я не знала Марину Воробьеву раньше… Даже не так. Если бы, изучая когда-то биологию не только в пределах школьной программы, но и по огромной био-энциклопедии с цветными иллюстрациями, я не была твердо уверена, что ТАКОГО НЕ БЫВАЕТ, решила бы, что эта женщина изукрашена самой природой. Необыкновенное, пугающе прекрасное тело. А в лицо вблизи я пока вообще боюсь смотреть.

С чем таким доступным для понимания, можно сравнить ее тело? Если бы китайская промышленность поднатужилась еще больше и выпустила полупрозрачные колготки оттенков пятнадцати, от бело-розоватого до светло-бордового и зеленоватого, и все немного с перламутром, как металлик на автомобилях. И чтобы нити этих цветов, переходя полутонами и ячейками друг в друга, постепенно то уплотнялись, то разрежались, создавая вертикальный зигзагообразный узор.

И чтобы все это облегало безукоризненно, словно сливаясь с телом, подчеркивая изысканную женственность форм, и скрывало возможные несовершенства, и как бы освещалось с нескольких сторон, мерцая и чуть вспыхивая, и казалось наощупь шелковым — тогда будет похоже. И то же на руках и повсюду. И погуще на лобке и грудях.

Я только сейчас понимаю, что она действительно голая. Совсем. Даже босая. И ногти накрашены хитроумно, в том же стиле, чуть ярче. Вернее не накрашены, а словно они были у нее такими всегда. И она оставляла за собой сырые следы, как будто только что вылезла из воды… Ящерица! Вот с кем (с чем?) ее можно сравнить. Но не наша, а экзотически-прекрасная, выросшая на гигантских теплых мшистых валунах у покрытого цветущими лотосами пруда. Роскошная женщина-ящерица.

— Здравствуй, Наташа! — произносит вышеописанная особа Марининым голосом с легким прононсом и опускается в кресло.

Я закашлялась, чуть не проглотив свои резинки, осторожно выплевываю их в полураскрытую ладонь и мужественно смотрю ей в лицо.

Это прекраснейшее лицо на свете!

Но Марининого в нем нет ничего.

Если оставить в покое женщину-ящерицу, то грим, пожалуй, придал ей черты какого-то восточного божества, но не застывшие, как на картинках, нет, а живые, искрящиеся, задумчивые, с таинственной улыбкой. Если бы все это было грубо намалевано! Если бы… Я даже не смогла определить, где у нее в действительности заканчиваются глаза, как бы приподнятые к вискам, а где — еще нет.

Драгоценное время идет, а я сижу в полном ступоре, вытаращив глаза. В этом лице есть еще кое-что, чего точно не было на фотографии. Кончик ее носа увенчивает неизвестно как прикрепленная треугольная металлическая пластина с очень знакомыми мне двумя буквами готическим шрифтом, в тон теней на веках. Пластина сделала нос слегка приплюснутым с раздутыми ноздрями, под ней болтается маленькое граненое кольцо.

Марина (как ни крути, а скорее всего это все-таки она) все это время молчит, видимо давая мне возможность прийти в себя. Только изменяет позу (невольно гляжу на обивку кресла: не остались ли следы от краски, — не остались). Она грациозно тянется и достает из шкафчика тоненькую пачку сигарет, прикуривает и произносит своим неповторимым мягким сдержанным голосом все так же в нос:

— Наташенька, как я рада тебя видеть…

Не знаю, слышала ли я от нее когда-нибудь более ласковые слова? Я растрогана.

Она затягивается еще, слегка покачнувшись.

— Тебе плохо? — вскакиваю. — Что это за сигареты? Какой странный запах! Слушай, а это не наркотик часом?

— Какая разница… Он слабый.

— Ты же никогда не курила!

— Никогда, — тихо подтверждает она, — и не пила. Ничего крепкого, разве что немного шампанского или самодельной наливки, слабой и сладкой, как компот.

Сотня вопросов вертится у меня на языке. Выбираю один наудачу:

— Почему не звонишь? Мать вся извелась.

— У меня нет телефона и денег тоже нет. И, если честно, я даже не знаю, что ей сказать… — она вешает голову.

— У меня, к сожалению, сейчас тоже нет мобильного. Но нет денег? Чем ты тут вообще занимаешься?! — фыркаю я. — У меня вот только что забрали здоровенную кучу зелени, сказали, что ровно эту сумму ты им задолжала. Надеюсь, больше за тобой ничего не числится. Благодарить будешь своего щедрого шефа, лично. Давай-ка отмывайся, — как ты это делаешь? И поехали к консулу. Вечером самолет, билет на тебя куплен.

— Это невозможно.

— Ты что? — сержусь я. — Очнись, ну же! Все твои долги оплачены. У меня есть билет на твое имя и все твои документы. Копии, разумеется, но заверенные как положено. С консульством договорился Вова Маркелов, — помнишь такого? Привет тебе передавал. Все возможно. Собирайся!

— Я остаюсь здесь, — говорит она твердо, но очень-очень печально.

У меня просто руки опускаются. Раньше мне казалось, что стоит найти Марину, — и проблемы закончились, ведь все предусмотрено, и скоро она будет дома. Ее слова просто придавливают меня. А ведь Вова тоже на что-то такое намекал, да я тогда отмахнулась. Что с ней могло случиться, чтобы она не рвалась домой? — Заболела? Села на иглу? Влюбилась?! Чуть ли не впервые в жизни я растерялась.

— Послушай, Марин, неужели ты хочешь жить здесь? Вот именно здесь, — я обвожу рукой кабинку и вид за окном, — и именно так? Ведь это самое главное — хочешь ИЛИ НЕТ? Честно скажу: сначала и мне в Маниле очень даже понравилось, — природа, климат, обслуживание… но остаться? Надолго? Жить? Жить здесь среди этих сюсюкающих купи-продаев?! Здесь же все ненастоящее, одна ложь. Ты же не сможешь жить так!

— Наташа… Если можно, просто выслушай меня. Мне надо выговориться. Я пытаюсь понять, почему это со мной случилось…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Никогда моя одноклассница и подруга Марина не рассказывала о себе. Пару раз я спрашивала — она отшучивалась. Было ли в ее жизни что-то неприглядное, или тайное, или, наоборот, все такое обыденное, что и не стоило говорить, — не знаю. Я вся превратилась в слух…

Глава 18

— До того, как стать твоей соседкой, я жила в маленьком военном городке, — начинает подруга медленно, как бы удивляясь банальности слов. — Лес вокруг весь принадлежал мне. Заросли малины… — тут у нее дрожит голос, наверное, перед глазами проносятся картинки прошлого, и она обрывает себя. — Нет. Это никому не интересно. А что у вас нового?

— У нас все старое! — отрезаю я. — Не отвлекайся.

Она говорит о своем отце, офицере-пограничнике, настоящем, из детства, о существовании которого я и не подозревала, о его ссорах с Вер-Ванной и разводе. Похоже, он бывал черств и несправедлив.

— …Но я все равно его любила, и когда он уехал, он уехал от меня. «Не реви, не люблю плакс!» — это все, что он сказал мне, уезжая навсегда.

После был большой город, пустая гулкая квартира на верхнем этаже бетонной новостройки. И вокруг дома — пустырь. Мама записала меня в танцевальную студию и музыкальную школу, чтобы я была занята все семь дней недели. Потом появился новый папа, Катя и опять скандалы… Я пристрастилась читать в своей комнате запоем до глубокой ночи, до изнеможения. Потом институт, подработки. Кем ты только не была, — и газеты разносила, и в церкви пела.

— Надо было тебе замуж выходить сразу после школы — жила бы у мужа, сама себе хозяйка, — советую я сзапозданием. — Ребята на тебя внимание часто обращали, влюбилась бы и в ЗАГС!

— Я была влюблена в школе несколько раз, но без взаимности. И каждый раз был для меня как конец света, как сумасшествие… Помнишь Олега Рысина?

— Почему ты спросила? Ты была в него влюблена? Ты?! Да он же ничтожество, просто ноль!

— Он добрый, — мягко поправляет меня Марина.

— Это он-то? Если бы он осмелился за тобой приударить, ты бы узнала, как этот «добрый» обращается с девушками, мне его бывшая много чего рассказала… Погоди, но ты выдумываешь! Это невозможно!

— Что именно? — моя подруга откидывается на спинку кресла, скрестив ноги, каждое ее движение в этом имидже, честно говоря, так прекрасно, что я зажмуриваюсь и на минуту теряю нить разговора.

— …Это было совсем незаметно, — ну, твои чувства к нему. Совсем! Мы же были в одной компании, все на виду. Ты была такой равнодушной!

— Конечно. Он не обращал на меня внимания, а я не могла навязываться, — тихо отвечает подруга, — я воспитана так.

— И ты что, так сильно, как говоришь, его любила, и не призналась?! Догадайся, мол, сам, как пелось в древней песне?! — Я вспыхиваю даже неожиданно для самой себя. Слава Богу, нам с ней не приходилось делить парня, боюсь, результат был бы не в мою пользу. — Получается, ты любишь одного и поэтому отказываешь всем прочим, а мы все хором завидуем, но этому первому ты из принципа не признаешься, а сам он лопух, в итоге все страдают?! Ха-ха-ха!

Я издевательски хохочу. И тут же жалею об этом, потому что черненький Ван Дамм из коридора приближается, мрачно уставившись на меня, а Марина отмахивается от него, как от мухи и принимается оправдываться:

— Я не специально, прости. Ты же знаешь, я никогда не стеснялась ребят, но к единственному любимому, к НЕМУ я никогда не могла заставить себя подойти. И если случай сталкивал нас… Мне по-настоящему, физически становилось плохо от волнения. И в первый раз, и во второй, и с возрастом стало только хуже. Месяц назад при встрече в оброк упала, — подруга обхватывает голову руками и замирает.

— Получается, у тебя как бы комплексы или даже болезнь, — озадаченно резюмирую я. — Ты все переживала в себе, а мы с девчонками думали, что ты просто холодная… Ну, можно, наверное, чтобы сломать этот внутренний барьер, объясниться с парнем как-то по-другому. Ты бы с литературных героев брала пример, — хоть с Татьяны Лариной.

— А разве у нее чем-то хорошим закончилось?

— Сложно сказать… А Ромео и Джульетта? Хотя нет, это вообще не вариант… Но надо же с этим что-то делать, с такими проблемами можно было и в старых девах остаться!

— Запросто. Я стала женщиной в двадцать пять лет.

— Ты? — протянула я с сомнением. — Ладно, проехали… А твой шеф, он, скажешь, любит тебя платонически?!

— Он и был моим первым.

— Ага, он сразу начал приставать к тебе?

— Не сразу, — она улыбается. — Знаешь, когда он смотрел на меня, я всегда знала, что для него я — красавица из красавиц.

Она с минуту молчит, вспоминая что-то личное. А я понимаю, что бедной Марине, не знавшей отцовской ласки, да, похоже, и материнской тоже, была прямая дорога отдаться «папику».

— До шефа никто никогда не интересовался, хорошо ли мне, и чего сейчас хочется! — продолжает она. — А может быть, мне вообще нравились мужчины постарше…

— Просто ты вообще любишь мужчин, — фыркаю я.

Она поднимает на меня глаза и отвечает совершенно серьезно:

— Да, я действительно люблю мужчин. А ты разве не любишь своего Мишу?

— Почему же, — смущаюсь я, — люблю, конечно люблю! Но много ли мужику надо, — накормишь его повкуснее, приласкаешь, — он и счастлив!

Подруга не спорит, но я буквально кожей чувствую, что она вкладывает в отношения с противоположным полом нечто большее. А свои желания привыкла ставить на последнее место.

— А потом?

— Я полюбила Сашу.

Она в общих чертах рассказывает красивую и странную историю их любви до того момента, как выяснилось, чей он зять, и что ненужная больше краска не бледнеет. И продолжает.

​

Марина

Я, закутанная до глаз в зеленое парео поверх костюма, как восточная женщина, врываюсь в колор-студию.

— Помогите! Пожалуйста, помогите мне! — сдавленно выкрикиваю по-английски и скидываю покрывало.

Две визажистки в салоне переглядываются между собой.

— Вы должны меня помнить, — торопливо продолжаю, сбиваясь на русский. — Вот квитанция. Краска должна была уже сойти. У меня через три часа самолет. Домой.

Беспомощно оглядываюсь.

— Ну, что же вы сидите? Пожалуйста, скорее! Мне нужно только смыть краску. Сколько заплатить? — достаю кошелек, показываю доллары.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Одна сотрудница начинает говорить по мобильнику, другая, скорчив гримаску, указывает мне на дальнее кресло.

— Найн! Ноу! Нет! — кричу. — Мне нужно сейчас. Пожалуйста, сейчас! Вы понимаете?

Входит знакомый сотрудник, понимающий по-русски. Кидаюсь к нему.

— Сидеть, — указывает он на кресло. — Что ты хотеть?

Я начинаю объяснять. Он, не дослушав, кивает коллегам на входную дверь. Те поспешно запирают ее.

— Ты делать этот рисунок три раз? — мягко спрашивает мужчина.

— Да.

— Ага, вот твой красный листок. Читать, — он указывает ногтем текст напротив моей подписи.

— Я опаздываю на самолет!

— Если ты забывать, я читать и переводить за тебя. «Я в три раз прошу сделать мне тот рисунок. Я согласен, что рисунок будет стабилен долгий время». Это твой подпись?

Киваю, не понимая, к чему он ведет.

— Ты хотеть рисунок на долгий время. Мы сделать то, что ты хотеть.

— Но я думала, что он пропадет так же, как обычно, через два дня…

— Я не знать, что ты думал. Наш стилисты всем говорить, квитанция всем писать, квитанция надо читать. Если ты не уметь читать английски, надо сидеть дом. Ты видеть цвет квитанций: первый — зеленый, второй — желтый, третий — красный, как светофор, это для дама, который не умеет читать английски, как ты. Этот краска такой специальный — когда три раз один пигмент на один место красить, будет долгий-долгий срок. Я никто не заставлять! — заключает он.

— Да, я понимаю и не спорю. Я готова заплатить опять…

— Ты готов платить? — хмыкает он. — Хорошо. Раздеваться.

Я быстро снимаю костюм и колготки, чуть медленнее — белье и выпрямляюсь, прикрываясь юбкой. Стилистки из своего угла смотрят на меня, криво улыбаясь.

— Так хорошо. Так ты лучший, чем твой строгий костюм. Первый и второй кожа в один время. — Он смеется.

— Пожалуйста, быстрее!

— Что ты теперь хотеть?

— Смыть эту краску, — повторяю в десятый раз. — У вас есть такой флакон, я видела, как жидкостью из него смывали, когда ошибались. Ну что же вы стоите, вот деньги, вот за срочность, разве этого мало?!

Филиппин открывает что-то у себя на телефоне и показывает:

— Мне нужен этот твой коллега здесь. Приведи его сейчас, и я дам тебе тот флакон.

На экране телефона филиппинца фотография Александра. Откуда?!

— Зачем он вам?!

— Он — ценный специалист. Я спросить его совет, — скалится. — Разговор здесь с твой коллега за флакон.

Я, наконец, чувствую опасность. Неясную, но нарастающую. Но, даже не поняв толком, сразу включаю защиту близкого.

— Нет. Его я не приведу.

— Тогда звони, пусть он сам придет к тебе здесь, — настаивает филиппин.

— Нет, я не могу. Это касается только меня. Дайте флакон.

— Тот флакон тебе не помогать. Он помогать только быстро, на свежий пигмент.

— Но как тогда, чем краску смыть сейчас?

Мужчина молча качает головой, загадочно улыбаясь.

Я замираю. Тревога звенит во мне набатом.

— Неправда! Дайте флакон. Дайте, или я возьму сама, я знаю, где он стоит!

— Сидеть! — филиппинец властно удерживает меня. — Сейчас тебе дать флакон…

Он кивает визажистке и берет из ее рук знакомую бутылочку, издающую резкий запах. — На! И вата на! Ну, видеть? Не помогать.

Я настойчиво тру кожу ватным диском, обильно смоченным средством, на которое я так надеялась. Наконец, останавливаюсь, не видя результата. Я в каком-то ступоре.

— Зови коллега, звони, и тебе будет хорошо, — продолжает давить салонный администратор.

— Нет, коллега больше не обсуждается, — отвечаю, мучительно пытаясь не потерять самообладание.

— Твой выбор! — мужчина вальяжно раскидывается в кресле и закуривает сигару.

Он вообще никуда не торопится, в отличие от меня.

— Чем тогда это можно смыть?!

Снова качает головой, как китайский болванчик:

— Ничто после третий раз не помогай.

Смотрю на него, не понимая, словно все происходит не со мной.

— Но когда же, когда она побледнеет?!

— Это не китайский барахло, это хороший американский нано-краска.

— И все же… когда?

— По гарантия — двадцать.

— Двадцать дней?! — ужасаюсь я.

— Нет, нет! Двадцать лет.

Кажется, я потеряла сознание. Следующее, что осознаю — лежу в низком кресле, ноги точно из ваты.

— Эй, ты слышать меня? — щелкает пальцами над моей головой филиппин и настойчиво сует мне что-то в рот. — На курить! Курить!

Я глотнула едкий и горький дым сигареты и закашлялась. Говорю еле слышно:

— Все, не надо больше. Что же я натворила?! Что можно сделать? Ну, предложите же что-нибудь… Может, закрасить светлым, в тон кожи?

— Нет, пигмент на пигмент не ложиться, — отвечает.

— А если лазером?.. Я слышала, что лазером выводят татуировки.

— Много мелкий порез? Весь твой тело? — Ты не жить!

— Хотя бы на лице… Как же я вернусь?..

— Да, так вернуться нельзя, — соглашается. — Надо звонить коллега. Смотри. Я все знаю. Тебе с ним хорошо.

И он показывает мне на своем телефоне фотографию моей близости с Сашей. Я вскакиваю:

— Как? Откуда?..

Скалится. Ему весело! Потом достает из кармана костюма флешку, вставляет в ближайший ко мне компьютер и показывает на экране фотографию моего любимого, обнаженного, почти в полный рост, в интерьере гостиничного номера. А потом рядом — линии грима для всего тела, почти как у меня! Линии на НЕГО наплывают… Я холодею.

— Это если он не хотеть договориться. Этот имидж на твой парень будет хорошо смотреться. Для особый случаев подойдет, и стоимость таких развлечений тоже будет особый.

И администратор, или кто он здесь, самодовольно рассказывает, как придумал и разработал этот великолепный имидж для пары — мужчины и женщины — с хорошими фигурами. И что у меня всегда будет компания, если я позову сюда сейчас своего коллегу. Гасит экран и вынимает флешку.

Потом набирает кого-то в телефоне, разговаривает и показывает мне трансляцию. Вижу небольшой самолет и нашу группу. Вот коллеги один за другим поднимаются по трапу в недра джета. На летном поле остаются только Александр и человек, который снимает. Мой любимый нетерпеливо высматривает кого-то, и я знаю, кого. А потом эмоционально общается с подошедшим летчиком. И я слышу ответы! То есть, если сейчас громко позову на помощь, Саша меня услышит!

— Молчи, — шипит проницательный филиппин. — Если он не захотеть договориться, его придется убить. Сейчас. У меня, — как это по-русски? — пришел приказ от начальник. И я буду приказать своему человеку. И ты все услышать и увидеть.

Зажимаю себе рот руками, не в силах оторвать взгляда от Сашеньки. Улетай скорее! Улетай!!! И прости меня…

— Ну, что, ты звать его?

Тут вижу, что мои коллеги во главе с Евгением поспешно покидают самолет. Саша уже не один. Филиппин тоже это видит. Что там случилось, почему задержка?!

— Мне надо подумать, как это лучше сделать, — шепчу.

— Да, тебе быстро подумать надо, — men оставляет телефон у компьютера рядом с флешкой и деловито отпирает своим ключом отдельный ящичек в шкафу, звенит в нем инструментами. — А я уже решить, что тебе помогать. Я смотреть твой нос.

Почему-то остро пахнет спиртом.

— Положить голову! Закрыть глаза! Не двигаться! — раскомандовался.

Думаю только о том, как спасти Сашу. Надо потянуть время, и он улетит. Бесконечно ерзаю в кресле, устраиваясь. Мотаю головой, не давая menу прицелиться каким-то странным аппаратом в руке. Говорю, что меня сильно тошнит, прошусь в туалет и прошу пить.

Наконец, у него заканчивается терпение. По его сигналу подходят визажистки и наваливаются на меня с двух сторон, а филиппин лично вцепляется крючковатыми пальцами в мой подбородок. Даже с закрытыми глазами различаю яркий свет. Что-то холодно-металлическое просовывается мне глубоко в нос, потом резко щелкает, трещит и обжигает болью.

— На, курить! Курить еще!

Я судорожно глотаю горький дым, притупляющий чувства. Слезы боли заливают мне лицо. Нос кажется горячим и сильно распухшим. Работницы салона все еще держат меня.

— Как чувствовать себя? — интересуется мужчина, нависая надо мной.

— Голова немного кружится… Это был лазер? Я сейчас буду готова продолжить, сейчас…

— Уже все! Нельзя трогать твой нос! Не будешь трогать?

— Не буду.

Визажистки встают и идут заниматься своими делами.

— Ты можешь ходить? — спрашивает меня men.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Кажется, да, — осторожно встаю, стараясь не шевелить головой из-за пульсирующей боли. — А что, на носу уже нет краски? А где мои вещи?

Филиппинец заржал.

— Пойдем, пойдем к зеркало. А потом ты отдыхать, не здесь, в другой комната. Но помнить: не трогать нос! Теперь нос — твой защита. Тебе лучше это объяснять Машка, русский Машка, к ней пойдем. Вот зеркало… Да ты хулиган!..

Глава 19

Они рано решили, что я смирилась. Последнюю реплику филиппинца на ломаном русском я услышала за спиной, когда, схватив его телефон с флешкой, буквально запрыгнула в туалет. Я бывала в нем раньше. Шарахнув тонкий и изящный телефон о кафель стены, я смываю его и флешку в канализацию.

Когда увидела себя в зеркале с кровью, текущей из носа из-под вставленной в него эмблемы известной местной компании, поняла, что терять мне уже нечего. Надеюсь, это даст Саше фору улететь.

Меня выволакивают из туалета, но не бьют, на удивление. Моего телефона, а также сумки и одежды на месте, где оставила, не оказывается. Пока men изучает устройство унитаза, вопя и размахивая руками, я пытаюсь раскрыть входную дверь и даже разбить стекло стулом.

А потом вбегает охрана.

​

— Очухалась? Лежи, не дергайся! Тебе сейчас лучше полежать, — крупная рыжая женщина в цветастом халатике кладет тюбик туши для ресниц на туалетный столик.

Потом широко улыбается то ли мне, то ли своему отражению в зеркале (один глаз недокрашен) и говорит мурлыкающим, успокаивающим голосом:

— Ну, здравствуй, подруга! Вот и вторая русская здесь. Нас, русских, теперь везде много. Зови меня Машка, как все. А вот тебя как называть?

— Марина, — выдавливаю из себя.

Минуту назад я очнулась и обнаружила себя в комнате без окон, прикованной к водопроводной трубе за кольцо в носу. Лицо болит, как один большой синяк. И не только лицо. Рот раскрывать вообще не хочется. Как и жить.

— Какая ж ты Марина? — улыбается мне в зеркало соотечественница. — Ты рыбка или ящерка. Поймали тебя на крючок, придерживай рукой свою леску. Красотка, конечно, но скажи спасибо, если игуаной или драконихой не назовут. Ладно, Мариш, не обижайся, это я любя. До унитаза дотянешься, до холодильника тоже, иногда полный покой даже полезен, привыкай.

Пытаюсь осмотреть помещение в поисках своих вещей. Вокруг все чужое.

— Мне нужно позвонить, — говорю.

— Позвонить? Кому?! Может, еще скажешь, — сбежать? Думаешь, из-за тебя — такой — твой дружок станет стены прошибать? Успокойся! А то на тебе прям лица нет!.. — она оборачивается и хмыкает. — Вот-вот, сверкай глазами, только так с тобой и нужно.

Пойми: ты теперь — бэби fornigth. Тебе же днем на люди показываться нельзя! А здесь тебе дадут возможность вести достойную жизнь. И с первого взгляда видно, что ты принадлежишь одной из самых влиятельных организаций в стране.

— Принадлежу?

— Нет, ну, конечно же, ты не собственность! Докажи, что можешь работать не из-под палки, а на совесть, с умом и фантазией, тогда ты и вправду Личность. Сейчас я буду готовиться к своей работе и болтать, а ты слушай и вникай…

Машка возвращается к накладыванию туши.

— Ты, видимо, жертва пресловутого третьего раза? Там же черным по белому, то есть по красному написано — long (длительный)! Впрочем, не зацикливайся на этом. Они просто концентрацию красителя и присадок побольше дают, и все! Малевать один-в-один несколько раз — скучно. Чего зря переводить драгоценную краску? Если кто сюда решится, да еще повторно — уже наш человек. Это же затягивает, тот же наркотик, трудно без этого.

Меня в салоне честно спросили: «Тебе сразу или…» Ну, я конечно, говорю: «Сразу, чего тянуть, не передумаю уж». На лице я не стала делать, я не такая дура, как ты. Ну, разве что контур губ… — Она складывает губки бантиком и любуется своим отражением.

— Я ведь себе тату сделала давно уже, больше пятнадцати лет. Тогда это шикарно смотрелось, ярко, я ведь белокожая. А когда эта краска появилась, на ее фоне моя картинка бледновато стала выглядеть. Захотела я своего дракончика сверху краской покрыть, так в салоне такую цену заломили! Мол, неперспективная. Иди, говорят, еще раз на тату, сейчас яркие пигменты появились. Еще чего не хватало! — думаю, — опять иглы в себя тыкать. Это не гигиенично.

Ну, я тут покрутилась, нашла нужных людей и все же подмазала дракошу кое-где. — Машка спускает с плеч халатик, открыв рисунок во всю спину. — Смотри, когда я плечами шевелю, он как будто крыльями машет. Нравится?

У меня в глазах темнеет.

— …Эй, ты, ящерка, или как тебя там? Тебе что, опять плохо? Ах, ты, горе на мою шею, я тебя сейчас быстро вылечу: виски в рот, вот так. Теперь виски в нос и колечко пошевеливаем, — ага, вот и полегчало!

Я закашлялась. Горло обожгло, голова раскалывается. Меня мутит от виски, от вида рисунка не на бумаге и от ситуации в целом. А Машка все стоит надо мной с бутылкой:

— Жестоко, да? Молчишь, терпишь? Другая тяпнула бы стакан, выматерила всех, кого только вспомнила, и успокоилась. А ты что? Вся в себе. Очень точно подобрали тебе make-up. Настоящая ящерица с застывшим взглядом. Внешний вид, как говорится, соответствует внутреннему содержанию. Ты пока не возбудишься, значит, холодная, совсем как рептилия? А потом сразу шустрая, и двигаешься красиво, я прямо любовалась, глядя в записи на то, как ты по салону скакала. И талия у тебя длинная, и пальцы. Да, там — настоящие мастера!

Она отхлебывает глоток из горла, закручивает крышку и убирает бутылку в мини-бар.

— Где моя одежда? — спрашиваю.

— Что ты, какая тебе одежда? Забудь. Здесь не меньше, чем плюс двадцать семь круглый год, — она начинает рыться в косметичке. — Я так понимаю, ты хотела спрятаться, побегать инкогнито по ночным клубам, по чужим мужикам? Мол, вроде бы это я трахаюсь, и в то же время не я. А потом вышла бы вся такая чистенькая, скромненькая? Вот и спряталась. Насовсем. За все надо платить.

Надейся, что через двадцать лет сойдет. Хотя, кто это проверял? Они всего-то второй год этим малюют… Слушай, а у тебя не было аллергии на краску? А то я вся волдырями покрывалась.

— Не было. Маша, тебе за меня платят?

— А как же иначе, рыбка моя? За обучение молодежи мне и на прежней работе платили, в России.

— У тебя никого нет? На родине?

— Есть, как не быть. И дочь, и мама, и куча родни. Доченька у меня уже невеста. Даст Бог, в марте на свадьбе погуляю, — Машка скосила глаза, — если ты не подведешь. Дочка у меня умница и красавица, университет заканчивает. В Ленинграде.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Как же ты попадешь туда?

— Обыкновенно, самолетом.

— И тебя отпустят?!

— Отпустят. Возьму отгулы. Начнешь работать, будешь стараться — и тебя отпустят! Не насовсем, конечно, а… Хотя тебе в самолет — если только в парандже. И замажешь тональным кремом погуще, люди всю жизнь прыщи замазывают.

Быстро поумнеешь — тебе же лучше. Неплохие бабки здесь можно заработать! Вялые да больные им не нужны. Выговоришь себе процент со временем. Ну, сначала, конечно, отработаешь затраты.

— Какие затраты?!

— Ты что, думаешь, оставила в салоне несколько сот зеленых — и все? Ты хоть представляешь себе, сколько эта краска на самом деле стоит?! Она же почти вечная! И где они ее берут? И как? А цена риска? И сколько стоит твое сопровождение? Не понимаешь? — Следили за тобой с первого дня, по пятам ходили, и, наверное, эти же двое, — Машка машет рукой куда-то вверх, в пластиковый потолок, — очень уж по-родственному они с тобой обходятся.

И я понимаю, что она имеет в виду тех самых охранников из салона.

— Они меня изнасиловали.

— И что, скажешь, они тебя больно насиловали? Да они с тобой были — сама нежность! И даже, заметь — презервативы надевали. Обрати внимание — на Филиппинах аборты запрещены. То, что тебя чуток помяли — так нечего было хулиганничать, пытаться удирать, ну куда бы ты делась?! Устроила тут Мамаево побоище, трое мужиков тебя ловили, ну надо же! Вот мальчики и возбудились. Как станешь работать — ни один тебя не тронет, слишком больших бабок стоит твоя шкурка.

Она щедро опрыскивает себя парфюмом. У меня даже глаза щиплет до слез. А Машка продолжает меня успокаивать:

— Ты себя не кори. Судьба, значит, такая. Не пришла бы сегодня сама — тем или другим способом ты все равно оказалась бы здесь. Они постоянно работают с картотекой пользователей этой краски по всему миру. Пару раз тебе в салоне понравилось, коготок увяз — всей птичке пропадать!

А нос до первой свадьбы заживет. В этой жизни все делается через боль. Сначала родители воспитывают ремнем по мягкому месту, потом женщиной становиться больно, а рожать вообще ой как больно! Обидели тебя, да? Пирсинг в носик вставили, да еще и на цепь посадили, вот сволочи, да? После того, что ты вытворила, в наручниках, думаешь, было бы приятнее? Но мешает ужасно, согласна. И сукровица течет, а сморкаться тяжело.

Она подает мне бумажные салфетки. Вздыхает:

— Мне скоро уходить, и как только я за дверь выйду, ты или несчастный стальной водопровод ломать начнешь, или цепочку рвать, или пластину из носа выковыривать, угадала? Кстати, цепочка и пластинка сделаны из сплава благородного титана, прочного, как у сейфа, даже не пытайся сломать. А пластина заходит в нос на всю длину хряща. Надеюсь, ты не хочешь разворотить себе половину физиономии? Здесь специальный инструмент нужен, а его заслужить надо!

Ребята говорят, что ты можешь работать по-настоящему, ты не просто девчонка какая-то с улицы. Выйди вечером, погляди, какой выбор б.! Хочешь пятнадцатилетнюю? И двенадцатилетние найдутся. А тебе двадцать пять. Как-то ты себя проявила, где-то они тебя видели, раз сразу присвоили высшую квалификацию! Подумай, где и с кем? В отеле? Подкупить портье — заснять секс на видео откуда-нибудь — раз плюнуть. Все стены из картона. Ага, я вижу, ты вспомнила!.. Ничего другого от тебя здесь и не потребуется.

— Ты не знаешь, моя группа… они улетели?

— Насколько я знаю — еще нет. Да, вот еще что… На столе рядом с тобой бумага, ручка и образцы. Ты должна написать письма… Джон такой злой, каким я его еще не видела. Ты у него что-то удалила, какие-то уникальные разработки и контакты. Если не напишешь… Отпусти твоих коллег, пусть они уже улетят домой. Когда ящерица убегает от преследования, она оставляет свой хвост. Напиши эти письма, чтобы тебя не искали, оставь свой хвост России.

Глава 20

Маша укладывает волосы, поглядывая на то, как я пишу и переписываю, вытирая слезы и сопли. И иногда вставляет нравоучения, отрабатывая полученные за меня деньги:

— Не тереби нос! Носить логотип Концерна — это честь. Разумеется, можно носить его в ушах или на пальце. Но что, если ты — такая как сейчас — его на улице потеряешь или в расстроенных чувствах забросишь куда? Что тогда с тобой без логотипа станет? Сумасбродка ты, тебя берегут, чтобы не разобравшись, себе не навредила. А от татуировок с символами давно отказались — не эстетично. Не парься, просто смачивай нос водкой почаще, шевели вправо-влево, как уши протыкала, так и… Ты что, не протыкала ушей?! Ну, ты даешь!

— А у тебя почему логотипа нет?

— Так я ж вольнонаемная. — Она закончила взбивать копну ярко-оранжевых волос, сбрызгивает их лаком и изучает свое отражение в фас и в профиль. — Шучу. Старая я уже, пятый десяток. Где уж мне. Так, фартучком складки на животе прикрою, вроде сойдет. Раньше я в стриптизе выступала, — мечтательно вздыхает она. — Но это давно было, и не здесь…

Ты пойми: Концерн — это не притон какой-нибудь, а солидная, продуманная индустрия развлечений. Здесь есть все! И все должно быть по высшему разряду. Не скучно. Кстати, сексуальные услуги никак не оговариваются и в договоре на тур не прописываются, а проходят как «дополнительные развлечения».

И тут на первый план выходит корпоративный имидж. Не понимаешь? Носики эдакие только у пташек перспективных для Проекта, вроде тебя. Пластинки стоят недешево и означают, что ты здорова и классна, — как знак качества в бывшем СССР.

Традиция пошла от родоначальницы Концерна — у нее первой нос был с ее инициалами и весь в бриллиантах. Я, правда, думаю, что у нее просто был сифилис, — шепчет, смеясь. — Но если тебе твоя современная пластинка с логотипом кажется слишком простой, то ты совершенно права: она временная. Я могла бы пока этого не говорить, но слишком уж ты ее теребишь.

Машка отпирает ключом и бережно вынимает из маленького стенного сейфа узкую малиновую бархатную коробочку, по форме напоминающую игрушечный гроб, и держит ее, не раскрывая, перед собой.

— Когда был разработан твой имидж, украшение было создано лучшими ювелирами специально к нему. Комплектом к нему идет еще пара браслетов и ошейник, цепочку сначала собирались крепить к одному из них. Но потом остановились на носовом украшении. Здесь уж, извини, пунктик у них. По-моему, они нам просто завидуют: ихние носопырки-то крохотные, еле от щек отрываются!

Согласись, ходить в ошейнике неприятно, — грубо, средневековье. Браслет — еще куда ни шло, но рука или нога все время занята. А нос — это пикантно! Кстати, с цепочкой к носу ты приучишься спокойнее, женственнее себя вести. Комплект создан из сплава драгоценных металлов, чтобы было приятно твоей коже. В носовое кольцо вставлены несколько плоских бриллиантиков. Буквы, головы и крылья инкрустированы перламутром, глаза изумрудные…

— Какие крылья?!

— Крылья дракончика на крыльях твоего носа. Это настоящее произведение искусства. Ты будешь носить его с гордостью. — Машка раскрыла футляр. — Смотри… Роскошно, правда? Чего молчишь? Полный герб Концерна и притом такой изящный. Разве ты могла позволить себе брюлики дома?

Причем все части украшения разработаны так, что если, к примеру, ты упадешь и ударишься носом, ничего страшного с тобой не случится. Или если вдруг кто-то тебя ударит… К сожалению, мужики часто бывают несдержанны и в сердцах бьют почему-то обязательно по лицу… Так вот, больно будет только им, такова оригинальная конструкция. Нравится?

— Что нравится? Что мужчины бьют по лицу? Или мне должен нравиться этот драгоценно-мерзкий мутант, сжимающий в лапах сияющее алмазное кольцо как красивый символ рабства?! Цепь к нему, конечно, тоже вся в брюликах?! А это что?

Хвост дракона напоминал две длинные и толстые изогнутые вилы. Из-за них и футляр был такой вытянутый. Машка забеспокоилась:

— Этого не будет видно! Как у айсберга. Так украшение крепится в носу…

Проваливаюсь в душную темноту.

— …Маринка, ты что, опять?! Да, похоже, перестаралась я… Беременная она, что ли? Где этот нашатырь?

​

— Ну, очухалась? Вставай, отцепили тебя уж. Пойдем, на экскурсию свожу. Ты еще не видела главного — Бассейна. Там тебе сразу похорошеет!

Машка торопит меня. Выходим в коридор, к нам присоединяются сопровождающие. Маленький лифт без кнопок бесшумно движется вниз. Остановка «Бассейн». Двери раскрываются. Выходим. Охрана остается у лифта.

— Разуваемся! — командует моя провожатая.

Тишина — только вода мягко журчит. Пещера подземных королей? Пространство огромно, возможно, здесь стены из зеркал? Куполообразный потолок как бархатное вечернее небо с мигающими «живыми» звездами, пожалуй, чуть ярче, чем в действительности. Искусно спрятанная подсветка, дающая приглушенный рассеянный свет — и не совсем ночь, и не яркий закат. Смотришь вверх — голова кружится. «Планетарий».

Ниже — море зелени, заросли. Никаких четких линий, никакой симметрии. Если сильно приглядеться, угадаешь несколько колонн, закамуфлированных корой деревьев и обвитых настоящим виноградом с подвешенными гроздьями синих ягод. Везде мох, пружинящий под босыми ногами, мощные влаголюбивые растения, спускающиеся к воде, а вода прозрачная, чуть солоноватая, со светлым песчаным дном.

Если честно, бассейном это подземное озеро назвать не поворачивается язык. Его то пологие, то крутые берега ни с одной точки не видны целиком. Ручей весело бежит по каменным уступам и маленьким водопадом падает в глубину. Брызги веером, свежесть.

Множество светлых шершавых камней наподобие ступеней спускаются в воду. Угадываются укромные гроты. Огромные плоские валуны, как лежанки на разном уровне, чуть возвышаются над водой или торчат из мха под цветущими кустами, чуть теплые, возможно, с подогревом. Золотые рыбки, смешные черепашки, яркие птички, бабочки. Цветы. Запахи… Рай. Рай в ожидании первого человека.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Пойдем, — громким шепотом позвала Машка. — Пора уходить. Ну, как, прониклась? Поняла? — Бассейн ждет тебя. Ты скоро сюда вернешься.

Скала при нашем приближении раздвинулась, открыв освещенную кабину лифта. Не надо даже говорить «Сим-сим, откройся».

— Входи уже, — торопит Машка. — Сейчас пойдем по другому коридору. А ты приглядывайся, там уже наверняка собираются твои компаньонки — «Русалка», «Приз» и «Отдых воина». Есть там еще одна, только не смейся, — прыскает в кулак Машка. — Ей мужик изменил, так она с горя ему назло так себя разукрасила!..

Ты не поверишь — как будто ее змея заглотила — лицо как из раскрытой красной пасти торчит, волосы с боков сбрила, уши оформила под глаза змеи, полтела и нога черные. Ужас! Вот дурища! Ее среди бела дня увидишь — описаешься, а что в сумерках!.. Только военные на нее иногда влезают, как в бой идут. Сколько краски на нее перевели! Кстати, тоже жертва третьего раза. А ведь была моделью, красоткой… Вон она. Идем, идем, не оглядывайся! Она и двинуть может, мальчики не успеют вмешаться.

Поднимаемся на третий этаж. Охрана, а точнее надсмотрщики следят издали, как мы входим в открытую Машкиным электронным ключом дверь.

— Вот мы и дома. Входи, — приглашает соотечественница. — Садись на эту койку, пока будешь жить у меня. Извини, но цепочка обязательна! Защелкнуть можешь сама к трубе, к тому месту, где тебе удобнее, а вот ключа у меня нет! Давай-давай, в темпе. Имей в виду, вон — камера, — показывает на выступ под потолком в углу, — если что-нибудь вытворишь — придут мальчики, и скучно не будет! Если хочешь — просто позови их.

Она красит ногти на ногах, придирчиво поглядывая на себя в зеркало. Над ее руками явно трудился профессионал — ногти очень длинные, толстые, каждый с особенным рисунком.

— Ну, ты видела почти всех девушек, — кивает на дверь. — Еще одну сейчас готовят наверху, так, ничего особенного. По элитным секс-турам работать особо некому. Тебе вообще-то повезло — тебя ориентируют на старичков. Если они дожили до таких лет, значит, никакой заразы у них быть не должно. Просто когда они в последний раз этим занимались, современных болезней еще не было! — смеется.

— И, конечно, в основном на белых мужчин — возрастных американцев, австралийцев, канадцев и так далее, потому что с азиатками у них обычно физиологически плохо получается — мелкие они внутри… Что за голову хватаешься — ведь ты хотела этого, скажешь, нет? И где же теперь твоя храбрость? Ты сама выбрала себе эту роль. Обвыкнешь.

Кстати, в проекте с бассейном ты даже не ящерица, ты — «Добыча». Пойми свою выгоду. Ты как бы беззащитная, несчастненькая: голая, немая, прикованная к скале. Это будоражит. Используй ситуацию, как тебе надо! Ведь старички спасать тебя кинуться, жалеть, они просто обалдеют! А как они тебя будут любить! И представляешь, каким щедрым будет дедок, который давно уже не мог, а с тобой, как все тут считают, сможет!

Машка скидывает халат и осторожно натягивает чулки на резинках, подняв их почти до самой бритой киски. Разглаживает, любуется по-прежнему безукоризненным видом стройных ножек.

— Да, вот еще: Джон, управляющий велел тебе передать, чтобы ты с дедушками общалась молча, — чужой язык или акцент всегда напрягают. Можешь немного повизжать, а потом опять молчи. Помни: здесь не специальные услуги, не клубы и путаны, а…романтика. Вызывать восхищение мужчин — это тонкое искусство, это наслаждение! Это игра, это шоу. Учись. Там, внизу, в Бассейне — высший пилотаж!

К тебе деды придут прямо из сауны — чистенькие, распаренные. Это тоже часть Проекта — кардинально решить в Бассейне проблему мусора — ничего не должно быть, ни-че-го. Ни одежды, ни полотенец, ни бутылок, сигарет, презервативов. Как у Адама и Евы. В сауну с мобильником пока еще никто не догадался прийти, со жвачкой тоже вроде не видела. Допускаются разве что символы — крест, например.

Ведь исторически задача мужчины — поймать самку. Проект гениален — человеку, развращенному цивилизацией, дают возможность вернуться к настоящему, к своему естеству, природе.

— Ну, да, — отвечаю я. — Странно только, что для этого пришлось делать искусственное сооружение под землей.

Машка еще немного крутится перед зеркалом:

— Ладно, мне работать пора. Если очень что понадобится — вон кнопка вызова прислуги, дотянешься. Подбрейся внизу — ты должна быть гладенькой. Принадлежности в ванной. Чего ждешь?! Или хочешь, чтоб те двое тебя побрили? Они могут. Телевизор включай, на подведенных каналах какой только порнухи нет, пригодится. Противозачаточные в аптечке подбери. Старички-то они старички, но всякое бывает!

Оклемаешься, будешь гимнастику у меня делать, как миленькая, — наклоны всякие, повороты, растяжку, всякие выверты-верты, — надо напряжение с мышц снимать, грацию поддерживать. А пока вот тебе разговорник английский — учи. Десять страниц чтоб сегодня выучила, приду — проверю. Ну, я пошла, не скучай!

Она надела кружевной фартук официантки прямо на голое тело, туфли на шпильках и пошла. Работать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 21

Наташа

Не я, а Марина поглядела на стенные часы. Она рассказывала так, что я словно побывала в ее шкуре, забыла обо всем.

— И ты что, ра… — кажется, я всерьез начинаю заикаться, — работаешь в этом «бассейне»?!

Она молча кивает. Моя подруга трудится проституткой! Конечно, ее принудили, но мне к этому знанию еще надо привыкнуть…

— Первого я все-таки сбросила, а потом… Мне их жаль. Они чем-то похожи на Евгения или даже на его отца. И они так добры со мной. Я руки на себя накладывать и не стала. Наверное, жить можно по-разному, и в тюрьме как-то люди живут. Я еще не поняла. У меня пока было только двое.

Она закрывает глаза, продолжая:

— Однажды было хуже, чем в тюрьме. Наверху проходили разборки с конкурирующей группировкой, здание было обесточено. Нас несколько девушек осталось в бассейне, в темноте на двое суток. Начали прибывать грунтовые воды, мы не смогли отцепиться, была паника. Когда к нам, наконец, вошли, оказалось, что «Приз» повесилась на своей цепочке, а «Отдых воина» сошла с ума…

Но самое ужасное то, что у меня больше нет ребенка! — Она кладет руки на живот и плачет, нет, прямо-таки воет.

— Ты была беременна?! От Саши?

Она судорожно кивает и хватает сигарету. Я сажусь с ней рядом, обнимаю поникшие плечи. Шепчу молитву:

— Господи милосердный! Спаси и сохрани нерожденного младенца в одной из твоих прекрасных обителей!..

И думаю, сказать или не сказать ей, что Саша близко? Ведь он ждет ее, злится или боится, но точно ждет…

Тут Ван Дамм из коридора теряет терпение и начинает кричать. Мари-на как-то вся подбирается, высоко поднимает голову, нарочито медленно поворачивается и с достоинством произносит всего пару каких-то слогов, но мужик успокаивается. Я только теперь отчетливо понимаю, что моя подруга всегда была леди. Леди, не знающая английского языка. Она поворачивается ко мне:

— У тебя скоро самолет. Успокой, пожалуйста, маму. Не рассказывай…детали, не надо ее расстраивать. Скажи, что ты меня видела, что мне сейчас надо очень много работать. Что, как только смогу, я позвоню и обязательно буду им помогать…

А Кате, Кате можешь рассказать. Она сейчас в том возрасте… Скажи ей, что когда накладываешь косметику, ты хочешь скрыть от окружающих свои чувства, свое «я». Чуть больше, чуть меньше, не имеет особого значения, все равно это уже не ты, а…маска. И ты не заметишь, как она изменит твою жизнь…

Марина неподвижно глядит на отель, видимый в окно.

— Я ведь пробовала бежать, — продолжает. — Добралась до полицейского участка при аэропорте. Полицейские и привезли меня назад. Этим концерном здесь все куплено. Просить консула, чтобы меня выдали? Даже если все получится, и меня не «потеряют» где-нибудь по дороге и выдадут, и я пройду процедуру установления личности, кем я буду дома? И что будет с мамой?

Здесь я не одна такая, это немного утешает, — она нервно смеется. — Будем считать, что я нашла свой Эдем. Пока в нем никого нет, там так хорошо! Но я в нем не Ева, а всего лишь Ящерица.

— Зачем ты прислала мне фотографию?

— Хотела потом вместе посмеяться, как тогда в суши-баре… Я вижу, ты тоже попробовала краску. Если решишься еще раз, они могут посчитать тебя перспективной.

— Ты думаешь, они позарятся на мои растяжки?!

— Надеюсь, что нет. Тут сплошные эстеты. Но не рискуй. Береги себя, Наташенька. Спасибо тебе за все!.. Я хочу увидеть, как ты выходишь отсюда.

Она встает и молча смотрит на меня.

— Ты же хотела понять! — я судорожно вцепляюсь в сумочку с документами.

— Я поняла, — она заговорила сдержанно, как раньше, доверительная беседа закончилась. — Я боялась показать свои чувства. Очень боялась, что меня снова бросят… Мы встретимся с тобой лет через двадцать. Если доживу.

«Снова бросят», — это, очевидно, в адрес отца. Знают ли мужчины, уходящие из семьи, сколько горя причиняют своим детям? И как те, невинные, пытаются преодолеть предательство… Глядя во все глаза на ТО, во что превратилась Марина, я теряю самообладание и бросаюсь ей на шею:

— Неужели мы вот так и расстанемся? Неужели ты останешься здесь?! — Я реву в голос.

Она тянется за сигаретой. Я вздрагиваю и поспешно утираю слезы:

— Не надо, не кури. Я ухожу. Как же ты могла… Что ты наделала…

— Я любила, — ответила она просто, как Арсена Гийо.

Этот рассказ у Мериме я недавно читала.

​

Из здания салона я вышла обыкновенно, через ту же дверь, никто меня не удерживал. Перед глазами у меня что-то мелькает, — давление, что ли, поднялось? Голова болит, и даже мутит от безысходности и тревоги. Телефон мне так и не вернули, сколько не просила. Иду и мучительно пытаюсь сообразить, что еще можно предпринять, кто Марине может помочь. Был бы здесь Вова с пистолетом, а лучше с автоматом, он бы что-нибудь придумал.

Оглядываюсь, склонив голову, и вижу двух молодчиков. «Хвост». Опять.

Я выпрямляюсь, и тут меня зашатало от порыва ветра со стороны моря. Безденежная, я прохожу мимо ресторана моего отеля и с всей возможной скоростью двигаюсь до перекрестка в транспортном центре. Внезапно полил дождь, да такой, что, несмотря на зонт, я вскоре вымокла до нитки. И дождь неожиданно холодный, почти ледяной. Я прохожу бесконечный квартал и наконец попадаю на «Манильский Арбат». Спешу, как могу, так как по всем прикидкам осталось мало времени до вылета.

Двое молодчиков все еще идут за мной в отдалении, но как-то не настырно, отставая, как бы без большого желания. А когда до моего отеля остается каких-нибудь метров пятьсот, — растворяются за стеной дождя.

Параллельным курсом со мной, в сторону моря по булыжникам текут потоки воды, не успевая сливаться в ливневую канализацию. Какое-то время я еще пытаюсь выбирать, куда ставить ноги, потом бреду уже, не разбирая дороги. Туфли, конечно, придется выбросить. Людей вокруг практически нет — все попрятались, пережидая непогоду. Если бы мне не надо было спешить, я бы поступила точно так же.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Тут в небе начинает твориться что-то вообще невообразимое — молнии над головой сверкают одна за другой, вспарывая небо, грохот раскатов такой, что подо мной ощутимо вздрагивает земля. Зонт пришлось экстренно выбросить в урну, так как ветер вывернул и порвал его, растопырив спицы. Я почти не вижу, куда иду, из-за потоков воды. И не знаю, сколько выдержит такой ливень моя сумка с документами.

Вскоре ветер со стороны моря задул с такой силой, что иной раз не давал шагу ступить. Мне навстречу полетели ветки деревьев и какой-то мусор. Когда в воздухе мимо меня с грохотом пронесся рекламный щит, я, пригибаясь, поскользнулась на скользких камнях и села в воду. Дальше двигалась чуть ли не на четвереньках, сгибаясь против ветра. И вот это все — всего лишь циклон?!

По моим подсчетам, отель должен показаться уже вот-вот. Из-за стены дождя все вокруг одинаково серое, но периодически я поднимаю голову и осматриваюсь. И вдруг понимаю, что передо мной вода. Не дождь, ручьи или большая лужа, а водная гладь, посередине города, до самого конца улицы. Как на фотографиях Венеции. Мое любимое море пришло ко мне само. Мамочка моя! Это потоп, самый настоящий!

Несколько автомашин друг за другом подъезжают из-за моей спины к кромке воды, но разворачиваются и, брызгаясь, мчатся прочь. А мне надо вперед!

Чтобы попасть в отель, где остались мои вещи, мне придется войти вэту холодную мутную воду и брести по колено в воде! Я даже с минуту думаю: стоит ли? Но там моя сухая, теплая и частично непромокаемая одежда, а у меня уже зуб на зуб не попадает от холода. И еще я подумала: а вдруг Александр все еще спит, потому что из-за бури про него забыли на ресепшене?! И я вхожу в эту воду, и скоро ее уровень доходит чуть ли не до пояса, и я бреду, подняв над головой сумку.

Больше всего я боюсь снова поскользнуться и потерять опору под ногами, тогда потоки воды запросто смогут захватить меня и пронести мимо отеля, прямо в глубину. Причем вода прибывает как бы небольшими волнами! Не настолько хорошо я плаваю…

Уже вижу вблизи вход в мой отель и даже каких-то людей в дверях, когда уровень воды доходит мне до груди. Теперь надо вспомнить, угадать, где начинается лестница, скрытая сейчас большей частью под водой, как айсберг. Осторожно пытаясь ощупывать дно ногами, я все же царапаюсь обо что-то — это и есть начало ступеней.

Я начинаю подниматься и кричу, зову на помощь, правда, шум стоит такой, что мои крики сливаются с воем ветра. Людей уже не видно. Я выбираюсь из воды и бегу, то есть тащусь выше по лестнице. Дверь, на мое счастье, оказывается не заперта.

Вхожу в холл, оставляя за собой лужи. Здесь блаженная тишина и покой. Прохожу мимо пустой стойки ресепшена. Вижу вскрытый или, точнее, взломанный большой сейф отеля с раскуроченной дверцей. Несколько часов назад я забрала из него перетянутую скотчем стопку пачек долларов. Неужели в помещении использовали взрывчатку?! Еще из школьной программы помню, что при любых катаклизмах второй волной приходят мародеры.

Оглядываюсь, втянув голову в плечи — никого. Теперь дважды подумаешь, прежде чем звать на помощь кого-то незнакомого. Забираю ключ от своего номера. Коридор на первый взгляд выглядит так же, как всегда, только не работает освещение. Но для входа в этот коридор из холла надо спуститься на три ступени, и я понимаю, что пол там весь залит водой.

Вздыхаю, спускаюсь и хлюпаю по воде. Моя комната расположена ближе ко входу, чем комната коллег. Она заперта, открываю. И из-за двери мне навстречу устремляется поток воды, выравнивая уровень. Только не это!

Чуть не плачу. Комната затоплена, не особо глубоко, но все же. А мои вещи?! Хорошо, что я оставила их в средней части шкафа, словно предчувствовала. С трудом стягиваю с себя мокрую одежду, сейчас она выглядит, как тряпки для мытья полов.

Неужели еще этим утром мне было жарко?! Залезаю на кровать, где еще не очень сыро, вытираюсь покрывалом, дрожа, и надеваю сухое платье и условно непромокаемую утепленную куртку. Обхватываю себя руками, чтобы хоть тело согреть. Ногам, видимо, уже ничто не поможет. Понимаю, что брюки или колготки надевать бессмысленно.

И тут мое внимание привлекает окно. То самое, за которым видно здание салона и Марининой «работы». Отдергиваю штору и не сразу осознаю увиденное: уровень моря поднялся немного выше моего подоконника, я сейчас смотрю словно на аквариум, и только закрытая оконная рама кое-как удерживает (пока!) массу воды. Море просачивается сквозь незаметные глазу щели под подоконником, журча и усиливая струи с каждой минутой. Уровень моря волнуется и поднимается у меня на глазах.

С ужасом смотрю на Маринино здание, расположенное ближе к морю и значительно ниже. Сюрреалистическая картина: зеркальный куб, торчащий из воды. От салона только самая верхушка вывески угадывается.

На вид тот дом прочно построен, хотя бы его верхнюю половину не зальет, надеюсь. Марине не должна угрожать смерть от утопления. Наверное, хорошо, что мы с подругой так долго разговаривали. В этой опасной ситуации ее после могли сразу отправить на верхние этажи переждать бурю, вместо того, чтобы потом эвакуировать, как прошлый раз, снизу. В любом случае помочь ей я больше ничем не могу.

Сползаю с кровати, оставляю свою бывшую комнату, заперев ее по привычке на ключ, и иду в номер мужчин. Стою под дверью и чувствую ногами напор воды из щели под дверным полотном. Встаю сбоку от входа, медленно поворачиваю ручку, понимаю, что не заперто, и осторожно приоткрываю.

Дальше мне «помогают» открыть дверь новые потоки воды, изливающиеся в коридор. Едва успеваю отдернуть руку и высоко задрать подол платья, чтобы не намочить, но хватает не на долго. Несмотря на то, что этот номер расположен не со стороны моря, воды в нем больше, чем в моем. Очевидно, потому, что окно раскрыто настежь — в него свободно море и вливается.

Осторожно вхожу. Кровати затоплены. Ни одного, ни другого «коллеги» здесь нет. Ну, хоть знаю теперь, что не утонул Александр в пьяном сне. Осматриваясь. Его вещей тоже нигде не видно. Значит, ушел до потопа. Пока кручу головой, мимо меня проплывает опрокинутый стул, а следом — кадка с большим комнатным растением диффенбахией. Обхожу ее и выглядываю в окно.

И вижу, что у соседнего номера, прямо к подоконнику привязана обыкновенная деревянная лодка с веслами!

Что мне делать? Попытаться добраться к этой лодке? Когда море выдавит окно в моей комнате или любой другой с той стороны отеля, уровень воды внутри поднимется резко, волной.

Может, мне лучше попытаться выбраться на крышу и ждать каких-то спасателей? Дойти до «большой земли» тем же путем, что пришла, уже не получится — вижу, что входная лестница полностью скрыта под водой.

Пытаюсь поставить стул, чтобы с него залезать на подоконник, мне сильно мешают сумки, подол платья и усталость. Стул все время опрокидывается, создавая в окружающей воде маленькие водовороты. Диффенбахия, словно бодливая коза, снова движется ко мне, угрожающе накренясь и тыча мне в лицо своими развесистыми листьями. Я резко отталкиваю и отбиваюсь от нее, что-то ей даже сломав, и чувствую, что ее млечный сок брызнул мне на щеку и уголок губ.

Справляюсь со стулом, влезаю на него, опираюсь коленом о подоконник и вижу, как в лодку садятся двое местных, бедно одетых мужчин, готовясь вот-вот отчалить! Не знаю, на каком языке я молю их взять меня с собой, перекрикивая шум бури и размахивая рукой, но они в один взмах весла оказываются возле меня.

Хватаясь за раму, я влезаю на подоконник, едва видный под бегущей водой, затем перешагиваю в качающуюся неустойчивую посудину, набитую какими-то вещами, и сажусь на них, чтобы не раскачивать лодку. Мелькает мысль, что эти люди и есть мародеры, хорошо, если не работорговцы, но мне уже не до выбора.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На днище лодки под ногами у меня опять оказывается хлюпающая вода. Мне тут же суют в руки пустую кастрюлю и показывают, что надо вычерпывать воду, — вот зачем они меня взяли. Лодка быстро наполняется неослабевающим дождем, мне приходится работать в темпе.

Отплываем. Один мужчина гребет, другой, стоя на носу лодки, отталкивает длинной палкой крупный мусор с нашего курса. Вижу, что один из красавцев-кипарисов, росших у отеля, как его визитная карточка, сломался от ветра. В мутной воде вокруг нас среди мусора плавают крупные ветки и даже стволы разных деревьев, предметы мебели, а еще парочка затопленных по самую крышу дорогих автомобилей. Мы медленно движемся по «Манильскому Арбату» в направлении к центру города.

Странное зрелище представляют полузатопленные дома, которые я помню в их лучшие дни. Не понятно, почему небольшими волнами продолжает наступать море, но, боюсь, и третий этаж не гарантирует стопроцентной защиты от потопа.

Тут и там вижу людей, зовущих на помощь у раскрытых окон, или пристроившихся на карнизах и даже на фонарных столбах. Но наша маленькая лодка полна, борта чуть возвышаются над водой и иногда даже зачерпывают ее, покачиваясь. Тогда мужчины начинают кричать на меня, и я с удвоенной скоростью принимаюсь вычерпывать и выливать за борт мутную холодную жижу. Слышу воющих от ужаса собак, оказавшихся на крышах.

А дождь все льет, словно небо во что бы то ни стало решили смыть Манилу с лица земли. Разряды молний сверкают примерно через одну-две минуты, с нескольких сторон. Сквозь завывание ветра время от времени слышу тяжелые шлепки. Я не сразу соображаю — это, пожалуй, шум прибоя, мощные удары поднявшихся волн даже уже не о пристань, а прямо о дома.

Вскоре я вижу и утопленника — недалеко от нас медленно плывет полупогруженное в воду синюшно-бледное тело мужчины в одних трусах, лицом вверх. Какой ужас! Вглядываюсь в лицо, страшась узнать в нем одного из «коллег», — нет, это незнакомый.

Меня высаживают, когда лодка чиркает днищем о дорожное покрытие. Впереди условно сухо — выше уровня моря. Что интересно — впервые с меня здесь не потребовали плату и даже ее не взяли, когда я по своей инициативе сняла с шеи и протянула им тонкую золотую цепочку, за неимением денег. Замечательные мужчины машут мне руками и отчаливают.

— Спасибо, thank you! — кричу, прижимая руки к сердцу и отплевываясь от дождя.

Дорогу, вернее направление к аэропорту я знаю лишь приблизительно. Сначала просто иду в противоположную сторону от наступающего моря. Потом понимаю, что пора уточнить, куда идти. Но немногочисленные группы людей, стоящих при входе в магазины или в другие здания, к которым я приближаюсь, машут на меня руками или угрожают. Скучившись на ограниченной территории, где уже некуда стать, они, похоже, опасаются остаться не только без земли под ногами и крыши над головой, но и вообще боятся всего на свете от шока.

Редкие прохожие пробегают или бредут с потерянным видом, такие же беспомощные и дезориентированные, как и я. Все еще не знаю, который час, все еще боюсь остаться без билетов и денег в чужой стране. Вроде бы еще не темнеет, как вечером, когда вылет, а просто сумрачно от низких туч, и иногда все вокруг ярко пронзают молнии.

Я должна найти аэродром в незнакомой стране среди хаоса стихий — понимаю, что это почти нереально. Но стараюсь хотя бы придерживаться приличных кварталов незатопленной части города. Меня еще и бьет озноб. И голова гудит от непрерывно падающих на нее сверху струй. Не схватить бы какую-то экзотическую лихорадку. А ведь по-хорошему, в консульстве сразу надо было и про прививки от местных болезней разузнать! Обувь на мне в жутком состоянии.

Блуждаю по городу наугад, и в конце концов мне везет — я набредаю на посольство Польши, эвакуирующее своих дипломатов и их семьи. Это почти наши, как двоюродные родственники. Меня понимают, и я их понимаю! Как же это приятно! Заметила уже, что беды делают многих людей проще и добрей. Наверное, с этой целью их на нас и насылают.

Мне дают попить горячего чая с бутербродами и подвозят на автобусе до здания аэропорта. Дальше советуют искать своих. Выхожу и вижу, что вся территория вокруг терминала находится под водой. Глубина, навскидку — до середины голени. Еще одна нереальная картина за сегодня. До меня только теперь доходит, что я не могла опоздать на рейс — вылетов нет и в ближайшее время не предвидится.

Внутри аэропорта оказывается не намного суше и радостней, — сверху, с высоты примерно четырех обычных этажей, активно льет в нескольких местах. Сотни людей скучены большими группами на самых сухих локациях — на балконах второго уровня, на лестницах, стойках и других возвышениях ближе к стенам здания. Ряды кресел в центре зала тоже все заняты — ожидающие рейса сидят на спинках, поставив ноги на сиденья, вместе с чемоданами и сумками.

Табло отключены — нет электричества. Кассы, паспортный и таможенный контроль не работают. Вообще в униформе здесь никого нет, ни в летной, ни даже в форме охраны. Вижу несколько вскрытых и опустошенных ларьков, один из банкоматов лежит на боку.

Хлюпая по щиколотку в воде, я то и дело громко спрашиваю:

— Есть кто из России?

Направляюсь через весь зал в поисках свободного более-менее сухого места и соотечественников, больше всего я хочу обнаружить здесь Александра. Похоже, мобильная связь сегодня тоже не работает — многие владельцы телефонов трясут ими и размахивают, словно это может чем-то помочь.

За стеклянной стеной вижу, словно на широкоформатном экране, как по летному полю, затопленному водой, самопроизвольно катаются туда-сюда от напора ветра два сорвавшихся с якорей самолета. Завораживающее зрелище, надо сказать! Очень надеюсь, что нашего среди них нет.

Еще несколько минут — и две дюралевые птицы сталкиваются, ломая крылья и оборудование, и разъезжаются вновь. Балет «Лебединое озеро», да и только!

Не успели затихнуть разноязыкие крики ожидающих пассажиров, как у одного из лайнеров начинает дымиться, а затем и вспыхивает пламенем двигатель, несмотря на ливень. Никто его не тушит. Полуразбитый горящий самолет продолжает кататься взад и вперед.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 22

Я уже почти дохожу до ближайшей группы людей на лестнице, когда слышу новый многоголосый крик, а потом и страшный грохот со звоном и скрежетом за спиной. Оборачиваюсь, вжав голову в плечи. Самолет торчит передней половиной среди рядов кресел зала ожидания. Я только что проходила там.

«Так не бывает», — хочется мне сказать и проморгаться. Однако я вижу раздавленные махиной кресла, раскуроченные чемоданы и несколько человек в крови, но все вроде бы на своих ногах. Похоже, я родилась в рубашке, — чуть замешкайся и…

Крики, а точнее многоголосый плач и вой не смолкают. В выбитые стекла рвется ветер и вода. Дыры в потолке начинают расти на глазах, извергая потоки дождя, возможно, конструкция где-то лопнула от удара, и не известно, сколько крыша продержится. Двигатель (это оказывается «тот самый» самолет) теперь горит у самого пролома. Страшно.

Группа пассажиров-мужчин приходит в бешенство. Они начинают бить ногами по дверям во все запертые служебные помещения. Только после этого откуда-то появляются несколько сотрудников аэропорта (или представителей авиакомпаний) в форме. Они оценивают обстановку, уворачиваясь от кулаков самых нервных несостоявшихся пассажиров.

У персонала есть связь — они общаются с кем-то по рации. И вскоре пострадавшим наконец оказывают медицинскую помощь. А потом со стороны летного поля медленно подъезжает погруженный в воду до верха колес тягач, похожий на военный, прицепляет и увозит куда-то неудачливый самолет, предварительно «стреножив» его.

Замечаю, что на улице темнеет. Молнии сверкают чуть реже, но заметно ярче на фоне неба. А дождь со шквалистым ветром все не прекращаются, свободно проникая в огромный пролом. Какой-то мужчина в пятнистом плаще вдруг выходит на середину зала, прикладывает к губам рупор и объявляет:

— Русские есть?

​

Я бегу ему навстречу, шлепая по воде, к этому замечательному соотечественнику. Несколько человек с разных сторон устремляются туда же. Среди них — Александр. Честно — я кинулась ему на шею, да простит меня Марина. В тот момент мне было все равно, какого русского обнять или даже всех разом. К слову, Сергея Вениаминовича здесь нет, я его больше так и не видела и ничего о нем не слышала. Не знаю, куда он подевался. Неужели все повторяется, как с Мариной?! Но сейчас уже точно рейс задержал не Саша.

Нас вывозит небольшой трудолюбивый самолет-амфибия МЧС со смешным названием Бе-200. Несмотря на наличие шасси, днище у него похоже на лодку, и высокая вода ему нипочем. Борт без долгих разговоров забирает до Владивостока и поляков, и желающих украинцев.

Молнии за иллюминатором сверкают, но все реже и реже. Я переобуваюсь в зимнюю обувь прямо в кресле, извиваясь, как змея. Меня трясет, — простудилась? Или это от шока. Или от радости, что потоп остался позади, — пока не знаю.

При взлете я начинаю молиться дрожащими губами и, как оказалось, вслух. Потому что многие-многие другие пассажиры вдруг подхватывают «Отче наш» на русском языке. Даже хмурый Саша, сидящий по другую сторону от меня через проход, и даже общающаяся исключительно на мове хохлушка в неоновой желтой-голубой куртке рядом со мной. Так мы и летим с молитвой в небо.

Александр сидит похудевший, трезвый, в щетине. Брутальный. Он словно постарел за эти несколько дней. Но и похорошел тоже. От него прямо веет… альфа-самцом, я бы сказала. На нем черный облегающий костюм типа спортивного, возможно, непромокаемый, высокие ботинки на шнуровке.

— Благодарю, — вдруг говорит он и протягивает мои документы. Копии.

За что спасибо, точно не знаю. Выяснять я не стала, и он молчит, хотя глазищами так и зыркает, и желваки на скулах играют. Тут его соседка, сидящая у иллюминатора, в медицинской маске, наклоняется вперед и поворачивает голову, выразительно глядя на меня. И я понимаю, что рядом с Сашей сидит… Марина Воробьева.

​

Не знаю, как она там оказалась. Даже совершенно не помню, как она прошла мимо меня. Или я мимо нее. «Серая мышь». Проскользнула, никто и не заметил. И без Саши тут точно не обошлось. Но только я раскрываю рот с первым вопросом, как подруга подносит палец к губам (к маске). Понимаю: не хочет привлекать внимание, все объяснения потом.

На ее лицо явно нанесен толстый слой тонального крема или чего-то подобного, руки в темных латексных перчатках. Вижу на ней джинсы, водолазку, расстегнутую теплую куртку. Одежда свободная, словно с чужого плеча, но сейчас могло быть и хуже. В этом самолете многие вообще непонятно в чем, вплоть до одеяла с целлофаном на плечах поверх плавок. Хорошо, хоть сами целы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Из Подмосковного аэропорта Быково Саша и Марина уходят вдвоем. Они совершенно не касаются друг друга, как чужие, но я понимаю, что он ее не бросит. Ну, может, у них опять как-то срастется, со временем. Кстати, он увешан сумками, которых точно при нем не было, когда улетал в Манилу. И по поводу содержимого этих сумок он объяснялся в аэропорту Владивостока, даже какие-то корочки предъявлял.

К Вове на службу я забегаю в день прилета. Был бы старый телефон — позвонила бы. Рассказываю все, что знаю, и обещаю: когда появится возможность, Марина придет его поблагодарить. Владимир тут же приписывает мне, как свей ученице, львиную долю успеха операции по возвращению одноклассницы. Но, думаю, забывает о моем существовании, чуть только я закрываю за собой дверь.

В тот же длинный день я успеваю сходить и на работу к Марининому шефу. Он принимает меня сразу. Рассказываю вкратце, что произошло, и где Марину нашла. Отчитываюсь о потраченных долларах. Говорить об отношениях Марины и его зятя, естественно, не стала. Но за ее контактами, если они ему нужны, советую ему обращаться к Александру. И похоже, тот со своим тестем еще не связывался.

Про переводчика честно сообщаю все, что знаю — практически ничего. Он мне не друг, у меня даже номера его телефона никогда не было. Пусть генеральный ищет сам своего недисциплинированного сотрудника, если хочет.

На протяжении моего рассказа Евгений дважды принимает какие-то таблетки, запивая их минеральной водой. Лицо его краснеет, чем дальше, тем сильнее, а взгляд делается… потерянным? Ни одного вопроса не задал. Прощаюсь — только кивнул. Уходя, я настойчиво советую его секретарю обратить внимание на состояние здоровья директора. А лучше сразу скорую вызвать.

​

Настоящие масштабы страшного наводнения, из которого нам троим удалось выбраться, я осознаю только вечером, когда мои домашние уснули, а я нашла время заглянуть в интернет. Ураганный ветер, ливень, потоп, оползни, сели, паника. Жертвы, жертвы, жертвы, — от падения деревьев, от утоплений и переохлаждения. Пропавшие без вести.

Читаю дальше.

Штормовые волны затопили прибрежные районы Манилы, — это про то место, где мы жили. Остановлено и морское сообщение, и авиационное, — из-за полного затопления всех взлетно-посадочных полос. Разрушены или завалены многие автодороги, многокилометровые заторы созданы заглохшими автомобилями. Люди вынуждены передвигаться по пояс в холодной воде.

Службы пытаются восстановить электроснабжение столицы. С отдельными районами страны пока нет никакой связи. По данным официального представительства РФ, более пятидесяти наших соотечественников остаются в зоне бедствия. Два самолета МЧС России готовы отправить гуманитарный груз и медицинских специалистов и на обратном пути эвакуировать своих граждан.

Все это я видела своими глазами, почувствовала кожей.

А вот что было потом: из-за переполнения водохранилищ, власти были вынуждены открыть несколько шлюзов, высокие волны вызвали затопление центральных районов столицы. Под водой, в частности, оказались центральная больница, фешенебельный отель и посольство США. Большинство смертей зафиксированы в Маниле и ее окрестностях. Сильный урон понес исторический центр столицы.

Наливаю себе горячий чай и делаю к нему бутерброды — как ТОГДА, чтобы без особых нервов прочитать дальше.

Сейчас одна из основных проблем на Филиппинах — нехватка питьевой воды. Остановлена работа почти десяти тысяч заводов и фабрик, в том числе производивших бутилированную воду. Без работы остались миллионы человек. Закрыты отделения банков. Входы в действующие магазины обложены мешками с песком и укреплены бетонными блоками. Введены ограничения на приобретение продуктов питания. Эвакуированы заключенные из нескольких тюрем.

Вижу страшные фотографии… Как Александру в этой чехарде удалось вытащить Марину и добраться до нашего самолета живым, пока не знаю. Я сама нахожусь в какой-то прострации, не могу осознать, что для нас троих все закончилось. Ну, почти. На всякий случай достаю витамин С и принимаю двойную, нет, тройную дозу для поддержания иммунитета.

Если бы моя подруга там осталась… К такому напору стихий невозможно подготовиться даже всесильному концерну. «Бассейн», безусловно, снова затоплен, — весь океан не откачаешь, как ни старайся. А многократно затопляемое здание со временем теряет устойчивость.

Повторяю себе — и это «всего лишь» циклон! А ведь в тех местах нередко бывают и супертайфуны, и землетрясения с цунами. Пресса пишет, что судьба Манилы зависит от дамб, расположенных вдоль рек. При худшем развитии событий, столица вообще может скрыться под водой на несколько месяцев.

А вот еще что по запросу «погода на Филиппинах» мне интернет выдал.

В 2013-м сила ветра достигала трехсот километров в час — больше, чем за всю историю наблюдений. Девять миллионов пострадавших, несмотря на заблаговременное предупреждение метеорологов и эвакуацию жителей прибрежных районов. В частности, разрушен город населением в 200 тысяч человек, спасшиеся были вынуждены рыть братские могилы…

И так далее. У нас об этом мало кто знает, — по ящику другие новости в приоритете. Мне явно будет что рассказать детям. Когда вырастут, конечно.

​

Вижу входящий звонок с незнакомого номера (у меня новый телефон, новая сим-карта, так что большинство звонков — «неизвестные»).

— Привет. Это Марина. Мы можем завтра встретиться? Я живу на съемной, — она диктует адрес.

Записываю и отключаюсь. Это недалеко. Может, узнаю подробности, успокоюсь и забуду. Присваиваю имя номеру.

Минуты не проходит, — звонок другого неизвестного.

— Доброго! — бросает сильный мужской голос. — Это Александр.

Даже так… Они сговорились, что ли? Вздыхаю.

— Наташ, у тебя все нормально, все здоровы?

— Д-да, — настораживаюсь. — А что?

— Можно к тебе зайти?

На часах двадцать два тридцать. Хорошо хоть завтра не на работу — новогодние каникулы еще не кончились. Хмыкаю.

— Поздновато для визитов к замужней женщине, не находишь? Ты абонента не перепутал, случайно?

— Мне на ночь моего пацана оставить не с кем.

Ух ты. Припоминаю — у него же имеются жена и сын.

— Стесняюсь спросить: а где мама ребенка?

— Пойду ее искать. И прошу контакты твоего знакомого полицейского.

Даже так… Да, эта тема как раз в спектре интересов Вовы. Меня, конечно, тянет прямо сегодня порасспрашивать Сашу о том, что было и что будет, но момент явно не подходящий.

— Я могу на время нанять кого-то, — продолжает он, — но мне невыносима мысль, что посторонний будет лезть в дела семьи.

— Значит, я для тебя не посторонняя?

— Ты деликатна и умна. И знаешь уже так много, что…

Расцветаю от его комплимента. И больше не выдерживаю прикидываться стервой:

— Конечно, приводи мальчика. Адрес знаешь?

— Мы внизу.

Иду открывать дверь, чтобы звонком не разбудили спящих красавцев. Входят. Мальчик по возрасту — как раз моим сорванцам в компанию. Деловито протягивает ручонку:

— Сележа.

— Наташа, — пожимаю, улыбаясь.

Он на лицо — вылитый папа, не ошибешься, и даже движениями схож. Они раздеваются, тихо копошась. Потом Александр садится в кресло в гостиной, держа сына на коленях. Ребенок обнимает его за шею. Они шепчутся о чем-то все то время, пока я раскладываю диван, стелю постель и приношу на подносе перекус с кухни.

Сережа с аппетитом уплетает творожную запеканку, запивая теплым молоком. Похоже, голодный. Саше не предлагаю, обойдется. Он кивает на прихожую:

— Там в пакете его одежда и немного продуктов, в том числе мюсли, которые он обычно ест по утрам. Я буду в девять.

Киваю, усаживаю мальчика на детский горшок сделать свои дела. Потом раздеваю и укладываю в постель. Сонный весь, усталый. Но когда отец направляется к выходу, Сережа приподнимается и, похоже, собирается заплакать. Александр тут же возвращается, приобнимает его, объясняя что-то. Заинтересованно прохожу мимо, слышу самый конец:

— Серый, помни, что мы мужики, веди себя хорошо и жди меня. Поспишь здесь. Как станет светло на улице — я и приду.

И вынимает из внутреннего кармана своей куртки мягкую игрушку средних размеров — обаятельного улыбающегося волка в тельняшке и брючках клеш. Сережа отвлекается на игрушку, и Саша выходит. Иду проводить его.

Тихо спрашиваю:

— Получается, ты его похитил? Я ребенка, конечно, из постели не выну, за дверь не выставлю и чужим не отдам. Но имею право знать!

Сверкает глазами, наступая на меня:

— Я отец. Я отвечаю за него и делаю так, чтобы ему было хорошо!

— Ладно, ладно, не переживай. Сама с ним лягу, все будет в порядке.

— Я сразу понял, что ему у тебя будет хорошо, — говорит.

Хмыкаю, подлизывается, конечно. Но как приятно!

— А что у тебя здесь? — вдруг спрашивает, внимательно глядя на что-то с правой стороны моего лица и даже тянется рукой.

Я отстраняюсь:

— Разберемся.

И захлопываю за ним дверь.

​

Одна из немногих вещей, которых я в жизни боюсь — случайно подцепить какую-нибудь заразу, от которой придется долго лечиться, изолируясь от собственных близких. Только проблемы с лицом мне сейчас не хватало! Места с неблагоприятной эпидемиологической обстановкой — типа того, из которого я только что прибыла — в этом плане меня сильно тревожат. Иду к зеркалу на подрагивающих ногах изучать, что случилось.

Уф, вроде ничего особенного — не вздуто, не покраснело, не чешется. Только на правой половине лица местами отсутствует филиппинская долговременная краска. Слева, если придирчиво смотреть, я ее замечаю в виде нескольких слабо-сияющих оттенков бежевого. Краска по плану должна побледнеть, а потом и полностью исчезнуть, — примерно к завтрашнему утру, а не сейчас. И целиком, а не пятнами. Да, еще на внутреннем уголке губ справа исчез филиппинский аналог губной помады.

Днем я была изысканно-красивая (и справа, и слева), как сообщил мне при встрече муж. Ну, а теперь… Что ж. Если завтра разница еще будет видна, постараюсь выровнять цвет крем-пудрой на пару тонов темнее. Ну, и помадой уголок губ подмажу, или карандашом для губ, — что лучше ляжет. Вздыхаю с облегчением.

Иду проверять, спит ли Сережа. Спит, обняв игрушечного волка. Миленький такой мальчик, наверное, вылитый папа в детстве. Гашу верхний свет, включая слабенький ночник, на всякий случай. И вдруг мне приходит сообщение на вотсап, от того самого Сани. Забыл о чем-то предупредить? Или решил сообщить радостные новости о найденной жене?

Нет, написано вот что: «Прошу сфотографировать с нескольких позиций правую сторону твоего лица, при хорошем освещении, сейчас! И прислать мне фото. Это может быть очень важно! Заранее благодарен».

Ладно, хорошо, раз это кому-то важно… Нахожу самое освещенное место в квартире, где сейчас не спят — в ванной. И фоткаю щеку и губы с нескольких ракурсов. Отправляю ему фотографии, пусть любуется. И ложусь рядом с его сыном, пахнущим молоком и детством.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 23

Ночью мне предсказуемо снится вода, очень много воды.

Заботливый папаша звонит в дверь в девять ноль-ноль, как обещал. Наверное, под дверью ждал. Протягивает мне торт с тонким намеком на чаепитие. Приглашаю. На входе в кухню показывается мой муж, в утреннем наряде — в трусах и майке, и они уединяются там, знакомясь.

Маленькие мальчишки в гостиной шумно играют в войнушку втроем. Сережа дичился только в самом начале, потом нормально влился в компанию, в обиду себя не дает. Чуть что не так — по-английски кричит на моих сынов, они сразу и останавливаются. Даже мне на это нечего ответить. Только улыбаюсь. Я то приглядываю за ними, то прихожу на кухню.

Вот сидят двое молодых мужчин за одним столом, общаются на равных. Но мой родной, дорогой и единственный Миша проигрывает Александру по всем статьям. Лучше бы я этого не видела.

Саша явно находит время посещать спортзал — вон какая у него осанка, и разворот плеч, и бицепсы. Стрижка свежая, и небритость аккуратная, и одежда стильная, по размеру. Сейчас он в узких синих джинсах длиной чуть выше белых носков и в свободной светлой толстовке, без катышков, не мятой. И хорошей туалетной водой от него пахнет с утра, а не вчерашним пивом.

И все это даже еще и не говоря о породе, которая в Александре видна за километр. Плюс, конечно, рост. И хорошие манеры. Но в эти глубокие глаза с темными кругами вокруг от явного недосыпа, лучше даже не заглядывать. И так мне то и дело приходится себе напоминать, что я «несчастной» Марине — подруга, а Мише — верная жена и дважды мать его детей. Отворачиваюсь от гостя. Еще бы и этот роскошный сдержанный голос не слышать…

Ну, как так получается, что Воробьевой всегда достается самое лучшее?! Работала в престижной фирме, копейки, как я, не считала. Директор для нее миллионы от сердца запросто оторвал. Парень какой ее спасает, заботится, и ради нее с женой вот-вот разведется, похоже. Это еще кому из нас не повезло в жизни, как посмотреть.

Не просто так подругу в школе звали Мари-на: не «под», не «сбоку», а «на», всегда сверху то есть! Тихой сапой… Неужели ей для этого достаточно быть слабой и по-овечьи слушать мужчин, лишь иногда отвечая ласковым голосом?!

— Ната, — мой мужчина пошлепывает по сиденью рядом с собой, предлагая мне сесть, отказываюсь, мне стоя на расстоянии лучше. — Вот этот хороший человек просит разрешить его сыну погостить у нас несколько дней, до конца каникул. Обещает забить холодильник деликатесами. Ты же не против? Ты у нас главный воспитатель.

— Ну, да. А еще главный повар, снабженец, уборщик и кто там еще в длинном списке семейных обязанностей. Важно мне самой не забыть, что я еще и женщина. А то вчера при моем появлении все как-то внезапно расслабились и устали. Сережу оставляй, конечно, — поворачиваюсь к Александру. — Он меня слушается. Нисколько не в тягость. Наоборот, нашим лоботрясам пример хороший.

Прикидываю, где ночует сам Саша, и думаю: если у Марины, то им сейчас точно не до ухода за ребенком. Потом гость просит меня еще раз сфотографировать правую сторону лица, хотя с утра я совсем не замечаю разницы между двумя сторонами своей физиономии.

— Хорошо, пожалуйста, это мне не трудно, — фоткаю примерно с тех же ракурсов при том же освещении и отправляю ему в телефон. — Что еще для тебя сделать, хороший человек?!

— Еще вспомнить, — отставляет чашку, — что такого за последние двое суток произошло с твоей правой стороной лица, чего не происходило с левой. Или даже, скорее, за последние сутки.

Устало вздыхаю:

— Это вряд ли возможно. За это время я словно полжизни прожила, столько всего случилось. И постоянно в воде, что сверху, что снизу. Или между небом и землей — в самолетах. И вообще после зимнего загара на южном курорте имею право быть слегка пятнистой, как мне кажется. Ну, если вдруг что-то вспомню…

Он идет поглядеть на сына и убеждается, что тому так интересно, что даже не хочется отвлекаться на папу. Саша уходит, обещая зайти вечером.

Звоню Марине:

— Давай лучше ты ко мне приходи, через пару часов. Я тут с детьми занята.

Провожаю мужа на смену. Потом приходит Марина. Раздевается, перчатки не снимает, лицо и губы густо замазаны. Да-а, видок у нее. Идем на кухню.

— Ну, рассказывай, подруга, — говорю, — прямо с того момента, как мы в салоне расстались.

​

Марина

Два дня назад. Филиппины

Меня и еще двух девушек из «бассейна» неожиданно отводят в пустую комнату несколькими этажами выше и пристегивают там. Одна из «подруг» дотягивается до окна и скоро испуганно кричит, указывая на происходящее за стеклом. Из всего, что слышу, выделяю слово «вода», но, похоже, речь не о ливне, который видно и так.

Мы сидим здесь много часов. Девушка у окна то и дело комментирует то, что видит и пронзительно кричит, трагически хватая себя за голову. Вторая, «Проглоченная змеей», которая тоже думала, что краска на ней — временная, молча сидит, уткнувшись головой в колени и иногда вздрагивает всем телом. Под потолком этой комнаты я не замечаю работающих камер, даже не знаю, хорошо или плохо это сейчас, если нам что-то угрожает. Здесь сумрачно, похоже, приближается ночь, но клавиша выключателя света не работает.

Вдруг под потолком слышу слабый шум, потом стук и скрежет. Насколько я помню, там находится решетка вентиляции, а сейчас на ее месте чернеет проем. Слабый щелчок — и луч света освещает одну девушку, потом вторую и тут же слепит глаза мне. На секунду зажмуриваюсь.

— Марина Воробьева? — слышу сверху до боли знакомый голос, с суровыми нотками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Судорожно киваю, понимая, что должна была признаться раньше.

— Давай руку.

Я чуть не рванулась на голос Саши, только в последней момент вспомнив, что будет очень больно в носу и в голове.

— Я не могу, я на цепочке, она титановая.

— Даже так? Попробуй этим перекусить, — он бросает что-то металлическое к моим ногам.

Инструмент похож на мощные кусачки. Не сразу, но у меня получается!

— Я девушек тоже отцеплю?

— Если хочешь. Быстрее.

Отцепиться они точно хотят. Уйти — очень сомневаюсь. Если решатся, подсадят одна другую к люку вентиляции.

Мы с Сашей вылезаем через полуразобранный потолок в коридоре и бежим куда-то в почти полной темноте. Останавливаемся у выломанного проема окна, за которым дождь, молнии и ветер в сгущающихся сумерках. Мой спасатель (или спаситель) выглядывает наружу и указывает на надувную лодку с маленькими веслами, качающуюся на воде сразу за окном. Я не понимаю, что происходит, откуда здесь море.

— Потоп, — отвечает он, словно подслушав мои мысли.

Вынимает из стенного шкафа у окна пакет с ворохом одежды и кладет спасательный жилет сверху. Сам он не то в спортивном, не то в полувоенном костюме и перчатках.

— Одевайся. И держи вот это, — выкладывает на стол пистолет и нож. — Это травмат, но громкий, отпугивает хорошо. С предохранителя снять сможешь?

— В тире пару раз делала.

— Если что, стреляй, не раздумывая. Кроме тебя, кому-то может быть интересна лодка. Нож пружинный, только на кнопку нажать. Если не вернусь минут через сорок, — он смотрит наружу на уровень моря, — нет, через полчаса, — отплывай. — И сует мне в руки свой телефон.

— Дождя он не боится, только не урони, — продолжает. — Пароль — дата твоего рождения: год, месяц, число, только цифры, подряд. Пара знакомых тебе абонентов там есть. По карманам все распредели, сейчас. Вот твои документы, а это театральный грим, — кладет рядом. — Да, на углу здания энергично греби, может быть встречное течение. Центр города в какой стороне, ты знаешь. Аэропорт тоже там.

И уходит, быстро скрываясь за углом. Я не успеваю ничего ему сказать. Даже сообщить, что для него здесь может быть опасно вдвойне. Что меня предупредили — если откажусь работать — его убьют.

​

Саша возвращается почти через сорок пять минут, когда я уже сижу в лодке, вычерпывая из нее воду специальной емкостью и рыдая, решив, что его схватили. Запрыгивает на подоконник, заливаемый волнами, и осторожно пересаживается в лодку. С ним еще большая сумка.

Лодка критически опускается, едва не зачерпывая воду округлыми бортами. Я быстрее работаю емкостью, а Саша выбрасывает в море несколько предметов из сумки. Борта поднимаются выше над водой. Он перерезает веревку, плывем.

Наташа

Три дня спустя. Москва

— Ну, что сказать — повезло тебе со спасателем, Мариш! А вот новый переводчик фирмы еще не вернулся из Манилы, по крайней мере вчера от него было ноль известий. Ты жива, здорова, на Родине — это главное. Чего такая невеселая-то?

— Саша меня больше не хочет, — шепчет подруга, — как отрезало. Пластинку снял и больше не касается, лишний раз не посмотрит, разговор только по делу. Честно говоря, я и сама себя чувствую… грязной. Я потеряла себя, но никого не приобрела взамен.

Понимаю, что ей надо помочь психологически выбраться из ситуации.

— Тебя заставили, — приобнимаю ее за плечи, глажу по волосам. — Ты же не сама к ним пришла с предложением интимных услуг. Тебя обманули и принудили, даже на цепи держали, чтобы не сбежала — в двадцать первом веке! Не парься, твоей вины здесь нет… А квартиру кто тебе снял?

— Он, на полгода.

— Вот видишь! Пришел за тобой в логово мафии, это ведь мафия, ты понимаешь? Он тебя не бросил! А этот пароль на его телефоне… Значит, он даже выяснял дату твоего рождения!

— У него просто была копия моего паспорта, Наташ.

— А, ну, да. Все равно, он установил на свой телефон такой пароль, который тебе удобно запомнить. Моя мама всегда повторяет: мужчину определяет не то, что он говорит, а то, что делает. Может, у вас еще все сложится.

— В Маниле я тоже так думала. Но здесь больше ничего не происходит. Чувствую, что у нас с ним — все… Проплакала половину ночи. Я вчера на работу устроилась, диспетчером в такси, на домашнем телефоне. Им все равно, как я выгляжу, через интернет оформили, а деньги на карточку сегодня перечислили, у них расчет ежедневно после смены, — мне удобно.

— Но там же крохи, наверное?

— Это лучше, чем ничего. Просить ни у кого не могу. Надо надеяться на себя. Я никуда не буду ходить, значит, на одежду и обувь тратиться не нужно. Мне хватит, — она слегка улыбается, ну, и улыбочка у нее в этом толстом слое грима!

— А что шеф?

— Звонил вчера, сказал, что знает про мою внешность и про «бассейн».

— Прости, Марин, но я должна была ему сообщить. И еще Вове Маркелову. Кстати, он заранее догадался, где примерно тебя искать и в каком качестве. Участие обоих кадров в твоей судьбе… кардинальное. Но я рассказала без подробностей, конечно, и без твоего адреса, это — табу. А про Сашу, уверена, Евгению жена давно рассказала.

Подруга внимательно смотрит на меня, часто моргая, потом кивает.

— Так что сказал шеф? — повторяю вопрос.

— Что все равно меня любит, что подарит мне квартиру и все, что я захочу, — она хмыкает. — Говорил, что скоро фирма станет его: Анна Филипповна серьезно больна, теряла сознание. И что врач скорой, когда приводил ее в чувство, сказал, что ей намного больше лет, чем указано в паспорте.

Евгений говорит, что заплатил этому врачу, и тот показал ему следы многочисленных пластических операций у жены, которые он не замечал. Даже не знаю, как такому верить. Конечно, у Анны Филипповны странноватый голос — надтреснутый, так это называют. Я слышала, то многое можно омолодить, спрятать или изменить, но не голос. Но и у самого шефа вроде бы тоже со здоровьем не очень — просил приехать полечить его. Может, принимает желаемое за действительное? Но в любом случае с Евгением я больше не буду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Гм. А мама твоя как?

— Успокоилась, вроде бы. Я за всю жизнь столько не врала, сколько пришлось вчера. Сказала, что участвую в длительном эксперименте, что связь только по телефону… Мне в этом гриме так жарко, долго терпеть его на себе не могу.

Да, понимаю, что под корректирующим гримом кожа не дышит, потеет, тем более что Марина никогда ним не пользовалась.

Тут на кухню вбегают мальчишки, проголодались. Отрезаю им по куску сладкого пирога, наливаю теплый компот. Усаживаются на диванчик к столу, потеснив мою подругу.

У Марины вдруг глаза расширяются до невозможности. Она указывает рукой на Сережу, бормоча:

— Это же… это…

— Да, это Сережа, сын Александра, — подтверждаю.

— У тебя?!

— Сейчас да, Марин.

— А Миша?!

— Миша только что ушел. На работу. А ты подумала куда?

Я смеюсь над ее испугом или изумлением, но на самом деле смешного в этой ситуации мало.

Мысль воспользоваться расположением папаши, пока его сын здесь, мне в голову приходила не раз. Другое дело, что я ее пинками отгоняю, эту мысль. И не только потому, что я не настолько сука, чтобы отнять у подруги любовь ее жизни. Просто я реалист, и понимаю, что не буду обожать красавца и умницу Сашу настолько, чтобы забыть себя, как Марина. Ухаживать за ним так, как наверняка умеет и хочет моя подруга, — служить, и лелеять, и подавать кофе в постель и т. д., и т. п. — я не буду, не хочу. Ему со мной не понравится.

— Марин, — продолжаю, — не бойся: мы с ним общались только из-за тебя. Он обратился ко мне насчет сына потому, что я твоя подруга, что я знаю о тебе многое. Он считает тебя если уж не членом семьи, то своим ближним кругом точно.

Но по душам мы с ним особо не разговаривали. Я так поняла, что и ты с ним — тоже. Не знаю, что именно о тебе знает он. Зато помню, с какой обидой он говорил в Маниле, что ты его обманула. А сейчас выясняется, что каким-то образом его обманула еще и его жена. Похоже, у него из-за этого прямо сейчасформируется большое такое недоверие к женщинам как к классу. Ну, что с них, мужиков, взять, они же — слабый пол! Психологически, конечно. Ладно, шучу.

— Я ради него готова…

— Знаю. Но он-то как раз и не в курсе.

​

Мальчишки поели и попили, весело толкаясь и балуясь. Мои озорники привычны к такому способу принятия пищи и ловко избежали критических опасных столкновений. А воспитанный Сережа несколько раз облился и испачкался. Глаза вытаращил, видя себя грязного, задышал громко, как бы не заплакал, мелкий еще совсем. Думаю, он в детском садике даже никогда не был.

— Ничего страшного. Пойдем в ванную, помоемся, — протягиваю ему руку.

— Можно, я? — тут же вскакивает Марина.

— Пожалуйста!

Подаю банное полотенце. Они уединяются в ванной.

Внезапно звонит Саша:

— Я продукты принес, раньше доставили. Откроешь?

Открываю подъездную дверь через домофон, потом квартирную. Входит красавец, румяный с мороза, в распахнутой куртке с непокрытой головой и большой коробкой в руках. Опускает ее у зеркала. Тут мои сыновья пробегают друг за другом мимо по коридору.

— А где Сережа? — крутит головой заботливый папаша.

Киваю на ванную комнату, откуда доносится шум воды из душа, ласковые уговоры и даже детская песенка в исполнении моей подруги.

— Облился компотом, в таком нежном возрасте бывает. Марина его моет. В гости пришла.

Александр распахивает глаза точно так, как до этого делал его сын. Потом суживает до щелок:

— О матери вспоминал?

— Ты знаешь, нет. Некогда им, играют мальчишки. Чаю попьешь?

— Тороплюсь.

А сам топчется в прихожей. Вот открывается дверь ванной комнаты, и выходит Марина, держа на руках укутанного в махровое полотенце мальчика. Причем Сереженька голыми ручками доверчиво обнимает ее за шею. А Марина все также в гриме, перчатках и водолазке с высоким воротом. Интересно, что ко мне этот мальчик обниматься не лез.

Саша так и застыл, глядя на эту картину.

— Привет, — можно считать, что он это сказал всем присутствующим. — Ты как, сын? — теперь обращение точно по адресу.

— Нолмально, — отвечает.

Кстати, сегодня Сережино «р» значительно ближе именно к «р», а не к «л», как вчера. Сын оборачивается и тянется к папе.

У Александра вздрагивают губы, точно пытаются улыбнуться, но он качает головой и отстраняется:

— Я холодный.

Тогда ребенок снова прижимается к груди Марины. У мужчины брови поползли вверх. Я подхватываю коробку с продуктами и шустренько удаляюсь на кухню из зоны видимости моих гостей. Но подруга, явно растерянная, ничего не говорит. Понимаю, что она и сейчас любит, но все так же робеет перед своим Сашей. Возможно, он даже не знает, что она пыталась его спасти. Он молча уходит.

​Я была уверена, что Вова обо мне забыл. А вот и нет — входящий от него.

— Слушаю тебя, Володя.

— Наташ, я тут вспомнил, что Марина Воробьева нам с тобой кое-что должна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 24

Подруга ушла. Я с детьми погуляла, и накормила, и спать уложила. А тут — Вова.

— Я чего звоню-то, — говорит. — У моего главного на днях юбилей, полсотни лет стукнет — это тебе не игрушки. А он большой любитель эксклюзива. Вот я и подумал сделать ему подарочек…

Вова там у себя отвлекся на что-то или же просто сделал театральную паузу.

— Ты, что, рассчитываешь Марину ему в постель подложить?! — не выдерживаю я.

— Как вариант, — ржет, как конь. — Но заметь — это сказала ты! А что — гастроли элитной проститутки из главного Филиппинского борделя. Это точно эксклюзив!.. Ну, хорошо, из престижного.

— Она не настолько многоопытна.

— Да? А жаль. — Отсмеявшись, он продолжает. — Она же вроде хорошо танцует? Короче, хочу, чтобы она выступила в этом своем откровенном имидже с танцем или эротическим шоу на его днюхе. Ей же все равно скучно дома сидеть.

— Хорошо, я с ней это обсужу.

— Отказ не приму. Там все будет по высшему разряду. Само собой, тебя приглашением обеспечу. И ей заплачу, немного, — добавляет он явно через силу. — Ну, а если она будет иметь успех, не исключены и другие интересные предложения. Пусть постарается!

— Я тебя услышала. Только обеспечь меня двумя пригласительными. Ей будет проще танцевать для конкретного человека, поверь.

Я вдруг подумала, что Саша не видел, как она танцует — разговора об этом не было. А я видела, еще в школе. Не думаю, что после Филиппин она стала танцевать хуже. Если она молчит, так может, лучше выразит себя в движении. Пусть ему будет сюрприз.

— Если ты имеешь в виду Александра, с которым ты летала в Манилу — я только за. Должок закрою. Он меня на интересную мысль натолкнул. Итак, первый рабочий вечер нового года, в девятнадцать часов. Адрес кину сообщением. Не опаздывайте.

​

Александр

Генеральный вызывает. Через секретаря передал. Значит, все будет официально, скорее бы уж. Цех полупустой, административный корпус — тоже. В новогодние каникулы работают только те, кому уж очень надо.

Шеф сидит, набычившись, глядит иcподлобья. Прямо коррида в кабинете. Вдруг я испугаюсь?!

— Доброго! — вхожу и закрываю за собой дверь.

— И тебе не хворать. Где моя дочь и внук?! — гремит, шарахнув кулаком по невинной столешнице.

— Сережа в семейном детском саду, — сажусь без приглашения. — Кстати, очень доволен, что его не мучают бесконечными занятиями, а разрешают побегать и поиграть с другими детьми. Светлана — в КПЗ. Засунул ее туда не я. Взяли ее вместе с главой наркомафии во время совместной операции полиции и управления по контролю за оборотом наркотиков, в его постели, кстати. С ее слов, от которых она, конечно же, позже откажется, так как была под легким кайфом, она прибыла туда налаживать поставки.

У Евгения челюсть отвисла.

— Так что жди, генеральный, тебя скоро побеспокоят. И еще вспомни, уважаемый тесть, как ты уговаривал меня жениться, а не просто ребенка признать, зачатого на веселом Дне студента, как я хотел. Ты говорил, что у меня будет семья. Где же она? Думаю, ее никогда и не было… И у тебя, кстати, тоже. Это совсем не образец того, чего я жду от семейной жизни.

У него лицо побагровело. Но молчит. Я сказал бы ему больше на эту тему, но и без того как бы его кондратий не хватил. Мне это ни к чему. Встаю, наливаю ему воды из бутылки и подвигаю упаковку таблеток, которые он постоянно принимает для сердца, и говорю главное:

— В первый день после праздников подаю на развод. Так как у нас общий ребенок, разводить будут в суде. Предлагаю решить по-быстрому и тихо, ребенок со мной. Если нет — сначала будет лишение родительских прав на основании документов задержания. Обдумай на досуге.

— Присмотри за боссом, — советую секретарю, выходя. — Что-то он плохо выглядит. А ему еще волноваться и волноваться.

​

Возвращаюсь к Дмитрию Петровичу, нашей звезде химического синтеза.

— Есть? — спрашиваю с надеждой, ставя перед ним стакан кофе из автомата и подкладывая плитку горького шоколада.

— Нет, не понимаю, что это дает, — вздыхает главный технолог, принимаясь за перекус и обводя взглядом лабораторию, в которой тестирует захваченные мной из Манилы образцы жидкостей. — Понятно, что сделано на основе наших присадок, но с непонятными свойствами. И чего-то не хватает. Если бы ты еще пару составляющих оттуда прихватил…

— Извини, не подумал, что лодка понадобится значительно большая, не предвидел серьезный груз… Это должно быть что-то важное, но простое и изящное. Там не Бог весть какой технологический процесс был, кустарщина, фото я тебе показывал. Наркотики для тестирования не попросишь? — подшучиваю.

— Нет, это не наше направление, — отвечает серьезно, весь в своих мыслях.

— Попробуй вслух проговорить весь процесс. Это иногда помогает выявить логические несоответствия.

Рассказывает. Насколько я могу судить, все убедительно. Просто ему нужно еще время, которого у нас может не быть.

Тут звонит Наташа. Напрягаюсь. Что-то с Сережей?!

— Все хорошо, не сопи, — начинает с важного. — Сейчас мальчишки рисуют, в альбомах, на столе и немножко на обоях, но хуже уже не будет, подрастут — переклеем. Звоню сообщить, что известный тебе Владимир Маркелов оставил приглашения на крутой банкет для тебя и меня, отказа не принимает, а с ним лучше не шутить. Дату и время скину, форма одежды — праздничная. С детьми в этот день будут Миша и моя мама.

Вздыхаю. Не время сейчас для банкетов. Того и гляди, цех опечатают, материалы изымут. И мы с Петровичем так и не узнаем, для чего затевалась спецоперация на нашем бывшем производстве на Филиппинах.

— Ты вспомнила? — спрашиваю в который раз.

Она задумывается и вдруг выдает:

— Да! Вот прямо сейчас. Это диффенбахия, ее сок.

— Не понял?

— Растение в большой кадке в твоем номере. Оно обрызгало млечным соком мою правую сторону лица. Пару минут на меня дождь не лил. Могу подумать разве что на это.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ок! Все, до встречи, — отключаюсь.

Мы с Петровичем одновременно набираем «диффенбахия» в поисковой строке, каждый в своем телефоне.

— Конечно! Вот же на твоих фотографиях несколько таких комнатных цветков на окнах — все под рукой в нужный момент, — радуется он.

— И вот еще гугл выдает: на Филиппинах диффенбахию выращивают плантациями, изучают свойства. Значит, я по-быстрому в цветочный магазин, — улыбаюсь. — Но смотри, получается, что твои разработки начали использовать уже не для стабилизации красителей, а для их обесцвечивания…

Да ведь это золотое дно! — думаю, выходя. — Сколько народу они измазали долговременной краской, и этим буквально держат их на коротком поводке… Покрасить за одну сумму, а если надо удалить — за десятикратную. Стандартный маркетинговый ход. Кому-то, конечно, эта краска нравится, смотря как использовать. А кто-то считает большой ошибкой, драмой. И первая — Марина Воробьева. Исправление ошибок всегда обходится дорого.

Пытаюсь вспомнить, какой она была до. Это ведь ее я нес на диван, когда она потеряла сознание в толчее. Очень хочу вспомнить…

Что-то в ней было тогда особенное… Точно: глаза. Взгляд гейши. Думаю о Марине, той, из прошлого, все то время, пока ищу нужное мне растение. Покупаю пару крупных экземпляров, прошу упаковать от мороза и мимоходом узнаю у довольной продавщицы, как часто эти растения привозят и откуда.

Петрович к моему приходу подготовил измельчитель и мини-пресс с фильтром. Надевает прозрачный щиток-маску и протягивает мне такой же. Понимаю, что сок едкий.

— Когда ты получишь рабочий раствор, — говорю, — нужно будет сразу провести серию опытов. Думаю, Воробьева согласится. Все процедуры проводить под протокол, в присутствии компетентных лиц. Если будет результат — сразу оформить патент. В базах я ничего подобного не нашел. Кстати, и присадок твоей разработки — тоже. Получается, они никем еще не заявлены, официально их не существует. Поэтому их свободно воруют. С кем ты работал в Минздраве? Дай мне контакты, лучше мобильный номер.

К концу дня Петрович создает раствор, характеристики которого его предварительно устраивают.

— Человек — ничто перед Природой, — говорит он. — Но сок работает только на поверхности и быстро окисляется, поэтому не может разложить и обесцветить пигмент, попавший глубже или нанесенный несколько раз для закрепления. А с моими добавками… надеюсь, что сможет.

Я прошу его разлить волшебную жидкость по нескольким бутылочкам и не держать их рядом, на всякий случай. Одну беру с собой и еду к Марине, предварительно ей позвонив.

​Наташа

Вижу входящий от Воробьевой.

— Привет! Представляешь, ко мне только что приезжал Саша.

Прислушиваюсь.

— И чего ты рыдаешь?!

— Он помазал мне возле локтя каким-то средством, которое, возможно, справится с краской. А пока это только проверка — не будет ли у меня на него аллергии. И еще это место до завтра нельзя мыть.

— Ну, так хорошо же. Я слышала, Дмитрий Петрович работает над этим, он профи. Чего рыдаешь-то? Неужели Саша тебя обидел? Овладел тобой?! Без твоего согласия? Жестко и грубо?

— Нет, Ната, нет. Он меня не касался, совсем, к сожалению. Только кисточкой. Просто это место чуть-чуть побледнело. Честно! Я вот сравниваю и вижу…

— Ладно, тогда плачь дальше.

​

Александр

Итак, предварительный результат, а точнее, надежда есть. Сегодня последний день новогодних каникул, рабочий — только для трудоголиков. Иду докладывать генеральному. И вообще мы с ним не договорили.

Стучусь и вхожу без приглашения.

— Доброго! — здороваюсь отрывисто.

Кивает. Вроде пока обыкновенно выглядит, можно попробовать пообщаться.

— Слышал, Свету защищает самый дорогой адвокат в городе?

— Я к этому не причастен.

— Я тоже. Так кто его нанял?

Смотрит исподлобья.

— Не знаю, кто конкретно, — говорю, — но не удивлюсь, если этот же адвокат у наркобарона.

— Завтра-послезавтра Светлану обещают выпустить под залог, — это главное, — отвечает.

— А я как раз съеду, — присаживаюсь. — Так чего мне ждать на заседании суда о разводе? Ты понимаешь, что твоей дочери ребенок не нужен? Я читал копию протокола допроса прислуги. Когда мы с тобой были в командировке, а мой сын слег с температурой под 39 от ОРВИ, Светлана оставила его на новую горничную, не имеющую никакого опыта ухода за детьми, и улетела заниматься дайвингом на Красное море.

И, как я помню, Анна Филипповна после приезда навестила его всего раз. В моем представлении женщины должны вести себя по-другому. Если я когда-нибудь еще решусь на брак…

— Я не знал. Да, они взбалмошные, избалованные. Обе. Жена тоже оставляла дочку на меня или на кого придется. Ценят личную свободу, — он говорит резко, но без злобы, сцепив пальцы рук.

— Вот и я о том же, — о свободе. Убеди их, и войны не будет. Настраивать сына против матери я не стану. Просто буду рассчитывать только на себя.

— Воробьеву ты у меня увел?

— Ух, ты! Извини, не знал о вас, — тру виски, пытаясь осознать полученную информацию. — «Увел» — это, пожалуй, слишком сильно сказано. Решение за ней… Вообще-то я пришел доложить, что есть предварительные результаты по обесцвечиванию краски на Воробьевой. Дмитрий Петрович, как всегда, на высоте. Если все пройдет успешно — это направление обещает стать перспективным.

— Я еще подумаю, заслуживает ли она… и ты. Чтобы моя фирма работала над этим направлением.

Глава 25

Прихожу к Дмитрию Петровичу и объясняю все, как есть: что на нашу фирму бросили тень в причастности к наркотикам. Что после такого бывает изъятие сырья и готовой продукции и бесконечный следственный процесс. Что страшный и странный случай в нашем цеху на Филиппинах, во время которого только чудом никто серьезно не пострадал, имел целью похищение конкретно его разработок и останов нашего производства.

Что никто из нас не знал, как параллельно используется в Маниле разработанная технология. Получается, что Петрович и есть создатель долговременной краски-основы для человеческой кожи, а теперь и средства для ее обесцвечивания — и демонстрирую фотографию Воробьевой в имидже.

Что, хоть Филиппины и далеко, происходящее здесь сейчас чем-то напоминает ту же ситуацию. Подчеркиваю, что его разработки не запатентованы. И, наконец, что Евгений Федорович еще думает, будет ли его фирма работать в этом направлении или нет. Похоже, это становится последней каплей.

— Да что он себе позволяет? То делай, то не делай?! — возмущается главный технолог, собираясь высказать генеральному прямо сейчас все, что он о нем думает.

— Подожди, — прошу я его.

И убеждаю на время подальше спрятать, а лучше вынести за территорию фирмы важнейшие компоненты его инновации.

— На всякий случай, — уговариваю. — Кстати, после Манилы я подключился к системе охраны и наблюдения и поставил заставку-пустышку на камеры в лаборатории. Может, поэтому, во время каникул, нам еще никто и не помешал. Охрана даже пароли в системе не поменяла с тех пор, как я в проходной подрабатывал.

— На что ты меня толкаешь? Шпионские игры?

— Вроде того. Давай оставим муляжи. Если за несколько дней ничего не случится — все вернем назад.

Машет рукой, соглашаясь. Мы упаковываем несколько больших коробок с самым необходимым. Надписи с бутылочек, возвращенных мной из Манилы, я переклеиваю на такие же емкости, но свеженаполненные водой с заваркой из нескольких пакетиков. И ставлю их на рабочий стол, выразительно глядя на технолога. Смеется. А что — по цвету напоминают. Он даже достает из мусорного контейнера бракованный фильтр и устанавливает его после системы охлаждения, вместо снятого.

В сумерках, но до включения фонарей, мы перетаскиваем коробки через забор возле парочки подрегулированных мной камер охраны периметра, набив до отказа багажное отделение моего внедорожника.

И спокойно выходим через проходную с пустыми руками.

​

Завтра страна проснется после продолжительной посленовогодней спячки, а у меня будет день «Ч». С утра — на работу, к Петровичу. К десяти — заявление в суд. Параллельно искать место в детском саду, хотя бы временно, здесь много обаяния потребуется. И сразу найти квартиру в аренду недалеко от садика. Вечером какой-то ресторан, ну, хоть об ужине думать не надо.

​

Утром подъезжаю к фирме, а там оцепление. Не Росгвардия. ЧОП, вроде. Надеюсь, это не из-за наших вчерашних телодвижений. Проезжаю мимо, оставляю машину на территории супермаркета. Подхожу к зданию проходной. Внутрь не впускают никого — и генеральный стоит под падающим с неба снегом, и Дмитрий Петрович, вся администрация и рабочие в смену. Причину не объясняют. Становлюсь рядом с коллегами.

Вскоре юрист показывает генеральному какое-то сообщение на телефоне. Слышу обрывок фразы: «на регистрации». Евгений багровеет и, судя по жестам, ищет, кому бы оторвать голову. Тут подъезжает группа статусных автомашин, выходят неизвестные, и информация становится общедоступной: компания продана, начинается передача имущества новому собственнику.

Незнакомый свежеиспеченный начальник охраны оформляет разовые пропуска на несколько человек, включая Евгения, Петровича и меня. Нам предложено дать некоторые пояснения, а потом забрать личные вещи и покинуть территорию фирмы. Предсказуемо обход начинается с лаборатории.

Петрович бледнеет при виде разгрома там. Это точно не мы с ним вчера сделали. А вот кто? Камеры, к сожалению, крутят запись от первого января. Надеюсь, технолог на меня не подумает. Интересно, будут ли сообщать полиции. Наших отпечатков здесь не найдут — Петрович всегда в лаборатории работает в спецодежде и в латексе, и за мной в этом плане следит.

Перед уходом прошу начальника охраны прокрутить последние записи камер в проходной. Взамен предлагаю поименно назвать всех, кто покажется ему интересен. И вдруг вижу, что ранним утром, практически ночью на территорию фирмы ненадолго заходят хозяйка со своим секретарем-референтом. И обратно этот мужчина идет, нагруженный объемными сумками. В принципе, я не особо удивлен.

Выхожу с территории, звоню Евгению и предлагаю отвезти его домой, когда он заберет свои пожитки. И заодно обсудить кое-что. Служебной машины-то у него больше нет.

Подгоняю транспорт, бывший генеральный садится. Держится хорошо, выглядит так себе. Отъезжаем в тихое место, останавливаюсь.

— Я что-то давно ничего не слышал об Анне Филипповне, — говорю.

Он крутит кистью руки и отвечает:

— Сложные времена. У нее проблемы со здоровьем.

— А, ну да.

— Не ожидал, что дойдет до рейдерского захвата, — он приоткрывает окно, свежим воздухом подышать. — Даже не знаю, как ей сказать. Сейчас попробую связаться с министром. Потом поеду к прокурору.

— Ты думаешь, не сама Анна Филипповна продала фирму?! Может, ей банально не хватало денег, например, на адвоката для Светланы? Или на новую жизнь? Она могла совершить сделку чуть раньше, а сегодня просто отдать на регистрацию.

— Ты соображаешь, что говоришь?! — гремит он. — Она бы не стала делать это за моей спиной!

— Сегодня ночью у фирмы опять выкрали фильтр тонкой очистки, разработанный Дмитрием Петровичем, и оригинальные реагенты нашего изготовления. Это стало плохой традицией. Понимаешь, что действует кто-то свой?

— Кто?!

— Где сейчас твоя жена?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Она у визажиста, — отвечает. — А что?! Не думаешь же ты, что…

— А ты позвони ей. Спроси адрес. Предложи подъехать ее забрать.

Он медлит, потом набирает номер. Я деликатно выхожу из машины почистить дворники. Он разговаривает, многократно жестикулируя рукой, словно убеждает оппонента в чем-то. Потом откидывается на сиденье. Сажусь внутрь и выразительно смотрю на него.

— Она освободится не скоро, — говорит. — Потом поедет сдавать анализы и хочет пройтись по магазинам.

— Короче, ты не знаешь точно, где она сейчас.

Насупился. Смотрю на часы:

— Через полтора часа регулярный рейс на Манилу. Давай съездим в аэропорт и убедимся на месте, что я не прав? — предлагаю.

— А давай! — он бьет раскрытой ладонью по приборной панели.

Ничего, машина у меня крепкая. Едем. Пока перед подъездом к аэропорту стоим в пробке, открываю на телефоне небольшой файл и протягиваю Евгению.

— Что это? — спрашивает, принимая гаджет.

— Все еще нет известий от переводчика? — задаю встречный вопрос.

— Нет.

— Когда я в Маниле разыскивал Воробьеву, попал в цех, где на почетном месте стояли украденные у нас фильтры, коагулянты и присадки. Там был человек. Он назвал меня по имени, заговорил на русском языке, но отказался сотрудничать. Ну, я оглушил его и связал. А у него в телефоне в этот момент висело фото Сергея Вениаминовича, полураздетого. Вот переписка, которая была перед этим:

«Вы взяли не того!»

«Как не того?! Вы заказывали мужчину с русским именем на S, который прилетит из Москвы с молодой женщиной, которая ищет Ящерицу. Он задавал о ней вопросы в нескольких наших веселых домах».

«Пришли мне его фото!»

«Запросил, обещают скоро сделать. Но у нас тут проблема».

«Если вы упустите его еще раз, я гарантирую проблему значительно большую!»

«С той женщиной прибыло всего двое мужчин, второй — законченный алкоголик, все время пьет, из номера не выходит. Периодически наблюдение за ним ведется, но он не может быть специалистом, которого вы заказывали».

«Ничего не понимаю. Нам нужен тот, для кого ты разрабатывал имидж в проект, в пару к Ящерице. Его ты должен был запомнить!»

«Это не так просто. Вы, европейцы, очень похожи друг на друга. Я в программе рисую, мне лицо изучать незачем. Вот, пришло фото. Сейчас отправлю, madamе».

​

​Евгений прочитал, закрыл глаза. Трогаемся.

— Женщина?! — переспрашивает.

— Да.

Пока он молчит, я поясняю по файлу:

— Прибывшая из Москвы — это подруга Воробьевой Наташа. Она мне говорила, что Ящерицей там называли имидж Воробьевой. Когда я заметил слежку, пришлось в светлое время суток изображать алкаша, надеюсь, печень мне это простит. Сергей Вениаминович пострадал вообще ни за что. Надо попытаться его вернуть, официальным путем.

У тебя есть другие предположения, кто меня заказал? Помнишь, как настаивала твоя жена, чтобы второй раз летел обязательно я? У того menа в Маниле телефон оказался сравнительно новым, в смысле, что контактов и переписки немного, но кое-что интересное есть, я понемногу копаюсь в нем, когда есть время. Самое последнее сообщение от таинственного босса было такое: «Вылетаю, встречайте».

Въезжаю на стоянку перед аэропортом, паркуюсь. Входим. Когда мы направляемся к табло с расписанием, как раз объявляют рейс на Манилу. И впереди мимо нас к стойке регистрации торопливо идет… Анна Филипповна. Несмотря на то, что она в шубе, платке и темных очках, не узнать ее нельзя. Позади нее грузчик везет на тележке два очень больших чемодана. Евгений застывает на месте так неожиданно, что я чуть не врезаюсь в него. И все то время, пока она оформляет документы, он просто стоит и смотрит издали.

Словно почувствовав на себе взгляд, Анна Филипповна оборачивается, заметно вздрагивает, глядя на нас, втягивает голову в плечи и отворачивается.

Не могу сказать, что Евгений выглядит сильно расстроенным, скорее вот прямо сейчас пытается переосмыслить жизнь. Не стану ему рассказывать, как она меня домогалась и не хотела принять отказ.

— Девочки любят свободу, — повторяю его фразу, похлопываю по плечу и разворачиваю его на выход. — Пойдем. Что-то мне подсказывает, что ты разведешься без проблем.

Едем назад. Он молчит. Хорошо, что не устроил в аэропорту скандал. Я связываюсь с Дмитрием Петровичем, договариваюсь подхватить его у проходной. Технолог еще не собрал вещи — вопросов к нему было много. Ну, вот он садится в машину сзади, отъезжаем.

— Время обеда, уважаемые, — говорю. — Надеюсь, аппетит ни у кого не пропал? Предлагаю откушать в ресторане, деньги есть, — я выкладываю на приборную панель перед Евгением перетянутые скотчем неполных девять пачек долларов сотенными бумажками, — знакомая кучка? Она тому menу в Маниле сильно карман распирала, а я знал, что это твое. Здесь не так много, но на первое время хватит.

И назад посмотри. Нет, не на Петровича, дальше. Видишь коробки? Самое необходимое для нового проекта и его технологические разработки здесь, со вчерашнего дня. А из лаборатории сегодня ночью выкрадены муляжи.

Евгений сжимает голову руками.

— Боюсь, ту фирму ты больше не увидишь ни при каком раскладе, — я сворачиваю на парковку ближайшего ресторана. — По документам она, скорее всего, куплена каким-нибудь доверенным лицом наркобарона, незасвеченным в уголовных делах. А ты — незаинтересованное лицо, поэтому к тебе претензий быть не должно. И еще. Так как в полиции и в управлении по контролю за наркотиками, благодаря Светлане, эту фирму взяли на карандаш, ничего противозаконного на ней выпускать не смогут. И имя твое запачкано не будет.

Он смотрит в окно, но понимаю, что меня слышат.

— А уникальные разработки Петровича надо продвигать, немедленно оформлять и использовать, — оборачиваюсь на сияющего и надувшегося от важности технолога. — У нас даже доброволец для экспериментов есть, после нанесения опытного образца, признаков аллергии не обнаружено. Предлагаю сегодня же подключить координатора из Минздрава и устроить Воробьевой медицинское обследование по ключевым направлениям, как нулевой этап эксперимента. Кто за? — поднимаю руку, за ней поднимаются еще две.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Потом я снимаю часы и показываю на тыльной стороне запястья три точки. Одна из них бледная. Парни в роте перед дембелем кололи тату, ну и я попробовал. Ничего в этом интересного нет.

— Я и на татушку этот раствор капнул, на одну точку, два раза. Видите — она стала совсем бледной? И пена, кстати, была, как от перекиси водорода, только голубая — этот раствор вытягивает чернила из глубоких слоев кожи.

Когда народ перебесится татуировками, у нас прекрасный сбыт будет, на годы вперед. Да и сейчас уже ошибки молодости многие желают исправить, пытаются вывести лазером, видел ожоги и отеки с результатом, близким к нулю. Потенциально это очень выгодное дело. Думаю, сопоставимое с доходами от производства наркотиков. Поэтому его и пытались выкрасть, развалить и перекупить.

Смотрю на них. По очереди кивают.

— Давайте, мужики, организуем на совесть это новое хорошее дело. Можем пойти одним из двух путей. Или полная открытость, чтобы каждая собака знала, где делают волшебный растворчик — тогда будет работать и жить не страшно, но быстро появятся конкуренты. Или полнейшая тайна, по-серьезному, организуем все втихаря, но и все доходы нам. Можно частично использовать филиппинский опыт организации салонов.

Предлагаю подумать за обедом. А после временно считать эту машину мобильным офисом. Можно сначала прикинуть бизнес-план, присмотреть небольшой цех поблизости, хоть даже в индустриальном парке.

— Чего тут думать: я за второй вариант, — отвечает Евгений. — Чем смогу, помогу: деловые связи остались, могу серьезные кадры подтянуть. Но теперь ты — босс. Молодому карты в руки.

— Согласен с предыдущим выступающим по всем пунктам, — Петровича, как обычно, волнуют детали. — Если бы каждый умел в напряженный момент так действовать… Ты мне лучше скажи, Саш, как ты в Маниле все провернул?!

Вздыхаю с облегчением. Приятно.

— Ну, в ящиках из-под алкоголя много чего интересного можно получить, — отвечаю. — Найти и заказать через интернет, правильно договориться. Вот если бы у меня телефон отобрали — было бы сложней.

— А наводнение для заметания следов тоже ты устроил?

Ржем все трое так, что машина подпрыгивает.

Александр

Вечер того же дня

К началу банкета я опоздал. Только успеваю в ресторане заметить знакомое лицо — Наташу, как все ломанулись куда-то. Смотреть шоу в бассейне, — слышу из разговоров. Вхожу в помещение последним. Гасят свет, оставляя включенным цветомузыкальное оборудование. А музыка похожа на современную японскую, насколько я могу судить, пронизывает до глубины души, просто космос. И акустика здесь сумасшедшая, сердце так и хочет биться в такт.

Приближаюсь к каменному бортику бассейна, высотой примерно в метр, чтобы посмотреть из-за других гостей, что там внутри.

Легким брассом плывет девушка. Ритм ее движений соответствует музыке, неторопливый, как бы расслабленный. Она достигает широких ступеней, возвышающихся над водой, и ложится-скользит, выгибаясь дугой, словно кошка. Потом переворачивается и запрокидывает голову со множеством заплетенных косичек. Плавно поднимает полусогнутые или распрямленные стройные ноги, поочередно, и мягкие руки. Блики света отражаются от блесток на ее бикини, вспыхивают и играют на теле.

Она очень пластична, хорошо чувствует музыку, словно купается в ней, не обращая внимания на зрителей. У нее прекрасная растяжка, правильные пропорции тела и женственное обаяние фигуры. Получается, это как бы танец такой — лежа у кромки воды, тягучий, чувственный, на который ярко откликается мой кол в штанах.

То, что она творит — не пошлость, но бесспорный призыв, прелюдия, ожидание близости, почти ласка. Вдруг замечаю, что ее тело разукрашено — рисунок на коже словно оживает в движении. И понимаю, что это та самая «туземка», что приходила ко мне в номер в Маниле. Но сейчас ее хочу не только я.

Как и все, не могу оторвать глаз от этого завораживающего зрелища, практически волшебства. И мне становится больно, словно я вижу запретное. Больно от того, что я здесь, в тени, а Марина там, под откровенно пожирающими ее взглядами. И я мгновенно, но подробно, будто перед смертью, вспоминаю все, что у нас с ней было.

Пытаюсь включить мозги, понять, зачем меня сюда позвали, но вместо этого трогаю бортик, сделанный из того же камня, что и ступени, переживая за нее — не скользкий ли? Нет, шершавый. И вспоминаю заливаемый морской водой грандиозный «бассейн» на нижнем этаже здания в Маниле, очертания которого видел в свете фонарика, когда искал Воробьеву. Бьюсь об заклад, что он имел к ней прямое отношение. А в планах жены шефа — и ко мне. Надеюсь, все уже в прошлом.

Марина грациозным слитным движением поднимается на ноги и прогибается назад, касаясь волосами пола (ступеньки) и застывает так. С обеих сторон от нее включаются струи фонтанов, пересекаются и стекают по ее телу, переливаясь в лучах подсветки. Я так настроился на нее, что буквально почувствовал струи воды на своем теле. Лучше не слышать, что ей кричат сейчас такие же мужики рядом со мной, которые тоже торчат от нее. У нее и без меня все отлично.

Потом свет делается чуть ярче, и два официанта приносят в развернутом виде огромное полотнище. Она стремительно, как бы тоже танцуя, закатывается в него и поглаживает себя руками — похоже, так изящно вытирается. Потом раскатывается и начинает на маленькой площадке перед бассейном второе отделение шоу.

Музыка меняется на более энергичную. У Воробьевой здорово получаются вращения и прыжки — чувствуется классическая школа, но с тем же эротическим уклоном, с короткими поглаживаниями себя. Она танцует босая, взлетая, и вся словно отдается музыке и движению. А я отчетливо вспоминаю, что у нее находится в местах, прикрытых купальником. И понимаю, что мужики вокруг уже на низком старте.

Я отступаю от бортика на несколько шагов. Стараюсь смотреть на происходящее в полглаза, решая, уйти от дальнейшего искушения прямо сейчас или все же остаться перекусить — живот давно подвело. А она берет фонарик и, танцуя, в рандомном порядке высвечивает лица зрителей. В ответ слышу крики и непристойные предложения. Какой-то тип называет себя продюсером и предлагает ей турне по стране в этом шикарном имидже. Она на минуту останавливается. Слышу, как она, сдавленно выдыхая, четко отвечает ему:

— В этом имидже я выступать больше не буду.

И продолжает танцевать. Ей возбужденно предлагают что-то еще, кажется, деньги, словно здесь аукцион, но это уже не мое дело. А потом меня слепит ее фонарик. Эх, не успел уйти! Свет мельтешит перед глазами, точно у нее рука дрожит. Загораживаюсь. Фонарь гаснет, я замечаю с ее стороны быстрое движение и слабый звук.

И в следующий миг вижу, как она летит в прыжке, с бортика, рыбкой, на меня. И понимаю, что не долетает. Бросаюсь вперед ее подхватить. Получается над самым полом, еле устоял на ногах. Если бы я не успел, она бы шлепнулась на плиты плашмя. Удерживаю ее на руках, на секунду прижимая к сердцу, собираясь потом опустить на пол, но она пылко обнимает меня, судорожно вздохнув. И я стискиваю ее сильней и бегу к своей машине, очень быстро, чтобы не передумать. И слышу возмущенный гул голосов за спиной.

Машину я оставил близко, и остыть она еще не успела. Все делаю на автомате — опускаю на переднее сиденье свою ношу, завожу, включаю климат-контроль, трогаюсь. Через несколько кварталов заезжаю на безлюдную стоянку, заглядываю в глаза Воробьевой, опускаю спинку ее кресла и натягиваю презерватив на измученный желанием член. Она явно не против. Молчит. Ну, и я молчу. Даже музыку включать не буду. И свет гашу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 26

Марина

Чувствую гладкую прохладную кожу сиденья под собой. Лежать в машине неожиданно удобно. И только я это осознаю, как он срывает низ моего купальника, поднимает мои бедра и входит в лоно, продавливая мягкие складочки за один раз, до упора. Не раздеваясь, он сосредоточенно прокачивает во мне свой стальной поршень в нежной шелковой оплетке, стремясь попасть все глубже и глубже.

Я стараюсь раскрыться и изгибаюсь ему навстречу. Мне жарко от эмоций, мурашки бегают по моему телу сверху вниз и обратно. Снова чувствую изысканный медовый аромат его кожи, поверх ненавязчивого парфюма, слышу его рваное дыхание над ухом.

Я очень и очень хотела близости с ним, но понимаю, что сейчас все происходит не так, как прежде. Он меня не целует. Я почти не вижу его в темноте и не могу понять выражение лица. Он не так деликатен, как прежде, а тороплив, словно мечтает поскорее отделаться от желания, кончить и забыть. Это тот странный случай, когда тело радуется и хочет еще, а сердце сжимается от нехорошего предчувствия.

Он все же добивается от меня разрядки, прежде чем кончает сам. А потом просто добивает меня тем, что, включив свет, вытирает меня и сиденье вокруг влажными салфетками, закидывая их в ненужный пакет. Может, это правильно. И хорошо. Но у меня такое чувство, что ему осталось только деньги мне в карман сунуть и раскрыть передо мной дверь. Кармана только, увы, нет. Сижу в одном лифчике купальника. Украдкой смахиваю слезу.

​

Александр

Подвожу Марину к ее дому и только теперь соображаю, что забрал ее, самым бесцеремонным образом прервав шоу, без ничего, даже без обуви и ключей. Хорошо, что у меня запасные ключи от снятой квартиры в машине валялись. Протягиваю ей свой пиджак, беру на руки и тащу. Если бы кого из соседей встретили, можно было бы прикинуться глюком.

Из квартиры звоню Наташе в ресторан, прошу забрать вещи Воробьевой. И чувствую — не могу просто уйти, очень хочу Марину еще раз, пока до нее не добрались разные продюсеры и полицейские чины. Даже есть не так сильно хочу. Про то, что с ней делали в Маниле, и думать не могу. Вроде, ничего в ней не изменилось.

Она сейчас переодевается, загородившись от меня раскрытой дверцей шкафа. Только что сняла мой пиджак. Шагаю за дверцу и обхватываю ее сзади. Она замирает, но не противится и как бы даже расслабляется в моих руках. Прижимаюсь лицом к волосам, незаметно вдыхаю ее аромат. Поднимаю ее и несу на диван, по дороге выключая свет. Снимаю с себя рубашку, верх купальника — с нее. Небольшая заминка выходит с поиском презерватива, но вот, наконец, находится и он.

У меня уже немного получается гладить ее. Но говорить с ней не могу. В наших отношениях слова — точно ложь. Все было просто и понятно, пока я в Маниле не раскрыл свой рот и душу, идиот. Вот сейчас по-быстрому последний раз отлюблю — и все.

Ставлю ее на четыре точки к краю дивана и беру ее сзади. Как конь. И хватаю за волосы на затылке. Все понимает — прогибается. Нравится ей. Вскрикивает и тихо стонет, но ко мне сама жмется — ей точно нравится. И мне — тоже, блин. Отпускаю ее волосы, берусь обеими руками за грудь и тут же слетаю с настроек. Готов до утра долбить ее так, чтобы искры из глаз сыпались. Кажется, даже рычу, как животное, кончая.

Заглядываю ненадолго в ванную, подхватываю одежду и сбегаю, застегиваясь на лестнице.

​

Наташа

Марина мне звонит по стационарному.

— Ну, привет, подруга. Надеюсь, у тебя все хорошо, — хмыкаю. — После того, как тебя так красиво умыкнули из ресторана. Я долго смеялась, прикрываясь салфеткой, глядя на взбудораженные физиономии мужиков вокруг. Ты имела успех!

Ответ слышу не сразу. Неужели опять плачет?

— Спасибо тебе, — отвечает убитым голосом. — Да, все хорошо. Наверное. Только он со мной не разговаривает. Мне кажется, он мне мстит.

— Очень может быть. А чего ты хотела? Я тебя предупреждала, что у него больной вопрос с доверием к женщинам. Ладно, держись там. Утро вечера мудренее… Да, ты в курсе, что твоя мама меня через день зовет на чай с домашней выпечкой? Это становится традицией: вечером я прихожу с детьми, зовем Катю и говорим только о тебе, какая ты хорошая и замечательная. Как бы мне не выболтать им что-нибудь лишнее.

— Наверное, эти встречи помогают маме переносить разлуку. Спасибо тебе большое и за это!

— Никогда не расплатишься. Кстати, Катя по секрету сообщила мне, что собиралась делать тату — розочку на руке, но после моего рассказа о тебе передумала. Вот, кстати, твой звонит. Отключаюсь.

​

Александр

Приезжаю к Наташе. Еще не особо поздно. Сережка уже спит, не успел пожелать ему спокойной ночи. Осторожно целую его в упругую сладкую щечку. Сын — моя семья и вообще все, что у меня есть.

— Наташ, — говорю, когда мы проходим в кухню, и я выкладываю из спортивной сумки на стол продукты и напитки, — я устроил его в детсад, в соседнем квартале. Но возьмут его только послезавтра. Один день можно он побудет здесь у тебя, еще только один день?

— Нельзя, — отрезает Ната, как строгий шеф-повар. — Завтра мы все работаем. И потом знаю я вас, подлиз — последний день, а может, предпоследний, а потом еще только половинка дня и так далее. Ты хоть знаешь, что сразу на весь день в садик нормальные родители детей не отдают? Постепенно приучают, по чуть-чуть, чтобы ребенок стресс не получил.

А вот об этом я не подумал. В этой квартире как-то нормально сын влился в компанию.

— Так вот, хватит дурью мучиться, — продолжает опытная мамаша. — Из моего окружения, из проверенных лиц, завтра не уходит на работу только Марина. Оставь сына у нее. Они хорошо общались, ты видел. И вкусняшки свои забирай, уже весь холодильник забил, вот к Марине их и отнеси.

Я зависаю при упоминании Воробьевой. Похоже, даже не ответил.

— Молчишь? — хмыкает Наталья. — То есть спасать ее и трахаться с ней ты можешь, а ребенка на полсуток доверить — нет?! Вы сами как дети, оба! Играете в какие-то дурацкие игры. А ты, по большому счету, ее даже не знаешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И она рассказывает про Воробьеву. Кое-что мне известно, и я пытаюсь представить себе, что и все, что она говорит — тоже правда. Получается не сразу. Как это умещается в маленькой Марининой фигурке? Вот на нарисованные мои портреты очень хочется посмотреть. А еще больше — смыть, наконец, с нее эту краску. Для чего бы она ее не нанесла.

Про телефон с флешкой того филиппинца — сильно. Я даже сначала не верю, а потом… Как отчаянно она прыгнула сегодня — это из той же оперы, да, это характер. Значит, она реально меня спасла у самолета, когда какой-то тип цеплялся ко мне и все пытался кому-то позвонить…

— Пойми: для тебя она все, что угодно, сделает, — продолжает ее близкая подруга. — Вот скажи ей, например, что тебе нужно три литра ее крови. Ручаюсь, что она тут же, без звука пойдет за банкой и ножом.

— Я не настолько кровожаден, — отвечаю. — Но почему со мной нельзя было словами поговорить?! Я что — зверь?

— А вот с этим — сложно. Робеет она перед тобой, понимаешь? Обожает и робеет. Так бывает. Молчаливая женщина — разве это не подарок судьбы? Только станцевать для тебя ее и удалось уговорить. Обрати внимание, она начала, только когда я подтвердила, что ты приехал. А как она увидела, что ты уходишь, так и прыгнула. Чуть не убилась… Да, ты очень красиво утащил ее из-под носа у всех этих полицейских чинов в гражданском!

Ну, да, пожалуй. Посмеялись немного. Потом она сама звонит Воробьевой — на меня Маринин затык, похоже, начал действовать.

​

Утром привожу сына. Его сегодняшняя няня, конечно, в гриме. Поглядываю на нее, пытаясь разглядеть в ней все то, о чем говорила Наташа. Может быть, все таки есть. Оставляю Сереге простенький кнопочный телефон, на всякий случай, он умеет ним пользоваться. И еду работать.

​

День проходит в суете. Кроме организации бизнеса, занимаюсь переездом на снятую квартиру, потому что наконец выпустили Свету. Спускаясь по лестнице от бывшей жены, встречаю идущего навстречу Евгения. Он произносит всего одно слово:

— Ругались?

— Зачем? Все уже выяснено. Тем для разговоров не нашлось.

Он кивает и проходит к дочери.

Я забрал только самое необходимое, поэтому приходится напрячься с обустройством, чтобы в новое жилье хотелось возвращаться.

Вечером прихожу за сыном. Открывает Марина в фартуке. Пахнет чем-то вкусным. Пытаюсь разглядеть Серого за ее фигурой. Не вижу. Она прикусывает губу, словно хочет что-то сказать, но не сразу решается, а потом все же выдает:

— Сережа на кухне, мы блины печем.

Мы?! Для маленького ребенка это же может быть опасно! Брызнет масло, обожжет или вообще… Запрыгиваю на кухню. Но, вижу, что печет, конечно, хозяйка. А мой сын за столом намазывает на блины варенье, покрывает слоем творога и скатывает в трубочки. Рядом с ним большая тарелка, полная этих аппетитных «колбасок». Глаза у него так и горят. Может, крутым поваром вырастет.

— Сейчас я буду ужинать, — важно заявляет он. — И ты садись.

Пытаюсь вспоминаю, когда я ел. Точно надо остаться.

Поели, попили чай с мятой. У сына ладошки, конечно, липкие. Марина подходит к нему, и он с готовностью лезет к ней на руки! Даже не знаю, что сказать — большой мужик уже, вроде. Но она его обнимает, и он явно очень довольный. Несет его в ванную полоскаться.

Ладно. Благодарю хозяйку. Пока мой пацан заканчивает одеваться, я в другом конце коридора укладываю его вещи в сумку. Вдруг Марина берет меня за запястье и, когда я поднимаю на нее глаза, говорит одними губами:

— Я тебя люблю.

И сразу уходит. Не знаю, что ей ответить, и надо ли что-то говорить. Но в дверях шепчу сыну:

— Как тебе, Серый, эта тетенька?

— Нолмально. У нее только детей нету.

— Это — да, — отвечаю. — А вот завтра я тебя отведу туда, где много детей, и можно поиграть.

​

Проходит несколько дней. Сережа уверенно вливается в коллектив детского сада, не плачет, не просит его забрать. Воспитательницы умиляются и подкладывают ему лучшие куски. Обаятельный, говорят. А то! Когда я его спрашиваю, как дела, с умным видом отвечает, что ходит в детский сад на работу.

У меня тоже работа, но иногда я не выдерживаю и приезжаю днем к Марине. Она меня ждет, замечаю, что рада, и стараюсь быть нежным с ней. А недавно, возбудив ее как следует ласками, но не входя в нее, так, что она уже, наверное, убить меня должна быть готова, я нависаю над ней и быстро спрашиваю:

— Как ты относишься к моему сыну?!

И она отвечает, что мечтает быть его мамой! Причем не задумывается, а говорит так, словно эта фраза у нее на языке готовая лежала. Потом мне все же достается за неуместные эксперименты в ответственный момент, но все кончается хорошо. Мне все больше начинает казаться, что я тоже люблю эту хрупкую сильную девушку. И иногда я решаюсь сообщить ей об этом. Вернее, не сдерживаюсь и сообщаю.

​

Вчера у меня был серьезный разговор с сыном за завтраком:

— Сереж, тебе вроде нравится Марина?

Кивает с набитым ртом.

— Знаешь, мне она тоже нравится, — признаюсь. — А давай она с нами поживет?

Он смотрит на меня задумчиво, даже жевать перестал, ресницами хлопает, того и гляди ветер подымет. Я весь сжимаюсь внутри — никогда не думал, что вот этот мелкий будет решать за меня, жить мне с любимой женщиной или нет. На всякий случай поясняю ему:

— Знаешь, Серый, она говорит, что любит нас с тобой.

— А как же мама? — он все же задает этот вопрос.

— Мама сейчас очень занята. У нее своя жизнь, проблемы, ей пока не до нас.

— Да, у нее модные показы и дайвинг, — со значением выговаривает, поддерживая мое мнение, четырехлетний пацан.

— Но когда мама сможет, мы будем ходить к ней в гости. А Марина хочет жить с нами прямо сейчас. Ты не против, парень?

— Ладно, — отвечает этот мелкий. — По лукам?

— По рукам, — радостно хлопаю по его протянутой ладошке.

Как все сложно, но интересно!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Для оформления патента на последнюю разработку Петровича, проводим серию экспериментов. Нанесение каждого слоя нейтрализатора краски на тело Марины Воробьевой проводится в специально выделенном для этого помещении медицинского центра. Все этапы снимаются на видео, протоколы оформляются членами экспертной группы, составлен документ о неразглашении.

Раствор наношу я. За ширмой. Двумя плоскими беличьими кисточками — пошире и поуже. Пену с пигментом удаляю влажными салфетками тоже я. Никому не могу доверить такое дело. В стратегически важных местах снимать не разрешаю.

Периодически отхожу пить чай или сделать пару кругов по коридорам. В это время у нее берут анализы, замеряют давление и т. д. Если бы не присутствие посторонних и камеры, процесс шел бы намного веселее, многократно прерываясь на сексуальный час. К тому же местами ей щекотно, и она радостно хихикает.

В очередной раз наношу на лицо и тело полупрозрачный раствор и замечаю, как на глазах уходит искусственность и проступает естественная красота женщины — это как откровение. Чувствую себя почти творцом. И в ее глазах читаю бесконечную любовь и благодарность. Тот самый взгляд гейши, пробирающий до глубины души. Иногда думаю — как будто и не было этих месяцев с первой встречи.

Дерматолог с ученой степенью оценивает результат предыдущего этапа, заставляя Марину поворачиваться к нему то одним боком, то другим:

— Анализы хорошие, — шелестит он бумажками. — На препарат организм реагирует умеренно, интоксикация незначительная. Думаю, нужен еще один, завершающий сеанс, и тело вашей знакомой полностью очистится.

— Это не знакомая, это моя невеста, — говорю я твердо и подхожу к ней вплотную.

И все смотрят на меня, вернее на нас. Потом врач говорит, обращаясь к Марине:

— Желаю вам больше не попадать в подобные ситуации. И — счастья вам обоим!

​

Марина

Когда я сообщила Наташе новости про нас с Александром и Сереженькой, она ответила совсем коротко:

— Саша джентльмен. Или, в переводе на русский — настоящий мужик.

Наташа

Месяц спустя

Маринина история не выходит у меня из головы. Сколько всего произошло из-за ее желания любить именно этого мужчину, а не того, который ближе, статуснее и сам набивается… Вот умеют же некоторые так красиво даже в неприятности вляпываться, добиваясь своего!

Если бы в старших классах школы я догадалась настоять на задушевном разговоре со своей подругой… Уже тогда поняла бы, у нее пониженные требования к парням и яркая потребность в жертвенной любви. Но нравятся ей, очевидно, ребята с характером, вернее, со стержнем. А наш одноклассник — ее первая любовь — может, потому и лютовал, что не мог ни в ком найти искренних чувств. Вышла бы из них счастливая пара. И не было бы столько потрясений и мук… Получается, я, да и многие другие очень невнимательны к тем, кто рядом. Кстати, и Александр был бы сейчас свободен.

Еще я думаю: а вдруг хотя бы ко дню Марининой свадьбы объявится ее отец, до которого наконец дойдет, что ничего и никого в жизни не может быть важнее собственных детей? Или, может, стоит попытаться его найти и объяснить? Надо будет посоветоваться с Вовой.

Кстати, полицейский чин нашего класса развелся с женой и живет гражданским браком с местной топ-моделью. И Евгений Федорович тоже развелся, перенес инфаркт, но продолжает работать, живет отдельно от дочери.

Про Анну Филипповну я слышала от Саши, что он видел в интернете объявление об организации экзотик-секс-туров Москва-Филиппины. И что надтреснутый голос старухи, как теперь неуважительно называют в нашем узком кругу этого серого кардинала в юбке, не спутаешь ни с кем.

И что известные в Маниле, и не только, две буквы готическим шрифтом в треугольнике — A и F — именно ее инициалы. Потому, что она родственница той самой первой мафиози. Старуха мне один раз даже снилась — дорогая, статусная, хитрющая. С пластикой, сделанной множество раз и покрытой великолепным татуажем.

И рядом с ней русскоговорящий филиппинец, голый, в имидже, который сам создавал для Александра, и на цепочке за пластинку в носу. Отрабатывает хозяйке то, что упустил Марину, Сашу и других. А что — вполне может быть! И Сергей Вениаминович где-то рядом. А нейтрализатора краски у них и нет… Хотелось бы досмотреть, чем кончится сон, жаль, что прозвенел будильник.

После истории с Мариной у меня иногда возникают такие мысли, что… Вот, например, сейчас. Собираюсь на работу, а тушь не желает накладываться — комкается. И вдруг впервые думаю: почему я вообще это делаю?

Видимо потому, что так делают практически все девушки и женщины. Коллективный грим. У всех нарисованные глаза, намалеванный рот. А для чего? Чтобы привлечь внимание сильного пола и иметь много потомства? — Видимо, нет, детей на душу населения мало, гормоны работают вхолостую. К тому же мужчины, как правило, терпеть не могут косметику как на полочке в ванной, так и на лице любимой женщины.

Или хочется выглядеть вечно молодыми, чтобы презирать тех, кто постарел? Но разве не с возрастом ко всем, и ко мне должны, наконец, прийти мир и мудрость?

Тогда, быть может, это защита? — Почему-то страшно быть самой собой. Макияж — мой щит от злобного внешнего мира — так, что ли? Мы, женщины, словно разведчики враждующих стран, не показываемся друг другу без прикрас, без лжи. А вдруг без грима все заметят наше горе? Или позавидуют такой радости, как на компьютерной копии Марининой фотографии?!

Кстати, фото подруги в имидже «Ящерица» у меня теперь на заставке телефона. Открывая экран, каждый раз напоминаю себе, как это близко — макияж, татуаж, тату.

По чьей же злой воле случилось, что изображение, картинка вдруг стала важнее человеческого тела? Ведь буквально теряем облик, а потом не можем отыскать простое человеческое счастье… Фальшивая красота рождает обман в ответ.

Может, я ошибаюсь. Но если нельзя быть собой, то лучше совсем не жить!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Поддавшись внутреннему порыву, я сгребаю свои тюбики и баночки в мусорное ведро. Может, потом и пожалею, но сейчас… «Эйвоновская» косметичка летит следом. Гляжу на себя в зеркало, вижу выражение священного ужаса и смываю его ледяной водой. Не хочу больше производить впечатление. Просто хочу быть счастливой по-настоящему. Как Марина.

Глава 27

Александр

Вечер пятницы. Подводим итоги недели. Докладываю коллегам:

— Диффенбахии во всех точках скуплены, в городе временный дефицит. Покупали маленькими партиями, платили через разные платежные системы. Следующий подвоз будет перед восьмым марта. Продержимся? — смотрю на Петровича.

Неспешно кивает. Он изменился в последнее время, приоделся, похорошел, но звездной болезни вроде бы не приобрел. «Впервые чувствую себя по-настоящему нужным», — признался он мне вчера.

Показываю на мониторе ровные ряды растений с пестрыми листьями, освещенные неоново-розовым светом фитоламп. Продолжаю:

— Зарегистрирован фонд по розыску и помощи жертвам долговременной краски и тату. Сейчас обзваниваем контакты, обнаруженные в базе филиппинской фирмы, сообщаем о возможности помочь. Штатным психологом предварительно установлены случаи проведения внушения, в том числе масштабные, путем скрытой рекламы. В скачанной базе несколько больших файлов, в них еще разбираться и разбираться.

И от наших граждан хлынул поток просьб о помощи. Приложены фотографии обезображенных лиц и тел, — пролистываю бегло фотки на экране.

— Набивали на спор, по пьяни. Думали, что потом легко сведут лазером или вообще ни о чем не думали. Пришлось ввести анкетирование, чтобы рассортировать клиентов по срокам проведения процедур. В анкете, например, есть такой вопрос:

«Если удалишь тату, что в твоей жизни изменится?»

И самые популярные ответы на него:

«Женюсь» и «Меня ребенок перестанет бояться».

Такое, конечно, идет с пометкой «срочно». Цены установлены демократичные, но выше, чем за тату — это политика нашей компании, — выключаю экран. — В фонд уже обратились два известных артиста и один крупный общественный деятель с такими же проблемами, анонимно, конечно. Предложения по развитию выглядят очень заманчиво, посмотрим, что получим по факту. Пока пошла бесплатная реклама. От соинвесторов отказались. По организации главбух уже зафиксировала первую прибыль. Крохотную, но все же.

Тут мне приходит сообщение от Марины: «Готово».

— Это пока все, что я хотел рассказать о работе за неделю, — говорю коллегам. — Теперь вы можете высказаться и завалить меня проблемами по своим направлениям. Но если ничего чрезвычайного нет… Ведь нет? — переспрашиваю, обводя глазами молодой коллектив. — Тогда прошу, в течение двух недель, решать их в рабочем порядке, без меня. Евгений Федорович остается за главного.

И маленькое объявление. Сегодня утром мы с Мариной Воробьевой расписались и после фуршета отправляемся в свадебное путешествие.

Вижу и слышу кучу прекрасных эмоций. Даже немного у Евгения. Приятно.

— Спасибо за поздравления! Не предупреждал специально, — улыбаюсь, — чтобы не заморачивались на подарки. Дело пошло — и это самый важный подарок. Прошу к столу, — распахиваю дверь в переговорную со столом, уставленным деликатесами ручной работы, производства моей Мариши и ее мамы.

А вот и сама невеста, то есть молодая, с пунцовыми от смущения и удовольствия щеками, со слегка подобранными длинными волосами, в идеально сидящем по фигуре коротком платье из бежевой замши и в черных полусапожках на шпильке — вчера подбирали.

— Твоя жена — настоящее чудо, — не стесняется на комплименты помощник Петровича, молодой военный химик. — Поделись секретом — где отыскал?

— Это она меня нашла, — отвечаю. — Просто мне очень повезло.

Благодарно обнимаю ее и целую в сладкие ненакрашенные губы.

​

Марина

Мы подали заявление в ЗАГС в тот же день, как Александр получил документ о разводе. И дату росписи нам назначили всего через неделю. Наверное, это хорошо. Я предположила, что на свадьбу приедут его родители. Но Саша слегка помрачнел и ответил, что никого не ждет. И сразу перевел разговор на другое.

При всей кажущейся открытости, я понимаю, что знаю о нем немного. И кто остался у него на малой родине — тоже. Непростого человека я полюбила, это мне сразу было понятно.

​

Регистрация проходит оперативно — деловые люди ценят время. Вальс очень красивый, торжественный. У меня свидетельницей Наташа, у Саши — Владимир в парадной форме, довольный, как сытый кот. Если не ошибаюсь, у одноклассника по новой звездочке на погонах. Подруга выглядит несколько необычно, как будто забыла накраситься, но потом я понимаю, что она решила поддержать меня. Она и так симпатичная.

На мне шелковое платье с открытыми плечами и пышной юбкой, его ездили выбирать с Сашей. И короткая фата с цветочками веночком, ботильоны, все белое, конечно. Перчаток я надевать не стала. А в запертой гардеробной висит на плечиках, дожидаясь моего выхода, короткая шубка из молочного цвета норки.

— Чего тебе еще хочется, скажи, — шепчет он мне, надевая кольцо.

— Любить тебя, — отвечаю так же тихо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И мы целуемся, не дожидаясь слов чиновницы. Он поначалу нежно прижимается к моим губам, а потом властно охватывает их и проникает языком за зубы. Вот он весь такой — неоднозначный. У меня ноги подгибаются, когда он прилюдно начинает вылизывать мой рот изнутри. Вот для чего у невест традиционно длинное свадебное платье и фата. Я от этого поцелуя уношусь куда-то. В итоге чуть не забыла ему кольцо на палец надеть. Вообще из головы вылетело. Жаль, при этом учреждении нет гостиничных номеров.

Потом едем к моей маме, которая приготовила торжественный обед — Александр не захотел отмечать свадьбу в ресторане. Не думаю, что денег пожалел, может, нехорошие ассоциации? Причем он моим близким в честь нашей свадьбы подарки подарил — духи и шелковую шаль теще и смартфон последней модели — моей сестре.

И еще раз меня удивил: сказал, что сделал для себя выводы из первого брака — был недостаточно нежен и постарается исправиться. Посидели немного узким кругом, со свидетелями, переоделись — и на работу. Сереженьку еще перед ЗАГСом забрали из детсада, сегодня в его распоряжении Катя.

​

Выезжаем в путешествие на машине втроем, когда уже темнеет, и обычные молодожены думают о приближении брачной ночи. Мы, видимо, не обычные. Вспоминаю, что мой молодой муж на собственной свадьбе всего пару глотков шампанского выпил, не больше. И одеты мы по-спортивному, и куча каких-то сумок с собой. Куда везет нас с Сережей сейчас, не говорит. Значит, будет сюрприз. Направление — юг.

Датчик температуры за бортом показывает плюс пять. Скорость — на спидометр лучше не смотреть.

Когда сижу на переднем сиденье, вижу, в основном, любимого мужчину и иногда от избытка чувств поглаживаю его бедро. Саша говорит с улыбкой:

— Не отвлекай водителя, он тебе еще пригодится.

​

Просыпаюсь и понимаю, что машина больше не движется. За окнами светло. Сережа, легко одетый и накрытый детским одеяльцем, спит на сиденье рядом со мной. Саши в салоне нет. Осторожно поднимаюсь, обуваюсь и выхожу.

Вижу любимого мужчину, то есть мужа на фоне заснеженных гор, освещенных алым встающим солнцем. Горы белые с красным, тени глубокие синие, небо ярко-голубое. У меня подпрыгивает сердце от нереальной красоты.

Трасса с бегущими машинами, которые кажутся игрушечными, проходит чуть ниже и значительно дальше, а мы находимся на созданной природой приподнятой ровной площадке. Ветра нет, есть огромное пространство и почти полная торжественная тишина. И серо-синяя живая полоска вдали. Море?!

Муж смотрит, словно впитывая в себя пейзаж. А я подхожу, осторожно обнимаю его сбоку и любуюсь ним, тем, кто привез меня в такое потрясающее место. Какой сильный, какой впечатляющий мужчина! Его харизма чувствуется в позе, в каждом жесте, в уверенном повороте головы. Он обнимает меня за талию, поднимает руку и тихо говорит:

— Может, у них тоже свадебное путешествие?

Смотрю, куда указывает он, и вижу: высоко в небе медленно кружат две большие темные птицы, то разлетаясь в стороны, то сближаясь. Как в танце. Целую его плечо.

Саша кивает мне на небольшую пятнистую палатку, уставленную в нескольких метрах от машины, входом на незаблокированную пассажирскую дверь. Я и не заметила палатку, потому что рядом ОН. У меня все дрожит внутри, когда мы идем к временному домику, обнявшись. Забираемся внутрь на надувной матрас, раздеваемся, частично накрываемся одеялом и приникаем друг к другу. Нас притягивает словно магнитом, не разорвать. Губы, руки, тела — все общее. Он целует меня, как в ЗАГСе.

Вдруг замечаю, что в машине медленно открывается задняя боковая дверь. Шлепаю по плечу Сашу, мыча и указывая туда. Из автомобиля выпрыгивает Сереженька.

Мальчик оделся и обулся, а мы даже и не заметили. Смотрит на нас и говорит:

— Я пописать.

Саша чуть высовывается из палатки, посматривая по сторонам и даже вверх, пока сын идет к кустикам и назад.

— Целуйтесь, я не плотив, — произносит очаровательный ребенок, забираясь обратно в машину.

Может, он еще поспит. В общем-то еще очень рано. Я шепчу Саше:

— Самостоятельный мужчина растет, но на ласку отзывчив. Весь в папу.

Папаша улыбается. И я накрываю его губы поцелуем. Мы продолжаем с места, на котором остановились, но в хорошем темпе и больше прикрывшись одеялом. Долгих ласк сейчас, очевидно, не получится. Интересное ощущение: голым плечам холодно, а снизу мы просто горим оба. Он целует мне шею, спускается до груди, сжимая губами сосок. Я выгибаюсь, прерывисто дыша, нащупываю и сжимаю его готовый к бою ствол. Помню, какой он красивый и чувствую, как он упруго, с желанием вздрагивает в моей руке.

Саша привычно шуршит упаковкой презерватива и вдруг останавливается, показывает мне его и откладывает в сторону, говоря:

— Хочу ребенка от тебя.

И смотрит с такой нежностью. Я целую его, одновременно плача, смеясь и шепча:

— Я — тоже, я согласна…

И он тут же входит в меня, неспешно, но упрямо. Я ахаю, раскрываясь и принимая его. Подстраиваюсь под его напор. Похоже, палатка ходит ходуном, но мы сейчас не можем сдерживаться. Так надо, от нас уже ничего не зависит, все происходит само. Он сжимает мои плечи. Я вижу перед собой его сосредоточенно-вдохновенное лицо с орлиным взглядом и перебираю пальцами его маленькие чувствительные сосцы.

А потом он словно нажимает внутри меня на то, чего не мог нащупать раньше. И меня всю сжимает и разжимает в сладком экстазе. Со стаей вспорхнувших бабочек в животе. С вереницей звезд или фейерверков перед глазами, — серебряными, и золотыми, и разноцветными. Он замечает мое состояние, ненадолго притормаживает и смотрит мне в лицо, улыбаясь.

Еще несколько движений — и горячее семя изливается, заполняя меня. Мой мужчина выдыхает почти со стоном, ложится рядом, обнимает меня и шепчет:

— Спасибо, любимая!

И почему-то мне кажется, что вот именно сейчас в этом прекрасном месте мы зачали нашего ребенка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 21

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 22

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 23

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 24

Глава 25

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 26

Глава 27