15 лет и 5 минут нового года [Ольга Горышина] (fb2) читать онлайн

15 лет и 5 минут нового года Ольга Горышина

Вместо пролога немного про ТРОЛЛЯ

Игорь решил купить себе покорного «Малыша»? Чтобы я сидела дома и каждый день пекла ему по тридцать девять пирогов? Обожрется! Обойдется…

Ежу понятно, что про деньги он просто так брякнул. По привычке. Других, наверное, содержит. А я оставалась единственной бесплатной постелью, похоже. Безотказной. Точнее не капризулькой. Тьфу! Звучит, прямо как козюлькой… Это все простуда виновата. И маска, которая дышать нормально не дает.

— Опять ты про деньги… Вот нахрена все это?!

Я махнула рукой в сторону стола. Нет, над столом и всеми его покупками — жизненного пространства в квартире слишком мало. Даже с учетом, что из громоздкого остался только диван. Новый, вместо бабушкиного, а моя кровать пошла на свалку. Вот бы вместе с постельными делами. Но только на том матрасе я спала одна.

— Сказал же, хотел как лучше… Получилось…

Усмехнулся — понял, что почти глупость сморозил. Какое у нас, как всегда… Он первый раз такую глупость сделал. И… Ему нужно было шмотки себе купить. Продукты по случаю пришлись. В корзине место было…

— Ешь суп, пока не остыл, — я сдалась, сдулась.

Продолжать бессмысленный разговор, только нервы трепать, а мне еще на работу сегодня, три клиентки.

— Мне еще с собакой гулять. У тебя есть температура?

— Не мерил…

— А что делал до обеда?

— Пытался тролля починить…

— Кого? — сердце больше не билось. — Какого тролля?

Игорь пожал плечами. Или вздрогнул? Его знобит? И меня тоже — от нехорошего предчувствия…

— Твоего, какого ещё? Ну, я его сломал. Или он от старости развалился. Чего ты его столько лет хранила? Ну, теперь точно на помойку…

Черт из табакерки! Ты его, дурак, выпустил. Теперь вся жизнь к черту… Сейчас выдам такое — подумает еще, что у меня жар. А меня наоборот в холодный пот бросило!

— Чего ты туда полез!

И на верхнюю полку, и в мою жизнь тоже! За что… Этот тролль…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍1. "Каждой бабе по…"

— Выпей!

— Яду?

Игорь пытался смеяться. Я — нет. Боролась с желанием убить гада. Хотя бы подушкой. Ага, в то время как руки сами собой эту самую подушку поправляли у больного за спиной, чтобы больной не захлебнулся, запивая лекарство.

Кашлянул. И сжался. Весь. Нет, всему сжаться у него не получится. Слишком большой.

— Вот чего ты больным ко мне приперся? У тебя совсем совести нет?

Я все же замахнулась на него второй подушкой, прежде чем подсунуть под голову. Чтобы ему удобнее было разглядывать меня исподлобья воспаленными глазами. Ну да, и пьяницы с глазами кроликов… Хорошо бы ему, конечно, коньяк с чаем и медом смешать… Он не откажется. Сегодня. Ему же, увы, не за руль.

Оставила его у себя, можно сказать, из жалости к другим участникам дорожного движения. Жалости к нему самому в моей душе не нашлось. Хотя я и не искала особо.

Ноябрь. Скоро зима. Так незаметно и новый год старой жизни наступит с ее надоевшими проблемами, пустой постелью и претензиями к внешнему неконтролируемому миру. Не жалуюсь, но согласитесь:

Во всех несчастьях одиноких женщин виноваты коммунальные службы.

Нет, не нужно раздавать каждой бабе по водопроводчику! Боже упаси от такого счастья! Достаточно вовремя включать отопление и регулярно замазывать швы в панельных домах, чтобы потребность прижаться ночью к горячему телу отступала на второй план. Чтобы хватало пледа, горячего чая и пухового одеяла.

После претензий к коммунальщикам идут проклятия в адрес синоптиков, которые снова проворонили или наоборот накаркали дождь. С самого утра! Собачники меня поймут. Особенно собачницы. И не только они, но и все те, кому бежать под дождем на работу.

Впрочем, я согласна и на дождь, и даже на мокрый снег, если мне будет кого брать на поводке на прогулку. Прежде чем встать сегодня, потрогала рукой холодный черный нос: Грета пришла сказать маме «доброе утро». Не папе, нет… Она папу не знает. Не помнит. Он смылся от нас под дождем. И сейчас смоется. К счастью, без дождя.

Пятнадцать лет назад этот засранец оставил меня у подъезда с пищащей коробкой. Мужской поступок. Впрочем, его предшественник оставил меня там же с разбитым сердцем. К счастью, без счастья в подоле. Теперь я знаю, что счастье приносят в дом в коробке, вынимают, отмывают, причесывают, кормят, одевают ошейник, пристегивают поводок и идут гулять.

За окном ужасная тьма, под пуховым одеялом тепло, а на мужской руке женской шее спать, говорят, очень полезно. Профилактика остеохондроза… Ой, перепутала спросонья: осенней хандры!

Ну ещё пять минут. Пять минуточек. Всего пять! Ночь, миленькая, не хочу, чтобы ты заканчивалась. Утро разлучит нас, а когда его снова занесет ко мне в постель попутным ветром, даже тролль из табакерки не знает. Той самой, что стоит на верхней полочке углового стеллажа напоминанием про Восьмое Марта семилетней давности. Глупый подарок… Так я подумала, когда раскрыла коробочку с огромным магазинным бантом.

— Не нравится?

Наверное, выражение лица у меня было таким же, как у управдома из «Бриллиантовой руки» — очень красноречивое.

Игорь даже покраснел и выдал шепотом какое-то совсем уж детское объяснение неординарности нынешнего подарка: помнишь, в прошлый раз я нашел на полу брошенную твоим племянником книжку? Помню. И что из того?

— Эврика! Подумал, ну сколько можно нижнее белье и шарфики дарить… Это еще хуже мужских носков на двадцать третье февраля!

— Почему же именно тролль?

Еле удержалась! Очень хотелось сказать, что в сказке фигурировала жирная крыса. Та самая, которая не желала пропускать стойкого оловянного солдатика без паспорта. Вышел бы подарок с подтекстом, и я бы не спрашивала, почему крыса? Почему жирная? Да потому что я — баба!

Хотя на такого рода подарок Игорь бы не решился. И дело даже не в том, что я никого не была полной. Просто в доме и тогда и сейчас живет другая живность — собака.

— Ну не балерину же из бумаги дарить и не оловянное сердце.

Сердце он мне не подарил — очень так, скажу, расчетливо ходит который год у меня в любовниках, не беря на себя никакой ответственности, кроме одной — не осчастливить меня приплодом. Такие первоапрельские шутки у нас не прокатывают. На Новый год я предпочитаю получать в подарок кусок мыла ручной работы. Хотя мои мужчины почему-то прикладывают к подарку еще и веревку. Не чтобы хомут из нее сделала, а чтобы намылила… Вот я всегда и намыливалась в свободную жизнь аккурат под бой курантов. Почему-то все мои расставания происходили сразу после Нового года… Так что враки это, что с кем встретишь год, с тем и проведешь. Или я — то самое злостное исключение из правил. Вот с Игорем ни одного боя курантов не слушала, а сплю с ним пятнадцатый год.

— Тролль злой… — выдала я семь лет назад, пряча глаза.

Злилась не на подарок, а на него. Тролль влез в тот короткий период, когда я думала, что Игорь сделает мне предложение. Верила. Хотела. Да, когда-то давно я просто хотела замуж, а меня не звали. Потом поняла, что хочу выйти именно за него. Прекрасно понимая при этом, что не пара ему и что упакованный мужик никогда не женится на старой полунищей любовнице. Никогда. И это нормально. Мама была права:

— Уходи от него сама. Не жди, когда он тебя бросит.

Ушла сама. Впустила обратно тоже сама. Только бы мама не узнала. Мне тридцать пять, а до сих пор стыдно за неустроенную личную жизнь, которую я устраивать больше уже и не хочу. Совсем. Перегорело. Желание выйти замуж. Даже за него. Зато другое с ним пока не перегорело. Жду. И пока ловлю удачу за хвост. Или Игоря… Ну, тоже за х… вост.

И его тролля не выкинула, потому что верю в сказки. Дура великовозрастная, скажете. Что ж… Какая есть… Испугалась. И все эти годы осторожно протираю с коробочки пыль, никогда ее не открывая. Береженого, как говорится… Особенно поздней осенью. В ноябре не стоит призывать силы тьмы, они без всякого приглашения сами лезут в окна при звуке будильника.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вчера, впрочем, я его не включила. Этим утром будильник без надобности. Игорь всегда уходит рано, стараясь не разбудить хозяйку постели. И будит…

Не умеют мужики ходить тихо. Только уходить молча умеют, не говоря, придут еще раз или этот был последним.

Игорь все пятнадцать лет возвращается. Почему на шестнадцатом году должен забыть дорогу в мой дом? Да потому что ему скоро сорок, а мне уже тридцать пять. Сколько можно? Когда-то же мы должны наконец расстаться окончательно. После Нового года? После прошлого не получилось. Впрочем, год был високосным. Там других проблем хватило с лихвой — с собакой, первая операция на глаза. Грядет вторая…

— Сейчас, Грета, сейчас… Только папочку твоего растолкаю.

Эта собака действительно мне как дочка. От Игоря. Зря папочка от нее отказался. Профукал пятнадцать лет счастья!

Что-то я раньше него проснулась — старость? Или… Который вообще час? Грета рано не встает. Ее труднее вытянуть с подстилки, чем ребенка в школу! Ну, по словам родителей — у меня-то детей нет, кроме Греты, но она уже старушка…

— Игорь, девятый час! — ахнула я, дотянувшись до лежащего на полу телефона.

Своего. Его лежал в кармане висящего на спинке стула пиджака.

Он не подскочил — даже глаз не открыл, хоть и заворочался. Я наклонилась к нему и…

— Игорь?

Опустила ладонь ему на лоб. Ну понятно, чего мне подле него было этой ночью так тепло!

— Игорь! — я затрясла его за плечи. — У тебя температура!

Не просыпается! Помирать тут собрался? Ведь всем известно, что от насморка и до кончины краток путь у любого мужчины.

Это он придумал, чтобы остаться у меня, да?

2. "Счастье!"

— Не понимаешь, что мне болеть нельзя? Я же половину микрорайона в парикмахерской перезаражаю…

— Да я ж не возражаю, чтобы ты никуда не ходила, — скривился Игорь от слов или от таблетки, не разберешь. — Раз боишься, отменяй всех клиентов. Я заплачу неустойку в твердой валюте. Ну что ты так на меня смотришь? Я что, специально? Да я сто лет не болел. И, знаешь, счастье, что заболел в твоей постели…

— О, да, счастье!

— Дома за мной некому ухаживать.

— Вызвал бы медсестру на дом!

— Я парикмахера на дом предпочитаю…

Нахал! И вот какого черта я согласилась на этого клиента? Пятнадцать лет стригу ему голову, а он мне все эти годы голову морочит… Нет, жениться никогда не обещал. Но в душе я, кажется, так и останусь его вечной невестой. Вот не идет он у меня из головы… Всех легко под зад ногой выставляю, а этого не могу… Или не хочу… Или хочу только его. А он хочет не только меня, а меня — слишком редко… Для меня! Но вот уже два года другого мужика у меня нет. И, кажется, уже не будет.

— Пей лекарство! Я не собираюсь устраивать у себя лазарет. Пойдешь на поправку, пинком под зад и домой!

Ну хоть словами это скажу.

— Тогда я лучше помру… У тебя. Не хочу домой. Там мне некому стакан воды подать… — и он скорчил рожу милого песика.

Да как с этим придурком серьезные мужики бизнес делают! Вот будь я мужиком, дел бы с ним никаких не имела. И будь я женщиной, нормальной, взрослой — держалась бы от него подальше. Но с ним я не сумела повзрослеть. Со всеми другими — великовозрастная стерва, а с ним — милая кошечка. Нет, рыжая лиса. Я же не признаюсь ему в любви. Вот еще… Хватит того, что говорю, что люблю, что он делает со мной в постели.

— Малина, ну улыбнись ты. Ну не конец света. Всего тридцать восемь…

— Тридцать девять! Тебе тридцать девять лет, а ты такой балбес!

— Да чем я балбес-то? Ну, Малина… Я же не специально тебе всю малину испортил. Кстати, а малиновое варенье при простуде не дают разве?

— Нет у меня варенья!

А, может, и есть… Вырвала у него из горячих рук пустой стакан и пошла на кухню. Посмотрела на стеклянную литровую банку со свежей настойкой из гвоздики. По-хорошему должна до вечера стоять. Но до вечера я еще заболеть успею. Процедила себе половину стакана. Пошла в ванную полоскать горло. Приму еще таблетку. Полезла за ней в шкафчик на кухне и наткнулась на банку. Ну да, с вареньем, малиновым. Домашнее. С дачи. Мамино! Знала бы, для кого его варила! Убила б… Или яду подсыпала. Крысиного. Для любимого Игорька.

Открыла банку, сунула в нее ложку, вручила умирающему… по варенью.

— Сожрешь всю банку, сдохнешь… Понял?

Он кивнул, пытаясь не заржать. Я выгляжу смешной в своей злобе? Но мне не смешно. Мне реально страшно заболеть. У меня запись до конца месяца. И все клиенты постоянные. Может, и не с пятнадцатилетним стажем, но ими я дорожу не меньше, чем любовником с пятнадцатилетним стажем.

— Малина, ты во сколько будешь дома?

— А тебе что, страшно одному? — скривила я губы.

— Скучно… Болеть… Одному… Давай вместе, а?

Я замахнулась на него невидимой подушкой, он прикрылся настоящими руками… Сильными — косточки в его объятиях трещат, вот никак и не выберусь из них столько лет.

— Игорь, убью… Вот реально убью…

— Малин, ну ё-моё! Ты не один парикмахер на весь район. Я серьезно заплачу тебе неустойку. Если дело только в деньгах?

— У тебя всегда дело только в деньгах! А я просто болеть не хочу! Я потом три недели из соплей не вылезу.

— Малина, это не простуда. Это вирусня какая-то… За неделю поправишься, если что…

— И ты решил неделю у меня жить?

— А я тебе мешаю? У тебя мужик появился? Так скажи, я уйду…

Голос изменился — захрипел. От простуды? От ревности! Козел еще смеет меня ревновать! Я бы заколебалась ревновать его ко всем девицам, которых он на спину укладывает… Сдохла бы от ревности. Апчхи! На правду…

— Малина, это не от меня! Я не чихаю… — пытался он не улыбаться, но у него, конечно же, это не получалось. — Может, это ты меня заразила? И я пятнадцать лет тобой болею, мучаюсь…

— Замученный… Оно и видно!

Мы никогда не обсуждали его баб. Я никогда не высказывала претензии, что он такой кобель. Все богатые мужики — кобели, с этим нужно смириться и жить, если хочешь, чтобы этот мужик оказывал тебе редкие знаки внимания. Все эти пятнадцать лет я молча пыталась устроить свою личную жизнь без его участия. Не получилось. Ни с кем. И с ним не получается… Расстаться.

Ногой дверь ко мне открывает. Каждый раз говорю себе: припрется, выставлю… Приперается и на шею кидаюсь. Дура! Вот он и ноги об меня вытирает. А теперь еще и сопли будет… Чихнул ведь!

Я вытащила из сумочки начатую упаковку одноразовых платков и швырнула на кровать, поверх одеяла. И в конце одеяла торчали его голые ноги. Идиот!

— Носки надень!

— Твоя собака задохнется. Меня тебе не жалко, я это уже понял. Так хоть Грету пожалей…

Уже пожалела — взяла с улицы. И не смей говорить, что ты мне ее купил у алкоголички!

Сейчас вот взяла бы и стерла с твоего лица улыбку твоими же вонючими носками! Первое утро вместе и вот такое!

Раскрыла шкаф, вытащила трикотажные носки. У него сорок второй с половиной, а не сорок пятый раздвижной — налезут. Специально откопала розовые. Потому что девчачий цвет, а не потому что они единственные были с этикеткой. Но ему я показала этикетку. Но хоть в душе отомщу ему за испорченное утро. Хоть розовыми носками!

— Думал, белые тапочки дашь… — не унимался больной со своими больными шуточками.

Не мог натянуть розовые носки молча!

— Не раздражай меня!

— Ну, хоть буду знать, что ты ко мне неравнодушна.

Знать… А то не знает! Нет, я просто так тебя к себе в постель пускаю. Это вы, мужики, ради спортивного интереса баб в кровать укладываете, а мы… За каждого замуж собираемся. Впрочем, после третьего я перестала так думать. Вторым был Игорь. Я обещала маме от него уйти и выйти замуж за нормального парня. Нормального я так и не нашла. А от Игоря так и не ушла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но сейчас я от него уйду. На работу. С собакой я уже погуляла.

— На телефон не отвечай.

— Совсем? Даже секретарше не отвечать?

Ну, с секретаршей он точно не спал. И не из-за бизнес-этики. Просто она тетя еще в большем возрасте, чем я. Наследство от отца.

— На мой городской!

— А у тебя еще городской есть? Нафига?

— А чтоб ты спросил! Не отвечай. У меня мама иногда по ошибке звонит на него.

— Она меня что, по голосу узнает?

— Нет, по походке! По телефону! Чай в термосе. Потом сам себе еще заваришь. Это-то ты хоть не разучился делать? Короче, пить и писать. Не мимо унитаза только, ясно? Я днем приду.

— Проверить? Что попал? Я сам вытру, не переживай…

И снова ржет. Хоть бы уж закашлялся и заткнулся.

— С собакой погулять! Она не может до вечера терпеть!

А я, кажется, его уже не могу терпеть! Вчера любила, а сейчас… Люблю дурака. За что только… Это все мне? За что?

— Я погуляю…

— Ага, погуляешь… Лежи в кровати! Ясно? Ничего другого ты у меня в квартире никогда и не делал. И не делай! Только чай себе завари. Обедом я тебя, так уж и быть, накормлю. Таблетки через три часа примешь. Что еще?

— Дверь никому не открывать… Я помню из детства.

Ну вот убила б его за чувство юмора. Может, за него и люблю? Ну за что-то я его должна была полюбить изначально. Это потом уже баба любит по привычке и вопреки здравому смыслу.

— Грета, я скоро приду, — сказала собаке, которая решила проводить меня до дверей, чтобы шепотом поинтересоваться:

«Мама, этот дядя что, теперь с нами всегда жить будет? Ну, я знаю, что всегда — это не навсегда. Это на чуть-чуть, месяц, может, год… Ну навсегда… В смысле, как те, другие, которых я не любила. Я же его любила, потому что он всегда сразу уходил и оставлял тебя мне…»

Может, Грета просто хотела, чтобы я ее поцеловала?

Этот больной дядя тоже, наверное, хотел, но я уже с ним ночью доцеловалась до неба в алмазах. Главное, чтоб не до температуры выше, чем тридцать шесть и шесть.

3. "Любовные БОМЖи"

Холодно. До противного. Хочется спрятаться в шарф и закрыть глаза, чтобы не дышать сыростью и не смотреть, как плачет по себе самой природа. На ветке одинокий желтый лист ревет, точно обиженный ребенок, которому неожиданно сказали, что детство закончилось и нужно идти в школу. Листик повесил нос и капля застыла на самом кончике. Я подошла и сбила ее рукой — зачем? Чтобы на черной коже тонких перчаток остался мокрый след. Больше не для чего.

Для чего я открываю дверь Игорю? Чтобы ночью быть не одной. Больше не для чего…

А для чего сжала сейчас в ладони сорванный листочек? А чтобы больше никогда не захотелось поделиться с миром мукой постельно-ответной безответной любви.

В жизни любой женщины случаются моменты, когда муха садится на варенье и из разрозненных мыслей рождается стихотворение… Ну или просто творение. Стихийное. У некоторых муха превращается в легкокрылую музу, но это случается только у единиц. У остальных же… Ну, все помнят со школы про стены туалета и наши поэтические потуги. Так что умные оставляют стихи в мысленных тетрадях, а другие, совсем неумные, делятся ими в интернете.

Я заняла позицию золотой середины: тот самый продукт не умственного труда, а обычной жизнедеятельности записала на листочке и… Нет, не сжевала и не проглотила, точно счастливый билетик. Какое уж тут счастье! Точно не женское. Или как раз таки женское — горькое. Мужики не утруждают себя любовью на пятнадцать лет. Они вообще себя ничем не утруждают. Это женский мазохизм — загоняться с чувствами. Секс и все тут. Чего ты себе навыдумывала? И для чего?

К черту листок… От березы и… Тот, из прошлогоднего ежедневника, в который по-старинке, как велит мама, не доверяющая девайсам, записываю клиентов. А тут записала стишок, скомкала и благополучно забыла в кармане куртки, получается, на целый год.

Сейчас обнаружила, развернула и застыла на сбитом бордюре, точно статуя безрукой Венеры — рук больше не было, я ими сжала себя в охранительном жесте. Обняла так сильно, как никто никогда меня не обнимал. Может, только мама, когда я сказала ей — вернее, слезно пообещала больше никогда не встречаться с красивыми и богатыми мальчиками.

Мальчиками! Игорю двадцать четыре тогда уже было! Правда, дурь в башке осталась на двадцать. И это не лечится ни таблетками от гриппа, ни вареньем из малины. Он таким придурошным и в свои тридцать девять остался. Будь он серьезным деловым человеком, стал бы встречаться с парикмахершей? Нет, конечно!

Пусть злится ноябрь. Насылает нам дождь. Хмарь осени нынче не в тягость. Ко мне заявился негаданный гость. Такая нежданная радость. Украдкой вздохну. Расстелю теплый плед. Смахну две подушки с дивана. Согрею на ужин вчерашний обед. Свиданье почти без изъяна. Зажгу две свечи. Отключу телефон. Задерну плотнее портьеры…

— Прости, что вот так.

— Знаю, сам виноват.

Давай уже дернем мадеры… Хочу чтоб горчил первый наш поцелуй. Потом будет меда в избытке… Меня зацелуй, заголубь, замилуй… Как…

Как? И тут я помню, споткнулась… Как в первой дешевенькой книжке!

Той самой! Той! С овалом на обложке и с героиней, оголенных плеч которой с питерским дождем мне не заиметь никогда. И с полуобнаженным героем, который, скажем правду, даром никому не нужен.

Как в первой дешевенькой книжке с Игорем никогда не будет, а что будет?

Подушечки пальцев немного грубы: потрескались, знать, от погоды… Ах, если, ах, если бы, бы да кабы вернули мы юные годы…

И все же негоже мне горевать, щадят победителя годы. Игорь строен. Накаченный пресс. Одет, как и прежде, по моде. И пусть в седине слишком яркий прогресс, краситься наотрез отказывается… Да какое мне дело до волос у него на голове! Я не мешаю работу с личным!

Зароюсь лицом в кудри я на груди, вдохну аромат наслажденья. Как старую ленту назад открути, верни мне дурман наважденья. Тела пусть сомкнутся в священный замок, пусть склеются намертво губы. И дождь за окном, ты прислушайся, смолк: завидует, стало быть, глупый… Я знаю, под утро неслышно уйдешь, не взглянешь на наш беспорядок… Частичку тепла в хмарь с собой унесешь, оставив мне горький осадок… Скребет по карнизу противненько дождь, собака скулит заунывно. Ну что ж, это жизнь, и с нуля не начнёшь. Хотя и бывает обидно…

Что…

— Что? — это я закричала в телефон Игорю.

Закричала, потому что приветом из детства мимо меня в этот момент пролетела машина с открытыми не по погоде окнами и с врубленной на всю мощность чушью эстрады девяностых, показывая всему микрорайону мощь интеллекта водителя. Хорошо еще, я не остановилась у лужи.

— Можно с собаки подгузник снять? Она очень просит…

— Словами?

— Действиями!

— Нельзя! У меня и так в квартире псиной воняет. Не чувствуешь разве?

— У меня же насморк…

Придурок!

— Так можно подгузник снять?

Глухой, что ли?

— Нет!

— Но она очень просит…

— Не смей!

Ну кому я говорю? Ну когда Игорь меня слушался?

Ноябрь! Не особо подержишь окна открытыми, чтобы в квартире не пахло старой псиной. Умная Грета, у которой, в отличие от папочки, с нюхом все в порядке, покорно ходит целый день в собачьем подгузнике, пока на батарее сохнет парочка сменных для ночи. Как хорошо, что мы живем одни. Ни один мужик не выдержал бы такое, даже если бы не ушёл, то точно ныл. А за нытье мужика нужно гнать поганой метлой! Может, и хорошо, что я заранее выгнала этого, ну как его там? А… Лёшу…

Последние два года я реально счастлива. Одна! Как же хорошо без всяких этих разных и одинаковых гражданский мужей, которым нужна была исключительно бабушкина квартира, отремонтированная не их золотыми ручками на мои деньги, плюс ужины, продукты на которые я тоже покупала со своей зарплаты. Ну и ночью я, на которую, по маминым словам, любо-дорого смотреть. Да смотрели все не те! От на-меня-смотрящих я видела редкие цветы и редкие подарки на редкие женские праздники. Наверное, мне с завидным постоянством попадались редкостные уроды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я не дура, и всегда ставила точку первой, поняв, что оборзевшие мужики завели отношения в тупик. Тупик штампа в паспорте, согласно которому мне пришлось бы делиться с ними тем, чем я делиться не хотела. А теперь под горестные вопли сестры, которая всегда надеется, что вот этот-то, ну тот, что уже с лысиной, хоть он-то осчастливит эту рыжую великовозрастную дуру предложением руки и сердца, живу одна.

Мы с Гретой ставили в отношениях точку без всякого сожаления. Кроме одних — с Игорем Знаменевым, который никогда толком и не был мне парнем. И уж точно гражданским мужем не мог быть ну никак. А кем? Да никем! При этом был всем, что мне хотелось иметь в мужчине, но чего я никогда не имела. И уже не заимею. Но он был. У меня. Точнее бывал. Наездами.

И сейчас есть, все по тому же принципу — не ждала, а вот он я. Ещё и с соплями! И желанием подлизаться к собаке, чтобы Грета не загрызла его за нарушение ее личного пространства. Ну и моего заодно. Она теперь меня охраняет. Мою независимость от женской зависимости от лиц мужского пола без определенного места жительства и определенных занятий. Любовных бомжей. Альфонс звучит слишком гордо! Не заслужили…

А Игорь не заслужил другое! Чтобы я его ждала! А ждала, ждала всегда. Он появлялся, когда вздумается. Говорил, что хочет поймать меня с любовником и убить в порыве ревности. Кого, спрашивала его. Ещё не решил, отвечал он с улыбкой. Я улыбалась в ответ. Нет, как чуял, когда я одна между отношениями. Приходил долгожданным лекарством. Потом, честно, признался, что регулярно проверяет статусы у меня на странице и фотографии, где я не одна.

— Зачем?

— Чтобы не быть лишним. Ты хорошая девочка. Одновременно с двумя мужиками не спишь. Это я — козел обыкновенный. И как ты меня такого на порог пускаешь?

Если б только на порог? Так ещё в кровать. В любое время дня, в любое время года. В любой год. И так пятнадцать лет. Мне вот-вот тридцать пять стукнет. Очень скоро. Четырнадцатого декабря. Город украсится к Новому году. Все саврасками будут носиться по магазинам. Все обо мне забудут. Надеюсь. Может, только зима вспомнит и подарит свежий снежок, который хрустит под ногами. Знает же, как я ненавижу дождь. Особенно зимой. Мне его достаточно в ноябре. Мы с Гретой не любим дождь даже летом.

Последний год Грета покорно стоит в ванной. Знает, что теперь нужно мыться чаще, не рвётся, как раньше, наружу — может, конечно, просто нет сил. Ходить стала лапа за лапу, медленно, только на минуту по старой памяти вдруг переходит на гордое гарцевание. Помесь лайки с терьером — хвост бубликом, уши висят, зато бородка заботливо причесана мамочкой. Одним словом — красавица.

Долго нам с ней делали комплимент: какой у вас щенок резвый. Ну да, щенок, семи лет от роду. Радость моя — и как папка от тебя мог отказаться! Один раз я так ему и сказала:

— Хоть раз с дочкой мог бы утром погулять?!

Нет, всегда сваливал без завтрака, чтобы не выгуливать собаку.

— С дочкой? — прямо-таки заржал. — Ну ладно, я кобель, еще куда ни шло, но ты не сучка, Малина…

— Я ее с тобой нагуляла… Забыл?

— Еще алименты потребуй! — рассмеялся Игорь на этот раз как-то очень серьезно.

Денег я с него не брала. Даже за стрижки. Но он всегда приезжал с цветами, дорогим вином и… То кружевным бельем, то шарфиком, то платьем… И вскоре я поняла, что у меня в шкафу не осталось свободных полок и вешалок от его подарков. В моем шкафу хранились не скелеты случайных мужиков, которые пытались хоть что-то делать в моей постели, кроме как храпеть, а прекрасные воспоминания о годах, проведенных с моим единственным настоящим мужчиной, с Игорем.

4. "Классическая дурь"

В такой же хмурый ноябрьский день, как сегодня, только не утром, а вечером, мы вывалились из тёплого кафе. Пережидали в нем сильный дождь, заказав по второму десерту. Тогда я еще могла позволить себе сладкое на ночь! Сладкого… На ночь… Вечером. Ночью я должна была быть дома. Как в старом анекдоте, во сколько порядочная девушка ложится в постель?

Если в девять ей нужно как штык быть в собственной теплой кроватке… Чтобы мама не догадалась, что наплевав на запрет, я встречаюсь с мужчиной не моего круга, водить знакомство с которым она мне строго-настрого запретила. Нас покрывала бабушка, к которой меня отправили жить, как только старшая сестра притащила в дом юного мужа, нагуляв с ним настоящего ребенка.

Когда из сильного дождь становится несильным, питерцы понимают, что это до самого утра. И мы пошли на соседнюю улицу к машине. Я раскрыла над нами мой зонт. Даже в двадцать лет покупала исключительно черные и мужские, потому что они больше и спицы у них крепче, а мою шевелюру быстро не просушишь, а простужаться работник сферы обслуживания не имеет финансового права. Но тут зонт подвел меня, я даже выругалась, и Игорь сделал мне замечание… Ну, да… Золотому мальчику с темными волосами не нравились крепкие словечки. Ему мало было того, что я не курила, теперь я должна была перестать ругаться нехорошими словами, даже если мне зонтом прижмет палец. Пришлось залезть под козырек.

Там уже стояла тетка с красным носом, прижимая к груди намокшую с одного края коробку. Она тут же решила стрельнуть у нас сигаретку. Ему курить было можно, и он протянул синяку женского пола две дорогие сигареты. Пачку не протянул, на всякий случай. А тетка вместо спасибо начала пихать нам коробку со щеночком, явно подобранным где-то на помойке. И громко требовала за щенка больше, чем мы оставили в кафе. Игорь сунул ей то, что нашлось в кармане, и потащил меня под дождь без зонта.

— Он же умрет.

— Кто? — не понял Игорь.

— Щенок.

— И что?

Я не успела ответить. Тетка подскочила к нам, сунула мне в руки коробку и резко дала деру, будто мы действительно намеревались ее догнать и вернуть скулящий товар. Нет, ее, наверное, тоже мучила совесть, и она решила переложить грех за замерзающего щенка со своей пьяной души на нашу офигевшую. Ну да — на тот момент, мне показалось, что душа у нас с Игорем была одна на двоих. Мы стояли в луже, без зонта, закрывая своими дурными головами рыжеватого с подпалинами щенка от серого дождя.

— Что с ним делать? — захлопала я, двадцатилетняя, тяжелыми от туши ресницами.

Игорь, двадцатичетырехлетний, стоял совершенно растерянный.

— Иди перепродай…

Ну да, бизнес по-русски!

— И с чего ты решила, что это он?

Игорь полез в коробку проверять половую принадлежность щенка. Любопытство разыгралось в мокрой башке или решение брать себе щенка или не брать всецело зависело не от его беспородности, а исключительно от пола.

— Сука!

Я вздрогнула — не сразу сообразив, что он не ругается нехорошими словами, а просто называет собаку ее настоящим именем.

— И что? — спросила я.

Он снова пожал плечами, и я поняла, что решать он ничего не будет. А я…

— Его нужно высушить и причесать…

— В тебе говорит парикмахер! На хер ей прическа, ей жрать надо дать!

И это мой воспитанный мальчик. Как мало надо мужику, чтобы из воспитанного стать настоящим. Просто удивите его сообщением, что он стал папой! Ну и он пошлет тебя с этой новостью куда подальше самыми хорошими словами.

А то новость! На моей сестре тоже жениться не особо хотели. Типа, мальчик еще, не нагулялся. А она о чем думала! Мама заставила его жениться на Светке, переругавшись с его родителями в пух и прах. Им ничего не оставалось, как купить сыну костюм и галстук. Переезжать выходило куда дороже. Соседи мы до сих пор, только та бабка с внуками совсем не помогает.

Я попросила Игоря отвезти меня домой к бабушке, где занимала свои незаконные пока квадратные метры. Так Игорь и узнал этот адрес. И не забывает уже пятнадцать лет. Ну и я узнала, что с ним или с другим, да и вообще женщине главное — не залететь.

И не влюбиться…

Даже в классическую осень.

Позднюю. Голые деревья. Тьма с утра. Хмарь с вечера. Остывающий на столе утренний кофе. Недопитый вечером бокал вина. Третья попытка отрыть в шкафу целые колготки. Работа. Работа. Работа. Сломанный зонтик. Промоченные ноги. Тёплые тапочки. Желание упасть мордой в подушку и проснуться уже летом.

Осенью не хочется влюбляться. Осенью, особенно поздней, как раз таки хочется просто любить. Забраться вдвоем под тёплый плед и лежать нос к носу. Нос у Греты холодный. У меня тоже. Нам с собакой привычно хорошо. На ее подстилке. Да, она большая — собака последнее время спит клубочком, ну и я, когда становится совсем тоскливо, ложусь рядом на пол. Такая у меня половая жизнь собачья…

Сегодня тоже буду спать на полу. Не с заразным же в одной постели! Нужно не забыть купить в аптеке одноразовые маски. И одноразовые носовые платки. Об остальном Игорь всегда заботился сам. Но остальное нам точно не понадобится в ближайшую неделю, а потом у меня будет плановый перерыв в женской жизни. Да и не задержится Знаменов у меня так надолго. Три дня — максимум, а потом поскачет к молодым.

Но как пережить с ним эти три дня, не растравив себе душу? Как прекратить любить того, кого любить совсем не надо?

Ведь в двадцать могла не любить, а просто наслаждаться моментом! Уходила на работу рано, возвращалась домой поздно, запыхавшаяся и красная от счастливого свидания. И однажды бабушка спросила меня в лоб: любишь его? Я сказала, обманывая и себя, и ее — не люблю и замуж не собираюсь: уже собиралась за своего первого, уже плакала, когда якобы любимый сказал, что я ему надоела. Да он и не был любимым. Сейчас понимаю, что влюбилась я в Игоря раз и навсегда. Еще в шестнадцать! А Максимом пыталась убить в себе первую любовь, у которой не могло быть ни будущего, ни настоящего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я по глупости тогда так думала — ошибалась: настоящее есть у всего. Только девочек неправильно воспитывают — заставляют всегда думать о будущем. Светлом — пережитки коммунизма, наверное. Того самого, на заре которого секс сравнивали со стаканом воды, а потом в комсомоле решили, что секс равно любовь. Нет, первые строители коммунизма были правы, он — стакан воды. Живительной!

— Бабуль, я не хочу в двадцать лет быть одной и ждать несуществующего принца, когда у меня есть настоящий на белой бэхе. Пусть я у него не одна, но я лучшая. И лучше быть с тем, кто тебе не вешает лапшу на уши. Я так решила!

Хотите — выставляйте на улицу! У меня уже больше года диплом парикмахера в кармане. И я могла бы спокойно заплатить за себя даже в тех местах, куда водил меня Игорь. Так что я не расплачивалась с ним телом, и он это знал. Он не соблазнял меня — это было обоюдное притяжение и решение двух взрослых людей: любовь без обязательств, если уж вас слово «секс» так нервирует.

Все же неудачный первый опыт закаляет женщин. Главное, не уйти в депрессию, а я почти ушла той жуткой осенью две тысячи второго года. Но позвонил он — Игорь, о котором я и думать забыла. Вернее, забыла о таком мечтать…

Говорят, нужно отпустить потерянную вещь, и она сама вернётся. А мужчину, единственного, которого, как выяснилось позже, любила, тоже нужно было отпустить, чтобы он вернулся. Я верила, что меня отпустило, но в первую же встречу меня накрыло с головой. По полной! Отключив мозг или что другое, что находилось в двадцать лет под моей медной копной, я позволила ему без лишних просьб и лживых заверений в любви до гроба убедиться, что это мой натуральный цвет.

— Думал, ты красишься, а ты и там оказалась рыжей…

Ну да, тогда еще не вошло в моду удаление волос где надо и не надо. Хотя именно с удаления волос с его головы и началось наше знакомство… С полного удаления!

5. "У нас по записи"

Рыжим либо везет, либо везет не очень. В первый же день своей практики, которую с превеликим трудом выпросила у мамы проходить не в ее парикмахерской, я подвернула ногу, разбила коленку и порвала колготки. Рухнула с лестницы прямо на подступах к раю, и ввалилась в салон красоты удивительно красивой.

За пять минут до открытия меня заботливо окропили йодом, колготки стянули лаком для волос, и я наивная шестнадцатилетняя дурочка решила, что ничего хуже со мной в этот день произойти уже не может. Врачи говорят, что первый больной-мужчина к счастью, а вот у парикмахеров оказалось все наоборот. Или все намного проще — без диплома я еще не считалась парикмахером, я была стажеркой первого года обучения.

Они ввалились в старый советский салон, в котором еще было разделение на женский и мужской зал, шумной и наглой толпой — даже не компанией, требуя побрить всех четверых налысо.

— Что? — спросила моя кураторша, и я поняла, что не ослышалась.

Ухоженные шевелюры, явно из лучших салонов города, куда мы заглядывали только через витрины, говорили, что у мальчиков не все дома. Из мульков известно, что с ума сходят по очереди, это только гриппом вместе болеют. На дворе май, сезон гриппа позади — значит, в сумасшедшем доме день открытых дверей.

Они переглянулись, и один из них, самый высокий и самый красивый, повторили просьбу, еще и «пожалуйста» добавил, которое от парней в косухах редко дождешься. У них курточки явно из натуральной кожи, а не кожзама, и другой мастер в голос ахнула, когда они горой кинули их на банкетку и не подняли ту, что в итоге свалилась на пол. Чего они разделись? Им еще не сказали, что мастера свободны.

— У нас запись, — тут же проговорила моя кураторша и бросила на меня опасливый взгляд, который я не сразу поняла.

Потом мне объяснили, что она испугалась, что к нам заявилась толпа потенциальных скинхедов, хотя вряд ли те могли завербовать в свои ряды мажорчиков.

— У вас же никого нет? — продолжил переговоры предводитель. — Мы заплатим двойную таксу. Нам очень нужно.

— Что за спешка? — продолжала так же холодно наша тетка, потому что не считала нужным церемониться с молодежью, которая никогда не станет нашими постоянными клиентами.

— Мы к другу в больницу едем. Он химию проходит. Так мы решили тоже лысыми походить, пока он не поправится.

Мы все трое переглянулись: не скинхеды.

— У нас по записи, — повторила тетка, и я не знала, правду она говорит или вежливо пытается выставить молодых людей вон, чтобы у нас проблем не возникло потом с их лысыми головами.

Эти ребята явно караулили у входа момент, когда наш газетчик откроет входную дверь. Клиенты, конечно, могли и опоздать к назначенному времени, но не все же скопом!

— Вот только если на нее согласитесь? — и она ткнула пальцем в меня.

Они тоже ткнули в меня взгляды — все четверо. Точно на вилку подцепили, подняли в воздух и раскрутили. Второго падения я не выдержу, а коленки затряслись. Еще бы — теперь они изучали мои раны.

— Лина стажер, но побрить сумеет волосок к волоску.

Может, они и оценили шутку, но не заржал не один. Но я все равно еще никогда не чувствовала себя настолько униженной и оскорбленной.

— Да нам без разницы кто, — добил меня этот парень.

— Только вам придется подождать. Она одна, а вас — четверо.

— Подождем.

— Игорь, ты первый! — бросил тот, чья куртка так и осталась лежать на полу.

Так я узнала имя парня, который позже поставит мою жизнь с ног на голову. Но голову ему я все же побрила. Быстро, без чувств, без остановки на то, чтобы выдохнуть. От него разило одеколоном за версту. Сколько он вылил на себя и чего, я была, конечно, без понятия. Понимала лишь то, что явно не того, что алкашам по карману.

Хотелось, конечно, спросить, а чего вы к нам пришли, а не к своим мастерам? Но у меня язык застрял за стиснутыми зубами. Счастье, что голову этому клиенту мыть не пришлось. Действовала старыми армейскими методами. От одной только мысли о запускание пальцев в его шелковые кудри начинало двоиться в глазах и выступала на лбу испарина. Нет, дело в его дурацком одеколоне…

Или в моем стажерском непрофессионализме. Я надеялась, что расческа и машинка входят в его волны достаточно профессионально. Д’Артаньян вон опасной бритвой побрил чувака и ничего, а я тут трясусь с более продвинутыми подручными средствами. Ну, на четвертой башке у меня уже просто отваливались руки, поэтому я и не протянула руки, когда Игорь, исчезнувший из мужского зала, как только я выпустила его из кресла, вернулся с плоской и блестящей упаковкой колготок.

— Я просто упала, — выдала я, мечтая быстрее схватить метлу и вымести его из зала вместе с приятелями, как ненужный сор.

— Я видел.

Хотелось брякнуть в ответ: а чего тогда не подошел, руки не подал? Но тут же вспомнила, что я подскочила в ту же секунду и пулей влетела в двери салона. Он бы и дверь не смог открыть. Машины. Он же явно на машине.

— Больно?

Я не стала кивать.

— Возьми. Тебе целый день работать. У тебя такие красивые волосы, а все коленки будут рассматривать. Тетка в ларьке сказала, что они темные и достаточно плотные.

— Тогда мне в них будет в жарко, — выдала я полный бред.

Хотя что скрывать, с меня уже сошло десять потов. За короткий разговор с ним больше, чем за все стрижки вместе взятые.

Игорь бросил упаковку на кресло, в котором недавно сидел и направился к двери. Он уже ходил на улицу, так что был в куртке. Приятели оделись. Они выглядели все ужасно — к таким на улице я бы близко не подошла. Впрочем, как и они ко мне.

А я подошла к окну, все еще с метелкой в руках — не знаю, зачем мне понадобилась марка его автомобиля. БМВ, темно-зеленая, не новая, с помятым крылом, но мне и такая даже во сне не снилась, а ему явно чуть больше призывного возраста. Хотя не думаю, что такие служат в армии.

Они не уехали сразу: Игорь остановился у овощного ларька напротив нашего окна. Долго тыкал в стекло на разные фрукты. Действительно, значит, в больницу к другу едут, а ведь были сомнения — вдруг просто приколоться решили. Ну, у богатых парней свои развлечения. Мы вот тоже обесцвечиваем на спор волосы. Мы…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Все, кроме меня, моя шевелюра неприкосновенная, вот я до сих пор и не похожа ни на парикмахера, ни на стилиста, хотя отбрить теперь могу любого с закрытыми глазами. Только не Знаменева!

Игорь сунул один пакет парню, которого я стригла последним, а с другим направился к нам. К нам? У меня началась самая настоящаяпаника.

Я метнулась к ведру и лишь чудом не высыпала волосы мимо. Быстрее спрятаться! Я юркнула в подсобку в самый последний момент, когда колокольчик на двери уже звякнул. Как набатный колокол! Нет, не получилось отсидеться. Меня позвали. Еще и полным именем:

— Малина, к тебе пришли!

Вышла. Красная. Впрочем, для рыжих это в порядке вещей. Но я странная рыжая, у меня на лице почти нет веснушек. Может, именно поэтому клиентки так часто интересуются, какой краской я крашусь.

— Малина? — переспросил Игорь, протягивая пакет с фруктами.

Наверное, с фруктами, он же их покупал.

— Меня действительно так зовут, — снова не протянула я руки.

Колготки, кстати, так и остались лежать в кресле.

Меня действительно зовут, как ягодку. Это сейчас люди не удивляются никаким именам, а в моем детстве меня все называли исключительно Мариной. Нет, мои родители не собирались выпендриваться. Просто у меня есть старшая сестра. Когда родители не могли договориться об имени для меня, Светка решила за них, громко крикнув, что Малина хочет есть…

Марина так Марина, не стали спорить родители, но моя сестра так не думала, с детским упрямством продолжая звать меня Малина, каждый раз исправляя родителей… Так кричала, что ее услышали небеса, и клерк в моем свидетельстве о рождении допустил досадную ошибку. Перьевой ручкой с фиолетовыми чернилами в зелёной книжечке написано, что я Малина Владимировна Угарова. Как же все угорали дома, но исправлять ничего не стали.

Ну и мне надоело в какой-то момент исправлять людей, и я превратилась в Лину. Даже модненькой стала среди бабулек. А то как же — зовут, как героиню какой-нибудь латиноамериканской мыльной оперы.

— Прикольно. Держи. Это тебе.

Ну что он тычет в меня пакетом — по больной коленке дал и не заметил.

— Мне ничего не надо!

— В качестве предоплаты возьми. Надеюсь, через месяц снова придем.

Он моргнул, и я увидела, что глаза у него влажные. Он тоже заметил, что я заметила и стрельнул глазами в сторону окна.

— Мы со школы дружим.

Я не стала спрашивать, в каком году они ее закончили. Не мое дело.

— Слушай, а ты на дом выезжаешь? Свободна сегодня вечером?

Добавил, не сделав даже паузы, чтобы я хотя бы кивнула про обслуживание клиентов на дому.

Просто ему никто не отказывает. Так, что ли? Так, Малина, так…

У меня руки тут же сделались влажными. Они и не были сухими, но после такого вопроса… Я, конечно, упала у него на глазах, но с лестницы, а не с дуба… Он решил, что мне восемнадцать уже есть? Или ему плевать?

6. "Сударек"

Конечно, плевать — он же мужик! Это я — любовница со стажем. Игорь болеет мною исключительно в плохую погоду. Приходит то дождь переждать, то снегопад, то пробки, то просто подлечить в моих объятиях плохое настроение. Или…

Каждый раз я придумываю новую причину его неожиданного появления на пороге моей однокомнатной квартиры. Для себя. Чтобы объяснить, что он забыл рядом с уже возрастной дамой, когда за ним бегают восемнадцатилетние накаченные во всех местах красотки. У него не спрашиваю. Знаю ответ: их я тоже регулярно имею. Намного регулярнее меня. Утром он всегда уходит без завтрака, чтобы кануть в лету на неопределённое количество дней или даже месяцев. А я жду плохой погоды в природе и заторов на дорогах, точно манны небесной.

Пятнадцать лет знакомы, а все так же… Меня бьет рядом с ним радостная дрожь. Он не был моим первым, никогда не обещал жениться, ничего вообще не обещал. Никогда не звонил. Говорил, если не открою, значит, не судьба. Он не был моей судьбою, не станет и ее проклятием. Никогда.

Я его люблю. Глаза, губы, руки, другие выступающие части тела, даже коленки… Он не любит никого. Был случайно женат, неслучайно развёлся, детей нет, родителей уже тоже нет… Из остального есть все: машина, квартира, работа… Нет, третьим пунктом следует поставить все же деньги. Работа в сорок лет есть у многих мужиков, деньги — у единиц.

Он эта самая единица. Отличник по жизни. Бывшая золотая молодежь с чуть облезлой позолотой в виде пробивающейся седины, которую он не пытается скрывать. Завидный жених! Очередь из невест огромная. Вставать в неё бесполезно. Я — любовница на века. Хотел бы чего-то большего, пятнадцать лет бы не тянул. Смирись, Малина.

А в декабре позвонит подруга, уехавшая за мужем в Сибирь, с извечным бабским вопросом: что, замуж не вышла?

За кого? Вокруг одно… То самое, во что многие мои подруги благополучно вляпались, выскочив замуж, только чтобы водрузить на голову фату ну и ради фотографии в белом платье на фоне Медного Всадника! Женой мне не стать никогда. Ничей.

Тридцать пять — на работу жены устраиваться уже поздно, по возрасту не подойду. И ладно. Останусь в вечных любовницах. У Игоря… Хотя нет ничего вечного. Особенно тела. Я старею. Я это вижу. И он не слепой, но почему-то ему хорошо в моей постели. Может, просто в других хуже? Может, восемнадцатилетние любовь тоже знают лишь в объемах ЕГЭ?

У меня есть собака. К тому же, сука. Мы с ней прекрасно друг друга понимаем. Мне мужик не нужен!

— Ну что ты носишься с собакой точно с ребенком! — всегда возмущается мама, когда я прихожу к ним в гости исключительно с Гретой или отказываюсь прийти, потому что племянники чем-то обидели собаку в мой последний визит.

Да потому что она моя дочка. Моя и Игоря. Только ему плевать на нее. Будет вторая операция. Первую сделали два года назад на другой глаз. Вместо того, чтобы поддержать меня, отговорить от страхов, он кинул мне на карту деньги. Отмазался. Да? Забеременей я от него, на аборт, может, и не отправил, но точно не женился б. Кидал бы вот так же деньги на ребенка. Но я почему-то всегда знала, что хочу ребенка только от него. Увы, общая у нас только собака.

— Малина, мне нужно серьезно с тобой поговорить… — начала мама неприятный разговор полгода назад или около того, когда поняла, что я точно живу одна. — Моя гинекологиня сказала мне тут, что возраст наступления менопаузы очень помолодел. У нее в практике уже и тридцатитрехлетние случаи есть. Там вообще целый список причин, начиная от экологии… Стрессы, недосыпы… Заканчивая недостаточным количеством белка… Ты понимаешь, о чем я?

— Нет, мама, не понимаю, — отчеканила я. — У меня все хорошо. Как бросила после Лешки пить таблетки, так вообще другим человеком стала.

Мама посмотрела на меня внимательно:

— А ты действительно светишься. Я уже подумала, что кто новый появился…

Нет, мама, старый… Вечный. Единственный, с кем мне ничего не нужно симулировать. После отмены таблеток вообще космос начался. Еще бы почаще приезжал. Он не был в курсе, что я принимала таблетки, как не знает и сейчас, что бросила. Поумнев, я перестала позволять ему снимать резинку. Хрен его знает, что от него можно подцепить, кроме детей…

Он поначалу злился. Говорил, что контролирует себя и что я у него единственная, с кем он может не предохраняться. Типа, парикмахеры знают, что такое гигиена… Думала, что уйдет после моего скандала. Ушел как всегда, а потом вернулся, положил пачку презервативов мне в тумбочку и заявил, что прекрасно помнит их количество.

Ревность, да? А ничего, что о своей женитьбе ты заявил так, между делом! Как и о разводе потом… Что ж, я партнерша для секса, больше ничего. Постоянная любовница с пятнадцатилетним опытом работы. Скоро на пенсию отправит. Мама, правда, хочет раньше списать меня со счетов, как женщину. Не выйдет!

— Мам, я не чайлдфри, но я не собираюсь рожать для себя. Или чтобы было… Если вдруг встречу мужчину, от которого захочу ребенка… — и не выдержав долгого взгляда, обрываю разговор: — Мама, мне всего тридцать пять. Но я больше никого искать не собираюсь. На поверхности только дерьмо плавает, уже убедилась в этом.

Работалось ужасно — рука, слава богу, набита, стрижет на автомате. А в груди сердце то ворчит автоматной очередью, то замрет в испуге. И сразу же в сердечной тишине слышится писклявый внутренний голосочек: позвони, узнай, как он там… Не сдох?

Да плевать! Надеюсь спит и поправляется. И пусть уже валит! На все четыре стороны. Где теперь его квартира, в каком районе… Адресок не оставил ни разу. Где эта улица, где этот дом… Где этот сударек ночует, понятия не имею. Ночует в другие ночи. К себе ж не водит! Меня же ни разу не пригласил…

Или это только меня? Мне же утром на работу бежать… А малолетки его явно не работают. То есть работают, но не руками… И если даже руками, то держат в них совсем не ножницы…

Сердце снова остановилось и снова выдало ту-ру-ру… Малина, ты ревнуешь? Совсем, старуха, башкой тронулась? Ревновать морального права тебе никто не давал. Ты ему кто? Даже не единственная любовница! Может, дома у него живет гражданская жена. А почему бы и нет? Может, уже и не гражданская. Ты же его не спрашивала, как и в прошлый раз. Сам сказал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ну а в этот раз сказал, что дома за ним ухаживать некому — не слышала, что ли?

Однако спорить со здравым смыслом, вдруг прикинувшимся моим внутренним голосом, с каждым новым взмахом ножниц, становилось все труднее и труднее. Ухаживать некому, а обхаживать здорового — есть кому. Это же ежу понятно! Он же еще сказал, что к счастью заболел именно у меня в постели, потому что у меня сладко. Малиновое варенье есть! И я в силу возраста знаю, что ноги нужно держать в тепле. А они, его дуры, знают только, что выгоднее держать их раздвинутыми. Перед выгодными людьми! Это я видела Игоря и лысым, и с длинными волосами, и с красными от недосыпа глазами, и вот теперь — сопливого!

— Вас записать через три месяца?

Держу карандаш крепко, чтобы не сломать грифель. Карандаш, чтобы всегда можно было стереть имя и записать на это время другого клиента. Почему нельзя стереть память? И записать в сердце другого? Почему, если любить, то обязательно безответно?

Да почему же безответно! Он ответил тебе постелью. Чем могу, как говорится! Больше ему тебе нечего дать — кроме цветов, тряпок, украшений и дрянного тролля, коробочку которого ты месяц уже, кажется, не протирала.

Сегодня протру! Сегодня моя квартира должна быть стерильна, как палата тяжело больного, почти умирающего от соплей! Я шмыгнула — пока не шмыгается, к счастью. Но еще таблеточку нужно выпить обязательно. Или чего покрепче, чтобы сохранить целыми хотя бы половину нервов. Лучшие! Сердечные я на него все растратила.

— Лучше до Нового года, — отвечает довольная клиента, продолжая красоваться перед зеркалом, стоя ко мне спиной. Ну а чего: мы видим отражения друг друга: лицом к лицу, как ни крути. — Хочу быть красивой на корпоративе. Вы тридцатого работаете?

— Работаю. Как обычно.

Работаю… Даже тридцать первого. А что еще мне делать! У мамы на кухне сидеть?

Смотрю на то, как моя красавица натягивает на красоту шапку. Ненавижу холодное время года. Половина моей работы насмарку!

Хорошо, что собственные волосы не требуют укладки, их только в хвост нужно обязательно стянуть. И спрятать под зонт. По такой погоде делаю обеденный перерыв на два часа, чтобы успеть не только погулять, но и вымыть Грету и покормить — с утра снова не поела. Ждала, когда я с руки покормлю, а я кормила с руки другого — таблетками.

К старости мы все становимся капризными — собаки не исключение. И сучки на двух ногах — тоже, вот меня и распирает нынче от обиды, что я не единственная, зато незаменимая в случае насморка баба. Если сейчас меня никто не оценит, то после сорока ждать милости от мужика уже не придется. Но где взять этого мужика?

Игорь не вариант — на Знаменева надежды нет, никакой. А так хочется, чтобы тебя любили…

Просто осень, депрессия из-за погодных условий. Нет, причина есть. Грета и ее глаза. Знаменев просто оказался последней каплей, вот глаза и на мокром месте. Это не из-за него. Это из-за Греты. А на него мне, как и раньше, плевать. Есть — хорошо, нет — еще лучше. Но есть ему что-то надо.

Вот уже год ничего себе не готовлю. Да никогда и не готовила. Все мужикам. Мне много не надо: мне даже дешевле зайти в местный ресторанчик поужинать. Дома убирать со стола не надо. Днем перехватить покупной салатик с чаем, чтобы согреться после прогулки, утром — салат французской красоты: замоченный в кефире геркулес.

Это нас еще в лицее научили. По молодости мы могли позволить себе плеваться от вкуса, а возраст заставил его полюбить, ибо на здоровье. Может, я и Игоря заставила себя полюбить, чтобы другие козлы в сердце червяком не пролезли?

Да, так оно и есть. Но есть салатик он не станет — мужик. Ему нужен суп. Позвонила в кафе, попросила упаковать две порции солянки. Перчика в нее добавлю — вырви глаз будет и прощай сопли. Чтобы глаза мои больше его по утрам не видели. Вали, Игорек, туда, где тебе хорошо бывает не раз в два месяца.

В аптеку не забыть! Почти забыла. Пришлось возвращаться. Минус десять минут, но если это поможет сохранить десять рабочих дней, оно того стоит.

В квартире тишина. Больной спит. Собака тоже спит. Глухая, не услышит, что я пришла, пока не растолкаю или что-то не уроню.

Уронила — челюсть. Правда, тихо. Никто не проснулся. Зачем только первым делом зашла в кухню с плотно завязанными в пакет двумя жалкими баночками с супом?

7. "Карлсон вернулся"

— Что за…

Я не закончила фразу. Отвечать на нее некому. Виновник торжества спит.

— Малина, я не знал, куда убрать…

Я вздрогнула и обернулась. Игорь слез с кровати. В футболке — откуда у него эта футболка? Еще с заломами… Новая? Откуда! Во флисовых штанах… В розовых носочках… Моих! Узнала я только их… Игоря с трудом. Небритого. С таким ежиком я его никогда не видела. С длинными волосами видела, а вот бороду он никогда не отращивал. Не модный паренек оказался! А ведь не четыре года взяло бы отрастить на подбородке шевелюру, а всего каких-то четыре дня. Вон какая щетинка знатная за пять часов вырасти успела…

Ну, что ж… Узнала о нем что-то новенькое. Лешка умудрялся два дня не бриться и не кололся. Может, я, конечно, не часто с ним целовалась и не так… глубоко. Глубоко в груди что-то натянулось и оборвалось. Последний сердечный нерв, наверное. Все, даже ругаться не буду.

— Я убрал мясо в холодильник. Не знал, будешь замораживать или…

Или? И… Ждет… Сейчас дождется от меня… Скандала!

— Готовить, да? — последний нерв еще трепыхался, и голос дрожал на повышенных тонах. — Это что вообще такое?

Я махнула в сторону стола, заваленного продуктами. Таким количеством, что можно месяц в магазин не ходить. С тем учетом, что я не ходила туда год. Забегала раз в неделю за ржаными хлебцами и сыром.

— У тебя был пустой холодильник.

— Интересно, и зачем ты туда сунулся?

Нет, стоять руки в боки не получилось. Мне просто необходимо было опереться на край кухонного стола. Конечно, лучше сесть, но отодвинутый стул занят тремя упаковками собачьей еды. Они стоят друг на друге и сесть сверху не получилось бы ну никак. А так хороший массаж мягкого места получился бы. Мне же сейчас розог дали, как нерадивой матери. Жратвы для ребенка нет!

Я не заорала. Нет, но и не сдерживалась — просто слова закончились. Из словаря Даля. Остались матерные, хотя и те, наверное, в него включены. Хотя бы в издание 18+, если такое имеется.

— Варенье искал? Не обед же решил для меня приготовить!

Ору. Кажется, все же ору… Но стою, не сажусь на консервы. Хотя вот мужика, с давно просроченным сроком годности — ну не хранится пятнадцать лет даже тушенка! — пустила бы на консервы с большим удовольствием! Только собаку бы этим не стала кормить — отравится еще!

Ору? Все же ору? Да просто маска дурацкая! Мешает! Думаю, что меня иначе не слышно… Конечно, маска виновата в скандале, который я закатила… По делу ведь. По большому!

Грета наконец выползла на кухню — потягивается по привычке. Опс, еле подобрала задние лапы. Хвостом виляет, но не подходит. Боится. Косится на почти что незнакомого ей мужика, занявшего все свободное в нашей крошечной крепости место.

И мне папочку ее не обойти. Разборки не окончены. Родители ругаются, ребенок страдает. Без ласки! Все, как у людей. Все, как у дураков!

— Мне нужно было во что-то переодеться. Решил заодно и продукты заказать.

— А… — я опустила глаза к его ногам и сказала себе к ним не падать. — На носки денег не хватило? Или все расхватали? Кажется, еще не День Защитника Отечества. Хотя да, Новый год на носу…

— Мне твои душу греют…

— А она у тебя в пятках?

— Ну, когда ты ругаешься, да.

Игорь привалился к косяку арки. Я убрала при ремонте все двери, чтобы стало хотя бы визуально больше места. Но с ним на кухне все равно жутко тесно. И в груди от него тесно. Слишком много места он занял в сердце. Оно не резиновое. Если только немного…

— Думал, спасибо скажешь…

Думал. Индюк тоже думал. Но в суп попал. В солянку.

— Я суп купила, — сказала и приглашающе так махнула в сторону пакета. — Я сама не готовлю. Поэтому и продуктов нет.

— Не готовишь? С чего вдруг? — на припухшем лице проявилось реальное удивление. — Всегда готовила…

— А теперь нет. Не для кого готовить.

— А для меня?

Так смотрит, точно не шутит и действительно ждет ответа.

— А ты тут на месяц? В больнице десять дней держат.

— Двадцать один… — устал стоять, перевалился на другое плечо и соответственно на другую сторону арки. — Что ты такая злая? Хочешь, приглашу повара? Хотя я очень люблю, как ты готовишь…

— А в остальное время голодаешь? Раз в месяц ужинаешь… И даже не завтракаешь…

— Слушай, Малина! — Игорь полностью отлепился от косяка.

Сунул руки в карманы. В такой домашней одежде он скинул лет десять. Даже ранняя седина перестала сильно в глаза бросаться. Бросалось другое — глаза. Они горели. Нездоровым блеском. Потому что их владелец не был здоров!

— Если я так тебя раздражаю, то я лучше поеду домой. Ты хоть маску снимешь…

Думал сорвет с меня маску одним взглядом? Не дождется! Мужики мужиками, у меня их было много, а здоровье — одно!

— Чтобы разбиться за рулем! С температурой! И после таблеток!

— Вызвоню кого-нибудь, чтобы меня отвезли.

— Кого-нибудь! Какую-нибудь бабу, да?

— Да даже если бабу, какая тебе разница, если ты меня за дверь больного выставляешь!

Орет. Меня перекричать пытается — или за живое наконец задела? За тот самый конец подергала. Дзинь-дзинь, есть кто дома? К счастью, все головастики на месте. Ко мне не переехали на ПМЖ. Интересно, а есть у него ребенок? На стороне? На чужой, не моей…

— А ты не думал, что мне как раз таки есть разница! Есть! Ты думаешь это нормально, что ты заваливаешься в мою квартиру, когда тебе приспичит? Я даже не знаю что именно приспичит!

— Секс? — перебил так, словно это слово давно крутилось на языке и жгло его.

Голос уже сжегся. Как продержался, до сих пор не кашлянув. Сейчас зашелся кашлем, уткнувшись в собственный локоть. Глаза красные. Нос — тоже. Пока просто подтекает: слышу, как шмыгает, но за платками не идет. Для этого нужно повернуться ко мне спиной, а разговор еще не окончен. То есть отношения еще не выяснены: его — ко мне и мое — к нему.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Да он тут на сопли весь изойдет из дурацкого мужского принципа, чтобы последнее слово осталось за ним!

Пожалела. Вытащила из пакета пачку, из нее платок и протянула ему. Хотела швырнуть, но… Пожалела. Платок. Нет, потраченных на его покупку денег и времени.

— Спасибо, — буркнул Игорь и высморкался, а потом спрятал руку за спиной.

До помойного ведра далеко. Очень. Нужно мимо меня пройти!

— Если бы секс! — шумно выдохнула я в разогретую дыханием маску.

Хотя могла бы не продолжать беседу. Последнее слово уже осталось за ним и было оно «Спасибо». Чем не точка в неприятном разговоре? Романтичная! Манифик! Нафиг!

— Секс ты где угодно получишь! Ещё и лучше моего! Поэтому я и не понимаю тебя. И себя, зачем столько лет жду тебя… Он улетел, но обещал вернуться… И приперся на ночь глядя, не спросив, а не устали ли вы после рабочего дня? А есть ли у вас, что пожрать? Вы обязаны готовить каждый вечер, а вдруг прилетит? Вы, Малина Владимировна, должны надеяться! На что только, скажите, пожалуйста, мне надеяться!

— Я ничего тебе не обещал. Никогда, — Игорь даже испугался, кажется. Испугался, что у него к старческому маразму добавился еще и склероз. — Я же не Карлсон, — решил на всякий случай улыбнуться.

На шутку это не было похоже!

— Карлсон, Карлсон! — мне хотелось стучать ногами и плакать. — Мужчина в самом расцвете сил! С пропеллером в жопе!

Поэтому я орала. Чтобы не разреветься перед ним.

— Какая вы все-таки грубая, Малина Владимировна. Ну сколько тебя учить быть женщиной…

— Знаешь, женщины не пашут на ногах по восемь часов!

— В этом проблема? Не паши. Тебе нужны деньги? Сколько?

Что, решил купить себе покорного «Малыша»? Чтобы я сидела дома и каждый день пекла ему по тридцать девять пирогов? Обожрется! Обойдется…

Ежу понятно, что про деньги он просто так брякнул. По привычке. Других, наверное, содержит. А я оставалась единственной бесплатной постелью, похоже. Безотказной. Точнее не капризулькой. Тьфу! Звучит, прямо как козюлькой… Это все простуда виновата. И маска, которая дышать нормально не дает.

— Опять ты про деньги… Вот нахрена все это?!

Я махнула рукой в сторону стола. Нет, над столом и всеми его покупками — жизненного пространства в квартире слишком мало. Даже с учетом, что из громоздкого остался только диван. Новый, вместо бабушкиного, а моя кровать пошла на свалку. Вот бы вместе с постельными делами. Но только на том матрасе я спала одна.

— Сказал же, хотел как лучше… Получилось…

Усмехнулся — понял, что почти глупость сморозил. Какое у нас, как всегда… Он первый раз такую глупость сделал. И… Ему нужно было шмотки себе купить. Продукты по случаю пришлись. В корзине место было…

— Ешь суп, пока не остыл, — я сдалась, сдулась. Продолжать бессмысленный разговор, только нервы трепать, а мне еще на работу сегодня, три клиентки. — Мне еще с собакой гулять. У тебя есть температура?

— Не мерил…

— А что делал до обеда?

— Пытался тролля починить…

— Кого? — сердце больше не билось. — Какого тролля?

Игорь пожал плечами. Или вздрогнул? Его знобит? И меня тоже — от нехорошего предчувствия…

— Твоего, какого ещё? Ну, я его сломал. Или он от старости развалился. Чего ты его столько лет хранила? Ну, теперь точно на помойку…

Чего я молчала? Черт из табакерки! Ты его, дурак, выпустил. Теперь вся жизнь к черту… Сейчас выдам такое — подумает еще, что у меня жар. А меня наоборот в холодный пот бросило!

— Чего ты туда полез!

И на верхнюю полку, и в мою жизнь тоже! За что…

— Скучно было, — выдал таким же скучающим голосом, раскаяния ни на грамм! — Уснуть не смог. Ключей ты мне не оставила. За ноутом в машину не сходить… А на телефоне только пошопиться смог… Нового тролля не нашел. И солдатика нормального нет. Только щелкунчики всякие. Хочешь щелкунчика под елку?

— У меня елки нет.

— Даже искусственной? Куплю с елкой.

— Игорь, достал со своим куплю! Я тебе не девочка. Я сама могу все купить. Все, что мне надо. А мне в этом году совершенно ничего не надо.

Кроме одного, чтобы операция у Греты прошла нормально.

— Купишь уехал в Париж…

— Хочешь в Париж? — не понял шутки больной дурачок. — Я тоже никогда там не был.

— Вот соберусь помирать и поеду… Садись жрать!

— Малина, опять столько грубости? Откуда? Откуда это все взялось. Ведь не было…

Смотрит, не моргая. Вдруг заморгал. И нос наморщил. Сейчас чихнет… Чихнул!

— Будь здоров! И стаж работы в сфере услуг у меня будь здоров, — перекрыла я его очередное «спасибо». — Дает о себе знать. Да ты меня и не знаешь. Откуда? Ты без году неделю со мной встречаешься. Ну, в общем подсчете месяц… Если все твои наезды сложить… — все продавливала я рукой стол.

Сейчас продавлю и рухну вместе со столом. И меня засыплет всей этой жратвой. Хороший такой курганчик получится. Аппетитненький!

— И отсюда все эти твои наезды? Ты меня вообще-то никогда не просила остаться или приехать. А остался сам, ты меня гонишь. Ты меня совсем не любишь?

— Чего?

У него сорок температура? Точно! Даже не спросить — заболел? Ведь действительно заболел. Не к ночи этот вирус будет упомянут! Но я пока здорова, чтобы в любви ему признаваться! Накося, зажри свой вопрос солянкой. У тебя там в башке сборная солянка из всех девиц, от которых ты любви ищешь! Вечно… Недолюбленный ребенок, блин!

— У меня, знаешь ли, любилка не выросла. Щеночек сукой оказался.

— Ох, Малина… — Знаменев снова навалился на стену. — Ты себе температуру померь, а не мне! Может, тебе на работу сегодня лучше не ходить? А то перезаражаешь своей злостью всех баб района, их мужики меня потом проклянут…

— Сейчас я тебя прокляну! Солянку холодной есть невозможно!

— Так погрей! — в голосе не приказ, а скорее раздражение. — Или предлагаешь мне из пластика есть?

Барина обидели! Хотелось сказать — разогревай сам! Хоть что-то же ты должен помнить из того, чему тебя учили в детстве. Потом вспомнила, что он вообще-то заразный. Пусть к еде руками не прикасается. К той, которую помыть нельзя. Хотя, может, тут все на стол составлял не он, а курьер. И в холодильник тоже. Барин должен жить по-барски! А не как мы, по-бабьи, все сами, сами, хоть и без усов.

— Иди…

Я не сказала, куда именно — я же не имею права при нем ругаться матом!

— В кровать…

Правды его тонкая душа не выдержит!

— Ляг… Я принесу тебе обед в постель… — говорила я ужасно томным голосом. И все из-за маски. — Я же не могу в маске есть!

— Ты ко мне вообще, что ли, не подойдешь? — как-то совсем растерялся мой больной постоялец. — Даже в маске?

— Иди в постель! — проговорила я так быстро, точно в последнем слове было всего три буквы.

Ну так слова-то почти однокоренные… Именно этим местом вы нас в постель и укладываете! Только почему наш женский мир вокруг него вертится?!

8. "Настырный козел"

Почти двадцать лет назад я так же растерянно смотрела на пакет с фруктами, как сейчас на стол, заваленный продуктами, которые я не ем. Не заметила, как выдала это вслух.

— Не переживай, я все съем… Выкидывать ничего не придётся. Если ты за это переживаешь.

Обернулась к кровати — жаль, что еще без поварешки.

— Я сестре отнесу. У нее все сожрут. Мальчики…

— Выгоняешь?

Игорь взбил себе подушку и, как примерный больной, укрыл ноги одеялом. Или его, как и меня, раздражали розовые носки.

— Игорь, тебя не ждут разве?

— Дела? — перебил он меня с многозначительным воспаленным взглядом, в котором все равно читалось полное понимание подтекста моего вопроса. — Я поработаю на удаленке. Все равно не могу ни с кем лично встречаться.

— Слушай! — я чуть на горящую конфорку вместе с кастрюлей не села. — А где я спать должна? С собакой на подстилке?

— Заказать надувной матрас? Для меня…

Я не стала отвечать.

— Малина, ну что, в однушках не болеют, что ли?

— От безвыходности положения. А тут выход есть: входная дверь. Ты не умираешь. Температура не под сорок. Вызови такси. Через пару дней заберешь машину. Никто ее не угонит.

Ну, его старую бэху угнали в итоге… Но родители на следующий же день купили сыну новую. Правда, белую. И теперь этому цвету Игорь не изменяет. Он только мне изменяет. И всем своим женщинам без исключения.

— А как же говорят, и в горе, и в радости?

— Кто говорит? — напряглась я не на шутку и отвернулась, чтобы помешать суп.

Мою душу уже перемешали и перевернули, точно омлет. Дно, увы, успело подгореть, вот и горчит во рту от обиды. Или желчи, которая против воли так и капает с моего языка. И у Игорька заметно подгорело, раз завел песню о главном — ну почему он уехать не хочет? Может, у него маленький ребенок дома? Может, так прямо и спросить?

— Не про нас говорят…

— Да? Типа, радости я никогда тебе не приносил. Так, что ли?

Я не обернулась.

— Ну так пару дней в горе за пятнадцать-то лет слабо меня вынести?

— За девятнадцать. Мы столько с тобой знакомы. Вечность. И вечность ты что-то не договариваешь.

— Чего я не договариваю-то? Могу уехать, если тебе со мной настолько противно.

— Мне с тобой тесно!

Я выключила газ и повернулась с кастрюлькой и подставкой, чтобы найти на столе свободным хоть жалкий уголочек.

— Ты же ко мне не поедешь? Тебе час до работы добираться. А на такси, наверное, еще дольше. Но если возьмешь выходной, то пожалуйста.

— Это правда?

Вырвалось у меня, потому что вдруг подумалось, что он предлагает ехать к нему только потому, что уверен, что я точно откажусь. Все просчитано.

— Что ты до сих пор не женат? — дополнила вопрос из-за его вопросительного взгляда.

— Я шесть лет в разводе.

— И шести лет тебе не хватило новую жену найти? Или никак не выбрать из такого количества претенденток?

Он вжался затылком в стену, к которой был придвинут диван. Если бы я не знала, что его волосы чистые, испугалась бы за обои.

— Я уже там был. Радости никакой, одно горе. Ты же тоже никого не нашла… И судя по тому, какой срач Лешка развел на твоей стене, пока ты его не блоканула, это была не его идея расстаться.

— А тебе не надоело читать мой Вконтакт?

— Нет, он у меня отдельной вкладкой всегда открыт.

— Какого черта, Знаменев! Я котиков не пощу!

— Ты постишь собачек… — и улыбнулся, как настоящий преданный песик. — Малина, ну ты единственная женщина, которая мне не надоела.

— Я должна возгордиться, что ли? По твоему мнению! Или хотению! Или объяснить тебе, что просто нужно чаще встречаться, чтобы тошнить друг от друга начало…

— Или один раз заболеть… — улыбается, как самый натуральный больной. — Малин, я могу уйти. Но мне у тебя очень хорошо. Даже когда ты бухтишь… Ну, побухтишь и перестанешь…

— Хотел сказать, заткнешься!

— Малин, кто из нас грубый? Точно не я…

Я! Конечно, я!

А он требует нежности! Ее было достаточно до того самого момента, когда я окончательно решила, что Игорь Игорем, а личную жизнь лучше устраивать до двадцати пять. В крайнем случае до тридцати… А в тридцать три нужно послать козла, поняв, что дальше он будет становиться только хуже.

Леша действительно не понял моего «вот чемодан, вон дверь». Даже спросил, как дурак: это, типа, я так штамп в паспорт требую? Нет, требую очистить мое личное пространство. Катись к мамочке под бочок. Пусть она тебя кормит, гладит и холит, раз такого дармоеда вырастила!

Господи, дура… Ну вот не надо было начинать со Знаменевым — он задрал планку, до которой никто даже допрыгнуть не пытался, не то что сбить!

И дело далеко не в деньгах. Дело в нем, вот в этом вот во всем…

— Ешь! Молча… — сунула я тарелку ему под красный нос.

— Заткнись, да?

Он сжался — в моей руке оставалась ложка. По лбу он мог легко ей получить. Если не за нынешние продукты, так за те чертовы фрукты… Это в шестнадцать я растерянно смотрела на протянутый пакет, ища цензурные слова, чтобы послать нахала.

— У меня бабушка совсем не выходит из дома. Отрастила себе космы до плеч, а сама феном не пользуется. Как только вымоет волосы, тут же сопли и на две недели кашель. Моет их дай бог раз в месяц, остальное время косынку носит. Приглашал уже трёх мастеров, всех выгнала.

Я не улыбнулась. Его улыбка совсем не казалась заразительной. И глаза больше не блестели слезами. Верилось ему с трудом, и я, окружённая взрослыми коллегами и посетителями, которые подтянулись за час моей работы, ощущала их молчаливую поддержку и поэтому раздухарилась.

Ну а что… Не подкараулит же он меня по дороге домой. Да я и не хамлю особо. Так, ставлю на место, а то своего я в драных колготках уже просто не нахожу.

— И чем четвёртый должен отличаться? — нервы и голосовые связки заиндевели и дрожали. — Блином только первый ком, а у вас, судя по всему, уже традиция наметилась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я на секунду задумалась и покраснела — надо же было так оговориться!

Но Игорь не высмеял меня. Или сам не заметил, что я перепутала местами блин с комом. Вся горю, не только лицо — как говорится, на миру и смерть красна. Сейчас умру от стыда, не зная, как отвадить наглеца, которому на других людей просто плевать. Он тут наврет с три короба про своих несчастных троюродных тетушек, только бы… Ну и зачем я ему сдалась?

— А я тактику сменю. Введу тебя в дом не как парикмахершу, а как свою знакомую… — последовала заминка, явно ведь собирался сказать «девушку». — Ну и ты как-нибудь уж уговоришь мою бабушку. Я хорошо заплачу.

Вот так, значит, покупают девушек золотые мальчики? Только зачем для этого бриться надо было…

— А я только под машинку умею, — решила я отбрить его по-парикмахерски. Да хер меня голыми деньгами возьмешь. — Бабушка ваша… — я все же так и не решилась начать ему тыкать. — Без волос остаться не согласится. Я не буду брать на себя такую ответственность…

И тут мне на выручку пришла кураторша моей практики, сообщив грозным тоном, что молодой человек отвлекает мастера от работы. Игорь не стал настаивать. Положил пакет к моим ногам и вышел, хлопнув дверью. Ну, тут не он виноват, а дверь. А в этих фруктах чья вина?

— А вдруг у него действительно бабушка? — подал голос пенсионер из соседнего кресла.

— Бабушка не бабушка, — заявила грозно мастер, поднимая на расческу жидкую седую прядь, — а криминальную хронику никто не отменял. Береженого бог бережет.

Бережет, но не уберег… Меня. От самой себя и от соблазна заглянуть в пакет. Домой, понятное дело, ничего брать не буду — помою фрукты для всего коллектива, который так дружно меня защищал. А колготки переодела — буду считать чаевыми. Собственно мы не обязаны были брать эту четверку без записи… И…

Когда мастера пошли покурить, я вышла в холл к книжному развалу купить газету с кроссвордом. Там, конечно, глаза без спроса покосились на тонкие книжечки с дамскими романами. Но я уже получила за них по ушам от мамы: она отобрала историю про страстного греческого миллионера с яхтой со словами: такое после пятидесяти читать только можно.

— Ты Малина, да? — спросил дядька-газетчик, протягивая мне кроссворд. — Вот. Просили передать.

— Что передать? — спросила, хотя уже видела нацарапанный на полях газеты номер телефона и имя: конечно же, имя было Игорь.

Настырный козел! И что думает, позвоню?

9. "Моя зараза, моя"

— Позвонишь, когда домой пойдешь?

— Зачем? — спросила, забирая у больного пустую тарелку.

— Чтобы я успел побриться…

Шутит?

— Ты мне бритый сегодня не нужен.

— Да я тебе никакой не нужен! — усмехнулся, болезненно сжимая губы. — Уже понял… Позвони, пожалуйста. Я хоть в душ схожу. Тебе же минут десять идти? Потом ты меня в него не пустишь…

Ну хоть что-то он обо мне знает! То, что после рабочего дня я полчаса стою под горячими струями, смывая с себя дневной негатив.

— Хорошо, позвоню. Но если будешь мокрый, переоденься без душа. Договорились? Или два раза прими душ. У меня много полотенец.

— Слушай, у тебя в маске такие глаза выразительные… И брови…

Если бы не было жалко постель, я бы одела эту грязную тарелку ему на бошку!

— Поспи, пожалуйста. И вот…

Я выдвинула ящик тумбочки и… Задвинула в самый дальний угол коробочку, которая нам без надобности, и взяла другую — с пластинами для носа.

— Смотри на меня!

Он и так смотрел. Внимательно. Аж до красноты в глазах. Я сняла бумажную защитную упаковку и перехватила пластырем его большую переносицу. Запахло ментолом.

— Дышать хоть сможешь во сне. Реально помогает при заложенности носа.

— При любой заложенности поцелуй помогает. Он всегда помогает. Но через маску не надо…

Через маску можно только улыбнуться. Пытается вернуть мне хорошее настроение? Меня уже отпустило на прогулке с Гретой. Собака снимает стресс не хуже горячего душа.

— Спи, пожалуйста. Сейчас дождь пойдет. Под дождь всегда хорошо спится. И под таблеточки.

Я ушла. Он остался. И с ним осталась часть моего сердца, поэтому весь вечер так щемило в груди. И я сорвалась на клиентке. По телефону. Пусть и за дело! Но могла бы отказать поспокойнее.

— Вам что больше подходит? Вечер? Или утро?

— Мне без разницы. Я на больничном, — ответила звонившая совершенно спокойно.

А я аж слюной подавилась. Офигела, что ли? Она, и я от ее наглости. Болеете — не таскайтесь по местам сферы услуг. Парикмахер тоже человек, а не расческа, ножницы, фен! До весны далеко, до весны пять месяцев, это при хорошем раскладе. Здоровье до весны ищи-свищи. А нам нужно работать, чтобы вы хорошо выглядели хотя бы в собственных глазах!

— Тогда перезвоните нам, когда вас выпишут! Мы не принимаем клиентов с явными и неявными признаками простуды.

Только на дому. Боже… Как я переживу эту ночь?! И как не заболеть из-за него теперь по-настоящему!

Вечером дождя уже не было, зато ветер нагло бросал в лицо перехваченные в хвост рыжие кудри. В ноябре мечтаешь лишь об одном: не промокнуть и не простыть. И о втором: уйти пораньше с работы. Хотя это желание демисезонное и почти невыполнимое. Вот и сегодня не получилось закрыть дверь парикмахерской раньше девяти. Не смогла отказать постоянной клиентке, которой ну вот прямо сейчас необходимо было подстричься.

— Не спишь? — спросила в телефон, когда Игорь ответил на звонок только после третьего гудка.

— Ты часто допоздна работаешь? Могла бы сделать для меня исключение. Всех денег не заработаешь…

— Иди в душ!

Хотелось, конечно, послать дурака в баню! Но баня тоже относится к местам общественного пользования, а зараза должна отсиживаться дома. Пусть даже в чужом.

Нашла я свою заразу еще в душе и не стала торопить, взяла на поводок Грету и ушла.

Господи, ведь столько лет мечтала, чтобы дома меня ждал именно Игорь. Слишком долго мечтала, наверное, вот и не чувствую особой радости… Нравится ему у меня болеть… Заболел бы дома, не позвонил бы сказать: Малина, солнце, приезжай, мне без тебя плохо.

Никогда не болеет! Ну да, ну да… Никогда не звонит мне, это будет вернее. А если бы позвонил, примчалась бы? Примчалась… Точно бы примчалась. Даже если бы пришлось оставить дома Лешку или его предшественников. Но Знаменев не звонил. А нынешние сантименты вынужденные, так как заболел… И деваться некуда. Точнее неохота… Тащиться домой! А охота трепать мне нервы. Может, даже ненарочно. Мужики вообще не понимают, как слово их отзовётся, не говоря уже про дело…

А дело пахло мокрой псиной. Грета тяжело поднималась по ступенькам. Был бы лифт, было бы легче. А так до третьего этажа не дойти. Быстро не дойти! На середине начинаешь подталкивать старушку под хвост. Или стоишь, ждёшь, когда хвостатая бабушка переведёт дух. Не была бы грязной, понесла бы на руках. А так… Да плевать на пуховик! Замою… Это же за мою дочку тревога! Думаю, больные папаши и с настоящими детьми все равно не гуляют.

Я подхватила собаку под брюхо двумя руками. Пошла вперёд. Три пролёта осталось. Сосед этажом выше резвенько бежал вверх. Пришлось к стене прижаться. Носом, чтобы его лапами не замарать. Не предложил донести собаку. Да я и не ждала. Давно уже ничего не жду от этих мужиков. Какие есть… Есть, и слава богу. Один. Пусть и с насморком.

Главное, чтобы к насморку не добавлялось мороки. И метаний, как тогда, у шестнадцатилетней дуры!

Я позвонила этому Игорю в тот же день. Зачем? Не знаю. Звонили же в нашем детстве на разные номера ради прикола: то молчали, то просили к телефону почтальона Печкина. Ну, это в лучшем случае. Мне, наверное, хотелось подзаработать, но мне точно не хотелось найти приключение на одно место. Или все было намного банальнее: мне просто стало дома скучно. Бабушка ушла к соседке, а я сидела одна перед выключенным телевизором. Перед молчащим телефоном. Новым. Беспроводным. Можно было ходить по комнате и разговаривать. Я стала ходить, но не разговаривала. С ним. Разговаривала сама с собой. Репетировала речь. А потом сваляла дурака… Дуру!

— Здравствуйте, а можно Игоря к телефону?

— Вы на сотовый звоните…

Моя рука дрогнула, и я скинула звонок.

Боже, а если это был не Игорь? А если Игорь, то сколько стоил ему мой звонок? И заодно мне? А если с нас снимут, как за межгород…

Как смешно вспоминать это сейчас! Но что могла подумать маленькая девочка в те времена, когда мобильники были только у небожителей в Смольном, братков и мажоров, таких, как Игорь!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Боже, с каким страхом я ждала квитанцию за телефон… Не дождалась. Пришла через пару недель из лицея, и бабушка сообщила, что мне звонил какой-то Игорь и просил перезвонить.

Как? Откуда у него мой телефон! И почему он перезвонил только через две недели? Кто ему дал мой номер? Неужели в парикмахерской? Зачем он меня там искал?

— Кто такой, знаешь?

— Да, я его стригла. Он хочет, чтобы я поехала к его бабушке.

Моя бабушка смотрела внимательно. В мое, наверное, смертельно бледное лицо.

— Будешь звонить?

Скажу «нет» — объясняй, почему. Отвечу «потом» — подумает, что неспроста ее стесняюсь. А он позвонил домой. Ничего не стесняется. А вдруг у него действительно бабушка в косынке ходит…

Посмотрела на записанный бабушкой номер. Действительно другой. Может, конечно, так только кажется, и в первый раз я просто напутала в цифрах от волнения? Сейчас уже не сверишь. Выкинула газету в тот же день — от греха подальше. Но сердце билось так сильно, точно грех уже совершился.

Меня всю била дрожь. Даже не мелкая, а крупная. Мелкой была я, глупой и… Нет, тогда еще не влюбленной. Сама жизнь, домовой или ангел-хранитель отговаривали меня от неверного поступка. Сорвался палец, нажалась не та кнопочка. Это тебе не диск крутить! Пришлось набирать весь номер по новой… А потом всю жизнь об этом жалеть.

На этот раз ответил женский голос. Взрослый. Даже старый. Бабушка? Значит, она существует!

И чему радуюсь — непонятно.

Приободрившись, попросила к телефону Игоря. Его не оказалось дома. Спросили, что передать? Мне бы сказать — ничего, и ничего бы между нами никогда и не было. А я вообще чуть не сказала: Это Малина. Он у меня стригся…

Вовремя вспомнила, что если все срастется, я должна буду представиться его девушкой.Девушкой… Если… Если он перезвонит. В итоге сказала просто:

— Скажите, что ему звонила Малина. Он знает.

— Знает, куда перезвонить?

— Да.

Вопрос только, откуда! Кто меня ему сдал? Завтра практики нет. Буду два дня мучиться.

У телефона. Как дура, кидалась на каждый звонок. Чуть с мамой не поругалась за то, что та занимает линию! После этого бабушка начала подозрительно на меня коситься. В итоге получилось, что на звонок ответила она. И сразу ушла на кухню, тогда ещё была стена и дверь, которую она закрыла. И даже начала перемывать чистую посуду!

Только лишние хлопоты! У меня голос совсем пропал — бабушка все равно бы ничего не услышала, даже стоя рядом.

— Да, слушаю.

Нет, это я слушала, ждала ответ с бешено бьющимся сердцем. И, конечно, же с классическим — затаив дыхание. У меня в зобу дыханье сперло, эта цитата не из школьного сочинения вернее всего отражала мое тогдашнее состояние.

— Ты всем незнакомым Мариной представляешься? — услышала я первым делом.

— Нет, — опешила от такого начала разговора. — С чего вдруг?

— Так… — мягкий голос Игоря сделался твёрдым. — Это ты мне звонила или какая-то Марина?

Какая-то… Марина… Да я и без такого комментария догадывалась, что там Кать, Свет и Даш завались. Но вот так цинично ляпнуть: какая-то…

— Люди часто думают, что ослышались… Или что я звук «р» не выговариваю.

— Откуда такое имя? Странное. Красивое, но…

Он запнулся. Покраснел там? Вряд ли он умеет краснеть. Мне скрывать нечего. Рассказала вкратце историю своего имени. Не ему первому рассказываю!

— Хорошо, что мне позвонила Малина. Которая не ягодка.

Я сглотнула. Так… Бабушка имеется, но это не отменяет его плотоядного голоса. Именно таким тоном мой внутренний читал реплики от героев дамских романов, до которых я не доросла. До чтения которых я не состарилась, по мнению мамы. Может, она таким образом хотела защитить меня вот от таких вот типов с соблазнительным голосом? Или соблазняющим…

Ладони вспотели. Подмышки тоже. С рексоной тогда еще напряженка была. Я только на работе ею пользовалась. Экономила ибо дорого. Аэрозоли только запах пота перебивали. И то с трудом.

Боже, мне теперь переодеваться нужно будет… Скажу бабушке, что устала и иду спать…

— Чего ты трубку бросила?

Выходит, это был он.

— Не знала, что звоню на сотовый телефон. Вдруг это дорого… — смутилась, даже губу закусила. — Откуда у вас мой номер? — спросила быстренько, чтобы выйти из ступора.

— Из распечатки, откуда ж ещё! — хохотнул Игорь. — Еле дождался счета от оператора. Думал уже в парикмахерскую за тобой ехать. Ну, приедешь в гости?

Сердце замерло, и я замерла на середине комнаты истуканом. В гости… Не бабушку подстричь. В гости…

— А с бабушкой вы уже поговорили?

— Зачем? Сама поговоришь. Попросишь подстричь. Типа, для практики. Или вас сразу с машинкой в салон отправляют?

Я не стала ничего отвечать. А смысл? Он прикалывается. Ему весело с бритой башкой. И легко! Это у меня каждый волос дыбом встал. И не только на голове.

— Ты первый раз без инструментов приходи. Так, типа, в гости, — повторил еще многозначительнее.

Сейчас возьму и ничего не смогу сказать: весь рот в слюнях. Не по нему пускаю, а от страха.

— А бабушка дома будет? — проглотила слюни и спросила не менее многозначительно.

Игорь ответил просто и на сей раз совершенно равнодушно:

— Я тебя не клею, можешь успокоиться. Мне нужно бабушку подстричь. Сказал же, что она из дома не выходит. Я тебя у метро встречу и как бы вместе придём домой. Или тебя на машине забрать из парикмахерской? Я могу. Без проблем.

А у меня были проблемы. Я не могла… Говорить. От обиды. Идиотка! Расстроилась, что не понравилась парню?

— Тогда я буду с инструментами, — еле выдавила из себя рыжая дурында.

— Оставишь в машине. Не украдут, не переживай.

— Я завтра не работаю.

— А я учусь. Хочешь часов в шесть на Пионерской тебя встречу? До Политехнической тебе без наземного транспорта не добраться. Ну, прокачу с ветерком?

— Тебе сколько лет? — сумела я сказать ему наконец «ты».

— Два года права в кармане, если ты про это. Сам сдавал. Не купил. Если боишься.

— Боюсь.

Ответила не только про машину.

— Поедем ровно шестьдесят километров в час. Ну, завтра в шесть? Раньше не успею, а так с удовольствием бы погулял с тобой в Сосновке. Белочек покормили бы! Но тебе поздно возвращаться будет. Чего к чаю взять? Что ты любишь?

Ничего я не люблю. Ничего мне не надо. И зачем я только согласилась! Какое мне дело до твоей бабушки! Все бабушки носят косынки. И ничего…

Знала же, что ничего хорошего из нашей встречи не выйдет. Шестым чувством знала, что ты испортишь мне всю жизнь! Своим — с ветерком!

10. "Неподъемная ноша"

— Малина, ты не заблудилась?

С этими мобильниками мы совершенно разучились здороваться перед началом разговора.

— А ты не заметил, что собаки нет? — прокряхтела я в телефон, стоя с Гретой уже под дверью.

Необходимость принять входящий заставила меня пропрыгать целый лестничный пролет с неподъемной ношей на руках. Ладно… Мамы наши и бабушки детские коляски наверх тягали без всякой мужской помощи и выжили!

— А что, с собакой нельзя заблудиться?

— Меньше философий! Лучше дверь открой! Чтобы мне ключ не доставать. Открывай нам прямо сейчас!

Открыл. Прямо сразу. Ещё даже звонок не сбросил. Стоит в дверях с телефоном у уха, придурок…

Двадцать лет не прошло, а как мобильники похудели! Никогда не забуду его «Эриксон»! Им, вместо молотка, грецкие орехи колоть можно было. Но я даже о таком мечтать не смела… Тогда! Да и потом. Первую «Нокию» мне подарил Игорь. В наш первый Новый год, в две тысячи втором году, в его канун, так что ещё в первом. В ночь на первое января я, как примерная девочка, была с мамой и бабушкой. А он…

С какой-то Мариной, наверное. Ну, не с мужиками же в бане! Если и в бане, то с девчонками… Наверное. Не спрашивала. Боялась, что он меня бросит, если начну ставить условия.

— А без маски ты симпатичнее!

А ты с красным носом прямо Дед Мороз вылитый!

Побрился, а все равно кусочек носового платка к подбородку прилип. Сопли потекли, видать, капитально.

— Не студи мне квартиру! Дуй в постель!

— Знаешь, прямо как в анекдоте…

Игорь все же отступил к разобранному дивану, и я закрыла входную дверь. Теперь бы еще мысленно войти в привычную колею: помыть собаке лапы, помыть руки себе… Не уверена, что пойду в душ. Душа к водным процедурам сегодня не лежит. И уверена, там пахнет Игорем.

— Милый, почему ты с порога сразу в койку? Нет бы об искусстве поговорить? Ты Рембрандта читала? Нет? В койку! Уже иду… Куда послала… Маску не забудь нацепить… — добавил Игорь уже с откровенным смехом!

— Не забуду… Омлет будешь?

— Из твоих рук хоть отраву. Но я уже всю банку предыдущей съел, а до сих пор жив… Зря пугала! Прямо как бабушка в детстве… Правда, десять потов сошло. Но с тобой всегда так…

Что? Не можешь без сальных шуточек? Устал? Так нехер ко мне шляться! Иди к той, которая тебя обслужит без напряжения с твоей стороны. Их навалом! А ему малиновое варенье подавай! Так меня, как любое лекарство, главное не пережрать!

Собака не особо запачкалась — в душ ее не повела, ограничилась тазиком. Нацепила новый подгузник. Она, конечно, приседала, не давала просунуть в дырку хвост… Знает, что все равно запакую, но свое «фи» обязана показать. Как все мы, женщины. Прав ведь Знаменев: сколько бы ядом не плевалась, потом залью любовным зельем кровать.

— Малина, ты со мной даже разговаривать не будешь? — проговорил он с дивана, на котором сидел.

Носки, кстати, сменил на черные, мужские. Нужно проверить, бросил розовые в стиральную машину или где снял…

— Квартирка крохотная. Можно спокойно говорить, держа дистанцию, — не выдержал он моего молчания.

— Твоя была всего на комнату больше. Забыл?

— Так я же держал дистанцию. Разве нет? Дураком был…

— В шестнадцать я бы с тобой все равно спать не стала. А потом сам виноват…

— Говорю же, дурак… Бабушка мне это прямым текстом говорила, а я… Из детского упрямства сказал, что не люблю крашеных птушниц.

— А сейчас?

— Крашенных… — улыбка до ушей. — До сих пор не люблю.

Отвернулась — не хочу на него смотреть. У него этих признаний для каждой припасено по дюжине. Ну, для меня на одну, возможно, больше — целую чертову дюжину!

— Мог бы хоть немного разобрать свою жратву! — бросила ему, не оборачиваясь, сделав акцент на «свою».

— Ну а ты жрать ее совсем не будешь?

Жрать — издевается! Знает, что я нарочно его злю, потому что так легче. Пару часов до секса я могла быть нежной, а после мы спали, а потом даже «доброе утро» не говорили, за редким исключением, а тут — для нас это новое: общение! Для нас взрослых. Просто капслоком в мозгу пропечаталось. И замигало красным SOS. Мою душу, правда, уже не спасти. Отдала ему не за медный грош…

— А у меня есть выбор? Уйдешь, отдам все Светке. Скажу, гуманитарная помощь.

— Поверит?

— Знаешь, верят… — я обернулась, снова подпирая одним местом стол. — Что я знаю рыбные места на дорогие шмотки по дешевке, но скрываю. Верят… Рыжие, говорят, хорошо врут… От природы. Когда краснеют, все думают, что просто кожа такая…

— Малин, рыжие хоть когда-нибудь говорят правду? — Игорь сидел со сцепленными пальцами, глядел исподлобья. — Скажи, почему ты хочешь, чтобы я свалил? Побыстрее… — добавил он побыстрее.

— Ну… Потому что у меня собака… Она привыкла, что вечером я с ней.

— И?

— Мне хорошо одной, — выдала автоматной очередью.

Почти что на автомате. Я ведь два года убеждала себя в этом. И убедила. Так думала.

Ему правду знать не надо. Он же просто хочет потешить свое мужское самолюбие. Оно у него слишком раздутое, как у всех брошенных детей. Наверстать упущенное, чтобы полюбило как можно больше баб, если одной единственной, которая его родила, он нафиг не был нужен. Он это самое самолюбие со мной всегда чешет, вместе с другим местом. Если бы хоть что-то ко мне чувствовал, понимал бы, что любимой женщине неприятно, когда о ней вспоминают лишь тогда, когда становится скучно с другими.

— А мне плохо одному. Вдруг стало плохо.

Я не обернулась, но замерла. Голос у него сделался совершенно глухим. Ну да, забыла… Осип. Закашлялся, ведь держался столько времени!

— Давай я тебе чай заварю до омлета?

Не вопрос, просто предупреждение… Или просьба заткнуться. Не нужны мне его откровения. Жалобы на бизнес-партнеров — так уж и быть, выслушивала. Но бабы, которые его все равно не так любят, меня не интересуют. Совсем!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Включила чайник, потянулась за чаем. Наткнулась на осенний вариант со специями — пампкин-спайс: корица, гвоздика, мускатный орех… Все, что доктор прописал для поднятия иммунитета и настроения: с плохого на хорошее, а то оно с минуты на минуту грозится опуститься с плохого на очень плохое.

— Собаку заведи, чтобы не скучать, — буркнула, заливая два пакетика в разных чашках.

— Собака к дому привязывает…

— Жена тоже, да?

Не оборачиваюсь, нет… Чего я там не видела — его красных щенячьих глаз? Его жена не удерживала от посещения других баб. Кобель!

— Жену можно взять с собой.

— Собаку тоже. Было бы желание. Как и с женой. Ответственность одинаковая.

— Тогда я тебе кобеля притащу…

— Не смей!

В моих руках был чайник. Его счастье, что диван далеко.

— Грета будет жить долго и счастливо…

Я зажмурилась и перестала видеть его, да и всех. Обернулась, чтобы на ощупь отыскать подставку для тяжелого чайника. Боже, как же стало тяжело от озвученных другим моих постоянных тревожных мыслей.

— Малина, я не о том… Грета еще ничего…

— У нас операция в конце месяца, в среду. Беру выходной на три дня. Даже если вдруг… Точно не смогу на работу выйти… Отработаю потом за девочек в выходные…

Держу себя в руках, сдерживаю слезы, но уже с трудом.

— Нужны деньги?

— Мне ничего не нужно от тебя! — почти выкрикнула я. Хотя так и не надела маску. — Ни тебя! Ни твоих денег! У меня все есть!

Только нет сил. Больше нет никаких сил!

— Малина, ну зачем ты так…

Без маски, носом в футболку, на которую он мог успеть чихнуть — это называется просто упасть. Ноги подкосились, и не покинь он свой диван, я бы на пол осела — и плевать… Плевать, если заболею. Отменю всех нафиг и останусь с Гретой. Не с ним, нет… Пусть выздоравливает и валит!

— Я не знаю, что буду делать, если…

— Никакого «если» не будет… Она знает, как ты ее любишь, и не уйдет.

А ты знаешь и все равно уходишь… Почему она должна от тебя отличаться! А, папочка?

— Уйдет, конечно, но не сейчас, — продолжал он между тем. — А потом будет новая собака. Я же знаю…

— Ничего ты не знаешь… Ничего!

Я сумела его оттолкнуть, размазала сопли по лицу, извинилась, пошла умылась, заколола волосы наверх, вернулась… К приготовлению омлета и чаю.

— Что за гадость?

Это Игорь спросил про травяной чай со специями. Омлет мужикам не может не нравиться, как и яичница с макаронами.

— Больной, живо пейте и не обсуждайте лекарства!

— Как ты это пьешь? Неужели тебе нравится?

— Если бы не нравилось, не пила бы. Я еще и кофе с турмериком пью и перцем. Индийский вариант.

— Сумасшедшая!

— А я себе такой нравлюсь. Не нравлюсь тебе? Тебя здесь никто не держит.

— Болезнь держит, забыла?

Какие же воспаленные у него глаза!

— Игорь, пей чай, ешь и ложись спать. Сон лечит. Поспишь и свободен!

Он сделал глоток, поморщился и снова уставился на меня.

— Мы так и не решили, как спим этой ночью? Валетом? Тогда я носки поменяю…

11. "Шушера парикмахерская"

Не поругаться бы до утра! Из-за носков… Насколько же проще общение нос к носу, когда не нужно говорить, достаточно двигать губами, иногда с причмокиванием.

Но в эту ночь я его даже не чмокнула в лоб. Приложила градусник. Температура из-за таблеток держалась на тридцати семи. Пошел на поправку? Нет, даже деловые мужики болеют больше одного дня.

Утром я сварила гречневую кашу: ему и собаке. Себе заварила желтый кофе с перцем и отрезала кусочек сыра на крекер. Больше в меня все равно по утрам не влезало.

Дистанция с больным шириной в стол, который я с превеликим трудом вчера освободила от дурацких продуктов. Дистанция у нас другая — полное непонимание друг друга. Откуда взяться эмпатии, когда мы никогда и не пытались друг друга узнать. Предложил секс, я на него согласилась. Просто по молодости Знаменев ещё думал, что прежде чем девушку танцевать, ее нужно покормить — в ресторане. Сейчас уже знает, что можно запросто прийти в гости, трахнуть, и она сама тебя еще и накормит. Боже, как грубо звучит…

Но на деле ж ещё грубее. Была бы хоть толика романтики в нынешних отношениях, скрывала бы я Знаменева от мамы? Ведь нет же! А так стыдно, стыдно, что я вот такая… Безотказная, потакающая собственному телу, забившая на душу…

— Ты ее всегда с руки кормишь? — спросил Игорь, когда я уселась на пол подле собаки и миски с кашей и кусочками вареного мяса.

— Кашу она обычно ест сама. Это собачью еду игнорирует и приходится уговаривать попробовать. Как распробует, начинает живо есть. Но сейчас она стесняется. Оставлю с тобой, так она вообще есть не будет до вечера. Ну… — продолжала я говорить, хотя меня и не спрашивали. — Все мы с возрастом капризными становимся. Ничего не поделаешь… Но я люблю старушек…

Сегодня у нас как раз день пожилых. Устраиваем раз в месяц постригушки за символическую плату. Правда, и в обычные дни стрижём пенсионеров с большой скидкой, хотя мои коллеги не очень любят записывать к себе божьих одуванчиков. Не хотят работать себе в убыток. И я их понимаю. У них семьи. У меня — только собака. Я могу позволить себе иногда работать в убыток. Для души.

Почему? Ну, потому что, по питерскому современному классику, дошла до возраста, когда щемит сердце желание внучатами побыть. В каждой старушке пытаюсь отыскать не только свою бабушку, но и его, ведь это Вера Ивановна свела меня с Игорьком.

Игорек, так она всегда ласково называла внука. Я — только в мыслях. Боюсь, обидеть его лишним напоминанием о невосполнимой утрате. Если Знаменев и любил в жизни какую-то женщину, то это Веру Ивановну. У него тоже щемит сердце не только в день рождения или в день смерти бабы Веры, а всегда… Ведь не может человек не любить вообще. Так хоть память бабушкину любит…

Я знаю. Я видела эту любовь, когда приходила раз в три месяца подстригать Веру Ивановну. Родители всю жизнь зарабатывали бабло, а Игорька с пелёнок воспитывала она, папина мама. Хорошо или плохо, не мне судить. Мне с ним всегда было хорошо, пусть и редко. Зато на постоянной основе: с двадцати лет пью с его губ и мёд, и дёготь… Если мать узнает, что все это время я оставалась его любовницей — убьёт. В самом худшем случае — уволит.

Парикмахерская принадлежит дочери ее подруги, которая десять лет назад свалила замуж в Штаты и мне, кстати, предлагала сделать тоже самое… Так что моя мать теперь в двух ее салонах что-то вроде куратора. Сама после пятидесяти стала редко кого стричь, отдала все время детям моей сестры, а мы со Светкой надсмотрщиками за молодняком ходим, хорошо еще в разных местах. Я выбрала салон в трех шагах от дома.

Сестра поначалу возмущалась — и так мне бабушкина квартира досталась, лучше бы ее с ребенком отселили, так теперь еще и на проезде Линка экономить будет, и лишние пять минут спать. Ну а я в свою очередь припомнила ей, что с ее злобного язычка я — ягодка, хотя мне до сорока пяти еще стричь и стричь, и не всегда бабло…

Мы встретились с Игорем, как задумывали у метро. Но как задумывалось не получилось. Слишком проницательной оказалась Вера Ивановна. Совсем не божий одуванчик, хотя и худая, как я шестнадцатилетняя. Воротничок на платье вязаный, косыночка беленькая. Взгляд, как у бывших… Мне бабушка рассказывала, что у нее в школе учительница немецкого языка из бывших дворян была. Говорит, их ни с кем не спутать. Вот и тут — такой не солжешь. Я и выпалила с порога, что Игорь попросил меня ее подстричь. Игорь сразу отдернул от моей спины руку.

Может, как раз в руке и было дело, а не во взгляде бывшей дворянки. Испугалась, что он еще и в щечку чмокнуть может. Ну, на виду у бабушки он ничего бы больше и не сделал… В машине, кажется, даже не смотрел в мою сторону, позабыв свои слова, что если б не вечер, он бы со мною погулял. Наверное, понял, что с малолеткой особо не разгуляешься, что время тратить… И нервы. Я бы начала ломаться, это точно. И точно бы сломалась — это я по реакции своего тела на его руку поняла.

Вера Ивановна нахмурилась. Я сжалась. Честно испугалась, что внучек этой самой рукой даст мне подзатыльник. Ну, это в лучшем случае. По жопе он мне словами потом надавал и ничего не заплатил. Не за что платить было…

Мы сидели пили чай с тортом. С кремовыми розочками. И такие же розовые цвели у меня на щеках. Я рассказывала про свою учебу. Про то, что у нас как бы династия… Ага, рабоче-крестьянская! Во втором поколении. Бабушка у меня никого не стригла, на товарной базе работала, отсюда и квартира отдельная. Но мама только стричь умела. Хорошо стричь. И сестра стрижет, и я… Короче, несла бред. Полный. Когда сравнялась цветом с помидором, встала и ушла. И еще подумала, что бабушка Игоря похожа на его машину. Платье цвет в цвет. Такая же старая, но чистенькая и ухоженная.

Прошла неделя. Не после встречи, а после звонка Игоря. Он позвонил сказать, что я кретинка. Он много еще чего сказал. Причем, не используя ни одного матерного выражения, но я сидела на диване с телефоном, точно помоями облитая. Истинное дворянское воспитание. Ну да, виновата… Теперь она действительно никого на порог не пустит. А через неделю неожиданно позвонила сама Вера Ивановна. Оказалось, Игорь просто дал ей мой телефон со словами: захочешь, позвонишь. Он умывает руки. Потом похвалилась мне, что Игорь сам ей признался, что хотел разыграть ее. На что она ответила ему, что никогда бы в это не поверила… Это было второе ведро помоев. Я ему не пара. Не того поля малина-ягодка. Не садовая, выхоленная, а дикая лесная, по которою только медведи ходить могут.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но я пошла — к ней. Даже воспользовалась транзитным автобусом: в то время на их ветке метро разрыв был. Игорь оставил мне деньги на тумбочке: точно столько, сколько заплатил за свое бритье, но в двойном размере за выезд на дом. После стрижки я одна прогулялась в сосновом парке. Шла до другого метро больше часа. Хотела забыть обиду. Даже не поняла, на что обиделась? Что его самого не оказалось дома, хотя он прекрасно знал, во сколько я приду?

В другие разы мы с ним пару раз пересеклись, но не общались. Кто я для него была? Девочка-парикмахер, почти школьница, с которой Вера Ивановна любила делиться детскими воспоминаниями об Игорьке, даже когда двадцатилетний Игорь сидел в соседней комнате, пытаясь учиться, но за собственным зубным скрежетом не слышал внутренний голос, читавший ему сопромат. Или что-то такое же умное, чему учат в экономических вузах, недоступное мне, студентке профессионального лицея.

Один раз он только заговорил со мной. Это когда Вера Ивановна позвала его на кухню и заявила, что ему пора стричься. Челка уже вовсю лезла в глаза. Я не предлагала свои услуги. Я боялась спросить, что с его больным другом? Может, он из-за траура не стрижется?

— Мне не нужно стричься, бабушка. Я же сказал, что отращиваю волосы. Эй, Малина, сколько времени потребуется, чтобы дорастить их до плеч?

— Четыре года, не меньше.

— Отлично! — он нагло усмехнулся. — Ты же на четыре года вперед клиентов не записываешь?

— Не записываю, — проглотила я его глупую и горькую шутку.

За два года Игорь так и не подстригся. Хвост не носил. Кого в кумиры взял? Не Преснякова же младшего! Не спросишь. Он же не разговаривает с птушницами! Он у нас теперь дипломированный экономист! А я — шушера парикмахерская.

12. "Он все проспал"

— Игорь, ты спишь? — позвонила я, когда закрыла двери парикмахерской на ключ.

— Я уехал, чтобы тебе не мешать. Можешь не спешить. Собаку твою покормил с руки. Она поужинала.

Я чуть не оступилась на ступеньке.

— Как ты себя чувствуешь?

Хотела спросить: почему? Так сказал же — чтобы не мешать.

— Не умираю, — ответил как-то слишком грубо, или проблема в сотовой связи…

Ненавижу мобильники, они дебильники, всю жизнь мне испортили… Половую так точно!

— Я рада, что тебе лучше. Рада…

А у самой на ресницах слезы, губа задрожала — пришлось закусить. И вот так, с закушенной сказать:

— Ну пока… Тогда…

И отключить телефон, чтобы он не услышал всхлипывания.

Чего ты ревешь, Дура с большой буквы? Сама же сказала ему поправляться быстрее и валить. Он и свалил. Правда, не совсем поправился, но желание женщины для него закон.

Пришла домой, полезла в холодильник и по шкафчикам. Начала выгребать купленные им продукты. С ожесточением! Потом очнулась и посмотрела на часы. К маме не припрешься. Пусть даже и на такси. Не попру же я это все на себе! Я только собаку таскаю. Отвезу все это троглодитам-племянникам завтра. А сегодня я буду реветь!

Что-то давно мне не было так тоскливо… Одной. С собакой…

Дело, наверное, в дожде за окном. Комбинезон, грязные лапы, скуление из-за подгузника… Я жалуюсь? Да нет… Может быть… Вот и дождь начал стихать, аккорды осени уже почти не слышны… Спи, Грета, усни… И ноту «си» тяни… Храп-си…

Я уже тоже на диване. Перестелила постель. И затащила собаку к себе на подушку. Грета удивилась, но не особо сопротивлялась. Она единственное живое существо в квартире. Другое живое ушло, сбежало туда, где вкуснее кормят…

Долго лежала без сна. Вспоминала… Себя в восемнадцать. Как наконец набралась смелости и позвонила Игорю сама — на мобильный, когда так и не сумела дозвониться на городской до Веры Ивановны, чтобы договориться о времени очередной стрижки. Он ответил коротко, что его бабушка в моих услугах больше не нуждается. И отключил мобильник. Я не стала перезванивать. Ком встал в горле…

Баба Вера не могла меня послать. Умерла? Тогда почему меня не пригласили на похороны, ведь Вера Ивановна относилась ко мне как к подружке? Никуда ведь не ходила и никого, кроме внука, не видела. Я бы постояла в сторонке на кладбище, никого из его родственников не смущая. У меня был тогда чёрный плащ на все случаи жизни и чёрный зонт, мужской, потому что мужские зонты шире… Мог, но зачем?

Может, конечно, все намного прозаичней. Никто не умер. Просто Игорь привел домой девушку и не желает больше лишних разговоров между мной и бабушкой, ну и заодно хочет обезопаситься, чтобы девушка его ко мне не приревновала. Ну а вдруг? Мне же было тогда всего восемнадцать… И я была влюблена… В него.

Я поняла это, когда прошел месяц, второй, третий… Пройдет еще не один, а я так больше никогда и не увижу Игоря Знаменева… Я тогда тоже плакала… Тихо, в подушку. Сейчас громко и в собачью холку. Хотя и знала, что увижу этого козла, если не завтра, то через месяц, через два, через три… Нашла о ком плакать! Он обо мне вообще не печется!

Семнадцать лет назад я решила, что клин клином вышибают. И вообще мне уже восемнадцать, пора начинать вести половую жизнь и не краснеть на профосмотре из-за вопросов гинеколога.

Согласилась на первого же парня, который захотел со мной познакомиться. Все там же… В парикмахерской! В парикмахерской не только все сплетни района собираются, но и вершатся судьбы и рушатся… Жизни!

Я была домашней девочкой. Если не работала и не училась, сидела дома. Под надзором бабушки из-за старшей сестры. И сама понимала, что ходить куда-то одной не безопасно. Ходить куда-то можно только с мальчиком, а мальчик просто так с девочкой не ходит. Ну, больше недели.

У нас с Максимом это случилось на восьмой день знакомства. Ну, на третью встречу. Когда он предложил переждать дождь у него дома, я сразу поняла, что выйду оттуда уже без того, что раньше девушки берегли до свадьбы.

Максим меня не бросил после этого. Еще и очень удивился, что оказался у меня первым, и даже загордился. Ну и я себе не меньше удивилась — в процессе думала об Игоре, представляла себе его, а потом полночи ревела, решив, что с ним не было бы так противно. В общем с самого начала я не дала Максиму шанса стать для меня всем. Почему же я так болезненно восприняла его уход? Ну так потому что, наивная дурочка, думала, что для него-то я значу все! Самая красивая девушка в компании — да ее надо хватать и в ЗАГС бежать.

Тогда все чуть ли не на второй день знакомства женились. На регистрацию очередь на полгода вперед занимать нужно было. Сейчас, взрослая тетка, я думаю, что Максим почувствовал, что не удовлетворяет меня ни в чем, вот и сдулся, и смылся через год. А потом я сама себя накрутила. Ну еще и мать весь тот год доводила меня до ручки, постоянно спрашивая, начались у меня месячные или нет. Зачем я ей только сказала, что уже не девочка…

Зачем я ей про Игоря сказала! Возможно, не поставь мать ультиматум — бросай его и все тут — не было бы вот этих любовных гостей раз в полгода, а осталось бы хоть какое-то подобие отношений.

— Лина, ты хочешь что-то от него подцепить? — не унималась тогда мать. — Ты понимаешь, со сколькими он спит? Про СПИД ничего не слышала, нет?

Господи, она тогда за ручку отвела меня в женскую консультацию и проверила на все, что только можно. Жаль, что теста на любовь еще не изобрели, только на беременность.

— А если забеременеешь от него, придется аборт делать, а потом у тебя детей не будет… Ради кого все это? Кобеля, который на папочкины деньги баб покупает! Чего тебе не хватает, скажи!

Кобеля не хватает…

Кобеля… Если бы ты, мама, знала, что это за кобель! И почему я начала с ним встречаться… Но этого ты не знаешь. Этого я тебе не рассказала. Игорь даже бабушке своей не говорил, почему отращивает волосы. Вера Ивановна бы точно проболталась, похвасталась передо мной внуком…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Тебе нужно о будущем думать! — трындела мать изо дня в день в телефонную трубку. — Ну, еще пару лет, и ты для него старуха будешь… Да и для других мужиков тоже. Лина, уходи! Не губи себя…

Сгубила. Ничего уже не попишешь. Через год после моего разрыва с Максимом Игорь позвонил сам.

— Эй, Малина! Узнала?

— Узнала, — буркнула я в трубку. — Чё тебе надо?

Так и спросила «чË», я же не дворянских кровей! И я обиделась… Что мой первый любовный опыт оказался таким дурацким. Из-за него!

— Записаться к тебе на стрижку. На дом выезжаешь или за тобой приехать?

— Кого записываем?

Я все еще надеялась, что Веру Ивановну…

— Меня… — голос его сдулся, радости как не бывало. — Больше некого.

— Вера Ивановна умерла, да? Ты же ничего не сказал толком тогда…

— Извини. Не смог в тот момент говорить. Повел себя, как дурак, знаю… Думал потом перезвонить, извиниться, но решил, что только хуже сделаю. Что ты все забыла, а тут я с дурацкими извинениями… Будто напрашиваюсь, чтобы ты меня пожалела. Ну, в общем, ты оказалась права. За четыре года волосы доросли до лопаток. Приедешь обрезать мой хайер? Чтобы меня снова за мужика считали…

— Лучше приезжай в салон. Я сейчас продиктую адрес. Есть, чем записать?

— Не могу в салон.

— Почему?

— Ты мне их должна по-особому как-то состричь. Это для парика. Ну, чтобы чужие волосы не примешались. А у вас там в салоне не стерильно.

— Для парика? Я такое не умею…

— Научишься. Слабо? Ты до меня и не брила никого, наверное? Ну, признавайся, рыжая, что я был первым?

Мог бы быть… Первым. Дурак!

— Не брила.

— Ну вот. Я у тебя подопытный кролик был и снова буду. Только ты все же поспрашивай маму, как правильно состричь волосы. А то получится, я зря с космами лучшие годы своей жизни проходил…

— Хорошо.

Да, тяжело было жить в без-ютубные времена.

— А, может, ты пойдешь к специалисту? — вдруг испугалась я за волосы.

Наверное, только за волосы. Его. Не за себя же. Не за рыжий пучок, спрятанный под юбкой.

— Нет, я хочу, чтобы это сделала именно ты. Я уверен, что у тебя все получится. И… Мне очень нужно с тобой увидеться.

— Зачем…

Сердце подскочило к горлу, а потом решило спрятаться в том самом пучке волос, ну и юбка сразу же прилипла к колготкам.

— У меня для тебя подарок. От бабушки. Я, козел, зажал его на два года. Должен был сразу передать. Замотался. Не до этого было. Извини, что с опозданием в два года. Извини…

Господи, что мне делать с этим его «извини»? Не брось он тогда трубку, он был бы у меня… А, может, и не был бы. Может, первым обязан был стать этот Максимка, чтобы вторым мог стать Игорь…

И был бы Игорь хоть немножечко другим, не было бы у меня других, а выходит… Вышло так, что у меня никого нет. И его нет. Что мне с частичкой его делать?! Он не настоящий баран, из ляжки которого можно было б плов сварить… С ним любовь, как готовка по старым советским поваренным книгам, где в рецепте, вместо грамм, указано, на сколько рублей купить мяса… Вот и у меня Игоря ровно на рупь. А, может, и не было таких рецептов, и это просто расхожий анекдот… Вот и у меня жизнь, хоть смейся… До слёз!

— За тобой приехать? — спросил мой "рупь" тогда по-деловому сухо.

— Я сама приеду. Адрес тот же?

— Да… Только бабушки нет. А так… Все то же… Торт купить? К чаю…

— Купи… К чаю…

13. "Просроченный подарок"

Уснуть все никак не получалось — я смотрела то в потолок, то на дверь. Почему на дверь, не знаю. Ждала звонка среди ночи? Ведь нет же, я реалистка. Такого не бывает. Точнее бывает, но в романах, совершенно оторванных от жизни. Оторвать бы Знаменева от моей жизни и выбросить… Но как оторвать того, кого нет? Ведь его в моей жизни нет, совсем нет.

Я не одна так живу — одна. Если пройтись по квартирам даже только нашего дома, точно найду такую же… Несчастную. Или наоборот счастливую женщину! Никакого обхаживания лучшей половины. Все только для себя любимой. А приспичит (Иногда же приспичивает!), шасть в клуб за случайным партнером на одну ночь… Ну, это делают смелые, а мямли в это время сидят дома и тоскуют.

Кто же тогда я? Если у меня доставка секса на дом. Без предоплаты. Вообще никаких трат, никакой побочки и обслуживание всегда на высшем уровне… О таком только мечтать можно! Так почему же мечтается совсем о другом?

Я случайно перевела взгляд на полку, верхнюю. Пустая. Игорь не закинул коробку обратно. Коробку с троллем. Поломанным. Я свесилась с дивана, но не сумела нащупать ее на полу и вскочила, чтобы включить верхний свет: до этого комната освещалась лишь отсветом уличного фонаря. Я забыла опустить жалюзи и не задернула шторы, а потом было лень вставать. Сейчас я все это сделала. И только потом пошла на кухню.

Игорь не мог вынести мусор! Зачем?

Мой личный «ящик пандоры» преспокойно лежал в помойном ведре поверх суповых контейнеров. Другого мусора у меня и не бывает… Я вытащила коробку и обтерла со всех боков антибактериальными салфетками.

К счастью, Игорю лень было нести свой бывший подарок с дивана по частям, поэтому он запихнул все в коробку и тряпичная основа тролля осталась, скорее всего, чистой. Сейчас, правда, и на блестящем пластике коробки не было ни пылинки, ни жирного пятна. Открыть? Страшно… Ведь если рассудить, то тролля поломала не я. Значит, это и не на меня обрушатся все тридцать три несчастья…

Мое счастье лежало на подстилке и тяжело вздыхало. Во сне. Главное, чтобы не по папочке!

Я подкинула коробку в руках — сам тряпичный тролль ничего не весил, но пружинка звякнула: выходит, все действительно на месте.

Китайский ширпотреб развалился, скорее всего, от старости. Или от… Неуклюжести дарителя. Вероятно, пружинка застряла, и Игорь применил к ней грубую мужскую силу. Ведь она обязана у него быть. Грубая сила. Не одна ж только нежность!

Снова тряхнула коробкой, и вместе с железкой, что-то ухнуло в груди. Бум… Сердце, упало… Ну и пропади оно пропадом! Мне даром сердечных мук не надо! Настрадалась молча и в одиночку в дурной юности. Когда-то надо начинать жить спокойно. В моем возрасте ценно как раз таки спокойствие. Ни мужа, ни детей — никаких нервов по идее. На мою сестру уже без слез смотреть нельзя. И не только из-за экспериментов на голове. Она еще имеет наглость заявлять, что родители на ней потренировались и сделали потом меня такой распрекрасной! Вот чему она завидует, чему?

Нечего было рожать в восемнадцать от непонятно кого! Еще потом и заявлять старшему сыну, что он сломал ей жизнь. Он! Младенец… Понятное дело, что Антошка свинтил жить к однокласснице еще до получения аттестата о… Ну, да, о половой зрелости… Сейчас доводит своим воспитанием второго. Гошке тринадцать. Сбежит при случае… Потом внуков будет нянчить вместо личной жизни в еще совсем не старости.

Светка, Светка! Да ты ж только родила. Все остальное мама да бабушка сделали. И я обед готовила, который бабушка вам носила, чтобы заодно погулять с коляской… Но нет, я плохая, потому что я счастливая. Для всех. И плевать, что у меня в душе. В душе у меня тот, о ком вы слышать не хотите. И от которого я долго, очень долго ничего не слышу, а потом — привет, Малина. Я ненадолго. Так, перепихнуться — и свалю. В рассвет.

Я подтащила к полкам стул. Влезла на него, точно на трибуну.

Что за жизнь у меня женская такая… Непутевая… Ну так другие мужики еще хуже Максима были. Тоже бы в итоге свалили, только мое что-нибудь с собой еще прихватили бы в качестве общей собственности. Блин…

Я пошатнулась на стуле, но не упала — к счастью. Только с усмешкой подумала, что Игорек мой не сбежал. Он хороший, это его тролль выгнал. Он же злой… И Игорь злой. На меня? За что? За правду? Или…

Барин ждал признаний в любви шестнадцатилетней девочки! До меня дошло! А до него нет, не дошло, что рыжая девочка выросла. Незаметно так для тебя выросла… Нужно чаще встречаться! Разве нет?

Ты никогда не замечал моих чувств. Или видел, но блеск в девичьих глазах был для тебя привычной картиной. Еще одна? Ну и ладно, на что внимание-то обращать — вас много, я один. И то верно: будешь всем признаваться в любви, любви и не останется для той девушки, которая станет смыслом жизни.

Ну, хочется же верить, что у каждого мужчины такая в итоге появляется и становится матерью его детей. Желанных, а не залетных. Неужели только женщины мечтают о великой любви? А мужикам достаточно низенькой, чуть повыше ширины матраса.

Я тоже ростом не вышла. Поэтому и пришлось тащить стул, чтобы вернуть больного тролля на верхнюю полку. Но я еще минуту, наверное, простояла на стуле, ни о чем не думая, а просто прижимая коробку к груди.

— Тролль, миленький, не злись… — заговорила вдруг полушепотом, не стесняясь своей детской дури и не боясь разбудить глуховатую собаку. — Пожалуйста… На меня. Я не хотела оставлять Знаменева у себя дома… Он сам остался.

Сам остался. Сам ушел. Все сам… И я сама, все сама… И жить дальше буду сама. Придет, хорошо. Нет… Я не хочу об этом думать. Наши отношения просто не могут прерваться вот так, из-за тролля из пластмассовой шкатулки… Ведь она даже не из красного дерева. Это даритель дуб дубом…

Позвонить? Спросить? Спишь?

Усмехнулась, глядя на настенные часы. Третий час… Почему бы и нет? Он же не дает мне спать мыслями о себе. Почему же он должен спать…

Часы не тикают — к счастью. И не кукуют. Больше. Кукушка как вылетела однажды из гнезда, так решила в него не возвращаться. Она же птица вольная, а не мужик с пропеллером! Так вот, с поломанной кукушкой, я и перенесла советские часы на эту стену из кухни, когда их законное место превратилось в арку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Все у меня теперь поломанное — в душе тоже, и даже заиндевелые на первом ноябрьском морозце нервы. Вот-вот не лопнут, а сломаются. И жизненные принципы тоже какие-то все побитые… Жизнью!

Что я делаю? Все стою на стуле, уже без тролля в руках, и троллю собственный внутренний голос. Зачем звонить? Ему и так насморк спать не дает… И мои мысли о нем. Ведь точно икается!

Самой пора бы уже уснуть, а то завтра даже каре выйдет лесенкой. Каре… Если так задуматься, то существует всего три основных вида стрижек. И букв всего три, на которые нужно посылать мужиков, которые не приносят радости. Во всем нужно быть, как Скарлетт. Думать о мужике не завтра, а только когда тот рядом. Иначе думалка сломается… И заодно сердечный механизм.

Все же написала ему с утра сообщение:

— Как прошла ночь?

Не с самого утра, а после первой клиентки. Вдруг спал… Ответ пришел мгновенно. Ждал, что ли? Ага, поменьше мечтай! Он просто работает! На телефоне…

— Хорошо.

— Температура есть?

— Нет.

Ну, на нет и суда нет… Ничего больше ему не отправила. Все же выяснила! Проверила телефон, когда ушла клиентка. Тишина. Ну и отлично. Мог бы и спросить, как я себя чувствую, не заболела ли… Точно заболела, Малина! Да какая ему разница! Подорвется, приедет — да помирать будешь, задницу не поднимет. Ну и что… Помирать буду, не позвоню. Зачем он мне сдался на смертном одре? Мне ему исповедоваться не в чем и никаких желаний последних у меня нет. И распоряжений тоже. Потом, какая на него надежда! Он даже просьбу Веры Ивановны исполнил только через два года.

А принеси ты мне подарок раньше, я бы тоже тебе кое-что подарила… Может, сразу бы и вычеркнула тебя и из жизни, и из сердца.

14. "Даже стыдно"

Четыре года прошло. Волосы доросли до лопаток. Ты меня один раз уже побрила… Ну… Приедешь?

Как мало нужно для соблазнения… Меня любимой. Даже стыдно.

Побрить побрила, а отбрить не смогла. Не захотела. Ответила на поцелуй, сама прижалась к твоей груди, еще мокрой после душа… Почувствовала в себе желание до того, как ты предложил остаться на чай. Наверное, и предложил не потому, что торт специально для меня купил, а потому что почувствовал исходящее от моих пальцев тепло, когда я провела рукой по твоему мягкому ёжику, проверяя ровность стрижки. Волосок к волоску… Так было и у тебя на руках, а я все равно наглаживала и наглаживала твою руку, выпрямляя короткими ногтями каждый волосок…

— Думал, ты красишься, а ты и там оказывается рыжая…

Ну да, и там тоже — мокрая лиса, с еще более крутыми завитками, чем на огненной башке…

— Клиентки постоянно просят их той же краской покрасить… Это я в бабушку медная…

В бабушку. Игорь чуть дернулся. Чуть… Намного сильнее, чем когда взорвался во мне, отбросив взрывной волной на подушку и по пути на седьмое небо. Два года не виделись. Два года! Два года я думала, что излечилась от своей непонятной зависимости… И… Надо же так… Как? Для чего?

Столько лет прошло, а я помню… Помню, как сорвалась на срочный вызов, зажав под мышкой сумку с рабочими инструментами. И как застыла на пороге знакомой квартиры при виде его… Игорь совсем не изменился. Я запомнила его с мужским каре… Волосы действительно доросли до лопаток — я могла оценить длину, даже не видя его спины.

— Привет! Заходи, что ли?

Улыбка демона. Мне бы одуматься, но я шагнула в мой персональный ад с широко открытыми глазами. На моем лице ничего, кроме этих глаз, и не было, наверное. В тот момент и все последующие, пока я не сказала Игорю по телефону, что больше не хочу с ним встречаться. Он даже не подумал меня уговаривать. Не спросил, что такого сделал предосудительного. Наверное, его девушки часто одумывались и уходили сами. Ну нельзя же вечность терпеть соперниц… Еще одна — не велика потеря. Так он думал? Конечно, так!

А что ты хочешь, Малина? Ты пришла к парню и переспала с ним просто так. Даже деньги за стрижку не взяла, вернее совершила бартер… Самый дурацкий в своей жизни. Подарила ему свои волосы… Идиотка! Именно это сказала мама, увидев дочь с короткими волосами а-ля семидесятые… И твои жалкие оправдания, мол, это на доброе дело, мать не разжалобили…

— Ты теперь, как все, Малина! — бросила она мне в лицо жестоко.

Ну да, с волосами до пояса я была другой…

Я была другой совсем по другой причине. И мама тогда еще не знала, насколько правдивым звучало ее обвинение. Я стала, как все — как все его девушки, безотказной, вечно его ждущей…

Игорь как-то сказал, что родители не хотели, чтобы он рос в роскоши, которая очень была нужна его матери. И все равно в моих глазах чистенькая бабушкина квартира выглядела богато, хотя да, как-то по-мещански, не а-ля новые русские.

— Родители хотели, чтобы я вырос человеком, ценил людей, а не деньги, — так Игорь пытался оправдать свое вынужденное сиротство.

Он себя обманывал. И меня пытался обмануть, ведь ужасно стыдно признать себя сиротой до смерти родителей.

Какова цена его откровенности? В ту ночь он просто был пьян. Приехал ко мне весь черный, хотя и был в сером костюме. Отец уснул за рулем, и родительская машина полностью вошла под фуру, ехавшей по соседней полосе. Напился у меня на кухне, наплевав на присутствие в квартире бабушки. Я трезвая уселась с ним на пол и качала его, словно ребенка, когда Игорь белугой выл у меня на плече. Ему было двадцать восемь, мы полгода как не виделись после настоятельной рекомендации моей мамы прекратить встречаться с этим козлом.

Тогда Игорь сквозь всхлипывания рассказал о себе все то, что я в итоге о нем и знаю. Откровенничать по-трезвому его никогда не тянуло, а пьяным я его больше не видела. Он всегда был за рулем.

Игорь тоже, как и мой старший племянник, был случайным ребёнком и родился лишь потому, что врачи отговорили его мать от аборта, напугав почти стопроцентным бесплодием. Или скорее его отца, потому что вся тяжесть ухода за Игорем легла на плечи не жены, а его матери. Наверное, Вера Ивановна и настояла, чтобы внук ходил в школу с нормальными детьми, в обычную дворовую, но Игорь не получил в ней даже неполного среднего. Чтобы он смог учиться в вузе, родители перевели сына в элитную школу, в которую он ездил уже сам, без сопровождения бабушки. И на метро. Наверное, день получения прав на управление автомобилем был последним днем, когда Игорь пользовался общественным транспортом.

В новом классе тусовка оказалась соответствующей, но его отца знали, да и Игорь, имея неплохие внешние данные, смог легко поставить себя на одну линию со школьной элитой. Парень, который первым протянул ему руку, и послужил причиной нашего с ним знакомства. В первый раз химиотерапия ему помогла, но он, увы, все равно дожил лишь до тридцати.

Но тогда я слушала только о родителях Игоря… Недолго. До трех утра. Потом Игорь вызвал такси и уполз от меня почти что на четвереньках. Нет, конечно же, я довела его до машины, а что было потом, не знаю. На кладбище он меня не позвал. Стеснялся такой знакомой? Наверное…

— Малина, позвони ему, — смотрела на меня бабушка слишком строго. — Это некрасиво. У него несчастье. А ты… Ты говорила, что любишь его. Разве так любят?

— Больше не люблю, — отрезала я.

И это был наш с ней последний разговор об Игоре. Через три месяца бабушки не стало. Раз и все… Проснулась ночью — вижу, лежит на полу ничком. Подбежала. Успела вызвать скорую, но до больницы они бабушку живой не довезли.

Игорь позвонил через три месяца.

— Не ждала?

— Ждала, — сказала я скорее ради шутки.

Я жила одна. Без бабушки. После семейного скандала квартира по завещанию перешла ко мне. С сестрой я год еще потом не разговаривала. Официально мы с ней не мирились, просто я снова стала вхожа в мамину квартиру, где они жили все вместе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Мама любит тебя больше. И бабушка тебя любила больше меня! — кидалась в меня сестра обвинениями.

Плевать… Игорь меня не любит больше других. Но почему же напиться приехал именно ко мне? Нет, поговорить за бутылкой. Ведь это была наша единственная встреча, в которую мы только говорили.

— Ты дома?

— Да.

За моим ответом последовал телефонный звонок

— Спустись с собакой во двор.

Во двор?

Я выглянула в окно: увидела его, будто кадром из кино. Сопливо-романтического. Стоял, облокотясь на белую крышу машины, с букетом красных роз. Ими он помахал мне в окно — увидел, наверное, как дрогнул тюль. В деловом костюме стоит на ветру, хотя я в шапке с собакой гуляла.

— Что ты тут делаешь? — с трудом выдавила я из себя в нагретую в моих руках трубку.

— Тебя жду. Видишь же. Выходи. А то будешь мне сопли лечить.

— Я не одета и собака давно выгуляна.

— Я не выгулян. Одевайся и выходи без собаки. Я подожду. Это даже лучше. Пойдем поужинаем вместе в кой-то веке.

— Может, поднимешься?

Я ведь уже не девочка. Я женщина, хотя бы по возрасту.

— Не могу, Малина. Мне перед твоей бабушкой стыдно за прошлый визит и… Ну, я к тебе приехал, понимаешь? К тебе…

Я все понимала. И тело все поняло: сжалось и заболело. Во всех местах. Особенно ноги. Работа целый день на ногах их убивает в ноль. А потом вот такие звонки…

Я села на валик собранного дивана. Ноги не слушались. И я не слушала доводов разума. У меня год его не было. Год… Никого…

— Я одна, поднимайся.

Я не стала говорить про бабушку. Не хотела выслушивать соболезнования, пусть даже и искренние. Иначе разревусь, а реветь перед ним мне не хотелось. Перед ним я должна выглядеть красивой, взрослой и сильной. Я взбила волосы и пошла к двери. Грета оглушительно залаяла на позывные домофона.

— Это свои! Молчи!

Но она не замолчала, даже когда увидела, кто пришел. Она-то не дура, всегда понимала, что никакие это не свои, это чужие пришли… По душу ее хозяйки. А у хозяйки душонка жалкая, ей страшно отказать…

Вот так и жду его и открываю двери с улыбкой. Красивая, взрослая, сильная — с такой любо-дорого спать. С такой невозможно жить, потому что такая давно живет одна и при том самостоятельно.

За все эти пятнадцать лет Игорь, получается, ждал меня всего одну минуту. Ну, может, две, пока мы говорили с ним по телефону.

— Малина! Как же я соскучился!

Он поднял меня до потолка, так и не вручив букет — хотел отстегать им по спине, точно веником. Я-то тут при чем? Это ты носился где-то, как сраный веник. Скучал… В чужих объятиях. Скучал… А я скучала одна.

И сейчас проглотила всю обиду, чтобы впиться ему в губы. Во время поцелуя, конечно, можно его придушить, но трудно: Игорь не первый день дам обхаживает. Знает все их штучки и обиды. Не опустил меня на пол. Даже выше, кажется, поднял и подтянул к себе — и я потеряла тапки. Ну да, вот всю жизнь и бегу к нему, роняя тапки…

И все же чуточку я его придушила. Для острастки, так сказать, потому что сказать ничего не могла. Наконец он оторвался от моих губ, чтобы дохнуть в меня мартовским морозцем. Нет, мартовским жаром — у него даже уши нагрелись, у этого мартовского котика. И улыбка до этих самых теплых ушей доползла. Это я ему щеки растянула, пытаясь разглядеть за его улыбкой акулий оскал. Собака лаяла. Собака наскакивала на него со спины. Он стоял скала скалой. Дуб! Пень!

— Дай цветы поставлю… — выдала я в такт колотушки наших сердец и собачьего лая.

— Да к черту цветы!

И к моему ужасу Игорь швырнул букет на пол.

Я ахнула, но не из-за незавидной судьбы роз, а потому что Игорь впился мне зубами в мочку.

— Не будем терять ни минуты. Твоя бабушка уже видела меня в стельку пьяным. Второго подобного позора я не переживу…

— Она не придет… — вжалась я в его гладкую щеку.

— Опять пасет правнуков? Уже круглосуточно, что ли?

— Нет. Бабушки больше нет.

Он отстранил меня резко. Поставил на ноги. Сжал щеки, но не поцеловал.

— Давно?

Я кивнула.

— Я ж совсем недавно был…

Четыре месяца прошло. Недавно…

— Мне уйти? — и он даже отступил.

— Я тебя ждала…

15. "Колючий ежик"

Прямо-таки насмешка судьбы… Наш первый секс случился в пустой квартире, в которой больше не было Веры Ивановны, а наш очередной, открывший череду любовных «гостей» Игоря, в моей, когда не стало бабушки. Другими словами, нас испортил квартирный вопрос.

Тогда я вошла в его квартиру, прижимая к животу огромную сумку с инструментами, точно щит, который меня не спас. Это же не пояс верности! Кому верности? Себе!

Все изменилось до неузнаваемости. Евроремонт, никакой старой мебели. Точно пришла к другому человеку. Да, к другому. Он просто остался внешне похожим на того, кого я когда-то обрила наголо.

— Я начал новую жизнь. Абсолютно новую, — заявил Игорь, одергивая футболку, которая в этом одёргивании не нуждалась.

Руки, что ли, вытер мокрые? Лучше бы забрал у меня сумку. В натопленной до невозможного квартире нужно быстрее избавиться от пуховика, шарфа, шапки и ботинок на рифленой подошве. Ноябрь, не лето! Нос красный. Почти шмыгаю.

— Чай?

Я мотнула головой. Мне хотелось подстричь его и уйти. Я совершенно не вписывалась в европейский интерьер старого кирпичного дома. Была в нем ярким пятном. А он… Только длинные волосы делали его не таким, как все. А через полчаса он станет обыкновенным. И зачем мне это чудо?

— Я на работе не пью, — выдала я с улыбкой.

Опасливой, вымученной.

— А я и не предлагаю тебе в чай коньяк.

— Ну, ты меня понял. Я хочу сначала подстричь тебя. Можно мне руки погреть под горячей водой?

— Может, на горячей чашке лучше?

— Нет.

Я шмыгнула. Совсем по-детски. Впрочем, если судить по фоткам того времени, я не очень-то и повзрослела за те два года, которые мы с ним не виделись. А он… Даже в футболке выглядел достаточно взрослым. Если бы я, наверное, увидела его в деловом костюме, как в последующие встречи, у меня бы рука с ножницами на него не поднялась.

— Ты волосы когда мыл?

— Утром.

— С кондиционером?

Он снова кивнул.

— Дай потрогать…

Вот, что я такое сказала — хоть бы фразу иначе построила: дай проверю… Качество исходного материала.

Нет же, потрогать… Дай потрогаю твои волосы, потому что мечтала об этом столько лет!

И я трогала их, слишком долго, и никак не могла оторваться…

— Хороший парик получится! — вспыхнула, вернув себя наконец на спираль времени.

Даже шаг в сторону сделала.

— Думаю, я легко их расчешу…

— Куда мне лучше сесть?

Я оглянулась — стерильный бокс, черти бы тут натоптали! Но натоптала пока только рыжая чертовка.

— Давай на всякий случай пойдем в ванную.

Теперь это было одно помещение, иначе бы не хватило места на стиралку и душевую кабинку. Ванны не осталось, а стиральной доски и подавно, чтобы тазик поставить. Вот как бы я ему сейчас голову мыла? В раковине? Раковина не раковина, а столик с белой чашей меньше тазика. Ужас! Как тут жить-то можно!

Я испугалась, что забрызгаю все кругом, пока мою руки. Боялась, потому что увидела в зеркале, как Игорь стянул с себя футболку. Пупок… Втянутый… У меня уже тоже… На его худом подтянутом теле темная поросль. Она тут и была или появилась с возрастом? Тело Максима было абсолютно чистым, ну он и младше Игоря на три года…

— Я только чистую одел, жалко… — сказал Знаменев, вместо «чего смотришь».

— У меня накидка есть, — ответила я все еще его отражению.

— И что? Все равно в душ. Не пачкай ее. Все равно пылесосить.

— Она не пачкается…

Только мысли пачкаются и очень сильно. Я снова — еще с большей обидой на себя дурную, пожалела о связи с Максимом.

— Как скажешь.

Он улыбнулся, точно прочитал мои мысли, и бросил футболку на батарею, где сохли полотенца. Взял из угла кресло и придвинул к раковине. Я бы дорого дала сесть сейчас в него сама, потому что коленки дрожали. Сейчас и рука дрогнет. И работа четырех лет коту под хвост… Нужно сделать хвостики, тоненькие, как сказала мама…

— Он сам собирается парик носить, что ли? — спросила она меня с очевидной заинтересованностью неординарной личностью Знаменева.

Я не подумала скрывать от нее, к кому еду. Я вообще в то время ничего не скрывала от родственников.

Для начала расчесать волосы. Нет, для начала представить себе, что это манекен. Что это девушка, представить не получится. Я чуть не придушила Игоря, затягивая накидку вокруг его шеи. Она у него сухая — чего ему нервничать? Это мою нужно промокнуть — скажем, что шарф слишком теплый для ноября… Нет, это мальчик слишком близко от меня… Боже… Только бы Игорь не понял, ничего… И я нарочно дернула его за волосы, расчесывая.

— Извини. Потерпишь чуть-чуть?

Пока я тебе все волосы по волосинке не выдерну!

— Терпел четыре года издевательства похуже, — усмехнулся он. — И три тройки получил в зачетку, потому что не подстригся по требованию преподов…

Я сглотнула противную слюну. Ужасно противную, кислую. Лучше бы перед стрижкой торт съела… Дура! Тогда бы во рту пересохло…

— Зачем ты отращивал волосы? Ну, — затараторила я. — Для парика, я знаю. Но зачем?

— Для парика. Затем, — отрезал Игорь и замолчал.

Я тоже принялась работать молча и уже довольно осторожно избавлялась от колтунов.

— У тебя есть газеты? Волосы завернуть…

— Нет. Я читаю только деловую прессу, и отец выписывает ее на адрес офиса.

— Я взяла бесплатные газеты в метро. На всякий пожарный.

— Спасибо. Я и думал, что ты обо всем позаботишься сама.

Ах, он думал… Мило, мил человек!

Я аккуратно разделила волосы на маленькие хвостики, закрепила их резинками.

— Резинки нужны, чтобы волосы не перевернулись, иначе они не лягут нормально в парик… — затараторила я, потому что вновь воцарившаяся тишина давила на уши и щекотала нервы.

— Я не спрашивал тебя, зачем нужны резинки…

Я вспыхнула. Могла бы не употреблять с ним такое многозначное слово.

— Я думала, тебе интересно…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Нет, неинтересно. Мне больше про волосы ничего не интересно. Я достаточно намучился с ежедневным расчесыванием, сушкой без фена и масками для здорового блеска и роста волос, — он уже смеялся. — Я серьезно, Малина, восхищаюсь тобой. Такие волосы одни проблемы. Ты себе с ними нравишься или все страдания из-за нас, мужиков? Чтобы нам нравиться.

Я уже горела пожаром.

— Для мамы. Мама любит мои волосы. Сказала, чтобы я никогда не стриглась.

— Парикмахер без стрижки — это как сапожник без сапог, что ли?

— Нет, это другое…

Я расстелила на коврике газеты. Взяла ножницы, чикнула ими в воздухе. Фу… Вперед!

— Резать надо поверх резинок, чтобы те держали пучок.

Я специально заставила себя произнести это слово еще раз, чтобы избавиться от нежелательного контекста.

— Да срежь их уже наконец! И дело с концом…

Вот ты, зараза! Слова специально подбираешь под резинки?!

— Хорошо… Как вас подстричь, молча… — процедила я расхожий анекдот.

И молча заработала ножницами. А потом без слов складывала волосы на газету. Заворачивала пучки и укладывала в полиэтиленовый пакет.

— Малина, ты чего молчишь? В анекдоте было — короче, кажется. Разве нет, Малина? Подстриги меня покороче. Чтобы я только в страшном сне вспоминал длинные волосы.

— Могу под машинку.

Он усмехнулся — мне или всего лишь собственному отражению. Он действительно был очень смешным с хвостиками в разные стороны.

— Не, мне пацанское нельзя. Я человек сУрьезный теперь. Но ежик можно.

— Да, можно, легко… У тебя волос много.

— Ты так и не ответила про волосы. Стоят они этих мучений?

— Я не мучаюсь. Это дело привычки. И я люблю после работы в душ пойти. Сразу. И за пару часов они сами высыхают. Главное, не пользоваться феном. В шестидесятых в мире был бум домашних ручных фенов. Тогда и поняли, что сушка портит волосы. Укладку с феном нужно делать только в крайнем случае. Зимой, например, чтобы домой с соплями не прийти. Летом я объясняю клиентам, почему не рекомендую делать укладку, если они не идут прямо от меня в гости. Девчонки говорят, что я дура и теряю деньги. А я считаю, что часть нашей работы ухаживать за волосами клиента. Это зубные врачи, наверное, больше денег имеют, если люди не чистят зубы…

— Ага, два раза в день после еды, — повторил Игорь надоевшую рекламу жевательной резинки без сахара. — У меня сейчас хорошие волосы?

— У тебя всегда были хорошие волосы.

— А ты их помнишь?

— Помню.

— А я уже не помню, как выглядел с короткими.

— Сейчас вспомнишь.

Я уже справилась с материалом для парика и водрузила пакет на опущенную крышку унитаза.

— Их долго можно так хранить, — выдала авторитетно.

— Долго не нужно. Я завтра отвезу волосы в мастерскую. Пусть работают.

— Я ответила тебе про волосы, а ты мне — нет.

— Я не хочу хвастаться просто. Не хочу, чтобы ты подумала, какой он хороший… Не хочу.

— Я так не подумаю…

16. "Никакой он не хороший"

Никакой ты не хороший, как в песне группы «Руки вверх!» Пусть ты уже и не студент.

— Я хочу подарить парик какой-нибудь девчонке на онкологии. Парни не так страдают без волос, как девочки.

Расческа застыла в воздухе. Хорошо, что я еще не взяла в руки машинку, а то Игорь остался бы без уха, так я свои уши развесила.

— Ты ее знаешь?

— Кого?

— Ну, эту девушку…

— Малина, ты что, дура? Я четыре года растил этот парик. Да она бы померла, так и не дождавшись его. Мне без разницы, кому достанутся мои волосы. Сам факт — что мог, то сделал для этих ребят. Никто не застрахован.

— Ты много сделал. Три тройки просто так получил, — буркнула я, в очередной раз густо краснея.

— Оно того стоило. Поверь.

— Мог бы спокойно объяснить преподам, зачем волосы отрастил.

— Не хотел. Я эти тройки пересдал потом на кафедре. Мелочи…

— А как там твой одноклассник? — спросила я осторожно, чтобы беседа снова нечаянно не оборвалась.

— Поправился.

— А еще кто-то из вашей четверки волосы отращивает?

— Нет, больше клиентов тебе нет…

— Я же не об этом… Ты один?

— Такой идиот, да? Наверное. Я предлагал им отрастить. Они отказались, но меня все четыре года поддерживали. Морально.

— А к кому ты ходил подравнивать концы?

Клиент усмехнулся. Очень злорадно.

— Ревнуешь, что ли?

У меня в руках уже была машинка. Его уши спасло лишь чудо.

— Нет, пытаюсь понять, почему сейчас стригу тебя именно я.

— Сказал же, мне нужно отдать тебе подарок. Не поверила, что ли? Думаешь, ты единственный парикмахер на весь город, который приехал бы ко мне домой?

Он издевается? На что-то намекает?

— Нет, я так не думаю. Но я по домам не хожу. Мне удобнее работать в салоне. Это с курсов народ по домам бегает, потому что в салон таких не берут.

— А ты с дипломом профессиональным, да? Крутая, типа…

— Ничего смешного в этом нет. Я училась парикмахерскому искусству три года, а не три месяца.

— Я не прикалываюсь. Не обижайся. Я думаю, что, если убрать всю воду из моих пяти лет, то мое обучение можно было бы легко уложить в пять месяцев.

— Парикмахеру нужна практика. Много практики.

— Ну и финансисту нужна практика. Только у клиента волосы отрастут, а вот растраченные впустую деньги на дереве не вырастут.

— Ты не представляешь, что такое недовольный клиент.

— Ты сейчас решила его мне показать? Малин, мне плевать, как ты меня подстрижешь. Все увидят только то, что я подстригся. Им плевать, как…

— Ты пойдешь после меня перестригаться?

В моем голосе звучала обида, и я не думала ее скрывать. Я бы ее и не скрыла. Не получилось.

— Нет, я снова буду отращивать и через четыре года позвоню тебе… Или через четыре месяца, если ты подстрижешь меня под ноль. Тебе нужен новый постоянный клиент?

— Я на дом не выезжаю.

— Я приеду к тебе в салон.

— Ты по таким не ходишь.

— Каким таким?

— Дешевым.

— А почему ты работаешь в дешевом?

— Потому что я хочу оказывать услугу, а не обслуживать. Тебе не понять разницу.

— Почему же… Гордая девочка, ясно-понятно…

— Ничего тебе непонятно. Раньше вообще профессии парикмахер не существовало, хотя волосы у людей были всегда, но ими занимались сами у себя дома. Ну, у богатых это делали служанки. И только в девятнадцатом веке женщины решили, что им нужны салоны, чтобы и красоту навести, и пообщаться, поэтому довольно долго парикмахерские оставались уделом богачей. Ну а цирюльник существовал всегда. Однако только в середине прошлого века люди согласились, что парикмахеры — это не прислужники, а профессия, которой нужно учиться и много, скажу тебе. И вообще парикмахера нужно воспринимать скорее как друга, чем просто подстригальщика. Самого близкого друга… — тараторила я, чувствуя, что горят уже не только уши. — Потому что не только одежда красит человека, но и прическа…

— Мы друзья, да? — перебил мою смешную пафосную речь Игорь. — Ну и отлично. Тогда я всем скажу к тебе ездить. По дружбе. Дешево и несердито. Улыбнись, Малина, ты чего такая злая сегодня?

— Я не злая, — заскрежетала я зубами на его шутку не юмора. — Как тебе виски стричь? Убрать под ноль?

Игорь задумчиво посмотрел в зеркало — на себя, на меня — не поймешь.

— Малина, подстриги меня так, как подстригла бы своего парня.

Игорь никогда не называл меня своей девушкой. И я лишь мысленно могла считать его своим парнем. То есть в мечтах, детских… Во взрослых он был и есть залетный любовник, если не сказать грубее на букву с двумя точками сверху. Сегодня, с высоты своих лет, я понимаю, что совершила роковую ошибку, ответив на его поцелуй. Тогда, в двадцать, я прекрасно отдавала себе отчет в том, что для него это обыкновенный перепих, продолжение у которого вряд ли будет, да и незачем. Если бы мне сказали, что я подписываю с ним бесконечный контракт на секс, я бы сбежала в ноябрьскую грязь даже босиком. Иллюзий не было, никаких… И планов на долго и счастливо я никогда не строила. Жила моментом. Одним. Не думала, не гадала, что так будет вечно.

Игорь предложил мне переспать с ним молча — взглядом и делом. Короче, просто поцеловал… Не сказав перед этим ни слова о… Да какой там любви! Мне же было уже не шестнадцать. Не сказал даже, что я ему нравлюсь, как девушка.

А, может, что-то и сказал… Не помню. Не услышала. Тогда… А после он не повторял ничего подобного. В тот момент я четко видела только его бедра, завернутые в полотенце. Он знал, зачем выходит в таком виде, иначе оделся бы в ванной. Ну да, забыл взять одежду… Так и сказал. Насмешил… Так я и поверила! Футболка-то осталась висеть на батарее.

Я не дура, хотя и повела себя, как полная идиотка.

Он дал мне время убрать инструменты, только потом пошел мыться. И все это время я просидела в кресле в прихожей, хотя он сказал поставить чайник.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Почему не пошла на кухню? Думаете, боялась что-то сломать? Что-то дорогое… Нет, решила уйти. Сразу, как только мое воображение под звуки льющейся воды не на шутку разыгралось.

Боялась, что он начнет ко мне приставать? Нет, наоборот я этого очень хотела. Подумала, что если получу свое, забуду его навсегда. Говорят, парни как-то видят, свободна девушка или нет. Вот и со мной не знакомятся, потому что мои мысли о Знаменеве отпечатаны на лбу. И только он видит, что я свободна для него. Но он ведь точно не свободен. Для меня.

Уходи, Малина, пока тебя не оттолкнули. Это очень больно.

Почему это меня должны оттолкнуть? Зачем ему отказываться от секса, который сам плывет в руки? Уже приплыл… По грязным ноябрьским лужам. Скоро стемнеет, и на них появится тонкая корочка льда. Она будет хрустеть под толстыми подошвами моих ботинок. Я с детства люблю ее ломать…

Уходи, Малина! Пока не сломали ту тонкую корочку льда, которая охраняет твое сердечко. Единственное, чего я в тот момент безумно боялась, так это боли разочарования, которой не избежать, если Игорь действительно меня оттолкнет. Снова. И на этот раз точно понимая, что делает мне больно.

— Как своего парня…

— Тебе не пойдет такая прическа, — выдала я, чтобы избежать лишних вопросов.

— Почему?

— Потому что у вас типаж разный.

— Такие, как я, не в твоем вкусе?

— Такие, как ты, точно…

На этом мы закончили за стрижкой — мне казалось, обсуждение моей несуществующей личной жизни.

Я почти его достригла, когда Игорь выдал то, что я смертельно боялась от него услышать:

— А мне кажется, у тебя никого нет.

— Почему? — голос определенно дрогнул.

— Потому что сегодня суббота.

— Ну… — тянула я с ответом. — Работа есть работа. А для отдыха существует воскресенье.

— Я бы не отпустил свою девушку к парню. Домой. Даже по работе.

— Ну… Какой ты парень…

— Ты про возраст, что ли? Еще вполне себе парень…

Игорь опять рассмеялся.

— Я не о том, — снова пылали мои щеки. — Ты — старый знакомый.

— Старый… Спасибо… Малина, я серьезно сейчас.

— О чем?

— О своем вопросе. Почему такая красивая девушка вдруг одна?

— Потому что я в женском зале теперь работаю.

Это я врала. Разделения у нас не было никакого. Крохотное помещение в жилом доме на четыре кресла, вот и вся красота.

— Почему ты одна? Тебе же двадцать. Девчонки уже замуж выскакивают в этом возрасте.

— Ага, как моя сестра…

— Не, ну так, как твоя сестра, не надо… — рассмеялся он. — Можно же и без детей. Замуж.

— Зачем?

— Потому что все девчонки хотят замуж.

— Моя мама оттуда сбежала. Ее даже две дочки не остановили. Вернее, ради нас она и ушла от отца. Точнее, выставила его за дверь с чемоданом. Сказала — вали, откуда пришел.

— Чем он так провинился? По бабам бегал?

— Нет. За мамин счет жил. Ну, она посчитала, что нам не надо иметь перед глазами пример дурного брака. Типа, девочки выбирают себе мужей под стать отцу.

— И?

— Что и? Я зарабатываю больше, и ему это не нравилось. Помнишь, что Гога в фильме сказал: жена не должна зарабатывать больше мужа…

— Ищи побогаче.

— Мне это не надо.

— Чего не надо?

— Говорить обо мне не надо! — ответила я поспешно, чтобы Игорь не подумал заговорить со мной про постель.

Я и так об этом думала, трогая битый час его волосы. И потом в прихожей, глядя на влажную шевелюру, я…

17. "Со сливками и клубникой"

— Чего ты так на меня смотришь?

Думаешь, на полотенце смотрю? Сквозь него? Нет, в глаза… Они у тебя безумно красивые. И безумные… Ты ведь смотришь мне не в лицо. Ты стоишь достаточно далеко, чтобы всю меня сожрать глазами. Всю — у меня даже косточки хрустят, так смачно ты меня пережевываешь…

— Смотрю, все ли ровно, — все равно вспыхнула я, хотя и приказала себе быть взрослой, в меру распущенной и знающей себе цену. — Работу проверяю, чтобы клиент остался мною доволен.

Знающую цену, а не набивающую себе цену… Ну и чего стоит мой первый взрослый флирт?

— Проверь на ощупь. Так вернее будет, нет?

Да ты читаешь мои мысли… Мои желания… Мои страхи…

Ты же не просто так склонил передо мной голову. Довольно сильно склонил — я видела даже шейный позвонок, проступивший под кожей. И не отказала себе в возможности еще раз, пусть даже в последний, дотронуться до любимых шелковистых, пахнущих чем-то очень вкусным, волос. Опустила руку ему на голову, будто благословляя. На что? Или давая разрешение… Так на что же? Поцеловать?

Игорь не дернулся. Ему такая детская ласка даже, кажется, понравилась… Я успела заметить на его лице секундное разочарование, появившееся, когда я убрала руку.

— Ты чего здесь сидела? Чай хоть сделала?

— Я не буду пить чай. Уже поздно. Я лучше пойду домой, — обрубила я все концы, ударив себя мысленно по шаловливым ручкам.

Неумелым, но которым очень хотелось научиться приносить ему радость. Зачем? Ну кто же даст ответ на такой провокационный вопрос? А чтобы уметь!

— Погоди, я тогда принесу твой подарок.

Игорь прошел мимо и закрыл в свою комнату дверь. Поэтому точно не мог услышать вздоха разочарования, которого я не сдержала. Или облегчения… Я и сейчас не уверена, что это было. Или могло быть.

За закрытой дверью было слишком тихо. А чего шуметь? Он же не копается в завалах барахла. Он явно приготовил подарок заранее. И в любом случае, ему нужно одеться, но и тут почему обязательно делать это громко?

Я действительно надеялась, что Игорь оденется, чтобы проводить меня до метро. Так ведь принято… Я все-таки девушка, а он все-таки воспитанный молодой человек… Ну, или хотя бы для того, чтобы открыть входную дверь, тоже ведь нужно спрятать торс. А то соседскую старушку напугает…

Ошиблась. Что он так долго делал в комнате в полной тишине, я так и не узнала. Думал? Обо мне? Так долго? Когда дверь снова открылась, Игорь оставался, как и прежде, в полотенце. Руки пустые. Где, спрашивается, мой подарок?

— Может, все-таки хочешь чаю?

Если бы он сказал это на пороге кухни, я бы поняла фразу дословно. А сейчас… На пороге комнаты с кроватью она звучала иначе… Приглашением войти.

— Нет, наверное… Я лучше пойду.

Что понял он из моего ответа, непонятно. Наверное, что я на самом деле согласна, просто боюсь… Вот голос и прозвучал почти неслышно. Боюсь показаться совсем уж доступной. Или… Просто боюсь… Вот и все.

Он толкнул дверь, чтобы распахнуть настежь, а потом толкнул меня, или я сама отскочила к двери ванной, пытаясь увернуться от его рук, но те все равно железным кольцом сомкнулись у меня на талии.

— Не уходи…

Я лишь чудом не переломила себе позвоночник, когда спасала свои губы от его губ. Дурочка… Все равно поймал и поцеловал — далеко не убежишь. Квартирка-то крохотная. Хоть до пола выгибайся в мостик… Целовать ведь можно не только лицо… Да и на полу грязно от моих ботинок, а там… За приглашающе открытой дверью будет грязно от чего-то другого.

— Остаешься? — прошептал он в миллиметре от моих полураскрытых губ, еще блестящих нашим первым поцелуем. — А потом чай. И я отвезу тебя к метро, чтобы не идти по темноте. Или хочешь такси вызову? Но сейчас в центре жуткие пробки. В этом плане лучше, конечно, на метро…

Я ничего не ответила. Я смотрела в его глаза, и все поплыло куда-то: он сам, потолок, стены… Я сообразила, что мы перешагнули порог спальни, только когда Игорь рухнул на кровать вместе со мной. На секунду я замерла в последней попытке сохранить связь с реальностью, но во мне проснулся тормоз перестройки, а когда я оказалась снизу, сопротивляться было поздно. Не ему, а собственному желанию сорвать с него мокрое полотенце.

Я крепко держала его за шею. Волосы мокрые — мои ладони и подавно. Губы ждут, губы жаждут поцелуя. И он не заставил себя ждать. Поцелуй и Игорь… Прошло всего каких-то четыре года после нашего знакомства. Четыре года… Чего мы ждали, спрашивается… Ведь аппетит приходит во время еды…

Игорь не играл моими губами, он их пожирал. Я напрасно пыталась взять инициативу своим языком, куда там! Не разрывая поцелуя, он расцепил на моей выгнутой спине крючки и стиснул голую грудь сильнее, чем недавно щеки.

— Приподнимись… Давай уж сама… Разденешься. Чтобы ничего не порвать.

Сама, все сама… Всегда сама! Сама стянула с себя водолазку. Сама скинула с плеч бретельки майки. Бюстгальтер, правда, свалился сам и прямо Игорю в руки.

Я видела в его глазах неподдельное восхищение и краснела, ужасно краснела — пятнами шла вся кожа, не только на лице…

— Дальше я сам… Разберусь… Ширинки я умею расстегивать…

А водолазки, типа, твои девушки не носят… Нет, водолазки слишком хлипкие, от одного неловкого движения трещат по швам.

Сейчас по швам трещали бы и его джинсы, если бы они на нем были. Я сумела уцепиться дрожащими пальцами за край полотенца. И вот когда Игорь прошёлся костяшками пальцев мне по бедру, срывая разом три слоя защиты, я рванула полотенце на себя. Но должного киношного эффекта не получилось: оно застряло под его коленкой. И свалилось само собой, когда Игорь вытащил колготки из моих джинсов.

— Порвал, черт…

— Ну и черт с ними…

— С меня новые, слышишь?

— В качестве чаевых? — расплылся мой рот прямо-таки до ушей.

— В качестве компенсации за мою криворукость. Говорил же, что практика нужна во всем…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Практика… Я прекрасно понимала, что с ним это всего на один раз, не больше…

— В другой раз я разденусь сама… — сказала с деланным смешком, чтобы улыбка не сделалась горькой.

Разденусь не здесь, а дома. И зашью колготки. Под джинсы зимой неважно со стрелкой они или без…

— Нет, не разденешься, — протянул он нагло, — а раздену…

Да-да, разденешь… Ну чего врать-то, когда уже раздел… Пусть ничего и не сказал еще про мой натуральный цвет. Наверное, не заметил, проверяя насколько глубоки заросли и много ли сил потребуется, чтобы врубится в самую чащу… Попадёт в болота и его засосёт, это точно… Я так чувствовала, я так его хотела… И, как дурочка, боялась, что он возьмет еще и передумает…

Дурочка, разве он мог передумать… Разве он мог уже чем-то думать… Вся кровь была уже там, между ног… Но я смотрела ему между глаз. И взгляд мой был настолько напряженным, что мог оставить на его переносице дымящуюся метку.

Поцелуй повторился, он был также глубок, как и тот, который сцепил нас еще при полном параде. Впрочем, в одежде была только я… Его руки, довольно грубо сорвавшие с меня джинсы, вдруг вспомнили, что в природе межполовых отношений существует нежность. Или научились у моих — я искала родинки на его спине и не находила, а то, что искал он, было на виду, по стойке смирно — с каждой секундой ещё тверже, с каждым прикосновением его губ, ещё длиннее…

А на голове у него и волос нет, чтобы подтащить губы ко рту. Пусть хотя бы вспомнит, что кроме груди есть шея, а выше — уши, глаза и даже волосы, много-много волос! Во мне ещё столько всего хорошего, а он застрял чуть ниже моего вздернутого подбородка, хотя медом намазано ниже. Ждет, что ли, когда весь вытечет… Но его полные соты, год копила. Берегла… Оказалось, что для тебя. А думала, что это несбыточные мечты… Мечтать, выходит, не вредно, совсем не вредно, а очень даже пользительно, как говорят в сказках… Для детей и взрослых.

Я выгибалась ему навстречу. Настойчиво искала встречу с ним, но когда наконец наши самые горячие точки соприкоснулись, от неожиданности ожидаемого момента я вскрикнула. Игорь замер.

— Малина? Ты…

Я мгновенно сообразила, о чем он подумал… И затрясла головой. Нет, опоздал… На целых два года.

— Извини… У меня просто год никого не было. Говорят, так бывает…

Он не двинулся дальше — и вся жизнь для меня застыла, точно в стоп-кадре. Актеры в немом кино говорили глазами. Что Игорь Знаменев читал в тот момент в моих, я боялась спросить. Но он заговорил сам… Без наводящих вопросов.

— Что бывает, Малина? То, что не было парня год? — не понял он. — У такой классной девчонки? Ну, в мире много чего странного происходит, порой необъяснимого…

Я бы тебе объяснила, так ты не поймёшь… Или возгордишься еще. Один гордился, хватит с меня этой беспочвенной мужской гордости… Ваше достоинство должно быть в другом, а не в том, чтобы побывать своим достоинством между ног первым… Или у половины города…

— Что немного тесно… — сказала вместо «больно».

— Да я бы не сказал.

Так не говори, а делай! И он сделал — пришлось даже зажмуриться от близости его глаз. Тогда он вспомнил про глаза — нашел губами веки и смешал с соленой водой сладость поцелуя.

— У тебя там тепло и хорошо. Ещё бы без резинки тебя почувствовать…

— Нет!

Теперь я замерла, и сжала его так сильно, что охать пришлось уже ему.

— Не бойся, дуреха, — его влажная ладонь опустилась мне на губы, но закрыла еще и нос, а я и так уже с трудом дышала. — Я помню про твою сестру… Хотя и не против снять резинку с чистой девчонкой…

— Не надо.

— Не буду. Не переживай. Со мной ты можешь ни о чем не переживать. Я не собираюсь тиражировать несчастных детей…

Он снова целовал меня в губы, снова безжалостно, и я отвечала ему тем же, но чуть ниже губ и ниже пупка. Он вздрагивал, но не давал мне свободы. Лишь на одну секунду оставил меня…

— Малина, тебе плохо со мной? Куда ты так спешишь?

— Боюсь не успеть за тобой, — выдохнула я горячо ему в подбородок и сжала его губами.

— Меня учили пропускать девушек вперёд.

Он втянул живот ровно настолько, чтобы его рука сумела проскользнуть между нашими телами туда, где они вновь соединились. Мне казалось навсегда…

Мне хотелось, чтобы так было всегда. Чтобы шаря по подушкам, я всегда находила его голову. Он нашёл мою, провёл свободной ладонью по лбу, убирая упавшие на лицо волосы.

— Как ты с ними живешь, не понимаю. Как ты с ними целуешься?

В ответ я поймала его губы, но пришлось тут же отпустить, чтобы убрать с собственного языка рыжие нити.

— Практика…

— Понял, кто виноват. Исправлюсь.

И он кинул меня лицом в подушку. Я хотела приподняться, но ноги не слушались. Запутались в его ногах и находили лишь его пальцы. Руки тоже сжали свои визави. Игорь заставил меня выгнуться сильнее, чем на дурацкой ритмике в школе. Или репетировал со мной сцену из «Титаника»: был мачтой, а я парусом, но никакого свежего бриза не было и в помине. На лбу испарина, в носу жар собственного дыхания, который я успела собрать в заломах подушки.

— Игорь…

Он не говорит с затылком — он же воспитанный! Он развернул меня к себе, но раньше чем я смогла открыть рот, снова вернулся в меня с неменьшим напором, чем в самый первый раз.

— Потом, все претензии потом…

Он накрыл мой рот поцелуем. Я вцепилась ему в плечи. Претензии… В книгу жалоб и предложений могу написать лишь вопрос… Когда вы свободны, когда я смогу предложить вам себя еще раз?

— Ещё разок?

Это была его идея, не моя. Я не отпустила его еще и после первого.

— После чая, идет?

Я отвернулась и перекатилась головой на подушку, которая оказалась после всех наших игр аж на середине матраса.

— С тортом… — добавила, немного взволнованная его молчанием.

— Со сливками и клубникой. Шучу, — он чмокнул меня в подбородок и оставил на секунду одну.

18. "Лучший мой подарочек — это…"

Я лежала на кровати и думала про стрелку на колготках. Нет, не про ту, которую мне предстояло зашить, а ту, которую я получила у него на глазах четыре года назад. Мог ли он подумать, покупая мне колготки, что снимет их с меня только через четыре года.

Да он вообще не думал, что будет с тобой спать. Он просто тебя пожалел. Тогда и сейчас…

Ага, и свои силы пожалел — на заваривание чая.

— Потом чай, ладно. После клубники со сливками…

Игорь улыбался, сидел на краю кровати и снова пожирал меня взглядом, теперь уже полностью голую, а потом подхватил прядь волос и кинул мне на лицо.

— Спасибо, рыжая! Это было классно. Где ты шлялась год? Чего не позвонила? Не пришла?

Я молчала. Он теперь тоже. Молча провёл по груди вниз, вдавил мне пупок, точно кнопку заводной игрушки. Но чтобы я снова завелась с полпинка, тронул мои завитки.

— Я думал, что ты крашенная…

Да, думал… Ни о чем ты не думал. И не думаешь, а я постоянно — о тебе, только о тебе.

Как ты там, в соплях не утонул? Или уже положил себе живую грелку под бок?

Я стиснула в руках телефон. Позвонить? Обойдётся.

Я тебе ничего не обещал… Так и я не обещала беспокоиться о тебе. Только в радости вместе. В горе — каждый сам по себе.

Был наш первый раз романтичным? С натяжкой… Если только с учётом того, что мой реальный за два года до этого был совсем уж никакушным. Ну и про подарок от бабы Веры не стоит забывать. Одевшись, Игорь наконец его вручил, но запретил открывать.

— Дома посмотришь. Если не понравится, молча выброси. Мне сообщать об этом не надо. Не хочу лишних напоминаний о бабушке. Договорились?

Я кивнула, хотя пока не понимала, что Игорь от меня хочет.

— Просто отнеси в ломбард и купи себе, что захочешь.

— Что там?

— Серьги, кулон… Кольцо, бусы… Жемчужные… — он не улыбался. — Я не открывал. Просто знаю. Она тебе их на день рождения приготовила.

— Зачем? — проговорила я мертвым голосом.

— А зачем на день рождения подарки дарят? Что тебе подарить?

— Ты уже подарил…

Я тряхнула обтянутой бархатом шкатулкой.

— Это бабушка подарила… И это на восемнадцать было. Меня твой настоящий юбилей сейчас больше волнует. Что тебе подарить?

Я пожала плечами, но это означало совсем не «не знаю», а «мне ничего не надо», я все получила. Или почти все… Хочешь встретиться после моего дня рождения, да я только за! Вот это и будет для меня подарок… Ведь я наконец поняла, зачем двое встречаются…

Про мой первый раз до сих пор вспоминаю со слезами. Вставил, вынул, возгордился, когда обнаружил на резинке красные разводы, вот и все. Второй был таким же, только уже без крови и боли. Если только душевной, что у меня ни черта не получается. Если вот такой кайф у всех, то какого фига секс правит миром?

Решила заняться самообразованием, прочитать умную книжку, которая так и называлась — «Секс в жизни женщины». Читая страницу за страницей, начала подозревать, что никакого секса у меня с Максимом до сих пор как бы и не было. Произошел половой акт, но не секс. Через пару недель общения Максим проговорился, что никогда не встречался с девушкой во второй раз, и я заподозрила обратное, что это с ним не встречались, ища парней поопытнее.

А я не могла просто развернуться и уйти. Он мне нравился и внешне, и немного даже внутренне. Ну и вообще как так? Уйти… Я еле на эту-то встречу согласилась, а нового парня потом, может, и не найду… И я решила тихо внедрять в нашу половую жизнь теорию из этой тайной книжки и почти сразу начало кое-что получаться… Кое-что… Наверное, поэтому я и не сильно переживала об отсутствии парня весь этот год.

А тут… После душа вдвоём, когда мы не просто мылись… Я не знала, как его удержать. Да, сейчас он говорит про какой-то там день рождения, но это только через три недели… Он обо мне и не вспомнит к этому времени. Придёт другая и все. Зачем тогда я? Тут просто бабушка попросила…

— Игорь… — я драла волосы, драла безбожно.

Мне на ком-то нужно было выместить злобу. На себе… Он смотрел на меня в футболке и в полотенце с какой-то непонятной заинтересованностью. Джинсы хоть бы надел, а то что в трусах, что без них. Нет, без них Игорь лучше…

— Дать тебе фен? — спросил. — Не досушила?

Как догадался! Нет, совсем другое…

— Игорь, обрежь мне волосы. Для парика.

Да, а как ещё оставить по себе след?

— Ты с ума сошла! — он чуть не уронил фен.

Да, сошла… Мне же нужно тебя чем-то поразить. Чтобы ты запомнил меня не только цветом волос. Таких же сумасшедших у тебя точно не было! И до тебя я такой не была. Ты свёл меня с ума…

— Я серьезно. Все клиентки завидуют моим волосам. А зависть — плохое чувство. Ты так не думаешь разве?Пусть хоть кому-то мои волосы радость доставят. Ну, обрежь, пожалуйста.

— Не буду, — Игорь судорожно затряс головой. — Сам точно не буду. Если так решила, пошли в салон. Тебе же подстричься надо будет после этого все равно…

— Так, подравнять только…

Он протянул мне фен.

— Тебя дома во сколько ждут?

— Меня все равно уже будут ругать. Так пусть уж сразу за все… Позвони своему мастеру.

Голос дрогнул. Это ведь точно девушка. Ну и что? У нее нет таких волос…

— У меня нет своего мастера. Я заходил в случайные салоны. Но теперь, думаю, у меня есть свой мастер. Верно? И если с этим мастером ещё и проще целоваться будет… Не рви волосы! — он так и не протянул мне фен. — Пошли. Тут совсем рядом есть одна парикмахерская. По дороге ещё и колготки тебе купим.

Нормальные люди ездят на такси в нормальные салоны красоты, а тут… На суперкар в… жопу мира красоты! Мне страшно было туда входить.

— Я тут был, — верно расценил он мое замешательство. — Не переживай!

Я переживала лишь о том, что было уже семь вечера. Темно. Накрапывал дождь, а мне ещё через весь город домой ехать. Он сунул мне в руки мобильник. Ага, размечтался! Сам набирай… Я не знаю, куда тыкать!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Даже не спросил циферки: мой номер оказался в базе. Ну и не только мой, конечно…

— Бабушка, я буду поздно. Не переживай.

— Хорошо.

Уверена, что бабушка пошла за корвалолом, но маме по телефону сказала, что я уже дома, устала и сплю.

Я действительно устала. От того что спала… Со Знаменевым. Он сидел напротив в пустом кресле и смотрел, как моя голова превращается во взрыв на макаронной фабрике. Я не боялась за результат. Надо мной колдовали сразу три тетки. Подо мной был вымыт пол и застелен свежей программой телепередач.

— Девушка, может, передумаете?

Я стрельнула взглядом в сторону Игоря: лицо Знаменева осталось непроницаемым. Это твое решение, рыжая. Твое. А мне пофиг… Не понимает, что я делаю это исключительно ради него… Отдаю самое ценное, что во мне есть — волосы. С другим ты, может, и возиться не захотел бы. Не все парни мечтают быть первыми — другим подавай в девушках опыт. Зачем тратить силы на обучение? Пусть заочно по книжкам учатся! А ко мне на практику ходят…

— Режьте, это для хорошего дела. И я никогда в жизни не ходила со стрижкой.

И никогда не выходила из парикмахерской на ватных ногах. На усталых — да, каждый божий день. Но с таким разочарованием впервые.

Дождь не лил, но моросил знатно. Не мокрый снег и все равно противно. У меня ни зонтика, ни шапки. Все осталось в машине. А капюшон по дури перетянула шарфом. От страха, от нервов, от ужаса, увиденного в зеркале. Такая страхолюдина ему точно не нужна…

Высушенные феном остатки волос тут же намокли и приклеились ко лбу. Игорь не подумал сбегать за зонтом или подержать у меня над головой пакет с волосами.

Я уже уселась в пассажирское кресло и даже пристегнулась, а Игорь по-прежнему возился в багажнике с пакетами наших волос. Волосы важнее. Важнее меня. Намного! Они-то нас и связали, но совсем не морским узлом. Достаточно оказалось одного чика ножницами, чтобы развязать Гордиев узел…

— Малина…

Я мгновенно повернулась к водителю, когда тот наконец пристегнулся.

— Помнишь, у Булгакова? Королева в восхищении. Вот и я в восхищении. Честно. Это крутой поступок.

Мое лицо осталось непроницаемым. Врет.

— Плохо подстригли, да? Ну… Мама перестрижет. Хотя мне нравится. Мне все в тебе нравится.

Врет. Я стала выглядеть ужасно. Как самая настоящая птушница. Только оранжевой помады не хватает. Куплю… На зарплату. Он заплатил теткам, но не мне. Вру, колготки купил! Ничто не вечно под луной, кроме колготок! Традиции не нарушаются…

— Круто — это когда парень отращивает длинные волосы и терпит насмешки от окружающих. А это так. У меня волосы сами по себе такие… Здоровые…

— Значит, быстро отрастут.

Значит, мне со стрижкой точно ужасно. Да я и сама вижу! Только ему не скажу…

— Просто. Не знаю. Мама меня убьёт.

— За меня или за волосы?

Мне хотелось плакать. Идиотка… Он ведь запомнил тебя именно по волосам. А сейчас ты действительно выглядишь крашеной дурой!

— Про тебя я не расскажу.

Рассказывать нечего. Рассказывать стыдно.

— Ну чего так убиваться? Жалеешь?

Что с тобой переспала? Нет… Про волосы — да. Безумно!

— Так вырастут. А я к тому времени научусь целоваться с девушкой с длинными волосами… Обязательно научусь. Обещаю.

Дура Малина, какая же ты была глупая на пороге своего двадцатилетия! На какую-то долю секунды поверила, что станешь его девушкой по-настоящему. Единственной. А он же нарочно твоё имя не назвал. Девушек много и не все со стрижками ходят.

19. "Те же яйца, только в профиль"

Как же мне влетело тогда от матери… За волосы! Были бы чуть длиннее, непременно бы оттаскала за вихры! С бабушкой до этого обошлось без крика. Она тихо спросила:

— Он того стоит?

Как? Как она поняла, что это было сделано для него?

— А при чем тут он? — глупо выгораживала я дуру внутри себя. — Я просто… Просто поняла, что… Что могу так же подарить кому-то надежду… У меня же волосы такие солнечные…

Да, только ты была тогда мрачнее тучи. Ты не верила, что он приедет или даже просто позвонит. Бабушка лишь головой покачала, а мать — кулаками. И тогда, на третий день, который прошел без ответа, без привета от Игоря, у тебя уже не осталось для себя оправданий. Мать орала, как ненормальная. Хотя среагировала абсолютно нормально: даже мысли не допустила, что я сделала это для того, чтобы понравиться Игорю.

— Нельзя быть такой внушаемой! Нельзя! Пусть делает со своими волосами, что хочет. Но Малина… Это же все… Все, что в тебе было…

— В плане? Все? — выдохнула я в запотевший стакан с чаем.

— Все… Ты без волос самая обыкновенная.

Я смотрела на мать, чуть не плача.

— Давай, Линка, налысо! — дала мне сестренка словесный подзатыльник. — Снова станешь у нас необыкновенной. Только смотри, чтобы кришнаиты тебя за свою не приняли!

И заржала — а я на себя без слез смотреть не могла. Мама сложила на подстригавших меня теток все маты. Она бы, во-первых, малолетнюю дуру сумела б отговорить. А во-вторых, хотя б каре оставила, чтобы легче было отрастить обратно до нормальной длины, а теперь что?! Челку невидимками закалывать!

— Ежик, ежик ей стриги! — летала вокруг нас Светка, и я пожалела, что не пошла к матери в салон.

Дома мне реально голову промыли — в трех водах, и даже с марганцовкой мозги прополоскали!

Как же я ревела в те ночи, как ревела…

— Давай вернём моду на норковые шапки! — не унималась добрая сестренка. — Их можно и в помещении не снимать.

— Ей лисью надо… А это дорого, — не заткнула старшую дочь моя мать.

— Лучше кавказскую из овчины! Типа, натуральная химия! Можно длинную папаху, будет мокрая химия…

Мне хотелось Светку убить! И заодно Игоря, что влез в мою жизнь со своим париком. Снял походя с меня скальп! Победитель…

А вот бабушка глядела на меня с сочувствием.

— Ну, зимой все в шапках ходят, а весной, если все еще не будешь себе нравиться, бандану вашу нацепишь…

Ну да, бандану… Какими модными тогда бабульки все разом стали…

— Было у тебя с ним что-то? — спросила бабушка через пару дней.

Я кивнула: чего отрицать?!

— Даже не позвонил?

Я мотнула головой.

— Забудь его…

Если бы это было так легко…

— Волосы отрастут…

А память? Память кто сотрет?

— Что на день рождения хочешь? — задала бабушка вопрос, который теперь жег душу раскаленным железом.

— Я уже маме сказала — хочу плеер с дисками. Сама собиралась купить, но не собралась пока…

Собиралась заодно не плакать по Игорю и не сумела собраться…

— Малина, ни один мужик твоих слез не стоит, — говорила бабушка, сидя на краю моей кровати. — Тем более, когда плакать не о чем. Ничего ж не обещал… Ну было и было… Другой еще лучше окажется.

Если бы так просто было не думать о нем! Весь рабочий день в зеркалах я видела последствия запретного секса. Нужно было еще и снести украшения в ломбард, чтобы забыть. Но бабушка запретила. Сказала — дорогие они, надуют тебя. Она в товарах разбиралась профессионально. Да и серьги с советской этикеткой были, пожелтевшей, но с печатью качества. Пусть лежат на черный день, а потом даритель забудется, а классика вечна… Всегда в моде. Ты просто еще не доросла до такого, Малина.

Пятнадцать лет после этого волосы отращивала. А ума не вырастила. У Игоря его, правда, тоже больше не стало в отношении меня и своих подачек.

— Малина, это что такое? — ахнула мать, когда мы с Гошкой разгрузили такси. — У нас снова дефицит в стране? Ты чего жратву приволокла? Переезжаешь?

— Нет. Я случайно заказала…

— Случайно?

Мать буравила меня взглядом.

— Мам, ну если ты догадалась, зачем унижаешь меня расспросами?

Мать опиралась на дверной косяк. Стояла спиной к заваленному столу, на котором проводил ревизию продуктам ее младший внук.

— Если бы я поняла, то не спросила бы… Опять кого-то к себе подселила?

— Нет… Не селила, сам пришел. Сам ушел. Продукты остались. Мне с ними делать нечего! Съедите…

— Кто такой?

— Мам, те же яйца, только в профиль. Тебе знать не надо…

— И как давно?

— Мам, я не хочу говорить… Все, никого нет…

— А я тебе говорила, что ты светишься? Говорила?

— Мам! — я шарахнула ладонью по двери ванной, и та захлопнулась с громким щелчком. — Все, никого нет. Кроме собаки, у меня никого нет и никогда не было. Я пошла к Грете.

— С тобой, как в анекдоте. Даже чаю не попьешь! Ну вот что ты притащила все это нам? Соседям бы раздала, — мать уже голос повысила до крика. — Бомжам на помойку выставила! Да сама сожрала на крайняк! Вот чего ты мне нервы треплешь? В лицо одно говоришь, за спиной другое творишь.

— Мам, я Гошке все это принесла. Не вам…

И не вам меня судить — моя жизнь действительно моя, я вам жить не мешаю, а вам всегда интересно, что там у меня… Вам только мою собаку не жалко. Все думаете, что она мне обуза… А обуза в моей жизни только одна — улыбаться вам всем и говорить, что у меня все хорошо, чтобы вы не нервничали.

— Я пошла… Мне еще с собакой гулять.

Господи, если бы не Грета, я бы на стенку давно полезла. Почему никак не могу научиться жить для себя? Ведь это должно быть так просто при моих исходных данных. Отдельная жилплощадь, приличный доход и пока еще довольно приличное здоровье. Три составляющие успеха свободной женщины. Но синдрома младшей дочери, конечно, никто не отменял.

Следующий день прошел под флагом еще большего стресса. Я чуть не выкинула в помойное ведро Знаменевские алименты, а потом подумала, что Грета ни в чем не виновата, и эти консервы ей действительно нравятся. Не солянка же это с папочкиными микробами! Нервы, нервы, нервы… Я даже взяла у девчонок круассан, хотя давно не позволяла себе сидеть на работе на кофе и булках. Было тошно. Очень. Голова раскалывалась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вечером захотелось упасть и не вставать. Я так и сделала. Но только упала, звонок в дверь. Люди добрые! За что… Только бы не соседка с улыбочкой, а не подстрижешь меня вот прямо сейчас? Ну очень нужно! Это будет, точно будет… Ближе к Новому году. Ненавижу Новый год, потому что когда люди хотят прогулять всю ночь, мне эту ночь хочется проспать без задних ног. Ноги — проклятье парикмахера. Как и звонки в дверь на ночь глядя.

Это же не может быть Игорь! Знаменев не пользуется любезностью соседей и не входит в открытую дверь сюрпризом. Всегда звонит снизу и с барского плеча дарует минуту, чтобы я могла унять детскую радость от встречи с ним и перед встречей с ним. Радость…

Я посмотрела в глазок и чуть не выругалась. Мама! Неожиданно приезжают только тещи, но я не замужем и она не теща для моей семьи. Для нас с Гретой она бабушка, которая живет в лесу, где водятся дикие звери… Ой, дети. Дети выросли, собака постарела, и мы не встречаемся на вражеской территории уже по другой причине.

Интересно, какая напасть погнала мою мать через полгорода? Почти ночью. Не продолжения же вчерашнего разговора о яйцах вкрутую потребовала ее трепетная душа?

— Мама, ты время видела? — выдала я вместо приветствия.

— Помешала?

Я вскинула голову.

— Приехала проверить, не вру ли я? — возмутилась моя душа в голос.

Лицо, кажется, продолжало улыбаться.

— Надеялась, что не врешь. Мне просто нужно было уйти. Я больше не могу там находиться.

— Там — это дома?

Я закрыла за матерью дверь. Она сама повесила на пустую вешалку пуховик после того, как сунула мне в руки пакет. С бутылкой.

— Мама, ты чего?

Я смотрела на дно пакета: рябина на коньяке. Не водка, хоть на том спасибо.

— Мне завтра на работу, — выдала я хмуро.

Пить совершенно не хотелось. А если организм и требовал добавить немного алкоголя в кровь, то точно не с матерью в качестве собутыльницы. Кто его знает, насколько у обеих языки развяжутся. Я за свою жизнь уже сотню раз пожалеть успела, что доверяла матери самое сокровенное. Ни слова поддержки, только осуждения и выдача ЦУ, незамедлительных к исполнению.

— Мне тоже, — выдала незваная гостья. — Я же теперь на курсах преподаю.

— Вот даже как. И не сказала…

— Так ты не спрашивала, — мать сунула в рукав скомканные шапку с шарфом и пошла мыть руки.

Я вернулась к кухонному столу. Чисто. У меня всегда чисто, когда нервы натянуты. Ну а полы роботы пылесосят-моют. Да и сама последнее время чувствую себя железным человеком без сердца. Дашь слабину — сразу подушка мокрая.

— Малина, я что-то вся забрызгалась. Дай мне что-нибудь одеть…

— Да сама в шкафу возьми… — бросила я и отвернулась к столешнице, чтобы поставить чайник.

К чаю ничего, но в пакете был еще маковый рулет в качестве закуски. Ну, алкоголь плюс мак — хорошее такое сочетаньице получится.

— Малина, можно с тобой начистоту поговорить?

Мать стояла у дверного косяка прямо в той же позе, что недавно Знаменев, которого тоже неожиданно на ля-ля пробрало.

— Чего? — кивнула я.

— Если ты его выставила, то почему у тебя в шкафу мужская одежда?

Ну вот же черт из табакерки!

— Потому что он ничего не забрал. Если за месяц не заберет, отнесу бомжам на помойку, как ты и советовала…

Я разговаривала с матерью уже спиной, чтобы отпала необходимость держать лицо, и кусала губы. Только бы чашки не побить.

— Малина, в прошлый раз, когда я тебя видела, ты была другой, счастливой… Выгнала? Или ушел?

— Ушел, мама, потому что выгнала.

В последний раз зажмурилась и обернулась.

— Мам, я уже была одной из многих. Больше не хочу, понимаешь?

Я сама не понимала, для чего снова лгу. Зачем продолжаю ненужный разговор. Почему оправдываюсь в почти что полные тридцать пять лет.

— Малина, ну как ты умудряешься в своем возрасте влюбляться!

Мать села на стул, на котором недавно сидел Игорь. Если бы он задал мне этот вопрос, я бы точно разревелась.

— Не умудряюсь. Умудрилась давно, это отголоски прошлого… Мам, я ошиблась. Мне вдруг показалось, что не смогу жить одна. Теперь точно смогу.

Я принесла на стол чай. Затем достала доску, чтобы нарезать рулет.

— Счастье не зависит от наличия или отсутствия человека рядом. Только от внутреннего состояния, — начала мать философствовать без всякого алкоголя.

— Мам, я не из-за него расстроена, а из-за Греты. Пойми ты это наконец. Я давно из-за мужиков не нервничаю!

— А из-за нее-то что! Собаке пятнадцать лет! Думаешь, ей нравится жизнь в подгузниках?

— Мам… — мне захотелось воткнуть нож в разделочную доску. — Она тебе это не скажет. И я до последнего буду за нее бороться!

Я отвернулась, чтобы бросить нож в раковину — от греха подальше, как говорится…

— Ты чего пришла-то?

— Сбежала, сказала же! Они опять жизни Гошку учат. Я больше не могу это слышать. Он соберет манатки и уйдет, хоть и орет, что они обязаны его до восемнадцати содержать, а там он сам свалит с большой радостью! Вот не надо было отдавать ему комнату…

— Ну да, с родителями на восьми метрах должен был жить! Дайте ему уже наиграться в свои стрелялки — перерастет.

— Это ты говоришь, потому что у тебя детей нет…

— Я в тетрис наигралась же…

— А ты совершенно другая. Ты во всем другая. Но я не сказала, что ты лучше Светки.

— Ты никогда это и не говорила. Наоборот. Я скорее неудачница на ее фоне. Не родись красивой, как говорится…

— Красотой тоже с умом надо пользоваться… Не так, как ты… Я отца вашего выгнала, чтобы вы в такое же говно не вляпались, а ты… Ты же его почти не знала, почему же раз за разом такого же себе иждивенца находишь? Мать говорила, как же ты девочек без отца оставляешь! А я отвечала — хочу им психику здоровой сохранить. А не вышло. Ни с кем не вышло. Этот Коля тоже не отец, никакой не отец. Вот сейчас умом понимаю, что не нужно им было Антошку рожать.

— Мам, ну что ты такое говоришь… Ты-то что говоришь? Родителей мало?

— А потому что всему есть предел. Предел терпению. Молчать уже дальше нельзя. Никак. Я твоей сестре прямо говорю: собери ему чемодан и поставь под дверь его мамочки, если он так тебя достал. Свое говно не греет, оно воняет так же, как и чужое. Я не могу больше в этом зоопарке жить!

Ах, вот зачем она пришла.

— Ты хочешь жить у меня?

Она смотрела мне в глаза. Кажется, целую минуту. Потом взяла бутылку и начала отвинчивать крышку.

— Если бы ты к мужику свалила, то да. А так — нет. У меня еще есть надежда на то, что хоть одна из моих девочек может быть счастливой.

Я поставила рюмки, о которых забыла.

— А что такое быть счастливой? — вдруг спросила я мать.

Она снова уставилась мне в глаза.

— Не жаловаться.

— Так я и не жалуюсь, кажется.

— Так ты счастливее Светки. От этого она еще больше бесится.

— Мам, ты с ночевкой?

— Нет, такси вызову. Мы же не собираемся выпивать всю бутылку. У нас работа. Работа — это такой зверь, который держит внутреннего зверя в узде.

Нет, прячет его внутри, и он мечется, раздирая душу в клочья. Но я не собираюсь жаловаться. Не матери. А подушка все стерпит.

20. "Дождалась"

Я очень надеялась, что не сказала ничего лишнего. Говорила мало — больше слушала. Мать не попытать, а поговорить пришла. Вылить на меня то, чего я никогда не думала из нее выпытывать. Проводила ее до такси в накинутом на футболку пуховике и осталась без шапки стоять на улице. Не совсем, конечно, без головного убора: мои волосы греют не хуже шерсти. Это в двадцать головной убор снимать было нельзя.

Стояла у подъезда минут пять в надежде полностью протрезветь. Не ждала кого-то, как когда-то давно. Ждать некого. Просто не хотела возвращаться в квартиру, пахнущую бабскими соплями и двадцатиградусным алкоголем. Открыла на кухне окно на проветривание. Осталось проветрить голову и не думать жалеть Светку: все сделала своими руками и своим одним местом. Меня в свое время, безмозглую и безволосую, никто из них не пожалел. Кроме бабушки.

— Это он, но я могу сказать, что ты спишь, — вошла она ко мне пятнадцать лет назад без телефона и на цыпочках.

Она, вечно шаркающая…

На часах половина десятого. Могу спать. Могу… А вот встать к телефону точно не могу.

— Сиди!

Как бабушка поняла, что у меня ноги отнялись, непонятно. Как непонятно, и от чего именно: радости, страха или досады? С чего он решил, что я неделю жду звонка… Ах, да… Он же сказал на прощание, что позвонит… Значит, должна ждать и надеяться.

Бабушка вернулась с телефоном, уже привычно шаркая, и тут же ушла на кухню. Щелкнула дверь. Побежала из крана вода. Прямо дежавю. Сколько Игорь уже заплатил за ожидание? Тишина по-прежнему пела: ожидайте ответа, ожидайте ответа. Я ждала намного дольше. Неделю. Целую! Так что могу минуту, целую, просто дышать в трубку.

Минуту не выдержала. От силы секунд десять.

— Алло, — так и сказала.

Сообразила сказать, а то подумал бы, что никто, кроме него, мне домой не звонит. Никто и не звонит. Даже он. Хотя… Мог ведь представиться бабушке, как в прошлый раз. Здравствуйте, это Игорь.

Мне вот так и сказал:

— Это Игорь. Узнала?

— Узнала, — буркнула, должно быть, очень обиженно, потому что он тут же извинился, что долго не звонил.

— У матери, по ходу, запоздалое осеннее обострение. Решила из меня ездовую собаку сделать. Загоняла, как обычного курьера. До Москвы и обратно. Ты не спишь там, а то бабушка напугала, что можешь спать…

— Не сплю.

— Выйдешь на часок ко мне?

— Куда? — не въехала я в его предложение.

— Да куда скажешь, туда и приеду. Я же адреса твоего не знаю, но сейчас в центре. Дороги почти пустые, так что могу рвануть в любом направлении. Кстати, хочешь вместе парики заберем? И отвезем в больницу? Если не хочешь, не надо, — добавил тут же. — Я пойму. Ну, куда мне приехать? У меня даже карандаш уже наготове. Один умный человек сказал, что имена и телефоны женщин нужно записывать исключительно карандашом…

Он, типа, пошутил, да? Или правду сказал. Горькую.

— Уже поздно, Игорь.

Поздно спохватился. Поезд ушел — до Москвы и обратно. Спальный вагон. Не ресторан… На ночь не ем. Вредно.

— Знаю, что поздно. Но ты не спишь ведь… Я не знаю, во сколько освобожусь завтра. Загнанных лошадей пристреливают. Похоже, мать уже зарядила револьвер.

— Поздно, — твердила я, кусая губы и уже почти глотая слезы.

— Я тебя что, до дня рождения не увижу, что ли?

— День рождения у меня через три недели.

— Малина, подари мне вечер. Пожалуйста… Я знаю, что тебе завтра на работу. Мне тоже.

— Извини, Игорь. Я очень устала.

Не добавила — ждать твоего звонка, рвать на голове остатки волос. И искать в себе остатки гордости. Нашлись, пусть и с трудом — не побегу к тебе. Не надейся.

— Ну ладно. Нет так нет. Навязываться не буду. Пока.

И сбросил звонок, не дождавшись от меня вежливого «спокойной ночи». Обиделся? Я тоже — аж разревелась, прижав трубку с короткими гудками грудью, в которой сердце тоже стучало коротко и быстро, без перебоев. А вот дышалось с трудом — слез было так много, что они и валик дивана легко сумели замочить, и продолжили меня душить.

— Что он тебе сказал? — вошла бабушка.

Услышала, что ли, как я плачу?

— Ничего… — буркнула в ответ, уперевшись носом в обивку.

— Из-за ничего не плачут. Не позвонил же сказать, что больше не позвонит? — усмехнулась она.

Даже не голосом, а краешком выцветших губ — я увидела это краем покрасневшего глаза.

— Не позвонит. Больше. И не надо… — бубнили мои искусанные губы.

— А чего звонил-то? — бабушка села рядом.

— На свидание позвать.

— И чего ревешь тогда? Когда?

— Сейчас. Я его послала. Никто не соглашается вот прямо сейчас, так он мне и позвонил…

— Так и сказал — ты в списке последняя? Не подведи.

Я села, уставилась на бабушку — ну как она не понимает? Чего смеется! Так бы и запустила подушкой — жаль она в диван убрана.

— Бабушка! — только и смогла сказать от злости.

— Малина, ты же так ждала этого звонка. Ждала, чтобы позвал снова. Позвонил. Позвал. Не пошла и ревешь. Малина, тебе двадцать лет!

— И что? — огрызнулась я.

— А то… Если ты не понимаешь…

А я не понимала: ни его, ни себя. Чего отказалась от встречи, чего ревела, чего после своего отказала ждала. Но ведь ждала и дождалась…

Через три дня позвонил:

— Хочешь на парик посмотреть? Он у меня дома.

Это что, намек?

— Неделю могу подержать. Не дольше. Дольше его ждать не могут… Ну, что? Приедешь?

— У меня послезавтра только выходной, — выдала я не своим голосом.

Свой в пятки спрятался. Взрослый вылез. Откуда-то. Или он только мне взрослым казался?

— Приезжай к десяти. Я тогда на работу успею. Вечера не могу сейчас планировать.

Вечера распланированы с другими? Но я не спросила. Промолчала. Проглотила.

— Хорошо.

Хорошо не будет. Или будет… Было же…

— Только не опаздывай, ладно? У меня с матерью очень натянутые отношения. Она без всякого зазрения совести премии меня лишит. Она вообще никому не сказала, что я сын. Однофамилец, племянник… Пусть сами догадываются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Не опоздаю, — прервала я его откровения.

Не опоздала. Даже на пять минут раньше пришла. Он ждал. В джинсах и футболке. Ждал, чтобы с порога показать мне парик. Испугался моего вида и нацепил волосы на место.

— Знаешь, — заговорил, стоя передо мной на расстоянии вытянутой руки и не обнимая. — Ты вот ниже лопаток не отращивай. Тебе с этой длиной очень хорошо.

А с короткими очень плохо, да? Я это поняла, когда Игорь открыл дверь и просто сказал «привет». Ни поцелуя, ничего.

— Возьмет четыре года… — буркнула я.

— Я в курсе. Всего четыре года… Сильно влетело? Вижу, мать тебя совсем обкорнала.

— Плохо, да?

Я сорвала парик и чуть не бросила его в лицо наглеца. Потом пожалела. Не его — волосы, отдала всю свою красоту аккуратно прямо в руки. Он убрал в пакет и заклеил его по новой. Его парик я не стала просить посмотреть. А сам не предложил. Да мне и не интересно было.

— Чаю?

— Даже торт купил?

Если я и вспыхнула, то скорее от злости. Парик показать пригласил — ага… А ты поперлась через весь город парик смотреть? Он что, дурак? Все ради чая, ради чая… С тортиком. А от сладкого жопа растет. Даже с утра. Главное, чтобы живот не вырос. От его сладкого.

21. "Подарочный апокалипсис"

Чтобы привести себя в порядок после маминого визита, я улеглась на еще не разобранный диван с улиточной маской. Проснулась уже среди ночи с переувлажненным лицом. И не только лицом — Игорь приснился? Приснился, черт его возьми!

Еще до приезда мамы сфотографировала на прогулке Грету и запостила на стену — за вечер лайк от Знаменева так и не появился. Сейчас? Есть… В первых рядах никогда не лайкает, чтобы не светиться. Будто кто-то из моих родственников будет кликать по крошечным кружочкам в поисках моего в меру упитанного скелета. Здоров… Раз до ночи тыркается в интернете…

Вкладку не закрыл, из жизни не вычеркнул. Обрадовалась? Скорее приняла как данность. Ничего не поменялось. И на том спасибо. Если допустить, что у него не куча баб, а времени на меня действительно не хватает, то виновата уже не мама — сам себя так загнал. Всех денег не заработаешь — эту аксиому мужики никогда не постигнут. Самостоятельно…

Я встала, чтобы расстелить диван. Грета подняла голову, открыла один глаз — второй из-за опухоли на веке почти не открывался. Вздохнула и продолжила спать. Да… Фотографировала я ее теперь исключительно в профиль со здорового бока, чтобы не травмировать психику случайных и неслучайных посетителей моей странички Вконтакта. В Инсту собачьи фотки не отправляла. Там у меня чисто профессиональный аккаунт — иногда ко мне специально записываются и едут через весь город. Потом, правда, ужасаются скромности нашего салона. Нашего…

Он не мой, он не наш, мои только руки и глаза, которые могут за считанные секунды сказать, как нужно клиента подстричь. Конечно, хотелось бы иногда делать это молча. Но как на халяву пьют и язвенники, и трезвенники, так и в парикмахерской разбалтываются даже немые, будто не мои проблемы меня каким-то местом трогают. У постоянных клиентов даже темы из месяца в месяц остаются неизменными — недовольны родственниками, коммунальными службами и правительством. Мы все одинаковые, только в соцсетях пытаемся казаться неординарными личностями.

Зачем только? Котиков и собачек достаточно — они уже красивые, если сняты с верного ракурса, а человеку прическу подавай! Волосы не только красят. Чаще всего они уродуют людей. Вот такой уродкой я чувствовала себя целых полгода, пока не появилась необходимость укладывать отросшие пряди лаком.

Такой я нравиться не могла, но если человек не нравится, его вряд ли целуют, звонят, встречаются с ним. А если столько времени уделять человеку, который просто нравится, то этого человека же можно и полюбить? И я поверила в сказку… Дура!

Игорь, наверное, просто не умеет любить, если за столько лет никого толком не полюбил. Если любят, потребность в разнообразии отпадает сама собой. Разве нет? Ну, возможно, Игорь любил жену… Если допустить вероятность того, что бегал от нее только ко мне. Хотя сомнительно. Вообще его женитьба и развод дело темное. Сейчас у его бывшей другой муж и ребенок. А, может, уже и два… Давно не проверяла. Года четыре… Уже неинтересно стало.

Сумасшедший был ноябрь. И я была сумасшедшей. Ну и что… Мне же двадцати еще не было. Зато был плеер. С глупыми песнями о любви, в которой и о которых я Игорю никогда не признавалась. Плеер-то был его…

Как так случилось? Да очень просто!

— Малин, протяни руку. Там в бардачке плеер лежит.

Это было наше второе полноценное свидание. На третье у нас появилась Грета, а на четвертое у него угнали машину… Поэтому четвертое не состоялось, но Игорь хотя бы позвонил тогда предупредить, что временно без колес. Я сказала, что приеду сама. Это было пятое свидание, а дня рождения еще не было…

Так, я отвлеклась, мы еще на втором…

— Вставь в прикуриватель.

Следующая машина уже была с дисками, а эта… Спросила тогда у Игоря, сам, что ли, умудрился подключить обычный плеер к колонкам. Нет, конечно же, не сам… Умельцы. Я на секунду расстроилась, а потом поняла, что он ручками работает совсем иначе… Пуговицы на женской одежде очень быстро расстегивает, например.

— Я недавно был на их концерте. Это израильская группа, но играют они бразильский джаз.

Я кивнула, затем согласилась, что звучит красиво и необычно. Боялась упасть в его глазах, если признаюсь, что слушаю исключительно попсу, которую крутят по радио. Отмазалась, мол, музыку на работе врубаю не я, и вообще у нас не положено, чтобы она звучала во время рабочего дня, а дома бабушка… Вот обзаведусь плеером, буду хоть по дороге на работу слушать хорошую музыку…

Я разве просила у него что-то? Клянчила? Он сам остановился у метро. Вернулся злой, но с наушниками и упаковкой батареек.

— Нет у них ничего нормального. Бери мою Соньку. Старая, но пашет исправно.

И выдернув прикуриватель, вручил мне. Только диск забрал. Что это было… Как группа называлась? Какая-то птичка… Экзотическая… Ах, да… Тукан. Тукан Трио.

В итоге у меня оказалось аж два плеера. Но новый я только для вида раскрыла, чтобы бабушка не обиделась. Сказала, мол, боюсь, что в транспорте вытащат. Просто старая Сонька грела мне не только карман, но и душу. Особенно когда наступили холода. Бабушка говорила, что не помнит, чтобы в декабре столбик термометра так долго держался на отметке в минус двадцать. И у меня слишком долго держалась температура сердца под сорок градусов! Плюс! Возможно, поэтому той зимой я ни разу не заболела.

Ну, если только Игорем. Он плохо предохранялся, вот я что-то от него и подцепила. Что-то, от чего безрезультатно пытаюсь избавиться целых пятнадцать лет. Наверное, это называется безответной любовью. А я ведь верила, верила поначалу, что она ответная. Два месяца верила! Даже проболталась матери, потому что невозможно было удержать в груди то, от чего ее расперло до лишнего размера! После Максимки это был реальный апгрейд в отношениях! Во всех отношениях.

Ну и как было не поверить в любовь? Любая б поверила! Игорь же приехал ровно в мой день рождения. Вечером. Среди рабочей недели и… В жуткий холод. В свой день рождения я впервые увидела Знаменева в костюме. На морозе! Такого красивого и взрослого, что… Подумалось, девичьи мечты о принце могут сбыться, если мечтать о конкретном принце слишком долго и достаточно упрямо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ну, мне же было двадцать годков от роду. Плюс ещё несколько часов, которые мы провели вместе. К тому же, чтобы стать красивой без волос, я была в капроне и без шапки. Вот все себе и отморозила: оба причинных места, которыми пыталась думать о Знаменеве.

В первое время мы виделись чаще, чем когда-либо после. Ну чего может быть проще — он мною еще не насытился, я была ему еще в диковинку. Ему нравилось одергивать меня в речи, запикивать нехорошие слова, пусть я и не произносила их слишком уж часто, только когда какой-нибудь козел подрезал нас. Да, из-за морозов Игорь тратил на меня лишних два часа, потому что не отпускал домой на транспорте, который был набит битком, да и вообще ходил с перебоями.

Мама с самого начала не доверяла Игорю и не верила в его искренний интерес к моей скромной персоне, но я упрямо выгораживала его, как любая влюбленная дурочка. Мой личный апокалипсис начался, когда закончился зимний городской. Новогодние морозы тогда решили переплюнуть крещенские. Но я им радовалась, желая как можно дольше не просыпаться от новогодней сказки. Все у нас красиво, все у нас букетно-конфетно. До март далеко. Это потом снег сойдет и обнажит то, что собачники не думали зимой убирать… Тогда ещё не убирали даже летом, вообще не задумывались о чистоте на выгуле питомцев. Жизнь была ещё большим собачьим дерьмом, чем оно само.

Город, как обычно, впал в зимнюю спячку, и ему, как и мне, снились прекрасные сны о весне… Я же не знала, что вместе со снегом уйдет и любовь Игоря. И мой сон. Розовый! На работе меня теперь встречали не по волосам, а по костюму, из которого я не вылезала. Подарок от Игоря меня грел! Не шерстяной — акриловые нитки не колются, как и щетина, вовремя сбритая.

Костюм призван был вызвать в окружающих восхищение и зависть. Франция! Париж! Так и было написано на этикетке. Серый, но не по-питерски. С зелёными и красными полосками — Игорь сказал, что это какая-то минималистская картина. Ну и типа в коллекциях Ив Сен-Лорана в свое время было похожее платье из квадратов.

У меня до этого подарка не было ничего похожего ни в гардеробе, ни в постели. Не знаю, виноват в этом Сен-Лоран или Знаменев… Я снова промолчала во избежание позора. Я только стрижку от Видала Сассуна знала. Собрать все волосы в пучок и чикнуть за раз… Вот Игорь в итоге собрал все мои чувства в кулак и отрезал по живому…

Ну что — здравствуй новая бессонная ночь? Если я начну все это вспоминать. Нет, первый снег… Я успела его увидеть, подойдя к ночному окну. Утром все растает… Будет грязь. Снова мыть лапы и пол в прихожей. Снова отмечать на календаре крестиком еще один день до дня Икс, операции Греты.

Бессонница — осенняя напасть. Зимой я сплю, как убитая. До будильника. Та, моя счастливая, зима не стала исключением. Только причиной здорового и крепкого сна был не мороз и не белый снег, а владелец нового белого бумера.

В будний день из нашего дома я выходила на улицу одной из первых. Чтобы бежать до метро. Общественный транспорт отказывался выезжать из парков, вмерз в лед до весны, троллейбус в лучшем случае проезжал раз в час… И уж точно не в пик. Оставались ноги и маршрутки. Последние гады — как смешны сейчас эти цены — подняли оплату до десятки с замерзшего носа. Подсчитываешь к вечеру убытки и еще больше ждешь весны. Знать бы заранее, что март заберет у меня мою любовь, я бы все заработанное отдала, чтобы та весна никогда не наступила!

Как зима в нашем городе наступает для властей всегда неожиданно, так и для меня неожиданно пришло прозрение, что у Игоря не работы стало больше, а девушек… На одну и не на меня, а на следующую, которую тоже следовало привадить для начала частыми встречами.

Тут поверишь в знаки. Под Новый год все ужасно мерзли. Топили плохо. Даже мы с бабушкой раскошелились на обогреватель. Зря власти не перенесли Новый Год на более теплое время. Ровнехонько под бой курантов вырубились городские подстанции: так и встречали Новый год по-старинке, при свечах… Гадать позвонит, не позвонит было сподручно. Не позвонил. Хотя к тому времени уже было куда!

Электроапокалипсису радовались исключительно телефонные службы. Городские были рады, что горожане не звонят и не поздравляют друг друга с Новым годом, потому что обзавелись импортными аппаратами с питанием от сети. А операторы мобильной связи ликовали, предвкушая, какой куш сорвут, если их сети переживут новогоднюю ночь.

Сети выдержали, я — нет. Позвонила Игорю сама, но Знаменев не ответил. И не перезвонил потом. Поздравить. Позвонил только через неделю пригласить в гости. Из запоя вышел? Или из чужих объятий вылез? Тогда я поверила, что частный бизнес работает без праздников и выходных. Тогда я еще порхала, еще могла позволить себе обманываться на счет серьезных отношений с Игорем. Какая могла быть серьезность, если его родители обо мне ничего не знали…

Люди к той зиме приспосабливались по-старинке, и это в двадцать первом веке: достали из бабушкиных сундуков фуфайки и колючие носки из собачей шерсти. Собаки под одеяла забрались, холодно — под батареей не полежишь, холодные… Крохотная Грета спала со мной, но обнимая ее, я думала об Игоре. На улицу щенка не выносила. Видела, как взрослые собаки лапки поджимают. Почти все в самодельных комбинезонах гуляют. Бабушка по своей инициативе связала Грете безрукавку для дома.

Кошки из подворотен не вылезали: вылезешь, больше не пустят — на замках все теперь. Ведь и людей не пускают — меня выручал подаренный Игорем мобильник. Обледенелые кнопочки не нажимались, а запасные ключи мы так и не сделали, когда мама забрала себе мою связку: ты, типа, крутая, позвонишь, бабушка спустится и откроет…

Какое счастье, что я не открыла Игорю сердце. Возможно, ему бы сделалось стыдно, и он просто ушел, а так у меня осталась возможность хоть иногда видеться с ним. И это иногда было то чаще, то реже — и я не знала, почему он то пропадает на месяц, то возникает на горизонте каждую неделю. Разговоры про чувства он избегал — он был из тех, кто читал в детстве неправильные книжки и спокойно разделял душу и постель.

Интересно, он дарил мобильники каждой? Чтобы вызвонить, когда ему приспичит именно эта партнерша. Преподнес подарок, конечно, красиво — это тебе для работы, чтобы всегда быть на проводе с клиентами.

У меня был один клиент — он. Остальные были простыми посетителями парикмахерской. Только с ним я день ото дня все больше и больше чувствовала себя словом, которое бы он запикал. Но я решила терпеть: ведь я была не с кем попало, а только с ним, а так действительно лучше быть одной, чтобы сорваться по первому же звонку на сотовый. Я перестала звонить, когда ответом стали одни лишь гудки или слова «абонент находится вне зоны действия сети». Вне моих сетей. Для меня он не временно недоступен, а всегда…

Интересно, в этот день рождения приедет день в день? В прошлый приехал с опозданием на три дня. Может, дату забыл? Ага, сейчас! Друг Вконтактик напомнил же! Или… Не посчитал нужным, ведь столько лет на свой день рождения я была временно недоступна, то есть временно замужем. Сейчас я свободна. Абсолютно. Только бы вселенная не освободила меня от заботы о Грете.

22. "Последний крестик"

Вот я и поставила на календаре последний крестик. Завтра операция. Как пережить эту ночь, не думая о плохом, не знаю. Как получится. Пока не получилось даже вовремя уйти с работы. Конечно, могла записать девушку на девять утра, операция у Греты назначена на половину одиннадцатого. Ветеринарная клиника в десяти шагах от дома, но лучше не рисковать. Еще руки будут трястись, каре лесенкой подстригу. Меня и сегодня знатно потряхивало. Клиентка даже спросила, чего это мастер такая грустная? Случилось чего? Ничего не случилось. Пока не случилось. Собаке пятнадцать лет, общий наркоз может и не перенести, но заставлять ее жить с опухолью на глазу как-то уж совсем не по-человечески.

Десять шагов до дома. Хоть бегом беги. Собиралась прийти пораньше, чтобы взять собаку на длительную прогулку — вдруг она у нас с Гретой последняя. Утром все будет бегом и на нервах. Ни она, ни я не попадем лапами в комбинезон. Искупала ее заранее, чтобы не замерзла по дороге в клинику. Даже феном высушила и укладку бородки сделала. Будем стараться не испачкаться за ночь.

Телефон. Только бы не мать с предложением помощи! Вспомнила про четвероногую внучку! Нет, не она…

— Лина, это Галина Васильевна звонит. Мне подравняться и укладку сделать.

Я на ходу вытащила из сумки ежедневник, приложила к коленке прямо под фонарем, сняла с корешка карандаш, открыла страницу этой недели.

— Вы работаете тридцать первого?

Чуть подвисаю: в ноябре тридцать дней. Значит, вопрос все же про канун Нового года. Она бухгалтер, числа не могла перепутать. Однако моя секундная заминка уже заставила грифель механического карандаша проделать в странице ежедневника дырку.

Никогда не рано достать с антресолей елку. Даже в начале ноября, но в том же ноябре бывает уже слишком поздно записываться на новогоднюю укладку. Особенно если вы склочная клиентка, и у мастера, чьей работой вы всегда недовольны, но упрямо стрижетесь исключительно у нее, на душе из-за собаки скребут кошки.

— Не работаю. Извините.

— Как не работаете? Мне казалось, это самая горячая пора… У вас… Вот и озаботилась аж за месяц! — добавляет с таким негодованием, точно собиралась меня озолотить, а я такая-сякая в отказ пошла.

За три года ни разу не оставила на чай даже пятидесяти рублей. Бабульки и те конфетки приносят. Да не в чаевых дело! Просто баба зла на весь мир: без мужа, без детей, без всякой совести, когда обсуждает со мной своих незнакомых мне знакомых. Неужели я такая же стану без мужа, без детей и без собаки? Наверное, дело в том, что Галина Васильевна не держит в доме животных. Они для нее рассадник микробов. А на самом деле животные мозговых тараканов жрут, и без них у этой дамы тараканы расплодились в катастрофических размерах.

— Всех денег все равно не заработаешь.

Не сказала, что не работаю исключительно для неё. Под Новый год хочется стричь приятных клиентов.

— Записать вас на другое число?

— Не надо, — как-то странно фыркнула эта Галина Васильевна и попрощалась.

Потеряла клиентку? Возможно. Сохранила себе нервы? Точно. Всех денег не заработаешь. Да мне и не надо все, только бы хватало на печеночный паштет для собаки. Убрала ежедневник обратно в сумку, проверила целостность пакета, в который завернула лакомство. Вредно? Конечно, вредно, но перед возможной смертью нужно есть то, что нравится.

Возможной…Смертью… Я почувствовала на глазах слезы. Нет, этого не произойдет! Почему так быстро бегут годы! Перенести на неделю, но что это поменяет? И так я протянула. Опухоль нужно удалять маленькой, но я надеялась, что ее рост остановится. Не остановился: из-за жировика Грета почти не может открыть глаз. Да и до Нового года тянуть нельзя. Восстановительный процесс долгий, как и новогодние каникулы. Нужно успеть прийти в норму до общенационального загула.

— Зачем тянули? — уже заявили мне в клинике.

Сами же знают ответ: общий наркоз, а у собаки старое сердце. И у меня уже не молодое… Такой подарок судьбы под новогоднюю елку не выдержит. Кого мне тогда любить? Отменила всех клиентов на два дня. Мне не до украшения их голов, мне бы удержать свою от битья о стену. Надеюсь, мне будет, за кем ухаживать послезавтра.

— Ой!

Да что ж такое! На пороге дома — скол в асфальте присыпан мокрой коричневой листвой. Нога, кажется, цела, колготка — нет, да и черт бы с ней.

— Малина!

Я почти разогнулась, но голову повернуть не смогла. Что он тут делает? Что делают его руки у меня под грудью. Я ударилась затылком прямо ему в губы — накормила рыжей вермишелью.

— Ты уже не резвая, успел…

А я не успела услышать хлопок двери его внедорожника — то же бэховский и тоже белый. Не думала, что мужики любят белый. Ладно мальчики — что родители купили, тому и радуешься. Это он что, первый день знакомства вспомнил? Мужчины могут быть сентиментальными, что ли? Удивил!

— Мне больно. Осторожно.

И в груди, и под грудью, и в коленки.

— Идти можешь?

Это Игорь уже смотрит мне в глаза — что в них можно прочитать? У всех женщин в глазах одно: смогу, все смогу. Только знакомую машину не заметила. Ну так не ожидала встретить. Месяц не прошел. Хотя ко встречи была готова: помимо трех клиентов, у меня была запись на мани-педи и к косметичке. О себе надо хоть раз в месяц вспоминать. Назначила, как только договорилась об операции. Если что пойдет не так, никуда я не пойду, а работать в страшном виде стилист не может себе позволить. И не работать позволить я себе не могу…

Нет, Игорь что-то другое прочитал в моих глазах и подхватил на руки.

— Здрасьте…

Улыбаюсь соседке, а что мне делать, с мужских рук сигать ради пристойности? Пусть думает, что хочет, если вообще хочет думать, а не просто радоваться, что два взрослых человека могут так дурить. Могут? Разве…

— Я ногу подвернула, — все же оправдываюсь я.

Не смогла выдержать лицо и, не покраснев, соврать, что мой любовник вдруг вспомнил, что лет так пятнадцать назад забыл поносить меня на руках хотя бы для виду. Нет, вру… Носил. Два метра до кровати. Было такое. Прошу прощения. Не виноват. Все, как мужик, выполнил. Возьми с полки пирожок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Пирожка, впрочем, нет. В магазин не сходила, мыла Грету. Для нее в сумке паштет. Для меня… Я не собиралась есть. Как перед экзаменом, у меня полностью пропал аппетит. Даже на Игоря.

— Знаешь, я… Я не могу сегодня… — проговорила, когда Знаменев, подняв меня на третий этаж по лестнице, опустил перед дверью, чтобы открыть моим ключом замок квартиры.

— Я не за этим приехал, — буркнул, не повернув ко мне головы.

Один замок поддался. Оставался еще один.

— А зачем тогда?

— Побыть с тобой этой ночью. Я знаю, как ты переживаешь. Не переживаешь, что ли?

— Спасибо. Но у меня есть нечего. Только паштет для собаки. Печеночный… — добавила, когда увидела при зажженном в прихожей свете его заинтересованный взгляд.

— Я не буду объедать твою собаку.

— Нашу, — проговорила без улыбки, и он отвернулся в поисках тапочек.

Не чужих, нет. После разрыва с Лешей я купила Игорю новые тапки. Дорогие, с меховой стелькой, потому что ему нравится носить их босиком. Я видела такие в его квартире. В прошлой. В нынешней я ни разу не была.

— Игорь, с собакой надо погулять.

— Я сначала ногу твою посмотрю, а потом пойду с Гретой.

— В первый раз, — проговорила по-прежнему зло.

Он обернулся от арки, в которой показалась собака. Она еще и оглохла, так что не сразу проснулась от нашей возни. На него она не обратила внимания, подковыляла ко мне, положила морду на колени.

— Знал, что не зря приеду. У тебя действительно плохое настроение.

— Это из-за ноги. Я собиралась погулять с Гретой долго-долго… Вдруг в последний раз…

Рука застыла на собачьей макушке. Слезы встали в горле. Секунда, и я почувствовала их на щеках.

— Раз подвернула ногу, значит, не в последний.

Он присел рядом и потянулся к моему сапогу.

— Могу сама снять. Только коленка болит.

Шмыгнула, отстранила собаку, поднялась на ноги. Стою. Значит, смогу идти. Через боль, но смогу.

— Я пойду сама. Пошли вдвоем. Я не могу одна…

— А колготки поменять?

— Тебе стыдно за меня?

— Нет.

— Мне тоже не стыдно. Есть вещи поважнее колготок.

— Ну… Не знаю. Девушки не любят рваные колготки…

Улыбается. Да что ж его на сентиментальность пробрало? А меня на смех — через слезы…

— Просто мужикам нужно меньше на женские коленки пялиться.

— Не нужно их выпячивать. Ну что, Грета, пойдешь с папой гулять?

Он снял поводок с крючка вешалки и потянулся к собачьей морде. Папа… Да где ты, собачий папа, шлялся пятнадцать лет. А то купил дочку и подарил маме. Молодец! Ни тебе луж на паркете, не кормления из ковшечка, чтобы у собачки была ровная спинка, ни часовых прогулок, ни бросания мячика, ни проклятий в спину от незнакомых людей по весне, когда сходит желтый снег, обнажая собачьи озимые… А тут, может быть, в ее последний день вспомнил, что вообще-то у тебя была дочка…

23. "Городские сумасшедшие"

Игорь просто сошел с ума — ну разве вменяемый человек подхватит другого человека на руки, если у этого человека в руке поводок? Еще и без спроса. Особенно, если этот человек женщина. На мой спрос Игорь рассмеялся и смешным голосом прокартавил:

— Гена, а Гена… Давай я возьму чемодан, а ты возьмешь меня! Малина, — добавил уже обычным мягким баритоном. — Ты просишь оставить твои коленки в покое, а сама их напрягаешь. А ноги у парикмахера — самое главное, важнее даже рук. Конечно, если те не мешают им расти из правильного места…

Он снова смеялся, и я снова улыбалась. И не сделала даже попытки слезть с его рук. Ему приятно быть городским сумасшедшим, так мне втройне. Пусть граждане преклонного возраста смотрят с осуждением, а молодежь смеется. В душе-то молодые люди радуются и, может, даже завидуют… Так и хочется крикнуть им: дети, дурите, пока молодые, чтобы в старости не прослыть дурочками. И дурочками… Но кто услышит: в молодости хочется играть во взрослых дураков… Только у таких игр финал предсказуемый: пепелище в груди.

Пятнадцать лет назад я чувствовала себя дурой, а сейчас именно дурочкой. Радовалась, как девочка, на мгновение даже забыла про косящую глазом Грету. Малина, не стыдно? Ну вот что этот мужик с тобой делает? Что хочет, то и делает. Как всегда… За пятнадцать лет ничего не изменилось и, пожалуй, не изменится, пока он наконец не уедет насовсем.

Перестану я его любить? Нет… Сказала сегодня клиентке про собаку, что это подарок человека, которого я очень любила. И люблю, уже не очень… Потому что «очень» любить очень тяжело. Не сказала ей, что он всего лишь мой приходящий любовник вот уже пятнадцать лет. Девочка совсем молоденькая, не поймет, как так можно жить… И мать моя не поймет. Если узнает, что Игорь Знаменцев никуда из моей жизни не делся, убьет. Меня. А то еще хуже — уволит.

— Игорь, тебе пора стричься, — трогаю губами его висок.

Мягкий, не колется. И не пахнет, а так… Всего лишь благоухает. Научился с возрастом не выливать на себя полбанки вонючки. Может, подействовало мое постоянное нытье, что после него хоть топор вешай с гравировкой «все ароматы Франции в одном Игоре». Пошутил, что подарит мне настоящий топор с этими словами — не подарил. Это было бы еще хуже тролля. Как ружье просто так не висит на стене, так и топор. Изрубила бы дарителя на куски за то, что изорвал мне душу… И рвет дальше, а я в одиночестве штопаю ее и укрываю этим лоскутным одеялом мучителя в дни ненастной ненасытной любви.

Холодно на улице, почти зима, а дурак даже капюшон не накинул. Вот, спрашивается, зачем тогда покупать куртку с аксессуаром, который только мешается между затылком и подголовником?

— Что, опять? — отвечает мой любимый ненавистный клиент не своим грудным голосом. — Я ж, кажется, вчера стригся?

— Ты не был у меня месяц…

Пыталась сказать мягко — не очень получилось.

— Простуда, если не лечить, проходит за четырнадцать дней. Я был у тебя две недели назад.

— А кажется, будто месяц прошел… — сразу стушевалась я, вырвалось-то по-привычке.

Две недели назад делал предоплату за следующую стрижку. Сожранную банку варенья так уж и быть вычту из аванса. Игорь единственный, кого я стригу дома. Даже лампочки посильнее в прихожей вкрутила, хотя могла поставить стул, где угодно — если Игорь и смотрел в тот момент в зеркало, то только на меня. Мне так хотелось думать. Конечный результат его удовлетворял. Во всяком случае, Игорь никогда не перестригался. Я бы заметила и не простила. Возможно, ему и не нравилась моя работа, но рисковать ради головы другой частью тела, он не желал…

Игорек, милый Игорек… Нет, так я тебя вслух называть не буду. Ты мне не внучек…

— Ты стригся два месяца назад, — до дрожи в зубах хочется укусить его за мочку. Не удовольствие доставить, а причинить боль. — И давай уже седину начнем закрашивать? А то сорока нет, а ты…

— В душе мне давно уже сорок, — дернул он головой, чтобы поймать мои губы.

На секунду. Это же неприлично, целоваться на улице. Только таскать на руках даму с собачкой можно. Это его мораль не запрещает.

— Это у меня душа через уши наружу прет.

— Душа живет в груди, — пытаюсь шутить с ним в унисон.

— Ну, а оттуда через горло в уши лезет… — и снова заговорил серьезно, особенно мое имя грубо прозвучало: — Малина, я не буду краситься. Я ведь мужик. Ну хоть чуть-чуть? Хочешь, виски под ноль убирай или брей налысо. Мне-то пофиг, но если тебе не нравится… Вперёд!

Он подмигнул? Так точно! Ну да, это тогда тебе не было пофиг. Тогда ты делал это для больного друга…

— Игорь, мужики во все времена красились. Египтяне закрашивали седину соком можжевельника. Они были умными, а вот римляне месяцами вымачивали в уксусе пиявок, чтобы получить чёрную краску. Представляешь, как воняли их волосы! Я же не пиявок тебе предлагаю!

— Да ты сама как пиявка. Пока всю кровь не высосешь, не отстанешь. Сказал, не буду краситься. Хоть в чем-то, относительно моей головы, мое слово может быть последним?

В чем-то? Интересно, а в чем оно было у тебя первым?

— Тебе не нравится, как я тебя стригу? — почти по-детски обиделась я. — Но ты же не говоришь, как тебя подстричь, никогда не говоришь!

— Я тебе пятнадцать лет назад сказал: как своего парня. Что еще мне нужно было сказать?

Много, много нужно было сказать. Хоть раз в любви признаться… Мне. Кому-то ты же признавался…

— А я тебе сразу ответила, что так тебе не пойдет. Вообще меня удивляет твоя память… Ты обо всех столько всего помнишь? Может, записываешь, карандашом?

— И ты… Девичьей памятью не отличаешься… Малина…

Игорь резко поставил меня на землю. Грета остановилась, не протащив меня даже на миллиметр.

— Устал? — спросила я про его руки и мою тяжесть.

— Да, от твоих подколов. Тебе есть, что мне сказать? Кроме цитат из «записок джентльменов»? Мелихан вообще умный мужик, таких не грех с девушками процитировать, если, конечно, эти девушки «гаррики» не репостят на стену…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Чем тебя "гаррики”-то не устраивают? — огрызнулась я, вместо Греты.

— Тем, что ты не понимаешь, чем отличается тонкий юмор от нетонких подколов.

— Так объясни!

— За ужином, можно? А сейчас я хоть лепешек из тандыра куплю.

Игорь оставил нас с Гретой у скамеечки, до которой не донес уже, а просто довел, приобняв за плечи. Ногу тянуло, но я не хромала. Только злилась. Непонятно на кого. Непонятно кто испортил такую необычную неожиданную романтику. Дурную, но способную хоть на пару секунд заблокировать в мозгу перманентную тревогу за собаку.

Хотелось плакать: не за возможный печальный исход завтрашнего дня, а за плохое окончание нынешнего. Когда нужно было заткнуться? И нужно ли было вообще начинать говорить? Говорить глупости… О серьезном мы никогда не говорили. Серьезности в наших отношениях не было. Наверное, она закончилась восьмого марта, через три с половиной месяца моей надуманной сказки с Игорем. Он ошибся номером. Не ту строку в записной книжке выбрал. Лучше бы записывал телефоны по старинке карандашом, как пошутил недавно про мой адрес. Тогда бы я продолжила жить жизнью счастливой дурочки.

За два месяца я не успела научиться правильно отвечать на звонки с мобильника. Говорила «Алло», как на городской, хотя и тот уже давно имел функцию распознавания входящих номеров. Привычка — вторая натура, не просто же так говорят. А вот у Игоря опыта было больше — он знал, кому звонил. Не знал только, что не туда ткнул пальцем.

Не могу вспомнить имя, с которого началось поздравление с праздником. Наверное, моя память так глупо попыталась стереть охватившую меня тогда обиду. Не стерла, ведь стирать нужно было обидчика, а он вот — маячит перед глазами всю мою жизнь.

Как бы не называли теперь Восьмое Марта — праздником весны или любви, или днем мимозы… Для меня в тот год это был день, когда я возненавидела свою любовь. Сейчас в сети часто мелькают призывы вспомнить, что это не очередной повод подарить женщине ничего не значащий букет, а напоминание, что женщины до сих пор борются за свои права. Мне мои права четко очертила та телефонная ошибка — право быть одной из списка или не быть с Игорем вообще. Что я выбрала, то я выбрала…

Мне было двадцать. Почти взрослая. Я сумела проглотить обиду за секунду и сказала спокойно:

— Ты ошибся номером.

На большее меня не хватило: я нажала на кнопку «сброс». Жаль, в голове не существует кнопки «перезагруз». Я бы ее давно нажала…

Игорь перезванивал раза три. Все три раза я сбрасывала звонок. Я бы все равно не смогла говорить — я ревела. Почему? Я ведь понимала, что не одна у него. Просто была крохотная надежда, что стану единственной. Не стану… Иначе бы он не сел восьмого марта обзванивать весь свой гарем…

Я приняла звонок через три дня. Не знаю, что ждала услышать. Прости? Наверное, да — и я бы простила. Это подарило бы мне хотя бы ощущение того, что Знаменев понимает, что делает мне больно.

Услышала другое:

— Малина, ты все еще мой мастер или уже нет?

Вместо «здравствуй, извини, что так вышло, ну ты же понимаешь…»

Я бы поняла все, что угодно, но не это. Если бы спросил, ты все еще моя девушка? Не единственная, но девушка… Но ведь спросил иначе.

— Когда ты хочешь постричься? — спросила спокойно, потому что слезы закончились.

Нет, не поэтому, а потому что была на работе. Это же не домашний телефон. Это средство общения с клиентурой.

— В субботу. У меня. Дай мне только выспаться. В одиннадцать нормально?

— Я работаю. У меня есть окно в три часа.

— В воскресенье? — спросил он тихо.

А чего орать в мобильник…

— После двух.

— Приедешь?

— Есть окно.

— Малина, ты меня отшиваешь?

— Тебе срочно нужно подстричься?

— Мне срочно нужно с тобой увидеться. Куда приехать?

— Позвони завтра. Я буду знать свое расписание на понедельник.

— Малина, я не могу в понедельник. Я работаю.

— Я не могу в выходные.

— Во сколько сегодня заканчиваешь? Я приеду.

— Я не могу стричь тебя после закрытия.

— Малина, тебя подслушивают?

— Да.

— В восемь нормально? Или позже?

— Хорошо. Буду ждать звонка.

От отношений я не ждала уже ничего. А чего он ждал?

Меня. Поставил бумер в десяти метрах от входа в парикмахерскую. Ждал без букета. Расстроилась? Скорее всего, нет. Было бы глупо припереться с цветами, точно прося прощение за измену. А Знаменев никогда не был дураком.

— Тебе действительно пора стричься, — проговорила я сухо, но не дернулась, когда он нагнулся ко мне с поцелуем.

Ну, это же, как во всех этих дебильных сериалах, всего лишь ничего не значащее приветствие. Все его поцелуи ничего не значат для него. Ну, сейчас его губы просто случайно соскользнули со щеки к уголку губ, плотно мною сжатых.

— Голодная?

Интересно, он спрашивал про который голод?

— Недавно булку ела, — ответила на всякий случай нейтрально. — Если только ты голодный.

— Пошли посидим в кафе…

Это означало поедим? О чем было говорить…

Я села к нему в машину, пристегнулась. Он вставил в проигрыватель диск. Это была музыка из «Десперадо». Ну хоть фильм я узнала без подсказки… Музыку… Включил… Значит, точно говорить не собирался. Или нужен красивый фон?

— Глупо со звонком вышло, — заговорил о том, о чем, я не думала, что станет вспоминать. — И глупо говорить извини. Но я скажу. Извини. Извинишь?

Я не смотрела на него. Только вперед. Строго. Дождя не было. А жаль. Лучше бы перед глазами мельтешили дворники, а не ресницы: не могла никак прекратить моргать.

— А тебе нужно мое извинение?

— Малин, я хочу сохранить наши отношения.

— Какие отношения? Парикмахер-клиент? Я тебя буду продолжать стричь. Бесплатно. Говорят, что когда человек попадает в затруднительное положение, не нужно предлагать ему скидку. С нее на полную цену уже не вернешься. А когда у человека наладится с работой, он сам заплатит.

— Ты о чем, Малина?

— Ни о чем… Ты же тоже ни о чем…

Я кусала губы, не могла не кусать.

— Малина, я знаю… И пойму, если ты меня сейчас пошлешь. Сколько могу, столько уделяю тебе внимания… Поверь, намного больше, чем другим…

— И что мне с этим делать? Стричь тебя под ноль каждые две недели?

— Каждую неделю. Извини, действительно много работы. Очень.

— И много девушек, очень…

— Малин, ты хочешь, чтобы я тебе врал?

— Нет. Просто не понимаю, зачем я тебе… Я просто могу тебя стричь. Спать тебе есть с кем.

Как жаль, что челка так и не отросла — не лезла в глаза, а так я могла бы ее, непослушную, убирать и незаметно промокать глаза… Незаметно, а тут Игорь увидел мои слезы.

— Малина, ну не надо… Я не думал, что у тебя так серьезно со мной.

— У меня с тобой не серьезно, — огрызнулась я.

— А на что обиделась? Что не поздравил первой? Я хотел приехать… К тебе.

— А к кому поехал в итоге? — шмыгнула уже громко.

— К бабушке. Серьезно. Не вру. И не слезу из тебя вышибаю. Я был на кладбище. Отвез ей мимозу. Матери мои поздравления были бы лишними.

— Чем я тебя не устраиваю? — буркнула я сквозь закушенные губы. — Дура необразованная, да?

— Малина, прекрати… — он выключил музыку.

А потом и машину. Загнал ее в карман. Попытался тронуть меня за плечо. Я дернулась, и руку он убрал обратно на руль.

— У меня ни с кем ничего серьезного нет, если ты об этом. И не будет. Если тебя это не устраивает, я пойму. Это большинство девушек не устраивает. Поэтому я так дорожу теми, кто согласен на такие отношения.

— Какие?

— А вот такие. Я не собираюсь жениться. Я не собираюсь заводить детей. Это не для меня. И домой никого не хочу приводить, потому что потом начнутся скандалы, я знаю… Я думала, что ты исправишься. Не исправлюсь, Малина. Я пойму, если ты уйдешь. Я понимаю, что все девушки хотят замуж и детей.

— Я не хочу. Смотрю на сестру и не хочу.

На него я не смотрела. Он на меня тоже. Видели с ним одно: серые многоэтажки, дорогу с лужами, обочины с коричневым снегом и безнадегу. Хотя бы я. А, может, и не видела я ничего. Слезы стояли в глазах. А безнадеги в двадцать лет не может быть. Я просто в тот момент примирялась с действительностью, которая говорила: он у тебя временно. А нет ничего более постоянного, чем временное. Если другие свалят замуж, то я — нет. Нет там ничего интересного, замужем… Машины нет, ресторанов нет, новых дисков тоже нет… Одни пеленки, сопли и крики, что я бы получала больше, почему же ты, мужик, не ищешь нормальную работу? Как хорошо, что я редко бываю в маминой квартире.

— Грета выросла. Мы вчера на пустыре с большими собаками бегали…

— И ты бегала? — усмехнулся Игорь.

— Нет, конечно. Так говорят…

Ну да, про детей… Так Светка говорила про своего Антошку.

— Куда поедем-то?

— Может, к тебе?

— А не поздно?

— А я до утра. Если разрешишь?

— У тебя выходной завтра?

— Да.

24. "Не одна"

Игорь вернулся к нам с Гретой аж с двумя пакетами.

— У тебя завтра выходной?

— А у тебя? — спросила в ответ. — Тут на ужин, завтрак и обед, походу?

— Я не собираюсь уезжать, пока не заберем Грету из клиники. В прошлый раз это было в три часа? Ты именно в это время мне сообщение послала.

— Серьезно?

— Про три часа? — не понял Игорь.

А я другого не поняла:

— Я тебе сообщение про Грету посылала?

— Да.

Усмехнулась.

— Странно. С чего бы это…

— Чтобы я не волновался.

— А ты волновался?

— Малина, зачем ты так?

— Что я? Я ничего, — встала и намотала на руку поводок. — Завтра точно будет не в три. Тогда я отвела ее в клинику к девяти.

— Я освободил весь день.

— Спасибо. Как раз будет время тебя подстричь. Даже если будут трястись руки, всегда можно под ноль. Ты ж не обидишься…

— На твои подколы? Никогда не обижался. Куда рванула?

Если бы рванула! Грета плелась. Собака жутко устала. Я тоже. После рабочего дня, после непонятной ссоры и такой же непонятной заботы Игоря.

— Хочу быстрее попасть домой. Лечь. Устала. Жутко.

Говорила отрывочно, потому что тяжело дышала. Непонятно отчего. Сидела ведь. И сейчас не бежала. Откуда одышка? Слезы, черт бы их побрал…

— Малина, прекрати! — Игорь подтащил меня к себе за локоть. — Все будет хорошо.

— Откуда такая уверенность? — не поднимала я на него глаз.

Шла вперед. Смотрела вперед. Ничего не видела. Слезы текли.

— Чувствую. Ну, Малина…

Рванул на себя, и я уткнулась в его холодную куртку.

— Может, зря приехал? — гладил он меня по голове свободной от пакетов рукой. — Может, не ревела б тогда…

— Ревела б… Только меня б никто не жалел.

— Больше жалеют, больше ревешь. Как-то так…

— Ну и пусть…

Хорошо, что я после косметолога. На глазах нет косметики, а то бы уделала его куртку, не спасли б даже в химчистке. Отстранилась и быстро вытерла глаза замшевыми перчатками.

— Спасибо, что приехал.

— Спасибо, что пригласила.

— Не мог промолчать?

Огрызнулась и потянула Грету за поводок — пошли вперед. И только сейчас поняла, что мы вытащили чистую собаку в грязь без комбинезона.

— Малина, ну можно без мата? Ну что я такого сделал? Я реально ждал, что ты попросишь меня помочь с собакой. Ее же на руках переть придётся. Ты сама говорила, что она качалась после наркоза.

— Не ты… Я… Собаку не одела. Я ее утром мыла… Теперь снова мыть… Она не высохнет…

— До утра?

— До сна. Под батарею положим спать, да? Она и так там спит, старые кости греет…

— Малина, хватит придумывать проблемы… Вытрешь ей лапы и все. Это собака…

— Сам ты собака!

Я попыталась его оттолкнуть — куда там! Он только крепче стиснул мой локоть.

— Завтра не за руль. Можно будет выпить. Расслабиться…

— Расслабиться не получится. Я тебе уже сказала, — огрызнулась я на его предложение.

— Я про выпить. Можно только тебе налить.

Только мне… Только мне пришлось мыть Грете лапы. Игорь донес ее до квартиры на руках и теперь хозяйничал на кухне. Разбирался со своими пакетами.

— Малина, ты это? Тихо сама с собой, что ли?

Он появился возле двери в ванную с бутылкой настойки, которую мы с мамой тогда не допили. Почти две недели назад, получается.

— Нет. Не одна. С мамой, если ты переживаешь…

— Думаешь, ревную?

— Ну а кто ж тебя знает! Почему бы и нет?

— Я тебе доверяю.

И ушёл. Игорь, да ёлы-палы!

Я вытолкала собаку из ванной и, вымыв руки, вошла на кухню.

— Ты мне что-то сказать хочешь?

Не повернулся ко мне, но засуетился быстрее. Прекрасно знает, где что лежит. За одно утро выучил? Вечерами он не смотрел, что я на кухне делаю. Мне так казалось. Сейчас приехал ради Греты или… Нет, я не хочу ничего знать. Ничего плохого. Для меня.

— Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста…

Он обернулся с улыбкой и отставил для меня стул.

— Я скучала… — проговорила тихо, так и не отойдя от косяка. — Почему ты уехал?

— Чтобы ты не заболела, — Игорь постучал по стулу. — Садись, у тебя же нога болит.

— Уже не болит, — я по-прежнему прижималась щекой к косяку. — Вылечил…

Он бросил стул, подошёл ко мне, и я сменила дверной косяк на его плечо.

— Малина, поешь и ложись спать.

— Не могу, не хочу… — я заставила себя отстраниться, а то бы снова разревелась. — А ты ешь, пожалуйста. Я пока Грете паштет дам.

— Я не хочу один есть. Ну хоть лаваш съешь. Один раз можно… На ночь.

Я улыбнулась. Как-то горько. Игорь шагнул к столу и постучал пальцем по крышке бутылки.

— Налить?

Я покачала головой и шагнула к холодильнику. Грета без ужина ушла на подстилку. Пришлось звать обратно.

— Не слышит, — объяснила я, почему кричу.

Пришла, понюхала миску и уставилась на меня одним глазом.

— Ешь.

Собака тяжело вздохнула и, точно сделав одолжение, уткнулась чёрным носом в миску. Я за подгузник подвинула с прохода ее свернутый на сторону зад с опущенным хвостом.

— Почему они так быстро стареют?

— А почему мы? Так быстро стареем…

— Покрась виски… Будешь вечно молодой.

Игорь закатил глаза.

— Тебе стыдно, да? — он снова смотрел на меня, перекатив весь вес на локоть, вдавленный в край стола. — Я просил постричь меня так, чтобы тебе не было рядом со мной стыдно.

— Так бы и говорил. Может, у вас в бизнесе и принят этот иносказательный язык, а в парикмахерской нужно четко говорить, что тебе нужно.

— А если не знаешь, что нужно?

— Даже в сорок лет не знаешь?

Он пожал плечами и улыбнулся ещё шире.

— Чем старше, тем дурнее, а не наоборот. Старость — это мудрость понимать, что ты дурак и не знаешь, как надо жить правильно. Это в двадцать пять ты самый умный и расписал свою жизнь на полвека вперёд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну, Видал Сассун в двадцать шесть лет открыл в Лондоне салон и перевернул индустрию красоты во всем мире. Он знал, что делает…

— Ну, он индустрию переворачивал, а я в его возрасте баб трахал. В этом наша с ним большая разница. Ты сядешь наконец за стол?

Я села, просто согнула ноги в коленях. Потом хотела встать, но не успела — его большая ладонь накрыла мою, когда Игорь заметил, что я решила опереться на стол.

— Чай? Я сейчас заварю. Сиди. Чувствуй себя, как дома…

— Ну да… — я откинулась на спинку стула. — Ты только в гостях чай завариваешь.

— Хватит меня пилить! Лучше скажи, чего такого революционного сделал твой Сассун. Кроме шампуня от перхоти?

Я рассмеялась ему в спину.

— Это Хеден Шолдерс. И это не имя… У Видала была простая мысль: избавиться от излишеств и вернуться к простым срезам и формам. Проще говоря, как волосы растут, так и надо их стричь, а не создавать на голове скульптурные сооружения, которые нужно нещадно заливать лаком, чтобы они стояли. Цель — подстричь женщину так, чтобы она вымыла голову и пошла на работу без фена. Забыл рекламу его шампуня: вош энд гоу?

— Вот так меня и стриги.302468

Игорь опустил передо мной чашку с горячим чаем.

— Осторожно.

— Я всех стригу осторожно.

— Я про чай сказал.

— Да я поняла…

Мы уже сидели напротив друг друга. Он взял себе лаваш и бастурму. Я держалась обеими руками за чашку, а оба глаза зацепились за него, и я не могла отвести взгляда от до боли знакомого лица. Влюблённого взгляда? Да не дай бог!

— Вот ты смеёшься, а парикмахеры меняют ход истории. Видал победил стереотипы в женских прическах и подарил женщинам долгожданную свободу от часовых укладок, которую вы, мужики, не цените…

Кухонька крохотная. Я смогла протянуть над столом руку и потрепать Игоря по волосам.

— Только на ощупь определяешь, что пора стричь?

Помнит? Помнит, как соблазнял меня?

— Просто хочется дать тебе подзатыльник! — выплюнул я с улыбкой.

— Ну так дай, вместо того, чтобы стряхивать в тарелку перхоть…

— У тебя нет перхоти. И если бы ты был женщиной, я бы тебя не стригла. Видал одобрил бы твои лохмы. В шестьдесят восьмом году Роман Полански пригласил его в Голливуд и заплатил аж пять тысяч баксов, ты понимаешь, какая тогда это была сумма, чтобы Сассун на камеру обрезал длинные светлые волосы у Мии Фэрроу в качестве рекламы к фильму «Ребенок Розмари», и ее пикси произвела в Америке да и по всему миру фурор и стала новым трендом. Но пикси подстричь еще надо уметь, это очень и очень сложно…

— Так ты была у нас в тренде… Чего тогда переживала? Мать плохо справилась с твоей пикси?

— Ну, меня убедили, что я выглядела с короткими волосами уродкой.

— Надеюсь, это был не я, кто тебя в этом убедил? Малин, ты… Ну… Просто выглядела непривычно, а так…

— Не подбирай слова… Теперь они не имеют никакого значения… — я отпила немного чая. — Моя мать постаралась и сестра добавила. Да и бабушка со своей банданой доконала. Прическа, она же не только внешне, она и внутренне меняет человека. Никто не желал принимать меня другой… И ты тоже…

— Я? Так все же я что-то сделал тогда не так? Не нужно было парик показывать, что ли? У меня никакой задней мысли не было… Ну, честно… У мужиков не всегда даже передняя присутствует…

— Пошляк!

Я не стала протягивать руку для подзатыльника. Ещё чай разолью.

— Я не о том… — Игорь тоже не сводил с меня взгляда. Точно не влюбленного, скорее насмешливого. — Хотя права, я тогда всегда не тем местом думал. Вообще много лет им думал… Много лишних лет. Из-за матери… Ну… У меня был реальный комплекс неполноценности. Я думал, что какой-то не такой, раз мать меня не любит. Мне бы по психологам тогда походить, а я по бабам бегал, чтобы доказать себе, что меня есть, за что любить.

— И как? Любили? — спросила я горько, потому что чай пила без сахара.

— Не знаю… Скорее всего нет, раз пытался заменить качество количеством…

— Заменил?

— Нет… После института был уже чисто спортивный интерес, а смогу ли уломать вот ту конкретную…

— Меня ты не особо уламывал…

— Ты была на последнем этапе «до», когда я еще искал любви…

25. "Накреативили"

Я вцепилась губами в горячий ободок чашки.

— Нашел же… Женился… — буркнула, водя пересохшими губами по керамике.

— Нет, куда там… С Тоней не было даже намёка на любовь. Мы учились с ней вместе. Она классный спец по финансам. Пришла на помощь в трудную минуту. Мы пытались выжить в мире взрослых бандюганов, спасали родительский бизнес… Пришлось расписаться для проформы. Спасли и разбежались… Притереться не получилось…

Я не сводила с него глаз: как не подавился-то своей бастурмой?

— А старался?

— Нет. По бабам бегал в свободное от работы время. Спортом занимался на матрасе.

— Зачем мне про нее тогда сказал?

— Чтобы ты меня наконец послала с концами. Сказала, что я мудак и не держу слово.

— Какое?

— Что никогда не женюсь.

— Я тебе надоела?

— Наоборот… Не знаю. Я хотел, чтобы у тебя была семья и ты меня наконец забыла.

— А что пришёл?

— Ну так я не забыл тебя и ты замуж так и не вышла.

— А чего развёлся-то со своей Тоней?

— Не я развелся. Она развелась со мной. Заявила, что хочет ребёнка, но не хочет, чтобы ее ребенок был похож на меня…

— Так и сказала? — скривилась я.

— Да, так и сказала… Не думаю, что хотела обидеть. Просто констатировала факт, что семью со мной настоящую создавать не хочет. Я не уверен, что сам захотел бы в будущем ребенка от нее. Она первая подняла вопрос детей и даже не вопрос. Просто сказала, что нам нужно развестись и объяснила почему. Решение она приняла и мое мнение в этом вопросе вообще не учитывалось. Ну, еще Тоня заявила, что ее пропажи из жизни я не замечу… Наверное, так и было… Мы жили открытым браком, мы не пытались обманываться, что нравимся друг другу больше, чем вынужденные деловые партнеры. Мы даже сексом в лучшем случае раз в месяц занимались. Мне с ней не хотелось, а ей просто не хотелось. Это так… Скорее для галочки. Не для меня. Это она так самой себе доказывала, что не абсолютно фригидна, а просто занята делом. Не то, что я… Она мне прямо сказала, что я свою жизнь и свой успех…

Я рассмеялась на проглоченное им слово. Нет, на сказанное одними губами.

— Ты никогда не говорил мне об этом моменте твоего брака.

— Ты никогда не спрашивала…

Я смотрела ему в глаза. Он смотрел в мои. Улыбка больше не касалась его губ. Моих тоже.

— Знаешь, я никого ни о чем не спрашиваю… Парикмахер должен не только уметь работать руками, он должен еще обязательно разбираться в эмоциях людей. Это необходимое качество и… Этому, как мне кажется, нельзя научиться. Не всем подходит работа с людьми. Не говорю, что без внутреннего психолога в нашей профессии не преуспеть, но все же хорошо, когда навыки и умение сопереживать уравновешивают друг друга… Перекосы в любую сторону тоже не очень хорошо. Знаешь, человек приходит и говорит, что хочет измениться… Нужно понять причину, чтобы правильно подобрать стрижку. Не только ж по форме головы… Одна клиентка мне прямо сказала, что ходит по собеседованиям и ей нужно выглядеть представительно. Все понятно. Я подстригла ей классику. Она так и не нашла тогда работу, зато сказала, что красивой походила… Но не все могут сказать, почему их не устраивает отражение в зеркале. И я не всегда могу догадаться. Это ж талант нужно иметь…

— К чему ты это все говоришь?

— Не знаю, Игорь… Я просто не знаю, о чем с тобой говорить. Может, просто спать пойдём?

— Мы всю жизнь просто спим. Разве нет?

— Плохо, что ли, спим?

— Ну, нет, наверное… Иначе бы давно забыли адрес друг друга…

— Я твой и не знаю…

— Хочешь узнать?

— Нет… Сам сказал, мне оттуда до работы далеко добираться…

Я допила чай и сказала, что иду в душ, а он может постелить пока нам спать. Согласился.

Боже, зачем приехал… Так хорошо было ничего о нем не знать.

Душ всегда снимал стресс, но сегодня все пошло не так, и он стал самым коротким душем в моей жизни. Я выскочила из ванны и чуть не сдернула шапочку вместе с волосами. Наскоро вытерлась и только тогда сообразила, что мне не во что одеться. Вот как теперь выйти к Игорю в мокром полотенце?

Хорошо ещё глаза не на мокром месте от неплановой исповеди. Ведь не за тем же он приехал, чтобы вывалить на меня вот это все… Давал бы информацию о личном дозировано в течение пятнадцати лет, может и не просрали бы мы свои жизни. Может быть… Хотя ничего не могло быть. Он такой, какой есть… Жил, как хотел, а не как я — как умела, как получалось… Если б молодость знала, а сейчас мы уже ничего не можем изменить. Опыт — сын ошибок, а иногда просто опыт.

— Малина…

Вопрос или многоточие? Взгляд у Игоря длинный, а вот расстояние от коленки до дивана короткое. В мокром полотенце холодно. В его руках тепло.

— Я забыла взять халат…

И заодно — как дышать. Его губы обжигают. Острые от бастурмы? Или перчик подсунул разговор, или короткий душ успел все же перегреть тело? Или нервы связались в тугой клубок внизу живота. И распутать его удастся, только спутав руки и ноги…

Волосы у него недостаточно отрасли, чтобы схватить за вихры и отодрать от себя. Поэтому прижимаю его голову к груди и продавливаю диван тем местом, которым нельзя думать, если хочешь прослыть умным. Только к чему нам ум, когда от него ни у кого никогда не было счастья. Впрочем, у меня не было и ума… Игорь свел его на нет. И гордости, и твердости не было и нет, и всего того, что делает женщину женщиной вне постели. Вот он и общается со мной исключительно в подушках и под одеялом.

Я отвернулась к стене. Игорь тронул меня за плечо, но я не повернулась к нему.

— Мне казалось, тебе тоже хотелось… — тронул он губами мое голое плечо.

— Мне хотелось, чтобы ты хоть один раз приехал ко мне не за этим… — буркнула в подушку и замерла в надежде, что плечи не дрогнут и подушка по дурацкой привычке не станет мокрой.

Достаточно мокрой простыни. Она у нас всегда такая…

— Извини… Сказала бы нет, я бы отстал…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Сейчас или тогда?

— И тогда и сейчас. Ладно… Не хочешь говорить, не надо.

Диван скрипнул, Игорь улегся поудобней.

— Я никогда не была болтливой, — продолжала я говорить со стеной. Ну, смотрела на нее, а не на Игоря. — И мой мастер сказала, что есть два типа парикмахеров. Одни привлекают клиентов своей открытостью и возможностью разгрузиться психологически во время стрижки, таким даже особо мудрствовать с техникой не нужно. Другим, как я, необходимо быть суперкреативными…

— И какая креативность в парикмахерской эконом-класса… — услышала я смешок за сгорбленной спиной.

— Такая, Игорь… Я хоть немного понимаю людей, которые ко мне приходят… В дорогом салоне я просто потеряюсь…

— Отточишь креативность. Богатые клиенты делятся переживаниями со своими мопсиками, а от парикмахера им нужна красивая, а не больная голова. Им на психолога хватает, не переживай. Так что ты не там работаешь, не тех стрижешь. Я тебе всегда это говорил.

— Нет… Мне хорошо и так.

— В болоте?

— Понимай, как хочешь…

— Да я всю жизнь понимаю тебя, как хочу!

Я молчала. Игорь снова тронул меня за плечо. Я снова не повернулась к нему.

— Я помню, что ты говорила, хочу стричь, но не хочу обслуживать.

Я молчала. Я не поняла, был ли это вопрос.

— А если не самой обслуживать, а руками других? Самой только креативить?

— О чем ты, Игорь?

— Если тебе открыть свой салон? Твой Сассун сделал это на десять лет раньше.

— На какие шиши?

— На мои.

Пришлось повернуться. Глаза горят. Можно не включать свет. Я тронула его лоб. Игорь не отодвинулся — даже, кажется, сильнее вжался мне в ладонь.

— Температуры нет.

— Малина, я серьезно говорю. Давай откроем салон.

— Я тоже говорю с тобой серьезно. И я никогда не говорила тебе, что мечтаю открыть свой салон…

— А ты вообще никогда своими мечтами не делилась…

— Может, у меня никаких мечт…

— Мечтаний, — вставил Игорь, и мне захотелось дать ему щелбан или хотя бы за мочку дернуть, но я просто убрала руку себе под голову.

— Нет, — закончила собственную фразу. — Потому что я реалистка. Чтобы иметь свой салон, нужно дружить с клиентами, а я этого не умею…

— А как же я? Мы пятнадцать лет дружим…

— Игорь, ты только что сказал, что у тебя серьезное предложение! — почти огрызнулась я. — Так я серьезно объясняю тебе, что у меня нет очень важного умения для парикмахера да и вообще для любого человека — я не умею дружить. Я умею слушать, но это пассивное общение. Я могу понять, какую стрижку сделать клиенту, чтобы тот ушел счастливым, но я не психолог, не врачеватель душ…

— Напрасно так думаешь… Я уходил от тебя счастливым даже без новой стрижки… Не знал, что это сила твоего молчания…

— Дай мне уснуть!

Я снова отвернулась. Очень быстро, чтобы успеть закусить губу до того, как та начнет дрожать. Но этот козел не отстал — снова тронул за плечо, даже потряс.

— Я тебя обидел?

— Нет… Меня природа обидела… Я могу обсудить с клиентами стрижку Дженнифер Энистон. Она так и называется по имени ее героини в «Друзьях» — Рэйчел. Могу даже рассказать, как меня уламывали в лицее быть для нее моделью, и как я боялась реакции мамы даже на простую лесенку… Но это и все, на что я способна… Ну, могу про Грету рассказать… Я не умею общаться с людьми на должном уровне. Тут мало просто поболтать, тут надо в душу влезть, чтобы к тебе бежали не просто стричься, а поделиться важными новостями. Много тех, кто просто хорошо стрижет. Заходи в любую парикмахерскую…

— Ну и как ты с таким отношением к себе и к людям в профессии столько лет удержалась?

— Потому что я больше ничего делать не умею. Игорь, отстань от меня! — я скинула его руку. — У меня завтра тяжелый день…

— Мне уйти?

Я не повернулась к нему.

— Как хочешь…

Когда диван скрипнул, я перестала дышать. Чего нервничаю? Ну встанет, ну уйдет… В первый раз, что ли? Все равно утром так же темно, как и поздним вечером. Не встал, просто отвернулся и передвинулся на самый край, чтобы не мешать. Неужели сумеет проспать на боку? Я сумею… Диван не кровать, на нем можно выспаться только в обнимку… А так, только ночь пережить. Ночь вдвоем! Смех сквозь слезы…

— Ты знаешь, что ты повторяешься? — не смог он долго лежать на боку молча. — Хозяйка салона не обязана ни с кем дружить. Она обязана креативить. Ну, а стригут пусть те, у кого техника хорошая. Их все равно попросят заткнуться и подстричь клиента молча. Это другой уровень клиентуры. Не закрывайся в эконом-мирке, в котором ты не помещаешься со своим талантом.

— У меня нет таланта…

— У тебя мозгов нет, Малина. Но, судя по нашему шоу-бизнесу, мозги и креативность две вещи самоисключающиеся. Так что поищи другой отказ от моего предложения.

— Какого?

— Открыть общее дело.

— У меня встречное предложение: спи уже наконец!

26. "Дуракам не везет"

Утро наступило, когда это решил будильник — мой. Игорь никуда не спешил. Даже момент, когда еще можно было пожелать мне «доброе утро», как любовник, просопел в подушку. Явился на кухню, когда я уже достала из холодильника размоченный в кефире геркулес.

— Это полезно, — выдала я на его странный взгляд.

Тошнит — не смотри.

— Полное голодание еще полезнее, разве нет? Для бюджета особенно.

— Не скажи, — заявила я зло. — Из строгой экономии иногда рождаются целые тренды. Очень дорогие. Знаешь, как появился балаяж? А очень просто, из-за кризиса восьмого года женщины не могли позволить себе подкрашивать корни с прежней регулярностью. Волосы отрасли и оказалось, что темные корни не то, что не плохо, а даже где-то красиво. И это стало дорогим трендом, оченьдорогим. Всякие там йогурты с живыми культурами продают втридорога, а это на самом деле простой кефир и простой геркулес … Дешево и сердито, но не тренд, поэтому не популярно.

— А длинные волосы — это красота или… Экономия на парикмахере?

Я понимала, что он шутит, но… Но ответила серьезно, размешивая в пиале свой завтрак:

— Раньше считалось, что в длинных волосах сосредоточено женское очарование…

— Ну, ты его не потеряла со стрижкой, если мы возвращаемся к ночному разговору…

— Я потеряла другое — мозги. В Лондонском Бедламе, это сумасшедший дом, если не в курсе, пациенток первым делом стригли.

— Ну, чтобы на волосах не повесились, наверное…

— Чтобы продать их волосы… И многие бедняки так делали. Чтобы продать или потому что владельцы бизнесов считали, что волосы женщинам в мастерских мешают работать. Поэтому между короткими волосами и бедностью всю жизнь стоял знак равенства. Сейчас же все с точностью до наоборот: чем чаще на стрижку бегаешь, тем ты круче… Еще и на самую модную. Теперь, знаешь ли, только длинные волосы способны подарить женщине индивидуальность. Все, как в двадцатые годы прошлого века. Как только актрисам в кино подстригли волосы в каре, так даже в захолустьях бабы почикали себя под подбородок, стоя дома перед зеркалом.

— То есть ты никогда больше не подстрижешься?

— Если мне вдруг придется искать работу, то скорее всего я даже покрашусь и приду на собеседование с химической завивкой.

— Для чего? — усмехнулся Игорь.

— А для того… Вот мой тебе совет: если ты все же когда-нибудь откроешь салон, то нанимай девочек с тихим ужасом на голове. Потому что они знают парикмахерские техники не в теории, а на практике… Собственном горьком опыте.

— Я никогда не открою салон…

— Значит, я зря тут распинаюсь.

— А что, кроме как о волосах, нам и поговорить не о чем?

— О Грете?

— Малина, я вопрос задал.

— Я его не поняла.

— Почему мы никогда с тобой ни о чем не говорим?

— Ну… Потому что… — я опустила глаза к поднятой над пиалой ложкой. — Ты никогда со мной не завтракал.

— Пробки… Ты не представляешь, какие по утрам пробки…

— Ну, вот и ответ…

— А если жить поближе к работе?

— Чьей?

— Ну… Моей. Я же не просто так про салон сказал. В нашем здании продается. Неофициально пока, но я в курсе.

— И?

— У меня не тесно. Если, конечно, это была единственная причина, по которой ты меня выставила.

— Тесно?

— Ты сказала: мне с тобой тесно.

— О чем ты говоришь?

— Ты же меня поняла. Переезжай ко мне.

— Ты сдурел, что ли?

— А что такого дурного я сказал?

— С чего вдруг я должна к тебе переезжать? У меня своя жизнь. У тебя своя…

— Вот именно поэтому. Чтобы была общая… Чтобы завтракать… Вместе.

— А ты всегда завтракаешь один?

— Я не завтракаю. Малин, я же сказал тебе, что мне надоело быть одному.

— А при чем тут я?

— Не ори! — осадил меня Игорь, а я и не заметила, как повысила голос. — При чем тут ты? А кому, как не человеку, которого я знаю почти двадцать лет… Ой, извини, девятнадцать… Я могу это предложить?

— Любой. Любая согласится.

— Любой… — он поставил на стол локти, но к моим рукам не потянулся. — Я не в том возрасте, чтобы предлагать это любой. Этот этап у меня закончился.

— Давно?

— С уходом твоего Леши.

— В плане?

— У меня два года, кроме тебя, никого не было. И не хочется никого больше…

— Чего ты врешь-то! — хотела воскликнуть, но я очень постаралась удержать тон на нейтральной громкости.

— А чего мне тебе врать?

— Да не особо и получится соврать, извини… У тебя там пока ничего не отвалилось…

— Но уже и не стоит на каждую сучку…

— Только на рыжих, да?

— На рыжую… Ну хватит, Малина, уже не смешно. Мы не маленькие дети в конце-то концом. Мы уже прошли огонь, воду и медные трубы… Медные волосы, я имел в виду… Малина, ну… Чего ты теряешь? Свободу? Наоборот… Я же сказал, что можешь не работать, если не хочешь… А если хочешь, я готов в тебя вложиться…

— Можешь спустить деньги в унитаз, одно и то же…

— Малина, а я в тебя верю…

— Дурак!

— Знаю… И что? Дуракам везет, разве не так говорят?

— Седина в бороду, бес в ребро?

— У меня пока только виски седые. А бороду я не собираюсь отращивать… Чего ты отшучиваешься? У тебя же никого нет.

— У меня есть Грета. И у нее операция через час. А ты…

Я не закончила. У меня слова закончились. И почему-то защипало в глазах.

— А что я? Я сказал то, что мог бы сказать две недели назад. Что хотел сказать, пока ты меня не выставила.

— А потом передумал?

— Да, много передумал и решил сказать. И, знаешь, что? Если сейчас выставишь, то больше не приду…

— Испугал, типа?

— Нет… Просто… Устал быть один. Сама сказала, любая прибежит. Но ты первая в списке…

— Список длинный?

— Короткий. Одно имя.

— А раньше был длинный? Какая я была в списке, последняя?

— Малина, чего ты завелась? Я не собираюсь оправдываться… Что было, то было… Я говорю про сейчас. Про наше будущее… Возможное.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— А куда все остальные делись? Не прошли проверку временем?

— Может, ты меня уже покормишь? Потом сожрешь? Баба Яга еще и в баньке парила. Хочешь в баньку? У меня есть на примете домик на озере. В Финке. Там уже снег лежит.

— Иди в баню! В душ… Я тебе кофе сварю. Без турмерика.

— Вари с ним. Хоть немного перца будет в отношениях…

Игорь встал и ушел в душ, а я не встала. Не могла. Он все это серьезно сказал? Если даже так… Все равно поздно. Нет, покормить завтраком я его успею, а так поздно… Мечты, которые вовремя не сбылись, перестают быть мечтами. Жить с ним, видеть его каждый день, ругаться из-за потерянного времени — нет, увольте…

Я вскипятила чайник, сыпанула ему от души в чашку индийского растворимого кофе и залила кипятком. Внутри тоже все кипело — все старые обиды поднялись со дна души. Илистого — и все хорошее, что было у нас сейчас, увязнет в болоте прошлого. Лучше вообще не говорить. Накормить завтраком и сказать — езжай на работу. Я сама справлюсь с Гретой. Если что пойдет не так, позвоню…

— Знаешь, ты зря говоришь, что все стригут одинаково. С твоей стрижкой у меня голова всегда лучше варила.

Это он стоял сейчас с полотенцем на волосах и пытался не забрызгать тарелку с бутербродами. Действительно — тесно.

— И поэтому ты ко мне всегда возвращался? За стрижкой?

— Что ты хочешь от меня услышать? Ты мне всегда нравилась…

— Но не только я.

— Да, не только ты… Да, я искал чего-то и не находил… Потом была Тоня, но кроме бизнеса, у нас с ней ничего не получилось… Мы до сих пор дружим… Через договоры… Никаких сантиментов. Чистый бизнес. Я сейчас понял, о чем говорила бабушка. Что жениться надо до армии… Пусть я никогда не служил. Тогда все в розовом свете, а потом… Не то, что недостатки видишь, а не понимаешь, какие достоинства в женщине ищешь…

— И? Что во мне особенного?

— То, что я тебя столько лет знаю. Есть, что вспомнить.

— У тебя память хорошая?

— Да пока не жалуюсь. Малин, я реально нагулялся. Твое бес в ребро — это, наверное, к тем, кто до армии женился, относится… Ты ведь тоже никого больше не искала. Уверен, нашла бы… За два-то года.

— И если бы нашла, то что?

— Не знаю… Спросил бы, счастлива?

— А если б соврала?

— В какую сторону? Не соврешь. Ты фотки свои полистай. Не выгони ты Лешу, я, наверное, пришел бы с этим вопросом прямо к вам двоим…

— После Тони был еще Сергей.

— Я тогда не был готов… Может, скажи ты мне хоть раз «останься», я бы задумался раньше…

— Я и сейчас не предложила тебе остаться. Ты сам остался.

— А этого и не надо говорить. Я же фотки твои смотрю.

— Странный ты, Игорь… Смотреть и не видеть…

— Какой есть, Малина… Я не рисуюсь. Я… Ну… Мы не первый день знакомы…

— И я ни разу не была у тебя в гостях…

— Ну… Приглашаю. С ночевкой. Я матрас как раз новый купил…

— Смешной ты, Игорь… Мне и на своем диване хорошо.

— Со мной?

Я не стала отвечать: это же не вопрос…

— В твоем возрасте, Малина, уже вредно спать на диване. Пожалей спину. Я серьезно говорю. Давай попробуем… Пожить вместе. Вдруг…

— Я не знаю… Нам нужно идти. Пей свой кофе, пожалуйста. Ешь бутерброды.

— Ты подумаешь?

— Сейчас я могу думать только о Грете.

— Понимаю… d7fd28

— Нет, Игорь, ты ничего не понимаешь. И никогда не понимал. Ты никого не любил…

— А если тебя?

— Не в том смысле, Игорь… Ты не мальчик, не надо играть словами… Глупо.

Я взяла пиалу и донесла до помойного ведра.

— Ты ничего есть не будешь? — услышала за спиной.

В голосе тревога? Да неужели!

— Ты ничего не понимаешь, Знаменев. Я не могу есть.

Какой же он дурак! И всегда им был… Дуракам действительно везет. В бизнесе… А в личном сами виноваты.

27. "Дурак с опытом"

— Мы вам позвоним.

Голос ветеринара продолжал звучать эхом в моих ушах, когда я уже вышла из клиники. Хлопнувшая за спиной дверь не прихлопнула моих скорбных мыслей.

— Хоть в кино тебя приглашай! — услышала я позади голос Игоря. — Думай о хорошем, я могу исполнить…

— А ты попсу, выходит, тоже слушал, — выплюнула я слова в горку почерневших листьев, на которые через секунду наступила.

— Не было выхода. Крутили по радио. Я серьезно, Малина. Не думай о плохом.

— Я думаю, как тебя подстричь, — бубнила я себе под нос, но Игорь уже шел рядом и все прекрасно слышал.

Взял меня под локоть, но не стал вытягивать мои пальцы из карманов. Я сутулилась, точно мне в харю ударял ветер. «Любе» тоже попса? Ну и пусть, я не собираюсь цитировать, а собираюсь просто шпарить вперед…

— Малина, не губи день… Первый день вместе.

— Игорь, что ты от меня хочешь? Я сказала, что это не мой день, а Греты. Я не могу ни о чем думать. И в кино не хочу, жрать не хочу…

— Подстричь меня хочешь?

— Без проблем. Пойдем только в салон, потому что я не взяла инструменты. Я же не знала, что ты приедешь.

— И даже не надеялась?

— Сам же сказал, что ты не Карлсон. Игорь, не надо шутить. Тошно. Понимаешь, тошно…

— Понимаю. Мне тоже. Каждый день тошно просыпаться одному.

— Правильно… — я прибавила шаг. — Пока было хорошо, ты обо мне не думал.

— Малина, ну я был дурак… Я тебе это уже сказал.

— А сейчас типа умный? Или дурак, но с опытом…

— Да, с опытом… Малина, ну я реально не был тебе нужен такой…

— Я тебе это говорила?

— Я знал. Знал, что не остановлюсь, а женщина не хочет, чтобы ей изменяли. Мне противно от мужиков, которые ходят налево. Если тебе важно миллион баб перетрахать, не женись. А то типа домработница нужна и сфоткаться с ребенком… Помнишь, в рязановском «Зигзаг удачи» Евстигнеев, когда свататься приходит, ему говорят: а что это вы на старости лет жениться надумали? Домработница нужна? А он в ответ: ну на другое ж ты не годишься… Ну вот и у нас в стране такое отношение к бабам, женятся на тех, которые больше ни на что не годятся…

— Ты сейчас прикалываешься? Или философию свою толкаешь в массы?

— Здесь только ты и мертвые листья. Листьям пофиг… Тебе… — он сделал паузу, потом притормозил меня. — Тоже пофиг. Малина, давай жить вместе… Черт, оговорился: дружно. Или против Кота Леопольда ты тоже что-то имеешь?

Я промолчала и снова попыталась пойти вперед, но Игорь развернул меня к себе, держа уже за оба локтя.

— А она нам фигвамы рисует…

— И на какой помойке ты меня нашел?

Я вырвалась и пошла дальше. Дурак… В каждой шутке лишь доля шутки, а советские мультики вообще не смешные, это школа жизни. Взрослой. Жаль, в детстве мы это не понимаем.

— Малина, ну если бы я так думал, я бы встречался с тобой?

Игорь снова взял меня под локоть, но на этот раз не заставил сбавить шаг.

— Мы встречались по взаимности. Ради секса, — ответила я, смотря под ноги.

Вдруг оступлюсь, вдруг не поймает…

— Я всегда на это надеялся. Ну, что не ради секса, а по взаимному притяжению. Малина, ну чего ты злишься? Что я шесть лет не приходил? Не мог прийти, мне нечего было тебе предложить.

— Сейчас есть?

— Ну да… Говорю ж, я готов быть нормальным… Ну… Хочешь за меня замуж?

— Не хочу…

— Хочешь со мной просто так жить?

— Мне есть, где жить…

— Малина, ну ты подумаешь ведь?

— Игорь, я ни о чем не могу сегодня думать. Ты вот…

Я вытащила из кармана левую руку и, сжав пальцы в кулак, затрясла им в праведном внутреннем гневе, но не перед носом у Знаменева, а во влажном воздухе, который все пытался и никак не мог остудить наших разгоряченных дурацким разговором лиц.

— Ни о ком никогда не заботился. Вот и не можешь понять, насколько можно привязаться к… К человеку. Да, Грета для меня не собака.

— Малина, хочешь ребенка?

Я еще сделала пару шагов, больше по инерции, чем с желанием прийти из точки А в точку Б. До точки мы дошли. Жирной. Как раздавленный таракан. Я повернулась к Игорю.

— У тебя осложнение на голову? Что у тебя было? Грипп?

— А ты считаешь, что человек не может захотеть семью? Сознательно. А не когда забыл гандон надеть. Не понимаешь? Не понимаешь, что такое, когда твои дневники подписывает бабушка? Когда на родительское собрание ходит бабушка… Очень, знаешь ли, здорово придумывать истории, что папа с мамой на луну полетели. Ну, на Север уехали, на золотые прииски. Моя мать не захотела ребенка даже к сорока. А уж тогда она точно могла родить второго желанного с батареей прислуги.

— А с чего ты решил, что я хочу родить?

— А потому что ты любить умеешь. А моя мать не умела. Даже отца, потому ей и похрен было, что он баб у себя в кабинете трахает. Даже ревности не было. И бог им послал умереть в один день. Как насмешка…

Глаза горят. Или влажные… Я провела рукой по его локтю.

— Такой же дурак остался. Вместо психолога, к бабе пришел.

— Ты так это видишь?

— Так…

— То есть ты ребенка не хочешь? Или от меня не хочешь?

— Я хочу, чтобы девушка мне позвонила и сказала, что с Гретой все хорошо, она проснулась и вы можете ее забрать. Ты не понимаешь, Игорь, нет?

Он молчал. Собирался с ответом. Или что?

— Игорь, ты эгоист до мозга костей. Ты приехал не мне помочь, а себе. Понимаешь?

— Нам…

— Да, нам, Николаю Второму… Знаменев, я могу тебя подстричь, но тебе не плохо и так. Можешь еще месяц походить.

— Скажи, что подумаешь?

— Подумаю. Теперь ты от меня отстанешь?

— Стричь будешь?

— Элитную стрижку, молча. Устроит?

Игорь улыбнулся.

— Малина, я сегодня не шутил. И вчера не шутил.

— Я поняла. Ты обещал заткнуться. Вот заткнись. У тебя это очень хорошо получалось пятнадцать лет. Молчать. Куда все делось?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Далеко ли мы ушли от ответов на важные вопросы? Далеко, аж до дверей парикмахерской дошли. Игоря попросили заткнуться, он и замолчал. Теперь я скорее давала ему короткие команды, точно дворовому псу: разденься, повесь туда, сядь сюда.

— Девчонки, я на час, не больше. Знакомого подстричь, — объяснила я свое появление в выходной.

Мое кресло пустовало. Мы не сдавали свободные рабочие станции, как делают в других местах и как принято на Западе. Тут было все свое, родное.

— Как собака? — спросили меня скорее из вежливости.

— Пока не звонят, все хорошо, — улыбнулась им через силу и повела Игоря к раковине вымыть голову.

Утром собаку не кормили, но она и не просила есть. На улице только присела пару раз — раз десять, по две капли же всякий раз выдавливала из себя. Я простирнула перед уходом подгузник и еле донесла до батарее — так тряслись руки. Сейчас тоже чуть не выронила бутылку с шампунем и мысленно похвалила себя за то, что взяла выходной. Заодно почему-то вспомнила, как радовалась, что в первый раз мне не пришлось мыть Игорю голову. В первый раз… Могла ли я тогда предположить, во что превратится моя жизнь, если впустить в нее предводителя бритоголовых. Тут хоть до канадской границы беги, не спасешься. А он предлагает поселиться с ним аж в четырех стенах… Идиот!

Грету взвесили — оказалось, что скинула за эти два года всего два килограмма. Не так много, если учесть, что собака почти ничего не ест. Не паштетом же ее каждый день кормить! И не в деньгах дело, просто вредно… И разговоры с Игорем вредны. Приехал молча, уехал молча — все довольны: и тело, и голова.

— Держи полотенце!

А он, похоже, и не собирался вставать со стула — уснул? Или массаж головы понравился?

Дошел в итоге до кресла. Снова смотрит в зеркало на меня, а что видит? Других теток? Как-то молодежи у нас совсем нет. Они все у Светки — выходит, мать туда теперь с курсов талантливых стажерок подкидывает. Ну а что, там десять станций, а тут всего четыре. Королевство маловато, разгуляться негде…

— А что не спрашиваешь, как вас подстричь?

Игорь сквозь накидку сумел поймать мою руку. Понравилось, как я его обнимаю? Ничего — как в сказке, салфеточку можно и потуже затянуть…

— Молча, я помню. И коротко.

— Как своего мужа, можно? — шепнул он так тихо, чтобы точно никто не услышал.

А я? Ослышалась…

— У меня нет мужа.

— Исправим?

— Игорь, здесь люди, — наклонилась я к его уху.

Он тоже зашептал в ответ:

— Тебе вдруг стало стыдно за то, как ты меня стрижешь? Хочешь, крась мне виски.

— Ты серьезно сейчас? Я же могу краску замешать… Времени вагон и маленькая тележка.

— Мы полжизни прожили. У нас времени совсем мало. Если мы хотим еще ребенка вырастить.

— Игорь, ё-моё! — я сказала это громко, чтобы Знаменев понял, что даже в парикмахерской эконом-класса некоторым представителям элиты стоило бы помолчать.

Я взяла в руки машинку. Довольно-таки угрожающе взяла.

— Зарежешь?

— Игорь, я тебе сейчас на дверь укажу.

— А я предупредил, что если он уйдет, это навсегда, так что просто не дай ему уйти…

— Ты, сволочь, мучил меня Тукан Трио! А сам…

— Это российская реальность… Я никуда не мог от нее деться. И всегда оглядывался, чтобы узнать, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я…

— Меня Малина зовут, а не Даша. Да, вспомнила. Ты как раз Даше тогда позвонил…

— Хочешь посмотреть контакты на моем телефоне? Никакой Даши там нет.

— Мне без разницы.

— Не ревнуешь?

— Нет.

— Не любишь?

— Нет.

— Следующий вопрос задавать сейчас не стану, потому что очень хочу получить на него ответ «да».

— Нет, Игорь, это дурь.

— Я про покупку салона. У меня документы на столе неподписанными лежат. Это мой подарок тебе на день рождения. Заранее не дарят, знаю. Но мне действительно нужно твое согласие. И дело не в деньгах, хотя они и большие… Я очень хочу, чтобы ты хотела этим заниматься.

— Игорь, это не то место, где нужно об этом говорить.

Он уже забыл про шепот, и все все слышали. Как я на работу через три дня приду? Он все делает, чтобы я не пришла? Но у меня запись до тридцать первого декабря!

— Я завтра должен дать ответ. Я две недели тянул.

— Ты всегда бизнес с хорошими знакомыми женского пола делаешь?

— Намек на Тоню принят. Нет, только спасаю. Я бы без нее не выгреб и сейчас бы мне не на что было купить тебе салон.

— Игорь…

— Малина, в жизни порой надо делать глупости… Взять и подстричь шикарные волосы.

— На благое дело. Ты же доставил парик по назначению?

— Конечно, доставил. Хоть и не отошел еще от шока. Знаешь, долго себя ругал, что не отговорил тебя…

— Почему ругал? Потому что мне плохо было с короткими волосами?

— Нет, потому что… Ну… Мне подумалось, что я на тебя как-то надавил, а ты изначально и не думала дарить свои волосы. Я ведь и не рассказывал, почему отращиваю лохмы, чтобы посторонние люди не подумали, будто я их агитирую. Друзей — это другое, мы как бы в одной лодке были, хотели другу помочь. А незнакомую девушку…

— Мы были к тому моменту знакомы четыре года.

— Ну… Я под знакомством другое имел в виду.

— Ну… Не знаю…

— И знать ничего не надо. Я на самом деле уже подписал бумаги. В понедельник пройдет банковский платеж. Но ключи я тебе дам в красивой коробочке четырнадцатого декабря. Договорились?

— Игорь…

Я чуть машинку из рук не выронила.

— Пока можешь заглянуть туда и посмотреть, кого из работников ты хотела бы оставить. Можешь всех поувольнять. Но, кажется, найти сложнее, чем переучить…

— Игорь…

— Я знаю, что давлю. Я знаю… Говорю же, виски седые, ума нет… Ну, нельзя больше тянуть. Сейчас хорошее время для индустрии красоты — народ еще все деньги не потратил и уверен, что сможет заработать еще. Вера ж она не объяснима… Я вот тоже верил, что ты скажешь мне «да». Не пытайся объяснить мне, почему я услышу «нет». Я просто буду верить…

— Игорь, тебя налысо? Под ноль подстричь?

— Я тебе уже ответил, как меня подстричь. У тебя память не девичья. За эту ночь и утро ты мне все припомнила. Даже какую-то Дашу, а я даже не помню, как она выглядела…

— Надо было карандашом рисовать портреты…

— Не нужно было у рыжей ведьмы стричься. Тетка же спросила, если только не боитесь…

— Она сказала, если согласитесь. А ты сказал, что тебе плевать…

— Я не мог так ответить. Это некультурно. И мне никогда не было на тебя плевать. Малина, ты меня стричь будешь?

— У тебя теперь есть собственный салон. Иди, там тебя подстригут молча.

— Не хочу молча. Я устал молчать и говорить только по делу.

— Поэтому сейчас несешь бред?

— В любом бреде есть разумное зерно. Главное, найти его и посеять. В смысле, не потерять… Что посеешь, то и пожнешь. Но ты только про ребро знаешь…

— Господи, лучше бы я тогда ногу сломала и меня в больницу увезли… Чем вот это вот все!

— Малина, постриги меня уже наконец. И пойдем хоть кофе выпьем, а то у меня твой турмерик до сих пор в горле стоит.

А у меня кость, которую ты бросил, точно собаке. Голодной. Уверенный, что схвачу. А я не голодная, мои руки меня неплохо кормят. Я как тот рыжий кот, не была на вашем Таити и не нужно… Мне стричь вашу элиту… С комнатными собачками-психологами…

— Лина, ты же сегодня выходная…

Вот сейчас я чуть действительно не выронила из рук машинку. В зеркале, а значит на пороге зала стояла моя мать. Мать вашу…

28. "Маленькая Малинка"

Нет, я совершенно не испугалась. Мать в глаза не видела Игоря. Знала только имя. Сейчас я ни разу не назвала его по фамилии, а Игорей пруд пруди… Я скорее испугалась, что девки изложат ей стенограмму нашей беседы. Да и это всего-то полбеды! Ну есть бедовый поклонник, ну так это ж только предмет для зависти. Я боялась другого — что мать попрется ко мне на чай и там снова наткнётся на шмотки Игоря и вообще… Мне до жути не хотелось привычных разговоров, ну а с этим-то у тебя серьезно? Или опять хомут себе на шею? Неужели сразу не понять, что мужик говно! Обязательно нужно носки его для этого понюхать?

Да, мать права… Я дура, но и дурам порой обидно постоянно слышать, кто они…

Ну? Пронесет же… Не станет же Игорь сам себя закладывать? Что у нас целых пятнадцать лет все несерьёзно! Впрочем, и знакомиться с потенциальной тещей наполовину обритым, не на лучшую, скажем так, не самый выигрышный вариант.

— Да, выходной. У меня только один клиент, и я бегу за Гретой.

— Хорошо. Потому что я девочку на твоё место пригласила поработать на сегодня-завтра.

— И послезавтра, — добавила я. — Я не смогу оставить собаку без присмотра три дня.

— Посмотрим, может, я выгоню ее вечером.

Вечером… И припрется ко мне допить настойку на коньяке. Вот же блин…

— Не выгонишь.

Мать пошла раздеваться в подсобку, а я с невиданным рвением принялась за башку Игоря.

— Меня, кажется, не красят. Ура! Вы с матерью похожи.

— С чего ты взял, что это моя мать?

— Малин, сказал же, похожи…

— Она тебя в лицо не знает, — шепнула я, склонившись к его уху. — Сейчас свалим.

— Ты меня стыдишься? — шепнул он в ответ.

— Не усложняй мне жизнь ещё больше. Сейчас свалишь. Встретимся в машине. Ясно?

— За тобой приехать?

— Дойду. Я не могу тебе ключи от квартиры дать при матери.

— Да понял я, понял…

Настолько понял, что демонстративно расплатился за стрижку. Мать даже в журнал сама все внесла. Меня трясло — не от нервов, а от еле сдерживаемого смеха. Как не заржал Игорь, не понимаю. Взрослая профессиональная выдержка? А куда подевалась моя…

— Как собака? — спросила мать, когда странный клиент наконец свалил.

— Мам, почему ты никогда не обращаешься к собаке по имени? — спросила я, чувствуя острую потребность излить желчь.

Главное, повод есть! Вечный камень преткновения в виде собаки, подаренной противным Игорем. Господи, ну ведь реально мать всегда ставила знак равенства между собакой и ребенком, с которым меня якобы бросили. Сумасшедшая!

— Так я не к собаке обращаюсь, а к тебе. Что там?

— Пока ничего. Через час, надеюсь, напишут, что операция закончена.

— Тебе помощь нужна?

— Лучшая помощь — не приходить сегодня ко мне, — огрызнулась я.

— Я и не собиралась приходить. Я прекрасно понимаю, что твой ребенок будет спать и шуметь нельзя, — явно обиделась мать.

— Мам, я реально нервничаю. Мне нужно пережить этот день как-то… Я потом позвоню. И настойку я не допила.

— Рада это слышать. Если ты еще и пить в одиночестве начнешь… Тогда уж не знаю…

— Я с собакой. Не одна. Дам ей понюхать, если что… Мам, я пойду. Я с утра не жрамши.

Какое счастье было выскочить из этих крохотных стен. Пусть они и покрашены в салатовый, но этот цвет меня больше не успокаивал. Я проверила телефон — никто не звонил.

— А ты скорая…

— Господи, Игорь! Ну что ты тут делаешь?!

Он подкараулил меня за углом.

— Не хочу, чтобы ты шла одна.

— День на дворе! И я всегда хожу здесь в позднотищу одна, и тебя столько лет это не трогало…

— А может это начать меня трогать прямо вот с этого момента? Хватит жить в прошлом. Посмотри ты в будущее. В выходные уже зима. Сказка… Поехали в Финку? Я уже предлагал…

— Только что ты предложил мне уволить под Новый год людей с работы… Устроить им страшную сказку. Разве нет?

— Ты снова к словам придираешься! Малин, ну серьезно, ну чего ты бесишься?

Он держал меня под локоть, точно конвоир. Еще и вел себя соответствующе — силой тащил и толкал в новую жизнь с ним, хотя я не говорила ему, что мне некомфортно в моей старой. Какой старой — нынешней!

— Игорь, почему у тебя все просто? Пришел, увидел, победил. Ты не Юлий Цезарь. Забыл?

— И ты, Брут… — рассмеялся Знаменев мне в лицо.

Да, я шла к нему в полоборота, даже под ноги не смотрела — мне нужно было поймать весь спектр эмоций на его довольной роже.

— Я тебя не убиваю, а вот ты меня — да. У меня работа, у меня запись до НГ, а ты влез без очереди…

— По блату, — перебил Игорь.

— По наглости. Большой. Игорь, у меня собака на операции, а ты устроил свою собственную «Молнию» или «Искру», как там они все называются эти операции по прорыву блокады? Ты должен знать. Ты у нас все знаешь!

— Малин, хватит. Блицкриг это… Ну чего ты завелась? Я думал, ты порадуешься. Я не искал ничего на продажу, но когда она само в руки упало, я понял, что это знак. И ты прими, как знак. Ну ты до пенсии, как мать, на дядю пахать хочешь?

— А ты мне не на дядю разве предлагаешь? Ты у нас еще мальчик, что ли?

— На себя. Выйди за меня и все будет твое…

— А если я не хочу? За тебя… Не хочу рожать тебе ребенка. Не хочу иметь с тобой ничего общего. Даже салона…

— То есть… — он меня остановил, не дал дальше идти. — Только постель общая тебя устраивает?

— Общая? Нет, у меня свой диван… Это ты в мою постель приходишь, а не я в твою. Я в твоей уже много лет не была и не собираюсь, знаешь ли, в ней появляться… Новый матрас предполагает новую пассию. Разве не логично?

— В молодости ты была посговорчивее, — усмехнулся он своей старой улыбкой.

— Я тогда дурой была. Верила, что у нас все равно может быть серьезно. Увы, веры больше нет. Сам сказал, что она как мед: если вдруг появляется, то тут же исчезает.

— Я такого не говорил. Малина, ты столько чуши нагородила сейчас, что мне кажется, что ты не повзрослела. Тебе просто нужно с этим переспать…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— С этим? — я ткнула его указательным пальцем в грудь.

— Малина, ты меня поняла. Жизнь меняется…

— Твоя, возможно. Моя — неизменна. Скажи, ну почему ты решил, что мне все это надо?

— Потому что ты меня любишь.

Я даже рот открыла — от неожиданности, и заглотила ледяной влажный ноябрьский воздух.

— Да?

— Да, — передразнил меня Игорь. — И я всегда это знал, поэтому и возвращался.

— Ну у тебя и самомнение раздутое…

— А у тебя трусость. Ты просто боишься вылезти из своего болота, но я тебя за уши вытяну…

И он действительно схватился за оба моих уха и притянул к себе поцеловать, но губы навстречу ему я не открыла, и Игорь сдался, отпустил. Я тут же обхватила себя руками, точно в охранительном жесте, хотя и понимала, что «чур меня» нужно было говорить пятнадцать лет назад… А теперь поздно чураться.

— Ну поломайся. Поломайся… Ты же маленькая Малинка.

— А ты большой… Дурак!

Я пошла. Он двинулся следом. Я ускорила шаг, но раньше, чем он меня догнал, обернулась и велела ему уходить. Криком. Как маленькая, закричала: (25da8)

— Проваливай отсюда!

Господи, хотелось реветь! В голос. На улице. И плевать, что скажут люди. Но бежать нельзя. Небольшой, но минус. На лужах тонкий лед, но скользкий.

Игорь ничего мне не сказал, и я больше не обернулась. Не остановилась, чтобы проверить сообщение, когда звякнул телефон. Это про Грету, точно. Не важно — что бы там ни было, десять минут погоды не сделают. А еще, даже одно, короткое слово со Знаменевым приведет к стихийному бедствию.

29. "Под фанеру"

Пока мой мир не рухнул. В телефоне появилось сообщение о том, что… Операция прошла успешно, Грета отходит от наркоза, забирать после пяти и до семи вечера. Отлично!

Я заварила себе чай со специями и уселась на кухне поближе к окну. Можно не смотреть во двор: внедорожник как стоял на приколе, так и стоит — по приколу. Его владелец не звонит. Может, его и нет в машине. Собирался же купить себе нормальный кофе. У меня дома ничего нормального нет. Собака старая и больная, я тоже старая и больная, по его мнению. Ну так, какая есть… Было время, был я молод… И я была молода и глупа, а сейчас пусть и не поумнела до умной, но все-таки понимаю, чего делать нельзя ни в коем случае.

Нельзя плясать под дудку Игоря. Ну или под его бубенчики — Новый год скоро, на иностранный манер все у нас теперь. А раньше все было по-китайски, по-турецки, по-уродски, через одно место — ничего не изменили эти американизмы на городских вывесках и на языке в нашей душе.

В душе действительно ничего не поменялось — болит. Игорь снова потоптался там говнодавами. Подошвы метровыми стопудовыми гвоздями прибиты — было такое, носил и гордился. Сейчас тоже, небось, гордится — облагодетельствовал. Только дудки, ничего мне от тебя не надо.

Никогда и не было надо. Другие со спонсоров имели спонсорство, а я головную боль, как не спалиться на дорогих подарках. Да не дороги они мне больше — барахло, которое я тащу на горбу из года в год вместе с Игорем.

Всегда видел, что ты меня любила… Мило! Так что ж тебе моей любви-то не хватало?! Или наоборот переизбыток был, и ты боялся, что от более плотного общения одно место слипнется, а другое отвалится? Отвались оно у тебя, стольким бабам, уверена, спокойнее бы жилось… И мужикам. Хотя бы моим. Зачем я их всех выставляла? Ну не денег же мне было на них жалко. Нет… Я просто знала, что придет он, Игорь. Это был ритуал такой: пожалеть приезжал…

И сейчас пожалел… Только на этот раз себя и машину — бензинчик нынче дорогой, так что ездить не выгодно да и в лом в пробках стоять, пусть она теперь у меня дома сидит и ждет, как настоящий Малыш… Может, еще и пироги с одной свечкой печь научится. Поминальной. Чтобы похоронить отношения, которые давно умерли…

Я приподнялась на стуле и выглянула в окно. Через жалюзи — не прикопаешься. Стоит. Машина. А он? Стоит на своем. Сказал, что заберет собаку из клиники, значит, заберет. И не позвонит узнать, когда — будет просто караулить меня у подъезда. Ему без разницы, что творится у меня в душе.

Ждет звонка от меня? Поднимайся, чай стынет… Не дождется! Он приехал ради себя, не ради меня с Гретой, и вот ради Греты, чтобы у ее хозяйки осталось хоть немного целых нервов, нужно просидеть до пяти часов дома. Безвылазно. Не лазить даже любопытным носом между пластмассовых пластин. Верное же название: жалюзи — от ревности. Подглядывать за Игорем… Да никогда я этого не делала, не пыталась вытащить у него из кармана телефон, чтобы проверить список баб, никогда не спрашивала, когда я теперь стою у него в расписании. Ну, кроме дней со стрижкой, потому что необходимо было взять домой инструменты. Это он о себе заботился, не обо мне…

Два года у него никого, кроме меня, не было… Даже если так, если ему стало хватать бабу раз в месяц, то почему сообщил мне это только сейчас? Почему по-прежнему приходил и уходил молча? Почему бы не позвонить и не спросить, как у меня дела? Я не болею, да? Никогда? Грипп меня не замечает, у меня броня… Только сейчас броня и на сердце, от которого, точно горох от стены, отскакивают пустые слова Знаменева.

Игорь весь день разыграл, точно по нотам. Не поставил меня на табуретку, чтобы сообщить о том, что бог спустился с Олимпа на грешную землю, а так, на улице, между делом, точно о погоде… Ну да, у него все в жизни между делом, в свободное от работы время, в свободное от друзей… Неужели он из тех, кому женщина нужна только в треугольнике: постель, кухня, детская? Скорее всего так и есть. Вот раньше он этого бермудского треугольника избегал, как черной дыры, а тут захотелось узнать, есть ли жизнь на Марсе? Марс — планета красная, рыжие тоже красные — по расцветке подошла, а фасончик хоть и устарел, но дерюга притерлась к телу…

Боже, Игорь, что за бред… Пусть тебе ребенка молодая родит, а я так уж и быть досуг тебе скрашу, пока сама не крашусь…

Сам позвонил. Черт! Нет… Мама. Черт в квадрате, если не в кубе.

— Мама, Грету прооперировали, но забрать можно будет только после пяти…

— Я не по этому поводу звоню…

Вот этого я и боялась.

— А по какому интересно? — спросила довольно зло.

Ни о ком не сплетничаю и о себе сплетничать не позволю.

— Кто это был?

— Поклонник, если ты об Игоре.

— Как тебя тянет на всяких Игорей! — выплюнула мать дистанционно прямо мне в ухо.

Не забыла его за столько лет. Вот ведь как… А никогда не припоминала мне его в разговорах. Ну… Бывало, вскользь.

— Ну, я не виновата… И я знаю, что тебе рассказали. Я отказалась, эта работа не для меня.

— Работа?

— Нет, мама, подарок на день рождения! Не смешите мои тапочки! Мам, а если я с ним расстанусь, мне увольняться с нового места? Ты меня обратно примешь?

— А то я тебя не приняла…

— А я никуда не уходила…

О чем мы вообще говорим, я уже запуталась. Ах, приняла обратно от Игоря! Ей что, противно было со мной за одним столом сидеть, зная, что я на днях из постели Знаменева вылезла? Со своего дивана и из объятий дармоедов — нормуль, а до этого…

— Мам, если ты только за этим звонишь, то мне некогда. Я тут уборкой занялась, пока собаки нет…

Я даже выдохнуть не успела, так быстро мать сбросила звонок. Ну а что? Выяснила, что хотела, а дальше и не интересно особо. Моя личная жизнь вообще никого и никогда не трогала — она шла параллельно с их жизнями: я жила не просто отдельно, а на другой планете. Встречались чисто по-деловому обсудить парикмахерские дела. А остальное — хер его знает, кому это интересно… Свои сопли отдавала только платку и то одноразовому: в помойку и с концами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Выглянула в окно — ну что такое… Стоит. Набрала номер.

— Не поднимешься?

— А ты меня не приглашаешь.

— Ну а вдруг тебе очень надо? Тогда можно и без приглашения.

— Потерплю.

— Игорь, ну хватит уже выделываться! Не уехал, поднимайся. Я тебе чай без корицы заварю.

Не кашу. По завариванию каши ты у нас спец. Куда мне с тобой тягаться! У меня нет диплома о высшем образовании. Только о средне-специальном… А там не учат тонкостям делового общения. И жить не учат. Жить вообще никто не учит, даже собственные шишки.

Пятнадцать лет знакомы, а что я про Игоря Знаменева знаю?

— Спасибо, что пригласила, — обратился он ко мне через порог.

— Напросился. Сам.

— А кто ещё за меня заступится? У меня никого нет. Даже собаки. Ты только что заявила, что она не моя.

— Не все то, за что заплачены деньги, твое…

Я не помогала ему раздеться — сам знает, куда повесить куртку.

— Что смотришь? — он нагнулся ко мне, почти к самой груди. — Потрогай.

— Не хочу. Мне это не нужно, — руки остались скрещенными на груди. — Не первый год стригу мужиков.

Он выпрямился и теперь глядел свысока. Впрочем, как всегда.

— Слушай, Малина. А я, кажется, тебя люблю. Терпеть тебя невозможно.

— Возможно, возможно, — я отвернулась и пошла на кухню, чтобы показать Игорю, куда нужно идти. Ну и заодно то место пониже спины, куда мне его очень хотелось послать. — И невозможное возможно в стране возможностей больших.

Он не пошел на четыре буквы, уселся в четырех метрах кухоньки на свой — ну а чей же еще! — стул. Руки не вымыл и спрятал их в рукавах джемпера. Не сложил, как прилежный ученик за партой, а именно спрятал.

— Живи еще хоть четверть века… — начал проверять мои школьные знания по литературе, и я тут же замахнулась на него пустой чашкой.

— Сейчас фонарь под глазом будет. Ясно? Что тебе в аптеке нужно? Средство от головы? Или жаропонижающее? Или брома?

Ну да, чтобы меня не хотелось поиметь по полной, что он с утра и делает.

— Жизненный опыт лучше брома действует. Малина, ну не злись ты на меня. Проведи со мной выходные.

— Я работаю и в субботу, и в воскресенье. И я не собираюсь никого отменять ради тебя. Люди за три месяца записывались. Заранее озаботились, а не как Юлий Цезарь…

Игорь прикрыл глаза и тяжело выдохнул.

— Я тоже заранее озаботился твоим подарком.

Я обернулась к нему с полной чашкой. Пожалела — не стала выплескивать в лицо кипяток. Ну что с дурака возьмешь… Его только пожалеть можно.

— Малина, мне это кажется правильным решением. Твоя мать спокойно найдет тебе замену.

— А ты? Не спокойно разве?

Я нервно дернула шеей. Хотелось сохранить спокойствие, да как-то все не получалось. Даже села, почувствовав в ногах дрожь.

— За пятнадцать лет не нашел, как видишь.

Смотрит и не видит — ничего, как всегда.

— Не искал. Ты же у нас, как ребенок, зависим от частицы «не», ты ее не замечаешь. Не понимаешь, что не ищешь, не звонишь, не любишь…

— Малина, пожалуйста. Мы взрослые люди. Кто прошлое помянет…

— Только что сказал, что я нужна тебе исключительно потому, что есть, что вспомнить…

— Ничего хорошего, что ли, не было?

— Было. Постель. Но что ее вспоминать? Как говорится, о любви не говорить надо, ей занимать надо… Вот мы и занимались. А теперь разговоры разговаривать поздно. Зачем время терять? Вдруг завтра любилка отвалится, не молодые уже…

— Вот какая же ты грубая, Малина!

Я вскочила, точно его голос, поднявшийся всего лишь на пол-октавы, стегнул меня семихвостой плеткой, или сколько там было хвостов у Барабаса Карабаса?

— Так нахрена я тебе нужна такая грубая?!

— Потому что я тебя люблю.

— Новое слово выучил, да? И повторяешь?

Я снова села, не могла стоять. Коленки по-прежнему тряслись.

— Долго же у тебя взяло — пятнадцать лет. Ты ко мне, как к логопеду, что ли, ходил? Или к дефектологу? В психологини же я не гожусь… Да и не уверена, что психолог справился бы с таким отставанием в развитии…

Я замолчала. Игорь никак не реагировал на мои слова — просто смотрел на меня, в упор. И у меня по спине потек холодный пот. Или горячий. Я не чувствовала разницы температур. Я вообще ничего не чувствовала. Окоченела. На улице минус. И у меня в ушах минусовка чужой песни про любовь — наши голоса все не накладываются и не накладываются, а под фанеру петь сложно, особенно в первый раз. Вот у Игоря и выходит так фальшиво.

— Это нормально, что ты злишься, — выдал Игорь контраргументом. — Я и не ждал, что ты мне на шею кинешься. Просто подумай. У нас обоих часики тикают.

— У меня ничего не тикает. У тебя — подавно. Сейчас модно жениться на дочках.

— Мне не приспичило жениться. Я, может, наконец понял, что искал… Так ведь часто бывает: ищешь далеко, а находишь близко. Малина, дай нам шанс. Просто попробуем пожить вдвоем. Без всяких планов. Негативный опыт у нас имеется. Может, и на позитив выйдем. Чем черт не шутит. Я же выпустил твоего тролля из шкатулки. Ну… Будет, кого обвинить.

— А на себя ответственность брать не хочешь?

— Я же сказал, что готов жениться. А для меня это равно ответственности.

— А для меня чему это равно? Ребенка обратно не засунешь…

— Засунешь… Меня ж засунули.

— Так чего ж ты вдруг решился сам плодить несчастных детей?

— Потому что надеюсь, что мой ребенок будет счастливым, потому что его папочка настрадался за обоих. Ну и ты пожила без отца, так что знаешь, по чем фунт лиха… Мы достаточно взрослые, чтобы понимать, что даст бог зайку, даст и на полянку, на деле не работает. Я травку вырастил для зайки. Нужно теперь зайку, пока она зеленая и не заколосилась…

— Почему для этого нужна именно я? — цедила я зло. — Я же грубая… Матом ругаюсь. Не читала хороших книжек. Чему я могу научить твоего ребенка?

— Ну… Научат его профессионалы. Литературам там всяких. А жизнь ты знаешь, и это главное… Любить умеешь…

— Да с чего ты взял? — я перегнулась к нему через стол на руках, потому что не рискнула разгибать ног. — Ты не знаешь такого слова «любить». В толковом словаре посмотрел, что ли?

— А ты знаешь? — и сам себе ответил: — Знаешь… Иначе бы не злилась и не ревновала. Я знаю, как ведут себя женщины, которым плевать: у меня было таких в жизни аж целых две — мать и бывшая жена. Ты не они. Ты не головой живешь, а вот именно тем, что у тебя между грудей.

В ту же секунду указательным пальцем Игорь прижал мой пуловер в ложбинке. А уменя в то же мгновение появилось чувство, будто он вогнал мне в сердце осиновый кол.

— А ты чем?

— Чем раньше жил, тем не живу больше. А этим местом ты меня научишь жить. Уверен, у тебя получится.

Он убрал руку и снова спрятал пальцы под локти, подальше от моих глаз.

— Иди руки вымой. И чай выпей. Остынет. Я тебе бутер сделаю.

— Не хочешь сходить в ресторан за супом?

— Ты хочешь?

— Нет. Но на людях ты хоть ругаться не будешь.

Он взял чашку и принялся пить обжигающий чай, не дуя. Решил продемонстрировать, какой крутой? А мне плевать…

Я пошла обуваться. Брать с собой ничего не надо. Поводок остался в клинике.

— Малина, можно мне не уезжать? — спросил Игорь, выйдя в прихожую.

— Ты хочешь продавить меня, да?

— Нет. Не хочу спать один. Вот и все.

— В твоем возрасте нужно спать на хорошем матрасе, — передразнила я его утренние слова.

— В моем возрасте спать надо с хорошей женщиной. А матрас приложится. Так я останусь? — задал вопрос таким тоном, что тот даже не прозвучал вопросом.

— Нет, Игорь. Мать может припереться. А знакомить вас — последнее, что мне сейчас хочется делать.

— Хорошо, — испепелил он меня взглядом. — Привезем собаку, и я уйду.

Ещё обижается… Как все мужики! Вел машину молча, даже ел молча. Впрочем, мы пришли в ресторан не говорить. Наговорились до оскомины за пустой чашкой чая. Обеденным фоном шла теперь спокойная музыка без всяких наших неспокойных слов, пусть мы и продолжали их обдумывать.

За собакой поехали на машине, потому что Игорь решил, что по льду через три двора Грету не понесёт. Оказался прав, чуть не поскользнулся, пока шёл с ней к открытому багажнику. Даже не стал проверять, будет собака качаться на собственных лапах или доковыляет самостоятельно. Решил по моим прошлым рассказам, что на ручках будет безопаснее для всех нас. Двери действительно такие узкие, что даже я в прозрачном воротнике не вписалась бы в поворот и без всякого наркоза.

Грета покорно легла туда, куда ее положили. Не проснулась окончательно. Ее хозяйка тоже жила в каком-то наркотическом опьянении, хотя наркотик не надушился сверх меры, но мне хватало исходящих от него злобных флюидов.

Думал, все будет по щелчку пальцев, как всегда. Как всегда в любом случае не будет — нет у нас опыта с этим непонятным «всегда», всю жизнь прожили под знаком «иногда». А теперь что перед носом: кирпич? Проезд закрыт? Объезд? Или впереди железнодорожный переезд? Я и чувствовала себя, будто меня поездом уже переехало. Все тело болело. Не от дивана же, а от соседа по дивану…

Игорь донес Грету от машины до подстилки: я разрешила ему не разуваться. Боялась, что если разуется, не уедет. И что мне силой ему ботинки шнуровать? Слов он уже не понимает. Не слышит. Не хочет слышать и понимать. У него есть цель — и прет, как танк.

— Малина, ты подумаешь? — напомнил у дверей.

Отдал ЦУ. Я никуда не уйду, потому что твое мнение очень ценно для меня…

— О чем именно? О салоне? Что тут думать…

— Правильно, нечего! — перебил Игорь довольно грубо. — Он уже твой. Хочешь заняться им после НГ, флаг тебе в руки. Если говоришь, что у тебя все расписано, то и у них порядок с клиентами — проблем с прибылью не будет.

Он говорил и смотрел. Потом просто смотрел, а я кусала губы.

— Игорь, пока Грета болеет, я никуда не поеду. Пока мне нужно ходить на работу, я тоже никуда не поеду…

— Хорошо, — он вдруг взглянул на часы, яблочные. — В пять минут нового года дашь ответ: да или нет.

Я привалилась к стене. Не сейчас, а еще в самом начале разговора.

— Ты хочешь встретить Новый год вместе? — спросила совсем тихо.

— Отпределенно. Иначе не получу ответ «да».

— А другого не примешь?

— Нет. Ответ «нет» вообще не ответ у женщины. Не знала, что ли?

— То есть твердое «нет» могут говорить только мужчины?

— Не знаю… Никогда не говорил. Или говорил? Что такое ты у меня спрашивала, что я забыл?

Я опустила голову, провела носком тапка по плитке.

— Не спрашивала…

— Позвонишь, когда мне можно будет приехать?

— Я работаю в выходные. А за эти три дня ничего не изменится. Грета дома.

— И писать дома будет? Тебе ее вниз не спустить.

— Спускала. Ничего страшного. Она не такая тяжелая, как тебе показалось. Я привыкла ее таскать…

— Хорошо. Как грузчик я не нужен. Еще на что-нибудь сгожусь?

— На что интересно? — усмехнулась я и получила такую же усмешку в ответ.

— Поговорить, например…

Издевается. Мы друг над другом издеваемся.

— Игорь, езжай домой. Я пойду собаку поглажу. Ей сейчас намного хуже, чем тебе.

— Она спит. А я вряд ли усну.

— Опять себя жалеешь? А как же я? Моя душа?

— Так я хочу помочь твоей душе…

Интересно как? Растопить черствый сухарь в молоке? А если она уже камень? А болит по-привычке, по памяти… И я обняла и поцеловала Игоря по памяти лет, прожитых с ним где-то рядом, и по привычке, выработанной его поцелуями. Но он не поцеловал в ответ, просто обнял.

— Я пойду?

— Иди.

— Ты позвонишь?

— Позвоню. Иди уже…

30. "Свои, блин…"

Осенью главным элементом женского гардероба становятся шарфы двух видов: для улицы и для дома. Для дома особенно полезны, когда гостей нет, но зато болит горло. Не знаю, где простудилась — скорее всего перенервничала с Игорем. Или за Грету испугалась. Нос пока не тек, и я все еще надеялась спастись одним из многочисленных подарков Знаменева, народными полосканиями и всенародной жаждой денег, чтобы к рабочим выходным стать абсолютно здоровой любой ценой. Купила в аптеке дорогущий препарат. Хотя нужно было покупать Арарат, мед и горячий чай. Но у меня в квартире болел ребенок о четырех ногах и одном хвосте, так что лечиться приходилось исключительно безалкогольными средствами. Конечно, в доме была настойка, но она ждала маму, а мама была последняя, кого ждала сейчас я.

— Ты себя угробишь, таская собаку! — орала она на меня в трубку. Позвонила специально на городской, чтобы убедиться, что я безвылазно сижу дома. — Мужика нет, что ли, помочь?

Так, снова интересуется не собакой, а личной жизнью дочери.

— Мама, я отказалась от его помощи. Еще вопросы будут?

— Будут. Почему?

В ответ тишина, которая маму не то что не устроила, а прямо-таки взбесила.

— Малина, ну почему ты ведешь себя, как малолетняя идиотка?!

— А что, взрослая идиотка обязана захомутать первого встречного?

— Нет, пустить себе в квартиру! Малина, ты как вообще живешь?

— Мам, чего тебя вдруг перестал устраивать мой образ жизни?

Тишина. Теперь в ответ от нее.

— Мама, я не сплю на первом свидании. Этого мало? А потом… О какой общности интересов может идти речь в сорок лет? Да и в тридцать? Сначала нужно убедиться, что он в постели еще что-то может… Да и вообще секс во главе угла в любых отношениях. Никакие высокие материи не спасут, если низкие будут уже висеть…

— Малина, ты с матерью говоришь. Забылась?

— Извини, что не говорила с тобой о таких вещах в двадцать лет. Поверь, ничего не изменилось с тех пор…

— О, да… Я прекрасно помню, зачем ты встречалась с тем Игорем.

— Поверь, ничего не изменилось… — повторила, еле сдерживая улыбку.

Хотя чего сдерживать — мы же на обычном телефоне висим, да и на мобильном никогда не использовали видео-звонок. Наверное, я просто боялась заржать. Может, это побочка от таблеток или неконтролируемая радость, что у собаки после мази стал меньше слезиться глаз, да и вообще Грета сама, пусть и медленно, через сутки после операции, поднялась по лестнице.

— Охотно верю, но не охотно это принимаю. Малина, ну почему ты не желаешь повзрослеть?

— А что, по-твоему, взрослость? Замуж? Дети?

— Почему бы и нет? Ответственность какая-никакая…

— А собака?

— Малина, ты понимаешь, о чем я… Понимаешь. Прекрасно понимаешь.

— Мам, тебе хочется похвастаться перед подружкой, что у твоей дочери тоже свой салон есть?

— Почему бы и нет? — мама выдержала паузу. — Но лучше уж хвастаться тем, что ты тоже удачно вышла замуж. Хоть у кого-то из моих дочерей может нормально сложиться жизнь? Ты — моя последняя надежда.

— Нас у тебя всего две. Мам, ну хватит уже нервничать. У меня все хорошо…

— Если бы…

— Это у тебя в голове. А у меня все хорошо. С Гретой все в порядке, мне больше ничего и не надо.

— Это у тебя, Малина, с головой все плохо. Вместе с собакой.

Поговорили… Ну как всегда. С мамой нужно, по Высоцкому, молчать: а что молчит — так это он от волненья, от осознанья, так сказать, и просветленья…

Боже мой, боже мой… Я посмотрела на Грету — как принцесса в прозрачном воротнике, а в профиль прямо космонавт. Вчера весь день учились накрывать миску колпаком, чтобы попасть в неё мордой. Покормить можно и с руки, а потом протереть пластик влажной салфеткой, но пить из бутылочки мы не умеем.

А я так и не ела ничего толком после того обеда в ресторане. Позвонить, пригласить на ужин? Захочет, сорвётся? Захочет? Вот и проверим, есть ли у него кто-то, чтобы провести вместе вечер пятницы. Завтра на работу, так мне же не пить, мне поесть надо. А он пусть — ему не за руль.

— Игорь, как насчет поужинать? — сказала без здрасьте.

Это же мобильник!

— Ты приготовила?

— Нет, я приглашаю. Уже могу оставить Грету на пару часиков без проблем. Ей главное лекарство дать, антибиотик. Обезболивающее с утра уже не давала, а то она совсем сонная тетеря. Так что?

— Приеду к восьми. Не поздно?

— Часики не тикают. Кукушка сдохла. Жду.

А чего я ждала от последних дней осени?

Про лето песня давно допета, и с нею лето кануло в лету, и нынче аккорды осени сливаются в один тоскливый с проседью ноктюрн. За окном серая тоска злобной теткою воет не в такт сердцу. Главное, не вторить ей носом. Если я заболею, Игорь же не пойдёт за меня на мою работу. Он даже налысо не побреет. Главное, сам побриться чтобы не забыл.

До-ре-ми… Это такая трель приветственная на домофоне.

— С собакой погулять? — услышала вместо «это я» в ответ на «кто там?» — Одень ее, я схожу…

Боже, доказывает, каким замечательным отцом будет? Если что… А что?

Ну да ладно! Пристегнула собаку, поправила воротник, который до снятия швов снимать нельзя, и открыла дверь для папочки.

— Ты чего ещё не одета? Ужинаем дома, что ли?

— А я при параде должна быть? Главное, что мне тепло, — я поправила на шее шарф. — У меня, кажется, простуда.

— Говори прямо, секса не будет. Давай поводок! — и он сам его забрал. — Не хочешь никуда, давай закажем домой. Идет?

— Я просто даю тебе возможность уйти.

Игорь усмехнулся:

— Не дождёшься! Как там говорят, и в здравии, и в слабости?

— В здравом уме говорят и в слабоумии.

— Какая же ты грубая, Малина. Но почему-то я тебя все равно люблю. Спасибо, что пригласила.

— С собакой погулять.

Игорь потряс поводком.

— Ну хоть что-то! Первый шаг к совместному быту и детям, так сказать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Не каркай!

— А я не против накаркать. Твоя кукушка сдохла. Значит, будем жить вечно. Ладно, я пошёл. Собирайся.

Я собралась быстро, но Игорь ещё быстрее вернулся с собакой. Грета пописать-то успела? Или он ее на ручках над кустиком подержал «пись-пись-пись»?

Я нажала на кнопку домофона.

— Открывай.

Открыла дверь, пошла обуваться и застыла, когда приоткрытая дверь открылась настежь.

— А ты что тут делаешь? — вырвалось у меня испуганно.

— Из дома ушёл. Тебе мама позвонила? Откуда ты узнала, что это я? — пробубнил Гошка, перекатывая со спины на пол рюкзак.

Откуда? Ошиблась!

— Ко мне ушел?

— Если пустишь.

— Мама знает, да?

— Нет.

— Как нет?

— Так… Нет.

— Ничего не поняла…

Я же днём с его бабушкой говорила. Она бы про очередной скандал обмолвилась бы…

— Дверь закрой! Холодно.

Боже, у меня и без лестничного сквозняка мурашки по спине побежали. Приехали. То есть оба приехали. Сейчас крыша моя уедет…

Этот день когда-нибудь закончится? И чем…

— Разувайся, ну что ты стоишь?! — почти закричала я.

Нет, точно закричала и только потом поняла, что тапок у меня нет. В гости ко мне подросшие племянники не особо захаживали. А младший даже адрес вспомнил… Но как?

— Как ты вообще добрался?

— На автобусе, — не понял Гошка моего вопроса.

— Я про адрес спрашиваю…

— Так он на коробке с продуктами был. Только там не твоё имя стояло. Но я улицу помнил.

Не мое имя… Блин! Правильно, Знаменев ведь только адрес мой вбил, дебил! Точнее я дебилка, что воспользовалась той же коробкой. Как распечатку в ней не заметила! Спешила избавиться от следов присутствия Игоря! Доизбавлялась… До Гошки!

— Ты матери что-то сказал? Как ты вообще ушёл?

— Ее дома не было.

— Позвони ей, девятый час!

Гошка смотрел исподлобья:

— Не хочу!

— Что значит, не хочу?! Она же волнуется.

— Ну и пусть! — а потом прищурил глаза и добавил: — Она не волнуется. Ей пофиг!

— Это тебе пофиг!

Я бросилась на кухню за телефоном, но с полдороги пришлось вернуться к домофону. Нет, с полдороги я крикнула Гошке, чтобы открыл, это ко мне. Идиотка! Он все равно спросил:

— Кто там?

И что Игорь сейчас подумает? Он ответил:

— Свои. Открывай.

31. "Двое и собака"

— Не обознался, значит, — выдал Игорь с порога.

— Видел его, что ли? — процедила я сквозь зубы. — А он собаку нет?

— Да чего они видят, уткнувшись в телефон! — рассмеялся Игорь и протянул Гошке руку. — Игорь. А ты Геннадий, да?

— А вы Знаменев?

Игорь перевёл взгляд на меня.

— Нечего было на мой адрес свои продукты заказывать! — без всякой издевки, а скорее с горечью выдала я.

А Игорь рассмеялся.

— Надо было меня ими кормить, а им со твоего телефона заказать.

Я замерла. Знаменев, ты вовремя меня ущипнул. Вот что я бы сейчас сказала: ага, снесла к ним, точно на помойку, то, что не было нужно мне. Пусть так все и было, но ребёнок не должен чувствовать себя ущербно…

— Кстати, это все тролль! — пытался Игорь получше замять неприятное начало разговора, чтобы мой племянник запомнил лишь его конец. — Это же Гошкина книжка виновата, что я тебе его купил.

— Какая книжка? — не позволил исключить себя из диалога мой точно уж незваный гость.

Игорь того и добивался — переключить внимание ребенка на нечто фантастическое.

— Про стойкого оловянного солдатика. Ты забыл ее тут, а я нашёл и прочитал. Как раз не знал тогда, что подарить твоей тетушке на праздник.

— Когда нашли? — хлопал этот тринадцатилетний балбес глазищами.

Второй же оказался ещё большим балбесом. Раньше времени я восхитилась его деловой тактичностью.

— Давно!

Игорь, ну чего ты несёшь?!

— Ладно, хватит! — обрубила я опасный разговор. — Давай, Гошка, звони матери!

Он уже снял куртку, но продолжал держать в руках, а теперь судорожно начал натягивать обратно.

— Я к Тохе тогда пойду, — припугнул он меня братиком.

— Так, что тут происходит?

Игорь так и не отошёл от двери. Грета тоже оставалась при нем, и ее воротника было достаточно, чтобы не выпустить нарушителя моих границ за пределы квартиры.

— Он ушёл из дома… — начала я, но Игорь перебил:

— Но пришёл к тебе, и ты его выставляешь за дверь. Как знакомо!

Я стиснула зубы, но все же сумела выплюнуть:

— У него есть дом!

— У меня как бы тоже есть дом. Но не всегда наличие формального дома гарантирует желание в него возвращаться.

— Игорь, не время философствовать. У него мать нервничает!

— Позвонила? — Игорь повернулся к моему племяннику. — Ну, проверь телефон!

Гошка глядел исподлобья. Игорь не повторил просьбу, просто начал глядеть на него также. И в итоге Гошка полез в оттопыренный карман.

— Нет, — взглянул он в телефон.

— Значит, есть время решить, что ты ей скажешь. Маме. Что ты тетушке сказал, когда пришел?

Гошка перевёл на меня взгляд и ничего не ответил.

— Что он ушёл из дома. Потому что ему не дают спокойно играть в игрушки…

— Это ты ей так сказал?

Гошка отрицательно мотнул головой.

— Она это додумала? Ну, как всегда. Брат, мы в одной лодке, считая эту собаку.

Игорь наконец соизволил спустить Грету с поводка, и я схватила тряпку. Мне захотелось отхлестать Игоря по мордам! После того, конечно, как вытру этой тряпкой собаке лапы.

— Не хочешь домой? Сегодня? — продолжал Знаменев допрашивать Светкиного сына.

Гошка кивнул.

— Отлично. Сегодня и не надо. А про завтра спрошу уже завтра.

— Игорь, он не может здесь оставаться…

— Это ещё почему? Тесно?

Я сжимала в руке уже влажную тряпку. Допросишься у меня!

— Его мама дома ждёт. Нервничает! Места себе не находит.

— Но пока еще не позвонила, верно? Пропажа не обнаружена. Значит, пока он не пропажа, а просто к тетке заехал. Книжку забрать про тролля.

— Игорь!

— Малина, ну хватит! Он не хочет домой и точка! Есть в жизни моменты, когда домой не хочется. Вот совсем. И хорошо, когда есть место, где можно спокойно переждать этот опасный период.

— Игорь, ему тринадцать лет! — не стала я реагировать на явные намеки на наши с ним отношения.

— Вот именно. Не три года. Я справлюсь. Не хочешь давать ему приют на эту ночь, я заберу Гошку к себе. У меня не тесно. Поедешь со мной?

Гошка молчал. Хлопал глазами. Я прекрасно понимала его состояния. У меня оно было не лучше. Даже хуже. Пусть я и видела этого наглого дядьку не в первый раз. Я же знала подтекст Знаменевских слов: весь спектакль шит белыми нитками.

— Игорь, езжай домой. Мы сами разберёмся! Внутри семьи!

— Вызовешь родителей? — прорычал Игорь. — Нет, это не решение. Поехать ко мне вместе — вот это решение. Позвонить сестре и сказать, что ее сын берет тайм-аут — это то, что ты, как тетя, которой доверились в трудный момент, должна сделать. Верно, Гошка?

Гошка молчал. Я все ждала, чтобы он сказал, что поедет домой.

— Ему завтра в школу.

— Малина, это будет завтра. И даже если он прогуляет одну субботу, в чем проблема? Оценки можно исправить. Отношения — маловероятно. Я отвезу его с утра в школу. И тебя отвезу в парикмахерскую. Какая проблема?

— Грета.

— И с Гретой погуляю. Она прекрасно спит в багажнике. И уж положить подстилку у дивана точно не проблема. И даже покормить вас не проблема. Для этого общепит и существует. Это как два пальца… — нахал нагло улыбнулся. — Две палочки заказать. Суши? Или это вас не устраивает?

— Меня устраивает, — выдал Гошка хмуро, но при этом как-то очень довольно.

Мужики ж всегда довольны, когда бабам плохо! Ну вот сама же позвонила, сама тролля выпустила… Или наоборот в свою жизнь впустила! Знаменев поймал меня в западню, так ловко расставил сети, манипулируя чужим ребенком в собственных целях. Сейчас, если схватить Гошку за шиворот и запихнуть в такси, поставлю крест на отношениях с родной семьей, даже если Светка скажет по началу спасибо. Потом Гошка найдет, в каких грехах меня обвинить. Хватит того, что он знает фамилию Игоря. А ее в нашей семье знают все. Они бьют не по роже, а по паспорту…

— Ты взял одежду на завтра? — Гошка кивнул. — А учебники в школу? — Гошка мотнул головой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Красава!

— Малина, собери себя и Грету. Особенно Грету, с тобой-то я разберусь. Дам мужской халат. Лекарства для нее не найду. Ну чего? Хоть у кого-то должно быть хорошее настроение на пороге зимы…

Он улыбнулся. Или усмехнулся. Я уже не знала, как охарактеризовать нынче его гримасы.

— У тебя, что ли?

— У того, кто сейчас смеётся над нашими планами. Знаешь, — Игорь отстукивал по косяку походный марш. — Ему там виднее, как нам лучше. Высоко сижу, далеко гляжу. Как-то так…

Как-то так… У нас всегда все получается как-то так…

Я сунула в пакет подгузники и лекарства. Гошка взял подстилку, и мужики ушли с собакой вниз. Да, Игорь сам взял еду и миски. Я же, кажется, осталась у разбитого корыта с нагревшимся в ладони телефоном. Наконец я выдохнула и набрала сестре.

— Свет, ты там в курсе уже, что твой Гошка у меня?

Она, конечно, обалдела. Впрочем, Игорь оказался прав — пропажа не обнаружена, нервы целы. У всех, кроме меня!

— Воспитывать будете потом, — остановила я поток возмущения. — Завтра после школы. А сегодня я с ним разберусь сама. Идёт?

Не идёт, а едет — на тарантасе по колдобинам. Я только сейчас заметила, насколько в нашем дворе разбита дорога.

— Малина, я стараюсь, чтобы Грете не было больно, — поджал губы водитель.

— Ей не больно, у неё глаз… Ну, не дёргается…

Дёргается только у меня, от нервов из-за тебя! Игорь, как ты это все умудрился подстроить. Какими такими молитвами? Почему там тебя слушают? И чем я заслужила вот это вот все? Ты, типа, выстрадал своё счастье, а я что? Настрадала?

32. "Раз, два, три, елочка гори!"

Гошка всю дорогу молчал. Собственно мне тоже не о чем было говорить со Знаменевым. И город, по которому мы проезжали, еще не был достаточно украшен к праздникам, чтобы подарить нам с Гошкой повод глядеть с открытым ртом в окно. Но я все равно на что-то там ему тыкала пальцем, чтобы создать видимость общения. Питер не столица, мы позже подтянемся. Впрочем, красные габаритные огни можно считать елочными, потому что слепили они жутко, или у меня непрошено наворачивались на глазах слезы. Ну вот как из всего этого теперь выпутаться…

С каждым новым намотанным на колесо километром ошейник все сильнее и сильнее давил на шею. Строгий, как и взгляд Игоря, который тот иногда на пару секунд отводил от дороги. Следит, чтобы я ничего не сказала. Лишнего? Да мне вообще нечего сказать!

Начнешь расспрашивать ребенка пусть даже о школе, Игорь вывернет все, как ему нужно. А что, у него-то детей нет — вот и взял игрушку на день поиграть! Взрослую, притихшую, прифигевшую даже больше меня…

Гошка дома и про дорогую машину расскажет, и про купленный по дороге ужин, и про хоромы Игоря. Про самого Игоря расскажет — само собой, с фамилией. После этого даже не знаю, кого буду отпаивать корвалолом: себя или маму. У нас с ней осталось всего полбутылки, а понять ситуёвину и с полбанки не получится — у мамы. Я и в дупель пьяная не пойму, как попалась в паучьи сети пятнадцать лет назад.

Гошка вызвался донести Грету до квартиры, но Игорь не разрешил: обвесил его пакетами и сунул под мышку свернутую подстилку. Я осталась с рюкзачком, чуть поменьше моей рабочей сумки, и с пакетом, в котором скрипели коробочки с суши. От романтики предстоящего ужина аж злость скрипела на зубах.

Нет жизни за шлагбаумами: во дворе одни машины, людей нет, собак тоже. Зато лифт большой, с зеркалом, но лучше бы я себя не видела… Непроизвольно сжала пальцы в кулак, и перекрученные ручки пакета больно врезались в ладонь. Вот как начать радоваться моменту? Не можешь изменить ситуацию, получай от нее удовольствие! А не получалось даже просто смириться с ночью в чужой квартире!

Игорь опустил собаку на прорезиненный коврик и открыл нам дверь. Грета вошла последней, ее в квартиру прямо-таки втянули. Ну а что — она, в отличие от хозяйки, ни разу не ночевала вне дома. Дача не в счет.

Мы долго топтались у входной двери, чтобы создать видимость тесноты — или с опаской жались друг к другу, пока хозяин раздевался и разувался. Тапочек для гостей у него не нашлось. Это плюс? Ну… Или просто полы с подогревом.

— Гошка, пошли! Я покажу тебе твою комнату.

Как сказал-то — твою. На одну ночь.

— Я обычно там работаю, но на сегодня работа отменяется. Давай! Шевелись! Поможешь диван разобрать…

А с собакой должна разбираться я? Типа оставил меня хозяйкой? Намек, чтобы привыкала и чувствовала себя как дома, с порога забыв, что в гостях?

Комнат, наверное, три — как на Западе, считаем только спальни, в них закрыты двери. Остальное пространство было общим: от стены шла кухня, потом столовая и гостиная, заканчивающаяся пустой стеной с огромным черным домашним кинотеатром. Там же стоял угловой диван, у которого мне предлагалось положить подстилку для собаки.

В новом месте и одной спать? Но я же не знала, которая из дверей ведет в спальню Игоря — одна из двух оставшихся. Может, мне пойти с ней в ту, в которую не пойдет хозяин?

— Грета, это всего на одну ночь, — проговорила я, подтягивая на хвосте подгузник. — Пошли, я тебя водой напою хотя бы. У меня тоже горло пересохло. И…

Да, я чувствовала, что оно начало саднить куда сильнее, чем утром. Во всей этой суматохе я забыла про лекарства и полоскание. Шарфик петлей болтался на шее — как символично!

— Что-то не так? — спросил Игорь, остановившись у барной стойки.

Я сидела на корточках подле собаки, спрятавшейся у миски под колпаком. Мне спрятаться было негде.

— Горло болит.

— У меня есть мед.

— Ты не понимаешь… — я смотрела на него, не мигая. — Если завтра будут сопли…

— Еще нет десяти. Сомневаюсь, что люди ложатся спать так рано. Отправь сообщение, что заболела.

— Люди на меня надеялись…

— А я не человек?

— А ты-то на что надеешься? Что Гошка все всем расскажет и мне уже не отмазаться будет?

— А ты от меня когда-то отмазывалась? — Игорь двумя руками вцепился в стул. — Иначе откуда им знать мою фамилию? Так к чему скрывать меня сейчас?

— Я сказала матери, что это другой Игорь…

— А я другой. Разве нет?

Я сжала губы. Уставилась на собаку. Стала гладить ее с каким-то даже неистовством. Появился Гошка и сразу сунулся в неразобранные пакеты. Вот она, детская непосредственность — главное, удовлетворить потребности. И, наверное, это правильно. А какая потребность сейчас у меня? Чтобы этот человек навсегда ушел или навсегда остался? Как прежде не будет. Это я уже поняла.

— А где тарелки? — спросил Гошка и спас меня житейской суетой от нежитейского вопроса.

Игорь обошел нас с Гретой, и они вдвоем управились с сервировкой стола. И даже с чаем. Ну, его заваривал Гошка. В чем-то Игорь не изменился — чай заваривают исключительно гости, если хотят остаться на ночь.

Я усмехнулась — действительно кто-то там высоко сейчас смеется до слез. Только те слезы счастья, а у меня?

— Слушай, Гош, пошли со мной! Я тебе елку подам! — услышала я голос Игоря.

— Какую? — спросила я.

— Искусственную. Я против вырубки леса. Не люблю гадить природе. Но в елке хвойный аромат включается.

— Это как? — спросил уже Гоша.

— Освежитель воздуха. Пошли. Малина пока с клиентами разберется.

— Вы, надеюсь, не будете сейчас ее собирать? — бросила я им в спину.

— После суши соберем.

— Игорь, Гошке рано вставать.

— А он разве спит по ночам? — усмехнулся Игорь. — Играет же… Зачем менять привычки? В елочный конструктор поиграет…

Они ушли, я осталась. Позвонила маме.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Мам, с Гошкой все нормально. Со мной не очень. Я, кажется, завтра проснусь с соплями. Как там твоя новенькая? Руки из правильного места растут? Она сможет завтра выйти за меня? Я напишу тогда клиентам, что если им срочно, пусть приходят к ней…

— Не боишься их потерять?

— Спасовать перед восемнадцатилетней сикалкой, нет… — рассмеялась я в телефон.

— Или ты просто замену себе на постоянку ищешь? Решилась на собственный салон?

— Мам, ты давишь?

— Направляю тебя в нужное русло. Хочешь, я за тебя завтра выйду?

— Сможешь?

— А почему нет? Здесь все равно скандал. Из-за Гошки. Я бы и сейчас ушла, так некуда.

Я зажмурилась.

— Мама, — выдала с закрытыми глазами. — У меня квартира свободная. Первая запись в десять. Ты можешь переночевать у меня, только возьми бутерброды на завтрак.

— А вы где? — ахнула мать.

— Мы в гостях. С Гошкой и с собакой. У нас все хорошо.

— Малина, ты обалдела?

— Ну, нормальной я, по твоим словам, никогда и не была. У тебя есть ключи. Можешь идти ко мне.

— А что я скажу твоей сестре?

— Ну а что ты Светке должна говорить? Можешь сказать, что пасешь ее сына. Ну, я ушла, а он остался.

— Малина, а ты не думаешь, что иногда правда лучше лжи во спасение?

— Иногда… Но не всегда. Ты хочешь сказать Светке правду? У Гошки реально хорошее настроение, и я не хочу ему его портить. Они елку с Игорем ставят. Мам, ладно. Делай, что хочешь. Ключи у тебя есть. Я сейчас обзвоню клиентов.

И я это сделала: обзвонила, то есть сообщения послала. Две клиентки сразу ответили и попросили переписать их на другое время. Одна согласилась на мою мать. Трое сообщение не увидели. Я тоже пока еще не видела ясно свое будущее. Не могло же оно стоять на четвереньках перед коробкой, разбирая по кучкам елочные лапы?

— Чай остынет! — крикнула я, откладывая телефон.

— Так мы ждем приглашения.

— Кушать подано!

Ели молча. Мы, Екатерина вторая. Эти говорили… Даже про стрелялки, о которых Игорь ничерта не знал, но кивал довольно умно и многозначительно. Идиотизм чистой воды! Поели они, впрочем, быстро. Их подстегивало желание или необходимость собрать елку. В квартире был идеальный порядок. Как и в прошлой, кстати. Так что это не совсем заслуга уборщицы — Игорь по жизни не мусорит.

Наряжать елку позвали меня. В три руки быстрее? Или всем нужно приобщиться к празднику? Даже Грета стояла в центре гостиной, игнорируя подстилку. А когда я на нее взглянула, даже хвостом завиляла.

— Раз, два, три, елочка гори! — крикнул хозяин.

Все же мне по-прежнему хотелось отхлестать Игоря, ну хоть диванной подушкой за неимением тряпки.

— Все, Гош, давай спать. Я тебя завтра рано разбужу, а то меня твоя тетушка сожрет с потрохами. Хотя потроха по-хорошему нужно оставить собачке.

Гошка ушел без душа, но с чищенными зубами. Взял щетку из дома? Да сейчас! Игорь всучил ему в зубы новую. Интересно, мой племянник за неделю в первый раз почистил зубы?

А я сказала, что пойду в душ.

— Может, ванну принять хочешь? Ну, помогает при простуде.

Я не отвела взгляда.

— Принять на грудь помогает.

— Могу организовать. Скотч есть.

— Рот тебе заклеить, если только, — почти не усмехнулась я. — Коньяк.

— Смешать? Или чистый хочешь?

— Чай, мед… В равных пропорциях.

— А ванну?

— Душ. Я хочу спать. Очень.

— Халат и полотенце в ванной.

— Игорь…

— Что? — спросил с какой-то надеждой.

— Ничего…

Ничего я пока не могла ему сказать. И себе тоже. Мне нужно принять душ, только это я знала точно. А потом лекарство. Проверенное, а не аптечное и… Ждать утра, которое должно быть мудренее.

— Елку выключишь? — спросила я, выйдя из душа.

— Нет. Пусть горит. Всю ночь. Чтобы Грете не страшно было…

Сидит, улыбается, гладит собаку — добился-таки своего… И как мне с этим жить? Вот с этим… Троллем восьмидесятого уровня!

— А тебе не страшно? — спросила я с сарказмом.

— А я не умею бояться. А надо все уметь, Малина? Разве? А как же делегирование полномочий? В нашей семье достаточно того, что всего боишься ты…

Он ткнул в меня пальцем. Ткнул и проткнул — дырку в груди.

— В семье? В нашей? — переспросила тихо.

— Малина, но ведь все так хорошо складывается… И ребенок есть. Даже два — пятнадцати и тринадцати лет. Сказка! Новогодняя…

Я закусила губу, покачала головой, даже глаза прикрыла.

— Думаешь, все так просто? Думаешь, моя сестра такая плохая мать? Или Гошка такой хороший сын? Игорь, — я теперь смотрела ему в глаза. — Ты слишком все упрощаешь.

— Я? Совсем нет. Наоборот я усложняю свою жизнь до предела. Это нормально для мужика. Если не сейчас, то когда? Когда я смогу посадить дерево, построить дом…

Он замолчал.

— А я уже как-то смирилась с тем, что у меня никогда не будет детей. Я научилась с этим жить.

— И? Как поменять твою установку чайлдфри?

— У меня нет такой установки. Я просто не встретила мужчину, от которого мне бы захотелось родить ребенка.

Он не отвел взгляда. Что-то понял или ничего?

— Ну что ж… Я встретил такую женщину. Выходит, нестыковочка вышла…

Он рассмеялся, грустно.

— Если ты хочешь ребенка…

Он встал, и я замолчала. Не сказала, чтобы искал другую. Он подошел, но не обнял.

— Я хочу тебя. Остальное, если приложится. Если ты захочешь в ответ. Я не делаю больше ничего для галочки. Для галочки я собирал баб. И на кой они мне сдались сейчас…

Он стоял передо мной больше не довольный, а скорее несчастный. Я обняла его — впервые не испытав никакого желания, чтобы он тронул мое тело. Мне было просто хорошо стоять с ним рядом и чувствовать на волосах его горячее дыхание.

— Волосы мокрые.

— Влажные, я шапочку не нашла…

— У меня ее нет. Завтра куплю.

— Я сама могу купить.

— Ты выпьешь свой тройной и никуда завтра не пойдешь.

— У Гошки школа.

— Я сам отвезу его.

— А потом?

— Заберу, если захочет…

Я отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Ты же понимаешь, что это неправильно?

— Ну, по твоим словам, я всю жизнь все делаю неправильно. Так что же сейчас должно измениться?

— Ты поссоришь меня с сестрой. И с мамой.

— Почему? Они же хотят, чтобы Гошке было хорошо. Если Гошке хорошо сейчас со мной, то в чем проблема?

— У него есть родители…

— И что? У меня тоже были родители. Мне было с ними хорошо? Или им со мной?

— У тебя была бабушка.

— А у Гошки есть тетка…

— Слушай, Игорь, тебе нужно лечь спать…

— А тебе выпить… Утром поговорим.

А елка горела и горела. Всю ночь. Грета спала под ней, точно новогодний подарок. Ну, возможно, именно она была новогодним подарком, а не тот злосчастный мобильник. Она связала нас с Игорем, а телефон только все испортил…

33. "Достать Деда Мороза"

Утром я не проснулась, чтобы выпроводить мужиков. Наверное, квартира слишком большая для того, чтобы услышать возню на кухне и в прихожей. Игорь, конечно, всю ночь проспал рядом, но коньяк стал лучшим снотворным, чем его привычные объятия.

Я схватила телефон — одна клиентка попросила переписать себя, другая собралась стричься у мамы. Третья не ответила — ничего не поделаешь. А я… Куда собралась я после душа? Со сна вся мокрая и уже сопливая. Ну что за черт! И варенья из малины нет. Или есть? Затянув халат, я пошла шарить по кухонным шкафчикам. Нет никакого, ясно, что покупного. Ну не сварю же я саму себя! Мной только отравиться сейчас можно.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил Игорь, когда я набрала его номер.

— Малину купи.

— Не хочу я ее покупать. Я надеюсь, что она меня не за деньги любит, — хмыкнул и замолчал. — Совсем плохо, да? — спросил вскоре совсем тихо. — Ты же не любишь варенье. Может, чего покрепче надо?

— Не надо. Купи брусничный морс. Как там Гошка был с утра?

— Дулся и молчал. Сейчас, наверное, тоже дуется и молчит в школе. Домой заезжать отказался. Я дал ему с собой ручку. Не Паркер. И сказал, что он может позвонить тебе, если хочет к нам обратно. Я дал ему адрес, потому что, ясное дело, он его не запомнил.

— Я же болею! — выдала явную отмазку, чтобы не сказать прямым текстом, что у кого-то шарики за ролики зашли с шефством над чужими детьми.

— У него отдельная комната. И у тебя отдельная. А у меня на тебя иммунитет.

Не понял намека. Засмеялся над собственной шуткой. Мне же наоборот хотелось плакать.

— Игорь, ты лезешь в Светкину семью. Понимаешь?

— Может, я ее спасаю. Смотри на это иначе.

— Не могу я ни на что смотреть. У меня глаза слезятся.

— Ложись спать. Я скоро приеду.

Но спать я не легла. Набрала Светке.

— Слушай, такое дело… Гошка очень на вас злится. Давай, мы его тебе в понедельник вернем?

— Зачем он тебе нужен? — огрызнулась сестра. — Ты же не за этим к мужику поехала.

— Я поехала к мужику из-за твоего сына. Свет, я не хочу это обсуждать. Гошка нам не мешает. Нам уединение на данный момент не нужно. Ну ты поняла…

— Я все прекрасно поняла. Гошка пойдет домой! И точка. Это не обсуждается.

Она огрызнулась. Я убрала телефон от лица и втянула сопли, чтобы сестра не узнала, что я простужена и не нашла еще один повод забрать у меня ребенка. Во рту я держала медовую конфетку, которую нашла на дне своей сумочки, и пока горло не саднило.

— Ты его за ручку из школы поведешь? — Тишина в ответ. — Короче, если Гошка мне позвонит, я скажу ему, приезжай к Игорю. Ты адреса не знаешь, так что забрать не сможешь, но я сообщу тебе, что твой ребенок добрался и у него все в порядке. Играть он здесь не будет, если тебя это волнует…

— Меня волнует, что ты суешь нос, куда не просят!

— Слушай, Свет. Может, тебе отдохнуть надо? Мать я забрала, Гошку тоже.

— Не надо меня тыкать своими успехами! Задолбали уже…

— Слушай, Свет, расслабся до понедельника, помогает… Ну или выстави своего мужика наконец вон, если задолбал он.

— Предлагаешь опыт перенять? У тебя там пальцев на руках осталось хоть немного?

Это она на грубость нарывается? Обидеть норовит? Но мне сейчас не до обид, когда полон нос соплей…

— Ненужный хлам я на помойку выношу. А если это не хлам, то тряпочкой пыль протираю. Свет, Новый год скоро! Чего ты начинаешь, а?

— Еще месяц!

— Да что такое месяц…

Пятнадцать лет — ничто, оказывается…

— Отстань! И оставь в покое моего сына! Рожай себе сама и играйся на здоровье!

Светка сбросила звонок. Я не стала перезванивать. Через час явился виновник нашего семейного разлада.

— Я купил варенье. И хачапури. Хотя, может, тебе лучше китайского супа взять? Он острый и жирный. Я сгоняю. Тут рядом.

Я смотрела на него из-под елки, то есть с дивана. Или не на него, а на мою глухую собаку, которая вышла к нему явно по запаху. Или не к нему, а с надеждой, что если долго тереться воротником о джинсы, воротник отвалится, раз с косяками не сработало.

— Купи лучше курицу в кисло-сладком соусе.

— Приедет?

— Кто знает… Сам съешь, если что…

— Я мигом.

Я смотрела в телефон. Ждала от Гошки звонка. Дождалась.

— Можно приехать? — спросил вместо «привет».

Ну так это ж мобильник! И это ж подрастающий мужик.

— Приезжай.

Светке я написала, когда ее сын уже сидел с Игорем за одним столом. В ответ сестра прислала только смайлик, веселый. Но ничего веселого не было. От матери пришло гневное сообщение:

— Почему ты не сказала сразу?

Я даже поняла, о чем не сказала.

— Гошка сказал или коробку с адресом нашла?

— Ни то, ни другое. Догадалась.

— Как?

— Со слов Маши.

А… Кажется, за полный рабочий день матери не вкратце, а полностью передали наш с Игорем треп. Я только написала ей в ответ:

— Теперь ты знаешь. И что? Будешь снова требовать, чтобы я его бросила?

— Я вообще ничего не буду говорить.

Она даже ничего не спросила больше. Что же мать поняла? Что мы случайно встретились или что мы не расставались? Лучше бы первое… Бывшие бывшими не бывают, но и любовница с пятнадцатилетним стажем — это на грани фантастики, дешевой.

— Что вы там делаете? — спросила я, зайдя во временно Гошкину комнату.

Они сидели за письменным столом, склонившись над чем-то крохотным, меньше спичечного коробка.

— Машинку собираем, — поднял на меня глаза Гошка.

— Малина, принеси из шкафчика в ванной йод, — попросил тут же Игорь.

— Зачем?

— Пальцы порезали…

Машинка была сделана из тонкого железа, крошечные детальки отламывались с помощью щипчиков для бровей, ими же и сгибались.

— Что это за фигня?

— Это модель ройса. Мне на день рождения приятель с Аляски привез. Я уже пять штук разных собрал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Игорь махнул рукой в сторону стеллажа. Господи! Левша блоху подковал! И фары есть, и зеркала…

— Тебе что, заняться нечем? — обернулась я к столу.

— Ну, много пустых вечеров было. И это нервы успокаивает.

— Мог бы найти что-то попроще. Ну, там термомозаику пособирать. Или пазл из тысячи кусочков собрать.

— Мальчики любят машинки. Для тебя новость, что ли? Не мешай, микроб. Сгинь!

У меня не было с собой маски, но зато остался вчерашний шарфик, который я натянула на нос. Ну а из одежды… Я ходила в мужской футболке и в подвязанных кушаком трениках. Видончик еще тот! Болеющий… На голову!

— Я пойду посплю.

— Вот и правильно. От тебя все равно никакого толку…

Гошка усмехнулся на слова Игоря. Я — не обиделась. Снова намек. Мол, я нужна ему сама по себе, а не в качестве кухарки и уборщицы. И стричь его в соплях я не могу.

— Вы так и просидите целый день дома? — спросила уже от дверей.

— Ты про завтра? Сегодня уже отсидели свое. Осталось с собачкой погулять.

— Ну и про завтра тоже.

— Мы пойдем в кино, а ты болеешь. Двери никому только не открывай…

Я ушла. За подушкой, диванной… Жаль, что не вернулась и не запустила ей в Игоря. Только побила ее на манер груши. Затем пошла выпила горячего чая с малиной и вернулась в постель. В пустую. Елка горит уже почти сутки. Боже, как же медленно течет время, когда болеешь…

За стол меня позвали — я так и не уснула, а потом я снова ушла, не стала смотреть телевизор. Они сидели на диване с ногами, обнявшись с подушками. Да, кому-то действительно нужно было вовремя рожать ребенка, хотя… Со своим он может быть сидел бы по разным углам, это с чужим в добренького джина легко поиграть на выходных.

— Ты хоть понимаешь, что он не захочет домой возвращаться? — прошептала я ночью, когда поднималась выпить горячего.

— Иногда мы делаем то, чего не хотим. Это часть взрослой жизни. Он это поймет. Ну что ты хочешь от меня? Ну что я такого плохого сделал-то? Гошка знает, что в понедельник нужно на работу и в школу, а потом… До дома ближе, а лень у мужчин очень сильно развита. Поверь мне.

— Охотно верю… Игорь… А, к твоему сведению, ты прокололся. Мать знает, кто ты… Языком нужно было меньше молоть в парикмахерской.

Он усмехнулся в темноту.

— А мне пофигу, Малина… Что нужно было сделать, фамилию сменить?

— Ну, предлагаю сейчас хотя бы не говорить, что мы встречались с тобой все пятнадцать лет…

— Как не говорить? Я уже про тролля сказал… Гошке. Ну и… Могу сказать, что просто стричься к тебе ходил… По старой дружбе. Устроит?

И снова усмехнулся.

— Какой синоним странный… к… — усмехнулась в ответ, глотая нехорошее слово. — Никогда бы не подумала…

— Ну и я не мог подумать, что буду несколько раз делать предложение одной и той же женщине. Малина, выходи за меня замуж. В новом году. В этом у тебя все забито. Я помню…

Подушек было три — матрасшироченный. Я вытащила одну и накрыла ей лицо несущему бред идиоту.

— Потом придушишь! Сейчас тебе ничего не достанется…

Игорь сумел выкрутиться и бросил подушку на пол, чтобы придвинуться ко мне. Но я успела отвернуться.

— Не заставляй меня спать в маске! — выдала обреченно.

Но его руки все равно полезли мне под грудь.

— Сними маску… Суровой взрослой бабы… Скажи мне — да.

— А смысл? Если мы детей не заводим.

— Смысл, что если со мной что-то случится…

— Составь на меня завещание, — перебила я зло. — Игорь, прекрати!

— Я тебя не трогаю.

— Я не про твои руки, — я даже накрыла их ладонями, чтобы оставить у себя на груди в виде грелки. — Про свадьбу. Я не хочу белое платье.

— Купим красное. Малина, ну елки палки… А если я хочу?

— У тебя уже была свадьба.

— Нет, не было у меня ничего. Нам просто документы дали подписать. Без всяких там красивых слов про семейный очаг. Тоня была против. Она с самого начала знала, что очага не будет.

— Ну вот… Тоне с самого начала можно было знать, что ничего не будет, а мне нельзя…

— Нельзя. У нее высшее, у тебя совсем нет…

Он крепче сжал пальцы, чтобы я не вырвалась, и уткнулся губами в мою затянутую его футболкой спину.

— Опять не дослушала, а осуждаешь… У тебя нет финансового образования. Она просчиталась… Ты же точно знаешь, что если волосы подстричь, они все равно отрастут. Сколько бы ты не говорила мне «нет», все равно будешь со мной… Потому что я буду держать тебя крепко-крепко и никуда не отпущу. Даже к маме. И ты сама отдала ей свою квартиру. Думаешь, она оттуда съедет?

— Игорь…

— Жить с мамой в тридцать пять невозможно…

— Игорь, ты невозможный…

— Я знаю, но у меня хотя бы не тесно. Когда слишком надоем, отправишь жить на диван. Там до кухни поближе и теплая собака. И елочка горит… Можно загадывать желания…

— Их под бой курантов загадывают.

— А я заранее начну доставать Деда Мороза, чтобы тот точно не мог сказать мне «нет»…

— Игорь, иди на диван…

— Там собака. Не хочу мешать.

— Она на подстилке.

— Это ты так думаешь… Она на диване.

— Игорь, она же писается! — попыталась я вырваться, но он не разжал тиски.

— Она ж в подгузнике.

— Он протекает.

— Ну… Поменяем диван, делов-то… Или установим фонтан писающий мальчик собственного производства. Ну почему нет?

— Я промолчала сейчас.

— Я читаю твои мысли на расстоянии. Хорошо, девочку…

— Игорь, иди на диван к Грете… Будет тебе и девочка, и писающаяся, два по цене одного дивана. И не через девять месяцев, а через девять секунд. Обратный отсчет пошел: восемь, семь, шесть…

— Малин, можно я все-таки с тобой посплю? Больной нужна грелка. Я буду грелкой…

— Грелки не умеют разговаривать.

— Я буду молчать.

— Хочешь быть грелкой, будь ей.

— А если я хочу быть мужем?

— Будь им. Для этого не нужен штамп.

— Малина…

— Ну кто мне говорящую грелку подсунул?!

— Судьба…

34. "Вписаться в поворот легко, в семью сложнее"

Мы не виделись с мамой до моего дня рождения. Хотя пару раз я все же заходила домой, чтобы взять одежду. Пару раз мы поговорили по телефону. Оба разговора свелись к вопросу «У тебя все хорошо?» и к ответу «Все хорошо, не волнуйся». Третий вышел чуть длиннее.

— Ты день рождения отмечаешь? — и без паузы. — С нами? Или только с ним?

— А с вами и с ним не получится? В центре есть замечательный грузинский ресторанчик. Поели, встали и ушли. С его стороны никого не будет. Это как в фильме, жениться нужно на сироте…

— Он сделал тебе предложение? — тут же перебила мать.

— Я отказалась. И прекрати задавать провокационные вопросы. Нас двое, вас шестеро. Все окей. Грета может три часа побыть дома одна. Хотя могу поискать ресторан, куда пускают с собаками…

— Малина, тебе тридцать пять!

— Почти, мама… Пожалуйста, не доводи меня. Я и так чувствую себя противной старой теткой, которая выставила мальчишку за порог.

— Игоря?

— Гошку! Может, он будет у нас приходящим сыном? Игорь мог бы брать его на выходные на лыжах покататься…

— Зачем тебе это?

— Мне незачем… Это нужно Гошке и Игорю. Мы, парикмахеры, в выходные работаем. Поговори со своей дочерью. С сестрой она больше не говорит. Поэтому ресторан самое лучшее место для встречи. Единственно возможное, кажется. Она может не приходить…

— Малина, почему ты такая злая?

— Потому что жизнь такая злая, а не я. Я добрая… Тетушка. Дайте мне Гошку. Ну он же вам надоел…

— На поиграть дать?

— Да. Чтобы он не играл. Вам некогда с ним играть, я это прекрасно понимаю. У Игоря есть все время на свете. Пусть играют на свежем воздухе. Зима на дворе. Снежок.

— Малина, чего ты добиваешься?

— Ничего. Я просто пытаюсь вписать Игоря в нашу семью. Это очень сложно сделать.

— Зачем? Если ты не собираешься за него замуж?

— Мама, штамп ничего не меняет. Но он первый мужчина, который пригласил меня к себе, а не заехал ко мне… Дай мне время к этому привыкнуть…

— А ты за столько времени не привыкла? Не сравнила его с другими? Я вообще этого не понимаю, Малина. Вот хоть убей! Это семь лет… Обалдеть!

Ну да, отсчет пошел с того злосчастного тролля. Той книжки… Которую Гошка читал в школе, чтобы сдать чтение на скорость… Знала бы мама про все пятнадцать лет… К счастью, не догадывается!

— Мам, тогда было другое время, мы были другими… Сейчас оба постарели.

— Малина, а дети?

— Мам, не начинай про часики, ладно? Одна уже с пузом замуж вышла. И что? Еще и второго зачем-то родила… Наверное, для меня. Для Игоря. Детьми браки не скрепляются. Проверено многими.

— А чем тогда?

— Не знаю, мама. Я ж не замужем. Мам, и… Сразу, чтобы потом не было непоняток. Я хочу, чтобы мне было куда вернуться, если что…

— Я не претендую на твою квартиру.

— Мам, не надо обижаться. Ты живи в ней, пока… Но я не хочу жить с мужчиной лишь потому, что мне жить негде. Я хочу с ним жить, пока мне этого хочется. Ладно, мама?

Она ничего не ответила.

— Я пришлю на имэйл вам всем приглашение. Пока. Мне работать надо.

Работала я пока на старом месте, но уже предупредила всех клиентов, что ухожу и… Что мои услуги на новом месте будут стоить чуть дороже. Я не стала говорить, насколько именно… «Чуть дороже» для многих достаточно, чтобы распрощаться с мастером. Я давала им возможность уйти, никого не записывая на новый год.

— А что будет тридцать первого? — спросил Игорь.

— Что? Что и планировали. В три выезжаем из Питера и… Встретим Новый год в пути, где-то на заснеженных просторах Финки. Я не хочу ни боя курантов, ни стандартного оливье. Хочу дорогу… В никуда. Но с тобой.

— Креативишь, типа?

— Типа да… — я поджала губы. — Почему бы и нет…

— Я на все согласен. Особенно встретить НГ без шампанского.

— Есть же еще старый Новый год. Вот его встретим стандартно под елочкой с шампанским.

— Как же долго я ждал такого Нового года…

— Недолго, — даже не улыбнулась я. — Всего лишь всю жизнь.

И отвернулась. Мне хотелось спать. Другого уже не хотелось. Другое было много раз. Завтра рано вставать. Не на пять минут позже, а на час и пять минут раньше, чтобы не зевать с ножницами в руках.

— Малина, я купил тебе платье… Ну… Ключик — это не женский подарок, — проговорил Игорь все так же мне в затылок через два утра.

Четырнадцатого я не работала. Он не разрешил мне работать. Ну и всей семье я сказала, что мы просто поужинаем, не отнимая ни у кого законные выходные. День рождения следует отмечать день в день.119fe8

— Ну, традицию нарушать нельзя, — усмехнулась я, вылезая из-под теплого одеяла на подогретый пол. — Или ты просто ничего другого за пятнадцать лет не смог придумать…

Платье даритель повесил в шкаф — побоялся упаковывать, надевать-то вечером! Я приложила его к телу вместе с вешалкой.

— Ну как?

— Подлецу все к лицу, но в мужской футболке ты мне нравишься больше.

— Когда болею, да?

— Когда ты не идешь на работу… И можно проваляться в постели лишние десять минут. И не только проваляться. Как насчет третьего подарка? Ключик на кухне, это потом… И он фейковый, у них открыто, сходишь познакомишься… Они ждут.

— А какой третий подарок?

— А ты не догадалась?

Я придавила коленкой матрас, но увернулась от мужских рук.

— Это какой-то общий подарок, не находишь?

— Хочешь не общий? Будет только женский… Я потерплю…

— Я что, садистка, что ли?

— А что, нет? Мне хочется купить белое платье, а ты мне повод не даешь. Пришлось, бордовое брать…

— Ты можешь хоть в мой день рождения свои хотелки не озвучивать?

Я сжала его плечи, тронула коленом бедро — и Игорь рухнул на подушки. Правда, вместе со мной.

— Тогда буду удовлетворять твои хотелки. Как обычно…

Это было не совсем обычно, а на час дольше… Игорь тоже решил не ходить на работу. Мы не убили день на постель и не убили его на телевизор. Мы достали из кладовки подарки и подарочную бумагу. Нужно все упаковать, разложить под елкой и пригласить в гости мою семью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ну, это будет уже в новом году, когда вернемся из зимней Финляндии, где Игорь снял коттедж с сауной. Взять с собой Гошку не получилось. Светка не захотела делать ему заграничный паспорт. Хорошо, что мы не спросили Гошку заранее, хочет ли он поехать с нами. Тогда бы дома разразился жуткий скандал. А так потух в нашей с сестрой личной переписке.

Ничего, неделя вдвоем в снежной пустыне тоже неплохо. Если бы еще можно было не ходить вечером в ресторан, но семья есть семья. Поддерживать отношения хоть как-то просто необходимо, даже когда у всех характеры, мама не горюй. Но мама как раз и не горевала. Ее все устраивало. Она даже приглашала нас в гости в мою квартиру, но мы с Игорем вежливо сослались на загруженность на работе.

Жизнь моя теперь была в черно-белых тонах, не серая. Такой был дизайн нового салона. Белые стены, черный в белую крапинку пол, белый в черную крапинку высокий потолок. Белые стены, черные рамы у зеркал и черные кресла. Классика стиля. Все мастера тоже были в черных кофточках и черных фартучках. Все-таки идеально для людей, работающих с краской.

Я тоже в униформе не буду выделяться. Она лежала в коробочке вместе с ключом. Ключ действительно был чисто символическим. Замок-то с кодом. Улыбайся, Малина, улыбайся. Пугать людей тоже нужно с улыбкой. Мастера знали уже, что у них три месяца испытательного срока. Кто захочет уйти, найдет за это время другую работу, кто пожелает остаться, тот успеет показать себя со всех сторон. Администраторы мне понравились.

Я просто не хотела испытывать милость Вселенной и верила, что все будет хорошо. Мне сразу же предложили кофе, как клиентке. И сообщили, что вообще-то мне положено еще и шампанское, потому что у меня день рождения. Это такое правило… Они предложили, я отказалась.

Пила вечером исключительно грузинское вино из квеври. Самое дорогое в моей жизни. Больше четырехсот рублей за бокальчик. Ну и подарок был не из дешевых. Я про платье. Цену салона я знала из бумаг, не знала только, за сколько лет мы сумеем выйти в плюс. Спросить у Тони? Или Игорь это сделает без меня…

Без меня же купил салон и платье, заказал ресторан и разобрался с новогодними каникулами. Только разборки с моей семьей оставил мне. Ну так логично… Они про него двадцатый год знают, а он их сегодня первый раз в глаза увидел, тогда только и задумался, хорошо ли иметь столько родственников…

— Уходят праздные друзья, и начинается мой праздник. Я, как степенная семья, разогреваю чай на газе… — напел Игорь знаменитую песню и впервые поставил чайник сам.

Впервые в жизни. Правда, не на газ, ну да и ладно…

— Хочешь на ночь варенье? Из малины? — обернулся он к барной стойке, за которой я все еще сидела в праздничном бордовом платье.

— А малина с маленькой или с большой буквы? — улыбнулась ему устало.

— Ну… Я беру обе. Если можно?

Все было можно. И полбанки варенья сожрать, и полночи Малине с большой буквы спать не давать. Только глухая Грета благополучно дрыхла под мерцающей волшебными огоньками елкой. Охраняла завернутые в блестящую бумагу собачьи лакомства. Правда, там был еще и не очень хороший подарок. Папы просто не умеют покупать дочкам подарки — Игорь где-то добыл собачьи подгузники с розовыми юбочками-пачками. Но ёшкин-кот, озаботился ведь подарком для Греты!

35. "Без шапки, без мозгов и с да”

Новый год в этом году подкрался совсем не неожиданно. Я его ждала. Я считала дни и клиентов, которые согласились последовать за мной в новый салон. Еще радовало много сердечек в Инсте — оттуда, уверена, набегут новые клиенты, которых салон в центре города устраивает куда больше парикмахерской эконом-класса.

Меня не устраивало лишь одно — молчание со стороны сестры. Мне не нужны были слова поддержки или пожелание удачи на новом месте, но такая молчаливая обида на грани зависти вымораживала душу намного больше декабрьского мороза.

— Все образуется, — уверял меня Игорь. — Само собой. В новом году.

Ну, ему сподручнее верить в чудеса. Он даже украсил машину елочной гирляндой.

— Ты сумасшедший? — обалдела я, когда вышла с работы в последний день на старом месте и в последний день старого года.

Знал, что я покручу у виска, поэтому накрутил лампочек, пока я работала.

— Не я… В мастерской сошли с ума. Кстати, работает от прикуривателя… И с музыкой…

Я могла только заржать… Лампочки шли по ободку окон и багажнику. Ну и впереди знак BMW был заменен на красный нос оленя Рудольфа. У Игоря нос тоже был красным. Ждал меня на улице. Не знаю, зачем… Просто так, кажется. Чтобы обнять. Значит, не просто так.

— Не нравится?

Это он спросил не про объятия, а про лампочки. Про объятия он все знал, все пятнадцать лет нашей полусовместной жизни.

— Новогодняя елка, а не машина…

— Если бы была зеленой…

— Вспомнил…

— Не забывал…

Неужели мечтает вернуть время, чтобы… Либо не знакомиться со мной, либо…

— Но машина может быть и елкой, она же искусственная… — продолжал сказочник с улыбкой. — Ну, как же совсем без елки в Новый год? Не в освежитель же воздуха ввинчивать лампочку?

— Игорь, Игорь…

Я не нашла слов… Они и не были нужны. Грета радостно тыкалась носом в стекло. Глаза блестят — оба века открыты. Ей разрешили ехать сзади, но не на переднем же сиденье, пусть ей давно уже исполнилось двенадцать лет. Багажник занят чемоданами и теплыми куртками. Очень теплыми штанами. Лыжными. Мы точно не замерзнем на снегоходах, не должны. Грете тоже купили синтепоновый комбинезон. Красный, как девочке. Хорошо, не розовый. Как юбочка на подгузнике. А папочке еще сорока нет…

Я открыла пассажирскую дверь и отправила собаку на заднее сиденье. Грета уселась там с открытой пастью безумно довольная. Ну, правильно, это ее первая заграничная поездка. С собачьим паспортом.

— Ну что, Питер, увидимся в следующем году, — пошутил Игорь на выезде из города.

До Выборга мы добрались без особых проблем. Проблемы начались, когда мы начали искать, где поесть. Или уже пожрать, настолько успели проголодаться.

— Вот об этом я не подумал… — закусил губы Игорь. — По-человечески не проводим год.

— Ну, мы его по-человечески и не жили… — почти не пошутила я. — Давай покупай шаверму…

— Ага… Я купил детское шампанское… С шавермой.

— Ну, покупай круассаны. Будем, как в парикмахерской, в технический перерыв… Игорь, ну какая разница, когда жрать хочется…

— Малина, оставь всю грубость в уходящем году. Договорились? Сделай мне такой подарок.

— Я злая, потому что голодная. А голодная, потому что ты дурак, — усмехнулась я, — не забронировал ресторан.

— Я договорюсь… На кухне пожрать…

Он договорился с администратором. В довольно приличном по местным меркам ресторане. За столиком. В общем зале. Пообещал, что уйдем до десяти. Да какое там посидеть? У нас ребенок в машине окоченеет…

Мы поели и ушли. За этим в сущности и пришли — набить живот на ближайшие десять часов. Хотелось пройти границу еще в старом году. На удивление, мы не одни были такие сумасшедшие. Но пограничники все успели: и наши, и не совсем наши, финны. Мы даже успели прилично прогнать по финской земле, прежде чем Игорь остановил машину.

— Ты чего?

Он ткнул пальцем в табло электронных часов. Три минуты до Нового года.

— Знаешь, все ломать, не строить… — продолжил, отстегиваясь. — Давай хоть шампанское откроем…

— Ты за рулем. А газированный сок не стреляет.

— Я ж пить не предлагаю. Только бабахнуть. Выльем в сугроб. Пусть думают, что собачка пописала…

— Игорь…

— Ну что ты хочешь?! У меня две минуты. Уже меньше.

Он хлопнул дверью. Открыл багажник. Мне пришлось перегнуться назад и придержать Грету за ошейник.

— Еще не приехали… — сообщила я ей.

Собака одурела от сидения в машине. Я, правда, тоже.

Игорь сунул мне в руку поводок, и все за минуту. За полминуты я оказалась на улицы подле него вместе с Гретой. Огоньки на машине он включил, прежде чем вылезти. Вместе с музыкой рождественской — так что ура мы кричали на этот раз не под бой курантов, а под звон бубенчиков и собачий лай. Грета не поняла, что происходит. На календарь не смотрела — помнила только, что в Новый год стреляют и нужно обязательно окопаться в ванне.

— С Новым годом!

— С Новым годом! — ответила я сразу за Игорем, а потом.

Нет, он не поцеловал меня. Он присел подле собаки и потрепал Грету за уши.

— И тебя с Новым годом, лопоухая!

Грета сильнее затрясла ушами, точно отбрыкиваясь, но Игорь все равно в новом году поцеловал ее первой. Потом уже меня и не в нос, и не в черный, и не в мокрый, а в губы — мокрые от — слюней, которые я пускала по шампанскому. Игорь дал мне подышать им.

— Пить будешь? По-гусарски? Из горла!

— Чтобы сразу окосеть? — усмехнулась я.

— Ну, могу достать чашку от термоса. Так будешь?

— Нет. Из чувства солидарности не буду.

— А из чувства любви слабо?

Он прищурился, и мне захотелось… Слепить снежок и дать ему в довольную морду очень больно. Я это сделала. И он ответил — тем же… Поставил бутылку в сугроб и… Я подтянула к себе Грету и попыталась вскарабкаться на обочину. Куда там! Снежок угодил за шиворот, а потом и вся я оказалась в сугробе — под Игорем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Нам еще столько часов ехать!

Дурак, ну кто же он еще такой! Мы в джинсах и в свитерах… Все к чертям собачьим мокрое… Еще и Грета голосит над нами: гав-дураки, гав-идиоты… Лаем собачьим глаголет истину…

— Малина, я тебя люблю… — Игорь прижался к моему носу своим холодным.

Наверное, мы все закоченели на морозе, но отвалилось пока только сердце.

— Ну скажи мне да хоть в этом году…

— Игорь…

Он выдернул из-под меня руку, стряхнул с нее снег прямо мне в лицо и глянул на часы.

— Твое время прошло. Ты обещала дать ответ в первые пять минут нового года. Пошла шестая. Малина, ты выйдешь за меня?

— А тебе это так важно?

— Слушай, женщина! — перекричал он Грету. — Ты можешь ответить на вопрос коротко и ясно — да? Ну, скажи “да”. Это так просто. Или ты не знаешь слова “да”? Знаешь “да”?

— Да, — ответила я вынужденно, потому что под ним было жарко, а на снегу холодно.

И Грета истошно орала, не понимая, кто тут сошел с ума и кого следует покусать.

Игорь молчал. Смотрел мне в глаза.

— Да, я тебя люблю.

— Я не об этом спрашивал, — улыбнулся он. — Это я и без слов знаю. Ты выйдешь за меня замуж?

— А ты слезешь с меня, если я скажу “да”?

Он рассмеялся и тронул горячими губами мой ледяной нос.

— Если скажешь “да”, то я с тебя точно не слезу… Лет так тридцать. Ну, что, нет?

— Да, слезь, пожалуйста. Мы все мокрые и заболеем. Где ты будешь здесь искать малину?! Под снегом?

— Я уже нашел ее. Вот она… На снегу! Ну, хочешь, будет под снегом! Для тебя и снега не жалко…

И мне на лоб с его ладони посыпался снег. Затем Игорь перепутал сугроб с подушкой и поцелуем вдавил мне голову в сугроб.

— Мне волосы сушить! — закричала я, только сейчас вспомнив, что я без шапки.

Он-то без волос и без мозгов!

— Малина, блин… Вляпались…

— Что?

Он отстранился. Я подняла голову и увидела, что позади нашего внедорожника стоит финская полицейская машина.

— Здесь парковаться нельзя? — спросила я шепотом.

— Неважно… Что-то да нельзя. Может, целоваться нельзя… Ты только молчи, когда они про зарплату будут спрашивать. У них штраф в процентном отношении от доходов считается.

— Жаль, что не от мозгов. Тогда б они тебе еще и доплатили в евро.

— Спасибо, Малина.

Игорь не отряхнулся — быстро подал мне руку и оглянулся.

У одного из полицейских, если я правильно понимаю, пистолет совсем не игрушечный. Заговорили они сразу по-английски — увидели наш номер. Я поняла не так уж и много. Но они точно спросили, в порядке ли я? Айм ЕСТЬ окей, сказать я смогла. На остальные вопросы отвечал уже Игорь. Что именно, я, конечно, не поняла. А потом он под внимательным взглядом полицейского, достал из кармана телефон и отдал полицейскому.

Это еще зачем? Дядька что-то начал в нем искать, а Игорь снова сунул руку в карман. Документы забыл в машине, а в нее не пускают? На телефоне есть копия, что ли?

Нет, достал коробочку. Повернулся ко мне.

— Малина, я не знал, скажешь ты да или нет. Это так, — он держал коробочку на ладони, — ну… Просто кольцо. Ты его сможешь просто так носить. Это на Новый год куплено. Но если ты говоришь мне «да», то можно считать…

Игорь вдруг опустился передо мной на одно колено — и только тогда я увидела, что полицейский держит его телефон направленным на нас — снимает, фотографирует? А плевать…

Я смотрела вниз — в блестящие глаза Игоря. На его губы, которые, прикусив сначала, он наконец раскрыл для слов:

— Малина Владимировна, вы согласны выйти за меня замуж?

Он поднял к моему замерзшему носу ладонь: на атласной черной подушечке горело кольцо — бриллиант, кругленький такой…

— Да, я согласна.

Я протянула ему руку: на пальцах блестел растаявший снег, но кольцо не соскользнуло — село, как родное.

Игорь поднялся с колен, но не поцеловал на камеру. После секундной заминки я нагнулась, чтобы отряхнуть ему джинсы. На локтях свитера по-прежнему сверкали комья снега, но их сбить я не успела, Игорь обернулся к полицейским. Дядька протянул ему айфон и что-то сказал — наверное, поздравил. Затем мы обменялись стандартным «хаппи-нью-иар», и мы наконец остались одни. Ну, машины проносились мимо, как и в старом году…

— Полицейский спросил, не заставил ли я сказать тебя «да»?

— Заставил, конечно… — рассмеялась я.

Игорь достал из сугроба бутылку.

— Хочешь умыться?

— Я же наоборот буду вся липкая.

— Тогда придется пить. Ну отметить же надо? По одному глотку.

— И как они уехали, оставив тебя с шампанским?

— Ну, не могли же они испортить нам такой день. Такую ночь…

Я рассмеялась. Игорь отпил первым, я — сделала глоток и остановилась.

— Не нравится? — спросил Игорь.

— Просто пить не хочу. Не лезет.

Игорь перевернул бутылку, и шампанское ушло в снег, как наше прошлое.

— Спасибо, — сказала я, не зная даже, за что благодарю.

Потом пришлось извиняться. От одного глотка меня так скрутило, что я бросила поводок со все еще лающей собакой Игорю и склонилась к сугробу. За спиной хлопнула дверь. Игорь подошел уже без собаки, но зато с бутылкой воды. Меня начало трясти от холода, но я схватила охапку снега и принялась тереть ей лицо и даже сожрала комок. Желудок комком оставался.

— Лучше бы мы не ужинали, — сказала я и поймала внимательный взгляд Игоря. — Что?

Уши заложило, я скрутила волосы в хвост и отвернулась.

— Что ты так на меня смотришь? — говорила, стоя к нему спиной. — Мне холодно. Можно сесть в машину и… Переодеться.

— Ты в порядке?

Я обернулась.

— Уже да. Ну что?

Игорь не отвел взгляда.

— Ты говорила, что они выпадают прямо на праздники.

— Кто они?

— Праздники. Ты меня прекрасно поняла. И тоже про это подумала.

— Один день, два, не суть важна… Это еда… Плохая… Мы предохранялись.

— Не скажи…

— Тогда были безопасные дни. Чего ты хочешь? Какая разница? Я все равно не пью…

— Разница большая. Можно ли в сауну идти… И на снегоходах кататься…

— Все равно ничего не покажет. Рано… Ну… Два дня подождем… Игорь, ёлы-палы, что ты хочешь?

— Чтобы они не начались. А то не понимаешь… А ты?

Я опустила глаза.

— Не хочу выходить замуж по залету…

— Ну… Как бы «Да» ты сказала мне до… Может, тебя, конечно, от меня уже тошнит…

Я вскинула голову:

— Понятное дело, что от тебя! В любом случае, от тебя… Меня тошнит. Давай переоденемся. Я, прости за подробности, до трусов… Мокрая…

— Как обычно в моем обществе, разве нет?

Я сумела нагнуться и схватила горсть снега, а Игорь успел закрыться руками.

И что, на этом конец? Да, конец моей свободной жизни. А беззаботной она никогда и не была.

— Малина, ты злишься? Ну ты сама сказала, что можно…

— Да, сказала… Сама… Я всегда себе говорила, что если залечу от тебя, рожу…

— Без меня?

— Без тебя…

— И даже не сказала бы?

— Ну, почему же… Позвонила бы…

— Да неужели! Знал бы, что так легко можно заставить тебя позвонить…

Я снова слепила снежок, но на этот раз Игорь не стал прятать от меня лицо, и я бросила снег к собственным ногам.

— У нас все получится, — проговорил он. — Обещаю.

— Бедный Гошка, — проговорила я, почувствовав на глазах слезы. — Он только нашел себе друга…

— Ну, я как-нибудь сумею совместить две ипостаси: дяди и папы. Думаешь, невозможно?

— Ну… Если постараться…

— Я буду стараться, Малина. Очень. А ты?

— Ну и я буду стараться… Куда мне деваться-то!

— Маме позвонишь?

— Ты что, сдурел? — закричала я. — Мы тест еще не сделали!

— С Новым годом поздравить! — рассмеялся Игорь.

— А…

Я вернулась в машину и достала телефон.

— Мама, с Новым годом! С финской земли!

— С Новым годом! Осторожней там…

— Поздно осторожничать… — я сжала губы. — Игорь сделал мне предложение, и я согласилась.

— Скажи моей будущей теще, что я ей сейчас нашу фотку отправлю!

Я проигнорировала его фразу, но Игорь так орал, что его теща услышала сама, наверное.

— Мам, всем нашим привет. Ваши подарки у нас под елкой лежат. Вернемся, пригласим всех… Так что не переругайтесь там на каникулах.

Я убрала телефон в сумку. Игорь копался в своем.

— Мне холодно, — напомнила я жениху.

— Ой, извини…

Он швырнул телефон на водительское сиденье и откинул спинку заднего.

— Залезай, там больше места. Я сейчас чемодан открою.

Уже открыл — шкатулку с троллем. На счастье.

Конец

Оглавление

Вместо пролога немного про ТРОЛЛЯ

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍1. "Каждой бабе по…"

2. "Счастье!"

3. "Любовные БОМЖи"

4. "Классическая дурь"

5. "У нас по записи"

6. "Сударек"

7. "Карлсон вернулся"

8. "Настырный козел"

9. "Моя зараза, моя"

10. "Неподъемная ноша"

11. "Шушера парикмахерская"

12. "Он все проспал"

13. "Просроченный подарок"

14. "Даже стыдно"

15. "Колючий ежик"

16. "Никакой он не хороший"

17. "Со сливками и клубникой"

18. "Лучший мой подарочек — это…"

19. "Те же яйца, только в профиль"

20. "Дождалась"

21. "Подарочный апокалипсис"

22. "Последний крестик"

23. "Городские сумасшедшие"

24. "Не одна"

25. "Накреативили"

26. "Дуракам не везет"

27. "Дурак с опытом"

28. "Маленькая Малинка"

29. "Под фанеру"

30. "Свои, блин…"

31. "Двое и собака"

32. "Раз, два, три, елочка гори!"

33. "Достать Деда Мороза"

34. "Вписаться в поворот легко, в семью сложнее"

35. "Без шапки, без мозгов и с да”