Дорога домой (СИ) [narzicca black] (fb2) читать онлайн

- Дорога домой (СИ) 826 Кб, 176с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - (narzicca black)

========== Часть 1. Знакомство ==========

Для Дина все начинается во сне. Сэм как-то раз сказал ему: все плохие истории начинаются с пробуждения главного героя. Именно так его история и начнется. Точнее, правильнее будет сказать, именно так его история закончится.

Дин просыпается.

Дин просыпается и никак не может вспомнить свой сон. От сна остаются какие-то обрывки, смутные, не складывающиеся в единую картину. Кастиэль, кажется, умер. И сам он тоже умирал. Но ведь ему не первый раз снилась смерть Кастиэля, да и своя собственная тоже уже снилась. Что не так было с этим, конкретным сном? Дин никак не может понять, ухватить это различие, между снами обычными и этим, который так походил на реальность.

Сам Кастиэль, вполне живой и с виду вполне себе здоровый обнаруживается на их кухне. Держит кофе с недовольным видом (зачем ему понадобился кофе?) и что-то объясняет Сэму. Дин никак не может вспомнить, помирились они или все-таки нет. Что последнее он сказал Кастиэлю? «Я никогда тебя не прощу?». Или было что-то еще, что-то иное? Он же извинился, так ведь? И Кастиэль простил? Простил его?

— Дин, это может быть очень важным, — Кастиэль протягивает ему кружку, и Дин машинально берет ее. Делает глоток. Кастиэль продолжает говорить. Дин никак не может сосредоточиться на его словах, уловить их суть. Голова раскалывается от смутных полуснов-полу образов. Дин даже не может поручиться, что этого не было наяву: Кастиэль и Пустота, Смерть (Бобби, не Смерть), жаждущая мести, что-то еще, что-то важное, какие-то слова… слова. Кастиэль что-то сказал ему, что-то очень важное, безумно важное… Но что?

— Что-то случилось… — нечаянно произносит Дин вслух.

— Конечно случилось, — неожиданно грубо отвечает Кастиэль. Слишком грубо, разве они не помирились? В Чистилище? Это же было? Или не было? — то, что Бог говорил со мной, это по-твоему не что-то важное?

— Бог? — Дин осознает, что все прослушал, — Чак? Что ему..?

— Нет. Не Чак. Это был Бог. Но не Чак.

— Да, но, Кас, ты действительно уверен, что это был бог? Может кто-то просто наслал на тебя сон? Или это могла быть Амара? — Сэм старается говорить очень спокойно, но Дин видит, как он напуган.

— Сэм, я уверен. Я почувствовал. Ты бы понял, будь ты со мной. Я не знаю, как описать. Это было… нечто странное. Как… благодать… но сильнее, намного сильнее. Словно… любовь, вся мировая любовь, собранная в одном месте. Я ощущал такую сильную любовь, концентрацию любви. Не уверен, что смогу объяснить. За всю свою жизнь я нигде и никогда не ощущал столько любви. Мои крылья… будто снова сделались целыми.

— Ты можешь точно передать ее слова? — спрашивает Сэм, неубежденный.

Кастиэль качает головой.

— Я не все помню. Но то, что осталось в памяти, достаточно четко. Она сказала: бедные мальчики. Бедный мой малыш. Она сказала: нет, так никуда не годится, так неправильно.

— Погоди, она? — перебивает Дин, — ты уверен, что это была не Амара?

— Конечно же, уверен, — отвечает Кастиэль и замолкает, будто задумавшись.

— Так и..? — торопит его Сэм.

— И еще: он поможет тебе. Она сказала… — Кастиэль опять молчит какое-то время, выглядит удивленным, — он — хороший. Всегда был хорошим. Только немного любопытным. Но он действительно любит этот мир и обязательно что-то придумает.

— Так… и кто такой этот он? — спрашивает Сэм.

— Ее сын, — отвечает Кастиэль, — так Она сказала. Полагаю, кто-то из ангелов.

— Час от часу не легче, — злится Дин, — мы что, должны искать непонятно какого ангела, не пойми где?

Кастиэль смотрит удивленно и неприязненно. Дину хочет поежиться от его взгляда, он не привык, что Кастиэль смотрит на него вот так:

— Она дала мне его адрес, — говорит он, — точнее… вроде как вложила его в мою голову. Место, где я смогу найти помощь. И еще… она просила запомнить, что бог — есть любовь.

— И куда нам нужно ехать? — напоминает о себе Сэм.

— В Лондон, — отвечает Кастиэль спокойно.

— В Лондон, это который в Англии? — уточняет Дин.

— Да, Лондон, который в Англии.

— Просто потрясающе, — Дин стонет, отгоняя неясное виденье себя, пришпиленного ржавым гвоздем к стене, как бабочка в чьей-нибудь коллекции, — мы что, действительно, туда собираемся? На самолете?

— Кас, может нам стоит, — начинает было Сэм, но Кастиэль перебивает его, выделяя слово: я.

— Я туда отправлюсь. В ближайшее время. Вы — как хотите.

— Мы с тобой, — неожиданно для себя, твердо и уверенно отвечает Дин, которого тошнит от одной только мысли о полете, — мы тебя не бросим одного.

Кастиэль выглядит удивленным, как и его брат.

— Дин, ты уверен? — начинает было Сэм.

— Да. Да, я уверен, — говорит Дин, не менее твердо, — мы летим в Англию. Все вместе.

И они действительно летят в Англию. Гребаные семь часов.

****

Аэропорты всех стран, похоже выглядят одинаково. Или это касается только аэропортов крупных городов? Дин не хотел бы выяснять.

Дин ужасно хочет спать, и проспать минимум сутки, в самолете он и глаз не смог сомкнуть. Но денег у них в обрез, нет даже на обратные билеты, а еще у них очень-очень мало времени, в любую минуту здесь может появиться Чак, их персональное проклятье.

Поэтому они едут до вокзала Виктория на поезде, очень чистом и очень новом, в котором Дин умудряется поспать несколько минут и даже завалиться на плечо Кастиэля. Тот, впрочем, не возражает. Затем они садятся в автобус до центра Лондона, тоже слишком чистый и полупустой. Дин печально думает насколько проще было бы взять машину напрокат. Но Сэм твердо уверен, что непривычная сторона движения для них — это форменное самоубийство. И Кастиэль неожиданно оказывается на его стороне.

Усталые, сонные, грязные, они добираются до пыльного, неухоженного магазинчика, который всем своим видом будто призван отталкивать потенциальных покупателей. Магазинчик смотрится инородно в чистеньком ухоженном Лондоне.

Дин готов войти сразу, но Кастиэль почему-то медлит. Стоит возле дверей, будто обнюхивая воздух. Изучая.

— Здесь живет ангел, — говорит Кастиэль немного нервно, — но тут все какое-то… другое… Какое-то… Не так, как у нас…

— Опасное? — спрашивает Сэм.

— Нет, тут… я ощущаю любовь… кто-то очень любит это место, кто-то светлый… но тут есть что-то еще… что-то адское, как будто сера? Дым? И это место… словно не совсем реальное… Не совсем настоящее…

На двери магазина путаная табличка с самым дурацким временем работы, какое Дин только видел.

— Тут вообще бывают покупатели? — удивляется он.

Сэм толкает дверь, и та послушно открывается, издав немелодичный скрип.

Они входят осторожно в полутемное, пыльное помещение, целиком заставленное книгами. Дин удивленно подмечает, что ни одна из книг не имеет ценника. Пахнет плесенью и затхлостью. Воздух неприятно влажный.

Кастиэль останавливается, и Дин, подняв глаза от книг, видит перед ним рыжего пижона в темных очках, с татуировкой на виске, которого совершенно точно тут не было еще секунду назад.

— Ты — ангел, — говорит Пижон Кастиэлю, совершенно не удивленный их появлением, — молодой какой-то, из новеньких. Падение не застал?

— Кто ты такой? — спрашивает Кастиэль, тоже не особо удивленный.

Пижон не отвечает, обходит его кругом, игнорируя Сэма и Дина.

— А с оболочкой-то что? Неужели человеческое тело? Надо же, даже крылья подгорели. Кто так тебя?

— К-хм, — обращает на себя внимание Сэм, но Пижон не реагирует, — извините, мы приехали издалека. Нам сказали… тут можно… найти помощь.

— Вам сказали? — уточняет Пижон, делая акцент на «вам».

— Мне сказали, — поправляет Кастиэль.

— Ага, заметно, — Пижон странно кривится, словно принюхивается, — от тебя так и несет Ее светом. Недавно с Ней говорил?

— Простите, — снова вмешивается Сэм, — но, с кем с ней и кто ты собственно такой?

— С Мамой, — Пижон показывает на потолок, но понятнее не становится, — не знаю, как у вас, в Америке, но здесь первым представляется тот, кто пришел в чужой дом. Ну знаете… этикет. Знакомое слово?

Дину жутко хочется врезать ему по лицу, но его останавливает подозрение, что парень, угадавший в Кастиэле ангела с первой минуты знакомства, вряд ли позволит такое обращение с собой.

— Я — Сэм, это мой брат — Дин, — говорит Сэм, — мы — охотники. А это — Кастиэль, он — ангел, тут вы угадали.

— Падший ангел, — хмуро поправляет Кастиэль.

— О, да ладно вам, — тянет Пижон, — обычный ангел. Только совсем еще юный, неопытный.

— Я пал, — спорит с ним Кастиэль, — я отрезан от небес.

— Прекрати, это не так работает. Падшие становятся демонами. Тебе просто нужно сделать нормальное тело, да крылья подлатать. С человеческим телом, да еще и мертвым, удивительно, как ты их вообще раскрывать умудряешься. Когда была последняя линька? Ты хотя бы следишь за ними? Перья вычесываешь? Моешь?

— Я… что? Нормальное тело? Следить? Но разве ангелам недостаточно… небесной благодати.?

— Вот потому половина ангелов и ходит с такими потрепанными крыльями, — замечает Пижон, — уверены, что небесной благодати будет достаточно. Отвратительное зрелище. То перья поломанные торчат, то блеска нет, позор, а не ангелы.

— Простите, мы кажется немного отошли от темы, — вмешивается Сэм, — мы с братом — охотники.

— Так? И? Что-то продаете? Ищите хорошие места? Нужно сезонное разрешение? Души даже не предлагайте, сдались они мне…

— Вы не поняли, мы охотники на монстров, — перебивает его Сэм. Дин говорит одновременно с ним:

— Душу? Падшие ангелы? Ты кто на хрен такой, парень?

— Какая вежливость, — ехидно замечает Пижон, — американцев можно узнать за милю. Падший ангел.

— Я, кажется, задал вопрос, — говорит Дин нарочито низким, угрожающим голосом.

— А я кажется на него ответил, — отвечает абсолютно не впечатлённый Пижон.

— Он же сказал — падший ангел, — вмешивается Кастиэль, — Дин, ты действительно мог бы говорить повежливее.

Пижон коротко аплодирует. И снова обращается к Кастиэлю.

— Могу помочь. Есть пара знакомых, ну, там, — он снова показывает на потолок, — создадим тебе нормальное тело, благодать снова заработает, подарю пару баночек воска для перьев. Это же позор, так запустить их.

— Мы здесь не за этим, — говорит Кастиэль неуверенно, — точнее… это было бы отлично, спасибо, но у нас есть одна проблема.

— Проблема?

— Апокалипсис, — отрезает Дин.

— Так и знал, — стонет Пижон-Падший-Ангел, — и опять мы.

— Погоди, — снова прерывает Сэм, — разве ты не сказал, что падшие ангелы становятся демонами?

Дин делает шаг назад, кладет руку на рукоять ножа на поясе. Нужно было догадаться, что никто не может быть таким дружелюбным просто так.

— Ага, сказал, — отвечает Пижон спокойно, — я — демон, если тебя это волнует. Кроули.

Он протягивает руку.

— Кроули?! — Дин и Сэм говорят одновременно. И одновременно замолкают глядя друг на друга. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Он не наш Кроули, — вмешивается Кас, — я бы узнал.

— Ваш Кроули? Что еще за ваш Кроули? — требует ответа Демон-Пижон, называет его Кроули Дин категорически отказывается. А потом Пижон творит странное, он смотрит на Дина и что-то делает с ним, что-то… неправильное.

— А, Маклауд, — говорит он, — ну как же, — он щелкает пальцами, — Фергюс? Верно? Какой же это был век… пятнадцатый? Шестнадцатый? Один из моих фанатов, все на лету схватывал… Как он, кстати?

— Умер, — отвечает Сэм сухо.

— Ты, ты что рылся в моей голове?! — Дин рвется было схватить его за грудки пиджака, но ткань расползается под пальцами серым туманом, и сам демон оказывается стоящим дальше от них, чем Дин запомнил.

— Думай потише, — советует Демон, приподняв бровь, — умер — развоплотился?

— Нет, погоди! Какого хрена вообще? Кто тебе позволял?

— Кто тебе позволял, — передразнивает Демон, — думаешь, это можно отключить? Я не читаю мысли, я их слышу. И все знаю про все твои дерьмовые поступочки и желания.

— Какие еще… мы тут вообще-то мир спасаем! — взрывается Дин.

— Похоть, — начинает Демон, очень спокойно и очень холодно, — ненависть. Ярость. Ты желаешь ангела. И боишься своих чувств. И ненавидишь его за это. И ведешь себя с ним чудовищно. Отвратительно. Несправедливо. Обвиняешь его в том, в чем он не был виноват. Никто не был виноват, но обвинить-то кого-то надо, чтобы стало легче. Очень, очень по-людски. Как ты ему сказал? Никогда тебя не прощу? Можно подумать, ты что-то знаешь о прощении. И себя ты тоже ненавидишь и не прощаешь, постоянно наказываешь. А еще, прямо сейчас, ты в ужасе от того, что твой ангел и твой брат все это слышат. Но тебе не о чем переживать. Они давно в курсе. Ничего не упустил?

Дин может только открывать рот. Молча. Потому что да, Демон ничего не упустил.

Кастиэль стоит, опустив голову. Спрятав глаза. И все это ужасно неправильно.

— Так боялся, что тебя отвергнут, что предал его сам, — безжалостно продолжает Демон. Кроули, — Оставил. Бросил. Верно, спасатель мира? А ты? — теперь он обращается к Кастиэлю, — думал, что любовь — это покорность? Смирение? Смотри, куда это привело. К какой гордыне!

— Я ни о чем не жалею, — говорит ему Кастиэль так же спокойно. И смотрит прямо в глаза, — ни об одном из своих поступков. Я повторил бы каждый свой выбор с той минуты, что коснулся его души в аду.

— Жалеешь, — тянет Кроули издевательски, — мне и это озвучить? Или пощадить тебя? Они не понимают и вряд ли поймут. Слишком зациклены на самих себе.

— Идём, Сэм. Нам тут не помогут, — говорит Дин несколько громче, чем это необходимо.

— Погоди, — просит его Сэм непривычно тихим голосом.

— А сейчас твоя гордыня не даёт тебе попросить меня о помощи. Хотя на кону стоит целый мир, — говорит Кроули довольным голосом. Слишком довольным.

— Он прав, Дин, — говорит Сэм также тихо, — на кону стоит весь мир. Мы не имеем права уходить. И я… я знал… — он кашляет, — про тебя и… про тебя и Каса. Догадывался. Это… не мое дело. И… Дин, если он способен на такие вещи, может быть он смог бы… Может он единственный в мире, кто сможет…

— Надо же как удобно, — замечает Кроули, — говоришь: не мое дело и спокойно смотришь, как твой братишка совершает отвратительнейшие поступки. И никогда не вмешиваешься, это же не твое дело.

— Ты прав, — говорит ему Сэм очень серьезно, — я… возможно, мне так было удобнее. Но мы приехали сюда не обсуждать отношения моего брата. Пожалуйста… нам очень нужна помощь.

========== Часть 2. Явление ангела ==========

За их спинами звенит колокольчик, Сэм сразу же замолкает, Дин оборачивается посмотреть на посетителя.

Он выглядит, как человек, практически, как настоящий человек, и все-таки разница есть. Нечто неуловимое, некое… сияние? Светлые волосы, старомодный сюртук, встревоженные голубые глаза. И никакой это не человек, абсолютно точно не человек. Он светится. Он действительно светится. И Дину внезапно хочется рухнуть перед ним на колени, хочется просить прощения, хочется молиться так искренне, как он никогда ещё не молился. Света становится больше, белого, холодного, невыносимого, этот свет нестерпимо яркий, тяжелый, давящий. Дин едва держится на ногах, его буквально вжимает в книжный шкаф каким-то непосильным давлением. Дин задыхается. И парадоксально, одновременно с этим, он ощущает любовь, столько любви, сколько физически он не может перенести.

— Что здесь происходит? Кто вы такие? — спрашивает не-человек холодно и от звука его голоса в магазинчике дребезжат стекла. Спрашивает у них, но не от них ждет ответа. И встревоженно смотрит на Кроули.

— Ангел, прекрати это! — требует Кроули в ответ, ничуть не впечатленный, — выключи немедленно! Это же просто люди!

Свет приглушается, становится не таким давящим, не таким ярким. Дин тяжело дышит, опираясь на стену, отдышавшись — оборачивается, и видит, что дела остальных не лучше. Сэм обнаруживается сидящим на диване, обхватившим голову двумя руками. Кас опирается на стену, тоже не в силах отдышаться (а ему ведь никогда и не нужно было дышать), бледный практически до серого.

— Они всего лишь хотели попросить о помощи, ангел, — говорит Кроули, — все в порядке. Я в порядке. Слышишь? Я в порядке, ангел, хватит!

Ангел кивает. Дина отпускает окончательно. Он судорожно вдыхает восхитительно чистый, сладкий воздух.

Кроули единственный из них остается в норме, во всяком случае внешне, на него свет никакого видимого влияния не оказал. Хотя разве не демону должно было быть хуже всех? Дин не знает, связано ли такое проявление сил с тем, что оба новых знакомых используют собственные тела, но понимает: если бы им пришлось сражаться с такими ангелами, они бы не справились. Им бы и ангельский кинжал не помог. Попроси его этот конкретный ангел, Дин бы убил себя собственноручно, при этом ощущая полнейшее счастье. Он бы и Сэма убил и собственную мать. Что угодно бы сделал. Это пугает до дрожи в ногах. Это ужасает.

У Дина резко начинает болеть голова, и ангел тянется к нему, будто ощутив что-то. Дин отшатывается, подавив порыв спрятаться за спину Кроули.

— Нет, не прикасайся!

— Всё в порядке, Дин, — говорит Кроули, — Азирафаэль — ангел. Он не причинит тебе вреда

— Да неужели? — отвечает Дин слабо, — предпочитаю сам решать, ясно?

Ангел выглядит печальным из-за его слов, и Дину становится невыносимо стыдно. Ему неожиданно хочется обнять ангела, упасть перед ним на колени и молить о прощении.

— Я же просил прекратить это, ангел! — шипит Кроули, и Дина опять отпускает.

— Это — Азирафаэль, — сухо представляет Кроули ангела.

— Извиняться не собираюсь, — так же сухо говорит Азирафаэль, и поворачивается к Кроули, — что я должен был подумать, дорогой? Охотники на демонов, вооружённые? У них есть святая вода!

— Действительно? — удивляется Кроули, — надо же, а я и не заметил. И правда, совсем отуземился.

— Ну она не слишком-то качественная, — успокаивает его Азирафаэль, — только серебро, никакого божественного света. Сами освящали?

Дин кивает.

— А есть разница? — спрашивает пришедший в себя Сэм, который, впрочем, не торопится подниматься с дивана.

— Безусловно, молодой человек, — Азирафаэль поворачивается в сторону Сэма, Дин буквально выдыхает от облегчения. Голубые глаза больше не сфокусированы на нем, спасибо богу за это. Его даже ведет в сторону, и Дин вынужден схватиться за книжную полку.

Сзади на его плечо опускается горячая ладонь, поддерживая. Кроули, удачно оказавшийся рядом и практически приобнявший его, определенно нарушает его личные границы, но так — спокойнее. Безопасней. Дин осторожно вдыхает смесь дыма и дорогого парфюма, понимая, что демоны ему все-таки ближе и привычнее ангелов. Он и сам в какой-то степени был демоном.

— Почему бы нам не переместиться в более удобное место? — светски интересуется Кроули, — наши новые знакомые едва держатся на ногах после теплого ангельского приема. Если ты так встречаешь всех покупателей, не удивительно, что твой бизнес преуспевает.

Азирафаэль меряет его холодным взглядом, от которого Дин ежится и неосознанно прижимается ближе к Кроули. Но сам Кроули никак не реагирует и на взгляд.

— Если ты считаешь, — угрожающе начинает Азирафаэль, и Дин всерьез подумывает о том, чтобы сбежать подальше, — что эта ситуация стоит моих коллекционных запасов вина, то ты сильно заблуждаешься, мальчик мой.

«Мальчик» хмыкает, все еще не впечатленный. Рука на плече Дина ободряюще сжимается.

— Полагаю вином тут не обойдешься, ангел. Если я все верно понял, нам светит новый апокалипсис. У меня на такой случай припасен ящик рома.

— Только не говори, что он остался у тебя с того времени, когда ты якшался с этими отвратительными пиратами, — морщится Азирафаэль.

— Нет, ангел, — Кроули усмехается, — он остался у меня с того времени, когда я якшался с твоим милым Эрнестом, он любил переводить его на коктейли.

— Что ж, — Азирафаэль вежливо показывает на неприметную дверь, Дин может поклясться, что не увидел ее раньше просто потому, что никакой двери там не было, — проходите, располагайтесь. А мне нужно закрыть магазин.

****

— Он — не Бог, — говорит Азирафаэль серьезно, стоит только Сэму закончить.

— Определенно нет, — соглашается Кроули, ставит свой стакан на столик и расслабленно разваливается на кресле в какой-то совершенно непостижимой позе, будто бы в его теле вообще нет костей.

— И кто же он тогда? — озвучивает Кастиэль общие мысли, — он, определенно могущественнее ангелов. Он способен менять реальность.

Азирафаэль с Кроули обмениваются очень странными взглядами. Понимающими.

— Запасной план? — говорит Кроули словно невпопад. Азирафаэль кивает, — значит у нас появилась проблема…

— Нам нужно связаться с нашими сторонами, — отвечает Азирафаэль вполголоса, будто озвучивая их общие мысли.

— Ангел…

— С бывшими нашими сторонами, — поправляется он, — но тут есть некоторые сложности.

— На самом деле, — говорит Кроули и выглядит при этом несколько смущенно, — я за последние пару лет оказал несколько услуг Вельзевул… И мне вроде как обязаны. Так что сложностей…

— Ты что, снова работаешь на ад? — возмущается Азирафаэль, — мы же договорились! Мы на своей стороне!

— Ангел, тебе не стыдно? — Кроули смотрит на него в упор, склонив голову. — И я не работаю на ад. Это просто… услуги. Я поддерживаю важные для меня связи. Хочешь сказать, ты не делал ничего такого?

— Ну… возможно… чисто теоретически… я несколько раз встречал Гавриила… но я… ладно, я могу с ним связаться, — недовольно отвечает Азирафаэль.

— Рад, что ты признал это, — говорит Кроули. — Конечно же с ним можно связаться через Вельзевул, но, приятно, наконец, слышать от тебя правду.

— Ангелы не лгут, — уверенно заявляет Азирафаэль.

— Конечно нет, — соглашается с ним Кроули, — всего лишь недоговаривают, уходят от ответа, изворачиваются. Но напрямую не лгут, нет.

— Простите, но о чем вы сейчас говорите? — задает Сэм вопрос, — вы знаете, кто такой Чак? Гавриил — архангел Гавриил?

— Он мертв, — вставляет Дин, — умер в параллельной вселенной. Мне… жаль?

Кроули очень странно смотрит на него.

— Я не знаю, кто из знакомых тебе архангелов или ангелов умер в параллельной вселенной, но это определенно был не Гавриил, — говорит Кроули уверенно, — поверь, его не так-то просто убить.

— А Вельзевул — один из князей Ада? — продолжает Сэм, будто пропустив их последние фразы, — Баал? Повелитель мух?

Дин подбирается, ощущая, как алкоголь буквально выветривается из его крови. Им только князя Ада тут не хватало, разве эти ублюдки еще остались в живых?

— Повелитель мух, владыка чревоугодия, один из князей ада… — начинает перечислять Кроули, похоже искренне забавляясь.

— Именно. Именно он. Но вам не о чем беспокоиться, — прерывает его Азирафаэль холодно, — его мало волнуют проблемы смертных людей. И, если только вы не собираетесь вступать с ним в открытый конфликт…

— А если собираемся? — немного более вызывающе, чем хотел, спрашивает Дин. И звучит это откровенно глупо.

— Зачем? — спрашивает у него Кроули, непонятно всерьез или издеваясь, — зачем вам вступать в открытый конфликт с князем ада?

— Ну он — князь ада. Олицетворение зла на земле, — неуверенно поддерживает его Сэм.

— Начнем с того, что олицетворение зла на земле — это я, — Кроули изображает полупоклон, — и то, не на всей земле, а в Лондоне. А Вельзевул по большей части занят планированием этого самого зла и на земле бывает крайне редко. Да и зло состоит в том, чтобы подтолкнуть людей к совершению греха. По сути вы сами совершаете выбор.

— Погоди, — Сэм вмешивается, искренне не понимая, — разве демоны не должны убивать людей? Пытать?

— Зачем? Разве мученики попадают в ад? — задает ему Кроули встречный вопрос.

— А как же сделки? Вы совершаете сделки с людьми в обмен на их души! — обличающе заявляет Дин.

Кроули пожимает плечами.

— Мелкие демоны, как правило. Или те, у кого нет фантазии. Но, сделка ведь дело добровольное, разве я не прав?

— Хочешь сказать, ты никогда не заключал сделки? — возмущается Дин.

— А что не так со сделками? Вы, люди, придумываете целую кучу вещей, чтобы вызвать демона, требуете от него выполнения желаний, а потом удивляетесь, что демон заключил с вами сделку? Вы такие странные. И были бы стоящие желания, хоть немного фантазии. Но нет, из века в век: хочу дочку мельника, сожги соседское поле, дай мне бессмертие, дай мне золота, славы…

— Кроули. Кроули! — Азирафаэль снова прерывает его, — думаю, молодые люди очень спешат. Вы сможете обсудить проблему сделок после того, как мы решим проблему апокалипсиса.

— Хорошо, — Кроули разводит руками, — отлично. Не смею спорить.

Азирафаэль несколько длинных секунд меряет его тяжелым взглядом. Стоящий на столике цветок вянет на глазах. Несколько мух падают с потолка замертво. Дин кусает губы, сдерживая желание извиниться, хотя лично он ничего плохого не сказал. Судя по лицу Сэма, их ощущения похожи. Кроули никак не реагирует.

— Ладно, — отвечает Азирафаэль крайне раздраженным голосом, — кто первый покинет наших гостей, дабы связаться с руководством?

Цветок полностью засыхает.

— Вельзевул не мое руководство, — замечает Кроули, абсолютно не впечатленный, — но, так и быть, могу уступить тебе первенство.

— Я рассчитываю на ваше благоразумие, молодые люди, — Азирафаэль смотрит

на Сэма и Дина с явной угрозой. Дин кивает в ответ, совершенно не собираясь этого делать. Словно бы кто-то другой управляет его телом.

— Да, сэр, — отвечает Сэм вслух.

Кроули хмыкает, совершенно не впечатленный. Азирафаэль внимательно осматривает их и кивает, очевидно удовлетворенный увиденным.

— С вашего позволения, я испарил эту, так называемую святую воду. Думаю, так всем нам будет спокойнее, — сообщает он.

— Иди уже, ангел, — перебивает его Кроули, — я могу о себе позаботится.

Азирафаэль исчезает в белой вспышке, смерив Кроули недовольным взглядом, и оставив после себя резкий запах озона.

Кроули тянется к бутылке и разливает остатки рома по бокалам.

Дин проверяет наличие ножа на поясе. Нож на месте, что не может не радовать. Дин не уверен, что этот нож может подействовать на Кроули, но с ним ему спокойнее, раз уж им не оставили святой воды.

— Ты не успеешь, — Кроули откидывается на спинку кресла, закидывает ногу на ногу и абсолютно расслабленно отпивает из своего стакана. Не похоже, чтобы он хоть сколько-нибудь опасался их, несмотря на явное численное преимущество, и огромный опыт в убийстве демонов.

— Это тебе нужно бояться, — замечает Кроули вслух, и, прежде чем Дин успевает потребовать прекратить читать его мысли, снимает очки.

Дин роняет на пол бокал, хватаясь за нож, Сэм вскрикивает (всегда был девчонкой). Один Кастиэль остается невозмутимым.

Кроули смеется, искренне, демонстрируя беззащитное горло. А Дин понимает, что не может пошевелиться.

— Ты… что ты…

— Сначала попробуй успокоиться, — советует ему Кроули, — ты ведь уже был в курсе, что я демон, — он надевает очки и советует, — выпей. Помогает подлечить нервы.

Дин следует за направлением его взгляда и понимает, что его стакан завис в воздухе, не долетев до пола на считанные сантиметры. Ни капли рома не выплеснулось. Он тянется к стакану и с облегчением понимает, что вновь может двигаться. Делает хороший глоток.

— Так ты тот самый змий, — произносит Кастиэль задумчиво. Он стоит у шкафа и вертит свой стакан в руках, разглядывая на просвет, — создатель первого греха.

— Именно, — Кроули приподнимается из кресла, изображая карикатурный полупоклон, — к вашим услугам.

Дину кажется, что в библиях, которые он читал, создателем первого греха был сам Люцифер. Надо бы проверить.

— Начальство любит присваивать себе чужие заслуги, — говорит Кроули вслух.

— Ты читаешь мои мысли! Прекрати это! — возмущается Дин.

— Сказал же: не могу. Ты слишком громко думаешь.

— Но на самом деле ты можешь, — негромко замечает Кастиэль.

— Могу, — вдруг соглашается Кроули, — но не стану.

— Почему? Приятно злить людей? — спрашивает Дин. Сэм рядом покашливает, намекая, что Дину лучше было бы заткнуться. Дин затыкаться не собирается.

— Конечно приятно. Я же демон, — Кроули широко улыбается, демонстрируя идеальные, и, пожалуй, слишком острые зубы, — что еще предлагаешь мне сделать? Повернуться к вам спиной? Закрыть глаза? Может быть добровольно надеть те милые наручники, что Сэм держит в кармане? А может сразу себя убить, вы двое явно не в состоянии с этим справиться?

— Нас трое, — зачем-то спорит с ним Сэм.

— Ангел не станет меня убивать, — уверенно отвечает Кроули, — он не такой идиот.

— А я значит, идиот? — возмущенно спрашивает Дин, — думаешь, ты особенный? Я убил больше демонов, чем себе можешь представить! И, когда мы закончим с Чаком, разберусь и с тобой, ясно?

— Дин, какого черта! Мы же попросили его о помощи! — шипит Сэм

Кроули внимательно изучает собственные ногти, приподняв бровь.

— Ты, кажется, все еще не понял, — замечает он негромко, — я — не такой, как те демоны, которых ты убивал. Я не человек и никогда им не был. Это тело — мое собственное, созданное под меня и для меня. Есть некоторые… недостатки, уязвимости, но достоинств намного, намного больше. Ты не сможешь мне навредить, я сильнее и быстрее. Ты даже подойти ко мне не сможешь, если я не захочу. Я могу стереть тебе память, и ты отправишься назад, в Америку, полностью уверенный, что никакого магазина так и не нашел. Я могу отправить тебя на Северный полюс, или в открытый космос за одну секунду. Я могу убить тебя, и ни один из твоих знакомых даже не вспомнит, что ты вообще существовал.

— Но те демоны, которых мы встречали, — вдруг начинает Сэм, чем-то крайне заинтересованный, — они конечно были сильнее нас, но…

— Они когда-то были людьми, — говорит Кроули, — когда ангелы пали, на небе посчитали необходимым восполнить… недостачу. Были созданы новые ангелы, но их создал не Бог, а другие ангелы. Они были… слабее. Они не видели Ее любви. Вот, как твой друг, — он кивает на Кастиэля. Кастиэль смотрит куда-то в сторону.

— Но причем тут демоны? — перебивает Дин. Сэм пихает его локтем в бок.

Но Кроули никак не реагирует, он продолжает говорить.

— Когда в аду узнали об этом, демоны были в ярости. До создания новых ангелов силы были примерно равны. После — появился риск проиграть в последней битве.

— Но демоны не способны создавать, — вдруг говорит Кастиэль. Это звучит… жестоко.

— Нет, не способны, — соглашается Кроули, — возможность созидать… это то, чего мы лишены. Как ампутация.

— И вы стали создавать новых демонов из людей, — продолжает Сэм.

— Да, стали. Души, что готовы были пытать других, готовые предать все человеческое. Их не слишком… ценят внизу. Хотя не сказать, что там вообще кого-то ценят. Им не делают нормальные тела, они все равно не способны жить вне человеческого тела. Им дают самую простую работу: перекрестки, вызовы сатанистов. Собственно, и в такой работе они редко преуспевают.

— Но есть и другие, — говорит Сэм задумчиво, — мы видели и других.

— Да, — соглашается Кроули.

— Аластор. Лилит. Азазель, — перечисляет Сэм, — они истинные?

— Не Лилит, — говорит Кроули, — Лилит была человеком. Первая жена Адама. Первая проклятая душа. В аду на особом положении.

— Вот почему… — Дин не заканчивает.

— Поэтому с ними и было так сложно, — заканчивает за него Кроули. Дин ловит себя на том, что его на самом деле не особенно раздражает чтение мыслей. Это даже… удобно.

— Он предложил встретиться, — Азирафаэль материализуется в центре комнаты, едва не задев стол, — он сам пригласит Вельзевул. Все в порядке?

— Да, — отвечает ему Дин, опережая остальных, — да, все нормально.

— Мы здесь славно поболтали, — Кроули салютует ему стаканом, — не беспокойся, никто не пытался меня убить.

Азирафаэль очень внимательно смотрит на Дина, которому хочется поежиться от под этим взглядом.

— Конечно, дорогой, — говорит он ласково, очевидно не поверив ни единому слову.

========== Часть 3. Запасные планы ==========

Им приходится разделиться. Кроули приходит в негодование от одного лишь предложения поехать на заднем сидении его машины втроем.

— …расширить пространство, — пытается было предложить Азирафаэль, но встречает море возмущения.

— Да как ты смеешь! — Кроули буквально закрывает грудью старинный черный автомобиль, выглядящий, впрочем, очень ухоженным, — не смей трогать мою машину! Даже не думай об этом, ангел!

В итоге Дин и Сэм отправляются с Азирафаэлем на такси, оставив Кастиэля в одной машине с демоном.

В ресторане, безумно дорогом и пафосном, мужчина на входе пытается было сделать замечание Дину и Сэму, очевидно, оценив их платежеспособность. Но под взглядом Азирафаэля будто бы забывает об их существовании, и вежливо провожает их за столик в углу.

— Не сочтите меня грубым, просто здесь довольно строгий дресс код, — поясняет Азирафаэль, — пришлось немного, — при этих словах он недовольно морщится, — подправить его память. Полагаю, Кроули скоро появится, — он утыкается в меню, с видом крайней заинтересованности.

Словно в подтверждение его слов, на улице слышится скрежет тормозов. Кроули появляется в дверях буквально через несколько минут, и с ним абсолютно целый и здоровый Кастиэль. Дин облегченно выдыхает, наблюдая, как они фланируют между столиками.

За спиной Кроули высокая блондинка в деловом костюме, с аккуратным пучком волос и в тоненьких квадратных очках, неожиданно поднимается с места. Выплескивает своему спутнику в лицо содержимое бокала и направляется к выходу.

Под полным мужчиной ломается ножка стула.

Официант, подливающий в бокал вино, промахивается и попадает джентльмену на брюки.

Практически идеальная атмосфера взрывается возмущенными возгласами.

— Похоже, у него хорошее настроение, — комментирует Азирафаэль из-за своего меню.

— Хорошее настроение? — неожиданно возмущается Сэм, — и что, это дает ему право пакостить людям?

— Ну что ты, — Азирафаэль откладывает меню в сторону, улыбается им, — небольшие демонические шалости. Уверен, тот джентльмен получил по заслугам. Кроули не трогает невинных людей.

— Невинных людей не существует, — парирует подошедший Кроули. И отодвигает для Кастиэля стул. Тот замирает на какое-то время, но довольно быстро берет себя в руки и садится.

— Неужели? А что насчет нашего общего знакомого Плотника? — спрашивает Азирафаэль с лукавой улыбкой.

— Исключение, которое подтверждает правило, — отвечает Кроули, вольготно раскинувшись на стуле, — кстати, вон идут наши друзья, — он кивает в сторону входа.

Вновь прибывшая пара выглядит очень странно, по мнению Дина. Невысокая женщина в черном тренче и дурацкой шапке в виде мухи (Дин готов поставить десятку, что такой облик мог выбрать только чокнутый трикстер — Гавриил) и высокий ослепительно красивый мужчина в сиреневом, ужасно дорогом с виду, костюме и с сиреневыми же, холодными глазами (а вот так, по мнению Дина, выглядят князья преисподней).

— Гавриил, — приветливо кивает мужчине Азирафаэль, приподнимаясь со своего стула, и Дин от удивления давится воздухом.

Кроули ограничивается кивком.

— Лорд Вельзевул, — произносит он.

Лорд Вельзевул кивает в ответ. Он (она?) в женском теле, что несколько смущает Дина. Кроме того, на его вкус, это тело не слишком привлекательно для демона, которые вроде бы используют свои тела для соблазна смертных.

— Ты мне тоже не кажешься привлекательным, — говорит Вельзевул холодно, склонив голову, рассматривая Дина с ног до головы.

Дин снова давится воздухом.

Подошедший официант разливает по бокалам вино, которое они совершенно точно не заказывали.

— Я взял на себя смелость сделать заказ, — поясняет Азирафаэль, — боюсь вам придется положиться на мой вкус.

Дин решает, что удивляться глупо. Кроме того, он все равно понятия не имел, что ему заказать, да и время они сэкономили.

— Решил пересмотреть свои взгляды по осквернению сосуда? — ехидно спрашивает Кроули у Гавриила, кивая на его бокал.

— Я всего лишь осведомлен о нормах приличия, — отвечает Гавриил хладнокровно, на что Вельзевул отчетливо громко хмыкает, — быть может, приступим?

Дин собирается с мыслями, чтобы начать, но Сэм его опережает.

— Его звали Азазаль, — говорит он хмуро, опустив голову, — он был желтоглазым демоном, и он убил нашу мать…

Они рассказывают практически час, сменяя друг друга. За это время трижды подходит официант, сервирует стол, наполняет бокалы. Ни Кроули, ни Гавриил не проявляют к еде никакого интереса, более того, официант даже не пытается поставить перед ними приборы или тарелки. Зато Азирафаэль и Вельзевул словно соревнуются, кто успеет попробовать больше. Дин уверен, что не сможет есть физически, но машинально пробует что-то, что оказывает лобстером, и уже не может остановиться.

Они говорят, говорят и никто не удивляется. Их слушают с непроницаемыми лицами, только Кроули отпускает ехидные реплики по ходу рассказа, да Азирафаэль пытается улыбнуться подбадривая, но, честно говоря, Дин боится его настолько, что предпочел бы обойтись без его улыбок.

— И я убил Смерть, — подводить Дин итог своего рассказа о черной метке.

— Даже Азраилу надоело в этом участвовать, — комментирует не слишком-то впечатленный Кроули, — шутка ли, столько лет… — он делает внушительный глоток из бокала, вино в котором остается на том же уровне.

Похоже Кроули не считает нужным полагаться на скорость официанта.

— Кстати, почему именно мы отвечаем за тела всадников? — интересуется Гавриил у Вельзевула, — тебе не кажется, что это все-таки адская епархия?

— У нас и так постоянно делают тела, мы не может отвечать еще и за всадников. Демонов, знаешь ли, куда чаще стремятся убить, — спорит Вельзевул, но как-то вяло, будто ее не слишком заботит, кто именно производит эти тела, — кроме того, такова Её воля, — она показывает на небо.

— Мы ещё вернёмся к этому разговору, — предупреждает Гавриил.

— Попробуй, — лениво предлагает она (он?).

— Погодите, вы считаете, что Смерть жив? И остальные всадники, которых мы убили, тоже? — растерянно спрашивает Сэм.

— А ты заметил, что в мире прекратились войны, голод и болезни? — язвительно спрашивает Вельзевул, — или может исчезло Загрязнение?

— Вы их просто развоплотили, — говорит Кроули, — нет, конечно, полагаю, это было не так уж и просто, но суть одна.

— Это ненадолго, они, как правило, быстро возвращаются, — «успокаивает» их Азирафаэль. Кроули ехидно хмыкает, и получает очередной недовольный ангельский взгляд.

— Прошу продолжайте, — просит Гавриил и улыбается широкой улыбкой маньяка.

Они продолжают.

— И Она явилась мне во сне, и сказала, что нам следует ехать сюда. В Лондон. Здесь нам… помогут, — неловко заканчивает Кастиэль, не упоминая ни «бог есть любовь», ни «он всегда был хорошим».

— Как странно, — Гавриил впервые выглядит искренне заинтересованным, — веками мы не слышали Ее голос, и вот Она говорит с тобой. Что в тебе такого особенного?

Кастиэль неловко пожимает плечами.

— Я не знаю, — говорит он, — может быть Ей стало… жальнас?

— Но ведь это не все, — вмешивается Кроули, и Дин смотрит на него практически с ненавистью. Он ждет, что Кроули сейчас озвучит все, что Кастиэль не рассказал, и, искренне удивляется, когда тот говорит о чем-то другом, — Она не просто говорила с ним. Она вмешалась. Время сдвинулось, здесь, на земле. Не на какие-то пару лет, несколько десятков. Разве вы не ощущаете?

— Да, милый, — говорит Азирафаэль, — да, я… я помню то, что еще не случилось, наш коттедж и… неважно, — неловко заканчивает он.

— На небесах времени нет, — произносит Гавриил задумчиво, — но с душами и правда непорядок. Как будто кто-то был недавно и вернулся обратно… в аду тоже самое?

Вельзевул кивает.

— Что же побудило Ее вмешаться? — спрашивает Кроули и внимательно смотрит на Гавриила, — что вы наделали?

— Запасной план, — отвечает вместо него Вельзевул, — это запасной план. Вы же не думали, что мы пустим все на самотек?

— И кто-то из демонов или ангелов подписался на такое? — спрашивает Кроули скептически, — вы же им память стерли, — он кивает на Кастиэля

— А какая причина может быть, чтобы нам отказать? Воспоминания легко восстановить. Чем еще они должны быть недовольны? Мелкие ангельские чины получили свой шанс хорошо продвинуться по службе. Низшие демоны, никогда не бывшие ангелами, как бы еще их пустили к управлению? — спорит с ним Гавриил, — все они знали на что шли.

— Вы подправили их воспоминания, — продолжает Кроули, — как вы могли быть уверены, что они справятся?

— Ну не всем же. За Америку отвечала Наоми, она все помнила, и могла доложить мне в случае ошибки, — говорит Гавриил хмуро. Кроули фыркает, — она всегда была ответственной! — Гавриил словно защищается, — кто же мог подумать, что там начнется такой…

— Бардак, — подсказывает Кроули, — даже тела им нормальные не могли сделать.

— Американский план и состоял в том, что ангелы и демоны не смогут иметь нормальные тела, — холодно отвечает ему Гавриил. Кроули хмыкает, всем своим видом выражая недоверие.

— И им понадобятся определенные… вессели? — уточняет Сэм, — подходящие исключительно для них?

— Да, — говорит Гавриил хмуро, — и архангел Михаил и Люцифер, вселившись в вас, встретились бы на поле битвы, ознаменовав начало конца.

Кроули усмехается.

— То есть архангел Михаил собиралась вселиться… в него? — он кивает на Дина.

— А что именно тебя смущает? — спрашивает Дин зло.

— Чужое тело, вот что! Это отвратительно. И негигиенично, — Кроули изображает гримасу искреннего отвращения.

— Ага, в шестнадцатом веке три года проторчал внизу, лишь бы не использовать чужое тело, — усмехается Вельзевул, — для демона ты всегда был чересчур брезгливым. Неженка.

— Уж лучше быть неженкой, чем жить в теле монаха с сифилисом, — бросает ей Кроули.

— Ты же мог его излечить, дорогуша. Сам же не захотел заморачиваться.

— Демоны лечить не умеют, — возмущается Кроули.

— Неужели? Думаешь мне твои штучки неизвестны? С десятого века и себя лечил и этого, ангела своего. Считал, что ад был не в курсе? За идиотов нас держишь?

Ангел смущенно отводит глаза. Дин и не знал, что ангелы могут быть смущены, особенно вот этот, конкретный. Кроули же выглядит так, словно быть пойманным на лжи — абсолютно привычная для него ситуация. Он пожимает плечами, и подзывает официанта, чтобы тот освежил их бокалы.

— Он способен лечить? — интересуется Гавриил, — а чего ты раньше не рассказывал? Мы могли бы…

— Он бы к вам не вернулся, — холодно отрезает Вельзевул.

— Меня нельзя прощать! — одновременно с ней (с ним?) возмущается Кроули, — я — непрощаемый, это всем известно!

Азирафаэль закатывает глаза.

— Мы немного ушли от темы, — неожиданно вмешивается в их перепалку Сэм, — мы говорили об американском сценарии.

Гавриил смотрит на него так пренебрежительно, будто это стул решил заговорить с самим архангелом.

Вот Гавриил отлично похож на знакомых Дину ангелов. Про себя Дин решает называть его мудаком.

— Вы назвали его американский, — замечает тихо Азирафаэль, — не запасной. Значит есть и еще… попытки?

— Есть шесть запасных сценариев, — говорит Гавриил словно нехотя, — шесть… дубликатов.

— Было, — резко бросает Вельзевул.

— Да… было… — Гавриил медлит, — мы хотели… проверить. Есть ли… действительно ли…

— Да соберись уже! — взрывается Вельзевул. — Ни хрена не вышло. Ни один сценарий не сработал, везде нашлись свои придурки, которые вмешались и все испортили.

— Отлично, мы выходит одни из этих придурков? — взрывается Дин.

— Погодите, — останавливает его Азирафаэль, — то есть, если верить статистике, божественный замысел в итоге не предполагает… уничтожение земли? Ведь кто-то же направил этих, как вы выразились, «придурков»?

— Это может быть случайностью, ангел, — устало замечает Кроули, — шесть сценариев не такое большое число.

— Это не случайность, — говорит Вельзевул, и с намеком смотрит на Гавриила. Тот молчит, тяжело сжимая кулаки, — ну? Ты скажешь им или мне сказать?

— Я получил… выговор, — говорит Гавриил тихо, практически беззвучно.

Кроули давится своим виски, и глухо, надсадно кашляет.

Сэм и Дин непонимающе переглядываются.

— Выговор от… от Нее? — недоверчиво спрашивает изрядно удивленный Азирафаэль, — Кроули, ты не мог бы перестать кашлять?

Гавриил кивает. Кроули давится еще раз.

— Дорогой, ты же помнишь, что тебе не обязательно дышать? — спрашивает Азирафаэль крайне недовольным голосом.

— Ага, — хрипло отвечает Кроули, — да, помню. Да. Точно. Так что, мамочка спустилась с неба и попросила тебя не совать в дела земли свою пернатую задницу?

Если бы взглядом можно было убивать, Кроули сгорел бы прямо здесь.

— То есть, вы двое, устроили шесть сценариев апокалипсиса, но ни один не вышло реализовать? А потом вы оставили эту идею, потому что Бог был недоволен… недовольна? — спрашивает Сэм.

— Именно, — холодно отвечает ему Вельзевул.

— Потрясающе, — комментирует Кроули, — рад, что мы все прояснили. А кто же тогда Чак, и почему он хочет уничтожить землю?

— Пророк, — наконец присоединяется к их разговору Гавриил, — как вы и предположили с Азирафаэлем. Он — пророк. Ему дана власть изменять мир. И, судя по вашим рассказам, он сошел с ума и поверил, что действительно является Богом. Честно говоря, такое и раньше случалось с пророками.

— То есть он человек? И мы можем просто остановить его? Излечить от… безумия? — уточняет Азирафаэль.

— Что вы наделали? — спрашивает Кроули тихо, когда на вопрос Азирафаэля никто не отвечает, — что вы натворили?

Гавриил и Вельзевул переглядываются.

— Ну, вообще-то есть тот, кто может его остановить, — Гавриил говорит немного смущенно, словно не желая признавать, что смог создать человека, который превзошел его по силе, — у них есть свой собственный антихрист. Нужно только его найти и попросить о помощи.

— Он умер, — говорит Кастиэль глухо, опустив голову, — полагаю он… в пустоте.

— Никакой пустоты нет, — мягко говорит ему Кроули, — и никогда не было.

— Я был там, — спорит с ним Кастиэль, — там спят убитые ангелы и демоны. Пустота — есть.

— Ангелы и демоны, потерявшие свои земные тела? — Вельзевул смотрит на Кроули, — ты знаешь, что это может быть?

— Я предполагаю, — отвечает тот, — это может быть… некая… кротовая нора. Карманная вселенная. Думаю, приложив усилия, мы смогли бы попасть туда, но это займет какое-то время.

— То есть, этот ваш Чак создал целую карманную вселенную? — произносит Азирафаэль, в голосе которого звенит сталь, — целую карманную вселенную, где запер сотни ангелов и демонов? И это вы дали ему такую власть?

Все молчат.

— И он неприкасаемый, верно? — спокойно продолжает Азирафаэль, — вы оградили его от демонического и ангельского вмешательства?

Кроули стонет и демонстративно закрывает руками лицо.

— Дорогой, мы в приличном месте, — одергивает его Азирафаэль.

— Вы про защиту? — спрашивает Дин, — так снимите ее. В чем проблема?

Вся компания, включая Сэма, смотрит на него, как на идиота. Даже Кастиэль!

— Они не могут, — объясняет Кроули, — никто из ангелов или демонов ничего не может сделать с Чаком.

— Вы что блин издеваетесь? — Дин повышает голос, — вы создали парня со сверхспособностями и защитили от всех? Да кто, на хрен, так делает!

— Дин, успокойся, — просит его Сэм. Кастиэль молчит и выглядит странно задумчивым. Отрешенным.

— Мы пытались предотвратить ненужное вмешательство! — отвечает Гавриил и кивает на Кроули, который в ответ подмигивает ему и нахально салютует бокалом.

— Так что технически, это их вина, — Вельзевул показывает на Азирафаэля и Кроули, — именно они вмешались в первый раз и толкнули нас на этот шаг.

— То есть, мир погибнет, и мы ничего не можем сделать? — возмущается Дин, — вообще ничего?

— Адам, — говорит Азирафаэль. Кроули кивает, — милый, ты мог бы ему позвонить?

— Ага, — Кроули поднимается из-за стола, достает откуда-то телефон, который чисто физически не мог поместиться в его обтягивающих брюках. И удаляется в сторону выхода.

— Кто такой Адам? — спрашивает Сэм.

— И в чем проблема говорить с ним при нас? — хмуро интересуется Дин. Окружающие смотрят на него, как на идиота, во второй раз. Гавриил даже приподнимает бровь явно осуждающе.

— Мальчик мой, — отвечает Азирафаэль практически ласково, но в голосе явственно звучит ледяное неодобрение, — даже для демона — это ужасающе неприлично. Адам — антихрист, — он переводит взгляд на Сэма, улыбается ему подбадривающе.

— По-твоему демонам чужд этикет? — спрашивает Вельзевул практически яростно.

— Мне кажется этикет чужд некоторым людям, — заявляет Гавриил ужасно высокомерным тоном.

Дин всерьез подумывает врезать ему по лицу и плевать на последствия.

— Наш рай, — Кастиэль вмешивается в разговор неожиданно и все внимание переключается на него, — наш рай практически разрушен. Мои братья повержены…

Гавриил ободряюще смотрит на него, всем своим видом показывая заинтересованность.

— Это не рай и не ад, — холодно заявляет Вельзевул, — это фикция. Несколько небольших отделов.

— А мы все здесь… просто неудачный сценарий? — холодно уточняет Кастиэль.

— Слушай, мне жаль, — отвечает ему Гавриил, — но ты всегда можешь вернуться на службу. Мы… найдем тебе хорошее местечко… вернем утраченные воспоминания.

— Я понимаю, что ты расстроен, — продолжает Гавриил, — но в реальности никто не погиб. Только физические тела. Мы все исправим. С раем на самом деле все в порядке. Полагаю, если мы вместе проверим учетные книги, найдем вход в эту… карманную вселенную и вернем всех на свое место…

— А как же мы? — спрашивает Кастиэль, — те, кто там остался? Те, кто сражался, кому пришлось жить среди людей? Те, кто страдал там?

— Мы все исправим, — Гавриил тянется похлопать его по плечу, но Кастиэль отстраняется.

— Значит вы… просто бросили нас там? — спрашивает Кастиэль холодно и словно неверяще.

Гавриил смотрит с искренним возмущением.

— Бросили? Никто вас не бросал. У вас был приказ, в случае, если план сорвется, навести порядок и вернуться домой. Если бы вы не вернулись, мы бы обязательно пришли за вами. Ангелы своих не бросают.

— Демоны тоже, — добавляет Вельзевул и меряет Кастиэля тяжелым взглядом.

Азирафаэль деликатно покашливает, переводя на себя внимание:

— Полагаю, здесь дело в обычном недопонимании. Каков срок, по истечении которого, на небесах была бы создана спасательная экспедиция?

— Стандартный срок для миссий такого рода, — Гавриил пожимает плечами, словно не понимая, как кто-то может не знать о правильных сроках.

— Сто тридцать шесть лет? — спрашивает незаметно вернувшийся Кроули из-за плеча Дина. Дин практически подпрыгивает на своем стуле от неожиданности. Судя по смешку за спиной, примерно на такой эффект Кроули и рассчитывал.

— Конечно. Вполне достаточно, чтобы полностью навести порядок, — соглашается Гавриил.

Дин делает глоток своего вина, давится им и начинает кашлять. Проходящий мимо официант меряет его неодобрительным взглядом и тут же спотыкается, роняя поднос с бокалами.

— Кроули! — возмущенно восклицает Азирафаэль.

— Извини, — мягко отвечает тот, — не смог удержаться.

— Но мы бы умерли, — растерянно говорит Сэм, — мы бы умерли за такое время.

— Именно, — подтверждает Гавриил, — стандартный протокол рассчитан на смерть всех свидетелей из числа людей. Очень удобно.

— Надо бы пересмотреть сроки, — замечает Вельзевул. Дин удивленно смотрит на нее, не понимая, с чего такое великодушие, а она (он?) безжалостно продолжает, — с развитием людской медицины, продолжительность их жизни постоянно растет.

— Да, — печально соглашается Гавриил, — обязательно назначу тебе встречу по этому поводу.

— То есть вы нас… не бросали? — снова спрашивает Кастиэль.

— Ну конечно же нет! — Гавриил улыбается ему, широко и лучезарно, — а теперь, когда мы это выяснили, может быть наш старый друг расскажет сумел ли он связаться с Адамом.

Кроули остается невозмутимым, невзирая на странное обращение к нему. Он аккуратно складывает салфетку на колени, театрально дожидаясь всеобщего внимания.

— Он поможет, — говорит Кроули наконец, когда у Дин уже чешутся руки врезать ему, чтобы тот перестал тянуть время, — но ему нужно увидеть Чака лично. Он готов приехать на выходных. Адам учиться в Оксфорде, — поясняет Кроули Сэму и Дину, — приедет, если, конечно, Чак не захочет увидеть его сам.

— С чего бы Чак захотел его увидеть? — спрашивает Дин, на что Кроули только поднимает бровь.

— Он так и сказал? — Азирафаэль звучит встревоженно, — именно так?

— Именно, ангел. Слово в слово.

— Мы все равно не сможем на него повлиять, — вмешивается Вельзевул, — нам нужно разобраться с насущными вопросами. Наши филиалы. Кротовая нора. Новое тело для этого вашего… — она кивает на Кастиэля, — ангела.

— Начнем с тела, — подводит итог Гавриил, снова жизнерадостно, — потом наведем порядок в американских филиалах. А вы попросите Адама разобраться с параллельной вселенной, как только закончим с пророком. Увидимся… — он начинает что-то считать про себя, — здесь же, через неделю.

— Ну нет, — возмущается Дин, — Кастиэль без нас никуда не пойдет, ясно?

— Пока я жив, ни один живой человек не пройдет на небеса! — возмущается Гавриил.

— Дин, я буду в порядке, — говорит Кастиэль одновременно с ним, — не нужно со мной… нянчиться.

— Почему бы нам с ангелом не составить вам компанию? — вмешивается Кроули, — наши новые друзья явно вам не доверяют, а так всем будет спокойнее. Верно?

Дин кивает. Он и Кроули не доверяет, но ведь именно сюда их послал Бог, и пока что все шло нормально. Ну, практически нормально. Во-всяком случае, никто еще не умер.

— Мы не можем отправиться вместе, дорогой, — говорит Азирафаэль, — кто-то должен проследить за мальчиками на земле.

— Только не ты, — неожиданно для себя просит Дин, глядя на Азирафаэля, — память о его обжигающим свете до сих пор не дает нормально дышать.

— Люди уже боятся ангелов больше демонов, — неодобрительно замечает Вельзевул. Азирафаэль никак не реагирует. Сэм укоряюще смотрит, но молчит.

— Это вопрос защищенности, — нагло говорит ей Кроули, — я объективно сильнее. И умнее.

— Умнее уж точно, — говорит Гавриил вполголоса, а Вельзевул хмыкает.

— Что ж, значит решено. Отправляемся на небеса, — преувеличенно бодро говорит Азирафаэль, поднимаясь с места.

— Я пригляжу за ними, — обещает Кроули, — иди уже, ангел.

— Поцелуйтесь еще, — фыркает Вельзевул.

Но никто не реагирует.

Дин смотрит на спину Кастиэля, пока она не скрывается за дверью, и еще несколько минут смотрит на закрытую дверь.

****

В магазинчике теперь появляется лестница наверх, поднявшись по которой они входят в гигантскую, но довольно минималистично обставленную комнату с двумя большими кроватями под черным шелковым покрывалом.

Эта комната настолько не вяжется с захламленным помещением внизу, что Дин не может удержаться от вопроса.

— Это что, спальня Азирафаэля?

— Это моя комната, — объясняет Кроули, — из моей квартиры. Немного искривил пространство, у ангела нет ни одной приличной постели.

Сэм осматривается, нерешительно проходит к левой кровати, складывает на нее свои вещи.

— Ванна — там, — показывает Кроули на раздвижные черные двери.

— Ого… да тут можно всемером поместится, — комментирует Дин размер кровати.

— Если тебя что-то не устраивает, могу отправить вас в привычные условия. Американский мотель, например, просто представь какой-то конкретный.

— Нет, нет, — спорит Сэм, — спасибо, все отлично. Нас все устраивает. Заткнись, Дин.

Приняв душ, и отправив туда Сэма, Дин спускается вниз, сам не зная зачем, может быть проверить замки или насыпать под окна соль. Маловероятно, что это может чем-то помочь, ведь зло уже находится внутри.

Зло пьет виски, развалившись на диване и лениво пролистывает какую-то книгу. Приподнимает бровь, глядя на Дина.

— Чем-то помочь?

— Нет, я… просто… — он смотрит на Кроули беспомощно, не зная, как спросить.

Кроули, как назло, не спешит прочесть его мысли и облегчить ему жизнь.

— Тот мир, — начинает Дин неловко, — ну тот, что… перезагрузили. Он ведь существовал? То есть… для нас он реально существовал? Могло быть такое… он мог мне сниться?

Кастиэль сказал: я люблю тебя. Дин не хочет себя обманывать, но ему отчаянно хочется верить, что это реально было, пусть и в другом мире. Мог ли Кастиэль из другого мира его любить? Мог он умереть из-за этого?

Кроули снимает очки, смотрит очень внимательно, зрачки — узкие щели, словно карандашом нарисованные. Дин отчаянно молится, чтобы прямо сейчас его мысли никто не читал. Это личное. Только его.

— Да, — говорит Кроули, — да, такое возможно. Ты можешь помнить нечто неуловимое. Обрывки. Осколки. Какие-то фразы. Нельзя удалить что-то полностью, всегда остается память.

— Но ты сказал, что мог бы стереть меня так, что никто и не вспомнит о моем существовании, — напоминает Дин.

— Верно, мог бы, — соглашается Кроули, — но, иногда, во сне, например, Сэм мог бы видеть своего несуществующего брата. Тосковать по тому, чего никогда не было. Это могло бы быть мимолетным, легкая грусть после снов. Но это определенно могло бы быть.

— Ясно, — говорит Дин хрипло.

— Я ответил на твой вопрос?

Немного подумав, Дин кивает.

— Спи, — говорит Кроули, — ты устал. Сейчас ты можешь отдохнуть, здесь безопасно. Я буду внизу всю ночь, и никто сюда не войдет. Никто же не знает, куда именно вы направились?

— Никто, — Дин направляется в сторону лестницы, ощущая, как скопившаяся за бесконечный день усталость наваливается на его плечи, становится тяжело держать осанку, его пошатывает.

Он еще не знает, что желтый стикер с Лондонским адресом, написанным убористым почерком Кастиэля, остался ждать их в бункере, прямо на обеденном столе.

========== Часть 4. Как именно он хочет вас убить? ==========

Дин просыпается только после пятого сигнала будильника, с трудом отрывает голову от подушки. С удивлением замечает, что проспал почти четырнадцать часов кряду и готов спать и дальше. Все эта чертова непривычно удобная кровать, наверняка с каким-то дорогущим эргономичным матрасом, который подстраивается под твое тело. Дин отгоняет предательские мысли поддаться соблазну поспать еще пару тройку часов. С сожалением поднимается и начинает собирать разбросанные по комнате вещи. Сэма нет на соседней кровати, но дверь в ванну плотно закрыта и сквозь нее едва слышен шум воды. Значит, можно не беспокоиться. Пока.

Одевшись, Дин спускается вниз, чтобы обнаружить, что Кроули в отличии от него самого, выглядит прямо-таки неприлично свежим и бодрым. Это раздражает еще и потому, что, судя по количеству пустых бутылок под столом, он должен был умереть от алкогольной интоксикации, по крайней мере дважды.

— Если собрался позавтракать, — приветствует его Кроули серьезно, — зови Сэма, отправимся в Утку и Вафлю(1), там отличный вид.

Дин пытается было что-то возразить, но выясняет, что до сих пор не способен говорить внятно.

— Не беспокойся, я все оплачу, — Кроули по-своему понимает его метания, — вы — мои гости. И… погоди…

Он резко поднимается со своего диванчика, проходит к окну, всматривается куда-то.

— Что-то не так… не понимаю… вы точно никому не говорили, куда направитесь? Маршрут не гуглили? — он поворачивается к Дину; и Дин понимает, что впервые за все время их знакомства Кроули выглядит встревоженным.

— Нет, — Дин кашляет, жалея, что не дождался Сэма и не почистил зубы, — мы искали только билеты на самолет, но через прокси и потом все почистили. Сюда маршрут проложили через телефон.

— Что-то не сходится… — бормочет Кроули вполголоса, — что-то не так…

— О чем болтаете? — Сэм, с влажными после душа волосами, спускается к ним.

— Оставайтесь здесь! — бросает Кроули резко, — никуда ни шагу, ясно?

Он быстро идет к выходу, на улице осматривается по сторонам, немного помедлив, уходит куда-то влево.

— Что случилось? — спрашивает Сэм.

Дин может только пожать плечами.

— Пригласил меня позавтракать вместе и сбежал, — шутит он неловко, пытаясь разрядить обстановку. В магазине становится слишком уж жутко и как-то непривычно пусто.

— Может это твое наказание? — серьезно замечает Сэм, — ты же стольких девушек таким образом кинул.

Дин даже не сразу понимает, что Сэм тоже шутит.

****

— Ну привет, мальчики, — через двадцать минут после ухода Кроули (Дин как-раз успеет привести себя в порядок и даже выпить кофе), дверь распахивается, впуская столб солнечного света, освещающего пылинки в воздухе, и мешающего разглядеть вошедшего, — скучали по мне?

Но Дин и без того знает, кто это. Он оборачивается по сторонам в поисках оружия, но, конечно же ничего не находит.

— Доброе утро, — говорит Сэм холодно, — что тебе здесь понадобилось?

— О, Сэм… быть может я хочу получить свой должок? Однажды ты мне отказал, — произносит Лилит сладко-сладко.

Дин ощущает себя парализованным.

— Как ты сюда попала? — спрашивает Сэм.

Лилит протягивает раскрытую ладонь, и Дин видит на ней желтый стикер, с адресом, написанным знакомым почерком.

— Дьявол! — он не может удержаться от комментария.

— Вы как будто хотели, чтобы вас нашли, — комментирует она, явно забавляясь, — Чак был так разочарован. С вами скучно играть.

— Мы не против, если Чак найдет того, с кем ему будет весело, — говорит Сэм, — совершенно не возражаем.

— Мальчики, мальчики, мальчики, — она обходит их по кругу, — думали сбежать в Англию и спрятаться здесь?

— Зачем ты пришла? — спрашивает Дин хрипло. Он все еще не может пошевелиться и это ужасно отвлекает.

— У меня для вас небольшое послание, — она жестом изображает нечто маленькое, — завтра Чак с вами окончательно разберётся. У вас есть вечер, чтобы закончить текущие дела. Ну там… прощальные письма, завещание, последний секс в жизни. Видите, у него хватило милосердия, чтобы подарить вам еще немного времени. Советую ценить.

— Угу. Очень милосердно, — комментирует Дин.

— Лилит. Какая неприятная встреча. Разве ад не должен был оставить меня в покое? — в голосе вошедшего Кроули звучит сталь, картину не портит даже его непривычно растрепанный вид, он будто бы бежал сюда. Он устрашает. И Лилит неожиданно… устрашается.

Она быстро отходит подальше от Дина, поднимает руки, демонстрируя отсутствие какого-либо оружия. Дин ощущает, что снова способен двигаться.

— Кроули! Ну надо же. Так это твой… дом? — она оглядывается вокруг с любопытством.

— Тебя это не касается. Ты, кажется, здесь закончила? — он приближается медленно, по-змеиному, неотрывно смотрит в ее глаза, словно гипнотизируя. Дин сглатывает, едва сдерживается, чтобы не начать пятиться, потому что сейчас Кроули выглядит практически также жутко, как и его ангельский дружок. Дину явственно видятся клыки, когда Кроули улыбается, хищно, зло. В воздухе сгущается, скручивается нечто темное, недоброе. Дину чудятся всполохи молний, клубящийся черный дым и запах серы.

— Могу дать один совет, — говорит Лилит, изображая бесстрашие, но Дин видит, как она вздрагивает и незаметно отступает, буквально на полдюйма, но отступает, — бесплатный. Не связывайся с ними. Не ввязывайся в их проблемы. Парни уже успели испортить жизнь многим отличным демонам. И некоторым ангелам. Слышала, с тобой живет один?

— Я никогда не относился к отличным демонам, — замечает Кроули, будто не слыша ее вопрос, или не считая нужным отвечать. Воздух вокруг него закручивается спиралью, практически осязаемой, темной. Дин отчетливо ощущает привкус серы, — и никуда не собираюсь ввязываться. А теперь, сделай одолжение, покинь нас.

— Я вернусь завтра, — предупреждает Лилит, — вернусь не одна.

— Ждем с нетерпением, — Кроули открывает ей дверь, и она выходит, пожалуй, слишком поспешно для Лилит. В комнате проясняется, как только за ней закрывается дверь, буквально делается светлее.

Дин вынужден присесть на диван, его немного потряхивает. Значит завтра. Уже завтра. Они не успеют, ничего уже не успеют. Если только Чак не сразу начнет уничтожать вселенную.

— Она тебя боится, — неожиданно говорит Сэм, — почему она тебя боится?

— Небольшой трюк со святой водой, — Кроули небрежно отмахивается, — неважно. Есть кое-что поважнее. Он здесь. Ваш Чак. Я его ощущаю, до сих пор. Но я даже близко подойти к нему не смог, он куда сильнее, чем мы думали.

— Неужели? — скептически спрашивает Дин с дивана, — вообще-то нас только что чуть не убили. Спасибо, конечно, за помощь, но мог бы и быстрее тут появиться!

— Прекрати. Никто бы вас не тронул, — отмахивается Кроули, — нам нужно…

— Не тронул?! — Дин повышает голос, все еще напуганный, тем как еще недавно не мог шевелиться, поднимается навстречу Кроули, — не тронул?! Это — Лилит! Она устроила первое пришествие Люцифера, она…

— Она убила бы нас, если бы Чак ей не запретил, — вмешивается Сэм спокойно, — но ведь он хочет это сделать лично, так что все в порядке, Дин.

— Она бы вас не убила в любом случае, — вмешивается Кроули, — у меня все под контролем. Во-первых, я успел бы вернуться. Во-вторых, вы под ангельской защитой. Пока не злоупотребите его гостеприимством, ни один демон не тронет вас в этих стенах. По крайней мере, равный ему по силам демон.

— Прямо, как в Гарри Поттере, — удивляется Сэм, — но разве Лилит об этом знала?

— Нет, конечно. Но узнала бы, если бы попыталась вас тронуть. Поверь, ей бы не понравились последствия.

— Не один демон, включая тебя? — спрашивает Дин, надеясь поймать его на слове.

— Дин! — Сэм толкает его, — прекрати.

— Безусловно, включая меня, — отвечает Кроули сухо.

— Разве это не злоупотребление гостеприимством Азирафаэля? Если мы на тебя нападем? — быстро спрашивает Сэм, но смотрит при этом на Дина, яростно качая головой.

— Проверьте, — предлагает Кроули, — у нас же целая куча времени до конца света. Давайте, нечего стесняться.

— И проверим, — обещает ему Дин.

— Дин, заткнись, — одновременно с ним практически шипит Сэм. И это немного отрезвляет. Сэм не боится демонов. Он боится этого конкретного демона. Дин же считает, что ангелы куда опаснее.

— Ты ведь иначе не успокоишься, — задумчиво говорит Кроули, скрестив на груди руки, — с первой минуты мечтал со мной подраться. Ну, давай, почему нет. Можно выйти из этого помещения, зачем искушать судьбу и разрушать ангельскую защиту? Снимем какой-нибудь номер, обещаю не использовать чары, не обращаться туманом или змеей, или… кого ты там боишься?

— Дин! — Сэм практически кричит. И вдруг Дина отпускает. Он словно видит себя со стороны, и ему неожиданно становится стыдно.

— Я… — начинает он, — я… извини, — он понимает, что говорит слишком тихо, и заставляет себя повысить голос, — извини меня. Я не должен был так себя вести. Я тебя почти не знаю, ты обещал нам помочь, я не должен был на тебя кидаться. Прости меня.

Он заставляет себя не опускать головы и смотреть Кроули прямо в лицо. Глаз не видно за стеклами очков, и совершенно не ясно, что именно Кроули думает о них с братом. Готов ли он еще помогать?

— Что ж… — Кроули поднимает бровь, — это было… смело. Извиняю. Теперь мы можем приступить к делу?

Дин выдыхает, не ожидая, что все так быстро закончится. Другой демон не упустил бы шанса поиздеваться над ним после такого.

— К делу? — осторожно уточняет Сэм.

— К делу. План. Завтра. Как он вообще вас нашел… — Кроули смотрит на желтый стикер на полу, — ясно.

Дин ждет замечания об их безответственности и некомпетентности, но Кроули будто тут же забывает об увиденном.

— Погодите, у нас же был план, — встревает Сэм, — почему мы не можем придерживаться его? Подождем Каса в другом месте, у тебя же есть квартира? Или действительно снимем номер…

— Он следит за вами. Я не смогу скрыть ваши следы, — объясняет Кроули, — я же сказал, он слишком сильный. Полагаю, в Америке он не ждал, что вы куда-то сбежите, а теперь ждет. Очевидно, все пошло не по его плану, потому-то события и ускорились.

— Так позвони Адаму! — предлагает Дин, потрясенный простотой этой идеи, — пусть приезжает, до завтра он как раз бы успел.

— Не хотел вас пугать, — Кроули поднимает телефон, демонстрируя отсутствие сигнала, — но мы блокированы здесь. Мы не сможем никуда позвонить. И никто не покинет Лондон, ни в ближайшие сутки.

— Ясно, — Дин откашливается, стараясь не демонстрировать собственный ужас. Липкую панику. Что ж, хотя бы Кастиэль будет в порядке. Будет же?

— И потому нужен новый план. Что по поводу завтра? Есть идеи, как именно Чак планирует это сделать? — продолжает Кроули.

— Ты имеешь в виду… — осторожно начинает Сэм.

— Как именно он планирует вас убить?

— Что? — выдыхает, наконец, Дин, — да мы-то откуда можем…

— Вообще ни единой мысли? Хотя бы одной? Вы его давно знаете, он ваш старый враг…

— Ты издеваешься? Зачем тебе это? — Дин не может скрыть горечь в голосе, он практически поверил этому… демону.

— Мы покажем ему представление, — отвечает Кроули нарочито медленно, как будто ребенку объясняет, — то, что он хочет увидеть. Как именно он планирует с вами расправиться?

— Да нам-то откуда знать? — зло спрашивает Дин.

— Дин, погоди. Вообще то мы… предполагаем. Мне снятся сны. Мне снится, что я его убиваю, — медленно отвечает Сэм. — мне кажется, он хочет, чтобы один из нас убил второго.

— Ну вот и отлично, — Кроули довольно потирает руки, — банальный библейский сюжет: Каин и Авель. Значит один из вас убьет второго, Чак успокоится и пойдет по своим делам. А на выходных Адам с ним разберется.

— Прости, что ты сказал? — спрашивает Дин угрожающе.

— Один из вас убьет другого. Ну не по-настоящему конечно. Мы поменяемся телами с одним из вас, ничего сложного. Я придержу процессы скажем так… на краю. А когда он уйдет, просто исцелю твое тело, ну или его, смотря кто будет в роли убитого.

— Падшие ангелы способны исцелять? — спрашивает Сэм недоверчиво.

— Падшие — не способны. А я да.

— Продемонстрируешь? — скептически спрашивает Дин. Вообще-то он помнит, что Вельзевул говорил по поводу его способностей, но верить на слово князю ада у него нет никакого желания.

— Не заметил, чтобы один из вас был ранен, — отвечает Кроули спокойно.

— Разве ты не должен разрезать свою ладонь и продемонстрировать нам трюк с исцелением? — спрашивает Сэм.

— Я вам вообще-то ничего не должен, — замечает Кроули холодно и несколько высокомерно, — разве что чай, раз уж вы у меня в гостях. Но, так как фактически вы в гостях у ангела, чай тоже не должен.

Дин вытаскивает нож, раскладывает и, не глядя, быстро проводит лезвием по ладони. Боль острая, жгучая. Ниточка крови тянется за лезвием и капает на пол крупными каплями.

— Ты хоть представляешь сколько лет этому паркету, кретин? — угрожающе шипит Кроули. — Дай сюда руку.

Сначала проходит боль. Капли, стекающие по ладони, возвращаются обратно, края пореза стягиваются, за секунду на руке и следа не остается.

Последними в никуда исчезают капли попавшие на паркет.

— Впечатляюще, — замечает Сэм.

— И смысл было орать, на полу даже ничего не осталось, — хмуро бросает Дин.

Что-то в этом процессе его смущает, что-то было сделано не так.

Неправильно.

— Это тебе не видно. А ангел меня убьет, — продолжает возмущаться Кроули.

— Не убьет, если это сделает Чак, — хмуро замечает Дин.

— Приятно, что ты не растерял свой оптимизм, — едко комментирует Кроули, — но он не сможет меня убить. Я сумею его обмануть, поверь мне. Сейчас важнее то, кому из вас выпала роль смертника.

— У нас ничего не выйдет, — Сэм выглядит задумчивым, — он практически Бог и он верит в собственную неуязвимость.

— Он всего лишь человек, — спорит Кроули, — и я смогу его обмануть. Он не так много видел в этом мире, чтобы сравняться со мной. Кроме того, какая разница, уязвим он или нет? Мы же не собираемся его убивать. Все лишь разыграем спектакль.

— Ты — демон, — спорит Дин с неожиданной для самого себя злостью, — почему мы вообще должны тебе верить? Ты и нас можешь обмануть. Или скажешь: зачем тебе это?

— Не скажу, — отвечает Кроули холодно, — вы вольны выбирать. Можете просто умереть, меня это вообще не должно касаться.

— Я не позволю тебе тронуть тело моего брата. Будешь меняться местами со мной, ясно? Если ты такой отличный мастер обмана, пусть он поверит, что Сэм должен убить меня.

— Дин! — возмущается Сэм.

Кроули кивает:

— Ладно. Как угодно.

Сэм хватает Дина за плечо, шепчет куда-то в шею:

— Дин, какого черта…

— Я ему доверяю, — врет Дин (или не врет? Он сам уже не уверен), — кроме того, чего тебе переживать? Сделаешь вид, что пытаешься меня убить, а я в это время буду попивать виски на кухне. В крайнем случае убьешь демона, а я останусь жить в его теле. Не самое плохое, что с нами случалось. Он хотя бы не девчонка, не урод, и ему не пятнадцать.

Сэм отпускает его, не найдя больше аргументов. Странно, но план выглядит… разумным. И простым.

— То есть, Чак приходит, я тебя убиваю, он видит, как я оплакиваю якобы Дина, и все? — уточняет Сэм.

— И придется тут сидеть, пока ангел не вернется, — добавляет Кроули.

— А я? — Дин не может представить, что с Чаком будут сражаться без него.

— А вот тебе лучше бы спрятаться. Как ты сам сказал, пересидишь на кухне.

— Дин, ты все равно ничем не поможешь, — добавляет Сэм, и Дину остается только кивать, осознавая в какую ловушку он сам себя загнал, добровольно согласившись на обмен телами с демоном.

— Но… — Кроули смотрит немного напряженно и обеспокоенно, — это, безусловно, нежелательно, но, если вдруг что-то пойдет не так… тебе нужно притвориться мной. Ты сумеешь это, Дин?

— Я? А ты-то сможешь меня изобразить? — возмущается Дин. Он уверен, что его изобразить куда труднее, чем вертлявого демона с характерными жестами и походкой.

— Я могу изобразить любого из вас. Для меня это не имеет значения. А вот ты, Дин, сможешь так? Перестать быть собой? Стать демоном? — отвечает Кроули спокойно.

— Да ты понятия не имеешь, как я хорошо умею быть демоном. Ну-ка пройдись, — требует Дин. Кроули даже не шевелится.

— Тебе не надо изображать демона Кроули, — тянет он лениво, — он меня никогда не видел и не знает. Тебе надо перестать быть Дином, Дином-охотником или Дином-демоном и стать кем-то иным. Справишься?

Дин не уверен. Если бы он хотя бы понятие имел, кем он вообще должен стать, было бы легче.

— Это больно было? Падать? — спрашивает он, немного помедлив. Может быть у Кроули такая походка из-за падения? Кости неверно срослись. Они же говорили, что это их, личные тела.

— Дин, — укоряюще начинает Сэм.

— Не особо, — отвечает Кроули, — не думаю, что ты способен понять.

— Ну куда уже мне, — огрызается Дин, — всего лишь человек. Всего лишь пару раз спасал этот гребаный мир, куда мне до твоих воспоминаний.

— Если хочешь, я могу показать, — Кроули подходит близко, снимает свои очки и смотрит на Дина в упор, не мигая. Глазами змеи.

Дин словно застывает, будто его и впрямь змея гипнотизирует. Он не может и пальцем шевельнуть, по позвоночнику расползается холод. Все-таки вывел из себя демона, молодец, Дин.

Он быстро хватается за первую же пришедшую в голову мысль, только чтобы выйти из ступора.

— Это у всех ваших настоящих тел такие… украшения? — он говорит о глазах.

— У всех, у всех, — соглашается Кроули, наклоняет голову, продолжая смотреть в упор. Все еще не мигая, — тебе повезет, если не увидишь, что Мамочка подарила остальным, — он практически шипит, — она всегда была тааак милосердна.

— Разве это не Люцифер? — прерывает их Сэм. Гипноз заканчивается, Кроули переводит взгляд на Сэма, тот кашляет, — ну, я имею в виду, он вроде как пометил своих последователей. Чтобы люди могли их отличать.

— Может и Люцифер, — говорит Кроули недовольно, — мне они, знаешь ли не отчитывались.

Дин снова ощущает острую потребность присесть и практически падает на диван.

Как интересно, он сможет что-то видеть такими глазами?

— И еще, — Сэм все никак не успокоится, — ты прав, Чак тебя не знает. Но ведь с ним будет Лилит.

— Мы с ней не особо знакомы, — отмахивается Кроули, — раз в тысячу лет может пересекались. Главное, чтобы Дин не выглядел, как Дин.

— Это типа, не быть неотесанным американским мужланом, так что ли? — спрашивает Дин хмуро.

— Это без «типа». Без «очешуеть». И без явной неприязни к этому вашему Чаку. Помни, тебе его не за что ненавидеть.

Интересно, откуда он знает про очешуеть? Но спрашивает Дин о другом:

— Он же тебя типа с неба скинул? Разве ты не ненавидишь свою… маму-богиню?

Кроули морщится.

— У нас с ней… сложные отношения. Я задавал неудобные вопросы, она не любит, когда в ней сомневаются…

— Просто представь, что он твой отец. Наш отец, — советует Сэм, — он — отец, который тебя несправедливо наказал.

— Ну, не то, чтобы несправедливо, — снова протягивает Кроули, — скорее… ты не знал, что за такое полагается наказание. Правил никаких не было, а потом: пуф и ты летишь вниз.

— Ладно… попробую.

— Смотри внимательно.

Кроули несколько раз проходит по библиотеке, потом плавно усаживается на спинку кресла.

— Я так не смогу, — говорит Дин хрипло, — это… я не смогу.

— Ну-ка пройдись.

Дин встает, делает несколько шагов.

— Теперь медленнее. Еще медленнее. Более плавно.

— Дин, представь, что твои колени не гнутся, — советует Сэм.

Дин честно пытается представить, делает несколько шагов и практически влетает в стеллаж с книгами. Он уверен, что влетел бы,если стеллаж не переместился чудесным образом.

— В моем теле будет легче, — обещает ему Кроули.

— Ладно, — Дин подходит к нему, — давай, — говорит он зло, — поменяемся и потренируюсь еще.

Кроули встает напротив и медлит почему-то.

— Послушай, — говорит он, — нам сейчас нужно будет коснуться друг друга. Этого никак не избежать, при обмене, и ты…

— Я не умру, если коснусь другого мужика, — перебивает его Дин, — не знаю уж, за кого ты меня держишь.

Кроули качает головой:

— Не только физически. Еще и ментально. Ты можешь увидеть мое сознание. Краешек, но все же, это может быть тяжело для человека.

— Что, думаешь я ада не видел? — фыркает Дин, — давай уже, не тяни.

Кроули все еще медлит, и Дин сам берет его за руку (это же так работает?). Рука очень теплая, ее приятно касаться, но ничего не происходит.

«Ну давай уже», — собирается сказать Дин, вдыхает и забывает выдохнуть.

Яркие огни вокруг, мириады, миллионы огней, кружатся, сверкают, сливаются в единое целое. Вращаются гигантские галактики, тянутся вдаль молочно-жемчужные полосы млечных путей, желтые карлики плывут мимо, задевая его багровыми протуберанцами. Метеориты сверкают антрацитово-черными боками; яркие, как леденцы, пролетают мимо кометы. И он, он среди всего этого, летит, плывет, вращается, и по взмаху его рук (рук? Каких рук? У него здесь нет ничего подобного) вселенная замедляется, трансформируется послушно, звездные песчинки соединяются в огненные ядра и покрываются магмой. И он не один здесь, вокруг, на расстоянии световых дней и лет, одновременно и рядом и далеко (расстояния еще нет, его не существует): вращающиеся спирали, серебряные, алые, золотые, с сотнями глаз, и рук, и крыльев, ни на что в мире не похожие, излучающие свет и любовь — его братья.

А потом он падает, падает, все ниже и ниже, все дальше от них, огни окружают его, вращаются вокруг: зеленые, желтые, алые, синие…

Что-то ужасно мешает глазам, мешает рассмотреть все, и он срывает это, отшвыривает подальше.

И еще, этот ужасный звук, режущий, раздражающий, этот звук… такой знакомый…

Дин осознает, что это он кричит, кричит стоя на коленях, запрокинув голову, прижав руки к вискам, и, осознав это, замолкает, опускает руки.

— Вы… вы уже поменялись? — спрашивает Сэм испуганно.

— Нет, мы не успели… — начинает было Дин и снова замолкает, увидев в углу отброшенные черные очки, с разбитыми от удара стеклами. Он видит, как он сам (Кроули?) осторожно опускается на колени напротив, вытаскивает из его кармана новую пару очков и протягивает Дину, параллельно уничтожая разбитые щелчком пальцев.

— Поменялись, — говорит Кроули его голосом, затем поднимается и протягивает ему руку, — как видишь, это действительно быстро.

— Но что… — начинает было Сэм.

— Коснулся моего сознания, — Кроули странно морщится, и Дину непривычно видеть такое выражение на собственном лице, — успел что-то увидеть.

— Звезды, — выдыхает Дин, и продолжает чужим, непривычно высоким голосом, — звезды. Столько звезд.

Сэм смотрит на него обеспокоенно и немного нервно.

— Тебе повезло, что это были лишь звезды, — отвечает ему Кроули ровным голосом, словно это не в его голове все это вращалось, клубилось, летело, сияло, сверкало всевозможными гранями и пело, так пело…

— Они поют, — говорит Дин хрипло, — звезды, они поют…

— Он точно не в порядке, — говорит Сэм обеспокоенно, — может уложим его поспать, или…

— У него нет времени спать. И он в порядке, — отвечает Кроули резко, и обращается к Дину, — ты постоянно забываешь, что я — не человек.

— Да, — хрипло отвечает Дин, — это просто… сложно осознать.

******

(1) Duck and Waffle — завтрак с видом на небоскрёб The Gherkin, Тауэрский мост и Темзу, в самом сердце Лондона.

========== Часть 5. Встреча с богом ==========

— В моем теле тебе будет легче, — сказал Кроули.

Ни хрена. Вот ни хрена ему не легче. Тело совершенно другое, слишком легкое, слишком гибкое, словно бескостное. Рост такой же, но координация полностью сбита. Дин делает несколько шагов на пробу и тут же спотыкается. Его придерживают его же собственные руки, это очешуеть, как странно, и он видит свои же встревоженные глаза. Отмечает на собственном лице дурацкие, совершенно не мужественные веснушки, трещинки на губах. Видит все свои морщины, несколько седых волосков, неровную, дешевую стрижку и неряшливо выбритую щетину. И он считал это лицо красивым? В зеркале все смотрелось совершенно иначе.

— Да нормально ты выглядишь, — говорит Кроули, очевидно опять принявшись читать его мысли, — и многие тебя считают привлекательным. Просто со стороны все смотрится иначе.

Дин не может перестать думать, как кто-то вообще занимался с ним сексом. Отвратительно.

— Ты просто еще не привык, — отвечает ему Кроули вслух, — все люди именно так себя со стороны и воспринимают.

— Неужели? И ты?

— Я — не человек, — напоминает Кроули спокойно.

Дин с ужасом понимает, что и звук собственного голоса ему отвратителен. Как люди вообще позволяют ему говорить?

— Дин, ты в порядке? — осторожно спрашивает ничего не понимающий Сэм.

— Ага, — соглашается Дин чужим голосом. Голос звучит довольно напугано.

Дин поднимает руки и смотрит на длинные ухоженные пальцы. Одежда чужая, приятно гладкая, слишком дорогая на ощупь. Одежда пахнет чистотой, немного дымом, серой и каким-то незнакомым, но явно дорогим одеколоном. Чересчур дорогим. Он весь не такой, неправильный, слишком чистенький, слишком богатый (серьезно, даже их прокатные смокинги никогда не стоили столько, сколько, подозревает Дин, стоит одна его майка)… пижон, одним словом.

Он садится осторожно, на край дивана, стараясь не помять брюки.

Кроули в его теле скрещивает руки на груди, смотрит скептически, от чего собственное лицо кажется Дину чужим, незнакомым.

— Серьезно? Сядь нормально. Это — твоя одежда. Ничего не случится, если она помнется или испортиться, ты не брал ее напрокат и тебе не нужно ее возвращать.

Дин практически краснеет, понимая, что Кроули все еще читает его мысли (не мысли, успокаивает он себя, просто эмоции). А потом старательно принимает как можно более комфортное положение, буквально растекаясь по дивану.

— Вот, — одобрительно говорит Кроули, — так лучше. Теперь ты похож на Дина Винчестера в моем теле, а не на маленькую школьницу.

Сэм издает какой-то неуверенный звук, то ли хмыкает, то ли сдерживает смех.

— Я не смогу, — говорит Дин хмуро, — ничего не выходит. Невозможно изобразить другого человека.

— Неужели? — спрашивает Кроули ехидно.

— А давай-ка ты, дорогуша, — Дин понятия не имеет откуда взялось это «дорогуша», — покажи на что ты способен в вопросах маскировки.

Кроули поднимает руки, изображает шутовской полупоклон. Резко разворачивается и быстро проходит из угла в угол. Совершенно не так, как ходил обычно. Он идет чуть согнув колени, как-то угловато («Это я вот так хожу? — думает Дин? Это у меня такие кривые ноги?»).

Кроули демонстративно проходит мимо несколько раз, немного сутулясь, резко, ни следа нет от былой плавности, расхлябанности.

— Я не так хожу! — возмущается Дин со своего дивана. И слышит, как Сэм говорит одновременно с ним:

— Идеально. Дин, тебе бы поучиться.

— Издеваешься? — спрашивает Дин зло, выходит шипение «иззздеваешшшься».

Он в ужасе смотрит на Кроули. Тот пожимает плечами:

— К языку придется немного привыкнуть. Просто держи себя в руках и говори спокойно. Не нервничай.

— На самом деле так даже лучше, — замечает Сэм, улыбаясь, и поднимает вверх большой палец, — более… демонически.

Дин упрямо поднимается.

— Колени так сильно не сгибай, — просит Кроули, — я сказал: не сгибай! Шагай шире, вот, еще шире.

Дин честно пытается следовать советам и ожидаемо спотыкается о свою же (чужую) ногу. Сэм сдавленно хихикает, мелкий ублюдок. Дин видит краем глаза, как этот паршивец закрывает лицо руками, скрывая смех.

Дин сжимает зубы и старается шагнуть как можно более шире. Чертовы ноги разъезжаются, как в каком-то гребаном балете (идиотский демон похоже способен сесть на шпагат, неприятное ощущение). Дин практически падает на руки Кроули (на свои же руки), и снова раздраженно шипит. Что ж, хотя бы в чем-то у него получается походить на Кроули.

Дин снова садится на диван, не собираясь быть посмешищем для демона и родного брата.

— Дин, у тебя отлично получается, — говорит Сэм насквозь лживым тоном.

— Да, вижу, как получается, — хмуро соглашается Дин. Он пробует скрестить руки на груди, и это — странно, будто тебя обнимает чужой мужик. Положить руки на колени не менее странно, ладони слишком близко к паху, а там все… чужое, да и руки-то не его.

— Хватит уже жалеть себя, — говорит Кроули (спасибо богу, не комментируя или не читая его мысли), у которого вообще нет никаких проблем с его телом, — поднимай мою задницу с дивана и попробуй открыть дверь. Давай же. Обещаю, тебе понравится.

Кроули стоит расслабленно, скрестив на груди руки и выглядит так, будто пребывание в чужом теле для него лишь незначительное неудобство, как новая одежда, немного непривычно, но не то, из-за чего стоило бы переживать.

Дин выдыхает, сжимает кулаки, которые ощущаются неправильно, незнакомо. Убеждает себя не акцентировать на этом внимание. Сэм явно пытается сказать что-то, подбодрить, но сдерживается под его яростным взглядом.

Дин делает осторожный шаг. Еще один. И еще. Немного пошатывает, но в целом выходит уже лучше, есть прогресс. Он поднимает руку, тянет на себя дверь в подсобное помещение… и отлетает назад, потеряв равновесие. Сэм открыто смеется за его спиной.

Дин осторожно поднимается с пола, пытаясь понять, что именно сейчас произошло.

Дверь, сорванная с петель, валяется поблизости.

Небрежным щелчком пальцев, Кроули отправляет ее на место. Сэм отворачивается, чтобы никто не заметил, как он давится смехом. Можно подумать, такое реально скрыть.

— Что… как… что… что ты сделал? — спрашивает Дин явного виновника.

Кроули пожимает плечами.

— Оставил тебе немного своей демонической силы. Самую чуточку. Демон не может быть полностью беззащитным, верно?

— Погоди-ка, — Дин осматривается вокруг, видит явно тяжелый сундук, приподнимает его. Сундук отрывается от пола без каких-либо видимых усилий, словно совсем ничего не весит, — охренеть. То есть, я могу вырубить Чака?

— Если подойдешь достаточно близко, — Кроули снова пожимает плечами, — но это довольно затруднительно. И я бы не рекомендовал, можешь случайно его убить. Кроме того, лучше тебе все же переждать подальше… от основных событий.

— Ладно. Ясно. А могу я… оставить это, когда поменяемся обратно? — не то, чтобы Дин рассчитывает на согласие. Но сила никогда не бывает лишней.

— Нет. Определенно нет. Видишь ли, большая сила…

— Большая ответственность? — Сэм демонстрирует какой-же он все-таки задрот. Кроули смотрит на него, приподняв бровь, и впервые выглядит совершенно не похожим на Дина.

— Большая сила — в первую очередь большая энергия. Ничто не берется из ниоткуда. Тебе нечем будет ее питать, ты просто истратишь собственные резервы и за неделю-две умрешь.

— Но ведь ты чем-то ее питаешь?

— Демоны питаются адской энергией. Темными эманациями людей: грешные мысли, похоть, мерзкие делишки, ну и более крупное зло.

— Выходит… — спрашивает Сэм задумчиво, — если зла на земле не останется, демоны погибнут от голода?

— Не переживай так за нас, в аду достаточно грешников. Кроме того, твой брат, например, яркий пример того, что зло на земле никогда не исчезнет.

Дин хочет было возразить, действительно хочет. Но он вспоминает все, что было сказано за эти дни, и ему совершенного нечего сказать в ответ.

— А ты растешь, — замечает Кроули задумчиво, — перестал реагировать на провокации.

— Давай дальше потренируемся, — предлагает Дин немного грубее, чем хотел, — покажи мне еще раз свою походку.

Кроули смотрит с каким-то странным, нечитаемым выражением (Дин не способен читать свои эмоции, до сегодняшнего дня он понятия не имел, как выглядит его лицо со стороны), но не спорит.

****

Они тренируются всю ночь. Под утро Дин уверенно ходит, так же уверенно сидит, уверенно держит бокал («Держи за ножку! — практически шипел Кроули, отправляя в небытие осколки хрусталя, стоило ему отвлечься и очередной бокал был случайно раздавлен, Дин все еще не слишком-то хорошо осознавал свою силу, — кто вас учил так держать бокалы? Это же белое вино!»). Дин уверенно разливает разные напитки, запоминает, что виски разливают в хайбол, а коньяк в снифтер (Крайне полезно, если он захочет стать барменом, когда они победят. Ну, или официантом.).

— Крайне полезно, что ты будешь иметь хоть какое-то представление о манерах! — шипит раздраженный Кроули. Впрочем, голос он не повышает, Сэм спит рядом, прямо на диване, запрокинув голову на спинку. Утром не сможет голову повернуть, шея в таком положении ужасно затекает.

— Ничего с ним не случится! — продолжает злиться Кроули в ответ на его мысли. Честно говоря, общаться так даже удобно, — лучше повтори, как правильно заваривают чай.

Дин повторяет. Правила чая, верный дресс код для каждого времени суток (стараясь не думать, зачем ему эта информация. Не думать, что возможно, возможно, Чак останется здесь, а вот Кроули не будет, Кроули умрет, и тогда Дину придется…)

— Вот и не думай об этом, — снова командует Кроули, — лучше подумай о чае.

Дин слушается.

Утро наступает ужасно, слишком быстро. Сэм просыпается, по совиному хлопая ресницами. Дин не ощущает ни усталости, ни голода, и, отлично понимает, кому этим обязан.

Вовсе не для сражений ему оставили демоническую силу. Просто, если у них не выйдет, Дин будет похож на демона, ни нуждаясь ни в сне, ни в человеческой пище. По крайней мере, какое-то время.

— Пару месяцев, — говорит Кроули.

— Что? — спрашивает Сэм.

— Неважно. Нам пора, я чувствую его приближение. Дин, ты отправляешься на кухню.

Если бы Кроули не показал рукой направление, Дин никогда бы не подумал, что захламленное подсобное помещение, где они когда-то давным-давно (позавчера, это же было только позавчера) пили ром, и есть ангельская кухня. Здесь тогда был Кастиэль, стоял в углу мрачной фигурой, и этот жуткий чужой ангел, Азирафаэль. Дин искренне надеется, что сейчас у Кастиэля все отлично. Подбирает себе новое тело, осваивается с крыльями. Что еще там, на небесах, можно делать?

Дин прохаживается из угла в угол, снова репетируя развязную походку. Кухня залита светом, на свету танцуют пылинки. Город за окном по-утреннему тихий, обманчиво спокойный. Людей пока еще не много, практически все с кофейными бумажными стаканчиками. Дин пробует посчитать, но быстро сбивается. Слишком нервничает.

Дин ненавидит ждать и не иметь возможности вмешаться. Он не может позволить себе отвлечься на алкоголь, хотя и обещал Сэму, что просто тихонечко напьется здесь. Он берет было из кучи книг какой-то древний пыльный том, но не может на нем сосредоточиться. Время, кажется, застыло на месте.

Вчера они нарисовали круг, якобы способный поймать бога. Как верно заметил Кроули, Чак ни за что бы не поверил, что они решили сдаться добровольно. К кругу прилагалась инструкция в виде очередного пыльного тома, который Кроули немного трансформировал. Эта книга должна послужить объяснением, зачем они вообще отправились в Лондон.

Кроме того, Кроули зачаровал в круге не сильную магическую ловушку, которая конечно же не сможет удержать Чака, но, отлично послужит в качестве отвлекающего маневра.

Хлопает входная дверь, и Дин ощущает, как холодок расползается в животе. Сейчас. Это произойдет сейчас. Чак вступит в круг, пару минут не сможет шевельнуться.

Затем Кроули, изображающий Дина, должен закричать:

— Попался!

Чак, если он не полный идиот, сделает вид, что не может двигаться, а в это время Кроули вместе с Сэмом расскажут ему их якобы план по поимке бога в круг.

А потом…

Что потом, Дин не знает.

За дверью слышны тихие голоса, но ничего конкретного не разобрать.

В идеале, Сэм возьмет ружье и выстрелит Кроули в грудь. Тот изобразит, что умер, но задержится на краю на пару минут. Сэм в это время будет плакать, просить прощения, молить Дина вернуться к нему. Типичная девчонка, ничего сложного для Сэма.

Дину кажется, что он слышит крик:

— Нет, Сэм, нет!

Он не уверен, действительно ли слышал что-то, или просто хотел услышать. Скорей бы все кончилось. Скорей бы…

Дверь открывается. Дин машинально отступает назад.

— Кроули, — приветствует его Лилит, войдя в комнату, — я тебя искала. Хотела поговорить.

Вот только ее здесь и не хватало. Дин надеется, что она все еще боится Кроули, хотя он и представить не может почему. Он ухмыляется ей, стараясь выглядеть опасным.

— Не припомню, чтобы я тебя приглашал, — замечает Дин. Он не может отрастить себе клыки по желанию или создать неприятную атмосферу вокруг. Все на что он способен, это врезать ей. Вот только едва ли она слабее него.

Дин ощущает себя ужасно беспомощным. Он улыбается, как можно более холодно, стараясь не показывать страх.

Она снова поднимает руки, демонстрируя безоружность, нерешительно улыбается в ответ. Абсолютно не похоже на ту Лилит, с которой Дин встречался раньше.

— Послушай, мне жаль. Я бы не вторглась в твой дом, но сам понимаешь… работа. Кроули… мне надо… — она смотрит на него нерешительно, будто не зная, с чего начать, — мне действительно жаль, — добавляет она, почти искренне.

Дин приподнимает бровь, единственный жест, который у него более-менее получается. Жалеет, что не способен наэлектризовать воздух или призвать сюда пламя.

— Эта правда? — спрашивает она, — то, что о тебе говорят?

— Что именно говорят, крошка? Можно поконкретней? — грубо уточняет Дин. Кажется «крошка» была лишней, Лилит удивляется, смотрит недоверчиво, — я долго буду ждать ответа? Или ты закончила?

С чего они вообще взяли, что их план сработает? У Дина даже примерно не выходит говорить, как Кроули. Он надеется, что, хотя бы не говорит, как Дин Винчестер.

— Говорят… ты уничтожил герцога ада, — она понижает голос, — святой водой… с небес… говорят, ты остановил апокалипсис, а потом пережил собственную казнь. Это правда?

Дин пожимает плечами. Ему-то откуда знать, правда это или нет? Кроули успел рассказать слишком мало, да, они говорили про апокалипсис, но как конкретно это произошло, он понятия не имеет. Что уж говорить про остальное. Хотя, вполне очевидно, что, если и была какая-то казнь, Кроули явно ее пережил.

— Возможно, — отвечает он, стараясь звучать максимально загадочно.

— Мне нужна помощь, — просить Лилит умоляюще, — ты ведь не бросишь в беде товарища демона?

— Брошу, — говорит Дин, понятия не имеющий, склонен ли Кроули к жестам взаимопомощи в сторону демонов.

— Я могу отплатить! — быстро предлагает Лилит, очевидно, тоже не верящая в альтруизм Кроули, — я слышала, у тебя есть проблемы кое с кем внизу? Герцог Хастур на тебя очень зол, верно? Я помогу.

— Это тебя не касается, — говорит Дин хмуро, внутри начиная паниковать. Кроули не удосужился рассказать ему ничего о взаимоотношениях в аду.

Кажется, за стеной слышны выстрелы. Дин не уверен.

— Я могу быть полезна! Прошу! Чак не отпустит меня живой! — в ее голосе звучат истерические нотки.

— Ну и что? — в этот раз Дин хотя бы понимает суть разговора, — вернешься в ад, получишь новое тело. При чем тут я?

— Он может уничтожить меня полностью, — говорит она, — полностью. Кроули, послушай, если не хочешь спасать меня, спаси землю. Всю землю, спасите ее еще раз. Он ее уничтожит. Уничтожит весь мир полностью. Спасите ее. И меня заодно. Вы же сделали это однажды!

— Я… — начинает Дин, не представляя, как ему нужно закончить.

— Лилит, мы уходим, — слышит Дин.

Голос Чака. Вот же дерьмо.

— Ну, позже договорим, ладно? — она последний раз заискивающе заглядывает в глаза, и поспешно направляется к выходу. Чудо, что она его не узнала. Но ведь она не Чак.

— Лилит?

Он уже рядом с подсобкой, совсем близко, он…

Дин медленно пятится назад, наталкивается на диван, каким-то чудом умудряется остаться на ногах, не завалиться на него. И видит в дверях его. Его. Кроули был прав, абсолютно, чертовски прав, ему надо было переждать подальше отсюда, ему нужно было отправится куда угодно, хоть в тот вычурный ресторан, чтобы Чак его не увидел.

— А ты еще…

Черт, черт, черт, черт.

Лилит поспешно выходит. Но Чак, Чак уже внутри, Чак идет прямо к нему, смотрит прямо на него, прямо в его лицо, в его гребаное лицо.

Дин пытается сделать шаг назад и натыкается на диван. Снова. Их план, их идиотский гребаный тупой план валится псу под хвост, и правильно, ничего удивительного, говорил ему отец не связываться с демонами, всегда говорил…

Чак медленно тянет руку к лицу, к дужке очков. Дин машинально перехватывает его запястье, останавливает. Ему кажется, что он задыхается. Ему кажется… он неожиданно близко видит свою руку, держащую запястье Чака. Слишком ухоженную, незнакомую руку. Видит гладкие, блестящие пластины ногтей, не единого заусенца, ни пятнышка грязи, ни царапины; видит дорогие массивные часы и край шелкового пиджака, без единой складочки.

Вид чужой руки отрезвляет. Приводит в чувство.

Потому что он совершенно точно не выглядит, как Дин. Потому что Дина невозможно узнать.

Во-всяком случае внешне.

Только не испорти все. Только не смей все испортить, не сейчас, когда девяносто процентов уже сделано.

Дин медленно отпускает чужое запястье, и так же медленно снимает очки, чтобы взглянуть Чаку в глаза.

Чак отшатывается.

— Что ты…

Не узнал. Он действительно его не узнал. Дин осознает, что времени мало, где-то там Кроули истекает кровью в его теле, на сколько еще его хватит? Дину нужно реагировать, нужно закрепить успех, нужно придумать что-то, что-то в стиле Кроули. Чтобы он сам сказал, если бы увидел отца, вот сейчас, живого, спустя столько лет…

— Отец? — спрашивает Дин не-своим, слишком высоким и слишком мягким голосом с жутким британским акцентом, и звук этого голоса успокаивает его еще сильнее.

Чак выглядит удивленным, выглядит растерянным.

Дин неожиданно ощущает чужое присутствие в своей голове, неясное, едва заметное. Будто кто-то пытается и не может его разглядеть.

— Кто ты такой? — Чак подходит ближе, нерешительно касается щеки.

— Я — Кроули, — отвечает Дин хрипло, — не узнаешь? Эдемский Змий, создатель первородного греха, я… один из первых падших…

Присутствие в голове ощущается сильнее.

Это Чак. Ну конечно же. Чак пытается влезть в его голову, мог бы и сразу догадаться. И не может. Пока не может. Но почему он не может?

— Как интересно… Неужто и впрямь ты был Эдемским змеем?

Чак подходит еще ближе, слишком близко и, кажется, Дин знает, что он собирается сделать. Оказаться в его голове. Посмотреть воспоминания. Дерьмово. Никак нельзя ему этого позволить. Чак поднимает руки. Дину некуда отступить, чужое тело его не слушается.

Дин панически пытается представить себя ангелом, падшим ангелом, демоном, да кем угодно, только бы не охотником, Дином Винчестером. Он — Кроули. Он был Эдемским Змием, он заставил Еву попробовать яблоко (в его голове Ева выглядит детским рисунком, от ужаса он даже не может вообразить себе голую женщину!). Дин пытается представить сад, зеленый сад и яблоню в нем (он даже не знает, как выглядят листья яблонь).

И тут Чак замирает на месте: руки застыли на полпути к Дину, рот приоткрыт. Что это еще за хрень такая?

— Впусти меня, — слышит Дин голос в голове, — ну же! Быстрее!

Это голос Кроули? Дин панически озирается.

Он понятия не имеет, что ему нужно делать. Он пробует пожелать мысленно, чтобы Кроули мог вселиться в него. Или в себя? Это же его тело.

— Впускай! Быстро! Или мне придется сделать это насильно. Я едва могу одновременно держать время и заставлять твое сердце биться, тупой ублюдок! Если мне придется войти насильно, твое тело может умереть.

Да, отличный план, вот только Дин понятия не имеет, что именно он должен сделать.

— Как? Как мне тебя впустить? — спрашивает он вслух.

— Я слышу твои мысли, тупица. Не сопротивляйся. Не думай! Прекрати уже представлять голую Еву, ты меня блокируешь!

Дин отпускает и Еву, и сад, оставляя в голове пустоту. Не думает. Ни о чем.

========== Часть 6. Его память ==========

Что-то странное происходит, будто волосы на затылке перебирают прохладными пальцами, Дин едва сдерживает стон.

— Не пытайся вглядываться, — предупреждает Кроули, — не пытайся задержаться где-то дольше, чем я покажу. Ты можешь не выдержать. Можешь сойти с ума.

— А Чак? — спрашивает Дин, которому очень хочется поспорить, что вообще-то он лично был в аду, и чего там только не успел увидеть. Но сейчас не время и не место.

— Я не с Чаком делю одно тело! — резко бросает ему Кроули и что-то снова происходит. Что-то дергается, наполняется шумом за секунду, будто кто-то телевизор включил…

…и комната вокруг оживает, начинает двигаться. Снова видны танцующие в солнечных лучах пылинки, слышны звуки улицы. Люди снаружи приходят в движение, Дин только сейчас понимает, что все это время улица была застывшей, замороженной.

Чак тоже оживает, продолжает свое движение, касается его висков. Дина будто током прошибает от прикосновения (или это из-за Кроули, чтобы он там не делал?). Он глубоко вздыхает, стараясь не сопротивляться, не врезать Чаку и видит…

…стену.

Белая каменная стена, высоченная, простирается до горизонта. Жарко, но жара не неприятная, идеальная жара. Небо тоже идеальное, голубое, безоблачное. Даже стена идеальная, камешек ложится к камешку, все одинаково ровные, без единого изъяна.

— Это пока, — слышит Дин не-свои мысли, — потом люди проделают в ней дыру. Сломают. Люди частенько все ломают, верно ведь?

Чак это тоже слышит?

— Только то, что я хочу ему показать. Ты скрыт от него. Я — частично скрыт. Пока у меня хватит сил.

— И надолго их хватит? — думает Дин. Его слышат.

— На пару тройку моментов, чтобы его убедить, хватит вполне.

— Но он видит.

— И слышит. И ощущает. Но это только часть воспоминаний, то, что я позволяю ему видеть. Не о чем беспокоиться, я не собираюсь пускать его слишком далеко.

— Я могу его вырубить. И все кончится.

— Не смей! Если не выйдет, если ты не успеешь, он просто убьет тебя. Уничтожит. Ты все испортишь. Пусть смотрит.

Дин видит фигуру Кроули в какой-то дурацкой черной хламиде, стоящего между собой и Чаком. Нет, не совсем так. Кроули сейчас — часть него. Но сам Чак видит только то, что перед Кроули. Видит его глазами.

Сам Дин одновременно и внутри картинки и снаружи, в магазинчике.

Он видит, как Чак тянется к нему, чтобы рассмотреть поближе.

И, одновременно, он видит солнце чужими глазами. Он видит…

…пустыню. Земля непривычно близко, слишком близко. Он ползет по ней, мелкие камешки трутся о кожу, песок отдает ему свое тепло. Он — змея.

Зеленый сад перед стеной, трава, тоже очень близко, буквально задевает его нос. Он пробует воздух языком, принюхиваясь. Трава щекочет его кожу, она прохладная, ласково прохладная. За ним в траве остается длинный извилистый след. Он движется очень быстро, разве змеи способны так быстро двигаться?

— Еще как способны, — комментирует Кроули.

Камни, из которых сложена стена, шероховатые, приятно теплые. Дин практически стонет от удовольствия, поднимаясь по ней, с наслаждением меняется, принимая свой человеческий облик, распахивает крылья, потягиваясь. Земля теперь слишком далеко от них, по мнению Дина. Ему хочется сделать шаг назад, отступить подальше от головокружительной высоты.

— Только этого не хватало. Ты что, боишься высоты? — слышит Дин. Он пытается не смотреть на такую далекую землю. Он не может. Земля перед глазами, ужасно далеко от него.

— Посмотри на пол, — советует Кроули. Ты же видишь пол? Он реален. Стена — нет. Дин. Дин, слышишь меня?

Дин задыхается. Картинка продолжает двигаться.

— Шутка не удалась, — говорит Дин кому-то на стене.

И поворачивается к собеседнику.

— Нет.

Дина выбрасывает, отталкивает в сторону, едва выходит удержаться на ногах. Он снова видит только подсобку и книги в ней. И Чака, Чака с закрытыми глазами.

Чак снова тянет к нему руку.

— Нет, его ты не увидишь.

Чак отшатывается, открывает глаза. Смотрит удивленно, неверяще.

— Почему я этого не помню? — спрашивает он вслух.

— Ты тогда еще не родился, — комментирует Кроули.

— Все считают, что это сделал сам Люцифер, — говорит кто-то (Кроули) через Дина, который все еще в состоянии нормально дышать, не то что говорить, — это даже немного обидно. Начальство постоянно присваивает себе наши заслуги.

— Но… Люцифер… Я не помню, чтобы и Люцифер там был, я вообще не помню Адама и Еву, — отвечает Чак растерянно, — разве это все не мифы? Ведь…

— Это было так давно, — голос Кроули звучит умиротворяюще, тягуче, сладко, — так давно… мало кто помнит, — он словно гипнотизирует. Он действительно гипнотизирует, понимает Дин, замечая, как глаза Чака постепенно становятся мутными, лишенными выражения. Он гипнотизирует Чака!

И у него получается.

— И правда, — отвечает Чак немного сонно, — так давно. Покажи мне. Пожалуйста.

Дин слышит, как Кроули коротко ругается в его голове.

— Да сколько можно уже!

— Ты в порядке? — спрашивает Дин мысленно.

Кроули что-то неразборчиво бормочет о излишне любопытных пророках, которые не могут просто оставить их в покое и отправится уже уничтожать мир.

Похоже он надеялся, что Чаку этого будет достаточно. Дин вдруг пугается, что Кроули мог потратить на этот гипноз все свои силы.

— Не все, не переживай.

Прямо перед их глазами прекраснейший водопад, с хрустальной прозрачной водой. Струи воды разбиваются о поверхность, издавая мелодичные звуки. Маленькие разноцветные яркие рыбки плавают в озерце у подножья. От вида горной воды у Дина зубы сводит.

— Она тут не настолько холодная, — рассеянно говорит ему Кроули, — идеально прохладная. Тут все идеально.

— Давай я все-таки вырублю, — предлагает Дин мысленно, — я успею. Вырублю и свяжу.

— Нет, ты с ума сошел? Что если ты его убьешь? Ты думал, что случится с вашим миром? Он может рассыпаться, как карточный домик.

Не хочется признавать, но Кроули может быть прав. Дин вдыхает несколько раз, и смотрит.

Яблоня в центре великолепна. Она умеренно раскидистая, покрыта густой темно-зеленой листвой, ветви на уровне протянутой ладони. Нет ни одного червивого или гнилого плода, над деревом не вьются осы. Яблоки тяжелые, глянцевые, яркие, аппетитные, так и просятся в руку.

— Он точно не может нас слышать? — спрашивает Дин, наблюдая за обнаженной Евой.

— Не может. Он за стеной. Метафорически конечно. Видит то, что я хочу, по большей части картинку. Немного эмоций, да те мысли, что я готов показать. Те, что уместны для ситуации.

— Красивая. Интересная. Что с ними теперь будет? — слышит чужие мысли Дин, ощущая при этом… любопытство, искреннее. Но это не его ощущения, совершенно точно не его. Ему неуютно от этого, он будто растворяется здесь, в чужих ощущениях, теряя себя самого. Он с трудом может отделить собственные чувства, свое я, от того, что помнит демон. Ему страшно.

— А я… я могу слышать твои мысли? Те что ты думал… ну, тогда… там… То есть тут, в этом самом моменте….

— Я — часть тебя. Ты — часть меня. Я — внутри тебя. Я не могу быть тут полностью, мне нужно контролировать твое тело и не могу тебя отключить. Поэтому да, ты можешь. Мне тебя не заблокировать.

— Так это действительно был ты, — восхищенно говорит Чак, закончив рассматривать Эдемский сад, — как же красиво! Но кем ты был раньше? Почему я тебя совсем не помню? Не помню кем ты был до… до падения…. Как тебя раньше звали?

И снова тянется к вискам. Дин не успевает и шага сделать.

Любовь. Ощущение всепоглощающей, чистой, светлой, теплой любви окутывает Дина, пронзает до каждой мелкой косточки. Никто, никогда, ни разу жизни так его не любил. Эта любовь питает, поддерживает его, заставляет улыбаться.

— А ведь это лишь память о Ней, — горько говорит Кроули в его голове, — только память. Отзвуки.

— Мама, — слышит Дин.

Дин практически уверен, что не должен был этого слышать. Что это те самые мысли-воспоминания, которые Кроули не способен скрыть от него.

Звезды сворачиваются под ногами ярким ковром. Вокруг нет ни света, ни тьмы, бескрайняя чернота космоса. Дин – не Дин, ему не нужен воздух, не нужно тепло. Время подчиняется ему, вся вселенная подчиняется ему. Он практически всесилен, он могущественен. И у него есть вся эта любовь, всепоглощающая, бескрайняя. Он ощущает ее каждой клеточкой своего тела, буквально купается в ней.

Вот о чем говорил Кас, — понимает он.

— Нет, — мягко отвечает Кроули, — Кастиэль был создан позже. Его создали ангелы, взамен падших, когда Она уже не появлялась на небесах. И тогда демоны в отместку стали создавать других демонов из душ людей. Твой друг никогда не ощущал ничего подобного. Мне жаль.

Звездная пыль рассыпана вокруг, как песок. Дин снова слышит музыку сфер.

Это воспоминание позже, много позже чем то, что видел Дин, когда они менялись. У него уже есть здесь собственное тело, есть настоящие руки, время и пространство теперь тоже существуют. Он сейчас выглядит практически, как человек. Картинка немного двоится. Он видит его глазами. Ощущает его эмоции. Удовлетворение от хорошо выполненной работы. Любопытство (опять): что дальше? Немного — усталость.

— Чак тоже это ощущает?

— Не все, — терпеливо повторяет Кроули, — только то, что я хочу показать. В основном эмоции. Не мысли. Не бойся. А вот ты… ты все еще часть меня. Ты мой проводник. Тебе придётся… потерпеть.

Дин (не-Дин) склоняет голову, собирает песок в тяжелое плотное ядро, скатывает в тугой шар. Рассматривает на свет и покрывает ядро пылающей магмой, будто кондитер обливает шоколадом. Нежно, самыми кончиками пальцев оборачивает почвой, каменистыми отложениями. Новая планета сияет в его руках. Он просчитывает траекторию и скорость вращения, просчитывает расстояние от других планет. И запускает ее в нужную точку подкинув в ладонях. На пальцах остаются сияющие пылинки. Дин задумчиво стряхивает их.

— Это так красиво, — говорит кто-то рядом, — научишь меня?

Архангел Гавриил, еще молодой, ослепительно сияющий, с чистой искренней улыбкой.

— Конечно, — отвечает ему Дин, улыбаясь (не Дин, отвечает не Дин).

— Сложнее, чем я думал.

Гавриил огорченно вздыхает. Туманность в его руках распадается, скручивается делается чем-то темным, спиральным, вращающимся.

— Это черная дыра, — подсказывает Кроули, — они тоже будут нужны, раз уж она позволила создать ее. Погоди, мы найдем ей место. Смотри, нужно немного легче и…

— Кто это? — спрашивает Чак, — кто это с тобой?

— Нет. Туда нельзя. Ближе нельзя.

Картинка размазывается.

Но Дин успевает увидеть. Чак за стеной, и он не видит, но видит Дин.

— Получилось! Ты видишь? Получилось!

— Я назову его красным карликом.

— Как твои волосы.

— Они прекрасны

— Ты прекрасен.

Дину стыдно, что он слышит это. Он узнает и не узнает Гавриила. Такой восторженный, такой восхищенный, такой…

— Наивный, — отвечают ему на незаданный вопрос, — мы все тогда были такими… наивными… юными. Мы были друзьями. Братьями. Зла еще не существовало.

— Я тогда еще не знал, что я — зло, — слышит Дин горькое и явно непредназначенное ему.

— Как же вышло, что ты пал? Бедный мой. Неужели я не смог тебе помочь? — с непривычным участием спрашивает Чак. Похоже он действительно верит, что встретил одного из своих детишек-ангелов.

— Мне жаль, чувак, — искренне думает Дин, — прости.

Ему не отвечают. Но он видит.

Ангелы, множество ангелов, спорят. Спорят о том, допустимы ли сомнения, можно ли ставить себя превыше Бога. Что есть Бог? В чем Ее воля?

Ему страшно. Но он уверен, что прав. Тогда он был уверен. Разве его Бог может бояться сомнений?

— Они же не станут сражаться, — слышит Дин его мысли. Чак тоже слышит. Это — можно. Пусть слушает.

— Они же не будут сражаться друг против друга. Они же не могут…

Он ощущает панический ужас. Он еще не понимает, что именно ощущает, у этого чувства пока нет названия.

Ангелы никогда никого не убивали. Ангелы никогда не убивали других ангелов.

Ангелы никогда не сражались.

Дина тошнит от ужаса, а затем он соскальзывает, соскальзывает куда-то вниз, и ему не удержаться никак, и ни за что. Он падает, падает, падает, а свет и звезды остаются там, наверху, больше недосягаемые для него. Его крылья вспыхивают, горят, пахнет палеными перьями, ужасом, тоской. Только для всего этого еще нет названия.

А потом он внизу. Здесь нет света. Нет тепла. И главное, больше он не ощущает Ее любви. Это невозможно описать. Это словно февральской ночью, в мороз, когда замерзает даже воздух в носу, вдруг остаться обнаженным, босым на снегу. Это словно лишиться одновременно всех чувств, оглохнуть, ослепнуть, потерять нюх. То, что было частью тебя, основной, самой важной — навсегда ампутировано.

— Непрощаемый, — слышит Дин, — непрощаемый. Ему становится холодно.

И он снова ощущает усталость, слабую, но… откуда здесь это ощущение? Оно не вяжется ни с картинкой, ни с переданными эмоциями.

— Ты такой интересный, — говорит Чак восхищенно, — у меня такое ощущение, словно я чуть было не потерял жемчужину. Как же я тебя упустил? Как тебя звали? Там, до падения?

— Да скажи ты ему, что-нибудь, что угодно! — просит Дин мысленно, — он ведь не отвяжется!

— Это не его дело! — отвечает Кроули яростно.

И показывает. Но не совсем то, что Чак хотел увидеть.

Его звали Иштар в Шумере. Кетцалькоатль в Мексике. Он был Апофисом в Египте. Его звали Чёрным рыцарем в Камелоте. Алкивиадом в Афинах. Его называли Лекарь, Учитель, Архитектор. Были и те, кто звал его Возлюбленный. У него были тысячи имен и прозвищ, какие-то нравились ему, другие он ненавидел. Ему поклонялись и строили храмы, его ненавидели и изгоняли. У него учились. Его любили. Были и те, кого он любил в ответ.

Плотник звал его Мария. Плотник знал и его нынешнее имя и то, истинное, данное при создании, записанное в звездах. Но больше ни один живущий его не узнает.

— Так ты не помнишь? — спрашивает Чак разочарованно, вынырнув из вихря различных лиц и обрывков прошлого, множества людей, что называли самые разные имена, поклонялись, приносили жертвы,молили его о чем-то, любили его. Людей, которые жили настолько давно, что и следа от них не должно было остаться на этой земле.

Дин неожиданно ясно осознает, насколько древнее существо они встретили. Сколько всего он видел, тот, кого Дин не побоялся пустить в свой разум. Осознает, что такое количество воспоминаний действительно может свести с ума.

— Не помнишь? — продолжает допытываться Чак, проницательно глядя в глаза.

И тут Дин понимает кое-что еще: Кроули не способен солгать. Все, что у него сейчас есть — воспоминания, а их не подправить в лучшую сторону. Можно спрятать, скрыть, смазать, не показать какую-то часть, но создать ложную память он не способен.

— Да ты просто гений, — замечает Кроули едко.

А еще Дин понимает, что как раз-таки он сам вполне способен лгать. Чак уже повелся на их маленькое представление.

— Иногда мне кажется, что я могу вспомнить, — говорит Дин хрипло и как можно более печально, — но оно постоянно ускользает. Разве ты не помнишь мое имя, отец? — он смело смотрит Чаку в глаза, надеясь, что выглядит достаточно устрашающе.

И сам вдруг пугается своего вопроса. Что если Чак поймет что-то?

— Человеческая психика на удивление устойчива, — говорит Кроули, и его голос звучит непривычно устало, — то, что он не может вспомнить, он постарается объяснить себе сам. Ложные воспоминания довольно частая вещь. И еще, там были…

— Тысячи ангелов, — Кроули снова говорит через Дина, — я зря надеялся, что из тысяч ты мог запомнить одного меня.

— Ох, милый, — Чак проводит по его щеке тыльной стороной ладони, — возможно, будь у меня имя, я мог бы что-то придумать. Каким-то образом спасти тебя.

— Только не спасение, — стонет Кроули, — ну какого черта опять…

Дину больших трудов стоит не отпрянуть. Или не ударить Чака.

========== Часть 7. Божья милость ==========

— Полагаю, я сумел бы тебя спасти, — продолжает Чак задумчиво, — вернуть наверх. Это же, это не должно быть чем-то слишком сложным? Что-то же есть, какое-то условие для прощения, верно? Я должен был оставить какую-то лазейку? Нет, я конечно могу сделать это сам, прямо сейчас, без каких-либо условий, но это не интересно. И нечестно, по отношению к другим демонам. Вдруг кто-то еще этого захочет?

— Нужно сменить тему. Срочно, — требует Кроули.

Дину ничего не приходит в голову. Вообще ничего, нет ни единой мысли. Кроме вопроса: зачем вообще спасать кого-то, если мир уже обречен? Но напомнить об этом — значит ускорить конец, верно? Что плохого в том, что Чак отвлечется от идеи перезагрузки мира?

— Разве это в твоем стиле? Спасать кого-то? — шипит Кроули, очевидно, с выводами Дина несогласный, — давай же, спроси его.

— Разве это в твоем стиле? Кого-то спасать? — послушно повторяет Дин, глотая, заталкивая подальше, дурацкий вопрос: почему бы тебе самому не спросить его, у тебя же это отлично получалось? Но он не спрашивает, просто потому, что та усталость, что он ощущает, легкая, но до крайности неприятная, выматывающая до тремора в руках, это совершенно точно не его чувства. Потому что сам Дин в порядке. Да, он не спал всю ночь, да, он в чужом теле и в чужой стране, да напротив спятивший пророк с замашками бога, но физически-то он в полном порядке. Это не он сейчас истекает кровью на полу.

Потому что вполне очевидно, что Кроули не ожидал, что их маленькое представление: загляни в мою память, убедись, что я и правда демон, — затянется так надолго. Что ему придется останавливать время, тратить силы на гипноз, да еще и подбадривать Дина, за что последнему ужасно стыдно.

— В моем стиле? Нет, конечно же, нет, видишь ли я писатель, друг мой. Я наблюдаю, но не вмешиваюсь, я сочиняю истории, я…

— Наказываю за непослушание… — ехидно.

— Наказываю за непослушание, — повторяет Дин машинально, и тут же понимает, что вот сейчас ему нужно было промолчать.

— Ну зачем? — стонет Кроули, — давай, еще и это повтори.

— Что? Что ты имеешь в виду? — снова удивляется Чак. И снова тянется к его вискам. Дин глубоко вдыхает.

— Нам нужно что-то ему показать, — Дин обращается к темной фигуре у стены, которая одновременно воспринимается и как часть него самого и как нечто совершенно отдельное. Во всяком случае, они могут говорить.

— Я в курсе. Знаешь ли, осознаю, что происходит вокруг, — фигура, Кроули, быстро перебирает перед собой нечто, похожее на слайды на зависшем в воздухе экране, отбрасывая в сторону ненужные картинки-воспоминания. Дин старается не всматриваться, обещал же.

— Держись, ребенок, — неожиданно серьезно говорит ему Кроули, выбрав наконец, — постарайся не сойти с ума.

Чак снова отмирает и касается Дина.

Они переносятся на пологий холм, заросший низкими, стелящимися по земле кустами и серым вереском. Дин откуда-то знает, что весной, когда вереск цветет всеми оттенками синего, эти холмы — прекрасны. Сейчас здесь серо и пусто, лишь вдали пасется крупная лохматая овца, пугливо озирающаяся по сторонам. Идеальное место, чтобы никто тебя не увидел, просматривается со всех сторон. Кроули смотрит вдаль, мимо овцы и вереска, длинные волосы развеваются по ветру. Он ждет.

Кроули и сам не знал на что рассчитывал, когда вызывал архангела на разговор. Он же не надеется всерьез, что великий потоп, часть великого же замысла, можно просто взять и отменить? Отменить, только потому, что об этом попросил какой-то демон. Смешно.

Но что-то ведь можно сделать? Хотя бы что-то. Спасти больше людей, чем одна единственная семья, предупредить остальных? Построить еще несколько лодок? Дать им больше времени? Может быть, если люди искренне попросят прощения, Она сжалится над ними? Кроули уверен, что смог бы их убедить раскаяться. Куда проще, чем убеждать в чем-то ангелов.

Или Бога.

С востока уже надвигаются темные грозовые тучи, а в воздухе ощутимо тянет прохладой, когда архангел отвечает на его молитвы. Напуганная вспышкой света овца кидается прочь, бежит вниз по пологому склону, огибая кусты. Кроули провожает ее взглядом.

— Выглядишь… по-новому, — приветствует его Гавриил. Сам он выглядит несколько смущенно.

— Я знаю. Как и ты. Как и остальные, — соглашается с ним Кроули, с печалью думая о тех, кто когда-то создавал с ним этот мир, а сейчас торчит внизу, в огромной огненной яме, о тех, с любовью украшенных чертами жабы или ящерицы, или даже гигантского мушиного клубка (спасибо, мама, ты была так добра к нам). О тех, кто больше не способен ничего создать.

— Значит, теперь разные стороны? — Гавриил явно нервничает, не зная куда деть руки, постоянно отворачивается, избегает смотреть в глаза.

А в моменты, когда все же смотрит, Кроули быстро отбрасывает воспоминание в сторону и картинка делается нечеткой, смазанной. Дин щурится, не понимая сначала, зачем он так. А потом осознает: он не позволяет Чаку увидеть лицо своего собеседника.

— Ага, — отвечает Кроули, откашлявшись, — разные. И никаких тебе больше звезд.

— Мне жаль, — говорит ему Гавриил, — но ты знаешь, что сам был виноват.

— Такое себе сожаление, — замечает Кроули, и они оба молчат.

А потом говорят одновременно:

— Я вовсе не хотел тебя обидеть… — начинает было Гавриил.

— Что вы творите такое? — говорит Кроули горячо.

Дин ощущает, что он верит, еще верит, что сможет переубедить кого-то.

— Это Ее план, — отвечает ему Гавриил, больше не восторженный и не наивный, с горькими складками на лбу, — мы не можем ему противиться.

— Что это за план такой? Уничтожить их за то, что они такие, какими она их создала? Разве это — справедливо?

— Это непостижимо.

— Ну да, ну да, непостижимо. На минуту, хотя бы на одну минуту подумай, а что если Она испытывает не людей? Что если испытания… для нас? Для всех нас и для вас тоже?

— Тогда я должен был пасть, — отвечает ему Гавриил.

— Но ты не падаешь, — подмечает Кроули.

— Не падаю. Значит я все делаю верно. Не лезь в это, — Гавриил называет его каким-то именем, на языке, которого Дин никогда не слышал раньше. Этот язык — прекрасен. Он чист, мелодичен, певуч, и, Дин может поклясться, что видит свет, свет и яркие россыпи звезд в черноте космоса, когда Гавриил произносит его имя. Это имя — прекрасно. Рыжеволосый ангел, что творил туманности — был прекрасен.

— Не называй меня так! Мое имя — Кроли, я демон, забыл?

— Иногда я действительно забываю, — отвечает Гавриил печально, — ты слишком похож на себя прежнего.

— А ты абсолютно не похож, — замечает Кроули горько.

— Как интересно! Надо же! — Чак сияет, потирает руки, — и правда же, я ведь мог испытывать не только людей. Но и вас, и даже ангелов… о, это могла бы быть потрясающая история…

— Он разве не слышал, как вы называли бога: Она? — спрашивает Дин скептически.

— Он слышит то, что ждет. То, что хочет слышать. Немного магии и немного самоуверенности делают свое дело.

— Почему я никогда не смотрел за наблюдателями? — Чак все никак не успокаивается, восторженно поднимает руки к потолку. — я мог бы написать об этом! Написать о тебе!

— Похоже ты дал ему новую идею. Вдохновил, — замечает Дин.

— Я заметил, спасибо, — отвечает Кроули ехидно.

— Может быть, он действительно сейчас отправится писать что-то новое, а нас оставит наконец в покое, — говорит ему Дин примирительно.

— Да и ангелы, они все такие… скучные… Кроме Кастиэля, конечно, но и он… сам он никогда не задавал вопросы, только после встречи с Дином Винчестером, попал под человеческое влияние… Да и демоны обычно никогда не вмешиваются в дела смертных по доброй воле… А с тобой-то как вышло? — Чак вдруг останавливается и снова смотрит на Дина, довольно подозрительно смотрит, будто найдя какую-то несостыковку, — как вышло, что ты стал таким… любознательным? Небезразличным?

В голове Дина Кроули высказывает все, что думает о собственной любознательности и небезразличии в таких витиеватых и сложных конструкциях, что Дин практически краснеет. Это при том, что он не может понять значение и половины ругательств.

— Я попробовал то яблоко, — быстро врет Дин, радуясь собственной находчивости, стараясь говорить хрипло, и не отвлекаясь на внутренний голос, приподняв бровь в характерном кроулевском жесте, — ну то… с древа познания… — и ругает себя за это «ну», Кроули так не говорит.

— Да не знает он, как я говорю, главное не говори, как Дин, — снова советуют ему.

— Яблоко… — задумчиво тянет Чак, — яблоко… Я мог бы написать об этом… столько исторических периодов… столько всего… такой простор… но почему же я раньше никогда…

— Отвлеки его! — требует голос Кроули в голове, — немедленно! Он сейчас что-то заподозрит. Спроси его о чем-нибудь!

— Это ты мастак по части вопросов, — огрызается мысленно Дин, которому в голову опять ничего не идет.

— И этот ковчег… — продолжает Чак, — неужели его действительно построили? В самом деле? По-настоящему?

Дин вздыхает, понимая, к чему опять все идет. Собственно, какой у него выбор? Во всяком случае, Чак больше не упоминает возможное спасение, которое похоже для Кроули является каким-то триггером.

— Я покажу, — говорит Дин, и сам подходит ближе.

Ему это кажется, или темная фигура у стены начинает сутулится? Словно не в состоянии больше стоять ровно.

— Успокойся, Дин, — говорят ему мягко, — еще рано паниковать.

Кроули смотрит на все прибывающую воду с вершины самой высокой горы, что он смог найти. Гора — не гора, скорее холм, потому что сидеть на снежной шапке, у Кроули никакого желания нет. Да и не видно с настоящих гор ничего. А Кроули хочет посмотреть. Запомнить.

Вода бурлит, свинцово-серая, покрытая пенными волнами, с грязно-белыми шапками. Мимо проплывают сломанные ветки, солома, какие-то тряпки, да мелкие трупики животных. Воняет тиной и сыростью, дождь все никак не прекращается, до самого горизонта сплошная серая завеса.

Кроули думает, что можно было бы взлететь над облаками, над серой пеленой бесконечного дождя, и увидеть солнце. За эти дни он успел по нему соскучиться. Наверху он мог бы согреться и высохнуть, просушить перья, которые промокли даже на другом уровне реальности, и паря в небе, дождаться окончания всего. Еще он может нырнуть в ад, там грязно и тесно, но довольно тепло. Даже жарко. Может перенестись на ковчег, обернуться там змеей, поболтать с ангелом, согреться. Ангел бы обрадовался. Можно просто высушить чудом и одежду, и волосы, и мокрые перья, создать себе укрытие и, заодно, сотворить тут негасимый огонь. Какую-нибудь неопалимую купину, чтобы люди потом ее нашли и создали себе святилище, в нарушение второй заповеди.

Но Кроули ничего из этого не делает. Он просто усаживается прямо на мокрую, грязную траву, зябко ежится, и смотрит. Смотрит очень внимательно. Запоминает для себя, на будущее, как именно выглядит Божья милость и Божья любовь.

Дождь никак не утихает, мокрые волосы холодят насквозь промокшую спину. Лицо тоже мокрое, словно бы от слез. Вода стекает по носу, подбородку, скапливается на коленях. Бесполезно вытирать влагу, Кроули просто позволяет ей стекать по лицу и впитываться в и без того мокрую ткань. Где-то далеко за горизонтом остался ковчег, с остатками выживших и парой-тройкой неучтенных пассажиров, дело рук Кроули (ничтожно в сравнении с тысячами, что утонут), да последним оставшимся на земле ангелом.

— Я думал над твоими словами, — довольно пафосно заявляет подошедший Гавриил, аккуратно обходя мокрые грязные кустики и выброшенные на сушу бурые трупики птиц. Количество ангелов на земле возрастает, как минимум вдвое.

— И что же? Пришел к какому-то выводу? — спрашивает Кроули равнодушно.

— Эти существа… люди… мне кажется, ты переоцениваешь их значимость. Они… куда проще, чем все считают. Уж не знаю какие там планы на них у Всевышней, но… — он зачем-то пинает мокрый камень, и отворачивается, — раньше наши спускались вниз… брали себе этих… женщин в жены. Ничего особенного. Ну то есть, я-то сам никогда…

— Угу, — отвечает ему Кроули, без какого-либо выражения. Наверно, этот рассказ должен был его развеселить. Наверное, раньше действительно бы развеселил. Шутка ли, даже демонам не пришло в голову попробовать брать в жены человеческих женщин. Да еще и заводить с ними потомство.

— О, ну хватит тебе, — Гавриил осторожно опускается на корточки рядом, старательно не касаясь мокрых веток, несильно толкает в плечо. Его рука сухая и горячая, дождь старательно обходит его стороной, — ты слишком… драматизируешь. Ной ведь выжил, верно? И вся его семья, сыновья, и жены, и их дети. Совсем скоро дождь стихнет, затем я пошлю им голубя, и они снова заселят землю, будут плодиться и размножаться…

— А потом Она их сожжет, — мрачно предрекает Кроули, — ой, нет, конечно не сожжет, — отвечает он на возмущенный взгляд Гавриила, — во-всяком случае не всех. Оставит горстку праведников. Мне пора идти, — он поднимается, ощущая себя насквозь мокрым и парадоксально одиноким.

— Погоди, я… — Гавриил оборачивается вокруг, проверяет наличие наблюдателей, будто на этой горе кому-то возможно скрыться, — думаю, ничего страшного, если я тебе расскажу. Она собирается послать на землю спасителя. Еще нескоро, но… думаю… В общем, он спасет всех людей. Всех, кто верит. И у нас говорят, что может и вас… может и вас… можно простить? — последнее он произносит практически шепотом.

Кроули просто смотрит на него, молча, слушая, как с подола его одеяния стекает вода на мокрую траву. Мимо, по воде, проплывает раздувшееся тело дохлой овцы, окоченевшие ноги направлены вверх, к безмолвному небу. Кроули смотрит, как оно то поднимается на поверхность, то тонет, захваченное грязными волнами.

Он давно уже не верит в Ее милость.

Дину действительно горько от увиденного, горько и тяжело на душе. Даже Чак выглядит немного напуганным, сбросившим маску жестокого Бога.

— Ты ведь снова так сделаешь? — спрашивает его Дин. Он знает, что не должен звучать, как Дин Винчестер, но ничего не может с собой поделать, слишком сильно его зацепило увиденное. — Ты снова хочешь очистить землю? Только в этот раз вообще никого не останется, верно? Ни людей. Ни ангелов. Ни даже радуги в подарок, — последние слова чужие, перехваченный обрывок мысли.

— …Дин, прекрати!

Чак выглядит удивленным. Он поднимает руки, ладонями перед собой, в защитном жесте.

— …Дин! …немедленно…

— Я создам новую землю, — говорит он неуверенно, — я… она будет лучше. Совершенней. Я все исправлю.

— Ты его пугаешь! Прекрати! Ты все испортишь! — голос Кроули наконец достигает его ушей, и только тогда Дин осознает, что практически загнал Чака в угол. Он отступает, тяжело дыша, едва сдерживая злые слезы.

Все дело в том, что Дин никак не может выбросить из головы белесые маленькие тела в траве: лягушки, с раскинутыми лапами, темные мокрые комочки, похожие на комья грязи, — погибшие птицы, маленькие рыбки на боку, выброшенные течением на берег, с разъеденными дырами в боках; бесконечная грязная вода вокруг до самого горизонта, при взгляде на которую голова начинает кружиться; да еще это запах: гнилости, разложения, запах речной воды. Это чертовски много для него. Он видел ад, он видел мертвых людей, он видел ужаснейших чудовищ, но перед глазами стоят маленькие трупики животных, и ему никак не заставить себя перестать думать об этом.

А ведь погибли не только животные. Там умирали люди. Все, кто жил на земле, все кто не соответствовал каким-то придуманным меркам.

Как они могли довериться Богу, который допустил такое? Который это сотворил?

— Я предупреждал. Это может свести с ума. Нельзя увлекаться, нельзя всматриваться. Соберись уже, Дин. Нужно заставить его уйти. О Боге поговорим после.

— Но ведь он тоже видел? Он тоже видел, как он может быть в порядке? Он же верит, что это — его рук дело, и он — в порядке?

— Я уже говорил — он видит не все. Кроме того, он считает, что это его воля, а значит все сделано верно. Соберись, Дин. Ну же.

— Прости, отец, — говорит Дин. Это — только ради Сэма, который все еще караулит его тело в соседней комнате, и ради Кроули, который пытается удержать его живым и заодно развлекает их тут с Чаком, — прости.

— Совершенно на меня не похоже, — констатирует Кроули, — как и на тебя. Чего доброго, решит, что ты собираешься сорвать Апокалипсис.

Да, совершенно не похоже. Дину хочется побиться головой о книжный стеллаж. Кроули, который только что на их глазах просил архангела отменить потоп, явно сказал бы что-то другое.

Но что?

Время снова замирает вокруг. Чак зависает немного отклонившись назад, все еще отшатываясь от Дина. У Дина от усталости дрожат руки. Нужно срочно что-то выдумать, сколько еще раз Кроули сможет останавливать время?

Чак ведь собирался написать новую историю. Буквально только что об этом говорил. Историю о новом персонаже, о демоне. Ты такой интересный, Чак же так сказал?

— Как ты себе это вообще представляешь? — шипит Кроули раздраженно, — заинтересовать его… чем? Мной?

— Но ведь он уже заинтересовался! Покажи ему! Покажи что-нибудь еще, он посмотрит, вдохновится и отправится писать свою историю. А потом Адам все исправит, ну давай же! Какой еще у нас есть вариант? Остановить время до выходных?

— Если время остановится до выходных, выходные никогда не наступят, это логический… да к дьяволу. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Ни с того ни с сего начал демонстрировать всю свою жизнь? Таков твой план? Крайне умно.

— Нужно с чего-то начать. За что-то зацепиться, нужно заинтересовать его, — Дин растерян, — я должен его чем-то заинтересовать. Что-то сказать, спросить…

— Спроси его про спасителя, — советует Кроули, — давай. Тот, о ком сказал Гавриил.

И время вновь идет, Дин слышит, как тикают часы на его запястье, нервно и рвано.

— Ты послал нам спасителя однажды, — Дин отчаянно хватается за последнее воспоминание, — почему ты не сделаешь это еще раз? Неужели действительно больше нет шансов?

— Им послал. Им. Я — не человек.

Но Чак не замечает ничего странного.

— Спасителя? — спрашивает вслух Чак, выпрямляется, снова смотрит удивленно, — ты же не имеешь в виду… он же не существовал… или существовал, почему я опять не помню…

— Человеческая психика устойчива, — повторяет Кроули, — все, что он не помнит, он постарается объяснить себе сам, не бойся.

— Я и не боюсь, — врет ему Дин, — я… я не понимаю, о чем речь. О ком мы сейчас говорим.

— Иешуа. Сын плотника из Назарета. Тот, кого вы зовете: сын Божий.

— Иешуа, — повторяет Дин вслух, — конечно же он существовал. Как же иначе.

— И существует, — замечает Кроули.

Дин старательно изображает хладнокровие.

— Иисус Христос? Существовал… и ты был с ним знаком? — удивляется Чак.

— Ну конечно. О ком же еще писали все эти… святые книги. Разве люди способны такое придумать с нуля? Они — не ты, — бессовестно льстит ему Дин.

Чак больше не выглядит напуганным. Более того, искренне радуется такой оценке своего писательского таланта. Дин должен бы ощутить облегчение, но все, что он ощущает — это тягучая бесконечная усталость.

И неизбывная печаль по чему-то давно утраченному.

========== Часть 8. Плотник из Назарета ==========

Дин видит невысокого мужчину в сером одеянии, загорелого, сжимающего в руках посох. У мужчины серые очень добрые глаза. Мужчина выглядит таким знакомым, таким… Дин даже имени его не знает. Нет, конечно же знает. Плотник, это Плотник, он вернулся на землю, он говорит с ним (с Кроули).

— И как тебе небеса? — зло спрашивает Кроули, — стоило оно того?

— Ты был прав — земля лучше. Честнее. Но, да, стоило. Люди теперь могут быть спасены, — отвечает ему Плотник спокойно.

Дин глотает свои вопросы о возвращении Иисуса, решает, что выяснит, где он сейчас когда-то потом. Откашливается.

— Разве люди смогли бы сочинить подобную историю? — продолжает он льстить.

— То есть, в конечном итоге, он существовал? — спрашивает Чак неуверенно.

Дин думает, что вот сейчас бы не помешал демонический гипноз. Было бы просто отлично, если бы Кроули снова вмешался.

Но так как тот вмешиваться не спешит, Дин просто старается говорить, как можно более уверенно.

— Да, Иисус Христос существовал. Знаешь, тот парень, что умер на кресте. Я говорил ему, что земля куда лучше.

— Умница. Схватываешь на лету.

— Неужели? Так значит, в белом плаще с кровавым подбоем… — весело говорит Чак, все еще под впечатлением от диновой лести.

— Нет, не так, — говорит Кроули, — меня, во всяком случае там не было.

— Нет, не так, — повторяет за ним Дин, — меня там не было.

— Где там? О чем мы говорим? — добавляет он для Кроули.

— Не имеет значения, не отвлекайся. Он — писатель, — замечает Кроули туманно, — вот и употребляет цитаты из книг.

— Жаль, было бы забавно, — замечает Чак.

Дин кивает, все еще понятия не имея, о чем они говорят.

— Так вы были знакомы? — снова переспрашивает Чак недоверчиво.

— Ну конечно были, — хмыкает Дин уверенно, все еще держа увиденное в голове (спасибо, Кроули. Почаще бы так, глядишь и выйдет продержаться), — кто же по твоему его искушал?

И сам пугается своих слов, разве Кроули говорил что-то про искушение? Он же просто был с ним знаком. А Чак уже снова тянет руки к его вискам. И Дин оказывается в пустыне. Он угадал, неожиданно для себя.

Они в пустыне, не той идеально теплой пустыни вокруг Эдема, эта — настоящая, жаркая, сухой раскаленный воздух, которым тяжело даже дышать.

— Ангелы сказали мне, что ты придешь сюда, — говорящий совсем юн, — будешь меня искушать.

— Не буду, — отвечает Кроули недовольно, — вот еще. Что мне, заняться нечем?

— Он предполагал и такое, — его собеседник смеется, — и чем же мы тогда займемся?

— Можем поговорить, — Кроули осматривается, находит камень побольше и садиться на него. Солнце печет, сейчас бы обернуться змеей и уснуть. Волосы неприятно влажные, Кроули уже жалеет, что отрастил такую длину. Кто бы сказал, как от них жарко.

Дин ощущает эмоции Чака, тот безумно хочет посмотреть на Кроули. Но рядом ни зеркала, ни даже захудалой лужицы нет.

— О чем с тобой говорить? О Боге? — Плотник настроен дружелюбно

— Ой, давай только обойдемся без Бога и Его непостижимости. Сколько тебе тут еще торчать? Месяц?

Пожимает плечами.

— Расскажу тебе сказку, хочешь?

Они усаживаются рядом, на раскаленных камнях, практически плечом к плечу: Сын Божий и Демон.

— Давным-давно, когда земля была еще совсем юной и практически безгрешной, — начинает Кроули, — на земле жили прекрасные создания — единороги…

Небольшое облачко на небе вытягивается, превращаясь в сияющую белоснежную лошадь, голова которой увенчана винтовым радужным рогом. Лошадь гарцует, становится на дыбы, красиво взмахивает шелковистой блестящей гривой, длиной до самой земли…

Конечно же, никакой гривы до земли у них не было. А была бы до земли, свалялась бы грязными серыми сосульками. Да и белыми были не все. И уж точно не были такими чистыми. И никакого сияющего рога, обычный был рог, серый, винтовой.

Но стараниями Кроули они оживают и гарцуют в небе именно такими. Какими он хочет их помнить.

И он говорит и говорит. А на небе оживают фараоны и древние боги, реальные люди и герои легенд, рядом оказываются прекрасная Клеопатра и лисица с девятью хвостами, великий полководец Александр Македонский и веселые фэйри с зеленых Ирландских лугов, мудрый Платон и сирены, что своим чарующим пением заставляли тонуть суда.

И сам Кроули практически верит, что так оно все и было. Никаких соляных столпов, никаких потопов, никаких жертвоприношений собственных детей. Никакой грязи, злобы и ненависти. Никакой похоти. Верит, что земля всегда была волшебным местом, полным сказочных существ и благородных героев.

Пусть Плотник таким и запомнит этот мир, не так обидно будет умирать за него.

— А океан? Океан ты видел?

Плотник качает головой.

И под руками демона пески пустыни сменяются сияющими на солнце, бликующими волнами. И никаких орущих чаек, никакой грязи, принесенной прибоем. Только запах соли и пение волн.

— Идем со мной, — предлагает ему Плотник на исходе сорокового дня, когда Кроули покажет ему и роскошный райский сад, и висячие сады Семирамиды, смутно тот сад напоминающие, и Колосса Родосского, такого, каким он его запомнил. Они перенесутся и на Александрийский маяк, и на плато Гизы, и на Великую Китайскую стену. Прогуляются по шумным, пропахшими специями улицам Дели, поднимутся на заснеженные склоны Гималайских гор, где не слышно ничего из-за шума ветра, пройдут по развалинам Кносского дворца-лабиринта. И все равно Кроули не успеет показать ему всего. Ему, бессмертному существу, постоянно не хватает времени.

— Идем со мной, — говорит ему Плотник, — теперь моя очередь. Я хочу показать тебе людей.

И Кроули соглашается.

Чак отшатывается.

— Я не хочу… Не надо дальше, не хочу…

Дин пожимает плечами. Он не понимает, что сейчас происходит с Чаком, впрочем, Чака он никогда особо не понимал. Что он действительно понимает, так это то, что ему сейчас показывают нечто личное, те вещи, о которых сам Дин предпочел бы не говорить ни с кем.

— Чего он испугался? — спрашивает Дин мысленно.

— Дальше Плотник умер за ваши грехи, — отвечает Кроули с болью в голосе, — полагаю, ему не хочется смотреть на это. На казнь.

— Отче, за что ты оставил меня? — спрашивает окровавленный человек на кресте. Душно, воздух наполнен густой влагой, тяжело дышать. Скоро будет гроза. Человек на кресте бредит, не осознает, что именно говорит. По его лицу ползают жирные черные мухи.

— Полагаю, он не хотел видеть вот это, — комментирует Кроули удивительно ровным голосом.

Чак отшатывается, практически падает назад, на лице загнанное паническое выражение. И следующее видит только Дин.

— Ты ведь можешь отказаться, — Кроули практически умоляет его, а он никогда никого еще не умолял, — не нужно тебе быть мучеником. Сдались тебе эти небеса.

— Мне нужно спасти людей, — отвечает ему Плотник, — и другого пути нет.

— Люди тебя забудут, — предрекает Кроули мрачно, — а небеса ничем не лучше ада. И там, и там только и делают, что ищут малейший знак Ее воли, а затем следуют надуманным приказам, придумывают кучу ненужных правил, да заполняют бумаги. Они и знать ничего не знают о том, каково это: быть живым и жить на земле.

— Они запомнят меня, — твердо говорит Плотник, словно не услышав последнее предложение, — и тебя будут помнить тоже. Будут помнить о нас хорошее.

— Глупости, — отмахивается Кроули, — люди не запоминают хорошее. Это скучно. Они запомнят, как ты ходил по воде, да творил чудеса, а меня — блудницей.

— Ты ошибаешься.

— Посмотрим.

— Но ведь он воскрес, — нечаянно произносит Дин вслух, — он же потом воскрес.

— Воскрес? — переспрашивает его Чак.

Дин паникует. Он не уверен в своих словах и не уверен, что думает обо всем этом сам Чак. Что если в его придуманном сценарии воскрешения не было? Что если этого не было и в реальном мире?

Но Кроули остается спокойным.

— Ну конечно же воскрес, — говорит он практически мягко, — отворил врата ада на третий день и выпустил часть душ. И отныне те, кто не грешил, могли отправиться сразу на небеса. К нему.

И Кроули показывает им.

Он возвращается, сияющий и прекрасный, помолодевший и будто на добрый фут выше. Только на лбу остается след от венца.

Кроули ощущает практически неодолимое желание опуститься перед ним на колени, но ему удается побороть себя. И он встречает Его лицом к лицу, не опустив головы и глядя прямо в глаза.

— Получилось значит, — приветствует его Кроули насмешливо, — все-таки удалось спасти людей из ада. Знаешь, а я никогда в это особо не верил.

— Ты верил в меня куда больше, чем верил я сам, — отвечает ему ослепительно сияющее Божество, но Кроули не отводит глаз, как бы свет их не резал, — там, на кресте, ты оставался со мной. Я знаю это. Помню. Может именно это и дало мне сил исполнить свой долг.

— Очень в этом сомневаюсь, — не соглашается с ним Кроули, — много кто из бывших там в тебя искренне верил. Куда сильнее меня.

Куда чище него. Ведь все те люди, что верили, были настоящими людьми, с чистыми, светлыми душами, тогда как у него души никогда и не было.

— Но ведь именно ты снял мое тело с креста. Не другие люди. Ты омыл его, и умастил, и нарядил в новую одежду, ты отвез его в гробницу. Ты, а не кто-то другой.

— Ну а кто еще это мог сделать? — продолжает Кроули спорить, — не слишком-то много там было желающих. Неужто твоя несчастная мать? Кто-то же должен был, вот мне и пришлось взять все на себя.

Дин понимает, что тот ни за что не сознается Плотнику, что действовал из благих побуждений. Но Плотник и без признания отлично знает все о его мотивах. Как знает сейчас и Дин.

— Я хочу попросить тебя, — говорит бывший Плотник, заканчивая их бессмысленный спор, и голос его подобен прекраснейшей музыке, подобен шуму волн и пению райских птиц.

Кроули отбрасывает прочь едва не вырвавшееся: проси, о чем хочешь, я все сделаю. Он лишь сдержанно кивает, демонстрируя готовность слушать.

— Кто-то должен будет отнести людям благую весть. Донести ее моим ученикам. Сам я уже не смогу, мне нужно туда, — бывший Плотник показывает на небо, и продолжает, — сделай это для меня, прошу.

— Разве не вернейший из твоих апостолов должен был сделать это? — спрашивает Кроули ехидно.

— Именно. Именно его я и прошу, — отвечает ему бывший Плотник, а затем возносится в чистом золотом сиянии.

— Вот и поговорили, — замечает Кроули себе под нос, — вот и выяснили все.

Он ощущает печаль, но не собирается думать об этом в ближайшие минимум пятьсот лет.

— И это все? — спрашивает его Дин, — это вот так и закончилось?

— А какой ты хотел конец? — ворчит Кроули, — Плотник воскрес. А мне пришлось нести весть об этом его ученикам. И я шел за ними шесть лет и каждому говорил: он вознесен на небеса. Он жив. Он воскрес.

Дин видит Азирафаэля в том же магазинчике, где они сейчас, но сам магазинчик выглядит моложе, если можно так сказать про магазин.

— Кроули, — просит тот, — взгляни-ка на это.

Кроули берет из его рук книгу и читает: «…и она была там, вернейшая из его учеников. И сняли они его тело с креста, и принесли воды, чтобы омыть его, и…»

— И что тут такого, ангел? — ворчит он, — ты прекрасно знаешь, что я там был. Ты и сам там был, сторожил его гробницу.

— Нет, нет, ниже, вот смотри.

Кроули читает дальше: «…и пошла она тогда по городам и весям, и горам, и холмам, и долинам, и каждому встречному, и каждому из его учеников и апостолов его говорила: возрадуйся. Ибо вернулся Он, смерть поправ. И так шла она, пока не кончились родные Ему земли, и не узнали, все, даже мельком слышавшие о Нем, благую весть, но и тогда она прошла еще немного, чтобы убедиться, что дело сделано.

А на шестой год она остановилась.

— Готово, — сказала она, бесстрашно глядя прямо в небо, — можешь не благодарить.

И срезала она свои длинные волосы цвета пламени в знак своей скорби, сменила облик и направилась в Рим, ибо говорят, что туда ведут все дороги. Но траур по Нему не снимала еще долгие века».

— Это правда? — мягко спрашивает Азирафаэль, — то, что тут написано? Так все и было?

— Чушь полная, ангел, — Кроули выдавливает смешок, — знаешь же, я люблю черное. Никакой это не траур и никогда им не был.

— Но…

— Прости, — он кладет книгу в руки Азирафаэля, поворачивается к выходу, — меня ждут. Увидимся… как-нибудь.

Их буквально выбрасывает из воспоминаний, словно Кроули, не рассчитав, показал им лишнее. Слишком уж свое.

Дин встряхивает головой, снова оказываясь напротив Чака. Тот ждет чего-то, какой-то ответ на вопрос, который Дин похоже пропустил.

— Он спросил, встречались ли мы еще, — подсказывает голос Кроули.

— А вы… встречались? Что было потом?

— Потом я вернулся в ад. И долго-долго не встречал его. Но однажды все-таки встретил.

Дину начинает казаться, что они ошиблись. Разве можно было показывать именно это? На его взгляд, тут все слишком уж личное. Дин думает, что Кроули показывает им слишком много, Чак просто не поймет, не сможет понять.

Чак никого не терял.

— Ты сам хотел что-то интересное. Ты хотел показать ему мою память. Откуда по-твоему я должен взять не-личные воспоминания? Придумать? — шипит ему Кроули, — ты сам это предложил. Ну так будь добр, неси ответственность!

Они переносятся в Гефсиманский сад, под раскидистое рожковое дерево (Дин понятия не имеет, как выглядят рожковые деревья. До сегодняшнего дня он даже не знал, что такие существуют. Однако сейчас он не только знает, как это дерево выглядит, но и чем ценны его плоды, и даже вкус сиропа из этих плодов знает. Это чертовски странно. И немного пугает.).

— Ты не слишком отличаешься от ангелов, — на его лбу до сих пор видны следы тернового венца. Но сияние не такое яркое, он сейчас выглядит удивительно человечным. Очень похожим на того человека, что умер на кресте. На того, за которым Кроули когда-то согласился пойти.

— А мы вообще очень похожи, — сварливо замечает Кроули, — я, знаешь ли был одним их них, — и быстро меняет тему, — значит добился своего? Людей теперь прощают? Что ж, работы ты мне прибавил.

— Да. Извини за это, — Плотник улыбается ему, — но, ты должен знать: прощают не только людей. Ты тоже можешь быть прощен. Я пришел, чтобы сказать тебе это. Она готова тебя простить. Мы говорили с Ней о тебе.

Кроули думает о ледяном холоде, о пустоте, там, где раньше ощущалась Ее любовь.

О том, как звезды ложатся в ладони, как кружатся вокруг словно самоцветы. Как было бы прекрасно испытать это, еще хотя бы один раз. За такое и умереть не страшно.

Вспоминает белесые, раздувшиеся тела животных, которых выбрасывало на сушу после потопа, а на небе висела прекрасная новинка этого мира — радуга, словно смеясь над ними. Тела животных, для которых в ковчеге не было места. Не грешивших, как люди, ни в чем перед Ней невиновных, обычных животных, что жили своей обычной жизнью и умерли страшной смертью, ничего не понимающие. Непрощенные. Как и он.

Вспоминает ворона, что летел почти сутки над бурлящей водой, летел, пока крылья еще могли его держать. Кроули хотел бы его спасти. И его, и последнего единорога, и горных коз, и воробьев, и обычных гадюк и даже серых крыс-пасюков. Но он не мог. А Она могла. И ничего не сделала.

Вспоминает пепел в воздухе, черный смог, испуганных людей, смертных людей, как горела Александрийская библиотека, и плакал ангел, единственный, наверное, настоящий ангел на земле.

Вспоминает Помпеи.

Как падала башня в Вавилоне, и отцы не понимали больше своих сыновей.

Вспоминает Содом и Гоморру, дочерей Лота и самого Плотника на кресте.

Как давно Она не говорит с ангелами, слишком давно. Как давно Она не говорила с ним.

Как он звал, не единожды, но Она так ни разу и не ответила.

Как он летел вниз и любви для него не осталось.

Как все они летели.

— Она готова простить тебя, — снова повторяет Плотник, сочувственно, будто понимает его, — если только ты к Ней придешь.

— Она может меня и простит. Но с чего ты взял, что я прощу?

— Мне жаль, — говорит ему Плотник, — но ты подумай, ладно? И, если передумаешь или просто захочешь поговорить, зови меня. Я приду к тебе. Обязательно. Где бы ты ни был.

— Значит не понравилось на небесах? — спрашивает Кроули, пытаясь звучать ехидно и дерзко.

— Ты был прав, — отвечает ему Плотник совершенно спокойно, — небеса мало чем отличаются от ада. Я теперь видел и то, и то. Если и можно где-то помогать людям, то только здесь. На земле. Так что я останусь пока, посмотрю, что тут можно сделать.

— Что ж, — говорит Кроули, — если это все…

— Не все, — говорит Плотник, — не все. Ты должен знать: ты был прав. Практически во всем. И мне жаль. Жаль, что ты был прав.

— Да, — говорит Кроули, — мне тоже.

— О, — наконец, понимает Чак, — так тебе не нужно никакое спасение. Ты что, ты на меня обижен?

— Больше нет, — Дин вспоминает их разговор перед сменой тел, — раньше — да, но не сейчас. Это… довольно старое воспоминание.

— Ясно, ясно, — Чак кивает ему, — так ты… все те места, что ты вспоминал, ты был там, верно?

— Он хочет о чем-то попросить, — замечает Кроули, — он чем-то заинтересован.

— Показать тебе? — неуверенно начинает Дин, — тебя что-то заинтересовало? Из этих мест?

— Ну… я… вообще-то, — Чак неожиданно смущается, — ты был в Александрии? — Чак вдруг отводит глаза и даже кашляет пару раз, — Александрия. Покажи мне. Я почему-то этого совсем не помню.

— Мм… да, конечно, — отвечает Дин, стараясь скрыть удивление. Что там такого, в этой Александрии?

— Библиотека. Надо было сразу догадаться, что ему понадобится библиотека. Писатель, — поясняет Кроули Дину, — все они неровно дышат именно к этой. Не сказать, что там было нечто особенное. Не по нынешним меркам уж точно.

========== Часть 9. Александрия ==========

Честно говоря, Дин ожидал вообще чего-угодно, кроме того, что они окажутся в аду. И чего он точно не ожидал, так этого того, что в аду так… скучно. Невыносимо скучно. Все серое, пыльное, темное. На стенах грязные потеки воды, демоны вокруг небрежно расселись на разномастной мебели. Это какое-то собрание, — понимает Дин (ежеквартальный отчет, — подсказывают ему, — тоска смертная).

class="book">Демон в фиолетовых пятнах на лице и черной тоге рассказывает про искушение какого-то императора. Кроули его не слушает, и потому Дин не может слышать тоже. Вместо этого Кроули слушает, как два демона позади спорят, трахает ли князь Вельзевул архангела Гавриила. Один из них утверждает, что какой-то его знакомый ангел видел это собственными глазами, и дело якобы было в Греции.

Кроули, который и пустил эту сплетню, самодовольно улыбается, представляя лицо Вельзевул, когда новость дойдет и до нее тоже. А уж как Гавриил будет зол, приятно просто представить…

— Демон Кроули! — вызывает его упомянутый Вельзевул.

Через полчаса, возвращаясь на землю, Кроули уже не улыбается. Вообще-то ему не привыкать получать максимально неприятные задания. Но такого не ожидал даже он.

При здравом размышлении становилось понятно, что проще всего признаться ангелу во всем сразу. Так они смогут что-то придумать и, возможно, даже исправить.

Если бы Кроули был уверен, что ему на замену не пришлют другого демона, он мог бы позволить ангелу просто развоплотить себя. В конце концов, тело ему рано или поздно выдадут, а вот книги в библиотеке уникальные. Надо же было догадаться хранить их все в одном месте, кто интересно был этим гением?

Кроули входит в Александрию ранним утром, когда первые солнечные лучи только освещают белые колонны. Он идет со стороны царской части города, никуда не спешит, оттягивает неизбежное. Проходит пышные сады, зверинцы, с легкостью определяемые по запаху, множественные дворцы и храмы. Подходит к основному зданию библиотеки с главного входа, садится на край отделанного мрамором водоема, касается воды кончиками пальцев. После ночи камень еще прохладный, немного влажный от росы. Кроули пропускает воду сквозь пальцы, лениво раздумывая, где ему искать ангела. В том, что ангел сейчас в Александрии сомневаться не приходится, он его чувствует.

Какое-то время Кроули просто сидит на краю водоема, подставив лицо первым солнечным лучам, да наблюдая за редкими людьми, входящими внутрь здания (тянет время, вот он что делает). Затем решает, что раз уж он здесь, имеет смысл поискать ангела в самой библиотеке. Кроули не видел, чтобы он туда входил, но ангел мог, как провести там ночь, так и просто пройти незамеченным для адского соглядатая.

Ангел не обнаруживается ни в одном из книжных хранилищ, ни в лекционных, ни, даже, ни в одной из банкетных столовых. Путем осторожных расспросов Кроули выясняет, что Азирафаэль тут завсегдатай, и редко бывает, чтобы он не появлялся хотя бы на час в течение дня.

Впрочем, именно этот день оказывается исключением, и Азирафаэль так и не появляется. Кроули перестает искать его только глубокой ночью.

Изрядно раздраженный на потраченный впустую день, Кроули идет по ночному городу, изредка принюхиваясь. Он ощущает ангельское присутствие, но слабое, ангел или пытается скрываться (от кого?), или очень устал. И тот и другой вариант, Кроули ужасно не нравится.

Азирафаэль буквально врезается в него спустя полчаса блужданий по ночной Александрии. Свитки, которые он держал в руках, рассыпаются по камням мостовой. Азирафаэль безучастно смотрит, как Кроули быстро собирает их, аккуратно сортируя по размеру.

— Ангел, — приветствует Кроули несколько раздраженно, протягивая ему свою добычу.

Азирафаэль выглядит так, словно вот-вот заплачет. Он даже не поднимает рук, чтобы забрать свои свитки. Смотрит потерянным взволнованным взглядом, голубые глаза расширены. Он кажется обманчиво беззащитным, если такое вообще можно сказать о существе, способным сравнять здешний город с лицом земли.

— О, дорогой, — приветствует его Азирафаэль совершенно несчастным голосом.

— Ангел? Что-то случилось? — теперь Кроули начинает беспокоиться всерьез.

Азирафаэль кивает.

— Нам нужно поговорить, — просит он, также не поднимая рук и глядя прямо в глаза.

— Отлично, — Кроули разворачивается в обратную сторону, поудобнее перехватывает свитки, и берет Азирафаэля под руку, — я видел по дороге премилое питейное заведение. Тебе понравится. Там все и расскажешь.

Азирафаэль крутит чашу с вином в руках, с совершенно потерянным видом, даже головы не поднимает. Свитки остаются лежать на краю стола, небрежно сложенные, не удостоившиеся и капли ангельского внимания. Кроули молча ждет.

— Я ведь тебя искал, Кроули, — говорит наконец Азирафаэль, опустив глаза, — это очень удачно… что мы вот так встретились.

Кроули хочет было заметить, что никакая удача не причем, так как он целенаправленно выслеживал Азирафаэля, но решает, что не стоит сейчас перебивать.

— Я, видишь ли, друг мой, хочу тебя попросить сделать кое-что для меня. Возможно, ты смог бы выполнить за меня одно задание… оно… боюсь мне это не по силам. Безусловно, я останусь тебе должен, Кроули.

— Ладно, — кивает Кроули, — что за задание? Опять надо убить всех первенцев?

— Кроули! — Азирафаэль наконец приходит в себя, смотрит с гневом и разочарованием, — ты же обещал! Мы договорились никогда не поднимать эту тему!

Кроули пожимает плечами, радуясь про себя, что ангел стал прежним:

— Виноват. Неудачная шутка.

— Что ты вообще здесь делаешь? — продолжает негодовать Азирафаэль, — что тебе тут понадобилось? Замыслил какую-то мерзость?

— У меня здесь задание, — признает Кроули, — и, боюсь, тебе это не понравится. Можем обсудить, как только закончим с твоим одолжением.

Азирафаэль некоторое время смотрит на него несколько подозрительно, будто сомневаясь, что может доверять. Потом успокаивается, наконец отпивает из своей несчастной чаши и опускает ее на стол.

— Не думаю, что оно намного хуже моего, — вздыхает он

— А что у тебя за задание? — светски интересуется Кроули, используя свой особый голос для искушений.

— Я… ох, дорогой, — ангел снова выглядит так, будто готов расплакаться, — о, Кроули, с этим-то я как раз и хотел попросить тебя помочь… я… видишь ли… я… Мне нужно уничтожить Александрийскую библиотеку. Сжечь ее.

Кроули открывает было рот и не находит, что сказать. Он делает внушительный глоток из своей чаши, и смотрит на Азирафаэля в упор, не мигая.

— Да, представь себе, — Азирафаэль совершенно правильно понимает его удивление, — мне сказали, что в книгах слишком много недобрых мыслей, подумай только, друг мой! Книги, оказывается, это еще и наука, а любая наука — это прогресс, а прогресс отрицает Бога. Люди столько всего придумали, а они там очевидно хотят, чтобы здесь снова добывали огонь трением и благодарили небеса за удачную охоту! Подумай только!

— Ага, — соглашается с ним Кроули, который все еще не может отойти от шока.

— Погоди, а у тебя-то что за задание? — вспоминает Азирафаэль, — если хочешь, мы могли бы поменяться. Я все равно не смогу… не сам, не своими руками… и представить этого не могу.

— Сомневаюсь.

— Сомневаешься, что я не смогу?

— Сомневаюсь, что мы можем поменяться. У меня такое же задание, — признается ему Кроули.

— Ох.

— О, да. Такое же. Книги — это информация, это цивилизация, общее благо, люди более просвещенные, умные, им нет смысла грешить, и ад недополучает души.

— Но… но ведь, люди все равно грешат, — спорит Азирафаэль.

— Превентивные меры. Вдруг перестанут?

— Какая чушь! — злиться Азирафаэль. — Видел я и образованных людей, и нищих, и набожных и везде процент грешников примерно одинаковый.

— Как и процент истинных праведников, — соглашается с ним Кроули.

— А библиотека должна быть уничтожена!

— Такова воля ада, — снова соглашается Кроули, и добавляет, — и воля небес. Надо же, хоть в чем-то совпали.

— Они уже давно… — начинает было Азирафаэль, но осекается на полуфразе и замолкает.

Кроули делает вид, что ничего не заметил.

— Знаешь, что, ангел, я, пожалуй, отправлюсь спать. А завтра посмотрим, что можно придумать.

Азирафаэль смотрит очень странно, с какой-то несгибаемой надеждой, что Кроули действительно сможет все исправить. Кроули просто не может его подвести.

Поэтому, вместо того, чтобы найти место для ночлега, Кроули выбирается за город, находит уединенную апельсиновую рощу. Проверяет, что никто не следит за ним и вызывает на разговор архангела. И ждет, слушая пение цикад, разглядывая крупные звезды в черном бархатном южном небе, да месяц, в этих краях напоминающий ладью.

Нужно проверить все варианты, верно?

Гавриил является в белом хитоне, расшитом золотом, и золоченых сандалиях, украшенными ангельскими крылышками, точно такие же в людских легендах носил Гермес. Кроули сдерживается, чтобы не прокомментировать его внешний вид. И чтобы не рассмеяться Гавриилу в лицо, это точно будет лишним.

— Послушай, — начинает Кроули очень-очень сдержанно (нет, он не смеется. И даже не спрашивает, а кто был прототипом бога Гермеса в Греции? А мог бы спросить, ведь помимо прочего, этот бог провожал души в загробный мир, крайне, крайне подозрительное сходство), — до меня дошла информация, что ад и рай могли дать своим представителям одно и тоже задание… Может быть здесь какая-то ошибка?

— Никакой ошибки тут нет, — совершенно спокойно отвечает ему Гавриил, — библиотека должна быть уничтожена. Неважно, кто именно это сделает.

— Но… но послушай, это ведь зло в чистом виде… все эти книги, накопленные знания, они же и о боге, в том числе…

— Если все это зло, просто сделай это. Полагаю, что Азирафаэль будет доволен тем, что ему не пришлось работать самостоятельно. Ему нравятся эти штуки… книги.

— Но ведь мне должен кто-то противостоять? — спорит Кроули, которому больше ни капли не смешно, — как иначе? С начала времен мы работаем друг против друга, сражаемся в мелких битвах за души людей. Вот и сейчас, если я должен сжечь книги, кто-то должен попытаться их спасти, верно?

— Ад и рай прекрасно могут работать вместе, — отрезает Гавриил, — кому как ни тебе, лучше всех знать это? Я не отзову свое поручение. Библиотека должна быть уничтожена. Не имеет значения, кто именно это сделает.

— Неужели это Она? Это Она приказала? — спрашивает Кроули зачем-то, не веря до последнего.

Неожиданно его не разочаровывают.

— Мы ведем статистику. Учет. Здесь люди все дальше и дальше уходят от бога, все меньше веры, все больше науки и прогресса. Я помню твои слова о Ее испытаниях. Тут мы сами приняли решение, без Нее. Полагаю, Она бы вмешалась, если бы хотела. Но, как видишь, никто не вмешивается, значит мы все делаем верно.

— Что, если я вмешаюсь? — спрашивает Кроули, — я же должен расстраивать небесные планы. Что, если я вмешаюсь и у меня получится?

Гавриил только плечами пожимает в ответ.

— Я не стану прикрывать тебя перед адом. Но могу рассказать, что ты пытался нам противостоять. Маловероятно, что это чем-то может помочь. Мой тебе совет: не делай глупостей. Разве ты их уже недостаточно совершил? Падение. Детей спасал на ковчеге.

— Ты и об этом знаешь? — искренне поражается Кроули. Далеко от них, на небе падает звезда, оставляя за собой светящийся хвост из космического мусора. Цикады умолкают на минуту и начинают петь с удвоенной силой.

— Я умею считать. И прекрасно знаю, сколько душ тогда ад недополучил. Ваши бы тоже заметили, если бы научились вести четкий и строгий учет. А я давно говорю…

— Ты не только со мной общаешься, — понимает Кроули, — ты общаешься еще с кем-то из наших.

— Врага надо знать в лицо, — говорит Гавриил назидательно, ничего не отрицая.

Потом они просто тянут время вдвоем, ничего лучше не придумав, благо конкретные сроки так и не были обозначены. Днем Азирафаэль перетаскивает к себе какие-то книги, или свитки. Он не может забрать слишком много, и его это откровенно раздражает. Кроули в это время бесцельно шатается по городу, склоняя молоденьких девушек ко греху добрачных связей, торговцев — обсчитывать и продавать порченный товар, бедняков — воровать, ремесленников — использовать некачественные дешевые материалы. Обычно его это забавляет, но сейчас на душе как-то пусто. Он ничего не может придумать.

По вечерам они сидят вместе в том же питейном заведении и делятся информацией. Не сказать, что какая-то информация вообще есть. Дни идут за днями, жаркие, тягучие, медово-сонные, и ничего не происходит. Нужно принимать какое-то решение, нельзя вечно оттягивать неизбежное.

— Я скажу, что в городе сейчас слишком много людей, — довольно равнодушно говорит Азирафаэль в один из таких вечеров, — нужно подождать, пока все разъедутся.

Кроули кивает ему. Сам он понятия не имеет, что именно скажет. Придумает потом, по ходу событий. Он допивает свое вино и выходит, ничего не сказав.

В городе пахнет специями, зверинцем и фруктами. В городе кипит жизнь, яркая, наполненная какими-то мелкими суетливыми проблемами. Недавно в город пришла Война. Люди опять сражаются за что-то, на что Кроули плевать. Днем он видел Всадника, высокую, рыжеволосую, она кивнула ему, как старому другу и направилась в центр. Ее пурпурная накидка эффектно развевалась за спиной по ветру (никакого ветра, конечно, не было). Кроули какое-то время смотрел ей вслед, вспоминая, как впервые встретил, еще не понимая, кем она является. Тогда она была совсем юной, порывистой и куда более жестокой. Они иногда беседовали, все-таки демонов со всадниками связывало куда больше общего, чем с ангелами или людьми. Иногда Кроули присваивал себе ее деяния, ее это мало интересовало. Она не отчитывалась ни перед небесами, ни перед адом. Может быть даже не перед Богом. В Александрию она приехала вместе с Цезарем.

— Я сам это сделаю, — говорит Азирафаэль, наконец (сколько прошло времени? Недели? Месяцы?), опустив глаза, — когда придет время, я… готов.

— Может жребий бросим? — вяло предлагает Кроули, уверенный, что время не придет никогда, скорее ангела вызовут наверх, а вот он останется тут внизу, и ему придется это закончить, — или хочешь, я это сделаю? Ты же сам просил. Не запачкаешь руки.

— Я не знаю, — отвечает Азирафаэль хмуро, — я…, наверное, мне лучше самому.

— Ну как знаешь. А что, если… — Кроули придумывает какой-то дурацкий запутанный план, который Азирафаэль отвергает с негодованием. И некоторой надеждой, что Кроули все же что-то придумает.

На третьи сутки бессмысленного спора, кто это должен сделать, когда тянуть дальше уже некуда, а пустые бутыли приходится развоплощать, чтобы осталось хотя бы немного свободного места, с улицы начинает доноситься запах дыма.

Они несколько часов не осознают, даже не задумываются, что именно там происходит. Всадник имеет обыкновение приносить с собой огонь, и в этом нет ничего необычного.

А потом Кроули прислушивается к крикам, слышит знакомые слова и вдруг понимает. Он берет Азирафаэля за руку, тянет его за собой, наружу. Тот не сопротивляется, или слишком удивленный этим, или просто слишком пьяный. Они проходят несколько десятков шагов, перед тем как увидеть.

— Что…? Но кто…?

— Какая разница, ангел, — хмуро отвечает Кроули, — в конечном итоге, тебе не придется пачкать руки.

— Это что… неужели это…

— Люди, — отвечает Кроули, принюхиваясь. Пламя совершенно точно не магическое, ничего общего с адом не имеет, — это все люди.

— Я рад, что это был не ты, — вдруг говорит Азирафаэль, — и рад, что мне тоже не пришлось….

В центре города гудящее, ревущее зарево. Люди пробегают мимо с ведрами, баграми, лопатами, намеренные вступить в схватку с пламенем. Отстоять свой город.

Азирафаэль смотрит на горящую библиотеку, и пламя отражается в его зрачках.

— Что это за ангел был? — неожиданно спрашивает Чак, — я его знаю? Я должен его знать верно?

Дин поражен этими словами. Из всего, что они сейчас видели, из всего, что узнали, его заинтересовал только… ангел? Серьезно?

Кроули раздраженно шипит:

— Только этого мне и не хватало!

— Но почему? — искренне не понимает Дин, — ведь на небесах столько ангелов. Он не может помнить всех.

— Потому что я не хочу, чтобы его заинтересовал Азирафаэль, ясно? Не хочу, чтобы он направился его искать, чтобы общался с ним!

— Покажи мне его, — просит Чак, — может быть я смогу его узнать.

Кроули отчетливо стонет.

— Все, что угодно, — продолжает Чак, — я хочу с ним познакомиться.

— Ладно, — говорит Дин, проглатывая дурацкое: «но ты знаешь его, отец», — я… дай мне пару минут ладно?

За окном слышится гудок автомобиля, видны свободные, не спасающие мир люди, и Дину отчаянно хочется туда, на волю, прочь из магазина, подальше от ангелов, демонов, древних миров и полусумасшедших пророков.

— Потерпи немного, — голос Кроули снова делается мягким, завораживающим, — мы продержимся еще немного и весь этот мир будет снова твоим. Только для тебя. Будешь делать, что сам захочешь. Сможешь выбрать свой путь.

Дин сухо сглатывает. Он не уверен, что способен что-то выбирать, что имеет право на какой-то там путь. Он, кажется, ни во что вообще больше не верит.

========== Часть 10. Его ангел ==========

Дин прячет руки в карманы, непривычно длинные пальцы путаются в шелковой подкладке. Кроме того, карманы внутри куда больше, чем кажутся снаружи. Чак пристально смотрит на него.

— Почему ты так нервничаешь? Из-за ангела?

— Плевать на ангела, — говорит Дин слишком грубо, даже для Дина, — я…

И почему же тогда он так нервничает? Если не из-за ангела, почему? Дин теряется. Зачем он вообще так ответил? Ему что — признаться, кто он и рассказать про демона в голове, который вот-вот отключиться от запредельной усталости? Какого черта он никогда не может сначала подумать, а потом говорить? Зачем он вообще выдумал этот дурацкий план, втянул в это Кроули? Зачем он…

— Ну хватит уже, — говорит Кроули, — тот выбор, что мы уже сделали — единственно верный, запомни. Если мы выбрали что-то, значит другого варианта для нас не было. Обстоятельства сложились именно так, а не иначе. Об остальном забудь.

— Я просто устал, — искренне говорит сам Кроули через него и вполне очевидно лжет, ведь еще недавно он не мог говорить через Дина, — это довольно утомительно, показать все вот так. До мелочей.

— Устал? — Чак выглядит задумчиво, пожимает плечами, — что ж, я всегда могу снова с тобой встретиться и пообщаться.

— Интересно, как? Если ты планируешь уничтожить этот мир? — комментирует Кроули только для Дина.

— И все же, я хочу увидеть ангела, — просит Чак, — можно без подробностей, я только хочу понять, кто он. Ведь именно я его создал, но он не кажется мне знакомым…

— Отлично. Хочешь — смотри, — отвечает Кроули зло.

Дин видит, как Кроули словно бы перебирает и быстро отбрасывает картинки: не то, не то, это — нельзя.

Вот Азирафаэль с ним в термах, смеется, отпивает вино.

Вот они сидят у очага, рядом составлены рыцарские доспехи, просушивается одежда. Азирафаэль протягивает ему блюдо с дымящимися кусками какого-то мяса, Кроули качает головой. Слишком холодно, чтобы иметь какие-либо плотские желания.

— Святая вода? — на лице Азирафаэля ужас, ужас и праведный гнев.

Это отброшено быстрее остальных, слишком быстро, чтобы Дин успел увидеть что-то еще.

Говорят. Очень часто они просто говорят.

Вот они в магазинчике, но не в современности, вокруг свечи. Азирафаэль всем своим видом показывает, что крайне увлечен чтением и помогать не собирается. А ведь именно сейчас его помощь просто жизненно необходима.

— Да лааадно тебе, — просит Кроули, — ну что тебе стоит? Пройдешься перед ним в красивом платье, вот и все искушение. Ничего сложного, а я буду тебе должен.

— Нет, Кроули. Ты и так мне должен два дела.

— Ну буду должен три. Или четыре, хочешь? Или… возможно у меня есть интересная информация о некой… нечестивой библии… — Кроули изображает таинственное лицо.

— Нет у тебя никакой информации.

— Ну пожалуйста! Там дел-то на полминуты, а потом сможешь наслаждаться банкетом. Ты же любишь банкеты, ангел.

— Люблю. Но нет. Я не буду за тебя работать.

— Ты же знаешь, как я ненавижу корсеты, — тянет Кроули, — кто их вообще придумал. Ну-у-у ангел…

— Если я не ошибаюсь, — Азирафаэль наконец отрывается от книги и смотрит прямо в его лицо, — их придумал некий демон по имени… Кроли? Кроули? И придумал он их аккурат тогда, когда меня послали ко двору на должность фрейлины. Помнится, ему было очень-очень смешно.

— Да ладно тебе! Ангелы не могут быть злопамятными.

— Ангелы может и не могут. А я могу.

— И по твоей милости бедный парень попадет к нам, ангел, — говорит Кроули трагическим голосом, — ведь некому, совершенно некому будет мне противостоять.

— Рад, что ты напомнил, — улыбается Азирафаэль, — ты ведь должен мне два дела, верно? Гавриил прислал небольшое поручение, касательно твоего объекта. Вот заодно и спасешь его душу, мальчик мой.

— Из тебя бы вышел отличный демон, — восхищается Кроули.

— Не сомневаюсь, — Азирафаэль скрывает улыбку за книгой.

Отброшено в сторону. Не то, не нужно это видеть Чаку, опять не то. Азирафаэль здесь слишком яркий, слишком интересный. Нельзя позволить ему заинтересоваться ангелом. А что, если…

Тело, завернутое в его очень дорогой бобровый плащ, лежит на мерзлой земле, едва припорошенной мелким колючим снегом. Кроули куда больше нравились времена, когда люди предпочитали селиться в краях, где солнце грело круглый год, где росли медовые финики и апельсиновые деревья. Все-таки здесь слишком холодно. Говорят, когда выпадет нормальный снег, будет теплее. Но Кроули вряд ли этого дождется. Нужно убираться отсюда.

Здесь зима. Зима, и его телу должно было быть холодно, пиздец как холодно, но Кроули эту опцию «ощущать температуру окружающей среды» к херам заблокировал. Еще не хватало умереть от шока из-за переохлаждения.

Он долбит землю киркой. Мерзлую твердую землю. Он готовит могилу.

Он понятия не имеет, как с этим справляются обычные люди. Он сам-то, со всей своей нечеловеческой силой, углубился на полметра за час. До темноты не справиться. Хорошо, что он видит в темноте.

Плащ не скрывает очертания лица, Кроули чудиться укоризна.

— Да пошел ты, — говорит Кроули без злобы, и продолжает долбить. Отлетающие мелкие комья задевают его замерзшее лицо. Это — больно, похоже на ожоги от капель кипящего масла. Опцию «ощущать боль» Кроули не отключает. Есть риск умереть по дурацкой причине. Уж Кроули-то это хорошо знает, он так уже умирал. Потом добрых тридцать лет писал объяснительные, как можно две недели не замечать заражение крови в доверенном тебе теле.

Интересно, что напишет ангел? Спасал от голодомора грешные души, чтобы успели раскаяться? В процессе был подло сражен своим исконным врагом? А что, так и напишет. Не будет же писать, как разменивался на мелкие чудеса: незаметно увеличить запасы зерна, удвоить потомство скота, загнать зверей в силки, размножить рыбу в реках. Да так увлекся, что не заметил, как подцепил где-то чахотку и не сообразил ее вылечить сразу?

Дураку — дурацкая смерть.

Отскочивший от кирки камешек рассекает бровь, горячая кровь капает на мерзлую землю. Если верить людским легендам, эта земля должна стать бесплодной до самого страшного суда. Если верить другим легендам, из демонической крови должны рождаться змеи или жабы. Кровь капает и не собирается ни во что превращаться. Обыкновенная кровь. Кроули даже не думает ее останавливать. Он тоже — заслужил. Два месяца ощущал, как ангельское присутствие слабеет и слабеет, а приехал только сейчас. На похороны. Приехал, чтобы увидеть, как знакомое лицо станет восковым, нос заострится, и весь ангел будто уменьшится и обратится незнакомцем.

— Душа отлетела, — сказала ему какая-то местная женщина (знахарка? Лекарка?) и принялась отчаянно креститься.

Души у ангела отродясь не бывало, а сам ангел даже не махнул ему крылом на прощанье, не оставил ни единого белого перышка или еще какой сентиментальный знак. Что ж. Это он тоже заслужил.

Смерть стоит за его спиной, в ожидании чего-то. Кроули не уверен. Смерть иногда просто хочет поболтать. Сам он говорить ни с кем не хочет. У него тут дело. Он занят.

На землю падает мелкий колючий снег.

— Это… Это не совсем то, о чем я просил, — Чак выглядит разочарованным.

— Мы не слишком часто общались, — нагло врет ему Дин, — иногда веками не виделись.

Последнее — не ложь, он откуда-то точно знает это и немного пугается собственной осведомленности. Откуда он вообще мог такое узнать?

— И тем не менее, он был практически во всех прежних воспоминаниях, — говорит Чак.

— Но не во всех же. Не могу ведь я постоянно брататься с ангелом, — спорит Дин, не понимая, как в его голову вообще попало это странное слово. Хотя все он понимает. Чем дольше они стоят так с Кроули, тем больше чужого проникает в его голову, как вирусная атака. Когда Чак уйдет, останется ли Дину хоть что-то от диновой личности? Как он поймет, где его, его собственная память, где его мысли, а где — чужое?

— Примерно вот так, как сейчас понял, — комментирует Кроули, — ты же сам сразу понял, что не знаешь этого слова. И сейчас отлично понимаешь, где твоя память, а где моя.

Дину ничего не остается, кроме как довериться ему.

— Для врагов вы на удивление близко общаетесь, — замечает Чак.

— Конечно, — соглашается Дин, — я должен знать планы противника, чтобы их максимально… — он запинается.

— Превентивно, — подсказывают ему насмешливо, — создавать превентивные меры по их разрушению.

— Превентивно их разрушать, — уверенно добавляет Дин, и отвечает мысленно на возмущенный стон в голове:

— Это лексически неверно!

— Он же не знает уровень твоего образования.

— Я довольно часто работал один. Не встречая ангела. У меня есть целая куча историй, где нет никаких ангелов, — говорит Дин уверенно (не может же быть, чтобы таких историй не было).

— Конечно есть. Я живу тут шесть тысяч лет и не всегда хожу под ручку с ангелом. И, Дин, целая куча? Серьезно? Кто вообще так говорит?

Чак выглядит так, словно не верит ему.

— Покажи ему, — просит Дин, — что-то, где не будет ангела. Покажи.

— С этим пора завязывать. Его надо выкинуть, у меня не хватит сил держать твое тело живым.

— Что-то, чтобы было больно, — предлагает Дин совершенно шикарную идею, — покажи ему боль. Может быть, адские пытки? Помнишь, как он испугался, что увидит казнь Иисуса.

Кроули устало вздыхает.

— Это был дурацкий план. Зачем я вообще согласился? И какие адские пытки ты ждешь? Невыносимая скука? Бюрократия? Отчеты длиной в милю?

Но он показывает. Историю, в которой нет ангела. И есть боль.

****

В комнате серые стены, серые окна, серая паутина. Кроули стряхивает челку, липкую, грязную, достает из воздуха бутылку (из ближайшего питейного заведения). Пьет, не глядя, что там. По вкусу похоже на мадеру.

Он пьет вторую неделю, и, кажется дважды его пытались выкинуть из этой комнаты. Он не помнит точно, что именно сделал с теми, кто приходил.

Кажется, он видел ангела. Или какой-то ангельский свет. Может Она наконец снизошла поговорить? На вопросы ответить? Или все-таки ангел? Но нет, ангел должен быть в Вене, тут ему делать нечего. Не-че-го. Забавное слово.

Кроули хихикает и его дурацкое человеческое тело тут же тошнит. Он практически падает вниз лицом, но в последний момент умудряется протрезвить себя и удержаться за спинку кровати.

Дерьмо.

Не стоило этого делать.

Он убирает головную боль и становится еще хуже. Муторнее. Подумывает было привести себя в порядок, но отбрасывает эту мысль. Как и мысль почему он здесь, почему пьет в одиночку.

Инквизиция.

Отлично придумал, Кроули.

Теперь люди сами сжигают друг друга. Да еще и верят, что этим приблизятся к богу, потрясающая идея.

Он перешагивает через пустые бутылки, выходит наружу. Свежий воздух заставляет поморщиться, почувствовать, как воняет от него самого. Грязные волосы, грязная одежда, мерзкий привкус во рту. Что ж, так он даже больше похож на человека.

Какая разница.

Ему хочется убедиться, что все, что он видел — правда. Что эти пытки существуют в реальности, что люди действительно растягивают другим людям конечности, снимают кожу, сажают на шипы. Чтобы добиться признания и сжечь затем на костре. А потом такие же люди приходят смотреть. И им это нравится. Им действительно это нравится! Не всем, конечно, но большая часть смотрит с искренним интересом и любопытством.

Вдруг он что-то перепутал? Он же мог напутать? Ошибиться?

Когда он добирается, поминутно спотыкаясь, оскальзываясь и пошатываясь, на площадь, там казнят только одного человека.

Девчонку, со светлыми, почти белыми волосами, по-юношески пухленькую, заплаканную.

Она выглядит как его… Она так похожа… Нет, не может быть, ангел точно в Вене. Да и ангельское присутствие не ощущается.

Никаких следов истязаний и тут ничего удивительного. Она выглядит как человек, который признается в чем угодно при одном только виде испанской туфельки.

Кроули, наверное, бы тоже долго не выдержал. Или…? Идея абсолютно идиотская, но почему бы и нет? За те десятки лет, что он будет выбивать себе новое тело, люди должны перестать таким заниматься (он еще не знает, что новое тело в этот раз получит рекордно быстро, за заслуги перед темной стороной).

Он оглядывается вокруг, отходит подальше от людей, в темный тупичок.

— Беги, — его голос прилетает к девчонке с порывом ветра, больше его никто не слышит. Та заполошно оглядывается по сторонам, на щеках серые дорожки от слез, — беги, бог тебя спасает.

Слово «бог» обжигает. Или это обжигает огонь, который разгорается под ногами Кроули? Девчонка теперь стоит на его месте, в переулке, все также озирается по сторонам.

— Беги же!

И тогда она бежит. А огонь начинает ощущаться по-настоящему.

Кроули быстро вспоминает, что дышать нельзя. Благо у него был отличный опыт. Большинство людей не сгорают, задыхаются, а сгорают потом их бесчувственные тела. Ему такой роскоши не позволено. Он перестает дышать. Позволяет своему телу гореть (в обычном состоянии демонам огонь не страшен).

А потом заставляет свое тело почувствовать боль. Всю боль.

Чак кричит, кричит и отрывается от Кроули раньше, чем Дин осознает, что не может больше терпеть и рискует прямо тут свалиться в обморок от боли.

— Зачем, зачем ты?! — кричит Чак, бледный, напуганный.

— Совершенно забыл почему ненавижу шестнадцатый век, — Дин пожимает плечами, вновь озвучивая то, чего не знал до этой минуты. Что ж, если бы Кроули вселился в него раньше, Дину бы не потребовалась целая ночь, чтобы научиться не быть собой.

— Мне, по-твоему, приятно в кого-то вселяться? Или может ты думаешь, что это так просто сделать?

Чак растирает руками лицо.

— Ты спас ту девушку, — говорит он невпопад, — а до этого хотел спасти библиотеку.

— Я бы ее сжег. Не успел просто, — начинает оправдываться Дин.

— Сжег только затем, чтобы ангел не расстраивался? Ты просил за людей во время потопа.

— Кого мне искушать, если людей не останется? — ответы приходят в голову так быстро, что Дин сомневается, не замешан ли Кроули и здесь.

— Ты вообще когда-то делал что-то плохое? Хоть что-то демоническое? За что вообще тебя скинули?

— Если он простит меня и сделает ангелом, я найду тебя и убью. А когда ты воскреснешь, вы с братом частенько такое проделываете, я снова тебя убью, — обещает Кроули.

— Я искусил Еву, — быстро отвечает Дин, — и… Иешуа. Его я тоже искушал, показал, как земля прекрасна, чтобы он не решился умирать за людей.

Чак смотрит скептически.

— Я отличный демон! Я изобрел инквизицию, ты же видел, — вот это вообще сомнительный аргумент, Дин не уверен, успел ли Чак понять, что никакую инквизицию Кроули не изобретал.

— Но ты не делал им больно своими руками, — комментирует Чак, — ни разу. Другие демоны пытают, убивают, устраивают пожары. Но не ты.

— Я работаю на качество, не обязательно же что-то делать самому, — спорит с ним Дин.

— Неужели тебе никогда этого не хочется? Причинять людям зло? Самому.

— Если он хочет увидеть пытки, я могу показать, — предлагает Кроули ровно.

— Постоянно, — говорит Дин, вспоминая себя, будучи демоном, — но я умею сдерживаться. И не люблю пачкать руки, — он мельком смотрит на не-свои ухоженные пальцы, — но, если ты хочешь увидеть пытки, я покажу.

— Нет, — Чак отшатывается, будто боясь, что пытки его заставят смотреть силой, и, судя по довольному смешку Кроули, на такой эффект он и рассчитывал.

— Ты никогда никого не пытал, верно? — интересуется Дин.

— Пытал. И убивал. Как и ты Дин. Но, да, я заранее знал, что он откажется.

— Только не пытки. И не расчленения.

— Убийства? — предлагает Дин со смешком, — жертвоприношения? Поджоги? Как еще доказать, что я — отличный демон?

Чак смотрит на него, раздумывая. Дин уверенно ждет очередного отказа, и крайне растерян, когда слышит:

— Пожар. Думаю, пожара будет достаточно. Полагаю, что ты не упустил момента спасти из огня какого-нибудь невинного ребенка?

— Никого я не спасал, — хмуро говорит Кроули, — и, кажется, мы хотели заканчивать? Дин, я говорю серьезно. После пожара ты должен попросить его уйти.

Дин кивает ему, лишь в последний момент осознав, что фактически кивает Чаку в ответ на вопрос о спасении.

— Что ж, — весело говорит Чак, — посмотрим, какой из тебя демон.

========== Часть 11. Когда Кроули выполняет свою работу ==========

Теперь они оказываются в Англии, чему Дин сначала радуется, почему-то уверенный, что уж в этой чистенькой цивилизованной стране никогда не происходило что-то реально страшное. Не то, что в Испании, или в России.

— И что, по-твоему такого страшного ты увидел в России? Тело ангела? Ему через год новое выдали, даже выше на три сантиметра, — спрашивает его фигура у стены.

— Голодомор, — хрипло отвечает Дин, — я видел… обрывки твоих мыслей… там девочка… ела сено, люди там, они там глину ели… Я знаю, что ты не уехал, когда похоронил его.

— Ты видишь слишком много. Старайся фокусироваться на моей картинке. Я предупреждал, это может свести с ума. Ты можешь увидеть что-то… действительно страшное.

— Разве может быть что-то страшнее? — не может не спросить его Дин.

— Да, — отвечает Кроули серьезно, — и благодари Ее, что ты еще ничего страшнее не видел.

Вот только Англия не желает оправдывать диновых надежд. Нет никаких чистеньких домиков, ухоженных газонов и приятных заведений. Англия — грязная. Она встречает их запахом гниения и криками ворон. Она скалится уродливыми лицами. Она завалена трупами. Англия поражена смертью, словно больна проказой — вся страна гниет заживо.

Кроули едет по мертвым, зараженным деревням, и следом за ним едет всадник, на сером грязном коне, под стать одеянию своего наездника. Конь дышит пеплом, вокруг копыт коня вьются навозные мухи. Это Чума, собирает свой крысиный урожай. Кроули жаждет только одного, оторваться, наконец. И еще, чтобы все это наконец кончилось. Но Чума не отстает.

Его собственный конь храпит, рвется в галоп, дергает повод, иногда выдыхает дым и пламя. Конь жаждет убийств. И Кроули постоянно приходится сдерживать его, иначе здесь начнется адская бойня. Кроме того, конь слишком заметен, слишком выделяется. В аду давно пора начать нормально дрессировать этих тварей. Или по-другому решить вопрос транспорта. Сейчас от коня больше проблем, чем пользы. Кроули давно бы прирезал его, но за тварь пришлось бы отчитываться, а потом получить и дрессировать новую. Этот хотя бы перестал пытаться сожрать каждого встреченного человека.

Немного осмотревшись (бесполезно. Незараженных практически не осталось), Кроули все же пускает коня в галоп, отрываясь от всадника. Он направляется в Лондон. Конь так счастлив бежать, а не идти, что пару раз победно выдыхает пламя.

— Это твой конь устроит пожар? — весело спрашивает Чак, — в таком случае, это не считается.

Дин не понимает, как можно оставаться веселым, при виде чумных деревень. И потому отвечает грубо:

— Увидишь.

На окраине Лондона Кроули встречает ангела. Того, дурацкого ангела, что никак не может перестать лезть не в свое дело. Ангел бледный и изнуренный. Странно, Кроули был уверен, что ангел где-то в чумных деревнях, пытается спасти как можно больше обездоленных.

— А говорил, что ангел не во всех твоих историях, — снова радуется Чак непонятно чему. Дин мысленно желает, чтобы эта история была действительно страшной, чтобы радости в его голосе поубавилось.

— Я не знаю, что делать, — говорит ангел Кроули в серых вечерних сумраках.

Чума еще не здесь, но Кроули чудится, будто он уже слышит крысиный писк.

— Они пытаются сжигать трупы, — продолжает ангел серым потускневшим голосом, — и сами заражаются. И их так мало… Этого недостаточно. Всегда недостаточно.

— Мы ничего не можем, — говорит Кроули горько, — таковы правила этой игры. Не мы их устанавливаем. Мы даже не всегда знаем эти правила. А тот, кто раздает карты, изрядно мухлюет. Мы можем только смириться. Принять.

Они сидят в маленьком зачуханном кабаке, где из посетителей только три моряка поодаль, да местная шлюха. Люди прячутся по домам, надеются, что так они смогут спастись.

Люди копают рвы за городом и сваливают туда тела. Люди гонят из города больных. Люди ничего не способны сделать, а Та, кто могла бы, очень-очень далеко. Слышит ли Она их? Хотя бы кого-нибудь?

— Однажды люди изобретут прививки. И дезинфекцию, — Кроули пытается утешить своего друга, — и Чума отступит, отступит навсегда. Когда-нибудь они полетят к звездам, и колонизируют другие планеты. Заселят Марс и Венеру, и даже Альфа Центавру, подумай только. Нам нужно всего лишь подождать, ангел.

Азирафаэль сутулится на лавке, завернувшись в серый плащ из какой-то дерюги. Края пообтрепались, из них торчат нитки. Кроули еще ни разу не видел, чтобы ангел с таким пренебрежением относился к своей одежде.

— Никуда они не полетят, — отвечает Азирафаэль глухо, — весь мир сгорит в огне, и мы с тобой приложим к этому руку.

Он поднимается, подбирает свою маску со скамьи, и выходит, ссутулившись, будто уменьшившись в размере.

Кроули допивает свое пиво и не ощущает вкус.

Чак пытается развернуть это воспоминание, разглядеть лицо ангела, но Кроули не пускает его. Он будто отбрасывает картинки назад, за стену, подальше от Чака. Но Дин их видит.

Видит Азирафаэля в маске чумного доктора, Азирафаэля у кроватей больных. Азирафаэля, будто старше, чем он сейчас. Но над его волосами тускло сияет что-то, что, подозревает Дин, обычный человек бы не заметил.

Чума уже в Лондоне, а они по-прежнему не знают, что делать.

— Я уезжаю из города, — сообщает ему Азирафаэль утром, в маленькой пекарне, — меня отзывают. Переводят в Россию. Там будет какое-то восстание, его надо предотвратить. Потом родиться великий царь, принесет в страну прогресс, мне нужно проследить, чтобы…

Кроули молча слушает. Азирафаэль не торопиться заканчивать, он потерянно смотрит в свою чашку. Впервые, на памяти Кроули, он не заказал ничего из еды. Чашка глухо стукается о дощатый стол. Азирафаэль старательно прячет глаза.

— Сколько их было, — говорит он мрачно и тихо, — тех великих царей? Много ли они изменили? Меня не пускали в Россию во время голодомора и не дают ничего сделать с болезнью.

— Ангел… — начинает было Кроули, но ему не позволяют сказать.

— Я не хочу уезжать, — говорит Азирафаэль, — но я действительно не знаю, что мне делать. Что я еще могу сделать?

На миг Кроули чудится серая фигура за его плечом, рука, покрытая коростами и черные бусинки крысиных глаз.

— Я должен ехать, — Азирафаэль поднимается,оставив недопитую чашку, — ни минуты не могу тут больше… — он не договаривает.

— Увидимся как-нибудь в более… спокойное время? — предлагает Кроули.

— Я больше не верю в… — Азирафаэль и эту фразу не оканчивает, разворачивается и выходит на улицу. Прочь. Резко захлопывается входная дверь.

Кроули опускает голову на сложенные руки, прикрывает уставшие до рези глаза. В помещении пахнет жженым маслом и болезнью.

— Я знаю, что делать, ангел, — говорит Кроули тихо, — я знаю, что делать. Но тебе это не понравится.

Ему и самому это не нравится. Но разве есть другой выход?

Он сидит в пекарне еще несколько часов. Не потому что никак не может решиться. Просто ждет, чтобы ангел убрался подальше отсюда. Чтобы он ни за что не успел вернуться.

Кроули выходит уже за полночь, когда все заведения давным-давно закрыты. Ангел сейчас должен быть за много миль отсюда. Сидит себе в коляске, укрыв колени мехом или плащом, читает одну из своих книг. Эта картина: светлые волосы, спокойное, умиротворенное лицо, придает Кроули решимости.

Он отвязывает своего коня, лоснящегося, ухоженного, черного, как ночь. Слишком ухоженного, чтобы его не попытались увести. Наверняка и сейчас кто-то пытался, очень уж конь выглядит довольным. Кроули никогда не задумывается о том, что происходит с теми, кто все же пытается. Конь нервно прядает ушами, тычется влажным носом в ладонь. Совсем, как обычная лошадь.

Шотландские легенды о кельпи, основаны на редких встречах людей с такими вот обычными лошадьми, Кроули точно знает. Он сам видел, как дьявольские кони утаскивают людей за собой в водоемы, и пожирают там их тела. Почему именно в Шотландии ад решил выращивать своих коней, Кроули никогда не спрашивал. Его это не особо интересовало. Кони были скрыты за завесой другой реальности, но на поверхности водоемов можно было увидеть их отражения. Иногда они выходили в реальность поохотиться, больше забавы ради, чем действительно нуждаясь в еде. Кроули не сомневается, что его, обычный с виду, если не считать умения дышать огнем и высекать искры копытами, конь, тоже когда-то заманивал местных под воду. Пока не повзрослел достаточно, чтобы быть переданным под его, Кроули, ответственность. Демон-конюший, практически плакал, передавая поводья (очевидно своего любимчика), и очень просил коня беречь, кормить, расчесывать гриву и хвост, не давать особо выделяться, чтобы местные не убили, и не позволять съедать больше одного смертного за год.

Конь (Кроули принципиально не стал давать ему имя) ласково толкает его мордой в плечо, подставляется под руки, требует ласки. Демонстрирует несвойственную своему роду привязанность. Он горячий, слишком горячий для обычного животного.

А потом Кроули идет в огне и ведет коня за собой. За его спиной, под его ногами, по движению его рук, загораются дома. Дома, где лежат мертвые люди. И не только. Живых там тоже достаточно. Но эти живые все равно были обречены. Кроули точно знает. Чума давно здесь, а он никого не щадит.

Первой загорается пекарня, в которой ангел оставил его в одиночестве принимать решение. Что ж, Кроули решил. И отвечать будет сам. Он направляется на запад, идет с виду бесцельно, кружит по улицам. Снопы искр летят в лицо, огонь ревет, жадно бросается на низкие деревянные домишки, пожирает бедные кварталы, низкие постройки, сараюшки, трущобы. Земля под ногами горячая, сухая. Кроули сворачивает на север, в центр. Конь храпит в поводе, выдыхает искры, ржет, запрокидывая голову, между острыми длинными зубами, больше подобающими хищнику — пламя. Конь помогает, как может. Впервые Кроули ему позволяет.

Люди разбегаются в стороны, кричат, пытаются что-то сделать. Пытаются тушить пламя, спасать вещи, спасать детей и стариков.

Они считают, что река остановится пламя, — понимает Кроули. Что ж, он пересекает реку Флит и идет дальше, ближе и ближе к центру. Сотни погибнут здесь. Тысячи тысяч останутся без крова и погибнут позже, в нищете и от голода.

Загораются и вспыхивают: маленькие кабаки и пивнушки, приличные таверны и грязные забегаловки. Многие из них Кроули помнит. Со многими связаны приятные, личные воспоминания. Совсем рядом с ним рушится вывеска с изображенной на ней гарцующей лошадью. Конь ржет в поводе и ласково толкает его головой под локоть. Подбадривает. Рад, что хозяин наконец занялся адской работой.

Кроули продолжает идти вперед, широко раскинув руки. Словно пытается обнять весь город. Но с его ладоней стекает пламя.

В аду не любят мучеников (в раю их тоже не слишком-то любят, считают незаслуженным попасть в рай только по факту тяжелой смерти) и потому умрут сегодня немногие. Куда больше тех, кто потеряет кров или дело своей жизни, тех, кто отчается. Тех, кто отринет бога, который ничем не помог сегодня. В аду им будут довольны, Кроули всегда работает чисто.

А когда Кроули сделает это, проведет этот рубеж, дальше эпидемия не пойдет. Тысячи людей будут спасены. А город отстроят заново.

Он демон. Он не должен никого спасать. Он этого не умеет.

Гавриилу наверняка влетит, это же он отослал из города ангела. Что ж, с этим Кроули все равно ничего не способен сделать.

Люди вокруг кричат. Пламя ревет, голодное, жадное, адское пламя. Неподвластное людям. Однажды, через много лет, люди признают, что этот пожар помог остановить Чуму. Но вряд ли ангел с этим согласиться.

Кроули не слушает крики обреченных, он идет по Лондону, по своему практически родному городу, по своему дому, не поднимая головы. Он знает, что должен делать и зачем он это делает (это для ангела). Он знает, чего делать не должен (не должен дышать, например). Он несет с собой адское пламя, в его поводе адский конь.

Теперь за ним по пятам следует другой всадник. Смерть.

Дин открывает глаза, перемещаясь из вони и серости семнадцатого века, в настоящее. Он практически готов расплакаться, несмотря на то, что все эти люди давно должны быть мертвы. Он до чертиков боится огня, еще с того кошмарного момента, когда вытащил из огня Сэма и не успел спасти Джессику. Мелкие ожоги не сходили несколько недель, но саднящая боль меркла перед серым, осунувшимся лицом Сэма, перед его бессмысленным взглядом. Он знает, что иногда брат ненавидел его за тот день. За то, что Дин спас его, а ее не спас. Он знает и не может винить его за это, кто может отвечать за свои чувства? Чтобы он сам ощущал, если бы спасли его, а Кастиэль… Об этом даже думать страшно.

— Это помогло? — спрашивает Дин, — то, что ты сделал? Сжег все, оно помогло? Хоть немного?

— Что если нет? — спрашивают его устало, — что тогда? Убьешь меня, когда все закончится? Отомстишь?

Дин думает о всех убитых им демонах и том, что никто из них и близко не был способен на такое. О том, что вообще такое зло. О сером осунувшемся лице ангела, потерявшего надежду и так похожим на лицо его брата. О том, что сам бы сделал что-то подобное для Сэма. И для Кастиэля.

— Нет, — отвечает он глухо и честно, — это не мое дело. У тебя не было выбора.

— На самом деле, Дин, — отвечают ему задумчиво, — выбор есть всегда. И у меня он тоже был. Но мы никогда не знаем, верно ли выбрали. Только Она может знать такое.

И, словно противореча самому себе, своим же словам, ему показывают статистику: восемь погибших по официальным данным. Более тысячи по неофициальным (это ложь, — комментирует Кроули, — домыслы. преувеличения). Чума ушла из Лондона. Он победил. Ад ничего не заподозрил.

— Нет тут никакого противоречия, — замечает Кроули все так же устало в ответ на невысказанные мысли Дина, — я не могу знать, что было бы, если бы я не вмешался. И ты не можешь знать.

— Но я вмешался, — говорит Дин не о Чуме, не о Сэме, и даже не о Кастиэле. Обо всем и обо всех сразу.

— Потому что иначе ты не мог поступить. Важен лишь тот выбор, что мы сделали и тот, что предстоит. Остальное — лишь пыль. Не думай, верно ли поступил. Иного шанса не будет.

— Ух ты, — восклицает Чак, и Дин только сейчас осознает, что он здесь не один и у него нет времени болтать с Кроули на философские темы, — вот это да. Вот это… круто… почти готовый сценарий для фильма!

— Я устал, отец, — говорит ему Дин, действительно ощущая нарастающую усталость, — мне нужно время, чтобы восстановиться. Дай мне пару дней, я совращу кого-нибудь на грехи, и мы можем увидится еще раз. Я отвечу на все твои вопросы.

— Но ты не показал ничего из настоящего, — Чак выглядит, как капризный ребенок, — происходило столько всего интересного. Мировые войны, революции… как ты справился с прогрессом? У тебя есть интернет? Как ты научился его использовать? Ты был на войне? Что стало с тем конем? Откуда у тебя деньги?

— Я сам придумал прогресс. Да. Точно так же, как и все. Да. Конь живет на ферме, могу познакомить. Удачные вклады, — быстро произносит Кроули.

Дин повторяет, на удивление не сбившись.

— Ты был на войне? — почему-то удивляется Чак. Дин, в свою очередь, удивляется, что тот вообще понял, какие ответы к чему относятся. Видимо, божественные силы помогли.

— Да, — повторяет Дин, не ожидая, что Чак решиться посмотреть на это.

Но Чак еще раз его удивляет.

========== Часть 12. Когда Кроули выполняет чужую работу ==========

— Ты служил? Или… чем ты там занимался? Не людей же лечил? — поражается Чак, — что там делать такому, как ты? Покажи мне.

И Кроули показывает.

Дин ощущает вспышку чего-то похожего на злорадство и видит. Они видят.

Они видят грязь, грязь и глину, бесконечных вшей, больных тифом, оторванные ампутированные конечности. Видят насилие, когда в захваченной деревне выбирали девчонку покрасивее и пускали ее по кругу. Видят, как пытали. Как заживо закапывали пойманных партизан, а наутро из земли кое-где торчали руки, как люди пытались вырыть путь наверх, спасти свою жизнь…

— Ну зачем ты опять! — отшатывается Чак, снова выглядит так, будто его вот-вот стошнит.

— Ну ты же хотел посмотреть. Тебе было весело. А мне вот не было, — говорит ему Дин, практически свои мысли озвучивает, — ведь именно ты нас создал такими. Разве нет?

— Нас? Что еще за нас? Людей? Я так не говорю. Я вообще не человек. Не причисляй меня к людям!

Но Чак ничего странного не замечает.

— Я хочу посмотреть, чем ты занимался, — говорит он упрямо, — что делал конкретно ты. Вся эта грязь, все это, извини, это с тобой совершенно не вяжется. Ты для этого слишком ухоженный, слишком тщеславный. Даже в средневековье таким был.

Дин не может не признать, что вообще-то Чак прав. Он снова смотрит на свои (не-свои) руки.

— Жаль ты не можешь изменить свою внешность, — думает он, — ты же смог скрыть лицо Азирафаэля, так почему…

— Потому что это моя память, идиот. Я не могу просто взять и поменять в ней что-то, — говорит Кроули странно, словно задыхаясь, — да не паникуй ты, — Кроули похоже читает не только мысли, но и ощущения, — я в норме. Пока. Слишком долго держал время. Знаешь, не слишком приятно это делать с дырой в груди.

— Пока, — цепляется Дин за напугавшее его слово.

— Да, пока. Я, если помнишь, не планировал тут ему что-то показывать. Спешите оценить — великолепная жизнь А. Дж. Кроули, падшего ангела, самого опасного демона в аду. Практически новый Бонд.

— Покажи ему еще что-нибудь такое. Интересное, — просит Дин, несколько извиняюще, — и он, наконец, отстанет. Пойдет писать новую книгу, отложит на пару дней уничтожение мира…

— Интересное? — шипит Кроули, — это по-твоему интересное? Это война! Он хочет видеть войну! Ты хоть представляешь себе, что такое война, ребенок? Хотя бы примерно?

Дин вообще-то представляет, потому что Кроули только что показал им довольно впечатляющий набор картинок. Дин теперь практически уверен, что его собственные ночные кошмары с приятными воспоминаниями из прошлого (Сэм на потолке, вместо Джессики, умирающая Джо, мертвый отец, Кастиэль плачет кровью, да мало ли дерьма ему снилось, мало ли дерьма он видел) скоро пополнятся новыми, но чужими воспоминаниями.

Например, потоп ему точно не забыть.

— Ангел вернется, и я попрошу тебя благословить, — предлагает Кроули, который продолжает звучать чертовски устало, — будешь до конца жизни видеть только хорошие сны.

— Нет, — отказывается Дин, неожиданно для себя, — нет, я… — он с удивлением осознает, что отказал не из-за своей боязни Азирафаэля, — я ничего не хочу забывать, — поясняет он честно.

— Я могу привести себя в порядок с помощью магии, — говорит Дин Чаку, — для меня грязь — не проблема.

— И все же… чем ты там занимался? — не успокаивается Чак.

Дин ощущает острую потребность зажмуриться при виде его рук, рядом со своим лицом. Невозможно постоянно смотреть на грязь, на боль, на все… на все это. Даже для него это чересчур, хотя вообще-то он к такому привычен.

— Хватит грязи, — соглашается с ним Кроули.

В сороковые все становится действительно плохо. Похоже на шестнадцатый век, только теперь люди научились создавать по-настоящему впечатляющее оружие. Кроули подумывает было проспать и это время, но боится, что к моменту пробуждения никакого мира просто не будет. Даже в аду его больше не хвалят, а осторожно, исподволь расспрашивают, когда люди наконец закончат войну. Они тоже боятся, что конец света случится без них и мир будет уничтожен одними только силами людей.

И Кроули остается бодрствовать, отсылает в ад полностью лживые отчеты и наблюдает за происходящим ужасом, не вмешиваясь. Он просто не понимает, что ему делать дальше, не видит своего места в этой бойне. Не идти же на фронт. Но как-то раз, проходя мимо одного из созданных на скорую руку госпиталей, он читает объявление о наборе добровольцев и понимание приходит. И становится легче, почти сразу же.

Делать — всегда легко. Сложно — это думать.

В сороковые Кроули вообще не спит. Нет времени. Протяжно воют сирены, на город падают бомбы, повсюду запах дыма и человеческого страха. Днем — его зовут Анна, он — невысокая рыжая еврейка, Анна работает медсестрой в одном из передвижных госпиталей. Анна не похожа на его прежние женские образы, она не яркая, ничем ни примечательная, на нее не заглядываются мужчины на улицах. У Анны короткая стрижка, но сейчас это никого не удивляет, много переболевших тифом. День за днем Анна стирает грязные бинты, накладывает повязки, промывает раны, смывает кровь и гной, перевязывает, выводит вшей и так до бесконечности. Некоторым — закрывает глаза. Люди в госпитале сливаются, смазываются, делаются безликими. Анна умеет лечить по-настоящему, но так — нельзя. Ад может что-то заподозрить. И Анна учится лечить так, как это делают люди. Она не берет отгулы и выходные, ей не нужен отдых и еда. В госпитале ее ценят, но не особенно запоминают, и, если Кроули вздумается уехать, никто не спохватится. Это — важно.

Анна снимает крошечную комнатушку на чердаке. А под крошечной комнатушкой, весь третий этаж снимает Энтони.

Энтони продает облигации, продуктовые талоны и отмазывает людей от службы. Днем он отсыпается, работает по ночам, выполняя задания ада. Энтони лощеный красавчик, с модной стрижкой и в дорогой одежде. Он разъезжает на новенькой бентли, будто бы не боится бомбардировок. Он знаком со всей ночной лондонской жизнью, и все здесь знают его. Он выглядит как человек, что и на войне умудряется получать выгоду, как человек, которому война только на руку. Энтони боятся и недолюбливают. А еще его отлично помнят. Это тоже важно.

Анна возвращается домой поздним вечером, и в крошечном переулке ощущает знакомые эманации, практически чистый холодный свет. Он останавливается нерешительно, сомневаясь, что архангел Гавриил спустился сюда именно к нему.

— Проводить тебя, сестричка? — спрашивает идущий мимо солдат, — не бойся, не обижу. Знаю, как вы ради нас стараетесь.

Кроули качает головой и решительно сворачивает.

Сторонний наблюдатель мог бы увидеть, как невысокая, худенькая девушка, делается выше ростом, расправляет плечи. Если бы сторонний наблюдатель относился к эфирным или оккультным сущностям, увидел бы и то, как за ее спиной распахиваются гигантские лощеные черные крылья.

— Зачем ты это делаешь? — Гавриил начинает разговор сразу, без прелюдий. Он выглядит озабоченным, уставшим, посеревшим каким-то. Все они сейчас выглядят усталыми.

— Нивелирую собственное зло, раз уж вы мне противостоять не собираетесь, — отвечает ему Кроули, — ты же знаешь, люблю во всем баланс. Кроме того, не позволяю людям умирать мучениками, пусть поживут, нагрешат и попадут к нам, разве это не ясно?

— Я тебя не понимаю. Люди уничтожают себя собственными силами. Почему ты не рад этому?

— Что ты здесь делаешь? Неужели ангелы наконец вмешаются? — Кроули игнорирует его вопрос.

Гавриил качает головой.

— Я здесь, чтобы контролировать своих подчиненных.

— Не помню, чтобы я тебе подчинялся. Или вы объединили усилия наконец?

— Ты был в Америке в тридцать восьмом году? — также игнорирует его вопрос Гавриил.

— Допустим. И?

— У наших там задание. Вдохновить одного немецкого писателя. Его книга… о войне, о любви, она должна дать понять людям, как ужасны войны. Как все люди в сущности похожи. Вдохновить на добрые дела.

— Не сработает. Те, кто это способен понять, без всяких книг понимают.

— Мы не обсуждаем приказы, — холодно говорит Гавриил, но Кроули и без того знает, что Гавриил никогда не верил в людей. В отличии от него самого, — как ты понимаешь, задание оказалось сложным. Наши (Гавриил не называет имен, но Кроули и так его отлично знает), не справлялись. Мне пришлось вмешаться.

— И..? — не выдерживает Кроули затянувшейся паузы.

— Он так порочен. Этот человек, — говорит Гавриил невпопад, — и его книги… в них тоже порок… я иногда действительно не понимаю, — он резко замолкает, принимает более собранный вид, — но тем не менее, его книги несут людям свет… каким-то… образом.

— Непостижимым, — подсказывает неожиданно для себя развеселившийся Кроули.

— Да. Именно. Когда я спустился, оказалось, что задание выполнено. Буквально на днях он снова начал писать. Вот только я не такой идиот, чтобы поверить, что это сделали мои люди. Я проверил, и вот что я выяснил, — Гавриил делает паузу и цепко смотрит Кроули в глаза. Будто бы ждет добровольного признания. Не дождется, — Я выяснил, что вдохновила его одна давняя знакомая, неожиданно приславшая письмо из Лондона. Этот человек… он был буквально восхищен тем, что такая яркая личность, от которой были без ума буквально все мужчины в его городе, сейчас работает простой медсестрой.

— Прелестная история, — замечает Кроули. Гавриил продолжает смотреть на него в упор.

— Рыжая знакомая, — замечает он, — ярко рыжая.

— И что? Мне нужно помочь тебе ее найти?

— По описанию очень похоже на тебя, не находишь?

— Совпадение, — Кроули небрежно отмахивается.

— Совпадение. Полагаю, своевременность этого письма — тоже совпадение? Как и тот факт, что вы были с ним знакомы?

— Я много с кем знаком. Ну знаешь… по долгу службы. Сам же говоришь: удивительно порочный человек. Значит, я отлично выполнил свою работу.

— Зачем тебе это нужно? — снова спрашивает Гавриил, который ни на минуту ему не поверил (а мог бы, вообще-то Кроули отлично умеет лгать), — все… все это?

— У меня свои методы работы, — Кроули пожимает плечами как можно более невинно.

— Это опасно, — говорит Гавриил прямо, — ты — демон. Ты не должен любить людей. Разве это того стоит?

— Я же сказал — снижаю популяцию мучеников, разве это про любовь к людям? — спорит с ним Кроули, вспоминая прошедший день, когда умирающий солдат в бреду просил передать письмо его маме. Маме, которой уже три года не было в живых. И да, Кроули письмо обязательно передаст. Ангел поможет. И это того стоит. Всегда стоило.

— Ты ведь ничего не изменишь… глобально.

— Не изменю, — соглашается Кроули, думая о том, как кто-то из людей сказал однажды, что и огромный океан состоит из маленьких капель.

— Видел когда-нибудь рассвет над морем? — спрашивает он Гавриила. И, не дождавшись ответа, расправляет крылья, одновременно отводя глаза проходящим мимо людям, — полетели. Покажу. До смерти надоело смотреть на грязь и кровь.

Потом, когда они парят над бесконечной, синей, волнующейся гладью, отсвечивающей розовинкой с самой глубины (это солнце так поднимается, будто бы прямо из воды), когда золотое просвечивает сквозь белые перья, а лицо Гавриила сглаживается, делается умиротворенным, как тогда, когда все они были юными и еще только учились познавать, и не были врагами, и не умели ненавидеть, и были способны созидать, он наконец объясняет.

— Этот мир. Ее… творение. Он ведь прекрасен. Он стоит, чтобы за него бороться. Понимаешь?

— Ух ты, — восхищается Дин про себя. Море блестит точь-в-точь, как асфальт, что разматывается под колесами автомобиля, нагретый вечерним ярким солнцем, сверкающий мельчайшими гранями, будто на поверхности рассыпана мелкая бутылочная крошка.

Кроули коротко смеется над этим сравнение, и Дину чудится, будто его ласково треплют по плечу.

Ветер ерошит их перья, в воздухе прохладно и свежо. Пахнет морской водой, солью и йодом.

«Уеду сюда, когда кончится война, — думает Кроули, — уеду и проживу тут несколько лет, никого не видя. Наедине с морем».

Гавриил ничего не отвечает ему, но Кроули верит, что сумел объяснить.

— Кто это был? — спрашивает Чак у Дина, — твой друг — кто он?

— Разве это имеет значение? — отвечает Дин хрипло. Голос немного не слушается.

— Он мне не друг! — возмущенно.

Неожиданно Дин осознает, что больше не боится Чака. Не из-за слов Кроули о том, что Чак всего лишь человек. Нет. Из-за этой войны. Разве может быть что-то страшнее, чем голод, эпидемии, бомбардировки? Постоянный вой сигнальных ракет? Горстка зомби и маленький городок с призраками и рядом не стояли с тем, что умудрились сотворить сами люди.

Дин осознает себя ничтожным, маленьким, сколько еще таких историй знает Кроули? Сколько он видел? Как велика его жизнь в сравнении с жизнью человека. Как огромна.

— Но то, что ваша жизнь конечна — дает ей смысл. И ты способен творить. Ты можешь даже создать новую жизнь, разве это не прекрасно? — голос Кроули его утешает.

— Почему ты не хочешь назвать мне имена своих знакомых ангелов? Я ведь могу заставить тебя, — говорит Чак, — не нужно вынуждать меня.

Кроули в голове Дина ехидно смеется.

— Неужели?

Чак ничего не может сделать, осознает Дин. Он не способен увидеть что-то, что Кроули не захочет показать. А еще он понимает, что нужно было просто выдумать имя, любое идиотское имя, похожее на имя ангела, потому что Чак снова врывается к нему в голову.

К ним.

Кроули шипит от боли, и в голове опять возникает стена. Дин присматривается к ней, с ней что-то не так, с ней… Щели, желтый кирпич, трава растет между камнями. Она выглядит, совсем как… Она очень похожа на Иерусалимскую стену плача, где Кроули когда-то пустил слух, что, если написать свое желание на записке и засунуть в щель — оно непременно сбудется. Это было забавно и не более того, и тут не должно быть ничего страшного, но, и Дина до чертиков пугает эта мысль, он никогда в своей жизни не видел стену плача. Он никогда не был в Иерусалиме. Этого не было. Этого Кроули им не показывал.

— Мельком зацепило, — говорит Кроули устало, — не бери в голову. Нестрашно, подумаешь, обрывки.

Кроули все еще здесь, с ними, надолго ли?

— Покажи мне, — Чак неожиданно меняет свою стратегию, очевидно поняв, что ничего не добьется силой, и начинает просить, — чем кончилась война для тебя? Ты уехал на море? Пожалуйста.

Кроули смеется, злым, горьким смехом.

— Ты не знаешь, что было в конце войны? Плохо историю учил? Что ж, я покажу, сам попросил.

========== Часть 13. Храм святой Марии ==========

Что-то надвигается. Что-то темное. Кроули буквально в воздухе ощущает дьявольские эманации, плотную пелену зла. Еще один очаг среди множества, казалось бы, практически погасших на пятый год этой бесконечной войны.

Беспокойство приводит его в книжный магазинчик. Азирафаэль слишком занят своим новым приобретением, чтобы вести с ним полноценные разговоры, но Кроули устраивает и короткий обмен репликами, это позволяет ему расслабиться, отпустить себя.

Пока Азирафаэль между делом не бросает, что у него задание в Дрездене.

Вот оно.

Нехорошее предчувствие скручивается внутри тугой пружиной, Кроули подбирается, как пес, что напал на след.

— Надо же, — нарочито удивляется он, — мне тоже туда нужно. А что у тебя за задание?

— Спасти храм во время бомбардировки, — отвечает Азирафаэль, наконец оторвавшись от своей книги, — ну знаешь, чтобы люди сохранили свою веру.

Его голос звучит излишне скептически даже для ангела.

— Ясно. Сохранили веру.

— А у тебя? — спрашивает Азирафаэль, и Кроули не сразу понимает, о чем он.

— Ну… это, довольно забавно… — начинает он, обдумывая, что именно могло бы показаться забавным во время войны.

— Неужели… разрушить храм? — Азирафаэль делает страшные глаза, искренне забавляясь.

— Ага. Представь себе. Проследить, чтобы бомба упала прямо на храм, — врёт Кроули.

— Мне кажется они там… не совсем понимают, что такое война и как она влияет на веру, — делает Азирафаэль странное замечание вслух.

Кроули кивает ему, полностью согласный, что вера в эти дни базируется отнюдь не на храмах и попавших на них бомбах.

— Что ж, — резюмирует Азирафаэль, — полагаю, там больше одного храма.

— Даже больше двух, — соглашается с ним Кроули.

— Или тебе поручили какой-то конкретный?

— Нет. Вовсе нет. Никакой конкретики. А тебе? — спохватывается Кроули, заподозривший, что разговор идет куда-то не в ту сторону.

— Фрауэнкирхе. Что ж, думаю, я смогу найти какой-нибудь небольшой храм и разрушить его до основания. Главное, чтобы хватило бомб. Ну сколько их там может быть в это время?

— Что? — удивленно переспрашивает Кроули, — ты собрался выполнить мое задание?

— Ну да, а ты разве не за этим начал этот разговор? Счет сейчас равный, будешь мне должен.

— Нет, — говорит Кроули, — нет, не совсем. Дело в том, что… Херес Де-Ля-Фронтер, тысяча семьсот семьдесят пятого года.

— Херес? — удивляется Азирафаэль.

— Да, да, херес. Я знаю у тебя осталась пара бутылочек. А мне нужно… втереться в доверие к одному коллекционеру. Что если, ты продаешь мне одну бутылку, а я поеду в Дрезден? И счет снова равный, никто никому не должен.

— Кроули…

— И, возможно, у меня есть одна идея о местонахождении кое-какого первого экземпляра…

Кроули отчаянно делает вид, что ему жизненно необходима эта бутылка. Про которую он вспомнил только по той причине, что сам сохранил парочку в своей коллекции.

— Что ж, — соглашается Азирафаэль, снова уткнувшись в свою книгу, — почему бы и нет.

Тишина повисает практически уютная, если бы не та тьма, которую все еще чует Кроули. Тьма привычно исходит от людей. Фонит, как черная дыра Гавриила, притягивает к себе.

— Ты же будешь в порядке? — вдруг спрашивает Азирафаэль и смотрит неожиданно цепко, холодными серыми глазами.

— Да что там может случиться, ангел, — говорит Кроули нарочито спокойно, заставляя себя расслабиться, растянуться на диванчике, — война кончается.

Ангел не отводит взгляд, словно и он что-то ощущает. Но он по природе своей не способен улавливать тьму. Во-всяком случае не так сильно, как ее чует Кроули. Ангелы больше специализируются на любви.

А тьму ощущают демоны.

Кроули смотрит в ответ с искренним непониманием его беспокойства, и Азирафаэль наконец отводит глаза.

— Ты все равно будь осторожен, — просит Азирафаэль.

— Конечно буду. Я всегда осторожен.

«Оставайся дома, ангел, — думает он, — пей свое вино, выгоняй своих покупателей, играй в шпиона. Оставайся дома. Не суйся туда.

Тебе там нечего делать».

Дин, к своему стыду, ничего не знает о Дрездене. Разве что помнит, однажды услышанное: позорная страница американской истории.

— Скоро узнаешь, — в голосе Кроули смертельная усталость. Такая, что Дин хочет спросить его все ли в порядке. Но он и так знает: не все.

Это происходит вечером, на третий день его пребывания здесь. Это происходит в тот момент, когда Кроули наконец расслабляется, наблюдая за карнавалом. В день, когда он полностью уверен, что сегодня ничего не случится.

Он в Гроссен Гарден, недалеко от центра, Фрауэнкирхе совсем близко, можно быстро дойти. Легко прикрыть ее от любой бомбы.

Вот только он не ожидал, что бомб будет столько. Как обычно ничего легко у него не выходит.

Это было красиво. Первое, что он осознает, первая мысль, что приходит в голову: это прекрасно. Синие и желтые вспышки освещают город, словно фаер шоу, как бонус для карнавала.

Самое ужасное, что Дину это тоже кажется красивым. Разноцветные вспышки, будто фейерверки. Совсем как те, что они запускали с братом в поле.

Это ещё не бомбы. Не совсем те бомбы.

Кроули бросается к храму, на улице светло, как днем и шумно, как днем. Люди вокруг мечутся в поисках убежища. Кроули очень спешит и одновременно внимательно следит за небом, в ожидании начала настоящей бомбардировки. И упускает тот момент, когда кто-то врезается в него и сбивает с ног.

«Какой идиотизм», — только и успевает он подумать и отключается.

А когда приходит в себя на улице тихо. Подозрительно тихо, Кроули поднимает руки, касается ушей, шеи и видит на пальцах кровь. Быстро восстанавливает слух, залечивает глубокую рваную рану под волосами, результат падения на каменную мостовую, хорошо хоть не развоплотился, в аду бы ещё два века над ним смеялись.

Поднимается, озираясь по сторонам и осознает, что не понимает куда идти. Вокруг руины, кое где припорошенные пылью изломанные тела. Рядом с ним лежит тело полного пожилого мужчины, уж не он ли сбил Кроули с ног? Рубашка на животе задралась, обнажив полоску серой кожи. Он поправляет чужую рубашку, не думая зачем это делает. Материализует из Лондонской квартиры один из своих шейных платков, накрывает лицо. Немного подумав, превращает дорогой шёлк в грубую дерюгу, незачем искушать мародеров. И без того в развалинах города им достаточно искушений.

У Дина из головы не идёт полоска серой кожи. Ему нехорошо. Судя по цвету лица отпрянувшего Чака, тому тоже несладко.

— Ну что же ты, — шепчет Кроули разъяренно, — разве тебе не нравится? Разве тебе не интересно?

— Ну что же ты, — Дин яростно повторяет за ним, — разве тебе не интересно, как люди справились с твоими испытаниями? Разве ты не гордишься собой?

И он решительно шагает к отпрянувшему было Чаку, и сам прикасается к его вискам, откуда-то точно зная, что именно делать. Хотя видит бог, Дин совершенно не хочет знать, что будет дальше.

Храм не мог обрушиться. Кроули хорошо его защитил. Он выдержит, как минимум десять попаданий. Как минимум десять, не могло же быть больше? Сколько он тут провалялся? Если храм останется целым, будет отличный подарок Ангелу на день святого Валентина. О том, что храм все-таки рухнет, Кроули запрещает себе даже думать, оптимист он или кто?

Он понимает, что идёт не туда, когда навстречу выходит, пошатываясь, пыльная, хромающая зебра, с опаленной местами шерстью и широкой раной на боку, зияющей рваными краями. Кроули в каком-то ступоре смотрит, как она проходит мимо, хромая, спотыкаясь, глядя вперёд невидящими влажными глазами. И только, когда она удаляется на добрую сотню метров, соображает, быстро щелкает пальцами. Зебра падает медленно, сперва подкашиваются передние ноги, потом отказывают задние, она медленно заваливается на бок. Во всяком случае, она не страдает. Больше нет.

— Прости, — говорит ей Кроули тихо, — я мог бы тебя излечить. Но это ещё не конец, куда я тебя дену потом?

Он поворачивает было в ту сторону, куда шла зебра. Потом коротко матерится и идёт в зоопарк. Дьявол с ним, с храмом, провались он (потом Кроули всерьёз будет думать, что может он и проклял храм случайно, сам, своими силами).

И похоже делает правильный выбор. Навстречу выбегает покрытый пеплом мужчина, волосы выгорели проплешинами, лицо в полосах сажи.

— У вас есть оружие? — кричит он, — оружие, нужно оружие!

Немного подумав, Кроули вытаскивает из воздуха револьвер прямиком из своей коллекции в Англии, демонстрирует мужчине.

— Там хищники. Хищники вышли из клеток… — мужчина неожиданно захлебывается собственным криком, заваливается на колени. Кроули благословляет его, проходя мимо, морщится от неприятных ощущений в кончиках пальцев. Он чуть было не говорит мужчине, что никакое оружие ему не нужно, но вовремя молчит.

А потом все сливается в полосу огня. Пыль скрипит на губах, после третьего раза Кроули надоедает убирает её магией. Вокруг все присыпано пеплом, кое-где тлеет трава. Животные кричат, какофония звуков. Кроули разом глохнет и будто слепнет. Он видит мартышку с перебитыми лапами, обожженной шерстью и почти человеческими глазами. Обезумевшего тигра, на спине которого тлеет рыжий мех. Видит лебедей с переломанными крыльями. Разрушенный серпентарий. Кроули несёт за собой смерть. Он убивает тех, кого видит. В кой-то веки выполняет свои демонические обязанности хорошо.

Несколько раз пламя перекидывается на его брюки, но тут же тухнет, пристыженное. Кроули его даже не замечает.

Он убивает оленя. Он убивает бегемота. Останавливается, чтобы отдышаться (разве ему нужно было дышать?). Он убивает. Не оценивает насколько их раны совместимы с жизнью.

Он видит раненых людей. Он не может всех спасти. И он делает то, единственное, что может.

Он убивает лошадь, лежащую на боку. Убивает покалеченного, изломанного, но все ещё живого енота. Он думает, что будь он человеком, видел бы потом их глаза во сне в течение многих лет. Он радуется тому, что не человек.

Он бредет обратно, к храму, уставший до предела, сутулится, не в силах идти более-менее ровно. Снова слышен гул самолетов. Видит голубое пятно у остова стены, яркое, словно бабочка, неуместно яркое здесь. Подходит ближе. Пятно оказывается светловолосой девочкой, лет шести-семи, она сидит прямо на мостовой, раскачиваясь из стороны в сторону. Лицо грязное, в копоти, потеках слез. Но вроде бы она цела.

Кроули опускается на корточки рядом с ней, заговаривает:

— Как тебя зовут, малышка? Почему ты тут одна? — он почти уверен, что знает ответ на последний вопрос.

Девочка предсказуемо не реагирует, продолжая раскачиваться.

Подумав, он садится на мостовую, рядом с ней. Машинально разворачивает крыло, прикрывая ее от летящих искр.

— Давай тогда посидим вместе, пока ты не скажешь, куда мне тебя отвести? Хорошо?

Она прижимается ближе, и Кроули ощущает, как она дрожит, мелко и часто.

Они сидят рядом некоторое время, и постепенно девочку перестает трясти.

— Красиво, — говорит она тихо.

Кроули поворачивается и видит, что она смотрит куда-то вверх.

— Небо? — уточняет он.

— Звездочки, — она тычет грязным пальчиком куда в его подпушковые перья, — звездочки в ваших перышках. Очень красивые.

Его будто холодной водой обдает, внутри все сжимается.

Он сам не видит на крыльях никаких звезд.

Потому что их там нет. Их там просто не может быть.

— Настоящие звездочки, — тонкий голосок звучит восхищенно, — так красиво! Они светятся! Это пояс Ориона?

— Здесь нельзя оставаться, — говорит Кроули, ожидая, что голос его не послушается, — идем со мной.

— А моя бабушка? Где моя бабушка? — спрашивает девочка и словно бы что-то недоговаривает.

— А когда ты видела ее в последний раз?

— Все горело, — говорит девочка, — горело, горело и бух! А потом бабушка что-то крикнула и выкинула меня в окошко. А потом я проснулась и ничего нет. Моей бабушки, бабушки тоже нет? — глаза снова наполняются слезами.

— Мы ее найдем, — обещает ей Кроули, — мы с тобой можем прямо сейчас пойти и поискать её. Хорошо? Как тебя зовут?

— Майя, — отвечает девочка.

— Идем, Майя. Идем искать твою бабушку.

Он поднимается, берет её за руку и ведёт в сторону храма.

Дин осознает, что эта девочка вряд ли сейчас может быть живой. Но совершенно иррационально он желает, чтобы в этой истории все спаслись. Как бы глупо это не выглядело.

— Человечность — не выглядит глупо, — слышит он. И больше не спорит с Кроули. Даже мысленно.

У следующего остова стены седая женщина, обхватив себя руками, раскачивается из стороны в сторону.

— Это она! — кричит Майя, — это моя бабушка!

Но женщина не реагирует на них. И, подойдя ближе, Кроули сомневается, что она могла бы быть чьей-то бабушкой. Волосы не седые, просто перепачканные пеплом и грязью. Лицо кажется очень юным.

— Это не она, — говорит Майя расстроено.

— Не она, — соглашается Кроули, — фройляйн, с вами все в порядке? Фройляйн? Вам нужна помощь?

Она все также не реагирует, смотрит сквозь них.

— Мы же ее тут не бросим? — спрашивает Майя, пытливо глядя в его лицо.

Кроули обреченно качает головой. Берет девушку за руку, тянет за собой, ожидая сопротивления. Но та покорно идет с ними.

Следующим навстречу выбегает подросток лет пятнадцати в разорванной почти до пояса серой рубашке.

— Туда нельзя! — кричит он дрожащим голосом, — в центр нельзя! Бомбят центр!

Кроули пытается было пройти мимо, но напуганный мальчишка хватается за него, пытается удержать.

— Вы спятили? В центр нельзя, нельзя!

— Там храм святой Марии, — отвечает Кроули очень-очень спокойно, осторожно разжимает пальцы на своем рукаве. — Он выстоит. Обязательно.

Мальчишка снова хватается за его рукав.

— Не бросайте меня. Пожалуйста! Не бросайте! Я не могу! Я не выберусь один!

Кроули кивает ему обреченно — идём.

— Как тебя зовут? — спрашивает.

— Матис(1), — отвечает мальчик едва слышно.

Кроули едва сдерживается, чтобы не фыркнуть, вот уж и правда подарочек достойный его. Спасибо, мама.

— Он выстоит, Матис, — добавляет Кроули убежденно. Он просто верит всей своей душой в то, что ублюдочный храм выстоит. Просто обязан.

Они подходят достаточно близко, чтобы увидеть красочные развалины храма святой Марии.

Кроули смотрит на развалины, замерев. Не может быть. Невозможно. Однако вот оно — доказательство невозможного, прямо перед глазами. Он опоздал. И что он скажет Ангелу? Валялся в отключке? Собирал людей по улицам? Был занят убийствами животных? Да черт возьми, это и скажет. Никто бы не справился. Никто. Даже гребаный архангел Гавриил, как ему вообще пришло в голову послать сюда Азирафаэля. Последняя мысль приводит в ярость.

— Вы же сказали — она устоит, — практически неразборчиво говорит Матис, крепко вцепившийся в его руку.

— Она устоит, — отвечает ему Кроули, — она останется, как память о прошедшем. Ее не забудут, — вой сигнальных ракет все ближе и ближе, — ее восстановят, и она будет символом. А теперь, давайте-ка, идем в доки.

Он подгоняет свою маленькую компанию, но и тут не успевает. Прямо навстречу движется ревущая огненная стена, без малейшего просвета. Матис плачет, не скрываясь.

— Назад!

Кроули подхватывает Майю на плечо, хватает за руки безымянную девушку и Матиса.

— Закройте глаза, — командует Кроули, и знает, что его послушают. Сейчас он говорит своим истинным голосом, тем, проникающим в самое нутро человека, тем, что он используют, искушая, и ему невозможно отказать. Во-всяком случае люди на такое не способны.

Кроули разворачивает крылья над ними, закрывая смертных. И идёт вперед сквозь ревущее пламя. Ведет людей сквозь огонь, заслонив крыльями, бесстрашно ступает в надвигающую огненную стену. Идет, не смотря на лежащие тела на земле, не вспоминая сколько раз за свою жизнь ему доводилось идти сквозь пламя. Он думает только о маленьком магазинчике в Сохо и верит, чтообязательно вернется туда.

Огонь облизывает черные перья, практически ласково, не смея причинить ему вред.

Кроули крепко держит руки людей. Думает о том, что именно напишет в своем отчете. Как присвоит себе и ненужную бомбардировку, и разрушенный храм. И даже идею сохранить остов храма, как напоминание. Да, отличный символ. Он не упомянет спасенных людей. Им будут довольны.

Когда они доходят до окраины города, на улицах уже темно. Снова темно. Кроули смотрит на звездное небо и очень-очень скучает по нему.

— А что было потом? — спрашивает Дин мысленно, неожиданно для самого себя, — Майя нашла бабушку? Та женщина — заговорила? Война… кончилась на этом?

— Нет, нет и нет, — отвечают ему задумчиво, — потом были Кельн и Гамбург и Берлин. Потом Хиросима и Нагасаки. И я был там, — отвечает Кроули на незаданный ему вопрос, — везде. И везде гибли люди. Сложно поверить, что вы сами делаете это с собой.

— Я напишу про тебя! — Чак снова звучит и выглядит восторженно. — Подумать только, какая выйдет книга! Дьявол, идущий сквозь само пламя, восхитительно!

— Я не дьявол! — возмущается Кроули.

Дину кажется, что стена в его голове делается более размытой, нечеткой. Да и фигура будто отдаляется.

Сам не понимая как, он знает, что когда стена растает окончательно, времени у них не останется.

— Держись там, — просит он мысленно, — ты суперсильный демон, сам говорил. Держись. Не сдавайся.

— Прости, Ангел, — вместо ответа Дин слышит чужие мысли, очень-очень далеко, едва различимо, и холодеет от ужаса, — я облажался. Но ее восстановят, и она станет символом. Я позабочусь об этом. Потом включишь в свой отчет, ладно?

— Кроули, — зовет Дин, — ты слышишь меня? Ты все еще здесь?

По стене перед ним расползаются трещины.

******

(1) — Матис — мужское немецкое имя, означает подарок Бога

========== Глава 14. Апокалипсис, которого не было ==========

— Если стена в итоге рухнет, — думает Дин мрачно, — я его к чертям отсюда выкину. Оглушу, ударю, как угодно. Может и убью ублюдка. Но больше я ему не позволю, хватит!

— Ну что за глупости опять, — слышит он слабое, — не порти все, мы так долго продержались.

И Дин понимает, словно в его голову это вкладывают. Понимание. Когда (если) Кроули отпустит его, уйдет, ему все равно будет, что показать. Вот зачем его вообще пустили туда, чтобы ему было что показать потом. Все те пропущенные моменты, слишком личные, слишком важные для Кроули:

Вот Азирафаэль сосредоточенно читает свое новое приобретение, хмурится, на лбу — тонкие морщинки, от силуэта исходит едва заметное золотое сияние. Это так много — показать Чаку лицо ангела, разве ему не хватит? А если и не хватит: вот Плотник улыбается протянутому яблоку, красному с желтой узкой полосой на боку, принимает, задержав пальцы чуть дольше необходимого. Вот Гавриил, молодой, юный совсем, пытается сотворить облако, а выходит ливень, и он позорно ретируется, мокрый, растрепанный. Вот Вельзевул смеется над первой в мире казнью, и в этот момент окончательно умирает кусочек, что еще оставался в ней от ангела.

И это еще не все, еще многое, многое, так много, столько всего, что Дину делается тяжело дышать, разве может человеческая память столько принять?

Но он держится, он должен держаться, он держится так, как все это время держали его. И, под конец, последнее, самое важное, он слышит имя Кроули, то, старое, записанное в звездах, и запоминает его. Услышав имя, Чак примется искать упоминания о нем. У них будет время, Чаку понадобится время, чтобы что-то найти.

И тогда они победят.

— Нет, — думает Дин, сжимая кулаки, — я этого не допущу. Это слишком личное. Это — его не касается.

— О, умоляю тебя. Будто ему есть до меня дело. Пусть смотрит. Все равно потом все забудет.

— Ты сам говорил — полностью забыть ничего нельзя, — напоминает Дин. К его ужасу ему больше не возражают.

— Не только это, — слышит он едва различимое, — я дал тебе не только это. И не только для него.

Дин думает о маленьких домиках Флоренции, о грязных венецианских каналах, о шумном карнавале в Бразилии, о рождественских ярмарках и морской воде. Все, что он никогда в своей жизни не видел. Все, что Кроули незаметно, исподволь успел вложить в его голову, пока сам он говорил с Чаком, пока смотрел на картинки его жизни.

— Ты действительно все продумал, — не может не восхититься Дин, — когда ты успел?

Ему никто не отвечает

Но стена, хоть и покрытая трещинами, пока стоит. Дин все еще за стеной. Не один.

— Ты интересный, конечно, но им то откуда об этом знать? Зачем они вообще к тебе пришли? Они же ненавидят демонов.

— Мы предотвратили Апокалипсис, — отвечает Дин чужими пересохшими губами. Мучительно сглатывает, Кроули похоже совсем плохо, там, где бы он ни был.

— Апокалипсис? Еще один?

— Человеческая психика устойчива, — вспоминает Дин, — все, что он не может понять, он объяснит себе сам.

Ну же, давай. Объясняй.

— Еще один сценарий. Ну конечно же. Запасной Антихрист, — радуется Чак и привычно тянет пальцы к вискам.

Кроули внутри мучительно выдыхает. И показывает все сразу, гигантскими кусками. Все, кроме ангела, ангела видит только Дин.

Ребенок в корзине. Ребенок на заднем сиденье. Что если просто запустить корзину в лес? Убить его? Что тогда?

Маленький мальчик, так похожий на человека, мальчик доверчиво спит на его руках, прибегает плакать с каждой своей маленькой ссадиной и царапиной. Мальчик растет. Мальчик выглядит, как человек.

Мальчик — человек. Не тот мальчик.

— Ты потерял ребенка.

— Нет, мы потеряли.

Ангел сидит рядом, но Кроули смотрит на дорогу, и Чак не может видеть его лицо. Только голос. Как обычно.

Ангел стоит рядом, и он зол. В ярости.

— Святая вода убьет тебя!

Маленькая церквушка, развалины, и Дин ощущает стороннее тепло и свет. Ангел благодарен и не знает, как сказать об этом. Ангел спасен. Кроули не нужна благодарность, ему ничего не нужно. Все, что ему нужно, он может достать сам.

— Святая?

— Наисвятейшая.

Тепло, незнакомое тепло в груди.

— Ты слишком быстр для меня.

Непонимание.

— Мы — не друзья.

— Что ты сделал, Кроули? Что ты натворил?

Лигур плавится в воде, оставляя влажное пятно на паркете. Отличный план, Кроули, но что дальше?

— Погоди, разве святая вода так убивает? — удивляется Чак.

Дин отбрасывает идею о том, что это не просто вода, а та, что зачаровал ангел. Говорит то, что сам понял.

— Это — мое тело. Настоящее, сделанное для меня в аду. Не человеческая шкурка. Есть определенные… недостатки.

Кроули в его голове молчит, и Дина это беспокоит сильнее, чем то насколько он верно ответил.

— Логично. И что же было дальше?

Воспоминания идут какими-то кусками, хаотично, будто Кроули их не совсем контролирует. По крайней мере он все еще здесь, в сознании Дина. Гигантские куски выкидываются подальше, вне поле зрения Чака, но Дин их видит.

— … и когда птичка сточит гору до основания, пройдет лишь секунда вечности.

— Ты — демон, а я ангел — мы не друзья.

— Ты же такой умный, как ты можешь быть таким глупым?

Дин пропускает их, не рассматривая ближе, но неожиданно встречает знакомые фиалковые глаза и касается воспоминания, разворачивая к себе. Всего на секунду, но он успевает увидеть:

— Почему я? Почему не Азирафаэль? Вы же общаетесь с ним, я знаю, — в голосе Гавриила непривычная паническая нотка.

— Он не сможет, — голос Кроули слишком ровный. Они в той же беседке, где он говорил с Азирафаэлем.

— А я значит смогу, — горько подводит итог Гавриил.

— Ты же великий архангел Гавриил, архистратиг. Возьмешь свою трубу, возвестишь о начале конца и направишься убивать демонов. Демоном больше, демоном меньше, какая разница? — язвительно говорит ему Кроули.

— Не паясничай, — просит Гавриил устало, — ты можешь попросить Плотника. Он точно тебе не откажет.

— Он не собирается в этом участвовать, — говорит Кроули глухо, — пожалуйста.

— Вот как. Выходит, я даже не был первым, кого ты попросил?

— Выходит так.

— Это жестоко, — тихо говорит Гавриил, — я думал, мы… неважно.

Кроули смотрит прямо в фиалковые глаза, не опуская головы.

— А я — демон, — говорит он с откровенной издевкой, — мне положено быть таким. Жестоким. Она нас именно такими и хотела видеть.

— А еще тебе положено выйти в последней битве против ангелов и сражаться, а не просить кого-то убить тебя в самом начале, — парирует Гавриил, — стой, не отвечай. Ты скажешь, я — демон, мне положено нарушать правила. Я это сделаю. Не знаю, выйдет ли без боли, меня несколько раз развоплощали, не уверен, что это может быть безболезненно. Но я постараюсь все сделать быстро.

— Я об этом и не просил. Без боли, — замечает Кроули и выпрямляет плечи.

— Я знаю. И я это сделаю. Но больше меня никогда ни о чем не проси, — Гавриил сутулится, Дин даже представить себе не мог его таким, и разворачивается, чтобы уйти.

— А больше и не придется, — тихо говорит ему Кроули в спину.

Гавриил оборачивается.

— Александрия, — говорит он, — Александрия.

— Это был… нет… невозможно…

— Раз уж миру конец… это был мой подарок тебе, — говорит Гавриил горько. И идет прочь.

Кроули остается стоять, не сразу осознавая, что стоит точно в том месте, где недавно стоял его ангел.

Дин отпускает это воспоминание, ощущая, как пальцы начинают подрагивать. Ощущая, что только что влез туда, куда его не собирались пускать. Кроули в его голове молчит. Но шоу для Чака продолжается.

Горящий магазин, зеваки на улице, пожарные.

— Туда нельзя.

Всегда огонь: Александрия, чума, Дрезден. Но здесь… люди же не могли… ангел бы не допустил…

Кроули не боится огня. Он боится другого. Он помнит заострившиеся, серые черты лица. Но даже этого тут нет. Тут ничего нет, ничего и никого.

Демоны? Ну а кто же еще?

— Азирафаэль! — бесполезно, его нет на земле. Этот кусок Кроули тоже отбрасывает, не позволяя Чаку услышать имя.

Самого Кроули отбрасывает на пол струя воды, Дин практически сгибается пополам от силы удара. На спине тлеет одежда, огонь пытается забраться в волосы. Кроули стряхивает его, и огонь ему подчиняется. Очки падают, разбиваются. Все разбито. Все кончено.

Ему больно везде, внутри и снаружи.

— Кто-то убил моего лучшего друга!

Горит трасса, по его вине, опять по его вине. Горит его машина, его новенькая девочка, ей же и ста лет не было.

Он успевает. Успевает.

Человеческий ребенок спасает этот мир. Слишком человечный, чтобы быть антихристом.

Дин мельком видит и Азирафаэля, и его новое тело и троицу других детей и даже других людей там. Но Чак никогда не узнает, что на авиабазе был кто-то еще.

— Я буду рядом. Реальность тебя послушается.

— Ты не мой отец! — и мир послушно меняется.

— Как его зовут? — спрашивает Чак.

— Адам, — хрипло отвечает Дин. Ему нехорошо. Колени подкашиваются, его тошнит. И он понимает, с ужасом понимает, что эти ощущения не его. Это Кроули.

— Мне нужно с ним познакомиться. Он невероятно силен! Просто фантастически.

«Интересно, зачем тебе это знакомство? — думает Дин мрачно, — уменьшить количество антихристов еще на одного?»

Он уже убил Джека, того, кто потенциально был сильнее него. Явно с Адамом не чай пить собрался.

Ты не мой отец, — вспоминает Дин. И мир изменился. Умершие — воскресли, живущие — забыли. Черта с два у кого-то выйдет убить Адама.

— О да, — соглашается Дин, — мальчик очень сильный. Фантастически, просто… — Дин чуть было не говорит очешуенно, но вовремя останавливается, — просто он… Давно не мальчик. Он учится в Оксфорде. Как правило, он рад гостям.

Дин вспоминает, как Адам сказал: если он сам не захочет меня увидеть. Теперь это имеет смысл. Еще Дин рассчитывает, что Чак понял намек и оставит их наконец.

— Проваливай из моей головы, — требует он мысленно, — давай, если ты еще там, уходи. Я справлюсь сам. Как ты и учил: без типа и без очешуеть. Я…

Кроули сказал: не только это. И не только для него.

Не для Чака. Он показывал все это не только для Чака.

Наконец Дин понимает.

Потому что он больше не боится Чака. Не теперь, после всего, что он видел. Бояться Чака — бессмысленно.

Кроули бы сказал: нельзя недооценивать противника.

Кроули мог бы сказать: это крайне глупо, он все еще может уничтожить весь мир.

Кроули молчит, но это и не важно. Потому что он все еще здесь. И всегда был здесь, не только с Дином. Со всеми людьми на земле. Все они были здесь, Кроули и Азирафаэль, Плотник, и еще… и еще Она. Та, что перезапустила мир. Дин все еще помнит все те кошмарные вещи, что Она сотворила, и он ужасно зол на Нее за многое. Но…

Но Кроули Ее простил, Дин точно знает.

А значит и Дин сможет, у него поводов для обиды куда меньше. А главное, Она не допустит уничтожения этого мира. Даже если Дину и предстоит сейчас умереть, этот мир, прекраснейший мир, останется стоять. Нестись через вселенную на огромной скорости. И люди, люди тоже останутся. И может быть однажды они действительно полетят на Альфа-Центавру и куда-нибудь еще, однажды, когда от Дина и Сэма, и костей уже не останется. Но кое-кто и тогда будет здесь. Кое-кто просто обязан дожить и увидеть все это

— Спасибо, — искренне говорит Дин, надеясь, что его услышат, — спасибо тебе. За все. За мир.

— До Оксфорда ближе всего от вокзала Виктория, — произносит Дин весело и непринужденно, — я мог бы тебя подбросить, но ты же видел, что случилось с моей машиной. Новую я так и не купил. Не смог, представляешь?

Дин лжет легко и свободно, даже тело словно делается легче. Его не смущает даже то, что машина, о которой он только что говорил, припаркована прямо напротив их окна. Плевать, мало ли чья это машина.

— Выметайся, — думает он, обращаясь не только к Чаку, — ну же. Если ты умрешь — ангел меня убьет.

— Это довольно прямолинейно, — замечает Чак, — думаю, мне не понадобится автобус.

— Очень жаль, там прекраснейший вид, — продолжает Дин, и сейчас изображать из себя Кроули — легко. Ведь теперь он его знает.

— Что ж, в таком случае, я пролечу сверху. Приятно было пообщаться, сын мой, — Чак протягивает руку. Дин не принимает ее, — жаль твоего ангела. Полагаю, ты решил поселиться здесь после его смерти?

Дин кивает и молчит, изображая мужественную скорбь.

— Полагаю, мы еще увидимся? —спрашивает Чак, — я так о многом тебя не спросил.

— На все твоя воля, Отец, — говорит Дин, стараясь быть в меру ехидным и саркастичным.

— О, прекращай. Я видел, как ты взывал ко мне. Знаю, знаю, ты сейчас снова начнешь свои вопросы о потопе и людях, ну, те вопросы, за которые тебя скинули. Но я могу простить тебя. Действительно могу. Станешь снова ангелом.

— Нет, благодарю, — твердо отвечает Дин за Кроули, уверенный, как и в том, что Чак сейчас реально способен сделать его ангелом, так и в том, что желай этого Кроули ответил бы «да» еще Плотнику.

— Ну как знаешь. До встречи.

— Я провожу, — говорит Дин, действуя совершенно не из вежливости. Он просто хочет убедиться, что все действительно кончено. Дин улыбается неприятной чужой улыбкой, хищной и нечеловеческой, совершенно точно осознавая, как именно она должна выглядеть. Для полного комплекта не хватает только острых клыков.

И, когда Чак машинально отшатывается, понимает, что действительно сумел его напугать.

Только это больше не имеет значения.

========== Часть 15. Адам ==========

Как только за Чаком закрывается дверь, Дин бросается в соседнюю комнату. Несколько раз путается в ногах, спотыкается, задевает углы шкафов, щедро оставляя на чужом теле синяки. Ничего. Кроули его извинит.

Его собственное тело лежит на полу, в приличной луже крови. В груди три дыры от огнестрельных ран. Сэм, сидящий рядом на коленях, подскакивает, быстро отходит в сторону, чтобы не мешать.

— Меняемся, — кричит Дин, хватая за руку свое тело, падая на колени рядом. Долгие секунды ничего не происходит. А затем раны в его груди начинают медленно затягиваться.

— Дин, что случилось? Что там было? — лезет под руку напуганный Сэм.

— Прекрати! — Дин, и сам до усрачки напуганный, говорит не с Сэмом. Ему нужно заставить Кроули закончить с лечением, — меняемся, хватит, достаточно, дальше в больнице подлатают, давай! Ну же!

Но Кроули не слушается и не отвечает. Кровь с пола втягивается обратно, края дыры на футболке закрываются, соединяясь (вот это уж точно лишнее, сраный перфекционист), дробинки выходят из раны и рассыпаются по полу.

— Чувак, прекрати, ты себя угробишь! Ну же, я справлюсь!

— Что ты делаешь, Дин? Мы же сразу договорились, что он тебя вылечит?

— Мало времени, у него почти не осталось сил…

И тут рука в его руке сжимается, и Дин мгновенно оказывается лежащим на полу. В этот раз нет ни звезд, ни посторонних звуков, лишь непроглядная тьма на короткую секунду, одно чертовски гулкое пустое ничего и это пугает (только холод, холод вокруг, ледяная тьма ласково предлагает свои объятья, и так хочется спать, уснуть, закрыть глаза и поддаться этой тьме. Он так устал, так устал за этот бесконечно длинный день, так устал за все эти годы. Можно мне теперь отдохнуть, Мама?).

Дин резко поднимается, и на секунду в глазах темнеет. Он видит Кроули, стоящего на коленях рядом с ним, видит, как Кроули медленно оседает. Дин подхватывает его, мягко опускает на пол. Понимает, что все еще сжимает чужую руку, отпускает ее, и та безвольно падает.

— Все… в норме… — хрипло говорит им Кроули, не открывая глаз.

— Эй! Эй! Не смей мне тут, — Дин приподнимает его голову, встряхивает за плечи, — не смей умирать, слышишь?

Кроули открывает глаза, щурится.

— Я не… умираю… посплю немного, ладно?

Он снова закрывает глаза и буквально на глазах бледнеет. Дин осторожно проверяет пульс, и вздыхает от облегчения, прощупав его.

— Нужно отнести его на диван, — говорит он Сэму, подозревая, что в одиночку не справится.

— Дин, что происходит? — требует ответа Сэм.

— Потом объясню! Нельзя его тут оставлять, тут же холодно!

— И давно ты к нему так проникся?

— Где-то шесть тысяч лет назад, — отвечает Дин честно.

Несмотря на внешнюю худобу, Кроули чертовски тяжелый. Сейчас Дину очень сильно не хватает той демонической силы, что ему временно дали. Но он понимает, что донес бы Кроули и в одиночку, это меньшее, что он может для него сделать. Они осторожно устраивают его на диване. Сэм предлагал спальню, но Дин не уверен, останется ли спальня здесь. Кроули переместил ее с помощью магии, кто знает, что случится, когда он без сознания? Как это работает?

Дин приносит плед, точно зная, где его можно найти. Теперь он отлично ориентируется в магазине. Привычными, отработанными движениями снимает с Кроули пиджак, галстук. Осторожно складывает на столик очки. Пиджак аккуратно вешает на спинку стула. Примеривается было к пряжке ремня, но в итоге так и не решается его расстегнуть, это все-таки слишком (кроме того, есть вполне реальный риск погибнуть от руки Азирафаэля ужасной смертью, если тот решит, что его друга (не друга? Кто они друг другу?) как-то обидели). Дин берется за слишком холодное запястье, снова проверяет пульс, слабый, но к счастью ощутимый.

Он укрывает Кроули пледом, раздумывая, может ли плед хотя бы чем-то помочь от того жуткого холода, от ледяной тьмы, что он ощутил, когда они менялись телами. Когда он пал, было примерно также. Значит ли это, что демоны к холоду привычны? Или наоборот, совершенно не привычны, учитывая то, что они постоянно отключают чувствительность своих тел?

Дин оборачивается к Сэму, только подоткнув плед со всех сторон.

— Я вас слышал, — признается Сэм, наблюдающий за ним с некоторым удивлением, — но ничего не понял. Чак читал твои мысли?

— Не мои, — Дин кивает в сторону дивана, — его. Он был… в моей голове. Кроули показал ему кое-какие воспоминания. Он… знаешь… он хороший парень.

— Воспоминания? И… как много? Ну, то есть, все довольно быстро закончилось, вы буквально минут пятнадцать говорили.

— Пятнадцать минут? — Дин искренне поражен, — он… время останавливал постоянно, но, чтобы настолько…

— Расскажешь? — осторожно просит Сэм.

— Может потом. Это вроде как… личное.

Дин усаживается за стол, заваленный книгами и какими-то свитками (один из них точно из Александрии), некоторое время растирает руками лицо, успокаиваясь. Заново привыкая к своим пальцам, короче, толще, грубее, с кое-где обкусанной кожей. К своей одежде, немного отдающей запахом пота, пахнущей порохом и дешевым одеколоном. Все кажется таким привычным и непривычным одновременно. Наверное, будь Кроули в порядке, они могли бы вместе посмеяться над этим. Затем отправились бы куда-нибудь на обед, в какое-нибудь мало известное туристам местечко, где перед основными блюдами подают горячие булочки с маслом, булочки собственного приготовления, а в конце предлагают гостям терпкие ликеры в качестве комплимента от заведения.

Дин берет себя в руки, просто потому, что он обязан взять себя в руки. И запрещает себе думать о том, что могло бы быть. А потом говорит.

Не слишком долго, не вдаваясь в подробности. Рассказывает просто: показал часть воспоминаний, Чаку стало интересно. Пришлось показывать еще и еще.

Потом честно признается:

— Вообще-то это была моя идея. Думал, он отвлечется от мысли уничтожить мир, мы его притормозим… дурацкая идея!

— Но в итоге же сработало, — утешает Сэм, опустив ладонь на его колено, — значит не такая и дурацкая, верно?

— Он, Чак, посмеялся над ним. Решил, что из Кроули никудышный демон. А он нам столько показал…

— Забавно, — замечает Сэм, чем раздражает Дина до крайности.

— Вообще-то это было оскорбительно! Он старше, чем сама вселенная, а какой-то человек, возомнивший себя богом, требовал доказать, что он правда демон.

— Ты не можешь отрицать, что Чак какое-то время действительно был богом, Дин. Те, параллельные миры, у нас бы никогда воображения не хватило…

— Кроули тоже был богом. И не пару лет, а веками. В древности, когда люди верили, что боги живут на земле, в прежних царствах, ему поклонялись, за него сражались, он судил и миловал, он принимал их жертвы и учил… и… И Чак это видел. Пусть мельком, но видел. Мог бы отнестись к нему с уважением!

Сэм смотрит очень странно, с каким-то подозрением.

— Сколько же времени для тебя прошло? — задает он неожиданный вопрос.

Дин повторяет (утрируя, конечно):

— Шесть тысяч лет. В общем, потом Чак спросил: что мы вообще здесь забыли. И тогда он показал Апокалипсис. Тот, предыдущий, самый первый.

Здесь приходится все же рассказать больше, и Дин говорит про авиабазу, странных людей, всадников и мальчика, что всегда был не просто мальчиком. Он не упоминает ни сгоревший книжный магазин (они убили моего лучшего друга), ни архангела Гавриила (больше ни о чем меня не проси), ни того, другого, неправильного мальчика (няня, мы еще увидимся?).

— А потом он захотел увидеть Адама, — заканчивает Дин, — шутка ли, сумел откатить мир на день назад.

— Получается Адам это заранее знал? — быстро соображает Сэм.

Дин пожимает плечами.

— Выходит, все в мире предопределено? — продолжает Сэм странно севшим голосом.

Дин вспоминает слова Кроули, храм, что он нечаянно проклял (честно говоря, это могло было быть забавным, если бы прямо сейчас Кроули не умирал рядом с ними, пока они не в силах ему помочь).

— Нет, — говорит Дин почти уверенно, — совершенно точно не все. Когда Ева взяла яблоко, мы получили свободу выбора. И Адам не знал точно, просто предположил.

Потом Дин долго молчит, опустив голову на сложенные руки, а Сэм возится с чайником на маленькой плитке. Телефоны также остаются блокированными. Сэм даже телефон Кроули проверяет, обшарив карманы его пиджака. Дин дергается было, но в итоге ничего не говорит. Вряд ли бы Кроули возражал, это всего лишь одежда.

— Что, если он умрет? — спрашивает Дин, когда Сэм ставит перед ним чашку чая. Или чего-то похожего на чай.

— Тебе не кажется, что сейчас нас должен волновать… Чак? — осторожно и безжалостно говорит Сэм.

Дин пожимает плечами, берет в руки чашку.

— Адам все исправит, — говорит он уверенно.

— Откуда тебе знать? — спрашивает Сэм.

Дин знает.

— Исправит. Скажет что-то типа: чувак, ты какой-то неправильный. И все станет хорошо. Я видел его на базе. Этот парень чертовски силен. Он… он просто стер целый день из истории мира, и никто его не помнит. Прикинь? Вообще никто. Паф! И все, кто умер — снова живы.

— Ну тогда и за Кроули не стоит переживать, — Сэм похоже вообще не беспокоится, и это раздражает.

— Что если стоит? Что если он умрет? По-настоящему?

— Дин… да ты же его знаешь три дня. И он демон. Мы ведь убиваем демонов.

— Нет, — Дин яростно трясет головой, — не таких. И я… я его знаю… это будет моя вина, понимаешь? Он столько… столько видел и столько сделал… и он же просил меня убраться подальше…

— Откуда тебе было знать? — Сэм кладет руку на его плечо, — кроме того, ты не можешь отвечать за его выбор. Он сам принял решение.

— Что, если он умрет? — повторяет Дин. Как они скажут Азирафаэлю? Гавриилу? Даже Вельзевул?

— Он же сказал, что просто так его не убить, — Сэм цепляется за эту идею, — помнишь? Он сам говорил.

— Он много чего говорил. Что так его не убить, что он сможет обмануть Чака, что сможет спасти тот храм, а в итоге…

— Какой храм?

— Неважно, — Дин крутит в руках чашку, отчаянно желая запустить ее в стену. Он опять облажался. Крупно облажался.

А потом он вспоминает то ощущение неправильности, когда они с Кроули действительно едва были знакомы и понимает. Понимает то, что мог бы понять сразу, понять, какой Кроули в реальности, и, черт возьми, просто послушать его!

— Сначала он убрал боль, Сэм, — говорит Дин, — помнишь, когда демонстрировал, как умеет исцелять? Когда я руку порезал, помнишь?

— Ты это к чему?

— Это было необязательно. Это вообще было не нужно. Но он сначала убрал боль. И только в последнюю очередь очистил паркет.

— Так? И что ты этим хочешь сказать?

— Он… лучше, чем хочет казаться.

— Думаешь, Богиня говорила Касу о нем? — Сэм не только быстро понимает, о чем он, но и умудряется задать сразу нужный вопрос.

— Не думал. А теперь вот думаю.

— Он не умрет, — говорит Сэм, — если Она действительно его имела в виду, разве Она такое допустит.

Дин вспоминает мертвых животных и мертвых людей, вспоминает «любви для нас не осталось». Ее любви хватает, чтобы хранить этот мир. Но станет ли Она размениваться на демона?

— Допустит, — говорит он горько, — еще как допустит.

— Мы все исправим, — обещает ему Сэм, — мы обязательно все исправим.

Дин ему не верит. Но молчит.

****

Спустя три часа телефон Кроули, лежащий на низком столике, начинает вибрировать. Дин и Сэм синхронно вздрагивают, Сэм откладывает книгу, которую позаимствовал у Азирафаэля. Дин опускает на столик револьвер, который разбирал в течение последнего часа, чтобы почистить; берет телефон в руки. Он немного успокаивается, когда видит имя звонящего. Адам.

— Привет, — отвечает Дин осторожно, и ставит на громкую связь.

— Привет, — голос звонящего юный и немного насмешливый, — Дин Винчестер? Кроули не может подойти, да?

— Да, он…

— С ним все будет в порядке, — говорит Адам, но как-то не слишком уверено, — он всегда справляется.

— Откуда ты…

— У меня просьба. Я… в общем так… Ваш друг, Чак Ширли, был у меня в гостях.

— Он нам не друг, — возмущается Дин. Сэм прикладывает палец к губам. Потом изображает руками знак вопроса.

— Погодите, пока снова его увидите.

— Увидим?

— В общем он…. Он снова Чак Ширли. Человек. Помнит четко то, что было до того, как Сэм попал в ад, а остальное очень смутно. Это же… это та точка? Где все пошло неправильно, да?

Дин молчит, он понятия не имеет. Сэм пожимает плечами.

— Ну как бы то ни было, сейчас это — та точка, — беспечно говорит Адам, — короче, дело сделано. Остались еще та, карманная вселенная, но с ней решат. И Амара, она тоже останется. Он ее создал, и она вроде как живая, не убивать же ее? Скажи Азирафаэлю, они что-нибудь придумают. Да, и передай Кроули, что из-за вас я прогулял лекцию, и он должен это исправить. Только Азирафаэлю не говори… он… в общем лучше не говори.

— Ты же и сам можешь, — замечает Дин.

— Ага, могу. Но лучше не трогать свою судьбу, а то потом и не поймешь, как перегнул палку. Начинаешь менять мир направо и налево, а потом поди разберись, кто с тобой дружит, потому, что хочет, а кого ты заставил… Ну в общем… лучше ничего не трогать.

— Погоди, так… это все? — переспрашивает Дин. Он никак не может поверить. Ничего не меняется, он все тот же, и… неужели действительно все?

— Ну, не совсем. Я… — голос в трубке вздыхает, — я направил его к вам.

— Что? — Дин и Сэм говорят синхронно.

— А что мне было делать? У него нет денег, он в чужой стране, вы его единственные друзья. Я внушил ему, что он пишет книгу о том, как ангел и демон спасли мир, приехал взять у меня интервью, а с деньгами не рассчитал. В общем дал ему немного добраться до магазина, но у меня нет на билет в Америку. Кроме того, ему нужно будет где-то переночевать.

— Он не будет ночевать здесь! — отрезает Дин. Ему противно от одной только мысли, что в одном помещении с Кроули будет ночевать тот, по вине которого он в таком состоянии.

— Ну значит дайте ему денег на отель и на билеты. Ну и на первое время, — отвечает Адам спокойно.

— Адам… кхм… — вмешивается Сэм, — у нас и у самих на данный момент…

— Просто возьмите у Кроули, — спокойно перебивает Адам.

— Что, прости? — переспрашивает Дин, приподняв брови.

— Левый нагрудный карман пиджака, — диктует Адам. Дин тянется к пиджаку, висящему на спинке кресла и, из пустого с виду кармана, достает довольно старомодное портмоне, — внутри больше, чем снаружи, — замечает Адам довольно. Дин не понимает шутки, но Сэм улыбается.

— Ты предлагаешь его ограбить? — возмущается Дин, — ты хоть знаешь, что он для нас сделал?

— Он не будет возражать. А если будет, я ему все верну, — отвечает Адам беспечно, — возьми его кредитку.

— Какой тут лимит? — неожиданно спрашивает Сэм.

— Что… я понятия не имею, — удивляется Адам, — кажется есть лимит на снятие, вроде бы пять тысяч фунтов в сутки…

— Пять тысяч фунтов? — Дину это не о чем не говорит. Кроме того, он сомневается, что для хозяина карты имеют значение какие-то там лимиты.

— Это… — Сэм что-то прикидывает, — это же почти семь тысяч долларов. Если такой лимит на снятие, там должно быть не меньше сотни тысяч… Как мы объясним Чаку, откуда у нас столько денег?

— Так скажите, что общий лимит тысяча фунтов, — удивляется Адам, — думаете, он станет проверять? Гостиницы в среднем двести фунтов за ночь, авиабилеты около четырехсот, вполне хватает. И попросите оставить вам хотя бы сто фунтов.

— Вообще-то он прав, — замечает Дин вполголоса, открывая портмоне.

— Осторожнее, — советует Адам по телефону, — это чей-то подарок. Винтаж.

Дин кивает, хотя собеседник и не может его видеть. Понятно откуда такое древнее портмоне у того, кто использует исключительно современные вещи.

— Эй, тут есть наличка, — замечает Дин, — может быть просто дадим ему наличку?

— Нет, нет, нет, — в голосе Адама такая паника, что Дин чуть было не отбрасывает портмоне в сторону, опасаясь, что деньги могут быть прокляты, — он меня убьет! Ненавидит, когда трогают его наличные. Вечно их снять забывает, — Адам очень похоже изображает голос Кроули, — а создавать из воздуха — не подобает приличному демону, это ж можно вызвать дефолт, можно подумать ему есть дело до дефолтов. Ох, помню мы с Пеппер как-то… — Адам смущенно осекается на полуслове, — в общем лучше вам взять кредитку.

Дин выбирает из вороха карт, ту, что выглядит наиболее невзрачно, без надписей: голд, платинум или вип. Аккуратно складывает остальные обратно, убирает портмоне, ласково разглаживает ткань пиджака.

— Взяли? — спрашивает Адам.

— Ага, — соглашается Сэм, — готово.

— Ну тогда: пока. Приятно было поболтать, но у меня еще дела, — говорит Адам немного торопливо, — а, и удачи вам, парни.

Телефон гаснет, экран делается черным и безжизненным.

— Мы можем поехать домой, — неожиданно предлагает Сэм, — можем купить билеты в Америку, — он смотрит на кредитку в руках Дина.

— Ты спятил? — Дин резко убирает руку вне зоны его досягаемости, — я его тут не оставлю!

— Ну конечно мы дождемся Каса, — Сэм успокаивающе поднимает руки вверх, демонстрируя, что не планирует покушаться на карту, — но мы могли бы заранее купить билеты. Забронировать номер. Не думаю, что деньги для демона имеют хоть какое-то значение, он же их не заработал.

— Это — его деньги, — спорит Дин хмуро, — и мы ничего не будем покупать с его карты. Ангелы вернутся, тогда и придумаем что-нибудь.

— Подделаем кредитку?

— Подделаем кредитку.

— Ты понимаешь, что это глупо? С чего такая принципиальность?

Дин хмуро пожимает плечами. Сэм проницательно смотрит в глаза.

— Погоди… ты сказал: я его не оставлю… ты не Каса имел в виду, верно?

— Каса я тоже тут не оставлю, — отвечает Дин. Только неизвестно захочет ли Кастиэль вернуться в Америку. Возможно, небеса ему понравятся больше.

— Я не понимаю, — говорит Сэм, — он же тебе сразу не понравился. Он… что он такого тебе показал? Ты не думал, что он мог околдовать тебя? Внушить тебе что-то?

— Он мог, — соглашается Дин, — но зачем ему это? Он… Сэм, он не просто демон… Он столько видел: великий потоп, войны, как падала та башня в Вавилоне. Древний Шумер и древний Рим. Хиросиму. Иисуса Христа.

— Иисуса? — удивляется Сэм, и быстро соображает, — так это он искушал его в пустыне? Сорок дней?

— Он… да… Но он не то, чтобы искушал, он… показал ему мир.

— Ну в этом и состояло искушение, — глубокомысленно замечает Сэм.

— Ну… можно и так сказать, — нехотя соглашается Дин, не зная, как объяснить. Если бы Сэм мог увидеть, он понял бы, — а потом Иешуа позвал его пойти с ним.

— Иешуа? — переспрашивает Сэм.

— Да, Иешуа. Плотник из Назарета. И Кроули был на его казни. И похоронил его. И после тоже был, после вознесения.

— Дин, его хоронили ученицы, — замечает Сэм осторожно, словно не желая разрушать его веру.

— Ага. Он был женщиной, — соглашается Дин, — ему это не важно. Не имеет значения, кем быть. Ну как… мужское тело вроде бы больше нравится, но, если нужно…

И тут до Дина доходит, почему Кроули сказал, что его запомнят блудницей и под каким именно именем он мог фигурировать в библии.

— Если нужно, может быть и в женском теле? — уточняет Сэм.

— Да, — отвечает Дин, — да. В общем… он показал мне мир. Практически весь мир. А Чак… я не представляю, как сейчас с ним говорить… мне кажется, я его убью.

— Дай сюда, — Сэм протягивает руку за кредиткой, — да не буду я ничего покупать. Я сам поговорю с Чаком, когда он придет. Можешь отсидеться в этой комнате, я скажу, что ты на охоте. На охоте на… на кого тут можно охотиться?

— На Лилит, — говорит Дин хмуро. Лилит сейчас входит в список его врагов номер один. Она тоже виновата в том, что случилось.

— На Лилит, — соглашается Сэм успокаивающе, — я с ним поговорю. Скажу, что с нами сейчас опасно, он поверит. А потом будем ждать, хорошо? И, Дин, все с твоим демоном наладится. Мы всегда все исправляли, исправим и теперь.

— Звучит, как план, — соглашается Дин, у которого словно груз с плеч падает. Он достаточно сегодня говорил с Чаком.

И добавляет, протягивая Сэму злосчастную кредитку:

— Спасибо.

========== Часть 16. Больше не охотники ==========

Они появляются в магазине все вместе, несмотря на договоренность встретиться в Ритце. Вместе с вошедшими в дверь врывается свежий воздух и чистые, ясные запахи. Дин и не обращал внимание, как сильно магазинчик пропах плесенью и затхлостью за те несколько дней, что они тут просидели. Он тут же ругает себя, что даже не подумал хотя бы проветрить, хотя бы попытаться отворить окна. Окна ведь должны открываться?

Мама всегда проветривала, когда Дин болел. Говорила, что свежий воздух лечит все.

— Рад сообщить, что все наши… — начинает было Гавриил нарочито жизнерадостно. Голос Кроули давно не звучит в голове Дина, но Дин и без того знает — это такой специальный тон, общаться с подчиненными. Мотивировать их. В реальности Гавриил совершенно другой.

— Где Кроули? — перебивает его Азирафаэль, встревоженно. Его взгляд быстро перемещается по каждому предмету в комнате, будто бы ангел всерьез считает, что Кроули мог спрятаться за книгой или под стулом.

— Мы… — начинает было Сэм.

Его перебивает Дин.

— Он спит, — говорит Дин быстро, — долго рассказывать. Просто посмотри воспоминания, хорошо?

Азирафаэль тянется к нему, ни секунды не раздумывая. Будто холодный столб белого света бьет Дину в лицо, ослепляет. И все кончается, не заняв и минуты.

— О, мальчик мой, — произносит Азирафаэль сокрушенно и обеспокоенно.

— Опять вляпался? — комментирует Вельзевул безразлично, но Дин замечает, что и она встревожена.

Архангел Гавриил переводит ничего не выражающий взгляд с нее на Азирафаэля. Можно было бы подумать, что ему плевать. Но Дин уверен, что это не так.

— Дин, я не думаю, что это хорошая идея… — начинает было Сэм, который единственный ничего не понял, слишком быстро все произошло, — … а где Кас?

Дин только сейчас осознает, что они вернулись втроем.

— Кастиэль, видите ли, ох, молодые люди, вы меня так напугали, совершенно вылетело из головы… — начинает Азирафаэль.

— Остался с вашим антихристом, — холодно прерывает его Вельзевул, — хочет убедиться, что мальчишка в порядке. Носился с ним, как курица с яйцом, все никак не мог оторваться.

— Потому что мальчик не в порядке, — заступается Гавриил за Кастиэля неожиданно для всех, — он был уверен, что умер, и в каком-то смысле он действительно умер, потом он строил планы по смещению Бога. Довольно далеко от человеческого определения порядка. Его нужно познакомить с совершенно новым миром, и…

— Он в норме, — перебивает Вельзевул.

— Почему мы должны вам верить? — неожиданно спрашивает Сэм.

Дин смотрит на него удивленно. Он — верит. Впрочем, он знает их куда лучше Сэма. Куда дольше Сэма, который знаком с ними всего-то день.

— О, конечно же, — снова начинает Азирафаэль, — Кастиэль предполагал такое. Он просил назвать вам кодовое слово, несмотря на то, что оно здесь не слишком подходит, он не смог придумать ничего лучше. Сказал, что нужно пояснить, это слово в данный момент не означает опасность, просто знак, что мы не солгали, такое забавное…

— Покипси, — подсказывает ему Дин, улыбаясь, — не слишком подходит — это слабо сказано.

Сэм смотрит удивленно, но никак не комментирует. А Азирафаэль переключает свое внимание на Гавриила и Вельзевул.

— Видите ли, наш друг Кроули, не слишком то удачно исполнил свой коронный трюк, ну как же… — он щелкает пальцами, вспоминая.

— Он прочел твои мысли? — шепчет СэмДину негромко. Дин кивает.

— Стриптиз от лиса? — предполагает Гавриил.

В наступившей тишине Вельзевул отходит от него на два шага. Медленно меряет тяжелым взглядом с ног до головы. Бросает небрежное:

— Даже знать не хочу.

— Можешь думать, что угодно, дьявольское отродье, — высокомерно замечает Гавриил, — но вот, что ты действительно должна знать: небеса куда лучше ада осведомлены о трюках своих противников.

— Угу, конечно. Мечтай, — Вельзевул отворачивается, скрещивая руки на груди.

Сэм пытается спросить что-то еще, но Дин затыкает его, ткнув в бок локтем. Их собеседники отлично умеют слышать мысли, что говорить о шепоте?

— Продолжай, Азирафаэль, — Гавриил подбадривающе улыбается, — мертвый лис?

Азирафаэль отмирает.

— Эээ… нет, лис на дереве.

— О, — замечает Гавриил глубокомысленно.

— Лис? Почему лис? — спрашивает Сэм, — потому что он рыжий? Или хитрый?

— Не то не другое, молодой человек, — отвечает ему Азирафаэль, — это для конспирации. Змея была бы слишком очевидна. Кроме того… лисы — это довольно красиво. И поэтично.

— Поэтично? — Дин фыркает, не сдержавшись, — кто вообще выдумал эту чушь?

И, по лицу обиженно отвернувшегося Азирафаэля, понимает, кто.

— Лиссс на дереве? — шипит Вельзевул, — сказззочки свои опять расказззывал? А мы говорили! Мы предупрежжжждали! Но кто же нас слушает! Высокомерный ублюдок! А потом им тела создавай, после того, как они тут поразвлекаются!

— Тело! Вы должны пообещать выдать ему новое тело, — неожиданно говорит Азирафаэль, — если с этим… если он не сможет удержаться, вы должны пообещать сделать это без каких-либо проволочек или намеренного затягивания…

— Действительно не понимаешь, ангел? — спрашивает Вельзевул холодно.

— Вы же… вы не думаете, что пострадало не только тело… сама сущность? — Азирафаэль звучит умоляюще. Таким Дин его еще не видел.

— Вы хотите сказать, он умрет? По-настоящему? — Дина не слушается голос.

— Да ничего с ним не случится, — бросает Вельзевул, — хватит этих сцен. Если сразу не умер — значит выживет.

Дину кажется, что она звучит не совсем уверенно. Дин практически уверен, что она лжет. Но похоже, что остальным этого достаточно.

— В таком случае, я вынужден настаивать, — Азирафаэль снова выглядит спокойным, — я хочу получить обещание.

— Да на что он мне сдался внизу? Могу обещать, ни минуты лишней он там не останется. Ни после того, что он устроил в последний раз!

— Святая вода? — светски спрашивает Гавриил.

— Тысяча восемьсот четырнадцатый, — отвечает Вельзевул раздраженно.

— Ооо, — неожиданно Гавриил звучит восхищенно, — так это он сделал?

Сэм легонько толкает Дина. Тот шепчет одними губами: «понятия не имею».

— Да, представь себе! — взрывается Вельзевул, — мерзавец! Скучно ему стало за каких-то семь лет! Трубы между прочим до сих пор текут!

«Надо обязательно спросить его», — думает Дин.

— Попробуй. — Вельзевул тут же смотрит на него в упор, ледяным взглядом убийцы. — Все бумаги подписаны, он тебе ничего не скажет, даже не мечтай.

— Я боюсь, мы ушли от темы, — вмешивается Азирафаэль, — несомненно, я благодарен за ваше обещание, — он в упор смотрит на Вельзевул, — и, несомненно, правила хорошего тона предписывают мне угостить вас, но, боюсь, у меня очень много дел.

Азирафаэль многозначительно смотрит на своих спутников.

— Ясно, — Гавриил кивает, откашливается, — что ж, приятно было снова работать вместе. Полагаю…

— Ты можешь ему помочь? — спрашивает Дин у Гавриила, перебивая его (да, теперь он знает, насколько это грубо. Ему плевать).

Холодные фиолетовые глаза неуловимо меняются.

— Почему ты просишь его? — подозрительно говорит Вельзевул.

— Ну он же, типа, архангел. Светоч добра на земле. Если не он, то кто?

— А Кроули — демон.

— Иешуа говорил: возлюби врага своего, — парирует Дин.

На удивление, Сэм даже не пытается комментировать или как-то вмешаться.

— Он просто спит, — говорит Гавриил, помедлив, — восстанавливается. Он проснется сам… в свое время.

— Может поцелуй? — предлагает ему Дин, — типа, как Белоснежка, все дела?

— Ты мне предлагаешь… его… — Гавриил не выглядит особо потрясенным, больше делает вид, что поражен.

— Не обязательно тебе, — Дин оборачивается вокруг, в поисках желающих. Сэм хмурится, Вельзевул поднимает бровь. Азирафаэль… на него Дин просто боится смотреть.

— Не сработает. Это же не сказка, — отрезает Гавриил, — лечит только время.

Азирафаэль смотрит очень-очень странно, будто понял что-то.

— Что ж, — резюмирует он тихо, — значит придется ждать.

— Мы… больше не увидимся? — спрашивает Дин, — с ним? — и поясняет в ответ на вопросительный взгляд Сэма, — он как-то сто лет проспал. Не уверен, что доживу.

— В этот раз пары недель ему хватит, — говорит Гавриил уверенно, и Дин понимает, тот все-таки что-то сделал.

****

Азирафаэль мягко и ненавязчиво выставляет их из своего книжного. Вообще Дин ожидал чего-то подобного и намеревался спорить до последнего. Но, неожиданно для себя, Дин быстро соглашается, что им с братом удобнее будет подождать в отеле и приходит в себя уже в номере очень-очень приличной гостиницы. И, пожалуй, слишком дорогой для них (Дина устроило бы и что-то с меньшим количеством звезд, главное, чтобы не было клопов. Но кто его спрашивал?). Азирафаэль сам проводил их сюда, сам договорился с портье, сам оплатил их проживание, успел заказать им обед в номер, и даже вручил какое-то количество денег на первое время.

В конечном итоге, когда Азирафаэль все же попрощался с ними, пообещав обязательно звонить, если что-то изменится, Дин остается сидеть на кровати, в каком-то странном оцепенении разглядывая цветные бумажки в руках — фунты стерлингов.

— Интересно, он знает что-нибудь про безнал? — шутливо интересуется Сэм, с любопытством изучающий их временное пристанище, — ого, да тут…

— Заткнись, Сэм, — грубо прерывает его Дин, неожиданно для себя. Он брезгливо сбрасывает деньги на пол, словно что-то грязное, отряхивает руки, — тебе не кажется, что нас словно… изнасиловали?

— Погоди, ты… ты не хотел уходить? — удивляется Сэм, — но почему ты тогда… о…

— Не понимаю, как можно искренне любить этого сволочного ублюдка! — возмущается Дин. Он поднимается было к выходу, намереваясь высказать Азирафаэлю все, что он думает о таких методах убеждения, но останавливается на полпути к двери.

Если гребаный ангел не захочет, Дин даже не сможет попасть в магазин. И никогда не узнает судьбу Кроули.

— Что ты имеешь в виду? — удивляется Сэм.

— Что очень странно любить такую сволочь, когда есть куча нормальных ангелов! Тот же Гавриил, например, о… — тут Дин осекается, понимая, что спрашивали его не о том.

— Так эти двое… — начинает было Сэм, до которого наконец дошло.

— Неважно, — останавливает его Дин, — это не наше дело.

— Ангел и демон, — продолжает удивляться Сэм, — ну кто бы мог подумать…

— Ты можешь просто заткнуться? — просит его Дин, злой и на ангела, и на себя, за то, что наговорил лишнего.

— Я бы на твоем месте бежал из страны и сменил имя, — весело советует ему Сэм, — скоро твой демон придет в себя и вспомнит, сколько ты о нем теперь знаешь.

Дин злобно смотрит на Сэма, тяжело сжимая кулаки.

— И тогда тебе крышка, — резюмирует не впечатлённый Сэм.

****

Спустя две недели, когда Дин успеет стать завсегдатаем местного бара (Азирафаэль оказался потрясающе щедрым, Дин мог еще год прожить здесь на его деньги, ни в чем себе не отказывая. Ну или у Дина просто не хватало фантазии в вопросе траты денег), им действительно звонят.

Сэм поднимает трубку, и подзывает Дина. Почему-то не ставит на громкую связь, хмурится. Затем смотрит на Дина в упор.

— Все в порядке с твоим демоном, — говорит наконец Сэм, приподняв бровь. Словно бы все до сих пор понять не может, почему вообще Дина волнует какой-то демон. Почему кого-то вообще могут волновать демоны.

Дин ощущает, как по лицу расплывается неконтролируемая улыбка. Вот только… разве не ему должны были позвонить?

— Но почему..?

— У тебя телефон выключен, — поясняет Сэм, будто кто-то подсказывает ему по ту сторону трубки, — говорит, что для него это не проблема, но кто знает, вдруг ты его нарочно отключил.

Дин быстро проверяет телефон в кармане, который и правда оказывается выключенным.

— Не проблема, в смысле позвонить на выключенный телефон? — зачем-то уточняет Дин. Это чертовски похоже на Кроули, едва пришел в себя и уже кичится своими магическими способностями.

— Да. В общем, нас ждут в гости, — Сэм заканчивает разговор, кладет собственный телефон на стол, вниз экраном, — и он просил передать тебе привет от Кроули.

— Он? Так это не Кроули звонил? — внизу живота расползается нехорошее предчувствие.

— Азирафаэль. Это был Азирафаэль, — отвечает Сэм, немного помедлив. Он смотрит пытливо и проницательно, пытаясь что-то понять.

— М. Ясно. Когда встречаемся? — спрашивает Дин, стараясь звучать максимально безразлично. Нормально.

Почему Кроули не позвонил лично? Он не хочет с ними общаться? Или вообще видеть не хочет?

Вообще-то сам Дин никогда в жизни не хотел бы видеть того, кто узнал бы о нем столько. Вот только на Кроули это совершенно не похоже.

А может быть и похоже, просто Дин неверно понял его характер. Он-то был уверен, что теперь они друзья.

А может быть случилось что-то еще? Что-то ужасное?

За этими размышлениями Дин пропускает слова Сэма о времени встрече.

****

Кроули встречает их у дверей, окидывает оценивающим взглядом. Он не выглядит ни напуганным, ни расстроенным, ни усталым. Если присутствие Дина его хоть немного и смущает, он ничем это не показывает.

— Ангел! — кричит он куда-то в сторону, — ты ничего не сказал им про смокинги?

— Милый, прости, — слышится откуда-то из-за стеллажей, — кажется, я совершенно упустил этот момент.

Кроули хмурится недовольно, берет Дина за плечи, внимательно осматривает, легонько поворачивая из стороны в сторону. Переходит к Сэму, потом дважды щелкает пальцами. Дин приподнимает руки, разглядывая атласные черные рукава новенького смокинга. Плечам делается неудобно, и Дину приходится выпрямить спину. Кроули одобрительно кивает — так лучше.

— Ваши вещи в номере, с ними все в порядке, — говорит он, не переставая критически их осматривать. Обходит вокруг, как во время их первой встречи, когда осматривал Кастиэля. Что-то поправляет на талии, на рукавах, мельком задевая пальцы Дина. Дин замирает, обжигаясь от легкого прикосновения теплой руки, вспоминает, какими холодными, практически ледяными, ощущались эти руки пару недель назад. Как та самая рука, что прямо сейчас ловко поправляет Сэму запонки, бесконечно медленно и безжизненно падала на пол.

— Не люблю готовые смокинги, — поясняет Кроули, которого похоже вовсе не волнует, что еще недавно он умирал. Дин хочет, чтобы и его это тоже перестало волновать. Дин хочет… обнять его. Ощутить рядом знакомый запах дыма и дорогих духов, ощутить тепло его тела, убедиться, что это никакой не сон, и с Кроули действительно все в порядке. Он не умер. Он здесь, с ними.

— Я в курсе, — говорит Дин, отступив на всякий случай и откашлявшись. Он не был в курсе. Он просто хочет очертить рамки дозволенного. Он хочет понять, о чем можно говорить. Он хочет знать все ли сейчас хорошо. Он хочет, черт возьми, поговорить.

Выглядит так, будто у них отношения, в которых сейчас все сложно.

— Угу, — отвечает Кроули невнятно, и продолжает, будто бы ему глубоко плевать кто и что о нем знает, — это салон Андерсон на Севил Роу. Неплохо, но приходится подгонять рост…

— Знаешь, немного неправильно переодевать людей без их согласия, — отмирает Сэм.

— Немного неправильно появляться в таком виде в приличном месте, — парирует Кроули, — ничего с вами не случилось. Более того, совершенно бесплатно получили новые смокинги.

— И все равно… — продолжает спорить с ним Сэм.

Дин не хочет это слушать. Он проходит вглубь магазина, подальше от них, рассматривая знакомые и, одновременно, незнакомые книги. На душе как-то муторно. Будто бы все их достижения оказались не более чем пылью на этих книгах. Будто кто-то обещал Дину праздник, а сейчас все рухнуло.

Будто он нашел кого-то особенного, вот только Дин для него особенным не стал.

А должен был?

— Даже Кастиэль в смокинге, — слышит Дин голос Кроули, который все еще горячо спорит с Сэмом, и оборачивается — посмотреть.

Только что вошедший Кастиэль ослепителен. Ему сохранили тоже старое лицо, но он больше не кажется ни уставшим, ни печальным. Он снова похож на прежнего Кастиэля, образца первого конца света. Дину чудится тень крыльев за его спиной.

Дин осознает, что скорее всего больше не предоставляет интереса для Кастиэля. Но не может сдержать улыбку при одном только взгляде на него. Кастиэль великолепен.

— Просто пригласи его на ужин, — шепчет Кроули, непостижимым образом оказавшийся за спиной Дина, — ты же спец в этом. Все получится, увидишь.

И тут же добавляет, без перехода:

— О чем ты хотел поговорить?

Дин оборачивает, чтобы посмотреть в спокойное, почти умиротворенное лицо. Что за спектакль он тут устроил? Ради чего? Спросить: мы ведь теперь друзья? Ты не хочешь стереть мне память? Если бы хотел — давно бы стер.

— Я… так нечестно, ты же не в смокинге.

Дин почти ждет, что Кроули с привычной проницательностью обвинит его в лжи. Тот неожиданно снимает свои очки и смотрит, очень серьезно и пытливо. Потом кивает, что-то решив для себя.

— Демоны нарушают правила, помнишь? — и снова уходит в сторону Сэма и Кастиэля, бросая на ходу, — захочешь поговорить, мой номер у тебя в телефоне.

Плечо, где только что была чужая рука, ощущается странно пустым.

Маленький тесный магазинчик тоже ощущается пустым, несмотря на присутствующих тут земных и неземных существ.

Дин подходит ближе к дверям, смотрит, как Кастиэль знакомит Джека с Кроули и вышедшим Азирафаэлем, который тоже решил пренебречь правилом смокинга.

— Еще один Антихрист на мою голову, — возмущается Кроули, — нет, мы его с собой брать не будем. Вельзевул антихристов терпеть не может. Тебе сколько лет, ребенок?

Кастиэль открывает было рот, вмешаться, но почему-то просто закрывает его.

— Два года? — спрашивает Кроули, прежде чем Джек успевает ответить, — о, давай только не начинай называть дни. А то я расплачусь от жалости. В приставку когда-нибудь играл?

Джек качает головой.

— Я не очень понимаю…

— Вы чем с ребенком занимались? — теперь Кроули обращается к Сэму и Дину.

— Мы научили его охотиться! — возмущается Дин, но как-то слишком вяло, как будто он только играет роль Дина, а сам является кем-то другим.

Дин осторожно смотрит на остальных, но все выглядят совершенно естественно. Никто не подозревает, что Дин больше не совсем Дин.

— Привет, Дин, — тепло улыбается ему Кастиэль, очевидно, только что его заметив, — отлично выглядишь.

— Очень, очень полезный навык, — ехидно тянет Кроули, — пошли, ребенок, — он берет Джека за запястье и тянет куда-то за собой, — познакомлю тебя с икс боксом.

Джек осторожно коситься на Кастиэля, будто спрашивая разрешения, но в итоге послушно отправляется вслед за Кроули.

Кастиэль подходит к Дину, улыбаясь, собирается заговорить.

Дин позорно ретируется, со словами:

— Извини, Кас, я забыл кое-что, дай мне минуту.

Он не желает ничего слушать о том, как Кастиэль планирует головокружительную карьеру на новых небесах под началом Гавриила. Не желает слушать, как Кастиэль навсегда оставит его.

Он теперь слишком хорошо знает, как велика пропасть между ними.

В том будущем, которое никогда не наступит, Кастиэль сказал: «Я люблю тебя». Другой Кастиэль. Уставший, лишенный сил и надежды, лишенный большей части своей благодати и крыльев, запертый в человеческом теле.

Здешний Кастиэль другой, у него есть выбор. Маловероятно, что, имея выбор, он мог бы выбрать Дина Винчестера.

А если бы и мог, Дин никогда не решится спросить его.

Все вокруг как-то странно суетятся, собираясь, словно бы на какой-то праздник. Впрочем, это и есть праздник, мир спасен, небеса и рай восстановлены, адские твари заперты там, где им и следует быть.

Больше никому не нужны охотники. Дин никак не может избавиться от ощущения пустоты.

****

Они снова оказываются в том пафосном ресторане, вот только посетители больше не косятся на них с заметным удивлением. Собирается та же компания, Джека действительно оставили дома наедине с приставкой, вот только сегодня все радостно восторженные. Даже Вельзевул едва заметно улыбается.

— Азирафаэль много рассказал мне о ваших добрых деяниях, — начинает разговор Кастиэль, и Азирафаэль чем-то давится, а Кроули мгновенно снимает очки и смотрит в упор:

— Моих что?

— Добрых деяниях, — повторяет Кастиэль, словно и не замечая угрозы в его голосе.

— Я не совершаю добрых дел, — возмущается Кроули. Вельзевул рядом усмехается.

— Да, Кас, не совершает, он же демон, — зачем-то заступается за него Дин. Разгоряченный своим любимым спором Кроули даже не обращает на это внимание. Это ощущается чертовски некомфортно. Не то чтобы Дин ждал какой-то благодарности.

Но могут его хотя бы замечать?

— Я помог спасти мир, потому, что я живу в этом мире, — продолжает возмущаться Кроули, — чистой воды эгоизм.

Во рту неприятно сухо, и Дин, подняв руку, подзывает официанта, чтобы попросить себе стакан воды. Сэм опять очень странно на него смотрит. Старый Дин подозвал бы официанта вслух или даже щелчком, понятия не имея насколько это неприлично.

«Я выгляжу слишком вежливым», — думает Дин безучастно. Слишком воспитанным, слишком уверенным в себе для такого места. Слишком джентльмен для Дина Винчестера.

Ему все равно. Для старого Дина в мире больше нет места. Какая разница, каким он будет теперь?

— Я буду работать в Америке. На земле, — радостно делится Кастиэль, когда собравшиеся начинают обсуждать планы на новую жизнь, — Гавриил сделал меня официальным агентом небес.

Гавриил ослепительно улыбается ему и треплет плечо.

— Круто, — безучастно говорит Дин.

Кастиэль почему-то перестает улыбаться.

— Ты в порядке, Дин? — спрашивает Кроули очень серьезно.

— Да, да, спасибо, — отвечает Дин и тут же ругает себя за упущенную возможность поговорить.

Да что он может ему сказать?

— Некоторые люди просто вечно всем недовольны, — комментирует Вельзевул.

— Да, — соглашается с ней Дин спокойно, — так и есть.

Они свободны. Это странное чувство. Они свободны. Монстры в аду, демоны конечно еще гуляют по земле, но нет никакого смысла с ними сражаться, пускай себе дерутся с ангелами. Хотя, судя по недавно увиденному, демоны предпочитают с ангелами не драться, а вместе пить.

Они уже не охотники. Они больше не герои. Это… опустошительно.

========== Часть 17. Первый день их новой жизни ==========

Дин практически заканчивает упаковывать свои немногочисленные вещи (новый смокинг, куртка, сувенирная бутылка виски, да запасное белье), когда он кое-что понимает.

Черт возьми, он так отчаянно хотел поговорить с Кроули о себе самом. И даже не подумал, что говорить надо было о нем. О нем и о Боге.

— Сэм, — Дин жестом предлагает брату сесть рядом с ним на кровать, — Сэм, послушай. Когда Бог говорила с Касом, Она предложила нам найти Ее сына. Она ведь не Азирафаэля имела в виду, верно?

Сэм хмурится.

— Мы же уже обсуждали это.

— Да, да, обсуждали. И все-таки, я — прав? Ведь нам помог Кроули, — говорит ему Дин.

— Ну это звучит довольно логично, — соглашается Сэм, — но какое это имеет значение сейчас?

— Ну он-то об этом не знает, — замечает Дин резонно, — считает, что Бог его ненавидит. Считает себя непрощенным. Нужно с ним поговорить.

— Нет, не нужно, — Сэм удерживает его за рукав, — Дин, послушай, это не наше дело. Сам же говорил: ему больше лет, чем мы себе можем представить. Он и слушать тебя не станет.

— Да неужели? Напомнить, кто из нас побывал в его голове?

— Он показал тебе только то, что хотел показать, — замечает Сэм резонно, — ты думаешь, после всего что было, ты стал его другом?

— Может и стал. Или что, нельзя дружить с демонами? — отвечает Дин зло.

— Ну начнем с того, что не дружить с демонами — твое правило. Которое, кстати, ты сам же регулярно и нарушал. И кроме того, ты сам говорил: он не совсем тот демон, с которыми мы раньше имели дело. Он вообще не демон в том смысле, что мы привыкли вкладывать в это слово. Ты очень мало про него знаешь.

— Это ты очень мало про него знаешь, — Дин стряхивает его руку со своей, подхватывает куртку со стула, — я ему все расскажу. Он должен знать. Может быть это его спасет.

— Дин, — Сэм наклоняет голову, смотрит своим печальным взглядом, — я боюсь, что этот разговор тебя сильно разочарует.

— Ну а я — не боюсь, — отрезает Дин прежде, чем выйти из номера.

До книжного он идет пешком, буквально расталкивая мешающих ему прохожих. Кроули бы это понравилось. И Сэм еще заявляет, что он ничего не знает о Кроули? Да он знает о нем больше, чем о самом Сэме. У Сэма в голове, во-всяком случае, ему бывать не доводилось.

Конечно же, никакого Кроули в книжном не оказывается. Зато там Азирафаэль, спокойный, уверенный Азирафаэль, в маленьких очках для чтения, всем своим видом будто излучающий ангельское сияние, так напугавшее Дина в их первую встречу.

— Здравствуй, Дин, — говорит он. Дин кивает в ответ. Азирафаэль добавляет, — его здесь нет, но, полагаю, скоро он зайдет.

— Что? Как ты…

— Если я верно понял, ты бы хотел поговорить с Кроули.

— Можно подумать ты способен меня понять.

— Ты очарован, — говорит Азирафаэль, — совершенно точно очарован им. И это как раз-таки несложно понять. Им преступно легко можно увлечься.

— Послушай, я не понимаю, что…

— Ты меня отлично понимаешь. Я вовсе не имею в виду влюбленность в романтическом смысле. Но пойми, он не тот, кем ты его видишь. Кем ты его… хочешь видеть.

— Если он демон, значит в нем не может быть ничего хорошего? Так что ли? — зло отвечает Дин. — Я же видел. Чуму. И и… Дрезден…

— То, что ты видел, — мягко говорит Азирафаэль, — только лишь его память.

— Что? Что ты…

— Я тоже многое видел. И я не говорю тебе, что демоны не способны на благие дела. Но ты его идеализируешь.

— Неужели?

— Я пытаюсь сказать: ему не нужна твоя помощь, — говорит Азирафаэль, устраивается поудобнее в своем кресле, складывает на груди руки.

— Моя помощь? Да это самое малое, что…

— Ты его не знаешь, — снова перебивает Азирафаэль, каким-то образом повторяя то, что говорил ему Сэм, — все, что ты ему говорил и скажешь…

— Я не понимаю…

— Он взрослый человек, Дин Винчестер. И сам сможет решить все свои проблемы. Собственно, он и не человек.

— Я вообще не понимаю, зачем мы сейчас это…

— Ты выдумал себе одинокого падшего ангела, который не имеет ни единого друга. И активно спасаешь его. Его не нужно спасать. Он взрослый… полноценный демон. Демон, не ангел. И ему нравится быть демоном, вот чего ты не можешь понять.

— Да неужели? — возмущается Дин, — я знаю, что его все устраивает. Я видел… он отказал… неважно.

— У него есть друзья, — снова повторяет Азирафаэль, — он — не один.

—Да неужели? И кто же это, может ты?

— Я, — соглашается Азирафаэль спокойно.

— Неужели? А как же: мы не друзья, я ангел, а ты демон?

— То, что я сказал тогда ему, вовсе не означает, что я именно так и думал, Дин, — так же спокойно говорит Азирафаэль, даже не собираясь смущаться.

— Неужели? — огрызается Дин.

— Насколько я знаю, люди делают так часто. Куда чаще, чем намереваются.

— Ты не знаешь людей! — возмущается Дин.

Азирафаэль пожимает плечами.

— А кто может сказать, что полностью познал людей? Люди для этого слишком сложны. Но мы говорили не об это, верно? У него есть не только я. Тот, кому он отказал. Плотник. Так он его называет?

— Что… он что, на земле?

— Разве Кроули не показал тебе? Ты не думал, зачем из всех своих воспоминаний, он выбрал именно то, где Плотник вернулся к людям?

Дин пожимает плечами. Ему все сложнее злиться на ангела, он подозревает, что ангельская благодать как-то подавляет его негативные эмоции.

— Случайно? — предполагает Дин.

— А может быть он хотел дать вам немного надежды? Чтобы ты помнил, ваш защитник, тот, кто умер за вас, все еще тут, с вами. На вашей стороне, — Азирафаэль снимает очки, наклоняет голову, всматривается в Дина, словно в саму его сущность.

Дину неприятно, но он ничего не может с этим поделать.

— Есть не только он, — Азирафаэль отводит глаза и Дину сразу становится легче, когда его перестают сканировать этим суперпроницательным ангельским лазером, — еще Вельзевул.

— Вельзевул? Князь ада?

— Вельзевул, да. Они отлично общаются. Разумеется, втайне от других демонов. Кроме того… во все века есть люди. Люди, которым он не безразличен, он всегда умудрялся их притянуть к себе. Сейчас это тот, другой мальчик, Уорлок. Еще Адам. Те люди, что с нами были на авиабазе. Он вовсе не одинок. Дин, я не первый день живу на свете. Его не нужно спасать от чего бы то ни было. Он сам способен спасти и себя и не только себя.

— Но как… — спрашивает Дин растерянно, сам не понимая, о чем.

— Если он тебе нравится, попробуй стать ему просто другом. Без спасения и защиты. Не пытайся устроить его личную жизнь. Он такого не потерпит.

— Я вовсе не пытался…

— Он может сделать тебе больно, — говорит Азирафаэль, — он может тебя обидеть.

Дин молчит, растерянный. Ангел продолжает безжалостно препарировать его душу.

— Он показал тебе другую жизнь, Дин, только для того, чтобы ты понял: ты и сам способен так жить. Сейчас ты строишь отношения по очень странному алгоритму. Тебе спасают жизнь, ты спасаешь в ответ. Это нездорово, Дин.

— Неужели? А у вас что, не так?

— Нет. Не так.

— Он тебя хоронил, — говорит Дин хмуро, — в России. Зимой.

— Дин Винчестер, послушай меня очень внимательно, — повторяет Азирафаэль терпеливо, как маленькому ребенку, — ты не знаешь его. И не знаешь меня. Ты вообще крайне мало знаешь об этом мире, — и, словно заметив непонимание Дина, поясняет, — я тоже его хоронил. Ни один раз. И, откровенно говоря, этих самых раз могло бы быть и поменьше, если бы не его тяга к публичности и эпатажу.

— Что? Что ты имеешь..?

— Очень любит хвастать всем, кем он является. Особенно, будучи пьяным. Раньше людям такое не особо нравилось. Сейчас с этим несколько проще, ему просто не верят, — Азирафаэль приподнимает бровь, поджимает губы, всем своим видом выражая неодобрение.

Он не нравится Дину. Дин никогда не поймет, почему Азирафаэль вообще нравится Кроули.

— Он поехал вместо тебя в Дрезден, — говорит Дин, не сумев, да и не желая, скрыть упрек в голосе.

— Да, и я благодарен ему за это. Судя по всему, там было… неприятно. Но, неужели ты думаешь, что за столько лет, я ни разу не был на фронте? С людьми? Неужели ты думаешь, я никогда не заменял его в подобных ситуациях? Я работал за него в Египте, с Моисеем. Обманул его, не сказав, в чем конкретно состоит мое задание. Собственно, как и он меня обманывал.

— То есть вы квиты? И ты пытаешься меня убедить, что вы отличаетесь…

— Дин, ты понимаешь, какое конкретно задание я мог выполнять в Египте?

— Увести евреев? — Дин напряженно вспоминает, что он знает о библии и ветхом завете.

— Да, — говорит Азирафаэль, — и это тоже. А также продемонстрировать фараону могущество истинного Бога. Ты слышал про казни египетские?

Дин пожимает плечами. Он смутно помнит что-то про тьму, саранчу и первенцев. С ангелами, даже с Азирафаэлем, это не особо вяжется.

— У меня был приказ, — мягко говорит ему Азирафаэль, — и я никак не мог его нарушить. Кроме того, эти люди ни за что не соглашались отпустить рабов. Я насылал на них все эти отвратительные испытания и все надеялся, что до последнего не дойдет, что они окажутся более… здравомыслящими.

— Испытания?

— Жабы. Саранча. Тьма. Мор. Десять казней египетских, можешь как-нибудь заглянуть в библию. Описано на удивление достоверно.

— И последним было?

— Убийство каждого первенца.

Дину делается нехорошо.

— И ты… неужели…

— И я сделал это, — мрачно говорит Азирафаэль, — и я был ужасно рад тому, что демон, который и противостоял мне в моих стандартных отчетах, а заодно и в моих отчетах аду, был далеко оттуда. Ангелы до сих пор уверены, что только демон мог настолько повлиять на умы людей, что лишь гибель детей заставила их решиться. Собственно, и в аду уверены в том же самом. Они… ничего не знают о людях. Не могут понять, на что способны люди. Я бы и сам не поверил, если бы не наблюдал это своими глазами на протяжении стольких лет.

— Да как ты мог? — возмущается Дин, — и ты так спокойно говоришь об этом?!

— Если бы я отказался, или саботировал, туда просто прислали бы другого ангела, — отвечает Азирафаэль, и в его голосе звучит лед.

— И ничего бы не изменилось?

— Изменилось. Другой ангел непременно бы доложил, что никто из демонов не пытался оспорить божью волю. И, поверь, это сразу дошло бы и до ада.

— И зачем ты мне это…

— Он потом со мной два века не разговаривал. Был уверен, что смог бы изменить что-то, — говорит Азирафаэль, — возможно он бы действительно смог. Он бывает довольно убедителен. Но скорее всего он потерпел бы неудачу, и это заставило бы его страдать. Так что я все равно рад, что его там не было.

— Я не понимаю… ты имеешь в виду, что были вещи и похуже Дрездена?

— Конечно были, и будут, Дин Винчестер, но я говорю не об этом. У нас с ним нет никаких долгов друг перед другом. Мы не считали кто и сколько раз кого хоронил, спасал, защищал или обманывал, пусть и с благой целью. У тебя же все строится на позиции кровь за кровь, долг за долг. Это неправильно. Люди могут просто быть друзьями и не быть ничем друг другу обязанными. Попробуй, Дин. Тебе кажется — все вокруг строят отношения по тому же принципу. Это не так. И еще, — тут Азирафаэль склоняет голову, смотрит пытливо, будто подводя итог, — сколько бы он тебе не показал, ты никогда не узнаешь его достаточно.

Дин слышит с улицы знакомый скрежет тормозов, слышит, как взвизгивают покрышки от резкой остановки, и, конечно же, «мы — чемпионы». Он смотрит сквозь пыльное окно, как Кроули выходит, бросив машину буквально поперек дороги, приближается неспешной, вальяжной походкой. Дин смотрит на него и думает, что возможно немножко (самую самую чуточку), где-то далеко, в глубине души, он действительно им очарован. Что странного в том, чтобы быть очарованным первым искусителем?

— Ангел, — коротко приветствует Кроули, входя, — кто это у тебя? А, охотник Дин Винчестер. Решил приобщиться к настоящей литературе?

— Вообще-то он искал тебя, дорогой, — говорит Азирафаэль, превращаясь из жуткого древнего существа в уютного мягкого библиотекаря, — поэтому, с вашего позволения, я оставлю вас наедине.

И исчезает. В прямом смысле исчезает, без спецэффектов, или каких-то дополнительных телодвижений.

Дин, уверенный было, что его уже ничем не удивить, удивляется.

— Искал меня в доме ангела? — уточняет Кроули, — ты же отлично знаешь, где я живу.

Дин проглатывает просящееся наружу: «да, и знаю, что ты там практически не бываешь», потому что это не его дело, абсолютно не его дело, где и с кем бывает Кроули.

— Да, и я в курсе, что там за район. Меня бы и на порог не пустили, — говорит он, усмехаясь, — а вот в книжный может кто-угодно войти.

— А ты многому научился, — замечает Кроули, привычно читая его насквозь, и Дина это больше не раздражает.

— Мы… эм… мы взяли твою кредитку, — неловко начинает Дин.

— Надо было еще часы снять, — советует Кроули, — хватило бы на новый дом. Съехали бы из своего бункера.

— И отдали ее Чаку, — продолжает Дин, не реагируя на шутку или провокацию, — в общем он… вроде как оплачивал с нее гостиницу и билеты домой…

— Разберусь, — Кроули пожимает плечами.

— Эм… извини? — продолжает Дин. Он уверен, что Кроули и так все отлично знал.

— Дин, ты пришел рассказать, как вы ограбили меня, пока я спал? Покаяться решил? Это не ко мне. Что ты хотел сказать?

— Ну как ты… чувак? — спрашивает Дин, до сих пор неуверенный как ему обращаться к Кроули. Неуверенный, как он вообще должен вести себя после того, что случилось. Фактически они знакомы две недели, но в реальности он знает о Кроули больше, чем обо всех остальных своих знакомых. Он ему буквально в душу заглянул. Которой у Кроули, кстати, нет. И при этом — он знает о нем слишком мало.

Кроули на чувака не обижается, едва заметно дергает плечами.

— Я в норме. Сказал же: нужно отоспаться. Две недели здорового полноценного сна и все прошло. Ну и кое-чья благодать здорово помогла. Ты его попросил?

— Да, но он и сам…

Дин не продолжает.

Кроули вздыхает и неожиданно снимает очки. Смотрит в упор, практически гипнотизируя.

— Дин, зачем ты пришел на самом деле?

— Я хотел извиниться, — начинает Дин, кто бы знал, как это сложно.

— Пустяки. Ты не причём. Кто мог знать, что моя жизнь заинтересует этого вашего новоявленного бога.

— Я не за это. Хотя и за это, наверное, тоже. Но больше… я тебя… ты мне не понравился. Я не знал тебя, но судил. Я часто так делал. И мне действительно стыдно за это, — Дин понятия не имеет как умудрился сказать все это вслух.

— Люди, — задумчиво говорит Кроули, — вы можете быть одновременно такими мерзким и такими прекрасными. Больше никто на такое не способен. Тебе не за что извинятся, Дин. После того, что тебе сделали демоны, у тебя есть повод нас ненавидеть. И все-таки, если ты так хочешь это слышать: я не держу на тебя зла.

— Спасибо, — говорит Дин с облечением. Ему правда нужно было это услышать.

— Что еще? — говорит Кроули, практически гипнотизируя Дина.

— Я… ну… ты реально хочешь быть демоном? — быстро спрашивает Дин, — я имею в виду… ну… типа… тебе предлагали… неоднократно…

— Если ты о прощении, то оно мне не нужно, — отвечает Кроули, — у меня все отлично.

— Но почему ты не хочешь вернуться? Тебе не нужно, потому что не Она сама это предложила? Ну, то есть, если бы Она лично…

— Она давно ни с кем не говорит, — спокойно отвечает ему Кроули.

— Но она говорила. С Касом. Она сказала Касу: мой сын вам поможет. Она сказала: он хороший, всегда был таким.

— И что? — Кроули пожимает плечами, — вам действительно помогли. Азирафаэль. И Гавриил.

— Нам помог ты, — говорит Дин упрямо, — Она: сказала мой сын верит в людей.

— Не вижу противоречий. Азирафаэль верит в людей, всегда в них верил.

— И немного любопытный. Всегда был таким.

— Ага, это Азирафаэль, — соглашается Кроули.

— А мне все-таки кажется речь была о тебе, — спорит с ним Дин.

— Даже если так, какое это имеет значение? — спрашивает Кроули.

— Ну… я хотел сказать, что Она любит тебя. И верит в тебя, — тихо замечает Дин.

— Это не помешает Ей меня уничтожить, если понадобиться. И не мешает никогда не отвечать, — замечает Кроули. Он все также спокоен, и Дин начинает подозревать, что пришел зря. Подозревать, что Азирафаэль был прав, и Кроули не нужна никакая новая правда. У него и так все отлично.

— Ладно, — говорит Дин, — я сказал, ты услышал. В общем, спасибо за помощь, и мне пора. Будешь в США, заходи.

— Ты никуда не пойдешь, Дин Винчестер, пока не скажешь мне, что с тобой не так. И о чем ты действительно хочешь поговорить.

— Говорю же… я… — под немигающим взглядом желтых глаз Дин сдается и начинает говорить правду, — понимаешь… все не так. Вроде бы все сбылось, вот она наша мечта: мир без монстров. Разве мы не этого хотели? А я ощущаю себя… преданным… обворованным. И ведь умом понимаю, все отлично, а почему-то так мерзко это все.

— Я понимаю, — говорит Кроули, и Дин ему верит. Все то, что он успел увидеть в тот день… Да, пожалуй, только Кроули в целом мире и может его понять.

— Глупости. Есть огромное количество людей, которые могут понять тебя. Некоторые даже живут вместе с тобой.

— Но они выглядят всем довольными! — спорит Дин.

— А ты сам как выглядишь? Пытался поговорить с кем-то, кроме меня? Ну естественно нет. Ты же слишком гордый для такого.

— Мы были героями. Считали себя героями. Но мы никто. Смешные человечки, думали, что сможем обыграть бога. Думали, что обыграли смерть. А в итоге, мальчишка за минуту сделал то, на что мы потратили всю свою жизнь, — говорит Дин горько, — мы стольких потеряли. И зачем? Зачем это было?

— Мир без монстров, — говорит Кроули мягко, — разве не вы это устроили? В конечном итоге вы спасли человечество. Пусть не от безумного бога, всего лишь от пророка, но разве есть разница, если цель в конечном итоге достигнута?

— Но мы его не спасали! Это вы — спасли. Тогда. И сейчас.

— Прекрати, Дин. Ты же видел, что было на авиабазе. Адам сам все сделал. Но ты ведь не считаешь, что мы были там зря? Что бы случилось, если бы нас там не было?

— Если бы не вы, ангелы и демоны все равно бы сразились, — предполагает Дин.

— Вот видишь. А что, если бы мы не потеряли ребенка?

— Я не знаю.

— Никто не знает. Но возможно, в этом и состоял план. Мы все — части одного механизма. Выкинь кого-то, и схема не сработает. Если бы вы не приехали в Лондон, Чак уничтожил бы этот мир. Если бы ты не выстоял перед ним, кто знает, что было бы?

Дин пожимает плечами, практически убежденный.

— Но, те кто погиб…

— Мир так велик, — говорит Кроули задумчиво, — и ровно также… неоднозначен. В нем столько страшного, столько того, что не даст тебе спать по ночам. Но ровно столько же в нем и прекрасного. В нем есть чудесные спасения и ужасающая несправедливость. Кто-то теряет единственного ребенка, кто-то даже не доживает до совершеннолетия. А кто-то волшебным образом спасается в авиакатастрофе или выживает на тонущем корабле. И никто, кроме Нее, пожалуй, не даст тебе ответ: почему. Это непостижимо. Мы можем просто принять правила Ее игры. И иногда, иногда, это кончается чем-то хорошим.

— Хотел бы я знать, за что они погибли. Ради чего, — хмуро говорит Дин.

— И ты знаешь. Они погибли за мир, — Кроули наклоняется к нему ближе, неприлично близко, спрашивает проникновенно, — а разве мир не стоит того, чтобы за него погибнуть?

Дин вспоминает звезды и черноту космоса, бескрайний океан, где солнце поднимается прямо из воды, зеленый райский сад, маленькие светлые домики Франции, мрачные готические соборы Чехии. И собственный дом: желтые прерии Техаса, зеленые болота Флориды, блестящие небоскребы Нью Йорка.

— Не только это, — говорит Кроули, — есть еще люди. Вы — самое удивительное из Ее творений.

Дин кивает ему, думая о Бобби и Эллен, о малышке Джо, о Сэме, о собственном отце и матери. Думает о живых и о мертвых, о тех, кто прошел свой путь до конца и тех, кто еще идет рядом.

Вот только…

— Что еще, Дин Винчестер? — спрашивает Кроули, — что еще ты ждал? Чего ты так боишься никогда не обрести? Скажи мне.

— Он… он так ине признался, — говорит Дин хрипло, практически уверенный, что Кроули, всегда легко читающий в его душе, и без того знает ответ на свой вопрос, — так и не сказал мне… Там, тогда, в неправильном мире… Там он сказал, я почти уверен, а сейчас… И мне кажется, что с каждым днем он все дальше от меня. Теперь у него есть Джек, есть крылья и благодать, а я ему больше не нужен, так, получается?

Кроули внимательно слушает, не перебивая.

— Я боюсь, он так никогда и не скажет, — заканчивает Дин свой невразумительный спич, так и не произнося имени. Что с того?

— Так скажи ему сам, — мягко предлагает Кроули, — просто скажи.

— Что если он… что если… вдруг ему это не надо? Больше не надо или еще не надо, я ведь даже не знаю, как там это произошло.

— Что с того? — Кроули пожимает плечами, — разве в любом случае он не заслуживает правды? Кроме того, даже, если ответом будет: нет, это все равно лучше неизвестности.

— Но я… — Дин смотрит на него шокировано, ощущая, как на душе вдруг делается легче. Ну конечно же. Конечно, Кастиэль заслужил это знать. Что там, он обязан знать. И узнать обо всем именно сейчас, когда Дин скажет это не для того, чтобы заставить ангела что-то сделать или изменить мнение, или верно выбрать сторону, или….

— Самое время, — заканчивает Кроули за него, — теперь самое время.

— А ты… ты признавался? Когда-нибудь? Ты мне такое не показывал, — добавляет Дин немного смущенно, тему воспоминаний они еще не затрагивали, и он не уверен, можно ли вообще об этом говорить.

Кроули нисколько не смущается.

— Конечно, — говорит он спокойно, — конечно же признавался. И кое-что ты видел, просто не понял. Знаешь ли… это не обязательно должны быть слова…

— Например, можно сжечь самую большую в мире библиотеку? — Дин решается подколоть его.

— Да, вполне, — соглашается Кроули, — полагаю и это тоже можно расценить, как… признание.

— Так вы с ним… — осторожно начинает Дин.

— Нет. Больше нет. Он все еще видит во мне того ангела. А я уже давно не ангел.

— Но он влюблён в тебя. Он… я точно видел…

— Нет, Дин. Он цепляется за прошлое. А прошлое прошло.

— Но ты же…

— Я не способен любить. Это… ампутировано. Навсегда. Этого не исправить. Мы навсегда этого лишены. Все демоны.

— Разве? — спорит Дин, уверенный, что сейчас ему врут. Не ему. Себе, — но я видел…

— И ты никому не расскажешь, — мягко прерывает его Кроули, который все о себе прекрасно знает и явно не нуждается в психологических советах от Дина Винчестера.

— А… а как же Азирафаэль?

— Тебе не кажется, что это довольно личные темы, Дин Винчестер? — спрашивает Кроули немного насмешливо.

— Я просто… я подумал… я мог бы…

— Дин, вы достаточно с ним сделали друг для друга, но так ничего и не поняли. Выразить свои чувства поступком — рабочая схема. Но к вам двоим она явно не относится. Вам слова необходимы.

— Да, — соглашается Дин задумчиво, — да, спасибо.

Он ясно понимает, что должен делать.

Впереди наконец-то видится дорога, вместо непроглядной тьмы.

И больше он ничего не боится. Даже быть демоном не боится. Потому что, как бы мы не назывались, это только внешнее. Важно то, что внутри.

— Довольно банальная мысль, честно говоря, — замечает Кроули, надевая очки, — ну, удачи тебе, ребенок. И еще, — он говорит заговорщицки, таинственно, — не бойся летать. На тебе благословение. На полеты. На всю жизнь, — он приподнимает очки и подмигивает.

И Дин ему улыбается.

****

— А где Джек? — удивляется Дин, войдя в номер Кастиэля. Он собирался начать не так, целую речь заготовил, но все вылетело из головы, стоило ему увидеть ангела.

— Мы же это обсуждали в ресторане, — удивляется Кастиэль в ответ, — Ты разве не помнишь?

— Я похоже прослушал, — говорит Дин виновато, — прости.

Кастиэль смотрит сурово и немного печально, качает головой, пораженный его поступком.

— Прости, — повторяет Дин.

Кастиэль смягчается.

— Он в Оксфорде, с Адамом, — говорит Кастиэль, — очень хочет научиться общаться со сверстниками. Адам в курсе, кто такой Джек и достаточно силен, чтобы предотвратить возможные разрушения. Азирафаэль подготовил документы о переводе Джека из Американского колледжа. Теперь Джек официально племянник мистера А. З. Фелла, сын его покойной сестры.

— Ого, — восхищается Дин, — круто придумали. А ты как? Не будешь скучать?

— Он будет приезжать на каникулы, — Кастиэль пожимает плечами, — кроме того, я могу в любой момент прилететь, чтобы навестить его. Сможем вместе проводить выходные.

— Супер, — соглашается Дин. Что еще они успели обсудить там, пока Дин занимался самобичеванием?

Кастиэль кивает ему. И продолжает стоять напротив. Молча.

— Как твоё новое тело? — находится с вопросом Дин, не придумав ничего интереснее.

— Немного непривычно. Крылья… я отвык летать. А ты, Дин? Как ты? Чем ты планируешь занять сейчас?

Дин нерешительно пожимает плечами.

— Вообще-то… вчера я еще сам не знал ответ на этот вопрос. А сегодня… Я хотел бы увидеть мир. Мир, он такой большой, а мы с Сэмом видели лишь небольшую его часть.

— Это очень хорошая идея, Дин, — говорит ему Кастиэль тепло, и глаза его снова такие же печальные, как раньше.

А еще… Дину кажется… Дин практически уверен. Кастиэль смотрит на него, как на Кроули смотрел…

Так же печально, так же безнадежно.

И Дин серьезно сомневался нужно ли ему что-то говорить? Всерьез раздумывал над этим?

— Я — идиот, — стонет Дин вслух, — я такой идиот.

— Ты вовсе не глуп, Дин.

— Я слепой. Кас. Я хочу… задать тебе один вопрос, но сперва, ты должен знать: Кроули говорил правду про меня, — говорит Дин очень серьезно, — Тогда, первая встреча в том магазинчике. Это все… Все правда. Прости меня.

— Ты слишком строг к себе, — отвечает Кастиэль, — ты всегда излишне строго себя судил.

— Нет, — спорит Дин, — теперь я понимаю. Я видел кое-что. Кое-что… важное. Честно говоря… я до хрена всего разного видел. Я бы хотел тебе рассказать. Хочу, чтобы у нас было на это время. И, если ты… если ты меня прощаешь, я бы хотел… Для начала я хотел бы спросить. Тогда. Первая встреча с Кроули, ты… ты тогда сказал, что не о чем не жалеешь, Кас — начинает Дин.

— Не жалею, — соглашается Кастиэль, который выглядит немного нервным

— Но Кроули сказал, что это неправда.

— Он демон. Демоны лгут.

— Разве? Мне казалось, он был с нами предельно честен.

Кастиэль молчит.

— О чем ты жалеешь, Кас? — спрашивает Дин тихо, — скажи мне. Пожалуйста.

— Я никогда тебе не говорил, — отвечает Кас спустя какое-то время, тихо, едва слышно, — я должен был… сказать тебе. Ты не должен был узнать обо всем… от демона.

— Я тоже. Я тоже… должен был, — признается ему Дин. Признаваться больше не страшно. Рядом с ним теперь Плотник и еврейская медсестра Анна, рядом маленькая девочка из пылающего Дрездена, рядом с ним наивная Ева и творец прекраснейших звезд. И теперь они будут рядом всегда. Он больше не будет одинок.

Дину немного жаль, что Кастиэль ничего из этого не увидит.

Совершенно не вовремя в горле застревает комок, мешающий говорить. Прямо перед ним голубые обеспокоенные глаза, знакомые до мельчайшей точки на радужке. Отвлекают.

Дин оборачивается вокруг, ищет что-то на что можно смотреть без угрозы расплакаться. Кастиэль молча ждет, в этом он всегда был потрясающе хорош.

Дин думает о мертвых козах, которым не хватило места на Ковчеге. О мокрых маленьких трупиках птиц. О малышке Майе и о ее бабушке. О том солдате из госпиталя и о прекрасных фиалковых глазах архангела Гавриила. Настоящего архангела. Думает, как все сложно, неоднозначно и как часто любовь идет бок о бок с большим горем. Думает, как все это… непостижимо. И это его успокаивает.

Он поднимает голову и смотрит прямо в глаза Кастиэля, ангела господня, того, что вытащил из ада его задницу.

Вспоминает места, где сам он никогда не был: голубое ласковое Средиземное море и серо-синее суровое Гренландское; вспоминает виноградники Испании и поля Англии, сплошь заросшие вереском, темно-синим весной и серым зимой. Мексиканские невзрачные гробницы, и то какими они были во времена ацтеков, вспоминает рухнувшую башню Вавилона, и как строили гигантскую по тем временам пирамиду Джосера и какой маленькой она выглядит сейчас, и как рядом постоянно кричат уличные торговцы и ходят грязные верблюды. И много, много всего другого.

— Знаешь, — начинает Дин немного путанно, — в Шотландии есть озеро, где на другой стороне реальности пасутся адские кони. И там… в общем, в отражении, на поверхности воды, их можно увидеть. Иногда. Ну, с нашей стороны реальности. Время от времени, если кто-то из них видит человека, конь утаскивает его под воду и пожирает. Местные в курсе, что с озерами что-то неладно, но особо не распространяются. А вот туристы там пропадают. Не часто, но… в общем…

— Ты хочешь уничтожить эти коней? — спрашивает Кастиэль деловито, — тебе нужна с этим помощь? Моя помощь?

— Нет, я… — Дин задумывается, что мог бы действительно уничтожить это место. Поехать вместе с Кастиэлем, сжечь там все. Но… Вельзевул поймет, кто это сделал. Она действительно опасна, а никакой пророк им уже не помогает. Она их уничтожит.

А хуже всего то, что она поймет, откуда Дин узнал про адские конюшни. И она отомстит Кроули. Кроули, который и так пострадал по его, Дина вине.

Но дело ведь не только в этом.

Дин думает о гладких атласных черных ушах. О горячей шкуре. О влажных миндалевидных черных глазах. Как радовался конь, когда ему позволили выпустить пламя. Как подставлялся под руки, тыкался мордой в подмышки, словно гигантский черный кот. Как щедро делился своим теплом, если приходилось спать на земле, прижимаясь горячей спиной. Как бесчисленное количество раз выносил из стычек, спасал от преследований, как оказывался рядом, когда был нужен.

Конь и сейчас ему неизменно радуется (не ему, конечно. Кроули). Каждый раз, когда слышит шум его Бентли, мчится навстречу с холма, с победоносным ржанием. Гарцует вокруг, практически в танце, затем осторожно прикусывает рукав, тянет за собой, предлагая прокатиться. А после долго смотрит вслед уезжающему автомобилю. Дин знает, что однажды они купят с ангелом коттедж. И конь, который наконец получил имя (имя было Конь, кто-нибудь, не знающий Кроули, мог бы решить, что ему не хватает воображения), будет жить с ними.

Там, в Шотландии, живут такие же кони. И есть демон-конюший, что кормит их, вычесывает, дрессирует. И любит каждого, действительно любит, несмотря на всеобщее убеждение, что демоны не способны на любовь.

Да, иногда они пожирают людей. Но ведь тигры и львы тоже на такое способны. Акулы. Медведи. Даже собаки. А Дин не убивает всех львов, лишь потому, что они потенциальные людоеды. Это просто животные, пусть и родом из ада. Если их уничтожить, чем он будет лучше Бога, по вине которой умерла та овца во время потопа? Напуганная, не понимающая, что происходит, божья тварь? И адские кони — они тоже божьи твари, раз уж Бог допустила их создание.

— Я… Кас… я не с того начал. В общем, в Дрездене, есть один храм… Фрауэнкирхе. В сорок пятом году, во время войны, когда Германия практически сдалась, США бомбили Дрезден. Ну… в общем, там такое дело, Дрезден далеко от границ, это не… не…

— Стратегический объект, — подсказывает Кастиэль, который очень внимательно слушает. Дин практически краснеет.

— В общем храм почти с землей сравняли. А сейчас… сейчас восстановили. Он типа… цветной… Там разные кирпичи. Есть старые, от старой кладки, их немного, все, что смогли найти. И новые. И там… в общем, там специально выделена разница, чтобы люди смотрели и помнили, чтобы…

Еще там живет девочка, Майя. Девочке исполнилось восемьдесят три, но для Кроули она навсегда останется девочкой, что для него восемьдесят лет? Девочка живет в небольшом домике, рядом с которым протекает Эльба. Девочка считает его ангелом (не его. Кроули. Как же сложно, как тяжело разделить это. Даже теперь), и чтобы Кроули не говорил, она не собирается его слушать. Он навещает ее каждый раз, когда приезжает в Германию. А в последние годы приезжает к ней просто так. На каждый день святого Валентина. Вместе они проходят от ее дома до Фраункирхе, чтобы оставить рядом с храмом цветы.

— Что ты пытаешься сказать, Дин? — спрашивает Кастиэль, — я действительно не понимаю.

Белые крылья архангела Гавриила освещало восходящее солнце, а вода подсвечивалась розовым с глубины. В ту минуту он любил Гавриила и любил весь мир такой прекрасный и несовершенный, всем своим сердцем. Дин не знает, что произошло с ними дальше. Не знает, чем закончился тот полет над морем. Это слишком личное.

Но это ощущение любви… оно так похоже и так не похоже на то, что сам Дин ощущает. Он никогда не умел любить вот так, ничего не требуя взамен.

Дин знает, что просто обязан научиться. Для этого ему дали весь мир и ангела в придачу.

Еще Дин знает, что сам он, в реальности, никогда моря не видел. Уж тем более не парил над ним. Он обязательно должен увидеть. Увидеть своими глазами. Узнать, что случилось со всеми теми людьми. Может быть навестить их потомков. А потом —вернуться домой.

— Кас, — говорит Дин спокойно и смело, — я хочу увидеть этот храм, вот, что я пытаюсь сказать. И храм, и Шотландию, и Египет. Но не это важно. Я не просто хочу увидеть этот мир. Я, — тут Дину приходится набрать в грудь воздуха, чтобы решиться, — я хочу, чтобы ты поехал со мной. Я хочу разделить это с тобой. Я люблю тебя. Я хочу объехать с тобой всю землю, от Исландии до Австралии. А потом вернуться обратно. В наш дом. И жить там с тобой. Что скажешь?

Кастиэль молчит так долго, что Дин успевает снова запаниковать. И снова успокоиться, вспомнив Чистилище и то, через что они прошли вместе. В конце концов, даже если ответ будет нет, он все равно бы хотел, чтобы Кас был счастлив. Он открывает было рот, чтобы сказать ему об этом.

Кастиэль улыбается ему, медленно, нерешительно. И так же медленно кивает.

— Да, — говорит он, наконец, выдыхая, совсем как человек, — мой ответ да, Дин Винчестер.

Дин тоже улыбается ему. И впервые, за долгий десяток лет, сам нарушает чужое личное пространство — берет его лицо в ладони и смело целует, всей своей кожей ощущая, как где-то неподалеку за них радуются очень неправильный ангел и еще более неправильный демон.

А потом Кастиэль отвечает на его поцелуй.

Последние комментарии

Впечатления

Дорога домой (СИ) [narzicca black] (fb2) читать онлайн