Жизнь — минуты, годы... [Юрий Васильевич Мейгеш] (fb2) читать постранично, страница - 2

как на давно условленное место, так скамья стала принадлежать им. Широкий куст сирени прикрывал скамью со стороны дороги, он как бы стоял на страже, чтобы кто-нибудь не засек ворованного счастья, а со стороны поля опасаться было нечего. Ветер донес откуда-то запах папиросного дыма и бензина, скамья была разогрета солнцем, кое-где, зацепившись за ветки, поблескивали паутинки бабьего лета, было очень душно, и по контрасту в воображении Василия Петровича возникла другая картина.

…Холодно, слякотно, дует ледяной ветер от реки, ее щеки от ветра раскраснелись, руки — она забыла дома перчатки — стали фиолетово-красными. Быстро сбежала с насыпи в парк, укрылась от леденящего ветра и, смеясь, окликнула его:

— Иди сюда, здесь теплее.

Газетой вытерла скамью, села и, поежившись, спрятала руки в рукава шубки, продрогшая, она пыталась смеяться, а глаза были печальны, и парк был печальный, оголенный и казался каким-то бесцветным. Под кустом сирени лежал поблеклый бугорок дотаивавшего снега. Сел рядом с нею, ощущая волнующий запах ее волос, и не знал, что говорить. Казался себе очень уж неуклюжим и даже смешным, думал, что она будет подтрунивать над ним, и смущался еще больше.

— Согрей мне руки, — попросила она и протянула к нему озябшие пальцы.

Взял ее маленькие руки в свои большие ладони.

— Холодные как лед, — сказал он, не зная, что же дальше делать с этими холодными и нежными женскими руками. — Возьми мои перчатки — они теплые.

— Нет, нет, я хочу, чтобы ты отогрел…

Неподалеку прошла тетка Мальва, ее вел на поводке белый лохматый песик. Тетка Мальва села на свою скамью возле клумбы, а песик улегся на свое место под скамейкой и принялся грызть кость. Он ежедневно приводил сюда свою хозяйку, и вместе они здесь роскошествовали: песик приносил свою кость, а тучная тетка Мальва приносила только самое себя, потому что положенное ей количество мяса она съела еще в молодости, когда была женой важного господина, окружного начальника. Василий Петрович не хотел никуда идти, он хотел сидеть на красной парковой скамье, которая так много знала о его жизни, что с нею можно было поговорить, как с доброй знакомой. Но его ждали, там уже, видимо, все собрались. Он же, обиженный на всех, еще находился здесь.

Еще бы, думал Василий Петрович, на такое собрание все прибегут! Особенно женщины. Цецилия Федоровна ребенка у соседей оставит. Сенсация, вы представляете? Наш Василий Петрович, этот жираф? Слово предоставляется Цецилии Федоровне Мрычко… Товарищи, коллеги, я хочу сказать пару слов! И после этого будет тарахтеть, пока на нее не зашикают. Язык как маятник — туда, сюда. Кто следующий — подходите. Иван Иванович погладит темя. Вот как, товарищи-коллеги: высокие нормы морали… Ерунда! Что же это получается? На людях об руку, а дома… соседи сбегаются… Хороший день, в прошлом году в ноябре купался… И теперь можно бы, а я все забросил. Работу тоже. Я должен был бы сидеть и писать. Слабонервный… О, кажется, белочка… Если бы знать заранее, где начинается беда, никогда бы не дал маху… Действительно, белочка, возле санатория их много, совсем ручные, и хвост хорош, ушки кисточками… Откуда мне знать, когда все это началось меж нами?.. Она ведь тоже — словно где-то на улице встретила меня. Ты показался мне немного смешным, такой высокий, а на лекции то и дело поглядывал на меня. Интересно, разве я только на нее одну смотрел… О! теперь спасайся! Глупенькая, куда же ты, там полон двор детворы, в парк, в парк беги! Чудесный пушистый хвост, эх, черт, как же он ее поймал, видно, доверилась. За такое надо бы уши драть.

— Эй, мальчик, ну-ка подойди ко мне.

Стоит запыхавшийся, босоногий, шустрый, с лукавинкой… Да это же нашего Семканича сын, и на кой черт мне с ним связываться, хотя бы сделал вид, что не слышит. Умно! Обманывайте, притворяйтесь, а после: кто вас этому научил? Ребенок рождается добрым, tabula rasa, а, впрочем, поди докажи.

— Зачем белочек ловил?

Плутоватый, в отца.

— Это не я, это Савков Омелька, возле санатория чуть было в клетку не запер.

— А ты не дал…

— Я никого не дам мучить.

— Молодец! А я тебя ругать хотел. В какой класс ходишь?

— Во второй.

— Ну ладно, иди.

— Я никогда белок не ловлю.

Глаза прячет, похоже, обманывает, и отец его тоже плутоватый… наследственность… Гм, так ли? Пожалуйста, зачем нам наследственность. Вон старикан — видишь, видишь! Порог переступает кряхтя, а глазами ест, бородка как у козлика, доктор или графоман, а она хорошенькая, красота — девичье приданое. Вон как вскочил, шаркнул ножкой: садитесь, пожалуйста. А порог еле-еле с палкой переступает. Жена, дай-ка руку, не одолею. Самая большая причуда природы в том, что старые любят молодых. К старухе — никто, даже трухлявый старикашка. Видишь, милый, когда-нибудь я буду такой бабушкой, старенькой-престаренькой, и мне в жизни ничего не понадобится, кроме еды, мы будем жить вместе лишь по привычке, живые существа, привыкшие находиться рядом. Я буду