Самые жестокие женщины в истории [Шелли Клейн] (fb2) читать онлайн

Клейн Шелли Самые жестокие женщины в истории

Введение

Мужчина, который не знает дурной женщины, не знает женщин вообще.

С. В. Митчелл

С тех самых пор, как Ева сорвала запретный плод с Древа Познания Добра и Зла, женский род наслаждался или страдал (в зависимости от той или иной точки зрения), занимая двойственное положение в общественном сознании. Пока женщины вынашивают и растят детей, олицетворяя собой продолжательниц рода, их называют по-разному — и более слабым и более нежным полом, и прекрасной половиной человечества. Но стоит женщине отклониться от этой тропы, совершив какое-либо преступление, свойственное обычно мужчинам, ее осуждают не только за само действие, но и за сам тот факт, что она — женщина. «Как она могла совершить такую ужасную вещь?» — восклицают люди, но подтекст тут всегда один: «Как могла женщина совершить такую ужасную вещь? Конечно, это неестественно. Конечно, она монстр».

В этой книге собраны вместе судьбы пятнадцати женщин, чьи преступления отразились на страницах истории. От римских императриц до ревнивых дочерей и скучающих домохозяек — все они, каждая в свое время, были признаны виновными в совершении ужасных злодеяний. Признаете ли вы преступниц более отвратительными, чем их «коллеги» — мужчины только потому, что они женщины? Это вопрос спорный, но не подвергается сомнению тот факт, что сами по себе эти преступления абсурдны.

Судьбы всех этих женщин можно примерно, хотя и в общих чертах, разделить на некие категории. Однако градация эта условна, так как некоторые из них переходят границы между категориями, не оставаясь в той группе, куда их определили. И все-таки можно утверждать, что Лиззи Борден и Одри Мария Хилли скорее принадлежат к женщинам, которые совершали преступления «ради денег». Мессалину, Агриппину Младшую и китайскую вдовствующую императрицу Цы Си можно отнести к «интригующим лидерам», хотя они имеют много общего с «врагами личности», такими, как Екатерина II Великая, королева Ранавалона I и Елена Чаушеску. Мэри Энн Коттон, Мария Ноу и Роз Вест были объявлены «плохими матерями» — самое худшее, что можно себе представить. В то же время другие женщины оказались, вероятно, «жертвами условий и общественного предубеждения», к чему были большие претензии у Грейс Маркс и Эйлин Кэрол Вайорнос. И, наконец, Мира Хиндли и Карла Гомолка были настолько порабощены своими сексуальными партнерами, что деградировали как личности и совершали или принимали участие в совершении любого преступления, каким бы ужасным оно ни было, лишь бы оставаться рядом с любимым. В их случаях присутствовали мужчины, что нельзя полностью игнорировать. При составлении книги я следовала этим определениям, а не хронологическому порядку, что, в конце концов, помогает объяснить натуры этих женщин и природу их преступлений.

В жестоких и страшных преступлениях, описанных здесь, фигурируют иногда насилие и пытки, иногда — применение химических веществ, например мышьяка, в этих поступках полностью отсутствует красивое или доброе. Но, как можно сравнивать преступную деятельность ненавидящей иностранцев мадагаскарской королевы и провинциальной домашней хозяйки? Как сравнить отношение Екатерины II к крепостным с обращением Марии Ноу со своими детьми или убийство Цы Си сотен иностранцев с убийствами Розмари Вест? Хотя Екатерина II и ее близкое окружение виновны в смерти сотен, если не тысяч людей, они действовали во времена, когда такая жестокость была традиционной практикой. То же самое можно сказать и по поводу обеих римских императриц: Валерии Мессалины и Агриппины Младшей. И хотя в их времена убийство отнюдь не оправдывалось, оно не считалось таким уж преступлением, так как являлось наилучшей возможностью избавиться от политического противника. Если вы не убьете своего врага, ваш враг, без сомнения, убьет вас. Нельзя ручаться, что какую-нибудь из этих могущественных женщин не презирали, но моральные рамки, в которых эти императрицы и королевы действовали, не позволяют сравнивать их с Розмари Вест и Карлами Гомолками нашего времени.

Но если Мессалина или Екатерина II могли пользоваться определенной неприкосновенностью карательных органов, то что сказать о Елене Чаушеску? Родившаяся в 1919 году и правившая своей страной рядом с мужем все 1970‑е и 1980‑е годы, она не имеет такого оправдания, как принадлежность к другой, менее цивилизованной эпохе. И если есть такое понятие, как дьявол, то Елена Чаушеску является его олицетворением. Хотя она никогда не обагряла свои руки кровью, из-за ее деятельности тысячи детей были отправлены в детские дома, где они страдали не только от жутких условий, но также и от окружения, что приводило многих из них к затяжной, мучительной смерти. Елена Чаушеску также ввергла целый народ в нищету, в то время как она и ее близкие жили безбедно, имея возможность ввозить роскошную иностранную пищу и одежду. Во время суда защитник посоветовал Елене в своем защитном слове сослаться на неустойчивость психики, но она отказалась и держалась высокомерно до самого конца. Это была ее самая большая ошибка, но для народа это было избавление. Вот что сказал Нику Теодореску (ее защитник) в своем интервью газете «Таймс»: «Когда я увидел (супругов Чаушеску) мертвыми, как юрист я не почувствовал ничего. Но как гражданин я, как и все, обрадовался. Это было самое замечательное Рождество за всю мою жизнь».

И если Елена Чаушеску не была душевнобольной, то этого нельзя сказать наверняка о двух других личностях. Например, Одри Мария Хилли и Марии Ноу демонстрировали такие тревожные психологические симптомы, что даже если их психическое состояние не отвечало за совершенные преступления, оно наверняка и не помогало ни одной на женщин уберечься от беды. В особенности Одри Мария Хилли должна была получить лечение в психиатрической лечебнице, а не заключение в каторжную тюрьму, потому что если мы хотим называться цивилизованным обществом, то должны обращаться со своими преступниками (хоть и наказывая их) с долей уважения.

Это приводит нас к экстраординарному случаю Миры Хиндли которая, вплоть до своей смерти в 2002 году, была самой обиженной заключенной Британии. Все знают, что Хиндли вместе со своим сообщником Яном Бреди убила четверых детей и семнадцатилетнего подростка, но что случилось с нею после заключения само по себе может составить книгу. Приговоренная, как самая извращенная из всех живых существ — женщина, которая убивает маленьких детей, стала образцом всего противоестественного. При этом публике подкинули фотографию из полицейского архива, на которой Хиндли смотрит прямо в камеру с почти вызывающим видом. Ее волосы выкрашены, она светлая блондинка, губы поджаты, взгляд твердый. «Посмотрите на меня, — как бы читается в этом взгляде, — я то, что я есть». Каждый раз, когда Хиндли пыталась выйти под честное слово, присылалось море петиций, «Даунинг-стрит» заваливали письмами протеста, по телевизору показывались интервью с родителями жертв Хиндли, — пока реакция не стала такой бурной, что министр внутренних дел не осмелился подписать разрешение на ее освобождение. Но в цивилизованном обществе, где система тюремного заключения основана на реабилитации, отказ заключенной в ее правах отдает несправедливостью. Разве с Хиндли не должны были обращаться так же, как и с другими заключенными (мужчинами), которые, совершив похожие преступления, освобождаются по прошению после признания своей вины и оглашения приговора? Что отделило Хиндли от остальной группы? Единственный, имеющий смысл ответ, заключается в том, что она монстр. Женщины не убивают детей, поэтому та, которая решается на такой поступок, не может считаться женщиной. Но это существо и не мужчина; она хуже, чем женщина и чем мужчина — она гибрид, монстр, который не имеет приемлемой для социума роли и поэтому никогда не должна больше войти в сообщество. Она повторяет созданную автором викторианской эпохи Шарлоттой Бронте Берту Мезон, сумасшедшую женщину, которую любой ценой нужно изолировать.

Этот вывод прямиком привел меня к трем убийцам викторианской эпохи, включенным в книгу. Как часто в эти дни мы слышим, что общественное окружение отвечает за все плохое. Этот плач стал настолько знаком, что почти потерял смысл. Но можно поспорить, что преступления Лиззи Борден, Грейс Маркс и Мэри Энн Коттон можно привязать к их социальному статусу. Женщины в викторианскую эпоху, кроме самых удачливых, должны были полагаться на своих отцов, братьев и мужей во всех аспектах жизни. Женщины не могли голосовать, возможность работать ограничивалась в основном заводами и местом прислуги в домах, и даже после того, как они выходили замуж, они не могли сохранить собственные средства. Смирительная рубашка правил, куда бы они ни повернулись, делала викторианскую эру не особенно доброй к женщинам. И все-таки, не каждая женщина обращалась к убийству. Так что же произошло у Коттон, Маркс и Борден? Что направило их в другую сторону?

Лежащий на виду мотив Лиззи Борден — это унаследованные деньги, но можно поспорить, что много лет страдая от тяжелого патриархального контроля своего скряги-отца, она убила его, чтобы «освободиться». С другой стороны, у Грейс Маркс не было богатого папочки, который поддерживал бы крышу над ее головой, и ей пришлось работать служанкой. Грейс было всего шестнадцать, когда она совершила свое преступление. Ее низкое положение в качестве «прислуги на всех работах» вместе с ревностью к другой служанке, которая, по ее мнению, незаслуженно поднималась вверх по социальной лестнице, толкнула Маркс на совершение злодейства, которое можно рассматривать как акт и против собственной нищеты, и против самих жертв.

Наконец, Мэри Энн Коттон, которая убила так много мужей и детей, что их уже трудно было сосчитать. Для чего совершались ее преступления? Корнем проблемы опять кажутся деньги. Под страхом впасть в тяжелую нужду, Коттон убийствами прокладывает себе путь через одну семью за другой, чтобы быть уверенной, что ей никогда не придется встретиться лицом к лицу с позором, быть служанкой викторианского времени.

Как ни странно, позор являлся одной из основных причин, которую указала и последняя убийца из данной книги, Карла Гомолка, объясняя, почему она не выступила раньше, когда поняла преступную природу своего мужа. Как заявила Гомолка, она боялась потерять любовь своих родителей, а также подвергнуться публичному осуждению, если раскроет свои преступления. Кроме того, она сказала, что муж бил ее так жестоко, что она не решалась пойти в полицию из страха. Конечно, синдром избиваемой жены — узнаваемая ситуация (она возникает в жизни множества женщин по всему миру каждый год), но как причину для участия в пытках, изнасилованиях и убийствах ее принять трудно. Конечно, вместе с этим вопросом возникает и другой: не встреть Карла Гомолка Пауля Бернардо, дошла бы она до тех гнусных преступлений, которые совершала? Этот вопрос можно было бы задать еще нескольким женщинам, включенным в эту подборку. Не встреть Розмари Вест Фреда Веста, отбывала бы она сейчас десятилетний срок заключения? Что было бы, если бы Мира Хиндли не повстречалась с Яном Брэди или если бы Грейс Маркс не встретила Джеймса МакДермотта? Это вопросы, на которые нет ответа, но тем не менее они интересны, потому что женщины, которые совершают более одного убийства (не учитывая домашние убийства), чаще склонны совершать это в составе группы.

Эйлин Кэрол Вайорнос была исключением из этого правила. Когда полиция Флориды впервые поняла, что имеет дело с серийным убийцей, она поначалу решила, что орудует мужчина. Все семь жертв подстерегли и застрелили, и естественно, предположили, что действует мужчина, так как оружие и серийные убийства более ассоциируются с мужским полом. Убийства были настолько необычны тем, что их совершала женщина, что Голливуд ухватился за эту историю и на ее основе создал целый сериал.

Говоря языком статистики, нужно признать, что женский пол — не пол убийц. Женщины составляют менее двух процентов серийных убийц в мире^[1], поэтому напрашивается вывод, что причина такого громадного всплеска интереса к ним в средствах массовой информации мало связана с их преступлениями и, как было сказано ранее, гораздо больше связана с их половой принадлежностью. В конце суда над Лиззи Борден судья сделал заключение, сказав, что для признания ее виновной в совершенных преступлениях, присяжным придется поверить, что она «демон», противоестественное существо. Затем он попросил присяжных (только мужчин) взглянуть на обвиняемую и спросил, напоминает ли она им такое существо. Конечно же, нет, поэтому ее оправдали.

Если женщина предстает перед судьей и признается невиновной, то все прекрасно. Однако если ее находят виновной, тогда, в зависимости от совершенного преступления, ее могут судить как «дьявола».

ШЕЛЛИ КЛЕЙН. Апрель 2003 г.

Лиззи Борден. Убийства в Фолл Ривер

В 11.15 утра 4 августа 1892 года в сонном городке Фолл Ривер штата Массачусетс, было совершено одно из самых известных американских двойных убийств. Хроника убийств девятнадцатого века была бы неполной без этого дела, потому что оно было если и не самым изощренным из убийств, то наверняка одним из самых кровавых. Сведения об основной подозреваемой стали предметом самого широкого освещения в судебных новостях Америки того времени.

Лиззи Борден родилась в Фолл Ривер 19 июля 1860 года у Эндрю и Сары Борден. Эндрю Борден начинал гробовщиком, но оказался удачливым бизнесменом, который собрал довольно денег, чтобы вложить их в собственность. К 1892 году Борден стал богатым человеком: коммерсантом, землевладельцем с несколькими холдингами недвижимости и председателем Совета директоров нескольких банков. На фотографиях мы видим худого седеющего мужчину с опущенными уголками губ, типичного патриарха девятнадцатого века: самодовольного, требовательного, экономного и безоговорочно непреклонного. Мало что известно о его жене, лишь то, что она родила ему двух дочерей, Эмму и Лиззи, но умерла от осложнения, переболев воспалением матки в 1863 году, когда Лиззи было всего три года. В возрасте сорока лет Эндрю Борден женился во второй раз на Эбби Дорфри Грей. По свидетельствам современников это была крупная, очень застенчивая и привлекательная женщина. Ее муж, не слишком щедрый на проявление эмоций, тем не менее, по словам современников, безумно любил ее. К сожалению, этого нельзя было сказать о дочерях, которые негодовали с момента появления в их доме мачехи, видя в ней препятствие к получению законного наследства. Возмущение должно быть подпитывалось также стесненными условиями, в которых они все четверо жили, потому что, несмотря на явное благополучие, Эндрю Борден выбрал жилье в жалком дешевом районе.

Фолл Ривер был не самым приятным из городков. Его основной отраслью промышленности являлась переработка хлопка, в округе располагалось несколько фабрик. Дом Эндрю Бордена стоял на Второй улице, узкое здание под номером 92 было стиснуто другими узкими домами, создавая впечатление, что улицу построили без единой мысли о воздухе или свете. Внутри дом был не лучше. Как бы застывшая на своих местах мебель, внизу кухня, гостиная и столовая, наверху четыре спальни, гардеробная и мансарда. В доме царила напряженная обстановка, разрядить которую можно было, разделив верхние апартаменты на две независимые половины, закрыв дверь между спальней хозяина и гардеробной и остальными спальнями. Когда дверь закрывалась, в спальню хозяина можно было попасть, пользуясь черной лестницей, а в остальные спальни пройти только по парадной лестнице. Подтверждением тому, что в доме Борденов сложились трудные взаимоотношения, служит тот факт, что соединяющие двери держались запертыми с обеих сторон. Такова была ситуация на Второй улице, 92 в 1892 году. В доме проживал еще один человек, это была ирландка Бриджит Салливан, прислуга, выполнявшая всю работу. В 1892 году Бриджит было двадцать шесть лет, и к тому времени она служила у Борденов чуть меньше трех лет. Она очень хорошо знала обеих дочерей, как показывают записи, все три женщины прекрасно ладили. Лиззи Борден не была особенно привлекательной; у нее были густые красновато-коричневые волосы, маленькие голубые глазки и, как и у мачехи, довольно пышная талия.

На этом, однако, сходство заканчивалось. Лиззи, в отличие от Эбби Дорфрн Грей, была разумной грегорианской женщиной. Она училась в воскресной школе, была секретарем во Фруктово-цветочной миссии, ей нравилась работа в женском Союзе трезвости христиан. В 1890 году Лиззи совершила большой тур по Европе. Такие туры были популярны среди молодых американских леди девятнадцатого века, так же как и обсуждения романов Генри Джеймса. Склонная к спорам, Лиззи имела несколько стычек с отцом по поводу денег. Она хотела сменить дом и жить более комфортно, но Эндрю Борден считал ее претензии, по меньшей мере, неразумными, если не вообще расточительными.

В противоположность Лиззи, ее старшая сестра Эмма, была намного спокойнее. Она не так активно участвовала в делах церкви, не была расточительной и вообще довольно апатично относилась ко всему в жизни (что некоторые довольно злые комментаторы связывали с тем, что она осталась старой девой).

В конце июля 1892 года Эмма Борден уехала в Фэйрхевен, навестить друзей семьи. Немногие люди их достатка оставались в городе летом, когда наступала изнуряющая жара, большинство предпочитало спасаться за городом. Однако Лиззи Борден не поехала с сестрой; она предпочла навестить друзей в Нью-Бедфорде и вернулась через несколько дней.

Третьего августа 1892 года, за день до совершенного убийства, на Фолл Ривер обрушилась тепловая волна^[2]. Температура, даже до достижения солнцем зенита, доходила до 89 градусов по Фарингейту (32 °C). Все были раздраженными, заторможенными, задыхались от жары, а Эндрю и Эбби Борден страдали особенно сильно из-за необычного приступа слабости. Тем утром Эбби сходила к доктору Боуэну, семейному врачу и пожаловалась на плохое состояние желудка. Обследовав пациентку, доктор Боуэн решил, что это простое пищевое отравление и отправил Эбби домой.

Позднее в тот же день брат миссис Борден, Джон Винникум Морс, навестил дом № 92 по Второй улице и обнаружил, что оба, и муж, и жена, все еще чувствуют себя плохо. Они рассказали ему, что почувствовали недомогание вчера вечером и что Лиззи тоже мучилась ночью. На вопрос, где сейчас Лиззи, Винникуму Морсу ответили, что несмотря на слабость, она заставила себя подняться и ушла на целый день. И правда, Лиззи вышла по делу, купить в аптеке Смита синильной кислоты. Кислота потребовалась для чистки старых котиковых накидок. Аптекарь Эли Бенс точно помнил, как Лиззи Борден пришла за покупкой, так как, несмотря на ее протесты, отказался продавать жидкость, объяснив, что синильная кислота слишком сильное средство для ее цели. (Он и два его помощника показали это при допросе, но Лиззи Борден настаивала, что не была даже возле аптеки.)

Затем Лиззи заглянула к соседке, мисс Элис Расселл, которая позже показала, что девушка казалась возбужденной и расстроенной. Она сообщила мисс Расселл, что, как ей кажется, кто-то хочет убить их семью. В предыдущем году в некоторые дома Эндрю Бордена, включая и № 92 по Второй улице, залезали воры. Были украдены деньги, а также часы и примерно на тридцать долларов золота. Будучи человеком бережливым, считающим каждый пенни, Эндрю Борден разъярился. Он вызвал полицию и сделал заявление, но несколькими днями позднее слышали, как он говорил начальнику полицейского участка города, Руфусу Б. Хилларду: «Боюсь, полиция не сможет найти настоящего вора». Слово «настоящего» поразило начальника полиции, и у полицейских закралось подозрение, что Эндрю Борден знал имя вора (подозрение пало на Лиззи), но не был готов к тому, чтобы вора наказали.

Между тем Лиззи рассказывала мисс Расселл, что, по ее мнению, кто-то из врагов отца пытается убить его. Она утверждала, что болезнь от которой страдали ночью ее отец, мачеха и она сама, явилась результатом того, что кто-то намеренно отравил их молоко. Мисс Расселл старалась успокоить Лиззи, но безуспешно. Любопытно, что на суде защитник Лиззи пытался объяснить этот разговор ее «месячной женской слабостью». Расставаясь с мисс Расселл, она сказала: «Я чувствую, что-то висит надо мною, и не могу избавиться от этого ощущения».

Утро 4 августа 1892 года было таким же жарким, как и предыдущее. Остававшийся на ночь с Борденами, Джон Винникум Морс с удовольствием разделил с хозяевами щедрый завтрак, несмотря на то, что они все еще мучились от спазмов в желудке. Завтрак оказался таким обильным, что Бриджит, которая позднее доела остатки, вырвало на заднем дворе.

В 9.15 утра Морс отправился навестить других своих родственников, а Эндрю Борден ушел, чтобы решить какие-то дела в центре города. Вскоре Лиззи спустилась вниз и, пока Бриджит занималась домашней работой, съела легкий завтрак. Затем Эбби Борден попросила Бриджит помыть внизу окна и, захватив ведро и тряпку, Бриджит направилась через боковую дверь во двор. Важно, что дверь осталась незапертой. Бриджит терла окна и, как показала позднее, не видела в комнатах первого этажа никого, кроме обитателей дома, а примерно часом позже, закончив работу, она вернулась в дом и заперла за собой боковую дверь.

Затем, приблизительно в 10 часов утра, вернулся домой мистер Борден. Он забыл ключи и, обнаружив, что все двери в дом накрепко заперты, вынужден был постучаться. Бриджит впустила его, и, как она показала, когда мистер Борден вошел в прихожую, она услышала с верхней площадки, из спальни для гостей, странный смех. В суде Бриджит настаивала, что смех принадлежал Лиззи, но сама Лиззи клялась, что, когда ее отец вернулся домой, она находилась на кухне. Придя домой, мистер Борден узнал от дочери, что Эбби Борден получила записку относительно кого-то, кто тоже плохо себя почувствовал и умер. (Эта записка не была найдена полицией, и ее отсутствие позднее использовалось обвинителем как доказательство еще одной лжи Лиззи.)

Не обратив внимания на отсутствие жены, мистер Борден отправился наверх в хозяйскую спальню, но вскоре вернулся и устроился в гостиной. Он лежал на кушетке, отдыхая от жары. Лиззи гладила белье, а Бриджит приступила к мытью окон изнутри. В 10.55 утра Бриджит ушла наверх, в свою комнату, на короткий отдых перед ленчем, а Лиззи вышла во двор или в сарай (при допросе она очень неуверенно отвечала на вопрос, где же точно была и что делала). Не подвергается сомнению тот факт, что по возвращении она обнаружила то, что ее главный защитник, мистер Джордж Д. Робинсон, позднее опишет как «одно из самых подлых и дьявольских преступлений, которые когда-либо совершались в Массачусетсе». Еще он добавил: «Осмотр жертв обнаружил, что миссис Борден была убита с использованием тяжелого острого предмета, которым ей нанесли восемнадцать ударов по голове, причем тринадцать из них пробили череп. А внизу, на софе, находилось мертвое, изувеченное тело мистера Бордена с одиннадцатью ударами по голове, четыре из которых пробили череп»^[3].

Согласно показаниям Лиззи, именно тело Эндрю Бордена она «обнаружила» первым. Он все еще лежал на кушетке, правая щека покоилась на подушке, но из-за повреждений он был фактически неузнаваем. По лицу струилась кровь, один глаз был разнесен почти надвое и вываливался из глазницы, нос отрублен, всего на лице насчитывалось одиннадцать ран. Череп смят, будто он был не прочнее яичной скорлупы.

Возникло замешательство. Лиззи начала кричать, чтобы спустилась Бриджит, после чего послала прислугу за семейным доктором. На стенах гостиной повсюду была кровь, пятна также ясно виднелись на ковре и на софе.

Согласно записям полицейских, доктор Боуэн прибыл в 11.30 утра, а к 11.45 семь полицейских вместе с медэкспертом Вильямом Доланом уже тоже находились там. Вскоре доктор Боуэн покинул дом, чтобы послать телеграмму Эмме Борден, в которой сообщил ей о преступлении. Когда он вернулся, его встретила еще более страшная новость: Бриджит с соседкой, миссис Эдди Черчилль, поднялись наверх и обнаружили там Эбби Борден, лежащую вниз лицом в луже собственной крови. Голова была почти отделена от тела мощным ударом но шее, а другой удар стесал огромный лоскут кожи со скальпа. (Позднее было установлено, что Эбби Борден умерла от первого полученного удара, потому что хоть раны и были глубокими, очень мало крови было разбрызгано по стенам и на мебели.)

Начался осмотр. Первым делом офицер Майкл Маллели спросил Лиззи Борден, есть ли в доме топоры, на что она ответила, что есть, даже несколько. Бриджит повела офицера в подвал, где Маллели обнаружил четыре похожих предмета. Один был в высохшей крови и в чем-то похожем на волосы (позднее выяснилось, что кровь и шерсть были коровьи), а другой со сломанным топорищем, в пепле. Этот второй топор и был, в конце концов, представлен в суде как вещественное доказательство. Затем Лиззи задали вопрос о ее местонахождении во время убийств. После того как она объяснила полиции, что находилась в сарае, где искала металлические грузила (она собиралась отправиться с сестрой на рыбалку в Фэйрхевен), сержант Филип Хэррингтон с сотрудниками обследовал указанное помещение. Пол чердака в сарае был покрыт тонким нетронутым слоем пыли, не было следов ни ног, ни рук, ни каких-либо других отпечатков.

Когда были сфотографированы тела на местах, в три часа пополудни оба трупа перенесли в столовую, где на обеденном столе доктор Долан и произвел вскрытие. У обоих, и у Эбби, и у Эндрю, вынули желудки, упаковали и отправили с посыльным доктору Эдварду С. Вуду, профессору химии в Гарварде. Это объяснялось желанием определить, не были ли жертвы отравлены перед тем, как их забили до смерти. Без сомнения доктор Боуэн упомянул, как плохо они чувствовали себя 3 августа и, возможно, теперь боялся, что может открыться что-нибудь еще более зловещее.

В конце концов, легче же забить до смерти человека, который уже ослаблен ядом. Вот что сообщается в отрывке из статьи в газете «Фолл Ривер Дейли Гералд» от 8 августа 1892 года:

«Джозеф А. Хант, содержатель исправительного дома, у которого огромный опыт работы полицейским в этом городе, обсуждая трагедию, выдвинул версию, которая ускользнула от внимания полиции, или если это не так, то полиция направила публику по ложному следу.

Мистер Ханг заявил: "Мое мнение таково, что оба, и мистер Борден, и его жена, были мертвы до нанесения убийственных ударов, может быть, отравлены синильной кислотой, которая вызывает мгновенную смерть. Топор использовался только чтобы отвести подозрение от тех, кто нашел тела. Я считаю, что это истинное состояние дела, потому что, если бы они были живы, когда наносился первый удар, действие сердца вызвало бы гораздо более широкое разбрызгивание крови, чем явствует из данных, представленных в документах. И к тому же слишком уж много мясницкой работы для такого небольшого количества разлетевшейся по сторонам крови"».

Однако, несмотря на подозрения Джозефа Ханта, когда результаты вскрытия вернулись из лаборатории доктора Вуда в Гарварде, они показали отсутствие синильной кислоты и других отравляющих веществ в желудках жертв. Вскрытие показало: «Я (доктор Вуд) обнаружил, что оба желудка выглядят абсолютно нормальными. Они, несомненно, здоровы. Отсутствуют свидетельства воспаления, нет следов действия отравляющего вещества или другого подобного средства».

С тех пор было множество споров, использовала ли Лиззи синильную кислоту, присутствие которой тяжело обнаружить, если жертве давали ее в малых дозах долгое время. Кроме того, образцы, взятые из желудка, не лучший индикатор при поиске этого особого яда.

Тем временем, пока обследовались тела отца и мачехи, саму Лиззи продолжал допрашивать заместитель начальника полиции Джон Флит. На вопрос, считает ли она, что ее дядя Джон или служанка Бриджит могли совершить убийство, она ответила отрицательно. По мнению допрашиваемой, убийства были совершены кем-то, кто проник в дом, кем-то незнакомым для обитателей дома. И пока была жива, Лиззи никогда не отступала от своей версии.

Этим вечером из Фэйрхевена вернулась Эмма Борден и обнаружила, что тела отца и мачехи все еще находятся в доме. Ситуация все еще была очень напряженной и волнительной, и доктop Боуэн, опасаясь за состояние Лиззи, прописал ей сульфат морфия. Наконец примерно в 9 часов вечера, тела забрали, и полиция уехала.

Суббота, 6 августа 1892 года, была днем похорон. Состоялась служба, но захоронение тел отложили, так как доктор Вуд заявил полиции, что хотел бы продолжить обследование. К ужасу окружающих, на этот раз для обследования потребовалось отделение голов Эндрю и Эбби Борден от тел. С обеих были сняты гипсовые слепки. (Голова Эндрю Бордена так никогда и не вернулась в свой гроб.)

Конечно, такой запрос, то есть отделение части тела, не показался чем-то необычайным — убийство Борденов стало заметным событием, подхваченным как местными, так и федеральными газетами. Например, статья в «Нью-Йорк Таймс» под названием «Зарублены в собственном доме» гласила: «…мистер Борден и его жена убиты среди бела дня»^[4]. Вскоре дело стало самым главным, самым известным убийством в стране, получившим широкую огласку во всех газетах Соединенных Штатов. Тем временем следствие перешло к тому факту, что Лиззи Борден в воскресенье, 7 августа, сожгла какую-то одежду. Во время допроса Лиззи показала, что утром в день убийства на ней было ситцевое платье в сине-белую полоску. Однако, когда допрашивавший полицейский попросил показать ему это платье, она принесла темно-голубое шелковое, ничуть не беспокоясь о несовпадении с первичным показанием.

Наконец, мисс Расселл, которая спала в доме Борденов в ночь после убийства, чтобы успокаивать Эмму и Лиззи, помогла прояснить события. Давая показания, она настаивала, что видела, как Лиззи заталкивала светло-голубое плиссированное платье в старую кухонную печь. Эмма Борден заявила, что это делалось по ее указанию, потому что платье было забрызгано краской, но полицейские, которые обыскивали дом сразу после убийства, заявили, что не помнят, чтобы вообще видели такой предмет одежды.

Полученные при допросах, которые длились несколько следующих дней, свидетельства привели полицию к решению арестовать Лиззи Борден. Еще более изобличающим стало то, что когда Лиззи допрашивал районный прокурор Хосе М. Ноултон, она стала все больше путаться по поводу того, где была 4 августа. Она явно разволновалась из-за вопросов Ноултона, который, как показывает выдержка из записи допроса, был очень настойчив.

ВОПРОС: Где вы находились, когда ваш отец вернулся домой?

ОТВЕТ: Внизу, в кухне. Читала старый журнал, оставленный на буфете: старый «Харперс магазин».

ВОПРОС: Вы уверены в этом?

ОТВЕТ: Я не уверена, была ли там или в столовой.

ВОПРОС: Где вы были, когда прозвенел звонок?

ОТВЕТ: Думаю, в своей комнате наверху.

ВОПРОС: Значит, вы были наверху, когда ваш отец вернулся домой?

ОТВЕТ: Я была на лестнице, когда она (Бриджит) впустила его… Я была наверху недолго, только чтобы одеться и зашить петельку на рукаве. Не думаю, что была там больше пяти минут.

(Немного позже районный прокурор вернулся к этому вопросу.)

ВОПРОС: Вы помните, что говорили мне несколько раз, будто были внизу, а не наверху, когда ваш отец вернулся домой? Может быть, вы забыли?

ОТВЕТ: Не знаю, что я говорила. Я отвечала на много вопросов и так растеряна, что у меня все уже перепуталось. Я говорила вам только то, что знаю.

В лучшем случае это была полная растерянность, в худшем — отказ говорить правду. Учитывая показания мисс Расселл, судья второго районного суда Джошиа Блейзделл решил обвинить Лиззи в обоих убийствах, и 12 августа 1892 года она была привлечена к суду, чтобы предстать перед Большим жюри. Лиззи Борден была признана невиновной.

Это был знаменательный для прессы день. Преступление стало самой злободневной темой по всей стране, повсюду обсуждалось Лиззи ли совершила его. Кроме того, в движении, которое предшествовало данному случаю, когда феминистки поднялись на защиту Эйлин Вуэрнок, женские организации поддержали дело Лиззи. Они состояли из суфражисток под руководством Люси Стоун (аболиционистка из Массачусетса и основательница американской Ассоциации суфражисток), а также женского христианского Союза трезвости под руководством миссис Сюзан Фессенден.

Суд, который проходил в городе Нью-Бедфорде округа Бристоль, расположенном на расстоянии чуть менее пятнадцати миль от Фолл Ривер, длился более двух недель — с 5 по 20 июня 1893 года. По закону того времени, в заседании участвовали три судьи: председательствовал Джошиа Блейзделл, помощниками были члены суда Калеб Блоджетт и Джастин Дьюи. Жюри состояло из двенадцати мужчин — фермеров и торговцев. Также присутствовали около тридцати джентльменов от прессы, куда входили представители от «Бостон Глоб» и «Нью-Йорк Сан».

Свое появление в помещении суда Лиззи Борден обставила с шиком. Ее сопровождали два самых горячих ее сторонника, преподобные Бак и Джабб (которые вели службу во время похорон се отца и мачехи), она была одета в модное черное платье из ангоры с рукавами из каракульчи, на голове красовалась черная кружевная шляпа. Обвинителем от штата был Хосе Ноултон, помощником — Вильям X. Муди. Муди начал с изложения трех утверждений, все из которых, по его словам, обвинение может доказать вне всяких сомнений.

Первое, заявил он, Лиззи планировала убийства, чтобы получить значительную денежную сумму; второе, что она провела все свои планы до последней буквы; и третье, ее постоянная ложь при опросах полиции не была поведением невиновной женщины.

Позиция Муди была очень сильной, с учетом как финансового мотива, так и подробных свидетельств, связывающих обвиняемую с преступлением. Однако он немного переусердствовал с драматизмом, когда выложил на стол перед собой пакет (обертка которого позднее будет демонстрироваться как улика). Он развернул бумагу, скрывающую два жутких предмета. Там оказались гипсовые слепки с голов мистера и миссис Борден. Вполне понятно, что Лиззи потеряла сознание, но вскоре пришла в себя и оставалась во время всего суда инертно-спокойной, нарушив свое конституционное право на молчание лишь заявлением: «Я не виновна. Оставляю право говорить за меня своему защитнику».

Не сбившись, обвинение пошло дальше. Чтобы доказать свое первое утверждение, то есть мотив, Ноултон и Муди вызвали свидетелем Джона Винникума Морса, который заявил, что Эндрю Борден незадолго до смерти изменил свое завещание. Морс показал, что по новому завещанию Эмме и Лиззи доставалось по 25 тысяч долларов, а остальное состояние (оцениваемое в полмиллиона долларов) должно было отойти к Эбби Борден.

Затем Ноултон и Муди перешли к обсуждению «предрасположенности» Лиззи к убийству, пытаясь представить как улику ее свидетельские показания во время допроса. К несчастью для обвинения и очень удачно для Лиззи, ее юристы (в особенности Эндрю Дженнингс и Мэлвин Адамс) резко возразили против этого, утверждая, что ее заявления делались до того, как она была обвинена официально. Они также добавили, что в требовании Лиззи о присутствии при допросе адвоката, ей было отказано. Судьи согласились с Дженнингсом и Адамсом, лишив, таким образом, обвинение одного из самых решающих свидетельств. Но это было не самое худшее, потому что дальнейшие попытки обвинения также были сведены к нулю, когда один из судей дополнительно постановил, что показания Эли Бенса об отказе продать Лиззи синильную кислоту также должны быть изъяты, так как следов отравления не обнаружено.

Затем обвинение попыталось заявить, что топор в подвале дома Борденов был тем самым, что использовался для убийства. Они утверждали, что на нем явные следы того, что его недавно чистили не только водой с мылом, но также и золой. Длина ран, обнаруженных на обеих жертвах, также соответствует размеру лезвия топора. Однако не было обнаружено ни единой, убедительной улики, которая увязала бы топор с обвиняемой.

Наконец обвинение предъявило неспособность Лиззи точно вспомнить, где она находилась в момент убийства. Однако доктор Боуэн показал, что он давал Лиззи сульфат морфия не только в вечер, когда был убит ее отец, но также и во время допроса и пока ее держали в тюрьме в ожидании суда. Позднее защита Лиззи использовала это показание, утверждая, что лекарство могло повлиять на ее умственные способности, может быть, даже изменив ее воспоминания о местонахождении 4 августа.

Через двенадцать дней обвинение остановило дело. Они представили факты, четкие и логичные, но им сильно помешало судопроизводство.

По контрасту с обвинением защита взяла всего два дня для того, чтобы представить суду свою версию истории, хотя ее вариант был гораздо более натянутым. Проводимая тремя юристами — Эндрю Дженнингсом, Джорджем Робинсоном и Мелвином Адамсом защита настояла на том, что действие, разыгравшееся в доме номер 92 по Второй улице, не имело ничего общего с тем, что предъявило обвинение. Вместо того чтобы объявить преступницей Лиззи Борден, они уверяли, что кто-то проник в дом и, незамеченный ни одним из обитателей, убил мистера и миссис Борден, а затем проскользнул в подвал и сбежал через задний двор. Выстроив такой сценарий, защита представила ряд свидетелей, чтобы подтвердить, что во время совершения убийства в окрестностях видели какого-то странного чужака. Кроме того, они вызвали также Эмму Борден.

Эмма приняла сторону сестры с того самого момента, как Лиззи обвинили в убийстве. Теперь ее попросили занять место свидетеля и показать, что у младшей сестры не существовало никакой причины убивать Эндрю и Эбби Борденов. Она держала себя достойно, отвечая в прямой, вызывающей доверие, манере.

19 июня Джордж Робинсон произнес свою заключительную речь, которая была, по мнению некоторых, экстраординарной речью, суть ее может быть сведена к одному короткому утверждению, которое он сделал прямо в суде. «Чтобы признать ее (Лиззи Борден) виновной, — произнес Робинсон, — вы должны поверить, что она дьявол. Джентльмены, похожа ли она на него?»

Невозмутимо сидящая за столом эта тридцатилетняя старая дева, образцовая прихожанка местной церкви, предусмотрительно одетая во все черное, с двумя исполнителями по бокам, выглядела скорее респектабельной матроной, чем кровавой убийцей. Но, как будто этого было недостаточно, судья Дьюи (который был назначен в Верховный суд именно Джорджем Робинсоном) повернулся к присяжным, чтобы резюмировать дело, и повторил почти все, что сказала защита, будто это Евангелие.

Присяжным потребовалось чуть больше часа, чтобы вынести вердикт. В понедельник, 19 июня, Лиззи Борден была признана невиновной в убийстве отца и мачехи. Она покинула суд свободной женщиной.

Сегодня кажется невероятным, что такая хлипкая защита смогла легко добиться оправдания, но в 1893 году никто не слышал, чтобы респектабельная леди из среднего класса обвинялась в подобном преступлении. В основном к женщинам, по определению, впервые данном поэтом Ковентри Патмором, относились как к «ангелам в доме»^[5], то есть они были выше упрека в таком тяжелом и корыстном деянии, как убийство.

Известно, что через пять недель после суда Лиззи и Эмма купили большой, тринадцатикомнатный дом под номером 306 по французской улице, который находился в востребованном, фешенебельном районе Фолл Ривер. Лиззи (которая теперь сменила свое имя на Элизабет А. Борден) вела полную комфорта жизнь, часто ездила в театры Бостона, Нью-Йорка и Вашингтона. Но в 1897 году ее имя снова попало в заголовки газет, когда ее арестовали за кражу двух картин из магазина компании Тилден — Тербер. «Путь» украденных картин якобы проследили до дома Лиззи Борден, но дело было решено без суда, и о нем больше ничего не говорилось. В голове сразу всплывает эхо краж в доме номер 92 по Второй улице.

Однажды Лиззи познакомилась с актрисой Ненси О'Нейл, к которой испытала пылкую любовь. В последующие два года они стали неразлучны. Лиззи устроила для подруги роскошный прием, пригласив всю группу театра — событие, которое без сомнения шокировало респектабельных жителей Фолл Ривер. Видимо это никак не соответствовало вкусам Эммы Борден, потому что именно тогда она переехала из дома 306 по Французской улице. Со времени суда она становилась все более набожной и, несомненно, считала отношения своей сестры с Ненси абсолютно непристойными. Вначале Эмма жила с преподобным Баком и его семьей, но, в конце концов, покинула Фолл Ривер, переехав в Ньюмаркет, Нью-Хэмпшир. После этого о ней мало что было известно, но в 1923 году между нею и Лиззи возник спор по поводу продажи какой-то недвижимости из их общего состояния.

Лиззи Борден умерла 1 июня 1927 года из-за осложнения после операции на желчном пузыре. Эмма Борден пережила сестру на девять дней. Сестры Борден оставили значительное состояние, доля Лиззи составляла примерно 266 тысяч долларов, которые она разделила между семьей и друзьями, а также Лигой защиты животных. Обе сестры похоронены в фамильном склепе, рядом с матерью и искалеченными останками их отца и мачехи.

Одри Мария Хилли. Секреты и ложь

Неорганические мышьяковые соединения… разносятся кровью в различные участки тела, где они энергично атакуют ткань производя самое разрушительное воздействие на капилляры. Интенсивность отравления крови зависит от количества введенного вещества и скорости, с которой оно всасывается.

Гонзалес Ванс Хелперн и Умбергер, Правовая медицина, патология и токсикология, 2‑е изд.

История Одри Марии Хилли — одна из самых запомнившихся историй маленького городка Америки 1950‑х годов. На первый взгляд — белые заборчики, все чисто, светло и весело, но за радужным фасадом таятся секреты гораздо более темной природы. Ко времени, когда 12 января 1983 года Одри Мария Хилли была арестована, ее жизнь стала такой мрачной, полной таинственных историй о двойняшках, о неожиданных пожарах, о сфабрикованных некрологах и трагических болезнях крови, что вполне естественно было бы подумать, что весь этот дикийматериал был сочинен нестандартно мыслящим американским кинопродюсером Дэвидом Линчем.

Одри Мария Хилли родилась 1 июня 1933 года в маленьком фабричном городке Блю Маунтен. Северная Алабама, во время Beликой американской депрессии. Блю Маунтен не был живописным городком, основной его достопримечательностью являлись хлопковые фабрики. На одной из них работали родители Одри Марии, Хью Фрейзьер и Люсиль Мидс. Они вели тяжелую жизнь вместе, как могли, наскребая на жизнь, и не принимая ничего на веру. Когда родилась Одри Мария, Люсиль не могла позволить себе оставаться дома и ухаживать за ребенком, поэтому она вскоре вернулась на работу, оставляя Марию (так дома называли ребенка) с родственниками. Говорят, Мария была любимым ребенком, которому давалось все, что ее родители могли себе позволить. Они вылезали из кожи, чтобы девочка всегда была хорошо одета и накормлена, что нельзя было сказать о других местных ребятишках. Они твердо решили, что их дочь должна иметь лучшую, более легкую жизнь, чем пришлась на их долю. Помня об этом, когда Марии исполнилось двенадцать лет, старый Фрейзьер решил переехать из Блю Маунтена в немного больший, более космополитический город Америки.

В то время как Блю Маунтен был лишь рабочим районом, в Аннистоне проживало множество владельцев заводов и промышленников. Он также гордился хорошо оборудованной школой, что было особо важно для Фрейзьера, потому что в Блю Маунтене образование, особенно для девочек, было никудышным. Марию записали в среднюю школу, где ее вскоре заметили. Она была умной, хорошенькой девочкой, которая упорно занималась. Мария также вступила в несколько различных школьных клубов, в том числе в клуб «Будущие учителя Америки» и «Коммерческий клуб», который гордился тем, что сводил вместе «деловых женщин будущего», особенно привлекая таких, которые хотели идти в дальнейшем на секретарскую работу. Мария стала популярной среди своих сверстников и обзавелась множеством обожателей, но ее внимание привлекал лишь один юноша.

Фрэнк Хилли стал первой детской любовью Марии. Он тоже был популярен в школе, но происходил из хорошей семьи Аннистона (у него было две сестры, Фрида и Джуэл), поэтому мать Марии пыталась отговорить дочь от этой связи.

После окончания средней школы Фрэнк сразу же ушел на флот. То было время между окончанием Второй мировой войны и началом войны в Корее, и молодого рекрута вскоре направили в гарнизон Гуама. Находясь вдали, Фрэнк, будучи ревнивым человеком, очень переживал, что Мария может встретить кого-нибудь еще, и поэтому в мае 1951 года, когда Марии исполнилось восемнадцать лет, они поженились. Позже Фрэнка направили дослуживать на флоте в Калифорнию, а Мария осталась в Аннистоне. После окончания средней школы, она переехала к мужу. В 1952 году Фрэнка перевели в Бостон, и снова Мария последовала за ним. Вскоре она забеременела, и, так как служба Фрэнка на флоте заканчивалась, пара решила вернуться в Аннистон, где обзавелась домом. Они оба быстро нашли работу, Фрэнк — в корабельном отделе компании «Литейный стандарт», а Мария — в качестве секретаря. Жизнь казалась идеальной. Хилли были обеспечены всем, чего американская семья среднего класса могла только пожелать, и такое счастье обещало длиться вечно. 11 ноября 1952 года родился первенец Фрэнка и Марии, Майкл Хилли.

Если на поверхности все выглядело радужным, то изнутри начали появляться трещины, в особенности финансовые, так как Мария Хилли имела склонность тратить большие суммы денег. На деле все началось еще тогда, когда Фрэнк находился в Калифорнии и присылал свои чеки домой, Марии, чтобы она клала их в банк. Вместо этого жена тратила их, ей постоянно требовалось докупить еще одежды, улучшить мебель, поставить современное кухонное оборудование. Фрэнк зарабатывал деньги, а Мария покупала что-нибудь новенькое. Вместо того чтобы решиться и начать контролировать расходы, Фрэнк посчитал, что легче дать Марии поступать по-своему. Она хотела самого лучшего, так пусть получит самое лучшее. Кроме того, он преуспевал на работе.

Пока деньги поступали с двух сторон, у Марии с Фрэнком не было проблем с оплатой счетов, покупкой детям всего, что им было нужно (к тому времени у них появилась еще и дочь — Кэрри), то есть они жили в достатке, если не сказать в роскоши. Однако расточительность Марии постепенно подтачивала семейный бюджет и Фрэнк, наконец, решил вмешаться. Но вместо того чтобы одуматься и умерить траты, Мария Хилли наняла почтовый ящик и стала адресовать свои счета туда, чтобы муж не видел, как много она тратит. Счета множились, как и размеры кредитов, которые некоторые магазины ей охотно предоставляли благодаря тому, что она была женой Фрэнка и, следовательно, ей можно верить. К 1974 году долг Марии перерос все разумные пределы и стал равен сумме, которую они с Фрэнком зарабатывали. В их отношениях наметилась трещина, и положение обострялось еще тем, что к этому времени Фрэнк начал болеть.

Фрэнк Хилли, который не имел ни одного дня пропуска работы по болезни за всю свою жизнь, теперь часто страдал приступами тошноты. Он также постоянно чувствовал утомление и с трудом поднимался с постели по утрам. К маю 1975 года он обратился к врачу, но хотя ему прописали схему приема лекарств, ничто, похоже, не могло облегчить его страданий и тем более избавить от болезни. Фрэнк к тому же узнал, что у его жены роман с одним из его боссов, Уолтером Клинтоном. «Однажды мне стало плохо на работе, — рассказывал Фрэнк Хилли своему сыну Майклу, — и я рано пришел домой. Твоя мать была в постели с Уолтером Клинтоном»^[6]. Будучи человеком не скандальным, Фрэнк Хилли решил все забыть и ничего не обсуждать ни тогда, ни позднее. Кроме того, Фрэнк чувствовал себя таким больным, что не имел сил ругаться с Марией. Именно в это время она начала лечить мужа уколами. Фрэнк Хилли, объясняя ситуацию своей сестре Фриде, сказал, что уколы были частью его лечения, того, что назначил доктор. Но, несмотря на все усилия, здоровье Фрэнка не улучшалось. Наконец его положили в госпиталь, где поставили диагноз — инфекционный гепатит. Доктора были абсолютно сбиты с толку симптомами болезни Фрэнка. Они не понимали, что с ним, и в результате его состояние быстро ухудшалось. Майкл Хилли, который к этому времени уже женился и учился в Христианском колледже в Атланте, едва смог узнать отца. И физически, и умственно Фрэнк стал другим человеком. Он то терял сознание, то приходил в себя, ужасно страдал от головных болей, приступов тошноты и иногда от страшных и странных галлюцинаций.

Фрэнк Хилли умер 25 мая 1975 года. Диагноз инфекционный гепатит ни у кого не вызывал сомнений, и меньше всего у семьи. Через два дня после смерти Фрэнка похоронили на кладбище Фореслоун Гарденс.

Став вдовой. Мария получила страховку за жизнь мужа. Это не была огромная сумма, она составляла 30 тысяч долларов, но, если бы ее вложить с умом, она могла бы быть вполне достаточной. Однако, никогда не ограничивавшая себя в тратах, Мария купила новый автомобиль, новую одежду и ювелирные украшения. Она также потратила много денег на подарки детям, и когда ее сын с молодой женой, Тери, переехал жить в свой район, она пригласила их жить с собою. В это время с Марией Хилли жила также ее мать, Люсиль, которой вскоре после смерти Фрэнка был поставлен диагноз — рак. Кэрол Хилли также еще жила дома. По идее всех их могло бы связать и даже сплотить пережитое горе, однако, как ни печально, в реальности ничего подобного не происходило. Мария и Кэрол постоянно ругались; они не могли, или не хотели, смотреть на вещи одними глазами, и кроме того, Мария в поисках душевной поддержки полностью оперлась на Майкла. Это не помогало ее взаимоотношениям с женой сына, которая, переехав в дом свекрови, чувствовала себя все хуже. Тери Хилли четыре раза забирали в госпиталь, пока она жила с Марией, и дело закончилось выкидышем. В конце концов, Тери с Майклом нашли собственную квартиру, но в ночь перед тем, как они собирались переехать в свой новый дом, в доме Марии произошел пожар и, к ужасу молодых супругов, Мария, Кэрол и Люсиль переехали вместе с ними.

Там кошмары не закончились. В следующие несколько месяцев огонь стал постоянным спутником Марии. Например, когда дом Марии был готов к вселению, сгорели апартаменты, примыкающие к квартире Майкла и Тери, задев их жилье тоже. Майклу и Тери пришлось переезжать назад вместе с Марией. Разыгрывалась какая-то черная комедия, только без веселья. Дальше стало еще хуже.

В январе 1977 года Люсиль Фрейзьер умерла, и за этим последовал непрерывный ряд все более странных событий, сосредоточившихся именно в доме Хилли. Сразу после смерти Фрэнка Хилли, Мария заявила о ряде мелких краж из дома. Теперь, когда умерла Люсиль, воры принялись за старое. Кроме того, Мария заявила также об утечках газа, а в одном случае заявила даже, что обнаружила в туалете холла пожар. Вдобавок ко всему у соседки Марии, Дорис Форд (от дома которой у Марии были ключи), также начали случаться мелкие неприятности. Она рассказала полиции о множественных утечках газа в своем доме, а еще обе женщины начали сообщать о странных телефонных звонках, которые донимали их в любое время дня и ночи. Все это было слишком странно, слишком много оказалось совпадений. И все-таки, хоть полиции и удалось проследить, что несколько беспокоящих Дорис звонков поступило с той фабрики, где работала Мария, не нашлось достаточно улик, с которыми Марии можно было бы предъявить что-либо существенное.

В 1978 году Мария с Кэрол решили переехать во Флориду и жить там с Майклом и Тери. Но план не удался, и вскоре после возвращения в Аннистон она с дочерью переехала к сестре Фрэнка Фриде.

С тех пор как умер Фрэнк, Мария Хилли, по-видимому, очень хорошо прочувствовала, как много может случиться в жизни неладного, и поэтому оформила несколько различных страховых полисов. Они включали страховку от пожара, от рака и от краж, а также страховку жизни. Но самое странное, что Мария составила полисы страхования жизни обоих своих детей.

Кэрол Хилли почувствовала себя плохо примерно с апреля 1979 года. Хотя она никак не связывала свою болезнь с болезнью, которой страдал ее отец, она также испытывала приступы тошноты и все нарастающую усталость. Ее также постоянно рвало. Симптомы болезни со временем не ослабевали, они все сильнее давали о себе знать. Не желая признавать поражение, Кэрол решила переехать в собственную квартиру. В конце концов, ей всего девятнадцать лет, и для нее было очень важно получить некоторую независимость и встать на собственные ноги. Но она не учла такого мощного фактора, как свою мамочку которая постоянно приходила в ее квартирку, делая вид, что заботится о дочери. Мария готовила для Кэрол, покупала ей лекарства, беседовала о ней с докторами, сделав себя абсолютно необходимой. И все-таки, несмотря на несколько курсов лечения в региональном медицинском центре Аннистона, здоровье Кэрол не улучшалось. Именно на этом этапе лечащий врач Кэрол предложил Марии показать дочь психиатру из Бирмингэма, доктору Джонз Элмору. По рекомендации доктора Элмора Кэрол положили в психиатрическую палату Карравайского особого госпиталя. В то время это казалось слишком серьезным шагом, но впоследствии оказалось, что такой шаг явился счастливым спасением. Когда Мария Хилли вернулась в Аннистон, она получила не только выплаты по нескольким страховкам, но также возобновила ряд сложных взаимоотношений и открыла большое количество быстрорастущих счетов.

Возникшие отношения касались владельца местной строительной компании Харольда Дилларда, для которого она выполняла какую-то работу с частичной занятостью, и ее старого школьного друга Кэлвина Робертсона. Она сообщила Робертсону, что ей поставили диагноз рак, но она не может позволить себе очень дорогого лечения, которое необходимо, чтобы у нее оставался шанс выжить. Робертсон, который всегда был расположен к Марии, сразу же выслал деньги. Вскоре Мария ответила, что совершилось чудо, — ее вылечили.

За три года, прошедших после смерти Фрэнка, Мария истратила все страховые деньги и продала дом семьи. Но даже после этого ей не хватало денег на жизнь. Вместо того чтобы сократить свои траты, она купила дочери несколько дорогих предметов мебели, когда Кэрол переехала в свою новую квартиру. Неудивительно, что чеки вернули, и банк выставил обвинение. И, будто одного этого недостаточно, одна из подруг Марии начала подозревать, что в уходе Марии за Кэрол что-то не так.

Эва Коул познакомилась с Марией Хилли в Первой христианской церкви, где Эва преподавала в воскресной школе. Женщины быстро подружились, поэтому для Эвы было естественным навестить Кэрол в госпитале, чтобы поинтересоваться ее самочувствием. Кэрол случайно упомянула, что мама делает ей какие-то уколы, что, как вспомнила Эва Коул, Мария делала и прежде, в начале болезни Кэрол. Зазвучал тревожный набат, и Эва, чтобы успокоить свои сомнения, позвонила тете Кэрол, Фриде. Та, в свою очередь, позвонила Майклу. Так совпало, что у Майкла уже появились собственные подозрения по поводу своей матушки. Учитывая смерть отца, он сильно расстраивался из-за болезни Кэрол. Он был настолько расстроен, что связался с местным следователем по делам о насильственной смерти и попросил его об эксгумации тела отца. Теперь, получив информацию тети Фриды, он был по-настоящему озабочен. Майкл немедленно позвонил доктору Элмору в госпиталь, хотя и не верил, что Кэрол травят, но попросил прекратить визиты матери к сестре. Но это было легче сказать, чем сделать. Мария Хилли была не из тех, кому легко перейти дорогу, и, узнав о планах доктора Элмора, она немедленно забрала дочь из Карравайского госпиталя и поместила ее в университетский госпиталь Алабамы, где Кэрол передали заботам доктора Брайана Томпсона.

К несчастью для Марии, почти сразу же после того, как она перевела Кэрол в новый госпиталь, полиция арестовала ее за подложные чеки, которые она подписала.

Майкл Хилли ухватился за факт отсутствия матери и потребовал, чтобы Карол обследовали на наличие яда. Хотя это и звучало дико, доктор Томпсон все-таки согласился. Прежде всего он осмотрел ногти Кэрол на руках и на ногах на наличие следов, известных как линии Олдриджа — Миза, точных признаков наличия мышьяка. Результаты оказались положительными, и при дальнейшем обследовании в организме Кэрол Хилли обнаружилось высокое содержание мышьяка.

Это открытие побудило Майкла снова связаться со следователем по делам о насильственной смерти. Он написал Ральфу Филлипсу письмо, высказав свои подозрения по поводу отравления мышьяком Кэрол и безвременной кончины своего отца и бабушки. «Я думаю, что она делала уколы мышьяка моему отцу, раз она, бесспорно, делала их моей сестре»^[7]. Майкл также написал, что, по его мнению, мать страдает психическим расстройством, и он хочет помочь ей, но для этого надо точно знать, что она натворила. К счастью для него, Мария в этот момент все еще находилась в заключении, и поэтому он смог провести расследование без помех.

26 сентября 1979 года Марию Хилли допросили по поводу смерти ее мужа и матери, а также отравления дочери. Она пыталась изворачиваться, но после двух часов допроса призналась, что делала Кэрол уколы и дома, и в больнице. В то же самое время Фрида сходила на квартиру Кэрол и нашла там небольшую бутылочку с неизвестной жидкостью. Анализ жидкости показал, что это мышьяк. Хоть этого было достаточно для осуждения, 3 октября 1979 года эксгумировали тело Фрэнка Хилли. Токсикологический отчет показал в тканях тела наличие огромного количества мышьяка. Затем эксгумировали тело Люсиль Фрейзьер, и опять полиция обнаружила в ее теле следы мышьяка, хотя было подчеркнуто, что убил ее все-таки рак.

В октябре 1979 года Одри Марии Хилли предъявили обвинение в убийстве мужа и попытке убить собственную дочь. Любопытно, что ее сын обратился к нескольким друзьям семьи помочь ей собрать залоговую сумму, которая, учитывая, что Мария находилась в тюрьме за убийство, оказалась очень низкой — всего десять тысяч долларов.

Ее освободили 11 ноября и, ее адвокат, Вилфорд Лейн, предложил остановиться где-нибудь в мотеле в Бирмингаме, чтобы избежать приставаний прессы. Через несколько дней Мария сказала Лейну, что боится, как бы сестры Фрэнка не пришли за ней. Они хотят ее крови, заявила она и уговорила Лейна сменить отель. Лейн согласился, но 18 ноября он с женой решил нанести Марии неожиданный визит. Лейна ошеломило то, что он увидел. Комната была разорена, повсюду разбросаны одежда и другие предметы. Мария исчезла вместе с кредитными карточками и чековыми книжками, и единственным следом ее пребывания была написанная от руки записка, в которой говорилось: «Лейн, вы направили меня прямо к ней. Я свяжусь с вами». Естественно, подразумевалось, что одна из сестер Фрэнка нашла Марию, но никто не поверил в эту версию, догадываясь, что Мария просто исчезла, чтобы начать новую жизнь где-нибудь еще. По совпадению, в тот же самый день, когда исчезла Мария, Кэрри Хилли (мать Фрэнка Хилли) умерла от рака, но испытания, проведенные на пряди ее волос за несколько недель до смерти, показали наличие мышьяка.

Теперь к действиям приступило ФБР. Было выпущено множество описаний сбежавшей. «Миссис Хилли, — говорилось в описании, — 5 футов один дюйм ростом, вес 110 фунтов. Глаза зеленые, волосы каштановые. Особая примета — шрам на суставе пальца.» Но неуловимая миссис Хилли нигде не объявилась. Единственной зацепкой для ее нахождения была кража, которая произошла в Блю Маунтен, через несколько дней после ее исчезновения. Был украден автомобиль, принадлежащий тете Марии, Маргарет Ки, а также кое-что из ее одежды. Позднее автомобиль обнаружился в Мариетте, Джорджия, и ФБР смогло проследить Марию до мотеля в Саванне, но когда они туда добрались, беглянка уже исчезла. Немного позже полицейские сделали вывод, что Мария, по-видимому, начала новую жизнь, работая в качестве секретарши. Они знали ее как идеального работника и предположили, что она никогда не согласится на работу ниже своих способностей. Они также понимали, что Хилли продолжит вести комфортную жизнь и, учитывая прошлое, будет очень внимательна к своей внешности, и вероятно регулярно станет посещать салоны красоты. Кроме того, ФБР также выдвинуло теорию, что Мария Хилли может страдать расстройством личности, и 16 октября 1980 года в «Нью-Йорк Таймс» появился следующий заголовок: «БЕГЛЯНКА-ОТРАВИТЕЛЬНИЦА МОЖЕТ ИЗМЕНЯТЬ СВОЮ ЛИЧНОСТЬ». В статье указывалось, что «беседы с друзьями и родственниками миссис Хилли привели (ФБР) к мнению, что она может выдавать себя за другую персону. ФБР также сообщило, что она использовала множество имен, среди них Менди Хилли. Джулия Хилли, М. Ф. Хилли и Маргарет Ки, настоящее имя своей тети.

Как бы то ни было, не подлежало сомнению одно — Мария Хилли где-то начала новую жизнь. Но где она остановилась? Ответ находился в Форте Лодердейле, Флорида, где в феврале 1980 года Мария познакомилась с Джоном Хоманом.

Хоман был успешным бизнесменом, младше Марии на несколько лет. Она сказала новому знакомому, что ее зовут Линдсей Робби Ханнон, ей тридцать пять лет и она из богатой техасской семьи. Кроме того, она рассказала Джону, что была замужем, но ее муж умер после страшной автомобильной аварии, которая унесла жизни и двоих ее детей. Наконец, она сообщила Джону, что у нее у самой очень плохо со здоровьем.

Через месяц после знакомства Мария и Джон начали вести общее хозяйство и, как и предполагало ФБР, Мария нашла себе хорошую работу в бухгалтерской фирме в Вест Палм Бич. А в октябре пара решила перебраться в Нью-Хэмпшир. Это был новый старт для обоих, и поэтому Джон нашел им дом в небольшом городке Марлоу. В мае 1981 года они поженились. Вскоре Джон приступил к высокооплачиваемой работе в компании, изготавливающей детали для ювелирного производства, а Мария нашла себе работу администратора в компании с названием «Центральная крепежная корпорация». Она успешно продвигалась по карьерной лестнице, и большинство сотрудников считали, что с ней приятно работать, хотя в то же время замечали, что она вроде бы много болеет. Из дальнейших разговоров с ней, они выяснили, что их новая коллега, которую они знали как Робби Ханнон, умирает. Она рассказала им что-то о редкой болезни крови; несколько раз она уезжала из города лечиться. Робби Ханнон также рассказала своим коллегам о сестре-двойняшке по имени Тери. Тери Ханнон все еще жила в Техасе и нашла там для Робби какое-то лечение. Наступило критическое время, — Робби не становилось лучше, и это была ее последняя надежда.

В начале сентября 1982 года Робби/Мария оставила мужа в Нью-Хэмпшире и отправилась, как планировалось, в Техас, но в конечном итоге пробыла в Далласе всего три дня, после чего отправилась в свое старое убежище во Флориде. Оказавшись в солнечном штате, она зарегистрировалась в агентстве по найму как Тери И. Мартин. Она также перекрасилась в блондинку соломенного цвета. Она во всех отношениях превратилась в другого человека; новая внешность, новое имя. Агентству по найму не потребовалось много времени, чтобы найти Тери/Марии работу секретарши в Службе исследования солнца. И было лишь вопросом времени, когда Мария снова начнет лгать. На этот раз она рассказала своему боссу, Джеку Мак-Кензи, что у нее есть сестра-двойняшка по имени Робби, которая живет в Нью-Хэмпшире. К несчастью, Робби не только недавно перенесла удар, но также больна раком. Так как они двойняшки, объясняла Тери, они очень близки, и она чувствует себя обязанной ухаживать за Робби, чего бы это ей ни стоило. Через несколько недель Тери позвонила Джеку Мак-Кинзи и сказала, что не может выйти на работу, потому что ей нужно возвратиться назад в Нью-Хэмпшир. Увы, ее сестра умерла, она решила остаться рядом с ней и поэтому не вернется во Флориду.

Кто-нибудь может решить, что на этом Мария Хилли остановится и прекратит лгать. В конце концов, история как-то завершилась, но «достаточно» для обычных людей никогда не было достаточным для Марии.

10 ноября 1982 года, разыгрывая, что она Тери, Мария позвонила мужу, Джону Хоману, чтобы сообщить ему, что его жена Робби умерла. Затем Мария сказала, что она хотела бы познакомиться с мужем своей сестры и поэтому на следующее утро прилетит в Нью-Хэмпшир; может быть, они смогут утешить друг друга?

Невозможно себе представить, что Джона Хомана одурачили настолько, что он поверил, будто женщина, которая объявила себя сестрой-двойняшкой его жены, была тем, кем представилась. Но он попался и признался, что понял свою ошибку только когда Тери/Робби/Марию наконец арестовали в 1983 году. Кроме того, Тери и Робби, якобы были близняшками, а Тери все-таки была не похожа на его жену из-за соломенного цвета волос, она была худее Робби и ходила, слегка сутулясь.

Приехав к своему шурину, Тери предложила, чтобы они с Джоном поместили в местной газете, «Keene Sentinel», некролог^[8]. При сложившихся обстоятельствах, предложение не было удачным, но эта внешне безобидная заметка свидетельствовала, что Робби Хоман, умершая «после долгой болезни», появилась для того, чтобы доказать, что Мария Хилли в конце концов уничтожена.

Теперь Тери/Мария переехала к Джону Хоману под видом утешительницы. Она нашла работу в книжном издательстве печатной компании, расположенной в Вермонте, сразу за границей штата. Казалось, все устроилось и нормализовалось. Но только до тех пор, пока бывшие коллеги Робби Хоман по работе не увидели в «Keene Sentinel» некролог и не начали задавать вопросы.

Тери посетила «Центральную крепежную корпорацию», чтобы поблагодарить коллег Робби за их поддержку во время тяжелой болезни сестры. Но как только она вошла в здание, несколько человек решили, что Тери и Робби — одна и та же женщина. Теперь, с появлением некролога, они начали расследовать факты. Сначала они попытались дозвониться в больницу, в которой, как предполагалось, тело Робби было оставлено для медицинских исследований, но обнаружили только, что такой больницы не существует. Затем они обнаружили, что церковь в Техасе, к которой принадлежала Робби, также полная фикция. Как ни странно, сотрудникам Робби не удалось также получить запись полиции в Далласе о смерти Робби, которая должна была быть зарегистрирована. Казалось, они оказались в фильме Альфреда Хичкока. Чем больше они копали, тем темнее все становилось, и в конечном счете не зная, куда повернуть дальше, они отправились к главе «Центральной крепежной корпорации» Рону Оджа:

Оджа начал свое собственное расследование, но раскрылись лишь те же самые непривлекательные факты: что женщина, известная им как Робби Хоман/Тери Мартин каким-то образом пытается совершить обман. Рон Оджа позвонил в полицию, полицейские опросили большинство людей, которые работали с Робби Хоман. Кроме того, полиция тоже подняла некролог, придя к тому же заключению, что и все остальные.

12 января 1983 года Тери Мартин была арестована в книжном издательстве. Полиция спросила ее имя, и, согласно их записи, она ответила невозмутимым тоном что ее зовут Одри Мария Хилли. Она также добавила, что она сбежала от правосудия и хочет вернуться в Алабаму, и что она обвиняется в мошенничестве. Конечно, когда проверили эту информацию, полиция открыла истинную причину, почему Мария Хилли сбежала от правосудия, ее вернули в Аннистон, чтобы там представить перед судом.

На этот раз залог был установлен в 320 тысяч долларов, и неудивительно, что не нашлось желающих внести его. Однако что потрясло всех, так это желание Кэрол Хилли посетить мать. После первого визита в тюрьму, дочь навещала Марию еще много раз, оказывая матери моральную поддержку.

В мае того же года Мария Хилли предстала перед судом за убийство мужа и попытку убить дочь. Главным свидетелем обвинения была, конечно, Кэрол Хилли, и как решила команда защиты Марии, наилучшим способом атаки было попытаться доказать, что Кэрол — морально неустойчивая девушка, принимающая наркотики, которая принимала мышьяк, пытаясь совершить самоубийство. Томас Харман, защитник Марии, сказал: «У нас есть доказательства, что Кэрол Хилли часто пользовалась наркотиками… что Кэрол Хилли на деле или лесбиянка, или была вовлечена в гомосексуализм. Кроме того, мы надеемся доказать, что у Кэрол Хилли были по меньшей мере три попытки совершить самоубийство».

Слава богу, стратегия защиты провалилась, — Кэрол Хилли не только выдержала атаку, но холодно и спокойно давала показания. Ряд свидетельств представила суду сестра фрэнка Хилли, Фрида, которая показала, что ее брат говорил, будто Мария делала ему уколы, когда он болел. Но самый сильный удар защите нанесла сама Мария Хилли. Она почему-то забыла, что в 1979 году давала полиции большое интервью, записанное на пленку, где признавалась, что делала своей дочери уколы. Во время этого интервью Мария также признавалась, что она психически неустойчива и, вероятно, нуждается в медицинской помощи. Когда обвинитель предъявил пленку в качестве свидетельства, суд над Марией Хилли благополучно закончился.

8 июня 1983 года Одри Мария Хилли была признана виновной в убийстве Фрэнка Хилли и в покушении на Кэрол Хилли, и на следующий день она получила пожизненное заключение плюс еще двадцать лет. Ее перевезли в женскую тюрьму Тутвилер в Ветумпке, штат Алабама, где в 1983 году классифицировали как среднеопасную заключенную, а в 1986 году переклассифицировали как минимально опасную. В качестве таковой она подпала под программу нахождения днем вне тюрьмы. A 19 февраля Хилли удостоилась еще большей привилегии: трехдневного отпуска, который она использовала, чтобы навестить своего мужа, Джона Хомана. Проведя с ним два дня в отеле, она сказала Хорману, что собирается навестить могилы родителей и встретится с ним позднее в ресторане. Мария Хилли никогда больше не объявилась. Конечно, по возвращении в номер Хоман нашел записку, написанную рукой Марии Хилли: «Дорогой Джон, надеюсь, ты сможешь простить меня. Я собираюсь исчезнуть. Так будет лучше для всех. Мы будем снова вместе. Пожалуйста, дай мне час на то, чтобы выбраться из города. Записку уничтожь».

Через четыре дня, 27 февраля, в «Лос-Анджелес Таймс» сообщалось следующее:

«Черная вдова попалась в собственные сети — Одри Мария Хилли, которую на три дня отпустили из тюрьмы навестить в отеле второго мужа, была грязной и вела себя неадекватно, когда ее нашли в четверг на крыльце какого-то дома в сельской местности. Через три с половиной часа доктора объявили Хилли умершей, указав на отсутствие одежды и гипотермию в качестве основной причины смерти.»

То была постыдная, печальная смерть для любого, не говоря уже об Одри Марии Хилли — великой актрисе в организации побегов и сильной женщины. Но ее смерть, вероятно, больше говорит о ее жизни, чем что-либо другое, потому что она показывает собою, насколько неустойчива психически должна была быть Мария в течение всей своей сверхпутаной и путающей все карты жизни.

Валерия Мессалина. Римская Лолита

Когда не очень умный, но с положением мужчина пятидесяти лет влюбляется в очень привлекательную и очень умную девушку пятнадцати лет, он обычно выглядит жалко.

Из «Я, Клавдий», Роберта Грейвза

Римская империя породила несколько необычайно политически проницательных, жестоких и амбициозных женщин, способных украсить страницы истории. Среди них такие личности, как Ливия Аугуста — сварливая жена великого Цезаря Августа; Поппея, которая была второй вероломной женой императора Нерона, и волчица Агриппина Младшая. Но только имя Валерии Мессалины прошло сквозь века как синоним всего гнусного и порочного в женском роде. А если к тому же осознать, что ей было лишь пятнадцать, когда она познакомилась с императором Клавдием и вышла за него замуж, и только двадцать два, когда она умерла, еще сильнее поражает то, как она умудрилась заслужить такую феноменально дьявольскую репутацию.

Валерия Мессалина была третьей женой Тиберия Клавдия Цезаря который стал императором после того, как его племянника Калигулу убили в 41 году н. э. Прежде чем Клавдий взошел на трон, его никогда не считали значимым человеком, в основном из-за физической неполноценности, которой он страдал с детства. Некоторые современные комментаторы относят его состояние к церебральному параличу, но в то время его просто считали слабоумным, уродом и калекой, что практически спасло ему жизнь, когда солдаты зачищали дворец от известных им сторонников и родственников Калигулы после его смерти. Однако Клавдий, знатная персона по рождению, пользовался поддержкой некоторых отрядов преторианской гвардии и поэтому сумел спастись во время побоища вместе со своей молодой женой Мессалиной.

Мессалина тоже происходила из знатного рода и обладала обширными семейными связями. Ее матерью была Домития Лепида (внучка Марка Антония), а отцом — знаменитый римский консул Валерий Мессалла Барбат. Благодаря своему происхождению Мессалина пользовалась множеством привилегий, но самым важным было то, что она принадлежала к семье Калигулы. Поэтому девочка с раннего возраста была посвящена во все интриги двора и прекрасно знала о непрочности человеческой жизни, особенно в среде правящего класса, и тем более под деспотичной, тиранической властью Калигулы. Во время своего правления ничто не приносило Калигуле такого наслаждения, как посещение массовых кровавых церемоний, проводимых в римских амфитеатрах. Во дворце тоже можно было наблюдать множество кровавых сцен, а также проявлений жестокости и подлости. При этом будущий муж Мессалины, Тиберий Клавдий, был всего лишь вялой тенью, бродящей на заднем плане, которая наслаждалась едой и политическими интригами. Никто и никогда не мог предположить, что он станет значимой фигурой, тем более взойдет на трон, поэтому, когда Мессалина выходила за него замуж, вероятно, делала она это, скорее, чтобы породниться с влиятельным семейством, чем надеясь, что Клавдия когда-либо коронуют императором.

Клавдий был женат раньше. Еще молоденьким мальчиком он был дважды помолвлен, сначала с Эмилией Лепидой, правнучкой императора Августа, а затем с Ливией Медуллиной. Первая помолвка была расторгнута, когда семья Эмилии Лепиды оскорбила императора, а вторая невеста не дожила до дня свадьбы, она умерла от таинственной болезни. Клавдий женился на Плавтии Ургуланиле, но вскоре развелся с ней из-за ее «скандального поведения и подозрения в совершении убийства»^[9]. Вскоре после этого он женился снова, на этот раз на Элии Петине, но она оказалась не лучше своей предшественницы, и опять на почве непутевого поведения. Валерия Мессалина стала поэтому третьей женой, они познакомились, когда Клавдию было пятьдесят лет, а ей — пятнадцать. С точки зрения Мессалины едва ли союз мог быть идеальным, но вот как Роберт Грейвз в первом томе приукрашенной биографии Клавдия описывает чувства пожилого мужчины, Клавдия, к молоденькой девушке: «Мессалина была необыкновенно красивой девушкой с черными, как гагат, глазами и кипой вьющихся черных волос. Она не произносила ни слова, лишь таинственно улыбалась, что сводило меня с ума от любви к ней»^[10].

Без сомнения, Грейвз основывал свое описание на найденных воспоминаниях современников, но даже если это было и не так, легко понять, что для пятидесятилетнего мужчины девочка пятнадцати лет показалась бы необыкновенно красивой. Ни в одном историческом источнике ничего не сказано о том, как могла относиться пятнадцатилетняя девушка к стареющему мужчине, да еще калеке, но, возможно, в этом и кроется причина того, почему репутация Мессалины такая, как она есть. Потому что независимо от того, насколько развитой девочкой она была, Мессалина, выходя замуж, должна была испытывать некоторую тревогу, если не страх, перед тем, что ей придется делить с Клавдием постель. Несмотря на это, дело продвигалось, они поженились без пышной церемонии примерно в 38 году н. э. И вскоре, в 39 году, Мессалина родила дочь Октавию. После вероломного убийства Калигулы в 41 году Клавдий был коронован императором, и Мессалина оказалась в роли царствующей императрицы. Она приняла эту роль с огромным апломбом, отпраздновав свое новое положение, которое еще упрочилось, когда в 41 году она родила Клавдию ребенка мужского пола, которого нарекли Британиком. Как мать прямого наследника, она теперь стала пользоваться еще большим влиянием на мужа и его приближенных. Несомненно, Мессалина была привлекательной женщиной, потому что говорили, что даже на ранней стадии ее замужества она поддерживала отношения с несколькими любовниками. Ее власть над мужем была такова, что многие годы он не замечал ее распутства и жадности. Даже когда Клавдий стал подозревать, какую жизнь ведет его супруга, он оказался слишком робким мужчиной, чтобы предпринять какие-либо действия, предпочитая потворствовать каждому ее капризу.

По иронии, первые признаки ее коварной природы проявились, когда она испытала приступ бешеной ревности. Приняв трон, мягкий, прямодушный Клавдий сообщил, что хочет вернуть из ссылки двух своих племянниц, Агриппину Младшую и Юлию Ливиллу. В Понтию их сослал император Тиберий после того, как их брат Калигула изнасиловал их. Агриппина и Юлия были детьми брата Клавдия — Германика, а Клавдий обещал, что всегда будет заботиться об их безопасности. В их возвращении Мессалина почувствовала угрозу. Она знала, что муж всегда благоволил к этим женщинам, но когда он вернул им их владения и прежние богатства, а также восстановил их титулы, ревность Мессалины перехлестнула все границы. Особенно она невзлюбила Юлию, которая, похоже, привлекла внимание Клавдия (см. также главу об Агриппине Младшей). Юлия была красивой женщиной, имевшей большой опыт в искусстве обольщения, и без сомнения Мессалина заметила, что власть над мужем ускользает от нее. Она тут же объяснила Клавдию, что то, во что он ввязывается, является инцестом, и Клавдий, которому не оставили другой возможности, был вынужден снова отправить Юлию в ссылку с судебным приговором: «Lex de Adulteriis», а там несчастная женщина была тайком убита, вероятно, по приказу Мессалины.

Учтя данный печальный опыт, Мессалина утешилась тем, что ее план осуществился так успешно. Говорят, что позднее любой, кто осмеливался встать у нее на пути, немедленно становился жертвой ее жестокости. По ее приказам были казнены несколько придворных, и она организовывала бесчисленные сфабрикованные якобы государственные измены, прелюбодеяния и растраты. Мир Мессалины стал страшным, и вскоре не осталось никого кто бы осмелился бросить ей вызов.

Но из какого источника исходят эти ненависть и жестокость? Будучи еще ребенком, при дворе Калигулы, Мессалина была свидетелем огромного числа именно таких закулисных заговоров. Кроме того, она также знала о безмерной коррупции при дворе, не говоря уже о пышности и разврате, которыми отмечалось правление Калигулы, далеко отошедшее от норм морали и семейных ценностей времени Августа. В то время как жена императора Августа, Ливия Друзилла Августа — Mater Patriae Римской империи рядом с мужем, Pater Patriae — пыталась жить жизнью, основанной на принципах римского консерватизма, Мессалина встала на совершенно противоположную тропу.

Аппий Силан был одним из первых, кто испытал это на себе. Он женился на матери Мессалины, Домитии Лепиде, и в то же время он был в дружеских отношениях с императором Клавдием. Силан был всеми любим, занимал высокий пост, но несчастье разразилось, когда юная Мессалина дала ему понять, что считает его привлекательным. Отвергнув ее авансы, Силан попытался объяснить, что он ее отчим, а также близкий друг ее мужа. Оскорбленная Мессалина поклялась, что отомстит. Она заручилась помощью слуги по имени Нарцисс, который рассказал императору о своем сне, в котором Силан протыкал сердце Клавдия кинжалом. Добавляя масла в огонь, Мессалина сообщила Клавдию о похожем сне, в котором Силан пытался убить императора, чтобы таким образом попасть на трон самому. Клавдий был не тем человеком, который отворачивается от знаков и предзнаменований, ему не оставалось ничего другого, как только убить Силана.

Это стало тем поворотным событием, которое определило репутацию Мессалины как императрицы, и которое заставило нескольких членов Сената отреагировать сочинением планов свержения с престола Клавдия и его интриганки жены. Один из планов заключался в убийстве пары и замене их на троне императором Долматии. Однако этим планам не суждено было осуществиться, потому что, согласно свидетельствам современников, Мессалина учуяла, что затевается, и, заявив, что действует от имени государства, выловила заговорщиков. Их имения были конфискованы, и любой, лишь отдаленно связанный с заговором, был казнен. Опьяненная казнями и своим неприступным положением, Мессалина дала понять всем, что даже малейшее отступление от ее приказов будет жестоко наказываться. Кроме того, жадная до имущества богатых чиновников, она начала извлекать выгоду из положения жены императора, продавая свое влияние любому, кто мог позволить себе оплатить императорское благоволение. Это включало продажу с выгодой для себя гражданства, передачу контрактов на строительство тому, кто предложил наивысшие взятки, и назначение на должности высоких чиновников тех, кто наполнял ее кошелек золотом.

Тут заложена еще одна из множества причин, почему Валерия Мессалина получила свою дошедшую до наших дней репутацию — после смерти Калигулы основное население жаждало приобрести правителя, который бы уважал традиции и ценил основные консервативные моральные качества. Они нашли нужного им человека в лице Клавдия, но жители Рима требовали также, чтобы рядом с ним стояла добродетельная жена. Им нужна была фигура, которая если бы уж и была небезупречна, то хотя бы считалась безупречной: женщина вроде Ливии Друсиллы Августы, которая помогала бы мужу сохранять традиционные ценности. Ливия старалась во всех направлениях воплощать женские добродетели, и в одежде, и в скромности поведения. Даже если все это и было наигранным (некоторые комментаторы, включая Сутона, Тацита и Плутарха сомневались в ее искренности), результат оставался тем же, потому что в глазах людей она и ее муж умудрились создать образ правителей, сдержанных в рамках самодержавия.

Но Мессалина презирала традиции и не собиралась жить по стандартам своей предшественницы. Совсем наоборот. Список пороков, приписываемых ей, был длинным и постыдным, и помимо развращенности, непревзойденной была ее алчность. Например, многие годы она домогалась садов Лукулла, которые располагались на Коллис Хорторум (холм-сад в Риме). То был прекрасно возделанный кусок земли, славящийся своей красотой и принадлежащий одному из ведущих римских сенаторов, Валерию Асиатику. Зная, что она не может завладеть садами иначе, как лишь закулисными интригами, Мессалина обвинила Асиатика в подстрекательстве к убийству Калигулы. Улики были хилыми, скорее, их вообще не существовало, но Мессалина заставляла Клавдия верить в каждое произносимое ею слово, и Асиатик был приговорен к смерти. Единственной уступкой, которую сделал Клавдий несчастному, было то, что он мог убить себя сам, и Асиатик выбрал местом совершения самоубийства сады Лукулла. Хирурги вскрыли ему вены на ногах, и он истек кровью в теплой ванне.

Это было деяние низкого пошиба, одно из тех, что запятнали репутацию Мессалины. Она стала оскорблением для всего римского, для всего, что считалось прекрасным, выдающимся. Хотя некоторые обвинения можно было бы отклонить как досужие сплетни, другие свидетельства окружены плотным кольцом доказательств.

Связь со знаменитым римским танцором, Мнестером, как раз такой случай. Мессалина была совсем молоденькой женщиной, когда впервые увидела этого человека и сразу подпала под его обаяние.

Мнестер происходил из низкого крестьянского сословия. В юности он пас коз, но с младых ногтей этот молодой человек упорно и настойчиво обучался искусству танца. Когда он, наконец, приехал в Рим, его репутация превосходного танцора опередила его. Имя Мнестера стало мерилом уровня артиста, как и имя актера Роски. Мессалина была в состоянии восторга. Она поставила статуи Мнестера в городе и в императорском дворце и наняла поэтов воспевать его физическую красоту. Однако, боясь быть замешанным в темные дела с императрицей за спиной ее мужа, Мнестер, как говорят, отклонил притязания Мессалины. Не обескураженная, Мессалина продолжала уговоры, пока наконец молодой человек не ответил, что будет выполнять любые ее требования, если Клавдий подтвердит еежелания. Мессалина немедленно направилась к мужу и, как говорят, сообщила ему, что Мнестер порой отказывается выполнять ее приказания. Она хотела, чтобы Клавдий довел до каждого, что ее указания должны выполняться с большим уважением. Клавдий выполнил просьбу жены, вызвал танцора к себе и приказал, чтобы тот в точности выполнял все, что хочет Мессалина. Таким образом, Мнестер стал любовником Мессалины — прямо под носом у императора.

Никто из бывших любовников не смог положить конец заговорам и интригам Мессалины, кроме одного. Им оказался назначенный на должность консула Кай Силий, который считался самым красивым мужчиной в Риме. Говорят, что Силий однажды попался на глаза Мессалине, и она страстно увлеклась им. Тацит в своих «Анналах» так описывает эту безрассудную страсть:

«Она (Мессалина) настолько неистово влюбилась в Кая Силия, молодого знатного римского красавца, что выдворила из его постели Юнию Силану, высокородную леди, и держала любовника только для себя одной. Силий не оставался в неведении по поводу своего неприличного поведения и опасности, но отказ наверняка означал бы гибель, и он надеялся на спасительное разоблачение. Приз также был велик, поэтому он утешал себя ожиданием будущего и наслаждался настоящим. Что касалось ее, то она постоянно демонстрировала пренебрежение маскировкой перед многочисленной свитой Силия. Она часто посещала его дом, осыпала его деньгами и почестями и, наконец, как будто империя перешла к другому правителю, рабами и свободными гражданами. Во владениях любовника видели даже мебель императора»^[11].

То, что Мессалина решила не прятать своего романа от любопытствующих глаз, показывает, или насколько наивной она была, веря, будто сможет избежать наказания, или насколько защищенной чувствовала себя в любви Клавдия. В конце концов, Клавдий никогда не проявлял других чувств кроме снисходительности, к своей юной супруге, поэтому он сам мог дать согласие на ее внебрачные любовные похождения, лишь бы она была удовлетворена. Существует веское свидетельство в поддержку этого предположения, так как именно в это время Клавдий дарит Мессалине собственное крыло во дворце, где она может жить своей жизнью и без помех принимать друзей. Мессалина вовсю использовала подарок, она устраивала бессчетные оргии, на которые приглашала всех подряд: актеров, свободных граждан, рабов, послов. Существует множество предположений того, что Мессалина была нимфоманкой. Хотя эти сообщения были написаны исключительно комментаторами-мужчинами, которые меньше склонны прощать, если речь заходит о сексуальных отклонениях в поведении женщин, но в их предположениях наверняка присутствует зерно истины.

Как бы то ни было, история сохранила свидетельства, что несколько связей Мессалины заходили слишком далеко, и, пытаясь спрятать следы распутства, таких друзей и любовников убивали. Клавдий, как муж и император, вовлекался во все эти убийства. Без сомнения, ему сообщали, что один любовник что-либо замышляет против него, а другой присваивает государственные деньги, а так как Клавдий всегда выполнял просьбы жены, то мужчины быстро отправлялись на тот свет.

Теперь же император оказался в опасности, он мог стать посмешищем. По своему положению он считался жителями Рима полубогом, и хотя Клавдий выполнял свои политические функции весьма разумно, своевольное и опрометчивое поведение Мессалины начало рушить его репутацию. Люди стали говорить, что слабость императора виновна в отталкивающей разнузданности его жены. Нужны были какие-то срочные и радикальные меры, и возможно, что после семи лет все более беспутной жизни, Мессалина дала ему прекрасный повод, когда решила выйти замуж за своего любовника Кая Силия.

Существует несколько версий происшедшего. Некоторые источники предполагают, что Мессалина обманула своего дурня-мужа, заставив его согласиться на «временный развод», объяснив это тем, что она получила предупреждение о его мучительной смерти при таинственных обстоятельствах, если он останется ее мужем. Клавдий был счастлив, как далее повествует рассказ, выполнить ее просьбу и позволить ей выйти замуж за очередного простака, которого в результате настигнет смерть, как и следовало ожидать.

Но наиболее убедительным доводом кажется тот, что Мессалина решила, будто политическая позиция Клавдия стала заметно слабеть. Родной брат Клавдия начал предъявлять права на императорский трон, и семья Кая Силия была сильным кланом, который поддерживал соперника Клавдия. Ведь после того, как убили Калигулу, Цезонию поймали и закололи солдаты, а их двухлетней дочери Друзилле размозжили голову о стену. Клавдия они считали слабым и неспособным справиться с грузом обязанностей, поэтому кто же подойдет лучше, чем могущественная семья, которая пользуется уважением преторианской гвардии, да и армии в целом?

Конечно, оба объяснения выглядели нелепыми, что не ускользнуло от Тацита:

«Я хорошо понимаю, это кажется ложью, будто кто-то может оказаться настолько глупым, — в городе, где знают все и ничего не скрывают, и что этими «кто-то» стали молодой консул и жена императора; что в назначенный день, перед должным образом вызванными свидетелями они предстанут вместе якобы с целью узаконить свое замужество; что она выслушает слова друзей жениха, принесет жертву богам, займет свое место среди гостей, щедро раздавая поцелуи и знаки внимания, и проведет ночь законной любви, которую ей обеспечит свадьба. Но эта история не для того, чтобы вызвать удивление; я опираюсь на то, что слышал, и на то, что записали наши отцы»^[12].

Как говорят, церемония состоялась, когда Клавдий находился с официальным визитом в Остии, совершая жертвоприношение богам. Было выпито много вина, играла музыка, и Мессалина с наслаждением танцевала со своим новым «мужем» Силием, который был увенчан правильно сплетенным венком из плюща. По возвращении Клавдию доложили, что произошло, хотя даже тогда до него еще не дошла суть вины Мессалины. Он не был склонен действовать против жены, и это произошло только когда один из доброжелателей убедил его, что Мессалину наконец следует призвать к ответу.

Паллус был самым любимым слугой Клавдия, и в последующие годы стал его министром финансов при казначействе империи. Однако во время ниспровержения Мессалины он выступал в близком союзе с Агриппиной Младшей, которая давно наметила выйти замуж за Клавдия. Между собой Агриппина и Паллус договорились шпионить за Мессалиной. Когда Клавдий вернулся из Остии, и Палтус, и другой сторонник Агриппины, Нарцисс, посчитали своим долгом проинформировать императора о предательском поступке его жены.

Клавдий призвал во дворец своих самых могущественных друзей и несколько часов допытывался у них о поведении жены. Прежде всего он спросил мнение человека по имени Турраний, управляющего государственными житницами, затем выслушал Люсия Гету, начальника преторианской гвардии. Оба признали, что Паллус сообщил правду. Мессалина действительно «вышла замуж» за своего любовника. Они подсказали Клавдию, что для него необычайно важно заручиться поддержкой армии и думать в первую очередь и больше всего о собственной безопасности, а уже потом — как отомстить жене.

Дни Мессалины были сочтены. Несмотря на любовь к ней Клавдия, несмотря на то, что она была матерью двух его детей и на ее способность убедить Клавдия в чем угодно, на этот раз она зашла слишком далеко.

Клавдий вернулся в императорский дворец, твердо решив избавиться не только от Кая Силия, но также от жены и всех гостей на ее так называемой свадьбе. Для этого Остия срочно вызвали в трибунал, где он не стал ни защищать себя, ни просить о пощаде, он лишь попросил, чтобы его смерть быта быстрой. Так же повели себя еще несколько знатных горожан, которые присутствовали на свадьбе, попросив быстрого конца своей жалкой жизни. Единственный человек среди обвиняемых, вопрос о котором решался дольше, был танцовщик Мнестер, который просил Клавдия о милосердии, заявив, что у него не было выбора, он обязан был принять участие в церемонии. Клавдий был склонен согласиться с ним, и, как говорят, собирался простить актера, но в последнюю минуту советчики отговорили императора потворствовать злу всепрощением. Клавдий должен проявить твердость, утверждали они, особенно когда дело касается государства, трон которого в опасности. Поэтому все свадебные гости были преданы смерти, после чего обратили внимание на главную виновницу этого отвратительного дела — Мессалину.

Говорят, что когда дело дошло до спальни, то, несмотря на то, что под вопросом находилась его честь, решимость Клавдия улетучилась, и он начал колебаться по поводу судьбы жены. Кроме того, целый спектакль разыграли двое его обожаемых детей. Октавия и Британик, которых Мессалина послала к отцу чтобы они умоляли его о сохранении жизни матери. Ситуация стала совсем скверной, дурно пахнущей, император был не в состоянии разрешить ее в одиночку. В результате придворным, в особенности Нарциссу, пришлось взять бразды правления в свои руки и приказать центурионам убить Мессалину. Они нашли жену Клавдия в садах Лукулла, где, как говорят, она сидела рядом с матерью Домитией Лепидой, и писала слезные письма отдалившемуся от нее супругу.

Увидев гвардейцев, Мессалина попыталась совершить самоубийство, приняв достойный конец. Для римлян такая смерть была предпочтительнее, особенно когда мотивом служило желание избежать бесчестия наказания, и в особенности, когда он или она принадлежали к знатному роду. В своей «De Ira», Сенека описывает самоубийство, как одно из высших проявлений свободы:

«Куда бы вы не направили свой взгляд, повсюду есть способы закончить ваши несчастья. Видите эту пропасть? Вниз лежит путь к свободе. Видите это море, этот колодец? Там находится свобода — на дне. Видите это дерево, остановившееся в росте, приносящее вред, бесплодное? И все-таки, с его ветвей свисает свобода. Вы видите свое горло, свою глотку, свое сердце? Они — пути спастись от рабства. Разве пути выхода, которые я показал вам, слишком трудны, разве они требуют слишком много мужества и сил? И вы еще спрашиваете, где путь к свободе? Любая вена в вашем теле»^[13].

Мессалина, надеясь найти достойный выход, схватила кинжал и попыталась перерезать себе запястья. Она успела сделать несколько надрезов, но к несчастью безуспешно. Один из центурионов закончил за нее работу, заколов ее. То был печальный конец для молодой женщины, но учитывая ее поведение в сочетании с непрочностью жизни при императорском дворе, едва ли странный.

Почти немедленно по всему Риму были сняты статуи Мессалины. Несмотря на то, что дети оплакивали ее уход, Клавдий ни на мгновение не пожалел о смерти беспутной супруги. И хотя он поклялся, что никогда больше не женится вновь, очень скоро он обратил свое внимание на Агриппину Младшую. Бывшая соперница Мессалины была также племянницей Клавдия. Но Тацит с болью вынужден объяснить: «Когда семья снова собралась, он уговорил группу сенаторов внести предложение, что следует принудительно, в интересах общества, заключить союз между ним и ею; и что другие дяди, таким же образом, свободны жениться на племянницах, хотя до настоящего времени это и считалось инцестом»^[14].

Мессалина не ушла из памяти людской рано и быстро. При жизни она поражала и веселила древний мир своим постыдным поведением, и в смерти ее репутация продолжала зачаровывать людей. Интриги и неистовство Мессалины гарантировали, что ее имя запомнится надолго после смерти.

Агриппина Младшая. Повелительница ядов

Меня критикует, кто хочет, любой,

Даже поэты не прячут издевки,

Что руки мои не знакомы с иглой,

А женщины ум — лишь ловкость, сноровка:

И даже когда я в делах гениальна —

Украдена мысль или это случайно.

Из «Пролога» Анн Брадстрит

Рожденная в самом сердце Римской империи, Агриппина Младшая наслаждалась непререкаемостью прав, полученных при рождении. Ее мать, Агриппина Старшая, была дочерью Агриппа и Юлии, которые являлись представителями двух самых влиятельных семей древнего Рима, Юлианов и Клавдиев, а ее отец был знаменитым военачальником Германиком (племянником императора Тиберия). Неудивительно, что с такими знаменитыми предками жизнь Агриппины Младшей протекала в центре имперского Рима и что жажда власти проснулась в ней уже в ранние годы. Даже на самого радостного ребенка повлияли бы интриги и заговоры, витающие вокруг него. Ее отца убили, когда девочке было всего три года, и, по словам одного из комментаторов, она росла «в отталкивающей атмосфере злобы, подозрительности и преступности»^[15]. Кроме того, что она была сестрой будущего императора Калигулы, она была еще матерью императора Нерона и стала четвертой женой императора Клавдия.

Агриппина Младшая родилась в Оппидум Убиорум на Рейне у Германика и Агриппины Старшей примерно в 16 году н. э. В детские годы Агриппины ее отец пользовался огромной популярностью среди населения Рима. Сутоний описывает его как «существо выдающегося физического и морального совершенства. Он был красивым, храбрым, непревзойденным мастером греческого и латинского ораторского искусства и письма, с заметным каждому добросердечием, талантливым, со способностью завоевывать всеобщее уважение и любовь»^[16]. После достижения успеха в различных военных операциях в Германии, император Тиберий оказал ему в 15 году н. э. триумфальный прием, последний такой прием, оказанный военачальнику, не являющемуся коронованным императором. Однако Тиберий был не только другом, но необычайно страшным врагом и, говорят, когда стало ясно, что Германик пользуется поддержкой населения как справедливый принцепс не только Рима, но и императорских войск, Тиберий отравил его. Германик умер в восточном городе Антиох в 15 году н. э. Якобы уже пребывая на смертном одре, он обратился к жене, умоляя подавить жажду мести и гнев на императора, если не ради мужа, то хотя бы ради детей; настаивая, чтобы по возвращении в Рим она не подстрекала своих сторонников или кого-либо более могущественного, чем она, отомстить императору. Этот наказ был выше сил Агриппины Старшей и она не последовала ему. По возвращении в Рим, уверенная, что Тиберий замешан в убийстве ее мужа, она явно продемонстрировала, что не является союзницей императора. Тогда Тиберий, боясь, что амбиции могут привести Агриппину к попытке заменить его на троне одним из своих собственных сыновей, выслал ее на остров Пандатерия, расположенный на запад от берегов Италии. В 33 году н. э. Агриппина Старшая умерла от голода, организованного, вероятно, по приказу императора, хотя официальная версия гласила, что она совершила самоубийство. Двое ее сыновей, Друз и Нерон, попали под гнев императора еще раньше и умерли до смерти матери. Нерон «совершил самоубийство», предположительно перерезав себе горло, а Друза заморили до смерти голодом в тюрьме. Как ни странно, но, убив ее старших сыновей, Тиберий сжалился над младшим. Гаем Цезарем, который больше известен своим прозвищем — Калигула. Сначала мальчика отослали в дом его бабушки Антонии, но затем, когда сыну Агриппины Старшей исполнилось девятнадцать лет, он получил императорский указ присоединиться к Тиберию на острове Капри. Следующие шесть лет своей жизни Калигула провел у Тиберия, и правитель даже называл его наряду со своим внуком Гемеллием, одним из претендентов на императорский трон.

Еще подростком Калигула проявлял черты беспокойной, маниакальной натуры, что особо проявилось, когда он приобрел власть. Согласно Сутонию, «Калигула не мог контролировать свою природную жестокость. Он любил наблюдать за пытками и наказаниями и, изменяя внешность с помощью париков и накидок, предавался ночами удовольствиям в виде оргий и скандалов»^[17]. Распутство довело его до того, что он изнасиловал трех собственных сестер, Друзиллу, Агриппину Младшую и Юлию Ливиллу. Сохранились свидетельства, что когда о поведении Калигулы доложили Тиберию, император проследил, чтобы всех трех женщин быстро выдали замуж, утихомирив пересуды о гнусном поведении их брата.

Мужем Агриппины оказался Кнай Домиций Агенобарб. Он был на двадцать пять лет старше своей жены, очень богат, но печально известен жестокостью, и властностью. Союз просто не мог быть идеальным для своевольной Агриппины, а впоследствии и для римлян, так как в результате этого брака появился сын, который позднее станет известен как император Нерон.

В 37 году н. э. император Тиберии умер. Ему было семьдесят семь лет, и правил он немногим более двадцати трех лет. Для римлян Калигула являлся естественным преемником, поэтому Гемеллия быстренько отодвинули в сторону (не прошло и года, как он был мертв, предположительно, убит), предпочтя сына Германика. В конце концов, кто лучше удержит бразды правления, как не ребенок такого уважаемого, благородного военного лидера? Калигула родился, чтобы стать императором, и никто не принял во внимание его подозрительные моральные устои. Поступая почти всегда противоестественно, Калигула официально ввел на должность своей любовницы любимую старшую сестру, Друзиллу, но продолжал также отношения инцеста с младшей, Агриппиной. Калигула также организовал для Друзиллы свадьбу с одним из своих ближайших друзей и союзников, Марком Эмилием Лепидом (который по слухам был любовником Калигулы). В это время Друзилла была замужем за Люсием Кассием Лонгином, но по настоянию брата развелась с ним и вышла замуж за Лепида. Этот союз подходил династическим планам Калигулы, потому что, не имея собственных детей, он назвал своим преемником Лепида, чтобы в случае его смерти его любимая сестра автоматически стала бы императрицей. Вероятно, к счастью, этого не случилось, так как Друзилла внезапно умерла. Агриппина, которая никогда не упускала появлявшейся возможности, попыталась занять место сестры в сердце Калигулы. Потерпев неудачу, Агриппина сменила курс и направила свое внимание на Лепида, пообещав ему, что если он убьет ее брата, она выйдет за него замуж. Она вовлекла в свои махинации третью сестру, Юлию, и еще нескольких человек. Конечно, план был обречен на провал, и, раскрыв его, Калигула убил Лепида и сослал обеих сестер в ссылку.

Можно было бы предположить, что в данной ситуации Агриппина уменьшит свои амбиции, но такое предположение далеко от истины. Имея время, она начала планировать свое будущее, ожидая очередного поворота фортуны. Ей не пришлось ждать слишком долго, потому что едва минуло восемнадцать месяцев с тех пор, как ее выдворили из Рима, Калигулу убили. Шел 41 год н. э., и хотя существует несколько различных предположений о том, как его убили, обычно принимают версию, что император погиб от меча и что фатальный удар нанес Кассий Херея — человек, над изнеженностью которого Калигула постоянно насмехался.

В Сенате прошли бурные дебаты, кто может наследовать трон и наконец решили, скорее по случайности, чем по зрелому размышлению, что императором станет 51-летний Тиберий Клавдий Друз. Всегда считавшийся немного туповатым, а также слабовольным. Клавдий тем не менее был добрым человеком, и одним из первых его действий стало возвращение из ссылки племянниц.

По возвращении Агриппина забрала сына у растившей его золовки, Домиции Лепиды. Эти женщины всегда испытывали взаимную антипатию, неприятие же лишь усилилось, когда Домиция уговорила Клавдия жениться на своей пятнадцатилетней дочери Мессалине. Вскоре в этом союзе Мессалина родила сначала дочь (Октавию), а затем сына (Британика), усилив, таким образом, ярость Агриппины, когда она поняла, что ее шансы на получении власти быстро уменьшаются. Тем не менее она сохраняла уверенность, что увидит себя и своего сына во всемогуществе и начала хорошо продуманную кампанию по смещение Мессалины.

Бесчестная почти во всем, Агриппина снова вышла замуж. Кнай Домиций Ахенобарб умер. Новым кандидатом в супруги стал Пассиен Крисп, он был и богатым, и влиятельным — качества, которые сулили Агриппине стать одной из самых выдающихся, уважаемых дам в римском обществе. По контрасту с ней Мессалина выглядела все более и более несоответствующей своему статусу. Она была необузданной, буйной, грубой — не самые лучшие качества для жены императора. Агриппина понимала, что со временем это должно сработать ей на руку. В конце концов, Мессалина наверняка совершит что-нибудь необдуманное, вызвав, таким образом, гнев своего мужа, и тот обратит свой взор на более стабильную, более социально приемлемую Агриппину.

Не привыкшая оставлять что-либо на волю случая, Агриппина подослала младшую сестру Юлию к Клавдию, пытаясь проверить, насколько он лоялен по отношению к Мессалине. Но план не удался и сестру Агриппины отправили в ссылку, а чуть позже с помощью агента Мессалины осторожно убрали. После этого Мессалина уверовала, что у нее непоколебимое положение и что Клавдий стерпит самые ее безумные выходки. Она начала устраивать оргии прямо во дворце, над всеми насмехаться, устраивать при дворе роскошные приемы и заводить бесчисленные любовные романы.

За ее спиной Агриппина по-прежнему строила планы, заводя связи с некоторыми наиболее доверенными придворными Клавдия. Один из таких позднейших планов заключался в том, чтобы завести дружеские отношения с человеком по имени Паллант, который занимал должность императорского казначея. Паллант и Агриппина шпионили за Мессалиной и повсюду распространяли истории о ее распутствах. Наконец, Мессалина зашла слишком далеко и вышла замуж за Кая Силия. Но даже тогда Клавдия принуждали предпринимать какие-то действия, это по настоянию Палланта и другого придворного по имени Нарцисс — обоих, без сомнения, инструктировала Агриппина. В конце концов, Клавдий отдал приказ убить свою жену.

Теперь для Агриппины освободилась сцена, чтобы разыграть перед императором свой спектакль. И в этом ей снова помог Паллант, который, когда Клавдий заявил, что снова готов жениться, предложил Агриппину. Он смог убедить императора, что она не только красива и умна, но является также матерью внука Германика, и к тому же еще достаточно молода, чтобы рожать детей. Поэтому выбор был сделан в пользу Агриппины, хотя существовало еще несколько препятствий, которые нужно было преодолеть. Первым было то, что она была замужем, но муж Агриппины вскоре очень кстати умер. Многие источники утверждают, что Агриппина отравила Пассиена Криспа, но при отсутствии улик подозрение так и остается лишь подозрением. Вторым препятствием было то, что Агриппина являлась племянницей Клавдия, а по римским законам женитьба дяди на племяннице считалась инцестом. Этот потенциальный барьер вскоре, однако, был преодолен, путем утверждения в Сенате нового декрета, санкционирующего такой союз. Наконец-то Агриппина достигла своей долгожданной цели. Она приобрела власть, так как была рождена для роли императрицы. Согласно описанию Тацита в «Анналах», она въехала в Рим в церемониальном экипаже, чем намеревались подчеркнуть «почтение к женщине, которая до настоящего дня остается уникумом — как дочь великого полководца и сестра, жена и мать императоров»^[18].

Не желая почивать на лаврах, Агриппина также довела до сведения всех, и особенно своих противников, каким влиянием она теперь обладает. Лоллия Павлина как раз и была одной из противниц — третья жена императора Калигулы, — она была признанной красавицей и боролась с Агриппиной за руку Клавдия. Поэтому Агриппина возненавидела Лоллию Павлину и, значит, замыслила ее падение. В конце концов, наилучшим способом одолеть соперницу стало обвинение Павлины в обращении к астрологам и магам, а также к «Певцу Апполону» по поводу женитьбы на императоре. Услышав такие обвинения, Клавдий вместо того, чтобы спросить у самой Лоллии, правдиво ли сказанное, отправился прямиком в Сенат и заявил, что Лоллия Павлина замышляет что-то дьявольское против государства. План Агриппины сработал великолепно. Сенат, в ужасе от обвинений, выдвинутых Клавдием, немедленно конфисковал все имущество Лоллии Павлины и отправил ее в ссылку, где заставили покончить жизнь самоубийством. Роберт Грейвз в своем романе «Бог Клавдий» добавляет также, что Агриппина приказала принести голову Лоллии ей во дворец: «Агриппина подняла ее за волосы я, поднеся к окну, открыла ей рот. «Да, это голова Лоллии, все в порядке», — сказала она мне (Клавдию) удовлетворенно, когда я вошел в комнату»^[19].

Другой жертвой Агриппины стала женщина по имени Кальпурния, которая вызвала гнев императрицы лишь тем, что однажды Клавдий, проходя мимо, похвалил красоту молодой женщины. Кальпурния оказалась немногим более удачливой, чем Лоллия Павлина, но тем не менее и она сильно пострадала — все имущество было конфисковано.

После этого Агриппина расправилась с матерью Мессалины, Домицией Лепидой (что должно было, учитывая их давнее соперничество, доставить Агриппине огромную радость), а также либо расправилась, либо вышвырнула из дворца всех наиболее доверенных слуг и помощников Мессалины. Стараясь укрепить свое положение императрицы, Агриппина также наметила свадьбу своего сына Нерона на Октавии, дочери Клавдия от Мессалины. Существовала лишь одна помеха этому плану: Октавия уже была помолвлена. Агриппина быстро отбросила это препятствие в сторону, начав с привычного — с распространения слухов, что молодой человек имеет любовную связь, инцест с собственной сестрой (ирония положения заключалась в ее собственных отношениях с Клавдием). Это привело к мгновенной высылке юноши из Италии в вечную ссылку. Помолвка Нерона с Октавией состоялась, и опять можно было бы подумать, что на этом завершится стремление Агриппины к утверждению своего превосходства. Но ничто, казалось, не могло сбить ее с намеченного курса.

Немедленно после помолвки Нерона с Октавией, Агриппина начала обрабатывать Клавдия, чтобы он усыновил Нерона. Как и прежде, она призвала себе в поддержку Палланта, чтобы он упомянул при императоре, что Тиберий «усыновил» Калигулу: не будет ли это таким же щедрым жестом, если Клавдий сделает то же самое для Нерона? Подтекст был очевиден. У Клавдия уже был сын от брака с Мессалиной. Мальчика звали Британиком, и всем, кто знал его, было очевидно, что Клавдий был очень близок с ним. После смерти Клавдия юноша почти наверняка станет преемником отца, но Агриппина не могла вынести мысли о потере власти так скоро. Поэтому она обрабатывала мужа день и ночь, пока он не поддался ее желаниям, и не усыновил Нерона. С этого момента ситуация резко осложнилась, потому что усыновление означало, что Нерон теперь помолвлен с родной сестрой, и вопрос инцеста снова поднял свою уродливую голову. Как всегда, у Агриппины на все был готовый ответ, и Октавию официально удочерили в другой семье.

Власть Агриппины теперь достигла почти недосягаемых высот. Ее постоянно видели в обществе императора, сидящей рядом с ним в его колеснице. Она еще усилила свои позиции, собрав огромное состояние и посадив собственных сторонников на ключевые правительственные посты. Именно поэтому, а не исхода из каких-то определенных свидетельств, некоторые ранние историки (в особенности Сутоний, Тацит и Дио Кассий) предположили, что Агриппина виновна в убийстве своего мужа. В конце концов, она уже контролировала уклад жизни империи, а также имперскую полицию, и к тому же утвердила положение своего сына как наследника трона. Согласно Сутонию:

«Большинство людей считает, что Клавдий был отравлен; но спорят когда и кем. Некоторые говорят, что евнух Халотий, его официальный дегустатор, дал ему яд во время обеда со священниками Юпитера в Цитадели; другие — что Агриппина сделала это сама на семейном банкете, отравив блюдо с грибами, его любимую пищу. Такие же разногласия существуют и по поводу того, что случилось потом. Согласно большому объему собранной мной информации, он потерял дар речи, всю ночь страдал от ужасных болей и умер перед самым рассветом. Другая версия гласит, что он впал в кому, но вырвал все содержимое желудка и был отравлен вторично, или жидкой кашей — с объяснением, что ему требуется пища, чтобы восстановить силы — или посредством клизмы, с объяснением, что его внутренностям также требуется очищение»^[20].

Если согласиться с рассуждениями Сутония, что это Агриппина отравила Клавдия, то вероятно, у нее был соучастник или соучастница, и все улики указывают на женщину по имени Локуста. Есть записи, что число случаев отравлений в Древнем Риме резко увеличилось и вышло из-под контроля во время правления императоров Юлия — Клавдия. Гораций в «Salires» упоминает трех профессиональных отравителей: Канидия, Мартина и последнюю, но не менее важную, именно Локусту. Любимым ядом, вероятно, были растительные производные, то есть растения, которые включали алкалоиды белладонны, такие как болиголов, аконит и тис, современные источники если и упоминают, то очень редко, что-нибудь специфическое. Как бы там ни было, но Клавдия убили. Ему было шестьдесят четыре года, то был печальный, если не сказать позорный конец того, что являлось относительно мирным периодом правления. Но это не было единственным пережитым унижением старого императора. Говорят, что после его смерти Агриппина различными «прикладываниями» поддерживала его тело теплым, пока не были сделаны все «устройства, чтобы обеспечить права наследования Нерона»^[21].

Наконец, 12 октября 54 года новой эры преторианская гвардия объявила Нерона императором, и в его честь по всему Риму были устроены празднества. Некоторые горожане спрашивали о его праве на престол, ссылаясь на то, что у Британика больше законных прав на императорский трон, но к счастью Нерона, разговоры не пошли дальше роптания, и он получил бразды правления в свои руки. Однако так как ему было только семнадцать лет, он не мог официально править от собственного имени. Поэтому Агриппина взяла на себя роль, самозванного регента, и даже после того как Нерон вошел в возраст, нужно признать, он все еще находился под ее влиянием. Ей дали титул АВГУСТА, означающий «императрица», и ее портрет появился рядом с портретом сына на каждой монете в государстве. Эта последняя привилегия была уникальна, потому что до этого момента изображения правящих женщин империи появлялись на монетах только после их смерти. В этот период Агриппина добилась, также, чтобы все возможные соперники на трон (кроме Британика) были или сосланы, или убиты. Знал Нерон о совершаемых матерью убийствах или нет, он наверняка сознавал, что она правила несколько лет с ним вдвоем, не причиняя вреда ему лично. Тем не менее почтительное отношение, которое Агриппина проявляла к своему сыну, не могло длиться вечно, а Нерон начал открывать для себя, какое удовольствие дает абсолютная власть, как ранее это прочувствовала его мать.

Нерон был беспутным молодым человеком, который, несмотря на стремление в молодости стать актером или певцом, позднее позволил проявиться темным сторонам своей натуры, совершив множество злобных и жестоких поступков. Он тратил деньги как воду, наслаждался оргиями, совращал девочек и мальчиков и вообще вел сверхраспутную жизнь. Еще хуже, и особенно хуже в глазах его матери, было то, что он начал оказывать Агриппине мало уважения. Будучи женат на Октавии, он завел любовную интрижку с бывшей рабыней, теперь свободной женщиной по имени Акта. Агриппину разрывало от ярости не только то, что сын глумился над своим браком, но еще и то, что она не хотела видеть бывшую рабыню своей соперницей из-за его привязанности к ней, и, что еще хуже, не желала видеть ее своей невесткой. Нерон также прогнал доверенное лицо Агриппины, Палланта (который, как некоторые считают, стал к этому времени ее любовником). Этот поступок явился, по-видимому последней каплей, и, доведенная до крайности, Агриппина начала угрожать сыну тем, что она заменит его на императорском троне старшим братом, Британиком. Чтобы угроза выглядела более реальной, Агриппина начала проявлять необычайный интерес к своему пасынку. Выведенный из себя уже тем, что его положение императора подрывается, Нерон воспринял предупреждение матери очень серьезно, и вскоре прибег к услугам Локусты, которая и отравила его названного брата.

Благополучно убрав с пути Британика, Нерон распространил свою ярость по очереди сначала на ближайших друзей матери, потом на ее доверенных лиц. С помощью двух своих наиболее надежных советчиков, Сенеки и Бурра, он убил Палланта, убрал вооруженную охрану Агриппины и отменил все ее титулы. Затем Агриппине велели покинуть дворец. Лишенная всех титулов и доступа в императорский дворец, Агриппина потеряла значительную часть власти. И все-таки эта женщина не отказалась от поисков влиятельного лица, и, вместо того чтобы затаиться, решила найти другую кандидатуру, чтобы заменить Британика и сохранить угрозу Нерону. То был неумный, плохо продуманный план; Нерон повсюду имел шпионов, и заговор Агриппины вскоре был раскрыт. В ее новую резиденцию послали комиссию, чтобы определить степень ее виновности. На этот раз Агриппине удалось при помощи длинной, элегантной речи отбиться от всех выдвинутых против нее обвинений, но в следующем своем шаге она не была так удачлива. Странно, но Агриппина решила, что наилучший способ победить сына — это вступить с ним в отношения инцеста.

Согласно Тациту, она дождалась, пока сын насытится вином и хорошей едой, а затем предложила ему себя, «тщательно одетая, готовая к инцесту». Агриппина ласкала сына и покрывала его сладострастными поцелуями, расположившись так, что не могла не привлечь внимания нескольких придворных и чиновников. В этот момент, видя, что император вырывается из материнских объятий, Сенека решил послать на помощь Нерону Акту. Молодая экс-рабыня действовала быстро, она шепнула на уxo своему любовнику, будто по городу уже поползли слухи, что император придается плотским утехам в инцесте, и что Агриппина, вовсе не стыдясь того, что вытворяет, наслаждается в новой для себя роли обольстительницы. Кроме того, Акта упомянула, что армия ни за что не потерпит, чтобы император порочил себя такой грязью.

Поверив, что в матери заключена причина всех его неудач, Нерон решает убить Агриппину. Но это задача была не такая уж легкая. Несмотря на потерю во многом своего могущества, Агриппина все еще грозный противник. Согласно Сутонию, Нерон трижды пытался отравить мать, но каждый раз неудачно, потому что Агриппина заранее продумывала ходы защиты. Наконец Нерон построил разваливающуюся лодку, которая, будучи спущенной на воду, распадалась на куски и тонула. Якобы желая примирения, он написал матери, что приглашает ее присоединиться к нему в Байе, чтобы отпраздновать праздник Минервы. Агриппина появилась в должное время, присоединившись к сыну на галере, но когда она прибыла, Нерон заставил одного из капитанов организовать несчастный случай, предоставив Агриппине для отплытия домой негодное судно. Когда празднество и пир закончились, Нерон пересадил Агриппину в разваливающуюся лодку. Но и этот план провалился. Остаток ночи Нерон провел, ожидая новостей о ее смерти, но ему сообщили только, что лодка действительно затонула, однако, благодаря богам, Агриппина смогла доплыть до берега.

Может быть, Агриппина и подозревала о скверном розыгрыше еще до «несчастного случая», но если нет, то один этот инцидент уж точно должен был убедить ее. Когда лодка тонула, она заметила на берегу женщину, которая кричала, что это мать императора, поэтому ее нужно срочно спасать, но затем Агриппина увидела, как кто-то из толпы ударил женщину дубинкой, убив на месте. Подозрения, что ее жизнь в опасности, подтверждались, хотя Тацит замечает, что «она понимала — единственный способ избежать попадания в ловушку, это делать вид, что ничего не подозреваешь». Помня об этом, она послала сыну весточку, что боги благоволили к ней, и, хотя Нерон хотел немедленно навестить мать, она просила его подождать, пока оправится от тяжелого испытания.

Не желая, однако, ждать. Нерон отбросил соображения осторожности и послал на виллу матери группу вооруженных офицеров, приказав, чтобы она никогда больше не проснулась.

И опять существует несколько разных версий о том, как точно умерла Агриппина. Сутоний говорит, что убийство было обставлено как самоубийство, и что после ее смерти «Нерон примчался осмотреть ее труп, критически ощупал ее руки и ноги и, между бокалами вина обсудил их достоинства»^[22], в то время как другие историки писали, что ее убили несколькими ударами меча в живот и что потом, чтобы спрятать следы гнусной пьесы, труп сожгли на костре.

Кажется лишь справедливым, что жадная в своих амбициях достичь не только политического влияния, но также огромного богатства, и замешанная в убийствах такого большого числа людей, Агриппина Младшая стала, наконец, жертвой, а не преступником. Современные историки думают примерно так же, замечая, что для женщины не только неестественно использовать свою женственность в качестве средства достижения власти, но это вызывает презрение. Единственный, кто, похоже, страдал после ее смерти, был убивший ее человек. Говорят, что до конца жизни Нерона мучила совесть, иногда его посещал дух Агриппины, а порой его преследовали Фурии. Даже после того, как он нанял оккультистов, чтобы изгнать память о ней, она все еще терзала его совесть и являлась в его сны. К несчастью для людей, которыми он правил, даже эти ужасы не излечили Нерона от его кровавых страстей. До самой смерти в 68 году новой эры он оставался таким же, как до него была его мать, — кровожадным и жестоким.

Цы Си. Императрица-дракон

Никогда слово «мир» не должно вылетать из уст наших высокопоставленных чиновников, и они никогда не должны позволять ему задерживаться даже на момент в их груди. В такой стране как наша, с ее огромными пространствами, протяженными на несколько десятков тысяч ли, с ее необъятными природными ресурсами и сотнями миллионов населения, если каждый из вас докажет лояльность своему императору и любовь к стране, чего нам бояться какого бы то ни было захватчика? Никому не позволяйте даже думать о заключении мира, но предоставляйте каждому возможность бороться, чтобы защитить дом своих предков от разрушения и разграбления, а могилы — от безжалостной руки захватчика.

Из секретного указа Цы Си своим вице-королям, 21 ноября 1899 года (Придворная жизнь в Китае: столица, ее чиновники и население, Исаак Тейлор Хедланд. Нью Йорк, Ф. X. Ревеля, 1909)

Во многих аспектах пекинский императорский Сити с его лабиринтами улиц и стенами внутри стен — это отражение спирально развивающейся истории императорского Китая и в особенности правления императрицы-дракона. В середине 1830‑х годов, когда родилась императрица-дракон, Китай находился в расцвете своего могущества, но ко времени ее смерти в 1908 году из-за бесчисленных политических переворотов и противоборства с западной цивилизацией, династия Цин умерла, императорский Китай развалился.

Цы Си родилась 29 ноября 1835 года во времена Манчжурской династии. У нее было два брата и сестра, но родители не были богатыми людьми. Ее отец, Хой-чжэн, был второстепенным манчжурским мандарином, ничтожным, как и тысячи других второстепенных чиновников, которые населяли Пекин в то время. Единственный луч света, который падал на его имя, это унаследованная честь принадлежать к одной из восьми военных организаций — «Рыцарь Знамени с голубой каймой». Помимо этого он не имел никаких других достоинств. Хой-чжэн не был ни влиятельным, ни богатым, и в результате он не смог заработать довольно денег, чтобы дать детям достаточно хорошее образование. Тем не менее Цы Си, будучи способным ребенком, умудрилась как-то научиться зачаткам чтения и письма, что было немалым подвигом, так как в те дни китайские женщины почти всегда оставались неграмотными. Однако, согласно законам общества, в котором она жила, ее судьбой стало положение наложницы, и в 1851 году, когда Цы Си было только шестнадцать лет, ее отослали к императорскому двору, где набирался новый императорский гарем. Сяньфен принял трон после смерти своего отца, императора Даогуана, и Цы Си, будучи дочерью «Рыцаря Знамени с голубой каймой», была отобрана вместе с сестрой посетить императорский дворец. Она оказалась одной из шестидесяти девушек, подходящих на эту освященную веками роль, и ее семья позаботилась, чтобы, когда они с сестрой пойдут во дворец, на них были бы самые прекрасные одежды, которые семья только могла себе позволить. На смотринах отобрали двадцать восемь девушек, и Цы Си оказалась в их числе, хотя ее зачисление в императорский гарем вовсе не означало, что она автоматически окажется возле трона, так очень часто наложницы никогда вообще не видели императора.

14 июня 1852 года, когда окончился официальный период оплакивания старого императора, Цы Си была официально произведена в Kuei Jen (Важная Персона), что означало посвящение в наложницы самого низшего ранга. В это же время другая из нескольких отобранных, девушка по имени Цыань, была произведена в Pin, в наложницы на ранг выше, чем Цы Си. Всего несколькими неделями позже Цыань поднялась еще выше и стала супругой Сяньфена. Ее короновали императрицей, и, понимая инстинктивно, что Цыань выпала судьба стать великой, Цы Си немедленно становится близкой подругой юной девушки. Цы Си внимательно наблюдает за интригами в императорском дворце и вскоре уже знает, что самыми влиятельными людьми внутри лабиринта стен являются евнухи.

Первоначально орден евнухов был создан, чтобы обеспечить подлинность императорских детей; так как евнухи были кастрированы, не возникал вопрос об их незаконных взаимоотношениях ни с императором, ни с наложницами. Многие годы их положение не было особенно высоким, но они стали очень влиятельными, так как день за днем общались с членами императорского дома. Цы Си, поняв, насколько они влиятельны, вскоре заключила союз с несколькими из них. Однако это не приблизило ее к императору, хотя в то время, когда она была наложницей, он отчаянно пытался избавиться от нескончаемых государственных дел.

Не таким императором был Сяньфен, чтобы сильно интересоваться политикой своей страны, и в начале его правления Китай постоянно страдал от повстанцев и от иностранцев. Вместо того чтобывстретить эти проблемы с поднятой головой, Сяньфен решил спасаться в летних дворцах, пытаясь игнорировать политические интриги, плетущиеся вокруг него.

В его отсутствие, Цы Си заняла себя тем, что стала вовсю пользоваться обширными библиотеками императорского дворца. То было прекрасно проведенное время. Она все глубже втиралась в доверие к евнухам, и, когда разрешали, продолжала встречаться с императрицей Сяньфена, Цыань.

По иронии судьбы, именно Цыань помогла Цы Си осуществить мечту о власти, потому что спустя три года после женитьбы на императоре, она все еще не подарила ему мальчика, наследника на престол Дракона. Поэтому мать Сяньфена вместе с министрами намекнула молодому императору, что это его официальная обязанность проводить больше времени с наложницами. Существует несколько разных версий, каким образом Сяньфен выбрал для такого важного дела Цы Си, но большинство склоняется к мысли, что, дружа с евнухами она уговорила их поставить впереди ее имя, как самую лучшую кандидатуру на эту роль.

Ее кампания оказалась успешной. Цы Си послали разделить с императором ложе. Этикет требовал, чтобы ее приводили в его покои голой и ставили у подножия кровати, откуда она должна была ползти туда, где лежал император.

Случилось ли все в первый же раз, во второй, или в третий, неизвестно, но их союз имел результат. 27 апреля 1856 года у двадцатилетней Цы Си родился сын. Назвали его Цзай-чунь, и он оказался единственным сыном императора Сяньфена. В награду Цы Си, которую уже произвели в Pin, теперь сделали Yellow Banner (Желтый Стяг). Как она позже записала: «Нужно признать, что я была умной женщиной, потому что сама вела свои сражения и выиграла их. Когда я прибыла ко двору, последний император очень привязался ко мне… Мне посчастливилось родить сына, что сделало меня неоспоримой фавориткой императора»^[23].

Однако отношения между императором и наложницей никогда не были устойчивыми и усложнились еще больше, когда под давлением непрерывного политического кризиса в Китае Сяньфен «спрятал голову в песок» и отказался знать о растущих трудностях своей страны. Повстанцы Тайпина на севере предпринимали особенно ожесточенные атаки на трон и это, вместе с вторжениями на севере Китая «иностранных дьяволов» — Британии и Франции — испугало молодого правителя. Вместо того чтобы стоять твердо и дать отпор врагам. Сяньфен бежал все дальше и дальше от противостояния (забившись под конец во дворец в горах провинции Жехэ). Его поведение бесило Цы Си — растерянная отсутствием у него мужества, она повернулась к императору спиной. Наконец, был издан особый декрет, по которому все пленные иностранцы должны были обезглавливаться, но то был не голос императора, то был голос Цы Си.

Головы покатились, хотя при отсутствии в столице Сяньфена его брат, принц Гун решил, что кровопролитие продолжаться не должно, и, несмотря на императорский декрет, подписал мирный договор с Британией и Францией. При успокоенной таким образом политической ситуации императора уговаривали, что он обязан вернуться в столицу, но он вдруг почувствовал себя настолько плохо, что не смог сделать этого. Положение Цы Си вдруг стало опасным. В Китае первородство не считалось законом, император, если считал необходимым, мог объявить любого из детей мужского пола в семье наследником трона. Помня об этом, Цы Си снова прибегла к дружбе с женой Сяньфена, Цыань. То был циничный, но необходимый шаг, потому что вскоре тридцатилетний Сяньфен оказался на смертном одре. Император чувствовал себя все хуже, и Цы Си все больше беспокоилась. Затем без всякого предупреждения последовало то, что она сама описала таким образом:

«Император практически не понимал, что происходит вокруг него, я поднесла сына к его постели и спросила, что он собирается предпринять по поводу наследника трона. Он не ответил на вопрос но как всегда в критических случаях я сохранила спокойствие и повторила: "Вот твой сын"; услышав это, он немедленно открыл глаза и произнес: "Конечно, он унаследует трон". Я естественно, почувствовала облегчение, когда это было решено раз и навсегда. Эта слова стали практически последними, которые он произнес»^[24].

26 августа 1861 года Сяньфен умер и сын Цы Си, Цзай-чунь, был объявлен императором. Но это оказалось не просто, потому что в течение трех месяцев между смертью Сяньфена и его похоронами, несколько членов двора привели в движение различные схемы приобретения власти. Проблема заключалась в том, что новый император не был достаточно взрослым, чтобы править страной. Цы Си вместе с семью другими «регентами» (включая Цыань) были назначены управлять империей. Конечно эта властная структура, когда регент встает против регента была обречена, и в должном порядке принц И и принц Чунь были признаны виновными в преступлениях против государства, и им было «позволено совершить самоубийство». Третий регент, Су-шин, был казнен путем отсечения головы, после чего его имения и громадное состояние были переданы в руки Цы Си и Цыань. Впервые на Цы Си свалилось огромное состояние, и почти в одну ночь она стала очень богатой.

Но если ситуация при дворе была более или менее устойчивой, то в огромной стране до этого было далеко. В пяти провинциях бушевала гражданская война, и в течение первых нескольких лет правления Цы Си умерли более двадцати миллионов человек — либо в результате войн, либо от голода. Бесконечные деревенские тракты были пустынны, а города разрушались. То были бесславные страницы в истории Китая.

Однако в это время Цы Си не стояла вдалеке от дел страны. На ежедневных встречах с принцем Гуном для обсуждения политических дел, она начала узнавать, как работает правительство и как набирается опыт в политических делах. Что при этом узнавал от Цы Си принц Гун, менее очевидно, но он без сомнения недооценил ее интеллект, видя в ней лишь женщину, которой он сможет манипулировать по своему желанию. Вот что говорит Марина Варнер в составленной ею биографии Цы Си: «На этом этапе никто не видел в двадцатишестилетней матери императора Цзай-чуня ничего больше, чем просто приятную, хорошенькую, смышленую экс-наложницу. Она спотыкалась о ступеньки высшей власти как о камешки на тропинке»^[25].

В течение нескольких следующих лет новая администрация встретилась с очень серьезными проблемами, такими как восстания внутри самого Китая. В особенности это касалось Тайпинского бунта, который все еще бушевал на севере, а также вторжения на китайскую территорию иностранных войск. Позднее, Цы Си прочно укрепилась во мнении, что не может и не будет жить в мире с «аутсайдерами», которых она считала во всех ношениях низшими существами.

В 1864 году Цы Си отпраздновала свое тридцатилетие. Она все еще выглядела молодой женщиной, но за короткое время развила огромное политическое чутье. Теперь она начала использовать приобретенный опыт, решившись для пробы разыграть беспрецедентный спектакль во время одной из аудиенций с принцем Гуном. Согласно свидетельствам нескольких исторических документов. Цы Си начала кричать и плакать, пока принца насильно не вывели из комнаты. Она заявила, что принц Гун пытался напасть на нее и в дальнейшем обвинила его в различных закулисных махинациях. Непонятно, была ли хоть доля правды во всем этом, но очевидно, что Цы Си не хотела больше оставаться на заднем плане. Она жаждала абсолютной власти, и чтобы продемонстрировать это, она унизила принца Гуна, а чтобы еще усилить унижение, возвысила его младшего брата, принца Чуня, который был женат на сестре Цы Си.

Данная принцу Чуню должность была весьма важной — он стал ответственным за образование молодого императора. Цы Си требовала теперь, чтобы все важные дела в стране адресовались непосредственно к ней, а не к принцу Гуну или к сорегентше Цыань, которая по-прежнему должна была подписывать все официальные документы двора.

По мере того как ее политическое влияние становилось все более сильным, а частная жизнь все более и более яркой, Цы Си подталкивала своих чиновников увеличивать налоги на и так уже обнищавшее население, и, чтобы поддерживать при дворе Дракона феодальную пышность, она начала продавать влиятельные места взамен на огромные денежные взносы на ее собственные счета. Утверждали, что внутри, в безопасной обстановке дворца, она ведет дикую, распутную жизнь. Если у Цы Си и был фатальный порок, так это именно то, что она обожала богатство. За время когда она была временной сорегентшей, бесконтрольные расходы на содержание Запретного Сити, и в особенности дворца, неимоверно взлетели.

Тем временем юный сын Цы Си, Цзай-чунь^[26], подрастал. К моменту ее тридцатилетия ему исполнилось девять лет, но, несмотря на полученное наилучшее образование, какое в состоянии была дать ему мать, юноша не проявлял глубоких интеллектуальных способностей. Для Цы Си это служило причиной горького разочарования, но она обожала сына, а он обожал ее. Оба безумно любили театр, и смотря пьесы, они иногда переодевались и играли сами. Однако ничто не могло скрасить одиночества, которое испытывал ребенок, будучи единственным существом мужского пола во дворце, населенном евнухами и женщинами.

У юноши не было товарищей для игр, не было ни родных братьев и сестер, ни двоюродных, которые могли бы составить ему компанию. Вместо этого все вокруг баловали и портили его. Ко времени когда он стал юношей, Цзай-чунь превратился в испорченного, распущенного молодого человека. В этом вопросе от Цы Си тоже не было толку — вместо того, чтобы настоять на участии сына в делах государства, она взвалила все дела на себя.

В 1872 году молодому императору исполнилось шестнадцать лет. То был возраст, когда ему предстояло выбрать жену и, соответственно, были привезены дочери нескольких манчжурских чиновников. Избранной во время процедуры кандидаткой в супруги императора оказалась восемнадцатилетняя Алутэ, девушка очень высокого происхождения.

Цы Си сразу же возненавидела свою молодую невестку. И хотя некоторые комментаторы утверждают, что это произошло из-за того что девушка была красивее, чем Цы Си, большинство историков склонны предполагать, что реальная причина крылась в угрозе заменить Цы Си в сердце сына, что, в свою очередь, означало для Цы Си потерю таким трудом завоеванного влияния.

Тем не менее 15 октября 1872 года состоялась свадьба и через несколько месяцев, 23 февраля 1873 года, Цзай-чунь (известный теперь как Тун-чжи) был официально коронован императором. Его правление не было ни славным, ни счастливым. Получив трон, он сразу же доказал, что не заинтересован в управлении страной, предпочитая продолжать буйные дни молодости. Император сильно пил и развлекался в обществе множества различных наложниц. Цы Си и не желала ничего иного. При сыне, который не интересовался делами государства, она без помех могла сохранить за собою роль правителя. Именно в этот период она начала реконструкцию Юаньминюаня: одного из самых роскошных летних императорских дворцов. Обожающая королевскую пышность, изнеженная натура Цы Си не могла отказаться от возможности восстановить эту великолепную резиденцию во всем ее прошлом блеске. Кроме того, при сыне на троне она имела право жить где ей угодно, и ничто не могло заставить ее въехать во дворец, который не соответствовал ее королевскому статусу.

Юаньминюань, когда-то жемчужина китайской короны, погиб от огня во время Тайпинского восстания. Работы, которые требовались для его восстановления, были очень дорогостоящими, и поначалу замысел Цы Си встретил сильное сопротивление. Были составлены отчеты, утверждающие, что неприлично тратить такие деньги на одно здание, когда большая часть страны еще стоит на коленях после Тайпинского восстания. А через год после начали работ обнаружили, что большинство строителей обманывают в расходах, и по приказу императора, восстановление дворца прекратили. Раскалившейся от ярости Цы Си пришлось отложить пока свои мечты о роскошной жизни, хотя долго ждать их возвращения не пришлось.

В 1874 году Тун-чжи, продолжавший беззаботную жизнь, заболел оспой. Вольной молодой император заявил, что «приглядывая некоторое время за делами государства, императрицы наградят меня своим великодушием, а я выкажу им вечную благодарность»^[27]. Хотя на самом деле Цы Си никогда полностью не отдавала бразды правления государством сыну, теперь она вернулась к власти официально. Несмотря на короткий период улучшения в декабре, молодой император умер 12 января 1875 года. Ему было всего девятнадцать лет, и он пробыл на троне немногим меньше двух лет. Ходили слухи, что Цы Си ускорила раннюю кончину сына не только тем, что толкала его к беспутной жизни, но и вспышками ненависти к Алутэ, которая, посещая мужа во время болезни, пыталась помочь ему выздороветь, рассказывая, какие замечательные дела они будут делать вместе, когда он наберется сил. А еще говорили, что Цы Си выволакивала Алутэ из спальни и била ее за самонадеянность. У Цы Си был отвратительный характер, который она демонстрировала на каждом шагу. Один из свидетелей описывает это так: «(Ее глаза) метали молнии, скулы заострялись, вздувались вены на лбу; она оскаливала зубы, будто ей сводило челюсти»^[28].

В день смерти ее сына был собран Великий совет, чтобы обсудить, кто займет трон. Важно, что Алутэ на нем не присутствовала. Вместо нее на троне Дракона восседала Цы Си, с вечно жалующейся Цыань рядом. В качестве вдовствующей императрицы у нее были все права говорить от имени своего покойного сына, и поэтому она предложила три возможные кандидатуры, две из которых сразу отмела, как неподходящие, отдав предпочтение третьей кандидатуре — Гуансюю, сыну принца Чуня и, что не удивительно, своему собственному племяннику. Едва ли стало неожиданностью, что ее выбор пал на трехлетнего ребенка — это давало ей прекрасный шанс продолжать руководить страной, пока Гуансюй достигнет зрелого возраста. Ребенок мог стать выбором более консервативных членов конфуцианского общества потому что назначение его императором означало (в силу родственных связей) нарушение древних законов «уважения предков». Это означало, что только наследник-мальчик (то есть сын) имеет право приносить жертву у могилы своих предков, а братья или кузены такого права не имеют. Гуансюй был кузеном умершего императора и поэтому, предлагая кандидатом его, Цы Си на деле бросила вызов древним законам и отшвыривала традиции. Тем не менее она храбро встретила шторм недовольства, и когда кандидатуры поставили на голосование, пятнадцать из двадцати пяти членов Совета согласились, что Гуансюй^[29] будет наилучшим выбором.

В ту же ночь Гуансюя привезли в Запретный Сити, где его приняла его тетя. 25 февраля 1875 года он формально занял место на троне Дракона и был объявлен императором.

Теперь Цы Си расчистила путь во власть как минимум еще на десять лет, но это также вызвало новые слухи о грязной пьесе, разыгравшейся во дворце, потому что среди прочего говорили, будто Гуансюй — ее собственный сын-бастард, появившийся в результате незаконной связи с «ложным» евнухом. Слухи еще разрослись после того, как 27 марта 1875 года Алутэ, жена бывшего императора, совершила самоубийство, приняв смертельную дозу опия. Многие заподозрили, что Цы Си приложила тут руку тоже, возможно заставив невестку покончить с собой, без конца твердя ей истории о том, что другие, более лояльные супруги, убивают себя после смерти своих мужей. А возможно Цы Си приказала кому-либо убить ее и обставить все как самоубийство.

К несчастью для Китая, второе правление Цы Си в качестве императрицы-дракона, которое длилось с 1875 по 1889 год, было бессистемным. Вскоре стало ясно, что ни она, ни члены ее Совета не имеют ни малейшего понятия, в каком направлении должен двигаться Китай, и поэтому политика делалась сама по себе. Это привело к быстрому падению экономики страны, что повлияло также на экономическое положение соседей Китая (таких как Корея, Бирма и теперешний Вьетнам), которые, чтобы выжить повернулись лицом к другим, более стабильным государствам.

В этот период Китай вступил в борьбу с французами в Индокитае, с японцами в Корее и с Великобританией в Индии, которые добивались расширения торговли на восток. Чтобы достигнуть своего, они начали сотрудничать с соседями Китая. В 1874 году, например, французы вынудили короля Вьетнама (тогда Аннама) подписать договор, позволявший Франции пользоваться привилегией суверена, которая раньше принадлежала Китаю. Взбешенная этой открытой демонстрацией неповиновения, Цы Си собиралась объявить войну своему вьетнамскому соседу, но, увидев, что ее не поддерживают собственные союзники, она вместо этого разогнала весь Великий совет. Эта свирепая расправа коснулась и принца Гуна, человека, который всегда был бельмом на глазу у Цы Си. Она заявила: «Принц Гун имел раньше привычку платить нам самой усердной помощью, но со временем его отношение стало меняться. Проявив самоуверенность и бессердечную удовлетворенность положением чиновника, он стал чрезмерно гордиться своим местом, проявив склонность к кумовству, лень и неумение»^[30].

На место принца Гуна она назначила несколько «людей, произносящих лишь "да"» и настояла на своем плане тотальной войны. Последовавшие события оказались необычайно кровавыми — обе стороны нанесли друг другу огромный урон, но, в конце концов, Франция победила, и Китай признал, что Вьетнам отныне будет находиться под французским правлением. Однако это не означало окончания для Китая трудностей за границей, потому что теперь Япония начала угрожать другому его соседу — Корее.

Все то, что сделало Цы Си таким популярным лидером в Китае (ее твердое убеждение, что не все нации равны), со временем поставило страну на колени, потому что она отказывалась видеть, что иностранная мощь легко может уничтожить авторитет Китая в его государствах-сателлитах. Однако война с французами во Вьетнаме и с японцами за Корею завершилась, и, чтобы восстановить государственный запас, стало необходимо поднять налоги.

В 1876 году наводнение уничтожило проселочные дороги юга Китая большой протяженности, принеся китайцам дополнительные лишения. За наводнением последовало нашествие саранчи, уничтожившей урожай этого года. Страна погрузилась в голод и нищету, от которых умерло от семи до двадцати миллионов человек. По контрасту с лишениями собственного народа, в Пекине императорский двор продолжал вести жизнь полную роскоши, и не было человека, который не сплетничал бы о бесстыдной расточительности перед лицом бедствия.

В 1881 году в возрасте сорока четырех лет от непонятной болезни умерла Цыань. Хотя судьбы императриц были сходны, так как их обеих привезли в Запретный Сити подростками, близки они никогда не были. На многие годы между ними пролегла трещина, вызванная тем, что молодой император Гуансюй, очевидно, предпочел Цыань, а не «новообретенную мать».

Но между двумя женщинами существовала и глубинная ненависть, и хотя, скорее всего, следующая история недостоверна, она проливает некоторый свет на то, как воспринимали Цы Си ее подданные. После Смерти Цыань ходили слухи, что при разговоре, состоявшемся между двумя женщинами несколькими днями раньше, Цыань призналась, будто у нее есть бумага Сяньфена, в которой он утверждает, что если Цы Си станет помехой императорскому двору, ее следует обезглавить. Сообщив это Цы Си, Цыань порвала документ, сказав, что все равно никогда не обратится к нему, потому что Цы Си ее подруга. Немного позже Цыань получила от Цы Си в подарок тарелочку пирожных, которые она отведала, после чего и упала замертво. Правдива эта история или нет, вывод ясен: Цы Си была жестокой женщиной, которая никому не позволяла встать у себя на пути.

После смерти Цыань Цы Си правила единолично следующие шесть лет; до тех пор, пока молодой император не стал достаточно взрослым, чтобы принять всю полноту власти.

Теперь Цы Си должна была уступить место законному правителю, но вместо этого она заручилась помощью нескольких влиятельных чиновников, приближенных к новому императору, и они умолили его, чтобы она осталась в правительстве в качестве советника. Молодой император выполнил просьбу, таким образом, Цы Си осталась у власти еще на несколько лет, в течение которых получила то, чего всегда домогалась, — летний дворец, в который, если бы возникла нужда (некоторые считали, что этот момент не наступит никогда), она могла бы уйти на покой.

Помогая и содействуя во всем вдовствующей императрице, отец императора, принц Чунь без сомнения также хотел удалить Цы Си от политической жизни страны, чтобы его сын мог править в мире. А сам император не разделял мнения Цы Си, считая, что ее политика слишком обращена внутрь государства. Гуансюй тянулся к знаниям Запада, не желая насаждать репрессивный режим. Он хотел создать нечто более близкое к европейской демократии.

Тем временем Цы Си вовсю тратила деньги на свой дворец, одежду, ювелирные украшения и сады. Сады, как говорят, были полны чудесных цветов — лилий, роз и жасмина, их украшали мраморные лесенки, беседки и озера. Наконец, когда молодому императору исполнилось девятнадцать лет, императрица-дракон покинула двор, удалившись в свой почти завершенный летний дворец. Теперь, в свои пятьдесят, Цы Си ублажала себя, тратя все больше государственных денег, и с возрастом, эта деспотичная женщина становилась еще более жестокой.

Ее придворные рассказывали, что она наслаждалась, наказывая и избивая свою свиту, а также применяя другие жестокие методы. Один раз, отдав приказ пороть, она злорадствовала: «Их не наказывали несколько дней, и они уже ждали этого. Я не разочарую их, дам им все, что они хотят получить»^[31].

В 1894 году Цы Си превзошла саму себя, задумав самый экстравагантный способ празднования своего шестидесятилетия, — каждый придворный обязан был пожертвовать в ее фонд двадцать пять процентов оклада. Соответственно, эта бесстыдная процессия роскошных подарков начала путь через нищую китайскую деревню по направлению к летнему дворцу Цы Си. Почти в то же время в Корее разразилось восстание. Восставшие хотели вышвырнуть и японских, и китайских господ, и хотя восстание было быстро подавлено, китайская и японская армии позднее начали сражаться друг с другом за суверенитет. Реально у китайцев было мало шансов на успех, потому что их армия изрядно обнищала за время расточительного правления Цы Си. По сравнению с ними японцы были монолитной боевой силой, полностью оснащенной современным европейским оружием. То был тяжелый удар для Китая, оказаться разбитыми японцами, которых они всегда называли «дикими варварами», и единственный раз в жизни Цы Си пришлось отказаться от своих планов, ей велели отменить празднование дня рождения.

В последующие дни и месяцы Китай понес громадный территориальный ущерб. 17 апреля 1895 года Китайское правительство подписало Симоносекский договор, который, если коротко, давал Японии суверенитет над огромным куском Китая. Видя это, и другие народы начали давить на Китай, изыскивая выгоды от явной слабости страны. Реформа была единственным способом двинуться вперед, но один человек стоял твердо и неизменно против, это была Цы Си.

Даже уйдя на покой, эта женщина сохраняла огромное влияние на двор. Поэтому советники императора порекомендовали ему посадить ее под арест, пока пройдут реформы Гуансюя. Однако, узнав об этом, Цы Си вместе с теми военными, которые сохранили лояльность только по отношению к ней, штурмом взяла запретный Сити и посадила под домашний арест Гуансюя.

Опять Цы Си взяла власть, только на этот раз она не собиралась быть марионеточным правителем. Она собиралась командовать безраздельно.

Поднажав, она заставила Гуансюя отречься от всех предыдущих реформ и, опираясь на ненависть китайцев ко всему иностранному, прочно закрыла Китай для иностранцев, и потащила страну к ее традиционным корням.

Кто бы мог тогда предсказать, что следующий политический всплеск последует от группы молодежи, которая будет ревностно отстаивать китайские традиции и с такой же страстью искоренять вмешательство иностранцев.

Боксерское восстание началось сначала в провинции Шандун, в районе Гуань, и получило свое название от боксирования с тенью, которым молодежь доводила себя до неистовства, прежде чем бросаться на свои жертвы — иностранцев. Доводящие себя до ярости боксеры были абсолютно лояльны по отношению к династии Цинов. Они так же ненавидели все иностранное, как и сама Цы Си, их целью было «истребить варваров»^[32]. Цы Си присвоила боксерам статус «народной армии» и оказывала им сильную поддержку.

Вскоре после того, как боксеры сформировались, начались убийства. Миссионеры, новообращенные китайцы, иностранные купцы: все подвергались нападениям. Здания сжигались и пленным отрубали головы. Напуганные тем, что происходит, иностранные правительства немедленно составили план вторжения в Китай, чтобы спасти тех своих граждан, кто еще оставался в живых. Большинство их находилось в Британской дипломатической миссии в Пекине, и именно к этому городу начали пробиваться вторгшиеся войска. Сначала они захватили Тяньцзынь, потом двинулись к столице. Более двадцати тысяч иностранных солдат начали марш в сторону Пекина, и теперь оставалось только вопросом времени, когда они овладеют городом целиком. Было трудно, китайская армия была деморализована, а боксерам вообще не платили за их труд. Фанатики Цы Си с трудом поднимались на борьбу.

Цы Си вместе с императором, его женой и наследником мгновенно спланировали бегство из дворца, переодевшись крестьянами. Однако, буквально за несколько секунд до того, как они вышли, наложница Жемчужина (самая любимая из гарема итератора) начала упрашивать Цы Си не бросать город, не подвергать империю опасности, повернувшись спиной к Пекину. Вместо того чтобы согласиться на просьбу наложницы, Цы Си приказала бросить ее в колодец в одном из дворов Запретного Сити.

Пробиваясь через сельскую местность с небольшой свитой преданных слуг, Цы Си впервые в жизни увидела нищету и голод, которые поразили ее страну. Потихоньку она добралась до Сианя, и, изгнанная из Пекина, под нажимом иностранных сил вынуждена была принять как условие казнь некоторых из поддерживаемых ею революционеров-боксеров. Иностранцы также требовали, чтобы были заплачены соответствующие репарации за казни 247 миссионеров, 66 иностранных жителей и 30 тысяч новообращенных китайцев, которые были убиты во время осады Пекина. Указанная сумма равнялась 450 миллионам лянов, что в наше время равно примерно 67 миллионам долларов. Договорившись обо всем, 20 октября 1901 года Цы Си почувствовала себя в безопасности и вернулась в столицу. Ее вступление было триумфальным, но хотя она попыталась провести некоторые из реформ, которые так бесили ее, когда у власти был Гуансюй, Китай был уже практически банкротом.

В 1907 году, у 74-летней императрицы-дракона случился удар. Почти одновременно с ней заболел и Гансюй, и 14 ноября 1908 года он умер. На следующий день, 15 ноября, диктуя прощальную речь к империи, которой она правила пятьдесят лет, Цы Си тоже умерла. Позже ходили слухи, что императрица, боясь как бы император Гуансюй не пережил ее, отравила его, хотя достоверность предположения проверить, конечно, невозможно.

Цы Си, императрица-дракон, была похоронена в склепе рядом с Сяньфеном и его женой Цыань 9 декабря. Ходили слухи, что ее похороны стоили империи более полутора миллионов лянов, нелегкое дело при существовавшем состоянии государственной казны. Династия Цин продлилась на три года дольше, после чего Китай превратился в республику.

И последний, унизительный штрих в биографии императрицы-дракона — в 1928 году ее мавзолей был ограблен, и все драгоценности и другие ценные предметы исчезли из гроба. Тело Цы Си осквернили, вытряхнув его из одежд и вышвырнув в грязь.

Екатерина Великая. Императрица всея Руси

Она страстная и пылкая. У нее яркий, прозрачный, гипнотический взгляд, как у дикого зверя. У нее высокий лоб и, если не ошибаюсь, на нем лежит печать долгого, вселяющего ужас будущего. Она задумчива и дружелюбна, и все-таки, когда она приближается ко мне, я автоматически отступаю назад. Она пугает меня.

Шевалье д'Он, приблизительно 1756 г.

В истории Екатерины II удивительным образом переплелись множество необычайно сложных, противоречивых фактов, событий и людей. Она всегда мечтала стать императрицей, что бы сделать Россию великой державой, но при этом обращалась с крепостными бесчеловечно, как с животными. Хотя ее никогда не обвиняли в убийстве, таинственные смерти ее мужа, Петра III и царя Ивана VI навсегда оставили под вопросом степень ее причастности к ним. До двадцати трех лет она оставалась девственницей, а после того как завела первого любовника, прославилась большим количеством мужчин, которые побывали в ее постели. Но самым удивительным было то, что Екатерина Великая, императрица всея Руси, на самом деле была немкой.

Рожденная в апреле 1729 года в прибалтийском портовом городе Штеттине (теперь в Польше). Екатерина при крещении была записана Софией Августой Фредерикой Ангальт-Цербстской. Ее родители, — оба из захудалых королевских родов, принц Xристиан Август, комендант Штеттина, и принцесса Иоанна, которая принадлежала к герцогскому дому Гольштейнов. Несмотря на это, ни один из родителей не имел больших денег. В детстве София страдала из-за полного отсутствия интереса, которое Иоанна явно демонстрировала по отношению к дочери, но все изменилось, когда в возрасте пятнадцати лет ее отобрали как возможную невесту для российского Великого князя Петра, внука Петра Великого.

София была одной из нескольких кандидаток на эту высокопрестижную роль, и ее выбрали, вероятно, только из-за того, что она была захудалого королевского рода, и все решили, что она будет вечно благодарна за оказанную честь и поэтому ею легко будет манипулировать. Принцесса Иоанна необычайно обрадовалась новости, так как постоянно ощущала себя пойманной в капкан провинциальной жизни. Это был ее шанс вырваться, доказать самой себе и другим, что она рождена для больших дел.

10 января 1744 года мать и дочь с радостью отправились к русскому императорскому двору, где сначала, 9 февраля, их приняла императрица Елизавета, тетя Великого князя Петра. По свидетельствам современников, молодая София чуть не потеряла сознание, когда впервые увидела ее, пораженная внушительной фигурой пожилой императрицы, на которой сверкало серебряное муаровое платье, переливающееся бриллиантами и жемчугами.

Принцесса София, несмотря на перенесенные в детстве болезни, которые оставили незначительный след на ее внешности, не была гадким утенком. У нее были длинные черные волосы, светлая кожа и яркие голубые глаза. Рот был хорошо очерчен, ресницы — длинные и черные. Короче, она была вполне привлекательной девушкой, и за несколько следующих дней, должно быть, произвела хорошее впечатление на императрицу, потому что, в конце концов, невестой Великого князя выбрали ее.

Но тут, к несчастью, сказка заканчивается. София не сразу увидела назначенного ей в мужья молодого человека, а когда это наконец произошло, впечатление вовсе не было радостным. Будучи мальчиком, Великий князь перенес тяжелую форму оспы в результате которой на его коже остались глубокие следы, волосы поредели. Как описывают современники, у него были очень толстые губы, которые доминировали на лице. Но хуже всего было то, что Петр был совсем еще незрелым юношей, он предпочитал играть в солдатики, чем развлекать свою молодую гостью. Тем не менее этот союз выдвигал Софию во главу династии, и поэтому она покорно согласилась со всем, что ей предлагалось.

28 июня 1744 года она приняла новое имя — Екатерина Алексеевна и отреклась от лютеранства в пользу православной веры. На следующий день состоялась помолвка, и 21 августа 1745 года, когда Екатерине исполнилось уже шестнадцать, пару обвенчали в Казанском соборе. Состоялась пышная церемония, о какой любая девушка могла лишь только мечтать. Брачная ночь принесла Екатерине сплошное разочарование, так как Петр предпочел играть с игрушками, а не завершать свой брак. Позднее Екатерина писала в мемуарах: «Я бы полюбила своего мужа, если бы он хотел или хотя бы был достоин быть любимым. Но в начале своего замужества я пришла к нескольким жестоким заключениям по поводу него. Я сказала себе: "Если ты полюбишь этого человека, ты станешь самым несчастным существом на земле. Следи за каждым своим шагом. Как только начнет появляться привязанность к этому джентльмену, подумай о себе, мадам"»^[33]. Поведение Петра становилось все более и более нестабильным, и не удивительно, что ночь за ночью королевское бракосочетание так и оставалось незавершенным. Говорят, что однажды вечером Екатерина вошла в спальню и нашла там висящую с потолка мертвую крысу. На заданный вопрос муж ответил, что крыса совершила государственную измену. Были и другие эксцентричные выходки, например, когда Петр решил, что хочет тренировать собак и заполнил спальню животными, чей запах был настолько силен, что Екатерина заболела. Брак Екатерины не был завершен в течение семи лет, но именно в это время, по контрасту с всевозрастающим неустойчивым поведением мужа, она отдавала все силы изучению русского языка и освоению сложностей русской православной веры. Она была необыкновенно умной молодой женщиной, которая жадно читала и получала удовольствие от интеллектуальных занятий.

Тем не менее все ждали появления наследника трона. Убедившись, что невозможно сделать этого от мужа, Екатерина (некоторые говорят, с одобрения императрицы Елизаветы) завела своего первого любовника. Им оказался камергер Сергей Салтыков. Салтыков был необычайно красивым мужчиной и, хотя он был женат, безумно желал завести роман с женой Великого князя. Кроме того, Великий князь сам многие годы имел связи с кучей фавориток, одной из которых была менее чем привлекательная графиня Елизавета Воронцова.

В 1754 году Екатерина забеременела от Салтыкова. Хотя все знали, что ребенок не от мужа, когда она родила, мальчику дали титул Великий князь Павел. Салтыкову посоветовали отправиться в путешествие за границу, а ребенка отдали императрице Елизавете, которая заявила, что ребенка будут воспитывать под ее наблюдением. Сердце лишенной ребенка, страдающей от потери любовника Екатерины окаменело. Барон де Бретой, который служил в Москве, писал о ней в это время:

«Похоже, эта принцесса собрала в себе все возможные амбиции. Ее привлекает все, что может добавить блеска ее власти. В империи расцветут наука и искусства, полезные для внутренней экономики страны проекты будут приняты. Она будет стараться реформировать администрацию судов и укрепить законы. Но ее политика будет основана на макиавеллизме; и я не удивился бы, если в этом она станет равной королю Пруссии. Хитрость и фальшь — вот пороки ее характера; горе тому, кто слишком доверится ей. Любовные связи могут превратиться в камень преткновения ее амбиций и стать фатальными для мира в душе. Эта страстная принцесса, которую пока еще держат в узде страх и понимание внутренних проблем, не будет знать удержу, как только она поверит, что твердо стоит на ногах»^[34].

Следующим фаворитом Екатерины стал польский граф Станислав Понятовский. Хотя и не такой красавец, как Салтыков, он был, тем не менее, хорошо образованным, добрым человеком, которому нравилась компания Екатерины. Он был ее следующим любовником, но, кто знает, может быть, и одним из самых дорогих людей в ее жизни.

Григорий Орлов, как и четыре его брата, был офицером императорской гвардии, его заметили за привлекательность и физическую силу. Юношей, он получил образование в кадетском военном корпусе в Санкт-Петербурге, и до знакомства с Екатериной успел послужить и был ранен на Семилетней войне. Он не был глубоко интеллигентным человеком, не был государственным деятелем, но живо интересовался текущими событиями и вскоре стал полезным союзником Екатерины. Орлов своими государственными делами оправдывал правильность выбора Екатерины, и вся семья Орловых вместе с их друзьями и знакомыми гордилась, что их будущая императрица выбрала одного из них себе в наперсники. А для Екатерины это гарантировало поддержку российской императорской армии.

25 декабря 1761 года императрица Елизавета Петровна умерла, и через несколько дней Петр был возведен на престол. Еще в бытность Великим князем, он постоянно проявлял себя психически неустойчивым человеком, подверженным эксцентричным выходкам, и теперь продолжал в том же ключе. Он кривлялся над гробом своей тетки и отказался надеть соответствующую трауру одежду. По контрасту с мужем, Екатерина укуталась с ног до головы в черное, и, хотя она презирала Елизавету, разыграла великое представление, продемонстрировав как она убита горем. Именно в это время Екатерина была беременна вторым ребенком, на этот раз от Орлова. Перестрадав так сильно из-за того, что была оторвана от первого своего ребенка, она теперь уже стала бесчувственной к роли матери, и когда родился ребенок, она сразу же отослала его к приемным родителям.

С самого начала правления Петр III сохранял свою безрассудную манеру поведения, какой славился, будучи молодым человеком. Он издевался над православной церковью, обожал прусского короля Фридриха Великого, который поставил на колени Россию. Но что хуже всего, за два месяца пребывания на российском престоле Петр перевернул международную политику страны настолько, что начал переговоры со всегдашним отъявленным врагом России — королем Пруссии. К этому моменту Россия находилась в состоянии войны с Пруссией уже в течение пяти лет и почти добилась победы. Теперь же, из-за новой внешней политики Петра, между двумя государствами был подписан мирный договор, и Россия вернула все завоеванные с такими громадными усилиями территории. Шаг оказался очень непопулярным в стране, где так много семей все еще оплакивало погибших, но к этому шагу Петр добавил по требованию Пруссии еще и несколько угроз Австрии. Теперь Пруссия грозила Австрии войной совместно со своим новым союзником — Россией. Петр же рвался к войне с Данией, и обе страны оказались на краю полномасштабной войны. Но тут внезапно Петра III отстранили от власти.

Переворот 9 июля 1762 года был быстрой, бескровной операцией и, что самое важное, очень успешной. Главными участниками стали братья Орловы, но Екатерина тоже была вовлечена, потому что возведение ее на трон стало основной целью переворота. Петра заставили подписать акт отречения, и на следующий день, 30 июня 1762 года, под артиллерийский салют и звон колоколов Екатерина вошла в Санкт-Петербург.

Петра бесцеремонно увезли из города и заключили в Ропшинском замке Шлиссельбурга, расположенном на крохотном островке посередине реки Невы. Ропша давно ассоциировалась с пытками и убийствами, поэтому заточение туда Петра пугало. Тем не менее он попросил жену среди прочего позволить ему сохранить свою любовницу, свою собаку, своего негра и свою скрипку. «Какая стыдоба, — написала Екатерина, — разрешаю только три последние»^[35].

Чтобы решить судьбу Петра, потребовалось несколько недель. Первоначально казалось, что существует лишь две возможности: держать бывшего царя в заключении до естественного конца или переправить его в Хольстен, в Германию, но последнее посчитали слишком рискованным, и в результате осуществили третий вариант.

18 июля 1762 года, через три недели после свержения, Петр был убит. Екатерина заявила, что ее муж умер от апоплексии^[36], но все возможные свидетельства (которых не так уж много) указывают на то, что братья Орловы вместе с несколькими другими участниками и с благословения самой Екатерины, завершили дело, убив царя. В конце концов, Георгий Орлов не мог жениться на императрице, если бы был жив Петр, и Екатерина никогда не могла бы быть уверенной, что сторонники Петра попытаются совершить военный переворот. Считают, что после попытки убить Петра стаканом отравленного вина, Алексей Орлов удавил его, затянув у него на горле столовую салфетку.

7 июля 1762 года Екатерина издала официальное сообщение, что свергнутый царь умер, и по ее указанию Петр был позднее похоронен в монастыре Александра Невского, хотя сама Екатерина на церемонии не присутствовала.

Теперь, когда муж благополучно исчез с дороги, можно было бы решить, что Екатерина почувствовала себя в новом положении императрицы в безопасности. Но оставалась еще одна последняя опасность: человек, более известный специалистам как «заключенный № 1», и который в действительности был царем Иваном VI.

Иван VI стал российским царем 5 октября 1740 года, когда ему было всего два месяца от роду. Так как он был слишком мал, чтобы править страной, граф Эрнст Иоганн Бирон был назначен регентом от его имени, но вскоре был смещен и заменен матерью Ивана, Анной Леопольдовной. Но ее правление закончилось тоже очень быстро, потому что 25 ноября 1741 года Елизавета Петровна при поддержке императорской гвардии свергнула Анну Леопольдовну и захватила трон. Ребенка вместе с матерью и остальными родными братьями и сестрами отправили в ссылку, сначала в Ригу, затем в замок Ранненборг, и наконец в Холмогоры, здесь Анна Леопольдовна умерла, после чего законного наследника заключили в крепость Шлиссельбург. Лишенный всех человеческих прав, включая нормальную пищу и дневной свет, Иван медленно терял рассудок.

Однако, несмотря на уже невнятную речь, заключенный № 1 все еще представлял серьезную угрозу положению Екатерины. В конце концов, ни один монарх не пользовался поддержкой всех людей все время; вероятно, в будущем можно было бы организовать какой-нибудь переворот с Иваном во главе. Учитывая это, она приказала поставить в тюрьме вооруженную охрану с приказом уничтожить Ивана, если кто-нибудь попытается его освободить.

Им не пришлось долго ждать. В ночь на 5 июля 1764 года лейтенант по имени Василий Яковлевич Мирович попытался атаковать крепость, чтобы освободить законного царя. Солдаты охранявшие Ивана, немедленно поступили так, как им было приказано, и задушили его. Мировича закололи, но успел распространиться слух, что за убийством стояла Екатерина. Правда это или нет — неизвестно, но обаубийства работали царице на руку.

Во дворах Европы никто не думал, что новая императрица пробудет на троне долго. Родилась она в Германии, не в России, и хотя никто не осмеливался этого упомянуть, разве не была она вовлечена в убийство внука Петра Великого? Это не сулило ей ничего хорошего, и никто не мог даже предположить, что Екатерина намерена сделать все от нее зависящее для блага приемной родины.

22 сентября 1764 года в Успенском соборе в Москве Екатерина II была коронована императрицей, после чего немедленно вернулась в Санкт-Петербург и обратила все свои силы на дела государства.

Первой главной ее целью было повернуть Россию лицом к Европе и расширить территорию государства Российского. Чтобы добиться желаемого, она провела радикальные перемены в правительстве. Хорошо образованная женщина, среди читаемых авторов которой числились такие философы, как Дидро, Вольтер, Локк и Монтескьё, она попыталась приспособить их идеи, к своим собственным. И в 1767 году она составила новый свод законов.

«Что такое истинная цель монархии? — писала она в своих официальных бумагах. — Не лишать людей их естественной свободы, а поправлять их действия, чтобы добиться высшего блага. Поэтому форма правления, которая лучше всего достигает этой цели, и в то же самое время меньше других связывает естественную свободу, есть то, что совпадает со взглядами и целями рациональных существ, и отвечает цели, на которой мы должны сосредоточить свой твердый взгляд при регулировании гражданской политики»^[37].

Все это звучало вполне просвещенно, и хотя Екатерину к концу века уже хорошо знали как деспота (вот почему она включена в эту подборку), она провела много самых передовых перемен на пути, которым шла Россия, в областях образования, здравоохранения, сельского хозяйства и промышленности.

Однако, несмотря на прогресс во многих упомянутых выше областях, и, несмотря на то, что на бумаге ее новые реформы выглядели «современными», можно даже сказать либеральными, в ее планах существовало одно громадное препятствие: сама Россия. Крепостное право сохранилось в Российской империи со времен средневекового феодализма, когда крестьяне были собственностью своих помещиков и не имели никаких прав. То был глубоко укоренившийся стиль жизни: склад сознания, который не менялся издревле. Хотя новая императрица сначала надеялась изменить статус-кво и улучшить жизнь и условия работы крепостных, она быстро поняла, что помещики, от которых зависела ее политическая поддержка, не потерпят таких реформ. Поэтому она отложила свои планы и вернулась к тому типу самодержавия, которое существовало при предыдущем правителе. Кроме того, она поднялась на новую ступень, усилив ту систему насилия, которую первоначально осуждала.

«Правительственный Сенат считает необходимым сообщить, что крепостные помещиков и крестьяне… обязаны проявлять своим помещикам во всем должную покорность и абсолютное послушание согласно законам, которые были введены в незапамятные времена самодержавными праотцами Ее Императорского Величества и которые не были отменены, и которые говорят, что каждый, кто посмеет подстрекать крепостных и крестьян к непослушанию их помещикам, будет арестован и препровожден согласно закона в ближайшее правительственное учреждение как нарушитель общественного спокойствия и для наказания без всякой снисходительности»^[38].

Для Екатерины крепостные теперь больше не обладали правами человека. Это подтверждалось и тем фактом, что по ее законам дороже стоило купить собаку, чем крестьянскую девочку. Она также ввела крепостное право для украинцев, которые до этого времени были свободны. К концу ее правления едва ли нашелся бы во всей российской земле свободный крестьянин.

Ее железные правила распространялись также на низшие классы, а в попытке собрать максимально возможные богатства, Екатерина даже начала испытывать свою власть на русской православной церкви. На деле эти ущемления церкви начались еще во время правления Петра Великого, а Екатерина, предвидя финансовые поступления, которые она может получить, продолжала забирать у церкви ее богатства, в то же время превращая ее прелатов и священников в государственных служащих.

Усиливая оскорбление, часть отобранных Екатериной богатств пошла затем на подарки, сыплющиеся на братьев Орловых. Примерно за десять лет они получили все вместе более семи миллионов рублей, кроме того, что им было подарено семь дворцов. Но хотя Григорий Орлов и оставался ее любовником следующие несколько лет после смерти мужа, когда он предложил, чтобы они поженились, Екатерина отказалась. По свидетельству современников, Орлов устроил страшный скандал, и, видя такое неистовое проявление скверного характера, Екатерина решила, что лучше всего отправить Орлова подальше. Что и было сделано, но прежде она даровала ему титул князя. Его путешествие по Европе имело громадный успех. Орлов ослепил высший свет, он оказался прекрасным послом для России, поэтому после возвращения Екатерина наградила его мраморным дворцом, выстроенным на берегу Невы, между ее собственными Зимним и Летним дворцами. Надеясь, вероятно, вернуть расположение Екатерины и не зная, что она уже завела нового любовника, Орлов подарил императрице огромный голубой бриллиант из Персии. Он имел название «Надир-шах», но Екатерина переименовала его в «Бриллиант Орлов» и увенчала им императорский скипетр, где он и находится по сей день.

Но правление Екатерины отмечено в истории не только дворцами и прекрасными ювелирными изделиями. В 1771 году Москву поразила страшная чума. В то же самое время императрица вела войну с Турцией, и многие считали, что чума возникла из-за солдат, возвращавшихся с линии фронта бальными. Среди русских, которые уже устали от пошлин на войну, все больше росло недовольство. В 1773 году бывший казацкий офицер Емельян Пугачев, поднял самое большое восстание, какое когда-либо знала Россия.

Мятеж начался на Урале, но быстро распространился на юг. К июню 1774 года Пугачев и его сподвижники начали готовить поход на Москву. Однако, к несчастью для Пугачева, когда он уже видел город, война с Турцией закончилась, и Екатерина быстро послала освободившиеся войска на подавление восстания.

Пугачева схватили и в 1775 году ему отрубили голову, но восстание привело к жестокой ответной реакции. Екатерина решила не только крепче держать в кулаке собственный народ, но и ужесточить свое отношение в вопросах внешней политики. Она приняла решение продолжить захват территорий на каждой из нескольких границ России, а также укрепить «окно» на Черном море. Вместе со своим союзником Австрией Россия объявила вторую войну Турции.

В 1792 году Екатерина добилась своего, Турция наконец сдалась на ее требования и подписала Ясский договор, который обеспечивал России надежный выход на северный берег Черного моря, береговую линию, которая тянулась от Кавказских гор до реки Буг на юго-западе России.

Тем временем, несмотря на бурные политические события, Екатерина умудрилась завести два новых любовных романа. Первый, с человеком по фамилии Васильчиков, но его вскоре заменил самый выдающийся из всех соратников-мужчин Екатерины — князь Григорий Потемкин.

Потемкин впервые попал в поле зрения Екатерины во время дворцового переворота, после которого она заняла место мужа на троне. Несколькими годами позднее, во время первой войны России с Турцией, Потемкин служил в кавалерии и так проявил себя, что быстро поднялся до звания генерал-майора. Но только после возвращения в Россию он завел роман с императрицей. Они без ума влюбились друг в друга, Екатерина обращалась к нему «возлюбленный», «дорогая душа моя», «сердце мое», «котенок», «дорогое мое сердечко» и «попугайчик»^[39]. Она писала ему много любовных писем, вот что говорилось в одном из них:

«Мой дорогой, наверное, ты уже решил, что я не напишу сегодня. Я проснулась в пять, а теперь уже семь и вот я пишу… Я дала строгие приказы всему своему телу, до последнего волоска, перестать показывать тебе малейшие знаки любви. Я заперла свою любовь в сердце под десятью замками. Она там задыхается, и я думаю, может даже взорваться. Подумай об этом — ты разумный мужчина. Можно ли сказать больше чепухи в нескольких строчках?»^[40]

В Потемкине Екатерина нашла сочетание всего, что она хотела. Он был не только красивым мужчиной, но и необычайно умным человеком, который мог помочь ей советом в политических делах. Даже когда их личные отношения прекратились, Екатерина ценила своего бывшего любовника. Когда, например, захватив Крым, он преуспел в расширении границ России на Черном море, она сделала Потемкина губернатором новой провинции, а в 1787 году он организовал для императрицы громадное путешествие, одно из самых роскошных и дорогостоящих за долгую российскую историю.

По плану тур должен был занять четыре года и покрыть расстояние почти в тысячу миль. Говорят, что Потемкин, стремясь продемонстрировать все свои организаторские способности, переделывал огромные пространства земли, сотнями срубались деревья, и, что самое странное, его обвиняли в создании фальшивых деревень (с тех пор термин «Потемкинская деревня» означает парадный фасад, используемый, чтобы прикрыть что-то неприглядное). Везде, где проезжала Екатерина, она видела прекрасные, побеленные деревни, из которых высыпали счастливые, хорошо накормленные крестьяне, чтобы махать ей и приветствовать ее на пути. Восхваления еще усилились, когда император Австрии вместе с королем Польши и другими знатными сановниками присоединились к торжествам, приехав славить ее.

Но в то время, когда, казалось, она должна была бы чувствовать себя в полной безопасности в роли абсолютной правительницы, поднял голову еще один уродливый фантом. В 1789 году во Франции зашевелилась революция.

Звучит иронически, но Екатерина считала, что течения мысли того времени указывают на эпоху Просвещения, когда правительствам приходится управлять конституционно, а не по божественному облечению властью. В 1790 году писатель А. Н. Радищев написал произведение, в котором показал не только униженное, позорное положение крепостных, но также раскрыл страшное бесправие, от которого они страдают. Екатерина, которая всегда гордилась своим либеральным складом ума (на деле ее собственная реформа 1767 года во многом совпадала с мнением Радищева), мгновенно арестовала автора и приговорила его к смерти. Он счастливо избежал казни и вместо этого был сослан в ссылку. Екатерина, насторожившись от идей, которые он проповедовал и учитывая гражданскую нестабильность во Франции, стала править с удвоенной жестокостью. Когда Польша запросила более либеральную конституцию, Екатерина послала туда войска. К 1794 году она стерла Польшу с карты, разделив ее территории между своей страной, Пруссией и Австрией.

В 1791 году Григорий Потемкин умер. То было тяжелым ударом для императрицы, которая так долго пользовалась его поддержкой и советом, и говорят, что она никогда так и не оправилась от этой потери. И все-таки Екатерина не закончила отношений с мужчинами и вскоре завела еще одну любовную связь, на этот раз с симпатичным Платоном Зубовым. Зубов был на сорок лет моложе Екатерины, и хотя он был «хорошеньким», но не стал поддержкой, как бы хотелось императрице, и именно Зубов позднее нанес первый удар во время убийства ее сына.

Екатерина Великая умерла внезапно 7 ноября 1796 года в возрасте шестидесяти семи лет, от того, что большинство называют либо ударом, либо сердечным приступом. Правление ее было долгим и во многом успешным. Под ее руководством Россия увеличила свою территорию на двести тысяч квадратных миль, осуществила давнюю мечту о выходе к Босфорскому проливу через Черное море, увидела возникновение множества замечательных дворцов, правительственных зданий и абсолютно новых городов. Екатерина создала также торжественную атмосферу при дворе, которая привлекала величайшие умы Европы. Под ее руководством государство достигло огромных военных успехов как за границей, так и внутри страны.

Но все это доставалось большой ценой. Прибыв ко двору наивной девушкой, идеалисткой, Екатерина превратилась в деспотичное создание, для которого любая идея либерализма была просто ненавистна. С началом Французской революции она становилась все более консервативной и изменила многие из собственных либеральных политических шагов. Печально, но это привело к дальнейшему обнищанию русского крестьянства, точно так же, как это происходило при правлении Петра Великого.

После ее смерти на трон взошел Павел I. Екатерина никогда не относилась к сыну с большим уважением, считая его немного слабоумным. Его правление продлилось всего пять лет. После убийства Павла в 1801 году его сменил внук Екатерины, Александр I, которого помнят лучше всего как царя, правившего во время гибельной русской кампании Наполеона Бонапарта.

Королева Ранавалона I. Кровавая Мэри Мадагаскара

Если бы правление этой женщины продлилось дольше, Мадагаскар бы обезлюдел… Кровь — всегда кровь — принцип королевы Ранавалоны, и каждый день, в который она не смогла подписать хотя бы полдюжины смертных приговоров, кажется потерянным для этой испорченной женщины.

Из книги Иды Пфайфер «Последние путешествия»

Расположенный на юго-восток от Африки лежит восхитительно прекрасный остров Мадагаскар. Первоначально португальские исследователи, которые отплыли 2 марта 1500 года из Лиссабона для изучения Индийского океана и поиска путей доставки пряностей, назвали его островом Святого Лаврентия. Флотилией из тринадцати кораблей командовал Педру Алвариш Кабрал. 10 августа случилось несчастье, и один из кораблей под командованием Диего Диаса отбился от флотилии из-за шторма. Выискивая, куда бы зайти, пока не кончится плохая погода, Диас увидел не обозначенную еще на карте землю.

На самом деле, первые двуногие существа, которые ступили на мадагаскарскую землю, прибыли много тысяч лет назад и, вероятно, из таких разных концов света как Индия, Ява, Аравийский полуостров и Африка. Но, как случается у первопоходцев, португальцы решили, что они открыли этот остров, и бросились назад в Европу, чтобы сообщить добрую весть. Внезапно Франция, Англия и Голландия предъявили права на то, что по общему мнению могло стать жирным куском собственности. Остров описали как «рай на земле», изобилующий такими необычайными созданиями, как лемуры, фруктовые летучие мыши, хамелеоны, золотые лягушки и гигантские кукушки. Бог благословил Мадагаскар также обширными полосами тропических лесов пахотными землями. Поэтому не вызывает удивления, что каждый хотел иметь кусок этого райского места, и хотя местные племена время от времени пытались отбить вторжение европейцев, Европе удалось захватить опорные пункты. В 1642 году кардинал Ришелье приказал, чтобы Мадагаскар был отдан Франции, и с этой целью на юго-востоке острова создали военный опорный пункт Фор-Дофен. Военную экспедицию назвали Компания де л'Ориенти и ее главной целью было использовать остров по всем возможным направлениям. В Фор-Дофене обосновались также несколько миссионеров католиков, но миссионеров убили, и французы мало преуспели в своем влиянии на местное население.

Успех иностранцев, осевших в стране, связывается в основном с именем короля Андрианампоинимерина. К 1794 году Мадагаскар и его население уже насытились войной, поэтому чрезвычайными дипломатическими усилиями Андрианампоинимерина собрал и объединил сколько смог племен, чтобы образовать единое королевство Мерина, которое расположилось на центральном плато острова. Кроме того, он наградил каждого из своих подданных куском земли, на которой тот мог выращивать урожай, добившись таким образом, чтобы ни один человек не страдал от недостатка пищи. К 1817 году сын Андрианампоинимерины, король Радама I, следуя по стопам отца, смог также установить дружеские отношения с представителями нескольких основных европейских стран, и к 1818 году начал даже допускать в страну британских миссионеров. Не афишируя своих взглядов, миссионеры смотрели на аборигенов почти как на дикарей, живущих в абсолютной скверне. Но Радама, будучи грамотным, свободомыслящим монархом, тем не менее страстно желал модернизировать свою страну. В итоге он оперся на британцев, чтобы сделать свои войска боеспособными. Он также хотел распространить свои реформы на социальную и политическую сферы жизни, и поэтому организовал парламентский кабинет по образу и подобию западного и разрешил визит членов протестантского миссионерского общества.

Первыми прибыли два миссионера валлийца — его преподобие Дэвид Джонс и его преподобие Томас Беван — которые добирались сюда из Британии через Маврикий и привезли с собой своих жен и детей. Они высадились в Тамасине, на восточном побережье Мадагаскара, в октябре — самом жарком месяце года, когда тропические штормы разносят даже береговую линию. То было зловещее начало, и один за другим члены маленькой группки слегли от болезни, известной тогда как «береговая лихорадка», и называемой теперь малярией. В то время не знали способа лечения этой болезни, и в течение двух месяцев умерли все, кроме его преподобия Джонса, который быстро вернулся назад на Маврикий, не произнеся ни одного слова проповеди.

Но не таким человеком был Джонс, чтобы легко принять поражение; восстановив силы, он написал в лондонское миссионерское общество, чтобы ему прислали новых рекрутов для повторного осуществления его программы. В апреле 1820 года (гораздо более прохладное, более умеренное время года) на остров высадилась новая группа и медленно, но настойчиво начала прокладывать свой путь в глубь острова, к столице. Через пятнадцать дней сражения с тропическим лесом они, наконец, прибыли и незамедлительно получили аудиенцию у короля Радамы I. Король санкционировал их просьбу устроить школу, чтобы не только произносить там проповеди, но и учить читать и писать. То была революционная идея, потому что у малагаси не было письменной формы языка и Дэвиду Джонсу пришлось пройти долгий путь, чтобы создать письменность. Но к 1825 году дело было сделано, и с этого момента миссионеры начали пере-водить проповеди на малагасийский язык, начав с проповеди Святого Луки. В этом рискованном предприятии их поддержали друзья в Англии, которые выслали немного печатной прессы и большой запас чернил и бумаги.

К середине 1820‑х годов Дэвид Джонс умудрился перевести и напечатать весь Новый Завет, но хотя это и было громадным достижением само по себе, это было ничто в сравнении с трудностями научить туземцев философской концепции таких слов как, «грех» или «спасение». Тем не менее миссионеры усердно работали над своей задачей и достигли определенного успеха. Кроме того, они продолжали переводить остальную Библию и наконец завершили полное издание, которое гордо переплели в кожу и начали вручать каждому малагаси — мужчине, женщине или ребенку, кто бы ни попросил.

Но равновесие, установившееся в отношениях между туземцами и иностранцами, к сожалению, длилось недолго. Король Раджа начал слабеть, и в 1828 году после продолжительной болезни умер в возрасте тридцати шести лет. Радама и его жена, королева Ранавалона, не имели детей, и поэтому его племянник, мальчик по имени Ракотобе, стоял первым в ряду имеющих право на трон. Предвидя трудную борьбу за власть, несколько министров правительства попытались скрыть известие о смерти короля Радамы, надеясь, что это поможет Ракотобе успеть взять власть в свои руки, прежде чем его политические противники смогут его обойти. Но как долго можно сохранить в тайне смерть мужа от его собственной жены? Менее чем через двадцать четыре часа после смерти Радамы молодой армейский офицер по имени Андриамихайя отрапортовал о смерти короля Ранавалоне, которая в свою очередь начала быстро распространять слух, что «идолы», к которым все малагаси обращались за руководством в делах, выбирают королевой ее, а не Ракотобе. Как только дезинформация дошла до людей, Ракотобе и все его сторонники были зарезаны. Это жестокое деяние побудило одного комментатора девятнадцатого века описать нового монарха как «рвущегося к трону, пусть даже через резню»^[41].

Потом, когда убийства закончились, Андриамихайя был награжден за свои услуги, его возвысили до главнокомандующего армии. Кроме того, ему также было присвоено официальное звание любовника королевы, хотя ни на одной из этих ролей он не задержался надолго, потому что вскоре его обвинили в государственной измене и тут же казнили.

Ранавалона родилась примерно в 1782/90 году в племени менабе, король которого правил западной частью острова; несмотря на упорные усилия Андрианампоинимерины и Радамы I объединить различные кланы Мадагаскара, остров все еще был разделен на четыре различные королевства. В центральной части плато находилось королевство Мерина, на юге — королевство Бетсилео. Также существовали империя Бетсимисарака и королевство Менабе. Не сумев объединить это последнее королевство с Мериной, Радама решил, что наилучшим политическим шагом в этом направлении станет женитьба на старшей дочери Андриан-Тсала-Маньяки и его жены Рабодо Андриан-Тампо. Первые годы их союза о Ранавалоне вообще не говорили, упоминали лишь, что она имеет необычную внешность. Возьмем для примера описание ее портрета романистом Джорджем МакДональдом Фрейзером, который, как говорили, хоть и писал художественную литературу, строил свои произведения на фактическом материале: «Ей было, вероятно, где-то от сорока до пятидесяти, круглолицая, с коротким прямым носом, красивыми бровями, широкогубым ртом; с черной, как смоль, рыхлой кожей. А потом вы встречали ее взгляд, и вас внезапно пронизывало холодом от страха, вы понимали, что все слышанное о ней — правда, испытываемое потрясение не нуждалось в дальнейших пояснениях. Глаза были маленькие, яркие, немигающие, как у змеи, жестокие, с выражением злобности в глубине, они вселяли ужас»^[42].

С самого начала Ранавалону ненавидели и боялись все, кто ее знал. «British Quarterly» называла ее «Диоклетианом наших дней», вспоминая римского императора, который уничтожал христиан. До наших дней Ранавалону I называют или современной Мессалиной, или Кровавой Мэри Мадагаскара (по аналогии с Кровавой Мэри Тюдор Английской), или алой королевой Ранавалоной. Она полностью уничтожила иностранное влияние, будь то британское, датское или французское. В своем отношении к иностранцам она была не одинока, потому что десятью годами ранее Самюэль Копланд описывал людей Мадагаскара как «Авраамовых детей», которые были развращены и испорчены европейцами. Действительно, Копланд чувствовал, что миссионеры, и через них сама Великобритания, «обесчестила, оскорбила и предала»^[43] людей малагаси. Ранавалона думала так же, и все-таки, несмотря на ярую ненависть, она терпела миссионеров из-за того, что нуждалась в различных знаниях, которыми они обладали. В особенности ее завораживало мыло, и она пообещала миссионерам, что, если они научат ее народ мыловарению, они смогут остаться. Ее стремление овладеть способом чистить одежду без сомнения проистекало из обычая, который она ввела вскоре после захвата трона. Королева Ранавалона I принимала ванну на балконе, обращенном в сторону города. Голая, если не считать шляпы, она получала неимоверное наслаждение, когда сидела в лохани, а рабы мыли ее перед обожающей толпой, которая стояла внизу, хлопала и одобрительно приветствовала ее. Но то была не единственная ее причуда. Несмотря на ненависть ко всему французскому, Ранавалона со страстью собирала все живописные портреты Наполеона, которыми украшала стены своего дворца; ее одежда чаще всего представляла собою немыслимую смесь различных фасонов и материалов (тафта и шотландка были самыми любимыми), кроме того, она обожала устраивать балы.

Каждый год в свой день рождения и в день восхождения на трон дворцовые сады украшались, и все, кто что-то представлял собою в обществе малагаси, приглашались присоединиться пиру, где потреблялось огромное количество алкоголя.

А что же мыло и миссионеры? После того как Ранавалона объявила о своем интересе, миссионеры быстренько состряпали подходящий рецепт, купив тем самым несколько дополнительных месяцев проживания на острове. Однако, как только секретный рецепт был получен, истинная ненависть Ранавалоны к посторонним поднялась на поверхность. Кроме мыла она не увидела ничего полезного в том, что принесли с собою миссионеры, а их религию она считала особенно отвратительной. Христиане относились враждебно к древним обычаям и верованиям островитян, и поэтому при помощи своего премьер-министра Раинихаро (который по слухам получил свое назначение в правительстве за то, что спал с монархиней). Ранавалона начала постепенно, один за другим, издавать эдикты, запрещающие обряды крещения, причастия, венчания и церковные службы. Наконец, в июле 1830 года она призвала свое население в столицу Антананариво (что означает или «Город тысячи городов», или «Город тысячи солдат»), где собралась сделать заявление. Внезапно все дороги в Антананариво оказались забиты людьми. Мужчины, женщины и дети шли несколько дней, чтобы прибыть к месту назначения вовремя и услышать, что хочет сказать им их королева. И они не были разочарованы. В назначенное время от дворца на холме спустился отряд солдат с длинными серебряными копьями, за ними толпа рабов несла платформу, на которой восседала королева Ранавалона, укутанная с головы до ног в яркий пурпур. То было впечатляющее зрелище, и оно становилось еще величественнее, когда люди, мимо которых следовала королева, распластывались на земле. Понемногу процессия достигла королевского сада Андахало, и там, с высокой платформы, окруженной вооруженной охраной, королева произнесла свою речь:

«Меня предупредили, что Библия порочна. Она учит, что есть новый король — Бог, и его премьер-министр, Иисус Христос, его сын. Они пытаются уговорить моих подданных стать частью их небесного царства, молиться их главному Богу и просить у него благосклонности. А вы все знаете, что тут существует лишь одно королевство — королевство наших предков Рандриамасинавалоны, Рандрианампоинимерины, Радамы и мое! С этого момента я намерена сделать так, чтобы это королевство ни с кем не делилось. Тут нет небесного царства, никакой их Бог не управляет мною, никакой Иисус Христос! Это правители белого человека, живущего за морями; я не позволю им вводить в заблуждение своих людей.

Я знаю, некоторые мои подданные уже сбиты с пути; я верю, что они просто по незнанию попали под влияние порочных людей. Поэтому я хочу простить их, если они признают свою неправоту и вернутся к собственной вере в наших древних идолов, амулеты и священные горы. С сегодняшнего дня молитвы, хранение Библии и сборников гимнов, сборища для поклонения Богу, или Иисусу Христу, или для того чтобы учить других читать — это проступки, наказываемые смертью с конфискацией имущества»^[44].

Лишенные права преподносить свою веру, миссионеры решили, что лучше всего будет покинуть Антананариво. Поэтому они отправились на восточный берег острова, к Таматаве, но оставили маленькую группу, примерно в пятьдесят человек, обращенных в христианство активистов, чтобы они следили за школой и церквями. Время шло, и община росла, пока число ее членов не перевалило за две тысячи. Следуя четким наставлениям ежедневно контролировать свое положение, чтобы, если ситуация ухудшится, можно было бы спастись, они слали бесчисленные письма своим христианским братьям и сестрам в Таматаве. В письмах они часто писали о том, что читают аллегорический трактат Джона Буньи — «Странствие пилигрима», из которого черпают необычайные силы. Они видели также, как их собственная ситуация отразилась в испытаниях, выпадавших на долю главного героя книги, Кристиана. Кристиан, как узнают все, кто познакомится с этим текстом, страдал от жутких гонений за свою веру, ему приходилось бороться за каждый шаг по дороге к спасению. Он боролся с такими противниками, как Великое Отчаяние, Лень и Самонадеянность, пробирался через Трясину Уныния и Долину Теней Смерти. Однако по контрасту с тем, что Кристиан все-таки смог достичь Небесного Города, большинство миссионеров оказались гораздо менее удачливыми. В начале 1840‑х годов группу из тридцати семи христиан признали виновной в проповедовании слова Божия перед всей общиной, и вместе с женами и детьми их приговорили к рабству. Позднее сорок одного христианина обвинили в хранении Библии, и хотя они спаслись от смерти, все их имущество было конфисковано, а их самих также отправили в рабство. То были тяжелые времена, но все шло к тому, что станет еще тяжелее.

7 июля 1857 года королева Ранавалона приказала выслать всех европейцев с острова, изолировав таким образом Мадагаскар от остального мира. Разъяренная тем, что смертная казнь не стала инструментом предотвращения преступлений, которые она определила как даже более гнусные, чем убийство, Ранавалона настояла также, чтобы отныне каждого уличенного в веровании в христианскую доктрину или в обладании Библией, убивали немедленно. В этом она проявила фанатизм, похожий (если не хуже) на фанатизм императоров Калигулы и Нерона, каждый из которых казнил тысячи христиан за время своего правления.

По команде королевы Ранавалоны солдаты начали шпионить за всеми, кого они подозревали в переходе в другую веру. Вскоре были составлены и переданы чиновникам длинные списки преступников. Но все же еще оставались возможности и способы читать Библию. Изобретательные малагаси вскоре обнаружили, что если они разделят Библию на отдельные тетрадки, то смогут легко прятать маленькие тексты в соломенных крышах своих домов, в ямах для хранения риса или любых других местах вокруг дома.

Молодая женщина Мэри Расалама была одной из тех, кто предпочел хитрить, но не отступиться от своей веры. Рядом с ее домом располагалась большая яма, которая использовалась для хранения риса, она сделала яму в два раза больше, подкопав ее стены. Потом она закрыла верх ямы (ее устье) огромным камнем, а сверху для камуфляжа накидала листья, ветви и мусор. Ночью, когда поднимался ветер или шел дождь, Расалама с друзьями сходились в яме, там они могли в безопасности петь и молиться Господу. Это был не идеальный вариант, но в конце концов у людей было место, где собраться. К несчастью, вскоре соседи, поняв, что происходит, сообщили о действиях Расаламы соответствующим органам. Расаламу арестовали и, хотя ей дали возможность отречься и признать свою ошибку, она отказалась. В августе 1838 года ее вывели из города в пустое поле, где велели встать на колени. Стражники позволили ей помолиться, и она начала: «Господь мой, Иисус, в твои руки я вверяю свою душу». Прежде чем она успела произнести что-либо еще, несколько солдат подкрались к ней сзади и вонзили в спину копья. Когда она умерла, ее тело бросили собакам. То было бесславное деяние, но оно повторялось в различных вариантах многие последующие годы.

Немедленно после того, как Ранавалона объявила, что каждый миссионер или обращенный, пойманный за чтением Библии, будет предан смерти, множество мужчин было казнено путем сбрасывания с высоких скал, сожжения у столба, отсечения головы; их варили в котле, а в некоторых случаях заставляли выпить отравленную жидкость. Особенно ужасное описание «смерти путем сваривания» появилось в «Flashman's Lady», где автор детально описывал, как осуществлялась казнь. У основания крутой горы были вырыты ямы, в которых стояли приговоренные к смерти с руками, привязанными за спиной к длинным деревянным кольям. На дальнем конце каждой ямы был разведен костер, над которым висел огромный котел с водой. Когда вода закипала, караульный медленно наклонял котел, так чтобы кипяток мог литься по специально устроенному в яме желобу. Сначала над водой поднялся пар, но когда он рассеялся «я к своему ужасу увидел, что яма заполнена (водой) только по талию — жертвы варились заживо дюйм за дюймом»^[45]. А все многочисленное местное население, стоящее на вершине горы, обязано было наблюдать, ругая казнимых внизу и издеваясь над ними. Другой метод казни, равно омерзительный, заключался в том, чтобы соединить вместе несколько жертв за шею тяжелым железным колесом и бросить несчастных в диком месте, где они или умирали от голода, или ломали друг другу шеи, пытаясь освободиться. Ни одна пытка не казалась слишком ужасной или слишком бесчеловечной^[46]. Ранавалона была садисткой с целым королевством людей, с которыми могла вести свою игру. Однако самый страшный королевский гнев обрушивался на христиан. В марте 1849 года, например, была сделана следующая запись ответов группы арестованных христиан допрашивающему их перед судом офицеру:

«— Вы поклоняетесь солнцу, луне или земле? — спросил офицер, которому один из обвиняемых ответил:

— Я не молюсь им, потому что рука Бога сотворила их.

— Вы поклоняетесь двенадцати священным горам?

— Я не поклоняюсь им, потому что они всего лишь горы.

— Вы молитесь идолам, под чьи началом освящаются короли?

— Я не молюсь им, потому что рука человека сделала их.

— Вы молитесь предкам правителей?

— Короли и правители даны нам Богом, поэтому мы повинуемся им и оказываем им почтение, но они только люди, как и мы. Когда мы молимся, то обращаемся только к Богу.

— Различаете ли вы дни и соблюдаете ли воскресенье?

— Это день великого Бога, потому что за шесть дней Господь сделал всю работу, потом, седьмой день, Он отдыхал и объявил этот день святым. Вот почему мы отдыхаем и считаем этот день святым».

Один за другим обвиняемые отвечали в той же манере, пока всю группу, состоящую примерно из двадцати пяти мужчин и женщин, не признали виновными. Их приговорили кого к сожжению у столба, кого к сбрасыванию с вершины Амапамаринанги, пока осужденный не сломает себе шею, кого к битью, пока не остановится сердце, и они не умрут. Затем каждому арестованному связали руки и ноги и увели до исполнения приговора. Им не пришлось ждать долго.

На следующее утро перед восходом солнца осужденных вывели к Аналакели, где их окружил отряд солдат и судей, которые ранее объявляли им приговор. Имя каждого заключенного было громко зачитано, после чего им объявили, кто какое наказание получил. Затем заключенных разделили на группы и далее записано, что те, кого собирались сжечь до золы, начали петь гимн номер 137 из малагасийской книги гимнов:

Ясно, что пение не помогло христианам, оно только взбесило солдат и судей до такой степени, что потом, когда осужденные молили убить их до того, как их тела сгорят, эти мольбы игнорировали. Королева Ранавалона настаивала, чтобы заключенных сжигали живьем.

Что касается тех, кого собирались сбросить с вершины, их привязывали за руки и за ноги к длинным шестам, которые солдаты затем вешали себе на плечи и несли к месту казни. По дороге заключенные говорили с прохожими и, согласно одному свидетельству, «те, кто видел осужденных, говорили, что лица их походили на лица ангелов»^[47]. Ничто не могло спасти их, и связанных как цыплят, их тащили на вершину Амапамаринанги и сбрасывали. Потом избитые и изломанные трупы оттаскивали на дальнюю окраину столицы и складывали на те же самые погребальные костры, на которых были умерщвлены, приговоренные к сожжению у столба. Зрелище было ужасным, от зловония горящей плоти и стонов умирающих стыла кровь даже у самых суровых мужчин. Тем не менее говорят, что и те, кого сбрасывали вниз с горы, и те, кого сжигали живьем, во время всего испытания пели гимны и умирали, в конце концов, кротко и в мире.

Многие годы шло это избиение невиновных, но на место одного христианина, казненного обращенного или изгнанного с острова, появлялось двое новых. Малочисленные Библии тайком передавались из одной семьи в другую, секретные встречи молящихся проводились каждую субботу, за закрытыми дверями крестили детей. Неважно, чем грозила Ранавалона, ничто не могло сдержать роста христианской общины, и, как отмечено в следующем отрывке, от образования все более и более крепких корней:

«Чистые и бескорыстные жизни тех, кто радостно встречал смерть за принадлежность к христианской вере, оказывали свое влияние на массы… и когда только это было возможно, всегда находились те, кто стремился собраться вместе в потайных местах, чтобы выполнить обряд, как показали ученики Христа после Его смерти и до Его возвращения»^[48].

Может быть, более прозорливый монарх, видя, что его политика не дает желаемого результата, мог бы изменить свои убеждения, но Ранавалона не сделала ничего подобного, что заставляет историков принять что либо она любила истязания ради самого процесса, либо определенно была душевнобольной. Последнее предположение соблазнительно — существует множество свидетельств, что ее психическое состояние было нестабильным — и все-таки на протяжении всего своего правления она ухитрилась не быть убитой или сброшенной с трона, что само по себе свидетельствует о высокой степени ее интеллекта.

Тем не менее никто не живет бесконечно, и в 1863 году, после почти тридцати пяти лет правления, основанного на беззаконии и преследованиях, королева Ранавалона I заболела и умерла. Ее ненавидели не только на Мадагаскаре, но также в Британии и во Франции за высылку или казнь граждан обеих этих стран.

Сменив ее, сын, Радама II (известный также под именем Ракота, рожденный от одной из ее незаконных связей), преуспел на троне. В общем, он был прогрессивным правителем, который отменил рабство и ввел «свободу выбора религии», но к несчастью, после трех лет царствования его убили.

Расохерина, вдова Ракоты, стала его преемницей, но ее правление тоже оказалось очень недолгим.

Наконец, в 1869 году на престол была возведена королева Ранавалона II. Говорят, во время коронации, ее обратили в христианство, после чего она стала приветствовать деятельность на острове новых миссионеров.

Несмотря на новый поворот событий, мученики Мадагаскара никогда не были забыты, и если возвращаться назад, то недавние аэрофотосъемки показывают, что:

«…с высоты 10 тысяч метров, из самолета, который несет вас из Европы на Мадагаскар, еще до того, как вы увидели берега, ваше внимание внезапно привлекает огромное красноватое пятно, которое резко выделяется на фоне голубых вод Мозамбикского пролива, не смешиваясь с ними… Эта красная вода, рвущаяся отовсюду как смертельное кровотечение, чья мощь направляет морские волны за горизонт, является кровью земли»^[49].

А может быть, это кровь мучеников? И пятно определенно хочет напомнить об их смертях.

Елена Чаушеску. Мать oтечества

Dreptatea e cum о fac domnii

(Справедливость — это то, что делают правители).

Румынская поговорка

В Рождество 1989 года двое пожилых людей, одетые в черные зимние пальто, стояли рука об руку у стены маленького дворика в Тыгровиште, Румыния. Несколькими секундами позже они были мертвы, сраженные выстрелами команды из трех человек. Осмотр тел показал, что правая половина головы мужчины залита кровью, кровь была и на его жене, и на избитой пулями стене позади них. То была жестокая сцена, но за несколько следующих дней ее фотоснимок обошел первые полосы всех ведущих газет мира. Это были — президент Румынии Николае Чаушеску и его жена Елена, обвиненные в смерти более шестидесяти тысяч человек за время своего 24-летнего режима террора. При жизни они были неодолимой силой, правящей своей страной железной рукой. Только смерть смогла одолеть силу, гордость и высокомерие этих людей, от которых остались лишь скорченные тела.

Елена Петреску (уменьшительно Ленута) родилась 6 января 1919 года. Ее родители происходили из крестьянского рода и жили в Олтенице, сельском районе Румынии, на юго-западе от столицы Бухареста. Ее отец обрабатывал крохотный кусочек арендованной земли и имел магазинчик, где продавал всякую мелочь — хлеб, свечи, муку. Деньги семье доставались трудно, и Елене в четырнадцать лет пришлось оставить школу, еще до сдачи экзаменов. Девушка переехала в Бухарест, где нашла неквалифицированную работу: сначала лаборанта, а затем на текстильной фабрике швеи.

Учитывая ее происхождение, немного удивляет, что она с раннего возраста проявила интерес к такому сухому и академическому предмету, как политика. Но факт остается фактом, юная Ленута начала посещать сходки Лиги молодых коммунистов. Однако только после того как она встретила Николае Чаушеску и вышла в 1939 году за него замуж, у нее вспыхнул настоящий интерес к политике, в первую очередь потому, что ее молодой муж оказался лидером партии молодых коммунистов.

Постоянно, еще с тех пор, когда был мальчиком, Николае Чаушеску проявлял интерес к государственным делам. Как участника коммунистического движения молодежи его дважды арестовывали. Первый раз в 1933 году за подстрекательство к забастовке и распространение политических памфлетов, второй — в 1940 году за ведение коммунистической пропаганды и «организацию политических мероприятий». Именно сидя в тюрьме в Тыргу-Жиу, он познакомился и подружился с Георге Георгиу-Дежем, ставшим в 1952 году румынским лидером. Чаушеску был протеже Георгиу-Дежа, и когда коммунисты в 1947 году пришли к власти. Чаушеску сразу назначили руководителем министерства сельского хозяйства страны, а позже избрали заместителем министра вооруженных сил.

В это время Елена работала низкооплачиваемым секретарем на государственной службе, однако вскоре ее уволили из-за полной некомпетентности. Отсутствие образования преследовало ее на протяжении всей жизни и становилось без сомнения движущей силой в один из самых любопытных моментов ее карьеры, когда она стала женой ведущего политического деятеля Румынии. Не закончив даже начальную школу, Елена отчаянно стремилась убедить людей, что она сильная, интеллигентная женщина. Для этого она каким-то образом умудрилась получить степень докторахимических наук. Хотя все знали, что ее степень доктора — фальшивка, никто не проверял ее истинность. Это безумие продолжилось и тогда, когда ее выбрали начальником главной химической исследовательской лаборатории Румынии. Елена также добивалась признания своих научных достижении за границей, принимая почетные звания за свою научную работу почти в каждой стране, которую она посещала. Мирча Кодряну, румынский дипломат, направленный в Вашингтон, утверждает: «Будучи невежественной, необразованной, примитивной женщиной, она искренне считала, что если возле ее имени встанет несколько званий, это изменит ее образ»^[50]. Она также заставляла многих известных румынских ученых убирать свое имя с собственной работы и публиковаться в различных журналах под ее именем. Но Елена Чаушеску искала не только научного признания; более всего она жаждала политического влияния. Именно это желание попасть в правительство определило судьбу румынского народа почти на двадцать пять лет.

После смерти в 1965 году Георгиу-Дежа Николае Чаушеску стал первым лидером в коммунистической партии, затем прошел в Генеральные секретари и, наконец, в декабре 1967 года он был избран президентом Государственного Совета и, таким образом, стал главой государства. Это была та роль, которой Чаушеску добивался всю свою жизнь, и Елена, всегда страстно желавшая власти, ликовала.

Движение вверх Елены по ступеням иерархии в коммунистической партии был почти таким же впечатляющим, как и рост ее мужа. В 1968 году, через год после того, как Николае стал Генеральным секретарем Румынской коммунистической партии (РКП) и Президентом Государственного Совета. Елена Чаушеску стала членом Бухарестского муниципального комитета РКП. Последующий ее взлет был еще стремительнее: к 1972 году она уже была избрана членом Центрального комитета, а к 1973 году вошла в Исполнительный комитет. Было бы наивно полагать, что она просто стремилась получить все большее и большее политическое влияние: Елена отчаянно рвалась к власти и с помощью мужа хваталась за любую возможность, встречающуюся у нее на пути.

Кроме того, когда Чаушеску стал лидером, он был очень популярен и получил поддержку в народе, благодаря своей независимой политической позиции, которая противостояла давлению на Румынию Советского Союза. В 1960‑х годах Чаушеску прекратил членство Румынии в Варшавском вренном договоре, и в 1968 году он не поддержал СССР, осудив его вторжение в Чехословакию. Но не все было медом и сахаром под властью Чаушеску, потому что, поддерживая независимые шаги в международной политике, он в то же самое время препятствовал проведению мер по принятию более либеральных законов, предпочитая следовать партийному сталинскому наследию, которое рекомендовало жесткое централизованное администрирование. Секретная полиция Чаушеску (Секуритате) действовала, не признавая права людей на свободу высказывания, устанавливая жесткую цензуру над всеми формами общения, в том числе почтой, и как показывает следующий отрывок из книги Джулиана Хейла «Румыния Чаушеску», ни одного камня не оставляли не перевернутым:

«Органы Государственной безопасности гораздо более могущественны и опасны, так как поддерживаются военной разведкой и играют роль надсмотрщика во всех областях государственной деятельности. В статье конституции Румынской социалистической республики номер двадцать восемь записано: "Гражданам СPC гарантируется свобода слова, печати, собраний, митингов и демонстраций". В следующей статье номер двадцать девять ситуация разъясняется: "Свобода слова, печати, собраний, митингов и демонстраций не должна использоваться в целях, которые противоречат социалистической системе и интересам трудящихся"».

Естественно, работой секретаря было обеспечивать действие статьи двадцать девятой вместо статьи двадцать восьмой, и подсчитано, что за время правления Чаушеску органы заставили более миллиона человек доносить на своих сограждан. Прошлые ошибки или неосторожные поступки могли быть подняты в любое время и использованы против человека. Секуритате знала все о каждом; телефоны прослушивались, в комнатах стояли жучки, частная корреспонденция вскрывалась и прочитывалась, и, чаще всего прислуга в отелях, продавцы в магазинах, водители автобусов и судебные чиновники всех рангов работали на службу безопасности. Напряжение в каждодневной жизни людей, вынужденных говорить и делать только то, что положено — было чрезвычайное.

А какова же роль Елены Чаушеску в проведении такой политики государства? Говорят так: за каждым могущественным мужчиной стоит еще более могущественная женщина, и этот «трюизм» никому не подходил больше, чем чете Чаушеску.

В 1966 году Николае Чаушеску при полной поддержке своей властной жены начал проводить серию законов, делающих аборты нелегальными. Далее, он запретил использовать контрацепцию и издал декрет, что каждая замужняя женщина в возрасте до сорока лет обязана иметь минимум четырех детей (число, которое позже было увеличено до пяти). Чаушеску также сделал почти невозможным развод, чтобы увеличить налоги не только на бездетные пары, но и на тех, у кого трое детей и меньше. С самого начала и до самого конца это была гибельная политика. Семьям, которые едва могли прокормить одного или двоих детей, внезапно пришлось кормить больше ртов. Женщины в особенности страдали от тяжелой нужды. Не имея возможности избавиться от неудачного брака и вынужденные вынашивать беременность за беременностью (или идти на подпольные аборты), они вскоре превратились в восхваляемые родильные автоматы.

Но Елена Чаушеску, несмотря на все свое «научное» образование и на то, что являлась образцом для женщин страны, не шевельнула даже пальцем, чтобы помочь. Как комментирует Джулиан Хейл: «Чаушеску имеет репутацию пуританина, но на него, вероятно, влияет жена. Елена, которая является жестких реформатором морали нации. Некоторые говорят, что именно она ответственна за декрет, запретивший разводы и аборты».

Елена подталкивала мужа, как только могла. В том числе и в следующем его гибельном шаге, который заключался в начале экспорта из страны огромных количеств сельскохозяйственной и промышленной продукции.

В начале 1970‑х годов Николае Чаушеску одолжил огромную сумму иностранной валюты у западных кредитных организаций чтобы поддержать свой план поворота страны от сельскохозяйственного государства к индустриальному. План включал отток населения из сельских общин, снос бульдозерами деревень и размещение их жителей в новых городских поселениях, где они могли бы работать на фабриках и увеличивать объем промышленного производства Румынии. Однако за 1970‑е и вплоть до 1980‑х годов Чаушеску накопил такие огромные иностранные долги (примерно 10 миллионов), что для их выплаты он принял решение экспортировать все, на что он и его министры могли наложить руки. На этом этапе Румыния, не богатая природными ресурсами, могла похвастаться, что у нее отечественные депозиты нефти, газа и угля, и вдобавок она производит достаточное количество зерна, кукурузы, фруктов, овощей, мяса и соли. Однако когда все эти ресурсы уплыли за границу, Румыния вдруг начала страдать хроническим недостатком продуктов питания, не говоря уже об отсутствии лекарств, электроэнергии и тепла, бензина и других основных средств потребления. Типичный румынский анекдот того времени звучал примерно так:

«Умирает румынский чиновник и попадает в ад. На входе во дворец Сатаны он видит две огромные одинаковые комнаты, одна помечена «Восток», а другая — «Запад». Испуганный чиновник спрашивает слугу дьявола:

— В чем разница между этими комнатами? Какую выбрать?

И получает ответ:

— О, мы оказываем в обеих одинаковые услуги. В понедельник варим в масле, во вторник коптим на вертеле, в среду — огонь и сера, в четверг запекаем в печи, в пятницу жарим на сковородке…

— Но почему тогда в восточной столько народа, а в западной так пусто?

— Видите ли, в восточном аду всегда нет масла, вертел не проворачивается и там постоянная нехватка серы».

Но в реальной ситуации было не до смеха. Казалось, страну погрузили в Средневековье. Покупка пищи стала трудным делом, требующим огромного терпения и выносливости, и зачастую отстояв многочасовую очередь за буханкой хлеба или парой яиц, люди возвращались домой с пустыми руками.

Однако демографический взрыв и нехватка еды не были единственной катастрофой, перед которой оказался многострадальный румынский народ, — на горизонте начали вырисовываться очертания следующего несчастья.

По всей стране появились сироты, так как рождаемость росла, а количество пищи уменьшалось, семьи были больше не в состоянии прокормить своих отпрысков. И другой аспект этой угрожающей ситуации: деньги.

Николае Чаушеску начал предлагать денежные вознаграждения всем родителям, которые передадут своих детей в государственные учреждения, надеясь, что когда дети вырастут, они пополнят ряды румынской армии рабочих. Разумеется, детские дома не были хорошо обеспечены, подчас в них не хватало даже самого необходимого. В сконструированных как фабрики детских домах наблюдался недостаток персонала, с детьми обращались хуже, чем с животными. Они не получали ни достаточного умственного развития, ни образования, ни медицинского ухода, ни физического развития, ни любви и, самое страшное, им выделялось очень мало пищи. В результате те дети, которые выжили и стали взрослыми, оказались недоразвитыми и физически, и умственно. И что еще хуже, что обнаружилось позднее, почти все дети были больны СПИДом. Доктора, которым многие годы запрещали поддерживать свое образование на должном уровне, ошибочно считали, что переливание крови поможет детям сохранить здоровье. Как ни трагично, произошло обратное. Вдобавок к неграмотности врачей, Чаушеску и его «ученая» жена свято верили, что СПИД — это ни что иное, как болезнь «декадентского Запада», и запретили проверку крови.

Конечно, существовала надежда, что, как женщина, Елена Чаушеску ужаснется тем, что происходит прямо у нее под носом. Вероятно никто, тем более существо женского пола, тем более женщина, которая сама была матерью, не может желать такой участи ни одному ребенку, или, что еще хуже, не санкционирует этого в качестве политической необходимости. Но пока страна голодала и количество сирот росло, супруги Чаушеску вовсю наслаждались роскошной жизнью.

28 марта 1974 года Великая Национальная ассамблея сделала Николае Чаушеску пожизненным президентом. Своим положением, специально созданным для него, он начал злоупотреблять почти с момента назначения. Все члены семьи Чаушеску, включая его собственного сына и двух его братьев, получили ключевые посты в правительстве или армии^[51]. Но Елена сняла самый высокий урожай. На ее шестидесятилетие в 1979 году ежедневная газета «Scinnia» посвятила ей хвалебную статью на две полосы, осыпав ее такими титулами, как «Ведущий борец партии за сияющее будущее Румынии», «Мать Отечества», «Маяк партии» и «Великий пример преданности и революционной страсти». Если бы не такое ужасающее время, это было бы смешно, но к 1980 году Елена стала первым заместителем премьер-министра, самой могущественной персоной в Румынии после своего мужа.

Началась кампания по созданию и поддержанию образа миссис Чаушеску как первой леди Румынии. Был отдан приказ, чтобы где бы ни появлялись имена Николае и Елены (то есть в средствах массовой информации), они должны появляться вместе на одной строчке, чтобы имя Елены звучало так же значительно, как и имя мужа. Как будто этого было недостаточно, еще было приказано, чтобы никакие другие имена не упоминались в той же статье, так чтобы имена диктаторов приобрели бы большую значимость.

С фотографиями тоже следовало обращаться деликатно. На любом снимке Николае возле него должна была находиться Елена, и все фотографии должны были иметь красный фон — красный был официальным цветом коммунистической партии. Если Елена с Николае находились за границей, с официальным визитом (в Китае и Северной Корее, США и Великобритании), то по их возвращении из близлежащих городов, деревень и школ свозили людей, чтобы они махали флажками и скандировали фразы из речей своих уважаемых лидеров. Ничто не оставалось без контроля; все было организовано для поддержки диктаторов. После Национального съезда женщин Елене славословила особенно большая группа детей, которые продекламировали следующее:

«Мы смотрим с почитанием, с уважением на гармонию этой семейной жизни. Мы уделяем особое внимание тому, что ее жизнь, бывшей текстильщицы, молодого коммунистического бойца, члена партии с дней ее нелегального положения, сегодня героя Социалистического труда, ученого, члена Контрольного комитета РКП, вместе с жизнью ее мужа — показывает нам пример судьбы двух коммунистов. Трое детей президентской четы работают, как и все мы, следуя примеру своих родителей, чтобы построить в Румынии социализм. Все это ясно и правдиво показывает, что работа и личный пример обязательны в семье Чаушеску»^[52].

Однако, несмотря на старания оправдать свою карьеру, за спиной Елена не была ни любима, ни уважаема.

В 1980 году, после двадцати семи лет относительного благополучия, в деревне снова ввели норму на хлеб. Кроме того, были введены лимиты на потребление других основных продуктов, включая рис, кофе и кукурузу. То был тяжелый удар по румынскому народу, явный признак того, что экономическая стратегия Чаушеску не работает. Но хотя страна стояла на коленях Чаушеску это не касалось.

Разница между жизнью, которую вели румынские граждане, и той, что наслаждались их лидеры, была просто непристойной. Чаушеску жили в сорока дворцах и в одном из них — здании, расположенном на бульваре Бухарестской Весны — целая комната была выделена под громадную коллекцию одежды Елены, не говоря уже о ювелирных украшениях и более сорока шубах. Расточительность Елены заставляет померкнуть расходы на обувь Имельды Маркос. Но одежда не была единственным предметом роскоши, которую любили Чаушеску. Николае и Елена владели двумя яхтами, «Snagov I» и «Snagov II», а также несколькими быстроходными катерами, которые они держали на озере к северу от Бухареста. И если страна голодала, эти двое которым повезло жить во дворцах, безусловно, не голодали. Организовывались банкеты, где, говорят, Елена ела за троих. Ничто не казалось слишком дорогим в выборе самых изысканных вин, лучшего мяса, самых сладких пирожных, отборных сортов кофе. Но все это происходило за стенами дворца, снаружи ситуация была абсолютно иная. Вот как вспоминает Мирча Киву, румынский директор исследовательского института маркетинга и опросов в Бухаресте: «Однажды зимой 1988 года я простояла в очереди за картошкой пять часов, и когда впереди оставалось всего десять человек, картошка закончилась. Я помню, что разрыдалась. Иногда мне кажется, что это не было реальностью».

Страна находилась на краю полного социально-экономического краха. Ее граждане страдали от отсутствия продуктов питания, тепла и медицинской помощи, были полностью деморализованы, и, наконец, 16 декабря 1980 года недовольство переросло в публичный протест, в Тимишоаре вспыхнул бунт.

Восстание началось с протеста, в поддержку диссидента, венгерского священника преподобного Ласло Токеса, который подлежал депортации за высказывания против режима Чаушеску. Но то, что начала небольшая группа прихожан, вскоре превратилось в широкую антиправительственную кампанию, которую полиции пришлось взять под контроль. Вскоре к силам полиции присоединились войска Секьюритате, а затем и армия. По команде генерала Виктора Станчюлеску войска открыли огонь, убив сотни граждан. Событие стало трагическим не только для пострадавших, но также для президента и его жены, так как многие чувствовали, что они ответственны за отданный генералом Станчюлеску приказ открыть огонь.

20 декабря 50 тысяч человек снова вышли на улицы Тимишоары. На этот раз люди протестовали против правительства в целом и Николае Чаушеску в частности. Но президента абсолютно не тронул такой поворот событий. С одобрения Елены, он решил провести 21 декабря массовое ралли на центральной площади Бухареста, носящей тогда название «Pieta Republican (площадь Республики), а теперь известной как «Pieta Revolutiei» (площадь Революции).

Около 80 тысяч человек собралось послушать речь своего Президента, и они не были разочарованы. Вскоре Чаушеску с женой появились на балконе здания Центрального комитета, окруженные официальными лицами. Однако когда Николае начал изливать свои разглагольствования о «научном социализме», из толпы принялись прерывать оратора, выкрикивая лозунги: «Долой диктаторов!» и «Тимишоара! Тимишоара!»

Ралли широко транслировалось по румынскому телевидению, и при просмотре записи хорошо видно выражение шока, появившееся на лице Чаушеску, не говоря уже о Елене, которая явно испытала презрение и гнев. Вскоре телевизионный показ прекратили, заменив на патриотические песни, но вред от дискредитации уже был нанесен. Тысячи людей по всей стране стали свидетелями унижения своих вождей. От такого поражения величественная чета оправиться уже не смогла.

Чаушеску скрылись внутри здания Центрального комитете, но, вместо того чтобы бежать из города, они совершили фатальную ошибку, решив ждать до следующего утра. Тем временем воодушевляемые агитаторами, пришедшими на ралли, огромные толпы румын вышли на улицы и начали требовать смещения Чаушеску. Даже армия встала на сторону народа, и хотя войскам было приказано остановить мятеж, они присоединились к демонстрациям.

К утру протестующие ворвались в здание Центрального комитета, но их ждало разочарование, потому что Елена и Николае, осознав возникшую опасность, умудрились сбежать на вертолете с крыши здания. Однако побег был недолгим. Не имея четкой цели, вертолет приземлился, и оба, Николае и Елена были арестованы военными и увезены на военную базу в Тигровисте (в пятидесяти километрах к северу от Бухареста), где их посадили в тюрьму в ожидании военного трибунала. Суд присяжных состоял из трех гражданских лиц, пяти судей и судебных заседателей, двух обвинителей, двух защитников и кинооператора.

Пункты, выдвинутые обвинителем, генералом Даном Войня, звучали так:

«Преступления против людей. Они проводили акты, которые несовместимы с человеческим достоинством и социальным мышлением; они действовали деспотичным, преступным образом; они уничтожали людей, руководителями которых являлись. Из-за преступлений, которые они совершили против людей, от имени жертв этих двух тиранов, прошу обоим подсудимым смертного приговора. Обвинительный акт для присяжных содержит следующие пункты: геноцид согласно статьи 356 Уголовного кодекса. Вооруженное нападение на людей и государственную структуру согласно статьи 163 Уголовного кодекса. Разрушение зданий и государственных институтов. Подрыв национальной экономики согласно статьей 165 и 145 Уголовного кодекса»^[53].

Но когда Николае Чаушеску попросили дать ответ по поводу вышеуказанных обвинений, он, вместо того чтобы просить помилования, сказал, что не будет отвечать ни на какие вопросы трибунала. «Я буду отвечать только перед Великой Народной ассамблеей, — заявил он. — Я не признаю этот суд. Обвинения ложны, я не буду тут отвечать ни на один вопрос»^[54].

Елена Чаушеску также не была настроена просить пощады, она не единожды прерывала суд грубыми саркастическими комментариями. Когда обвинитель указал Николае, что во время восстания были убиты тридцать четыре человека, Елена процедила: «Смотрите-ка, и это они называют геноцидом»^[55]. Елена также постоянно перешептывалась с мужем на протяжении всей основной процедуры суда, вынудив обвинителя указать ей на постоянную болтовню, даже если она и не соображает, что бормочет. «Я вижу, — заявил обвинитель, — что она даже плохо читает, но называет себя человеком с высшим образованием».

Тогда Елена ответила: «Интеллектуалам этой страны следовало бы послушать вас, вас и ваших коллег». После этого выпада обвинитель перешел к списку всех фальшивых ученых званий Елены.

Потом Чаушеску обвинили в том, что они разорили страну, экспортируя все ее основные богатства, уничтожили румынскую деревню и обеднили румынскую землю, а также намеренно заставили голодать целый народ, пока сами объедались на пышных банкетах изысканными блюдами, приготовленными из ввезенных иностранных продуктов. Но никакие обвинения не тронули Николае. А Елена явно считала судебный процесс недостойным даже ее презрения.

В некотором отношении она была права, потому что суд являлся не более чем простой возможностью для обвинения озвучить многолетнее отвращение к правлению пары. Утверждение, которое высказал защитник, Нико Теодореску, также легло тяжким грузом на обвиняемых. Теодореску (который видел в паре «чудовище с двумя головами») заявил: «Хотя он, как и она, совершали отвратительные поступки, мы все-таки должны защищать их»^[56].

Ранее Теодореску пытался уговорить обоих, и Николае, и Елену, сослаться на психическую нестабильность, указав им, что это их единственный шанс остаться в живых. Но супруги игнорировали его совет. «Они чувствовали себя глубоко оскорбленными, — рассказывал он, — неспособными или не желающими придерживаться единственно возможной линии. После этого разговора они отвергли мою помощь»^[57].

Теодореску повторил длинный список обвинений, команда защиты согласилась, что Николае и Елена виновны, и адвокат заключил, что подзащитные должны понести наказание. Едва ли слушание было демократическим, когда применима фраза «невиновен до тех пор, пока не признан виновным».

Наконец, в заключение обвинитель заявил: «Я являюсь одним из тех, кто, будучи юристом, хотел бы протестовать против смертного приговора, потому что это бесчеловечно. Но мы говорим не о людях. Я бы не просил смертного приговора, но это было бы несправедливо по отношению к румынскому народу, который продолжит жестоко страдать, если приговор обоих Чаушеску к смерти не прекратит их мук»^[58]. Судьба Николае и Елены была решена.

Чуть позже их вывели в маленький дворик и расстреляли. Войня, который вышел, чтобы выкурить сигарету, так описал это отвратительное событие:

«Когда их вывели из помещения, где проходил суд, перед ними открылся десятиметровый коридор, из него они вошли во двор воинской части. От выхода до стены, у которой их расстреляли, было примерно пятнадцать метров. Когда все вышли во двор, (Чаушеску) остановился, так как увидел солдат. Я думаю, что только тогда он понял, что их убьют.

Сначала они взяли его и поставили возле стены. Они отошли на два шага, офицер выстрелил первым. Остальные члены расстрельной команды выстрелили следом. Когда они выстрелили, он подпрыгнул, думаю, рефлекторно… потому что они целили в ноги. Он подпрыгнул больше чем на полметра. И может быть вы видели по телевизору, что он он умер на спине с подвернутыми ногами… А затем они застрелили ее».

То был позорный конец политического правления, которое охватывало более четверти века. С одной стороны, это смотрится как трагедия. Ведь в конце концов, начав с самого скромного положения, Елена Чаушеску построила себе карьеру беспримерного успеха. Она была выдающимся ученым, чьи научные работы способствовали научному прогрессу как дома, так и за рубежом. Она была также успешным политиком, который без устали прокладывал себе дорогу по должностям в коммунистическом партии, чтобы занять ведущее положение в правительстве. Поначалу незаметная личность, она добилась того, что стала «женским лицом Румынии», ее изображение появлялось в телевизионных передачах, в газетных статьях, на афишах и плакатах. Румыны обожали ее, дети пели ей хвалу, а иностранные дипломаты осыпали ее почетными званиями. По намерениям и целям ее история — это история успеха.

С другой стороны, жизнь Елены была далеко не такой приятной. Первая леди страны едва умела читать и писать, и все ее ученые звания не стоили бумаги, на которой они были напечатаны, а ее успехи в политике целиком обязаны положению ее мужа. Румын вынуждали любить Елену, а в действительности они презирали ее. Единственными, кто любил эту невоспитанную, сходящую с ума по власти женщину, были ее муж и дети. В таком свете горько воспринимается тот факт, что трупы Николае и Елены, хоть и были привезены на одно кладбище (Генча, на юго-западе Бухареста), захоронены в разные могилы. Сегодня очень мало кто приносит цветы на могилы обоих Чаушеску.

Мэри Энн Коттон. Черная вдова

Мэри Энн Коттон умерла 24 марта 1873 года. Ее казнили за убийство четырех мужей и почти в три раза большего числа детей. В самом факте убийств и в ее вине не сомневался никто факт не признавался лишь самой Мэри Энн), но одна загадка во всех этих отвратительных убийствах остается: почему такая респектабельная женщина может испытывать желание совершить такое количество гнусных преступлений?

Мэри Энн Коттон родилась в маленькой английской деревушке Лоу Мурзли в графстве Дергем в октябре 1832 года. Ее родители, Майкл и Маргарет Робсон, были молодыми рабочими, принадлежащими к методистской церкви, которые всю свою жизнь боролись, чтобы уберечь себя и семью от бедности. Майкл Робсон был шахтером, страшная работа по тем временам. Кроме того, что он был неистово религиозен и посещал церковь каждое воскресенье, он поддерживал жесткую дисциплину в семье. Без сомнения, он руководил своими домашними железной рукой и, вероятно, применял различные физические наказания и к Мэри Энн, и к ее брату, Роберту. Тем не менее оба ребенка чувствовали себя в безопасности в тесно замкнутом кругу семьи; у них были и отец, и мать, и хотя денег не хватало, еда на столе была. Трагедия произошла когда Мэри Энн было восемь лет. Семья переехала в шахтерский городок Мортом, где через год после переезда с отцом Мэри Энн случилась беда — он погиб, упав в ствол шахты. Без кормильца в доме семья оказалась в весьма тяжелом положении. Жизнь семьи рабочего в Англии девятнадцатого века, и в особенности семьи, возглавляемой вдовой, была необычайно суровой. Тень приюта замаячила над головой Мэри Энн, и мало что могло быть хуже этого — как из-за низости людей, так и из-за жестоких условий, которые ей пришлось бы вынести там. Вот что писал Чарльз Диккенс в своей статье для журнала «Household Words» примерно в 1850 году:

«В том месте, в приюте Ньюгейта, группу мальчиков и юношей запирали во дворе; а их комната была похожа на конуру, где случайных бедняг обычно прежде укладывали на пол на ночь. Некоторые из них находились тут долго. «Разве они никогда не выходят?» — последовал естественный вопрос. «Большинство из них калеки в той или иной форме, — ответил надзиратель, — они ни для чего не годятся». Они бродят, как унылые волки или гиены; и набрасываются на еду, когда им ее приносят, точно так же, как эти животные. Большеголовый идиот, шаркая ногами вдоль дорожки на солнышке в стороне, казался все-таки более приятным субъектом во всех отношениях. Множество детей на руках; множество матерей и больных женщин в постелях; толпы сумасшедших; джунгли мужчин в выложенных камнем нижних комнатах, ожидающие обеда; еще больший лес стариков в верхних больничных каморках, тянущих жизнь бог знает как — вот сцены, через которые я прокладывал свой путь в течение двух часов».

Но на этой критической точке в жизни Мэри Энн произошел счастливый поворот. Вскоре после смерти Майкла Робсона, мать Мэри Энн снова вышла замуж. Хотя между Мэри Энн и ее отчимом не было любви, но приемный отец все-таки сыграл свою роль. Новый мужчина в семье все-таки имел маленькую зарплату, и таким образом Мэри Энн спаслась от приюта и почти верной нищеты. Но чего она, однако, не смогла избежать, так это урока, который научил ее на всю оставшуюся жизнь, что она должна в любых обстоятельствах иметь деньги.

В шестнадцать лет Мэри Энн решила покинуть дом. Можно только предполагать, что, возможно, из-за сложных взаимоотношений с отчимом, но она решила начать самостоятельно зарабатывать. Вскоре она нашла работу прислуги в Южном Хеттоне. Работа предполагалась на три года, и к концу срока Мэри представляла из себя тяжко работающую, раньше времени стареющую женщину. Через три года, она оставила эту работу, чтобы учиться на швею.

Теперь ей было почти двадцать, и многие из тех, кто позднее рассказывал о ней для газет, вспоминал, что она была хорошенькой девушкой, хотя на сделанной после ареста фотографии в возрасте сорока лет можно увидеть грузную женщину с простым лицом. Тем не менее Мэри Энн должно быть что-то собой представляла, потому что в течение жизни явно была привлекательной для многих мужчин. Одним из них стал ее первый муж, Вильям Моубри, которого она встретила вскоре после того, как ей исполнилось двадцать. Моубри, как и ее отец, был шахтером. Они поженились в Андреевском соборе в Ньюкасле-на-Тайне в июле 1852 года. После свадьбы Моубри решил, что не хочет больше работать в шахте, и вместо этого стал подряжаться на разные работы, в том числе на строительстве железной дороги в Корнуэлле и Дергеме. Должно быть, это вызвало серьезные осложнения в их союзе, так как Моубри подолгу работал вдали от дома. Довольно быстро они с Мэри завели пятерых ребятишек. Четверо младенцев умерли, через несколько дней после рождения, и, хотя смертность среди детей в викторианской Англии была очень высокой, это оказалось первым признаком склонности Мэри Энн к убийствам. Причиной смерти в каждом случае объявлялось воспаление желудка, диагноз, который за многие годы становился все более привычным.

Поработав шахтером, а потом на железной дороге, Вильям Моубри перешел работать на пароход с названием «Ньюбурн», который стоял в Сандерленде. Семья переехала туда, чтобы снова быть вместе, но Моубри долгое время проводил в море и несколько раз даже плавал за границу. Однако все изменилось, когда в январе 1865 года из-за раны на ноге Моубри вернулся к Мэри Энн, так как ему требовался хороший уход. Однако вскоре его поразила странная неопределимая болезнь, и через несколько дней он умер в судорогах.

Мэри Энн, теперь вдова, забрала страховочные деньги мужа и решила начать новую жизнь, переехав в местечко Сихэм Харбор. Там она встретила Джозефа Наттресса.

Наттресс жил с двумя своими братьями. Он был помолвлен с местной женщиной, и хотя Мэри Энн казалась ему очень привлекательной, она не смогла заставить его разорвать помолвку. Ей снова пришлось вернуться в Сандерленд, где она нанялась работать сестрой в сандерлендскую больницу в отделение для выздоравливающих от инфекционной лихорадки. Так как раньше она работала служанкой в семье, во всех историях болезней отмечается, что Мэри Энн была старательным работником, который всегда заботился о состоянии своих пациентов. Одним из ее пациентов был Джордж Уорд. Сестричка и пациент полюбили друг друга, и после выписки Уорда из госпиталя они сразу же поженились. Однако довольно быстро Уорд заболел и, несмотря на заботы нескольких врачей, в октябре 1866 года умер; страдал он от длительных приступов паралича и проблем с кишечником. Перед смертью Уорд написал завещание, оставив все что у него было своей жене. Известно, что сразу после его смерти Мэри Энн взяла короткий отпуск, чтобы съездить в Сандерленд, где и познакомилась со своим третьим мужем, Джеймсом Робинсоном.

Робинсон работал мастером в судостроительной индустрии. Его первая жена Ханна умерла, оставив ему четверых маленьких детей, и чтобы вернуться к работе, ему нужна была домоправительница. А Мэри Энн искала работу и была нанята, но вскоре после заступления на пост, самый младший ребенок Робинсона, десятимесячным младенец, умер от воспаления желудка. Убитый горем отец решил найти утешение у своей новой домоправительницы. Довольно быстро состоялась помолвка, но свадьбу пришлось на короткое время отложить, так как в марте 1867 года заболела мать Мэри Энн, Маргарет. Мэри Энн вернулась домой и обнаружила, что здоровье Маргарет улучшилось, но как заботливая дочь, она осталась с матерью, чтобы помочь пожилой женщине набраться сил. Через нескольких дней после приезда Мэри Энн мать стала жаловаться на сильные желудочные спазмы и вскоре умерла.

После смерти матери Мэри Энн вернулась к жениху, и в июне 1867 года их с Джеймсом Робинсоном обвенчали в церкви городка Бишопвермауз. Однако медовый месяц продлился недолго, потому что к концу года случилась трагедия, да не одна — все трое детей Робинсона один за другим заболели желудочной лихорадкой и умерли.

Во время суда 1873 года над прозванной позднее репортерами «Лукрецией Борджиа севера»^[59], публика недоумевала, почему никто не обратил внимания на необычайно частый посмертный звон колоколов вокруг Мэри Энн? Ведь она за недолгий срок похоронила троих мужей, не говоря уже о детях. Неужели никто не замечал этого? Однако во время каждой болезни близких, Мэри Энн вызывала разных докторов, кроме того, после каждой смерти она очень внимательно выбирала, в какой дом переехать, часто меняла города, если уж не графства. Мэри Энн сохраняла все признаки респектабельной, честной женщины. Она хорошо выглядела, правильно говорила и работала медсестрой, а это была ответственная работа. И, наконец, немаловажно, что химическое вещество, которое она выбрала, чтобы быстро расправляться со своими жертвами — мышьяк — был обычным средством в хозяйстве. Многие люди использовали его в качестве крысиного яда, а некоторые мешали с мыльной стружкой, чтобы дочиста отскребать полы. Поэтому неудивительно, что ни у кого не вызывало подозрений, когда женщина входила в местную аптеку или скобяную и покупала мышьяк. Мышьяк также был легким способом избавиться от кого-либо, потому что, во-первых, мог даваться за закрытыми дверями и, во-вторых, потому что он почти бесцветный и, не имея запаха и вкуса, мог добавляться в пищу или питье так, что жертва не могла этого определить. А, кроме того, симптомы цианистого отравления (боль в желудке, тошнота, рвота, понос и так далее) присущи и другим, более прозаичным болезням, так что, если вы не ищете специально именно отравление мышьяком, истинное состояние больного может быть (и гораздо более часто) диагностировано неверно.

Учитывая все эти факторы, неудивительно, что Мэри Энн так долго не попадала под чье-либо внимание, но после смерти детей Робинсона ее судьба покатилась в худшую сторону; Джеймс Робинсон начал подозревать жену. В течение их короткого брака Мэри Энн постоянно просила у мужа все больше и больше денег. Она настаивала также, чтобы он застраховал свою жизнь, а его дети, которые были такими здоровенькими до того, как он встретился с Мэри Энн, умерли один за другим. Будучи мастером на верфи, Робинсон хорошо разбирался в финансах и был очень щепетилен при записи расходов на содержание домашнего хозяйства. Поэтому он был неприятно удивлен, когда начал получать письма со счетами различных долгов, которые накопила Мэри Энн. И к тому же Робинсон обнаружил, что жена заложила несколько его наиболее ценных вещей. Разъярившись, он вышвырнул Мэри Энн из своего дома, что без сомнения уберегло его от ужасной смерти.

Лишившись дома, Мэри Энн оказалась на улице, именно этого она боялась с детских лет. когда угроза приюта нависала над ней. Но полоса невзгод для нее не продлилась долго, потому что вскоре она оказалась в безопасности, найдя работу экономки в исправительном доме Сандерленда. В этот период Мэри Энн познакомилась и влюбилась в молодого морского офицера, но пока тот был в плавании за границей, она украла все, что могла из его дома, после чего быстро переехала и устроилась на работу к доктору Хефферману. Судя по записям ее перемещений, было бы разумно предположить, что Мэри Энн вероятно задумала женитьбу на своем последнем нанимателе, но к счастью доктора Хеффернана, обнаружив, что она украла деньги из ящика стола в его спальне, он сразу же уволил ее.

Мэри Энн снова переехала, на этот раз на север, в Волботтл, графство Нортамберленд. Именно там ее подруга, Маргарет Коттон, познакомила ее со своим братом Фредериком. Как и Джеймс Робинсон. Фредерик Коттон был вдовцом, к тому же он уже потерял двоих из своих детей. С другой стороны, его сыновья, Фредерик младший и Чарльз, представляли собой образчики здоровья.

До появления Мэри Энн дом брата в порядке содержала сестра Фредерика Коттона, Маргарет, его дети были хорошо накормлены и ухожены, но вскоре после прибытия подруги Маргарет умерла. Причиной смерти стала непонятная желудочная болезнь. Лишенный помощи, ища утешения, Фредерик Коттон обратил свое внимание на подругу сестры, Мэри Энн, и естественно у пары возникли отношения, в результате которых Мэри Энн забеременела. Вскоре Фредерик предложил Мэри Энн выйти за него замуж. Коттон и предположить не мог, что Мэри Энн все еще была замужем за своим третьим мужем, Джеймсом Робинсоном. Однако для женщины, которая совершила несколько убийств, такое преступление, вероятно, казалось пустяком, и пара поженилась в сентябре 1870 года в церкви Св. Андрея, в Ньюкасле-на-Тайне, в той самой церкви, где она уже выходила замуж за первого мужа, Вильяма Моубри.

После свадьбы Мэри Энн уговорила нового мужа застраховать не только свою жизнь, но также жизни двух своих детей. В начале 1871 года у Фредерика и Мэри Энн Коттон родился сын. Мальчика крестили как Роберта Робсона Коттона. Его среднее имя, возможно, было связано с девичьей фамилией Мэри Энн — может быть, оно напоминало ей о более невинном периоде в ее жизни. Какова бы ни была причина, семья, которая теперь состояла из Фредерика, Мэри Энн и трех маленьких детей, переехала в Вест Окленд в графстве Дергем. Это последнее место жительства стало местом постоянных скандалов Мэри Энн с соседями, чей домашний скот, в особенности значительное число свиней, стал вдруг дохнуть. Обвиняющие пальцы начали указывать в сторону Мэри Энн, поэтому Коттоны уехали. Однако другим объяснением их отъезда стал Джозеф Наттресс.

Наттресс — это тот человек, с которым у Мэри Энн была любовь так много лет назад, и к радости для себя она недавно обнаружила, что он не женат и живет в Вест Окленде холостяком. Поэтому семья покинула Ньюкасл-на-Тайне, но только лишь, чтобы встретиться с горем; в декабре 1871 года, когда едва прошел год после его второй женитьбы и всего несколько месяцев после рождения Роберта, Фредерик Коттон умер.

День для Фредерика начался нормально, он ушел на работу в добром здравии, но вскоре его согнула мучительная боль в животе, сопровождавшаяся рвотой, его принесли домой, где он вскоре скончался. И снова диагнозом стало воспаление желудка. Мэри Энн забрала страховочные деньги, и вскоре Джозеф Наттресс въехал в ее дом в качестве квартиросъемщика. Дальнейшую последовательность событий трудно выстроить хронологически, особенно потому, что историки — современники тех событий — дали противоречивые оценки, но известно, что после смерти Фредерика Коттона двое его сыновей — Фредерик младший и Роберт Робсон Коттоны — умерли в одном и том же 1872 году. Мэри Энн поступила на новую работу, ухаживать за Джоном Куик-Маннингом, правительственным акцизным чиновником, который поправлялся после тяжелой оспы. Сэри Энн, как в давние дни жизни с Джеймсом Робинсоном, вскоре забеременела от Куик-Маннинга и решила выйти за него замуж. По-видимому, он был гораздо лучшей партией, чем Наттресс, который вскоре заболел воспалением желудка и умер через несколько дней, но он удачно успел сделать новое завещание, оставив все своей хозяйке. После смерти Наттресса Мэри Энн получила тридцать фунтов страховки, а затем попыталась избавиться от последнего оставшегося в живых ребенка Фредерика Коттона, Чарльза. Почему она не убила его вместе со всеми остальными, остается загадкой и по сей день, но вместо того, чтобы дать мальчику мышьяк, она попыталась получить для него место в приюте. Администратор заведения, мелкий государственный чиновник Томас Райли, расспросил ее и сообщил Мэри Энн, что детей берут, только если у них нет родителей. Говорят, в ответ Мэри Энн сказала: «Я бы могла снова выйти замуж, если бы не этот ребенок. Но там он не проживет долго и уйдет за всей семьей Коттонов»^[60].

Печально, но именно так все и произошло. В начале 1871 года Чарльза Коттона послали в ближайшую аптеку с наказанием купить немного мышьяка. Аптекарь отказал мальчику, объяснив, что по закону он может продавать мышьяк только людям старше двадцати одного года. Далее записано так: тогда Мэри Энн попросила о покупке одного из своих соседей. Вероятно, она посчитала, что за жизнь купила уже достаточно много, и было бы разумно, чтобы в списке регистрации покупателей ядов появилось бы какое-нибудь другое имя. Как бы то ни было, но Чарльз Коттон вскоре после того умер и диагноз, что не удивительно, был воспаление желудка. Теперь Мэри Энн могла свободно выйти замуж за Куик-Маннинга, и, без сомнения, она сделала бы это, но подозрение уже зародилось. Доктор Чарльза Коттона, например, удивился, услышав, что мальчик умер; он навещал его несколько раз за последнюю неделю и не обнаружил ничего серьезного. Но именно Томас Райли пришел в полицию и рассказал о своих подозрениях, припомнив, что Мэри Энн говорила ему в приюте. Он потребовал, чтобы врач не подписывал сертификат на смерть Чарльза Коттона, тогда у полиции будет время на расследование. Сертификат смерти был необходимым документом, чтобы Мэри Энн могла получить страховку Чарльза. И именно за страховкой пришла Мэри Энн, еще до того, как организовала похороны Чарльза: едва ли то был шаг заботливой женщины. Планы Мэри Энн были разгаданы, поэтому теперь собирались провести расследование смерти Чарльза.

Вначале во время дознания не было никаких признаков грязной игры. Обследовавший врач заявил, что он не нашел ничегo, что бы указывало на смерть от неестественной причины. Мэри Энн могла бы успокоиться, но это не стало концом дела, потому что на этот раз в историю вцепилась свора местных газет. Называя ее «Леди Гниль», они, конечно, опубликовали исследование,но, кроме того, они также повторили местные сплетни, которые заклеймили ее как серийную отравительницу. Куик-Маннинг, в ужасе от этих статей, разорвал отношения со своей предполагаемой невестой, несмотря на то, что она была беременна его ребенком, а она, напуганная газетными обвинениями, начала готовиться к переезду из этих мест. Похоже, до нее не доходило, что, делая так, она может выглядеть более виновной, чем когда-либо. Носились уже очень устойчивые подозрения, и, прежде чем она успела сменить место жительства, весь ее мир рухнул; один из врачей дознавателей при расследовании сохранил образцы желудка Чарльза Коттона, и теперь он начал исследовать их на признаки отравления.

К несчастью для Мэри Энн, в середине девятнадцатого века появились лучшие методики определения присутствия мышьяка в теле. Частично это произошло благодаря растущей тенденции людей страховать жизнь (мышьяк называли даже «порошок наследства»), делая, таким образом, застрахованных привлекательной целью для убийства. Чтобы иметь возможность успешно привлечь к суду больше людей, было очень важно развивать судебную медицину, и в особенности токсикологию. Важными вехами стали методика Марша 1836 года и методика Ринша 1841 года, обе уже хорошо представленные ко времени лихих убийств Мэри Энн.

Вообще-то желудок не самое лучшее место для определения присутствия мышьяка, волосы, ногти, кровь и моча, гораздо лучшие индикаторы того, что у кого-то неестественно высокий уровень яда в организме. Однако врач провел исследование и вскоре получил результат. Он был положительным. Затем доктор попросил полицию эксгумировать тело, которое, в свою очередь, показало высокий уровень мышьяка. Сразу же после этого полиция эксгумировала еще несколько близких и родных Мэри Энн (включая тело Джозефа Наттресса), и сделала точно такое же открытие.

6 мая 1873 года выездная сессия суда присяжных графства Дергем обвинила Мэри Энн Коттон в убийстве Чарльза Эдварда Коттона. Суд был отложен, пока она не родила дочь Куик-Маннинга (позднее ребенка удочерили), после чего дело пошло быстро.

Прежде всего обвинитель сделал заявление судье, мистеру Джастису Арчибальду, что чтобы доказать ее логический подход к убийству Чарльза Коттона, следует выслушать показания относительно смертей Джозефа Наттресса, а также нескольких других жертв. К ужасу Мэри Энн судья согласился, и обвинитель энергично принялся за дело, приведя многочисленных свидетелей, которые показали, что Мэри Энн часто покупала мышьяк. Обвинитель также представил нескольких докторов, которые подтвердили необычайно высокую смертность от воспаления желудка в домах Мэри Энн, и наконец вызвал на свидетельское место Томаса Райли, который подтвердил, что Мэри Энн заявляла, будто Чарльз Коттон является препятствием для ее брака с Джоном Куик-Маннингом.

Защитник, мистер Кэмпбелл Фостер, ринулся в атаку. Он утверждал, что Чарльз Коттон, а также несколько других жертв спали в комнате, оклеенной зелеными цветочными обоями, которые, как известно, содержат элемент мышьяк. И правда, пигмент был открыт примерно в 1775 году Карлом Шеле, который назвал его «Парижская зелень». Поэтому существуют предположения, заявил мистер Кемпбелл Фостер, что ребенок умер от вдыхания частичек мышьяка из воздуха^[61]. Кроме того, так как Мэри Энн необыкновенная чистюля, она использовала мыло и мышьяк для мытья полов. Когда вода высыхала, она оставляла ядовитый осадок, который также мог вдыхаться несчастным ребенком. То была умная защита, но присяжные не поверили ни одному слову из нее и вскоре ушли, а вернулись с вердиктом «виновна». Когда мистер Джастис Арчибальд зачитал смертный приговор, Мэри Энн потеряла сознание, и ее вынесли из зала суда два тюремных надзирателя.

Мэри Энн Коттон продолжала настаивать на своей невиновности до самой смерти. Она написала много писем не только тем, кто ее поддерживал (такие тоже нашлись среди некоторых ее бывших нанимателей), но также своему мужу, потому что по закону она все еще была замужем за Джеймсом Робинсоном, умоляя его принести ей в тюрьму ребенка, а также двум своим оставшимся в живых пасынкам. Джеймс Робинсон не ответил на письмо, но не смутившись, Мэри Энн написала ему снова с просьбой навестить. Вместо этого Робинсон воспользовался помощью шурина, послав в тюрьму его. Мэри Энн попросила того составить петицию, утверждающую ее невиновность и требование освободить ее. Шурин Робинсона отказался делать подобную вещь, но, как ни странно, при такой тяжести свидетельств против нее, Мэри Энн смогла уговорить несколько других человек составить такой документ и пустить его в ход, хотя из этого ничего не вышло, что и неудивительно.

24 марта 1873 года в возрасте сорока одного года Мэри Энн Коттон повели на эшафот, расположенный внутри дергемской тюрьмы. Говорят, что, будучи всегда дотошно аккуратной женщиной, она настояла на том, чтобы расчесать и аккуратно завязать волосы, прежде чем ее повели к месту, где ей предстояло быть повешенной. Палач, человек по имени Вильям Калкрофт, был специалистом своего дела. Начав известную карьеру в двадцать с небольшим лет с порки детей за 10 шиллингов в неделю, он дорос до палача с окладом 10 фунтов за «повешенье». Его работа палача длилась уже почти пятьдесят лет к тому моменту, когда Мэри Энн встала к петле, поэтому можно предположить, что конец был быстрый, а возможно, даже и безболезненный.

Естественно, так как Мэри Энн не призналась ни в одном из убийств, нет точного подсчета числа ее жертв, но учитывая век, в котором она жила, не будет притянутым за уши мнение, что некоторые действительно могли умереть от естественных причин. Большинство исследователей считают, что она убила от пятнадцати до двадцати одного человека, включая мать, любовника Джозефа Наттресса, свою золовку, Маргарет Коттон, четырех своих мужей и бессчетное количество родных и приемных детей. Страшная и по сей день, Мари Энн Коттон стала одной из первых британских серийных убийц-женщин, а также одной из первых в мире женщин, названных черной вдовой, как паучиха. Но что привело эту неприметную женщину к таким страшным поступкам? Первоначально, вероятнее всего, причиной являлись деньги, страх не иметь их в достаточном количестве, чтобы защититься от бедности, чтобы не превратиться в одну из тысяч, едва выживающих в викторианской Англии. Однако позднее, о чем можно только догадываться, она начала получать удовольствие от власти, которую получала над своими жертвами. Дом Коттонов в Ньюкасле стоит и по сей день, и говорят, что его посещает ее привидение, но только в компании с привидениями всех ее многочисленных жертв.

Мария Ноу. Невезучая родительница

Богу нужны ангелы, поэтому их там целая тонна.

Артур Ноу, из интервью, данного Стефану Фрайду, Филадельфийский журнал, 1998 г.

12 июля 1963 года в журнале «Лайф» появилась статья, написанная Мэри X. Кадуоладер, в которой спрашивалось, не являются ли мистер и миссис Эндрю Мур самыми невезучими родителями во всей Америке. Миссис Мур потеряла к тому времени всех своих семерых детей и выглядела по описаниям «…измотанной почти до измождения. …Ее глаза превратились в два громадных костра на сером, как зола, лице. Она редко посещает могилы детей. В ее лексиконе мужество стоит больше, чем слезы. Она постоянно находится в доме вместе с собакой и двумя кошками»^[62]. На деле, имена Эндрю и Марты Мур являлись псевдонимами, настоящие имена супругов были Артур и Мария Ноу, но к концу 1990‑х годов они были уже не теми мужем и женой, к которым испытывала сочувствие вся Америка, их так презирали, что на слушании по поводу поручительства в августе 1999 года помощник районного адвоката сказал о Марии, что она «такая же серийная убийца, как и Тэд Банди».

Мария Ноу выросла в проблемном, разрушающем личность окружении. Ее мать, повременную уборщицу, часто бил хулиган-отец Марии, который был также алкоголиком. Записи полиции фиксируют постоянные приводы в суд, в основном из-за жалоб жены, которая заявляла, что он и физически, и словесно оскорбляет ее. Марию забрали у родителей и некоторое время она жила в детском доме, пока ей не исполнилось три года, а потом ее вернули матери. В возрасте пяти лет Мария переболела тяжелой формой скарлатины, по ее словам, ее использовали в качестве подопытной морской свинки и давали кучу разных таблеток. В результате таблетки повлияли на ее умственные способности, и когда она пошла в школу, она не смогла держаться на уровне с остальными детьми.

В двенадцать лет Мария бросила учебу, чтобы помогать по дому. Чаще всего ее использовали для ухода за младшими детьми в семье (одна из малышек, как говорят, была незаконной дочерью старшей сестры Марии). Пока была не замужем, она отдавала матери каждый пенни, который получала, подрабатывая в различных местах в качестве прислуги. Вдобавок к другим несчастьям мать Марии, следуя примеру мужа, часто избивала детей кнутом. По стандартам нормальных людей это не была идеальная американская семья, и неудивительно, что все происходящее отразилось на детях. Одного из младших братьев Марии даже поместили на лечение в психиатрическую больницу, где, согласно судебным документам того времени, ему был поставлен диагноз «посттравматическое расстройство личности».

Ко времени когда 12 июля 1949 года Мария сбежала со своим будущим мужем Артуром Ноу, она была полна отчаянной решимости спастись из родительского дома. Артуру было двадцать четыре года, а Марии только восемнадцать, но то была любовь с первого взгляда. Они встретились в социальном клубе по соседству и «ходили вместе» несколько месяцев, прежде чем решили сбежать, но все-таки для ее молодого мужа было шоком, что его юная жена не умеет ни читать, ни писать. «Я была практически неграмотной, — рассказывала Мария. — Когда я росла, мои проблемы вообще не упоминались, но когда я вышла замуж и столкнулась с тем, как говорят другие люди, я поняла, в каком я невыгодном положении»^[63]. Тем не менее Артур был терпелив с Марией и вскоре научил ее основам грамоты, так что она сама смогла продолжить свое развитие. Пара жила вполне мирно, пока в мае 1950 года, через год после их женитьбы, в больнице Университетский Храм, Филадельфия, не родился их первый ребенок. Его крестили как Ричарда Аллена Ноу.

При рождении Ричард весил семь фунтов одиннадцать унций, и, если не считать легкой формы желтухи (которая обычна для новорожденных), он был абсолютно здоровым ребенком. Мария и Артур радовались своему сыну и вскоре забрали его домой, но через несколько дней Мария Ноу принесла его назад в больницу, говоря, что Ричарда рвет, и она не знает, что с ним. Доктора решили что у Ричарда какая-то колика, но его полностью подлечили и через несколько дней вернули матери. Как ни трагично, но через месяц после рождения Ричарда Apтур Ноу обнаружил, что его сын безжизненно лежит в своей кроватке. Артур немедленно бросился с ребенком к соседу, который отвез отца и сына в епископальную больницу, но было уже поздно. Случай смерти был зафиксирован следователем как «сердечная недостаточность из-за острого эндокардита», но никто не подумал о необходимости провести вскрытие.

После того как Ричард Аллен Ноу умер, Мария Ноу родила еще троих детей одного за другим, но каждый ребенок заканчивал так же трагически, как и первый.

В апреле 1951 года в северо-восточном госпитале родилась Элизабет Мэри Ноу. Как и ее брат, Элизабет была нормальным ребенком без проблем со здоровьем до октября 1951 года, когда ее мать обнаружила, что ее пятимесячного ребенка в кроватке рвет кровью с молоком. Мария безотлагательно вызвала скорую помощь, которая немедленно забрала ребенка в университетскую больницу. По прибытии ребенок был уже мертв. Случай смерти зарегистрировали как бронхопневмонию, но, согласно отчету о вскрытии, на тельце Элизабет не провели никаких внутренних исследований, а бронхопневмонию почти невозможно определить без соскоба, исследуемого под микроскопом.

Третьим умершим ребенком Hoу была Жаклин, которая родилась 23 апреля 1952 года. Как и у других детей, у нее не было никаких проблем со здоровьем, пока не прошло три месяца после выписки из больницы, когда Мария заявила, что девочку рвет, и она синеет. Жаклин умерла по прибытии в епископальную больницу, и на этот раз случай записали как попадание рвотной массы в дыхательные пути.

В наши дни, если три ребенка в одной семье умерли до достижения одного года, родители, и в особенности мать, попадет под подозрение в убийстве. Но 1950‑е были более наивными годами, и хотя термин «симптом внезапной детской смерти» (известный также как СВДС) еще не употреблялся, следователи верили, что такое явление может быть причиной смерти. В то время (и до некоторой степени в наши дни^[64]) считалось, что СВДС может иметь место в семьях.

Артур Ноу родился через три года после Жаклин, 23 апреля 1955 года, но через двенадцать дней его срочно привезли в епископальную больницу после заявления матери, что у него проблемы с дыханием. Однако доктора не нашли ничего плохого, и ребенка с матерью отправили домой. На следующий день Артура Ноу младшего снова срочно доставили в больницу, на этот раз скорой помощью. С печальным постоянством, врачи нашли его по прибытии мертвым.

24 февраля 1958 года Мария родила своего пятого ребенка, Констанцию. Ребенок был, как и все предыдущие дети Марии, здоровым, если не считать небольшого коньюнктивита. И все-таки статья в «Филаделфиа мэгазин», которая была опубликована в 1998 году, включала более позднее воспоминание одного из врачей Констанции, будто когда Марии сказали, что он будет помогать ухаживать за ребенком, она обернулась и ответила: «Зачем? Она тоже умрет, как и все остальные». И вправду, парой недель позже Мария позвонила своему доктору, чтобы сказать, что Констанция плохо дышит, и согласно тревожным описаниям Марии доктор принял Констанцию в больницу, предположив у нее редкое заболевание крови. Но оказалось, не было ничего подобного, и через три дня ребенка выписали с пустой историей болезни.

Двумя днями позже Констанция была мертва. Едва ли что-либо худшее могло приключиться с семьей Ноу. Как такое могло происходить не единожды, а пять раз? Сами они относили это на волю Божию, но наконец-то зазвонили тревожные колола в среде больничного персонала, который и заставил филадельфийское управление медицинской экспертизы провести совместно с полицией расследование.

Первоначально произвели вскрытие тела Констанции, оно было выполнено доктором Марией Вальдес-Дапена (матерью десяти ребятишек), которая была педиатром-патологоанатомом в детской филадельфийской больнице Святого Кристофера. В момент смерти Констанции мистер Ноу заявил, что, найдя в кроватке безжизненного ребенка, он попытался воскресить дочку, но в результате получил лишь сгустки молока, вытекшие из ротика и носика. На этот раз вдыхание рвоты было взято за основу наиболее возможной причины смерти, но Вальдес-Дапена думала иначе. Она утверждала, что вдыхание явилось результатом, а не причиной смерти. Она провела тельце Констанции через ряд исследований, включая токсикологию, но ничего не обнаружила, и в результате подписала справку, указав «непреднамеренную, естественную» причину смерти.

Тем временем в полиции допросили обоих, мистера и миссис Ноу, но, как и следователь до них, не обнаружили ничего кроме того факта, что у миссис Ноу необычайно низкий интеллектуальный уровень.

Много более симпатичный образ Марии появился после разговора ее матери с журналистом журнала «Лайф», во время которого та сказала, что «после этих похорон Марта (Мария) сидела не в силах вымолвить ни слова. Казалось, будто она просто не в состоянии идти домой. Она уже переполнена горем».

Тем не менее вскоре Мария вновь забеременела, и 24 августа 1959 года начались роды, в результате которых появился мертворожденный ребенок. Летиция. На этот раз ни тени подозрения не падало ни на Марию, ни на Артура, и пару отправили домой, каждый ощущал в сердце сочувствие им.

После шестого ребенка мало что было слышно о Марии Ноу. Но через три года о ней заговорили снова, так как она была беременна седьмым ребенком и родила его при помощи кесарева сечения 19 нюня 1962 года. Мэри Ли, как назвали малышку, была здоровым ребенком, хотя в госпитале ее продержали больше месяца, вероятно из-за того, что Мария страдала анемией из-за потери крови во время операции, а может быть, потому что сотрудники госпиталя хотели наладить нормальное развитие ребенка. В конце месяца оба, и мать и дитя, были выписаны, и хотя Мария не приносила ребенка в больницу, когда появлялись какие-либо жалобы, она постоянно звонила своему доктору.

На этот раз семья Ноу сменила семейного врача, теперь им стал Колумб Гангеми, который позднее доложил главному медицинскому эксперту, что Мария Ноу постоянно звонила ему, требуя совета о том, как обращаться с ребенком. Гангеми также добавил, что голос Марии звучал раздраженно, и что она казалась усталой от постоянного плача ребенка. Однако, такое положение не продлилось долго. 4 января 1965 года Мэри Ли повезли в больницу, она страдала от затрудненного дыхания, и оказалась мертвой по прибытии.

Полиция попросила мистера и миссис Ноу проехать с ними в участок, где их допросили. Одновременно было заказано вскрытие тела Мэри Ли, его проводил помощник медицинского эксперта доктор Хэлберт Филлингер. Интервью показали то же, что и ранее, миссис Ноу не была умственно развитой женщиной, но что касалось ребенка, полиция не обнаружила ничего необычного. «На теле, — гласил их отчет, — нет синяков, за ребенком хорошо ухаживали… На малышке была белая рубашечка, пеленка, пластиковые штанишки и белые носочки, она была завернута в розовое одеяло с пурпурной лентой… Дом был чистым и теплым. Детская кроватка чистая, с простыней…»

Вскрытие тоже ничего не показало. Филлингер вместе с Вальдес-Дапена провели на трупике Мэри Ли все возможные испытания, но ни одно из них не дало никаких результатов. В конце концов, они согласились признать причину смерти «неопознанной», в отличие от отчета по поводу предыдущего вскрытия Констанции Ноу, который гласил, что причина смерти «не определена, считать естественной».

Самой большой заботой врачей, однако, стала Мария Ноу, которая была теперь беременна восьмым ребенком. Стремясь предотвратить еще одну трагедию, Филлингер предложил семье Ноу предродовый и послеродовый уход за возможность изучить ошибку в генетике вновь рожденного ребенка. Ноу (видимо по совету Колумба Гангеми) отказались от предложения. В конце концов, интерес был чисто академическим, потому что восьмой ребенок, Тереза, умерла всего через шесть с половиной часов после рождения. До этого места история семьи Ноу представляется ничем иным, как кошмаром, сплошным колесом рождений и смертей, с которого никто не мог соскочить. Но затем в журнале «Лайф» появилась статья, которая, не обвиняя Ноу в грязной игре, подавала их как фигуры, достойные сожаления. В статье «Лайф» приберегла большую часть своего сарказма для полиции. «В наше время, — говорилось там, — похоже, институту следователей необходимо очень многое: они не могут похвастать ни наличием микроскопа, ни лабораторией, не говоря уже об оборудовании, которое теперешний отдел здравоохранения описывает как "мясницкие ножи и плотницкие пилы с ножницами для домохозяек"». После появления этой статьи всю Америка ошеломила трагедия семьи Ноу. Следует добавить, что детская смертность вскоре стала главной проблемой для нации, потому что всего несколькими неделями позже президент Джон Кеннеди и первая леди Жаклин Кеннеди потеряли собственного маленького сына.

Патрик Бувье Кеннеди родился преждевременно 7 августа 1963 года (всего за три месяца до того, как президента убили в Техасе), но через два дня умер из-за проблем с дыханием. Тем временем пришел отчет по вскрытию Терезы Ноу с причиной смерти «врожденный диатез с кровотечением», болезнь крови, которую никто не мог предвидеть. Эти два ребенка Ноу (Тереза и Летиция), которые умерли или до своего рождения, или всего через несколько часов после заставили исследователей двигаться дальше. В смертях членов семьи Ноу не было четкого рисунка, не было нити, которая вела бы с некоторой степенью определенности.

К 1964 году Мария Ноу была беременна девятым ребенком, которого родила 3 декабря в больнице Святого Иосифа. При полном внимании прессы и контроле общества; никто не оставлял ни одного шанса этому ребенку, которого окрестили Кэтрин Эллен. Первые три месяца своей жизни она оставалась в больнице под строжайшим наблюдением.

Больница Святого Иосифа, как следует из ее названия, была католической больницей, и многие сестры были монахинями, особенно в педиатрическом отделении. Одна монахиня, сестра Викторина, очень привязалась к Кэтрин и постоянно находилась возле нее во время своих дежурств. В результате она также имела ежедневный контакт с родителями девочки, и ее заявление тем, кто обследовал семью Ноу, читается с большим интересом. О них она говорит так: «Мистер Ноу всегда гораздо больше тянется к ребенку, чем миссис Ноу, (которая) предпочитает оставаться в стороне, поодаль, и относится к своему ребенку холодно… Миссис Ноу притворяется (обратите внимание), что тянется к ребенку, как будто она чувствует, что это требуется от нее… (и) абсолютно бесчувственно предлагает что-то, что не имеет никакого отношения к моменту»^[65].

То ли причиной «непроявления» эмоций Марией была потеря восьми предыдущих детей, и поэтому она так боялась иметь тесную связь с этим, девятым ребенком, то ли в ее теле не было вообще материнской косточки. Будто чтобы доказать это, сестра Викторина клялась также, что подслушала, как миссис Ноу грозила убить малышку Кэтрин, когда ребенок недостаточно быстро брал бутылочку. По иронии именно в этот период доктор Гангеми начал лечить Марию Ноу гипнозом в надежде, что внушит ей терпение, чтобы успешно поднять Кэтрин. В начале 1965 года ребенка выписали из больницы Святого Иосифа, и несколько месяцев все казалось шло хорошо. Пришло и ушло без несчастий лето, но как только началась осень, доктор Гангеми начал получать бесчисленные телефонные звонки от запаниковавшей Марии. Один звонок оказался особенно тревожным, когда ребенок схватил полиэтиленовый пакет от вещей из химчистки и чуть не задохнулся. Зная, что несколько детей Марии умерли из-за состояния дыхательных путей, Гангеми естественно разъярился. И не стал прятать своего гнева от миссис Ноу, он наорал на нее, требуя объяснения, как восьмимесячный ребенок может схватить такой предмет. Мария ответила, что не знает, но разве не замечательно, что я оказалась на месте и спасла своего ребеночка от удушья? Гангеми не мог вспомнить, что он ей ответил, но, без сомнения, на эмоциях выскочило несколько бранных слов.

Конечно, если СВДС все-таки хоть как-то изучался в середине шестидесятых, то синдром Мюнхаузена с подменой (СМСП) звучал как диагноз с другой планеты. Однако в ретроспективе и учитывая инцидент с вышеупомянутым мешком из чистки, это являлось самым приемлемым объяснением того, что происходило в доме Ноу. Обычно СМСП заключается в том, что мать заявляет, будто ее ребенок болен или нарочно делает своего ребенка больным, чтобы привлечь внимание к себе. Известная в Англии в 1991–93 годах сестра Беверли Эллитт (позже известная под именем Ангел смерти) убила четырех детей, за которыми ухаживала, и избила девять других, страдая СМСП. К счастью, ее нашли и сейчас она отсиживает тринадцать пожизненных сроков в сверхсекретном психиатрическом заведении, но сотрудникам больницы потребовалось больше года, прежде чем они поняли серьезность нарушений психики.

Но в случае с Марией Ноу, хотя все считали, что что-то идет неладно, вмешаться не мог никто, включая докторов. Как объяснила Мария Вальдес-Дарена во время беседы с журналистом Стефаном Фрайдом, «когда взрослый душит ребенка, делая вот так (Вальдес-Дапена прижала руку себе ко рту), вскрытие не показывает ничего, ноль»^[66].

Руки у всех были связаны. Нельзя забрать ребенка у родителей, это почти невозможно без улик, никто не мог ничего поделать, оставалось только наблюдать и ждать.

Кэтрин повезло выжить при встрече с полиэтиленовым мешком, но чтобы не рисковать, медицинский персонал решил забрать ее на пять недель в больницу. За это время Кэтрин расцвела, но через неделю после выписки ее привезли в больницу снова необъяснимо ослабевшей, она едва шевелилась, когда Мария держала ее на руках. И снова ребенка взяли в больницу, теперь на три недели. Она даже отпраздновала в больнице свой первый день рождения — единственный ребенок Ноу, который дожил до такого возраста. Кэтрин выписалась из больницы, но только чтобы вернуться менее чем через две недели, страдая снова тем же самым. И каждый раз, когда Кэтрин принимали в больницу, она, будучи там, никогда не демонстрировала никаких отклонений. Наоборот, она была нормальной, жизнерадостной малышкой, которую необычайно любили все доктора и сестры. Опять она находилась в больнице чуть больше трех недель, но на этот раз при выписке Ноу купили кислородную систему, которая, как все думали, сможет приглушить страхи Марии. В некотором отношении они были правы, потому что десятью днями позже Мария воспользовалась прибором, сказав, что у Кэтрин был легкий приступ. Но 14 февраля Мария заявила, что атака у Кэт повторилась. На этот раз она и позвонила доктору Гангеми, и использовала кислород. Он не смог ничего найти у ребенка, но в качестве предохранительной меры выписал таблетки с названием дилантин, предотвращающие приступ, чтобы давать их в случае острой необходимости. Через две недели, 25 февраля 1966 года, Мария обнаружила, что Кэт лежит на животике в манеже и на глазах синеет. Кэт повезли в другую больницу Филадельфии, но она не вынесла дороги и по прибытии была признана мертвой. Позднейшее вскрытие показало, что причина смерти, как и в предыдущих случаях, «неопределима».

На этот раз полиция в лице следователя Ремингтона Бристоу и медицинского эксперта Джо МакГиллена подключились к делу в считанные часы. Вместе они допросили мистера и миссис Ноу, и, хотя миссис Ноу была в некотором роде в замешательстве из-за поднявшейся вокруг суеты, муж выстроил разумную защиту жены и настаивал, что она не в состоянии принести вред собственным детям.

Однако вскоре после этих допросов возник другой поворот событий, когда неизвестный источник проинформировал полицию, что Ноу начали поговаривать о приемном ребенке. Многих ужаснуло, что такая мысль могла прийти в голову Ноу, но путь для них был открыт. Тем временем исследования шли своим чередом, и Бристоу, и МакГиллен влезали все глубже и глубже в частную жизнь семьи Ноу. Большинство собранных материалов не представляли собой ничего необычного, но время от времени проскальзывала и настораживающая информация.

Доктор Гангеми, с которым разговаривали несколько раз за это время, дал полиции некоторые первичные зацепки. Например, он сообщил, что смотрит на Марию как на «нестабильную шизофреничную особу, которая вполне может быть психопаткой»^[67]. Он также показал, что Мария любит внимание, которое обеспечивают ей смерти детей, и что она ощущает себя тогда знаменитой. Шизофрения усилила еще один необычный факт, касающийся Марии: многие годы она испытывала короткие периоды временной слепоты. В статье журнала «Филаделфиа мэгазин» она призналась, что такие периоды начались с того времени, когда ей было четырнадцать лет, и они сопровождались ужасными мигренями. Затем, в возрасте двадцати лет, как раз после смерти первого сына, Ричарда, Мария ослепла снова. На этот раз доктор госпитализировал ее, и в свой черед показал ее психиатру. Оба врача согласились, что ее состояние вероятно является «переходной истерией» из-за потери горячо любимого сына. Психиатр предложил, чтобы Марии подавали таблетки «правдивости», амитал натрия, на что она согласилась. Под влиянием таблеток она призналась, что хочет другого ребенка, но что муж не в восторге от идеи. Психиатр и Мария обсудили также несколько других тем и провели бы еще несколько сеансов с амиталом натрия, но на следующий день к Марии вернулось зрение, и она выписалась из больницы.

Тем временем, помимо изучения истории психической нестабильности Марии, полиция рассматривала и другую возможную причину, почему все дети Ноу умирали: страховку. Кроме Терезы и Летиции, все другие дети имели полисы по сто долларов на нескольких первых и по 1000 долларов на каждого следующего ребенка. Семья Ноу единственный раз встретилась с трудностями — получая страховку на ребенка по имени Кэтрин, вероятно, компания стала подозрительной после предыдущих случаев с Артуром младшим, Констанс и Мэри Ли. Несмотря на это, мистер Ноу смог уговорить другую страховую фирму застраховать Кэтрин на 1500 долларов. Понятно, что он не сообщил о предыдущих своих детях, которые умерли. Но было и еще одно противоречие. В день, когда работник страховой компании, по его утверждению, видел Кэтрин живой и здоровой дома, она находилась уже в госпитальной палате. Когда Кэтрин умерла, страховая фирма отказалась платить, хотя позднее они с Ноу согласились на 500 долларов.

А что касалось идеи принять ребенка, то каждый, кто когда-либо прошел через эту процедуру, знает, что это долгий и болезненный процесс. На Ноу его не произвело впечатления. После смерти Кэтрин они хотели ребенка немедленно, и когда ребенок не появился у них в доме в течение пяти месяцев, они пожаловались церковной службе по усыновлению. В это время Хелберт Филлингер, медэксперт, который проводил вскрытие Кэтрин, оказался в щекотливом положении, так как Ноу указали его в качестве рекомендующего лица, при заполнения формы по усыновлению. Как он рассказал позднее, ему позвонила одна монахиня и спросила его мнение о паре. Он сказал, что если они дадут Марии Ноу ребенка, то вероятнее всего он умрет, хотя если все ошибаются, и Мария не виновата и не убивала своих детей, то никто не будет настолько заслуживающим доверия, как она.

Однако ни одно из этих мнений не пришлось учитывать, так как Мария, к ужасу всех участников событий, внезапно объявила, что она снова беременна.

Ребенок номер десять родился 28 июля 1967 года. Окрестили его Артуром Джозефом Ноу. Он появился с помощью кесарева сечения, но во время операции матка миссис Ноу порвалась и медикам пришлось полностью ее удалить. Перед родами доктора вместе с медэкспертом высказали свои сомнения по поводу способности миссис Ноу ухаживать за ребенком отделу департамента здоровья «Материнство и уход за детьми». Может быть можно забрать ребенка у миссис Ноу? Печально, но вернулся ответ, что сделать тут ничего нельзя. Нет такого закона, чтобы кто-либо мог встать между матерью и ребенком. Кроме того, хотя множество людей думало о будущем Артура Ноу, наступили уже 1960‑е. Как уже упоминалось, плохое обращение с ребенком, СВДС и Синдром Мюнхаузена не были уже просто словами. У родителей не оставалось достаточно власти, чтобы командовать зависимыми от них детьми, поэтому ребенок получил свой шанс; помня об этом, все заинтересованные лица стояли рядом и наблюдали.

Первые два месяца своей жизни Артур (которого Ноу называли Малыш Арти) оставался в госпитале под присмотром нескольких опытных докторов, включая семейного врача Ноу. За это время, как жестко отмечал Гангеми, «ребенок был нормален во всех отношениях. НИКОГДА у этого ребенка не наблюдались какие-либо… сложности с дыхательной системой, как описывала мать у других, покойных теперь детей»^[68]. Артур Ноу покинул госпиталь 29 сентября 1967 года в сопровождении родителей. В бумагах на выписку Гангеми написал: «В Бога мы верим!»

Ребенку потребовалось меньше тридцати дней, чтобы снова оказаться в больнице. Первоначально его взяли в больницу Св. Кристофера с симптомами, которые Мария описала как проблемы с дыханием. Она сказала, что Артур посинел, после чего она вдыхала ему воздух «рот в рот». Затем Мария позвонила в скорую помощь, которая и доставила ребенка в больницу. Из Св. Кристофера Малыша Арти перевезли в больницу Св. Джозефа под присмотр доктора Гангеми. Он оставался там девятнадцать дней, во время которых ему сделали рентген и анализы, но не нашли ничего плохого. Единственной странностью в этом эпизоде стало то, что Мария Ноу посетила ребенка всего один раз за девятнадцать дней. Артур Ноу старший не появился вообще ни разу.

Через девятнадцать дней Малыша Арти отправили домой, но пятью неделями позже он вернулся, по словам Марии, ему на лицо легла кошка, не дав ему дышать. На этот раз тот факт, что ребенка не забрали у матери, являлся абсолютно вопиющим. Каждому ясно, что тут что-то серьезно неладно, но все-таки позднее в тот же самый день ребенка вернули домой. Двенадцатью днями позже Малыш Арти был мертв.

Согласно показаниям, которые Мария позже дата полиции, она вошла в комнату ребенка и нашла его посиневшим: «Я немедленно опустила стенку кроватки и начала дышать "рот в рот". Это не дало никакого результата». Она вызвала скорую помощь и попыталась дышать «рот в рот» снова, но ничто не помогло: ее малыша объявили мертвым по прибытии в больницу.

Расследование началось почти немедленно. Марии и Артуру задали вопросы, опросили также друзей и соседей, докторов и больничный персонал. Пара прошла даже испытание на детекторе лжи, которое они оба успешно выдержали, хотя остается некоторое сомнение об его аутентичности, так как никто не знал о психиатрической предыстории Марии. Свидетельство, которое помогло Ноу больше, чем что-либо другое, пришло из центра медицинских исследований. Джозеф Спелман, который проводил вскрытие тела Артура, заключил, что ничто не указывает на насильственную смерть. Однако Спелман написал два письма, касающихся Ноу: одно в филадельфийское агентство, занимающееся усыновлениями, а другое в подобную же государственную службу. Оба письма просила написать Мария Ноу, сказав, что теперь она снова хочет принять ребенка или по крайний мере получить его на воспитание. Письма (которые были идентичны) не говорили ни о чем прямо, но они намекали, что у Спелмана есть некоторые сомнения по поводу Ноу и что он не верит, будто причина смерти всех детей в СВДС. Ничего нельзя было доказать; не было прямых улик, чтобы обвинить Марию, поэтому в 1969 году расследование закрыли. Это могло бы быть концом всей истории, если бы не опубликованная в 1997 году книга с названием «Смерть невинных: правдивая история убийства, медицина и игра по-крупному», написанная Ричардом Ферстманом и Джейми Таланом.

В ней в качестве главной темы обсуждался случай Ванеты Хойт, которая с 1964 по 1971 год убила пятерых из шести своих детей. На суде адвокаты Хойт защищали ее, говоря, что дети умерали в результате oтносительно неизвестного синдрома, называемого СВДС. Соответственно, ее признали невиновной в убийствах, придав, таким образом, законную силу смерти, и ведущие эксперты начали считать, что СВДС может существовать и существует в семьях.

Однако в 1994 году Хойт взорвала эту теорию, признавшись в убийстве всех пятерых детей, и в 1995 году ее отправили пожизненно в тюрьму.

По правовым причинам Hoу не были названы своими именами в «Смерти невинных», но было сделано несколько ссылок на их случай, и, в свою очередь, это привело к появлению в «Филаделфиа мэгазин» статьи Стефана Фрайда, обе вещи заставили полицию снова открыть дело. Через много лет после смерти ее последнего ребенка Марию Hoу снова допрашивали в полиции, только на этот раз произошло нечто неординарное; она призналась в удушении четырех из восьми своих детей. По поводу других четырех она настаивала, что не помнит, но полицейские теперь имели достаточно оснований, чтобы арестовать самую известную убийцу-мать в Америке, что они и сделали 5 августа 1998 года.

Некоторые считают, что признание Марии подозрительно, особенно учитывая ее трудности с учебой, а другие думают, что, так как умерли все восемь детей, тут может крыться медицинское объяснение, учитывая весь ряд возможностей от наследственной болезни крови, называемой митохондриальной ДНК и до аллергии на арахис. Тем не менее, несмотря на то, что она не помнила, что случилось с четырьмя детьми, Мария Ноу была признана виновной в убийствах второй степени во всех восьми случаях. 29 июня 1999 года ей дали двадцать лет условно с пятью годами насильственного психиатрического лечения.

Приговор вызвал всплеск ярости; как может получить такое легкое наказание тот, кто убил восемь детей? Но заместитель поверенного Чарльз Галлахер поддержал этот вердикт, сказав:

«То был самый человечный способ решения случая миссис Ноу. Чем тратить миллионы долларов на содержание ее в тюрьме, мы потратим деньги на лечение и исследования. Может быть, мы узнаем, почему она делала это. Может быть, после курса лечения мы дойдем до сути, что важно, очень важно».

Его слова не могут быть более справедливыми. СВДС все еще тревожит тысячи семей по всему миру и к несчастью, в небольшом числе случаев, то же самое имеем с синдромом Мюнхаузена с подменой и другими равно опасными психическими заболеваниями.

В своем признании полиции Мария Ноу настаивала, что ее муж ничего не знал о том, что она делала, и что она жаждала, чтобы полиция раскрыла ее преступления. «Я надеялась, что они (полиция) сделают это. Я понимала, то что я делаю, очень плохо», — призналась она.

Роуз Вест. Дом ужасов

Мы будем любить всегда… Самая замечательная вещь в жизни это то, что я встретил тебя. Какая особенная у нас любовь. Поэтому, любимая, держи свои обещания мне, знаешь, о чем я.

Письмо от Фреда Веста Розмари Вест, ноябрь 1994 г.

Шел 1969 год, конец «Поющих шестидесятых», начало более жестких семидесятых. Культура наркотиков была в зените, средства контрацепции широко доступны, а Вьетнамская война тянулась к завершению. В середине этого года молодая девушка Розмари Полин Леттс работала в булочной в Челтенхеме. Невзрачный пятнадцатилетний подросток, она каждый день садилась в автобус, идущий к дому или от дома в Бишопс Клив. Именно по дороге она впервые попалась на глаза Фредерику Весту. Старше Розмари на двадцать лет, Вест начал заигрывать со старшеклассницей, потом зашел к ней в булочную и подарил кружевное платье и меховое пальто. Фред также пригласил Роуз пойти выпить, она приняла предложение. То была случайность, встреча двух людей, которые начнут вместе совершать преступления, настолько страшные, что британские бульварные газеты станут муссировать эти истории месяцами.

Розмари Леттс, родившаяся 29 ноября 1953 года, была одной из семи детей. В то время ее родители жили в Нортхэме, маленькой деревушке в Северном Девоне. Хоть край был мрачным и малонаселенным, но это было идеальное место для молодой семьи. Однако Билл и Дейзи Леттс было далеко до идеальных родителей. В то время, когда родилась Роуз, Дейзи Леттс проходила курс электрошоковой терапии (ЭШТ) от депрессии в психиатрическом центре. Наиболее вероятной причиной ее болезни был собственный муж, который, как предполагают, был шизофреником. Билл Леттс имел весьма неустойчивый характер. Он был задиристым, вспыльчивым человеком, которому хотелось все делать по-своему, и ранние годы Роуз были отмечены побоями, Билл Леттс щедро раздавал их жене и детям. Вот как позднее вспоминал Эндрю Леттс, брат Poуз:

«Если он считал, что мы отправились спать слишком поздно, он выливал на нас ведро холодной воды. Он приказывал нам копать сад, и это означало весь сад. Затем он проверял работу, как армейский офицер, и если не был удовлетворен, мы должны были проделать все снова. Нам не полагалось говорить и играть, как обычным детям. Если мы шумели, он подходил к нам с ремнем или с чурбаком. Он бил до синяков и кровоподтеков, пока мама не вставала между нами. Тогда страшно избитой оказывалась она»^[69].

В 1960 году семья переехала в Плимут, а двумя годами позже в Чиппинг Кэмпден, возле Стратфорда-на-Авоне. Прошло немного времени и они снова переехали, осев теперь в Бишопс Кливе. К этому времени Роуз была уже подростком, и хотя она никогда не признавалась, что отец изнасиловал ее, по различным признакам, Билл Леттс вошел в сексуальные отношения с дочерью, и продолжалось это до самой его смерти. И будто это и так не было ужасно само по себе, именно в эти юные годы Роуз сама начала портить других. У нее было два младших брата, Грэхем и Гордон, и по ночам она часто забиралась к ним в постели и мастурбировала их.

В 1969 году Дейзи Леттс вместе с Роуз и младшими детьми перенесла такие побои от своего муженька, что оставила Билла и ушла жить к старшей дочери, Гленис, и ее мужу, Джиму Тайлору. Джим был автомехаником, но он владел также передвижным кафе, которое было установлено на придорожной площадке для автомобилей на окраине Челтенхэма. Так как Роуз заканчивала школу. Тайлоры предложили ей работу — подавать чай и закуски в их кафе. То было идеальное занятие для Роуз. Уже развившаяся сексуально, она оказалась теперь в таком месте, где целый день встречала мужчин. Джим Тайлор, заскакивая в кафе, чтобы проверить, что все идет гладко, часто сталкивался с всклокоченной Роуз, вылезающей из грузовика. Примерно в это время, дважды по разным случаям, Роуз говорила, что была изнасилована различными мужчинами. Первый случай изнасилования произошел, когда ей было шестнадцать. После вечеринки Роуз подобрал мужчина и вместо того, чтобы отвезти ее домой, увез к местному гольф-клубу, где и надругался над ней, но Роуз так никогда и не заявила об этом инциденте в полицию.

Второй случай изнасилования произошел в 1969 году, примерно через пять месяцев после первого. Роуз на день ушла с работы и стояла на автобусной остановке, когда с ней заговорил мужчина. Роуз было не интересно, но мужчина не обращал на это внимания, и она почувствовала такой страх, что вместо того, чтобы ждать на автобусной остановке, помчалась в ближайший парк. Мужчина побежал за ней и изнасиловал ее, но, как и в первом случае изнасилования, Роуз ничего не сообщила полиции. Через несколько месяцев Роуз Леттс встретила Фреда Веста.

В это время Фред еще был женат на женщине по имени Кэтрин Костелло (больше известной как Рена), но жили они врозь. Рена, которая работала проституткой, жила в Глазго, в то время как Фред выбрал себе местом жительства Челтенхэм. У пары было два ребенка: Анна Мария пяти лет (ребенок Фреда) и Шармейн шестилет (дочь Рены от другого мужчины). Фред забрал девочек от матери и поселился в передвижном вагончике. Днем он работал водителем на скотобойне. За жизнь Фред перебрал несколько низкооплачиваемых неквалифицированных работ. Он был водителем грузовика в лесничестве, раздавал молоко на образцовой маслобойне, работал прессовщиком стекловолокна на фабрике в Пермали, машинным оператором на вагонном заводе в Глочестере, разнорабочим и строителем с частичной занятостью. То было беспорядочное существование: жизнь без твердой основы. Ни частые отсутствия Фреда, ни паркинг Лейкхауз не создавали нормальных условий для воспитания детей, но Фред, будучи оптимистом, повернул ситуацию себе на пользу. Вскоре он понял, что две маленькие девочки обеспечивают прекрасное алиби, чтобы приводить молодых женщин, предлагая им работу неквалифицированной няни. В большинстве случаев девушки оказывались в его постели. Кроме того, именно в это время, как бы дополняя сценарий этой жизни в глуши, Фред совершил первое убийство. Энн МакФолл была подругой Рены Костелло, но когда дороги Фреда и Рены разошлись, Энн решила остаться с Фредом в вагончике и начать жить с ним. Вскоре она забеременела, но на восьмом месяце беременности случилось несчастье. Фред говорил, что любит Энн МакФолл, поэтому не лишено оснований предположение, что ее смерть могла быть случайной, наступившей в результате каких-нибудь садо-мазохистских сексуальных игр. Какова бы ни была причина, Фред убил мать своего нерожденного второго ребенка и позднее закопал ее тело в поле недалеко от детского дома Мач Маркл.

Вот такая сложилась ситуация, когда Фредерик Вест вошел в жизнь Роуз Леттс: этот союз привел Роуз к тому, что она превратилась в одну из самых плодовитых серийных убийц-женщин в правовой истории Британии.

После того как Фред сводил Роуз выпить, он пригласил ее в свой вагончик, и Роуз, желая произвести на него впечатление, принялась возиться с детьми. Так повторялось несколько следующих недель, пока Роуз, наконец, не бросила работу в булочной и не перешла работать на полный день в вагончик Фреда. Сама еще совсем ребенок, она теперь содержала его дом, смотрела за детьми и, без сомнения, спала со своим новым хозяином. Но все лопнуло, когда отец Роуз обнаружил новые отношения своей дочери и попытался прекратить их, передав ее в руки социальных служб. Ее отправили в дом для неблагополучных подростков и особо оговорили условие, не давать ей встречаться со своим дружком. Однако, будучи упрямой, своевольной девушкой, Роуз игнорировала запрет и не только писала ему письма, но устраивала когда могла встречи. Никто нe должен был стоять у нее на пути, и, покинув исправительный дом в возрасте шестнадцати лет, она немедленно забеременела от Фреда. В это время ее родители разошлись, но в отцовском доме было далеко до покоя. Когда Pоуз сказала родителям о беременности, отец отправил ее в клинику на аборт. С твердым намерением не позволить отцу испортить ее шанс остаться с другом, Роуз сбежала с Фредом и, через несколько дней после ухода от родителей, поселилась с ним в однокомнатной квартирке в Глочестере по адресу Мидленд Роуд, 25, а 17 октября 1970 года родила своего первенца, девочку, которую назвали Хезер.

Однако вскоре на семью свалилось несчастье: 4 декабря 1970 года Фреда приговорили к девяти месяцам тюрьмы за кражу нескольких шин. Внезапно Роуз осталась одна с тремя детьми на руках. Ей едва исполнилось семнадцать, она жила в менее чем здоровых условиях и, так как имела очень мало денег, а может и вообще осталась без них, ей пришлось нелегко. Роуз начала бить Анну Марию и Шармейн. Однажды мальчик, друг Шармейн зашел, чтобы поиграть, и нашел девочку стоящей на стуле со связанными за спиной руками, а Роуз стояла рядом, готовясь ударить ее деревянной ложкой. Кроме того, как позднее показала Анна Мария, Роуз часто оставляла девочек на многие часы привязанными к кроватям, не пуская в туалет, не давая еды и питья. С Хезер, слава богу, она обращалась лучше. Та была еще младенцем, и люди отмечали, что Роуз была хорошей матерью, пока ее дети были маленькими и во всем зависели от нее. Только когда они становились немного старше и проявляли характер и собственную волю, она обрушивалась на них и начинала обращаться с ними как с дерьмом.

По возвращении Фреда из тюрьмы пара объединила свои силы в издевательствах над детьми, но битье и ежедневные оскорбления, которых страдали девочки, оказались сущими пустяками по сравнению с тем, что произошло потом.

Фред никогда не любил Шармейн. Рожденная от другого мужчины, внешне сильно отличающаяся от своего отчима и сводной сестры, она никогда не могла угодить Фреду. Тогда, в августе 1973 года, Рена вдруг захотела забрать ребенка с собой в Шотландию. Как показала Анна Мария, ей сказали, что Шармейн возвращается с матерью назад в Шотландию. То же о намерениях Шармейн сообщили и в школе. И кто бы ни спрашивал о ребенке, выдавалась одна и та же история. А на деле же обе, и Шармейн, и ее мать Рена, были убиты примерно в конце августа 1971 года. Затем тела были закопаны на поле рядом с местом, где была похоронена Энн МакФолл, и хотя Роуз никогда не обвинялась в связи с этими убийствами, все еще остается под вопросом, принимала ли она в них участие.

В январе 1972 года Фред Вест женится на Роуз Леттс, и вскоре Роуз рожает свою вторую дочь, Мэй. К ноябрю того же года она снова беременна третьим ребенком. Всего Роуз родила от Фреда четверых детей (Хезер, Мэй, Стефана и Барри), а также еще четырех детей от других мужчин (всех их Фред принимал как своих собственных, называл их «детьми любви» — своей и Роуз). И все-таки, хотя либидо Фреда явно было высоким, правда заключалась в том, что когда дело доходило до секса, он предпочитал быть зрителем, особенно когда участницей была его жена. Уделяя много внимания порнографическим журналам, Фред часто хвастался своей сексуальной силой и почти с таким же священным трепетом относился к рабочим инструментам. В любом доме, где он жил, каждую поверхность он всегда заваливал гаечными ключами, отвертками, автомобильными домкратами и плоскогубцами. Он постоянно хвастался друзьям, что может «завести» любую женщину, сделать ее более ceксуально активной и обеспечить ей домашний аборт. В начале их отношений с Роуз он объяснил жене, что ему интересна каждая деталь ее сексуальной жизни. После того как они поженились, этот интерес трансфицировался в желание Фреда лицезреть Роуз в постели с неграми, потому что у них гениталии крупнее, чем у белых мужчин. Во время дачи показаний в полиции Фред заявил следующее.

«Роуз не удовлетворяли нежные отношения. Ей хотелось, чтобы громадный негрище швырнул ее на пол и бил в нее членом, и обращался с ней, как с собакой… "Не хочу никого из этих слащавых хлюпиков, — говорила она. — Хочу, чтобы драли, а не занимались фигней…" Я приходил домой с работы, а она сидела на краю кровати с широко расставленными ногами и говорила: "Глянь-ка сюда… Спорю, тебе хочется чем-нибудь заполнить это"»^[70].

В сентябре 1972 года пара переехала на Кромвель-стрит, 25, адрес, который позднее стал синонимом дьявольщины, как Риллингтон плейс, 10.

Для начала Фред снял дом у хозяина, Френка Зигмунда, пожилого польского джентльмена, который позднее продал Фреду дом с участком за очень умеренную плату. Фред работал день и ночь, деля дом на спальни, которые они с Роуз потом стали сдавать жильцам. Как раньше в вагончике царили безобразия и крутились бродяги, так и теперь Кромвель-стрит, 25 вскоре заполнили похожие люди. Фред старался установить атмосферу «все годится», и давал понять жильцам, что в своем доме он относится либерально даже к наркотикам. Он также поощрял разговоры жильцов об их сексуальной жизни, и есть чёткие свидетельства, что они с Роуз шпионили за своими квартиросъемщиками. Кроме этого, он снял все замки не только с дверей спален но также с дверей санузлов. Согласно показаниям, данным позднее в полиции, они с Роуз часто врывались к жильцам, когда те принимали ванну.

Именно в эти первые дни на Кромвель-стрит, 25 Роуз переспала с несколькими постояльцами, и, вероятно, Фред наблюдал за процессом. Секс в их жизни был на первом плане, являлся жизненно важным компонентом эмоций их натур, и ничто не иллюстрирует этого яснее, чем происходившее в течение лета 1972 года, когда Фред начал перестраивать подвалы дома под отдельные комнатки. Похоже одна из этих комнат предназначалась для детской, но в какой-то момент она стала местом мучений и изнасилования Анны Марии Вест.

Однажды, когда Анна Мария играла наверху, Фред приказал ей идти вниз в подвал. Она вспоминает, что ей стало не по себе; что-то было в тоне его голоса, что-то было в том, как мачеха посмотрела на нее. Тем не менее она не посмела ослушаться отца. Она спустилась в подвал и обнаружила там какой-то предмет, похожий на большую металлическую раму, лежащий в центре комнаты. То, что произошло потом, заставляет чувствовать себя неловко даже при чтении. Анну Марию раздели догола, привязали к раме, и собственный отец бил и насиловал ее, а Роуз наблюдала. Когда закончил Фред. Роуз продолжила насиловать ребенка вибратором. Позднее Фред объяснил, что долг отца обучить дочь сексу и лишить ее девственности. Анна Мария должна благодарить, что он так заботлив. «Я сделал тебя, — сказал он дочери по ее показаниям. — Ты моя плоть и кровь. У меня право первенства»^[71].

После этого несколько раз Анна Мария (или кто-либо другой из детей) попадали в травмпункт местной больницы с различными царапинами, синяками и порезами, но официальные лица не предпринимали никаких действий, всегда веря историям, которыми их пичкала Роуз. Затем, в октябре 1972 года, на Кромвель-стрит, 25 въехала Кэролайн Рейн (позднее Кэролайн Робертс), занявшая должность живущей в доме няни.

Фред и Poуз подобрали Кэролайн однажды вечером, когда она попросила подбросить ее домой после проведенной с другом вечеринки. Пара держалась дружески, и по дороге Фред упомянул, что им с женой нужен кто-нибудь, чтобы приглядывать за детьми. Черед несколько дней Кэролайн въехала к Вестам. Ей было всего семнадцать лет, она хорошо ладила с Анной Марией и Хезер, но вскоре стала очень неловко чувствовать себя в присутствии Роуз, потому что Роуз врывалась к ней, когда она принимала ванну и щупала ее в разных местах. Она также начала сильно подозревать Фреда, после того, как он сказал ей, что Анна Мария не девственница. По словам Кэролайн, когда Фред увидел выражение ужаса на ее лице, он сменил тему разговора, объяснив, что девочка покалечилась катаясь на велосипеде и что тогда порвалась ее девственная плева.

В конце концов, Кэролайн ушла от Вестов, но 6 декабря 1972 года, когда она снова голосовала на дороге, чтобы вернуться в дом родителей, остановилась машина, в которой находились Фред и Роуз. Они предложили девушке подбросить ее до дома. Нельзя отбросить тот факт, что именно они оказались рядом в обоих случаях, когда голосовала Кэролайн; похоже, что Весты часто кружили вечером вокруг, выискивая жертвы. Слегка смутившись, что снова попала на своих бывших хозяев, Кэролайн тем не менее села к ним в машину. Роуз сразу же сменила место и перебралась на заднее сиденье. Как только Фред тронулся, Роуз начала щупать девушку, целовать и поглаживать ее ноги. Кэролайн пыталась бороться, но она не смогла оказать сопротивление двум своим обидчикам. Роуз прижала ее, и когда у Фреда появился шанс, он развернулся и ударил Кэролайн так сильно, что она потеряла сознание. Теперь Кэролайн связали руки и ноги и повезли назад на Кромвель-стрит, где Фред запер ее в ванной.

Кэролайн раздели догола и замотали лицо липкой лентой (что, как позднее обнаружит полиция, стало маркой Фреда). Затем ее привязали к кровати, где Фред Вест порвал ей девственную плеву пряжкой ремня. После этого, как ей запомнилось, ее сексуально насиловала Роуз Вест, а Фред при этом объяснял, что в его жене всегда просыпаются жуткие лесбиянские наклонности, когда она беременна. Позднее этой же ночью ее изнасиловал Фред, и Кэролайн помнит, что она ожидала неминуемой смерти, но Весты появились на следующее утро спокойные до такой степени, что предложили Кэролайн вернуться и снова стать живущей в доме няней. Это свидетельствует о том, как оба, и Фред, и Роуз, относились к своей жертве, раз смогли даже сделать такое предложение. Фред не видел в Кэролайн ничего другого, как просто бесчувственный предмет, нечто, с чем он может вытворять все, что захочет. Чтобы спасти свою жизнь, Кэролайн приняла предложение Вестов и через несколько дней смогла сбежать с Кромвель-стрит и направилась прямиком в дом матери. Увидев состояние своей дочери, миссис Рейн связалась с полицией.

Дело Кэролайн Рейн слушалось 12 января 1973 года. По справедливости, Фреда Веста должны были обвинить в изнасиловании, а Роуз Вест в сексуальном нападении, но когда дело дошло до решающего момента, обоим предъявили лишь оскорбление. Адвокат Вестов сумел отвести факт похищения и объяснил сексуальное нападение как согласие троих, которое прошло слегка неудачно. То было безобидное развлечение, заявил он, и как ни печально, суд поверил ему. Фреду и Роуз было предписано заплатить штраф 100 фунтов, и во всем, что касалось суда, дело окончилось. Но Фред и Роуз Вест вынесли из своего ареста урок, и он был таков: в дальнейшем нельзя позволять участникам их сексуальных игр свободно уходить. На следующий раз они должны быть вдвойне предусмотрительными, более безжалостными.

Линде Гоф было семнадцать, когда она исчезла. Она начала посещать Кромвель-стрит, 25 в 1973 году и в течение какого-то времени сидела с детьми Вестов и имела любовные отношения с двумя из их многочисленных жильцов. Когда она исчезла, это стало шоком для всех, кто ее знал, и в особенности для ее родителей, которые начали поиски в доме Вестов. Мать Линды сразу же пошла на Кромвель-стрит, 25 и спросила Роуз, не видела ли она ее дочь, но Роуз ответила, что не знает даже о существовании такой персоны. Память к Роуз начала возвращаться только после того, как миссис Гоф указала, что на Роуз надеты тапочки Линды, а на веревке для сушки белья висит кое-что из одежды Линды. Она вспомнила, что какая-то девушка отвечает данному описанию, но эта девушка ушла в сторону Вестон-супер-Мэр. Тогда родители Линды попытались проследить путь девушки в этом городке, но из их поисков ничего не вышло, и, хотя их расстроило случившееся, они ничего не сообщили об инциденте в полицию.

Когда Фред убил Энн МакФолл, Рену Костелло и ее дочь Шармейн, он закопал их тела в открытой загородной местности, но с момента убийства Линды Гоф он изменил место и решил закапывать все будущие жертвы внутри и вокруг Кромвель стрит, 25. Приняв такое решение, он расчленил тело Линды Гоф (что делалось впоследствии со всеми жертвами Фреда и Роуз) и спрятал части тела под ванной первого этажа.

Продолжая работы по дому, Фред снес гараж, построил новую ванну и залил полы бетоном. Дом был его гордостью и его радостью, местом, где он рабски трудился все последующие двадцать лет, которые они с Роуз прожили там. Большинство материалов были некомплектом или остатками, которые он крал с различных строек. Не оставалось ни дюйма дома, который не был бы перестроен, но одна комната вскоре стала принадлежать одной только Роуз: комната, которую отвели для ее процветающего бизнеса в сфере интимных услуг. У нее был отдельный дверной звонок, так что, когда заходили ее клиенты, они не тревожили других жильцов. В местных газетах появились объявления. Конечно, Фред тоже участвовал в процессе, наблюдая и слушая все, что происходило. После каждого сеанса он настаивал, чтобы Роуз записывала величину гениталий клиента и указывала, кто лучший в каждой десятке. Даже если он и не был методично точен в чем-либо другом, Фред был очень настойчив в фиксировании всех деталей о каждом из сексуальных партнеров Роуз.

В ноябре 1973 года всего через три месяца после рождения их третьего ребенка, Стефана Веста, исчезла местная пятнадцатилетняя девушка Кэрол Купер. Последний раз ее видели, когда она ждала автобус, чтобы ехать к бабушке. К Кэрол всегда хорошо относились, и она ожидала от людей лишь добра. Когда Весты подкатили и предложили ее подвезти, у нее не возникло никаких сомнений, никакого страха; два человека готовы сделать небольшой крюк, чтобы помочь молодой девушке.

Месяцем позже, в декабре 1973 года, пара увезла еще одну молодую женщину. Люси Партингтон была двадцатиоднолетней студенткой третьего курса факультета средневековой истории и истории Англии в университете города Эксетер. Она приходилась племянницей романисту Кингсли Амису. Люси приехала навестить больную подругу в Челтенхэме и стояла на автобусной остановке, после чего исчезла. Самое вероятное объяснение такое — Фред с Роуз проезжали мимо и предложили подвезти ее, или они затащили ее в машину насильно. В любом случае Люси закончила свою жизнь на Кромвель-стрит, 25. Почти через двадцать лет предположили, что ее держали живой в подвале около недели, потому что через семь дней после ее исчезновения Фред Вест посетил травматологический пункт, с глубокой раной на руке, которую, похоже, получил, когда расчленял ее тело.

Все это время Анна Мария Вест также страдала от плохого обращения и унижений от своих отца и матери. Однажды ей приказали раздеться, и младшие дети изрисовали все ее тело стрелками. Позже присоединилась Роуз, она заставила Анну Марию встать на четвереньки, написала у нее на спине «черная дыра» и нарисовала стрелу, указывающую на анус. Анну Марию заставили стоять так целый день, пока домой не вернулся Фред. Все нашли это очень забавным, и никто не хотел даже представить ceбе, насколько унизительным этот эпизод был для ребенка.

Кроме того, Фред и Роуз сделали из Анны Марии проститутку, заставив ее иметь сексуальные отношения с несколькими «чернокожими» Роуз, ее также регулярно насиловал Фред. А еще было устроено так, что ее не однажды имел отец Роуз, Билл Леттс, который стал постоянным посетителем дома.

В апреле 1974 года с улиц Челтенхэма исчезли четыре молодые женщины, на этот раз среди них была шведка Тереза Сигензалер. Двадцатиоднолетняя студентка, изучавшая в Лондоне социологию, приехала в Уэльс автостопом на каникулы. Много лет спустя ее тело нашли закопанным рядом с телом Люси Партингтон под полом подвала дома по Кромвель-стрит, 25, и точно так же, как и тела всех предыдущих жертв, ее труп был расчленен, причем некоторые мелкие кости отсутствовали.

Далее, за короткое время были совершены еще два убийства. Ширли Хаббард пятнадцати лет исчезла в ноябре 1974 года, а Джуанита Мотт, восемнадцати лет, в апреле 1975 года, после чего в убийствах наступил перерыв. Сменив занятие, Фред начал рыскать вокруг дома под названием Джорданс Брук Хауз, где селили подростков-правонарушительниц. Он подружился с несколькими девушками и звал их жить на Кромвель-стрит с ним и с Роуз. Особенно настойчиво он приглашал одну молоденькую девушку (в суде ее упомянули только как мисс А.), которая согласилась сбежать из Джорданс Брук. Согласно ее позднейшим показаниям, именно тогда Роуз вовлекла ее в оргию, и ее несколько раз изнасиловали. Позднее мисс А. позволили вымыться и вернуться в Джорданс Брук, но она была так морально травмирована, что не сообщила об инциденте в полицию. И только годом позже, когда Фреда и Роуз арестовали, она, наконец, открылась.

В начале года Фред Вест положил глаз еще на одну молодую женщину, Ширли Робинсон. Он познакомился с Ширли в кафе и позднее со временем спросил у нее, не хочет ли она стать одним из его жильцов. Ширли переехала на Кромвель-стрит, 25 в конце 1977 года. Вначале все трое — Фред, Роуз и их новая жилица прекрасно ладили. Ширли помогала по дому и немного сидела с детьми, но с какого-то момента отношения превратились в сексуальные. Фред и Роуз образовали треугольник со своей молодой гостьей, и оказалось лишь вопросом времени, когда Ширли забеременеет от Фреда. Роуз неизбежно начала ревновать, и люди слышали, как Фред говорил, что Ширли «должна уйти». Конечно, все думали, будто это означает, что Ширли должна покинуть дом, но впоследствии стало ясно, что он имел в виду совсем другое.

Ширли Робинсон исчезла в мае 1978 года. Как и в случае со всеми остальными жертвами Вестов, когда ее тело обнаружили, оно оказалось расчлененным. Но случай показался еще страшнее, когда обнаружилось, что из матки матери был извлечен восьмимесячный плод и закопан возле нее.

Роуз Вест родила своего первого ребенка-метиса (Тара Вест) в декабре 1978 года, а через два месяца снова забеременела Луисом Вестом. Именно во время этой второй беременности Фред устроился разнорабочим в дом Джорданс Брук и завел любовные отношения с семнадцатилетней девушкой Элисон Чеймберз. Фред пригласил Элисон жить на Кромвель-стрит, 25, где снова образовался треугольник, но к сентябрю 1979 года Элисон была мертва, ее тело расчленили и закопали на заднем дворе.

Похоже, что Хезер Вест стала последней жертвой Фреда и Роуз, хотя и не последним человеком, которого они обесчестили. В четырнадцать лет она была тихим, уступчивым ребенком, который имел нескольких друзей в школе. Решившись покинуть родительский дом, она обратилась по поводу работы в воскресный лагерь, но ее не взяли. В отчаянии Хезер неделями бродила вокруг дома, пока однажды не исчезла таинственным образом. Фред и Роуз утверждали, что их дочь уехала в Уэльс, и даже сделали вид, что она звонила домой сказать, что она счастлива и у нее все в порядке. Но на самом деле Фред, а может быть и Роуз, задушили дочь, отрезали и изуродовали ее голову, искромсали тело на мелкие кусочки и позднее закопали в яме на заднем дворе, недалеко от места, где спрятали тело Элисон Чеймберз.

После смерти Хезер Фред нанялся выполнять подсобные работы в доме соседки Кэтрин Холлидей. Вскоре открылось, что она бисексуальна, и не потребовалось много времени, чтобы Фред и Роуз выстроили тройные отношения со своей новой знакомой. Однако Кэтрин решила, что Роуз уж слишком неистовая: «Роуз Вест хотела, чтобы я делала ей очень, очень агрессивные вещи… Она постоянно хотела оргазмов, как машина»^[72]. В результате Кэтрин решила сменить место жительства. Роуз продолжала работать проституткой, а Фред начал снимать порнофильмы, используя в качестве модели свою жену. Но до самого лета 1992 года не было никаких подозрений по поводу поведения Вестов. Однажды Фред уволок маленькую девочку, и оба насиловали девочку до тех пор, пока не отсняли пленку. Впоследствии девочка, которая была в глубоком шоке, рассказала подружке, что произошло, а подружка рассказала полиции.

Немедленно были взяты под опеку пятеро оставшихся в живых детей Вестов. При опросе Стефан Вест заявил, что его не оскорбляли (ни морально, ни физически), но Анна Мария оказалась более откровенной (хотя позднее она взяла назад свои показания). Все же ситуация начала проясняться. Фреда заключили до суда в тюрьму за изнасилование, а Роуз оставили дома, чтобы заботилась о себе сама. Когда их разделили, возник вопрос, а где же Хезер. Давно уже стало семейной шуткой, что Хезер закопана во дворе, хотя, конечно, никто из детей не верил этому, но когда не обнаружилось никаких следов Хезер, и возникли следующие вопросы — по поводу Рены Кастелло и Шармейн — полиция начала на Кромвель-стрит, 25 тщательный обыск.

Остальное, как говорят полицейские, целый роман. Всего из номера 25 было эксгумирование двенадцать тел, а Энн МакФолл, ее не родившийся ребенок, Рена и Шармейн Кастелло были обнаружены возле Мач Маркл.

При допросе Фред попытался защищать жену, повторяя снова и снова, что она не знала об убийствах. По контрасту, Роуз хранила молчание. Хоть какую-то реакцию она проявила всего один раз, когда ей сообщили об убийстве ее дочери Хезер. Исходя из этого некоторые предполагают, что она не участвовала в убийстве своей дочери, хотя верится с трудом, потому что если она знала и была вовлечена в другие убийства, то более чем вероятно, что она участвовала и в этом последнем отвратительном акте.

30 июня 1994 года оба, Фред и Розмари Вест, получили официальное обвинение, и была назначена дата суда. Стоя рядом с женой у скамьи подсудимых, Фред попытался дотронуться до плеча Роуз, но она отпрянула, пытаясь очевидно полностью отделить себя от мужа. Однако Фред еще попытался вступить в контакт с женой через письма, которые писал детям и в которых спрашивал их о матери. Наконец, он написал Роуз короткую записку на Новый, 1995 год. «Все, что у меня было в моей жизни, — писал он, — я отдал тебе, моя родная». Фред Вест через несколько часов покончил с собой, он повесился на подобии веревки, которую привязал к решетке своей камеры.

Суд над Роуз Вест открылся 3 октября 1995 года в судебном здании Винчестер Краун. Из свидетелей никто не клял ее больше, чем Кэролайн Райн и собственная дочь Вестов Анна Мария, которые охарактеризовали Роуз как бессердечную садистку, не останавливающуюся ни перед чем, чтобы достичь сексуального удовлетворения. С другой стороны, Роуз попыталась убедить суд что она робкая женщина, женщина, полностью находящаяся под влиянием своего мужа: она сама жертва. Но, давая показания, — поступок, против которого протестовал ее собственный защитник, — Роуз стала худшим врагом самой себе, потому что она смеялась сердилась, выдала несколько дурных шуток и не однажды критиковала убитых девушек.

После шести недель суда Роуз Вест признали участницей в десяти убийствах, и судья порекомендовал, чтобы ее никогда не выпускали из тюрьмы. Сегодня она сидит в дергемской тюрьме, и ее судьба напоминает случай Миры Хиндли, по поводу которого все сменяющие друг друга министры внутренних дел заявляют, что она никогда не будет освобождена.

7 октября 1996 года Кромвель-стрит, 25, адрес, который бульварная пресса назвала «Домом ужаса», был снесен. Каждый кирпич и кусок бетона был увезен и превращен в пыль, и все, что горит, было отослано на мусоросжигательную станцию Иннсворта для уничтожения.

Грейс Маркс. Искусительница-подросток

В 1853 году писательница Сюзанна Муди написала книгу под названием «Жизнь на расчищенных участках рядом с Бушем», в которой целую главу посвятила посещению тюрьмы, где познакомилась с самой известной канадской убийцей. Через столетие эта заключенная вновь стала героиней романа выдающейся канадской писательницы Маргарет Атвуд. Роман был озаглавлен «По имени Грейс», а заключенной была молодая женщина мисс Маркс. История Грейс Маркс, которой было всего шестнадцать лет во время совершения убийства, поразила викторианскую публику, так как переплетала в стремительном потоке секс и насилие с самым страшным из грехов того времени: непокорность слуги.

«(Грейс Маркс) — маленькая женщина с легкой, грациозной фигурой. На ее лице написана безнадежная меланхолия, видеть которую нелегко. Лицо блеклое, но, должно быть, до того, как его тронула безнадежность, оно светилось. Глаза ярко-голубые, волосы каштановые, и женщина была бы очень красива, если бы не длинный, загнутый подбородок, что создает хитрое, жестокое выражение, которое возникает у большинства людей с таким дефектом лица»^[73].

Так описала арестантку Сюзанна Муди после своего первого визита в окружную каторжную тюрьму Кингстон. Муди ездила туда в сопровождении своего мужа, чтобы изучить тюремные условия для написания продолжения своей первой книги — «Превратности жизни в Буше», которая должна была стать описанием мрачной жизни пионеров Верхней Канады^[74]. «Жизнь на расчищенных участках, рядом с Бушем» знакомила с более цивилизованной западной частью Канады, и Муди посчитала для себя обязательным посетить несколько официальных заведений.

Окружная каторжная тюрьма Кингстон была открыта в июне 1835 года во время правления короля Вильяма IV, поэтому оставалась еще относительно новым строением, когда в ее стенах появилась Грейс Маркс. Хотя в тюрьме содержались несколько чрезвычайно опасных арестантов мужчин, Маркс быстро стала самой знаменитой заключенной. Муди относилась к Маркс как к «избранной убийце», поэтому взялась за описание преступлений, в которых Маркс пытались обвинить и за которые а конце концов осудили.

История произошла а Ричмонд Хилл, Верхняя Канада, когда в начале июля 1843 года джентельмен Томас Киннир^[75] нанял молодую девушку-эмигрантку Грейс Маркс прислугой «на все руки». Маркс была дочерью каменщика и, согласно показаниям, которые позднее, в 1843 году, появились в торонтском «Star Transcript & General Advertiser», у Грейс Маркс было «…четыре сестры и четыре брата, одна сестра и один брат старше меня». Так как она родилась в такой большой семье, для нее было очень важно уйти из дома как можно раньше, как только она сможет сама начать зарабатывать себе на жизнь. Поэтому Грейс начала работать служанкой в возрасте тринадцати лет, а это значит, что ко времени, когда ее нанял Томас Киннир (за ничтожные 3 доллара в месяц), у нее уже был опыт работы прислуги в течение нескольких лет. Без сомнения, она считала, что теперь знает все. Вероятно, она думала, что, будучи давно на такой работе, ей не придется выполнять все функции одной. Но Грейс не учла положение другой прислуги Томаса Киннира, Нэнси Монтгомери^[76].

До прибытия Грейс Нэнси делала весь огромный объем работ одна, но как только в доме появилась Грейс, все изменилось. Нэнси Монтгомери, которая находилась в незаконной связи со своим нанимателем, не хотела больше ничего делать, посчитав себя хозяйкой в доме. Одним словом, Грейс пришлось прислуживать Нэнси во всем, и от нее также требовалось выполнять все неприятные работы, которых в те дни было немало. От служанок на все руки ожидалось, что они будут мести, вытирать пыль, полировать, тереть, приносить и уносить с восхода до заката, так и было с самого начала ее работы в доме Томаса Киннира, где к тому же не возникло приязни между Грейс и Нэнси Монтгомери.

Жаль, но мало что известно о Томасе Киннире, кроме того, что он произошел из семьи, которая жила возле Файфа в Шотландии и что — по книге Роберта Стампа «Ранние дни Ричмонд Хилла» — он был «фермером-джентльменом», который вел очень комфортабельную жизнь в тридцати милях от Торонто. Эта информация подтвердилась также в 1997 году во время интервью, данного Маргарет Атвуд Дэвиду Уайли, в котором она высказала свое мнение, что Киннир был, вероятно «джентльменом с легкой жизнью… человеком, живущим на присылаемые деньги^[77]. Младший сын, без сомнения, отосланный в колонию из-за вольного, распущенного образа жизни старшим братом, который унаследовал имущество родителей и который хотел сохранить образ порядочного человека».

Однако, если о Томасе Киннире известно мало, то еще меньше известно о четвертом участнике драмы, Джеймсе МакДермотте. Нанятый Кинниром для ухода за лошадьми слуга родился в Ирландии, где необузданный, безрассудный подросток послужил даже короткое время солдатом в армии. Но так как он не был человеком, который любит подчиняться приказам, этот период его жизни не продлился долго, и МакДермотт дезертировал с поста, решив вместо службы эмигрировать в Канаду. Согласно его признанию (которое МакДермотт сделал позднее мистеру Джорджу Уолтону, когда находился уже в тюрьме), по прибытию на новую родину он записался в Первый региональный полк провинции Нижней Канады, а затем сменил его, переписавшись в шотландскую легкую кавалерию. После увольнения с этого последнего места службы он приехал в Торонто, где нашел надежную работу на ферме Киннира. Конечно, теперешний наниматель МакДермотта мало что знал о прошлом своего нового слуги, лишь то, что тот был ирландцем. Ирландское происхождение оказалось общим со следующей нанятой Кинниром прислугой, Грейс Маркс. Все так хорошо сложилось. Но через три недели после поступления в дом Грейс двое его обитателей были мертвы, а МакДермотт, которому, как говорят, было только двадцать лет во время убийства, оказался на виселице.

Любопытно, но несмотря на то, что он не был самым заслуживающим доверия человеком, Сюзанна Муди решила смотреть на всю эту историю именно глазами Джеймса МакДермотта, и хотя она не беседовала с ним лично, МакДермотт нарисовал своему юристу Кеннету Мак-Кензи полную и правдивую картину того, как произошли убийства. И эта версия событий позднее была передана Мак-Кензи Сюзанне Муди, но она ни в коем случае не точна, так как Муди часто добавляла или изобретала что-то свое, преследуя собственные цели. (И правда, очень мало фактов в этой истории подкрепляется более чем одним источником, делая почти невозможным утверждать с абсолютной определенностью, что правда и что просто домысел.) Тем не менее рассказ Муди начинается со слов МакДермотта: «Грейс очень ревновала к разнице в положениях, существовавшей между нею и домоправительницей, которую ненавидела и с которой часто была очень дерзкой, даже нахальной»^[78]. Вражда между женщинами была настолько ярой, что, как утверждает МакДермотт, Грейс мало о чем еще могла говорить. «О каждом малейшем замечании Нэнси, сделанном Грейс рассказывалось потом мне с диким преувеличением, так что у меня вспыхивало негодование, и я начинал считать несчастную женщину нашим общим врагом»^[79]. А позднее МакДермотт обвинил Грейс в попытке оправить Нэнси и Киннира, подмешав в их кашу какой-то яд. (Однако это обвинение было выдвинуто 20 ноября 1853 года, то есть через несколько недель после того, как МакДермотт был приговорен к смерти, поэтому можно предположить, что он разразился бранью в адрес Грейс в безумной надежде, что таким образом сможет спасти свою шкуру.)

Напряжение в доме становилось все более ощутимым, и в то время как Нэнси продолжала отношения с Томасом Кинниром, Грейс начала флиртовать с Джеймсом МакДермоттом. В конце концов, так представляет дело Муди, рисуя Грейс роковой женщиной. Это вполне привычный стереотип в 1840‑х и 1850‑х годах. хотя нельзя не почувствовать, что такое описание, скорее, связано с желанием Муди придать повествованию больше яркости. В конце концов, что могло быть более привлекательным, но и более непристойным, чем шестнадцатилетняя девушка, соблазняющая молодого человека совершить два ужасных, презренных преступления. Конечно, Грейс излагала собственную, отличную от предыдущей версию событий. Согласно ее признанию (сделанному тому же мистеру Джорджу Уолтону, с которым разговаривал и МакДермотт), МакДермотт заранее составил план убийства Монтгомери и Киннира еще до того, как Грейс появилась в доме. Его мотивом, похоже, явилась угроза Монтгомери уволить его:

«…домоправительница несколько раз ругала МакДермотта за то, что не исполняет работу как положено, она дала ему две недели срока, и по истечении месяца ему нужно было бы уходить… Через неделю после этого МакДермотт сказал мне (Грейс Маркс), что, если я умею хранить секреты, он расскажет, что собирается сделать с Кинниром и Нэнси».^[80]

Без сомнения, правда лежит где-то посередине между двумя версиями, но как бы то ни было, 28 июля 1843 года Томас Киннир объявил, что собирается ехать в Торонто по банковским делам и что ночью его не будет дома. После его отъезда Нэнси ушла навестить знакомых соседей, а Маркс с МакДермоттом остались на ферме одни. «Слишком удачная ситуация, чтобы ее упустить, — так говорит МакДермотт у Муди, — и вместо того, чтобы вкалывать, можем обсудить свои горькие обиды за бутылочкой капитанского виски». Затем автор разражается гневной тирадой против Грейс Маркс, намекая, что она — женщина-дьявол, которая без малейших угрызений совести увлекла МакДермотта на тропу Сатаны. Конечно, это снова демонстрирует необычайно противоречивое отношение к женщине в викторианскую эпоху. Женщины считались божественными созданиями, слабыми и ничтожными физически и умственно, что они никогда не могли быть вовлечены в преступления такой дьявольской природы. Но и на солнце есть пятна, и в противоположность этому взгляду в розовых тонах бытует мнение, что при определенных обстоятельствах женщина может быть вдвойне более дьявольской натурой, чем мужчина, гнусной искусительницей необыкновенной силы. Муди выбрала именно эту позицию, потому что она больше подходила по соображениям драматургии, ведь как упомянуто выше, шестнадцатилетняя сирена лучший образ, чем наивная, угрюмая девушка, втянутая во что-то такое, чего сама не понимает. Итак, по Муди, Грейс Маркс окрутила МакДермотта, и мало помалу уговорила его, что Нэнси не что иное, как сам дьявол.

«— О Боже, — сказал я (МакДермотт), полушутя, — если ты и вправду так ненавидишь ее, только скажи словечко, и я скоро избавлю тебя от нее навсегда.

Я не имел ни малейшего понятия, что она поймает меня на слове. Ее глаза вспыхнули страшным светом.

— Ты не осмелишься сделать этого! — ответила она и презрительно покачала головой.

— Не осмелюсь сделать чего?

— Убить эту женщину для меня! — прошептала она.

— Ты не знаешь, на что я способен и на что не способен! — ответил я, немного отстранившись от нее. — Если ты пообещаешь убежать со мной потом, я подумаю, что можно с ней сделать.

— Сделаю все, что ты захочешь, но сначала ты должен убить ее.

— Ты это серьезно, Грейс?

— Я имею в виду именно то, что говорю!»^[81]

Позже слуги собрались, чтобы спланировать убийство. Грейс описывает МакДермотту как это сделать, и хотя предполагается, что Нэнси Монтгомери спит с ней в одной кровати, некоторые ночи она отсутствует, вероятно, тогда, когда делит постель с Томасом Кинниром. Согласно исследованиям Маргарег Атвуд до того, как Киннир нанял ее, Нэнси родила незаконного ребенка. Во время вскрытия обнаружилось, что она была беременна второй раз. Это, согласно Муди, еще усложняет и без того трудную ситуацию, и при нагнетающемся сексуальном напряжении Маркс с МакДермоттом решили убить Нэнси Монтгомери во сне. Такой план действий подтверждается кратким отчетом об убийстве, которое изложено в тексте «Жизнь судей Верхней Канады и Онтарио». Там говорится: «Мистер Блейк был королевским обвинителем в деле «Королева против МакДермотта и Грейс Маркс», 1843 год, убийство Томаса Киннира… Эти двое, МакДермотт и Маркс, из-за ревности к положению, которое занимала Нэнси Монтгомери, решили убрать ее с дороги»^[82].

Наконец, Нэнси вернулась домой, и трое слуг провели вместе приятный вечер. Как показала Грейс Маркс в своем признании, к ним присоединился мужчина по имени Джеймс Уолш из коттеджа, стоящего на земле той же фермы, что и дом Киннира, он играл на флейте, а женщины танцевали. В десять часов или около того все разошлись спать.

Так как Киннир был в Торонто, Нэнси предстояло спать с Грейс, и обе женщины ушли наверх, оставив МакДермотта на кухне, делать которому было абсолютно нечего, лишь ждать, когда жертва уснет. Это он и делал, поглаживая в руке топор, и, как представляет себе Муди, его разрывало между желаниями совершить преступление и отказаться делать это. Его главным мотивом в пользу убийства стало то, что, если он не сделает дела, Грейс Маркс безжалостно задразнит его. Однако, согласно показаниям Маркс, для «Star Transcript & General Advertiser»: «Я умоляла его не делать ничего этой ночью, потому что он мог ударить по мне вместо нее. Он ответил: "Черт с ней, тогда утром я первым делом убью ее"».

Ночь прошла без происшествий, но на следующий день трое слуг поднялись, и в зависимости от того, какой версии верить: то ли Грейс, насмехаясь над МакДермоттом, подначивала убить Монтгомери, то ли они дружно сговорились совершить преступление. В любом случае в какой-то момент 29 июля 1843 года Нэнси была убита. «Я нашел ее в кухне, ополаскивающей лицо над раковиной с посудой. У меня в руках был роковой топорик и не медля, чтобы не передумать — потому что, если бы я задумался, она жила бы и по сей день — я сильно ударил ее по затылку топором. Она упала на пол у моих ног не издав ни звука»^[83].

Затем Нэнси оттащили в винный погреб, где, по версии Муди, она оправилась достаточно, чтобы встать на колени и попытаться спастись. МакДермотт завязал ей вокруг шеи платок и передал один конец Грейс. Они затянули платок так, что у Нэнси «начали вылезать из орбит глаза», после чего она упала на пол мертвой. (В показаниях Грейс МакДермотт один задушил Нэнси.) Дальше МакДермотт рассказал ужасное, как разрезал тело жертвы на четыре части, хотя о расчленении не упоминалось во время суда, на котором свидетели описывали, что тело Нэнси было обнаружено под лоханью для стирки.

Завершив злодеяние, оба преступника принялись за свои ежедневные обязанности. Интересно, что именно в этот момент, согласно версии Маркс, она согласилась помочь убить своего нанимателя, объяснив МакДермотту, что она не могла помогать ему убивать женщину, но поможет убивать Киннира. Решив так, слуги начали спешно прибирать кухню, мыть посуду, которую не домыла Нэнси, когда ее ударили, уничтожать следы крови, которая запятнала им все руки и одежду. Чуть позже их занятие прервало появление всклокоченного коммивояжера, у которого МакДермотт, прежде чем тот отправился дальше, купил две рубашки.

Примерно в полдень вернулся домой Томас Киннир и, увидев, что Нэнси нет ни в доме, ни в одной из окружающих двор фермы построек, поинтересовался, где она. Не желая вызвать подозрение, МакДермотт сообщил своему хозяину, что она вчера пошла навестить друзей и еще не вернулась. Сначала Киннир вроде бы рассердился, но вскоре успокоился и ушел читать в кабинет. Однако ко времени ленча он заволновался из-за отсутствия Нэнси. Она знала, что хозяин должен был вернуться из Торонто, поэтому то, что она не дома, начало сильно его беспокоить. Он решил выйти из дома и поспрашивать о Нэнси у соседей. Этого было достаточно, чтобы МакДермотт, которому было приказано седлать коня Киннира, запаниковал и спрятался в кладовке для упряжи. Там он зарядил старое ружье на уток, которое стояло за дверью, после чего пошел в дом, чтобы (так он показал) попытаться уговорить Киннира не ехать искать Монтгомери.

МакДермотт сообщил Кинниру, что его седло уничтожено, вероятно, ночью. Он сказал, что седло разрезано на мелкие куски и что им нельзя пользоваться. Но Кинниир был весьма подозрительным человеком иобвинил слугу в том, что тот сам разрезал седло. Киннир вышел из дома, чтобы проверить испорченную вещь, но когда он вошел в кладовку для упряжи (по показаниям Грейс Маркс, которые намного надежнее, — убийство произошло в кухне). МакДермотт схватил ружье и выстрелил прямо хозяину в сердце. «Я услышала звук выстрела, — рассказывала позднее Маркс. — Я побежала в кухню и увидела на полу мертвого мистера Киннира. МакДермотт стоял над ним, двустволка валялась на полу. Когда я увидела это, я хотела выбежать; он же сказал: "Черт тебя побери, иди сюда и открой заднюю дверь"»^[84]. Но Грейс говорит, что она отказалась выполнять приказания МакДермотта, и в результате он выстрелил в нее. К счастью, пуля не попала в Грейс и застряла в косяке задней кухонной двери. Тогда МакДермотт извинился перед нею, сказав, что не знал о наличии в ружье второй пули, что он хотел только напугать ее. После этого они помирились и унесли тело Киннира в винный погреб, положив рядом с Нэнси Монтгомери. «Из раны вытекло очень мало крови, — показал МакДермотт. — Кровь текла внутрь. На нем была прекрасная рубашка и после того, как я обыскал его и забрал себе его бумажник, я снял с него рубашку и надел ту, что купил у разносчика»^[85].

Грейс также переоделась, сменив свою одежду на одежду, принадлежащую Нэнси. Теперь оставалось лишь украсть из дома все ценности, что они могли унести с собой и бежать. И это, вероятно, самая напряженная часть истории: двум беглецам нужно было удрать не только из штата, но и из страны.

«После этого двойного убийства они направились в Торонто и на следующее утро взяли билеты до Левистона в штате Нью-Йорк. Мистер Ф. С. Каприол из Торонто, узнав об убийстве и побеге, зафрахтовал судно в полдень того же дня, взяв на себя функции Главного констебля Торонто, и двое беглецов оставались на нанятом им судне до Левистона всю ночь, а на рассвете следующего дня их арестовали»^[86].

При таком раскладе дел Грейс Маркс продемонстрировала еще одну интересную особенность своих взаимоотношений с Макдермоттом, заявив, что она не спала с ним в одной постели, что они взяли билеты на судне в отдельные каюты. Это могло быть сделано, вероятно, для того, чтобы соблюсти приличия и не привлекать к себе лишнего внимания, но более вероятно, что, как бы ни хотела пресса представить убийства совершенными на сексуальной почве, в действительности у Грейс не было интимных отношений с МакДермоттом.

На следующее утро пара была арестована и возвращена в Торонто, где их поместили в тюрьму в ожидании суда, который состоялся при огромном стечении народа в Высшем уголовном суде 3 ноября 1843 года.

До суда Грейс содержали в тюрьме, из которой в торонтскую газету «Chronicle and Gazzette» 12 августа 1843 года был прислан отчет. «Девушка, вместо того чтобы проявлять знаки мятущейся совести и осознания своей виновности, хранит полное спокойствие, ее глаза абсолютно ясные, будто она прекрасно спит и ее ничто не тревожит». Конечно, это мнение было чистой воды спекуляцией; наблюдатель старался угодить мнению публики о Грейс, а не донести правду. Тем не менее это описание укрепило людей в уже сложившемся мнении еще до того, как суд начался, и каждый смог увидеть обвиняемых собственными глазами. После нескольких месяцев, проведенных в тюрьме, оба заключенных были привезены на суд, хотя суд над Джеймсом МакДермоттом состоялся раньше суда над его партнером по преступлению. Однако, как ни странно, слушалось дело только об убийстве Томаса Киннира, так как оба обвинителя и оба защитника сошлись во мнении, что нет нужды повторять все дважды. Наказание будет тем же самым, то есть смертный приговор, поэтому убийство Нэнси Монтгомери оставили без внимания.

Жюри из двенадцати мужчин было приведено к присяге и, несмотря на маленькую задержку, когда собравшиеся в зале суда решили, что из-за огромного скопления публики, набившейся в такое маленькое помещение, не выдерживает пол, в полдень суд начал работу. Рассмотрение было коротким, длилось менее двенадцати часов, за это время обвинение представило нескольких свидетелей. Среди них был Джеймс Ньютон (один из соседей Киннира), который обнаружил тело своего друга в подвале, и еще один сосед, Фрэнсис Бойд. Последний заявил, что они «обнаружили тело мистера Киннера в темном конце подвала, лежащим на спине, с левой рукой на лбу, с раздвинутыми примерно на девять дюймов ногами и широко открытыми глазами; на нем не было туфель, но было светлое пальто; не было заметно никаких следов борьбы»^[87].

Среди других свидетелей был Дэвид Бриджфорд, местный следователь по уголовным делам, который утверждал, что, он присутствовал, когда под лоханью нашли тело Нэнси Монтгомери. Бриджфорд также показал, что при обследовании Нэнси, у нее выявили беременность.

Джеймс Уолш, который провел в доме Киннира целый вечер, играя на флейте для трех слуг, также был допрошен, как и соседка Ханна Аптон. Женщина заявила, что МакДермотт приходил к ней в дом за день до того, как был убит Киннир и попросил одолжить пороха.

Но, вероятно, самое убийственное свидетельство представил Джордж Кингсмилл, который арестовывал МакДермотта, и Маркс после их побега, который обнаружил у заключенных несколько вещей Киннира включая сумку с его одеждой и золотую табакерку.

То было ясное и решенное дело, во всяком случае, защитник МакДермотта Кеннет Мак-Кензи думал именно так. Кроме проведения перекрестного допроса свидетелей обвинения, он вел дело непривычно вяло: он не представил свидетелей, которые показали бы невиновность его клиента, и единственное утверждение, которое он представил жюри для рассмотрения, было отсутствие очевидцев совершения убийства его подзащитным.

В час дня в субботу 4 ноября жюри ушло решать судьбу Джеймса МакДермотта и менее чем через десять минут вернулось, объявив заключенного виновным.

Теперь настал черед Грейс Маркс сесть на скамью подсудимых. Получится ли у нее лучше? Избежит ли она веревки? На следующий день Маркс привезли в здание суда и, как в случае с Джеймсом МакДермоттом, выстроилась целая очередь из свидетелей, желающих дать показания против нее. Однако в то время как большинство людей презирало МакДермотта и определяло его как недостойного доверия человека, в случае с Грейс постоянно упоминалось ее образцовое поведение и хорошие манеры. Ее защитник (опять защиту вел Кеннет Мак-Кензи) также положил гораздо больше сил на борьбу за своего клиента, утверждая, что если она и помогала, то не добровольно, и он не стал бы приговаривать ее к смерти. Возвращаясь к этому утверждению, защитник указал на пулю в задней двери кухни, которая являлась неопровержимым свидетельством того, что ее запугивали. Кроме того, стоя у скамьи подсудимых, всего лишь шестнадцатилетняя Грейс, без сомнения, представляла собой невинную фигуру. Естественно, такая молоденькая и хорошенькая девушка не могла быть вовлечена в такое страшное дело. Наверняка ее заставили участвовать.

Но стратегия не сработала, во всяком случае, не сразу. Жюри удалилось всего на несколько минут, чтобы вынести свой вердикт, после перерыва было объявлено, что Грейс Маркс виновна в выдвинутом против нее обвинении. Говорят, что в этот момент Грейс, которая оставалась спокойной во время всего процесса, потеряла сознание. Однако, хотя судья, когда подводил итог и заявил, что не видит возможности для прощения, но все-таки добавил: «об особых полномочиях рекомендовать жюри проявить милосердие»^[88]. К счастью для Грейс, удача (без сомнения с учетом ее нежного возраста и детской внешности) была на ее стороне; всего несколькими днями позднее смертный приговор был заменен на пожизненное заключение.

Джеймс МакДермотт помилования не получил. 19 ноября 1843 года Грейс вошла в ворота областной каторжной тюрьмы в Кигстоне, а двумя днями позже МакДермотт был повешен перед огромной толпой народа. Согласно свидетельству Кеннета Мак-Кензи, он пошел на эшафот без малейшего чувства смирения. Услышав, что его приговор не будет смягчен, он, в отличие от Грейс: «бросился на пол своей камеры и выл, и неистовствовал, вопя, что он не должен умереть, и не умрет; что закон не имеет права на убийство человеческой души, а также тела»^[89].

В отличие от Мак-Кензи, Маркс заявила, что она предпочла бы умереть рядом с МакДермоттом, чем всю оставшуюся жизнь страдать муками совести. Вместо этого ее оставили гнить в тюрьме, и хоть каторжная тюрьма Кингстон была относительно новым сооружением, ее режим никак нельзя было назвать современным. Дети (и мальчики, и девочки) могли содержаться тут с семилетнего возраста, а наказания за плохое поведение включали порку, голод или отправку в одиночную камеру. Существующим условиям вполне соответствовали диккенсовские описания, особенно когда читаешь пояснения Сюзанны Муди к одному из особых наказаний: «Некое устройство, похожее на каменный гроб, в которое на время запирают взбунтовавшихся заключенных».

Режим был жестким, созданным специально, чтобы довести до максимума страдания обитателей. Поэтому неудивительно, что вскоре после того, как Сюзанна Муди познакомилась в Кингстоне с Грейс Маркс, заключенную отправили в сумасшедший дом в Торонто. Не было ничего необычного в таких переводах заключенных, когда они по-настоящему заболевали или, что более вероятно, разыгрывали сумасшествие, чтобы на какое-то время избежать жутких условий каторжной тюрьмы.

Муди, решив посетить также сумасшедший дом, опять пришла к этой «знаменитой убийце». Ее опыт был далеко не радостным. Даже принимая во внимание, что Муди предпочитала «пышную прозу», в следующем описании без сомнения просматриваются зерна правды:

«Среди бессвязно бормочущих маньяков я разглядела лицо Грейс Маркс — не печальное больше и не отчаянное, а светящееся огнем безумия, горящее отвратительным, дьявольским весельем. Поняв, что на нее смотрят незнакомые люди, она отскочила прочь, в угол комнаты, как фантом. Ясно, что даже при самых диких вспышках ее кошмарной болезни, ее постоянно терзает память о прошлом. Несчастная девочка! Когда же закончится долгий ужас ее наказания и угрызений совести? Когда она опустится к ногам Христа, одетого в незапятнанные одежды праведности, когда смоются пятна крови с ее рук, а душа ее искупит грех и будет прощена, к ней вернется рассудок? На нее страшно смотреть, ее судьба неотрывна от совершенного преступления. Какая потрясающая иллюстрация следующего отчаянного текста: "Отмщение мне, я отдам долг, говорю тебе. Господь!"»^[90].

Однако через нескольких недель после этой встречи, несмотря на приступы страха. Грейс Маркс достаточно поправилась, чтобы ее снова вернули под опеку Каторжной тюрьмы Кингстон.

Более двадцати восьми лет Маркс изредка появляется в менее чем неполных тюремных отчетах. Из них явствует, что заключенная трудится хорошо, и несколько раз упоминалось, что она работает в доме коменданта. Хотя никто не уточнял, кто был комендантом, обычно им является начальник каторжной тюрьмы. В то время было обычным делом (особенно в Северной Америке) для заключенных работать вне тюрьмы, и чаще всего для работы в дневное время в домах богатых людей нанимались женщины.

Маргарет Атвуд в своем романе «По имени Грейс» использует эту тему и начинает свой рассказ с момента, когда Грейс идет через двор дома коменданта: «Я образцовая заключенная и не доставляю хлопот. Так говорит обо мне жена коменданта, слова которой я подслушала. Я мастер подслушивать. Если я буду хорошо работать и держаться спокойно, может быть, они выпустят меня»^[91].

За многие годы заключения, Грейс приобрела печальную известность, и несколько посетителей тюрьмы обратились к Короне с просьбой ее помиловать. То же самое произошло и в случае Миры Хиндли в Британии — ее друг, лорд Лонгфорд, много лет вел кампанию за отмену ее приговора и в конечном счете за ее освобождение. Однако Хиндли в 2002 году умерла в больнице под стражей, а Грейс оказалась более удачливой в своей борьбе за свободу и победила, наконец, в 1872 году.

Мало что известно о жизни Маркс после освобождения. Она уехала в штат Нью-Йорк с начальником тюрьмы и его дочерью, где ей дали временное жилье. После этого следы Маркс теряются, и хотя некоторые писатели заявляют, что она вышла замуж, нет надежных свидетельств, что так и было в действительности. Более вероятно, что Маркс сменила фамилию и исчезла, чтобы спокойно жить где-нибудь подальше от наезженных путей.

Загадка всей жизни Грейс Маркс так и осталась загадкой до самой ее смерти, дата которой также неизвестна. Неудивительно, что она представляет собой прекрасную канву, по которой писатели могут вышивать собственные истории и строить свои собственные предположения.

Случайно могилы двух ее жертв, Томаса Киннира и Нэнси Монтгомери, которые расположены на пресвитерианском кладбище в Ричмонд Хилл, также исчезли почти без следа. Их не пометили во время захоронения, и даже заборчики из штакетника, которые ограждали могилы, позднее убрали, сделав, таким образом, невозможным определить местоположение ни одной из могил.

Эйлин Кэрол Вайорнос. Девушка-смерть

Мое заключение после интервью с ней состоит в том, что в наши дни мы наказываем сумасшедших. Тех, кто полностью потерял разум.

Ник Брумфилд, который попытался провести интервью с Вайорнос в 1993 году

В деле Эйлин Кэрол Вайорнос нет зацепок для ее освобождения. С самого начала и до самого конца это безжалостно мрачный, отчаянный рассказ, история о беременности подростка, растоптанного ребенка, крайней бедности, изнасиловании, бродяжничестве и проституции.

Эйлин Кэрол Вайорнос родилась 29 февраля 1956 года в семье Дианы и Лео Питманов. Диане было всего семнадцать, когда она родила Эйлин, но она была замужем за отцом Эйлин с пятнадцати лет, и у нее уже был сын Кейт. Лео Питману поставили диагноз параноидальная шизофрения и позднее его осудили за гомосексуальные отношения с десятилетними мальчиками. Еще позднее, в 1960 году, в тюрьме он покончил жизнь самоубийством.

Эйлин никогда не видела своего отца, ее первые несколько месяцев жизни прошли с матерью и братом. Диане Питман становилось все труднее с двумя маленькими детьми и, в конце концов, она оставила их в доме родителей и исчезла, чтобы устроить свою жизнь.

Родители Эйлин Питман (которые позднее усыновили обоих детей, дав им свою фамилию Вайорнос) были далеко не лучшими воспитателями. Лори и Бритта Вайорнос, родом из Финляндии жили в Рочестере, штат Мичиган. Лори, дедушка, был необузданным человеком, который сильно пил и часто бил свою жену. С появлением в доме детей он начал колотить их тоже. Его жена, Бритта, была не намного лучше. Она никогда не защищала детей от разошедшегося мужа и часто выпивала с ним наравне. Супруги, и без того не очень обеспеченные, большую часть денег тратили на алкоголь, поэтому дети зачастую оставались без еды. Лучше не стало и когда дети пошли в школу. Им было трудно, а иногда и невозможно, сконцентрироваться на учебе и предположительно в это время Эйлин начала предлагать сексуальные услуги старшеклассникам в своей школе за сандвичи и бисквиты.

После трудного детства жизнь Эйлин совершила еще более дурной поворот. В возрасте тринадцати лет она обвинила мужчину — друга своих бабушки и дедушки в том, что он ее изнасиловал. Преступление никогда не расследовалось, но вскоре Эйлин забеременела, заявив вначале, что ребенок — результат изнасилования, а затем, сказав, что в этом виноват ее дедушка, а еще позднее, что ребенок явился результатом ее взаимоотношений с братом, Кейтом. Что бы ни было правдой, Эйлин отправили в дом малолетних матерей-одиночек, сотрудники которого вскоре заявили, что она трудный подросток; с ней сложно наладить контакт, она агрессивна по отношению к любой форме власти. Она не умела также, во всяком случае, так утверждали сотрудники, устанавливать дружеские отношения с другими девушками. Наконец, Эйлин родила мальчика, которого позднее усыновили. Но как оказалось, весь 1971 год был неблагоприятным для семьи Вайорнос. В июле умерла Бритта. Большинство людей считало, что из-за тяжелого пьянства у нее не выдержала печень, хотя нашлись и другие, включая Диану, которые были уверены, что Лори мог убить жену.

Диана Питман (настоящая мать Эйлин и Кейта) появилась снова, предложив двум своим ставшим чужими детям жить с нею в Техасе, но дети отказались. Мать начала заботиться о детях, но Эйлин вскоре бросила школу, покинула свой новый дом и начала мотаться автостопом с места на место по всей стране, зарабатывая деньги проституцией. Кейт также отвернулся от матери и вел образ жизни мелкого правонарушителя, без сомнения, все больше втягиваясь в наркотики. В 1976 году Лори Вайорнос совершил самоубийство — запершись в гараже и запустив мотор машины, он надышался выхлопными газами. Всего несколькими месяцами позже, 17 июля, от рака горла умер Кейт Вайорнос. Как ни странно, он оставил Эйлин десять тысяч долларов по полису страхования жизни, и будь она лучше подготовлена к взрослой жизни, она могла бы попытаться достигнуть некоторой стабильности, купив передвижной домик или использовав деньги как взнос за квартиру. Как ни печально, но этого не произошло. Эйлин спустила все деньги на выпивку, наркотики и новую машиину, которую разбила очень быстро после покупки.

Теперь Эйлин переехала в более теплую Флориду, и тут вроде бы встретила свою удачу, когда познакомилась с шестидесятилетним мужчиной Льюисом Феллом. Несмотря на разницу в возрасте они поженились, и Фелл, будучи довольно богатым человеком, вполне мог сделать Эйлин счастливой. Но брак вскоре распался. Фелл ссылается на то, что Эйлин начала требовать у него все больше и больше денег и, когда он наконец отказался давать их, жена его ударила собственной палкой для прогулок. А потом ее арестовали за то, что она ударила буфетчика по голове бильярдным кием. Фелл начал настолько бояться своей жены, что добился постановления на то, чтобы она больше не имела права приближаться к нему. Брак был аннулирован и, не имея другого выбора, Эйлин вернулась к жизни на дороге.

Эйлин Кэрол Вайорнос полностью погрузилась в мир выпивок, наркотиков, проституции и мелких преступлений. Она начала подделывать чеки и, наконец, попробовала себя в вооруженном ограблении, за что была арестована и соответственно судима. Вскоре после освобождения она опять попалась за попытку подделать чек. Она также представала перед судом за кражу машины и оружия. За годы ее преступной жизни полиция четко поняла, что это очень решительная молодая женщина, не выказывающая ни малейших угрызений совести, ни страха. Единственной проявляемой Эйлин эмоцией была абсолютная, неподдельная ярость.

Летом 1986 года в баре геев Дайтоны Эйлин познакомилась с Тирией Мур. Между женщинами мгновенно возникла симпатия, которая переросла в близкие отношения, и они вместе сняли квартиру. Тирия, которая работала горничной в мотеле, оставила работу, так как Эйлин не нравилось, что она общается с другими женщинами. Пара предпочла жить на деньги, которые Эйлин зарабатывала проституцией. Она часто появлялась на стоянках грузовиков, в кафе, барах, мотелях у шоссе, клубах с бассейнами и в глухих аллеях, всюду, где можно было подцепить клиента. Но удачная работа проститутки часто зависит от того, как женщина выглядит, а многие годы пьянства и потребления наркотиков внесли свою печальную лепту в ее внешность. Эйлин набрала вес, ее кожа посерела, волосы стали тонкими, и вскоре она не могла уже привлечь нужное количество мужчин, чтобы заработать на жизнь. Без достаточного количества денег они с Тирией не могли себе позволить останавливаться даже в дешевых мотелях. Вместо этого им пришлось передвигаться с места на место, иногда даже проводя ночь на улице, или, если везло, в каком-нибудь сарае или другой надворной постройке фермы. Напряжение в их отношениях все возрастало, такой же отчаянной была нужда в деньгах. Тирия, которая впоследствии предстала перед судом в качестве свидетеля, показала, что именно в этот момент Эйлин начала откровенно говорить с ней об обидах, пережитых ею ребенком, и об остром желании отомстить.

Тело Ричарда Моллори было обнаружено 13 декабря 1980 года в Вольюси Каунти, лесной местности к северо-западу от Дайтоны Бич. Ему выстрелили три раза в грудь из пистолета 22 калибра. Хозяин маленькой электронной компании с репутацией запойного пьяницы, он приобрел на работе нескольких врагов, регулярно увольняя сотрудников. Кроме того, 51-летний Ричард Моллори имел привычку посещать порнотеатры и топлесс-бары. Однако, хотя он и был неприятным, не пользующимся любовью окружающих человеком, полиция так и не нашла доказательств, кто же его убил.

В действительности последние свои часы Ричард Моллори провел в компании с Эйлин Кэрол Вайорнос. Он подобрал ее в свой кадиллак, и, выпив огромное количество водки и покатавшись пару часов, они решили заняться любовью в лесу Дайтоны Бич. Однако у Эйлин были другие планы. Она застрелила своего клиента и украла его деньги, кредитные карточки, часы, радарный детектор и камеру. Под конец Эйлин прикрыла его тело куском старого ковра, который нашла поблизости в лесу. Потом она покинула место действия, использовав машину Моллори только в качестве средства, чтобы исчезнуть со сцены, и бросила ее позднее где-то в глубинке.

Снова Эйлин убила лишь несколько месяцев спустя, на этот раз 43-летнего строителя Дэвида Спирса, который посадил ее в свой грузовик, когда она голосовала на дороге. Эйлин выстрелила в Спирса шесть раз из того же оружия, которое использовала и в случае с Ричардом Моллори, после чего выбросила тело (которое было абсолютно нагим, если не считать красную бейсбольную шапочку) в лесистой местности недалеко от Тампы.

На протяжении всего нескольких месяцев Эйлин убила еще пятерых мужчин.

Чарльз Карскаддон подобрал Эйлин Вайорнос 6 июня 1990 года, когда ехал в Тампу на встречу со своей невестой. Работник родео с частичной занятостью из Бунвилля, Миссури, он ощущал себя в этот день счастливым, так как только что получил новую работу. В какой-то момент Карскаддон остановил машину, вероятно чтобы заняться любовью с проституткой, своей пассажиркой, но вместо этого она выстрелила ему девять раз в нижнюю часть груди и живот, а потом украла не только деньги и ювелирные украшения, но и его оружие, автоматический револьвер сорок пятого калибра.

7 июня 1990 года исчез Питер Симс, 65-летний миссионер. Его тело никогда не было обнаружено, хотя полиция считает, что, вероятнее всего, оно покоится на дне одного из бесчисленных болот Флориды. Симс вел свою машину (заднее сиденье которой было забито Библиями) в Нью-Джерси, где намеревался посетить родственников. Однако в каком-то месте он остановился, чтобы подобрать голосующего. Согласно позднейшему признанию Вайорнос, она села в машину и, немного проехав, застрелила водителя.

Менее чем через месяц, 4 июля 1990 года, Вайорнос и Тирия Мур попали в автомобильную катастрофу — машина, которую они вели понтиак санбёрд Питера Симса, сорвалась с дороги. Происшествие видели два человека, которые позднее дали полиции описание двух женщин, которые сбежали с места аварии. Это было очень важным свидетельством, но к тому времени, когда полиция идентифицировала машину как принадлежащую Питеру Симсу, Вайорнос и Мур исчезли.

Тем временем Эйлин наметила себе еще одну жертву. Юджин Трой Берресс был убит 30 июля 1990 года. Пятидесятилетний шофер доставляющий мясо из Окалы, выехал на грузовике с фабрики, где работал, отправившись по своему обычному маршруту, он подобрал Эйлин где-то по дороге в Дайтону. Эйлин выстрелила ему один раз в спину и один раз в грудь, и его разлагающееся тело было позднее найдено участниками пикника, тело было закопано в мелкую могилу недалеко от национального заповедника Окалы на государственной дороге 19 в Марион Каунти.

Дата следующего убийства определена неточно, но или 10, или 11 сентября 1990 года Чарльз «Дик» Хамфриз, бывший шеф полиции предложил Вайорнос подбросить ее на своей машине, после чего ему выстрелили семь раз в голову и торс. Верная себе Вайорнос украла его машину, хотя бросила ее менее чем через неделю.

Седьмой и последней жертвой Эйлин Вайорнос стал Вальтер Джино Антонио, 62-летний водитель грузовика, который подобрал ее и повез куда-то в тихое местечко, чтобы заняться любовью.

Его тело было обнаружено возле глухой лесной тропы в Дикси Каунти с тремя пулевыми ранами в спину и одной в голову, но на этот раз полиция была настороже, распространив рисунок двух женщин, бегство которых видели посте аварии с машиной Питера Симса.

К счастью, полиция получила ответ на рисунки, позвонило несколько человек, узнавших в подозреваемых Тирию Мур и Эйлин Кэрол Вайорнос. Эйлин также знали под несколькими другими именами, потому что за годы работы проституткой для водителей грузовиков она использовала разные вымышленные имена. Тот факт, что парочку официально ищет полиция, еще больше обострил их отношения. Короче, Тирия решила покинуть свою любовницу и уехать в Пенсильванию, чтобы, как она заявила, навестить родственников.

Тем временем Эйлин начала продавать кое-что из украденных во время своих «приключений» предметов. В основном, она ходила в ломбарды, где получила наличные за радарный детектор и камеру Ричарда Моллори. На той же неделе она заложила кольцо, снятое с Вальтера Антонио, и часть инструмента, принадлежавшего Дэвиду Спирсу. Однако каждый, кто пользуется ломбардом во Флориде, по закону обязан оставить на чеке свои отпечатки пальцев, и полиция, не зная точно, куда направить усилия в расследовании потока недавних придорожных убийств, начала прочесывать район именно в этом направлении. И вскоре полицейские обнаружили в Дайтоне квитанции на камеру и радарный детектор, которые, как они определили, по их серийным номерам принадлежали Ричарду Моллори. Отпечаток пальца на чеке принадлежал Кемми Марш Грин — один из многочисленных псевдонимов Эйлин. Тот же самый отпечаток оказался на просроченной гарантии на оружие для Лори Гроди (еще одно взятое Эйлин имя).

В конце концов, после длительных скрытных действий полиции Ларри Хорзепа на офиса шерифа Марион Каунти арестовал Эйлин. Во время ареста она находилась уже на самом дне, спала на переднем крыльце бара байкеров под названием «Последний приют» в Оранж Спрингс на восточном берегу Флориды. За многие годы «Последний приют» стал для Эйлин родным домом. И она, и Тирия часто заходили сюда в начале их отношений поиграть на бильярде, попускать патефон-автомат, пошутить и выпить с мужчинами. Эйлин очень любила атмосферу байкеров, которая царила в заведении. Именно тут ее и арестовали, хотя во время задержания, ей сообщили, что это из-за просроченного документа на оружие, а не за убийство семерых мужчин. В тот момент полиция не имела достаточно улик, чтобы обвинить ее в убийствах, потому что они не нашли еще ни орудия убийства, ни Тирию Мур.

Вторая проблема вскоре разрешилась, когда обнаружили, что Тирия Mvp находится в Пенсильвании. Она проживала там с сестрой. Будучи предупрежденной и приведенной к присяге, что будет говорить только правду, она заявила, что да, она знала об убийстве Ричарда Моллори, потому что после того, как убила его, Эйлин прикатила домой на его кадиллаке и рассказала Мур обо всем, что она сделала. Затем Мур сообщила, что Эйлин не проявляла никаких признаков сожаления по поводу совершенного, а Mуp, в свою очередь, попросила любовницу больше ничего ей не рассказывать. «Я объяснила ей, — продолжила Мур, — что не хочу ничего слышать об этом… И потом каждый раз, когда она возвращалась домой после такого и кое-что рассказывала о том, где достала что-либо, я повторяла, что не хочу слышать этого». По словам Мур, она сама никогда не участвовала в убийствах, это целиком и полностью были дела Эйлин.

Тогда полиция доставила Мур во Флориду в надежде, что она поможет им якобы конфиденциальным разговором с Эйлин.

14 февраля 1991 года Тирия Мур поговорила с Эйлин Вайорнос в тюрьме по телефону. Разговор записывался полицией и, стараясь успокоить любовницу, Эйлин сообщила Тирии, что ее арестовали только за неполадки с оружием. Поэтому для той прозвучало шоком, когда Тирия, побуждаемая детективами, объяснила Эйлин, что на самом деле ее задержали из-за подозрения в убийстве семерых мужчин. В следующем телефонном разговоре Эйлин сказала Тирии, что не позволит любовнице идти под суд, что сама признается в убийствах, и 16 января 1991 года Эйлин Кэрол Вайорнос именно это и сделала.

Вначале Эйлин настаивала, что все семь убийств были совершены в целях самообороны. «Если бы я не убила этих мужчин, — заявила она во время интервью, — меня бы двадцать раз изнасиловали. Или убили. Никогда не знаешь. Но я доставала их первой»^[92].

При первом убийстве, то есть в случае с Ричардом Моллори, это могло быть и правдой, потому что, как позднее открыл репортер Майкл Гилленс, Моллори получил десять лет за жестокое изнасилование, совершенное в другом штате. Но это свидетельство никогда не появилось на суде над Вайорнос, а через несколько лет после осуждения она призналась, что ее предыдущее показание, будто это была самозащита, — ложь. Тем временем команда защитников Вайорнос смогла уговорить ее признать себя виновной в шести убийствах, чтобы избежать смертного приговора и получить взамен шесть последовательных пожизненных приговоров. Этот план был запущен в действие, и, не настаивай государственный прокурор на смертном приговоре, она еще и сегодня могла бы быть жива.

14 января 1992 года Эйлин Вайорнос предстала перед судом Флориды за убийство Ричарда Моллори. Свидетельства против нее были убийственными. Начальник службы медицинской экспертизы, который проводил вскрытие Моллори, объяснил, что, вероятно, перед смертью жертва сильно страдала от пятнадцати до двадцати минут. Но самые убийственные показания из всех поступили от бывшей любовницы Эйлин Вайореос. Тирия Мур снова подтвердила, что по возвращении домой после убийства Моллори Эйлин ни в малейшей степени не выглядела расстроенной и не была ни пьяна, ни на наркотиках. Тирия также добавила, что Эйлин упоминала, будто Моллори пытался напасть на нее. Тогда обвинитель продолжил представлять жюри свидетельства о других убийствах. В штате Флорида существует закон, известный, как «Правило Вильямса»^[93], который утверждает, что улика, относящаяся к другим преступлениям такой же природы, как и слушающееся, может быть признана уликой, если эти преступления того же типа, что и рассматриваемое. Без сомнения в случае Вайорнос самооборона казалась бы в десять раз более вероятной, если бы не были подняты остальные убийства^[94]. Обвинитель представил Вайорнос как убийцу в погоне за деньгами. «Она убивала из алчности. Не удовлетворяясь десятью, двадцатью, тридцатью долларами, она хотела все имеющееся деньги. Ей было недостаточно овладеть его телом, она хотела все до капли — его машину, его имущество, его жизнь»^[95]. Так обвинитель закончил свою речь.

Менее чем через две недели настала очередь защиты попытаться доказать, что Эйлин, если и не невиновна, то, по крайней мере, была вынуждена нападать. Триция Дженкинс, одна из юристов Эйлин, попыталась отговорить Эйлин от выхода на место свидетеля, но ничто не могло остановить Вайорнос — то был ее день в суде. Противореча своим первичным показаниям, в которых она заявляла, что застрелила Ричарда Моллори, чтобы ограбить его, теперь, употребляя весьма колоритные слова, Эйлин настаивала, что он насиловал и мучил ее, издевался над нею. «Я сказала, что не буду (заниматься с ним любовью)», — заявила она, встав на место свидетеля:

«Нет будешь, шлюха, — ответил он. — Будешь делать все, что я скажу. А если не будешь, убью и отдеру тебя после твоей смерти, как других сук. Неважно, что дохлая, тело будет еще теплым. — Он привязал мои руки к рулю и поимел меня в задницу. Потом он вынул из чемодана бутылочку с глазными каплями "Визин". Он сказал, что эта бутылочка — сюрприз мне. Он опустошил ее мне в прямую кишку. И было очень больно, потому что он здорово меня порвал. Потом он оделся, достал радио и уселся на капот, и сидел долго, мне показалось целый час. Я, правда, очень испугалась. Я кричала и пыталась освободить руки.

В конце концов он развязал меня, замотал мне на шее провод от стерео и попытался снова изнасиловать. Мы начали бороться. Я дотянулась до своего пистолета. И застрелила его. Я закидала его, потому что решила, что полиция ни за что не поверит, что я убила его защищаясь»^[96].

Однако при перекрестном допросе, проведенном Джоном Таннером, показания Вайорнос вдребезги разлетелись, и она становилась все более взвинченной. Таннер обвинил Вайорнос во лжи, говоря, что все, что она показывает в суде, противоречит первичным признаниям, записанным на пленку. На этой точке защита посоветовала Эйлин не отвечать больше на вопросы Таннера, и в продолжение всего остального перекрестного допроса она придерживалась их совета, опираясь на свое право по Пятому дополнению о самообвинении, не ответив в общем двадцать пять раз.

То было громадной ошибкой Вайорнос выйти на свидетельское место, и защита смогла лишь повторить свои первичный аргумент, что Вайорнос психически больная женщина с нарушениями личности. 27 января 1992 года судья Уриэль Блант отослал жури обсудить свой вердикт. Через два часа члены жюри вернулись и объявили, что считают Эллин Кэрол Вайорнос виновной в убийстве первой степени. В ответ Эйлин закричала: «Надеюсь, вас тоже изнасилуют, американские подонки!»

Следующие дни посвятили определению наказания, согласно судебного разбирательства и показаниям экспертов, которых вызвала защита для освидетельствования психического состояния Эйлин. Они показали, что она действительно страдает пограничным расстройством личности, и что ее страшное детство только обострило заболевание. Данная ниже выдержка сделана из более поздней апелляции Эйлин и повторяет суть первичного судебного разбирательства и приговор:

«Один из экспертов, доктор Кнор, показал, что у Вайорнос отсутствует контроль импульсов и ослаблены мыслительные способности. Доктор Тумер заявил, что Вайорнос верит, будто ей грозила опасность в момент совершения убийства, и что продемонстрированное ею раскаяние показывает, что она не страдает антисоциальным расстройством личности. Государственный эксперт-психолог, доктор Бернард, согласился, что у Вайорнос пограничное расстройство личности, но все-таки посчитал, что она страдает антисоциальным расстройством личности. Доктор Бернард также согласился, что у нее ослабленные умственные способности и возможно, было нарушение психики во время совершения преступления, но посчитал, что умственное отставание не такое уж существенное и нарушения не критические. Доктор Бернард согласился, что существуют признаки некоторых смягчающих обстоятельств, включая умственные проблемы Вайорнос, алкоголизм, беспокойство и недочеты в генетике и окружающей среде».

Триция Дженкинс также описала Эйлин как «испорченного примитивного ребенка», но ничто не удержало жюри от принятия единогласного решения в пользу смертного приговора, и 31 января судья Блант приговорил ее к казни на электрическом стуле.

Эйлин Вайорнос постановили казнить в Бруорд Каунти. А вскоре, 31 марта, она призналась в убийствах Дика Хамфриза, Юджина Троя Берресса и Дэвида Спирса, за которых снова получила три смертных приговора. В июне она признала себя виновной в убийстве Чарльза Карскаддона, а в июле — Вальтера Джино Антонио. Снова Эйлин получила по смертному приговору за каждое убийство. И тут можно было бы завершить историю Эйлин Кэрол Вайорнос, если бы не интервью, на американском телевидении с представительницами различных феминистических групп, решивших превратить дело Эйлин в скандальный процесс. Несколько женских групп стали настаивать, что Эйлин не только действовала в целях самообороны, но и не получила справедливого судебного расследования; что ее неадекватно представил ее собственный адвокат, что применение «Правила Вильямса» нанесло ущерб ее делу; и, будто этого недостаточно, что вся криминальная система предубеждена против лесбиянок и проституток.

Но самая любопытная поддержка Эйлин пришла со стороны «возродившейся» христианки средних лет Арлин Прэлл, которая увидела фотографию Эйлин в местной газете и написала ей, когда та находилась в тюрьме. Письмо начиналось так: «Мое имя Арлин Прэлл. Я родившаяся вновь. Вы можете подумать, что я сумасшедшая, но мне велел написать вам Иисус». Прэлл указала в письме свой номер телефона, и вовсе не посчитав ее ненормальной, Вайорнос позвонила Прэлл, и вскоре они стали закадычными подругами. Прэлл превратилась в одну из самых страстных защитниц Вайорнос и вскоре принялась раздавать интервью на телевидении, в газеты и в журналы. В беседе с корреспондентом «Vanity Fair» Прэлл описала свою дружбу с Эйлин как «…родство душ. Мы как Ионафан и Давид в Библии. Будто часть меня заперта в тюрьме вместе с ней. Мы постоянно знаем, что другая чувствует и думает». И каждому, кто хотел слушать, она рассказывала об ужасном детстве Эйлин. Об оскорблениях, которые она пережила, находясь в руках дедушки, о ранней беременности в результате изнасилования, когда была еще подростком, и постоянных обидах, от которых она страдала, когда работала проституткой. 22 ноября 1991 года Арлин Прэлл с мужем легально удочерили Эйлин, заявив, что так поступить им велел Бог.

Вскоре Прэлл начала управлять посыпавшимися предложениями о фильмах и телепередачах^[97]. Хотя Вайорнос как осужденный криминальный элемент не могла делать деньги на этих фильмах, несколько сделок совершилось. Следует отметить телешоу «Montel Williams и Geraldo», оба заплатили от семи до десяти тысяч долларов за интервью Вайорнос, когда она ожидала исполнения приговора. Был также создан телефильм «Бойня», который воссоздал полностью придуманную, прикрашенную версию Вайорнос. Там играла актриса по имени Джин Смарт, которая была гораздо красивее, чем сыгранная ею женщина, особенно если учесть лицо пьющей и принимающей наркотики Эйлин. От начата до конца фильм был лживой печальной сказкой, превративший Эйлин в привлекательную роковую женщину, в то время как в реальной жизни это была безвкусно одетая женщина с потрепанным лицом, которая работала проституткой и ошивалась по барам.

Наиболее правдивую историю Эйлин Вайорнос создал британский документалист Ник Брумфилд. Его работа носила название: «Эйлин Вайорнос: К продаже серийная убийца». В фильме Арлин Прэлл с юристом Стивом Глейзером были сняты в момент вымогания денег у Брумфилда (около десяти тысяч долларов), в качестве оплаты за интервью с Эйлин. Эйлин передала Прэлл и Глейзеру эксклюзивное право на ее историю, сказав, что они могут продать ее после исполнения приговора. Виртуально это оказалось лицензией на печатание денег, и, как на себе испытал Брумфилд, эксплуатируемой на все сто процентов. Но эти двое были не единственными, кто воспользовался ситуацией. Почти каждый, кто входил в контакт с Эйлин, пытался что-либо продать. В эту компанию входила Тирия Мур и, что самое невероятное, полиция. Согласно документальной ленте Брумфилда, полиция планировала продать Голливуду эксклюзивные права на их расследование в течение месяца до ареста Эйлин. Если это так, то это плачевный пример алчности и предательства, в центре которых находилась Эйлин Кэрол Вайорнос с шестью смертными приговорами, висящими над ее головой. Ее адвокаты делали все от них зависящее, чтобы не допустить исполнения приговора, заявляя, что она была психически нездорова в момент совершения преступлений. Но Эйлин не обращала внимания на их усилия, утверждая в интервью репортеру Американской радиовещательной корпорации в феврале 2001 года: «Меня приговорили к смертной казни. Мне нужно умереть за убийство этих людей».

Губернатор Флориды, Джеб Буш, издав в сентябре 2002 года указание об отсрочке казни, согласился на проведение дополнительного исследования психического состояния заключенной. После того как три психиатра обследовали Эйлин, и все трое заключили, что она полностью осознает свои преступления и точно знает, почему ее приговорили к смертной казни, Джеб Буш снял запрет.

В 9.47 утра 9 октября 2002 года Эйлин Кэрол Вайорнос была казнена, ей сделали смертельный укол (к этому времени использование электрического стула в штате Флорида было упразднено). Эйлин позволили сделать последнее заявление, не ограничив времени, но ей потребовалось не более тридцати пяти секунд, чтобы оставить следующее пафосное послание: «Мне бы хотелось сказать, что я отплываю, как на качелях, и я вернусь, как возвращается День Независимости 4 июля, с Иисусом. Как кино, большая плавучая база и все такое прочее. Я вернусь»^[98]. После этого ее отвели в камеру для казни, где привязали к столу, после чего ввели в вену три ампулы, содержащие смертельную дозу вещества, расслабляющего мускулы и останавливающего сердце. Она оказалась десятой казненной женщиной в США и второй во Флориде с момента возобновления в этом штате смертной казни в 1976 году.

Cестра Троя Беррсеса, Лeтa Пратер, которая была свидетелем при исполнении приговора, сказала: «Я хочу знать, что она абсолютно ушла. Я бы хотела видеть ее на электрическом стуле. Мой Брат не уснул. В него несколько раз выстрелили… Я была абсолютно опустошена (его смертью). И сейчас еще в том же состоянии. Он был больше чем брат. Он был лучшим моим другом. Мне так его не хватает»^[99].

Эйлин Кэрол Вайорнос часто называют первой американской женщиной — серийной убийцей. То, что она женщина, и то, что она убила несколько человек, никогда не подвергалось сомнению. Однако существовали женщины, которые и до Вайорнос совершали серию убийств. Но ее случай стал особенным — во-первых, из-за способа, которым она пользовалась, застреливая свои жертвы, а во-вторых, из-за того, что все они были мужчинами, которые до самого момента своей смерти не были с ней знакомы. Женщины, которые убивают, склонны применять или яд, или, если это происходит в домашней обстановке, первое, что попадает под руку, и обычно это нож. Пистолет — это оружие, которым чаще всего пользуются мужчины. Женщины обычно убивают людей, которых знают,ближайших членов их семей, друзей, любовников и так далее. Для женщины убить абсолютно незнакомого человека большая редкость.

Сказав все это, я вынуждена подчеркнуть, что Эйлин Кэрол Вайорос все-таки не была первой женщиной, которая использовала огнестрельное оружие для убийства незнакомого человека, и, как ни прискорбно, учитывая мир, в котором мы живем, она не будет и последней.

Мира Хиндли. Лицо дьявола

Существует небольшое количество когда-то популярных христианских имен, которые ушли из обращения из-за ассоциации с ненавидимыми персонажами. В Германии Адольфы моложе пятидесяти лет встречается редко. И можно сосчитать по пальцам одной руки количество имен Мира у рожденных в этой стране (Великобритании) после 1966 года.

Питер Стендфорд, из «Гардиан», 15 ноябри 2002 года

Все происходившее более всего напоминало фильм ужасов: в темную зимнюю ночь с ледяным дождем в кэмбриджском крематории разыгрывалась вызывающая дрожь сцена. Через каменные ворота с начертанным латинским изречением «Mors janua Vitae» — «Смерть — это ворота в жизнь» — кучка людей и эскорт полиции, вынесли гроб, в котором покоилась одна из представительниц тюремного мира. Тихо звучало адажио Альбинони, гроб поставили у входа в помещение на маленький катафалк и служба началась.

Это была кремация Миры Хиндли, которая умерла в возрасте шестидесяти лет от пневмонии после сердечного приступа. Сначала службу планировали провести рядом с больницей, в которой она умерла, но работники крематория в Западном Суффолке отказались, заявив, что они станут глубоко несчастными, выполнив такой заказ. Никто не удивился. Мира Хиндли была самой презираемой личностью в стране. Благодаря четкой фотографии, сделанной во время ее ареста в 1966 году, ее лицо стало олицетворением дьявола, ее имя ассоциировалось не просто с убийством, а со всем, что считалось извращением и злом.

Мира Хиндли родилась 23 июля 1942 года в Манчестере. Ее родители, Хетти и Боб, были рабочими, Боб — авиамехаником, а Хетти — швеей на текстильной фабрике. Из-за войны Боб отсутствовал дома в течение трех лет Мириного детства, но и после войны он едва заставил себя вернуться в семью. Глава семейства был задирой, человеком, которому ничего не стоило ударить жену и ребенка и потратить большую часть заработанного в пабе. Когда в 1946 году у Хетти родился второй ребенок. Морин, Миру отослали жить к бабушке со стороны матери. Считалось, что она не пробудет там долго, только до тех пор, пока Хетти окрепнет после родов, а получилось так, что Мира осталась у бабушки чуть ли не до своих двадцати лет.

В школе Мира всегда считалась умной, выдержанной девочкой, но она часто пропускала занятия, так как бабушка (которой было чуть больше пятидесяти лет) предпочитала держать Миру для компании дома. Частые пропуски привели к тому, что Мира не получила хорошего образования. Поэтому вместо поступления в местный классический колледж ей пришлось довольствоваться второсортной школой Райдер Брау. Тем не менее Мира сумела взять все лучшее из сложившейся неважной ситуации. Она рано проявила способности в сочинении прозы и поэзии, а кроме того ей нравились атлетика и плавание. Она была нарасхват в качестве няни маленьких детей, и многие помнят, что девушка была весьма компетентна в этой роли, проявляя к детям искреннюю любовь.

В пятнадцать лет Мира подружилась с мальчиком Майклом Хиггинсом. Они составляли необычную пару, так как Майкл был застенчивым, слабым ребенком на два года младше Миры. И все-таки они были лучшими друзьями. Мира защищала Майкла, и была неутешна, когда однажды летом он утонул в местном водоеме. Она винила себя, потому что Майкл звал ее присоединиться и идти с ним купаться. Она проплакала несколько недель, и, по словам матери, мучилась жуткой депрессией. Она собрала деньги на такой венок, какой хотела положить на гроб Майкла, и вскоре после его смерти бросила школу, оставшись вообще без специальности.

Свою первую работу младшего клерка она получила в компании «Лоуренс Скотт и Электроникс». То была механическая работа, кропотливая и монотонная. Но во всем остальном Мира радовала себя, назначая свидания мальчикам, посещая танцы, покуривая и попивая. Она также пробовала наносить макияж и начала красить волосы, чтобы делать себя старше. Вероятно, именно поэтому в семнадцать лет она уже была помолвлена с Ронни Синклером. Это был взрослый поступок — устроиться, выйти замуж и иметь семью, — но помолвка не продлилась долго. Мире стало скучно, она посчитала супружество приземленным образом жизни. Она выросла в окружении обычных, не амбициозных людей, а ей хотелось чего-то лучшего. За короткое время Мира сменила работу четыре раза и подумывала записаться в армию или уехать за границу работать няней. Но, так распорядилась судьба, в январе 1961 года она встретилась с человеком, который произвел на нее большее впечатление, чем кто-либо когда-либо производил или произведет. Мужчину звали Ян Брэди, и вместе с Хиндли они образовали криминальную пару, пользовавшуюся самой дурной славой в двадцатом веке.

Из всех наемных работников на Миллвордсе (старомодная химическая фирма в Манчестере) Ян Брэди был самым необычным человеком. Юноша держался в стороне, был сам по себе, редко улыбался. Он обожал чтение, хотя его вкусы были спорными, потому что его захватил нацизм. Его библиотека включала «Mein Kampf» Гитлера, а также различные экзистенциалистские тексты и книги по сексу и пыткам, маркиз де Сад был одним из его самых любимых авторов.

Брэди родился в 1938 году в Горболсе, одном из самых опасных трущобных районов Глазго. Его мать, Маргарет (известная позднее как Мэгги) Стюарт, была в то время не замужем и так никогда и не сказала юному Брэди имя его отца, сообщив лишь, что он был журналистом, который умер, когда она была беременна. Когда Яну было три месяца, его мать, не в силах справиться с младенцем и работать официанткой, обратилась к людям, чтобы кто-нибудь усыновил ее ребенка. Мэри и Джон Слоун оказались той парой, что ответила на ее мольбу. У них уже было четыре pебенка, и Ян Брэди влился в эту кучу.

Маленьким мальчиком Ян постоянно попадал в беду. Он был оторвой, грубым подростком из Глазго, замешанным в бесконечных кражах со взломом. В возрасте шестнадцати лет его освободили на поруки и велели вернуться к матери Мэгги, которая к этому времени уже вышла замуж и переехала в Манчестер. Но самым сильным шоком для Брэди в то время оказалось не то, что его выпустили на поруки, а то, что Мэри Слоун не была его настоящей матерью. Мэгги навещала Яна в детстве, но ее всегда представляли как друга семьи. Теперь ему рассказали правду о его рождении, и впервые в жизни он столкнулся с тем фактом, что его усыновили.

В Mанчестере Брэди приживался с трудом. У него был сильный акцент уроженца Глазго, и местные ребята дразнили его. Он почти не знал своей матери и не пылал любовью к отчиму. К семнадцати он попал на два года в заведение Борстол для юных правонарушителей за соучастие и подстрекательство к краже. После освобождения Ян еще глубже ушел в себя. Он нашел работу чернорабочего, и некоторое время работа ему даже нравилась, но в 1959 году, освоив бухгалтерское дело, он начал работать на складе в компании «Миллвордс Лтд.». Чеpeз год после того, как он начал там работать, Яну Брэди представили его новую секретаршу, молодую женщину по имени Мира Хиндли. В письме, которое она позднее отправила и создателю документальных фильмов Дункану Стаффу, Хиндли описывает свою страстную влюбленность следующими словами: «Я всегда была романтичной мечтательницей, влюбляющейся в кинозвезд, — я без ума от Джеймся Дина и Элвиса, я читала и слышала фразу «влюблен по уши», но никогда не думала, что это случиться со мной. Но как только Ян Брэдли взглянул на меня, я робко улыбнулась, потому что именно это и случилось».

С 1963 года в Манчестере начали пропадать дети. Полиция, которая предприняли массовые поиски, используя даже собак и водолазов, распечатавшая сотни фото и опросившая тысячи людей, считала, что исчезновения связаны друг с другом, что, вероятно, это работа одного-двух мужчин.

Первым ребенком, который исчез, была шестнадцатилетняя девочка по имени Полин Рид. Она отправилась на танцы в клуб железнодорожников, где должна была встретиться с подругами. Однако согласно их позднейшим показаниям, как только их родители узнали, что там подается алкоголь, они отказались пустить туда своих детей. Джоан Рид (мать Полин) не знала об алкоголе и поэтому, одетая в свое лучшее платье, Полин осталась одна.

К полуночи миссис Рид не находила себе места от беспокойства. Полин все еще не вернулась домой, и поэтому они с мужем отправились на поиски дочери. Но к утру они все еще не выяснили, где она, и тогда в отчаянии бросились в полицию, которая, в свою очередь, провела тщательный осмотр местности. Казалось, Полин свалилась за край земли.

Став коллегами в Миллвордсе, Брэди и Хиндли начали строить свои отношения на более интимной почве. Мире нужен был кто-то, кто бы придал смысл ее жизни, и Брэди для этого вполне подходил. По сравнению с ее обычными друзьями Брэди представлял собой романтическую фигуру, всегда одетый в черное, с волосами всегда тщательно зачесанными назад. Хотя в основном он был самоучкой, он казался хорошо начитанным молодым человеком. Хиндли начала изучать те же самые книги, что и он, и внимательно слушала, когда он изливал ей свою «философию». Вскоре Ян Брэди переехал в дом Мириной бабушки, и с тех пор пара стала неразлучной, хотя именно в те первые дни Мира, вероятно, впервые узнала о темных сторонах натуры своего любовника.

Брэди познакомил Миру с порнографией и в какой-то момент по ее словам втянул ее в наркотики в качестве эксперимента, чтобы определить, как долго она будет одурманенной. Инцидент так напугал Миру, что она захотела сбежать, поэтому обратилась в NAAFT (организация, которая обеспечивает войсковые лавки и другие службы британских вооруженных сил) по поводу работы клерка в Германии. Мира поехала в Лондон на собеседование и когда вернулась домой, объявила, что получила работу. Однако домашние настолько воспротивились самой мысли о том, что она уедет за границу, что она, в конце концов, отказалась от своих планов и продолжила встречаться с Яном.

При том, что ее бойфренда целиком захватили книги, которые он читал, с их экзистенциальными теориями по поводу любви и жизни, может быть и неудивительно, что вскоре пара начала поговаривать о похищении и убийстве молодой девушки. Позднее в письме, которое она послала в «Guardian», Мира оправдывает свои поступки, намекая на то, что у нее не было выбора:

«Я знала, (что) к тому времени, когда он начал поговаривать о красивом убийстве, я была уже готова помогать ему и что у меня нет выбора. Даже если бы я пошла в полицию, доказательств у меня против него не было, одни лишь мои слова. И потом, он бы узнал, что я сотворила, когда полиция сказала бы ему, что я сделала заявление на него, и хотя я знаю, что он не настолько глуп, чтобы сделать что-либо, что привлекло бы к нему внимание, я также знаю, что он дождался бы подходящего момента, обдумав, что сделать и как сделать, не вызвав подозрений.

Я бы оставила работу, это не проблема; я могла уехать и затеряться где-либо, но как я могла сказать своей семье обо всем, что случилось и что он мне говорил, не напугав их? Они не могли уехать; не может семья сорваться и уехать в никуда, чтобы искать место, где жить, работать и так далее; причем жить в постоянном страхе, оглядываясь. Я знала, что я в ловушке и должна выполнять все, чего он хотел от меня»^[100].

Как средство оправдания ее действий это письмо весьма сомнительно, но что оно действительно раскрывает, так это то, что Мира позволила, чтобы ее превратили в женщину, которая сделает все, что потребует ее любовник. В конце концов, это возбуждало, даже будоражило, не то что поход в кино или азартные игры, которыми развлекались ее сотрудники. Запросы Брэди заставляли Миру чувствовать свое превосходство; они возбуждали ее. У Полин Рид не оставалось шансов.

В ночь, когда исчезла Полин, Мира остановила возле нее свою машину и спросила молоденькую девушку, не может ли та помочь ей найти перчатку. Полин жила через два дома от семнадцатилетнего шурина Миры, Дэвида Смита (который был женат на сестре Миры Морин), поэтому она знала девушку, если не хорошо, то достаточно, чтобы сказать «привет». Мира объяснила, что днем уронила на вересковой пустоши перчатку. В качестве награды за помощь она пообещала Полин дать граммофонные пластинки; поиск не займет много времени.

Полин села в машину и Мира двинулась в сторону пустоши Седдлворз, а Брэди следовал за ними на мотоцикле. Седдлворз — мрачное место, напоминающее декорацию из песка и валунов. Полин привезли туда, и невозможно сказать точно, что произошло потом, но под конец мучений Ян Брэди изнасиловал Полин Рид и перерезал ей горло. Ее тело закопали в неглубокой могиле, после чего Хиндли с Брэди благополучно отправились домой.

Вторым исчез двенадцатилетней Джон Килбрайд, который жид в Аштон-под-Дином, недалеко от Манчестера. Это произошло 11 ноября 1963 года, ровно через четыре месяца после исчезновения Полин Рид.

Джон был в кино на дневном сеансе вместе со своим другом Джоном Райаном. Когда фильм закончился, мальчики отправились на местный рынок проверить, не получится ли заработать немножко карманных денег, помогая продавцам палаток с упаковкой товара. То была работа, которую им нравилось выполнять — помочь и получить за труды несколько пенни. Джон Райан видел своего друга стоящим возле палатки, где продавались ковры. Когда Джон Килбрайд не вернулся домой к обеду, Шейла и Патрик Килбрайд заволновались. В конце концов, они позвонили в полицию, но, несмотря на широкий поиск, казалось, будто мальчик просто переступил за кромку земли.

На этот раз Хиндли и Брэди подобрали мальчика вместе, хотя Джон без сомнения сел в машину только потому, что увидел внутри женщину. Его отвезли на пустошь, где изнасиловали и затем задушили тонкой веревкой. Его тело, как и Полин Рид, закопали в мелкой могиле.

Много лет спустя в одном из своих писем в «Guardian» Хиндли опять пыталась объяснить, что она тогда чувствовала:

«Убивая Джона Килбрайда, совсем ребенка, я чувствовала, что перешла Рубикон.

Он (Брэди) сказал, что это отлично, и признание в переходе Рубикона, равносильно признанию того, что он успешно пытается вбить кое-что в мою голову. Что совершается то, что совершается, что изменить ничего невозможно, пути назад нет, и даже если после первого убийства мы неизбежно привязаны друг к другу, то после второго — тем более.

А потом он смотрел телевизор, — это был то ли футбольный матч, то ли поздние спортивные новости. Он сказал: «Посмотри на эти огромные толпы людей. Кто почувствует нехватку одного человечка, двух, трех или чуть больше в многомиллионном населении страны?» Я ничего не сказала об их родителях и семьях, — он никогда не думал о них, и я знала, что я просто обязана ожесточиться, чтобы продолжать делать то же самое»^[101].

И снова, учитывая отсутствие видимого конца своего заключения, Хиндли пытается показать, как она сожалеет о своих поступках, но в то же самое время она искусно старается переложить вину только на плечи Брэди.

Кейт Беннетт стал третьей жертвой Брэди и Хиндли. Тоже двенадцати лет, он был похищен по дороге к дому бабушки. Как и Джона Килбрайда, его изнасиловали, задушили и закопали на пустоши (но в отличие от остальных жертв, его тело так никогда и не обнаружили).

Четвертое убийство произошло спустя шесть месяцев, 26 декабря 1964 года. Из всех совершенных Брэди и Хиндли жутких убийств это в особенности (по причинам, которые вскоре станут ясны) остается самым отталкивающим.

Лесли Энн Дауни было десять лет. Она жила в Анкоутсе, другом районе Манчестера, и развлекалась на местной ярмарке с двумя своими братьями и несколькими друзьями, когда ее оттеснили от компании и похитили. Хиндли и Брэди привезли ее к себе домой (бабушки Миры не было дома, она уехала навестить родственников) и приказали ребенку снять все, кроме туфель и носков. Затем ее ставили в разные позы, чтобы сделать порнографические снимки, которые Ян намеревался продавать на черном рынке. На фотографиях видно, что руки ее связаны, а рот заткнут черным шарфом.

В комнате находился магнитофон, который Ян включил. Первое, что услышали судьи, когда позднее в суде прокручивали семнадцатиминутную пленку, это детские стоны, после чего Лесли Энн закричала: «Не надо!.. Боже, пожалуйста, помоги мне!». Следующий голос на пленке принадлежал Брэди, он приказывал девочке замолчать и делать, что велено. Затем Лесли Энн плачет, что ей надо домой; мама будет ждать ее, после чего слышен голос Миры, которая говорит: «Не тяни». Чуть позже, после того, как Лесли Энн умоляла Миру помочь ей, Мира велела ребенку заткнуться, угрожая ее ударить.

После судебного разбирательства Мира стала говорить, что ее не было в комнате, когда Брэди убивал Лесли Энн, но на пленке Ян грозит перерезать Лесли горло, и голос Миры четко слышится тоже поэтому она точно знала, что ребенка убивают. На следующий день они затолкали тело Лесли Энн в машину, отвезли на пустошь Седдлворз и там закопали.

Последней жертвой Яна Брэди и Миры Хиндли, но первой, указавшей полиции на них, стал юноша Эдвард Эванс. Вечером 6 октября 1965 года Ян Брэди познакомился с Эдвардом Эвансом, которому было всего семнадцать лет, в буфете Центрального вокзала, куда он зашел выпить пива. Брэди пригласил Эванса выпить к себе домой, и Эванс принял предложение, сев в машину, которую вела Мира. Дома, сделав вид, что ей нужно договориться о чем-то с мамой. Мира пошла к дому Дэвида Смита. Смит был полностью очарован бойфрендом своей золовки, и, как Миру до него, его целиком захватили книги того типа, что читая Брэди, то, как последний разговаривал, и то, о чем он говорил. Он часто проводил целые вечера, выпивая и беседуя с Брэди, и разумно предположить, что Брэди начал видеть в Смите возможного второго сообщника, который мог бы помогать Мире завлекать жертв.

Примерно в 11.40 вечера Мира попросила Смита проводить ее домой, что он с радостью и сделал. Подойдя к дому, Мира спросила его, не зайдет ли он выпить. Он согласился, и они вошли в дом, где Брэди провел Смита на кухню. Там в буфете стояло несколько бутылок алкоголя, и Брэди предложил Смиту самому налить себе, после чего вернулся в гостиную, оставив дверь слегка приоткрытой. Дэвид Смит не имел представления, что в гостиной есть еще кто-то, но через несколько мгновений он услышал леденящий вопль, а потом Мира закричала, чтобы Смит помог. Согласно последующим показаниям, Смит решил, что кто-то вломился в дом и напал на Брэди, поэтому он бросился в гостиную, а там увидел, как Брэди обрушил топор на голову чего-то, что выглядело как манекен. В следующее мгновение «манекен» лежал на полу, а Брэди бил его тупым концом топора, выкрикивая при каждом ударе непристойные ругательства. К своему ужасу, Смит понял, что это вовсе не манекен, потому что увидел, что весь ковер залит кровью.

Эдвард Эванс умер от четырнадцати ударов топором по черепу. Позднее, когда Дэвид Смит давал показания, он сказал, что Мира, вероятно, большую часть этого времени находилась на кухне. Происходящее было так страшно, что отпечаталось в его памяти. И независимо от того, где находилась Мира, в кухне иди в гостиной, она тоже точно знала, что происходило.

Брэди, Хиндли и Смит, которому сказали, что он обязан помогать, так как теперь замешан в убийстве, начали чистить дом. Они отмывали стены, ковры и линолеум моющим средством, и один раз Смит окликнул Брэди, сказав, «что кровь — самое грязное из всего». Наконец, тело Эванса завернули в полиэтилен, обмотали простынями и одеялами и затолкали в шкаф под лестницей.

Дэвид Смит ушел домой примерно в 3 часа ночи. Он чувствовал себя больным и был вне себя от пережитого, а когда вернулся домой, выплеснул все, что произошло, сестре Миры, Морин. На следующее утро они вместе пошли в телефонную будку и позвонили в полицию, сказав, что, по их мнению, тело все еще находится в доме.

Ян Брэди был арестован 7 октября 1965 года. Полицейские нашли тело Эдварда Эванса там, где оно находилось, согласно показаниям Смита, в запертом шкафу под лестницей. А вот чего полицейские не поняли сразу, так это важности ареста в связи с пропадающими детьми, но то оказалось лишь вопросом времени, и все вышло на свет.

Следующие пять дней, пока Брэди допрашивали об убийстве Эванса, Мира настояла на том, что останется в полицейском управлении и будет ждать его освобождения. Наконец, полицейские попросили, чтобы пришла мать Миры и увела дочь домой. Только тогда Мира поняла, что Брэди не вернется. Это стала для нее шоком, и ей потребовалось несколько дней, чтобы оправиться от него. Тем временем Брэди попросил ее попытаться уничтожить некоторые его бумаги, но дом был опечатан, его все еще обследовала команда экспертов, поэтому Мира не смогла их достать. И что очень важно, — она не смогла также подобраться к машине Брэди, где вскоре полицейские обнаружили бумажник, в котором нашли несколько листков с инструкциями как избавляться от тел. В то же самое время полиция, обыскивая дом бабушки Хиндли, нашла записную книжку, также принадлежащую Брэди, которая содержала вместе с разными другими записями список имен. Одна запись выглядела так: «Джон Слоун, Джим Идиот, Френк Вильсон, Джон Килбрайд, Алек Гиннесс, Джек Полиш…»

Старший полицейский офицер Толбот, который вел расследование, сопоставил эту книжку с фотоальбомами, в которых находились фотографии Брэди и Хиндли, позирующих на пустоши Сэддлворз. Давид Смит сообщил офицеру, что пара часто выезжала туда на пикники. Он также заявил, что Брэди рассказывал ему, будто использует это место для захоронения жертв. Когда об этом спросили Брэди, тот отказался от своих слов, объяснив, что он «просто выдумывал, чтобы произвести на Смита впечатление». Тем не менее полицейские начали поиски на пустоши — неблагодарная задача, учитывая размеры территории, и усилия полицейских оказались безрезультатными. Решающая улика, которая привязала обоих, и Брэди и Хиндли, к исчезновению детей, была найдена лишь во время второго обыска в доме бабушки Хиндли, когда офицеры нашли квитанцию на багаж № 74843. Эта квитанция привела полицию на Центральный вокзал Манчестера и далее к камере хранения, где находились два чемодана. Среди их содержимого они обнаружили порнографические фотографии Лесли Энн Дауни, а также пленку с записью того, как над ней издевались.

Почти в это же время, один из полицейских споткнулся на пустоши обо что-то, что напоминало торчащую из земли кость. Первоначально решили, что это тело Джона Килбрайда, но то были останки Лесли Энн.

21 октября 1965 года в полицейском суде Хайда Яну Брэди и Мире Хиндли предъявили обвинение в убийстве Эдварда Эванса и Лесли Энн Дауни. В течение всего допроса они отрицали оба обвинения и пытались замешать в убийства Дэвида Смита, говоря, что именно он заманил Лесли Энн в дом к Брэди для изготовления фотографий и что Лесли Энн целая и невредимая ушла потом со Смитом.

К счастью для Смита, полиция не поверила. Улики показывали на Брэди и Хиндли, и теперь внимание сконцентрировали на обнаружении тела Джона Килбрайда. Полиция была уверена, что оно где-то на пустоши, и после тщательного изучения фотографий Брэди, их тяжкая работа увенчалась успехом. Место упокоения Джона Килбрайда было найдено, а его убийство дополнило растущий список преступлений Брэди и Хиндли^[102].

Судебное разбирательство открылось 19 апреля 1966 года на выездной сессии суда присяжных в Честере. Как ни странно, но и сторона обвинения, и защита настойчиво возражали, чтобы в жюри присутствовали женщины (ожидалось, что дело будет слишком мучительным), поэтому было решено привести к присяге двенадцать мужчин. Учитывая, что Хиндли играла меньшую роль в убийствах, было также странно, что их с Брэди судили вместе. Это могло повредить ей, так как она стояла рядом с Брэди, ведь почти каждый гнусный акт, который он совершал, открыто обсуждался в суде. В газетах дело отражалось как «суд века», потому что в официальной истории Британии женщина впервые напрямую была вовлечена в убийства детей на сексуальной почве. Возмущение людей этими преступлениями было настолько мощным, что вокруг мест защиты был установлен экран из пуленепробиваемого стекла.

Когда суд начался, Брэди и Хиндли отрицали свою причастность к убийству Эдварда Эванса, Лесли Энн Дауни и Джона Килбрайда, но улики, особенно пленка с голосом Лесли Энн Лауни, все семнадцать минут которой прокрутили в суде, были достаточно сильными доказательствами, чтобы опровергнуть их ложь.

6 мая 1966 года, после обсуждения в течение двух часов четырнадцати минут, жюри признало Яна Брэди виновным в том, что мистер Джастис Фентон описал как «три расчетливые, холодные, в спокойном состоянии духа убийства», ему присудили три пожизненных срока. Хиндли осудили за убийство Эдварда Эванса и Лесли Энн Дауни, но только как «соучастницу после факта убийства» в случае Джона Килбрайда, за что она получила два пожизненных срока плюс семь лет.

«Guardian» описывала их реакцию следующим образом: «Брэди, которого, казалось, ничто не трогает, спокойно спускался по ступенькам от скамьи подсудимых между двумя надзирателями. Хиндли покинула скамью тоже абсолютно спокойно»^[103].

В тюрьме Мира Хиндли и Брэди сохранили свою страстную влюбленность и обменивались письмами почти каждую неделю. Трещина в их отношениях возникла лишь когда они узнали об очень разных перспективах, касающихся их пожизненных сроков. Брэди после перевода в тюрьму почти сразу же узнал, что не будет освобожден никогда, и в 1978 году сделал очень редкое публичное заявление, сообщив, что не собирается просить об освобождении под честное слово: «Я принял тяжесть наказания за преступления, за которые осудили нас обоих, и Миру и меня, в виде пожизненного заключения, независимо от высказанного мною личного раскаяния и доказанных перемен во мне».

В отличие от Брэди, Хиндли сражалась за свою судьбу когтями и зубами. В 1970 году она прекратила всякие контакты со своим партнером по убийствам, обратившись к различным источникам, которые могли бы дать обратный ход ее делу, включая юристов, газеты и некоторых влиятельных друзей, с которыми она когда-либо познакомилась. Самым заметным в этой группе был лорд Лонгфорд, бывший министр лейбористского кабинета, который начал навещать Хиндли в тюрьме с 1969 года. Она также завела дружбу с Дэвидом Астором, бывшим издателем «Observer», который финансировал часть официальной кампании Хиндли, борющейся за ее освобождение. И сражалась она почти до самого конца.

Первое обращение Хиндли об освобождении под честное слово было направлено в 1985 году, через двадцать лет после ее заключения в тюрьму, тогдашнему министру внутренних дел Леону Бриттану. Оно было отклонено, и Бриттан добавил, что дело Хиндли не подлежит пересмотру еще пять лет (хотя, по его мнению, она должна была сидеть как минимум еще пятнадцать лет). Затем, в 1986 году, Хиндли получила еще один удар, когда Европейский суд по правам человека классифицировал ее случай как «не подлежащий помилованию». Вероятно, это заставило Хиндли в 1987 году признаться, что, как и подозревала все время полиция, она была вовлечена не только в те три преступления, за которые ее осудили, но также в убийства Полин Рид и Кейта Веннетта. С помощью Хиндли полиция провела новые поиски на пустоши, и в июле 1987 года тело Полин было наконец найдено.

И несмотря на дальнейшие попытки, освобождения не предвиделось. Следующий министр внутренних дел передавал ее дело от одной инстанции к другой, как кубок с отравой. Для Хиндли, и тех, кто ее поддерживал, становилось ясно (с некоторыми оправданиями), что ее преступления с течением времени выглядели все страшнее. Выразив раскаяние но поводу убийств и отсидев более тридцати лет в тюрьме (ее судья на суде высказывался по поводу двадцати пяти лет), она, конечно, имела все основания для просьбы об освобождении, но она не учла одного решающего фактора: общественного мнения.

Люди не в состоянии были простить Мире Хиндли того, что она абсолютно ненормальное существо: женщина, участвовавшая в убийстве детей. То, что Брэди совершал преступления, было страшной правдой, но то, что женщина содействовала ему, делало Хиндли для большинства, если не для всех, мишенью для презрения и оскорблений.

Но сколько бы те, кто ее поддерживал, ни подчеркивали, что исправление Хиндли искренне, что она изменилась и стала католичкой, большинство людей считало ее циничным, изворотливым монстром, который скажет и сделает все что угодно, лишь бы добиться свободы. Содержание Хиндли в тюрьме явилось, по произнесенным в 2002 году словам журналиста Петера Стендфорда, «символом веры». В момент ее смерти ее дело вместе с дилеммой, должен ли политик иметь право изменить решение судьи, снова находилось на пути в Европейский суд по правам человека.

Последние годы у Хиндли стало неважно со здоровьем, она страдала от ангин, остеопороза, аневризмы мозга и, похоже, перенесла несколько инсультов. Однако широко известно, будто она просила докторов, что если впадет в кому, не воскрешать ее. В возрасте шестидесяти лет она, должно быть, поняла, что смерть станет ей единственной формой освобождения.

Вероятно, последнее дошло до матери Кейта Веннетта, миссис Винни Джонсон, которая заявила: «Я надеялась, что (Хиндли) скажет что-либо перед своей смертью, но, похоже, она не собирается ничего сообщать, поэтому мне придется с неизвестностью жить дальше и дальше. Она так же ужасна, как (Брэди). Она даже хуже, чем он, в ней больше дьявольского из них двоих. Брэди никогда не рвался выйти из тюрьмы, а она пыталась вырваться с первого же дня. Она пойдет прямиком в ад, куда и заслужила отправиться. Не спрашивайте меня, испытываю ли я хоть какую-то жалость к ней, потому что жалости нет»^[104].

Будем надеяться, что со смертью Миры Хиндли миссис Джонсон и родители остальных жертв, обрели хоть капельку мира. Видит Бог, они заслужили это.

Карла Гомолка. Голубки

Никогда не позволяй никому знать, что наши отношения могут быть не идеальными;

Никогда не возрожай Полю;

Всегда улыбайся, когда ты с Полем;

Будь для Поля прекрасной подружкой;

Если Поль просит выпить, принеси выпивку быстро и со счастливым видом;

Помни, что ты глупая;

Помни, что ты уродливая;

Помни, что ты толстая;

Не знаю, зачем говорю тебе все это, потому что ты никогда не изменишься.

Из записи, найденной в одной из тетрадей Карлы Гомолки

В зависимости от того, какой версии придерживаться, Карла Гомолка или безусловно виновна и играет ведущую роль в трех из самых варварских преступлений Канады, или она обычная домохозяйка, которую постоянно избивали, чей каждый шаг совершался по велению вечно оскорбляющего, контролирующего каждую ее мысль мужа.

14 июня 1991 года Лесли Махаффи покинула родительский дом в Берлингтоне, Онтарио, чтобы попасть на поминки своей подружки, Крис Эванс, которая погибла вместе с тремя другими подростками в автомобильной катастрофе. Отчаянная пятнадцатилетняя девочка, Лесли Махаффи, знала, что обязана вернуться к 10.00 вечера, но она никогда не беспокоилась по этому поводу. Этот вечер не стал исключением, поэтому она вернулась домой лишь в два часа ночи, и обнаружила, что мать, Дебби Махаффи, заперла входную дверь, чтобы преподнести дочери урок. Не испугавшись, Лесли позвонила школьной подруге, чтобы попросить ту побыть с нею, но трубку взяла мать подружки и сказала, чтобы Лесли шла домой и подумала над своим поведением. Как ни печально, но именно это подростку и оставалось делать, только вместо того, чтобы постучаться в дверь и упросить, чтобы ее впустили в дом, Лесли Махаффи непонятно куда исчезла.

Спустя чуть больше года, 16 апреля 1992 года, исчезла еще одна пятнадцатилетняя девочка. Звали ее Кристен Доун Френч, она шла домой из школы Святого Креста мимо объединенной стоянки двух церквей, где был припаркован «ниссан», за рулем которого находилась привлекательная молодая женщина. Незнакомка спросила у Кристен Френч, где Пен-центр, но секундой позже ничего не подозревающего подростка уже держал на кончике ножа мужчина, который подкрался сзади. Потом девочку втолкнули на заднее сиденье машины. Больше Кристин Френч не видели никогда.

Обеих девочек украли и увезли в дом Поля Бернардо и Карлы Гомолки.

Снаружи Бэйвью Драйв, 57 представлял собой удивительно красивый дом розового цвета, построенный на берегу озера Онтарио в Порт Далхаузи в архитектурном стиле, возникшем на мысе Код. Но за великолепным фасадом вся красота заканчивалась. Дом был как бы зеркальным отражением собственного воображения Бернардо: на поверхности — прекрасная мечта об идеальных взаимоотношениях, а внутри — черный ночной кошмар.

Карла Гомолка познакомилась с Полем Бернардо в 1987 году, когда ей было семнадцать лет. Она поехала в Торонто в командировку, и, вероятно, встретила свою любовь с первого взгляда. Когда она вернулась в родительский дом в Св. Катаринах, она не могла говорить ни о чем больше. Она описывала Поля своим друзьям как необычайно красивого парня, к тому же он учился на бухгалтера. Вскоре Поль, который жил в Скарборо, начал приезжать в конце каждой недели, чтобы побыть с любимой в доме ее родителей. Очень быстро он заставил семью полюбить себя (помимо родителей семья включала еще двух сестер Карлы, Лори и Тамми), и миссис Гомолка начала обращаться к Полю не иначе, как к своему «воскресному сыну». Поля ни в чем нельзя было упрекнуть; его внешность, его правильная карьера, его манеры, все казалось вне упреков. Когда в 1990 году Карла объявила, что Поль просит ее выйти за него замуж, все были вне себя от радости.

Свадьба была назначена на июнь 1991 года, но прежде чем она состоялась, на семью Гомолка обрушилась трагедия. В канун Рождества 1990 года их младшая дочь Тамми (которой было шестнадцать лет) внезапно умерла от чего-то, что позднее следователь описал как «случайные» совпадения. Для всех близких удар был ужасным, но, хотя мистер и миссис Гомолка оставались в неведении, реальность «случая» была много ужаснее, чем можно было себе вообразить. Это горькое происшествие спровоцировали их любимый будущий зять вместе с их старшей дочерью.

Если верить Карле Гомолке (однако многие ей не верят), с первых же дней близких отношений с Полем Бернардо она терпела его грубое обращение. Оскорбления сыпались на Карлу из-за ее внешности, по поводу ее работы, ее семьи и друзей. По словам Карлы, первый раз он ударил ее в 1988 году, но после Поль начал плакать и говорить, как он сожалеет, заставив Карлу почувствовать, будто виновата только она сама. Но настоящие издевательства начались осенью 1990 года, когда он избивал, молотил и дубасил ее в бесчисленных злобных наскоках. На допросе в 1995 году Карла показала: «Он часто повторял, что я выгляжу именно так, как выгляжу, благодаря ему. Он говорил, что я без него ничто, и обзывал меня неряхой, сукой, дрянью и еще по-всякому. Он заставлял меня чувствовать, что я целиком завишу от него»^[105]. Конечно, возникает естественный вопрос: почему Карла не бросила Поля немедленно, после первого же нападения? Почему она упорно сохраняла такие отношения? Вся история Карлы испещрена такими непонятными вопросами без ответов, в ее существовании было так много точек, в которых она могла бы остановить все, сказать «нет», позвонить в полицию, сообщить родителям или друзьям. Вместо этого она молчит, прячет от всех оскорбления и ведет себя так, будто не происходит ничего плохого.

Летом 1990 года Поль впервые заявил, что хочет иметь сексуальные отношения с другими женщинами, особенно с юными девушками. По его представлениям, мужчине нужно иметь одновременно несколько сексуальных связей, но подобное не положено женщине. По иронии, именно в это время в полиции от него потребовали сдать анализ на ДНК в связи с расследованием серии жестоких изнасилований, которые происходили в его родном городе Скарборо. Цепь изнасилований начались в 1987 году с нападения на молодую женщину, которую, кроме того, что над ней жестоко надругались (включая и анальный секс), разбили лицо, еще и придушили электрическим проводом. Другую жертву, на этот раз пятнадцатилетнюю девочку, также изнасиловали в анальное отверстие и принудили к оральному сексу. Нападения происходили регулярно до 1990 года, когда появился фоторобот подозреваемого с подписью: «Видели ли вы этого человека?» Статья, написанная Робом Ламберти для «Toronto Sun», продолжала: «Теперь у насильника из Скарборо есть лицо. И он выглядит как любой соседский парень. Впервые с тех пор, как в мае 1987 года в Скарборо возник страх перед яростью насильника, жертва смогла помочь полиции создать портрет этого человека».

Все, кто знал Поля, посчитали фоторобот смешным, потому что он выглядел точь-в-точь как их друг. Он был так похож, что один из лучших его приятелей как-то позвонил в полицию и назвал имя Поля как возможного подозреваемого. Конечно, Поль оказался среди тысяч мужчин, которые подверглись проверке, но хотя его друг и указал полиции прямо на него, хотя он и сдал анализ на ДНК, никаких дальнейших действий против него предпринято не было.

В конце 1990 года Поль увеличил свои запросы и начал поговаривать о том, что хочет переспать с младшей сестрой Карлы, Тамми. «Я очень не хотела этого, — заявила Карла позднее на суде. — Я была категорически против этой идеи». Тем не менее Поль настаивал, что именно этого он и хочет и что она обязана помочь ему, достав на работе таблетки (Карла работала в ветеринарном центре Мартиндейла), чтобы подбросить в питье Тамми. Доведенная до крайности желанием сделать счастливым своего бойфренда, и веря, что он проведет с сестрой лишь пару минут, Карла согласилась.

В канун Рождества, после того, как родители ушли спать, Тамми, Поль и Карла остались смотреть телевизор. Медленно тянулась ночь, в выпивку Тамми добавляли алкион (снотворное). В конце концов она уснула. Чтобы быть уверенным, что она не проснется во время испытания, Карла смочила галотаном (анастетик) кусок материи и положила его сестре на лицо. Затем Тамми связали, и когда Поль начал вторгаться в вагину своей юной жертвы, включили видеокамеру. Затем Поль потребовал, чтобы Карла освободила грудь Тамми и играла с ней, а также ласкала пальцами и языком безжизненное тело сестры. На видеопленке запечатлено следующее:

«Поль: Ты поможешь мне?

Карла: Да.

Поль: Соси ее соски. Сейчас же. Соси!

Карла: Поторопись, пожалуйста.

Поль: (Говорит что-то неразборчивое, а потом) Ты не делаешь этого.

Карла: Делаю.

(Еще немного позже)

Поль: Давай же. Лижи ей дыру. Лижи. Вылизывай чисто. Вылизывай чисто.

Карла: Я стараюсь.

Поль: Засунь внутрь пальцы.

Карла: Нет, не могу»^[106].

Во время всего этого кошмара камера работала. Хотя Карла и выполняла все требования своего жениха, видно было, что она не испытывала ни энтузиазма, ни желания. Она не улыбалась в камеру, хоть Поль и требовал этого; по словам Карлы, позднее он жестоко избил ее за невыполнение этой команды. Хотя потом она улыбалась на видеопленке во время изнасилования Лесли Махаффи и Кристин Френч, Карла Гомолка показала, что она разыгрывала из себя счастливую, чтобы «не испортить» видеофильмы Поля, тем самым не дав ему повода для побоев.

Изнасиловав Тамми Гомолку, Поль с Карлой принялись убираться, но Тамми начало сильно рвать. Карла перевернула сестру, чтобы освободить ей дыхательные пути, а Поль попытался сделать ей искусственное дыхание «рот в рот», но ничто не дало результата. Наконец, Карла позвонила в 911, и пока пара ждала прибытия скорой помощи, они быстро одели Тамми и спрятали видеокамеру и пленку.

Позднее этой ночью в больнице Св. Катарины Тамми Гомолку признали мертвой. Казалось, что и Карла, и Поль убиты горем. Их отвезли в полицейское управление, где каждый из них показал, будто Тамми, в течение всего вечера пила много алкоголя, потом уснула и проснулась только когда началась рвота, которой она захлебнулась. Допрашивавший офицер спросил, почему у Тамми странные красные отметины вокруг рта и ноздрей. Отметины были четкими и напомнили офицеру о пятнах такого же типа, которые он видел на лицах людей, выскочивших из горящего здания. Сначала Карла сказала, что не имеет ни малейшего понятия, почему лицо Тамми в таком состоянии, но немного позже высказала мысль, что, может быть, эти отметины — «потертости от ковра», появившиеся, когда они с Полем ворочали сестру, пытаясь ее оживить. Конечно, Карла прекрасно знала, что отметины были результатом положенной на рот сестры пропитанной галотаном тряпки. Но Карла не собиралась рассказывать полиции ничего из того, что произошло на самом деле, и позднее показала, будто скрыла истину потому, что не хотела, чтобы родители возненавидели ее. Она настаивала, что потом она каждый раз пыталась отказаться делать то, чего хотел Поль. Поль грозился показать видеозапись родителям. «Я чувствовала, что должна выполнять то, что он хочет, потому что он владел той главной ужасной уликой, что висела над моей головой. Я считала, что у меня нет выбора». Позднее этот момент стал основным в защите Карлы, когда нашли пленку, на которой она была одета в любимое платье Тамми и во время любовных игр с Полем делала вид, что она — умершая сестра. На пленке слышно, как Карла говорит, как Поль любит мастурбировать рядом с Тамми, когда она спит. Карла говорит там высоким голоском, имитируя голос сестры и хорошо слышно: «Я твоя маленькая извращенка. Я так люблю тебя! Ты так возбуждаешь меня, когда входишь внутрь! Скажи, что любишь меня…», на что Поль отвечает, что на самом деле он любит Тамми.

Но хотя от всего этого и так становилось дурно, худшее было впереди, когда всего за две недели до свадьбы Поль выкрал Лесли Махаффи.

Согласно показаниям Карлы в суде, ночью 14 июня 1991 года ее разбудил Поль и сказал, что в доме находится девушка, которую он выкрал и хочет изнасиловать. Затем Поль исчез и провел остаток ночи и большую часть следующего дня, запершись в гостевой спальне со своей жертвой. Позднее, когда Карла спустилась вниз, он перевел девушку в хозяйскую спальню и велел Карле прийти взглянуть на нее. Карла обнаружила, что Лесли Махаффи сидит на полу с завязанными глазами. То, что произошло затем, было комбинациейпсихологической жестокости с сексуальным насилием. Поль с Карлой записывали все на видеопленку, включая и то, как Карла насилует девушку, а Поль входит в нее и вагинально, и в анус, причем ее запястья и лодыжки связаны. Затем, обсудив, нужно ли убивать Лесли Махаффи, Карла находит несколько снотворных таблеток алкиона и заставляет Лесли проглотить их. Выключив камер, они задушили Лесли. Карла настаивала, что именно Поль совершил этот ужасный акт, Поль показал, что это сделала Карла. Затем тело Лести Махаффи стащили в подвал, где на следующий день расчленили (Карла снова обвинила в этом Поля, а Поль — Карлу), и части тела залили цементом и сбросили в озеро Гибсон.

Менее чем через две недели Карла Гомолка вышла замуж за Поля Бернардо, друзья описали церемонию бракосочетания, как волшебную сказку. После того как пapу зарегистрировали, был исполнен гимн «О, прекрасная любовь», а во время свадьбы был произнесен тост за младшую дочь семьи Гомолка, Тамми. На суде Карла настаивала, что она не хотела выходить замуж за Поля, но у нее не оставалось выбора, потому что в его руках находилась видеопленка с записью участи Тамми, вдобавок у него было видеосвидетельство ее участия в смерти Лесли Махаффи. Карла показала также, что после смерти Лесли физические и моральные издевательства Поля над нею вышли за всякие рамки. Две подруги, которые одевали Карлу на свадьбу, подтвердили, что помнят черные синяки по всей грудной клетке невесты. Тем не менее свадьба состоялась и, будто во всей этой истории не хватало странностей, в какой-то момент днем по радио объявили, что некая пара средних лет вместе с рыбаком обнаружили в озере Гибсон части человеческого тела в кусках цемента. Только теперь началась настоящая охота не только на насильника из Скарборо, но также и на убийцу девушки-подростка. И все-таки у полиции и в мыслях не было, что это один и тот же человек.

Карла и Поль Бернардо провели свой медовый месяц на Гавайях, и в это время издевательства Поля над Карлой продолжались. По ее словам, он бил ее не только кулаками и ногами но также и рядом предметов, включая ремень. По возвращении домой оскорбления и побои продолжились. Они стали неотъемлемой частью каждодневной жизни, рассказывала позднее Карла, и когда Поль решил, что ее подруга по имени Джейн (которая еще была девственницей) станет его следующей жертвой, Карла смиренно приняла его план.

Джейн пригласили в Бэйвью Драйв, где Карла подбросила в ее выпивку алкион. Вскоре Джейн потеряла сознание, за это время Поль связал ее и изнасиловал вагинально и анально. Видеопленка показывает также, что Карла имела оральный секс с Джейн, хотя на суде Карла заявила, что ничего об этом не помнит.

Чудо, что Джейн осталась жива, она проснулась, когда атака на ее тело закончилась, чувствуя себя сонной и больной, но, не помня ничего о том, через что прошла. Кристен Френч, следующей жертве, однако, так не повезло.

В четверг, 16 апреля 1992 года, Поль и Карла вдвоем похитили Кристен Френч с паркинга в Св. Катаринах и увезли на Бэйвью Драйв, 57, где заперли в гостевой спальне. Когда Карлу спросили во время суда над Полем Бернардо, знала ли она, что должно было произойти с Кристен, Карла кивнула.

— Я знала, что ее нужно будет убить, — показала Карла, — потому что она видела наши лица в машине. А также из-за того, что случилось с Лесли Махаффи; ее убили, потому что Поль считал, будто она могла опознать его^[107].

Сразу же после того, как они доставили Кристен к себе в дом, Поль отравился наверх, чтобы быть с жертвой наедине. Прошло несколько часов, после чего Поль позвал Карлу в хозяйскую спальню, где на полу, на коленях стояла Кристен. То, что происходило потом, во многом повторяло тяжелое испытание, выпавшее на долю Лесли Махаффи, только с несколькими эксцентричными вывертами. Например, на второй день после кражи Поль уехал из дома, чтобы купить пиццу и видеокассеты, оставив Карлу одну сторожить Кристен. В суде, конечно, возник вопрос, почему Карла не попыталась спасти Кристен, освободив ее? У нее была возможность спасти девушке жизнь, но объяснение Карлы было таким же, как и все остальные. Сначала она сказала, что боялась, потому что, несмотря на нежелание участвовать в происходящем, она, без сомнения, все-таки была участницей. А во-вторых, она, по ее словам, боялась, что, если они попытаются сбежать, а Поль в это время вернется, он озвереет и убьет обеих.

Возможность спастись не осуществилась, мучения Кристен продолжились. Было отснято еще несколько видеопленок, и не раз было слышно, как Поль говорил, что убьет Кристен, раз она не выполняет свою роль достаточно хорошо. Садистская натура Поля проявилась в полной мере: он бьет Кристин, он использует различные предметы домашнего обихода, чтобы вторгнуться в нее, угрожает, что помочится на нее и проделает иные низкие действия. Раз Кристен заставили стать на четвереньки, выпятив зад, а Поль вошел в нее сзади, постоянно угрожая побоями, если она не будет стоять, изогнувшись дугой. Он также потребовал, чтобы Кристен мастурбировала Карлу, а Карла то же самое делала с ней.

Ужасно, но мучения Кристен длились целых четыре дня. В пасхальное воскресенье ее задушили. Поль с Карлой стащили ее тело в подвал и потом поехали к родителям Карлы на пасхальный обед. По возвращении Поль с Карлой положили тело Кристен в джакузи, и Карла принялась оттирать с тела все судебные улики, отмывать так, чтобы нигде нельзя было обнаружить следов семенной жидкости. Позднее пара выбросила тело в зарослях кустарника возле Берлингтона.

Спустя несколько недель, 12 мая 1992 года, два полицейских офицера зашли на Бэйвью Драйв, 57, чтобы спросить у Поля Бернардо, где он был в день исчезновения Кристен Френч. Карла в это время была на работе, но она показала, что когда вернулась домой. Поль был вне себя от радости. «Он сказал, что прошел через интервью и был холоден как лед, что все действительно здорово и что он очень горд собой». Поль чувствовал, что интервью прошло настолько хорошо, что по прошествии всего нескольких дней предложил украсть и изнасиловать еще одну молоденькую девушку. Когда Карла попыталась возразить, Поль так сильно избил ее, что она позвонила своему отцу который приехал и забрал ее. Но посягательство Карлы на независимость продлилось всего двадцать четыре часа. На следующий вечер они с Полем помирились, и супруги воссоединилась.

И лишь 5 января 1993 года Карла наконец-то оставила своего мужа. По словам Карлы, между ее первой и второй попытками уйти от него она стала предметом множества побоев и оскорблений, которые включали в себя связь с проституткой в Атлантик-Сити, где муж гонял ее по дому с пистолетом с глушителем и заставлял спать в подвальном помещении, где они хранили тело Кристен. После того как она сбежала во второй раз, Карла немедленно отправилась в больницу, где пробыла три дня, обследуясь по поводу сильных болей и синяков, а также провела ряд проверок, чтобы удостовериться, что все кости целы. После ее выхода из больницы родители решили, что лучшее место, куда дочь может уехать, — и где Поль не сможет достать ее, — это дом тети и дяди, Калвина и Петти Сегер. Однако Карла так и не рассказала родителям, что они с Полем сотворили с Лесли Махаффи и Кристен Френк. И только полиции пришлось выявлять причастность Карлы.

С тех самых пор, как Поль Бернардо попал в сферу внимания полиции в связи с расследованиями изнасилований в Скарборо, офицеры держали его имя в своем файле. Совершенно непонятно, учитывая серьезность преступлений, почему образцы ДНК, которые были взяты у Поля и многих других мужчин в 1990 году, так до сих пор и не были исследованы. Это произошло, как многие предполагают, не из-за некомпетентности, а лишь потому, что система судебной медицины была перегружена в это время работой из-за дикой нехватки персонала. И вот появились трупы и возникли дела об «убийствах школьниц». К январю 1993 года результаты исследований вернулись из лабораторий с именем Поля Кеннета Бернардо наверху списка. Поля немедленно взяли под наблюдение — и в это же время полиция посетила его отдельно живущую жену, Карлу.

9 февраля 1993 года три офицера из подразделения сексуальных преступлений Метро Торонто поговорили с Карлой в доме ее тети и дяди. Они задали ей весь комплекс вопросов, включая такие, как: «Любит ли Поль оральный секс?», и к концу беседы они сообщили ей, что Поль на грани ареста за серию сексуальных преступлений. После того как полицейские ушли, Петти Сегер начала выпытывать у своей племянницы, какого рода преступления совершил Поль. В какой-то момент она спросила Карлу, не убил ли Поль кого-либо. Карла ответила «да». Тогда тетя спросила, не является ли Лесли Махаффи одной из жертв. И снова Карла ответила утвердительно.

На следующий день Карла нашла себе адвоката, Джорджа Уолкера, и назначила ему встречу, во время которой призналась в участии в преступлениях, которые стали известны под названием «убийство школьниц». Тем временем полиция все еще держала Поля Бернардо под надзором. Наконец, они решили позвонить адвокату Карлы и сообщить ему, что собираются арестовать мужа Карлы не только за изнасилования, но и в связи с убийствами Махаффи и Френч. Только тогда Джордж Уолкер подсказал, что Карла может захотеть пойти на сговор с полицией и дать показания против своего мужа в обмен на уменьшение срока приговора. 17 февраля 1993 года Поль Бернардо был арестован по подозрению в том, что он является и насильником из Скарборо, и убийцей школьниц. Неделей позже два адвоката Карлы связались со службой Королевских обвинителей. За два убийства Карла получила двенадцать лет тюрьмы, но с учетом ее признания, ей обещали, что суд будет непродолжительным. А при хорошем поведении она сможет просить о помиловании через три с небольшим года.

6 июля 1993 года Карлу признали виновной в непредумышленном убийстве обеих: и Лесли Махаффи, и Кристен Френч. Журналистов потрясло, когда юрист Карлы заявил, что суд также выслушает обстоятельства «ее участия в гибели ее младшей сестры Тамми Гомолки». В промежуток времени между объявлением Карле приговора и началом судебного разбирательства она написала своим родителям письмо:

«Дорогие мама, папа и Лори!

Это самое тяжелое письмо, которое я когда-либо писала, и, наверное, вы все возненавидите меня, когда его прочтете. Я хранила все в себе так долго, больше я не могу вам лгать. В смерти Тамми виноваты мы оба, и Поль, и я. Поль был "влюблен" в нее и хотел иметь с ней сексуальные отношения. Он хотел, чтобы я помогла ему. Он хотел, чтобы я достала на работе снотворное и дала ей. Он запугивал меня, физически и эмоционально оскорблял, когда я отказалась. Нет слов, которыми я могла бы объяснить вам, через что он меня провел. Глупо, но я согласилась сделать то, что он велел. Но что-то, — может быть, сочетание таблеток и пищи, которую она ела в ту ночь, — вызвало у нее рвоту. Я очень старалась спасти ее. Я так горюю. Но нет таких слов, чтобы вернуть ее назад… Я с радостью отдала бы свою жизнь за ее. Я не жду, что вы когда-нибудь простите меня, потому что сама себя никогда не прощу.

Карла имярек».

Как было договорено с обвинением, судебное разбирательство Карлы было недолгим. Были зачитаны краткие показания семей обеих жертв, и Махаффи, и Френч, после чего адвокаты Карлы зачитали список фактов в защиту их клиента, включая ее относительную молодость, ее безупречное прошлое до момента совершения убийств, оскорбления, перенесенные от мужа, а также заключения психиатров. Последнее обращало на себя особое внимание: «Она знала, что происходит, но чувствовала себя абсолютно беспомощной и неспособной что-либо предпринять для собственной защиты, не говоря уже о чьей-либо защите. По моему мнению, она была парализована страхом, и в таком состоянии стала послушной и услужливой».

Судья Френсис Ковач подвел итоги судебного разбирательства, заявив, что, хотя участие Карлы во всех трех убийствах было «ужасным и развратным действием», она не была главным действующим лицом, эта роль отводилась ее мужу. Без полного сотрудничества Карлы с полицией, Поль Бернардо, может быть, никогда бы не предстал перед судом. К ужасу публики Ковач приговорил Карлу к уже оговоренному сроку, который был установлен между защитой и обвинением. Теперь сцену предоставили для судебного разбирательства канадским судом дела одного из самых заметных убийц — Поля Кеннета Бернардо^[108].

Основным свидетелем обвинения стала Карла. Поклявшись, она заняла место и начала описывать как чуть меньше десяти лет назад она познакомилась и попала под влияние своего будущего мужа. Она описывала в мельчайших деталях как он унижал ее, а потом провела жюри шаг за шагом через изнасилования и убийства Тамми, Лесли и Кристен. Все шло гладко, пока команде защитников Поля Бернардо не позволили воспользоваться их правом задавать вопросы Карле, и тут начался настоящий фейерверк неожиданностей.

В День независимости, 4 июля 1995 года. Джон Розен начал задавать вопросы Карле, выложив перед нею две фотографии. На первой фотографии была изображена живая Тамми, на второй — ее труп. «Я считаю, — процедил Розен. — что с 24 декабря 1990 года до января 1998 года эти фотографии, этот кошмар, должны были бы терзать ваше сознание каждое мгновение вашей жизни». Карла ответила, что так и было, на что Розен усмехнулся и представил ей две фотографии Лесли Махаффи. Затем Розен повторил свои слова, заявив, что ее сознание, несомненно, терзалось вторым убийством, что оно, конечно, толкало ее сделать что-нибудь. Затем Розен предъявил ей две фотографии Кристен Френч и снова прошел через ту же процедуру, после чего заставил Карлу дать объяснения, почему же она не направилась прямиком в полицию, раз, в конце концов, сбежала от Поля.

Карла, как и всегда, ответила, что она безумно боялась Поля Бернардо и того, что он мог сделать. Но Розен не принял объяснения. Вместо этого он выдвинул идею, что Карла не признавалась полиции до тех пор, пока «вам не гарантировали соглашение сохранить жизнь… с января 1993 года вы хранили молчание до момента, когда за вами не начали следить». Не удивительно, что Карла не согласилась, но обвинения Розена точно совпали с тем, о чем думали люди с того самого момента, как Карла впервые заключила свою сделку с властями. Каждый раз, когда она повторяла, что у нее не было выбора, что она могла лишь выполнять то, что велел Поль Бернардо, Розен усмехался. Он обратил внимание на тот факт, что за время своей связи с Полем Карла послала ему более пятисот открыток, писем и записок, все они выражали ее бессмертную любовь к нему. Некоторые были, конечно, более откровенными, чем другие, как, например, открытка на двадцатипятилетие Поля, в которой ему предлагались на выбор «быстрый перетрах, обычный секс, нестандартный секс, съемка кино и фотографирование». Другие были простыми любовными письмами: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя всем сердцем. Ты самый лучший, мой крупный, развратный специалист этого дела». Однако подтекст ясен; если Поль унижал ее так сильно, то почему она писала ему такие записки и почему, когда было столько возможностей, в особенности когда Поль начал говорить ей, что хочет переспать с ее младшей сестрой, Карла никому не сообщила об этом? Последовал ответ Карлы, что она «уповала на Бога», но Розен снова не был удовлетворен и продолжал наседать на нее. Естественно, его целью было показать, что в этой паре сексуально доминирующим началом была Карла, а не Поль, что именно Карла получала наслаждение от необычного секса, и, наконец, что именно Карла убивала Лесли Махаффи и Кристен Френч.

И до некоторой степени Розен преуспел, потому что, независимо от того, как глумились над самой Карлой, большинство людей не могло понять, почему она соглашалась с Полем на страшные издевательства и убийства трех молодых девушек, не говоря уже о том, что одна из них была ее сестрой. Розен изложил дело так: «Вы живете с кем-то, кого ненавидите, кто говорит о похищении девушки прямо с улицы, и все-таки вы не мчитесь в полицейское управление и не заявляете: "Я живу с маньяком, и вы должны остановить его, прежде чем пострадает кто-либо еще"»^[109]. Но Розен так и не смог доказать, что, в конце концов, именно Карла убила Лесли и Кристен. Карлу жестко провели через остальную стадию допроса, не дав Розену времени для маневра. Она быстро покинула место для дачи показаний и вернулась в свою камеру в тюрьме для женщин, оставив Поля Бернардо одного расхлебывать заваренную кашу.

Хотя защитники советовали Полю не давать свидетельских показаний, он игнорировал их мнение и 15 августа 1995 года вышел на место свидетеля. По словам Поля, это была идея именно Карлы напоить Тамми таблетками и научить ее «что такое секс», именно Карла настаивала на женитьбе, и именно Карла сказала, что Лесли Махаффи должна умереть. Со своей стороны Поль показал, что он хотел отпустить Лесли, особенно учитывая то, что у нее были завязаны глаза во время всех издевательств и она не могла опознать своих мучителей. Он показал почти то же самое, когда дело дошло до убийства Кристен Френч; что именно Карла задушила девушку, когда его не было в комнате. После этого, по словам Бернардо, его семья начала быстро рушиться. Он все еще злился из-за того, что случилось с Тамми, и признался, что несколько раз бил Карлу. Его показания не были долгими, растянутыми, они длились всего три часа. Однако они выставили решающий вопрос, на который жюри предстояло ответить, — кто из супругов виновен в убийствах школьниц? Но так сложились обстоятельства, что, не имея возможности вынести приговор Карле, жюри вернулось с вердиктом «виновен», и Поля Бернардо приговорили к пожизненному заключению без права просить о помиловании в течение двадцати пяти лет. Без сомнения, приговор был справедливым, но вне зала судебного заседания, окруженный репортерами, Джон Розен заявил, что в приговоре Полю Бернардо жюри, без сомнения, пришлось обелить Карлу и учесть заключенный ею с властями договор.

— Этот вердикт, — сказал он, — представляет мнение жюри о виновности или невиновности мистера Бернардо, сложившееся на основании свидетельств, которые они услышали, и ни на чем больше. Я думаю, что если бы жюри имело право высказываться, то некоторые, если не все, признались бы вам, что у них есть особое мнение по делу в части, касающейся Карлы Гомолки, которое отличается от мнения властей. Я уверен, что жюри предпочло бы, чтобы они сидели рядом на скамье подсудимых, чтобы можно было судить их обоих.

К настоящему времени Карла Гомолка находится в тюрьме уже девять лет и, согласно постановлению Национального совета по досрочному освобождению от 17 января 2003 года она будет оставаться там до окончания срока ее приговора в июле 2005 года. Но не только Совет по освобождению и люди хотят, чтобы Карла оставалась за решеткой; у истории есть еще один причудливый поворот, так как сама Карла не уверена, хочет ли она освобождения. По большей части из-за того, что ее жизни угрожает опасность, рядовая публика ставит в Интернете ставки на ее «казнь», указывая наиболее вероятный день и год, когда ее убьют.

Один такой сайт (а их существует несколько) объявляет: «Казнь Карлы Гомолки: Когда Игра Окончится, Мы Все Победим!» Ко времени опубликования этой книги большинство ставок указывает даты между 2005 и 2006 годами.

Фотографии

Лиззи Борден

Валерия Мессалина, третья жена римского императора Клавдия Цезаря

Имя Мессалины стало синонимом убийства и разврата, но ее также следует признать символом женской красоты, как видно из этой романтизированной картины XIX века

Агриппина Младшая, внучатая племянница императора Тиберия, сестра императора Калигулы, племянница и четвертая жена императора Клавдия и мать императора Нерона

На гравюре XVII века изображена сцена из пьесы «Британик» великого французского драматурга Жана Расина. В ней Агиппина упрекает Нерона. Она уговорила своего мужа, Клавдия, усыновить Нерона, ее сына от предыдущего брака, предпочтя его собственному сыну Британику от его брака с Мессалиной

Императрицы Цы Си

Вдовствующая императрица Цы Си показывает императору Гуансюю головы мандаринов, подозревавшихся в симпатиях к русским во время восстания Боксеров 1899–1901 годов

Принцесса София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская коронуется императрицей России как Екатерина II в Санкт-Петербурге в 1762 года

Императрица Екатерина Великая

Ранавалона I, королева Мадагаскара на вершине власти — портрет, написанный после ее смерти в 1863 году. (Изображение взято с цветной открытки, которая могла быть утеряна, когда дворец королевы в Антананариво погиб в огне)

Елена Чаушеску стоя аплодирует на конгрессе Румынской коммунистической партии

Маррия Ноу во время ареста в августе 1998 года. Она была признана виновной во всех восьми убийствах и получила по приговору двадцать лет условно с пятью годами насильственного психиатрического лечения

Фред и Роуз Вест вскоре после женитьбы в январе 1972 года. К этому времени Фред уже убил Энн МакФолл, а также свою первую жену Рену и ее дочь от другого мужчины

Эйлин Кэрол Вайорнос

Мира Хиндли

Ян Брэди и Мира Хиндли во время их ареста в октябре 1965 года

Кара Гомолка (справа)

Примечания

1

Хотя Оливер Джеймс указывает в своей замечательной книге «Насилие над малолетними в системе победитель — проигравший: социо-экономическая и семейная природа насилия против личности» (Издательство Свободная ассоциация, 1995 г.): «Убийство детей — единственное насилие, которое скорее совершается женщинами, чем мужчинами».

(обратно)

2

Для яркого литературного описания этой сцены самое разумное просто прочитать рассказ Анжелы Картер «Убийства топором в Фолл Ривер», который появился в ее сборнике «Черная Венера» (Чатто и Виндус. 1985 г.) Первые строки в нем звучат так: «Жарко, жарко, жарко… ранее утро, фабрики еще не гудели, но даже в этот час все мерцает и дрожит под белым, яростным солнцем, стоящим уже высоко в неподвижном воздухе».

(обратно)

3

Из текста заключительных аргументов защиты Лиззи Борден.

(обратно)

4

Первый параграф статьи гласит: «ФОЛЛ РИВЕР, Массачусетс, 4 августа — Эндрю Дж. Борден и его жена, два самых старых, самых богатых и наиболее уважаемых человека в городе, были жестоко убиты топором в 11 часов утра в своем доме по Второй улице, в нескольких минутах ходьбы от ратуши. Семья Борденов состояла из отца, матери, двух дочерей и служанки. Старшая дочь уехала на несколько дней в Фэйрхэвен. Остальные члены семьи болели в течение трех-четырех дней, и доктор Боуэн, их семейный врач, считал, что они отравились».

(обратно)

5

Термин взят из строки стихотворения Палмор, прославляющей любовь в браке, «Ангел в доме» (1854–1863), оно превозносит добродетели грации, мягкости и простоты, добродетели, которые каждая леди Викторианской эпохи не только должна была по предположению ценить, но которыми должна была также обладать.

(обратно)

6

Из «Отравленная кровь» Филипа Е. Гинзбурга, издательство Майкла О'Мары, 1993 г.

(обратно)

7

Там же.

(обратно)

8

Некролог содержал следующее: «Робби И. Хоман, 37 лет, из Марлоу, умерла в Далласе, Техас, после продолжительной болезни. Она родилась в Буффало, Нью Йорк, 25 марта 1945 года, дочь Хью и Синди Грейсон, она прожила в Марлоу два года. Миссис Хоман работала в Центральной крепежной корпорации в Кине и была членом церкви Святое Сердце в Тайлоре, Техас. Скорбящие включают мужа, Джона Хомана из Марлоу, двух ее сестер, Тери Мартин из Далласа и Джин Энн Тревор из Белых Долин, Нью-Йорк. Миссис Хоман просила, чтобы ее тело было подарено Медицинскому исследовательскому институту в Техасе и чтобы не было никаких похорон. Взносы в ее память могут делаться в любую благотворительную организацию по желанию.

(обратно)

9

Из «Двенадцати Цезарей» Сутония (Gaius Suetonius Tranquillus, н. э. С. 70-140), перевод Роберта Грейвза, 1957 г.; издательство Пингвин Классика (изд. Майкл Грант), 2003 г.

(обратно)

10

Из «Я. Клавдий» Роберта Грейвза, Артур Бейкер, 1934 г.; а также Клавдий — Бог, Пингвин, 1986 г.

(обратно)

11

Из «Анналов», книга XI Тацита (Cornelius Tacitus, н. э., С. 55 — после 115),. перевод Альфреда Джона Черча и Вильяма Джексона Бродрибба.

(обратно)

12

Там же.

(обратно)

13

Процитировано из «Смерть и римляне», лекции Дэвида Ноу из Уэльского университета.

(обратно)

14

Из Сутония, перевод Грейвза, цитирование текста.

(обратно)

15

Из книги «Двенадцать Цезарей» Майкла Гранта. Вейденфельд и Николсон, 2002 г.

(обратно)

16

Из книги «Двенадцать Цезарей» Сутония (Gaius Suetonius Tranquillus, н. э., С. 70 - 140), перевод Роберта Грейвза, 1957 г.; изд. Пингвин Классика (изд. Майкл Грант), 2003 г.

(обратно)

17

Там же.

(обратно)

18

Из «Анналов», книга XII Тацита (Cornelius Tacitus, н. э., С. 55 — после 115), перевод Альфреда Джона Черча и Вильяма Джексона Бродрибба.

(обратно)

19

Из «Клавдий — Бог» Роберта Гревза, Артур Бейкер, 1934 г.; совместное издание с Я, Клавдий, Пингвин, 1986 г.

(обратно)

20

Из Сутония, перевал Грейвза, цитирование текста.

(обратно)

21

Там же.

(обратно)

22

Там же.

(обратно)

23

Из «Два года в Запретном городе принцессы Те-линь» (Дер Линь), Мофатт, Ярд и Со., 1911 г,; Додд, Мид и Со., 1929 г. Те-линг была первой фрейлиной вдовствующей императрицы.

(обратно)

24

Там же.

(обратно)

25

Из книги «Императрица-дракон: Жизнь и правление Цу-ши», 1835–1908 гг.. Марины Уорнер, Вейденфельд и Николсон, 1972 г.

(обратно)

26

Позднее имя Цзай-чунь изменили на Тун-чжи, что переводится как «Возврат к порядку».

(обратно)

27

Из Уорнер, цитирование текста.

(обратно)

28

Там же.

(обратно)

29

Гуансюй был также известен как Цзай-тьен.

(обратно)

30

Из «Китай под Вдовствующей императрицей, история жизни и правления Цу Ши. собранная из государственных документов и частного дневника инспектора ее двора», Дж. О. П. Бланда и Е. Бэкхауза, Липпикотт. 1912 г., перепечатка Тейпеля, 1962 г.

(обратно)

31

Из материалов принцессы Те-линг, цитирование текста.

(обратно)

32

Памфлеты распространялись всюду, где появлялись боксеры, говоря, что «христиане и варвары раздражают наших Богов и Богинь, навлекая кары, от которых мы сейчас страдаем… Миссионеры вынимают глаза, костный мозг и сердце у мертвых, чтобы делать из них лекарства… А что касается детей, которых они забирают в сиротские дома, то они их там убивают, а их кишки используют для превращения свинца в серебро».

(обратно)

33

Из «Меморий Екатерины II», которые описывают первые тридцать лет ее жизни, но заканчиваются до вступления на престол, хотя они также содержат «Мысли» и письма. Они были найдены после ее смерти в 1796 году, но опубликованы лишь в 1859 года, и то во Франции.

(обратно)

34

Из «Книги первоисточников русской истории», том 2, перевод Г. Вернадского, издательство Йельского университета, 1972 г.

(обратно)

35

Из книги «Екатерина Великая» Генри Труайя, Алдана Эллиса, 1993 г.

(обратно)

36

Апоплексический удар — это полная потеря телом чувствительности и подвижности в результате внезапного кровоизлияния или попадания тромба в мозг.

(обратно)

37

Из «Документов Екатерины Великой» в переводе В. Ф. Беддэвея, издание Кембриджского университета, 1931 г.

(обратно)

38

Из декрета Екатерины относительно крепостного права, 1767 г.

(обратно)

39

Многие историки считают, что Екатерина тайно вышла за Потемкина замуж, обвенчавшись в церкви Св. Сампсония в С. — Петербурге примерно в июне 1774 года. Однако не сохранилось никаких официальных записей, чтобы доказать достоверность этого события. Единственным настоящим свидетельством, кроме рассказов современников о том, как хорошо Екатерина с ним обходилась, было то, каким образом она к нему обращалась в многочисленных письмах: «Дорогой муженек», подписываясь всегда: «Преданная жена».

(обратно)

40

Там же.

(обратно)

41

Немедленно.

(обратно)

42

Из книги «Дама Флешмана Джорджа МакДональда» Фрейзера, Барри и Дженкинс, 1977 г.

(обратно)

43

Из «Истории острова Мадагаскар» Самуэля Копланда, Р. Клэй для Бертона и Смита, 1922 г.

(обратно)

44

Из книги «Друзья Мадагаскара» Джеймса Г. Фишера, Общество друзей, 1940 г.

(обратно)

45

Из Фрейзера, цитирование текста.

(обратно)

46

Из «Книги мучеников Чену Бруно и др.», Пресса управления источниками данных, 1990 г.

(обратно)

47

Немедленно.

(обратно)

48

Из «Новые англичане против империи и обзор Йельского университета», август 1859 г.

(обратно)

49

Из «Мадагаскар: Mое пребывание на краю света» Джеки Хэннебикью, Лаваль (Франция), Сайлоу, 1987 г.

(обратно)

50

Из «Целуй руку, которую не можешь укусить» Эдварда Бера, Виллард Вукс, 1991 г.

(обратно)

51

К 1989 году примерно двадцать восемь близких родственников Чаушеску занимали ключевые позиции в Коммунистической партии или в румынской армии.

(обратно)

52

Из Бера, цитирование текста.

(обратно)

53

Из «Документов закрытого суда над Николае и Еленой Чаушеску», 25 декабря 1989 г.

(обратно)

54

Там же.

(обратно)

55

Там же.

(обратно)

56

Там же.

(обратно)

57

«Юнайтед Пресс Интернейшнл», 25 января 1990 г.

(обратно)

58

Из «Документов закрытого суда над Николае и Еленой Чаушеску».

(обратно)

59

Лукреция Борджиа (1480–1519), сестра Цезаря Борджиа, была итальянской знатной дамой и патронировала искусства и образование в период Ренессанса. За свою жизнь она приобрела, и абсолютно несправедливо, репутацию необузданной, порочной, преступной женщины, причем совершенные преступления были убийствами через отравления.

(обратно)

60

Из эссе «Мэри Энн Коттон — Британская массовая убийца» Бернарда О'Доннелла в «Должны ли вешать женщин», издательство В. Г. Аллена. 1956 г.

(обратно)

61

Предполагают, что зеленые обои такого типа были причиной, почему император Франции Наполеон I чувствовал себя все хуже, начиная с 1815 года и до времени своей смерти в 1821 году, когда находился в заключении в Лонгвуд Хаузе на острове Святой Елены. В середине 1950‑х годов доктор Стен Форшафвад, биолог и токсиколог, провел анализ волос Наполеона. Были проверены несколько образцов, и результаты выявили очень высокий уровень мышьяка. Сначала решили, что это доказывает, как считал и сам Наполеон, что его осторожно травили, но позднее обнаружили, что во всех зеленых обоях Лонгвуд Хауза присутствует небольшое количество мышьяка. Также выяснили, что Лонгвуд — очень сырая резиденция, факт, который способствует еще большей активности мышьяка, потому что во влаж-ном состоянии плесень превращает зеленую составляющую я чрезвычайно ядовитый газ — триметил мышьяка.

(обратно)

62

Из статьи, озаглавленной «Один за другим», Мэри Г. Кауоладер в журнале «Life», 12 июля 1963 г.

(обратно)

63

Из статьи, озаглавленной «Из колыбели в могилу», Стефана Фрейда в «Philadelphia Magazine» (и «Metrocorp Publications»), апрель 1988 г.

(обратно)

64

Возьмите, например, случай британской просительницы Салли Кларк, которая потеряла двоих своих детей, причем она настаивала, что это была СВДС или какая-то другая неизвестная болезнь, но которую тем не менее осудили за их убийство в ноябре 1999 г. Через три года Кларк аннулировали приговор.

(обратно)

65

Из Фрейда, цитирование текста.

(обратно)

66

Там же.

(обратно)

67

Там же.

(обратно)

68

Там же.

(обратно)

69

Из «Счастливые, как все убийцы. Правдивая история Фреда и Розмари Вест» Гордона Берна, Фабер и Фабер, 1998 г.

(обратно)

70

Там же.

(обратно)

71

Там же.

(обратно)

72

Там же.

(обратно)

73

Из книги «Жизнь на расчищенных участках рядом с Бушем» Сюзанны Муди, Ричард Бентли. 1853 г.

(обратно)

74

Верхняя Канада теперь называется Онтарио.

(обратно)

75

По мнению Муди, Томаса Киннира зовут Томас Киннэрд.

(обратно)

76

По мнению Муди, ее зовут Ханна Монтгомери, а в книге «Жизнь джунглей Верхней Канады и Онтарио» её называют Мэри Монтгомери.

(обратно)

77

Эмигрант, который живет на переводы (денег), присылаемые из дома, обычно семьей.

(обратно)

78

Из Муди, цитирование текста.

(обратно)

79

Там же.

(обратно)

80

Из «Добровольного признания Грейс Маркс мистеру Джорджу Уолтону» 17 ноября 1843 года.

(обратно)

81

Из Муди, цитирование текста.

(обратно)

82

Из «Жизни джлнглей Верхней Канады и Онтарио: с 1791 года до настоящего времени». Рауселл и Хатчинсон, 1888 год.

(обратно)

83

Из Муди. цитирование текста.

(обратно)

84

Из «Добровольного признания Грейс Маркс», цитирование текста.

(обратно)

85

Из Муди, цитирование текста.

(обратно)

86

Из «Жизни в джунглях Верхней Канады и Онтарио», цитировать текста.

(обратно)

87

Из документов «Суд над Джеймсом МакДермоттом и Грейс Маркс» в Торонто. Верхняя Канада, 3 и 4 ноября, 1843 год.

(обратно)

88

Там же.

(обратно)

89

Из Муди, цитирование текста.

(обратно)

90

Там же.

(обратно)

91

Из книги «По имени Грейс Маргарет» Атвуд, Блумсбери, 1996 г.

(обратно)

92

Из книги «Женщины, которые убивают» Кэрол Энн Дэвис, Эллисон и Базби, 2002 г.

(обратно)

93

«Правило Вильямса» чаще всего применяется в случаях насилия над детьми, когда обвиняемый часто накапливает много жертв в течение его/ее жизни.

(обратно)

94

Эйлин никогда не обвинялась в смерти Питера Симза, так как тело так никогда и не нашли.

(обратно)

95

Из Дэвис, цитирование текста.

(обратно)

96

Из статьи, озаглавленной «Сексуальные насилия над женщинами и право женщины на самооборону», Филлис Чеслер, доктор философии, Отчет по практике криминального права, т. 1, № 9, октябрь 1993 г.

(обратно)

97

На деле история Эйлин была воплощена в трех фильмах, двух книгах, комиксе и, что самое странное, положена на музыку в опере Карлы Люцеро, причем она заявила: «Я по-настоящему прочувствовала эту женщину. Она никогда не сойдет с позиции любви, и ее постоянно предавали».

(обратно)

98

«Юнайтед Пресс Интернешнл».

(обратно)

99

Из статьи Рона Ворда в «Sarasota Herald Tribune».

(обратно)

100

Из статьи под названием «Мира Хиндли ее собственными словами» в «Guardian», 29 февраля 2000 г.

(обратно)

101

Там же.

(обратно)

102

Тело Полин Рид не было найдено до 1987 года, а тело Кейта Беннетта не было найдено никогда.

(обратно)

103

Из статьи под заголовком «Пожизненный приговор Брэди и Хиндли Джефри Уайтели» в «Guardian», 7 мая 1966 г.

(обратно)

104

Отрывок из «Scotsman», 16 ноября 2002 г.

(обратно)

105

Из «Смертельной наивности» Скотта Бернсайда и Алана Кэрнза, Уорнер Букз, 1995 г.

(обратно)

106

Там же.

(обратно)

107

Там же.

(обратно)

108

На самом деле был двухлетний перерыв между судом над Карлой и судом над Полем, последний начался в мае 1995 г.

(обратно)

109

Из Бернсайда и Кэрнза, цитирование текста.

(обратно)

Оглавление

Введение

Лиззи Борден. Убийства в Фолл Ривер

Одри Мария Хилли. Секреты и ложь

Валерия Мессалина. Римская Лолита

Агриппина Младшая. Повелительница ядов

Цы Си. Императрица-дракон

Екатерина Великая. Императрица всея Руси

Королева Ранавалона I. Кровавая Мэри Мадагаскара

Елена Чаушеску. Мать oтечества

Мэри Энн Коттон. Черная вдова

Мария Ноу. Невезучая родительница

Роуз Вест. Дом ужасов

Грейс Маркс. Искусительница-подросток

Эйлин Кэрол Вайорнос. Девушка-смерть

Мира Хиндли. Лицо дьявола

Карла Гомолка. Голубки

Фотографии

*** Примечания ***