Закаты [Александр Юрьевич Сегень] (fb2) читать постранично

Закаты

Глава первая БЕЛОКУРОВ ГУЛЯЕТ

— Это твоё?

— Моё.

— Откуда?

— Оттуда.

— Суеты вокруг моего появления на свет было столько, что хватило бы на отличнейшую повесть, — хвастался один из посетителей нижнего буфета знаменитого московского клуба, ещё вполне молодой человек лет сорока, с усами, кончики которых он постоянно лихо подкручивал. Пред ним был стол, уставленный выпивкой и закуской, а за столом сидели люди, знакомые и малознакомые. Напротив себя он видел очарованный взгляд, и его несло. — Достаточно того, что в день моего рождения, а я родился в Твери, мой отец сбежал с любовницей в Дубну, отправив к матери своего друга с письмом. В итоге друг, исполнив поручение, стал моим отчимом, и я ношу его фамилию.

— Стало быть, Белокуров — не родная? — спросила та, что смотрела на него восхищенным взором. — А какая фамилия у вашего настоящего родителя?

— Ответ.

Белокуров усмехнулся и стал раскуривать сигару. Когда окрестность наполнилась замечательным запахом «Гаваны», он бросил в пепельницу дотла сгоревшую спичку и подмигнул девушке:

— Ну что вы так на меня смотрите? Ответ. Именно такую бы я носил фамилию, не сбеги мой родимый с любовницею.

— Борис Ответ? — усмехнулся сидящий справа от Белокурова писатель Михаил Бобов. — Почти вопрос — ответ. Превосходное имя для поэта. Поэт Ответ. Зря взял фамилию отчима, Борь.

— Писал бы я стихи, я бы подписывался отцовой, а так — нет, отчим у меня — золото.

— А я думала, что и Белокурова никакого не существует, — сказала девушка, бросая на Бориса очередной влюблённый взгляд. — Газета «Бестия», главный редактор — Белокуров. Ну, ясное дело — псевдоним, для прикола.

— Нет, я есть, вот он я, — улыбался Белокуров, самодовольно похлопывая себя по животу.

— И такой то-о-олстый. А я всегда представляла вас подтянутым, поджарым, стремительным. А вы вот, вальяжный.

— Именно что не толстый, а вальяжный, — поднял вверх указательный палец Белокуров.

— Выпьем за него! — провозгласил сидящий справа Витя, которого Белокуров не знал ни как писателя, ни как носителя какой-либо фамилии.

Все выпили, причём девушка чокнулась с особенным рвением «Правда, что ли, влюбилась в меня? — мысленно фыркнул Белокуров. — Этого только не хватало. Хотя какая мне разница?» Впрочем, девушка была красивая, черноволосая, черноглазая, живая, и она ему нравилась тем больше, чем влюблённее на него смотрела. И он не прочь был слегка увлечься, по своему обыкновению, не выплёскиваясь из русла супружеской верности.

— Вообще-то, это я только в последние два года располнел, — заметил он. — Буржуазы проклятые раскормили.

— Как буржуазы?! — аж подпрыгнула на стуле девушка. — Разве вы не противник?

— Противник, матушка, противник, — иронично нахмурился Белокуров, силясь припомнить, как её зовут. Девушку привёл известный тележурналист, он назвал её имя, попросил не обижать, а сам через пять минут откланялся и сбежал. — Ненавижу этих ракалий, но что делать — семью кормить надо. Вот, друзей угостить изредка — тоже люблю. Да вы не бойтесь, я Родиной не торгую. Просто преподаю курс всемирной истории в одном богатеньком колледже.

— И хорошо платят?

— Очень хорошо. Семьсот-восемьсот бэ в месяц выходит. А загружен два дня в неделю, четверг и пятницу. Вот сегодня оттарабанил и гуляю.

— Бэ?

— Бэ. Баксов. Раньше ведь рэ говорили.

— Бэ — это хорошо, — одобрил Бобов.

— Ну и каков контингент? — спросила девушка.

— Жизненный, — ответил Белокуров. — Хваткий.

— Понятно. Трудно, наверное, с ними?

— Ох, нелёгкая это работа — до утра истреблять гугенота, — само собой родилось и выскочило из Белокурова тотчас же.

Все дружно посмеялись. Сидящий справа от Бобова профессор Литературного института выдернул из кармана блокнотец и записал.

— Кстати, — продолжал Белокуров, — никто меня туда не протежировал. Магистр колледжа — самый главный у них там магистром величается — оказался страстным читателем моей «Бестии». Сам позвонил, пригласил. Сказал: «Для нас престижно, чтобы такой человек, как вы...»

— Удивительно! — покачала головой девушка.

— Напрасно вы так удивляетесь, Элла, — сказал профессор Литературного института. — Такое случается сплошь и рядом. Бывают ведь евреи-антисемиты, русские-русофобы.

— Писатели, ненавидящие литературу, — сказал Бобов.

— Вот именно, — подхватил Белокуров. — Почему бы не быть буржую, ненавидящему капитализм и демократию?

Он пуще прежнего повеселел и захмелел, радуясь, что нашлось наконец для неё имя, произнесённое профессором. Элла. Хорошее имя. И девушка хороша.