Конец ночи (СИ) [Flikey_ok] (fb2) читать онлайн

========== Глава первая. ==========

Gott steh mir bei — und öffne deine Tore

***

Забились в угол и смотрят оттуда на меня словно стайка крыс. Жалкие. Трусливые. Ненавижу. Три пары глаз, и все глядят с ненавистью. Ну конечно, они же считают, что я предала их, бросила. Может, так оно и есть, но разве это важно сейчас, когда чертов мир поехал крышей и тащит каждого, кто остался в живых, за собой?

Бросаю на троицу еще один короткий взгляд и отвожу глаза. Я не могу им помочь. Они сами отказались ехать, и я больше не в силах сделать для них ничего. Стефан говорил, что невозможно помочь тому, кто сам этого не хочет. Так вот эти трое не желают помощи, хотя и считают, что это я им в ней отказала. Черта с два. Я должна уходить. Оставаться тут значит ждать неминуемой смерти, примириться с судьбой, а я не привыкла сдаваться.

У облезлой стены стоит охотничье ружье, кожаный ремень истрёпан, но должен выдержать еще один поход. Беру его и вешаю за спину. На столе пистолет — “Зиг-Зауэр” P225, стандартное оружие полиции до 2019 года. У меня был такой же в прошлом. Этот не мой, я нашла его прямо здесь, в доме, и тут он и останется. Как бы я не презирала этих троих, но я не могу бросить их безоружными.

Слышу тихие всхлипывания, но даже не поворачиваюсь. Незачем. И так знаю: это София. Она, кажется, успела полюбить меня за эти дни, что мы прожили вместе.

«Ей не помочь», — слышу в голове голос Стефана и киваю ему, хотя кроме троицы в углу этого никто не видит. Наверное, думают, что я умом тронулась. Плевать.

Переступаю груду одеял сваленных на полу и направляюсь в кухню. Нельзя уходить совсем без провизии. Свет не зажигаю. Во-первых, уже рассвело, а во-вторых не хочу, чтобы кто-то с улицы заметил, что в доме есть жильцы.

Открываю холодильник. Он работает. Электричество пока не отключили, но это вопрос времени. Возможно, банды держат пару электриков в своих свитах, но что они смогут, когда остановятся последние АЭС. Сами виноваты, не стоило уничтожать все ветряки и солнечные батареи в округе. Тупые скоты, не могут совладать с чувствами и позволяют ненависти управлять ими. Хотя кто бы говорил. Если бы не эта троица, что сейчас жмется в углу гостиной, я тоже позволила бы ненависти управлять собой и наверняка была бы уже мертва.

Перед глазами возникает образ мёртвого Стефана распростертого на полу. Голые ягодицы стыдливо прикрыты какой-то грязной тряпкой. На пшеничных волосах запеклась бурая грязь, а может это кровь. От шеи тянется толстая металлическая цепь. Я бы и не узнала его, если бы не татуировка двух крыльев на спине. «Падший ангел», так он называл себя сам. При жизни в Стефане было столько врожденного достоинства, что я не могу себе представить его в роли сексуального раба. Мне хочется думать, что они не успели порезвиться с ним…

Сглатываю, чтобы не позволить эмоциям взять верх и запираю чулан воспоминаний на замок. Не сейчас. Слезы мне не помогут. Где-то в груди ноет тупая боль, но я не разрешаю себе ее замечать. Встряхиваю головой и критически оглядываю полупустые полки холодильника.

Хреново им троим будет, когда я уйду. Еды почти не осталось. В прошлую вылазку я смогла принести много, но и аппетиты у моих крысят неуемные. В магазине внизу уже ничего не найти, разве что соль, да сигареты. За едой нужно идти через квартал, а эта троица так боится всего, что скорее начнет жрать друг друга, чем отправиться в такой опасный поход. Забрать еду значит обречь их на голодную смерть.

«Разве их трусость твоя проблема?», надменно произносит голос Стефана в моей голове. В реальной жизни он не был таким высокомерным. Но я молча соглашаюсь с ним и набиваю рюкзак упаковками копченой колбасы и сыра, сверху кидаю два пакета сока и бутылку воды. Беру ровно половину, хотя могла бы забрать все. Я не знаю, сколько времени займет мой путь до Замка и возможно по дороге не будет ничего, где я смогу пополнить запасы. Но я рискну. Несмотря на то, что презираю этих трусов, я не хочу их смерти.

Захлопываю дверцу холодильника и в этот момент слышу шум мотоциклов. На мгновение замираю на месте, а потом кладу набитый рюкзак на пол и бросаюсь к окну.

Окна занавешены тонкими шторами. Аккуратно отгибаю уголок и смотрю вниз. Вижу их. Словно темные воды бурной реки текут по узкой улочке. Звук двигателей рокочет и отражается от стен домов. Человек сорок. Большая банда. Во главе шествия здоровый амбал в черной коже, на шлеме щетинится синий ирокез. Он управляет сверкающим хромом чоппером, желто-черным, словно тельце пчелы. Я слышала об этой банде «Bienenvolk», говорят они самые мирные из всех, но это не мешает им брать рабов. До того как отойти от окна я успеваю заметить обнажённую девушку со строгим ошейником на тонкой шее, сидящую позади главаря. В груди начинает закипать ярость, но я сжимаю кулаки и усилием воли заставляю себя успокоиться. Я ничем не могу ей помочь. Сейчас я могу помочь только себе.

Поднимаю рюкзак, закидываю на одно плечо так, чтобы он не задевал ружье и направляюсь к выходу.

Выхожу в гостиную. София так же сидит в углу и тихо плачет. Слезы оставляют на ее смуглой коже влажные тонкие дорожки, как блестящие следы улиток. Ганс, ее брат, стоит рядом и его лицо напряжено. А вот Дэнни не видно. Вдруг Ганс весь сжимается и, вскинув руки, прижимает их к лицу. Лишь благодаря чутью, что в далеком прошлом не раз спасало жизнь мне и моему напарнику, я делаю резкий шаг в сторону, и металлический прут со свистом рассекает воздух слева от моего плеча, а потом с грохотом падает на пол.

У Дэнни виноватый и напуганный вид. Он смотрит прямо на меня и его темные глаза расширены от ужаса.

— Охерел?! — спрашиваю я.

Короткий вопрос предполагает такой же короткий ответ или его полное отсутствие, но Дэнни пускается в оправдания, перемежая их с извинениями и заверениями, что совершил самую большую ошибку в жизни. Прерываю его словоизлияния резким коротким пинком ноги в тяжелом ботинке. Удар находит цель и Дэнни сгибается пополам, прижав руки к животу. Длинные черные волосы падают ему на лицо, делая его похожим на девочку из старого фильма ужасов, что мы когда-то смотрели со Стефаном. Я всегда ненавидела ужасы, но Стефан каждый раз умудрялся уговорить меня составить ему компанию. Его они заводили. А мне нравилось заниматься с ним любовью, когда он был в таком настроении. Это было интересно…

Я потеряла Стефана за две недели до того, как наткнулась на его тело посреди торгового зала Кауфланда. Значит, ублюдки все это время могли насиловать его и лишь после, наигравшись, убить. Снова судорожно сглатываю, а потом ребром ладони ударяю Дэнни сверху по спине. Он издает звук, словно спустившее колесо и падает на пол, прижимает колени к животу и прикрывает лицо руками. Мразь. Думает я такая же как он, и стану избивать беззащитного. Я некоторое время стою и смотрю на скорчившегося, на полу парня, а потом смачно плюю на него сверху и решительным шагом иду в сторону двери.

Я уже выхожу на лестничную площадку, когда меня нагоняет София. Замечаю пистолет в ее руках, но даже не вздрагиваю. Я знаю, что София не собирается меня убивать, она не такая как подлец Дэнни и мне очень грустно, что девочка не согласилась уйти со мной в Замок. Я бы смогла ее защитить.

— Возьми, — она протягивает мне оружие.

— Нет, не нужно. У меня ружье, — отвечаю я и пытаюсь изобразить на лице улыбку, но за последние месяцы я совершенно разучилась улыбаться и выходит лишь кривая гримаса.

— Возьми, пожалуйста, — она смотрит прямо мне в глаза, а потом добавляет тихо. — Иначе я убью его.

Киваю и забираю у нее оружие. Нет нужды уточнять, кого именно она боится пристрелить. Проверяю что Зиг-Зауэр на предохранителе, а потом пытаюсь запихнуть под ремень джинсов, чтобы он был под рукой. Пистолет тяжелый и холодный. Без кобуры носить его на бедре невозможно. Убираю его в рюкзак поверх продуктов, а потом, поддавшись внезапному порыву, обнимаю Софию и крепко целую в губы.

Ее губы восхитительно мягкие и нежные. Она целует меня в ответ с такой страстью, что я испуганно отстраняюсь и отступаю на шаг. Она очень красивая и юная, но я, в отличие от Софии, предпочитаю мужчин.

— Идем со мной, — предлагаю снова. — Я смогу защитить тебя. Мы доберемся до Замка через пару дней и там будем в полной безопасности.

— Не могу, — она чуть качает головой и облизывает губы. — Я останусь с ними, и все будет хорошо.

Я несколько минут просто смотрю на ее смуглое точеное лицо и ничего не говорю.

— Не позволяй Дэнни снова сделать это с тобой, — говорю ей на прощание и ухожу не оборачиваясь.

Понимаю, что убиваю ее этим, но она сама дважды отказалась от моей помощи и я ничего не могу с этим поделать.

Дэнни с самого начала мне не нравился. До сегодняшнего дня он уже один раз получал от меня ногой по яйцам за собственную подлость. Это было на первой неделе, как мы поселились в этой квартирке на третьем этаже посреди заброшенного квартала, в центре города. Мы спали на матрасах прямо на полу, я ближе к дверям, София с братом напротив, а Дэнни отдельно от всех на кухне. Этот паршивец так храпел, что никто не мог спать с ним в одном помещении.

В ту ночь я проснулась от шума, открыла глаза и увидела темный силуэт у дивана. Диван тихо скрипнул.

— Ну, давай, возьми его весь, — услышала я шепот. — Тебе понравится, я умею удивлять.

Я поняла все сразу, рывком поднялась на ноги, в пару шагов подскочила к Дэнни, схватила его за волосы и развернула. Он был без штанов. Его дружок стоял колом. На диване сидела напуганная София и хватала ртом воздух. Ее волосы, обычно аккуратно заплетенные в тугую косу, торчали во все стороны, а на губах блестела слюна. Белая футболка была задрана, оголив небольшую острую грудь. Заметив мой взгляд, она стыдливо одернула футболку, а потом утерла ладонью рот.

— Что тут было? — спросила я строго у Дэнни, продолжаю удерживать его за волосы.

—А ты не поняла, — усмехнулся Дэнни. — Мы собирались потрахаться, а ты нам помешала.

—Вы собирались? — Я чуть сильнее потянула парня за волосы и его лицо скривилось.- А может ты пытался изнасиловать ее?

—Пошла нахер, сука старая, тебя то я точно трахать не стал бы, — прошипел Дэнни и тогда-то я, и ударила его коленом по яйцам.

Думаю, София даже не понимала что происходит, потому и не закричала когда он начал домогаться. Этот говнюк вытащил ее из постели, усадил на диван и засунул свой торчащий хер ей в рот. София была лесбиянкой и никогда раньше не спала с мужчинами, они были ей противны. Я знала это, потому что была единственным человеком, которому она доверяла. Ее брат Ганс был не в счет, его голова варила не так хорошо, как того хотели бы их родители, и вряд ли он понимал разницу между гомосексуалом и гетеросексуалом. Уж не знаю, с чего Дэнни решил, что сможет сотворить такое с бедной девочкой на моих глазах безнаказанно, наверное, тогда он еще не понимал кто я такая.

Да может я и сама этого еще не понимала до последнего времени. Жила себе мирно, верила в справедливость, в любовь, в светлое будущее. И лишь сейчас, когда будущего не стало, я смогла принять монстра в себе.

Я спускаюсь на первый этаж, но не тороплюсь сразу выходить на улицу. Дверь заколочена снаружи, мы сами сделали это чтобы отвадить байкеров. Защита херовая, сорвать две криво приколоченные доски здоровым ребятам, вроде того амбала на мотоцикле-пчелке, не составило бы никакого труда, но что удивительно она работала. За все время, что мы прожили в этой квартире к нам ни раз не наведался, ни один незваный гость и мы были этому очень рады.

Чтобы выбраться наружу, нужно спуститься вниз, в подвал, пройти его насквозь и выйти через техническую дверь для персонала. Выглядит подвал жутковато. Небольшая лесенка ведет вниз, во влажную темноту, наполненную мирным гудением бойлеров. Я ходила по ней много раз и знаю тут каждый поворот, потому без страха ступаю в темноту. Чертов рюкзак весит, кажется, целую тонну, и при каждом шаге больно ударяет меня по спине. Два литра сока и большая бутыль воды, а еще пистолет. Вес “Зиг-Зауэра” без патронов 740 грамм,. У меня цепкая память и даже по прошествии двенадцати лет я хорошо помню эти технические подробности. Нужно что-то придумать с этим дерьмом, если придется бежать, то ничто не должно помешать мне. Останавливаюсь, скидываю рюкзак и наощупь достаю оружие, пускай будет наготове. Потом чуть подумав, вынимаю один пакет сока и бросаю на пол, в темноту, а после вешаю рюкзак на спину и снова бесшумно ступаю, стараясь не врезаться в стены и ржавые трубы, которые тут повсюду. Пистолет в руке явно весит больше чем семьсот грамм, но это и нормально, он ведь полностью заряжен. Восемь патронов и каждый готов убивать. В отличие от гражданских никогда прежде не державших в руках оружие, я с пистолетом в руках, не ощущаю себя в безопасности. Это дает мне шанс выжить. Я знаю это, и меня согревает чувство собственного превосходства над большинством людей. Стефан всегда подтрунивал над моим высокомерием. Он — потомственный аристократ придерживался либеральных взглядов, и моя заносчивость казалась ему нелепой.

«Все люди равны и достойны того, чтобы дать им шанс стать лучше», говорил он и искреннее верил в собственные слова. И вот куда привела его эта бездумная любовь к человечеству и постоянное желание всем помочь. Он лежал там, посреди торгового зала, в луже разлитого апельсинового сока, словно в собственной моче. Благородный дворянин в собачьем ошейнике и с голой жопой, над которой наверняка не раз надругались те, кого он так защищал.

На глаза все же наворачиваются слезы, я раздраженно утираю их свободной рукой и иду дальше, пытаясь не думать о том, что возможно Стефан был бы жив, если бы я тогда не ушла.

После душного подвала уличный воздух кажется мне невероятно свежим, хотя ему далеко до этого титула. Мусор не вывозят вот уже пару месяцев, и в городе всегда витает слабый сладковатый запах разлагающихся белковых отходов. Он смешивается с запахом гари. Байкеры любят огонь и часто устраивают костры посреди площадей, предаваясь грязным плотским утехам в пляшущем оранжевом свете пламени. Я не сноб и всегда мыслила широко во всем, что касается секса, но сейчас утехи стали действительно грязные, ведь почти всегда они замешаны на сексуальном насилии. Жертвы таких оргий обычно живут недолго. По многим причинам. Чаще всего медицинским. Врачей почти не осталось, и смерть от внутренних кровотечений стала нормой. Но байкеров это не очень-то тревожит, они всегда находят новых рабов. Таких как Стефан. Мой милый добрый Стефан с мягкой открытой улыбкой и лучистым умным взглядом серых глаз.

Я снимаю пистолет с предохранителя. Если попадусь в засаду, то не собираюсь сдаваться этим гадам живой. От клокочущей в груди злобы пульс участился и сердце стучит так громко, что, кажется его слышно на много километров вокруг. Это плохо. Я позволила эмоциям вновь взять верх. Останавливаюсь и делаю пару глубоких вдохов через нос, и лишь потом иду дальше.

Идти прямо по улице самоубийство, потому я сворачиваю в арку дома напротив и двигаюсь по дворам короткими перебежками. Я проделывала этот путь много раз в прошлом. Иногда одна, иногда в компании с Софией. Надеюсь, что мои уроки позволят ей выжить, хотя понимаю, что уже этой ночью она станет жертвой насилия Дэнни, а назавтра покончит с собой от стыда. Она слишком слаба и невинна для ставшего смертельно опасным мира. Эта мысль на мгновение выбивает из колеи, заставляет замедлиться, но я быстро беру себя в руки и продолжаю путь.

Серое двухэтажное здание Кауфланда с красно-белым кубом на крыше и стеклянными дверями под низким козырьком я замечаю издалека. Перед ним никого, но это ничего не значит. Я видела банду полчаса назад в окно и не исключено что некоторые из них сейчас затаились внутри магазина и поджидают незадачливых охотников за провиантом. Мне не нужен супермаркет. Я взяла достаточно еды из дома, чтобы избежать необходимости подвергаться лишней опасности. Ходить за провизией в это время могут только дилетанты. Сейчас нет безопасного времени, но несколько часов перед рассветом, когда основная масса отморозков устала от кутежа и свалилась без сил, самое лучшее время для походов за пищей. А когда солнце уже встало байкеры легко могут сцапать тебя, стоит лишь зазеваться.

Мне следовало выходить раньше, но эта чертова троица устроила настоящий бунт, когда я объявила им о своем решении. Пришлось преподать им урок послушания, ведь они ни за что не хотели меня отпускать. Но разве меня остановишь?

Я собираюсь свернуть во двор, когда вижу припаркованный у обочины черный кроссовер «Porsche Cayenne III Turbo S HIBRID». Я знаю эту машину очень хорошо, у Стефана был такой же, только белый. Мощный комбинированный бензиново-электрический двигатель, полный привод, разгон до сотни чуть меньше чем за четыре секунды, хорошая устойчивость на дороге, вместительный салон, комфортное управление, активный круиз контроль. Стефан в свое время заплатил за нее за сто семьдесят тысяч евро и она с его слов, стоила каждого евроцента. На такой малышке я доберусь до Замка еще дотемна. Но только вот как мне ее завести?

Вся эта чушь, которую показывают в фильмах, когда коп взламывает машину, выдергивает провода из-под приборной панели и с легкостью заводит тачку без ключей, в реальности не работает. Современные машины полностью защищены от подобных взломов и если ты не крутой хакер у тебя вряд ли получится сдвинуть авто с места без электронного ключа. Нужно уходить отсюда и придерживаться изначального плана — двигаться пешком, стараясь не попадаться никому на глаза, но этот проклятый кроссовер не дает мне покоя.

Я рискую и выхожу из укрытия, оглядываюсь по сторонам и подхожу к машине ближе. Она торжественно сверкает в утренних лучах восходящего солнца. Наверное, когда-то машина была гордостью для своего владельца, а сейчас это груда ненужного никому металла, и я никак не могу понять, чего я здесь делаю.

Но не зря я привыкла доверять своему чутью. Похоже судьба сегодня ко мне благосклонна. Я вижу, что на водительском месте сидит человек. Вернее он висит на ремне безопасности. Водитель мертв. На лобовом стекле виднеется след от пули, от него словно паутина во все стороны расходятся тонкие трещины. Сразу определяю, что стреляли из снайперской винтовки и это пугает. Я опасливо оглядываюсь по сторонам ожидая услышать выстрел, но кругом мертвая тишина. Ни звука. Даже птицы не щебечут. Если снайпер и был поблизости, то сейчас он уже ушел.

Стараясь не размышлять над тем, кому бы это понадобилось убивать человека таким сложным способом в мире, где от законов остались лишь воспоминания, я распахиваю дверь машины с водительской стороны, предварительно задержав дыхание. В полицейском прошлом я была привычна к запахам трупов, но с тех пор растеряла весь навык. Мне не хочется сблевать утренний кофе себе на ботинки. Но, к моему удивлению, труп совсем свежий. Он еще даже не начал гнить. Убили вчера, не раньше. Я делаю осторожный вдох и ничего особенного не чувствую. Я мгновение смотрю на него: мужчина лет сорока, одет чисто и со вкусом, короткая стрижка, приятные черты лица, если бы не помутневшие стеклянные глаза и навеки застывшая гримаса боли, обезобразившая беднягу. Сначала я даже не понимаю, куда попала пуля, а потом вижу кровавое пятно расплывшееся слева на груди. Чертовски точный выстрел, прямо в сердце. Мне становится не по себе. Снайпер такого уровня большая редкость среди штатских. Получается, где-то в домах прячется безумный полицейский, отстреливающий мирных граждан только для собственного удовольствия. Больной маньяк. Лучше бы этих ублюдков байкеров убивал. Нужно убираться отсюда как можно скорее.

Быстро обхожу машину. Снимаю рюкзак и ружье и не глядя бросаю их назад, забираюсь в салон, на пассажирское сидение. Пистолет все еще у меня в руке. Я кладу его на колени и отщелкиваю ремень безопасности, удерживающий бывшего владельца «Порше», обыскиваю его карманы и нахожу желанный ключ, потом бесцеремонно выталкиваю труп на улицу. Он грузно падает на асфальт, словно мешок набитый песком. Не лучшее обращение с мертвыми, но я знаю, что ему все равно, а у меня нет времени на эти вежливые ритуалы, принятые в цивилизованном обществе. Да и где вы сейчас видели цивилизованное общество? Мир вернулся в дикое пещерное существование. Прав тот, у кого сила и пушка больше.

Мне некогда размышлять над наступившей несправедливостью, потому я убираю «Зиг-Зауэр» в бардачок, перебираюсь на место водителя, и пробую завести машину. К моей неописуемой радости у меня получается с первого раза. Мотор тихо тарахтит и, кажется, этот звук самое приятное, что я слышала за последние пару месяцев.

Фары не включаю, ни к чему привлекать внимание. Я думаю, что смогу удрать об байкеров на этой машине, но лучше не вступать с ними в прямое противодействие и, заслышав рев двигателей мотоциклов прижаться к обочине, лечь на сидение и затаиться. Брошенных машин сейчас много и еще одна не должна привлечь внимание этих отморозков. Их всегда много, но у меня есть явное преимущество, я трезва как стеклышко и соображаю в разы лучше.

Первым делом я блокирую все двери. После оборачиваюсь и ищу глазами свои вещи. Рюкзак лежит на сидении, ружье рядом. А прямо под моим барахлом обнаруживаются картонные коробки, доверху наполненные припасами. Похоже, парня пристрелили в тот самый момент, когда он успешно затарился провизией в заброшенном супермаркете и собирался отвезти это богатство домой. Это большая удача, теперь мне не стоит беспокоиться о еде и можно ехать без остановок до самого Замка. Думать о том, что где-то голодная семья ждет добытчика с едой, мне не следует, все это пустое. В современном мире жалость непозволительная роскошь. Снова всплывают мысли о Стефане и его семи принципах, среди которых была и помощь нуждающимся, но я довольно быстро гоню их прочь и мягко нажимаю педаль газа. Машина плавно и бесшумно трогается с места, и уже вскоре я выезжаю за пределы Берлина, к своему счастью, не повстречав ни одного живого человека.

========== Глава вторая. ==========

Lauft, lauft, lauft, lauft,

Lauft, lauft um eür Leben

***

О покойниках или хорошо или ничего, кроме правды. Я совсем не знала хозяина «Порше», но чистая правда в том, что этот мужик совершенно не разбирался в музыке. На жестком диске его машины одни приторно-медовые завывания американских поп-исполнителей, а мне нужна гребаная нормальная музыка чтобы не уснуть. Радио уже пару месяцев не работает и потому приходится ехать в тишине. Я рулю третий час и устала как черт. Последний раз водила машину еще до того как началось все это безумие. Никогда не любила дорогу и не понимаю тех, кто считает вождение развлечением. Хотя в этой тачке грех жаловаться, это тебе не старенький «Поло» моего отца с механической коробкой передач.

Проснулась в три утра, сейчас половина двенадцатого и я очень хочу спать. Глаза сами закрываются, и приходится прилагать усилия, чтобы не отрубиться и въехать в придорожный столб на скорости 150 километров в час. Еще этого дерьма мне не хватало. В общем-то, быстро сдохнуть, в нынешних обстоятельствах не худший вариант, но только вот мне нужно закончить задуманное, а для этого хорошо бы сохранить целыми и руки и ноги. Сейчас отдала бы полжизни за свой телефон и подборку Neue Deutsche Härte, что-нибудь из старенького Ооmph, мозги прочистить, или чего пожёстче вроде первого сольника Lindemann. Но телефон с функцией определения местоположения стал слишком опасен, потому дорогой смартфон давно гниет на дне Шпрее, где только рыбы могут оценить мой музыкальный вкус.

Приходится отрезвлять, себя пощечинами, но помогает ненадолго и чувствую к концу поездки, на моих щеках будут красоваться неприглядные синяки — рука у меня всегда была тяжелой. За три часа лишь однажды заметила банду. Успела свернуть с дороги и затаиться. Я слышала рев приближающихся двигателей. Мотоциклы пролетели мимо на предельной скорости. Я не видела их, лежала на красном кожаном сидении, размышляя что цвет кожи салона удачно скрывает пятна крови ее бывшего владельца, и не поднималась пока звук не затих. «Зиг-Зауэр» все это время сжимала в пальцах правой руки. Мне казалось, я не испугалась, но когда убрала оружие обратно в бардачок, заметила, как сильно трясутся руки. Я порылась в коробке на заднем сидении и нашла там блок сигарет. Знала что найду, ведь в бардачке хранились несколько зажигалок. Я не курила много лет. Стефан не переносил запаха табачного дыма, и когда мы стали жить вместе я бросила эту дурную привычку. Сейчас же с легкостью открыла пачку и закурила. Я не знаю можно ли разучиться курить, но после третьей затяжки я закашлялась. Из глаз потекли слезы, и я выкинула остаток сигареты в окно. Табачный дым словно проник в мозг и чуть затуманил его. Приятное чувство, но оно быстро прошло, и остался лишь мерзкий привкус во рту и сильная жажда. Выпив пару глотков воды из бутылки, что забрала из дома, я нажала на педаль газа и плавно поехала дальше.

Окраины города вымерли. Здесь раньше кипела жизнь, но с приходом банд частные дома потеряли свою привлекательность. Первых рабов воровали как раз из этих уютных домиков с каминными трубами и черепичными крышами. Коттеджные поселки опустели. Многие дома сожгли. Раньше я очень любила дорогу из города в наш Замок, сейчас же предпочла бы ослепнуть, чтобы не видеть, во что превратили мою Германию.

Сонливость накатывает волнами. Не нужно было курить, от этого только хуже. Начинаю строить планы в голове, чтобы чем-то занять мысли. Если все пойдет хорошо, то к ночи буду в Замке. Когда мы покидали родовое имение Стефана пару месяцев назад, там оставался только старый смотритель Мориц и его жена Каролина. Хочется верить что они и сейчас еще там. Находится одной в этих каменных стенах, где еще живы воспоминания нашей со Стефаном семейной жизни будет невыносимо. Хотя я не собираюсь задерживаться там надолго. Мне нужно несколько недель на подготовку и разведку. Это будут непростые недели. Без интернета искать что-то стало намного сложнее. Придется работать ногами, как в старые добрые времена. Ничего, я это умею.

Сейчас я знаю немного. Тот парень, что умер у меня на руках, почти ничего не успел рассказать, но даже того, что я услышала должно хватить чтобы найти убийц Стефана. Банд в городе достаточно. Три крупных: «Bienenvolk», «Шакалы» и те кретины, что зовут себя «Железные яйца», у них свой кодекс и сложная иерархия. Кроме них куча мелких всякие «Грозные», «Жестокие» «Орлы», «Всадники Аппокалипсиса» и прочие ублюдки, считающие себя достаточно крутыми чтобы сбиваться в стаи и убивать невинных людей, но все же и они действуют согласно кодексу, пускай он и далек от идеалов гуманизма. Но только у одной банды нет названия и никаких правил, я очень надеюсь, это мне поможет. Люди, убившие Стефана, принадлежали к этим отморозкам. Говорят, они успели насолить всем бандам в городе и смерти их главаря желают многие, но пускай становятся в очередь. У меня больше всех причин выпустить ему кишки и смотреть, как он подыхает, корчась от боли. А потом я постараюсь убить как можно больше его приспешников. Эти твари недостойны того чтобы жить.

Я снова в ярости, как бывает каждый раз, когда я думаю, о гибели Стефана и тех, кто в этом виновен. Паршиво, что в этом списке есть я сама. Не хочу убивать себя и надеюсь, отомстив за Стефана смогу снять груз со своей души и жить дальше. Хотя какая может быть жизнь, когда мир превратился в ночной кошмар, а единственный близкий тебе человек похоронен на клочке земли сразу за Кауфландом. От злости начинает трясти. Ударяю ладонями по рулю. Боль пронзает руки, но не останавливаюсь, а бью еще и еще. Машина виляет по пустой дороге, а я изрыгаю грязные ругательства, зная, что никто меня не услышит. Чертов взрывной характер, ведь будь я чуточку сдержанней в своих порывах, и всего этого не было бы. Словно кадры старой кинопленки перед глазами всплывает наш последний разговор со Стефаном.

Я стою посреди улицы, широко расставив ноги. В окнах домов догорает золотом закат. Ветер, похожий на жаркое дыхание тяжелобольного, треплет мои неубранные волосы, и я постоянно отбрасываю их с лица нервным жестом.

— Мы должны им помочь, — Стефан стоит напротив и смотрит на меня как на несмышленого ребенка.

На нем та же футболка, в которой он был, когда мы впервые познакомились: черная с белым символом Unheilig центру груди, буквами «UH» в перевернутом квадрате. Я знаю, что ему подарил ее сам Граф и Стефан очень любит ее, как и музыку группы. Это роднит нас. Любовь к музыке, радикальные взгляды, нежелание подчиняться мнению большинства, но сейчас я не ощущаю близости. Напротив, я ненавижу его всей душой. К сожалению, в последние годы это случается слишком часто. Я боюсь себе в этом признаться, но моя любовь угасает, и я вижу слишком много недостатков в этом, казавшемся мне совершенным, мужчине.

— Мы никому ничего не должны, — говорю сквозь зубы.

— Милая, это не так, мы здесь именно ради всех них. Нам нужно все исправить, — он улыбается своей мягкой улыбкой потомственного аристократа, от которой меня пробирает озноб.

— Стефан, а как же мы? Почему ты считаешь возможным ставить на кон нашу жизнь? Я не готова умереть за них, кем бы они ни были и каких бы ошибок ты не совершал в прошлом.

— Мы не умрем, ты же знаешь, я везунчик, — он все еще улыбается мне, словно мы спорим о покупке нового кресла, а не о том, чтобы рискнуть своей жизнью ради группы болванов, попавшихся в лапы байкеров.

— Я знаю только одно, ты думаешь обо всех кроме меня, — говорю я холодно, хотя мое лицо пылает от гнева.

— Это не так, ты же знаешь, — он чуть покачивает головой и убирает темную прядку за ухо. В его синих глазах только тепло и нежность.

Я знаю, он все еще любит меня так же сильно, как в тот день, когда под высокими сводами церкви мы стали мужем и женой. Но даже несмотря на всю его любовь, он никогда не поступится своими принципами и это бесит.

— Пойдем, — он протягивает мне руку и почти касается моего плеча, но я не готова уступить.

Делаю шаг назад, спотыкаюсь о камень и теряю самообладание. Я кричу, брызжа слюной. Бросаю ему в лицо обвинения и проклятия, а он даже бровью не ведет. Родители дали ему хорошее воспитание, я же не могу похвастаться тем же. И тогда я разворачиваюсь и иду прочь. Я сворачиваю во двор и останавливаюсь там. Уверена что он пойдет следом. Жду. Разум ослеплен гневом, и я еще не понимаю, что больше никогда не увижу его.

Чувствую, как по щекам бегут слезы. Дьявол, совсем расклеилась. Это от недосыпа. Утираю слезы тыльной стороной ладони и делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться и в этот момент замечаю то, от чего по спине пробегает неприятный холодок.

Я так увлеклась путешествием в страну воспоминаний, что не заметила хвост. Их много. Не меньше сорока. Словно стая голодных волков, преследующая меня чтобы растерзать. О схватке не может быть и речи. Восемь патронов в пистолете и еще десять в ружье. Семнадцать врагов я положу при самом хорошем раскладе, но остальных это не остановит. В их состоянии не замечаешь смерти товарища и не знаешь страха. Нужно уходить. Бросаю еще один короткий взгляд в зеркальце заднего вида, а потом вдавливаю педаль в пол.

«Порше» резво набирает скорость, и вот уже я лечу по трассе со скоростью 250 километров в час и благодарю тех, кто строил это шоссе, сделав его идеально гладким и таким широким. От скорости захватывает дух, но не в хорошем смысле. Я чертовски напугана и костяшки моих пальцев, сжимающие кожаный руль побелели от напряжения.

На хорошем мотоцикле догнать меня не составит труда, но то ли у них плохие байки, то ли я их мало интересую, потому что уже через десять минут отрываюсь от погони, но скорость все равно не снижаю. Возможно это ловушка. В отличие от меня у байкеров все еще сохранились мобильные телефоны, и они могут сообщить обо мне другим. Но проходит еще десять минут, и я выдыхаюсь. Держать дорогу на такой скорости для меня слишком сложно, и потому постепенно отпускаю педаль газа, а потом, заметив съезд с шоссе резко поворачиваю руль и ухожу на дорожку, ведущую через поле в уютную деревушку, сейчас наверняка заброшенную.

При ближайшем рассмотрении белоснежные маленькие домики с красными острыми крышами уже не кажутся столь милыми. Все окна выбиты, на дорожках сверкают осколки. За одним из покореженных заборов вижу мертвую овчарку. Собака уже раздулась от трупных газов и больше напоминает меховой шар. Ничуть не смущаясь этого, труп клюют вороны. Когда проезжаю мимо, птицы неохотно взлетают. Сделав круг над разлагающимися останками, опускаются на них вновь и продолжают свое безумное пиршество.

Первоначальный план спрятаться в одном из домов приходится отбросить. Не исключено что внутри меня будут поджидать столько же нелицеприятные останки людей и мне вовсе не хочется вдыхать сладкий запах их гниения. Проезжаю на низкой скорости пару домов и вижу распахнутые настежь ворота, а за ними довольно ровную площадку, уложенную кирпичом. Стекла в этом доме целы, значит, осколков на земле быть не должно, и я уверенно паркую «Порше» прямо перед домом и выключаю двигатель. Первым делом достаю пистолет из бардачка, снимаю с предохранителя и лишь потом прислушиваюсь, но внутри машины идеальная звукоизоляция и я не слышу ровным счетом ничего, кроме гулко бьющегося в груди сердца.

Снимаю блокировку с дверей, приоткрываю ее на пару сантиметров и слушаю. Чирикают воробьи в кустах шиповника у забора, ветер шелестит листвой высоких лип. Я улавливаю гудение шмеля, собирающего сладкий нектар с цветов на клумбах под окнами дома, но никаких мотоциклов. Это странно. Они уже должны были быть здесь. Откидываюсь на сиденье и напряженно жду. Если повезет они просто проедут мимо, даже не заметив этого съезда. Если не повезет, то увидят следы шин на земле и поедут следом. Я не сдамся живой. Убью всех кого смогу достать, а потом выстрелю себе в лоб. Никто не станет возить меня голой по городу и насиловать под улюлюканье приятелей.

Вскоре слышу низкий рокот нескольких десятков двигателей. Звук приближается. Я не шевелюсь. Суетливость не даст мне ровным счетом ничего. До меня доносятся обрывки гитарного соло. Кажется это что-то из Металлики. Как не прискорбно это признавать, но музыкальные вкусы у байкеров значительно лучше, чем у покойного владельца этого авто. Невесело улыбаюсь этим мыслям, а вскоре понимаю, что звук двигателей становится тише. Байкеры уезжают дальше по шоссе. Словно камень с души падает. Ставлю «Зиг-Зауэр» на предохранитель и убираю в бардачок. На пол выпадает зажигалка. Думаю снова попробовать закурить, но вспомнив отвратительный вкус табака во рту, отбрасываю эту идею. К черту дурные привычки я только что избежала неминуемой смерти и разве это не повод чуть поберечь свое здоровье. Стефан бы гордился мной.

Интересно сколько еще банд встретиться мне на дороге? До Замка чуть больше трехсот километров, за последние четыре часа я встретила две банды. В математике я не сильна, но полагаю, что шанс наткнуться еще на пару десятков отморозков довольно велик. И в этот момент в моей голове возникает план, чертовски опасный и дерзкий, но мне кажется, он сработает. Банды не любят конкурентов и обычно держаться друг от друга подальше. Им хватает простора в новом мире, и нет нужды устраивать войны за территории или ресурсы. Как не абсурдно это звучит, но единственное безопасное место сейчас это рядом с такими вот группами обдолбанных байкеров, потому я быстро завожу двигатель и выезжаю на дорогу. Мой план прост, я буду держаться позади той группы, и стараться остаться незамеченной. Они не ждут, что кто-то посмеет их преследовать и не станут оглядываться и у меня есть шанс добраться без приключений до нужного поворота, не повстречав больше никого.

На шоссе развиваю скорость под двести километров в час и вскоре нагоняю банду. Сбавляю обороты и аккуратно следую прямо за ними. Поначалу мне тревожно, я страшусь быть замеченной и постоянно снижаю скорость, рискуя потерять банду из вида, но через полчаса такой езды полностью успокаиваюсь. Мой план сработал. Байкерам нет дела до того, что происходит у них за спиной. Они слишком погружены в состояние полнейшего экстаза, что дает им тот синтетический наркотик, который заполняет их кровь. Я же ощущаю эйфорию без химических стимуляторов. Мне достаточно ощущения того, что я выиграла этот раунд. Победа — вот мой наркотик.

Когда адреналин отпускает, снова чувствую сонливость. Ставлю на круизе сто километров в час, среднюю скорость, с которой ехала последние сорок минут, и позволяю себе расслабиться, но все же стараюсь не уснуть. Мне нужен ясный ум, если что-то пойдет не так. И в этот момент раздается протяжный писк. Я вздрагиваю и смотрю на приборную панель. Индикатор топлива в красной зоне. Настроение резко портится. Я так давно не сидела за рулем что уже и забыла о такой необходимости как бензин. Эта машина может ехать только на электричестве, но слишком недолго, к тому же для этого неплохо было бы зарядить ее, а я не сделала и этого.

С заправками сейчас дела обстоят плачевно. Байкерам нужен бензин и потому некоторые топливные станции все еще работают, но вот только никто не знает какие именно. Запасы бензина на них давно никто не пополняет. Все грузовые перевозки закончились еще после первых бунтов. Шансов что на ближайшей ко мне заправке будет топливо и работающая колонка ничтожно малы, а вот встретить там врагов вполне реально, но я должна рискнуть. Без машины мне будет очень сложно добраться до места, и я прекрасно это понимаю. К тому же мне жаль припасы, что лежат на заднем сидении. Их точно хватит на пару недель, а это значит, мне не придется тратить время на вылазки за провиантом и отвлекаться от основной задачи.

Остатков бензина мне хватит на пару десятков километров, и то если буду экономить. Снижаю скорость до пятидесяти километров в час и уже через пару минут теряю из вида банду, за которой следовала. Проходит полчаса. Заправки нет. Я начинаю ощущать неприятный холодок в сердце. В отличие от Стефана раньше я не была везунчиком и, судя по всему с тех пор ничего не изменилось. Я как раз раздумываю над тем как бы забрать с собой из машины побольше еды и не надорваться, когда замечаю на обочине знак с красно-желтой ракушкой Shell. Он сообщает мне, что до заправки шесть километров, и я очень надеюсь что «Порше» дотянет.

Я всегда знала, что на немецкие машины можно положиться. «Порше» без проблем преодолевает это расстояние, хотя индикатор топлива давно на нуле. Я вижу заправку на обочине. Снижаю скорость еще в два раза и ползу вперед, не отводя взгляда от операторной. В ней, судя по вывеске, располагается кофейня, магазин и туалет. Последнее мне бы сейчас не помешало, но прежде чем думать об удовлетворении первичных потребностей, нужно убедиться что здесь безопасно. Если замечу движение, сразу же остановлюсь. Но движения нет. На заправочной площадке никого. Под навесом стоят одиноко три топливораздаточных колонки. Я очень аккуратно сворачиваю с дороги, миную указатель въезда, поникшие флаги, сломанный щит с указанием цен на топливо и паркую машину у колонки под навесом.

Колонка может и не работать. Я понимаю это, но все же нажимаю кнопку открытия бензобака и вылезаю из машины. В нос ударяет резкий запах бензина. К трем солнце раскалило воздух, и дышать очень тяжело. В тени навеса чуть прохладней, но я все равно почти сразу покрываюсь потом. На мне черная толстовка с капюшоном и она явно не предназначена для такой погоды, но сейчас это меньшая из проблем.

Откручиваю крышку на бензобаке и вставляю в отверстие пистолет, а потом затаив дыхание нажимаю на курок. Раздается щелчок, и цифры на табло показывающие количество отпущенных литров начинают расти. Я буквально подпрыгиваю от радости.

Бак полон. Забираюсь в прохладный салон и медленно выезжаю из-под навеса. Здание операторной выглядит зловеще. Автоматические стеклянные двери разбиты, внутри темно. Из-за непрозрачных зеркальных стен я не могу увидеть, что там творится. Живот скручивает спазм. Мне и правда очень нужно в туалет, но стоит ли рисковать ради сомнительного удовольствия сделать свои дела в унитаз, а не в траву на обочине? Мгновение размышляю и решаю, что стоит, ведь кроме туалета вывеска обещала кофейню и если я разживусь в ней приличными кофейными зернами, это будет просто чудесно. Кофе сейчас большая редкость, а свои скромные запасы я любезно оставила Софии.

Паркую машину на свободное место между внедорожником от «БМВ» и итальянской малолитражкой с откидной крышей. Обе машины покрыты толстым слоем серой пыли и мой натертый до зеркально блеска «Порше» выглядит как бельмо на глазу, но я очень надеюсь, что за то время что буду внутри заправки, никто не проедет по шоссе. Достаю «Зиг-Зауэр» из бардачка и, держа его наготове, направляюсь к входу, а потом смело ступаю в темноту.

В нос ударяет резкий запах, что-то кислое, словно уксус пролили. Под ногами, как льдинки хрустят осколки. В моих Мартинсах на тракторной подошве можно не бояться разбитого стекла, но я все же останавливаюсь и жду когда глаза привыкнут к полумраку.

Внутри просторное помещение. Прямо передо мной стойка оператора. Сейчас за ней никого. Слева, как и обещали, небольшая кофейня. Кофе машина раскурочена, и я понимаю, что кофе мне тут не попить. Тут же обнаруживается источник запаха. За стеклянной витриной гниют остатки сандвичей и хот-догов. Они плавают в лужицах черной слизи и над ними вьются мухи. Меня мутит. Зажимаю рот рукой и направляюсь к туалетам. Они расположены справа, в конце темного коридора и я боюсь что и тут меня ждет неприятный сюрприз. Но к моему удивлению туалеты довольно чистые, почти нет запаха, и толчки выглядят сносно. Только вот светанет, а если запереть дверку кабинки так вообще собственного носа не разглядишь. Впрочем, от кого мне тут запираться?

Закончив выхожу обратно в зал. Руки влажные и пистолет держать неудобно. Ищу глазами то, чем можно вытереть ладони. Половина стеллажей опрокинута, но некоторые стоят на своих местах. Продуктов тут уже не осталось, зато полно сувениров с изображением орла на фоне желто-красно-черного флага. На полу валяется плюшевый мишка, сжимающий сердце с надписью «Я люблю Берлин». Кто-то наступил на него грязным ботинком и на его добродушной мордашке отпечатался след протектора. Наклоняюсь и поднимаю игрушку с пола, хотя в этом нет никакого смысла. Стряхиваю грязь и усаживаю его рядом с пивными кружками. Глупо, но ничего не могу с собой поделать.

И когда я уже собираюсь уходить слышу рев моторов. Я бросаюсь к стеклу, с этой стороны оно прозрачно, и вижу, как на заправку один за другим въезжают шесть мотоциклов.

Первый порыв выскочить и начать палить по ним из пистолета, но потом я понимаю, что это не лучшая идея. Пары бензина мгновенно воспламеняться и все может взлететь на воздух. Если и выживу после такого, то непременно получу серьезные ожоги, а без лекарств это прямая дорога в ад. Лучше затаиться тут, внутри и дождаться пока они уедут. Но где лучше всего спрятаться? Времени почти нет. Трое байкеров занимают места рядом с топливораздаточными колонками, а трое остальных бросают мотоциклы посреди дороги. С ними раб. Вижу его мельком. Голый крупный мужчина, на шее строгий ошейник от которого тянется цепь. Лица не вижу, но по фигуре явно немолодой. Меня бросает в жар.

Быстрым взглядом окидываю мотоциклы. Все разные: один чоппер, два спортивных и три классических. Все еще не верю собственной удаче. Только одна банда ездит на всем подряд, та самая, что не имеет ни названия, ни кодекса. И только они берут в рабы и стариков и детей. Говорят их главарь конченый отморозок, и я думаю это чистая, правда.

Трое идут ко мне. Раб на цепи тащится следом. Времени на раздумья не осталось. Бросаюсь в сторону кафе и прячусь под столиком между двумя вульгарными диванчиками обтянутыми искусственной красной кожей. Надеюсь, что вонь гниющих сосисок отпугнет байкеров, и они сюда не сунутся. Пытаюсь дышать как можно тише, но когда байкеры входят в двери, понимаю, что эти осторожности излишни.

От них столько шума, что даже если бы я тихонько напевала себе под нос, они бы меня не услышали. Хочу выглянуть из своего укрытия, рассмотреть их получше, но не могу рисковать. Я справлюсь с ними, тут нет сомнений, но мне нужно, чтобы они остались в живых. Чертовски сложно узнать, где логово банды, но если осторожно сесть на хвост, то шансов становиться многим больше. Конечно, они могут и не ехать в логово, но тогда на кой черт им быть тут, вдали от города, где у них самые забавы? Дождусь, пока они уедут, и двинусь следом. Часом раньше я легко проделала этот трюк с другой бандой и не думаю, что сейчас что-то может пойти не так. Разве что они машину мою заметят, но это вряд ли. Парни в хлам обдолбанные и им не до сравнительных анализов чистоты лакокрасочного покрытия припаркованных у заправки машин.

— Пойду поссу, — говорит один. Голос низкий, грубый.

— Да мы все хотим поссать, — отзывается другой и громко ржет. У этого в голосе визгливые нотки, а смех похож на крик гиены. Против воли волосы на руках встают дыбом.

— Ну, так пошли, отольем на брудершафт, — со смехом отвечает первый голос.

— А этого куда? — спрашивает третий, немного хриплый.

— Туда, на диван. Не ссы, не убежит, — отвечает визгливый и опять гогочет как животное. Наверное, он в восторге от своего чувства юмора крутящегося вокруг одного единственного слова.

Я слышу звон металлической цепи, шаркающие шаги и перестаю дышать. Здесь четыре столика. Молюсь, чтобы они выбрали не тот, под которым прячусь я, но моя полоса везения, судя по всему закончилась. Я вижу крепкие голые ноги с темными волосами, они иссечены алыми порезами и ссадинами. Босые ступни в крови и грязи. Мне жаль этого человека, он ни в чем не виноват, но я не могу рискнуть и спасти его. Единственный способ сделать это — уничтожить байкеров, но тогда у меня не останется шанса узнать, где логово самой скрытной банды и убить их главаря. Порой нужно сделать мучительный выбор и решить чья жизнь стоит дороже. Сейчас выбор не в пользу пленника.

— Сядь, — раздается короткий приказ.

Я вся сжимаюсь, надеясь, что меня не заметят, при этом направляю пистолет туда, где по моим расчетам стоит бандит. Пленник, гремя цепью, покорно усаживается на диван. С каждой стороны по два места и я рассчитываю, что он не заденет меня ногами. Делаю короткие вдохи и выдохи, прикрывая рот левой свободной рукой.

— И не смей смотреть на меня, — слышу звук пощечины и невольно вздрагиваю. Они и ведь и Стефана так воспитывали, наверное. Ну что же это еще один аргумент в пользу моего плана уничтожить эту банду.

Шаркающие шаги удаляются. Я стараюсь не смотреть на голые ноги пленника. Я не настолько бесчувственная чтобы не желать помочь бедняге. Он некоторое время сидит спокойно, а потом начинает елозить на сиденье и все же задевает меня ногой.

Я перевожу дуло пистолета на него, целясь ему прямо в пах. Сначала ничего не происходит, а потом он осторожно наклоняется, и заглядывает под стол и мы встречаемся взглядом. В этот момент я понимаю что проиграла. Я знаю этого человека и не могу позволить ему умереть. Он не узнает меня, что не удивительно. Мы виделись всего пару раз, и вряд ли он тогда обратил на меня внимание. А вот Стефана он бы точно узнал. Они даже на рыбалку вместе ездили. В его серо-зеленых глазах смятение и испуг. Я прикладываю палец к губам. Он смотрит на пистолет, и я опускаю дуло в пол.

— Помоги, — произносит он одними губами, а потом разгибается.

Закрываю глаза и ощущаю, как накатывает злость и отчаянье. Победа была так близка. Я могла убить главаря уже сегодня, но теперь придется начинать все сначала или позволить умереть пленнику, но разве Стефан простил бы мне это? Я не верю, в загробный мир и души среди нас, но верю, что мы не должны предавать память умерших. Если я не спасу этого мужчину, тогда я сделаю именно это, предам память покойного мужа. Открываю глаза и легко выскальзываю из своего укрытия.

— Сиди тут, — бросаю мужичине и направляюсь в сторону туалетов.

Девять патронов. Должно хватить. По дороге хватаю со стеллажа плюшевого медведя, вот и пригодился. Мне не нужно чтобы звуки выстрелов были слышны снаружи.

Убивать людей непросто, но для меня это не люди, потому я не задумываюсь, трижды нажимаю на курок. Никаких чувств, разве что досада из-за того, что мой импровизированный глушитель не справился со своей задачей. В ушах еще стоят звуки выстрелов. Три пули — три трупа. По стрельбе у меня всегда был высший бал. Теперь главное не медлить. Быстро обыскиваю тела, нахожу один пистолет. В темноте не разобрать что за модель. Забираю его и почти бегом направляюсь в зал. С двух рук хорошо стреляют только в вестернах, я же не Клинт Иствуд и потому убираю второй пистолет в карман толстовки. Он тяжелый и с ним неудобно, но бросить оружие непозволительное расточительство.

Выбегаю на свет и чуть не врезаюсь в спасенного мужчину. Он снял ошейник и теперь стоит передо мной абсолютно голый.

— Стрелять умеешь? — останавливаюсь в шаге от него и стараюсь смотреть только на лицо. Грубые черты, кожа с крупными порами, но он всегда мне нравился.

Мне довольно неловко от его наготы, сам же он, как мне кажется, не очень беспокоится из-за этого.

— Да, умею, что за оружие? — у него тихий голос и странная манера отводить глаза.

Вынимаю левой рукой пистолет и протягиваю ему, он мгновение медлит, потом забирает его, касаясь меня пальцами. Несмотря на удушающую жару руки у него ледяные и мне это не нравится. Возможно, он болен. Я вижу множественные раны на его теле, и многие из них выглядят совсем дерьмово, но сейчас не самое лучшее время, чтобы задавать вопросы о самочувствии.

Он крутит оружие в руках и произносит со знанием дела:

— Глок G46, девять миллиметров. Разработан специально для полиции. Девятнадцать патронов в обойме, — поднимает на меня взгляд, и теперь ясно вижу в нем надежду. — Хорошая пушка.

Молча киваю. Похоже, он из тех парней, которые уверены, что оружие делает тебя почти неуязвимым. Огромное заблуждение и оно может быть опасным. Но кто я такая, чтобы лишать его иллюзий. Поворачиваюсь к окну и смотрю наружу. Несмотря на шум от выстрелов оставшиеся бандиты даже не встрепенулись. Двое стоят у своих мотоциклов, в тени навеса и о чем-то болтают, а вот третьего не видно.

— Где еще один? — спрашиваю я и внимательно оглядываю стоянку.

— Курит, наверное, — отзывается мой новый напарник.

— Уверен? От этого могут зависеть наши жизни, — поворачиваюсь и пристально смотрю ему в глаза, в этот раз он не отводит взгляда и отвечает.

— Он курил всю дорогу.

— Хорошо, тогда делаем следующее, — я указываю рукой с пистолетом на тех двоих, что болтают под навесом. — Их нужно убить, быстро и точно. Они сейчас слишком близко к колонкам и если выстрелить неосторожно, то все может взлететь на воздух, а мы с тобой погибнем в столпах пламени.

Оборачиваюсь и смотрю ему в глаза, и вдруг он расплывается в широкой улыбке, от чего вокруг его глаз и у рта собирается в глубокие морщины. Я не понимаю, что его так развеселило, пока он не говорит со смехом:

— Погибнуть в пламени, наверное, это та самая смерть, которой от меня и ждали.

Его обнажённые плечи сотрясаются от смеха. Он прижимает широкую ладонь к губам и беззвучно смеется пару секунд, но довольно быстро успокаивается и говорит уже серьезно:

— Извини, конечно, я буду осторожен. Это все чертовы нервы, честно говоря, я уже не надеялся на спасение.

— Понимаю, — я чуть улыбаюсь, но получается не намного лучше, чем утром, когда я хотела подбодрить Софию. — А теперь пошли, пока они не очнулись и не поняли что происходит.

Я выхожу из дверей. Битое стекло хрустит под ногами, и я еще успеваю подумать, что мой новый друг наверняка изрезал подошвы ног именно тут, когда мозг переходит в боевой режим и такие мелочи перестают иметь хоть какое-то значение. Тот парень, что стоит ближе к колонке первым замечает меня. У него на шее автомат. Он пытается вскинуть его, и в этот момент я стреляю точно ему в лоб. Нажимаю на курок без страха, как и учили. Стреляю я значительно лучше, чем вожу. Парень падает на спину, нелепо взмахивая руками, но я уже смотрю на второго. Он безоружен, и заметив дуло пистолета направленного на него бросается наутек. Стреляю в спину. Выстрел должен попасть в сердце, но в последний момент он отклоняется, и я лишь легко раню его в руку. Он взвизгивает как свинья и, резко меняя траекторию, со всех ног бежит по направлению к выезду с заправки. Целюсь, чтобы добить ублюдка и в этот момент раздается выстрел и парень падает как подкошенный.

«А он неплохо стреляет для музыканта», — думаю про себя, а сама уже ищу третьего.

Место для курения находится позади магазина, я бегу туда и вижу последнего. Он не понимает что случилось, вертит головой из стороны в сторону. Глаза как два блюдца. На вид ему не больше двадцати. Он не убегает. Стоит на месте как олень в свете фар и пялится прямо на меня. Я понимаю что курил он не табак и его одурманенный мозг никак не может переварить поступающую информацию. Стреляю ему прямо в голову. Она взрывается словно переспелый арбуз, так словно это не моя пуля убила его, а мозг разорвало от перегрева. Мерзкое зрелище, но оно завораживает.

— Это так отвратительно, что даже дух захватывает, — слышу прямо над ухом.

— Читаешь мои мысли, — отвечаю я, поворачиваюсь к нему лицом и теперь улыбаюсь по-настоящему. Он улыбается в ответ.

Глупо мы, наверное, выглядим со стороны. Здоровый голый мужик с пистолетом и блондинка в толстовке с длинным рукавом, тяжелых ботинках и армейских брюках.

Внезапно меня накрывает настоящая истерика. Все что я сдерживала в себе эти недели, вырывается наружу неудержимым потоком слез. Силы разом оставляют меня. Я сажусь прямо на асфальт, закрываю лицо руками и рыдаю в голос. Я понимаю, что все это неуместно здесь и сейчас, что нужно уходить и быстрее, что он не тот человек, перед которым мне стоит вот так вот проявлять слабость, но ничего не могу с собой поделать. И тут я ощущаю его руки на своих плечах. Смотрю сквозь пальцы и пелену слез. Его расплывчатый силуэт прямо передо мной. Я убираю руки и теперь вижу отчетливо. Он опустился на колени, прямо на асфальт и заглядывает мне в лицо, а потом говорит очень мягко:

— Даже не знаю чем помочь, но может тебе станет легче, если узнаешь что теперь я твой должник и ты можешь попросить что угодно.

— Обними меня, — говорю, сама не знаю зачем, и он прижимает меня к своему крепкому голому торсу.

Мы сидим так пару минут, пока я окончательно не успокаиваюсь.

— Надо ехать, — говорю я, и он тут же отпускает меня.

— Куда едем?

— Я еду в Замок, — отвечаю я. — А тебя могу высадить где захочешь.

— Я поеду с тобой, — объявляет он и поднимается на ноги, а потом протягивает мне руку.

Берусь за нее и легко встаю, не отводя от него взгляда. Я не уверена, что хочу и дальше быть рядом с ним. Не исключено, что мой путь приведет меня к гибели, а этому человеку незачем умирать за мои идеалы, но не спорю, потому что мне стало намного лучше после его крепких объятий, и я не готова расстаться прямо сейчас. К тому же он теперь должен мне и я отлично знаю, как он сможет расплатиться. Если он провел с бандой достаточно времени, тогда сможет помочь их отыскать, и я очень надеюсь на это.

— Хорошо, — говорю я и наконец, отвожу от него взгляд. — Нужно обработать твои раны и найти тебе одежду.

— Ты ведь не посчитаешь меня больным маньяком, если я заберу одежду у них, — он указывает на трупы под навесом.

— Нет, я сама хотела предложить именно это, — отвечаю я, и направляюсь к машине.

Он проходит мимо, как раз когда я забираюсь на водительское место и говорит:

— Кстати, я Тилль.

— Я знаю, мы виделись в прошлом, — отвечаю я и замечаю удивление на его лице. — Катарина Эльбах-фон-Нольмен, меня представляли тебе пару лет назад на вечеринке в честь выхода вашего альбома.

— Ты жена Стефана? — он останавливается и смотрит на меня с сомнением. — Ката Берг?

Он называет имя под которым меня знали все друзья Стефана.

— Да, только я вдова, — поправляю я и захлопываю дверь со своей стороны.

Тилль секунду смотрит ошарашено, а потом тяжело вздыхает и скрывается с моих глаз. Он возвращается уже одетый. Вещи велики ему, но это лучше чем ничего. Тилль садится на пассажирское сиденье, и я сразу же трогаю с места. Мы и так слишком надолго здесь задержались. О Стефане он больше не заговаривает, и я благодарна ему за это. Я хочу расспросить его про банду, но он откидывает сиденье, закрывает глаза и почти сразу засыпает. Решаю оставить его в покое. Он заслужил отдых. Как и все мы. Но я отдохну позже, когда мы доберемся до места, а пока мне нужно увести нас как можно дальше от этой проклятой заправки, где я убила пятерых.

«Это только начало», — произносит голос в моей голове. Он больше не принадлежит Стефану. Теперь это мой собственный голос и он звучит весьма зловеще.

========== Глава третья. ==========

Du bist jung

und ich bin nett

ich hab ein weiches Doppelbett

jedes Schiff braucht einen Hafen

warum willst du nicht an mir schlafen

***

— Я себе его иначе представлял, — говорит Тилль.

Он наклонился к окну, и внимательно разглядывает Замок, возвышающийся на вершине холма. С этой точки он больше похож на игрушечный: острая крыша; светлые каменные стены, словно кирпичики Лего; сверкающие золотом догорающего дня витражи; а на макушке самой высокой башенки, на ветру, развевается флаг с изображением герба рода.

— Лучше или хуже? — спрашиваю я и паркую «Порше» под раскидистым дубом, словно сошедшим со страниц волшебных сказок.

— Не думал, что Замок будет такой огромный, — Тилль поворачивает ко мне голову, и я отмечаю, что он выглядит совсем больным.

Сон ничуть не освежил его, напортив, кажется теперь ему только хуже: мутный взгляд, покрасневшие глаза, испарина на лбу. Поддаюсь минутному порыву и прикладываю ладонь к его колючей от щетины щеке. Он словно раскаленная сковородка. Тилль смотрит прямо мне в глаза, и я смущаюсь своего жеста. Убираю руку и, стараясь, чтобы он не уловил волнения в моем голосе, говорю:

— Похоже у тебя жар.

— Переживу, я крепкий, — он все еще пристально смотрит прямо в глаза и мне кажется в его взгляде похоть, хотя думать так глупо. Он сейчас не в том положении чтобы хотеть секса.

— Нам предстоит долгая трудная дорога и если у тебя есть сомнения, что ты дойдешь, то лучше дождись меня в машине, — говорю это, а сама думаю о том, хорошо ли он целуется. Кажется, у меня окончательно поехала крыша от горя и напряжения.

— В каком смысле, трудная дорога? — искорки в его глазах потухают, и теперь он смотрит с изумлением. — Разве мы уже не приехали?

— Приехали, но нам нужно попасть внутрь, а это не так просто.

— А почему мы не можем поехать туда на машине, — он указывает ладонью на каменную дорогу серпантином поднимающуюся к главным воротам.

— Замок, неприступная крепость и мы не сможем попасть внутрь через этот вход. Если смотритель Мориц и там, то наверняка отключил видео звонок. Даже если мы станем стучать, он нам не откроет.

— У тебя нет ключей от ворот?

— Нет, они… — замолкаю.

Пульт от ворот хранился в бардачке машины Стефана. Я никогда раньше не бывала тут без него.

— У меня их нет.

— Ясно, — он кивает головой и больше ничего не спрашивает.

Тилль немногословен и мне это нравится. Он проснулся за полчаса до того как я вырулила на поляну перед Замком и попросил воды, а больше я не услышала от него ни звука до самого места. Я ценю в людях умение держать язык за зубами, терпеть не могу болтливых. Дэнни болтал без умолку, не мог ни минуты провести в тишине, словно боялся услышать пустоту в собственной голове. Я очень надеюсь, что София его не убьет. Каким бы Дэнни не был придурком, но он не заслужил смерти. Эти трое подростков были моей семьей последние недели и должно пройти время, прежде чем я смогу не думать об их судьбе.

— А как мы потащим это? — Тилль кивает на коробки с провиантом на заднем сидении.

— А мы и не потащим, — отвечаю и чуть улыбаюсь. — Вернемся за машиной позже, и я загоню «Порше» внутрь.

—Понятно, — он снова кивает. — Ну что, тогда пошли.

—Уверен, что тебе хватит сил? — спрашиваю я. — Дорога все время вверх и большая ее часть проходит по подземному тоннелю.

Тилль лишь машет рукой в ответ и выходит из машины. Я забираю свой рюкзак с заднего сиденья, вынимаю из него все кроме воды и фонаря, бросаю внутрь пистолет и тоже выхожу на воздух.

Все вокруг утопает в золоте заката, и я на пару секунд замираю и впитываю в себя эту красоту. Мы говорим, что мир съехал с катушек, но на самом деле мир это вовсе не люди, его населяющие, а вот это жаркое лето, синее небо над головой, река, что змеится у подножья холма. Ему нет никакого дела до того сколько нас погибнет в жестоких войнах, для него наши тела лишь органические удобрения и каждый из нас рано или поздно вернется в лоно природы, став частью незыблемого. От этих мыслей становится тоскливо, и я гоню их прочь. Обычно я не склонна к подобным размышлениям и не понимаю, что это на меня нашло.

— Нам туда, — прохожу мимо Тилля, закидывая рюкзак на плечо и слышу, как он идет за мной.

Мы идем вдоль реки, что опоясывает подножье холма. Дождей давно не было и местами она не шире ручья. По берегам буйно цветут луговые травы. В воздухе стоит сладкий аромат, и я слышу непрекращающийся стрекот цикад. Я целый месяц просидела в Берлине в четырех стенах, пытаясь совладать с чувством вины и даже не заметила, как наступило лето. Тилль нагоняет меня и идет слева, понурив голову. Дыхание у него тяжелое и я боюсь, как бы ему не стало плохо от подъема. Ему нужен полноценный отдых и возможно лекарства, но я ничего не смыслю в медицине, а пользоваться интернетом слишком опасно. Надеюсь, все обойдется, и он действительно сильный, несмотря на возраст. Ведь если он до сих пор жив, значит не все потеряно. Стефан говорил, что после вакцинации в Европе умерло около девяноста процентов людей старше пятидесяти. Кто бы мог подумать, что правительство решится на подобное, и понимали ли они, к чему это их приведет?

Мы доходим до деревянного мостика через реку. Он совсем узкий и выглядит хлипким и ненадежным. Я пропускаю Тилля вперед, и когда его ноги ступают на твердую землю, иду следом. Только сейчас замечаю что Тилль по-прежнему босой. Надеюсь, это не помешает ему, ведь идти придется по скользким каменным ступеням, но вслух ничего не говорю. Он достаточно взрослый чтобы отвечать за свои поступки и раз решил идти, то, наверное, рассчитал свои возможности.

— И куда дальше? — Тилль оглядывается по сторонам.

На первый взгляд, кажется, дорога кончилась, кругом лишь высокая трава и деревья, но я ходила тут много раз и знаю, что по склону вверх идет тропинка. Она то и приведет нас к старинному гроту, из которого мы сможем попасть в подземелье. Замку несколько сотен лет и те, кто строил его, проложили настоящий лабиринт подземных ходов, на случай осады. Только они делали его для тех, кто выходит наружу, а не для тех, кто пытается попасть внутрь. Нам предстоит долгий мучительный путь наверх по неосвещенным сырым коридорам, где живут разве что крысы и гигантские пауки.

— Идем за мной, — я смело ступаю в траву.

Тут она высокая, доходит мне почти до пояса. Солнце село и все погружено в приятный полумрак. Места тут безлюдные. Родители Стефана жили в Замке много лет, и пока они не погибли, мы были здесь лишь гостями. Сейчас же я единственная законная владелица, но в нынешнем мире право собственности уже ничего не значит.

Прямо из-под ног со свистом вылетает небольшая птица, и я вскрикиваю от неожиданности. Тилль моментально оказывается рядом, в руке сжимает «Глок», от былой вялости не осталось и следа.

— Что случилось? — он вглядывается в сумерки, пытаясь понять, что меня так напугало.

— Птица, — отвечаю ему. — Видимо у нее тут гнездо. Идем, все хорошо.

Он опускает пистолет и ждет пока я пройду, чтобы снова следовать за мной по пятам. Мне приятно осознавать, что мой новый напарник обладает такой молниеносной реакцией, это большая редкость для гражданских.

До грота мы добираемся уже в полной темноте. Небо усыпано звездами, но луны пока не видно. Во мраке ночи замок выглядит зловещим темным силуэтом, словно разинутая пасть великана, но я больше не боюсь темноты и мрачных легенд, сейчас следует бояться тех, кто действует при свете дня. Всю эту кашу заварили люди, и в них нет ничего мистического, лишь полное отсутствие морали и невыносимая жестокость по отношению к своему виду.

Внутри грота тихо журчит вода и пахнет как на болоте. Я достаю фонарь из рюкзака и освещаю нам путь. Тилль шагает следом, не отставая ни на шаг. Он все еще очень тяжело дышит, но после случая с птицей я больше за него не волнуюсь. Кажется, он действительно очень сильный и выносливый и преодолеет любые трудности.

В глубине грота фонарь высвечивает ржавые прутья решетки. Вход в подземелье сразу за ней. Я подхожу ближе и освещаю замочную скважину. Она выглядит не такой ржавой, как остальное. Мы пользовались этим выходом со Стефаном, когда два месяца назад уезжали в Берлин. Кажется, с тех пор прошла целая жизнь.

— Посвети сюда, мне надо достать ключи и открыть, — я отдаю фонарь Тиллю.

Пятно света мгновение пляшет по покрытым мхом каменным стенам, а потом он направляет луч снова на замочную скважину. Ключи у меня в одном из карманов армейских брюк. Большая связка, все ключи от помещений Замка, половину из них я никогда не использовала и даже не знаю, какие двери они открывают.

Нахожу нужный ключ и открываю замок, а потом толкаю решетку, но она не поддается.

— Отойди на шаг, — прошу Тилля, и он молча подчиняется.

Я тоже делаю пару шагов назад, а потом ударяю подошвой ноги в тяжелом ботинке по прутьям. Дверь резко распахивается и ударяет по стене. Сыплются хлопья ржавчины, с потолка падает паук и повисает на тонкой ниточке прямо у меня перед лицом.

— Могла бы попросить помочь, было бы меньше шума, — говорит Тилль, по голосу мне кажется, что он улыбается.

— Я знала что справлюсь, — отвечаю ему и вхожу в открывшийся проход. Тилль идет за мной, подсвечивая фонариком.

Запираю за нами решетку, не хочу, чтобы кто-то проник в Замок, хотя шанс что кто-нибудь догадается искать вход внутрь через грот минимальный. Но я никогда не рискую в таких вещах. Если можешь сделать что-то как следует, то сделай. Так говаривал мой папаша, хотя сам никогда не следовал этому правилу.

Сразу за решеткой широкий зал, тут нет ничего кроме каменной статуи. Бородатый мужик в доспехах. Тилль светит на статую фонарем, а потом спрашивает.

— Кто это такой?

— Понятия не имею, — прохожу мимо статуи, не задерживаясь, я очень устала и хочу скорей покончить с этим и забраться под душ.- Какой-нибудь предок, наверное. Стефан никогда не рассказывал.

— Мне жаль, что Стефан умер, — говорит Тилль очень тихо. — Он был хорошим человеком.

Поворачиваюсь и смотрю на него, раздумывая, стоит ли сказать ему правду о том кем был мой муж на самом деле, но решаю, что не стоит. Вместо этого просто благодарю:

— Спасибо, мне тоже очень жаль.

Тилль делает шаг в мою сторону и мне на мгновение кажется, что он снова хочет обнять меня, но он лишь легонько хлопает меня по плечу и отдает фонарь.

Мы идем дальше по просторному каменному залу со сводчатыми стенами, на которых висят факелы. Они тут, наверное, с сотворения времен и я не думаю, что даже если бы хотела, смогла бы их зажечь. Пока мне хватает и фонаря, но если дела пойдут плохо и мир продолжит свое стремительное движение назад, тогда не исключено что придется привыкать к факельному освещению и прочим атрибутам средневековой жизни. В конце зала прямо в каменной стене стрельчатая арка и сразу за ней полукруглая дверь.

— Нам туда? — Тилль уже рядом со мной и с любопытством смотрит на вход в подземелье. — Выглядит она жутковато.

— Не думала, что тебя могут испугать подобные вещи, — отвечаю ему с улыбкой и сама удивляюсь, что в подобной ситуации могу пускай и вяло, но шутить.

— Я не говорю, что она меня пугает, я говорю, что выглядит зловеще, словно за ней спрятаны все мрачные тайны вашего рода.

Молча отдаю ему фонарь и вынимаю ключи из кармана. Мрачные тайны у нашего рода действительно есть, да только вот стоит ли вспоминать о них после смерти Стефана, или пускай они будут погребены навеки?

За дверью темный коридор, он оканчивается винтовой лестницей, первой в бесконечной череде ей подобных. Она приводит в комнату с низкими сводами. По центру каменный стол с воронкообразным отверстием посередине и множеством символов на нем, и мне страшно даже представить для чего его здесь установили. Воздух тут тяжелый, спертый. Я в своей толстовке почти сразу покрываюсь испариной. Фонарь снова у Тилля, он с интересом осматривается по сторонам, и пока он занят, я снимаю рюкзак, достаю воду и с жадностью делаю несколько глотков.

— Жертвенный алтарь, звезда водолея, крест беспорядка, — говорит он задумчиво.- Кем были предки Стефана? Сатанистами?

Пожимаю плечами и протягиваю ему бутылку. Я и сама толком не знаю. Стефан никогда не говорил мне о той части своей жизни, которая была до меня, но судя по тому, что он рассказал незадолго до смерти, возможно Тилль совершенно прав. Он берет бутылку, пьет и возвращает ее мне.

— В этом замке жили его родители, а они с сыном не были близки. Потому я мало что знаю о его предках.

— Откуда же ты знаешь про тайный вход?

— Последние полгода после того как его отец и мать умерли, мы жили с ним здесь. Тут идеальная система защиты и можно было не волноваться о нападении. Если бы мы не вернулись в Берлин, то Стефан был бы…

Прерываю себя на половине фразы, потому что не люблю все эти «если». После того как сделал выбор никаких сожалений быть не должно.

— А зачем вернулись?

Я не отвечаю и иду к следующей лестнице. Не знаю, могу ли открыться Тиллю, возможно он возненавидит меня, узнав правду. Я почти не знаю его как человека. Любовь к музыке, которую он пишет, не дает мне право считать, что я его понимаю. Возможно, позже я все ему расскажу, но точно не сейчас.

Поднимаюсь по узким каменным ступеням, стараясь ступать осторожно, и все еще думаю о Тилле. Кажется, у него была семья в Берлине. Где они сейчас? И где другие участники группы? Все кто мог, и у кого были возможности уехали из города еще в самом начале, почему же он остался? Мог ли он тоже иметь ко всему эту отношение?

Через полчаса ощущаю себя словно выжатый лимон. Я не в лучшей форме. Три недели почти без движения сделали из меня рохлю. Мы еще даже не добрались до винных погребов, а я уже дышу так тяжело, словно только что закончила марафон Iron Man, притом с одним из лучших результатов. Это недопустимо. Завтра же возобновлю тренировки. Мне нужно быть сильной и выносливой, чтобы сделать задуманное. Главари банд весьма опасны и постоянно начеку.

Тилль чуть отстает, он где-то на середине подъема. Фонарь у него и сейчас я стою в кромешной темноте. Идти дальше наощупь опасно. Прислоняюсь спиной к прохладной стене и жду.

Тилль задал правильные вопросы о предках Стефана, и мне самой давно нужно было узнать историю древнего рода Эльбах-фон-Нольмен. Наверняка можно покопаться в старинной библиотеке на третьем этаже и разыскать что-то. Я ни разу не пыталась сделать это, когда мы жили тут со Стефаном, хотя имела такую возможность. Словно боялась услышать правду о собственном муже, такую правду, которая сделала бы наш брак невозможным. «Но ведь в конечном итоге именно это и случилось, ты узнала нечто ужасное», произносит мой внутренний голос и я не могу с ним не согласится.

Луч фонаря сначала освещает стену напротив, а потом буквально бьет мне в глаза.

— Эй, не надо так, — восклицаю недовольно и прикрываю лицо рукой.

— Извини.

Тилль дышит ртом. Он с трудом произносит даже это единственное слово, и я радуюсь, что почти все лестницы закончились. Теперь нас ждет недолгая прогулка по пологому тоннелю, один единственный подъем, а после выход в винные погреба, из которых уже рукой подать до жилых помещений Замка.

— Ничего, ты не виноват, — у меня перед глазами все еще пляшут круги, и я жду, пока зрение полностью вернется.

— Не думал, что это настолько сложно, — он довольно быстро восстанавливает дыхание и меня это радует.— Что за садисты строили эти лестницы?

— Их делали для отступления, чтобы спускаться, а не лезть вверх. К тому же когда лестница крутая и проход узкий проще держать оборону, — объясняю я.

— А говорила, ничего не знаешь, — он хитро улыбается.

— Это мне Стефан рассказывал, когда мы выходили через этот проход.

Тилль кивает, а потом спрашивает уже серьезно:

— У тебя есть часы? Сколько мы уже идем?

Часы у меня есть. Я задираю рукав и протягиваю ему руку ладонью вниз. Он светит фонарем и вглядывается в механический циферблат. Раньше у меня были чудесные умные часы с подсветкой и прочими незаменимыми функциями, но от комфорта пришлось отказаться в пользу безопасности.

— Уже почти одиннадцать, — говорит Тилль и поднимает на меня взгляд. Глаза мутные, усталые.

— Ты себя как чувствуешь? — спрашиваю с тревогой.

— Пока не сдох, — он пытается улыбнуться, но его улыбка выглядит жалко. — Ты права, у меня жар, но от того что я стану ныть никому лучше не станет, не так ли? Давай доберемся уже до твоего Замка и тогда я позволю себе расклеиться. И если ты захочешь оказать мне первую помощь, то я даже не скажу ни слова против.

Согласно киваю ему, а про себя восхищаюсь выдержкой и здравомыслием этого человека. Не удивительно, что Стефан так преклонялся перед ним. В Тилле есть все те качества, которых мой муж не нашел в собственном отце.

Мы стоим слишком близко друг к другу, но вопреки моей нелюбви к физическим контактам мне комфортно и не хочется, чтобы он уходил. От него сильно пахнет потом, но даже это меня не смущает. Его взгляд блуждает по моему лицу, и я ощущаю, как сердце ускоряет свой бег. Значит, мне не померещилось желание в его взгляде, внизу, в машине. Сейчас я могу с уверенностью сказать, он испытывает ко мне если не влечение, то точно интерес и это ничуть меня не тревожит.

— Идем уже, я тоже с ног валюсь, — говорю довольно резко, и прохожу, мимо задевая его плечом. Хотела бы сказать что случайно, но это не так. Мне приятно к нему прикасаться. И это меня тревожит. Сейчас я не должна отвлекаться на чувства, а уж тем более к человеку, о котором я почти ничего не знаю.

Я иду не спеша. Мои шаги гулким эхом отражаются от каменного потолка и пустых стен. Здесь уже не пахнет сыростью, но воздух все еще очень тяжелый. По спине струйками сбегает пот и затекает под ремень брюк. Жду не дождусь когда смогу снять с себя всю эту грязную одежду и принять ванную. Перед глазами против воли возникает распутанная сцена, в которой я и Тилль занимаемся сексом в большой джакузи, и мне приходится прилагать усилия, чтобы не думать об этом.

«Ты ведь только мужа похоронила!», пытаюсь остудить свой пыл, пробудив в себе моралиста, но понимаю, в нынешнем мире, где смерть поджидает за каждым углом, нравственные законы прошлого не работают.

«Жить здесь и сейчас, так словно каждый день последний», — четвертое из семи правил Стефана, и сегодня оно как никогда актуально.

Коридор сужается и вскоре перед нами из темноты проступает последняя каменная лестница. Эта выглядит самой старой и изношенной. В общем-то, так оно и есть. Ей пользовались, по всей видимости, чаще остальных. Ведь кроме выхода наружу именно на этом ярусе располагается темница, в которой предки Стефана держали неугодных, и насколько я могу судить по редким рассказам его родных, она никогда не пустовала.

— Снова лестница, — говорит Тилль со вздохом.

— Последняя, дальше уже винные погреба и выход наружу.

— Винные погреба? — он смотрит на меня с интересом. — Я бы не отказался выпить перед сном.

— Тогда не стесняйся и бери все, на что упадет твой взор, — я говорю это с улыбкой и ловлю себя на мысли, что кокетничаю с ним.

— Смотри не пожалей потом о своих словах, — он улыбается в ответ и смотрит очень двусмысленно.

В этот момент появляется предчувствие, что я пересплю с ним очень скоро и от этого тепло на душе. У меня давно не было близости ни с кем. Стефан настолько был погружен в свои заговоры, что не интересовался сексом, да и я не горела желанием спать с ним в последние месяцы. Остыли чувства, прошло желание.

Я молча иду вперед и начинаю подъем. На губах играет глупая улыбка. Вместо того чтобы внимательно смотреть под ноги витаю в облаках и довольно быстро наступает расплата. Старый камень крошится прямо под моим ботинком, и я пытаюсь поймать себя, размахиваю руками, неосторожно ступаю и подворачиваю лодыжку. Мне кажется, я даже слышу звук рвущихся сухожилий. Ногу пронзает боль, и я падаю, сильно ударяясь о ступени коленями и ладонями. Мне так больно, что приходится до крови закусить губу, чтобы не закричать.

— Что случилось? — Тилль уже рядом.

— Нога, — выдыхаю я.

Он светит фонарем, тут же опускается на колени и прикасается пальцами к моей лодыжке, очень аккуратно, но я не могу сдержать стон. Я переворачиваюсь, помогая себе руками, и усаживаюсь задницей прямо на ступени. Они жесткие и холодные, но выбора у меня нет.

— Давай посмотрим, что можно сделать, — Тилль кладет фонарь на ступени, так чтобы он светил прямо на нас, не спеша развязывает шнурок и снимает ботинок. Так бережно, что я даже не чувствую. Кто бы мог предположить такую нежность от этого грубоватого мужчины.

Боль в ноге постепенно утихает, но я понимаю, что вряд ли теперь смогу нормально идти. Тилль ощупывает мою ногу и дает вердикт:

— Мне кажется, кость цела, попробуй чуть пошевелить ступней.

Я делаю, что он просит. Мне все еще больно, но это уже не так нестерпимо, как было пару минут назад.

— Ерунда, — говорю я. — Мне нужно пару минут, и я смогу идти.

— Очень сомневаюсь, — Тилль берет мою ступню в ладони и снова прощупывает ее всю пальцами.

В это раз надавливает чуть сильнее и когда пальцы касаются лодыжки, я понимаю что он прав, но не подаю вида. Ненавижу быть слабой, и даже если мне придется превозмогать боль, и плакать кровавыми слезами я закончу этот подъем наверх и не попрошу помощи. Я не такая как моя мать, я — сильная.

— Все хорошо, легкое растяжение, — говорю чуть раздраженно. — Я дойду, не переживай.

Он молча смотрит мне прямо в глаза, все еще удерживая мою ступню в ладонях. Чрезвычайно интимный момент, но боль все портит, и я не могу насладиться им сполна.

— Просить помощи не значит быть слабой, а лишь правильно распределять ресурсы, — говорит он и отпускает мою ногу.

Я вздрагиваю пораженная его проницательностью. Откуда ему знать о том, что я думала именно об этом? Неужели все так легко читается на моем лице? А ведь раньше я вполне успешно умела скрывать свою чувства.

Как бы мне не хотелось признаваться, но он прав. С его помощью мне будет намного легче идти вверх, и глупо отказываться, особенно когда он сам ее предлагает.

— Хорошо, — я киваю ему. — А теперь если не сложно, отдай мой чертов ботинок, и пошли уже наверх, я засыпаю на ходу и готова убить за возможность принять ванну.

Тилль с улыбкой протягивает мне «Мартинс», а потом поднимается на ноги, берет фонарик и светит мне.

Остаток лестницы мы проходим почти в обнимку. Опираюсь на его плечо, а он удерживает меня за талию, и сейчас я уже не думаю о сексе. Боль в щиколотке отбила всю романтику и вернула в реальность. Из-за глупой травмы мне придется забыть об активных поисках и любых тренировках на некоторое время. Это злит. Но я настолько устала, что уже не способна сердиться по-настоящему. Все эмоции словно впали в кому.

В винном погребе сыро и прохладно. Тут есть электрическое освещение, и я прошу Тилля усадить меня на деревянный табурет и зажечь свет. Свет неяркий, но после прогулки по подземельям лишь с фонарем, он кажется мне слепящим.

Тилль оглядывается вокруг с изумлением, и я могу его понять. Запасов вина и коньяка хватит, чтобы напоить небольшую армию. Раньше в замке была своя винодельня, и родители Стефана продавали отменный товар в винные бутики. А потом рынок элитного алкоголя рухнул, но производство еще некоторое время продолжалось. Родители Стефана верили, что все наладится. Многие тогда еще верили, потом перестали.

— А тут что? — Тилль постукивает ладонью по деревянной бочке и та издает уютный глухой звук.

— Коньяк, — отвечаю безразлично. Богатства баронских подвалов меня никогда не впечатляли, я всегда была равнодушна к алкоголю и совершенно в нем не разбиралась.

— Невероятно, — он переходит к деревянному стеллажу с игристыми винами и смотрит на него как ребенок на витрину сладостей.

— Если хочешь, открой что-нибудь на свой вкус.

— Сейчас? — он удивленно глядит прямо на меня.- Ты говорила, что умираешь от усталости.

— Так я же сижу. — Я чуть улыбаюсь.- Значит отдыхаю. Правда, Тилль, если хочешь выпить, я не возражаю.

— Возьмем с собой, — он берет одну из бутылок со стеллажа и направляется ко мне.— Выпьем, когда доберемся до цели.

В первый момент хочу возразить ему, а потом понимаю, как это глупо и потому согласно киваю и поднимаюсь на ноги. Щиколотка все еще болит, но боль теперь тупая и я могу без труда терпеть ее, но все же не отказываюсь от помощи, когда Тилль предлагает.

В Замке никого нет. Я не знаю, куда могли уехать Мориц и Каролина, им на двоих больше ста двадцати лет и мне совсем не хочется, чтобы они попались в лапы извращенцев, которых я намереваюсь убить в ближайшем будущем. Я знаю, что у Каролины дочь в США и возможно пока мы со Стефаном пытались искупить его грехи в Берлине, смотритель с женой нашли способ покинуть охваченную безумием Европу. Говорили, США все это не коснулось, и жизнь там идет своим чередом. У меня есть поводы сомневаться. Вирус, запустивший это, затронул всех, но возможно президент Соединенных Штатов Америки вовремя опомнился и не отдал убийственный приказ об истреблении. Ну, или там меньше радикалов и даже после геноцида никто не выступил против, и его власть осталась непоколебима. В любом случаи это лишь мои догадки и слухи, да и шансов уехать в США у меня нет, так что нечего об этом и думать.

Моя комната находится на втором этаже. Комната Стефана напротив. В ней Тиллюбыло бы комфортно, но я не хочу, чтобы он жил там. Мне кажется это слишком, потому предлагаю ему разместиться в большой гостевой спальне в конце коридора. Он не возражает. К моменту, когда мы добираемся до второго этажа Тилль уже не в силах сдерживать озноб, и буквально стучит зубами.

— Давай, я поищу жаропонижающее в аптечке Каролины, — предлагаю я, и он вымучено улыбается мне и кивает. — А ты пока располагайся.

Моя нога все еще беспокоит меня, но я надеюсь справиться с такой простой задачей, как найти аспирин. Я прикрываю за собой дверь и иду в комнату смотрителя. Медленно иду, быстро просто не получается.

Жилище старого Морица выходит окнами на восток. Сейчас тут темно. В широкое окно вижу как всходит кроваво-красная луна. У этого явления есть объяснение, что-то там с состоянием нижних атмосферных слоев. Но я, как и в детстве, испытываю животный страх при виде этого алого диска, поднимающегося над лесом. Зажигаю свет, подхожу к окну и задергиваю шторы. После прохожусь по комнате, отпираю ящики, шкафы. Кругом пусто. Мне нужно всего-то банальная таблетка аспирина, но сейчас даже это может оказаться проблемой.

Иду в ванную в надежде, что найду там хоть какие-то лекарства. Мне и самой не помешало бы обезболивающее и что-нибудь от растяжений. Нога горит огнем и скорее всего завтра опухнет так сильно, что я не смогу вставить ее в ботинок.

В аптечке, к своей радости, нахожу несколько упаковок порошка от простуды и кучу таблеток, названий которых не знаю. Возможно, среди них есть что-то ценное, но все они без упаковок и инструкций, а гадать я не хочу. Забираю всю коробку и иду с ней в комнату. Может Тилль разбирается в лекарствах лучше меня. На столике у окна электрический чайник и кружки. Старики любили выпить чашечку какао перед сном и не любили ходить за этим на первый этаж, на кухню. Включаю чайник и жду. Когда он становится горячим, завариваю порошок в кружке для Тилля и очень аккуратно иду с чашкой в одной руке и коробкой с лекарствами в другой в гостевую спальню.

Стучусь, но ответа нет. Тихонько приоткрываю дверь. Тилль лежит

на кровати и с порога мне кажется, что он не дышит. Внутри все сжимается и холодеет от страха. Сглатываю и подхожу к кровати. Мгновение пристально смотрю на него. Он открывает глаза, и я испытываю огромное облегчение.

— Рози, — он называет чужое женское имя, и к моему удивлению я чувствую укол ревности.

— Это Ката, Тиль, ты в порядке? — вопрос глупый, я прекрасно вижу, что он совсем плох.

Я ставлю коробку с лекарствами на прикроватную тумбочку, рядом помещаю кружку и присаживаюсь на краешек кровати. Тилль смотрит на меня мутным взглядом человека при смерти, и мне становится не по себе. Еще недавно он хотел пить шампанское и праздновать наше спасение, а сейчас кажется, готов отправиться на тот свет.

— Тилль, тебе надо принять это, — я беру кружку и показываю ему.

— Рози, ты должна уехать со мной, — произносит он слабым голосом, и я понимаю, что у него бред.

— Мы уедем, но сначала ты должен выпить это, — упрямо держу кружку перед его лицом, но он словно не видит ее, его взгляд направлен не в этот мир.

— Мы сможем улететь в безопасное место, — он все еще уговаривает какую-то женщину уехать и, судя по тому, что я нашла его одного, судьба этой женщины весьма безрадостна.

Он снова прикрывает глаза и его начинает бить озноб. Я понимаю, что придется поить его силой. Снова ставлю кружку на тумбочку, и после с трудом, но усаживаю его на кровати, предварительно подложив под спину пару подушек. От Тилля веет жаром, и я думаю, что температура у него не меньше сорока. Неудивительно, что он бредит. С трудом заставляю его выпить все содержимое кружки. Он так сильно стучит зубами о тонкий фарфор, что я боюсь, как бы он не расколол его и не наелся стекол, но обходится без новых травм. Не знаю, насколько ему поможет лекарство, Но надеюсь, что жар спадет и он придет в себя. После укладываю его обратно и укрываю одеялом.

От усталости меня подташнивает. Я хочу пойти к себе, принять ванную, а потом рухнуть на кровать, но боюсь оставить его одного. А что если пока я буду нежиться в ванной, он умрет тут, и утром я найду его хладный труп? Даже от одной мысли об этом становится дурно, потому я решаю остаться с ним и усаживаюсь в кресло, развернув его лицом к постели. Тилль некоторое время бормочет что-то под нос, мечется по подушке, а потом проваливается в сон. Я сама не замечаю, как засыпаю сидя, но поспать не удается. Тилль снова громко стонет, и я открываю глаза. Комната освещена лишь тусклым светом ночника. Я смотрю на часы. Начало второго. Я проспала пару часов, хотя мне казалось, только прикрыла веки. Тяжело поднимаюсь и подхожу к его постели. Одеяло сбилось, я поправляю и заодно трогаю его лоб. Температура ничуть не спала. Порошок не помог. Ощущаю отчаяние. Если не помочь — Тилль умрет, и я останусь тут совершенно одна.

Беру коробку с лекарствами и возвращаюсь с ней в кресло. Перебираю упаковки, вчитываюсь в названия, в надежде найти хоть что-то знакомое. Я ведь даже не знаю от чего мне его лечить. Может у него вообще тот самый вирус, а может заражение от грязи, попавшей в открытые раны. Нахожу блистер с красно-желтыми капсулами, на котором знакомое название — Амоксициллин. Антибиотик широкого спектра. Мне выписывали его от сильного бронхита. Не уверена что Тиллю будет от него хоть какой-то прок, но все же я решаю рискнуть. Высыпаю содержимое одной капсулы в стакан с чистой водой, перемешиваю прямо пальцем и заставляю его выпить. Тилль почти без сознания. Несёт несвязный вздор. Укладываю его, возвращаюсь в кресло и даже не замечаю, как снова засыпаю.

Просыпаюсь, когда за окном уже светает. Все тело затекло от неудобной позы, нога, как я и опасалась, распухла и до нее не дотронуться, к тому же в горле першит и состояние такое, словно и у теперь меня сильный жар. Но меня больше волнует Тилль. Я тяжело поднимаюсь и подхожу к постели. Ему стало лучше. Я вижу это сразу. Он больше не выглядит смертельно больным. Дотрагиваюсь рукой до его лба и улыбаюсь. Жар спал. От моего прикосновения он просыпается и смотрит на меня, а потом слабо улыбается в ответ и произносит мое имя. Да, он еще болен, но уже точно не умирает.

Беру блистер с антибиотиком, наливаю воды в стакан и заставляю его выпить одну капсулу. Я плохо помню схему приема этого препарата, но решаю давать ему стандартные три таблетки в день. Тилль не задает ни единого вопроса, берет капсулу, запивает водой. Неужели он настолько мне доверяет. Думать так — приятно.

— Как нога? — спрашивает Тилль.

— Болит.

— Ты что, сидя спала? — он говорит очень тихо и приходится прислушиваться, поэтому я чуть наклоняюсь к нему.

— Нет. С чего ты так решил? — я не собираюсь признаваться ему в том, что провела ночь у его постели.

— Лицо, — Тилль поднимает руку и дотрагивается до моей щеки. — След от руки.

Я вздрагиваю, но не шевелюсь. Он очень нежно водит кончиками пальцев по коже, мое сердце стучит сильнее.

— Спи, — я перехватываю его ладонь и укладываю поверх одеяла. — Я приду через пару часов и принесу что-нибудь поесть.

Он прикрывает веки и как мне кажется, сразу же засыпает. Теперь я наконец-то могу пойти к себе, принять ванную и сменить одежду. Чувствую себя скверно, голова тяжелая и сил нет.

У себя принимаю ванну, глотаю пару таблеток обезболивающего и усаживаюсь на постель. Некоторое время сижу и смотрю прямо перед собой. Отдыхаю. В горле дерет так, будто вчера я обедала наждачной бумагой.

«А ведь я за вчерашний день ни кусочка не съела. Не удивительно, что мне так плохо. Сахар упал и вот результат, слабость, головокружение», размышляю я про себя.

Мне не хочется думать, что я подхватила вирус. Мы со Стефаном не делали вакцинацию, и у меня есть все шансы заразиться. Мне нужно подняться и пойти вниз, на кухню, но я не могу себя заставить. Решаю недолго полежать с закрытыми глазами прямо так, в одежде.

— Всего пару минут, — бормочу себе под нос и укладываюсь на подушку.

Конечно, я тут же засыпаю. Когда я открываю глаза, солнце бьет в окна, оставляя красивые тени на салатовом ковре. Несколько минут лежу с открытыми глазами и смотрю на этот причудливый узор, а потом спохватываюсь и резко сажусь. Часы на моей руке показывают половину второго. Я проспала почти пять часов, и сон определенно пошел мне на пользу. Мне намного лучше. Горло не болит, голова ясная и я ощущаю зверский аппетит.

Я иду в ванную, умываю лицо прохладной водой, несколько минут критически оглядываю себя в зеркало. Красивое, и в то же время резкое лицо с тонкими чертами и холодным взглядом серых глаз, узкие губы, сейчас чуть припухшие и сухие, натуральные светлые прямые волосы. Я всегда была привлекательной, пускай красота моя казалась многим слишком холодной и строгой. Благодаря внешности у меня никогда не было проблем с поклонниками. Меня влечет к Тиллю, я страстно хочу близости с ним, но стоит ли сейчас заводить роман? Я не знаю. Мир съехал с катушек и, судя по всему, я тоже потеряла рассудок, раз, думаю об этом прямо сейчас.

Заплетаю волосы в косу, а потом выхожу из ванной и направляюсь вниз, на кухню. Не знаю, найду ли там хоть что-то съедобное. Если ничего не отыщется, придется идти вниз к машине. Но я очень надеюсь избежать этого, нога слишком болит для такой долгой прогулки.

В доме стоит мертвая тишина. Она давит на меня и заставляет постоянно пугливо оглядываться по сторонам. Я слышу эхо собственных шагов, вижу свою тень на стенах, отражение в зеркалах и стеклянных витражах.

Мне никогда не нравился этот Замок, даже когда Стефан был жив, а сейчас он пугает меня до жути. Но нужно признать — сегодня это самое надежное место, чтобы затаиться на время. Время, вот что необходимо нам с Тиллем. Время залечить раны. Время пережить случившееся. Время узнать тайны. Время привыкнуть друг к другу. А потом каждый пойдет своей дорогой. И тогда мне понадобится время, чтобы забыть его. Уже сейчас понимаю — это будет непросто. Тилль обладает безусловной харизмой и мне будет непросто расставаться с ним, но выбора у меня нет. Это моя вендетта и втягивать его я не собираюсь.

Я поднимаюсь в гостевую комнату через полчаса. После еды чувствую себя намного лучше. В руках поднос с горячим куриным супом из жестяной банки и чашкой с малиновым морсом. Морс из пакета, но я разогрела его на плите и добавила специй. Когда Стефан болел, я всегда готовила ему такой напиток. В этот раз не стучусь, открываю дверь, пытаюсь при этом не уронить поднос, вхожу в комнату и замираю на пороге. Кровать пуста. Тилля в комнате нет.

========== Глава четвертая. ==========

Feuer und Wasser kommt nicht zusammen

Kann man nicht binden sind nicht verwandt

In Funken versunken steh ich in Flammen

Und bin im Wasser verbrannt

***

В первые секунды ощущаю невыносимую пустоту и одиночество. Словно вернулась назад на тридцать пять лет.

Мне только восемь. У меня смешные косички, платье в клеточку и легкая курточка синего цвета. Стоит середина осени, но, несмотря на это на улице тепло и солнечно. Я только что вернулась с прогулки на заднем дворе, где собирала опавшие кленовые листья. Я хотела сделать из них самый красивый букет и подарить его маме. Когда я полезла под крыльцо за желтым листом с красными прожилками, громко хлопнула дверь. Я видела, как из дома выбежал папа. Я позвала его, но он не услышал, сел в свой «Фольсваген» и умчался прочь. Я вышла на дорогу, и некоторое время смотрела ему вслед. В воздухе стоял запах гари. Наш «Поло» совсем старый и если ехать слишком быстро из выхлопной трубы начинает валить черный дым. Это не проблема, ведь папа не ездит быстро, но только сегодня это не так.

У меня плохое предчувствие. Я еще ничего не понимаю, но мне кажется, что случилось что-то жуткое. Иду домой, сжимая в ладошке букет для мамы. С трудом открываю тяжелую дубовую дверь. В доме пахнет выпечкой и тушеной капустой. Я осторожно направляюсь на кухню, стараясь ступать максимально бесшумно. Мать сидит на табурете, понурив голову. На ней передник припорошённый мукой. Я знаю, что она собиралась печь хлеб.

— Мама, — зову ее тихо и нерешительно протягиваю ей букет. Она даже не шевелится. Я недолго молчу и снова пытаюсь.— Мама, это тебе.

Она чуть поднимает голову, и я вижу, что по ее щекам текут слезы. Мать лишь мельком смотрит на мой букет, а потом переводит на меня взгляд и хмурится.

— Зачем ты притащила в дом этот мусор, — говорит она устало. От ее слов сжимается сердце, и я с трудом сдерживаю плач.

— Мама, почему папа уехал? — спрашиваю очень тихо.

Она во второй раз медленно поднимает на меня взгляд, и я отступаю в испуге. Я никогда раньше не видела ее такой. Мне кажется, мама сейчас ненавидит меня.

— Папа? — усмехается мать и презрительно изгибает губы. — Он тебя никогда не хотел, Катарина. Ты — его ошибка.

Я ошарашенно смотрю на нее, не в силах вымолвить ни слова.

— Когда я забеременела, он предлагал мне избавиться от ребенка, но мои родители не позволили и заставили его жениться. Напрасно я не послушала его, Катарина. Твой папа ушел к другой женщине, ему не нужна ни я, ни ты.

Я бросаюсь прочь и прячусь в чулане. Сижу там несколько часов, рву листья на мелкие кусочки и швыряю на пол, а потом мать находит меня и просит прощения. К вечеру возвращается отец, и она принимает его обратно. После этого случая он уходит еще много раз. Но она всегда принимает его обратно.

Моя мать была слабой и бесхарактерной женщиной, но она любила меня и отца. Его чуть больше. Он был центром ее вселенной. Папа виртуозно играл на гитаре, отличался веселым нравом и легким характером. Многие обожали его и считали необычной творческой личностью, и возможно так оно и было, но вот отец из него получился никудышный. В детстве я боготворила его и хотела добиться любви, а он не обращал на меня внимания. С той же легкостью, с которой он соглашался на любые творческие эксперименты, и за которую его так любили другие участники группы, папа бросал семью. Да, он каждый раз возвращался, а, когда умерла мама, растил меня несколько лет совсем один, но разве это можно считать оправданием? Его уходы, они разрушали и без того хрупкую психику мамы и мою веру в людей. И что самое ужасное, тогда я не понимала простой истины, в его уходах и загулах нет нашей с мамой вины. Он бросал нас как бесполезный хлам, не считаясь с нашими чувствами. Кажется, он даже не задумывался, что может причинить кому-то страдания. Сам он никогда не страдал из-за других. Эгоист высшей пробы. Совершенный нарцисс, неспособный на чувства. Но мне каждый раз было больно, а с возрастом я научилась справляться с этим. Стала его копией. Жестокой, расчетливой, холодной. Нет, я не уходила от Стефана сотню раз, и не играла на его чувствах, но я жила с ним девять лет, а потом бросила в трудную минуту и потеряла навсегда. А теперь потеряла и Тилля.

Я так и стою с подносом на пороге. Во рту горький привкус, а сердце сжимается от обиды. Это странно, как я могу обижаться на чужого мне человека? И тут я слышу какой-то звук. Сначала я не понимаю что это, но потом до меня доходит — шум воды в душе. Против воли из моей груди вырывается вздох облегчения. Тилль не бросил меня.

— Дура слабохарактерная, — говорю сама себе и направляюсь к столику в глубине комнаты.

Оставлю еду и вернусь к себе. Я слишком остро реагирую на Тилля, и лучше будет мне не видеть его некоторое время, иначе это все плохо кончится. Я уже направляюсь к дверям, когда понимаю, что шум воды затих. Мне надо уходить, но я стою посреди комнаты, прижимая чертов поднос с груди, и не могу пошевелиться. Это так на меня не похоже и так глупо. Если я сейчас же не уйду, тогда Тилль может подумать обо мне, черт знает что. Буквально силой заставляю себя сделать шаг, берусь пальцами за ручку и в этот момент слышу, что Тилль открыл дверь ванной комнаты. Словно маленькая нашкодившая девочка распахиваю дверь и собираюсь убежать, пока он не заметил, но, конечно же, он замечает.

— Ката, — зовет он, и я поворачиваюсь.

Он в одном полотенце, намотанном на бедра. Темные волосы на груди покрыты капельками воды. У Тилля крепкое тело, сильные мышцы пресса и загорелая кожа. Я уже видела его голым, но тогда это было совсем по-другому и мне в голову не лезли глупые мысли.

— Я тебе поесть принесла, — говорю я и стараюсь, чтобы это прозвучало естественно.- Суп из банки и морс. Не Бог весть что, да только вот больше на кухне ничего не нашлось. Может в подвале остались запасы, но я туда не ходила. А еще в машине полно еды. Завтра надо будет спуститься вниз и пригнать сюда тачку. Сейчас тоже можно было бы сходить, но мне кажется, это не горит. Если только ближе к закату, на улице страшная жара. Июнь в этом году как никогда жаркий. Я слышала, что климат изменился, только не думала, что это будет означать такое пекло в начале июня.

Я понимаю, что нужно заткнуться, но от смущения несу весь этот вздор и не могу остановиться.

— Если тебе нужно что-то ты скажи, я поищу в доме. Тут довольно много всего. Я ведь даже половины не видела, хотя прожила в Замке полгода, — я глупо хихикаю и наконец, заставляю себя умолкнуть.

— Спасибо, — Тилль кивает мне и проходит через комнату к столику, где я оставила еду.

Я смотрю на его босые ступни, крепкие икры все в царапинах. Когда он поворачивается спиной, вижу красные рубцы, проходящие наискосок от лопаток до поясницы. Следы от ударов кнутом или плетью. Точно такие же рубцы были на теле Стефана. Я знала и раньше что банды наказывают своих рабов, но, только увидев следы на коже Тилля, осознала весь ужас этого. Мне хочется растерзать тех, кто сделал это. Что есть сил, сжимаю зубы и стараюсь не впасть в ярость. Мне ведь нужно совсем немного чтобы потерять контроль. Успокаиваю себя мыслями что найду и покараю этих грязных ублюдков. Тилль садится в кресло, берет ложку и не спеша ест суп. Я все еще стою в дверях, прижимая к себе поднос, словно щит и пялюсь на него как на диковинного зверя. Понимаю, как глупо выгляжу со стороны.

— Я пойду, — говорю я, — если что ты знаешь, где меня искать.

Тилль поднимает на меня взгляд и тихо просит:

— Останься, пожалуйста.

Киваю ему, даже не раздумывая, и запираю дверь. Мне хотелось остаться, быть рядом, смотреть на него, слушать его голос. Это какое-то безумие. Его близость сводит с ума. Я провела с ним всего лишь сутки, за это время невозможно так сильно привязаться к человеку. Похоже у меня все же с опозданием, но съехала крыша.

Он откладывает ложку, вытирает губы салфеткой и жестом приглашает меня занять второе кресло. Я молча делаю это, кладу поднос на колени, а потом перекладываю его на пол, прислонив к креслу. Мне никак не удается расслабиться и прекратить ерзать. Последний раз я так дергалась на выпускных экзаменах.

Тилль задумчиво смотрит на меня и молчит. Мой взгляд падает на коробку с лекарствами, которую я в прошлый раз оставила прямо на полу.

— Тебе же нужно выпить антибиотик, — спохватываюсь я.

— Мне кажется лучше просто выпить, — он кивает на бутылку шампанского на подоконнике, ту, что вчера забрал из погреба.

— Не думаю что это хорошая идея, — я пытаюсь вспомнить, что бывает при смешивании антибиотиков и алкоголя, но все вылетело из головы. Ощущаю себя маленькой глупой девочкой, которая внезапно попала в одну комнату со своим кумиром. Что же со мной такое? Никогда не была его фанаткой. Я с удовольствием слушала их музыку, но у меня не потели ладони в его присутствии, и я не сгорала от желания прикоснуться к нему, как сейчас.

— Антибиотик и алкоголь, это не лучшее сочетание, — говорю я.

Тилль лишь улыбается в ответ, отмахивается, поднимается и идет за бутылкой.

Мы пьем прямо из горлышка. Sekt Brut nature на мой вкус кислая гадость. К тому же оно теплое, что не добавляет напитку баллов. Но мне нравится сам процесс, есть в этом что-то сумасбродное, это так по-рокерски. Стефан был бы в восторге. Я давно не пила ничего алкогольного и с пары глотков уже опьянела. В голове приятно шумит и мне хочется хоть ненадолго, но выкинуть из головы все ужасы прошлых месяцев.

— Ты не хочешь одеться? — спрашиваю Тилля и отдаю ему бутылку, в ней остался один глоток.

Он все еще сидит в одном полотенце и это немного смущает меня.

— Здесь тепло, — он пожимает плечами, допивает остатки и откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. — К тому же я не хочу больше надевать шмотки того козла.

Пристыженно умолкаю. Мне следовало подумать об этом, прежде чем задавать подобные вопросы.

— Если хочешь, я найду тебе что-то из вещей Стефана, он был примерно твоего роста и всегда носил оверсайз. Мне кажется, будет в самый раз.

— Тебя что-то смущает? — Тилль приоткрывает глаза и смотрит на меня с улыбкой.

— Нет, — я чуть покачиваю головой. — Разве то, что вино закончилось так быстро.

Он смеется, и я любуюсь его улыбкой. Тилля сложно назвать красивым мужчиной, но мне нравятся его черты лица, есть в его внешности что-то магнетическое.

— В твоих погребах вина столько, что мы можем пить, пока не состаримся, — говорит он, наконец.

— Боюсь тогда, у нас не будет шанса состариться, умрем много раньше от цирроза печени, — я тоже начинаю смеяться.

— А я бы рискнул, это хотя бы весело, — он внезапно перестает улыбаться и добавляет тихо. — Если бы не ты, меня бы ждала совсем невеселая смерть.

В комнате на мгновение повисает напряженная тишина. Тилль не смотрит на меня, он с деланным вниманием разглядывает дурацкую картину над комодом. Я вспоминаю, что еще вчера собиралась узнать у него все о банде и том, где их искать, но до сих пор так и не задала ему нужных вопросов.

— Расскажи мне, что с тобой случилось, и как ты попал на ту заправку, — прошу я и чуть наклоняюсь к нему всем корпусом.

— Давай не сейчас, — он так и не поворачивается ко мне и встает с кресла. — Я принимаю твое предложение.

— Какое именно? — я слишком пьяна чтобы понять, о чем он говорит. Мое воображение будоражат его обнаженные крепкие бедра, едва прикрытые полотенцем и то, что скрыто под ним. Сейчас это ровно напротив моего лица и мне стоит только протянуть руку, чтобы прикоснуться. Я почти делаю это, но вовремя останавливаюсь.

— Я про одежду, — он смотрит сверху вниз и мне это кажется дико сексуальным.

— Одежду? — эхом повторяю его слова и тут до меня наконец доходит. — Дьявол, конечно. Сразу не поняла, извини, — я снова начинаю смеяться. — Кажется, я выпила слишком много.

— А мне кажется, слишком мало, — он подмигивает мне, и я буквально прыскаю со смеха. Это оказывается так просто — не думать о дурном, когда он рядом.

Когда мне удается, наконец-то взять себя в руки, я поднимаюсь и прихрамывая иду за обещанной одеждой. Тилль следует за мной.

Мы проходим до конца коридора, и я останавливаюсь перед дверью из светлого дерева, ведущей в комнату моего покойного мужа. Я не была тут с того самого утра, когда Стефан позвал меня чтобы сообщить что мы уезжаем в Берлин. Мне совсем не хочется туда идти, но я обещала Тиллю и потому чуть помедлив, нажимаю на ручку и вхожу внутрь.

Тяжелые шторы задернуты и в комнате стоит полумрак. Я делаю глубокий вдох через нос, улавливаю нотки туалетной воды Стефана, запах его шампуня и крема для бриться и у меня до боли сжимается сердце. Я ведь никогда не любила его так, как он того заслуживал и лишь позволяла ему быть частью моей жизни. Какая же я скотина, ничуть не лучше своего беспутного папаши. А теперь еще и Тилль и это наваждение. Никогда раньше ни один мужчина не вызывал у меня такого бешеного сексуального желания и я понятия не имею как с этим бороться. Сейчас Тилль стоит прямо у меня за спиной, и я могу думать лишь об одном — как было бы славно сдернуть с него это полотенце и заняться сексом прямо здесь, на этой мягкой кровати, возвышающейся по центру комнаты. Постели, где спал Стефан. Разве нормальные люди могут быть такими бесчувственными?

— Все в порядке? — спрашивает Тилль.

— Да, все хорошо, это просто воспоминания, — я встряхиваю головой и уверенным шагом иду сквозь комнату в гардеробную.

Стефан любил наряжаться, у него было очень много вещей и я надеюсь найти что-то подходящее для Тилля. Смотреть на него без одежды больше нет сил, я здоровая взрослая женщина у которой несколько месяцев не было секса, и мне буквально сносит крышу от желания.

Я раздвигаю двери гардеробной и жестом приглашаю Тилля пройти вперед, а потом нажимаю кнопку на стене, и под потолком зажигаются несколько встроенных светильников. У Стефана в вещах идеальный порядок. По одной стене размещена деловая одежда и наряды для светских приемов, по другой одежда, которая отражала его взгляды на жизнь. В основном это черные майки с символикой любимых групп, и анархистскими лозунгами, темные свитшоты и брюки в милитари стиле.

Тилль оглядывается по сторонам и его взгляд останавливается на стеллаже с обувью. Стефан любил кеды «Ванс», у него была их целая коллекция. Среди них полно ни разу не надеванных. К примеру, слипоны канареечно-желтого цвета или ярко-розовые кеды, которые он купил просто из любви к бренду. Тилль берет в руки красно-черные высокие кеды, вертит в руках и говорит:

— А ведь это мой размер.

— Тогда тебе повезло, — я чуть улыбаюсь. — Тут есть совсем новые, и можешь выбрать что-то подходящее.

— Как в бутике? — он поворачивается и смотрит на меня с полуулыбкой. В глубине его серо-зеленых глаз снова пляшут огоньки, как было тогда в машине. Я могу поклясться, что он тоже хочет меня.

— Да, только платить ни за что не нужно, — отвечаю я.

— Я бы с удовольствием отдал все свои деньги за возможность снова жить в мире, где работают магазины и за вещи нужно платить евро, — говорит он с печалью в голосе, а потом добавляет совсем тихо. — Но только, тогда мы бы не встретились.

Тилль смотрит прямо на мои губы и я, хотя и понимаю, что совершаю ошибку, делаю шаг к нему, обвиваю его шею руками и целую. Он не сопротивляется и прижимает меня к себе. До того как страсть вытесняет из головы все мысли успеваю подумать: «А целуется он восхитительно».

Заниматься сексом в гардеробной вовсе не так удобно как может показаться на первый взгляд, но все же я не позволяю ему перебраться на постель Стефана. Для меня это слишком. Тилль искусный любовник и довольно быстро я достигаю пика. Мы одни в замке, но я, как бывало когда жила соседкой в съемной квартире в Берлине, боюсь, что меня кто-то услышит. Чтобы заглушить крик я впиваюсь зубами ему в руку. Через мгновение чувствую солоноватый вкус крови во рту.

— Черт, прости, — он сзади, и я пытаюсь повернуться, чтобы посмотреть на него, но Тилль удерживает меня за волосы и говорит прямо в ухо.

— Мне нравится боль, можешь продолжать.

От его голоса по спине пробегают мурашки, и через несколько минут меня накрывает вторая волна оргазма. Вскоре и он кончает. Мне кажется это лучший секс в моей жизни.

Через полчаса мы возвращается в гостевую комнату с двумя бутылками шампанского и пакетом сухих галет, которые я нашла в шкафчике в комнате Морица. На Тилле серая футболка без рисунка и черные свободные джинсы Стефана. Вещи сидят отлично, словно сделаны специально для него. Солнце садится за горизонт. Мы разворачиваем кресла лицом к окну, пьем теплое вино и любуемся закатом

На несколько мгновений мне кажется, что все хорошо: мир не съехал с катушек; мне не нужно больше никого убивать; мужчина рядом со мной не случайный любовник, а наши с ним отношения вовсе не от отчаянья — но это лишь мираж. Солнце садится, розовые облака постепенно теряют яркость и вскоре становятся серыми, как на негативе старой пленки и это приятное чувство проходит.

— Я собираюсь убить их всех, — говорю я вслух, и Тилль смотрит на меня с изумлением и испугом. — А ты должен мне помочь.

========== Глава пятая. ==========

Der Wahnsinn

Ist nur eine schmale Brücke

Die Ufer sind Vernunft und Trieb

— Я ведь даже не мог предположить, что все это кончится так, — Тилль отпивает из высокого бокала глоток пива и смотрит на меня. — Думал, правительство введет войска и все успокоится.

Я киваю. Никто тогда не мог предположить, мне кажется, даже Стефан не понимал, чем все обернется. У нас была армия, полиция, мы жили в рамках закона, соблюдали правила, и такое могло, привидится нам разве что в жутких кошмарах.

Сегодня у нас отличный ужин. Жареные свиные колбаски, консервированный горошек, картофельное пюре из порошка и чудесное ледяное пиво. Сорт не мой любимый — темное, из запасов Морица, но я рада и этому. Я тоже отпиваю из своего бокала, утираю рот тыльной стороной ладони и закидываю в рот кусочек колбаски. Она в меру острая и сочная. Удивительно, учитывая, что она пролежала в морозильной камере как минимум полгода.

С того дня когда я накинулась на Тилля в гардеробной прошло уже три дня. За все это время мы лишь однажды вышли наружу, чтобы забрать «Порше», остальное время в основном провели в постели. Я никогда не была настолько сексуально озабочена, но сейчас мне хочется близости с ним почти постоянно. Может какой-то животный инстинкт, из-за того что происходит в мире, а может я таким образом пытаюсь компенсировать утрату мужа. Не знаю, но в любом случае Тилль совсем не против. Но этот нежданный медовый месяц не может продолжаться вечно, мне нужно взять себя в руки и заняться делом. Нога почти не болит, опухоль спала, и я хожу, даже не прихрамывая. Тилль тоже чувствует себя здоровым, несмотря на прерванный курс антибиотиков. Нам хорошо вместе, под защитой высоких стен. Мы могли бы с ним прятаться тут вечно, совершая редкие вылазки за провиантом в ближайший супермаркет. Но я не могу позволить себе такую роскошь как нормальная жизнь, да и он не может. Я вижу это по его взгляду, по тоске в глазах, по крикам, с которыми он просыпается посреди ночи и не может уснуть до утра, по тому, что порой он уходит на несколько часов, а возвращается совсем разбитый. Тилль страдает, так же как и я, но в отличие от меня ему, похоже, есть что терять.

Сегодня мы впервые заговорили о прошлом. Я снова спросила его про заправку и банду, и он согласился рассказать все.

— Ты ведь помнишь, с чего это все началось? — спрашивает он, и я снова киваю. — Этот выстрел изменил все и если бы я мог что-то исправить в прошлом, сделал бы все, чтобы они не убили ее.

— Это началось значительно раньше, — возражаю я и у меня есть причины делать это. — К тому же — она заслужила смерти.

Убийство Канцлера, конечно послужило делу анархии, но все же началом конца я бы назвала указ о принудительной вакцинации и последующий кошмар.

— Да, раньше, — соглашается Тилль и делает большой глоток.— Но пока они не убили ее, все еще как-то держалось.

Молча усмехаюсь. Стоит ли сказать ему, что в организации убийства Канцлера был замешан и Стефан, или пока он не готов к такому? Я ведь тоже узнала это не так давно, хотя всегда подозревала. Нужно ли мне рассказывать Тиллю всю правду? И снова, как и несколько дней назад решаю, что пока рано. Склонившись над тарелкой, зачерпываю немного пюре на кончик вилки, но потом скидываю его обратно. Аппетит пропал. Мне все еще важно, что он обо мне подумает, а рассказ о Стефане может сделать нас врагами. Но когда-нибудь мне все же придется ему открыться.

— Когда ее убили, я был у себя дома и мне позвонил Рихард. Он сказал немедленно улетать в США, пока не поздно. Но я не послушал. Как может быть поздно? Ведь мы жили в цивилизованной стране, пускай и сильно потрёпанной за последние годы, но все же не варварской. Но путь от цивилизации до варварства оказался значительно короче, чем я мог себе предположить, — Тилль накалывает на вилку колбаску и откусывает половину. Жир течет по подбородку, но он словно не замечает, погружен в воспоминания.

— Он был бы чуть длиннее, если бы не было тех, кто хотел его ускорить, — говорю я, и ловлю его удивленный взгляд.

— О чем ты? — он берет салфетку и вытирает подбородок.

— Анархисты, — объясняю я. — Работало несколько организаций, они не были связаны между собой и творили безумства. Каждый хотел добиться чего-то своего, а в итоге получился хаос. Некоторые главари банд как раз те самые лидеры анархистов. По крайней мере, у пчелок и стальных яиц так и есть.

— Откуда ты это знаешь? — он внимательно слушает каждое мое слово.

— Я ведь раньше в полиции работала, умею находить информацию — лгу ему, не отводя взгляда.

— В полиции? — он удивленно вскидывает брови. — Так вот откуда любовь к наручникам. Было бы интересно посмотреть на тебя в форме, но только недолго. Посмотреть и снять ее…

Я сдерживаю улыбку, разговор принимает интересный оборот, но я не хочу, чтобы он, как и многие другие закончился в спальне. Хотя нет, я очень этого хочу, но порой стоит поступиться собственными желаниями.

— Была старшим сержантом, собиралась стать капитаном, но на одном задании меня сильно ранили и я ушла из полиции, — воспоминания о том ранении тут же настраивают меня на серьезный лад, да и Тилля, кажется тоже.

— Серьезное ранение? — спрашивает он.

— Да, несколько пуль вошло в живот, — показываю рукой место: слева, чуть ниже пупка. — И все пришлось извлекать хирургическим путем. Боль была адская, я думала, сдохну. Но мне повезло, а вот моей матке не очень.

Тилль мгновение смотрит мне в глаза, а потом отводит взгляд. Думаю, теперь он понял, почему я не очень-то беспокоюсь о предохранении. Некоторое время едим молча. Я через силу заталкиваю в себя остатки еды, могла бы выбросить, но понимаю — мне нужны силы. Тилль допивает свое пиво и идет за вторым в кладовку.

Мы расположились прямо на кухне за небольшим деревянным столиком, укрытым клеенчатой скатертью. В былые времена тут ела прислуга, хозяевам же накрывали стол в просторной столовой. Но сейчас нам чужды все эти условности, да и хозяйкой я себя тут не ощущаю. Через высокие окна слева от нас льется теплый мягкий свет. Я некоторое время наблюдаю как небольшая серая птичка прыгает по веткам разросшегося кустарника. Без ухода сад довольно быстро потерял былой лоск. Многие цветы засохли, а клумбы заросли сорняками.

— Мне иногда снится сон, что я иду по городу и все как прежде, — говорит Тилль где-то позади меня.

Я поворачиваюсь на его голос. Он принес еще две бутылки пива и стоит с ними в дверях, смотрит на меня взглядом полным тоски.

— Это хороший сон? — спрашиваю осторожно.

Тилль проходит на кухню и занимает свое прежнее место напротив.

— Я бы так не сказал, — отвечает он и откупоривает бутылку. — Ты будешь еще?

— Пока нет, — я качаю головой. — Почему нехороший? Разве ты не хотел бы чтобы все стало как прежде?

— В том то и дело, что хотел, но даже во сне я понимаю — это невозможно, — он пьет прямо из горлышка.

Я молчу, да и что тут скажешь. Он совершенно прав, мир уже никогда не станет прежним, и единственное что мы можем сделать, так это попытаться сделать его чуточку лучше.

— Ты не думала уехать? — спрашивает он чуть погодя.

— Куда? — я развожу ладони в стороны. — Европа в огне, в Испании у власти еще большие отморозки, чем у нас, Италия стала колонией Франции, а Франция, сам знаешь — филиал Арабской свободной республики. Польша, Литва и Латвия присоединились к России, и я даже не знаю, что лучше, стать колонией Арабской республики или страны, где у власти жестокий диктатор.

— Англия еще держится, в горах Австрии по слухам собираются силы сопротивления, в Лиссабоне к власти пришли обычные люди и там пока полный порядок. В Исландии держат оборону, на Фарерских островах тоже, но я думал о США, — он смотрит на меня очень внимательно, похоже ему важно, что я отвечу.

— Во-первых, никто точно не знает что там не тоже самое, а во-вторых, я не вижу ни единого способа переместиться через континенты, когда нет ни авиасообщения, ни кораблей.

— В США относительно стабильно, — говорит Тилль. Он поставил локти на стол, переплел пальцы и положил на них подбородок. — Я до последнего общался с Круспе и следил за обстановкой. Там можно жить. Непросто, но можно.

— Допустим так, и есть, но как ты собрался туда переместиться? Сколотим плот, бросим его в воду где-нибудь в районе Лиссабона и будем надеяться, что течение вынесет нас в Нью-Йорке? — в моем голосе слишком много сарказма. Мне не следует так говорить с ним, но я немного раздражена тем, что Тилль дает мне бесплодные надежды.

— Нет, — Тилль пристально смотрит мне прямо в глаза. — У меня есть самолет и мы сможем выбраться.

— Настоящий самолет? — я смотрю на него с сомнением.— И он дотянет до Нью-Йорка?

— Должен, — Тилль расцепляет пальцы, кладет ладони на стол и несколько раз кивает. — Бомбардье Глобал 6000, полностью заправлен. Он может пролететь одиннадцать тысяч километров.

— Но почему же ты не улетел на нем раньше? — я удивлена и в моем сердце появляется огонек надежды.

— Потому что я не хотел улетать без своей девушки. Не мог ее бросить.

Я чувствую легкий укол ревности, но стараюсь не подавать вида. Скорее всего, его девушки уже нет в живых, но все же стоит уточнить:

— Она умерла?

— Нет, она жива. Рози теперь жена главаря той банды, за которой ты охотишься.

Я чуть хмурю брови, не знаю, что сказать на это. Никогда не слышала чтобы главари банд похищали женщин для чего-то кроме сексуального рабства и слышать о том, что у главаря отморозков есть жена - мне странно.

— Они удерживают ее силой? — спрашиваю я.

Возможно, мне теперь придётся скорректировать планы и добавить в них спасение невинной. Скорее всего, это будет значить конец нашим отношениям с Тиллем, но я же не планировала состариться с ним вместе.

Тилль молчит и смотрит в окно, потом переводит на меня взгляд. Я вижу, что он не хочет говорить об этом, но буду вынуждена настаивать. Мне нужно знать все, что касается той банды.

— Расскажу тебе все с самого начала, Ката и ты сама сделаешь выводы, потому что я не знаю, как тебе ответить на этот вопрос.

— Хорошо, — киваю ему.

— Только давай пойдем наверх и захватим чего-то покрепче пива, — он отодвигает от себя бутылку.

— Тогда быстренько уберем все тут, — я поднимаюсь, собираю со стола грязные тарелки и несу их в раковину, и пока я мою посуду Тилль убирает остальное.

К моменту, когда мы поднимаемся в его комнату за окном уже совсем темно, и на небе одна за другой зажигаются звезды.

— Я отправил всех близких в США сразу после того звонка Круспе, но сам не уехал, потому что не мог бросить Рози, — начинает Тилль рассказ.

Он сейчас не смотрит на меня, его взгляд обращен к окну. По просьбе Тилля я выключила свет. Мы сидим в кромешной темноте и я не могу видеть выражения его глаз. Я слышу тихий звон льдинок в его бокале. Тилль пьет виски, чистым. Он и мне налил, но мой стакан стоит нетронутым на низком стеклянном столике, разделяющем наши кресла.

— Я звонил ей на мобильный, но она не отвечала, и это напугало меня. К тому времени на улицах уже было неспокойно. Не так как сейчас, но все же, — он замолкает и я снова слышу звон льдинок в его бокале.

Полагаю эти воспоминания даются ему нелегко. Если бы кто-то сейчас попросил рассказать о Стефане , мне было бы так же больно, и я так же пила бы без меры, и возможно хотела бы говорить в кромешной темноте, чтобы никто посторонний не видел моих слез.

— Она жила в пригороде, в частном доме со своей сестрой и ее собаками. Бигли, кажется так они называются. Они разводили их для продажи, — он снова умолкает, но теперь я не слышу ни звука. Жду продолжения и оно следует.

— Поехал туда один, хотя мне не следовало делать это. Я знал телефон ее сестры, но и он был отключен. Это навело меня на мысль, что Рози попала в беду. Она была из тех девушек, что вечно попадают во всякие передряги. — Тилль приглушенно смеется. — Как-то мы поехали с ней на острова. Райское местечко, чистейший пляж с белоснежным песком, который каждый день убирали два десятка стюардов. И она умудрилась найти там морского ежа. Наступила прямо на него. Мне кажется, это был единственный морской еж на несколько десятков километров вокруг. А один раз она поехала в ночной клуб и попала под облаву полиции. Конечно все обошлось, но когда мне посреди ночи позвонил полицейский я весьма удивился.

Тилль хмыкает, а потом надолго умолкает. Я беру стакан со столика и делаю маленький глоток. Лед в моем стакане почти растаял, но даже разбавленный виски заставляет меня поморщиться. Алкоголик из меня никудышный. Тилль тяжело вздыхает, я смотрю на его благородный профиль на фоне серого окна. Сейчас он кажется мне невероятно красивым и я страстно хочу обнять его, уткнуться носом в небритую шею, вдохнуть теплый запах кожи. Но я лишь отпиваю еще виски и ставлю стакан на центр стола, да так неаккуратно, что чуть не роняю его. Тилль вздрагивает и смотрит на меня, а потом снова заговаривает:

— Розалинда иногда оставалась у меня, мы встречались около года и я даже подумывал съехаться с ней, но…— Тилль прерывает себя на полуслове, допивает виски и ставит пустой стакан на столик, рядом с моим и лишь потом заканчивает мысль. — Она не хотела сама, говорила что сестра обидится на нее, что за городом ей комфортно, а я ненастаивал. И вот когда все это случилось, Рози оказалась больше чем за сто километров от меня, а я понятия не имел все ли с ней в порядке. Движение тогда еще не ограничивали, но на дороге творилось что-то невообразимое. Многие бежали. Машины забитые до отказа ехали прочь из Берлина, люди боялись и их можно было понять. В одночасье многие потеряли своих родных, тысячи невинных жизней, действительно достойных людей. И да, я отдаю себе отчет что виновна в этом была канцлер и потому ее убийство можно было предсказать. Она разозлила многих, особенно после того как опубликовали ту переписку.

— Она не просто разозлила, она пробудила дремавшее в нас зло, — говорю я задумчиво.

Стефан перешел к решительным действиям после смерти родителей. Если бы Филипп и Нина не погибли после вакцины, то он мог бы и не вступить в ту организацию, не стать соучастником убийства и последующих беспорядков. Хотя кого я обманываю, они готовили это давно и смерть родителей лишь ускорила процесс. Есть вещи которые нельзя изменить, как бы мы не хотели.

— Я выехал поздно вечером. Днем прошел сильный дождь и дорога была скользкая словно замерзший пруд. Пока я ехал, видел десятки аварий. Люди потеряли голову и не отдавали себе отчет в том, что они делают. А я был среди них. Гнал как безумный. Сам не пойму как умудрился тогда добраться до места и не разбить машину вдребезги.

Его рассказ напоминает мне мою недавнюю гонку по пустому шоссе на «Порше». А ведь если бы я тогда была чуть менее осторожной и потеряла управление, тогда не оказалась на той заправке и судьба Тилля была бы предрешена. Есть вещи, которые нельзя изменить, но иногда это — благо.

Краем глаза замечаю движение справа и поворачиваю голову. Тилль закинул ногу на ногу и чуть развернулся ко мне. Глаза уже привыкли к темноте и я могу различать не только его силуэт, но и даже видеть лицо.

— Ты не будешь против, если я закурю? — спрашивает он.

— Только если ты угостишь меня сигаретой, — отвечаю я и улыбаюсь ему.

Тилль поднимается и идет куда-то вглубь комнаты. Я отдала ему все запасы сигарет, что нашла в машине и он был рад этому. Дурные привычки в современном мире — роскошь, доступная избранным.

Он шуршит упаковкой, вынимает сигарету, прикуривает одну. Свет пламени зажигалки на мгновение освещают его лицо и я сразу же вспоминаю их старый тур, где он выходил на сцену в чудовищном красном боа, а через дырку в его щеке в его рот была помещена небольшая лампочка. Это выглядело жутковато. Сейчас он тоже выглядит зловеще, но с теперь я понимаю что если в этой комнате и есть чудовище, то это точно не Тилль.

Он протягивает мне зажжённую сигарету, раскуривает вторую и откидывается на высокую спинку. Я осторожно втягиваю горьковатый дым, стараясь не закашляться. Наверное начинать снова курить сейчас не лучшая идея, но с другой стороны — разве кто-то может осудить меня сейчас?

Тилль глубоко затягивается, выдыхает дым в потолок и продолжает рассказ:

— Я добрался до нее затемно. Понял что все плохо, когда свернул с шоссе и увидел всполохи пламени. Горели дома. Это было одно из первых нападений банды. Они похитили всех молодых женщин, а остальных просто пристрелили. Мужчины, дети, старики, они особенно не церемонились. Я после слышал что большинство полицейских перешло на сторону банд, продажные твари. Никогда не доверял полиции, туда идут служить одни болваны, — он резко замолкает и смотрит на меня.— Прости, я не хотел тебя обидеть.

— Ты знаешь, а я с тобой даже соглашусь, — усмехаюсь я. — Не все, конечно, но многие мои коллеги были кончеными придурками. День когда я ушла из полиции был лучшим днем моей жизни.

— А почему ты вообще решила служить в органах? — спрашивает он.

— Если тебе интересно, расскажу позже. Но, если в одном предложении, я хотела насолить своему отцу.

— Хорошо понимаю тебя, — говорит Тилль и некоторое время молча курит, стряхивая пепел в ладошку.

Когда сигарета догорает почти до фильтра он встает, открывает настежь окно и швыряет окурок в темноту, а следом выбрасывает пепел и отряхивает ладони. Я поднимаюсь и подхожу к нему так близко, что касаюсь плечом. Смотрю на него снизу вверх, делаю одну затяжку и тоже выкидываю окурок в окно.

Тилль берет меня за плечи, наклоняется и целует в губы. Его дыхание пахнет виски и табаком. Я отвечаю на поцелуй со всей страстью на которую способна. Я думала что смогу устоять, но это невозможно. Внизу живота разливается мучительная нега и я стягиваю с него футболку, покрывая его тело поцелуями.

Через полчаса мы лежим в его кровати совершенно голые. После секса и алкоголя меня клонит в сон. Я прикрываю глаза и практически проваливаюсь в приятное тепло, когда Тилль говорит:

— Прямо на дороге были свалены трупы. Гигантский курган из людей и они все горели. Я никогда не забуду этот запах обгорелой плоти смешанный с едким запахом бензина.

Я вздрагиваю, открываю глаза и поворачиваю к нему голову. Он не смотрит на меня, уставился в потолок и кажется будто бы говорит сам с собой. А может так оно и есть, как знать.

— Я не мог на это смотреть, меня мутило, но все же заставил себя подойти. Я боялся что среди них Рози. Но ее там не было. Зато там была ее сестра. У нее были такие густые вьющиеся волосы огненно-рыжего цвета. Я сразу увидел ее среди других. Гретте было сорок девять. Она была старшей в семье и когда родители Рози умерли, заменила ей и младшему брату мать. Байкеры убили ее. Вспороли брюхо словно гигантской рыбе. Никогда не отличался слабым желудком, но тут меня вывернуло наизнанку. Не могу вспомнить, как уехал оттуда, очнулся уже дома. От одежды воняло гарью. Я выкинул ее всю, принял душ, лег в кровать и пролежал до утра без сна. А на утро дал себе слово отыскать банду и спасти Рози. И я отыскал, хотя это было непросто. Но искал слишком долго, когда я пришел Рози не захотела со мной уйти.

— Я не понимаю, — я чуть хмурю брови.

— А что тут непонятного? Она стала женой главаря банды и ей нравится ее новое положение, — я ловлю нотки раздражения в его голосе.

— Ты хочешь, сказать ее забрали не силой, а по собственной воле?

— Силой, конечно, но потом что-то изменилось. Я говорил с ней всего несколько минут, но могу поклясться, в ней не осталось ничего от того человека которого я знал.

— Синтетик, — тихо говорю я.

— Что?

— Та дурь, которую все они курят. Новый синтетический наркотик, он вызывает привыкание почти сразу и полностью меняет человека. Говорили это экспериментальный препарат, который разрабатывали военные для своих целей. Он делает людей агрессивными, сексуально озабоченными и совершенно бесчувственными. Только проект зарубили, ведь препарат не делал главного — он не подавлял волю. Они хотели сделать армию неутомимых робокопов, а получили толпу озабоченных маньяков, каждый из которых отлично соображает.

— А ты и правда неплохо поработала, только не могу понять как именно ты смогла все это узнать.

— У меня был надежный источник, — отвечаю я и на это раз не лгу. Что может быть надежнее чем слова собственного мужа, который был среди тех, кто выкрал формулу этого дерьма с закрытого сайта военных.

Тилль поднимается на локте, приближает ко мне лицо и говорит шепотом:

— Я как и ты хотел убить их, но это чуть не погубило меня. Ката, брось эту затею, давай выберемся отсюда вместе. С машиной и оружием мы сможем добраться до аэропорта и улететь.

Он замолкает и смотрит пристально прямо в глаза. В это момент я очень люблю его, но все равно не могу согласиться. Не знаю как объяснить ему это. ОН ведь не ощущает вины за смерть всех этих людей, погибших от рук байкеров, а я же чувствую вину постоянно. И если в смертях сотен невинных я виновата только косвенно, то смерть Стефана целиком на моей совести и мне следует искупить это кровью, пускай даже эта кровь будет моей собственной.

Тишина оглушает. За окном, в непроглядной черноте июньской ночи не раздается ни звука. Здесь и раньше было тихо, но сейчас тишина кладбищенская, словно у меня в ушах беруши. Я делаю глубокий вдох чтобы ответить Тиллю, постараться объяснить почему не могу уехать с ним и в этот момент отчетливо слышу рев двигателей нескольких десятков мотоциклов. Я резко соскакиваю с кровати и подлетаю к окну. Через минуту ощущаю что Тилль встал позади. Его руки снова на моих плечах, но сейчас это скорее успокаивающий жест, чем приглашение к сексу.

— Они не знают что мы тут, — говорит он шепотом.

Я напряженно всматриваюсь в темноту. Шоссе далеко, но и звук неблизкий, словно раскаты грома дальней грозы.

— Даже если бы узнали, это не проблема, — отзываюсь я. — Им сюда не проникнуть. Дай еще сигарету.

Тилль отходит от окна, а возвращается уже с двумя тлеющими сигаретами. Одну отдает мне. Мы молча курим и пытаемся увидеть огоньки фар мотоциклов. Но их нет. Звук становится тише и вскоре я уже почти не различаю его.

— Уехали, — говорю с досадой и швыряю недокуренную сигарету в окно.

— Может, оно и к лучшему, — Тилль повторяет мой жест, а потом широкой ладонью выгоняет остатки табачного дыма из комнаты.

— Я не уеду с тобой. Тилль, — говорю твердо и Тилль перестает махать рукой и смотрит мне в глаза.— И ты не уедешь, пока не поможешь отыскать этих парней. А после можешь делать все что хочешь. Я не вправе просить тебя о помощи.

Я несколько секунд молчу, а потом добавляю то, от чего лицо Тилля мгновенно меняется.

— В конце концов, мы с тобой чужие люди. Ведь секс ничего не значит, не так ли?

Его челюсть плотно сжимается, а ноздри чуть раздуваются. Если бы в комнате горел свет, я бы наверняка могла увидеть ярость в его серо-зеленых глазах, а так мне остается только догадываться о том, что он чувствует. Парни всегда злились, когда я говорила такое и только Стефан ответил: «Нет, это не так, секс значит очень многое. Он значит, что я люблю тебя». Наверное потому я и вышла за него замуж. Но Тилль не говорит ничего подобного. Он как и другие парни до него лишь смотрит с немым укором. Мужчинам вовсе не нравится когда женщины им говорят такое, хотя многие из них уверяют что мечтают о сексе без обязательств.

— Ты ведь знаешь где их искать? — спрашиваю я.

Тилль кивает и говорит:

— Да, знаю. Но попасть туда непросто. Я смог по чистой случайности, обычно они убивают всех, кто пытается пробраться в логово.

— Это мои заботы. Тебе нужно будет только показать мне место и сможешь отправляться в свой аэропорт. Я тебе даже машину оставлю.

— Но ты погибнешь, неужели не понимаешь? — он чуть повышает голос.

— Не раньше, чем убью их главаря, — отвечаю я с холодной улыбкой.

— Безумие — это лишь тонкий мост, соединяющий разум и инстинкт, — произносит Тилль, отворачивается и идет к кровати.

Я отлично знаю откуда эти строчки, но не сильна в метафорах и понятия не имею, что он пытался мне сказать, да это и не важно. Молча поднимаю свою одежду с пола и иду к двери. Тилль не останавливает меня. Я направляюсь к себе. Впервые с момента нашего приезда сюда, запираю дверь на замок и лишь потом иду в душ. У меня странное чувство, словно в самое сердце вкололи новокаин и он постепенно замораживает его, превращая в камень.

Когда через полчаса ложусь в постель я уже ничего не чувствую. Слезы, если и были, давно смыты водой, зарождающиеся ростки чувств вырваны с корнем. Да так оно и лучше. Тилль не заслужил такую ужасную женщину как я рядом, он еще может быть счастлив, а я уже точно нет. Как-то давно моя мать сказала что мы с ней родились под несчастливой звездой. Я не верю во всю эту псевдонаучную ахинею и глупые гороскопы, но в этом с ней полностью согласна. Такая как я не заслуживает любви и не может рассчитывать на счастье. Но зато такие как я умеют убивать не содрогаясь, и это делает меня сильнее многих других.

========== Глава шестая. ==========

Was ich liebe

Das wird verderben

Was ich liebe

Das muss auch sterben, muss sterben

***

Наутро завтракаю в одиночестве, и это давит на меня сильнее, чем я могла бы предположить. Тилль не спустился вниз, возможно после вчерашнего он не хочет меня видеть, и я могу его понять. Я даже думаю что это правильно, но вот больно от этого ничуть не меньше.

Варю себе кофе в медной турке. Здесь есть крутая кофемашина, но я не хочу включать ее. Расход кофе там выше, а у нас осталась последняя пачка и я понимаю, что пополнить запасы будет негде. Хотя мне не стоит об этом переживать, через пару дней мы покинем Замок, и я очень сомневаюсь что когда-нибудь вернусь сюда. Тилль сказал — меня ждет смерть, и я с ним согласна. Как японский летчик камикадзе, я с радостью отдам свою жизнь, но лишь захватив с собой как можно больше врагов.

Наливаю кофе в большую фарфоровую кружку, добавляю сухих сливок из банки и иду к столу. На завтрак три сухие галеты с консервированным паштетом из индейки и половинка персика в сиропе. Благодаря погибшему водителю «Порше» мы пока можем себе позволить такую роскошь как фрукты, пускай они и из банок.

В прежние времена в этом доме на завтрак подавали исключительно свежайшие яйца Бенедикт, воздушные омлеты больше похожие на суфле и теплые булочки, за которыми каждое утро ездил помощник повара. Нина признавала только один сорт булочек. Их выпекали в соседнем поселке. Рудольф, долговязый неуклюжий парень, сын садовника, который помогал на кухне, вставал каждое утро в четыре, чтобы успеть до завтрака, привести их к столу. Родители Стефана были страшными снобами, они свято верили, что их благородное происхождение дает им право издеваться над людьми, а их деньги подкрепляли эту уверенность. Стефан был другим. Ему были чужды и даже неприятны взгляды родителей. В детстве он дружил с детьми прислуги, а когда вырос, перебрался в небольшую квартирку в городе и тщательно скрывал свое происхождение. Он всей душой ненавидел классовое неравенство и вовсе не удивительно, что его так увлекли идеи анархизма. Удивительно другое, Стефан не был наивным болваном, и я до сих пор не могу понять, как он мог так долго не замечать очевидного — его соратникам было глубоко наплевать на свободу, равенство и братство, им требовалось лишь свергнуть власть, чтобы стать на их место. Он был жестоко обманут, а потом так же жестоко убит.

Закончив завтрак, я иду библиотеку, хотя мне и нужно поговорить с Тиллем, но я боюсь этого разговора. Мне страшно увидеть холод в его взгляде, особенно после того что было между нами. Мне стоит признаться хотя бы самой себе в том, что я вовсе не считаю, его чужим и наши отношения значат для меня слишком много. Но вот ему я этого не скажу и потому беру паузу.

Мне давно следовало сделать это — изучить биографию старинного рода Эльбах-фон-Нольмен и понять истинные мотивы Стефана. Буквально за день до того как я потеряла его он сказал фразу, которая не дает мне покоя. «Все, так как и написано в той старой книге. Мир рухнул, а я, последний из нашего рода, исполнил свое предназначение», а когда я спросила, что это значит, он ничего мне не ответил. И вот сегодня я собираюсь понять, что именно Стефан имел в виду, и какая древняя книга заставила его думать, что он должен был разрушить мир.

Библиотека находится на третьем этаже. Это была любимая комната Нины и все здесь сделано в ее вкусе. Паркетный пол из красного дерева, высокий потолок расписанный золотом, кованые люстры в средневековом стиле, глубокие кресла с обивкой из красного бархата и стеллажи полные старинных книг, многие из которых стоили целое состояние. Тут же расположился камин, который никогда не зажигали. На каминной полке семейные фото. Счастливая семья: элегантная худощавая Нина в шляпке поверх высокой прически, импозантный барон Филип с металлической тростью в руке, и их единственный сын — Стефан, в светлом прогулочном костюмчике. Позади изумрудная зелень бескрайних виноградников. Фото сделано, когда Стефану было не больше пяти и на нем он широко улыбается. На другом фото Стефан стоит на фоне красной кирпичной стены, в черном фраке, форме Итона, с розой в петлице. Он выглядит очень несчастным. Стефан говорил, что годы обучения в Англии были для него мрачным временем, и именно они определили его дальнейшую судьбу. Родители хотели дать ему лучшее. Но они делали это против его воли и добились того, что когда Стефану исполнилось двадцать он сбежал из дома и поселился в Берлинском сквоте вместе с панками и анархистами. Когда Стефан рассказывал мне о тех месяцах, что он прожил в этой разношерстной общине, его глаза василькового цвета светились от счастья. Единственный наследник оказался вовсе не таким, как хотела бы его мать, но все же он до последнего вздоха оставался аристократом. Мы были с ним из разных социальных слоев, и как бы он не пытался делать вид, что происхождение не имеет никакого значения, я все время ощущала это и может потому мы так и не стали с ним по-настоящему близкими.

Со смерти Нины библиотекой не пользовались, и на книжных полках скопился приличный слой пыли. Я некоторое время брожу между стеллажами, вчитываясь в названия на корешках, но не вижу ничего подходящего. Здесь много книг на английском и немецком, есть литература на французском, испанском и даже русском. Филипп был полиглотом и в совершенстве знал семь языков. Нина как-то говорила мне, что он читает книги только в оригинале и не признает переводов. Странное чудачество, но он мог себе это позволить.

Я не знаю, что именно ищу. Что-то древнее, вроде семейной биографии. Достаю пару толстенных фолиантов, но все не то, никаких семейных тайн, обычная литература, пускай и весьма неплохая.

Я возвращаюсь в центр комнаты, стряхиваю рукой пыль с бархатной обивки кресла и сажусь, вытянув вперед ноги в тяжелых ботинках. Нина бесилась, когда видела меня в подобных нарядах, она свято верила, что женщина по праву рождения обязана носить каблуки и платья. Да, родня Стефана определенно не любила меня и не одобряла его выбор. Я даже одно время думала, что именно потому он и женился на мне. Но это было не так. Стефан любил меня, правда, ума не приложу за что, я ведь та еще сука.

Я оглядываюсь по сторонам, ищу другие фото со Стефаном, и тут мой взгляд падает на небольшой столик, примостившийся у дальней стены. Он настолько выбивается из общей обстановки, что удивительно как я не заметила этого раньше. Во времена службы я бы увидела его, как только вошла в комнату. Теряю былую хватку.

Встаю и направляюсь к дальней стене. На первый взгляд ничего необычного. Самый простой прямоугольный журнальный столик на колёсиках, но он выглядит жалко среди всей этой мебели в стиле ретро-шик. Кажется он из Икеи, что-то похожее было у наших общих друзей, снимавших студию на западе Берлина. Я с трудом могу представить себе ситуацию, в которой Нина отправилась бы в Икею покупать мебель в родовой замок. Откуда тут это чудо? Я подхожу ближе, провожу рукой по гладкой столешнице, она приятно-прохладная на ощупь. Решаю осмотреть его внимательнее и очень быстро нахожу какие-то бумаги, в непрозрачном пакете. Их приклеили к донышку столика снизу скотчем. Не старинная книга, но уже что-то. Вынимаю бумаги и возвращаюсь с ними к креслу.

Это отчеты о слежке, я понимаю это сразу, стоит только взглянуть на текст. Вчитываюсь, и по спине пробегает неприятный холодок. Объект слежки я сама. С удивлением и замешательством перелистываю страницы. Вот моя прогулка в парке с подругой детства, вот мой поход в тренажерный зал, следом запись моего телефонного разговора с бывшим коллегой. Я хорошо помню этот момент, уже тогда я стала подозревать, что Стефан связался с дурной компанией, и пыталась разузнать у Петера, не происходит ли в городе чего-то необычного. На следующем листе мои поисковые запросы в Гугле. Господи, за мной следили, а я даже не догадывалась об этом. Но кто это делал? Быстро перелистываю страницы, в надежде найти имя заказчика. На пол падают несколько фотографий. Я уже понимаю что там, но все равно поднимаю их и, закусив губу смотрю.

Это было лишь однажды, я встретилась с этим парнем в баре и почти сразу между нами проскочила искра. Мы занялись быстрым сексом, на темной парковке, на капоте его старенького «Ауди», и понятия не имела что кто-то наблюдает. На фото секс выглядит довольно мерзко, совсем не то же самое что в порно-журналах. Я сейчас не могу даже вспомнить имени своего любовника. Клаус? А может Михаэль? А может я и не спрашивала?

Несколько секунд я смотрю на фото, а потом рву их на мелкие кусочки. А потом рву и отчет. Я больше не хочу знать, кто заказал эту слежку, сегодня это не имеет никакого значения. Мелкие клочки бумаги падают мне на колени, на красный паркет. Нужно будет прибраться тут, хотя бы пылесосом пройтись, только вот я понятия не имею где здесь пылесос.

Дверь библиотеки рывком распахивается. От неожиданности я вздрагиваю и роняю на пол и остальное.

— Ты должна пойти со мной, быстро, — Тилль стоит в дверях.

На нем черная футболка со значком анархистов и черные джинсы почти такие же как у меня. Они немного коротки ему. Он выглядит напуганным и мне становится не по себе.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Они у ворот, — Тилль нетерпеливо машет в воздухе рукой, его взгляд на мгновение падает на обрывки бумаги, которыми усеян пол библиотеки, но он тут же снова смотрит прямо на меня.- Пошли, прошу.

Я быстро поднимаюсь и иду за ним.

— Они — это кто? — спрашиваю, когда мы начинаем спуск по лестнице устеленной красным ковром. С портретов на стенах на нас с равнодушием смотрят все предки Стефана.

— Байкеры, — отвечает Тилль, даже не оборачиваясь.— Я услышал их из спальни. Их там человек десять.

— Ну и черт с ними, нам ничего не грозит, они сюда никогда не проникнут, — я останавливаюсь посредине лестницы, прямо под портретом барона Филиппа в торжественном наряде.

Тилль даже не замедляется, он продолжает стремительный спуск. Уже внизу он поворачивается и говорит:

— Они зовут Стефана и требуют открыть. А что если эти люди знают о том проходе через туннель?

— Дьявол, — выдыхаю я, — как они выглядят?

— Я не видел, только слышал. Они же за воротами.

— Тогда воспользуется современными технологиями, — говорю я и спускаюсь вниз. — Идем в комнату охраны и разберемся кто это такие и чего им нужно.

На первом этаже располагается комната видеонаблюдения. Камеры установлены по всему периметру на зубчатой стене вокруг Замка. Раньше здесь работал человек, который следил, чтобы никто не потревожил покой барона и баронессы, сейчас в комнате никого нет.

Экраны не включены, но я точно знаю, что все еще камеры работают. Видела это, когда мы перегоняли “Порше”. Мне требуется пара минут, чтобы разобраться, как включить всю эту технику. Все это время Тилль стоит позади и молчит. Он не приближается ко мне, не предлагает помочь — ничего. Мы вернулись к тому, с чего начали. Одной неосторожной фразой я откатила наши отношения на несколько дней назад и не могу сказать, что я получаю от этого удовольствие.

Экраны зажигаются один за другим, и я сразу же вижу их. Шакалы, так они себя называют. Они ездят на спортивных байках и у каждого под седлом приделан меховой хвост. Их главаря зовут Ронан Бирн, я очень хорошо знаю этого человека. Худощавый светловолосый мужчина, с густой бородой, которую он носит заплетенную в косу, уроженец Ирландии. Он бывал у нас дома, я играла в прятки с его дочерями и ходила в кино с его женой. А потом узнала, что он лидер анархисткой партии, в которой состоял и мой муж.

Стефан прекратил всяческое общение с партией сразу после того как начались первые массовые убийства полицейских, но я знаю что он хотел встретиться с Ронаном когда мы отправились в Берлин. Он надеялся, что тот поможет. Но зачем Ронни приехал сюда? Что ему от нас нужно? Единственный способ узнать — впустить его внутрь и поговорить, но тогда придется все рассказать Тиллю. Мгновение раздумываю, а потом нажимаю кнопку на коммутаторе видео звонка и спрашиваю.

— Ронни, что тебе нужно?

Один из байкеров слезает с мотоцикла. Он снимает шлем, подходит вплотную к камере видео-звонка и склоняется над ней.

— Ката, ты ли это? — спрашивает он.

Голос у Ронона скрипучий, неприятный, но до той истории с копами я считала его хорошим человеком. Это оказалось большим заблуждением. Хорошие люди не убивают людей без причины и не насилуют женщин.

— А кого ты ожидал тут услышать, королеву Англии?

— Я надеялся найти Стефана, - говорит Ронни и отводит глаза.

— Стефан мертв, — отвечаю я. — Его убили. Банда безымянных. Слышал о таких?

Ронан плотно сжимает губы, недолго молчит, а потом говорит с сожалением в голосе:

— Это грустно, Ката. Тебе нужна помощь? Впусти нас, и мы поговорим.

— Если я впущу вас, ты обещаешь, что никто из твоих ребят не навредит нам? — спрашиваю я.

— Ката, за кого ты меня принимаешь, — Ронан широко улыбается, обнажая кривые острые зубы. Улыбка насквозь фальшива.

— Ты не ответил на мой вопрос. Обещаешь, что никто из ваших не навредит нам? — я знаю их устав и если Ронан даст обещание, мы с Тиллем в полной безопасности.

— Я даю тебе обещание, что никто из моих ребят не тронет вас и пальцем и будет вести себя исключительно уважительно, а в противном случае я самолично их пристрелю, — он больше не улыбается.

— Хорошо, тогда я впущу вас, — я поднимаю руку, чтобы нажать кнопку открытия ворот.

— Стой, что ты делаешь, — Тилль пытается удержать меня за запястье. — Им нельзя доверять, неужели ты не понимаешь?

— Этим можно, он дал слово, — высвобождаю руку и нажимаю на кнопку.

Автоматические двери медленно разъезжаются в разные стороны, и я вижу на экранах, как байкеры, поднимая в воздух столпы пыли, движутся цепочкой по направлению к главному входу.

Я встаю, нужно встретить этих бандитов у дверей.

— Зачем ты это сделала, Ката? — Тилль смотрит на меня с осуждением и печалью.

— Тилль, я должна тебе кое-что рассказать о Стефане, — говорю я.

— Боюсь, что уже поздно, — он разворачивается и идёт прочь, в сторону лестницы ведущей на второй этаж.

Ну что же, значит, я одна буду разговаривать с Шакалами. Может так оно и лучше, незачем лишний раз рисковать.

Мы расположились в большой гостиной на первом этаже. Ронан развалился на кожаном диване, закинув ноги в мотоциклетных ботинках на подлокотник. У него неприятное лицо со следами юношеских угрей на щеках и холодные глаза хищника, выслеживающего добычу. Расслабленная поза не может меня обмануть. Его приспешники остались на улице. Всего их дюжина. Крепкие парни в шлемах кислотных цветов и ярких спортивных мотоциклетных куртках. Мне все еще не понятно, зачем они приехали, ведь Стефан давным-давно разорвал все отношения с Ронаном и тот тоже не горел желанием общаться.

Я сделала нам чай, хотя понимаю, что Ронни предпочел бы пиво или что-то покрепче. Его чашка стоит нетронутая на кофейном столике, а сам он пристально смотрит на меня и молчит. Я рассказала ему о своих планах убить главаря безымянной банды и кажется, моя идея ему не понравилась.

— Я тебе в этом не помощник, детка, — говорит он, наконец, и приглаживает рукой бороду.

— Зассал, Ронни? — я криво усмехаюсь. — Я всегда говорила Стефану, что ты трус.

— Ей, попридержи язык, дорогуша, — он гневно хмурит густые брови. — Я дал обещание, но я могу и забрать его обратно.

— И что, изнасилуешь и убьешь жену бывшего друга? — мне совсем не страшно, я понимаю, что он не станет нарушать данное слово. Устав много значит для этих людей.

— Да не стану я тебя насиловать, — говорит Ронни и опускает взгляд.

Я вижу, что он смущается, и решаю надавить:

— Я не прошу тебя убивать их, я прошу только дать мне пару парней, которые помогут добраться до главаря.

— Ката, ты не понимаешь. Многое изменилось, сейчас безымянная банда обрела настоящее могущество, их главарь действительно опасен, и я не стану выступать против них, — он смотрит прямо в глаза и добавляет тихо. — У меня жена и дочери, я не могу так рисковать.

— То есть, ты ничем мне не поможешь? — я беру чашку и делаю большой глоток.

— Нет, детка. Но, если хочешь я могу дать тебе защиту, только если ты не станешь лезть к безымянным.

— Мне не требуется защита насильников и убийц, — бросаю холодно. — А теперь скажи, зачем ты приехал?

— Хотел повидать старого друга, поболтать о былых временах.

— Хватит врать Ронни, я никогда не поверю в эту сопливую чушь, говори правду.

— За бухлом, — отвечает, он чуть подумав. — Я знаю, что у вас полно выпивки, я запрещаю своим ребятам курить эту дрянь, но должен предложить что-то взамен. Стефан показывал мне винные погреба, и я надеялся, что он продаст мне пару бочек отменного бренди.

— И что ты хотел предложить взамен? - спрашиваю я осторожно.\

Деньги больше не имеют ценности, к тому же я сомневаюсь что он говорит правду. На спортивных байках сложно транспортировать бочки с бренди, они же чертовски тяжелые. Ронан снова мне врет, но я не могу понять почему.

— Оружие, женщин, провиант, — он спускает ноги с подлокотника и распрямляется. — Мы неплохо устроились, после того как добились своих целей, знаешь ли.

— Убивать невинных это по твоему неплохо? Сколько полицейских ты тогда убил? Несколько тысяч? Я вообще не понимаю, как ты можешь смотреть в глаза своим дочерям после такого.

— Мир жесток и несправедлив, детка, — он пожимает плечами. — Либо мы, либо нас. Так все устроено.

— Меня тошнит от этих пустых слов, Ронни, - я начинаю заводится. Именно этот человек втянул Стефана в грязную историю, и я ненавижу его всеми фибрами души.— Я ничего тебе не продам, если ты не дашь мне людей чтобы проникнуть в логово безымянных.

— Ката, — он наклоняется вперед.- Я ведь могу и силой взять.

— А ты попробуй, и посмотрим, что из этого получится, крыса, — слышу позади голос Тилля.

Ронан вскидывает взгляд и на мгновение на его лице отражается неподдельный страх, но он почти мгновенно сменяется фальшивой широкой улыбкой.

— Так вот кого ты тут прятала, детка, — говорит он. — И как же так вышло? Ведь этот славный парень не так давно был среди нас. Тилль, я не ожидал, что ты выживешь.

— А я не ожидал, что ты сдашь меня.

Я оборачиваюсь и с удивлением смотрю на Тилля. Он идет прямо ко мне, но смотрит на Ронни. В руках «Глок».

— Я не мог поступить иначе, ты же понимаешь, — Ронан не отрываясь смотрит на Тилля. — Ты слишком много болтал, задавал лишние вопросы. Это нельзя было так оставить. Я защищал своих парней.

— Какого черта тут происходит, — спрашиваю я, переводя взгляд с Тилля на Ронни и обратно. — Вы что, знакомы?

— К сожалению, — отвечает Тилль и садится рядом со мной, при этом дуло пистолета все еще направлено прямо на Ронни. — Я не говорил тебе, но когда искал Рози, мне пришлось сделать много такого, чем я не горжусь. Дружба с этими ребятами как раз в этом списке.

— А мне казалось, тебе нравилось у нас, — Ронни все еще скалит кривые зубы.- Бухло, девочки, веселье до утра. Та цыпа, с которой ты развлекался все это время, ты знаешь, она ведь осталась совсем без защиты. Парням она понравилась, в ней есть огонь.

— Заткнись, или я нажму на курок, Ронни, — в голосе Тилля металл, я не понимаю, о чем они говорят, но могу догадаться, и мне это не нравится.

— Если ты это сделаешь, то двенадцать моих молодцов ворвутся сюда с автоматами и убьют тебя и твою подружку, — Ронни усмехается. — Хотя нет, сначала они ее поимеют на твоих глазах, и лишь потом прикончат. Хотя зачем я тебе рассказываю, ты же сам не так давно был в их рядах и отлично знаешь как все происходит.

— Ронни, ты нарываешься, — я ощущаю, как во мне словно цунами поднимается ярость. — Ты лично дал мне слово, что мы в полной безопасности. А теперь убирайтесь из моего дома. Ты и твои ребята. Мне от вас ничего не нужно и я вам ничего не продам.

— Да, ты права, я поклялся и сдержу слово, — он смотрит на меня холодно, — Сейчас я уйду. Но ты же понимаешь что ненадолго. Завтра же мы вернемся, и нас будет многим больше. Мы возьмем твой Замок в осаду, и будем сидеть тут, пока ты не передумаешь. Подумай хорошенько, детка. Сегодня ты можешь получить за вино плату, но если прогонишь меня, то в следующий раз платить будешь ты. И я не посмотрю, что ты дружила с моей женой, отдам парням, и они сделают из тебя свою сексуальную игрушку.

— Я оторву член всякому, кто криво на меня посмотрит! — медленно произношу я. Внутри все кипит от злости. — Пошел вон из моего дома, грязный пес!

— А то что? Ударишь меня? — Ронни ухмыляется. — Сделай уже это, сучка и я смогу забрать свое слово назад.

Я знаю это, мое нападение полностью освободит его от данных обещаний. Так прописано в их уставе, но у меня руки чешутся навалять этому высокомерному козлу. Я уже хочу подняться и броситься на Ронни, но Тилль кладет руку мне на колено, и я остаюсь сидеть.

— Он не стоит этого, — говорит он тихо. — Пускай просто уйдет.

Ронни снова скалится и встает с дивана.

— Значит, ты нашел себе новую девочку, — он смотрит на Тилля. — Она ничего¸ да? Горячая? Только помни, что Ката любит наставлять рога своим ухажерам.

Он начинает громко смеяться, но смех неестественный, на самом деле Ронни не весело. Я задела его своим отказом продать бренди, и мне не стоит сомневаться что завтра вся его банда будет у стен Замка с оружием.

— Убирайся, Ронни, — говорит Тилль.

— Быстро же ты нашла замену своему аристократу, — произносит Ронан с мерзкой улыбочкой. — Я всегда говорил ему что ты его не любишь, но он был слишком благороден чтобы поверить в это.

Его слова попадают в цель, но я не подаю вида и говорю совершенно спокойным голосом:

— Ронан, ты должен немедленно покинуть Замок.

— Ты пожалеешь, Ката, — он разворачивается и идет к дверям.

Тилль убирает руку с моего колена и говорит очень тихо:

— Это была ошибка, не нужно было их впускать.

— Не нужно было скрывать от меня, что знаком с Ронни, — отвечаю ему так же тихо, — а теперь помоги мне выставить их вон.

— Хорошо, идем, — он поднимается и следует за Ронни, «Глок» по-прежнему сжимает в пальцах.

Байкеры уехали, ворота заперты, а мы с Тиллем сидим на кухне друг напротив друга, и никто не решается начать разговор первым. Я размышляю о словах Ронни насчет моих измен. Он мог узнать об этом только от Стефана. Получается, мой муж следил за мной, но почему же тогда он не сказал мне ни слова.

Первым нарушает молчание Тилль.

— Я был членом «Шакалов» два месяца, вот такие дела. Думаю не нужно говорить, что именно мне приходилось делать.

Я смотрю в его печальные блестящие глаза и не знаю, что сказать. Можно ли оправдать зверства высокой целью? Кажется, в этой стране мы уже пытались делать это, но ничего не вышло.

— Ты участвовал в оргиях? — спрашиваю я, и он молча кивает.

Мне кажется, что-то у меня внутри обрывается, когда он делает это. Мне стыдно и больно, но я не вправе его судить. Сама не святая.

— А почему именно у них? — спрашиваю я. — Ронни не самый приятный парень.

— Ходили слухи что они близко общаются с другой бандой, той, куда забрали Рози.

— Они подтвердились? — теперь я полна внимания. Если это так, то многое становится понятным.

— Да, Ронни полностью подчиняется тому главарю. Он его боится и делает все, чтобы тот не попросил. Хотя его ребята даже не подозревают об этом. Я тоже не понимал, пока он не слил меня им.

— В смысле слил?

— Я задавал много вопросов о том главаре, пытался разнюхать и Ронни узнал это. Меня опоили, а когда я пришел в себя уже был в цепях, — он умолкает, смотрит на свои руки и добавляет тихо.- Пополнил ряды их сексуальных рабов.

Я мысленно добавляю главаря “Шакалов” в список своих врагов. Теперь мне становится понятно, как именно Стефан попал к безымянной банде. Он все же нашел Ронни и, судя по всему, этот говнюк решил на нем заработать. Аристократы всегда ценились среди этой швали. Мерзкому отродью за честь поиметь сынка баронов, или бывшую рок-звезду.

— Я совершила большую ошибку, — говорю я тихо.— Я разболтала Ронни свои планы и потеряла свой единственный козырь — эффект неожиданности. А еще теперь мы потеряли убежище, они точно вернуться завтра и нам придется уходить.

— Я понимал что так и кончится и пытался тебя предупредить, — Тилль печально улыбается.— Но боялся рассказать правду. Решил ты меня осудишь.

— Нет, я не стану этого делать. — Я чуть качаю головой.- Каждый выживает, как он может, Тилль. Я не стану лгать, мне очень неприятно, что ты был среди них и делал все эти мерзости, но мне кажется, во-первых ты уже искупил вину, а во-вторых, я тоже не святая, и мне есть о чем сожалеть.

Он подается вперед и кладет свою широкую ладонь поверх моей руки.

— Я знаю насчет Стефана, Ката, — говорит он. — Ронан кричал об этом на каждом углу. Я в курсе, что Стефан участвовал в заговоре против власти.

Молча смотрю ему в глаза. Мне кажется, он хочет поцеловать меня, но медлит, а потом вовсе убирает руку и откидывается на спинку стула.

— Если ты знаешь, — говорю ему тихо, — тогда тебе должно быть понятно, почему я считаю своим долгом убить как можно больше этих сволочей, пускай это и станет моим последним хорошим делом на этой земле.

— Я понимаю, но не хочу, чтобы ты рисковала собой.

— Почему? Какое тебе дело?

— Секс не всегда ничего не значит, — говорит Тилль, его глаза светятся — Иногда из него рождаются чувства.

Я замираю от неожиданности, ощущаю, как по телу разливается теплая волна облегчения. Тилль сейчас дает мне возможность изменить все, сделать правильный выбор. Выбрать жизнь, а не смерть, но тут же понимаю, что не имею права на это.

— Все кто пытался любить меня умерли, Тилль, — говорю я медленно. — Потому, тебе лучше держаться от меня подальше.

Он чуть прищуривает глаза, смотрит в окно, а потом поднимается и ни говоря ни слова уходит из кухни. Я остаюсь одна. Ярко светит солнце, его лучи оставляют на клеенке причудливый узор. Я вожу по нему кончиком пальца и с болью в сердце размышляю о том, что во второй раз оттолкнула от себя человека, которого, полюбила и мне хочется выть в голос. Но я не издаю, ни звука. Я умею страдать беззвучно, у меня большой опыт в таких вещах.

========== Глава седьмая. ==========

Diese Tage eure letzten sind

Wie Stäbchen wird es euch zerbrechen

***

Я открываю окно в своей комнате, и в нее врывается горячий ветер пропитанный ароматами луговых трав. Всегда любила запахи лета, но мне сейчас не до праздных удовольствий. Мое окно выходит на главные ворота, и я внимательно смотрю вдаль, туда, где грунтовая дорога делает поворот и скрывается за холмами. Пытаюсь увидеть признаки засады, но без бинокля это сложно. Нам с Тиллем нужно уходить, но я опасаюсь, что Ронан оставил на дороге дозорных и стоит только нам выехать за ворота, как по нам откроют автоматный огонь.

Время приближается к ужину, я думала о том, чтобы выбраться через туннель, когда окончательно стемнеет, но тогда мы не сможем поехать на машине, а это было бы самым разумным решением. Пешком со старым ружьем и двумя пистолетами мы далеко не уйдем. Я не знаю что делать. Чувствую отчаяние и злость. Идиотка, на кой черт мне понадобился этот Ронни, с чего я решила, что он сможет помочь? Злюсь на себя и на Тилля. Он не сказал мне всего, и теперь мы с ним в каменной ловушке. Со злостью ударяю ладонями по подоконнику.

— Это не поможет, только руки отобьешь, — раздается тихий голос Тилля позади.

Я вздрагиваю от неожиданности и резко разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Как я могла не услышать его? И как я собираюсь сражаться с целой армией, если даже в собственном доме позволяю подкрадываться к себе со спины?

— Что-то хотел? — спрашиваю холодно.

— Извини, что не сказал раньше про банду, — он виновато улыбается. — Ты спасла мне жизнь, дважды, а я боялся довериться тебе.

Смотрю на него с изумлением, я не ожидала услышать ничего подобного и не понимаю, зачем это все. Тилль вовсе не похож на парня, который первым просит прощения, видимо ему что-то нужно от меня. Но вот что?

— Не бери в голову, — отмахиваюсь я, отхожу от окна и сажусь на диван. — Давай лучше обсудим, что нам делать дальше. И будем предельно честными друг с другом.

Тилль садится, напротив, в кресло. Свет падает прямо на него, и он прикрывает глаза рукой, а потом чуть подвигает кресло, чтобы оказаться в тени. Я слышу, как деревянные ножки скребут по раритетному паркету девятнадцатого века и думаю о том, что будь Нина жива, ее бы сейчас удар хватил. Мне на паркет плевать, как плевать и на то, что будет с Замком после нашего отъезда. Тилль закидывает ногу на ногу и принимает удобную позу, а потом спрашивает:

— Ты хочешь уйти сегодня?

— Не знаю, это ведь разумно, или я заблуждаюсь? — смотрю на Тилля, но он ничего не отвечает мне, и тогда я продолжаю. — Ты был в банде, и знаешь их повадки. Он вернется, или просто угрожал мне?

— Да, вернется — он коротко кивает. — И приведет с собой всю свою армию. Они приехали сюда на разведку небольшой группой. Хотели узнать есть ли кто внутри, и можно ли пробраться за ворота. Это их стиль. Ронни никогда не устраивает налеты на супермаркеты, он не хочет конкурировать другими бандами. Он довольно труслив и не ввязывается в драки. Ему проще обносить дома. Я однажды выезжал с ними на похожее дело, только там был особняк какого-то банкира. Ронан знал, что у него есть запасы и мы ехали специально за ними. И Ката, я не хочу тебя расстраивать, но Ронан солгал, что не догадывался о смерти Стефана.

— Я тоже так считаю, — согласно киваю. — Когда мы поехали в Берлин со Стефаном, он как раз собирался отыскать Ронни. Наверное он так и сделал.

— А где была ты?

— Мы поругались с ним из-за всего этого, и я ушла, — я отворачиваюсь и разглядываю стену напротив окна.

— Ты правильно поступила, — говорит Тилль, и я удивленно смотрю ему в глаза. — Если бы ты осталась, сейчас была бы мертва.

— Я думала об этом тысячу раз и не знаю, может, так было бы даже лучше.

— Ты ищешь смерти из-за чувства вины перед миром? — он чуть наклоняется ко мне. — Но ведь ты ни в чем не виновата, не ты это все устроила.

— Но я могла бы хотя бы попробовать помешать, я ведь давала клятву защищать закон. И я надеюсь, что когда я убью главаря безымянных смогу почувствовать облегчение.

Тилль мгновение раздумывает над моими словами, а потом возражает:

— Убийства не приносят облегчения, они всегда абсолютное зло.

— Ты бы не убил Гитлера, если бы у тебя была такая возможность? — задаю я вопрос, который задал мне мой напарник , когда я начала разводить сопли из-за необходимости стрелять в человека.

— Мне сложно об этом судить сейчас, но я бы точно не стал воевать за него. Я бы не стал убивать в угоду, чьей либо идее.

— Но ты же застрелил того парня на заправке, — я чуть улыбаюсь, кажется он попался в ловушку.

— Это другое дело, — он раздраженно отмахивается от меня ладонью, а потом добавляет. — Я поеду с тобой.

— В каком смысле? Хочешь вернуться к безымянным, чтобы отомстить?

— Нет, чтобы не дать тебе погибнуть, — отвечает он. — Я знаю их лагерь лучше чем ты и смогу подсказать тебе, как пробраться в него незаметно.

— Это, скорее всего, дорога в один конец, Тилль. Путь воина-смертника. Мне нечего терять, но не тебе. Разве ты не хочешь улететь в США и снова увидеть родных?

— Бьешь по больному? — он печально улыбается.- Конечно, хочу, но поверь, я десять раз все обдумал. Если ты не сможешь полететь со мной, тогда я вообще никуда не улечу. Одному мне все равно не справиться с самолетом, без помощника очень сложно.

— Так давай найдем тебе помощников, я даже знаю троих, кто будет рад помочь в обмен на эмиграцию. — Я думаю о Софии, Дэнни и чудаковатом брате Гансе. Эти трое трудных подростков заслужили другую жизнь, и в США она может у них быть.

— Почему ты так хочешь отделаться от меня? Я ведь могу помочь?

Я задумываюсь над его вопросом. И правда, почему? А потом понимаю — не хочу, чтобы он погиб. И если на заправке мне важно было спасти его ради Стефана, то сейчас мне важно это потому, что я испытываю к нему сильные и глубокие чувства. Никогда бы не поверила, что буду способна на такое. Всю жизнь считала, что любовь это выдумка Голливуда, которая отлично продается, но получается — она существует. Немного грустно узнать об этом сейчас, под занавес собственной жизни.

— Ты штатский, — отвечаю я, стараясь чтобы голос не выдал моего волнения. — ОТ тебя мало пользы, к тому же я тебе больше не доверяю.

Тилль усмехается и опускает взгляд.

— Ладно, я тебя понял, — он больше не смотрит на меня, похоже мои слова его обидели.- О каких троих ты говоришь?

Я вкратце рассказываю ему о своих прежних соседях по сквоту, но Тиллю не нравится моя идея. Он не хочет возвращаться в Берлин, это слишком опасно. Самолет стоит в ангаре за городом и от Замка он намного ближе, чем от Берлина. Я соглашаюсь с ним, незачем рисковать напрасно, ведь нет никакой уверенности, что даже если мы вернёмся в Берлин, то найдем троицу там же, где я их оставила. В городе за три дня могло случиться что угодно. Я начинаю искать варианты, но Тилль снова отмахивается от меня и говорит:

— Это не твои заботы, Ката. Я что-нибудь придумаю, когда довезу тебя до места.

— Не до места, — поправляю его. — А до точки, откуда я смогу дойти до места пешком, а ты уехать без приключений.

— Само собой, а теперь я пойду и соберу вещи. Мне понадобится немного одежды, надеюсь, ты не против, если я одолжу еще кое-что у твоего мужа?

— Бери что хочешь, — я готова отдать ему все, что у меня есть, если это поможет спасти его жизнь.— А еще не забудь упаковать провиант в дорогу. Можешь забирать хоть все, мне это больше не пригодится, а оставлять еду этим паскудам я не намеренна. Ведь они наверняка найдут способ попасть внутрь.

Он смотрит на меня долгим печальным взглядом и потом кивает и задает лишь один вопрос:

— Во сколько выезжаем?

— Как стемнеет, — отвечаю я, — И я планирую немного поспать, ночь предстоит долгая.

— Тогда не стану мешать, — он поднимается и направляется к двери. Я слежу за ним взглядом, а когда он уходит, облегченно вздыхаю. Этот раунд мне удалось выиграть и я надеюсь, что Тилль сможет спастись.

Раздеваюсь и ложусь в постель. На душе неспокойно. Я ведь совсем не хочу умирать и в глубине души, надеюсь, что мне и не придется, но все же жизнь в последнее время довольно мрачная штука, а судьба давно не поворачивалась ко мне лицом. «Добро пожаловать в реальность», говорю себе под нос, горько усмехаюсь и почти сразу засыпаю.

Я просыпаюсь от того, что кто-то трясет меня за плечо. Во сне я ругалась со Стефаном из-за его родителей, потому не сразу могу понять, что происходит, и где я нахожусь.

В комнате полумрак. Слышу переливы соловьиной песни и чувствую сладковатый запах цветущего жасмина. Надо мной склонился Тилль. Он во всем черном и в темноте выглядит, словно ниндзя из старых фильмов. Я встряхиваю головой, пытаясь вернуть ясность своим мыслям. После сна остался гадкий осадок, словно налет на зубах, вроде бы и не мешает, но неприятно. Во сне я вела себя как капризная сука, но только вот весь ужас в том, что и я жизни я была ничуть не лучше. А что если Стефан увлекся всем этим анархистским бредом как раз потому, что не находил понимания в семье? Еще одна бусина в ожерелье вины, что стягивает мою шею. Я удивлением обнаруживаю, что по моему лицу текут слезы. Похоже, я рыдала во сне. Я утираю слезы рукой, мне очень стыдно за них.

— Ты в порядке? — Тилль наконец-то убирает руку с моего плеча.

— Да, дурной сон, — я спускаю ноги на пол, он приятно прохладный и чуть шероховатый. — Я что, кричала?

— Нет, я пришел, сказать, что уже полночь. Нужно идти, если ты не передумала, — он внимательно вглядывается в мое лицо. В темноте его глаза почти черные и сейчас он выглядит совсем чужим.

— Мне нужно двадцать минут, и я буду готова, — поднимаюсь с постели и направляюсь в ванную, так и не зажигая света. Тилль остается сидеть на краешке моей постели.

Когда я возвращаюсь в комнату, его уже нет. После прохладного душа моя голова наконец-то варит как надо. Подхожу к окну и снова всматриваюсь в темноту. Если бы Ронан выставил пост, сейчас я бы увидела огоньки на дороге, но там непроглядная чернота. Будем надеяться, нам удастся выбраться без приключений и перестрелок.

Закрываю окно, задергиваю шторы, зажигаю свет и направляюсь к платяному шкафу. Нужно надеть что-то максимально удобное и незаметное. Выбираю черный спортивный костюм, мягкие кроссовки для бега и футболку цвета хаки. Волосы заплетаю в тугую косу, на голову надеваю бейсболку, а потом вспоминаю об одной полезной мелочи. Роюсь в глубине шкафа и нахожу набедренную кобуру. Она не очень мне нравится, но выбирать не приходится. Закрепляю ее вокруг правого бедра и размещаю в ней «Зиг Зауэр». С этой штукой и в облегающих спортивных лосинах я выгляжу как дурацкий персонаж игры Лара Крофт, но переодеваться уже не хочу.

Я спускаюсь вниз, на первый этаж и на кухне нахожу Тилля. Он деловито упаковывает консервные банки в большой черный рюкзак. На столе рядом с рюкзаком лежит толстенная книга в потрёпанной черной кожаной обложке.

— Кофе хочешь? — спрашивает он, даже не отрываясь от дела. — На плите полный кофейник.

— Это то, что нужно, спасибо, — я беру первую попавшуюся кружку из сушилки и наливаю себе полную чашку горячего напитка.

— Я буду за рулем, — заявляет Тилль. Он закончил упаковывать банки и теперь складывает поверх них пакеты с галетами.

— Почему? — отпиваю глоток кофе, он чертовски крепкий, но именно это мне сейчас и нужно.

— Я высажу тебя неподалеку от первого их кордона, и там уже опасно надолго останавливаться. Не хочу тратить время на то чтобы пересаживаться. Скину тебя, развернусь и поеду в аэропорт.

— Логично, я согласна, — киваю головой.

Тилль заканчивает с галетами и затягивает тесемки на застежке рюкзака и смотрит на меня с легким удивлением. Все же следовало переодеться, наряд получился вызывающий.

— Ты книгу забыл, — говорю ему, чтобы отвлечь от собственной персоны.

— Это не моя, нашел в на дне рюкзака, в комнате Стефана, — он наконец отводит взгляд от моих обтянутых нейлоном бедер.

Я мгновение смотрю на Тилля с выражением полного непонимания, а потом до меня доходит.

— Да неужели — восклицаю я, — Оказывается, он прятал ее в своей комнате.

— Ты знаешь, что это такое? — Тилль смотрит на старый фолиант с сомнением. — Мне показалось там какая-то древняя чушь про колдовство и ритуалы.

— Я могу лишь догадываться, — подхожу к столу, и раскрываю книгу на первой странице.

Листы пожелтели от времени. Текст написан от руки бурыми чернилами красивым каллиграфическим почерком. Это немецкий, но не совсем тот, к которому я привыкла, слова немного отличаются, но общий смысл, думаю пойму. Вероятно, это и есть та самая книга пророчеств, в которой Стефан вычитал весь этот мистический бред про гибель мира.

Тилль подходит сзади и смотрит через мое плечо, а потом читает вслух:

— Явится на землю человек с неземной душой. Великий воин. Он должен будет сделать непростой выбор — жизнь или смерть, добро или зло. Лишь выбрав, зло получит он эту книгу. Она поможет открыть дверь и выпустить властителя. Он разрубит древние оковы и освободит всех тех, кто был заточен в царстве теней.

У меня по спине пробегают мурашки, и сейчас дело не в мягком тембре Тилля, меня пугают сами слова.

— Что это за бред? — спрашивает он.

— Пока не знаю, я обязательно разберусь, — я захлопываю книгу. — Ее читал Стефан, думаю, она может помочь разобраться в происходящем.

— Я бы лучше бросил ее в огонь, от таких вещей может поехать крыша, — Тилль смотрит на меня с недовольством.

— Хуже не будет, — горько усмехаюсь я, и Тилль отводит взгляд.

— Ты будешь брать с собой что-то? Консервы, воду, спички? — он наливает себе полчашки кофе и неторопливо пьет его, даже не поднимая на меня взгляда.

— Думаешь это нужно? — спрашиваю я, скорее для того чтобы заставить его взглянуть на меня и у меня получается.

Тилль поднимает глаза и молча кивает, а потом говорит очень тихо:

— Если ты надеешься что сможешь достать этого парня сразу же, то боюсь тебя разочаровать. Меня удерживали в их лагере неделю, а я так его и не увидел.

— А если взять одного из них в заложники? — спрашиваю я задумчиво.

— Даже не думай о таком. — Тилль качает головой.- Они ничего для него не значат. Те, кто живет вокруг храма просто мусор, а важные люди обитают внутри, но туда не так просто пробраться.

— Что ты сказал, в храме? — я думаю, что ослышалась, но Тилль согласно покачивает головой.

— Да, они заняли старый готический храм и устроили там что-то вроде штаба. Там же приносят жертвы и там же происходят оргии, но я знаю очень мало. Лишь то, что мне сказала Рози в нашу единственную встречу, — он ставит пустую кружку в мойку, умолкает, отворачивается от меня и начинает деловито рыться в рюкзаке. Я понимаю, что Тилль не хочет продолжать этот разговор и могу понять его.

— Схожу за своим рюкзаком наверх, — говорю я, допиваю свой кофе и иду к мойке.

— Не нужно, я взял для тебя из гардеробной Стефана, — Тилль указывает большой ладонью на второй черный рюкзак, стоящий на полу у окна.

Эта забота трогает меня до глубины души, но вслух я ничего не говорю — незачем, это лишь все усложнит. Вместо этого — тщательно мою обе кружки, ставлю их на сушилку, а потом открываю холодильник и критически оглядываю содержимое. Сколько времени займет охота? День, два? Больше я могу и не продержаться. Вынимаю воду, банку консервированных бобов, упаковку вяленого мяса и складываю все это на столешнице. Тилль молча следит за мной глазами. Немного подумав, я добавляю к своим припасам пару упаковок сухих галет и пару банок тунца. Тащить тяжело, но голод не должен отвлекать меня от охоты.

— Возьми сигареты, спички и пару плиток шоколада, — предлагает Тилль, и я согласно киваю. Курить я больше не собираюсь, но сигареты сейчас отличный товар и на них можно выменять что-то полезное.

Когда все готово иду за рюкзаком. Он точная копия моего старого, вместительный, легкий со множеством карманов. Я открываю молнию на центральном отделении и сразу же вижу, что внутри что-то есть. Большой блокнот для записей в серой обложке. Я аккуратно извлекаю его на свет и внимательно осматриваю со всех сторон.

— Что это такое? — Тилль подходит ближе. — Снова древние книги?

— Не знаю, но кажется нет, — я усаживаюсь на табурет, кладу блокнот на стол и открываю его посередине.

Все страницы исписаны мелким почерком с наклоном влево. Я хорошо его знаю — почерк Стефана. Пробегаю глазами текст и чувствую легкое волнение. Это дневник моего мужа, а судя по тому что хранил он его в собственном платяном шкафу убранным в рюкзак, которым не пользовался — дневник этот тайный.

— Похоже, у Стефана были тайны, которые он не хотел тебе раскрывать, — говорит Тилль. Он словно прочел мои мысли.

— Мне нужно с этим разобраться, причем как можно быстрее, — я закрываю дневник и начинаю покусывать нижнюю губу.

Чтобы я не нашла внутри, думаю мне это не понравится. У нас со Стефаном была полная открытость в отношениях, он полностью мне доверял. Хотя после тех фото и отчетов, что я нашла в библиотеке, я уже не настолько в этом уверена.

— Остаемся? — Тилль чуть улыбается мне. — Будешь читать?

— Нет, нельзя, ты же понимаешь — они скоро вернутся, — я улыбаюсь в ответ.- Прочту по дороге. Может что-то пойму.

— Как скажешь, — Тилль закидывает свой рюкзак на плечо. — Я загляну в погреб, а постом пойду в машину, приходи, как закончишь тут.

Молча киваю ему, поднимаюсь и убираю дневник Стефана в наружный большой карман, а в центральное отделение складываю провизию. Книгу засовываю сверху, а потом брезгливо обтираю руки о штаны. У меня большие сомнения, что кожа на обложке принадлежит животному, а не человеку.

Через пять минут выхожу из кухни, бросив на нее последний взгляд. Это место так и не стало моим домом и я не испытываю сожаления, что пришлось так быстро его покинуть. Оставить Тилля мне будет намного сложнее, чем Замок, но я верю что справлюсь.

На улице теплая июньская ночь. Тилль пока не пришел из погреба, машина стоит темным силуэтом на фоне кирпичной замковой стены. Я задираю голову и смотрю на небо. Луны почти нет и это хорошо, в темноте легче скрыться, если за нами будет погоня. Когда Стефан был жив, мы частенько выходили ночью подышать свежим воздухом и смотрели на звезды с этой точки. Мне нравилось следить глазами за огоньками пролетающих над головой самолетов. С каждым днем их становилось все меньше, а потом они и вообще прекратили летать. Говорили, что банды разгромили все центральные аэропорты и сожгли большинство самолетов. Я очень надеюсь, что самолет Тилля уцелел, и он благополучно доберется до США, мне действительно этого хочется.

— Надеешься увидеть, как звезда упадет? Хочешь загадать желание? — слышу позади знакомый голос. Тилль пришел.

— Нет, мне ни к чему напрасные надежды, я привыкла полагаться только на себя, — отвечаю я и направляюсь к автомобилю.

— Возможно, самое время поменять тактику, — Тилль занимает водительское место, аккуратно размещает заметно потяжелевший рюкзак позади и включает двигатель.

— Не вижу причин меня что-то, если оно хорошо работает, — отзываюсь я, сажусь на пассажирское сиденье и чуть откидываю спинку назад и тут вспоминаю что отставила ружье в гостиной на первом этаже, но решаю не возвращаться за ним. От него все равно никакого толка, разве что утку подстрелить. Я же собираюсь охотиться совсем на другую дичь.

Через пять минут мы бесшумно выезжаем за ворота. Я настороженно вглядываюсь в темноту. Кобура расстёгнута, пистолет в руке. Но мои предосторожности напрасны, никаких засад. Мы спокойно спускается с холма и уже вскоре выезжаем на грунтовку, ведущую к трассе. Я убираю пистолет.

— Далеко нам ехать? — спрашиваю Тилля.

— Часа три, может чуть меньше, — отвечает он. — Можешь еще поспать, как рассветет, я тебя разбужу.

— Спасибо, Тилль, я так и поступлю, — я привожу спинку в почти горизонтальное положение, вытягиваю ноги, насколько позволяет машина, и прикрываю веки, а через минуту проваливаюсь в сон без сновидений. Перед тем как уснуть думаю, о дневнике Стефана и мысли мои безрадостные.

========== Глава восьмая. ==========

Weil der Meister uns gesandt

Verkünden wir den Untergang

Der Reiter der Boshaftigkeit

Füttert sein Geschwür aus Neid

***

Солнце уже высоко и палит нещадно, мои черные лосины и синтетический топик сослужили мне плохую службу — я буквально истекаю потом. Я шла без остановки по асфальтированной дороге так долго, что уже и не могу вспомнить, что когда-то было по-другому. Рюкзак отвратительно тяжелый, но я не могу его бросить, ведь тогда останусь без провизии. Я выпила почти все запасы воды, но это не сделало его даже чуточку легче. Смотрю на часы на руке — половина первого. Тилль высадил меня из машины, когда еще не было шести, получается я на ногах, без пищи и отдыха, почти восемь часов. Мне нужно сделать привал, иначе я рухну без сил прямо тут, на сером раскаленном асфальте.

Вижу тропинку, уходящую от дороги в спасительную тень зеленой рощи. Нежная зелень манит меня обещаниями прохлады. Сворачиваю с дороги и иду туда, чем ближе подхожу, тем явственней ощущаю горьковато-сладкий аромат цветущих деревьев. Я всегда любила июнь за запах цветущих лип, и сейчас память услужливо подбрасывает мне сотни бесполезных приятных воспоминаний, от которых становится тоскливо. Конечно же, думаю о Тилле, от чего совсем горько. Ни с одним мужчиной мне не было так спокойно и хорошо как с ним, и полагаю, уже и не будет. Надеюсь, за то время что я иду навстречу смерти, Тилль добрался до аэропорта и сейчас готовится к полету. Я поднимаю взгляд, и некоторое время смотрю на небо. В середине дня оно словно линялые голубые простыни, лишь к вечеру, когда солнце опустится ниже, цвет снова наберет прежнюю глубину. Я утираю тыльной стороной ладони потный лоб и продолжаю путь.

Трава звенит кузнечиками, они замолкают при моем приближении, но стоит отойти на пару шагов, как снова заводят свою скрипучую песню. Над белым клевером, сладко пахнущим детством, деловито гудят шмели. Здесь, вдали от города, кажется что ничего не изменилось, мир все также прекрасен и удивителен, а всех нас ждет светлое будущее. Если когда-нибудь и будет так, то меня это уже не касается.

Я наконец-то дохожу до рощи и усаживаюсь в тени, прислонившись спиной к самой толстой липе. У нее крепкий шероховатый ствол, словно окостенелая нога гигантского доисторического животного. Несколько минут сижу не шелохнувшись, наслаждаясь ощущением покоя в усталых конечностях. Потом достаю из рюкзака остатки питьевой воды. Она теплая, но я все равно делаю пару больших глотков, завинчиваю крышку и убираю бутылку в рюкзак. Дурацкая древняя книга все время лезет под руки, я раздраженно достаю ее кончиками пальцев и швыряю на траву. Это из-за нее Стефан сошел с ума и буквально убил себя. «А разве ты делаешь сейчас не то же самое?!» — в голове звучит голос Тилля. Он никогда не говорил мне этих слов, но мое воспаленное сознание играет со мной злые шутки.

Бросаю рюкзак прямо на траву, вытягиваюсь на земле и довольно быстро проваливаюсь в сон, но вместо отдыха он приносит лишь страдания. Во сне меня преследуют образы Стефана, распятого на кресте и мрачного человека без лица, который уходит вдаль так стремительно, что я никак не могу нагнать его. Я просыпаюсь резко и рывком сажусь на земле, складываю ноги по-турецки, потираю ладонями лицо. Чертов дневник, из-за него теперь буду, мучиться кошмарами.

На рассвете Тилль, как и обещал, разбудил меня. Он сразу же сообщил, что в темноте перепутал дорогу, и мы пару часов ехали в обратном направлении. Благодаря чудом сохранившимся указателями Тилль понял свою ошибку полчаса назад и развернулся. Теперь до места еще часа четыре. Он предложил мне, если хочу, поспать еще, но я решила, что уснуть мне уже не удастся. Я выудила из рюкзака дневник Стефана и принялась за невеселое чтение.

Я довольно быстро поняла неприятную истину, мой муж много лет водил меня за нос. Еще когда мы только начали встречаться и стали жить вместе в его крохотной квартирке в центре Берлина, Стефан говорил что из-за гипертрофированного высокомерия родственников он давно не живет с ними и совсем не общается. Я поверила в это, а когда после свадьбы мы все же поехали познакомиться с моей новой родней, была крайне удивлена тем, что родители общаются с единственным сыном ничуть не свысока, а напротив, так словно он их господин. Стефана это ничуть не смущало, казалось, он даже не замечал заискиваний отца и матери. В тот раз мы провели в родовом Замке чуть больше месяца, и в какой-то момент я решила, что Стефан окончательно помирился с родней, но как-то утром он сообщил, что мы возвращаемся назад в Берлин. Мы сели в машину, ни с кем не попрощавшись и поспешно уехали. После этого мы бывали в Замке не часто, но почти каждый раз уезжали вот так же стремительно, и каждый раз я поражалась, что родители Стефана ничуть не обижаются на сына за такую вот неучтивость. И вот только сейчас, читая его дневник, я, наконец, поняла, почему.

Древний род Эльбах-фон-Нольмен издревле поклонялся Сатане, как бы безумно это не звучало. И что самое странное, Стефан искренне верил во все эти сказки, хотя я никогда не догадывалась, что он склонен к мистицизму.

Согласно древней легенде последний в роду, великий воин, должен был открыть путь для Антихриста. Каждого мужчину в семье готовили к этой миссии с детства. Стефана тоже. А когда он женился, и родня узнала, что у меня не может быть детей, все уверились что Стефан тот самый избранный, проводник Великого Зла в наш бренный мир. Тогда-то ему и отдали эту древнюю книгу. В своих записях он называл ее «Темная книга» и согласно семейному преданию именно она помогла бы избранному открыть ворота в наш мир сыну Дьявола и помочь получить мировое господство.

Большей чуши я в своей жизни не читала, но Стефан верил и всеми силами старался преодолеть родовое «проклятье». Он видел кругом знаки пришествия. А вирус, поразивший человечество стал для него доказательством грядущего апокалипсиса.

Читая его дневник, я с ужасом осознавала, что долгое время жила с безумцем и даже не замечала этого. Его помощь анархистам была попыткой победить проклятье, ведь если нет власти, тогда и Антихрист не сможет занять свой трон.

Но добившись результата и свергнув власть, Стефан с ужасом осознал, что напротив лишь помог Злу. Расчистил ему путь. Те пару месяцев, после смерти его родителей, что мы провели в Замке, Стефан втайне от меня занимался поисками. Он искал Антихриста, и в конечном итоге нашел.

Людям свойственно ошибаться, видеть знаки и находить закономерности там, где их нет, мировая история хороший тому пример. Мой муж уверовал, что главарь банды Безымянных и есть Антихрист. Тот отморозок что, по словам Тилля засел к заброшенном католическом храме и которого я и хотела убить, согласно безумной теории Стефана, был самым настоящим сыном Сатаны, обладающим неземным могуществом. В качестве доказательства Стефан приводил странные доводы, основанные на цитатах из Библии, которые я даже не поняла. Что-то про имя, которого у него нет, про свержение власти, богохульство и прочий религиозный бред, не имеющий ничего общего с реальностью. И все бы ничего, да только вот Стефан задумал убить этого человека, но не пулей или ножом, что было бы логично, а неким волшебным обрядом из этой самой древней книги, что теперь лежала в моем рюкзаке.

Его записи заканчивались тем днем, в который мы уехали в город. И судя по его собственным словам, Стефан собирался отыскать главаря банды и провести этот самый обряд.

Я закончила читать дневник за полчаса до того, как мы добрались до места. За оставшееся время я вкратце передала Тиллю все что узнала и он рассказал мне, что в лагере Безымянных он слышал что-то похожее. Их главарю приписывали безграничное могущество и боялись его как огня. Перед тем как высадить меня посреди дороги Тилль снова предложил остаться с ним и бросить мою затею отомстить, но я опять отказалась.

— Ты сейчас мало чем отличаешься от своего мужа, так же бездумно пытаешься исправить то, что изменить не в силах, Ката, — сказал Тилль напоследок и уехал прочь.

До сих пор кручу в голове эти его слова. Может он был прав, и мне следовало уехать? Я потопила все свои добрые чувства в планах кровавой мести, и не слышу доводы разума. Моей вины в случившемся нет, и дневник Стефана доказал это. Мой муж был безумен, и я бы никак не смогла ему помочь. Так почему же я все еще тут? Чего я пытаюсь добиться?

Думать об этом уже поздно, Тилль уехал и мы больше не увидимся, а у меня остался лишь один путь и я пройду его до конца. Сделаю то, что Стефан не смог. Убью главаря. Только вот в отличие от моего мужа я буду действовать старыми добрыми методами — пущу пулю злодею в лоб и никакие легенды меня не напугают. Никогда не верила в Бога и с чего бы мне поверить в сына Дьявола? Я наверняка знаю лишь одно: в каждом из нас есть Добро и Зло, и лишь немногим удаётся найти между ними равновесие. Так просто переложить ответственность за происходящее на внешние силы — мифических существ, апокалипсис, древние пророчества, но, правда в том, что убивают друг друга не боги, а обычные люди и так было всегда.

В ветвях дерева над моей головой какое-то движение, я резко вскидываю руку с пистолетом и напряженно всматриваюсь в листву, а потом вижу небольшую серую птичку. Усмехаюсь и убираю оружие обратно в набедренную кобуру. Мне нужно подкрепиться и идти дальше. Вынимаю банку бобов, открываю крышку и ем их холодными, без всякого аппетита. Мне предстоит долгий путь, самое ранее я доберусь до лагеря Безымянных к ночи и то, если буду идти довольно быстро.

Подбираю книгу, запихиваю ее в рюкзак, а потом с сожалением покидаю тенистую рощу и направляюсь обратно на дорогу. Солнце все также жарит, пот струится по спине, а в сердце тупая ноющая боль. Видимо она будет со мной до конца, но я сама виновата, ведь никто не заставлял меня влюбляться.

Вода кончилась час назад, солнце уже заходит за горизонт и жара немного спала, но я все равно умираю от жажды. Губы сухие и я пытаюсь облизнуть их, но слюны во рту почти нет. Горло саднит и язык прилип к небу. Мне не дойти до места, если я в ближайшее время не найду воду. Я останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам. Вокруг некошеные поля, заросшие полевыми травами, но вот за ними, на горизонте виднеются строения. Красные острые крыши жилых частных домов, подсвеченные закатным солнцем, выглядят как на открытке. Идти в поселения опасно, я уже давно на территории безымянной банды. Но выбора нет. Или рискну или умру от обезвоживания. До деревни не меньше получаса ходьбы, я тяжело вздыхаю, некоторое время плетусь по дороге, а потом сворачиваю с асфальта и иду прямо по полю, через траву, достающую мне до самого пояса. Ступать приходится аккуратно, еще не хватало подвернуть ногу в таком месте. Вскоре вижу узкую асфальтовую дорогу, ведущую к деревне. Слева заброшенное здание придорожной забегаловки. Стекла в витринах разбиты, свет не горит. Можно было бы зайти внутрь и проверить, что там осталось, но я вспоминаю кафе на заправке и запах гниющих хот-догов и решаю пойти дальше. Вряд ли я смогу найти что-то полезное в этом кафе.

За то время, что я шла по шоссе мне пару раз встречались заброшенные поселения, но я не заходила ни в одно из них. Опасалась, что там меня может поджидать засада. Сейчас же, когда от усталости подкашиваются ноги, а от жары буквально тошнит, я понимаю, что мне следовало рискнуть: вовремя пополнить запасы воды, а еще лучше поискать велосипед и двигаться на нем. Это было бы намного быстрее и совершенно бесшумно.

«Торопишься умереть?», — насмешливый голос Тилля вновь со мной.

— Тороплюсь закончить все это, — отвечаю вслух, словно безумная, хотя может так оно и есть и я тоже давно сошла с ума.

Сейчас я совсем без сил и даже если найду велосипед, у меня нет никакого желания крутить педали в наступающих сумерках. Мне следует поискать укрытие на ночь, это будет самым разумным решением. Я чуть сощуриваюсь и пытаюсь разглядеть поселение, но вижу лишь красные всполохи закатного солнца, отражающиеся в чудом уцелевших окнах коттеджей и несколько рекламных щитов сбоку от дороги. Реклама мира, которого больше нет.

И тут я слышу за своей спиной звук, который не спутаю ни с чем на свете. Холодный сухой щелчок затвора пистолета. Моя рука автоматически тянется к кобуре на бедре, но я не успеваю. Кто-то со всем силы ударяет меня сзади под колени, и я падаю на асфальт, лишь успев выставить руки. А потом я ощущаю как к моей шее, чуть пониже бейсболки прислоняют холодное дуло.

— Даже не думай дернуться, цыпа, — голос хриплый и в нем слышится издевка. — Ты кто такая и что здесь забыла?

Я молчу и не шевелюсь, стою, опираясь на руки, которые от падения горят огнем. Колени тоже сильно ушиблены, но надеюсь, обошлось без травм.

Пистолет чуть сильнее вдавливается в мою шею.

— Кто такая?

— Никто, обычный человек, — отвечаю тихо. — Я искала, где можно заночевать.

— Заночевать? — обладатель хриплого голоса мгновение раздумывает, а потом говорит. — Ты врешь, у тебя оружие. Ты из другой банды?

— Нет, я не из банды, — я все еще не могу поднять голову и посмотреть на того, кто в меня целится.

— Вставай, только без глупостей, курочка, — приказывает он, и я очень медленно поднимаюсь, держа руки поднятыми перед собой. Не хочу, чтобы он пальнул, решив, что я опасна.

— Повернись, хочу посмотреть на твою рожу, — он определённо насмехается надо мной и это хорошо, значит, не считает меня достойным противником, а это большое заблуждение.

Я медленно поворачиваюсь и первое что вижу — ствол пистолета, направленный мне в лицо. Поднимаю взгляд и встречаюсь глазами с неприятного вида мужчиной. У него широкий нос, смуглая кожа, на лысо обритый череп и узкие азиатские глаза. На черепе татуировка, но я не вижу что там, потому что мужчина значительно выше меня — настоящий гигант. Я изображаю испуг на лице, ведь именно такой реакции он и ждет, и сразу замечаю, как он немного расслабляется, а потом расплывается в мерзкой улыбочке.

— А ты ничего, я пожалуй возьму тебя с собой, давно не трахал таких сладких кисок.

Я молча смотрю на него, пытаюсь сделать вид, что ошалела от страха, на самом же деле выжидаю момент, чтобы напасть.

— И губки такие пухлые, — он оценивающе смотрит ан меня, словно на товар в магазине. — И сиськи ничего. А ну раздевайся и покрутись передо мной, хочу посмотреть, на что ты годишься. Если понравишься — сохраню тебе жизнь.

Я, не раздумывая стягиваю футболку через голову, зацепляюсь за козырек бейсболки. Она слетает с головы и падает на асфальт позади меня. Бандит чуть наклоняет голову и смотрит на меня с кривой ухмылкой. Жалею что надела спортивный бюстгальтер, в нем грудь выглядит не столь привлекательно, а значит, он не потеряет бдительность лишь от одного ее вида.

— Дальше, — приказывает он и машет перед моим лицом пистолетом.

Медлю, специально чтобы он решил, будто я умираю от страха и смущения, а потом нерешительно снимаю бюстгальтер и делаю небольшой шаг назад. Байкер все так же смотрит на меня с выражением тупого превосходства на некрасивом лице и никак не реагирует на мою наготу. Я чуть поднимаю руки и прикрываю грудь, надеясь вызывать хоть какую-то реакцию, мне нужно заставить его совершить ошибку и у меня получается. Ухмылка парня становится чуть шире, он подходит ближе и тянется свободной рукой к моей обнаженной груди. Именно этого я и ждала. Я чуть разворачиваю корпус, чтобы в случае стрельбы не попасть под огонь, а затем применяю полицейский прием и сбиваю громилу с ног. Его вес сейчас играет мне на руку. Потеряв равновесие, он еще пытается поднять руку с оружием и прицелиться в меня, но я быстрее. Припечатываю его руку к асфальту коленом и забираю оружие. Вся операция заняла не больше минуты. Громила пытается подняться, но он слишком толст и неуклюж, я с размаха ударяю его в лоб рукояткой пистолета, и парень снова падает на спину. Я слышу глухой удар, когда его голова касается асфальта. Еще мгновение он смотрит на меня из-под нависших бровей, а потом конвульсивно дергается, и его глаза закатываются.

Смотрю на распростертое, на асфальте тело и не знаю, что с ним делать. Сейчас бандит выглядит безопасным, но стоит ему прийти в себя и он тут же захочет моей смерти. Я не люблю убивать. Умею, но совсем не люблю, потому медлю. Чуть наклоняюсь над ним и прислушиваюсь. Он дышит, но очень слабо. Возможно, удар об асфальт лишил его остатков разума, и он уже никогда не причинит никому вреда. Но разве я могу быть уверена?

Поднимаю пистолет и целюсь в лысый череп, но останавливаюсь. Теперь я хорошо вижу татуировку на самой макушке. Три цифры шесть, как в дурацком фильме про Омена. Господи, как это глупо и бессмысленно. Неужели эти люди верят в то же что и Стефан? Неужели они считают, что их главарь Антихрист? Я тяжело вздыхаю, поднимаю свою одежду с асфальта, отхожу от парня на пару шагов, но потом все же оборачиваюсь и стреляю ему в голову, прямо в число зверя, как в гребаном тире. Зрелище не из приятных, я отворачиваюсь, неторопливо осматриваю свои колени и руки. Ссадины, порванная ткань, но в остальном ничего страшного. Надеваю бюстгальтер и футболку, поднимаю бейсболку, отряхиваю ее от пыли , водружаю обратно на голову и неспеша бреду в сторону поселения, даже не оборачиваясь. Вскоре я вижу байк. Он стоит на обочине прямо под знаком ограничения скорости. Сразу вижу, что это кастом. Широкое заднее колесо, желтые диски, невероятно длинная передняя вилка, сидение утоплено в раму, а сама рама настолько футуристическая, словно мотоцикл приехал сюда прямиком из будущего. Подхожу ближе и некоторое время любуюсь этим чудом техники. Смогу ли я управлять им? Скорее всего нет, я лишь дважды в жизни ездила на мопеде и это было больше двадцати лет назад. Немного жаль бросать мотоцикл, но делать нечего и я двигаюсь дальше.

Поселение заброшено и скорее всего в домах полно мертвецов, я ощущаю сладковатый запах разлагающейся плоти, когда подхожу ближе. Мне совсем не хочется ночевать тут, лучше уж посплю с поле под открытым небом, но прежде чем отправляться дальше нужно найти воду.

Некоторое время иду по улице и опасливо поглядываю по сторонам. Прислушиваюсь, но кроме шороха моих собственных шагов тут ни звука. Все дома скрыты за высокими заборами, и я не могу видеть, что ждет меня внутри. Это нервирует. В конце улицы почерневший остов машины, судя по всему, она давно выгорела дотла. Легкий порыв ветра доносит до меня запах гари, я сразу же вспоминаю рассказ Тилля о горящих трупах и брезгливо передергиваю плечами.

Дохожу до конца улицы. Вокруг ни души. Тишина давит на уши и заставляет пугаться звука собственного дыхания. Во рту по-прежнему сухо, как в пустыне, и я бы убила за глоток воды, но не могу решиться и зайти в какой-нибудь из домов, чтобы поискать ее. Иррациональный страх, сродни детскому ужасу перед темнотой. Впервые со мной такое.

Заглядываю в машину, внутри пусто и все в черной саже. Если в ней и было что-то ценное, то все давно сгорело и превратилось в прах. Разворачиваюсь и иду обратно, внимательно осматриваю заборы, наконец, выбираю один дом. Пересилив себя, подхожу к калитке и толкаю ее. Закрыто. Первый порыв уйти, но нельзя. Я осматриваю забор. Он не слишком высокий, перебраться не составит труда. Я нахожу удобное место, подпрыгиваю, хватаюсь руками за край, подтягиваюсь, перекидываю ноги и вскоре оказываюсь на другой стороне.

Чистый дворик, выложенный желтой плиткой. Розовые кусты вдоль светлых кирпичных стен. Все окна на удивление целые. Ворота гаража открыты и внутри пусто. Я вынимаю оружие и иду внутрь.

В гараже сумрачно и прохладно. На стеллажах вдоль стены аккуратно разложены различные инструменты. Слева, в углу, на деревянном столе возвышается какой-то станок. Хозяин этого дома, судя по всему, был рукастый малый. Надеюсь, он еще жив и когда-нибудь вернется в свой дом. Сразу за станком вижу нишу и дверь за ней. Дергаю за ручку и она открывается в темный коридор, ведущий в жилую часть дома. Прежде чем шагнуть в темноту прислушиваюсь. Как и раньше, ни звука. Кажется все в порядке.

Я проникаю в чужой дом и первым делом ищу кухню. Мне смертельно хочется пить, и я очень надеюсь, что найду воду.

Кухня выходит окнами на просторный задний двор. Я подхожу к мойке и открываю кран, но слышу лишь сухое шипение. Воды нет. Обыскиваю кухню в поисках хоть чего-то, что может утолить мою жажду, и в полке над столешницей нахожу несколько банок колы. Она почти горячая, но мне плевать. Открываю банку и почти залпом выпиваю содержимое. Не проходит и минуты как я смачно рыгаю. Мне по прежнему хочется воды, кола слишком сладкая и ей не напиться.

Я обыскиваю весь первый этаж, после поднимаюсь на второй. Здесь нет ничего, что могло бы меня заинтересовать. В ванной на втором этаже нахожу аптечку и забираю все запасы обезболивающего, так на всякий случай. Проверяю кран, но воды нет.

Спускаюсь вниз и через столовую выхожу на задний двор и к своей радости нахожу то, что мне нужно. Настоящий колодец, как в старину с деревянным воротом и ведром на металлической цепи. Я чуть наклоняюсь над ним и смотрю внутрь, но ничего не вижу во влажной темноте. Беру ведро и бросаю его вниз и вскоре слышу плеск. Буквально вскрикиваю от радости.

Через пару минут у меня целое ведро чистой прохладной воды. Пью зачерпывая горстями, вода стекает по подбородку, холодит шею, а я наслаждаюсь каждым мгновением. После, напившись, набираю полную бутылку. Немного подумав, раздеваюсь догола, аккуратно складываю одежду в сторонке и выливаю остатки воды на разгоряченное тело. Я мечтала об этом весь гребаный день. Затем опять бросаю ведро вниз и повторяю всю процедуру сначала.

Теперь я, наконец, могу идти дальше. Ледяной душ освежил меня, а кола взбодрила. Теперь мне точно хватит сил пройти еще несколько километров по шоссе, прежде чем устроиться на ночлег. Оставляю чужой дом и тем же путем, что проникла сюда, через забор, возвращаюсь на дорогу.

Солнце село, но еще несколько часов будет довольно светло, и я смело могу идти вперед, не боясь в темноте споткнуться о какое-то препятствие. Выйдя из деревни, я почти сразу ухожу на поле, не хочу проходить мимо мертвеца, а уже через полчаса возвращаюсь на шоссе.

Я прибавляю шаг и очень надеюсь, что к тому моменту, когда силы кончатся, буду ближе к цели хотя бы на пару километров. Думаю о Тилле, как он и где? Хорошо если его самолет уже над океаном и держит курс на Нью-Йорк, а если нет, и его снова сцапали бандиты?

— Какого черта тебе это так важно? — говорю себе под нос и тут же сама отвечаю. — Потому что я люблю его, как бы тупо это не звучало. Ведь я должна любить хоть кого-то в этом умирающем мире.

В этот момент сумерки прорезает свет фар, рыча как разъяренные звери, прямо на меня движутся несколько мотоциклов. Байкеры не могут не видеть меня, на пустой дороге я словно бельмо на глазу. Даже если сейчас сойти с асфальта и попробовать скрыться в траве, они отправят погоню. Уйти не получится, придется сражаться. Я вынимаю пистолет из кобуры и жду. Кем бы ни были эти люди, не дамся им живой. Мне страшно, но это нормально бояться смерти.

Я делаю шаг назад, на обочину и пытаюсь целиться, но это довольно сложно. Мотоциклов слишком много и я никак не могу выбрать направление для стрельбы. Их рокот оглушает. И тут слева, там откуда я пришла, слышится новый звук. Бросаю короткий взгляд и вижу две фары. Могу поклясться — это не мотоциклы. Ко мне приближается автомобиль. Меня окружили, уходить некуда и шансов на победу в этом сражении нет никаких. Я сглатываю, поднимаю руку с оружием и приставляю ствол к подбородку снизу. Выхода нет, мне лучше сделать это прямо сейчас. Снимаю «Зиг Зауэр» спредохранителя. Сердце сжимается от ужаса. Я знала, что так оно и закончится, но не была готова так скоро расстаться с жизнью. И в то момент когда я уже готова нажать на курок, до меня доходит что автомобиль слева это «Порше», тот самый на котором уехал Тилль. Я не вижу, кто за рулем, но опускаю руку с оружием. Еще не время умирать. Возможно у меня есть шанс.

========== Глава девятая. ==========

Du musst nicht mit dem feuer spielen

Wenn du etwas wärme brauchst

***

Крупная холодная капля падает мне на лицо, и я машинально отмечаю, что пошел дождь. Это хорошо — влажная скользкая дорога мой союзник в борьбе с байкерами. Вдалеке раздаются раскаты грома, хотя мотоциклы издают такой шум, что возможно мне это послышалось. В воздухе остро пахнет надвигающимся ливнем, в этот аромат вплетается вонь бензиновых двигателей, запахи моего пота, влажной земли, липового цвета. Это странно, но в эту секунду я почти счастлива, хотя радоваться, в общем-то, нечему. На меня надвигается целая банда вооруженных головорезов. Они наверняка под кайфом и мечтают разорвать меня на кусочки. А еще Тилль. Вместо того чтобы улететь в безопасное место, он на кой-то черт вернулся назад, а сейчас на линии огня, пускай и защищенный корпусом дорогой машины с кучей наворотов. Ну что же, придется действовать по обстоятельствам, как впрочем, и всегда. Я глубже втягиваю носом заметно посвежевший воздух и поднимаю оружие.

Байкеров пять, теперь я вижу их отчетливо. Выстроились клином. Двое впереди и трое замыкают строй. Едут медленно — километров сорок в час, никуда не торопятся. До них метров сто. Слишком далеко для результативной стрельбы, но медлить нельзя. Я целюсь и нажимаю на курок. Самый ближний ко мне, из первой пары, вылетает из седла на дорогу. Мотоцикл кренится в сторону обочины, заваливается на бок и с металлическим скрежетом проскальзывает еще несколько сот метров, выбивая снопы искр от трения с асфальтом. Запах бензина усиливается. Громоздкий чоппер слетает с асфальта траву и там затихает.

Дождь усиливается. Теперь крупные капли барабанят по моей бейсболке, падают на плечи. Я не обращаю на них внимания и медленно двигаю дулом пистолета вслед за приближающимися мишенями. Мои надежды на то, что смерть товарища замедлит банду, не оправдались. Они даже не взглянули в сторону убитого. Судя по всему, все пятеро перед выездом плотно закинулись синтетиком.

Семьдесят метров. Нужно быть очень точной, чтобы и вторая пуля попала в цель. Я замедляю дыхание, как учили в академии, чуть корректирую ствол и готова уже нажать на курок, когда «Порше» пролетает мимо меня на полной скорости. Я машинально отшатываюсь. Волна воздуха и ледяных брызг бьет в лицо. Тилль направляет автомобиль в самый центр строя байкеров. Я как завороженная смотрю на это, не в силах отвести взгляд.

Бандиты так обдолбанны, что поначалу даже не пытаются отвернуть, и лишь когда до машины остаются считанные метры, понимают что происходит и сворачивают. Но уйти удается не всем. Слышится глухой звук удара, хруст стекла, лязг металла о металл. Будто бы в замедленной съемке вижу как, сделав тройное сальто в воздухе, словно тряпичная кукла, пролетает водитель первого байка. С его головы срывает глупый пробковый шлем, выкрашенный под леопарда. Мужчина падает на асфальт и со всей силы ударяется о землю затылком. Он больше не шевелится — затихает навек.

Байкер, который едет следом — облачённый в защиту и шлем черного цвета — резко бьет по тормозам. Его спортивный мотоцикл падает на бок, увлекая за собой водителя. Двести килограмм даже на такой скорости могут быть очень опасны. Он еще пытается выбраться, когда в него влетает «Порше». Тилль даже не касается тормоза. На скорости восемьдесят километров в час кроссовер точный снаряд для мгновенного убийства. Он буквально сметает байкера и его мотоцикл, подпрыгивает на нем, как на кочке. Стекла «Порше» не тонированы, и я вижу, как белым облаком в салоне раскрываются подушки безопасности. Машина замирает на месте.

Трое других байкеров делают резкий маневр и уходят на полосу встречного движения. Дождь льет стеной. Поднимается ветер. Холодные капли падают мне за шиворот, на разгоряченное лицо.

Несмотря на ливень спортивный байк загорается, пламя почти сразу охватывает все вокруг, включая «Порше». Тилль все еще внутри и я не знаю в сознании ли он после удара. До него метров

пятьдесят. Мне нужно вытащить его из машины пока еще не поздно. Но это не так просто.

Троица уцелевших снова выстраивается в цепочку и возвращается на мою сторону дороги. Я вскидываю пистолет и делаю несколько выстрелов, даже не прицеливаясь. Все впустую. Сейчас между нами метров тридцать, но я слишком взволнована и никак не могу собраться. Ближний ко мне верзила в хромированном шлеме с рогами, вскидывает правую руку. Я еще не вижу оружия, но уже делаю пару шагов в сторону обочины, падаю в мокрую траву и перекатываюсь на бок. Полицейская подготовка приносит свои дивиденды.

Раздаются сухие щелчки выстрела автоматического пистолета и в том месте, где я стояла минуту назад в воздух взлетают крошки асфальта. Байкеры замедляются. Стрелок сворачивает к обочине и останавливается метров за десять от меня. У него длинные седые усы и зеленая каска времен третьего рейха. Лицо полностью открыто, лишь на носу поблескивают зеркальные очки в тонкой оправе. Я чуть приподнимаюсь на локте и делаю один уверенный выстрел за секунду до того, как он успевает снова нажать на курок. Моя пуля попадает точно в лицо, превращая его в кровавое месиво. Без поддержки водителя мотоцикл медленно кренится вправо и заваливается на бок. Я встаю на одно колено и целюсь в одного из оставшихся, того что ближе. Вероятно эти двое безоружны, потому что, заметив мой маневр, оба с бешеным рыком срываются с места и несутся прочь. Стрелять сейчас не имеет смысла — пустая трата боеприпасов, и я опускаю ствол.

Воняет горелой резиной. Я вскакиваю на ноги и что есть сил, прямо по траве несусь в сторону «Порше» охваченного пламенем. Из-под колес кроссовера валит черный густой дым. Тилль так и не выбрался наружу, видимо, он все же потерял сознание. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть нет ли за мной погони, поскальзываюсь на мокрой земле, машу руками, чтобы сохранить равновесие, и выпускаю пистолет. Он отлетает куда-то в траву. В наступивших сумерках найти его будет непросто.

Я на мгновение замираю на месте, решая что делать дальше. Нужно выбирать: или оружие, или жизнь Тилля. Но я уже давно все для себя решила, потому выскакиваю с травы на асфальтированную обочину и бегу со всех ног. Когда до горящей машины остается не больше двадцати метров, вижу как открывается водительская дверь и из салона буквально вываливается Тилль. Я снова замираю на месте. Тилль пятится от огня, оглядывается по сторонам, потом делает несколько неуверенных шагов в сторону обочины, но, заметив меня, останавливается и машет руками.

— Беги оттуда! — кричу я, но мой голос заглушает сухой раскат грома.

Он так близко что кажется, звуковая вибрация сотрясает землю на которой я стою. Следом налетает резкий порыв ветра. Он срывает бейсболку с моей головы и уносит в темноту.

Из-под капота «Порше» вырываются столпы оранжевого пламени. С треском лопается лобовое стекло. Тилль что-то кричит мне, но я не слышу ни слова. Он все еще стоит на месте, в паре шагов от полыхающего автомобиля, продолжая делать непонятные знаки руками. Белая вспышка молнии на мгновение освещает все вокруг. В этот момент я слышу рев двигателя позади и слишком поздно понимаю, что именно мне пытался сказать Тилль. Байкеры вернулись закончить начатое.

Резко разворачиваюсь и вижу стремительно приближающийся ко мне мотоцикл. Я даже не успеваю испугаться. Сильный толчок отбрасывает меня в сторону. Пролетаю несколько метров по воздуху, а потом словно мешок с опилками падаю на спину. Рюкзак смягчает падение, но от удара перед глазами все равно пляшут красные круги. Судорожно пытаюсь вдохнуть, но лишь беззвучно хватаю ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. В первые секунды не чувствую боли, только растерянность и отчаяние. Неужели это конец? Дождь заливает глаза, я хочу поднять руку и вытереть лицо, но правая половина тела словно принадлежит чужому человеку.

Наконец у меня получается сделать вдох. Кислород огнем обжигает легкие и приносит с собой боль. Она пронзает правую руку от плеча до кисти. Слышу звук выстрелов. Их не меньше пяти. А следом раскат грома. Во рту металлический привкус крови. Возможно у меня внутреннее кровотечение. Но, несмотря на невыносимую боль, шум в ушах и слабость во всем теле я упрямо пытаюсь перевернуться так, чтобы увидеть Тилля. Я осторожно сгибаю правую ногу в колене, отталкиваюсь ступней в кроссовке от асфальта и рывком перекатываюсь на левый бок. Локоть на правой руке выгнут под неестественным углом, а кисть болтается словно плеть. Когда я переворачиваюсь, она ударяется об асфальт. От нестерпимой боли на глазах выступают слезы. Я пытаюсь подняться опираясь только на левую руку, но силы словно разом оставили меня, а тело будто налилось свинцом, да еще и плотно набитый рюкзак тянет обратно.

— Сука! — кричу я от отчаяния, и в этот момент крепкие руки подхватывают меня сзади.

— Что ты делаешь, мать твою! — Тилль усаживает меня и опускается на колени рядом. — Тебе нельзя шевелиться. Тебя только что машина сбила.

— Это был мотоцикл, — отвечаю я и начинаю беззвучно смеяться.

В лицо хлещет дождь, рука нестерпимо ноет, голова кружится и гудит как после хорошей попойки, но я не могу остановиться. Смех переходит в сухой кашель. Чувствую резкую боль в спине, чуть ниже лопатки. Похоже, кроме вывиха локтя у меня сломана пара ребер. Но я все еще жива, а разве это не повод для радости?

— Идиотка! — Тилль освобождает меня от рюкзака и закидывает его себе на спину.

— Байкер мертв? — спрашиваю я.

Тилль молча кивает в ответ и очень осторожно ощупывает мою больную руку.

— А второй?

— Не знаю. — Тилль, наконец, поднимает взгляд. Его лицо блестит от дождя, темные волосы прилипли ко лбу. — Второго нигде не видно. Будем надеяться, что он не вернётся.

Чуть помолчав, Тилль добавляет:

— В «Глоке» закончились патроны. У тебя что-то осталось?

— Я потеряла пистолет, там - в траве. — Я указываю здоровой рукой в сторону обочины.

Тилль даже не поворачивается на мой жест, продолжает, не мигая, смотреть мне прямо в глаза. Где-то над нашими головами снова грохочет гром.

— Черт с ним, — произносит Тилль и мне кажется, он сейчас поцелует меня. Слева небо разрезает молния. Я вздрагиваю и перевожу взгляд туда. В белом свете вижу, как на горизонте, под порывами ураганного ветра гнутся липы, растущие сплошной темной стеной. Тилль тоже глядит на небо, а потом добавляет тихо. — Главное ты жива.

Я насквозь промокла, ветер треплет волосы, бросает в лицо дождевые капли. В тонкой футболке и синтетических лосинах очень холодно. Дневная жара осталась лишь в воспоминаниях. В правую руку вернулась чувствительность, и теперь она ноет как гнилой зуб.

— Ляг на спину, — просит Тилль.

— Это еще зачем? — я испуганно смотрю на него.

— Я вправлю тебе локоть, — он крепко берет меня за запястье одной рукой, а другой поддерживает за спину. Я покорно опускаюсь обратно в лужу.

— Скорее всего, будет очень больно, но придется потерпеть, — он убирает ладонь из-под моей спины и обхватывает руку в предплечье. Я крепко сжимаю зубы, понимая, что сейчас будет.

— Нужно убираться подальше, пока машина не рванула, — говорит Тилль и смотрит мне прямо в глаза.

Я молча поворачиваю голову и смотрю на машину. Пламя охватило всю переднюю часть и уже добралось до салона.

— Они не взрываются, — говорю я. — Это выдумки Голливуда.

— Я знаю, — отвечает Тилль и сильно дергает меня за кисть.

Руку пронзает резкая боль, я вскрикиваю и на пару мгновений теряю сознание.

— Даже не вздумай отрубаться, Ката, — Тилль нежно касается моей щеки, его пальцы влажные и почему-то пахнут бензином.

С трудом разлепляю веки. Я все еще лежу на асфальте. Тилль очень близко, ощущаю его теплое дыхание на лице. Боль в локте немного успокоилась. Мне так хочется уснуть, ненадолго, просто уснуть и ничего не чувствовать. Снова закрываю глаза, но Тилль бесцеремонно трясет меня за левое плечо.

— Ката сейчас нельзя спать, потерпи немного, — говорит он, наклоняясь еще ближе.

Я хочу спросить - почему, когда Тилль с легкостью подхватывает меня под спину и колени, как ребенка, и поднимается. Его руки такие крепкие, а я сонная и слабая. Все это похоже на галлюцинации, но я все же протестую:

— Не нужно меня носить, я и сама могу идти, — пытаюсь вяло сопротивляться и выскользнуть из его рук, но совсем не хочу этого, потому почти сразу затихаю.

Он ничего не отвечает, несет меня прочь от горящей машины. Дыхание у него тяжелое, но идет Тилль уверенно, словно я ничего не вешу, хотя я точно знаю, что это не так. В конечном итоге полностью доверяюсь ему, обхватываю здоровой рукой за шею, утыкаюсь лицом в грудь и снова закрываю глаза. От уже знакомого мне запаха его тела становится уютно и спокойно. Нужно поспать, совсем недолго, пару минут…

Я прихожу в себя от боли в ребрах. С трудом поднимаю голову. Мы отошли от дороги метров на двадцать. Над нами густые кроны лип. Дождь тихо шелестит по листьям, но под деревьями практически сухо. Тилль останавливается, аккуратно опускает меня на землю продолжая придерживать за плечи.

—Ты можешь стоять без моей помощи? — спрашивает он.

—Наверное, — я медленно переступаю с ноги на ногу, пытаясь определить, есть ли повреждения в нижних конечностях.

В голове туман, я все еще не проснулась. Ощущаю дикую слабость, голова трещит, но ноги, судя по всему, целы. Это невероятно, но мне повезло ничего не сломать. Хотя насчет ребер я бы не была настолько уверена, каждый вдох отзывается болью в спине. Да и правая рука все еще ноет. И если я собираюсь убить главаря Безымянных, то придется учиться стрелять левой.

Ветер стих. Я чуть задираю голову и смотрю на темное небо сквозь кроны лип, но листва слишком густая чтобы увидеть хоть что-то. Гроза кончилась или ее утащило куда-то в другую сторону. Тилль все еще стоит напротив, придерживая за плечи, и напряжённо вглядывается в мое лицо.

— Какого черта ты там собиралась делать? — спрашивает он.

—Где там? — я слишком слаба и измучена чтобы разгадывать его загадки.

—Ты ведь собиралась вышибить себе мозги, или мне это померещилось? — он отпускает мои плечи и сцепляет руки в замок на груди.

—Я не хотела сдаваться им живой, — отвечаю я, чуть помедлив и добавляю. — Ты же без меня знаешь, что они делают с пленниками.

Он молчит, смотрит с укором, потом отводит взгляд и тяжело вздыхает. Я вдруг вспоминаю рубцы на его спине, и мне становится стыдно. Он точно знает, испытал это на своем опыте. Всю жизнь считала себя сильной духом, а на проверку оказалась трусихой. От холода и усталости меня начинает бить озноб.

— П-п-почему ты вернулся, — спрашиваю я, стуча зубами.

—Потому что ты в опасности. Ката, главарь банды Безымянных уже ждет тебя.

— В к-к-к-каком смысле ждет? — я пытаюсь совладать с холодом, но это сильнее меня.

— Он знает, что ты идешь убить его, — отвечает Тилль. — И эта пятерка придурков на байках, высланная тебе навстречу, лишь начало.

— Не п-п-понимаю, — меня буквально трясет от холода.

— Я сам не очень понимаю, — Тилль расцепляет руки, подходит вплотную, и не спрашивая разрешения, обнимает меня. Я не протестую, а напротив прижимаюсь к нему всем телом, чтобы хоть чуть-то согреться.

Некоторое время мы стоим молча, а потом он чуть ослабляет объятья и говорит:

—Я ехал в аэропорт, когда увидел Ронни. Он был один, без своих головорезов. Я нагнал его, вынудил остановиться и мы поболтали как старые друзья. — Тилль невесело усмехается.

— Т-т-ты его убил? — спрашиваю я.

— Нет, он сбежал от меня, — отвечает Тилль. — Но перед этим успел кое-что рассказать о банде Безымянных и их главаре. Это довольно любопытная история, Ката. И тебе следует услышать ее полностью.

— Что еще за история? — я постепенно начинаю согреваться и уже могу говорить не заикаясь.

— Сначала постараемся найти надежное укрытие, — отвечает он — Здесь оставаться опасно, к тому же ты совсем замерзла и нужно переодеться в сухое.

— Но как мы выберемся отсюда, ведь машина сгорела? — я поднимаю голову и смотрю ему в глаза.

— Есть мотоциклы, и мне кажется два из них еще на ходу, — Тилль устало улыбается мне, и сейчас я отчетливо вижу что он, как и я, еле держится на ногах.

—Подождем полчаса пока дождь окончательно прекратиться, а потом поедем в ближайшее поселение, - добавляет он.

— Думаешь, я смогу управлять мотоциклом одной рукой?

—Нет, но ты сможешь ехать сзади и держаться за меня, - он наклоняется и целует меня в лоб.

—Зачем это тебе? Брось меня тут, — вяло возражаю я, — Идти со мной слишком опасно. Тилль, я прошу, садись на самый быстрый мотоцикл и езжай в аэропорт. У тебя есть реальный шанс спастись.

—Без тебя я никуда не поеду. Мы пойдем вместе до конца, каким бы он ни был, и я больше не хочу слышать никаких возражений, — он замолкает и снова прижимает меня к себе.

Я закрываю глаза, сглатываю подступивший к горлу комок и закусываю губу, чтобы не заплакать. Никогда раньше не ревела от счастья, не стану и сейчас.

========== Глава десятая. ==========

Niemand gab mir einen Namen

Gezeugt in Hast und ohne Samen.

***

За окном, неплотно занавешенным белыми тканевыми шторами, снова палит солнце, но в спальне на втором этаже все еще свежо. Мы лежим голые в чужой постели, укрывшись тонкой простыней, которую нашли в платяном шкафу и смеемся.

Хозяева этого дома не станут возражать. Они мертвы. Повесились в подвале на джутовых веревках. Мужчина и женщина, скорее всего — семейная пара. Мы нашли их тела ночью, когда проникли в дом. Несмотря на усталость Тилль срезал веревки, уложил трупы рядышком и накрыл брезентом, что нашел в гараже. Позже он собирается похоронить их на заднем дворе.

Наверное, заниматься сексом в их спальне - кощунство, но с другой стороны, разве им не плевать?

Моя правая рука плотно стянута эластичными бинтами, и сейчас покоится сверху на простыне. Упаковку бинтов Тилль нашел в аптечке на первом этаже. Все не так плохо, как я думала. Локоть опух, но после пары таблеток обезболивающего, которые я проглотила пару часов назад, травма почти не мешает двигаться. Я могу шевелить пальцами и даже делать элементарные вещи, но конечно о том, чтобы стрелять речи быть не может.

Тилль рассказывает анекдоты. Я и не знала, что он может быть таким весельчаком и мне нравится узнавать его лучше.

— Вот еще один. — Он поворачивается ко мне, на лице довольная улыбка. — Слушай:

“Хозяин отеля слышит, как новый портье разговаривает по телефону:

— Нет, — говорит он, — у нас этого нет. Совершенно точно нет. И в ближайшие дни не предвидится…

Шеф вырывает телефон у него из рук и кричит в трубку:

— Все у нас есть, и завтра тоже будет, а если не хватит, то мы закажем еще! - шепчет, обращаясь к портье:

— Никогда не говорите гостям, что у нас чего-то нет, дурак этакий! А что этот человек вообще хотел?

— Он спрашивал, есть ли у нас клопы, - смущенно отвечает тот”

Я прыскаю от смеха, Тилль тоже ржет в голос.

Нам нужна эта разрядка чтобы не сойти с ума. Секс, смех, мягкая постель, сытная еда, кофе. Мы оба знаем, скоро все закончится, но никто не произносит этого вслух.

— Черт, у меня уже от смеха живот болит, — я с укоризной смотрю на Тилля.

— Это не от смеха, это ты просто есть хочешь, — возражает он и поднимается. — Как насчет завтрака в постель? Внизу остался плавленый сыр и печенье, а еще банка джема.

— Ты еще спрашиваешь, конечно да. А как насчет кофе?

— Без проблем, — кивает Тилль. — В баллоне полно газа, его хватит, чтобы вскипятить воду.

— Я помогу тебе, — я спускаю ноги на пол и сажусь на постели. Тилль смотрит на мое обнаженное тело и вдруг хмурится.

— Не нравится то, что ты видишь? — спрашиваю с кокетливой улыбкой.

— Твой синяк на боку стал еще больше, — отвечает он серьезно. — Ты уверена, что ребра целы?

— Я конечно не врач, но вроде бы да, — я больше не улыбаюсь, провожу пальцами по ребрам слева, чуть надавливая пальцами. — Хотя без рентгена нельзя быть уверенным.

Тилль кивает в ответ и начинает одеваться. Черные спортивные штаны из мягкого трикотажа короче, чем следует, а вот футболка сидит как влитая. Я тоже встаю, беру со стула белую рубашку и натягиваю через голову, чуть морщась от боли. Забинтованная рука немного мешает, но я справляюсь.

Наша старая одежда вымокла насквозь, и мы нашли ей замену, бесцеремонно порывшись в платяных шкафах в доме. Хозяйка была намного крупнее меня, и ее рубашка висит на мне мешком, но зато она чистая и не воняет гарью и потом. С брюками все сложнее, но если подвернуть штанины и затянуть ремень потуже, то сойдет за модный оверсайз.

Тилль молча выходит из спальни, оставив дверь открытой. Я иду следом. Спускаюсь по темной лестнице, стараясь не торопиться, чтобы не грохнуться со ступеней, поворачиваю в короткий коридор, ведущий на кухню. В доме совсем тихо и на удивление чисто. Ни пыли на полках, ни грязи на полу. Судя по всему хозяева, до последнего следили за порядком в доме, возможно даже убрались, перед тем как пойти в подвал и повеситься. От этого мне не по себе. Думать о таком нельзя, но я все равно никак не могу отогнать эти мысли прочь.

Окна кухни выходят на восток, и через тонкие шторы в окно льется теплый солнечный свет. За утро, что мы с Тиллем провели в постели, воздух тут прогрелся как на пляже. Тилль открывает окно, впуская в душное помещение свежие ароматы июньского утра, а потом идет к плите и ставит чайник.

С домом нам повезло: газ в баллоне, свежая вода в колодце, запасы еды в кухонных шкафах. Мы нашли это место случайно. Как только кончился дождь Тилль, оседлал один из целых мотоциклов, и мы помчались назад по шоссе, в ту сторону, откуда я пришла. Он свернул направо на первом же съезде и через двадцать минут мы попали в небольшую, деревню, стоящую на берегу озера. Как и многие другие, которые я видела раньше, она была заброшена, но, к моему удивлению, не разграблена и сожжена. В первом доме, куда мы зашли, царил бардак, и воняло так, что щипало глаза. Мы не стали искать причину запаха и пошли в дом напротив. Двухэтажный коттедж оказался чистым, ухоженным, а два трупа в подвале, которые мы нашли позже, не показались достаточной причиной, чтобы отсюда уйти. В наше опасное время сложно найти место, где не будет мертвецов. Да и запасы еды в кладовой стали веским аргументом в пользу того чтобы задержаться тут подольше.

— Давай я схожу в кладовку и принесу печенье и джем, — предлагаю я.

— Я сам принесу, сядь пока, — Тилль указывает кивком на табурет, — у тебя же рука болит.

Я не спорю, в конце концов, он совершенно прав. Слышу, как за окном в густых зарослях жасмина суетятся воробьи. Им плевать на то, что человеческая цивилизация идет ко дну, и я немного завидую им.

Тилль выходит из кухни, а вскоре возвращается с пачкой сухого сладкого печенья, упаковкой плавленого сыра в треугольниках и баночкой ягодного джема. При виде еды в моем животе раздается глухое урчание. Я смущенно улыбаюсь, но Тилль тактично делает вид, что ничего не заметил.

Когда вода закипает, он заваривает две чашки растворимого кофе. Сахара и молока нет, но я рада и тому, что у нас вообще есть кофе. Мы молча едим, время от времени поглядывая друг на друга. Нам нужно поговорить о Ронни и том, что Тилль узнал от него, но никто из нас двоих не горит желанием поднимать эту тему.

Наконец я не выдерживаю и спрашиваю:

— Ты ночью сказал главарь Безымянных знает, что я иду за ним, так?

Тилль молча кивает в ответ и делает глоток кофе.

— Это Ронни ему рассказал? — предполагаю я.

— Разумеется, Ронни все ему выложил, но тот даже не удивился, — Тилль ставит кружку на центр стола и смотрит на меня. — Ронни сказал, что этот отморозок знает кто ты: твое имя и род занятий, и не считает опасным врагом.

— Самоуверенный ублюдок, — зло бросаю я. — Но откуда он узнал? Неужели они пытали Стефана и …

Я резко умолкаю, мое воображение нарисовало кошмарную картину, от которой кровь стынет в жилах. Что такое нужно было сделать со Стефаном, чтобы он рассказал обо мне, тем самым подставив под удар?

Тилль пожимает плечами:

— Может так и есть, но у Ронни другая версия, — он надолго умолкает.

Я жду, но он не торопится продолжать. Берёт печенье из упаковки, отламывает от него четвертинку, крошит в пальцах над тарелкой и даже не смотрит в мою сторону. Тилль словно боится сказать мне, что узнал от Ронни, но я не могу понять почему.

Не хочу его торопить, но все же не выдерживаю:

— Ты сказал — другая версия, так озвучь ее, черт побери!

— Да, сказал, — Тилль допивает кофе и поднимается, он все еще не смотрит на меня.

— И…? — я начинаю злиться.

Тилль, наконец, поднимает взгляд, он почему-то выглядит напуганным. У меня возникает неприятное тянущее чувство в желудке. Что такого ему наболтал этот урод Ронни?

— Доедай, — говорит он, указывая на мой импровизированный бутерброд из печенья с сыром. — Я буду ждать на улице, поговорим в беседке на заднем дворе. Здесь слишком жарко, согласна?

— Конечно, — я чуть улыбаюсь, но на душе неспокойно.

Пока Тилль идет к дверям, я мечтаю о том, как всаживаю пару пуль Ронни промеж глаз, и улыбка на моих губах превращается в кривую ухмылку. Но у нас нет времени на бессмысленные фантазии, потому торопливо дожевываю последний кусочек печенья, отряхиваю крошки с одежды, допиваю кофе в пару глотков и тоже иду на улицу.

Тилль уже ждет меня внутри деревянной полукруглой беседки, утопающей в зелени. Она построена на небольшом помосте, и мне приходится преодолеть пять ступеней, чтобы попасть внутрь. Я ощущаю теплый запах натуральной древесины. Так пахло в доме, где я росла, и на несколько мгновений мое сердце сжимается от тоски по ушедшему детству.

Перекрытия беседки оплетают изумрудные листья лианы. Среди них, то тут, то там, свисают красные цветки, такие плотные, будто сделаны из воска. Когда подхожу ближе слышу низкое гудение пчел внутри каждого из них.

На лице Тилля причудливый узор из света и тени, он сидит, закинув ногу на ногу, и смотрит вдаль, туда, где в ярких лучах полуденного солнца сверкает ровная гладь озера.

— Хорошее местечко выбрали эти двое, для своего дома, — говорю я и сажусь на скамейку рядом с Тиллем.

Только сейчас замечаю зажжённую сигарету в его пальцах и понимаю, что тоже нестерпимо хочу курить. Мой отец говорил — бывших курильщиков не бывает и оказался прав. Я протягиваю руку, забираю сигарету из пальцев Тилля и глубоко затягиваюсь. Он молча вынимает другую из пачки, щелкает зажигалкой и, выпустив изо рта густую струю белого дыма спрашивает:

— Ты веришь в Бога?

— Нет, конечно, я же служила в полиции, — это старая шутка моего бывшего напарника. Он говорил дословно: «Тот, кто служил в криминалистической полиции, в Бога не верит». Не могу понять, почему в последние дни все время вспоминаю этого человека, ведь я не слышала о нем уже больше пяти лет.

Тилль вяло улыбается в ответ и задает второй вопрос, ничуть не лучше первого:

— А в то, что человек может обладать супер-способностями?

— С покойниками разговаривать что ли? Или паутиной плеваться, как человек-Паук? — я стряхиваю пепел с кончика сигареты прямо на пол беседки. — К чему эти странные вопросы?

— Ты же помнишь, что прочла в дневнике Стефана?

Я смотрю прямо ему в глаза и киваю в ответ. Тилль несколько мгновений молчит, а потом продолжает:

— Ронни, прежде чем сбежал, уверял меня, что все это не выдумки и главарь банды Безымянных вовсе не человек.

— Чушь собачья, — я качаю головой.

— Давай я сначала расскажу легенду, которую мне поведал Ронни, а потом решим, что с этой информацией делать, — говорит Тилль с деланным спокойствием, но я вижу, что в глубине его серо-зеленых глаз притаился страх, и это совсем мне не нравится.

— Ладно, — я тяжело вздыхаю и затягиваюсь. — Послушаем сказочки Ронни, будь он неладен.

Я откидываюсь спиной на деревянную спинку скамейки и умолкаю, а Тилль начинает рассказ…

Тридцать три года назад в маленьком поселении, в земле Бранденбург случилось несчастье. Глухой ночью, когда все жители мирно спали в своих постелях, начался страшный ураган. О нем не предупреждали синоптики, он взялся из ниоткуда, обрушившись именно на эту деревню, а после растворился в небытии. Ветер вырывал с корнем столетние деревья, срывал крыши с домов, ливень губил урожай, а град, размером со сливу, бил птицу и скот. Погибли даже люди. Старый булочник выбежал из дома, сказав жене, что должен отвязать собаку, сидевшую на цепи, да так и не вернулся. Его нашли утром с пробитым черепом. Кусок шифера, сорванный ураганом с крыши гаража, стал убойным снарядом. Водитель-дальнобойщик, спавший в своей машине на стоянке у местной забегаловки, на следующий день очнулся в больнице. На кабину рухнул дуб, росший поблизости. Насмерть раздавило продавщицу из обувного магазина, она возвращалась от приятеля на своей малолитражке, когда гигантский баннер с рекламой сети магазинов, в которых она работала, рухнул на нее прямо с небес. А жена местного священника в ту ночь погибла от шаровой молнии. Ослепительная вспышка света влетела в стрельчатое окно церкви, где она спряталась от грозы и ударила женщину прямо в лоб, когда та протянула к ней руки, приняв молнию за неопалимую купину. Страшный был ураган, но утром он закончился и на пороге своего дома, новоиспеченный вдовец-священник обнаружил корзину с младенцем. Он посчитал это подарком Бога, что забрал его верную супругу и усыновил ребенка, хотя ради этого и пришлось пройти все семь кругов бюрократического ада.

Мальчик рос тихим и замкнутым. Сверстники его не любили и побаивались. Местные жители поговаривали, что приемный сын священника одержим демоном, и его отец регулярно проводит над ним обряды экзорцизма. А иначе как было объяснить то, что в его дом постоянно приезжали священнослужители из других городов, проводили там пару часов, а потом спешно покидали поселение.

Маленькие города полны слухами и многие из них пустая болтовня, но когда парню еще не исполнилось шестнадцать, стали поговаривать что он совратил дочь мясника. Возможно, никакого насилия не было и соитие двух подростков произошло исключительно по любви, только после этого случая все отцы строго-настрого запретили своим дочерям и близко подходить к пасынку священника. Да и сам приемный отец взялся за мальчика и вознамерился выбить из него склонность к сластолюбию, только, похоже перегнул палку. За неделю до того, как парню исполнилось восемнадцать, его арестовали за жестокое убийство собственного отца. Он задушил его веревкой, а потом распял на собственноручно сколоченном деревянном кресте и выставил во дворе на общественное обозрение.

Провели тщательное расследование и юношу приговорили к пяти годам и восьми месяцам тюремного заключения, но когда срок заключения окончился его не выпустили, а перевели в специальное учреждение для душевнобольных, признав невменяемым. Там он должен был провести остаток своих дней, но что-то пошло не так.

За пять лет, что он был заперт в клинике душевных расстройств, никто ни разу не видел его сердящимся или взволнованным. Санитары привыкли, что щуплый парнишка все время проводит сидя в собственной палате и разговаривая сам с собой, наверное, потому и потеряли бдительность. В одну из безлунных ночей он каким-то невероятным образом выбрался из палаты и явил всем истинное лицо безжалостного убийцы. Тщедушный невысокий парень голыми руками убил четверых крепких санитаров, дежуривших в ту ночь, расчленил их тела ножом и разбросал по палатам. Но на этом он не успокоился. Дежурного врача, которого вырубил ударом по голове, сначала изнасиловал в извращенной форме, а после облил бензином и поджёг. Закончив с этим, он показал в камеру видеонаблюдения неприличный знак, вышел через дверь для персонала и растворился в ночи.

Копы искали его несколько лет, но безуспешно. Поговаривали, что беглец сколотил банду и поставляет женщин из восточной Европы в крупные бордели Берлина, но он ни разу не попался. И лишь однажды его ДНК всплыло в связи с массовым ритуальным самоубийством в женской общине.

Двенадцать женщин несколько лет жили коммуной в небольшом поселении неподалеку от Берлина. Все они вели целомудренный образ жизни и называли себя невестами Христа. Они занимались выращиванием экологически чистых овощей и фруктов и зарабатывали тем, что поставляли их в магазины для богачей. Дом стоял в уединенном месте и женщины не позволяли никому приближаться к своему жилищ, кроме курьеров, забиравших готовую продукцию два раза в неделю.

В один из солнечных июльских дней, приехавший курьер, нашел всех их мертвыми в своих комнатах. Женщины приняли яд. Каждая из них написала прощальную записку довольно странного содержания. Кроме признания в том, что они добровольно лишают себя жизни, в них была одна необъяснимая фраза: «Отрекаюсь и принимаю власть Твою навеки» Копы решили, что это очередной религиозный бред и закрыли бы дело, за отсутствием состава преступления, только после вскрытия обнаружилась еще одна удивительная деталь. Незадолго до смерти каждая из женщин вступала в сексуальный контакт. Причем, судя по словам эксперта, большинство женщин делало это впервые в жизни, и по собственной воле. Травм, характерных для изнасилования обнаружено не было. Но самым невероятным оказалось то, что все двенадцать, судя по анализу семенной жидкости, спали с одним и тем же мужчиной. После проверки, его ДНК обнаружилось в базе криминальной полиции. Мужчиной оказался тот самый приемный сын священника, убивший отца и сбежавший из клиники для душевнобольных.

Дело вызвало общественный резонанс, для его раскрытия и поимки преступника была собрана целая следственная группа, возглавляемая именитым детективом, работающим с серийными психопатами, но расследование так никуда и не привело.

И вот сейчас, когда рухнул мировой порядок, а власть на улицах перешла в руки байкеров, этот человек снова заявил о себе. Теперь он действовал открыто. Тридцати трех летний псих и убийца объявил себя Мессией. За несколько месяцев он собрал вокруг себя целую армию отморозков. Он вспомнил все свои прошлые прегрешения и выдал их в новом свете. Теперь они стали подвигами. Он уверял, что сам Дьявол наделил его силой и могуществом. Властитель Ада привел его на этот Землю, дабы установить мировое господство и свергнуть с пьедестала лицемерных святош. По словам его приспешников, их вожак ежедневно доказывал им свою демоническую природу. Он обладал нечеловеческой силой, умел читать мысли, мог обольстить любую женщину и его не брали ни пули, ни ножи, потому никто и не сомневался в его правах на трон. Главари других банд один за другим присягали ему на верность, боясь жестоких расправ, которые он чинил над неугодными. Ронни не стал исключением. Он тоже боялся, и ничуть не сомневался, что главарь Безымянных тот, за кого себя выдает — Антихрист, а сражаться с ним, значит пойти на верную смерть.

Тилль умолкает и смотрит на меня. Я задумчиво поглаживаю подбородок.

— А откуда Ронни все это узнал, ты не спрашивал?

Работая в полиции я слышала эти истории и про клинику, и про двенадцать убитых монашек, но мне не нравится, что и Ронни известны закрытые полицейские сведения.

—Спросил, и он ответил, что об этом знают все в банде Безымянных, — Тилль тушит окурок о край скамейки и отшвыривает в траву.

—Безымянные, — усмехаюсь я. — Ну, конечно! У Антихриста нет имени, а лишь число зверя. Вот что имел в виду Стефан в своем дневнике. И его нельзя убить простым оружием. Из-за этого все эти свистопляски.

Я качаю головой и с шумом выдыхаю через рот. Сигарета в моих пальцах догорела до фильтра. Бросаю ее на пол и топчу ногой в кроссовке. Тилль молчит и смотрит куда-то вдаль, мне кажется, он верит во все эти псевдо-христианские бредни.

—Тилль, — зову его, и он поворачивает ко мне голову. — Ты же не поверил Ронни?

—Я не хочу верить, это звучит как бред, но я видел собственными глазами, как изменилась моя девушка. Та Рози, которую я знал и та, что увидел в лагере Безымянных — два разных человека.

—Считаешь, ее обольстил Дьявол?

—Я не знаю, во что верить, но почему бы не рассмотреть все версии?

—Это не версия, а дерьмо собачье! Ты же здравомыслящий человек! — восклицаю я и закатываю глаза. — Какой на хрен Антихрист?! Это все сказки, которыми пугают непослушных детей, а мы с тобой взрослые люди!

—Я не знаю во что верить, но люди не превращаются в чудовищ без причин. Рози стала жестоким монстром с жаждой крови. В ней ни осталось ничего человеческого.

—Я уже объясняла тебе — всему причиной наркотик, который они принимают. Он вызывает почти мгновенное привыкание.

—Рози никогда не употребляла наркотиков, — возражает он тихо. — Она аллергик, ей даже прививки не делали.

Я тяжело вздыхаю. Не знаю, как мне убедить его, разговор о бывшей девушке глубоко ранит Тилля и мне нужно перевести тему, но он делает это сам.

—Ката, пойми, этот ублюдок знает, что ты придешь за ним! Зачем рисковать понапрасну? Давай сядем на байк прямо сейчас, а к ночи будем уже в аэропорту. Антихрист он или обычный псих, в США ему не попасть, и там ты будешь в безопасности.

—Ты опять?! Мы же это уже обсудили! — восклицаю я.

—Ката, я буду рад, если все россказни лишь бред воспалённого сознания маньяка-убийцы, который водит за нос сотни вооруженных головорезов. Но если ты доберешься до главаря, высадишь в него обойму, а он не помрет, будет дерьмово, не находишь?

—У меня другое предложение, — говорю чуть спокойнее и стараюсь выдавить из себя беззаботную улыбку. — Мы не станем рисковать, и прежде чем ехать в их логово, узнаем, с кем имеем дело.

Тилль удивленно поднимает брови, и я объясняю.

—Я уже слышала эту историю с дюжиной монашек-самоубийц, но только не догадывалась, что главарь Безымянных и тот придурок, что трахнул их, один и тот же человек.

—Знаешь? — переспрашивает Тилль. — Но откуда?

—Тилль, я же работала в полиции! В следственную группу входил мой бывший напарник, а он любил поболтать о делах минувших дней. Нам нужно узнать всю правду об этом человека, и я знаю как это сделать.

—Что именно ты хочешь узнать и чем это нам поможет? — Тилль чуть наклоняет голову влево, мне кажется, он заинтересовался моим предложением.

—У меня прекрасная память на названия. Я помню, в какой психушке провел несколько лет наш Антихрист. Это в паре часов езды от Берлина. Отправимся туда прямо сейчас и покопаемся в архивах. Если повезет, то узнаем точный диагноз, и ты поймешь, что в его поведении нет никакой мистики. Это типичные заскоки шизофреника с манией величия. Дьявола не существует, поверь мне. Этот придурок может называть себя как угодно, но я знаю его настоящее имя — Карл Крумбайн.

—Крумбайн? — он криво усмехается и встает. — Да уж, звучит совсем не страшно. Надеюсь ты права, но все же подумай насчет того, чтобы оставить эту затею с убийством.

—Я подумаю, пока мы будем ехать, — бросаю ему вслед, но он даже не поворачивается.

Я несколько минуту сижу без движения, потирая больной локоть ладонью другой руки. Надеюсь, что поездка в больницу полностью успокоит Тилля. Психопаты вроде Крумбайна могут запудрить мозги многим, но только не мне. Я не боюсь его, что бы там про него не говорили.

========== Глава одиннадцатая. ==========

Seid ihr bereit

Seid ihr so weit

Willkommen in der Dunkelheit

In der Dunkelheit

***

Труп лежит на обочине, и когда мы подходим, спугиваем нескольких ворон что пришли полакомиться изысканным деликатесом. Я узнаю его сразу. Не человека — нет — его узнать невозможно: лицо превратилось в кровавое месиво, его бы не опознала и родная мать. Я узнаю мотоцикл.

— Это тот последний тип, из пяти, что хотели меня убить, — говорю я. Тилль поворачивается и некоторое время смотрит на меня задумчиво.

— Странно, — говорит он и присаживается на корточки над мертвецом, в воздух с низким гулом взлетают несколько десятков жирных мух.

Я чувствую вонь, идущую от тела — сладковатый запах быстро разлагающейся на солнце плоти, но все равно опускаюсь рядом с Тиллем и рассматриваю лицо байкера, изуродованное внезапной смертью.

Пулевое ранение в голову, прямо между глаз. Почему-то вспоминаю как лет десять назад, еще во времена службы, ходила со своим бывшим напарником Петером на охоту, и он застрелил оленя. Мы сиделив засаде на вышке, а когда зверь показался из-за кустов, подрагивая ушами, Петер без сожаления положил его одним выстрелом. Вот так же — между глаз. И что удивительно, тогда я испытывала сожаление, а сейчас мне все равно.

— Да, это человек из банды “Безымянных”, — Тилль указывает ладонью на шею убитого, из-за ворота черной кожаной куртки выглядывает татуировка - три цифры шесть.

— Его застрелили из охотничьего ружья, или снайперской винтовки, — говорю я.

— Да. Он остановился, слез с мотоцикла, прошел пару шагов и получил пулю в лоб, — Тилль смотрит на мотоцикл, аккуратно припаркованный у обочины. Яркие солнечные лучи отражаются в хроме бензобака, на асфальте рядом с головой убитого радостно пляшут солнечные зайчики, будто бы солнце заигрывает с мертвецом. У парня густые светлые волосы, вьющиеся крупными локонами, как у кинозвезды. Наверное, он был красавчиком при жизни.

— Ему лет двадцать, не больше, — говорю я задумчиво. — Совсем ребенок.

— Тебе его жаль? — Тилль смотрит на меня с неодобрением.

— Ничуть… Где его шлем? — спрашиваю я скорее у самой себя, чем у Тилля. Во мне проснулась полицейская, и она ищет улики. — Я ведь точно помню, у всех пятерых были шлемы.

Тилль не отвечает, поднимается на ноги и протягивает мне руку.

— Пошли, — говорит он. — Какая теперь разница.

— А разница в том, что он снял шлем, а значит, мог остановиться, потому что узнал убийцу, — отвечаю я.

Тилль все еще протягивает мне ладонь, берусь за нее и поднимаюсь. Он чуть притягивает меня к себе и склоняется к моему лицу.

— Значит, его убили свои, — говорит он чуть слышно, и я ощущаю его дыхание на своем лице.

Несмотря на труп и жуткий запах, эта внезапная близость волнует. Мне хочется поцеловать его, но я сдерживаюсь, высвобождаю руку и отступаю. Не время для нежностей, и я не понимаю, что на него нашло.

Тилль пристально глядит мне в глаза, а потом отворачивается и смотрит на наш мотоцикл, запаркованный чуть выше по дороге. Солнце слепит, он щурится, прикрывает глаза рукой. Я ощущаю, что между нами висят его невысказанные слова, но понятия не имею, какие именно.

— Стреляли не в упор, — говорю я, чтобы разрушить гнетущее молчание. — Вероятно я поспешила с выводами, и парень даже не догадывался, что его собираются прикончить.

— И что же заставило его остановиться? — Тилль так и не смотрит на меня, теперь он разглядывает окрестности — бескрайние поля, поросшие высокой травой и асфальтовую дорогу, уходящую вдаль и утопающую в полуденном мареве.

— Может отлить решил, — я пожимаю плечами. — А может, увидел кого-то.

— Думаешь, тут была засада?

— Я думаю о другом.

— О чем же? — Тилль, наконец, смотрит на меня, но я не вижу заинтересованности в его взгляде, только усталость. Расследование убийства не трогает его, как и все мы, чудом уцелевшие в мире, сошедшем с катушек, он воспринимает случившееся как должное.

— Здесь негде спрятаться, — отвечаю я и обвожу рукой окрестности.

— И что это значит?

— Работал профессионал, — отвечаю я. — Возможно, он был в маскировочной экипировке. Маскхалаты, как выдают военным.

— Кто-то решил отомстить за своих? — Тилль улавливает ход моих мыслей.

— Да, возможно. Военный с опытом или снайпер с винтовкой с оптическим прицелом. Охотник за головами. Ты же помнишь, как жестоко байкеры расправлялись с солдатами, не пожелавшими примкнуть к бандам? Но кто-то мог выжить и теперь мстит за своих.

— Это разве плохо? Кто бы ни был этот снайпер — он на нашей стороне, — Тилль равнодушно пожимает плечами, ему все равно как умер последний байкер, ему хочется скорее добраться до места и узнать правду о Крумбайне. Я могу понять его нетерпение. Мне самой не нравится вся эта история с антихристом и хочется побыстрее развенчать опасный миф, но рисковать понапрасну я не собираюсь.

— Мы этого не знаем наверняка, и он может быть поблизости, — отвечаю я и напряженно вглядываюсь в поросшие травой и цветами поля, но не вижу никаких признаков жизни. Ветер колышет травы, в небе кружат вороны — ждут, когда мы уберемся чтобы продолжить трапезу.

— Ты же не собираешься искать этого снайпера? — спрашивает Тилль, и его брови вопросительно поднимаются, от чего морщины на лбу становятся глубже.

— Этот человек может представлять опасность, откуда нам знать, что он не поехал крышей и не отстреливает любого, кто попадет в прицел?

— А кто сейчас нормален? — Тилль невесело усмехается.— Сегодня смерть может прийти, откуда не ждешь. Единственный выход — сесть в самолет и улететь в США.

Я раздумываю над его словами, а потом говорю:

— Возможно ты прав, и после того как побываем в больнице мы так и поступим.

— Ты же знаешь что это ложь, — говорит Тилль, отворачивается и идет к нашему мотоциклу.

Я тяжело вздыхаю и направляюсь следом. На душе неспокойно, и я на самом деле уже подумываю о том, чтобы бросить свою затею и покинуть Европу. Но то, что мы находим в больнице, кардинально меняет мое решение.

Этот маленький замшелый городок и в мирные времена нельзя было назвать процветающим. Церковь, полицейский участок, пара магазинчиков и хорда центральной улицы, на которую нанизаны небольшие переулки, большинство из которых упираются в заборы огораживающие частные владения. А за оградами ни одного целого дома: зияющие окна, обгоревшие остовы деревянных строений, запах гари и разложения.

Лечебница для душевнобольных находится чуть в отдалении, к ней ведет грунтовая дорога присыпанная гравием. Он шуршит под колесами байка, и мелкие камушки разлетаются в стороны, падая на поросшую густой травой обочину и распугивая зазевавшихся насекомых. К моменту, когда мы добираемся до решетчатых ворот, на удивление целых, мои серые брюки покрыты плотным слоем красноватой пыли. Тилль глушит мотор и воцаряется мертвая тишина, нарушаемая лишь заунывным скрипом дверных петель, где-то поблизости. На улице жарко, солнце в зените, по моей спине струйками сбегает холодный пот. Волосы под шлемом взмокли и прилипли ко лбу, но я не обращаю на это внимания — стою и смотрю на здание больницы как заворожённая и ощущаю, как против воли холодеют руки. Кажется и Тиллю не по себе, он молча разглядывает этот обветшалый двухэтажный дом, выкрашенный в зеленый и словно боится пошевелиться.

Если бы я верила во всякую паранормальную хрень, то сказала бы, что в заброшенной психушке живут призраки, но я не верю и потому скидываю оцепенение и уверенным шагом направляюсь к воротам.

Перед больницей разбит небольшой парк, который разделяют в строгом шахматном порядке на ровные квадраты дорожки из белого кирпича. В недалеком прошлом здесь чинно прогуливались больные в полосатых пижамах — любовались ухоженными кустами цветущего жасмина и сирени, клумбами с садовыми розами и слушали успокаивающее журчание воды в небольших декоративных фонтанчиках. Сегодня все выглядит зловеще: фонтаны пересохли, розовые кусты превратились в бурые колючки, а кирпич на дорожках раскрошился, и сквозь него пробиваются неубиваемые сорняки.

Здание тоже выглядит обветшалым, краска на фасаде выгорела, покатая крыша зияет черными щербинами, и весь дом словно древний старик скособочился и готов вот-вот отправиться к праотцам. Благодаря толстым решеткам стекла в окнах первого этажа остались целы, но вот входная дверь знавала лучшие времена. Судя по всему, кто-то пытался проникнуть в здание и бил по ней топором, по крайней мере, это единственное разумное объяснение вмятинам и сколам на дереве. Тилль идет за мной, ступая осторожно, стараясь создавать как можно меньше шума, но под ногами шуршит гравий и в полуденной тишине звук кажется слишком громким. Я напряженно всматриваюсь в окна первого этажа, размышляя, мог ли остаться кто-то внутри. Что случилось с персоналом и больными, когда на улицах городов стало по-настоящему жарко, а банды обрели безграничную власть?

Мы подходим вплотную к лестнице, ведущей на крыльцо, останавливаемся и переглядываемся. Оружия нет ни у меня, ни у Тилля и это немного тревожит.

— Как думаешь, там может быть кто-то живой? — задаю я вопрос, с недоверием поглядывая на мрачное здание.

— Сомневаюсь, — отвечает Тилль, но в его голосе звучат неуверенные нотки. — Если бы кто-то туда входил, остались бы следы.

Он указывает рукой на толстый слой красноватой пыли, скопившийся на крыльце. Ни один человек не смог бы пройти здесь и не наследить. Я немного успокаиваюсь, киваю головой и направляюсь внутрь, но в этот момент отчетливо слышу звук, доносящийся из-за двери: грохот падающих предметов и топот шагов.

Сердце мгновенно ухает вниз, я замираю на месте и оборачиваюсь. Тилль тоже не шевелится и прислушивается, но все звуки затихли.

— Там кто-то есть? — спрашиваю я шёпотом. — Люди?

— Не обязательно, — отвечает Тилль. — Это могут быть звери или птицы, крыша то дырявая.

— Наверное, — соглашаюсь я.

Мне требуется несколько секунд, чтобы пересилить животный страх и сделать первый шаг. Тилль был прав, когда сказал, что в этом новом мире любой может быть опасен, а что уж говорить о постояльцах больницы для душевнобольных. Несмотря на жаркий день, волоски на моих руках встают дыбом когда я, поднявшись на крыльцо, протягиваю руку и касаюсь шероховатой поверхности двери. Я толкаю ее со всей силы и она, издав неприятный скрип, поддается и проваливается внутрь. Я машинально отступаю на пару шагов, упираюсь спиной в Тилля и замираю. В первые секунды мне кажется, что из темного проема на нас уставились тысячи глаз и во рту против воли появляется металлический привкус, но Тилль чуть подталкивает меня в спину и произносит:

— Если мы все же собираемся туда войти, то нужно сделать это прямо сейчас.

Я первая шагаю в темноту, но уже через секунду Тилль нагоняет меня и берет за руку. Его пальцы ледяные и от этого мне снова становится не по себе.

Внутрь мы входим почти одновременно, держась за руки как напуганные дети. Сразу за дверью просторное помещение, которое судя по всему, в прошлом служило холлом для приема посетителей. Вдоль стен, выкрашенных в казенный зеленый, стоят деревянные стулья, прикрученные к полу металлическими скобами. На полу истертый ковер неясного цвета, под потолком люминесцентная лампа в защитной сетке. Резко пахнет медикаментами, и от этого запаха меня начинает подташнивать. Я с трудом сглатываю несколько раз — еще не хватало, чтобы меня вырвало.

Сквозь распахнутую настежь дверь мы выходим в длинный коридор, заканчивающийся темной лестницей без перил. Лампы не горят, а окон почти нет. В коридоре стоит сонный полумрак, но даже он не в силах скрыть следы упадка, царящего вокруг: пол усыпан осколками, краска на стенах облупилась, трубы под потолком покрыты ровным слоем ржавчины. Мы идем по коридору, и под ногами хрустит мусор и битое стекло. У подножья лестницы стоит брошенное инвалидное кресло со сломанной ручкой, и оно выглядит настолько древним, словно попало сюда прямиком из прошлого.

— Как давно заброшена эта больница? — спрашивает Тилль, видимо у него такие же мысли как у меня.

— Я не знаю, но судя по всему, ее закрыли значительно раньше, чем случилось падение. За пять месяцев такого не происходит.

— Что мы хотим тут найти?

— Досье на Крумбайна, но только вот я не уверена, что здесь могло хоть что-то сохраниться.

— Но раз мы уже тут, то стоит проверить, — Тилль отпускает мою руку и криво улыбается.

В этой темноте он выглядит совсем старым и измученным, и мое сердце сжимается от страха. Зачем я притащила его сюда? Зачем втянула во все это безумие? Если его убьют я ведь никогда не смогу простить себе этого. Как я могла быть настолько беспечной?

— Послушай, давай уйдем, — говорю я. — Поедем на аэродром и…

Я не успеваю, закончить, потому что мы снова слышим топот у себя над головой и это точно не животное. А потом раздается звон бьющегося стекла. Против воли я вздрагиваю и испуганно смотрю наверх, но не вижу ничего кроме слабо освещенного коридора, почти такого же, как тот в котором мы стоим. Мне хочется поддаться нарастающей панике и бежать отсюда сломя голову, не знаю что это — усталость или трусость, но чтобы это ни было — это мне не нравится. Я никогда в жизни не пасовала перед опасностями, что же теперь изменилось? А потом Тилль внезапно срывается с места и с невероятной прытью взбегает по лестнице. У меня не остается времени на сомнения — я бегу за ним поднимая облачка пыли.

Наверху светлее. Коридор такой же, как внизу: справа и слева двери, ведущие в палаты, ржавые трубы под потолком, пол заваленный мусором. Но есть одно отличие — этот коридор оканчивается не глухой стеной, а витражными окнами, выходящими в сад, и сквозь них в помещение проникает приглушенный солнечный свет. Тилль стоит наверху и когда я подхожу, прикладывает палец к губам — он пытается услышать того, кто скрывается тут от нас. Я тоже замираю и напрягаю слух. Мертвая тишина. Если тут кто-то и был, то сейчас он ушел. Я хочу сказать об этом Тиллю, и в этот момент одна из дверей резко захлопывается.

— Он там, — Тилль стремглав бросается к двери и дергает ручку, но та не поддается. Человек успел запереть ее изнутри.

Тилль начинает со всей силы молотить в нее кулаками и звук ударов гулким эхом отражается от голых стен и потолка.

— Открывай, сука! — орет он. — Открывай, или я выломаю эту чертову дверь и убью тебя!

— Что ты творишь, Тилль?! — спрашиваю я, но он, кажется, не слышит.

— Открой немедленно, ублюдок! — он со всей силы бьет кулаками и пинает дверь носком ботинка. — Я знаю, ты там!

Я ошалело смотрю на него, не зная, что делать. Не понимаю, что на него нашло, никогда раньше Тилль не проявлял столь явной агрессии. Он долбит и долбит в эту чертову дверь, но она не поддается. Неудивительно, ведь эти замки должны были выдерживать атаки опасных душевнобольных. Кто бы там не заперся — нам его не достать.

— Прекрати! — не выдерживаю я. — Хватит!

Тилль мгновенно успокаивается и смотрит на меня с нескрываемым раздражением.

— Он не откроет, мы напугали его, — говорю спокойнее. — Чего ты завелся? Не исключено что это обыкновенный сквоттер, и он принял нас за байкеров.

— В больнице? Чего здесь делать сквоттеру, тут все того и гляди рухнет, — Тилль обводит рукой коридор, его лицо пылает от гнева. — Это кто-то из его приспешников, точно тебе говорю, и он следил за нами.

— Приспешников кого? Крумбайна? — я таращусь на Тилля.

— Да, этот человек, наверное, ехал за нами, а потом обогнал и проник сюда первым. Нам нужно схватить его и допросить.

— Тилль, это довольно безумная теория, не находишь?

— Безумные времена — безумные теории, — отвечает он тихо.

Кажется, он успокоился, и я пытаюсь воззвать к его здравому смыслу:

— Если бы это был один из его подручных, тогда он бы убил нас еще, когда мы к дому подходили, — говорю я мягко. — Скорее всего это пациент или врач. Кто-то, кто бывал тут раньше.

— Тогда зачем он заперся там?

— Испугался шума мотоцикла, сейчас все их боятся, — я пожимаю плечами. — Он мог решить, что мы хотим убить его, а ты только подтвердил это своими словами.

— И как нам его достать? — Тилль мрачно смотрит мне в глаза.

— Попробую с ним поговорить и объяснить ситуацию. Иногда это помогает лучше чем угрозы, — я улыбаюсь Тиллю, подхожу вплотную к двери и кричу: — Эй, привет, как вас зовут?

Из-за двери не раздается ни звука, но я продолжаю:

— Извините, что мы нарушили ваш покой! — я пытаюсь снова.- Меня зовут Ката Берг и я раньше служила в полиции, так что вы можете не волноваться на наш счет. Мы хорошие ребята и не желаем никому зла. У нас есть немного еды и воды и если хотите, мы поделимся с вами. Откройте дверь, давайте просто поговорим.

— Да, правильно, давай отдадим наши припасы неизвестно кому, — Тилль крайне недоволен, это видно по его лицу, но я стараюсь не обращать внимания и продолжаю:

— Не бойтесь, мы не причиним вас вреда! Нам нужно кое-что найти в больнице и мы сразу же уйдем. Вы можете выйти оттуда, и я обещаю, мы не станем вас обижать.

— Так он тебе и поверил, — тихо говорит Тилль и отходит на пару шагов. Я прислушиваюсь, надеясь, что человек за дверью ответит, но он молчит.

— Я могу показать вам свои документы. И мой друг тоже. Он вовсе не собирался вас убивать, Тилль перепутал вас с другим человеком. Я обещаю, что никто из нас не тронет вас и пальцем.

Ничего не меняется. Дверь по-прежнему заперта. Мои слова не возымели действие.

— И что теперь? — спрашивает Тилль устало.

— Да ничего, пойдем вниз и начнем искать архив. Будем надеяться он сам выйдет наружу, когда будет готов.

— А если нет?

— Значит, оставим его в покое.

Тилль недовольно кривится и собирается что-то сказать, когда до нас доносится приглушенный рев мотоциклетного двигателя.

—Это банда, они все же нашли нас! — я ощущаю, как сердце холодеет от ужаса. У нас нет оружия и нам никак не справиться с байкерами.

—Это не банда, — Тилль бросается к окну. — Это наш мотоцикл, этот ублюдок выбрался и угнал его!

Я подбегаю к Тиллю и еще успеваю заметить, как по грунтовой дороге уезжает человек одетый во все черное. За его спиной на ремне закреплена винтовка. Его фигура кажется мне смутно знакомой, но с такого расстояния я не могу сказать кто он такой.

— Черт, но как он слез со второго этажа?

— Может там внизу дерево, — Тилль пожимает плечами. — Ты заметила, что у него была винтовка?

— Да, я видела, но это уже не важно, — я ощущаю отчаяние. Теперь нам придется добираться до «Безымянных» пешком или искать другое средство передвижения, а это не так просто в такой глуши.

— Как раз это очень важно, — Тилль поворачивается ко мне, но он стоит против света, и я не могу увидеть выражение его лица.

— Думаешь, он вернется?

— Нет, — он чуть качает головой. — Я не понимаю, почему он не убил нас?

— Нас двое и ему было проще запереться и убежать, чем пытаться в темноте положить двоих. Думаю, он услышал шум двигателя и затаился, ждал пока мы войдем, чтобы выбраться и угнать наш мотоцикл.

— А почему не убил когда мы подходили к дому? Тогда бы не пришлось прыгать со второго этажа, вышел бы через дверь и спокойно уехал. Я видел снайперский прицел на винтовке, так что он бы не промахнулся.

Я смотрю на Тилля и понимаю что он прав. Снайпер мог бы прикончить нас еще, когда мы только вошли в калитку, но не сделал этого — предпочтя довольно опасный побег. И да, какого черта он делал тут, в этом богом забытом месте? Это не может быть простым совпадением, этот человек пришел сюда не случайно, его интересовал…

— Крумбайн, — говорю я вслух.

— Думаешь это он? — Тилль хмурится. — Я очень сомневаюсь, что этот человек ходит куда-то без своей свиты.

— Не то, — я качаю головой, — Это другой парень, и он, как и мы, пришел сюда узнать о Крумбайне.

— Теперь ты у нас чемпион по безумным теориям? — Тилль смотрит на меня, чуть приподняв брови. — Как это вообще возможно? Кто кроме тебя может знать об этом месте и главное, зачем это ему нужно?

В моей голове возникает внезапная догадка:

— Петер, это мог быть он.

— Твой бывший напарник? — Тилль чуть наклоняет голову и проводит ладонью по подбородку. — Но как он тут оказался и почему убежал?

— Возможно, Петер как-то узнал о Стефане, и понимает, что я собираюсь отомстить, но хочет убить Крумбайна сам, — я пожимаю плечами.

— Думаешь это он убил того парня на дороге? — Тилль смотрит мне прямо в глаза.

— Возможно, — киваю я. — А еще возможно он следует за мной еще из Берлина. Петер опытный полицейский и он мог бы сделать это так, что я не заметила.

— Но с чего ты взяла?

— Помнишь «Порше», на лобовом стекле был след от пули? — я гляжу на Тилля, и он кивает. — Я ведь нашла ее у «Кауфланда», и в ней был труп. Водителя убили точным снайперским выстрелом в голову.

— И ты думаешь это тоже сделал твой Петер? — Тилль смотрит с недоверием, и я понимаю его чувства — мои слова звучат как полный бред.

— Это только предположение, у меня нет логического объяснения, но чутье говорит — я права. И знаешь, нам стоит поторопиться. Петер никогда не отступает и если вознамерился убить лидера «Безымянных», то он это сделает.

— Так может, не станем ему мешать? — Тилль чуть улыбается кончиками губ. — Отсюда до аэродрома пару часов езды. Найдем машину на ходу и покинем Германию еще до заката.

— А что если Петер не справится? Или если моя теория полный бред и снайпер обычный вор, который решил угнать наш транспорт? Ты хочешь оставить все как есть? Разве тебе не интересно, почему твоя девушка попала под влияние этого психа Крумбайна?

— Я не хочу об этом говорить, — Тилль отводит глаза.

— Как скажешь, но раз мы уже здесь, я предлагаю поискать документы. А потом решим, что делать дальше.

Тилль мгновение пристально смотрит прямо на меня, а потом опускает взгляд, тяжело вздыхает и кивает головой.

— Да, так мы и поступим.

Архив находится в подвале. Деревянные стеллажи с картонными коробками до самого потолка. Тут темно и пахнет плесенью. Я боюсь, что даже если мы найдем нужные документы, они могут оказаться безвозвратно испорчены влагой и грибком, но попробовать стоит. Тилль просит меня подождать пару минут, уходит и вскоре возвращается с фонариком.

— Надеюсь, он исправен, — Тилль трясет его и нажимает на кнопку. К моему удивлению фонарь включается, и яркий луч света падает на ряды стеллажей.

— Где ты его нашел? — я подхожу к ближнему стеллажу и рассматриваю надписи на коробках. Документы отсортированы по годам и это хорошо — не придется перебирать сотню бумаг чтобы найти нужное.

— Наверху, в будке охранника, — отвечает Тилль и подходит ближе и пробежав глазами надписи спрашивает: — Какой год нам нужен?

Мы находим нужную коробку в дальнем стеллаже. Она волглая на ощупь, картон разбух от влаги и того и гляди рассыплется на части, но нам все же удается вытащить ее наружу и даже поднять на первый этаж, туда где есть дневной свет.

Тилль предлагает разместиться в одном из кабинетов первого этажа, и я соглашаюсь, хотя и неохотно. Мне хочется как можно быстрее покинуть здание, но Тилль прав, за столом нам будет удобнее.

Он выбирает наугад, толкает одну из дверей, и мы попадаем в ярко освещенное помещение, которое в прошлом, судя по всему, служило кабинетом одного из врачей. Здесь есть письменный стол, пара кресел, обрывки занавесок на окне, кушетка за ширмой и даже раковина с умывальником. У стены возвышается металлический шкаф, в таких хранятся лекарства, но сейчас двери нараспашку и внутри зияющая пустота.

Тилль ничуть не церемонясь, водружает коробку на центр стола, сбросив весь хлам на пол. Она заклеена скотчем, но он легко вскрывает влажный картон пальцем и разрывает на части. Внутри листы, упакованные в целлофановые файлы, они разложены по порядку согласно алфавиту и нам не составляет труда найти Крумбайна за пару минут, но вот прочесть, что там написано мы уже не успеваем.

Тилль только начинает доставать документы из файла, когда за спиной раздается сухой щелчок и женский голос говорит:

— Поднять руки, чтобы я их видела. И не вздумайте дергаться - у меня ружье и оно заряжено!

Я бросаю короткий взгляд на Тилля и медленно поднимаю руки, он аккуратно кладет файл с документами на стол и повторяет мой жест.

— Хорошо, а теперь очень медленно повернитесь, хочу видеть ваши сраные лица, прежде чем прикончу вас — поганые байкеры!

На удивление я не ощущаю страха, лишь досаду, что все так быстро закончилось и мне не удалось добраться до Крумбайна. Я поворачиваюсь лицом к двери и встречаюсь взглядом с девушкой, лет двадцати пяти. У нее короткая стрижка ёжиком, пирсинг в носу и яркая татуировка на шее, а еще охотничье ружье, дуло которого направлено прямо на меня. И судя по суровому выражению ее лица у нас нет ни одного шанса.

========== Глава двенадцатая. ==========

Wenn es dunkel wird

Die Seele sich in Lust verirrt

Der Sonne Tod ist mir Vergnügen

Schluck das Schwarz in tiefen Zügen.

***

Девушка переводит взгляд на Тилля и тут происходит странное, она замирает на мгновение, а потом ее лицо вспыхивает, словно к нему подключают мощный прожектор, а губы растягиваются в глупейшей улыбке. Она больше не выглядит зловещей или опасной, правда ружье по прежнему направлено прямо на меня и я не уверена, стоит ли радоваться внезапному спасению или по прежнему ждать быстрой смерти.

— О, мой Бог! — выдыхает она. — Тилль Линдеманн, я не верю своим глазам. Это правда вы?

— Да, — отвечает Тилль.

— Как я счастлива, что вы тут, что вы живы, что все теперь хорошо! — тараторит девушка, не отводя влюбленных глаз от Тилля. — Я обожаю вас и вашу музыку, и все что вы делаете. Вы снились мне недавно, это были такие тяжелые сны, в них было столько боли, смерти и я плакала после пробуждения. Я так боялась, что вы погибли, я постоянно думала об этом. Но теперь я совершенно спокойна. Какая невероятная удача, что мы встретились!

— Я тоже очень рад встрече, но не могли вы в честь этого события опустить оружие, — говорит Тилль мягко. — Я бы не хотел, чтобы вы случайно нажали на курок и убили мою подругу.

— Ах, конечно, — девушка, наконец, отводит ружье и ставит на пол, прислонив его к стене, а я облегченно выдыхаю.

— Большое спасибо, — Тилль чуть улыбается ей и опускает руки, я делаю то же самое. Девушка мгновение смотрит на нас, а потом бросается к Тиллю и заключает его в крепкие объятья, уткнувшись лицом в грудь.

Я ошалело смотрю на Тилля. Он замирает на месте и, кажется, перестает даже дышать, словно девушка опасное насекомое, готовое ужалить стоит только сделать резкое движение. Его лицо как восковая маска, а в глазах ужас. Он поднимает левую руку, неловко похлопывает девушку по спине и выдавливает из себя кривую улыбку. За столько лет Тилль так и не научился принимать поклонение фанатов с легкой непринужденностью матерой рок-звезды. Это кажется мне забавным, и я сдерживаюсь чтобы не улыбнуться.

Я собираюсь спросить девушку кто она такая и что тут забыла, когда в кабинет врывается еще один человек с оружием. Судя по деревянной рукоятке пистолета это девятимиллиметровый «Вальтер компакт», хотя я могу и ошибаться.

— Лили, что ты… — он не договаривает, замирает на пороге и смотрит на нас с яростью, а его глаза увеличенные линзами очков в тонкой металлической оправе, метают гром и молнии.

— Какого черта! — восклицает он. — Лили!

Девушка отстраняется от Тилля и, повернувшись к мужчине, говорит с широкой улыбкой:

— Папа, это Тилль и он жив!

— Здравствуйте, — говорит Тилль, и его улыбка становится чуть естественней.

Мужчина не отвечает на его приветствие, предпочитает вообще не замечать Линдеманна, он смотрит на дочь и судя по всему крайне недоволен происходящим. В моей голове десятки вопросов: Кто эти люди? Что они тут делают? За что девушка хотела нас убить? Что не так с ее отцом и почему он смотрит на Тилля волком? А главное, отпустят ли они нас или все же пристрелят?

Наконец мужчина переводит взгляд на меня и спрашивает с недоверием:

— А вы кто вообще и что тут забыли?

— Ката Берг, — представляюсь я и пытаюсь дружелюбно улыбнуться. — Я из полиции, мы приехали в клинику по одному делу, связанному с бывшим пациентом. — Я указываю на коробку на столе. — Мы ищем кое-какие документы и скоро уедем отсюда, так что не волнуйтесь, от нас не будет никаких неприятностей.

Мужчина глядит на меня с недоверием. Ему лет пятьдесят или чуть больше: короткая стрижка на жестких седеющих волосах, тонкие черты лица, острый нос, но, в общем-то, я могла бы назвать его привлекательным, если бы не ледяной взгляд от которого мороз по коже.

— Полиции больше нет, — говорит он очень тихо и поднимает пистолет. — Ты пытаешься запудрить мне мозги? Вы из банды и приехали в город, чтобы похитить наших женщин?!

— Нет, что вы, мы не имеем никакого отношения к бандам. Я знаю, что официально полиции больше не существует, но это не отменяет тот факт, что я служила там, не так ли? Я охочусь на лидера «Безымянных», он убил моего мужа и…

Я не договариваю, потому что он направляет на меня ствол. Теперь я точно уверена что это «П5 Компакт». Вес семьсот пятьдесят грамм, восемь патронов, длина ствола сто семьдесят миллиметров. Этот малыш значительно уступает по огневой мощи среднеразмерным боевым пистолетом, но с такого расстояния запросто вышибет мне мозги.

— Лили, иди сюда! — командует мужчина, но девушка не подчиняется, продолжает стоять вплотную к Тиллю, только руки убрала в карманы и на лице упрямое выражение. Теперь мне кажется, что я сильно ошиблась с ее возрастом — ей нет и двадцати.

— Папа, немедленно опусти оружие, — говорит она. — Это Тилль Линдеманн, неужели ты не видишь?! Он не может быть из банды! Он хороший!

Я замечаю, как напрягается лицо Тилля. Наивности этой девушки можно только позавидовать. Верить, что Линдеманн святой, лишь на том основании, что ты влюблена в него может только последняя дура.

— Я знаю, кто вы, — мужчина смотрит на Тилля, и чуть помедлив, все же опускает пистолет, но не убирает его. — Моя дочь обожает вашу безумную музыку, но вы приехали сюда на мотоцикле, а на них ездят только чертовы банды. Потому если вы не найдете достойного объяснения вашему появлению тут, то клянусь, я пристрелю вас и моя рука не дрогнет!

Я второй раз за последние десять минут облегченно выдыхаю и кратко рассказываю мужчине нашу историю. К тому моменту, когда я дохожу до снайпера, который угнал наш мотоцикл, мужчина заметно расслабляется и убирает оружие в набедренную кобуру. Он поверил и это моя маленькая победа. Во время моего рассказа Тилль молча стоит рядом и не перебивает меня, а Лили продолжает прижиматься к нему как слепой котенок, и судя по его позе, сам он не в восторге от такой близости.

— Да, я видел этого хромого парня с винтовкой, — говорит мужчина, когда я заканчиваю рассказ. — Он приехал сюда на фургоне, оставил его неподалеку от фермы и пошел пешком. Мы думали схватить его, когда он вернётся назад, но он уехал на вашем байке и мы не успели его перехватить.

Он снова смотрит на дочь с недовольством. Та разве что на шее у Тилля не повисла — прильнула всем телом, не обращая внимания ни на кого. Типичная группиз, таких девочек всегда полно на рок-концертах и не только у Тилля.

— Лили, оставь его в покое! — говорит отец — Не видишь, они устали и им нужен отдых!

Лили глупо хихикает, смотрит на Тилля и все же отходит к отцу.

— Хромого? — переспрашиваю я. — Снайпер был хромой?

— Да, заметно припадал на левую ногу.

— Петер хромал? — спрашивает Тилль и смотрит на меня.

— Нет, никогда, — я озадачена словами мужчины, если снайпер и правда хромой, то возможно я ошиблась и мой бывший напарник тут не при чем.

— Вы знаете этого парня с винтовкой? — спрашивает отец Лили, переводя взгляд с меня на Тилля.

— Я думала что знаю, но теперь сомневаюсь, — отвечаю я рассеяно. — Вы сказали фургон? Можете показать его нам?

— Конечно, могу, — соглашается мужчина. — Нам все рано идти в ту сторону, так что заодно и посмотрите ваш фургон.

— Идти? — Тилль напрягается. — Мы не собирались никуда с вами идти, нам нужно ехать дальше.

Я вижу явный испуг на лице Лили. Похоже, она не готова так быстро расстаться со своим кумиром.

— О, нет, это исключено, — мужчина качает головой, и лицо его дочери расслабляется. — Сначала вам нужно поговорить с нашим доктором. Юрген работал в этой больнице с самого открытия, и он знает вашего Крумбайна лично.

— Да, доктор Хиршбигель был лучшим другом убитого профессора Вашке, — встревает в разговор Лили. — Он мне рассказывал ту жуткую историю.

— Давид Вашке, — объясняю я Тиллю. — Лечащий врач Крумбайна, тот, кого он убил и … ну, в общем, ты понял.

— Да, он трахнул профессора Вашке, — говорит Лили, ничуть не смущаясь. — А потом задушил. Все местные знают эту страшилку.

— Лили! — одергивает ее отец, а потом обращается к нам: — Идемте, здесь вам нечего делать. Больница давно заброшена и вряд ли вы найдете тут что-то интересное. Если вы хотите узнать всю правду, то без Юргена не обойтись.

— Хорошо, — соглашается Тилль и, указав на файл на столе добавляет: — И все же я возьму это с собой, если вы не против.

— Да ради Бога, герр Линдеманн, — отвечает отец Лили и впервые со своего появления искренне улыбается, от чего на чисто выбритых щеках появляются очаровательные ямочки, совсем такие же, как у его дочери.

«Человек с такой улыбкой не может быть засранцем, Ката», — произносит голос Стефана в моей голове, и я сдерживаю глупую усмешку. Я рада, что Стефан вернулся, мне его не хватало, пускай это всего лишь отзвуки моего безумия, но с ним мне спокойнее.

Тилль забирает файл с документами и мы, к моей несказанной радости, вчетвером покидаем здание больницы.

После полумрака больничных коридоров яркое солнце ослепляет меня, и я чуть сбавляю скорость и прикрываю глаза рукой. На улице стало еще жарче, не меньше тридцати градусов. Я взмокла от пота, рубашка прилипла к спине и мне невыносимо хочется принять прохладный душ, но не стоит сейчас мечтать о подобной роскоши.

— Что с вашей рукой? — спрашивает отец Лили. Он идет рядом, словно боится что я убегу, стоит оставить меня одну.

— Попала под колеса мотоцикла, — говорю я. — Я говорила вам, байкеры пытались меня убить.

— Перелом? — уточняет он проигнорировав мои последние слова.

— Вывих плеча. А еще серьезный ушиб тут, — я кладу ладонь левой руки на ребра. — Так что пока от меня мало толку. Я бы даже стрелять не смогла, будь у нас оружие.

— И как же вы собираетесь убить этого Крумбайна без оружия? — спрашивает отец Лили, когда мы выходим за ворота. Он идет справа от меня, и я могу, как следует разглядеть его лицо.

Я уверена, что в молодости он был чрезвычайно хорош собой. Темные волосы, густые брови, четко очерченные скулы, волевой подбородок и глаза необычного желтовато-зеленого цвета, как у хищной кошки.

— Думала решить на месте, — отвечаю я и усмехаюсь.

— Юрген посмотрит вашу руку, у нас есть лекарства и кое-какое медицинское оборудование. Так что возможно мы сможет ускорить ваше выздоровление.

— Было бы прекрасно, герр… простите, вы ведь так и не представились.

— Мартин Беннет, и меня можно звать по имени, — представляется он и, кивая на Лили добавляет. — Как вы наверное уже поняли, я её отец.

Его дочь идет рядом с Тиллем, впереди нас. Она снова так близко, что их руки время от времени соприкасаются. Лили что-то оживленно ему рассказывает приглушенным голосом, а он делает вид, будто заинтересован разговором — изредка кивает головой и даже улыбается.

Заметив мой взгляд, Мартин говорит:

— Она от него без ума с самого детства, ни одного концерта не пропустила и наизусть все стихи знает. И честно говоря, я не понимаю этого нездорового увлечения, — он смотрит на меня задумчиво, а потом продолжает, понизив голос: — Вы вообще слышали его музыку? Это же безумие какое-то. Заигрывания со смертью, сексом, темой Бога, порнография, гомосексуализм, жестокость. Это недопустимо! Своими песнями и клипами он развращает впечатлительных девочек, таких как Лили. Его стихи темные, мрачные и в них невероятная сила. Слова как яд, он отравляет все вокруг. Искусство должно нести добро, учить любви и всепрощению. А он выплескивает на бумагу свои самые мрачные фантазии. Он как Га́мельнский крысолов уводит детей и превращает в армию своих безмозглых фанатов. Я был уверен что Линдеманн вступил в какую-нибудь банду, чтобы насиловать женщин и напиваться до беспамятства.

— Он мой любовник и мне неприятно все это слушать, — говорю я холодно. Мартин меняется в лице и умолкает.

Я нагоняю Тилля и беру его за руку. Он тут же чуть сжимает мою ладонь, кажется, ему не помешает поддержка. Лили заметив это, бросает на меня взгляд полный ненависти, но вслух ничего не произносит. Зато выражение ее лица словно говорит: « Это нечестно! Почему она, ведь эта женщина в два раза меня старше?!»

Теперь я могу слышать их разговор — Лили волнует судьба других участников группы.

— Они ведь в порядке? — спрашивает она и с тревогой заглядывает Тиллю в глаза.

Тилль некоторое время молчит, а я начинаю подозревать неладное. Раньше он говорил только о Круспе, и я не догадалась спросить про остальных, возможно все они погибли и ему больно вспоминать. Но к моему удивлению Тилль чуть улыбается Лили и говорит:

— Я точно знаю о четверых, — он закусывает губу и продолжает: — А с Оливером, мы потеряли связь почти сразу после убийства канцлера. Он в это время отдыхал в Южной Азии, катался на серфе у берегов Филиппин, а после собирался посетить какой-то ретрит. Медитация в потоке, или что-то такое. Оливер это любит.

— Випассана, все знают его любовь к медитациям и поискам духовности, — тут же кивает Лили и удивлена ее осведомленностью.

Сама я плохо помню Оливера Риделя. Высокий симпатичный парень с мудрым взглядом. Басист и автор одной из лучших баллад «Seemann» пожалуй, это все что смогу о нем сказать. Наверное, Стефан знал больше, он всегда подробно изучал биографии всех музыкантов, чье творчество любил.

— Да, наверное, — Тилль ничуть не удивлен осведомленностью Лили. — Так вот, он был где-то в районе острова Борокай, когда все случилось. Никто из нас не знает, что происходит в Азии и где Олли сейчас, но все мы надеемся, что с ним все хорошо.

— Может, на Филиппинах нет байкеров и Олли там даже лучше? — с надеждой в голосе предполагает Лили, но Тилль в ответ лишь пожимает плечами. Мы все живем в аду, и сейчас мало кто способен тешить себя напрасными надеждами, разве что наивная влюбленная дурочка.

Грунтовая дорога заканчивается. Мы останавливаемся у развилки. Налево шоссе выходит из города — мы приехали оттуда, а направо петляющая дорога огибает какое-то старое здание, и скрывается в его тени. Я смотрю туда и вижу вдали, в зыбком полуденном мареве, шпиль церкви, с тонким золотым крестом на макушке.

Нас нагоняет Мартин и говорит, указывая в сторону полуразрушенного строения:

— Фургон стоит за старой фермой. Если все еще хотите на него посмотреть, то нам туда.

— Да, идем! — я уверенно шагаю в нужном направлении и Тилль чуть помедлив, следует за мной.

Ферма представляет из себя одноэтажное здание почерневшее от недавнего пожара. Перед ней просторная площадка поросшая молодой травой. В траве что-то лежит, я присматриваюсь и мне кажется что это ворох одежды, хотя подобное предположение и отдает безумием.

Нас нагоняет Лили, заметив мой взгляд она беззаботно говорит:

— Это шмотки убитых. Здесь казнили людей.

Я вздрагиваю и пристально смотрю на нее и с ужасом замечаю, что она улыбается.

— В каком смысле — казнили? — уточняю я, осторожно и девушка охотно рассказывает.

Когда байкеры впервые напали на город, жители вступили в схватку. В городке было много охотников и бывших военных, никто из них не пожелал подчиниться власти обдолбанных отморозков. Нападение отбили, но байкеры вернулись. Во второй раз их стало больше и они с легкостью захватили всех несогласных, а потом прилюдно казнили мужчин прямо тут, во дворе старой фермы. А женщин увезли с собой.

— Они сожгли их живьем, — говорит Лили и очень странно улыбается.- И пока те горели, насиловали их жен и дочерей.

Я с трудом сглатываю слюну и стараюсь держать себя в руках. От подобных историй у меня запросто срывает крышу, и я могу натворить глупостей.

— Они и мою маму увезли, — говорит Лили и в ее голосе нет ни тени сожаления. Я оглядываюсь на Мартина, но он смотрит куда-то в сторону и похоже не готов прямо сейчас объяснить происходящее.

— Фургон, — говорит Тилль, и я отворачиваюсь от отца Лили и смотрю вперед.

В тени высокого вяза стоит старенький «Фольксваген транспортер» стального цвета. Неприметная машина, такие покупают для работы или для путешествий с семьей, и мне немного странно думать о нем, как о машине Петера. Мой напарник любил мощные спортивные тачки, и я с трудом могу представить его за рулем этого старичка.

Мы подходим ближе и останавливаемся. Я пытаюсь заглянуть внутрь, но все стекла покрыты тонировкой и мне ничего не видно. Тилль направляется к водительской двери и дергает за ручку.

— Закрыто, — говорит он.

— Попробуй с другой стороны, — предлагаю я, хотя почти наверняка знаю — ничего не выйдет. Петер аккуратист, он бы никогда не позволил себе уйти и оставить машину открытой. Черезминуту я получаю подтверждение — пассажирская дверь тоже заперта.

— Черт, нам надо открыть ее, — говорю я, и в этот момент отец Лили поднимает с земли камень и со всего маха ударяет по стеклу водительской двери. Раздается хруст и стекло проваливается внутрь. Я удивленно смотрю на него.

— Это самый быстрый способ, — говорит он равнодушно, я не могу с ним не согласится.

Изнутри фургон выглядит намного лучше, чем снаружи. Это настоящий дом на колесах нашпигованный техническими новинками. Внутри идеальный порядок. Тут есть все необходимое: спальное место, небольшая кухня, рабочий стол с мягким креслом и даже импровизированный шкаф, в котором я нахожу несколько мужских футболок и брюк, а так же пару комплектов нижнего белья. Я вынимаю верхнюю футболку и нюхаю ее. Этот запах ни с чем не спутать. Свежесть цитрусов, пряная нотка тмина и аниса и теплый аромат дубового мха нагретого на солнце.

— Ты что такое делаешь? — Тилль забрался в фургон и сейчас смотрит на меня с изумлением.

— Solo Loewe, — говорю я и убираю футболку обратно на полку.

— Что?! — Тилль хмурится, я вижу, как из-за его спины выглядывает Лили. Она, похоже, преследует его по пятам.

— Туалетная вода, — объясняю я. — Петер очень ее любит, и никогда не вышел бы из дома, не надушившись любимым ароматом. Все его вещи пахнут одинаково.

— О, я понял, — Тилль кивает. — Прости, я не знал, что вы были настолько близки с напарником.

— Не в этом смысле. Он заменил мне отца, — говорю я.

Тилль отводит взгляд и мне кажется, он не поверил мне.

— Смотрите, какая забавная палка, — говорит Лили и указывает на пол.

Я наклоняюсь и обнаруживаю под рабочим столом деревянную трость с изящной ручкой в виде головы дракона. Я вытаскиваю ее на свет и разглядываю с интересом. Видно, что ей пользовались и не раз. Мартин не солгал насчет хромоты. За то время что мы не общались с Петером, что-то случилось и это изменило его настолько, что он начал убивать людей без разбора. Порывшись в бардачке, я нахожу фотографию, аккуратно завернутую в пластиковый файл. Я хорошо ее знаю — она украшала рабочий стол Петера. На ней его жена и дочь.

— А кто это такие? — спрашивает Лили.

— Не важно, — я убираю фотографию в рюкзак. Если мы когда-то увидимся с Петером, то отдам ему фото. Я обхожу, Лили и выбираюсь на воздух.

— Здесь все понятно, можно идти дальше, — говорю я.

— Давно пора, — отзывается Мартин, — наши люди наверняка уже начали беспокоиться.

— А много у вас людей? — уточняю я. Из фургона выбирается Тилль, за ним Лили.

— Нас осталось шестеро, — говорит Мартин. — Остальные погибли. Но есть и другие: в Берлине, Хеннингсдорфе, Бернау, Торгау и южнее. Я сам не знаю, но по слухам на севере людей еще больше.

— О чем это вы? — Тилль подходит ближе.

— Сопротивление, — Мартин чуть улыбается. — Те, кто остался в живых и не готов сдаваться. Подпольные ячейки. Нас много по всей Германии. Пока мы затаились и собираемся с силами, но когда будем готовы, то объединимся и нападем.

— Но как вы общаетесь между собой? — спрашиваю я. — Ведь сотовой связи больше нет.

— Радиоканал и профессиональные рации. Я ведь бывший военный, — Мартин пристально смотрит мне в глаза. — У каждой группы есть радиоточка. Было непросто все это организовать, но в конечном итоге мы получили то, что хотели — безопасную коммуникацию.

— Мне казалось, что рации имеют ограничение по расстоянию, — говорит Тилль и Мартин кивает, не отводя от меня взгляда.

— Да, пятьдесят километров это их максимум, но у нас кругом свои люди и по цепочке мы можем передать информацию в любую точку страны, где есть партизанские отряды.

— И много потребуется времени, чтобы всех мобилизовать? — мне в голову пришла довольно безумная мысль, но я не спешу ее озвучивать.

— Дней пять, — может чуть меньше. — Но это если задействовать все группы, а ближайшие можно собрать за пару дней. Но только чтобы они пошли за вами, вам надо быть очень убедительной. Меня вы убедили, так что у вас есть все шансы стать нашим лидером.

Я усмехаюсь. Этот человек понял меня без слов.

— Пап, ты что, хочешь пойти с ними? — Лили выглядит взволнованной.

— Мне показалось фрау Берг хочет именно этого, не так ли? — он улыбается мне. — Насколько я понял ваш Крумбайн и есть сосредоточение всего этого безумия, и пока он жив, надежды на спасение нет ни у кого.

— Да, я согласна! — она хватает Тилля за руку и начинает трясти ее. — Возьмите нас с собой, мы сможем вам помочь. Доктор Хиршбигель будет очень рад, да и Йонас тоже. Я тоже не стану обузой. Папа научил меня стрелять, освежевать и разделывать туши.

— Очень надеюсь, что разделывать никого не придется, — Тилль осторожно высвобождает руку и подходит ко мне. — Но идея мне нравится. Потому что вдвоем нам будет очень непросто прорваться к главарю «Безымянных», особенно в свете последних событий.

— Вы считаете, что он не человек? — спрашивает Мартин и когда Тилль пожимает плечами, говорит то, от чего мне становится не по себе: — Я тоже так считаю.

— Давайте не будем делать поспешных выводов, Мартин, — говорю я холодно. — Позвольте нам для начала поговорить с вашим доктором.

— Конечно, фрау Берг, именно это я и предлагал вам с самого начала. Идемте, до бункера осталось не больше километра, — он разворачивается и направляется по дороге в сторону церкви, а мы идем следом.

Я снова замечаю, что Лили продолжает ластиться к Тиллю и мне очень хочется стукнуть ее хорошенько, но я не делаю этого. Ревность глупа и бессмысленна, особенно сейчас.

— Вы сказали — «бункер»? — переспрашивает Тилль. — Но откуда он здесь?

— Сейчас сами все увидите, — отвечает Мартин не оборачиваясь.

========== Глава тринадцатая. ==========

Schließ mich in dein Gebet ein

bevor der wind noch kälter weht

***

Мартин останавливается напротив церкви и смотрит на нас с Тиллем. За его спиной виднеется сильно обгоревший остов дома, к которому ведет усыпанная мусором дорожка. Цветник вытоптан, кусты, растущие вдоль дома, почернели от пожара, и лишь плодовые деревья зеленеют у забора. Я пытаюсь представить каким прекрасным был этот дом до того как его разрушил пожар, но у меня ничего не получается. Церковь же кажется нетронутой, по крайней мере снаружи, только двор выглядит странно — вместо газона перекопанная земля, словно оставшиеся жители решили разбить тут огород.

— Вы живёте в церкви? — спрашиваю я.

— Нет, — Мартин качает головой, улыбается и, указав на обгоревший дом говорит: — Мы живем здесь.

— Шутите? — я смотрю на него с недовольством.

— Ничуть! То, что вы видите — декорация. Этот дом принадлежал одному из богатейших жителей нашего города. Он жил напротив храма, но был последователем другой религии — сайентологии. Под его домом выстроен огромный бункер на случай ядерной войны.

Я удивленно переглядываюсь с Тиллем, мне все еще кажется, что Мартин издевается надо мной, но Лили заметив мой взгляд, подтверждает слова отца:

— Да, он не врет. А сам хозяин давно помер, его убили в первое нападение и он даже не успел спуститься в свое убежище. Его застрелили байкеры. Мы похоронили его там, — она указывает на церковь, и тут я понимаю, что никакой это не огород, а самое настоящее кладбище и мне становится не по себе.

— Вам придется некоторое время подождать здесь, — говорит Мартин и виновато улыбается, — мне нужно предупредить всех о вашем приходе. Йонас у нас парень нервный, еще не дай бог примет вас за врагов и пальнет из ружья.

С этими словами Мартин обходит забор обгоревшего дома и скрывается в узком проходе. Я с любопытством смотрю ему вслед.

— Мне казалось, он сказал, что вы живете в самом доме, — говорю я и смотрю на Лили.

Сейчас, при ярком освещении я вижу, насколько она похожа на своего отца. Девчонка чертовски хороша, а юность только добавляет ей баллов. Мешковатая одежда не может скрыть ее пышной груди, стройных ног и тонкой изящной шеи, увитой сложным орнаментом цветной татуировки.

— Вход с другой стороны, — объясняет Лили, и к моему удивлению добавляет: — Я лучше пойду с папой, а вы никуда не уходите, хорошо?

Она смотрит на Тилля и тот кивает. Лили убегает вслед за отцом, и мы остаемся вдвоем. Неужели ей хватило силы воли уйти и оставить своего кумира наедине со мной? Тилль молча смотрит на дом, но заметив мой взгляд, отворачивается, и некоторое время с задумчивым видом разглядывает траву под ногами. Я уже знаю его достаточно, чтобы понять, что он хочет сказать мне что-то важное, но не может подобрать нужных слов.

— Прости, что втянула тебя в это, — говорю я, и он поднимает взгляд и пристально смотрит мне в глаза. — Это девчонка тебя уже, наверное, достала?

— В общем-то, она забавная, — он чуть улыбается, а потом спрашивает: — Думаешь, мы можем доверять этим людям?

Вынув из кармана мятую пачку сигарет, Тилль сначала предлагает мне, но я отказываюсь. Тогда он достает одну и закуривает.

— А разве у нас есть выбор? — отвечаю я, чуть подумав.

— Можно вернуться к фургону и уехать, — он делает глубокую затяжку и, закинув голову, выпускает дым вверх, но ветер все равно доносит до меня его горьковатый запах.

Я раздумываю над его словами. Без ключей завести фургон будет не так просто, но мне кажется, что справлюсь с этой задачей. Машина старая и в ней нет никакой электроники, но только какой в этом смысл? Если Мартин не солгал, и его люди помогут нам, то шансов на победу у нас будет многим больше.

— Даже если мы уедем прямо сейчас и отправимся в логово «Безымянных», то без оружия будет довольно сложно подобраться к Крумбайну, нас завалят еще на подходе.

— Главное, чтобы эти ребята, — Тилль указывает тлеющей сигаретой на обгорелый дом, — не захотели прикончить нас еще раньше.

— Если бы они хотели убить нас, то давно сделали бы это, — говорю я, и Тилль согласно кивает.

Он снова глубоко затягивается и чуть помолчав, задает вопрос, который ставит меня в тупик.

— Но ведь есть и еще одна опасность. Твой бывший напарник. Что мы будем делать, если Петер вернется?

— В каком смысле вернется? Зачем ему это?

— За информацией, или чтобы убить нас.

Я смотрю на Тилля в изумлении, и он объясняет:

— Этот человек угнал наш байк, а еще он ведет себя очень странно, и я боюсь, что у него не все в порядке с головой. Сейчас он не тронул нас, но кто знает, что будет дальше. И если он нападет, я бы хотел понимать что ты сможешь постоять за себя и не позволишь ему причинить тебе вред.

— Не нападет, я знаю Петера, и он не станет делать ничего такого, — отвечаю я, хотя глубоко в душе понимаю — Тилль прав и мне следует подумать о такой возможности.

Он собирается что-то возразить, но из-за дома появляется Лили и зовет нас с собой. Тилль делает последнюю затяжку, бросает окурок на землю, тушит его носком ботинка, а потом идет в узкий проход между заборами. Я направляюсь следом.

На заднем дворе, рядом с кустами смородины, стоит неприметный сарайчик, грубо сколоченный из досок. Рядом с ним на земле валяются несколько садовых инструментов и перевернутая металлическая тачка. Сам двор наглухо зарос сорняками, но к сарайчику ведет бетонная дорожка. Лили уверенно направляется туда и останавливается прямо у входа.

Дверь в сарай открыта, я заглядываю внутрь, но не вижу ничего интересного. У дальней стены грудой свалены какие-то лопаты и мотыги, и вряд ли там найдется что-то полезное для нас.

— Там есть люк, — говорит Лили и смело шагает в темноту, нам с Тиллем не остается ничего другого, как последовать за ней.

В бункер ведут каменные ступени, первый пролет совсем не освещен и нам приходится идти наощупь, но как только лестница делает поворот, где-то под потолком вспыхивает одинокая лампочка.

— Умный свет - реагирует на движение, — говорит Лили, бодро перепрыгивая со ступени на ступеньку. — Этот Рудольф — сектант, был козлом, но бункер у него зачетный. Круто, что папа смог его взломать, а то мы бы тоже давно подохли. Сраные банды постоянно приезжают в город, уже не знаю, чего они тут забыли.

— Им нужны рабы, — отвечает Тилль. — Но теперь найти их становится все сложнее. Люди стали осторожнее.

Тилль идет следом за мной и его голос эхом отражается от сводов металлического потолка, словно он говорит через микрофон.

— Ох, если бы я поймала кого-то из банды, я бы лично вырезала ему сердце перочинным ножом и затолкнула бы его прямо в глотку! Жаль, папа не позволяет мне сделать это!

Мне немного не по себе от ее жестокости, но возможно это лишь защитная реакция на происходящее и мне не следует воспринимать слова Лили всерьез. Хотя я все еще помню, как она чуть не пристрелила меня из ружья.

— Там в больнице, ты решила, что мы тоже байкеры? — спрашиваю я.

Лестница делает еще один поворот и все больше и больше углубляется под землю.

— Да, — Лили оборачивается и бросает на меня короткий взгляд. — Хотела вас прикончить. Если бы я сразу поняла что ты женщина, то не пошла бы за вами. Но в этой ужасной одежде ты похожа на тощего парня. Ты ведь знаешь, что она явно тебе велика?

Я усмехаюсь, но ничего ей не отвечаю. Тактичность явно не её конек.

— А как вы нас увидели, ведь отсюда до поворота к психушке довольно далеко, а в город мы не заезжали? — спрашивает Тилль.

— О, это просто. У старой фермы всегда дежурит часовой. Сегодня была моя очередь. Я как только вас увидела сразу пошла следом, решила пристрелить сразу троих — вас и того урода с винтовкой. Он конечно не байкер, но лучше перестраховаться, — Лили снова оборачивается и улыбается нам так, словно только что не говорила о том, что собиралась нас прикончить. — Но папа просек фишку, и пошел следом. Видимо он отслеживает мои перемещения с помощью датчика, установленного в рации.

Еще один поворот и мы оказывается в небольшом коридорчике заканчивающимся тяжелой металлической дверью без каких-либо ручек или замков на ней. Лили останавливается у двери и обернувшись к нам говорит:

— Вот и пришли. Вы только не пугайтесь, все это выглядит как из фильмов ужасов, особенно в первом коридоре. Дальше будет уютнее.

Я с интересом оглядываюсь по сторонам. Это напоминает мне туннель, ведущий в наш Замок. Каменные стены, скользкие ступени и запах сырого подвала, но есть и отличия. Судя по потолку и полу, облицованному листовым металлом, люминесцентным светильникам, загорающимся при нашем приближении и этой двери, которая явно управляется с помощью электричества, все это сделали не так давно — максимум лет пять назад.

Лили подходит к стене и проводит по ней рукой и прямо под ее ладонью загорается сенсорная электронная панель. Она быстро набирает какой-то пароль, после чего слышится металлический лязг: дверь с тихим шипением отъезжает в сторону и скрывается в стене.

— Добро пожаловать в наш дом, — говорит Лили с наигранным пафосом в голосе. — Это большая честь принимать у себя самого Тилля Линдеманна.

Тилль лишь криво усмехается и шагает внутрь бункера. Лили тут же идет за ним и мне на мгновение чудится, что сейчас дверь захлопнется, и останусь здесь одна, но ничего такого не происходит. Я спокойно прохожу внутрь и успеваю пройти пару шагов, прежде чем дверь за моей спиной с лязгом закрывается, отрезая меня от внешнего мира. Я никогда не страдала клаустрофобией, но против воли по спине пробегает холодок.

Теперь я понимаю, о чем говорила Лили, когда предупреждала не пугаться. Мало того, что за дверью очень холодно, как в морозилке, так бункер еще и выглядит зловеще. Бетонные стены, выкрашенные белой краской, ряды люминесцентных светильников под потолком, пол, покрытый стальной решеткой и пучки толстых проводов, закрепленные на стене на уровне моей головы. А еще, через каждые пару шагов, вдоль стены размещены какие-то металлические коробки, размером с небольшой барный холодильник, издающие низкий гул.

— Это генераторы, — перекрикивая шум, объясняет Лили. — И какие-то еще приборы, я в этом не понимаю.

Она ускоряется, и мы с Тиллем следуем ее примеру. Коридор вскоре делает поворот и выводит нас к еще одной двери, такой же, как предыдущая. Лили снова вводит пароль, и через пару секунд мы втроем переступаем порог жилой зоны бункера, ставшего домом для ополчения этого городка.

Я ожидала увидеть что угодно, но только не это. Бункер в его жилой части похож на самый обычный коттедж. Мы стоим посреди просторной комнаты, которую я могла бы смело назвать уютной. На полу мягкий ковер, стены обшиты деревом и украшены довольно неплохими репродукциями картин. За счёт множества светильников, расположенных повсюду, помещение словно купается в солнечном свете, хотя разумеется это лишь иллюзия. У стены справа: диван и четыре кожаных кресла, торшер, журнальный столик, книжные полки. Напротив большой телевизор, вмонтированный в стенную нишу и еще пара кресел перед ним. Здесь приятно пахнет живыми цветами, хотя я понятия не имею, что может источать подобный аромат. Возможно это химический ароматизатор, но очень хороший, потому что никаких резких ноток в аромате я не ощущаю. Единственное, что отличает бункер от любого другого жилища наверху, так это отсутствие окон, огромная вытяжка и высокие арочные своды потолка.

— Это гостиная, — говорит Лили, — а там дальше: кухня, столовая, ванная с туалетом, несколько спален, спортзал и кладовка.

Дверь в конце помещения открывается, и я вижу незнакомого полного мужчину со светлыми густыми вьющимися волосами и мясистым носом на невзрачном лице.

— Доктор Юрген Хиршбигель, — представляет его Лили и спрашивает, обращаясь к нему: — А где папа?

— Сейчас придет, — отзывается доктор. — Здравствуйте, друзья. Мне сказали вы приехали издалека, чтобы разузнать всю правду о Карле Крумбайне?

— Да, все верно, — отвечает Тилль.

— Замечательно, я очень рад буду вам помочь, — Юрген указывает на диван. — Давайте присядем и поговорим, а наша милая Лили принесет всем чая.

Голос у него мягкий как бархат и я сразу же против воли проникаюсь к нему расположением. Лили же, кажется, недовольна новым поручением, она бросает взгляд на Тилля, но он этого не замечает, внимательно разглядывая доктора.

— Ладно, — соглашается, наконец, она и уходит.

Мы размещаемся на диване: доктор в центре, мы с Тиллем по краям. Я пытаюсь определить возраст Хиршбигеля, но это не так просто. У него гладкое лицо, почти без морщин, но при этом в волосах полно седины и глаза усталые и мудрые, как бывает у стариков.

— Лили хорошая девочка, — говорит он приглушенным голосом. — Но после того как ее маму убили, она сильно изменилась. Психотравма привела к интимно-личностным последствиям на биологическом уровне.

— Вы психиатр? — спрашиваю я.

— О, нет! — он улыбается и качает головой. — Я — физиотерапевт. Психиатром был мой покойный друг Давид Вешке, и как я понимаю, вы хотите знать именно о нем, не так ли?

— Если это возможно, — я переглядываюсь с Тиллем, тот согласно кивает и добавляет:

— Нам необходимо узнать все, что касается Карла Крумбайна и его диагноза. Дело в том, что ходят слухи… — Тилль умолкает, подбирая нужные слова, но доктор, кажется, итак все понял.

— Говорят что он Антихрист, вы об этом? — Тилль кивает. — Это для меня не новость. Сам Карл считал себя сыном Сатаны и да, у него имелись некоторые странности, которые невозможно было объяснить с помощью науки.

— Это вы о чем? — Тилль хмурится.

— На него не действовали препараты. Мы давали пациентам нейролептики, они снижают психомоторное возбуждение и двигательное беспокойство. Крумбайн тоже принимал их, но они не производили на него должного эффекта. Хотя Давид и не верил в это, уверял, что я ошибаюсь и выдаю желаемое за действительное.

— А с чего вы взяли, что они не действовали? Вы проводили анализы? — спрашиваю я.

— Нет, что вы. Мне бы не позволили. Но я видел его глаза. Они оставались ясными, как у младенца. Если бы не это, то я бы и не догадался. Карл обладал настоящий актерским мастерством. У него было диссоциа́льное расстройство личности, а люди с таким диагнозом прекрасные имитаторы. Сами они почти ничего не испытывают: ни чувства вины, ни сожаления, ни любви, но зато умеют копировать реакции других людей.

— Значит он все же псих, а вовсе не Антихрист, — я смотрю на Тилля, но доктор Хиршбигель мягко говорит:

— Может он и не был Антихристом, но у него определенно имелись скрытые таланты, — я поворачиваюсь к нему, и доктор с улыбкой добавляет. — Мартин сказал мне, что теперь этот парень получил власть и заправляет этими проклятыми бандитами, так вот, я даже не удивлен. Все к этому и шло.

— Что за таланты? — уточняет Тилль.

Доктор сцепляет пальцы в замок, кладет на колени, некоторое время молча разглядывает их, а потом говорит, не поднимая головы:

— Он знал все наши самые сокровенные тайны. Грязные секреты, непотребные желания плоти, то, что прячут даже от самих себя. Он искушал всех нас, как истинный Сатана. Карл умел увлечь любого. Давид умер лишь потому, что позволил этому человеку стать для него чем-то большим, чем пациент.

Он умолкает, расцепляет пальцы и откидывается на спинку дивана. Мы с Тиллем ждем продолжения, но доктор молчит, и тогда я спрашиваю:

— Я не понимаю, в каком смысле чем-то большим?

— Давид был скрытым геем, — отвечает доктор и поворачивается ко мне. Глаза у него светло-серые и вокруг зрачка странные темные точки, словно спутники, вокруг планеты.

— Вы хотите сказать, он вступал с пациентом в интимные отношения? — уточняю я, но доктор отрицательно качает головой и снова мягко улыбается.

— Не вступал, но в глубине души хотел этого. Вы видели Крумбайна? — он смотрит на меня.

— Нет, никогда, — я пытаюсь поймать взгляд Тилля, но он с деланным вниманием разглядывает собственные пальцы, сложенные на коленях.

— Тогда, я должен объяснить, — Хиршбигель понимающе кивает. — Парень — красавчик: смазливое личико, чувственные губы, глаза как два бездонных озера. Ангельская внешность, за которой скрывается демоническая сущность. Давид влюбился в Карла и позволил тому манипулировать собой. Крумбайн с легкостью использовал Давида, а в благодарность создавал иллюзию взаимности. Если вы взглянете на записи профессора, то наверняка найдете там душещипательную историю нашего психопата. Бедный мальчик, которого злобный приёмный отец пытался избавить от гомосексуальности с помощью ремня и молитвы. Только все это чушь собачья! Крумбайн вовсе не гей. У него не может быть чувств ни к кому, независимо от пола. Только вот Давид хотел верить в обратное и считал, что для исцеления мальчику требуется любовь.

— Но постойте, Крумбайн ведь изнасиловал профессора Вешке — говорю я. — Разве это не подтверждает его гомосексуальные наклонности?

— О нет, — доктор Хиршбигель снова печально улыбается. — Это подтверждает лишь то, что он насмехался над чувствами Давида. Карл вовсе не свою половую потребность удовлетворял, ему нужно было почувствовать власть. Обычно изнасилование выступает для насильника как попытка, в основном бессознательная, компенсации индивидуально-психологических дефектов личности в преступном поведении. Но Карл Крумбайн ничего не делал бессознательно, уж поверьте мне. Он лишь воплотил в жизнь тайные фантазии Давида, вот что я считаю.

Я переглядываюсь с Тиллем и, судя по выражению лица, ему теория доктора Хиршбигеля тоже кажется странной. Я хочу задать еще несколько вопросов, но не успеваю. Возвращается Лили с подносом, а за ней в гостиную входит ее отец, и незнакомый рыжеволосый парень лет восемнадцати. Одет он слишком торжественно: в белоснежную рубашку с галстуком и черные брюки. Парень бросает на меня равнодушный взгляд, а потом замечает Тилля и по его лицу пробегает тень, но он быстро берет себя в руки и дружелюбно улыбается.

— Привет, я Йонас Шварц, — говорит он. — Добро пожаловать.

— Привет Йонас, — говорю я и, поднявшись ему, навстречу протягиваю руку.

Рукопожатие хороший способ понять, что представляет собой тот или иной человек, а с этим парнем мне хочется знать наверняка. Я помню слова Мартина насчет него, к тому же мне совсем не понравилось, как он посмотрел на Тилля. Чуть подумав, юный Шварц пожимает мою ладонь. Руки у него теплые и неприятно влажные, а глаза бегают, и это окончательно убеждает меня, что с Йонасом лучше держать ухо востро.

После чая нас знакомят с еще двумя обитателями бункера: пожилой женщиной все зовут ее просто «бабушка», которая по словам доктора, давно не знает на каком она свете, и девочкой лет восьми. Мартин рассказывает нам, что ребенка нашли в церкви. Никто не знает, кто она такая и что делала в их городке. Девочка не разговаривает, но прекрасно понимает все, что ей говорят, и не выказывает никаких признаков посттравматического синдрома: страха, раздражительности, вспыльчивости, плаксивости или ночных кошмаров. При себе у нее был небольшой рюкзак, в котором обнаружилась бутылка воды, пистолет и изображение Девы Марии на деревянном образке. Имени девочки тоже никто не знает, и ее стали называть Ева. Кажется, сама она ничуть не возражает и откликается.

Живет Ева в комнате вместе с Лили куда нас и приводят. Девочка выглядит очень маленькой и беззащитной и у меня против воли сжимается сердце. Тилль шутит с ней, треплет по голове и она улыбается ему в ответ. Действительно, никаких признаков страха или паники. Абсолютно здоровый ребенок. Я подхожу ближе и протягиваю ей руку.

— Привет, Ева. Я Ката, как у тебя дела?

У девочки бледная кожа, соломенного цвета волосы убраны в высокий хвост, а на носу россыпь веснушек. Она смотрит прямо на меня своими огромными янтарными глазами, а потом внезапно говорит:

— Великий воин, последний в роду! Он может победить Зверя если выберет путь света.

Я вздрагиваю от неожиданности и опускаю руку. В комнате воцаряется гробовая тишина. Голос у малышки совсем слабый, и словно надтреснутый, а говорит она с сильным южным акцентом.

— Ева, так ты можешь разговаривать? — первой приходит в себя Лили. Она подходит к девочке, опускается рядом с ней на колени и заглядывает в лицо. — Скажи еще что-нибудь?

Но девочка молчит и мне уже кажется, что ее слова коллективная галлюцинация.

— Вы знаете, о ком она, фрау Берг? — спрашивает доктор у меня над ухом.

— К сожалению, да, — отвечаю я и закусываю губу. — Только не понимаю как такое возможно. Тот человек о котором она говорила уже мертв. Видимо они когда-то и встречались, и он рассказал ей о себе и своей миссии.

— С чего ты взяла, что Стефан и эта девочка встречались? — спрашивает Тилль.

— Потому что другого разумного объяснения я не вижу.

— Если ты права, тогда она может иметь какое-то, отношения к Крумбайну, — Тилль понижает голос до тихого шепота. — Например, шпионить на него.

— Она совсем ребенок, — я растерянно смотрю на малышку. Лили что-то рассказывает ей, а девочка весело улыбается в ответ. — Он не смог бы заставить ее.

— Но мог уговорить, — шепчет Тилль и к моему ужасу доктор, который слышал его, слова кивает.

Что-то в животе сжимается и меня начинает подташнивать. Я ощущаю облегчение, только когда мы покидаем комнату Лили и Евы.

После нам показывают комнаты в которых нам предстоит жить. Спален в бункере всего четыре и в каждой по две кровати, потому нас с Тиллем селят в разные: меня к бабушке, а его к Йонасу.

Не скажу, что я восторге от такого соседства. Я побаиваюсь, что старушка начнет доставать меня бессмысленными разговорами, но ей, судя по всему не до меня. Она сидит в кресле, сложив руки на коленях, и смотрит в пустоту. Иногда ее губы беззвучно шевелятся, и лицо озаряет счастливая улыбка. Где бы ни блуждал ее разум, там ей намного лучше, чем в реальности.

Я ощущаю страшную усталость, потому раздеваюсь, ложусь в постель и мгновенно проваливаюсь в глубокий сон без сновидений. А утром, проснувшись, я вижу, что бабушка все еще сидит в своем старом кресле, но только теперь взгляд ее помутневших глаз направлен прямо на меня. Она не выглядит опасной, но все же мне становится не по себе. Я сглатываю и осторожно поднимаюсь на локте, при этом стараясь ни на секунду не выпускать её из виду.

— Ты ведь хочешь убить сына священника? — спрашивает она и так и не получив моего ответа произносит: — Девочка знает, как это сделать…

Старуха умолкает, и голова ее безвольно падает на грудь. Сначала мне кажется, что она умерла. Но проходит пара минут и в комнате раздается громкий храп. Бабушка спит, и теперь я не понимаю, действительно ли она разговаривала со мной или это было обрывком моих запоздалых снов…

========== Глава четырнадцатая. ==========

Erst wird es heiss

Dann kalt

Am Ende tut es weh

***

Я выхожу из комнаты и сразу же ощущаю запах жарящейся яичницы. От неожиданности замираю на месте и втягиваю носом воздух — прошла целая вечность с тех пор, когда в последний раз я ела свежие яйца. Почему-то сразу же вспоминается Стефан, и сердце сжимается от томительной боли, но я не позволяю себе нырнуть в омут воспоминаний и, встряхнув головой, уверенно иду на запах.

Еда сейчас очень нужна, больше чем, что бы то ни было. Живот сводит от голода — последний раз я ела что-то существенное сутки назад. Вчера меня с Тиллем приглашали на ужин, но я так устала, что напрочь забыла об этом и проспала все на свете. Странно, что никто не пришел и разбудил меня, хотя возможно тут так не принято.

Коридор в этой части бункера напоминает гостиничный: справа и слева одинаковые деревянные двери, насколько я помню из вчерашнего объяснения Мартина, здесь находятся спальни, спортзал и комната радиосвязи. Под потолком пара флуоресцентных светильников — они издают тихий скрежет, словно где-то очень далеко работает дрель и от этого звука сводит зубы.

Я ускоряюсь и вскоре вижу дверь, ведущую в пищеблок. Толкнув ее, оказываюсь в просторном помещении очень похожем на кухню ресторана: пол и стены облицованы гладкой белой плиткой, а вся мебель выполнена их глянцевой стали. По центру расположены несколько духовых шкафов и варочных панелей, над ними огромная промышленная вытяжка, почему-то выключенная, а у стен разделочные столы и открытые шкафы, наполненные разнообразной кухонной утварью. У плиты возится доктор Хиршбигель, густые волосы он забрал под шапочку для душа и от того выглядит довольно комично. Заметив меня, он приветливо улыбается и жестом приглашает войти.

— Доброе утро, — говорю я и сглатываю слюну. На плите две огромные сковороды. Я подхожу ближе и втягиваю носом соблазнительные ароматы.

— Доброе, фрау Берг, — он уверенным движением снимает крышку с одной из сковородок и, взяв лопатку, переворачивает аппетитно скворчащий бекон, а потом спрашивает: — Вы голодны?

— Очень, — киваю я и смущенно улыбаюсь.

— Отлично! Хороший аппетит считается первым признаком отменного здоровья! — он подмигивает мне. — Если вам будет не сложно помочь мне, то через пару минут все мы сможем отведать этот чудесный завтрак.

— С удовольствием герр Хиршбигель, — отвечаю я. — Что нужно делать?

Под чутким руководством доктора мы сервируем завтрак на шесть персон и направляемся в столовую — она находится за соседней дверью. Это квадратное помещение, с большим деревянным столом в центре и массивной кованой люстрой прямо над ним.

К моему удивлению Тилль уже здесь. Он сидит между Лили и Йонасом, и, похоже, чудесно проводит время. Сама Лили светится от счастья. Сегодня на ней открытая футболка со спущенными плечами, а в ушах гигантские пластиковые серьги в форме электрогитар. Теперь я вижу, что не только шея, но и плечи девушки покрыты татуировками и на одной из них раммкройц в круге из колючей проволоки.

— Привет, Ката, — Тилль улыбается мне. — Я уже начал беспокоиться.

— О чем это ты? — я подхожу к столу и ставлю на него поднос с тарелками.

— Ты не пришла на ужин, и я даже попросил Лили проверить все ли у тебя в порядке.

Я смотрю на Лили, при упоминании своего имени девушка начинает глупо улыбаться.

— Я уснула, — отвечаю я.

— Лили сказала, — он кивает. — И что ты, даже не проснулась, когда она забирала бабушку, а потом укладывала ее в постель.

— Блин, эта бабуля уже достала. Нам приходится нянчиться с ней как с младенцем, — говорит Лили и в ее голосе слышится недовольство капризного подростка. — Она ведь нам даже не родня!

— А кстати, откуда она взялась тут? — спрашивает Тилль.

— Это мать того сектанта, который бункер построил. Фрау Матильда Шац. Старая ведьма совсем из ума выжила. Знали бы вы ее раньше… — Лили проводит рукой по короткому ёжику волос и усмехается. — Она была помешана на религии, ходила по домам и пыталась переманить людей в свою секту. Её все ненавидели. Целый день она только и делала, что рассказывала нам о грядущем апокалипсисе и том, что пришло время покаяться в грехах. Какое счастье, что старуха больше не разговаривает, а то проела бы все мозги своей болтовней. Правда она не только говорить разучилась, но и все остальное, — Лили смотрит на доктора и вдруг спрашивает: — Доктор, вы же в этом специалист, сможете ее научить хотя бы в туалет ходить не под себя, чтобы не была таким овощем?

Я вспоминаю утренние слова старушки, и мне снова становится не по себе. В ее глазах светился ясный разум, и говорила она вполне осознанно, но рассказывать об этом я не собираюсь, еще примут за сумасшедшую.

— Фрау Шац страдает сенильной деменцией, Лили и ты это знаешь. Она практически утратила навыки и знания, приобретенные ранее, — мягко говорит Хиршбигель. — Её головной мозг полностью был сформирован, а сейчас происходит его распад. Научить её чему-то в таком состоянии у нас не получится. Со временем будет только хуже, так что нам не стоит надеяться на чудо.

— Дерьмо, чего уж там, — вздыхает Лили и умолкает.

В столовой повисает тяжелое молчание. Мысль о том, что всех нас в какой-то момент жизни может постигнуть такая же участь, пугает до одури. Пока мы с доктором заканчиваем сервировку стола, никто так и не произносит ни слова, но за едой общее настроение улучшается. Лили хвалит стряпню доктора, тот застенчиво улыбается в ответ. Без шапочки и с румянцем смущения на щеках он кажется мне совсем юным и очень милым. Из всех обитателей бункера Юрген единственный, кто вызывает у меня теплые чувства. И тут я понимаю, что за столом собрались не все. Отец Лили — обладатель ледяного взгляда и железной выдержки — куда-то запропастился.

— А где Мартин? — спрашиваю я.

— Он пытается наладить радиосвязь, — отвечает Тилль.

— А с ней что-то не так?

— Да, к сожалению, — отвечает Йонас, и смотрит мне в глаза. Это его первая фраза сначала завтрака. До этого момента он сидел с каменным лицом и изредка бросал короткие взгляды на Тилля и Лили. — На днях была сильная гроза, и ветер сломал уличную антенну.

— И ничего нельзя сделать? — я смотрю на него с тревогой, но отвечает доктор:

— Все не так плохо, фрау Берг. Мы с Мартином кое-как её починили, но видимо чего-то не учли. Я совсем не приспособлен к подобной работе, — он виновато разводит руки в стороны. — С тех пор со связью постоянные перебои. А теперь, с вашим приходом, от качества сигнала зависит очень многое.

— Если бы ты вчера пришла на ужин, то знала бы это, — говорит Тилль, не поднимая глаз от тарелки. — И да, я могу помочь с починкой. Я в этом неплохо разбираюсь.

— О, это было бы очень любезно с вашей стороны, герр Линдеманн, — на лице Юргена появляется робкая улыбка. — Мартину очень нужна помощь. У нас тут все белоручки.

— Михаэль тоже мог бы помочь, — рассеяно произносит Йонас, и я вижу, как вздрагивает Лили. Доктор тоже умолкает и опускает глаза. Я понятия не имею, кто такой этот Михаэль и почему все так напряглись, но решаю на всякий случай перевести тему.

— А где Ева?

— Она поела раньше, а сейчас играет в комнате, — отвечает Йонас. — Тут есть игровая приставка.

— Это очень удобно, — я улыбаюсь парню, но его лицо остается равнодушным и мне кажется, я не нравлюсь ему. Впрочем, мне плевать. Я склоняюсь над тарелкой и принимаюсь за еду.

После завтрака Лили, и Йонас уносят грязную посуду. От доктора я узнаю, что в бункере работает система «дежурств». Она задействует всех обитателей, кроме бабушки и Евы. Пока я спала, нас с Тиллем тоже включили в общий список. Сегодня мне поручают пропылесосить спальни — я терпеть это не могу, но не спорю. Если я собираюсь дожидаться тут подкрепления, то выхода нет, и придется подчиняться общим правилам.

К полудню, когда дела закончены, все мы собираемся в гостиной. Мартин уже тут. С помощью Тилля ему удалось починить антенну и он явно потеплел к нам. Я расспрашиваю его об ополчении, а он в свою очередь просит рассказать нашу историю подробнее, особенно его интересует Ронни и те люди, что напали на меня на дороге. Доктор сидит тут же, молча слушает и иногда многозначительно кивает. Я умалчиваю о том, что Тилль состоял в банде, не хочу, чтобы эти люди ненавидели его, а так же ничего не рассказываю о Стефане — лишь мельком упоминаю, что байкеры убили моего мужа. Тилль во время рассказа разглядывает, собственные руки и постоянно закусывает губу, я понимаю — ему нестерпимо хочется уйти отсюда. А вот Лили, кажется, совсем этого не замечает. В паузах, которые я делаю чтобы выпить воды или отлучиться в туалет, она засыпает Тилля вопросами о прошлом, и, судя по всему, делает это лишь с одной целью — обратить на себя внимание.

Когда я заканчиваю рассказ, Мартин некоторое время задумчиво поглаживает подбородок, а потом говорит:

— Мне понадобиться несколько дней, чтобы составить план наступления на лагерь «Безымянных». Я очень надеюсь, что этот Ронни не солгал насчет места их дислокации, — он смотрит на меня.

— Я думаю, он не лгал, Ронни был уверен, что мы с Тиллем погибнем и потому говорил правду, — мне пришлось соврать им насчет источника информации о логове «Безымянных».

— Хорошо, — Мартин поднимается. — Антенну мы починили, связь работает. Сейчас я пойду в штаб и попробую связаться по радиоканалу с другими группами. Это займет время, но я думаю, к завтрашнему утру у нас будет примерное понимание, каким количеством людей мы сможем располагать. Я надеюсь, что откликнуться все, но ничего не обещаю. Некоторые группы не любят рисковать и возможно они откажутся помогать нам.

— Даже десяток толковых людей могут значительно изменить перевес сил, — говорит Тилль. — Ведь Крумбайн не ожидает нападения. Он уверен, что никто не посмеет даже приблизиться к его лагерю.

Мартин усмехается и уходит, оставив нас вчетвером.

— Я бы хотел выйти наружу, — вдруг говорит Тилль. — Это возможно?

— Возможно, конечно, — отвечает доктор. — Но только возьмите кого-нибудь из наших в сопровождение, иначе обратно вам не попасть.

— Почему это? — удивляется Тилль.

— Когда папа взломал систему защиты бункера, он сделал некоторые улучшения. Раньше тут был только цифровой пароль, но папа сказал, такая система довольно ненадежна. И теперь кроме пароля требуются наши отпечатки. Без них двери не открыть.

— А как он умудрился сделать это? Ведь для таких вещей нужно обладать определенным навыком. — Я удивленно смотрю на доктора, и тот объясняет:

— Мартин в армии занимался цифровой безопасностью, так что ему все это было несложно.

— Но зачем такие сложности? Вы боитесь, что в бункер проникнут байкеры? — спрашивает Тилль. — Но как они о нем узнают?

— Папа из тех людей, который уверен, что лучше проявить бдительность сейчас, чем позже сожалеть об этом, — Лили заглядывает Тиллю в глаза, и он тут же улыбается ей, так, словно они близкие друзья.

«Неужели за вчерашний вечер они успели настолько сблизиться?!», думаю я, но вслух ничего не говорю. У меня странное ощущение, что прямо сейчас, я наблюдаю, как рушатся мои отношения, и ничего не могу с этим поделать. Во рту появляется неприятный горький привкус, и я отвожу взгляд, теперь и мне хочется уйти из гостиной, чтобы не видеть этих двоих, но я не двигаюсь с места.

— Да, так и есть, — соглашается с Лили доктор. — Во всем, что касается безопасности Мартин настоящий параноик. Потому лучше всего, если идете на поверхность, взять кого-то с собой.

— Проводишь меня? — Тилль смотрит на Лили и та с радостью соглашается.

Мне приходится прилагать усилие, чтобы не сжать руки в кулаки и не закатить глаза. Прежде чем уйти Тилль бросает на меня равнодушный взгляд. В нем нет ничего от былой теплоты, и он ранит меня не хуже ножа. Я что есть мочи сжимаю подлокотники кресла и пытаюсь совладать с собой.

«Ему понадобилось так мало времени, чтобы выкинуть тебя из своей жизни, Ката», — произносит голос Стефана в моей голове.

Я не сдерживаюсь иусмехаюсь. Чему тут удивляться, он же рок-звезда и для него подобное — норма. Удивительно другое, почему это так сильно ранит меня?

— У тебя все хорошо? — Тилль замечает мою усмешку и теперь в его взгляде чуть больше заинтересованности.

— Вполне, — отвечаю я с язвительной ухмылкой. — А что со мной может случиться?

Тилль хмурится, и некоторое время озадаченно смотрит на меня. Мне кажется, сейчас он позовет меня с собой наверх, чтобы поговорить там без свидетелей, но тут к нему подходит Лили. Я впервые замечаю, что на ней надеты неприлично короткие джинсовые шорты, оголяющие налитые белые бедра и обтягивающие округлый зад.

— Пошли? — она берет Тилля за руку и бросает на меня торжествующий взгляд из-под густо накрашенных ресниц.

— Да, — он кивает немного рассеяно и уходит с ней.

Я провожаю их долгим взглядом, а потом тяжело вздыхаю.

— До того как ее маму забрали байкеры, Лили такой не была.

Я вздрагиваю от неожиданности и смотрю на доктора. В его взгляде читается сочувствие и мне хочется ударить его прямо промеж глаз, но вместо этого я перевожу тему и спрашиваю:

— Герр Хиршбигель, вы здесь давно?

— С самого начала, — он озадаченно наклоняет голову вправо. — А почему вы спрашиваете?

— Тогда вы, должно быть, помните, как нашли Еву?

— Разумеется, Мартин же вчера рассказывал вам в общих чертах.

— Да, но я бы хотела знать все подробности её появления, — я чуть улыбаюсь ему. — Вы же сможете мне помочь?

— Только с одним условием, если вы поможете мне на кухне, — он улыбается в ответ. — Мне нужно через час подать обед, а я даже не начинал готовить.

— Конечно, только хочу предупредить сразу — я крайне плохой повар.

— Это не так страшно, потому что я — отличный учитель, — он поднимается с кресла и протягивает мне руку и я, чуть помедлив, берусь за нее.

Десять минут спустя на кухне, когда я чищу картофель, а доктор уверенными движениями профессионала шинкует лук, он спрашивает меня о причинах моего повышенного интереса к девочке и я, поддавшись неясному порыву, выкладываю ему всю правду. Он внимательно выслушивает меня, а потом, отложив нож, говорит:

— Бабушка очень плоха, и мне сложно поверить в то, что вы говорите, Ката, но, в то же время, у меня нет причин сомневаться в ваших словах, — он поднимает на меня взгляд и добавляет осторожно: — Вы могли бы показать мне эту древнюю книгу и записи вашего покойного мужа? Я неплохо разбираюсь таких вещах, возможно, смогу помочь.

— Я с радостью покажу вам все сразу после обеда, — киваю я. — А сейчас, расскажите мне о Еве, пожалуйста.

Он несколько минут изучающе разглядывает мое лицо, а потом отводит глаза, снова берет нож и начинает рассказ:

— Это случилось через пару недель после того, как мы перебрались в бункер. За три дня до того как появилась девочка, в город приезжала банда и двое наших погибли. Молодая учительница и приятель Йонаса, который бросился ее спасать. Глупо вышло… — он скидывает нарезанный лук в миску, берет у меня почищенный картофель и принимается за него, продолжая:

— День был славный: весна в самом разгаре, воздух напоен медовым ароматом луговых цветов, небо чистое и высокое. Кажется, в такое утро ничего плохого случиться, не может, и все мы как-то размякли, расслабились. Марта — учительница — как ваш друг сейчас, попросилась наружу, а Михаэль пошел с ней. Он был влюблен в нее, и мы все радовались что, несмотря на боль и страдания, выпавшие на нашу долю в последние месяцы, мальчик остался способен на такие светлые чувства. Тогда мы еще не ставили часовых, потому никто и не знал, что ночью байкеры пробрались в город и расположились в старом торговом центре на ночлег, — доктор умолкает ненадолго, отодвигает доску с нашинкованными овощами и начинает искать что-то в ящиках.

Я не тороплю его, понимаю, что вспоминать о смерти товарищей ему тяжело. Юрген достает из нижнего ящика большую сковороду, ставит на плиту, зажигает огонь.

— Подайте масло, если не сложно, — просит он, указав куда-то за моей спиной. Я оборачиваюсь и вижу большую пластиковую бутылку рапсового масла в открытой полке позади меня.

— Конечно, — говорю я и приношу ему бутылку.

Я пытаюсь поймать его взгляд, но доктор не смотрит на меня, берет масло, наливает на сковороду, потом всыпает в него лук. Кухню тут же наполняет дразнящий аромат домашней еды, и я внезапно думаю о жене доктора. Была ли она и если да, то где она сейчас?

— Я не стану останавливаться на всем этом подробно, скажу только что Марту и Михаэля пытались увезти с собой, но они не дались и тогда их убили, — он тяжело вздыхает и продолжает. — Мы все были крайне расстроены случившимся и не знали, как справиться с горем. Атмосфера тут была, сами понимаете, — он разводит руки в стороны и смотрит на меня, я киваю в ответ. — И вот после похорон Лили вышла наружу, но вернулась почти сразу. Она была страшно напугана и несла несвязанный бред, вроде того что мертвые восстали и теперь они бушуют в храме. Я грешным делом решил, что у нее окончательно съехала крыша, но все же мы взяли ружья и пошли проверить. И были крайне удивлены. Из церкви доносился нечеловеческий вой и грохот, а когда мы зашли внутрь, то встретили там эту девочку. Она билась в истерике, крушила все и кричала во весь голос. Пришлось колоть ей успокоительное. Мы отнесли ее вниз, а когда она пришла в себя, то от былой агрессии не осталось и следа. Милейший ребенок, абсолютно спокойный и уравновешенный.

— И что вы, как врач, думаете насчет этого? — спрашиваю я осторожно.

— У меня есть лишь одно объяснение, — доктор закрывает крышкой сковороду и смотрит мне прямо в глаза. — Ева пережила страшную трагедию, которая и вызвала этот всплеск эмоций, но после забыла все. Механизм саморегуляции. Посттравматическая амнезия. Память заблокировала все то, с чем ребенок не в силах справиться.

— А речь? Почему она не разговаривает?

— До вчерашнего дня я был уверен, что она забыла, как это делать, но теперь уже не знаю, что и думать. И грешным делом в голову лезет всякая околонаучная чушь вроде одержимости и тому подобного, — он смущенно улыбается мне. — Я слишком хорошо помню Карла и, зная все то, что тот сделал, готов поверить в его инфернальную сущность. Последняя надежда на вас, Ката.

— Что вы имеете в виду?

— Крумбайн добился таких высот только благодаря суеверному страху своих приспешников и молве, что идет впереди него. Я не думаю что он действительно Антихрист, ему просто повезло попасть в струю. Привычный мир разваливается на части. Сами знаете, что после вакцинации умерли миллионы и это заставляет оставшихся в живых задумываться. Людям свойственно искать виновных и логичные объяснения происходящему, а апокалипсис чудесно объясняет все что происходит вокруг.

— Погодите, герр Хиршбигель, — я хмурюсь. — Но ведь вы вчера сами…

— Нет, я не говорил что верю, — он мягко перебивает меня. — Я говорил, что знаю одержимость Карла всей этой сатанинской идеей. Но помилуйте, Ката, я же ученый! Врач. Как я могу на полном серьезе поверить в подобную чушь?

— А способности Крумбайна, о которых вы говорили?

— К сожалению, пока у меня нет им объяснения, и потому я крайне обеспокоен происходящим, — он тяжело вздыхает. — И я могу понять, почему никто не решается выступить против Крумбайна, несмотря на то, что всем ясно - дальше так нельзя. Лидер “Безымянных” садист и убийца, и пока его власть сильна, мы ничего не сможем изменить. Нам только и остается, что сидеть под землей и трястись от страха. Только вот как долго мы сможем делать это? Сколько времени потребуется Крумбайну и его банде, чтобы начать прослушивать радиоэфир и выйти на нас?

Он смотрит прямо на меня, но я лишь пожимаю плечами. Доктор прав, скорее всего, скоро Крумбайн или кто-то еще из главарей догадаются прослушивать радиоэфир и обнаружат ополчение, а потом всех их перебьют по одному.

— А вы не думали собраться всем вместе и выйти против него? — спрашиваю я. — Ведь Мартин рассказывал о сотнях недовольных по всей Германии.

— До вашего появления об этом даже не заговаривали, — он качает головой. — У байкеров есть лидер, и в этом их преимущество. Такой как Крумбайн, жестокий безумец с головой забитой пугающими идеями, может вести за собой миллионы, а у нас нет никого, — он умолкает и поправляется. — Не было, пока вы не пришли.

— Вы льстите мне, герр Хиршбигель. Я вовсе не лидер. У меня к этому сукиному сыну свои счеты, и то что Мартин предложил мне помощь, чистая случайность.

— Наша жизнь вся состоит из череды случайностей и только нам решать что это — провидение или совпадение, — произносит Юрген с теплой улыбкой. — И я вовсе не льстил вам, Ката. За вами пойдут, стоит только позвать. В вас есть харизма и огонь в глазах, вам под силу сделать то, что не может никто другой.

— О чем это вы?

— Я говорю об убийстве, — он напряженно смотрит мне в глаза. — Убив Крумбайна, вы низвергните культ его личности. А когда он будет мёртв, мы — ополченцы, сможем убедить людей, что одержим победу над другими бандами, и вернем на улицы Берлина закон и порядок. Пускай не сразу, но хотя бы сможем двигаться в этом направлении.

— Предлагаете мне стать киллером, — я горько усмехаюсь. — Убивать на благо Германии?

— Нет, предлагаю вам свою помощь, — доктор абсолютно серьезен. — Вы всегда можете положиться на меня, я готов пойти следом и буду защищать вас ценой своей жизни, мне терять нечего, у меня в этом мире ничего не осталось, а вот ваш друг…

Он умолкает и отводит глаза, но я понимаю, что Хиршбигель хотел мне сказать. Тилль вовсе не собирается умирать ради идеи и мне не стоит так уж рассчитывать на его помощь. Его цель противоположна моей - сесть в самолет, убраться из Германии как можно быстрее и увидеть родных, что ждут на другом конце Земли, в сытой и благополучной Америке. Меня же никто не ждет, а теперь я знаю что, и доктора тоже.

— Я рада это слышать, герр Хиршбигель, — говорю я и улыбаюсь ему.

— Можно просто Юрген, и на «ты», раз уж мы решили быть партнерами.

— Да, Юрген. Тогда и ты называй меня по имени.

Доктор подходит ближе и протягивает мне открытую ладонь, и я пожимаю ее. В отличие от Йонаса руки у Юргена сильные и крепкие, а рукопожатие уверенное и теплое. И как бы глупо это не звучало, я понимаю что могу доверять ему.

========== Глава пятнадцатая. ==========

Glück verlässt mich

Herz verlässt mich

Nur das Unglück bleibt

Verneigt sich

***

Катастрофа случается на следующий день, сразу после обеда, в то время когда мы вдвоем с Юргеном удобно расположившись на мягком диване, приступаем к изучению документов, что Тилль забрал из больницы. Мы плотно поели, а сейчас пьем несладкий черный чай с печеньем, которое я приготовила своими руками и это настоящее чудо, потому что ни разу до этого дня не прикасалась к духовке.

Я откусываю небольшой кусочек и от удовольствия закрываю глаза. Если бы пару месяцев назад кто-то сказал мне что я смогу приготовить что-то подобное, то я бы рассмеялась ему в лицо.

— Боже, это так вкусно, — выдыхаю я, переполняясь непривычным мне чувством гордости. — Юрген, ты творишь чудеса, а иначе не знаю, как это объяснить. Я была уверена, что получатся несъедобные горелые сухари.

— Ката, ты преувеличиваешь, — отмахивается он, но на лице появляется улыбка. — Это всего лишь печенье из смеси, такое мой восьмилетний сын мог бы…

Он вдруг резко умолкает, и улыбка увядает, словно и не было. Я не хочу навязываться со своим сочувствием, но все же чуть похлопываю его по плечу.

— Все хорошо, — он поворачивает ко мне голову, в глазах плещется боль и мне очень хочется обнять его, но кажется, такое проявление чувств будет сейчас неуместным. Юрген собирается что-то сказать, но в этот момент распахивается дверь, ведущая наружу, и в гостиную вбегает Мартин. Мне хватает одного взгляда на его лицо чтобы понять — случилась беда. Наши взгляды встречаются, и я хочу спросить его — что происходит, но не успеваю.

— Где Тилль? — он невероятно бледный и лишь на скулах проступают пятна лихорадочного румянца.

— У себя, он сказал ему все еще нездоровиться, — отвечаю я, а желудок сковывает ужасом.

— Дьявол! — Мартин со всех сил ударяет себя ладонями по бедрам, и я вздрагиваю от резкого хлопка.

— Что случилось, Март? — Юрген откладывает документы и поднимается навстречу отцу Лили.

— Он привит? — Мартин не обращает внимания на доктора, продолжая прожигать меня тревожным взглядом.

— Не знаю, — я пожимаю плечами. — Мы с ним не так давно вместе и…

— А ты? — он не дает мне закончить, я машинально отмечаю, что он перешел на «ты» хотя до этого не позволял себе подобного, и от этого особенно страшно. Мартин явно не из тех людей, которых легко вывести из себя.

— Нет, — я качаю головой. — А что случилось?

— Йонас умер, — говорит он потухшим голосом.

— Как?! — глаза Юргена расширяются от ужаса.

— Он сегодня следил за дрогой со старой фермы. Его рация не отвечала, я пошел проверить все ли в порядке, и нашел его на полу. Это тот самый вирус, Юрген, — Мартин смотрит прямо на доктора. — Кровавая пена на губах и признаки удушья.

— Но ведь мы с ним… на завтраке… — я обрываю себя на полуслове. Воспоминания

накатывают теплой волной.

Из-за Тилля я весь вечер чувствовала раздражение, и мне приходилось прилагать усилия, чтобы не срываться на обитателях бункера по пустякам. Аппетита не было, но я все же пришла на ужин. Сидеть в своей комнате в компании бабули стало невыносимо. Я несколько раз пыталась разговорить ее, но все без толку. Юрген оказался прав — она полностью потеряла разум и скорее всего, слова о девочке привиделись мне во сне. В столовую я явилась одной из первых, через пару минут пришел Тилль. Один. Хотя я была уверена, что он притащит с собой свою новую подружку.

— Ката, ты не заболела? — он опустился на стул напротив.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты постоянно проводишь время с доктором, и это настораживает.

— А ты с Лили, — ответила я с ехидной улыбкой.

— Только не говори мне что ревнуешь, — он улыбнулся, так же тепло, как и раньше и сердце невольно сжалось от нежности.

— С какой это стати, — я хотела, чтобы голос звучал равнодушно, — У нас же с тобой все несерьезно, не так ли?

Тилль не ответил, плотно сжал челюсти и отвел взгляд. Я молча наблюдала за ним. Он сцепил пальцы, закусил губу и, сделав глубокий вдох, повернулся ко мне.

— Ката, я хотел…- начал было Тилль, но тут дверь распахнулась и в комнату впорхнула Лили.

На ней был небесно-голубой сарафан в мелкий белый цветочек с широкой юбкой и высокие каблуки. Я с трудом сдержала усмешку. Слишком уж очевидно было то, ради кого она так наряжается. Сразу за ней появилась Ева. Девочка окинула нас равнодушным взглядом и уселась на один из стульев, справа от Тилля. А еще чуть погодя пришел Йонас с доктором, и принесли тушеное мясо с овощами. Мартин появился чуть позже и за едой рассказал нам о своих успехах. Он связался с несколькими группами в Берлине и получил поддержку. Не все согласились присоединиться к наступлению, но уже то, что главный штаб сопротивления дал добро, он считал победой.

— И когда мы сможем выступить? — спросила я. — Если они выйдут завтра утром, то уже к вечеру будут тут, не так ли?

— Погодите, Ката, не все так просто, — ответил Мартин, остудив мой пыл. — Основная Берлинская группа это всего пятнадцать человек, из которых четверо даже не знают, как держать в руках оружие.

— Но это лучше чем ничего, — возразила я.

— Нет, вы не понимаете. Я надеюсь собрать больше людей. Человек сорок бойцов, умеющих управляться с огнестрельным и холодным оружием, знающих основные приемы самообороны. Бывшие полицейские, как вы, — сказал он и, ткнув пальцем себе в грудь добавил: — Военные в отставке, как я или охотники с лицензией, как Юрген.

Я посмотрела на доктора и тот согласно кивнул. То, что он отличный стрелок стало для меня приятной новостью.

— И где вы собираетесь их найти? — спросил Тилль. — Ведь большинство сильных мужчин или мертвы, или примкнули к бандам.

— Они есть, не сомневайтесь. Даже искать не нужно, — Мартин посмотрел на Тилля. — По цепочке через штаб в Берлине передадут мой клич и все неравнодушные присоединяться. На юге и севере Германии, как я уже говорил вам, есть довольно крепкие партизанские отряды. И я надеюсь, что большая часть этих ребят захочет выступить против Крумбайна.

— Если от страха не обделаются, —сказала Лили и покосилась на отца.

— Да, — кивнул Мартин. — Если не испугаются рискнуть. К сожалению многие из ополченцев не склонны к риску. Им проще тайно нападать на мелкие банды, чем выступить открыто. К примеру, группа из соседнего с нами городка категорически отказалась принимать участие в вашей затее, как я не их не уговаривал. У них главная женщина, и она очень осторожна в своих решениях.

— Её можно понять, — вставил слово Йонас, — Никто не хочет умирать. Это очень страшно.

За столом воцарилось тяжелое молчание. Мартин склонился над тарелкой и принялся ковырять вилкой остатки овощной подливы, Тилль смотрел на меня, Лили - на него, а доктор уставился на Йонаса с осуждением. Только Ева ничего не заметила, продолжая не спеша поглощать свой ужин и мерно постукивая вилкой о тарелку.

— И как долго нам нужно ждать? — нарушила я молчание. — Ведь если все они откажутся, то мы напрасно теряем тут время.

— Нет, все точно не откажутся, — Мартин поднял взгляд. — Там отчаянные ребята, которым давно надоело то, что творится вокруг и они готовы к решительным действиям. Вы можете не переживать, фрау Берг, подмога будет. Другое дело я не могу назвать точное количество человек.

— Как долго? — повторила я свой вопрос.

— Неделя, — Мартин пристально посмотрел мне в глаза. — Дайте мне неделю, и мы сможем как следует подготовиться.

Я вопросительно взглянула на Тилля, он немного подумал и согласно кивнул.

— Это разумно, Ката. К тому же за это время твоя рука окончательно пройдет, и ты сможешь сама управлять мотоциклом или автомобилем, — он взглянул на Мартина и спросил: — У вас ведь есть транспорт, не так ли?

— Есть кое-что, — кивнул тот. — Пара спортивных байков, которые мы отбили у банд, один старенький джип «Тойота» и пару седанов. Все на ходу, но вот с бензином не густо. Сами понимаете…— он развел ладони в стороны.

— А что с твоей рукой? — спросил Юрген.

— Вывихнула, — я посмотрела в серые глаза доктора. — Мотоциклист пытался раздавить меня, но не вышло.

— После ужина я посмотрю, зайди ко мне и возможно мы что-то придумаем, — ответил он и мягко улыбнулся, краем глаза я заметила, что Тилль с трудом сдерживает ухмылку.

— Серьезно, прямо врезался в тебя? — Лили выпучила густо подведённые черным глаза. — И тебе не было больно?

— Да, — я кивнула.- И больно было, уж поверь.

— А чего ты не рассказала обо всем? Это же дико интересно, она повернулась к Тиллю и добавила — Ты был там?

— Да, был, — он кивнул.

— Давайте после ужина соберемся в гостиной, и ты все расскажешь, а тот тут со скуки сдохнуть можно.

— Нечего там рассказывать, — осадил ее Тилль, а Мартин поддержал:

— Лили, ты забыла, что сегодня весь вечер занимаешься с Евой.

— Да почему опять я? Я не нянька же ей, пап! Вон пускай Ката посидит с малышкой.

Я вздрогнула и с ужасом взглянула на девочку. Та закончила еду и теперь бесцельно возила вилкой по пустой тарелке. Сложно было сказать, понимает ли она наш разговор или нет.

«Девочка знает, как это сделать…», сказала старуха в моем видении, так может и правда попытаться разговорить малышку? Я недолго подумала и приняла решение:

— Я и правда, могу с ней поиграть, если она не против, — сказала я и добавила, обращаясь напрямую к ребенку: — Ева, ты хочешь показать мне свою комнату?

Девочка тут же подняла голову и, улыбнувшись, кивнула головой. Я поднялась и направилась к выходу, Ева бросилась следом. Прежде чем покинуть столовую я обернулась и, окинув всех взглядом, сказала Юргену:

— Я посижу с ней недолго и уложу ее, а потом зайду, если не будешь спать.

— Я дождусь тебя, — Юрген мягко улыбнулся мне. — Не переживай.

Я провела с Евой около часа, но за это время она не произнесла ни слова. Несколько раз я пыталась задавать ей вопросы, спрашивала про Стефана, про Крумбайна, но каждый раз девочка лишь удивленно смотрела на меня и ничего не отвечала. Зато она с охотой показала мне своих кукол, потом всучила книжку со сказками и жестами попросила почитать. Я согласилась, только если она разденется и ляжет в кровать. Уговаривать ее не пришлось. Я не успела закончить и первую сказку, как она мирно уснула. Посидев еще недолго рядом, я ушла, плотно прикрыв за собой дверь.

«Что с ней случилось и где ее родители?», думала я, направляясь к Юргену. «И что с ней будет, когда все мы отправимся в поход?»

Доктор был у себя. Спальня, в которой разместился он с Мартином, мало чем отличалась от той, где ночевала я сама. Прямоугольное помещение без окон, на полу мягкий ковер, две кровати у противоположных стен, две тумбочки и шкаф купе напротив кроватей. Было лишь одно отличие — над кроватью Юргена располагался ночник, а сейчас доктор, забравшись с ногами на постель и подложив под спину несколько подушек, читал. В комнате пахло какими-то травами, терпкий горьковатый запах , но его источника я не видела. Заметив меня, доктор тут же отложил книгу, и улыбнулся. Мне все больше и больше нравилась его добрая открытая улыбка, да и сам он вызывал у меня особое расположение.

— Привет, я тут пытаюсь кое-что понять, — он показал мне обложку, и я узнала «Темную книгу», которую отдала Юргену после обеда.

— И как успехи? — я бросила короткий взгляд на постель Мартина, и подумала было присесть на нее, но не стала. Атласное покрывало было настолько идеально разглажено, что я не решилась его смять.

— Я немного подзабыл древневерхненемецкий, потому приходится домысливать, но в принципе многие становится понятно. Здесь есть несколько разделов: магия, ритуалы, сказания о Дьяволе и некие пророчества. Нас с тобой интересует именно это, потому что уже в третьем из них упоминается тот самый великий воин, последний в роду. Я так понимаю это твой бывший муж? — он посмотрел вопросительно и я кивнула.

— Да, его звали Стефан. Я рассказывала о нем вчера в гостиной, но только кое-что утаила, Юрген, — я умолкла, не зная могу ли быть до конца с ним откровенной.

— Он жив и примкнул к Крумбайну? — бесстрастно предположил Юрген.

— Нет, — я покачала головой. — Я лично закапала его тело на заднем дворе Кауфланда и точно знаю — Стефан мертв. К тому же уверяю тебя, он не смог бы стать частью банды «Безымянных», но ты мыслишь в верном направлении. Стефан входил в группу анархистов, тех, кто начал все это. — Я обвела жестом комнату. — И он ощущал вину, потому, наверное, и пошел убивать Крумбайна один.

— Нет, вовсе не по этому, — сказал Юрген, и я уставилась на него с изумлением. — Тут сказано что все, кто пойдет с воином погибнут, — он открыл книгу и зачитал хорошо поставленным голосом: — «Как Исаак отдал Богу сына своего, так и воин должен дать кровавую жертву и показать любовь свою и преданность Арнуме. Все кто придет с ним отдадут кровь и плоть свою, дабы насытить плоть и кровь господина его, которому служить должно…»

— Арнуме? Что это значит? Ты уверен, что это о том самом человеке?

— Да, имя “Арнуме” можно перевести как «Я отрицаю», а сумма чисел, в этом имени дает то самое число «666». Потому тут речь явно об Антихристе. Правда это только одна из расшифровок датированная шестым веком и принадлежащая епископу Примасию Гадруметскому. Были и другие, но не думаю что тут ошибка.

— Откуда ты все это знаешь? — я посмотрела на Юргена с изумлением.

— В студенческие годы увлекался богословием, и даже думал о карьере в этой области, — ответил он и глаза его словно заволокла пелена воспоминаний. — Но мой отец, врач в третьем поколении, настоял на своем, и я поступил в медицинскую академию. Это была семейная традиция, но она должна была прерваться на мне. Я бы позволил своему ребенку выбрать специальность по своему усмотрению. Но мой сын погиб…

Он поднял взгляд, и мне показалось, что в его глазах блеснули слезы.

— Как он умер?

Юрген закусил губу, несколько мгновений размышлял, а потом ответил тихо:

— Его застрелили из винтовки, один из этих обдолбанных ублюдков. А его мать увезли с собой, — он тяжело вздохнул.

— Ты поэтому хочешь пойти со мной, чтобы спасти её? — спросила я осторожно.

— Я не настолько наивен, Ката, — он посмотрел с горечью. — Прошло больше двух месяцев и Полли давно мертва, к тому же я вовсе не уверен, что это сделали именно «Безымянные». Банд много и кто знает, кто именно похитил мою жену. Я не тешу себя иллюзиями и не строю планов мести, а только хочу помочь тебе остановить все это безумие.

— Но почему ты решил, что у меня получится? Что если мы убьем Крумбайна, а это ничего не изменит? Его место займет кто-то другой и все начнется сначала?

— Нет, этого не будет, вот тут, — Юрген ткнул пальцем в пожелтевшие страницы. — Ясно сказано, что свергнув Антихриста, мы вернем порядок.

— Но это же просто старая книга, и образованный человек не станет верить всему, что там написано.

— Да, так и есть, но только вот образованных осталось не так много, — он улыбнулся. — А те, кто следует за Крумбайном — его свита, приспешники, убивающие ради него — невежды. Для них смерть лидера станет крахом всего. Уверяю тебя, стоит лишь прикончить этого лжепророка на их глазах, как все они разбегутся прочь, словно крысы с тонущего корабля.

Я помолчала, а потом кивнула ему. После, он осмотрел мою руку, дал пару блистеров с обезболивающими таблетками и мазь, которую нужно было втирать перед сном. Рука уже почти не болела, но все же я с благодарностью приняла лекарства и, поблагодарив Юргена, направилась к себе, оставив его наедине с книгой. Но до своей спальни дойти я не успела, меня перехватил Тилль.

— Нам надо поговорить наедине, — сказал он, и взял меня за руку. Линдеманн выглядел сонным и усталым, под глазами залегли темные круги, словно последние дни он не прохлаждался в комфортном бункере, а работал без сна и отдыха.

— О чем это? — я все еще ощущала раздражение и не была настроена на разговоры.

— Ты сердишься, что мы остались? — он подошел ближе и положил ладони мне на плечи. Я против воли ощутила, как сердце ускорило свой ритм. — Если хочешь, то мы можем уехать прямо сейчас.

— Нет, это же глупо, ты сам сказал, что нам нужна помощь и …— я умолкла, потеряв нить, его близость сводила с ума.

— Я по-прежнему так считаю, — он поднял руку и провел пальцами по моей щеке. Его руки пахли табаком и мне это нравилось. — Но если тебе тут плохо, то я готов рискнуть. Выйдем наружу, сядем в фургон и уедем. К утру будем на границе владений «Безымянных».

— И что дальше? — я перехватила его ладонь и не в силах сдержаться прикоснулась к ней губами. Он не отводил от меня горящего взгляда. Я видела Тилль хочет меня, но так ли сильно его желание сейчас, когда рядом Лили?

— Не знаю, поищем оружие и постараемся проникнуть внутрь храма, — он еще чуть приблизился и склонился надо мной. Я слышала, как гулко стучит кровь у меня в ушах и облизнула пересохшие губы.

Тилль еще мгновение смотрел на меня, а потом притянул к себе и поцеловал. Страсть душила меня, превращала в безвольное существо неспособное мыслить, и я с легкостью позволила ему увести меня в ванную комнату, отдавшись ей целиком.

— Кажется, у тебя будут новые синяки, — шепнул он мне на ухо, когда все кончилось.

Я ответила не сразу. Мое дыхание сбилось, рубашка насквозь вымокла от пота, но я чувствовала себя намного лучше, чем раньше. Как бы жалко это не звучало, но знать, что он все еще хочет меня, было чертовски приятно.

— Их все равно кроме тебя никто не увидит, — ответила я с улыбкой.

Он помолчал, потом скользнул губами по моей влажной от пота шее и предложил вместе принять душ. Отказываться я не стала и к тому моменту, когда вернулась в свою комнату, ощущала себя измотанной, но совершенно счастливой и напрочь, забыла о Крумбайне и предстоящем сражении.

Наутро я проснулась в чудесном настроении, привела себя в порядок и отправилась в столовую. Тилля не было. За столом сидел сонный Йонас и что-то записывал в большом блокноте. Он выглядел нездоровым: бледная кожа, испарина на лбу, слезящиеся глаза и покрасневшие крылья носа. Стоило мне только переступить порог, как он захлопнул блокнот и уставился на меня с недоверием.

— Даже если ты там рисуешь порно картинки с моим участием — мне плевать, — сказала я равнодушно.

Йонас вспыхнул румянцем, потупил взгляд. Буркнув что-то нечленораздельное, он поднял блокнот и продемонстрировал мне лист, исписанный убористым почерком.

— Вот убедитесь сами. Ничего я не рисую, — сказал он со злобой, и шмыгнув носом утер его рукавом рубашки.

Только сейчас я заметила какой он еще, в сущности, ребенок и не смогла сдержать улыбки.

— Я пытаюсь шутить, но как видишь юмор у меня специфический, — сказала я миролюбиво.

— Вы же из полиции, — он, наконец, посмотрел мне в глаза. — Так что это нормально.

— Не любишь полицию? — Йонас не интересовал меня, но настроение было игривое, и мне захотелось поболтать с ним.

— Некого уже любить, — он хмуро смотрел на меня из-под светлых густых бровей. — Все поубивали. Нет больше власти, сами знаете.

— А ты хотел бы, чтобы она вернулась? — теперь мне и правда хотелось знать его ответ.

Он помолчал, крутя в пальцах ручку, а потом утвердительно кивнул. Открылась дверь, ведущая на кухню, на пороге показались Мартин с Юргеном, они несли подносы с завтраком, и наш разговор с Йонасом пришлось прервать.

— А где Лили и Тилль? — осведомился доктор, когда мы принялись за еду.

Я невольно вздрогнула и повернулась к Йонасу. После вчерашней ночи мне казалось, что все стало как раньше, но вот настало утро, и Тилль не пришел на завтрак, а вместе с ним и эта несносная пигалица. Это настораживало.

— Лили осталась с Евой, они играют и будут позже, — произнес Мартин будничным тоном. — А Тилля я не видел со вчерашнего ужина.

— Он спал, когда я… — Йонас вдруг закашлялся. Успокоившись он окончил мысль: — Наверное, он сейчас все еще в постели. Тилль вернулся поздно ночью. Я уже спал, но он споткнулся о ковер и так громко выругался, что разбудил меня. Мне показалось он еле ноги волочил, видимо устал за день.

— С чего бы это? Мне казалось он вчера ничего особенного не делал? - Мартин удвиленно посмотрел на Йонаса, но тот лишь пожал плечами.

Мне с трудом удалось удержать глупую улыбку. Я точно знала, почему Линдеманн так устал, но озвучивать это при всех не собиралась.

— Нужно все же позвать его, он ведь наверняка проголодался, — сказал доктор.

— Я могу отнести ему завтрак прямо в комнату, — предложила я и посмотрела на Юргена.

— Да, конечно, — согласился он и натянуто улыбнулся. — Думаю, ему будет приятна твоя забота.

Через двадцать минут я постучала в дверь комнаты, которую делили Йонас и Тилль но, не дождавшись ответа, вошла внутрь. Тилль спал на боку, отвернувшись, лицом к стене.

— Эй, доброе утро, соня, — я поставила тарелку и кружку на тумбочку, прикоснулась к его руке, а потом, поддавшись порыву наклонилась и коснулась губами небритой щеки, но тут же отпрянула в ужасе. Тилль был раскаленный, как сковорода.

— Тилль! — я снова потрясла его за плечо, и он что-то промычал в ответ, но так и не проснулся. — Тилль, очнись, пожалуйста!

Он все же с трудом разлепил веки и повернул ко мне лицо, вид у него был не лучше

чем у покойникаа — больной и измученный.

— Кажется, я простыл, — сказал он и с трудом уселся на постели. — Ты как сама?

— На удивление чувствую себя отлично, — я указала на еду на тумбочке. — Я тут тебе завтрак принесла и чай, поешь пока, а я схожу за Юргеном.

— Не стоит его беспокоить. Пустяки, — он отмахнулся. — Я поем, потом посплю недолго, и все будет хорошо. Ты же знаешь — я крепкий и ни одна зараза меня не победит.

Тилль вымученно улыбнулся и потянулся за кружкой с дымящимся чаем. Когда он подносил напиток ко рту, руки его тряслись и мне стало по-настоящему страшно.

— И все же, пускай это решает врач! — я поднялась и пошла за доктором Хиршбигилем.

К моему облегчению Юрген после беглого осмотра согласился с Тиллем, дал ему пару таблеток и посоветовал пить много теплого, отдыхать и не выходить на улицу.

— Видишь, все хорошо, — Тилль улыбнулся мне. — Я посплю пару часов, а пока если хочешь, возьми у меня в тумбочке документы из больницы и почитайте их вместе с доктором.

— Документы? — я не сразу сообразила, о чем он говорит, но потом вспомнила, как мы забирали из архива файл на Карла и оживилась. — Точно, мы совсем забыли о них. Медицинские отчеты Крумбайна.

— Юрген поможет тебе разобраться в них, — Тилль протянул руку и открыл тумбочку. — Я пытался читать их, но ничего так и не понял. А после обеда мне станет лучше и обсудим все, что узнаете, возможно, что-то из этого поможет нам в будущем.

Когда он отдавал мне файл, наши пальцы соприкоснулись, и я увидела, как вспыхнули его глаза…

И вот сейчас я сижу на диване и смотрю на Мартина, бледного от пережитого кошмара и не могу думать ни о чем кроме этого взгляда. Мне страшно даже представить, что со мной случиться, если Тилль мертв и мы найдем его тело в спальне.

Не помня себя от ужаса, я вскакиваю с дивана и бросаюсь к его комнате. Слышу, как за мной бежит Юрген. «Это хорошо, — думаю я отрешенно. — Если упаду в обморок, он сможет помочь».

Я распахиваю дверь и влетаю в комнату. Тилль лежит на спине, сложив большие ладони поверх одеяла и на несколько страшных мгновений мне чудится, что он уже мёртв. Но вот глаза его открываются, и я ловлю встревоженный взгляд. От облегчения подкашиваются ноги, и я с трудом дохожу до постели и опускаюсь рядом на колени, беру его за руку.

— Что случилось? — чуть слышно произносит Тилль и закашливается. Он такой бледный, что сквозь кожу видны голубоватые вены на висках, и меня снова накрывает паника.

— Йонас умер, — говорю я, сдерживая подступающие к горлу рыдания. — У него тот самый вирус.

Юрген подходит вплотную к кровати, и мне приходится чуть посторониться. Он ощупывает шею Тилля, хмурится, просит того оценить свое состояние по шкале от 1 до 10 и Тилль снова закашлявшись называет цифру «три».

— У вас есть прививка? — спрашивает доктор и Тилль отрицательно качает головой. У меня внутри словно что-то обрывается и стремительно летит в пропасть.

Когда Юрген поворачивается ко мне и говорит что, скорее всего, у Тилля тоже тот самый вирус, я могу лишь с трудом кивнуть в ответ, а потом мир начинает стремительно вращаться, и я проваливаюсь в черноту.

========== Глава шестнадцатая. ==========

***

Три дня проходят как в тумане — почти не ем, кое-как сплю, ухаживаю за Тиллем, что-то делаю по хозяйству, но при этом чувствую себя так, словно это у меня вирус и это я балансирую на грани жизни и смерти. Впрочем, частично так оно и есть. Я тоже больна, и вирус мой зовется — любовь. Понимаю это на второй день, когда сижу рядом с постелью спящего Тилля и до боли в глазах всматриваюсь в его лицо, пытаясь запечатлеть в памяти любимые черты.

Теперь, когда Йонас умер, вторая постель свободна, и я провожу в этой комнате большую часть дня и всю ночь. Тилль очень плох, поэтому я почти не отдыхаю, напряженно прислушиваясь к его тяжелому дыханию, и стараюсь не думать о смерти. Чаще Тилль спит, вернее, проваливается в горячечный бред, в котором часто зовет Рози или просто стонет. Её имя, звучащее из его уст, оставляет на моем сердце незаживающие ранки, они постоянно саднят и мне хочется вырвать его из груди, чтобы избавиться от мучений.

Кроме меня тут бывает только доктор, он привит и не боится заразиться. Остальные же, включая приставучую Лили держатся от Тилля подальше. Оказывается, даже сильное желание быть рядом с кумиром значительно меркнет в свете страха собственной смерти. Хотя может это Мартин запретил ей появляться тут, я ничего не знаю об этом, потому что не видела его с того самого дня, когда он сообщил нам о гибели Йонаса. Я больше не думаю об ополчении, о Крумбайне, Стефане. Мой мир сузился до границ этой самой комнаты и все что меня сейчас волнует — здоровье Линдеманна.

Сегодняшняя ночь выдалась спокойной. Высокая температура Тилля, которую мы с Юргеном не могли сбить три дня к ряду, чуть понизилась, и его дыхание выровнялось, а я, наконец-то уснула. Утром он пришел в себя и, кажется, даже чувствовал себя неплохо. Я принесла ему чая и легкий завтрак, он съел его и пошутил что теперь, после того как я вернула его к жизни, обязан на мне жениться, но все-таки был еще слишком слаб и вскоре снова уснул.

Мне нужно сходить в душ, привести себя в порядок, да и самой поесть, но так страшно уйти из комнаты и оставить Тилля одного. Я сажусь на табурет рядом и снова пристально разглядываю его лицо — усталое, небритое, с глубокими морщинами и крупными чертами — и в который раз ругаю себя за то, что позволила чувствам взять надо мной верх.

— Ката, как он? — в комнату заглядывает Юрген.

— Лучше, — отвечаю я шепотом, встаю и иду к дверям. Не хочу, чтобы Тилль проснулся от нашей болтовни, сейчас, впервые за долгое время, его сон по-настоящему спокоен.

Я выхожу в коридор, тихонько притворив за собой дверь.

— Он поел, а сейчас отдыхает, температура снизилась и кажется, идет на поправку, — говорю я уже в полный голос.

Юрген кивает и пристально смотрит мне в глаза.

— А ты? — спрашивает он.

— А что я? Все, как и раньше — здорова.

— Ты поела? — он чуть улыбается. — Ты выглядишь измотанной, нельзя так, Ката.

Я отвожу взгляд и молчу. Что я могу ему ответить? И сама знаю, так нельзя. Любовь сделала меня глупой, слабой и зависимой.

Он кладет руку мне на плечо, и я снова поднимаю взгляд. Я вижу, он не осуждает, а лишь хочет помочь и меня буквально прорывает:

— Юрген, я ведь не хотела этого всего, понимаешь? После того как Стефан погиб мне и думать о том чтобы в кого-то влюбиться, было противно. Даже не знаю, почему меня так перемкнуло. Ненавижу себя за это. Я словно потеряла разум, превратилась в глупую барышню из бульварного романа. И самое ужасное, что я все время боюсь. Страх сожрал меня изнутри и теперь там гнилое болото. Как я смогу сражаться, когда так напугана?

— Боишься чего? — спрашивает он мягко.

— Что он умрет… Что выживет, но погибнет, когда мы отправимся к «Безымянным»… Что он спасет свою Рози и они снова будут вместе, а я останусь не у дел, или что он все же улетит в США, когда все кончится и разобьет мое сердце.

— А что он сам говорит об этом?

— Ничего, — я пожимаю плечами.— Он не знает о моих страхах и всем остальном… Не хочу, чтобы знал.

— Даже не догадывается о твоих чувствах? — уточняет Юрген, и я молча киваю. — Но почему?

— Если я откроюсь ему, то буду полностью в его власти. Любовь делает меня слабой.

— Странное у тебя представление о любви, Ката. Настоящая любовь приносит в сердце радость, а вовсе не делает тебя слабой. А то о чем ты говоришь вовсе не любовь, это эмоциональная зависимость, и тебе следует понять, почему так случилось в ваших с ним отношениях. Я не психолог, но кое-что в этом понимаю. Здоровые отношения дают тебе силы, ты хочешь творить, а не приносить себя в жертву, ты не боишься диалога и готова принимать последствия его и своих решений. В твоем же случае ты сама обрекаешь себя на страдания из-за страха перед будущим, которого все равно никто не знает. Если бы я постоянно думал о том, что когда-то могу потерять жену и ребенка, то вся моя счастливая семейная жизнь превратилась в ад.

— Думаешь, мне нужно поговорить с ним?

— Страх расставания это, прежде всего твоя неспособность вынести свои собственные переживания, так что сначала попытайся разобраться в себе. Возможно, все дело в том, что случилось с твоим мужем, а то, что ты принимаешь за любовь, всего лишь попытка заглушить чувство вины и попытаться все исправить. Сейчас твоя основная задача пережить сепарацию.

— Сепарацию? Ты говоришь о том, что мне нужно бросить его?

— Да нет же! Я вообще не о том, Ката, — он тяжело вздыхает. — Пойдем, выпьем кофе, тебе нужно отдохнуть и отвлечься.

В столовой мы находим Мартина. Он окидывает меня внимательным взглядом, здоровается, а потом внезапно предлагает:

— Не хочешь сегодня посидеть вдозоре.

— О чем это ты? — переглядываюсь с доктором, но тот кажется, так же удивлён, как и я.

— Последить за дорогой, — объясняет Мартин. — После смерти Йонаса у нас не хватает людей.

— Я не могу уйти, Тиллю нужен уход.

— Я побуду с ним, не волнуйся, — говорит Юрген и многозначительно смотрит на меня. — Тебе и правда стоит проветриться.

— Это только до заката, последишь за дорогой. Сегодня прекрасная погода, сухо и солнечно. Ты ведь три дня из бункера не выходила и выглядишь крайне нездоровой, — Мартин переглядывается с доктором и тот согласно кивает.

Сначала я отнекиваюсь, но они все же уговаривают меня и уже через час я, снабженная рацией, термосом с горячим чаем и свертком с сэндвичами сижу на верхнем этаже полуразрушенного здания, и щурюсь от ярких солнечных лучей, проникающих внутрь через оконные проемы. Внизу стоит брошенный фургон моего бывшего напарника, и я впервые за последние дни думаю не о Тилле, а о Петере и том, что привело его сюда и как он связан с Крумбайном.

За окном яркий летний день: в низких кустах цветущего жасмина у ограды слышен воробьиный гомон, легкий ветер шумит в листьях тополей, растущих чуть поодаль, и треплет обломок пластиковой обшивки стены, а он хлопает словно крыло гигантской птицы, и среди всех этих звуков мое ухо улавливает странное жужжание. Я прислушиваюсь и вскоре понимаю что это — шум двигателя мотоцикла.

Меня бросает в жар, я судорожно роюсь в рюкзаке в поисках пистолета, достаю его и снимаю с предохранителя, но тут до меня доходит, что даже если байкеры подъедут прямо в дверям заброшенной фермы — меня им не увидеть, а моя паника лишь следствие недосыпа и спутанного сознания. Я делаю несколько глубоких вдохов, выравнивая дыхание, кладу оружие на бочку, служащую мне столиком чуть высовываюсь из окна и начинаю наблюдать за дорогой.

Только сейчас вспоминаю наставление Мартина: не провоцировать, а лишь следить и без нужды не вступать в драку. В случае опасности сообщить по рации и просить помощи. Это правильно, бункер близко и он с доктором тут же придет на помощь, если потребуется. Но я надеюсь, что обойдется без этого.

Время переваливает за полдень и над асфальтовой дорогой, уходящей влево от города, стоит знойное марево. Звук мотоцикла становится громче с каждой минутой, и вскоре я вижу байкера. Он один. Это удивляет меня, обычно банды передвигаются группами. Их научили этому постоянные междоусобные войны и страх за собственную безопасность. Слабые группы и одиночек поглощают сильные, и делают их или своими друзьями, или — рабами. Тут все как в дикой природе, тысячи лет эволюции канули в Лету и не имеют для банд никакого значения. Они ощущают себя первооткрывателями, которые строят новый мир по своим собственным законам и в мире этом никто ничего не слышал об идеях гуманизма. Именно поэтому одинокий байкер вызывает у меня одновременно и тревогу и удивление. Хотя возможно он лишь разведчик и за ним следует его банда, вооруженная до зубов.

Он еще слишком далеко — точка на горизонте, поэтому беру бинокль и, настроив изображение, пытаюсь разглядеть байкера получше, но закрытый костюм и непроницаемый шлем не дают мне такую возможность. Зато я вижу винтовку в чехле за его спиной, и довольно навороченный мотоцикл — во всей видимости кастом — выкрашенный в золотистый цвет, с изящно изогнутыми ручками украшенными кистями из кожи и огромными колесами, как у бэтцикла.

«Пижон, а значит не разведчик. Получается что одиночка, и возможно из Безымянных» — думаю я, убирая бинокль в рюкзак. — «Если это так, то у нас появится возможность допросить его и узнать что-то полезное о лагере Крумбайна».

Несмотря на наставления Мартина не вступать в драку в одиночку, я решаю рискнуть. У меня «Вальтер» и эффект неожиданности, у него винтовка и мотоцикл. Кто кого? Во мне просыпается былой азарт. Жажда охоты, отодвигает на второй план все остальное, включая сердечное томление и жалкий страх, и я счастлива отдаться этому потоку полностью.

Я внимательно осматриваю окрестности и нахожу отличное убежище, где смогу устроить засаду. Прямо перед поворотом на госпиталь раскинулись густые заросли жасмина, в них-то я и укроюсь. Мой план предельно прост — я выскочу из кустов и открою огонь по мотоциклу, а когда байкер упадет на землю, обезоружу его и после позову подкрепление. Вряд ли он ждет нападения средь бела дня и поэтому у меня есть все шансы на успех.

Я бегом спускаюсь на первый этаж и выхожу на улицу. Жара стоит невыносимая, воздух густой, душный, на лбу и спине тут же выступает пот. Первый порыв вернуться назад, в тень и прохладу третьего этажа, но я прогоняю эти мысли, крадучись подхожу к воротам фермы и прислушиваюсь. Рык мощного двигателя разносится по окрестностям, становясь все громче и тревожнее. Если я собираюсь осуществить свой план, то нужно действовать немедленно — через пару минут человек будет у развилки дороги и у меня уже не будет шансов застать его врасплох.

Я бегом преодолеваю нужное расстояние и ныряю в заросли кустарника, сладко благоухающие, но вблизи вовсе не такие плотные, как мне показалось сверху. Когда я пробираюсь к стволу, грубо расталкивая ветки, вокруг меня осыпаются десятки нежных лепестков, укрывая землю белым ковром. Кусты ниже, чем я надеялась, потому приходится присесть на корточки чтобы хоть как-то скрыть свое присутствие, но все равно, с опозданием понимаю, что это была плохая идея и при должной внимательности меня легко заметить с дороги. Сидеть на корточках неудобно, тут же начинают ныть колени. Самым правильным было бы уйти, но я не успеваю. Со своего места вижу стремительно приближающийся темный силуэт человека на сверкающем золотом мотоцикле. Минута, и он в паре метров от развилки, замедляется, а потом и вовсе останавливает мотоцикл. Совсем плохо. Я надеялась, что он пролетит мимо и у меня получится использовать его скорость себе во благо.

Он ставит мотоцикл на подножку прямо посреди дороги и довольно неуклюже слезает с него. Его пошатывает, как пьяного. Видимо накурился дури, как у них всегда бывает. Это усложняет мою задачу, под наркотиками эти паразиты ничего не бояться — ни боли, ни пыток и сами становятся крайне агрессивные. Видимо мне придется пристрелить его, а иначе он сам убьет меня.

Мужчина вертит головой в огромном черном шлеме, похожий больше на космонавта в скафандре, чем на байкера. В зеркальном стекле визора, закрывающего лицо, отражается полуденное солнце. Когда он поворачивается ко мне, я машинально вскидываю руку, чтобы прикрыть глаза и тут понимаю что он, скорее всего, видит мое движение.

Как же я сглупила, решив действовать в одиночку, но выбора уже нет — придется рискнуть. Я распрямляюсь и выскакиваю из кустов, целясь в байкера, но неудачно зацепляюсь ногой за тонкую ветку, стелящуюся по земле, со всей дури падаю на землю и выпускаю пистолет. Зубы клацают, вывихнутое плечо пронзает боль от которой темнеет в глазах, а рот наполняет солоноватый привкус крови — падая, я прикусила кончик языка.

Еще успеваю увидеть, как он вскидывает винтовку, все внутри сжимается от бессильного ужаса. Я перестаю дышать, ожидая ощутить обжигающую боль выстрела, но ничего не происходит — опираясь на руки, поднимаю голову. Байкер стоит, широко расставив ноги, с оружием на изготовке — ствол направлен прямо на меня, но он не стреляет — медлит, а я понятия не имею почему. Он делает шаг в мою сторону, потом еще один. Байкер заметно хромает на правую ногу, вот почему он так неуклюже слезал с мотоцикла. Между нами уже меньше десяти метров, но он все еще не стреляет… Я не понимаю, может винтовка не заряжена? Тянусь к своему пистолету, лежащему в паре метров впереди, но тут слышу голос:

— Ката, не нужно, это я.

Я замираю, пристально смотрю на него, и тут байкер поднимает защитный визор шлема.

— Петер, — выдыхаю и ощущаю как тугой узел, стягивающий внутренности, ослабляется. Я не умру. По крайней мере, не прямо сейчас.

Мы сидим в тени его фургона и пьем чай из моего термоса. Горячий. От него прошибает пот, и пощипывает прикушенный язык, но мне нравится чувствовать себя живой, пускай даже таким мазохистским образом. Петер сильно постарел с последней нашей встречи. Некогда импозантный мужчина с проседью в висках, от одной улыбки которого многие наши коллеги женщины заливались краской, теперь стал похож на разбитого старика с потухшим взглядом и глубокими залысинами у лба. Но взгляд остался прежним, цепкий, колючий. Кажется, стоит ему только взглянуть и Петер знает о тебе все, хотя это недалеко от истины, он всегда был крайне проницательным.

Первое что он спросил меня, после того поднял на ноги и мы обменялись приветствиями:

«Кто он, тот засранец, из-за которого ты так переживаешь? Неужели тот нервный мужик, с которым я вас видел в больнице?».

Такой уж он человек - Петер, знает меня слишком хорошо и ничего от него не утаить. Предлагаю ему для начала убраться с дороги, и с солнцепека, и уже потом устраивать допросы. Он хрипло смеется, но соглашается.

Мы прячем его мотоцикл внутри складского помещения фермы, а сами перебираемся к фургону.

— Почему ты вернулся? — спрашиваю я, и он молча указывает на старенький «Фольксваген».

— Это мой дом, — говорит он. — К тому же на нем мне будет удобнее осуществить свой план.

— И какой твой план?

— Убить Карла Крумбайна, конечно. Ведь и ты здесь по той же причине, Ката. Приехала искать о нем информацию. — Петер не спрашивает, а утверждает, и я не спорю. Он делает глоток, смотрит на меня поверх чашки и задает вопрос: — Вам удалось найти что-нибудь в той психушке?

— Да, его медицинскую карту и какие-то записи, но мы так и не успели все изучить. Из-за болезни Тилля все пошло кувырком.

— Значит, этого придурка зовут Тилль, — Петер тяжело вздыхает. — Выкладывай, где ты его подцепила.

Я некоторое время смотрю прямо ему в глаза, а потом киваю. Петер мне как отец, и не вижу смысла что-то от него скрывать. Вкратце рассказываю все, что случилось за последние несколько недель, начиная со своего побега из Берлина, а он попивает чай, и кивает головой. Лишь в самом начале он перебивает меня.

— Тот мужик на «Порше», он был крысой, а вовсе не мирным жителем.

— Так это ты его убил?

— Да, и ничуть не жалею. Этот ублюдок, занимался тем, что искал невинных женщин, втирался к ним в доверие, а потом продавал их бандам, а за это ему позволяли безопасно передвигаться по городу и даже пользоваться общими благами.

— А ты как на него вышел?

— После того как я начал охоту на главарей, несколько раз натыкался на эту тачку. Она приметная и сложно не обратить внимание. Мне стало любопытно и я начал следить за хозяином. Так и узнал. А после подловил его у магазина и убил.

Я смотрю на Петера долгим взглядом. «Начал охоту на главарей…» В прошлом он не был столько кровожаден и никогда бы не стал убивать людей, пускай даже главарей банд. Что-то случилось в его жизни, то, что изменило его внешне, сделало калекой и убийцей. Но спрашивать я не решаюсь, захочет — сам все расскажет.

— Продолжай, я пока так и не понял, где ты нашла этого Тилля, — говорит он, отпивая чая.

Когда я заканчиваю, Петер выносит вердикт:

— Бросай его, Ката. Вы слишком разные и тебе там нечего ловить. Когда все станет на свои места, этот рокер вернется в свой рафинированный мир, а тебе там места не будет. Это не твой покойный муж, барон — анархист, а мировая звезда, привыкшая к славе и поклонницам. Сама же видела, ему приятно женское внимание. Ты не та, кто станет терпеть рядом великовозрастного кобеля, уже поверь старому другу, я хорошо тебя знаю.

— Тилль не кобель, не смей так говорить, ты его даже не знаешь, — огрызаюсь я, но Петер лишь улыбается в ответ.

Отвожу взгляд и с деланным вниманием разглядываю траву у себя под ногами. Правду слышать больно, но иногда эта боль исцеляет. Петер резок в суждениях и часто перегибает, но он прав, мои чувства к Тиллю глупость и мне следует вырезать их из сердца острым ножом.

— Есть сигареты? — спрашиваю я, но Петер качает головой. Он никогда не курил, и ничто не может изменить его привычки.

— Сигарет нет, но есть предложение, — он выливает остатки чая прямо на траву. — Поехали со мной.

— Поехать куда? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

— Убивать Крумбайна, конечно. Это нужно сделать пока эта зараза не захватила всю Европу.

— Ты тоже считаешь что он — Антихрист, — говорю я с улыбкой.

— Нет, конечно. Он психопат, маньяк, убийца, насильник, но это не делает его сыном мифического существа. Ты же помнишь, как я говорил: тот, кто служил в криминалистической полиции, в Бога не верит, а в Дьявола и подавно, — он хрипло смеется.

Некоторое время мы сидим молча, каждый погружен в собственные мысли. Я думаю о его предложении. Могу ли бросить все и уехать с Петером? Он хитрый, умный, ловкий, но хромой и слишком старый — одному ему с Крумбайном не справиться.

— А зачем ты приезжал в больницу? Что хотел тут найти? — спрашиваю я, подняв на него взгляд.

Петер некоторое время не шевелится, а потом отвечает:

— Надеялся нащупать его слабое место, у всех психов есть такое.

— Получается ты, тоже искал его медицинские карты? — криво усмехаюсь.- У нас с тобой одинаковые методы, Петер.

— Не удивительно, — он смотрит прямо мне в глаза.- Это же я тебя учил всему, девочка моя. А ты всегда была моей лучшей ученицей.

Я смотрю в его вылинявшие глаза в обрамлении сеточки глубоких морщин и ощущаю, как сердце наполняется теплом. Он и правда, научил всему, что я знаю. Напарник, друг, названый отец.

— Я рада, что ты жив, Петер, — говорю я, ожидая улыбки, но он лишь отводит взгляд. Что же с ним случилось за эти месяцы?

Я ставлю чашку на ступеньку фургона, беру свой рюкзак и достаю сверток с сэндвичами. Впервые за последние дни у меня появился аппетит.

— Будешь есть? — спрашиваю я, но Петер отрицательно качает головой. — Как знаешь.

Я разворачиваю свой обед, сажусь прямо в траву по-турецки и принимаюсь жевать. Петер снова смотрит на меня с теплотой, мне знаком этот взгляд, он согревает заледеневшее сердце девочки, не знавшей отцовской любви. Теплый ветерок шевелит остатки волос на его голове и доносит до меня знакомый аромат туалетной воды «Соло Леве». Мне вдруг нестерпимо хочется обнять Петера, но я смущаюсь собственных чувств, и не двигаюсь с места.

— А почему ты сбежал? — говорю я дожевав. — Тогда, в больнице? Из-за Тилля и его криков?

— Да срать я на него хотел, он же гражданский, — бросает Петер с презрением. — Я не хотел тебя втягивать.

— А что сейчас изменилось, — я чуть наклоняю голову и пристально смотрю ему в глаза.

— Мы встретились, а значит это судьба, — он улыбается. — Ты же знаешь, я не верю в случайности. Вселенная желает, чтобы в последний бой мы с тобой шли рука об руку.

— Ни до хрена ли пафоса, Петер? — я улыбаюсь в ответ. — Когда это ты стал таким фаталистом?

— Когда выбрался из плена банды «Bienenvolk» живым и почти здоровым, — говорит он и улыбка сползает с его лица.

Петер умолкает и смотрит вдаль отрешенным взглядом. Его серые глаза сейчас кажутся почти бесцветными, а лицо бледным и безжизненным. Попасть в плен к банде — страшный опыт. Понимаю, что сейчас он не желает об этом говорить, и я не вправе настаивать. В наших отношениях он всегда оставался лидером, так что правила игры выбирает Петер, а я могу либо подчиняться, либо пойти своей дорогой.

— Так что, поедешь со мной, или будешь дальше охаживать своего рокера? — он поворачивает голову и встречается со мной взглядом. — Есть одна дорога, по которой можно подобраться к ним незамеченным. Я проехал её всю до самого храма, но вокруг дома Крумбайна полно вооруженной охраны и я был вынужден вернуться за фургоном.

— А чем он поможет?

— В днище тайник и там я спрятал взрывчатку, — говорит Петер. — И с её помощью можно поднять в их лагере такой шум, что никто и не обратит внимания на наше проникновение. Что скажешь, Ката, ты со мной?

— Я не знаю, Петер, — мне хочется сказать ему «да», но все не так просто.- Тилль болен, и я не могу его бросить, к тому же эти люди — ополчение, они рассчитывают на меня.

— Я буду здесь до полуночи, — он кивает на свой фургон. — Если передумаешь, то приходи. А теперь можешь вернуться к своим новым друзьям, а я собираюсь залезть внутрь и поспать перед дорогой.

— Петер, я хочу поехать с тобой, но пойми…

—Уходи, Ката, — перебивает он меня. — Я слишком измотан, чтобы что-то понимать. Если решишь что нам по пути, то ты знаешь где меня искать.

— Как скажешь, — я встаю, забираю термос с чаем и, не оборачиваясь, иду к городу, но чувствую, как Петер провожает меня взглядом.

Я понимаю, нельзя отпускать его одного. Без меня ему будет сложно, даже с взрывчаткой и его огромный боевым опытом и скорее всего он погибнет, даже не добравшись до Крумбайна. Но и Тилля я не могу бросить, особенно сейчас, когда он так слаб. Мое сердце разрывается между любовью и дружбой, и я ничего не могу с этим сделать.

========== Глава семнадцатая. ==========

Das Wasser soll dein Spiegel sein

Erst wenn es glatt ist, wirst du sehen

Wieviel Märchen dir noch bleibt

Меня впускает Мартин и почти сразу куда-то исчезает. Юрген и Лили сидят в гостиной, они расположились за низким журнальным столиком друг напротив друга и играют в карты. Я спускаюсь вниз с крепкой уверенностью, что первым делом разыщу Юргена и предложу ему поехать вместе с нами, но стоит мне увидеть его, как я понимаю: мой план — дерьмо. Я не должна ничего говорить доктору, иначе он пойдет со мной и погибнет.

Из портативной колонки, лежащей на столе, шелестит музыка, на подлокотнике кресла доктора стоит тарелка с печеньем, на столике перед ним кружка с дымящимся чаем, а у Лили в руке бутылка газировки. Доктор кладет на стол карту, Лили азартно бьет и лицо её вспыхивает от радости. Глядя на них, таких расслабленных и счастливых, сложно поверить, что где-то прямо сейчас творятся зверства и люди умирают лишь потому, что им не повезло попасться на глаза проклятым байкерам.

— Ах, наша славная Ката, — Юрген замечает меня и салютует кружкой. Его глаза блестят так ярко, что начинаю подозревать: в кружке вовсе не чай, а что-то покрепче.

Лили не столь радостно воспринимает мое появление, она натянуто улыбается и делает большой глоток из бутылки. «Апфель—Шорле» читаю я на этикетке. Черт, я ведь сто лет не видела ничего настолько обычного, как бутылка яблочного сока с минералкой в руке вздорного подростка.

— Как твои успехи, встретила кого-то интересного снаружи? — спрашивает доктор и втягивает носом дымок, поднимающийся над его кружкой. Он не может ничего заподозрить, это праздный вопрос, но я все же внутреннее содрогаюсь, хотя внешне это никак не проявляется.

Я умею держать лицо, и врать даже не морщась, в полиции нас учили этому, потому беспечно взмахиваю рукой, улыбаюсь и отвечаю ему в тон:

—Никого, мой друг, лишь невыносимая жара, мухи и пыль. А у вас тут гляжу, филиал Spielbank (1), — я лукаво подмигиваю Лили, от чего она чуть не давиться своим яблочным шорле. — На что играете? Печенье? Ракушки? Евро?

—Всего лишь интерес, — Доктор, наконец отпивает глоток, морщится и ставит кружку на стол.— Присоединишься? Мы как раз закончили партию.

—К сожалению, вынуждена отказаться, — я качаю головой и, указав на проход в жилые помещения добавляю: — Хочу принять душ, а потом заглянуть к больному. Кстати, как он?

—Идет на поправку, ты же сама видела, кризис миновал, — отвечает Юрген и машет рукой со свойственной медикам беспечностью. Я не разделяю его оптимизма, но все же выдавливаю из себя улыбку и иду к дверям.

Доктор окликает меня:

—Ката, постой, — теперь он уже не выглядит таким уж расслабленным, в пристальном взгляде явно читается тревога: — У тебя точно все нормально? Если нужна помощь, я могу пойти с тобой и… — он делает приглашающий жест, я лишь секунду медлю, а потом отрицательно качаю головой.

—Все отлично, я немного перегрелась снаружи, там адское пекло. Не стоит отвлекаться, Юрген, тебе нужно отыграться, — я снова фальшиво улыбаюсь, чувствуя себя бездарным актёришкой, а потом резко разворачиваюсь и иду прочь. Мне до тошноты не хочется лгать доктору, но выбора нет. Это единственный способ сохранить ему жизнь, к тому же, когда я уйду, кто-то ведь должен будет приглядеть за Тиллем, пока тот не поправиться…

Я расчесываю мокрые волосы, когда в дверь ванной требовательно стучат.

—Кто там? — отзываюсь я.

— Ката, зайди в радиорубку, как закончишь тут, — слышу я из-за двери голос Мартина.

— А что случилось? — кричу в ответ, но то ли отец Лили уже ушел, то ли решает, что вести диалог через запертую дверь дурной тон и не отвечает. Я тяжело вздыхаю, убираю гребень, заплетаю мокрые волосы в тугую косу и иду в радиорубку.

Мартин ждет меня внутри. Сидит в кресле напротив пульта и пустым взглядом глядит прямо перед собой, на панели перед ним как звезды в ночном небе, перемигиваются цветные лампочки, а сам он будто впал в летаргический сон и даже грудь не поднимается в такт дыханию. Я собираюсь помахать у него перед носом ладонью, но не успеваю. Мартин стряхивает оцепенение, и мы встречаемся взглядами, на мгновение мне кажется, что ему известно, о Петере и моих планах сбежать этой ночью, но он улыбается и морок исчезает.

—Садись, надо кое-что обсудить, — он выдвигает из-под пульта табурет и я, не споря, усаживаюсь напротив. — У меня для тебя хорошие новости, подкрепление придет раньше и их будет больше, чем я рассчитывал.

—О-оу, — только и могу произнести в ответ.

—Надеюсь, это был возглас радости? — Мартин чуть приподнимает брови, — А то мне показалось, что ты разочарована.

—Нет, что ты, — я поспешно улыбаюсь. Последние пару часов я только и делаю, что фальшиво скалюсь, словно депутат перед выборами в Бундестаг. — Я очень рада, просто Тилль, он пока слаб и…

—Он может остаться тут, с Евой и бабушкой, — Мартин понимающе качает головой. — Я как раз думал о том, кого можно оставить с нашими подопечными.

—Лили пойдет с нами?

—Нет, это исключено, — он мотает головой, — И если твой друг останется здесь, мне будет проще удержать её от бездумных поступков.

—О, да, — соглашаюсь я и снова глупо улыбаюсь. Нужно прекращать это шоу дружелюбия, а то кто-нибудь непременно заподозрит меня если не во лжи, то уж как минимум в том, что снаружи я раздобыла немного марихуаны.

Но Мартин не обращает внимания на мою мимику, он поворачивается к пульту и, ткнув пальцем куда-то произносит:

— Я только что связывался по радио с Отто, — он снова глядит на меня и поясняет: — Это руководитель берлинцев, он отставной майор и толковый малый. Так вот он сказал, что вчера в город пришли несколько бригад ополчения, с севера и юга, и с их помощью берлинцам, удалось очистить центр от всех банд. Ты понимаешь, что это значит? — я только сейчас замечаю, как светится его лицо, Мартин разве что не прыгает от радости.

—Не совсем, мы можем вернуться в город, потому что там стало безопасно? — предполагаю я.

—Да нет же, Ката. Это значит, что наш план сработал, не сработает в будущем, а уже сработал, понимаешь?!

—Наш план? — теперь я поднимаю брови и чуть склоняю голову: — Мне казалось он был в том, чтобы убить Крумбайна, и насколько я знаю, этот мерзавец пока жив и здоров.

—Это пока, но люди поверили в тебя. В то, что мы сможем победить. Мы больше не крысы, что прячутся по сырым подвалам, а солдаты, готовые сражаться, — на его лице расцветает широкая счастливая улыбка. — Отто сказал, что когда ополчение выступило против банд, из домов вышли мирные жители, они хватали палки, камни и гнали чертовых байкеров прочь. Людей было так много, что байкеры бежали, — он трясет в воздухе кулаком. — Они испугались, потому что увидели силу. А когда Крумбайн падет, прогнать остатки банд будет плевым делом.

—Вот оно как, — я постукиваю пальцами по собственным коленям, — Это и правда, отличная новость, Мартин, но я бы не стала так уж расслабляться. Банды Берлина одурели от постоянных оргий и пьянок, возможно, потому их удалось прогнать так легко, но стоит им протрезветь и понять что произошло, они вернуться и в этот раз будут хитрее и жестче. Ты же сам знаешь, как это бывает.

—Не вернутся, — уверенно отвечает Мартин.— Если нам удастся схватить Крумбайна и запереть его в клетку.

—В клетку? — осторожно уточняю я. — Мне казалось, речь шла о том, чтобы прострелить ему башку из винтовки, а не устраивать цирковые представления?

—Да, я помню, но мне кажется, если нам удастся схватить его и привести в Берлин, а потом прилюдно казнить, это произвело бы больший эффект, нежели просто прикончить ублюдка, — в глазах Мартина отражаются огоньки пульта: красные, синие, белые, и это выглядит пугающе, особенно в сочетании с тем что он сказал. Я ненавижу Крумбайна, но не настолько чтобы устраивать из его смерти чудовищный спектакль.

— Тебе не кажется что это немного…, — кручу пальцами, пытаясь подобрать нужное слово.

— Жестоко? — помогает Мартин. — Но разве он не заслуживает этого? И разве все те люди, что потеряли надежду из-за его зверств, не заслуживают увидеть, как пламя пожирает их страхи?

—Сжечь живого человека, как в средние века? — мне не по себе от слов Мартина, а ведь до этого момента я верила: он самый здравомыслящий из нас.

—Можно и повесить, — он равнодушно машет ладонью. — Главное сделать это прилюдно, чтобы все увидели, их лидер обычный смертный и им неоткуда ждать защиты.

Умолкаю и опускаю взгляд. Спорить с ним бессмысленно, ведь он уже все для себя решил, к тому же я все равно уйду ночью и его план не имеет значения.

—Может ты и прав, — говорю я, наконец и уже в сотый раз растягиваю губы в улыбке. — И когда выдвигаемся?

—Завтра ночью, — отвечает он даже не задумавшись, видно уже все решил. — Днем сюда прибудет подкрепление, а некоторые присоединятся к нам уже на месте. У тебя есть карта того места, куда мы направимся?

—Боюсь что нет, — я качаю головой, а сама думаю о том, успеем ли мы с Петером сделать все что задумали, до того как на храм нахлынет волна ополченцев с оружием, и если нет, помогут ли они нам или помешают.

— А у Тилля? Он ведь бывал там?

— Кажется да, но…,— я резко умолкаю, понимая, что сболтнула лишнего. Мы ведь не говорили, что Линдеманн бывал в логове «Безымянных» тогда откуда Мартину об этом известно.

— Удивлена, что я знаю о его прошлом? — спрашивает Мартин, и лицо его принимает странное выражение. — Он кое-что рассказал Лили, а она все передала мне. В отличие от моей дочери я не ослеплен чувствами и смог сложить простые факты. Тилль был в банде, возможно даже не по своей воле, но сбежал от них. Я все правильно понял?

—Да, — мрачно киваю я. — Его вынудили обстоятельства. Но ведь это ничего не меняет? Для него?

Мне хочется отыскать Лили и дать ей хорошую затрещину., чтобы никогда больше не болтала лишнего.

— Ничего, — отвечает Мартин, — Я ему не судья, все мы выживаем, как можем. Но если он знает местность, то хотелось бы получить хотя бы примерную карту.

—Хорошо, я поговорю с ним и попрошу нарисовать, — я поднимаюсь. — А теперь прошу меня извинить, но мне пора.

—До завтра, Ката. Выспись, как следует, нам понадобиться твоя ясная голова, — Мартин разворачивает кресло и склоняется над пультом.

Я бесшумно покидаю радиорубку и прикрываю за собой дверь, а в коридоре, отойдя на несколько шагов, позволяю эмоциям вырваться наружу:

—Черт! — ударяю себя кулаком по ладони.— Черт! Черт! Черт!

Как теперь оставить с ними Тилля, если Мартин все знает? А что если у него окончательно отъедет крыша и он решит: казнить нужно всех, кто имел хоть какое-то отношение к бандам?

Петер сказал: он не обидится, если я не приду, но смогу я жить дальше, зная, что бросила друга и наставника в опасности?

Гляжу на наручные часы, до полуночи еще есть время и мне стоит потратить его с пользой. Я направляюсь к двери комнаты Тилля и, тихонько приоткрыв ее, проскальзываю внутрь, в темноту. Делаю шаг и прислушиваюсь, замерев на месте. Слышу тихий шелест дыхания, без надрывов и хрипов, как было раньше — прав оказался Мартин, Линдеманн идет на поправку. Наконец глаза адаптируются к темноте, и я начинаю различать контуры предметов и могу на цыпочках подойти к кровати больного. Тилль спит на боку, подложив под щеку руки, словно ребенок. Это так мило, что сердце сжимается от нахлынувших чувств. Неужели мне хватит сил уйти, оставив его тут?

“Ты сильнее чем, кажется, Ката, и сделаешь все, что от тебя требуется”, — произносит Стефан в моей голове.

Я чуть киваю, соглашаясь с этим, присаживаюсь на корточки и, стараясь как можно меньше шуметь, роюсь в тумбочке. Я снова убрала сюда все отчеты из больницы, когда Тилль заболел, решив, что после с ними разберемся. Сейчас же я хочу забрать их и передать Петеру. Возможно, это чем-то нам поможет. Отчеты лежат там, где я их и оставила, я вытаскиваю папку, прижимаю к груди, поднимаюсь и так же бесшумно как вошла, покидаю комнату, заперев за собой дверь.

В своей спальне под невидящим взглядом бабушки, я пакую кое-какие вещи в рюкзак и, взяв огрызок карандаша и блокнот, пишу короткую записку Тиллю. Никаких соплей, сухо сообщаю о своих планах и прошу его, как только сможет ходить, убираться прочь из бункера. Надеюсь, он поступит мудро и поедет на аэродром, а не станет геройствовать, пытаясь снова вытащить меня из переделки. На всякий случай добавляю, что еду не одна, а со старым другом. Может быть Тилль оскорбиться на это и уедет не задумываясь.

Записку снова отношу в его спальню и прячу в тумбочке, там где лежала папка. Узнав о моем побеге, он непременно захочет заглянуть в документы, и значит, точно прочтет мое послание.

Перед тем как уйти бросаю еще один взгляд на постель. Нестерпимо, до зуда в губах, хочется поцеловать его, но я не могу так рисковать, потому поднимаюсь и заставляю себя выйти из комнаты.

Прежде чем убрать папку в рюкзак решаю бегло просмотреть её содержимое, это следовало сделать еще несколько дней назад, но все так закрутилось, что было не до медицинских отчетов погибшего психиатра. Я распахиваю папку на середине, и тут же к моим ногам пикирует одинокий листок, пожелтевший от времени, убористо исписанный машинописным текстом.

Поднимаю его и собираюсь убрать обратно, но взгляд падает на текст. Это письмо, причем полученное в ответ на запрос доктора Вешке, отправитель некая медицинская лаборатория генетики с юридическим адресом в Мюнхене. У них интересный логотип, знакомый всем сосуд Гигеи — змея оплетающая ножку чаши, только вот если приглядеться, это и змея вовсе, а цепочка ДНК. Я уже видела этот знак, раньше, во времена работы в полиции, только никак не могу вспомнить в связи с каким делом. Усаживаюсь на краешек своей заправленной кровати и читаю внимательно, пытаясь продраться через кучу незнакомых медицинских терминов, а когда заканчиваю, по спине пробегает неприятный холодок. Если то, что я прочла правда, то у нас большие проблемы. Мне нужен специалист, чтобы подтвердить мои догадки. Хватаю, листок и бросаюсь на поиски Хиршбигеля. Сердце колотится в груди набатом, руки от волнения влажные, а подмышки взмокли от пота.

Доктор все еще в гостиной, играет в карты с Лили, мясистые щеки покрылись красными пятнами, а глаза блестят еще сильнее, чем при прошлой нашей встрече. Он пьян и от него будет мало толку. Кофе ему что ли сварить, или загнать в ледяной душ? Черт его побери, почему он решил надраться ровно в тот вечер, когда мне так нужна его помощь?!

Увидев меня он расплывается в широкой пьяной улыбке, и похлопав рукой по дивану рядом с собой приглашает:

—Ката, как я рад тебя снова видеть, присядь рядом, помоги старому другу, а то эта чертовка разделала меня под орех, — он указывает на Лили, которая довольно улыбается в ответ и кивает.

—Юрген, пожалуйста, ты мог бы…— замолкаю, потому что сама не знаю, чего именно от него хочу.

Его улыбка тает, он хмурится и лицо становится серьезным:

—Что-то с Тиллем? — он пытается подняться, но пошатывается и неуклюже садится обратно. — Я немного не в форме, — извиняется он. — Но если нужна помощь я сейчас…тут были таблетки, они…

Он хлопает себя по карманам, но я подхожу, и присев рядом останавливаю его, дотронувшись до руки.

—Нет, с ним все хорошо, тут другое, — я кошусь на Лили и она поняв мой взгляд кладет на стол карты и тихонечко ретируется. Неожиданно для неё, она никогда не отличалась тактичностью, но видно что-то такое в моем взгляде, потому что и Юрген напуган:

—Что случилось? — он перехватывает мою руку и сжимает в ладонях.

Я протягиваю ему листок.

—Я нашла это в бумагах доктора Давида Вашке, которые мы забрали из госпиталя, — говорю я, пока Юрген разворачивает бумагу. — И мне нужно чтобы ты подтвердил мои догадки, если то что тут написано правда, тогда получается мы разгадали его тайну.

—Постой, Ката, — он глядит на меня исподлобья. — Я слишком пьян и мне трудно сконцентрироваться даже на твоих словах, а ты еще хочешь, чтобы я одновременно с этим вникал в то, что тут написано. Если не трудно, то принесли мне чая с кухни, а я пока попробую разобраться.

Я ухожу на кухню, а когда возвращаюсь с чашкой, Юрген все еще читает, низко склонившись над бумагой. Ставлю чай на стол и сажусь рядом. Хиршбигель даже не шевелится, его губы беззвучно произносят строчки документа, словно он пытается таким образом донести до пьяного разума их смысл. Наконец он заканчивает, разгибается, глядит на меня рассеянным взглядом, берет кружку и почти залпом выпивает содержимое.

— А теперь скажи мне, что я не сошла с ума и то, что прочла - правда, — говорю я, пытаясь поймать его взгляд.

— Мне сложно поверить в то, что через почти восемьдесят лет после Нюренбергского процесса, кто-то осмелился снова заняться подобным, — произносит Юрген и, допив чай, ставит на стол пустую кружку. — Эксперименты над живыми детьми, это немыслимо, — он качает головой, а потом начинает растирать пальцами виски.

— Получается наш Антихрист вовсе не чудо, а, как там сказано — человек плюс? — спрашиваю я приглушенным голосом.

— Если верить этим данным, то так оно и есть, чтобы это ни значило, — он, наконец, смотрит на меня.

— Господи Боже, жуть какая, — я с шумом выпускаю воздух изо рта. — Я сейчас принесу оставшиеся документы, давай, наконец, прочтем их все, возможно там что-то объясняется.

—Жуть не это, Ката, — говорит Хиршбигель и глядит сквозь меня пустым взглядом. — Главный ужас в том, что для экспериментов обычно используются несколько подопытных, и значит Карл такой не один…

В комнате повисает напряженное молчание, я слышу, как шелестят стрелки механических часов на стене и как сильно стучит кровь в моих висках. А ведь доктор прав и горло словно сжимает тисками. Я вспоминаю, где видела этот знак раньше — дело о похищении младенцев. Эту лабораторию подозревали в связях с похитителями, но доказательства так и не нашли и все обвинения сняли. А что если они воровали детей чтобы превратить их в генетических монстров и потом подкидывали в семьи, чтобы увидеть, как поведет себя такой человек в социуме.

«Не в семьи, а в церкви», — говорит Стефан в моей голове.

В гостиную входит Ева, она одета в длинную ночную сорочку, светлые волосы растрепались по плечам, и выглядит она растерянной и напуганной. Наверное, проснулась, а в комнате никого нет, вот и пошла, искать Лили.

—Малышка, что случилось? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос прозвучал ласково и поднимаюсь ей навстречу, и тут меня словно бьет током. Её ведь тоже нашли в церкви, так может бабушка говорила именно об этом? Ева действительно знает как убить Крумбайна, потому что сама такой же ребенок плюс?

—Юрген, а чем занималась бабушка, до того как ударилась в саентологию? — спрашиваю я не отводя взгляда от девочки.

—Кажется, работала медсестрой, в каком-то закрытом пансионе, — отвечает он. — Но я могу и ошибаться, мы не часто с ней общались.

Ева подходит ко мне вплотную и тянет руки, и я присаживаюсь на корточки и обнимаю её, она доверчиво утыкается лицом мне в грудь и замирает.

—Так вот откуда ты узнала о Стефане, — шепотом говорю я, поглаживая девочку по спине. — Ты читаешь наши мысли, да? Как и плохой дядя Карл.

Она никак не реагирует на мои слова, но почему то я знаю, Ева меня поняла и её ответ — «да».

—Пойдем, я отведу тебя в твою комнату, уже поздно и давно пора спать, — говорю я и поднимаюсь. Повернувшись к Юргену добавляю: — Я уложу её и вернусь, нам нужно разобраться во всем этом.

—А я пока сделаю нам чая, — отзывается доктор и тоже поднимается, на этот раз вполне успешно.

Уложив девочку, я некоторое время сижу в изголовье её постели и задумчиво смотрю на чистое детское личико. Если моя догадка верна и она, как и Крумбайн подверглась генетическим экспериментам, тогда возможно мне придется увести её с собой сегодня ночью. Но могу ли я поступить так с ребенком? Есть ли у меня право рисковать жизнью Евы ради спасения страны?

Я встряхиваю головой. Пока я точно не буду знать, что она такая же как Крумбайн, мне не стоит задумываться о подобном, так что, я оставляю её мирно спать в своей постели, а сама возвращаюсь в гостиную, чтобы окончательно разобраться во всех тайнах, что окружают лидера «Безымянных».

1. Популярное казино в Берлине.

========== Глава восемнадцатая ==========

Es wäre so einfach, wenn es einfacher wär

Ist alles Bestimmung, hat alles seinen Grund.

Первый раскат грома разносится над окрестностями, стоит мне только ступить на дорогу, ведущую к заброшенной фабрике. Я инстинктивно вздрагиваю и замираю на месте, сердце колотится в районе горла, подмышками выступает пот. Слишком бурная реакция для меня, слишком. Нервы на взводе. Я взвинчена, раздражена, а самое неприятное — злюсь на саму себя, понимая: уйти было неправильно, но я не могу поступить иначе. Должна. Иначе не прощу себе трусости и слабости. Я не сберегла Стефана, но с Петером этого не случиться.

Делаю первый неуверенный шаг в темноту, под ногами шуршит гравий, воздух тягучий как кисель, в траве надрываются цикады, но кроме этого больше ни звука. Мир словно затаился перед бурей. Еще один громовой раскат, я мгновение медлю, вглядываясь в небо — жду вспышки молнии, но, так и не дождавшись, продолжаю путь.

Я миную поворот к храму. Без освещения здание, словно чернильное пятно на фоне ночного неба, мрачная громадина. «Твое величие делает меня ничтожным». Слова Тилля. Одно лишь звучание его имени заставляет сердце болезненно сжаться, но я не позволяю себе думать. Он в безопасности. Мартин обещал, что он не позволит ему покинуть бункер и это успокаивает. Когда мы закончим с Крумбайном, Тилль все еще будет спать в своей комнате, в теплой постели и даже не узнает о том, что случилось на самом деле. Я надеюсь, что мое письмо достаточно резкое, чтобы у Тилля не возникло желания искать меня. «Порой нужно быть жестоким, чтобы сделать что-то по-настоящему хорошее», произносит Стефан в моей голове. Не знаю, говорил ли он эти слова на самом деле, или я выдумала их прямо сейчас, но фраза немного успокаивает.

Я направляюсь к фабрике, туда, где должен ждать Петер. До полуночи осталось около получаса, и я очень надеюсь, что мой напарник не уехал раньше времени, решив оставить меня здесь. Довольно скоро я вижу что искала — фургон. Он стоит на том же самом месте, в зарослях кустарника, заброшенный, темный, как и все здесь. Несколько пугающих мгновений мне кажется: внутри пусто, а Петер был лишь плодом моего воображения, но когда я приближаюсь достаточно, раздается щелчок и дверь плавного отъезжает в сторону. Я испытываю облегчение, против воли широко улыбаюсь и прибавляю шаг.

— Пришла, — Петер тоже улыбается и глядит на меня с теплотой. — Я уж хотел… — он не договаривает, настораживается, вскидывает руку в предупредительном жесте.

Он смотрит мне за спину, и я медленно оборачиваюсь, на ходу вытаскивая свой пистолет, но не вижу ровным счетом ничего: темная дорога, кусты, стрекот цикад и, похожие на обломки кораблекрушения, остовы домов на горизонте. Ночью любой неосвещенный город становится призраком.

— Там никого нет, Петер, — говорю я, и в этот момент на дорожке, словно из пустоты материализуется фигура. Я делаю вдох, вскидываю пистолет, но к счастью не успеваю выстрелить.

— Ката, это я - Юрген, — фигура поднимает руки.

— Петер, не стреляй! — шагаю влево, загородив собой обзор. Не знаю, есть ли у моего напарника что-то кроме ружья, но рисковать не могу. Теперь Петер не сможет выстрелить, даже если захочет. Но, кажется, Петер безоружен. Слышу, как он усмехается и подходит ближе.

— Не заметила хвост, теряешь хватку, — произносит он, и я чувствую, как тяжелая ладонь ложится мне на плечо.

Я все еще до боли в костяшках сжимаю пистолет, направленный в сторону доктора, но после прикосновения Петера опускаю его.

—Какого хрена ты тут забыл, Юрген! — почти выкрикиваю я, и рука на моем плече чуть сильнее сжимается.

— Тихо, Ката, ты слишком взвинчена, — говорит Петер.

Юрген вторит ему:

— Не злись, я должен был пойти следом.

— Кто он такой? — Петер отпускает меня и становится рядом, плечом к плечу, как в старые времена. Мы против всего мира.

— Доктор Хиршбигель, — Юрген мешкает всего мгновение, протягивает Петеру руку и добавляет: — Друг Каты.

— Она говорила о тебе, — Петер чуть склоняет голову, всматриваясь в лицо Хиршбигеля, игнорируя его руку. — Ты тоже из той группы, кажется у них был какой-то доктор?

— Нет, он не музыкант, — я раздраженно трясу головой. — Юрген, тебе нужно вернуться назад, пока Мартин или кто-то еще не хватился.

— Но ты же ушла, — доктор обезоруживающе улыбается и убирает руку в карман.

Только сейчас замечаю объемный рюкзак у него за спиной. Дурное предчувствие щекочет горло. Он одет все в те же брюки и рубашку, которые были на нем полчаса назад, когда мы попрощались в гостиной и, пожелав другу-другу спокойной ночи, отправились по своим комнатам — спать. Я была уверена — доктор пьян и сразу вырубится, но, похоже, он провел меня как ребенка.

— Как ты узнал, что я собираюсь бежать? — он лишь пожимает плечами, и я добавляю: — А зачем пошел следом?

— Я могу помочь, — отзывается он и глядит прямо на Петера. — Что бы вы ни задумали — я могу помочь.

— Это дорога в один конец, приятель, уверен, что хочешь с нами? — спрашивает Петер и от его тона по спине пробегают мурашки. Мой напарник даже не сомневается — мы идем на верную смерть. До этого момента у меня была надежда, сейчас и её не осталось.

— Мне нечего терять, приятель, — отвечает доктор с усмешкой. — К тому же у вас нет выбора, если прогоните — я разбужу Мартина и… — он разводит руки и не смотрит на меня.

Не знаю, блефует он, или говорит серьезно, но Петер верит.

— Тогда марш в фургон, до ливня нам нужно успеть выбраться на загородное шоссе, — Петер разворачивается и, прихрамывая, идет на место водителя. Он все для себя решил. Доктор отправляется с нами, и я не знаю что во мне больше: злости на Хиршбигеля или благодарности.

Дождь начинается, когда мы уже едем по асфальтовой дороге, первые капли падают на лобовое стекло, а уже через пару мгновений мир вокруг тонет в струях дождя. Юрген приоткрывает окно. Вместе с шумом в салон проникает свежий, пахнущий озоном воздух, и я с отчетливой ясностью осознаю — назад дороги нет. До этого момента все мы молчали, словно соблюдая только нам известный ритуал, но сейчас доктор спрашивает:

— Куда именно мы едем?

Петер оглядывается через плечо и неодобрительно хмыкает, но не отвечает. Предоставляет эту возможность мне. Раньше было наоборот, говорил он, а я молчала, но мир вывернулся наизнанку, и я даже не удивляюсь, принимая новые правила игры.

— К «Безымянным», убивать Крумбайна. У нас есть взрывчатка, — отвечаю я, и чуть помолчав, добавляю: — Если передумал ехать, Петер остановится, и ты сможешь вернуться назад.

— Я с вами, — не задумываясь, говорит Юрген, и я вижу, что его не переубедить и молча киваю.

— А он, — доктор смотрит на Петера. — Знает о девочке и экспериментах?

—Какой еще девочке? — тут же отзывается мой бывший напарник. До этой секунды мне казалось, он полностью сосредоточен на дороге и не слушает нас, но я ошиблась.

—Она не имеет к этому никакого отношения, — отвечаю я так резко, что Юрген глядит с испугом. Я сделала выбор еще в бункере, даже если Ева и может быть полезна, у меня нет права использовать её. Но я не уверена, что напарник поддержал бы меня, для него цель всегда оправдывает средства.

—И все же, что за девочка? — повторят вопрос Петер.

—Ева, — отвечает Юрген, избегая моего взгляда. — Она жила с нами в бункере и у нас есть все основания предполагать, что, как и Крумбайн была создана в лаборатории центра исследования генома.

—Создана? — эхом повторят Петер, и в его голосе явная растерянность.

— Генная инженерия, клоны или эксперименты над эмбрионами. Точно не знаю. Ева не разговаривает, потому это лишь догадки, но возможно её подвергли неким процедурам уже в осознанном возрасте, — доктор закусывает губу и заканчивает: — Чтобы сделать из неё улучшенный образец человеческой особи. Вероятно она, как и Крумбайн, может оказывать влияние на людей, читать мысли или что-то еще…

Выдержке Петера нужно отдать должное, он не ударяет по тормозам, не вскрикивает «Что за хрень!», даже не оборачивается, лишь спрашивает:

—И почему девочка не с нами, Ката?

—Прости, — я опускаю взгляд. — Но мы не можем рисковать жизнью ребенка. Ева останется в бункере.

—Ведь ты понимаешь, что если мы проиграем, она все равно рано или поздно погибнет.

—Нет, — встает на защиту доктор. — Она не погибнет, о ней позаботятся. Завтра в бункер явится целая армия. И даже без Каты они все равно, рано или поздно начнут наступление. Люди больше не желают терпеть, то, что творится на улицах. Бандам приходит конец.

—Да ты, я смотрю, оптимист, — откликается Петер и, вздохнув, просит: — Расскажите мне все с самого начала, что за лаборатория, и, причем тут Крумбайн.

Мы с доктором переглядываемся, я чуть заметно киваю, и он начинает рассказ:

— Пару лет назад ученые генетики открыли технологию, с помощью которой можно добавлять или вырезать какие-либо гены в цепочке ДНК. Официально ее используют в экспериментах с животными и растениями, но в научных кругах ведутся жаркие споры насчет того допустимо ли, использовать этот метод для «программирования» детей.

—Программирования на что? — тут же переспрашивает Петер.

—Сделать «идеального» человека. Особь со знаком «плюс». Никаких отклонений, генетических болезней, мутаций клеток, возрастных изменений, стабильная психика и как следствие — максимальная продуктивность в любой области, будь то наука или военное дело. Человек плюс — мечта корпораций.

—Это же какая-то фантастика, разве нет? — Петер не отводит взгляда от дороги, но я все равно словно вижу, как он хмурится.

—Вы хорошо разбираетесь в биологии, Петер? — спрашивает Хиршбигель и мой напарник мотает головой. Доктор делает глубокий вдох и объясняет: — Мы все состоим из клеток, и в каждой из которых содержится ДНК, и во всех клетках это ДНК одинаковое. ДНК, по сути, — это одна большая толстая книга. Допустим, кулинарная. Но в этой книге очень много непонятных слов, какие-то странные буквы. Иногда встречаются полезные рецепты.

—Не настолько плохо, я знаю, что такое ДНК, — бурчит Петер. Юрген улыбается, но продолжает.

Час назад, в гостиной доктор объяснял мне теорию «людей плюс» теми же самыми словами, и я понимаю, почему Крумбайн умудрился внушить всем что он — Антихрист. Я думаю о всех тех беднягах, что погибли от рук Крумбайна. О монашках, которых он совратил, о детях, что подсадил на новый наркотик, о девушке Тилля. Этот ублюдок прекрасно знал на что способен. Умен, расчетлив, и безумен. Как долго он вынашивал свой план? И был ли он причастен к убийству канцлера. Не потому ли Стефан пытался добраться до него, понял, что все это время был марионеткой в руках садиста и социопата?

—…биологи, по сути, оседлали ДНК и могут с ней делать все, что захотят, и в этом как раз помогает технология CRISPR, — продолжает рассказывать доктор.

Я почти не слушаю, думаю о том, каково это быть генетически совершенным, и почему ученые, создавая человека плюс, прежде всего не подумали о том, чтобы усовершенствовать его мораль? Ведь это должно было стать первым, о чем следовало задуматься. Человек гуманист, имеющий потребность в том, чтобы совершать добрые дела, и испытывающий отвращение к любому насилию. Конец войнам, преступности. Идеальный мир совершенных особей, несущих только любовь, мир, свет и прогресс. Но вместо этого они создали Карла Крумбайна — убийцу, садиста и насильника. Когда я задала этот вопрос Юргену, он лишь пожал плечами, в своей манере и ответил: «Наука нейтральна, она не смогла бы сделать из мальчика садиста, этого добились люди, оказавшие на него влияние». Может доктор прав, и дело в воспитании, но я все равно готова оторвать башку любому, кто причастен к этим долбанным опытам.

—… вся система CRISPR — это адаптивный иммунитет, как выработанные антитела у человека после прививки. Когда бактерию заражает вирус, частичка его генома встраивается в геном бактерии. Этот геном передается дочерним клеткам из поколения в поколение, — продолжает лекцию Хиршбигель.

—Постой, что это значит, — перебивает Петер. — Если этот ублюдок наделает детишек, то они станут такими же, как он?

—Почти наверняка, но это не означает, что его потомки приобретут его склонность к насилию. Смею предположить, несмотря на нарушения в структуре ДНК, они не повлияли на формирование личности Крумбайна. Ведь судя по записям, которые мы обнаружили, в детстве мальчик не выказывал никаких признаков психического расстройства или отклонений.

—Юрген, давай оставим теорию, и ты объяснишь мне на пальцах — как это дерьмо нам поможет? У него есть какая-то кнопка или что-то такое, чтобы отключить его?

—Нет у него кнопки, — встреваю я, не давая Юргену ответить.- Но она и не нужна, Петер. Крумбайн, несмотря на всего его сверхспособности самый обычный человек, из мяса и костей, а значит — его можно убить…

Повисает тишина, нарушаемая лишь шумом дождя снаружи, а потом Петер начинает смеяться. Мы с доктором переглядываемся с тревогой, не понимая, что такого веселого я сейчас сказала. Я начинаю бояться, что Петер сошел с ума, а я этого просто не заметила, и теперь мы сидим в фургоне, летящем сквозь ураган на скорости сто десять километров в час и фаршированном взрывчаткой, как свиная ножка капустой, а за рулем у нас безумец.

—То есть до этого, ты верила, что он Антихрист? — сквозь смех спрашивает Петер и я выдыхаю с облегчением.

—Не знаю чему я верила, но то что мы слышали о нём — пугало до чертиков, — отвечаю я чуть слышно и опускаю взгляд.

—Эх ты, чему я только учил тебя все эти годы? — Петер цокает языком. — Мы не можем позволить себе верить во всякие эзотерические бредни, Ката. Помнишь то дело о церкви Судного дня, где выродок насиловал девочек маскируя это под обряд инициации?

—Да, помню, — киваю головой, так и не поднимая глаз.

Это случилось давно, еще в начале моей карьеры, но я не смогу забыть лицо того ублюдка и блеск его глаз, когда он рассказывал нам о том, что творил за закрытыми дверями созданной им же общины. Я понимаю, почему Петер вспомнил именно про то дело, многие тогда верили: педофил обладает способностями говорить с мертвыми. Он сделал из этого настоящее шоу. Его последователи утверждали: сам Господь коснулся лидера своей дланью и дал силу, неведомую доселе. Выродок тогда и меня впечатлил, на допросе начав говорить от лица мой покойной матери. На несколько секунд я поверила, это было так… правдоподобно. Спасибо Петеру, он развеял морок, вернул меня в реальность и тогда впервые произнес ту самую фразу, что стала его коронной: «Тот, кто служил в криминалистической полиции, в Бога не верит».

— Ты всегда была склонна к преувеличениям, Ката. Любое событие можно либо интерпретировать с научной точки зрения, либо — а это гораздо проще, принять как действие необъяснимых сил, и ты с радостью шла по легкому пути, — мягко журит меня Петер и я, закусив губу, смотрю на Хиршбигеля, ожидая увидеть осуждение, но его взгляд лучится добротой.

— В основе разных верований лежат похожие ошибки восприятия и мышления, — говорит Юрген, обращаясь скорее ко мне, чем к Петеру. — Так что тут нечего стыдиться. Даже самые светлые умы порой склонны к заблуждениям. Существует масса научных исследований, посвящённых избирательному восприятию фактов, ложной памяти, построению причинно-следственных связей между никак не связанными событиями, недооценке вероятности случайных совпадений. И то что вы, Петер, всегда сохраняете трезвый ум и критический подход, скорее исключение из правил.

Мы снова умолкаем. Я ощущаю теплую благодарность за то, что Юрген поддержал меня, хотя наверное он делал это неосознанно. Я украдкой поглядываю на него, пытаясь понять почему он отправился я нами. Он еще молод, крепок здоровьем и мог бы принести миру многим больше пользы — если бы остался жив. Неужели смерть родных надломила его так сильно, что он потерял волю к жизни? И значит ли это, что я, в отличие от доктора, человек без сердца. Ведь даже потеряв все, я так и не набралась смелости уйти из жизни и цепляюсь за неё даже сейчас, когда, кажется, нет никакой надежды.

Я устала. Бесконечная гонка за Крумбайном, нервное и физическое истощение, постоянное ожидание конца вымотали меня. Все, что я хочу: выспаться от души, выпить пару кружек пива, наестся от пуза и вернуться к Тиллю, но вместо этого я задремываю на неудобном сидении фургона Петера, под мерный шелест дождя, а когда просыпаюсь, за окнами брезжит рассвет. Дождь прекратился, небо по-летнему высокое и синее, и мир кажется нормальным, но я понимаю — это не так. Петер за рулем устало потирает глаза, доктор спит, опустив голову на грудь, а я внутренне сжимаюсь страха, понимая, что наступил мой последний день на той земле. С трудом сдерживаю крик, сглатываю, и выдавливаю из себя:

—Где мы, Петер?

—На границе земель “Безымянных”, скоро будет поворот на ту дорогу, о которой я говорил, — он оглядывается, и я вижу, как осунулось его лицо. — Сменишь меня на пару часов, устал смертельно?

—Конечно, останови на обочине, — я поднимаюсь, хотя чувствую себя разбитой: голова тяжелая, в глаза словно насыпали песка, а во рту стоит мерзкий привкус.

—Нет, не сейчас! Сиди! Поменяемся когда уберемся с основной трассы, тут опасно, — отвечает Петер. — Пару часов назад я едва ушел от пары байкеров.

—Почему ты не разбудил нас? — я посматриваю на доктора, он спит, не реагируя на наш разговор.

—В этом не было нужды, я знал что справлюсь, — Петер усмехается и добавляет: — Отдохни еще.

Я охотно закрываю глаза и мгновенно проваливаюсь в черноту.

========== Глава девятнадцатая ==========

It’s caught inside you

And it eats it eats and grows

Inside you and it never goes

Дорога, о которой говорил Петер, представляет собой узенькую полоску грунта, усыпанную камнями, петляющую через некошеные поля. Первые полчаса я едва нажимаю на педаль газа, боясь, что не справлюсь с управлением и угроблю фургон, но вскоре привыкаю и мы начинаем двигаться быстрее. Мой напарник спит, в отличие от нас он оказался умнее и отправился отдыхать в постель. Это еще одна причина, по которой я боюсь ехать быстрее — не хочу, чтобы он травмировался, если придется экстренно тормозить. Доктор же напротив — бодрствует. Когда мы остановились, чтобы я могла перебраться за руль, Юрген проснулся, и с тех пор, несмотря на все мои уговоры, так и не сомкнул глаз. В его походном рюкзаке оказался термос с кофе, и некоторое время назад, мы выпили с ним по паре глотков. Теперь я чувствую себя бодрее, глаза не слипаются, а сам Юрген повеселел, и принялся рассказывать забавные истории из своей студенческой юности. Удивительно, но у нас с доктором много общего, я тоже в свое время напивалась до одури, списывала на экзаменах и экспериментировала в постели.

— Извини, если это прозвучит оскорбительно, — говорю я, когда он умолкает. — Но когда я увидела тебя в первый раз, ты не показался мне способным на подобные безумия. Я была уверена: ты провел юность за учебниками, и был ярым поборником морали.

— Ага, как же, — он тихонько смеется, и привычным жестом откидывает со лба волосы. — Я был в списке самых отъявленных негодяев в студенческом общежитии и сам до сих пор не понимаю, как меня не отчислили из академии за вопиюще неподобающее поведение.

— Ты — умный, потому и не отчислили, — предполагаю я, Юрген перестает улыбаться и спрашивает неожиданно тихо:

—Считаешь меня умным?

— Да, а еще великодушным и честным, и мне невероятно повезло встретить тебя среди всего этого безумия, — я поворачиваю голову и смотрю на него.

Он не отвечает. Его щеки заливает румянец. Неужели я смутила его?

— Ты ошибаешься, — наконец отзывается он и отворачивается к окну.

Все веселье мгновенно сходит на «нет», между нами повисает молчание, и я не могу понять, что сделала не так. Может сама того не зная задела какие-то открытые раны на его душе, что-то напоминающее о погибшем сыне или жене? Проходит минут десять, прежде чем доктор снова заговаривает.

— Что именно вы собирались делать со взрывчаткой, когда мы приедем на место?

— Петер сказал, что мы сможем отвлечь банду направленным взрывом, и пока в лагере «Безымянных» начнется паника проникнуть в храм и прикончить Крумбайна, — я искоса поглядывая на доктора.

— А какой тип взрывного устройства? Дистанционное управление или необходимо активировать кнопкой? — спрашивает Юрген, и я понимаю, что не могу дать ответ.

За годы службы я привыкла полностью доверять напарнику, и потому даже не спросила, что Петер имел в виду, когда говорил о взрывчатке в днище фургона: несколько самодельных бомб или штатные промышленные боеприпасы вроде гранат и тротиловых шашек.

— Не знаю, — раздражённо повожу плечом. — Спроси Петера, когда он проснется.

Юрген оглядывается назад, туда, где спит мой старый напарник и, понизив голос спрашивает:

— А что если он собирается использовать фургон как живую бомбу? Если я правильно все понял, то в лагере «Безымянных» полно охраны и у нас может, не появится шанса подложить взрывчатку незаметно.

— Хочешь выйти из игры? — в моем голосе звучат ледяные нотки, и я замечаю, что Юрген вздрагивает. Да что с ним такое, черт побери? Он ведет себя так странно.

— Нет, но я беспокоюсь о тебе, — он прячет ладони между колен, словно нашкодивший ребенок, и не смотрит на меня, уставился на собственные ботинки, а густые вьющиеся волосы полностью скрывают от меня его лицо.

—Я знала, на что иду, — стараюсь, чтобы ответ прозвучал мягче. — Я полицейский, а не ребенок, и прекрасно осознаю опасность.

—Поэтому ты решила идти одна? Не хотела подвергать остальных риску? — спрашивает доктор, и так и не дождавшись моего ответа добавляет: — Почему ты хочешь спасти всех, кроме себя? Жизни других: Тилля, Мартина, своего напарника, меня, имеют для тебя большую ценность, чем твоя собственная. Это неправильно, слышишь? Ты не похожа на фанатичку, жаждущую смерти и должна использовать любой шанс, чтобы выжить.

— Я должна использовать любой шанс, чтобы убить Крумбайна, — я плотно сжимаю челюсти.

— За что ты наказываешь себя? — он словно не слышит меня. — Ты прекрасный человек, смелая, сильная, решительная, одно твое появление все изменило. Люди готовы идти за тобой, готовы умирать за твои идеи. Не совершай ошибки рискуя всем ради…

—Хватит! Замолчи! — резко обрываю его.

Юрген тяжело вздыхает, а сзади доносится недовольный голос Петера:

— Что там у вас творится?

— Все хорошо, спи, мы тут немного поспорили из-за пустяка, прости что разбудили, — отзываюсь я.

Петер невнятно бурчит под нос, и затихает. Следующие полчаса мы едем в молчании, Хиршбигель не решается заговорить и меня это устраивает. Юрген нравится мне настолько, что готова назвать его своим другом, но я не позволю лезть не в своё дело и внушать мне ложные убеждения.

Солнце крадется по небосводу, и утро плавно перетекает в еще один знойный день середины лета. Я включаю кондиционер, но толку от него мало — может дело в неисправности системы, а может в том, что разбитое Мартином салонное окно, пропускает внутрь раскаленный воздух снаружи, хотя Петер и попытался заклеить дыру куском картона и скотчем. За пределами машины простираются бескрайние поля заросшие клевером и зверобоем, и я против воли вспоминаю наш со Стефаном медовый месяц. Мы поженились в конце июля и вопреки настоянию родителей отправились не к морю, а в Альпы, где с рассвета до заката гуляли по безлюдным горным тропам, наслаждаясь тишиной, свежим воздухом, сладко пахнущим цветущими травами и друг другом. Нам было чуть больше двадцати, мы верили: нас ждут великие свершения, и мы ничего не боялись, даже смерти — ведь тогда это казалось почти нереальным. Наши первые годы брака искрились счастьем и весельем, а потом все померкло и появилась его Идея. Но даже сражаясь за справедливость Стефан никогда не забывал обо мне, позволяя если не следовать за ним, то хотя бы стоять в паре шагов за его спиной. Я верила — между нами нет тайн, но жестоко ошиблась. Если бы в тот последний день в Берлине он сказал мне правду, я бы ни за что не бросила его. Но он промолчал, возможно, боялся, что я не пойму или сочту его безумцем. И до сегодняшнего дня я сердилась на него за это, а прямо сейчас поняла — Стефан сделал то же, что я делаю прямо сейчас. Он слишком сильно любил меня и не мог рисковать. А я повторяю его ошибку: пытаюсь решить все в одиночку, пускай даже ценой собственной жизни.

— Я чувствую вину за смерть мужа, — тихо произношу я, и доктор глядит на меня с изумлением.

— Почему? Ведь пойти к Крумбайну его заставила книга, мы это уже обсуждали.

— Я не все тебе тогда рассказала, Юрген. Это началось намного раньше, еще до того как мир рухнул. Я изменила Стефану, а он узнал об этом незадолго до смерти. Мой муж всегда был аристократом до мозга костей, воспитанным, интеллигентным и ни словом, ни делом не показывал мне, что о чем-то знает, но может именно потому, что не мог справиться с болью от моего предательства, он и пошёл на верную смерть.

— Изменила? — эхом повторят доктор и в его голосе явственно слышится осуждение. — Что ты имеешь в виду?

— Перепихнулась с другим мужиком, пока Стефан планировал свержение канцлера, — слишком резко отвечаю я, и Юрген едва заметно кривится, но этого достаточно, чтобы я начала оправдываться: — Мне было одиноко, понимаешь? Наш брак рассыпался. Стефан целыми днями проводил на собраниях, или в своей комнате за ноутбуком, а я изнывала от одиночества! В какой-то момент мне показалось, что между нами все кончено, и мы вместе лишь по инерции. Я пыталась поговорить с ним об этом, но он только отмахивался и просил немного подождать. У него была, — я делаю пазу, а потом выдыхаю с ненавистью: — Великая Идея, а у меня — ничего.

— Я не осуждаю тебя, Ката. Прошу, не заводись, снова разбудишь Петера, — Хиршбигель мягко кладет руку на мое колено, и я моментально успокаиваюсь, видно не зря он работал с душевнобольными — у него настоящий талант гасить эмоциональные вспышки психов, вроде меня.

Его ладонь еще некоторое время поглаживает мою ногу через ткань брюк, и я, неожиданно для себя, понимаю: мне приятны его прикосновения. Они не вызывают такой острой реакции как ласки Тилля, меня не скручивает от желания, но сердце стучит чаще, а в груди приятное томление. А когда доктор убирает руку, я испытываю разочарование, хотя это глупо и мне стыдно за свои неуместные чувства. Чтобы как-то разбавить повисшее тягостное молчание я говорю:

— Я не шлюха, не подумай. Это случилось лишь однажды, я напилась и занялась сексом с парнем из бара. И знаешь, это не принесло облегчения. Я не ощутила себя лучше — напротив, стало хуже. Словно в грязи вывалялась.

— Это как раз понятно, — он кивает. — Секс без эмоциональной близости дает лишь физическую разрядку. Интимная близость должна стать вершиной отношений. В психотерапии есть такое направление — феноменология и там бытует мнение, что каждый сексуальный партнер рассматривается как родственник в родовой системе, потому каждое соитие без любви, это психическая травма.

Я лишь тяжело вздыхаю. Не знаю, прав Юрген или нет, но после того случайного секса в баре мне было так плохо, словно меня изнасиловали. Будь Стефан чуть внимательнее в то время, он бы наверняка заметил это. Но казалось, ему все равно. А может, так оно и было, и я неосознанно выбрала мужчину, похожего на отца…

— Я бы хотела все изменить, Юрген. Если бы у меня появился шанс, я бы все исправила и не позволила Стефану умереть. А сейчас я могу лишь мстить, — я поворачиваю голову и смотрю на доктора, и он согласно кивает в ответ.

— Понимаю, — отзывается Хиршбигель. — Я постоянно безуспешно пытаюсь понять, отчего я цел, а моя семья погибла. В психологии это называют — синдром выжившего. Мне тоже все время кажется: можно было предотвратить случившееся, но это иллюзии. Мы не виноваты в том что смерть обошла нас стороной и не должны умереть, дабы доказать всем что мы достойны жизни. Укорять себя в гибели близких нормально, ненормально пытаться загладить вину, бросаясь в опасные авантюры, вроде этой.

— Юрген, кто-то должен сделать это, — я бросаю на него короткий взгляд. — Отомстить за Стефана, за твоего сына, жену и убить Крумбайна! Ты ведь сам предлагал мне это, помнишь?

— Да, потому я здесь, с тобой, — соглашается он. — Но один день ничего бы не решил. К нам шла целая армия, Ката, и они готовы были встать под твои знамена. Но ты почему-то выбрала путь одинокого воина. Не потому ли что ты хочешь погибнуть героем и доказать всем, что была достойна выжить?

— А почему ты здесь? — задаю я встречный вопрос и пытаюсь поймать взгляд доктора, но он упорно разглядывает, собственные колени и завеса из волос скрывает от меня выражение его лица.

— Мы с тобой похожи, — усмехается он, так и не поднимая головы. — Чувство вины заставляет нас совершать глупости. Но знаешь, я не хочу умирать, — он, наконец, глядит прямо на меня. — И за это я должен благодарить тебя.

— В каком смысле? — я чуть хмурюсь и снова смотрю на дорогу. Доктор не отвечает, и я ощущаю, как щеки заливает краска смущения. Мне не стоило так сильно сближаться с ним, чтобы в голову не лезли идиотские мысли о чувствах, которым не место на войне. Чуть помолчав, я задаю вопрос:

— Хочешь сказать, я должна была дожидаться подкрепления? Но тогда Петер уехал бы один и погиб, — я понижаю голос до шепота и оборачиваюсь назад, но напарник спит и не слышит нас. Тогда я добавляю: — Я не хочу умирать, Юрген, ты неправильно меня понял. Я лишь хочу убить этого жестокого ублюдка — Крумбайна и уберечь человека, которого могу назвать отцом от гибели.

Хиршбигель тяжело вздыхает, достает термос с кофе, и налив стакан протягивает мне. Не знаю, можно ли считать это знаком примирения, но мне хочется так думать. Допив, я возвращаю ему стаканчик, и наши пальцы соприкасаются на пару секунд. Я замечаю: доктор пристально смотрит на меня, но головы не поворачиваю. Мне неловко, я не привыкла быть настолько откровенной с людьми и, признавшись ему — чувствую себя голой.

— Просто будь осторожна, — говорит он, наконец, и наливает себе кофе.

Минут через двадцать я понимаю: кофе сыграл со мной злую шутку, мочевой пузырь переполнен и мне срочно нужно найти укромное место чтобы облегчиться. Я оглядываюсь по сторонам, но кругом по-прежнему некошеные поля и лишь на горизонте виднеются крыши каких-то строений — возможно заброшенные поселки или фермы. Я останавливаю фургон и в ответ на удивленный взгляд доктора объясняю:

— Схожу проветриться, недалеко.

Он понятливо кивает и предлагает:

— Хочешь, я сменю тебя за рулем, как вернешься?

— Я пока не устала, лучше иди в салон и ложись спать, — отвечаю я и, не дождавшись его ответа, выскальзываю наружу.

За пределами машины звенит лето: в траве стрекочут кузнечики, над полями кружат птицы, бабочки с пестрыми крылышками порхают с цветка на цветок, а воздух такой горячий, словно кто-то включил гигантский фен прямо мне в лицо. Я одета не по сезону: плотные джинсы, рубашка с длинным рукавом поверх тонкой футболки, никакого головного убора. Я не успеваю сделать и пары шагов, как спина покрывается липким потом.

— Какого дьявола так жарко, — бурчу себе под нос и оборачиваюсь на фургон.

Он выглядит тут чужеродным, и мне на пару мгновений кажется, что все это нереально и мы, словно Дороти из Канзаса застряли в Волшебной стране, но я встряхиваю головой, отгоняя морок, и делаю шаг в траву. Горячие сладковатые ароматы цветущих полей наполняют нос, стебли неприятно колют открытые участки кожи. Трава тут такая высокая, что когда я отхожу на сотню метров и присаживаюсь, она полностью скрывает меня. Мне живо вспоминаются кукурузные поля моего детства. Они начинались сразу за нашим домом, и в начале осени, когда початки вызревали, а высота стеблей достигала человеческого роста, я любила играть среди кукурузы в прятки, а мать ругала меня, страшась, что я потеряюсь. Отец же никогда не бранился, позже я поняла почему — ему было все равно…

Закончив свои дела, поднимаюсь в полный рост, но не успеваю сделать и шага, как мне в затылок упирается что-то твердое, и я слышу:

—Ни звука, а то прикончу!

Голос у мужчины низкий, с хрипотцой и я почему-то уверена — он сделает то, что обещает, если я не послушаюсь. Мы давно на территории «Безымянных», наивно полагать, что тут могут быть хорошие люди, но все я пытаюсь:

— Эй, слушай, я не из банды и даже не вооружена. Мы ничего не… — я умолкаю, потому что замечаю движение на дороге, там, где стоит наш фургон. Там люди, много людей одетых в чёрное, и я не понимаю, как могла не заметить их раньше? Кто они такие?

— Иди, — мужчина толкает меня в спину. — И без фокусов.

— Что вам надо? — я пытаюсь обернуться, но получаю болезненный тычок в спину.

— Господин сказал привезти тебя живой, женщина, но он ничего не говорил о твоих спутниках. Так что если попытаешься сделать хоть что-то, я самолично прикончу их, ясно?

Желудок сжимается и, несмотря на жару по спине пробегает холодок. Я судорожно сглатываю и выдавливаю едва слышно:

— Я поняла и буду послушной.

— Будешь, куда ты денешься, — судя по всему, мой конвоир усмехается и снова тычет мне в спину пистолетом. — Топай к дороге, медленно и руки держи на виду.

Я делаю то, что он требует, при этом ни на секунду не отвожу взгляда от фургона. Люди окружают его со всех сторон, они готовятся напасть, и я до одури боюсь что Петер, поняв, что происходит, активирует бомбу. Я слишком хорошо знаю своего напарника, он из тех, кто будет сражаться до последнего вздоха.

Ленивую тишину июльского полдня разрывает рокот двигателей мотоциклов и одновременно с этим фургон атакуют. Я обещала не дергаться, но рефлексы тела опережают разум. Я падаю в траву, сгруппировавшись, а потом, сделав кувырок, рывком вскакиваю на ноги лицом к моему конвоиру. Успеваю заметить густую бороду, скрывающую половину лица и холодные глаза-щелочки, а еще дуло пистолета, направленного прямо на меня. Он даже не удивился моему маневру. Ударом ноги пытаюсь выбить оружие у него из рук, но он оказывается быстрее. Не удержавшись, я падаю на спину, он склоняется надо мной и замахивается левой рукой. Кулачище у него огромный словно молот, я отрешенно думаю, что будет очень больно и зажмуриваюсь. За мгновение до того как мир меркнет, а я тону во вспышке боли, слышу сухой треск автоматной очереди. Горечь наполняет сердце, похоже, я снова стала причиной гибели близких людей. Доктор сказал: мы не должны искать смерти, чтобы избавиться от чувства вины, но прямо сейчас я надеюсь, что суровый бородач прикончит меня и на этом все закончится, но знаю — этого не будет. Ведь «господин» приказал привести меня живой…

========== Глава двадцатая. ==========

Fürchte kein Unglück keine Qual

Ich bin bei dir und halte dich

Ich halte dich in der Dunkelheit

Первое что чувствую — мучительная боль в правом поврежденном плече, словно тысячи пчел жалят одновременно, она настолько яркая, что на её фоне меркнет остальное: ломота в спине, горячая пульсация крови в разбитой губе и довольно сильное головокружение. Пытаюсь пошевелить рукой и понимаю: не могу — я связана. Сознание возвращается медленно, голова гудит. Я с трудом разлепляю веки, но вижу лишь черноту. Ослепла. Этот ублюдок избил меня так сильно, что я потеряла зрение. Пытаюсь закричать, но от ужаса горло сводит спазмом и мне не удается издать ни звука. Хочу успокоиться, но не выходит. Дыхание жаркое, воздух пахнет гнилью, а во рту привкус собственной крови. Я нервно кручу головой и понимаю — это не слепота, а кто-то завязал мне глаза черной тряпкой. Замираю и прислушиваюсь. Я определенно сижу на чем-то мягком, руки связанные за спиной нащупывают бархатистую ткань обивки сидений. Судя по низкому гулу и вибрации, я в машине, возможно в нашем фургоне, пристегнута и обездвижена. Кроме гула двигателя и шелеста колес слышу тихое сопение справа. Конвоир или другой пленник? В голову словно напихали острых шипов — любое движение отдается в висках, но самое мучительное давящая боль в долбанном плече. Похоже, тот, кто связывал, опять вывихнул мне руку. Закусываю губу, чтобы не застонать и в этот момент машина рывком останавливается. Меня швыряет вперед, но натяжение ремня безопасности усиливается, он вжимает в сидение, и давление на плечо становится сильнее. Я и не думала, что может быть хуже, но оказалось — ещё как может. Вспышка боли пронзает тело. Приглушенный стон против воли срывается с губ. Перед глазами пляшут цветные круги, в ушах шумит, по лбу стекают струйки холодного пота. Несколько секунд ничего не происходит, а потом я слышу, как с лязгом открывается дверь фургона. Дурнота накатывает волнами и каждая последующая все мощнее, я пытаюсь ухватиться за реальность, удержаться в сознании, но это сильнее меня, и я снова отрубаюсь.

А когда открываю глаза, вижу, как надо мной склоняется Христос и понимаю что умерла. Петер был неправ, всю свою жизнь, отрицая возможность существования Бога и загробной жизни и мне жаль, что я не могу сказать ему об этом.

Христос такой же, как на иконах. Тонкие правильные черты лица, рыжеватые волосы, с мягкими крупными кудрями свободно спадающие до плеч, небольшая раздвоенная бородка и непропорционально большие, как у ребенка, голубые глаза с длинными пушистыми ресницами. Но в реальности взгляд у него недобрый, насмешливый, высокомерный. Меня это даже не удивляет, люди ежедневно творят такие зверства, что за пару тысячелетий прошедших с его распятия, Иисус вполне мог разочароваться во всех нас.

— У нас еще остались ампулы Амбене? — спрашивает Христос, и я изумленно хлопаю глазами, осознав, что по-прежнему ощущаю боль, жгучей кислотой, разливающуюся по всему телу. Неужели и после смерти нам не избавиться от физических мучений?

— Да, Господин, но не лучше ли использовать Раш? — отвечает грубый мужской голос.

—Нет, мне не нужно, чтобы она превратилась в зомби, — усмехается Иисус, неожиданно обнажая остро заточенные клыки. — Я хочу, чтобы наша гостья пришла в себя, а не отправилась в мир грез.

Мое сознание постепенно проясняется. Я уже слышала это название. «Раш», так в научных кругах называли новый синтетический наркотик, тот самый, формулу которого выкрали Стефан и его друзья, который используют главари банд, чтобы их солдаты не ощущали боли и обрели бесстрашие. Главари банд… В голове всплывают слова Юргена, сказанные о Крумбайне: «Красавчик: смазливое личико, чувственные губы, глаза как два бездонных озера. Ангельская внешность, за которой скрывается демоническая сущность», и все становиться на свои места.

Это вовсе не райские сады, а этот смазливый парень не Иисус. Я попала в плен к тому, кого собиралась убить. Зная о патологической жестокости Карла Крумбайна, понимаю, ничего хорошего меня тут не ждет и лучше бы мне сдохнуть прямо сейчас. Но я без сил, не могу даже пошевелиться, поднять руки и вцепиться ему в глотку, попытаться задушить и вынудить убить меня быстро. Я прикрываю веки — не хочу больше видеть этот насмешливый взгляд.

— Потерпи, сейчас я сделаю тебе укол, и станет лучше, — говорит Крумбайн ласково, и касается рукой моей щеки. Я вздрагиваю, ожидая удара, но он лишь мягко поглаживает меня ледяными пальцами и шепчет, склонившись к самому лицу: — Тебе нужно как можно быстрее выздороветь, ведь нас с тобой ждут великие дела, Ката.

Я ощущаю его горячее дыхание на коже, пытаюсь повернуть голову, но он не позволяет сделать этого, удерживая второй рукой за волосы. Я открываю глаза и, увидев это, Крумбайн целует меня, проникая языком в рот. У меня нет сил, чтобы оттолкнуть его или крепко сжать челюсти. Колючая борода неприятно царапает мое израненное лицо, а острые зубы больно покусывают за губы. Когда Карл отстраняется, его огромные глаза влажно блестят от возбуждения. На его бороде и усах виднеются следы моей крови. Заметив мой взгляд, он стирает кровь пальцами, медленно облизывает их и улыбается. Этот человек совершенно безумен и меня охватывает ужас.

— Не нужно меня бояться, Ката, рядом со мной ты нашла свое предназначение, — мягким жестом он убирает волосы с моего лица и отступает.

Теперь я вижу над собой высокий свод куполообразного потолка. С круглой фрески на меня взирает Бог, в окружении пухлых херувимов и мне кажется, что в его взгляде та же холодная насмешка, что у Крумбайна. Я усмехаюсь ему в ответ и снова теряю сознание.

Пытаюсь вырваться из зыбкой пелены небытия, но все тщетно. Я воспаряю над землей, нарушая все законы гравитации, но даже в этом состоянии ни на минуту не могу отключиться от боли, пронзающей тело. Вижу себя со стороны: обнаженная я лежу, раскинув руки, посреди идеально круглого озера. Распущенные волосы, похожие на щупальца гигантской медузы, опутывают белое тело, а вода кишит мелкой рыбёшкой. Серебряные тельца блестят на солнце их здесь тысячи, и каждая хочет отхватить от меня кусок. Они жалят, впиваются острыми, как иглы зубами и на тонкой коже выступает кровь и растворяется в прозрачной воде. Одна из рыб впивается в предплечье, я ощущаю её укус сильнее остальных и пытаюсь скинуть с себя, но у неё бульдожья хватка. Я хочу ударить по ней рукой, но пальцы запутались в волосах и у меня ничего не получается. Рыба вгрызается в мясо, кровь хлещет из раны и вода вокруг меня постепенно окрашивается в алый. Я кричу и просыпаюсь.

Первое что вижу — низкий деревянный потолок, покрытый побелкой. Обвожу глазами помещение и не узнаю его. Крохотная комнатка в незнакомом сельском доме: грубо окрашенные стены, простой деревянный комод, платяной шкаф с золочеными ручками, занавески в горошек на единственной узком окошке, лампочка в бумажном абажуре, потрёпанное кресло-качалка у стены. А в кресле спит молодая светловолосая женщина, одетая в короткие джинсовые шорты и футболку на тонких бретелях. Я разглядываю ее, отмечая яркий узор татуировок на стройном бедре, и предплечьях, крупные серебряные кольца на тонких пальцах, тяжелые, не по сезону армейские ботинки, покоящийся на коленях пистолет, и пытаюсь понять — друг она или враг. За окном темно, но периодически вижу мелькающий свет фонариков и слышу приглушенные голоса.

Сама я лежу на постели, стоящей в центре комнаты, укрытая по подбородок толстым колючим одеялом. Судя по ощущениям, я совершенно голая и, что важнее, не связана. Медленно, чтобы не разбудить женщину шевелю пальцами рук, ног, чуть повожу плечами. Кажется я в порядке, немного ноет правый локоть, саднит лицо и в голове все еще туман, но в остальном чувствую себя живой. Чуть повернув голову вправо, вижу дверь, она закрыта, но изнутри нет замков или других запоров. Кроме этого замечаю одинокий стул, на котором аккуратно разложено черное кружевное платье с бордовыми вставками в районе лифа. Что-то среднее между готической принцессой и главой вампирского клана. Странный наряд, словно для бала маскарада и в этой комнате с бедным убранством он смотрится чужеродно. До двери не больше трех шагов и я решаю попытать счастья, едва заметно сдвигаюсь вправо, спускаю на пол одну ногу, чувствуя под босой ступней ворсистый ковер. Кровать низкая и мне удается спустить обе ноги без проблем, но как только я пытаюсь сесть — девушка просыпается. У неё темные глаза и холодный взгляд профессионального убийцы, теперь я не сомневаюсь — она мне не друг и никогда им не станет. Рука с пистолетом угрожающе поднимается, кресло издает неприятный скрип, незнакомка делает едва заметный жест, свободной рукой приказывая мне лечь обратно, и я покоряюсь. Сейчас рисковать жизнью глупо — для начала стоит узнать, почему я еще жива, где нахожусь, кто это девушка и какие у неё на мой счёт планы.

Я медленно ложусь на спину, убираю ноги под одеяло и поворачиваю голову к незнакомке.

— Где я и кто вы такая?

Она не отвечает, глядит зло и продолжает целиться в меня с таким видом, словно никак не может решить куда лучше выстрелить, в голову, чтобы убить сразу или в тело, чтобы я подольше помучилась.

—Где Крумбайн? — пытаюсь снова, но она лишь усмехается и все же опускает руку с оружием, а потом рывком встает и идет к двери.

Я могла бы попытаться выбраться из постели и броситься на неё, но мне кажется, она только этого и ждет, и потому медлю, если она выйдет наружу, я тут же побегу к окну и попробую выбраться через него. Но девушка не собирается покидать комнату, распахнув дверь, она громко кричит:

— Клаус, ты здесь?

— Да, — отзывается мужской голос.

— Она пришла в себя.

— Понял, — отвечает невидимый Клаус, и девушка захлопывает дверь, а потом поворачивается ко мне и произносит:

— Я не знаю, зачем ты ему нужна, и почему мы не можем бросить тебя костальным, и меня это нервирует, поэтому не зли меня. Я могу сказать, что ты попыталась сбежать и пристрелить тебя, пока он не пришёл.

— Он, это Карл?

— Называй его — Господин. У Великого нет имени.

— А у тебя? Кто ты такая?

Она не отвечает, внимательно разглядывая меня чуть сощурив глаза и наклонив голову к плечу.

— Где мои друзья? — пытаюсь снова и вглядываюсь в её лицо, надеясь прочесть по нему хоть что-то, но она лишь ухмыляется. В голове возникает внезапная догадка, и я спрашиваю: — Ты ведь Розалин, да? Девушка Тилля?

Она вздрагивает, по лицу пробегает тень, но быстро берет себя в руки, тряхнув головой, откидывает волосы со лба и отвечает:

— Я твоя Госпожа! Это единственное что тебе следует знать, сука!

В пару шагов, преодолев разделяющее нас расстояние она замахивается для пощечины, но я перехватываю её руку до того как она опускается на мою щеку. Плечо пронзает новая вспышка боли, но я стараюсь её не замечать, сильнее сжимая пальцы на тонком запястье девушки. Дуло пистолета тут же утыкается мне в висок.

— Не смей меня касаться, — шипит Рози.

— Пристрели, — выдыхаю я ей в лицо. — Пристрели или сломаю тебе руку!

Я жду выстрела, молюсь, чтобы он прозвучал, но Рози не успевает. Дверь распахивается, и она отшатывается, а на пороге появляется мой самый жуткий кошмар: чудовище с лицом Христа. Карл Крумбайн собственной персоной, одетый в просторное мужское платье до пят, как носят арабы, а на шее болтается амулет с пентаграммой на толстой цепи. Заметив, что я удерживаю руку его девушки, он на мгновение замирает на пороге и хмурится, а потом лицо его озаряет широкая улыбка.

— Моя милая Ката, не нужно насилия, — говорит он елейным голосом и идет прямиком ко мне. — Мы твои друзья, пусти её.

Я не хочу отпускать, но пальцы против воли разжимаются и Рози тут же отступает за спину Крумбайна.

— Сильная и такая красивая, даже с разбитым лицом ты вызываешь желание. Не зря Стефан выбрал именно тебя, — он опускается на край моей кровати и начинает мягко поглаживать по волосам, при этом взгляд его прожигает насквозь, и я не могу отвернуться, хотя хочу только этого.

Свободной рукой он стягивает с меня одеяло, обнажая грудь, и я понимаю, что Крумбайн каким-то невообразимым способом лишил меня воли, и я не могу оказать ему сопротивление, даже если он прямо сейчас станет насиловать меня. Но он, кажется, не собирается, потому что его ледяные пальцы ложатся на мое плечо и он, движениями профессионального врача, начинает прощупывать его.

— Тут больно? — спрашивает он, когда я чуть морщусь. Я крепко сжимаю челюсти и шумно дышу через нос, не собираюсь отвечать. Но ему и не нужен мой ответ. Карл убирает руку и, обращаясь к Рози требует: — Дай шприц, сделаю ей ещё укол.

— Не нужно! — хрипло прошу я, и Крумбайн удивленно приподнимает одну бровь.

— Не бойся, это не наркотик. Ходропротектор и обезболивающее, у тебя старая травма руки, которая требует лечения, — он берет протянутый Розалин шприц и показывает мне: — Вот смотри, Раш голубоватый, ты же знаешь. Это не он. Тебе даже больно не будет, обещаю!

Я не понимаю, почему Крумбайн так ласков и терпеливо объясняет мне все, словно хочет, чтобы я решила: он мой друг. Зачем ему моя дружба? Карл может взять все что хочет, заставить меня, сделать своей куклой, но вместо этого он уговаривает. Он вводит иглу чуть ниже локтя и впрыскивает лекарство, это и правда совсем не больно, а может дело в его чертовом гипнозе. Он по-прежнему пристально смотрит мне в глаза, и я не в силах отвести взгляда.

— А теперь следует одеться, нас ждет торжественный ужин, где я представлю тебя всем, — он отдает использованный шприц Розалин, и поднимается. — Рози, помоги ей собраться, а потом проводи ко мне в кабинет. Перед ужином нам с Катой следует поговорить, я полагаю у неё много вопросов.

Крумбайн бросает на меня еще один рассеянный взгляд, а потом уходит, плотно заперев за собой дверь. Его чары рассеиваются, и ко мне возвращается подвижность.

— Теперь ты видела его величие, тупая шлюха, — Рози смотрит на меня презрением.

— Я не знаю, что я видела, но он прав, у меня куча вопросов, — отзываюсь и, скинув одеяло, сажусь на постели, спустив ноги на пол. — Где моя одежда?

Розалин окидывает меня презрительным взглядом, фыркает и указывает на стул: — Вот твой наряд, одевайся!

— Нет, это я не надену, — я с сомнением разглядываю кружева на подоле чудовищного платья.

— У тебя нет выбора, или это, или ступай голой! Твоя старая одежда уничтожена.

Я тяжело вздыхаю.

— А мое белье?

— Все что нужно на том стуле, — отрезает она и отходит к окну.

Под платьем я нахожу игривый кружевной комплект, словно из секс-шопа. Терпеть не могу кружева, но выбора нет. Пока я медленно одеваюсь, борясь с накатывающей волнами дурнотой, Розалин равнодушно глядит на меня из своего угла. Я не хочу разговаривать с ней, но не могу не спросить:

— Зачем ты с ним, Крумбайн чудовище и убийца. Неужели ты не понимаешь?!

— Это ты не понимаешь. Он — лучшее, что случилось с этим миром, за две тысячи лет.

Я чуть покачиваю головой, но не спорю. Какой в этом смысл. Тилль был прав, его девушка потеряла разум, а спорить с безумцами себе дороже. Закончив с платьем, я пытаюсь расчесать волосы пальцами левой руки, но те слиплись от крови и грязи. Розалин глядит на меня с нескрываемым презрением, у неё самой блестящие кудри приятного ячменного цвета, чуть ниже плеч, да и выглядит она явно лучше меня: ни разбитых губ, ни синяков под глазами, ни крови запекшейся под обломанными ногтями. В конце концов, я бросаю свое бессмысленное занятие и требую:

— Веди меня к Крумбайну, я готова!

— Господину, человеческое имя осталось в прошлом, — поправляет Рози.

— Он мне не господин, — огрызаюсь я, она закатывает глаза и машет рукой в сторону двери.

— Топай!

Видно ей тоже не хочется тратить время на беседы, что, впрочем, меня ничуть не расстраивает.

За дверью широкий коридор, тускло освещенный парой светильников. Здесь странно пахнет сыростью и мокрой землей. Чуть поодаль, прислонившись к стене, стоит всклокоченный мужик с густыми усами, который провожает меня недобрым взглядом. Видно тот самый Клаус, впрочем, мне нет до него никакого дела. Интереснее понять, что это за место и как из него выбраться, а еще где Петер и Юрген. Я боюсь слишком долго думать об этом, надеяться, что Крумбайн пощадил их и отпустил глупо, а поверить, что оба мертвы — невыносимо.

Только пройдя несколько метров в новом платье, я понимаю, почему меня вынудили надеть эту мерзость. Узкий подол сковывает движения и лишает меня возможности драться ногами. С таким же успехом они могли сковать мои щиколотки цепью, только выглядело бы это иначе. Карл сказал что хочет представить меня всем, но в качестве кого? Пленницы? Рабыни? Сексуальной игрушки? Тогда к чему весь этот цирк с показной заботой и дружелюбием? Ведь Крумбайн не идиот, он не может не понимать, я не стану помогать ему по своей воле и убью при первой возможности.

Коридор выводит нас на улицу, я с любопытством оглядываюсь по сторонам. В лицо дует жаркий ветер и доносит до меня запах дыма и жареных сосисок. На высоком черном небе золочеными пуговками горят звезды, а тонкий серп луны прячется за дымкой облаков. На пару мгновений мне кажется: я снова попала в штурмовой лагерь горных туристов, восходящих на Ухуру Пик: кругом небольшие палатки, костры, приглушенный разговоры, а у меня кружится голова от нехватки кислорода. Наверное это действие того лекарства, что вколол Крумбайн, но я несколько секунд на полном серьезе ищу глазами худую фигуру Стефана, и сержусь что его нигде нет, когда он так нужен. Я даже останавливаюсь, но идущая по пятам Розалин, довольно грубо подталкивает меня в спину, не позволяя окончательно провалиться в иллюзию, и я продолжаю путь, стряхнув с себя прошлое. Оно осыпается ранящими сердце осколками, и всю дорогу до храма я буквально физически ощущаю как саднят новые порезы.

У входа в храм дежурят двое, я делаю шаг к дверям, но Розалин хватает меня за плечо и шипит:

— Стой, куда! О тебе должны доложить.

Я безропотно останавливаюсь и равнодушных взглядом провожаю охранников, скрывающихся за тяжелыми резными дверями. Нужно что-то делать, пытаться бежать, или броситься на пистолет и вынудить убить меня, но вместо этого я словно застыла, потеряла волю и желание сражаться.

— Ты сказала, что знаешь Тилля? — внезапно спрашивает Рози приглушённым голосом.

Я медленно поворачиваю к ней голову и смотрю в темные глаза, пытаясь уловить там истинный смысл её вопроса.

— Мы виделись, в прошлом, — осторожно отвечаю я. Мне не хочется чтобы из-за моих слов у людей в бункере возникли проблемы.

— Давно?

— А что?

— Я думала, он мертв и рада, что ошиблась, — чуть слышно отвечает Рози.

На пару секунд кажется: под маской безумия я вижу нормальную девушку, переживающую за своего бывшего бойфренда. Но один из охранников возвращается, и её лицо принимает прежнее выражение тупого равнодушия.

— Господин ожидает гостью, — говорит охранник и Рози берет меня под руку, чтобы идти со мной, но следующая фраза мужчины останавливает её: — Только её, Госпожа.

Розалин недовольно фыркает, отпускает мою руку и, не сказав больше ни слова уходит, а я шагаю в темноту дверного проема, зная, что внутри меня не ждёт ничего хорошего. Но теперь, когда я осталась без вооруженного конвоя, могу хотя бы попытаться сделать то, ради чего притащилась сюда — убить Крумбайна, пускай и ценой собственной жизни.

========== Глава двадцать первая. ==========

Man sagt mir nach, ich wäre charmelos

So herz-und lieblos und frivol

Man meint, ich hätte sie gezwungen

Nein, die Wahrheit liegt dazwischen wohl

***

Я сижу на низком табурете спиной к Крумбайну, который расчесывает мои еще влажные волосы гребнем, и каждый раз, когда он дотрагивается до них, все внутри сжимается от ярости и ужаса. Я хочу убить его, сломать чертов гребень, воткнуть ему в шею и с наслаждением глядеть на то, как этот ублюдок истекает кровью, но лишь скрежещу зубами от злости. Не зря его называли сыном Сатаны, этот человек знает все твои болевые точки и надавливает на них очень умело. Хотя, я сама виновата. Знала ведь — мне нельзя заводить друзей, нельзя привязываться к людям, чувства делают меня слабой, но все равно позволила доктору пойти с нами. Глупая! Глупая Ката!

Он встретил меня посреди комнаты, которая явно служила кабинетом кому-то из клириков. Если бы не перевернутые вверх тормашками иконы на стенах, и кресты, я бы могла решить что нахожусь в самом обычном офисе: рабочий стол, торшер в углу, шкаф полный книг, цветы в горшках на подоконнике, кресло на колесиках, стулья для посетителей вдоль стены. Крумбайн сидел за столом, склонившись над стопкой бумаг, но, услышав меня, поднял голову, широко улыбнулся, предложил чая и стул. Я отказалась, осталась стоять перед ним, потребовала ответов, и Карл дал их мне.

— Твои друзья живы, — сказал Крумбайн, пряча усмешку в усах. — Вернее один из них, насчет старика не знаю. Он скрылся, и при побеге его ранили, возможно, издох где-то в канаве. — Видимо я побледнела, потому что Карл попытался успокоить меня: — Я не собирался его убивать, не вини меня, этот старик оказался таким прытким, никто не ожидал от хромого ничего подобного. Он ранил моего человека, и то, что ребята стреляли — объяснимо.

— Где доктор? — спросила я хрипло.

— Доктор в безопасности, и если мы с тобой найдем общий язык, то возможно я подумаю над тем, чтобы отпустить его. Парень мирный и я не вижу причин убивать его или удерживать силой.

— Отпусти сейчас! А иначе разговора не будет! — я против воли крепко сжала кулаки, и Крумбайн заметив это, чуть покачал головой.

— Ты не в том положении, чтобы приказывать, — он поднялся, вышел из-за стола, подошел вплотную, склонился к самому моему лицу и некоторое время внимательно разглядывал, а потом сказал задумчиво: — Твои волосы испачкались в крови, их нужно вымыть. Нельзя приходить на ужин в таком виде, нас не поймут.

— Плевать, — я дернула головой, когда Карл попытался дотронуться до меня.

— Нет, это важно, — Крумбайн вскинул руку, схватил меня за волосы, а потом со всей силы дернул, заставив запрокинуть голову. Во взгляде его голубых глаз я видела любопытство, так смотрят на занятного зверька, которого ничуть не боятся. — Я вымою их, сам. У тебя болит рука, не так ли?

Он облизнул полные губы, улыбнулся, оголив остро заточенные клыки, а потом осторожно выпустил меня, и, кликнув одного из охранников, потребовал принести горячей воды, таз и мыла. Крумбайн не угрожал, не пытался лишить воли, но, несмотря на это, опасаясь за жизнь Юргена, я стала покорной.

Карл наслаждался происходящим. Усадив меня на низкий стул, спиной к себе, он приказал опустить голову в таз, стоявший на возвышении. Я подчинилась. Крумбайн погрузил пальцы в мои спутанные волосы и принялся с нарочитой осторожностью намыливать их, а по его лицу блуждала хмельная улыбка. Его дыхание сбилось, глаза лихорадочно блестели, и мне казалось, что все это возбуждает его покруче порнографии. Чертов извращенец. А еще, хотя я не просила, но он принялся рассказывать мне свою теорию и чем больше он говорил, тем страшнее становилось. Мы все ошиблись, считая Крумбайна сумасшедшим. В нем не было и тени безумия, он осознавал реальность и использовал заблуждения других в своих интересах.

— Ты ведь не станешь спорить, что мир прогнил еще задолго до моего пышного появления? — сказал он, вспенивая мыло на моих волосах. — Ты работала в полиции и мне не нужно доказывать, как много отребья появилось среди нас за последние годы. Все эти необразованные мигранты с юга, пришедшие за легкой жизнью и неонацисты, пытающиеся им противостоять. Это назревало как гнойник, и рано или поздно должно было прорваться войной или революцией. Вирус сделал всем нам большое одолжение, Ката. Он убил слабых, старых, больных, тогда как война погубила бы сильных. Мор вымел весь ненужный сор, очистил улицы городов для тех, кто достоин жизни. А остальное довершаем мы — банды.

— Неужели ты не понимаешь, среди этих старых и больных были ученые, врачи, мудрые старцы, знающие истину. Цвет нации. Вирус убил лучших, Карл! — Я попыталась высвободиться и сесть, но он не позволил. — А байкеры довершают начатое, уничтожая остальных.

— Не дергайся, а то мыло в глаза попадет, — он нахмурился, и чуть сильнее потянул за волосы и я умолкла.

В тот момент я была в его полной власти: сидела, откинув голову назад, оголив незащищенную шею, и Карлу ничего не стоило придушить меня или утопить в мыльной воде. Но я должна была выжить, хотя бы ради того, чтобы помочь Юргену. Чуть раньше Крумбайн пообещал: завтра, если я буду паинькой, он позволит мне навестить друга и потому я не хотела чтобы Карл передумал.

Некоторое время он молчал, наверное, размышлял над моими словами, а потом произнес:

— Не разбивши яиц, не сделаешь яичницы. Любая эволюция процесс не быстрый и жестокий, кто-то вымирает, чтобы другие могли занять свое место на верхних ступенях. Ты знакома с популяционной теорией и понятием мальтузианской ловушки?

— Слышала, но теории восемнадцатого века в современном мире уже не столь актуальны, — меня удивили его слова, я ждала чего угодно, но точно не рассуждений о мальтузианстве(1). Карл, выросший в семье священника, не должен был обладать глубокими академическими знаниями, но видно я чего-то не учла.

— Считаешь, сейчас нет опасности перенаселения? Ведь с тех пор все стало только хуже, разве нет? — он чуть приподнял брови.

Сама я познакомилась с популяционными теориями благодаря Стефану. Жаркие диспуты в сквотах с его друзьями революционерами научили меня разбираться в подобном, и потому я решила высказаться:

— Ресурсы ограничены, это так, но в высокоразвитых обществах рождаемость обычно низкая, а темпы производства пищи высокие, за счет науки и технического прогресса. И нам не стоит так уж бояться голода, — я осеклась и добавила тихо: — Не стоило до эпидемии. Сейчас все не так радужно, даже если порядок вернется нам понадобиться уйма времени, чтобы вернуться к нормальной жизни.

— Порядок? А что ты вкладываешь в это понятие? — Крумбайн закончил намыливать волосы, отжал их и позволил мне сесть ровно. Я сделала это с явным удовольствием и ответила не задумываясь:

— То же что и другие, правильное, организованное, налаженное состояние чего-либо.

— Считаешь, сейчас мир вокруг не соответствует этим критериям? — он открыл окно, выплеснул мыльную воду и вернулся ко мне.

— Издеваешься? Мир вывернулся наизнанку и кругом хаос, — я хотела обернуться, но Крумбайн жестом приказал мне сесть в прежнюю позу и начал промывать мои волосы из кувшина.

— Хаос, верно, — он улыбнулся. — Ты наверняка знаешь, что так называют, первичное состояние Вселенной, бесформенная совокупность материи и пространства. Но в действительности не хаос рождается из порядка, а наоборот. И скоро, очень скоро, с моей помощью мир вновь обретет гармонию, и даже станет лучше прежнего, только если мне не станут мешать. Вся ирония заключается в том, что ваше глупое сопротивление хаосу поддерживает хаос, зачастую делая жизнь невыносимой. Больше того, оно лишает всех нас возможности достижения высшего порядка, единства и глубочайшей связи с мирозданием и Вселенной.

— Предлагаешь всем смириться, позволить и дальше убивать нас как скот, насиловать, пытать, мучить? — я зло усмехнулась.

— Не смириться, Ката, — он отставил кувшин и потянулся за полотенцем. — А стать частью нового мира. Слиться с ним и обрести гармонию. Я даю вам уникальный шанс войти со мной в будущее, быть отцами основателями новой цивилизации.

Я не должна была сердиться, по крайней мере, пару минут назад дала себе обещание не делать этого, но ярость, жгучей волной поднялась к горлу, заставив щеки запылать. Я рывком села и повернувшись к Карлу буквально выкрикнула:

— Ты даешь нам шанс? Неужели?! И как же прости, мы должны войти в твой новый мир? Ногами вперед?! Ты грохнул Стефана, пытался убить Тилля, а твои люди пытают и мучают невинных. Это ты называешь гармонией?!

Я ощущала, как вода с волос сбегает по спине, пропитывая кружева платья, но мне было плевать.

— Уймись, и говори тише, — его лицо даже не дрогнуло. — А то сюда сбегутся все солдаты округи, и мне будет сложно оставаться с тобой вежливым. Не совершай ту же ошибку что Стефан, не давай мне повода убить тебя.

Я выдохнула, закусила губу и села в прежнее положение. Карл обернул мои волосы полотенцем, больно сжал пальцы на плече и горячо зашептал в ухо:

— Стефан сам виноват, я предлагал ему дружбу, но он выбрал вражду. А ведь он искренне нравился мне, но из-за его глупых религиозных фантазий пришлось расстаться!

Крумбайн отпустил меня и добавил уже спокойно:

— Все эти жестокости с мирным населением, не доставляют мне никакой радости, уж поверь, но во времена перемен только грубая сила имеет вес. Я силен, в том числе благодаря своим солдатам. Они боятся меня, верят каждому моему слову, обожествляют меня и убивают во имя моих идей. Большинство байкеров — цепные псы, а им, как ты знаешь, нужно давать корм, чтобы они не вцепились тебе в горло. И потому я закрываю глаза на их маленькие слабости, вроде любви к Рашу и групповым изнасилованиям.

— Ты противоречишь сам себе, Карл, — я поймала его удивленный взгляд, закончила: — Нельзя достигнуть высшего порядка и мира полного гармонии, если твое общество состоит из бешеных собак, готовых порвать тебя при первой возможности. Над животными нужно доминировать, быть их господином. А высший порядок предполагает самоорганизацию, ту самую анархию, о которой мечтал Стефан.

— О, как мило, кажется, ты тоже заразилась его идеями равенства и братства, — Крумбайн жестом предложил мне переместиться в кресло, а сам сел на диван. — А ты знала, что это я посеял зерна этих самых идей в его светлую голову?

Я остановилась на полпути к креслу, но Карл нетерпеливо махнул рукой, приказывая сесть.

— Да, Ката. Мы с бароном Эльбах-фон-Нольменом познакомились задолго до твоего появления. Чудесное знакомство. Стефан оказался крайне полезным, мало того что смог собрать вокруг себя целую ячейку активных революционеров, которые быстро устроили переворот, так еще и дал мне эту прекрасную идею с Антихристом. Без него мне бы и в голову не прошло играть на религиозных чувствах всех этих болванов, изображая из себя всесильного сына Люцифера, — он искренне рассмеялся, похлопывая себя руками по бедрам, а я едва сдержалась, чтобы не кинуться на него с кулаками.

— Ты лжешь, свержение власти давняя идея Стефана, он говорил что она возникла у него еще во времена обучения в Итоне, именно потому он ощущал вину за содеянное.

— Да, в том то вся соль. Барон считал, что это он придумал всю схему, хотя истинный автор именно я, — Крумбайн многозначительно посмотрел на меня, чуть склонив голову к плечу. — Многие считают, что я обладаю супер способностями, и в некотором роде они правы, но мой главный талант — это сеять зерна сорных идей в головы фанатичных глупцов, стремящихся к высшей справедливости. Это крайне занятно, смотреть на идиотов, которые холят и лелеют репьи и колючки, что я им подсунул, считая, что из них вырастет благородные культуры. А когда мои семена приносят плоды, они хватаются за голову и винят во всем себя. Это ли не высшее искусство?

— Это подлость, а вовсе не искусство. И ты прекрасно это понимаешь, — ответила я, хотя не собиралась вступать с ним в спор.

— Подлость высокопарное слово, красивое, звонкое, но слишком пустое, — Крумбайн закинул ног на ногу, и продолжил: — Топить новорожденных котят — подлость, но это меньшая подлость, чем из собственной трусости побояться сделать это, бросить их на произвол судьбы или не бросить, а даже пускай и позаботиться, но лишь затем чтобы обречь их на голод. Человек всегда считал себя венцом творения, но разве не это дает ему право менять мир по своему усмотрению и становиться судьей и палачом? Зачем нам власть, которой мы не пользуемся?

— Ты пытаешься запутать меня, как и других, перевернуть мои представления о добре и зле вверх тормашками, как эти иконы, — я мотнула головой указывая на стену за его спиной, полотенце, удерживающее волосы слетело, а мокрые пряди обрушились на плечи. Откинув их за спину, я продолжила: — Ты мог запудрить мозги Стефану, но не мне. Любое умышленное причинение страданий живым существам — зло, и не пытайся убедить меня в обратном. Я служила в полиции, и таких трепачей как ты видела сотнями. Тут не может быть иных трактовок, твое словоблудие ничего не изменит.

— Мне нравится твоя уверенность, — Крумбайн улыбнулся. — Тогда скажи мне, если взрослый мужчина спит с ребенком, поддавшись низменным желаниям — это зло?

— Разумеется, — кивнула я.

— А если взрослый — приемный отец и единственный опекун? — он продолжал гадко ухмыляться, но я каким-то полицейским чутьем поняла, этот ребенок вовсе не гипотетический, и Крумбайн сейчас говорит о том, что случилось с ним самим.

— Зло, — я снова кивнула, внимательно вглядываясь в лицо Карла.

— Хорошо, но если ребенок вырастает, становиться сильным, и убивает отца? — он приподнял одну бровь и испытующе поглядел на меня. — Кто сейчас зло, Ката?

— Это случилось с тобой, да? — я пыталась найти в его лице хоть тень смущения или отголоски детской боли, но видела лишь насмешку.

— Мне было тринадцать, когда приемный отец впервые трахнул меня, — в глазах Крумбайна снова появился тот лихорадочный блеск, что раньше я принимала за возбуждение, — и знаешь, когда тебя имеет в зад взрослый мужик с огромным хером это чертовски больно.

— Мне жаль что ты перенес все это, — сказала я совершенно искренне, но Карл рассмеялся в голос, и я решила было, что он не поверил, но его следующие слова заставили меня замереть на месте.

— Да, но физическая боль ничто по сравнению с той болью, что испытывал потом мой отец. Всю его оставшуюся жизнь он винил себя в случившемся, даже не догадываясь: я сам залез тогда в его постель, дабы доказать ему — вера пустой звук, а низменные страсти, что он так осуждал, имеют над ним большую власть чем заветы выдуманного Бога.

Я быстро справилась с эмоциями, ведь за годы работы в полиции научилась брать себя в руки в любых обстоятельствах. Виктимблейминг дело обычное, особенно в преступлениях против несовершеннолетних. Убедить ребенка в том, что он сам виноват, довольно просто.

— Что бы он ни говорил тебе, Карл, это лишь уловка. Ты не можешь отвечать за его грязные поступки, — начала было я, но он поднял руку и я умолкла.

— Брось эту чушь! Оставь сочувствие для тех, кому это нужно. Я не жертва, и никогда ей не был. Некоторые здесь думают: я умею читать мысли, но это не так. Чтение мыслей — эзотерическая хрень я же внимателен и у меня развита интуиция, потому мне известны все ваши тайны, все что вы прячете глубоко в своих жалких душонках. Так было и с отцом. Я понял, чего он хочет, и дал ему это. Исполнил сокровенное желание. А потом с любопытством смотрел, как он пытается искупить грехи перед своим вдуманным Богом, — Крумбайн встал и отошел к окну, выглянул наружу, некоторое время задумчиво поглаживал бороду.

Я молчала, позволяя ему высказать все, что он хочет. Несмотря на его слова, в тот момент я еще не верила что ребенок без веской причины может захотеть совратить взрослого мужчину, пускай из этого ребенка и выросло чудовище.

— После той ночи он шарахался от меня, избегал, и все вечера проводил за молитвой. Он даже есть перестал, похудел сильно, еле на ногах стоял — соблюдал аскезу, — Карл вновь посмотрел на меня и сверкнул глазами. — Я тоже затаился на время, делал вид, что боюсь его. Но самом деле, ждал удачного момента. И он наступил через пару недель. Я снова сделал это с ним. Он даже плакал, но не смог устоять. Я играл с ним, подманивал как несмышленого зверька, и наслаждался его мучениями. Отец всегда был гомосексуалистом, но стыдился своей природы. Он выстроил крепость вокруг грязных желаний, ушел в религию, чтобы оградить себя от искушения. Религия табуирует телесность, и он мог бы долго прятаться в собственных иллюзиях, но я заставил его крепость рухнуть. О, как он был жалок в те моменты, когда страсть брала верх и как смешон, когда понимал, что сотворил. После секса я мог вить из него веревки, но это быстро наскучило. Приелось, и я стал искать иных развлечений.

— Зачем ты убил его? — глухо проговорила я.

— Он был страшно ревнив, а мне хотелось узнать границы его терпения, — Карл равнодушно пожал плечами. — Я сделал так, что он узнал: я трахаюсь не только с ним. Я думал, будет забавно, а он взбесился и кинулся меня избивать. Пришлось его успокоить. Но знаешь, тогда я совершил самую свою страшную ошибку, позволил системе упечь меня за решетку. Я ведь был уверен, что меня отпустят. Оказалось все не так просто, даже если твой отец насиловал тебя пару лет, и у тебя есть доказательства, это не освободит от наказания за его убийство.

— Ты попал в лечебницу, это не совсем тюрьма, так что, считай — сработало, — отозвалась я, обдумывая слова Крумбайна. Теперь я уже не так верила в его невиновность. — А за что ты убил Вешке? Он ведь тебя не насиловал.

— Не помню, но кажется, он был занудой, — отмахнулся Карл и взяв со стола гребень направился ко мне. — Хватит о прошлом, я должен рассказать тебе о том, что ждет нас в будущем. А пока буду это делать, расчешу твои красивые волосы. Наверное ты уже догадалась, — у меня трихофилия, тащусь от волос.

Я вздрогнула, но не сдвинулась с места, когда он подошел и склонившись к самой макушке некоторое время обнюхивал волосы, а потом принялся расчесывать их медленными движениями.

Я и раньше это понимала, но теперь сомнений не осталось, Карл Крумбайн —чудовище, бешеный зверь и мне следует пристрелить его. Только сначала нужно вытащить Юргена. И потому, я терплю его странную ласку, от которой мороз по коже и жду, когда Карл объяснит, что его от меня нужно, и о каком совместном будущем идет речь.

1 - демографическая и экономическая теория, созданная в конце XVIII века английским учёным Томасом Робертом Мальтусом. Согласно этой теории, население, если его рост ничем не сдерживается, увеличивается в геометрической прогрессии, тогда как производство средств существования — лишь в арифметической, что неминуемо приведёт к голоду и другим социальным потрясениям.

========== Глава двадцать вторая ==========

Я вхожу в двустворчатые двери обеденной залы под руку с Карлом. Если бы Тилль или Мартен видели меня сейчас, то наверняка решили бы, что я предала их, струсила испугавшись за собственную жизнь и оказались бы наполовину правы. Я беспокоюсь, но не за себя. Прежде чем отправиться на ужин Крумбайн ясно дал мне понять, жизнь доктора полностью зависит от моей уступчивости и желанию помогать ему. До последнего я думала, Карл захочет спать со мной или делать какие-то мерзости, но оказалось ему нужно совсем другое. То, что он предложил, оглушило, и я до сих пор не могу уложить в своей голове, как этот парень, которого считали безумцем, смог провести всех вокруг пальца? Возможно Крумбайн — социопат, я не сильна в психиатрии, но прежде всего он стратег, который идеально подстраивается под обстоятельства.

План стать во главе страны возник у него задолго до эпидемии. Еще в лечебнице, от доктора Вешке, Карл узнал об экспериментах, что проводили над ним в раннем детстве. Уж не знаю, почему психиатр решил рассказать пациенту всю правду. По словам самого Карла, они прорабатывали детские травмы — в этом была уникальная метода покойного Вешке, но доктор добился неожиданных результатов. Крумбайн решил, что благодаря своим способностям может стать новым Гитлером и принялся разрабатывать план. Первым делом ему следовало выбраться из клиники, что он и сделал, жестоко убив врача и изобразив безумца. Он понимал — его станут искать, потому нашёл приют в закрытом мужском монастыре, где идеально сыграл роль глухонемого дурачка. Он мог бы жить так довольно долго, но ему стало скучно. Вообще, судя по его словам, он постоянно умирал от скуки и искал новых и новых развлечений. Монашки, доведенные до самоубийства стали лишь одним из многочисленных зверств в его длинном списке. Он покинул монастырь, и скрывался от полиции, примкнув к анархистам и изображая жертву системы. Тогда же Крумбайн нашёл Стефана и прилип к нему, словно пиявка, а узнав, что наследник еще и адепт сатанинского культа, Карл решил использовать это в своих интересах. Как и эпидемию. Чем грязнее река, тем проще спрятать в ней крокодила, а после смерти канцлера вода в реке потемнела от крови. Крумбайн все продумал, только не ожидал что Стефан откажется помогать ему. Мой муж оказался человеком чести, и погиб за свою идею. И все бы ничего, только к тому моменту Карл уже успел раззвонить своим безумным сторонникам идею Антихриста и великого воина, что должен стать по правую руку от него и уберегать от опасностей. Все ждали Стефана как брата, а он вместо того чтобы присоединиться к банде, попытался убить Крумбайна. Сказки что Карл рассказывал своей пастве, сыграли дурную службу, даже самые тупые байкеры стали сомневаться в своем лидере, ведь он уверял: для победы должны быть соблюдены все условия древнего пророчества. И тогда Карл придумал другую легенду, последний воин в роду не Стефан, а его жена. Бывшая полицейская отрекшаяся от прошлого, и узревшая истину. Теперь они ждали меня, и верили, что с моим появлением Карл обретет такое могущество, что никто не посмеет выступить против него.

— Но разве не ты подослал тех байкеров на дороге, чтобы убить меня? — спросила я, когда он закончил рассказ. К тому времени он оставил мои волосы в покое и вернулся за стол.

— Нет, — Карл покачал головой. — Я отправил их, чтобы они привезли тебя ко мне, а вовсе не убивали.

— И что же пошло не так? — я чуть приподняла брови.

— Ты мне скажи, ведь никто из моих людей так и не вернулся, — он чуть склонил голову и сощурился. — Что там случилось, Ката? Почему они все умерли?

Я вспомнила пылающий джип, раскаты грома, парня, что влетел в меня на полной скорости и другого, что пытался застрелить. Правду ли говорит Крумбайн или лжет, чтобы завоевать мое доверие? Те парни выглядели агрессивно, но хотели ли они убить меня до того, как я сама открыла по ним пальбу?

— Но как ты узнал, что я буду там? — я проигнорировала его вопрос и задала свой.

— У меня кругом глаза и уши, — он ухмыльнулся, пригладил бороду и поднялся. — А теперь нам пора, я голоден и думаю, ты тоже.

Я и правда ощущала тянущее чувство в желудке, но предпочла бы остаться голодной, вместо того чтобы ужинать в компании безумцев. Но тогда я ещё не представляла насколько все плохо.

Столовая располагается позади храма, в одноэтажной деревянной постройке, которая раньше могла служить хозяйственной пристройкой. Сейчас в центре помещения, освещенного подрагивающим светом масляных ламп, закрепленных на стенах, разместился прямоугольный стол, накрытый грубой льняной скатертью. Перед тем как войти внутрь Крумбайн подает мне руку, и я вынуждена взяться за неё. Мгновение он глядит на меня с усмешкой, а потом склоняется к самому уху и шепчет:

— Что бы ты там не увидела, не вздумай возмущаться или играть в героя. Иначе твой дружок не доживёт до рассвета.

Я молча киваю, и, когда Карл толкает дверь, расправляю плечи и вхожу в столовую вместе с ним…

Здесь стоит гул голосов, но стоит Крумбайну сделать пару шагов вглубь помещения, как все затихает и присутствующие — их тут не меньше тридцати — поворачивают к нам головы. Пахнет жареным мясом и кислым вином. На столах стоят блюда с угощением и глиняные кувшины, но все тарелки и стаканы пусты. Видимо, не принято начинать пиршество, пока не появится лидер. Крумбайн уверенным шагом идет к дальней стене. Во главе стола я вижу Розалин. Она сидит на одном из двух стульев и пристально глядит на меня, Карл тоже замечает её и делает короткий жест рукой, приказывая девушке пересесть. На пару мгновений её глаза вспыхивают ненавистью, и я думаю, она откажется уходить, но Розалин опускает глаза и безропотно выполняет приказ, занимая единственное свободное место между бородатым детиной в косухе и лысым парнем с татуировкой со свастикой на пол-лица. И пока мы идем к своим местам, Рози прожигает меня взглядом полным ледяной ненависти. Карл галантно отодвигает стул, и я занимаю почетное место по правую руку от него. Деревянное сидение хранит тепло только что ушедшей Розалин, и хотя это довольно глупо, но мне неприятно, словно я села на что-то грязное.

На меня обращены десятки глаз. Некоторые смотрят с любопытством, некоторые со страхом, а некоторые, в том числе и Рози, со злобой. Карл поднимает руки и произносит:

— Дети мои! Свободные люди нового свободного мира! Этот час настал и вот та, приход кого я предрекал все эти дни и о ком пророчествовали. Катарина Эльбах-фон-Нольмен, последняя из рода хранителей тайного знания Люцифера. Великая воительница, что принесет смерть всем нашим врагам. Теперь, когда она с нами, до последней битвы остались считанные дни!

Помещение наполняется гулом одобрительных выкриков, кто-то аплодирует, кто-то начинает топать ногами. Но Карл делает легкий жест рукой и всё снова затихает. Он ждёт пару секунд, а потом продолжает:

— Наши враги, те, кто не желает жить в справедливом мире и мечтают погубить нас, хотели убить и Катарину. Один из них застал её врасплох, связал и пытался забить до смерти, но сила что оберегает меня, помогла и ей. Злодей мертв, а Катарина с нами!— он вскидывает руки и в ответ на это, байкеры свистят и топают ногами. Когда крики чуть смолкают, Карл продолжает: — Вы знаете, я не люблю долгих речей. Раз все мы тут и у нас есть повод радоваться, то, я объявляю пир!

Слушатели отзываются радостными криками, и почти одновременно с этим я замечаю их — абсолютно обнаженных девушек с ошейниками на тонких шеях. Все время пока Крумбайн обращался к пастве, они прятались в соседнем помещении, а сейчас выходят на свет и устремляются к столам. Я оторопело смотрю на ближнюю к нам — тоненькую блондинку с растрепанными волосами до плеч. На её бедрах и груди темнеют синяки, а взгляд опущен в пол и я не могу увидеть её лица. Она берет со стола кувшин и принимается наполнять бокал Карла. Он же, заметив мою реакцию, чуть склоняется к моему уху.

— Не вздумай возмущаться, помни про своего друга доктора.

Я вздрагиваю и крепко сжимаю челюсти. Когда девочка подходит ближе, чтобы наполнить мой бокал я чувствую кисловатый запах её пота и тепло идущее от тела. Я не хочу, чтобы она прислуживала мне, но сижу не двигаясь, с каменным лицом и молча позволяю ей делать, то, что от неё ждут. Кроме меня и Розалин за столом еще только пара женщин, обе выглядят как разбойницы из старых сказок — грубоватые лица, неряшливые волосы, одеты в какие-то бесформенные тряпки. Остальные — мужчины, и появление голых официанток у многих вызывает бурный восторг. В дальнем углу стола один из бородатых байкеров щипает девушку за грудь, пока та накладывает ему мясо в тарелку, справа усатый толстяк с глазами навыкате просовывает руку другой девушке промеж ног и под улюлюканье дружков принимается грубо массировать её гениталии. Девушка лишь натянуто улыбается и даже не пытается отступить.

— Даже если они начнут убивать их, ты не скажешь ни слова, — шепчет Крумбайн мне на ухо.

Я молча беру высокий стакан и делаю глоток. Кислое вино не лезет в глотку и мне с трудом удается не выплюнуть все обратно. Несчастная рабыня накладывает мне мясо, от него поднимает пар и запах еды, но теперь это вызывает лишь рвотный рефлекс. Крумбайн требует от меня невозможного. Я не Далай Лама и мне непросто дается смирение. Все внутри кипит и клокочет от ярости. Я искоса поглядываю на Карла, который расслаблено, потягивает вино и смотрит на меня поверх стакана и представляю, как беру вилку со стола и со всей силы вгоняю её ему в глаз.

— Ешь, Ката, иначе все они подумают, что ты брезгуешь нашим гостеприимством, — едва слышно произносит Карл, а потом добавляет обычным голосом: — Эти блюда приготовили наши пленники, среди них есть пара профессиональных кулинаров. Мы, в отличие от других банд, спасаем от гибели на улицах не только молоденьких девочек, но и всех остальных. У нас имеется два врача, пара медсестёр, повара, бухгалтер, школьный учитель, химик и даже бывший полицейский.

— А еще куча несовершеннолетних? — я снова смотрю на пленницу, могу поклясться, девочке нет и восемнадцати. — Школу собираетесь открывать?

— Хочешь, я подарю тебе одну такую, — Крумбайн хватает девчонку за руку и она, вздрогнув, покорно замирает. — Хотя бы эту, она тебе понравилась?

Я с ненавистью гляжу на Крумбайна, но он словно не замечает и продолжает:

— Её зовут Карина, — он дергает девочку так, чтобы та повернулась ко мне лицом и мне, наконец, удается рассмотреть бедняжку. На вид ей лет шестнадцать, мелкие незапоминающиеся черты лица, полные потрескавшиеся губы, потухший равнодушный взгляд светлых глаз. — Говорят, Карина неплоха в постели: послушна, находчива, умела и терпелива к боли, не так ли, девочка?

— Да, Господин, — она кивает, не смея посмотреть на Карла.

— Она с нами уже пару месяцев, но до сих пор пользуется спросом у моих ребят, — Карл смотрит мне в глаза. — Но я могу приказать ей обслуживать только тебя одну.

— Нет, — я готова вцепиться Крумбайну в глотку, но он ничуть не напуган.

— Почему же? — он отпускает руку Карины, позволив ей отступить на шаг.

— Предпочитаю мужчин, — отвечаю я и отворачиваюсь.

— Мертвых мужчин? — в его голосе явная насмешка, но я уже справилась с собой и не поворачиваю головы, вместо этого беру вилку, и хотя кусок в горло не лезет, заставляю себя съесть немного жаркого.

Крумбайн некоторое время молчит и видимо смотрит на меня, но потом тоже берется за столовые приборы и с аппетитом принимается за еду.

Глуп был тот человек, который уверял: горе можно утопить в вине. Алкоголь лишь усиливает то, что у тебя внутри, срывает тормоз, отпускает на волю беспокойные мысли, и они изливаются пьяным бредом или горючими слезами. Но я еще держу себя в руках, даже сидеть ровно получается, лишь изнутри поднимается горячая волна, и я знаю еще пара стаканов, и она принесет забвение и сон. Крумбайн лениво общается со своей паствой, почти не смотрит на меня, не замечает что за последний час я накидалась так, что вряд ли смогу дойти до выхода, не упав.

«Что же, будет ему сюрприз», — думаю я со злорадством, но почти сразу возвращаюсь мыслями к Юргену, и чем больше думаю о нём, тем тревожнее становится.

Последние годы у меня почти не было друзей. После ранения я как-то незаметно исключила из своего круга общения всех подруг. Мы взрослели и все они, рано или поздно обзаводились потомством, а мне, несмотря на сеансы с психотерапевтом и поддержку Стефана, были слишком больно видеть чужое материнское счастье. До той операции я и детей то особо не хотела, но лишившись репродуктивной функции, внезапно осознала: где-то в глубине души я всегда мечтала о ребенке от Стефана.Но меня лишили этой возможности раз и навсегда. И я отдалилась от всех тех, кто мог напомнить мне об этом, отказывалась от встреч под разными предлогами, уходила с головой в работу, пропускала званые обеды, и вечеринки, куда приходили семьи с детьми. Моим единственным другом стал Стефан. Он понимал мою боль, но чем глубже увязал в своей анархистской организации, тем меньше времени уделял мне, а к тому дню, когда мы вернулись в Берлин, и я потеряла его, мы слишком отдалились друг от друга чтобы быть друзьями. И вот теперь, я нашла человека, которого готова назвать своим другом. Не Тилля, мы были достаточно близки, чтобы спать, но не достаточно, чтобы делиться сокровенным, а Юргена. Я доверяла ему и ощущала себя рядом с ним так, словно мы были знакомы тысячу лет. А теперь должна предавать собственные идеалы, чтобы не позволить Крумбайну казнить доктора. А ведь я так близка к цели, ближе, чем когда либо, нужно лишь взять со стола нож и…

Крумбайн внезапно умолкает и поворачивает ко мне лицо. Он будто бы прочел мои мысли, хмурит брови, бросает короткий взгляд на столовый нож, на своей тарелке и снова глядит мне в глаза.

— Тебе следует остановиться, — мягко говорит он и отбирает у меня стакан с недопитым вином. — Ты устала и хочешь спать. — Его голос обволакивает, успокаивает и вот я уже не в силах пошевелиться, а он продолжает: — Сейчас ты пойдешь в свою комнату и ляжешь спать, а наутро будешь чувствовать благодарность, за то, что я не дал тебе совершить глупость и сохранил жизнь твоего приятеля. И, как и обещал, я позволю тебе навестить доктора.

— Когда ты его отпустишь? — слова даются с трудом, в голову будто напихали шуршащей бумаги и мне крайне трудно собрать мысли.

— Когда все закончится, — он улыбается мне и делает жест рукой, я хочу повернуть голову чтобы понять, кому он предназначен, но не могу отвести от Карла взгляда.

— Что именно должно закончиться?

— Я расскажу тебе позже, а пока ступай к себе и отдохни. Ты еще слаба и тебе требуется сон, — он касается пальцами моего больного плеча, и крепко сжимает его, но я не чувствую боли, то ли дело в выпитом вине, то ли в уколах. Карл разрывает зрительный контакт, и я ощущаю облегчение.

— Проводи нашу гостью и будь вежлива, — приказывает Крумбайн, обращаясь к кому-то позади меня, на пару секунд я решаю, что это Карина, но обернувшись, понимаю — за моей спиной стоит Рози.

— Охрану оставить? — спрашивает она едва слышно.

— Нет, только запри, — отзывается Карл и добавляет с улыбкой. — А потом возвращайся, я буду тебя ждать.

Глаза Рози вспыхивают, и лицо озаряет счастливая улыбка. А ведь она и правда любит этого извращенца, хотя он и обращается с ней как с прислугой. Неужели все дело в его чертовом гипнозе? Тилль сказал, что Розалин сильно изменилась рядом с Крумбайном, и я была уверена, что дело в наркотиках, но теперь вижу: Раш ни при чём. Становится не по себе, когда я понимаю: меня может ждать та же участь. Но нет, я не стану такой же как Рози, лучше уж сдохнуть, чем искренне полюбить это чудовище и быть послушной куклой в его руках.

— Идем, — Рози чуть подталкивает меня в спину, заставляя подняться. Разговоры за столом умолкают, ко мне поворачиваются, и я ловлю удивленные взгляды.

— Катарина покинет нас, она устала и ей нужно больше отдыха, — говорит Крумбайн и добавляет. — А мы продолжим веселье!

Мужчины одобрительно улюлюкают, пока я нетвердой походкой иду к выходу в сопровождении Розалин.

Мои старенькие механические часы исчезли вместе со всей одеждой, потому я не могу сказать точно, сколько сейчас времени, но видно мы просидели в столовой дольше, чем я думала, потому что шумный лагерь затих. Лишь в отдалении виднеется огонь костра, и ветер доносит до моего слуха приглушенные голоса и запах горелой древесины.

— Караульные? — спрашиваю я, указывая рукой в сторону огня.

— Не твое дело, — шипит Рози, и грубо подталкивает меня в спину. — Заткнись и топай!

— Разве твой любовник не приказал быть со мной вежливой? — я оборачиваюсь и пытаюсь разглядеть её лицо, но оно скрыто во мраке ночи.

— Топай! — она не кричит, но голос звенит от злобы.

— Ты должна быть со мной любезной.

— С чего бы это? — хмыкает она.

— Неужели не слышала что он говорил, Рози? — я растягиваю губы в усмешке. — У меня важная миссия, и без меня вам не победить.

— Не обольщайся, ты здесь лишь для декорации, — отзывается она и, схватив меня за предплечье здоровой руки, тянет за собой, но я упираюсь, не желая подчиняться. Я пьяна, но не столько чтобы не попытаться выведать у Розалин тайны Крумбайна. Мне нужно узнать, о чем говорил Карл пару минут назад, и я подозреваю, что Рози в курсе.

— Ты ошибаешься, — я выворачиваюсь из её цепких пальцев и отступаю на шаг, чтобы она вновь не схватила меня. — Крумбайн предложил мне твое место, и я думаю согласиться.

— Врёшь! — шипит она.

— Он сказал, что ты ему наскучила, — я рискую, ведь на самом деле не знаю ничего об их отношениях, но попадаю в цель.

— Это неправда, — в её голосе чуть меньше уверенности, чем раньше.

— Я ему понравилась, он сказал, что у меня красивые волосы, лучше, чем у тебя, — я провожу рукой по туго заплетённой косе. Розалин наверняка знает о его фетише и должна поверить. Так и происходит.

— Тупая шлюха, да я прямо сейчас обкорнаю тебя, — она бросается ко мне, пытаясь вцепиться в волосы, но мне удаётся увернуться.

— И тогда он точно тебя выгонит! Еще до того как всё начнётся! — я пячусь, неловко оступаюсь и едва не падаю на землю. Рози воспользовавшись этим, тут же хватает меня за руку и дёргает на себя.

— Значит, я подожду, — выдыхает она мне в лицо. — А послезавтра, после того как, мы войдём в Берлин, он избавится от тебя как и обещал. Ты не нужна ему, огрызок продажной системы угнетения.

— Ты уверена? — усмехаюсь я.

— Зачем бы ты ему понадобилась? В новое правительство войдут только те, кто доказал ему свою преданность, и это явно не ты, — она внезапно успокаивается и отпускает мою руку. — А теперь, если не хочешь чтобы я вернулась и рассказала ему о твоей выходке, то топай за мной.

Меня до дрожи пугает, когда Карл делает меня безвольной, с помощью чертова гипноза, и потому, не споря, я иду следом за Рози, обдумывая то, что услышала. Судя по всему, послезавтра Карл собирается вернуться в столицу, и, убить всех конкурентов. Так вот о каком сражении шла речь, он задумал войну против своих же, и скорее всего битва будет кровопролитной. Сейчас в городе правят шесть банд, и я уверена, не все главари пожелают отдать власть добровольно. Мыслить ясно не просто, дурное вино шумит в голове, но в мозгу зарождается новый план. В этот раз я хочу использовать стратегию Крумбайна — плыть по течению и позволить ему вынести нас на нужный берег. Но чтобы осуществить задуманное мне потребуется помощь доктора, и я очень надеюсь, что завтра утром мне позволят с ним увидеться.

========== Глава двадцать третья ==========

***

Меня немного мутит и в голове, словно взрываются тысячи маленьких фейерверков, потому, когда мы выходим на яркое солнце я болезненно морщусь и закрываю глаза рукой. Крумбайн усмехается, но ничего не говорит, хотя я была уверена: ему нравиться издеваться и он не упустит возможности подколоть меня. Когда глаза привыкают к солнцу, я опускаю руку и окидываю взглядом окрестности. Вчера в темноте мне показалось, что лагерь небольшой, но сейчас понимаю, как ошиблась. Крумбайн занял одну из крупных деревень, расположенных вдали от города и хотя многие дома разрушены, в остальных явно кипит жизнь. Пока мы идем по улице, я кручу головой и вижу сушащееся белье на веревках, слышу стук топора, ощущаю запахи готовящейся еды и понимаю: вокруг полно людей. Почти у каждого дома стоит байк или два, а их хозяева иногда выглядывают из окон и, заметив нас с Карлом, склоняют головы в знак приветствия. Несколько раз я вижу невольниц, они работают во дворах и сейчас одеты, но шеи по-прежнему украшают широкие кожаные ошейники. Они не смотрят на нас, лишь низко кланяются и замирают, опустив головы, но Крумбайн не удостаивает их и взгляда.

Я до сих пор не знаю, где держат Юргена, но начинаю подозревать, что вытащить его будет не так уж и просто, а вскоре Карл замедляет шаг и останавливается перед неприметным домом. Я гляжу через забор на квадратные окошки, занавешенные изнутри пестрыми шторами, на дорожку усыпанную гравием и цветущую мальву вдоль неё, на высокие грядки у забора, и не понимаю, что мы здесь забыли. Дом вовсе не похож на тюрьму, даже решеток на окнах нет, а дверь так вообще стоит нараспашку.

— Что мы тут делаем? — спрашиваю я Карла.

— Ты же хотела навестить своего друга, я привел тебя к нему, — он широким жестом обводит двор. — Он тут, под землей.

Болезненно сжимается сердце. Я до последнего верила, что Юрген жив, но теперь понимаю — Крумбайн насмехался надо мной. Они давно убили доктора, и теперь засранец привел меня на его могилу. Не грядки это вовсе, а свежие захоронения.

— Идем, — Карл берет меня под руку, толкает калитку и входит во двор, а я оглушённая горем следую за ним, даже не пытаясь возражать.

Теперь у меня нет причин оставаться сговорчивой, я могу убить Крумбайна прямо сейчас. Мне следовало бы радоваться, но вместо этого я чувствую шершавый комок, стоящий в горле грозящий пролиться слезами. Я не думала, что настолько привязалась к доктору, и его смерть выбьет меня из колеи. Хотя может дело не только в этом, я устала, меня мучает похмелье, а на душе паршиво из-за сделки с Крумбайном, неудивительно, что новость о гибели Хиршбигеля так подействовала на меня. Я гляжу на темнеющие клочки земли с горечью, но Крумбайн даже не смотрит на могилы, а идет прямиком к дому, поднимается на крыльцо и входит в распахнутую дверь.

В коридоре в беспорядке навалена обувь, на крюках висит верхняя одежда, а поверх неё охотничье ружье на широком ремне. Я не знаю, заряжено оно или нет, потому, — хотя искушение велико — прохожу мимо даже не попытавшись схватить оружие, чтобы пристрелить Карла. В доме влажно и жарко, пахнет яичницей с ветчиной и меня снова начинает мутить. Теперь я слышу, что внутри кто-то есть — слышны приглушённые голоса — и надежда, пускай это глупо, возвращается.

— Густав! Пауль! — зовет Крумбайн и тут же нам навстречу выступает небритый мужчина в майке на тонких бретелях и пестрых шортах для купания.

— Господин, какая честь, — мужчина склоняет голову, и я замечаю струйки пота на его высоком лбу.

— Почему дверь открыта? — Крумбайн не повышает голоса, но мужчина вздрагивает и испуганно таращится на нас.

— Жарко, Господин, — его голос чуть дрожит, а взгляд испуганно мечется между мной и Крумбайном. — Мы хотели проветрить, — он оглядывается, будто бы ища поддержки, но позади него никого нет.

— Где пленник, Густав? — Карл сцепляет руки на груди.

— Где и следует, — мужчина сглатывает слюну. — В подвале.

— А девчонка?

— На кухне, завтрак готовит, — Густав опять оборачивается, мнется с ноги на ногу, а потом предлагает: — Хотите, я прикажу приготовить и на вас?

Не дождавшись ответа, он орет так громко, что я вздрагиваю:

— Карина, живо ко мне!

— Я не голоден, — Карл расцепляет руки.

— Карина, я…— снова орёт Густав, но смолкает, так как за его спиной показывается девушка — та самая пленница, что вчера прислуживала нам за столом.

— Да, Господин, — она замечает Крумбайна и низко кланяется, да так и остается стоять с опущенной головой. Сейчас на ней летний сарафан с широкой юбкой, а волосы убраны в хвост на затылке.

— Пошла вон, — машет рукой Густав, и девушка мгновенно возвращается в ту же дверь, откуда пришла, так и не подняв взгляда.

— Проводи Кату к нашему пленнику, она допросит его, — приказывает Карл. Я не удивляюсь его словам — утром Крумбайн предупредил меня, что станет лгать, и я должна буду подыграть.

— Мне пойти с ней? — Густав косится на меня.

— Нет, она пойдёт одна, — Крумбайн, обернувшись, многозначительно смотрит на меня. Видимо ждёт благодарностей. — Ступай с ним, Густав проводит. У тебя пятнадцать минут.

Я иду следом за Густавом, мы проходим через гостиную, где я успеваю заметить ещё одного парня. Он сидит на низком табурете и глядит на нас удивленным взглядом, но не говорит ни слова. Перед ним на столике колода карт и стакан, наполненный янтарной жидкостью, похожей на выдохшееся пиво. Мы минуем гостиную и через узкий коридор, выходим на задний двор. Перед нами утрамбованная площадка для игры в баскетбол, оранжевый мяч валяется тут же на траве, и я не понимаю, зачем меня привели сюда, пока Густав не останавливается у забора, и я замечаю квадратный люк в земле, закрытый деревянной крышкой с металлической ручкой в виде кольца. Сверху люк подпирает тачка, заваленная строительным хламом. Густав не без труда откатывает её в сторону, поднимает крышку и приглашает:

— Прошу, пленник внизу.

Я подхожу вплотную к люку и гляжу вниз, на уходящие в темноту ступени. Из дыры веет сыростью.

— Там нет освещения, — я поворачиваюсь к Густаву. — Вы что же, держите его в темноте?

— Нам так приказано, — Густав шарит по карманам, вытаскивает небольшой фонарик и протягивает мне: — Вот, батарейки новые.

Я забираю фонарик, включаю его и, начинаю медленно спускаться по лестнице. Луч высвечивает стены укрепленные досками, и скошенный земляной потолок, но дна не видно. Лестница уходит далеко вниз, и чем ниже я спускаюсь, тем тревожнее становится.

— Я закрою люк, но буду поблизости, — произносит Густав у меня над головой и, до того как я успеваю возразить, захлопывает крышку с глухим звуком, отрезая меня от солнечного света. Теперь темноту освещает лишь слабый лучик моего фонаря. Я замираю, прислушиваюсь и зову:

— Юрген, ты там?

Мгновение ничего не происходит, а потом я слышу шорох и до меня доносится слабый голос:

— Ката.

Наплевав на осторожность, я ускоряю шаг, свет пляшет по ступеням, и вскоре я вижу земляной пол, спрыгиваю на него и оказываюсь в небольшой кладовой, заставленной пустыми стеллажами. Кисло пахнет испражнениями. За стеллажами на полу, прислонившись спиной к стене, сидит доктор Хиршбигель и, щурясь, глядит на меня, прикрыв глаза рукой. Я опускаю фонарь чуть ниже, чтобы не слепить его.

— Ката, это и правда, ты, — он улыбается и я, поддавшись порыву, бросаюсь к нему, опускаюсь рядом на колени, и крепко обнимаю, и он стискивает меня в объятьях в ответ.

— Я боялся, они тебя убили, — шепчет он и прижимается небритой щекой к моей щеке, а я внезапно понимаю, что плачу от счастья. — Как ты? — он ощупывает меня в темноте, чуть отстраняет, касается пальцами лица и замирает. — Почему ты плачешь?

— Нервы ни к чёрту, — я смущенно утираю мокрые щеки, беру его за руки, заглядываю в лицо. — Ты цел?

Доктор кивает, но я вижу: он выглядит измождённым, а на лице несколько свежих ссадин.

— Я вытащу тебя отсюда, — шепчу я. — Не знаю как, но вытащу. Ты должен вернуться назад и предупредить наших.

— О чём, — Юрген перехватывает мои ладони и сжимает.

— Я все расскажу, но у нас мало времени. Он дал мне всего пятнадцать минут, потому слушай и не перебивай…

Сбивчиво пересказываю доктору все, что узнала вчера от Рози и Карла. Рассказ выходит сумбурным, но Юрген согласно кивает, а когда я заканчиваю, говорит:

— Мы должны бежать, ты права. Битва в городе — шанс для наших, мы сможем перебить их всех, пока они заняты сражением. Мартин говорил: у нас наберется около пятидесяти бойцов, здесь у них нет шансов, а там, в общей неразберихе, мы сможем победить, только… — он умолкает, кусает губу.

— Что?

— Как мы выберемся отсюда? Я пытался, но ничего не вышло, дверь не сдвинуть.

— Снаружи это сделать проще, — я чуть улыбаюсь кончиками губ. — Сегодня ночью я вернусь за тобой и вытащу отсюда. У меня полно времени до темноты, что-нибудь придумаю.

— И что дальше? Пока меня вели сюда, я видел, в деревне полно байкеров. Как ты хочешь сбежать?

— Возьмешь мотоцикл, они тут кругом, и поедешь в бункер. Ты должен успеть, если не станешь останавливаться и…

— А как же ты? — перебивает он. — Ты говоришь так, словно собираешься остаться здесь, с этим чудовищем.

— Собираюсь, — я киваю. — Со мной у тебя не будет шансов. Крумбайн не отпустит меня, я нужна ему и если мы убежим вдвоем, он пустит за нами погоню.

— Нет, я не уеду один, это трусость и…

Я кладу ладонь ему на губы и качаю головой.

— Нет, это не трусость. Ты должен, Юрген. Они, так или иначе, убьют меня, но если ты сможешь добраться до Мартина, то все будет не напрасно.

Доктор пристально смотрит мне в глаза, и я вижу, что решение дается ему нелегко, но он соглашается. Я убираю руку, и сама не знаю зачем, наклоняюсь и целую его в губы. Юрген замирает на мгновение, а потом обхватывает меня руками за голову и отвечает с такой страстью, что я пугаюсь и толкаю его в грудь ладонями.

— Прости, — он тут же отпускает меня. — Я не должен был, но…

Доктор не заканчивает, потому что сверху раздается скрип открываемого люка и до нас доносится голос Густава:

— Пора, Господин будет сердится.

— Мне нужно идти, — я еще раз обнимаю доктора и шепчу на ухо. — Но я вернусь за тобой, обещаю.

— Я буду ждать, — отвечает он шепотом, и я поднимаюсь с колен и ухожу не оборачиваясь. На душе скребут кошки — я дала ему обещание, которое могу и не выполнить.

Выбравшись поверхность, я еще раз оборачиваюсь на люк, наклоняюсь рассеяно отряхиваю брюки от налипшей земли. Утром, к моей радости Розалин принесла мне вполне приличный спортивный костюм, взамен кружевного платья. Густав запирает люк, возвращает на место тачку, смотрит на меня и спрашивает:

— Ну что, заговорил?

В первое мгновение я не понимаю, что он имеет в виду, и растерянность отражается на моем лице.

— Пленник, смогли допросить его? Мы с Паулем пытались, но он молчит.

— Что вы с ним делали? — я буквально бросаюсь на мужчину и лишь в последний миг удерживаюсь от того, чтобы схватить его за грудки и хорошенько встряхнуть.

— Ничего такого, дали пару раз по зубам, — Густав смотрит с непониманием. — Господин приказал беречь его, говорит, что он важная птица. Кто этот человек?

— Не твое дело, — я отступаю, разжав кулаки. — Отведи меня к Господину, а потом отнесите пленнику еду и воду. И чтобы пальцем его не трогали, я приду, завтра и проверю.

Ложь Крумбайна играет мне на руку, мелкие сошки вроде этих охранников считают меня главной. Густав вытягивается по струнке и несколько раз кивает в знак согласия.

Карл ждет меня в гостиной, он лениво играет в карты с Паулем, на столе перед ними остатки завтрака: тарелки, чашки, куски недоеденного хлеба. В тот момент, когда мы пересекаем порог, Карина собирает посуду, но Крумбайн раздраженно машет рукой, и девочка поспешно выходит из комнаты, не закончив свою работу. Прислуга днем, и наложница ночью — от этих мыслей все во мне кипит злобой, но я не произношу ни звука. Нельзя рисковать всем ради незнакомой девчонки, как бы мне не хотелось спасти её.

— Закончила? — Крумбайн бросает карты и поднимается. — Добилась результата?

— Я узнала все, что требовалось, — отвечаю я. Карл кивает и идет к дверям, я направляюсь следом, а Пауль и Густав, к моей радости, остаются в гостиной.

Выйдя за калитку Карл, поворачивается ко мне и говорит с усмешкой:

— Теперь ты убедилась, твой приятель жив и здоров. Я выполнил свою часть сделки, теперь дело за тобой, Ката.

— Что от меня требуется?

— Делать вид, что мы с тобой лучшие друзья, — он беспардонно берет меня за талию. Рука у него костлявая, а хватка крепкая как клещи. — Если справишься, то послезавтра твой друг окажется на свободе. Даю слово.

— А если нет?

— Тогда он умрет медленной мучительной смертью на твоих глазах, — Крумбайн облизывает губы. — Я сделаю так, что ты даже зажмуриться не сможешь. Я заберу твою волю, и заставлю смотреть на его мучения. Буду отрезать от него по маленькому кусочку пока он не сдохнет.

— Ты чудовище, — шепчу я. Карл смеется.

— Это лучший комплимент от такой, как ты, — он отпускает меня. — Идем, у нас еще много дел.

— Что ты задумал, Карл? — спрашиваю я, нагоняя его. — Я должна знать к чему готовится.

— Пока рано говорить, — он даже не оборачивается, так и идет, чуть сгорбившись и не сбавляя шага. — Но ты узнаешь, когда придёт время.

Я больше не задаю вопросов, какой в них смысл, когда ответов все равно не получишь. Мы направляемся в храм, я понимаю это, когда Карл поворачивает на соседнюю улицу и высокий шпиль центральной башни заслоняет от нас солнце. В прошлый раз я входила в храм через главный вход, там, где дежурят двое охранников, а в этот Карл приводит меня с другой стороны и к своему изумлению, я вижу белый фургон Петера, аккуратно припаркованный на заднем дворе, в тени цветущих лип.

Я замедляю шаг, и, проходя мимо фургона, заглядываю внутрь через разбитое окно задней двери.

— Его там нет, — Карл говорит это в самое ухо, я вздрагиваю от неожиданности.

— Кого? — я отступаю на шаг, мне не нравится близость Крумбайна.

— Твоего приятеля, старика с клюкой. Ты ведь его там искала? — он распахивает дверь фургона, и теперь я вижу — внутри пусто. — Фургон мои ребята пригнали, когда вас поймали. Мне он не нужен, но не бросать же посреди дороги.

— Ты вчера сказал, что меня избили враги, но ведь это был твой человек? — я провожу ладонью по все еще припухшей скуле.

— Разумеется мои, — он теряет интерес к фургону и снова подходит ближе, его будто тянет ко мне магнитом.

— Но разве они не расскажут правду и твоя ложь не раскроется?

— Мертвые обычно не болтливы, — он криво усмехается, — а для живых у меня есть свои рычаги.

— Ты убил тех людей? — я округляю глаза и удерживаю себя, чтобы не отступить снова, когда Крумбайн протягивает руку и касается моей щеки. Ему, судя по всему, доставляет удовольствие мой страх, и единственный способ прекратить это — не реагировать.

— Неужели ты не рада? Я убил человека который жестоко избил тебя, — его рука перемешается вверх, пальцы игриво проводят по волосам, спускаются ниже, зарываются в распущенные волосы.

— Я не получаю удовольствия от смерти других, Карл. Это твоя фишка.

— Разве ты пришла сюда не затем, чтобы убить меня? — он запускает руку в волосы, а потом дергает, запрокидывая мою голову и заставляя смотреть на него снизу вверх. Словно кот, играет с добычей, прежде чем убить. Как же я хочу пнуть его коленом в пах, но сдерживаюсь, помня о Юргене.

— Да, я хотела этого, — врать бессмысленно, и я даже не пытаюсь.

— Если бы все получилось, неужели ты бы не ощутила радость?

— Это другое, — я пытаюсь высвободиться, и он, к моему удивлению, с легкостью отпускает.

Крумбайн снова пытается поймать меня в ловушку, перевернуть смысл слов, заставить усомниться в своих идеалах. Если бы Антихрист существовал на самом деле, то Карл идеально подошёл бы на эту роль.

— Тебе нравится играть святошу, да? — он захлопывает дверь фургона и машет рукой, чтобы я шла впереди.

— Ты снова ошибаешься, мне вообще не нравится играть, особенно если на кону человеческие жизни. Я не знаю, что тебе рассказывал Стефан, но десять лет в полиции я занималась тем, что не позволяла таким как ты — убивать других.

— Осуждаешь убийства?

— Тупой вопрос, Карл. Любой нормальный человек осуждает подобное.

— Ты плохо себя знаешь. Всем нравится власть, потому люди, хотя никогда не признаются, искренне любят убивать, — он нагоняет меня и идет рядом. — Тебе, как бывшей полицейской это прекрасно известно.

— Не вижу связи, причем тут власть и убийства?

— Она есть, — Карл искоса поглядывает на меня. — Смерть — высшая форма власти над человеком, Ката. В момент, когда убиваешь — становишься богом. А кто не хочет побывать на его месте. Посмотри вокруг, как только правительство и армию уничтожили, люди вернулись к полудикому существованию и начали истреблять друг друга с колоссальной скоростью. Твой муж ошибался, считая, что человечество доросло до анархии. Людям все еще нужен пастух и пара овчарок, чтобы они держали себя в руках.

— Не сравнивай своих обдолбанных придурков на байках и нормальных людей, мирные жители никогда не стали бы творить подобные бесчинства.

— А откуда, ты думаешь, взялись все эти «придурки», как ты их называешь? — он замедляет шаг перед поворотом и смотрит мне в глаза.

Я молчу, понимая к чему Карл клонит. Рози и остальные наверняка в прошлом были законопослушными гражданами, и если дело не в гипнозе, то я не могу даже предположить, почему они на стороне Крумбайна, а не в ополчении. Неужели Карл прав и человечество было обречено с самого начала?

— Люди не хотят быть хорошими, Ката, — он останавливается на дорожке, и вынуждает и меня сделать то же. — Быть добрым и гуманным не выгодно. Это устарело, и людям нужен новый порядок. И я дам им то, чего они желают.

— Что ты можешь дать им, кроме боли и страданий?

— Свободу быть собой, но так, чтобы это шло на благо новому обществу. Называй это как хочешь: анархия, новый коммунизм, радикальный социализм. Те, кто внес изменения в мой геном дали мне совершенный мозг и ум, которого не было ни у кого раньше. Наполеон, Гитлер, Сталин — все они глупцы по сравнению со мной. Я войду в историю, обо мне напишут в учебниках, и сейчас у тебя есть шанс стать частью всего этого. Твой муж был дураком, но ты не такая. В тебе нет этого глупого детского идеализма, чтобы ты не говорила.

— Ты совсем не знаешь меня, Карл.

— Я знаю достаточно, ты же помнишь того парня на стоянке, того с которым ты изменила мужу?

Я вздрагиваю и отшатываюсь как от пощечины.

— Откуда ты…

— О, так это я его послал, Ката. Мне нужно было подтолкнуть Стефана к действиям, и я дал ему компромат на его жену. И знаешь, я думал, это будет сложнее. Понадобиться пара свиданий, финансовые вложения, но хватило нескольких бокалов виски, чтобы ты отдалась ему прямо на парковке, — Карл хохочет в голос, а я ощущаю, как от стыда горят щеки. — Ты хуже, чем о себе думаешь, Ката, и мне это нравится. Избавься от иллюзий, прими свою темную сторону.

Он кладет руки мне на плечи, но я сбрасываю их.

— Отвали, Карл! Я не хочу слушать все это дерьмо, оставь меня в покое и заканчивай сношать мозг! Я сделаю все, что ты требуешь, но понимания от меня не жди.

Он шумно вздыхает, отворачивается и уходит за угол. Я оглядываюсь на фургон, а потом иду следом. У меня появилась идея насчет того, как вытащить доктора сегодня ночью и от осознания этого на душе становится теплее.

========== Глава двадцать четвертая ==========

Комментарий к Глава двадцать четвертая

Друзья, следующая глава будет последняя и от того как активно вы станете комментировать эту будет зависеть скорость с которой она появится. К финалу у меня иссякло вдохновение окончательно и мне требуется ваша поддержка и понимание что это кому-нибудь нужно.

***

— Ты удивила меня, — Крумбайн смотрит на меня из-под светлых бровей и ухмыляется.

Я в его «кабинете», вернее том что от него осталось. Взрыв вырвал кусок стены храма, и здание лишь чудом не обрушилось. Здесь, в дальней комнате, следы случившегося можно прочесть по трещинам на потолке, по выбитым витражным стеклам окон, и штукатурке которой усыпан пол и мебель. Но в остальном кабинет цел, хотя и выглядит потрёпанным, как и его хозяин. Видно бессонная ночь далась Крумбайну непросто.

— Удивила, ничего не скажешь, — повторяет он и устало трет глаза руками.

Я молчу, пока слова не имеют смысла. Нужно понять, что Карл уготовил мне в наказание после ночной выходки.

Крумбайн тяжело вздыхает, кладет тонкие пальцы поверх бумаг лежащих перед ним, задумчиво покусывает ус. После бессонной ночи я едва стою на ногах, но стараюсь не выдать этого, усилием воли расправляю плечи, вздергиваю подбородок.

В светлой густой растительности на лице Карла проступает тень улыбки.

— Я ждал чего-то такого, Ката, но ты превзошла все мои ожидания, — он поднимается, обходит стол, становится напротив. Карл чуть выше меня, но не выглядит внушительно. Белое мужское платье, подпоясанное кожаным ремешком не может скрыть его худобы, хотя я знаю, что он сильнее чем кажется.

Он был первым кто пришёл ко мне после случившегося, к тому времени я уже успела скинуть с себя грязные штаны и футболку и забраться под одеяло, но, если бы Рози мог обмануть мой маскарад, с Карлом это не сработало. Он грубо схватил меня за волосы и выдернул из постели, прижал к стене и ударил свободной рукой по щеке. Я попыталась применить против него прием самообороны, но не вышло. Крумбайн предугадал его и заблокировал мои руки, а потом и ноги, навалившись всем телом.

— Стерва! — он был так близко, что я ощущала мятный запах его зубной пасты и тепло дыхания. — Ты едва не погубила все, что я так долго создавал.

— Жаль, что не погубила, — отозвалась я.

В глубине его глаз молнией вспыхнула ярость, и я решила, что он убьет меня прямо сейчас, но Крумбайн обмяк, покачал головой и отпустив вышел из комнаты. Я услышала, как снаружи поворачивается ключ в замке.

Я вернулась в кровать, но до утра так и не сомкнула глаз, все ждала, когда за мной придут. Мне хотелось встретить смерть лицом к лицу, но видно мне была уготована иная участь. Едва рассвело за мной пришла Рози. Она выглядела мрачнее обычного, швырнув на поверх одеяла какие-то шмотки приказала:

— Одевайся и живо за мной. Он хочет тебя видеть.

Пока я натягивала на себя спортивные лосины и чистую футболку, принесённую Розалин, та стояла у дверей прожигая меня ледяным взглядом. Судя по темным кругам под глазами, и растрепанной прическе ей поспать тоже не удалось. Понимая, что это моя вина, я испытывала мрачное удовольствие. Я не смогла остановить Крумбайна, но я спасла доктора, к тому же мне удалось потрепать банду в ночь перед важным сражением. И даже если Карл намеревается казнить меня прямо сейчас, это того стоило.

Но Крумбайн меня удивляет. От ночной ярости не осталось и следа, он глядит чуть ли не с восхищением, мягко улыбаясь точно сытый кот.

— Если ждешь извинений, то их не будет, — говорю я, стараясь чтобы это прозвучало максимально дерзко.

— Извинения не стоят того времени, которое ты потратишь на них. Особенно после всего, что ты сотворила, — он касается моей щеки. — Я прекрасно понимаю, что ты ничуть не сожалеешь о содеянном.

— Не сожалею, — я сбрасываю его ладонь.

— Это хорошо, — он откидывает прядь волос привычным жестом. — Плохо другое, я должен был догадаться, что ты захочешь его вытащить, но почему-то решил, что тебе не хватит смелости рискнуть.

— Как приятно осознавать, что ты наконец понял с кем имеешь дело, — я сильно рискую, общаясь с Крумбайном в подобном тоне, но ничего не могу с собой поделать.

— О, да. Ты поразила меня, — Карл так искренне улыбается, что и я удивляюсь. Это ничем не походит на ту вспышку ярости, которую я наблюдала ночью. Теперь он выглядит так, словно я сделала что-то по-настоящему хорошее и в сердце шевелится первый червячок сомнения. Что я упустила?

— И ты не сердишься? — осторожно спрашиваю я.

— Уже нет, хотя ты доставила нам хлопот. Если бы я знал, что в этом чертовом фургоне может быть бомба, никогда бы не позволил притащить его в лагерь. Признаю, в этом раунде ты меня уделала. Но к твоему счастью я умею принимать поражения, к тому же мы еще не закончили.

Я не могу сдержать ухмылку, великий и ужасный Крумбайн, имя которого заставляло трястись от страха Ронни, признал поражение. Если бы верила в бога, то решила, что что это чудо его рук дело.

— Но ты же понимаешь, что я не могу отпустить твоего друга и должен буду послать за ним погоню? — Карл чуть отходит, поворачивается в пол-оборота и смотрит в разбитое окно. Внизу суется люди, слышен рев двигателей мотоциклов, приглушённая ругань людей. Банда готовится к отъезду.

— Тебе его не поймать, Хиршбигель наверняка уже далеко отсюда, — я продолжаю беспечно улыбаться, но на душе неспокойно. У меня нет стопроцентной уверенности в том, что Юрген сможет уйти от погони. — К тому же, какой в этом смысл. Он всего лишь мирный доктор, и не представляет для вас опасности.

— Я не могу позволить провести себя вокруг пальца, что подумают мои люди? — он даже не поворачивается, так и продолжает смотреть за окно.

— Какие люди? Тех двоих в доме я прикончила, а никто больше и не вспомнит про пленника. Сейчас у вас иные заботы, не так ли? — я подхожу к креслу, стоящему у стены, стряхиваю штукатурку и не спрашивая разрешения сажусь в него. Карл лишь бросает на меня короткий равнодушный взгляд.

— Стоит признать, ты права. Пленники мрут как мухи, и никто даже не помнит их имен.

— Видишь, значит тебе не нужно за ним гнаться, не так ли?

— Наверное так, — он сцепляет руки на груди. — Скажи, почему ты не ушла вместе с ним? Ты ведь что задумала, да? — он делает пару шагов в моем направлении, а потом передумав возвращается за стол.

— Да, задумала, — я киваю. — Хочу пойти с тобой на сделку.

— Сделка? — он ставит локти на стол и заинтересованно смотрит поверх переплетенных пальцев. — Учитывая твое положение, это так бессовестно самонадеянно, надеяться договориться со мной, но я выслушаю тебя.

— Если пообещаешь оставить Юргена и девчонку, я буду и дальше играть твою самую близкую подружку, — я закидываю ногу на ногу и гляжу на Карла выжидающе. Больше предложить мне нечего, но я надеюсь, что и этого будет достаточно.

— Насколько близкую? — на его губах появляется мерзкая ухмылка.

— Настолько, насколько Розалин позволит, — отвечаю я, и Карл начинает смеяться, закинув голову и оголив незащищенную шею.

Я машинально отмечаю это, как и нож для бумаги торчащий из подставки, стоящей на краю письменного стола. У меня было несколько возможностей убить Крумбайна, а я должна думать о безопасности других и не могу воспользоваться ни одной.

— Если тебе и правда беспокоит эта маленькая шлюшка, то я могу позвать её прямо сейчас, и дать тебе шанс прикончить её. Ты ведь так хотела этого, помнишь?

— Да, я собиралась убить её, — киваю я. — Но ты не позволил.

— О, сейчас я не стану вам мешать. После такой ночи мне будет приятно отдохнуть, любуясь как ты прикончишь ещё одного человека, — он ловит мой взгляд и выразительно приподнимает брови. — Теперь ты не станешь отрицать что убивать — приятно. Я видел, что ты сделала с Паулем, и это впечатляет. Как сильно нужно ненавидеть человека, чтобы сделать с ним такое.

— Он это заслужил, — говорю я, опускаю глаза и смотрю на свое колено, обтянутое черной эластичной тканью. Вспоминать подробности прошлой ночи совсем не хочется. Карл прав, я была крайне жестока и за такое на моей старой службе меня бы отстранили и направили к штатному психологу.

— Пауль был мирный парнем, Ката, — усмехается Крумбайн. — Что он тебе сделал?

— А то ты не знаешь, как развлекаются твои ребята по ночам, — я гляжу исподлобья.

— Только не говори, что дело в этой тощей малолетке, — он вскидывает ладони и улыбка становится шире: — Ты что же, спасла и отправила её вместе с добрым доктором? Как мило. Я сейчас расплачусь от умиления, — он театрально качает головой и утирает несуществующие слезы. — Ты ведь ничем не отличаешься от меня, так же находишь оправдания злу которое делаешь в добре, которое оно несёт. Только если я пытаюсь спасти весь мир, то ты спасаешь отдельных людей, и видно считаешь себя святой. Скольких ты убила за свою жизнь, Ката? И как часто тебя мучает совесть? Спорим, что ты ни разу не жалела о содеянном?

— Да пошёл ты, я убила их не потому что хотела, Карл, а потому, что не могла позволить, чтобы эти уроды и дальше насиловали ребенка! И если мне придётся ответить за это по закону, я готова понести наказание.

— О, не переживай об этом в мире, который я создам тебе ничего не угрожает. Ты нравишься мне, Ката. Искренне нравишься и давай буду честным до конца, я не прочь со временем заменить тобой Розалин, её тупость давно мне наскучила. Но сейчас не время менять скаковых лошадок. Розалин нужна мне, по крайней мере в сегодняшнем деле. — Крумбайн поднимается. — А сейчас нам нужно ехать, и я позвал тебя лишь затем, чтобы удостовериться что ты не причинишь нам беспокойства по дороге.

— Если обещаешь не преследовать Юргена, то буду паинькой до самого Берлина.

— Вот как, — он кивает. — Значит ты уже в курсе что мы едем в город?

— Кое-что поняла, вы хотите вернуться чтобы убить тамошних главарей и переманить оставшихся байкеров на свою сторону. Так?

— Очень близко, но нет, — он идет к дверям, но на полпути оборачивается и поманив меня рукой заканчивает мысль: — Мне даром не нужны эти наркоманы. Не вижу смысла управлять невменяемым стадом, жаждущим крови. Я собираюсь перебить их всех до одного, освободить город и стать новым мэром, который вернет порядок на улицы. И когда мирные жители поверят в меня, я пойду дальше и очищу другие города от всей это швали. Люди станут носить меня на руках и обрадуются, когда я возглавлю страну. Я буду первым канцлером, которого будут искренне любить и почитать.

— Думаешь тебе не припомнят этого, — я кивком головы указываю на окно. — Ты чудовище, ты убил сотни невинных, ты олицетворяешь ужас. Не льсти себе. Никто не станет тебя любить.

— Полюбят. Конечно, не все, но полюбят. Люди трусливы и им нужен такой как я, чтобы шёл впереди и указывал путь, — он потягивает мне руку: — Я согласен на твою сделку. Идем вниз, нужно чтобы ребята видели: все в порядке, и мы с тобой по-прежнему вместе, а значит всех нас ждет предсказанная победа.

Мне не хочется этого, но я поднимаюсь, подхожу к Крумбайну и берусь за протянутую руку. Как не противно это признавать, но я испытываю облечение — мне удалось избежать смерти, и моя ночная проделка обошлась малой кровью.

По дороге в город, сидя позади Крумбайна на комфортной Хонде Gold Wing я воспоминаю прошлую ночь, и пытаюсь убедить себя, что делаю все правильно и моя плата за свободу Юргена и девочки не слишком высока…

Весь прошлый день я таскалась за Карлом, изображая его сторонницу, и лишь после ужина смогла остаться одна. Розалин снова заперла меня в крохотной комнате общего дома и ушла, не оставив охраны. Комната располагалась на втором этаже, но когда я распахнула окно и выглянула наружу, то поняла — выбраться будет просто. Деревянный наличник тянулся по всему периметру, и я без труда смогла встать на него и добраться до крыши крыльца, с которого слезла на землю. Дом не сторожили, кроме меня здесь не было ни одного пленника, да и для большинства я таковой не считалась.

Время приближалась к полуночи, и на улице не было ни души. В тусклом свете месяца я с легкостью добралась до храма. Даже в темноте его можно было увидеть почти с любой точки деревни благодаря высоченному шпилю, пронзавшему ночное небо, усыпанное бусинами звезд. Фургон я нашла на том же самом месте, осторожно забралась внутрь и принялась за поиски. Петер сказал, что взрывчатка в днище и мне понадобилось полчаса и несколько неудачных попыток, чтобы отыскать тайник. В академии мы проходили общий курс взрывника, потому, хотя в реальной жизни я ни разу не собирала бомб, разобраться с типом устройства оказалось просто. Бомба замедленного действия не требовала моего присутствия в момент активации, и это давало мне возможность маневров. Я установила таймер на двадцать минут и, выскользнув наружу, отправилась искать дом, где удерживали Юргена. В темноте это оказалось непросто. Если бы не полицейское чутье и привычка тщательно запоминать особенности местности, я бы ни за что не отыскала его.

Я надеялась, что обитатели дома спят, и мне удастся вытащить Хиршбигеля даже не потревожив их, но в одном окне горел свет и, перебравшись через забор, я двинулась прямиком к нему. Привстав на цыпочки, я заглянула внутрь. Не могу сказать, что увиденное шокировало меня, но ярость горячей волной поднялась к горлу и я едва сдержала грязное ругательство. Двое парней: Густав и Пауль, я хорошо помнила их имена, грубо насиловали Карину, и, судя по тому, что она не сопротивлялась и не плакала, девочка привыкла к подобному обращению. Через щель в приоткрытом окне я слышала стоны несчастной, и довольное мычание насильников. Узкий диван скрипел под их весом, и, несмотря на то, что он стоял почти у окна, я осталась незамеченной, слишком увлечены были эти двое. До взрыва, по моим расчётам, оставались чуть больше десяти минут, я могла бы отправиться на задний двор и заняться спасением доктора, но вместо этого направилась в дом. Крумбайн мог считать меня кем угодно, но я не могла позволить двум уродам издеваться над беззащитной девчонкой.

Ружьевисело на том же месте что и утром. Я сняла его с крючка и осмотрела. Примитивное охотничье оружие переломного типа, рассчитанное лишь на один выстрел без подзарядки. Проверив, что патроны на месте я двинулась в спальню.

Я уже знала, как расположены цели, потому не сомневалась, что не промахнусь. Девушка была зажата между парнями, нижний — Пауль, лежал на спине, а Густав разместился сзади, на коленях, спиной ко входу и потому мне даже целиться, не пришлось. Я выстрелила Густаву в голову. От грохота заложило уши, а помещение наполнил едкий дым. Не дав второму опомниться, я ворвалась в спальню, скинула Карину на пол и со всей силы приложила ублюдка прикладом в лицо, и била пока он не затих. Я видела, что Карина отползла в угол и зажала уши руками. Меньше чем через минуту все было кончено. Я бросила бесполезное ружье на пол, мазнула взглядом по забрызганному кровью и ошметками мозгов окну и повернулась к Карине.

— Где твоя одежда? — спросила я.

Она молча указала на стул у стены, на нем лежал светлый сарафан на тонких бретелях.

— Одевайся, ты пойдешь со мной.

— Меня убьют за такое, не надо вам было вмешиваться, — она смотрела на мертвецов и на её глазах выступили слезы. Я мысленно чертыхнулась, как нужно было запугать бедную девочку, чтобы она пожалела о смерти тех, кто регулярно насиловал её и заслуживал быть убитым?

— Никто тебя не тронет, ты сегодня же уедешь с моим другом и никогда сюда не вернешься, — мысль посадить девчонку на мотоцикл к доктору появилась у меня пару секунд назад. Я была уверена, Юрген не откажется.

— Он поймает нас, — Карина поднялась, медленно подошла к стулу, взяла сарафан и надела его. — Он Антихрист и от него нельзя сбежать.

— Он обычный человек, с отъехавшей крышей и парочкой фокусов, который пудрит всем мозги. Тебе не нужно его бояться, он даже не вспомнит о твоем существовании, потому что будет занят другим. Я это точно знаю.

Девчонка кивнула, убрала волосы за уши, и я заметила бурые пятна на её щеке. Я подошла ближе чтобы убедиться, что она не ранена. Протянув руку, я с легкостью стерла кровь, к счастью она принадлежала не ей, но, когда прикоснулась, Карина застыла от страха, и я пожалела, что прикончила этих засранцев слишком быстро. Крумбайн оказался прав, убийства могли доставлять мне удовольствие и это пугало.

— Собери вещи, если они у тебя есть, и жди меня у калитки, — сказала я и отправилась на задний двор.

Я не подумала о фонаре, и чтобы не спускаться вниз в полной темноте окликнула Юргена и с замиранием сердца ждала ответа. К моему счастью он отозвался почти сразу и уже через пару минут выбрался из темницы — живой и невредимый. И в этот момент над деревней прогремел оглушительный взрыв. Я ощутила, как сотряслась земля и увидела ослепительную вспышку за домами, в стороне храма.

— Фургон Петера, — объяснила я и потянула доктора за собой. — Нужно спешить, пока все дезориентированы. Вы должны уехать как можно дальше, пока тушат пожар и ищут виновных.

— Мы? Я буду не один? — Юрген замедлился, в его голосе звучало удивление.

— Невольница, она жила в этом доме. Её нужно увезти к нашим. Ты должен помочь.

Доктор, как я и предполагала, согласился. Мы взяли спортивный байк, принадлежавший Густаву, завели его ключами, которые Карина принесла из дома, и доктор с девчонкой уехали, оставив меня в одиночестве. Я вернулась в свою комнату, а через час явился Крумбайн и, вопреки мрачным ожиданиям, я отделалась пощечиной и легким испугом.

Не знаю, как, но мне удается провалиться в сон на пару часов. Широкое заднее сидение мотоцикла, из которого не так просто вылететь, позволяет мне сделать это, а когда я вздрогнув просыпаюсь то мы уже подъезжаем к городу. Уютные зеленые пригороды, с трехэтажными домиками из красного кирпича, идущими вдоль дороги, выглядят мирно и сложно поверить, что в паре километрах отсюда нас может ждать смерть.

========== Глава двадцать пятая ==========

Комментарий к Глава двадцать пятая

Глава получилась слишком большая, потому разделила на две. Следующая точно будет последней.

***

Я не слышу выстрела, но чувствую, как Карл вздрагивает всем телом. Мускулы на его спине напрягаются, он едва не заваливает мотоцикл вправо и сбрасывает скорость. Розалин, она едет сразу за нами на точно такой же «Хонде», приближается на опасное расстояние, и тоже замедляется, но Крумбайн качает головой и дает по газам, завершая маневр и вскоре небольшой отряд «Безымянных» скрывается в узком проулке.

Мы разделились еще перед городом. Это стало для меня новостью, я была уверена: Крумбайн никогда не решится въезжать на территорию врага без мощной поддержки свиты, но ошиблась. Он не стал посвящать меня в свои планы, но по обрывкам разговора между ним и Розалин я поняла, что наш небольшой отряд, всего десять мотоциклов и пятнадцать вооруженных человек, отправимся в лагерь сторонников, которые только и дожидаются нас. И уже после, объединив силы, мы поедем через город на территорию «Пчелок». Именно эту крупную банду Карл считает своими врагами номер один и судя по всему, не напрасно. Кто-то достаточно сильный и осведомленный о наших планах выставил снайпера на крыше, жаль только не слишком меткого, раз Крумбайн до сих пор жив и может управлять мотоциклом.

Я замечаю небольшое отверстие на левом рукаве его черной кожаной куртки, когда мы наконец останавливаемся перед четырехэтажным кирпичным строением и Карл слезает с мотоцикла. Пуля вошла в предплечье, чуть выше локтевого сгиба и если бы Крумбайн перед выездом не сменил свое арабское платье на черные штаны и косуху, то мы все наверняка видели бы сейчас пятно крови, расползающееся по светлой ткани рукава.

— Карл, ты в норме? — Розалин глушит мотоцикл, поднимает визор на шлеме и с беспокойством глядит на Крумбайна. — Мне показалось ты чуть не упал, там на повороте.

— Все хорошо, — отмахивается он с раздражением. — Иди к остальным и делай то, что мы договорились.

Рози пару секунд глядит с недоверием, а потом опускает визор и развернув мотоцикл отъезжает на сотню метров, туда где нас ждут остальные. Я понятия не имею почему он скрывает от неё ранение, но спрашивать не собираюсь. У меня есть другие заботы, я всё же не оставляю надежды добраться до оружия и застрелить мерзавца. Со смертью главаря, которого считают едва ли не неуязвимым, Безымянные потеряют боевой дух и у ополчения появится шанс на победу.

Сняв шлем Крумбайн кладет его на сидение, и по тому как плотно он сжимает челюсти я понимаю — даже это небольшое движение доставляет ему боль. Видно рана серьезнее чем кажется.

— Почему ты не сказал ей про снайпера? — я киваю на Розалин.

— Помоги мне, — Карл открывает кофр здоровой рукой, мой вопрос он оставляет без внимания. — Нужно взять эти бутылки.

Я подхожу ближе и заглядываю внутрь ящика и вижу на дне шесть бутылок виски, аккуратно сложенных рядышком.

— Мы собираемся пьянствовать?

— Это подарок, для наших друзей, — отвечает Крумбайн. Голос у него слабый и усталый. — Там сбоку есть пару холщовых сумок, сложи бутылки внутрь и смотри не разбей.

Молча выполняю все что он просит, вешаю две сумки на плечи и опасливо поглядывая по сторонам. Не знаю мог ли снайпер проследить за нами, но мне неспокойно. Может полицейское чутье, а может издерганные нервы. Карл запирает кофр и указывает рукой на лестницу, ведущую к парадному подъезду.

— Иди первая, — приказывает он и я подчиняюсь. До того момента пока у меня не появится возможность заполучить оружие я намереваюсь придерживаться условий нашей утренней сделки и изображать его лучшую подружку.

Никогда раньше я не бывала в этом районе города и с интересом разглядываю дом «друзей» Крумбайна. Здание, явно довоенное, из красного кирпича, с двустворчатой парадной дверью и головами львов на фасаде, выглядит нежилым, но стоит нам подняться по лестнице как я улавливаю движение за плотными шторами, занавешивающими окна первого этажа.

— Нас тут не прибьют? — спрашиваю едва слышно, мое чутье вопит об опасности и руки, против воли сжимаются в кулаки. Крумбайн молчит, но я не сдаюсь: — У тебя хоть пистолет есть?

— Он нам не понадобиться, — отвечает он и в тот же миг двери приветливо распахиваются и я, увидев того, кто за ними, отшатываюсь прежде чем успеваю подумать. Хозяин тоже удивлен, он таращится на меня так, словно увидел покойника. Впрочем, думаю он и считал меня убитой и сейчас пытается понять, каким образом я избежала смерти, ведь он сделал всё чтобы отправить меня на плаху. Его рука машинально падает на кобуру на бедре, но грозный окрик Карла заставляет Ронни замереть.

— Мать твою, Ронан! — Карл выступает вперед, грозно сверкнув глазами. — Что ты творишь?! На твоей территории в меня стрелял снайпер!

— Господин, я ничего не знаю об этом. Но это точно не мой человек, у меня нет ни одного снайпера, — на испуганном лице Ронни ни кровинки, рука безвольно падает, и он склоняет голову так низко, словно еще немного и он бухнется на колени.

Не обращая внимания на поклон, Карл проходит мимо Ронана в глубину помещения и, не мешкая, я следую за ним. Бутылки в сумках на плечах радостно позвякивают при каждом шаге. Так вот значит для кого Карл припас подарки. Банда «Шакалов», единственная во всем городе, кто до сих пор не подсел на «Раш» заменяя его выпивкой.

Ронни запирает дверь и торопливо идет следом, а когда оказывается рядом я спрашиваю:

— Удалось поживится в подвалах Стефана, крыса?

Он косится на меня, сутулится словно старик и ничего не ответив догоняет Крумбайна.

Просторный коридор застеленный истертой ковровой дорожкой выводит нас в квадратное помещение без окон, здесь в беспорядке расставлена мягкая мебель и низкие журнальные столики. Из комнаты в разные стороны ведут одинаковые коричневые двери. На автомате пересчитываю — их семь и за каждой может скрываться по вооруженному головорезу. По чудом уцелевшей конторке в углу, сейчас заваленной всяким хламом, я делаю вывод, что некогда это было приемной клиники, а плакаты на стенах, изображающие счастливых людей с белоснежными улыбками намекают, что скорее всего -стоматологической. Теперь я даже ощущаю призраки больничных запахов, скрытых под вонью табака и прокисшего пива.

— Располагайтесь, Господин, — Ронан услужливо отряхивает от несуществующих крошек один из диванов и Карл усаживается в центре, закинув ногу на ногу. В ярком свете люминесцентных светильников я замечаю неестественную бледность его кожи и испарину на лбу, но Ронни ничего не видит. Он раболепно заглядывает господину в лицо и тараторит о том, что делал все согласно указаниям, а снайпер точно не его. Скорее всего это «Пчёлки» прознали о будущем объединении и выслали своего человека.

Я опускаю сумки на журнальный столик, и стараюсь не думать о Петере. Не знаю смог ли он спастись, но мне хочется верить, что — да и рана на плече Крумбайна его рук дело.

— Отнеси ребятам, — Карл кивком головы указывает на виски, — пускай выпьют по стаканчику, для смелости.

— Но я не позволяю пить перед… — Ронни умолкает, встретившись взглядом с Крумбайном. Я никогда не видела лидера «Шакалов» настолько напуганным и мне даже жаль его, хотя зная, что он сделала со Стефаном, я должна радоваться.

— И нам одну оставь, — добавляет Крумбайн тем же ровным тоном. Он ни разу не повысил голоса, но все равно Ронан вздрагивает при каждой фразе. — Ты слишком напряжённый, надо и тебе опрокинуть рюмочку. Нас ждут великие дела, Ронни, а ты трясешься как девственница перед алтарём. Тащи стаканы!

Карл улыбается и Ронни отвечает ответной гримасой, слишком натянутой, чтобы принять ту за искреннюю улыбку. Оставив одну бутылку, он забирает остальные и скрывается за одной из дверей.

— Ты пить не станешь, — произносит Карл, когда я усаживаюсь на кресло, напротив, предварительно придвинув его ближе к столику. Это не вопрос, а утверждение, но я не имею ничего против, пить в компании с человеком, который убил моего мужа — увольте.

— Без проблем, — соглашаюсь я.

Возвращается Ронан с тремя стаканами, ставит их на стол, косится на Крумбайна и с его одобрительно кивка наполняет их янтарной жидкостью почти до краев. Он протягивает мне один, но я отрицательно качаю головой.

— С крысами не пью.

Ронан снова косится на Крумбайна, и забрав мой стакан себе усаживается на диван подле того.

— За удачу! — Карл поднимает стакан и отпивает небольшой глоток. Ронан залпом осушает свой наполовину, крякает, морщится и со стуком опускает его на столик.

— Ух, надо бы льда принести, да у нас холодильная камера накрылась, — после выпивки он почти сразу веселеет и испуг уходит.

— Портить льдом шотландский виски, — презрительно кривится Карл. — Ронни, ты меня разочаровываешь.

Ронан виновато улыбается, опускает взгляд, косится на свой стакан.

— Допивай, если хочешь, — Крумбайн лениво откидывается на спинку, но морщится и садится как раньше, с прямой спиной. Видно боль в раненой руке дает о себе знать.

Ронни не нужно просить дважды, он всегда был пьянчугой, а сейчас, судя по помятому виду и красноватой коже лица, крепко подсел на спиртное и испытывает непреодолимое желание осушить стакан, что он и делает большим жадным глотком. Снова крякает, занюхивает рукав куртки, поднимает на меня слезящиеся глаза, но тут же отводит.

Карл начинает обсуждать детали плана, количество оружия, мотоциклов которыми располагают «Шакалы», а также невольников, которых придется оставить без присмотра. По словам Ронана их в здании тридцать шесть, все женщины, так что волноваться не о чем. Карл позволяет Ронни выпить и второй стакан, сам же делает только один глоток и возвращается к разговору.

Я поглядываю на кожаную наплечную кобуру, торчащую из-под куртки главаря «Шакалов». Тот уже заметно охмелел, и я могла бы попытаться отобрать у него оружие, но понимаю, что с двумя мужчинами, пускай один из них пьян, а второй ранен, мне не справиться. А потом происходит то, чего я совершенно не ожидала. Ронан вскидывает руки, хватается за горло, его глаза наливаются кровью, и он с хрипом падает на пол. Я в испуге смотрю на Крумбайна и он, заметив мой взгляд улыбается.

— Яд, довольно сильный, — говорит он, не обращая внимания на бьющегося в судорогах на полу Ронни. — Еще пара минут и он умрет. И предупреждая твой вопрос: помочь ему нельзя, потому не вздумай даже пытаться, лишь запачкаешься в блевотине.

Словно в ответ на эти слова Ронана начинает рвать пеной, помещение наполняется кислым запахом, и я судорожно сглатываю и прижимаю ладонь к носу. Не проходит и минуты. Как Ронни затихает.

— Зачем ты сделал это с ним? — спрашиваю я, и мой взгляд падает на недопитый стакан самого Крумбайна. — Погоди, но ты тоже пил? Как?..

— Сама же сказала, он крыса. А крысам грязная смерть, — отвечает Крумбайн, и поморщившись снимает куртку оставшись в одной черной футболке. Левая рука выпачкана в крови. — Умеешь оказывать первую помощь? Ты же коп, вас должны были учить.

— Да, конечно, но тут нужен настоящий врач…

— Позже, — перебивает он -. Сейчас просто сделай так чтобы остановить кровь. Тут наверняка есть склад медикаментов, — он указывает на двери здоровой рукой. — Поищи обезболивающее и чистые бинты.

Я мешкаю, бродить по комнатам может быть опасно, но Крумбайн словно прочитав мои мысли успокаивает:

— Остальные тоже наверняка уже мертвы, так что можешь не боятся.

— Но они не были наркоманами, зачем тебе понадобилось травить их? — я не понимаю его тактики, на кой чёрт убивать своих сторонников перед битвой?

— Все они рано или поздно будут убиты, — он нетерпеливо машет рукой. — А теперь поторопись, Рози не сможет удерживать ребят снаружи вечно, а мне не нужно чтобы они видели, что тут случилось.

Крумбайн прав, вся банда уничтожена. Я понимаю, что комната полна мертвецов еще до того, как вижу их, по тошнотворному запаху рвоты. Их тут не меньше двадцати, все лежат на полу в изломанных позах, на столе пустые бутылки, в пепельнице полно окурков и вонь стоит такая, что мне с трудом удается не сблевать самой. Хочется уйти отсюда скорее, но я не могу. Мужчины, вернее трупы мужчин, вооружены. Если бы не этот запах, то я наверняка ощутила бы ликование. Крумбайн не предусмотрел этого, глупый самоуверенный ублюдок. Я задерживаю дыхание, вхожу в комнату и забираю оружие у крепкого бородача, лежащего ближе всех к двери. Тяжесть полуавтоматического пистолета доставляет почти физическое удовольствие. Всё кончено, я застрелю Крумбайна, а потом выйду через заднюю дверь о которой говорил Ронни и отправлюсь на поиски своих. Если Хиршбигель успел они уже должны быть в городе.

Пистолет заряжен, я взвожу курок и подняв его выхожу из комнаты. Вижу Карла, он по-прежнему сидит на диване и даже не оборачивается на звук моих шагов. До него не больше пятнадцати метров, и я могла бы снести ему голову прямо отсюда, но медлю. Рука с пистолетом трясется, словно у меня чертов Паркинсон. Я не понимаю, что происходит, такого со мной никогда не было, обхожу диван и останавливаюсь перед Карлом. Он равнодушно глядит на оружие в моих трясущихся руках и ухмыляется.

— Брось, ты всё равно не выстрелишь.

— Еще как выстрелю! — выкрикиваю я, но тело не слушается. Пальцы против воли разжимаются и пистолет падает к ногам с глухим стуком.

— Неужели ты думала я настолько глуп, — он устало вздыхает. — Всем, с кем общаюсь лично, я ставлю ментальный блок еще при первом знакомстве, Ката. Если бы я не делал этого, то давно оказался на том свете. Слишком многие хотят убить меня, но как ты знаешь, никому не удалось. И теперь ты знаешь почему. Ты никогда не сможешь навредить мне, даже не пытайся.

Я до боли сжимаю кулаки. Так вот почему он давал мне столько возможностей прикончить его, это вовсе не просчёт Карла, он всё предусмотрел заранее. Конечно, в тот раз, когда я увидела Крумбайна впервые, он применял гипноз, но откуда мне было знать, что именно он тогда сделал. Идиотка. Как я могла быть настолько наивна?

— Не стой! Иди и найди лекарства, у меня адски болит рука и я мечтаю выйти на свежий воздух, тут отвратительно воняет, — Карл прикрывает веки.

Я подчиняюсь: нахожу склад с медикаментами, промываю и перебинтовываю его рану, делаю укол лидокаина. Руки больше не трясутся, но на душе так гадко, что хочется выть. Он уделал меня. Выиграл. Я жила надеждой что смогу прикончить ублюдка. Только благодаря этому как-то держалась, потеряв всё и всех, кого любила, а теперь надежда испарилась, и я не знаю зачем мне идти дальше. Путь, который Карл приготовил всем нам, меня пугает. Так может лучше выйти из игры прямо сейчас? Пистолет всё еще лежит на полу, и мне понадобиться не больше секунды чтобы поднять его и выстрелить себе в голову.

Но я вспоминаю лицо Юргена, мягкую улыбку, ямочки на щеках, и преданность, с которой он готов был идти за мной. Он, как и я потерял любимых, но не сдался, продолжал жить вопреки всему. Доктор Хиршбигель не опустил руки, даже в яме на заднем дворе лагеря «Безымянных», избитый, голодный. В кромешной темноте он продолжал верить. Буду верить и я. Я что-нибудь придумаю, нужно лишь время.

Видно ледокаин начинает действовать и Карл облегченно вздыхает, натягивает куртку.

— Никому не говори, что тут было на самом деле, — он направляется к выходу, даже не взглянув в мою сторону. — И ты спрашивала почему яд не подействовал на меня. Всё дело в генетике, это особенность людей-плюс. Нас создали такими, доработали, усовершенствовали и за это я не устаю благодарить достижения науки. Первое, что я сделаю, когда приду к власти, так это восстановлю научные центры и позволю всем учёным вернуться к их исследованиям.

— А как же ложь про антихриста?

— Это тут при чём?

— Роль которую ты играешь мало сочетается с наукой, не находишь?

— Это всего лишь роль, ты права, и она будет забыта. Я вовсе не тот, кем меня считают, я умнее и хитрее его, и потому не требуется протекторат мифического существа из легенд. Но пока прятаться за ширмой суеверий глупцов, готовых поверить в любую чушь, мне никто не запретит.

— Но люди то будут помнить, пойдут слухи.

— Мертвые не распускают слухов, — Карл щурится, уголки рта чуть поднимаются, обозначая улыбку.

— Так вот почему ты прикончил Ронни и его ребят, — задумчиво произношу я. — Убираешь свидетелей?

— Ты права, я убиваю старых друзей, чтобы сделать новых из недавних врагов, — он идет к дверям.

— А как же Рози? Её тоже убьешь? Разве ты не любишь её?

— Польщен что тебя заботят мои чувства, — бросает Крумбайн и выходит из комнаты.

Я замираю на полпути, оборачиваюсь к противоположный дверям, ведущим на задний двор. Пока искала лекарства я смогла изучить расположение комнат в клинике. Бросится туда и попытаться скрыться? Я даже делаю шаг, но останавливаюсь. Конечно, Крумбайн предусмотрел и это. Розалин с ребятами не зря осталась на улице, скорее всего они караулят задний выход.

Чертыхнувшись иду вслед за Карлом, и в последний момент, послушавшись внутренний голос подбираю с пола брошенный пистолет. Может я и не смогу застрелить Крумбайна, но на что-то он точно сгодится.

Кое-как спрятав оружие за поясом прикрываю широкой футболкой и выхожу в коридор за секунду до того, как Крумбайн возвращается за мной.

— Решил ты сбежала, но ты сделала правильный выбор, — он ухмыляется. — Я не сержусь что ты хотела меня убить, но надеюсь теперь, когда с этим мы разобрались, ты поймешь почему наша дружба должна стать по-настоящему крепкой.

— Чтобы ты прикончил и меня? — отвечаю с насмешкой.

— Таких планов у меня никогда не было, — Карл качает головой и смотрит так плотоядно, что мне становится тошно. — Ты станешь моим самым близким другом, пускай и не сразу. Я вовсе не такое чудовище, как обо мне говорят и меня есть за что полюбить, — нежным движением он проводит рукой по моей туго-заплетенной косе, а потом разворачивается и идет к выходу.

— Ты даже хуже, — шепчу одними губами двигаясь следом.

***

«Bienenvolk», или как их называют все «Пчёлки» разместились с шиком, в одном из бутик-отелей построенном в некогда престижном зеленом районе где испокон веков селились представители знати. Я бывала здесь раньше, со Стефаном, но тогда белые аккуратные домики, словно с открытки, приветливо светились окнами, и по узеньким тенистым улочкам чинно прогуливались парочки. Сейчас же, то тут, то там виднеются следы разрухи: выбитые стекла, следы пожаров, искореженные автомобили, асфальт в следах копоти. Чем ближе мы подбираемся к отелю, тем явственнее слышны звуки сражения: стрекот пулеметных очередей, приглушённые взрывы, запах гари и крики людей. Я замечаю несколько трупов, они валяются прямо на земле и рядом с мотоциклами и Карлу приходится снизить скорость, чтобы не наехать на тела. Судя по всему, среди убитых нет никого из банды «Пчёлок», я узнала бы их по желто-черным полосам на одежде и мотоциклах, отличительной особенностей всех членов этой банды.

Отель расположен в четырехэтажном здании, выстроенном в форме прямого угла, я замечаю его скошенную крышу, покрытую ярко-красной черепицей, но к моему удивлению Карл не едет ко входу, а сворачивает в узкий проулок и останавливает мотоцикл. Сегодня не жарко, день пасмурный и с неба то дело начинает накрапывать мелкий дождик. Спешившись я отхожу чуть в сторону, на сухой участок под густыми ветвями отцветающих липовых деревьев. Крумбайн чуть помедлив подходит и становится рядом. Не скажу что меня радует его близость, но Розалин, судя по плотно сжатым губам и колючему взгляду, это нравится еще меньше.

— Эрик, сходи туда пешком и приведи мне кого-то из старших, — приказывает Карл одному из свиты, рыжеволосому детине с раздвоенной бородой. — Мне нужен полный доклад.

Тот, кого Крумбайн назвал Эриком кивает и отправляется выполнять поручение, а остальные собираются кучкой чуть поодаль и поглядывают на главаря. Во взглядах некоторых страх вперемешку с недоверием. Не удивительно, ведь они надеялись, что к их небольшому отряду примкнут «Шакалы», а внезапная смерть дружественной банды произвела на всех гнетущее впечатление. И даже красивая ложь Крумбайна, что Ронни предал их, а Люцифер покарал предателей, убив всех до одного, не смогла поднять боевой дух. Люди Крумбайна всё еще боятся его, но они начали сомневаться и это хороший знак.

Эрик вскоре возвращается в компании всклокоченного крупного светловолосого мужчины и тот, увидев Крумбайна отвешивает глубокий поклон.

— Господин, мы ждали вас, — голос у мужчины низкий, густой. — Нам нужна огневая поддержка. У «Пчелок» много людей, они заняли третий и четвёртый этажи, и мы не можем прорваться дальше лестницы. К тому же у них снайпер, засел на крыше неподалёку, в одном из тех домов, — широкая ладонь здоровяка обводит окрестности, и я с тревогой смотрю на покатые крыши особняков, стоящих на другой стороне улицы. Но деревья над головой слишком густые чтобы разглядеть хоть что-то, и это немного успокаивает. Скорее всего и снайпер нас не видит.

— Вы отправили кого-то на поиски? — Крумбайн хмурится и машинально потирает правой рукой левое плечо.

— У нас не так много людей, снайпер убил восьмерых. Ронни и его бойцы могут… — он умолкает, обводит взглядом нашу небольшую компанию и спрашивает: — А кстати где «Шакалы»?

— Их не будет, — отвечает Крумбайн. — Но это не должно тебя тревожить, главное — я здесь. Возьми всех моих людей, и отправляйтесь на поиски.

— Да, Господин, а как быть с «Пчёлками» и штурмом?

— Продолжайте сражаться. Нужно во что бы то ни стало прорваться на заблокированные этажи и смять любое сопротивление. Нам нужно убить их главаря, и тогда они дрогнут.

— Вальца? — серые глаза здоровяка расширяются. — Это будет непросто, он наверняка сидит на чердаке под охраной самых верных ребят, и чтобы прорваться к нему нам сначала потребуется убить пару сотен рядовых бойцов.

— Значит сделайте это, — кивает Карл.

— Но это непросто, — пожимает плечами здоровяк. — Они забаррикадировали двери изнутри и стоит хоть кому-то приблизиться открывают огонь. Через окна тоже не вариант, оттуда беспрерывно стреляют и швыряют гранаты. Наши сражаются как черти, но они не бессмертны, Господин.

— Ты же знаешь, что каждому, кто погибнет, сражаясь за моего духовного отца, будет воздаяние по заслугам его, а тех, кто струсит ждут вечные муки в царствии его, — Карл улыбается, но почему-то мне не кажется, что он шутит. Он несколько секунд задумчиво поглаживает бороду, а потом спрашивает: — Это же гостиница и там должна быть техническая шахта, которая связывает верхние этаже с прачечной. По ней можно добраться до самого чердака, незамеченным.

— Отличная идея, — кивает светловолосый. — Я сейчас же отправлю ребят на поиски.

— Начните с подвала, — подсказывает Крумбайн. — Когда найдете, то отправьте наверх одного или двух ловких и отчаянных храбрецов со взрывчаткой и гранатами. Их цель — устранить Вальца и его охрану.

— Да, Господин, я лично займусь этим прямо сейчас, — он делает шаг, но останавливается и поглядев на Крумбайна несмело спрашивает: — Было бы здорово, если бы вы пошли со мной и поддержали ребят. Если они узнают, что вы рядом, то у них прибавится уверенности в победе.

— Предлагаешь мне лично отправиться штурмовать отель? — Карл приподнимает брови.

— Нет, я думал…

— Думаю здесь я, а ты выполняешь, — перебивает Крумбайн. — Ступай, делай что приказано. И не сомневайся, я поступаю как должно и вам не следует сомневаться в всемогуществе моего покровителя.

Мужчина снова кланяется и уходит, а за ним следуют те байкеры, что приехали с нами. Остается только Розалин. Она подходит вплотную к Крумбайну и шепчет что-то тому на ухо, я тактично отвожу взгляд, хотя не следовало бы делать этого. С врагом вроде Карла вежливость — роскошь, которую мы не можем себе позволить.

— А почему бы тебе не сделать это самой? — произносит Карл в полный голос. — Мне нравится твоя идея и тебе следует воплотить её.

— Но это довольно опасно, — она косится на меня, и добавляет: — К тому же ты сам говорил, что…

— Я знаю, что я говорил, и мне не требуются напоминания безмозглой девчонки, которая ничего не смыслит в тактике и стратегии, Рози, — в его голосе звенит металл, и Розалин ощутив это отступает. — Иди туда и сделай то, что предложила. Сколько ты весишь? Шестьдесят?

— Сорок восемь, какие шестьдесят?! — она кажется искреннее оскорбленной.

— А ты сколько? — Карл впервые за последний час обратил на меня внимание.

—Не знаю, я давно не взвешивалась, но явно больше чем она, — я пожимаю плечами. Мне плевать на цифры, я не балерина, и главное то, как я умею управляться со своим телом, а не то, какую цифру показывают весы.

— Корова жирная, — бурчит Рози и презрительно кривит губы, я усмехаюсь. Реагировать на такое было бы глупо. Но злорадство на лице Розалин сменяется злобой, когда Карл говорит:

— Как видишь, ты легче и тебе будет проще подняться на этом грузовом ресторанном лифте, если он существует, так что иди и убей Вальца. А Ката останется со мной.

— Почему? — её голос предательски дрожит. — Она ведь только и хочет, что погубить нас, и тебе опасно оставаться… — Рози умолкает, встретившись с гневным взглядом Карла.

— Ты что же, сомневаешься во мне, Рози? — он склоняет голову к плечу. — Думаешь я настолько слаб, что не справлюсь с ней? Думаешь, что я не предусмотрел все варианты? И когда же я дал тебе повод для сомнений?

— Когда она взорвала фургон, — Рози сглатывает, но взгляда не отводит. — Ты не предусмотрел этого, Карл.

Крумбайн усмехается, перекатывается с носков на пятки, прожигает Розалин взглядом.

— Если не веришь мне, тогда убирайся, — наконец говорит он. — Пошла прочь, я не желаю тебя больше видеть.

— Нет, я не то имела в виду, — в глубине её глаз плещется ужас, — Я верю тебе, я не верю ей. Она наш враг, ты сам говорил, что мы избавимся от неё, когда она выполнит функцию. Что ты устал нянчится с ней и будешь рад, когда её прибьют.

Теперь моя очередь усмехаться, мне Карл совсем недавно говорил другое. Впрочем, я не удивлена, от Крумбайна можно было ожидать любой подлости.

Выражение лица Карла не меняется, и потому, когда он со всего размаха ударяет Розалин по щеке я вздрагиваю от неожиданности. Звук пощечины, звонкий сочный. Рози прижимает к щеке ладонь, глаза её наливаются слезами.

— Пошла вон, прямо сейчас, — Карл делает взмах ладонью, словно прогоняет дворового пса.

Рози безвольно опускает руку, на светлой коже след удара горит алым. Слезы беззвучно катятся по щекам, каплями повисая на подбородке. Я почти уверена, что она не уйдет, бросится ему в ноги, начнет унижаться, просить прощения. Мне неловко что всё это происходит на моих глазах, и я отворачиваюсь, а потом делаю несколько шагов и спускаюсь на дорогу, под дождь. Это оказывается ошибкой. Рози бросается на меня на ходу вытаскивая пистолет, я ощущаю это и в последний момент успеваю развернуться, отклониться и пуля проходит мимо, просвистев у самого уха. Выстрел оглушает, сердце отбивает чечётку о ребра, но рефлексы работают, и я уверенным движением вытаскиваю оружие из-за пояса. Я оказалась права, не прошло и часа как пистолет пригодился.

Рози, увидев ствол, направленный на неё замирает. Будь она профессионалом, поступила бы иначе, но девчонка дилетант. Она открыта. Я делаю эффектный разворот, и ударяю её по руке, разоружая. А потом добавляю болезненный удар под ребра коленом и приставляю дуло к её голове, чуть повыше виска.

— Если уж задумала кого-то убивать, то делай наверняка, — я достаточно сердита чтобы нажать на курок, но сдерживаюсь. Она всего лишь влюблённая дура, и единственный кто заслуживает смерти — Крумбайн, но, как мы уже выяснили, убить его я не могу.

— Пристрели её, — шепчет на ухо Карл и от его дыхания по шее бегут мурашки. — Ты ведь этого хочешь, я знаю.

— Совсем не хочу, — я толкаю Розалин, заставив рухнуть на асфальт и отступаю. — Я говорила тебе, убийства меня не заводят.

— Как хочешь, — он равнодушно пожимает плечами, поднимает упавший пистолет и задумчиво покрутив его в пальцах наставляет не на меня, как я могла бы предположить, а на Рози. — Тогда это сделаю я.

— Карл, не нужно, — она сидит на земле, жалкая, напуганная, с мокрыми от слез и дождя щеками и выставив вперед руки, словно они могут защитить от пули. — Прости меня, я не имела права сомневаться. Я верю тебе, каждому слову. Клянусь, что никогда не предам, я умру за тебя, Карл!

Она неловко перекатывается на бок и встает на колени, сложив руки у груди в молельном жесте. Черт побери, да она сошла с ума если готова так унижаться перед этим ублюдком!

— Я сделаю всё что прикажешь, — произносит она дрожащими губами и повторяет: — Если хочешь, я умру за тебя!

Крумбайн покусывает ус и смотрит сверху вниз задумчиво, наконец он принимает решение.

— А ты права, я хочу именно этого, — Карл делает шаг к Рози и приставляет дуло пистолета к её лбу, но выстрелить не успевает. Кто-то проносится мимо меня темной тенью, и сбивает Крумбайна с ног. Я присматриваюсь и когда до меня доходит кто это, охаю.

— Тилль! — восклицаю я и замираю, когда Карл, опомнившись, стряхивает с себя Линдеманна и бьет его по лицу. Тот дает сдачи. Завязывается драка и, хотя Тилль намного крупнее Крумбайна, силы у противников равные. Несколько секунд я ошалело наблюдаю, а потом замечаю пистолет, выпавший из рук Крумбайна, но до того, как успеваю что-то предпринять, Карл ловко вывернувшись их хватки Тилля наклоняется и подхватывает его.

— Тилль, у него оружие! — кричу я, с ужасом понимая, что ничем не могу помочь Линдеманну. В отличие от него я не могу причинить Крумбайну вреда. Сердце сжимается от дурного предчувствия, я зажмуриваюсь не в силах видеть то, что сейчас произойдет, но вместо выстрела слышу сухой хлопок и душераздирающий крик Розалин.

Я распахиваю веки и замираю, не веря своим глазам. Тилль, невредимый сидит на земле, вытирая разбитый нос, а рядом, в луже крови, медленно вытекающей из раны на голове, лежит лидер «Безымянных» Карл Крумбайн.

— Это ты его убил? — я с непониманием гляжу на Линдеманна. Он отрицательно качает головой и отвечает:

— Твой друг Петер, он должен быть где-то там, — испачканной в крови рукой Тилль указывает на особняк на другой стороне улицы.

— Петер, — тупо повторяю я и рот против воли расплывается в улыбке. Всё оказалось проще чем я думала, неуязвимый Крумбайн мёртв и теперь все мы можем выдохнуть.

Тилль тяжело поднимается, смотрит сначала на меня, а потом на Рози. Девушка по-прежнему стоит на коленях и горько рыдает, прижав ладони к лицу.

— Рози, вставай, все кончилось, — Тилль делает к ней шаг, но замирает, когда она, отняв руки от лица смотрит на него взглядом полным звериной ненависти.

— Гады, — выдавливает она сквозь зубы, — сволочи, все из-за вас!

С прытью, которую я не ожидаю от человека убитого горем, она вскакивает на ноги и бросается на меня. Лицо перекошено от ярости. Я поднимаю оружие, но Тилль не позволяет ей напасть на меня. Он перехватывает Розалин за талию, крепко прижимает к себе, гладит по растрепанным волосам большой ладонью, шепчет что-то успокаивающее на ухо.

Я ошалело смотрю на них, не в силах выдавить ни слова. Понимание приходит слишком поздно. Он любит её даже сейчас. Любил всегда. Любил и помнил о ней лежа в постели со мной, и от осознания этого сердце сковывает холод. Несмотря на то, что Розалин сделала, она по-прежнему значит для него слишком много и мне следовало это предусмотреть. В ту ночь, когда байкеры чуть не прикончили меня на дороге, Тилль вернулся не из-за меня. Он ввязался в эту игру лишь затем, чтобы спасти Розалин и в конечном итоге у него это получилось. Осознав это, я отступаю. Боли нет, есть лишь пустота и горечь разочарования.

Петер предупреждал меня. Мы с Тиллем слишком разные. Он привык к тому что вокруг всегда полно обожающих его женщин и не видит в этом ничего дурного, а я слишком гордая, чтобы терпеть подобное. Дождь усиливается, но Тилль не обращает внимания, так и стоит посреди дороги прижимая девушку к себе. Розалин в его объятьях кажется маленькой и хрупкой. Она больше не вырывается, уткнулась лицом ему в грудь и плачет.

Я здесь лишняя и стоять рядом бестактность. Им нужно поговорить наедине, а мне следует найти своих. Я бросаю на парочку короткий взгляд, и бесшумно выскальзываю из проулка, перехожу дорогу, вхожу в ворота особняка, где по словам Тилля засел Петер с винтовкой. Ещё ничего не кончено, но я ощущаю вкус скорой победы на губах, пускай у неё и горький привкус…

Комментарий к Глава двадцать пятая

Ваши отзывы и комментарии очень греют сердце автора, потому всегда жду их и радуюсь каждому.

========== Глава двадцать шестая. ==========

***

— Ката! — Линдеманн нагоняет меня за секунду до того, как я вхожу в дом. Я отпускаю дверную ручку и оборачиваюсь. Он стоит на дорожке один, обвожу быстрым взглядом сад, ищу Розалин глазами, но девушки нигде не видно.

— Тилль, — улыбаюсь ему, хотя понимаю улыбка выходит натянутой. — Что случилось? Это не тот дом?

— Не тот? О чём ты? — между густых бровей появляется глубокая морщинка.

— Не тот, где Петер?

— А, ну да, — он поднимает взгляд, смотрит на крышу, пожимает плечами. — Не знаю, кажется этот. Точно не скажу, я ведь внутри не был. Да и какая разница, я не… — он внезапно умолкает, проводит рукой по волосам. Они совсем мокрые, тонкие пряди прилипли ко лбу. Дождь, мелкий, затяжной и всё вокруг словно затянуто серой пеленой.

— Где Рози? — пытаюсь заполнить неловкую паузу словами, но вопрос явно неудачный. Тилль поднимает на меня глаза и смотрит долгим тяжелым взглядом.

— Она ушла, — наконец говорит он. — Побежала в тот отель, где идет бойня. Она кричала что должна найти ресторан и выполнить обещание, которое дала этому… — он опять замолкает.

— Зачем ты отпустил её?

— Она была очень убедительна, — он криво усмехается и поднимает руки. Я вижу несколько глубоких кровоточащих царапин на предплечье и тыльной стороне ладоней.

— Если ты хочешь, чтобы я помогала тебе спасти её, то извини, но я откажусь. Она дважды пыталась убить меня и у меня нет желания…

— Плевать на Рози, — перебивает он и быстрыми шагами идет ко мне, поднимается по лестнице, останавливается, напротив. — Я и правда хотел помочь ей, но видимо опоздал. Этот урод разрушил её разум, и я бессилен изменить это.

— Тогда что ты хотел? — это звучит холодно, слишком холодно и Тилль морщится.

— Я думал, что ты мертва, — он берет меня за плечи, и сжимает до боли, — Ты бросила всех нас, сбежала оставив записку, в которой ничего толком не объяснила и до сегодняшнего дня я не знал, увижу ли тебя ещё раз.

— Так было нужно, — я повожу плечами, пытаясь стряхнуть его руки, но Тилль не отпускает.

— Кому? — он слоняется к самому моему лицу. — Мне этого было не нужно! И Мартину тоже! Ополчение рассчитывали на тебя, у вас были договорённости, но ты решила послать всех нас к чёрту и сбежать с доктором и безумным напарником, у которого давно отлетала крыша! И главное зачем? Чего ты добилась?

— Не смей так говорить о Петере, он не псих, — я все же сбрасываю его руки и делаю шаг назад.

— Ну да, конечно, — он нервно усмехается. — Хромой старик с винтовкой, решивший, что он в одиночку может победить самого опасного человека в стране, вовсе не безумец. Когда твой Петер заявился в бункер два дня назад и рассказал, что вас схватили люди Крумбайна, я едва не убил его. Он не имел права тащить тебя с собой, Ката.

— Никто меня не тащил, я сама решила поехать, и справедливости ради, именно Петер убил Крумбайна, так что… — я развожу руки в стороны. — В конченом итоге он его победил, в одиночку.

Тилль отводит взгляд, плотно сжимает челюсти. Я вижу, что он сердится, и понимаю почему. Сбежав, я оскорбила его самолюбие, ему и в голову не могло прийти что кто-то вроде меня бросит его вот так, походя, оставив короткую записку и даже не попытавшись объяснится лично.

— Что с тобой не так, Ката? — он по-прежнему не смотрит на меня. — Почему ты так активно отталкиваешь всех, кто пытается проявить к тебе теплые чувства?

Я невесело усмехаюсь. Всю жизнь я пыталась быть непохожей на отца, но в конце концов стала его точной копией. «Почему ты делаешь всё, чтобы никто не мог любить тебя?» вот что спросила я его, перед тем как мы перестали общаться.

— Что ты хочешь? — повторяю я.

— Улететь в Америку, — он наконец смотрит мне в глаза. — Сегодня же.

— Прекрасный план, — я киваю, удивляясь что его слова не заставили сердце сжаться от боли.

Что-то изменилось за те дни, которые я провела в лагере Безымянных. В ту ночь, когда я покинула бункер, крепкие нити, связывающие меня с Тиллем словно разорвались, и сейчас я не чувствую ничего. Вспоминаю слова Юргена оботличие любви от эмоциональной привязанности, и кажется он оказался прав. То, что я принимала за глубокие чувства никогда ими не было.

— Я хочу, чтобы ты улетела со мной, — Тилль берет меня за руку, но я мотаю головой и высвобождаю ладонь.

— Нет, я уже говорила, что не поеду.

— Но почему? Ты сделала то, что хотела. Крумбайн мертв, Стефан получил отмщение.

Я опять качаю головой. Неужели он сам не понимает, у нас нет будущего. Я никогда не верила в предвидение, но могу с точностью предсказать что случится, если я улечу с ним. Очень скоро вернется к привычной жизни: пьянки, кутежи, шумные вечеринки с друзьями. Не пройдет и пары недель как он встретит кого-то вроде Лили или Рози, юную, смешливую, готовую на всё для того чтобы заслужить его симпатию. А я стану захлебываться от ревности, и искать возможность вернуться домой, но буду вынуждена оставаться рядом и с каждым днем все больше жалеть о том, что отказалась от привычной жизни ради призрачной надежды обрести тихое семейное счастье с тем, кто для этого не создан. В последние месяцы мне некогда было думать о чём-то кроме выживания и мести, но сейчас, когда Карл мертв я снова ощущаю это жгучее томление в сердце. Желание быть кем-то другим. Не собой. Девочкой, у которой не было прошлого, моложе лет на десять, той которая смогла бы стать счастлива рядом с Тиллем. Но никто, даже мифический покровитель покойного Крумбайна не смог бы исполнить это желание. Время не повернуть вспять, я та, кто я есть, и я всё ещё могу быть счастливой, только не рядом с Тиллем…

— Ты сам знаешь почему, — я улыбаюсь ему, на этот раз открыто и приветливо. — Мы слишком разные и у нас вряд ли что-то получится. Мне было здорово с тобой, но теперь у нас разные дороги.

— И ты не хочешь даже попробовать? Да, ты права, мы непохожи и у нас с тобой разные представления о том, что хорошо, а что плохо, но неужели это имеет значение, когда речь идет о столь сильном влечении? Ведь ты, как и я ощущаешь это. Скажешь — нет? Желание, от которого сносит крышу и отключает разум. Ката, я клянусь, никогда до тебя я не испытывал ничего похожего! — Мой отказ задел его, но Тилль выглядит удивленным, не уязвленным и это вызывает уважение.

Может если бы он нашел иные слова я бы передумала, но Тилль честен со мной и не называет страсть любовью. Никогда не называл и за это я могу быть благодарна. Подлец не тот, кто после ночи близости не говорит о любви, а тот, кто лжёт о сильных чувствах там, где их нет. Тилль сложный человек, но не подлец, я всегда это знала. Вместо ответа я обнимаю его за шею и мягко касаюсь губами колючей небритой щеки. Я хочу сказать ему-то что-то ободряющее, но не успеваю, за спиной раздается едва слышный скрип. Тело реагирует мгновенно, я отталкиваю Тилля, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов на ходу вытаскивая оружие из-за пояса, но к счастью применить его не приходится.

— Девочка, уймись! Это я, — Петер вскидывает руки ладонями вперед. Он выглядит больным и очень старым, словно за те пару дней что мы не виделись добавил к прожитым годам еще лет пять, но он жив, и счастье захлестывает меня горячей волной.

— Петер, — выдыхаю я, и бросаюсь ему на шею.

— А ну слезь, глупая, — он смеется и похлопывает меня по спине, — Я едва на ногах стою, а ты как маленькая.

Мне не хочется отпускать его, кажется стоит выпустить Петера из объятий как он снова исчезнет, но я всё же уступаю его просьбам и отхожу.

— Как ты выбрался? Крумбайн сказал мне, что тебя ранили его люди, и ты наверняка умер, — я осматриваю его с ног до головы, но не вижу следов ранения. Петер одет в серый трикотажный костюм, в таких обычно выходят на пробежки, и, если бы не винтовка с оптическим прицелом болтающаяся на ремне за спиной никому и в голову бы не пришло что этот безобидный старик может быть смертельно опасным.

— Крумбайн, — Петер презрительно фыркает. — Да что он знает обо мне, даже если бы его солдаты отстрелили бы мне ногу, я бы всё равно выбрался и выжил, чтобы убить его своими руками. А эти жалкие щенки лишь задели плечо, из-за такой царапины даже новобранец академии не стал бы плакать.

— Петер, ты такой… — я улыбаюсь, щелкаю пальцами ища нужное слово, но не нахожу. — Такой же как был, когда мы служили вместе.

— А что ты хотела, стрики не меняются, — он скрывает улыбку и добавляет ворчливо. — Но честно говоря, если бы мне позволили, я бы с радостью ушёл на покой и провел остаток жизни в уютном домике с видом на озеро.

— Как ты себя чувствуешь? Ты выглядишь бледным и усталым. Почему они отправили тебя, неужели у ополчения не нашлось другого меткого стрелка?

— Я в норме, что мне будет? — отмахивается он — Твоему доктору досталось сильнее, и то он пошел с нами. Кстати, ты его ещё не видела?

— Нет, — я оборачиваюсь чтобы спросить Тилля почему он ничего не сказал мне о Хиршбигеле и понимаю, что тот ушёл.

Я вижу его широкую спину на дорожке, ведущей к воротам, он быстрыми шагами идет прочь. В первое мгновение хочу окликнуть, но удерживаю себя и закусываю губу. Он так и не скал мне «Прощай» но может так оно и лучше, возможно все изменится, и мы еще не раз увидимся с ним в будущем. Мне хочется верить, что оно будет светлым и у нас появится шанс посидеть в баре, выпить по кружке пива и вспомнить о том, что случилось с улыбкой и ностальгией.

— Где Юрген? — я снова смотрю на Петера, — Надеюсь ему хватило рассудка не лезть в гущу сражения?

— Насколько я знаю, да. Мы ждем, когда эти паразиты перебьют друг друга, чтобы окружить их и взять в плен. Мартин, их лидер, ты же его знаешь? — он смотрит на меня вопросительно, и я киваю — Он показался мне здравомыслящим парнем, и прислушался к моему совету не лезть на рожон без особой надобности, так что сейчас все они прячутся в домах поблизости. Идем, я отведу тебя, — не дождавшись ответа он принимается спускаться с лестницы, заметно прихрамывая.

Я обгоняю его и иду к калитке. Тилль уже скрылся из вида, но надеюсь, что, когда выйду на дорогу пойму куда он делся, но Петер меняет мои планы.

— Ката, куда ты? — я оборачиваюсь, и он объясняет: — Мы пойдем задними дворами, незачем рисковать понапрасну, на дороге полно этих обдолбанных отморозков.

Петер сворачивает за дом и уверенно ведет меня через сад, через неприметную калитку, выводящую на соседний участок и дальше, сквозь череду одинаковых белых коттеджей. Дворики, пускай и заросли травой, выглядят уютно. Детские качели приветливо раскачиваются на ветру, благоухают розы на разросшихся без меры кустах, вода в бассейнах на удивление чистая, а площадки для барбекю выглядят так, словно только и ждут, когда хозяева вернутся. Лишь доносящиеся издалека сухие хлопки выстрелов не дают забыть, что мир далек от идиллии, и война ещё не окончена.

К тому моменту, когда мы добираемся до особняка, где по словам Петера меня ждет доктор, я промокаю до нитки и промерзаю так, что зубы стучат. В отличие от Петера, который одет в теплый костюм, моя тонкая футболка и синтетические брюки не спасают от сырости, и я очень надеюсь, что в доме есть камин или хотя бы горячий чай.

Особняк ничем не отличается от остальных, только у дверей на табурете сидит вооруженный мужчина в серой бейсболке, надвинутой низко на глаза. Увидев нас, он вскидывает оружие, но почти сразу опускает. Я не знаю этого человека, но он, судя по всему знаком с Петером. Когда мы поднимаемся на крыльцо мужчина спрашивает:

— Удалось?

— Да, он мертв, — отвечает Петер и мужчина победно вскидывает кулак, потрясая им в воздухе.

За дверью, после небольшой прихожей нас ждет просторная гостиная. Тут к моему удивлению полно народа. Все они сгрудились вокруг прямоугольного стола, на котором разложены какие-то бумаги и карта, и что-то оживленно обсуждают, но стоит нам переступить порог как они умолкают и оборачиваются. Я узнаю лишь Мартина, остальных я раньше не видела, но пожилой сухопарый мужчина с густыми седыми усами кажется мне отдаленно знакомым. Кажется он из военных, но я могу и ошибаться. Если я не обозналась, значит банды уничтожили не всю армию и это даёт надежду.

Мартин бросает на меня короткий колючий взгляд из-под очков, и я понимаю, что восстановить его доверие будет, ой как, непросто. Я тщетно ищу глазами Юргена, но его тут нет.

— Я его прикончил, всё получилось, — говорит Петер, нарушив повисшее молчание и через мгновение комнату наполняют радостные крики и аплодисменты.

На Петера налетают с вопросами, оттесняя меня вглубь помещения. Некоторое время я стою растеряно оглядываясь по сторонам, а потом замечаю плед, забытый кем-то на спинке одного из кресел и иду к нему. Здесь сухо, но мне всё еще холодно и меня немного знобит. Плед колючий и пахнет плесенью, но я всё равно накидываю его на плечи, когда слышу над ухом:

— Я был уверен, ты снова сбежишь. Поспорил с Юргеном, что ты улетишь со своим любовником даже не простившись. Проиграл.

— Мне нечего делать в Америке, у меня там никого нет, — отвечаю я, повернувшись лицом к Мартину. — На что спорили?

— На бутылку шнапса, — Мартин притворно вздыхает, а потом на его твердом лице проступает внезапная улыбка. — Я рад что ошибся, Ката. Ты нужна нам, несмотря на то, что ты так еще заноза в заднице.

Я киваю, сил на ответную улыбку нет. Мартин наконец замечает, что меня потрясывает и хмурится.

— Ты не заболела, случаем?

— Нет, продрогла и вымокла до нитки, — чуть подумав я добавляю: — А еще, наверное, нервы сдали.

— Ничего удивительного, — он дружески похлопывает меня по плечу. — То, что ты сделала для Юргена… — он умолкает, машет рукой на дверь, ведущую вглубь дома и добавляет: — Иди, он на кухне готовит чай и думаю будет счастлив лично поблагодарить за всё.

Я киваю и туже замотавшись в колючий плед направляюсь на кухню, но нахожу её не сразу. Дом огромный, и прежде чем обнаружить нужную дверь я натыкаюсь на несколько спален, в которых тоже сидят незнакомые мне люди, и тренажерный зал, темный и пустой. По моим прикидкам в особняке собралось не меньше двадцати человек, нужно будет попросить Мартина познакомить меня со всеми, ведь если я собираюсь помогать ополчению, мне следует знать всех по именам.

Открыв следующую дверь, я попадаю на просторную кухню. Серый свет льется из большого прямоугольного окна, выходящего на задний двор. Владельцы дома явно обладали хорошим вкусом. Современный кухонный гарнитур в стиле модерн занимает всю дальнюю стену, плавно переходя в барную столешницу из цельного куска черного камня и рядом с ней, спиной ко мне стоит Юрген, колдуя над большим заварочным чайником, из которого поднимается горячий пар и умопомрачительный запах свежезаваренного чая. Он не замечает меня пока я не произношу его имя.

Доктор вздрагивает и оборачивается. Мгновение он смотрит с непониманием, а потом его лицо расплывается в широкой искренней улыбке и глаза словно вспыхивают лучистым светом.

— Ты пришла, как же я рад, — он шагает ко мне и заключает в крепкие объятья и не отпускает так долго, что холод и озноб отступают, оставив место теплой радости и облегчению.

Позже мы пьем чай, усевшись рядом на высоких барных стульях и я пересказываю Хиршбигелю события, произошедшие с той ночи, когда он покинул лагерь “Безымянных”. Выслушав мой рассказ он некоторое время задумчиво молчит, и я вижу, что ему хочется задать какой-то вопрос, но он не решается. Мне хватает интуиции понять, что именно его тревожит.

— Я останусь с вами, Юрген, — говорю я и кладу руку поверх его ладони, покоящейся на столешнице. — Тилль улетел один, я отказалась ехать с ним. Мне нечего делать в Америке, когда тут нужна моя помощь.

Доктор вскидывает голову и смотрит на меня с благодарностью. Слова не нужны, я и так вижу, как он счастлив. Юрген влюблен и для меня это уже не секрет, но ему хватает такта не поднимать это тему сейчас, он понимает: я не готова к новым отношениям. Всё же меня окружают прекрасные люди и если бы я верила в Бога, то сейчас вознесла бы ему хвалу.

— Нас ждет непростое время, — наконец говорит доктор. — Этих проклятых байкеров слишком много и у них полно оружия, но я не сомневаюсь, что мы победим. А когда это случится, пускай на это потребуется несколько лет, я поселюсь в небольшом домике на берегу озера…

— И ты туда же, — перебиваю я с улыбкой. — Петер тоже мечтает уйти на покой и поселиться на берегу озера.

— Это ведь нормальное желание для зрелого мужчины, — Юрген отвечает на улыбку и вокруг его глаз появляются очаровательные морщинки. — Но я не закончил. Я намереваюсь удочерить Еву, как только всё уляжется.

— Удочерить? — эхом повторяю я, пытаясь осмыслить значение этих слов.

— Именно, мой сын скорее всего погиб, — по лицу доктора пробегает тень, но он быстро берет себя в руки и продолжает: — Но я всё еще могу быть хорошим отцом, а девочке нужны родители. Я был уверен, что все доброе во мне умерло в тот день, когда я потерял семью, но оказалось я ошибся. Здесь, — он касается ладонью груди, — у каждого из нас, вместе с душевной болью, и злобой, хранятся неиссякаемые запасы любви и ничто, даже самые жуткие зверства, не могут заставить этот источник высохнуть. И только от нас самих зависит превратиться ли он в полноводную реку или останется едва заметным ручейком.

Я согласно киваю в ответ, он в чём-то прав, даже у Крумбайна, при всей его жестокости и порочности, наверняка было что-то светлое в глубине души, но он выбрал сторону зла и это привело его к смерти. Я же хочу жить и как бы не сложилось мое будущее, я всё рано стану выбирать сторону добра, пускай на первый взгляд это кому-то покажется слабостью.

Конец