Стиль написания хороший, но бардак у автора в голове на нечитаемо, когда он начинает сочинять за политику. Трояк ставлю, но читать дальше не буду. С чего Ленину, социалистам, эссерам любить монархию и терпеть черносотенцев,убивавших их и устраивающие погромы? Не надо путать с ворьём сейчас с декорациями государства и парламента, где мошенники на доверии изображают партии. Для ликбеза: Партии были придуманы ещё в древнем Риме для
подробнее ...
уничтожения демократии и захвата власти. Ну например очень трудно обмануть и подкупить 1000 независимых депутатов и заткнуть им право выступить перед парламентом и народом. Взяточники предлагают депутатам создать объедение под разным предлогом и открыто платить взятки депутатам в обмен на распоряжение их голосами лидером объедения, так и создались партии. Как развалить партию, не желающую продаваться и созданная специально под захват власти конкретным лидером партии? Для популярности партия набирает много разных людей и спонсоров. Как говорят украинцы, один украинец в лесу -партизан, два -партизанский отряд, три -партизанский отряд с предателем. Где делят деньги и власть всегда есть недовольные. "спонсоры" не довольные работой лидера партии, на ходят конкурента в партии и деньгами создают другой полюс силы и партию разрывает или идёт смена лидера. Всё просто, монархисты, монополисты и прочие узурпаторы власти ещё в древнем Риме придумали как из Республики сделать свою империю. Лохам хлеба и зрелищ, и врага для страха. Мошенникам на доверии плата за обман лохов. Вместо 1000 независимых депутатов узурпаторы власти договариваются с 2-5 лидерами крупнейших объединений депутатов. То есть рушится надёжность системы на два порядка. С точки зрения науки АСУ (автоматические системы управления) для контроля любого процесса должна быть обратная связь выхода с входом. То есть у каждого депутата должны быть конкретные избиратели, могущие отозвать свои именные голоса. Не именные бюллетени, не позволяют обманутому избирателю предъявить мошеннику претензии за обман. В нашей стране, как и во многих странах по сути нет рабочей демократической системы управления страной и нет вооруженной силы у народа для контроля власть держащих. По сути, у нас не больше прав, чем у крепостных и защитить себя мы не можем. Есть только воровской лохотрон "Честные выборы" и частные ЧВК бандитов типа "Царские волки", которые ненавидят реальных республиканцев и режут их в тихую по чёрному. А где их лучше резать, разумеется ДНР и ЛНР. Я думаю конфликт на Украине, как и прочие конфликты с 1991 года на всей территории бывшей СССР спланированы хозяевами МВФ, их международными институтами о России с цифровыми моделями нашей экономики и колониальной администрацией в кремле, за наши ресурсы и капиталы. Колониальная система МВФ в России, введённая Гайдаром в 1991 году вместо программы "500 дней" проста и функционально напоминает ведро с двумя большими дырками: Первая дыра - это запрет делать рубль средством накопления капитала и постоянным эквивалентом товара и снижать инфляцию в среднем менее 15% от ВВП в год для тотального вывоза капитала (перевод в фантики МВФ), постоянного грабежа всех рублевых средств граждан банками через валютные операции, скупка всего в России за фантики МВФ. Один только вывоз ресурсов за фантики без учёта вывоза капитала и взносов стабфонд МВФ при Путине с 2012 года превышает весь импорт в Россию на 199 млрд. дол. - то есть просто даром, при этом объём вывоза ресурсов бьёт новые рекорды. Весь залотой запас США тогда оценивался в 320 млрд. долларов. После моей критики на форум президента. С 2013 года Росстат стал скрывать реальные показатели Дефлятора ВВП, указывавший до этого реальную инфляцию в России. Для того, что бы быть реальным гражданином любой Республики, не надо иметь доброго хозяина, а надо иметь в шкафу комплект обмундирования и оружия сил местной самообороны граждан, и тогда любой чиновник подумает дважды, а стоит ли нарушать ваши законные права, а не как у нас - обобрать вас до нитки. Вторая дыра: Колониальная налоговая система, не дающая исполнять главную экономический задачу государства по предостовлению конкурентных преимуществ расширению и ввозу промышленности над импортом товаров. Например Китай поставил высокие заградительные налоги в виде НДС и т.д. на ввоз импорта, но может полностью освободить от налогов местное совместное предприятие частично или полностью, если прибыль вкладывается в расширение производства. Причем предприятия там делятся на 3 типа: государственные, общественные и частные. Самые низкие налоги у совместных государственных предприятий (гос более 50%). В Китай не выгодно вести товар, туда ввозят производства с соответствующими технологиями практически бесплатно. Посетив консульство Китая в 1992 году, я с удивлением узнал, что мониторы разных ведущих брендов Японии, Корей, Европы и США производят на одном заводе. И это Китаю досталось практически бесплатно, только благодаря налоговой системе. Наше правительство может неплохо жить при полном развале нашей экономики, торгуя только ресурсами. У колоний налогами облагают в первую очередь ресурсы, делая затраты максимальными, а фонд Заработной Платы минимальным, по этому наши предприятия не выдерживают конкуренции с теми странами, где налоги на ресурсы нет и даже датируются государством. Соответственно в этих странах в стоимости маленький расход на затраты и больший уровень на ЗП. При конкуренции гос система ещё будет получать прибыль, а наше колониальное уйдёт в минус- разорится. Гос и колониальной налоговой системы противоположные функции. Государство обеспечивает высокий уровень жизни своим гражданам. Колония имеет задачи увеличить вывоз ресурсов и снизить уровень потребления колонии в том числе и снижение численности населения до уровня необходимого для получения и вывоза ресурсов. То есть нас за наши добытые ресурсы физически уничтожают уже 33 года, скрывая убыль завозом жён с детьми (получением второго гражданства) таджиков и прочих не словянских соседних наций, ну и одновременно финансирую ультронационалистов для будущей гражданской войны между коренными и приезжими. Славянам получить гражданство у нас на порядок сложней. Это видят все, кто умеет пользоваться своими мозгами. Путину осталось повысить НДС до 28%, что бы получить 1992 год Гайдара.
Оценку не ставлю. Обе книги я не смог читать более 20 минут каждую. Автор балдеет от официальной манерной речи царской дворни и видимо в этом смысл данных трудов. Да и там ГГ перерождается сам в себя для спасения своего поражения в Русско-Японскую. Согласитесь такой выбор ГГ для приключенческой фантастики уже скучноватый. Где я и где душонка царского дворового. Мне проще хлев у своей скотины вычистить, чем служить доверенным лицом царя
подробнее ...
по выносу его ночного горшка с пафосом и помпой. Потому как скотина своя. А их высокопарный флуд идёт только между дворни, других они уже за людей не считают. И им насрать как монарха зовут, лишь бы власть над нами получить. Стал с не той ноги, съездил по роже или послал в околоток выпороть и чувствуешь себя царьком, жизнь удалась? Мы из за войнами Сибирь с Дальним Востоком заселить не можем, экономически остаёмся колонией, а имперских феодальных амбиций у любого выше крыши. Всё кудато мечтают наши ресурсы сплавлять на сторону из общего кармана. Сами то почему освоить не можем? Я лично не понимаю стратегическую цель Русскоя-Японской войны. Зачем было встревать между Японией и Китаем? Это же их кротчайший торговый путь. Уж если охота было избежать поражение в историческом плане, то не связывались бы с постройкой Порт-Артура. Не потеряли бы пол Сахалина. Помогли бы аборигенам за их деньги построить ЖД, что бы и самим попользоваться, да и часть товаров пустить по ЖД через Россию.
Переписанная Википедия в области оружия, изредка перемежающаяся рассказами о том, как ГГ в одиночку, а потом вдвоем :) громил немецкие дивизии, попутно дирижируя случайно оказавшимися в кустах симфоническими оркестрами.
Автор несёт полную чушь. От его рассуждений уши вянут, логики ноль. Ленин был отличным экономистом и умел признавать свои ошибки. Его экономическим творчеством стал НЭП. Китайцы привязали НЭП к новым условиям - уничтожения свободного рынка на основе золота и серебра и существование спекулятивного на основе фантиков МВФ. И поимели все технологии мира в придачу к ввозу промышленности. Сталин частично разрушил Ленинский НЭП, добил его
подробнее ...
Хрущёв. Всё стало дефицитом и система рухнула. Шумейко с Геращенко разваравали все средства ЦБ и Сбербанка по торговому договору с МИД Польши. Нотой правительства Польши о нанесение ущерба в 18 млрд. долларов были шантожированы и завербованы ЦРУ Горбачёв с Ельциным. С 1992 года Чубайс ввёл в правительство ЦРУ. Ельцин отказался от программы "500 дней", и ввел через Гайдара колониальную программу МВФ, по которой и живём. Всё просто, а автор несёт чушь, аж уши вянут. Мне надоели стоны автора о его 49 годах, тем более без почвенные. Мне 63 года но я не чувствую себя стариком, пока не взгляну в зеркало. У человека есть душа и подсознание тела. Душа при выходе из тела теряет все хотелки и привычки подсознание тела. И душе в принципе наплевать почти на всё, кроме любви и отношений к другим людям. Только это может повлиять на поступки души. У ГГ молодое тело с гармонами и оно требует своего. Если вы не прислушиваетесь к подсознанию своего тела, то оно начинает мстить, тряской рук, адреналином, вплоть да расслабления мочевого пузыря и заднего прохода. В принципе нельзя чувствовать себя старше тела. В общем у автора логики в написанном нет, одни дурные эмоции расстройства психики. Дельного сказать не может,а выговорится хочется.
Читать не интересно. Стиль написания - тягомотина и небывальщина. Как вы представляете 16 летнего пацана за 180, худого, болезненного, с больным сердцем, недоедающего, работающего по 12 часов в цеху по сборке танков, при этом имеющий силы вставать пораньше и заниматься спортом и тренировкой. Тут и здоровый человек сдохнет. Как всегда автор пишет о чём не имеет представление. Я лично общался с рабочим на заводе Свердлова, производившего
подробнее ...
авиадвигатели во время войны. Так вот будучи не совершеннолетним после училища опоздал на 15 минут в первый день выхода на работу, получил 1 год Гулага. А тут ГГ с другом опаздывают и даже не приходят на работу на танкостроительный завод? Там не с кем не нянчились, особисты с НКВД на фронт не хотели даже в заградотряды и зверствовали по любому поводу и без. У него танки собирают на конвейере. Да такого и сейчас никто не додумался. Вы представляете вес танка и сколько корпусов должен тащить такой конвейер? Где вы видели в СССР краны, позволяющие сбрасывать груз с крюка по кнопке? Я был на многих заводах с кранбалками и не разу не видал такой конструкции. Сколько тон поднимает кран и какой величины и мощности должно быть реле, что бы сместить задвижку под такой нагрузкой? Более того инструкции техника безопасности по работе в цехах не предусматривают такой возможности в принципе. Да и сами подумайте, электро выбрасыватель на крюке, значит нужны провода с барабаном. А кабеля не любят перегибов и даже гибкие. Кто возьмётся в своём уме даже проектировать такое устройство на кранбалке в цеху. Перестрелка ГГ с 5 ворами вообще дебильная. Имея вальтер, стрельбу в упор, ГГ стреляет так медленно, что пьяные в хлам воры успевают гораздо больше, чем ГГ жмет пальцем на курок. Дважды выстрелить из обреза, опрокинуть стол, метнуть нож. И ГГ якобы был воином и остаётся отличным стрелком. Воры с обрезами в городе - это вообще анекдот и вышка при любых ситуациях в те годы. А человеченка в кастрюле при наличии кучи денег? У автора очень странное воображение. Я вообще то не представляю как можно в открытую держать воющую женщину в сарае зимой в населённом пункте? Зачем сжигать дом людоедов, если есть свидетель? Ну убил людоедов - хорошо. Сжёг дом с уликами - другая статья. Глупость во всём полная. "Сунул спичку в бак". Я люблю фантастику и фентази, но не дурацкую писанину. Стиль написания далёк от художественного, всё герои выражаются в одном стиле, больше похожий на официальный язык прожжённого офисного бюрократа. Одни и те же словарные обороты. Так пишут боты.
Прошлой ночью Вере приснилось, как из ее рта выползает огромный паук. Не размером с ладонь или тарелку, а размером с Веру. Будто он прятал свои длинные лапы вдоль ее рук и ног, а свое черное волосатое тело в ее брюшине. Он выполз легко, во всяком случае во сне это не доставило никакого дискомфорта. Ей это даже не показалось странным, и когда паук, выбравшись на волю, побежал в темную ноябрьскую ночь, она побежала за ним.
И во сне эта непроглядная ночь казалась теплой. Будто воздух ласкал.
После пробуждения сон остался в ощущениях. Несмотря на ранний подъем, Вера испытывала воодушевление и свободу – самые дефицитные для нее чувства. Стараясь не разбудить мужа, который развалив белые пухлые ноги и задрав голову, громко сопел, она вышла из комнаты. Неслышно позавтракала, неслышно собралась. И уже полностью одетая, стоя у зеркала и, забирая под платок черные кудрявые волосы, она вспомнила сон. Потянулось было, чтобы перекреститься, но задумавшись о чем-то, опустила руку, взяла ключи с крючка и вышла из дома.
Утренняя служба, на которую она ходила каждый день, а по воскресеньям вместе с мужем, начиналась в восемь. Дорога до храма проходила по ночной темноте, сквозь сырой, колючий от измороси воздух, мимо загорающихся кухонным светом многоэтажек и маленьких деревянных домиков под снос. В которых, судя по горящим вечерами окнам, еще жили, а днем они казались совсем заброшенными.
Но сегодня в том месте, где во сне она упустила паука из виду, вдруг появился новый дом. Сначала непривычным светлым пятном среди темноты, но, когда Вера поравнялась с ним, оказалось, что дом такой же старый, как остальные. Просто спрятался за ограждением еще до того, как она переехала к мужу. Покосившийся на один бок, еще меньше соседских (на фасадной стороне только одно узкое окошко); во дворе ни деревца, ни куста. Пустырь. И он, как пришелец среди темноты, светится облупившейся светлой краской. И раз забор сняли, значит, сегодня-завтра и домик снесут.
От подобного Вере всегда становилась грустно. Она делила мир не на живое и неживое, а выделяла в нем беззащитное и мучалась от жалости к старым вещам и заброшенным домам. Это была та жалость, за которую она должна была испытывать стыд. Муж этого не одобрял, считал отголоском язычества, тыкал пальцам в строки нужных книг, где об этом говорилось особенно резко, где особенно ярко подчеркивалась его правота.
Его правота окружала, оцепляла все ее существование. «Будешь жить с Виктором, как у Христа за пазухой», сказал отец Веры после помолвки. Ему казалось, что его самый большой страх – разглядеть в Вере материнское проклятье – исчезнет, как только дочь перейдет в строгую, верующую семью. Где свекор священник счел божьим испытанием спасти пропащую душу от пропасти и будучи уверенным, что старший сын справится, благословил брак.
«У Христа за пазухой» жилось тревожно и безрадостно. Вера быстро разглядела главную особенность Виктора – тыкать в строки нужных книг и сужать, кромсать мир под лекало своей правоты. Это делало его никудышным преподавателем – любая философская догма у него сводилась к Богу, а мужем еще более никудышным. С ним мир Веры так же сузился и свелся к одному – поиску одобрения.
Особенно тяжело было прятать себя. В первое время Вера часто смеялась над тем, над чем «благочестивая женщина не улыбнулась бы», прощала людям то, за что «они гореть должны», и плакала над тем, что «будь поумнее, презирала бы».
Но сейчас, замерев напротив темного, пыльного окна, вглядываясь в него с презираемым мужем любопытством, Вера стыда не испытывала. То чувство, которое взращивалось в ней в избытке, отступило, дожидаясь начала службы. Там, в духоте и причитаниях, следующих за неразборчивым эхом, она вновь проникнется всеобщим покаянием, которое сделает ее стыд тяжелым, но возможным для прощения.
И сегодня было так же. На службе, крестясь и кланяясь в нужное время, она мысленно вымаливала прощение за сон, и за те неосознанные мысли и желания, которые его вызвали, за жалость к вещи, которую она приравняла к страданиям человеческой души. И особенно горячо Вера молилась за то, чтобы не повторить судьбу матери. Хотя смутные воспоминания о ее образе, иногда мелькающие перед пробуждением, заставляли ее улыбаться во сне.
Домой Вера шла по другой стороне улицы, стараясь не оборачиваться на переулок, где стоял домик. Ей казалось, что он просит у нее помощи. Ей казалось, что он выпрашивает сострадание, стыд за которое оно только что отмолила. Изменив своей привычке замедлять шаг, приближаясь к дому, Вера опустила голову и пошла быстрее.
Спустя год изучения мужниной науки жить она выучила все его привычки. И сегодня, вернувшись домой, столкнулась с проявлением самой изводящей. Расхаживая широкими шагами по квартире, держа на вытянутой руке книгу, Виктор готовился к лекции.
В том, как он это делал, как менялся его голос, если она оказывалась рядом, была такая смесь желаемого превосходства и очевидной неуверенности, что Веру выворачивала от каждой секунды, наполненной этим. От каждой секунды, озвученной его голосом.
Кивнув вошедшей жене, Виктор откашлялся и заговорил вновь уже громче и выше. Вера никогда не видела, как он проводит занятия, но не сомневалась – он не был в числе любимых преподавателей у студентов.
– Как прошла служба? – спросил он, закрыв книгу и усаживаясь в свое любимое кожаное кресло. Это было исключительно его кресло, Вера никогда не садилась в него. Ей хватало одного вида пухлого, чуть розоватого тела на фоне красной кожаной обивки. Ей хватало одного представления о влажности этой обивки после его потной кожи.
– Как всегда проходит, так и сегодня прошла. Ты бы тоже мог сходить, раз тебе сегодня после обеда только.
Виктор поерзал в кресле, издав неприятный звук сначала телом, а потом горлом – то ли снова откашлялся, то ли усмехнулся:
– Мне сегодня самому службу вести, – он постучал кончиками пальцев по закрытой книге, – в церкви слово Божье и без меня звучит.
«Так я же не выступать тебя зову!», подумала Вера про себя. Если бы муж знал, что она думает о нем там, в самом важном отделе своей души, куда не проникал его запах и голос, он бы решил, что не справился. Что зря тыкал пальцами в книги и зря возвышал голос, зря ставил свечки за здравие рабы божьей. Все равно бесы вслед за матерью ее утащат.
Разговоры о «проклятой матери» были отдельным, самым любимым им видом домашней проповеди. Он говорил об опасности, в которой находится Вера, ведь по запаху общей крови бесы придут и за ней. Снижая голос до яростного шепота, описывал чернь, которая лилась изо рта прихожанки во время причастия. Водил рукой в воздухе, будто видел эту чернь и в их квартире, будто верил, что и жена полна ей. Складывал пальцы в троеперстие и тряс рукой перед лицом Веры, и рассказывал, как другая прихожанка укусила батюшку за пальцы, когда он пытался благословить ее.
В такие моменты Вере хотелось, чтобы шизофрения матери передалась и ей. Чтобы тысячи голосов в ее голове заглушили голос мужа.
Виктор поднялся с кресла и подошел к шкафу. Снял с вешалки выглаженную рубашку, брюки и бросив их в кресло, начал снимать штаны. По дому он всегда ходил только в трениках, считал, что тело должно дышать.
Раскрылив белые пухлые руки, стал надевать рубашку. Запахло едким потом. Он сильно потел и поэтому его желание сидеть голым телом в кожаном кресле казалось Вере проявлением какой-то невероятной самолюбви и самопринятия. Ничто не казалось ему мерзким в самом себе, зато вокруг он видел много мерзости и рассказывал об этом жене. В которой тоже была мерзость.
Наконец, он собрался, махнул рукой у Веры перед лицом, то ли перекрещивая ее, то ли желая сказать что-то, но решил, что она все равно не поймет и вышел за дверь. Его дух остался в квартире, повис в воздухе и нужно было долго выгонять его осенними сырыми сквозняками, чтобы, наконец, остаться дома одной.
Вера замерла посреди прихожей, глядя на угол кресла в гостиной, в которую пока не решалась зайти. Она видела, как вмятина на подлокотнике после локтя мужа постепенно выпрямилась, а потом снова мягко прогнулась, углубилась. Разгладилась снова. Кресло тяжело дышало, как всегда после того, как Виктор уходил. Иногда Вера видела, что дыхание его становится быстрым и прерывистым – в такие моменты кресло плакало.
Сегодня у них у всех будет больше времени, чтобы прийти в себя и почувствовать свободу. Виктор вернется только после восьми, так что хватит и на гостиную, и на спальню.
Вера набрала в большое пластиковое ведро горячей воды, влила моющего средства, взбила хорошую пену. Следы мужа были везде. Его потожировое присутствие. Весь дом, как в пленке, из-за которой невозможно дышать.
Начала с кресла, которое к этому моменту уже успокоилось. После каждого обтирания смачивала тряпку, чтобы быть уверенной – пленка растворится в горячей пене. После кресла протерла книгу, которую он держал и столик, с которого он ее брал, выключатель, который он поворачивал, пол, по которому он ходил. Хотелось еще отмыть воздух, в который он говорил. В нем осталось его дыхание.
Когда вернулся Виктор, Вера, сославшись на головную боль, отправилась спать. Лежа с открытыми глазами, разглядывая темноту спальни, она слушала, как муж гремит тарелками и представляла, какой же горячей должна быть вода, чтобы их отмыть после него.
Ночью снилось, что она вновь моет кресло. Трет со всей силы, пока красный цвет не начинает сходить, а под ним оказывается гнилая старая доска.
Вера открыла глаза за минуту до будильника. Поднялась тихонько и вышла из комнаты, стараясь не смотреть на мужа. Он сегодня весь день дома – насмотрится еще.
Утро было темнее обычного – дождь шел с ночи. Кутаясь в платок от бьющих по лицу косых жестких капель, Вера перебежала дорогу, чтобы скрыться на набережной от изводящего гула, в котором слились шум дождя и машин. В переулке, ведущем к берегу, пришлось замедлить шаг: асфальта здесь не было, и ноги разъезжались по размытой земле. У покосившихся старых заборов переплеталась жухлая трава. Вера перешла на этот безопасный островок и впервые, как вышла из дома, распрямилась и подняла голову.
Но когда забор кончился, резко замедлила едва разошедшийся шаг. Как утром, стараясь не смотреть на мужа, она и сейчас поспешно отвернулась, только мельком взглянув на дом. Потуже перевязала платок, чтобы чувствовать, как плотная ткань прижимает уши. Пошла быстрее, затараторила взволнованно и громко, то жалуясь на погоду, то боясь опоздать.
Но дом на пустыре все равно перекричал. Чувствуя непонятное нарастающее раздражение, Вера остановилась напротив узкого черного окошка. Через него дом и звал, а сейчас, заметив ее внимание, лишь жалобно скулил.
– Чего тебе от меня надо? – прошептала Вера, оглядываясь по сторонам. Переулок был пуст, набережная тоже – ни бегунов, ни собачников. По главной улице медленно проехал автобус, забрал людей с остановки и скрылся из виду. Все еще воровато оглядываясь, девушка зашла на участок.
От дома пахло гнилым деревом, а когда она заглянула в выбитую форточку, темнота, которую она там увидела, тут же отозвалась сырым затхлым духом. Мельком глянув по сторонам, Вера обошла дом, чтобы быть невидимой с дороги. Оба окна на боковой стороне были целы. Стекла изнутри покрылись таким слоем пыли, что казалось будто они заросли ею как мхом.
Маленький островок этого серого нароста трепал какой-то внутренний сквозняк, и засмотревшись на это нервное, едва заметное движение, Вера почувствовала, что должна увидеть все, что происходит внутри дома.
Не сходя с разбитой бетонной тропинки, которая начиналась прямо под растрескавшимся фундаментом, она повернула за следующий угол и наткнулась на вход. Обитая ободранным дермантином дверь была открыта.
***
Вера вернулась домой к тому времени, когда должна была закончиться служба. Как ни странно, Виктора дома не было. Хотя портфель и пальто висели в прихожей. Не разуваясь, девушка прошла по квартире, убедилась, что мужа действительно нет. Из всего его присутствия (помимо запаха, удушающего запаха) нашла только записку на кухне: «Уехал к родителям. Буду вечером».
Затем она прошла еще раз. Медленнее. Осторожнее. Осматривая каждый угол, одергивая тяжелые ночные шторы, даже заглянула за угловой стеллаж с книгами. Никого.
Вздохнула, то ли облегченно, то ли разочарованно. Развязала туго закрученный вокруг шеи платок, в котором утром должна была низко клонить голову после каждого «Господи, помилуй». Усмехнулась. Сегодняшняя служба понравилась ей больше. Хоть она и замерзла.
Все так же, не разуваясь, Вера прошла на кухню. Поставила чайник. Сбросила пальто на спинку стула и села, опустив голову на руки. Тепло квартиры разморило. После холодного, отдающего сыростью воздуха, которым она надышалась в доме, это тепло казалось грязной стоячей водой.
Перекатывая отяжелевшую голову на ладонях, Вера, не мигая, смотрела в пустоту. Где-то на дне этой пустоты был кухонный стол, плотно задвинутый стул напротив, стул сбоку с переброшенным через спинку пальто, стены, оклеенные розовато-бежевыми обоями в маленький красный цветочек. Всякий раз глядя на эти обои, Вера невероятным усилием воли заставляла себя не видеть то, что видела с режущей глаза очевидностью. Эта светлая расцветка с красными точками-цветочками напоминала ей угреватую спину мужа.
Весь дом был из него. И весь дом был он.
Чайник закипал, постепенно нарастал свист, становился все выше и пронзительнее. Облаком валил пар из направленного в стену носика. Женщина нехотя поднялась с места, подошла к плите и оказалась вровень с темнеющим влажным пятном на обоях. Оно обретало форму, так похожую на то, что она искала по углам, вернувшись домой. Но в том доме, на стенах, черных от неподвижной темноты, оно было живым и светлым, будто отображенном в негативе. Оно двигалось, ходило кругом, переходило в соседнюю комнату и снова возвращалось. Там оно было свободным. Как и Вера. А здесь они могли только стоять друг напротив друга в горячем, влажном воздухе и слушать свист, уже больше напоминающий визг.
И вдруг Вера представила, что так бы и визжал Виктор, будь эта стена его угреватой спиной, в которую валит горячий пар. И послушав этот визг еще пару секунд, она, наконец, выключила чайник.
Вода выкипела почти полностью. Шипела на самом дне пузатого, раскаленного чайника, когда Вера сливала ее в бокал, который тут же осушила в два больших болезненных глотка и вышла из кухни. Ей предстояло много работы.
С полным ведром горячей пенной воды она вышла в прихожую и вдруг заметила грязные, уже подсыхающие следы у порога от своих сапог. Поставила ведро у входа в гостиную, а сама присела на корточки возле самого четкого следа. Грязь причудливо переплеталась, повторяя узор узкой подошвы. В этом узоре смешалось все, чего сегодня ступала ее нога, и, главное, в нем осталась пыль, которая покрывала скрипучие деревяные полы в тихом темном доме.
На секунду Вера прислушалась, не слышно ли приближающихся к двери шагов, а потом поскребла ноготком черную полоску и облизнула палец, провела языком, собирая горьковатую грязь. «Сие есть тело твое», прошептала она и порывисто перекрестилась. По телу тут же разлилось тепло, и тяжелый воздух квартиры стал казаться легче и чище.
В восемь вечера после неторопливого погромыхивания и приглушенного металлического бряцания ключей на свежевымытом пороге появился Виктор. Замер бесформенным темным силуэтом на фоне освященной парадной, замерла и Вера, поставила в ноги ведро потемневшей после уборки воды. Их отделял пятиметровый коридор, но она тут же почувствовала его запах.
– Опять убираешься? – Виктор закрыл за собой дверь и включил свет в прихожей. Вместо темного силуэта нарисовалась засаленная стеганая куртка, в которой он обычно ездил за город к родителям, спутанная рыжая борода и объемный рюкзак, оттягивающий ему правую руку, – вот, мать с собой наложила – до поста не управимся.
Виктор поставил рюкзак на пол и по-стариковски кряхтя, стал медленно раздеваться. Вера давно заприметила за ним эту привычку, привычку подражать старости. Как ребенок взрослому для ощущения своей важности, так и он бессилию, стонам и кряхтению стариков – для ощущения непогрешимости. Эта привычка не оставляла его и во время редкого секса, после которого Вере всегда становилось невыносимо стыдно и грустно. Виктору тоже, и чтобы спрятать эти чувства, он притворялся стариком. Чтобы не показывать того, чего не мог, как молодой мужчина.
Облепленные липкой грязью резиновые сапоги он снял в последнюю очередь. До этого долго топтался на еще влажном полу, вешал куртку, аккуратно складывал на полке шарф, расправлял на крючке вязаную шапку. А потом, раскрыв в нарочито-громком зевании черный овал рта, окруженный курчавыми рыжими волосками, ушел в гостиную. Скрипнуло кресло.
Вера сливала в унитаз черную от загородной глинистой грязи воду, когда услышала, что муж ее зовет.
– Отец предложил показать тебя отцу Анатолию. У него дочь такая же была. Говорит, чуть ли не по стенам прыгала – так в ней бесы хороводили, – после упоминания бесов Виктор перекрестился и развел руками, глядя на жену, мол, вот так вот.
– А куда делась, раз «была», выздоровела?
– Померла. Не выдержали бесы внутри нее молитвы слушать, ошалели и ее сгубили, – Виктор перекрестился еще раз, откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза, – в воскресенье после службы поедем. Ты два денечка поговей, чистой надо быть.
– А если и меня сгубят? – Вера наблюдала как плавно поднимается и опускается белый живот мужа, как медленно расширяется его грудная клетка, отводя в стороны мягкие обвислые груди.
– На все воля Божья, – ответил он, не открывая глаз и продолжая дышать как спящий, окутанный безмятежностью человек, но тут же резко открыл глаза, – тебе же подарок от него!
Вера отступила с дороги раньше, чем муж приблизился к ней, и кажется оба остались рады, что не коснулись друг друга. Виктор присел возле рюкзака, зашуршал целлофановыми пакетами, бумагой, запахло копченым, жареным. Свет в прихожей включать не стал, гостинцы наружу не вытаскивал – вытащит, когда жены рядом не будет. Ей все равно говеть. Наконец, он нашел то, что искал и зашел в светлую гостиную с чем-то продолговатым, аккуратно замотанным в шуршащую пленку.
– Вот свечки, отцом Анатолием намоленные! Как на службу пойдешь, ставь их и проси здоровья для себя душевного.
Положив в руки жены небольшой сверток, Виктор, раздразненный запахами из других свертков и позабыв о своей кряхтящей старости, легко подхватил рюкзак и отправился на кухню, прикрыв за собой дверь.
***
Два следующих дня Вера вставала за несколько минут до будильника, завтракала пресной кашей на воде и уходила из дома к началу службы.
Перебегала дорогу, разрывая бесконечный с самого утра, сверкающий фарами, поток. Замирала в переулке, оглядывалась на шумную дорогу, всматривалась в пустынную тихую набережную впереди. Третий день подряд по утрам шел дождь, и прячась в него, незамеченная, она подбегала по жухлой траве к нужному участку. Гулко стучала сапожками по бетонной тропинке и оглядываясь в последний, самый важный раз, заходила в черный, дышащий сыростью, зев. Нащупывала замерзшей красной ладонью шершавую от ржавчины ручку-скобу и только плотно затворив тяжелую дверь, расслабленно выдыхала.
К темноте и холоду в доме Вера привыкла быстро. В первый из двух дней, которые муж дал ей на очищение, она сверила начало службы по часам и размотала сверток. Расправила на столе плотную, шуршащую пленку, разложила семь длинных чуть погнутых свечек. "Намоленных им самим!" вспомнила она слова Виктора и представила толстые ярко-красные губы отца Анатолия, шепчущие молитвы, от которых шалели бесы. Он был на их свадьбе, и кривил эти красные губы, откусывая, засоленные на водке огурцы. Вера поднесла одну свечку к носу, принюхалась и тут же отбросила – она смрадила, как и те огурцы.
Свечка чуть прокатилась по поверхности стола и замерла, потемневшая от налипшей пыли. Вера стряхнула с пленки остальные, погрела дыханием ладони и стала медленно перекатывать свечи в густом слое пыли. Когда все семь хорошенько почернили, она поднялась с места и достала с подвесной полки такой же черный граненый стакан, который заприметила еще в первый свой приход. Поставила шесть свечек букетом и, не торопясь, зажгла их от седьмой. В сырой холодный воздух ворвалась волна тепла, пламя каждой трещало, коптило и росло, соревнуясь с соседним. По стенам заплясали нервные тени. Вера закрыла глаза и начала молиться.
Не отвлекаясь на монотонный голос батюшки, не погружаясь в гвалт всеобщего ежедневного покаяния, она впервые услышала то, о чем молится. И поняла, кому.
Среди черных колыхающихся теней ходила еще одна. Белая. Она медленно плавала по стенам и подсматривала за Верой пустыми провалами глаз, за которыми сыпались трухой гнилые доски.
Во второй день, когда пришло время возвращаться домой, Вера сложила в чистый платочек все огарки, задвинула под стол табуретку, убрала на место стакан. Почему-то ей казалось, что она больше сюда не вернется – или дом за грядущее воскресенье снесут или ее сгубят. Долго стояла, глядя на тусклый свет, крадущийся через пыльные стекла. И вдруг вспомнила, как просыпалась в детстве, услышав, как мать встает на рассвете, и наблюдала за ней. За ее тихим, плывущим в сером утреннем воздухе, силуэтом. За маленьким ярким огоньком, в мгновение прогрызающим дыру в этом сером воздухе, дыру в неведанный мир, из которого за ней наблюдала лохматая оскаленная женщина, изображенная на маленькой позолоченной иконке. Пламя черной свечи трещало на самодельном алтаре и в комнате становилось уютно и весело. Вера смотрела, как молится мать, и прислушивалась к неспешному сладкому шепоту, который ей отвечал.
Этот же неспешный сладкий шепот велел ей сегодня не убирать со стола пленку и обязательно причаститься перед уходом.
Зачерпнув полную ладонь колючей, перемешанной с осыпавшейся штукатуркой пыли, Вера запрокинула голову и высыпала все в рот. Пару раз с усилием сглотнула и вышла из дома, оставив за собой темный узкий проем.
***
Воскресное утро обещало быть солнечным, чернота на востоке бледнела и постепенно наливалась холодным розовым светом. Виктор проснулся раньше, скрипнул кроватью, зевнул с голосом и, шмыгая растянутыми тапочками, вышел из комнаты. И снова заохал, и снова закряхтел сначала в ванной, потом на кухне. Сквозь приоткрытую дверь до Веры долетел аромат поджареного хлеба и чего-то копченого и, впервые за два последних дня она поняла, как сильно голодна. Чтобы не расстраиваться, заглядывая на кухню, где об тарелку лязгала вилка, а через рыжую бороду всасывался с громким хлюпаньем сладкий чай, она сразу проскочила в ванну.
Вера сплевывала пасту, когда почувствовала, что ее вот-вот стошнит. Прокашлялась, повиснув над раковиной, на спине под плотной тканью ночнушки выступил холодный липкий пот, неприятно похолодало у висков. Через пару секунд все прошло. Когда она вышла из ванной, Виктор уже ходил по дому в расстегнутой белой рубашке и, увидев жену, нетерпеливо замахал рукой, вокруг которой застегивал манжет.
– Собирайся скорее. Тебе еще завтрак готовить – сегодня день большой, после службы родители нас сразу к отцу Анатолию повезут.
– Я не буду завтракать, тошнит меня, – ответила Вера, еле ворочая языком.
Виктор тут же изменился в лице, сдвинул бесцветные брови к переносице:
– Пока бесов из тебя не выгонят, о детях даже думать не смей. Всех перепортишь.
Вера вяло кивнула. Она была уверена – дело не в том, о чем подумал муж. И в то же время ее ужаснуло "не смей": ведь как-то она должна будет решить это "не смей", если оно действительно случится.
Они вышли из дома за двадцать минут до начала службы. Больше всего Вера боялась, что Виктор решит пойти по набережной, но он и не думал петлять, удлиняя дорогу. Шли мимо серых монолитов многоэтажек, вдоль спокойной в воскресный день трассы. Вера, идущая позади, пару раз обернулась, когда они проходили мимо переулка. Мельком увидела высокую, кое-где дырявую крышу. Она первый раз видела этот дом при свете разгорающегося солнца.
Воскресная служба, как и всегда, была многолюдной. В воздухе, тяжелом от скопления тепло одетых, преющих тел, коптили свечи, пахло чесноком. Вера повертелась по сторонам, стараясь не привлекать внимание мужа, и с правой стороны от себя заметила маленькую сухонькую бабульку. Та слегка приоткрывала беззубый рот и еле слышно рыгала, затем утирала влажные губы кончиком платка и поспешно крестилась.
Вера отвернулась и чуть отступила от нее, уставилась на спины, обтянутые серыми пуховиками, на сморщенные на затылках темные платки, которые морщились еще сильнее, когда молящиеся подносили руку ко лбу, и зачем-то слегка запрокидывали головы.
"Да как же вам не душно в них", подумала она и раздраженно потянула за конец своего платка.
– Ты что делаешь?! – зашипел Виктор, когда ее вялая рука упала вдоль тела и из пальцев на затоптанный пол выскользнул платок.
Муж неловко подтолкнул ее в сторону платка, продолжая креститься, и в тот момент, когда все склонились под "Господи, помилуй", в глазах у Веры потемнело. Все что она видела вокруг себя – темные спины, ошалелые глаза бабки, яркие пятна горящих свечей – смешалось в одно рябящее пятно. Снова поднялась тошнота. Вера прикрыла рот рукой, но тут же согнулась от спазма, и черная жижа вылилась на пол, растеклась длиннопалым пауком. Внутри стало легко и приятно, будто она только этого и ждала, будто всю жизнь вынашивала в себе это тошноту, копила черную горькую муть. Вокруг заохали, кто-то вскрикнул, затих монотонный, искаженный эхом голос попа.
Не соображая, находясь в своем сладком дурмане, Вера потянулась, схватила мужа за рукав, чтобы держась за него, приподняться, но Виктор резко отдернул руку и оттолкнул её. Люди расступились, а шепот, наоборот, сдавил вокруг плотное кольцо.
Не удержавшись на ногах, Вера упала на бок, вляпалась рукой в теплую, почти горячую жижу и после того, как коснулась ее, легко вскочила на ноги – тело пружинило от энергии и непривычной, чуть ли не звериной силы. Она оскалилась, осматривая окружавшую ее толпу людей. Зеваки, каждый из которых тут же позабыл, о чем и кому молился. Где-то в этой толпе загорелась вспышка камеры. Вера обернулась на мужа, он был бледен, и положив руку под сердце, часто дышал. Она с силой топнула ногой в его сторону и зашипела – Виктор вжал голову в плечи и зажмурился. Вера расхохоталась. Эхо многократно усилило голос, вознесло под самый купол, заглушило шепот и еще звенело после того, как она выбежала из храма.
Она бежала по набережной, черные кудрявые волосы трепал ветер. Небо снова заволокло, и его серое тяжелое брюхо почти опускалось в серую беспокойную воду.
Впереди уже показалась высокая дырявая крыша, когда Вера обернулась и увидела, что муж бежит за ней. На удивление быстро, отбросив свой старческий спектакль, и желая лишь одного, поймать Веру, и притащить туда, где бесы внутри нее не выдержат слушать молитвы. Где она, наконец, отмучается. А самое главное, отмучаются все ее благородные спасители и выпьют за помин ее души, и закусят кислыми огурцами.
Вера прибавила скорость. Полы расстегнутого пальто развивались как большие черные крылья, от холодного воздуха горело горло, но телу было тепло, будто она бежала сквозь летний, ласкающий мягким солнцем вечер.
– Стой, сука! – послышалось за спиной и на какое-то мгновение совсем рядом отчетливо заклокотало тяжелое дыхание. Не сбавляя хода, Вера сбросила пальто, и Виктор, чертыхаясь, споткнулся об него.
– Не упоминай, имя господа всуе! – крикнула Вера и снова расхохоталась. Она уже видела дом перед собой, казалось, что он тоже несется ей навстречу.
Она проскочила в узкий проем и остановилась, врезавшись в стол. Скользнула взглядом по расстеленной пленке, и в этот момент распахнутая дверь стукнулась о стену и на пороге появился Виктор.
Его лицо, его круглая голова с ранней залысиной горели от прилившей крови и блестели от пота. Он тяжело и шумно дышал, расставив руки в стороны, он заграждал ей выход, ловил, как сбежавшую скотину.
– Не смей здесь дышать! – завизжала Вера. От мысли, что в чистый (священный!) воздух этого дома проникает ненавистный смрад, хотелось рыдать. Она бросилась к противоположной стене, схватила пленку и с силой толкнула стол.
Виктор что-то прорычал, отбросил стол и двинулся ей навстречу. Не глядя, Вера сгребла пыль с подоконника и бросила в лицо мужу. Он закашлялся, чихнул, почернел от налипшей на потное лицо пыли. И пока тер глаза, Вера бросилась на него кошкой, сбила с ног и уселась на грудь. Накрыла черно-красное лицо с зажмуренными глазами пленкой. Виктор схватил ее за плечи, пытаясь сбросить, но руки Веры вдруг отяжелели, будто кто-то крепко держал ее кулаки, прижатыми к полу. Она делала все, чтобы смрад не просочился. Черный провал рта в окружении рыжих курчавых волосков, становился все шире и бледнел под запотевшей пленкой.
– Не смей здесь дышать! – повторила она, сдавив сильнее, когда грудь мужа под ней заходила ходуном. Ей казалось, что она скачет на диком быке. Хотелось смеяться, но боялась, что в этот момент ослабит хватку.
Когда Виктор затих, обмяк на полу, белая тень на стене поднялась с колен, тряхнула всклокоченными волосами и запрокинув голову, затряслась в беззвучном хохоте. Рассмеялась и Вера.
Для обложки использована художественная работа автора.
Primary menu
2023 - Библиотека "КЛиб" - тут можно читать книги онлайн а также скачать их бесплатно и без регистрации
Последние комментарии
1 минута 18 секунд назад
6 минут 2 секунд назад
17 минут 25 секунд назад
30 минут 31 секунд назад
57 минут 34 секунд назад
1 час 3 минут назад