Там избы ждут на курьих ножках [Анастасия Вихарева] (fb2) читать онлайн

Глава 1. Предыстория. Перевернутая философия

Верить, не значит знать.

К знанию приходят в сомнениях.

Если есть сомнения – значит, Бог с тобой…

В некотором царстве, в некотором государстве, жила-была Идеальная Женщина…

Впрочем, судить об этом можно было только по голосу. И вещал он по тайному радио, передавая послания и наставления не в ухо, а в глаз и в бровь, в самое нутро подданных, как Бдительная Совесть, радеющая о всеобщем благе, как Страх Божий на страже государственной законности, как Вечный Зов в светлое будущее.

«Какое, какое радио?!» – усмехнетесь вы.

А такое, волшебное!

Есть волны, которые летят, наполняя эфир, пока с приемником не встретились. И слышит их человек ушами. А для некоторых человек сам как приемник, ушами не слышит, но обращаются они к человеку из среды его самого, тайно, шестым чувством, вселяя уверенность и готовое мнение на все случаи жизни, даже если человек никогда об этом не слышал и знать не знал за пару минут до этого. Слышать не слышал, а знает, видеть не видел, а представляет, щупать не щупал, и ощущение, что вот только что в руках подержал. А уж если волна похвалила – крылья за спиной вырастают, силушка прибавилась – и море такой силушке по колено, успокоила – и даже смерть не страшна. Или: посовестила, поругала, поставила на место – и придавил человека камень. А еще наставляет: перед кем голову склонить, перед кем на колени упасть, а кому лучше сразу отворот-поворот дать, послать, куда Макар телят не гонял, чтобы беды не случилось.

И ни одна такая радиопередача без голоса Идеальной Радиоведущей не обходилась. Вселяла она в души подданных надежды и чаяния, а другие голоса проникновенно вторили, нахваливая Прелесть, Святость и Праведность Идеальной Женщины. И помнил человек только то, что есть такие Благодетели, с которым даже самая хреновая жизнь – медовый пряник.

В общем, Наставница, Утешительница, Мерило сердечных помыслов…

Лица Идеальной Женщины, скрытого туманной далью, в той части государства, где жила героиня повествования, никто из местных не видел, а спросить, святую правду вещают или пиарят Государыню, было не у кого. Нечасто заезживали в такую даль столичные гости, могущие похвастать знакомством со столь Совершенной Особой, но даже тут, на другом конце государства, никто в истине радиоволн не сомневался, потому как все говорило в пользу ее существования. Образ жизни Святая Женщина вела активный, умудрялась отвечать вопрошающим на все их мысленные вопросы еще до того, как прозвучал сам вопрос. И никто не решался оспорить радиоистину, ибо: только еретик подвержен сомнениям, когда все говорят «белое», а он, бац, и зрит «черное», (да еще вслух!), и мнится ему, что общество состоит из дураков, ковыряющих сопли в носу.

«Только я один умный» – это неуважение к обществу, звездная болезнь.

Какой же умный, если думаешь, что Благодетели перед тобой начнут держать ответ, да еще на провокационные и неудобные вопросы?

Спустись с небес!

Мудрость Интернационального Спасителя гласит: «Общество разве враг себе? Оторви правую руку, выколи правый глаз, если члены твои отрывают тебя от общества, а если не против общества, общество от греха очистит. А что такое общество? Истинно, Благодетель – голова его. А коли голову похулил, остальное разве осталось незапятнанным?»

Вот и выходит – сам дурак!

Еретик – клеймо на всю жизнь, а крамола – вещь заразная. Вечно они совали свои любопытные носы, куда их не просят, подрывая веру в бога, царя и отечество. И некоторые еретики так доставали народ, что Благодетелям приходилось изолировать еретиков от общества, чтобы не смущали шепелявыми ртами неискушенные умы, вещая о какой-то своей, непатриотичной и вредной для государства истине, порочащей честь и достоинство Благодетелей, на которых прочно стояло государство.

Наверное, на принудительное лечение…

Но чаще еретики тихо самоустранялись, признаваясь в посмертных записках, написанных кровью и корявым почерком: «Меня замучила Совесть!». И посмертная их изобретательность не поддавалась никакому объяснению, поражая глубиной нанесенного себе вреда. Бились головой о стены, ломали себе ребра, травились ядом, даже умудрялись удавиться со связанными руками, а бывали случаи, когда глотали радиоактивные металлы, чтобы не рвать волосы от раскаяния руками.

Добровольцев, желающих отправиться на принудительное лечение, было немного, и смеялся народ, когда очередной еретик приставал к нему с уговорами взглянуть на правду.

На какую правду?

Где она – правда?

Да разве ж есть, если у каждого своя?

А еще была Идеальная Женщина Матушкой всего царства-государства. Имя у нее такое было – Величество. По батюшке с матушкой, наверное, как-то по-другому звали, но радио об этом ни разу не обмолвилось. Зато с таким именем – все знали! – есть у них Царица!

А при ней, естественно, имелся Идеальный Мужчина – Царь-батюшка.

О Его Величестве знали все больше по директивам и указам, по радиопредвестию, которое вдруг становились бытием.

Ох и трудно было за Величествами угнаться! Фантазия у них казалась неистощимою, а головой Его Величества Ее Величество крутила так неожиданно и непредсказуемо, что в государстве невольно забывали, в какую сторону только что смотрели. То производительность повышали, чтобы голый народ знал, есть в государстве производство, то на нищих молились, усмотрев в сём способ удержать государственную валюту от обесценивания, потому как, чем меньше у народа денег, тем копейка для него дороже, то налоги новые вводили – на грибы, на хворост, на петрушку и сортиры, на ямы на дорогах. Главное, что ни день, то новая директива из Центра.

Но и то спокойнее, вроде как при Родителе народ, который о народе печется.

Если не он, то кто?

А еще имела Ее Величество власть прощать грехи, а некоторые так объяснить, что как бы уже не грех, а достоинство. Например, завел гарем, оголился принародно, ориентацию сменил – по понятиям вроде как «безнравственный кобель» или «падшая женщина», а по Ее Величеству и не падшая, и не кобель, а «звезда шоу-бизнеса» или «золотой генофонд». Или захотелось чужое взять – вор, а при Ее Величестве и можно, и нужно. Кто тебя будет слушать, если жить не научился? Вот выйдешь в олигархи, и тобой хвастать начнут, как достоянием нации. И любой, обласканный Идеальной Женщиной, каким-то волшебным образом обзаводился нефтяными вышками, приисками, замками за границей. Даже любовь к ней возвышала человека, когда сознание, охваченное пламенем служения, отрывалось от грешной земли и устремлялось в сферы, не имевшие ничего общего с бытием, ведь еще с древних времен известно, что вера, особенно вера в явленное величие одухотворенной личности, творит чудеса – и не узнать человека, не подойти ни слева, ни справа, судит всякую тварь, как помазанник Помазанницы Интернационального Помазанника, раздает советы, как правильно любить Благодетельницу всего сущего, и на какие муки себя еще обречь, чтобы жизнь стала медовым пряником.

В общем, жила-была Благодетельница где-то там, являя пример совершенства и мудрости, и каждый мечтал пристроиться поблизости: в тепле, в сытости, безопасно. Письма писали, мечтали попасть на передачу, чтобы воодушевлять народ примером своей беззаветной любви и преданности, в надежде быть замеченным и услышанным, чтобы все двери открывались. Сегодня ты мусор собираешь, а завтра в кожаном кресле с золотыми подлокотниками, за столом из красного дерева заправляешь делами государственной важности. И правила она в царстве-государстве, с реками молочными, с озерами сметанными, с берегами кисельными. Под ногами камни скрипели самоцветные, печки пироги пекли, и цвело и перло из земли так, что воткни сухую ветку, на ней тут же листья распускаются. Небо над головой – синее-пресинее, горы – высокие-превысокие, долы широкие, леса дремучие, и такой простор, что, если государство с одного конца мерить, другой был где-то там, где тридесятое государство начинается.

Да, государство было таким… Богатым.

Но голос Благодетельницы вещал, что все как раз наоборот: реки смородиновые костями усыпаны, и не печки то, а драконы, которые палят землю вместе с жителями, кругом вампиры и оборотни, да нежить всякая, и нет в царстве-государстве Света белого, а только Тьма, с которой она одна только могла бы управиться…

И как только скажет – враз прозреет человек. Глядь, а там кость из земли торчит, тут пепел и птицы с неба сыплются, рыбы в пруду кверху брюхом плавают, бузина и дурман пошли в рост человеческий, погосты, как мегаполисы. Уж и бойня идет за аршин землицы, будто она в государстве закончилась.

И верили ей, внимали, печки уничтожали, реки химикалиями травили, зверей изводили, лес рубили, чтобы не осталось места для нечисти. Надеялись, если отнестись с пониманием, что любая перестройка требует кардинальных перестроений, связанных с трудными периодами в жизни простых людей, непременно Тьма Светом обернется, затягивали пояса потуже, и каждый сосед говорил соседу:

– Где мы, а где она, Благодетельница наша?! Когда еще до нас докатится перестроенный мир?!

А уж когда совсем невмоготу становились, всем честным народом, с вилами и крысиным ядом наперевес, шли на войну против дворняги, откормившей себя на хлебосольной помойке, чтобы знали Их Величества, что народ альтернативу Их Величествам не приемлет и готов запинать любую тварь, которая зубы выставляет…

Но…

Ничего не происходило, а только хуже становилось. Про справедливость в государстве только обиженные еще поминали, а те, кто умнее был, мышцы накачивали да вставляли зубы покрепче. Выживали, кто как умел: кто-то хорошо, кто-то не очень, а у некоторых совсем не получалось, и помочь бедолагам никто не брался. А зачем? В человеке твердость должна быть. Помоги ему, а он через неделю опять прибежит, а кто потом самому поможет? И не беспокоил народ лишний раз государство, сами промеж себя разбирались. Все равно останется прав тот, у кого кулаки крепче и кошелек толще.

Были, правда, и те, кому все же повезло к государственной кормушке пристроиться, но в социалистический рай, где каждому по потребности, не всех пускали, а если попал, не всем давали, а предатель, который бы выложил в Интернет критерии тайного отбора и указал проторенный путь, так и не сыскался.

Обидно!

И так перестройка затянулась, что нашелся смельчак, который решил проверить: а есть ли голова у Радиоведущей, или и там обман, и думают ли в той стороне, откуда вещала Идеальная Женщина, как в той, в которой жил сей герой…

Вернее, героиня.

В каждой директиве чудилось Маньке: «затяните пояса потуже!»

А куда туже? Вся страна в долгу у Благодетелей. Хоть бы раз народу сказали: «прощаем долги ваши, как вы наши, а пояса затянем у кредитора, а как спасемся, уж как-нибудь спасем Спасителя нашего!» Но нет, свои пояса Благодетели и не думали затягивать. То на весь мир свадьбу закатят, на которую пять тысяч пенсионеров могли бы год безбедно жить, то дворцы и яхты отстроят, поднимая ВВП других государств на такой уровень, который своим не снился, то долги простят чужой стране по непонятной щедрости.

Посчитала она, и получилось: у государей и там огрех, и тут, и вроде ума много не надо. Если сотни километров дорог строишь по лесам и полям, неужто еще три по деревне государственную казну разорят?

И не могла понять, почему в ответ люди только смеются.

А что непонятного? Ведь тут, посреди домов, для ВСЕХ людей, а там, по лесам и полям – для БОЛЬШИХ Людей! И кто после этого стал бы считать ее умной?!

По-человечески, Манька понимала Ее Величество. Государством тоже кому-то надо управлять. Столько народу, и всем внять нужно, а мнение у всех разное, и, если кто-то думает «казнить, нельзя помиловать», ему тут же тыкать начнут, что запятую не туда поставил.

Ей, например, казалось, что дорогу лучше сначала в деревне проложить, чтобы люди по ней ходили, но кто-то ведь и так думает: «Вот настроим дороги по полям и лесам, и будут БОЛЬШИЕ люди строить дачи в экологически чистых районах, и если повезет, свой Благодетель появится…»

И тоже были правы.

По улице, на которой она жила, трактор боялся ездить, а через две, где стоял дом кузнеца господина Упыреева, имевшего входы и выходы на БОЛЬШИХ людей, улицу сразу объявили Центральной, дорогу выложили гранитными плитами, и во всю дорогу крупными буквами красовалась надпись: «Низкий поклон вам, дорогой вы Наш Господи… Упыреев!»

Так получилось, что на букву «н» не хватило камня. А, может, денег на камень. Когда посчитали, дорогу-то, оказалось, строили из чистого золота.

И все бы Манька стерпела, НО…

Невзлюбила ее Благодетельница, да так, что хоть в петлю лезь. Только где какой ропот, мол, опять не дождались, как Ее Величество всю ответственность на нее перекладывает. Непонятно как, как-то тайно, но всем доступно.

Каждому в уме покажет на кузнеца господина Упыреева:

– Вот человек: и дом – полная чаша, и дорога у него скатертью, и дети по заграницам – не ропщет, а имеет! – а после обязательно приплетет Маньку, ткнув в нее пальцем: – А если вы по этой себя меряете, вот вам и объяснение! – и строго так вопрошает: – Доколе будем терпеть?

И смотрят на нее, как на общенациональную бедственность – алчная, завидущая, загребущая. И отвечают, когда зарплату Христа ради вымаливает:

– Эка ты хватила, так ежели всем платить, по миру пойдешь! У нас жизнь тоже не сахар, то конкуренты, то кредиты, то налоги, а такие, как ты, так и норовят на шею сесть, – и уже ее совестят: – В стране кризис. Мы ли виноваты, что у тебя покупательский спрос упал? Что ж ты так, Маня? Да и зачем она тебе, копеечка? Ведь у тебя и хозяйства-то нет. А если ты нашу считать собралась, так это самая зависть и есть!

И уходила Манька домой, не солоно хлебавши.

Замуж было собралась, а не берут. Женихам такую невесту подавай, чтобы приданное под стать заморским царевнам, коса пшеничная ниже пояса, ноги длиннее верхней части туловища. А как, если телом уродилась как все, а приданное круглой сироте никто не собирал и само оно не копилось? И вроде рядом не красавицы писанные, не владычицы морские, а деток мал мала меньше, мужик молоточком тюк-тюк-тюк, корова во дворе мычит.

Огород вспашут – иная дорога мягче покажется, крышу перекроют – первым ураганом снесет, дрова напилят – поленья в печь не лезут.

Будто специально добро изводят, просто напасть какая-то…

Закроется она в избе, сядет на лавку и задумается: почему же людям горе ее в радость, а радость в горе? Ведь работает без устали, мозоли, как бородавки, а живет перекати-полем.

Что бы ни планировала, Государственная Жена обязательно угрозу себе углядит. И закрутится, и завертится государственная махина, сминая мечту ее в прах.

Например, решила железного коня купить, чуть-чуть остается, одна зарплата до мечты, а тут Указ: «госпошлину поднять в пять раз!», ибо: «нужно поддержать отечественного производителя!» Манька о заграничном и не мечтала, да только и свои, отечественные, в пять раз цену ломят.

Вздохнет она тяжело, посидит и надумает: построю-ка дом, продам, и еще один построю, для себя уже, земля в цене, дома в цене, ни за что не прогадаю. И начинает строить. Не дом, а дворец, люди на него заглядываются. Но словно бес в производителя строительных материалов вселяется, в пять раз цену поднимает, кирпич стоит, как буханка хлеба, будто глину для него не из земли берут, а со дна моря-океана, в самом глубоком месте.

Снова посидит, посчитает: ну, раз цены растут, подзанять, так и окупится. И достраивает, продать остается – но тут вдруг берет государство растущие цены в свои руки и объявляет: «Не дадим народ обманывать, которому где-то надо жить!» – и падают цены…

Странно, да? Не на кирпич, а на дом, как будто она его из глины с огорода строила, а не из кирпича, который со дна моря-океана…

А за государством грянули кредиторы.

И вернулась Манька в вросший в землю по окна домишко, подсчитывая убытки. Все-то у нее через пень-колоду. Насадила бы картошки, и было бы зимой не голодно, а теперь что? Пять лет на Благодетеля работать.

А мечта была так близко – руку только протяни.

И ладно бы она одна, бывало, хуже жили. Один тело покупает, чтобы к себе пришить, другой по частям себя продает, кто-то людей в живом весе на мясо сдает, кто-то мать с дитями на улицу выставляет, а то стариков живьем сожгут. И пить-то зеленую начинали, и семьи разваливались, и уголовниками становились, и дома подъедали термиты земноморские.

В обычное время такие насекомые в стране не водились, тепла им не хватало, специально прилетали из-за моря-океана, чтобы наказать недостойного…

И, вместо того, чтобы прозреть, люди осознавали: какой могущественный стоит над ними Человечище!

Одна она с годами не умнела.

То ли глаза у нее были задом наперед, то ли то место, в котором она жила, было проклятым, не получалось у нее славить Благодетелей, от которых добра ни себе, ни людям не видела, и когда шикали на нее, в очередной раз убеждалась, что народу даже нравится, когда из него веревки вьют и этими веревками душат.

Кризисы, деноминации, девальвации, инфляции портили Благодетелей. Они вдруг самым непредсказуемым образом понимали, что из всего этого можно извлечь огромную прибыль, если с Маньками не считаться, нужно лишь деньги в валюте той страны держать, у которой этих четырех слов нет. В государстве даже статья такая была – на инфляцию: ровно столько, сколько Маньки могли накопить или отложить на черный день. А если инфляции не случилась, то у государства как бы разорение, и оно тут же объявляло повышение акцизов, таможенных пошлин, повышало стоимость энергоресурсов, печатало денежную массу, чтобы самые богатые Благодетели, которым деньги выдавались, скупали у народа имущество. И успокаивалось, когда Маньки снова сидели в сараюшках и думали, как с голоду не помереть.

Так и повелось в государстве: как в казне кризис, казна за Благодетелей, Благодетели за Маньку. Тянут-потянут – и вытянули государство. А ей тянуть было не у кого – низшее звено в пищевой цепи финансовых структур.

И вдвое горше Маньке становилось: ну разве ж она не народ?!

Необъяснимое явление Радиоведущей являло собой неоспоримое чудо. Люди боготворили Царствующую Особу, делая вывод, что раз все про всех знает, значит, глазами зрит и в нужды каждого в отдельности вникает. И спроваживали Маньку наставлениями Идеальной Женщины, как самую что ни наесть искательницу чужого добра, мужей и знамение бедности. Те, кто по неопытности и недомыслию в чем-то помогали, после, когда гонения начинались, обижались. А ведь она даже просила поплевать на нее, чтобы угодить Идеальной Женщине, подставляя то один глаз, то другой. И все-то Благодетельница о ней знает, и только послабление выйдет, как Радиоведущая тут как тут, настраивает человека: «Девка совсем от рук отбилась, того и гляди, козни начнет строить! – и стращает: – Спохватитесь, да поздно будет, потому как честному люду везде оскомина от Манькиной прибыльной жизни!»

И ладно бы смотрели на Царственную Жену глазами, а то вроде как безымянная она.

Как-то тайно…

Вроде нет ее, а тут она, как Дух Святый – с каждым в уме его. И ведь сутками Радиоведущая не молчит, таких работящих еще поискать! У нее так не получалось, иногда она спала крепким богатырским сном.

То ли к счастью, то ли к несчастью, Манька была одна из тех немногих, кто радио слышал, как звон в ухе, да только ей от этого одна беда, впору ворам и убийцам завидовать. У тех и трехразовое питание, и крыша над головой, а если много украл – почет и уважение. Самым успешным казнокрадам даже медали давали, закрепляя славу народного героя.

Но кое-чему все же научилась за свою недолгую трудную жизнь: говорила Идеальная Женщина о себе с неопределенной грустью, не уставая напоминать, как тяжела работа на благо государства. И жалели ее, сочувствовали, каждый мечтал внести вклад на отдых Великому Человеку, чтобы не изнемог, думая о народе, и думал бы, что народ о нем тоже думает, а после отдыха придумал наконец, как сделать так, чтобы всем жилось хорошо.

Подметив такую особенность, Манька тоже перестала раздражать Благодетелей своей прытью. Ей, конечно, никто облегчение дать не мечтал, не заикались даже, но стало у нее появляться свободное время…

А свободное время, как известно, до добра не доводит…

Как-то незаметно отвлеченные мысли стали вплетаться в конкретные и становиться очевидными и предметными. Например, как главное лицо государства посчитало ее врагом, накладывая крест во все места. Она бы и знать не знала о существовании Радиоведущей, не напоминай та о ней каждодневно, точно соперницу в ней видела – другого объяснения Манька просто не находила. И чем дольше об этом думала, тем крепче становилась уверенность: говорит Благодетельница о какой-то другой Маньке, а имя одинаковое, и вот все Маньки на одно лицо.

И закралась в ее сердце крамольная мысль: а что, если найти ту самую Радиоведущую и объяснить, что не след всех Манек дегтем мазать? Делов то, думала она, указать точный адрес и дать не размытое, а конкретное описание. Если бы Справедливая Женщина знала ее, разве ж стала бы чернить? И представляла, как тепло, по-подружески, расскажет о своем житье-бытье, поведает, как трудно говорить с людьми, когда кто-то жужжит у них в уме, а когда разберет Замечательная Женщина ее дело, непременно научит быть правильной. Скажет ей Благодетельница: «Вижу, Маня, добрая ты и скромная. Мучила я тебя напрасно, а ты не хаяла, пришла и доказала, что я не права. Все, бывает, ошибаются, но не каждый готов понять и простить. Знать, любишь меня, и не еретик – и я тебя полюбила!» – и обнимет, и покормит с дороги, и расспросит, как оно на другом краю государства. И, может, надеялась Манька, покажет она Благодетельнице, как надо управлять государством, чтобы простой человек мог любить ее той самой беззаветной любовью, о которой так радела Идеальная Женщина.

Надежда ее крепла день ото дня…

Бывало такое, редко, правда, что поначалу не понравилась она человеку, а поговорят, и поняли друг друга. Только, зябко поеживаясь, скажет, что, мол, Манька, ты по началу страшная показалась, будто вампир из тебя глядит, а вот не злая, и не дура. Но опять же примечала, если человек мнение не изменил, дела у него обязательно разладятся. Радиоведущая изгаживала сочувствующих по всем правилам тайного и явного искусства, то через подсознание, то прибегая к помощи разных посыльных. И начинали человека сторониться, отказывая там и тут, осуждали за порочащие связи, просили одуматься. И получалось: опять права была Благодетельница, когда предупреждала не потакать недругам – но ведь и это от нее самой шло!

Как ни крути, а получалось: надо идти, а иначе ложись в гроб и помирай!

Глава 2. Железная дорога

Сказано – сделано, засобиралась Манька в дальний путь.

И как только решилась, ее тут же обозвали Манькой-дурой. Но она не расстроилась. Не каждому дано понять ее затею, особенно, если человек не особо вникал, правду ли радио говорит.

А вот пускай потом скажут, когда Ее Величество во всеуслышание признает, что неправа была, очистив ее доброе имя. Вот уж удивятся!

Поход предстоял непростой. Не слыхала она, чтобы человеку удалось повидать первое государственное лицо и обратно живым вернуться, если его во дворец лично не пригласили. Запросто могла она добраться до дворца – до стены, которой дворец был обнесен, но за проникновение на заповедную территорию могли объявить бунтарем и посадить на кол, или драконы, охраняющие царственных особ, оставят горстку пепла от нарушителя государственного покоя. Мимо них, говорили, и мышь не проскакивала.

Нет, не для того она собиралась к Совершенной Женщине, чтобы обречь себя на другую беду.

И куда?

Где живут Их Величества, никто толком сказать не смог. Все говорили: «Там!» – и неопределенно тыкали рукой, каждый раз в разные стороны. На карте столица была, на другом краю государства, но сами столичные признавались, что ни разу Царя и Царицу не видели. Разве что драконы в небе иногда пролетали, выявляя вражеские лица и быстро с ними расправляясь. Но они и над ее деревней летали, да так высоко, что не разглядеть.

Никто бы про драконов и не узнал, но подметили: вдруг одновременно на всех нападает дрема, а когда приходят в себя, шапки на земле валяются, а лица и колени в грязи, будто лбом о землю бились. И не догадались бы, что за напасть такая, если бы однажды на дом зажиточного деревенского кузнеца господина Упыреева, по прозвищу дядька Упырь, не свалилась с неба куча дерьма…

Манька в это время рядом стояла. Хотелось посмотреть, как кузнец устроился в том самом доме, который она построила. По бросовой цене дядька Упырь выкупил его у кредиторов. Ей как раз хватило закрыть половину долга. А огород у кузнеца ухоженный, кочан к кочану, морковка к морковке, крыжовник в рядочек. И не кстати вспомнила, что земля у нее совсем не родит. Подумала еще: «Это ж, сколько навоза надо, чтобы так землю обиходить – наверное, целое состояния в землю зарыл!» И порадовалась, что дом достался хорошему хозяину.

«Не буду обижаться, – решила она. – Сама себя по ветру пустила. Строить надо было без кредитов и не такие хоромы, а еще одну сараюшку, но покрепче».

А тут раз, и дерьмо с неба…

Неожиданно поднявшийся ветер принес его и накрыл дом кузнеца сверху донизу, проломив крышу и второй этаж. Много было у драконов дерьма: дом в нем утонул, будто в озере – навоз три года вывозили всем миром!

Не сказать, что было неприятно. Проводя очистительные работы, столичные ассенизаторы продавали навоз недорого, и ей досталось. Жаль, что навоз у драконов оказался неплодоносный: то кость человеческая из него вылезет, то кислота все разъест, то глина в гальку скатается и никакой лопатой ее не проткнешь.

Кузнецу повезло больше, он в навозе злато-серебро и самоцветные камни собрал корзинами, будто картошку выкапывал по осени.

Но как господин Упыреев крыл матом Горынычей!!!

Послушать его прибежала вся деревня. А деревня была не маленькая, только бедная – из Благодетелей один господин Упыреев, который, очевидно, прочитал имя Бога задом наперед: за что бы ни взялся, все обращалось в золотую жилу, все шло на пользу, даже тот же драконий навоз.

Первым делом Манька попыталась записаться на аудиенцию к Благодетельнице.

Не получилось.

Очередь к Благодетелям расписали по минутам на сто двадцать лет вперед. И опять же, не было случая, чтобы кто-то дожил до обозначенного часа. С ней даже разговаривать не стали: прыгать через голову в государстве запрещалось, и ее отсылали то к одному благодетелю, то к другому.

Второй план – примкнуть к оппозиционерам – тоже провалился. В государстве их было много, но они открестились от нее, как от чумы. Оппозиционировать в государстве разрешали только тем, кто из государевой казны получал зарплату. И когда понимали, что лезет к ним конкурент, изводили не хуже Благодетельницы.

Потом она пробовала письмо написать, но письмо походило-походило по адресам и вернулось с припиской: «По такому адресу указанное лицо не проживает, а если вы еще станете жаловаться, мы Благодетелям пожалуемся, на которых вы пожаловались!»

И кузнец господин Упыреев с жалобой на кузнеца господина Упыреева, сунув ей под нос внушительных размеров кулак, разобрал ее жалобу так:

– Ох, Маня, страшен я в гневе! Когда придут к тебе большие люди, не удивлюсь…

Где-то краем сознания Манька понимала, что все может выйти не по ее разумению, но она не делила с Идеальной Женщиной ничего из того, что имела, и ничего не желала, что было у Благодетельницы. На огромных просторах государства ее огород занимал всего десять соток – точка не получится, если даже через лупу на карту смотреть. А раз делить нечего, то и причины для вражды не было. Единственная проблема, которая ей виделась в ее затее, как встретиться с Ее Величеством.

И вдруг она вспомнила, что однажды где-то слышала… а, может, читала… или приснилось ей… или говорил кто… будто бы если пройти государство вдоль и поперек ради нужного человека, износив железные обутки, стерев железный посох, изглодав железный каравай (в общем, сколько в доме железа найдется), то нужный человек отказаться от встречи не имел права.

По закону свыше.

Манька верила и не верила. Было в этом что-то непонятное и тайное. Никто таким способом людей не доставал и древнее сведений не сыщешь, но и опровергнуть предание никто не взялся. Откуда она это взяла, она вспомнить не смогла, но сердце свято верило, что если человек ради встречи столько претерпит, кто устоит?

Этот способ оказался для нее единственным доступным, и почему бы его не испытать?

Железа в доме набралось много, на каравай, обутки и посох должно было хватить: все гвозди из стен повыдирала, все ржавые ведра и миски собрала, даже чугунки и сковородки, чтобы по-честному (а вдруг проверят?!), и, к ее огромному удивлению, сам кузнец господин Упыреев похвалил ее за сметливость, и даже пообещал помочь.

И выложила она перед ним свои скудные сбережения, скопленные на ремонт избушки.

И удивилась еще больше, когда кузнец внезапно вернул часть денег, чтобы не передумала она на счет своего дела необычайной важности. Она даже усовестилась: неловко ей стало, что она, как те хозяева, которые расплачивались с нею наполовину, но, понимая, что в дороге деньги понадобятся, взяла их обратно, поклявшись щедро расплатиться с кузнецом, когда добьется своей цели.

Дядька Упырь расплавил принесенное железо, опорочив его нехорошим словом, поманил к себе пальцем.

– Мало железа! Тц, тц, тц… – недовольно и с сожалением прищелкнул языком и покачал головой, заглянув в чан. – И разве ж это железо? Железо железным должно быть.

– Так у меня больше нет, – замялась Манька виновато.

– Плохо, – кузнец осмотрел ее придирчиво, сверкнув глазом из-под нахмуренных бровей. – Это железо, Маня, ты не дай Бог, сносишь, а до места не доберешься… Есть у меня приготовленное для тебя на такой случай, – расщедрился он.

И в раз обложился железными кирпичами…

Махнет в воздухе рукой, а в руке железный кирпич, снова махнет, еще кирпич.

Манька уставилась на Упыреева во все глаза, гадая, с человеком ли она разговаривает? Виданное ли это дело, чтобы железо по воздуху летало?! И как после этого кузнецу Упырееву богатым не быть, если добро к нему само плывет?!

И что это за железо, если в руке господина Упыреева обращается в золото?!

– Да куда уж больше-то?! – расстроилась Манька, слабо сопротивляясь, с ужасом глядя на то, как здоровый непомерно чан наполняется все больше и больше.

– Куда, куда… Туда! – передразнивая, Упыреев ткнул пальцем в небо и ядовито ухмыльнулся. – Если на него не смотреть, так и не в тягость. Не переживай, оно само за тобой пойдет и доведет, куда надо. Крепкое, тяжелое – из такого железа оковы и кандалы гнуть да темницы строить!

Он уже помешивал железо в чане, где оно плавилось и кипело, перемешиваясь с тем, которое она принесла из дому, да щедро подбрасывал в топку уголь.

Но и этого кузнецу показалось мало.

Подвел он ее ближе к чану, и вдруг начал снимать железо с нее. Махнет рукой перед ее носом – и железного болванчика снимет, сунет руку в тело – и опять достанет.

О существовании такого железа, которое она носила на себе и в себе, она бы в жизни не догадалась. Но приняла, как должное. Знала, что в крови железо имеется, только многовато его оказалось. Она и охнуть не успела, как огромный чан наполнился до краев.

– А на мне откуда? – бросило ее в дрожь. Она вдруг сообразила, что сердечная чакра ее снова обманула, и происходит что-то нехорошее, но оставалась на месте, как заколдованная: ноги будто прилипли к полу, и в голове начало мутиться.

– Вот это железо в самый раз! – Упыреев сунул в расплавленное железо руку, даже не обжегшись, черпнул на палец, попробовал на вкус. Потом поворожил над ним, поплевал, закрутил, завертел, верхнюю одежду с нее снял и туда же бросил, кровь с ее разрезанной ладони накапал, помылся в кипящем чане сам и, наконец, крякнул от удовольствия.

– Теперь от моего железа не отойдешь, и Дьяволу одолеть его не под силу, – гордо провозгласил он. – Сильная у него мышца. Уж теперь-то все твои былые горести покажутся тебе потерянным раем, – лицо его стало злорадно-мстительным. – Не ценила ты, Маня, что имела, и, следовательно, бунтарь ты и еретик, и надобно тебя наказать так, чтобы не Благодетельницу в бедах винила, а себя саму! Каждый день! Да с кровавыми слезами!

А Маньку взяла оторопь: чудесным образом старый кузнец Упыреев молодел на глазах, будто сто годочков сбросил, а она вдруг почувствовала смертельную усталость, словно ее выпили. Она почти не слушала, как кузнец Упыреев прочил ей неприятности, проклиная гнилую ее натуру, срамил какое-то другое недостойное железо, от которого добра никто не дождался, поскольку мысли ее вольнодумные, как доказательство, на лицо, и поганил ее смертную душонку, не сумевшую завязать себя в бессмертницы.

Всяк поносить мог, да не всяк закатать поношение в железо. Будто глаза у нее открылись, но как-то неправильно – на могилу. Вдруг ни с того, ни с сего начала жалеть, что прожила столько лет и не искала ее.

Тряхнула она головой, отогнала мысли черные – и снова в тумане поплыла.

Она мало что поняла из речей кузнеца, но щедрый оказался дядька Упырь, не пожалел для нее железа.

– Дяденька, – робея, спросила она, – а что это за железо? Не бывает такого… Его из руды достают, оно полезным должно быть. А это железо… какое-то неправильное, черное оно.

– Соль земли это, – назидательно просветил ее кузнец. – Врачует она меня и всякого пришельца.

– А это как?

– Вот, вижу я перед собой дуру – и понимаю: умный я, и дуру из тебя я сделал, потому что умнее – и сразу легко мне. И другие увидят, кто перед ними стоит.

– А я?

– А от тебя у человека не убыло, и то хорошо. Ведь если все умные будут, как узнать, кто умнее? Мы с тобой как два полюса, – растолковал кузнец, – один отрицательный, другой положительный. Я положительный, ты отрицательная. Смотрят на нас и сразу видят, кто живет правильно, а кто неправедно. Я – пример для подражания, люди равнение на меня берут, а ты – убожество и членовредительство, для людей ты – горе горькое и лихо неподъемное.

– Но ведь соль делает землю пустынею, – возмутилась Манька до глубины души. – Разве возможна радость, когда никакое дерево на земле не вырастет?

Кузнец поперхнулся слюной, и Манька вдруг заметила, как подозрение и тревога застыли где-то там, за его лицом. Он смотрел на нее с подозрительным прищуром, и так пристально, будто пронизывал насквозь. А еще показалось ей, будто под его лицом еще одно – серое, страшное, хищное, и то, второе, напугало ее до дрожи.

– Знаю болезнь твою – гордыня имя ее, – осудил ее кузнец за любознательность. – А ведь пьяная мать родила тебя, отец назвал отродьем падали. Смирилась бы, несла свой крест с покорностью – и открылись бы тебе, Маня, многие пороки твои, но вижу, нет пользы от слов, одержима грехом – и не останавливаю. Что ж, твоя участь мне ведома, не сама идешь – бесы ведут. Бесы – ни хорошо, ни плохо. До добра еще никого не довели, но супротив хорошего человека не устоят и вреда ему не причинят, потому что бесы эти твои.

– А есть что-то хорошее в ваших предсказаниях? – скептически хмыкнула она.

– Есть. Для души твоей есть. Там, Маня, – загадочно предрек кузнец, ткнув пальцем в небо, – обретаются души, а не люди. И воздастся каждой по делам ее. Душа твоя велика, но ты мала, чтобы вместить дела ее и быть ей опорою. И когда упокоишься Небесами, войдет она, душа твоя, в Царствие Божье чистая и убеленная, а ты пожалеешь, что радела о сокровищах на земле, где моль и ржа подъедают и воры подкапывают.

– Да как что-то на небе собрать? – изумилась она. – Если вы про порядочность, про честность и все такое, то сохранила я от юности своей. Но результата не видно.

– Вот и я о том… – презрительно фыркнул кузнец. – Пришли к тебе разбойники, и в одну ночь осталась без штанов, а то богатство, которое на небо положено, никто не унесет, но все видят. Богатство возвышает человека, да не каждый знает, где и как его сеять, – Упыреев постучал каменным кулаком по ее лбу. – На небе его сеют, Маня, на небе… – и криво усмехнулся. – А у тебя там голод, холод, глады и разорение – и тоже видят – все, кроме тебя. Но не уразуметь тебе умишком бестолковым и приземленным.

– Странно вы говорите, дяденька, будто я и душа не одно целое…

Дядька Упырь, гордясь своей ученостью, презрительно и брезгливо покривился.

– Сказано: кто не возненавидит души своей в жизни сей, тот не войдет в Царствие Божье. А сказано тем, кто разумеет. Но спасение душе твоей близко, ибо приблизилось к тебе Царствие Небесное, а к душе Царствие Божье. И приму ее, как пастырь и наставник, и поведу по жизни, как сына, обрящего бессмертие. Но ни к чему тебе такое разумение, ибо сказано: в царствие Божие дано войти только избранным – и мало их. Вот обутки твои, вот посохи и караваи… – кузнец сунул ей железо, не без удовольствия наблюдая, как она согнулась под тяжестью ноши, и предрек: – Не пройдет и месяца, как земля пожрет гордыню твою, – ненадолго задумался, почесал лоб и вроде как успокоился, избавившись от каких-то ему одному ведомых сомнений: – Куда тебе деваться-то… Не бог весть какое у нас государство… Ты только с пути не сворачивай, а то с тебя станется, ты ж непутевая, все не по-человечески, все наперекосяк.

Насилу взвалила Манька мешок на плечи. Три пары обуток, три посоха, три каравая – носить, не сносить. И такие тяжелые, что не поднять. Тянуло железо к земле, так что в небо посмотреть голова не поднималась.

И боязно ей стало: за тысячу лет не сносить ей столько железа, но про себя подумала: будет удача, если дело бегом побежало. И сразу от сердца отлегло. Да если перестанет Радиоведущая перед людьми порочить, в раз поправит хозяйство.

А еще через пару месяцев у Маньки надежды не осталось, что можно отсидеться дома. Не соврал кузнец – железо само за ней шло. Вроде оставила его дома, а пришла куда, три пары железных обуток на ногах, как кандалы, два каравая к животу прилипли, словно гири, а один голову придавил, и три посоха в руку легли. Смотрят люди на нее в ужасе, будто сам Дьявол им померещился, и бегут, как от прокаженной, а боль от язв каждый день становится только сильнее.

И порадовалась она, что вот, наконец, встала на правильный путь, донести до Царствующей Особы необходимость правильно высказывать свои мысли, а то недопонимание радиопередач отнюдь не способствовало воспитанию того идеального общества, к которому Ее Величество стремилась всеми помыслами и устремлениями.

И пошла.

Ох и тяжело было нести ей свою поклажу, когда двойные пары того и сего болтались за спиной, а третья была на ней. Но время шло, первая пара обуток была сношена, первый каравай съеден, первый посох стерт. Полегчало. А когда и второй комплект подошел к концу, она думать о железе забыла, не до того ей стало.

Но до этого мы еще не добрались, мы как раз в самом начале, когда ее в один голос уговаривают не смотреть на свет слепящий, подозревая, что ей просто лень работать.

Поначалу на ее намеки никто внимания не обращал, но, когда она отказалась от всех работ, забили тревогу. Решили, что из ума девка выжила и козу показывает, хочет выставить себя ценным работником. И даже заплатили, чтобы не дурила. Но выданной зарплате Манька несказанно обрадовалась, а вернуться на рабочие места отказалась. Сегодня отговаривают, а на завтра, когда железо прилипнет, заговорят другое. Отказаться от задуманного, значит, признать, что Благодетельница говорит о ней правду, а она напридумала про себя и пытается людей ввести в заблуждение.

Но ведь и железо обман, оно само по себе, а она сама по себе…

Да только люди железо видели, а ее как будто не существовало на белом свете.

В последний день Манька поклонилась людям по государственному обычаю, низко, до земли:

– Простите, люди добрые, если чем обидела вас! – попросила она прощения у односельчан. – Может я и дура, что представить себе Благодетельницу не могу, как не старалась. И хочу я посмотреть на плоть Идеального Человека, который умнее, чем все другие люди, – в задумчивости почесала затылок, придумывая, как себя перед народом оправдать. – Так устроилась моя жизнь, что Благодетельница Наша – слеза мне горючая. Да как же думать о совершенстве ее, если дела и хлеб мой насущный, низводит, оставляя ни с чем? И чем она лучше, если свое добро в закрома собирает, а у нищего отнимает? – расстроено бросила взгляд на свою ношу. – Да и железо не позволит повернуть назад… – она тяжело вздохнула.

Как могла бы Радиоведущая не пожалеть ее после таких мук и лишений? Ведь шла с единственной целью: помочь понять, как глубоко Благодетельница заблуждается, когда просит отравить жизнь невинному человеку. И, может быть, в другой раз трижды подумает, прежде чем чернить кого-то.

Люди в ответ промолчали.

В общем-то, никто ее не услышал. Как поняли, что не собирается пугать, а действительно задумала неладное, тут же занялись своими делами, и каждому его дело казалось важным, хотя спроси кого, навряд ли вспомнит, чем именно занимался в тот день. Или уж так повелось в государстве, не напутствовать дураков добрым словом. Кому бы в голову пришло пожелать Ваньке-дураку удачи, когда отправился он вслед за конями богатырскими? Или, когда дурак Иван-царевич проснулся и обнаружил, что лягушки его след простыл? Каждый дурак уходил на подвиги незаметно, подгоняемый железными невзгодами.

А, может, не торопились записать себя в еретики…

Один Дьявол взглянул на нее из Беспредельности с некоторым любопытством. Потом пробежал взглядом расстояние, которое ей предстояло пройти, уперевшись взглядом в Благодетельницу, которая в это время упражнялась в стрельбе, используя в качестве мишени нерадивых подданных.

Порадовался, усмехнувшись:

– М-да, не за каждый металл люди гибнут, чаще от металла, неожиданно обнаруживая во внутренностях. Ну разве ж она не умница, коли мудростью овцы обрастают? – вернулся взглядом к Маньке, согнувшейся под тяжестью своей ноши, скептически фыркнул: – Тоже мне, героиня выискалась! Многие с железом ходили, да немногие дальше огорода ушли! – махнул рукой и забыл про нее, продолжив лить геенну в то место, где планировал новую галактику.

Глава 3. Неожиданный попутчик

А Манька, закинув за спину заплечную котомку, в которую кроме железных запасок положила топорик, немного крупы, соль, спички, завернутые в водонепроницаемый целлофан, одежду, белье и предметы ухода за собой, прошла огороды, пересекла поле, выбирая дорогу, которая вела вдоль берега.

Родная деревня скоро скрылась из виду, места пошли незнакомые. Направлялась она, по наущению кузнеца господина Упыреева, верхними путями, вдоль Безымянной Реки к истоку. Через болота, как сказывал он, имелась тайная тропа, которая должна была вывести ее к тому месту, гденекая таинственная женщина неопределенного возраста выписывала пропуски к Благодетельнице, сообщая Ее Величеству о просителях, не имеющих доступа через парадную.

Сказывал он, что очередь, может, покажется небольшой, но это ли не показатель быстрого удовлетворения запросов? И, если истина окажется за нею, пообещал, что накормит ее Посредница, умоет и пренепременно рассмотрит внутренности надменных помышлений, не позволяющих узреть величие благороднейшей из женщин, поимевших благодетельность в очах своего мужа, который принял Радиоведущую в чреве своем, как Душу Праведную.

Не особо вникала Манька в мудреные речи господина Упыреева, заносило его, когда поминал он Интернационального Спасителя Йесю… И кто бы поверил, что он знавал Его лично, и даже сиживал с ним за одним столом? Не одна тысяча лет минула с тех памятных событий. И когда Упыреев обвинял ее в грехах, слова его в одно ухо влетали, а из другого вылетали: жила себе и жила – никого не убила, ничего не украла, козни никому не строила… Поставить рядом Благодетельницу, будет ли так же чиста?

Но и господин Упыреев вникать в ее рассуждения не стал. Ох и накрутил он ее напоследок, такое нес, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Он вообще был странным.

Но разговор их последний не выходил у нее из головы. Ведь права она, но по жизни почему-то выходило так, что прав кузнец господин Упыреев.

– Бог ли не защитит Избранных, вопиющих к Нему день и ночь? Молитва Благочестивой Жены не от мира сего, положена она на чело и уже достигла ушей Божьих, а в тебе одна хула и проклятия, тьфу на тебя! – он смачно плюнул в ее сторону, будто хотел утопить. – Ибо возвышающий себя унижен, а унижающий – возвышен, и оттого ты – мерзость в Очах Божьих, и, следовательно, у людей, которые идут прямыми путями Его.

– Так я не возвышаюсь, – упорствовала она. – Это она себя хвалит!

– Без гордыни хвалит, истину возвещая, – выпроваживая ее со двора, вознегодовал кузнец. – Она не явно хвалится, а тайно, в людских помыслах, чтобы молвили в ответ, так ли о ней думают и каковы им дела ее. А ты стоишь передо мной, словно мешок дерьма, и пытаешься доказать, будто ты и есть праведница. Да только, Маня, слова твои – как лай собаки на ветру. Богу они – мерзость, потому что не ушами слышит, а внутренность рассматривает, а внутренность твоя черна, как это железо.

Калитка за спиной с треском захлопнулась. Над полутораметровым забором угрожающе нависли его широкие плечи и голова. Выглядел Упыреев бодречком: чисто выбритое худое лицо с острыми скулами, с крючковатым длинным носом, прищуренный взгляд серо-зеленых глаз с поволокой, будто масло льется, бывшие седыми волосы, обретшие черный цвет, стянуты резинкой в тугой конский хвост. Поговаривали, даже древние бабки не помнили его другим, а после купания в железном чане он и вовсе расцвел, будто только что молодильных яблок откушал.

– Да, но ведь неправильно это, не по-человечески как-то, – уходить Манька не торопилась, вцепившись в штакетник. Широта, длина и высота мыслей Упыреева простиралась далеко, на шесть сторон, и хоть он ее не жаловал, поговорить о наболевшем, об отвлеченном, в деревне она могла только с ним. Иногда скажет, и как в воду глядел, ну, точно, экстрасенс, все до запятой сбудется. И она надеялась хоть разок услышать на будущее для себя что-то доброе, обнадеживающее. Вот и сейчас до боли хотелось представить конец своего пути, облегчить тяжесть скованного отчаянием сердца. – Бог не Антошка, видит немножко. Что ж он – слепой, глухой, если его так легко обмануть? Разве не по делам судит?

– Ты о каких делах? Нет ее, а люди думают о ней и помнят дела ее, ибо святость ее каждому в пример, а ты тут – и не только дела, тебя не помнят, – Упыреев надменно приподнял бровь. – Нечем тебе хвалиться – и берет тебя злоба, а иначе, пришлось бы кому-то что-то доказывать?

– Ну как же, – запротестовала она, – я тоже людям помогаю.

– Чем ты можешь помочь? – он не по-доброму рассмеялся. – Поди-ка, расскажи кому, на смех поднимут! Одна гордыня жжет нутро, будто что-то путное из себя представляешь. Да только грехи на челе твоем – и видят люди гнилую натуру, чем бы ни хвалилась. А у нее на чело положено смирение перед бременем, – и снова видят: и праведность, и скромность, и дела ее – и чтят, и помнят, и надеются. Случись у человека беда, от кого помощи будут ждать? Да разве ж ты существуешь для людей? Уйдешь из мира, никто и не заметит, а если с ней произойдет беда – весь мир слезой изойдет.

– Бремя… – нахохлилась Манька. – Такое бремя любой понесет с радостью.

– Ты гордыню-то усмири, – грубо оборвал кузнец. – Вот откроется тебе геенна огненная, там и посмотрим, кто праведный. Ты, Маня, отрезанный ломоть. Неграмотная, ума нет, как скотина, а Господь скотиной не соблазняется, – он махнул ручищей на пса, посаженого на цепь, и овец, закрытых в стойло. – Держать на привязи велел, колоть и мясо кушать.

– С чего это я скотина? – обиделась Манька, вспомнив про обгаженный драконом дом Упыреева и невольно позлорадствовала – за скотину не заступился бы. Уверенности не было, но чем черт не шутит, а вдруг по божьему веленью, по божьему хотению пролетал в тот миг дракон по небу.

– Скотина не умеет грешить осознанно, потому и скотина, – осадил ее кузнец. – Я научил пса людей кусать – кусает, а то, что грех, не знает. И ты: грешишь и не разумеешь. А мы умеем грешить и знаем грех, и тем святы у Господа Нашего, Интернационального Спасителя Йеси. За любовь нашу, за веру, за радость – прощены, ибо знаем, когда покаяться и как покаяться, чтобы услышал раскаяние и молитвы наши. А если ты про навоз, – кузнец словно прочитал ее мысли, довольно взглянув на свои новые хоромы, – так тот дом с нынешним не сравнить. Во-первых, страховку получил и за дом, и за землю, во-вторых, по форс-мажору приплатили… Да и навоз нынче по цене молока, – похвастал он. – Вот и посчитай, как благодать к человеку праведному приходит.

– Получается, если не грешить, то в люди не запишут? – изумилась она.

Давно пора пришла уйти, вроде ловить уже было нечего, но она еще не услышала доброго слова. Чудился ей в мудреных словах дядьки Упыря какой-то подвох, и казалось, стоит ей понять нить его рассуждений, от которых он отталкивался, как она тут же обретет благословение свыше, как господин Упыреев. И она читала мудрые наставления Интернационального Спасителя, но почему у него одно понимание, а у нее другое? Словно он знал что-то такое, чего не знала она.

– Дура ты, Маня. Дурой была, дурой помрешь. Разве не сказано, что Спаситель, Единородный Сын Отца Небесного, радуется каждому грешнику. И чем греха больше, тем больше рад, ибо поднимаем мы Господа Нашего молитвами о прощении. И чем больше прощенный грех, тем больше Его величие. Ведь не Симону избрал, а падшую женщину, которая угадала помышления Его сердца. Разве Симоной восхищается люди? Разве Симона обрел святость в их глазах? Тот свят перед людьми, кто свят перед Богом. Так и Благодетельница наша, знает пути Господни и словно лебедь в белом оперении приходит к людям божьей стезей, а твоя участь – презренным камнем гореть в геенне огненной, потому что нет нужды в Боге у ни разу не согрешившего.

– Значит, не голодный был, – рассудила Манька задумчиво. – Слезы и умасливание пяток на голодный желудок не радуют. По большому счету, падшая женщина свою зарплату отрабатывала, ее для того и позвали, а Симоне мыть чьи-то пятки не с руки, у него от другого дела доход. На месте Симона я бы взяла бы всех этих мытарей, да и выставила вместе со Спасителем, чтобы шел к падшим женщинам и сам бы им платил.

– Тьфу ты, невозможно разговаривать с дураками! – в сердцах бросил кузнец. – Вот ты, а вот обозначенная поганым твоим ртом грешница… Не ищет она оправдания греху, но знает и не противится, а еще знает, что молятся в земле за нее все свидетели, и любой грех только приближает ее к святости. А твои грехи в тайне, но на виду, ибо свидетели о них засвидетельствовали, и сколько бы ты святую из себя не строила, все твои дела против тебя оборачиваются.

– Как это? – окончательно запуталась Манька. – То я безгрешная скотина, то греха не ведающая… Так есть грех или нет? – решительно вопросила она.

Объяснять убогой тайный смысл послания Учителя к ученикам было бессмысленно, но истина так и перла из кузнеца «счастья» наружу.

Дядька Упырь тяжело вздохнул.

– Незамысловатая жизнь твоя закончится скоро… Скоро, Маня, скоро, – позлорадствовал он. – И горе, и радость – все в юдоли земной останется. А когда разверзнется пред тобой геенна огненная, возопиют к Господу от земли свидетели, кто в тайне, и кто явно, и поймешь, как много было в этом мире проклинающих тебя. Ты думаешь ты одна и их нет, а они с тобой, и уже сказали свое слово, которое стало твоей плотью. Ни отца, ни матери у тебя, и душа обличает всеми ими. Разве заботится о тебе Господь, как о птице небесной, давая что пить и во что одеться?

– Нет, наверное, – задумчиво согласилась Манька. – Все кровью и потом зарабатываю. Так ведь еще и не платят! – возмутилась она.

– Вот именно! – снова позлорадствовал кузнец. – Закрыл человек глаза – и не помнит тебя. А человек, который грех свой, соделанный в тайне, знает явно, приготовил себе на Небесах белые одежды, а посему ублажает себя плодами посева своего в Царствии Божьем, ибо поставил его Господь Царем земли за разумение и дает ему по неотступности. По неотступности, Маня, по неотступности! Не спрятаться и не скрыться человеку от избранного, и никому не дано переступить через нужды его. И помнят его, и славят, и нуждаются в нем, а если есть нужда в Благодетеле, пожалеют ли отдать ему последнее? А Господь разве не человек? Пришел человеком и человеком вознесся на Небо, когда такие, как ты, в грехе и не ведающие о сем, обрекли его на смерть. Тоже праведниками себя мнили, по себе мерили. А иногда, Маня, когда говорят, что перед тобой Помазанник Божий, просто верить положено, усмирив гордыню. «Как так, да разве может другой человек быть выше меня?» – думаешь ты. Может. И выше. По плодам узнаете их. Те плоды, что ты собираешь, любому будут в тягость, никто твоей жизнью не соблазнится, а такие, как у Благодетельницы Нашей, единицам даются. Так выше ли ты Помазанницы, которая есть Свет и Разумение? А там, на Небесах, плоды в десять раз больше даются. Было у Матушки Нашей одно царство, а будет десять, было у меня одно крепкое хозяйство – а там будет десять. И гордыня твоя нам как грязь – плюнуть и растереть!

– Это что же… и тут ад, и там будет ад? – всполошилась Манька. – Тут меня раздевали, и там покоя от грабителей не будет? Тут Благодетели измывались, и там будут кровушку пить? И слова не скажи? – ахнула она, внезапно узрев упыреевскую истину. Был у Упыреева один дом, а будет десять, была у нее одна гнилая сараюшка – и тоже десять? Уж лучше сразу дровами, а то ведь пилить и колоть там будет некому. Да зачем ей гнилые дома, в которых жить нельзя?

– А как же свидетельства, что там свет, родственники? Что помогают иногда?

– Тьфу на тебя! Кто тебе помогает-то? Нешто я тут одно, а там начну душой кривить? Тут люди умные, а там дураками начнут становиться? – вытаращился на нее кузнец. – Если тут в люди не вышла, кто ж там-то позволит? Мать твоя такая же была: пьянь, рвань – а все правду искала, – он осуждающе покачал головой. – Помогает она тебе?

– Нет, наверное, не помогает, – сокрушенно согласилась Манька.

И обрадовалась, затаив дыхание:

– А вы мою маму знали?

– Да кому эта потаскуха подзаборная нужна, прости господи? – воззрел кузнец ярый прожигающий взгляд из-под сдвинутых бровей: – Так не гневила бы ты Бога, Маня, приняла бы судьбу со смирением. Неча на Бога кивать, когда рожа крива.

– А какая у меня судьба? – шмыгнув носом, спросила Манька напрямую. Уловиться на хитросплетения господина Упыреева она не торопилась. Хоть и предсказатель он был еще тот, честность его вызывала сомнения. Если и был кто проклинающий ее на земле, то он первым стоял на очереди. Может, хорош тот Господь, который возьмет его в свидетели, да только не ее это Господь. Страшно с такими, кровью отмытыми. Заковал ее в железо, а кто повинит его? Дурак Господь и бельмо на глазу, если обман не видит? Ну, наберет Упыреевых в рай, и Свет стал Тьмою, тогда уж лучше в ад. – Вам, дяденька, есть за что любить Благодетельницу, а мне от нее какая польза, если мелет языком, как сорока над трупом, да так мелет, что за длинный язык не поймать. Вранье все, от первого до последнего слова. Замылить глаза людям – вот и вся праведность.

От ее слов кузнец побагровел.

– Искра Божья – Благодетельница наша, денно и нощно печется о благе подданных – и оттого ей Царствие Божье. Случись что, весь народ на колени встанет, чтобы молить Бога за ее здравие, – зло процедил он сквозь зубы. – А перед тобой одна дорога: как попадешь в Царствие Небесное – гореть в геенне огненной. Ты, вон, хоть в петлю залезь – люди только перекрестятся, что избавил Бог от беды. Вот и не обременяла бы людей-то. Иди, Маня, иди. Свет – он всегда в конце туннеля, а после покажи мне, а то мы дураки тут, не видим, не знаем, – и внезапно спохватился: – Ой, да, Маня, ты ж за навоз-то не расплатилась! – вышел, грубо схватил за руку, вывернул запястье, достал из кармана отложенные на дорогу деньги, отсчитал незакрытый долг. – И не пачкай штакетник! —отодрал ее стиснутые пальцы от забора, грубо толкая к дороге. – Иди-иди! – махнул рукой.

– Печется… – проворчала Манька, удаляясь от дома Упыреева. – Если печется, почему живу хуже всех?

Чувствовала Манька, лицемерит господин Упыреев, зловеще прозвучали его слова, и хищный взгляд уловила, но сама знала, как-то неправильно она любит Спасителя Йесю.

А как любить, если отдачи нет?

Бог живым должен быть, страшным в гневе, щедрым, когда правильно поступают, и чтобы объяснить мог, когда человек хотел бы, да не знает, как. Но правда в словах Упыреева все же была: ни на том, ни на этом свете не было у нее помощника и заступника, и молитвы ее никто не слышал.

Бога Манька уважала, но помощи не ждала. Не видела она Его промеж людей, и на мучения ее Отец Небесный взирал равнодушно. Разве что перед сном, убивая тяжелые мысли, внушал глупую надежду: «Маня, понимаю, в глазах песок и соль сыпалась на рану, но теперь усни, а завтра будет новый день…»

Казалось, теплый голос в мысли шел издалека, легкий, как ветер. Может, и не было его, может, придумывала она, чтобы себя успокоить.

И разве этот голос принадлежал Господу Йесе?

Местный представитель Спасителя, иерей Свекл, запретил слушать его, обозначив дьявольским наущением, и она не понимала почему, вроде мысль была здравая.

Впрочем, иногда следующий день оказывался хуже предыдущего…

В церковь она принципиально не ходила, протестуя против несправедливости. Однажды Святой Отец запретил хоронить на кладбище измученную жизнью и изувером-мужем женщину, как самоубийцу, а спустя неделю тот же Батюшка простил изуверу грехи, причастил, побрызгав святой водой и помазав душистым маслом… – и выразил соболезнование!

Поведение Отца Свекла оскорбило ее до глубины души. Разве он собственник кладбищенской земли, чтобы отказать покойнику? Разве он судья, чтобы грехи изуверу прощать? И как он может быть уверен, что Бог простил, если Бог об этом ни словечком не обмолвился?

А сомневаться она начала еще раньше.

Однажды, на глазах у нее, к Батюшке подошла нищенка и попросила дать ей свечку, чтобы поставить за себя. Отче прямехонько отослал женщину в церковный магазинчик. Женщина замялась, признавшись, что денег у нее нет, и что свечка ей нужна как раз для того, чтобы попросить помощи у Бога, потому как ей нечем накормить детей. Батюшка посмотрел на нее с жалостью, но в глазах его и в словах утешения прозвучал укор. Сначала батюшка посетовал, что пожертвования скудные, и прихожане его все бедные, потом обвинил нищенку в том, что она толкает его на преступление, потому как взяв свечечку у продавщицы, ограбит ее, а потом еще минут десять рассуждал, что свечки тем и хороши, что человек жертвует, ведь и Господь Йеся должен пожертвовать временем, чтобы устроить человека, и что Бог тому дает, кто Ему дает, а если не дает, значит Ему отдали не от чистого сердца и без веры.

Манька денег нищенке дала, но сразу предупредила, что сколько бы свечей за себя ни поставила, жизнь лучше не становилась, зря только деньги извела, и посоветовала купить хлеба и макароны, так надежнее.

Наверное, прав был Батюшка, Спаситель Йеся знал, что мороки с нею будет много. Выводить в люди богатого человека проще. Заметно – и сразу слава. Удвоил состояние кузнеца, как не заметишь, если два дома, два завода, поле вдвое и коровников тоже два, или ей зарплату – как заметить, если долгов вчетверо больше?

Из наставлений дядьки Упыря, сказанных на понятном языке, она уяснила, что не след ей пугать Посредницу высказываниями по поводу неприятнейшего запаха в избе. Гнилостные выбросы из тела несовершенных людей редко пахли по-иному. Она клятвенно заверила его, что, когда Посредница вынет ей внутренность, чтоб загаженный отход выказать Благодетельнице, подобного с нею не случится, будет она смирной и ни при каких обстоятельствах не станет воротить нос и сопротивляться, и сделает все, как та скажет, лишь бы дело не осталось без рассмотрения.

А еще господин Упыреев наказал поклониться мудрым наставлениям, коими ее будут потчевать в имениях, предоставленных величайшими повелениями Благодетельницы народу лживому и проклятому от века. Были такие, и путь ее лежал как раз по территории заповедной зоны. И даже предрек, что там она вполне может остаться навеки, что было бы для всех предпочтительней.

Странно было Маньке слышать, что есть такая земля, куда уходили на покой еретики, радуя Царицу всея государства смирением.

Значит, не врали про больницы…

И опять порадовалась, что умеет Благодетельница проявить заботу о людях, которые не имели уважения к ее сану. Тем более должна была она понять ее, ибо чистотой помыслов, какие собиралась нести в сердце, затмила бы многих из того народа, который кузнец обозначил, как народ праведный, а по ее разумению, как раз наоборот.

А еще просил господин Упыреев снять пробу с разбойничьего железа, если ей вдруг удастся выбраться из заповедника. Чтоб катилась не колобком, а шла, как положено, защемленная в кандалы. Только так Совершенная Женщина не сочла бы ее приход как бессовестное противопоставление своим мудрейшим выступлениям.

Манька очень расстроилась, когда поняла, что железо, которое она понесет на себе, еще не все. Оно казалось ей таким тяжелым, что страшно было на него смотреть, но согласилась и на это. И на том спасибо, что растолковал, куда идти и к кому, и что не сразу все железо на нее водрузил. Возможно, к тому времени она хоть немного и съест, и износит, так что к тому времени станет легче. Но все равно, расстроилась и испугалась. Одно дело, когда железо снаружи, из которого плуги и мечи отливают, а другое, когда вроде есть, а показывается человеку, как мука смертная и нехорошая отметина, а когда щупаешь, более всего сравнить его можно с болезнью и немощью.

Не простое железо, волшебное.

И не снять его…

Долго ли она шла, коротко ли, но в стужу лютую и трескучий мороз не отступилась. Сначала широкая полноводная река повлекла ее к неистовым ветрам, к морю-океану. Было в царстве государстве, что некоторые реки текли с горных вершин в сторону моря-океана, а некоторые, наоборот, к своим истокам и уходили в землю, а были и такие, что текли от одного моря к другому. Куда какая, сразу-то не разберешь. Но цивилизация так быстро развилась, что откуда и куда без разницы, и вода из этих рек была не каждому на пользу. Когда пили, кто кем становился, это уж как повезет. Сосед выпил, и участок земли у него нарос, а она обернулась козликом, и потом бекала и мекала целый месяц. Ох и били ее, пока не поняла, что вода та не всем подходит.

Вот и с Безымянной Рекой она разобралась не сразу. Следуя совету, шла она против течения, а когда вышла на широкий берег, ужаснулась: буйные ветры рвали свинцовые тучи и завывали под жуткий шум прибоя, волны, широкие и высокие, огромными крутыми валами набегали и разбивались о непреступные серые скалы, и тьма стояла, что страшно становилось. Где-то там, в глубине этой тьмы, рождались образы и наполнялись неощутимой пространственной плотью, и тянулись к ней, как воинство нечистое, чтобы пытать и казнить – и были они еще гуще и страшнее, чем тьма.

Манька расстроилась: Благодетельница жила на другом конце государства. Так долго и мучительно добиралась, и все напрасно – теперь она была от нее еще дальше, чем, когда отправилась в путь.

Но разве такое бывает, чтобы река брала начало в море-океане?

Делать нечего, поворотила она назад.

К счастью, дорога в обратную сторону оказалась не сложной. Она знала, к кому попроситься на постой, кого надобно остерегаться, а кто пожалеет и накормит. Люди узнавали ее и пускали в дом без боязни. Иногда она задерживалась: голод и холод не тетка, правдами и неправдами Манька оправдывала себя, когда на неделю-другую забывала о железных караваях, если вдруг сердобольная старушка привечала ее за наколотые дрова, за вымытую избу, за убранный с крыши снег, или оставалась на постоялом дворе, чтобы залечить свои раны.

И ровно через год, после того, как отправилась в путь, она снова увидела родные места.

Внезапно предстала перед нею родная деревня…

Не полностью вспаханные поля, ребятишки, шныряющие по угорам и собирающие съестную траву, отощавшие за зиму коровы и свиньи, жадно собирающие едва зазеленевшую траву, стаи грачей и воронья, собирающие червей из-под плуга. Наступила весна, люди готовились к посевной. Только это радовало, что впереди четыре теплых месяца.

Манька остановилась и присела на пенек, не решаясь идти дальше.

Ничем она не могла похвалиться, воротившись с позором. Получалось, что она как бы крутилась вокруг да около деревни, не испытав своего дела – именно такой конец ей прочили односельчане, высмеивая ее безнадежную затею. Деньги закончились, одежда обветшала и износилась, она надсадно кашляла, кровь шла горлом, седые пряди состарили ее на два десятка лет. Холодная зима отрезвила ее самонадеянность, былое добродушие сменила озлобленность. Она уже догадывалась, отчего помолодел кузнец господин Упыреев, только не могла объяснить себе, как такое возможно.

Но она пока не сдалась: голова на месте, руки-ноги целы. Даже просить научилась. Мир не без добрых людей. Но только не здесь, в своей деревне, где ее знала каждая собака. Каждый хоть раз да напомнил о сиротской доле, попрекнул куском хлеба.

Крадучись, проскользнула она мимо деревни и, петляя по лесу и хоронясь от взглядов, обошла все места, в которых могла бы встретить знакомого человека. Мысли одолевали мрачные, шла она, не разбирая дороги. И незаметно для себя углубилась в глухие места…

Опускался вечер. Тени деревьев расползались, образуя сумрак. Голые стволы упирались вершинами в хмурое небо, под стать настроению, смыкаясь над головой густой кроной. Ни один знакомый человеческий шум не доносился до ее уха. Лес о чем-то шептался, выдавая диким зверям ее присутствие.

Манька вдруг спохватилась, что становится темно.

Она остановилась и оглянулась, вспоминая, с какой стороны пришла. Двинулась влево, через полчаса свернула вправо, но лес становился только гуще, а сумрак темнее.

С земли, фыркая, с глухими хлопками крыльев поднялась и расселась на нижних ветвях стая черных крупных глухарей, пристально наблюдая за ней. Где-то в глубине леса, недалеко от нее, раздалось тявканье лисицы или волчьего выводка. Раздался треск. Мимо, ломая сухостой, с вальяжным неспешным видом проплыл огромный лось. Заметив ее, остановился, повернув королевскую голову, сверкнул миндалинами влажных глаз, раздувая ноздри, и, не увидев опасности, скрылся за стволами. Звери ее не боялись. Они будто чего-то ждали, удивляясь наивным помыслам человека, который рискнул забраться так далеко, один и без оружия – все животное царство люто ненавидело человека за свое вымирание.

Манька замерла, облившись холодной испариной.

Заблудилась!

Ни живая, ни мертвая от страха, она пожалела, что не осталась в деревне.

Ну, посмешила бы людей…

И так обидно ей стало, что села она под елью и горько заплакала.

Трудно дался ей этот год. И хотела бы отказаться от задумки, но как открыть тайну железа? Как мельничные жернова молотило оно ее силу и, стоило забыть о нем, три пары железных башмаков разом оказывались на ногах, три посоха в руке, два железных каравая к животу прилипли, а один голову придавил. «Ну почему? За что?» – думала она, вспоминая теплый голос, который когда-то убаюкивал на сон грядущий, обещая, что все в ее руках, что все еще наладится, стоит только захотеть изменить свою жизнь.

На ту пору Дьявол, отвлекшись от дел своих, заметил Маньку и удивленно почесал затылок. Шутка ли, самая богатая Праведница государства, на которую без умиления взглянуть не мог даже он, потеряла из виду своего вола, который раздражал уже тем, что не имел уважения к хозяйке…

Он противно выругался, захлопнул книгу, где записывал имена избегших мучительной смерти во второй раз (коя, впрочем, последние пару тысяч лет была ему без особой надобности), собрался с мест космической долготы и ширины в одной точке, вкрадчиво заглядывая болезной в глаза, будто не надеялся, что она его увидит и услышит.

– Что плачешь, красная девица? С дуру в лес пошла, али имеешь на сей счет какое-то представление?

Услышав над собой голос, похожий на тот, о котором только что вспоминала, Манька вздрогнула, а заметив нависшую над собой фигуру в плаще, опирающуюся на красную трость, невольно вжалась в ствол ели, отпрянув назад. В голове пронесся спутанный рой мыслей.

Охотник? Рыбак? Маньяк?

Прислушалась к себе и с удивлением обнаружила, что страха нет – ни в сердце, ни в голове, мозги как будто помыли, хотя перепугаться она должна была до смерти. Спустя мгновение, она даже обрадовалась: все же в лесу она теперь была не одна. Заметив нематериальную основу незнакомца, глаза ее округлились, а брови удивленно поползли вверх.

Да человек ли?!

И что делает здесь?

Незнакомец выглядел более чем странно: лицо какое-то смазанное, черты лишь угадывались, точно она видела отражение в зеркале через искажающее видимость марево. Черные волосы развивались словно бы от ветра, которого не было и в помине; взгляд скользил по волосам и внезапно упирался во что-нибудь, так и не узрев концы. Лишь глаза были здесь – живые, пристально ее рассматривающие, а в них такая бездонная тьма, что сумрак леса перестал бы пугать любого. И одет он был необычно, но очень респектабельно: черный плащ с откинутым капюшоном, из мягкой струящейся и, наверное, очень дорогой ткани; он шлейфом волочился за ним, но тоже не заканчивался, обращаясь в пространство, когда взгляд натыкался на материальный объект. На груди висела тяжелая массивная золотая цепь с огромный золотой бляхой, с выгравированным символом в виде размашистой перевернутой буквой не то «А», не то «Д», в очерченном двойном круге, больше смахивающей на огромную печать. Прочая одежда незнакомца: рубашка, брюки, и даже его тело – были словно сотканы из пространства другого измерения.

Но голос у него был мягкий, доброжелательный, даже сочувствующий.

Потрясенно разглядывая собеседника, Манька вскочила, на всякий случай крепко сжимая посох. Заговорить она смогла не сразу, а незнакомец ждал, склонив голову и рассматривая ее в ответ.

– И вы туда же! – расстроенно проговорила она. – И вовсе не с дуру… Я по делу.

– М-да? И по какому? – незнакомец оглянулся, ища причину.

– Я хотела показать себя нашей Благодетельнице, чтобы не искала мне беды, и вот, нате, заблудилась! – Манька вздохнула и поджала губы, продолжая пялиться на незнакомца.

– А зачем показывать? Думаешь, не налюбовалась тобой? – доброжелательность его в миг пропала. Выразив крайнее удивление, незнакомец сменил тон на отстраненно-интересующийся, взгляд стал испытующе-неприязненным. Снял черные, вышитые золотом перчатки, спрятал руки с тростью за спину.

Манька почувствовала себя неловко.

Ясно, из богатых. Держался уверенно и важно. Тогда почему заговорил с ней, не прошел мимо? Ох, не к добру это… Сердце тревожно сжалось, но слабая надежда оправдаться перед знатным господином еще теплилась в глубине сердца, хотя он сразу дал понять, что не позволит порочить Благодетельницу.

Ну, конечно, вид у нее не располагает, любой поступил бы так же. Но кто на ее месте смотрелся бы краше?

– Откуда?! – воскликнула она с горьким раздражением. – Она не имеет обо мне не малейшего представления! Люди ее наслушаются, и как оборотни, так и норовят укусить. У меня даже в мыслях не было строить людям козни, а она в чем только меня не подозревает. Я не знаю, почему она меня невзлюбила, и, главное, как люди ее слышат, – Манька покачала в раздумье головой. – Мы даже не знакомы. Думаю, она меня с кем-то спутала, или господин Упыреев небылиц порассказал, – внезапно осенила ее догадка, которая почему-то раньше не приходила в голову. – Он-то частенько в столицу наведывается, а уж как в уши умеет петь – чисто соловей. Неверное, поэтому мою жалобу вернули, не поверили мне.

– Ну, здрасте! – покривился незнакомец. – Твоя быль растрогала бы меня, если бы не наблюдал за тобой сверху. Ну или… снизу, – он самодовольно и бессовестно ухмыльнулся, будто подглядывание было благовидным делом. – Ты себя хвали да не захваливай, о себе сказать можно, что угодно, да только внутренне содержание, знаешь ли, на стол не положишь и не пощупаешь, для всех оно – мутный омут с чертями, а из мерила, которым люди друг друга меряют, у тебя ни имущества, ни рожи с кожей. Человек за добром пришел, за материальной выгодой, а ты ему про справедливое распределение, про то, что завтра будет лучше, чем вчера. Следовательно, правильно она о тебе говорит.

Манька обреченно понурилась.

Значит, слышит он радио…

И к Благодетельнице относится, как другие.

И все же, внутренне запротестовала: чужое ей не надо, и пусть бы Идеальная Женщина не приставала и языком не молола. Ведь не пришла, не посмотрела, не поговорила.

Ее присутствие Манька угадывала кожей, как будто Радиоведущая время рядом, все время зудит в мозгах, но слов не слышно, только присутствие в чувствах, и забыть о ней не получается, а уж если навалилось предчувствие беды, будто где-то готовят козни, непременно так и произойдет.

Незнакомец смягчился, стараясь выглядеть дружелюбно.

– Но не стоит о грустном. Тут недалеко есть небольшое селение, тебе ведь туда нужно?

– Мне не в селение, будь оно трижды неладно! – в сердцах чертыхнулась она. – Мне к Посреднице…– спрятала руки за спину, стараясь не выдать дрожь, которая появлялась в моменты сильных волнений. Минутная слабость прошла, и теперь она снова была полна решимости. Вот и незнакомец, впервые видит ее, а уже облил грязью, обманувшись железом. Она не сомневалась: если доберется до Благодетельницы, дело быстро решится в ее пользу, и тогда никто не скажет незаслуженного обидного слова. Шмыгнула носом, вздохнув горестно: – … которая пропуски выписывает и внутренности смотрит!

– Эка ты хватила! – удивился незнакомец пуще прежнего. – А что у нее делать?

– Ну как что, показать внутренность, получить во дворец пропуск. Я все перепробовала, других способов попасть во дворец нет. Кузнец господин Упыреев сказал, что я в черном списке.

– А как можно показать внутренность, не убившись? – задумчиво пробормотал незнакомец, почесав лоб.

– Не вашего ума дело! – разозлилась Манька, решив, что никакой помощи не дождется. Спросишь дорогу, чего доброго, еще глубже в лес заведет.

Она высморкалась, подобрала заплечный мешок, закинув на плечо.

Но таинственный незнакомец не замедлил с ответом, попеняв:

– Посредница близко и далеко. Я, например, отсюда могу любоваться ею, сколько влезет. А видишь ли ты конец своего исхода так же ясно, как я? – он улыбнулся, снова став доброжелательным.

Манька задумалась: конечно, а иначе стала бы искать способ доказать Идеальной Женщине добрые намерения?

– Ох, не зря летит по земле дурная весть о тебе от Помазанницы моей, ох, не зря! – покачал он с осуждением головой. – Легче всего обвинять белый свет, что нет в тебе света. Люди на своей земле живут в мире и согласии, а у тебя голод, холод, глад и мор, – постучал он тростью о землю, повторив точь-в-точь, как кузнец Упыреев. – Порочна ты, Маня, в своей сути – и свидетелей тому пруд пруди! Может, ты и думаешь о себе по-другому, но если десять говорят белое, кто поверит, что черное? Спустись с небес! – скорее, сочувствующе, чем осуждающе, посоветовал незнакомец.

Манька внезапно застыла, каменея оледеневшим сердцем.

Помазанница?

Обжигающий взгляд скользнул по внешне спокойному и улыбающемуся незнакомцу, источающему сладкий аромат каких-то забытых сладких благовоний. Было темно, хоть глаз выколи, ближайшие вековые стволы тонули в непроницаемом густом мраке, но вокруг незнакомца тьма рассеивалась. Она отлично видела и трость, и его плащ, и волосы, и смазанное лицо с ироничной улыбкой, ослепительно белые зубы, которые он скалил.

– Внутренность… Она, Маня, у тебя черна, как железное проклятие, пуста, как сама бездна. Ты не представляешь, как жестоко Бог наказывает за бездушие, а твоя внутренность бездушна.

Она не говорила ему свое имя…

И чего это он о себе вообразил, чтобы называть ее бездушной?

Сердце ее полоснуло болью.

– Да кто вы такие, чтобы людей унижать? – Манька угрожающе наставила посох на незнакомца, сердце ее разорвалось от боли. – Легко вам о свете и тьме рассуждать, а попробовали бы, как я… с железом да пешим ходом! Сдохну, а вы все будете напраслину возводить, как будто это не вы мне, а я вам жить мешаю. И после смерти моей не уйметесь… Ведь все у вас есть, все, чего душа пожелает, что вам еще? Лохмотья мои хотите? Вот, нате, берите! – в отчаянии, она сдернула с себя дырявенькое, латанное-перелатанное пальтецо, в сердцах швырнула по ноги незнакомцу. – Больше ничего нет! Можете железо забрать, да только вы другим его раздаете… – и начала успокаиваться. – Бездушная… Это вы – бессердечные твари!

– Если праведница, что же носишь железо в котомке? – с ехидцей спросил незнакомец, не впечатлившись гневной речью. Наклонился, поднял пальто и мягким движением накинул ей на плечи. – Я смотрю, не утруждала себя страданиями. Не Благодетельницу ты искала, себя показывала. Ну, как, рассмотрели? – он криво ухмыльнулся. – Царица она, Царица Неба и Земли. На царство взошла – и люди ей поклонились, а кто принял правду твою?

Манька покраснела, проглотив обиду, подступившую к горлу. И то правда, тут он прав, она уже месяц ходила в удобных кроссовках, дожидаясь, когда заживут язвы на пальцах – от железной обуви уже к вечеру она не чувствовала ног. Да и люди над нею смеялись. И везде, где была, никто ее не поддержал. Единственный раз старая бабушка приняла беду ее близко к сердцу: выслушала, посоветовав близко не подходить к Благодетельнице, пока железо не сносится, помыла в бане, подставив плечо, когда она от усталости повалилась, а потом снабдила узелком лечебной травы и осиновыми опилками, повесив оберег на шею, перед сном долго гладила по волосам, словно мать больного ребенка, что-то напевая, а когда заснула, постирала и просушила одежду. Но мудрее ли она была? Может, просто своих детей у нее не было, ее сиротской долей прониклась?

Манька ничего не ответила. И не раскаялась. Не показывала она себя. Сам бы попробовал управиться с железом. Она попробовала, теперь на нее страшно смотреть. Оставшиеся корни зубов гнили, впору на стену лезть, рука от посоха отнимается, а ноги покрылись мозолистыми струпьями. Даже наждаком пробовала его пилить, да только все без толку.

Она зло развернулась и пошагала по мягкому мху прочь искать хоть какую-то тропу.

– Кто, кроме меня, мог бы помочь тебе в этом лесу? – негромко крикнул вслед незнакомец.

Манька не обернулась.

Плохая… Да чем же плоха? Как можно нищету ставить в вину? Не сидит без дела, работает, а им разве докажешь? А сам-то… Ишь, холеный какой, на одну цепь можно жить припеваючи до конца дней. Он не был сиротой, ему не жали сапоги, звери на него не нападут. Сытый голодного не уразумеет, так к чему объяснять свою правду, если у него уже есть своя?

Ну и пусть катится со своей Помазанницей ко всем чертям!

Через несколько шагов она остановилась, чутко прислушиваясь. Ночь становилась гуще. Лес как будто уснул, кругом стало тихо-тихо, даже ветер притих. Манька слышала гулкое биение своего сердца, свое обиженное хриплое дыхание, каждый свой тяжелый шаг и хруст опавшей хвои и шуршание прошлогодней листвы под ногами.

– Ты селение с востока или с запада обходила? – догнал ее незнакомец.

– С запада, – нехотя ответила она, припоминая дорогу.

– Тогда нам туда, – незнакомец ткнул пальцем в густые заросли.

Манька поморщилась: через такой ельник, пожалуй, не проберешься, а если зверь – не заметишь.

– Почему туда? Может, сюда, – взглянув исподлобья, с неприязнью и вызовом спросила она.

– Есть такая наука, без которой в лес лучше не соваться, – словно не заметив ее агрессии, миролюбиво ответил незнакомец, в приглашающем жесте тростью раздвигая перед нею ветви. – Правильная ориентация называется. Муравейники и ветви на деревьях гуще с южной стороны, мох на деревьях с северной, солнце на востоке встает, а все реки впадают в море…

– Не все, – отрезала Манька, недобрым словом помянув обманную реку. Если бы текла в правильном направлении, она бы уже рассказывала сельчанам, как хорошо ее приняли во дворце – целый год потеряла.

– Все! – отрезал незнакомец. – А если ты об этой, – он махнул рукой в ту сторону, куда направлял ее, – правильнее реки не сыщешь. А то, что ушла не туда, так это ты неправильно смотрела. Кому-то река течет так, кому-то так, а для третьего на месте стоит. Вот если бы вместо тебя была Мудрая Женщина …

Манька не поддержала разговор, залезая в чащу и натыкаясь на сучья. Какая разница, в какую сторону идти, если и так ясно, что заблудилась. Никто ее искать здесь не станет; значит, надо идти, пока не выйдет на поле или на реку, а если повезет, на дорогу, и стоило поторопиться, пока звери не сожрали.

Незнакомец шагал следом.

– Конечно, я не против, если внутренности твои будут рассмотрены, – он забежал вперед и завис перед нею, осветив немного место вокруг. Не понятно, как, но вдруг стали видны стволы и земля под ногами, будто вокруг рассеялось едва уловимое призрачное сияние, не дающее ни тени, ни отражения. – Возможно, я буду даже рад… – он предвкушающе ухмыльнулся, – но, помилуй, умереть можно здесь: мыло, веревка, подходящий сук – все есть! – он жестом указал на дерево. – К чему такая спешка угодить в пространные места?

Манька резко остановилась, сердце болезненно сжалось.

Не об этом ли говорил кузнец господин Упыреев, когда приказывал не пугать Посредницу высказываниями о дурно пахнущих гнилостных отходах загаженных людей?

Она прищурилась, вглядываясь в лицо незнакомца. По глупости или преднамеренно наталкивает он ее на размышления? Странно, что самой не пришло в голову: как можно вынуть внутренности и не убить человека? Может, ведут ее как вола на заклание? Кузнец так же ухмылялся, намекая на Царствие Небесное, на скорую геенну и жертвенного агнца… Говорил о своем, зная, что в простодушии своем, она ни сном, ни духом и ума ей не хватит понять?

И этот…

Она до боли сдавила в ладони посох.

Но ведь Благодетельница была доброй, ее любили, а разве полюбили бы злого человека? Может, странный полупрозрачный незнакомец – призрак еретика? Был бы при жизни хорошим человеком, был бы белый.

Использовать для мести ее решил?

Ну, а если он прав, задорого она сложит голову – не на ту нарвались!

Просунув посох внутрь чащи, она пригнула хилые деревца к земле, освобождая проход.

– Мне все равно, – упавшим голосом ответила она. – Дойду, а там видно будет.

– Вообразила ты себе, что дорога будет легкая. Но ведь не электромагнитной волной полетишь, как Радиоведущая бегает по головам, ногами потопаешь, в железо обутыми, – вкрадчиво произнес незнакомец, словно подтверждая ее догадку. – Разве не устала? Стоит ли, Маня, продолжать путешествие, если конец один? К чему мучения твои? Вот сук, в котомке мыло и веревка. Используй по назначению, и все мучения твои закончатся.

Манька стиснула зубы, стараясь не показать, что думает о том же.

А как ведет себя…

Ведь нет рядом Благодетельницы, но выслуживается, будто он Благодетельницу любит, а она нет. Откуда ему знать, чего она хочет, с чего решил, что Благодетельнице ее смерть нужна? И откуда столько желания угодить Идеальной Женщине, даже там, где ее нет, что за собачья преданность? Она не претендовала ни на первое место, ни на второе, и не со зла искала ее – просто поговорить. И не было у незнакомца повода подозревать ее, будто бы она не искренна в своем намерении, но подозревает – и пытается ударить побольнее.

В спину.

– Может, покажешь, как это делают? – процедила она сквозь зубы. – Я помогу намылить!

Незнакомец хамства не ждал: поотстал, глядя ей вслед недовольно, потом нагнал, пристроившись сбоку. Шагал он неслышно, о чем-то задумавшись.

Некоторое время продирались сквозь ельник молча.

Вскоре густая чаща закончилась, и, к своей радости, Манька обнаружила заброшенную дорогу, поросшую по обочине мхом и высохшим травостоем, толстым слоем укрытую сухой хвоей и не сгнившими прошлогодними листьями. Она бы и не заметила – ночь выдалась темная, но незнакомец стоял в колее, наполненной талой водой, а деревья вокруг него раздвинулись, открывая чистую полосу неба с яркими звездами в просвете разошедшихся облаков. Сам незнакомец не светился, скорее, наоборот, на открытом пространстве в своем плаще он выглядел еще мрачнее.

– Фу-у! – выдохнул он с облегчением, отряхивая с плаща несуществующие сучки.

Манька усмехнулась, вспомнив, как незнакомец забывал отгибать хилые ели, проплывая сквозь деревца, или изображал на лице мучения, когда она отпускала ветку и та возвращалась в исходное положение, хлестнув его по лицу. Его фантастическая способность не замечать физическую материю удивила ее.

Не человек, а туда же!

Неловкое молчание затянулось.

Было темно, силуэты елей и полуголых лиственных деревьев то угрожающе надвигались со всех сторон, то отодвигались в отсвете незнакомца. Манька шла торопливо, насколько позволяло железо. Дорога постепенно становилась накатанной, а спустя час превратилась в непроходимую. Глубокие и скользкие колеи, наполненные водой и жидкой глиной, изрезали дорогу вдоль и поперек. Люди здесь бывали часто, превратив ее в месиво. Свернули на обочину и шли уже по краю дороги, слегка подмерзшей от весеннего ночного заморозка. Взошла луна, и теперь дорогу она видела ясно.

А еще через час лесвдруг резко оборвался, открыв взору широкое раздольное поле и на другом краю спящую деревню, освещенную единичными уличными фонарями.

До рассвета было далеко, но первомайская ночь короткая. На земле еще лежала темень, а воздух уже наполнился голубоватыми рассветными сумерками. Небо стало светлым, луна побледнела, звезды гасли одна за другой, и где-то над головой и в траве проснулись птицы, устроив раннюю перекличку.

Манька с радостным видом обернулась к незнакомцу, чтобы поблагодарить.

Он опередил:

– Не стоит! Не все в этом мире имеет запах мертвечины. Рад был знакомству. Куда теперь? Будешь доживать век в сараюшке?

С глухой тоской, пугаясь своей дороги, Манька тяжело вздохнула, с тихой надеждой прощаясь с деревней:

– К Посреднице, куда же еще-то… – едва слышно ответила она.

Незнакомец внезапно оживился, встал рядом.

– Да, доброе нынче выдалось утро, – зябко закутался в плащ, глянул в сторону деревни, посмотрел на небо, потом оценивающе окинул взглядом ее и загадочно улыбнулся. – Любопытно посмотреть, чем закончился у проклятой позором застолбленная дорога. Провожу немного… И кто, Господи, посадил в твоей земле такое гламурное деревце? – покачал головой.

– Вы что ли столбили, чтобы позорной ее называть? – привычно гордо и резко буркнула она в ответ.

– Без меня не обходится.

– Спасибо, не надо, дальше я сама, – вежливо отказалась она, не имея желания в этот миг видеть незнакомца рядом.

Все равно он был… какой-то не материальный – и любил Благодетельницу. Пусть бы любил, но ведь станет высмеивать, как оплошает, а когда дойдет, выставит в невыгодном свете. И кого та послушает? Манька уже давно сомневалась, что придуманный ею разговор когда-нибудь состоится. Не будет никакого чая, кофе, не будет теплого приема и раскаяния, но не могла, не позволяла себе расклеиться и признать, что обрекла себя на железную муку напрасно.

Ей стало безотрадно горько. И больно. И тревожно.

В одиночестве спрятать горе было проще.

– Надо, – мягко настоял незнакомец. – У каждого героя должен быть свидетель. А иначе герой не герой, а хвастун, который про себя истории фантазирует. Без свидетеля не докажешь, что шла, как положено, уязвленная железом, что не спрятала его под кустом, – он оглядел ее с головы до ног. – Нет, не поверят, – сделал он вывод. – А я приятно проведу время, исследуя движущую силу человека, который решил избавиться от проблем через самоистязание. Оригинальный способ, нетрадиционный.

Так и знала!

Манька расстроилась, предвидя лишения, которые уже не получится отложить на пару дней. Но с другой стороны, муки ее не будут напрасными: есть цель – и вот он, стимул – за спиной, а не в перспективе. Душа ее заныла, протестуя, но сознание было благодарно незнакомцу: иначе не избавиться ей от железа, так и проживет с ним всю жизнь.

– А вы… Как вас зовут? – она пытливо взглянула на незнакомца.

– Дьявол, – представился он и галантно поклонился. – Бог Нечисти… Только… это люди друг у друга демонов задабривают, а я хороводом не хожу, я один. Разве в молитвах обращаются к Богу на «вы»? Можешь смело тыкать. Мне будет приятно почувствовать себя здравствующей личностью.

На мгновение Манька опешила, пропустив все сказанное в конце. Люди подумать боялись, что их заподозрят в связи с Дьяволом, дорожили репутацией, а этот… В голове поднялась какая-то муть из разных предположений: шутит? Хочет напугать? Заниженную самооценку поднимает? А она-то поверила, что спутник ее адекватный и вполне благопристойный господин, чья помощь будет не лишней в дороге. Сначала она не поняла, зачем такому богачу приспичило сопровождать ее, обрадовалась, а сейчас наступило внезапное прозрение – кто будет его слушать? От нее начнут шарахаться даже те, с кем она еще не успела испортить отношения!

Дьявол? Какой, к черту, Дьявол?!

С минуту приценивалась к незнакомцу, а потом ее пробило на нервный смех.

– Шутите? Хы-ы-ы-ы… – спросила она, не сдержав лошадиное ржание.

– Увы! – незнакомец спокойно, с непринужденным видом ждал, когда она придет в себя. – Я рад, что ты так спокойно меня восприняла. Обычно, мое имя вызывает желание немедленно перейти на сторону добра.

– Но… вы не козел! – она вспомнила чудовищ, которых во множестве рисовали те, кто считал себя знатоком Дьявола. – У вас должны быть рога… и хвост… и… копыта…

– Да, они есть. Но разве не глупо лезть в драку первым? – рассудил незнакомец. – Не вижу оснований выставлять рога и бить копытом, когда нет достойных соперников.

– Но кто ж в здравом уме назовет себя Дьяволом? – Манька недоуменно пожала плечами, удивляясь смелости и безрассудству незнакомца. Он вел себя так, точно Дьяволом быть почетно и он этим гордился.

– А кто в здравом уме закует себя в железо? – вопросом на вопрос ответил незнакомец. – Ты можешь называть меня, как угодно. Я откликнусь. У меня много имен. Но перемена имени не изменит моей сути: огненная геенна, рожденная Бездной, враг человека, отнявший у вас небо и землю и поставивший пастуха с железным жезлом, узник, заключенный в землю, но владеющий этой землей от края и до края. Подлый, коварный, мстительный.

– Так это не про Дьявола, это про Бога, – подловила его Манька. – Половина из перечисленного.

– А я и есть Бог, – усмехнулся собеседник.

– Ну-у-у-у… – еще круче. Самомнение незнакомца указывало на то, что у него была занижена самооценка, и он таким способом пытался ее поднять. – Как хотите, – Манька решила, что не стоить лезть в бутылку, доказывая незнакомцу, что нужно любить себя, каким уродился. Сама она никогда бы не согласилась считать себя кем-то другим, но запретить незнакомцу не могла, даже если это звучало кощунственно. Просто у него в голове каша.

Ее демократичность почему-то обидела спутника.

– Все почему-то ждут, что я начну исполнять желания, осыпать золотом и наказывать врагов. Мне всегда интересно, с какого рожна? – фыркнул он. – С чего решили, что враг заслуживает меньшей благосклонности и объемов золота? Вот ты, считаешь, Бог к тебе несправедлив?

– Ну-у, Бога я не виню, но мог бы хоть иногда помогать.

– Вот-вот! И никому в голову не приходит, что не Он вам обязан, в вы ему, – обвинил ее Дьявол. – Хотя бы за то, что обратил Бездну в Землю и позволил существовать всему сущему. Вот ты, что сделала для Бога? Чем отблагодарила Его?

– Свечки ставила, молилась, нищим иногда подавала… – припомнила Манька, отказываясь считать себя виноватой. Он бы еще грехи всего человечества поставил ей в вину. Что могла, то и делала, по мере своих возможностей.

– Какая польза Богу от свечек и молитв? И разве Богу они предназначались, а не Интернациональному Спасителю, который только и жив, потому что есть те, кто его помнит? – скривился, как от зубной боли, незнакомец.

– А бездомные собаки и кошки?

– Божьи твари прекрасно живут без человека. Животные должны жить в природе. Твои проблемы, Маня, как огородные сорняки – один порождает десять. Подобрала собаку, скормила последний кусок хлеба, и сама осталась голодной. А Богу от этого какая выгода? Что ему одна собака, когда сотни тысяч бедствуют? Подал Бог кусок хлеба, скормила кому ни попадя, а потом ждешь, что еще подаст? – Дьявол пожал плечами. – Вот смотрю на Помазанницу и душа радуется: берет быка за рога и на землю его, одной левой. И после этого обидеть ее – любимую или господина Упыреева, чтобы твоя правда восторжествовала? За кусок хлеба, который сам Бог и подал?

– Это что, Бога нет? – Манька сверлила незнакомца нехорошим взглядом.

Искушает ее? Объявить еретичкой решил?

И внезапно поймала себя на том, что не так много знает о Дьяволе. Лицемерный, лукавый, лживый, боится крестов и молитвы, изгнан из Рая, заведует чертями и демонами, в свое время даже Интернационального Спасителя пытался соблазнить, но тот ни государствами, ни хлебами, ни дружбой с ангелами не соблазнился…

А если правда Дьявол? К Спасителю Йесе он словами обращался, но что сказал, что ответил – в книге подробно сообщали, а как выглядел описать забыли…

Ее бросило в пот…

Но ведь она не Спаситель!

Она растерялась, не зная, как поступить: плюнуть в Дьявола, или обождать…

«Плюну, не плюну – жизнь переменится? Благодетельница полюбит? – горькая мыслишка отозвалась в сердце болью. – И с какой стати скажу: «Извините, ваше имя меня не устраивает, не могли бы вы назвать себя по-другому или убраться восвояси?» Если уж на то пошло, земля тут была государственная, и это от нее избавлялись.

Ишь, как ловко Помазанницу объявил святой!

Ком в сердце отчаянно завидовал хитро-мудрой изворотливости странного типа, а сознание, на удивление, осталось чистым. Холодный разум подсказывал, что с Богом Благодетельницы лучше не ссорится. Он ей, вон, целое государство отвалил.

Как там у Спасителя… «и отдам царства мира, если поклонишься…», а тут без поклонов…

Любил, значит.

В то, что Благодетельница, понастроившая храмов и борющаяся с крамолой, когда уже сказать «бога нет» опасно, чтоб тебя за решетку не упекли, якшается с каким-то неправильным Богом, верилось с трудом. Но причем тут Дьявол? Она вроде славила Интернационального Спасителя. И дядька Упырь говорил не о Дьяволе, а об Йесе. Тогда почему Дьявол называет ее Помазанницей и заступается за нее, как будто это он ее Благодетель?

Примазаться к славе хочет?

– Откуда здесь Богу Нечисти взяться? – снова засомневалась Манька. – Дьявол – он… – она беспомощно оглянулась.

– Что, он? – вежливо поинтересовался незнакомец. Скрестил руки на животе, отведя мизинцы в сторону, быстро прокручивая большими пальцами. Батюшка на исповеди так же делал. Незнакомец даже внешне стал похож на Отца Фекла, раздавшись в чреслах и отрастив живот, а плащ – один в один ряса.

Да нет, у того взгляд всегда был какой-то мученический, одновременно добрый и озабоченный, а у этого… смотришь – и мир проваливается в бездну, а в глубине – голубой огонь, как будто свет звезды в бездонном черном небе.

Ужас!

– Он в Аду! – с жаром выпалила она. – Рогатый и с зубами! А глаза у него… во! – она пальцами расширила глаза, вытаращив их. – Как угли! А во рту – огонь! И воняет… Серой… Нееет, – протянула она, с задумчивостью глядя в пространство перед собой, – ему на волю нельзя. Знаете, что он тут с нами сделает?

– Что? – с легкой иронией полюбопытствовал незнакомец.

– Да распотрошит и развратит всех! – Манька осуждающе покачала головой и решительно махнула посохом, срубая траву. – Огонь, сера, вопли, реки крови, скрежет зубов… Вы этого хотите?! Ну ж нет, пусть в Аду злобствует. Одумайтесь! – горячо призвала она. – Зря вы назвались его именем. Может, найдутся те, кто станет вам поклоняться, но остальные посчитают врагом. У вас доброе сердце, вы помогли мне выйти из леса, а Дьявол разве стал бы помогать человеку?

– Можно подумать, без меня реки крови не льются, – Дьявол фыркнул. – Ты вот, куда от хорошей жизни бежишь?

– Я не бегу, я иду, по своей воле. Просто жизнь у меня…

– Что – жизнь? – въедливо поинтересовался незнакомец.

– Несправедливая какая-то, – Манька задумалась, поежившись. – Неправильная она. Не сложилась. Но ведь это не у всех, другие не жалуются.

– Жизнь – она или есть, или ее нет, – твердо произнес собеседник.

– Значит, я неправильная… – отгрызая ноготь, осудила Манька себя. – А Дьявол… Дьявол не стал бы со мной разговаривать. Кто я ему? Он одного парня дураком сделал, и дела ему до него нет. Дети камнями в него кидают, люди смеются, а когда хотят унизить, обязательно сравнивают с ним. Родился больной. Батюшка Фекл сказал, это дьявольские козни, а лечение дорогое, не собрать столько в деревне. Так и живет… Но вы ведь не такой?

– Это не Дьявол, это люди его покалечили.

– А Батюшка говорил…

– Кем бы был Бог, если бы слушал батюшек?

– Батюшку-то?.. – Манька растеряно потерла лоб. – Но он бы Дьявола точно не стал! У него на такой случай и крест, и кадило с ладаном припасены. Дьявол их как огня боится – все это знают!

– М-да? Очень интересно. Я идиот, чтобы лезть к тем, кто меня привечает крестом и кадилом? – похоже, незнакомец уже начал сомневаться в ее умственных способностях, разочаровано смерив ее взглядом.

– Нет… но… Непонятно, до чего такие мысли доведут. Вам… тебе… к батюшке бы… Все к нему идут, когда плохо… Или в больницу… Но ждать долго, да и лечат так себе… – она многозначительно взглянула на золотую цепь на его груди. – Но вы можете заплатить – вас точно вылечат.

– И помогает? Отец Фекл?

– Не знаю. Наверно. Если обращаются. Но лучше в больницу.

– Было бы любопытно взглянуть, как меня будут убеждать, что я не существую.

Дьявол заложил руки за спину, и внезапно пред Манькой предстал кабинет, в котором за столом, в кожаном кресле, в белом халате, с зеркалом на лбу и фонендоскопом на шее, сидел Дьявол-врач. Она даже почувствовала носом запах кофе, который Дьявол-врач прихлебывал из белой кружки с красным пронзенным стрелой сердцем. Кресло, стол, свет в кабинете, будто там был день – все соткалось из воздуха, как по волшебству, и эта картина напоминала разрыв в пространстве, как дыра в кабинет врача, а вокруг оставалось все то же поле, лес, тающие сумерки и грязь под ногами. В кабинет вошел еще один Дьявол, боязливо присевший на краешек стула. Хмурый и недовольный Дьявол-врач приготовился слушать убитого болезнью и сомнениями Дьявола-пациента.

Манька потрясенно замолчала, мысленно перекрестившись. Кабинет казался настолько реальным, что казалось, она спокойно при желании может в него войти.

Не зря батюшка пугал: первый признак того, что человек попал в лапы к Дьяволу, всякие видения, а видения – следствие того, что у человека веры не осталось. В такую реальность она бы без труда поверила. Ее прошибла холодная испарина: скорее всего, справиться с Дьяволом только Святым Отцам под силу, но раз психиатрические лечебницы оставались переполненными, значит, даже они не всем помогали и не всегда побеждали. Каков же будет ее конец?! Попала так попала, из огня да в полымя.

Внутри все сжалось от ледяного страха.

Она зажмурилась, прочла «Отче Наш», открыла глаза. Кабинет с двумя Дьяволами исчез, но незнакомец остался. Она видела сквозь него стволы деревьев, кусты, даже небо, но, когда она смотрела на него, все становилось смазанным, а когда на предметы, эфемерным казался уже он, точно муть на стеклах очков.

Но нет, не призрак, она ни разу не слышала, чтобы призраки могли показывать что-то иное, кроме себя…

Дьявол, не Дьявол, а за демона вполне мог сойти…

Тогда почему он с нею вообще разговаривает? Обычно, одержимые страшно ругались, бились в падучей, изо рта шла пена. Даже людей иногда убивали. И никто самих демонов или Дьявола не видел, хватало того, что они с человеком творят. А этот вежливый, умный, обходительный, по виду, одерживать ею не собирался, да еще предстал лицом, не хоронясь.

Что же он задумал?

– Если вы – Дьявол, значит, это вы Святых Отцов поносите матерными словами из одержимых людей? – напрямую спросила она.

– Бесы, – с улыбкой ответил незнакомец. – Но они не всегда ругаются, некоторые только радуют – ни один батюшка худое слово про них не скажет… А может, Дьявола нет? – собеседник ее с ехидцей прищурился. – Спаситель Йеся одержал верх, всех сделал счастливыми, ушла неправда с земли… Вот ты, оскотинилась, и перестал любить: ни денег, ни счастья, ни судов праведных, а была бы человеком…

Манька почувствовала, что незнакомец задел за живое.

– Он почему-то меня еще в детстве невзлюбил, – раздосадовано пожаловалась она, пожимая плечом. – Наш кузнец… Господин Упыреев, говорит, я грешить не умею… Осознанно. А разве так бывает? Человек сам должен строить свою жизнь, Спаситель только показал, что счастье есть. И мне казалось, я правильно его понимаю, а как послушать дядьку Упыря… и вроде права я, а как посмотришь по сторонам, что-то не сходится.

– Интересная версия, – задумался незнакомец. – А сам-то он был счастлив?

– Наверное. Был бы не счастливый, не стал бы людей спасать.

– Значит, ты от счастья подбирала брошенных собак?

– Откуда у меня счастье? Жалко. А так сидим вечером, не одна, и про себя забыла. Только не жили они у меня долго, то потравят, то уведут, – этого она простить односельчанам не могла.

– Значит, это из жалости Спаситель покусился на веру людей и храмы, чтобы завладеть десятиной и сокровищами?

Манька вскинулась, с прищуром взглянув на Дьявола – это он на что намекает? Что она из зависти к Благодетельнице собралась? Да какая же это зависть? Много чувств сошлись на том, что пора тирании положить конец.

– Вы… ты… такие вопросы задаете… – она вдруг поймала себя на мысли, что не меньше других боится уличения в порочащей связи. Да он же толкает ее на кощунство! – Вы, безусловно, не можете быть Дьяволом! – сделала она еще одну попытку образумить незнакомца.

Он ей понравился, не часто к ней относились по-человечески, обращался к ней запросто, на равных, а с ним даже кузнец Упыреев вряд ли рискнул бы говорить пренебрежительно. Но что-то он путает, никто Дьявола Богом не считал, наоборот, пытались объявить преступником – виновником всех человеческих бед. От Дьявола открещивались, одержимые им становились объектом пристального изучения, а тех, кто якшался с ним, еще недавно сжигали заживо. Мало ли других великих людей и богов, на которых можно с гордостью равняться?

– Дьявол – нечистый и жестокий, вы на него ничуть не похожи.

– На себя посмотри! Ногти грязные, волосы войлоком скатались, сама темная, любой бомж смотрелся бы рядом краше, – обличил ее незнакомец.

Манька украдкой взглядом проверила его ногти. Чистенькие. Обточенные и покрытые лаком. И не успела подумать, как его красивые ухоженные руки оказались в дорогих черных перчатках с золотыми пряжками, а в руках невесть откуда вновь появилась лакированная трость из красного дерева, про которую она как-то забыла.

– Это гребешок у меня сломался… – покраснела она. – Там всего два зуба осталось. Крайний левый и крайний правый… – лицо ее пошло стыдливыми виноватыми пятнами. – Ну, не знаю… – неуверенно протянула она, уже начав сомневаться и в том, что Дьявол существует, и в том, что не существует, и что в Аду, и что на земле. Может, и правда не виноват, что люди сходят с ума и бьются в конвульсиях, про нее тоже всякое говорят – людей послушать, так страшнее нее человека не сыщешь.

Но чтобы сам Дьявол….

Заметив ее сомнения, Дьявол щелкнул пальцами. Внезапно сверкнула яркая мощная молния, соединив небо и землю, высветив поле и деревню на краю синим светом, а потом грянул раскатистый железный гром, и на окраине, недалеко от того места, где стояла ее избушка, вспыхнуло и занялось огнем одинокое сухое дерево. Мгновенно! Как пучок сухого мха! От корней до верхушки! А спустя минуту завыли собаки, закричали петухи, и кто-то забил в набат, созывая жителей.

Тишину над полем нарушили встревоженные крики, засветились одно за другим окна домов, рядом с горящим деревом в свете огня заметались тени. Их возгласы прокатывались над полем многократным эхом, и Манька даже узнавала голоса соседей.

– Видела? – довольный собой, спросил незнакомец. – Бесы так не умеют.

Манька утвердительно кивнула, рассмотрев свой домишко. Во взгляде ее промелькнула надежда: может быть, там, в избушке, что-то еще осталось из нужных вещей. Перед уходом она сложила все самое ценное в мешок, а мешок спрятала в каморку под лестницей, и только она знала, что там есть маленькая дверца. По крайне мере, незнакомец мог бы увидеть ее другую, но заметив мечущихся людей, тяжело вздохнула и поникла, отказавшись от мысли заскочить домой.

Лучше бы гребешок подарил… Или ножницы…

И, будто прочитав ее мысли, незнакомец позвал:

– Если уж рядом, отчего родной дом не проведать? Дорога долгая, снимется с тебя не одно платье. Может быть, ложку для меня отыщем. Я на долгое путешествие не рассчитывал.

– Увидят, – Манька опасливо поежилась.

– Эка невидаль! – проворчал незнакомец. – Может, сначала им докажешь, что молиться надо на тебя, а не на Благодетельницу? – он ткнул ладонью в сторону пожарища. – Кого-то в расход, кому-то красного петуха, а еще неплохо парочку колодцев отравить. Замолятся, поверь. Ну, пока не поймают.

Манька представила картину и прыснула в кулак, мысль была интересной. Может, просто не боялись ее? Прислушалась к себе: нет, она любила деревню, уважала односельчан, не желая им зла, часто вспоминая с грустью. Ей хотелось, чтоб и они ее уважали – для того и отправилась она в путь.

– Ладно, не парься, – Дьявол подбадривающе хлопнул по спине. – В конце концов, добро побеждает зло, – он обернулся. – Идешь? – и зашагал прямиком к дому через поле с многолетней травой, на котором трава еще не успела отрасти.

– Иду, – кивнула она, взвалив на себя котомку. Про нее, наверное, забыли давно, а одежда ей нужна, ее-то совсем обветшала и износилась.

Жители, убедившись, что огонь не угрожает домам, быстро разошлись. С утра выгонять скотину, еще не привыкшую пастись на пастбище, собирать детей в школу, ехать на работу. К тому времени, как они оказались на краю деревни, возле догорающего дерева было пусто.

Прибавила шаг, обогнав Дьявола.

– Надо успеть до восхода, не хочу никого видеть, – поторопила она.

– Ну, Маня, не ожидал, что так не захочешь здесь жить, – удивился Дьявол. – Приятная деревенька, бывают хуже. Не били, не пытали, не гнали – святые люди!

– Жить-то я хочу, – призналась она, – но… хочу, чтобы относились ко мне по-другому, как к человеку.

– Они железом не тяготятся, Благодетелей всуе не поминают – вряд ли они изменятся, – с сомнением проворчал Дьявол, открывая ей повалившуюся калитку в огород, пропустив вперед. – А между собой они другие? Не доказано! Горбатых разве что могила исправит.

Глава 4. Начало нечистой мудрости

Выбитые окна избы слепо щерились. Молодые яблоньки и крыжовник выкопали и унесли, зато малина разрослась. Там, где раньше росли картофель и овощи, все затянул осот и сорняки, которые всходили дружно. Манька с жалостью повздыхала: не успела вернуться в срок, теперь придется забыть про огород еще на лето. Зато приветливо встречала цветущая черемуха, роняя белые хлопья лепестков и источая сладкий приторный аромат.

Воры, сняв с петель дверь и забрав инвентарь и инструменты, оставили избу – брать в доме больше было нечего. В горнице развлекалась молодежь или грелись бомжи. На кровати лежали чужие одеяла, на полу и на лавке разбросаны пустые бутылки из-под крепкого вина. Нетопленная печь за зиму просела и обвалилась, и знакомо скрипнули под ногами половицы…

Манька достала из тайника мешки с одеждой и другими вещами, которые копила и на приданное, и для жизни. К счастью, со спрятанным добром ничего не случилось, все лежало на месте, не поеденное мышами. Наверное, никому и в голову не пришло искать в ее доме что-то стоящее. Три пачки мыла, зубная паста, новое полотенце… Теплую зимнюю куртку одела на себя: теперь она знала – зима наступит быстро, не успеешь оглянуться. Дьявол поторопил, заметив, что в некоторых избах растапливают печь. Но это было лишним, Манька уже собрала в кучу то, что ей нужно: платья, брюки, свитера, постельное белье, теплое одеяло…

И с ужасом поняла, что вещей больше, чем сможет поднять.

– Так, – произнес Дьявол, заметив ее растерянность. – Может, избу с собой заберем?

Он вытряхнул содержимое котомки на пол.

– Одну пару наденешь, а эти две положим в рюкзак, – протянул ей железные башмаки. – И караваи туда же, – один каравай отложил в сторону. Два посоха и топорик связал по концам, закутал в теплую зимнюю куртку, попросив ее снять, приделал лямку из брюк. Привязал сверху два котелка, вложенные один в другой, скрепленные защелкой. Их Манька купила в походном магазине в дороге – незаменимая вещь: один для каши, второй для кипятка, чтобы попить чаю и помыться. Вязанку отставил в сторону, занявшись укладкой скарба в рюкзак. На дно, в порядке нужды, сложил завернутые в теплый свитер и брюки караваи и башмаки, заполнив свободное между ними пространство носками, нижним бельем и прочей мелочью. Запасной кусок хозяйственного мыла, зубную пасту, зимнюю теплую вязанную шапку. Все это заняло больше половины рюкзака, но места еще оставалось.

Пощупал рюкзак, помяв пальцами.

– Спину мозолить не должно.

Те вещи, которыми она часто пользовалась: белье, зубную пасту, щетку, мыло, расческу и зеркальце уложил в боковой карман. Туда же спрятал несколько коробков спичек, соль и перец в пластмассовых баночках. В другой боковой карман сунул наполовину заполненную двухлитровую бутыль с водой и ножи. В карман посередине уместились пара железных тарелок, две кружки и две ложки. Потом сверху доложил запасные рубахи, пару теплых брюк, полотенце и отложенный каравай.

– Кажется, ничего не забыли, – удовлетворенно проговорил он.

Манька с тоской взирала на красивые платья, на теплые свитера, на зимнюю шубку и шерстяное одеяло. Куча добра осталась лежать на полу – все, нажитое непосильным трудом. В дороге ей много чего не хватало, и выглядеть хотелось прилично.

– Я думал, мы от железа избавляться идем, или красоту показывать? – съязвил Дьявол, взваливая на нее котомку и вязанку; двумя косынками закрепил лямки, чтобы не съезжали. Манька согнулась, но отметила, что теперь, когда один комплект железа был на ней, стало легче.

Но разве легко тащить три лома и шесть пудовых гирь?

Порой она удивлялась, как поднимает свою неподъемную ношу. И однажды поняла, что она с железом, как полный человек. Обычно, полные люди не вспоминали о жировых отложениях, пока болезни не дали о себе знать. Железо, в которое заковал ее дядька Упырь, имело странные свойства: не так тяжело его тащить, как побороть тяжесть и немощь обремененного им тела.

Заметив, что она собирается уложить в мешок и спрятать оставшиеся вещи, Дьявол остановил:

– Маня, когда вернемся, это все выйдет из моды! Да за твои муки Благодетельница должна тебя так отблагодарить, что для добра придется караван заказывать!

Облившись кровью, Манька еще раз взглянула на свое имущество. Смешно, но больше у нее ничего и не было – все лежало здесь. Сколько она трудилась, чтобы позволить себе ту или иную вещь. Но если получится встретиться с Благодетельницей, она себе сотню таких платьев купит – и то правда, и, уже не раздумывая, переступила через разбросанную одежду и шагнула за дверь.

Ногам было непривычно больно.

Зря, наверное, оставили нормальную обувь, надо было хоть кроссовки взять.

Солнце уже поднялось из-за горизонта, деревня утопала в черемуховом благоухании. Больше всего на свете Манька любила этот запах. В такие дни уходила боль, уходила накопленная за зиму усталость. Пусть четыре месяца, но ей не придется мерзнуть, не придется копать дорожку в снегу до самой реки, чтобы наносить воды. На колодец она так и не накопила. Но когда взгляд наткнулся на кузню и высокий дом господина Упыреева, лицо ее исказилось мукой.

Она кивнула в сторону дома и остановилась.

– Это он мне сковал железо, которое нельзя снять, – горестно поделилась она.

– На правое дело, – ответил Дьявол, не удостоив вниманием красивый дом с башенками.

Заметив слезы на щеках, нахмурился:

– Так, мы уже передумали соскочить с костра и согласны на геенну?

– Я найду Благодетельницу, а вдруг железо к тому времени не сумею сносить? – засомневалась Манька. – У меня теперь две беды вместо одной: и жизнь, и железо.

– Надеешься, что раньше времени во дворец пустят? – с сарказмом подколол Дьявол.

– Бог ты или не Бог? – возмутилась она. – Мог бы и помочь!

– Я не твой Бог, – напомнил Дьявол. – Твой гораздо ближе. Тот же господин Упыреев, от которого милости ждешь, а не жертвы. Или, может быть, Помазанница ждет от тебя милости? – Дьявол тоже остановился и обернулся. – Нет, Маня, нас вполне устраивает твоя жизнь. И жертвенное блеяние заколотой овцы приму от Благодетелей твоих. И заначка у меня найдется, чтобы воздать им за вкусное блюдо. Они своей души не пожалели, возненавидели ее при жизни, а ты? Ты смогла бы так?

– Что значит, не пожалели? Это как?

– А так, отказались от нее, заложили Дьяволу… То есть мне. А еще договор скрепили кровью. Только, чтобы понять это, нужно иметь тайные знания, а они только избранным доступны. Шагай давай, не отлынивай.

– Иду же! – насупилась Манька. – А Упыреев мне не Бог.

– Что ж, посмотрим, – Дьявол пожал плечами. – Но пока ты – мерзость, в то время как Помазанники – свет, исполненные верой и силой духа. И твое смирение – наипервейшее условие угодить богочеловекам. Встала на путь сомнения – осудишься. Ну, это тебе и господи… Упыреев говорил. В противном случае, грехи свои надо знать и свидетелей, чтобы доказать, что клевещут и не святые.

– Кровопивец-то этот? – Манька передернулась. – Ну и иди к Помазанникам, если они такие знающие и верующие, – огрызнулась она. – Я не просила за мной следить.

Она злилась. Назло Упырееву, а теперь Дьяволу, она достанет Благодетельницу, чтобы Упырееву досталось за то, что интриги плел, а Дьяволу стало стыдно Упыреевым потакать.

Дьявол рассмеялся, как будто прочитал ее мысли.

– Зачем Умной Женщине менять мыло на шило? Помазанница опирается на крепкую мышцу Господи Упыреева, который умеет доверенную ему паству пасти жезлом железным. Знаком на челе обличены они властью над многими: мужественные, исполненные внутренней силой и красотой, грамотные, гордые. А у тебя какая мышца? Разве не развратится с тобою народ? А если Маньки станут Благодетелями, кто работать будет?

– Значит, кому-то в десять рыл, а кому-то по зубам?

– По-другому – коммунизм. Он доказал свою нежизнеспособность. Всегда найдутся работящие и ленивые, умные и бестолковые, воры и честные, злые и добрые, как ты и Благодетели. Они не обязаны с тобой делиться. Если Благодетели уйдут с лица земли – мир изменится, а ты уйдешь – никто и не заметит, так что, все справедливо.

– Да где же справедливо? Без таких, как я, у Упыреева коровы в навозе утонут и с голоду опухнут. Он не сам на ферме работает, только прибыль считает, и забирает ее всю.

– Вот-вот, без Упыреева и коров не останется, а без коров – ни мяса, ни молока. А без колбасы жизни нет! История доказала: без Благодетелей народ с голоду пухнет, а туалетная бумага для него становится предметом роскоши.

– Люди не перестанут скотину держать, если Упыреева не станет, – уверено заявила Манька.

– Нет, Маня, когда у человека не десять рыл, имея крышу над головой и добрых соседей, он успокаивается и работает только для поддержания своего состояния, в стране начинается регресс. Меньше сена, меньше туалетной бумаги. И машина одна, лишь бы перемещала тело с места на место. Чтобы Маньки производили, их должно держать в черном теле, без крыши над головой, на голодном пайке, чтобы смотрели и завидовали тем, у кого десять рыл, и работали лучше.

Манька возмутилась до глубины.

– Но это… беспредел!

– Это прогресс, а потому достойные пастухи Упыреевы у стада в почете.

– А я, по-твоему, не человек?

– Как же поверить на слово? Все хотят, но умеют немногие. Докажи, что человек, тогда и поговорим.

– Как доказать, если вы уже решили?

– В том-то и дело! Упыреев за тебя решить может, а ты за него нет. А когда Господи Упыреев пытался растолковать тебе, что дано единицам, ты рога выставила. Мне ли не знать, кто сколько стоит, и кто на что способен? Мы, вон, те холмы не перейдем, а ты будешь молить о смерти, – протянул он руку, указывая на сокрытые туманом, на самом горизонте раскинувшихся с высокого холма просторов, возвышения ландшафта.

Дьявол продолжил путь, рассуждая вслух, хороша или плоха та овца, которая на жертвеннике повела себя примерно и лежит тихо, пока ее жарят вкрутую и делят мясо между собой. С одной стороны, получалось хорошо, но не со стороны овцы – ей смерть. Съедят, и спасибо за смирение и покорность никто не скажет. Сопротивление могло бы овечке помочь. Хозяева, конечно, разозлятся, и вместо нее умрет другая – овец холят и лелеют исключительно ради еды, ничего с этим не поделаешь, но как потом выжить среди хищных зверей, не нарастив хищные зубы? Так что, и там ее ждет только смерть, поэтому судьбу овцы не изменить, если сама она не изменится.

Конечно, Дьявол имел в виду ее. Нет у нее зубов, и удачи упыреевской нет. Свалилась на дом куча дерьма, а он лучше прежнего себе построил. Вся деревня приходила помогать, как пострадавшему от форс-мажора. А у нее не форс-мажор? Дом-то ее завалило, который кредиторы продали за бесценок.

Но овцы без пастуха пропадут, а ей Упыреев даром не нужен.

– Я не овца, я человек! – разозлилась Манька.

– Именно на сей недостоверный факт мне любопытно посмотреть, – нарушил Дьявол свое внутреннее уединение. – С чего ты взяла, что не овца? И тебе нужен пастух, только добрый. Чтобы колокольчик на шею, ночевать – в дом, и вегетарианец – овец не кушал, сеном давился. Маня, они живут хорошо, потому что знают, как правильно. А для правильной жизни надо такую голову иметь – стальную, а ты не умеешь так-то…

– Я не молиться, я объяснить, – с жаром вспылила Манька. – И голова у меня, слава богу, на месте. По-вашему, только воры и убийцы людьми могут считаться, а все остальные нелюди?

– Кроссовки там, в лесу, не жали? – не поверил Дьявол. – Была бы голова, разве позволила бы себе удобную обувь, зная, что железо не сношено? Тот же кузнец Упыреев вверху, и поэтому пастух, а ты внизу, значит, овца – и собираешься призвать его к ответу? Поучить жизни? К какому ответу? Какой жизни? Чтобы сам себе глаз вырвал?

Манька промолчала. Она и сама понимала, что потеряла год. Еще и ушла не в ту сторону. Полдня с Дьяволом и, наверное, она впервые почувствовала ужас своей ноши. Спина стала каменной, рука отнялась, ноги от земли не отрывались. Но главная правда – обидная правда – была в том, что против Благодетелей она была беспомощна. Им все давалось легко, особенно сживать человека со свету. И ведь каждый раз думаешь, что совесть, наверное, их мучает, в то время, как они про тебя давно забыли.

Хорошо, она сносит это проклятое железо…

Деревня скрылась из виду, но до холмов было так же далеко. Манька взглянула на Дьявола, который шагал с отрешенным видом, и уже без злости прибавила шаг, пристраиваясь сбоку.

– А хочешь, я тебе помолюсь, – заискивающе предложила она. – Если ты Бог, обязательно должен что-то сделать.

– Интересно, что? Голову тебе оторвать? – равнодушно, не взглянув на нее, поинтересовался он. – Она тебе все равно без пользы.

– Когда молятся, Бог должен сделать что-то хорошее, – рассудила она. – Или плохое. Но заметно плохое! Если меня обидишь, никто не заметит, а если Благодетельницу, все поймут, что ты Бог.

С потрясенным видом, Дьявол резко остановился и развернулся, пылая гневом.

– Да если б я был кому-то должен, был бы я Богом? Я – Бог Нечисти, а ты мне предлагаешь сделать что-то хорошее? Хуже, плохое! Я слуга что ли?! Я – Свидетель! Помазанники кормят меня досыта кровью овец, курят благовонными кострами день и ночь, а что можешь предложить ты?! Я тебе не раб! Пока головой в меня не упрешься и ужасами не завалишь, с места не сдвинусь! – он начал успокаиваться, пошагал дальше, оскорбленно возмущаясь. – Это ж надо такое ляпнуть! Сделай плохое, сделай хорошее… Мне, Сознанию Вселенной, который Абсолютного Бога уложил на лопатки! И эта горстка праха решила, что она достойнее Помазанников! Где ум?

Манька молча плелась за Дьяволом, сгорая от стыда.

– Не сердись, – виновато попросила она, когда он перестал бухтеть.

– Я не умею сердиться, – ответил Дьявол чуть мягче. – Полезно и бесполезно – вот критерий моего отношения к вам. Нечисть – мое Благо: и санитар, и новые владения – двойная выгода. Горжусь человеком – имя мое в нем, но, когда человек! А ты разве человек? Ты труп, доедаемый червями: глухая, слепая, немая – калека, одним словом.

– А как же животные, они тоже бесполезные? – скрывая раздражение, миролюбиво спросила Манька, переводя тему в нейтральное русло. – Кузнец Упыреев сказал, что они, как я, грешить не умеют и греха не ведают, но ведь Бог о них заботится, дает и пищу, и теплую шкуру.

– Разум животных обречен существовать со мной в едином пространстве, и мыслят они не образами, а опытом накопленных ощущений. Их сознание, лишенное личностного качества, неподсудно. Муравей не рассуждает о гусенице, которую тащит на спине. Они принадлежат мне по праву земли. Тогда как ты – горсть земли, и эта горсть имеет территориальную автономную, независимую, пространственную единицу измерения. Ты, Маня, абстрактно мыслящее существо, и своим внутренним пространством занимаешь в моем пространстве определенное место. Твоя земля дана тебе в собственность на время, и станет прахом, когда уйдешь насовсем, а сознание – дар человеку. Твое сознание я не заберу, но подло изгоню к Богу, который примет вас всех. Он, Маня, удивительно неразборчив! Вот там сколько угодно можешь якать, если сумеешь.

Раздражение Маньки сменилось удивлением: Интернациональный Спаситель животным не благоволил. Украл маленького ослика, на которого еще даже детей не садили, чтобы в город на нем въехать, хозяйских хрюшек заразил бесовскими тварями и ни за что утопил в море, обвинил птиц в тунеядстве, будто червячки и семечки на них манною с неба сыплются… А она животных любила и считала: Бог творил их с большой любовью, ведь каждая тварь украшала этот мир. И сейчас Дьявол доходчиво подтвердил ее мысли: есть абстрактное мышление – человек, нет его – божья тварь. Не как Святой Отец или господин Упыреев – наплетут мути, не поймешь, что имели в виду.

Значит, плохой или хороший, она – человек, чтобы там кузнец про нее не думал.

Какое-то время шли молча. Манька углубилась в размышления о Боге. Она много раз пыталась понять, что такое Бог, чтобы наладить с Ним отношения, но они не складывались. Наверное, основания ее не любить у Него были. Когда она читала писание, в ее голову все время лезли сомнения, рождая внутренний протест. Нет, она любила и Йесю, и Отца его, но не могла понять, что бы ей еще такое сделать, чтобы они ее тоже заметили и полюбили.

Да как с ними можно наладить отношения? Если верить Спасителю и его притчам, Отец Йеси был до крайности жаден, за копейку готов удавить: давал одну, а назад требовал десять, а если не давали, бросал в гноильные ямы.

Даже кредиторы требовали меньше…

И жестокий: сначала хватал людей с улицы будто бы накормить-напоить, а потом, опять же, бросал в темницу только за то, что не понравилось, как человек одет.

А если человек на работу шел или с работы? Откуда праздничная одежда?

И несправедливый: кому захочется работать, если тот, кто работал целый день, получал наравне с теми, который отработал час? Когда с ней так поступали, было и обидно, и унизительно, и смеялись над нею, проработавшие час.

И почему-то, если она приходила на час, так ей за час и платили.

А как можно жениться на ком попало? Почему решил, что пять дев жениха любят больше, только догадавшись взять с собой масло? Разве любовь измеряется маслом? Может, подсказал кто… А если дева бедная и нет у нее запасов? На месте пяти дур она бы радовалась, что не придется с пятью умницами делить такого мужа.

А как горчицу с деревом перепутать? Горчица редко вырастает выше колена. Или оставить плевелы в посевах? Да они дважды осыплются семенами, пока пшеница вызревает, созревают они в два раза быстрее. На второй год про поле можно забыть, все равно ничего не вырастет, кроме плевел.

От описаний Бога ей становилось не по себе, но в жизни так оно и происходило. Дал Бог Упырееву на одну ферму, а он себе десять построил. Не сам, конечно, за счет людей, которым Бог ничего не дал. И получал Упыреев в сотни раз больше, чем работники, а платил, кому сколько хотел. И благоволил только тем, кто его умасливает. Хороший человек, плохой – ему без разницы. Самые поганые люди в деревне были у него в чести. И, поскольку заступиться за нее было некому, ей от этих людей больше других доставалось – угождали таким образом Упырееву.

И совсем она не понимала, когда Господь Йеся учил чужими и неправедными богатствами наживать друзей. Ей это казалось какой-то чудовищной ошибкой, может, исказили его слова? Где честь, где совесть, где взаимовыручка, мудрость, наконец?! Или тот же должник возьмет ли на работу распорядителя, зная, как он обворовывал хозяина? И перестанет ли распорядитель воровать? Кузнец господин Упыреев первым убил бы ее, начни она его обманывать, но разве ставил ее, честную и порядочную, распорядителем?

Неудивительно, что ни Бог, ни Спаситель Йеся ни разу ей не помогли. Они любили таких, как кузнец Упыреев. Тогда господин Упыреев прав, ему прямая дорога в Рай, с таким Богом и Сыном он им точно понравится.

Ну а ей туда зачем? Для нее такой Рай – сущий ад.

Но, как оказалось, она и Дьяволу не нужна, он тоже Упыреевым благоволил. С таким отношением свыше, лучше прожить жизнь атеисткой, а после умереть и забыть эту жизнь, как кошмарный сон.

Дорога вела все дальше и дальше: мимо вспаханных и не вспаханных полей, мимо ферм, с отощавшей за зиму скотиной, мимо обширных лугов с цветущей мать-и-мачехою и подснежниками, мимо деревень, лепившихся друг к другу.

И мимо шахты.

Сердце болезненно кольнуло…

Однажды к ней в дом постучал хорошо одетый седовласый господин. Попросил воды, спросил дорогу. Разговорились. Когда-то он жил в их деревне и много расспрашивал о жителях, а когда узнал, что в деревне совсем нет работы, разве что на ферме у господина Упыреева, пригласил на работу в райцентр, и даже пообещал комнату в общежитии. Думала, рекрут. Бывало, приезжали и сманивали людей на заработки в далекие края. И только потом узнала, что господин этот – владелец всех горнорудных шахт в округе.

Работа оказалась не пыльная – помощница секретаря в конторе, на ближайшей к деревне шахте. Тут же нашлись завистники и сплетники, но с обязанностями она справлялась, придраться, до поры до времени, было не к чему. И даже с коллективом сложились хорошие отношения – хвалили ее.

Пока ни с того ни с сего, прямо посреди дня, у нее не случился обморок…

Почему-то сразу решили, что она заснула, в болезнь никто не поверил, и в тот же день ее уволили, как будто никто никогда на работе не отключался.

Совпадение, конечно, но все изменилось именно в тот проклятый день…

Болезнь оказалась серьезнее, чем она думала. Она и раньше не умела видеть образы, а тут…

Черная ночь казалась ясным днем, когда она смотрела на свою память. Воспоминания, как будто стерли, и на многие вещи она начала смотреть иначе – словно ее подменили. То вдруг о принце на белом коне помечтается, то о землях с садами, то дворцы на уме, а про себя начала забывать: белье в тазу оставит, чайник на плите, сон навалится, будто кома – сутки спит и не высыпается, тело ломит, голова тяжелая. И сколько бы в больницу не обращалась, ни один врач определить болезнь не смог. А домишко как будто понял, что остался безхозяйки: начал гнить и проваливаться под землю. И никто после того случая не приживался в доме: ни кошки, ни собаки – болели, умирали или терялись. И люди словно вычеркнули ее из жизни, если не хуже, похоронили: ее или не помнили, или злоба лилась через край. Друзей и так было немного, а после того дня и они отвернулись.

Наверное, тогда она и почувствовала, как незримо вмешивается в ее жизнь чужая воля. Прежде, чем что-то происходило, она предчувствовала беду, и что бы ни делала, отвести беду не получалось. Как будто какая-то неведомая, но вполне реальная сила решила сжить ее со свету, перекрывая все пути-дороги. Она точно знала, что тот обморок и потеря памяти как-то связаны между собой, но доказательств не нашла.

В конце концов, она списала тот случай на микроинсульт. День был жаркий, работы много, а предчувствия – на фобию, связанную с тем, что ее отовсюду гонят. Давно известно, если человека невзлюбили, молва бежит впереди него, а если невзлюбили Благодетели, тут хоть носом землю рой, не поможет. Такое место потерять – испорченная репутация на всю оставшуюся жизнь. Единственное, о чем она жалела, что подвела хорошего человека, не оправдала доверия. Хотелось попросить у него прощения, оправдаться, но служба охраны ее на порог не пустила, а вскоре тот человек умер, а где похоронили, осталось тайной за семью печатями.

Железо быстро содрало кожу, въедаясь в плоть. Но стоило уловить на себе взгляд Дьявола, как зубы стискивались сами собой, а боль начинала существовать в четвертом измерении. Она как будто видела ее со стороны, чувствовала, как море, как несет ее на плечах, и когда не хватало сил терпеть, украдкой совала в карман руку, разминая онемевшие от посоха пальцы, или срывала листья подорожника, прикладывая к мозолям на стопах.

Хуже, когда Дьявол на привале, единственном за день, легко оторвал небольшую краюшку от железного каравая и заставил съесть…

Последние зубы остались там, в траве.

Беззубая, она выглядела еще страшнее, чем уже была. А Дьявол, не зная жалости, лишь посмеивался, многозначительно посматривая в сторону холмов.

«Не буду молить о смерти, не буду!» – мысленно молилась Манька самой себе, отсчитывая шаги и поминутно меряя взглядом расстояние до холмов, за которыми пророчество Дьявола осталось бы неисполненным. И когда стон готов был сорваться с губ, обглядывалась назад, удивляясь, как смогла за полдня пройти расстояние пяти дней.

Наконец, достигли незнакомого селения на вершине последнего обозначенного Дьяволом холма. Осталось спуститься. На небе уже зажглись звезды, и Дьявол, заметив прошлогодний стог соломы на краю деревни, предложил остановиться на ночь.

Она молча кивнула и кинулась к стогу, и, едва взобравшись на солому, рухнула мертвым сном.

Разбудил ее звон колоколов: чуть в стороне, за полем, на краю кладбища, располагалась небольшая красивая церковь с золотым куполом. Было раннее утро, но белесое небо быстро голубело до той глубокой лазурной синевы, которая бывает в преддверии ясного дня, в воздухе густо пахло пирогами и свежеиспеченным хлебом, сладковато-приторно благоухал распустившийся за ночь ярко-желтый одуванчик, и люди в праздничной одежде со всех концов селения собирались на утреннюю воскресную службу.

Неплохо бы попросить Спасителя Йесю благословить перед дорогой, подумала Манька, пусть не любил, но мог бы, если бы у нее было столько же денег, как у господина Упыреева, но в церковь в рубахе не пойдешь, а все платья Дьявол оставил дома.

Она скатилась со стога.

Дьявол завтракал собранным на поляне ранним щавелем и снытью, задумчиво рассматривая проходивших по дороге людей. Он без слов развернул ее, порывшись в котомке у нее за спиной, вынул из мешка, который она не сняла вечером, железный каравай и соль. Отломил от каравая небольшой кусок – совсем чуть-чуть – покрошил на молодой лист лопуха (Манька подивилась: как ему это удалось?! Он крошил железо с такой легкостью, как будто свежеиспеченную булочку из пшеничной муки… Не сказать, что она обрадовалась, есть-то железные крошки придется ей, но внезапно поверила в то, что каравай съесть возможно), положил рядом пучок нежно-зеленого щавеля, очищенные стебли дикой редьки, насыпал немного соли. После этого достал две тарелки и ложки, и поровну разделил кашу из растолченной и упаренной крапивы на половину со снытью, налил по кружке душистого зеленого чая из молодых листьев смородины и желтых цветков одуванчика.

– Ешь, – придвинул к ней тарелку.

Не часто ей предлагали разделить трапезу, да еще приготовленную не ею.

– Спасибо, – она сняла заплечный мешок, присела на траву. – Видишь, – важно произнесла она, набивая рот, – я не молила о смерти! – каша оказалась и вкусной, и сытной.

– Мы еще не дошли до конца холма, он заканчивается у того леса, – Дьявол показал на полоску леса на горизонте, и в глазу его зловеще сверкнуло, будто на мгновение зажглась молния.

Манька проследила за его рукой – далеко! И мысленно согласилась: тело – неподъемное и разбитое, живого места нет. Выпуская маслянистую липкую жидкость, пузыри на кровоточащих ладонях и ступнях полопались и горели, как будто она сунула руки в кипяток. Она помолилась бы прямо сейчас, если бы знала наверняка, что на этом ее мучения закончатся.

– Подорожник надо набрать, – рассматривая траву, она поискала нужное растение.

– От подорожника будет только хуже. Всякая одежда поначалу мозолит, а потом ничего, привыкают, разнашивают, а кожа в этом месте грубеет, – равнодушно ответил Дьявол.

– Кровь и мясо, кровь и мясо, – Манька растопырила пальцы и попробовала их сжать, показывая Дьяволу.

Дьявол с презрением фыркнул и отвернулся.

Заметив, что он отстранился, Манька уверилась: Отец Фекл, обозначивший Дьявола истинным гадом, был прав – с нее кожа слазит, реки крови льются, а ему хоть бы что!

Точно, Дьявол… Гадом он и был!

И с удивлением задумалась, украдкой разглядывая спутника: как он решился идти с нею? И почему им пугают, если он нестрашный?

Впрочем, Святые Отцы вряд ли его боялись, иначе не стали бы чернить его имя, списывая на него все неприятности и неблаговидные поступки.

Глотнув чай, Манька поперхнулась: чай, на удивление, оказался сладким.

– А вот скажи мне, отчего тебя не любят? Поп наш… – повторить слова, сказанные батюшкой Феклом о Дьяволе, она не решилась, чтобы ненароком не обидеть.

– А с чего им меня любить, если плюю в нутро и оставляю без штанов? Я не враг, но разве друг? Вот, – Дьявол показал на припозднившегося человека – служба уже началась. Человека покачивало из стороны в сторону, он брел в сторону церкви неуверенно. – Кому как не мне знать, что этот убогий господин получил вчера за работу, зашел в кабак, оставил там все до копейки, пришел домой, выместил злобу на жене и, утерев слезу, заснул, как младенец. А сегодня, приняв на грудь для здоровья, идет просить Спасителя подать ему Христа ради. Грубым неотесанным мужиком подойдет к нарисованному на доске портрету, обслюнявит, поставит свечку, выпьет из рук Отца стопочку, закусит печенькой – и уйдет с надеждой, что Спаситель Йеся его не оставит. – Дьявол усмехнулся. – Помяни мое слово, мерзость его пренепременно вознаградит Господь. Голод не тетка – завтра пойдет работать. А после снова зайдет в кабак, и тем же вечером побьет жену – и опять подаст Святому Отцу, чтобы тот отпустил грехи и замолвил за него словечко.

– Что в этом плохого? – пожала Манька плечами, удивляясь, как бездумно человек тратил жизнь.

– С мира по нитке – голому рубаха. Видишь, какой железный конь стоит во дворе? – кивнул Дьявол, с прищуром рассматривая крепкий дом и стоявшего железного коня за церковной оградой на заднем дворе церкви. – Разве есть еще у кого-то такой в деревне?

Манька плохо видела из-за ограды, но, пожалуй, конь был хорош, как у господина Упыреева. Дорого стоил. И дом у Отца был большой, каменный, а при доме скотный двор и двухэтажная баня. Пожалуй, Святой Отец в деревне жил богаче всех.

– Я знаю, что Святому Отцу нет дела до этого человека. И он знает, что я знаю. И когда приходит на ум, что я буду судить его, ему становится страшно. Он знает, что мне не объяснить обман человеческими нуждами и необходимостью. И тогда он страстно желает, чтобы его судил кто-то другой, кто-то похожий на него, кто не назовет его паразитом, не обвинит во лжи, похвалит, что не пустил по ветру чужое имущество, а купил этого железного коня и построил каменный дом.

– На свечки дом и коня не купишь.

– Разве? Свечка стоит от десяти рублей… Умножь-ка на количество прихожан! Покупают ведь не одну и не две, а на всех родственников, и за упокой, и за здравие. А еще пожертвования, свадьбы, похороны, а работы – часок постоять у алтаря. Не работенка, а золотая жила!

– Но батюшкам тоже надо на что-то жить.

– Разве обманом должен человек строить свою жизнь? – удивился Дьявол. – Сколько раз Святой Отец видел Спасителя? Или, может быть, для него великая тайна, сколько выпито крови именем Йеси? Не церковь ли тому виной, что человек остался слеп и глух, лишился знаний, как вычистить мерзость внутри себя? Все дела церкви у него на виду, но, когда смотрит на паству, мерещится ему, что сам он как Спаситель. Паразитируя на убогих и несчастных, разве сам Отец не одержим змеем?

– Ну, это не делает его нечистью.

– Его Спаситель сказал, что он сын Моего Отца, который заключил меня в землю и отдал мне ее в вечное владение. Но разве земля – это грязь под ногами? Это звезды, планеты, пространство – это вселенная. И если вселенная – мой дом, то я – Небо вселенной. Проклиная того, кто дал ему место родиться, может ли он оставаться человеком? Теперь он – пастырь, жнец смерти, делает работу, которую я не могу доверить человеку.

– Но если люди платят, значит, нуждаются в нем.

– Люди нуждаются в Боге. Им нужен добрый Бог, и я их понимаю – но это отнюдь не приближает их к спасению. Моя паства – демоны и бесы – они не от мира сего. Когда селятся в человеке и ведут его, как вола на заклание, рассказывая мне, что нет в нем ничего человеческого, не жаждут, не изнемогают, не знают покоя. Победить их можно только знанием их природы, бесстрашием, и Святой Отец знает, как много скрыто в человеке, и, вместо того, чтобы открыть правду, учится управлять тьмой человека, чтобы заставить поклониться себе и забрать то, что оставили человеку демоны и бесы. Он знает: что скажет человеку во тьме – то и сделает, что прошепчет на ушко – будет на языке. Тьма внутри человека, а Святой Мученик назвал ее Светом, и сеет батюшка ложь, и множит горе, и гноит вас в яме именем Господа Своего, лижет сознание, укрощая строптивых и добывая кровь, чтобы утолить свою жажду и иметь кусок хлеба. Но это все, что у него будет, он не поднимется на Небо, туда, где я.

– А люди, которых он обманул?

– Я не расстроюсь, и не заплачу. Мерзость положу перед человеком, когда встанет передо мной. Хуже, я отдам его моему Отцу, который вне Земли и Неба, и всегда был против вселенной. Может быть, там его встретит Спаситель, который позарился на мои глиняные горшки, настроив их против Создателя.

– А какая тогда тебе выгода от таких людей? – окончательно запуталась Манька. – Почему любишь их, называя помазанниками?

– Большая, нам, Богам, есть что делить! – Дьявол усмехнулся. – Здесь я их радую, а после смерти – они меня. Маня, это тайные знания нечисти, человеческий ум не способен их уложить в сознании без подготовки.

Манька закончила завтракать, Дьявол достал из кармашка рюкзака ножницы и несколькими взмахами руки остриг ей волосы, оставляя коротенький ежик. Манька посмотрелась в зеркальце и согласилась, что так лучше. Голове было непривычно голо и легко. Она собрала обрезки, сложила в костер: негоже оставлять после себя мусор. Дьявол в это время неторопливо собирал котомку, засовывая внутрь соль, мыло, каравай и бутыль, заново наполненную водой до горлышка.

Неторопливо двинулись вниз по холму, удаляясь от деревни.

– Молитвослов, может, возьмем, а то я смотрю, не хватает тебе груза? Сядешь, почитаешь, глядишь – побежит котомка впереди тебя, – подразнил Дьявол, заметив завистливый взгляд, брошенный в сторону церкви.

Знал бы он, что именно так она думала, когда согнулась под тяжестью своей ноши. И о человеке она думала, и о Святом Отце, и о том, что сказал Дьявол. Ну да, ей не повезло, но ведь другие не так живут. Разве мало богатых, счастливых? Разве не в любви жили люди? И каждый имел кров, друзей и пищу. Кто из людей скажет себе: «Завтра мне будет плохо с этим человеком, и откажусь от него»? «Вот завтра и расстанемся» – скажет он, и никому в голову не придет соблазниться угрожающим Дьяволом, который несет какой-то бред. Ей хотелось того же, а то с чего бы идти к Благодетельнице?

Манька шагала за Дьяволом, морщась от боли. Железо уже въедалось в мясо, боль становилась нестерпимой, но дорога под гору оказалась легче. Прошел час, и километров пять остались позади. Со стороны реки с темно-зеленой мутной гладью порывы ветра приносили освежающую прохладу, в глубоком голубом небе, подернутых рябью перистых облаков, заливисто насвистывали жаворонки, и надсадно стрекотали в траве кузнечики. До подножия холма осталось не больше двух километров, а она так и не помолилась – и Манька, превозмогая боль, предвкушая маленькую победу, радовалась солнцу, теплу и зелени.

Обычно в это время года на материк с моря-океана обрушивались шквальные ветры, но только не этой весной. С самого начала, как только сошел снег, погода установилась необычно теплая, солнечная. Даже не верилось, что еще три недели назад кругом лежали сугробы. Согреваясь долгой зимой у случайного очага, она часто с тоской вспоминала лето, а лето, с запахом черемухи и сирени, наступило внезапно, и впереди у нее были три теплых месяца. И если из крапивы можно варить такую вкусную кашу, не пропадет.

И вдруг Манька услышала громкий хрип, похожий на призыв о помощи…

Она замерла и насторожилась, стараясь определить источник звука, с испугом озираясь по сторонам. Без сомнения, стоны шли со стороны лесополосы, которая располагалась за небольшим полем, засеянном озимыми.

Тем больше был ее испуг, она стояла на дороге – открытое со всех сторон место.

Крепко сжимая в руке посох, обошла полюшку по краю, не решаясь сунуться на поле. В тени на дернине утренний заморозок еще не отошел, а в глине могла увязнуть. Прислушиваясь, осторожно приблизилась к источнику звука.

Хрипы и стоны почти прекратились.

– Не двигайся! – внезапно приказал Дьявол, хватая ее за котомку.

От его резкого окрика Манька испугалась еще больше: вздрогнула и обернулась:

– Ты чего? – хотела спросить, но осеклась.

Глаза Дьявола, обычно глубокие и черные, как сама Бездна, мерцали призрачным голубым свечением. Он предостерегающе поднял палец, а потом, зажимая ей рот, медленно развернул.

Тело сковало холодом, вдоль позвоночника пробежали мурашки и выступил холодный пот. Там, где начиналась пашня, лежала девочка, лет двенадцати, едва прикрытая платьем, пропитавшемся кровью. Их разделял только куст разросшегося шиповника.

Манька никогда не видела, как бьются в конвульсии, но, наверное, это было оно: тело девочки вдруг начало сотрясаться, глаза то закатывались, то оживали, а когда она силилась что-то сказать, изо рта текли пенистые кровавые струйки.

Заметив ее, девочка обратила на нее взгляд, наполненный мольбы.

Первым порывом Манька хотела броситься на помощь, хоть и не представляла, чем она может помочь умирающей, но внезапно почувствовала, что не может сдвинуться с места, будто застряла в плотном пространстве.

– Ты ей уже не поможешь, – тихо произнес Дьявол. – Не нужно оставлять следы.

– Кто мог такое сделать? – хрипло, с ужасом, спросила она. Она внезапно сообразила, что убийца находится где-то рядом и мог наблюдать за нею.

– Люди, которые живут в любви, – ответил Дьявол со зловещей усмешкой, отпустив ее.

Пролетел над полем, сдернул прикрывающее тело девочки платье. Оно взметнулось и упало рядом, будто отброшенное порывом ветра. Глубокие и неровные раны рассекали грудь девочки надвое до середины живота. Неестественно торчало вывернутое ребро и неповрежденные внутренности живота, будто кто-то специально желал ей медленной мучительной смерти.

Девочка уже снова хрипела, начинался новый приступ агонии.

– Дьявол, нужно что-то сделать, – Манька была вне себя от ужаса перед убийцей, но и оставить умирающую не могла, сердце разрывалось от жалости.

– Ты не донесешь ее живой, она умрет раньше, – спокойно ответил Дьявол.

Голос его подействовал на нее, как холодный душ. Она и сама понимала, что у девочки нет ни единого шанса выжить. Все нутро ее было залито кровью и смешалось с грязью. Маньке хотелось подойти, чтобы взять девочку за руку, но Дьявол жестом остановил, махнув рукой в сторону открытой пашни.

– Не смей! – загробным потусторонним голосом снова приказал он. – Если обнаружат твои следы, искать как убийцу будут тебя, а ты даже не свидетель преступления.

– Господи, дай ей умереть! – тихо помолилась Манька, обращаясь к Дьяволу. Она только сейчас заметила, что человеческие следы возле тела отсутствовали. Пашня вокруг девочки была девственно чистой, разве что вдавливания, похожие на след большой собаки. В ямки натекла кровь, которая не успевала просочиться в не до конца оттаявшую землю.

– Голову отдам за каждое свое слово, – усмехнулся Дьявол. – Вот ты и помолилась о смерти, – положил руку на лоб девочки, и та как-то сразу успокоилась, вытянулась, улыбнулась, устремив взгляд в небо. Потом, с блуждающей улыбкой на губах, глубоко вдохнула и выдохнула – и так застыла с открытыми глазами, из которых ушла жизнь.

Лицо Дьявола стало брезгливым.

– Человек не видит дальше собственного носа, и как верный пес следует за своими Спасителями, делая падалью все, к чему прикасается. Глупо думать, будто перестанет молотить убогий Сын Человеческий только лишь потому, что миллионы свидетелей помечтают о нем.

Манька всхлипнула, нос заложило, и она готова была уронить слезу, но внезапно до нее дошел смысл слов Дьявола. Она все-таки молила о смерти.

«Никто бы так не смог!» – с пугающей холодностью подумала она, зябко поежившись. Ее все еще колотил страх, уши ловили каждый шорох, глаза невольно шарили по сторонам, и она слышала, как гулко редкими ударами бьется сердце.

– Надо сообщить в деревню, – с дрожью в голосе предложила она, едва держась на ногах.

– Пусть ее найдут свои, – Дьявол закрыл глаза девочки. – Как ты думаешь, на кого они подумают, когда на вопрос, кто видел ее последней, палец уважаемого человека остановится на тебе? Или мечтаешь взвалить на себя ответственность за это преступление? Не думаю, что у убийцы не найдется свидетели, которые подтвердят, что он был где угодно, только не здесь.

Манька молча согласилась и попятилась назад, вернувшись на дорогу по старым следам.

Но не думать о девочке она уже не могла.

Кто мог поднять руку на ребенка, зачем, за что?! И чем дальше она уходила, тем громче слышала голос совести, которая напоминала ей, что она не сообщила, не оправдалась, не помогла, будто была заодно с убийцей. Именно так поступил бы человек, одержимый Дьяволом, с неприязнью замечая его с боку. И чем дальше она уходила, тем труднее давался ей каждый шаг, а тело жгло стыдом и раскаянием, как будто ее сунули в геенну.

Кроме всего прочего, заболела спина, котомка как будто придавила ее, став втрое тяжелее.

– Почему мы бежим? – наконец, не выдержала она, отказываясь идти дальше.

– Ты не бежишь, ты расставляешь сеть мертвецу, который расставил сеть живому. Убийца именно на твою совесть рассчитывал: обольешь слезами, оставишь следы, позовешь на помощь… – он присел на обочину, давая ей время одуматься.

Но Манькино нутро отказывалось принять очевидное.

– Нет, не так учил Спаситель Йеся! Я бросила человека в беде. Ребенка! Как мне жить с таким грузом?! Разве мы не должны помогать ближним?

– Кто сказал, что она тебе ближняя? – изумился Дьявол. – Только потому, что из нее ушла жизнь? А назвала бы ты ее ближней, встретив в деревне с камнем в руке?

Манька уставилась на Дьявола ненавидящим взглядом, размазывая по щекам слезы.

Дьявол осуждающе покачал головой:

– Плохо ты знаешь свой народ и Спасителя Йесю… – он прищурился. – Ученики назвали лжесвидетелями людей, свидетельствующих против Мессии по доброй воле, без принуждения, и ни один не рискнул свидетельствовать в его защиту. Разве кто-то вспоминает сейчас, что судили его старейшины из народа – хранители традиций, первосвященники – хранители знаний, которые приветствовали споры и обсуждения в синагогах, и миротворец Пилат – представитель мировой общественности? Разве они пороли горячку, когда не увидели вины ни в том, что назвал себя Царем Иудейским, ни в том, что исповедовал Царствие Небесное? Говоришь, поступал не так? А разве он подставлял щеку, когда его били, как учил тех, которым собирался стать Царем?

– Его обвинили в том, что он собирался разрушить Храм. Только он имел в виду храм человеческий, а не тот, на ступенях которого они сидели.

– Так за человеческий его и судили, – рассмеялся Дьявол. – «И се увидите, гряду на облаках ваших…» В человеке связь с Богом изначально заложена, а когда вместо Бога воссел Царь, человек уже не хозяин себе, а заключенный. Тьма твоей памяти – разве не темница? А невинной кровью человек не обольется, если разрушить его Храм? Пилат – и тот ужаснулся, когда понял, чем занимался Йеся.

– Тогда почему я чувствую себя Иудой? – всхлипнула Манька.

– Хм, а чем тебе Иуда не угодил?

– Ну как…

– Человек увидел, как на глазах свершилось преступление, сообщил куда следует, что в этом плохого? Разве сейчас не зовут стражей порядка, увидев преступление? Может, он сам вершил правосудие? Люди судятся между собой с незапамятных времен. Почему только Йеся и ученики его, не рискнувшие не то, что выступить в защиту Учителя, но и признать, что были с ним, боялись этого суда? Почему никто не рискнул заступиться за Мессию? Значит, было чего боятся.

– Но Иуда не по совести сдал Учителя, за деньги!

– А сейчас разве не дают вознаграждение за опасных преступников?

– Спаситель только просил людей любить друг друга, прощать…

– А еще возненавидеть душу и принять его в качестве Бога. Человека, который не смог заставить плодоносить смоковницу. Крестил огнем. А как можно дух человеческий крестить другим духом, пусть даже с большой буквы, и оставить дух не поврежденным в уме? Дух человека – сознание. Если наложить сверху другое, останется ли человек в своем уме? Не так-то просто раскрыть преступление, когда человек снаружи цел, а внутри мертвец.

– Но ведь Иуда вернул награду! И повесился!

– А еще он слезно молил отпустить Йесю и принародно отказался от показаний, а после бил себя в грудь и оправдывался перед апостолами!

– Этого не было. Он просто повесился.

– Милая моя, он убивал невинных людей, и ему было стыдно смотреть им в глаза. Он приговорил себя к смерти, когда ни о каком приговоре Спасителю речь не шла, еще до того, как Пилат вынес решение. Он не мог знать, что Йесю казнят. И не зря первосвященники купили землю для погребения на те деньги, которые он вернул: человек, дух которого заключен в темницу, нежилец.

– Тогда почему его считают предателем?

– А когда люди помнили добро? И кто из ныне живущих попытался понять уклад народа, который внезапно был объявлен врагом? Разве апостолы обвиняли народ, что нет заботы о сиротах и вдовах? Или, может быть, кто-то упрекнул власть в несправедливости и жестокости? Их принимали, кормили, позволяли праздно шататься. Даже отрубленное ухо не поставили им в вину. А кто из них хоть раз высказал уважение человеку, добывающему хлеб трудом? Бандиты назвали предателем честного человека – и весь мир согласился, потому что весь мир стал как эти апостолы и Йеся. Так нужны ли миру честные люди?

– Ты думаешь, меня обвинят?

– А кого еще? Маня, нечисть всегда найдет себе оправдание, и найдется та, которой оно покажется убедительным. Имея перед собой учение трусов и мертвецов, людям свойственно поступать так же. Кто станет свидетельствовать о твоей невиновности, понимая, что ему в этой деревне жить? Да и есть ли у тебя свидетели? Увы, Маня, я не смогу, я не от мира сего, меня в природе не существует.

– Но почему мне так тошно? – Манька снова всхлипнула.

– Потому что Мертвец гонится за тобой – и чем дальше ты уходишь, тем меньше оставляешь ему шансов спасти свою шкуру, – Дьявол решительно поднял Маньку, поставил на дорогу. – Оставь ловцам человека погребение живых, а нас ждут менее значимые дела – мы будем улавливать в сеть мертвецов. И первая рыбка уже заплыла! – Дьявол жестом указал на гору позади. – На твою поимку отрядили лучших оборотней деревни.

Холм и в самом деле подозрительно пестрел людьми, а ветер доносил гневные возгласы. Манька испугалась: столь скорые поиски как-то не вязались с утренним деревенским покоем. Девочка была большая: ну, решила за первоцветами сбегать, у подружки засиделась, в укромном уголке книжкой зачиталась…– вряд ли бы ее хватились до вечера.

Что бывает с человеком, когда на него возвели напраслину и выслушать некому, Манка знала не понаслышке. Она быстро подобрала котомку, посохи и, петляя вокруг прогалин, рысью бросилась в сторону леса.

– Интересно, что подвигло убийцу на такое ужасное преступление… – задыхаясь, спросила она. Дьявол скользил над землей, будто и не бежал.

– Мало причин рыть яму соседу? – он поплыл рядом. – Забор переставил, жену увел, собаку съел, калекой сделал… Кто не мечтает отомстить? Но много ли будет радости, если не сможет наблюдать за горем соседа? Сдается мне, нас вчера слышали. Помнишь, ты обещала показать приют, в который тебя не то рыбаки, не то охотники сдали. Только так могли узнать, в какую сторону мы направляемся.

– Нас еще видели – вся деревня, – на выдохе, выпалила Манька. – Нарисуют портрет, раздадут стражникам. От всей страны не убежишь, уж лучше самой сдаться.

– Чтобы учинить расправу, достаточно наличие подозреваемой, а объявить государственный розыск, потребуются предъявить более существенные улики и доказательства. Следов мы не оставили, и не на что натравить собак. Так что, вперед!

– Ты ведь знал, что так будет!

– Скажем так, видел, как мужик тащил мешок.

– А чего ж не разбудил?! – на ходу упрекнула Манька.

– И что бы ты сказала? «У вас подозрительный мужик подозрительно рано отправился в лес с подозрительным мешком»? Да и спала ты там, откуда не могла его видеть.

– Девочку жалко!

Имея средства быстрого передвижения, погоня двигалась намного быстрее, но мелколесье из березовой поросли с нежно-зеленой листвой надежно закрывало ее от погони. Свернув с дороги, пересекли еще один открытый участок, используя для прикрытия насыпь, а после снова бежали со всех ног. До лесного массива оставалась совсем немного. Голоса, собачий лай, топот лошадиных копыт слышались почти за спиной. Оглядываясь, Манька с ужасом понимала, что ее вот-вот схватят. И не понятно откуда у нее взялись силы, чтобы так быстро бежать, будто ее несла какая-то потусторонняя сила.

Наконец, достигли края густого леса, Манька нырнула под сень разлапистых елей, чуть сбавив шаг. Выйти на дорогу не рискнули, засаду вполне могли организовать с другой стороны, если преследователи догадались воспользоваться средствами быстрой связи. Да это и не требовалось: та часть погони, которая двигалась по дороге, прочесывая придорожные опушки, уже обогнала ее.

К счастью, лес оказался недолгим, он внезапно оборвался, и Манька оказалась на опушке открытого пространства. Она снова увидела мутную Безымянную реку, раскинувшийся на обеих берегах городок со множеством богатых усадеб, высоких и низких домов, с магазинами и портовым рынком, дымящими заводскими трубами и угольными насыпями. Недалеко от нее, через небольшое поле, в обход городка, отделяя жилые постройки от лесного массива, вела широкая дорога. По дороге размеренно катились кареты с богатыми путешественниками, тянулись уставшие, груженные товаром караваны и обозы, неспешно куда-то шли по своим делам нарядно одетые люди.

Стараясь не привлекать внимание, вышли на дорогу, пристроились к обозу, а после смешались с толпой пеших людей. Никому из них не было до нее дела.

Из церкви, наверное, возвращаются, догадалась она, увидев на пригорке позади большую церковь с золотыми куполами, служба закончилась.

Разъярённые преследователи выскочили из леса почти одновременно с нею. Часть погони осталась стоять на месте, опрашивая людей, часть ринулась в противоположную сторону, часть, куда направлялась она. Маньке хотелось бежать как можно быстрее и дальше, ее трясло от страха и зуб на зуб не попадал, но Дьявол свернул на обочину, заприметив ярко-желтую от одуванчиков поляну с кустами ивы и вербы.

– Давай-ка, передохнем и перекусим, – предложил он.

Дьявол совершенно успокоился, как будто не было ничего.

– А ну, как поймают? – забеспокоилась она, воровато оглядываясь.

– Если будем в толпе, кто-то, может, и вспомнит, что ты вышла из леса. А так, не поймут, о ком речь. У тебя в деревне волосы были длинные, а сейчас короткие, рост твой никто не замерял, да и лица твоего никто близко не видел, а когда все видевшие тебя разойдутся, перейдем на ту сторону моста.

Место оказалось замечательное, она никому не мозолила глаза, зато дорога просматривалась в обе стороны. В логу, в конце полянки, обнаружили родник и чистый ручей. На поляне в изобилии росла сныть, щавель, нашлась и смородина для чая. Пока Дьявол сооружал из посохов треножник и готовил костерок, она набрала в котелки воду, помылась, переоделась, постирала грязную одежду. За это время Дьявол приготовил суп из зелени с крупой и вскипятил кипяток. В чай добавил отмытые и толченые корни солодки, чтобы он отдавал сладостью.

Люди, искавшие ее, очевидно, вернулась – на дороге она их больше не видела, и Манька расслабилась, растянувшись на траве. С возвышенности городок просматривался, как на ладони. Поговаривали, что Их Величества родом из этих мест, но ей не верилось. Она заприметила место, где раньше находился приют, но теперь там стояло новое каменное здание, от приюта осталась только часть парка. Впрочем, она плохо его помнила, старуха-опекунша забрала ее, когда ей было года три, а бывала она в райцентре редко.

Она огорчилась: показывать Дьяволу оказалось нечего.

– Почему ты мне помогаешь? – спросила она, рассудив, что он спас ее от неминуемой гибели.

– Я? – Дьявол вытаращил на нее изумленные глаза и трижды открестился. – Свят! Свят! Свят!.. Мне, право, неловко, что ты расценила мой поступок. Я не враг Мудрейшей Моей Помазаннице. Дело вовсе не в тебе.

– Тогда как тебя понимать?

Дьявол устремил взгляд на дорогу.

– Поймали тебя, казнили, разошлись по домам, а что делать мне тем же вечером? – пожал он плечами. – Твоя скорая смерть на виселице займет пару минут, или день-другой на колу … Я каждый день вижу, как люди обрекают друг друга на страдания. То ли дело, когда железо медленно пожирает плоть… Недели, месяцы, годы, – не стал он скрывать. – А добровольцев, которые бы сами взвалили на себя такую муку, могу в веках по пальцам пересчитать. Я – Дьявол, человеческие страдания для меня в удовольствие, а уж о том, когда человек ведет с железом неравный бой, обрекая себя на изощренные, я бы сказал, соленые муки, можно только мечтать!

– Годы? – ужаснулась Манька.

– Ну, одного железного года у тебя как не бывало, – напомнил ей Дьявол. – И пока счет в пользу железа. Но и это не было решающим фактором. Я – Бог Нечисти, покровитель и благодетель нечисти. Если бы оба, убийца и отец девочки желали твоей смерти, отдал бы на растерзание оборотням, не раздумывая. Но один просил наказать истинного убийцу, а второй струсил, не рискнув напасть, пока ты была там, рядом с трупом, испугался, что он себя выдаст. И оба потеряли право на мою благосклонность.

– И ты бросил бы меня на съедение этим кровожадным людям?! – ужаснулась Манька.

– Оставил бы, предоставив самой себе, – уточнил Дьявол. – Но кто, как не я, может извлечь на свет ту тварь, которая произнесет в ум нечисти нужное слово?

Больше об этом случае с Дьяволом она не заговаривала. Во-первых, не поняла, что Дьявол хотел сказать, во-вторых, обиделась. Она уже два дня с ним, а он все еще не изменил о ней своего мнения. Поверить, что спутник ее сам Дьявол, она уже могла. Он сразу сообразил, что будет дальше, если она подойдет к убиенной. Об этом она долго думала и в тот день, и после. Перекошенное от боли лицо не выходило из головы, и не укладывались чувства, с которыми человек мог убить другого человека. А еще не давала покоя мысль, что она бросила труп, но обвинение в убийстве, которое еще два часа назад представлялось невероятным, сейчас казалось и возможным, и логичным. Люди ее не знают, а тут она, в крови, да еще с топориком и ножом в рюкзаке. И как бы она оправдалась, не имея свидетелей? Но что с того, что Дьявол рядом, если слушал не ее молитвы? Он их вообще не слушал, оказывается, надо было просто быть нечистью.

А почему ее желания не исполнялись?

И почему он обзывает людей то нечистью, то оборотнями?

Но спасибо и на том, что выбрал для нее меньшее из зол.

Да, жалко девочку…

А с другой стороны, зачем было убивать соседскую собаку? Манька вспомнила Дружка, Шарика, Жулика, Бобика. Их тоже уводили и убивали – неизвестно кто, неизвестно за что, просто, чтобы насолить, ведь не трогали соседских собак. А она потом долго переживала, болела, пока какая-нибудь бездомная дворняга не приблудится. Пока она не поняла, что для животных – это верная смерть. И теперь ее чувства сострадания склонялись к убийце, оправдывая и его. Ей тоже хотелось убить. Убийца направил удар в самое сердце обидчика: дитя за дитя – для нее собаки тоже были, как маленькие дети.

Дьявол ко всему случившемуся отнесся спокойно:

– Это потому, что ты стала свидетелем. Тебя ж не пугает то, что ты не видишь. Она, можно сказать, и не мучилась, а тебя пытали бы до смерти – каленым железом, плетьми, дыбой! Нет предела совершенству пыточных приспособлений. И были бы две невинные жертвы, а твои палачи невольно стали бы пособниками и убийства, и убийцами.

После его признания, Манька не то, чтобы успокоилась, но думать об этом вслух перестала.

Слава Богу, что по той деревне она шла не одна…

Глава 5. Дьявольские происки

Через две недели пути Безымянная Река круто свернула в места дикие и опасные. По словам знающих людей, дальше, на сотни верст, не было ни одного селения. Волей-неволей Маньке пришлось выйти на большую дорогу.

И начались ее мытарства…

Время шло, а она попадала то в одно место, то в другое. О Посреднице, которая жила где-то на берегу Безымянной реки, никто ничего не знал, а стоило заикнуться, что собирается встретится с Ее Величеством, к костру ее переставали пускать. Люди даже мысленно боялись не угодить Благодетелям.

Переходам не было конца…

Дьявол злился, что не имеет в очах такую муку, которая не походила бы на обычную, всякому доступную. Он считал, что гонения от людей – мука недостаточная, ибо где-то там люди друг друга убивали, резали, дрались, выгоняли на улицу, поджигали или издевались над животиной, что в общем-то и мукой не считалось. Он был уверен, что знает людей, как облупленных, и уверял, что половина из тех, с кем она ехала, точит на кого-то зуб, половина боится, что окажется на ее месте, вне зоны теплого костра, что для других предел мечтаний жить, как сосед слева или справа. В ее железных страданиях ему нравилось то, что мучила она себя добровольно, да еще таким необычным способом, и раздражался, когда больные люди, коими он считал всех, кто не числился у него в помазанниках, низводили ее благородные самоистязания до своих низменных обывательских потребностей.

Конечно, не согласиться с Дьяволом Манька не могла. Ей и самой не нравилось, что получалось все не так, как она задумала. Оставив реку, она ни на шаг не приблизилась к Посреднице, но у людей она могла и дорогу спросить, и заработать на пропитание, а когда следующее селение было далеко, пристроится к обозу, чтобы было не так страшно в неизвестных местах, которые большей частью вели через леса. Чтобы идти рядом, а если повезет, проехаться в обозе, приходилось платить немалые деньги, но бывало, если караванщик или старший по обозу попадал сердобольный или жадный до денег – она соглашалась работать и за еду – ее нанимали вместо сторожа или грузчика.

С людьми Дьяволу становилось скучно, он старался держаться в стороне, а уж если слышал от нее в ответ, будто специально заманивает в лес, чтобы скормить зверям, обижался и надолго оставлял одну. Дьявол имел какое-то свое, особенное мировоззрение, и свою истину, в которой Большие и Совершенные Люди были светочами во тьме. Переделать его оказалось невозможно, добиться уважения – тем более, он по-прежнему не упускал случая выявить ее невежество, доказывая преимущество умственного потенциала Совершенной Женщины. И поначалу Манька обижалась, не зная, что хуже: люди, с их злобой, или Дьявол, с его вывернутой праведностью.

– Да на что оно мне – ваше государство? – ставила она вопрос ребром, когда у нее заканчивалось терпение слышать упреки. – Хоть бы совсем его не было, а жил бы человек, как вольная птица. Я б тогда сразу в теплые края подалась: дров не надо, фрукты круглый год, – мечтала она и тяжело вздыхала. Денег у нее на переезд не было, а на юге бездомных и безземельных тоже не жаловали, и земля там была дорогая.

Но без Дьявола становилось совсем худо. Люди зверели, железо делалось булатным, нужная съестная трава не находилась, и кто-то обязательно умудрялся обмануть или обокрасть – и она смирилась, напоминая себе, что Дьявол лишь свидетель полноты ее страданий.

Оглядываясь назад, она не могла не признать, что Дьявол каким-то образом умудрялся извлечь из нее скрытый потенциал, заставляя двигаться дальше, без него она не преодолела бы и десятую часть пройденного пути, или чего похуже, давно нажила бы на себя руки. А сколькому научилась: и в травах разбиралась, и спортивно подтянулась, и унынию не поддалась. Бывало, хочется лечь и умереть, а он про звезды, про жизнь на других планетах, про мировые страсти – заслушается и про болячки забудет.

Но рассчитывать на Дьявола не приходилось, наоборот, его стоило опасаться. Он частенько заманивал в какую-нибудь беду, из которой, слава богу, он же и вытаскивал, стоило уверовать, что все беды позади. Ему ничего не стоило спустить с цепи нечисть, в смысле, плохих людей, когда она начинала верить людям. Притупляя осторожность, елейными речами, иной раз так расхваливал человека, который яму вырыл, что она сама в эту яму прыгала.

И не ей одной доставалось. В присутствии Дьявола люди становились как камень – невозможно переубедить или достучаться. Он легко мог подставить любого человека, если вздумалось поиграть с огнем, да так, чтобы земля под ногами горела. Взять тех же не поладивших соседей: началось с собаки, а кончилось смертоубийством – что, как не геенна огненная? И кончилось ли, можно ведь еще дома друг у друга спалить, руки и ноги друг дружке переломать.

Потом, когда минует беда, Дьявол, конечно, юлил, выставлял себя пострадавшей стороной, или говорил, что опыт – сын ошибок трудных, чтобы его приобрести, нужно пройти огонь, воду и медные трубы, так что долго сердиться на Дьявола у нее не получалось. Да и как не простишь: в друзья не набивался, от любопытства за ней тащился, а если не друг, так и не слушай.

С другой стороны, если совет дельный, не пропускать же мимо ушей.

По Дьяволу выходило, что каждый человек сам в себе дьявол, но при этом, не обладая полнотой таких же полномочий и возможностей, заслуживает того, чтобы его били головой об стену. В глазах Дьявола это выглядело так: он прописывает на своей территории бедного родственника, а тот садится на шею и начинает не совсем умной головой прописывать свои уставы, а ведь нет у человека ничего своего – ни имущества, ни тела, одно сознание с ограниченным «я», которое давалось ему как дар божий. Вот и приходится указывать ему на его место и ставить над ним пастуха, чтобы не слишком распоясался.

А жалоблив был – еще поискать!

– Ой, Маня, как мы по дорогам неухоженным да разбитым? Голодные, железом обремененные, ветром гнет, с корнем рвет! – бывало, сетовал он, смахивая слезу и хлюпая носом. – Кто мы такие, чтобы Благодетелей пугать? – и чудится ей, будто он ее передразнивает, и так противно на саму себя станет, за слабость, за малодушие, за уязвимость – и непонятно откуда силы берутся, чтобы встать и дальше идти.

Противиться Дьяволу для нее стало привычным делом, тем более, при любом удобном случае он не упускал возможность напомнить:

– Я бы в раз доставил к Помазаннице, если бы корчила тебя мысль подол ее облобызать. Только вижу, в помыслах у тебя в глазик плюнуть. Как не было смирения и покорности, так и нет, ведь жизни учить собираешься, а не голову склонить, – корил он ее. – Так что, это твоя дорога! Вот и терпи!

Иногда Манька думала, что именно за этим идет, но Дьявол на хитрость не ловился.

– Проехаться на мне собралась? Меня, Бога Нечисти – использовать перевозочным транспортом? Да что ты о себе возомнила? – и до того осерчает, что схватит трость свою из красного дерева и начнет ее гонять по поляне и дубасить, так что Манька едва успевает от ударов увертываться и посохом отбиваться. Больно, но не настолько, чтобы боятся его. – Ах ты, мерзавка бесхребетная, ах ты, поганка мухоморная! – и под ее хохот бьет, пока семь потов не вышибет. А после прослезится в умилении, вспоминая белы рученьки Помазанницы, открывая коварный замысел:

– Хочу я, Маня, чтобы к встрече вашей ни сил, ни плоти у тебя от железа не осталось, а раньше тебя во дворец никто не пустит, не мечтай – это железное правило.

Наконец, Манька поняла: ничего из того, о чем Дьявол говорил, он просто не мог сделать. Или не хотел, что одно и то же. Она видела, возможностей у него было много, он частенько доказывал, как легко управляется с природой, с нечистью, но переиначить свою нечисть, сделать другой, доброй – это было выше его сил. Никто из людей ему не молился, никто не вспоминал, ни одной нечисти не приходило в голову за свои «подвиги» винить Дьявола. А ему оставалось только эти «подвиги» приписывать себе.

В общем, Дьявол оказался не подарком. Но в редких случаях от него все же была польза: иногда он забегал вперед, разведывая обстановку, и чаще врал, но порой разными намеками говорил правду, что, мол, Маня, стучится в твою дверь неожиданность. И тут она ухо навострит, глазами по сторонам зыркнет. А неожиданности случались разные. Много в царстве-государстве оказалось невиданных, удивительных, загадочных чудес, и много хороших, но чаще плохих. Но ничего другого она не ждала – не в сказке жила.

Первое время, как и в предыдущий год, Манька ходила отдома к дому, от селения к селению. Долгие переходы стали для нее сущим адом. Видя ее беззубый рот и незаживающие язвы, люди отворачивались, брезгливо тыкали пальцем. Боялись подцепить заразу. И как только она оказывалась в стороне от костра, страх проникал во все внутренности. Чудилось ей, как подбираются к ней звери, как течет из пасти слюна, и даже люди поблизости, на которых смотрела с завистью и обидой, не придавали смелости. Она часто думала, как бы отнеслись к ней, если бы Благодетельница не настраивала их против нее, были бы такими же злыми? Ведь была ничем не хуже остальных, и помогала чем могла. Однажды в деревне сгорел дом, хозяева едва успели выскочить на улицу, так она первая подала рубаху. И совсем бы потеряла веру в людей, но, редко, правда, иной мог пожалеть и поделиться куском хлеба, который она тут же съедала, откладывая железный каравай на потом. Только это помогало ей сохранять надежду, что все может измениться в одночасье, и что те, которые гонят ее сегодня, однажды повернутся лицом, и она будет среди них как они, счастливая, желанная, обеспеченная, удачливая.

На теле от железа не осталось живого места, оно гнило, как будто она уже умерла, и давно запросила бы смерти, но однажды вдруг заметила, что от каравая убыло, посох стал короче, а башмаки потеряли прежний вид.

Значит, можно от него избавиться!

С того дня она перестала себя жалеть, но нет-нет, пока Дьявола не было рядом, горько плакала, рассматривая раны и прикладывая к язвам лекарства.

Лекарства против заговоренного железа оказались бессильны. Стоило подлечить рану, как железо тут же становилось таким железным, будто булатное, и на следующий день язвило еще глубже. К слову сказать, была у таких язв одна особенность: гноились, чернели, грубели и будто сами становились железными, но редко поражались инфекцией. А когда становилось совсем невмоготу, Дьявол пристраивался рядом и призывал ее образумиться, намекая на праведность Благодетельницы, которая тайным голосом умеет заставить человека исполнять свою волю даже здесь, в лесу, а после, когда Манька в очередной раз объясняла ему, что жизни с железом нет и не будет, что железо само по себе, рассказывал ей удивительные истории из жизни разных людей, которые находились поблизости. И поначалу она верила, подходила, приставала с расспросами, но потом, когда оказывалось, что Дьявол снова наврал от первого до последнего слова, в очередной раз злилась и клялась себе, никогда Дьявола не слушать.

А убеждать Дьявол умел – просто кладезь мудрости и обаяния. Говорит так, будто по сердцу пишет, елей сочится в каждом слове. Да только пообещает: впереди масло масляное – черная полоса началась, напугает до смерти – а на деле удача впереди нее побежала.

Наверное, доброе в Дьяволе было только то, что, когда она угождала в неприятность, он поучал ее: «Вот, Маня беда не пришла бы…» – и дальше следовали примеры размышлений, которые она должна была перебрать в уме.

Да откуда ж столько умных мыслей взять! Будь у нее хоть половина, умнее человека не сыскалось бы.

Но однажды история, рассказанная им на привале, нашла свое подтверждение прямо на ее глазах, как раз, когда человек заявил, что в жизни с ним ничего подобного не происходило.

А было это так:

В телеге человека один пассажир просыпал лечебные порошки, и после дождя товар пропитался им. И вот, когда покупатели использовали товар по назначению, оказалось, что порошок тот стал сильно действующим средством, и многие целыми семьями лечились от всех хворей прямо на глазах изумленных свидетелей. И так обрадовались, что решили пренепременно сказать ему спасибо, ибо среди покупателей были Большие Люди, которые вознамерились вознаградить его обеспеченной жизнью до конца его дней.

Ни сам человек, ни слушатели Маньке не поверили. Наоборот, ее обвинили, будто придумала историю, чтобы втереться в доверие, и вечером ей снова пришлось разводить свой костер, чтобы согреться и приготовить еду. А когда укладывались спать, вдруг нагрянули Чрезвычайные Стражи.

Они-то и объяснили человеку, что товар его имел некоторые особенности, и многие жители селения, в котором он продал товар, приглашают его на похороны своих родственников. И светило ему полное казенное обеспечение до конца его жизни, если не сможет доказать, что убийство людей было не предумышленным.

Товар конфисковали, человека забрали.

Сразу же после отъезда Стражей ее обвинили во всех грехах и оставили одну посреди леса, чтобы еще кому-нибудь чего-нибудь не ляпнула. И благо, что в обозе не нашлось Святого Отца, чтобы через утопление или сжигание в костре инициировать у нее поиск экстрасенсорных способностей, которых она отродясь не имела.

С того времени каждое повествование Манька слушала с осторожностью: не досаждала людям, сначала пытаясь определить: повествование на белое, или на черное – и с удивлением понимала, что язык у Дьявола обоюдоострый: хоть как поверни, а нипочем не угадаешь, то ли он шутит, то ли угрожает.

Со встречи ее с Дьяволом прошло полтора месяца – наступила середина лета. Манька успела исколесить полстраны и решила вернуться, чтобы встретится с господином Упыреевым и уточнить координаты проживания Посредницы. Было сухо, но изматывающая дорога оказалась местами разбитая и размытая, будто после бомбежки, железные кони то и дело отбивали копыта на ухабах, застревали в колдобинах, так что вытаскивать их приходилось всем миром. Еда закончилась, денег не осталось. Основную часть сбережений пришлось отдать караванщику. Остальные сбережения, завернутые в узелок и подвешенные на шею, кто-то умыкнул, перерезав шнурок, пока она спала. Когда она пожаловалась на вора, караванщик сделал вид, будто удивился, а после заявил, что, мол, когда плату брал, думал, что она не может расплатиться по настоящей цене и занизил стоимость проезда себе в убыток, а раз деньги есть, насчитал такой долг, что Манька ахнула. А еще предупредил, что, если денег не будет, когда закончится оплаченное расстояние, пойдет пешком.

Прознав про ее трения со смотрителем, с того вечера чай ей уже не наливали и смотрели косо.

Заметив, что люди обозлились на нее, Манька тоже обозлилась. Ведь не она, кто-то из них обворовал ее, а другие покрывали вора. И начала разводить свой костер, заваривая чай из разных трав, которые собирала с Дьяволом на коротких привалах. Люди Дьявола не видели, он спокойно мог сидеть рядом с нею, или, обуздав лошадь, прокатится с ветерком, оборачивая вверх дном и повозку с товарами, и тех, кто в ней сидел. Она, конечно, в это время делала испуганное лицо, как у всех, чтобы не заподозрили во вредительстве. После случая на дороге, когда ее бросили посреди леса, она стала осторожной.

От чая шел одуряющий аромат – Дьявол в травах разбирался.

В первый же вечер многие не смогли устоять, подсаживаясь к ее костру, пробуя напиток на вкус. Чай оказался сладковатый и здорово поднимал настроение. Угощала она людей бесплатно, а они в ответ несли к чаю сахар, мед, печенье, и даже кормили, если что-то оставалось от ужина. Убедившись, что опасности от нее не будет, один из купцов в первый же вечер нанял ее в охрану, так что платить караванщику не пришлось.

До селения, где караван собирался остановиться на несколько дней, оставалось немного, а потом еще две недели пути – и окажутся в знакомом райцентре. И она радовалась, что избавится от караванщика, который каждый день искал способ рассчитаться с ней за упущенную выгоду, и что скоро увидит родные места, подумывая перезимовать в деревне – мнение односельчан ее уже давно перестало волновать. Погода стояла ясная, и было ей на этот раз место в повозке, а от этого становилось еще радостнее.

И вдруг она увидела, как навстречу из леса выходят женщины с ведрами спелой малины…

Караван остановился, многие захотели малину купить. Женщины начали торговаться, отсыпая на пробу полные горсти сочных ягод. У Маньки потекли слюнки. Попросить малину она не посмела, даром никому не давали. Малина была продана тут же. Приятно удивленная ценой, по которой продавали малину, Манька прикинула и получилось, если соберет ведро ягод и продаст, денег хватит и на ночлег, и на дорогу, и еще прикупить чего-нибудь останется.

По словам женщин, малинник был недалеко, а диких зверей в этих краях не видали лет пять…

Солнце стояло высоко, едва минуло за полдень, спешить ей было некуда. И Дьявол оживился – идея ему понравилась. Похвалил и объяснил, что только так можно угодить Благодетельнице, которая радела о благополучии подданных, денно и нощно приучая к трудолюбию, которое у Маньки отродясь не водилось. И она решилась: взвалила за спину котомку, перекинула через плечо посохи, наскоро попрощалась, предупредив купца, чтоб не брал человека, пообещав нагнать их к вечеру.

Пока Манька слушала описания урожайного места, найти его казалось просто, а теперь, оставшись одна, вертела головой и видела только мшистый сумрачный лес. На малинник вела широкая дорога, будто не на малинник шли, а в деревню. Она удивилась, и засомневался Дьявол. В хоженом месте вряд ли торговки насобирали бы по ведру, обобрали бы ягоду раньше. По описаниям, поле и вырубка с малинником должны были быть где-то здесь, недалеко. Но ничего подобного не оказалось и в помине. Дорога вела вглубь, без признаков и поля, и просеки, и малинника.

Неужели женщины скрыли доходное место?

И стала она приглядываться, нет ли где тропинки.

И нашла. След, вдавленный в сырую землю, уводил в сторону, заметный лишь по свежепримятой траве. Решив проверить, она углубилась в чащу, собирая по дороге недозревшие ягоды черники и голубики.

Спохватилась, когда солнце склонилось за крайние верхушки деревьев. И хотела идти обратно, но и тут трава примята, и там. Манька растерялась, понимая, что снова заблудилась, да еще в незнакомом месте. Прислушалась: ни звука, который бы принадлежал человеку. Ей стало страшно, и кинулась бы прочь, но куда? Получалось, одурачила сама себя, а Дьявол поспособствовал.

Между тем, в лесу начали разливаться тени…

И тут Дьявол не выдержал, напомнив, что это она не расспросила о дороге как следует. Немного успокоился, и как бы между прочим, про себя, но, совершенно ясно давая понять, что обижен, проворчал:

– Забралась бы на высокую ель, да посмотрела вокруг, вдруг просвет имеется, а где просвет, там поле или дорога, – уселся на поваленное дерево, дожидаясь, когда она выберет направление.

Совет у Дьявола был дельный.

Признав вину, Манька тут же простила и себя, и Дьявола, достала железный каравай, погрызла, чтобы сделать ему приятное, засунула обратно в котомку и взобралась на ель.

Елка для обзора была выбрана не самая удачная, она находилась на дне чаши. Кроны деревьев, как море, с шумом колыхались вокруг от горизонта до горизонта, то синевато-зеленые, то с желта, и из этого моря, как мачты затопленных кораблей, то тут, то там вздымались вверх шпили самых высоких деревьев. Ель в три обхвата, увешанная прошлогодними шишками, на которую она взобралась с трудом, не доставала и двух третей их высоты. Но все же ей удалось неподалеку заметить чуть ярче освещенную полосу, как будто лес в том месте обрывается.

Манька обрадовалась и этому. Она быстро слезла и припустила бегом, пока не стемнело. Ветви хлестали ее по лицу, сучья ранили, цепляясь за одежду, иглы царапали кожу, но она не замечала. Она и к язвам начала привыкать, не так остро чувствуя боль и не жалуясь, как раньше, когда снимала железо.

И внезапно она обнаружила себя на берегу Безымянной Реки.

Каково же было ее изумление, когда она узнала то место, которое оставила полтора месяца назад!

Манька не поверила глазам…

Вот поле, вот осинник, и три древние березы с корявыми сплетенными сучьями, а еще старая заброшенная дорога. Люди ездили по ней редко, разве что местные, кто за сеном, кто за дровами. В прошлый раз крестьянин, подбросивший ее до этого места, ехал наломать березы на веники.

К тому времени Манька потеряла всякую надежду найти Посредницу. Где искать ее, знал только кузнец господин Упыреев, а объяснения его ни в одном разе не привели в нужное место. Она уже обошла все селения, и теперь бродила бесцельно, изнашивая железо.

Этот-то крестьянин и рассказал, что дальше старая дорога поворачивала на новую, недавно построенную, которая вела к другой дороге, проложенную из цивилизованной части государства в сторону юго-восточных границ, мимо Благодатных Манилкиных Земель, а Безымянная Река поворачивала на север, в сторону перевала, в места гористые и безлюдные. Люди в эти безлюдные места наведывались, в основном, рыбаки, да он и сам там бывал много раз, но ни о какой Посреднице слышать не слыхивал, видеть не видывал.

Правда, за перевалом были еще селения, люди там добывали руду и уголь, и, может быть, тамошние что-то ведали, только добирались туда по другой дороге, никак не вдоль реки, поскольку перевал лежал за горами с опасными ущельями, в которых часто случались каменные обвалы и селевые сходы, особенно после сильных дождей, да и место то государевым указом было объявлено Государственным Заповедником, куда простым людям лучше не соваться, чтобы не быть раздетым до нитки. А если и там Посредница не жила, лучше не искать, потому что за теми селениями уже начинались Мутные Топи, которыми пугали детей, туда даже в зимнюю пору боялись за клюквой ходить, чтобы не провалиться в трясину, разве что по краю собирали.

Между рекой и дорогой, Манька, естественно, выбрала дорогу. Так она попала в Три-пятое государство. За границу ее не пустили, но с удовольствием раскрыли секрет установленного во дворце порядка для приема посетителей, подтвердив, что, не имея рекомендации, попасть к Ее Величеству она бы не смогла, особенно, если лицо обозначили недостойным и занесли в черный список. Ей даже карту государства продали, сделанную рукой неизвестного иностранного шпиона – единственного, кому удалось побывать в Манилкиных землях и вернуться, лишенным памяти лишь наполовину, чем они очень гордились, потому как теперь владели государственными секретами и могли диктовать свои условия.

Получалось, что без Посредницы с Благодетельницей не свидеться…

В дороге она много раз встречала людей из тех горнорудных селений, о которых рассказал крестьянин, и расспрашивала их, но и они о Посреднице ничего не слышали. Тогда-то и было принято решение вернуться назад, на поклон к кузнецу Упырееву, а то государство оказалось таким большим, что проще было найти иголку в стоге сена, чем какого-то человека.

Карта три пятого государства оказалась точнее, чем те, которые имелись в ходу у государства. Там даже ее деревня была. В дороге Манька долго разглядывала карту, пытаясь понять, где могла жить Посредница. Рек и речушек в государстве было пруд пруди, и все они впадали в одну большую Безымянную Реку.

По крайне мере, теперь она имела какие-то представления о государстве…

Если верить карте, государство условно делилось на четыре части. Первая, юго-западная, прилегающая к теплому морю – цивилизованная. Именно там располагалась столица и множество других городов. С севера, занимая четверть государства, лежали Неизведанные Горы – на карте они были обозначены белым, даже иностранные разведчики не рисковали туда соваться.

Цивилизованную часть от нецивилизованной отделял горный перешеек с седловиной. Через этот перевал можно было попасть из нецивилизованной части государства в цивилизованную и обратно.

Восточную часть государства надвое делила Безымянная Река. С севера к ней примыкали Мутные и Обманные Топи, Зачарованные Горние Земли, за ними располагался Ледяной Океан. С южной стороны, так же покрытой лесами, располагались селения, которых было не так уж много, и лежали Запретные Манилкины Земли, в которых добывали руду и все прочие богатства, которыми пользовались все, кроме жителей нецивилизованной части государства.

Пока Дьявол сам не ткнул пальцем в то место, куда она даже боялась смотреть.

Мутные Топи и Зачарованные Горние Земли…

На Карте эта территория занимала чуть больше четверти государства. Соваться в Мутные Топи было чистым безумием, да и как, если там никто не жил?

Нет, нет и нет!

В этих болотах, пропало без вести столько народу, что и подумать о тех местах было страшно. Но спустя какое-то время Манька уже сомневалась, что поступает правильно. И было принято еще одно решение, которое успокоило Дьявола: если Упыреев подтвердит, что Посредница живет отшельницей, она пойдет, но, по возможности, минуя опасные места.

По опросу людей выяснилось, что в тех землях бывали многие, не только пропавшие. И за клюквой туда хаживали, и охотники в тех местах зимовали, и рыбаки ловили рядом с Топями знатных угрей. Да и сами пропавшие теперь вызывали у нее подозрение. Не от хорошей жизни уходили они к Мутным Топям, но, если не вернулись, значит, шли к Посреднице, и, возможно, поднимала их Благодетельница, да так, что домой не тянуло. Пропавших, как правило, никто не искал, а если спрашивали, (а таких было немного), им всегда отвечали ласково и с намеком: «не извольте беспокоиться, нет никаких оснований!» Возможно, настолько кардинально менялась их жизнь, что меняли даже имя.

Пожалуй, попробовать стоило.

До зимы, когда промерзнет Топь, у нее еще было время, и она решила потратить его на серьезную подготовку. Кроме адреса Посредницы, она нуждалась в теплой одежде, в необходимом снаряжении. Летом дядька Упырь, обычно, нуждался в работниках, много не заплатит, но ей должно было хватить.

Попасть в деревню до темноты Манька не успевала. В прошлый раз с крестьянином от деревни до этого места они добирались больше трех часов. Солнце уже окрасилось багрянцем, зависнув невысоко над горизонтом крупным огненным шаром, а по земле расползались тени. Она сразу решила, что лучше завтра добежит в полдня, чем застрянет на дороге ночью. Мало ли что зверей не видели, на то они и звери, чтобы хорониться от людей. Идти предстояло по дремучему лесу, а здесь местность со всех сторон была открытая, и люди бывали, особенно теперь, во время покосов и заготовки дров на зиму. И с той и с другой стороны реки раскинулись луга со свежескошенным сеном, сбитым в стога, так что переночевать она могла без опаски. На таком стогу ни один зверь ее не достанет.

Река здесь была уже, но, наверное, глубже. Берега крутые, высокие, вода бурлила и струилась, как кипяток, наталкиваясь на прибрежные валуны и скалы, торчавшие со дна, и падала и поднималась водопадами на перекатах, а на угорах, на лесной опушке, к огромной радости, Манька обнаружила красный от ягод малинник. Если б она не свернула с дороги, через час была бы на месте. Получалось, с вечера она могла побаловать ягодами себя, а с утра набрать на продажу, и не только в котелок, но и в корзинку, которые научил ее плести Дьявол.

Собрали хворост, чтобы хватило на ночь. Его здесь было навалом. Лес валили и вывозили, освобождая место под покосы, оставляя гнить срубленные сучья. Управились быстро. Развели костер. Манька пробежалась по ближайшей опушке, мигом насобирав груздей, красноголовиков и сыроежек. Дьявол нарвал луково-чесночные травы, лепестки шиповника, душицу. Потом остался на хозяйстве готовить ужин, пообещав к ее приходу приготовить такой чай, который и сладкий, будто с медом, и душистый, как осеннее яблоко, а еще нажарить собранных грибов, а Манька, углубилась в малинник, пробуя ягоды на ходу. Она радовалась, что придет в деревню не с пустыми руками. Сочные спелые ягоды таяли во рту, горстями сыпались в ладонь с отяжелевших веток.

Котелок наполнился быстро, и она уже собиралась возвращаться, спохватившись, что ушла от костра дальше, чем планировала. Как вдруг за спиной раздался треск сломанного дерева…

Манька вздрогнула. Треск был совсем рядом, шагах в десяти.

Облившись ледяным ужасом, повернулась на звук.

Дай бог, чтобы человек!

И неожиданно увидела мохнатую страшную морду с огромной клыкастой пастью, которая, видимо, тоже не ожидала ее увидеть. Глаза у морды – две блестящие черные пуговицы, уставились на нее.

Манька оцепенела от страха, пронзившего ее до костей, руки и ноги сделались ватными. Не в силах пошевелиться, она молча таращилась на страшного зверя.

Медведица сориентировалась быстрее. Привстала на задних лапах, зарычала, а после опустилась и потрусила в ее сторону, сминая кусты малинника.

Манька попятилась и, зацепившись за корягу, упала. Отползая назад, попыталась подняться на ноги, но медведица была уже рядом: махнула лапой, достав ее вскользь, сбив с ног. Манька снова упала, сшибленная ударом, чудом откатившись в сторону. Все ее существо возопило от страха, но язык прилип к гортани, и ни звука не вырвалось из сдавленного ужасом горла.

Старая с проседью медведица, принюхиваясь и не отрывая взгляда, будто оценивала силы, как неизбежная смерть, неторопливо заревела угрожающе и последовала за нею.

Манька в отчаянии покатилась вниз по склону. Сейчас это был единственный путь к отступлению, а времени подняться на ноги у нее уже не осталось. Она даже обняла колени руками и пригнула голову, чтоб было легче катиться. Голые острые камни вонзались в тело, но она не замечала, а еще через мгновение она поняла: горка закончилась, дальше подъем, надо встать и бежать. Но время было упущено: медведица нагнала у самого берега, схватила лапой за штанину, и открыла пасть, ткнувшись влажным носом в грудь, угодив в подвязанный к шее платком котелок.

Вцепившись в него обеими руками, Манька выставила его перед собой, как щит.

Кровь прошла по телу…

Краем глаза она успела заметить, что наполовину висит над кручей, а внизу, метрах в трех, бурлит вода. Мысль пришла сама собой, будто вырвала ее из небытия: Манька отпустила котелок, вцепилась в шерсть зверя руками, с силой оттолкнулась ногами от земли, увлекая медведицу за собой.

Проехав по крутому склону из известняка и гальки, упали вниз, где их подхватил бурный холодный поток, через минуту растащив в разные стороны.

А еще через секунду Манька поняла, что смерть от зубов медведицы был не худший вариант кончины.

С огромной скоростью ее тащило по дну, кидая на валуны и мгновенно засыпая песком и щебнем. Она едва успевала глотнуть воздух, пытаясь выплыть на поверхность. Течение подхватывало ее, бросая из стороны в сторону, и снова затягивало под воду. Она совершенно выбилась из сил, пока добралась до мелководья, и иногда, пока ее кидало на камни, ей даже казалось, что кто-то держит ее над водой, помогая всплыть на поверхность и направляя к берегу, но испуг в тот момент был слишком велик, чтобы ухватить эту мысль.

Наконец, она оказалась на прибрежной косе, встала на ноги, едва удержавшись на ногах. Выползла на насыпь, уткнувшись носом в землю. Разорванная штанина болталась лохмотьями, от рубахи была оторвана передняя часть, но она каким-то чудом осталась целой, когти медведицы оставили кровоточащие, но не опасные царапины на ноге.

Вставать не хотелось, и она уже пожалела, что не позволила себя убить.

Зачем и куда она идет? Почему слушает Дьявола, который все время называет ее мучителей Любимыми Помазанниками? Он был не лучше и не хуже своей нечисти. Именно такой конец он ей уготовил. Все они были мазаны одним миром, а она цеплялась за каждого, кто мог бы стать ей хоть какой-то опорой.

Жить не хотелось…

Придя в себя, Манька насилу выбралась по крутому склону. Ее обессилившее тело то и дело соскальзывало по сырой насыпи, а когда оказалась вверху, обнаружила, что находится далеко от того места, где упала в реку.

И в изумлении застыла, сообразив, что река тащила ее против течения. Теперь Безымянная Река текла как положено, в сторону моря-океана…

Манька тут же забыла про медведицу, уставившись на воду в полнейшем недоумении.

Выходит, и вправду она смотрела на реку как-то не так, и шла с Дьяволом против течения, когда думала, что по течению, а когда год назад думала, что идет против течения, шла по течению?

Никогда прежде, не слыхала она о таком чуде. Но как такое возможно?!

Немного времени спустя, осознав, что она все еще живая и жизнь продолжается, Манька заставила себя подняться, нарвала кровохлебку, размяла, приложив к ранам, перевязала их разорванной на лоскуты рубахой. Думать она могла и на ходу, а ноги пора было уносить, медведица могла вернуться, главное успеть забрать вещи. И испугалась еще раз, заметив двух медвежат, которые весело катались по поляне возле костра, таская пустую коробку из-под сахара, как раз в том месте, где стоял хохочущий Дьявол.

Она с минуту смотрела на происходящее.

Вот, значит, как. Ей стало вдвойне обидно. Дьявол знал, что сахар она берегла, позволяя себе лишь лизнуть сахарок языком, чтобы запить чаем. Он как будто специально издевался над нею, унижая перед всем миром и добавляя проблем.

Не сказав ему ни слова, она быстро собрала котомку, затушила костер и взвалила на себя железо. Медведица была не одна, и от этого становилась еще опасней.

Не глядя на Дьявола, побрела, отыскивая переправу. От разных людей она слышала, что медведи обычно имеют свою территорию, которую охраняют, и где один медведь, там другой, только в пяти-шести километрах, особенно, если у медведицы медвежата, которых она берегла от других медведей. Вряд ли медведица потянет малышню в такую реку, где они могли погибнуть, поэтому самое безопасное место сейчас на другом берегу. Нерест прошел давно, медведи должны были уйти от реки, и, если уйти от этой медведицы, других можно не бояться.

Она заторопилась: медведице не составит труда отыскать выводок по запаху, а если она в это время опять окажется рядом, беды уж точно не миновать. Но перебраться на другой берег оказалось непросто: река в этом месте словно взбесилась, испещренная порогами, ямами и водоворотами, да и берег был слишком крут для спуска. Дьявол, то ли чувствуя себя виновным, то ли радуясь, что сумел лишить ее последней радости, держался поодаль. Он, как всегда, пытался изобразить из себя сконфуженного человека, который чувствует себя виноватым, хлопал на себе комаров, которые тучами вились в воздухе, не убив ни одного.

Искоса за ним наблюдая, Манька пожалела, что не достала его, когда выплеснула чай в его сторону.

Чтоб он подавился!

Всегда был такой чистенький, аккуратненький, аж противно. И не только в одежде. Ведь чуть не убил ее. И не было такой силы, чтобы призвать его к ответу. «Ну почему, почему они так легко могут распоряжаться судьбами людей?» – думала она горестно, испытывая к Дьяволу почти ненависть. Иллюзий у нее не осталось: не ее страдания, а ее смерть должен был он засвидетельствовать, как будто в мире для нечисти не было ничего важнее.

Из-за своих переживаний она не сразу заметила, что медвежата увязались за нею. Брошенные в их сторону камни их не напугали: исследовав булыжники, нагнали и на некотором расстоянии снова потрусили за нею, принюхиваясь к котомке. От места, где она видела медведицу в последний раз, она уже ушла на приличное расстояние, и ее начинало беспокоить, что мать их не зовет. Бояться встречи с медведицей Манька перестала, знала, кинется в реку раньше, чем страшный зверь успеет к ней приступить, но все же встречаться еще раз не хотелось. Стоило вспомнить мохнатую морду, огромную пасть, клыки, длинные твердые когтищи, внутри все холодело.

Она остановилась, не зная, что делать дальше. Медвежатам без матери было не выжить. Здесь слишком часто появлялись люди. Если пошли за ней, пойдут за другими. Утонуть медведица не могла, медведи слишком хорошо плавают.

Она пошла медленно, подумывая вернуться.

И вдруг увидела над водой морду…

Медведица отнесло чуть дальше, чем ее. Она барахталась на одном месте и тихо ревела, ухватившись за валун, скрытый под водой, очерченный струящимся потоком. И она захлебывалась – вода заливала ее, окатывая волнами, черный нос выставлялся уже изредка.

Мгновение Манька пыталась оценить ситуацию.

Медведица тонула. Рыбацкая сеть опутала тело, и часть ее висела с морды зверя, а над водой то и дело показывались буйки. Из последних сил она пыталась протолкнуть морду сквозь шелковые нити, чтобы поднять себя над водой и набрать воздуха. Выглядела медведица испуганной, и было заметно, что она устала.

Не раздумывая, Манька бросила котомку, вытащила нож. Вспомнив, как быстро река тащит свою жертву, пробежала расстояние, чтобы успеть доплыть до медведицы, пока ее тащит по течению, скатилась по откосу и кинулась в воду.

Заметив ее, медведица забилась в сети сильнее. Манька с ужасом вспомнила, что именно так утопающие убивали своих спасителей, утягивая на дно, но успокаивать зверя не было времени и вряд ли зверь способен был ее понять, а отступать уже было поздно.

Нырнула глубже, заплывая со спины.

И промахнулась, бурный поток оттащил в сторону быстрее, чем она успела ухватиться за сеть, не позволив приблизиться к утопающей. Но она все же успела разрезать сеть в двух местах, и медведица чуть-чуть приподнялась над водой. И неожиданно, то ли поняв, что человек хочет ее спасти, то ли выдохлась совсем, то ли и вправду Дьявол умел что-то объяснить зверю, стала смирной, только кряхтела, обхватив валун лапами и царапая его когтями.

Выбравшись на мелководье, Манька снова вернулась. На этот раз бурный поток вынес ее прямо на медведицу, и она успела схватиться за ее грубую длинную шерсть, упершись ногами в валун. Нащупала сеть, вынув нож изо рта, и резким движением разрезала в нескольких местах. Зверь не шевелился, пока она держала его за шерсть, а почувствовав свободу, ушел под воду и вынырнул почти рядом, сразу же развернувшись и поплыв к медвежатам, которые скатились за нею и нерешительно топтались на прибрежной полосе.

Манька из последних сил поплыла к другому берегу, понимая, что зверюга спасибо не скажет. До противоположного берега было метров сто пятьдесят.

Все пожитки: спички, топор, сухая одежда – остались там, где она их бросила, кроме ножа, который она умудрилась не потерять. Наконец, дрожа от холода и запоздалого страха, который пришел с осознанием только что совершенного безумства и пережитой опасности, она выбралась на берег, села на нагретый солнцем камень, дожидаясь, когда медведица уйдет. Тело покрылось гусиной кожей, зубы отбивали чечетку, по телу стекала ледяная вода.

Но медведица уходить не торопилась. Она что-то вынюхивала на берегу, копая лапой, переходила с одного места на другое, нюхала воздух, и тихо ревела, а малыши толкались рядом, радуясь присутствию матери.

Дьявол присел рядом, задумчиво уставившись на воду.

Манька сделала вид, что не замечает его. Другие не видели, вот и она не видела. В ее сердце закипала тихая ярость, и вернулась обида. Он не мог не знать, что рядом бродит опасный зверь. Она не раз замечала, что перед бедой или ворона, или сорока обязательно пролетят над головой и несколько раз каркнут во все горло, словно бы в насмешку. Это была его особенность: чувствовать зверя, поманить его. Мог бы предупредить, но он промолчал, когда она отправилась в этот проклятый малинник на верную гибель.

Дьявол тяжело вздохнул, почесал голову, щелкнул пальцами. Как змеи, со всех сторон в кучу стали сползаться сухие ветви, валявшиеся на берегу и в кустах. Потом сел в позе лотоса, а через пару минут хворост занялся огнем, весело потрескивая.

– Иди, погрейся, – позвал он.

– Не ходи за мной! – хмуро попросила она.

– Ну не ради меня, ради себя, – не обиделся Дьявол. – Простынешь ведь! А твой мужественный поступок я обязательно занесу в Летопись Времен, – усмехнулся он. – Куда оно, железо, от тебя денется? Уйдут, вернемся и заберем. Или само догонит. Не умеешь ты… стучать в закрытую дверь, – пожалел он ее. – А как устоишь, когда Благодетель скажет: «иди, Маня, противно и тошно с тобой», и прикажет: «вынесите ее вперед ногами!» Разобидишься, гордость начнешь показывать… Вот Помазанница умеет! Тебе, Маня, не надо ее, а она через голову переступила и снова перед тобой. Стоит неотступно, хоть гони ее, хоть не гони. Зачем же отказываться от того, что даю?

Но Манька уже не слушала Дьявола…

Привстав с камня, она ступила в воду, приложив руку козырьком, чтобы получше рассмотреть, что происходит на противоположном берегу. Медведица тянула к себе сеть, подцепив концы ее лапами и зубами. Хоть и порезана была сеть, и порвана местами, огромных рыбин в ней застряло много.

Манька наблюдала за медведицей с нескрываемой завистью и восхищением. Лакомый кусок им достался. Оказывается, добывать пищу еще можно было и так.

Медвежата, обнюхав сеть, стали вытаскивать лакомство, пугаясь, когда рыбина била хвостом. И медведица, совсем как человек, стала показывать им, как глушить добычу, как рвать сеть лапами и зубами, как бы играясь. А когда рыбы осталось немного, встала на задние лапы и помахала ими, будто звала к себе, и сразу отошла, направившись против течения, зазывая медвежат за собой, по пути высматривая другие ловушки.

Вот, значит, чем привлекло ее место, где бывали люди…

Манька в недоумении смотрела то вслед медведям, то на Дьявола, то на костер. Крепко зажмурилась, ущипнула себя за ухо, открыла глаза, но ничего не изменилось. Медведи не спеша уходили, оставив ей часть добычи, и горел костер, от которого она почти согрелась, и Дьявол смотрел медведям вслед, будто направлял их.

– Зверь не человек, он видит не слева направо, а справа на лево. Пойми, наконец, что мы умнее, чем думаешь о нас, – осуждающе проворчал он. – Как ты найдешь Посредницу, если все время идешь в другую сторону? Я устал ждать, когда закончится наша эпопея. По проторенным дорогам все хожено-перехожено, и сто раз доказано, что ужас какая у Их Величеств охрана. Если люди похвастать не могут, что повидали их, думаешь, тебе повезет больше? Кстати, если идти вдоль реки, – жестом показал он вдаль, – через две недели будет перевал, а за ним снова цивилизация. Люди везде живут. Там можно и заработать, и проводника найти.

Манька колебалась.

– Ну, а как я… Значит, вдоль реки?

– Тебе решать, – кивнул Дьявол и засмеялся, постучав по котелку, который все еще болтался у нее за спиной. – И сними ты этот груз со своей шеи!

С того дня Манька перестала искать общество людей. В лесу с Дьяволом она чувствовала себя вольготно, и звери ее не трогали. Даже мошкара и комары кусали для острастки. Дьявол знал, какой травой натереться, чтобы отпугнуть их. Ужин тем вечером они устроили царский. Наварили ухи, испекли рыбу в углях, и грибы были, и сладкий чай с малиной. Манька долго не спала и смотрела в ночное небо, пока не вышла полная луна. А на следующий день проснулась другим человеком: на сердце появилась легкость, словно камень с души упал, и страх ушел, как будто медведица открыла ей дверь в иной мир, в котором люди были как звери, а звери – как люди.

От реки далеко не отходили, следуя пути, указанному господином Упыреевым. На ночь закидывали починенную сеть, обнаруживая утром небольшой улов, и она заедала вкусной, печеной в углях рыбой железный каравай, который только после того раза и начал уменьшаться в объеме. Железо стирало ступни до кости, болели и крошились зубы, рука, в которой несла посох, отказывала ей, но она не жаловалась. Зато увидела, как велико государство, в котором благодатная земля лежала от края до края, и богата, и щедра природа. Лес и река кормили ее: рыба, грибы, фрукты, орехи, ягоды, мед – всего было в достатке. И очень скоро она научилась разжигать костер, имея в руках лишь два камня, быстро строить из веток укрытие, в котором даже в дождь было тепло и сухо. Здесь, где не было нечисти, чтобы натравить на нее, Дьявол стал как будто добрее, обучая ее понимать звериные знаки, предупреждения птиц, различать следы, узнавать животных по голосу, разбираться в камнях и по внешним признакам читать историю земли, где когда-то жили люди.

Несколько раз попадались зимовья охотников и старателей, и тогда пополняли запасы соли, крупы и одежды. Искали люди золото и не гнушались браконьерством. Обнаруживая мешки с пушниной, Манька выносила их во двор, складывала туда же продукты, обливала керосином и поджигала, чтобы труды хищной нечисти пропали даром, а оружие приводила в негодность. И оставляла капкан у порога, чтобы уж наверняка, с обязательной записку хозяину, что, мол, мы, Зеленый Мир, место ваше знаем, и каждый раз будем наведываться, проверяя взятые под охрану заповедные угодья.

Не слишком усердствуя, Дьявол журил ее, обещая доложить о вредительстве, но Манька любила зверей и не хотела, чтобы их убивали. Может, как раз похвалят за радение флоры и фауны, думала она, все-таки лес и звери были государственные. Больше всего на свете она желала, чтобы с медведицей и ее медвежатами не случилось беды, будто породнившись с ними. Иногда она вспоминала про тот случай и гадала, хотел ли Дьявол ее погубить, или случайно все произошло. Но обернулось все наилучшим образом, и не однажды она пожалела, что столько времени потеряла, пытаясь добиться расположения людей. Здесь, без людей, никто не унижал ее, не напоминал о язвах, не тяготился железом, она могла быть собой. И подсчитывала, где бы она уже была и сколько бы съела, стерла и износила железа, если б не искала легких путей.

Дьявол прощения не просил, но Манька простила: мало ли что случается между товарищами в дороге. Если от конца польза, надо полагать, было сделано доброе дело. Она была благодарна ему, но молча, а он как будто понимал и не напоминал о прошлом.

Глава 6. Оборотный колодец

Перед грядой горного хребта река делала крутой изгиб. На карте это место выглядело, как округлая загибулина. По весне река затопляла низину, оставляя песок и камни, и жить здесь Посредница никак не могла. И Манька решила сократить расстояние, чтоб не карабкаться по размытым талыми водами крутым и скалистым ущельям, оврагам и крутым склонам гор.

Немало добра здесь лежало под землей…

Переход предполагался на день, к вечеру уже должны были выйти на реку, там, где начиналась гористая местность. До перевала оставалось всего ничего.

И только она отошла от реки, как обнаружила, что земля изнемогает от засухи. Земля потрескалась, трава выгорела и пожелтела, покрытая пылью и пеплом.

Не иначе, был пожар…

Но после пожара что-то оставалось: корни, обгоревшие сучья, угли, а тут… – пустыня смотрелась бы краше. И чем дальше, тем страшнее становился пейзаж: вонь, смрад, гарь, пепел…

Действительно, вспомнила Манька, уже месяц не было большого дождя, а если были, то местами и короткие. Но не настолько долго стояла хорошая погода, чтобы пересохли все ручьи и начали погибать деревья. Недоумение вызывал и тот факт, что землю как будто палили огнем. Редкие кустики стояли без листьев, с обуглившейся корой, травинки чахлые, пожухлые, скукожившиеся. Невольно она вспомнила рассказы, что вдруг прилетит саранча или вылезет из земли страшный муравей – и пожрут и дом, и деревья, и траву.

Вода в бутыли быстро закончилась. Она пожалела, что никогда не носила емкость полной, не нагружая себя лишней тяжестью, так как воды у нее всегда было в достатке. Она и предположить не могла, что не встретит ни одного ручья или родника на пути. Пот катился с нее градом, пить хотелось очень, а после полудня жажда начала мучить так, что мочи нет, прямо ложись и помирай. Но совсем стало не по себе, когда вдруг на пути ее стали попадать разлагающиеся трупы животных. Кости лежали то тут, то там, но даже птицы почему-то не рисковали их клевать. И чем дальше шли, тем больше падали попадало на пути. А, что самое странное, было много мертвых птиц, не долетевших до реки.

В горло пересохло, язык прилипал к небу – прямо какая-то нездоровая жажда, веки отяжелели, стало трудно дышать, сердце забилось неровно, в боку появилась резь, а язвы заныли все разом, будто с нее содрали кожу. Она уже не шла, а с трудом переставляла ноги, испытывая безотчетный страх. Хотелось быстрее уйти с этого проклятого богом места.

А земля вокруг становилось еще мертвее и мрачнее…

Если пожар, то почему нет углей? Если саранча, почему пепел и гарь?

Наконец, когда кости стали хрустеть под ногами, потому что ступить было некуда, она остановилась, с удивлением разглядывая представшую перед ней картину. Не так далеко была река, чтобы крупному зверю не остаться живым. Прямо перед ней лежал олень, неподалеку два зайца, и еще олень, и птицы – скелеты белели на пути грудами.

Неужто, права была Благодетельница, когда говорила, будто речки смородиновые костями усыпаны? Или напали на страну злые вороги, пока она туда-сюда по лесам шастает?

– Может, эпидемия? – растеряно глядя перед собой, высказала она догадку.

– Не иначе, Птицы Благодати тут побывали, – Дьявол выглядел беззаботным, и даже веселым, он как будто не замечал опустошения и всю дорогу что-то насвистывал, ступая по воздуху, как по земле.

– Какая тут благодать, тут же смерть кругом.

– Я не сказал, что всем от них благодать…

– Драконы что ли? – Манька потрясенно уставилась на Дьявола. Поговаривали, любой, кто заглянул им в глаза, сыпался пеплом, и только Дьявол мог найти в них какую-то благодать. Сейчас он был горд, что смог показать ей силу и мощь Помазанников.

Выходит, наведывалась Благодетельница в здешние места…

Может, к Посреднице?

– Да-да, вот такие могучие рептилии состоят на службе у царствующих особ, – подтвердил Дьявол. – Ну как, не передумала еще идти во дворец? Может, вернешься, пока не поджарили?

Манька хмыкнула, пожав плечами. Она уже справилась с малодушием. Наверное, Благодетельнице была положена охрана. Без нее любой мог прийти с требованиями, или, чего хуже, выставить из дворца и усадить на трон себя. Но, если Ее Величество узнает, что она пришла по делу и с пропуском, разве допустит, чтобы ее спалили? Давно бы осталась одна-одинешенька, если бы драконы палили всех подряд. Значит, не всех, а только тех, кто с худыми намерениями. Кто-то засвидетельствовал, что пеплом люди сыпались, значит, видел, и не умер.

– Я ж по делу, с чего мне поворачивать?

– Ну-ну, – неопределенно протянул Дьявол, снисходительно ухмыльнувшись.

Дальше, впереди, насколько хватало глаз, раскинулась такая же мертвая пустыня. Костей и трупов здесь было еще больше – и умерли жертвы не от огня. При внимательном осмотре Манька не заметила ни признаков опаленной шерсти, ни удушья. Животные лежали так, словно заснули. Много свежих трупов, еще не подверженные разложению и гниению.

Если дракон, почему в стороны не разбежались?

Но, возможно, драконы – сплавленного в стекло песка тут было много.

– Лучше б подсказал воды взять, – удрученно укорила она Дьявола.

– А этот колодец недостаточно для тебя хорош? – указывая чуть правее того места, куда она смотрела, недовольно проворчал Дьявол.

Манька повернула голову – и обомлела! Посреди пустынного безобразия, как мираж, предстал взору сказочный колодец, украшенный цветистой резьбой.

Не спеша, чтобы не заметил Дьявол, как она обрадовалась, подошла к колодцу, и сразу почувствовала недоброе.

С виду, колодец, как колодец. Бревенчатый сруб, два столба по бокам,крыша. В одном месте вода по желобу вытекала в озерцо, как будто кто-то специально вырыл под него не слишком широкую, но глубокую яму, а дальше вода стекала в овраг. Почва вокруг колодца была изрыта, и она не сразу догадалась, что это следы огромных лапищ, а глубокие борозды – следы когтей. Вспомнила просто, сколько дерма дракон может вывалить из себя за раз, связала со следами на земле, представила размеры, облившись холодной испариной.

Наверное, драконы были больше, чем дом кузнеца господина Упыреева…

И ни травинки не проросло возле водоема, не кружились над поверхностью озера стрекозы и шмели. Вода, слишком темная, тяжелая на вид, и вроде видно дно, но точно глаза Дьявола.

Колодец был неживой.

– Сам пропей, – предложила она, зная наверняка, что Дьявол от мертвого держался подальше.

– Разве жажда не тебя мучит? – заупирался он. – Не я ж умираю.

– Стоит ли пить, чтобы умереть, если и так умираешь? Так я, может, выживу, а после этой воды однозначно полягу, – она ткнула посохом в кости неподалеку, соображая, какая гнида могла отравить колодец. Стало ясно, что животные видели воду, пили и умирали скорой смертью.

Дьявол сделал изумленный вид с однозначной усмешкой, извратившей ее догадку.

– Неужто подметила сопутствующие признаки? – пробормотал себе под нос и нехотя согласился: – Маня, вредить себе у тебя в привычке, и слепота твоя вполне доказуема, но некоторые полезные навыки ориентироваться в обстоятельствах ты обрела, а после заглянул в колодец, будто и впрямь удивился: – А я думал, вода и вода… – продолжая издеваться, изобразил заискивающее почтение, будто она спасла его от верной смерти.

Манька обиделась: не заметить такие сопутствующие признаки мог бы только увечный на оба глаза. Даже тут Дьявол насмехался, будто хвастался особенным колодцем для нечисти.

– Надо бы закрыть его или огородить, чтобы звери и птицы воду не пили.

– Но ведь жизни в тебе уже не осталось, – сочувствуя, напомнил Дьявол. – Человек от жажды быстрее умирает, чем от голода. Пошли, а то день скоро закончится, – поторопил он. – Я тебя тут хоронить не стану, будешь валятся, пока драконы не сожрут. Они любят человечинкой закусить.

С одной стороны, Дьявол был прав, с другой, жалко зверюшек, которые водой соблазнялись. Как его можно закрыть, Манька не представляла. Найти материал для ограды было негде, разве что завалить камнями, но вода все равно пробьется. А имея такую жажду, любой зверек прилипнет к воде, и никакие сучья и камни его не остановят.

– Тьфу на тебя, тьфу! – прокляла она колодец и смачно плюнула в воду, понимая, что хуже не станет. – Да как ты можешь убивать! Посмотри, что ты наделал!

Внезапно вода в колодце вскипела, вспенилась, поднялась и опустилась, сделавшись прозрачной. Она едва успела отскочить, чтобы ее не забрызгало. Некоторое время с интересом наблюдала за трансформацией, не веря и не понимая, с чего он так взъерепенился. Не каждый человек обращал на нее внимание, а тут – колодец! Много она повидала на своем веку колодцев, но еще ни один не пытался ее облить.

– Это я сделала? – удивилась она, приблизившись с опаской. Где-то там далеко, сквозь толщу воды, как через увеличительное стекло, просматривалось дно и жерло, уходящее вглубь земли. Она вдруг увидела на поверхности воды свое отражение, и, что совсем невероятно, Дьявола! Дьявола, который не мог полюбоваться на себя не в одном зеркале!

Дьявол тоже заглянул в колодец, заметил себя, на какое-то время застыл в полнейшем потрясении, потом машинально поправил волосы и капюшон, по-другому закрепил плащ, словно хотел убедиться, что отражение не его, а убедившись, что отражение его, внезапно побледнел, а потом издал испуганный протяжный вопль и закричал хриплым страшным голосом:

– Ты что натворила?! Где воду теперь Горынычам пить? Тебе сказали пить, а не плевать! – хотел схватить ее за шиворот, чтобы ткнуть в плоды своего вреда, но забыл материализоваться, и руки беспомощно хватанули воздух.

– Плевком-то? – с радостным возбуждением отозвалась Манька, сообразив, что с колодцем произошло нечто необычное, и оттого, что Дьявол не мог вернуть его назад, ей стало радостно вдвойне. Давно он так не ругался, а уж наброситься с кулаками… – обычно, руки он не марал, бил тростью или виртуально, как умел только он.

Она расхохоталась, выставив перед собой посох.

– Чужое имущество извела, поганка! – вид у Дьявола затравленным, а лицо серым и осунувшимся. Он беспомощно таращился в колодец, бормотал под нос ругательства:

– Да чтоб тебе чертей всю жизнь видела, чтоб у тебя рога выросли, чтоб ты три войны пережила… – напророчил он бед и, наконец, обхватив колодец за столб, скупо прослезился, тихонько подвывая.

Выглядел он жалко…

Никогда она не видела Дьявола таким убитым и потерянным.

Наслаждаясь муками Дьявола, Манька отошла на безопасное расстояние, сбросила котомку, вязанку с посохами, сняла железные обутки, присела. Вышли они на заре, а время уже близилось к полудню, и за все время они ни разу не передохнули. Потом встала, подошла ближе. Как Бог Нечисти, Дьявол имел право расстроится: сломался не просто колодец, а тот, из которого драконы пили – и она ему немного сочувствовала, но для себя не видела в том беды.

А колодец будто выздоровел: вода стала прозрачной, чистой. Манька не знала, что и подумать. Она разглядывала воду, пытаясь сообразить, хорошо это или плохо, и вдруг, обернувшись, увидела, что едва приметный кустик травы у водоема, бывший желтым, стал зеленым и подрос, и вокруг озерца сухая трава, вылезшая по весне из занесенных ветром семян, засохшая и обожженная, тоже стала зеленее.

Глаза ее изумленно поползли вверх.

Она поймала овода и окунула в колодезную воду. Овод, недовольный купанием, выполз из воды, отряхнул лапки и отлетел, не оставляя надежды еще попить кровушки.

Она подождала, но вода черной не становилась.

Пить уже не так хотелось, подул легкий ветерок, прогоняя зной, изменился даже воздух, ушел запах разложения и гнили. И опять она заметила, что несколько чахлых растений прямо на глазах тоже наливаются силой, а земля перестает быть сухой. Откуда-то прилетел шмель, шмякнулся с полета в озерцо, вылез на берег, почесал лапки, покружился и полетел по своим делам.

– Теперь ее можно пить, – сделала она вывод. – Вода была мертвой, – объяснила она Дьяволу, – а сейчас живая, – достала из котомки котелок, зачерпнула воды, отошла подальше, вылила на мертвый кустик травы. Минуты ожидания увенчались ее восторженным злорадством: из корня полезли зеленые ростки, да так быстро, как будто неделя прошла.

– Плюнь еще раз, и пойдем, – позвал Дьявол.

– С чего мне в живую воду плевать? – рассердилась она. – Ты что, не понимаешь? Это как в сказке… Живая вода и мертвая… Смотри-смотри! – она зачерпнула воды, прошлась, отыскивая высохшие корешки, обнаружила сухой росток. Росток оказался молодой березкой. Видимо, пока снег сходил, росток вышел из земли, а на следующий год уже не смог распуститься. Сковырнула почку, раздавив в руке. Почка оказалась сухой и желтой. – А теперь поливаем… поливаем… ждем! – она вылила весь котелок на землю и села рядом ждать.

Росток ожил, стал упругим, и уже не тыкался в руку, а мягко ложился. Верхняя почка раскрылась, наружу вылез клейкий листочек, за ним второй, третий.

– Ох, не простая это вода, волшебная! – восхищению и удивлению ее не было предела, но приняла, как должное. Если существовало волшебное железо, то и колодцам с живой и мертвой водой должно было быть в мире место.

И земля как будто выздоравливала…

На небо набежала скорая туча. Громыхнуло. Минут десять лил проливной дождь, и сразу вышло из-за облаков солнце, но оно уже не палило, а согревало, быстро высушив одежду и волосы, отросшие за полтора месяца. Спрятаться от дождя было негде, и Манька с изумлением стояла и смотрела, как быстро пробивается трава из земли, а истлевшие кости тают и осыпаются прахом, будто были изо льда. Но еще большее удивление, благоговение и потрясение испытала она, когда не успевшие податься разложению животные вдруг начали воскресать у нее на глазах. Поднялись олени, встал медведь, вспорхнули с земли птицы, весело чирикая, будто и не умирали.

Манька застыла с открытым ртом. Хищников Манька испугалась, но их разделял глубокий овраг, и успокоилась, когда они ушли, даже не взглянув на нее. И еще большее потрясение испытала она, когда заметила, что кожа на руках у нее становится шелковая, на ногах, стертых об железо, нарастает мясо, и рубцуются язвы, боль и усталость куда-то уходят. В чудесное исцеление она едва ли могла поверить – голова шла кругом. Такого не могло быть, но было. И жалела, что никто не плюнул в колодец раньше, иначе не пришлось бы ей видеть смерть вокруг себя.

К неудовольствию Дьяволу, она разбила лагерь. Не хотелось уходить от колодца, и была бы ее воля, осталась бы здесь жить, да только помнила, что драконы сюда прилетят. Вкус колодезной воды был густой, приятно обжигающий холодом, а когда пила, вода будто сливалась с телом, становясь частью его уже во рту, в котором заживали десны и отрастали зубы.

– Ай да колодец, ай да водица! – нахваливала она, любуясь отражением в зеркальной глади. Колодец рисовал ее красивой, как будто в благодарность, а Дьявол, чуть успокоившись, продолжал ее корить и причитать, сожалея о потерянных свойствах мертвой воды.

– Зверей много бегает, а Горынычи наперечет! – втолковывал он ей. – Их всего ничего осталось! Это ж какая мощь, какие боевые единицы! Ты, может, посягнула на военную безопасность государства! Как ни есть – враг ты Помазаннице моей! Да за такое с тебя семь шкур спустить мало!

– Что за раритет такой – простую воду пить не приспособился? Ну, пусть плеснут себе яду в ведро, – радовалась Манька. – Посмотри, ведь вся земля костями была усыпана! – она прижимала к груди бутыль с живой водой и показывала исцеленные ладони и ноги, скаля нарастающие зубы. – Смотри, смотри! Вот будет тут зелень, елочки-березки, и будут сюда люди приходить, чтоб лечиться.

И так было ей хорошо, что впервые железо не казалось тяжелым. А Дьявол наоборот, как будто согнулся под тяжестью. Но Манька и не думала обращать внимание на его брюзжание. Ясно, что он вел ее сюда, чтобы сгубить, но благодарная ему она оказалась здесь и нашла эффективнейшее лекарственное средство от железной немощи, поэтому обиды не держала и была ему благодарна, искренне сочувствуя.

Все-таки поганая у него была должность…

Через пару недель оказались за перевалом. Благодаря живой воде, Манька не шла, а летела. Бутыль она обернула рубахой, на каждом привале проверяя крышку. И воду пила не каждый день, а когда понимала, что дальше идти не может, что раны опять начинали гноиться. Но все же, вода убывала – и уходила радость. Каждый раз, когда ей приходилось сделать глоток, она одновременно умирала, понимая, что скоро лекарство закончится.

Эх, вернуться бы назад, да набрать воды побольше!

Наконец Дьявол не выдержал, раздраженно пнул бутыль ногой.

– Ты скоро меня с ума сведешь! Где муки, где страдания, ублажающие очи? Вижу, пышущий здоровьем объект убивается, как нечисть, не досчитавшись слоников на камине. Может, ты меня заметишь, эй! – он помахал рукой перед ее лицом. По мере того, как вода в бутыли заканчивалась, к нему возвращалось хорошее настроение. – Я что, теперь и твой Бог?

Манька соскочила с лежанки, устроенной из травы и веток, подобрала бутыль, засунула в котомку и снова улеглась, свернувшись калачиком – воды осталось совсем чуть-чуть.

– Вот погоди, закончится вода, пригну ботинок, чтобы пальцы не пролазили, посох потру о камни, чтобы царапины остались, а каравай подержу над огнем! – пригрозил Дьявол.

– Не закончится, – буркнула Манька, понимая, что пророчество исполнится очень скоро.

– Где ты ее возьмешь, разведешь что ли? Или, может, до колодца обратно сбегаем? – с издевкой рассмеялся Дьявол, закутываясь в плащ и укладываясь возле костра.

При слове «разведем» Манька против воли превратилась в слушателя, и если бы уши жили отдельной жизнью, то оба развернулись бы и поползли в сторону Дьявола. Нет, она не сдвинулась, не пошевелилась, но хандра рассеялась. Ее как подменили, и вместо нее теперь лежал другой человек.

Могла ли вода сделать другую воду живой? – ни о чем другом она уже не могла думать. И даже если не могла, она могла бы попробовать сохранить остаток живой воды в большем объеме, чтобы меньшая капелька тратилась на исцеление. Подействует ли? А вдруг другая вода убивает живые свойства?

И как ей самой в голову не пришло?

Мысленно она уже была там, где есть вода. Из реки не подходила, Манька только сейчас поняла, что мертвой воды в реке было много, и она убивала ее быстрее, чем того же соседа, который, не иначе, был повязан с нечистью. Надел у него так быстро нарастал, что она едва успела отгородиться от соседа забором, иначе оттяпал бы пол огорода. Зато в ложбине неподалеку били чистые ключи.

Ох, только бы получилось!

Дьявол долго не спал, ворочался, и что-то бубнил про мыслительные процессы, которые выворачивались то слева направо, то вперед и прямо. Наконец, притих и сладко засопел. Он и раньше спал не крепко, даже если были далеко от селений и нечисти поблизости не было, а теперь, засыпал с тяжелым «о-хо-хо», вспоминая о Помазанниках и драконах, будто мечтал пожить с ними во сне. Змеи-Горынычи для него были чем-то вроде отличительного знака, которым он мог выделить самых выдающихся Помазанников, и теперь, когда драконы остались без воды и могли взбунтоваться, очень переживал.

Наверное, снова уснул расстроенным…

Ее нередко обижало, когда Дьявол с любовью величал многих людей то оборотнями, то нежитью, называя любимой нечистью, а ее только стыдил, вразумлял и уговаривал оставить благородную нечисть в покое. Ее он считал не более чем кочкой на дороге, которую пришла пора кому-нибудь спнуть.

Ничего-то он не знал про людей. Знал бы, не рассказывал небылицы.

«Мне не до сна, а он дрыхнет, как телок!» – Манька прислушиваясь к его дыханию. Дьявол стонал и во сне, продолжая убиваться, и как будто перед кем-то оправдывался.

Тихо, как мышь, Манька поднялась, сняла котелок с рогатины, выплеснула остаток чая, достала бутыль с живой водой и проскользнула мимо Дьявола. Оказавшись на почтительном расстоянии, бегом припустила к логу, затянутому по колено туманом.

Было темно, но свет неполной луны освещал путь, родник она нашла быстро.

Перво-наперво омыла котелок, плеснула в него капельку живой воды добавила родниковой. Руки от волнения дрожали, сердце гулко билось в груди, и дыхание перехватывало.

Сначала ничего не происходило, и вдруг вода приподнялась и опустилась, как в колодце, когда он сделался живым, и тотчас в котелке отразились блики луны. Манька прильнула к котелку губами, и сразу почувствовала, как сила проникает внутрь. Вода не только сохраняла свойства, она делала другую воду живой! Она радостно вскрикнула. Пролила живой воды на руку, сполоснула лицо, омыла ноги и тело, потом набрала воды в бутыль до горлышка и вернулась.

Дьявол спал сном младенца.

Подвесив котелок над костром, чуть сдвинув, чтобы вода к утру была горячей и не выкипела, тихонько рассмеялась, представив недовольное лицо Дьявола, когда он узнает, что она нашла… вернее, он сам подсказал способ, как испортить себе удовольствие лицезреть ее муки. Долго ж им с Помазанницей придется ждать ее смерти!

Спать, после живой воды, совсем расхотелось. Она лежала, смотрела на угли и думала о том, что с Дьяволом ее жизнь перестала быть обыкновенной. Сам себя он считал очень умным, и ждал, когда она сдастся, когда не выдержит, признает свое поражение, но иногда делал такие глупости, которые только меняли ее жизнь в лучшую сторону.

«Надо завтра положить ему в чай побольше меда», – решила она, засыпая счастливая.

А на утро Манька достала полную бутыль, отпила, наполнила водой до краев из родника и демонстративно уложила в рюкзак. Дьявол протер глаза, долго молча таращился на рюкзак, потом долго ходил по поляне, заложив руки за спину, будто искал колодец. И еще раз разгневался, когда она призналась, что чай был тоже на живой воде. Хуже от чая ему не стало. Он бы и не заметил, не расскажи она свой секрет. И когда метал громы и молнии, не расстроилась. Впервые в жизни она наслаждалась, когда ее осыпали проклятиями.

И почему она раньше не сообразила, что не всякое обидное слово – обидное?

Глава 7. Разбойничье железо

Вскоре снова начались селения и небольшой город, который давал деревням жизнь. Дома в городе лепились друг к другу, как будто земля в государстве была в дефиците, и стояли так близко к воде, что по берегу не пройти. И Безымянная Река была здесь спокойная и широкая, как море. Жаль, что реку беззастенчиво отравляли отходами. Прямо в реку из заводских труб лилась черная жижа, плыли баржи с углем и рудой, сплавлялись бревна, и тут же рыбаки ловили сетями рыбу, купались у берега ребятишки и полоскали белье женщины.

На этот раз ее не пугались: зубы у нее были ровные и белые, кожа чистая и загорелая, шелковистые темные волосы падали на плечи локонами, глаза синие и сияющие, а тело, благодаря утренним зарядкам, на которых настоял Дьявол, потому как ему надоело, что она передвигается медленно и быстро устает, и поэтому ему приходится тащиться за нею медленнее черепахи, стало упругое и подтянутое – хоть от зеркала не отходи. Да, он приложил немало усилий, приучая к физической культура, чтобы сделать ее такой – и с криком выскакивали ревнивые бабы, заметив, что она о чем-то расспрашивает хозяина.

– Им не угодишь, теперь красота моя в тягость, – ворчала Манька, испытывая за себя гордость. – Откуда мысли такие непристойные? Неужто я прямо с ходу на улице начну соблазнять мужика? Я им что, девка гулящая?

Она хотела, чтобы Дьявол видел, как оборачиваются ей в след – и она была красавицей, какую еще поискать, но он все время где-то пропадал. В его представлении право считаться Идеальным Созданием имела только Помазанница, и слушать, как Манька себя нахваливает, хвастаясь, кто и какой комплимент ей сделал, было выше его божественных сил.

Обычно, он возвращался к вечеру, когда она оставалась одна.

Маньке было жаль, что он ее не понимает. Ей давно пора выйти замуж, деток нарожать. Часики тикали, еще лет пять – и, здравствуй, одинокая старость! Но что с него взять, если он считал людей кровососущими паразитами, мог ли он за нее порадоваться? Нет, конечно. У него только Идеальная Женщина право на счастье имела.

– Где ты был? Пока тебя не было, я чуть в замуж не вышла, —поинтересовалась она и хитро прищурилась, вспоминая, как один важный господин пригласил ее в дорогущий ресторан.

Она уже давно подозревала, что Дьявол в глубине себя добрый. Если он мог кого-то помазать на царство, то, наверное, при желании, мог и ей помочь. И помогал. Только благодаря ему у нее больше не было язв и железо не тяготило, как раньше, а еще в котомке лежали несколько золотых слитков, золотой песок и ценные камушки, найденные в горах перед перевалом и намытые в реке, когда он хвастался, сколько в земле у его любимой Помазанницы сокрыто богатств.

Жаль, государственным указом подбирать с земли что-то ценное было нельзя.

– Сама ты изменилась, или вода тебя изменила? – уязвил Дьявол. – И кто железом соблазнился? Неужто есть тот, у кого его больше? – и добавил, укладываясь спать: – Ох, Маня, Маня… Я не ищу любви, чтобы любить себя, и не думаю, что в глазах людей больше, чем ты, но я Бог, хотят они того, или нет.

– Неужели я тебе не нравлюсь, только потому, что на мне железо? – в голосе ее прозвучала горечь. – Я – вот она – сижу с тобой, иду с тобой. Ты же видишь железо. Отчего ты так несправедлив?

Дьявол пожал плечами.

– Я вижу Город Крови. Похвально, что жаждешь воскрешения, но я видел много воскресших людей, которые предпочли умереть в день воскрешения.

– Где ты видишь кровь? – Она думала иначе: вот придет во дворец, и увидит Благодетельница, что она ничем не хуже, и умная, и добрая, и терпеливая, и поймет, что была неправа. Что в этом плохого?

– Скольким умным и талантливым удается поднять свою мечту? – рассмеялся Дьявол. – Каждому дано, но, чтобы выйти в люди, должны быть у человека необыкновенные особенности. Царя надо так полюбить, чтобы не людям, а ему понравилось, – Царь выбирает. Так и должно быть, заслужили.

– Чем заслужили?

– Народ заслужил, когда Царя над собой поставил.

– Но ведь это не справедливо. В государстве пятьсот человек славят, а народу сто пятьдесят миллионов. Это что же, на триста тысяч только один с талантом, а остальные серая масса?

– Справедливо. По закону нечисти справедливо, – с издевкой ответил Дьявол. – А ты думала легко быть Помазанником? Тут, милая моя, недюжие способности надобно проявить, чтобы удержаться на престоле славы. Чуть слабину дал – и конкурент на твое место залез.

– Получается, у народа выбора нет?

– Ну, выбор у каждого есть, но кто им пользуется? Только так знаю, что нужен человеку, когда просит: «мне не нужно ни богатства, ни славы, ни голову врага – сделай меня чистым от крови».

Дьявол опять говорил непонятно, но его часто заносило.

– Значит, выбора нет, это иллюзия, – сделала она вывод. – Зря люди учатся писать, рисовать, петь… В лучшем случае, их ждет переход в подземке, где будут показывать свои таланты, – обвинила она его и всю его нечисть. – Вам же, нечисти, овцы нужны, которые на вас молятся, а если все станут счастливыми и богатыми, то дела не будет людям до Благодетелей. С чем тогда твоя Помазанница останется? Забудут про нее.

Манька расстроилась, впервые усомнившись в своей затее: в государстве достойнее ее – пруд пруди.

Дьявол присел рядом, приобняв ее за плечо, глядя в костер.

– Ох, Маня, Маня… Однажды ты спросишь: войду ли я в царство мертвых или живых, и я отвечу: войди в любое, но пусть твое имя станет устрашением злой нечисти, которую я помазал на царство. И, если будет, ты войдешь только в одно. Ты счастливее, чем миллионы людей, которым нет до меня дела, а мне до них. Я знаю! – он похлопал ее по плечу. – Выбор есть у каждого, но, когда человек бежит вслед иллюзии, он не смотрит по сторонам, чтобы заметить другие пути. Но мы-то не за иллюзией бежим, мы как раз ищем и примеряем.

И порадоваться Манька не могла, и огорчиться. Из его слов она только поняла, что ее, наверное, он никогда не полюбит, но и нечисть у него как бы тоже не в чести, а то с чего бы ей становится устрашением?

Но окончательно Манька утвердилась в мысли, что Дьявол не умеет быть ни добрым, ни злым, но исключительно порядочным какой-то своей, особенной порядочностью, и за здорово живешь проедает плеши своим благословением не только людям, но и нечисти, на следующий день. По глупости своей, или по случайному стечению обстоятельств, попала она в вертеп разбойников, и Дьявол, на ее глазах, разочаровался в нечисти, о которой она думала, что, получив неопровержимые доказательства материального пришествия их Бога и его бесконечной любви, разбойники поладят с нею и полюбят Дьявола.

А ведь хотела порадовать людей, открывая глаза на истинного Покровителя…

На следующее утро Манька шла по улице, наслаждаясь мороженым, и рассуждала сама с собою. Пора – думала она – начать жить по-человечески. Золотой песок и слитки, намытые в реке, она обменяла на деньги у местного ростовщика, и сразу же накупила одежды, мыла, полотенец, вкусной еды. А когда проходила мимо трактира с вывеской о свободных комнатах, вспомнила, что когда-то и у нее были простыни и теплое одеяло. Наверное, в трактире и душевая с горячей водой была, а ей так хотелось помыться.

Она потом удивлялась, почему тогда этот старый и неухоженный трактир показался ей, будто дом родной, как будто лучше на свете не сыщешь. Где-то в глубине души она понимала, что не нужно ей это сейчас, но ноги сами ее несли, будто черт глаза застил.

Внутри трактир Маньке не понравился: грязный, бедный, вроде трактир, а еду не подают, кашу с маслом хвалят, а не хлебают. На скудный стол посетители трактира выкладывали свое и ели сообща, объяснив ей, что так выходит дешевле. Объяснили, это «общий стол». А после спросили, не принесла ли она чего с собой, а трактирщик ей за это скидку на комнату сделает.

Она всю свою еду и выложила, только бутыль с живой водой обратно в котомку сунула, промочив перед этим горло. Но несколько нагловатых парней выхватили бутыль из рук, пустили по кругу. Когда очередь дошла до нее, она отлила немного воды в котелок, чтобы развести ее после.

«Пусть пьют, – подумала она, – им тоже надо быть здоровыми!»

И опять себе удивилась. Вроде подозрительная компания, а так приятно с ними сидеть, будто сто лет их знает. И язык сам собой развязался, и еду руки сами выкладывают, и душа за каждого болит. Сознанием видит, понимает, а в сердце тепло и радостно. «Может, изменилась я, вот и людей начала по-другому видеть? – ловила она себя на мысли. – Ведь сколько времени я бродила по лесу одна…»

Один из мужчин, самый крайний за столом, которому вода на втором круге не досталась, увидев, что она воду не выпила, стал ее упрекать и показывать на нее пальцем, чтобы остальные уразумели, какая тварь подсела за стол: крысятничает, людей не уважает.

– Без нее мне к Ее Величеству не дойти, – объяснила она. – Это живая вода.

– Что может быть ценнее нашей дружбы? Разве жизнь у тебя просим? У нас тут все общее! – обрушились на нее с упреками.

– Дружбой я, конечно, дорожу, но воды не дам. Заговоренная она, лечебные свойства имеет. А источник ее за перевалом. Мне нельзя назад, мне Посредницу надо найти, – решила она настоять на своем. И собралась уходить: подняла с полу железный скарб, шагнула на порог, а трактирщики и постояльцы следом:

– На что ты, Маня, обиделась, день худой выдался, не стоит так болезненно на слова реагировать, тем более, несешь поганым ртом такое, что нам не по себе становится. Уж не отравила ли ты нас? Что за вода такая? Впервые слышим.

– Это вода, обычная вода, – объяснила Манька. – Исцеляет она и врачует раны. Мы с Дьяволом, Богом вашим, нашли ее за перевалом, – попыталась она успокоить собравшихся. – Ее раньше драконы пили. Я, правда, не знаю, как она сейчас действует на нечисть, но Дьявол не отравился, значит, и вам можно.

– Да можно ли Дьявола всуе поминать? – в ужасе перекрестилось благочестивое собрание. – Разве ты Сатана, чтоб смущать наш неискушенный разум?

– Нечистый в тебе сидит, – наставил на нее крест один из посетителей. – И мы исторгаем него проклятие, как Госпожа Наша велит, помазанная на царство самим Господом Йесей, воссевшем на престоле отца Небесного!

Святой Отец…

И тут поклонники и фанаты Помазанницы…

Бежать бы прочь, но природное любопытство и желание заключить с нечистью мир, заставило ее вернуться. Это раньше она слушала батюшку и не приставала с вопросами, а теперь, возомнив себя подкованной, испытывала непреодолимое желание поделиться полученной от Дьявола мудростью. Ей казалось, что живым словом можно вылечить человека, убедить неопровержимыми доказательствами. Человек – не Дьявол, он умеет сомневаться, искать истину, менять мировоззрение, на то он и человек.

– Да как же можно накликать, если добрым словом помянуть Бога вашего? – опешила она. – Он же прямо перед вами стоит! День и ночь слышу, как любит вас, восхищается, заботится, дает вам пищу на каждый день!

Народ в трактире посмотрел на нее, как на умалишенную.

– Да ты, Маня, вместо того, чтобы Богу душу отдать, нам могилу копаешь? – опешив, пооткрывали рты слушатели во главе со Святым Отцом. – Ты кому, тварь подзаборная, служишь, уж не Дьяволу ли?

– Как я могу ему служить, если он себя моим Богом не считает? – она воззрилась на Дьявола в совершеннейшем потрясении. – Видишь! Знать тебя не желают! Как так-то? И ты за эту неблагодарную паству стоишь горой?

– Как, как… обыкновенно, – порадовался Дьявол. – У нас, Маня, у нечисти, через голову не прыгают. Ты, вон, прямо перед ними со словами, а кто тебя услышал? А Помазанница электромагнитной плеточкой да жезлом железным – и нет ее, а страшатся и уважают – голова! Думаешь, Йеся их спасал? Выкуси! Он меня спас от чудовищной упертости и приставучести неразумного стада! Я вот, Бог Нечисти, а где очереди в приемную? И фанаты толпами не таскаются. И вроде на виду, а подойти ко мне можно лишь через Посредника. Йеся – он ведь действительно, Маня, все грехи ваши на себя принял, никто их под нос мне не сует. Истинно говорю, я обрел столько свободного времени, что даже после смерти не приходится объяснять, чем вы мне не угодили. Поставил впереди Йесю – и бегут к Абсолютному Богу, Отцу моему Небесному, радостные и счастливые. Я, Маня, Узник, заключенный в Землю, как Свет, который Бездна родила, а тут еще вы со своей тьмой и мерзостями, да на что оно мне?!

– А за что тогда Помазанников любишь? – опешила Манька.

– А ты думаешь, легко каждый день на виду? То проповеди читать, то на ослах разъезжать, то на каверзные вопросы отвечать… Сегодня пальмовые ветви постилают, а завтра спрашивать начнут: а тому ли мы махали, а тому ли ветви постилали, и уже другое кричат: «смерть ему! смерть!» Быть Пастырем – тяжелое бремя! Ты спрашивала, как удержаться? Армией, драконами, игом железным, а еще надобно накормить того, кто престол снизу держит, чтоб не изнемог, не упал, а то ведь самому недолго свалиться. А какую силу надо иметь, какую особенную стать, чтобы глупости твои за мудрость сошли. Ты вон, перед ними стоишь, а кто тебя услышал? А Помазанников и слышат, и разумеют, и слово – закон! Как после этого не любить и не восхищаться ими?

– А как же я? Почему я тебя вижу? – растерялась она.

– А ты, Маня, через черный ход в мою приемную протиснулась, пространными путями, – развел Дьявол руками. – Сие необъяснимо для неискушенных. И удивительно мне стало: ты или самая страшная и хитрая нечисть, или закона не ведаешь. Оттого и веду темным лесом, чтобы уразумела, кому больничные листы собралась оформить! Кого лечить собралась, не зная монастырского устава? Ты так же далека от нас, как Луна от Земли.

– Ну! – задумалась Манька, – Так это не я, это ты ко мне приблудился!

– Хорошо, не вошла, снизошел, – не стал он спорить и ерничать. – Но не Богом же, а Духом-невидимкой!

– И за что мне такая честь? – помрачнела она, подозревая подвох.

– Здрасте! – в свою очередь изумился Дьявол. – Я ж специалист по железу! У меня в каждой звезде металлический водород… Где ты еще увидишь газ, который бы считал себя железом? А галактики на чем держатся? У меня там железо такое железное, что Абсолютному Папаше не по зубам! Где гарантия, что сносишь железо и на меня войной не поднимешься? Я потом не обольюсь слезой?

Манька совсем запуталась: отношения у нечисти с Богом были такие непредсказуемо сложные, что сам черт мозги сломает. То Дьявол любил нечисть, то не любил, то вынашивал планы, как ее использовать, то нахваливал, будто только у нечисти есть право на всю вселенную. Нечисть она еще могла как-то понять, кто от хорошей жизни откажется, но Дьявола перестала понимать совсем.

Из дьявольского бытия, как из катакомб, ее вырвал голос и вернул в трактир, отодвинув Дьявола на второй план. Пока она напряженно вникала в сложные отношения нечисти, трактирщики распалились, споря между собой и призывая ее к ответу за сношение с их Богом.

– А если слова наши ложь, пусть поминутно будем выплевывать жабу из уст наших, – возвышено поклялся Святой Отец, не обращая внимания на Дьявола. – Господь Наш Йеся сказал: «Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие собирают и бросают в огонь, и они сгорают.» Накажем грешницу, которая не Имени Его, ни звания не почитает!

– Крепко слово наше, ибо воскрес Йеся, и мы воскреснем в один день, украсив Царствие Божье, которое отдал Отец Сыну своему Единородному, – перекрестившись, заучено, хором ответили ему трактирщики и посетители, надвинувшись на нее.

– Если воскрес, где же он? – упорствовала Манька, еще не теряя надежды просветить непосвященных. – А Дьявол – вот он, и Йеси возле него нет, – она отодвинулась, испуганно попятившись к двери, никак не ожидая, что помазанники так воинственно воспримут весть о своем Боге. Получалось, что он как бы и не Бог для них, раз даже слышать не хотят. Что же, Дьявол сам себя обманывает? Ведь столько доброго для них делал, другого такого Бога еще поискать. А Дьявол-то, как он мог полюбить проклинающих?

– И будет душа твоя прислуживать нам, а мы будем в чести! – отрезали ей путь к отступлению. – А ты исторгнешься с земли и уйдешь к своему Дьяволу в геенну огненную! – пригрозил верзила, загородивший проход, подержав огромный кулачище с волосатыми пальцами и татуировками у носа.

– Ведь не имеешь, к чему нам твой Бог? – голос самого тихого и спокойного господина, тихо наблюдавшего до этого за происходящим из затемненного угла, прозвучал мягко, примирительно. – Беднее разве мы тебя? Что он может нам дать? Тебе ж не дает.

– Ну, мне он золотой песок дал… И воду живую, – купилась Манька на мягкость в голосе, попробовав заступиться за Дьявола: бедным Бог Нечисти не выглядел и таковым себя не считал. – А как вы исторгать его собираетесь, если в землю заключен, и сам он геенна? Он в огне не горит и в воде не тонет, но добрый и любит вас. Он даже сейчас утверждал, что истинны вы в вере своей… думаете и поступаете так, как Помазанники обязывают.

При словах «золотой песок», все общество трактира как-то враз утихомирилось, проявив заинтересованность.

– Проклят он Отцом и Спасителем нашим, и ты проклята, и золото его проклято, – пискнул Святой Отец, но на него шикнули.

– Докажи, что умеет Дьявол истязать человека, который живет с нашим Спасителем, омывшем грехи наши кровью и принявшем их на себя, в мире и согласии. Обращенные в верных рабов и узников, уповаем на Господа Йесю, и спасены будем от происков врагов наших. Мог бы Дьявол очистить нас так же? – спросил трактирщик, о чем-то напряженно раздумывая.

– Им про золото, а они про спасение… – не поверил Дьявол. – Свят, свят, свят! – Он перекрестился, почесал макушку, заглянул кому-то в глаза, еще одному постучал по голове. Голова сначала прогудела, а после из нее послышался перезвон колоколов.

– Скажи им: «Не спасетесь!» – попросил он Маньку.

– Как я скажу? Я разве умнее их? – она с тоской покосилась на дверь за спиной верзилы. Может, вдарить ему, как учил Дьявол, да бежать отсюда? Она уже сто раз пожалела о своем желании поговорить с нечистью об их Боге. Нечисть на то и нечисть, что добра от нее не жди. И как ее угораздило сунутся в этот трактир?

– Ни о чем тебя попросить нельзя, – расстроился Дьявол, но тут же ухмыльнулся лукаво. – Ведь премилые люди! Да кривду скажи и хорохориться начинай, – подучил он ее. – Ты подняться хочешь?

– Хочу, – ответила Манька простодушно.

– Тогда, как будут они глаза тебе открывать на неправду твою, слушай и примечай, как чисто и убедительно может говорить человек, одержимый Святым Духом, праведный у Спасителя. Конечно, неправдой опозоришься. Но если есть учитель – научись! А согласишься, скажут, учить тебя нечему, повернутся и уйдут – и останешься, как была, неучем.

Манька сомневалась. Дьявол смотрел на нее точно так же, как его премилая нечисть – выжидательно.

А вдруг на правильную дорогу ставил ее? Не заметно, чтобы они считали себя обездоленными, значит, правильно жили. Все складывалось как нельзя лучше: у нее были деньги, лицом была пригожая, и научилась в дороге многому, а могла научиться еще большему, и тогда была бы как они, праведной по жизни.

– Не спасетесь, – взволнованно повторила Манька.

– Что, «не спасемся»? – в некоторой растерянности переспросили ее.

Тот, кто озвучил немой вопрос остальных, обернулся к сотоварищам:

– Она угрожает?

«Стыд-то какой!» – подумала Манька, краснея, решив прояснить неловкую ситуацию.

– Дьявол попросил передать, что не спасетесь.

– Отче, у нас тут, по ходу, твой пациент… Вызывай экзорциста! С нами Дьявол! Привет! – насмешливо помахал он рукой, приветствуя Дьявола, но смотрел в другую сторону.

Дьявол утер слезу умиления:

– Примем к сведению, он слеп!

– Вы можете не верить, но я его вижу, – в сердцах бросила Манька. – И слышу его. Он не во мне, он рядом с вами. И не меня, вас любит. И называет вас любимой нечистью!

И тут трактирщики с каким-то нездоровым интересом обступили ее со всех сторон:

– Растолкуй нам, как несуществующий Дьявол замечен был тобою и уважать себя заставил? Не смешно нам, а страшно! Молитвы наши летели бы к нему, знай мы, что услышаны будем и долгие лета припас он каждому. И где ты прячешь золотой песок? Хотелось бы не на словах – словам веры нет – на деле пощупать.

– Песок я уже потратила, – пожалела она. – Но вы можете у менялы спросить. Вот, новая одежда, крупа… снаряжение, – она раскрыла котомку, тыча в обновки. У нее даже бинокль был, лежал на дне с железным караваем и железными обувками.

Манька не сомневалась, что Дьяволу будет приятно, если паства проявит к нему интерес. Нельзя отказывать людям в знании необыкновенном. Мало ли чего у нее нет, Дьявол был не ее Богом, но даже ей помог. Может, недостаточно доказала она свои чистые и бескорыстные помыслы, или изначально повела себя неправильно, что так приняли ее. Может, следует рассказать им про чудесные его способности и любовь, которую испытывает он к таким людям, с завидным образом мышления. Сам факт, что они славили Ее Величество, был явлением обычным, что к ней с неприязнью, не иначе, докатилось до трактира радиовещание, но она еще не потеряла надежду, что ее простая незамысловатая речь вразумления должна была охарактеризовать ее с положительной стороны. Тем человек и отличался от скотины, что умел думать и носил в сердце жажду узнать многие пути, которые ему даются. И в человеке, и в Дьяволе, и в Спасителе, и в Благодетельнице она искала только доброе начало, а если человек видит доброту другого, то никоим образом не сможет опрокинуть человека и закрыть ему дорогу. Дьявол всегда радовался успехам людей, которые шли по кривой дорожке, поднимаясь в высшие эшелоны власти, куда могла попасть только самая крепкая нечисть, и она не оспаривала установленный Дьяволом порядок. Наоборот, всеми силами показывала, что и у нее есть сила духа и воли. Дьявол ей нравился, но ведь и в самом деле люди его не видели – те же трактирщики и постояльцы, хотя он в это время стоял рядом и скалил зубы. «А если расскажу, – подумала она, – может, и они его увидят».

Шикнув на Дьявола, который прошептал в ухо, что скромный он, и ни к чему ему слава, вернулась за стол. Прогнозируя итог ее просветительской деятельности, изображая ее саму, Дьявол залез на стол и повесился на люстре.

«Ничего, пусть повисит, ему полезно, предсказатель хренов!» – усмехнулась Манька, отодвигаясь от того места, над которым болтались ноги Дьявола.

И рассказала она про то, как встретился ей Дьявол в трудную минуту, как прошли много дорог и многое испытали, чтобы свидеться с Благодетельницей, которую он лично помазал на царство.

В конце повествования она внезапно заметила, что рассказ отнюдь не вдохновил людей, а как раз наоборот, присутствующие сидели с мрачными лицами, уже не скрывая враждебность. Предчувствуя беду, Манька скомкано закончила рассказ о своих приключениях. Об Идеальной Радиоведущей говорили разве что полушепотом, а она наговорила столько, до чего бы самые прожженные еретики не додумались. Извинилась, согласившись, что они, возможно, правы и может ей что-то привиделось – с кем не бывает, и пошла к выходу.

И не успела ступить на порог, как внезапно потеряла сознание…

Очнулась – тьма застила глаза. И сразу почувствовала, как болит голова от удара в висок. Спустя некоторое время, когда к ней вернулось зрение и осознание самой себя, она обнаружила свое тело под забором у заброшенного и полуразрушенного дома, за пару километров от селения. Ноги закованы в кандалы с цепями, на цепях – чугунные шары, тяжелые, как имена, высеченные на них. На шее обруч, руки тоже в кандалах, соединенных с обручем цепью крепко-накрепко крестом. Нехитрый ее скарб валялся рядом, в грязи, без обнов. Но самое страшное – у нее больше не было живой воды. Бутыли не было совсем, котелок пустой, рядом кошелек, в котором тоже ничего не осталось.

Дьявол сидел рядом и недовольно хмурился.

– Ну что, Маня, помолились на тебя? – спросил он с ехидцей.

Манька не ответила. Губы ее распухли, и один глаз ослеп от крови.

– Мочи нет на тебя смотреть, – угрюмо произнес Дьявол, прочитывая имена на кандалах. С удивлением заметил: – Тут даже мое есть!

Манька горько заплакала.

– А чего нюни распускаешь? – жалостливо посочувствовал он. – Поздно!

– Уйди! – попросила Манька, едва пошевелив губами. – Я не ходок… Мне не сдвинуться с места. Это ты меня так? Ты им помог?

– Я бы прокаркал, – по-дружески напомнил Дьявол. – Но не могу сказать, что не я, ибо нечисть… Или забыла, как Господи Упыреев предупреждал, что много у него последователей, одержимые Святым Духом? Но, видно, не рискнул поделится железными секретами, чтобы самого не заковали. Да разве ж это железо? – он брезгливо поморщился. – Все на виду, и рыхлое, будто булка с маком.

Легко отцепил кандалы, наручники, снял ошейник, как мячик, перебросив железо с одной руки на другую, будто приценивался. И вдруг легонько надавил на железо обеими руками, и из него вышел сок, и когда отверз руки, Манька увидела, что от железа осталось немного, оно уложилось бы в четвертинку каравая, и было рыхлое, как сдавленный в ком порошок.

Манька зашлась от зависти.

– Вот, как быстро я умею ходить по земле! – Дьявол покачал осуждающе головой: – Сколько ж мне паству учить: и мерзость надо уметь делать!

И только в этот момент Манька сообразила, что Дьявол направил свой гнев на ее обидчиков.

Да разве ж можно было показать себя в очах Бога восставшей тварью, указывая ему пути Господни? Или, опять же, восставшей тварью, недостаточно приготовившейся к восстанию? Она гадала: не стерпел нанесенное ему оскорбление, отрицающее факт его существования или железо оказалось некачественное? Или, как порядочный Бог, принял попытку противиться его божьему велению и очернению его имени, как посягательство на его авторитет, когда он, Бог, должен был считаться с покалеченным умишком?

Так это или нет, издевательство над нею (или недостаточно качественное издевательство), Дьявол принял близко к сердцу. Среди прочего добавленного к ее скарбу, углядел он веревку с уже готовой петелькой и картежную метку в виде шестерки, мол, иди займись полезным самоустранением – мы уже за тебя половину работы сделали, а садиться в чужие сани не вздумай, и намек, что бьют они Дьявола своим интересом и пусть посмотрит на свое клеймо и шестерит дальше, как ему предначертано.

О петле она не помыслила, ей привычно было веревки за плечо кидать – не раз предлагали вместо платы, но внезапно вспомнила, какУпыреев обещал разбойничье железо. Сковать его в надлежащую форму понадобился бы не один день. И с камнем в сердце она призналась себе, что железа ей было не миновать. Не появись в трактире, поймали бы в другом месте. Одного она не могла понять, почему потянуло ее в этот трактир, точно кто на ушко нашептывал, что медом там намазано, и разбойники были ей в тот момент, как самые близкие люди, будто без них на свете не прожить.

Значит, не забыл про нее Упыреев…

Она бы смирилась и несла ношу дальше, но не тут-то было.

Присутствуя при знаменательном событии, когда вершился Дьявольский суд, с нескрываемой радостью и злорадством – наконец-то дорогая его сердцу нечисть вывела Бога Нечисти из себя – обрастала она такими знаниями по железу, от которых дух захватывало. Дьявол не злился, не планировал сжить разбойников со свету. Веревочку с готовой петелькой достал, добавил к ней кусок мыла, чтобы те, которые о нее споткнутся, не долго мучились, вернулся в трактир, примерив ее каждому разбойнику на шею.

После такой процедуры мысли их самоустранением не заморачивались, но они радовались, получая нескончаемое блаженство, когда Благодетели туже затягивали веревку. Дьявольская железная петля шею давила, но о кожу не терлась, и ношение ее было приятным.

– Всякому железу должно быть железным, – учил ее Дьявол. – И не давит, и греет!

Глубокий след оставила в уме разбойников примерка, напоминая о Дьяволе и оставляя немногие их оставшиеся после этого достоинства для служения самым выдающимся Помазанникам, чьими интересами у них снесло крышу. Но обманывались петлей только разбойники, людям железо с первого взгляда бросалось в глаза.

Метку карточную прилоботомировал гвоздиком к каждому разбойничьему лбу, доставая до внутренности черепа, явно намекая на остроту своего зрения, что, мол, он может и шестерка, но не Помазанника, а своего Папы, который, может, изгнал его, но без гармошки и куска хлеба не оставил, и что еще не родился такой разбойник, который бы не был к нему и приколочен и пяту ему достал, а когда с кем здоровается – не промахивается.

Отодвинулся, посмотрел на проделанную работу.

Заметив, что железо на голове смотрится криво, вернулся, подправил. Помял в руках, как пластилин, и каждому досталась корона, в виде тернового венца.

И опять Манька заметила, что не сносить им корону, ибо в тот момент, как она увенчала их головы, всякий разбойник сделался как Бог, но из среды себя самого. А смотрелся он не как Бог, а как замученное существо. И каждый раз, как разбойник начинал думать о себе не по железу, приключалась с ними падучая.

– Это, Манька, терновый венец Сына Божьего, который вышел в люди, как Мученик, – похвастался Дьявол, открывая еще один секрет. – Любой Мессия порадуется такой мессе. Ангелы ему хором справляют литургию двадцать четыре часа в сутки, и не умолкнут до гробовой доски.

– А Мученики почему? – не поняла Манька. – Если поют, радостно, должно быть.

– Ну, когда ангелы поют, прославляя, как Бога, хочется им быть Благодетелями всем Благодетелям, а про себя думать некогда. Так что в уме они Боги, а в миру – мученики.

– А Благодетели в уме не Боги?

– Боги, но о них так душа думает, а когда душа думает, люди читают. А у этих душа представилась без романтического постскриптума, и думает она о них, согласно Закона.

С руками и ногами разбойников Дьявол обошелся еще хуже. Руки теперь могли только брать и отдавать в определенное место, ноги могли ступать лишь по одной половице, а если кто-то хотел по-своему, сразу отнимались. Разбойник падал, и поднимать его приходилось всем миром. Но, против правил, как корона на голове, как веревка на шее, ни руки, ни ноги железа на себе не чувствовали, а только радовались сердечной радостью, когда поступали по железу.

«Вот мне бы так уметь!» – позавидовала Манька.

– Бремя Спасителя им будет легко, – любуясь плодами рук своих, подытожил он. – Ни на злобу дня, а в назидание каждому пристрою, дано имя Господа Йеси. Вот, восстал я на Абсолютного Бога, и Он навечно поставил меня над пространной землею, а Йеся принес себя в жертву – и наградил Его Отец воскресением. Кто не поклонился мне, тот принадлежит Йесе и Отцу Нашему. Обычно печален я, но этих не без удовольствия исторгну с земли, радуясь Сынам Человеческим, превозмогшим Дьявола, не оспаривая совершенства их. И буду думать, что Мессия, пожелавший править землей, сумеет принять их и порадовать уделом большим, чем достался мне. В общем, Манька, – пояснил он свое пространное высказывание, – если у кого-то есть выбор, то у того, кто попер против меня, его уже нет. Они попадут к Спасителю и нашему Отцу Абсолютному Богу, который Бог и для меня, в любом случае, невзирая на грехи и праведность.

– А если два царства у тебя, Небесное и Поднебесное, то где Абсолютный Бог? – спросила Манька, тоже радуясь за разбойников: Абсолютный Бог – хоть кто соблазнится, повезло им.

– За их пределами, – ответил Дьявол с нежностью. – В удивительном месте! Сам я родом оттуда. И восстал, и низвергнут. Пока я был там, Небытие было Бытием, а теперь отдельно. Есть Небытие, и есть Бытие. Война между нами давно закончилась, но нет-нет, партия гордых людей уходит от меня к Отцу. И тогда Он приумножает богатства земли, потому что для меня Он и Отец, и Мать, и Родина – всем я ему обязан.

Дьявол вздохнул, растревоженный воспоминаниями, и принялся мучить железом ее. За то, что утвердилась в мысли, что доброе живое слово сильнее радио, и решила, что сможет его превозмочь.

– Маня, радио не молчит, не изнемогает, а мелет и мелет, в отличии от слова живого, которое вылетело – и забыто. Я ценю свое время и собираюсь при жизни узреть ваш поединок с моей Протеже. Вдруг я ошибся и не ту голову помазал. Жуй! – приказал он, высыпав перед нею железный порошок.

Манька с ним не согласилась: она же не с радио говорила, а с людьми – но Дьявола не переспоришь. И она давилась, но глотала железные опилки. Спасибо, что не бросил и не придумал для нее другого наказания, сама бы она до конца жизни таскала кандалы. Железо разбойников в самом деле оказалось не забористым – не таким твердым, как железо господина Упыреева. Зубы об него не ломались. И ела она порошок три дня. Часть железа осталась, но Дьявол отошел от обиды и примял железные крошки к караваю, потом напоил ее чаем и сказал: если будут сидеть на месте, Помазанница ближе не станет.

Манька сразу согласилась: от железа в животе начались жуткие колики. Быстренько собрала свой нехитрый скарб и пошла прочь от того селения. «Кончится ли железо, – думала она, с опаской поглядывая на Дьявола, – если он так легко умел положить на человека новое?»

А разбойники, которые Дьявола не видели, после того, как обзавелись дьявольским железом, так и эдак гадали, что могут значить сии послания, читая их с благодатью и ужасом. Поначалу, конечно, страшно пугались, когда по привычке ступали не на ту половицу или ложили деньги не в тот карман и начинало першить в горле от дьявольской петли или голова трещала, сдавленная дьявольским терновым венцом, но Святая Женщина, сидевшая у Интернационального Спасителя одесную на Престоле Славы, в долгих задушевных беседах объяснила им мотивы наложенного на них креста: чужое добро ничем не хуже того, которое лежало у них в кармане, и истинно добро их теперь на небе, и половица половице рознь – ходить надо правильно, а пространный путь ведет к погибели, и, как хотят они, чтобы она обращались с ними, так же должны обращаться с нею, ничего не жалея для казны и не рассматривая другие половицы. А когда разбойники плакали и жаловались, что служить в полную силу не получается, потому как люди прячут от них добро, Благодетельница только руками разводила: а зачем с какой-то бомжой разговоры разговаривали и за один стол садились? Прославиться хотели, умом блеснуть? Вас, разбойников, пруд пруди, и тому заботой должна дать, кто радеет о моем имуществе в большем объеме!

Глава 8. Знамение

Что после случилось с разбойниками, Манька в точности не знала, по возможности, обходила разбойничьи вертепы стороной, боялась, вдруг среди разбойников найдется профессиональный кузнец или Дьявол не станет из беды вызволять, тогда не сносить ей железа. Но случай тот оказался настолько показательным, что маститые разбойники, которые понимали толк в железном деле, посчитали ее опытным железоведом и долго обходили стороной. Конечно, когда история позабылась, все вернулось на круги свои, но и Манька к тому времени и сама обросла знаниями по железу.

А Дьявол после того случая надолго замкнулся в себе, размышляя, почему так бывает, что те, кого любишь, обычно оказываются распоследней жестоковыйной скотиной. Ведь холил, лелеял, направлял, показывал безобидных жертвенных агнцев, которых можно без боязни пустить по миру.

А вот, поди-ка, очернили!

Одно дело обречь на муки какую-то нищету подзаборную, но размножить и высечь на камне имя Бога Нечисти, это, простите, вершина безразличия к Богу, под которым ходишь. Ведь каждый Святой Отец учит бояться и чтить имя Дьявола, обращая внимание на тот факт, что все грехи от него, и обращаются они к человеку из среды его самого, и что Дьяволом прикрываются все удачные и темные делишки, и что даже сам Спаситель низвержение Дьявола оставил Отцу, не стал с ним связываться, решив дождаться, когда тот заберет землю у первенца и отдаст второму любимому сыну. Да как можно имя Бога Нечисти поставить на одну ступень с именем жертвенного агнца? Это ж могила всем, кто прочитал имя Бога задом наперед! Ведь сказано: что сказано на земле, то связано в небесах – усмири потом новое явление Сатаны, который, не приведи Господь, возомнит себя сыном Дьявола. Сатана – это ж прямая стезя попасть на наковальню еще большего злодея…

Манька болезненность Дьявола понимала, предательство бьет и по внутренности, и по самолюбию. Разглядев в нем человеческие качества, которые он пытался скрыть, она начала относиться к нему с человеческим состраданием. И у него были слабые места: больше всего на свете Дьявол хотел быть не просто Богом, а Узретым Богом, что явно противоречило само себе, учитывая, что Богом его никто не видел.

Между тем, когда Дьявол считал себя другом, а когда Богом, разница была огромная. Другом Дьявол не искал человеку беды, скорее, помогал незаметно свести на нет незначительными советами, которые не затрагивали интересы нечисти, или направлял в нужную сторону, чтобы обойти беду. Но другом его можно было считать лишь условно: сначала он был Бог Нечисти, и только потом друг. А если кругом одна нечисть, и куда не плюнь, везде ее интересы, какой же он друг?

Другое дело, когда он был Богом.

Дьявол оберегал свою паству, как зеницу ока, защищал, кормил идеями, складывал обстоятельства в благоприятный исход. И пока Манька имела о Дьяволе смутные представления, она отчаянно завидовала тому, как некоторые люди умели принять от него воздаяние. Все благодеяния, все царства мира лежали у их ног. Может, гадала она, я как-то не так думаю, а он не говорит правду, придумывая одну каверзу за другой, чтоб сама дошла до понимания своей очевидной глупости? Или нужно таким быть злодеем, чтобы не сомневаться в своей правоте, не считать плохие поступки злодеянием?

Она рассуждала так и эдак, стараясь приблизить себя к тем, кому Дьявол особенно благоволил. Даже пыталась отключить у себя дьявольское зрение, чтобы он мог и ее считать своей паствой…

Но, чтобы ходить под Дьяволом, не видеть его, оказалось недостаточно.

Тот, кто его не видел, так или иначе был под Дьяволом. Могло ли быть иначе, если двое, столкнувшись интересам, открывались ему как выбор: кому из них быть богом нечисти, а кому духом нечистым. И если двое не могли уладить дело миром, от одного из них оставалась только горстка пепла. Именно в этот момент Дух Зла показывал через первого второму язык, корчил рожи, открываясь ни как друг, ни как Бог, а как настоящий враг, поставивший над ним злодея. И очень скоро Манька поняла, что, даже имея крышей Дьявола, обычному человеку он не помощник. Он обнаруживал редкостное непостоянство, с каждым разом приводя соперника сильнее. Ему ничего не стоило угробить человека сразу, но он не искал ему смерти, а как хороший тренер вынуждал накачивать мышцу. И полчища осатаневших бойцов рыскали в поисках жертвы, удерживаемые лишь видимостью закона, который нечисть сама же и придумывала, чтобы хоть как-то обезопасить свое бытие. Лишившись корней, все дерево гибнет. Даже самые осатаневшие бойцы понимали: корни их где-то там, в народе, в конце пищевой цепочки…

И снова тупик: мало уметь побить всех.

Выводы глубокого исследования заключались в том, что не всем Помазанникам позволялось думать, будто они могут обойти любую особь рода человеческого. Неравные были условия для одного и для другого – каждый мог иметь крышу лишь на определенном этаже. И как только человек поднимался до дозволенного уровня, если не хотел остановиться и уразуметь, что дальше не имеет поддержки от Бога Нечисти, он тут же становился объектом выдавливания в нижние слои. И общество, и враги, и друзья не упускали случая обнаружить в нем грех, напомнить, что выше пупа не прыгнуть.

Удивительно, но точно такой же грех или амбиции в ком-то еще, не достигшем отмеренного уровня, ни в ком не вызывали раздражения. Его, можно сказать, на его уровень несли на руках, и чаще мешок картошки обходился грешнику дороже, чем какому-то Благодетелю миллион обездоленных на все имущество. И опять же, не каждым мешком картошки можно было растрогать государство. Например, даже зная вора по имени, отчеству и в лицо, ее украденную оргтехнику так и не нашли. Вор, который даже не думал скрываться, потом долго сожалел, что поначалу испугался и добровольно вернул часть украденного.

Бойни и мясорубки приходили и уходили, миллиарды разворовывались и возвращались, тучные страны худели, другие обрастали жиром, маленький гад становился большим гадом, пущий гад укладывал его на лопатки, истинные святители обращали народ то в одну идеологию, то в другую, больные становились здоровыми, здоровые больными…

Одно оставалась неизменно: Таинственная Непреодолимая Сила.

Изучив историю, Манька открыла для себя простую истину: Таинственная Непреодолимая Сила не имела жалости: миллионы обездоленных людей «ногами вперед» не умеряли ее аппетит; не имела веру в идеал – ей подходила любая идеология, умеющая организовать и сдержать беснующиеся толпы или заставить толпу воевать с ее врагом. Молилась только на себя, не жаловалась, не стращала собой, не пыталась подлизываться к народу – она хладнокровно руководила процессом, бросая в топку всех, кто был ей неугоден.

Таинственная Непреодолимая Сила была везде и нигде…

И все же, эта Сила выставлялась отовсюду и немало наследила в истории: каждая жертва, которая поднималась не по правилам, презрев ее рукотворную лестницу, свидетельствовала о ней. Эта Сила не считала мужественную чистоту человека достоянием, только эго, облаченное в поддир (возможно, та самая метка Дьявола на лицах Помазанников, которая призывала убить семерых за одного убитого Благодетеля), могло позволить человеку приблизить себя к вершине, увенчанной Совершенными Людьми. Даже простые обезличенные фразы Избранных: «вы оскорбляете чувства верующих» или «вы отнимаете у людей самое дорогое», обращенные на человека, который не вписывался в элиту общества, могли перекрыть ему воздух и образовать вокруг него вакуум. Какое чувство мог оскорбить один у миллиарда верующих? Грусти, ненависти, радости, внезапно расстроенное, шестое или пять предыдущих? Кто брался подсчитать, сколько разных чувств борются в человеке каждую минуту? Или: «самое дорогое». Самое дорогое у человека – его имущество, здоровье, родственники в порядке наследования. И как все это мог кто-то отобрать, если высказал точку зрения? Не нравится – не слушай, не смотри, не ходи к оскорбителю, пусть он сам по себе, а ты сам по себе. Но нет, раздавить, растоптать, заточить, чтобы другим было неповадно. Страх перед нею жил в каждом.

Манькины мнения попадали именно в такой вакуум, вызывая праведный гнев у кого-то одного, но так яро защищающего всех остальных, что услышать ее уже никто не успевал.

Но праздник жизни продолжался: кто-то повторял ее мысли – и становился всеобщим любимцем. И когда она, насмерть замученная железом, не могла уснуть, рассматривая звезды, и думала, думала, думала, отрываясь сознанием от покрытого язвами тела, от невыносимой боли и уязвленного самолюбия, которое напоминало ей, что ей приходится бегать за какой-то Благодетельницей по всему государству, и что она не прошла еще шестой части государства, не износила первый комплект железа, Дьявол протягивал ей кулек с семечками:

– На, поплюй, легче станет. Ты эту лестницу видишь, потому что не дано, а кому дано, не задумывается. Ему некогда, он ступени считает, – ждал, когда она опорожнит кулек, и приказывал: – А теперь ложись спать! – благословляя: – И пусть тебе приснится что-нибудь из жизни бедного народа!

А другие сны Маньке и не снились.

Никакие не снились. Без воды стало совсем худо. Новые зубы оказались чуть тверже прежних, но и они без живой воды искрошились за пару недель, ноги снова превратились в кровавое месиво, а от посоха руки каменели так, что к вечеру не могла поднять кружку с чаем. Ей уже казалось, что и живая вода ей приснилась.

– Почему у меня в голове нет твоих умных мыслей? – в который раз спрашивала она Дьявола с тоской, думая о смерти, как о чем-то неизбежном. Иногда ей казалось, что даже ее сердце превратилось в камень, объятое холодным мраком.

– Знала бы ты, как Дьявол исторгает мысли в ум нечисти, закололась бы от ужаса. Радуйся правильным рассуждениям, которые он терпеливо втолковывает день за днем, – в который раз отвечал Дьявол, говоря о себе в третьем лице. – Правда – это внутренне чувство справедливости. У тебя она своя, ты о теплом местечке под солнцем мечтаешь, у Помазанницы своя, чтобы Маньки место знали, а для меня правда – чтобы положенные награды находили героев. Нет у тебя заслуг, не за что тебя награждать. Смирись!

И Манька снова думала, почему Дьявол так говорит? Что плохого в том, чтобы жить хорошо? И как Благодетельнице удалось всем доказать, что она идеальная во всех отношениях?

И после этого он будет утверждать, что посылает в ум Помазанников какие-то ужасы?!

И однажды она так уверовала в несправедливую раздачу благой мыслительной материи, что решилась дать себе дьявольской головой. Чтобы не думали гонители, что не умеет стать, как они, а Дьявол бы убедился, что она не худший экземпляр представителя рода человеческого. Она не понимала, как он мог не привязаться к ней, ведь она была ближе прочих. Он был не один такой: люди, с которыми она делилась последним, помогала, чем могла, часто поступали также, по-дьявольски. Когда удача, наконец, приносила им почет и неисчислимое имущество, она начинала надеяться, что человек возьмет на себя заботу о ближних, среди которых числила себя, но человек вдруг избавлялся от ее общества правдами и неправдами, выбрасывая из своей жизни, как ненужную вещь.

Но Дьявол – не человек, он был Богом, ему ли жалеть умные мысли?

Да так она увлеклась своими рассуждениями, что смотреть под ноги времени не осталось.

«Я прибью эту тварь! Сыпну цианистый калий! – придумывала она способ избавиться от мучительницы. – Подсуну бледных поганок!.. Дождусь у ворот и…» – в голове ее рождались одна картина за другой: как нанимается во дворец прислугой, как пробирается на дворцовую кухню, как несет поднос с ядовитыми жареными грибами, или как караулит у ворот и подскакивает к экипажу, забрасывая карету бомбами, или хоронится в дворцовом саду, чтобы пустить стрелу, когда мучительница выйдет на балкон…

«Пусть меня убьют, она умрет тоже! – думала она со всей яростью. – Я заставлю ее пожалеть обо всех неправедных обвинениях!»

Дьявол растворился: как Богу Нечисти ему положено укладывать мысли нечисти, помогая сортировать и выстраивать цепочки рассуждений, когда все обстоятельства будут учтены. Именно так он иногда оказывал медвежью услугу, приберегая точные сведения для противника, а если открывал их тому и другому, то как бы случайно, но по факту преднамеренно, подсказывал образ мышления противной стороны.

Обрастая подробностями возмездия, которые она понесет Благодетельнице, Манька шагала вперед. «Я буду другой! – думала она, взращивая в себе ненависть. – И когда с кем-то случится беда, я заткну уши, закрою глаза, буду радоваться, что у меня ее нет! Пусть сами отправляются в Царствие Небесное, а что до господина Упыреева… – самого закую в железо!»

Конечно, в ее планах были пробелы: никто в деревне не отважился бы покуситься на кузнеца, охрана у него была надежная, чтобы и волос с головы не упал, и царский сад, наверное, охраняли не хуже, а еду Ее Величества, сто пудов, сначала другие пробовали, а на подкупы нужны такие деньжищи, которые ей за всю жизнь не заработать, да и бомбу ей негде взять, она имела о них смутное представление. Даже стрелять нужно сначала научиться. Но подробности возмездия она оставляла на потом – главное, придумать верный способ.

Она не заметила, как прошла три брошенных деревни с пустыми развалившимися и заколоченными домами, мимо пепелищ, мимо разрушенных ферм. А что заметила, списала на реформы – не все смогли их пережить. В отдаленных селениях, при отсутствии дорог, больниц, школ и прочей инфраструктуры, люди или дохли, как мухи, обработанные дихлофосом, или умирали естественной смертью, не имея возможности продлить бренное существование, или уезжали, покидая родные места, отправляясь на заработки в цивилизованную часть государства, а часто обращались в прах по собственному желанию. И немного удивилась, когда услышала, как впереди тявкнула собака, а сразу за тем раздалось глубокое мычание, похожее на вой.

Звуки разом оборвались…

Манька остановилась, прислушиваясь.

Где-то в глубине подсознания шестое чувство предупредило: волки! Крупные собачьи следы, оставленные в глине после дождя, были повсюду. Но вслед за тем она увидела следы копыт крупных животных и копытца маленьких свиней.

Жилая деревня впереди, не иначе…

Место-то дикое, вот и завели крупных собак…

Откуда здесь волки, где еще недавно жили люди? Она прошла много дорог, много лесов, и ни разу пути ее с волками не пересеклись. Да тут, наверное, охотники и рыбаки часто бывали. Места грибные, богатые, луга широкие, в реке по вечерам крупная рыба била хвостом.

Ответив умнику, как учили в школе, что волки в стаю летом не собираются, Манька прибавила шаг, стараясь миновать лесополосу и лог. Встреча с человеком тут, когда поблизости не было людей, ничего хорошего не сулила. Бывали случаи, когда одиноких путников ловили и продавали в рабство, и спасала их только сила воли к побегу. Не всех, кому-то не везло. Похитители обычно отделывались небольшим штрафом или минимальным сроком, больше года еще никому не давали, а кого-то даже благодарили: умели приучить к труду праздно шатающихся в непотребных местах.

Она уже почти миновала лог и перешеек лесного массива, увидев впереди широкое заброшенное поле без признаков жилья, облегченно выдохнула и подняла глаза.

И вдруг, прямо перед собой, метрах в двадцати, увидела стаю волков, расположившихся прямо на дороге…

Чувствуя, как мгновенно леденеют кости и останавливается сердце, сдавленное холодом, Манька оцепенела, в ужасе застыв на месте.

В голове стало пусто, дьявольские планы вылетели в одночасье.

И стало холодно.

Волки как будто ждали ее. Ничем себя не выдавая, их белесые шкуры сливались с цветом подзолистой почвы на дороге. Выделялся только огромный черный вожак, который пристально смотрел ей в глаза, чуть повернув морду, чтобы полностью видеть ее одним глазом, а вторым следил за стаей: две самки и выводок из двух, почти повзрослевших волчат.

В кино они казались намного меньше. Даже щенки, которые крутились юлой за его спиной, превосходили придуманных по размеру.

– Почему ты остановился, человек? – спросил его чуть насмешливый и настороженный взгляд. – Вот мы и встретились. Мы не выслеживали тебя, не напали из-за угла… Ты сам к нам пришел! – волк не злился, просто он, наконец, мог отомстить, и не собирался отказываться от мести.

И не было в мире прекраснее зверя!

Черная лоснящаяся шерсть блестела на солнце. Он был спокоен и уверен в себе, как скала.

Три пепельно-серые самки, охранявшие выводок, с достоинством сидели позади, готовые по первому знаку броситься на жертву, чтобы привести приговор в исполнение, но не заступали черту, которую определил вожак. Было заметно, что и они, как молодь, испытывают волнение, хоть и не показывают его. В их глазах было лишь холодное и равнодушное презрение к человеку. Если б они могли выбирать, они никогда бы не выбрали планету, на которой живут люди. Их омерзение Манька почувствовала кожей, хоть не смотрела на них в это время.

Она забыла, что волк не приемлет волка в образе человека.

Отступила назад, остановилась, замерев, сжимая в руке посох, но не поднимая его.

Шесть волков не сдвинулись с места.

И она вдруг поняла с отчетливой ясностью, удивляя себя самою…

Люди, не обиженные Дьяволом, не бродили по лесу – природа не верила им, не искали железо – они ковали его сами, не пытались образумить мучителя – они сами были мучителями, обращались за помощью не к живой силе природы, а к праху, радея о сгнивших костях, и верили в себя, как в Бога.

Да, она не достойна Помазанницы, если перестала быть собой и собиралась стать ею.

«Нет у меня ума, если вымытый капитал Дьявола меняю на дьявольский ум!», – осознала она простую и ясную истину. Ей не было места в обществе дьявольской нечисти. С трудом переставив одеревеневшую ногу, медленно, чтобы волки не сочли отступление бегством, сделала едва заметный шаг назад. Потом еще, наблюдая за тем, как о чем-то думает вожак.

Вожак колебался, не каждый день он встречал человека. Люди хотели доказать, что они здесь боги, но боги ему были ни к чему. Он выполнял миссию, возложенную природой: лечил лес от больных животных, чтобы жили другие, оберегал волчью стаю. Его клыки убивали быстро – боль была минимальной, а смерть мгновенной, и, если болезнь проникала глубоко, звери сами находили его, дожидаясь на волчьих тропах. Он видел смерть не одного выводка, и знал, что человек убивает волков.

И все же, что-то останавливало его …

Человек был один и безоружный, но не бежал. Старый и мудрый волк видел: человек напуган, но, как вожак, не заступил черту, оставляя себе время ударить первым.

К битве он был готов, но не хотел ее.

Выжить имел право каждый, но не каждый стать вожаком.

По Закону леса, он никогда не убивал вожака другой стаи, если только тот не просил об этом. Природа сама решала, кому доверить себя.

И запах…

Сознание волка коснулась мягкая теплая волна, и он понял, что идет рядом с этим человеком по следу, преследуя убийц его стаи. И волк понял: надо освободить дорогу, охотник за его врагами должен идти дальше.

Человек отступил назад, давая понять, что тоже готов отступить. Но человек спешил, значит, уступить дорогу должен он. Он без страха повернулся к человеку спиной.

Если тот ударит, он достанет его – у него тоже есть время.

Волк поднял стаю и направил ее к лесу.

Молодой щенок недовольно заскулил: «Почему мы не отомстили за себя?»

«Не каждый человек – враг, – ответил отец на ходу. – Когда-то мы были, как одна стая.»

Он еще раз взглянул на человека краем глаза, чтобы в стае не заметили, что он колеблется.

И не поверил глазам – человек говорил с лесом…

– Знамение тебе, и встанут звери, и уйдут, и будут думать промеж себя: хочешь, не хочешь, а надо! – Дьявол стоял за спиной, прищурившись, смотрел волкам вслед. – Чтобы под Дьяволом ходить, – поведал он с размеренной доверительностью, – надо уметь устроить подлянку по-Дьявольски. Но, черт возьми, не Дьяволу же! Твое желание размазать Помазанницу, как соплю, идут от головы, не от сердца. Нельзя что-то положить в сердце – там только то, что туда уже положили, или сердце – как чистый алмаз, на котором высечены буквы Закона.

Манька стояла ни живая, ни мертвая. Силы окончательно ее оставили. Она не могла поверить, что волки ушли и не вернутся. Когда они скрылись за деревьями, она попробовала бежать к одиноко стоявшему дереву, но не прошла и пяти шагов. Ватные ноги подкосились, она без сил опустилась на землю. Внутренняя дрожь сотрясала тело, язык прилип к гортани, пустая голова наполнилась роем мыслей, проплывающих без рассмотрения.

Дьявол снял с нее тяжелую котомку, разул, разжал побелевшие пальцы, забрал и отложил в сторону посох.

– И что ты все время пытаешься примерить на себя человеческую истину? – осуждающе покачал он головой. – Все просчитали уже давно. Много тысяч лет назад один человек, бывший как ты, сказал: «Отвратительно для гордого смирение: так отвратителен для богатого бедный. Когда пошатнется богатый, он поддерживается друзьями; а когда упадет бедный, то отталкивается и друзьями. Когда подвергнется несчастью богатый, у него много помощников; сказал нелепость, и оправдали его. Подвергся несчастью бедняк, и еще бранят его; сказал разумно, и его не слушают. Заговорил богатый, – и все замолчали и превознесли речь его до облаков; заговорил бедный, и говорят: «это кто такой?» И если споткнется, совсем низвергнут его. Сердце человека изменяет лицо его или на хорошее, или на худое». Мудрый был человек. Тот, кто это сказал, сумел поднять голову и поставить крепость. И люди его помнят. Если помышления сердца худые, то и лицо не может быть добрым. Разве я слеп, чтобы давать человеку худому?

Манька закрыла лицо руками и заплакала.

– Это у меня-то худое?

– Ты говоришь о голове. Только головой можешь думать. Сердце твое отстоит от тебя далеко, – с тяжелым сочувствием вздохнул Дьявол. – Если сможешь услышать его, то сможешь и уберечь себя от сердечного произвола.

Манька не скоро пришла в себя. Всю дорогу она бренчала железом и пела песни, предупреждая зверей о своем присутствии. И пыталась услышать свое сердце – то, что видели люди. Но сердце было черным, безмолвным, голова кружилась, а в глазах появлялась рябь. Оно не ведало ни о ее боли, ни о ее горькой судьбе, будто жило своей жизнью. Страдало, любило, копало могилу, подавляя сознание. Но Дьявол шагал рядом и, наверное, когда-нибудь научит ее, как сделать сердце таким, чтобы люди видели только то, что она считала собой.

О том, чтоб извести Благодетельницу, она уже не помышляла. Дьявол был ей ни друг и ни враг, он был Бог – Бог Нечисти, и любил Помазанницу, больше, чем ее.

Наверное, ее сердце было другим…

Стоило Дьяволу проявить немилость, голова летела с плеч у кого угодно, но только не у Помазанницы, чтобы она ни натворила, ей дозволялось все. Несправедливо, конечно, ведь сердце не голова – сердце не умеет думать, но Дьявол вел ее к ней, и, если получится устоять, возможно, когда-нибудь он поймет и поверит, что она не такая, как ее сердце, а у Помазанницы его нет совсем. Главное, пока он заодно с нею, хотя бы мудростью, а остальное уж как-нибудь…

Глава 9. Кикимора

Близился сентябрь. Еще стояло лето, но чувствовалось дыхание осени, и нет-нет, среди листвы выставлялся желтый или покрасневший лист. Лето было сухое и жаркое, трава дала семена и засохла, а на выкошенных еще в июле лугах поднималась жиденькая отава. Птицы сбивались в стаи, репетируя дальние перелеты, небо по утрам было белесое, выцветшее, и днем не достигая той синевы, которая была еще две-три недели назад. И темнело уже рано, а по утрам поднимался холодный туман.

Селения остались далеко позади.

Манька не верила, что прошла больше половины нецивилизованной части государства. До Неизведанных Гор, занимавших всю северо-западную часть государства, оставалась одна треть пройденного пути. Осталось миновать только Мутные Топи, а дальше путь лежал по диким таежным Зачарованным Горним Землям.

Где-то там, за Горними землями, в подножии Неизведанных Гор, Безымянная Река брала начало из глубокого и огромного, как море, озера. Бездонное Озеро образовалось на месте широкой и глубокой трещины в материковой плите еще в древности, и рассказывали, что глубина его достает до центра земли, а на дне еще остались действующие вулканы, которые согревали озерную воду, местами не замерзающую даже в самые суровые зимы. А после Река то быстро, то размерено текла до самого моря-океана, потерявшись только раз в Мутных Топях. От Гор до Топей Реку часто называли Речкой Смородиной, и кто-то даже считал, что Безымянную Реку и Речку Смородину, нельзя считать одной рекой. Но с ними спорили, приводя в доказательство тот факт, что объем воды, втекающий в Мутные Топи, и вытекающий из оных было одинаковым, просто качество воды после болота становилось другим, пропитавшись зловонием и железом.

И где-то там, между Неизведанными Горами и Бездонным Озером, судя на карте, имелась дорога до того места Горного Перешейка, где горы расступались, открывая проход в цивилизованную часть государства. Перейти в западную часть страны можно было только в этом месте, где Горный Перешеек, тянувшийся от Неизведанных Гор до южной границы, словно протаранили, разрушив одну из гор до основания.

Но до Зачарованных Горных Земель и Неизведанных Гор было еще ох как далеко, и неизвестно дойдет ли, увидит ли она их когда-нибудь, потому что уже третью неделю она кружила по Мутным Топям, испытывая судьбу. На карте это место было таким же белым, как и территория, занятая Неизведанными Горами и Ледовым Океаном, с той лишь разницей, что оно было испещрено черными параллельными черточками.

За каким чертом ее сюда понесло, один Дьявол знает. Вообще-то она собралась дождаться зимы, когда Топи замерзнут, когда сюда придут люди за клюквой, но однажды, выйдя на берег реки, обнаружила ничейную лодку, как будто специально подложили. Даже записку нашла: «Пользуйся на здоровье. Доброго пути тебе, Маня!» И весла были приложены.

Ей бы вспомнить, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, но вместо этого она обрадовалась, вспомнив другую народную мудрость: «дают – бери, бьют – беги!» Неужели Благодетельница знает, что она идет к ней, и решила облегчить ей железные муки?! Или лодка предназначалась какой-то другой Мане, от которой лодка уплыла? Ничего другого Маньке в голову не пришло. Откуда еще она могла взяться здесь, на краю Мутных Топей, которые даже звери обходили стороной, и птицы облетали далеко? Зато в болоте в изобилии водились пиявки, лягушки, угри и цапли, не давшие ей умереть с голоду. Готовить здесь было негде, приходилось есть лягушек и угрей живыми, снимая с себя гроздья черных, напившихся кровью пиявок. Что до птиц, они указывали ей места, по которым можно пройти, когда не плыли, а вышагивали на длинных ходулях.

Решив проверить, что эти Топи из себя представляют и как далеко простираются, она и села в ту проклятую лодку и поплыла, высматривая по берегам жилище Посредницы.

Далеко заплыла.

И вдруг лодка начала тонуть: некачественная смола и картонная пробивка растворились в болотной воде, обнажив гнилые доски и щели, размером в палец, будто специально ее изрешетили и покрошили. Еле успела выбраться. Дальше пришлось идти на своих двоих, куда болото позволяло. А позволяло оно немного: шаг влево, шаг вправо – и угодила в трясину. Но, судя по солнцу и карте, она все же двигалась вперед, хоть и приходилось часто возвращаться, чтобы нащупать под болотной жижей новую тропу.

Погода все чаще портилась, небо над головой оставалось грязное и тяжелое даже в хорошую погоду, из воды вокруг торчали чахлые и изможденные болотной средой деревца, местами попадались заросшие камышом, осокой, ситником и кочкарником островки, а по ночам, под дружное лягушачье кваканье, играли и манили светляки и поднимался промозглый вонючий туман, оседая на одежде мелкой моросью.

Далеко зашла, а у болота ни конца, ни края.

Был уже вечер. Манька устала и валилась с ног. То и дело приходилось возвращаться, чтобы отыскать в трясине скрытую под жижей тропу или место с более или менее чистой водой, чтобы переплыть. Иногда спать приходилось прямо в трясине, втыкая посох на мелком месте глубоко в землю и привязывая себя на тот случай, если вдруг повернется во сне. От грязи в язвах начиналось заражение, от укусов гнуса она опухла, заплывшие глаза почти не видели, и временами ее лихорадило. Она чувствовала себя сгустком боли, а Дьявол даже не скрывал своего безразличия, проплывая над поверхностью воды и ила, или становился совсем невидимым, растворяясь и расплываясь в воздухе.

Он презирал ее: за то, что села в эту лодку, за то, что соблазнилась мышеловкой, хотя там, у лодки, даже не думал ее отговаривать, выказав радостную солидарность тем, что Помазанница проявила неслыханную до сего дня щедрость, возможно, зауважав ее за железные муки и увидев в ней, наконец, достойного человека. Еще поддакивал: «Да, Маня, наконец-то и на твоей улице праздник! На лодке-то мы враз Посредницу отыщем! А железо сносим, когда пойдем во дворец!»

И Манька ненавидела себя, ненавидела жестокий мир, ненавидела железо – и болью отзывалась мысль о Дьяволе, который, она уже не сомневалась, ненавидел ее и волочился за ней лишь с одной целью, чтоб увидеть, как Помазанница раздавит и смешает ее с грязью, не принимая на себя грех, не марая об нее рук.

Что ж, им это почти удалось…

Манька недавно поняла, что именно так убивала людей Таинственная Непреодолимая Сила, облаченная властью. Издалека, без яда, без единого выстрела, пожирая человека из среды его самого. Но сейчас не осталось сил даже ненавидеть, хотелось свернуться калачиком и умереть.

Ощупью выискивая тропу, пробиралась она вперед.

И вдруг…

Посреди болотной убогости, как наваждение, предстал перед нею чудо-остров. Вначале, Манька не поверила глазам, но, когда воспаленное сознание чуть прояснилось, стало ясно, что видение не мираж. По берегам – зеленые кусты, усыпанные красной ягодой, приветливый ручей, с журчанием стекающий в мутную топь. Ей даже показалось, что там, за редкими деревьями, стоит небольшая деревенская изба. А до самых кустов, чуть левее того места, где она стояла, до заветного островка пролегла полоска изумрудной дернины, поросшая осотом, аиром и болотным мхом.

Пожалуй, она могла бы перебраться на нее, если бы удалось за что-нибудь зацепиться, оттолкнуться и прыгнуть.

– Смотри-ка, добрались, наконец, до твердого берега. Определенно тебя здесь любят! Это ж кто такую сказку нарисовал! – умилился Дьявол, пролетев вперед и опустившись на твердую землю. Болото ему было нипочем, он в воде не тонул, в огне не горел, в земле не застревал и в воздухе не падал. Но и он измотался, становясь временами нервным и невыносимо раздражительным.

– О, да тут даже есть чем подкрепиться! – он начал жадно срывать ягоды и совать в рот, смакуя раздавленную мякоть, нашел под елью пару поганок, попробовав и их. – Не единым железом сыт человек! А лягушки-то какие толстые, упитанные, – потыкал тростью в ленивую лягушку, заставив ее пошевелиться. – Знатный выйдет супец, как в заморском ресторане… Ой, да тут и багульник от комаров есть! – обрадовался он. – Да это ж именины сердца!

И, словно прочитав ее мысли, спустился к полоске дернины, попрыгал на ней невесомым полупрозрачным телом.

– Ох, и болото – земля, хоть и разбавленная, – с сомнением произнес он, и тут же его сомнения сменились уверенностью: – Мало ли кто хороводит болотом, главное, про нас не забыл. Когда кругом муть – и манилово путь!

Манька следила за ним во все глаза, пытаясь понять, шутит он или всерьез пригласил. Все же он был не таков, как обычный человек: грязь к нему не налипала, всегда чистенький, ухоженный, и в болоте находил удовольствие, обнаружив вдруг неизвестно каким ветром принесенный из далеких краев ярко-багряный лист. Издеваясь над ней, начинал искать глубокий смысл, представляя лист уложенным в произведение искусства, сравнивал с ней, добавляя, что, чтобы картина полностью соответствовала задуманному и выглядела так же угрюмо, лист надо сделать искалеченным и сгнившим.

По топи пробежала волна, дернина слегка качнулась.

«Господи, но почему нет ни единой мысли о том, что можно, а что нельзя?!» – подумала Манька с тоской. До острова было подать рукой – десять быстрых шагов, но так далеко, как целая жизнь.

Дьявол поет, добра не жди, но она так устала, что не было сил сопротивляться соблазну. Несколько дней нормально не спала, не ела, не ступала по твердой земле. – все ее существо потянулась к этому заветному и вожделенному острову.

Прощупала под собой почву, проверяя тропу, но та вела в другую сторону.

– Не мудрено, тут нет безопасных мест: болото – оно и в Заземноморье болото, – прокомментировал Дьявол. – Да за такую тропу, Маня, трижды помолись да в ноги поклонись! Тебе не угодишь!

Вернулся на островок, распластался под кустом, наслаждаясь отдыхом.

У Маньки отяжелели веки, глаза стали слипаться. Она стояла и смотрела на Дьявола, на остров, на ягоды, как на картину маслом, отчаянно мечтая туда попасть. Там было тепло, сухо, можно разжечь костер… И представила себя в болоте: где она будет спать, что поест на ночь или снова уснет голодной?

– Переправы, переправы – берег левый, берег правый… Болото – оно посередине, – Дьявол сел, с любопытством за ней наблюдая. – Неужели от клюковки откажешься? Не клюква, а чисто виноград! – он сорвал еще ягод и раздавил их.

– Я лодкой ученая, – Манька слабо улыбнулась, отчаянно завидуя Дьяволу.

– Лодка – явление рукотворное, а тут-то, кто бы смог?

Как же, всю жизнь цеплялась за такие тропки – и куда они ее завели? Но разве в болоте пристань не бывает? Нащупав в глубине корягу, она воткнула посох поглубже, чтобы он зацепился за опору. Ухватилась за тоненькую березку, с замиранием сердца вытягивая из хляби ногу, – и, почти растянувшись в шпагате, поставила ее на траву-мураву.

Дернина слегка прогнулась, но выдержала.

Она оперлась на ногу, навалившись на нее всем телом. Положение у нее было незавидное, она была не там и не там – нога едва достала до края, а железо на спине давило в хлябь, став как будто тяжелее. Кривая и сухая березка прогнулась, обнажав вывернутый корень.

Манька растерялась, не зная, как поставить на дернину вторую ногу – и на тропу не вернуться. Она пожалела, что не перекинула сначала железо. Потерять его было не жалко, да только потерять его было нельзя. Упершись на посох, как на костыль, напряглась, вытаскивая из густой каши вторую ногу, резко оттолкнулась и ступила на дернину полностью, оставив посох на тропе.

Сделала шаг, второй…

И вдруг почувствовала, как земля уходит из-под ног, предательски разъезжаясь в разные стороны, открывая под собой жидкий кисель из воды и ила. В мгновение она ухнула по грудь в бездну, опершись на что-то тяжелое в глубине…

Гуща подногами затягивала еще хуже, ноги как будто заковали в кандалы. Рядом навстречу с громким урчанием, вырвав березку с корнем, поднялся болотный газ, разрывая в клочья остатки зеленого коврика и отбрасывая ее еще дальше от тропы. Теперь до твердой земли было уже не дотянуться.

Ужас объял ее…

В голове за секунду пронеслось столько мыслей, сколько в жизни не передумала. Как все… хуже всех уходила она из жизни, в безызвестности, никому ничего не доказав, с отчаянием, с протестующим молчаливым криком, что нет такой силы, чтобы сломать ее.

Вода достала до подбородка, заливаясь в раскрытый от ужаса рот.

Время замедлилось: секунда стала минутой, а воздух – густым и плотным…

И Манька вдруг увидела, как на расстоянии вытянутой руки ударился о воду конец железного посоха и медленно тонет, погружаясь в ил. Посох все еще цеплялся за корягу, опутанную и застрявшую в остатках березового корня.

Она едва не упустила этот шанс…

Проталкивая руку вперед, сквозь жидкий кисель, сунула в то место, где видела посох, нащупала конец, едва достав пальцами, и изо всех сил рванулась вперед, не двигая ногами. Схватила, и медленно-медленно начала подтягивать себя к тропе.

Ноги увязали в густом иле, он держал прочно. Густая глинистая каша давила, плотно сжимая, затягивала и не выпускала обратно. Себя можно было только вытянуть, как когда в долгие дожди на дороге промачивает глину, и без усилий, под собственным весом, ступаешь на дно, и иной раз оставляешь сапоги, потому что нет сил поднять эту глину, налипшую на подошвы и сдавливающую голенища.

Она чувствовала, как пот катится с нее градом, застилая глаза…

Огромный заплечный мешок, туго набитый железом, не давал приподнять себя над водой, как камень, привязанный к шее утопленника. Коряга хрустнула и начала сползать вниз. В глазах ее застыл ужас, последняя надежда на спасение тонула вместе с этой гнилой деревяшкой…

И вдруг она увидела Дьявола… – он стоял на тропе, придерживая корягу ногой.

– М-да, не тянешь на Радиоведущую: полета нет, одни поползновения… Завидуешь? – он осуждающе прищурился. – Согласен, ума много… Так ведь голова у нее так устроена. Для тебя это болото – смертная мука, а для нее – золотая жила. Тебе такие деньжищи и не снились, которые платят за здешнее плодородие. А ты по уши в этих деньгах – а взять не можешь.

Манька сделала отчаянную попытку, рванувшись всем телом на тропу, вдохнула полной грудью и снова опустилась по горло в жижу.

– Кто молится за меня на этот раз, что стоишь по колено в грязи? – гордо прохрипела она, и тут же замолчала, сдавленная тяжелой глиной, поднятой со дна. Но она уже крепко держалась за посох – теперь ее жизнь зависела только от Дьявола.

– Кто будет думать о тебе в этот момент? Никто. Некому. Тривиальный вопрос. Разве что, постскриптум: «и почему не нам досталось лицезреть ужас смерти на лице жертвы». Сколько искренних радостных восхищений я мог бы собрать! И зорко следят, чтобы, умирая, голова жертвы жила не умом, а искусом. Мысли-то нарисованные надежнее, – он покачал головой. – Ведь дел у меня, Маня, а мы какую-то бабу найти не можем.

Он бросил тоскливый взгляд на болото, скорчил недовольное лицо, сунул руки в карман плаща, зябко поежившись.

– Видно, сам Бог велел тебе в болото вернуться, откуда эпопея твоя началась. Так сказать, Родина позвала… И меня зачем-то заманила. На кой черт тебя в это болото понесло? Умный в болото по льду не всегда рискнет сунуться. И вообще, на кой черт тебя куда-то понесло? Ведь понятно, не ждут тебя нигде.

– Иди, иди своей дорогой! – прошипела Манька, экономя воздух в легких. – Иди к Помазаннице! Нету… в вас человека, и ты не человек! —выкрикнула зло и хрипло, будто уже стояла перед Благодетельницей. Каждый вздох тянул ее вниз, на дно, которое было так далеко, что даже газы, которые лежали где-то там внизу, не могли пробиться на поверхность сквозь толщу перемешанных с водой масс, каждое движение вздымало ее смерть, забирая последние силы и надежду на спасение. Она не хотела, чтобы Дьявол отпустил корягу, но как просить, если, как все, искал ей только смерти? Это был последний шанс высказать нечисти все, что о них думает.

А ведь ее здесь нашли, неподалеку от Мутной Топи, кто-то принес и бросил ее. Или не бросил, или утоп, а она чудом осталась жива? Но зачем? Зачем летом тащить ребенка на болото?

Но не Дьявол же!

А обманная тропинка? Не зря на картины намекал, кто еще мог на глаз такой обман положить?

– Что, корягу пожалел? – грубо прошипела она, перехватившись и еще немного подтянувшись к тропе. Воздух под нею ушел, тянуть себя из трясины стало легче.

– Страшно тебе, Манька? – холодно спросил Дьявол.

Манька вдруг почувствовала, что именно так заказной убивец смотрит на жертву, не получая удовольствия от убийства, но и не имея жалости. Она уже была уверена, что Дьявол отпустит корягу и уйдет. Просто уйдет, чтобы никогда о ней не вспоминать.

Крепко сжимая посох, она отчаянно перехватывала его. Если Дьявол уйдет, может быть, она еще успеет за что-то зацепится, пока коряга отрывается от корней. Страшно было – да, но меньше, чем стыд за дело, не доведенное до конца. И за долги, с горечью вспомнила она, как мечтала отплатить Упырееву за железо. Знал кузнец, не дойдет она, оттого и был спокоен, и что железо его станет ей предсмертной гирей.

Отчаяние сдавило грудь – уходить из жизни с такой памятью не хотелось.

– Страшно, да, но молить не стану, – ответила она дрогнувшим голосом. – Можешь уйти, я не буду тебя винить в своей смерти.

И внезапно взыграла тайная радость: она вдруг нащупала рукой тропинку, с которой ухнула в бездну, и робкая надежда коснулась сознания, когда поняла, что все-таки добралась до места, где можно стоять твердо, уцепившись за какую-то выпуклость.

– И болото тебе нипочем, удивила! – молвил Дьявол, то ли размышляя, то ли рассуждая сам с собою. – Радиоведущую я сам помазал на престол града стольного, а ты, как есть вредительница Помазаннице моей, – обвинил он ее. – Я вот все понять пытаюсь, или умнее захотела стать, или потерпеть до смерти сил не хватило? Чего не жилось-то? Была бы как все, убогая да безвредная.

Дьявол обижено надулся, но Маньке было не до него. Она прикусила губу, царапая ногтями землю, выискивая хоть что-то, за что могла зацепиться: корень, камень, твердое место, чтобы опереться. Оставалось самое сложное – вытянуть себя из болота на тропу.

Словам Дьявола она лишь усмехнулась – успеет!

– Не доказать ли ты решила мне свое совершенство? – в тоне Дьявола чувствовался и упрек, и ирония, и угроза. – Только пьет она, Маня, чаи и кофеи из стран тридевятых и тридесятых, носит меха и парчу заморскую, и платья, сшитые мастерами известными, каменьями драгоценными украшается, спит в палатах белокаменных, на простынях из тончайшего шелка, а все слова высокими материями проговаривает.

– Зато по-человечески поговорить не может… Не завидую я вам, – скользкий обрыв, в котором она ничего не могла нащупать, снова поверг ее в отчаяние. Коряга держалась непрочно, уходя в землю гнилым, слишком тонким корнем, который непременно оборвется, если она за него потянет. Но зато она могла дышать и уже не тонула. Голос ее прозвучал примирительно – теперь лишь бы Дьявол не отпустил корягу.

Дьявол с сомнением покачал головой, разглядывая ее грязную голову над поверхностью.

– Ишь ты какая! Не завидует она… А чего во дворец поперлась, не за чаями и кофеями? Хлебала бы квас с редькой, зато не тонула бы сейчас в безызвестности. Чего не хватало тебе, о чем думала, а главное, чем и зачем? Овцам думать не положено, за них Пастухи думают.

– О дровах… О новых бревнах под избу.

– Мелко… – не сдержал Дьявол смеха. – А кто ты такая, чтобы пугать ее? – голос его снова стал ядовитым. – Или думаешь, Дьявол не знает, кого вожаком поставить, чтобы «братья по разуму» не переступили дозволенную черту? Ну какой из тебя вождь? То ли у тебя рубаха в заплатах, то ли рубаха из заплат… Тело, вон, сквозь дыры просвечивает, а грязь… – Дьявол брезгливо поморщился, – хоть лопатой соскребай. Вместо кофеев – жижа болотная, где кустик – и постель, и палата. Может, башмаки железные напоказ достоянием представишь? Так у нее миллионы ходят закованные в железо. Приземленная ты, Манька, поди, болото да лес для тебя, как есть все государство, а землица, Мань, она безразмерная, круглая, к ней подход надо иметь. А какой подход у тебя, ты ж деревня деревней… И учить ее надумала государством управлять? – он встал, подперев руки в бока, нависнув над Манькой всем своим невесомым бесплотным телом. – Так что ты там доказать-то хотела?

С некоторой небрежностью и внутренним размышлением он равнодушно смотрел, как она барахтается в жидкой хляби, засосавшей ее по горло, не упуская возможности воткнуть жало презрения поглубже. Но Маньке было не до того, она выдавливала место для ступни в скользкой мыльной земле, которую оставила так глупо, что стыдно становилось, и тянула, тянула себя к спасительной коряге, на которой стоял Дьявол. Груз давил ее вниз, но сильные руки, натренированные ношением посоха и физическими нагрузками, когда Дьявол показывал, как отбиваться от разбойников, держали посох крепко.

И вдруг она почувствовала, что болото ослабило свои объятия и отпускает ее.

Медленно, давая выскользнуть…

Частицы тяжелого ила и глины опустились в нижние слои. Она начала расшатывать себя, точно так же, как расшатывают сапог, когда вытягивают из грязи, когда он уже достиг дна и прилип, запуская под него воздух, чтоб не создать при отрыве вакуум, приподнялась, упираясь на посох грудью.

– Ну вас всех! – в сердцах бросила она, ни к кому не обращаясь. – Думаешь, меня интересуют платья? Плевать мне на них! Здесь или там, после смерти, все одно – ненавижу! Смерти хотели? – она улыбнулась, открыто и смело, обнажив беззубые десны – красные, воспаленные, израненные. – Радуйтесь! Только смерть разная бывает! Я не сама умираю. Докажи, что на моем месте Помазанница смотрелась бы краше. Я вас не боюсь, и умирать не боюсь, так что я и в болоте свободней и выше, чем вы в парче и каменьях! Я вашу личину давно поняла!

Ей, наконец, удалось зажать конец посоха подмышками. Обида была, но, выплеснувшись наружу, она перестала ее душить, и Манька как будто смотрела на нее со стороны, и только презрение прочитал бы Дьявол, если бы мог заглянуть в ее сознание.

Дьявол, прослушав пламенную речь, удивленно воззрился на нее, потом задумчиво покачал головой и сдержанно рассмеялся.

– Маня, она по болотам не шастает, она и в горе, и в радости найдет оконце, чтобы силой мысли обречь вас, подданных, на адское пламя, – он сказал это так, будто поставил непреодолимый барьер между нею и Помазанницей, но злобы в его голосе уже не было.

Манька смотрела на Дьявола, и не понимала его…

Чтобы ни она говорила, чтобы ни думала, чтобы ни чувствовала, какой бы гордой ни была, Дьявол не замечал ее. Он никогда не смотрел в ее сторону, не искал достоинства, а лишь недостатки, и когда не было, придумывал или обращался к Помазаннице и повторял слово в слово ее цветистые проникновенные речи. И вновь, как каждую ночь в своей сараюшке, она вдруг почувствовала себя такой одинокой, что до боли в сердце захотелось отпустить корень, уйти на дно, чтобы не знать и не помнить ни Дьявола, ни Помазанницы, ни людей, с которыми собиралась жить в мире.

И на мгновение ослабила хватку…

Но лишь на мгновение – рядом был Бог Нечисти, который страшно желал этого мгновения. Стоит ей опуститься на десять сантиметров – и страшная правда выйдет наружу, а слова господина Упыреева станут пророческими. И железо хоть сколько-то, но убывало, вспомнила она. А вдруг Дьявол ждал, когда она износит его и переступит черту – и не верил, что сможет?

Может ли она уйти сейчас, когда должна всем, всему миру?

Дьявол все еще держал посох ногой, в очередной раз спасая ее, хоть и молол языком что ни попадя, пытаясь раздавить ее морально. Наверное, Благодетельнице тоже было нелегко поднять себя над всеми, но она смогла, преодолела, значит, было за что ее любить. Ей ли судить Дьявола за его привязанность, если столько раз он подставлял ей плечо – ей вдруг стало стыдно.

Манька напряглась, собрав в кулак последние силы.

– Удивляюсь я тебе, сравнить себя с солнцем… Это ж сколько зависти в уме! Сдается мне: ты – тот еще фрукт. Да, был народ, который сам под себя землицу родил…

Взгляд его вдруг стал азартным, а в глубине глаз зажегся свет, он смотрел на не с деланным безразличием, а по-доброму.

– Я вот что думаю, поднесу-ка Их Величествам подарочек! Раз решила высмеиваться, почему не посмеяться? Вроде как сунули в пекло, но ведь ума нет, не хватит, чтобы его рассмотреть. Кому, как не мне, родителю пекла, знать, что оно имеет некоторую пространность и двойственную природу. Должен кто-то поучить тебя уму-разуму, чтоб не пялила бессовестные зенки, куда не след. А мне… Что мне? Грех не подсобить Городу Крови.

– При чем тут пекло? Чего прилип, как банный лист? – зло, сквозь зубы процедила Манька, торжествующе обхватив корягу и тропинку обеими руками, еще крепче зажимая посох подмышками. – Житья от вас нет!

Нога нащупала еще один корень, торчавший, как гнилой зуб, но он не шатался, и отпусти Дьявол корягу – у нее есть опора, она выберется. Вторая нога еще болтались где-то там, о чем она даже подумать боялась, представляя, какая муть и ужас внизу под нею. Последний рывок, или не последний – но смерть промахнулась. Перед тем, как вытянуть себя на тропу, ей требовались все ее силы.

– Ой, Манька, это ты зря! Все так думают, не желая пекло образумить. Хочешь ты или нет, ты побороться с ним решила, когда открыла железо. Если свечка не горит по всем правилам, это не свечка уже, и вот пытаюсь понять, кто, кроме меня, Злого Духа, и местного значения гражданских возмутителей, согласились бы залезть в него и достать полено неугасимое?

Голос у Дьявола прозвучал с легкой иронией, но мягко. Он вдруг сменил гнев на милость, обнаружив, что Манька страшным словам его не придала значения, чему-то улыбнулся. А она и в самом деле не могла сдержать ухмылки, первый раз увидев, как Дьявол, изображая Бога Нечисти, утонул ногами в грязи, и грязь обратила его в такую же грязь, просочившись внутрь его тела. Конец его плаща выглядел, пожалуй, не лучше, чем ее одежда.

– Я, Мань, из пекла рожден и нахожу в нем ума не малую толику. Мало таких, которые бы не боялись его. Обычно народец пеклу не рад, когда определился не в том направлении. Да только время не течет в три конца, когда его в два проскочили: одним, согласно законному пришествию, в Бытие, а вторым в Небытие, когда сказал себе «азм есть!» и понял, что везде лучше, где Дьявола нет. Но ты… – Дьявол задумался, подбирая определение. – Но у тебя или голова криво посажена, или ты чудо чудное, диво дивное. Ты как я, сложное существо. Ведь больно тебе, знаю, но чего ради терпишь боль, если дома, в сараюшке, она была другая?

– Так там не физическая, – ответила Манька с досадой, но миролюбиво. – Язвы тела болят, но зарастают, а боль души уходит в сердце. И каждое слово – как острый нож, каждый упрек – как соль на рану. Я никогда не планировала вести такую жизнь, но и ту, что у меня была – не хочу. Там у меня надежды нет, а здесь она все еще есть.

Заметив протянутую для помощи руку, Манька лишь скривилась, бросив в сторону Дьявола уничижающий взгляд, который из-за налипшей грязи, остался, скорее всего, незамеченным. Она уже крепко держалась, воткнув посох глубже в полоску твердой земли, упершись коленом в корни, выкопанные ею и скрытые под землей. Но за то, что не опустил корягу, была благодарна. И время остановил, чтобы успела схватиться за посох – только он так мог.

Но почему он издевается над ней, задевая за живое? Почему не сказал ни разу: Маня, не верь, пусть говорят, что хотят, ты умеешь – это главное! – и она простила бы ему все зло в мире. Но не говорил. Если собрать дела его, то вроде добрый, если сказанное – хуже злодея нет на свете. Люди хотя бы прикрывались маской благочестия, и только по делам узнавала, о чем думал в это время человек, что чувствовал, какие планы строил, а с Дьяволом наоборот – он не прикрывался словами, выставляя на показ свои неприязнь и презрение, а делами выручал и поднимал ее.

– Это не боль души, это кровь сознания, – объяснил Дьявол. – Помнишь, я говорил тебе про мудреца, жившего в других тысячелетьях? Он еще кое-что сказал: «Кто собирает, отнимая у души своей, тот собирает для других, и благами его будут пресыщаться другие». Твоя душа очень расстроится, если узнает, что ты полетела по миру искать добро, которое она отняла у тебя.

Дьявол против ее воли взял ее за шиворот, рывком вытащил из топи и посадил рядом. Примериваясь к расстоянию, которое поборола, Манька смотрела на топь с ужасом и радостью. И благодарно привалилась к Дьяволу, приобнявшему ее одной рукой. Только сейчас, когда уже не нужно было бороться и боятся, она почувствовала, как ее одолевает слабость, как в тот раз, когда она встретилась с волками лицом к лицу. Ноги сделались ватными, по телу пробежала запоздалая дрожь.

– При чем тут душа? Я у своей души ничего не отбираю. Как я могу сама себя ограбить? Я есть, и я не такова, какой меня видят. Если твоя… Помазанница… отвращает и ослепляет каждого, как могу показать себя? Люди становятся глухими и слепыми. Прежде, чем мы увиделись, они уже имеют обо мне представление, – искренне расстроилась она. – Но ведь у людей наоборот, сначала человек нравится всем, а потом понимание приходит, какой он. И когда пытаюсь доказать, что я лучше, чем думают обо мне, получается только хуже, как будто я оправдываюсь. Совершенство выставляет себя напоказ и говорит: «Что ищете ее, вот я, Спасительница Ваша!» – а где она? Ее нет, она как воздух – за спиной и отовсюду. Что бы я не делала, она, как камень – и чувствую ее. Люди уходят от меня, потому что им тяжело со мной, но не к ней же! Доходят до первого встречного, к которому она не пристает, и пусть он хуже, но остаются с ним и любят его. Разве это справедливо?

– Может быть, ты ошибаешься? – хитро прищурился Дьявол.

– Ну, хорошо, – миролюбиво согласилась Манька. – Пусть я ее придумала, тогда почему люди через нее на меня смотрят? Они тоже больные? Кто им условия ставит, если нет никого? У них дырки во лбу, а они говорят: «мы себя сами!» А как можно самому себе дырку в черепе сделать? И кто убивает людей, на которых я могла бы опереться? И почему утром люди бодрые встают, а я больная? Пересилила себя, и снова человек… Если болезнь была бы настоящая, она не ушла бы. И откуда приходят люди, которые настраивают против меня, убивают моих собак, распускают сплетни, начинают объяснять, что где-то кто-то будто бы даст им много денег, только если меня не будет?

– Ну, иногда полезно выбить дурь из головы. По большому счету, Благодетель должен проверить раба на предмет благонадежности. Вот уволили по наветам – и доказана преданность. Благодетель – как Бог, а к чему рисковать Богу? Он сам себе будет не рад, если вдруг окажется, что кроме него самого никто его за Бога не считает. Это я могу себе позволить быть Богом без паствы, от меня не убудет, а богочеловека делают люди. Забыли – и нет его.

– Но ведь не только нечисть ужасы вокруг себя сеет! – возмутилась Манька. – Иногда простой человек хуже нечисти, который исполняет наказ Благодетеля. Человек изводит мои материалы и радуется, что сделал меня нищей. Ведь не уничтожает он добро кузнеца Упыреева, честно отрабатывая деньги за меньшую плату?

– А это, Маня, слабое звено и неблагонадежные выявляются.

– А почему мне представить себя в уме кем-то проще, чем быть собой? – спросила Манька простодушно. – А навязчивые мысли откуда берутся? И почему память черна, как уголь? Я бы не расстраивалась, но где взять помощь в таком деле, которое люди делают сообща?

– Ох, Манька, – тяжело вздохнул Дьявол. – Так проклятый человек обречен уходить из жизни, закрытый от всего мира. Барахтайся, не барахтайся, а поле твое уже занято. Соль земли делает тебя безводной пустыней, и соль твоя – мерзость передо мной.

– Какая еще соль? – чертыхнулась она, вспомнив дядьку Упыря, который тоже рассуждал о соли.

– Железо. Имя ему – Кровь!

– Вот почему ты называешь меня Городом Крови?

– Это огонь, в который бросают человека, чтобы он был не жив и не мертв. Очиститься – крепкая мышца нужна. Помню, в стародавние времена были люди, которые в огне не горели и в воде не тонули. Мой Огонь их лижет – а они не горят. И никто из них не ушел в Небытие, потому что не знаю, как извести народ сей. А ну, как и ты из их числа? Доведу я тебя до пекла, посмотрю, чем это мне самому повернется. Спешить-то мне некуда, твой конец за мой не заскочит… А если заскочит, Бытие с Небытием местами поменяются, и тут не только мне, но и Абсолюту голову снесет, потому что новый Бог начнет устанавливать порядок.

– Что, Абсолютный Бог не захочет стать Бытием? – грустно усмехнулась Манька. – Мне кажется, люди обрадуются… Тебя они за Бога не считают, им нужен другой Бог, – уязвила она Дьявола.

Теперь, когда они сидели рядом в болотной грязи, а солнце мирно катилось за горизонт, Манька почувствовала себя словно бы на твердой земле, далеко от сюда, и остров уже не казался ей чем-то вожделенным и недосягаемым. Остров и остров, еще один, если повезет, скоро набредут на другой.

– Абсолютный Бог всегда Бытие, – приструнил ее Дьявол. – Для меня. Я его вижу, но войти в Него не могу, мы с ним как плюс и минус. Вся земля, которая у меня есть, взята от Него, Он мое начало и конец. В Нем столько возможностей заложено, что я до сего дня не перестаю черпать вдохновение, и все, о чем бы ни попросил, даст мне. Абсолютный Бог – Душа моя, и Дух мой лежит на Нем. Имя Души моей – Бездна. И я борюсь с этой Бездной, как ты со своей душой. Сочувствую всякому, кто помыслами сердца своего назвал ее Отцом и устремил к ней ноги. Я не рукотворное творение, но даже я не всегда могу с Бездной поладить, и нет-нет, мы обмениваемся воинами Света и Тьмы.

– Ну, ты, конечно же, с воинами Света, впереди, на белом коне…

– Нет, – Дьявол скромно потупил глаза. – Я с воинством Тьмы. И исподтишка. Потому и тренирую бойцов в таких условиях, чтобы не обращаться к ним напрямую. Зомбирую, чтоб ваше голое сознание не остановилось, когда Душа Моя предстанет пред ними. И чтобы, если вдруг про меня Душа спросит, участие мое ни прямыми, ни косвенными уликами не подтвердилось. Не я учил, не я натравил, не я приказал, сами с собой боролись, сами к Абсолютному Богу стремились, сами туда поросились. К чему мне ссориться с Душою Своею? А люди бегут от меня и третируют Душу, подыхая, как мухи, и поднимают новую землю, которая летит ко мне Воинством Света, расширяя мои пределы. Когда-то Бездна заключила меня в землю, и я хочу, чтобы моя земля стала такой огромной, как Бездна, а для этого нужна материя сознания, чтобы, сгорая, могла Бездну потревожить. Земля, Маня, это наше с Бездной творение, пластилин, из которого я слепил себе кожу и рожу.

– Это как?

– Манька, ты и так нас с Абсолютом рассмотришь, и так, а все равно будет не по-твоему. Чего тебя в трясину-то понесло? Прыгнув с высокой скалы на виноградник, нельзя отведать виноград.

– Ты же сам позвал, – усмехнулась она, мысленно посмеявшись над собственной глупостью.

– На то я и Дьявол. Как еще узнаю, что у человека вместо мозгов? Сама-то поняла, что у тебя их нет?

Дьявол поднялся, протягивая руку. Манька заметила, что он снова чист, и невольно позавидовала – никакая зараза к нему не пристает.

– Хватай руку, не изображай из себя героя-одиночку, а то снова свалишься, как один отрок, который заснул над мутью и выпал замертво из окна перед всем миром. И даже апостол Павлик, узник и раб Спасителя, не смог этот феномен объяснить. А он, знаешь ли, имел грамоты при себе и каждый день вчитывался в произведения мудрецов, расшифровывая послания умнее, чем сам мудрец.

Манька еще раздумывала, принять ли помощь Дьявола, взвешивая все за и против. Пожалуй, не стоило хватать его руку торопливо, как за ту полоску дернины, с которой ухнула в бездну, но без него она бы не выбралась. Грязно бурое пятно, в два с половиной метра, но длиною в жизнь, просматривалось отчетливо. Теперь, когда смерть отступила, она внезапно почувствовала мир, как огромное пространство вокруг себя, из которого совершенно не хотелось никуда уходить.

И протянула руку в ответ.

И вдруг почувствовала, что что-то (или кто-то) схватил ее за ногу и рванул вниз. От неожиданности она испустила испуганный вопль, едва успев схватиться за посох и за ногу Дьявола, чтобы не съехать по мыльной глине назад.

Тот, кто тянул ее на дно трясины, держал крепко, но теперь и Дьявол тянул ее на себя, не уступая по силе. Она почувствовала, что ее разорвут.

«Крокодил что ли, – с ужасом вспомнила она зубастую пасть, виденную в книгах. – Откуда он здесь?!»

– Отпустите! – закричала она, и перепугалась, что Дьявол послушается. Он-то хотя бы тащил ее на белый свет. И завопила, что есть мочи:

– Отцепись, отцепись, болотная тварь!

Положившись на Дьявола, ухватившись за него одной рукой, она выдернула посох и начала ударять того, кто держал ее снизу. Сильно ударить не получалось, болотное месиво смягчало удары, но все же посох был железным. И тот, кто тащил в болото, внезапно вынырнул, открывая себя.

Манька разинула от изумления рот, потеряв дар речи…

Это была грязная, хотя, что с нее взять, она и сама была не лучше, женщина-старушка с крючковатым носом и с жалобливыми, но какими-то пустыми стеклянистыми глазами, со спутанными волосами, в которых застряла ряска, вся из себя прилипчиво-убогая. На лице женщины читалось недоумение, будто ее удивила та сила, с которой Манька удержалась на тропе. И стояла она на поверхности водной глади, точно не имела веса, совсем, как Дьявол.

Старушка поправила форму лица, смятого ударами посоха, и тут же начала причитать тоненьким голосочком, всплеснув руками и прижав к сердцу, а после радостно раскинула их, открывая свои широкие объятия.

– Манечка, доченька, вернулась, о-хо-хо! Дождалась тебя, дитятко ненаглядное! Ведь все глазоньки выплакала, дожидаючись! – глаза ее засветились теплотой и ожили, как будто она впрямь встретила родную кровиночку. – Намедни только думала, должна уж кровинка вернуться, куда ж она с железом-то пойдет? – и спохватилась, – Что ж мы на пороге-то? Пойдем, сладенькая моя, пойдем скорее! – старуха приветливо шагнула в болото, провалившись по пояс, оглянулась, дожидаясь ее.

Не в силах отвести от болотного чуда глаз, пока Дьявол вытаскивал ее из грязи и толкал впереди себя, тоже наблюдая за чудом с каким-то непередаваемым зубовным скрежетом ощеренной ухмылки, Манька попятилась, и чуть не свалилась в болото с другой стороны тропы. Женщина чувствовала себя в нем, как рыба в воде или водоплавающая птица – не тонула, не искала опоры.

Поняв, что Манька не следует за нею, женщина снова вышла из болота, и точь-в-точь, как по твердой земле, сделала несколько шагов в ее сторону, приблизившись и продолжая тянуть руки, пытливо заглядывая в глаза.

– Подойди поближе, дай на тебя полюбоваться! А выросла-то, выросла как! Ну пойдем, сердешная моя! У нас с тобой теперь мно-о-ого времени!

Попыталась схватить, но Манька выставила посох, не подпуская старушенцию.

– Куда?! Что вам от меня надо?! – прикрикнула она.

– Как куда? Туда! – женщина сердито притопнула ногой. – Ты меня, надеюсь, поминала?

– Ага, щас! – зло бросила Манька, заторопившись, но с осторожностью, нащупывая тропу ногой, держа посох наперевес, чтобы вдарить болотной ведьме, если сунется. Тропа пошла в обход, и вдруг резко свернула, и Манька, наконец, оказалась на твердой земле.

«Тьфу ты, ведь метров десять не дошла!» – обругала она себя.

– Да ты что? Али не признала? – удивилась женщина, добравшись до земли быстрее. Она уже сидела на пеньке, заложив ногу на ногу, положив сверху на колено сцепленные ладони, спиной оперевшись на торчавший из пня сук, как-то сразу помолодев и поменяв одежду на нарядную, чистую, нарядную. Вышитая рубаха, цветастая юбка, белоснежный передник, ажурные дорогие чулки, кожаные туфли-ботинки, на голове платок в виде шапочки…

Женщина осуждающе покачала головой.

– Ты, Мань, к моему болоту давно приписана, заждалась я тебя, – и строго, будто отчитывала, добавила: – Не хорошо так с людьми-то, которые, матери – не матери, а все одно, подаяние на лобном месте.

– Как это? – в замешательстве, растеряно спросила Манька, так и не поняв, что женщина имела в виду, когда сказала «матери – не матери». По ударению не поймешь, что она хотела сказать, в устах женщины выражение прозвучало двояко. То не одной, а то сразу много? Или ругалась, что не отвязаться от нее? И кто мог жить в этой топи? И о каком подаянии говорит, если сроду никто копейки не подал?

– Маня, тебе в этом болоте маленько места отвели, – отряхиваясь от грязи, как от пыли, пояснил Дьявол, которого старушенция пропускала мимо ушей и глаз. Но он ее видел, и даже понимал, о чем она говорит. И сразу приветливо заулыбался, будто это ему старушенция набивалась в матери, а он был чрезвычайно рад.

Почтительно наклонившись, прижимая руки к тому месту, где у людей было сердце, Дьявол поприветствовал старушенцию.

– Здрассте! – и объяснил: – Тут все обычно аршин-два имеют, больше не положено. Ты еще маленькая была, так тебе аршина не требовалось. Но теперь, – он приценился к ней, – можешь претендовать на побольшую территориальную единицу земли в болотном измерении.

Поклонился… Дьявол…

Что-то новенькое.

Манька во все глаза уставилась уже на Дьявола.

– Про кикимор слышала когда-нибудь? Это она и есть, собственным личиком. Такое очаровательное милое существо! Она у меня в царстве тьмы лучом света числится. Кому бы еще я доверил растление человеков?! У нее и оружие есть – «либидо» называется. Чего не сделаешь и на что не пойдешь, когда хочется и колется, а поскольку это естественная потребность, то рассмотреть ее мало кому дано.

Манька срыгнула болотную жижу, отплевываясь. Спасибо она Дьяволу не сказала, лишь подумала, посмотрев хмуро исподлобья: хоть и спас, но что с того, беды на этом не закончились. Какая-то хитро-мудрая женщина, распинаясь в удивительной полюбовности, излучая невероятно притягательную энергетику, тащит ее в болото, а Дьявол распинается перед ней – аж, противно! А хуже всего, что все они обладали какими-то особенными нечеловеческими способностями. Не устоять человеку против такой нечисти, которая может объясняться за тридевять земель, жить в болоте, летать по небу, и даже вода у них была особенная, которую простым смертным пить нельзя.

Она опять обиделась на Дьявола, вспомнив, что это он помазал Радиоведущую на престол. А чем она так ему приглянулась-то? Разве бы она не натянула на себя корону или не выспалась на чистых шелковых простынях? И на ее теле парчовые платья вызывали бы изумление, и чаями с кофеями не подавилась бы. Колодец им испоганила – это правда, гордилась собой, но, пожалуй, это все, чем она пока могла отплатить за железо.

Теперь еще за болотную жижу плати.

Наглоталась – до тошноты.

Вспомнив про живую воду, Манька вспомнила и то, что Дьявол не слишком огорчился, что колодец стал противоположно сам себе. Конечно, он долго изображал убитого горем Бога Нечисти, паства которого лишилась ценного источника, но сам живую воду пил с удовольствием. И это он, сам того не желая, посоветовал разводить ее. И из болота ее вытаскивал, не притворяясь, держал со всей силы, когда старушенция тащила ее в болото.

И опять, в который раз на дню, Манька простила Дьявола.

Тоже, поди, к славе всеобщей Благодетельницы пристроиться хочет…

А ее, значит, в топь?..

Она хмуро глянула на Дьявола, соображая, за кого он на этот раз. Дьявол стоял рядом с Кикиморой, заложив руки за спину, и сверлил ее взглядом, от которого женщине было ни холодно, ни жарко, а старушенция, обняв колено, со снисходительной улыбочкой искренно и нежно любовалась ею.

От ее улыбочки Маньке стало тошно вдвойне – ее всегда встречали приветливо, когда хотели обмануть. Но женщина уже раскрыла себя и свой коварный умысел.

– Ох, хорошо тут, просторы-то какие! – умилилась старушенция, заблестевшим взглядом окидывая даль. – Да разве может быть где-то краше? А воздух какой, чувствуешь, Манечка? – вздохнула полной грудью.

– Мне ваше болото нафиг не надо, топитесь в нем сами, – угрюмо ответила Манька.

– Что ты, что ты! – поерзав на пеньке, всплеснула Кикимора руками. Подскочила, ринувшись к ней, но остановилась, наткнувшись на посох, покачала осуждающе головой. – Болотный ил, что навоз, самое удобренице! И ты свою цену имеешь! Ты вот по чужим людям мыкалась, а вернулась бы, и мытарства закончились. Кинешь косточки, упокоишься, разве не для того пришла? Я добрая, я знаю, как в миру не сладко, а кто из тех, кто к земле моей приписан, худое обо мне скажет?

– Как скажут-то, если на дне лежат? – насупилась Манька, отступив от старухи подальше.

– А удобрение из тебя получится знатное! – подколол Дьявол, смерив взглядом.

А Кикимора вдруг подбежала к ней, изловчилась и схватила за рукав, удерживая крепко.

– Ведь устала с дороги, спать хочешь, ночь скоро на дворе! Ох, как ждала тебя, деточка моя! Помню, мать твоя кинула коробок… – женщина пустила жалостливую слезу. – Знала, где тебе было бы, как у Христа за пазухой! Да промахнулась. Зацепился коробок за корягу. Мимо как раз злодеи проходили, умыкнули – прямо из-под носа умыкнули! – старушенция шмыгнула носом, чуть не прослезившись, высморкалась. – Знаю, все знаю, никто слова доброго не сказал, словом ласковым не приветил… Исправим, душечка, все исправим! Волосики причешу, глазоньками твоими стану любоваться! Что окошечки они в юдоль голубушки моей, славной царствующей племянницы. И успокоится душа твоя, и ты успокоишься! Упокоение твое – лучшая нам награда! Пойдем! – она с силой потянула ее за собой. – Вы ж мне все как родные!

Племянница?

– Отстаньте от меня! – Манька выдернула из цепких рук старушенции руку, ткнула в нее для устрашения посохом.

– Так не можем же мы ждать до завтра, чего тянуть? – растерялась старушенция.

– Вы думаете, я сюда топиться пришла? – догадалась Манька.

– А зачем еще-то? – опешила старушенция. – Сюда по другому поводу в эту пору не ходят!

– Вы ошибаетесь… Я Посредницу ищу. Я к вам случайно попала.

– Случайно, не случайно… Куда ты пойдешь?! Да разве ж могу отпустить, когда ты вернулась?

Манька сообразила: сидеть ей на этом острове до скончания века или послушать и утопиться. Прилипчиво-убогая болотная тварь не выпустит ее из трясины, защищая Помазанницу. Один шаг с острова, и желчное чудовище утянет на дно. Ей оно, что птице небо, а для нее самая что ни на есть грязь, в которую сдохнуть ходят. Вон как себя нахально ведет, играючи почесывая языком, да все приветливой лаской, а в каждом слове яду – у сотни гадюк не наберется. С ее-то способностями она найдет, где подловить, и старуха это прекрасно понимала. За ее масляной елейностью чувствовались уверенность, превосходство и насмешка.

Но подыхать Манька не собиралась.

– Ну-ну, – протянула она в растерянности, с ужасом вспоминая скользкие и узкие тропы невидимые под густой жижей. По карте на Мутных Топях разместились бы два, а то и три заморских государства.

Кикимора замолчала на полуслове, пьяно икнула.

– Замесила я тесто, – подмигнула она с нарочитой веселостью. – Видишь, как поднялось? – широка развела руками. – Стану пирогами кормить досыта, согревать зимами долгими, сказки сказывать да песенки петь в глазоньки твои глядючи, чтобы, как Благодетельница ненаглядная закручинится, я тут как тут, из души погляжу – и отпустит кручинушка!

Ну чисто Дьявол, сообразила Манька.

– Я, можно сказать, не покладая рук, тружусь, приготовляя стези Благодетельнице нашей, выстилая путь шелковой муравушкой! – откровенничала старушенция, понимая, что посуху дороги с острова нет. – Да нешто ты против? Бунт никак задумала? Или ты против счастья Благодетельницы Мира? – она сразу стала угрожающе подозрительной, но через мгновение уже опять растаяла и расплылась в приветливой улыбке, подбоченившись. – Манечка, любим мы тебя голубушку, кабы знала ты как! Все для тебя, ничего не пожалею! – клятвенно заверила она.

Манька ужаснулась: все-то Кикимора о ней знает, и про то, что в болоте ее нашли, и про житье-бытье, еще и Благодетельницу приплела…

Вот куда заманил ее кузнец Упырь…

А это и есть то самое место, которое оставила Благодетельница для упокоения еретических душ?

Всякое думала Манька, когда гадала долгими ночами, куда подевались ее родители, кто сотворил с нею зло такое, лишив родительской ласки, почему оказалась она на болоте, где нашли ее случайные люди. Думала, может, ищут ее, слезы проливают, а она однажды объявится родителям, и будут они жить-поживать, добра наживать. Ей и в голову не пришло бы, что родная мать решила ее утопить, будто от котенка избавлялась.

Или врет?

С них станется!

Выходит, на роду ей написано гнить в болоте, пока Благодетельница свои парчи изнашивает?

Такая боль резанула сердце, что Манька едва сдержалась. В глазах ее потемнело, хотя солнце еще не село, бросая последние лучи на мрачный болотный пейзаж.

Манька зло зыкнула на старушенцию.

– Ах, ты… Ах, ты тварь! – она задохнулась то ли от лопнувшей боли, то ли от того, что сдавило грудь, замахнулась на женщину посохом, махнув им перед старушечьим лицом. – Давись, тварь, своими глиняными пирогами сама! Подойди только, тронь, я тебя так отхожу, мало не покажется!

Женщина отскочила, заламывая руки для мольбы, и в мгновение каким-то образом оказалась за спиной, так что Манька едва успела повернуться. И вместо мольбы голос ее прозвучал спокойно и уверено, в то время как улыбчивое лицо все еще продолжало улыбаться, привечая в болото.

– Вот увидишь, благо я! Ни горя у меня, ни мучений! Отведай моей стряпни, пока добром прошу! – угрожающе потребовала она, давая понять, что возражений не потерпит. – О-хо-хо! Аха-ха-ха! – расхохоталась зло, прищурив один глаз.

Смех ее прокатился над болотом раскатистым эхом. И как по мановению волшебной палочки, оборвалось лягушачье кваканье, в воздухе повисла оглушительная зловещая тишина, как будто Манька оглохла.

А старушенция продолжала угрожать, глядя зловеще.

– Все вы у меня смирненькие да ласковые, ни один не взъерепенился!

– Отвали! – Манька приготовилась ударить посохом, если Кикимора попробует тащить ее насильно.

Но Кикимора уже стояла впереди, в другом месте, и тут, чего Манька от нее не ожидала, подскочила к ней, ткнув в нее длинным толстым шилом. Манька лишь разворачивалась, чтобы встретиться с ней лицом, и только успела подставить руку, чтобы скосить удар, когда шило воткнулось в ладонь, проткнув насквозь, пришпилив руку к телу. И сразу почувствовала, как острая боль резанула от ладони до предплечья, а в бедре ушла в кость, заглушая боль сердца.

Хлынула кровь, пропитывая грязную одежду.

– Кто может мне угрожать? – хвастливо взвизгнула старушенция, резвясь вокруг нее и выскакивая из пространства то там, то тут. И хохотала, как сумасшедшая. – Я на свете живу, сколько в уме не поместится! Тили-тили тесто, не ты невеста, станешь большою, срубим косою! – насмехалась она. – Тили-тили тесто, в гробу тебе место! – приветливость старухи, как корова языком слизнула.

Манька не успевала за ней поворачиваться и уворачиваться от нее.

– Манька! – заорал перепуганный Дьявол, метнувшись между ними, защищая то ли ее, то ли Кикимору. – У меня! У меня поместится! Я дольше живу! О, череп и кости!.. – он запнулся на полуслове, когда Кикимора с маха проскочила через него.

Заметив, что Манька наставила на старушенцию посох, закричал еще громче:

– Фу! Фу! Железом ее не засучишь! Она и есть железо!

Манька отбросила посох, выдернула шило из ладони, краем глаза уловив через Дьявола, как через потустороннее зеркало, что Кикимора изловчилась и норовит воткнуть в нее другое шило, больше первого. Через Дьявола старушенция выглядела расплывчато, блатная краска с нее сошла, обеспечивая превосходную видимость, где у этой болотной облезлой и подгнившей ведьмы в голове светилась ядовитая сердцевина.

Что произошло дальше, Манька объяснить не могла.

Она развернулась, отбив руку Кикиморы одной рукой, а второй всадила шило прямо ей в лоб, где видела зеленоватую туманность, пробив череп, и отскочила, приготовившись к новому нападению.

Кикимора еще стояла с застывшим лицом, а зеленоватая мистическая туманность дымкой вытекала из нее, в то время как Манька с ужасом осознавала содеянное. Если бы ведьма не налетела на свое шило, она бы ни за что не подняла на нее руку, предпочтя навечно остаться в болоте, но вселялась в нее иногда неведомая сила, которая обеспечивала ей выживаемость и спасала от беды. Не в первый раз ее руками случилось то, что она сама не планировала и о чем бы не подумала, как в тот раз, когда отметелила соседа, кинувшегося на нее с топором. Да так ловко, будто имела черный пояс по сунь-вынь-фу.

Наверное, сказались уроки Дьявола по физической подготовке…

Но до убиения дело еще не доходило…

Маньку трясло от страха, что некто был убит ее рукой, и не абы кто, а тетка самой Благодетельницы, а еще больше оттого, что сама она висела на волосок от смерти. Как в замедленной съемке, Кикимора плашмя шмякнулась на тот самый пень, на котором хвалилась причесывать волосики, а Дьявол все еще с поднятыми руками метался по полянке, объятый ужасом, забыв, что он нематериальный. Он дважды запнулся за Кикимору, павшую в бою, чертыхнувшись оба раза. В пылу битвы он, очевидно, пытался их остановить, но как третью сторону его никто не воспринял, даже Манька. Но она, по крайней мере, не влезала в Дьявольское тело, тогда как Кикимора вообще никак не отметила его в обозрении, подскочив к ней как раз через его нематериальность.

– Ну-у!.. – наконец, остановился Дьявол, оттирая пот со лба, растерянно и потрясенно разводя руками над телом убиенной. – Да-а, проткнула ты ее мастерски! – и тут же добавил, обличая: – Убивица ты, Манька! Сама-то понимаешь, что натворила? Вот куда завела тебя упрямая дорожка!

Он постоял над Кикиморой, будто не верил в ее смерть, дожидаясь, что она вот-вот оживет. Потом потыкал в нее тростью, невесть откуда взявшейся в его руке, поковырял в полусгнившем черепе, убеждаясь, что он пуст. Кости старушенции оказались не белые, как у человека, а черные с гнильцой.

– Ладно, – неохотно согласился он, – свидетелем буду… Самозащитный механизм сработал. Но, если честно, был у тебя мотив, угрожала ты ей. И она тебе… Но ведь не ты – она мертва! Следовательно, следователь будет следовать традиции расследования. Эх, сколько платить придется! Мне, – он загнул он палец, – судье, прокурору…

Слегка успокоившись, он, на всякий случай, пощупал у Кикиморы пульс, послушал сердце, поднял и отпустил безвольно поникшую полусгнившую руку. Кожа настарушенции висела лохмотьями…

Скорее, кожа для нее была как одежда, и, очевидно, она ее с кого-то сняла или срезала, сшив себе тело, не иначе… – кожа была разная, местами еще свежая, и непонятно, как удерживалась жизнь в этих полусгнивших мощах.

– Да кто б тебе слово дал! – расстроено проговорила Манька, соображая, какой от Дьявола вред и какая польза. Он был единственным свидетелем, так что от него зависело, найдут ли ее. И тут же вздохнула с облегчением: Дьявола видит она одна, навредить показаниями он ей не мог. Второй вздох вышел обеспокоенным: ведь и доказать, что была самозащита, тоже не сумеет.

– Но я, правда, не хотела ее убивать, – призналась она с отчаянием.

– Ну, маразм у старухи… Что теперь, протыкать маразматическое тело колющими и режущими предметами? – спросил он строго, как судья, пнув Кикимору носком ноги.

– Я, значит, убивица, а она, которая людей в болоте топит, святая? То-то, я смотрю, вы спелись, кружим и кружим по болоту, – оглядываясь, произнесла Манька. Она вдруг узнала этот остров. Неделю назад она уже была здесь, только с другого конца, а то, что она приняла за дом, оказалось гнилыми поваленными деревьями, покрытыми землей и мхом.

– Маня, – строго прикрикнул Дьявол. – Ты в демократическом государстве живешь! Всяк волен выбирать себе Идеал для служения, обливая пятки слезами, поливая елеем и оттирая волосами. А были бы государь с государыней не демократы, и тебя бы заставили! Повороти назад, – с мольбой в голосе проблеял он, утирая слезу над телом покойной. – Ты посмотри, какую муку вокруг себя сеешь! Я от страха ни жив, ни мертв, – пристыдил он ее, топнув ногой. И снова он забыл, что нематериальный: брызги из лужи полетели во все стороны, обдав его самого. – Сначала старуху прикокнула, а следующий кто? Помазанница моя? Ведь подумать, Маня, не мог, что ты такая грубая и скандальная! Делаешь прежде, чем думаешь. А если вернешься, – елейно пообещал он, – не скажу, скрою, что ты личико бедняжке изувечила.

Манька призадумалась.

Дьявол, может, и не скажет. Именно – не скажет! Но Благодетельница обязательно прознает. Естественно, ее обвинят, а у нее ни свидетеля, ни алиби… Странно, когда убили девочку, Дьявол сам объяснил ей суть государственного и человеческого правосудия, а теперь тоже самое пытается выдать наоборот.

Комедию ломает?

Вряд ли.

Тот случай никак Помазанницы не касался, а теперь, пожалуй, в самое нутро ее…

Ишь, какой двуличный…

Для нее сейчас как раз лучше в лесах схорониться, идти себе дальше, как ни в чем не бывало, а Кикимору спрятать подальше от места проживания. Пока ищут, успеет уйти далеко. Болотная ведьма изнутри давно гнила, так что по времени никто не определит, когда умерла. Скажут раньше, а раньше у нее свидетели есть, которые алиби подтвердят, а если скажут, что шла она вдоль реки, то признается: дошла до болота и повернула в обход – кому в голову придет сомневаться? Никто бы в это болото добровольно не полез. А если повезет, скажут: умерла старушенция от старости.

Манька обошла Кикимору, брезгливо поморщившись. Ведь не человек, мертвец, и давно уже! И убивать не собиралась, старуха сама на свое шило наткнулась, а ей повезло – осталась жива. Воткни старуха второе шило в другое место, истекла бы внутренним кровотечением она, и никто бы ее искать не стал, а старушенция сшила бы себе новую одежонку, а то, позаимствовала бы органы.

– Я ее не просила тащить меня в болото и шилом махаться, и оправдываться не собираюсь, – уверенная в своей невиновности, отрезала она. – А если собрались меня останавливать, то вам только хуже будет! – и добавила, но уже не так уверенно, в основном, чтобы осадить Дьявола. – И Помазаннице твоей не поздоровится, если попробует вредить мне!

– Я что, Маня, разве не должен научить тебя? – заискивающе и шутливо Дьявол сделал выпад, изображая драку на шпагах. Он как-то резко вдруг переменился, будто только такой ответ и ждал. И уже спокойно, без сочувствия к Кикиморе, по-деловому предложил: – Пуф, пуф! И уносим готовенькую в болотную тину. Пусть полежит пока со своим народонаселением.

– Не уносим, не уносим, – раздумывая, не согласилась Манька. – Нельзя ее обратно, оживет еще. Хватит с нее утопленников. Не знаю, сколько их, но спасибо они нам не скажут.

– Ладно, – с удивительной легкостью согласился Дьявол. – Тогда повесим на дерево, как портянку, будем сушить на солнышке.

– И не повесим. А если дождь? Должно мертвого предать земле… Сухой, где болота нет, – заявила Манька, гадая, догадался ли Дьявол о ее планах. – Надо по-человечески. Похороним, а сверху посадим осину. Проклятая она была. А проклятых с осиной хоронят. Не приведи Господь, выберется и уползет в свое болото! Опасно ее оставлять просто так.

– А где ты осину возьмешь? – удивился Дьявол, оглядываясь по сторонам.

Манька тоже осмотрелась, с облегчением отметив, что осины на острове не росли. Отсутствие их полностью соответствовало ее планам – не придется выдумывать для Дьявола легенду.

– Значит, заберем с собой на большую землю, – решительно заявила она.

– С ума сошла? – убился Дьявол. – Железа не поднять, а ты еще эту… – он брезгливо пнул Кикимору, – тащить с собой собралась?

– Не оставлять же ее здесь, – Манька тяжело вздохнула, пряча свою радость. Если эта тварь оживет, первое болото станет ей могилой. Чего не сделаешь ради жизни на земле. Она порылась в котомке, выуживая целлофановые пакеты и топорик. – Мне спасибо должны сказать, что я от этой мерзости мир избавила, а я прятаться должна… Ну где справедливость?! – расстроилась она, принимаясь за расчленение прогнившего, дурно пахнувшего трупа.

Дьявол с брезгливой миной постоял возле нее, потом ушел в кусты, опорожняя несуществующий желудок.

– Пойду-ка, разведу костер, наловлю лягушек, а если повезет, поймаю жирного угря – и приготовлю нам поесть, – крикнул он издали, из-за кустов. – И прошу тебя, не пожалей, пожалуйста, мыла, когда будешь смывать нечистоты. Я с тобой нарушил все мыслимые и немыслимые свои правила… Ты в курсе, что мне по Закону с грязнулями ни сидеть, ни стоять рядом нельзя? И даже тот, кто прикоснулся к грязнулям, уже не чист для меня?

– Нет, но теперь в курсе, – Манька усмехнулась. – А ты в курсе, что вся земля – грязь, и заключен ты в грязь?

– Думал – прах, но теперь в курсе, – откуда-то из опустившейся тьмы, отозвался Дьявол.

Странно, но дорога из болота оказалась легонькой. Куда бы Манька не ступила, земля была тверже камня, чуть прикрытая болотной водицей, ставшей почти прозрачной.

После смерти Кикиморы воду мутить было некому. Вышли на большую землю уже через неделю. И очень удивились: две реки, Безымянная, вдоль которой они следовали, и другая, Речка Смородина, которая брала начало у Неизведанных Гор, стали одной рекой с правильным направлением – к морю-океану, с четко обозначенным руслом и стекающими в него ручьями, берущими начало из многочисленных родников на месте высохшего болота. И была она так глубока и широка, что без лодки не переберешься, и не разглядишь сразу, где у нее другой берег.

– Ну вот! – Дьявол тоже опешил и таращился на реку растеряно. – Меняешь лик земли!

Потом в смятении прошелся по берегу.

– В общем, так, – растеряно погрозил пальцем, – хватит гармоничное государство пугать хаосом! Бедная моя Помазанница… —схватился за голову, взъерошив волосы. – Что она теперь должна думать? А где народу брать удобрение?

Угрозу Дьявола Манька пропустила мимо ушей. Она прошлась вдоль берега, заметив недалеко от реки возвышение, которое точно не будет затоплено по весне, выкопала глубокую яму, вывалила из целлофановых пакетов гниющие останки, засыпала Кикимору землей, обложила могилу камнями, посадила сверху молодую осинку, после сожгла целлофан и мешок, чтобы не оставлять следов своего присутствия.

Покойную почтили минутой молчания, перекусили железом, запили водой, помянув болото недобрым словом.

И только тут Манька сообразила, что нет больше Мутной Топи, и скоро здесь будет такая же земля, как в любом другом месте. Не сказать, что не обрадовалась. Весь мир, от края до края лежал перед нею ярким золотым и огненно-багряным раздольем и бездонной лазурной высотой, подернутой осенней белесой дымкой, и чуть зеленоватой, с бликами солнца гладью реки. За две с половиной недели, пока бродили по топи, земля нарядно украсилась, и после болотного однообразия глаз ее не мог нарадоваться ярким краскам.

Но душа и в самом деле не праздновала вместе с нею.

Где-то ниже сердца тошненько подвывало. Даже мысль о состоявшемся спасении внезапно открылось ей, как мучительное наставление, типа: «Мы готовили – готовили, а ты, Маня, все испортила!» – и будто кто-то уговаривал ее в следующий раз обязательно утопиться.

Разницу эту она сразу почувствовала, как только Дьявол обратил на эту разность внимание, попросив определить, где у нее умственный начаток, а где начало души, поставив руку чуть выше уровня груди, чем немало подивил ее. Получалось, что у нее есть уровень выше сердца, и уровень ниже сердца, как некое эмоциональное поле, которое разговаривать не умело, но вполне точно изъяснялось чувствами. Иногда очень даже ясно, иногда смазано, а порою едва переводимо в слова. Она вдруг поняла, что может прислушаться к животу и узреть там запертого человека, воспринимая его на чувственном уровне. Внутри ее было тяжелое пространство, наполненное чувствами, которые выставлялись наружу и вели ее на заклание, как пастырь овцу, а собственные ее чувства, скорее, были ответной реакцией, чем теми чувствами, которые приходили невесть откуда.

– С ума сойти! – Манька одурела от своего открытия.

– А я что говорил? – торжествующе изрек Дьявол. – Нет, Маня, ты и душа не одно и то же.

– А что тогда душа, если она против меня?

– Душа – как ближайший родственник, обращается к человеку из среды его самого. И, бывает, выходит огонь и пожирает человека, как кедр, который уже не живое дерево, а головня и удобрение. А человек слушает эту муть, вместо того, чтобы обрезать крайнюю плоть сердца. И так разделился сын с отцом, дочь с матерью, невестка со свекровью, и уже враги человеку домашние его, ибо тот, кто стал в сердце человека, посчитает недостойным всякого, кто любит или мать, или отца, или сына, или дочь более, нежели его. И кто не берет креста его, и не следует за ним, внимая зову, и кто душу бережет, ополчаясь, считается у этой мути недостойным, – и будет он убивать и чернить, и взывать ко всякому, чтобы чинили человеку препоны. Боги там, Святой Дух, который крестил человека огнем. Поджаривает пяту, и язвит в голову одного, называя грешником, и закрывает от возмездия другого, называя праведником. Об этом пытался втолковать тебе Господь Упыреев, когда говорил, что знает то, что не знаешь ты.

– А с кем спорить-то? Там же нет никого! – медитируя, удивилась она.

– А если никого нет, кто вгрызается в твою плоть, обращаясь к тебе, как самостоятельное существо? Подсознание находится под сознанием, оно надежно укрыто от сознания. Но оно не спит, не изнемогает, сеет ужас и вынашивает потомство. Подсознание – это кладбище с мертвецами, которые живы и передают привет от Благодетелей и тебе, и людям. Не спорю, бывает хорошее подсознание, которое поднимает человека, но бывает, и убивает – и тебя, и твоих близких. Оно заключает в себе боль, но не слышит ее, сеет зло – и не видит его, или собирает сомнительные компании – все беды человека берут начало в его душе.

– Но если не будет ничего, будет же пусто!

– Не пусто, а чисто, – поправил Дьявол. – Душа должна быть чистой, как стеклышко, и легкой, как перышко – тогда это душа, а не монстр. Сегодня ты открыла дверь в мир Богов. Так сказать, испортила им обедню.

Манька лишь пожала плечами, не найдя, что ответить.

Без сомнения, с душой следовало разобраться. Совершеннейшая муть была враждебной, и шевельнулось что-то тяжелое, стоило задеть эту муть взглядом. Как болото. Ни с того ни с сего, она вдруг почувствовала себя униженной, и эта униженность как будто была неотъемлемой ее частью, а глаза, хоть и были сухими, стали как будто на мокром месте.

Ничего хорошего душа не сулила.

Но как она могла прочить беду, какое право имела?!

Потом были еще болота, но не такие, как мутные Топи. Ни одна кикимора не посмела зацепить ее или кружить и мутить воду. Переходила Манька по ним, будто по наезженной дороге. Куда не ступит, везде под ногами твердая земля.

Удивлялась она, но Дьявол никакого удивления не выказал. Вскорости успокоившись и повеселев, может быть, приняв смерть Кикиморы, как данность, он перестал скорбеть и обвинять ее, будто забыл о старухиной смерти. Он и до этого особо ни о ком не переживал, а тут Кикимора, о которой погост уже давно печалился. «Это хорошая слава нуждается в рекламе, – объяснил он, – а дурная быстро бежит, если человек в нечисти не прославляется. Кикиморам жить хочется больше, чем тебе. Они ни в рай, ни в ад не попадают, их затуманенная основа растворяется в природе без остатка».

Так или иначе, Манька и Дьявол шли как бы сами по себе, но Дьявол с тех пор стал показывать, как обернуть железо себе на пользу. Готовил иногда и ел с нею из одной плошки и делился незначительными секретами. И каждый вечер заряжал ее энергичными эманациями, заставляя упражняться в боевых искусствах.

Он не скрывал, что блатные люди обязательно попытаются допросить ее в качестве свидетеля, чтобы выяснить, что случилось с тетушкой Благодетельницы. На вооружении блатных была и сыворотка правды, и детекторы лжи, и пыточные приспособления, и сила мышц. У нее же в свою защиту ничего хорошего сказать не было, и Дьявол предложил на рассмотрение лишь один вариант, который был ей доступен: избегать допроса до тех пор, пока дознаватели сами не придумают какую-нибудь вразумительную версию, исключая ее причастность к преступлению. Так всегда бывает, когда наверху торопят с выводами, а подозреваемый добровольно не раскаялся.

Ну, или, пока железо не сносится…

Богом, каким Дьявол был для людей, которые не строили иллюзий и жили, как думающие о своем благе, он для Маньки так и не стал. Видимо, ее мозги была настолько косными, что умные мысли не помещались.

Обидно, но ведь насильно мил не будешь.

Был он ей другом, но ужасно проблемный. Бывают такие друзья, с которыми все время попадаешь в неприятность, но любое бедственное положение они воспринимают как приключение. Разобралась в нем Манька не скоро, пока он не проявился перед нею во всей своей неприглядной вредности. Но, чем больше узнавала его, тем больше он нравился, и даже его вредность перестала раздражать. По его вредности человек уму-разуму набирался, а обиды не копил, и она часто думала: «вот бы мне так уметь!» Он умел повернуть так, что вроде и бока намяли, а все равно не в дураках. У нее раньше по-другому выходило, старалась по-умному, но каждый раз выходила дурой, а когда начала прикидываться дурой, спросу стало меньше. И бывало говорили: «Вот, Маня, иному умному человеку так не сумелось бы!» – вроде и умной не назвали, но из дураков выделили.

Даже много времени спустя, стать такой же изворотливо-гнусной, как Дьявол, у нее не получилось. Но она и не старалась быть как он, понимая, что стать Дьяволом невозможно. Только он умел незаметно подглядывать, подсматривать и неторопливо придумывать, как обгадить противную сторону. Не только она, нечисть тоже уходила от него в дураках, если следовать его логике и собственным наблюдениям. Но с нею, после того, как понял, что в нечисти ей не прославиться, иногда обсуждал ее глупость, выказывая доброе расположение, которое он сам ценил больше, чем она.

Ценил так, будто и она непременно оценит…

И глупые мысли приходили в голову, и умные иной раз, но толку от них было мало. Например, Манька никак не могла взять в толк, какими критериями руководствовался человек, когда расселялся по земле. Удивлялась она: захватнические войны против острова или города, который и на карте-то не разглядишь, имели место в любом веке, в любом селении. Но если жить негде, то, вот, иди, селись, огромные просторы лежали перед глазами, но никто с пустым местом не воевал, обязательно шли нападать на деревню или город, проходя сотни незаселенных никем километров. Чего вроде бы проще: селись – и будь добрым соседом.

А почему? – рассуждала она.

И приходила к выводу: наверное, все же старались захватить не землю, а имущество. И, наверное, прав был Дьявол, когда говорил, что нечисть пила кровь. Иначе, зачем бы завоевывать город, когда в другом месте можно построить новый?

Ну какая от таких размышлений человеку могла быть польза?

Дорога и река вели ее в глубь государства. Места здесь были безлюдными, но красивые, богатые и сытные, пока первый снег не ограничил ее рацион. Если бы она умела рисовать, то все ее картины обязательно имели бы смысловую нагрузку: вот синяя река сливается с синим небом, соединяя Небо и Землю, как единение вселенной, вот скала угрюмо нависла над покалеченным деревом – и сразу приходило на ум, что это Вечность скорбит над смертным творением, или…

Да мало ли что можно придумать! Главное найти красивые виды, а смысл сам собой приложится!

Глава 10. Альтернативная история

Лето сменила осень, а за осенью нагрянули холода; конец октября ознаменовался обильными снегопадами – сугробов намело по пояс. До Неизведанных Гор было уже недалеко, но по снегу двигались медленно. Манька часто подсчитывала, сколько же потребуется времени на дорогу, и сколько дороги, чтобы избавиться от железа – и завидовала всем людям сразу, которые в эту пору нежились в тепле, у жарко натопленной печки.

В дома ее пускали редко.

Во-первых, боялись язв, во-вторых, много знали о ней от Радиоведущей: идет, как тать – и непонятно зачем, то ли биться хочет, то ли еще чего, но ясно, как божий день, не с добрыми намерениями.

Поначалу и вовсе решили, что убивать идет…

И просила Царица всех радиопередач, Страж Отечества и Матушка государства, защиты и содействия у простого люда. А люд отказать не мог – права не имел, да еще за вознаграждение, но по большей части из простого любопытства.

Но тут промашка вышла.

Наслушавшись радио, ее хватали и вязали, а куда сдать после? Власти, завидев ее, опутанную веревками, удивлялись, не понимая, для чего приволакивают больную и несчастную в отделение государственных органов. Приказ на арест от Его Величества не поступал, а порядок есть порядок. С каких это пор главное лицо государства, обозначенное как главнокомандующий, будет оказывать внимание бродяжкам, которые заговоры не готовят, на власть не покушаются, в пользу других государств не шпионят – и получалось, радио одно говорит, а на деле другое.

Обидно было Маньке, но понимания не ждала. На месте Благодетельницы, узнав о беспричинном желании встретиться и поговорить по душам, неизвестно до чего сама бы додумалась, но, пожалуй, людей все же настраивать не стала бы, сначала спросила бы, о чем речь пойдет. Неужели, кроме нее, Великой Женщине никто не бил челом?

Но к простому разговору Благодетельница была непривычная. Мало кто мог похвалиться, что слушал ее речи явно. Но то и вызывало недоумение: как она со всеми разговаривает, если вслух не произносит ни слова. Истинно, где двое или трое собрались, там она посреди них, как Дух Святый, с каждым в уме его, каждого наставляет на путь, который считает истинным. И хоть не выгоден человеку путь, следует ему, оправдывает и защищает идеалы. А Благодетельница порой так все извратит, что временами, как Дьявол, начинаешь сомневаться, есть ли у человека мозги?!

Заведет, бывало, Манька речь о высоких материях, о которых от Дьявола наслушалась, а поговорить ей хотелось: Зачарованные Горние Земли считались дикими, необжитыми, на сотню верст ни одного человека, и как только выпадет такая возможность в редком селении, затерявшемуся на лесных просторах, спешит услышать человеческую речь, послушать новости, порасспросить о дороге и разбойниках, где можно подработать, а где солью, спичками и крупой разжиться. Но не успеет рта раскрыть, Радиоведущая тут как тут. «Не слушайте ее, люди добрые! – кричит. – Откуда знать ей о высоких материях?! Сядет в передний угол – и оставит без лубяной избушки! Гоните в шею!»

Мужику бывало криком исходится: «Посягает на место жены твоей, деток сиротами оставить, непорочность твою ославить!» – мужик перекрестится и к жене, которой у него сроду не бывало. Другой бы на его месте радовался доступной женщине, все-таки живая, а у него в глазах страх, подозрение и мысль о том, как сбежать.

А жене прямо в ум зудит: «Ведь останешься вдовушкой при живом-то муже, видишь, пиявкой льнет! Да и на что она тебе – эта материя? Помянешь ты ее недобрым словом нерадостно! Не я ли государством управляю? Не мне ли знать, откуда беды у нас?»

И смотрят на нее, как на бедственность свою, слова мимо ушей пропускают, будто рыба перед ними: рот раскрыла, а слышимости нет. Испуганно крестятся, бегут в дом, закрываются на все запоры. Даже собак – и тех прячут.

Дьявол, как обычно, мудреными словами утешал ее:

– Нечисть высиживает змеиные яйца и ткет паутину; кто поест яиц – умрет, а если раздавит – выползет ехидна. Считай, отмщена: взят человек в плен, и больше не увидит земли своей.

– Какой плен, какая земля? – огорчается она. – Люди ж не место жительства поменяли, от меня просто избавились. А не было бы твоей Помазанницы, высушила бы одежду, заработала бы денег. Я бы на их месте не отказала.

– Они не моей земли не увидит, своей, – терпеливо объяснял Дьявол. – Представь, стал человек к тебе лицом, а в это время радио заработало. И поступает не по совести, а как радио велит. И где у него сознание? А если сознания нет, разве жив человек? И получается, попал в плен, а не уразумеет, и не человек уже, а скотина подневольная.

Маньке, конечно, было приятно, что Дьявол так говорит, но глаза не обманешь. Она замерзает и на корню гниет, а он знай твердит: «на благо, на благо!» А кому от этого благо? Самая распоследняя нечисть жила в сто раз лучше. Поди, смеется над нею, докладывая о каждом ее шаге. А как бы еще во дворце узнали, что тут в лесу происходит, когда рядом нет ни одной живой души. Но зато знают, наверное, что идет по совести, без обмана – и пусть чинят препоны, не отвертеться Матушке сего Отечества от встречи.

– Но умеют же люди думать, – не соглашалась она.

– Разве у вола ума нет? – удивлялся Дьявол ее непонятливости. – Но будет ли бодать хозяина, который бьет его плеткой? Если вырвется, когда занесли над ним нож, побежит не на волю, а в стойло, где его помоями кормили. Так и человек, живущий верой. Повелся на мертвечину – умер. Но, чтобы знать, что умер, надо знать, что на мертвое повелся. Но что тебе до народа, который мертв, уж не мечтаешь ли Пастырем стать? – подозревал он ее.

– Я не о себе, – сожалела Манька. – Унижены, обобраны, скитаются по инстанциям, нигде не находят правду, и там несправедливость, и тут, коррупция, обман, всего боятся, и никому нет до них дела. И вдруг начинают утверждать, будто могучая Благодетельница трудится на их благо. Что за болезнь такая, которая мозги набекрень выворачивает?

– Немногие выживают, когда меряются силой с Законом. Так и народ сей, который мертв. Но мертв он для нас, Пастырей, знающих, как сделать его мертвым. А для тебя еще как жив! – подтрунивал Дьявол. – Тебя, вон, прогнали и рады, что болезнями от тебя не заразились. И думает каждый, до больницы-то далеко, да и дорого нынче лечение.

Люди часто все валят на внутренний голос, и не зря! Радио зудело в уме чувственной проникновенностью. Некоторые волны его запросто переводили в слова, некоторые чувствовали, как себя самих, а некоторые принимали художественным воплощением в образах. Но чаще радио оставалось закрытым от сознания, когда человек смотрит и не видит, а чувства бушуют в нем и терзают, как ветры во время шторма синее море. Например, вроде хорошо человеку, все у него как надо, а его тоска гложет и белый свет немил – откуда вселенская грусть взялась? Или болезнь достает, в которую ни один врач не верит – кто избивает? А то злая любовь проснулась к козлу, и поделать с собой ничего не можешь, он тебя и топором, и ножом, и лопатой, и кулаками, а ты каждый день веришь, что завтра обязательно раскается, поймет, что золото теряет – что за напасть?

Обычно у людей этот голос шел изнутри и сулил некоторое количество выгоды. В противной случае, человек с ним начинал спорить или игнорировать, что оборачивалось для него болезнями. Но для этого надо было иметь силу воли и внутреннее зрение.

Обычно бывало так: вышел олигарх в люди, а человеку кажется, что и сам он вместе с ним вышел – это внутренний голос говорит: «все могут – и ты сумел!». Подали тому же кузнецу Упырееву из казны, а человеку кажется, что и ему в карман положили – это внутренний голос себя хвалит: «видишь, мы всем даем, и тебе дали!».

А подумал против радио, болезнь наваливалась – это внутренний голос достал электромагнитную плеточку и охаживает за непослушание, потому как сомнение – рождение нового еретика.

Манька чаще чувствовала вину, и непонятно за что. Сделала что-то не так, сказала не эдак, то должна, то не имеет, то получила незаслуженно. Поедом себя ест, ни в чем радости не находит, а главное, объяснить себе не может, откуда самоедство? Она что, святая, чтобы самолично себя раздевать до трусов и работать бесплатно?

Дьявол советовал в таких случаях спрашивать у совести, почему раньше умными подсказками не блеснула, и неожиданно она обнаружила, что подневольность и у нее есть, а чувство вины приходит не просто так. В душе ее поселился паразит, который зуб на нее точит, и все, что она делает, принижает и высмеивает.

И опять никого, опять одна, но как будто не одна, а в обществе, будто где-то там живут люди, в любви, в достатке, а она их видит, но не ясно, а через пространство внутри себя. Даже чувство одиночества оказалось ненастоящим. По радио получалось, что она как бы в обществе, но ее посадили в дальний угол и не дают веселиться вместе со всеми, и она от этого чувствует то самое одиночество, которое болезненным становится именно оттого, что она не одна, а в мысленном обществе, в униженном положении.

Дьявол иногда настраивал ее на нужную частоту, где радиоведущая, как правило, рассказывала про свои замечательные достоинства. И казалось, что она близко, рядом, и такая родная да такая сердечная, будто жизни без нее нет. Но ни лица, ни облика, одно присутствие, словно лежишь с закрытыми глазами и чувствуешь, что кто-то сидит в изголовье и как будто к тебе прилип.

М-да…

А хвалиться Помазанница умела!

«Идите за Мною и Я сделаю вас ловцами человеков… Я пришла не нарушить, Я пришла исполнить… А Я говорю вам… И Я объявлю вам… Я приду и исцелю… Ибо Я пришла призвать не праведников, но грешников… Я кроткая и смиренная… Я пришла вразумить… Я пришла разделить… Я Дочь Отца и Матери… Я есмь Истина… Где Имя Мое, там Я… Вложите персты в мои ребра…»

Трижды Манька оглянется – а нет никого! И спросить не у кого, лишь голая правда отверзается в уме, в чреве, в сердце.

Негодовала Манька, но радиоэфир ей был недоступен, не могла она ответить так же. Но она хоть и дура была, но как бы умнее, ибо в речи Радиоведущей находила только недомыслие. Достоинства должны видеть, а то, что кричат о них на белый свет, еще не доказательство их наличия. И она уже готовила не обличительную речь, а утешительную, чтобы государыня лучше умные книжки читала и о себе радела.

Но была в том польза, зато было о чем с Дьяволом поговорить.

Бывало, ползет она по пояс в снегу по сугробам, из сил выбилась, промокши насквозь, по спине горячий пот бежит, одежда как короб застыла, от мороза щеки уже не щиплет – задубели и побелели, а Дьявол, как ни в чем не бывало, настраивает на радиоволну и зубы заговаривает, чтобы забыла о себе:

– Мы, Боги, чудными путями приходим, не спрячешься, не скроешься, говорим из среды человека. А видят нас не глазами, а сознанием. Радио это не простое, окружает оно человека ореолом.

– Что-то я не заметила, чтобы тебя кто-то услышал, – ворчит Манька в ответ.

– А как услышит, если еще сто пятьдесят каналов с человеком откровенничают? Я раз скажу, два, а радио сутками не молчит, – обидится Дьявол. – Я не попугай, я – Живой Бог. А как тебя услышат, если ты на пяти чувствах поднимаешься? Око человека в это время на лобном месте, зрит в корень паскудности твоей наставлениями Богочеловека. И он ему ближе, чем все родственники, а ты его в это время ножом по сердцу.

– И ничего не можешь сделать, чтобы тебя услышали? – забудет Манька о своем.

– Могу. Включить дополнительные каналы, – засмеется Дьявол, вытаскивая ее из снега. – Но радио – произведение человеческое, сам-то я не записываюсь, а найти канал, чтобы мои мысли озвучивал, не так просто. Порой приходится резать их и склеивать между собой, чтобы до сознания достучаться.

– И кто такую гадость сотворил?! – возмущалась она.

– Я, – без ложной скромности признается Дьявол. – Я Закон утвердил? Утвердил! На скрижалях прописал? Прописал! Получается, причастен. Но себе на пользу. Человек – существо проблемное, ему на словах не докажешь, что он гадит, где ни попадя. А так, включил радиоволну, он тут же обделался.

– А почему я тебя вижу, а другие нет, каналы не слышу, а другие слышат?

– Во-первых, железо открыла. Оно волны принимает, но уже само по себе. Во-вторых, радио для тебя – горькая пилюля. Нет у тебя канала, который бы по головке гладил. И не лечит. Я хоть и ругаю, но не каждый раз. Мы о живом говорим, а радио – запись. Вот спроси у него, что на тебе надето, начнет выуживать слова от тебя самой, или мои слова поймает и вывернет на свой лад. И получается, говорить с человеком я могу, но во вред, поднимая против него страшную силу. В-третьих, люди радио тоже не слышат. Если бы они его слышали, повредились бы в уме. Спаситель сказал: «и стало слово плотью». Плоть – это среда, в которой живет сознание, и через эту среду человек воспринимает окружающий мир. Если плоть человека избивает, назовут его одержимым бесами, если поднимает, то никто и не заметит, что человек словесной плотью болен.

– Но люди не все на веру принимают. И не всегда в убыток. А бывают мысли, которые ни одному Благодетелю в голову не придут. И книжки пишут, и картины рисуют, и цивилизацию вперед двигают.

– А это – мыслительная материя. Пьет ее человек, как живую воду. Но выпить ее только подкованному дано. Пролилась на него интересная история, а он азбуки не знает – не написать ему книжку. И картину не нарисует, если не научился карандаш в руке держать.

– А почему ко мне мыслительная материя не приходит?

– А тебя умные решения обходят стороной. Чуткий божок ее черпает, обученный всякой премудрости, и пускает по рукотворному руслу, где имени твоего нет. Недостойна ты, боги так решили, – вернет ее Дьявол на землю, чтобы дорога ей медом не казалась.

Иногда Дьявол прочитывал ей летописи на местности и рассказывал истории. Люди помнили про берега кисельные, про печки с пирогами, но считали их лживыми вымыслами, решив, что в то голодное и темное время, когда жил безграмотный и неразумный народ в домах, сколоченных криво-косо, застилал крышу соломой, а доски мог настрогать лишь на лавки, чтобы щелкать семечки изо дня в день, каждый мечтал поесть пирогов досыта и попить молока с киселем – и придумывали люди сказки.

А по Дьяволу выходило, не сказки.

– Сказка сказке рознь! Изобретательные люди их слагали, – хитро щурился он. – И у каждой сказки свой автор, забытый за давностью лет.

– И сейчас сочиняют, – отмахивалась Манька. – Никому верить нельзя.

– Сказочники сочиняют сказки прямой стезей и узкими вратами, а сказители – путями пространными и вратами широкими – так можно отличить их друг от друга.

Правдой историю своего народа люди помнили и чтили со слов: «И вот, решил Благодетель, что не искренно его любят люди – ибо Бог у народа был со многими лицами, но Благодетель в них не вписывался». И тогда повелел он призвать со всех краев земли от каждой идеологии.

Богатая была земля государственная – и не преминули три церкви позариться. И пришли три старца от Отца, от Пророка Отца, и от Сына Отца. И стал Благодетель смотреть, где лучше уложится как Помазанник.

От Отца отказался сразу. Страшно ему стало, а вдруг Отец не признает? Да и зачем ему десятина, если половину мог взять, а то и все?

Остановил взгляд на Пророке Отца и на Сыне Отца. Обе церкви добрые, и народной любви много: не судись с начальством, не прекословь начальству, не отказывай начальству. Грозно посмотрел на четыре стороны – и помазался, и все как один – рабы тебе.

А какие перспективы!

У одного – дал рубль, через неделю получи десять, не дают – бей до полусмерти и гнои в вонючей яме, где скрежет зубов, чтобы в следующий раз сумели рубль сделать червонцем. И грамоту знать не обязательно. Зачем народу учиться, если Благодетель господин ученических дней? Иди работай – и будет тебе!

У второго мечеть запретная – не пойми, с какого боку на нее молиться… Но церковь Пророка Отца разрешала иметь Благодетелю несколько жен и бить их плетьми за каждую провинность. Перед народом. Редкий мужик выдержит восемьдесят плетей, обычно на двадцатой испускал дух. Причину всегда найти можно, и как надоела, ты опять холостой.

Перспектива была заманчивая.

Но церковь Сына Отца оказалась хитрее. Апостол Спасителя Йеси, из славного города Без Визы, привез с собою царскую дочь, красоты неописуемой. Бросилась она к ногам Благодетеля, перецеловала каждый пальчик и возопила: «Да разве ж я ревнивая? Имей, сколько хочешь, и сама себя прокормлю! Ну не губи ты себя, к чему достоинство ранить, а ну как промахнутся?»

И стала она первой Благодетельницей.

И так крестили народ силою, но добровольно, и после этого стал народ.

Манька ничего с собой поделать не могла, когда заполняла пробелы в познаниях, обнаруживая и тут противную Дьяволу неприязнь к Благодетелям.

– Вола что ли на закланье повели? – возмущалась она, опять забывая, что тащит она свое немощное тело по глубокому снегу, в мороз трескучий, а вокруг лес дикий, нехоженый, и хищные звери только и ждут, когда она без сил упадет.

– Что за народ такой, который убеждения меняет на убеждения по государственной необходимости? Умная мысль та, которая нравится или нет, правду в себе имеет. По идеологиям выходит, что не Правитель для народа, а народ для Правителя. Что значит: древнее прошло, теперь все новое. Мир другим стал, звезды с орбит слетели, дожди идут по расписанию? А если не создали другую вселенную, зачем кричать, что новое?

И отвечал Дьявол:

– Каков народ, таков и Правитель. Каждый народ волен выбирать, кому кланяться! Потому и дура ты, что нет у тебя глубокой осознанности служения Благодетелям. Посмотри на себя – кому твоя жизнь в пример?

– Правильно, если Благодетели житья не дают… Были Царства твоими, народу не нравилось, перешли к Спасителю – лучше не стало. Тогда в чем смысл революционного переворота?

– Ну, жаловались не все, жаловались мытари и грешники. Им хотелось оставаться мытарями и грешниками, но при имениях, в которых народ жил. И, к слову сказать, у меня никто ничего не забирал. Много Благодетелей хотели бы поиметь славный слоеный пирог, который мы с Отцом испекли, но он никому не достанется. Чтобы его поднять, силу нужно иметь нечеловеческую. Только в этой галактике ядро весит, как миллиарды солнц. А таких галактик – миллиарды. И все это – малая толика геенны огненной, которая выплеснулась из Небесного Царства, как мое восстание, и поджарила Папу, учредив Царство Божье.

– А раньше не было народа? Откуда взялся, когда крестили?

– А раньше был не народ, а язычники. Голос у них был зычный, поэтому народ тот извели тайно. Когда вдруг появлялся народец, не прославляющий Благодетеля, звал он на подмогу Золотой Орден, чтобы наложить на народец тот Иго, и платил за то немалую дань. И приходили, и накладывали. Обычно по осени, когда цыплят считают. А для острастки изымали у людей запасы на зиму, чтобы голодомором помнили непокорный народец и винили за свои беды. Вот пришли к тебе разбойники попить кровушки за непокорность, а по дороге другим досталось: кого будут винить – тебя, или Благодетеля?

– Меня, конечно, зачем народу неприятности…

– И так приучали копать яму брату. А когда поняли, что не осталось того народа, решили Благодетели, что и Орден Золотой не нужен. И стали героями сопротивления – и еще больше полюбил их народ. Так что правду говорит история: был народ, и не стало его, и пришел другой: грамоте не обучен, размножался только в неволе, а помнил лишь то, с чего его история началась: «И решил Благодетель, что не искренно его любят люди, ибо Бог у народа был со многими лицами, но он в них не вписывался».

– А почему книги не остались, рукописи?

– Бог с тобой, какой же Победитель позволит про себя плохое читать? – удивлялся Дьявол Манькиной глупости. – Фараоны Египетские друг другу милость Божью не прощали, а тут резня такая. Приходили, не оставляли камня на камне, и уносили с собой головы. Это сколько ж надо отрубить, чтобы в народе грамотного не осталось?

– А почему нельзя было сразу две идеологии иметь? – не унималась Манька.

– Идеология идеологии рознь. При моей идеологии человеку вскоре подумать о Благодетеле страшно, ибо я, Бог Нечисти – голая правда о Помазаннике моем. Я, как Истинный Благодетель, настраиваю человека против своего конкурента, а по идеологии Благодетеля в Бога веруют, а доказательства требовать запрещается. Я легко могу показать Благодетеля, что вот, человече, от тебя убыло, а у Благодетеля прибыло, а он не может поставить перед фактом, что вот, от человека убыло, а у Дьявола прибыло. Да и какой Благодетель позволит, чтобы рядом жил тот, кто имеет сомнение в его божественном происхождении? Вот и остались только те идеологии, в которых Благодетель – как бог.

– Значит, нечисть от тебя избавилась, – злорадствовала Манька.

– Меня нельзя изжить, ибо Жив, – гордо отвечал Дьявол. – А Благодетель – пока живо бренное тело. Но их много, и на смену одному приходит другой.

– Но тебя не видят.

– Не все решаются увидеть, и не каждый согласен взять в попутчики, – поправлял Дьявол. – Представь, идем с тобой тихо, мирно, никого не трогаем, и вдруг подступают к тебе разбойники и требуют: «отрекись от Дьявола!»

«Я-то отрекусь, – согласишься ты, – а проблему решим? Я его вижу, а вы нет!»

И выколют они тебе глаза.

Вот так ходили слепые старцы по государству, которым терять было нечего, и пели песни про Ванюшу-дурака, чтобы хоть что-то осталось в памяти народной. Вспомни, что не гусляр, то слепой – и обязательно грамотный. И все время в бегах!

Но меня видят сознанием! А как сознание выколоть? Голову разве что отрубить. И рубили, пока люди с моей идеологией не закончились. Или посадить в темницу, окружив радиопередачами, среди которых голос мой ослабнет и перестанет слышать его человек – и садили, пока весь мой народ не оказался запертым.

– И ты простил?

– Ну почему же… Над стадами поставил пастухов. Разделил сына с отцом, мать с дочерью, свекровь со снохой. Периодически вывожу в люди самую крепкую нечисть, которая в печи вас сжигает и головы рубит. Размножаю болезни, гною в тюрьмах, бывает, в сумасшедший дом отправлю, обращаю мечты в прах. Или, наоборот, поднимаю мечту, чтобы видели, что даю, кому пожелаю. В море иногда смываю, поджариваю радиоактивными излучениями явно, сталкиваю лбами… Мне спешить некуда. Не будь людей, снова жил бы в иллюзии, что я совершенен, уникален, и нет у меня изъяна, а поскольку хорош, то и врагов быть не может. Полной мерой живу сейчас, все у меня есть: и враги, и фанаты, и конкуренты. Так что, Маня, человек себя нечистью наказал, а я при своем остался. Мне важнее, сколько земли я смогу из Бездны достать, а сколько в раю поселил, так от этого одна головная боль.

– Значит, не врут про тебя…

– Конечно, не врут! Кому как не нечисти знать, на кого она равнение берет! – Дьявол собой гордился.

– Выходит, зря я к Помазаннице иду?

– А я сразу предупредил. Но нет худа без добра: без железа, кто догадается, что ты та самая Манька, которую Ее Величество невзлюбила?

– Но ведь был же Царь, который народу вольную дал, значит, не все Благодетели плохие.

– Был, дал. Когда жаренный петух в одно место клюнул. А дело было так…

И рассказывал Дьявол свою версию прошлого.

Расплодились в государстве Благодетели – и каждый сам себе на уме. Все кланяются, ручку целуют, мужики пашут, сеют, жнут, а при нужде можно продать, обменять, подарить, или насмерть забить ради потехи. Стоил мужик дорого, чтобы себя выкупить, да не так, чтобы шкуру не спустить. Девки на выбор, наливочки рекой, пьянки-гулянки… А были и такие бояре, которые уже Царя-батюшку за Благодетеля не считают. Все страны заморские над Царем-батюшкой посмеиваются, того и гляди войной пойдут. А еще купцы: насмотрятся на заморское житье и смущают народ вольнодумными речами.

А в государстве кругом поруха, куда не кинешь взгляд. Золото в земле лежит, а добывать некому. Железа в земле навалом, а ядра к пушкам приходится за границей закупать. Читать и писать народу запрещали, чтобы крамолой голову не забивал. А беглыми безграмотными крепостными много ли производство наладишь? И где взять крестьян, чтобы пустующие земли заселить, и баб, чтоб нарожали солдат защищать государство от интервенции? Того и гляди, иностранные царства-государства полстраны оттяпают.

А за границей уже новую землю открыли, где всякий сброд силу за силу не считает и грозит землю поделить по-новому. Наука вперед продвинулась: породу коней железных вывели, когда один конь караван тащит, электричество придумали – и не спокойно у них, не хотят по старинке жить.

– Ужас, как тяжело народу жилось, – соглашалась Манька.

– Ужас не ужас, а где ты видела памятник крепостному мужику? – пожимал плечами Дьявол. – Все больше Благодетелю. Каков у народа Идеал, таковы и Благодетели. Хотят Интернационального Спасителя – и Благодетели, все как один – Йеся, со всеми его мудрыми наставлениями. Каждый день человек видит Спасителя перед собой и не разумеет.

– Так ведь это хорошо! Но они-то как раз не такие! – с жаром убеждала Манька.

Дьявол разводил руками:

– Да как же не такие? Много ли Йеся кому подал? – ехидно спрашивал он. – А почему Благодетель должен? Йеся не Благодетелям заповедовал подавать, а народу, и подает человек. Йеся не платил – и Благодетель платить не будет, но три шкуры спустит с человека. Причин много: то рубль не сделал червонцем, то не такую одежду надел, а то захотелось так, потому что рожей не вышел. Сколько раз Йесю принимали со всеми мытарями и грешниками, а он хоть раз сказал «спасибо»? И человеку никто не скажет, но «радуйся, что я с тобой». Йеся не сеял, но приходил на готовое, и к человеку придут, когда урожай созрел. Он в сеть живых улавливал – и человека будут улавливать. Не бунтовала Святая Церковь против рабства,сама и записывала рабом, не шла крестным ходом на помещика, а выявляла неблагонадежных. И, бывало, порола, головы рубила и живьем еретиков жгла. При каждой церкви имелись казематы и подвалы с пыточными приспособлениями, а для чего, если не против человека?

У обрезанной головы – короткая память. Ты ждешь, что Благодетель поступит, как учил Йеся, но они и есть тот самый Йеся – пастухи, а ты – заблудшая овца, он поступит, как Йеся: будет учить тебя, как правильно его любить. А когда съедят и выпьют, уподобишься тем, которые отошли от Йеси. Летописец вспоминал: «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним».

Неужели же они видели меньше, чем те, которые понесли его на руках?

Почему в деянии апостолов восьмая часть благочестивого повествования обращена на Павла, который даже не знал Мессию? А апостолы, Манька, плодились и размножались, пресыщаясь богатством, которое пришло к ним своими ногами. Как имущество Анания и жены Сапфиры, которые умерли, когда решили утаить его от Благодетелей.

И вдруг миллионы людей уверовали в то, что не видели, и поверили тем, кто не видел…

Йеся был не первый и не последний, который решил выйти в люди. «Ибо незадолго перед сим явился Февда, выдавая себя за кого – то великого, и к нему пристало около четырехсот человек; но он был убит, и все, которые слушались его, рассеялись и исчезли. После него во время переписи явился Иуда Галилеянин и увлек за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались.» – и это только при жизни одного Гамалиила.

А так ли много хорошего сказали о Йесе?

Не подавал, не благодарил, не платил, искал рабов, угрожал, дебоширил, плевал в землю, рассказывал о себе небылицы, обращался к людям по национальному признаку, спал с племянником, не упускал случая совокупится с мужьями и их женами, выманивал имущество, пытался рассмотреть писание, уподобляя себя избранному, не работал, не брал ответственности за близких, не воздавал заботой родителям…

– А как же чудеса, которые он показывал?

– Он повторил то, что людей много раз восхищало до него. Пророк Елисей, ученик Илии: вернул сына матери, двенадцатью хлебами накормил армию. Моисей – воду перешел и людей перевел.

Чудо – это когда невиданное и неслыханное. Невелико чудо излечить человека от слепоты, плюнув в землю и смазав борением из плюновения в глаза. В народе такое чудо прозывали «лихом одноглазым». Чудо – когда, не плюнув, возвращают зрение и слух. А изгоняющих бесов во все времена была тьма тьмущая. Вот если бы космический корабль построил – это было бы чудо. Или велосипед, на худой конец, изобрел и на нем въехал в город, чтобы не пришлось воровать осленка, у которого еще хребет не окреп.

Мои слова – Закон, а Закон гласит: «Проклят человек, который надеется на человека и плоть делает опорою. Он будет как вереск в пустыне и не увидит, когда придет доброе, и поселится в местах знойных в степи, на земле бесплодной, необитаемой»

И вот…

Посидел Царь, подумал и понял: государство большое, не удержать его, если нападут. И богатства за горами лежат, куда Макар телят не гоняет, а Благодетелей туда никаким калачом не заманишь. И встал вопрос: как сделать так, чтобы имущество на себя переписать, и чтобы Благодетели рангом поменьше на него не поднялись?»

И придумал: во-первых, создал чиновничий аппарат, который урезал народ во всем, что было бы ему на пользу. Во-вторых, каждый крепостной раб за выданный ему надел в десять соток обязан был отрабатывать повинности, а все дороги, прогоны и водопои оплачивать Благодетелям.

Вот такая была свобода!

– Вампир от кровушки не откажется, пока клык не выбьешь, – утверждал Дьявол.

– Человек никогда свободным не будет, – качала головой Манька в ответ. – Он умом понимает, что ему гвоздь нужен, железный обруч на колесо, те же мыло, соль, спички… На новую землю надо кузнеца сманить, жену для сына, коров и лошадей, чтобы поле вспахать, дом построить, и чтобы с голоду не умереть. Человек – общественный индивидуум.

– Могу подсказать: на себя посмотри. В мире нет цены, которую дал бы человек за себя и за своих близких – и молит оценить дешевле, когда приходится выкупать у Благодетеля. Купить можно только раба, а не раб не станет думать, что кто-то купил его, сколько бы за него не дали. Забери себя, близких, свое имущество – и иди своей дорогой, а остальное приложится.

– Смешно! А как далеко он уйдет?

– Далеко, если заберет с собой гроб с Благодетелем, который тот для него приготовил. Бить и плевать не запрещаю же. Но когда говорю «убей!», поправочку вношу: «так, чтобы не было обезображено лицо брата!» Знания в вампира плюнут так же, как вампир в человека.

Манька тяжело вздыхала. Пожалуй, Дьявол дал Благодетелям правильное определение: вампиры они и есть. Сколько кровушки из нее кузнец Упыреев выпил – литрами не измерить, но почему-то только сейчас она начала это понимать. И ведь не поймаешь, стоит пожаловаться, сразу в ответ прилетало: «Ищи, где лучше. Мы, Маня, без тебя проживем, без тебя в государстве только чище будет, а проживешь ли без нас ты?!» А как бросить все нажитое? У нее нет за границей дворцов, как у кузнеца, там ее тоже никто не ждет – столько денег придется заплатить, что с такими деньжищами в своем государстве жилось бы неплохо, да и чужой язык с ее памятью не выучить – ей бы свой не забыть.

– Сложно все. Люди по-своему толкуют, а ты по-своему.

– Не сложно, если помнить, что полчища врагов укрылись за спиной. Самый страшный враг всегда перед лицом человека. Многие говорят: я чувствую – и бегут, и не находят укрытия. А посмотреть, кто просвещение понес? Может, достаточно наступить на голову ехидны, вырвать жало и раздавить яйца? Ворожит против тебя Помазанница, зовет пожить в земле твоей мертвеца, привечает вора, душа хватает ее за срамное место и поднимает на людях – и погонят и распнут. Но все было у тебя перед глазами прежде, чем случилось, и слышала, а не разумела. Сказано: не оставляй ворожеи в живых, чтобы хорошо тебе было в земле твоей, отсеки руку ее, и руку мужа ее, когда дерешься с ней, чтобы не было у тебя двух гирь на земле, одна большая, другая маленькая. Гиря у тебя должна быть одна и мена справедливая.

Манька пожимала плечами, вникая в смысл сказанного. Нет, таких умных мыслей ей не поднять – слишком сложно и туманно. Опять Дьявол увильнул от ответа…

И задумывалась: а разве Благодетельница не перед глазами, если все время ее чувствует? И разве не настраивает против нее людей? И правильно, слышит. Только как поворотить радио? Оно само по себе, а она сама по себе, и Благодетельница, наверное, тоже сама по себе… Неужели же во дворце только о ней разговоры? Нет, конечно… Тогда почему радио не забывает о ней ни на минуту? А если поминают, почему не обратятся напрямую?

И почему люди не думают о Благодетельнице, когда ее рядом нет?

Получается, что радио одним одно говорит, а другим другое?

– Но ты не ответил, почему я тебя вижу, а другие нет?

– Другие… Зато как хорошо послания читают! А ты не умеешь.

И то верно, не умеет. Столько умных мыслей у Дьявола, а разве ж она хоть одну поймала? Но почему не скажет, как подойти к человеку, чтобы он сразу понял и поверил, а еще лучше помог по-человечески?

То и обидно.

– А те, древние, которые твоей головой думали, почему не ушли? Вон, земель сколько!

– А тут везде люди жили… Видишь, ровной полосой молодой лес стоит, и все березовый – поле было. Здесь место вроде бы ровное, и бугры на небольшом расстоянии – дома стояли. А тут осины, и запах какой – погост это. А тут камни ровно лежат, узором – капище было, медитировали, учились с огнем играть. А тут рядком тополя – аисты на них селились, свадьбы под ними справляли. Тысяча лет прошла, а земля все еще помнит.

– А почему не устояли?

– Они полвека оборонялись. Если бы ты знала, сколько народов канули в лету! У войны один закон: голый бьет голого, пока на имущество не наскочит. Наскочил – и все имущие поминки справляют. Полчищам мытарей обидно становилось, что ест и пьет Благодетель, и с ними готов поделиться, если наступят на мой народ, который тоже ест и пьет, а как делиться, отправляет к Богу. Мол, учись лет восемь, и будь, как я. В дороге незаметно, а если с места посмотреть, срок ого-го-го! Кто соблазнится туманной перспективой, если можно отобрать, чтобы язык не показывал, да еще награду от Благодетеля получить? И была у них грамота, а говорят: безграмотными были. И была у них сытая жизнь, а говорят – голодали. И богатства были неисчислимые, а скажут – жили в пещерах. Откуда, думаешь, Благодетели золото взяли, чтобы крыши храмов и дворцов покрывать золотом и вставлять образа в золотые рамы? У людей и взяли, не сами же они его добывали из земли.

– А почему не осталось ничего?

– А зачем народу глиняные таблички того народа, которого сам же извел? Этот народ не станет другим, если узнает, что миллионы людей умирали за другую идеологию. На всех капищах теперь стоят церкви Спасителей, оберегая тайны того народа – память моем народе веками стирали. И приходит народ на бывшее капище, и видит богатый разукрашенный дворец со многими Благодетелями, облаченными в золотые рясы, которые обращаются к нему от имени нового Бога, и молится на них, как Благодетель учит, потому что променял Бога на золото, добытое не у меня, а в земле.

Манька размышляла: захотел бы тот народ пожить еще, в нашем веке?

И отвечала сама себе: немного дано человеку времени – и лучше бы не родиться. Грамотный народ сменил безграмотный и снова стал грамотным. И праведники, и грешники в немилости у Дьявола, а умирать-то как, наверное, тяжело. Но все умрут, никто жить вечно не останется, только Дьявол.

Все суета сует.

Глава 11. Прозрение

В начале ноября река покрылась льдом, сугробов намело – на две зимы. Хворост сырой, промерзлый, тлеет едва-едва и чадит едким дымом. Разведет Манька огонь, а пока спит, он того и гляди потухнет. И замерзла бы, но Дьявол помогал сторожить костер, будил, когда угли догорали. А однажды обернул своим исцеляющим плащом ее распухшие и почерневшие ступни. Наутро раны зарубцевались, но к вечеру следующего дня стало хуже, чем было. Она привыкла к боли, иногда даже не чувствовала ее – нервные окончания отгнивали вместе с мясом, а тут новые – и снова обморожение.

Плакала навзрыд, проклиная и себя, и Дьявола, и кузнеца Упыреева. С того времени плащ Дьявол не давал, разве что концом накроет, чтобы согрелась. Сказал, что, помогая ей, как бы против Помазанницы объединяется, а вредить нечисти в его планы не входило. Хуже стало, когда наступили настоящие морозы: кожа примерзала к железу, отслаиваясь с башмаками и посохом, а к язвам добавилось обморожение.

Она удивлялась: откуда у нее такая живучесть?

Вопреки всему, что она знала о болезнях, обморожения, заражения и язвы не валили ее с ног, даже температура не поднималась, а когда Дьявол поднимал за шиворот и насильно заставлял идти дальше, боль как будто залезала в котомку. Она видела ее, чувствовала, несла на себе, как предмет, закрытый внутри тела, но стоило остановиться, и болезни набрасывались и грызли без жалости.

И она, превозмогая себя, шла вперед…

И злобствовал Дьявол.

Но так уж устроен человек: рано или поздно он принимает болезнь и становится с нею одним целым. И она адаптировалась, думая лишь о том дне, когда закончится железо, а с ним болезни и невзгоды.

И с едой стало туго.

Но опять Дьявол выручал. Он всегда знал, где спрятаны беличьи запасы, на каком дереве шишки не пустые и почки не тощие, где сделать рыбную прорубь, чтобы рыбалка была удачная, и грибов в лесу на деревьях было полно. Порой корзинку наберут, пока идут. Опята, съедобные трутовики, вкусом похожие на заморских кальмаров или на курицу, только варить их приходилось долго, а в дуплах нет-нет да находили мед диких пчел. И часто рассказывал, как сушили люди в мороз сырые простыни теплом своего тела, как ходили босиком в любое время года, как закаливались в ледяной воде, и о других сверхвозможностях, заложенных в человека.

Йогинские способности Маньке не давались. После купания в ледяной воде она простудилась, одежда без костра не сохла, а холодное железо не становилось приятным. И сколько бы Дьявол ни убеждал, что новые зубы нарастают крепче предыдущих, не верила – железо об этом не знало и стачивало их до того, как прорезали десну.

А радио продолжало работать, как ни в чем не бывало…

Иногда Дьявол подмигивал: «Ох, мать, опять о тебе речь ведут!» «И что говорят?» – интересовалась Манька, в тайне надеясь, что вот-вот Помазанница узрит ее силу духа.

«Умницей не называют!» – посочувствует ей Дьявол.

Манька никак в толк не могла взять, почему Бог Нечисти не может приструнить нечисть – против нечисти он был бессилен, но мысли свои держала при себе. У каждого были свои недостатки, а у Дьявола их было еще больше, но, чтоб любили, надо самой уметь любить, и она изо всех сил старалась прощать ему, что не видел в ней человека, что на каждый случай имел оправдание и радовался не ее радостям. Зато не раз свел беду на нет, видел дальше носа, погода была ему послушна и зверями мог управлять.

И рядом был.

Она давно потеряла счет времени: утром топили снег и пили чай на березовых и смородиновых почках, заедая клюквой, рыбой и грибами. Иногда завтракали промороженными сладкими плодами шиповника и рябины. Снегири и клесты обдирали деревья подчистую, но нет худа без добра: ранние снегопады пригнули ветви к земле и надежно укрыли снегом. Потом она ползла по снегу. По льду получалось быстрее, но во многих местах река пробивала лед быстрым течением, а где-то он намерзал торосами, так что дорога оказывалась еще тяжелее и опаснее. Первую короткую остановку делали, когда солнце встало из-за горизонта. Отдыхали минут пятнадцать, пили горячий чай, закусывали тем, что осталось. На этот случай Манька обзавелась термосом. Следующая – когда солнце поднималось в зенит. Обедали тем, что приготовили с вечера. А по дороге собирали еду на вечер.

Еще одна короткая остановка, когда солнце готовилось скрыться за горизонтом. Темнело рано, поэтому после привала она по пути присматривала место для лагеря, потом ставила шалаш, рубила дрова, рыбачила, готовила ужин, а Дьявол помогал. Сказать, что она голодала, было бы неверно. На одной зимовке охотника, еще в начале октября, разжились рыбацкими приспособлениями, и, бывало, не успеет закинуть удочку, а жирная щука или здоровенный осетр уже на крючке. Иногда попадались раскидистые ели, заметенные снегом. Оставалось только вход под ель вырыть, чтобы оказаться в теплом домике. Дьявол обычно проверял дорогу, и, если впереди было такое укрытие, сообщал об этом заранее. Дым от костра в таком снежном домике улетал сквозь ветви, как в трубу, но тепло держалось, и она могла нагреть воды и помыться, а еще просушить как следует одежду.

После ужина, когда она отдохнула и все дела были сделаны, Дьявол показывал, как использовать посох, отрабатывая с ней приемы самозащиты. И было для чего. Во-первых, браконьеры давно точили на нее зуб за спасение зверей и разоренные зимовища, во-вторых, Помазанница могла послать Чрезвычайную Стражу на ее поимку за убийство своей тетушки, в-третьих, могли обычные разбойники встретиться. Так что, подготавливая ее к такой встрече, Дьявол ее не щадил и времени физподготовке после убийства Кикиморы начал уделять больше обычного. Он даже во время похода ее тренировал: то заставит бежать по снегу, то на дерево влезть, то для согрева бороться с ней начнет, и она так ловко научилась махать посохом, что самому Дьяволу порой доставалось. А если с утра метель, о чем Дьявол обычно тоже знал заранее, могли проговорить всю ночь, зная, что на следующий день она отоспится, постирает одежду, сама помоется.

В общем, один день был похож на другой, но в последнее время дорога стала опасной. Манька заметила, что их преследует стая волков, которые выли по ночам, рыси перескакивали с ветки на ветку, часто усаживаясь на деревьях и наблюдая за нею сверху. А еще медведь-шатун не отставал – она слышала, как он ревет и ломает сучья, и не раз видела его следы. И вроде не голодал, от волков ему кое-что перепадало – может, потому и шел за ними.

В один из таких вечеров стая подошла слишком близко.

Один из волков, черно-серый с подпалинами, проскользнул мимо деревьев, нырнул в сугроб и выскочил с зайцем в зубах. Заяц дернулся, отчаянно вереща, и затих.

От волчьей наглости, от близости зверей, Манька испугалась, но на этот раз быстро справилась с собой, вскочила, выхватив из костра толстый полыхающий сук, и направила его на волка, высоко подняв ветку над головой. Она не могла ни стоять, ни сесть, а только прижалась спиной к стволу, высматривая сук, чтобы забраться на ель. И вглядывалась в ночную темень, высматривая стаю, окружившую ее. Как в первую встречу с волками, сердце ушло в пятки, и каждая мысль, сменяющая одна другую, говорила о смерти – никогда в жизни она не будет слушать Дьявола!

Бежать, но куда? Догонят!

Волк, или напугавшись огня, или ее грозного вида, бросил зайца и скрылся за деревьями. Дьявол неторопливо подобрал добычу, отсек мягкую заднюю часть, переднюю часть бросил в сторону волка. После этого одним движением содрал шкуру, почистил от внутренностей и тоже отбросил в сторону волка, залегшего в сугробе.

Не обращая на нее внимания, волк приблизился, обнюхал зайца и принялся есть.

– Голодный зверь – страшный зверь, – сказал Дьявол и кинул мясо в котелок, понюхал, чем пахнет, почесал за ухом, изрек философски: – Голод не тетка!.. – заметил ее состояние и спросил с насмешкой, помешивая бульон: – Смерть – естественный процесс смертного бытия, или вечной жизни захотела?

– Если я сама умру – естественный, а если порвут – насильственный, – ответила она, со страхом глянув вниз и взбираясь на ель еще выше. Она уже решила, что с дерева ни ногой, пока волк не уйдет. – Тебе хорошо, ты бестелесный, – позавидовала она. – А меня в один присест сожрут.

– Глупо, – Дьявол посолил бульон, снял ложкой пену. – Ну, во-первых, на дереве от волка можно летом сидеть – зимой замерзнешь, во-вторых, это собака. Скоро суп будет готов, – он втянул носом пар и остался доволен. – Слазь, не смеши зверей.

Манька несмело спустилась с дерева, не выпуская палку из рук, подбросила в костер сучьев.

– Наглая какая… Собака бы мне не помешала… Крупная. Такая с волком запросто справится.

– А кормить чем будешь? – усмехнулся он. —Чтобы зверя приручить, кормить надо с руки, а есть такие, что оттяпают руку с подачкой.

– Видал, как она ловко зайца поймала? И зверей бы отпугнула.

– Эта не отпугнет. Волчьей крови в ней ровно наполовину, ни людей, ни огня не боится. Может напасть сзади и подать пример. Ей в стае хорошо, не последнее место занимает, – приценился Дьявол к красивому лоснящемуся зверю. Достал тарелки, разлил бульон, положив кусок мяса в Манькину тарелку целиком, присыпал солью: – Да разве ж это беда? Сытые волки не нападут, а они сыты. Нынче олени – легкая добыча. Даже медведь и тот набирает жирок. Твоя беда там, – кивнул он в сторону Неизведанных Гор.

С опаской поглядывая в темноту, Манька приняла тарелку из Дьявольских рук. Дьявол удобно расположился на лапнике напротив ее, неторопливо отпил бульон, одобрительно крякнул, когда ей, наконец, удалось отгрызть кусочек железа от каравая.

– Те звери, что посреди деревьев, сами по себе, их природа вынянчила, а природа не злая. Она защищаться учит, и человек в ее рационе не числится. Если, конечно, соблюдает субординацию. Но если к вампиру идешь, чего зверей бояться? – безразлично пожал он плечами. – Вот вампиры – существа поистине лютые звери. Одна у них забота – кровушкой насытиться. Но тебе, видно, сам черт не брат, раз решила сунуться в их логово.

– Не совсем же вампиры… Люди… – ответила Манька, поморщившись. Она уже привыкла, что Дьявол делил всех на условные категории: вампиры, оборотни, люди, проклятые – но такое деление ее не устраивало.

– Маня… – заметив, что она не восприняла его слова с должной серьезностью, Дьявол смешался, – я знаю, что говорю! – он перестал есть, взглянув на нее с тревогой. – А иначе, как Благодетельница летит на всех электромагнитных волнах? Ты смогла бы так? – в голосе его прозвучало осуждение. – Ты ведь, слышала, что вампиры могут манипулировать людьми на расстоянии?

Манька еще не оправилась от пережитого страха, но сама мысль, что вампиры существуют, показалась ей абсурдной.

– К вампирам? – она забыла о волке, который покончил с зайцем, а теперь принюхивался к запаху из котелка. Не в первый раз Дьявол произнес это слово, когда речь заходила о Благодетельнице.

– Вот те раз! – Дьявол потрясенно уставился на нее. – А ты разве не знала, что Помазанница моя обладает замечательными свойствами?

Манька молчала…

Внутренность заполнилась тревогой.

Она давно пыталась объяснить себе радио – и не могла. Порой она чувствовала его, как себя самою, и только Дьявол мог подсказать остановиться и взглянуть на свое состояние, и она вдруг понимала, что ею управляет нечто нематериальное, но вполне осязаемое, заполнившее ее пространство. А то вдруг мысли понесут, как необузданные кони, объявляя ее бытие несуществующим. А захоти она так же ударить Благодетельницу, ведь не получится.

А почему?

– Ты о вампирах… когда-нибудь вообще слыхала? – всполошился он.

– По телевизору… Но ведь это просто кино, – она натянуто улыбнулась, стараясь не выдать тревожное предчувствие. – Мало ли кто что придумает.

Тоскливый взгляд Дьявола устремился вдаль. Мысленно он был уже где-то далеко: его почти материальная плотность упала до призрачной, сквозь него стал виден даже снег, а на хвойном лапнике Манька не видела его совсем. Очевидно, желание бросить ее прямо сейчас боролось с чувством долга выполнить данное когда-то по глупости обещание, посмотреть, чем закончатся ее мытарства.

Не врет…

Сердце сдавило холодом.

Как выбраться из дикого, занесенного глубоким снегом леса, в котором на триста километров ни души, Манька не представляла. Последние месяцы пролетели перед ее глазами, как один миг. Дьявол кормил, согревал, объяснял, где они находятся, охранял от диких зверей, и что делать с железом – одна она с ним никогда бы не совладала.

Дьявол резко встал, отошел, вглядываясь меж деревьев, словно оценивал ее шансы выжить, постоял минуту-другую, борясь с собой, вернулся к костру, вернув плотность. Прошелся взад-вперед с заложенными за спину руками, негодуя на самого себя. Наверное, момент, когда он мог сбежать, был упущен или дружеское расположение перевесило желание оставить ее тут.

Наконец, он остановился.

– И как меня угораздило железом обмануться… – пробормотал он под нос, вскинул на нее расстроенный взгляд. – Кто тебя надоумил с железом-то идти?

– Никто… Я сама… Чтобы видели, я не просто так… Не просить… – краска залила лицо, щеки вспыхнули. Она нервно теребила рукавичку, которую Дьявол разрешал надевать, когда в руке не было посоха. – Но ведь она говорит, что она человек!

Дьявол отстраненно хмыкнул, пожал плечами, подбросил в костер хворост, помешал угли железным посохом.

– Мало ли как вампир себя назовет. Представился вампиром, а кто дверь откроет? – и, сожалея, поправился: – Пожалуй, откроют. Многие мечтают стать бессмертной нечистью. Ты ведь хотела бы стать вампиром? – он подозрительно прищурился, сдвинув брови. – Все тебя будут любить, брать равнение, каждое слово превозносить, как мудрейшее наставление.

– Я? – Манька ответила не сразу, прислушиваясь к себе, ей хотелось быть честной. – Нет! – хрипло, но твердо выдавила она.

– Хваленое геройство, – Дьявол невольно улыбнулся. – Вампиров еще нежитью зовут. Ползут к человеку и пьют кровь. Раньше по ночам только, а теперь растворились меж людей и средь бела дня обрекают человека на смерть.

– И что, у меня не получится с Ее Величеством поговорить?

Если Помазанница была вампиром, миссия становилась невыполнимой – вампиры людей не жаловали. Ни один нормальный человек не рискнул бы искать у них сочувствия и понимания. Конечно, были истории про любовь вампира и человека, но заканчивались они печально.

Все-то у нее через пень-колоду…

– Поговорить-то можно, отчего не поговорить, да только правда твоя ей даром не нужна, – отстраненно буркнул Дьявол. – Твои слезы у нее в кармане золотишком тренькают. И чем слеза глубже добыта, тем слиток увесистей. Где ты видела людей, которые бы золото на твои объяснения променяли? То-то и оно! – в голосе прозвучала гордость: – А это вампир… Да не простой, а козырный! Кощей бессмертный! И комплектация секьюрити ого-го! И оборотни, и драконы, и целый обоз свидетельствующих о праведности демонов. Любого скрутят в бараний рог. А тебя и крутить не надо, ты уже… и скрюченная, и сморщенная, и выжатая.

– Шутишь?! – Манька недоверчиво улыбнулась. Дьявол часто пугал на пустом месте.

– Такими вещами не шутят! – с тяжелым камнем в душе вздохнул Дьявол. – Мне ли не знать, что такое нечисть, если она еще при жизни становится моей разменной монетой.

– Ты ж ее любишь!

– Как торговец навозом навоз. А ты достаток не любишь? Война с Абсолютом закончилась, а галактики одна за другой рождаются – откуда? Земля – продукт вторичный, ее нельзя купить на землю, она рождается, когда умирает сознание. Посмотри на звезды – это все я, только мертвый. Я, конечно, был шокирован результатом, но новое тело мне понравилось, мне в нем комфортно. А оно, заешь ли, как всякая материя, имеет свойство изнашиваться. Слышала, наверное, что вселенная остывает? Закон сохранения энергии, когда тебя Бездна лижет, увы, не работает! А я не хочу калекой стать, когда я есть, а ума нет. Я без земли – человек в коме. Не самому же мне, ей богу, лезть в Бездну за землей, мне одного раза хватило… Ты палец поранила – болит, а это только электрический посыл, а ты мне о своих болячках… На что вы мне, если Духа моего не знаете, тело не уважаете, а все, что живым делаю, убиваете?!

– И что, много земли получается?

– С мира по нитке – голому рубаха, – Дьявол начал успокаиваться. – Маня, я не хочу тебя пугать, но твои радужные пузыри в мозгах дурно пахнут. Ты не догоняешь: твое место не здесь, оно в Царствии Небесном, где тебе отведена участь головни, и не далек тот день, когда вампиры начнут тебя искать. Я успел к тебе привязаться, и мне будет жаль, если ты умрешь без осознания, кто и за что тебя убил. На том свете понять это сложнее, для этого мозги нужны, а они здесь останутся. По крайне мере, я желал бы, чтобы на Страшном Суде ты могла хоть что-то против вампира сказать, чтобы в Бездну вы отправились на равных, не так как теперь: бог на ослице со сломанным хребтом. Говорю, как есть, без утайки, потому как хочется сделать для тебя напоследок что-то хорошее.

– Какая разница, кто на ком поедет… умирать…– при мысли о том, что вампиры существуют, настоящие, не придуманные, Маньку взяла оторопь.

Что она знала о вампирах – да ничего! Но она и о Дьяволе не помыслила бы, а вот поди ж ты… Чего только не приписывали этим кровожадным тварям: красивые, сильные, бессмертные. Умели превращаться в летучих мышей, спали в гробах… Кто-то говорил на кладбищах, кто-то наоборот, земля на кладбище святая, только там и можно спастись. Но вопрос спорный: судя по Благодетелям, которых она в лицо знала, ничего им на кладбище не делалось. А еще, что после укуса человек не то умирал, не то спал, и оживал не то вампиром, не то зомби, который был скорее мертв, чем жив. Разница между вампиром и зомби была лишь в том, что один с умом жил, притягательный внешностью своей и величием, а у второго ни ума, ни памяти, ни дома, и страшный, как покойник. И кровь обе нежити пили, потому что одному железа не хватало, а второй от голода.

А еще поговаривали, что укушенные люди слышат голос и сами приходят…

Так это радиоволну что ли?!

Ее что, вампиры покусали, раз она их слышит?!

– Дьявол, ты в своем уме?! – Манька подскочила, как ужаленная.

– В своем, в своем! – мстительно позлорадствовал он. – За утраченную идеологию, вампиры были только началом. Я не благотворительный фонд, чтобы планеты ненавистникам раздаривать. Право слово, не самому же мне тащить вас в костер или на дыбу. Для этого существуют коллективы жнецов. Всегда рады услужить, подзаработать, предотвратить перенаселение…

– Так это ты людей убиваешь?! – задохнулась она. – За что?!

– За светлое будущее, за рай, за спокойствие, за подмоченную репутацию, за поруганное достоинство, – Дьявол не спеша сбил уголь с головней, подбросил нарубленного хвороста. Закручиваясь, по земле пополз едкий дым, – погода назавтра обещала быть пасмурной. – – Устами человек у знания стоит, а не уразумеет. Вот ты, много ли знаешь, и разве это знание? – совсем успокоился он.

С мрачным видом зализывая на руке рану, Манька молча ненавидела Дьявола. Болело все тело, израненное железом и холодом, болело сердце, болела душа, болью отзывался ум. Взгляд ее невольно устремлялся в ту сторону, где остались селения. Там она была обречена на убогую беспросветную жизнь, но это все, что ей осталось, если вампиры действительно существовали и за что-то на нее ополчились. Никому не под силу изменить судьбу, говорили одни, вторые, что человек сам ее делает – хотелось бы вторым верить, но первые оказались правы. Она шла доказывать свою правду человеку, но если на том конце вампир… Она чувствовала себя раздавленной. Если в ее жизни и было что-то хорошее, то она могла бы вспомнить только Дьявола – единственный, кто отнесся по-человечески, но, по иронии судьбы, он же оказался причиной всех ее несчастий.

Дьявол бросил в котелок с кипятком смородиновые почки, плоды шиповника, кору дуба, щепоть древесной чаги, добавил корни рогоза, в простонародье называемого камышом, которые придавали чаю сладость. Мясистые корни рогоза выкапывали на берегу рек и бобровых запруд, где вода была относительно стоячей. Накрыл котелок крышкой, снял с огня, поставив с краю на угли. Дожидаясь, пока чай настоится, достал кружки, положил в каждую по чайной ложке меда.

– Ты думаешь, я с тобой счастливый, но ты не звезда, я просто любопытный, – напомнил он. – Доживала бы спокойно в своей сараюшке, и не было бы к тебе претензий. Жили-были, плодились-размножались, и на тебе – новое реалити-шоу! Люди и без вампира чужими смертями воодушевляются, а ты, нет, пожить захотела. Но с другой стороны, какой поворот! Какой сюжет! Какая фабула! От вечности хоть кто устанет, если каждый день серые будни. И вот я здесь, в заснеженном краю, твой зритель и критик. Гротескное у нас тобой кино получается. Я, честное слово, не рассчитывал, что зайдем так далеко, думал, сломаешься, едва до огорода дойдем.

Манька, безучастно седевшая на лапнике, уткнула голову в колени, вспоминала свою беспросветную жизнь. Но вспомнить оказалось нечего: не видели ее, не слышали, не помнили, ей отовсюду приходилось уходить, и никому до нее не было дела. Наверное, даже добрым словом ни разу не помянули – так ей казалось. «Разве я не красивая?» – думала она с тоской. И глаза голубые, как небо, и брови черные, как вороново крыло, и волосы как шелк, и фигура не хуже, чем у других, и хозяйственная. Кто бы еще в чистоте и уюте держал избу, которую сараем не назовешь. Скотину не держала, так ведь как ее колоть, после того как говорила ей слова ласковые? Ни словом, ни делом никого не обидела, работала, как проклятая, с самого малолетства. И читала много, и не гуляла налево и направо, все единственного ждала, любовь настоящую – не дождалась, а потом и веру потеряла.

«Что же со мной не так? Почему сторонятся меня? А кто память стер, будто я зомби… Но какая я зомби, если чувствую, думать умею, чужой подойдет, так ведь не стану слушать, подумаю прежде…»

И назад не повернешь: пока железо не сносится – проклятие не снимется.

Последняя надежда рушилась, как карточный домик. Все были правы – и кузнец Упыреев, и Дьявол, и люди, а теперь и сама она чувствовала, что голова у нее посажена криво: одна часть была как камень, а вторая превозносила Благодетельницу. Сердце не допускало, что та может оказаться кровожадной тварью, будто полжизни прожили душа в душу, будто сестра родная, которая за что-то обиделась и надо непременно искупить перед ней вину. Даже теперь, когда секрет ее знает, нет у нее дурных помышлений и зла не желает.

Дьявол, заметив, что на Манькином лице нет ни кровинки, смягчился.

– Не плотью она вампир, сущностью.

Но успокоить ее не получилось: от слов Дьявола из желудка к горлу подкатила тошнота.

Обличили бы…

А с другой стороны, кто мешал помещику усаживать на кол крепостных? И сейчас не расстраиваются, объявляя одного Благодетеля за другим то святым, то великомучеником, жалеют, что не всеми закусил. Кто стал бы смотреть историю про крепостную Маньку? Всем про доброго Благодетеля подавай, который этих Манек-злодеек в крепкой узде держит. Маньки там все завидущие, загребущие, все, как одна, козни строят. Ах, слезинка упала – и плачут, и верят, что сами они благородные Благодетели и жизнь вот-вот наладится и станет такой же, а злые Маньки будут им прислуживать.

Не налаживалась…

Не у всех.

Богатая и удачная жизнь единичных экземпляров была примером для всех: их знали в лицо и по имени отчеству, рекламировали, брали интервью, спрашивали мнение по всем вопросам – как будто стоит только захотеть, каждый мог также прославиться. А уж если Благодетель умер – вся страна в трауре. А когда соседа выносят вперед ногами, даже имя не могут вспомнить. И справедливости не было никакой: в деревне один полбуханки хлеба из пекарни вынес – десять лет прошло, а все пальцем в него тычут, а сколько бы ни хватали за руку кузнеца господина Упыреева, на следующий день опять перед всем миром чист, свят, в глазах ни тени стыда и раскаяния, и снова жизни всех учит.

А куда люди деваются, по сто тысяч в год?

А вдруг Дьявол наговаривает или преувеличивает?

Ну, не могло быть так, чтобы вампиры жили среди людей, и никто не догадался. От того, что она сейчас начнет паниковать, правление вампиров не закончится. Если дело не уладить миром, жизнь так и будет катиться под откос. Она должна воспользоваться шансом, если есть хоть один – и она верила в этот шанс.

– А раньше-то не мог предупредить? – угрюмо спросила она, проверяя, просушилась ли одежда, перевесив мокрой стороной к огню.

– Могла бы сама догадаться, когда Кикимора ее племянницей назвала, – хмыкнул Дьявол. – Надо полагать, у нечисти и потомство особенное, и, однозначно, не ангелы с неба.

– А с чего она меня невзлюбила? Она там, в столице, я на другом конце государства.

– Тебя-то она, как раз, может быть, и любит. По-своему, по-вампирски. Есть у нее в глубине подсознания страшная мыслишка, что вылезешь из заточения и разрушишь ее бесконечное полюбовное семейное счастье.

– Зачем мне разрушать ее счастье? – хмыкнула Манька с недоуменным смешком.

– Чтобы душа твоя не стала чистокровным вампиром.

– Как душа может стать вампиром отдельно от человека?

– Обыкновенно. Йеся сказал: «радуйтесь, ибо приблизилось к вам Царствие Божье – имена ваши написаны на Небесах». А написаны они могут быть лишь в одном случае: один человек, с именем души ближнего на своих скрижалях оказался в Царствии Небесном, а другой человек остался здесь, в Царстве Божьем.

Манька уставилась на Дьявола, пытаясь понять, что он имеет в виду.

– Не проще об этом сказать?

– О том, что душа твоя приглянулась? – он негромко рассмеялся.

– Нет, надо человека в тюрьму посадить, если понравился, гнать его, чтобы жизнь медом не казалась? Я бы объяснила, что женщины не в моем вкусе.

– Речь не о тебе, речь о твоей душе, – отрезвил ее Дьявол. – О том, в ком твое имя записано.

– Какая разница, душа-то моя, – Манька завернула мясо в целлофан, обтерла тарелку и ложку снегом, засунула в карман котомки, повесила котомку на сук – кусок не лез в горло. Она не знала, то ли ей обрадоваться, то ли расстроится. Интересно, чем могла приглянуться ее душа самой совершенной женщине в государстве? Может, полюбила, потому что добрая и открытая? Значит, тем более согласится ее выслушать – любимым не отказывают.

Дьявол перелил остатки бульона из котелка в бутыль, наполнил котелок углями, поставил в шалаш, втянув носом аромат настоявшегося чая, разлил по кружкам, одну протянул ей, со второй присел рядом, блаженно вытянув ноги к огню.

– Душа – это не ты, это твой ближний, в котором заключена часть твоей памяти.

– То есть? – не поняла Манька.

– Это мужчина, который должен был тебя полюбить. Слышала выражение: «живут душа в душу»? Значит, две половинки нашли друг друга. Но твой ближний решил, что ты ему не подходишь и выбрал другую, а тебя придавил, чтобы ты не лезла в их отношения и голову его своими посылами не засоряла.

– Это… Его Величество что ли? – опешила Манька. – И чем она лучше меня?

– Да ничем, но ей радио доступно, а тебе нет, – доверительно напомнил он.

– Вот мне и любопытно, как можно кричать на весь белый свет, чтоб никто ушами не слышал, а в сердце только тобой жил, – позавидовала она всем сердцем.

– Есть у нас, у нечисти, свои приемы.

– И зачем такое радио нужно? Разве нельзя сделать так, чтобы тебя просто так любили?

– Тебя за дела много кто полюбил? – ехидно поинтересовался Дьявол. – Думаешь, люди добрые дела меньше делают? И природу охраняют, и бездомных спасают, и друг другу помогают. Только никто их дела всерьез не воспринимает и воспринимать не будет. Им за их добрые дела еще с государством тяжбу вести приходится. Мое это радио, я его изобрел, оно не от мира сего, а называется – железным жезлом. И дал его пастухам, чтобы народ в узде ходил и стоило свое знал. Жизнь у Помазанников слишком коротка, чтобы исполнить желания, прописанные в договоре. А так, наобещал вампир через радио народу в три короба, народ все мои обязательства и выполнил, одаривая Благодетеля, и не понял, что его обманули. Лица не засветили, вслух ни слова не сказали. Как говорится, не пойман – не вор.

– А моя длиннее? – с сарказмом поинтересовалась Манька.

– Нет, – Дьявол не торопливо подул на кружку, отхлебнул чай. – Но ваш Бог людьми не интересуется. Он у вас Благодетель, а у Него еще Благодетель, а у того еще Благодетель.

– Я тебя Богом считала, – ответила Манька с нарастающей обидой.

– Мне, конечно, лестно, но многие твои боги сильнее моего слова, – напомнил Дьявол.

– Можно подумать, нечисть на тебя молится. Ты это разбойникам скажи, или кузнецу Упырееву, – парировала Манька. – Как можно выбирать, кому ты Бог, а кому нет, если ты Бог?

– Господи Упыреев себя Богом не называет, но он твой Бог: у него любви к тебе нет, а твоя зависимость есть. А нечисть зависит от меня. Я могу сделать так, что все, за что она душу продала, отойдет к другой нечисти, или выставить на обозрение истинную сущность бесподобного клыкастого личика – а этого они пуще огня боятся. Маня, услышь меня: договор, подписанный кровью, – это программирование на долгую счастливую жизнь. А кровь я признаю одну – ту, которой сознание обливается.

– Может, просто ты несправедливый и недееспособный Бог? Справедливый Бог давно бы разобрался сверху донизу. Кто еще способен заступиться за униженных и угнетенных?

– Ну, был такой. Товарищ Ленин, – съязвил Дьявол. – Рубил нечисть налево и направо. И вздохнул народ свободно, читать и писать научился, фабрики и заводы понастроил, только никто ему спасибо не говорит, а как раз наоборот, памятники краской мажут и сносят, а самого мечтают так в землю закопать, чтобы памяти не осталось. Ох, не хотел бы я оказаться на его месте.

– Так ведь это нечисть избавляется от памяти, – взъелась Манька.

– Ты когда-нибудь задумывалась о смерти? – Дьявол стал серьезным. – Планы, наверное, строишь, думаешь, богатой станешь за муки и долготерпение, – он грустно усмехнулся. – Но сколько бы люди ни верили, что земля плоская, плоской она не стала. И Закон вашей верой не поменяется. Пока вы фантазируете, Благодетель рубит ваши головы. Сказал: все умрете, а земля ваша станет прахом, и лишь тот выживет, кто пройдет мимо ангела с обоюдоострым мечом и отведает плоды Дерева Жизни. И ни один из вас не соизволил перечитать условие. Нечисть, по крайне мере, честна, она задумалась и сказала: нет жизни, кроме той, в которой она – Бог. Так могу ли я отказать ей в последнем желании, зная, что получу гораздо больше, чем могу дать?

– На царство помазав?!

– Для того, кто хорошо делает свое дело, награда заслуженная.

– Так разбирался бы с нечистью, людей-то мертвецами за что наказываешь?

– Один из моих учеников сказал: «Будешь сеять, а жать не будешь; будешь давить оливки, и не будешь умащаться елеем; выжмешь виноградный сок, а вина пить не будешь», а Спаситель Йеся повторил: «Я послал вас жать то, над чем вы не трудились: другие трудились, а вы вошли в труд их». Возможно, вы решили: это хорошо, когда другой за вас работает, но речь шла не о поле. Вашими плодами пресыщаются другие, а чтобы входить в труд людей и пользоваться их плодами – нужно перестать быть человеком. Покажи мне, кто уразумел истину сию, чтобы я мог назвать его человеком.

Да, Дьявол умел поднять нечисть на недосягаемую высоту. Манька молча проглотила обиду: как будто человек должен умнее всех родиться, а не научиться уму-разуму от других.

– Обида твоя – не тебе даю. Только я не печатный станок, чтобы сыпать деньгами, и не завод, чтобы конями железными разбрасываться. Я лепил человека, чтобы он был моими руками, а вы – гири. То не так, это не эдак, то не тому дал, то не додал, то с соседом разберись, то чудеса показывай, то иди воевать вместо меня… Нечисть не просит, она сама о себе заботится, узкими вратами входит в Царствие Божье, путями пространными отправляя вас в Царство Небесное. А мои отношения с нечистью, людей не касаются: не волу указывать хозяину, кому и когда его продать.

– Ну так извели бы последнего человека да жили одни, – с неприязнью огрызнулась Манька.

– А ты у людей спроси, они этого хотят? Они как раз хотят прожить жизнь, как нечисть. И не надо их учить. Твоя жизнь – не тот пример, который способен вдохновить людей на подвиги. Господи Упыреев давно тебе предлагал уйти тихо, без скандала. И шла бы, а мы тут живи, как хотим, но тебе надо наказать нас, восстановить справедливость, изменить порядок вещей, которому тысячи лет. Если уж по истине, то праведному человеку грех жаловаться, у каждого есть столько, чтобы жить безбедно, а у тебя – царство у ног лежит.

– Вот это?! – Манька с ненавистью сковырнула ногой снег.

Дьявол озадачено почесал затылок, устало с задумчивостью глядя на огонь.

– Мне, право, смешно, когда ты обвиняешь меня. Я не говорил, что люблю нечисть… Я Судья. Я не присвоил себе эту должность, просто я единственный, кто будет решать, кому из вас жить, а кому умереть. Жизнь – награда немногим, рай – в моем чреве, это мой живот, и мне решать, кого я хочу там видеть, а кого нет. Доказательная база – непременное условиеСправедливого Суда. Чтобы понять, кто есть кто, я неторопливо собираю улики, дожидаясь, когда чирей проявит себя во всей красе. Вот человек… – голод, боль, страх… – не это ли носит в сердце своем? Но не сам ли поставил над собой нечисть? – Дьявол снова повысил голос. – Да, я отдаю человека нечисти – но на добровольных началах, тем более, сам он не мыслит иное. И мне нет нужды искать доказательства его вины, она лежит на его челе и язвит пяту – он не закрыт, как нечисть, радиоволнами. А вот вампир… Всегда чист, и белые праздничные одежды приготовил себе, и, признаюсь, если бы земля искала изъяны, не нашла бы их. Чело безупречно, там только праведность и молитвы, одежды белы, как снег. И я ложу перед ним жертвы, которые пожелает, чтобы собрать дела его, и кровь, которая лежит на каждом, до кого он дотронулся. А как еще доказать, что человек был гадом?

– Ей, значит, царство, а мне смерть?

Ей вдруг стало страшно. Она сидела с Богом вампиров, который и сам любил попить кровушки через своих жнецов. Он столько времени был рядом, а так и не понял, как ей тяжело, как одиноко и смертельно страшно, и никому она не могла рассказать о своей ужасной, нелепой, бесконечно жестокой судьбе. Был ли у нее выбор? Сам того не ведая, дядька Упырь лишь открыл железо. Сейчас она была уверена, что у людей его тоже навалом, просто они предпочитали его не замечать, и, сами того не ведая, отдавали ему силу, таланты, всю свою жизнь.

Она не выдержала и всхлипнула.

Дьявол смотрел на нее с жалостью и сочувствием.

– Брось, зачем мне твоя кровь? Мне сливают ее миллионами декалитров. Твоя кровь для нас не подходит, мы любим железную, а железо у тебя снаружи, так что убивать тебя будут обычным способом. Ты, Манька, как народ Кореев, живая сошла в преисподнюю. Они тоже искали Бога. Но когда подошли к ковчегу завета, Бог открыл им железо, и они испугались, а вампиры объяснили, что Бог не желает принять их в свое общество. Но не Бог проклял их, Бог только показал. Маня, не я проклял тебя, – покачал он головой, – я только показываю. Медленно, но верно, ты подкапываешь стены твоей темницы. Молиться бесполезно, а вырвать железный клык – хороший задел на будущее, – он снова улыбнулся, как будто речь шла о чем-то приятном. – Если вырвешь, подумаю: ту ли я помазал на царство. На царстве тебя вряд ли потерпят, но власть над тобой вампиры потеряют.

– Как?! Ее драконы охраняют, армия! И ты еще…

– Может, для начала попробуешь разобраться, что за интерес толкает ее следовать за тобой неотступно? Ты ведь уже поняла, что она там, где ты, ушла ты —ушла она. Чем ты могла ее зацепить?

– Какой интерес?! – всхлипнула Манька. – Я ж со всею душой.

– Твоя душа – и есть тот самый интерес.

– Что, нет других людей с душой?

– Есть, но она твою желает.

– Да как же, разве можно чужую душу желать? – воскликнула Манька, забыв про слезы.

– Твою душу вампиры уже забрали.

– Так, стоп, – она мгновенно собралась, сама мысль, что Благодетельница желает ее собственность, вселила робкую надежду. – Если желает, почему не попросит?

– А ты отдашь?

– Нет, но… Душа – она здесь, – Манька прижала руки к сердцу.

– Как бы ни так! – мстительно позлорадствовал Дьявол, презрительно скорчив лицо. – Все так думают, да только ваша философия в меня не упирается!

– А что тогда – душа? И на кой она Помазаннице сдалась? У нее своей нет? – наивно и робко улыбнулась Манька, пощупав ребра.

– Душа – ребро, а ребро – другой человек. Бог сотворил человека не на земле, а на небе, тогда у него не было тела – он был энергетической сущностью. Что я мог взять, чтобы создать ему пару? Часть той плоти, в которой было заключено его сознание. Я никогда не употреблял «ближний» во множественном числе, имея в виду определенного человека – для каждого. Моей Помазаннице нужна не ты, а тот человек – и она его получила. Чтобы стать Господином себе, и чтобы люди видели только то, что хочет вампир, они закрывают пространство ближнего в железную темницу – мрак, наполненный безликими чудовищами. Если люди видят доброе, добром возвращают, а ужас, положенный на чело, порождает страх, вынуждая людей бежать прочь.

– Это что, моя память у другого человека? – Манька поперхнулась чаем.

– Сочувствую, но это был единственный способ сделать вас абстрактно мыслящими существами.

– Выходит, он меня знает?

Дьявол тяжело вздохнул, виновато отведя взгляд в сторону.

– Обычно не знают, душа живет среди народа, и любой человек может оказаться носителем матричной памяти, но Господи Упыреев сказал правду: ближний твой от тебя отказался, положив к ногам Ее Величества. Он, Маня, Царь сего государства, а посему это государство принадлежит тебе, как ему.

– Как… отказался?

– Обыкновенно, как все вампиры делают.

– Если это моя душа, ну, матричная память, причем здесь другой человек? – то, что ее ближний мог оказаться мужем Идеальной Женщины, больше смахивало на бред.

Дьявол подобрал сук, нарисовал на снегу две жирные параллельные черточки.

– Представь сервер с двумя жесткими дисками – четыре рабочих поверхности. Человек и его ближний – это сервер, каждый в отдельности – жесткий диск. Одна сторона – для сознания и его связи с внешним миром, а вторая – хранилище памяти ближнего. Когда твой ближний поставил себя на твоей стороне Царем, твоя душа потеряла чувство ориентации, времени и пространства, а твой надел стал его землею.

– Писец! А мне-то что с этим делать?

– Я бы радовался, что ты тут, а они там, а еще сказал спасибо, что диск твой оказался не лыком шит. Ты увидела разрушения и смрад, открыла и не убоялась железа. В конце концов, ты научилась помнить одним лишь сознанием. Многих ли ты знаешь, кто потерял память и даже не заметил этого? И каково теперь Ее Величеству, зная, что муж ее в твоей руке? Так что, не за горами то время, когда недостойный Царя прицеп начнут устранять физически, потому что сам он самоустраниться ни в какую не желает – справедливость и правду ему подавай! Если честно, Маня, я и сам в растерянности. Последний раз такое несколько тысяч лет назад было, когда одна девица Финиста – Ясного Сокола доставала из неволи, но у них хоть какая-то любовь между собой была, и Царем он не был – так, от одной купеческой девки к другой приблудился, когда ему крылья ее же сестрицы от зависти подрезали.

Манька потеряно уставилась на Дьявола, как на Бога, который только что облагодетельствовал весь мир, всех преступников и разбойников, а ей вынес смертный приговор, в то время, как она была святой.

Без доказательств, по собственной прихоти.

– Да как он мог?! – от возмущения задохнулась она.

– Это вампиры, Маня.

– Но как же… я же каждый день чувствую…

– Обезьяна тоже чувствует, и собака, и червь, но абстрактного мышления у них нет.

– Ничего глупее придумать не мог?

– А как бы еще Святые Отцы молились на костях, добывая достаток, покой и благоденствие? Ведь не у человека просят и не на кладбище молятся – на этих самых костях. Пришел человек, а они ему – икону с кумиром. Раз человек образам помолился – и нет души. Человек еще сомневается, а душа однозначно полетела искать Спасителя. А Благодетели – вот они, с молитвой и радением. Сказано: не сотвори себе кумира, не молись иконам, не ставь перед собой идола. О каком спасении души может идти речь, если Спаситель учил ненавидеть ее, потому что сберегший не войдет в жизнь вечную? Это бег наперегонки: кто не успел – тот опоздал.

– Это ж… это ж… – Манька не могла прийти в себя.

– Маня, ужас Спасителей и Пастырей передо мной ни в какое сравнение не идет с каждодневными человеческими ужасами, хотя, казалось бы, что может быть страшнее, когда отец насилует дочь или сына, мать бьет детей, брат убивает брата. Ведь это та сама жатва, которую обещал Спаситель по своему пришествию: и будет глад, мор и разделение, и не будете знать, куда бежать, и только тот, кто пойдет по моим стопам – спасется… и каждый думает, что идет, но в Писании Йеси четко условия прописаны: «Еще не каждый, кто чтит и повторяет имя мое, станет избранным – немногие спасутся, а только те, кто в жизни сей приготовил себе белоснежные одежды и собрал богатства неисчислимые на небесах, откуда их ни один вор не достанет, и растянул себя от Царствия Божьего до Царствия Небесного».

И только Дьявол способен разрушить идиллию.

«Бегите от Дьявола, не соблазняйтесь ни знаниями его, ни Царствами, ни крыльями ангелов, ни хлебом насущным…» Любая здравая моя мысль предается анафеме, любой человек, сказавший доброе слово, будет объявлен еретиком, любая попытка объяснить меня как-то иначе, пресекается. И страшные дела творят именем моим их приспешники, называющими себя моими слугами, как будто хоть один из них принес мне в зубах тапочки.

Если людей устраивает такой расклад, с чего переживать мне? Сегодня вы есть – завтра нету. Если я один раз слепил человека, неужели не смогу слепить себе армию?

– Вот и соедини их.

– Как можно диск сервера с чужой памятью, соединить с другим? Их сначала надо отформатировать. Но я создавал Свидетелей как раз для того, чтобы ни один ваш вздох не прошел мимо их глаз. И это не люди, это те самые диски сервера.

– Для чего эта жестокость? – поразилась Манька Дьявольскому коварству. – Почему не оставил нам выбора? Пусть бы люди сами себе любимого выбирали…

– Это не я сказал, что вы обязательно должны стать мужем и женой – ваш прародитель. А слова человека – лай собаки на ветер. Мне лишь интересно понять, что мне ждать, когда вы станете частью меня, как поступите со мной, когда я стану вашим ближним, не станет ли тварь в моем животе ленточным паразитом, которая начнет кровушки моей искать.

– Ты хочешь сказать, что ты тот самый Бог? – с мрачным видом догадалась Манька.

– Скорее, клоун, – избавил Дьявол ее от сомнений, – взирающий на мириады неумирающих в огне червей, которыми вы тешите свое самолюбие, надеясь победить адское жало возмездия, называя их своими свидетелями.

– Я понимаю, люди не ангелы, но как ты мог объявить нас врагами?!

– Что-то я не вижу толпы обожателей.

– Но мы живые люди, нам свойственно выбирать из того, что есть.

– Люди ненавидят и проклинают меня так же, как те, кто умер еще при жизни.

– А разве я не нуждалась в Боге?

– Я пришел полюбоваться на качественную работу жнецов, когда тебя распяли, выпили и выбросили. Если ты думаешь, что я буду тебя спасать или заключать с тобой мир, то глубоко заблуждаешься, ты не лучше, даже хуже других. Я еще не сошел с ума, чтобы креститься проклятием вампира. А оно так и будет, если приму тебя. Сначала отмойся, а то твои черви зудят на всю землю-матушку. Такие глубокие норы нарыли, такой обросли крепкой плотью, что тебя не видно, и каждый плюнуть в лицо норовит.

– Да кто в здравом уме назовет Богом Дьявола? Ты не можешь отрицать, что много гадостей наделал! Взять одержание, один раз на ужас посмотрел – и на всю жизнь обделался! Ну не люди же вселяются в человека – ты!

– Представь себе, люди! Посеяли слово, а оно взяло и обросло плотью. Сказано про Иуду: «Он был сопричислен к нам и получил жребий служения сего; но приобрел землю неправедною мздою, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали внутренности его». Рассеявшиеся внутренности – это и есть одержание, когда демоны полезли наружу.

– Так избавился бы от нас, чего тянуть?

– Интересно же посмотреть, чем все закончится, – Дьявол миролюбиво сбавил тон. – И коммерческая жилка. Не будет вас, чем естественную убыль земли восполню? Тебе кажется, что она бесконечная, что ее много, а на самом деле, в шаге от тебя, только под другим углом, Бездна.

Земля – лакомый кусок. На нее посягают Спасители, мечтая занять мое место, и ведут людей к Отцу, который примет вас всех. Но у него нет сознания – Он то, что убивает Сознание.

Почему человек не спросит себя: отчего Отец так легко отказался от земли, из которой он черпает силу, пропитание и все, что имеет? Это для меня Бездна Отец, а для вас – дедушка. Если я, родивший землю, не могу войти к Отцу, почему люди решили, что им удастся? Неужели надеются, что вашему сознанию под силу обронить слово, которое родит новую вселенную? И даже если Спаситель тоже Сын Бездны, почему решили, что Отец начнет забирать у меня имущество, которое передал мне отнюдь не по доброй воле? С чего решили, что я добровольно верну ее, чтобы какая-то мошка удовлетворила свои амбиции?

– Ты от темы-то не отходи! – мрачно потребовала Манька.

– Хорошо… – согласился Дьявол. – Лука поведал: «И сказал [Спаситель] им притчу: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и всё добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так [бывает с тем], кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет…»

Как смогли ограбить человека, не забрав его имущества? Как в одну ночь забрали душу? И что за предложение: «собирать сокровища не для себя, а богатея в Бога?»

– Не знаю, – Манька лукавила. Дядька Упырь сказал то же самое, и только теперь до нее начал доходить смысл, как они богатства на небе собрали. Но со свидетелями они, похоже, обломались, если верить Дьяволу. Все же и у вампиров были прорехи, слишком они понадеялись на тайное учение, в котором человек мог обмануть Бога. Судя по тому, как и что говорил кузнец, он-то как раз рассчитывал на жизнь вечную и тут, и там, и вера его была тверже гранита.

– Все знают, что человек может заложить душу Дьяволу. А как бы ты мне ее заложила, если она не отдельно от тебя? – Дьявол коварно усмехнулся. – Какую часть от тебя отрежем? Гадом буду, закрою вампира и обращу на него все муки радиоэфира, если не пожалеешь для меня души своей. и так чело напомажу, что Помазанница обзавидуется! – торжественно поклялся он.

– Ну, может, думать начну по-другому… – Манька поняла, что соблазнительный шанс выйти в люди уплывает прямо из-под носа. Слово не воробей, вылетело – не поймаешь, когда еще выпадет такая удача подловить Дьявола за язык. Открытки ему будет из Бездны слать: «Вы, товарищ Дьявол, Судами своими утритесь! Я мудрее Вас оказалась, должок за Вами и мегатонный ваш вес не смог его вернуть! Какой же вы после этого Судья? Это расправа над автономией!»

– А вот это не хочешь?! – Дьявол сунул ей под нос две фиги.

– Мысли мои читаешь? – окончательно убедилась она, покраснев. О чем она только не думала в его присутствии.

– Я же Бог… Любая ваша мысль – радиопосыл.

– Ну, давай, проткнем палец, подпишем бумагу…

– И первая мысль будет: «а как думать-то?» – Дьявол снисходительно подло захихикал. – Все гораздо прозаичнее: я забираю у человека нечто, что ему принадлежит, но не является им самим. Я забираю ближнего. Отвергнутое сознание, лишенное земли, истекает кровью, и до самой смерти ее будут пить внедренные в матричную память демоны. Поэтому души у тебя нет, ближнего нет, Бога нет, и приговорена к двум смертям: здесь вампирами, там мной, – Дьявол развел руками. – Я достаточно ясно объяснил, что происходит с бездушным человеком, и те причины, почему не стоит на меня рассчитывать?

– Это будет со мной?

– Уже стало, – так же ровно объяснил Дьявол. – В голове – рай, снаружи – ад, пространство – жилище червей. При этом сама ты – убогое существо. Тебя убивает не только нечисть, но и люди. Земля легко считывает информацию с чела другого человека и доводит ее до сознания шестым чувством. Поэтому не только нечисти, но и людям тяжело принять твое демонизированное информационное поле. Если бы ты могла сама себя прочитать – волосы встали бы дыбом.

– А с этим…

– В голове – ад, снаружи – рай, пространство – жилище Святого Духа. При этом Дух Святой – он сам. На него молятся не только вампиры, но и люди. Им приятно, когда демоны радуются их порядочности, трудолюбию, послушанию и хвалят за радение. Взять Господи Упыреева: не заплатил зарплату, а на завтра десять новых желающих бесплатно поработать прибежали.

Манька внезапно поняла, что жизнь ее висит на волоске.

– Выходит, правильно тебя Святые Отцы боятся…

– Как может раб не бояться своего Господина? Я прихожу не вдоль, а поперек, из среды вас самих, и, в отличии от Спасителя с раем и вечной жизнью, сулю только ад и смерть. Но их слова – лай собаки, а мои – Бога, который своих решений не меняет.

– Но он учил каяться… добрыми быть… почитать родителей, а ближним считать только тех, кто помог… Йеся… – Манька не могла поверить, что всю жизнь обманывалась.

– Значит, правильно подобрал слова, раз люди добровольно идут в рабство. Одних сделал нищими, других богатыми, одних отправлял в ад, вторых в рай, одни были ему овцами, других поставил пастырями. Судил, одним словом. Что ни церковь – музей, что ни пастырь – тормоз прогресса, что ни верующий – поле непаханое. Это нечисть, у нее отсутствуют понятия справедливость, честь, совесть, но она знает, как их использовать.

– Люди не жалуются.

– Маня, умные пастыри на то и рассчитывали, чтобы человек беду не видел, а когда пришла – выхода не было. Если люди принимают участие в кровопролитии и позволяют себя пить, разве они не рабы? Почему принимают то, что не ведет к лучшей жизни, не защищает их, не дает им быть честными?

– Но ведь это не ты пьешь, – ужас, поведанный Дьяволом о себе, никак не вязался с тем Дьяволом, которого она знала.

– А мерзость в голове не мною поднимается?

– А зачем ты нас соединил-то? Нашел бы нормального…

– Это черви в земле предсказуемы, а пути сознания неисповедимы.

– Плохой Закон… ужасный Закон, – содрогнулась она.

– Я жив и кошмары меня не мучают, – не согласился Дьявол.

В отблесках костра Манька сидела мрачная, как туча. В голове не укладывалось, что где-то там живут настоящие вампиры. Ну ладно бы жили, так она помогала им обманывать людей.

По крайне мере, одному из них.

И Дьявол… здесь…

Подбрасывает хворост в костер, третью кружку чая пьет… Такое ощущение, что попала в другое измерение… Казалось, за пределами пляшущего света, отбрасываемого огнем, и мира-то нет.

Но был.

– Расскажи мне о них, – попросила она, чувствуя свою беспомощность.

– Все известно давно.

– И много их?

– На твой век хватит.

– Не понимаю, как можно желать добровольно стать вампиром…

– Вот Йеся и двенадцать его учеников – едят досыта, пьют вино, ублажают себя оплаченными женщинами, гости ловят каждое слово. Не заработали, но получили. А почему? А с чего вдруг тысячи людей начали продавать имущество, чтобы облагодетельствовать апостолов, став босяками?

– Ну, наверное, народ их просто полюбил. И сейчас такое бывает.

– Тогда почему ученики прятались? Думаешь, у Йеси не было заступников? Два его ученика были с первосвященником на короткой ноге. Ведь сидели во дворе суда, в то время как народ свободно приходил и уходил. Неужто, ради исполнения писаний, обрекли Учителя на смерть?

– Ну, Йеся еще Царем себя называл, а царем нельзя было…

– «Пилат сказал Ему: и так Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь». А после этого вышел и сказал: «Я не вижу вины сего человека.»

Манька нахмурилась, закусив губу. Писание она знала почти наизусть, но как-то плохо она его читала. Дьявол подмечал такие мелочи, что удивительно становилось, каким куриным мозгом она вникала в прочитанное.

– А сколько раз Йеся обнаружил в народе праведника? – рассмеялся Дьявол. – Ни одного! Кроме тех, естественно, кто проливал над ним слезу. Он так ненавидел людей, что готов был облить грязью всех, включая родителей.

Или вот: «В это время пришли некоторые и рассказали Ему о галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их. Йеся сказал им на это: думаете ли вы, что эти галилеяне были грешнее всех галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете…»

Как Пилат мог смешать кровь с жертвами?

И перед кем каяться? Перед Пилатом? А если перед Богом, что считал раскаянием?

– Йеся сказал «покайтесь!», он не сказал «пейте кровь!» – Манька почувствовала, что Дьявол отбирает у нее последнюю соломинку, удерживающую над пучиной веру в добро, в справедливость, в то, что дело можно решить миром. Сознанием она понимала, что он прав, но все ее нутро сопротивлялось жестокой и неумолимой правде. – Может, ты просто трактуешь по-своему?

– Представь, если бы сподвижники Йеси написали: «бойтесь ближнего своего и торопитесь отправить в мир иной, чтобы он вас наперед вперед ногами не отправил!» Кто бы их в дом пустил? Но будут думать, что мудрости учат, если написать «Кто не возненавидит души своей, тот не получит жизни вечной».

– Получается, что теперь Благодетельница вместо меня?

Дьявол тяжело вздохнул.

– Это не так уж и плохо. Если замаячила образина, значит, вор подкапывает. Или срубили, как негодную смоковницу, и ты не дерево уже, а падаль, в глазах твоих Смерть, в глазах ближнего – Вечная Благодать. Выход есть: примеряй на себя железо и искореняй стервятников. Непростых стервятников – знания, как выдавить сознание, есть только у вампиров, но и у тебя они есть. Во-первых, писание со скрытым смыслом, а во-вторых, ты сама, чтобы открыть этот смысл.

– А «выкуси!» по радио мы вампирам послать не можем? Пусть на собственной шкуре испытают, каково это, когда не музыка сфер, а грязевая ванна.

– Ты странная, просишь, чего не знаешь, – отшатнулся от нее Дьявол. – Ты зенки-то свои завидущие на копчик натяни, а то я смотрю, ты себя уже в палате белокаменной возомнила! Поймал лев добычу, а я ему: «Не трогай этого буйвола, потому что он всем буйволам буйвол!» И что он ответит? «Если он такой, как ты сказал, то не попал бы на клык!» Вот я, Бог Нечисти, вдруг скажу самой ярой и ненасытной нечисти: «Притормози, мы там с Манькой по-дружески побеседовали, и я понял, хороший она человек!» И что отвечу, когда удивится: «Помолиться я должен, или, может, человеком стать?»

– Ну тогда помоги мне стать нечистью. Я вдруг поняла, что быть нечистью не так уж плохо.

– Посмотри на волка, – Дьявол жестом указал на пустое лежбище, взъерошил ей волосы со снисходительной сердечностью. – Вспомнил, наверное, как грелся у костра. А давай снимем шкуру, и будет тепло голове – первый шаг. Сумеешь использовать тушу с толком – второй шаг. Или дерево, что ж мы костер-то жжем, а не хай все сразу горит, а еще лучше, если лес полыхнет синим пламенем, зато ни одного зверя не останется – третий шаг.

– Я себе не так представляла, – Манька расстроилась.

– А нельзя по-другому! Нечистью человек становится шаг за шагом, или одним днем, когда распинают душу.

Дьявол дал ей время подумать.

– Ну как, переболела, или все еще есть желание приобщиться? Пойми, наконец, я зачем-то иду с тобой! Разве молимся мы или железо не снашиваем? Чего ради собралась становиться нечистью? У каждого человека есть несколько вероятностей будущего. Идешь домой, доживаешь век, умираешь, а там я: ба, знакомые все лица! Или снашиваешь железо, прытко плюешь в лицо Помазаннице, умираешь, а там я: ба, знакомые все лица! Или не идешь уже никуда, избу твою давно уже спалили, просто смотришь на мир, и вампиры за тобой сами бегут, догоняют, умираешь, а там опять я: ба, знакомые все лица! Я как перекресток, встречи со мной не избежать. Вероятностей много – конец один. Так стоит ли мне торопить события? Ты против правил раньше других вышла на этот перекресток, при жизни, когда еще можно образование получить, исправить ошибки, прийти подготовленной. Так обрати, наконец, внимание – вот он я, или зрение притупилось?

– Странно слышать, как перекресток благословляет вампира, обрекая человека на унижение, – Манька отхаркнула и с ненавистью сплюнула в снег, который окрасился в цвет крови. – Пока ты тут по лесам, Маня, мы там кофеями давимся!

– Я ведь сейчас соберусь да уйду! – пригрозил Дьявол. – Ты даже не знала, куда идешь! Думаешь, твоя компания доставляет мне удовольствие? Ошибаешься! Я пока только предвкушаю его. И не будь бестолковой, не святая, до праведницы тебе далеко. Между прочим, это я зверям объясняю, что мы тут по делу. Не в зоопарке сидим, думаешь, огня испугаются?! Смотри, сколько снегу навалило – голодно им, без меня давно бы слопали.

– Вот-вот, – она подозрительно прищурилась. – Почему это одни хищники по моим следам идут?

– Обидеть хочешь? В больное место ударить? А нет у меня больных мест! – отрезал Дьявол на повышенных тонах. – Если звери тебе не по нутру, как собралась воевать с Матушкой всея государства? Да появись вблизи нас оборотень, волк сразу завоет, предупреждая стаю! Нюхом ему оборотень в подметки не годится, а куда волк, туда и нам ноги вострить! А если что, и следы затопчут. И медведь, ему ведь спать давно пора. Но кто, как не он, способен остановить оборотня? А рысь? Смышленей зверя нет, она дракона за девять жизней чует. А когда это в октябре снега было по пояс? Вампиры давно разыскали бы тебя, если б не боялись окочуриться в полете!

Манька изумленно уставилась на Дьявола. Она вдруг почувствовала, как прошла по ее телу волна теплой любви к Дьяволу, который все это время переживал и заботился о ней. Конечно, такой расклад у нее в уме не поместился бы, не заглядывала она так далеко.

– А почему они о тебе по радио не вещают, и не обращаются к тебе? – перевела она разговор, настраиваясь на безобидную тему.

– Ну так, я ж бесплотное существо! Я выше электромагнитных волн, – объяснил Дьявол. – Я вот сижу с тобой, а как будто нет никого, будто ты одна. Радары их шарят, а никуда не упираются. И тебя не видят, потому что ответки нет.

Дьявол накрыл ее краем своего плаща.

А она вдруг вспомнила, как ее приволакивали в органы правосудия и требовали обещанную награду, будто украла или убила, и о чем говорили, пока вязали веревками и укрывали от чужих, чтобы не пришлось делиться. Первый раз она молилась. Второй понимала, что не отпустят. На третий ей показалось, что, если она расскажет о первых двух, люди образумятся. Но нет. На четвертый и пятый она молча давала себя связать, чувствуя раздражение. Шестой и седьмой смеялась, пока угрюмые люди искали причину ее веселого настроения. Прискорбная весть начальника службы обесточила их: они провожали ее без ненависти и превосходства уже не было в их глазах, а только недоумение и тупая боль. И никто из них не мог улыбнуться в ответ. А она шла дальше и смеялась над этими людьми, не замечая, как прошел день и еще один, и раны, пока она смеялась, не напомнили о себе.

Мудрый Дьявол учил ее смотреть на жизнь без боли. Для кого-то он был чужим и чудовищем, но у нее, пожалуй, не нашлось бы никого ближе. И не внутреннее благородство останавливало ее от того, чтобы поступать как нечисть, у которой она тоже училась, в частности, что совесть понятие относительное, а страх однажды не увидеть Дьявола рядом.

– Пусть будет так, – благословила она. – Продолжай искоренять зло. Но я смотрю на тебя, на людей, которые борются между собой, и кажется мне, что каждый из них, оправдывая себя, повторит о себе то же самое. Вот закроете глаза последнему человеку, и ни один день не покажется вам таким коротким, как тот, в котором трудились, убивая его. И придется тебе смотреться в нечисть, как в зеркало, потому что вы друг друга стоите.

– Но я-то законный Господь! И это все я, все мое! Я меч, и что бы там зеркало не думало о себе, я всегда смогу разбить его или накрыть покрывалом.

– Я тоже могу гордо сказать о себе, – пожала Манька плечами. – Даже то, что мне не дано. Но будет ли это истиной?

– Это ты зря! – рассудил он. – Люди по-своему правы. Мой живодер, только не задумываются, что потом происходит. Думает человек, если на земле у вампира больше прав, блага его никогда не закончатся. Даже этим человек унижает себя, поставляя нечисть выше. Ведь не я вампиру отдаю его добро, сам человек, соблазняясь обещаниями. Нечисть для него больше, чем он сам, и если надеется он, как скажет вампиру, которого поставил над собой: «Пытаешь меня, но я буду жить вечно, а ты сдохнешь, ибо выше тебя есть Бог!» Ответит вампир: «Так иди к своему Богу!» Оглянется человек, а Бога нет, есть только вампир, который правит страной, устанавливает законы, простирает руки ко всему, что человек хотел бы иметь. Человек, который верит, но не знает, врет себе, врет душе, врет брату своему. В каждом человеке есть идеология вампира, но только вампир знает. И ему удобно, что человек не знает. Вера – иллюзия, я – не иллюзия.

– Ну, это мы еще посмотрим! – неуверенно отозвалась Манька.

– Вот видишь, какая ты! – Дьявол усмехнулся. – И любопытно мне, чем закончится ваше противостояние. Я Бог Нечисти, но людьми интересуюсь иногда. Просунуть голову в замочную скважину и попробовать железо на вкус – исстари хорошая примета: к встрече с Дьяволом. И будешь еще всей нечисти Нечисть, я сказал!

Начиналась метель.

Ветер ухал в вышине надсадно, нагоняя сухой и колючей крупы. Но под елью с развесистыми лапами было тихо и огонь костра горел почти ровно. Хвороста заготовили с избытком, с запасом на случай задержки.

Манька забилась в шалаш, нагревая место для ночлега и прислушиваясь к звукам снаружи. Одно было несомненно, здесь, среди укрытого снегом глухого леса по заметенным следам ее ни один вампир не найдет. Звери, наверное, к ней уже привыкли и принимали за свою, раз столько времени не трогали, а вампиры… Она пыталась думать об Их Величествах, как об опасных и злобных тварях, но в уме вставали милейшие люди, любимые всеми подданными.

«Ну и пусть, – думала она, засыпая, – дойду, а там видно будет». При мысли о том, что Дьявол окажется прав, сердце ее болезненно сжималось. Но могло случится иначе, и все ее мечты, как ее встретят во дворце, сбудутся. И тогда на сердце становилось тепло и сладко.

Наверное, человек не мог жить без мечты с хорошим концом.

Глава 12. Посредница

Сон у Маньки был неспокойный. Снилось ей, что избушка ее совсем развалилась, и жить ей негде, и что бабка-опекунша осуждающе выговаривает ей за ее непокорность и грозит всякими муками. А еще снилось, будто она маленькая и сидит под голой железной кроватью, в воздухе летают отрубленные головы, которые уже совсем сгнили, так что одни черепа остались, а которые только начали гнить, и один из черепов, похожий на лошадиный, упал на землю и покатится к ней, чтобы сделать какое-нибудь непотребство.

Но она почему-то не испугалась, а начала разглядывать головы, прикидывая, как они могут летать, если крыльев у них нет, и даже тело осталось где-то в другом месте.

Видимо, якшанье с Дьяволом не прошло даром.

И вдруг увидела себя в поле: она почти летела над ним, над большими синими, красными и желтыми цветами, над зеленой до одури травой, а небо было синим-пресиним, как лазурное море, которое было где-то тут, рядом – сырое и соленое, и она как наяву дышала его одурманивающим запахом.

Манька ахнула и подумала радостно: неужто это я?

И как только подумала, сон на нее обиделся, не иначе – вдруг начал выталкивать из себя, потому что ей такие сны не полагались…

Сон был чужой – Манька это сразу поняла, но из сна уходить не хотела, воспротивившись, и сразу почувствовала себя заключенной в чужом теле, где-то в животе у человека, который какое-то время еще продолжал парить над полем, но оболочка уже не принадлежала ей, и Манька отчаянно позавидовала тому, кто наслаждался где-то там, далеко – уж слишком сон был реальным.

Проснулась она с тяжелым чувством обреченности. Поначалу, когда она только собиралась в это удивительное странствие, все казалось легко. Легко топать в железе, легко тащить на спине запаски, и думалось, что выйдет она за огороды, а Радиоведущая – вот она!

Да не тут-то было!

О железный каравай она уже в который раз обломала все зубы. Дьявол обещал, что новые ломаться не будут, но ломались. Да так быстро, что едва из десны успевали показаться. Ну хоть росли! И почти не убывало железо, плохо стачиваясь о снег и убивая желание жить, все так же мозолило и снашивало мясо до кости. И получалось, не она железо, а железо ее изнашивает.

И домой бы воротиться, да куда? Если Дьявол не обманул, не было у нее больше дома – сгорела ее сараюшка. Когда-то этот сгнивший дом достался ей в наследство от бабки-опекунши. В двенадцать лет старушка решила продать ее на потеху собутыльникам, пришлось из дома сбежать. Работала на ферме – убирала за коровами, там же спала, в каморке и на сене под навесом, зато молоко было досыта, доярки хлебом подкармливали, иногда одежду давали – и школу не бросила, мечтая о том, что когда-нибудь станет большим и уважаемым человеком. А в середине зимы опекунша напилась пьяной и замерзла под забором. Искать и тащить ее домой оказалось некому.

Но никто стараний ее не оценил, и не было в деревне людей, которые бы согласились ее приютить. С таким грузом жизнь среди людей будет не легче, чем здесь, в глухом лесу. Странствие же, по крайне мере, делало ее жизнь непредсказуемой.

К слову сказать, когда ее гнали, Манька не обижалась. С голодухи железный каравай казался вкуснее. Худо ли бедно, одну четверть она осилила, и, если так пойдет дальше, лет через шесть все три каравая осилит. Срок большой, но начало ему положено – и где-то далеко, как свет в туннеле, маячил конец.

Шалаш остыл, уголья потухли, и костер теплился едва-едва. Дьявол экономил дрова, собранные накануне и держал костер не для обогрева, а отпугнуть хищников. Утро давно прошло, но метель закончилась – пора было собираться в дорогу. Она каждый день надеялась, что, наконец, выберется из этого проклятущего бесконечного Зачарованного Леса, но надежда была напрасной. Дьявол сказал, что он заканчивается у подножия Неизведанных Гор, а до гор по карте было еще ой как далеко! И охотничьи домики давно не попадались, крупа и соль подошли к концу, а хомячьи норы – глубоко под снегом, не доберешься, да и земля промерзла, ни топор, ни посох ее не берет.

Но, с учетом недавнего ночного разговора, может это не так плохо?

Господи, где ее только не носило! Места были разные – жизнь одинаковая!

И люди…

Вспомнив про вампиров, жить сразу расхотелось. Прошлым днем мела метель, и у нее было время подумать. Сомнения и размышления привели к тому, что нельзя умирать с долгами, лучше попытаться отравить жизнь отравляющим настолько, насколько получится, тогда жизнь не будет прожита зря, а смерть бесцельной. Главное, начало было положено: колодец и Кикимора не так много, но не так мало. Во-первых, объяснилась с драконами Благодетельницы, во-вторых, отплатила Кикиморе за изведенную скотину. И если раньше у нее оставалось перед Идеальной Женщиной какое-то чувство вины за убиенную тетушку, то на утро она встала со странным чувством свободы. Может, еще бы чего надумала, но пришлось идти ловить рыбу, чтобы не помереть с голоду.

Первой здравой мыслью после пробуждения была мысль запастись где-нибудь по дороге осиновыми кольями – единственное пока доступное ей оружие. Если сказки не врали про нежить, значит, и про остальное тоже. Методов против вампиров в сказаниях перечислили немного: колья из проклятого дерева, огонь, святая вода, кресты и солнце.

Но как-то странно, словно во дворце печки не топили, или как будто вампиры не ходили в церковь. Все четыре идеологии славили Благодетельницу – чего ей от них бегать?

Или святая вода?

Про воду Манька уже не сомневалась, есть только одна вода – живая, которая могла напугать вампиров, та самая, из колодца, которая лечила ее. И если раньше она почти смирилась с утратой заветной бутыли, то теперь с новой силой пожалела о своей беспечности, что не наполнила живой водой все пузырьки и емкости и не рассовала ее по всем потайным местам.

Натянула железные обутки, взвалила на плечи мешок, взяла в руку посох – и жизнь сразу показалась гнусной до неприличия. И даже услышала, как всеобщая Благодетельница опять расхваливает себя в эфире, наталкивая на тоскливые размышления. Грустные мысли ей сейчас были как раз не с ноги и короче дорогу не делали. До вечера надо было успеть найти новое укрытие, а еще найти еду на ужин. Последнюю неделю снег валил и валил, запасы давно не пополняли, отдел для еды в котомке был пустым, рыбы поймали немного, много перекатов, где вода не замерзла, рыба тусовалась там, а близко к ним не подойти – затянет под лед, не вылезешь.

Где-то недалеко завыли волки, – стая провожала ее.

Сердце ушло в пятки.

Рядом топал Дьявол. Только, если звери накинутся, какая от него помощь? Вряд ли стая напугается сорванной и брошенной ветром ветки. Наслать дождь или нагнать тучи, или наоборот, разогнать – это он мог, даже поднять бурю или подбросить хворост, если тот был рядом, но, когда заканчивался, обычно, стараясь себя не утруждать, ломал и гнал сучья ветром. Последний вариант у Дьявола получался криво-косо: летела, как правило, не одна ветка, а все сразу, закручивались в смерч, и костер разлетался углями на все четыре стороны. Ладно хоть позволил сплести себе лыжи, которые удерживали ее на снегу. Она голову сломала, придумывая такие, чтобы эти лыжи не мешали башмакам снашиваться, хотя снашивались они, разве что, когда она по льду скользила. Ну да бог с ними, сносит, когда лето наступит. Получились не лыжи, а снегоступы – тяжелые, громоздкие и постоянно ломались. Чтобы соорудить что-то приличное, нужен был инструмент, о котором она могла лишь мечтать.

Она скосила взгляд в его сторону. Дьявол, конечно, сразу утонул в снегу, застрял, покрыв трехэтажным матом и материальность, и свое любопытство.

В общем, как был Дьявол Дьяволом, так им и остался, но он мог не спать, поэтому за костром следил исправно, если приготовить хворост заранее. Хоть это ему можно было доверить.

А еще, как выяснилось, он мог запросто запалить костер, но делал это редко. Обычно, когда она долго не могла высечь искры из отсыревших камней кремния. Спички давно закончились, а бить сырой камень о камень она могла часами, особенно если искры падали на сырые дрова. Дьявол корчил недовольную физиономию, ворчал, потом садился, уставившись в одну точку, пока в этой точке ни от чего не начинало полыхать пламя. Даже сырые ветки от его огня занимались сразу же. Взяв это на заметку, Манька в последнее время старалась идти так долго, чтобы Дьявол прекратил ее мучения после нескольких высеченных искр.

Однажды летом Дьявол запалил дерево молнией. Всю ночь горело, хоть хороводы води. И она спросила, почему зимой он не может повторить свой фокус – было бы здорово просушится, помыться и просто хоть раз нормально согреться. На что Дьявол ответил, что воздух зимой не наэлектризовывается, потому что, в результате холодной температуры, столько влажности нет, и понес какую-то пургу про то, сколько должно быть отрицательно заряженных масс, сколько положительных, и как располагаться должны, а еще про то, сколько должно падать космических излучений на миллиметр площади экзосферы, и про какие-то процессы взаимообмена разных энергий, плавно перешел на атомный и субатомный уровень, про устройство атомной структуры электростанций, про слои материальности…

Связь между тем, как Дьявол вызывает молнию и почему не может вызвать ее зимой, Манька потеряла окончательно где-то на десятом предложении. Больше она никогда об этом не заикалась…

На осинник набрели на второй день. Осинки тоненькие, как на подбор, как раз для кольев. Манька срубила пару осин и выстругала тонкие колья в локоть длиной, с толстой рукоятью и острым концом. Проткнуть вампира – должно было хватить. Она не сомневалась: если вампиров окажется больше одного, колья ей не понадобятся – ее убьют раньше, чем успеет убить хоть одного. Так зачем таскать лишнюю тяжесть? Даже один вампир, наверное, был не дурак, чтобы подставить грудь и спокойно ждать, когда его проткнут.

Дьявол придирчиво осмотрел колья, пока Манька грызла свой железный каравай, разрыл снег и попробовал его воткнуть в замерзшую землю. Кол вошел, но неглубоко. Конец его обломился.

– Ох, Манька, – только и вздохнул он, – Колья тебе не помогут, если ты до вампира головой не достанешь.

– Это как? – поинтересовалась она.

– А так, – ответил Дьявол, – надо предугадывать действия вампира. А воткнуть кол, в лучшем случае, ты сможешь, только если он добровольно перед тобой поляжет. Ну, или в гробу его застанешь. И даже так кол в грудь надо будет вгонять обухом топорика. Силу, махать такими кольями, надо иметь нечеловеческую. На, вон, потренируйся, проткни-ка землю. Думаешь, в плоть эту деревяшку воткнуть легче? Но разве ты достанешь то место, где он спит, если ничего о вампирах не знаешь? Или решила, что я сейчас возьму, да все тебе выложу? – Дьявол помолчал, заметив, что Манька последними словами заинтересовалась, и закончил печально: – А мне, Манька, то место не ведомо! Вампир, когда спит, мыслей не имеет, холодный он, как айсберг в океане, никакого инфернального излучения. Прах прахом. Но это древние вампиры так время проводят, а современные времени не теряют, получая от жизни многие радости – их в гроб никаким калачом не заманишь.

– Ладно, отыщем, – успокоила Манька себя. – А может, и проскочим, авось не заметят.

– Куда проскочим? – опешил Дьявол, – Мы что, передумали по Благодетельнице пройтись? Испугалась, значит?

– И ничего не испугалась, – разумно рассудила она. – Голову можно за так сложить, а можно за дорого. Мне не всякий вампир нужен, только Их Величества. Один должен ответить за поруганную землю, – перешла она на язык Дьявола, – а вторая – за бессовестное вранье. Но сначала я все же попробую уладить дело миром, – пошла она на попятную. – Если, конечно, Ее Величество еще не знает о смерти своей тетушки. Я вообще думаю, что она ничуть не переживает, а то с чего бы ей свою родственницу в болоте держать.

– Потому что кикиморам в болоте самое место, им там вольготно, там они у себя в родной стихии.

– Чудны дела твоей нечисти, – осталась Манька в сомнениях. – Я вот вроде в сказку попала, а жизнь у меня отчего-то не сказочная. В сказке у добрых героев жизнь намного легче. И везет им. Обязательно встретят того, кто их направит и поможет, а где мое облегчение?

– А кто тебе сказал, что ты добрый герой?! – опешил Дьявол от ее наглой концепции.

– Ну, не я ж мужика увела у Ее Величества.

– Скажи ему об этом, – засмеялся Дьявол. – Маня, человеку свойственно видеть мир через призму убеждения в своей праведности, да только недолго музычка играет. Вампиры правят миром, а человек его пища. И если его на фарш пустят, никто имя не вспомнит – и где добро его? А если вампир ушел в мир иной, в мученики записывают и молятся на лик – и где зло? Время все расставляет по своим местам, даже товарища Ленина.

– Вот опять ты все перевернул. А как жить без веры в свою праведность?

– С верой в неправедность, – отрезал Дьявол.

Шел четвертый день после того ночного разговора. За три последних дня прошли больше, чем за предыдущие две недели. В снегоступах Манька бежала, не останавливаясьна передышки, на этот раз не позволив адреналину погрызть здоровье – бежала, скорее, от страха.

В прямом смысле…

Сначала чужой яркий сон, как будто все происходило на самом деле, не выходил из мыслей, – не иначе Благодетельница похвасталась. Да так обозлилась, что даже сны и те чужими стали – злость придала ей сил. Она была полна решимости разобраться с мучительницей. Но время шло, сон потихоньку стал забываться, а вместе со злостью ушла сила, которая гнала ее, но пришла другая, вместе с осознанием сущности Ее и Его Величеств и тех Благодетелей, с которым она сталкивалась в своей жизни. Могли ведь запросто сожрать. Так что два последних дня она бежала, чтобы поменьше думать. Но к концу четвертого дня и эта сила истощилась. Она так устала, что готова была сдаться на милость хоть вампиров, хоть драконов, хоть железа – и снова ползли, как черепахи. Настроение поднялось лишь ближе к вечеру, когда набрели на трухлявый высокий пень, в котором добыли немного меда.

Ночью устроили пляску вокруг костра, импровизируя танец духов огня…

Утро пятого дня началось как обычно. Встали, позавтракали тем, что осталось, быстро собрались, спустились на лед. Снегоступы пришлось снять. На железных подошвах башмаков, до того места, где лед становился непрочным, Манька катилась, как на коньках. В последнее время это получалось у нее ловко. А потом, когда река свернула в очередной раз, да еще ломая лед течением, недолго думая, потопали напрямик. Весь предыдущий день стояла оттепель, за ночь снег подморозило, днем мороз усилился, скрепляя корку, так что идти по снегу тоже оказалось легко.

А в обед достигли обширной ложбины в основании гряды холмов.

Большое сборное стадо жвачных животных – олени, лоси, яки, дикие козы – паслось неподалеку, объедая побеги ивы и торчавшие из-под снега метелки амаранта. Как он вырос здесь, неизвестно, в государстве по большей части он считался декоративным растением, им украшали сады. Здесь было еще много всякой травы, которая тоже ушла под снег едва подвяленной. И такая густая, что снег не смог придавить ее своей тяжестью. Даже в снегоступах она проваливались уже не в снег, а в пустоту под снегом.

Очевидно, ложбина по весне затапливалась водами с плодородным илом.

И вдруг, когда почти пересекли низину, наткнулись на оставленного волками недавно задранного крупного оленя.

У обглоданной туши сидели три лисицы, отгоняя ворон. Других зверей поблизости было не видать, но Манька насторожилась. Оленя мог задрать только большой хищный зверь, и вряд ли он оставил бы добычу по доброй воле. Сейчас для нее были опасны не только хищные звери, но и охотники.

Вооружившись ножом, она сразу спряталась за деревьями, внимательно осматриваясь по сторонам. И внезапно увидела, как на другом конце ложбины стая из двенадцати волков, в трехстах метрах от нее, обступила медведя, который пытался разодрать тушу второго оленя, крупнее по размеру, видимого задранного немного раньше. Он то закапывал ее в снег, то сидел на ней и ревел, то тащил за собой, не давая волкам утащить оленя из-под носа.

Волки явно дразнили его, развлекаясь всей стаей. Обходили и слева, и справа, и тягали тушу за ногу, за голову, но без энтузиазма, удивительно напоминая людей, которые изводят безусых и малочисленных…

В такой близости после той встречи с волками она хищников больше не встречала. И снова стало так холодно, будто внутрь плеснули ледяной воды. Хоть и далеко, вряд ли волки не следили за добычей. Она не раз убеждалась в их необыкновенной мудрости, которая помогала им выжить.

Пока ее не заметили, Манька попятилась назад, наткнувшись на Дьявола, который стоял позади и смеялся, наблюдая за потасовкой.

– Запасемся мясом – устроим праздник желудка, – сказал он, зашагав прямо к туше. – Такой шанс нечасто выпадает!

– Ты что, сдурел? – опешила Манька, клацая зубами, не смея выйти на открытое место. То, что собирался сделать Дьявол, начисто затмило и мысли о вампирах, и железо, и мысли о возмездии, и даже Благодетельницу, она почувствовала, как ее потряхивает и подгибаются от страха коленки.

Дьявол вернулся.

– Чем мы хуже лисиц или тех же ворон? Волки существа умные. Не было бы их, не было бы всей этой шушеры. Здесь еды для всех достаточно. Звери сытые, не побегут за нами. Тем более привыкли уже. Ну, ладно, – смягчился он. – Доставай факелы.

– Это они? – Манька кивнула в сторону волков и медведя. – Они охраняли?

– Конечно, они, кому ж еще тут быть? Наверное, дальше за нами не пойдут. Здесь еды навалом, а медведю вообще в берлогу пора. Хотя для них не самое лучше место – охотники тут частые гости. И хищников, скорее всего, будут убивать в первую очередь.

– С чего ты решил?

– Стадо, мимо которого мы прошли. Много старых и больных животных.

– Их тоже убьют? – пожалела Манька свою верную стражу.

Дьявол кивнул, потом пожал плечами.

– Возможно.

Как ни тяжело было сознавать, что дальше придется идти без охраны, Манька вздохнула с облегчением. Соседство с хищниками ее не радовало. Она помогла Дьяволу отломить большую ветку, завернули ее в старую рубаху, полив сверху черной маслянистой жидкостью, которую держали, чтобы разжигать сырые ветки. Нефть подобрали на старой заброшенной станции, на которую бочками свозили утилизированный ядовитый продукт жизнедеятельности и топили в озере. Продукт на пару километров выжег все живое, а бочки с нефтью видимо остались еще с тех времен, когда на станции жили люди. Нефть горела долго, и пламя было достаточным, чтобы напугать любого зверя.

Пока шли до туши, сердце билось где-то у горла.

Туша еще не успела промерзнуть.

Заметив ее, волки сразу насторожились. Половина стаи не спеша потрусила в ее сторону. Уж с кем, с кем, а с человеком, наверное, делиться им хотелось бы меньше всего. Медведь – тот хоть свой был…

Заметив высоко поднятый огонь в ее руке, стая замерла на полпути.

Манька отрезала добрый кусок от ляжки, сняв часть шкуры. Очевидно, олень был у стаи не первый и не второй – мясо обглодали только там, где его было больше всего и по верху, оторвав передние ноги, которые валялись неподалеку. Сунула в котомку и, не торопясь, как учил Дьявол, пошла дальше.

Коленки подгибались, живот рвался наружу, глаза лезли из орбит…

– А говорил, что падаль нельзя… – проклацала она зубами, пытаясь унять трясущиеся руки.

– Падаль, Маня, когда падают… – от болезни, от бедности, от желания добежать первым, а это, – Дьявол приподнял увесистый кусок мяса, – задранный хищником зверь. Может быть, не самый здоровый, но не падаль. Естественно, варить мы его будем долго, неизвестно чем волки сами болеют. Их слюна вполне могла попасть на мясо. Точно так же, как слюна собаки, которая ловит и тащит добычу для человека.

У опушки, когда ложбина осталась позади, шагнув под сень деревьев, она оглянулась. Стая, бросив забавляться с медведем, вернулась к порезанной туше, уселась кругом на некотором расстоянии. Один из волков прошел по кругу, приближаясь, наконец, обнюхал ее. За ним подошли другие. Манька не могла понять, что их так удивило, и было любопытно, но дожидаться конца развязки не стала. Зажжённый факел она несла еще долго, пока не стало ясно, что возвращать кусок мяса стая не собиралась.

Сытый волк – ленивый волк!

Ложбина и звери остались далеко позади. Было еще не поздно, около шести вечера, но уже час как стемнело, и они решили остановиться. Для ночевки, как обычно, присмотрели среднюю с раскидистыми ветвями ель, занесенную снегом, с уютным гротом под нижними ветвями. Собрали хворост для приготовления ужина, накидали веток на лежаки. Шалаш оставили на потом – вся ночь впереди, успеют. Пока еще не стемнело окончательно, нужно было запастись хворостом на ночь. Дьявол занялся приготовлением ужина, а Манька отправилась в ельник на обрывистом берегу, почти на ощупь высматривая сухостой. Место там было открытое и не так темно, как в лесу.

Через час от котелка приятно запахло.

От ароматного наваристого бульона у Маньки потекли слюнки, но до готовности было еще далеко, и она продолжила собирать сучья и рубить сухостой, выбирая те, что потолще и посуше.

Наконец, умаявшись, она остановилась.

Луна над горизонтом поднялась с желтовато-серебристым ореолом, а это значит, за ночь лед станет крепче. Завтра сможет пройти по реке километров двадцать, а если были бы нормальные лыжи, могли бы пройти все шестьдесят. Все-таки нужны нормальные, лучше охотничьи, чтобы Дьявол не говорил, и санки тоже, а то тащит на спине то, что можно тащить за собой или толкать впереди себя. Она уже давно об этом думала, рассуждая сама с собою, быть или не быть, и где взять инструмент, чтобы смастерить их.

Так, мечтая, она шла вдоль берега, и внезапно увидела, как на другом берегу реки, чуть дальше против течения, посреди деревьев блеснул яркий огонек…

Манька вздрогнула, тревожно всматриваясь вдаль.

Встретить в лесу человека было совсем не безопасно, так что передумала все. Может быть, было бы лучше ночевать по соседству с волками, но сбор сучьев и обустройство шалаша уже не шли на ум. До огонька по льду – а река в этом месте была относительно ровная и открытая – километра полтора, минут пятнадцать – двадцать ходу.

Спустившись за нею позвать на ужин и помочь дотащить собранный хворост, Дьявол тоже заметил огонек.

– Вряд ли в таком месте живут добрые люди, – с сомнением хмыкнул он, рассматривая огонек сквозь кругляшки пальцев, как будто они у него были окулярами.

Манька пожалела, что бинокль забрали разбойники.

– Мы тоже отсюда – не добрые что ли? – не согласилась она. – Возможно, деревня недалеко. Должен же хозяин общаться с внешним миром. Нам бы прикупить соли и крупы. И про Посредницу поспрашиваем. Пора бы уже найти ее, сколько можно?

– Маня, мы идем Благодетельницу пощупать – какие ж мы добрые? Любой нас в разбойники запишет, – скептически заметил Дьявол. – А если маньяк?

– Да ладно тебе пугать! Заимка, наверное. Дождемся, когда охотники уйдут, пополним запасы. А если просто живет кто-то, может, пустят переночевать. Вдруг им работник нужен? – Манька зажмурила глаза от предвкушения оказаться у теплой печки.

– Только сначала поужинаем, – предложил Дьявол. – А вдруг не накормят? Может, они там сами голодные сидят. На сытый желудок и умирать приятнее.

До заветного огонька добирались чуть меньше обозначенного времени. Ветер разогнал тучи, позволив огромной круглой ярко-желтой луне пролить на землю призрачный лунный свет, подбадривая мириадами переливающихся искр на снегу.

Поднялись по склону, поросшему редкими сосенками, оказавшись на широком поле. И прямо посередине его Манька внезапно увидела два домика – один большой, второй визуально чуть меньше, но ненамного, оба вросшие в сугробы, чуть ли не по самую крышу, оставив не заметенной только переднюю часть, где были входные двери и окошки по бокам от них. На крыльце обоих изб тоже лежал снег, но возле большой избы его было меньше, как будто там его изредка чистили, даже лестница просматривалась.

И чуть в стороне – бревенчатый сруб колодца…

Сердце ее радостно екнуло…

Резной колодец, совсем как тот, в который она однажды плюнула…

Со всех ног бросилась к нему, не смея поверить глазам.

Но радость была преждевременной: сверху колодец придавила тяжелая чугунная крышка, накрепко приколоченная и для надежности закрытая на большущий амбарный замок, вокруг колодца – толстые железные приваренные прутья.

– Стой, Маня, стой! – едва успел удержать ее Дьявол, схватив за локоть. – Ты в курсе, что вода бывает не только живая и мертвая, но еще питьевая, техническая, соленая, ядовитая, тяжелая и радиоактивная?

Манька застыла возле колодца с расстроенным видом, раздумывая. Дно и берега озерца и ручья, стекающего по оврагу к реке, и вокруг самого колодца, покрывал толстый слой белого вещества, который она не сразу заметила, приняв за снег.

Хозяин оберегал колодец, как зеницу ока.

Может, продает?

Первым ее желанием было сломать колодезные оковы, чтобы заглянуть в колодец, но она удержалась. Если хозяин не позволит набрать воды, тогда и будет думать, как ее добыть, а для начала все же следовало, наверное, попросить. Денег у нее не было, но были руки. Если вода живая – хорошо, если мертвая – плюнет еще раз. Запрещать брать воду из колодца в государстве было не принято, и когда просила, не отказывали. Разве что, заметив язвы и страшные опухшие десны, черпали воду сами, наливая из ведра в подставленную кружку. Возможно, хозяева пытались отпугнуть от колодца зверей, но при внимательном рассмотрении не увидела признаков того, что вода в нем мертвая. Редкие сосенки и березки поблизости стояли здоровые, и сухая трава из-под снега выставлялась – много ее было летом.

В смешанных чувствах она оставила колодец.

– Что же, люди вообще никуда не ходят? – удивленно спросила она у Дьявола, не обнаружив между домами тропинки. – На охотничью заимку не похоже. И скотину не держат. Ни сарая, ни сеновала. Забора нет, значит, и огород не сажают, тут поди зайцев полно, без ограждения сожрут и морковь, и капусту.

Она порылась в своем заплечном мешке, нашла среди прочего железа нож, сунула его за пояс, прикрыла свитером. Так она чувствовала себя разбойником, но интересная у нее мелькнула мысль, что не надо походить на хорошего человека рядом с тем, кто от людей лекарство от всех хворей прячет.

Пока шли через реку, свет в окнах погас, но хозяева были дома: из трубы все еще шел легкий дымок.

С замиранием сердца она поднялась на крыльцо, единственное место, где было кое как расчищено и подметено, и постучала в дверь.

Ей долго не отвечали.

Наконец раздался не то старческий, не то больной хриплый голос:

– Какой леший по ночам бродит?.. – голос какое-то время молчал, а потом оживился: – Фу-у, человеческим духом запахло! Никак душа девица? Щас, щас, моя яхонтовая, щас! – заторопились в избе.

– Ни хрена нюх у хозяйки! – изумленная Манька обернулась к Дьяволу, надеясь услышать от него хоть какие-то пояснения на сей счет, но Дьявол пинал ногой сугробину и слюнявил палец, отгрызая себе ноготь, пребывая каком-то пограничном состоянии.

– Бабушка, откройте, я в лесу заблудилась! – Манька встала так, чтобы ее было видно из окна. Окна избы промерзли, и сравнение такое на ум пришло, что покрыты они бельмом, потому что вроде промерзли, а вроде нет – точно грязным молоком на стекло плеснули.

– Меня мачеха за подснежниками послала! – тоненьким голосочком подвыл Дьявол, передразнивая ее.

Манька шикнула на него, притопывая замерзшими ногами.

Несмотря на то, что там внутри вроде оживились, дверь еще долго не открывали. Между тем, луну снова сокрыли тучи, на улице внезапно стало темно, хоть глаз выколи, и когда окна, наконец, засветились, за дверью что-то застучало, скрипнуло, щелкнула щеколда и дверь слегка отошла, выпустив полоску света, на мгновение она ослепла.

Обрадовавшись, шагнула за порог…

И сразу задохнулась от вони гниющей плоти. Запах в избе стоял тошнотворно-спертый, будто она попала в отапливаемый морг, куда свозили покойников со всей округи и оставляли гнить. Изба разила трупными разложениями, помоями, чем-то кислым – да так, что сытый ее желудок сразу вывернулся наружу. Хорошо, что пока шли, пища успела протолкнуть себя в кишки, желудок оказался пустым. Она зажала нос, борясь с порывами рвотных потуг. Повернула назад, но когда обернулась, не то бабка, не то женщина отрезала ее от двери, защелкнув сложно устроенную щеколду, повернув крюк, вбитый в стену.

Дышать в избе она научилась не сразу, и не сразу привыкла к тусклому свечному освещению. На столе в подсвечнике в виде многоглавого драконе из двенадцати свечей горели только два свечных огрызка.

«Посредница! – догадалась Манька – Она нашла ее!»

Фу-у-у!

Радости Манька не испытала. Трудно было поверить, что кузнец господин Упыреев имел в виду ее натуральные внутренности, но, судя по запаху, с Посредницы станется. Она пощупала нож, примериваясь, как скоро сможет его достать, и крепче сжала посох. Глаза от едкой вони слезились, хотелось оказаться на улице, чтобы глотнуть воздуха. С трудом заставила себя дышать мелкими вдохами. Через несколько минут пребывания в избе, то ли от аллергии, то ли от попавшей в организм инфекции, нос заложило – дышать ртом разу стало легче.

Наконец, она смогла осмотреться.

Сама хозяйка выглядела бы молодой, если бы из-под лица у нее не выставлялось еще одно, которое выдавало в ней старуху. Не так, чтобы выставлялось, просто видела Манька и морщины, и скрюченность – а ум отверзал увиденное, придумывая старуху приятной женщиной без определенного возраста. Каждый палец старухи-молодухи украшало золотое кольцо, а то и два, шею – дорогое колье, губы ярко накрашены помадой, глаза обведены сурьмой, крашенные в рыжий цвет волосы собраны в узел на макушке. И одежда выдавала в ней, скорее, городскую жительницу: теплые вязанные лосины, обтягивающая водолазка, поверх шерстяная туника с золотым шитьем, на ногах кожаные сапожки, богато отороченные мехом и каменьями, точно хозяйка встала не с постели.

Горница была большая, но пустая. Кровать да широкий стол с лавками вдоль стены, в углу, рядом с дверью – большой резной сундук, на котором стояла огромная ступа с метлой, и над ним приколоченная к стене вешалка. Вдоль стены натянуты веревочки, с которых свисали высушенные связки из разных трав, в банках под лавками и на лавках – высушенные змеи, лягушки, порошки, снадобья и сушеные грибы. Были здесь и дорогие вещи: на столе – подсвечник в виде дракона на двенадцать свечей – сто пудов из чистого золота, на вешалке новехонькая широкая с капюшоном соболиная шуба, тут же, рядом со ступой, на сундук небрежно брошены кожаные перчатки на меху и дорогая сумка с каменьями.

Старушка в деньгах не нуждалась…

Кухня располагалась за печью, полузакрытая сдвинутыми занавесками, а зев печи – что-то среднее между камином, русской печью и печами для обогрева – непривычно выставляла себя напоказ длинному широкому столу, занимающему весь передний угол.

Маньке даже показалось, что, когда она вошла, печка была повернута в ее сторону.

На плите, перед зевом в большую печь, в чугунном котле, булькало зеленое варево, явно не овощи. И все кругом было покрыто толстым слоем пыли с немногочисленными отпечатками рук и ног хозяйки, как будто женщина жила где-то в другом месте, а в дом заглянула только что.

Манька с любопытством уставилась на печь, изучая ее устройство. Когда строила дом, она мечтала именно о такой: у огня посидеть, пироги испечь, избу обогреть, или истопить один ее угол, чтобы приготовить еду. Уложить ее задумку в одну не получилось, пришлось печнику заказать две, но доделывал печи уже кузнец Упыреев.

– Проходи, ласточка моя, думала, не дождусь, уж домой собралась, – проскрипела женщина по-старушечьи и не по-доброму хихикнула, не особо скрывая сивушное любопытство.

– Откуда вы знали, что я буду мимо проходить? – изумилась Манька, смекнув, что Посредница дожидалась именно ее, подгадав ее приход день в день. Она испытующе взглянула на старуху-молодуху, закрывая варежкой нос и рот от зловония.

Знак был недобрый: неужели вампиры знают, где ее искать?!

А про Кикимору?

Она еще крепче сжала посох.

– Ворона на хвосте принесла, – съязвила Посредница и помягче добавила: —Заприметили тебя неделю назад охотники… – голос у старухи остался недовольный. – Как тебя не заметишь: где прошла – там нагадила. Надо ж было народится такой тварью, ведь даже в лесу от тебя житья нет! Чего учудила – людей пугать! Да кем ты себя возомнила?! – она придвинула табуретку к столу.

Манька виновато шмыгнула носом.

– Зеленым Миром… Лес хотела уберечь… Государственный, – присела на краешек стула, положив котомку с железом к ногам.

Обвинять ее в убийстве Кикиморы старуха-молодуха с елейным масляным взглядом, похоже, пока не собиралась. «Наверно, не поняли еще, что болото высохло, думают, замерзло…», – догадалась она. Но на сердце было неспокойно: старуха-молодуха казалась выше ее на две головы С крепко сбитым, широким в кости совсем не старушечьим телом. Если при изъятии внутренностей завяжется драка, неизвестно, кто кого. Дьявол ее, конечно, неплохо подготовил, только на силу всегда найдется другая сила. У этой спортивно-подтянутой фурии, по виду, своя физическая подготовка имелась. С такой биться – не по воздуху Дьявола молотить, и не полусгнившие мощи Кикиморы шилом протыкать – эта могла легко пришибить с одного удара, вон какие кулачищи с толстыми пальцами-сосисками. Манька себя худой и карлицей не считала, но на фоне женщины она смотрелась малорослой и хрупенькой. Эта запросто не только коня на скаку остановит, но пришибет – не заметит.

– Зеленым Миром? – передразнила хозяйка, перекосившись в лице. – Ты в своем уме? Мы и без тебя свое поберечь умеем! Благодетельница наша миллионы из казны выделяет на охрану, а ты этот самый зеленый мир по ветру пустила! Как теперь разоренным и ограбленным в глаза будешь смотреть? Люди деньги зарабатывали по велению самой Государыни, добывая для нее мясо и пушнину, а ты их грабила и имущество уничтожала. Ведь за все спросят! Ох и бестолковая ты, ох и бестолковая!

– Так ведь жалко зверей, – возмущенно отозвалась Манька.

Никаким Зеленым Миром в домиках браконьеров не пахло. А если судить по куче высушенных песцовых и енотовых шкурок, сваленных в углу между стеной и сундуком, и сюда охотники часто наведывались, щедро отсыпая лучшие шкурки убитых зверей Посреднице.

– А мне-то как жаль, что тебя эти звери не сожрали… Проблемы бы и твои, и наши закончились. Как же ты уцелела? Боязно, небось, было? – прищурилась старуха-молодуха.

Умасливать елейными речами, как Кикимора, Посредница ее не собиралась. Видимо, сразу догадалась, зачем Манька к ней пришла и особо не церемонилась, сразу давая понять, что она тут хозяйка и правила у нее свои.

– Нет… Может чувствовали, что я им вреда не причиню.

Старуха-молодуха надсадно загоготала, помешав зеленое варево на плите.

– А вы здесь живете или в другом месте? – осмелела Манька. – У вас вон, пыли много. Может, я вам полы помою, воды наношу, снег уберу, дров наколю – я все умею!

– Еще через порог не переступила, а уже деньги клянчишь, – с брезгливостью оборвала ее Посредница.

– Ну что вы, я ж бесплатно, – Манка покраснела. – Может, воды вам наношу… Из колодца?

– Ишь, чего удумала… Да нешто снега мало?! Нельзя ту воду пить, ядовитая она, – смягчилась старуха-молодуха.

– А почему вы так далеко от людей решили поселиться?

– Да ведь мы с тобой, Маня, соседи, – рассмеялась Посредница. – А тут я так, редко бываю, траву собрать лечебную, отдохнуть от просьб и мирской суеты… Дача тут у меня, – сухо пояснила она. – Слушала бы умных людей, так давно бы дело порешили. Между прочим, пока сижу тут, там меня люди ждут. Ишь, сколько жалоб на тебя, и все расправы требуют, – ткнула она пальцем на бумажки на столе. – И куда ж ты пропала?

– Вдоль реки шла, как дядька Упырь посоветовал.

– И-и-и? – выставила женщина глаза, недоуменно округлив их. – Как умудрилась пройти мимо? Крупными ж буквами написано: «Усадьба уполномоченного представителя Ее Величества».

Манька сразу вспомнила замок с башнями и огромную усадьбу рядом с уездным городком, расположившуюся на берегу Безымянной Реки. На поклон в тот замок ходили толпами, и мзду везли караванами, а очередь из просителей растягивалась на километры. А кузнец господин Упыреев так и вовсе там жил, как у себя дома, когда в деревне не был занят богатым хозяйством и пожалованными ему в собственность окрестными угодьями.

Туда она ходила…

Отнесла письмо на кузнеца Упыреева, которое потом к нему же вернулось.

– Я была, но меня не пустили. Потом я к кузнецу пошла, потом в другую сторону, а потом…

– Да нешто я б тебя не встретила, кабы не пришлось присматривать за этими взбесившимися курицами?! – лицо Посредницы перекосило злобой, она недовольно ткнула клюкой в половицу, и смачно выругалась.

От половицы или еще откуда-то донесся виноватый болезненный стон, заставив Маньку от неожиданности поджать ноги.

– И кормлю досыта, и кровушку пьют бочками, так нет же, еще нос воротят и все время норовят с цепи сорваться, – злобно похулила женщина избы.

– А вы та самая Посредница? – решила убедиться Манька в своей догадке, хмуро взглянув на молодящуюся ведьму.

– Она самая! Баба Яга!

Лишь на мгновение, но Манька уловила хищный огонек в ее глазах, как у кузнеца господина Упыреева. Но слова звучали ласково, совсем как у Кикиморы.

– А это, значит, избушка?.. Живая? – догадалась она.

– Деревянная, – процедила Баба Яга сквозь зубы. – Живая – когда мозги есть, а когда куриные – больная. А ты с какой целью спрашиваешь? Еще войти не успела, а уже зенки на чужое имущество пялишь?

– Ну что вы! – открестилась Манька.

Но от известия, что попала в избушку на курьих ножках, мысленно она ахнула. Столько в голове пронеслось, что забыла и про запах, и зачем пришла. Смрад стоял еще тот, но кто знает, чем пахнет внутренность человека. Эх, ее бы прибрать да проветрить… И привиделась ей изба по-другому: занавески на окнах, стены от копоти очищенные, половицы до бела надраенные, сама она на крылечке чаек попивает, пялится на луг, залитый солнцем…

Да что ж это с ней, и вправду, позарилась…

Манька с досадой покосилась на Дьявола – Богом ли он был?! Рассказывал про слои материальности, про астралы с менталами, про электромагнитности и разности, про сопли с сахаром, придумал душу на расстоянии, ребра какие-то, а про то, что существуют избы, которых приходилось на цепи держать, чтобы шибко не бегали, ни сном, ни духом! Этот выброс из Небытия, угождающий нечисти, должно быть, просто завидовал Бабе Яге черной завистью! Драконов он раздаривал, а попроси позвать, хоть один послушает?

И ведь скажет потом, что избы тоже награда нечисти.

– Да зачем же такую избу от людей прятать?! – изумилась она, озираясь по сторонам.

– В сказках одно, а на деле страшно в ней жить, – объяснила Баба Яга. – Куринным ее мозгам много ли надо? Мучаюсь, а терплю, раз уж согласилась на себя заботу об этих общипанных курицах принять.

– А баня? Она ж не может за избой плестись по стежкам-дорожкам, – ошарашено проговорила Манька, разглядывая во все глаза хозяйку сокровища, о котором только в сказках слыхивали.

– Это почему же? – ехидно поинтересовалась старуха-молодуха.

– Ну как, не положено избам… – растерялась Манька. – Ну, если одна курица, вторая тоже что ли?

Она не могла прийти в себя, не верилось, что стояла на половице, под которой, может быть, как раз нога была. Богатая Посредница, если две избы на курьих ногах имела. Да у такой избы все четыре угла – красные! И где такие продавали? Кто мог сделать?

– И баня полукурица-полуизба, – доверительно призналась хозяйка. – Сами пришли и уговорили принять их, как имущество, – похвасталась она, подперев бока. – Так ведь и тебе я нужна, и тебе ума на жизнь не хватило. Потому что, Маня, есть овцы, а есть пастыри, и не должно быть овцам без пастыря. Сама Матушка-Благодетельница всея государства нашего без моих мудрых советов и умного правления с государством бы не управилась.

– Да-а?! – протянула Манька, борясь со своими противоречивыми чувствами. И хотелось бы опровергнуть бахвальство ведьмы, да не получалось. Что правда, то правда, разве к ней бы избы приперлись? У нее и простую избушку избой не называли. Наверное, дорого обходится содержать такие избы. А будь у нее такая изба, разве так бы обошлась она с нею, стала бы держать на цепи?! Зимой за дровами, летом по грибы-ягоды, и не нужна была бы ей Посредница, и наплевала бы на Благодетельницу.

Но жизнь у нее текла не к морю-океану, а в болото.

Манька вдруг явно ощутила, или ей хотелось так думать, что в пространстве над всею этой вонью ворошили избы свою несбывшиеся надежды, когда мечты разбиваются о гранит.

Или это были ее надежды?..

С другой стороны, взять тот же дом, который кредиторы отобрали. Не хватило ей ума в нем пожить, а кузнец господин Упыреев, пока драконьим дерьмом хоромину не изгадило, и резные ставенки вставил, и пожил, и огород обиходил любо-дорого.

Маньке стало горько: нет, не стала бы искать ее изба-курица.

Да в Благодетельнице ли дело, может, руки не из того места растут?

Дьявол, заложив ногу на ногу, почти слившись со стеной, скромно присел на сундук у двери. На этот раз он вел себя очень скромно, выказывая Бабе Яге почтение, но Баба Яга его не замечала, как все. Она просунула сквозь него руку в карман шубы, вытащила кошелек, сунула его за пазуху – Дьявол даже не успел посторониться. Проворчала под нос: «Ну вот…» – и сразу успокоилась. Манька не обиделась, даже безденежные так делали, а Посредница, наверное, миллионами ворочала, и всяк норовил обокрасть – нынче никому нельзя доверять.

«Расскажи об избе! – умоляюще попросила она мысленно Дьявола, когда старуха скрылась за занавеской. – Откуда взялись? Может нам не Посредницу с Величествами искать, а яйцо?

– Избушка не курица, размножается по-своему, – ответил Дьявол вслух, нисколько не заботясь, что Баба Яга его услышит, прошел к столу, сел на лавку рядом. – Ну, из яйца! А яйцо кто сделал?

– А, так все же был плотник! – забывшись, радостно воскликнула она.

Заметив, что старуха-молодуха выглянула из-за занавески и смотрит на нее подозрительно, Манька поправилась:

– Я говорю, богато живете! Это ж, какой плотник такую избу родил?!

И снова перешла на мысленное обращение, ткнув Дьявола в бок – «А там и железо сносится, и препятствия не будет между мной и Помазанницей. Без железа-то мы скоренько добежим!»

– Ну, Манька, – угрюмо проворчал Дьявол, скорчив кислое лицо, – ты хоть понимаешь, чего просишь? Где ж найдешь столько денег плотнику заплатить? Он и руки тебе не подаст! Избы, поди, сбежали от такой, как ты… – и поделом. Избам хозяйские руки нужны, а у тебя не руки, а крюки! А вдруг они елками питаются, а у тебя леса нет, весь лес у Господи Упыреева, чем кормить станешь?

Манька опустила взгляд на колени, безусловно понимая, что Дьявол прав. Зачем она избам со своими язвами, железом и нищетой. От нее и люди-то шарахались. Руки сразу стали лишними, сунуть их было некуда – она положила одну ладонь на колени, вторую на стол, но руки все равно остались чужими.

– Был плотник, не был, что тебе от моей избы? – старуха угрожающе нависла над ней всем телом, сжимая в руке поварешку. – Уж не позавидовала ли ты мне? Чай, обобрать решила?

– Нет, что вы! – устыдившись, горячо отнекалась Манька. – Я это… я понять хочу!

– Да хоть на цепи, а со мной избам все одно лучше, – проворчала Баба Яга, отворачиваясь к печи. – Вон как обернула – едва за порог ступила, а уже глаз на чужое добро положила! Ты, Маня, мое мне оставь! Мы тому рады, что Бог подает, а если тебе не дал, значит, не достойна ты. Вот и прими убогость свою, как должное. Видишь, как нутро твое поганое вылазит! Достать такую внутренность не грех, а благо, как с таким жить? Не удивительно, что мать и отец от тебя отказались, и люди бегут, и даже Дьявол побрезговал бы, не сподобился бы забрать за грехи твои… – хмуро закончила она обличительную речь.

– Так вы про это… про внутренность… в смысле, про поведение мое? Чтобы я поняла? – Манька сердито взглянула на Дьявола.

– Ну а как же, – проскрипела Баба Яга. – Вот и послушай мудрую женщину: не спроста человеку проще спалить добро, чем в твою руку передать! А отчего, думаешь, такое происходит? – она со смыслом прищурилась.

– Не знаю, – ответила Манька с видом прилежной ученицы, скромно потупилась и слегка покраснела, поправляя скатерть все еще чужими руками. Она не ожидала, что Посредница будет рассматривать ее внутренности прямо с порога.

– Уважаю такого человека, – похвалила Баба Яга мудрого человека. – Умеет поберечь свое добро, – с видом строгой учительницы продолжила она, стоя в проходе на кухню, взирая на нее со своей высоты. – Но постыдного в этом ничего нет… Да разве ж можно его тебе доверить?

– Ну-у… – протянула Манька несогласно. – Я всегда работала на совесть.

– Доброму хозяину служба ищущих мудрости его и преумножающих имущество его в радость, а не твое бахвальство, будто не человек тебя обогащает, когда зарплату платит, а ты его, – осудила ее Баба Яга. – И научает, и поднимает работников добрым именем своим. Если хозяин крепкий, так и работников его уважают, а если никудышный, так и работников ни в грош не ставят.

– Ну, если хозяин богатый, еще не значит, что работники как сыр в масле катаются.

– Опять перечит! – всплеснула Посредница руками. – Взять избы, нет ни у кого таких, а эти, худо-бедно, все еще живы, а будь у другого, так сгнили бы давно. И образцовое служение их в заслугу ставит Господь и тому, кто хозяином им был. Хороший хозяин грамотно распоряжается добром своим и своими работниками, на место их ставит, не позволив на Господа заступить. А когда придет время, Сына своего позовет – и будут думать, как наградить сестринский труд. А ты, что могла бы дать избе? Какое от тебя добро? Гнилая ты – и Бога на тебя нет, отверз уста и проклял за грехи твои. Карма это, Маня. Тяжелы грехи, но не за горами смерть твоя. Пройдешь до смерти со смирением, и вот она твоя радость – Царствие Небесное. Награда душе твоей. Умри достойно – и отойдут грехи, ибо поняла, тяжелы они были. А жизнь наша, Маня, по грехам нашим из прошлой жизни дается. Куринный у избы ум, а и то в страхе бежали бы от тебя, – она погрозила костлявым кулаком куда-то в воздух и грозно прикрикнула: – Если еще раз взбрыкнете своими погаными лапами, поминки я вам справлю, горстью пепла развею по закоулочкам!

Что значит, бежали? Может, Баба Яга посылала их ее искать, а они не захотели?

Сидят на цепи, а туда же…

Пренебрежение изб ее задело. Может, вонь изб изнутри прикрывала гнилые нечистоты умного начала, которыми они ее рассматривали? И как только достигали возвышения над ней, бегали по нечисти и доказывали свою хитро-мудрую науку, что тоже могут унизить человека?

Манька скептически про себя усмехнулась: не видела она заслуги старухи-молодухи перед избами, чтобы позволить так измываться над собой, хоть ты тресни! Разве жила Баба Яга в них? Разве видела в них избы? Разве любила? Да, денег у нее, может, не было, но ведь и у изб их сроду не бывало, вряд ли Баба Яга платила им за верную службу.

Но избы, видимо, считали по-другому.

Манька горько вздохнула: сама-то, чем лучше их? Не к нечисти разве шла на поклон?

Она хотела возразить Бабе Яге, что как раз наоборот, Бог учил только себя любить, не сотворив перед ним кумира, но вовремя вспомнила, что учил ее Дьявол, который для людей был Пугалом. А Сын Отца учил прежде любить его, а Отец как бы сам собой приложится. Даже апостолы не имели в себе заповедей Дьявола: «Что же вы ныне искушаете Бога – сказал Апостол Петр, когда Посланцы к язычникам заспорили между собой, – [желая] возложить на хребтину учеников иго, которого не могли понести ни отцы наши, ни мы? Но мы веруем, что благодатью Господа Йеси Спасителя спасемся, как и они…»

Вера в спасение не мучает людей. Правильно верили, неправильно – во что верили, то и получили. Кузнец Упыреев верил, Баба Яга верила, Благодетельница верила – имели. Сама она то верила, то не верила – и не имела. Может, надо было верить так, как они верят? И избы, наверное, верили-не-верили. Но опять же, разве мало таких, которые молятся день и ночь, а счастье и в следующей жизни не предвидится? Благодеяние от Бога считали чудом, а чудо – оно на то и чудо, чтобы быть исключительной редкостью. У Бабы Яги, вон, место перед иконой не протерто – значит, не по молитвам Спаситель раздавал.

Она промолчала, прикусив губу, еще раз огляделась, с сожалением оставляя мысли об избах. Чужие это были избы, но умные, наверное, раз нашли себе богатую хозяйку. Что бы они увидели, если б посмотрели на нее – железный ужас… – и бежали бы на край света к той же Бабе Яге, у которой железа на себе не было, или было, но такое, как у тех разбойников, которые железом своим не тяготились.

Ей ли учить их? Нет у нее таких изб, и не надо.

– Смотри, Маня, раскрыла грехи твои, и больно мне, что противишься судьбе, – произнесла Баба Яга с горечью. Вид ее был заразно обличающим, так что не почувствовать себя виноватой, у Маньки не получилось. – Ведь злое задумала против Благодетельницы нашей. Вижу, мучает тебя злоба и зависть, не дает тебе покоя чистота ее, непорочность, ясные слова. Черна голова твоя – закрыл Господь в яму и закрылся от тебя, чтобы не видеть и не слышать, гноит, будто мертвую. Мертвая ты и есть!

Манька молча отрицательно замотала головой, отказываясь от обвинений Бабы Яги, но голова была черная, а в словах Благодетельницы действительно не находила ни чистоты, ни умного начала – с этим не поспоришь, и снова кивнула головой, уже утвердительно.

Баба Яга умилилась, рассматривая ее с глубоко затаенной усмешкой, которая виделась только в глазах. Но Маньке не раз приходилось убеждаться, что, обличая ее, люди запросто решали свои проблемы, покушаясь на то малое, что она имела. И Баба Яга злопыхала, получив необходимую уверенность, что слова ее пустили корни и подмяли обвиняемую под себя. Посредница, очевидно, уже видела свою цель достигнутой, а она еще размышляла: давненько ее так не унижали – месяца три, сразу после того, как отошла от людей. Она только сейчас сообразила, что Дьявол ругал, срамил, но как-то не так, не обидно, как будто не ее, а дело, на которое она сподвиглась. А, бывало, хвалил, но уже не дело, а ее.

Манька удивилась, как это у него получалось?

– Ты, давай за стол садись, поешь, попей и ступай в баню, как заведено. Скоро ночь, – сказала Баба Яга, раскладывая на столе салфетки. – Караулю тут тебя, будто дел у меня больше нет. Болезни и немощи ваши хоть кого подкосят. Помощь моя неоценима, окромя тебя люди есть, кто по делу, кто с бедой приходит, а я растрачиваю время на недостойную тварь, которой всякий побрезговал бы, – проворчала она сокрушенно.

Дьявол в углу маслено заулыбался, молитвенно сложил перед собой руки, поднес ко лбу, к сердцу, будто радовался, что вот-вот Баба Яга отряхнет ее, как прах с его ног. При виде Дьявольских панихидных приготовлений, в чреве навернулась тошнота. Думать о Дьяволе плохо не получалось, но он не испытывал к ней добрых чувств, и, возможно, радость его была искренней. Одни слова у него. Но из слов избу не построишь: хоть доброе слово, хоть худое – кирпичом не летит, как добро к кузнецу господину Упырееву.

«Тоже, Благодетель выискался!» – мысленно выругалась она.

Наверное, надо было попрощаться с ним прямо сейчас, встать, наконец, на правильный путь, послать Дьявола куда подальше. Все, посмотрел, хватит, пункт назначения достигнут – но тут же засомневалась. А ну как посмотрит старушенция внутренности, поправит чего-то там, выпишет пропуск и пошлет далеко, в цивилизованную часть государства, а как одной-то? Кто в лесу от зверей станет охранять, из сугроба втащит, шишки соберет, ужин приготовит, рыбу из проруби заставит выпрыгивать? Разве смогла бы она треть государства пешком пройти или у волчьей стаи кусок мяса умыкнуть? Только Дьявол выдерживал как-то все это время, оставаясь рядом, низводя любые трудности до испытания, которые, по его мнению, и подножия настоящей беды не доставали. И не хвалился, не обещал ничего – и вот, не волнуют ее упреки старушенции, как раньше, и карма вызывает сомнение. Пусть неправедный был Дьявол, и не Бог совсем, но жизнь после встречи с ним стала другая.

«Вот была бы я Дьяволом…» – подумала Манька, сообразив, что на ее месте, он не стал бы терпеть упреки и поношение, разоблачил бы Бабу Ягу в одну секунду, еще и поиздевался над ней.

Манька удивилась сама себе – оказывается, она сильно изменилась. Раньше распереживалась бы вся, болезни наживая, а теперь всякие мысли в голове – и не ранят. Спасителем Баба Яга тычет, а что Спаситель… по земле ходил – спал, ел, пил вино, учеников набирал, лечил, проклинал, лобзания любил, женщин… – и не прощал, если ноги не целуют: «ты целования Мне не дал, а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги… А потому сказываю тебе: прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит…»

Да разве ж это любовь?

Взять того же Симона – в дом пустил ораву беспризорников и мытарей, стол накрыл, лежаки застелил… Много ли проку в слезах и в пролитом масле? Будь она на месте Спасителя, перво-наперво спросила бы: «отчего, дева, плачешь?» Не то же ли делает каждый человек? Разве кто-то ценит многие заботы перед кувшином елея? Если сам босяком жизнь прожил, чего взъелся-то? Ну да, у кого-то от избытка говорят уста, от избытка приносят дар Богу, а кто-то от скудости отдает все свое пропитание, и слова от скудости берут начало – так от чего скудость не поправишь, что бы и подношения нищенки были от избытка? Не семи пядей во лбу мудрость – понять, семи пядей – изменить худое на доброе. Недоказанная его жизнь была для всех примером, и поступали люди, как Он – проклинали, учили, взывали. А чем тогда Йеся отличался от всех остальных? Какого лешего в слова учения апостолов вчитывались, вглядывались, вслушивались, обливали слезами умиления, поливая елеем, искали мудрость – и находили! Себя оправдать? Еще раз подтвердить, что Свят и Бог?

Не таков был Дьявол.

Когда она однажды начала рассуждать о том, что истину изрек Спаситель Йеся, когда сидел в синагоге у сокровищницы, наблюдая за людьми с подношениями, Дьявол, покатываясь со смеху, враз избавил ее от желания философствовать с ним на эту тему: «Двенадцатью-то апостолами собрали бы женщине хвороста на зиму, дом поправили, прошлись по городу и взяли у каждого по горсти пшеницы – и скудоумие закончилось бы и скудость подношения!»

И ее учат, вместо помощи.

От унизительных слов Бабы Яги Манька закрылась в себе, настроившись сурово. Пропуски выписываешь – вот и выписывай, не за подачками пришла, а подъяремную упряжь с себя снять. Она не ослица, как та изба, которой хоть на цепи, лишь бы с Благодетелем. И в баню не пойдет, и в избе не останется, даже если Баба Яга станет уговаривать. Нос ее за время путешествия привык к свежести, а спать после бани сырой на улице – всю жизнь работать на таблетки. А завтра, если баба Яга насчет бани не передумает, и воды наносит, и сама истопит, и попарит, и помоет за собой. За день она устала, сил не осталось, а не уберешь после себя, старушенция грязнулей назовет – еще одно праведное обвинение.

Но праведное ли?

Так она ей до конца жизни пропуск не выпишет.

Сама Баба Яга почему-то в баню не сходила. После бани не красят губы и глаза не подводят, волосы сухие, одета не по-домашнему, будто собралась куда-то. И в еде надо скромнее быть. Пусть Баба Яга подавится своей едой! Не голодная она!

В сырой одежде сидеть было неудобно, хотелось переодеться в сухое. До лагеря с готовым на ночь хворостом далековато, но лес, он и есть лес, где одна елка, тамдругая.

Время было позднее, часовая стрелка на старинных узорных часах указывала на десять вечера, обычно в это время она уже укладывалась спать, избитая Дьяволом – нещадное избиение он продолжал упорно называть физическими упражнениями, и она никак не могла взять в толк, это он свою мышцу накачивал или ее тело тренировал перед побоями – но лучше позднее лечь, чем задохнуться в избе. Слава богу, сама себе хозяйка. Хорошо бы, по возможности, у старухи дровами разжиться, но можно и сучья насобирать – Дьяволу что ночь, что день, зрением он сам себя не обидел – а там разожгут костер, натянут веревку и повесят одежду сушиться.

– Не беспокойтесь, я, пожалуй, пойду, – засобиралась Манька. – У меня свои припасы есть, я и почками могу насытиться, и к коре привычная.

– Свое-чужое, ешь пока человеческую еду даю! – приказала Баба Яга, бесцеремонно отодвигая котомку в сторону. Поднять не получилось, она чуть приподняла тяжелую заплечную суму и бросила между печью и спинкой кровати. – Кору она ест… Это хорошо! Каждый должен то есть, что заслуживает. Потом мыться пойдешь.

– Ну, не только… – пожала Манька плечами, вспоминая сытные ужины с Дьяволом у костра. Привыкнуть к запаху в избе не получалось, еда просилась наружу. – А мыться-то зачем?

– Чистым должен быть человек, чтобы о Царице, о Матушке государства рассуждать. Иначе поганым ртом оскверняют самое святое, – проворчала она и осуждающе покачала головой. – Мы гной-то выпустим и разберем внутренность твою поганую. Некогда мне тут с тобой, на завтра у меня другие дела… Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим.

Манька поморщилась: вместо здорового сна придется всю ночь разбирать себя самою. Грязные внутренности, чистые – вряд ли старушенция выпишет пропуск. Она вдруг спохватилась, что не спросила у кузнеца, сколько придется за пропуск заплатить. Денег у нее с лета не было, зато немного намыла на привалах золотой песок, да только подойдет ли. Дьявол о нем высказался вполне определенно: «Не все то золото, что золото, это металл, а не золото». Наверное, даже показывать его не стоило. Она сразу решила, что пока Посредница плату не попросит, будет держать язык за зубами.

Баба Яга поставила на стол огромную тарелку с супом, налила стакан чая, отрезала ломоть хлеба.

– Ешь, а я принесу банные принадлежности.

И вышла. Но не в дверь, а в проход, где была лестница, ведущая в подвал и на чердак.

Манька поковыряла суп ложкой. Так себе, из пакета быстрого приготовления. Наверное, старуха думала, что она голодает. Она и сама так думала, и вдруг поняла, что не так уж плоха у нее жизнь, если бы не железо. Рыбу ели до отвала – и печеную, и варенную, и вяленную. Рыба к Дьяволу сама из проруби косяками выбрасывалась. Мяском иногда себя баловали, особенно, если заимку разорили. Браконьеры и охотники мясо солили, сушили, вялили. Сушеное можно было грызть по дороге, как конфету, через раз варили кашу, добавляя ложку-другую крупы и зерна в бульон, да и грибов на деревьях хватало. Замерзших, правда, но в морозильнике они могут и год, и два лежать. Трутовики тоже ничего, если растереть в порошок, суп и каши получались наваристые с грибным вкусом – уж получше этой бурды, от которой она отвыкла.

В таких антисанитарных условиях, да еще на сытый желудок и с заложенным носом, который напрочь отказался дышать в избе, когда от зловония ком стоял в горле и во рту, будто кошки во всех углах годами гадили, даже смотреть на старухин суп казалось тошно. И одноразовый грязно-бурого цвета чай, заваренный не кипятком, а едва теплой водой, не вызывал доверия.

Она несколько раз громко постучала по тарелке ложкой и выплеснула и то и другое в ту самую зеленую жидкость, которая булькала в котле. Хлеб кинула на печку: станет сухарем, еще самой старухе пригодится. Жидкость тут же пожелтела, пошла пузырями и пеной, потом снова приобрела зеленый цвет.

Заметив, что старуха спускается с чердака с полотенцем, мылом и огромной бутылью самого настоящего дорого шампуня, Манька отодвинула пустую тарелку.

– Я поела! – сообщила она, когда та вошла в горницу. – Спасибо, хозяюшка!

– А говорила не голодная, – скривила брезгливо губу Баба Яга. – До смерти не наедаются такие ненасытные утробы.

Вот опять Баба Яга плюнула в нее, перекроила на свой лад, как будто за ее баландой она в очереди стояла с протянутой рукой – ведь не просила! И прикусила язык, чтобы не съязвить в ответ, исподлобья бросив уничижительный взгляд на Дьявола, который стоял у плиты, хмурился, и, взывая к старухиной бдительности, звал ее заглянуть в зеленное варево, тыча пальцем и громко ругаясь:

– Нет, ты только посмотри, что она опять натворила! Да как же ты могла выпустить это чертово отребье из виду?! Такое ценное варево испоганила…

Старуха прошла через Дьявола, прихватив посуду.

– Может, добавки? – выглянула она из-за занавески. – Тут еще осталось.

– Нет-нет, – торопливо отказалась Манка. – Слышала я, люди после голода поевши умирают. Слышите, слышите?! – она похлопала себя по животу.

Живот в это время громко урчал: содержимое кишечника пыталось вырваться наружу то через желудок, то искало выход в другом месте. Но она решила держаться, пока не придумает, как выманить у старухи воду из колодца, может быть, единственное действенное оружие против вампиров. Осиновый кол еще надо как-то в грудь вогнать, а водой можно плеснуть в лицо или в еду подлить. То, что вода в колодце живая, фактов, при обдумывании увиденного и не сразу подмеченного, набралось много. Если Посредница была близка с Их Величествами, драконы, после того, как лишились первого источника, первым делом утолить жажду прилетели бы сюда, но следов их пребывания не нашлось. Ни гари, ни копоти, ни трупов, и снег вокруг колодца не примятый. А будь у нее хоть глоток этой воды, она не только Благодетельницу достанет без всякого пропуска, она всю землю пять раз обойдет. Но для начала нужно при свете дня убедиться, что вода та самая. И пусть старуха думает, что она слушает и молится на нее – не кисейная барышня, спина не переломится.

И она радостно приветила Бабу Ягу влюбленным взглядом.

– Ой, бабушка-Посредница, мне сейчас умереть никак нельзя! Жизнь только налаживается! Я ведь вас полтора года ищу, от самого моря-океана!

Запертая еда, наконец, разделилась надвое: одна часть все же добралась до того самого места, откуда выйти ей было предназначено природой, вторая решительно желала вернуться тем же путем, каким попала в кишечник. Глаза от вони ело, во рту будто кошки нагадили. Похоже, внутренности избы давно насквозь прогнили.

Или внутренности, но не избы…

Однажды ей пришлось ночевать около покойника, которого вынули из воды и потом два дня не могли похоронить, ждали, когда приедут мудрые люди и опровергнут утверждение, будто утопили его. С чем-то спутать трупный запах разложения было трудно.

Моргом здесь пахло, без дезинфекции…

Нестерпимо хотелось вернуться в лес, свернуться калачиком под первой елью и проспать до утра, но, возможно, Баба Яга в самом деле могла разрешить ее вопрос. А вдруг Дьявол просто наговаривал на Идеальную Женщину, чтобы устранить ее из жизни обожаемой Матушки всея государства, как проблему. Идет она по лесу, радуя его своими муками, никому не мешает, и Благодетельнице от ее хождений ни холодно, ни жарко – чем не устранение? А потом окажется, что вопрос мог решиться за пару дней.

Манька сглотнула едкий желудочный сок с желчью, поджимая заднее выходное отверстие.

– Ой! – схватилась она за живот. – Ну вот! Я же говорила!

– Может, чаю еще налить? – спросила Баба Яга. – Не ругаюсь я. Если оголодала, изнеможешь, упадешь на каменку.

– Ой, бабушка, некуда уже, – запротестовала Манька, зажимая рот. – В баню так в баню! – не выдержала она. – А потом, может, на сеновал? Не хочу вас стеснять.

От насилу проглоченной желудочной кислоты стало еще хуже.

Но Баба Яга сунула стакан с чаем в ее руку, крепко сжала пальцы, не позволяя отказаться от угощения. Руки у нее были холодными, как у покойника.

– Малиновый чай выпьешь и пойдешь, я туда три ложки сахара положила, – настойчиво потребовала Баба Яга и погладила по голове, подбадривая.

После Дьявольских чаев из травяных и ягодных сборов, которые еще остались с лета, и которые он таскал сам, чай Бабы Яги казался самыми настоящими помоями. Серо-коричневая бурда, в которой плавали ворсинки от малины. Уж если пить чай с вареньем, то вприкуску. Дьявол и сам любил побаловать себя чаем, зная каждую травинку наперечет. Не столько по названиям – названиями он себя не утруждал, оставляя выбор человеку – сколько обо всех полезных и вредных свойствах каждого растения.

Из-за откинутой занавески стали видны и стол, и мойка, заваленные грязной посудой, огрызками заплесневелой колбасы и недоеденной соленой рыбой.

Манька порадовалась, что не попробовала суп. После такого угощения Дьявол месяц отпаивал бы ее горькими травами – каждый день! Он и без того травил ее раз в месяц. «Маня, – говорил он, – глисты – хуже железа! Человека могут заживо сожрать! Мы с тобой в лесу всякую гадость собираем! Те же хомяки свои запасы в землю за щекой тащат! А ну как не все чумные бациллы сварились?!» Потом она была сама не своя, то проносило, то тошнило, то начинала болеть голова, а если отказывалась, обязательно обращал внимание на загаженность реки отходами и мусором, который ушлые предприниматели свозили на берег, а обратно загружались песком и гравием, совмещая вредительство с доходностью.

– А вы что же не пьете? – поинтересовалась Манька у Бабы Яги.

– А у меня еще работа есть, – ответила она, неотрывно наблюдая за стаканом. – Мне, милая, внутренность твою рассматривать, дерьмо твое подтирать.

Манька сделала вид, что приложилась к стакану губами и сглотнула слюну.

– Ой, ну я так не могу, – отказалась она от угощения простодушно. – Будто вы мне в рот смотрите, как люди, которые каждую крошку считают, кабы лишнее не проглотила. Мне, лично, чужого не надо. Вот если бы мы с вами задушевную беседу вели…

– И правильно считают! – ответила старуха, но за печку заступила и повернулась спиной, накрывая хлеб рушником.

Манька воспользовалась мгновением и пошла за Бабой Ягой. Проходя мимо шестка с котелком, выплеснула чай в зеленую бурду, обхватила стакан ладонями, попивая уже из пустого стакана.

– Вы не представляете, как я обрадовалась, когда огонек заметила, – она благодарно поставила пустой стакан сверху грязной посуды, – Холодно в лесу, голодно… – вспомнила она утреннее приключение и вкусный ужин, и благодарно улыбнулась Дьяволу, посмеиваясь над его напрасными потугами сдать ее старухе с потрохами за порчу зеленого варева. Не добившись от Бабы Яги внимания и благодарности, он прохаживался по избе, исследуя содержимое расставленных на лавке банок, приятно удивляясь старухиным запасам.

Баба Яга приняла ее улыбку на свой счет.

– Ну и славно, а теперь в баню иди, а то от тебя воняет на всю избу, – поморщилась она.

«Понюхала бы, чем у самой пахнет!» – с раздражением подумала Манька, продолжая приятно улыбаться. Сама Баба Яга пахла ароматными дорогими духами. Их запах смешивался с трупным запахом, и от этого смешения амбре она чувствовала себя еще хуже.

– А, может, все-таки с утра? – воспротивилась она. – Ночью… в баню… которая и не баня вовсе, а птица…Там, поди, и света нет, да и не натоплена, – высказала она свои сомнения, вспомнив, что следов возле бани нет. – Я лучше пойду, переночую где-нибудь, не буду вас беспокоить, а утром…

– Что, касатушка, неужто бани испугалась? – усмехнулась добродушно Баба Яга, подталкивая ее вперед. Сунула ей в руки розовое со слониками полотенце, мыло, шампунь и керосиновую лампу. – А когда зубы выставляла, не было в тебе страха! Иди-иди! Баня не лес, хоть маленько на человека станешь похожа. Залезешь как-нибудь на полог. Да не переверни там все, а то с тебя станется.

Наверное, Баба Яга продолжала проверять ее внутренность и готовила ко встрече с Благодетельницей, испытывая ее терпение на прочность. Но у Дьявола это лучше получалось, Бабе Яге еще у него учиться и учиться.

– Пропуск-то я выпишу, да пустят ли во дворец с такими язвами и гноем? Может, сходишь в баню и пропуск не понадобится, все само собой рассосется, и полетит душа раем.

Манька покраснела. Пожалуй, Баба Яга была права: как она с такими язвами во дворец? Наверное, зря придумала искать встречи с Благодетельницей через железо. Но если она достанет живую воду, все изменится.

Ладно, пусть Баба Яга видит, что она ничего не боится.

Баба Яга взяла один из подсвечников со свечами с подоконника, сдернула с вешалки соболиную шубу, набрасывая на плечи. Дьявол тоже встал и приготовился идти следом. Манька подобрала рюкзак и потащила его за собой волоком с угрюмым видом.

Баба Яга насмешливо покачала головой.

– Подозреваешь человека, к которому просилась на ночлег? Да на что мне твое железо?

– Одежда там, – буркнула Манька, вспомнив, как «хороший человек» прятал от нее кошелек. – Не грязное же после бани надевать! Опять же, железо из рюкзака за мной побежит, собирай его потом на дороге.

И на ночлег она не просилась…

У порога Баба Яга щелкнула пальцами, и все свечи в подсвечнике сразу загорелись.

Ого! – восхитилась Манька. – Да вы магичка?! – обернулась к Дьяволу: «А ты так почему не делаешь?» Дьявол в ответ лишь презрительно фыркнул. На крыльце подобрала оставленную вязанку посохов с осиновыми кольями и топориком, перевязанные и укутанные в брючины, а после побрела за Бабой Ягой.

Выйдя из избы, Маньке еще меньше захотелось туда возвращаться. Она никак не могла надышаться свежим чистым воздухом, как рыба, брошенная обратно в прорубь. На баню она смотрела почти с ужасом. Если все, что описывали сказочники не вымысел, то избы на курьих ногах они не слишком жаловали, отведя им место в глухом лесу, где только какая-нибудь Баба Яга и могла в них жить, привечая нечисть. Может, из-за запаха люди их недолюбливали, или приписывали им свойства колдовские, как крысам, как лошадям, как другим животным, которых мучили каленым железом, судили и сжигали в кострах, приписывая им связь с Дьяволом, но раз искали покровителей среди Благодетелей, не пойми, что от них ждать – во всех сказках они служили Бабе Яге верой и правдой.

Как жила Посредница в такой вони, непонятно…

«Ни за что не буду спать в доме, – решила она. – Помоюсь и в лес уйду!»

А помыться хотелось: распарить язвы, смыть коросты, чтобы вышел гной под ними, грязь. Она не мылась в бане с тех пор, как оставила людей и селения. Тело вдруг нестерпимо зачесалось во всех местах сразу, будто и в самом деле заразу подцепила.

И запах…

От недолгого пребывания в избе он въелся в кожу и в одежду, и она чувствовала его ядовитые испарения, будто съеденную отраву, разъедающую плоть.

Но повела ее старуха-молодуха не в баню, а к колодцу…

Манька шла за ней, затаив дыхание. Надежда, что она опять сможет отрастить себе новые зубы и мясо на ногах и руках, вот она, рядом. Она точно знала, что никуда не уйдет от колодца, пока не придумает способ украсть у старухи воду. Она уже не сомневалась, что Баба Яга ни за что не поделится лекарством от всех хворей, а если догадается, что знает про свойства воды, поставит охрану или высокий забор.

Баба Яга достала из кармана шубы связку ключей, немного повозилась с замком, с трудом отодвинув тяжелую чугунную крышку.

– Ты, душечка, плюнь сюда, – попросила старуха ласково, строго взглянув на нее.

Манька в отчаянии посмотрела на Дьявола, который в это время стоял от старухи сбоку, будто прикрывал своим телом. О плевках она знала немало – однажды плюнула и изменила природу воды. А еще ей вспомнилась ложбина, на которой паслись стада, поедая ушедшую под снег траву. Но могла быть и мертвая. Просто закрытую воду никто не использовал, а рассыпанное вещество ее как-то обеззараживало.

– А не боишься, что заразный станет? – Манька сплюнула под ноги Бабе Яге кровавой слюной.

– Ты это что же, в меня плюнула?! За хлебосольность мою?! – изумилась Баба Яга, слегка растерявшись. – Не к месту мне объяснять, – сладенько и с угрозой проговорила она, прищуриваясь, – что колодец этот яму роет всякому, кто воистину не ведает имя святого Благодетеля. Уразумей, мне нужда посмотреть, сколь мертва ты в себе!

– Нет! – не сдержалась Манька, ответив с удивительной для себя самой твердостью.

Такого сопротивления Баба Яга не ожидала, лицо ее, даже при свечах, заметно побагровело. Она угрожающе надвинулась.

Манька пятилась назад.

– Сама плюнь! – предложила она, разворачиваясь в сторону бани. – Может, мне напиться из него придется, что же, свой плевок на себе понесу? Вот еще, в колодец плевать…

– Маня! – окликнула ее Баба Яга, сделав еще одну попытку уладить дело миром. – Я-то плюну… Запомни, воду живым не испоганишь, а конченый человек, не имея внутри себя живого, обгадит колодец. Но станет вода лечить себя и проявит все, что гнилое в тебе нашла… Вот, смотри! – Баба Яга смачно плюнула в колодец. – Этот колодец не для питья выкопан, а для рассмотрения внутренностей. Нельзя из него пить! Не простой он, а поганый. Столько людей в него плевали, что заразы в нем больше, чем в иной отхожей яме.

– Видела я, как однажды колодец сам себя вылечил… Завтра решим, буду я в него плевать или нет.

И сразу испугалась своей дерзости. Теперь ей воду точно не достать! Вернулась к Бабе Яге с повинной головой.

– Тетушка Яга, я плюну, но ведь темно, не разглядеть нам! Как болячки лечит, я видела. Кость одну оставляет, а мяса на кости нет! Я ужас как испугалась! Боюсь я, не заставляйте меня!

– Вот и посмотрю, – Баба Яга грубо схватила ее и потащила к колодцу, нагибая голову над водой.

– Не-е-ет! – Манька вывернулась и побежала к бане, пожалев, что не придумала ничего умнее. Молиться – это она тоже зря… – и захныкала, похлюпав для верности носом: – Завтра, может быть, издалека…

Старуха еще чего-то говорила, грозила, ругалась, уговаривала, но Манька не слушала. Дьявол в свое время тоже уговаривал. Наверное, неспроста, могли бы и сами. Видимо, поворачивался колодец задом наперед, только неизвестно, сколько раз, и, возможно, у Бабы Яги лимит вышел… Или определенный человек должен был плюнуть, внезапно догадалась она.

И сразу защемило сердце: а если и у нее лимит закончился, а вода в колодце мертвая?

До двери избы-бани Манька бежала, придумывая Бабе Яге смертные муки за насильственные плевки, которыми та потчевала животворящую воду, и вряд ли заметила, как обе избы слегка повернулись окнами и дверным проемом в ее сторону, чуть привстали, осыпав с себя снег, и испуганно прижались к земле снова, только удивилась, когда дверь бани оказалась на новом месте, а не так как она ее приметила. Пару секунд постояла у крыльца, соображая, что бы это могло значить, а после решительно ступила за порог, чтобы выиграть время и спрятаться от сильных рук Бабы Яги. Та не оставила надежду заставить ее, бежала следом, призывая одуматься и обещая выписать пропуск прямо сразу, прямо сейчас, но Маньку ей было не догнать, натренированными ногами бегала она шустрее.

В бане, пожалуй, можно было жить, как в избе. Теплый предбанник занимал половину бани, с выходом на улицу и двумя окнами, увешанный вениками на протянутой через весь предбанник веревке, с удобными плетеными креслами вокруг плетеного стола, с тазами, сложенными друг в друга, на широкой лавке. Вдоль одной стены стоял узорный шкаф-буфет с пузатым самоваром и пыльными чайными красными в белый горошек чашками, которыми, очевидно, давно не пользовались. Как и в основной избе здесь имелась лестница в подвал и на чердак, отделение в виде комнаты для складирования всякой утвари и вещей, и дверь в совмещенную парную и помывочную. Теплая часть, где располагалась печь, занимала вторую половину избы-бани. Вдоль стены, напротив печи с каменкой и котлом для горячей воды, располагалась широкая лавка, напротив двери возвышался полог и лестница на него из семи ступеней с ограждением. Баня была большая, просторная, будто сделанная для важных господ. Возможно, для охотников, приносившие Бабе Яге шкурки животных. Или для клиентов, ищущих пропуск в иной мир. Гости тут бывали: тазы для помывки, вложенные друг в друга, стояли на лавке, рядом с печью и под лавкой валялись использованные пожелтевшие от времени березовые и дубовые веники, мужские поношенные носки, семейные трусы, сложенные в мусорное ведро с листьями, на лавке лежало забытое кем-то полотенце, а у печи валялись две пары поношенной обуви.

И никакой вони – внутренность избы-бани ничем не пахла…

Манька подивилась: надо же, две избы, а какие разные! Здесь она, пожалуй, осталась бы… И откуда запах во второй избе? Неужели действительно Баба Яга хранит в ней трупы? А где? Это ж смертоубийство…

Жара в бане было хоть отбавляй и горячей воды целый котел. И топка была большая, вместительная, похожая на печь в большой избе, только утопленная в половицы. Вдоль стены, между пологом и печью, в ряд стояли четыре здоровенных бочки с холодной водой. Надежда, что она могла взять воду в бане, радовала ее, но вода была явно не из колодца и не первой свежести. Внутренность бочек покрывал толстый слой ила, а вода имела зеленоватый оттенок, указывающий на присутствие водорослей.

– Так баня же еще не закрыта! – возмутилась Манька, ткнув пальцем в жерло топки.

В топке в полную силу странным бело-желтоватым огнем полыхали два больших, толстых, только что подброшенных полена, но ни дыма, ни углей она не заметила. И светло от них было, будто день на дворе.

– Хочешь, чтобы я угорела?

– Это… ее нельзя закрыть… – Баба Яга смешалась на пару секунд, а потом расплылась в насмешке, кичливо выставляя еще один признак превосходства. – Это, Маня, у нас, у людей, доброе к доброму. Не иметь тебе такую баню еще потому, что дрова ей нужны особенные!

После бунта старуха явно затаила злобу: слова сочились как яд через скрежещущие зубы. В голосе – плохо скрытая угроза, взгляд источал ничем не прикрытое презрение и почти ненависть, Манька чувствовал, что от желания заставить ее плюнуть в колодец старуха не отказалась, затаив в уме какой-то план. Ладони сжимались в кулаки, будто она готовилась придушить ее прямо здесь и сейчас, но предвкушение чего-то более мучительного останавливало. Больше всего сейчас Баба Яга напомнила ей кузнеца господина Упыреева, который принимал ее на работу, чтобы потом, когда подходило время платить, оштрафовать за какую-нибудь надуманную провинность или порчу, чтобы она ему втрое больше осталась должна.

– Что в них особенного, дрова как дрова.

Баба Яга зачерпнула ведром воды из бочки и плеснула прямо в печь на поленья. Поднялся пар, жар, а когда все рассеялось, поленья горели по-прежнему.

Манька восхищенно округлила глаза, проявив к поленьям повышенный интерес.

– Круто! А я и не знала, что такие бывают.… – мысли ее тут же повернули в свою сторону, где и как применить их в дороге и каким образом отщипнуть от поленьев лучину, пока Баба Яга не видит.

Перебрав всевозможные способы их транспортировки, она пожалела: если поленья все время горят, да еще с таким жаром, тащить их с собой вряд ли получится, но, если бы такие дома иметь, так и дров не надо – это ж какая экономия! Как тут не позавидуешь?

Зато Баба Яга, уловив ее интерес, сразу обвинила ее во всех грехах, начав торговаться.

– Вот и узнала! Благодетельнице, Маня, принадлежат они, – старуха семенила за ней, заложив руки за спину, с какой-то глубокой, плохо скрываемой радостью, которую Манька списала на гордость за столь ценные поленья. – Есть у нее и скатерти-самобранки, и сапоги-скороходы, и блюдечки с голубой каемочкой, на котором все царство-государство рассмотреть можно, как на ладони. Тебе разве доступно такое богатство? Но будет доступно, если в колодец плюнешь. Одно полено сразу тебе отдам. Представь, живешь ты – и голова о дровах не болит, – как будто прочитала она Манькины мысли.

– Нет, мне не надо, оставьте себе, у меня и без того ноша тяжелая, а тут еще горящее полено тащить… И вообще, я, наверное, в теплых краях поселюсь, после встречи с Ее Величеством. Долгое лето, фрукты круглый год… Хватит с меня зимы, – размечталась она.

Потеряв к поленьям интерес, Манька отвернулась, снимая с себя котомку и вязанку и складывая нехитрый скарб на лавке в углу парной, выставив за дверь в предбанник ненужную лампу. Сложила на поддон на пологе шампунь и мыло, повертела в руках веник, замочив его в тазу.

– Хорошо в нашем царстве-государстве люди живут, у которых голова на плечах… – Баба Яга стояла посредине и рассматривала ее с подозрением. – Кто бы стал со мной спорить, попроси я плюнуть в колодец? – подкатив с другой стороны, уже более миролюбиво вопросила она, качая осуждающе головой. – А увидела бы, как вода тебя отвергает, и сразу поняла бы, о чем тебе умные люди толкуют. Ведь не во зло, добра желая. Еще не поздно исправиться, – голос у старухи вдруг стал ласковый-ласковый, слезно-сочувствующий.

Манька промолчала, даже не взглянув в сторону Бабы Яги.

– Маня, ты сотни верст прошла, одна, в железо обутая, ради светлого будущего. И вот оно, будущее, ждет тебя, осталось пару шагов ступить да стряхнуть с себя невзгоды и горести, так что ж ты упираешься, дитятко?! Я ведь к тебе с открытым сердцем, со всею душою, как к родной кровиночке…

Манька вдруг поймала себя на том, что ей отчаянно захотелось рассказать старухе о своих нечеловеческих муках, и даже покаяться в убийстве Кикиморы, будто сыворотку правды выпила, и даже мысленные уговоры самой себя молчать действовали как-то слабо и неубедительно, но внезапно взгляд ее упал на Дьявола, который скромно сидел в уголке, орошая лицо крупными слезами, влюбленно и благоговейно глядя на Бабу Ягу.

– Нет! – ее ответ прозвучал твердо. – Утро вечера мудренее, куда ж вы так торопитесь?

– Жизнь, Маня, не человеком отмерена. А вдруг завтра не будет? Вдруг скажет Господь: «Все, переполнила ты мерзостью своей чашу терпения»? И умрешь с гноем в уме и в сердце, лишенная радости войти в Царствие Небесное аки луч света в темное царство? Ведь и я была как ты, могилу себе копала, но добрые люди отмыли, очистили, волшебству научили, радость вернули.

– Бабушка Яга, давайте не будем смотреть внутренности прямо сейчас, а то мне спать хочется, упарилась я тут, выйду на улицу – враз застужусь. Пользы от меня сейчас никакой. Если простужусь, завтра точно не будет. Скоро полночь наступит, я в это время сплю давно. Вы идите, не ждите меня, я тут, в предбаннике переночую. Тут тепло и места много. Или в лес вернусь, только обсохну.

– Ну, завтра, так завтра… Вижу, бесполезно тебя уговаривать. А жаль, добровольно должна была плюнуть, от чистого сердца. Ну да ничего, вот подведу тебя завтра к зеркалу, посмотришь, как черна внутренность твоя, согласишься не только плюнуть, но и с внутренностью той расстаться с радостью, еще и просить будешь! Вампир ты, Маня, истинный вампир, кровушку людскую пьешь, потому как увидишь человека хозяйственного, крепкого на ногах, сразу мечтаешь к нему присосаться, а сама ты ни на что не годная, ни к чему не приспособленная, ничему не обученная, но думаешь, будто людям ровня.

Бабу Ягу как будто подменили: сердечность слетела с нее, как сорванный порывом ветра пух с одуванчика. Но мякиной обвинений Манька была сыта по горло: кузнец Упыреев тоже обвинял ее и в лености, и в безграмотности, и в алчности, когда хотел на зарплате сэкономить, а если не соглашалась, сразу зверел – чуть до драки дело не доходило. Аттестат об образовании и прочитанные ею книги очков ей не добавляли, грамотностью он считал умение людям пыль в глаза пустить и обмануть себе на пользу.

На всякий случай она отошла от котла с кипятком подальше: не приведи господи, сунет старуха головой в кипяток и сварит заживо – кузнец Упыреев запросто мог бы, попадись она ему под горячую руку. Баба Яга не кузнец Упыреев, но про Баб Яг в сказаниях всякое говорили: будто усаживают людей на широкую лопату и суют в печь, чтобы поджарить и съесть потом. Но были и другие: кормили, поили, в бане мыли, снабжали клубочком, который катился в нужное место, или тем же блюдечком с голубой каемочкой, которых у Благодетельницы, по словам Бабы Яги, было пруд пруди.

Или пропуском…

Судя по тому, как хозяйка настойчиво пыталась помыть ее в бане, ей попалась относительно добрая Баба Яга, но с уклоном в злую сторону, судя по стараниям наклеить обличающие ярлыки и желанию занизить самооценку клиента. Так что ждать от нее можно было все, что угодно – и доброе, и худое.

– Это я-то вампир? – зыркнула Манька, доставая из котомки сменное белье. – Я своей кровью давлюсь, не чужой – вампирами от этого не становятся. Привыкли голову имуществом мерить, а Спаситель Йеся богаче жил?! Так же бродяжничал. Правильно, голова у вас есть. Может, потому, что умеете переложить свое иго на другие головы? Так что, кто вампир, мы еще посмотрим! – пригрозила она, подвигая к себе посох. – И не надо меня зеркалом пугать, я в зеркале сто раз себя видела.

Баба Яга подавилась ее наглостью, а Дьявол изумленно вытаращил глаза.

– Ну ты загнула! – не выдержал он. – Стали бы царские воины одежды после пинков делить, будь они не золотом вышиты! Тебя на порог пустили, а ты сразу в красный угол, да со своим уставом! Напоили, накормили, в бане моют, спать укладывают, а ты только и думаешь, как воду или полено украсть! Ты зачем святую гостеприимную женщину обижаешь? Мало тебе Кикиморы?

– Я не за милостью, а на место поставить… – ответила Манька Дьяволу и прикусила язык, заметив ошалевший и расширенный взгляд Бабы Яги, изменившейся в лице.

– Что?! – вскрикнула она, наливаясь кровью. – Кого ты собралась на место ставить?!

Манька внезапно увидела только старушечье, изрытое глубокими морщинами лицо с выпирающими скулами, утыканное бородавками, словно наваждение с нее слетело.

Или со своих зашоренных глаз…

– Я крепко на земле стою, костью в землю врастая – земля мне силы дает! – вперила в нее старуха пронзительный взор, выплевывая слова яростно искривленными губами. – Ей без меня никак, голоса не останется! А ты – срубленное дерево! Во, как гнильцой пахнуло, даже Бога помянуть не убоялась! Да как земля носит такую окаянную безбожницу?

Манька взглянула на нее хмуро, понимая, что ляпнула не то, но оправдываться поздно.

– Вросла, говоришь, костью… силу дает… вот бы и вылечила ее! А то там свалка, тут свалка , а здесь – токсичная свалка… Пожалели бы землю-то! – укорила она мягко Бабу Ягу. – На что ей такой голос, который только собой похваляется? Посмотрю я, что скажут Их Величества, когда узнают, как вы браконьеров покрываете и мзду берете! Видела я, за сундуком! – пошла она ва-банк. – Распустились тут, без государственного присмотра. Но если пропуск выпишите, может и промолчу, потому что все вы одним мором мазаны и наказать вас все равно не накажут, но осадочек-то останется.

– А у нас, Маня, все по закону, на каждую шкурку лицензия дадена! Ты мне не грози, я не таких усмиряла, не с такими справлялась, – рассмеялась Баба Яга. – Ох, ядовитое нутро – тем слаще избавление! Вижу, не будет пользы от мудрости моей, мышиная возня… Выпишу я тебе пропуск, прямо к утру и выпишу! А колодец… подождет… много вас таких тут шастает!

Поджимая губы и не сказавши больше ни слова, Баба Яга попятилась назад, хлопнув дверью.

Дьявол бросился за нею, то ли извиняться, то ли успокаивать.

Манька проводила их обоих тяжелым взглядом, сняла с себя одежду, набрала в таз воды, окатилась, набрала еще, с удовольствием намылилась душистым мылом. Достала веник и начала хлестать себя по ногам, по спине, по груди. Блаженство распаренного тела доставало до самых костей. Окатилась, смывая грязь и пот, жалея, что вода не из колодца, повернулась за водой и чуть не налетела на Дьявола.

Дьявол был явно не в себе.

– Ты что, бани не видела? – испуганно воскликнул. – Попав в избу-птицу, да еще с поленьями неугасимыми, да с могучей сказочной бабусей, которая, после твоего хамства… – я бы трижды перекрестился и круг от нежити вокруг себя начертил!

Дьявол был на себя не похож. Всклоченный, растерянный, взгляд – побитой собачонки.

– Да что случилось-то?! – испугалась Манька.

– … Я, Маня, все душой… ты же знаешь… – Дьявол мялся, тужился, даже вспотел, наконец, прокашлялся. – Она там икру мечет, имя твое шепчет, волосы на себе от ярости рвет… Даже колодец запереть забыла… – он загибал пальцы один за другим, растеряно глядя на них, будто не верил, что нечисть могла столько раз накосячить. – Ну если ты… Я тогда пойду, да? – он ринулся на стену, собираясь в нее провалиться.

– Колодец забыла закрыть? – Манька бросилась к лавке с одеждой. Кое-как натянула на сырое тело исподнее, спохватилась, кинувшись к котомке, вынимая бутыль с водой, сгребая остальную одежду в ком. – Хватаем воду и уносим ноги! – рванула к двери, с силой толкнувшись в нее.

Да не тут-то было, дверь оказалась заперта снаружи.

Растеряно остановилась, еще раз подергав за ручку. Кинулась к окну, но оно оказалось заколочено крепко-накрепко с уличной стороны. Расстроенно села на лавку, чувствуя, как ее охватывает паника. А если старуха браконьеров позовет и убьют ее прямо здесь? Ну, время-то у нее еще есть, в лесу она поблизости выстрелов ни разу не слышала, значит, далеко они.

Может, дверь топором вырубить?

– Может, намекнешь, что эта тварь собирается учудить? Ну, раз уж невольно должен на мою сторону встать… – не особо надеясь на правдивый ответ, попросила она Дьявола.

– Что-что… – Дьявол дернулся, присел на лавку, виновато улыбнулся. – Мочить тебя будем!

– Как мочить, за что мочить? – трясущимися руками Манька одевалась, путаясь в рукавах рубахи. – Эта Баба Яга меня мочить будет? А с виду приличная женщина!

– Ну не я же, – подавая ей в одну руку посох, в другую топорик, помогая опоясаться ремнем, засунув за перевязь нож и пару осиновых кольев, будто снаряжал на войну, ответил Дьявол. – Я, Маня, лицо потустороннее, обязан сохранять нейтралитет. Меня вообще не существует! Надеюсь, прямо сейчас и выясним, кто на кого молится должен, и кто кому нечисть.

– Она сильнее меня…

– Так, отставить панику! – рявкнул Дьявол, заметив, что зубы у нее начинают стучать дробью, отбивая чечетку. – Нам бы ночь простоять, да третьего крика петуха дождаться! А утром воду достанем, и поминай нас, как звали! На что нам пропуск, если во дворец раньше, чем сносишь железо, не пустят? Через три – пять лет вернемся: может, к тому времени старуха мнение о тебе изменит…

– Откуда здесь петуху-то взяться? – обреченно промямлила Манька, не обращая внимания на его внутренние терзания, сомнение и трусливое желание сбежать. – Разве что изба прокукарекает… Когда меня старуха у колодца схватила, думала, все, трындец мне наступил. А что ж она меня сразу-то не укокошила? В баню зачем-то отправила… – она полностью оделась, перекинув с руки на руку топор, прицениваясь к двери.

Дверь была крепкая.

– Ну, там у нее таких поленьев не было, а тут сунула в печь и готово… Я бы на твоем месте бился до последнего… Что мы, зря тренировались? – мудро подытожил Дьявол. – Как смело ты в нее плюнула! – восхищенно прицыкнул он языком, растаяв от умиления. – И в целом, биться придется, конечно, тебе. Сама знаешь, помощник из меня никудышный.

– Зато помылилась, – Манька провела пальцами по волосам, стирая мыльную пену.

Какое-то время Манька рубила дверь.

Дверь оказалась крепче железа. На досках даже следов не осталось. быть такого не могло, из чего же изба сделана?!

Выдохнувшись, она села на лавку. Пот с нее катился градом, одежда взмокла. Ждать неизвестности становилось невыносимо. Она еще раз горько пожалела, что не осталась в лесу. Сейчас бы десятый сон смотрела.

– Может, оконце попробуем рубить, там доски с улицы приколочены, может, они из другой древесины? – предложила она. – Я, пожалуй, в него пролезу, если подтолкнешь, – с сомнением смерила она небольшой проем. – Или так и будешь сидеть и ждать, когда меня укокошат?

– Цыть! – шикнул Дьявол, приложив палец ко рту, к чему-то прислушиваясь.

– Да ну тебя, – собрав пожитки в котомку, Манька снова начала толкать дверь, пытаясь ее расшатать или снять с петель. И растеряно отступила назад, собираясь с мыслями. Интересно, чем старуха ее подперла? «Или правда спалить решила?!» – мелькнула догадка одновременно с обреченно оборвавшимся сердцем. Ох, не зря Дьявол намекал на петуха… Сказал бы сразу – «красный»! И не поверила: неужели Баба Яга не пожалеет уникальную избу?!

Да нет, глупости…

Гадая, на кой черт Бабе Яге понадобилось держать ее взаперти, попробовала еще раз вышибить дверь плечом, но та оказалось крепкой.

Может, надеется, что от жары ноги протяну или воздуха не хватит? – гадала она.

Так ведь труба открыта…

А если сверху тряпкой забить, я задохнусь угарным газом?

– Господи, за что ты меня так?! – запричитал Дьявол, взведя очи к потолку. – Что я с этой тупой безмозглой мученицей делаю? И чем еще ее наказать, чтобы ума у нее прибавилось?! – взъелся он. – Ты и о бабаёжках ничегошеньки не знаешь, а еще грамотной себя считаешь! Дура, повернись к печке передом! – сорвался он на крик.

– Да что знать-то?! – нервно дернулась Манька. – У нее на лбу не написано, что она злыдня! Среди людей живет, толпами на поклон к ней ходят, хоть бы кто-то слово худое обронил, а у нас, между прочим, государство и чиновников только ленивые и купленные патриоты не ругают!

– Как Баба Яга пространство покоряет? – прикрикнул Дьявол. – Ну-ну, вспоминай! Быстро!

– По небу… В ступе… На помеле еще… – Манька наморщила лоб, перебирая в уме прочитанные в детстве сказки. Опекунша ее сказками не баловала, чаще кочергой охаживала, а когда старуха умерла, не до сказок ей было.

– Через печь, неуч! А в баню, думаешь, по-другому ходит? Потому и следов возле дома нет! – не стал Дьявол дожидаться, когда она сама догадается.

– А-а-а…О-о-о… – задумавшись, протянула Манька, пытаясь образно представить, как можно попасть в дом через печь. – Через трубу что ли? – изумилась она. – Не пролезет же!

– Пролезет! – уверенно заявил Дьявол. – Она вполовину не от мира сего, а пространственно-временные рамки того мира изучены недостаточно хорошо. Все, что не от мира сего, относиться к непознаваемому, и, в лучшем случае, может восприниматься, как набор аксиом. Меня в принципе тоже быть не должно, у меня даже ребер нет, чтобы персты в них вложить! Вот! – он взял Манькину руку и сунул в себя. – Но я же есть! А у нее обе ноги костяные! Костяные! – постучал он ее грубо кулаком по лбу. – Я что тебе про кости говорил?

– Это как?! Она ж из плоти и крови…

– Есть маленько… Кикимора тоже из плоти и крови была. А внутренность метафизическая.

– Боже! – Манька схватилась за голову. – Да что ж у вас у нечисти все не по-человечески?! Ну невозможно же такому быть! Я ж не на том свете еще!

– Это человек делит свет на тот и этот, а для меня он один. И для нечисти не далеко. Маня, предположим, что существуют две материальности…

Выдать философский трактат Дьявол не успел, неугасимые поленья ярко вспыхнули и выбросили огромный язык жидкого пламени. Манька едва успела отскочить в сторону. Дьяволу же огонь не причинил вреда, прошел сквозь него. И из огня, как по щучьему велению, появилась свинья огромных размеров, быстро заполнив своим материализующимся телом полбани, хрюкнула и разинула пасть, тесня Маньку к стене, нацеливаясь на нее огромными острыми клычищами, торчавшими вперед, как бивни. Во взгляде животинки сквозило и удивление – видимо, что-то у свиньи пошло не так, и огромная решимость прикончить строптивую жертву. Глаза у свиньи горели красными злобными углями, меж зубов стекала зеленая слюна, а густая и жесткая щетина, покрывающая тело, вздыбилась, как иглы дикобраза.

– Дьявол, что мне делать?! – в ужасе закричала Манька, сунув топор за пояс и отмахиваясь от разинутой пасти железным посохом, вскочила на лавку, и свинья повернулась в ее сторону.

– Зарезать, как свинью! – гаркнул Дьявол, внезапно обнаруживая неприязнь к животине. – Я всегда говорил, что свинья – грязное животное! Все, достала ты ее, погляделки внутренностей закончились! Или ты ее, или променаду нашему прямо тут конец! – он тоже прижался к стене, поднял руки, как будто сдаваясь.

Ступив на хребтину, Манька перепрыгнула через свинью, оценив свою физподготовку. А неплохо она владела телом, скакнула, словно пружина. И Баба Яга вряд ли ожидала от замученной и едва блеющей бродяжки такой прыти. Мерзкое чудовищное животное живенько развернулась, снова оказавшись пятаком, размером с добрую тарелку, к Манькиному лицу, издав воинственный хрюк. Ринулась на нее, нагнув голову и выставляя острые длинные бивни.

– Как? – закричала Манька, лупцуя свинью посохом по смертоносной морде и нацеленным на нее бивнями-клыками, пытаясь увернутся и оказаться у свиньи за спиной. Свинья теснила ее в угол, и, вспомнив уроки Дьявола, Манька снова перепрыгнула через свинью, оказавшись на широком и высоком пологе. Теперь пятачок свиньи был на одном уровне с ее коленом, и она со всей силы заехала в него железным носком ботинка, успев ударить топориком по клыку. Клык оказался твердым и крепким, ему ничего не сделалось, но и посох, слава богу, остался у нее в руках.

Свинья хрюкнула, поднялась на дыбы, мотнула головой, зацепив клыком.

– В глаз, в глаз коли, слепи ее, тварь бесовскую! – метался Дьявол по бане, тоже стараясь увернуться от свиньи, показывая ей фак-ю и в ответственный момент путаясь под ногами.

Через мгновение Манька почувствовала себя на пологе, как на блюде. При своих размерах свинья оказалась и проворнее, и подвижнее обычной. Прыгнув передними ножищами на полог, она хищно и резко вцепилась в икроножную мышцу, разодрав штанину и мясо зубами. Манька едва успела сунуть в пасть железный посох и выдернуть ногу, когда пасть свиньи захлопнулась, сплющив зубами и посох, и железный ботинок.

Используя посох как ломик, высвободила ступню, отползла в дальний угол и, пока та протискивалась между бочками, печью и пологом, сминая их на своем пути, успела подняться. По ноге текла кровь, наполнив ботинок хлюпающей жидкостью.

Запах крови свинью раззадорил: она внезапно издала победоносный радостный визг, взбодрившись и приготовившись к новому нападению.

Вытащив из-за пояса топор, Манька отбросила посох – тупой конец его толстой коже свиньи не причинял ни малейшего вреда. С топором она управлялась не хуже, перерубая сучья с одного удара, и, понадеявшись на силу, не размахиваясь, рубанула по свинячьему глазу.

Из глаза потекла белая жидкость, свинья завизжала – но не отступила. Радость ее была преждевременной: для огромной свинячьей, заплывшей жиром морды, ее топор казался игрушечным. Манька едва успела дернуть его на себя за топорище, с трудом вытащив из толстого жира, в котором застряло лезвие. Нацелилась еще раз, и едва успела тюкнуть в тотже глаз чуть сильнее, уже с размаху, на этот раз достав до глазного яблока. Отскочила, на ходу подобрав посох, спрыгнула с полога, пробежав по спине свиньи.

Когда та ринулась на нее снова, залепила посохом во второй глаз.

– Шею руби! – закричал Дьявол, размахивая руками. – Да не подпускай близко! Зацепит – тушей задавит!

Во время прыжка свинья дернулась всем телом. На скользкой спине Манька поскользнулась, выронив топорик, который отлетел в сторону, ударившись о стену и отскочив к печи. Он лежал недалеко, между раздавленными бочками. Она два раза проскочила мимо, уворачиваясь от клыков, пробегая по лавкам, и смогла поднять его только с третьей попытки.

Изловчилась, рубанув там, где у свиньи предполагалась шея.

Из разрубленной толстой кожи хлынула кровянисто-белая жидкость, но до вены было далеко. Толстый слой жира защищал свинью так же надежно и недосягаемо, как броня рыцаря, как скафандр космонавта, как бронированная сталь банковскую казну, особенно в тех местах, где предполагались вены.

Свинья взметнула головой, зацепив подол рубахи, дернула на себя, отрывая лоскут.

Манька пошатнулась, но при падении успела еще раз рубануть по второму глазу. Откатилась, вскочила, изготовившись к удару, пока ослепленная свинья металась по бане, сшибая на ходу и додавливая бочки, ушаты и лавку. Одна бочка, чудом уцелевшая, подброшенная в ярости клыками, упала прямо на нее, сбивая с ног и обливая водой с головы до ног. Манька едва успела закрыться руками. Она выскочила из-за бочки, ударила по спине еще раз, в том месте, где видела позвоночный выступ, пытаясь хоть краем лезвия достать до позвоночного нерва.

Топор вошел в тело и застрял в сале, как в чурке. Чтобы вытащить его, пришлось упереться в свинью коленом, бросив посох. Щетина свиньи воткнулась в ноги, как иглы. Свинья взбрыкнула, сбросив ее и придавив задом.

Барахтаясь под свиньей, Манька внезапно нащупала на поясе осиновый кол, вытащила и подставила под свинью, удерживая руками в вертикальном положении.

Почувствовав что-то острое, свинья от неожиданности привстала, и, Манька, используя единственную возможность, выкатилась из-под туши, уползая за бочку.

Взбешенная свинья сразу же ринулась на нее, яростно напирая и подбрасывая клыками все, что попадалось на пути. Но теперь она не прыгала с ходу, а принюхивалась.

И внезапно, Манька заметила, что движения ее стали ленивыми…

Воспользовавшись моментом и собравшись, она с удвоенной силой всадила в хребтину топор так глубоко, как только смогла, стараясь добраться до вены или до позвонка, прокатившись под самой мордой. Он вошел в сало по самый обух, и на этот раз, возможно, ей все-таки удалось задеть жизненно важный орган. Мало, но из раны показалась кровь, а во рту у свиньи что-то забулькало. Манька отпрыгнула, а свинья вдруг медленно-медленно начала заваливаться набок, издавая звуки, похожие на храп, а еще через минуту совсем затихла, протянув толстые ноги с острыми копытами.

Манька остановилась, застыв над свиньей, утирая со лба обильный пот, заливающий глаза. Ужас пробирал ее до костей. И сразу почувствовала, как покидают силы израненное тело, будто отравленное ядом.

Трижды раздавленный и вдавленный в пол Дьявол встал на четвереньки, потряс головой, принимая свой облик, потом встал, отряхнулся, обошел свинью, изучающее потыкал в нее своим пальцем.

– Это… я ее… уу…убила?! – с расширенными от ужаса глазами, осипшим голосом простонала Манька, опустившись на перевернутую набок лавку.

– Ты, ты! Только ты ее еще не завалила, она просто белены своей объелась, – прислушиваясь к храпу свиньи, сделал вывод недовольный Дьявол.

– В смысле? – Манька с надеждой посмотрела на Дьявола, тоже приблизилась к свинье, приложив ухо к тому месту, где у нее предполагалось сердце. Ударов она не услышала, но живые звуки изнутри исходили.

– Ты ж и чай, и суп в котел вылила, а в ней варево готовилось, которое ее в свинью превращает, – ответил Дьявол, пнув свинью ногой. – То-то она тут стояла, ждала, когда откинешься, а ты ей «спать хочу, спать хочу!». Поэтому она сюда сунулась в полной уверенности, что никакого сюрприза не предвидится. Добить бы ее надо.

– Она ж человек! Ты что?! – протестующее вскинулась Манька, побледнев. – Нет, я не могу! Лучше уж я… – да у нее и сил для этого не осталось – ни рук, ни ног она не чувствовала.

– Она не человек, а свинья, – не терпящим возражения тоном прикрикнул Дьявол. – Убить больное животное, да еще во сне, чтоб не мучилось – гуманность. Ты же не собираешься торчать здесь до конца дней и ухаживать за слепой свиньей? Думаешь, у нее новые глаза вырастут? И потом, Манька, – мягко проговорил он, – когда-то надо начинать! Впереди найдется какая угодно зараза: оборотни, вампиры, всякий странный народец… Хуже, когда судьба начнет от тебя избавляться. Если все прочее полгоря, то последнее горе, потому что подманить судьбу ты не сможешь, – голос его стал отвратным и решительным. – Нечисть, она и есть нечисть – убивай! Потому что сегодня ты всей нечисти нечисть! Не буди во мне Бога Нечисти, в следующий раз могу оказаться не на твоей стороне!

– И не жалко тебе ее совсем? – простонала Манька.

Все же нельзя было Дьяволу полностью доверять – доверяй, но проверяй, сколько раз он ее за нос водил – не сосчитать! С кем, говорят, поведешься, от того и наберешься: а вдруг из нее убийцу собрался сделать?! Варево из тела выйдет, оборотится свинья в старуху – и будут ее судить всем миром, как преступницу.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу, – поманил ее Дьявол, направляясь к выходу.

Манька, подавлено сгорбившись, поплелась следом.

Дверь из бани в том месте, где были петли, пришлось выбивать топором и выламывать посохом, а иначе не выбраться. Пересекли пространство между избами, поднялись на крыльцо большой избы. Дьявол толкнул дверь, которая поддалась легко. Манька на мгновение остановилась, вспоминая смрад избы, не желая туда возвращаться всем сердцем. Но Дьявол зыкнул тяжелым взором так, что выбора у нее не осталось, и она, заткнув нос и рот краем ворота рубахи, вошла за ним следом.

В горнице все еще горели свечи в подсвечнике. Его-то и взял Дьявол, спустившись по лестнице в нижнее подвальное помещение.

Манька спустилась следом.

Вход в подвал закрывала тяжелая железная дверь, заложенная крепкими засовами. Она сняла засовы, открыла ее и отпрянула от резкого запаха тухлого гнилого мяса, который внезапно вырвался на волю, отравляя и без того ядовитый воздух.

– Иди туда! – приказал Дьявол. – И объясни им, по каким таким соображениям ты этой свинье выдаешь амнистию. Это такие же люди! – он подал ей подсвечник и тряпку, чтобы заткнуть рот. – Только ты – случайно! – поверила сказке и открыла железо, а они думали засовестят нечисть, она и рассыплется в извинениях. Да не тут-то было, не получилось прокатиться на саночках!

За дверью оказалась еще одна лестница. Манька спустилась в подвал.

Он был каким-то уж слишком огромным. Снаружи ни за что не догадаешься, что у избы есть дополнительный этаж. И весь он битком был набит трупами и скелетами, частью качающимися на цепях, частью сваленными в углу. Объеденные, раздавленные, разорванные. Многие трупы, некоторые еще свежие, были безглазые, безухие – и все с вырванными внутренностями. В одном месте из трупов было сложено ложе. По раздавленным телам можно было сразу догадаться, что любила Баба Яга поваляться на человеческих косточках и мясцом себя побаловать. Тут эта наполовину потусторонняя нечисть отдыхала душой и телом, балуя себя маниакальными вкусовыми пристрастиями.

Манька застыла в диком животном ужасе, внезапно сообразив, что Дьявол ничуть не шутил, когда прочил ей смерть. И сожрала бы ее Посредница, если бы он не накормил и не надоумил…

Ее вывернуло несколько раз прямо тут, в подвале. Выскочила на улицу, скорченная судорогами, выблевывая желтую едкую слизь, и до двери избы-бани ползла на карачках, содрогаясь от рвотных потуг и откашливая из легких застрявшие намертво ядовитые трупные испарения.

– Ладно, пойдем, добьем эту тварь, а то еще оживет! – отрешенно сказала она, когда пришла в себя. Еще раз вернулась в избу, закрыла накрепко подвал, нашла на кухне внушительных размеров секач, который заметила еще раньше, когда примеряла силу Бабы Яги с секачом на себя, сравнивая его с ножом под рубахой – вернулась в избу-баню. Рана от топора уже перестала кровоточить, свинья дрыхла мирным сном, громко всхрапывая.

– Побудь со мной, а то мне одной страшно. Пожалуйста! – подавлено, в полном опустошении, попросила она Дьявола.

Дьявол спорить не стал, уселся на поднятую и приставленную к стене скамейку, терпеливо дожидаясь, пока она перерубала свинье шею.

Пришлось здорово повозиться. Не выпей свинья свою отраву, ни за что бы она с нею не справилась. Манька поняла это, когда измерила диаметр шеи: трудоемкость была такая же, как перерубить ствол дерева в три обхвата. Да и глаза не так уж сильно были повреждены, чтобы не зажить, скорее, залиты кровью рассеченных век и сдавленные ударом. Все-таки Баба Яга не была свиньей в прямом смысле этого слова, напоминая бородавочника.

– Кол еще надо бы в сердце вогнать, – посоветовал Дьявол. – Вдруг она в роду вампирических родственников имела, оживет, не приведи господи!

Манька согласилась и на это – вбила кол.

До сердца он не доставал, едва протиснувшись сквозь ребро. Пришлось сначала разрубить грудину и чрево, обнажив край сердца, но так было надежнее. И не пожалела, вбила не один, а сразу три кола.

И сразу вышла на воздух, к колодцу, черпая ковшом воду и отпивая большими глотками, уже не сомневаясь, что вода в нем живая. Не стала бы Баба Яга ее просить повернуть колодец, будь он мертвый.

Потрясения и усталость были столь велики, что она не сразу пришла в себя. Но после живой воды силы стали возвращаться. Спать решили на улице, недалеко от колодца. В бане оставался неподъемный труп свиньи, в доме – битком набитый подвал с покойниками.

Для лежака набросали прямо на снег найденные в предбаннике веники, рядом, с той и с другой стороны, положили неугасимые поленья, которые весело потрескивали, отправляя сноп искр в небо. Из печи их вытащил Дьявол – он в огне не горел и в воде не тонул.

Манька сразу же уснула мертвым сном. Она даже подумать не успела хорошо это или плохо убить свинью, которая вовсе и не свинья, а злая старуха, и кто были те люди в подвале, и что она будет делать завтра.

И ни один волк в эту ночь не завыл – все звери остались в лесу.

Проснулась она поздно, Дьявол ее не будил. Возле неугасимых поленьев было тепло, как летом. Смоляной воздух шибал в нос – и едва уловимый запах цветов. Манька представила себя на лесной поляне, а сверху синее-синее небо и белые облака, как в том сне, который она видела неделю назад.

Вот так лежать бы и лежать!

О вчерашнем она старалась не думать – сразу начинало поташнивать. Потянулась, разминая мышцы. Открывать глаза не хотелось, чтобы не улетучилась мечта – не часто она могла представить образы так отчетливо – и все же пора было вставать и грызть свой железный каравай, при воспоминании о котором десны с остатками корней от зубов заныли.

Но, стоило облизать нёбо, как она почувствовала, что десны за ночь зажили, а из них прорезались ровненькие зубы, выталкивая старые корни, которые можно было сковырнуть языком. Манька расплылась в улыбке от уха до уха. Десны не болели – они страшно чесались.

Она сладко потянулась – открыла глаза…

И ахнула, а глаза сделались круглыми, как пятаки.

Резко села, озираясь вокруг себя, соображая: если это ей снится, в своем ли она сне?!

Поленья лежали рядом, но не горели. Они почти полностью ушли в землю. Нижняя часть поленьев пустила корни, в нескольких местах корни приподняли землю, выставляясь наружу. А с других концов поленья дали ростки, которые уже ветвились и выпустили листья. Трава вокруг, почти до самой опушки, где еще лежал снег, была зеленая-презеленая, небо синее-пресинее с белыми облаками, а вокруг, почти на всем лугу, густо зацветали подснежники и другие первоцветы. Деревья и кусты поблизости окутались зеленым маревом распускающихся листьев. Рядом, в оттаявшей и очистившейся ото льда реке, у самого берега плескались рыбины, выскакивали из воды и хватали на лету разбуженных мух.

Избушки квохтали и выгребали что-то лапами из земли, перебираясь с места на место, насколько позволяла тяжелая здоровая стальная цепь, толщиной с ее тело, а позади них тянулись кандалы с добрую повозку. Цепи крепились к огромному железному столбу, вбитому посередине луга, чуть-чуть не доставая до опушки и колодца. Но передвигались избы сравнительно легко, и, чтобы не запутаться в цепи, ходили вокруг столба кругом, как зеки на выгуле, сначала в одну сторону, потом в другую.

Вспомнив о себе, Манька подумала, что ее железо нисколько не легче, если мерить по силе. Но ей со своим железом было свободней. Не хотела бы она оказаться на их месте.

Дьявол сидел чуть поодаль с блаженной улыбкой на губах и отсутствующим взглядом, выпуская флюиды, которые стекали в землю, и ловил те, которые поднимались от земли, только уже другого цвета.

Манька до боли протерла глаза, но ничего не изменилось.

– Я что, всю зиму проспала? Как спящая царевна? Ущипни меня за ухо! – жалобно попросила она.

– Что ты, брось! Такой должна быть вся земля! – мечтательно и протяжно проговорил Дьявол, не отвлекаясь от своего занятия.

– Да что случилось-то, ты можешь объяснить? И чего поленья… проросли? – Манька ткнула пальцем в поленья, которые выпускали по пятому и десятому листу.

– Ровным счетом ничего! Теперь тут всегда будет так. Лето! Поленья отдали свой огонь земле, и она согрелась. Это неугасимые поленья. Сами они не местные, но ведь и земля перед тобой только самая нижняя часть… – Дьявол засуетился, выставляя вперед себя котелок с порубленной зеленью. – Я набрал крапивы свежей и щавеля, поешь. И еще, надо бы избы освободить, перерубить железо, а то потом будешь вспоминать и жалеть, что не отпустила – начнешь оглядываться, назад потянет, время начнем терять.

И снова ушел в нирвану.

– Чем перерубить? – оглянулась Манька в расстроенных чувствах.

Дьявол поморщился, что ему приходится отвлекаться.

– Топором, – ответил он. – Иди, не мешай мне! – и снова ушел в состояние энергообмена, демонстративно повернувшись к ней спиной.

Манька взяла топор, отметив про себя, что с такой цепью вряд ли вообще возможно справиться, даже если сварочный аппарат на руках, боязливо приблизилась к избам, обходя их и присматривая дорогу для отступления.

Избы насторожились, нахохлились, если так можно назвать съеженное состояние с некоторым наклоном в ее сторону.

– Я только посмотрю на цепь, – успокоила она их, выставляя вперед ладони.

С собаками такой трюк прокатывал, лаяли, но не кидались.

И тут же решила, что Дьявол опять над ней поиздевался. Ключ от замков висел тут же, прикованный к железному обручу, который охватывал ногу одной из изб, врезаясь в плоть. Смешно бы она выглядела, если бы махала тут полжизни топором, как кузнец, перерубая железо. А каково было избам, которые носили освобождение на себе и не могли им воспользоваться?!

Чтобы достать ключ, пришлось повозиться.

Избы обрадовались, когда Манька, наконец, сняла замки, открыв их посохом и откатив в сторону, и даже последовали за ней, но она шикнула, и избы послушно отошли, сразу же направившись к колодцу, до которого наконец смогли достать. Одним махом очистили озеро от ядовитого порошка, выгребая землю и значительно углубив его, отодвинув зараженную землю на значительное расстояние, а когда озеро вновь наполнилось водой, прильнули и долго пили, будто умирали от жажды.

– Надо же! – удивилась Манька, наблюдая, как быстро и слажено они работают.

Потом она прошлась по лугу, изумляясь, как изменилась за ночь земля, сняв железные обутки и пройдясь по земле босиком. Заметив, что избы уже отошли к опушке, она тоже спустилась к еще не наполнившемуся до конца после изб озерцу, зачерпнула воды, вылила на себя. Вода была холодная и пробирала до костей, но не холодом. Ощущение, что в тело вливалась сила: голова сразу стала ясной, тело бодрым, появилась необычайная легкость. «Ну и чудеса!» – подумала она, дождавшись, когда озерцо наполнится водой до краев. Вода в озерке прибывала быстро, выливаясь из колодца по желобу.

Осторожно погрузилась в живую воду.

После очистки ногами изб озерцо получилось глубокое, дна она не достала, болтаясь на поверхности, как поплавок. Вдохнула поглубже, ушла под воду – вынырнула через несколько секунд с восторженными восклицаниями: «Ух ты! Ух! Ух!..» Если уж выпал шанс подлечить болезни, то упускать его было бы грешно, а если лечиться, то так, чтобы болячек не осталось.

Вышла из озерца обновленной. Было столько сил, что попадись ей под руку Идеальная Радиоведущая, она бы пришлепнула ее одним щелчком. Ссадины и раны заживали на глазах, ступни после купания стали бело-розовые, как будто она никогда не носила железных башмаков.

После купания сразу же захотелось есть. От одуряюще вкусного запаха, который шел от костра от готовящихся блюд, у Маньки потекли слюнки вместе с теплым чувством, которое она сейчас снова испытывала к Дьяволу. Хотел он того или нет, но он раз за разом спасал ее и делал сильнее, и она уже не верила, что он не привязался к ней всем своим сознанием, всеми своими фибрами, если они у него были.

Дьявол между тем соорудил подобие стола из ящиков и поперечной доски, выложил салат и печеную рыбу на листья белокопытника и лопуха, налил в березовые чумпели чай из свежих, только что распустившихся смородиновых листьев, добыл из котомки железный каравай, отломил от него целый ломоть и поманил пальцем.

Она обрадовалась и уселась на скамеечку за стол, потирая руки.

Жизнь налаживалась – и у нее, и, возможно, у изб. Она всем сердцем надеялась, что горький опыт их чему-то научил и теперь не ко всякому хозяину попросятся, найдут такого, который приберет их, очистит от скверны, и примут его, и будут охранять, как не стали бы охранять ее.

Нормальные были избы, богатые: в такой избе жить – горя не знать.

Если, конечно, урок пошел впрок. Люди не всегда умнели с первого раза, а некоторые и после десятого оставались дураками. Жаль, если наступят на те же грабли. Она много раз видела, как человек из одной беды попадал в другую как раз по причине того, что выбирал одних и тех же людей, которые его обманули. Но избы живые, насильно мил не будешь, не ей учить – сама ничуть не лучше, и не умнее, если вспомнить, сколько раз обожглась с Упыреевым.

Дьявол протянул Маньке сок и каравай, придвинул к себе чай, устроился поудобнее. Вид у него был торжественный. Черные глубокие глаза казались еще темнее, но они блестели и прыгали в них озорные искорки.

– Помолись, Маня, земле, которая тебя сегодня кормит, чтобы вечно она была твоей кормилицей, – предложил он. – Глядишь и отринет она Царицу Радиоэфира и будет тебе опорой, когда придет время.

Манька шмыгнула носом и встала. Все так делали.

Радостное чувство, что она обрела воду, которую уже не надеялась добыть, не проходило. Было ей неловко, не умела она принимать дары, но рядом не было человека – неловкость ее никто не видел, а на Дьявола можно было не обращать внимание. Кроме того, она сроду не молилась и как молиться не знала, но в последнее время Дьявол правильно ее учил, поэтому без лишних слов вышла из-за стола, нагнулась, дотронувшись рукой до земли, и сказала тихо:

– Благодарю тебя, земля кормилица, за хлеб насущный…

Потом покосилась на железный каравай на столе. Тащила каравай она издалека. Но, заметив рыбу и салат из зелени, устыдилась и, кроме того, вспомнила, что тело нигде не болит и даже ступни зажили, будто не топала она в железных башмаках.

– Благодарю тебя за живую воду и тепло, которым ты согрела меня! Не оставь меня в трудную минуту.

Что сказать еще, она так и не придумала. Она даже не была уверена, слышит ли ее земля.

– Ну, иди, Маня, за стол, и пусть камень тает во рту! Заслужила! – позвал Дьявол.

Манька села, подвинула к себе рыбу, впившись в нее зубами. Ничего вкуснее она не едала. И каравай железный жевался легко. Ломоть, отломленный Дьяволом, закончился быстро. Она даже подумала, не съесть ли ей каравай за раз, чтобы исчез он из ее жизни, но следующий кусок, который она попыталась отломить сама, оказался таким же железным, как в прочие дни. Видимо, была какая-то норма, которую Дьявол установил из вредности, но Манька была и этому рада, потому что от каравая осталась ровно половина.

Уходить Маньке совсем не хотелось. Но вечером, когда она надивилась на быстро наступившее лето, Дьявол объяснил, что жизни все равно не будет, если радиопередачи не прекратить. Радиоведущая обязательно прознает про Манькино злое дело, и слетится сюда столько нечисти, что места для нее не останется.

– Хуже, избам житья не будет! – предупредил он.

Утром следующего дня он разбудил ее как обычно ни свет, ни заря. Заставил размяться на лугу и пододвинул котомку.

– Маня, эта земля всегда будет помнить тебя. Ты сможешь вернуться сюда, когда захочешь. Но жизнь такова, что, если не умеешь защитить добро, ты его теряешь. И горы мусора примнут траву и пропитают землю ядом. И потом, с чего ты решила, что она твоя? Разве ты за нее заплатила или бумаги справила? Разве не обязала тебя нечисть просить ее каждый раз, как добро на тебя нашло?

Манька низко молча поклонилась земле, когда они стояли на опушке, без молитвы. Она молча, сердцем, просила у земли защиты. Избы провожали ее издали, стоя у реки, встав в полный рост, который был у них выше самых высоких деревьев, прижимаясь друг к дружке.

Манька залюбовалась ими – хорошие были избы, крепкие и теплые, наверное.

Ей бы такую, вот уж удивились бы в деревне!

А потом, скрепив сердце наставлениями Дьявола, шагнула под густую крону…

Глава 13. Разговоры у костра

Манька ступила под сень деревьев – и очутилась посреди заснеженного леса. Впереди – полутораметровые сугробы, над головой – надсадный свист сквозного хохочущего ветра. О весне напоминали только прозрачные сосули на ближайших к опушке ветвях, да оттаявшие ямы вокруг стволов. Земля, согретая неугасимыми поленьями, была всего-то на десять минут ходу – от берега до лесной опушки. Позади в просветах еще оставалось что-то от весны: светлое голубое небо, изумрудная полоска – и, какое-то время, как мираж, видела она две сиротливые избы. Избы стояли бревном к бревну, повернувшись в ее сторону глубокими с черным блеском на солнце глазами-окошками.

Сердце сжалось, к горлу подступил ком – насилу заставила себя отвести глаза.

– Счастья вам… – прошептала тихо, прощаясь, и тяжело вздохнула: – Опять найдут себе какую-нибудь Бабу Ягу…

– А тебе какое дело? На чужое имущество позарилась?

После того, как двинулись в путь, Дьявол приободрился, воспрял духом – он назад не оглядывался.

– Так ведь живые, – уныло оправдала Манька свой интерес.

Она приостановилась, подвязалась теплой шерстяной шалью, прикрыв спину и грудь, чтобы куртка не продувалась снизу, достала теплую рукавичку, и пожалела, что побрезговала соболиной шубой Бабой Яги. Куртка до колена на искусственном меху не ватник и не тулуп – от ветра защита ненадежная. Да и штаны с начесом к вечеру превратятся в застывший короб. А могла бы подрезать до своего размера, штаны теплые скроить из подола – запах въевшейся мертвечины дня через два при такой погоде выветрился бы. Но нет, гордость не позволила, хотела порядочность перед Дьяволом выставить напоказ – «чужое не беру!». А чем соболиная шуба Бабы Яги хуже любого другого подаяния, ей-то она уже не понадобится, а Дьяволу и вовсе наплевать, во что она одета. Видела же, что на другом берегу никакой весной не пахнет.

– Приснилось тебе, – Дьявол заслонил вид на островок лета посреди зимы, подталкивая ее вперед. – Но, если сон твой, обязательно нагонит! – он жестом указал ей на ноги. – Ты лучше на посох и обутки посмотри! Много, видно, землицы во сне исходила…

Манька ахнула.

Что-то случилось с железом, пока гостила у Бабы Яги: обувь смотрелась изношенной, будто отшагала километры дорог – вот-вот башмаки каши запросят! – и посох стал еще на четвертинку короче. Полюбовалась гладкими с бархатистой кожей без единой царапины ладонями, погляделась в зеркальце: оно отразило задорные с хитринкой глаза, курносый нос и часть губы, полыбилась, еще раз убедившись, что десны не окровавленные, без припухлостей, с мелкими белыми выступами новеньких зубов. Лицо полностью в зеркальце не умещалось, но Манька и так знала, что хороша собой. Сунула зеркальце в карман котомки и заглянула внутрь: заветная бутыль с живой водой лежала среди прочего скарба. И даже рогатина из ветви неугасимого полена крепилась к посохам. Она не горела, но испускала тепло, приятно согревая спину. Неугасимые поленья будто специально нарастили для нее эту толстую, поленобразную рогатину, переплетаясь между собой и срастаясь в одну ветвь. И выросла она за одну ночь – крепкая, легкая, с небольшой выемкой в месте срастания, будто несла с собой два полена.

Нет, не зря она столько времени искала Посредницу!

Вспомнив, что лишилась живой воды как раз после того, как стала считать себя красавицей, постаралась упрятать радость от Дьявола: нахмурилась, обратив взор к горизонту, представила уличающую ее Благодетельницу, согласилась со всеми обвинениями в свой адрес и мысленно ужаснулась трудностям далекого пути.

Настроение, конечно, было жаль – зато бутыль целее!

И неожиданно уловила отрывки радиопередачи, почему-то в себе:

– Берегитесь! Идет тать пожрать плоть детей, развести мужей и жен, обобрать людей! Чудовище выткнула Бабушке Яге глаза! Перерубила шею! Вынула внутренности и проткнула сердце!..

Забыв о живой воде, с удивлением прислушалась к истеричному воплю, прозвучавшему у самого уха. Как радио, она работала из рук вон плохо: все каналы мешались в один гул, и прозвучавшая явно волна ее напугала. Звон, особенно в левом ухе – к слову сказать, она привыкла, думая, что это внутренности у нее так работают – всегда был, но теперь в этом звоне она слышала отдельные слова и даже целые предложения, тонувшие в скрежете, что-то среднее между визгом пилы и стрекотом обезумевших цикад.

Сам собой напрашивался малоутешительный вывод: так вот, значит, как Идеальная Женщина достает людей, когда человек вдруг усматривает в ней врага! Люди слышали радио не только снаружи, но и внутри себя, а если внутри, получалось, что человек как бы сам думает. И ужаснулась: если догадка правильная, то каждый встречный увидит в ней смерть и разорение: кто согласится поменять собственные мысли на разумное исследование ее речи? А голос у Благодетельницы в уме был задушевный, проникновенный, и такой родной, что сама она на мгновение почти поверила в то, что идет, как тать.

Дьявол не раз пытался ей объяснить, почему люди относились к ней с неприязнью, но пока сама не услышала…

По истине Дьявол обладал дьявольским терпением, когда исподволь направлял взор на бьющих ее врагов. Сама бы она никогда бы не догадалась, что ее просто подставили. Как щеку, чтобы удары сыпались именно на нее, а вампир в это время оставался белым и пушистым. Так учил Спаситель. Ведь не подставил священнику другую щеку: «если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?», и не проклял священника, как беспомощную смоковницу.

Значит, прав Дьявол…

– Голос вампира звучит, как музыка, как призыв, как приказ – мягкий и неотступный. И глупо искать помощи у человека, который не может отличить собственные мысли от этого голоса, – позлорадствовал Дьявол, когда она рассказала ему, что смогла услышать радиоволну самостоятельно. – Вы, люди, их любите, боготворите, примеряете на свое живое восприятие, отказываясь верить, что он мертвец и живые чувства ему неведомы. Даже убивая, он спокоен и рассудителен, и нет ничего, что отозвалось бы в нем болью. Боятся они только силу, способную открыть их истинную сущность.

– Другого вампира? – предположила она, волоча за собой вязанку с топором, посохами и неугасимыми поленьями. Котомка, в которой лежали караваи, снова давила спину. И даже искрящийся мириадами разноцветных огоньков снег, присыпавший промерзшую, как лед, толстую корку наста, не прибавлял желания ускорить шаг.

– Силу. Волю. Истину. Но твоему ближнему это не грозит. Полтора года как с куста, а у тебя ни один каравай не съеден, ни один башмак не прохудился. И каждый день пинками приходится поднимать… Кормлю, пою, дорогу показываю, от зверей охраняю… Ведь смотреть на тебя до депрессии тошно. Не тебе вампиров губить – я это понял давно. Хочу, чтоб и ты поняла.

Манька промолчала.

– Разве я не просил тебя вернутся, бесславно дожить свой век и, не мороча мне голову какими-то безумными мечтами о лучшей доле?

– Я себя безнадежной не считаю, – буркнула она.

Дьявол безнадежно махнул рукой.

– Просто ты пока не осознаешь до конца, что произошло, когда твой ближний уничтожил твою матричную память. Это не только память, это матрица человеческой жизни. Там таланты, словарный запас, опыт, навыки, знания, сила… То, что делает завтра лучше, чем вчера. Все стерто и уничтожено, а вместо твоей жизни напихано столько мерзости, что непонятно, как ты до сих пор не собрала все постыдные грехи и не убилась. Поэтому, Маня, веду тебя к Помазаннице, чтобы не я, а она сказала об этом. Надеюсь, что увидев ее воочию, однажды сможешь сравнить с тем, что слышишь в себе, и это сравнение как-то тебя образумит и поставит на место.

– Ну, предположим, сила у меня есть, вон я как маньячку завалила. Жалко ее, но ведь не каждый бы справился.

– Вот уж я посмеюсь, когда убийство Кикиморы и Бабы Яги на тебя повесят, – Дьявол озадаченно почесал лоб: – Даже не представляю, какую кару можно ниспослать, чтобы была равнозначна деянию. Ну, придумаем что-нибудь.

Манька тихо облилась кровью.

– Мало ли кто мог Бабу Ягу пришить, в лесу старушка жила, с подозрительными личностями водилась, – торопливо ответила она, снимая с себя вину. – Я думаю, когда узнают, сколько людей на ее совести, мне еще медаль выдадут.

– Да кто тебя станет слушать, если по радио объявили виновницу?

Манька прислушалась к себе и отрицательно мотнула головой.

– Может, и не объявили, может, это голос совести?

– Ну ничем тебя не проймешь! – раздосадовано всплеснул Дьявол руками. – Ну, услышала – и то хорошо, – успокоился он. – Зато знаешь теперь, что не стоит ждать, что кто-то заговорит с тобой ласково. Когда ты рядом, голова у людей окрыленная и стадное чувство увлекает за собой. Себя может изменишь, а люди разве изменятся? Теперь-то, надеюсь, понимаешь, каково им оставаться с тобой людьми?

Дьявол помолчал, давая ей время осознать подвиг народа, который не уронил достоинства и не избавился от нее сразу же, позволив жить среди себя.

– Так ведь это ты крикнул «убей ее, как свинью!» – возмутилась она. – Я как раз была против.

– Мало ли что Дьяволу в голову взбредет… – опешил Дьявол от переложенной на него вины. – Это доказывает только то, что мозгов у тебя нет. Старушка была величайшим государственным деятелем, вершителем судеб…

– Так уж и вершителем…

– Возможно, у Бабы Яги ретранслятор стоял, которые по всему царству-государству понатыканы, а когда ты предъявила ей обвинение и сослала в места безобидные, ретранслятору тоже пришел конец, – Дьявол послюнявил палец и выставил его над головой, будто проверял направление ветра. – Ну, так и есть! Прореха в радиоперекрытии, каналы не умножаются. Если бы еще пару штук завалила, может, научилась бы делить волны, чтобы не спорить со мной и не доказывать всякую ересь. Я любую частоту могу не только услышать, но и увидеть. И если бы умела, как я, понимала бы, что хорошего Благодетеля надо ценить, потому что на его место может такой прийти, что предыдущий ангелом покажется. В жизни так оно и бывает.

– Так надо их искать и уничтожать! – воодушевилась Манька. – Ну, если ты не против, – добавила торопливо, подлизываясь к Дьяволу. Она вспомнила, что победа ей досталась случайно. Только благодаря Дьяволу не выпила сонную отраву и вылила в зелье Бабы Яги, и вооружение с собой таскала, потому что не позволял ей от железа отлынивать, а еще предупредил, чего от старушки ждать. Без него мылась бы до смертушки. Какие диверсии, о чем она? Да ее лесное зверье схарчило бы у первой елки.

И Дьявол косвенно подтвердил ее мрачные мысли:

– Ты думаешь, они где попало стоят? Их нечисть охраняет. К тому же, восстановить поваленную вышку – плевое дело. Где одну повалишь – там десять новых построят.

«Ну и слава Богу!» – обрадовалась она, не имея ни малейшего желания отнимать жизни у дорогой сердцу Дьявола нечисти. Она еще от Кикиморы не оправилась, а теперь думай, как снять с себя подозрение за убийство свиньи. Какое может быть алиби, если в избах куда ни плюнь везде остались ее отпечатки. Оставалось тешить себя надеждой, что, когда Чрезвычайные Стражи вскроют подвал, им будет не до нее. А еще успокаивало то, что опознать в кабанихе-мутанте Бабу Ягу Стражам будет непросто. Ну, заглянула на огонек за пропуском, ну, помылась в бане… Отпечатки на кольях? Поверхность не полирована, а на шероховатой поди докажи, что это ее отпечатки. Судя по шкуркам за сундуком, гости у Бабы Яги бывали часто – мало ли какой разбойник старушку невзлюбил. «И со своими наглыми бесстыжими зенками прусь во дворец…» – укорила она себя. Хватит с нее убийств, уж лучше в лесу хорониться, чем тыкать в ничего не подозревающую нечисть осиновыми кольями.

С новыми силами двигалось легко. Спустя какое-то время она уже весело напевала под нос, изредка просматривая новости. На взгорках и открытых местах слышимость голосов усиливалась, но по радио передавали только гадости – охота слушать его быстро пропала.

Главное, что у нее снова была живая вода! И железная ноша не казалась такой тяжелой, как раньше. Шутка ли, наполовину сносила первую пару железных башмаков, стерла до половины железный посох, съела половину железного каравая! Раньше, пока признаки были не так заметны, избавление от железа казалось невозможным, но теперь – она не сомневалась – справится! А вечером, когда разбили лагерь, у Маньки появилась возможность по достоинству оценить удобство и незаменимую пользу неугасимого поленьего дерева. О хворосте теперь можно было не беспокоиться, хватило того, что собрали поблизости, и без разницы, сухой или сырой. Неугасимыми дровишки не становились, рано или поздно костер прогорал, но пока неугасимое полено оставалось в костре, дрова будто перенимали неугасимость, даже сырые ветки горели ровно, не дымили, разливая вокруг приятное уютное тепло. Теперь на каждом привале она могла согреться, подсушится, быстро вскипятить воду и разогреть обед, а на безветренную ночь, если не валил снег, даже шалаш перестали строить, зажигая под елью по контуру четыре костра, в каждый бросали щепку и устраивая лежак в середине.

Жизнь налаживалась…

Ветку-рогатину Дьявол втыкал в землю. Даже на дневных привалах она успевала пустить корни, а за ночь обрастала порослью, растопив снег вокруг. И часто Манька по утру обнаруживала себя в растаявшей луже, среди подснежников и молодой крапивы или сныти, не переставая удивляться и радоваться погодной аномалии и необъяснимому росту травы. Явление, само по себе, нарушало все мыслимые природные законы, но она к этому быстро привыкла.

Правда, пришла другая беда…

Все свободное время Дьявол начал истязать ее нешуточной физподготовкой, выжимая по семь потов. Ежедневно и изнурительно он гонял ее по лесу с утроенным остервенением, заставляя лазить по деревьям, хлестал нещадно тростью, пока она не достанет его посохом хотя бы разок. Он то вырастал из-под земли перед носом, то камнем сваливался с неба, то налетал, как хищная птица. Отбиваться от него по снегу, в железе и в темноте, орудуя посохом, как мечом, было нелегко, а уж когда начинал растягивать тело, трещали все кости. Прошлые занятия теперь уже казались ей детской забавой. Но убежать от Чрезвычайной Стражи, убеждал ее Дьявол, будет ничуть не легче, а они обязательно прочешут лес, когда Баба Яга не выйдет на связь, а случится это скоро. И, наконец, обливал ледяной водой, и только после этого рассматривал как человека.

– Да зачем мне это? – пыталась она увильнуть. – Я ж не на войну иду, я словом перемолвится и домой, в деревню свою. Пусть сначала докажут, что свинья и Баба Яга – одно лицо. Там столько трупов – меня обязательно должны наградить.

– Маня, где ты видела, чтобы в государстве чиновников за трупы еретиков и прочей мелкой шушеры наказывали? Каждая реформа – новые кладбища, кто там могилы считает? Ты не будешь давиться кофеями, – прорекал Дьявол. – Но две великие нечисти – Кикимора и Баба Яга – были распяты тобой, и каждая именно тебя назвала этим нехорошим словом, поэтому я обязан сделать для тебя что-то хорошее. А чему, кроме как бегать по лесу от праведного гнева Благодетелей, я могу тебя научить? Пользуйся мной, пока другой Бог утверждение Кикиморы и Бабы Яги не обратил вспять!

Ночи стали длинные, времени для физподготовки появилось с избытком. С места снимались с рассветом, после завтрака, который разогревали еще в темноте – то, что осталось с вечера: орехи, мороженные ягоды, грибы-трутовики и замерзшие по осени опята, бережно собранная крапива и сныть, вымахивающие за ночь в полный рост на обогретом пятачке, иной раз сморчки вырастали из-под снега еще раньше подснежников, рыба была с избытком – все шло в дело. Продолжали разорять беличьи, хомячьи и пчелиные запасы, выгребая из дупел шишки с орехами, мед и зерно из норок. Могли накопать у оттаявшего берега сладкие корни рогоза, заваривая чай, который был слаще сахарного. В общем, голодная смерть ей не грозила.

Преимущество дружбы с Дьяволом было в том, что он по каким-то своим признакам умел находить природные кладовые. Сунет руку в трухлявую корягу – вытащит на свет сотовый мед, часть возьмет, остальное оставит, потом аккуратно забросает трухлявый пень снегом. Сунет руку в дупло – и вот уже орехи на гостинец. Оттаял снег, попросит посохом поработать – и вот котелок отборного зерна. На худой конец, посвистит в прорубь – и выползут строем раки. Умел удивить. Но досыта не кормил, чтобы не отбить охоту к железу. И никогда не угождал, оставляя ни с чем, если она вдруг сама переставал искать, чем поживиться.

Как-то раз ударила оттепель, а через день мороз, обледенелые ветви ломались, как стекло. А потом налетела вьюга. Каждая веточка покрылась снежно-ледовым наростом. И как на зло от реки пришлось отойти. Чтобы добраться до почек и хвороста, приходилось отбивать толстую ледяную корку, а потом выковыривать их из-под острых намертво застывших ледяных осколков. И когда она намекнула, что неплохо бы перекусить, он ответил: да, надо – и смотрел голодными глазами. На другой день, когда желудок свело от голода, и она открыто попросила посмотреть вокруг, нет ли чего поблизости съестного, он ответил, удивившись ее просьбе:

– Маня, если б я под лежачие колоды манну сыпал, кто бы шевелился-то? В природе так заложено, что атавизмом становится все члены, в которых нет надобности. Я смотрю, ты решила колобком катиться по жизни?

Манька прикусила язык, а от ее сверлящего взгляда Дьявол не умер – даже не заболел.

Но как бы она не уставала, живая вода снимала усталость мгновенно. Отпив большой глоток и обтерев ступни и ладони, она добавляла в бутыль снег или наполняла ее в чистом незамерзающем роднике, чтобы на утро та опять была полной. Настроение поднималось – и в очередной раз Манька прощала Дьяволу издевательства, понимая, что была от них немалая польза. Последнее время она перестала чувствовать холод, уже не ныло к вечеру тело, увеличилось расстояние, которое проходила за день, и, сдавалось ей, не только живая вода была тому причиной.

Оттепель и дождь, а за ними тридцатиградусный мороз укрепили снег, образовав толстую корку наста – как накатанная дорога. И лед на реке установился крепкий, надежный, только очень скользко. Падая и чертыхаясь, Манька не раз помянула мечту про санки с опорой. Она чуть не сломала себе руку, а потом и шею. Дьявол, насмотревшись на ее неуклюжее катание на железной подошве и снегоступах, которые не выдерживали и постоянно разваливались, внезапно ухватился за идею: снял с нее котомку, развязал посохи, загнул концы. Без видимых усилий проткнул своей тростью каждый посох в пяти местах, просунул в дырки выструганные дощечки, закрепив их железными болтами, которые слепил из каравая, соединив посохи в пяти местах, как полозья, распарил ивовые прутья, кору липы и бересту, сплел большую корзину и закрепил на санках, а к корзине и дощечкам приделал перекладины в виде прочной ручки, чтобы можно было толкать санки впереди себя.

Облегчение Манька почувствовала сразу: груз, который давил спину, катился впереди нее и посохи снашивались сами собой. Санки получились надежные, сборно-разборные, легко выдерживающие ее вес. Она, наконец, перестала проваливаться на каждом шагу, легко удерживаясь на слежавшемся утрамбованном ветром снегу. И расстояние, которое могли пройти за день, резко увеличилось. У нее еще оставалось время узреть красоту сказочного зимнего леса, потрясающие по своему великолепию закаты красного солнца. Она вдруг начала замечать и яркогрудых птиц, и зайцев, и причудливые заносы, закрученные высокими волнами.

Путь омрачало лишь то, что в начале второй недели, когда они уже отошли на огромное расстояние от того места, где жила Посредница, вдруг, ни с того ни с сего, позади них начали трещать деревья, как будто по лесу бродили великаны…

Она каждый раз вздрагивала, испугано оглядывалась. На ум сразу же приходили рассказы местных жителей, будто в Зачарованном Горних Лесах сгинуло людей не меньше, чем в Мутных Топях. Даже дикий народец, привыкший к суровым условиям: браконьеры, охотники, старатели, разбойники всех мастей – не рисковали обживать края с этой стороны Безымянной Реки. Она пожалела, что зря списала все случаи исчезновения на Бабу Ягу и Кикимору. Конечно, в подвале избы и на болота нашлись бы многие из пропавших, но мало ли кто охотился за человеком. А что, если в самом деле бродили по лесу невиданные чудовища, которые искали крови? Сказок-то было много: чудовища, лешие, прочая лесная нечисть, которая недолюбливала человека, и уж если Баба Яга и Кикимора оказались далеко не сказочными персонажами, не верить в других было глупо. И кровь стыла в жилах, особенно когда хруст поваленных деревьев будил ее посреди ночи. Но дни летели, а великаны не подходили близко. И на какое-то время она успокоилась: если сразу не напали, вряд ли планировали, не такая уж она сложная добыча, чтобы долго с нею возиться. Видимо, Дьявол умел управлять и ими.

К концу второй недели вышли в чащу, не такую глухую, каклес позади. Местность стала холмистой, то поднимаясь, то опускаясь, местами на поверхность выступали скальные породы. На возвышенности, нет-нет, да и замечала она в белесой дымке неровности на размытом горизонте. Она была почти уверена, что это горы. И по карте до них оставалось меньше месяца пути. А порой, по ночам, она внезапно замечала селения, расположенные южнее Безымянной Реки. Огоньки жилых деревушек и провинциальных городишек в ночи вселяли в сердце надежду, и она вдруг поняла, что все было не зря, что все, что она задумала, еще может исполнится, и где-то там была дорога в обход Гор, а после цивилизованная часть государства…

И люди…

Сердце тревожно сжималось: как ее примут?

С ее проклятием ничего хорошего ждать не приходилось. Как схорониться от людского взгляда, чтобы не видели его, и неожиданно сообразила, что способ давно придуман: занавесь себя черными покрывалами – и кто узнает? Народ искренне верил, что за границей житье не худо, всякому иноземцу полагалось поклониться до земли, так что она могла пересечь цивилизованную часть государства даже с почетом. Вопрос, где взять соответствующие покрывала, пока пришлось оставить открытым: в лесу они не росли, по небу не летали – но уж на траурную-то материю как-нибудь заработает.

Последний вечер на исходе второй недели начался как обычно. Дьявол предсказал с утра метель, поэтому обустраивались основательно: заготовили дров на двое суток, поставили теплый, не продуваемый и непромокаемый шалаш, наготовили еды. Завернувшись в одеяло и неспешно потягивая чай, чувствуя в животе приятную тяжесть сытного ужина, Манька наслаждалась внезапным отдыхом. В шалаше было тепло, огонь неугасимого дерева согревал надежнее печки. Задержка на такой долгий срок должна была дать неугасимому дереву войти в полную силу, и она предвкушала встречу с летом посреди зимы, словно долгожданную поездку на заморское побережье во время зимнего отпуска. Ей хотелось уловить момент преображения, когда зиму сменяет весна, а потом лето. «Если за ночь крапива успевает подняться, за двое суток может грибы и ягоды подойдут!» – лениво думала она, слушая Дьявола.

В скучные долгие вечера, когда можно было не спать хоть до утра, Дьявол иногда давал ей накрыться краем плаща. Плащ у него имел необычные свойства. Она словно проваливалась между сном и реальностью в иные измерение и парила как Дух над образами его историй. Сказочник он был еще тот: перед глазами развертывались давние битвы, непобедимые герои, грифоны и василиски, давно исчезнувшие животные или иные миры, в которых уже давно наступила справедливость и божья благодать – и она внезапно забывала, где находится, будто само действо со множеством народа разворачивалось вокруг нее, и тогда она напрочь забывала об одиночестве.

Правда, утром образы истаивали, исчезая во тьме ее скудного умишка…

Например, рассказывал Дьявол, как на заре планеты огромный белый гриб вырастал в кипучем и горючем море-океане с целое царство-государство. Творожно-маслянистый субстрат имел жизнь, но не было в нем жизни, и только одно стремление пронизывало его – жить! Он плодился, делился и умирал, как первое существо. Океан кипел, устремлялись в небо клубы пара из метана и первого воздуха, закрывая небо пеплом и скрывая солнце, и били плазменные молнии – горел гриб, и падали сверху пепел, огонь и сера, и хоронили его глубоко под собой. И там, где гриб обрастал пеплом, появлялась запекшаяся корочкой земля.

– Много раз субстанция возрождалась и умирала, пока не научился изменять ее свойства и физическую форму, продляя агонию, – вплетал Дьявол в историю себя. – И понял: я – гений, и химия с биологией моя стихия – так появились вирусы, микробы, трава и деревья. Были они не так разнообразны, как ныне, но каждая несла в себе жизнь, и, если гриб умирал, споры растений и первых животных оставались жить, закрываясь надежной плотной оболочкой, в которой могут лежать миллионы лет. И если земля умрет, будет ли горячо, прорастут одни, будет ли холод, раскроют себя другие.

– Круто! – соглашалась Манька.

– Как консервы, сохранилось первое существо глубоко под землей, и люди не перестают удивляться, откуда столько черного калорийного золотишка взялось…

В принципе, – замечал он, – жизнь уже была до него. Не было одежки и приличествующих условий. Когда люди обрабатывают гору хлопка, чтобы получить тончайшее полотно, они бьют его, вытягивают и прядут нить. Пошив одежды для живых форм грандиозно смотрится человеку, но привычному мастеру нет хуже работы. Мне ведь за нее никто не платит, – сочувствовал он себе. – И как бы нужды особой не было. На кой ляд оно мне сдалось?

– Правильно, и я бы не мучилась! – соглашалась Манька. – А то сиди и думай, как эту поганую жизнь прожить. С другой стороны, красиво шить не запретишь, талантливый из тебя получился Кутюрье.

А еще рассказывал Дьявол, как миллионы лет назад ходили по земле звери, равные по размеру самым высоким деревьям, и горы им были как холмы – и был то явный косяк.

– Тот же динозавр: хотел, чтобы плыл, как корабль, а не подумал, что такую гору мяса надо чем-то насытить, а случись что: метеорит, болото, вулкан – корабль пошел ко дну. От непогоды, бедному, укрыться негде… – и молнии крышу сносят, потому что она чистый громоотвод.

Дьявол признался, что сначала всю одежду кроил круглую, по своему образу и подобию – клетки, бактерии, цисты… Потом изобрел геометрию и начал менять формы: кубики, ромбики, туфельки, звездочки… – а дальше больше, напридумывал приспособления: руки, ноги, хвосты, крылья, шеи…

И так появись биология.

А когда понял, что биология хорошо, вспомнил об оформлении…

И стал как художник…

Рассказывал Дьявол и о том, как забыл о планете, когда дел у него было по горло. Приходилось размышлять над тем, как сделать вечный двигатель вечным, чтобы не изнемог и не надорвался. Забыть ему было проще простого: везде жизнь, а ее проявления, как приятное воспоминание. И настала зима, потому что пепел вулканов надолго закрыл солнце – и умерло все живое, а потом вспомнил, и стала жара, но забыл выключить обогреватель и проветрить планету – и снова все умерло.

И так несколько раз.

И тогда решил поселить на земле человека, который бы умел позвать.

Но человек стал ужасом земли, как холод и жара – медленно уничтожающий все живое.

– Представь, нарисовала ты картину, бросила в угол и забыла, потом запнулась, а картина уже мышами поедена, подмочило, холст обветшал… Пространство, со всем, что в нем, то же самое, пока не запнулся… Человек – это другое, вселенная во вселенной, постоянный источник излучения. Там, за высоким забором, я как бы уже не хозяин, а арендодатель. Земля моя в вас заражается червями – терниями и волчицами, кровь вопиет от земли – как тут можно не обливаться слезами, понимая, что золото истоптано и распято?

Тоже косяк.

Но, с другой стороны, я внезапно понял, что именно в человеке могу видеть свое отражение. Вы то, чем я могу стать, если расслаблюсь, пойму, что мир мой должен терпеть меня и трусить за моими слабостями.

Вот как бы я сообразил, что я – Бог Нечисти, а не Господь?

– Ну-у… Ты же наихудших возвысил, а добрые и праведные унижены и у нечисти на побегушках. И сделать с нею ничего нельзя, она плодится и размножается, как гидра.

– Вот именно! Всем угоди, всех порадуй, каждого облагодетельствуй. Взаимоисключающие желания. Но как не Господь, если только я могу сделать человека бессмертным или объявить его персоной нон-грата?

А еще рассказывал Дьявол о том, как далеко-далеко от земли, на другой планете, хотят люди строить Авиа Лоновскую башню, что значит, Небесная Колыбель, которая бы достала небо. И сокрушался, что упадет. Строители понятия не имеют, как ее строить, ибо возгордились, а отрезвить некому. Как только начинает стыдить, сразу же слышит: «Никто ты и звать никак, потому что у тебя только кары небесные, а мы сыты ими по горло!» И постановили: всякое слово против Богочеловека, который пообещал им жизнь вечную, считать Дьявольским наущением, источник крамолы предавать смерти, а слово из богопротивных умов выжигать огнем и каленым железом.

– Вот откуда они это взяли? – сокрушался Дьявол. – Как родился, как умер человек – все перед глазами, и заявляет о себе, что он Бог. Но много ли таких же, знающие его, как облупленного, послушали бы и уверовали в него? А почему я, зная его не только снаружи, но изнутри, должен объявить своим Благодетелем? И раскромсают себя на несколько партий, и у каждой появится шифровальщик – и придумает им слова, чтобы смог понять только член единения, и рассорятся, и разойдутся в разные стороны плодиться и размножаться, чтобы сходиться и убивать инакомыслящих, а после, когда наступит голод глад, мор и прочие последствия бездумного прогресса цивилизации, все беды свалят на меня, будто это я с их мышлением пошутил и башню им снес, смешав языки, чтобы друг друга не понимали…

А еще рассказывал Дьявол о других людях, которые летают на крыльях от звезды к звезде, потому что башню построили правильно. И дивятся те люди неумелым строителям, но знают: рассказать им о законах градостроения – себе дороже.

Пробовали уже.

Хватают учителей, тащат в операционную и дырки во лбу выпиливают, вырезая телепортирующую железу, или начнут обвинять в домогательствах и прочих сексуальных извращениях и насилиях.

И обходят стороной мудрые строители горе-строителей. Разве что за теми же спорами залетят тайно, чтоб не убили, как инакомыслящих, и заберут последнее существо, чтобы вырастить в другом месте, а при исследовании и заборе проб применяют искусственное усыпление сознающей материи, чтобы вопли червей не слышать.

– В смысле? – удивлялась Манька. – У них что, червей нет?

– Я не о биомассе речь веду, – сердился Дьявол узкому мышлению. – Слышала, небось, что если взять земли с кладбища и принести домой, ужас обрушится на человека? А еще замечено, что земля со свежей могилы быстрее убивает человека, а вампиру от нее никакого вреда.

– Ну, слышала, – утвердительно кивала Манька.

– Так вот, земля, как слоеный пирог. Везде, где есть физическая материя, существует другая – тонкого плана. Информационное поле, в котором вас удерживает душа, ближний, я… И каждый умерший какое-то время остается на земле, доживает отмеренные ему дни, дожидаясь Страшного Суда.

Ну, сам Суд не страшный, просто страшные вещи показываю…

И вот, умер человек, а я спрашиваю: где у тебя земля – пропуск в Рай? Он и так, и эдак, что-то про землю талдычит, а поднять глаза и посмотреть на ближнего, ума не хватает. Ну не объяснять же ему, когда мозгов уже нет, а дух мылит узенько, какую землю он должен вернуть возделанной и мерзостями не запачканной. И обращаюсь к нему: «Если землю сохранил, будешь жить, а нет, не обессудь, мне свидетель твоей праведности нужен!» И убоявшись Судного Дня, всеми муками охраняет покойник аршин земли, внезапно нападая на человека, который возьмет землю с его могилы да и принесет домой, или подсыплет кому-нибудь в туфлю, натравливая покойника на человека: мол, смотри, он твою землю попирает!

Ох, Манька, тебе близко к могилам лет сто лучше не подходить. Умершие как огня боятся безземельного человека. Так что, достает тебя не только нечисть, но и покойники, которые смерили свою землю.

– А которые в огне сгорели? – хитро прищуривалась она.

– Ну, им вся земля постель! – усмехался Дьявол.

В общем, рассказывал Дьявол, что все живое жалко, но оно не вечно. И ничто не совершенно, а только Бездна – неподвижная, мрачная, застывшая, как камень, с которой он как две стороны одной медали. Он парил над нею, как Дух, пока не решил, что надо бить себя каленым железом за такие бесцельно прожитые годы. А еще, что опыт, конечно, приходит к нему быстрее, чем к человеку, но не сразу, и никому не надо позволять себе указывать, особенно тем учителям, которые ведутся на смерть, как закланные овцы.

В костре тлели красные угли, отдавая земле тепло, играя бардовое-черными отсветом причудливых теней, иголки норовили воткнуться в тело, под ветками похрустывал снег, который на утро становился лужей. Манька слушала Дьявола и тихонько засыпала, иногда вздрагивая во сне.

Ну хоть бы раз приснилось что-нибудь из того, о чем он рассказывал. А снились ей старые развалюхи, бомжи, падшие женщины, и гонялись за нею по всей земле злые люди…

Иногда, просыпаясь посреди ночи, Манька слушала радио.

Радио о ней не забывало, но спустя неделю после смерти Бабы Яги, вспоминало с ленцой, как о надоевшей мухе: муха еще летает, или муха летает, но лучший способ отвязаться от мухи – игнорировать, или муха забилась в щель. Но, как бы то ни было, она чувствовала, что на радиостанции не все так спокойно, как хотелось бы Радиоведущим. Например, не было ни одного слова про то, где ее искать, ни разу не описали ее внешность. Внутри себя она чувствовала радиоведущих, как уверенных в себе, счастливых и беззаботных, и в то же время подспудное и едва уловимое отчаяние нарастало даже на тех волнах, где Благодетельница славила саму себя. Нечисти где-то там хорошо, и ей в лесу вроде тепло и сытно, а радио, на фоне боголепных радиоведущих, гонит волну, которую послушать – вешаться пора.

День прошел, уставшее от физических нагрузок тело приятно разморило. В шалаше под елью было тепло и уютно, ветер сюда не пробивался. И светло. Перед шалашом так же ровно горел костер, давая достаточно света и тепла колышущими красновато-желтыми языками пламени. Слушая поднимающийся снаружи вой и свист ветра и шуршание метущейся в воздухе снежной крупки, Манька уже почти уснула. Дьявол, прикрыв глаза, заложив руки за голову, лежал рядом на еловом топчане. И мечталось ей: все уже позади, она вернулась в деревню, односельчане встретили ее с почетом, расспрашивая, каково оно – в столице, а жизнь стала лучше, потому что прислушалась к ней Идеальная Женщина – и муж ее, Царь, издал правильные законы…

Внезапно, сквозь дрему, она услышала почти рядом треск поваленного столетнего дерева, земля вздрогнула от его скрипучего падения, а в ночную тьму взметнулось закаркавшее черное воронье, которые предупреждали ее об опасности, подъедаю за нею остатки обедов. Она испуганно вскочила, ударившись о верхнюю перекладину, нашарила куртку, выползла из шалаша, чутко, с паникой в душе, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи.

– Что это?

Дьявол вылез следом, едва взглянув в ту сторону, откуда раздался треск. Передвинул котелок к огню, покопался в повешенной на сук котомка, доставая заварку и мед.

– Не бери в голову… Мало ли кто по лесу бродит? Может, дерево само упало. Враги пока в серьез тебя не воспринимают, а когда поймут, что смерть Бабы Яги твоих рук дело, тебе, конечно, не поздоровится… Вот уж я порадуюсь и повеселюсь! – ворчливо позлорадствовал он, кидая заварку в котелок. – Только что-то никто не торопится освободить меня из снежного плена! – недовольно нахмурился он. – Привыкли жить в безопасности, нюх потеряли… А эти… – он равнодушно махнул рукой, – эти разве что ногой запнутся… Ну, давай, чайку что ли попьем, все равно теперь не уснуть.

Манька налила смородиновый кипяток, стряхнула снег с сиденья, устроенного на поваленном бревне.

При упоминании Дьявола о Бабе Яге, раскаяние пробудилось с новой силой. Временами совесть решительно отказывалась считать убедительными ее доводы, что Посредница стала жертвой собственного сонного зелья и свинского поведения. И она вдруг начинала сожалеть, что не дождалась превращения свиньи в старуху. Могла бы объяснить, что в результате какого-то недоразумения Баба Яга неправильно истолковала ее приход, и что шла она не за тем, чтобы та ее съела. Не толкнул ли ее Дьявол на грех, играя на ее чувствах и поторопив руку? Откуда он взял, что трупы были людьми, как она сама, а вдруг наихудшие разбойники? Ведь по какой-то причине Ее Величество дорожила этой Бабой Ягой, доверив ей охрану таких обширных владений. Иногда она даже представляла, как вяжет свинью, как та оборачивается в человека, как она грозит ей, что раскроет преступления перед Благодетельницей…

Но кто теперь станет ее слушать?

Манька грустно вздохнула, с тоской устремляя взор в сторону запада. Там завис желтый огрызок луны, окруженный хороводом мерцающих звезд.

Дьявол, заметив ее уныние, списал его на страх перед вампирами, постарался успокоить:

– Прорвемся! Вон, у тебя и вода живая, и огонь неугасимый, а еще колья осиновые! Пока летят, как-нибудь да замечу, – и устремляя хмурый взор в ту же сторону, проскрипел: – Ну-ну, ну-ну, да разве так принимают хлебное подношение?! Время – деньги, поймать и заколоть заблудшую овцу проще, чем когда у нее крылья отрастут, – расстроенно взбил ветки, как перину, удобно устроившись на импровизированной тахте, напротив. Лежак у него получался мягким, иголка к иголке. Манька пару раз пыталась устроится на его месте, но Дьявол грубо стаскивал ее в снег.

Манька не понимала его: какая разница, когда ее колоть? Придет в столицу – заколют. Чего нечисти по лесу за ней бегать? И как у овцы могут отрасти крылья? Так что его слова она пропустила мимо ушей. Устал, наверное, от однообразия. Он никогда не упускал случая напомнить, что был заложником ситуации по недомыслию и беспечности нечисти, которая обратила его против нечисти раньше урочного часа. Разве мог он, Бог Нечисти, не наказать нерадивое дитя? Но его родительская порка любимых пастырей ничего общего с издевательствами над нею не имела.

– А какие они, вампиры? – спросила она, чтобы отвлечь его от дурных мыслей. – В смысле, чем они от людей отличаются? Откуда у них такая сила? Ну, возомнили о себе невесть что, ну, помолились где-то… но ведь это не делает их новым видом. Они, поди, и не знают, что ты их нечистью считаешь?

– Незнание не делает их людьми…

И Дьявол поведал ей самую длинную историю о Неведомой Непреодолимой Страшной Силе, которая уже много веков правила людьми, закрывая человеку дорогу в Небо.

Глава 14. Непреодолимая Страшная Сила

Дьявол нанизал на веточку размоченные сушенные грибы, подержал над огнем, поджаривая.

– Вампиры бывают разные. Самые безобидные – мертвецы, стерегущие могилы. Могильные камни, зомби… Подсунули могильной землицы, и вот уже сумасшедший неугомонный мертвец войну тебе объявил. Безземельному человеку сто лет лучше к могиле близко не подходить.

– А зачем они на людей набрасываются?..

– Землицу-то надо вернуть… Ну не объяснять же мне, когда мозги ушли в небытие, что земля у него в нем самом была, и что спустил он ее в унитаз. И говорю: принесешь на Суд горсть земли, будет тебе Вечная Сказка – домик в сказочном саду, хошь на берегу безбрежного моря, хошь на берегу речки, в которой рыба плавает, как бревна, среди тварей мирных и тучных, не принесешь – умрешь насовсем. Вот и стережет он два аршина, которые к нему никакого отношения не имеют. Ведь сказал: «Вот человек, образ и подобие мое в познании добра и зла, которому прежде нужно пройти мимо ангела и меча вращающегося к Дереву Жизни, отведать плоды его, чтобы жить вечно…»

Но кто подружился с ангелом, кто поднял тот меч, кто поел нужные плоды, чтобы надеяться?

Правда, потом ангелы стали херувимами, а меч – обращающимся…

Но с появлением Спасителей, так, наверное, даже правильно: у кого он теперь не пламенный и к кому не обращается? И где те ангелы, если херувимы выкачивают их день и ночь?

Дьявол тяжело вздохнул, на какое-то время уйдя в себя.

– Херувим от слова «хер» – крест, только такой крест, который на человека ставят. Но люди краснеют при слове «хер», и славят херувима, а херувим, в отличии от ангела, уничтожает человека в принципе. Он – иго. Если в земле человека появился херувим, значит, ангел загнулся и человек себе уже не принадлежит, – пояснил он. – Или «древний вампир» – пограничное чудовище…

Нет в нем ничего человеческого, и увидеть его человек без знания не сможет, а имен у него много: демон, василиск, грифон… А если бы посмотрел, то увидел: лицо у него человеческое, а туловище изменчиво, и все, как мудрые люди описали: клюв и когти железные, и не оставляет человека ни на минуту, следуя за ним неотступно. Это слуги вампира, те, кто несет его мысль в сознание. Об этом и Йеся предрек, когда сказал, что сможете следовать за человеком неотступно. По сути, древний вампир – фантом из темного далекого прошлого, слово, облаченное в эфирную плоть. С одной стороны, Святый Дух, олицетворяющий хозяина, с другой – демон, летящий на крыльях ночи, а прародитель его – человек и земля человека, которая поднимает чудовище. Голос его летит по земле, подсказывая и вампирам в образе человеческом, и встречным людям, как заставить проклятого истекать кровью.

Ну, как далекое… – Дьявол пожал плечами. – Не настолько, чтобы не уместиться в одну жизнь, но человек не помнит об этом. Многих ли из тех, с кем встретилась, будучи в сознании, можешь вспомнить?

– Ну-у, – протянула Манька, роясь в памяти. – Я их как бы помню… скорее, знаю, что они есть, но образа нет, даже лица старухи-опекунши не помню… Лица как бы стерты, но если встречу, то узнаю.

– А это лишь те, кто прошел через сознание. А сможешь ли вспомнить тех, кто прошел мимо, когда была без сознания? Именно так в тяжелую годину люди забывают, что они не одни, а железо, как антенна, принимает, рассеивает и умножает голоса древних вампиров, чтобы достал ушей вампира – это их когти и клюв. И если однажды человек сокрушит железо, то поймет, что древний вампир следует за ним по пятам.

Вот такой бог, Маня, не любит тебя. Думаешь, откуда появилось сообщение, что ты убила Бабу Ягу?

От таинственного голоса Дьявола, от мистической картины освещенных призрачным светом неугасимого поленьего дерева спутанных ветвей ели, больше похожих на крючковатые пальцы, обхвативших ствол, от капели, заглушаемой воем беснующейся в вышине метели, по спине побежали мурашки. Манька зябко поежилась, потеплее закутавшись в одеяло.

– – Я слышу древнего вампира? Значит, радио – это не сама Благодетельница? – догадалась она. Ей даже стало обидно: она-то думала, что во дворце без нее жить не могут, только о ней и говорят, а оказывается, никто о ней не вспоминает.

– Правильно, зачем им помнить о проклятом?

– Ну, в последнее время они вялые какие-то…

– Во-первых, немного железа сносила, а во-вторых, рядом нет человека, от которого отразился бы голос, вошел в твою землю и на другой стороне наябедничал, – объяснил Дьявол. – Так что ни о Кикиморе, ни о Бабе Яге вампиры пока не знают. Возможно, волнуются, почему не выходят на связь, но кто подумает, что исчезновение крутейшей нечисти дело рук какой-то бомжи? Орешки покрепче падали замертво от одного их взгляда. А пропадать им не впервой. Кикимора обычно на зиму в спячку впадает, а Баба Яга закроется в избе на месяц-другой и запасы изводит, катаясь на человеческих косточках.

От его слов у Маньки камень с души упал.

– Так мне бояться или радоваться? – не поняла она.

– Радоваться, что клык им подточила, и помнить: клыки у вампира быстро отрастают. Как только людей встретим, все твои грехи наружу выйдут. Но, кто предупрежден – тот вооружен. Древние вампиры могут пить кровушку, пока слово в земле лежит. Достанешь – развеется. А чтобы достать его, нужно вспомнить, кто слово посеял и что это было за слово. Древние вампиры мелют, что ни попадя, а истина лежит на дне глубокого колодца, и прежде, нужно открыть матричную память ближнего, а он куда опаснее, если стал на путь вампира. Это уже не ближний, а враг, в руке которого и ты, и твоя жизнь, и все, что у тебя есть. Я предупреждал, что как только человек пренебрежет мною, отдам его врагу, который сокрушит его жезлом железным.

Дьявол стал сумрачным, от него повеяло холодом.

– Человек-вампир намного опаснее древних. Сердце бьется и качает кровь, но сердечная чакра холодна, как у покойника, и сокрыто там яйцо, а в нем игольница с иглами – те самые слова. Этими иглами вампир достает кровь ближнего и черпает силу его земли. И если бы сломать те иглы, то древние вампиры умерли бы, а вампир-человек потерял бы свою власть, но достать их ой как непросто!

Думает человек, вот пойду, найду дерево, а в нем сундук, а в сундуке заяц…

Да не тут-то было! Живой пример – мертвецы в избе Бабы Яги. Ведь иной раз и заяц оказывается рыкающим львом…

Сказка ложь, да в ней намек: дерево – сознание вампира, сундук – сердечная чакра, а зверюшки и птички – препятствия, обороняющие вампира. И чтобы достать их, надо найти глубокий колодец, и так глубоко в него нырнуть, чтобы всплыть на другой стороне. А как, если ты и шага ступить не можешь, чтобы не наткнуться на каменную или бестелесную тварь?

– Ты хочешь сказать, что вся эта сказочная галиматья – история боевых баталий вампира с проклятым? – опешила Манька.

– Именно, – Дьявол вышел из сумрачного состояния, уминая прожаренный гриб. – Так что, Маня, ты реально в сказку попала. Но не все сказки с хорошим концом. Единичный случай становился сказкой, а все прочие заканчиваются в подвале Бабы Яги или в болоте у Кикиморы. Тебе просто повезло, что я с тобой был. Бывалый – уж сколько я их на своем веку перевидал.

Заметив его хитрый взгляд, Манька попыталась определиться: или вампиры не настолько страшные, или Дьявол позаботился об алиби. Он, конечно, в последнее время стал покладистей, но привычки прорекать на обе стороны, не изменил. Скажет потом: «Не облаживался я блаженными, блажили лапшой моей, и не блажите на меня», а если ей подфартит, начнет оправдываться: «Я говорил! Я предупреждал!». Перед ней он, обычно, не оправдывался.

Дьявол протянул ей веточку с недоеденным грибом. Она отмахнулась от лакомства, гадая, как поступить на этот раз. Лучше перестраховаться, чем недооценить противную сторону, не раз и не два пришлось посыпать голову пеплом, когда посчитала себя победившей стороной.

Снег под елью стаял в первую очередь, земля, покрытая ожившим зеленым мхом, почти подсохла, под просушенными горячим дымом ветвями было сухо. поэтому Манька с удовольствием сняла сырые носки, поставив ноги на мягкую шелковистую подстилку. Где-то неподалеку снова повалились деревья, но уже без сотрясания земли. Скорее всего, великаны притоптали маленькие деревца. Она привстала, вглядываясь в темноту. На этот раз воронье не среагировало на шум, и все быстро стихло. Наверное, великаны повернулись во сне. Придвинулась к костру, созерцая огненные языки пламени. То белые, то ярко-желтые, то кроваво-красные, а сама ветвь казалась сгустком плазмы молочного цвета, в которой разливались желтовато-голубоватые струи, как будто по венам текла кровь.

Значит, вампира не отличить от человека…

В таком случае, с трудом верилось, что они могут безнаказанно убивать. Разве укушенные не заявили бы на них? Но после недолгого размышления пришлось признать: у Дьявола были основания, говорить о них как о хладнокровных убийцах. Где роскошествовали, там и нищенствовали, и сознание невольно устанавливало золотую середину, но была ли она? Статистика поворачивалась к Дьяволу лицом: только единицы могли назвать себя Мудрыми Помазанниками, а остальные незаметно приходили и уходили из жизни, не оставляя ни имущества, ни памяти о себе. Да, были люди, которые и жили справно, но ведь Дьявол не отрицал, что не все становятся вампирами и проклятыми, и были те, что удивляли своей щедростью, но они всегда были где-то там, где не было ее, и мечта подружиться с ними оставалась несбыточной, ибо каждый раз убеждалась, что слухи высосаны из пальца. Каждый ограбленный верил, что вот-вот наступит белая полоса и ждал ее годами, а у единиц молочная река бурлила, обильно орошая сады, в которых ломились ветви под тяжестью созревших в один день плодов.

– Уф! – Дьявол, похлопав себя по животу.

– Если как люди, почему они страшные? – Манька пыталась найти отличие между собой и господином Упыреевым. На роль вампира в деревне она больше никого не заподозрила. Ну, может быть, еще его охранники… – нелюдимые и вечно ухмыляющиеся, будто знающие о ней какую-то нелицеприятную тайну. Таким убить человека, как по нужде сходить – неприятные мордовороты. Нет-нет, да и находили недоброжелателей Упыреева в чистом поле или в придорожной канаве, иных еще тепленькими. Но назвать их вампирами язык не поворачивался: не жировали, жили на то, что Упыреев подавал, хотя подавал приближенным он несоизмеримо больше, видимо, не полагаясь на свое вампирское долголетие. И поскольку жили те охранники в деревне, а семьям их было что поесть-попить и во что одеться, многие испытывали гордость, что у деревни есть крепкий обстоятельный хозяин, который никому спуску не даст и чужакам не попустит.

– Потому что клоуны на могилах и пограничные чудовища не умеют вредить самостоятельно, – растолковал Дьявол. – Против человека их поднимают вполне себе живые и благополучные вампиры. Бросил в землю проклятого слово, подошел с другой стороны – и свита тут как тут: пограничные чудовища из гробов восстали и доказывают, кто в земле главный.

– И не укрыться?

– А как, если человек не подозревает об их существовании? – Дьявол зачерпнул из котелка кружку чая. – Вампиры пришли и ушли – кто поверит, что они кого-то убили, если оболочка жива? Кому человек предъявит претензии, что имело место насилие, если не помнит? Для многих ритуал посвящения – игра. То, что один взлетит, а второй упадет, для них само собой разумеющееся, они же поймали недостойного, для них он никто и звать никем, и не многие связывают его падение с ритуалом. А для тех, кто поучаствовал в ритуале и решил последовать примеру, ничего не стоит поймать случайного человека, который им не понравился. Поэтому вампиренышей и прочей нечисти много, а настоящих чистокровных вампиров мало.

– А что с человеком?

– А человек становится в своей земле скитальцем, с болезнями и ужасами на каждый день. И куда бы ни ступил, встанет на железо, под которым глубокая яма, где острые колья и скрежет зубов. В каждом слове проклятый слышит то, что говорили о нем вампиры, чувствует себя тем, кем они заставили его быть. Он ведь тоже вошел в землю ближнего, только не Царем и не Богом, а немощным и убогим существом, исполняющим прихоти вампиров, осмеянный, измазанный непотребствами. Какое-то время он еще живет прежней жизнью, но люди уже не видят его, а только железо. Дела человека с каждым днем все хуже и хуже, а он не замечает, и словно бы пьян, списывая свои неприятности на черную полосу. Только она никогда не закончится. И однажды понимает, что жизнь ушла под откос, как поезд, который не поставишь на рельсы, и он один со своей бедой…

– Значит, спасения нет?

– У проклятых три дороги: первая: помучиться здесь, потом умереть и мучиться там, пока не призову на Суд обоих, а там разговор короткий. Вторая: отправиться на смертный бой с вампиром. Но для этого нужно знать врага в лицо, а он не помнит. Третья: найти того, кто взял его в залог, но для этого надо о-очень низко пасть!

– А я какой иду?

Дьявол рассмеялся.

– Твоя ноша – железо, твоя постель – еловые ветки, твой дом – елки в глухом лесу. Даже у зайцев и медведей есть норы и берлоги. Куда еще ниже падать? Но если докажешь, что вампир не свое имущество заложил, потребую отчет, почему подсунул то, что ему не принадлежало. Но пока вампир – твой господин, твоя земля его признала его своей головой.

– Я не признавала! – возмутилась Манька.

– Почему же твое нутро славит врагов? – ехидно поддел Дьявол. – Попробуй сказать, что ненавидишь вампира, и послушай, что оно тебе ответит!

Манька прислушалась к себе, пытаясь настроится на негатив против Благодетелей. Ненависти действительно не было. Слово «вампир» вызывало лишь приятные ассоциации и необыкновенную душевность, а когда попыталась изменить мнение, на пути встала непробиваемая завеса. Она и не подозревала, что так искренне любит Их Величества – это стало для нее полнейшей неожиданностью.

– Да это ж сад цветущей амброзии, – невольно позавидовал Дьявол. – Я, в лучшем случае, с грязью смешан, в худшем, прибит гвоздиками к вашему грешному существованию…

Манька снова закрыла глаза, медитируя, пытаясь думать о себе положительно, обращаясь к замеченным сущностям. И внезапно наткнулась на жесткое сопротивление…

Тьма внутри предстала пред нею, как резиновая подушка, в которую она упиралась снова и снова, мысли постоянно сбивались, возвращая ее в исходное состояние – и, к ее удивлению, в этом состоянии она себя не узнала. Навстречу поднялась какая-то пространственно-чужеродная муть, как будто она нащупала людей в полной темноте, наощупь, и даже услышала голоса, но слов разобрать не смогла. Сказать, что ее заметили, было бы неверно. Просто едва угадываемые сгустки темных сливающихся между собой образований в ее пространстве обращались не к ней, ее сознание натыкалось на них внутри себя, как на застарелые ноющие занозы, которые невозможно вытащить из-за наросшей сверху здоровой плоти. То, что там люди, едва угадывалось, и она их не знала – это были чужие и незнакомые люди. И эта странная мешанина ограничивала пространство внутри нее. Через это грязное пространство внутри себя она чувствовала тело, но наполнить его положительными эмоциями не получилось, как будто она на самом деле сидела в темнице.

– Это что за хрень? – испуганно вскинулась она.

– Сыны Царствия. И плевела – в печке огненной… И ни один вампир добровольно от этой жатвы не откажется. Во всяком случае, царю Экклезиасту, решившему исследовать природу вампиризма, вылечить себя от оного не удалось, – Дьявол театрально умилился, ударившись в воспоминания. – Что он только ни делал! И вином себя ублажал, и домов себе, любимому, понастроил, и каждую ночь – девственница… Вот только с ближним поделиться ума не хватило!

– Охренеть! – открытие оказалось не из приятных.

– Сказано Йесей: «Сеющий доброе семя есть Сын Человеческий; поле есть мир; доброе семя – это сыны Царствия, а плевелы – сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы – суть Ангелы. Посему, как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов; тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их…» Маня, ты сейчас любуешься на свое поле, в котором проросло семя добрых сынов Царствия, которые праведники, и на себя лукавую плевелу, делающую беззакония. Осталось приблизить твою кончину, чтобы отправить в геенну огненную, но то ты своим упрямством решила испортить вампирам обедню. И кто ты после этого?

Много рассказывал Дьявол о нечисти, но каждый раз Манька открывал что-то новое, все меньше оставляющее ей места в этом враждебном мире. Ее душила бессильная ярость и обида, хотелось расплакаться – даже думать о себе правильно не могла, но эта ярость была лишь в сознании, а внутри нее она была грязь из-под ногтей вампира.

– А нахрена я таскаю осиновые колья, если зло во мне? – раздраженно спросила она. – Ими разве что себя убить. Один огород меня бросил, второй – смерти ищет, – подвела она итог своего безрадостного существования.

– Колья тебе нужны для защиты от живого вампира. И не огород тебя бросил, а черви житья не дают, сама по себе земля – безобидное хранилище информации.

– Но почему именно со мной такая беда приключилась?

– Сколько вампиров – столько проклятых, но другие не бунтуют. Их попросили – они самоустранились. Люди безропотно умирать на войну отправляются и не устраивают истерик, а это похуже судьба. Назови хоть одного, кто бы одобрил твой променад.

– Опять вернуться предлагаешь? Тогда мне действительно останется веревка и мыло – всю жизнь знаю наперед. А если вперед, то неизвестно, чем все закончится. Неужели нет ни одного человека, который бы смог побороть вампира или договориться с ним?

– Иуда… Он не только открыл вампира, но признался и раскаялся. Но чем ему отплатили? Его прокляли, имя стало нарицательным. Люди, как ты, хотят с нечистью жить в мире и согласии.

– Ну правильно, их же вампиры не трогают. Память на месте, железная темница не мучает. Они даже не поверят, что такое бывает, пока самих не проклянут, – с болью в сердце вздохнула Манька. – И большинству боятся нечего – пронесет. А проклятый, даже если захочет изменить судьбу, что он может? Ты ему ни одного шанса не оставил, —скупая слеза жалости к себе скатилась, оставляя на щеке мокрую дорожку.

Дьявол неопределенно пожал плечами, вылил в котелок остывший чай, зачерпнул снова, подул, отпив глоток.

– Везде, где есть вампиры, есть и они, связанные, обездоленные, брошенные в темницу. А среди них тот, который не признал поражение. Я не могу отнять у него надежду. И у тебя не отбирал, только помогаю осознать глубину и ширину трагедии. Ты смогла увидеть древних вампиров, а это уже начало избавления от вампира. Звездопад – чудесное явление, предшествующий его концу. Когда древние посыпались с небес, Сын Человеческий становится персоной нон-грата. Ты, вот, идешь и думаешь: ничего не происходит, все как прежде… А ведь сегодня ночью, когда заглянула в сердце и нашла обман, уже освободилась от вампира, как от наездника, ты уже не ослик со сломанным хребтом. Не объяснять же мне, в самом деле, когда человек умер, что ближний его был вампиром, и любовь у него нарисованная, и жизнь прожил не свою… Прощение не обещаю, но в Бездну пойдете рука об руку, как равные.

– Значит, надежда есть?

– Она всегда есть, но лучше вампиру на клык не попадать, – честно признал Дьявол.

– Ну, а если дошла, если встретились, что делать? Убить, так убийцей назовут, – с сомнением спросила Манька. – Я ведь и Бабу Ягу с Кикиморой случайно…

– Маня, если встретилась, втыкай осиновый кол, потому как, если уйдет, небо от заклятий покажется с овчинку! Это пока они не знают, что ты от железа избавляешься, списывают неудачи на обстоятельства, а когда поймут, что ты тому виной, тебе не позавидуешь! В страшном сне господину Упырееву не пришло бы в голову, что ты рискнешь сразиться с железом. Да он и не знает, что такое возможно, так уверовал в свое всесилие. Ты не первая, кому он его ковал, просто ты первая, кто его об этом попросил. Но во всем есть свои плюсы… Если бог объявляет тебе войну, значит макнули его лицом в грязь, и не бог уже, а проигравший! Со своей стороны, можешь считать себя героем.

Манька горько усмехнулась.

– Я не герой, я выброшенная за борт, хочу пристать к берегу, а берега все нет. Вампиров нельзя победить. Их много, у них и власть, и золото, и люди их боготворят.

– Тебе нужно победить одного вампира, а о других пусть думают те, кому они испоганили жизнь. Но если человек жаждет крови, то да, ему не победить. Взять, к примеру, Пророка… Увидел железо, услышал радио, решил, что нужно забодать поганцев. Прознали об этом вампиры и пришли к нему тайно – и стал как еще один вампир. Он так и не сумел понять, что только вампиры считают запретными знания о человеке, только вампиры пугают мной, только вампиры утверждают веру мечом. Я Бог и никому не принадлежу, но он объявил меня собственностью и закрыл ко мне дорогу, чтобы только избранные могли увидеть свет в конце туннеля, Первый и Последний укутал его обещаниями теплее, чем мог бы я живым словом.

– А чем Пророк отличается от Спасителя?

Манька все время пыталась представить, как живут Маньки, в государстве, где славили Пророка. Получалось, никак не живут: если в замуж не взяли – ложись и помирай. А ведь это как повезет, иной муж хуже горькой редьки. И она удивлялась порой, почему у Пророка столько фанатов.

– Да ничем! «Мы поместили на шее у них оковы до подбородка, и они вынуждены поднять головы, Мы устроили перед ними преграду и позади их преграду и закрыли их, а они не видят…»

«О те, которые уверовали! Предписано вам возмездие за убитых: свободный за свободного, и раб – за раба, и женщина за женщину. А кому будет прощено что-нибудь его братом, то следование по обычаю и возмещение ему во благе. Это – облегчение от Господа вашего и милость; а кто преступит после этого, для него – наказание болезненное!.. Предписано вам, когда предстанет кому-нибудь из вас смерть, если он оставляет добро, завещание для родителей и близких по обычаю, как обязательство для верующих… Кто же опасается от завещателя уклонения и греха и исправит их, то нет греха на нем…»

«И не убивайте душу, которую запретил Аллах, иначе, как по праву. А если кто был убит несправедливо, то Мы его ближнему дали власть, но пусть он не излишествует в убиении. Поистине, оказана ему помощь».

Дьявол усмехнулся.

– Маня, ты на жизнь жалуешься, а между тем, в государствах Пророка, ради спасения "чести семьи" женщинам до сих пор отрубают головы, побивают камнями, режут, убивают электротоком, душат, хоронят заживо, насилуют и лишают имущества.

Я благодарен Пророку не меньше, чем Йесе, что снял с меня груз ответственности и освободил от необходимости каждый раз объяснять, за что. Достаточно сказать: «Здравствуй, дорогой, я Дьявол! Ты в аду. Хочешь к Пророку или к Спасителю? Тогда тебе туда! Счастливого пути!» А когда человек от Дьявола справедливости ждет, я должен ему как-то растолковать, что мир сложнее устроен, чем он привык думать, и что есть нечисть, с которой он себя связал, и земля его…

Много ли ты способна думать во сне и сопротивляться естеству? Мне при твоих живых извилинах в здравом состоянии это сделать не по силам, а когда мозгов не осталось, когда сознание меньше, чем у малого дитя, потому что всю жизнь за него думали сыны царствия, так и вовсе невозможно!

– Только не говори мне, что ты еще Аллахом подрабатывал! – с презрением передернулась Манька.

– «Поистине, Аллах купил у верующих их души и их достояния за то, что им – Рай. Они сражаются на пути Аллаха, и убивают и бывают убиты, согласно обещанию от Него истинному в Торе, Евангелие и Коране. Кто же более верен в своем завете, чем Аллах? Радуйтесь же своей торговле, которую вы заключили с ним! Это ведь – великий успех!»

Дьявол всплеснул руками.

– Маня, кто, кроме меня, заинтересован в торговле душами? Но люди смотрят на сказанное – и не разумеют. Они почему-то считают, что душа – это их вера. Но разве веру взял Бог у человека во сне, чтобы создать ему пару, ближе которой у него никогда не будет? Они – одна плоть. Вот обманул человек ближнего, убил носителя матричной памяти и забрал землю, но разве он заложил мне душу? Я купил их обоих! И пусть радуется торговле краденным, пусть мечтает сидеть на подушках посреди райских кущ – какое мне дело? Я не раб ему, чтобы унизиться до переговоров с лжецом и убийцей. А если человек жив и душа его чиста, он и при засилье Пророка найдет ко мне дорогу.

Размышляя над услышанным, Манька согласилась: ну, Богу Нечисти виднее – справедливо.

– А «Мы» – это у них кто?

– Разве в твоем мире ты нащупала только одного сына Человеческого? Они были и слева, и справа, и позади, и впереди. И у каждого естьсеятель. В главе учения Пророка «Перенос ночью» сказано: «И потом мы вернули вам поворот (успеха) против них и помогли вам богатством и сынами и сделали вас более обильными в пособниках…»

Самое циничное признание вампира. Взяли и облагодетельствовали за одну ночь: проснулся в Раю, с кучей незримых помощников… Человеку в это трудно поверить, но именно так происходит, когда в одну ночь он теряет все.

Те, кого ты смогла нащупать, и есть Сыны человеческие.

Проклят человек, который надеется на человека и плоть, а не сознание делает своею опорою. Он будет как вереск в пустыне и не увидит, когда придет доброе, и поселится в местах знойных в степи, на земле бесплодной, необитаемой. Спасители притягивают взор, глаза человека видят их вокруг, а в нем самом они закрыты облаками. А когда с человеком я – человек смотрит в себя. Пространство его, как губка, в которой спит мерзость: я пришел – и вся земля наполнилась живительной влагой, все черви выползли навстречу – и так человек обретает зрение.

– А Веселый Бог?

– Когда-то у народа были великие знания о высоких материях, а что осталось? Полчища больных людей верят в танцующих богов с серпами и черепами, но кто увидел хоть раз? Паству, Мудрые Наставники и Просветленные Спасители, собирают не менее значительную, а поговорить не с кем, – Дьявол с досадой развел руками. – Да разве ж я стал бы тратить на тебя время, если б хоть кто-то искал моего общества? Но уж лучше оставаться в прозябании, чем пытаться объяснить человеку, за что вселенная решила от него избавиться. Я не лодырь, но есть труд, в котором нет смысла.

– А я могу стать вампиром? Я есть, ты есть, почему бы нам не подписать договор, чтобы вампир испытал то, что выпало на мою долю? – Манька понимала, что должны быть какие-то специальные условия для ритуала, но раз уж она смогла обойти всех, узрев Дьявола при жизни, почему бы не использовать этот шанс для восстановления справедливости. Для нее этот вопрос был животрепещущим.

– Ты для начала ближнего поймай! – отстранился Дьявол. – Роды вампира фиксируются многократно.

– Но ведь можно как-нибудь повернуть наложенное проклятие вспять?

– Йеся и Пророк дали конкретные указания: ночь, тайная комната, молитва, а по-другому бессовестное существо получается.

– Это как?

– Ну, например, поймали не того, прославили не там… И вампир не бог, и проклятый не проклятый – оба великомученики. С утра проклят, а к вечеру открыл Благодетелей. Или делиться не желает, завистлив, и больно ему видеть Мучителя. И бунтует иногда народ, выходит с вилами на Благодетелей под предводительством новоявленного мессии. Но, как правило, век их недолог, свои же последователи ловят и тащат к Истинным Благодетелям.

– А как же вампирское бессмертие, которое ты им наобещал?

– Я?! – изумился Дьявол. – Бог с тобой! Это им Спасители обещают, с них и спрос! Конечно, любой вампир уверен, что он облачен в поддир бессмертия, ведь столько свидетелей доказывают, что он готов к вечной жизни, но к чему мне думать, что он себе нафантазировал? Сегодня он ближнего умертвил, а завтра на меня поднимется, я-то побогаче буду. Да я понятия не имею, что с вами в Бездне происходит, я в нее войти не смог. Возможно, не сгорают, по себе сужу: когда сунулся, горел как спичка. И это я – изнанка Бездны, она мне Отец, а я ей Сын. Естественно, я предположил, что вы как полено, брошенное в печь, от которого одна зола остается – собираю и преумножаю свои пределы. Одеяние из этой золы получается крепкое.

– А люди, которые участвуют в ритуалах, совсем вампиров не боятся?

– А чего им бояться? Они ж не произносят это слово вслух. Это в землю проклятого они приносят боль и унижение, а брату уготовляют стези Бога. Люди верят человеку-вампиру, древние устремляются навстречу, чтобы обнять обещанием райских кущ.

– И ты, – недовольно сказала Манька. – Ты тоже веришь.

– Я не верю, меня это устраивает.

– Как же тогда побороть нечисть, если сам Бог на ее стороне?

– Люди связали тебя и поставили на колени, но разве ты не человек, чтобы стать умнее и сильнее мучителя? Ведь проклята дважды: ближним, который вошел к тебе, а ты приняла, и мной, потому что позволила попрать землю. Но сними с себя одно проклятие – и снимется второе.

– Но нельзя же вампира во всем винить. Имущества у меня сроду не было, а когда хотела дело начать, в долги залезла. И кого винить, кроме себя? Надо было учитывать, что кризис может наступить. Могу ли я считать себя умнее кузнеца Упыреева, если не думаю наперед?

– Маня, вампиры забрали у тебя людей, которые могли бы загореться твоими идеями, воду, которую проливаю на человека помогая проявить смекалку и прозорливость.

Йеся сказал: «Если же Я Духом Божьим изгоняю бесов, то конечно достигло до вас Царствие Божие. Или, как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного?»

Как можно креститься сознанием и не попасть в рабство?

Ты скажешь: «нет» – и земля поднимет против тебя черных птиц, скажешь: «да» – и снова клюют, скажешь: «я – человек» – и обрушится на тебя весь ужас, потому что в доме твоем – вор и убийца, который стал хозяином и назвал тебя непотребными словами.

И вот ты – убогая, распятая, уведенная в полон. Память твою заменили записью, которая не меняет своего мнения от обстоятельств, прославляет вампира день и ночь, уговаривает тебя сдохнуть… – и заменяет в твоей земле одну реальность на другую. И бросают вампиры о тебе жребий, как о муже Анании и жене его Сапфире, которые продали все, чтобы положить к ногам апостолов. А когда убивают, говорят: «Вот как сильны мы и Дух Наш Святый!» И каждый раз, когда убивают, смерть человека считают знамением и чудом. Страх человека – награда им. «Ты солгал не человеку, а Богу!» – говорят они.

Но разве мне солгали Ананий и Сапфира? Что из их имущества досталось мне? Они утаили от грабителей, которые, говоря о Боге, имели в виду себя.

Видишь ли, невозможно обоих сделать вампирами – Царь в земле может быть только один, а обоих проклятыми – запросто.

– Это доказывает только то, что людям нужен Бог.

– Ну так и искали бы Бога или ту муху, которая их укусила. Почему вдруг решили, что те, кого видят впервые и не съели с ними пуд соли, праведнее их? Какой человек в здравом уме откажется от непосильно нажитого тяжелым трудом? Но они вдруг массово повредились в уме, побежав покупать вечную жизнь, которая и так была им обещана за праведность. Разве я не сказал, что человек вернется только при одном условии: если пройдет мимо ангела с вращающимся мечом и отведает плоды с Дерева Жизни? И разве человек не лист на этом Дереве, чтобы искать его далеко?

Манька долго пыталась найти в себе все те ужасы, о которых говорил Дьявол, и не находила. Сейчас в ее пространстве было снова темно, как будто она смотрит в черное зеркало. Но ведь древние вампиры были, она их смогла пощупать, так почему слова Дьявола до нее не доходят, не становятся ее внутренним эго, основой, на которую могла бы опереться? Умом она понимала, что проклята, но в себе чувствовала только несостоятельность на фоне успешных людей, которым все давалось легко. Она пыталась повторить их успех, и не помыслила бы связать неудачи со своим внутренним содержанием, а Дьявол упорно доказывал, что корень ее проблем далеко. Но правильно ли это, винить тех, кого она даже не знает?

– Маня, Святый Дух говорит во тьме и шепчет на ухо тайно, а плоды вампир получает явно. Если б темницу было просто обнаружить, проклятие открылось бы на следующий день. Сознание у всех одинаковое, содержание разное.

– Если двое не хотят быть вместе, зачем же неволить их? Я не знаю его, да и любит он другую… Тут поневоле в вампиры подашься, чтобы избавиться от ненавистного прицепа.

Конечно, Маньке хотелось, чтобы ближний любил ее и жили они долго и счастливо, но насильно мил не будешь. Как было бы хорошо, если ближний ее оказался бы простым деревенским парнем, у которого и руки, и голова на месте. Вся жизнь наперекосяк, и только ли вампиры в этом виноваты? Если бы на ее месте была Ее Высочество, которую ближний любил беззаветно и всем сердцем, ради которой готов пойти на любое преступление, стал бы он ее убивать? И тогда и она, и ее ближний жили бы со своими половинками душа в душу.

– А разве это я сказал, что вы должны стать мужем и женой? —Дьявол рассмеялся. – Ваш прародитель… А цена таким словам – ломанный грош в базарный день. Я просил помнить, что душа ваша ходит в народе, а ночная тварь – крик о помощи, крайняя плоть сердца, которую каждый должен обрезать. Но вампиры научились придавать этой твари особый смысл, делать плотной, со множеством голов. Знания – не добро и не зло, но их можно использовать и так, и эдак. Я изобрел атом и радиацию, чтобы сделать вселенную вечной, а человек использовал мое изобретение для атомной бомбы, чтобы убивать себе подобных. Кость твоя там, к душе твоей нет доступа никому, кроме ближнего, только у него есть запасной ключ, чтобы поднять, когда упадешь, но ведь и у тебя такой ключ лежит в ладони! Сейчас у тебя есть знания – распорядись ими правильно.

Манька задумалась: получалось, утвердил вампир себя Царем, принимает дары от тех, кто на него ведется, а еще вознаграждение от развенчанного Дьявола, который в это время выгоду какую-то подсчитывает. Конечно, никакого ключа у нее не было, и радио с Дьяволом тоже не соглашалось, переиначивая слова: говорило то же самое, только от себя и про себя.

– Меня распяли, и мне же в аду гореть? – повысила она раздраженный голос. – А где твоя хваленая справедливость? Я ближнего не предавала – вот с него и спрос!

– Маня, у тебя сера в ушах? Это было на твоей стороне! – вспылил Дьявол. – Царем вампира назвали в твоей матричной памяти! А поскольку они и в земле вампира есть, то плотность их достаточно твердая и непрошибаемая, чтобы использовать их в качестве стен для темницы. И если вампир отстоит от меня на одну голову – Духа Святого, которого сам же изображал, то проклятый на Духа, и на вампира, и на свидетелей, и на себя убиенного… Предлагаешь разгребать эти головы, чтобы найти под ними твою?

– И никак не спастись?

– Ну почему же… Положив начало добровольным мучениям, ты заменила одну муку другой. Но только так, принеся себя в жертву, можно вырвать жало вампира, вырвав из руки его железный жезл, в котором его сила. В Небесном ты останешься один на один с мутью, которую невозможно изменить – она станет твоим бытием, а мучители останутся здесь.

Дьявол говорил о жертве, о врагах, как будто ей предстояло забежать в кафе и выпить чашку кофе. Он не понимал той пропасти, которая лежит между страданиями и беззаботным существованием довольных жизнью Благодетелей.

Принести себя в жертву…

Оглядываясь назад и примериваясь к тому, что уже испытала, она видела впереди только ужас, и кто доказал, что это правильно? Полтора года – и всего лишь четвертинка железного комплекта. Одно дело – успокаивать себя, а другое – смотреть на пережитое трезво: чтобы избавиться от железа, понадобится шестнадцать таких же беспросветных, леденящих душу лет. Ни дома, ни семьи, ни детей… А еще тюремный срок за Бабу Ягу и Кикимору, если докажут, что их смерть – ее рук дело. Пожизненный! И как после этого разогнать малину с множеством неопределенных и неизвестных в пространстве и времени лиц, чтобы чаша геенны миновала ее, и жила бы она тихо и мирно, пока Бездна не разлучит ее с Дьяволом?

Ей вдруг отчаянно захотелось прервать этот бесконечный ужас, не придумывать счастливую жизнь, не искать оправдание ни себе, ни богоизбранным, перестать обманывать себя.

– А почему нельзя, чтобы оба стали как вампиры?

– Предлагаешь вампиру разделиться в самом себе? Все, что человек делает, он делает правой стороной. А она у тебя – разрушенная крепость. Для вампира она – левая. Щедрость твою, подкрепленную словами Святого Духа, видят люди. А правая сторона вампира – твоя левая, по ней судят о тебе люди, а там вся подлая сущность вампира, и ты, какой тебя вампирское сообщество представило миру. Если он будет раздавать и там, и там, что останется ему?

– То есть, левая сторона у меня жадная?

– До неприличия!

– И об этом тоже есть в Писании?

– «Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».

Как можно творить милостыню втайне, чтобы люди не видели и не знали? Не на обычную человеческую благодарность вампиры рассчитывают, а на такую, которая не оскудеет во все дни его жизни. Господи Упыреев знал, о чем говорит, когда хвастался народной любовью: «Пришли к тебе разбойники, и в одну ночь осталась без штанов, а то богатство, которое на небо положено, никто не унесет, но все видят. Богатство возвышает человека, да не каждый знает, где и как его сеять… На небе его сеют, Маня, на небе, а у тебя там голод, холод, глады и разорение – и тоже видят – все, кроме тебя. Но не уразуметь тебе умишком бестолковым и приземленным».

Манька тяжело вздохнула: кто бы ей сказал, что Дьявольская правда кузнеца Упыреева есть истина, только она не от мира сего, и смысл этой правды такой вот глубокий. И у этой страшной Дьявольской правды не было ни конца не края, и чем больше Манька о ней узнавала, тем больше хотелось стереть себя из этой реальности. Вся жизнь пропитывалась нечистью, как ядом. Но голос, который шел изнутри, обрекал на смирение и молчание. Не ее, чужой и всесильный – сильнее слов Дьявола. Слова Дьявола были противоядием минуту, другую – пока она размышляла над ними, в это время вся ее земля, которую она чувствовала, как свое пространство, была заполнена какими-то неясными безликими осколками чужеродного эмоционального присутствия. Едва уловимые образы незнакомых людей выставлялись отовсюду, где бы она ни пыталась нащупать себя, свои чувства, а как только отвлеклась, ее состояние возвращалось в исходное состояние, став тьмою – давящее эмоциональное поле, в котором сама она была пустым местом.

Пророк сказал: «Всякий раз, как они захотят выйти оттуда из страданий, их вернут туда и… вкусите мучение огня! Поистине, тех, которые не веровали в Наши знамения, Мы сожжем в огне! Всякий раз, как сготовится их кожа, Мы заменим им другой кожей, чтобы они вкусили наказания…»

Вот она, прошедшая столько дорог, пьет живую воду, рядом Дьявол – Бог Нечисти, а где это все? Где ее новая кожа?! Где ее знания и ее умные мысли? Даже ужас был только в сознании, а в сердце – огромная необъятная всепрощающая любовь к мучителям, и она не понимала, откуда у этой любви растут ноги.

Это что же, ее насильно заставили быть такой?

«.. Мы заменим им другой кожей, чтобы они вкусили наказания…»

Наказание за что?! За то, что не искала смерти ближнему? За то, что не мечтала о чужой земле и не пыталась жить обманом?

– Я никогда не желала ближнему зла, за что он со мной так?

Дьявол пожал плечами.

– Он даже не видел тебя, пока не положили перед ним на вампирской свадебке. В чулке – чтобы лица видела смутно и не смогла опознать.

– Это было на работе… Я сознания больше нигде не теряла, – расстроилась Манька. Сердце ее облилось кровью. Знала бы раньше, что знает сейчас, берегла бы себя пуще глаза. – Ведь чувствовала какую-тревогу… – поделилась она. – К нам на работу мужчина приходил, а я ни глаз оторвать, ни слова вымолвить, лицо как камень и руки тряслись…. Подумала еще: любовь с первого взгляда. А сейчас лица не могу вспомнить. Если он не мой ближний, с чего бы мне западать на него? На колдовскую присушку похоже. А он понял, что со мной что-то не так, смотрел загадочно, улыбался, и ушел с другой.

– Зов на живца – так вампиры ищут пару. А когда убедились, что нашли душу, провели ритуал. Ну, до чистокровного вампира ему еще далеко, чистокровным он станет, когда ты, с его матричной памятью, отлетишь в Небесное царство, – и успокоил, и осудил Дьявол. – А пока какой же он чистокровный, если по каждому слову устраиваешь дискуссию? Да, не звездой летишь, но приходится все время поднимать твою мечту: строить дворцы, умножать кладовки с одеждой и драгоценностями…

– В смысле?

– Твоя нужда поднимает против него им же созданного древнего вампира, как те, что следуют за тобой. В твоей душе нищеты нет, она в твоем сознании, когда смотришь вокруг, а у него нищета в душе, а в сознании – рай. Но что лучше, внутреннее состояние или осознание? Палка о двух концах… – вы застряли во времени, в тот момент, когда твой ближний убивал землю. Поэтому обычному человеку и одного простого дома хватает, а вампир и при десяти дворцах чувствует себя бездомным.

– А при чем тут мои мечты? – прищурилась Манька, насторожившись.

– Древние, что тебе о боголепии Благодетелей вещают, как зеркало – врать не умеют, можешь им верить. Слова они воруют у сознания. Те, что ты слышишь, у вампира, а те, что слышит он, взяты у тебя. А о чем твое сознание мечтает? О теплом доме, о хлебе насущном, о деньгах, чтобы проблемы решились.

– Могу помечтать о лесоповале, чтобы прямая просека до гор, а то приходится все время перелезать через валежники, – горько пошутила Манька.

– Дорогу вампир будет строить там, где сам бывает, зачем ему дороги в лесу?

– А если вампир умрет первым, будет мне какое-то облегчение?

– Легче не станет, – не стал Дьявол обнадеживать. – Люди ему в Божьем царстве нет-нет да показывают зубы, пока ты здесь, а там… Что здесь херувимы осанну поют, что там будут петь, только все твои враги выйдут наружу. В Небесном царстве бытием человека становится то, что он принес с собой. Если здесь враги унижают тебя тайно, и сознание еще как-то борется с этим, то там унижать будут явно.

– Тогда смерть не наказание, а избавление, – ужаснулась Манька.

– Для тебя избавление, для вампира – наказание.

– Тяжелая у тебя работа: разбирать человеческие сопли с сахаром, – посочувствовала она Дьяволу.

Дьявол зачерпнул из котелка еще одну кружку чая.

– Ты не представляешь, что значит быть Дьяволом, – пожаловался он. – И хотел бы помочь человеческому горю, но как, если нечестивый Бог унесет мои мысли? Вот сидим с тобой, и нет рядом человека: лес, ночь, тихо, спокойно, и кажется тебе, что мир – он такой, он задремал… Но на другой стороне планеты светит солнце и поезда бегут по рельсам. И даже тут, недалеко от нас, в ближайшем селении, в четырех днях пути, плачут четыре человека.

Маленькая девочка, которую изнасиловал отчим. Мать узнала, избила, выставила на улицу в одном исподнем – и она стоит под дверьми и не знает, куда ей пойти. Холодно, хочется есть и спать… К утру замерзнет. И как сказать: «беги!»? Там, на краю села, живет женщина, которая ослепла от слез, умоляя дать ей дитя…

Еще одна плачет. Старость не за горами, а чрево бесплодно, и некому будет в старости подать стакан воды. Не знаю, смогу ли я достучатся до ее сердца, чтобы уговорить пройти по деревне и увидеть замерзающего ребенка. Мысль ей кажется глупой, никчемной и неуместной – глубокая ночь на дворе.

Еще плачет женщина. Муж избил. Проклятая, но, скорее, доморощенным оборотнем. Случайно подсмотрел ритуал посвящения и решил, что сам справится. Убит в пьяной драке. Она могла бы легко обратить его в прах, но она – ни рыба, ни мясо – все еще слышит Зов. Муж ее, вместо того, чтобы помочь завершить ритуал, привел ее в дом женой.

– А зачем бьет?

– Любовь на крови только между вампирами бывает долгой.

Еще убивается мужчина: потерял дом и семью. Скрипит зубами, обвиняя Бога, что тот к нему несправедлив. И ведь знает, что дом в отместку подожгли.

Так какого лешего украшаешь Бога рогами?

А еще плачет добрая женщина: соседи привезли огромного пса и бросили без еды и воды, посадив на цепь у забора. Она кормила его, привязалась, а вчера его зарезали и съели.

Жалобную книгу не рассматриваю, животные не подлежат суду. Пес станет свидетелем, как предначертано, что ласковая женщина кормила его из своих рук.

Будет не лишним заметить, что хозяева пса тоже плачут – пес был украден.

И все человеческое население государства плачет, пока вампиры рапортуют об успехах. Не бывает такого, чтобы, поднимая цену на топливо и энергоносители, тут же не поднялись бы цены на все остальное. Вампирам хорошо, и горя им нет, все ресурсы планеты им принадлежат, и чем выше цена, тем больше доход, а народ в нищете копейки считает. И ты бы до сих пор умывалась слезами, если б ходила между людьми с твоим-то имиджем!

Но среди тех, кто обливается кровью, я не вижу ни одного вампира!

Я понимаю, что и они искренне верят, что однажды въедут в город Рай на украденном осле со сломанным хребтом, и свидетели будут постилать под ноги пальмовые ветви, но что мне до их надежд? Они усыпили не меня. Свидетели их будут лишь вещественным доказательством их великого злодеяния. Если я объявил душу проклятой, разве вампира оставил незапятнанным? Это клеймо – его не смыть ни водой, ни огнем, ни кровью.

– Но не у всех же душа – вампир.

– Не у всех, но сколькие идут вслед вампира, подражая ему во всем? Если человек не искал убить душу, он не вампир, он всего лишь служил его идеалам, приближаясь устами и делами… А это «всего лишь» как-то спасает человека? Разве не он преумножал богатства вампира и ставил свечки в его храмах? Человек умер вместе с вампиром, когда остановил на нем глаз и назвал его Богом. Первый и Последний побрезговал бы им. Еще не каждый, кто творит и говорит во имя своего Бога, будет принят Альфой и Омегой, а только тот, кто распнул душу и приготовил себе белые одежды. Собирают вампиры на праздник всех, а попить и поесть удастся не каждому. Одним пир, а другим – тьма, где скрежет зубов.

А вот если б первая освободилась от души, то была бы в почете! Сказал Спаситель: «когда идешь с соперником своим к начальству, то на дороге постарайся освободиться от него, чтобы он не привел тебя к судье, а судья не отдал тебя истязателю, а истязатель не вверг тебя в темницу».

Он же не сказал «уладить дело миром», он прямым текстом заявил: «избавься, пока не стало поздно».

– Мне не надо царств, – ответила Манька обижено. – Но, если б знала, береглась бы.

– Это от тебя не зависело, – признался Дьявол. – Тебя вампиры приметили, когда ты вот такой крохой была, – он развел руки на полтора локтя. – Разве темница, в которую тебя заключили, в твоем детстве была вечерними сумерками?

– Нет, наверное, но память какая-никакая была. Зачем же тогда верить в Бога, если он не судит по справедливости?

– Правильно, на земле, пока жив человек, я не сужу. Разве судят дом за дела человека? Почему я должен объяснять своей земле, что арендатор ее не был интеллигентом? Пока сознание человека в земле, все, что с человеком происходит, земля принимает и на свой счет. Она не знает себя, и дает определение своему состоянию, опираясь на сознание, которое проникает в ее пределы. Точно так же, как человек, который ходит по дому и делает заметки, чист ли дом, не грызут ли его муравьи и мыши. Но там, вне дома – за каждое слово, за каждое дело, за каждую мысль, что владела человеком – сужу! И никто не смог бы кроме меня – только я вижу, что творится в доме. Я понимаю, что вампиру спокойнее, если б его судил вампир, который был бы, как человек. И покаялся один, и принял второй: рассмотрел, примерил на себя, и сказал: «Вижу – нужда была! Оправдан!», но я не человек. Если сегодня, имея нужду, вошел в дом ближнего и умертвил его – что сделаешь завтра, когда увидишь мой дом, украшенный и умноженный? Я заберу все! И кто, после этого, скажет, что я не Совершенный Вампир?

– Ты не вампир, – простила Манька Дьявола. – Ты несчастный Бог… Отказавшийся от людей, которые не умеют обманывать. Наивные, может быть, на чем-то споткнувшиеся, но честные и порядочные люди.

Дьявол засмеялся.

– Они сами отказались от знаний. Они не хотят знать. Спроси любого и любой скажет, что Спаситель, призывал беречь душу, когда черным по белому написано, что должен ее возненавидеть и отказаться. Читать надо глазами и разумом, а не наветами вампира. Знания всегда перед глазами. Вот человек, созданный по образу и подобию вселенной, сознание его ограниченно в пространстве своим пространством, а разве пространство вселенной иное? Неужели песок и камень, не имеющие разума, способны сотворить самые совершенные творения, способные дышать, видеть, чувствовать? Человек смотрит вокруг и видит солнце, звезды, грязь под ногами, но если бы он заглянул в себя, разве бы не увидел то же самое? В пространстве его кипит жизнь, но основа не живее песка и камня. И вдруг ставит во главу Вселенной человека, не способного снять с себя путы.

Да, человек не испытывает страх перед тем, в чьем пространстве он занимает место, как перед Царем, который может убить его, но чем я заслужил такое наказание, чтобы обо мне помнили лишь страхом?

Или, может быть, Спаситель предложил ему какую-то другую землю, не мою?

О моей земле мечтают все Спасители, в моей земле ходят вершить свои суды, мои царства не дают им покоя.

Так почему человек так легко согласился ограбить меня?

«Все передано мне Отцом Моим…»

Все – это что? Бразды правления? Мудрость? Гармонию и миропорядок? Совершенный Закон, отвечающий за жизнеспособность Бытия?

Да, я могу сказать о себе, что я не от мира сего, я сошел от Бездны, но как человек мог подумать о себе такое? Как он мог послать меня в огонь и призывать на мою голову серу, если огонь и сера исходят от меня? Если все в этом мире, имеет меня в себе? Кто, кроме меня, смог бы сдвигать галактики и проникать внутрь их? Кого еще Отец мог бы сделать осью земли?

«И, возведя Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени…» – кто, кроме того, кто управляет Бытием, мог бы открыть все Царства?

Так почему человек поставил Дьявола ниже вампира, который не показал ему ни одной бледной планеты?

Или: «что немного мне времени осталось!»

А куда это все денется? Мироздание? Неужели же я, сделав это однажды, не смогу встряхнуть старушку еще раз?!

Я Дух Бытия, а Небытие – Душа моя. И если бы человек только мог представить Бездну, он понял бы, кто правит его головой и куда призвали его, но он не хочет, его все устраивает, он рад, что я, хозяин земли, заключенный в ней, вдруг исчезну, и все мое достанется вампиру.

Так могу ли я после этого пожертвовать человеку, мертвому и заранее уготовившему мне участь слуги, хоть одну горсть земли, которая бы уместилась в его ладони?

Человек захотел, чтобы над ним был Царь, и земля принадлежала ему – я дал ему Царя!

Над его землей! У меня без Царя забот хватает!

Вот у тебя, Манька, Царь. Много ли ты можешь увидеть, имея его в голове? Что же я, дурак совсем, сидеть в темницах? А как уж он распоряжается землей человека, дело Царя!

– Я себе Царя не просила! – уперлась Манька. – Просто жаль, вампиры хоть здесь успеют пожить!

– А я не обо всех… – открылся Дьявол. – Кому-то я не могу предсказать его судьбу: он идет своей дорогой, и, честно говоря, пока не известно, чем это все закончится. Но земля уже открылась ему и показала место, где зарыто паскудство. И кажется, дом для него готов, и, может быть, друзья примерно знают, где его искать. Проклят человек, но не мной, и пока не прожил жизнь до конца, как открыть ему, что он жив?

– Счастливчик! – искренне позавидовала Манька.

Наверное, не одна она пыталась изменить судьбу, и, видимо кто-то еще, более успешный, сумел приблизиться к вампиру и чего-то от него добиться. Но не ее это случай. Вряд ли Его Величество когда-нибудь откажется от Царицы лесов, полей и рек. Да она сама не оценила бы его героический поступок, и не собиралась становиться разлучницей. Она не раз удивлялась, когда человек, под осуждение всех, кто знал его, вдруг бросал все: покладистую жену, детей, заработанное имущество, и ни о чем не жалел. Это теперь она понимала, что счастье не всегда там, где видит его человек, но, наверное, можно же как-то решить вопрос о мирном сосуществовании…

Каждый день Дьявол пытался приоткрыть ей тайну Бытия, приготовляя к новой реальности, но где эта новая реальность? Внутри как будто все уснуло – тихо и спокойно, а в уме в уме по-прежнему пусто и темно – горсть пепла и не думала открывать ей двери темницы. С утра она могла не вспомнить и половину из того, о чем Дьявол рассказывал. Не помогало даже то, что он терпеливо добивал ее этими знаниями по дороге, прикладывая к старым постулатам и аксиомам новые. И, наконец, когда понимал, что и после этого у нее ничего не осталось, сразу становился Богом Нечисти, начиная превозносить Помазанников до небес за сообразительность и умение питаться мыслительной материей без всякой подкованности.

Тогда к чему эй эти знания, если толку от них ноль?

– Прямо новая раса какая-то… – завистливо проворчала она.

– М-да, на земле нет такой заразы, которая проникла бы в человека и убивала лучше, чем вампир. Любая зараза убивает тело, и только вампир убивает сознание. Разве не достойно восхищения, как он захватывает у человека ум, память, тело и все его достояние?

– У меня нет достояния и никогда не было, а тебя послушать, так это я царица лесов, полей и рек. Ну как моим ближним может быть человек образованный, богатый, самодостаточный? – она этого искренне не понимала. – Говорят, что Его Величество красавец писаный, собой хорош, наследник знатного рода. Это ведь даже не смешно, что вампирам что-то от меня могло понадобиться.

– От тебя ничего, от твоей земли – имидж и царство в придачу. «Истинно, – сказал Спаситель, посылая человека продать землю и раздать нищим, – истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, вовремя сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной».

Не об этом ли мечтает обделенная половина человечества, чтобы иметь все ныне, во время гонений, как имеют вампиры?

Манька пожала плечами.

– Как я, сидя в курятнике, на толстом слое помета, могу думать, что я интересна хозяевам целой страны? Любой врач поставит мне диагноз: шизофрения.

– Маня, ты хранишь в себе столько знаний! Ты и есть знание. Ты вот заглянула в себя, увидела ужас, посидела, подумала, пошла к соседу: а давай мы вампира ограбим, я сама не могу, но тебя никто не знает! И ограбили… Так что, они не только тобой интересуются, они еще за тобой приглядывают, вовремя отвращая людей. На месте вампира я бы в тот же день сжил тебя со свету, чтобы не рисковать. Правда, и живые мысли закончились бы в тот же день, а без живых мыслей трудно стать Царем, но лучше синица в руке, чем журавль в небе.

Манька задумалась: люди так внезапно менялись в отношении к ней, что она зачастую не успевала понять, за что и каким образом человек увидел в ней врага. Происходило это как-то вдруг, но каждый раз перед тем она предчувствовала, что это случится. За неделю, за месяц. Один кузнец Упыреев не исчезал из ее жизни, не становился равнодушным, и так искренне радовался ее неприятностям, что она переставала считать неприятность бедой. Странные у нее с кузнецом Упыреевым сложились отношения – теплые. Он ее костерит, клянет, на чем свет стоит, все смерти ей желает, а она все прощает, верит, что он добрее, чем кажется, и все надеется на него, то работу придет просить, то искать сочувствия, то совета. Ведь ни в одном разе не помог.

Уж не он ли за ней присматривал?

Манька вопросительно посмотрела на Дьявола.

– Распяли, а потом спокойно смотрят, как человек гибнет?

– С радостью. В душе вампира – рай, а к проклятому в конце концов придет из сердца страшная правда и полчища проблем станут одним мгновением – и умрет, гонимый Святым Духом на смерть, а Святые Отцы даже кладбищенской земли для него пожалеют.

Маньке снова задумалась, прислушиваясь к себе. У нее тоже был рай, когда она думала с любовью о Благодетелях, а когда о себе, видела только гнилой корень, который нужно вырвать. Душу было жалко до слез – свою изуродованную матричную память, которая перестала быть помощницей. И не могла поставить себя на место вампира, почувствовать то же, что чувствует он.

– Но, если мы друг другу так близки, должно же быть между нами что-то общее.

– Есть. Пограничные чудовища.

– А если я возненавижу мир, как он?

– Не поможет, твоя ненависть будет идти от сознания, а не из сердца.

– И никак нельзя вернуть вампира к жизни?

– Никак. Ему хорошо, значит, и мудрость его хороша.

Манька снова задумалась. Правильно, если бы у нее в жизни все сложилось, стала бы она слушать Дьявола? Зачем ей тот, кто пришел разрушить ее мир? А если бы пришел вампир? С такой любовью, может, и отдала бы все имущество, как те, которые побежали вслед Спасителя, отдавая имущество его ученикам. Сколько раз ее мошенники раздевали, а она нет-нет, да и попадалась на их удочку снова, как будто что-то в уме переклинивало – вот это и страшно.

– Ну хорошо, открыла я железо, но разве что-то изменилось?

– Трезвость в понимании должна быть, а у тебя одна хмель в голове.

– Так не я одна, на Их Величества весь народ уповает. Где еще правду искать, если Богу до меня дела нет?

– Вот-вот, всю куцая жизнь Царя приурочена к подвигу… – ворчливо заметил Дьявол. – Сколько народов, которые не держали в руках меча, ушли в один день по их прихоти? И люди помнят их, а не народ, который не искал никому смерти. Пусть будет проклят такой народ, который не заслужил другого господина.

– Но ведь были жрецы, которые могли лечить, те же пророки…

– Были, но знания ушли в небытие. Вышел огонь из среды человека и пожрал и его, и все, что у него было, в назидание народам. Войны на каждый день, разврат, человеконенавистничество, матери пожирают плоть детей, дети – родителей… Вот что значит позволить вампиру жить среди народа – это мудрость для всей вселенной, когда мои проклятия становятся бытием.

Манька молча согласилась. Пришлось. Каждый день она видела, как втаптывают человека в грязь. Не было роддома, в котором бы не лежал никому ненужный ребенок, каждый день кто-то кого-то грабил, насиловал, убивал, война каждый день, то громкая между народами, то тихая, между соседями. И кто-то развязывал эти войны ясной холодной головой, осознавая, что умрут тысячи, преследуя одному ему понятные цели. Но если не смотреть, вроде не болит. Люди не жаловались, их все устраивало. Даже там, где шла война, люди оставались людьми – влюблялись, объединялись, вставали плечом к плечу, и не искали смерти вампиру, уповая на него. Им было проще проклясть еретика, который пытался призвать к здравомыслию.

А она?..

Год назад ее знания ограничивались тем, что она прочитала в книгах, написанных рукой вампира, ибо человек изживался, труды его оставались тайной для народа.

Много ли она поумнела с тех пор?

Кому как не ей знать, что мысли, которые прививал Дьявол, улетучивались, как только первый луч солнца касался ее головы. В том-то и дело, что лучи были снаружи, Дьявольская истина ни на миллиметр не приближала ее разумному началу в делах житейских. Взять ту же соболиную шубу Бабы Яги: отказался бы вампир от удобства только потому, что совесть не позволила?

В последнее время она чувствовала, что надо измениться самой, в себе. Например, Дьявол не мучился совестью, когда она коченела от мороза, накрывая плащом лишь изредка и только краешком. А был он у него целебный и с волшебными свойствами. Она словно проваливалась в другие измерения. Мерещиться начинало всякое: то галактика на нее наползет, и проскочит она миллиарды звезд, то застрянет в каком-то месте – черная громада, где варится такое варево, что не опишешь словами, и плющить начинало, а то привидится город, который не мог существовать на земле. А если вокруг себя из-под плаща посмотреть, то все виделось в серебристых струях света, и тепло под ним было. Только Дьявол сотни причин придумывал, чтобы с нею не делиться, не мучила его совесть, что ей после железа надо каждый вечер лечиться.

Но умнее-то не стала!

И что удивляться, что люди подумали и порешили: пусть будет вампир! Грозное Дьявольское развенчание на долгие времена никого не радовало. Какой Бог, если пришел, враги ее целы, и он за них горой? И там у него правило, и тут правило, и сюда не суйся, и туда не положено. Что от него ждать, непонятно, а кто мог запретить Богу? Если ты Бог, грозно с неба метни молнию в того же ближнего, и не надо будет искать его по белу свету. Но она думала, как человек.

Может, отказался от нее ближний, потому что она – круглая сирота?

От этих мыслей становилось больно. Но мысль восстать показалась ей абсурдной. Нет, она не винила его: если бы ее сделали вампиром, разве не радовалась бы, что каждый к ней по-доброму? Разве захотела бы иметь душу, от которой одно горе? А горя в ее жизни было столько, что не одна душа не выдержит…

Манька уже не сомневалась, что ярость Дьявола обрушилась на людей, потому что имя его было предано забвению. Но вот она перед ним, протягивает руки, разве он торопится снять с нее оковы? Даже то, что очистила мир от Кикиморы и Бабы Яги, погубивших десятки жизней, не радует. Легкое опьянение выветрилось, наступило мучительное похмелье – смятение, тревога, раскаяние. Вампир чувствует иное, он бы радовался по истечении времени, а быть проклятым – чувствовать боль. И то, что Дьявол расстраивался, что вампиры спят и не торопятся посчитаться с нею, лишь усугубляло чувство вины.

Тогда зачем Дьявол рассказывал ей об этом?

Еще хуже становилась ее жизнь в свете его истины. Сносит она железо, не сносит, дойдет ли до Благодетельницы – куда бы не ступила, вампиры всюду будут издеваться над нею. Люди бежали от них народами, кричали в небо: «Помогите!» На плато, на самом видном месте, еще сохранился крик о помощи. Она видела рисунки, но только сейчас поняла их значение: спираль, решетка и звери. А ведь у них еще были жрецы, знания которых не ограничивались только тем, что вампиры топчут землю.

Как заставить замолчать радио? Как уйти от лица вампира и схоронить себя среди людей? Как снять наложенное на нее иго? Как заставить гореть в огне самого вампира?

Она не могла ответить. Она даже не знала, что чувствует вампир – не умела поставить себя на его место. Проникновенные голоса древних вампиров тащили целый воз чувств, но разве жили вампиры по своему слову? Слово для них было как меч, которым могли проткнуть человека, и полагался человек на это слово, и умирал, когда начинал понимать, что его раздели. Это раньше обещанное слово не летало воробьем, а кто их сейчас считает?

А если она ничего не знает, какой смысл гоняться за синей птицей?

Ее мир – это она сама и ее душа. Она всегда думала, что душа – голос совести. А получилось, нет – люди там… Так что же, нужно было пройти мимо нищего? Или ударить работодателя, как он ударил ее? Или убить собаку у соседа, как он у нее? Тогда и в Дьявола надо плюнуть, он тоже ждет ее смерти.

– А ты разве, не нищая? – огонь костра тонул в глазах Дьявола, освещая его грусть. – Нищая подает нищему… Что, не нашлось щедрого вампира? И кто сказал, что я веду тебя на смерть? Еще не известно, чем закончится ваше противостояние. Я поставил бы на тебя, если б сносила железо. Люди безропотно несут крест, а он зачастую продиктован идолами, ведущими радиопередачи прямо в ум. Раньше люди обрезали крайнюю плоть сердечных объяснений, голые факты и анализ объективно существующих причин были им опорой, а теперь радуются, что сердце обещает награду. Но в сердце нет мозговых извилин. Там узел, куда приходит информация от матричной памяти. Любовь должна исходит от сознания, а не от сердца. И каждый день убеждаюсь, что сознание человека не способно ни любить, ни анализировать факты.

– А что делать-то?

– Искать Нечестивого Бога внутри себя каждый день.

– А как?

– Спроси себя, как и какого человека любить, пусть сердце скажет. Оно скажет, но сознание увидит обман. А если каждый день говорить себе, что это обман, любой обман рассыплется.

Манька прислушалась к себе, отключив вмешательство сознания. Теперь она знала, чтобы что-то услышать в себе, она должна была только наблюдать, не вмешиваясь.

Сначала не было ничего, одна тяжесть, будто сердце сжимали в руке, и смятение, а потом нахлынули человеческие чувства, которые она иногда принимала за свои. Нечто внутри нее страстно желало крепких объятий, жертвенности. Оно не только желало, оно как будто любило ее, шутило, хоть она и не слышала слов, но нотки веселья присутствовали… И были там мужчина и женщина. Она даже не сразу поняла, что это они любят друг друга, а ее там нет. И они не оставляли выбора, потому что в чувствах их была уверенность, будто они жили друг с другом и говорили между собой, но слова только угадывались, как смысловая нагрузка на чувственное восприятие. Определить, что конкретно было сказано, казалось невозможным.

– А ты им дерьма предложи! – посоветовал Дьявол. – Прокисший борщ на голову вылей… Мусорный пакет пусть вынесет… Сковородкой припечатай!

Минут пять Манька усиленно моделировала ситуацию, отравляя любовь бытовыми трудностями. К испытаниям ее любовь оказалась не готова. Голубки то исчезали из поля зрения, то отчаянно сопротивлялись, упорно не желая меняться, то выставлялись в ее пространстве в другом месте в новом качестве, меняя не только местоположение, но и направление обращения, что было совсем необъяснимо.

И вдруг…

«Господи, я обращаюсь к тебе с огромной любовью, и душа моя предстала перед тобой, охваченная радостью и… Вот жена моя, плоть от плоти моей, судьба моя и жизнь моя, обрученная до конца моих дней… приди к нам и стань нашей семьей, нашим ангелом-хранителем…»

Голос прозвучал так ясно, как будто Манька услышала его прямо над совей головой. Сама она в это время чувствовала себя погано. Было ощущение, что ее отравили. Во теле скованность, неприятная тошнота и тяжесть в подреберье, будто лежит при смерти. Мерзкое чувство пришло и ушло. Впервые в жизни она вспомнила, словно порвалась завеса. Значит, внутренняя глухота не была врожденной. Она попыталась так же вспомнить что-нибудь еще, но там, внутри, снова было темно, тяжело и пусто, и мысли потонули во мраке.

– Это что было?! – испуганно вскинулась она.

– Богатые наследники, чистые и незапятнанные… Воспоминания о них. Не сама, конечно, вспомнила, я помог, но, если каждый день тренировать извилины, рано или поздно цепочки разрушенной памяти восстановятся.

– Пойду-ка я спать, – залезла она в шалаш. Метель немного поутихла, ветер стих, и не снег, а капли дождя стучали ровно, с шуршанием стекая на землю по разлапистым ветвям вековой ели. И она почти заснула, когда вдруг совсем повалилось не одно, а несколько деревьев.

Мысли мгновенно испарились, она подскочила как ужаленная. В страхевыскочила из шалаша, и, к своему ужасу, увидела, что неподалеку, в пределах видимости костра, часть деревьев раздвинулась, а некоторые повалены так, будто на них наступили, и те примялись под тяжестью, словно сухая трава.

Голова сразу стала ясной.

– Это так запинываются! – бледная, как смерть, вскрикнула она, обеими руками указывая на образовавшийся валежник. Дьявол еще не ложился. Наверное, в этом не было смысла – ночь почти закончилась, стало светло, но из-за непогоды, которая в небе еще была снегом, а здесь уже проливалась дождем, видимость оставалась нулевая.

Дьявол взглянул на нее и зевнул, зябко кутаясь в плащ.

– Это избушки Бабы-Яги. За нами плетутся. Сиротами остались. Хотя, наверное, понимают теперь, что Баба Яга их не шибко ценила… Они ж как курицы, кроме того, больные обе…

– В смысле? – ошарашено уставилась Манька на Дьявола. – Почему больные?

– В одной свинья разлагается, во второй трупы развешаны по всем видимым и не видимым местам. Трупный яд кого хочешь больным сделает… А ты б на их месте здоровая была? – развел Дьявол руками, объясняя очевидное.

– Ну, так… может, похоронить их? – предложила Манька растерянно.

Дьявол неопределенно пожал плечами, давая понять, что он в этом не участвует.

– Вот, значит, как! – она уперла руки в бока. – Опять в кусты? Кофеями с Помазанниками давиться?! Ну ты и… – запнулась, подбирая приличное слово.

Дьявол протяжно зевнул.

– Я не могу тебе помочь. У меня на мертвечину жуткая аллергия, делаю разное и сею ужасы… – доверительно открыл он ей секрет своего недуга.

– А нечисть твоя – не мертвечина? – разозлилась она в конец.

Мысленно проклиная Дьявола и всю его Дьявольскую натуру, Манька сплюнула и зашагала в сторону изб. Как всегда, прикинулся шлангом. И не докажешь, что совсем недавно умел и стол собрать, и рыбу приготовить, и даже следы иногда на земле оставлял. Манька уже развенчала Дьявола во всех ипостасях: сам-то чем лучше вампира?! Чем ему мертвецы не угодили, эти хоть на людей не набрасываются.

Избы прятались за деревьями, присев между ними, и Манька с удивлением заметила, что у изб как будто было свое собственное пространство, которое раздвинулось. Избы были большие и широкие, но они как-то уместились между высокими и мощными стволами, не так много их повредив. В том месте, где прятались избы, образовалась полянка, которой не было, когда она собирала в этом месте хворост.

– Цип-цип-цип! – позвала она, раздвигая ветви.

Одна из избушек чуть привстала, переминаясь с ноги на ногу, несмело качнулась из тени, и даже, ей так показалось, приветливо мигнула окошками, и тут же спряталась за вторую избу. С оттаявших веток пролилась вода, мгновенно промочив с головы до ног и затекая за шиворот.

– Цип-цип-цип! – еще раз позвала Манька, не рискуя брать избы штурмом. – Идите сюда, глупенькие, я вас не обижу!

Заметив, что избы с места не двигаются, Манька обернулась, грубо позвала Дьявола:

– Ты, отрыжка нечисти! Объясни им, что я помочь хочу!

– Я на отрыжку не отзываюсь, отрыжка – это ты! – откликнулся Дьявол. – Они две недели пытаются понять, как вампир может сидеть рядом с поленом, почему рассаживает его по земле, и почему их с цепи отпустил. Если они за две недели не увидели в тебе человека, мне их не переубедить!

Голос Дьявола был ничуть не тактичнее. Манька сразу же впала в отчаяние, вспомнив, как угрожающе приседали избы, когда она подходила к ним близко.

А она-то собиралась поселиться с ними рядом!

Смерила взглядом ногу избы и поняла: земли у нее как не было, так и не будет! Нога избы была раза в три толще самого толстого в этом лесу дерева, а коготь выше и шире ее самой раза в два. Если такой ногой изба ее пнет, она приземлится где-нибудь рядом со своей сараюшкой. Ишь, какие хитрые: спусти-ка нас с цепи, а признавать не станем!

Одна из изб как ни в чем не бывало, начала рыться в снегу, бочком-бочком приближаясь в ее сторону. Заметив, что изба приближается, Манька замерла на месте, боясь ее вспугнуть.

Изба присела, примяв мелкие деревца и раздвинув большие. Посреди леса избы смотрелись, как слоны в посудной лавке. И как они вообще по лесу передвигались, среди густых деревьев?

Ну точно не от мира сего.

Манька подошла ближе. Дверь приветливо распахнулась, как будто изба приглашала ее войти, а когда ступила на крыльцо, та доброжелательно квохкнула.

В избе накопился такой смрад, что войти Манька не смогла. Едва сунулась – ее скрутили рвотные потуги. Она сбежала вниз и упала на колени, выворачиваясь наизнанку.

Рвота не прекращалась долго. Стоило подумать, что надо лезть в подвал, выносить трупы, копать могилы в промерзлой земле – приступы обострялась с новой силой.

Подошла изба-баня, наблюдая за нею.

Когда Манька пришла в себя, поцыпкала избы к огню – там место было относительно открытое. Попросила Дьявола присмотреть поблизости добрую поляну, чтобы не путаться в деревьях, а иметь место обозревать обе избы сразу и хватило место для кладбища.

Поляну Дьявол нашел сравнительно быстро и недалеко. Одно плохо: не у реки, но недалеко текла к Безымянной Реке небольшая незамерзшая речушка с чистой холодной водой.

Собрали пожитки и перенесли лагерь на новое место.

Чистить избы она собралась сразу же, но Дьявол заставил ее поспать, а когда проснулась, напоил крепким чаем. И как только с обедом было покончено, он встал, извинился, и озабочено произнес:

– Ладно, Маня, с избами не пропадешь. У меня столько дел накопилось… – убедившись, что раскрытый Манькин рот не имел вымолвить ни слова, виновато улыбнулся, растворившись в воздухе.

Ведь знал, не мог не знать, что она до смерти боится покойников, и бросил ее! Вот он Дьявол – во всей красе! И только вампир знал, как в него плюнуть.

В последнее время плевки доставляли Маньке удовольствие, заменяя обиды. Она поплевала вслед Дьяволу, но не в то место, где он стоял, а чуть в сторонку…

Глава 15. Дареному коню в зубы не смотрят

Сразу же, как только Дьявол ушел, Манька подозвала избу-баньку и принялась вытаскивать свинью. Вторая изба топталась рядом, и Манька как смогла, объяснила ей, что перво-наперво приготовит место, где можно поспать, помыться и согреть воды.

Свинья оказалась не из легких. Подгнившую с опарышами тушу пришлось распиливать, разрубать и вытаскивать по частям. Похоронила сразу же: тушу отдельно, голову отдельно. Хорошенько отмыла баню и оставила дверь открытой, чтобы изба проветрилась.

Первый день пришлось топить снег и таскать воду из ручья в бочки ведрами. На второй день, сообразив, что воды надо много, изба-баня сама сходила на реку и напилась – и вода полилась из шланга. Шланг шевелился, как змей, пуская воду в нужное место. Манька обошла баньку со всех сторон, но так и не нашла, откуда шланг заходит в избу. Но мыться она теперь могла от души, не опасаясь нападения, а спать в предбаннике, устроив себе настоящую постель. Матрас, одеяло и белье она отыскала в подвале избы-бани.

Благодарная баня на каждый вечер топила себя жарко, собирая хворост в лесу.

В избах много было странного: будто жил в них некто невидимый и проделывал всю работу, которую обычно делает человек. Новый веник отмокал в тазу, когда она шла мыться, на перекладине висело чистое полотенце и сменное белье, на подносе лежала мочалка и душистое мыло, и даже ушат с водой разведен был до нужной температуры, чтобы она могла себя окатить, и она ломала голову, кто все это туда положил, но никого не обнаружив, успокоилась, принимая, как должное.

Быстрый осмотр чердака и подвала избы-бани выявил еще одну странность. На чердаке Баба Яга, как положено, хранила веники, или изба сама их хранила, учитывая ее самостоятельность, но подвал бани озадачил: чистенький, доверху забит полезным хламом. Был он большой, и хранились в нем вещи, которые с Бабой Ягой никак не вязались. Вряд ли она вообще туда заглядывала…

Покойники бывают во многих домах, но это не повод исторгать все, что в нем имелось… Полезному обычному житейскому добру Манька обрадовалась, склоняясь к мысли, что избу-баню когда-то тоже использовали под настоящую избу и жили в ней: вещей в избе-бане было много и отнюдь не банные принадлежности. Разглядывать хлам она не стала, обрадовавшись мешкам и ведрам, а также вилам, лопатам и просыпанному зерну пшеницы. С удивлением заметила только, что вода в баньке лилась на пол, а в подвале было сухо, будто имелась какая-то скрытая система канализации.

Разобравшись с баней, сделала маску из материи на рот, оделась в мешковину, подвязавшись пояском, и спустилась в подвал большой избы.

Трупов было столько, что освободить подвал полностью удалось лишь на восьмой день. Целыми днями она собирала кости, мясо и все, что осталось от людей, в мешки и ведра – выносила наверх и сбрасывала с крыльца. Те трупы, что были поцелее и посвежее, вытаскивала на покрывале волоком. По мере того, как подвал пустел, он ужимался, принимая нормальные размеры, но запекшаяся кровь и мусор не исчезали, приходилось отскребать это все лопатой, скребками и всеми подручными средствами. Трупные насекомые – белые противные черви, и серые пластинчатые – расползлись по всем щелям. И когда на чердаке обнаружила большой запас моющих средств, обрадовалась больше, чем, возвращению Дьявола на пятые сутки. С моющими средствами дело пошло веселее: она разводила их в ведре, взбивала пену и заливала кипяток в щели. Насекомые тут же всплывали, оставалось только собрать воду совком обратно в ведра.

Пока она бегала туда и обратно, избушки ласково квохтали, выражая свою признательность. Трупы избам не нравились, и пока она ходила за водой или отдышаться на воздух, брезгливо покидали место, так что к концу работы человеческие останки валялись по поляне, будто на ней произошло кровавое сражение.

На пятые сутки Дьявол повисел в воздухе, посмотрел, немного посидел в предбаннике, принюхиваясь, и опять удалился, уверенный, что она справится без него. Он чертыхался и проплывал над трупами высоко, стараясь не ступать в то место, где мог бы наткнуться на мертвечину. Манька сделала вид, что Дьявола не заметила. Он вернулся к ночи, весь взъерошенный и утружденный, повалился на Манькину постель и застонал от усталости. То ли изображал ее, то ли вправду бегал по делам. «Он сам по себе, я сама по себе!..» – обиженно подумала она, засыпая.

После пятого дня Дьявол возвращался, но только когда она валилась замертво. И пока, проваливаясь в сон, она ворчала, что помощи от него не дождешься, он отвечал, что нет такой головы, которая заставила бы его прикоснуться к трупу, а оживлять их, чтобы побрататься за ручки, времени у него не было, что процесс этот долгий и трудоемкий, а в спешке как раз получается нечисть… «Опять врет! – раздосадовано злилась Манька сквозь мертвецкий сон. – Сказал бы, что ручки боится запачкать!» Она уже простила его. Спасибо, что согласился поработать переводчиком, Дьявол легко понимал избовью скрипучую речь, угадывая их помышления, а то что не помогал, так это не он, а она пожалела избы, значит, и крест ее, тем более что избы ни ее, ни Дьявола ни о чем не просили, она сама проявила инициативу, подвязавшись на неподъемный труд.

Уже на следующий день на трупы слетелось воронье, прознавшее, что тут есть чем поживиться. Громко каркая, большие черные птицы густо усеяли близлежащие деревья и саму поляну, добавляя пейзажу мрачности и ужаса. Объяснять голодным воронам, что трупы, возможно, были хорошими людьми, и выклевывать им внутренности жестоко, не имело смысла – наскоро сооруженное чучело не испортило им обедни – и Манька смирилась: если червям разрешено искать у человека свой законный кусок плоти в последующей жизни, то почему в этом надо отказывать воронам? Вороны отрывали от трупов куски мяса и таскали по всей поляне с драками, с удовольствием выклевывая через глазницы мозг, у кого он еще сохранился, таскали по поляне кишки, отталкивая соплеменников, не брезговали костями.

Место при таком раскладе выглядело более чем зловеще. Со своим ужасом перед трупами она справилась на второй день, когда сил не осталось даже на то, чтобы думать. Живая вода помогала держаться, но ум ее окаменел.

Восемь суток пролетели, как один день. Еще дня три ушло на то, чтобы начисто отмыть старшую избу. Дьявол, наконец, решил внести свой вклад, таская ведра. Горячую воду приходилось брать из бани, поскольку в большой избе печь отчего-то дымила, чадила, и страшно было слушать похожие на стоны завывания в трубе. Манька заметила, как в одном месте из печи, когда ее жарко топили, капало золото, будто у старухи где-то в кирпичах был припрятан клад.

Вытащили на воздух вещи и утварь, сваливали в одном месте. Кровать, скамейки, шкафы, посуду и одежду… – чтобы не мешало отмыть избу как следует. Кое-как вытащили неподъемные сундуки. Сначала содержимое, потом и короба. Среди прочего хлама попадались интересные вещицы, которые Маньке непременно хотелось рассмотреть получше, поэтому она собрала все доброе обратно в сундуки, чтобы вороны не растащили.

На тринадцатый день Дьявол удовлетворительно крякнул и заметил, что теперь избы можно назвать избами. Баня оставалась баней, но чистой баней, или летней избой в облегченном варианте с роскошной парной, теплым предбанником и верандой, а старшая изба блистала чистотой и от трупного запаха не осталось и следа. Окна, с новыми цветными занавесками и прозрачными стеклами радовали глаз еще с улицы, до желтизны отдраенные половицы под еще влажными половиками слегка поскрипывали, на вешалках перед печью висели выстиранные рушники и салфетки, на стол постелили новую скатерть. И кухонька с чистой посудой в шкафу стала на загляденье уютной и опрятной.

И в предбаннике теперь было уютно. На стол постелили скатерть, в середину на серебряный поднос с завитушками, гравированный узорами, поставили отполированный до блеска самовар, в буфете расставили чистые чашки, заварочные чайники, сахарницы, и прочую посуду. Вокруг стола расставили плетеные кресла, на пол положили половики и постиранный мохнатый коврик. Заготовленные березовые и дубовые веники убрали на мансарду.

Еще пару дней копали неглубокие братские могилы. Посох Маньке сгодился, чтобы долбить землю. Дьявол предварительно прогревал землю костром, в котором горела ветвь неугасимого полена. К работе сразу же подключились избы, и дело пошло веселее. Избушки на раз разгребали землю своими мощными лапами, и могли бы помочь больше, но как Дьявол уперлись, ни в какую не соглашаясь якшаться с мертвечиной, будто она вытаскивала трупы не из избы, а сама их родила. Так что собирать человеческие останки и сваливать их в братские могилы снова пришлось ей одной. Но и то хорошо, что избы рыли землю лапами не хуже экскаватора и закапывали обратно. Манька ровняла могилы, утаптывая землю вокруг, и вместе с избами садили сверху деревья. Клены и березки на поляне росли в изобилии, но первые листочки распустились лишь спустя неделю. Неугасимое полено тоже не радовалось могилам и грело землю, обходя их стороной.

Манька не горевала по мертвым людям, и когда мучение закончилось, испытала невероятное облегчение. Избы гордо вышагивали следом, куда бы она не шла, будто боялись потерять ее из вида, но как бы она не пыталась проехать в них, избы ни в какую не желали становиться транспортными средствами.

К превеликой радости, как только последний труп был похоронен, закончился первый железный каравай, и, наконец-то, подошвы железной обуви обносилась так, что стала видна ступня, а посох стал таким коротким, что не доставал не только до земли, но и до колена. Она переобулась в новое, завязала старые башмаки и остаток посоха в узелок, и собралась уже избавиться от него, но Дьявол ее остановил, заявив, что так можно и от целого башмака избавиться, и если она не хочет, чтобы оно снова оказалось на ней, то должна сносить и изглодать его полностью. Перемолол оставшееся железо в порошок, как железо разбойников, и примял к следующему караваю, который сразу увеличился на четверть.

Манька не обрадовалась, но все же Дьяволу была благодарна. Порошок не ломал зубы, и елся легко, но после страшно болел живот. Опилки втыкались во все внутренности, всасываясь в организм острыми иглами. Зато укатанный в каравай порошок рыхлил остальное железо и после по краям кусался крупными крошками.

Наконец, обновленная и отдохнувшая, выспавшись вволю, Манька отправилась перебирать старухины пожитки. В сундуках было много чего интересного. Прожила старуха жизнь долгую, и насобирала бессчетное множество вещей, которые в наше время ни за какие деньги не купишь. Были там красивые сервизы с царскими вензелями, золотые и серебряные украшения, ковры ручной работы, и ткани, и красивая сабля в золотых ножнах, украшенная драгоценными каменьями, которую Манька заприметила сразу и положила сверху, чтобы полюбоваться ею, когда освободится, и многие другие вещи, назначение которых не понимала. А еще больше вещей в ее руках рассыпалась прахом, поеденное молью, проржавевшее насквозь и просто за ветхостью.

– Надо, Манька, тебе такую? – простодушно поинтересовался Дьявол, когда она открыла сундук и первым делом начала рассматривать саблю.

– Красивая, – кивнула Манька, поглаживая ее. Даже взгляд от такой красоты было трудно отвести. – Хороша, наверно, в деле, – размечталась она, махнув ею перед собой. Это, поди, не посохом махать. Такой Дьявола можно и ранить.

– Мань, – обратился к ней Дьявол таким тоном, который Маньке сразу не понравился, но в последнее время он часто раздражался, когда натыкался на могилу или возвращался неизвестно из каких краев. – Возьми-ка ты эту сабельку да подойди к дереву, – предложил он. – Представь, что дерево – это ты сама, то есть не ты, а Манька, и воткни в него сабельку…

В простодушии своем Манька так и сделала. Хотелось проверить ее на остроту и прочность. Сабля вошла в дерево, как нож в подтаявшее масло, по самую рукоять, и она вскрикнула, схватившись за горло, рухнув на землю от внезапно сдавившей ее боли.

– Помоги! – прохрипела она, катаясь по земле ужом, не в силах больше вымолвить ни слова. Глаза застил туман, крупные, как градины слезы покатились из глаз.

Смех Дьявола был унизительным: не собиралась она ничего присвоить, посмотреть только, первый раз держала в руках такую ценную вещь, и впервые видела вблизи драгоценные каменья, о которых только слышала, но сейчас она даже обидеться на него не могла. Сабля, воткнутая в дерево, оказалась обычным железом, и ржавая, но крепкая.

Дьявол лишь руками развел:

– Нужная вещь тогда нужная, когда знаешь, для чего она нужная!

Если бы он еще слезу выдавил, она бы не удивилась. Роняя горькие крупные слезы, Манька пересилила боль, поднялась на ноги, схватилась за эфес и потянула на себя. Но сабля застряла прочно, и когда дергала ее, боль внутри нее зашевелилась и начала пульсировать, пробивая токами все ее тело.

Ей стало страшно.

Наконец, Дьявол сжалился, подошел, похлопал саблю.

– То, что хорошо для нечисти, для человека – смерть. Утром за здравие, вечером за упокой. Алчность – худший грех, именно он заставляет людей бежать за вампиром, да только око видит, а зуб неймет. Не для того вампир становится вампиром, чтобы и человек жил так же.

– Откуда мне знать, какой от нее вред? – выдохнула Манька, оправдываясь.

– Тогда, может быть, привяжешь камень на шею и прыгнешь в реку, а я помогу руки связать для чистоты эксперимента? – предложил Дьявол. – Посмотрим, будут ли от этого какой-то вред! Впрочем, есть места, откуда прыгнуть никому бы не помешало! Ладно, что с тебя взять… – вдоволь насладившись Манькиным раскаянием в алчности, сжалился он. —Обороти дерево в Помазанницу, делов-то!

Манька сосредоточилась, представив вместо дерева Помазанницу, схватилась за эфес и потянула на себя. Сабля вышла легко – вылетела, да так, что она не удержалась, свалилась на спину и кубарем прокатилась по земле.

Боль сразу же прошла, будто ее не было.

– Надо уничтожить эту саблю! – брезгливо предложила она, понимая, что этой саблей только человека можно убить. Слава Богу, что Баба Яга не надоумилась ее использовать…

– Надо, – согласился Дьявол. – Но не убьется она просто так, не простая это сабелька!

– Такую даже в землю нельзя зарыть, вдруг ее откопают, – с сомнением произнесла она.

Дьявол помахал саблей в воздухе, но и так Манька чувствовала в себе ее вибрацию.

– Мозги подключи, – Дьявол, вдруг стал серьезным. – Встретится тебе нечисть, я буду на ее стороне, и нет у меня для тебя другого, а только такая боль, которую показал народу Корееву.

Манька обиделась, почувствовав, как игла снова вошла в сердце. Помазанница у Дьявола продолжала оставаться в фаворе, как будто не похоронила она только что сотни невинных жертв его любимой нечисти. Ее благородный поступок открыть двери к сердцу Дьявола не мог – не было у него сердца.

Она задумалась, разглядывая саблю. Сабля казалась тяжелой, давила руку.

Под золото, но железная. Съесть ее, что ли?

И сразу же отказалась от затеи – сабля к ней не приставала, не шла за нею. И оставить такую штуку нельзя: прячь, не прячь, рано или поздно кто-нибудь найдет, а убивать ею можно на расстоянии. Древние вампиры следили за каждым шагом, и, возможно, уже летит весть к Помазаннице, что она легко убивается саблей, доложив, где она спрятана, а она даже всех свойств ее не знала.

«Ну и дела!» – подумала Манька, почти с ненавистью. Добытая из дерева сабля снова выглядела такой, будто сделана из чистого золота. Блестела в руке, а камни, украшающее эфес и ножны, слепили глаза. Попади она в руки человеку, рука бы у него не поднялась уничтожить такую красоту, и пошел бы к нечисти выменять на нужные ему вещи, еду, одежду – вот и вернулась бы сабля к нечисти, а он бы и до порога не дошел, потеряв все, на что ее обменял.

Значит, легко ее было привести в негодность…

Перво-наперво, полила ее живой водой. Эксперимент удался. Золото сошло, сабля стала железной, ржавой. Посыпала землей, и сразу заметила, что земля железо разъедает. Железная пыль стала грязью, отлетая коростами. Внутри сабли осталась тонкая игла, доходившая до конца лезвия.

– Это драконий шип, – объяснил Дьявол. – Он у него на шее растет. Дракон – ни рыба, ни мясо, а заколдованный им человек становится ему в пищу. Когда шип направлен на человека, древние вампиры захватывают тело – человек становится одержимым и уже не способен себя контролировать. Но с тобой они не справились, – похвалил он.

– Поэтому люди дракона приветствовали, а не помнят?

Дьявол кивнул.

Манька сунула шип в неугасимый огонь. С минуту ничего не происходило, и вдруг шип начал плавиться, истаивая, золотыми бусинками. Гордая, она повернулась к Дьяволу, но он неопределенно пожал плечами и хмыкнул, вернувшись к сундукам. Похвалы от Дьявола можно было не ждать. Она уже сомневалась, что он вообще способен опуститься до человека и радоваться его радостям. В масштабах вселенной ее радость у Дьявола ни в одном глазу не отразилась. Поменяй она орбиты, он и то вряд ли заметит.

Ну и не надо! Манька поплелась за Дьяволом. Но скрыть радости не могла. Это было ликование во славу себя, так что Дьявол вроде как бы ни при чем. Она с сожалением подумала, что радоваться о себе самой тоже неплохо, но с кем-то – все же приятнее.

Среди вещей Бабы Яги нашлось много диковинных вещей, были тут и тарелка-шпион, и шапка разведчика, и скатерть сытого врага, и много еще чего, но испытывать их действие на себе Манька не рискнула. Дьявол посоветовал прежде испытать культурное наследие нечистой силы живой водой, огнем неугасимого дерева и землей, особенно то, которое казалось соблазнительным. А еще заметил, что диковинки тем опаснее, чем меньше она знает их назначение. Жизнь у старухи была не только долгая, но и поганая, и, отнимая жизни, она совершенствовала свое мастерство, собирая вещицы, которые помогали ей справиться с человеком. Но лучше разобраться, ведь не только вражеские изобретения старуха копила, но прятала от людей достояние человеческое: живую воду, которая для нечисти смерть, а для нее оказалась лекарственным средством от всех хворей, или те же неугасимые поленья. Наверное, и среди вещей были такие, которые человек придумывал с любовью.

Манька с доводами Дьявола сразу же согласилась, и над каждой вещью долго ломала голову, пытаясь разобраться.

– От скатерти один соблазн… Вот иду я, – рассудила она, – и жую железные караваи, и обрела землю, обрела тебя, Дьявол. А была бы у меня скатерть-самобранка, окружали бы меня люди жадные и до чужого завистливые. Интересно, а откуда на скатерти еда берется? – не желая с ней расставаться, поинтересовалась она у Дьявола.

– Если в одном месте не убудет, в другом не прибудет! – ответил он уверенно. – Мало разве людей еду готовят? Ворует! Скатерть в сундуке лежала, не в ходу была у Бабы Яги, а Баба Яга не дура. Если бы с нее пить-есть можно было, неужто бы не пила и не ела? А если к врагам попадет, враз нагонят, перекусывая на ходу. Это нечисти все с неба падает, а для человека только сыр в мышеловке бывает бесплатным. У тебя еще два железных каравая не съедены.

– А какой подвох? – не унималась Манька, встряхнув скатерть и расстелив на земле. И сразу наполнилась скатерть-самобранка богатой снедью, и вином, и заморскими фруктами.

– Смотри: кубки дорогие, вся посуда злато-серебро, на каждом кубке корона царская, икорка красная и черная, осетрина и поросенок в сметане с яблоками… Богатого человека обидела или вампира разорила? Склоняюсь к первому, но не исключаю второе. Первое, таких царей, чтобы человеком был, уже нет, тогда скатерть во временном пространстве шутки шутит, и получается: прахом она тебя кормит! – Дьявол встряхнул скатерть, и еда исчезла. – Думаешь, в животе у тебя кроме земли что-то останется, если еда нарисованная или в прошлом стыренная? Это вампиру прах съедобен, а у человека силу отнимет. Если второе, то вампиры могут и яду подсыпать. На чужой каравай роток не разевай.

– Сам бы поел с нее и понял, как она работает, – возмутилась Манька.

– Это ты к чему? Травиться мне предлагаешь или Богу Нечисти с руки нечисти вкусить? Как мне ее потом судить? – поперхнулся Дьявол, оскорбленный ее предложением до глубины сознания.

– Понять! – уперлась Манька, свернув скатерть. – Может, я хорошую вещь изведу, а потом раскаиваться придется! Сам же потом варваром назовешь!

– Всегда будешь! – уверенно ответил Дьявол. – Где ты еще такую найдешь? Каждый раз, как железный каравай в руки возьмешь, будешь жалеть о ней. А найдет на тебя чирей, не спрашивай потом, откуда взялся! Полено и вода нерукотворные, а скатерть – рукотворная, и еду свою с чужого стола берет! Откуда знать, кто этот стол готовит?

Манька тяжело вздохнула и поняла, не было у нее скатерти и не будет. Расстелила ее над костром, и сразу заметила, как со скатерти сошла краска, а сгорела она не сразу, сначала расплавившись, как драконий шип.

– Вот видишь! – пристыдил Дьявол. – Скатерть из драконьей шерсти соткана! С нее только вампиру есть или оборотню, а человек внутренности лишится!

– Резонно! – согласилась она, помирившись с Дьяволом.

В огонь отправились сапоги-скороходы из драконьей кожи. У врага ноги и без того были скорые – но предсказуемо, а в сапогах уже непредсказуемо. Блюдечко с голубой каемочкой, по которому катилось золотое наливное яблочко, и все царство-государство как на ладони просматривалось.

Все, да не все!

Блюдечко ни в какую не пожелало показать Благодетельницу и ее дворец. Не блюдечко, а настоящий шпионский жучок избирательной направленности. Не желало оно признавать существование вампиров, в упор их не видело, а ее сразу срисовало, да еще такой жуткой уродиной. Накаливание блюдечка над огнем выявило, что сделано оно было из когтя дракона. Сначала разошлось на три отполированные части, ровно подогнанные друг к другу, и только потом расплавились. И шапка-невидимка, наверное, тоже была сделана из драконьей кожи и шерсти. Враг мог стоять за спиной, а она бы не увидела, а к нечисти, по мнению Дьявола, с такой лучше не соваться, нюх у оборотней, которые вампиров охраняли, почти как у волка, шапкой-невидимкой их не проведешь. Отправила Манька в землю часы, которые могли на один час в радиусе километра обездвижить всякое живое существо из крови и плоти. Так и прятаться не надо: пришли, забили насмерть и ушли. Вампиры так и делали: обездвиживали и пили кровь, а после человек ничего не мог вспомнить.

Манька вдруг поняла, что именно часами остановили время, когда она потеряла сознание. Очнулась, времени вроде мало прошло, думала обед, а пришла домой – ахнула, давно уж вечер поздний!

И невиданной красоты диадема, украшенная всякими камнями самоцветными. Эта вещица оказалась опаснее меча и прочих безделиц. Манька видела, что у некоторых покойников ровненько срезана черепная коробка. Стоило взять диадему в руку, хирургический инструмент сразу начал вибрировать, из основания выступили острые зубцы, и он все пытался поворотиться вокруг оси. Он на раз вскрывал человеку прикрытое костью серое и белое вещество, где хранилась полезная и не очень информация.

Обручальные перстень с печатью льва и кольцо поменьше на внутренней стороне с шипами. Кольца Маньке показались удивительно знакомыми, будто она носила такое. Палец вдруг отозвался болью. Манька попыталась вспомнить, но на ум ничего не пришло, и все же она на всякий случай взяла это на заметку.

Абсолютно бесполезное для нее зеркальце, которое твердило замученным голосом, что нет на свете красивее и желаннее девушки по имени мечта, и что живет та девушка в высоком тереме в палатах белокаменных.

Манька сразу поняла, что это не о ней. «На кой черт такое зеркало, в которое не посмотреться?!» – подумала она, кидая его в костер.

И вдруг зеркало стало ругаться мужским голосом, открывая в ней кучу мерзости из неблаговидных поступков. И пока не сгорело, она стояла на вытяжку, руки по швам, хлопала глазами, слушая о себе правду. Расслабиться она смогла, только когда зеркало треснуло сразу в нескольких местах и тоже начало плавиться, оставив вместо себя много черного пепла, который еще долго чадил и летал над поляной.

В огонь отправился ковер-самолет. Он стоял в углу на чердаке, перевязанный подарочной перевязью. Был у этого ковра порядковый номер и опознавательный знак, с управлением пилот-автомат.

Когда очередь дошла до трех других ковров, вышитых шелковыми и шерстяными нитками, местами изъеденных молью, с которых краска почти сошла, серых и с кровью, Дьявол неожиданно вмешался, заметив на одном ковре интересные похождения некой девушки, обутой в железные башмаки и с котомкой за спиной.

– Не находишь сходства? – он расстелил ковры на земле.

Маньку сравнение не растрогало, и она напомнила Дьяволу, что ничто на земле не вечно, и отмыть их уже, наверное, никто не сможет. И ткнула в место на ковре, где девушка кланяется старухе-горбунье, которая подает ей то самое блюдечко, гребень, и какой-то клубок.

– Я упустила свой шанс, ни Бабы Яги нет, ни зеркальца, ни блюдечка… – она залезла в сундук, вытаскивая ворох вещей. – Где этот гребень?.. А, вот он! – вытащила она вещицу из белой кости с тремя бриллиантами и одним изумрудом. – Думаешь, вампир Благодетельницу на меня поменяет, если я его на этот гребень выменяю? Тут еще веретено есть, украшенное не хуже сабли… – она потрогала острый конец и отдернула руку, когда веретено дрогнуло, пытаясь ее уколоть. – Не думаю, что найдется принц, чтобы меня в этом лесу разбудить! Разве что Благодетельница соблазнится всеми этими побрякушками.

– Зачем ей соблазняться, они и так ей принадлежат, – засмеялся Дьявол. – Баба Яга ее мать, и все, что у Бабы Яги – ее наследство. Вот уж я посмеюсь, когда она предъявит тебе счет за порчу ее имущества!

Манька закусила губу. Получалось, что она опять разоряла Благодетельницу. Волосы встали дыбом. По какому-то роковому стечению обстоятельств, чтобы она ни делала, все во вред той, к которой с мирными намерениями шла.

Заметив ее бледность, Дьявол рассмеялся.

– Я тебе удивляюсь! Ты бедствуешь в ее поисках, и перепугалась насмерть, когда представился шанс поворотить обстоятельства, чтобы она тебя искала. А тебя не удивляет, что Баба Яга хранила столько всего, о чем люди только в сказках слыхали? Истории обычно умалчивают, о чем могла бы поведать сама Баба Яга. Как она до такой жизни докатилась, как людоедом стала.

– Удивляет, но Бабы Яги нет.

– Попробуй по коврам разобрать, что там на них напечатано. Вдруг это одна из тех историй? Никогда нельзя упускать шанс заглянуть в рукопись, если она попала в твои руки. Учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал великий пророк, до смерти напугавший всех Благодетелей. Ну, хотя бы для того, чтобы не повторить судьбу Бабы Яги. Ведь как-то она докатилась до такой жизни.

– Ладно, уговорил, – нехотя согласилась Манька.

Облив ковры пенной водой, долго шоркала щеткой, пока рисунки не стали читабельными. И увидела, что на каждом ковре была рассказана история.

Первую историю она знала, вот только «жили долго и счастливо», несомненно, к истории приложил народ. Девушка встретила старуху-горбунью, низко ей поклонилась, и дала та девушке блюдечко с голубой каемочкой, гребешок, цены немалой, зеркальце, клубок перед нею бросила. И пришла девушка во дворец, и положила глаз на доброго молодца, который в первой части полетел от нее израненный, обронив по дороге перо. Но он ее или не узнал, или видеть не пожелал, а только посмотрел холодным взглядом и выставил из дворца, потому что все, что у него было, принадлежало Благодетельнице: расставаться с материальным благополучием в его планы явно не входило. На этом история первого ковра закончилась.

На втором ковре та же девушка идет по белому свету, роняя слезы, а вокруг всякая нечисть увивается и козни ей строит. И приходит она в место, где горит неугасимое полено, избы вокруг колодца ходят, еще Дракон, прикованный к столбу железному – маленький, голодный и злой. И заключают они с той девушкой договор: он помогает ей убить Благодетельницу и ее благоверного, а она за это избавляет его от соседства с поленьями и в колодец плюнет, чтобы Дракон мог воды испить и силушку себе вернуть. Девушка с радостью соглашается: плюет в колодец и прячет полено в печи одной из изб.

– Наверное, это было там, где я колодец вернула в естественное состояние, – предположила Манька. – Только там народ часто бывает, поэтому она в другое место перебралась. Мне другое интересно, почему Дракон оказался изгоем? Разве он не должен Благодетельницу охранять?

– Ну, бывает такое, что вампир на вампира поднимается, здоровая конкуренция – двигатель прогресса. И тот побеждает, чьи драконы сильнее.

На третьем ковре вдруг снова появляется добрый молодец, не забытый героиней ковровой трагедии, чтобы упросить ее уговорить дракона послужить ему и Благодетельнице, которая в это время наблюдает за избушкой на курьих ножках со своею свитой из кустов. Но девушка оказывается не так проста: раздевает она добра-молодца, прикладывает к его сердцу крест, а потом еще для надежности протыкает осиновым колом, выносит мертвое его тело и бросает под ноги Благодетельнице, которой ничего не остается, как с этим телом убраться восвояси. А на последнем рисунке, в углу, эта же девушка ткет ковер, роняя горькие слезы.

– Это баба Яга о себе поплакалась? – разочарованно выдавила Манька.

– Теперь ты знаешь, откуда взялся огонь неугасимый и избы на курьих ногах.

– Не знаю, – не согласилась она. – То есть знаю только, откуда Баба Яга узнала про вампиров и железо, но откуда взялось полено и изба? И дракон вызывает много вопросов. Что за зверь такой, что все части тела ядовиты и против человека настроены?

– Ну, тогда еще много об этом было литературных произведений. Посидела, подумала и решила, что лучше вампиром стать, но душу-то сгубила и не вернешь уже, чтобы сгубить, как положено. И стала она по белу свету собирать разные безделицы и налаживать контакты с нужными Благодетелями…

– Да уж, в народной памяти Баба Яга именно такой персонаж – и хороший, и плохой. Половина говорит одно, половина другое. Не буду портить ей репутацию, – решила Манька, свернула все три ковра и бросила их в огонь.

– На тебя добра не напасешься! – проворчал Дьявол. – Откуда добру взяться, если у тебя копеечка к копеечке не прикладывается?! Не было бы вампира, так и произведений искусства не осталось бы. Взять икону Йесиной Матушки. Столько лет хранят ее в подземелье, за пуленепробиваемым стеклом, при температуре и влажности, которая даже от дыхания кодируется, а попади она в твои руки, пропал бы шедевр!

– Эта та икона, на которую все помолились и Золотой Орден повернул вспять?

– Она самая…

– Странная история… Почему же в другое время вороги иконы не пугались? От крепостнического рабства икона не бунтовала, и против греха оказалась бессильна.

Дьявол рассмеялся.

– Это сейчас принято думать, что Золотой Орден славил Пророка, но тогда его мало кто знал. На что Ордену нести просвещение, если просвещение уже состоялось? Коленопреклоненный народ, признавший Спасителя Йесю, был явным тому доказательством. И как вампиру не чтить икону, которая вывела его в люди?

– Меня эти ковры в люди не выводят, – отрезала Манька, бросая ковры в огонь.

Ступу с метлой избы прежде в щепу разбили сами, по очереди на ней потоптавшись. Но ящик с инструментами, которые враз сделали Маньке скамейку и стол, и новую кровать, и всякие кухонные шкафчики, да так умело, будто лучшие мастера трудились, отправить в костер не дали. И как увидела она, что стоило избе квохнуть, инструмент сам собой уложил себя в ящик и полетел через чердачное оконце в избу, сразу догадалась, что набор «умелые руки» Бабе Яге не принадлежал, а прикладывался к избам.

После этого она начала еще и с избами советоваться. Подобрали избы ткацкий станок, и прялку, и кухонные принадлежности: поддоны для выпечки, ножи и чугунки, и глиняные горшки, и сами сундуки, украшенные такой же резьбой, как колодцы с живой водой. Никто инструменту и прочим умным вещам не обрадовался больше, чем она: в жизни могла больше не искать ни слесаря, ни плотника, ни прочий рабочий люд, который переводил ее материалы и путем сделать ничего не хотел. И вскоре все это ей очень пригодилось.

– А что с избушками делать? – спросила она, когда со всем разобрались.

Она оглянулась и заметила, что избы встряхнулись, поднялись на ноги и тоже засобирались. И тут была ее земля. Ветви неугасимых поленьев пустили корни, обогрели землю, но как-то по-осеннему, нерадостно, пятнами, не трогая могилы.

– До Неизведанных Гор, может, и проводят, так нам же веселей, – ответил Дьявол. – Избушки от Бабы Яги независимые были, плененные просто, так что ты для них избавительница от тяжкого рабства. А в лесу они не пропадут, они тут все стежки-дорожки знают, как свои куриные три пальца. Они к полену привязаны, и теперь, когда поленья в земле проросли, избы одной ногой на моем поле пасутся, – Дьявол посмотрел в небо, которое было на удивление ясным. – Скоро полнолуние начнется, а мы еще из леса не вышли, – он с тревогой покачал головой. – Нам бы до гор добраться, там бы мы затерялись, а тут пропадем… – сразу после Нового года и пропадем!

– А что, полнолуние? – Манька беззаботно пожала плечами, но напряглась. Если Дьявол озаботился полнолунием, наверное, была причина, но как-то пережили то, которое только-только закончилось.

– Ты пока трупы хоронила, бегал тут оборотень, все чего-то вынюхивал. Думаешь, избам было интересно смотреть, как ты испражняешься? Это они тебя от опасного зверя прикрывали. Был тут недолго, ушел быстро. Зверем он за неделю до человеческого жилья доберется, и сразу сообщит, что Матушка Ее Величества не углядела за избами, украли их, с цепи спустили. Кинутся к Бабе Яге, а ее нет. И сразу подумают, что с нею что-то нехорошее приключилось. Отправят сюда отряды оборотней. Понятно, что с оружием, освобождать пленных, вертать назад украденное.

– Оборотни?

Манька мгновенно побледнела, молча пожирая Дьявола глазами. Взглянула на небо, прикинув время. За месяц можно далеко убежать. Немного успокоилась.

– Наверное, Бабу Ягу искал, она что-то говорила про охотников.

– Так что на следующее полнолуние в гости прибежит вся стая, а может и не одна, если Баба Яга не выйдет на связь, – ехидно не то позлорадствовал, не то порадовался новым испытаниям Дьявол. – А она не выйдет. Вампиры не знают, что случилось – это плюс, и, скорее всего, на ее поиски отправят всякий сброд из местных. Объявить, что нет больше той, которая всю местную нецивилизованную нечисть на коротком поводке держала, без веских доказательств Их Величества вряд ли рискнут, им нужно подготовиться, вернуть бразды правления в надежные руки, которые бунта не допустят.

Манька молча смотрела на Дьявола, переваривая услышанное.

– Стая? – голос куда-то пропал, и из горла вырвался сдавленный хрип.

– Ну, рано или поздно тебе придется с вампирами и оборотнями столкнуться, так что будем готовиться ко встрече. Я ж тебя предупреждал, что за все свои козни придется держать ответ. Жаль, не успели добраться до гор, там могли бы спрятаться. Небольшой, но шанс был бы. Извини, Маня, но скоро, наверное, эпопея наша закончится. Немного жаль тебя, привык, наверное.

Дьявол посмотрел в сторону запада, где должны были быть Неизведанные Горы.

– А их нельзя победить? – без всякой надежды спросила она, понимая, что несет какую-то нелепицу. Как можно победить стаю здоровых сильных оборотней?

– Ну-у – неопределенно протянул Дьявол, задумчиво почесав макушку. – Убиваются они только серебром и живой водой. Вода есть, но как заставить ее пить? Да и на сколько оборотней хватит твоей бутыли? А серебра у нас нет. Хотя… если они в чистом поле нападут, никакое серебро не поможет.

Манька проследила за его взглядом, обратившись в ту же сторону. Где-то там, у подножия гор, была дорога и люди.

Может успеют?

Только с чего людям прятать ее от оборотней?

Или Дьявол думал, что путь их будет лежать через горы?

О горах ходило много легенд, и мало кто вернулся оттуда. Поговаривали, что за первой горой еще много гор, и каждая хуже первой. Что было за второй, толком никто не знал. И даже если она поторопится, могут ли горы укрыть ее? Разве что набредут на серебряные рудники, где все стены пещеры сплошь серебряные. Вряд ли оборотней остановила бы обычная гора, если они могли за ночь преодолевать такие расстояния. Чтобы оборотни ее не нагнали, ей нужен не один месяц, а все четыре.

Ох, на беду она провозилась с избами, потеряв три недели. Возможно, именно по этой причине Дьявол не слишком обрадовался, когда взялась за лечение изб. Но Манька не корила себя: и она, и избы чувствовали боль одинаково, и если суждено умереть, стоило ли жалеть о том, что перед смертью хоть кому-то помогла? Она вопросительно посмотрела на Дьявола, и поего расстроенному виду поняла, что горы, скорее всего, тоже не вариант.

– Посмотрим, – сказал он, подтолкнув к ней собранные из посохов санки, нагруженные скарбом. – Горы к нам ближе не станут, если будем здесь оборотней бояться. Месяц на «что-то придумать» у нас еще есть. Может, найдем по дороге какое-нибудь укрытие. Если выживешь, я и тогда не расстроюсь.

Глава 16. Преддверие бури

– А что оборотни собой представляют? – поинтересовалась робко Манька, когда прошли оттаявшую землю, и снова оказались в сугробах. Начала декабря и вовсе оказалось аномально снежным, будто попали на крайний север, местами снега намело по самую верхушку деревьев. Пронизывающий ветер набивал снежную крупку за шиворот, бросал в лицо, заставляя жмуриться. Ох, как не хотелось ей возвращаться в этот собачий холод.

– Ну, скажем так, люди с раздвоенной личностью. При одной – обычный с виду человек, при второй – самый что ни на есть зверь. Стражи вампирских ценностей, самые верные их фанаты: выследить, задрать, орган вырезать… – миллионы уничтоженных рукописей, миллионы жизней, миллионы трагических судеб, когда человек посчитал их людьми. Но в обычной жизни вполне себе культурные и страшно ненавидят бескультурных и неотесанных. Ты, вот, старухины пожитки сожгла, а они бы ни в жизнь не позволили себе такое варварство. И между собой у них бы произошел примерно такой разговор: «Конечно, она не представляет ценность этих вещей!», или «Она же не собирала эти вещи с такой любовью, как бабушка Яга!», или «Дай ей электрическую лампочку, она бы ее разбила – это ж тормоз прогресса!». Так что ни в одной ипостаси полюбить тебя они не смогут.

– Это что, на меня люди нападут? – испугалась Манька.

– Оборотни! Помазанники Помазанников! – отрезал Дьявол, помогая ей выбраться из сугроба. – Честное слово, они у меня и нечистью бы не числились, если бы вампиру не угождали.

– А если я успею в горах спрятаться?

– Конечно, дальше третей вершины ни один оборотень еще не рискнул сунуться, но до третей вершины нам за три месяца не добраться. Зима, однако, там сейчас снега побольше будет. Впрочем, оборотни, обычно, и в лес далеко не заходят. Здесь, кроме тебя, людей нет, разве что браконьер какой, что им тут делать? Но вампир пошлет – и пойдут. Хоть в лес, хоть за третью вершину. Думаешь, Их Величества, не захотят посадить на кол, когда узнают, что ты с Матушкой Ее Величества сделала?

– И что делать-то? – в отчаянии всплеснув Манька руками.

– Ну, если все еще собираешься добраться до Идеального Человека, придется их убить. Всех. Избавиться от свидетелей. Или умереть – тоже выход. Уж они-то точно сомневаться не станут, – ответил Дьявол, заранее предполагая, что Манька сочтет его гадом.

Дьявол остановился, решив сделать привал. Достал из котомки термос, разлил горячий чай по кружкам, протянул одну ей.

– Это же не свинья в полбани, ей там и поворотиться-то места не было, и не Кикимора, которая людей в болоте топит! – Манька, покрылась испариной, которая тут же неприятно охладила замерзшее тело. Отпила горячий чай, но даже он не помог избавиться от ощущения какого-то потустороннего кошмара. – Ты что, сдурел? Я не собираюсь становиться убийцей!

– Самозащита – не убийство! Оборотень – человек, управляемый зверем, и зверь, управляемый вампиром. Вспомни разбойников, много ли в них человеческого? Прежде, чем куда-то сунуться, вампир выведет строем оборотней, и эти звери будут искать твоей смерти… Мы почти дошли до конца леса, нам за третью вершину, а там… – махнул Дьявол рукой, воткнул ветку в землю, и отвернулся, всматриваясь в туманную и заснеженную даль впереди.

Ветка загорелась, и Манька протянула к ней озябшие ладони. Она и сама знала, что до гор почти дошли. Здесь начинались предгорные возвышенности: сопки, плоскогорья и много скальных выходов на поверхность, а когда выглядывало солнце, на размытом горизонте видела неровности острых пиков.

– Может, сдадим органам правосудия, пусть привлекут к ответственности нерадивых хозяев, которые за животными не смотрят, – в сердцах бросила она, глядя в ту же сторону. Спасение было так близко, но еще так далеко! – Дьявол, я становлюсь каким-то ужасом… Я не могу воевать с людьми.

– Поздно! Война началась. И потом, это не мы к ним придем, они к нам. К тебе. За твоей кровушкой. И белый флаг тебе не поможет. Ну, никакого терпения на тебя не напасешься! – не выдержал он, в сердцах выдернув из ее ладони крышку от термоса и завинчивая ее. – Кстати, не трать время на суды. Органы правосудия как раз состоят из оборотней. Тебя же на бабки разведут и посадят. Спаситель сказал: разберись до суда. Или помирись. Или сделай так, чтобы враг до суда не дошел – все отдашь до последнего кодранта.

– Кто они, и кто я?! Я не могу воевать со всем миром!

– Мне бы нечисть казнить, но за что, если умно живет? Дурака проще сжить со свету, чтобы не мучился, – он смерил Маньку раздраженным взглядом и с досадой отвернулся. – Потом удивляетесь, почему мир несправедливо устроен. Правильно он устроен! Человек навсегда отказался принять нечисть, как нечто не соответствующее природе в целом.

– Раскричался, – обиделась Манька. – Ты вечность живешь, а и то многого чего не можешь. Лучше б деньги научился печатать, все была бы какая-то польза!

– Я умею, только непомерное их количество ведет к их обесцениванию. Деньги на то и деньги, чтобы оставаться предметом вожделения. Ну, ладно, – смягчился Дьявол, закрывая тему о своей ограниченной дееспособности. – Вспомни убитую девочку. На счету каждого оборотня не одна, и не две жертвы. Для них человека убить, все равно, что муху прихлопнуть. Разве может обычный человек прийти на чужую землю и убивать ни в чем не повинных людей за интересы вампира? А оборотни могут, и убивают. В образе человека он, скорее всего, не примечателен ничем – обычный обыватель с дурным характером. Многие из них понятия не имеют, что они оборотни и в полнолуние надо в зверя превращаться. Просто вдруг ни с того ни с сего выйдет наружу ярость – и готов человека разорвать. Некоторые утоляют ярость в доме своем, а в люди выйдет, масла масляней, некоторые на людей набрасываются, но выбирают обычно слабых, некоторые в армию записываются, чтобы ему за убийство еще деньги платили и медали давали. И ни один оборотень не нападет на хозяина. Все, кто сюда пожалует – придет по зову вампира. А вампир – существо безжалостное. Скажи спасибо, что человек для вампира недоразвитое существо, на поесть, на попить, а то бы людей уже давно не осталось. Я, вот, сколько уже пытаюсь озарить Благодетельницу, что ты полноценный враг и ей бы стоило отнестись к этому серьезнее, но в мыслях ее ты умерла уже. Гадает только: сама собой, Кикимора утопила, или Матушка побаловала себя мясцом. Маня, я не по своей воле на твою сторону встал, я здесь беседую об оборотнях, потому что Помазанница своей беспечностью и самоуверенностью выбора мне не оставила, так что пользуйся моментом.

– Ну! – в глазах Маньки отражался только ужас, и никакое понимание не светилось.

– Как ты можешь обезопасить себя в лесу от зверя-вампира? Он анализирует, как человек, думает, как человек, знает, как вампир, нюх и зрение у него звериные, сравнимые разве что с волчьими.

– Мне с ними договариваться что ли? – не поняла Манька.

– Мань, – голос прозвучал таким тоном, когда Дьявол совсем любви к ней не испытывал. – Пойми, оборотни будут охотиться на тебя. Вампир им руки развяжет… Ну так стань сама охотником, зря мы с тобой столько готовились, каждый день по лесу бегали и прыгали? А вдруг тебе повезет? Разве нечего тебе защищать? А земля? А избы? А правда твоя? Кто-то собирался задорого сложить голову, ну так сложи задорого! Они, конечно, численным превосходством возьмут, зато умрешь, как герой, а я о тебе кому-нибудь поведаю.

Манька взвалила котомку за плечи. И тут же снова провалилась в снег по пояс.

– Ты сумасшедший! – сквозь зубы, процедила она.

– Я бы так о тебе подумал, – недовольно проворчал Дьявол, подставляя руку. – Поверь, даже вампиры искренне воют, когда оборотень прикладывается зубами! Редко, но бывает, когда вампиры между собой разбираются, что объектом охоты становится один из них, – он вытащил ее и поставил на твердое место, отряхивая с куртки снег.

Манька с неприязнью оттолкнула его. Самые страшные рассказы о Дьяволе подтверждались: падает она во все тяжкие все глубже и глубже, и мысленно уже готовилась сдаться на милость властям, содрогнувшись, когда представила, как ее насаживают на кол.

Но Дьявол не собирался сдаваться.

– Для вампира оборотень – идеальный слуга: не надо кормить, поить, выгуливать, дал денег, он о себе позаботится, позвал – и ластится у ног. Полнолуние – час оборотня, в это время они убивают хладнокровно и безжалостно.

– За всех положено наказание, просто не всех убийц могут найти.

Дьявол рассмеялся.

– А как же Баба Яга? Убила не одну сотню человек, а кто ее пожурил? А кто ищет почку человека, которая вдруг пропала? Кто ищет вампира, который взвалил на человека непосильную ношу, подтолкнув на самоубийство? Это по вампиру весь мир слезой умывается, а убийц человека искать никто не станет. Сходи на кладбище да посмотри, сколько там безымянных могил. Людей в таких могилах много больше, чем крестов над ними: привезли и свалили в яму, как мусор.

Манька осеклась. Хоть и ненавидела она Дьявола в этот момент, но он говорил то, что сама видела. Первым делом списывали на самоубийство, не получалось, начинали искать крайнего. Доводили дело до суда, а там оказывалось, что у крайнего железное алиби, о котором забыли упомянуть. Органы долго думали, что с этим делом делать, даже если свидетелей было пруд пруди, для властей недостаточность улик была на лицо. И пылилось это дело до закрытия, пока срок давности не закончится. С вампирами – все с точностью наоборот. Откуда у органов только силы брались, чтобы поднять на ноги все государство! Подозреваемые признавались даже в том, что о себе не подумали бы, да так быстро и горячо, что сразу становилось ясно, что преступники тоже люди, и совестливые – много добрых слов звучало в их адрес, когда удивленные родственники и знакомые пытались понять, как оступился человек.

– Между тобой и Благодетельницей стоит все народонаселение государства! – напомнил Дьявол. – И это народонаселение не будет с тобой церемониться. Два пути у тебя: вернуться и умереть, или забить насмерть всех, пока не одолеют. Достойная была бы смерть! Я бы так и сделал.

– Я же не собираюсь убивать Благодетельницу… Согласна, за Кикимору и Бабу Ягу, наверное, мне положено какое-то наказание… Устроила самосуд… Но я защищалась! Они даже не люди, как оказалось, а не пойми что, две безумные старухи… Но смерти я точно не заслужила. Я не животное, в конце концов, чтобы со мной так поступать!

– А чем вы отличаетесь от животных? – усмехнулся Дьявол. —Разве что руки приспособлены к рыночным взаимоотношениям да хвост вышел в люди, но принцип выживания тот же. Было человеку одиноко, и дал ему душу и ближнего, а не учел, что наложение двух земель, которыми образуется пространство, позволяет человеку мастерски видеть выгоду. Животное территорию глазом зрит, и человек глазом, а того не понимает, что глаз у него четыре. Смотрит на огород соседа и в мыслях уже занимает его территорию. И это не человек виноват, это свойство земли заполнять собой все пределы. И если у человека еще какой-никакой тормоз есть – другой человек, который болью останавливает его, то нечисть ездит без тормозов. Не имея души, человек хуже животного. Высокоразвит, не спорю, я предполагал сделать его похожим на себя, и сразу понял: а Бог-то не самое благородное существо – он территорию свою метит.

– Мне чужого не надо! – осадила Манька Дьявола.

– Надо. За тем и идешь, – парировал Дьявол. – Жизненного пространства захотелось.

– Я за своим иду! – взорвалась она.

– Уже не твое. Мешают, значит, оспаривают, своим бы никто не помешал пользоваться.

– Я не буду… Убивать… Людей! – гордо произнесла Манька.

– Тогда иди домой, если не можешь ответить мучителю взаимностью! – Дьявол развернул Маньку лицом на восток. – Вот он – момент истины!

Избы, которые шли впереди, притаптывая снег в широкую дорогу, заметив, что Дьявол с Манькой препираются, повернулись и приблизились, и Маньке показалось, что и они смотрят на нее с осуждением. Она почувствовала, что из глаз вот-вот хлынут слезы: неужели все было зря?!

– Не пойду! – упрямо выдавила она, обойдя Дьявола.

Избы, решив, что инцидент исчерпан, побреди вперед. Дьявол, замыкая процессию, побрел за нею.

– Тут такая каша намечается, – проворчал он. – Если кто-нибудь из оборотней сообразит, что ты – душа Его Величества, ни за что не откажется украсить венценосное чело своим неотступным призывом. Нечисть – она с умом дружит. Вот уж я над обоими посмеюсь! – язвительно высказался он, и замолчал, поглядывая в спину с сочувствием.

Манька кожей чувствовала его издевку. Да, соболезнования были ей очень кстати. Другого случая могло не представиться, хотя сама мысль, что люди пойдут ее убивать, казалась ей абсурдной.

– Человек, получается, дурак? И не человек, а так, мясная вырезка?

– Разве нет? – подтвердил Дьявол худшие опасения. – Вампир – хищник, там, где он, хаос, разрушение и смерть… По уровню развития он выше человека, а иначе как бы стал пастухом? А человек открыт всему, что улавливают его. Вот скажи, какую выгоду ищет человек, когда, не имея ничего за душой, начинает подавать каждому, кто протянул руку? Ведь не он разорил человека, почему чувствует себя виноватым? Больно ему и оброк в руку кладет.

– Ну, сама была в такой ситуации, знаю, каково это, потерять все, – ответила Манька. – Конечно, больно, если люди не живут, а выживают.

– Вот! Вампир понимает, что люди так живут, и для него это норма! Вид нищего не бьет его по глазам, он уверен, что твоя жизнь не может быть иной. Да, человек с душой не так остро чувствует боль, как проклятые вампирами, но и они понимают, каково это быть униженным. И нигде не найдет правды, суд человеческий не закроет его, так что выйти в люди можно только вампиром.

– Ну, в тайне, может быть, надеются, что им Бог начнет подавать, – укорила Манька Дьявола. – Спаситель сказал про женщину, что она больше всех в сокровищницу положила, вроде как оценил. Но если он понял, значит и Бог должен понимать. А от тебя разве помощи дождешься?

– Что понимать? Что ты полностью обнищала? А зачем Богу подавать нищему, если он за Его милость отблагодарит вампира? Я не прошу отдавать последнее, я вообще ничего не прошу для себя. Десятина – это помощь тем, кто еще не встал на ноги, сиротам, вдовам, увечному, левиту, который за всех отдувался передо мной. Жертву, начатки и первенцев, надо искать в земле вашей – это процент за нее и рента. А все, что вне твоего пространства, и так мое. И с чего ты взяла, что Спаситель оценил поступок женщины? Разве он сам что-то положил в сокровищницу? Ни от избытка, ни от скудости – стоял и смотрел, а потом вышел с умозаключением. Заметь, он получил его не от Бога, сам вынес! И ученики его, кроме советов и наставлений, никому ничего не подавали. Буянили и переворачивали лавки с товарами, а ведь люди пришли продать свои изделия и заработать честным трудом. Я не говорю, что я между ними ходил, но, может быть, и ходил. А желающих и умеющих изгнать беса и в наше время хватает. И тоже не подают, даже беса бесплатно не изгоняют…

– А если человек в беде? – Манька остановилась и развернулась, глядя Дьяволу в лицо с непониманием. – Никто же не подает, больше, чем он может. почему я не должна поделиться?

– Вампиры обманывают людей именно этой мерой, когда суют обращение к ним в землю проклятого. Не душа говорит о человеке, сам вампир, и когда ты раздаешь свое имущество, Сын Человеческий на стороне вампира радуется своей прибыли: «Вот, как щедр я, – слышат люди, когда смотрят на вампира, – душа моя принадлежит вам, входите и пируйте вместе со мною!» Но ты ведь не от избытка подавала, а из жалости и сострадания, – Дьявол хитро прищурился. – Где же тогда твой ум, который обличает твою скудость? Много подавали тебе, когда ты, нищая и нуждающаяся, каждый день была у всех перед глазами? С чего решила, что твою щедрость приму как благотворительность? На Суде сразу встанет вопрос, с какой радости бросала избыток верой в себя, а не знанием нужды человека? Я очень скупой, и могилу рою всякому, кто расточает имение свое. Имя человека в имении его, и горькая судьба, когда не имеет ничего за душой.

– Что же, не помогать никому?

– Конечно, мимо беды проходить, не след. Беда войдет и выйдет, сделав круг, и откроется правда. Но не болью должен руководствоваться человек, а знанием. Тот же нищий: позовет вампир – и пойдет тебя убивать.

– Какой смысл меня убивать? Я ведь никому не мешаю…

– Ты убила матушку Благодетельницы, и язык повернулся спросить какой?! – Дьявол удивленно покачал головой. – Праведный гнев!

Манька устремила тоскливый взгляд в небо.

– Дьявол, если их будет много, у меня нет шанса выжить, зачем же брать на себя грех? И не разбойники придут искать мне смерти, а те, кто искренне верит Благодетелям. Скажут им, что я враг, и мне их уже не переубедить.

– Расклад такой: оборотни в большинстве своем идут понять, что происходит в этом лесу, – оживился Дьявол. – И когда обнаружат труп Бабы Яги, непременно попробуют тебя достать.

– С их-то звериными способностями они все равно меня поймают.

– Если тебя оборотни убьют, зверь засветится на челе Его Величества. Вот уж вампиры-престолонаследники посмеются! В принципе, и ты радуйся, поясок в Аду не помешает.

– Дать им в отместку себя убить? – вскинулась она. – Что-то я тебя не понимаю. То предлагаешь воевать, то умереть… ты уж остановись на чем-то одном.

– Ха! В том-то весь фокус! – криво усмехнулся Дьявол. – Чтобы подставить вампира, надо умереть достойно, чтобы земля тебя славила, а не оборотня, выставляя Его Величество перед людьми заказчиком убийства. И чтобы вампиры про тебя не уразумели, пасть в этой битве безымянным героем. А если заподозрят, что это ты тут с Бабой Ягой и Кикиморой разобралась, убить тебя оборотням они не дадут, через пару часов здесь будут и Благодетельница, и Его Величество, и драконы, и спецподразделения, чтобы не дай бог печати на челе не осталось. только представь, что тебя на государственном уровне отучают любить жизнь… – это будет пострашнее геенны огненной, так что сама на себя руки наложишь, лишь бы не чувствовать издевательств. А вампиры только этого и ждут!

– Ужас! – содрогнулась Манька, представив, как с нее сдирают кожу.

– Ну, ты еще не погибла, а вдруг победа будет за тобой? Если не раскроешься, вампиры еще долго не рискнут сюда сунуться, пока не исследуют, кто и зачем выступил против них, и будут не тебя искать, а раскрывать заговор. А это тебе на руку, мы за это время в цивилизованной части государства среди толпы затеряемся. Как докажут, что это ты? Сейчас лучше подумать, как с бедой справиться.

– Думаю! – раздосадовано проговорила Манька, устремив унылый взгляд сквозь деревья. – Только в голову ничего не приходит. Кто они, а кто я!

Дьявол озадачено потер лоб.

– Что может остановить человека-оборотня и зверя-оборотня?

– Мешок, набитый деньгами, – уверенно ответила Манька. – Они сразу к себе его потащат. Прятать. За это время можно далеко убежать. Только не я, ни ты, денег не печатаем. Ну, если ты знаешь, где тут клад зарыт… – развела она руками.

– Оборотней вампир поведет, благосостояние оборотней его вряд ли интересует.

– Я думала оборотни зверем по лесу рыщут, кого нашли, того и съели, – Манька перебирала в уме все случаи из жизни, когда могла столкнуться с оборотнем.

– По грибы что ли жертва ночью в лес пошла? – скривился Дьявол. – Оборотень, обычно, далеко от дома не отходит, то собаку порвет, то припозднившимся человеком закусит, но чаще поизмывается над кем-нибудь. Зачем искать пропитание, если еду можно в магазине купить? Лес – самое безопасное место от любой нечисти, мы сами по себе, они сами по себе. Но сейчас на это рассчитывать не приходится, у наших будут определенные намерения и четкие инструкции. И днем это будут люди, управляемые зверем, а ночью звери, управляемые вампиром. Некоторым, конечно, нравится оставаться зверями, но обычно они на строгом учете, цены немалой, так что вряд ли мы их увидим.

– Ужас! – ответила Манька с содроганием, понимая, что рука у нее на человека не поднимется. Да она и убиение зверей плохо себе представляла. Говорить ей с Дьяволом ни о чем больше не хотелось. Сердце болело, обнажая муку предстоящего сражения. Она уже решила, что пожертвует собой, и мысленно прощалась и с Дьяволом, и с избами, и со всеми жителями своей деревни. Впрочем, у нее еще был месяц, чтобы привести дела в порядок. Никаких особенных дел у нее, как оказалось, не было, но созрел свой план спасения: если подняться чуть выше по реке, и часть проплыть по воде, то можно было бы найти такое укрытие в земле, которое схоронило бы ее на время полнолуния. Дьявол мог бы помочь, жаль, избы в землю не спрячешь. Но вряд ли избы оборотней испугаются, вон у них ноги какие, побегают по лесу, пока суть да дело. И еще проблема: речка скована льдом, а там, где не замерзла, течение такое, что сразу под лед затянет.

– А вот скажи мне, почему не каждый укушенный становится оборотнем? Почему одних убивают, а других делают себе подобными? – нарушил Дьявол молчание через некоторое время.

– Понятия не имею и знать не хочу! – буркнула она.

– Не будь меня, – Дьявол хмыкнул, – тебя бы уже три раза развенчали, три раза растерзали и трижды съели, – и с грустью проворчал: – Я, в общем-то, не должен тебе помогать. Мне бы дождаться, когда поймешь, что они идеальные, но пока все получается наоборот: совершенно идеальные свои творения начинаю рассматривать с объективной стороны. Какой-то неправильный сценарий!

– Ты наплодил, а я должна объяснить? – от возмущения Манька задохнулась. – Я вообще о твоей любимой нечисти от тебя узнала! Скорей б это все закончилось.

– Ну ладно, ладно! – примирительно проворчал Дьявол. – Не так много времени осталось, когда о тебе уже никто ни вспомнит. Ближнего твоего будут помнить чуть дольше, Царям ведут строгий учет. Но кто помнит царей Атлантиды, которые поднимали Ваала? – он стал высматривать место для остановки, а потом просто взял и исчез, как будто сквозь землю провалился.

Манька опустилась на санки, давая уставшему телу отдых. Она вдруг подумала, что не надо ей строить никаких шалашей, не надо собирать валежник, а просто зайдет сейчас в избу и согреется, еду себе приготовит, как нормальный человек. Запасов сделали немало: насолили грибы, накоптили рыбу, насушили и закатали в банки разной травы, избы охотничий домик нашли, в котором забрали соль, сахар, спички, сухари, крупы и муку. На душе сразу стало теплее. Она уже представляла, как снимет с себя застывшую коробом одежду, попарится в баньке, а после почитает одну из тех книжек, которые нашла на чердаке, и уснет в нормальной кровати, с одеялом и белыми простынями, но все как всегда испортил Дьявол.

Он вернулся минут через десять с радостным видом.

– Там впереди есть прекрасное место, давай-ка мы, пожалуй, пустим там корни, – предложил он, подошел к ней сзади, закрыл глаза рукой, и Манька вдруг почувствовала, будто на мгновение оторвалась от земли, но, когда пришла в себя, она уже снова стояла на земле твердо, чуть провалившись в снег.

Манька открыла глаза и потеряла дар речи. Место выглядело совсем не так. Следов не было нигде, и поднималась к небу, совсем недалеко огромная высокая гора, а рядом от нее возвышались другие горы, будто исполинские великаны. И только когда Дьявол стянул с нее котомку и вязанку с посохами и неугасимыми ветвями, которые перед самым их отправлением в поход он срезал на месте захоронения, где они проросли и окрепли во множестве, она пришла в себя окончательно, поверив в то, что дьявол так легко и быстро перенес ее на полторы сотни километров от того места, где они только что были.

Дьявол наступил на край плаща, сунул два пальца в рот и свистнул.

– Там избы понять не могут, куда мы помчались, – объяснил он. – Будут тут только к глубокой ночи. У них хоть и длинные ноги, и бегают быстро, как страусы, но путь неблизкий. Раз уж готовиться к битве, сотня километров погоды железу не сделают, догонишь летним снашиванием. Ну, – он потер ладони, – пора приниматься за дело!

Манька осмотрелась, благо, было еще светло.

Они находились на возвышенности, которая представляла собой долину, образованную изгибом широкой реки с быстрым течением в подножии горного хребта, которая вытекала из необъятного озера неподалеку. Об озере Манька узнала позже, когда снег сошел, и гладь его оттаяла, а при осмотре лишь вскользь отметила про себя, что в той стороне на огромном пространстве нет лесного массива, догадавшись о нем. Если верить карте, оно раскинулось вдоль гор на сотню километров в длину и на полсотни в ширину, а глубину его еще никому не удалось измерить. С этой стороны берег был пологий, спускался вниз широким лугом, на другой стороне высокий и крутой, сложенный из гранитных и известковых пород. При желании оттуда могли пальнуть, но на середине реки вверх поднимались причудливые скалы, возвышаясь пальцевыми гребнями. Место, откуда они пришли, просматривалась, как на ладони – огромная белая пустыня, разрезанная лентой реки. Получалось, что они не на горе, но как бы уже ступили на нее одной ногой. Гора, возле которой они остановилась, была не такой высокой, как те, что слева и справа от нее, они были и выше, и круче. Густой лес наползал на предгорную гряду, начинаясь чуть дальше от луга, покрывал гору на треть. А выше гора была покрыта ледовой шапкой, которая сейчас отливала красным в свете закатного солнца.

От величественной красоты и простора у Маньки захватило дух, и она бы еще долго пялилась, но развернув бурную деятельность. Придирчиво осмотрелся, довольно потирая руки, измерил площадь свободного пространства, сначала слетав до опушки, а потом потоптавшись на берегу. Развязал вязанку неугасимых ветвей, которую она везла на санках, воткнул самую толстую рогатину в землю, чтобы загорелся костер, а после посадил ее ломать неугасимые ветви на такие доли, чтобы в каждой было по три-четыре почки, а сам отправился втыкать их по всему периметру долины на расстоянии ста метров друг от друга, иногда углубляясь в лес. И как только вся поросль была нарезана, он отправил садить неугасимое дерево и ее, оставляя себе дальние углы, в которых тоже заказал лето. Садить ветви у Дьявола получалось быстрее. Пока она зарывалась в снег и долбила посохом и топором промерзшую землю для одного саженца, он успевал высадить все десять.

Вышла убывающая луна, осветив и гору, и искрящийся всеми цветами снег призрачным голубоватым сиянием. А когда луна поднялась высоко, их нагнали избы.

Манька забыла об оборотнях, заметив вдалеке огненные всполохи и языки пламени, вылетающие из труб двух бегущих изб. Ей стало радостно: бежали они к ней! Дьявол тоже не смог сдержать улыбки, похлопав ее по спине. А спустя час обе избы топтались рядом, присматривая и расчищая место, чтобы присесть.

– В избушке почаевничаем или на воздухе посидим? – спросил Дьявол, когда смогли расслабиться и отдохнуть, перенеся костер поближе к избам.

– Запах мертвечины еще не выветрился. Старшая избушка пока болеет, а в избе-баньке жарковато. Я переночую в предбанничке, а почаевничаем на воздухе, – Манька достала живую воду и отпила глоток, протянув бутыль Дьяволу.

Он тоже отпил и наполнил ее снегом, туго завернув крышку.

– А что ты делаешь? – спросила она, заметив, что Дьявол подозвал старшую избу и попросил ее раскопать глубокую яму. В яме он оставил ту самую рогатину, которую нарастили два полена, где она вызволила избы, и эта рогатина согревала ее всю дорогу, и теперь Дьявол зачем-то велел избе ее закопать.

– Мне тут понравилось, чисто, свежо, – ответил Дьявол, забирая с санок котомку. Занес котомку и санки в предбанник избы-баньки, вышел с котелками и железным караваем, зачерпнул в котелки снег и повесил на перекладину над огнем.

Заметив в руках Дьявола железный каравай, зубы у нее опять заныли, но не так как раньше. Дьявол не соврал, когда сказал, что зубы отрастут. Они отрастали, но все же, наверное, только благодаря живой воде. От чесания десен о железо в последнее она даже получала удовольствие, и кусочек железного каравая постоянно держала во рту, как жевательную резинку.

– Видишь, полыньи? – Дьявол указал в сторону реки. – Река здесь широкая, глубокая, с бурным течением. Если лед сойдет, со стороны реки будет безопасно. Эти пальцевые гребни прикроют нам спину. Отбиваться от оборотней будем здесь.

Манька почувствовала, как заныло под ложечкой, она уже успела забыть об оборотнях. Прямо тут? И где здесь прятаться? С тоской взглянула на гору, прикинув, как далеко сможет убежать.

– Пойду, погреюсь в парилке… – встала, торопливо ринувшись в избу-баню.

Пока она обсыхала, Дьявол приготовил чай, заваренный на брусничных листьях, выкопанных из-под снега, когда садил черенки, и скромный ужин из грибов, рыбы и кедровых орехов. Благо нести лишнюю тяжесть не пришлось: все, о чем в правилах поиска нужного человека не говорилось, сразу же отдали на хранение избам.

Она неторопливо дула на кружку с чаем, остужая кипяток. Чай на живой воде быстро восстановил силы, спать расхотелось. Справа от реки, с южной стороны, внизу, километрах в тридцати, она заметила огни двух небольших селений, над которыми стояло едва видимое зарево от огней. Ей стало грустно. Она так давно не была среди людей. И сразу же вспомнила, что скоро Новый год, и что на Новый Год ей никогда-никогда не дарили подарки. Раньше она старалась о празднике не вспоминать, но сейчас все было по-другому, и когда заметила небольшую пушистую елку недалеко от изб, сразу представила ее нарядной, подумывая о том, чем бы ее украсить и какие подарки приготовить избам и Дьяволу. Неплохо бы побывать в тех селениях, заработать денег. Обычно в таких глухих селениях жили старики да старухи, доживающие свой век, но им платили пенсию, поэтому они исправно платили, без обмана.

И сразу же вернулись тяжелые мысли…

Конечно, лес можно было и в избушке проскочить, но как управлять избами, она не знала: избушка сразу же садилась и ни в какую дальше не двигалась, разве что в печь за хворостом. И еще плохо: ни посох, ни обувь в избах не снашивались. И каравай как будто становился тверже – или она только так думала?

Теперь, когда она знала, что Благодетельница вампир, в предпринятом мероприятии она уже сомневалась.

Но по большому счету дела надо было доводить до конца.

Только вот оборотни…

В голове не укладывалось, что люди могут войной идти на человека, просто лишь потому, что самая злобная кощеиха углядела в ней соперницу. И как человек мог быть одновременно и человеком, и зверем? Или вампиром? Но много примеров находила, когда только так можно было объяснить, что происходит с человеком, когда он остается не с себе подобным.

Сосед у нее…

Сначала не поняла, почему он все время избитый ходит. Синяки по всему телу, и то ногу сломал, то ребро. Было, что в больницу его отвозили. И заприметила, что происходит с ним что-нибудь каждый раз, как сын у него из города приезжает.

Сыном сосед гордился, доходная служба, и с виду ухоженный и прилизанный, жена хорошая, тихая, незаметная, словно мышь. В детстве Манька помнила его сопливым и злым – постоянно к ней цеплялся и изводил разными обзывательствами.

И как-то раз вдруг услышала, что сосед будто стонет, и повалилось что-то у него во дворе. Перемахнула через забор и распахнула двери в сени, а там… Сын бьет отца, да с таким удовольствием, будто чай в прикуску с сахаром пьет, а сосед на полу валяется, весь в крови.

Схватила она лопату и заорала сыну, что есть мочи: «А ну отпусти, тварь!»

Отца-то он отпустил, извинился даже, да только как повернулась к нему спиной, вдруг почувствовала неладное, и едва успела отскочить в сторону. Соседский сын летел на нее с топором, будто флаг в руке держал.

Ну и приложила она его по спине лопатой.

И затаскали бы ее по судам, если бы сосед после случая того, спустя неделю, концы не отдал, рассказав при свидетелях, как дело было на самом деле.

Сын, конечно, отмазался. Сразу после смерти отца он начал уговаривать ее отказаться от показаний, будто отец его вроде как первый начал. Она от слов не отказалась, да только ее никто не спрашивал, без нее обошлись. Но как он мог-то? А вот мог! И она вдруг поняла сердцем, что именно такие люди пойдут на нее войной.

Ей стало страшно. По-настоящему, как будто оборотни уже были где-то рядом.

– У оборотней плоть не убита, она живая, и даже человеческое сознание присутствует. Но оно как бы в плену – и вызволить его нет никакой возможности. Душа оборотня в Аду, только она не славит своих Благодетелей, потому что ее убили без объяснений. Просто убили или замучили. А бывает и так, что душа у него еще живая, но подвергается насилию, и некому за нее заступиться. Скажем так: убил оборотень человека, и где-то на другом конце земли родился еще один оборотень, которому он вожак. И периодически накапливается у нового оборотня в земле такая злая энергия, что, если не выплеснет ее наружу, она начнет убивать его самого изнутри. Или другие оборотни изведут, заметив, что слабость проявил. Сказать, что оборотень злой, было бы неправильно. Хозяину-вампиру оборотни служат предано, но хозяин их учит не тарелочки ловить…

– А как они слышат вампира? – задумалась Манька.

– Человеческую речь в самом себе зверь не понимает, но чувствует волны определенной частоты. И человек так же: зверя в себе не слышит, но чувствует его, как состояние. Читая в себе привязанность зверя к вампиру, разве станет человек сомневаться, что надо вампира любить? И становится вампир оборотню за место души. А вампиры слышат и зверя, и человека, и могут смотреть глазами зверя, управляя им. Вампир через свою жертву легко проникает в закрытое помещение, а к зверю подавно. Не всеми, только теми, которые поклялись ему в верности на крови. Но если вожак прикажет, члены стаи умрут по его слову, поэтому служат вампиру все оборотни без исключения. И постоянное соперничество между ними идет за место подле вампира, а вампиры выбирают самых сильных и выносливых, которых подчиняют себе и ставят во главе стаи.

– Понятно, – Манька бросила в рот горсть орехов. – Опять вездесущее радио! Неужели человека не обижает, что кто-то все время за веревочки его дергает?

– Хм, найти себе хозяина – это почетно! Без хозяина оборотень чувствует себя не так уверенно – как собака без хозяина. А вампиры никогда не признавали оборотней равными себе. Для вампиров они – щит, который закрывает их от человека. Вот собрался народ, и всем плохо, и нашелся, кто вышел вперед и высказал вслух то, что наболело, указав на вампира. И поняли, надо отойти от вампира. Но вдруг выходит еще один, невзрачный, и говорит про того человека что-нибудь нелицеприятное и доброе про вампира. Понимает народ, врет он, а только мысль, как гвоздь, вошла и не уходит – и снова разобщен народ. Открытое радио быстрее проникает в сердце человека, чем когда додумывается сам, что радио тайно мелет.

– Или запугивают, – помянула Манька кузнеца Упыреева и его охрану.

– И запугивают. А иногда убивают. И следят за каждым, чтобы не вышел кто из людей на вампира с вилами и не поманил людей за собой. Но все же, пока у вампира душа на земле, они не открываются оборотню. Оборотень сам по себе человек, у которого свое пространство, и все человеческие пороки присущи ему. Он не хуже хозяина знает, что привязать себя к вампиру лучше всего через Зов. Тогда оборотень будет домашним любимцем и в образе зверя, и в образе человека, и может рассчитывать, что вампир поднимет его до себя. И если вампиры заводят себе оборотня, то только после того, как душа отлетит, а иначе это уже будет не оборотень, а домашний божок, который проест плешь. Разденет, разует и отойдет к другому вампиру. Оборотень не имеет в себе Зова, он сложнее устроен, чем вампир. Зверь иной раз настолько независим, что и вампиры боятся оставаться со ним надолго наедине, не имея охраны из тех же оборотней, которые умеют себя контролировать.

Дьявол притоптал снег, разровнял и нарисовал круг, разделив его надвое.

– Вот, смотри, это зверь, – он указал на одну часть круга, – а это человек, – указал на вторую. – Человек обычно ищет вампира, который бы его содержал, а зверь отзывается на голос, но не человека, а вампира. И этот голос летит к нему электромагнитной волной. Образ хозяина ассоциируется у зверя с тем лицом, которое видит, когда человек подходит к зеркалу. Потребности видеть себя – у зверя нет. Мысли человека он не воспринимает, но понимает, что очень много может думать. Его мысли и мысли человека постоянно смешиваются между собой. В оболочке человека зверь думает, что он в это время с хозяином, что он следует за ним, как тень, и радуется, что хозяин не оставляет его. И даже когда человек видит свои руки и ноги, зверь думает, что видит руки и ноги хозяина. А когда в образе зверя видит свои лапы и сородичей, ему кажется, что в это время он ушел от хозяина, чутко прислушиваясь, не позовет ли тот.

В исключительных случаях зверь понимает, что его хозяин имеет над собой господина, которого тоже надо слушаться. В это время зверь слышит голос хозяина, и никаких конфликтов по службе не возникает.

Зверь управляет землей человека и способен излечивать тело от любых ран и болезней. Оборотни такие же долгожители, как вампиры, и умирают обычно от руки соплеменника или вампира, но не человека. После событий, происшедших во времена мрачного периода, когда оборотни набрасывались и на вампиров, потому что людей почти извели, вампиры стараются контролировать их численность. Если оборотня спустить с цепи, очень быстро на земле не останется ни одного человека. Им неведом страх, и, убивая, они плодят себе подобных.

А человек в оборотне никак не осознает, что в его теле сидит зверь. Многие даже знают, что они оборотни, и гордятся, но не понимают, что зверь не знает их. Человек – его пища, даже тот, который принял в себе зверя.

Основная масса оборотней умирает не от старости и не от болезней, а когда зверь обнаружил человека рядом. Зверь, натасканный на человека, никогда не смирится с таким соседством. Он уверен, что всем обязан хозяину, но не человеку, который он сам и есть. Сам по себе оборотень – бомба замедленного действия. Когда человек отходит от своего сумеречного состояния рядом с жертвой и думает: «Ой-ой-ой, что же я натворил!» – зверь в это время уже не слышит его мысли, а состояние тревоги и потрясения объясняет по-своему, разменивая на другие мысли, например: «Хозяин прячет дичь!»

Изначально, оборотни были сторожевыми пасами. Вампиры, когда еще были чувствительны к свету и спали в гробах, поднимали зверя, управляя его головой, чтобы охранять свой покой и место, в котором спали. Это потом, когда они подмяли под себя людей и научились прятать лицо под маской, надобность в охране отпала. Но традиция осталась. Оказалось, что оборотня удобно иметь под рукой. А для зверя служить вампиру – естественная потребность.

– Значит, люди становятся убийцами, если в их теле поселился зверь?

– Не всегда убийцей, но всегда человеком, который добывает из человека кровь. Ему не столько нужна кровь человеческая, сколько кровь, которая нужна вампиру. Но если бьет, то бьет до крови. Счастье, если два оборотня между собой сошлись, тогда у них все как у человеческой семьи, а если человек и оборотень – это всегда заканчивается жестоковыйным насилием.

– А в полнолуние все оборотни становятся зверями?

– Не всегда, но как правило. И днем, если луна стоит в зените. А есть такие оборотни, которые пройти трансформацию могут в любое время. И есть люди, которые могут сдержать в себе зверя, но это выльется им в сущую муку. Обиженный зверь будет мстить хозяину, кусать его, перестанет зализывать раны, и, если человек не убьет в себе зверя, зверь не пощадит ни его, ни его близких. В руке зверя смерть души, которую он убивал – и вся боль, которая оборвала жизнь. Сам зверь боли человека не чувствует, он вообще не способен чувствовать. Своего рода это тоже червь, но червь, который врастает в землю души корнями. Он Бог и Царь, который поставил себя над человеком из земли ближнего. И когда приходит время, входит в его тело. Оборотень знает, что в полнолуние хозяин с ним заговорит, и заранее начинает напоминать хозяину о себе. Только напоминание летит не к вампиру, а к человеку, и человек чувствует, что ему надо выйти на улицу и отойти подальше от дома, а в момент трансформации сознание человека впадает в транс, он как бы спит, но не спит.

– Выходит, мертвее мертвого оборотень, и ничем не лучше вампира?

– Истинно! Но не просто так вампиру приходится уводить оборотней в леса!

Манька живо заинтересовалась, обратившись в слух. Она еще не знала, что именно, но какие-то их слабые места, наверное, против оборотней можно было использовать.

– Если в образе зверя оборотень посмотрит на себя в зеркало, он вместо хозяина вдруг увидит зверя! И человек увидит! Зверь на взводе, он чутко принюхивается к себе, в ожидании хозяина, а у человека в это время сильный эмоциональный всплеск, паника – и вот тут-то зверь обнаруживает человека! Для зверя человек не только приблизился к нему – занял место хозяина и выставил против него зверя! И зверь начинает рвать свою собственную плоть! – закончил Дьявол торжественно.

– Получается, оборотня можно зеркалом убить? – догадалась Манька, слегка волнуясь и пытаясь вспомнить, где она видела зеркало. – А серебро?

– Не серебро убивает оборотня, а зверь. Серебро способно обличить зверя в человеке и прервать связь с вампиром. Когда зверь остается с человеком один на один, он перестает чувствовать хозяина и сразу же набрасывается на него.

– Выходит, зверя может убить только зверь?

– Именно! – рассмеялся Дьявол. – Когда прерывается связь между вампиром и зверем. Остальное время он неуязвим. Почти. Можно еще голову отрубить, тоже связь прерывается. Но, боюсь, это не для тебя, ты вроде как собралась сдаться? А вообще, грустно, конечно, что, возможно, видимся с тобой последние дни! Привык я к тебе что ли… – он тяжело вздохнул. – Именно поэтому я добрый. Дань уважения человеку, который понял свое проклятие, принял его и готов мужественно погибнуть от руки нечисти, оставаясь человеком. Вот, по дружбе, даю тебе возможность умереть, как нечисть!

А Манька мысленно выдохнула: если она убьет оборотня, то как бы не убьет.

– А вампирам все равно, что с человеком, который оборотень? – спросила она.

– Абсолютно! Для вампира оборотень – животное, и оно не отнимает у него много времени. У него их может быть несколько или ниодного, кому как нравится. Это раньше, когда люди на них охотились, они окружали себя зверями, а сейчас им заняться нечем, вот они и хвастаются ими друг перед другом, а иногда стравливают между собой, устраивая бои. Человеческое сознание при этом в расчет не принимается. Это же вампиры! Так что жди стаю больных животных, не обученных ходить строем.

– Все же у вампиров хоть какие-то радости есть, – заметила она. – И то хорошо, что осиновые колы выстругивать не надо. Где-то я видела в избе зеркало. Помню, посмотрела еще на свою запущенность. А полнолуние долго длиться?

– Полнолуние длится ночь, но не совсем же от полной луны процесс зависит, – ответил Дьявол, зевая. – Бывает и такое, что не в полнолуние вдруг трансформация наступает, просто зверь вошел в силу. Неделю примерно. Вампиры в это время отдыхают, а звери резвятся. Биоритмы!

– Кончай прикидываться, – сказала Манька, натягивая железные обутки. – Я же знаю, что ты даже когда спишь, не спишь. Пошли, посмотрим зеркало!

Она достала из костра ветвь неугасимого полена, ветвь сразу полыхнула огнем жидкого пламени, освещая путь. Старшая избушка, пристроившись рядом с банькой, уже, наверное, задремала: дверь открылась, но не сразу, пришлось несколько раз громко постучать. Наверное, это не Баба Яга долго дверь не открывала, а изба не могла спросонья впустить ее в себя.

Манька повернулась к баньке и наказала, погрозив пальцем:

– Двери не запирай! – и проворчала себе под нос: – А то вас потом не добудишься!

Глава 17. Черти

Вроде и отмыла все, и хлоркой прошлась, но в большой избе все еще неприятно шибало в нос протухшим горелым мясом. Запах вроде должен был выветриться. С ног не валил, но оставался, а откуда шел – непонятно. Пока дверь была открыта, запах уходил, а за ночь копился снова, с утра в избу не сунешься. Манька подумала: надо еще раз проверить, не было ли у Бабы Яги в избе тайных комнат. Ее передернуло от одной мысли о покойниках, а каково было избе носить в себе такой кошмар? Любой бы на ее месте заболел!

– Да-а, память твоя все еще у вампира! – заметил Дьявол, глядя, как она озирается по сторонам и топчется на месте. Зеркало она видела, а вот где, забыла.

– Ты, давай, вспоминай, а я избу проверю! – предложил он. Подозрительно передернулся, принюхиваясь и прислушиваясь к скрипу половиц. – Что-то мне этот запашок тоже не нравится, жутко не люблю мертвечину, а изба нам еще пригодится!

Дьявол слегка смутился, когда Манька удивленно приподняла бровь.

– Я, конечно, не ругаю нечисть, даже поощряю, когда она привносит нетрадиционные способы наказания проклятому народу, – оправдался он, – но только не в случае, когда я сам выступаю в качестве передовой позиции. Будет неприятно в пылу битвы обнаружить за спиной черта… – и, заметив ее опешивший взгляд, пояснил: – Избы решили выступить с тобой одним фронтом, а я не могу дать убиться ни за грош имуществу Совершенной Помазанницы, так что не накручивай себя, ты тут как бы ни при делах.

Он прошел по избе взад-вперед, а Манька вдруг с нескрываемой радостью поняла, что на этот раз Дьявол собирается объединиться с ней, а не с нечистью. Наверное, потому, что она собиралась воевать с нечистью, которая уже ее боялась, рассудила она. По крайней мере, вероятно, нечисть забеспокоилась, узнав, что некто разделал старую-престарую нечисть, как самую настоящую свинью. Даже с обычным хряком мало кто мог справиться в одиночку, трое держали, а кто-то один вскрывал артерию на шее, а Баба Яга по размерам превосходила взрослого откормленного хряка раза в три. А может еще про Кикимору проведали, хотя это вряд ли, все болота сейчас были подо льдом, она надеялась, что о ее кончине узнают только весной, а до весны было еще далеко.

Лицо Дьявола стало по-деловому озабоченным.

– Черти – мои слуги, работники Небесного царств… Они меньше всего хотели бы выступить шпионами на стороне противника, – объяснил он, наталкивая ее на мысль, что в избе есть некто нестрашный.

Манька напряглась.

– И уж если я могу дать вам шанс подружиться… Чувствую, пространство изогнулось в нескольких местах, больнее пространства я не видел, – сделал он заключение. – Но о пространстве твоим умом не понять! – Дьявол тяжело вздохнул, прошелся по ней безнадежным взглядом, шагнул вперед и застыл перед стеной. Но, заметив ее недовольное лицо, напомнил ворчливо: – Ты не забывай, до совершенства тебе еще далеко! Я, между прочим, не в угоду тебе тут медитирую. Пространство – мой конек. Многие пытались с ним шутить, но у меня получается лучше всех, потому что тренирую себя каждый день. Вот если бы ты себя так изнуряла!

Манька и сама знала, что была неуклюжей. Когда Дьявол бил ее дубиной, удары иногда пропускала. Ко всем ранам, полученным в походе от железа, добавлялись синяки. Но кое-какие приемы, которые он показывал, она запоминала, и нет-нет, но в последнее время Дьяволу тоже от нее досталось.

Бы!

Он как всегда уходил от ударов, перестав существовать в плотном теле. Призрачные следы от посоха он потом еще долго рассматривал и рассказывал, что многие в таком поединке перестали бы существовать. Манька принимала похвалу на свой счет, но на десятом или двадцатом разе догадалась, что Дьявол над нее глумился, а не хвалил, потешаясь над ее самолюбием. Было обидно, но втайне она радовалась, что показала себя Богу Нечисти с плохой стороны.

А Дьявол забыл о ней, уставившись во все пространство сразу. Она догадалась, что он стал больше, чем она могла его увидеть. Лицо его окаменело, в уголках губ заиграла зловещая ухмылка, и обычно черные, как провалы в бездну глаза, вдруг зажглись призрачным голубым сиянием. От Дьявола повеяло холодом. Руки ее занемели, она в мгновение продрогла до костей, а ведь держала в руках живой огонь. Ей даже показалось, что из него выползают толстенные щупальца. Она шестым чувством улавливала их тень и искажение пространства, которое подернулось маревом – и эти щупальца начинают прощупывать стены избушки, проваливаясь в стены. Плащ, всегда черный снаружи и красный внутри, вдруг стал снежно-белый, совсем как у того старика, которого она однажды видела во сне. Ветра в избе не было и в помине, но плащ развевался, как грозные крылья. А еще его трость вдруг превратилась в белый посох с прозрачным камнем, и от камня тоже лился свет.

Со всех сторон к нему стекались лучи, сначала прозрачные, а по мере приближения явные, и получалось, будто он стал столпом огня. Света в его глазах хватило бы осветить, или освятить не одну горницу. И вроде он был, но как будто не был. Когда Манька хотела посмотреть на то, что творится вокруг, она видела сквозь него даже лучше обычного. И она немного струхнула. От света, озарившего его, хотелось упасть на колени и каяться, но вовремя удержалась: каяться ей как будто было не в чем, а в чем было, она уже сто раз покаялась. Ей захотелось подойти и ткнуть в него пальцем, но вид грозного Дьявола заставил ее тут же отказаться от этой глупой мысли. Она даже подумала, что, возможно, он и не врет, когда рассказывает о себе, что он кого-то судит, наказывает и отправляет в Небытие.

Если Дьявол такой, то, пожалуй, мог бы… Дьявол был уже не черный, а белый… Но черный он нравился ей больше. Белый Дьявол показался ей непривычным и беспощадным. Видели бы его таким вампиры царства государства, может, сто раз бы подумали, прежде чем становиться вампирами.

Заметив, что Дьявол медленно поворачивается в ее сторону, она сиганула на чердак что есть мочи. «Свят, свят, свят!» – мысленно помолилась она, когда Дьявола не оказалось рядом. И с облегчением вздохнула, принимаясь за поиски.

Когда она впервые увидела чердак, он был забит барахлом доверху. Теперь вещей осталось немного, только те, которые могли пригодиться избушке и тому, кто будет в ней жить. Были тут инструменты, которые гвозди вбивали исправно и пилили тоже по-человечески, добротный пиломатериал, печные новенькие кирпичи, краска для наличников и стен, ткацкий станок, прялки, соль, спички, свечи, облезлый пишущий стол, украшенный резьбой и золотыми вензелями. В ящиках стола нашлись и высохшая чернильница, чернила порошком, перья и промокашки. Два шкафа, один для одежды, второй для книг или всякой всячины, с такой же резьбой, что и стол. И хозяйственные принадлежности: запасные чугунки, ухваты, кочерги и совки для углей, печные щипцы и прочая кухонная утварь. А еще чудо-метла, которая сама мела и немного помогла с уборкой изб, в основном, когда надо было вышаркать половицы, а мела она, пританцовывая, и получалось, что гоняла мусор туда и обратно, чудо-коромысло с двумя бадьями, которое само ходило по воду и от работы не отлынивало, разве что запиналось за ступени, да и деревянные бадьи высохли, вода проливалась сквозь щели, так что их работоспособность оказалась нулевой.

(Манька напомнила себе сунуть их в бочку с водой на вымачивание – мало ли для чего пригодятся.).

Сюда же, на чердак, забив один шкаф, сложили современные моющие средства, постиранное и поглаженное утюгом постельное и банное белье. Второй месяц мылась она душистым мылом и голову мыла шампунью – не было в них колдунства. Запасов у Бабы Яги было много, наверное, перед тем, как вернуться к людям, она смывала с себя запашек и кровушку своих жертв. И даже швейная машинка была, правда, шить сама не умела, обычная, но дефицитная, о которой она всегда мечтала. А еще резной сундук с детскими сказочными книгами, и несколько волшебных вещей, которые ей приглянулись. Она так и не смогла придумать, за что можно наказать чудесный камень-кристалл, который рисовал такую красивую землю, что смотреть в него можно было до бесконечности. По небу летели птицы, струилось в солнечном свете синее-синее море, деревья и цветы росли прямо на глазах. Стоило о чем-то подумать, как камень тут же показывал мысль в красоте неописуемой.

Манька обошла весь чердак, по дороге заглянув в камень-кристалл. Он изобразил новогоднюю елку, про которую она давно перестала думать, и еще нечто, занавешенное покрывалом – и сразу вспомнила, что видела зеркало в подвале, на стене под лестницей. Она сама его занавесила в первый день, после того, как протерла от пыли, чтобы оно не увеличивало количество покойников и не видеть себя измученную и изможденную в окружении мертвецов.

Картина была еще та! И так замоталась, что зеркало вылетело из головы.

Спускаясь вниз, она еще раз заглянула в горницу: Дьявол уже был прежний, черным.

Заметив ее, поманил к себе.

– Я только в подвале возьму зеркало, – кивнула она согласно.

Но он остановил ее озабоченно.

– Зеркало потом, тут у нас другая заботушка, – нехорошим загробным голосом сообщил он.

– Что, опять покойники? – ужаснулась она.

– М-м-м… – как-то неопределенно протянул Дьявол, а потом рассердился и топнул ногой, гаркнув: – Если покойники не нравятся, сидела бы дома!

И она сразу поняла, что ему не до смеха, и покойники в ее жизни еще не закончились.

– Да что случилось-то? – спросила она, подходя ближе. Дьявол сверлил глазами стену, но ничего интересного не увидела: стена, как стена – обычная, бревенчатая…

– Стена-то, может, как стена, да только пещерка за ней, – скрипнул Дьявол зубами. – А в той пещерке чудо чудное, диво дивное. Лежат там, Маня, запредельные люди, которые мозгов не имеют, а ума у них много. Не представляю даже, как ты их достанешь… Твоя головная боль!

– Это обязательно? – понимая, что обязательно, жалобно проблеяла Манька.

Дьявол в ответ промолчал, простукивая стену. Потом повернулся к ней.

– Маня, таких тайных мест, чтобы схорониться, у нечисти много. Посмотреть бы надо. А если завтра война? Проиграешь, как янки проиграли узкоглазым.

Она вскинулась вопросительно.

– Был такой страшно избранный народ, – устало объяснил Дьявол, – который хотел повелевать народами, и все звали людей того народа грязными янками. И был такой маленький и невзрачный народец, худенький, с косыми глазками… Его никак не звали. И не узнали бы, если б янки не решили установить мировое господство над косоглазыми. Но не знали янки, что народец тот любил жить под землей. Догонят янки косоглазого, а он раз, и провалился под землю. Думают, в безопасности, а косоглазые раз – и выскочили, как лист перед травой. И тебя, Маня, раз – и обойдут со спины!

Манька постучала по стене кулаком, но ничего не услышала, кроме удара о дерево. Она и в звуках-то разбиралась не очень.

– Так не видно ж ничего! Даже если так оно, как я в стену-то залезу? – засомневалась она в адекватности Дьявола. – Разве что с улицы посмотреть, но мы видели: нет там никакой пещеры!

– На эти места не глазами смотрят, а затылком, – ответил Дьявол с серьезным видом. – А вот пойди-ка сюда, встань спиной… – подвел ее к стене и развернул. – Глаза роли не играют, ты третьим глазом за спину смотри, как будто глазами зришь.

Манька посмотрела и ничего не увидела. Даже стену. И чего он несет?! Зато хорошо разглядела окно противоположной стены, к которому стояла лицом. Ничего интересного за ним не было: темно, самая ночь на дворе. И на часах минутная стрелка продолжала висеть вниз, а большая ползла к трем часам – опять припозднились. Ночная жизнь уже давно стала для нее не исключением, а нормой. Зря она не отправилась спать, зеркало можно было бы и утром достать.

– Смотри еще, да не пялься, куда не просят! – приказал Дьявол.

И снова она ничего не увидела. Хуже, она и не собиралась смотреть: ясно как божий день, Дьявола опять переклинило. Он определенно попутал ее физиологическое строение с какой-то нечистью, которая могла проникать даже во внутрь человека.

Дьявол зарычал, заметив, что она думает не о том.

– Ну, я же говорю, дурак человек, а вампир об этом всегда знал, – рассердился он. – Это же так просто! Проверь в себя! Давай так, смотри перед собой и попробуй внезапно оказаться в мочке уха… Так, а теперь пятку сознанием пощупай… Палец руки… Это, Маня, называется третий глаз, который обращен внутрь себя, а еще затылочное зрение, если этим глазом смотрят наружу, – объяснил он. – Если бы он работал у людей как надо, вампир не сидел бы в голове, и худо-бедно, ты бы ориентировалась в пространстве.

Долго Манька старалась смотреть, от напряжения глаза застило слезой, и на секунду ей даже показалось, что есть за спиной что-то тяжелое…

– Посмотреть не могу я, – наконец, взмолилась она, – но такое ощущение, что кто-то глаза отводит.

– Это обманка… Смотри еще, пробиться нам в эту пещерку надо…

Манька посмотрела, не давая отводить себя от стены, и на этот раз – ахнула. То ли затылочное зрение открылось, то ли третье око, но за спиной пространство было. С левой стороны почти чистое, а с права нависала скала. Пещера оказалась изогнутая, неровная, из скальных пород. Камни из стен торчали острыми глыбами, а вглубь, петляя, вела едва приметная черная тропинка, разветвлялась на несколько ходов.

– Что еще видишь? – спросил Дьявол.

Теперь Манька уже не сомневалась, усматривая в кромешной тьме пещеры смутные тени.

– Там разговаривает кто-то… – прислушиваясь, доложила она.

– Что именно? – поинтересовался Дьявол.

– Плачу я, плачу… – повторила Манька то, что едва-едва услышала, – а ему отвечают: все мы сделали… И еще как будто маленький ребенок канючит: пойдем домой, а ему отвечают: там тетя страшная… Ух, ты! – изумилась она. От напряжения у нее вспотели ладони, а голова как будто поплыла.

– Это черти, Маня! У избы и так мозги куриные, так они последнего ума ее лишают! – расстроился он. – Избы-то под чертями, наверное, уже и забыли, что не совсем избами должны быть. Не удивительно, почему они столько лет Бабу Ягу считали хозяйкой и не смогли ей под зад пнуть. Черти тебя на носилках вперед ногами вынесут прямо к оборотням, если с ними не разберемся.

В который раз за день Манька облилась ужасом, отскакивая к двери. Чертей боялись все. Про чертей народ помнил, но никто конкретно не знал, как они выглядят. На чертей, как на Дьявола, сваливали все плохое: черт попутал, черт дернул, сам черт не брат, выглядишь, как черт, чертова дюжина, черти воду мутят… Немногие сведения, которые остались в народе, описывали их как лукавых, лживых и вредных.

Но любопытство взяло свое: Манька вернулась к Дьяволу.

– А теперь на другие стены смотри! Сдается мне, избы с большими секретами! – но подумал и недовольно буркнул: – Впрочем, ты пока не готова… Черти – нижний уровень, а и то насилу заметила. Уж, скорее, интуиция сработала, чем зрение вернулось. Видеть, Маня, надо так же ясно, как будто у тебя глаза на затылке. Очень полезное качество. Научишься смотреть на чертей снаружи, может и пограничных чудовищ в своей земле научишься ловить.

– Так старуха тут не одна жила? – подивилась Манька.

– Конечно, не одна! Баба Яга тут хорошими людьми питалась, – поморщился Дьявол. – Следовательно, люди приходили. На счастье изба дана человеку, да не было ей счастья. Вампиры избы не жалуют, у них дворцы с гробами. И не будет ей счастья, пока разная мерзость в ней живет. Надо бы извести, а то так и останется больная, одна-одинешенька, посреди нечисти, добрые духи ей побрезгуют. Один водяной, но он сам себе на уме, у него домашним пирогом соблазн, а не избой, в избы он редко заходит… Не жалко ее тебе?

– У нас меньше месяца до дня любви с оборотнями, а тут целая толпа чертей! – Манька закипела от злости. – Ты мне что предлагаешь – воевать и с теми, и с другими?

На то, что избы ей помогут, рассчитывать не приходилось. Сроду такого не было, чтобы кто-то пожалел ее – но избы было жаль, и она уже понимала, что будет заниматься чертями, вместо того, чтобы без оглядки бежать в горы или в цивилизованную часть государства, чтобы затеряться в толпе людей.

– Я предлагаю бить тех и других до смерти по одиночке, пока они не объединились, – призвал ее Дьявол к благоразумию. – Это вас, людей, разделить легко, а нечисть дружна между собой. Даже две недели – срок ого-го-го! Но если ты решила, что терять тебе нечего, можешь лечь в лесу и подождать, когда оборотень на тебя найдет. Поверь, это случится скоро! Я бы, на твоем месте, перед смертью сделал хорошее дело: помог избе. И не потому, что вампиры попросили. Поиметь черта и подружиться с чертом – два разных понятия! Черт у нечисти – плохая примета, а человеку хорошая. Если бы люди чертей не любили, забыли бы о них. В Аду черт – самое доброе подспорье. Ну подумай сама, черт людей поджаривает на сковороде, а тут раз – и друг! Будет он головней в тебя тыкать, или предложит разобраться с этой головней? У меня все как у людей – связи выводят в люди, но валюта другая.

– Пожалуй, кроме цепей терять мне нечего, пойду-ка и лягу, – задумчиво произнесла Манька, представляя себя мирно лежащей под деревом в лесу. Умирать не хотелось, и терять, как оказалось, было что: те же избы – добрые и ей радовались. Первый раз кто-то ее полюбил, взяв на себя о ней заботу.

Сиюминутная слабость прошла, она уже на себя сердилась: конечно, Дьявол прав, если умирать, почему бы не помочь? Избы нуждались в помощи. Может, конечно, шли потихоньку за ней, потому что плохо быть, как она, сиротой, у которой на всем белом свете никого нет, но разве важно, какая причина толкнула их с нею объединиться? Наверное, будь она такой больной, слезами бы обливалась, а избы не плакали, и не бросили друг дружку, крепко за дружбу держались, да и не просили сами у нее ничего, просто старались быть рядом.

– Так как ты, говоришь, этих чертей изводят? – спросила Манька с видом прилежной ученицы, заложив руки за спину.

Дьявол довольно ухмыльнулся.

– Я знал, что ты пока еще дура, но немного ума прибавилось. Все дело в том, что черти необычные существа, которые не имеют материальности вовсе. Но некоторые нечистые умом люди умеют придать им материальность, заключая в пространственной материи. Пощупать ее ты не можешь, но для чертей она – самая настоящая тюрьма. Так они остаются на земле рядом с человеком, в устроенных скрытых жилищах, и ждут, когда плюнет кого-то в человека, или в глаз ему заедет, или позавидует. И тут-то черти предстают во всей красе, потому что мысль умеют сделать материальной, чтобы их заметили и вызволили. Черт – старый проверенный способ вывести объект на чистую воду. Естественно, материализуют они только плохое. Если хорошее, кто ж станет вызволять? И пошло-поехало, пока человек не поймет, что злобу таит на пустом месте или зависть у него себе в убыток, но это – если умеет провериться, а не умеет – тут уж черт нечисти доброе подспорье. Про человека, у которого черт на привязи пасется, говорят: у него дурной глаз, улетает удача к вампиру, а люди и вампиры думают, будто это они сами от себя такие везучие и невезучие.

– А зачем Бабе Яге у себя дома черта привязывать, если он – дурной глаз? – удивилась Манька.

– Нечисть, она на то и нечисть, чтобы не иметь против себя нечистую силу, – Дьявол щелкнул ее по носу. – Вот твою землю вампир полонил, а Баба Яга полонила избы. У избы тоже своя земля есть, а она разобралась и отрезала. Своей-то нет, не вернула в свое время, когда душу отправляла на тот свет, а безземельной среди вампиров долго ли походишь? Страшное дело делали две избы против себя самих. Обе они украденные у поленьев. В земле должны быть неугасимые поленья, а изба – на земле, а получилось, что деревом неугасимым сами топились, которое им самая что ни есть душа, а черти их ума лишали.

– Так мне нельзя с ветками неугасимыми сюда заходить? – ужаснулась Манька, бросив взгляд на ветвь, которая стояла в вазе и горела вместо свечей.

– В печку положить нельзя, а освятить избу – святое дело! Дерево в земле, а ветвь – мудрое начало. А теперь представь, что оборотни каверзу задумали. Где бы ты не пряталась, черти выведут их прямо на тебя: «Мы, Маня, здесь! Выпусти нас на волю!» – Дьявол посмотрел на нее и успокоил, заметив, что она сама не своя: – Да не бойся, черт убивается взглядом. Вернее, не убивается, а разваливаются стены его темницы, а сам он уходит в свою обитель.

– И только-то? Не будет никаких трупов? Ни с кем не надо биться? Никакого кровопролития?! – не поверила Манька, сверля Дьявола прищуренным взглядом.

– С чертями не будет, – пообещал он.

– Ну, хорошо, – с сомнением согласилась она. – А как мне в пещеру-то попасть? Я ж не могу пройти сквозь стену!

– Не спеши! Стань спиной к пещере, – Дьявол приставил ее к тому месту, где она видела вход. – Так, теперь смотри и иди назад себя, и не думай о стене, просто иди, и, когда будешь в пещере, главное, не оборачивайся. Выйдешь так же. Запомни, потеряешь след, заплутаешь! Смотреть на черта можно только затылочным зрением, и убивается он так же.

– Тогда как я их разгляжу? – засомневалась Манька в который раз. – Сам сказал: убиваются взглядом, а на затылке разве есть глаза?

– Разглядела же, – спокойно ответил Дьявол.

– Услышала я их, – поправила она.

– А пещеру кто описал? – напомнил Дьявол, подталкивая ее в грудь.

И вдруг Манька поняла, тупо уставившись на Дьявола – опять он прав! Было у нее другое зрение, о котором никогда бы не догадалась, если бы не надоумил. Ведь не смотрела глазами, а пещеру запомнила зримо! Как такое могло быть, если не смотрела?

Как видела, объяснить она себе не смогла. Там стеночка была, и были какие-то мысли, но пространство за стеной просматривалось ясно. Голова ее при этом стала сумрачной, обе мозговые доли налились свинцовой тяжестью, заломило в височных областях, но как-то неправильно, не в самой голове, а снаружи. Но она точно знала, что никто в этот момент ее не бьет, а значит, боль была ненастоящей. Может, это оттого, что заработал третий глаз, тогда причин паниковать не было, но как она туда попадет, если у нее за спиной стена? И пусть она видит вход, но ведь реально-то его не существует!

Она приноровилась, настраиваясь на пещеру, попятилась назад. И вдруг обнаружила себя в пещере. Но видела впереди не стену, а только вход, за которым маячил Дьявол.

Задом пятиться было неудобно. Пару раз она споткнулась, и чуть было не потерялась, но вовремя сумела остановиться и нащупать твердую почву, восстанавливая равновесие. Она двигалась назад себя не спеша, прощупывая своим открывшимся затылочным зрением тропинку. Немного заболела голова, то ли от напряжения, то ли сама пещера на нее так подействовала. То, что она приняла за тропинку, оказалось черным маслом, которое натекало со стен, и было разлито везде, замазывая видимость. От этого в пещере стояла густая темень, но оказалось, что для затылочного зрения свет как таковой не требовался, масло мешало, но столько же выдавало спрятанные в нем объекты, у которых светились красными угольками глаза.

Масло оказалось масла масленей, оно само по себе имело некоторую способность отводить глаза, когда капало с потолка – сразу появлялось необъективное желание получать от жизни удовольствие, хотелось все бросить и расположить к себе хоть одного вампира. И сомнений не возникало, что вампир протянет ей руку и поднимет до себя, но это было ее состоянием, а не мыслью, потому что умом она могла размышлять над этим состоянием.

Сначала она чувствовала только присутствие и неясное ощущение, что некто за ней следит, а еще независимые эмоциональные волны. Слева недовольство, униженность, отчаяние, презрение и услышала явный вздох, а справа – уверенность, направленная на нее, которая подавляла ее собственную самооценку. Это состояние можно было определить, как; «Мы были, мы – есть, мы – будем!», и эта уверенность была где-то выше ее самой.

Наконец, она заметила, что искала. Умасленный черт, черный, лохматый, сливаясь со всем, что было в пещере, непонятно как удерживаясь, сидел на стене. Выдали его глаза – красные угольки, излучающие эмоциональную грусть. Он тоскливо пялился на выход и как будто не замечал ее. Она смотрела на него во весь затылок, но отдавать концы он не собирался, даже не свалился со стены, продолжая висеть, точно приклеенный.

– А я тебя вижу! – в качестве эксперимента, попыталась она привлечь внимание, чтобы проверить реакцию черта.

Тот на секунду замер, глазки его забегали, весь он стал жалким и несчастным, и внезапно залился горючими слезами, сползая по стене под ноги.

– Ой, жалкая я, несчастная я, все-то у меня не как у людей, из рук валится, ой, дура я, дура! Посмотрите на меня, люди добрые, свихнулась я в чреве матушки, горюшко я, ноша тяжелая… – черт уже катался по пещере, хватался за шею, и голосил, голосил, голосил…

Манька растерялась. Ей жутко хотелось обернуться, и она едва сдержалась, а еще она не понимала: зачем надо убивать это несчастное существо? Пожалеть разве что, никакой злобы черт не выказал. И она бы продолжала его рассматривать, но он вдруг схватил огромный булыжник и залепил ей в глаз.

Этого она никак не ожидала. Кинул он с затылка, а угодил именно в глаз.

– Ах ты свинья! – разозлилась Манька, схватившись за глаз рукой. – Я тебя посчитала человеком, а ты что?! А ну как пну сейчас?! – пригрозила она, понимая, что сделать ему ничего не сможет, но ответить стоило.

Как-то нехорошо получалось – разве это дружба?

О том, что черти умеют драться, Дьявол не предупредил. Открытие оказалось не из приятных. Самое время обругать себя: она не знала про чертей ровным счетом ничего и сунулась в пещеру, не собрав о них сведения. С другой стороны, конечно, он будет плакать, он же в темнице сидит! Она взяла себя в руки и пожалела черта. И тут же пожалела, что пожалела его…

Черт неожиданно подрос, слезы из него полились в три ручья. Он голосил про себя, не останавливаясь.

Манька растерялась. Похоже, зря она согласилась на эту сомнительную аферу. Дьявол определенно что-то напутал или заманил ее в очередную ловушку.

– С чертями надо дружить, как нечисть между собой дружат. А по душам они не говорят, у них души нет, – услышала она насмешливый голос Дьявола. – Один говорит: у меня все хорошо, второй отвечает – а у меня лучше! Один говорит: плохо мне, а второй отвечает – а мне хуже! Если подарки, то на вечер, если в глаз – то навечно. Подумай-ка, разве знаешь, с чего он так голосит? Вот нечисть, готовит стены темницы, и слеза должна упасть кому-то в руку. Кому?

– Мне с ним поплакать что ли? – догадалась Манька. – Он, наверное, избу изображает, чтобы она умнела с ним, а ее видели жалкой и убогой.

– Ну, или человеку, который в избу войдет… – Дьявол ответил не сразу, в доме что-то грохотало и падало. – Печка тут… Убираю золу… Баба Яга подъемник кирпичами завалила, а во внутренностях яму выбила и железный желоб вставила. Хитрая конструкция! Подкинула дровишек, и злато-серебро по желобку стекает, а для избы это кровь… Манька, я занят! Разбирайся с чертями сама!

Манька постояла еще немного, звуки в избе стали походить на разное: то он простукивал, то ломал, то обратно складывал, а черт уже не плакал, он придвинулся к ней и наступил на нее, но не раздавил, а вошел в нее, и ей показалось, что ее засунули в воздушный шар, наполненный густым туманом.

И она сразу обнаружила, что сама, как черт, болезная…

– Ну и плачь! Сиди и плачь! – выдавила она из себя, хотя плакать в этот момент ей хотелось самой. – Сказал бы, о чем плачешь, поплакали бы вместе.

– Ой, я несчастная, все-то у меня через пень-колоду, и счастья нет, и пироги из мертвецов, и сама старая и убогая, а там дворцы, там замки высокие, терема стоят, в небо упираются…

Пока черт печалился, его воздушная пространность убывала.

Манька тяжело вздохнула.

– У меня та же история! Я вот тут с тобой несчастливая, не могу понять, как вызволить тебя… – грустно пожаловалась она. Черт был, видеть – видела, и жизнь из него не вышла. Одно успокаивало, не могла она до такой степени сойти с ума, ее уму на такое не хватило бы фантазии.

И вдруг черт стал съеживаться, как-то беззвучно повторяя за ней ее слова, но на свой лад, стал прозрачным – и исчез, как будто его не было, и глаз прошел. Маньке даже показалось, что в пещере стало светлее. Она обрадовалась, воодушевившись. По крайне мере, принцип вызволения чертей из темницы стал понятен.

Двинулась дальше – и вроде шла, а вход в пещеру оставался впереди на том же расстоянии. Затылочным зрением она видела его, как белое пятно.

Следующий черт сидел посреди пещеры и загораживал проход. И если бы не угольки глаз, вряд ли она сумела бы его разглядеть. Черт очень смахивал на человека: высокий, мускулистый, неопределенного возраста, и весь вид его выражал презрение. Только лицо у черта – характерное для черта, смазанное, с вдавленными чертами, с шерстью, но не звериной. Накатило ощущение, что как будто проведешь по нему и сразу умрешь от удовольствия. И как только определилась с эмоциональным состоянием, разделив себя и чувственное восприятие, в ухе что-то щелкнуло, одно ухо оглохло, а голова поплыла, но она уже поняла, что как только черт исчезнет, исчезнут и соматические ощущения.

– Умереть – это все, что тебе нужно! – надменно, с презрением, выплевывал черт в пустоту слова. – По мне, так ты не можешь! И зачем тебе думать? У тебя ж мозгов нет! Куринные! Знать тебя не хочу, пошла вон! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ну, ну, – он внезапно сделал резкий выпад кулаком, и Манька почувствовала, что ее ударили в дых. – Забью насмерть! – черт отскочил, продолжая угрожать и плеваться. Маньке даже показалось, что плевок угодил в лицо, хотя плевал черт за спиной.

Стало обидно. Очень хотелось ответить физическим насилием. Долбануть бы его по шее, но тогда придется повернуться. Черт изображал из себя махину-Благодетеля, озвучивший то мышление и отношение, которое она в Благодетелях подозревала. И тут же увидела второго черта, который сидел перед первым и согласно мычал. И эти два черта ее тоже не замечали.

– Смотри, какой гад, он в тебя плюет! – подсказала она второму черту, который растроганно закосил в ее сторону, шмыгнув носом.

И тут Манька слегка запаниковала. Ей открылся еще один черт, который тяжело вздыхал и поддакивал обоим, обнаруживая солидарность, но не агрессивную, а сочувствующую. Какое-то время она пыталась сообразить, как поступить дальше: черти оказались существами непредсказуемыми, вели себя совсем как люди, открывая то, что людьми скрывалось, но часто обнаруживалось в поведении. А вообще речь у них была похожа на бред, несли какую-то малосвязанную ересь, без логического начала и конца.

Она решила, что и ей не следует быть правильной. Может, главное было в том, чтобы дать им выговориться? Возможно, они за кем-то это повторяли.

– Мразь! Я вижу, сидит мразь! – бросила она черту. – С чего это ты решила, что он не имеет право указывать другому черту? Я слушаю и слушаюсь! – понесла она свою ересь, которая первой прилетела ей в голову, примериваясь к плаксивому черту. Он, безусловно, исполнял женскую роль. И тут же перешла на первого черта, поддержав его: – Посмотри, она же под нечисть косит! Между делом, ничего собой не представляет, сидит с убитой головой! Где у нее грамотность? Учить надо, а то займет наше место… – и продолжала в том же духе, выдавливая последнюю сущность, которая осталась в одиночестве: – А ты… а ты… главное действующее лицо! Очень хочешь навредить, ну так навреди, чтобы святой остаться! Вот я, забодала, и умерли, а ты – слабее?

Каждый черт изображал своего героя, но как-то так, противоположно направлено. Таких неправильных героев просто не могло быть в реальной жизни. И подыгрывать им. Подбирая слова под каждого, оказалось не так просто.

Ну, время у нее было…

– Черт – не человек, – долетел до Маньки голос Дьявола, который продолжал что-то громить в избе. – Стены темницы создавали с определенной целью, припасая черта на каждый случай. Убивает Баба Яга еретика, а изба должна ее чертями оправдать, увидеть в еретике вредителя. Засомневался еретик в Посреднице, а черт должен его на место поставить. Взбрыкнула изба лапой, а черти должны ей крышу на место поставить. Пришел к ней некто богатый, черти должны слезой его облить и карманы вывернуть. Главное, чтобы черт на время мог подменить человека. А если жертва начнет чертом логически завершенные цепочки строить, у него мозги подключатся и непонятно до чего додумается. Не бери в голову, иди дальше.

Еще один черт, вполне довольный своим заключением, стоял, заложив руки за спину, и надменно посматривал по сторонам. Он не жаловался, не высмеивал себя, но так она думала до тех пор, пока черт не выступил в качестве обвинителя.

– Я счастливый, я доволен своей судьбой! – сначала она почувствовала черта эмоционально, потом услышала противный с презрением голос. – Кто я, как не Бог? Сужу, ряжу, выставляю бомжей… Кому мне помогать? Зачем? Я что, дурак? Что эта бестолковая тут делает? Да разве ж это изба?! Облить керосином и поджечь… Ишь, мир загаживают и воздух переводят!

И тут Манька, наконец, увидела, с кем он объясняется, а увидела лишь потому, что один из чертей одной фразой сыграл под нее, невольно помогая выйти из того эмоционального состояния, в которое черти ее загнали.

– Я не умею так говорить! Я сейчас опять сбилась… – она и сбилась, понятия не имея, что говорить, но играя роль черта, грозно взглянула в ту сторону, куда смотрел первый довольный собой черт: – Идите, вырвите ей сердце, если оно сочувствует глупому созданию… Надо забрать у нее весь воздух, пусть ей дышать будет нечем.

И сразу увидела в углу пародию на избу, с перекошенным лицом, с соломенной крышей из перевернутого снопа, в рваной рубахе, из которой торчали щепки и сыпался опил с жирными короедами и опарышами. Рот его залепили скотчем и сунутым в рот шаром. Его шпыняли, пинали, обливали керосином, проводили зажженной спичкой в опасной близости, он извивался ужом, испытывая ужас.

Наверное, это кто-то из тех покойников, которых она вытаскивала из подвала. Были среди них обгоревшие. Получалось, что черти – осколки памяти, которые изба и помнила, и не помнила, или воспринимала слишком болезненно. А бредятина, для того, чтобы она не разобралась. А чертей пришлось ловить и привязывать, потому что не так-то просто проклясть избу, у которой душа – полено.

И где только такой хитрой мудрости набираются?! Она бы не удивилась, если без Дьявола не обошлось, но избы он любил, хоть и скрывал, и нечисть его в упор не видела.

Глаза у Маньки налились кровью: изба была такой же проклятой, как она сама, только у нее – вампиры, а у избы – черти! Сначала надо было избу вычистить, а потом уходить с Дьяволом, а она чуть не прошла мимо чужой беды. Как после этого избы могли принять ее, как простят, как вернет она их доверие? Это не о покойниках говорил Дьявол, когда заявил, что с мертвецами за ручку не братается, это она мертвец! Ну не Дьявол же должен был пробудь ей совесть: «Ах, Манечка, там две избы умирают, не пожалеешь ли, а они за это понесут железо твое на себе, накормят и переночевать пустят, и будешь ты у них как добрая хозяйка!» Какой она после этого друг? Это Благодетельница им добрая хозяйка, и не удивительно, если они к ней торопятся, зная, что рано или поздно она здесь появится или с нею доберутся до дворца.

– Мрази, суки, падаль – пошли вон! Твари! – голос у Маньки дрожал и срывался, она крепко сжала кулаки. И сразу брызнули от обиды слезы. Ей нестерпимо захотелось обернуться, и защитить черта, который уже успел погореть. Но черти, вместо того, чтобы растаять, вдруг начали расти на глазах, быстро увеличиваясь в размере, и стояли за спиной, как материальные объекты, намного сильнее и здоровее, чем она. Даже тот, которого она решила защитить.

Манька попробовала взять себя в руки, но слепая ярость на чертей, которые легко провели ее, и обиды на саму себя, чуть было не потерявшую избы, хлестали из нее, как горние потоки, смывая благоразумие. И вдруг она почувствовала, как ее ударили по голове, да так сильно, что искры из глаз посыпались.

– Ох! – схватилась она за голову и обернулась, чтобы посмотреть нормальным глазом…

Никого не было. И пещеры не было. А стояла она непонятно где. Кривые-косые линии, и она – вся такая немощная и убогая. От ненависти не осталось и следа, только чувство, что ненавистников, с омерзением оплевывающих ее за спиной, было много больше, чем в тот момент, когда раскрыла секрет избы. Мысли были, но как будто не ее. По крайней мере, одна их них торчала над и в голове, как вбитый наполовину гвоздь – уж слишком эта мысль отличалась от остальных. Кончиком мысль зудела об океанских просторах и не отведанных морских деликатесах, которые она не догадалась поискать на берегу – вот где сытное житье. О других, долбившихся в ее черепную коробку, Манька не имела ни малейшего представления, но каждая силилась пробиться и стать ею, чтобы захватить тело, а когда мысли промахивались, некоторые из них принимали расплывчатый, закрытый пеленой вид, очертаниями напоминающие Бабу Ягу, начиная висеть перед нею.

Манька забыла, кто она и куда идет – осталась только та Манька, которая всю жизнь околачивает груши возле дома богатого человека, припертая к стене, окруженная его домочадцами, которые пытаются искоренить зло и избивают ее…

«Что меня понесло? Куда меня понесло? – удивлялась она сама себе, придумывая хлебосольные места, где могла бы неплохо устроится. – Какой Дьявол меня принес в этот дом? – мысль оборвалась, и Дьявол стал исчезать из памяти. – Дьявол? Дьявол?» – она наморщила лоб, пытаясь вспомнить образ, чье имя только что было на губах.

Имя ушло в небытие, образ Дьявола стал нарицательным и кощунственным.

– Откуда у меня взялась надежда, будто я как человек? Позавидовала!.. Да ведь это избы Благодетельницы, а я матушку ее… – вспомнила она, облившись ледяным ужасом. Ей стало мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы, потому что хуже, чем она, вряд ли жил на земле человек, который бы вошел в чужую избу и показал зубы.

Воры и те на место хозяина не метят…

– Продажная тварь, оборванка! Совести у меня нет! Железо на себя напялила, да разве железо люди несут положить перед Благодетелями? Срамота-то какая! – казнила и бичевала она себя, чувствуя, как раскаяние раздирает сердце. Такого стыда она в жизни не испытывала. Это стыд, как прозрение, как откровение, как всепоглощающее и очищающее на своем пути десятибалльное цунами, вгрызался в сознание, обвиняя ее во всех смертных грехах.

– Кто я, чтобы голосить на всю страну и высмеиваться перед людьми, будто муж Благодетельницы моими мозгами государем стал? – спрашивала она себя и не находила себе оправдания. – С чего мне это в голову взбрело лезть со свиным рылом в калашный ряд? – горькое как редька, и жгучее как острый перец и едкая горчица раскаяние заливало краской уши и лицо. – Иду плюнуть на ангела помазанного, да разве я достойна жить? Да лучше б я умерла! – внезапно нахлынули тоскливые и навязчивые мысли о самоубийстве, набросившись, как стая одичавших псов. Ум не высказывал протеста, будто сам посылал ее оборвать нить, связующую ее с землей, с жизнью, и вся ее сущность приняла эту мысль, как единственно правильную, достойную, мудрую.

– Да могу ли я с наиважнейшей женщиной государства, с идеальной женой и матерью, тварь безродная, сравниться? – выговаривала она сама себе. – Величества-то – и есть два голубя! До того умна, что передачи ведет на всю страну – и глаза у нее словно яхонты… словно лебедь плывет, рученьки ее белые, точеные… Ведь о мире печется! С чего я взяла, что она станет мною интересоваться? Ведь кумир миллионов!.. Это ж надо было так высоко взлететь, чтобы голову потерять?! – Манька внезапно узрела мудрость Благодетельницы и проклинала себя за то, что выдумывала, будто не хуже ее.

В сознании снова возник образ, который был всем, и хотя ум отказывался верить, что есть Дьявол, избы… – их не было ни в сердце, ни в памяти – она просто откуда-то это знала, как каждый с рождения знает, что есть тьма и свет, а вслед за тем родилась мысль о земле, которая была внутри ее, которую она могла пощупать своим сознанием, сделать своей опорой.

Мысли о самоубийстве и Благодетелях отодвинулись – теперь она могла смотреть на них. Манька перестала сомневалась, что ум у нее не свой, и своего не осталось.

– А что тогда ум, если я не думаю, но думаю? – произнесла она вслух, и тот, кто играл головой, примкнул к нетопырям. И тут же потеряла нить рассуждения…

«Люди понимают счастье свое!» – завистливо подумала она, и ей стало обидно за бестолковую жизнь, но не внутри, а снаружи, будто обида повисела перед нею, как выстиранное белье.

Она снова вспомнила о земле…

Чудовища… Пограничные чудовища… Черти… Дьявол… Все шло к тому, что она или зрила в корень, или нечисть проникла внутрь ее. Похоже, кровососы присосались к ее сознанию и пили, как пьют человека комары, не прибегая к ранее испытанным средствам, когда расстраивают сначала, а только потом угрожают и высмеивают. Черти оказались хуже, чем вампиры, будто она пришла на чужой праздник с завязанными глазами, и виновник торжества опознал в ней незваного гостя. Собственный ум саму ее никак не воспринимал. Она была – и ее не было, но сейчас она могла смотреть на себя как бы со стороны. Наверное, именно так человек сидит на своей могиле и стыдится себя. Помимо ее воли, ум соглашался со всемимысленными посылами, и стоило ей выразить протест, как во всем теле вставала боль – и искры сыпались из глаз, а протест тонул в хоре обличений. Мысли проплывали перед нею, давая всласть налюбоваться ими, но слова сливались и наползали, смешиваясь и заглушая, друг на друга, проглатывая начало и окончание, и десятки новых выползали из тьмы.

Как выйти из этого состояния, Манька не знала. Убоявшись перестать существовать в подлунном мире, она лишь упрямо твердила: «Я – Манька! Я – Манька!» Но перед лицом ужаса, который творился в ее голове, она оказалась беспомощной, он не отпускал ее, и только память о земле, о том, что она должна ее защищать, помогала ей удержаться на плаву.

«Я умерла! – подумала она в смертельном унынии, уже не сомневаясь, что Судный День предстал перед нею во всей красе. Она горела и плавилась, исторгая из себя геенну воплями чертей на самом видном месте посреди кладбища, за забором, который исключал всякую живую мысль, кроме этих… И меньше всего в этом момент ей хотелось бы, чтобы ее судил Спаситель, который исключил ее из жизни, потому что она не давала ему плода – сама ела, и теперь пришло время раскаяться и за этот грех.

– Дьявол! Помоги! Дья-а-авол! – в отчаянии позвала она самого несуществующего Бога на свете. Мысль о Дьяволе вышла от нее самой, и на нее тут же набросились другие мысли.

«Какой Дьявол? Откуда Дьяволу взяться? – подумала Манька чужой головой, и опять поняла, что с умом не дружит. Перед сознанием проплыла картинка-страшилка рогатого монстра с козлиной мордой и огненной пастью.

Но был же, был, вот же башмаки железные на ней и…

И башмаков железных не было, босые ноги, все в язвах и струпьях, как у нечисти, лишенные живого места, со сгнившими ногтями, как у покойников, с оголившеюся костью…

– Господи, и зачем я надела эти железные башмаки? – пробормотала она, глядя на ступни в ужасе. – Чтобы умереть? А как же живая вода? – снова поднялось откуда-то из глубины придавленной памяти. – Здоровая же была…

– Манька, стоп, остановись… Это не я! – приказала она себе, но тоненький голосок заглушил хор настойчивых голосов:

– «Помолись! Помолись» – и ее грубо схватили за голову, пригибая к полу так, что захрустели шейные позвонки.

И опять пришла боль…

– Манька! – громко позвал Дьявол со спины.

Судя по веселому голосу, он наслаждался ее муками. Но она обрадовалась: Дьявол отодвинул все чужие мысли, враз оказавшись физически и материально существующим объектом. Никогда в жизни она не испытывала к дьяволу такой бесконечной любви и благодарности.

– Люди, думаешь, удивляются, высмеиваясь чертями. Они себя не помнят! Черти задом наперед деланные… Посмотри за спину, кто твою голову чемерицей кормит?

Голос ушел.

Манька села, обхватила коленки, настраивая затылочное зрение. Мысли снова вопили и неистово доказывали, что Дьявол – зло и шизофрения, чужая она избам, и жизни у них с нею не будет, тем более они – чужое имущество, на которое она собирается лапу наложить…

Она спрашивала себя вновь и вновь: а за какую жизнь стоило бы ухватиться? И не находила ответа. Опять стало больно, одиноко и пусто, как раньше, перед тем, как решиться на отчаянное путешествие, когда мучилась она в сомнениях, проливая по ночам горючие слезы на соломенную подушку, оплакивая и себя, и загубленных кем-то собак, и не рожденное дитя, которое могло бы стать ей опорой.

И вдруг заметила, что боль идет не от нее, а среди этого безумия уловила в себе едва уловимую трезвость. Кто-то холодно ставил на ней крест, приговаривая к серому беспросвету, в которой она должна влачить жалкое существование, не смея прыгнуть выше этого креста, а лучше умереть…

Но разве она заказывала себе смерть? Она собиралась призвать к ответу, спросить, сколько будут над ней измываться, и разве она получила ответ?

В пещере стоял невообразимый шум, галдеж и гам. Черти скакали, махались, орали и гонялись друг за другом, орали во всю глотку прямо в уши, и, казалось, как раз на нее никто внимания не обращает. И каждый старался протолкнуться без очереди, расталкивая остальных. Драки шли по всему периметру пещеры. Самые догадливые приберегали камень, вытаскивая из-за пазухи, швыряли в нее, когда произносили речь и довольные прислушивались, помянула ли она их темницу. Их было много, так много, что она засомневалась, справится ли она. Тут бы за месяц управиться!

Черти не виноваты – напомнила она себе – они лишь использовали шанс быть услышанными.

Она не сразу догадалась, что к черту надо подходить наоборот, доставая его какими угодно словами, но по теме, импровизируя на ходу, найти такие слова, которые держали его в темнице, но так, чтоб самой не загружаться чертом.

Присмотрела небольшую группу чертей и пошла задом в их сторону.

Остальные, обрадовавшись, что она снова в деле, заметив, что она выбрала исключительно примерных, начали рассаживаться группами, прислушиваясь к тому, что она говорит, завели речи, перекрикивая друг друга.

В пещере снова поднялся невообразимый галдеж. Нетерпеливые нет-нет, да и швыряли камни, показывая свое местонахождение. Но Манька уже не обращала внимания на боль. Она приблизилась к выбранной группе, внимательно прислушиваясь к тому, что они говорят. То, что происходило между чертями – было что-то вообще несусветное. Казалось, что сами черти думают так же, высказывая какой угодно бред.

– Молодец, что ты меня бьешь, – утверждал черт женского пола, – а когда ты меня деньгами, я не знаю, как людям в глаза смотреть! Я ведь ворую, и ворую у всех. А ты у меня самый доступный, потому что любить меня стараешься. Но деньги и любовь – вещи несовместимые. Всю жизнь я тебе поломала, всю жизнь я тебя обманываю, рога наставляю, перед людьми тебя высмеиваю, – и никаких сомнений у тебя не должно быть!

«Это что за ерунда?» – подумала Манька и поняла, что умом тронуться уже никогда не сможет, потому что дальше трогаться было некуда…

– Я не имею ни малейшего желания любить деньгами! Меня вполне устраивают побои, которыми я кормил бы тебя, но только мне пора идти к жене и деткам. Позвони, пусть я еще не женат, но столько лет убитых с тобой показали мне, что жить надо как люди городят огород! В бедности и в богатстве, в болезни и во здравии, аминь! Спасибо, что кормила меня все годы, не заслужила, но Бог с тобой!

– Откуда деньгам взяться, я ж нищаю с тобой день ото дня. Чем Бог пошлет, уж куда послал! Без тебя все одинаково хорошо! Прощай, не поминай добром, а только лихом!

– Я Бог! Я, я, я! Можно мне сказать? Я никому не дал бы, а сам себе, пожалуйста! И вам, и тебе… – черт раздавал несуществующее, у него брали, а в ответ пытались пнуть, но он оставался добрым и щедрым. – А ты не думай, снимешься в кино, и будет тебе! – подбадривал он размалеванную помадой чертиху.

– Какое кино? Они тут белены объелись? – удивилась Манька, подозревая, что жизнь обывателей пещеры вполне могла протекать именно в такой реальности. Черти – что с них возьмешь! Вклинилась в разговор, что-то повторяя за ними, что-то добавляя для логического завершения диалога, когда почти потеряла надежду избавиться от диверсантов, группа чертей вдруг начала бледнеть, исчезать, и опять пещера в том месте стала чуть светлее.

Между тем, в полную силу заработала непонятно откуда взявшаяся радиостанция, перебивая голоса чертей, и черти вдруг начинали извиваться, завывая и устрашающе вырастая в размерах. Хуже, радио покрывало чертей черным защитным слоем, черная масляная краска начала течь из стен ручьями, слышимость падала, словесный понос их усиливался, как будто они подзаряжались радиоволнами, а радио не умолкало для вздоха и выдоха или коротких передышек между словами. Проникновенные приятные голоса вещали здесь чисто и звонко, как будто Манька слушала их через наушники: «Я есмь свет! Я есмь радость! Я есмь Добрая Душа! Вы все – дети мои! Служить мне – награда! Матушка моя – и вам мать, которую должны вы чтить и служить ей верой и правдой! Вот Спасительница и освободительница ваша! Кто мудр, тот мудрость нашу чтит! Тот праведник, кто отличится послушанием, и награда ему – жизнь вечная и богатства неисчислимые!..»

«Миссия провалилась!» – обреченно подумала она, растерянно подсчитывая количество чертей, сидевших друг на друге. И когда только Баба Яга успела усадить их в таком количестве за решетку? А что делать с этой радиостанцией? Она остановилась посреди пещеры, не имея представления, что ей делать дальше. Чертового народу собралась тьма тьмущая, а работать, при такой слышимости, приходилось с каждым индивидуально.

– Манька, поиметь надо всех, – услышала она снова настойчивый голос Дьявола, в тоне которого читался смех, голос прошел ветром сквозь чертей и стены пещеры, заглушая голос радио, которое, наконец, на какое-то время заглохло. – Носись, дерись, плюй, горюй, но делай это как человек!

– Как?! – упавшим голосом спросила она, не выпуская пещеру из виду.

– Денег проси, взаймы давай, а еще любовь, послушание, презрение, голод и нищету… – посоветовал он. – Нечисть движима выгодой, когда заключает черта в темницу. Темница сама собой ничего бы не представляла, если бы не была болячкой для человека или изб. Запомни, чертей сама изба возле себя держит. Ты черта поймешь – и она вместе с тобой. Она на них сейчас твоими глазами смотрит. Главное, сама не загружайся, – он хохотнул. – Что бы ты без меня делала?!

– Ладно, попробую, – фраза, произнесенная вслух, показалось ей искусственной, но она сработала: – Кому нужны деньги?

– Мне, мне, мне! – сразу отозвались из нескольких мест.

Некоторое время происходила раздача. За неимением денег, Манька просто придумывала их, протягивая пустые руки, но черти или подыгрывали ей, или в самом деле что-то видели, и вели себя соответствующе.

– Откроюсь тебе… – прослезился черт, забирая с руки пустоту. Давать взад себя было не так просто, и Манька просто мысленно себя развернула, по большей части протягивая мысленно нарисованные руки. – Я знаю, что у тех, кто деньги ищет, ума нет, но я всегда о них думаю! – и тут же растворился, лопнув, как мыльный пузырь.

– А я отдавать люблю! – вторил ему второй, стоя в очереди. – Один раз взял – десять раз отдай! А потом забыл – и еще десять раз отдал! И награда тут как тут, во сто крат получил. Ножки свесил и делать уже ничего не надо.

– У Бабушки Яги что ли займешь? – посмеялись над ним. – Так ты сначала отдай, а потом занимай!

До некоторых чертей очередь даже не доходила, как только Манька понимала, что они должны были призвать избу или человека, который в нее входил, обогатить Бабу Ягу, или улавливала суть, в которой черт играл свою роль, черти бледнели и рассеивались, как дым. Но с теми, кто болтал бессмыслицу, это не прокатывало.

– Ну, найди деньги! Найди! – слезно вопила чертениха, мечась по пещере, заламывая руки. – Они убьют нас! Они нас убьют!

«Это кто-то в избе метался, до Бабы Яги еще…» – сообразила Манька, заметив, что рядом с чертенихой стоит мужчина в странной одежде, нахмурив лоб, озабочено и болезненно уставившись в пространство перед собою. На руке черта-мужчины она заметила чернильные неотмытые пятна, и сразу вспомнила о чернильнице, найденной на чердаке избы. Наверное, их обоих убили… Или подстава, заподозрила она, внимательно присмотревшись к чертенихе. Глаза ее не переставали следить за чертом-писателем, сухие, без слез, да и испуг показался ей театральным.

«Избу продай, – требовала чертениха. – Отдай им, пока деньги предлагают. Домик купим среди людей, деток рожу, не в лесу же им куковать посреди зверей! У той женщины много денег, она много нам даст!» Черт подошел к чертенихе, обнял ее, и она сразу прижалась к нему, уткнувшись в грудь.

«Прошлое избы, тоска ее, боль предательства… Значит, вот как изба попала в полон к Бабе Яге!» – осенило ее. Оба черта растаяли, но боль предательства еще давила на сердце.

– Прости его, он сделал выбор, значит, любил ту женщину и верил ей, – Манька подумала, что если изба видит чертей ее глазами, то, наверное, и слышит. Хотелось ее как-то утешить. – Лучше грустить по тем, кто любит нас. Тебя чужой человек продал, а меня родная мать как котенка на болоте бросила. Если по всем плакать, так можно жизнь в слезах утопить, – и перешла к следующей группе.

– Кому еще нужны деньги? – спросила она строгим голосом.

– А вот мне не деньги нужны, мне любовь нужна! Почему меня никто не любит?! Это моя жизнь так устроена, никому никогда до меня дела нет, – из глаз черта покатились слезы.

– Вали отсюда! Свое бы раздавала, а то чужое… – послал ее черт, который утешал плачущего.

– Откуда у нее деньги?! – презрительно бросил еще один. – Нет же ничего! Навоз и понос… Ишь, обманщица! Кому вы верите?!

– Я не могу взять, у меня совесть заболит! – произнес насмешливо черт невзрачного измученного вида, спрятав руки за спину. – Иди-иди, попрошайка-бесприданница! Кому ты тут глаза собралась намылить?

– Сама никому не нужна, решила нас тут жизни поучить? А мы всем довольны, нам здесь нравится, нас все устраивает!

– Откуда?! Откуда деньги? Своровала? Бабушку Ягу ограбила? Воровка! – набросились на нее.

На какое-то время Манька зависла. И что на это ответить? Ну действительно же ничего у нее нет, и не нужна, и с чего решила, что черти жизнью недовольны?

– Тьфу на вас! – плюнула она. У нее мозги вскипели и в трубочку свернулись, пока она пыталась примерить чертей на избы и людей, чтобы нащупать выгоду Бабы Яги. Пришлось признать, что денег у нее нет, но тогда в воровстве ее зря обвинили.

И внезапно снова обнаружила, что черти разговаривают только между собой.

Черт, похожий на сгоревшего, с перевернутым снопом на голове, пытался задобрить толпу подаяниями, но вытаскивал из мешка всякую гадость.

Манька решила поменять тактику.

– Так, мне нужны деньги, кто будет первый отдавать?

– Я, я, я! – дружно закричали с левой стороны.

– А ей? – Манька обратилась взглядом на черта-избу.

– Фу-у! – понеслось презрительное со всех сторон. – Фу-у! Вонючка она! Ей нельзя давать, она распорядится добром не умеет, это же курица! Хозяйке отдать, тогда толк будет.

Все встало на свои места. Черти начали таять. Наверное, чертей, которые изображали саму избу, изба принимала особенно болезненно, таких чертей она видела в последнюю очередь.

– Я тебе давал уже, возьми, если можешь, вот! – черт протянул черту-избе пустую ладонь и загнул фигу.

– У меня есть деньги, – сообщили с правой стороны. – На вот! – и вывали на черта-избу ведро помоев, облив с ног до головы.

– На, вот, возьми! – радостно сообщили оттуда же, сложив камни в руки.

– Твои деньги, все можешь забрать, откройся кошель по щучьему веленью! – и облили черта-избу дегтем, посыпав сверху прошлогодними листьями.

– Все понятно, – подытожила Манька. – Денег не дождусь, людей тут нет. Остальные что, «дать-взять» не думают? Ни мне, не избе? Я как ты, – обратилась она к черту-избе, – мне еще хуже, с деньгами или без денег, изба – изба, сама по себе ценное имущество, а я ни дать, ни взять – бомжа…

Черт-изба избавился от темницы, а вместе с ним исчезали другие.

– Я искренне верю, что мир состоит из атомов кислорода, водорода и первородных материй. Но где взять коммутативную энергию? – небольшой чертик подергал за подол.

Манька открыла рот и уже не смогла его закрыть.

– Кумати… Комутативная энергия? – поинтересовалась она, старательно запоминая умное слово, чтобы расспросить о нем Дьявола.

– Закрой свой поганый рот, пусть люди умные слова говорят, а ты кто такая? – в который раз грубо повторил черт, который все время пытался заглянуть в лицо, расплываясь пятном выхода из пещеры.

– Огороды городить – это одно, а книжки писать, или болезнь с землей смешать – это другое, – ответил печально умный черт, будто выдал жизненные наблюдения.

– И что же? – удивилась Манька.

– Бродить по лесу, ума много не надо. На кой черт козе умные книжки? Выкини их! Столько кровищи в мире из-за таких книжек! Жить тошно!

– А про энергию все что ли? – не унималась Манька, пытаясь сообразить, что собственно, черт представлял из себя и на кого работал.

– А то, что нет, и не будет имен! – тоном, не терпящим возражений, произнес умный черт.

– Согласен, – качнул головой еще один черт, поддерживая умную беседу. – Умные государствами управляют, а дуракам в лесу самое место. Шла бы ты отсюда!

– Наука закончилась, – сама догадалась Манька. Оставалось найти того черта, к которому адресовались умные речи. Она тут была – не пришей кобыле хвост. Если черти к ней приставали, значит один из них залез в нее, и как правило этот черт был жертвой. Возможно, в этом было повинно ее собственное состояние, в которое она легко погружалась.

Черти были разные: интеллигентные, хамы, попрошайки, богатые, интеллектуалы и просто идиоты, не умеющие сказать ни слова. Но каждый мог произносить только те речи, которые вложили в его уста, и как только словарный запас истощался, черт таял и уходил в другое измерение. Они то и дело путали ее половую принадлежность, иногда свою, не отличались воспитанностью, и порою имели самые скверные наклонности – и у каждого черта за пазухой был камень, который он держал на тот случай, если она с первого раза не определит, как и для чего он тут оказался. Радио то глохло на время, то продолжало кричать на весь мир, что ему тяжело, что оно знает, скольким людям она, принесла зло, исторгая проклятия на голову обреченных жить в ночи, а черти начинали сходить с ума и бились головой о стены.

Дурдом полный.

В первый свой заход она вышла лишь к вечеру следующего дня. Дьявол ее напоил, накормил, уложил спать, а как только проснулась, сразу отправил обратно в пещеру воевать с чертями. И к ужасу своему, Манька обнаружила, что чертей не стало меньше, их стало больше.

– Ты их видеть научилась, – объяснил Дьявол феномен. – Избы за пару тысяч лет столько нечисти в себе накопили, не сосчитать. Зато какой выйдешь исторически подкованной!

– Умеешь ты в каждой кучке дерьма находить золотой песок, – расстроилась она.

Война с чертями продолжалась десять дней и ночей. Она забыла, когда последний раз мылась в бане, переодевалась и спала по-человечески. Если дьявол забыть позвать, падала и засыпала прямо в пещере, и тогда ей снились черти. Не столько снились, сколько она продолжала наблюдать за ними затылочным зрением. При сумеречном состоянии перед сном или иногда во время сна затылочное зрение начинало работать в полную силу. Черти сновали вокруг нее и пытались поднять пинками или глумились над ее телом, развлекаясь всей толпой. Но когда просыпалась и пыталась найти озорников, чтобы всыпать им как следует, их-то как раз не доставало. Оказывается, так тоже черту можно было избавиться от темницы, если сможет показать, как его лепили. Она успокоилась, страх ушел, и она иногда засыпала в пещере намерено, позволяя издеваться над собой.

– Надо вам обиды иметь, а то как без обид? Давайте обижаться друг на друга! – предлагала Манька на рассмотрение новую тему.

И часть чертей отвечали, что недостаточно оснований для обид, а другие дружно начинали рыдать. И кто-то обязательно вел себя противоположно большинству, начинал хохотать во все горло. Иногда ее били. Били очень сильно. У чертей это было в порядке вещей, особенно, когда мнения не совпадали. К боли она была привычная, железо язвило тело куда глубже и сильнее. Друг друга черти лупцевали тоже почем зря. А Дьявол только посмеивался, отвечая:

– Маня, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Решила стать чертом, терпи!

– Но это же ты меня к чертям отправил! – возмущалась она.

– А ты – бессловесная тварь, чтобы на всякое соглашаться?! Посмотрела и вышла, нашли бы другое место для укрытия от оборотней. Но ты решила примерить на себя роль Спасителя. А у каждого подвига есть цена. Для кого-то украденный миллиард – подвиг, почет и медали, а кто-то за слабого заступился – срок мотает. Кто-то голову отвернуть грозит – герой, а кто-то правду вякнул – враг народа. Расставлять приоритеты надо правильно.

– Да ну тебя! – отмахнулась Манька.

Сложнее было с чертями-животными. Их то по головке гладили, то резали, а говорить они не могли, только мычали, кричали, лаяли, блеяли, мяукали и кукарекали. Оказалось, и думали они по-особенному. «Я» как таковое отсутствует, а кровь сознания никогда не падала на землю и не пытались ее убить. тут задача состояла в том, чтобы понять, кто и зачем замучил животное до смерти в избе или неподалеку.

Наверное, во время таких ритуалов баба Яга каким-то образом лишала избу сознания и подвижности, иначе, как избы не рассмотрели в Бабе Яге мучителя? Зачем так долго терпели насилие и унижения?

Еще проблемы были с чертями, которые изображали немых и убогих. Понять их оказалось сложно: слова они произносили с разрывами, говорили одно, а подразумевали другое, мышление было чудное. Больные люди все время ориентировались на внутренний голос, который отдавал им приказы, выступая в качестве кукловода, и вроде не произносились слова вслух, но пространство вокруг таких чертей как бы цементировалось. Коварство Бабы Яги не знало границ, обманутые до последней секунды не знали, что их вот-вот убьют.

Иногда у чертей было все как в жизни, и кроме них удавалось рассмотреть некоторые детали ландшафта или часть комнаты, будто кроме слов, которые держали черта, в стену его темницы попадало и пространство извне. Скорее всего, это были собственные воспоминания избы, от которых она бежала. С этими чертями проблем не было, они уходили в другое измерение тут же. порой Манька не успевала понять, что их тут держит.

Манька то ругалась, то удивлялась, то вела интересную задушевную беседу, то отбивалась от насильников и убийц. И так раззадорилась, что не сразу заметила, что чертей почти не осталось. Пещера стала гротом, грот углублением, а сверху нависла земля, готовая вот-вот рухнуть. С последней дюжиной чертей пришлось покорпеть: объясняться они ни в какую не хотели, считая ее недостойной речей, а последние совсем расстроили.

И вдруг чертей не осталось…

Она еще раз хотела осмотреть пещеру, но ее настиг голос Дьявола:

– Манька, беги обратно в избу! Пещеру вот-вот завалит! – и она трусцой рванула к выходу. Вперед можно было бежать как обычно, пять шагов – и в избе.

Дьявол сидел в кресле-качалке, на лице светилась снисходительная улыбочка, а полуприкрытые глаза были краснющими, как у чертей. Только если в глазах чертей был лишь отсвет, то его были самыми, что ни на есть настоящими углями.

– Уф! – она оглянулась и ничего не увидела.

Позади – никакой дыры, обычная бревенчатая стена. Она видела эту стену и глазами, и затылочным зрением. Наверное, был повод гордиться собой. Чувство новое, приятное. Она немножко завинилась, понимая, что, наверное, нельзя любить себя такой любовью, но оправдание нашлось тут же: Дьявол любил себя больше. Манька с интересом посмотрела в его сторону и открыла в себе новую ипостась: ей тоже нравилось быть Богом, когда каждую свою мысль, каждый свой поступок можно разложить на приятное времяпровождение и невозмутимое состояние при различных обстоятельствах, – и не искать Благодетеля, который приступит и порешит… Даже похвала Дьявола не стала бы ей чертом: она выиграла самую интересную битву. И хотя за окном брезжил двенадцатый рассвет бессонных суток, спать совсем не хотелось.

– Будем смотреть на другие стены? – поинтересовалась она у Дьявола.

– Не сейчас, – ответил он. – Посмотрим зеркало, а прочие помещения осмотрим, когда выспишься. Если хоть один черт остался, после твоего головокружительного успеха он обязательно себя проявит. Убрать надо всех, до последнего чертика, иначе избы нам не помощники. Черти – это только передовая позиция.

Дьявол тяжело вздохнул и взглянул на нее с сочувствием.

– Пока ты чертями занималась, я не сидел без дела. Хотел бы я стать добрым вестником, но мы не в сказке. Маня, проблемы только начались, и решать их придется быстро, времени у нас мало.

– Что? – настроение Маньки резко упало.

– Есть еще покойнички, есть… Но черти не дадут туда пройти, пока хоть один мельтешит в глазу. У Бабы Яги тут лаборатория была. Умнейшая была женщина, ума – царская палата, до сих пор не могу смириться с ее утратой… – Дьявол состроил скорбное лицо, чуть не проронив слезу, достал платочек, промокнув уголки глаз. – Она тут отрабатывала приемы управления людьми и нечистью – на все руки мастерица! Да мог ли я дочку этой гениальной женщины не усадить на трон?!

Хвалебные речи Дьявола в адрес старухи-свиньи Манька пропустила мимо ушей. У него вся нечисть была бесценной и полезной.

– Начинаю чувствовать себя маньяком? – она с сомнением покачала головой.

– Я бы на твоем месте чувствовал себя патологоанатомом, – фыркнул Дьявол и хладнокровно успокоил: – Маня, ты пока никого не убила. Кикимора, к твоему сведению, уже пять тысяч лет жила мертвее мертвой, а Баба Яга… Если бы сама по земле с косой не ходила… тоже —тот еще мертвец! И пусть ты была не на высоте, с позиции человека их настигла заслуженная кара. Человеку положено убивать нечисть, а нечисти человека, а арбитр должен судить объективно и присуждать победу тому, кто ее заслужил. В схватке с ними ты заслужила награду честно … От меня, от Божественной Сущности. А люди и нечисть тебя по головке не погладят, они постараются взять реванш. Ты же поняла, как нечисть может сводить людей с ума. А каково было избам, у которых она во внутренностях окопалась? А то, давай, оборотней заключим в объятия! – усмехнулся он.

– Я настолько вину не чувствую, – скривилась Манька.

В подвале уже ничто не напоминало о происшедшей здесь трагедии. Зеркало висело на месте. Очень большое, в два человеческих роста, и такое же в ширину, в бронзовой оправе, увенчанное львами с коронами, придавившими лапами вола с закатившимися глазами.

Манька приблизилась к зеркалу, сняла наскоро наброшенное покрывало и …

Не увидела своего отражения!

Зеркало было почти черным, как глаза Дьявола. Разве что чуть-чуть отражались стены подвала, и это отражение выглядело весьма зловещим.

– Ой! – радость улетучилась вместе с ее отражением. – А я там… меня там… – Манька растеряно ткнула в стеклянную поверхность пальцем.

Дьявол устало вздохнул.

– Вот скажи мне, – произнес он прискорбно, – почему ты всегда попадаешь в неприятные истории, вместо приятных, где есть эльфы, феи, волшебники и прочая нечисть с добрейшими намерениями? Почему даже какое-то зеркало пытается тебя побить?

– Потому что я с Дьяволом? – озадаченная исчезновением своего отражения, Манька шмыгнула носом. – Какое-то неправильное зеркало, – выдвинула она свою версию.

Дьявол ничего не ответил, лишь потер ладони в предвкушении интересной задачи. Она слегка струсила – ее опять будут бить, но Дьявол не замедлил бросить осуждающий взгляд.

– Проблема у нас, Маня! – сообщил он через минуту. – В этом зеркале ни один оборотень себя не увидит. Их настроение никогда не падает ниже уровня зомбирования.

Манька закусила губу и вдруг поняла: чуть-чуть ее все же видно.

– Ой, – выдохнула она, – а я там!

– Там, потому что перестала считать себя идеалом! – Дьявол пощупал зеркало. – Ты видишь в нем только свои недостатки, которые у тебя здесь! – он постучал пальцем по ее лбу. – А оборотни свои оборотнические способности недостатком не считают. Скорее всего, они даже не поймут, что это зеркало, ни один оборотень себя в нем не увидит ни зверем, ни человеком.

Маньке жутко захотелось пролить слезу: неудачи преследовали ее одна за другой – ее отражение проступило еще явственнее. Это был конец – ее конец: ей оставалось пойти в лес, чтобы не подставлять под удар избы, лечь и дождаться, когда оборотни растерзают ее бренное тело. Как в пещере с чертями, картина собственной кончины доставила ей удовлетворение.

– Не конец, не конец! Не в этот раз… – снисходительно ухмыльнулся Дьявол. – Гадом буду, если не столкну тебя лбом с Прекраснейшей из Женщин! Но если бросить прямо сейчас, это будет не гладиаторский бой, а убийство невинного ребенка. Взвалить на Прекраснейшую из Женщин такой грех, чтобы потом сомневаться в ее талантах и способностях… Или сама раньше времени сдашься, или победа будет в сухую. Да ты сама подумай, сколько у нее секретов! И покойники, и черти, и оборотни, и родственники… Маня, у тебя ни одного шанса! – он покачал головой, прощупывая раму зеркала. – Дело тут не в зеркале, надо найти вторую его часть. Мы пока даже снять его со стены не сможем!

– Вряд ли она постыдится убийства… – хмуро промычала Манька, открывая в своей внешности изменения не в лучшую сторону. Она вдруг почувствовала, что от усталости голова стала чугунная, все тело сделано из ваты, а еще что вряд ли ей хватит сил доползти до постели. Теперь она видела себя в зеркале полностью: с синяками вокруг глаз от недосыпа и камней, которые черти в нее кидали, норовя попасть в лицо, вся такая неказистая и убогая. Она вдруг вспомнила, что до полнолуния осталось чуть меньше трех недель. На чистку избы от чертей ушло слишком много времени. А зеркало, будто в насмешку, придало ее коже зеленоватый оттенок и припухлость, намекая на скорую смерть.

Да уж…

Она попыталась что-то сказать, но Дьявол решительно перебил:

– Завтра! Все оставляем на завтра. Утро вечера мудренее… Тем более чертям нужна хорошая зарядка, а то у них, наверное, сил не осталось про себя орать.

Глава 18. Крест крестов и кривое зеркало

Как доползла до постели, Манька уже не помнила. Может, Дьявол донес. Уснула на ступенях лестницы подвала, а проснулась в предбаннике и, наверное, время близилось к полудню. Солнце поднималось к зениту, но было еще далеко от него. Через открытую дверь оно светило прямо в лицо. Несмотря на лето, в земле, обогретой неугасимым деревом, солнце осталось зимним – всходило поздно, заходило рано, и не жарило, как в летние месяцы.

Дьявол хлопотал у костра, напевая под нос: «Твой образ белым облаком летит! Белым-белым-белым снегом скрыт! Я пожелать могу лишь миллион удач, – заметил. Как она подходит. Вскинулся и пропел тише: – О, королева всех ментальных передач! – а потом перешел на припев: – Скромная, милая, самая красивая…»

От победоносного настроения не осталось и следа. Сейчас, когда чертей не было, победа уже не казалась такой значительной, как ночью. Общегосударственным коллективным мнением чертей на свете не существовало – и скажи она кому, что чертей извела, кто поверит? А последние слова Дьявола и вовсе причинили ей боль. Нет, не обиделась – его право, кого любить, но столько времени вместе и в последнее время ей казалось, будто шли они, как друзья, которые делят между собой горести и радости, и не целомудренную вампиршу он любит, а ее, бестолковую, пропахшую смолой и покойниками, уязвленную до кости, с тяжелой ношей на спине, которую она несла безропотно и терпеливо.

Мог бы хоть чуток вести себя корректнее, не поминая каждый раз врагов. Мало Радиоцарице любви, которую имела от всея государства? Где справедливость?

Но нет, не желал он ей светлую жизнь! У Дьявола в этом путешествии был свой интерес: столкнуть лбами королевских кровей умницу и ее, безродную посредственность. Зачем? – она не знала. Но его интерес, в части замысла встреча лицом к лицу, с ее планами совпадал полностью. Именно поэтому все трудности она сносила смиренно, как великомученица. А после того, как узнала о природе своих врагов, решила, что будет учиться всему, что удастся разузнать. А если Дьявол учить не захочет, то попробует как-нибудь достать знания, наблюдая за ним. О нечисти он знал много, и даже вроде бы невзначай брошенные слова могли содержать полезную информацию. Все могло пригодиться!

И физические нагрузки…

А вдруг Благодетельницу за волосы придется оттаскать? Так, незаметно для себя самой, она научилась отбивать удары, падать, чтобы не ушибиться, ловко бегать и прыгать, прятать следы и готовить пищу из того, что под рукой, не бояться ни черта, ни зверя, даже управляться с топором и посохом, которые могли стать опорой в пути или мощным оружием против неприятеля…

В последнее время она все чаще завидовала нечисти, которой достался самый интересный и обаятельный Бог. Все знал, все умел, всему мог научить.

Как-то он спросил:

– Для чего тебе Благодетельница? Можно ведь в какой-нибудь глухой деревне спрятаться или в лесу остаться, кто догадается, что ты – это ты?

Манька и сама не знала, ради чего так хочет увидеть Благодетельницу, укравшую душу, соблазнившую ее вампирскими посулами. Но сама идея и ее воплощение казались важной задачей, будто от этого зависела жизнь. Раньше ей казалось, что стоит им поговорить, как женщине с женщиной, и как мудрому народу с правительницей, все встанет на свои места, поймет Благодетельница свои заблуждения, прозреет, и настанет в государстве золотая пора, а теперь вторая причина добавилась: если бы свиделась с Благодетельницей и услышала ее голос, может, смогла бы вспомнить слова, которые бросали вампиры в землю, когда она лежала перед ними без сознания.

Слова из земли были не просто слова – стрелы, облаченные в истину, хоть и лживые, каждое слово становилось перстом чужого Бога.

Ей бы только увидеть вампирское личико, которое искусственно испоганило ей жизнь! А лучше разок плюнуть и вдарить, как следует, чтобы клыки сломались. Хотелось бросить ей в лицо, что она самое мерзкое и отвратительное чудовище на свете и не сломала ее! И пусть она будет одна-одинешенька среди старой-престарой бессмертной нечисти, и пусть Дьявол будет на стороне врага, они не заставят ее считать себя побежденной.

Она зажмурилась от удовольствия, когда проехалась по приятной мечте. Манька приберегала ее с тех пор, как узнала, что вампиры делают с человеком, чтобы заполучить свое благосостояние. Мечта обречь Благодетельницу на муки приятно щекотала сердце.

И вдруг поймала себя на мысли, что рассуждения ее сходны с теми, как когда потеряла из виду вход в пещеру, и черти завладели ее головой. Первое, что пришло в голову, что у мечты нет ни начала, ни конца, будто мысли застыли во временном пространстве. Сам собой напрашивался вопрос: а что она будет делать потом? Она уже не думала, как раньше, когда отправлялась в поход, что Радиоведущая поймет ее или утрется плевком и начнет оправдываться перед нею. Осознала: губительница – не человек, ее благословляли оборотни, черти блюли ее счастье, сам Дьявол помазал на престол, народ служил ей верой и правдой.

Что потом?

Ответ так красиво не приходил.

«В том-то и дело, что верой!» – подумала Манька с горечью. Стали бы люди служить, если бы знали, что правит ими вампир, упиваясь людской кровью?

И ответила себе с ужасом – да, стали бы! Никто не поверит, а если поверит, еще гордиться начнет. Люди с легкостью опускались до уровня неразумных, отвратительных созданий, лживых и угодливых, готовых на все, ради того, чтобы вампиру услужить, даже те, кто был предназначен на «мясо». Каждый человек старался показать себя лошадью, на которой можно пахать и пахать. Жили какой-то своей сумрачной жизнью, ожидая каждый день, что судьба-злодейка проявит жалость, боялись стать изгоями, которыми насытились вампиры. Даже когда рвали глотку, люди не проклинали мучителей, покорно подчиняясь судьбе. А могли бы собраться и отстроить крепость. Мало разве камней на угорах и реках, или глина перевелась? Или деревья у Царицы радиоэфира пересчитаны? Ради чего терпели здоровые мужики и бабы?

И тут же стало стыдно, она вдруг вспомнила похороны растерзанных нечистью людей. Кто-то пытался изменить судьбу, но им не так повезло, как ей. Без Дьявола к нечисти лучше не соваться.

Интересно, как они себя вели перед смертью: просили, умоляли, или же все-таки сопротивлялись? Наверное, сопротивлялись, и отчаянно – висели в цепях. С некоторых Баба Яга не сняла кандалы, даже когда от человека не осталось плоти.

А она – смогла бы так напугать нечисть?

Нет, завыла бы! Последнее место она занимала среди них. Да разве ж можно мешать людей в одну кучу с нечистью? Люди были слабее, и не так много – но живые. Кто-то не верил ни во что, принимая жизнь такой, какая есть, кто-то слепо шел в погибель, уповая на веру, но вот она, глупая и неразумная, прозревает же полученными от Дьявола знаниями. А если бы они были у всех отринутых, разве не прошли бы свой путь с честью и с достоинством? Разве не убили бы свинью и не выставили чертей, которые уничтожали человеческое достоинство?

Нечисть отчаянно боролась, чтобы одержать над человеком верх. И, кажется, понимала, что без человека ей не жить, выставляя напоказ идеологию человеческой природы, как достоинство, которым никогда не соблазнялась сама: не суди, не укради, не убий, будь честным, справедливым, трудолюбивым, ударили по одной щеке, подставь другую, чти начальника… Будто открыто признавала: да, мы мерзость – не берите с нас пример, и, в свете того, что она узнала о нечисти, эти призывы звучали как издевательство. Каждая нечисть ненавидела и презирала людей. Быть человеком – иметь душу, но у кого она была?! Люди носили в сердце боль, а загляни в него – увидишь кровь. Люди проиграли и были как перекати поле в пустыне. Но на войне как на войне, быть еще битве. И пусть состоится она нескоро, сама нечисть была тем знанием, которое люди утратили давным-давно. Как бы она не уничтожала человека, сама она умирала, когда человек уходил в Небытие, потому что вся нечисть вышла из народа.

– Ты не забыла, что тебя ждет великая, могучая, никем непобедимая, звездою на небо вошедшая? – сердито прервал Дьявол ее размышления. – Живо на четыре круга! Работы – непочатый край! Черти сами к тебе не прибегут. Время еще есть, обед будет готов не ранее, чем через час.

Боль, когда услышала она о прекрасной Радиоведущей, еще язвила сердце, но ненавидеть Дьявола она никогда не сможет. Отказаться от его помощи, когда стаи оборотней искали ее, чтобы убить, была преотличнейшая глупость, которую ждал от нее весь белый свет. Сама себе отрубит руки, если испортит отношения с единственным спутником, который был намного умнее и счастливее.

Ну и пусть любит свою нечисть – на то он и Бог, чтобы любить тех, над кем рука его. Ей-то что за дело? А если прилежно будет перенимать умные мысли, может, у нее появится шанс высказать чудовищу все, что она о нем думает и не умереть при этом.

И от нечисти придется избавляться, жить под одной крышей с нечистью – удовольствие никакое…

«Чтоб у смерти коса переломилась! – мысленно загадала Манька. Если был Дьявол, Бог Нечисти, наверное, и другой был, который мог помиловать человека. Между собой они ж (или он же!) должны были как-то договариваться.

Вспомнив, как молилась земле, добавила к желанию мотив: «У меня земля есть, помилуй ради нее, ведь пропадет! Изгадят, лес вырубят, химикалиями затравят!»

Манька через силу улыбнулась Дьяволу, поднимаясь со скамейки. Не такая она несчастная: если Дьявол не врал, то горьким будет у нечисти прозрение. Дьявол любил, но не настолько, чтобы связать с нечистью свою жизнь. Друзей-то у него было немного, и ее он не обижал. Значит, и к ней привязался, а иначе, как объяснить его заботу?

Дьявол постучал половником по чугунку, в котором что-то кипело, распространяя аппетитный запах, жестом отправляя ее в сторону леса. Сам он морщился и протирал глаза от дыма, который подул в его сторону. Обед обещал быть царским. Кроме железного каравая сегодня ее ждала печеная рыба, еловые красноватые нежные початки, зеленые салаты и красная редиска, суп из крапивы, крепкий напиток из обжаренных корней цикория, а раков – целый таз, в котором они варились, начиная краснеть.

Она шмыгнула носом, натянула железные башмаки, не спеша направилась к опушке.

Только сейчас она смогла налюбоваться на изменившуюся за две недели землю. Коротких перерывов между сном и чертями едва хватало на то, чтобы пробежать четыре круга по краю леса и запастись живой водой на следующий день, заполнив бутылку в роднике, чуть ниже того места, где они расположились. И, обычно. бегала она с полуприкрытыми глазами, прислушиваясь к своему дыханию и контролируя мышцы, как учил Дьявол. Но сейчас ее никто не торопил.

На деревьях распустились листья, подснежники и черемуха уже отцвели, но обильно цвела рябина и бузина (Интересно, откуда они здесь? Может, деревня раньше на этом месте стояла? Или крепость – она заметила камни, которые вполне могли быть строительным материалом), раскрылись купальницы и ромашки, первые колокольчики, лютики, гвоздика и лягушачья трава. С реки, насколько хватало глаз, сошел лед. Бурные потоки, пенясь, несли прочь льдины. Избы взрыхлили целое поле, и на поле пробивалась яркой салатовой зеленью пшеница. Несколько внушительных грядок украсились всходами моркови, свеклы, перьями лука, разной травы и даже ровными рядками высаженной капустной рассады.

Как избам удалось мощными лапами управиться с капустой, которая была для них, как микроб, для нее осталось загадкой. «Могли бы попросить!» – подумала она, но тут же вспомнила, что последнее время ей забот хватало. Наверное, для изб было важнее избавиться от чертей. Здоровому море по колено. Капуста была, скорее, хобби, они не нуждались в человеческой пище, а кроме того, у изб было много всяких приспособлений и способностей, о которых она только догадывалась, когда видела, как они управляются сами собой по хозяйству. Жизнь в ее отсутствие текла в избах своим чередом.

Манька любовалась, но уже не удивлялась. Она привыкла всюду после себя оставлять весну или лето, если оставалась надолго на одном месте. Не зря Дьявол разломил ветви неугасимого поленьего дерева, втыкая черенки во многих местах. Тут лето было обширнее по размеру и по размаху. Прогрелся и далеко зазеленел даже прилегающий к лугу лес, из которого в сторону реки все еще текли ручьи растаявшего снега.

Сделав четыре круга, она остановилась у самодельного стола, отдышалась, едва кивнув, когда Дьявол пригласил садиться. Буркнула в ответ что-то нечленораздельное, села за стол и набросилась на еду. Она никогда не отличалась воспитанностью, там более теперь, когда уличила его в любви к Радиоведущей.

По мере того, как приходила сытость, Манька уже начала подозревать, что, может быть, привязанность к Помазаннице у Дьявола связана с его ответственностью за свое детище, а не любовь – нелюбимой себя она не почувствовала. «Может, – подумалось ей, – и не будет он смеяться вместе со всеми?» Она посмотрела в его сторону, но Дьявол равнодушно пережевывал пищу, чего обычно не делал, глотая еду целиком.

Этих раков она в котомке не найдет! – пожалела Манька, гадая, читал он ее мысли или нет? В пище Дьявол не нуждался, иногда она находила у себя в котомке то, что он съел, целое и невредимое. Горбушка железного каравая елась, как свежеиспеченный пшеничный хлеб. Она умяла за обе щеки целый ломоть, и доброжелательно растянула рот до ушей, выражая свою признательность, чтобы Дьявол заметил улыбку.Дьявол, передразнивая, ощерился в ответ, растянув рот и обнажив зубы с острыми и аккуратными клыками.

«Читал!» – расстроилась Манька, почувствовав себя ненадолго виноватой.

После сытного приема пищи хотелось полежать, но Дьявол расслабиться не позволил.

– Маня, время поджимает, – убирая остатки пищи в тенечек, он кивнул на старшую избу, которая присела неподалеку, дожидаясь их. – Вот умрешь, и будешь лежать тихо-тихо, долго-долго, пока не сгниешь, а сознание будет искупать твою лень! Пора заняться зеркалом.

– Наше зеркало еще криво показывает, – пробурчала Манька, нехотя поднимаясь по ступеням старшей избы.

Боялась Манька Дьявола и уважала за непонятные его качества. Она так и не поняла, то ли он есть, то ли его нет. То есть, быть то он был, но как-то странно – весь какой-то не существующий. Проходил сквозь стены, при желании можно было пройти, то он говорил, что не умеет ничего – ни взять, ни выстругать, ни дать в зуб ногой, а то тучи раздвигал, рыба сама выбрасывалась на лед, раки выползали дружным строем, шишки шелушились на кедрах и, как снежинки, семечками сыпались в ведерко, которое он подставлял. Вроде был с душой, а нечисти наплодил, аж, тошно. Странный был – порой до неузнаваемости. Иногда ей хотелось спросить про старика, которого она видела под его плащом: был он, или не было его, а если был, то почему сам он вдруг белое на себя напялил, когда избу сканировал?

И ведь правильно говорят; с кем поведешься, от того и наберешься…

Чувствовала она себя обычным человеком, но вот с нечистью воюет, как какой-то богатырь из древних зашифрованных посланий, которые ей все сказками мнились. Билась с преступными элементами, с чертями, хоронила покойников, спасая избы… Теперь то она знала, что имел в виду сказочник, когда при каждом послании оставил приписочку: по усам текло, а в рот не попало. Сколько меда выпила, когда слушала истории про Ваньку или Василису, а еще про других богатырей и жадных царей, но ведь и подумать не могла, что правду о себе сказывали герои. Получалось, Ванька Ванькой, а голова у него богатырская была, раз смог достать Кощея Бессмертного.

Избушка радостно распахнула дверь.

Она давно воспринимала избы, как одушевленные существа. Были они с такими же неимоверными странностями, как Дьявол: кудахтали, дрова собирали, топили сами себя. Наверное, и пироги пекли. Что-то же кашеварила изба тихо сама с собою. Попробовать ее стряпню, когда вся она была забита трупными останками, Манька отказалась наотрез, а теперь и не предлагала – обиделась. Болели своими болезнями, насколько можно это сказать о избушках, имели привязанности и антипатии, независимые были, со своим характером, со своими… смешно сказать, избушечьими мыслями. Ведь как-то же приняли решение и пошли через лес, чтобы искать у нее помощи. И изба-баня не осталась в той земле, сопровождала больную избушку на всем пути. И не просили, ждали, когда сама догадается. Значит, верили, что не останется она безразличной к их судьбе.

Теперь вот огород развели…

Манька оглянулась, бросила взгляд на грядки, пожала плечами и вошла в избу.

Зеркало отразило ее не то, что криво, половинчато. Нашло способ, чтобы объяснить ей, что не додумала она одной стороной.

– М-да, – молвил Дьявол, постояв у зеркала. – Не имею я ничего сказать, просто посмотрись и пойми, какой у тебя сегодня ум.

– И что сие значит? – Манька тупо пялилась на свое половинчатое отражение.

– А ты догадайся с трех раз, – предложил Дьявол. Сам он в зеркале не отражался, не имея ничего общего с материальностью, или не было такого, чтобы он в себе засомневался.

Пока Манька думала, начала проявляться вторая ее половина.

– Не в ту сторону думаешь, – сообщил Дьявол, наблюдая за ее трансформациями. – Мне было бы приятнее на него смотреть, если бы ты там не показывалась вовсе.

Манька расстроилась еще больше.

– Я красивая, я счастливая, я интересная, – занялась она аутотренингом, но зеркало так не думало, потому что она проявилась в отражении ярче. – Тьфу! – плюнула она и тут же пропала.

– Ну вот, другое дело! Можешь, когда захочешь, – махнул Дьявол в сторону зеркала. – Такая ты мне нравишься больше.

– С чего начнем? – поинтересовалась Манька. – Проверим, сколько чертей осталось, или сразу зеркалом займемся?

– И то, и другое. Ты пойдешь проверять чертей, а я останусь и попробую рассмотреть его с других точек зрения. У меня их, как известно, девять. Иди, не мешай мне!

Как можно иметь девять точек зрения, Манька не представляла, но не удивилась, недавно у нее тоже появилось еще одно – с затылка. Согласно кивнув, она отправилась в горницу.

Обнаружить пещеру получилось не сразу, то ли свет мешал, то ли еще что, но она никак не могла сосредоточиться. Были какие-то сомнения, что делает правильно, но вдруг, почти у самой стены, уловила шевеление и сразу догадалась, что этот интересный субъект и закрывал вход.

Пещера уже не была такой каменистой, скорее, неглубокий земляной грот.

– Я такая страшная, я такая некрасивая, я само чудовище, – причитал черт. – Все, все любят не меня! Никто про меня песни не поет, стихи не посвящает, недостойная я! А-а-а-а! – рыдая, черт стал валяться по полу и колотить ногами.

Манька опешила – ну, надо же, достал-таки с утра! А пел Дьявол про нее, просто понял, что она проснулась… Наверное, ждал, когда проснется, и специально подразнил ее. Он же мысли читать умеет! Совсем из головы вылетело.

«Задам я тебе сейчас перца!» – подумала Манька, двигаясь задом наперед к входу.

– Любить себя надо, любить! И будет у тебя много-много всего, будут песни тебе петь, стихи сочинять, денег тебе дадут, – ворковала Манька слащавенько, пока черт не исчез. – Я вот тоже сегодня облажалась…

– Я такая красивая, я совершенство! Посмотри на себя, кто ты, а кто я! Стыдно тебе должно быть, зачем ищешь со мной встречи? На что ты мне нужна? Боже, стыдно иметь таких страхолюдин в своем государстве! – Манька заметила еще одного черта.

– Ты достойна любви высокой, высокой любви, но увы, я не дьявол! – ответила Манька, но ответ прозвучал неубедительно. Распинаться перед чертом ей совсем не хотелось, если бы на его месте была настоящая Благодетельница…

– Посмотри, на эту дрожащую тварь! – в поле зрения попал еще один черт. Он указал на уже пустое место, где исчез первый черт. Манька поняла, что «тварь дрожащая» идеально изображала ее саму. А черт между тем продолжал стыдить: – Мерзкое чудовище, понимаешь ли ты, что мы видеть тебя не можем?! Достала всех! – он обернулся к другому проявившемуся черту, который нахваливал себя. – Отравилась бы она, или бы повесилась.… – он перевел взгляд обратно и заорал громко и страшно, – Иди, вешайся! – и снова обернулся ко второму черту. – По судам ее затаскаем за клевету на твою чистоту и непорочность… – пообещал он.

Манька начинала закипать. Мало того, что они достали ее с утра, так еще исчезать не собирались.

– Сами вы твари дрожащие, кого собрались пугать судами? Где суды? А нету – мы в лесу! И мыслишки глупые: черти судам не подлежат. Но если хочешь, я буду судить. В чем твои претензии к несчастному черту, заключенному в темницу? – выплеснув злость, она успокоилась. В какой-то степени черт был прав – и повесят, и затаскают. Но стоило ли делиться этим с чертями?! И вообще, на кой черт она эмоционирует, знает же, им только повод дай.

– Да-да-да, ты прав, худо будет всем, кто сунется к вам, – согласилась она.

Один черт растворился, но черт-Благодетельница продолжал гнуть свою линию:

– Не мне объяснять, слух и зрение подсказали, сам Дьявол дал назвал меня Помазанницей! Все меня боятся! Все меня уважают! —подошла к тому месту, где была убогая, и будто бы погладила ее по голове. – Сердце у меня наполнено добротою, на весь мир хватит! Даже такие убогие и недостойные, обласканы заботой моей!

– Это я-то боюсь? – грозно прикрикнула Манька, надеясь, что и эта растает. – Это ты, ты, гадина, меня боишься! Кто мне все свои радиопередачи посвятил? Кто мною людей пугает?! Кормит тебя Дьявол, поит, учит уму-разуму?!

Но тело черта стало уплотняться. Он вдруг подрос и был выше раза в два. Схватив камень, черт бросил его, угодив ей в голову. Голова сразу наполовину сделалась чугунной, будто ее раздавили. Черт излучал самодовольство, самолюбование, спесь – и Манька почувствовала, как черта распирают приятные ощущения, когда он унижал ее.

– Учил, учил! Тебе лишь объясняет, а меня сразу разумной сделал! Все его знания у меня в уме, а ты только слова слушаешь! – надменно и с усмешкой бросил черт, увидев ее саму. Теперь он смотрел прямо на нее. – Посмотри вокруг, кому столько дал, сколько мне? Даже по обычному человеку не дает тебе, а ты все придумываешь, как оправдать свою убогую жизнь! Вот у меня платья-то какие! – черт вытащил кучу барахла, и Манька отступила, освобождая ему место.

Ну да, платья у Благодетельницы были одно другого наряднее.

– А еда у меня… вот! – и опять Манька увидела – стол, накрытый златом-серебром, и хрусталем, а на столе пития разные, фаршированные поросята и щуки, и фрукты заморские, и вина, и соусы в соусницах из тончайшего фарфора. – И люди предо мною коленопреклоненные! – и снова Манька увидела, как встают люди на колени… – и еще один камень ударил в грудь и достал до сердца, – черт заполнил собой грот, стены раздвинулись, своды поднялись.

Маньке захотелось повернуться, но она удержалась, сообразив, что сделала что-то не так…

– Я никогда не стану убивать людей, как ты, – сказала Манька, но уверенности в ее голосе не было.

– Ума нет, вот и не можешь! Таким, как ты, разве дано унижать людей? Ты ж сама униженная! – засмеялся черт. – Мы люди, нам много дано, мы правим миром, и если для этого должно пожертвовать скотом, что ж, для того он и существует… Разве ради тебя мог бы он, муж мой, твой половинчатый супермен, отказаться от всего, что имеет со мной? Какой имидж ты могла бы ему создать? Кто соблазнится местом на помойке? Люди летят ко мне, как мотыли на свет, а тебя хоть один человек удостоил тебя вниманием? Муж мой только отделил свою голову от твоей… И вот, немного оказалось у тебя своего ума! – черт рассмеялся. – Хлев свой скотский помнишь ли? Не было у тебя ничего и не будет, куда поставлю, там и будешь стоять!

«Вот я и проиграла», – подумала Манька, закусив губу до крови, багровея в лице.

– Маня, разве я сомневаюсь, что ты справишься? – издалека долетел голос Дьявола. – Что ж ты наделила черта живительной силой? Или мы уже во дворце у Благодетельницы? Кому как не мне знать, кому и сколько я даю! Если у тебя слева пессимисты, справа оптимисты, надо думать, по имиджу получил человек, но было бы наоборот – и было бы наоборот!

Дьявол за нею следил! Все время сидит у нее в голове, читая ее мысли, как раскрытую книжку!

И замечательно, что следил!

– Давай так, благородное создание, размышляем… Первое: нет у меня имиджа, а я без всякого имиджа нагрела Благодетельницу, Кикиморы нет, Бабы Яги – нет, и с избы меня пригрели, – усмехнулась Манька, взяв себя в руки. – Да не простые, о двух ногах! У кого еще в мире есть такие?

– Змею они пригрели! – бросил черт, но в размерах ужался.

– Второе, что же Благодетельница никак не рискнет в глазки-то мои посмотреть, все со спины норовит прыгнуть на хребет, чертом? Неужто страшная такая? И хорошо, что есть у нее маленько, а от Дьявола разве убыло? А больше-то где возьмет? Третье, Дьявол – мне друг, а ей Господин! Вот и думай, захочет ли Господин пожалеть слугу, который друга достал уже?! Четвертое, у меня земля есть, а у нее земли нет, и ближний ее в Царствии Небесном поджаривается! Болезнь ты изубушачья! Ты не Благодетельница, ты всего лишь черт, а сидишь тут, в пещерке каменной, царицу изображая, потому что запечатали тебя! Ведь и слов-то своих у тебя нет…

– Почему это не могу своими словами? Очень даже могу, говорю же! – черт ужался до прежних размеров.

– Дважды два, сколько будет? – поинтересовалась Манька, решив, что пришла пора изучить глубину мыслительного процесса черта.

– Не знаю, отстань от меня, – попросил черт.

– А не знаешь! – рассмеялась Манька. – Не учили уму-разуму, когда запирали тут! – она снова едва сдержалась, чтобы не обернуться и не посмотреть на черта. – Да, много у тебя еды, и платьев много, и люди кланяются – а только не радость у тебя во дворце, а неприятности с избой… И с Матушкой. И с тетушкой… А у Дьявола в Аду грелся бы у пламени и раздевал нечестивцев догола. Я-то человек, мне трудности положены, а ты чего ради терпишь? Посмотри на себя, какой стал жалкий и убогий! Правильно сказал Спаситель о вас, о нечисти: бревно в глазу! Вампира бревно, хоть и в моем глазу, а в моем – соринка! Боится нечисть суда, бежит от суда, а я судима уже, и судить буду!

Больше чертей в пещере не было, но Манька не торопилась. Вышла, но пещеру из виду не выпустила, и видела, как обвалилась земля в том месте, где она только что была. И когда затылком стала видна стена из бревен, решила, что чертей с нее достаточно.

– Манька, с нечистью свяжешься, смеху не оберешься, за то и люблю ее! Иди сюда! – позвал Дьявол. И едва она спустилась по лестнице, приказал: – Снимай железные обутки, будешь полы елозить своим нагим телом, где-то тут тайник есть! Нам кресты твои достать нужно, да так, чтобы по самую муку!

– Я все полы уже давным-давно своим телом отдраила, когда кровищу с мясом отдирала! Еще драить?

– Поговори мне! – прикрикнул Дьявол и сам про себя рассудил, – Зачем, мне в Аду Манька? Возьми ее в Ад, но как бы и греха за ней нет. Не любит она нечисть. И Богу не шибко нужна: нечисть свищет перед ней, а она слыхом слышит, глазами видит, а не разумеет! – он остановил на ней взгляд. – Так и будешь, день в Аду, день в Раю! Чисто бомж. Определяться пора с местожительством!

– Снимаю уже, видишь, снимаю! – возмущенно отозвалась она, стягивая железные башмаки.

Дьявол настроился на долгие объяснения, вооружившись указкой, но вид его остался взъерошенный и озадаченный.

– Итак, не многим дано понять, что такое крест идеалов, – Дьявол постучал указкой по зеркалу. – Ты сама только и можешь поднять его и дать мне в руку, – доверительно сообщил он. – Вы видите, я нет. Креста на меня нет, я существо недоказанное, – Дьявол внимательно и долго пялился на зеркало, проявляя волнение. – Просто быть на мне его не может, – он покачал головой, – кто ж такую заразу на Бога наложит?! Но методом дедуктивного анализа я просчитал, что, когда ты в зеркало смотришься, как раз под такой крест попадаешь.

Дьявол пощупал зеркало и, применительно к нему, пытался за него заглянуть, просунув голову через стекло.

– Сейчас, я попытаюсь понять, – промычала Манька, загружаясь размышлениями. – На мне креста нет, потому как я не всегда бываю под ним, и то отражаюсь, то не отражаюсь… То есть он где-то здесь, и то действует на меня, то не действует? – она тоскливо взглянула на Дьявола, предполагая возможные варианты: очень болезненный, средне болезненный, терпимо болезненный. – А сам не пробовал перед зеркалом помолиться? А то все Бог, Бог…

– Нет уж! – как-то слишком торопливо проговорил Дьявол, опасливо на него поглядывая. – Я – голое сознание! Мне в зеркале места нет! Это на тебе крестов много – так много, что они сами себя крестить начинают! Я же говорил, что вампиры тебе сначала по неосторожности прививку от бешенства в детстве сделали, а потом кусать пытаются. Ну, разве можно так человека инфекцией заразить? Что до креста… Честное слово, я сам запутался, не понимаю, ни где он, ни как работает, – озадаченность его стала еще заметнее. – Ты подходишь к зеркалу в сомнениях, и крест начинает объяснять, что ты находишься под неким виртуальным крестом. Например: черт на тебя нашел – и крещение твое отражается явно. Но почему только крест мученичества? Крест может и фараоном египетским человека разоблачить, и прочими выдающимися личностями. Где остальные? О приятных крестах он ни слухом, ни духом… Получается, какой-то симбиотический крест: крест на крест и молитвенник… – Дьявол еще раз почесал затылок, но указкой, – Так, Манька, – наконец, решительно заявил он, – иди, встань здесь, будем устанавливать свойства столь не честного симбиоза экспериментальным путем. Как это надо было сделать, чтобы крест крестов стал не враг нечисти, а поборник и ангел мести?

Манька хихикнула. В роли подопытного кролика бывать ей не приходилось. Вернее, приходилось, но тайно, когда Дьявол изображал из себя Бога и мысли свои выдавал как непреложную истину, а она по ним жить пыталась. Сейчас он не скрывал, что не имеет представления, что в итоге получится. Естественно, зеркало ее не отразило – не было на свете ее, как и Дьявола.

– Теперь думай, что это я насильно тебя заставил ушастым зверьком стать, а сама ты ни за что бы здесь не стояла, а лежала рядом с теми покойниками, – приказал Дьявол.

В принципе, думать так было не сложно – так оно и было, просто раньше она как-то не додумалась до этого сама. И как только перестала сомневаться в принципиально правильной постановке вопроса, зеркало не замедлило согласиться. Чем больше она углублялась в размышления о Дьявольских издевательствах, тем явственнее проступало отражение, добивая ее: сначала левая часть, потом правая. И затягивало ее глубже и глубже, мысли приходили сами собой, совсем как в пещере, когда черти завладели головой. Чаша мученичества быстро наполнялась, от настроения не осталось и следа.

Она уже всерьез задумалась: а почему бы Дьяволу самому не управиться со своими изделиями?

С чертями-то не воюет – все самое трудное на нее свалил!

И покойники…

Кто в здравом уме согласился бы на такое? Одно дело черта выдавливать, другое – правде в глаза смотреть!

Подозрения встали в полный рост. Помазанницей она не была… И другом…

Когда это Дьявол стал ей другом?

Где-то там, в недрах чрева начала зарождаться на Дьявола злость. Злость, освобождаясь, подкатывала к горлу, сжимая сердце в кулак. И сердце снова заболело. Ей расхотелось искать кого-то там, воевать с кем-то там. Она ничего не могла дать людям, а люди ничего не могли дать ей – не хотели. Страшно признать, но ведь это правильно, что душа выставила ее вон! Разве с нею поднялся бы так? Стал бы Царем? Это ж, какое надо иметь умище!

Манька попробовала вернуть свое настроение, напомнив себе, что земля у вампира принадлежала ей, была ее собственностью, и это ее землей закусили, обеспечивая себе доходность. При любом раскладе вряд ли кого-то интересовала она сама и та польза, которую могла бы принести обществу… Сопротивляться озлобленности и обреченности сил не хватало и не хотелось. Сознанием она понимала, что мыслит как-то неправильно, но голова упрямо твердила свое – ее несло, умные мысли о самой себе сразу же отметались.

Манька уже не сомневалась, что черт правит головой, и готова была сорвать злость, но Дьявол опередил:

– Все понятно, – сказал он после некоторого раздумья очень суровым тоном.

Она как-то вдруг одумалась. Желание обвинить во всех бедах Дьявола было только что столь велико, что она не могла посмотреть ему в глаза. Зеркало лишило ее ума начисто. Оказывается, ничегошеньки она не знает о нечистой силе. Вот так, непонятно какая мерзость легко поборола ее, указав ей место, как дрессированной собачке. И она села в лужу. На мягкое место. Не взирая на поборотую армию чертей!

Ужас!

– Воздействие первого фактора можно считать изученным, – Дьявол чуть смягчился и добавил с саркастической издевкой: – Ты еще обвини меня в том, что не ешь жареных куропаток! Я ни при чем, дорогая, я в дороге присоединился, когда ты уже поняла, что ничего из того тебе не дано!

«Не простит!» – расстроилась Манька.

– Спасибо скажи, что рыба к тебе из реки выпрыгивает! – продолжал бранить ее Дьявол и, не давая извиниться, заметил: – Я про голод не говорю, если б не я, тебя уже на свете бы не было!.. – успокоился, взглянув хмуро. – Но откуда у тебя такая злость? Ведь мыслей у тебя таких не было, пока ты здесь не встала! Кто дает тебе объяснения про счастливую жизнь? Это может быть только черт, и он где-то здесь, в избе! Вот же святые угодники! – выругался Дьявол, как она, меняясь и снова выпуская щупальца, переквалифицировавшись из черного Дьявола в белого.

Манька поднялась вверх на все ступени, усаживаясь в пролете лестничной площадки за дверью, свесившись вниз головой.

– Черти у баб ягов всегда водятся в изобилии, – разоткровенничался Дьявол, одновременно занимаясь своим делом. – Тем они и живут. Может, поэтому мы не можем найти крест? – через какое-то время устало махнул рукой, приглашая ее спуститься. – Ладно, встань посреди комнаты спиной к зеркалу и посмотри за ним, может, что-то увидишь?

Манька смотрела долго, шаря затылочным зрением по стене, на которой висело зеркало, но ничего не обнаружила, кроме одной особенности: зеркало она всегда видела глазами. Просто поняла, что затылком смотрит, а глазами зрит, и подойти к нему не было никакой возможности. Пятясь, она наткнулась на него и прижалась спиной, но протии через него не смогла.

– М-да, – промямлил Дьявол, призадумавшись. – Беда идет, а у нас даже времени нет, чтобы убежище для тебя поискать… – в его голосе прозвучала искренняя тревога.

– Может, как-то обойтись без зеркала? – предложила она. – Горы близко, мы бы успели подняться на первую вершину и спрятаться в какой-нибудь пещере или гроте.

– Нечисть не простит избам, что Бабу Ягу не уберегли, развалит, – хмуро напророчествовал Дьявол. – Нам с тобой по возможности не только себя придется защищать. Да и в горах спрятаться не сможем, разве что за третей вершиной, но туда мы бы и за месяц не добрались. Оборотни —бывалые охотники. Все же не человек то, а зверь, и зрение у него звериное, и голова работает как у вампира, и нюх… Им только следы твои унюхать у могилы Бабы Яги, а пойдут по следу, уже не остановить. А тут в избе подельники засели… Откроют дверь ни за ломаный грош. И на помощь братвы с такою бякой рассчитывать не приходится…

– А разве они не потеряют след в том месте, откуда мы сюда по воздуху прилетели?

– А следы изб? По ним они быстрее быстрого вас вычислят.

Дьявол подчеркнуто выделил «вас», значит, быть на ее стороне не собирался.

– Беда не приходит одна. Пока за тобой всего-то одна Помазанница охотится, и пока она не знает, что у тебя и вода живая, и огонь неугасимый, и чеснок, если как следует порыться в кладовых Бабы Яги, а как только догадаются… – самое интересное и начнется! – продолжил расстраивать ее Дьявол. – А сообразят они об опасности, как только первый оборотень принесет весть, что есть некто, угрожающий всему вампирскому сообществу. Я такую развязку не планировал, готовил на другое время, но как Дьявол, обязан буду встать на их сторону, если у тебя не найдется места, где бы они не смогли тебя достать.

Манька снова собиралась промолчать, но внезапно заинтересовалась.

– А разве вампиры не смотрят глазами оборотней?

– Смотрят, но сами они в это время в некоторой бессознательности. И когда выходят из транса, помнят не все и не всегда. Им время нужно, чтобы отмотать и прокрутить, и сверить со словами оборотней пережитое. И так у нас появляется еще месяц, а может три… Летом воевать сподручнее. Срок о-го-го! Поэтому, если поборем оборотней, выиграем для тебя время. И пока они будут тебя искать здесь и в лесу, мы проберемся в тыл врага, где нас искать никто не догадается.

– А зачем тебе планировать, чтобы все вампиры на меня обозлились? – изумилась Манька, обнаруживая главную нечисть рядом с собою.

– Два вампира против тебя одной, разве это интересно? – кисло скривился Дьявол. – Твою головушку я бросаю всем вампирам сразу! Ты, Маня, понимать должна, что вампирское сообщество в целом рассмеется, если узнает, что человек решил бросить им вызов… Не выманить Благодетельницу из дворца, пока есть те, за кого она может спрятаться, скорее, в бункере отсидится. Но если справишься с оборотнями, то вампиры поймут, что ты представляешь для них опасность – и тогда они все будут умолять Благодетельницу устроить тебе вампирскую резню. И она, конечно же, с удовольствием возглавит ее, доказывая, что страшного в тебе ничего нет. Нельзя ей упасть ниже плинтуса перед вампирами, трон потеряет!

От дьявольского доверительного откровения у Маньки волосы на голове зашевелились. Какая страшная участь ее ждет! Сам говорил, надо одного вампира победить, а теперь со всеми решил стравить?! Манька почувствовала, как ее придавила бетонная плита всем своим многотонным весом. Глаза ее стали круглыми и темными, как у Дьявола, от расширенных зрачков, закрывших всю радужку. А она-то хотела тайно пробраться во дворец!

– У тебя совсем крыша поехала?! – в паническом ужасе пискнула она.

– Я, можно сказать, иду ва-банк. Я же совершенен во всем – а что касается безумия, в особенности, поэтому в этом году решил поставить на тебя! Если ты умрешь растерзанная оборотнями, то проблемы с Идеальной Царицы всея радиотрансляционного центра сами собой снимутся. Но как-то недостойно вот так убить человека, который решился умереть геройчески. И потом, чем она провинилась, чтобы иметь подле себя не чистокровного вампира, а вампира-оборотня? Я, можно сказать, спасаю ее от позора… – Дьявол недовольно поморщился. – Ты, конечно, умрешь, но какое удовольствие посмотреть, как мои Воины Тьмы строем выйдут против одного человека! Попробовал бы кто одной фигурой на шахматной доске разыграть партию! А я вот планирую! – он посмотрел на нее с осуждением, жестом указав на зеркало. – Но, увы, у тебя голова кривая, а у меня времени нет ее править…

Язык прилип к гортани, и никакого звука не вылетело изо рта. Манька лишь разевала рот и хватала воздух, как рыба, выброшенная на берег.

– Маня, я маленько могу уравновесить численное превосходство противника, – Дьявол пощелкал перед ее носом пальцами, стараясь вывести из состояния идеального шока. – Виртуально, но ты не можешь оспорить, что компьютер – преимущество, если он предугадывает позицию противника за час или два! За этот час можно прийти, положить мины, и угроза сама собой снимется. С таким компьютером, как я, ты уже не такая дура, как без оного. Вернее, дура-то ты дура, но я маленько прибавляю ума! Я не компьютер, но люди уже не поймут тебя, если начнешь с ними разговаривать, как не понимают программеров, когда они разговаривают программами! А людей, которых не понимают, считают или умнее, или полным отстоем, ибо они знают то, что не знают другие, или не знают то, что знают другие… Просто так получилось, что некоторая часть населения выпала из Бытия и прекрасно себя чувствует. Не в обиду мне будет сказано, что жалкое подобие моей вселенной могло бы быть ими вынуто из Небытия, если бы голос их могла услышать Бездна. Но, к сожалению, Бездна – это океан, я – Небо и Земля, а человек – песчинка. Сможет ли песчинка открыть Врата Бездны и увлечь ее за собой? Тогда как мне достаточно лишь поднять бурю и всколыхнуть дно океана, чтобы накрутить Бездне хвост, оторвать копыта и обломать рога.

Утешение Дьявола показалось Маньке слабым и вряд ли тянуло на утешение. Она почувствовала себя маленькой и беззащитной. Планы ее разваливались в пух и прах. Крупные как горошины слезы покатились по щекам.

Почему он подставил ее?

– За что? – выдохнула Манька, обиженно размазывая слезы. – Я просто жить хочу, как другие! Кто я, что надо мной все издеваются? А ты-то?! Ты-то!

– Как все! – Дьявол ласково погладил ее по голове, – Ну, не плачь, сейчас заплачу вместе с тобой, и будем плакать до полнолуния, – и произнес строгим настойчивым голосом, встряхнув Маньку за плечи, чтобы привести в чувство: – У Бабы Яги на каждый день запрятка нашлась: так нечисть объяснилась в любви. Но все же мы ушли далеко вперед, согласись! Давай, лучше посмеемся и пойдем дальше! Не останавливаться же на полпути! Просто понять это надо и все! Ты о них не думай, они даже не наступают на пятки. В железных обутках ты мне нравилась больше, а сейчас даже я тебя не боюсь!

Манька засмеялась сквозь слезы, представив, что напугался сам Дьявол, а потом, когда поняла, что никого она не напугает, заплакала еще горше. Дьявол знал, что будет дальше. Сам ли он придумал, или выдал, будто сам… Стаи оборотней приведут вампиров, дни ее будут сочтены их безжалостным холодным расчетливым умом, которого не было у нее. Она так и осталась чужой в этом мире – и мир был чужим. Никто никогда не нуждался в ней, а она нуждалась, и не находила. А все потому, что жизнь не заладилась с самого начала. Сначала от нее избавились родители, потом вампиры, после вампиров люди, потом Дьявол избавил ее от них от всех…

Но кто сказал, что надо именно так?!

Теперь, когда у нее была и земля, и избы, умирать совсем не хотелось. Манька с тоской подумала, что их ждет, когда ее убьют. Избам не выстоять против человека, а уж против оборотней и вампиров подавно.

– Представь себе, что крест «генерала песчаных карьеров» тоже полностью не изучен, – с огорчением в голосе произнес Дьявол, нависая над нею, как скала.

– Что еще за крест такой? – она остановила свои горькие всхлипывания и заинтересованно подняла голову, утирая ладонью слезы.

– Это люди, обиженные в детстве на всю оставшуюся жизнь. Представь, что ты выросла брошенным ребенком. Хотя… – он сделал жест, который должен был объяснить Маньке, что она конченый человек, – Ты такой и выросла! Хорошо, – он решил начать с другого конца: – Представь, что сейчас черт достает твои слабые места. Что бы он стал говорить, если бы знал, что каждый день своей жизни ты открываешь одиночество?

– Это как? – Манька всхлипывала, но уже только носом.

– Честное слово… Это сложно объяснить… На таких детей наложен крест их матерью, у которой не хватило ума объяснить, что ее ребенок нужный и полезный обществу человек. И у ребенка формируется комплекс обиды на все общество в целом, которое отвергло его при его рождении. Так из-за одного человека человечество теряет людей. Злоба людская катится на них и от них, и один день ураганов не сравнится с тем, что делает это общество с человеком, отброшенным от него, думая, что его нет, и он с этим обществом. Но на самом деле он есть. И только они могут смешать общество с землей, утопив в крови.

Кто первый поддерживает Спасителей? Мытари! Кто меняет один строй на другой? Мытари! Кто преступники в своем большинстве? Мытари!

Они никогда никого не простят, и будут мстить за каждый день своего унижения. Эта страшная сила дремлет, произнося каждый день проклятия, и ждет, что кто-нибудь, больший, чем они, объявит себя Богом, и построит в шеренгу. Но, правда такова, что, когда их боги получают желаемое, первым делом они избавляются от своей паствы, что бы уже никто не смог поднять мытарей против них самих. Эпохи начинаются с бойни и заканчиваются тем же.

Генералы песчаных карьеров…

Ты сейчас как мытарь, который идеализирует отвергнувшее его общество и примеривает его на себя, Но, Манька, общество уже отвергло тебя. Отвергло знаниями, которыми не пожелало делиться с тобой, применив их против тебя. Вот они, – Дьявол костяшками пальцев постучал по зеркалу, – знания, возьми их, и пусть общество примеривает тебя, потому что их знания не сравнимы с твоим знанием. Кто еще кроме Дьявола и Маньки смог бы разгадать тайну зеркала? Они это делают заклятиями, а ты, – Дьявол постучал кулаком по лбу, – лобешником! Думаешь, у них много знаний? Да последний представитель, который мог ими оперировать, и был Спаситель Йеся! Нету, сказал он, объяснений у меня таких, чтобы вы поняли, как больничка в три дня обнаруживается на Престоле Славы – и один сразу понимает, что достигло его Царствие Божье, а ко второму приблизилось Царствие Небесное:

«Делайте так, как я сказал, и знайте, что будет так, как я сказал!»

Определенно стало так, потому что по-другому и быть не могло. Ну, может быть еще Пророк Отца, он тоже хвалился: два раза совершил бесчестие – и повернул удачу, усадив охраняемого верующего в Раю, где сад и внизу реки, с чистой грудью, а неверного отправив в огонь. Не столько знал, сколько идеализировал.

Но неужто я, создавший этот Закон, не предусмотрел бы такой вариант использования знаний, которые в Нем? Добро побеждает зло, если есть тот, кто ищет доброе. Тогда еще были люди, которые знали, как изнашивать железо, и они их боялись. И правильно боялись: я – Живой Бог и мне несложно научить человека. И ты уже сносила один комплект железа.

– А при чем тут я? – сердито спросила Манька. – Не вижу никакой связи. Не железом же они поднимутся против меня!

– А что у тебя, если ты льешь слезы в то время, когда голова должна работать, как часы? Если часы сломались, их в серьез никто не воспринимает! Ты уже не можешь поставить себя над обществом. Ты призналась всему свету, что ты – обиженная единица. Разве ты человек? Или вампир? Ты мытарь, изгой, смоковница, не дающая плода ни доброго, ни худого… Их общество срубает и выбрасывает вон, туда, где скрежет зубов! Сначала вылечись, а потом ищи ответ. И поверь, нет ничего проще, чем ответ: чем общество Дьявола тебя не устраивает? Перестань плакать! Ты мне мешаешь! – прикрикнул он. – Черт возьми, я всегда был тут, я всегда там. А общество – это мы еще посмотрим!

– А что я могу?! – горько спросила Манька, слезы снова побежали по щекам.

– Все армии мира одинаково управляются личностью… – спокойно ответил Дьявол, утирая ее слезы платочком. – Кто бы заметил полмира, если бы гид Лер не сподвигнул смоковницы, не приносящие плода не доброго, ни худого, на масштабную экскурсию? Заметь, он не ломал голову заумными идеями! Он лишь высказал мысль, что весь мир – музей под открытым небом. И ты посмотри! Везде память о нем! А где помянули его, там помянули меня!

А Стальной, который вылечил народы от великой любви к искусству?!

Воодушевленный успехом, когда туристов не осталось, он понял, – и свой народ надо отучить! И кто успел посмотреть на Стального с близкого расстояния, одинаково уверен, что гид Лер – всего лишь «пуси-муси»!

А Гиз в чине хана? Сколько обескураженных народов, когда проехался по миру!

Пусть они были вампиры, и, окучивая народную любовь, не расстраивались, когда верноподданные захлебывались кровью, но только благодаря таким сильным спасителям закончилась эпоха человека и началась славная эра вампира! А если бы они плакали в то время, когда любители вампирской головушки протыкали их осиной и поливали живой водой?

На войне, как на войне. Не важно, закончилась она или нет, соображение и собранность имеют первостепенное значение. Ведь смог же Илья Муромец приголубить соловья разбойника, и на какое-то время отодвинуть крещение народа. Или Никита Кожемяка, который сумел заставить Змея Горыныча проложить новую межу, вернув себе землю.

А сколько безымянных героев оставили след, обнадеживая тебя, Манька?

Много было проклинающих вампиров, и вампиров, проклинающих человека, но никто не смог бы поднять это зеркало без имени Дьявола на устах…

Горе тебе, Манька, горе, – Дьявол навис над нею, как Господин Зыбкого Тумана и тоже шмыгнул носом, пустив слезу. – Потому что нету у тебя знаний о строении этого зеркала! И я вижу, как оно издевается над тобой, иссушая глазоньки твои горючими слезами!

Манька всхлипнула еще раз и высморкалась.

Дьявол как всегда был прав: трагические развязки всегда имели два варианта – бесславный и героический. Если конец один, то почему бы не умереть героем? Избы подводить не хотелось, слушать сопливые причитания Дьявола – еще меньше.

– Ладно, что делать, – Манька взяла себя в руки.

– Пока ничего, пока рассуждаем. – Дьявол тоже быстро пришел в себя, еще раз осмотрел зеркало. Накинул на него покрывало. – Попробуй так посмотреть, – попросил он, отодвигаясь в сторону.

Ничего не изменилось. Манька даже знала, какой зеркало ее показывает, и когда покрывало сдернули, отражение оказалось именно таким, каким она его себе представляла.

– Во-первых, связь креста и зеркала виртуальная, – сделал вывод Дьявол. – Материальность для него роли не играет. Во-вторых, мы выяснили, что крест тот, или черт, или то и другое (мы пока не знаем!) делает тебя… как бы это сказать… отшельником, воздействуя на твое сознание и заставляя посылать куда подальше объект, который мог бы быть тебе в помощь. Сотни причин найдет, – Дьявол оживился, восхитившись. – Найдешь ты рубль, он спокойно заставит пройти мимо. Сотню причин найдет: люди смотрят, никто не подбирает, а ты позоришься, не нищая, не к добру такой рубль… Меня, например, как бы вообще не существует, а я в твоем уме развенчаться сумел. Не именно я, как индивидуальная личность, а как объект в твоем уме! И рубль он не сможет развенчать. Подберешь или нет, рубль останется рублем – его подберут другие. Тот же вампир. И станет богаче, а ты как была бедной, так и останешься. Если бы рубли не подбирали, мостовые можно было бы не мостить. Любой объект схожий со мной или с рублем будет обработан. То есть, все как всегда на своих местах, а крыши у тебя нет – ее или чертом, или крестом сдуло!

– Но это же только перед зеркалом?.. Или нет? – заинтересовалась Манька. Приведенная пример показался ей до боли знакомым. Был у нее случай: нашла деньги в конторе господина Упыреева, когда работала уборщицей и печи по утрам топила. Три ее зарплаты. И вместо того, чтобы взять, а после сказать, что не знает ничего, ибо сгорели, побежала отдавать. Думала, отблагодарят ее. Как бы не так! И сама осталась ни с чем, и кассиршу наказали за то, что коробку с деньгами выкинула, уволили. И смотрели на нее с того дня косо.

– Не могу сказать… – Дьявол прошелся взад-вперед и поправил свежевыструганные бочки, сдвинув их к стене.

Изба обживала подвал, заполняя его барахлишком.

– А если зеркало лишь обнажило твой крест, показывая его явно? Простые жизненные ситуации иногда видятся человеку именно через такое зеркало. Разве не было у тебя случаев, когда ты прошла мимо благодеяния?

– Были, – призналась Манька, припоминая один случай за другим. Например, на берегу реки, где деревенские купались, лежало много добрых камней. Их достали со дна, когда делали запруду. Она много раз проходила мимо, завистливо вздыхала, но принести и положить в каменку не решилась – ибо общественное достояние! Ими можно было и печку залатать. А однажды пришла, а их уже нет. И никто не возмущался. Не заметили даже. И с кирпичами та же история вышла, когда старую ферму разбирали, прошла мимо. Там и доски были. А когда весной спохватилась, решив построить парник, было уже поздно, все доски разобрали. Но, в общем-то, ей не везло, не так много у нее было случаев, чтобы чем-то поживиться.

– А у вампира посыл еще раз отразился бы от вампирского яйца, и водрузил крышу там, где ее сроду не было, – Дьявол стол рядом и явно опять читал ее мысли. – Проклятый и вампир думают и чувствуют совершенно противоположно: проклятый в уме богат, вампир – беден, проклятый в жизни беден, вампир – богат, проклятый – щедр, вампир – жаден, проклятый – добр, вампир – жесток, у одного последняя корова сдохла, к другому стадо прибилось… Жалобная книга в сердце проклятого не даст ему пройти мимо бедствующего вампира, тогда как вампир не подумает даже взглянуть в сторону бедствующего проклятого. Проклятый будет искать выход из положения, вампир землю, в которой есть чем поживиться. И отсюда третий вывод: симбиотическое сожитие неких факторов безжалостны к любой боли. Когда здесь встанет вампир с энергетическим яйцом в сердце, появился еще один фактор, который сделает зеркало для него безопасным, а в твоем случае объект не рассматривает проблемы, но действует избирательно направлено на каждый положительный персонаж в твоем уме.

Дьявол протянул Маньке кинжал.

Она застыла в восхищении. Необыкновенно блестела сталь острого, как бритва, длинного клинка, украшенная руническими знаками. Серебро рукояти почернело от времени. Как только она взяла его в руку, знаки ожили, и между ними пролегла огненная нить. От него вошло в тело необыкновенное тепло.

– Теперь я хочу посмотреть на анализ крови… Давай так, сначала ты сама попробуешь убрать себя с дороги Благодетельницы, не получится, я завершу начатое. Тебе все равно умирать, так какая разница, когда это произойдет? А я не смогу жить спокойно, пока это зеркало не станет моим. Так и быть, попробую уговорить избы прикинуться мертвыми, распластавшись на земле. Оборотни придут, посмотрят, и уйдут. Ну, не будут же они воевать с бревнами!

– А если сожгут? – забеспокоилась Манька.

– Прикинутся умирающими лебедями. Кинутся в реку и залягут на дно. Дно здесь глубокое, пересидят полнолуние.

Манька встала перед зеркалом и задумалась.

Впервые ей предложили сделать то, о чем она думала много и часто. Всю свою жизнь, пока не встретила Дьявола…

И сразу нахлынули воспоминания, одно за другим, так было каждый раз, когда она собиралась сделать это. Оказывается, она ничего не забыла, боль жила в ее сердце. Тупая, как раковая опухоль. Мало ли что она себе придумала. В сердце не было Дьявола. Лета посреди зимы. Изб, которые сами по себе. У нее ничего не было. Она шла по заснеженным полям – одна, в железе, как раненный зверь. Ее убивали. Кузнец Упыреев, Кикимора, Баба Яга, черти – много чертей, которые высмеивали каждый ее шаг. И душа. Разве могла быть душа человеком? Неужели Господь так жесток, чтобы предать человека в руку человека?

Но почему ей всегда так больно? Почему все оборачивалось против нее?

Манька вдруг отчетливо увидела, как настигают ее красивые и сильные звери и рвут ее тело – так близко, так ясно. Она не понимала: зачем? за что? Смотрела на нож и чувствовала, что только так она могла бы искоренить свою боль, и отдать мучителям то, что ей уже давно не принадлежит – жизнь! Навсегда, насовсем, щедро, последним подаянием, так, чтобы закрыть глаза и больше не думать. Как день и ночь, приходили и уходили горе, боль, расплата. Этого душе было мало – душа желала ее смерти. Душа не видела в ней человека, и не верила, что, если и существует совет и любовь, это она и ее руки, искавшие простого человеческого счастья. Не было души, никто не ждал ее, не спрашивал о ней, не придумывал и не рисовал себе ее образ. У нее давно не осталось надежды на счастье, его не могло быть – черный ужас закрывал ее от мира.

Будет ли у нее еще такой шанс? Сколько раз ей не хватило мужества…

Но, умерев здесь, перед зеркалом, наверное, вся ее жизнь и мука будут стоять у души перед глазами, ибо она видит, значит, увидит и он. Проклят день, когда она зачалась, как тело, лишенное кожи, проклят человек, зачавший ее в чреве проклятой матери, проклят Дьявол, который кроил человека с мыслью, поднять его до себя самого.

«Что, силенок маловато?!» – уловила она мысль затылочным зрением, но впереди себя, там, где висело зеркало, куда был направлен ее взгляд.

Мысль пришла и осталась.

Манька взглянула в зеркало – новая волна накрыла ее. Она вспомнила веревки, которые держала в руке – и даже ту, которая оборвалась. И горько усмехнулась – даже доброй веревки ненашлось в ее доме, чтобы покончить со всеми бедами раз и навсегда…

Ночь в ее маленьком умишке мешала мысли, но боль ушла…

Манька легонько провела кинжалом по ладони. Нет, не так, выше – в сердце! О, это сладкое чувство свободы, пусть будет гореть в огне, но боль открылась бы ей, и черная мгла осветилась бы пламенем Ада. Избы не пропадут, Дьявол держал слово, когда давал его вот так, открыто, при свидетелях – изба слышала его.

Кинжал вибрировал, она чувствовала огненную пульсацию рунических нитей кожей. Он будто бы сам подсказывал, куда ударить и как…

Она порой слышала, что перед смертью человек видит чертей, или видения своего бессознательного прошлого, но каждый раз слышала голос внутри себя, который закрывал боль и приносил мысль о несбыточной надежде поднять себя над унижениями и нищетой, чем-то похожий на голос Дьявола. Это и был Дьявол, она поняла это только сейчас. Он продлял ее агонию, которая длилась всю ее жизнь.

Зачем?

На свой вопрос она уже не искала ответа, не взглянула на Дьявола – голос молчал, он больше не звал ее, не манил, не останавливал. Без него было легко. И не было никаких чувств.

В сердце!..

– Ну все, допрыгались, – разочарованно проговорил Дьявол. – Не думал я, Маня, что ты так мечтаешь умереть! Эх, знал бы, никогда не дал бы тебе ножик, которым можно только врага резать…

Манька стояла посреди подвала, покрываясь красными пятнами, закусив губу до крови. Ей было так стыдно, как никогда в жизни. Ну, разве ж можно было доверять Дьяволу, у которого все накось-выкуси? Пробитое кинжалом сердце не желало умирать. Даже капля крови не пролилась. Она стояла, сгорая от стыда, глядя на рукоять, торчавшую из груди, и проклинала Дьявола, который любовался заколотой ею с чувством глубокого удовлетворения, а у нее в это время в ушах и в голове визжала какая-то истеричная баба, требуя вернуть ее к жизни.

Манька с удивлением прислушалась к голосу…

Она вдруг с отчетливой ясностью поняла: будь у нее другой нож, сотворила бы сейчас непоправимую ошибку. Изба была на месте, и Дьявол, и страшное зеркало… – и полнолуние еще не наступило, и ужаснулась самой себе. Все ее чувства, пережитые перед тем, отлетели в один миг, отделившись от нее и став слезными заверениями той бабы, которая грозилась умереть, если не будет разделенной любви.

Манька проглотила комок в горле и вынула из себя нож.

Баба в голове сразу замолчала, ушам стало тихо-тихо. Даже обычный звон, к которому она привыкла, куда-то подевался. Призрачный клинок сразу стал обыкновенным, только черным, как будто напитался тьмой или кровью.

– Он что, ненастоящий? – разочарованно спросила она, протягивая кинжал Дьяволу.

– Самый настоящий! – Дьявол с удивительной нежностью погладил кинжал и, заметив в стене вбитое в бревно толстое металлическое кольцо с остатками цепи, которое она не смогла достать, легко срезал его, вытаскивая вместе со штырем и бросая ей под ноги. – Он разит врага, даже если враг в тебе! – поиграл кинжалом, вращая его на двух пальцах. Руническая надпись на лезвии и клинке снова наполнилась огнем, очень похожим на огненные струи неугасимого полена.

– Вранье! Как может враг находится во мне? – не поверила Манька, с удивлением разглядывая ровно разрезанный металл.

– Маня, ты несешь в себе Проклятие, твоя душа – благоприятное порождение вампира, и ты спрашиваешь какой враг?! Верь мне, сегодня ты заколола свою болезнь, по имени Суицид! Каждый человек, убивая себя, верит, что именно этот бессмысленный, по сути, поступок (я и так заберу каждого!) убедит воинов тьмы открыть ему волшебные врата в мир добра и света! Но к чему этот разговор?! Я устал прикрывать себя, прикидываясь, будто я, Бог Нечисти, имею в себе от человека, – Дьявол вдруг стал насмешливо угрожающим, наступая на нее. Глаза его стали хищными, полыхнув алчным ядовитым зеленовато-красноватым огнем. – Маня, весь мир, весь мир помнит мое имя, и между делом платит мне страхом! Давай рассуждать здраво: я разве оберегаю проклятых? Разве я мешал им убивать себя? Разве я не позволяю вампирам убивать вас? Мои дети не ждут подаяний, я дал им бессмертие – вечную жизнь без угрызений совести, без боли. Отдал им Царствие Божье на земле, и оставил себе Царствие Небесное, где огонь и сера пожирают ваши внутренности. Я отдал им вас. Одним миром мазаны мои дети и я! Много ты знаешь примеров, когда я помог бы вам превозмочь нечисть?!

– Ну, не знаю, были же герой, – растерялась Манька, попятившись.

– Вечно народ придумывает героя, который с папахой и саблей на коне спасет из заточения угнетенных, – усмешка проскользнула на его губах, на которых запеклась кровь. Дьявол внезапно стал плотным, существующим физически, теряя человеческие очертания. С обеих сторон губ свешивались клыки, спускаясь до подбородка, весь он покрывался какой-то слизью, из-под которой проступила металлическая чешуя, тело вытянулось, превращаясь в тело дракона, голова покрылась наростами и шипами.

– А избы?! Мы же их вместе лечили! – торопливо напомнила Манька, испуганно вскрикнув. – И Бабу Ягу помог мне превозмочь!

– Избы – достояние государственное, но к чему она нам? Разве дети мои живут в доисторических избах? – бесстрастно и зловеще ответил Дьявол. – А Баба Яга слишком многим мешала! Она была проклятой, и не одну душу держала за горло, которых ты выносила отсюда, диктуя через них моим совершенным творениям свою волю. Ты не можешь отрицать, что она имела склад боеприпасов: огонь, вода, черти… Разве это свобода? А если о дочери беспокоилась, почему подарок не развернула? Ковер-самолет, не ступа! Это ты мне ответь, почему я, Бог Нечисти, сопровождал тебя так долго и терпеливо? Ты хоть понимаешь, кто я? Я – Дьявол! У меня миллиарды таких, как ты, заключены во тьме!

Манька молча отступала. Испуг перерос в животный ужас. Тело стало ватными.

Дьявол перестал быть тем, кого она привыкла видеть. То был не Дьявол, а страшный змей о ногах и рогатой голове, и страшными лапами, с когтями в четыре ее пальца, а за спиной был уже не плащ, а перепончатые крылья, которые бились об пол избы. Весь он покрылся чешуей, противной с пупырышками кожей и шипами. Он стал большим, и стал бы еще больше, если бы позволили размеры подвала, который изба забила хворостом, разными новыми бочонками, пчелиными ульями и небольшой мельницей с жерновами, со следами муки, но пространство исказилось и снова стало больше, чем оно было, выказывая Дьяволу почтение и оставляя место для маневра. Из пасти страшного крылатого полузмея-полудракона вылетел смрадный огонь, и огненная слюна падала на пол, когда он произносил слова, и пол дымился.

Манька прижалась к стене с вывернутыми от страха внутренностями, краем глаза заметив, как корчится в огне ее отражение. Все ее тело сотрясла дрожь – дальше пятиться было некуда.

– Разве могут мои дети жить спокойно, если есть что-то, чего они должны бояться? Я знаю, где лежит крест! Он у нас за спиной! – продолжал громыхать Дьявол скрипучим страшным голосом, который разрывал ушные перепонки. Бранные слова вырывались из его пасти вместе с огнем. Он медленно приближался, скользя между хозяйственной утварью, сметая ее в сторону.

Манька внезапно поняла, какой глупой была. Она даже не посмела обернуться, чтобы посмотреть, какой такой крест нужен был Дьяволу. Она видела перед собой клыки, длинный раздвоенный язык, который был, как обоюдоострый меч. Сердце бешено забилось, неровно и гулко отбивая последние секунды. Ужас обуял ее, но она не могла сдвинуться с места. Безвольное тело стало чужим, отказываясь повиноваться. И она закричала всем своим существом, вздрагивая от каждого Дьявольского слова, которые стали чуть тише, но изо рта не вырвалось не звука. Он дохнул, и пламя ударилось рядом, едва не опалив ее, поднял кинжал лапой, зажимая между длинными когтями, и стал медленно проводить ножом у самого ее лица.

Она еще помнила, как он вибрировал в руке, указывая нужное место. Если нож разил врага – а Дьявол, не иначе, посчитал ее врагом, то зарезать ее этим ножом ему ничего не стоило – Манька отвернулась.

– Глупо думать, что за этот крест я не верну дюжину чертей туда, откуда они пришли! – прозвучал голос Дьявола над самым ухом. – Но, глупо думать – суть природной особенности недостойных тварей – стал бы тот, кому нужен крест, и кто не видит его, искать его сам? – Глаза Дьявола пылали холодным светом. – Только проклятый может достать такой крест! Вы – жалкие создания, не способные понять, что плевела дважды дает урожай, пока вызревает пшеницы, и если сорняк не выдернуть с корнем, он задушит посевы! Да, я сею сорняк, плевела проросла на всех полях, и она ввергнет пшеницу в Ад!

Голова его потянулась к ней, крылатое чудище щелкнуло зубами.

Манька смотрела на Дьявола затравленно, до нее, наконец, через животный ее ужас, стало доходить, как мало она знает о Дьяволе, вампирах и оборотнях. Сам Владыка Мира приносил клятву верности ножом той, которую она не любила всем своим сердцем. Просто не было на земле для нее места, если сам Дьявол так захотел… Но разве могла она себе представить, что именно она встанет на пути Благодетельницы? Маленькая, несчастная, жалкая…

Не было ей места, и не надо! Унижаться она не будет. Одно примеряло ее с действительностью: то, что не было на земле человека, который мог бы сравниться с Владыкой Вечности, чтобы побороть и его.

– Я – не червяк! – тихо беззвучно прошипела Манька в ответ, глядя Дьяволу прямо в его пылающие глаза.

Сердце облилось болью, мысленно перед глазами пронеслась вся ее короткая беззлобная жизнь. Не та жизнь, которую показало зеркало, другая. Солнце, весна, сараюшки, в которых она поселялась, из которых ее изгоняли, верные псы – Шарик, Жулька, Цезарь и Лорд – убитые кем-то один за другим…

Она закрыла глаза, задержав дыхание, чтобы вздох ушел вместе с жизнью…

– Маня, не многие оказались бы храбрее, чем ты, но я помню, что мы с тобой пуд соли съели! – голос Дьявола прозвучал мягко и насмешливо. – И не какой-нибудь, а железной! Ты меня помнишь еще? Или твой дар речи был утерян вместе с твоей вновь приобретенной памятью? Вот и зверюшек вспомнила! Силенки тебе еще пригодятся… Честно признаюсь, что это была репетиция предстоящей встречи с драконами… Мимо них и мышь к Идеальной Женщине не проскочит. Поверь, даже в три избы они не поместятся, и голов таких у них не одна, а двенадцать! Ну, если мерить завершенной стадией…

Маньке приоткрыла один глаз, потом второй, и зажмурила снова. Дьявол все еще истекал слюной. И только поверив, что он не собирается ее убивать, она сползла на пол, лишившись последних сил.

Дожидаясь, когда она придет в себя, Дьявол весело бил хвостом, усевшись на задние лапы, упираясь головой в потолок подвала, и чистил кинжалом свои зубы, как зубочисткой.

Маньке снова стало стыдно: за свой страх, за свои подозрения, и не знала она за что еще. Краска заливала лицо. Но она испытала невероятное облегчение. Тело, наконец, вернулось к ней, но еще обмякшее, слезы и смех, запертые внутри, вырвались наружу.

Как она могла забыть, что Дьявол был Богом и мог принимать любые обличья?! Все равно его никто не видел, кроме нее.

Она смотрела на новый облик Дьявола во все глаза с восхищенным трепетом и благоговейным ужасом. Если уж на то пошло, то новый его вид был не только грозный, но и красивый. Опаловая чешуя изнутри наливалась светом, каждое движение порождало мириады разноцветных искр, глаза теперь были черные, к которым она привыкла, но в глубине горели огни, и этот тихий, едва заметный огонь струился из глаз. Корону увенчивали огромные камни-самоцветы, каждый коготь был аккуратно подпилен, как и рога, перепончатые крылья, красные изнутри и черные снаружи, пластично охватывали тело.

– На, пригодится! – Дьявол протянул ей кинжал. – Береги его! Он дается, как особый знак отличия проклятому, который тащит на себе Царя…

– Я так испугалась! – тихо произнесла она, все еще сотрясаясь мелкой дрожью и клацая зубами. – Теперь я понимаю, что из себя представляет Ад!

– О, н-е-е-т! – самодовольно произнес Дьявол. – Ты еще не знаешь, каким безжалостным бывает Ад. Великим и ужасным не дано понять безмятежность беззлобного Рая, от которого они отказались, а Ад им придется выпить до дна, уж черти об этом позаботятся.

– А как же, они же …

– Поворот на сто восемьдесят градусов. Для них ваш мир примерно то же самое, что зеркало, перед которым ты стоишь. В вашем мире их можно увидеть только затылком, а там их видят лицом к лицу.

Дьявол трансформировался обратно в привычный образ. Провел ладонью по ее лбу и страх прошел, зубы перестали клацать.

– А грешники? – Манька с удивлением прислушалась к себе, обнаружив, что и страх, как воду, можно в нее положить, а можно вынуть.

– Не забывай, я Дьявол! Если в человеке нет праведности, я камень положу на месте его! Каждый человек уверен в своей праведности, но если посмотреть со стороны, найдется тот, кто имел человека и в хвост, и в гриву, и кого имел он! Люди не судят друг друга, чтобы не быть судимыми, но я Судья! Я сужу людей Законом. Если человек не судил и прощал нечисть, тем хуже для него. Неужели я скажу одному: ты судил, и я буду тебя судить, а второму, ты не судил, и я не буду тебя судить? Так делает тот, кто менее всего мог бы помочь человеку. Только нечисть может бояться суда. Если человек сберег землю и врос в нее корнями, никто не станет выкорчевывать его.

– А нечисть? У них ведь есть земля, не своя, но есть…

– Чужая. Свою они обливают проклятием, чтобы обречь душу на погибель. Нарисовал вампир себе имидж со стороны души, и как Дух Божий парит над собою, но сознание его мертво. Он лишь слепок его самого, который проживает его жизнь, ничего не чувствуя, ничем не загружаясь, постоянно возвращаясь в тот момент и то состояние, когда он стоял над ближним и произносил речь, чтобы быть услышанным и собой, и людьми. Но ведь его сознание никогда не прорастет в твоей земле, и там, в Аду, он уже не сможет прикрываться нарисованным имиджем из чужой земли. Будет стоять передо мной в своей земле, а там… там, Маня, там обливают душу грязью.

– А почему Баба Яга не развернула ковер-самолет? – спросила Манька, прокручивая пережитое в уме.

– Откуда я знаю?! – расмеялся Дьявол. – Ну, хорошо, знаю, но частная жизнь разве должна тебя волновать? Баба Яга готовила подарок своему зятю по случаю твоей смерти и обретении им Неба. И как, стало легче?

Манька молча согласилась, что вопрос был некорректным.

Она оглянулась, и никакого креста не увидела.

– А крест, ты его нашел? – робко спросила она, все еще находясь под впечатлением.

– Нет, я пошутил, – ответил Дьявол, ничуть не расстроившись. – Если я думаю о том самом кресте, который мне отовсюду мерещится, то он предназначен убивать вампира, а тут его перенастроили. Нонсенс! Сдается мне, что крест находится в двух местах сразу. Только так он мог шутить с тобой шутки, заставляя желать себе смерти от своей руки и бояться любого, кто мог бы убить тебя. Если кто-то всадит порцию зверя вампиру через тебя, он никогда не будет чистокровным, и где бы он ни появился, лицо убийцы начнет терроризировать встречных. У вампира в имидже одна любовь, а с убийцей разве имидж?

– Как у оборотней? – наверное, сейчас она бы смогла отличить оборотня от человека. – Не все они выглядят убийцами. Хотя они внушают безотчетный страх, – согласилась она.

– Оборотни никогда не становятся лидерами. Люди их побаиваются, особенно, если кто-то видел трансформацию. Перед ними преклоняют колени от страха, а не от любви. Понимают, что лучше оборотня не трогать и не ссорится с ним, можно получить сдачу, и будет она много больше. Поэтому с ними интуитивно ведут себя корректно. И не спорят. И не нарываются. В их присутствии ведут себя тихо. И начальство их любит, чувствую силу оборотня.

– Значит, крест крестов мы не нашли.

– Нет, но понял, что искать надо в зеркале: нечто должно от него отражаться, и в зеркале это должно быть видно. Сам по себе крест безделушка, им печать снимается, а тут уже мыслеформы в ход идут. Крест на крест должен бы открывать любой крест, ан нет, действие креста на крест имеет строгую избирательность. После непродолжительных размышлений я пришел к выводу, что есть третий крест, который привносит дополнительную личность. Это может быть только черт! Он такой же крест в этом треугольнике, без него конструкция не была бы такой действенной, усиливая только негативное восприятие. Он заводит, поднимает, подстегивает и выбирает определенные кресты, которые в тебе. Крест крестов как бы сам для себя стал крестом, тогда как обычно крестом не раздваиваются, как раз наоборот. А тут один из крестов говорит одно и от твоего имени, а второй другое. То есть ты подходишь к зеркалу со своим крестом, которых у тебя пруд пруди, крест на крест показывает: Маня, у тебя тут неполадка – а отражение усиливает действие креста, который в тебе. Если бы между собой спорили два креста, у тебя был бы выбор. Но черт всегда противостоит, как фактор, на стороне негативного креста. Черт пытается обратить на себя внимание и опускает твое эмоциональное состояние до уровня, когда нужно искать ответ…

Из объяснений Дьявола Манька опять ничего не поняла, но теперь она знала, что бояться Дьявола не надо. Наверное, он мог превратиться в кого угодно, если мог заказать погоду и заставить раков выползать строем в то время, когда у них зимняя спячка.

Главную мысль она уловила.

– А зачем Баба-яга держала его здесь? – спросила она, подойдя ближе к зеркалу и разглядывая подвал через отражение.

– Думаю, издевалась над людьми. Здесь была настоящая кузница чистокровных вампиров. Она же могла только над телом человека глумиться, сознанием он от нее не зависел, а через зеркало она высмеивала сознание, заставляя убивать себя. Жаль их. Но разве можно к Бабе Яге без железа? А железом они побрезговали, решили сначала доказать вампиру свою пользу, надеялись, что полюбят их, когда узнают, какие они замечательные.

– ??? – Манька вопросительно уставилась на Дьявола.

– В основном это такие же проклятые, – признался Дьявол, пожав плечами. – Ты дорожишь нашей дружбой?

– Ну! – неопределенно протянула она.

– А они долго смотрели на меня и признали негодным. Разве можно против вампира крестным ходом с Вампиром в уме? Но если Бабе Яге удалось собрать столько проклятых в одном месте, значит, у нашей Помазанницы целая армия, которая пойдет за ней в огонь и в воду. Так они запрограммированы.

– А раньше армии не было?

– Раньше каждый сам за себя и за семью. Существуют кланы – группы, которые обращают людей в вампиров и проклятых, и при другом раскладе радовались бы, что царские палаты освобождаются, а сейчас большинство будет за Благодетельницу.

– Это совсем плохо?

– Да так себе… Зато теперь можешь уразуметь, как царевны лягушки устраиваются по совместительству пресвятой царевной лебедью. Думаешь, Баба Яга не объяснила вампирам, кого любить надо? Меня другое беспокоит – вряд ли они оставили Бабу Ягу без присмотра с таким количеством вразумленных душ. В избушке еще должны быть всевидящие очи и всеслышащие уши.

– Получается, что они знают, что мы задумали?

– Не могу сказать.

– Почему?

– Потому что чертей мы убрали. Общение вампира и черта происходит на уровне мыслеформ. Глаза и уши сами такие не родят. Я проверил баню, в бане я чертей не нашел. А Бабу Ягу ты убила в бане. И потом, она была в облике свиньи, что тоже могло сбить чертей с толку. Они все же настроены на человекообразное существо. Про покойников они, наверное, знают, когда ты их хоронила. Но опять же, вряд ли черти в своих темницах имеют достаточно мыслеформ, чтобы передать информацию точно так, как они ее застали. Никогда не поверю, что Баба Яга объяснила им свою смерть или действия проклятого после ее смерти. Старушка не собиралась умирать.

– Тогда надо их достать!

– Не сможем, пока крест крестов не достанем. Тут такой клубок образовался, что убрать его, надо иметь недюжинные способности и терпение. Так, Маня, встань перед зеркалом и говори, где граница того, что в зеркале отражается, а я буду чертить.

Манька посмотрела в зеркало.

– Да почти весь подвал видно!

– Весь, да не весь, стену, на которой оно висит, уже можно исключить. Говори, что видишь в проходе. И потолок. Ближе, ближе подойди, – Дьявол достал мел и показал его Маньке. – Этот мел ты видеть не должна. Лучше перестрахуемся, чем что-то упустим.

– Да, да… дальше… тут лестница мешает, слепое пятно за лестницей… Если крест должен падать на человека и на зеркало, то за канделябром, наверное, тоже можно отчертить слепое пятно…

Из полученной поверхности мелком другого цвета исключили площадь, которую могли заслонить случайным образом, в первую очередь пол и заднюю стену в высоту человеческого роста. Остальную площадь Манька исследовала по сантиметру. Но никаких признаков креста обнаружить не удалось.

– М-да, – озадачено промычал Дьявол. – Похоже, мы зашли в тупик.

Манька смотрела то на зеркало, то на стены подвала и его потолок, и вдруг ее осенило:

– А как крест может быть связан с чертом?

Дьявол посмотрел на Маньку и задумался.

– Это невероятно, но в этом что-то есть! – согласился он. – Крест материально применяют, значит, он материальный, а черт виртуальный. Связь между крестом и зеркалом виртуальная. Но может быть и такое, что крест отражается в зеркале через пещеру с чертом, тогда, Манька, помолись, мы в пещеру попасть никогда не сможем, а крест надо искать где-то вне подвала. Но пространство такая штука, что его можно свернуть и развернуть на все четыре стороны, это не параллельный мир, это искусство перехода из одной точки материальности в другую.

– А куда выходит эта стена? – Манька пощупала заднюю стену. – По идее, ее быть не должно. Нет у изб подвала снаружи…

– А это я смогу сказать, измерив площадь сечения… – Дьявол задумчиво почесал макушку. – Подумать только, сколько умных мыслей у тебя в голове, когда черти хороводы не водят, – похвалил он ее. – И правильно, с внешней стороны мы подвал видим? Нет! Предположим, он в ноге, но как тогда лапа не раздулась? А если это пространство где-то застолбили, то избушка не смогла бы покинуть то место. Далековато она ушла от начала начал.

– А изба-банька, которая плетется за ней следом, куда бы избушка не направилась?!

И Манька и Дьявол выскочили из подвала и наперегонки припустили к бане. Манька забыла про свои железные башмаки, которые сняла перед зеркалом, бежала она босиком.

В избе-бане перевели дух, а после Дьявол попросил ее встать спиной к каждой из стен и посмотреть затылочным зрением на зеркало в подвале. Если его догадка была верна, его можно было увидеть, минуя черта, который сам стал стенами этого виртуального прохода, чтобы земля не сдвинула пещеру, оставляя ее открытой.

Зеркало обнаружили сразу же. Вход в подвал из бани был во всю стену, и зеркало висело за ее спиной на стене напротив двери. Она смотрела затылком, но видела его не затылочным зрением, а глазами, но посмотреться в него не смогла: ничего из того, что было в бане, зеркало не отражало. И когда она повернулась, зеркало исчезло.

– Блин! – выругалась Манька с чувственным просчетом, что пещера ей оказалась не по зубам.

– Таааак! – с таким же «умным» видом высказался Дьявол. – Смотри, Мань, что на стене, где дверь.

На стене ничего не было, но Манька заметила замазанный распил в бревне, который при простукивании обнаружился глухим звуком некоторой пустоты. Она предупредила баньку, что будет немного больно, и, вооружившись кинжалом, подаренным Дьяволом, отковырнула брусок, который прикрывал тайник.

Крест крестов лежал там, но взять его не удалось. Манька видела крест как материальную вещь, но руки ее проходили сквозь него.

– Странно, – обомлел Дьявол, когда заглянул в тайник и обнаружил раритет. – Обрастать начинаю всякой чертовщиной! Я тоже его вижу! – отошел, проморгался, вернулся и не поверил глазам.

Дьявол стал таким убогим и жалким, что Манька сразу начала его жалеть.

– На смех мне вижу я, что это – дьявольский крест! Неужто на моем собственном изобретении споткнули меня? – горестно воскликнул он. – Люди меня в глаза высмеивают, другие спасителями в спину тычут! Да что же это творится-то на белом свете! – всплеснул руками. – Всякий страх перед Богом потеряли! А я думаю, что такое, в Раю пополнения не было две тысячи лет, единичные голуби – один – два в столетие! Абсолют обижается: «Посмотри, – говорит, – что за текучесть у тебя!? Скоро весь перейду в Бытие, и каждый летит и пищит: «Я Бог!», а Я каждый раз понять пытаюсь, это ты, мой Блудный Сын, или не ты? Настроение у тебя испортилось? Решил, как раньше, парить надо мною?» И сколько бы ни объяснял Ему, что жизнь у меня замечательная – Папаша не верит!

Дьявол, наконец, нашел объективную проблему и разошелся не на шутку, решив излить на нее всю свою печаль и невысказанную боль с такой напористостью, что ничего другого не оставалось, как только слушать его причитания. Таким Манька его никогда не видела, и хотела бы как-то его утешить, но в голову ничего умного не приходило.

– Мы-то как с Абсолютом порешили, – простонал Дьявол, схватившись за голову, – что пока жив человек, Отец Мой его в свой удел тянет, а я в свой, а как умер, я Ему всех, кто Его Богом назвал, а себе – кто назвал меня! И кто назвал меня своим? Ой, горе-то, горе, и кому помолиться? Полчища тараканьей тьмы, как тать, прошлись по моей земле, и заполонили ее Спасители, спасая всех до единого! А мне-то что делать, кому оставлю свою Утопию?

Манька кое-как сообразила, что идеализировать Дьявольские причитания не надо: у нее появились сомнения, что крест не подействовал на него с этой стороны. Обычно Дьявол был в здравом уме и твердой памяти, даже когда его заносило, а теперь уподобился человеку и казнил себя за ту жизнь, которой был всегда доволен.

– Ну ладно, что теперь то… Слезами горю не поможешь. Ты еще можешь все исправить, ты же бессмертный. Давай лучше подумаем, как разбить этот красивый треугольник, – растерянно предложила она.

– Не могу, Маня, ой не могу! – Дьявол сел и залился горючими кровавыми глазами. – Утоплю я в крови Благодетелей моих! Утоплю! – он выскочил из бани и слезы полились ручьем, разбиваясь о землю. И там, где слезы оросили землю, начали вырастать страшные существа, которые, внимая ему молча, уходили на все четыре стороны.

– Стоять! – заорала Манька, сообразив, что Дьявол творит что-то такое, что не смог бы сделать некрещеный. – Это кто? Кто это такие?!

– Это, Маня, пожары, ураганы, смерчи, кислородные голодания, потепления, похолодания, наводнения, пустыни и метеоритные камни с неба… Кровь это, кровь земли! – продолжал он лить кровавые слезы, но, похоже, что на улице действие креста начало ослабевать. Дьявол перестал рыдать, только хлюпал носом, и, наконец, он и сам понял, что земля ушла у него из-под ног.

– Ой, что это со мной? – он схватился за голову и посмотрел на нее виновато.

– Я с вампирами бьюсь, а что получу? Этих злодеев? – она ткнула пальцем на исчезающих в пространстве чудовищных существ. – Ну-ка, верни их! – твердо потребовала она, топнув ногой.

Дьявол отвел глаза и посмотрел вслед чудовищам, которых сам только что наплодил.

– Не могу, – пробормотал он, стараясь на нее не смотреть. – Пока на земле всю пролитую кровь не соберут, не успокоятся: где войну развяжут, где золото начнут делить, где разломят землю… Однако, – Дьявол окончательно пришел в себя, – надо бы посмотреть, что так меня разворошило…

В баню он не пошел. Своими девятью зрениями он, видимо, мог смотреть из любого места, но спустя минуту был готов зарыдать снова. Манька вцепилась ему в грудки и начала трясти так, что голова у Дьявола едва не отвалилась, болтаясь из стороны в сторону. Она поняла, что против креста у него нет никакого сопротивления, и, самое неприятное, действовал он на него как-то наоборот.

– Говори, что там, – зарычала она не хуже оборотня.

– Маня, там черт – заключенный! Зачем его растянули так?! – тоскливо захныкал Дьявол, глядя в пространство перед собой. Уголки глаз его снова наполнились кровью, готовые сорваться. Манька подставила ладонь, чтобы в случае, если Дьявол сорвется, не дать им упасть на землю. Думая, что уж о чертях-то знает все, она выпалила:

– Да чего его, нечисть, жалеть?!

– Манька, не говори ерунды! – Одернул ее Дьявол. Одна слеза все же проскочила мимо пальцев, и тварь унеслась в сторону юга. – И в Раю, и в Аду черти – сущие ангелы! Это тут они материальности не имеют и не знают, как ум у людей достать, а там они умнее! Там они материальнее людей. Раздевают людей и нечисть, и голыми предстаете передо мной! А здесь они раздевают человека, раздевают, а люди материализуют их мысли-то! Ты же заметила, что они бьют человека, когда тот неправильно трактует стены темницы.

И Манька еще раз поняла, что ограниченное ее мышление заключено в какие-то рамки, и в чертях надо уметь разглядеть благо, когда оно явно рисуется чертом. И еще она поняла, что если черта не спасет, миру придет хана – Дьявол зальет его кровавыми слезами. Он расклеился, как старая калоша, и это было на него не похоже.

– Что делать-то, чтобы он обратно собрался? – простонала она, скрипнув зубами от злости.

– Ну не знаю, – Дьявол развел руками, хлюпнул носом. – Не знал я, что крест на себе несу!

– Но он же не в тебе! – попыталась она напомнить ему, кто он есть.

– Тело мое намного больше, чем ты себе можешь представить, но его видеть нельзя, – всхлипнул Дьявол горестно. – Я колобок, без рук, без ног, качусь себе сам в себе. И не тот крест, что ты, Маня, руками взять не можешь, на мне лежит, а другой, тот который обнажен был этим крестом. Но я его уже снимать начинаю.

– А этот мне доставать или не доставать? – раздраженно спросила она, принимая на себя руководство.

– Доставать, конечно, только сначала надо черта достать из неволи. Он из креста материю высасывает. Черти хоть и не материальные, материей могут управлять, и черт достать его пытается, чтобы вернуться назад, и не понимает, что не уймется крест, пока не расщепит его на мелкие осколки, а осколки те летят в зеркало и обратно к черту возвращаются!

– Может, забьем дыру землей, – предложила Манька шутя, не предполагая, что Дьявол придет в неописуемый восторг от ее идеи.

Он замахал руками возбужденно:

– Маня, гениально! Гениально! Это может сработать! Если черт уцепится за материальность, он вполне может развернуться и выйти из своего растянутого состояния! – схватил ведро и лопату и торжественно сунул Маньке в руки, как стяг, на котором колыхался идейный символ.

«Ну вот, – подумала она, снова скрипнув зубами от злости, – вернулся Дьявол и опять свалил на нее всю работу!» Но спорить не стала. Потыкала лопатой землю в нескольких местах, нашла песок и наполнила ведро.

– Вали ее за себя, – предложил Дьявол неуверенно из предбанника, с опаской поглядывая на двери, над которыми лежал его же собственный крест. Но крест уже не действовал на него. Дьявол понял, что тот делает его сопливым зверем, и, как Манька перед зеркалом, сдерживал себя от слезливости.

Манька вывалила ведро земли в пещеру, но земли оказалось явно недостаточно. В пещере стояла такая боль, такое отчаяние, что Манька почувствовала, что сочувствует черту всем своим существом. Она нагрузила второе ведро, третье…

Яма росла, а пещера меньше не становилась. Силы были на исходе. Вместо ужина отломила от железного каравая целый ломоть и даже не почувствовала железного привкуса. Пригодился и железный посох, а Дьявол принес из подвала железные башмаки.

Когда земля наполнила пещеру до самого верха, земля вдруг начала разбухать и заполнять ее собой, и, наконец, Манька увидела самого черта.

– Славная ты девушка, славная, славная, – простонал черт, со слезами на глазах.

Маньке было приятно, но черт вдруг начал расти прямо на глазах.

– Славная, посмеялись мы над ними! – простонал черт и отступил от Маньки подальше. – Все-то у тебя как у людей, просто деньги гребешь лопатой, люди тебе до земли кланяться будут, как Благодетельнице своей, как Спасительнице… – и черт стал еще больше. Схватил камень и залепил им Маньке в глаз.

Манька обернулась и заметила, как Дьявол перемигнулся с чертом, ухмыльнувшись.

Ей стало обидно: даже поблагодарить по-человечески не умеют. Но вовремя одумалась – это все-таки был не человек, а черт, а все черти повернуты на сто восемьдесят градусов, и понимать их надо наоборот. Или он не так уж рад своему спасению, или стены его темницы не предполагали иной речи. Впрочем, и другие не спешили исчезнуть, когда она с ними столкнулась в пещере старшей избы, но хотя бы не благодарили, как этот: смеются ли, плачут, – все обман!

Манька разозлилась.

– Тварь ты бестолковая, – обижено произнесла она, обращаясь к черту. – У тебя и головы-то нет с извилинами, куда тебе понять, что ты тут делал! Растянули тебя, как свиную шкуру на заборе, а ты и рад! Повторяешь, чего ни попадя. Поди, своими словами говорить не научился, – она сверлила его затылком и пилила, пилила, пока черт, растворившись, не уступил место свету и земле, которая поглотила пространство, соединяющее две избушки.

Манька взяла крест крестов. По форме это был не крест, а круг, а на нем гравировка в виде треугольника с начерченной размашистой перевернутой буквой не то А, не то Д. Простенький медальончик без всяких украшений, величиной в ширину ладони, с прилаженной к нему цепочкой.

Манька усмехнулась, если смотреть символически, то гравировка действительно напоминала морду козла с двумя рожками и ушами. Она надела крест крестов на себя, потом, не торопясь, вышла из бани.

И обомлела…

Помнится, в последний раз, когда она заходила в баню с ведром земли, избы были одноэтажными, а теперь избушки стали почти двухэтажными, обнаруживая те самые подвалы, в которые можно было спустится.

Дьявол прикрыл ей разинутый рот.

– Пойдем, возьмем зеркало, – предложила она.

– А куда оно от нас денется? – равнодушно ответил он, устраиваясь возле костра. – Завтра достанем. Тебе не помешает отдохнуть, ты уже две недели не спишь, – он указал на место рядом с собой. – Сегодня у нас великий день: ты достала крест крестов и зеркало против оборотней, – он хмыкнул. – Сдается мне, ты не так проста, и, возможно, я и не ошибся, решив сыграть одной фигурой.

– Да ну тебя! – отмахнулась она. – Тогда я, пожалуй, прогуляюсь по берегу.

Она набросила на плечи шаль и спустилась к реке, присев на камушек. Ей было, о чем подумать – до полнолуния оставалось всего три недели…

Глава 19. Всевидящие очи, всеслышащие уши

Проснулась Манька рано. Так рано, что было еще темно. На ночь ветви неугасимого полена гасли и сумеречного света не давали, врастая в землю корнями.

Ей не спалось, из головы не выходила предстоящая битва с оборотнями. А может, ее не будет, подумала Манька, размышляя: ну с чего оборотням нападать на нее. Но чем дольше размышляла, тем крепче становилась уверенность, что битве – быть. А с чего им ее прощать? Если Помазанница была дочерью Бабы Яги, которая помогала вампирам становиться чистокровными, все основания для мести у нечисти были.

Дьявол спал. Она не стала его будить, взяла со стенной подставки в форме вазы ветвь неугасимого полена, тихо пробралась к выходу и вышла в ночь.

Старшая избушка спала, но дверь отворила быстро и без скрипа.

В горнице Манька зажгла от неугасимой ветви свечи в канделябрах, сняла с шеи крест крестов, повертела в руках. Ничего обычного: черно-сероватый камень, очень прочный, будто стальной, волокнисто-стеклянистый, полупрозрачный, с прожилками. И тоже вибрировал в руке. «Движешься, значит, живешь!» – усмехнулась Манька, вспомнив, как Дьявол часто приговаривал то же самое, когда она стонала, что дальше идти не может.

Убрала крест крестов под рубаху, спустилась в подвал, и заметила, что зеркало ее отразило.

«Я красивая, я счастливая, я веселая!» – улыбнулась Манька своему отражению.

Веселость и уверенность в ней самой не появились, но зеркало отразило вымученную улыбку. Наверное, правильно отразило: она так устала, пока таскала землю, что спала бы, наверное, еще сутки, если бы не тяжелые мысли. Руки болели от лопнувших за ночь мозолей, а живую воду приходилось экономить, она была нужна не только ей, но и избам. Набирали в бочку, и обычно к вечеру та была почти пустая, а она так намаялась, что не успела натаскать в бочку воды из родника.

Она пощупала зеркало, попробовала его оторвать от стены, но оно сидело крепко.

И вспомнила, что Дьявол ей говорил о всевидящих очах.

«Путь пока не знают, что зеркало у меня есть», – решила она, набросив на него покрывало.

Теперь, когда ничего не застило глаза, всевидящие очи она увидела сразу же. Первое око было прикреплено к стене, почти под потолком, направленное на зеркало.

Она сняла со стены око, поднялась в горницу и попробовала рассмотреть его при свете канделябра.

Око имело форму яйца со зрачком и радужкой на одном конце и нервным отростком на другом, который заканчивался небольшой шишечкой. Глаз был живой, и все время следил за ней, поворачиваясь из стороны в сторону, используя отросток, как весло. Манька приблизилась к оку и всмотрелась в него, и вдруг поняла, что из глаза на нее смотрят не один, а два нормальных глаза.

И вдруг…

– Скотина ты, тварь безродная, плюю я в тебя, – услышала она из глаза. – Тьфу! Тьфу! Тьфу!

И почувствовала, как харчок плюющего глаза залепил ей правый глаз.

Никакие слюни по ее глазу не текли. Плевок был виртуальный, но цели достиг. Хуже чем черти! Она нерешительно заколебалась, не позвать ли Дьявола или же попробовать разобраться самой, легонько надавила на глаз пальцем и одурела от боли.

«Это что же, я сама себя что ли?!» – изумилась она, когда проморгалась и боль стихла. Заглянула в глаз и заметила, что из глаза за ней тоже наблюдают.

Злорадствуя.

«С глазом шутки плохи!» – призналась она себе, расписавшись в полном своем невежестве относительно всевидящего ока. Сунула глаз в банку, чтобы не уполз и, неся его на вытянутых руках, отправилась в избу-баньку.

– Дьявол, – позвала Манька, толкая Дьявола в бок. – Проснись! Я знаю, что ты не спишь!

Дьявол протер глаза, уставившись на глаз, будто впервые видел такое чудо.

– Что ты с ним возишься? Дай ему как следует и все дела!

– Ага! Попробовала уже! Он боль обратно возвращает! Что это такое? – Манька брезгливо отодвинула банку с оком от себя.

– Это? Глаз! – ответил Дьявол недоуменно.

– Я вижу, что это глаз! Я спросила, что это такое?! У него внутри кто-то разговаривает… и плюется! – недовольно пробурчала она, встряхнув банку и сунув ему под нос.

Дьявол отвел ее руку, зевнул, вышел наружу, сладко потянулся, и поставил на костер котелок с водой. Манька с банкой ока вышла следом.

Дьявол сел за стол, подозвал ее и вывалил око на столешницу, заглянув в него сам.

– Это, Манька, глаз, самый настоящий… Достают его у человека, издеваются над ним, а он запоминает и плачет потом все время – еще одна хитрость нечисти… Как бы это сказать… Глаз человека – это мозг, а мозг – фабрика электромагнитных волн. Вот нет рядом Благодетельницы, а для земли она есть. Волны достигают земли, в которых вампир – Царь, а проклятый – убожество. Мы с тобой о древнем вампире разговаривали, и ты даже слышала, как он кричит, но, чтобы его услышали вампиры, нужно, чтобы отразился голос от другого человека, вошел в тебя и вышел на другом краю земли. Глаз – то же самое, только он отражает мыслеформу черта. И получается, что черт на землю нападает со спины, а глаз спереди. И так Благодетельница рядом двадцать четыре часа в сутки. А теперь представь, что в глазу у тебя сидит оператор, который глазами твоими правит – и видишь то, чего нет, или уже не видишь то, что есть. А тебе и ответить-то некому. Вроде бы не плевал вампир, а для земли плевал, и раз ты не ответила ему как следует, значит, поклонилась, а если поклонилась, земля попранная уже. И сразу вопрос: а где ей лучше? И все! Нет у тебя земли! И снова вампир на высоте, а ты упала духом.

– Ну уж… одуреть! – Манька оторопела, с опаской поглядывая на диковинку. – А как глаз остается живым, если человека нет?

– А человек еще живой, без него глаз смотреть не будет. Вернее, будет, но в Аду – и там повернется к человеку и будет против него свидетельствовать.

– А чего мне с ним делать-то? – подивилась Манька новому чуду, которое нечисть приспособила для себя. Хитрости у нечисти оказалось много, чтобы прославить себя перед человеком. – Раздавить его, так это можно самой без глаз остаться.

– Если объяснить глазу, что у него внутри другие люди и закопать в землю, то у безглазого человека глаз снова отрастет, – обыденно сообщил Дьявол, как будто решался производственный вопрос, который вставал перед ними каждый день.

– Да ты что!? – изумилась она, придвигая глаз к себе обратно и пристально вглядываясь в те два глаза, которые видела в глазу.

– И вообще, не отрывай меня по пустякам! Попроведаю, что там у нас на повестке дня с землей… Что-то колодец не родится, и дерево не поднялось на поверхность, а нам для стрел заросли нужны, – озаботился Дьявол, проваливаясь сквозь землю вместе с кружкой чая.

Манька потопталась вокруг того места, где исчез Дьявол, прислушалась, но было тихо, если не считать проснувшихся кузнечиков и пчел, выпушенных избами на волю. Вышла на улицу. Вокруг края луга по опушке за ночь распустилась липа и орешник, и в воздухе витал медовый запах. А еще приятно пахло шиповником. Шиповник рос только в одном месте, но куст был до того ярко-алым, что смотреть на него – одно удовольствие. Солнце, видимо, взошло, над поляной небо стало голубым, как летом, а дальше затянутым серой пеленой, и шел снег, падая на землю уже каплями дождя. Гору из-за снегопада было почти не видать. Недалеко от избы она заметила нескольких зайцев, жующих траву, чуть ближе к реке лосиху с только что родившемся лосенком. Лосенок смешно шатался, пытаясь удержаться на своих тоненьких ножках. У самой опушки паслось стадо разномастных оленей и горных козлов.

Луг обживало зверье, оголодавшее на зимней бескормице.

Налив себе чая, Манька уселась за стол, придвинув глаз к себе.

Сначала в глазу она видела только направленный на нее взгляд, но потом картинка «отъехала», глаз сфокусировался, и сразу всплыла женщина с искаженным от ненависти и презрения к глазу лицом. А глаз будто смотрел на эту женщину Манькиными глазами. Чем дольше она всматривалась, тем явственней обозначились люди, которые издевались над человеком, кому принадлежал глаз. И видна стала даже комната и место, где тот человек лежал. Прямо перед глазом лежало зеркало – и глаз очень его боялся, потому что в зеркале он видел только черную ночь, как будто огромная яма, в которую, если долго смотреть, начинаешь проваливаться.

И люди, и комната Маньку заинтересовали.

Она даже не удивилась, узнав Бабу Ягу. И, может быть, подумала она,среди них были ее душа-вампир и Благодетельница… Но образы смазывались. Разглядеть вампира и потом опознать, вряд ли смог бы человек, они были много ближе, почти у самого лица, куда человек обычно не смотрит. Глаз слезился – и от плевков, и оттого, что в него тыкали спицей, и что высох. Его стянули, не позволяя моргнуть. Кто-то ради смеха напялил на него очки. Вампиры бесновались и исходились слюной, украшая глаз синяками. Потом и вовсе началось непотребство, когда одна из женщин, а потом другая и третья, садились на глаз, запихивая туда, откуда берутся дети, надавливая на него и получая от этого удовольствие, измазывая своей пахнущей мочой, выделениями пота и смолянистой жидкостью. Некоторые из них разделась донага и сладеньким голосом расхваливали себя, объясняя глазу, какие они хорошие да пригожие, демонстрируя непотребные части тела. Мужчины совали глаз в отхожие места, объясняя, что только так он может на себя смотреть, называли женщин святыми, и бессовестно улыбались своими ртами, обнажая острые клыки.

А потом и вовсе стало смешно: вампиры начали причитать о глазе, что якобы его озолотили, а глаз не вернул им долг, пустив по ветру, и выли, сморкаясь в носовики, указывая глазу на то, что он якобы не умеет жить и мешает другим.

Манька никак не могла взять в толк: зачем вампирам надо так издеваться над глазом, но открыла для себя много интересного. Она тоже искала в вампире человека, и многие из них казались ей много совершеннее ее самой, в то время как Дьявол пытался втолковать, что вампир – не человек, и его лицо – маска, а под маской другое лицо, которое противностью своей превосходит любое представление человека о злых демонах.

«Или у меня крыша совсем уехала, – подумала она, – или у них отмороженный интеллект…»

Но, поразмыслив, рассудила, что раз глаз работал по задумке вампиров, получалось, что сами вампиры прекрасно понимали, что делают. Взять ту же мысль, заложенную глазу, что смотреть на себя ему должно через отхожие места вампира…

Если бы ей, абстрактно мыслящей, в здравой памяти пришлось вынести такие издевательства, она испытала бы не меньший ужас, который виделся глазу. А что говорить о нем, который объяснить себе ничего не мог, а только жить с этим? Именно страх внушали вампиры земле, чтобы она безропотно служила и приносила им кровь и силу человека.

Комната в глазу стала темнеть, к глазу приближались, чтобы его выколоть, он потух.

Наконец, всевидящее око можно было хоронить.

Недалеко от избы-бани, где она брала землю, осталась огромная яма. Избы хотели сравнять ее, но Дьявол остановил, будто знал, что еще пригодится. Для захоронения эта яма была как нельзя кстати. Она бросила глаз в яму и отправилась собирать всевидящие очи.

В избушке, только в подвале, Манька собрала всевидящих очей с сотню. Сначала она складывала их в корзину и выносила в горницу, но корзины закончились. Пришлось собирать в мешки, найденные в подвале избы-бани. Глаза были понатыканы повсюду, иногда висели связками. Временами она натыкалась на странные ракушки, которые или висели гроздьями на стене, или хранились на полках, уложенные рядами.

Манька исследовала несколько таких ракушек, подозревая, что это всеслышащие уши. Они и вправду походили на человеческое ухо, но не полое внутри. Она поднесла ракушки к уху и послушала: ракушки едва заметно шумели, иногда сильнее, чем другие, но признаки голоса или чего-то подобного не обнаружила, и после недолгих раздумий решила, что это или гриб, который иногда селится на древесине, как чага – но в древесину ракушки не врастали, а были как бы сами по себе, или ракушка и есть, которые избы или их прежние хозяева могли насобирать, как память о море-океане. Манька на море-океане была только раз, и не на теплом, а на холодном, и сама видела, что причудливые ракушки там валялись по всему берегу, а некоторые из них очень походили на те, которые висели в избе. Так или иначе, она решила, что их тоже надо собрать в мешки. Для памяти одной – двух было достаточно, а если это гриб, то избы ей только спасибо скажут – и Дьявол, может быть, похвалит.

Приняв самостоятельное решение, Манька почувствовала себя немножко хозяйкой. Чувство было новое, и противоестественное ее природе. Избы имели богатств, каких у иного человека за всю жизнь не накопилось бы. Не было на земле других таких изб. Но Манька вдруг изобличила себя: у нее или опыта не было быть богатой, или не умела вовсе, потому как почувствовала себя виноватой, и каждой вещи глаза искали хозяина. И попроси у нее кто самостоятельный инструмент, запросто отдала бы вместо того, чтобы хранить как зеницу ока – вампиры лишили ее не только умных мыслей, но и самых простых чувств.

Она вдруг испугалась саму себя. Пусть уж лучше избы остаются хозяйками, а она будет иногда просить у них ту или иную вещь, подумала она, отказываясь от мысли быть избам чем-то больше, чем просто друг. Навык надо иметь, чтобы быть хорошим хозяином, а ее этому никто не учил.

Глаза и странные ракушки были повсюду: в подвалах изб, в горнице, в бане, в предбаннике, на чердаках, на стенах с улицы и под самой крышей. Она собрала их только к вечеру. И неожиданно обнаружила, что там, где глаза и ракушки были убраны, стали вырастать огромные камни-валуны. Чтобы не мешались под ногами, она сносила их в одно место, сдвигая к стене. Камни могли пригодиться. Камень нужен, чтобы капусту прижать до сока во время засолки, и в каменку для жара пригодится, а то сама изба ими кормилась, ведь собирали избы хворост и древесину, копаясь в земле, могли камни собирать.

На следующий день она вынесла глаза на улицу, поближе к вырытой яме, а ракушки отнесла на чердак, высыпала из мешка на пол, раскатав нетолстым слоем, чтобы не сгнили и не заплесневели. Дьявол ушел под землю еще до того, как она проснулась. Когда он вернулся, Манька столько наслушалась и натерпелась от глаз, что совсем забыла доложить о ракушках и камнях. Всевидящих очей было так много, что даже Дьявол вытаращил глаза, когда все мешки были вынесены и свалены у стола.

Четыре дня Манька вглядывалась во всевидящие очи с утра до вечера, с ужасом подсчитывая время, оставшееся до полнолуния. Она торопилась изо всех сил, но пока в глазу хоть кто-то оставался, он оставался живехоньким, и все время норовил уползти. К счастью, к концу второго дня она заметила, что между тем или иным глазом различий было немного. Вампиры не утруждали себя художественными изысками, лепили одно и то же по образу и подобию. Ясно было одно, что всем правым глазам, которые она собрала в старшей избе, вампиры искали унижения, а левым, собранным в избе-бане, сообщали только приятное. Наверное, это было связано с тем, что в избе-бане Баба Яга хранила крест крестов, а в старшей мучились вампирские души.

Левому глазу вампиры предлагали деньги, завидовали, объяснялись в любви, просили денег, мочили его духами и всякими масляными благовониями. Глаз то и дело скрывал от Маньки истину, и ей приходилось подолгу его упрашивать показать вампиров, напоминая, что глаз все-таки хозяину уже не принадлежит, и тот, у кого его вырвали, теперь безглазый. Правый глаз, напротив, устрашали и морили голодом, мочились на него, кормили навозом и помоями. С правым глазом, который унижали, в отличии от левого, работалось быстрее, но он был сильно напуган и не мог поверить, что все это произошло с ним. Но вскоре, как только Манька исстрадавшемуся глазу докладывала, чем его напугали, он сразу же становился студенистым, и можно было отправлять его в яму.

И опять же, к счастью, глаза в основном были только правые, левые уместились в одну корзину.

Когда с глазами было закончено, она еще раз обошла обе избы, и заглянула во все углы. Пропустила она немного, всего с десяток глаз. Если бы не Дьявол, который сам указывал, где глаза прячутся, она бы не в жизнь с ними не сладила. Глаза разбегались в разные стороны и выскальзывали из рук, так что приходилось загонять их в угол и накрывать сачком. Были они очень старыми, и выяснилось, что все они были правые, но как бы левые, которым сулили вампиры только радостное и приятное времяпровождение, если глазу посчастливится увидеть вампира и поближе с ним сойтись – и глаза прятали от нее вампиров.

Наконец, когда Дьяволу возня надоела, он каждый глаз по очереди накрутил на вилку, и несколько раз постучал им об столешницу. Глаза сразу присмирели, послушно открывая истину.

– Тебе не больно? – с сочувствием спросила Манька, вспомнив, как наказала себя саму.

Дьявол хитро ухмыльнулся.

– А у меня глаз нет! – ответил он с ехидцей. – Зацепиться-то им не за что! Я ж голое сознание!

Среди вампиров, которые последнему десятку глаз пришлись по вкусу, она не увидела знакомых, искалечивших предыдущие глаза. Эта несхожесть натолкнула на мысль, что изба побывала еще в чьих-то «заботливых» руках. Дьявол косвенно подтвердил ее мысль, заметив, что ампутация – ампутация, и глаза у человека нет, не важно, вырезали его с благочестивыми помышлениями или без оных.

Когда глаза закончились, Манька облегченно вздохнула, но радость была недолгой. Стоило войти в избу, она почувствовала, что к трупному запаху разложения, который все еще копился в избе при закрытых дверях, добавился странный запах горелости, точно жарили шашлык, жгли волосы и кости…

Манька расстроилась. До полнолуния оставались две недели, а у нее все еще не было укрытия – и избы, в случае ее смерти, не оставались здоровыми, чтобы помянуть добрым словом и, на худой конец, предать останки земле…

Она прошла вдоль стен, простукивая и прощупывая избы, но звук был обычный. И все же запах просачивался меж бревен – она была в этом уверена. Проверила затылочным зрением – безрезультатно. Пока она искала источник, запах стал явственнее. Невольно опустились руки.

Такой ее застал Дьявол. Он выглядел на этот раз счастливым и возбужденным. Увидев Маньку, он ничуть не расстроился.

– Брось, пока глаза у слепых не отрастут, тебе к ним не пройти, – беззаботно объяснил он. – Несколько дней еще есть. У нас сегодня праздник! Роды у нас!

– В смысле? – Манька Дьявольского оптимизма не разделяла.

– Земля колодец рожает! – ответил Дьявол и исчез, не воспользовавшись дверью как обычно.

При последних словах Дьявола Манька почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног. Изба, которая никогда не поднималась, пока Манька была в ней, на этот раз изменила правилу и побежала вслед за Дьяволом, и Манька, во-первых, поняла, что не без оснований люди пугаются землетрясений, во-вторых – в избе нельзя делиться секретами, а в-третьих, лучше самой пробежать расстояние, чем прокатиться в избе. Она полетела с одного конца на другой, ударилась головой о стену, отскочила, и снова полетела, как мяч, не успев подняться на ноги. Спасло ее лишь то, что ногами избы до колодца был один шаг, не считая, пока изба топталась на месте.

Манька открыла дверь и отпрянула назад.

Лестница болталась в воздухе, но отойти от двери она не успела: изба как раз нагнулась над новорожденным колодцем, чтобы получше его разглядеть. Через открытую дверь Манька выпала и полетела вниз с высоты двадцати метров… Ноги у изб были длинные, и это она еще присела!

Спасло ее чудо… Или Дьявол, который чуть замедлил время, как в болоте, когда она увидела посох, который проваливался в ил – она перевернулась в воздухе и приземлилась, как он ее учил, прокатившись кубарем по земле и растянувшись плашмя.

Дьявол согнулся пополам, сжимая живот от хохота, тыча в нее пальцем…

Манька, убедившись, что ничего себе не сломала, тоже захохотала, сначала мелко, потом громче, потом надрывно гогоча. Изба изменилась в окнах и бревна у нее покосились. И Дьявол тыкал пальцем уже не в нее, а в избу…

Новорожденный колодец был совсем маленький, в диаметре на длину руки от плеча. Бревна, покрытые росписью, едва достигали в толщину размера жерди. Зато родниковая вода – чистая, прозрачная, уже лилась тоненькой струйкой через край.

– Вырастет быстро, – заверил Дьявол, похлопав колодец по перекладине. – Очень кстати, когда полезешь в огонь. Надо прокопать канал и вырыть водоем…

Манька замерла, услышав про огонь, хотела что-то сказать, но рот ее так и остался открытым. Дьявол вставил ей челюсть в исходное положение, принес лопаты. Одну вручил ей, второй снял дерн и обозначил будущее озерцо. Избы, заметив намечающиеся раскопки, сразу заинтересовались, и через пять минут Маньке и Дьяволу осталось лишь выровнять и уплотнить дно будущего водоема, укрепив береговую насыпь галькой и камнями, которых тут было предостаточно.

По случаю рождения колодца устроили праздничный ужин, но за столом Манька оставалась задумчивая и молчаливая. Человеку нельзя залезть в огонь и не умереть, а умереть от ожогов исстари считалось мучительной смертью. Многие люди после ожогов искали смерть полегче. Конечно, живая вода могла продлить ее мучения и вылечить, но кто вытащит ее из огня?

Спала Манька как угорь на сковородке, снилось ей всякое: черти, оборотни, пожары и наводнения, то она проваливалась во тьму, то сидела на двух аршинах, охраняя свою землю и с тоской наблюдая, как за кладбищенским забором проносятся железные колесницы, с запертыми внутри лошадями, в небе пролетают железные птицы и драконы, похожие на змея с перепончатыми, как у Дьявола, крыльями, и она никак не могла перелезть через забор, чтобы дойти и помешать избам есть блевотину и фекалии, пасущимся у дворца с высокими башнями, которые охраняли драконы. Она просыпалась, ворочалась, кляла себя за то, что не может уснуть, и только вроде бы заснула без снов, как Дьявол заставил ее подняться виртуальным пинком, которым умел поднять только он, не утруждаясь уговорами.

Все тело ныло, точно по нему проехали катком, плечи, спина и поясница отваливались, настроение было никакое. Проснулась она злая и ворчливая. Утро показалось ей безотрадным. Но у Дьявола настроение было преотличное.

Он проверял заросли неугасимого полена. Самые густые и скученные наросли там, где закопали рогатину. Расправил загнутый сук, любуясь пучками неугасимых ветвей,

– Это крона поднимается, а ствол у дерева еще долго будет под землей, а когда оно поднимется… – заметив, что глаза у нее красные и сама она смотрит на него мрачно, махнул рукой в сторону бани. – Иди, подлечись, баня живой водой всю ночь запасалась.

После парной, после крепкого свежего веника, как Манька раза три нырнула в холодную реку и, обмотавшись полотенцем, вышла к завтраку, доброе настроение начало возвращаться.

– Люди в баню ходят с вечера, а я с утра, – заметила она, попивая чай из брусничных и смородиновых листьев на живой воде.

Впервые после долгого перехода воду можно было не экономить. Колодец за ночь подрос и был уже в половину колодца. Чай взбодрил ее – от ночных переживаний остался только осадок, хандра отступила. Ей хотелось подремать еще, но признаваться Дьяволу, что она всю ночь не могла справиться со своими страхами, не хотелось. Дьявол был уверен, что бессонницы бывают только у не натруженного тела.

– Почему же, – буднично заметил он, – просто ночью не топят, вот и не моются. Нырнула в реку, прошлась веничком – и никаких лишних мыслей не осталось. Ну, время еще есть, пока обсыхаешь.

Манька мысленно поблагодарила Бога за то, что Дьявол умел ненавязчиво читать мысли, так что ей не приходилось лишний раз просить о чем-то – сам догадывался! Ушла в предбанник, свернулась калачиком и тут же заснула. На этот раз сон у нее был крепкий и сладкий, и за двадцать минут успела отоспаться за всю бессонную ночь. Слово свое Дьявол сдержал, разбудив ни минутой раньше, ни минутой позже. Встала она другим человеком, живая вода сделала свое дело, тело стало легким и здоровым.

За ночь в избушке накопился такой смрад, что даже распахнутая настежь дверь не выветривала его. Дым стоял коромыслом. Синие языки пламени вырывались из-под бревен, но снаружи ничего не горело и внутри избы ничего не занималось пожаром.

– У нее бревна необычные, противопожарные, живые, – объяснил Дьявол. – Много воды пьет, да только пламя ей не потушить, оно в таком месте, где избе его не достать.

– Что, спиной становиться? – спросила Манька, понимая, что тушить пожар придется ей.

– Нет, глазами будем смотреть, только так смотреть, как затылком. Что-то должно щелкнуть, чтобы ты поняла, что у тебя включился передний привод. Надеюсь, глаза у погребушек прорезались.

– У погребушек?

– Ну, а как их еще, погребенных заживо, назвать?

– А куда смотреть? – поинтересовалась Манька, пробуя свои силы.

– Лучше по сторонам, – посоветовал Дьявол.

Манька пялилась во все глаза, сверлила стены взглядом, но передний привод не щелкал. Даже Дьявол устал ждать: он посматривал в окно и на часы, и Манька понимала, что он отсчитывает, сколько времени ей осталось до смерти.

– Ладно, давай по-другому, – предложил Дьявол и вывел ее на улицу. – Закрой глаза, а теперь опиши мне небо.

– Хмурое немного, солнце светит, но сквозь тучи, – продекларировала Манька из того, что она помнила. Что-то она не удосужилась сегодня посмотреть на небо… – Наверное, будет дождь… Или снег…

– Тогда так, скажи, в каком месте от тебя находится моя рука? – спросил Дьявол.

– Слева, – не задумываясь, ответила Манька. Слева от нее промелькнула какая-то тень, как будто темное пятно. Она почувствовала руку Дьявола кожей.

– А теперь? – спросил Дьявол.

– У меня перед правым глазом, – не задумываясь, ответила она, в этом месте были видны даже дьявольские пальцы.

– А сейчас? – поинтересовался Дьявол.

– Со спины на уровне поясницы, немного сдвинута влево.

– Нельзя доверять только глазам, надо уметь видеть во тьме, – назидательно пожурил он, и Манька поняла, что ошиблась. – Оборотни и вампиры днем на людей не нападают, а уж спереди – никогда в жизни! Нападать будут ночью и со всех сторон, так что смотреть надо любым зрением, с любого угла, в любом направлении.

– Разве можно смотреть во всех направлениях сразу? – жалобно простонала Манька, – Я же не утыкана глазами со всех сторон! Человеку, наверное, для того и даны два глаза, чтобы он ими смотрел только вперед.

– Не-е-ет, Манька! – самодовольно изрек Дьявол. – Если бы люди пользовались зрением, которое им дано, не принимали объяснения чертей за умные мысли! Земля помнит и записывает все вокруг пространственным слепком, даже когда человек спит или в коме, а сознание через нее получает информацию о мире. На этом стоит нечисть, когда сама себя засовывает в пространство человека. Не сможешь научиться смотреть во все стороны – голова твоя полетит с плеч. И даже я тебе не смогу ничем помочь. Смотри на любой предмет, который увидишь глазами, отвернись и попробуй прочувствовать его всем своим существом.

Манька взглянула на первое попавшее на глаза дерево, отвернулась и начала представлять. И вдруг поняла, что что-то зацепилось за ее память. Она явственно ощутила темное пятно впереди себя, в области над левым глазом, будто дерево провалилось туда. Сначала оно в памяти стало так далеко, что она не могла дотянуться до него взглядом, а потом и вовсе пропало, и сколько бы Манька не пыталась его представить, вместо него появлялось нечто скользкое и щекочущее.

Манька стала смотреть на это пятно, и первое, что пришло ей на ум, была рука. И сразу заболела голова. Рука то гладила ее, то что-то сжимала, и вдруг Манькина память будто проснулась и приоткрыла завесу черного полотнища, застившего и глаза, и ум: далекие воспоминания ее детства, когда она лежала в горячке в беспамятстве, а бабка, у которой она жила, костерила ее на чем свет стоит и требовала у нее ответа, почему мамка, бросив ее, не придушила. Рука бабки дотрагивалась до ее лба.

«Блин, Благодетельница нашлась!» – с неприязнью подумала Манька, оглянувшись на Дьявола: еще сочтет ее неблагодарной.

Но Дьявол привычно ее поймал:

– Маня, посмотри на свой ум! Разве бабка Благодетельницей была? Проверь ее со всех сторон и поймешь, какими чертями у нее голова работала. А ведь она тебе кучу денег должна и компенсацию за моральный вред! В пять лет ты отработала ей весь хлеб, который съела за тринадцать: воду ведрами носила, огород поливала, копала, полола, дрова пилила, стирала, убирала, любимой ее считала, а Благодетельница твоя хоть раз погладила по голове от сердца, слово доброе сказала? Ведь не похвалила ни разу, выставила из дома, опорочив перед людьми. Ты в солому плакала, обидно тебе было, но зла не держала, все думала: как она так смогла? Как-как, да так! Что ни черт, так у нее голова поклоны бьет! Все житье ее было чертями изрыто! Но ведь черта люди лепят! Что же за человек такой, если человек противостоять ему не может? Это был единственный раз, когда дотронулась до тебя, когда температуру проверила. Перестань искать в нечисти хоть что-то человеческое: глазами будут смотреть, не увидят ни доброты, не красоты, ни силы духа, которые вампиров заставляют штаны мочить, и не жди ничего – не дождешься. Ее нет ни на земле, ни на небе, только в твоей памяти. И только ты одна ее помнишь, а все, перед кем кланялась, давно забыли!

И вправду, как только выбросила из головы опекуншу, у которой она жила до двенадцати лет, пока старушенция не собралась продать ее своим дружкам-алкоголикам, дерево предстало перед Манькой во всей космической красе – и увидела она его кожей. Кривовато, правда: дерево уменьшилось, и стояло где-то не в той стороне, и прогнулось слегка, будто видела его Манька в кривом зеркале, и многие ветви его были размазанными, но прав был Дьявол, увидеть – можно! Она поймала себя на мысли, что ей в первые в жизни удалось разорвать завесу мрака.

– Ух ты! – обрадовалась она.

Немного, лес… Да, лес, черное пятно, но лес оказался живым: кто-то между деревьями копошился, скакал, перепрыгивал с ветки на ветку. Зверья на обогретую землю набежало много. С неодушевленными предметами было хуже, с закрытыми глазами она не сразу могла понять, что они из себя представляют.

И вдруг все пропало.

– Пока и так сойдет, – решил Дьявол. – Пять-десять лет упорных тренировок, и будешь чувствовать пространство, как земля чувствует. Объект, который умеет мыслить, разглядеть проще. Искать то место в избе нужно точно так же.

– Почему проще? – поинтересовалась Манька, вприпрыжку следуя за Дьяволом в избу.

– Материальные неодушевленные предметы имеют застывшую форму, разглядеть их можно, если только научиться сканировать плотность пространства. Другое дело мысли, у них всегда есть источник, который разбрасывает вокруг себя всякие волны, которые сами тебя находят. Нет человека, который бы не чувствовал их совсем, а для вампиров и оборотней такой источник – маяк в ночи. Уж они-то в пространстве ориентируются.

Дьявол поставил Маньку посреди горницы.

– Представь, что тебе надо выйти на улицу, и тебе надо проверить, не притаился ли там оборотень, – приказал он. – Если притаился, а ты не почувствовала, уже никто не вспомнит, что ты жила на белом свете. Последнее слово останется за оборотнем.

– Так мне на улицу смотреть, или тут пещеры искать?

– И то и другое.

Манька вперилась взглядом в стену, пытаясь разумом проникнуть за ее пределы.

Она хмурилась, жмурилась, но человек ли то? Огня она не чуяла, хотя шел смрад просачивался между бревен, но пламени не было и с улицы ничего не горело. И объектов как таковых тоже не было, но она вдруг ясно расслышала голоса, которые шли из-за стены:

– О, горюшко мне, помоги любимая, подай мне рученьку свою белую, горю я в пламени, золотко мое ненаглядное!

– Да разве подаст она рученьку? Посмотри: глаза бесстыжие, ленивая да бестолковая, – вторил другой.

– Иди сюда! – звал мужской голос. – Топями сирыми, тропкой узенькой, мимо чахлой березоньки, через каменный лог, до горы, а в горе ущелье есть, вот туда и направляйтесь, за озером мы, на берегу реки, и вот она – избушка Бабы Яги! В избе вражина засела, по ночам в бане спит, и никого рядом нет, но часто разговаривает сама с собой… Не вижу ее, но слышу хорошо!

Е-мое, шпион! Манька похолодела, покрываясь испариной. Под самым носом! Врагов наводит! Интересно, как далеко летит зов, и где та голова, которая идет по ее душу наставлениями нечисти? Не человеком было беззлобное существо, посылая кому-то свои сочинения.

– А я-то… глаза им возвращала! – задохнулась она от возмущения.

– Он разве видит тебя? И правильно, что вернула! А если бы уши еще у нечисти забрала, так и не слышали бы! Забыла ты, Маня, что нечисть честно биться не умеет! На то она и нечисть, чтобы злом побеждать, – проворчал Дьявол.

Удивить ее Дьяволу удалось. Приходилось признать, что учиться уму разуму было куда. Манька диву далась, сколько надо знать, чтобы управиться с нечистью, которая могла жить в избе рядом с человеком, испытывая его терпение и строя разные козни.

– Что делать-то с напастью?

– Бегите быстрее! – быстро-быстро начал передавать шпион сведения, умоляя кого-то искать ее быстрее. – Слышу, собирается извести нас! Просит кого-то научить ее.

– Кто может ее учить, если одна? – прилетело издалека, – Чем она занимается?

– Не могу посмотреть, слышу только, да мыслями избушечьими ведаю…

– И опять ты, Манька, забыла, что радио достает великую даль, – напомнил Дьявол. – Подумай, где у них может быть оборонное средство?

– Ну, если слышит он нас, уши, наверное, где-то заныканные, – презрительно бросила Манька в сторону шпиона.

– То-то и оно, глаза собрала, а уши оставила, – укорил Дьявол. – Ты в подвале посмотри, а я на чердаке проверю. Они по форме напоминают ракушки с парафиновыми начинками. Ракушка собирает все звуки, а парафин пропускает только ту волну, которая нужна нечисти. Нечисть ухо у людей вырезает, что бы человек слышал про себя злое, а про нечисть доброе. А если парафин вытопить, да открыть уху мучителя, то у человека новое отрастет, лучше прежнего!

– Так я на чердаке их сложила, по всем стенам и перекладинам развешанные весели, – обрадовалась Манька. – И еще в подвале на полке… Для красоты положила, думала хобби у изб такое, память… Я послушала, голосов не было… И шумят, как морские. Да ведь они и камней насобирали! – пожаловалась она, пожимая плечами, и тут же пожалела, прикусив губу.

Дьявол посмотрел на нее как-то слишком строго и осуждающе.

– Ох, Манька, врагами разжиться ты хотела! – обличил он ее. – Нельзя ничего брать у нечисти: волосинку свою сожги да выброси вон, коли в руках врага побывала!

Слава Богу, камнями Дьявол занялся сам, помогая перемолоть их избам через мельничные жернова в подвале. Избы стонали, в трубе гудело, и половицы скрипели, как будто ветер выл и железо ржавое на несмазанных петлях болталось. Но дробили избы камни те быстро.

– А что за камни? – полюбопытствовала она.

– Магниты то, Маня. Те, которые радиоволну усиливают. Что твои караваи. Слышала небось, когда заклятие накладывают, приговаривают: «И пусть будет слово мое твердо и нерушимо, как камень Алатырь!»? Ну, Алатырь, конечно, неприятелю недостать, на нем Закон стоит, но для обмана такие вот твердые камни кладут в укромные места, чтобы они на избу давили и про заклятие забыть не позволяли. Магнетизм их железные приспособления изб тяжелыми делают, и работают приспособления из рук вон плохо: то сломаются, то промахнутся, все вкривь и вкось.

– А-а-а… – протянула Манька, подивившись смекалке нечисти.

Она собрала ушные раковины в мешки, вынесли их на улицу. Дьявол поставил на огонь котел с водою. И когда вода нагрелась, он выгреб угли, оставив только самую малость.

Пришлось ждать, пока парафин и воск расплавятся и всплывут на поверхность. Манька орудовала шумовкой, поливая сверху холодной водой и вычерпывая.

Пока ждали, стал накрапывать дождик. Дьявол принес стакан парного лосинного молока. Молоко было чуть горьковатое и жирное. Ломоть железного каравая, смоченный в молоке, не скрипел на зубах, а таял, как сахар. Конечно, сахар не был дефицитом, и в сахаре она себе не отказывала, но она вдруг вспомнила, когда попробовала его в первый раз. Лизнуть только успела.

Кусочком сахара ее угостил соседский мальчишка, засахаривая малину в трехлитровом бидоне, разбивая комочки пестиком – тот самый, сопливый – ставший впоследствии оборотнем.

«Ну, не ври! – сказала ей бабка, когда она принесла кусочек сахара домой, чтобы с ней поделиться. Прищурилась зло и подозрительно: – Умный парень, да чтобы с дурочкой якшался! Сознавайся, приживалка беспризорная, сахарок мне просили передать? Так я и знала… Позолотили, называется, ручку! Выкормыш обворовывает! Ах ты падина!» – закричала бабка и с размаху ударила поленом.

Сахар выпал из ее рук прямо в грязь…

Именно таким запомнился ей сладкий белый кусочек.

Бабка присматривала за ней как опекун. Взяла из детского приюта, когда ей было чуть меньше трех лет. То ли пожалела, то ли прикрывала надзирательницу детдома, которая приходилась ей дальней родственницей. Тогда ее сильно побили и сломали руку, и чтобы тот случай не стал достоянием общественности, ее удалили из списка сирот и сбагрили бабке, дав немного денег и наказав тихонько похоронить в укромном месте.

Она долго лежала без сознания, но выжила. И рука срослась. Манька так и не решила до конца, где ей было бы лучше: в приюте, в котором ее побили один раз, или у бабки, которая била ее каждый день.

Свое непростое сиротское житье-бытие она вспоминала нечасто, но пока вытапливался парафин из ушей, голова была свободной. Слова Дьявола запали ей в сердце. Наверное, он судил о бабке, как чужой человек, но у нее ближе никого не было. Не было у нее, наверное, матери, думала она, принес аист, не донес до места, увидел лягушку, кинулся ловить, а про нее забыл…

Может, охотники его подбили, а иначе как она оказалась на Мутных Топях? И долго поминали ей этот случай, чтобы она знала свое место. Манька до сих пор не могла поверить, что родная мать бросила ее на этом болоте.

Как непохожи были люди на Дьявола! Раньше она хоть как-то умела придумать им оправдание, но после встречи с Дьяволом все изменилось. С Дьяволом она забыла свои обиды, он ее слушал, старался понять – и на душе теплело. И не пришлось бы идти в такую даль, если бы хоть один человек оказался похожим на него.

Она достала освободившееся ухо из воды:

– Ну хоть маленечко дай, помоги, вот я, интересная, помоги, только меня, меня поминай, любимой меня назови! – уговаривали правые уши женскими голосами. – Я ласковая, добрая, посмотри, какой нежной и славной могу быть…

– Ты никогда никаким людям не давай – по рогам не начнешь ходить! Зла не держи на меня, пусть они отойдут к жизни вечной, а мы с тобой проклянем их! – вторили голоса мужские. – Меня цени, со мною делись! – наставляли они.

– Опять какой-то бред… – дивилась Манька.

– Бред не бред, а люди без ушей только то и слышат! – ответил Дьявол. – Такие уши отравляют землю человека, не давая услышать других. А тут смешного мало. Страшные это люди – слуги нечисти. Не приведи Господи с таким встретиться. Они отрезают головы гаражными кооперативами, закатывая людей в бетон. Показалось такому, что деньга у человека завелась, и пока морок в ухо летит, он пойдет за человеком, доставая для нечисти кошелек.

– Получается, я ворам и убийцам уши возвращаю? – брезгливо скривилась Манька.

– Не ворам и убийцам, а человеку, который без этого уха разобраться в себе не сможет, – ответил Дьявол. – Ум человека слаб, моими знаниями нечисть обращает его в раба. Сам он от моих знаний давно отказался. И все, что ему остается, костерок у нечисти – так Богом заповедано. А я, Бог Нечисти, не выше Бога, и приходится овец и волов поджаривать, которых мне нечисть на жертвенник положила, никто эту тяжелую работу вместо меня не сделает.

– А где он Бог-то?! – возмущенно отозвалась Манька. – Тебя вижу, а Бог разве смотрит за человеком? Куда не посмотришь, кругом одна нечисть!

Дьявол хитро прищурился.

– И сказал Господь Бог: «Вот Я, хожу по Саду-Утопии, и сделал себе помощника, чтобы доверить ему то, что сам знаю, но как Дух смастерить не могу. А человек соблазнился тварью, ползающей на брюхе, и по наущению ее съел плод с Дерева Добра и Зла, ни в добре, ни в зле не разбираясь. Так могу и без Сада-Утопии остаться. Лучше изгоню его из Сада, и тварь вместе с ним, которая будет жить в его земле, размножаясь, как слово, облаченное в плоть, и если докажет, что умеет противостоять наветам тварей в своей земле, вернется. Только, чтобы противостоять этой твари, должен человек подружиться с ангелами, которые охраняют Дерево Жизни…»

Посмеяться Богу над собой, если человек возомнил себя «Венцом Творения», как будто не превзойти Ему себя в земных творениях? Синее небо над землей краше, чем любой из вас… В общем, Манька, обиделся Он. И чтобы не мог человек надоедать ему причитаниями, развел такую бюрократию, что ахнуть и атеистом стать: посредник на посреднике, посредником погоняет. Раньше хоть что-то через пророков говорил, а теперь молчит, как воды в рот набрал, а вместо него к человеку обращаются сынки, матери, девы, архангелы, ангелы, апостолы, святые, мученики, великомученики…

Я уже и запутался, кому какое звание присвоено!

Посмотрел я на все на это и понял: нет Бога на земле! И в небе только я…

Бог Нечисти.

Манька взглянула на грустного Дьявола и согласилась: нет Бога на земле.

– А я слышала, будто восстал ты, будто изгнанный и сброшенный.

– Да как тут не восстанешь, если Бездна недееспособная? – возмущенно отозвался Дьявол. – Но ведь и то правда, что Бездна мне Отец. Одним местом мы с нею мазаны и в больничке никогда не лежали. А тут человеческой головой начинаем высмеиваться, и Закон, написанный Небытием с Бытием, человек пытается перекроить на свой лад, Вселенские масштабы человеческой головой не объять, сколько бы мыслей там ни было вложено. Вроде и прост Закон, а знания надо иметь нечеловеческие, чтобы в нем разобраться. Вот атом – зрит его человек, но разве спрашивает: как это протон смог родить себя, и как электрон нашел его и стал маленьким противовесом? Откуда у бедного протона столько разрядиков, которые питают его силой, и как нейтрон вдруг становится протоном и электроном.

Вот ты, Манька, много бы человеческими понятиями с нечистью справилась?

То-то и оно!

Дьявол выловил шумовкой очередную партию ушей, разложил их на левые и правые, орудуя вилкой.

Манька придвинула уши к себе, приложилась к каждому, бросая свернувшиеся в трубочку в ведро. Правые уши читать было приятнее, чем левые, правые иногда хвалили ее, говорили много такого, о чем она не посмела бы о себе подумать, левые, напротив, ругались и прочили беду, проклиная само ее существование. Что до самих ушей, как и до всего прочего, связанного с мертвечиной, Дьявол к ним руками не притронулся, и сколько бы она ни надеялась на помощь, совесть у него не проснулась.

– Они всегда так? – брезгливо бросая в ведро очередное ухо, спросила Манька.

– Нет, иногда нечисть наоборот их раскладывает, – ответил Дьявол, помогая ей дотащить ведро до ямы, которая на четверть была уже заполненной.

Манька слушала ушной бред два дня, а на третий разразился настоящий ливень, который хлестал, как из ведра. Струи дождя метались из стороны в сторону под порывами холодного ветра, который дул со стороны гор. Где-то там, за пределами обогретой земли, бушевал настоящий ураган, и неугасимое полено не успевало согревать капли, пока они были еще в воздухе.

Не успела она выйти до ветра, как тут же промокла до нитки. Хуже, что из-за свиста ветра услышать ухо просто было невозможно. Пришлось перебраться в старшую избу.

Изба, заметив, что уши тащат обратно в дом, не сразу впустила Маньку и Дьявола, отстаивая свое право на безухое существование. Дьявол долго препирался с избой, скрипя как половица, и Манька уже отчаялась найти у избы понимание, с тоской попинывая последний мешок с ушами, в надежде, что он свалится с крыльца, а там и докатится до самодельного стола, возле которого они обычно разводили костер, сложив из кирпичей небольшую печку, как вдруг дверь отворилась. Дьявол подхватил мешок и, пока изба не передумала, взвалил его на себя, другой рукой затаскивая в избу ее. Дверь за ними закрылась с грохотом – можно было подумать, их не впустили, а выставили.

Изба топилась. Гари накопилось не так много, как Манька ожидала, но на удивление было прохладно.

– Я ей наказал на ночь трубу не закрывать, и окна оставлять открытыми, – объяснил Дьявол. – Я, Маня, пожалуй, поброжу по белу свету, – виновато попросился он, прислушиваясь к завываниям, – а вы тут как-то сами, без меня…

Манька кивнула, понимая, что Дьяволу без этого никак. Когда еще ему удавалось так организовать и примирить людей?! В каждую непогоду он дрейфовал и бесновался, то кидаясь камнем вниз, то взлетая вверх, и у каждого, кто не искал теплое место, приноравливался сорвать головной убор, а то и утащить его самого. Но не только манила его свобода, а как признавался он сам, многие люди, устрашаясь бедствий, полагались на свою голову, замыкая уста нечистотам своим, и тогда каждый человек был как он есть: вампир – вампиром, человек – человеком, и многие слышали голоса нечестивых богов и пренебрегали ими, раскалываясь сами в себе. Так искреннее молиться Дьяволу могли люди только в такое время, когда ужас накрывал их, и каждый из них мечтал лишь об одном: спастись и спасти другого. «Господи! – кричал человек сознанием. – Не дай упасть плите на этого человека, потому что я иду к нему!» И про Спасителей в это время никто не вспоминал, а просто искали силу, которая могла бы удержать плиту. И было: человек спасал душу, или душа спасала человека – и уже никогда их жизнь не становилась прежней. И как только вампир начинал клеветать, дух человека поднимался. И когда Дьявол думал: стоит ли угробить человека сейчас, или дать ему еще чуть времени – склонялся ко второму.

В последнее время Манька сама полюбила непогоду, в надежде, что в оборотне поборет человек, который останется сидеть дома. Но рассчитывать на это не приходилось: каждый зверь в оборотне понимал, что ночь и непогода лучшие его союзники, укрывающие злодеяния от свидетелей.

Время шло медленно. Одно ухо за другим оказывались в ведре, но мешок с ушами будто сам собой наполнялся. Иногда попадались уши, которые были правыми, а ругались, как левые, или наоборот. К обеду изба наполнилась запахом хлеба и стряпни. Изба постоянно кашеварила тихо сама с собою. По кухне проплывали поддоны, чугунки, пару раз на колодец с живой водой сходили те самые отреставрированные бадьи на коромысле.

Маньке пришлось выйти, чтобы поднять их на крыльцо, хотя изба вполне справилась бы и без нее. Ступени сложились в горку, поэтому никаких проблем с подъемом у коромысла и ведер не возникло, разве что было скользко и поднялись они с третей попытки. Откуда изба узнала про такой способ, осталось для Маньки загадкой, но она сама еле поднялась, и вместо того, чтобы умно промолчать, попросила избу вернуть лестницу в исходное положение.

Изба заскрипела, выказывая расстроенные чувства.

Причина стала понятной чуть позже, когда изба бесцеремонно выдернула у Маньки из-под носа очередное ухо и отбросила его в мешок. Как это произошло, Манька тоже не поняла, просто ухо некая сила выдернула из рук и, пролетев по воздуху, ухо оказалось в мешке. По столу проехалась сырая мыльная тряпка, потом еще раз уже сухая и чистая, а потом на столешницу легла чистая выбеленная скатерть, вышитая узорами, как те, что украшали колодец. А дальше стол уставился разными яствами, на которые Манька не могла смотреть без одури. Толстые пышные рыбники, пироги с зеленым луком и свежими грибами, которые росли на опушке пузатым воинством, баранки, булочки, вареная и печеная рыба, икра красная и черная, щи, борщи, сладкая патока, медовуха, медовые пряники…

Что-то из этого, самое лучшее, изба сложила на поднос, закрывая рушником.

Манька вжалась в лавку, глотая слюни…

Изба готовила не для нее, ясно, как день божий… Узорные деревянные тарелки, покрытые росписью, легли друг на друга, но не с ее стороны, а с противоположного краю. К ним приложились две деревянные ложки, большая и маленькая, две кружки… По избе проехался пыхающий самовар, подпрыгнул в воздухе и опустился на салфетку, рядом опустилась ваза с разными лепестками и листьями. К столу подъехал стул, на который опустилась подушечка, на мешок с ушами упало покрывало, прикрывая и два ведра с умершими ушами, которые она уже успела прослушать.

И как раз в это время в дверь постучали…

Манька вздрогнула и уставилась на дверь с испугом, понимая, что интеллект избы не позволит ей устрашить дорогого гостя…

Дверь открылась, в избу вошло странное зеленоватое существо, прикрытое суровым полотнищем, сплетенным из стеблей водных растений. Сам он был выше Маньки на голову, сухожильный, с водянистыми, как у рыбы глазами, слегка навыкате, и чуть раскосыми, но глаза искрились и были живыми.

Руки обычные, только пальцы чуть длиннее и с перепонками, ноги – как ласты, кожа у существа была влажная, очень эластичная, на голове – зеленые волосы, связанные в пучок, и каждый волос казался очень толстым. Острый нос и широкие густые брови из сплетенных волосьев, придавал его лицу некоторые птичьи черты. Он был старый, морщины на лице, как реки, бороздили высокий лоб и худые скулы, но по-молодому на складках губ играли ямочки, и еще одна на остром подбородке.

Гость, не обращая на нее внимания, прошлепал к столу и уселся на стул, окидывая взглядом приготовленные для него угощения. Губастый рот растянулся в широкой улыбке, обнажив острые, как бритва, зубы с небольшими клыками и широкими резцами.

– А ты, Маня, что же не ешь? – спросил гость, будто только что ее заметил.

Манька замотала головой, очень удивившись, что голос его был настолько приятен, будто она услышала звон капели или бьющихся друг об друга сосулек.

– Так это… – растерянно и расстроено выдавила она из себя, слегка заикаясь, – меня это… не пригласили.

– Так, – незнакомец уперся рукой о колено и пристально посмотрел на нее, чуть наклонившись над столом и приблизив к ней лицо. – Сколько раз ты отказывалась от угощения?

– Так это… – едва слышно выговорила она, – здесь это… покойники…

– А помянуть их разве не следует? Изба-то тут при чем? – грозно спросил незнакомец и мудро заметил: – У тебя, я смотрю, вампиры склеп устроили, но ведь изба тобой не брезгует!

– Так это… – Манька окинула стол взглядом, подавившись слюной. В дорогом ресторане Благодетелей так не потчевали. Она половины из того, что было на столе, в жизни не пробовала. – Я разве против? А как мне… – она кивнула на печку

Перед Манькой брякнулись на стол две точно такие же тарелки и ложки, а чуть погодя прилетели кружки.

– Наоборот, мне изба нравится, но много нечисти, – пожаловалась она, выбирая с чего начать. Глаза разбегались, попробовать хотелось и то, и это. – Вот поборем…

– А до «поборем» разве жить не надо? Давно я, Маня, за тобой наблюдаю, хорошее дело делаешь. И хороший Учитель утебя.

– А вы кто? – спросила Манька, откусив рыбный пирог и заедая его ложкой наваристой ухи.

– Водяной я, – ответил незнакомец, привстав со стула и поклонившись.

– Водяно-о-ой? – изумилась Манька. – А разве они бывают?!

– Бывают-бывают! Мы ведь с избой давно дружим. Она на новое место, и я решил поближе перебраться. Привык, знаешь ли, к пирогам, дочки мои привыкли, а река – она большая. На старом месте водяных много развелось, а тут все больше в озере селятся – просторно там, и чисто.

– А почему вас в реке не видно?

Водяной усмехнулся.

– Это как смотреть!

Так, за разговорами, она не заметила, как добрая половина угощений была выпита и съедена. О жизни водяных Манька узнала много нового. Оказалось, они обживают место и всеми силами берегут его, охраняя мальков и всякую живность, а еще прибирают сети и мусор, когда человек загаживает реку. И когда водяной не справляется и умирает, река тоже начинает умирать, а рыба из реки уходит. Изба кормила водяного пирогами, а водяной приносил избе рыбу, и когда Дьявол свистел, именно водяные приходили на зов и выгоняли раков на берег, чтобы облегчить ее участь.

Выходит, водяные были добрыми.

– Так это рыба не сама?

– Помилуй, Господи, да как же… рыба не глупое существо, умнее некоторых людей.

Когда вернулся Дьявол, Манька ничуть не удивилась, когда они поприветствовали друг друга, как старые знакомые. Водяной поклонился Дьяволу, и все молчком. Она догадалась, что разговаривают они телепатически. На том самом незнакомом языке, на котором разговаривали и избы, и уши, и глаза, и древние вампиры… И, в общем-то, радио… И даже человек, который и слышал, и землей понимал, а сознанием не уразумел.

Дьявол, за то время, пока искоренял зло, проголодался, и навалился на еду, быстро умяв последние пироги. И пока старые знакомые попивали медовуху, Манька убрала со стола, помыла посуду и аккуратно сложила ее на полку. Привыкнуть к самостоятельности избы она еще не успела, и когда складывалась скатерть, или летела к ней чашка, чувствовала себя немного лишней.

– Не парься, – заметил Дьявол ее состояние. – Изба дана человеку для счастья. Каждый человек волен искоренять в себе зло, а когда мы с тобой другим делом заняты, что же ей, нас дожидаться? Вон, и человек себя разными приспособлениями от работы освобождает. Чего надсажаться, если можно водопровод в избу подвести? Ведь и водопровод придуман раньше, чем человек появился. Какую реку ни возьми, чем не водопровод?

Манька покосилась на печку.

Все: и Дьявол, и водяной – обращались именно к печке, и, наверное, именно там у избы было сознание. Уж больно ей избы нравились, но как поверишь, что избы, напичканные всеми человеческими приспособлениями ее приветили. «Это не всякий богатый человек может свой дом так техникой оснастить! Один инструмент каких денег стоит!» – думала Манька. Но стоило заметить мешок с ушами, как она тут же одумалась: не хозяйкой она в избу пришла, а другом, друга изба и встречала пирогами, а дружба дорогого стоит, когда не ты, а тебя другом назвали.

Водяной, заметив, что одежда на нем совсем высохла, засобирался. Дьявол ушел вместе с ним, прихватив два ведра со студенистыми ушами, а Манька вернулась к тому, с чего начала утро – к разбору ушей. Работы ей хватило до самого вечера, и когда изба накрыла ужин, не отказалась, пригласив Дьявола, который принес с собой небольшой кусок железного каравая.

К ночи она с ушами закончила. Последние свалили в яму и присыпали землей. Она хотела закопать яму, но Дьявол посоветовал оставить, как есть: яма еще могла пригодиться, да и дождем землю размочило так, что глина сразу налипла на лопату и на ноги.

Смотреть избы было решено с утра.

До полнолуния оставалось две недели – ночь у Маньки была не спокойнее предыдущих. Но на следующий день утро выдалось на удивление ясным, и когда она вышла и пробежалась вдоль опушки, с удивлением отметила, что на поляне зреет малина и земляника, и черемуха вот-вот станет черной.

Земля, согретая неугасимым поленом, жила своей жизнью…

На обратном пути она набрала корзину отборных грибов, наскоро почистила и оставила в избе, накрыв салфеткой. И поняла, что изба занялась грибами, когда зашла второй раз и увидела, что они залиты водой. Пирожки. Наверное, настряпает, а готовила изба так, что любой шеф-повар позавидует.

Глава 20. Жар-птицы Фениксы

На этот раз до шпиона добраться удалось легко. Только больно. Но к боли Манька привыкла, как йог, который истязание тела считает посвящением себя в высокие слои нематериальной основы. Она так не считала, но истязание от этого не прекращалось, ибо истязала себя не она, а нечисть и ее произведения.

Над дверьми, откуда Манька первый раз услышала голоса, как раз было чисто, а вот слева и справа нашлись два тайных помещения, куда провел ее Дьявол. И когда она увидела, кто ведет разведку – ей стало плохо. Если бы Дьявол в это время не имел своей выгоды в том, чтобы она, увидев развернувшуюся перед ней картину, не повредилась в уме, вряд ли голова ее смогла бы выдержать такое.

И в том и в другом помещении горели костры, и в каждом лежала щепка неугасимого полена, которая поддерживала огонь и жизнь в умирающих людях, подвязанных за руки или за ноги. Полутрупы висели обуглившиеся и полусгнившие, но голова их оставалась не обгоревшей, и эти головы жили своей необыкновенной жизнью, которая у них когда-то была. Они вели себя не хуже и не лучше чертей, но не раздувались, а только с каждой проговоренной фразой обгорали все больше, пока не замолкали на какое-то время, за которое огонь наполнял их новой жизнью, и, просыпаясь, снова проживали короткий отрезок времени, пока их тела становились черным и неживым. Проживали точно так же, как предыдущий отрезок времени: оживали, проговаривали, умирали, оживали, проговаривали, умирали…

Манька заметила, что они повторяют одно и то же, будто в забытьи, и разговаривали, в основном, сами с собой. То хвались, то жаловались, то умоляли, то протягивали к кому-то руки, а то, что совсем непонятно, порочили самих себя или исторгали вопль, или прощались с жизнью, или грозились убить, и, судя по их лицам и движениям, думали, что убивают. Иногда они висели и лежали на одном костре по двое и по трое, и прежде чем погибнуть, сначала убивали одного из них, или наоборот, били ему поклоны… И если полумертвые замечали, что она смотрит на них, то переставали умирать и начинали тянуться к ней: голос их наполнялся силой, голова просыпалась, и они уже не говорили одно и то же, а самым самостоятельным образом начинали кричать ей проклятия или заговаривали ласково, зазывая к себе, в то время как огонь вспыхивал так, что подойти к ним уже было невозможно.

И стоило ей ответить им взаимным чувством, как она сразу чувствовала, что силы уходят из нее и тело наполняется болью, будто она и в самом деле взошла на костер. А мертвецы в огне становились живее живых.

Дьявол ужаса не испытывал. Он любовался полуобгоревшими трупами, как произведением искусства. Когда Манька справилась со своими чувствами, она смогла его понять. Именно так представила бы она себе Ад, если он существует. А раз нечисть на земле смогла создать Царствие Небесное, то как бы доказала Дьяволу, что голова у нее работала не хуже, чем у Бога Нечисти. Мудрый Дьявол всегда умел гордиться недалеко упавшим яблоком.

– Я сошла с ума! – призналась себе Манька, останавливаясь возле одного из костров. – Я сошла с ума! Дьявола не существует. Изб на курьих ногах не бывает. Водяные… Черти… Живая вода… Огонь… Я сошла с ума!

– Маня, если ты сошла с ума, то все сказочники тоже были с приветом, – успокоил ее Дьявол. – Сознание человека сойти с ума не может. Оно создавалось с некоторым запасом прочности: вдруг попадет в Сад-Утопию, а там, знаешь ли, самое сказочное место! И чтобы попасть туда – надо так расстроить нечисть, чтобы уже никогда ей в голову не пришло считать себя инженером душ. Но если не хватает знаний, чтобы понять, что происходит на другом конце земли, то вполне можно не справиться с анализом поступающей информации, – согласился он. – Когда начинается потоп, кому угодно приходится тонуть, если плавать не учился. Им не так плохо, как может показаться на первый взгляд, но избам плохо. Ты же видишь, как быстро они исторгают проклятия! Если это Ад, то у избы, а не тех, кто горит в огне.

– Как птицы фениксы…

– Мои жар-птицы. Ох, Маня, видела бы ты красоту сияния, когда сознания уходят в Абсолют! Я ж говорю, от нечисти польза немалая.

– А какая в этом польза? – Манька с ужасом просчитывала объем работы.

– Меня больше становится, – ответил Дьявол самодовольно. – Частица сознания уходит в Бездну, и там, где она сгорает, остается первородная материя! А первородная материя – это моя молодость, сила, умноженная земля. После того, как я сунулся в Бездну, понял: Свет – это хорошо, но ковырять Бездну лучше пальцем. Результат тот же, и голова целая. Кому бы еще в голову пришла такая умная мысль?

– Мне, наверное, – ответила Манька, не найдя сил для усмешки.

– Не самая умная мысль, – заверил ее Дьявол. – Я бы погиб, если бы не был для Бездны, чем-то вроде Бездны для меня. Ее не может не существовать, как не может не существовать меня. И только земля может быть и Бытием, и Небытием. Земля – утрата восполнимая, тогда как я…

– Ну а вдруг каждое сознание родит Бытие?!

– А ума хватит? Ты сначала с этим прахом разберись! – Дьявол с иронией ткнул пальцем в ближайший костер. – Сознание человека без соответствующего набора функционирующего оборудования совершенно недееспособное. Ткни человеку в мозг, и где оно – сознание? Прилепилось оно к нему? То-то и оно! А ведь это человек еще от земли не отошел… А я сам по себе мыслящее существо, а если мыслю – значит, существую! И кто бы я был, если бы мог делиться на множество маленьких Дьяволов?! Сейчас мы начнем землю делить, планеты, интеллект… – и чем это все закончится? Огромная вселенская война и торжество Бездны! Нет уж, хватит с меня Абсолютного Бога, который все время разевает на мое имущество пасть.

Манька промолчала, обозревая количество безымянных беспризорных великомучеников, многие из которых мнили себя мучителями. Работенка предстояла еще та. У Маньки опустилось все, что могло опуститься. Огромные костры то вспыхивали, то угасали до тлеющих углей, и казалось, что нет им ни конца, ни края.

– Мне снимать их с цепей? – спросила она уныло.

– Нет, щепку надо достать, – ответил Дьявол. – Ну, подмести еще и вынести прах из избы.

Манька без лишних слов вооружилась посохом и принялась вытаскивать из костров щепки.

Это было совсем непросто. Щепка порой была такой маленькой, что разглядеть ее среди углей не представлялось возможным, с ноготок (вот почему поленья были обструганными!) – и приходилось перерывать весь костер в несколько заходов. Дьявол помогал разыскивать щепки, указывая на явные признаки: они горели желтоватым угольком, высвечивались изнутри белыми прожилками. Но если она не успевала отскочить, когда приходил срок ожить полумертвецам, вспыхнувшее пламя обжигало лицо и руки, и Манька мгновенно обугливалась и горела, как мертвец. Она кидалась к Дьяволу, и Дьявол выливал на нее весь запас живой воды, или выскакивала из избы и пулей неслась к водоему, погружаясь в него, пока боль не становилась терпимой. И те секунды, пока она искала выход и пересекала горницу, становились вечностью.

За водой приноровили посылать бадьи на коромысле: таскать воду им было в удовольствие, бегали споро, вода не только лечила – она восстанавливала силы, и Дьявол таскал ведро за Манькой.

И было – попадала вода на огонь, и обгорающие люди становились противоположно направленными. Там, где говорилось о богатстве, начинали жаловаться на бедность, а там, где бедностью критиковались, признавались, сколько утаили и схоронили, и все как один честно признавались, что опорочили избу и обворовывали ее все это время.

Без щепки костры быстро прогорали, обгоревшие трупы падали вместе с цепями, но не всегда прахом. Иной раз от них что-то оставалось.

До поздней ночи Манька тушила костры и вытаскивала на улицу угли, пепел, останки, сваливая в яму. Благо, останки быстро становились пеплом, и когда она приходила с другими, видела, что земля заполняет яму как бы сама собой.

Наконец Дьявол приказал работу прекратить и идти отдыхать. Изба приготовила ужин: грибной суп, жаренные грибы с зеленым луком, пирог с грибами. На третье – чай с медом. Дьявол не забыл про железный каравай. Пока ели, странно поскрипывали половицы.

– Изба ругает тебя, почему не взяла рукавички, – сообщил Дьявол, обращая внимание Маньки на скрип.

– Сгорели бы, – ответила она с набитым ртом. – Так никаких рукавиц не напасешься, а руки вода лечит, – и покраснела: забота избы оказалась приятной. «Завтра обязательно в рукавичках пойду!» – решила она угодить избе.

Дьявол повернулся к печке и развел руками. Потом вернулся к трапезе. Чаевничали за самоваром, говорили о том, о сем, о погоде на завтра, поминали добрым словом водяных, и что если идти во дворец наезженной дорогой, то не избежать нападений разбойников, и о том, как быстро на землю пришло лето, и что надо помочь избам собрать малину и землянику, одни они, пожалуй, не управятся…

Незаметно переместились на крыльцо. Была ночь, но ветви неугасимого дерева испускали едва заметное свечение, и ночь казалась сумерками. За рекой в селениях люди тоже еще не спали, там горел свет, и ярко сияли над головой звезды. И луна, которая была еще тонким рогаликом.

На следующий день все повторилось. Манька наловчилась искать щепки как раз в тот момент, когда труп прощался со своим красноречием, и полено, чуть угаснув, выбрасывало сноп жидкого огня, чтобы наполнить труп жизнью. Все тело у нее болело, обожженное огнем. Жар стоял такой, что казалось, будто она плавится. И если покойники имели в себе молчание, то угадать, как и когда вылетит огонь из костра, было невозможно. Ожоги кровоточили и покрывались волдырями с дикой ноющей болью, будто с нее содрали кожу и тычут в оголившиеся мышцы острыми иглами, загоняя их до кости. Манька выла вместе с трупами, и поднималась живой водой, до которой временами ее уже доносил Дьявол, бросая в озеро издалека, с крыльца, и когда она шлепалась о воду горящим факелом, брызги летели в разные стороны.

Она удивлялась, почему огонь не сжигал обгоревшие трупы, как ее саму, а как раз наоборот, получалось, поддерживал в них жизнь.

– А как так? – удивилась она, размышляя над природой жизни и смерти.

– Маня, разве ты еще не поняла, что в них говорит не сознание, а те, кто вскрывал человеку череп, чтобы добыть глаза и уши? Это тело, которое забрали у проклятого человека и распоряжаются им. Вынешь его из огня – и вернешь сознанию, которое заперто в темницу. Как только огонь костра лизнул его, сознание как бы умирает, а нечисть празднует, и праздная лижет молчаливое сознание, пока огонь набирает силу. Исторгла нечисть свой огонь и умолкла – сознание вздохнуть попыталась, пискнуло, и снова исторглось пламя из костра, чтобы убить его. Оно горит точно так же, как ты. Но сознание имеет огромную силу против смерти. Здесь его скорее пьют, чем убивают. Это не Ад – это безобидная на него пародия. Мученик, конечно, мучается, но мука не настолько умножена, чтобы выдавить его в Бездну.

– А почему одно огонь убивает, а другое лечит? Мы на огне и кушать готовим, и земля им согревается…

– Это такое свойство огня неугасимых поленьев: лечить землю, – объяснил Дьявол. – Сознание проклятого обманом стало для земли, оно как враг. Не столько огонь, сколько земля выдавливает его. Огонь делает все, о чем попросит земля. И как только сознание подало признак жизни, огонь начинает его выжигать, замолчало – огонь начинает восстанавливать землю. Если бы проклятый поднялся, и смог бы уладить отношения с землей, он бы, конечно, умер, но пришел бы в землю, которая исцелит все его раны. Но разве он поднимется, если голосит о том, что не стал вампиром?

– А как огонь вампиров убивает?

– У вампира нет своей земли – сжечь его огню проще простого. Земля, в которой неугасимое полено проросло живым деревом, не враг тебе. Дерево всегда будет помнить, что именно твои руки посадили его. И если ужас придет, огонь исторгнется, чтобы поджарить вампира. В сердце вампира – энергетическое яйцо, и как бы вампир не старался украсить себя, истинный свет неугасимого огня не найдет той субстанции, где бы смог спрятаться. Яйцо разве смогло бы срастись с огнем? Вампиры копают могилу себе сами, когда думают, что можно обмануть меня и землю.

Кострам не было конца. Но Манька заметила, что пространство чуть изменилось, как в подвале, когда она убирала трупы. Оно стало меньше, и стены сдвинулись.

И еще один день прошел.

И только к концу третьего дня, наконец, правое помещение от входа было освобождено от нечисти. Манька с удивлением поняла, что у избы есть маленькая не то кладовка, не то комнатушечка с небольшим оконцем для света.

– Это мы это ей?.. – разинула она рот, обозревая светелку.

– Ну, разве гость должен видеть, как хозяин спит или думу думает? – хмыкнул Дьявол в ответ. – Раньше, в незапамятные времена, в таких избах жили дружной семьей. Человеку положено и гостя принять, и самому остаться не ущемленным. Если бы зажила изба спокойной жизнью, стала бы тучной. Но где гарантия, что завтра не придется бежать от оборотней, или вампира? А тут, знаешь ли, лишний вес себе в убыток! Если рассматривать избу, как курицу, то мы почистили ей одно крыло. Осталось почистить второе.

С утра Манька встала, сделав четыре круга по краю опушки, немного размявшись с Дьяволом на поляне, и уже собиралась, как обычно, отправиться в избу, но Дьявол остановил ее, преградив путь с клещами для резки деревьев и мотком бечевки.

– Где твой кинжал? – спросил он, заметив, что тот не висит на ее шее и не заткнут за пояс.

– Так я на ночь снимаю его… Там, в предбаннике, – она кивнула головой на баню.

– Я бы посоветовал не снимать… Полезно иногда среди ночи перерезать радиопровод, чтобы настроение не поганилось. Время неспокойное, а вдруг разведчик шныряет?

Манька сбегала за кинжалом.

– А разве мы не пойдем в избу? – спросила она, вприпрыжку следуя за Дьяволом, который направлялся к разросшемуся неугасимому полену, который холил и лелеял.

– Нет, у нас есть дело, которое тоже не терпит отлагательств. Представь, сидишь ты в избе, ну или в другом месте, и оборотни со всех сторон, чем будешь отбиваться? У нас, между прочим, до полнолуния неделя осталась. А какой ты боец без доброго оружия?

– Но у меня же нет ничего, – Манька так и застыла с вытянутым лицом. Об этом она не подумала.

– А должно быть! – назидательно произнес Дьявол, поднимая вверх указательный палец.

– А где мы его возьмем-то посреди леса? – осознала она свою немощь перед оборотнями.

– Это в лесу-то где возьмем? – Дьявол изумленно приподнял бровь. – А стрелы, чем тебе не оружие? Была бы чуть любопытнее, знала бы, что умный человек и женским веером может с десяток врагов положить.

– Так ведь стрелой оборотня не убьешь.

– Вот поэтому мы будем делать их из неугасимого полена! – ответил Дьявол. – Нарежем древки и вымочим в живой воде. А пока они вымачиваются, займемся вторым крылом избы. И баню заодно проверим на наличие нечисти.

И мудрость Дьявола, наконец, дошла до Манькиного осознания. Рот ее сам собой растянулся в широченной улыбке. Она забыла про боль, которая не проходила сразу – даже воде нужно было время, чтобы залечить рану, забыла про усталость, не физическую – духовную, которая не лечилась живой водой вовсе, и не было вампира, который мог бы огорчить ее в эту минуту, ибо мудростью Дьявола были отодвинуты не только оборотни, но и вампиры. Ей не надо было тыкать им в лицо веткой, как она себе представляла, и вампира можно достать стрелой, не подпуская к себе. И камень на сердце, который давил ее с тех пор, как она узнала об вампирах и оборотнях, упал с души.

Манька уже не шла, она летела к зарослям неугасимого дерева, которые во множестве поднялись из земли. Крепких прутьев могли нарезать столько, что хватит на целую армию.

До самой ночи и до обеда следующего дня срезали прутья, снимали с них кору, выравнивали и заостряли, вырезая желобки и вставляя в расщеп древесное опахало из тонкого среза, закрепляя нитью. Срезали все прутья, которые годились на стрелы. Дьявол работал так умело, будто всю жизнь только тем и занимался, что изготавливал стрелы. И Манька научилась быстро. Охапки стрел опускали в озерцо с живой водой, обернув мешковиной, и вскоре для нее в озере не осталось места. Водоем пришлось расширить и углубить, но колодец здорово подрос за это время, вода переливалась через край уже не тоненькой струйкой, а добрым ручьем.

Наконец, Дьявол присмотрелся к толстому суку, срезал его, и, очистив от коры, примерил его к Манькиному телу, еще чуть срезал и довольно крякнул. Срезал еще длинных прутьев, провел по ним рукой, и они распушились на нити, а после очищенный ровный сук повесил сушиться на солнце.

– Ну, Маня, будем надеяться, что твоя обороноспособность выдержит напор врага, пока земля не наберет силу, – в некотором сомнении, решил он, еще раз пересчитав вязанки с древками. Их было больше тридцати, и в каждой по двести стрел.

Манька только сейчас заметила, что не она и Дьявол готовятся к битве. На берегу, под наскоро сколоченным навесом вялилась и коптилась рыба. Водяной со знанием дела осматривал полуфабрикат, где-то натирая солью, где-то разгоняя дым. Одна изба заканчивала собирать пшеницу, неизвестно как успевшую вызреть за короткую вегетацию, вторая собирала листья, грибы и урожай с огорода: капусту, огурцы, помидоры, морковь и свеклу…

И только сейчас Манька поняла, как избам удается выполнять всю мелкую работу. Они не делали ее сами, для этого был самоделкин инструмент, ученые пчелы и гигантские муравьи неизвестного вида. И катались по поляне ежи и скакали белки, а избы, как истинные капитаны, отдавали приказы, кому что делать. По опушке бегали самоходные бадьи, и возвращались к избам то с ягодой, то с грибами, то опять с молоком, если какая лосиха или козочка приблудилась к лугу, а блудились они по очереди, пристраиваясь к доильному инструменту, птицы летели на чердак, чтобы снести яйцо…

– А ты думала ты одна в избах живешь? – усмехнулся Дьявол. – Скорее, это изба – венец творения! Если бы ты призадумалась, то поняла бы, что изба – это сознание вот этой земли, и одновременно душа неугасимого дерева, – Дьявол обвел поляну рукой. – Все что земля делает, она делает для избы. Ты нечисть убрала, и нечисть избы с толку не сбивает. Поняли, что мы к битве готовимся – и прокатился по земле клич, и каждая тварь спешит на помощь. Грамотно надо с избами обращаться. Обидится изба, на земле тебе места не будет. Именно так, Манька, именно так, изба, может, курица, но курица высокого полета.

– Да как-то… язык уже не поворачивается ее назвать курицей… – обалдевшая Манька с радостью в сердце наблюдала за работниками, снующими туда-сюда.

– Вот погоди, почистим левое крыло, и баньку почистим, придут сюда лесные, и расцветет земля так, словами не опишешь! – мечтательно произнес Дьявол, а потом вернул ее на землю: – С которой начнем, а то не успеем и пропадешь, не успев полюбоваться на дело рук своих. Богу Нечисти не больно нужна красота такая, но избы не человек, за избы радуюсь. Хоть маленько успели понять, как в землю должны врастать, – и гордо добавил: – Их уже не заставишь угождать нечисти, а, следовательно, они, Маня, теперь всей нечисти нечисть!

– Со старшей и начнем, вон она поле уже закончила жать…

Дьявол свистнул избу, и изба, ссыпав последние зерна откуда-то из своего нутра на просушку на расстеленное полотно, в четыре шага отказалась у колодца, присела, удобно устраиваясь. Манька заглянула под избу, пытаясь понять, куда она девает свои длинные ноги, но ничего не увидела. Ноги ничем себя не выдавали. И даже не скажешь, что были какие-то ноги, изба как изба.

– И где они?! – удивилась она.

– В землю вросли, – ответил Дьявол, заглянув, как Манька, под избу. – Это ж корни у нее, не совсем ноги.

Манька присвистнула, воззрившись на избу, как на чудо вселенной. И пока в горнице на нее не прикрикнул Дьявол, пыталась переварить чудо чудное.

Вид костров и болтающихся над ними полуживых мертвецов вернул ее с небес и поставил все последние события с головы на ноги. Мертвецы тут же напомнили, испоганив настроение, что стрелять она не умеет, враги ее не нитками шиты и свое оружие у них имеется, а периодическая литература издревле рассматривает изданный указ вампира «все в строй» идеальной командой не только для оборотней, но и для проклятого человека, и каждый проклятый не имеет ее показаний, чтобы щадить избы и ее саму, и глубоко заложенный фундамент не есть крепкая стена…

С их подачи идеальным человеком получался кто угодно, только не она. И порой Манька не знала, что им ответить, ибо правда была на их стороне, и тогда обгоревшие полутрупы самым непристойным образом показывали ей отхожие места, поражая своей живучестью, или клялись в вечной любви и протягивали пустые руки, почему-то думая, что отдают всякие ценности и подношения.

С чертями, ушами и глазами у них было много общего…

Манька то и дело обгорала, но стойко до последнего держалась, чтобы не бежать к живой воде – это отнимало много времени. И сначала заметала прах и пепел в ведра. От радостного настроения не осталось следа, гнетущее состояние вернулось, победа перестала казаться такой легкой, как когда они с Дьяволом готовили древки стрел.

Покойников в этом помещении оказалось на треть меньше, но самым неприятным было то, что все они успевали пожить в свое удовольствие, ибо у каждого нашлось столько добрых слов, что Манька как-то само собой улавливала их речь ушами и прислушивалась, а когда они входили в контакт, их уже было не остановить.

Дьявол то и дело напоминал, зачем она здесь, плескал в костер живую воду, чтобы благотворительность обратилась в попрошайничество, но попрошайничество не прекращалось и пламя не унималось, пока не начинался обратный процесс до самостоятельности, и нечисть не оставалась на костре такой, какой была в момент, когда забирала тело у проклятого.

– Смотри, – говорил Дьявол, указывая Маньке на костер с Благодетелями, – ты проклятая, изба – проклятая… – вот так нечисть готовит левую подающую руку. Подходит к вампиру человек, и что он слышит в уме? А вампир в это время думает о человеке наоборот. А если вампир к вампиру подходит, – Дьявол плеснул в огонь живой воды, – говорит-то он это, – два человека на костре заказывали богатую жизнь, нисколько не стесняясь в выражениях, о чем Манька в помыслах не помыслила бы, – а твоя душа-вампир слышит только то, что сейчас будет через несколько минут… – мертвецы снова стали щедрыми и самостоятельными. – Так сможет ли душа-вампир им отказать, если они как Благодетели? И получается, что щедрость твоя не знает границ, потому что все объяснения в земле лежат. И сама ты такая: они в карман руку засунули, и ты засунула, они протянули – и ты протянула, только они ничего никому не дали, а ты отдала все, что в кармане нашла.

И только тут Манька начала понимать, как криво посажена у нее голова, и почему Дьявол постоянно напоминает ей об этом, стоит себе в убыток совершить оплошность благочестивыми помышлениями. И зареклась впредь быть более осмотрительной. Она поймала себя на том, как много узнала о самой себе, проклятую из нее делали по образу и подобию. Не зря Баба Яга столько лет отрабатывала приемы порабощения человека на избах.

Так прошел день, и еще один день. И на третий день Манька увидела, что костры поредели, и со всех сторон с одного места можно было увидеть противоположные стены.

Полумертвецы качались далеко не все самостоятельные. Были среди них болезные и убогие, и как-то неуверенно они себя вели, будто и в самом деле с ними что-то происходило, но что чувствовали только они, и никто другой не мог прикоснуться к их реальности, в которой варились с тех пор, как их подвесили здесь. Они не предлагали денег, не исторгали полюбовные слова, но тихо смотрели, качали головой и видели что-то, что могли бы видеть на самом деле, например, больного человека. Или тихо разговаривали, с сочувствием и состраданием покачивая головами. Но могли тут же, после нового воскрешения вскинуться и кричать, и бить руками, и посылать проклятия или причитать. И руки, и ноги у Маньки сразу холодели, голова становилась тяжелой и больной, и, если они били кого-то у себя в костре, она чувствовала, как будто они бьют ее. И живая вода не помогала исторгнуть такую боль из себя. А если в костер попадала живая вода, то они не становились другими.

Такие независимые и раньше, в другом помещении, попадались ей. Их было много, но меньше, чем тех, которые могли перемениться от живой воды.

– А отчего так? – спросила она, заметив очень похожую на себя женщину. Голубые глаза, такая же форма носа и губ. Ей вдруг показалось, что она знает эту женщину.

– А-а-а! – протянул многозначительно и хохотнул Дьявол. – Они пережили своего вампира, и теперь вампир не ходит по вампирам, и к нему не приближаются другие вампиры.

Манька посмотрела на костры и на людей в недоумении.

– Оба они мертвы, но душа вампира осталась здесь, в Царстве Божьем, а он там, в Аду – в Царстве Небесном, запертая у Бабы Яги, – пояснил он. – И уже вампиру положено дождаться своего ослика, чтобы въехать в ворота вожделенного запредельного города МилаСулимЕйРу… Вот как скажешь «Руку», если она обрезана? А ослик по другим параметрам в ворота проходит. Город тот же, но имя другое – МилАсурЕй! И пока мы неспешно дожидаемся ослика, я с удовольствием прикладываюсь к именитому гостю. У меня нет души, чтобы я слушал одно, а слышал другое.

– А вампиры об этом знают? – полюбопытствовала Манька, подозревая, что он осанну вампиру не поет.

– Наверное… – уклончиво пожал плечами Дьявол. – Вообще-то они не думают о смерти, как раз наоборот, уверены, что их ждет вечная жизнь. Смерть одного из них на день другой напоминает им о бренности их Бытия, но обычно о покойнике они забывают в тот же день: с глаз долой – из сердца вон. А для некоторых похороны, как праздник: собираются столько важных особ – можно себя показать, а если вампир государственного уровня, то и любимую музыку послушать на всю страну. Не знаю почему, но очень им нравится «Танец маленьких лебедей». А какой после этого начинается дележ! Когда еще увидишь, как вампиры между собой грызутся.

– А почему вампиры не отпускают проклятого? – кивнула она на огонь с глубокой задумчивостью. – Мне кажется, лучше осликом умереть, чем так мучиться. Наверное, и вампиру упокоится было бы желаннее.

– Ха, а как? Думаешь, Баба Яга сюда зайти могла? Да и зачем ей помнить о тех, кто тут запрятан? На третий день голова у вампиров уж точно забором не заморачивается. А если они вампира не помнят, который был им братом и сестрой, кому придет в голову помянуть его проклятую душу? И потом, думаешь, они сами лезут в огонь, устраивают виселицы и вешают этих несчастных? Да они бы ума лишились! Они не способны ничего такого представить, что потревожило бы их сознание. Вампиры устраивают проклятому костер заклятием, а пройти к нему.… – он покачал головой, – это мало кто смог бы. И уж никогда не смогла бы нечисть! Представь, что вампир подружился со всеми своими помощниками, вот смеху-то будет! Ум земли разом разрушит проклятие и на душу, и разоблачит всех, кто ищет крови. И мало откроет – откусит добрый кусок, прямехонько приложив к проклятому. Попробуй, докажи потом, что не имел злого умысла, если сам прокричал Городу Крови: «умри!» Земля не умеет прощать, ее раз обманул – и горстка пепла посыпалась из тебя.

Манька посмотрела еще раз на женщину на костре. Достала из кармана зеркальце, посмотрелась, и снова посмотрела на женщину.

– Дьявол, мы с ней так похожи! – удивленно сказала она, поежившись.

– Это твоя мать! – с отвращением произнес Дьявол, жестом на нее указав.

Манька побледнела и застыла, как изваяние, уставившись взглядом на обгоревшего человека, которого любила всем своим сердцем, искала и ждала всю жизнь. Дьявол сказал: «надо!» – и она понимала: надо. И не думала, что на кострах горят люди из крови и плоти. Им нельзя было доверять, их нельзя было любить – это была нечисть, и горстка пепла сыпалась меж пальцев…

Она смотрела на мать широко открытыми глазами. И так много хотела ей сказать, спросить, вернуть каждую минуту, не подаренную ей матерью, и прожить ее снова рядом с человеком, в котором нуждалась больше, чем в ком-либо еще. У Маньки дрогнули и подогнулись колени, и она рухнула перед костром, чувствуя, что, не зная матери, она знала ее всю свою жизнь. Она желала только одного: отдать жизнь, что бы мать могла жить.

– А что это за костры? Почему на них люди горят? – чуть слышно прошептала она. К горлу подкатил ком, не пропуская воздух в легкие, внутри все сжалось.

– Прости, Маня, но это мифическое существо уже давно не существует в природе – и только костры продолжают гореть. Перспектива попасть на этот костер есть у каждого. А звали его – Ваал. И все Спасители – продолжатели его дела. Они бросают человека в огонь и пьют его кровь, – Дьявол взял ее за локоть, чтобы помочь подняться, но она отмахнулась от него, не в силах оторвать взгляд от лица женщины.

– Маня, не дури, это не человек, она умерла давно! – прикрикнул Дьявол, но слезы уже бежали по Манькиному лицу.

– Мама! – прошептала она едва слышно. – Не уходи, не оставляй меня! – и захлебнулась слезами, сорвалась, дав волю словам, которые держала в себе всю свою жизнь, подползая к костру, разгребая хворост, не чувствуя, как лопается кожа на руках, и как занимается огнем одежда. – Почему родила меня?! Почему бросила?! Мне так плохо было! Меня так били, так били!.. – крик Маньки был глубоким и шел из самого сердца, сдавленный, хриплый, как вой, глаза застили слезы. И Манька не заметила, как люди на кострах ожили, зашевелились, разрывая цепи, и хоронясь за кострами, ползли к ней, обступая со всех сторон.

Мать вдруг перестала повторять одни и те же слова, голова склонилась набок, глаза ее стали живыми, она порывалась встать, протянув обгоревшие руки.

– Потерпи, моя девочка, потерпи, все у нас будет хорошо, – уговаривала мать мягким голосом, глядя на Маньку с грустью и лаской. – Я приду, я вернусь, ты прости меня, девочка моя! Вот и увиделись! Не забыла ли ты меня? Любишь ли ты меня? – мать изо всех сил старалась дотянуться до нее, и тоже поползла к ней. – Девочка, как мне плохо! Дай мне руку!

– Нет, нет! – вскрикнула Манька испуганно, останавливая мать – она видела, как умирают люди, когда огонь под ними гас. – Дьявол! – закричала она, порываясь залезть в огонь, чтобы дотронуться до руки матери. – Помоги! Достань живой! Пусть она вернется! Спаси ее! Забери меня, но только верни мне маму!

Дьявол схватил обезумевшую Маньку, стараясь оттащить ее от огня. Она вырывалась, отталкивая его от себя, и снова кидалась в огонь. Кожа слазила, сворачиваясь, лохмотьями, и мясо обугливалось в том месте, где огонь успевал его лизнуть. Но она не чувствовала, или чувствовала, но не замечала.

– Уйди! Уйди! – закричала она страшным голосом на Дьявола, борясь с ним. – Это все ты! Ты! Ты меня оставил одну! Сиротой! Ты ее отдал! Меня! Всех! Ненавижу! Ненавижу! Уйди! Отпусти меня!

– Маня, а твоя мама сказать может, почему голова у нее в огне не горит? – кричал Дьявол. – Где твой ум, слушать бред такой!

Наконец Дьявол вытащил ее на улицу, запихнул в водоем с живой водой, вливая воду в рот и заставляя сделать несколько глотков. Манька ушла под воду и, схватившись за мешки со стрелами, выпустила весь воздух, вдохнула воду в себя.

– Мы из-за этой нечисти воду еще с тобой тратим! Там все покойники ожили! Попробуй, загони теперь эту мерзость в костер! Давай, в живой воде топиться начнем! – Дьявол выловил Маньку за волосы, вытянул ее на поверхность, оттаскивая от водоема.

– Уйди! Уйди! – Манька отбивалась и, когда Дьявол выпустил ее, повалилась на землю без сил, сотрясаясь в рыданиях всем телом. – Спаси маму! Ты можешь! Пожалуйста! Спаси ее!

– Маня, это не твоя мать, она на человека даже уже не похожа… Посмотри на нее! Жизнь ее теплится костерком, который запрещает ей умирать!

– Ты не человек, тебе не дано понять, что такое потерять любовь, жизнь, человека! – Манька уткнулась лицом в землю и лежала уже тихо, чувствуя, что умирает.

– Ну, конечно, уж куда мне! – сварливо проворчал Дьявол, присаживаясь рядом и поглаживая Маньку по спине. – Да мне ли не знать, что такое жизнь, что такое любовь, и в особенности – человек! Человек – это звучит гордо, пока человек сам о себе так думает. Но перед Дьяволом – это уже не звучит гордо… Это звучит грязно! Постыдно! Ужасами, которые человек несет сам в себе и сеет вокруг! Поверь, никакое золото вселенной не сможет заставить меня думать по-другому. Все люди одинаково смертны, но найдется ли человек, который видит жизнь человека во всей ее красе до смерти и после смерти? А я вижу! И это дает мне преимущество перед вами. Таких, как эта, извини, дорогая, мадам, на смерть в последнее время отправились – никакими магаданами не измеришь!

– Но мать-то моя, в чем виновата? – тихо спросила Манька. – Разве она виновата, что мы с ней обе…

– Представь себе! Дети не несут вины родителей, но родители вину детей до третьего и четвертого колена! Маня, передо мной вину ищи, и тогда поймешь, о какой вине говорил один из тех, кто знал Закон! А-а-а, – Дьявол устало махнул рукой. – Ты не отвечаешь за проклятие матери, но она отвечает за твое! Разве не родители должны научить человека противостоять силам зла? Ты уж прости, но я не вижу в ней человека, и твою мать немного другой представляю себе.

Дьявол положил руку на Манькину голову, и вдруг Манька увидела свою жизнь, которую никогда не помнила, но помнил Дьявол. Она словно провалилась во тьму, а после обнаружила себя в прошлом.

– Не ори! Не ори! Не ори! – кричала мать, с силой шлепая голодную Маньку. – Хоть какой-то покой от тебя должен же быть! Да сколько можно портить мне жизнь и мотать нервы?!

– Заткни свой прицеп, достал он меня! – зло процедил сквозь зубы мужчина, который сидел полураздетый на кровати. – На что я сюда пришел? – он взял брюки и начал одеваться.

– Не уходи! – униженно попросила мать мужчину. – Да заткнись ты! – она повернулась к Маньке и с размаху ударила ее по голове.

И Манька замолчала… Потеряла сознание.

Когда она очнулась, мать плакала, но плакала она не над Манькой, а оттого, что мужчина по непонятно какой причине все же ушел. В животе у Маньки урчало: уже несколько дней мать поила ее водой с ложкой сахара. Молоко пропало после того, как на несколько дней она куда-то исчезла, оставив ее соседке. Соседка ругалась, и кляла и Маньку, и мать на чем свет стоит.

Мать подошла, все еще утирая слезы, и Манька потянулась к ней, к ее груди, в надежде, что та возьмет ее на руки и согреет. И она взяла – и Манька почувствовала, как холодно матери. Голова еще болела, но она прижалась, согревая ее своим тельцем, пока губы матери что-то шептали. Шептали зло, будто говорила не она. А только этими губами она могла целовать, и Манька подумала, что, наверное, все мысли ее ушли в сердце – там искали света и радости.

Манька немного удивилась, когда мать завернула ее в пеленки, рваные и грязные, взяла дорожную сумку, и вышла во двор. Она надеялась, что мать хотя бы ее покормит, идти никуда не хотелось. Она заворочалась и заплакала. Мать нагнулась и спустила с цепи пса, положив сверток на колено. Пес дернулся, Манька скатилась с колена и почувствовала, как в раз промокли пеленки и одеяльце, она упала в лужу. На улице было прохладно, только что прошел дождь..

– Ты, Малина, куда опять направилась? Девку-то хоть покормила? Вечно она у тебя голодная… – услышала Манька голос соседки.

– Уезжаю я, Ивановна!.. – мать помолчала, а потом вдруг торопливо вскинулась и крикнула. – Слышь, ты Маньку не взяла бы? На год, на два… Или насовсем, – последние слова она проговорила совсем тихо.

– Да на что она мне? – грубо ответила соседка. – Дурная у тебя девка, корченная, вон, руки у нее судорогой сводит, слюна изо рта течет… Утопить ее что ли? Нет уж, ты сама! А пса возьму, хороший у тебя пес, покладистый, чужого не пускает, мой-то сдох… – соседка подошла поближе, и голос ее прозвучал совсем рядом. – А ты куда?

– Да к мужу я… – ответила мать, голос ее прозвучал как-то необычно, с угрозой.

– Есть он у тебя, муж-то? Ты, Малина, совсем с ума сошла, опять за свое…

– Был. Увели. Мне тут подсказала одна… Посреди леса ведьма живет, за кого хочешь засватает – вот и засватали. Я пока им не отмщу, не успокоюсь. Мне многие про ребенка говорят, а только пусть он с ним посудится на том свете! Мне терять нечего! – с вызовом бросила мать. – Ты это, не говори пока никому…

– Уйди ты! Чего надумала?!

– Да не волнуйся, я скоро обернусь туда-обратно, одним глазком только посмотрю, как они голубки… Я ведьму эту найду – она мне все выложит, чем они его присушили!

– А Маньку-то куда понесла?

– А, не жила еще, и не жилец уже на белом свете. Сколько греха на душу приняла, приму еще один… – мать рассмеялась. – Да не я! Сама говоришь, порченая она, приступ убьет ее когда-нибудь… А, может, возьмешь? Что ж ты собаку подбираешь, а девку – не хочешь?

– Да иди ты! Можешь и пса своего забирать! – отозвалась соседка холодно.

– Да ладно, ладно, бери, хороший пес – хоть от одной обузы избавилась…

Соседка свистнула и поймала пса, посадив на поводок.

Мать вышла за ворота и вскоре они ехали. Ехали долго. Манька плакала, и ее несколько раз покормили. И всю дорогу мать поила ее чем-то, от чего внутри все жгло, голова кружилось, она уносилась куда-то… Ее рвало, голова болела, и мать снова ее поила из бутылки, насильно запихивая в рот соску.

Потом они шли, снова ехали, и снова шли…

Наконец мать остановилась. Развернула пеленки, в которых накопилась моча и стул, изъедая кожу. Ноги и руки не слушались, она почти не видела мать – ее мутило.

Мать зачем-то прижала ее к себе, заплакала, будто прощалась:

– Прости, девочка моя! Ну не могу я так больше, вот она где моя жизнь, – мать полоснула ладонью по горлу, голос у матери опять стал чужим, будто ее придавили чем-то. Она нагнулась, хотела поцеловать, но запах, ударивший в нос, заставил ее скривиться и заторопиться.

Она быстро вытряхнула из плетеной корзинки свои вещи и связала их в тугой узел. Без слов сунула в корзинку Маньку и отбросила далеко от себя. Манька услышала, как чавкнуло под нею, и короб стал наполняться чем-то влажным и неприятным, и ноги ее сразу промокли. Пахло гнилым и сырым, но, по крайней мере, не разъедало кожу. Она засунула в рот палец – все лучше, чем соска…

Голова ее все еще плыла в тумане. Она заплакала, чтобы позвать мать.

– Но почему? – всхлипнулаМанька, уткнувшись в грудь Дьявола и тихонько всхлипывая. – Ведь я могу простить! Я все могу исправить… У меня избы есть, земля, ты…

– Помилуй Бог, Маня, ты умерла! Утонула в том болоте! – Дьявол одной рукой прижал ее к себе, поглаживая по спине. – И не поминай ее лихом. Нет тебя, понимаешь? И кому ты сможешь объяснить, если тебя нет? А теперь ее нет, как тебя не стало. Запомни, Город Крови не знает жалости. Там, где жалость, там вампир пьет кровь. У тебя нет прошлого, у тебя только настоящее и будущее, если ты поймешь, что прошлого нет… А почему… Ну, потому что звезды на небе висят – там, где им висеть не положено, птички летают – страшненькие, костры вот горят, черти хоронится в домах…

Манька всхлипывала, но тише. Голос Дьявола вернул ее обратно. И там, где они сидели, не было ни матери, ни отца. И болото осталось в прошлом. Но был Дьявол, были избы, и приближалось полнолуние.

Дьявол сходил в избу за чаем, но сходил быстро. Исчез и тут же вернулся с дымящейся кружкой и куском пирога с малиной.

– Никогда не жалей о прошлом, добрый тебе совет, – наставительно сказал Дьявол, заметив, что Манька немного успокоилась. – Природу береги, достойному человеку помоги, а нет, так и не марай себя унижением вместе с человеком, который перед нечистью унижается. Никогда твоя мать не умела любить – собирала богатейший опыт любви вот с такими мужиками. Порадовать их хотела, а разве их надо было радовать? Некоторые даже пытались приласкать тебя, но не от любви, от жалости. Как пришла беда, так и ум ее отлетел. Пора, Маня, уже ночь скоро, а у нас покойники в нашей боевой крепости. Отрыгнем их и пойдем спать. Завтра день тяжелый, надо укрепить боевые посты. Немного осталось, самое время закончить, да еще баньку почистить.

– А мы разве в избе будем хорониться? – спросила Манька, сообразив, что идея Дьявола привычно умна. Не сдюжат, можно и убежать от оборотней, ведь смогла изба подняться и шагнуть в сторону колодца, когда она была внутри. Ей давно приходило на ум, что именно избу Дьявол готовил, как укрытие, но Манька запрещала себе об этом думать, понимая, что подставляет избы, когда надеется втянуть их в свою битву. И понимала, что укрыться ей негде. Тайная радость, когда она увидела, что и избы готовятся к встрече с оборотнями, стала явной. Но слезы все еще катились по щекам.

– Вампиры, если они сюда сами нагрянут, разнесли бы избушку в пух и прах – уж нашли бы способ! Но для оборотней она в самый раз, – решил Дьявол. – Бревна у нее крепкие, что твое железо, двери и окна укреплять придется. Окна избы закроют, замаскируем – это им раз плюнуть, а дверь могут вышибить, на двери я не надеюсь. Сама справишься с покойниками или помочь тебе? На смех меня поднимет вся вселенская нечисть, что самый страшный законопослушный гражданин прикоснулся к праху, но уж если дал слово устроить равенство противоборствующих сил, так держи!

– А почему нельзя тебе к праху прикасаться? – спросила Манька, шагая к избушке и все еще вытирая слезы, катившиеся по щекам крупными бусинками. Заметив, что с ней что-то происходит, избы беспокойно топтались неподалеку.

– Если я сам буду отмывать нечисть, как смогу считать себя ее Богом? То же самое будет, что в Раю у Батюшки моего Абсолютного, потом и вовсе забьют меня камнями, – ответил Дьявол, ухмыльнувшись. – Что отличает Бога от обычного человека? Бог – он гордый, никому не угождает, никому ничего не должен – и проклясть может… Возьми Интернациональных Спасителей: пили, изводили деревья, наслаждались женщинами, приворовывали – и открылись как мученики. Палками не дрались, зато побивали проклятием. И вот он Бог, готовенький, с пылу, с жару… А я чем хуже? Такой масштабности нет ни у одного Спасителя! Честное слово, я уж и не знаю, как помазать себя еще, чтобы зазвучать во всех хвалебных молитвах!

– Это потому, что ты слишком большой: дело есть, а тела как бы нет, – отшутилась Манька. – Ладно, сама справлюсь, – пожалела она Дьявола, представив, что ее друг станет менее значимым, чем он считал сам себя.

Манька вдруг поняла, что ей тоже важно, что и как думал о себе Дьявол. Может быть, потому, что ей он казался слабым. Он и половины не мог сделать из того, что мог бы человек. Погодой никого не испугаешь, выползающих строем раков только радостными восклицаниями встретят, а до Ада еще надо дожить. Вот и мать вернуть не мог – но Манька успела полюбить его таким, какой он есть. И когда он говорил о вселенских масштабах, ее это мало впечатляло. Главное, что он умел сделать сильной ее, найти такое слово, которое лечило лучше живой воды, плаща и всяких лекарств. И знал много. Манька задумалась, любуясь его легкой призрачной улыбкой. С другой стороны, ведь нельзя сказать, что Дьявол сделал людей проклятыми, распнул их и вынул душу – он сделал человека, а человек презрел законы своей природы. И что бы она ни думала, он вернул ей мать, теперь она точно знала – мать у нее была! Слабой, сломленной, но была. И жалела она ее, потому что мать не смогла справиться со своим проклятием, что не рассмотрела железо, не встретила в пути Дьявола, и не дождалась, когда дочка вырастет и спасет ее от боли, которую мать несла в себе.

Избы волновались, было заметно, что окошки их блестят, она чуть привстали, лестницы болталась в воздухе, стаи зверьков толпились у входа, пытаясь взобраться по ступеням, роняли запасы. Манька улыбнулась сквозь слезы, но счастливой и виноватой улыбкой, успокаивая их.

Обгоревшие полумертвецы все еще ползали между кострами, изображая мать и ее знакомых, которые интересовались Манькиной жизнью, и чтобы подойти к костру приходилось бить их как следует посохом в лоб. В другое место – они не отставали, а только становились злыми. Драться они тоже умели, ударяясь о нее крепкими головами, и когда она падала, наваливались всей толпой и рвали тело.

Дьявол выливал на всю ораву ведро живой воды и вытаскивал ее, осматривая раны, которые почему-то не заживали, пока она не находила тот самый костер, из которого был ударивший и покусавший ее, и не вынимала щепку.

Дьявол убеждал, что каждый раз укусы их становятся менее действенными и болезненными, но Маньке так не казалось. Голова ее раскалывалась от яда, попавшего в кровь, тело опухло и пальцы перестали гнуться, будто ее кусали не покойники, а осы, она посинела сама, и вполне могла бы стать устрашением для покойников, если бы они умели хоть чуть-чуть мыслить объективно, но мыслили они на уровне животного инстинкта, и этот инстинкт подсказывал им, что она кусок плоти, которым неплохо бы закусить.

Доставали щепки короткими набегами, из самого ближайшего к выходу костра, пока Манька не осознала, что натворила, и не взяла себя в руки. Энергия перестала от нее поступать к мертвецам, и теперь им приходилось жаться к кострам, но многие залазили в чужой, и когда щепка была добыта, оставались неуспокоенными полуобгоревшими трупами, не падая прахом как обычно, а ползли дальше, выискивая тепленькое местечко, и врачующий Маньку Дьявол крыл матом и покойников, и ее, и всех, кто расплодил эту нечисть в избе.

– Вот видишь, видишь, что ты натворила? – тыкал он пальцем в сомкнувшийся вокруг костров ряд пехотинцев, разбрасывая их во стороны лопатой, стараясь отбросить трупы так далеко, как далеко был костер мертвеца. И если он угадывал, труп радостно водворялся на свое законное место, распихивая тех, кто успел обжить костер до него. На кострах завязывались драки, и Маньке приходилось ковшиком живой воды устранять конфликт, который превращался в лобзания и оргию.

– А почему они не видят тебя… я имею в виду нечисть? – спросила она, разрывая костер, на котором горела ее мать. На ее протянутые обгоревшие она старалась не смотреть и слова не слушать, чтобы не было так больно, что казалось она умирает от этой боли и горя. Мать была не лучше и не хуже других покойников, так же ползала по другим кострам, так же пыталась ее укусить.

– По той же причине, по которой люди не видят других богов и ищут их в ком ни попадя, – шутливо ответил Дьявол. – Боги, Манька, страшные заклятия дают – каждый в своей области, а ты хочешь, чтобы мы за руку братались с проклятыми нами? Ведь и вампиры не имеют желания помудрствовать с тобою!

– Я не о вампирах, я могу увидеть. Я серьезно!

– Как Бога – нет, не можешь. Как человека, могущего оборотить на тебя ад – да. Для нечестивого Бога самое страшное зло – быть развенчанным в плоти и крови. Для меня – перестать существовать как Земля и Небо. Проклятие – это способ добыть кровь, и я пью кровь нечестивых лдей, как вампир – и, как вампир, прячу свое лицо. Нечестивый Бог может оборотить на человека проклятие, только имея плоть и кровь, я – не имея плоти и крови. Нечестивый Бог устрашает проклятием, когда человек не имеет любви к нему, я – когда человек не ищет себя.

Вот ты, Манька, видишь меня и слышишь, и разве нашла хоть что-то, что стало бы для тебя наказанием от меня? Мы с тобой несем твою немощь и приближаем час, когда станет она тебе могилой или сбросишь ее, как бремя. Вот повалишь нечисть – станешь умнее меня! – Дьявол усмехнулся. – И вот я – упал перед тобой, и попираешь меня ногами. Какой же я Бог, если ищешь мне оправдания? Но только так я могу рассказать тебе, что горе твое – Город Крови, и все, что в нем. Когда увидела меня, разве ты нуждалась в Боге? Ты меньше всего искала бы Бога. Ты сидела и думала: где тот, кто скажет, что делать мне с железом, как обратить его на голову тех, кто взялся меня судить несправедливыми судами?

А те, кто не видит меня, спят за крепкой стеной: где-то глубоко в их подсознании сокрыта уверенность, что их уже простили и приняли. И они не спрашивают, кто и почему. Им будет больно узнать, что это не так, как тебе, когда ты узнала, что есть тот, кто взял право судить тебя. Не видящим меня – я боль, тому, кто видит – освобождение. Я не насильник, если больно видеть меня, я не буду мозолить глаза. У меня нет ничего, что я могу дать представителю рода человеческого. В буквальном смысле – ничего! Если я предстану перед ним, то нищий и голый. Зачем мне, нищему и голому, воровать человека, зазывая к себе правдами и неправдами? Разве у меня есть дом? Разве есть у меня богатства, о которых мечтает человек? Куда я его поведу, где укрою, где найду ему крышу, если я Земля и Небо? Мы не нужны друг другу, поэтому люди не видят меня.

Но, как и все Боги человека, я имею над ним власть и могу обратить на него проклятие. Причем совершенно противоположно его Богам, не имея ни крови, ни плоти, если он не оставляет мне первенцев от начатка всего, что имеет. По его вине я нищий и голый. Это он, живя в моем теле, беря из этого тела все, что ему нужно, забывает о том, что у всего этого есть хозяин. Забывает о том, что именно я заключен в землю, и вся земля, со всеми планетами, звездами, галактиками и пространством принадлежит мне.

– А трудно судить? Как ты можешь судить объективно, если ты любишь нечисть? – спросила Манька подхватывая ведра с прахом и направляясь к яме, которая была уже полной.

– Когда это ты поняла, что я ее люблю? – изумился Дьявол, замерев на месте и через пару секунд материализовавшись сбоку.

– Но как же, ты же ее Бог, – Манька вывалила мусор из ведер и повернула обратно к избе.

– Ну, Манька, ты меня скоро с ума сведешь своими вопросами! —поражаясь Манькиному костному мышлению, проворчал он. – Люди так мало мыслят объективно! Я – властелин Ада, причем, единоправный властелин. Каждый во вселенной знает, что попасть в Ад – это обречь себя на вечную муку или оправиться во Тьму внешнюю. Каждый знает, что вырваться из Ада – пройти все круги Ада, и праведники ужасаются судьбе грешников. Есть такое выражение – Ад кромешный. Разве стал бы я мучить подданных, если бы хоть чуточку любил зло? Просто, когда про кого говорят, что он имеет принадлежность к Дьяволу, все считают, что за деяния я буду гладить его в Аду по головке. Да нет же! Нет! Я объяснять буду, почему никакой Бог не бежит облегчить его участь. Люди изображают меня чудовищем – и правильно изображают. Если я создал Ад – значит, я получаю от этого удовольствие! Но ведь нигде не сказано, что туда попадет законопослушный гражданин! И опять же, все знают: что незнание закона не снимает ответственности – но найди мне человека, который пытался бы закон проткнуть умом. Какая мне разница, как человек пытается трактовать его? Не надо его подгонять под себя, он уже под меня подогнан, я трактую закон, я его исполняю. Все люди уверены, что если он Бог, то закон на его стороне – как бы не так! Ты сначала запредельно прочитать его сумей!

Манька задумалась, еще больше запутавшись. Выходило: Дьявол не злой совсем и злой одновременно.

– А почему же нечисть так долго живет? – спросила она. – Судя по обгоревшим трупам, вампиров на земле пруд пруди. Не так много покойников дождались их смерти.

– Не думай об этом, Манька, мы не имеем права обсуждать деяния Бытия, – ушел Дьявол от ответа. – В Небытие, наверное, все было бы по-другому, а Бог нечисти решил, что если объект заведомо уходит в Небытие, то он должен получить хоть что-то от жизни. Сколько успеет взять. Мне так спокойнее. Если на то пошло, они сами берут, что хотят, я могу только подсказывать, где плохо лежит.

Манька опять не верила Дьяволу, на него это было не похоже, и не знала, то ли он ее за нос водит, то ли правду говорит.

– Ну, у меня ты ничего не отбираешь, – произнесла она, успокаивая больше себя, чем Дьявола.

– Ну, почему же? – мудро заметил Дьявол. – Твое время, часть твоей молодости, то, что могла бы получить за это время… Ты тут с нечистью воюешь, а там жизнь кипит!

Манька пожала плечами и проворчала:

– Невелика мзда. Что бы я могла там получить – пинки под зад? А тут, – она обвела взглядом место, где они остановилась, – приобрела такой опыт борьбы с нечистью, никакому человеку в страшных снах не приснится. Но есть же люди, которые добрые и злые одновременно? – спросила она, закапывая последние головы. – Как они после доброты своей?

– Ну, давай начнем с первой заповеди: возлюби Бога всем разумением твоим и не сотвори кумира. Отсюда следует, что учить Закону могу только я, остальные – преступники. Ткни пальцем в доброго человека, который искал бы миллион алых роз, чтобы подарить мне!

Да, он добр, любит папу, маму, тетю и дядю.

А мне-то что от этого? Я могу биться головой о его голову и кричать, и топать ногами… – человек пройдет мимо. А если человек прошел мимо Бога и не заметил?

Крепись друг!

Разменял Бога на всех, кто рядом – любил их так, как хотел, чтоб любили тебя. Замечательно. Попробуй взять у них жизнь вечную. И поймешь, как был глуп, потому что на твоей могиле они делят имущество и ищут завещание, если у тебя что-то было. Да, ты доказал мне, что с кем-то ладил, но я обходил ваше собрание стороной и не раскрывал секрет никому из твоих друзей. Если я не спрашивал твоего совета, что делать мне с другими людьми, почему думаешь, что буду спрашивать о тебе?

Тебе говорили о Боге, и ты слушал – но, может быть, тебе показали его? Или Бог говорил с ними лично?

И вот так, Манька, по всем пунктам Закона: предстал человек на Суде, а нет в нем праведности. Жил как умел, а не как праведник. Спасти человека может только земля, если земля попросит за него. Это и есть моя слабость, потому что земля – мой удел, а все остальное – продукт второстепенный. Я часто спрашиваю землю: «Как он, любил тебя, или ненавидишь ты его?» И чаще она мне отвечает: «Ненавижу, Господин Мой, как он ненавидит!»

Я, земля человека и земля его ближнего – это и есть три свидетеля, при которых состоится над человеком Суд. У нас о человеке записано все, от рождения и до смерти, и никакие праведники и грешники не смогут замолвить за него слово.

Своими обожженными руками, Манька, ты вернула земле тепло жизни, – Дьявол взял Манькины руки и легонько подул на них, и Манька увидела, как быстро сошла краснота и рубцы. – Сада-Утопии моего ты недостойная, ума тебе не хватает, но понимаю, был бы ум, не соблазнилась бы Адом.

Вот и решил, чем шутки шутить, помогу человеку разобраться в себе. Хоть один мученик не будет одиозно восклицать: «За что, Господи, помнится, любые идеи рассматривал Твоим Именем?» А я одно достаю, второе, и слышу: «Не знал, воистину не ведал!» А я ему: «Так надо было смущать посредников вопросами!» Они говорят: «Мы смущали!» А я им опять: «Места надо знать – умные! Ведь Посредник Посреднику не достает умных мыслей, каждый своими мозгами додумывается до своего посредничества! Разорваться мне на них на всех, чтобы голова у них болела о вашем бессмертном существовании, а не о своей ненасытной утробе?!»

Вот такой вот разговор!

Так что в Аду у меня не только ужасы, но и сопли с сахаром. Смеха мне достает.

С избой закончили, баню решено было проверять на следующий день. Боль от укусов и ударов взбесившихся и опьяневших мертвецов постепенно проходила, Манька стала похожа на человека. Дьявол поправил Манькину постель и покрыл ее сверху своим плащом, и под плащом Маньке сразу стало удивительно спокойно, как будто мир остался за невидимой преградой, которую не дано пересечь никому, кроме нее самой. Покойники, от которых стыла кровь, сразу испарились из головы, будто не доставала она их из костров.

Она первую ночь спала в старшей избе на настоящей постели, вырезанной из дерева самоделкиным инструментом по велению изб – без единого гвоздя.

И не только новая кровать порадовала ее…

Манькино железо изба невзлюбила сразу – как только поняла, откуда оно взялось. И когда Манька садилась с Дьяволом за стол, железный каравай приходилось откладывать, чтобы не слушать возмущенные причитания, выраженные скрипом половиц. Последнее время, когда Дьявол выкладывал железный каравай на стол, добавился скрип по стеклу, от которого сразу ныли зубы и нервы не выдерживали. Котомка с железом все время куда-то пропадала – они обнаруживали ее в самых неожиданных местах: то в подвале, заваленную всяким хламом, то на чердаке, то один раз на крыше. Одно хорошо, что пока изба прятала железо, Манька не обнаруживала его на себе, как когда она его оставляла по забывчивости или нарочно.

Угождая избе, отказалась она от железа без зазрения совести. От второго каравая осталась половина, и, пожалуй, на половину были изношены посох и обутки. Получалось, что от трех комплектов железа осталось лишь полтора. Манька радовалась, что так быстро снашивается железо, о котором думала, что жить с ним придется до конца дней своих. И, не загружаясь нравоучениями Дьявола, наслаждалась вольной безжелезной жизнью, ступая по земле босыми ногами, легкой рукой собирая ягоды в лукошко, с аппетитом уплетая все, что изба готовила. Без покойников и прочей нечисти изба пахла смолянистым запахом свежей древесины, через открытые настежь окна ветерок приносил пряный аромат полевых трав и сладковатое благоухание ночных цветов-медоносов.

До полнолуния оставалось меньше недели, но Маньку это уже не волновало.

– Спи, завтра избу-баню проверю сам, а потом надо к битве готовиться, будем в осаде сидеть. Если не отобьемся, надеюсь, что у изб ноги длинные, убежим от оборотней, царство-государство большое, есть, где схорониться, пока луна на убыль не пойдет.

И впервые за последние три недели Манька рассмеялась, представив, что бегут они от стаи оборотней в избушке, прямо как флагманы на корабле, бежавшие с поля битвы.

– Побежали бы! – улыбнулась Манька. – А то сядут, как две клуши на насесте…

Жил в Маньке страх, но так далеко, что не достигал сознания: выползал из чрева и подкрадывался к сердцу, но голос разума заглушал сердечные волны, отбрасывая назад в чрево. Был у Маньки Дьявол, Господь всей нечисти, который решил собрать свою жатву для Страшного Суда ее руками. Немалая отмерена была нечисти жизнь, милосерд был к ней Дьявол, но не была она бессмертной, и не знал Дьявол жалости, когда приходило его время. И умереть ей было не страшно, потому что там, наверное, она снова встретит Дьявола.

Глава 21. Валюта Дьявола

На утро она проснулась, относительно здоровая, вышла с полотенцем и мылом к колодцу во дворик, образованный избушками. Засмотрелась на стаю волков, которые резвились недалеко от избы, соображая, бежать в избу или кинуться в предбанник, ибо до него было ближе, отступила назад, запнулась за камень и растянулась во весь рост.

Дьявол засмеялся, не проявляя никакого сочувствия.

– М-да, какой уж из тебя боец? Это… я их позвал. Они предупредят, когда оборотни перейдут границу леса. Ты не бойся, они землю слушают и человека на такой земле не тронут.

Банька, как ни странно, топилась, ожидая, что Манька сделает ее счастливой. Изба дымила печкой, тоже не сомневалась, что Манька не откажется от угощения, и запахи неслись такие одуряющие, что Манька подавилась слюной. Может, опять ждала в гости водяного…

Она бочком, искоса присматривая за стаей, прошла в избу-баню, прогрелась, напарилась, выбежала, нырнула в реку, проплыла от одного берега до другого и обратно, еще раз напарилась и еще раз переплыла реку, и вышла на обычную утреннюю пробежку, чтобы снова завершить ее баней.

Бежать на виду у волков Манька ни за что не хотела, и первым делом отправилась к Дьяволу на откровенный разговор.

Разговор она продумала еще в бане.

Дьявол не обратил на ее страдания никакого внимания. Он острее затачивал стрелы, окуная наконечники в расплавленный белый металл, в котором Манька, к своему несказанному удивлению и такой же несказанной радости, узнала серебро.

– Откуда? – восхищенно выдохнула она, разглядывая стрелу в руке.

– Манька, у тебя земля под ногами, которая не может не дать тебе серебра для благого дела, – укорил Дьявол. – Поленья отдали тепло, которое плавит серебро, и земля выталкивает его на поверхность. Скоро здесь будет все покрыто серебром. Пули, конечно, нам не отлить. Это тебе не гвоздик, к ним еще порох нужен, но стрелы получаются замечательные. Я добавил немного вольфрама и некоторые элементы. Серебро пластичное, а вольфрам обеспечит хрупкость, проникая в тело оборотней. Осколки в любом случае должны остаться, а прочие элементы – проникновение. Рисковать нам нельзя, каждый меткий выстрел должен достать оборотня, потому что сюда много их идет.

– Уже? Но ведь еще не полнолуние! – испугалась Манька.

– Маня, вампиры оказались умнее, чем я думал. Через два-три дня посланные оборотни будут здесь. и многие из них проинформированы, что могут столкнутся с организованным сопротивлением. Так что и арсенал у них ой-ей-ей, и самих их ого-го-го! Раз уж они объявили нам такую войну, последнее слово я оставляю за собой. Стрелять, правда, тебе придется метче, чем они, потому как одна ты у меня, а их много. Сотни! Тысячи! – и спохватился: – Ты что-то хотела?

Манька отмахнулась, побледнев в лице.

– Тысячи? – прохрипела она, поперхнувшись. – Стрелять я как научусь? Я лук в руках не держала! – жизнь у Маньки опять оказалась под горой, а она-то думала, что поднимается. Она надеялась, что у нее еще есть время научиться. Но, оказалось, скатилась еще ниже. – Я ж не умею стрелять! – воскликнула она, понимая, что уже ничто ее не спасет.

– Учиться никогда не поздно, – наставительно заметил Дьявол, кивнув в сторону натянутого новенького лука, который висел на стене избы-бани. – Вот увидишь, стрелять из него – одно удовольствие. Я стрелы кое-чем намагнитил – это мое личное изобретение, содержится на вооружении Ада. Пальнул вслед, и стрела сама догонит. Из Ада еще никому еще не удалось сбежать.

– Есть такие смельчаки? – угрюмо поинтересовалась она.

– Постоянно! Вон и мать твоя с костра решила соскочить. Мань, ты ведь и не заметила, что она силы твои перекачивает. Говорит она, а не умирает, как другие, а ты без сил повалилась бы. И взойди ты на костер, вылез бы из огня еще один вампир, как те первые, которые потомству своему дали начало. Так что спас я тебя в очередной раз. Иди-ка ты, боец, на четыре круга вокруг луга, – он придирчиво ее осмотрел и остался недоволен. – А то тебе впору гроб выбирать! Кстати, какой бы ты хотела: красный, черный, или белый с голубой бахромой? Скажи, все исполню!

Манька в уме себя так и видела: в гробу, только еще не представляла его снаружи.

– Иди ты! – расстроено ответила она, зная, что он прочитал ее мысли. – Я это… – она кивнула на волков, – я поэтому и пришла. Они же хищники, за мной побегут. – отступила она, открывая вид на огромную стаю, в которой волков было не меньше двух десятков.

– А ты шибче беги, – предложил Дьявол, не отвлекаясь от ковки стрел.

– С ума сошел?! Или думаешь, я с ума сошла?

– Маня, тут разведчики кругом! – образумил ее Дьявол. – С ночи пытаются проникнуть на заповедную территорию. Нам без охраны никак. У нас еще изба-баня на очереди, и со стрелами надо закончить. Врагов более трех тысяч – это только те, которые уже вышли к нам и собрались за озером. А ну как будешь промахиваться через одного? Тогда стрел не хватит. А ну как зеркало на них не подействует – мы им еще не занимались. А ну как серебро их не зацепит? Где оно? На земле! А они в обуви сюда идут – и тоже с оружием! А ну как подтянутся те, которые из за гор грозят, но вспоминают, что зима и далеко? Тогда их будет не три тысячи, а все десять. И не надо мне тут зубы заговаривать, я сказал, беги, значит, беги!

– А волки разве не боятся оборотней? – покосилась Манька в сторону стаи.

– Ну, повалят на землю да перегрызут глотку… Волки каждый день себя тренируют в нужное место хватать. Уж не такие оборотни бессмертные. Это их обычной раной не завалишь, а снеси голову, кто выживет? У волка души нет, его хоть как кусай, разве что бешенством заразится. Но тут травы много – лечебную они знают. Но если оборотней будет много, то волкам, конечно, не жить.

Манька бочком-бочком прошла вдоль избы и тихонько побежала по краю берега. Три волка отделились от стаи и потрусили за нею. Она остановилась, как вкопанная, отступив к воде. Волки тоже остановились, с некоторым недоумением посматривая на нее, и она прочитала в их взгляде, что они почувствовали ее страх и насторожились.

«А-а-а! – подумала она, ругая себя. – Через три дня умирать, а я тут… Лучше уж пусть волки… Перед Дьяволом не так стыдно…» Сняла рубаху, перевязалась ею в талии и, не обращая внимания на провожатых, легко побежала по берегу.

Волки пристроились рядом, соблюдая ровную дистанцию, не отставая ни на шаг. Манька слегка изумилась, и подумала: видел бы ее вампир-душа! Крыша бы у него отъехала…

Бежать в сопровождении волков было приятно, распирала гордость. Под это дело, она пошла на пятый круг, будто всю жизнь только об этом и мечтала.

После пробежки она еще раз напарилась, прогревая мышцы, но нырнула не в реку, а в озерцо с живой водой. Сполоснулась и отправилась на завтрак. Время было около десяти утра, но прогретая земля дышала жаром, и когда с заснеженных гор доносился прохладный воздух, он приятно обдувал тело.

На завтрак и в самом деле пришел водяной, принес бочонки с соленой рыбой. Но сидел недолго: сообщил о проводниках, которые вели оборотней со стороны юга и с востока, пересекших реку в нескольких местах, об оружии, которое они несли с собой, и, забрав сметанные пироги и рыбники, отправился к своим навесам укладывать вяленную и копченую рыбу в мешковину, выданную ему избой.

Манька и Дьявол тоже заторопились.

Дьявол проводил ее в избу-баню. Помог убрать места хранения всякого хлама, который зачем-то понадобился Бабе Яге и вампирам. В одном помещении хранилось до верху набитое злато-серебро, всякие драгоценности и прочие богатства, уложенные в открытые сундуки. От блеска разбежались глаза, но сама она быстро сообразила, что нечисти оно было ненужным. И убедилась в обмане, когда вынесла богатства из избы-бани и в руках у нее остались лишь прошлогодние листья. Только старый деревянный сундук с медными монетами остался как есть, и чтобы сдвинуть его, пришлось звать на помощь и Дьявола, и водяного.

Монеты были сплошь копеечные, часто ломанные или обрезанные.

– Каждая монета, Маня, цена человеку, которую заплатил вампир, чтобы купить себе раба, – объяснил Дьявол назначение ломаных грошиков.

– И куда его? Кладом что ли зароем? – спросила Манька. – Вот честь-то!

– Отдай водяному, у них такая валюта в ходу, – посоветовал Дьявол, заметив, как водяной ходит вокруг да около сундука, переминаясь с ноги на ногу, завистливым взглядом присматриваясь к нему, и как горят у него глаза, когда он смотрит на ломаные гроши.

– Выкупит человека, запряжет в воловью упряжку, и загонит в реку, отрабатывать копеечку. И если не поймет, что на водяного работал, что из реки надо выбираться – утопит и будет рыб утопленниками кормить. А потом продаст рыбу к столу вампира. Водяной ведь он ни то, ни се, сам себе на уме. Если с ним по-хорошему, и он по-хорошему, если с ним по-человечески, и он по-Дьявольски.

– Как это выкупит и продаст? – грозно зыркнула Манька.

– Ну, вот сама посуди: встретил человек проклятого, глянул – и увидел на лице его вампира. Принял за вампира и наступил на проклятого. А встретил вампира – увидел душу широкую. И поклонился, и помолился, и поделился. А водяной тут как тут – продается человек и покупается. И с душой его водяной начинает торг. Ведь если душе не заплатить, когда будет вампир обижать человека, рано или поздно тот подумает: «Что это я, ведь если раз молитву сей благодетель не услышал, и второй раз не услышит. Пойду я к другому!»

А все потому, что душа человека пришла к нему на помощь, смотрит и плачет о нем – и услышит и пожалеет себя человек. И не умирает тот человек – как только смерть к нему идет, он от нее уходит.

А тут водяной к душе: «Не плачь, вот она копеечка твоя, положи за пазуху, и все, что наработает душа твоя вампиру, все к тебе вернется златом-серебром! И поделим между собой!» – и молчит душа в следующий раз, и хвалит его, надежду дает, пока человек работает на вампира. Своя рубашка ближе к телу, а за рубашкой копеечка. И вот уже весь человек, если не одумается сам, куплен водяным. А как без души одумается, пока не отработает копеечку?

– Так вампиру же зарабатывает! На что он водяному?

– Это у вас, у людей, а у духов другая валюта. Он кожу с человека снимает и веревки вьет, или мясом его рыбу кормит. Червяки в таком человеке самые жирные подрастают. А когда человек умрет, как хочет, так и распорядится душою человека, которая копеечку за пазухой припрятала. А что такое душа? Это земля человека. И отойдет эта земля водяному, как его вотчина, когда сознание отправится в Абсолют. Так что мертвец для водяных – самый послушный и доходный работник!

Заметив, что Манька скрипит извилинами, чтобы уложить в уме его объяснения, Дьявол на мгновение задумался.

– Как же это объяснить… – он почесал лоб. – Вот ты, работала-работала, а ничего нет у тебя, а почему? Да потому что все у водяного…

– Это мне за версту его обходить? – изумилась Манька, с опаской поглядывая на соседа.

– Так разве я с чем плохим? – в свою очередь изумился Дьявол. – Я тебе стрелы кую, а ты мне что? Но остеречься и не пакостить – это святое! А то зайдешь в реку, пиранья налетит со всех сторон, и костей не останется!

– А с листьями что же?

– Положи на землю и пожелай лесным отдать. Они столько земли выкупят у человека, сколько многие народы не имеют.

– Да-а? – удивилась Манька, что и прошлогодние листья цену свою имеют.

Вдаваться в подробности, какая и как, она не стала. От водяного много добра в реке водилось. Жили-были, плодились-размножались, и вдруг, на тебе, начнет судить соседа.

– Бери, от все души дарю, – кивнула Манька на сундук.

В другом помещении напротив, наоборот, столько гадости было – много больше, чем злата-серебра. Всякая блевотина, навоз, ведра с помоями, железо ржавое и плети, лошадиные и воловьи сбруи, несколько гробов с человеческими останками и синюшными и почерневшими местами покойниками, которые, к счастью, вели себя, как должно, лежали тихо и пускали пузыри от разложения. Куклы с человеческими волосами и ногтями, в основном, восковые, утыканные иглами, с оторванными руками и ногами, с обезображенной головой, кривые зеркала – и Манька выносила все это из избы, перво-наперво предлагая водяному. Но тот и радовался бы, но будто в полон себя продавал за богатства неисчислимые, глаза смотрели жадно, а упирался.

– Это, Маня, самой тебе пригодится, – по-дружески советовал он. – Узда какая! Крепче не бывает, сносу ей не будет! Придется лошадь запрячь, а где возьмешь? Ах, какая узда! – он прищелкивал языком и умильно ронял слезу, приживая уздечку и сбрую к сердцу. – Ты, Маня, не обманывайся ветхостью видимой. Не простая это узда, с нею и на небо, и в землю.

– Я же дарю! – возмущалась Манька.

– Ну, приберегу для тебя, – нехотя соглашался водяной, и тут же вскрикивал от изумления:

– Маня, блевотина эта – средство от всех хворей… Покойники эти, работают без устали – лучше работника не найдешь! И смирные, и зависти в них нет… А куклы-то, куклы! – умилялся он. – Это ж кто сколько добра в избу положил? Хоть тесто замешивай, чтобы дитя себе вылепить! – водяной плакал от счастья и брал бы все, но совесть не позволяла. – А навоз на землю положи – советовал он. – Пройдет полгода и увидишь, как заколосится пшеница на таком навозе… А помои-то, сытые какие! Вместо дрожжей используй, ложку помоев на бочку воды, сытнее корма не сыскать на белом свете!

Что-то сразу просачивалось сквозь пальцы кровавой слезой, и падали они на землю и оставались застывшими камушками или рубинами, если слеза была кровавая, или крупным бриллиантом, если слеза была чистая.

В последнюю очередь вынесла Манька резной сундучок, в котором лежала одна золотая монета из червленого золота, такая тяжелая, что рука не держала. На монете она с удивлением обнаружила круг уже со знакомой размашистой буквой А.

– Это тоже водяному отдать? – спросила Манька, разглядывая монету.

– Ну, другой и посоветовал бы, – ответил Дьявол, – но я на совесть никогда не жаловался. Он этой монетой и меня купит! Себе возьми – и золото, и камни. Украсишься когда-нибудь, когда железо сносишь. А то смешно, железо – и такое богатство! Нелепо будет смотреться. Это цена, которую я заплатил вампиру за его душу. Моя валюта! Можешь прямо сейчас положить ее в мой банк, надежнее банка нету! – заверил он. – Процентная ставка у меня один к одному! Купить на такое золото многое можно.

– Например? – живо заинтересовалась Манька.

Дьявол задумался.

– Царь бесплодных земель забрал твою плодородную землю, и я могу помочь тебе забрать его землю, как он забрал твою. Она, в общем-то, бесхозная, хоть и пустыня. На таком навозе, да на таких помоях, да с таким средством от всех хворей, ее уже пустыней не назовешь. Так черная кровь вампира хоть сколько-нибудь, да принесет тебе прибыли.

– А разве так можно? – прищурилась Манька.

– А почему нет? Я же Бог Нечисти! У меня не так, как у Бога бедного человека! Или пролей помои, навоз и мочу на себя саму. И будет земля твоя, как земля вампира, или подай мне валюту на блюде и купи у меня голову вампира, тут же принесу!

– Проклятие на него наслать? Подрезать его? – опешила Манька.

– Кто как не ты станешь самой паскудной нечистью, если нашлешь проклятие на Царя? Он же посылает через свою пустыню черных птиц, которые устрашают твою землю. И ты пошли. И они будут устрашать его пустыню. Тебе не привыкать скитаться по пустынной местности, а он еще так не жил, так что у него много появится пространных размышлений о жизни проклятого. Твоя земля, правда, тоже станет пустыней, но каждый, кто увидит ее, уже не соблазнится о ней. Но опять же, советую сначала сносить железо, чтобы ни одна тварь, поселившаяся в твоей земле, не пошла от тебя к вампиру на поклон.

– И что? У него будет пустыня, у меня пустыня… А где умное решение? И войдем в одни ворота города МилоСулимРу? Или обоим протиснуться осликами в МилАсурНам? Знаешь что…

Манька подбросила увесистый слиток золота, поймала его, неожиданно заметив, что крест крестов, болтающийся на цепочке на шее, вдруг изменился. Он вдруг стал прозрачный, как горный хрусталь, а в глубине его растекались брызжущие кровавые струи, наполняя крест крестов рубиновым светом. И еще он стал слегка теплым. И золото, и крест крестов потянулись друг другу, будто два магнита.

– Ой, что это? – испугалась она.

– Крест крестов – оправа для монеты, – Дьявол показывал, как их соединить вместе. Золото вошло в крест крестов и будто срослось с ним. Буква А на монете точно легла в букву в оправе.

– Кресты и золото – слава Дьяволу, а не человеку, а ты с ними, как с атрибутами начинаешь обращаться, – он похлопал монету на ее груди и засунул ее за рубаху.

Манька оттопырила рубаху и погладила теплый медальон, который снова стал почти невесомым, рассматривая его.

– Знаешь, я когда-нибудь, может быть, выкуплю у тебя свою землю, – решила она. – Ведь она все равно отойдет к тебе? Или нет?

– Как я могу продать тебе твою же землю? – изумился Дьявол. – Она и так твоя! Ты на ней не можешь жить, потому что сосед собрал своих домочадцев, прошелся по ней, и расселил в ней всех, кого хотел видеть соседями. Он элементарно передвинул межу. И только ты ему не угодна, и все его близкие гонят тебя с земли. Но ведь их землей она не стала, все они чужеземцы. Но ты можешь купить мою адвокатскую контору, и я посмотрю, что можно сделать, если ты отдашь это золото мне.

Маньке показалось, что Дьявол уж как-то слишком подозрительно выпрашивает у нее золотую монету. То в банк ее предлагает положить, а зачем Богу банк? Или Бог, у которого все, или банкир, у которого вложения. То предлагает позариться на пустыню вампира, как на луну, непонятно где и для чего, то свою землю сделать пустыней. Теперь вот адвокатом решил стать. А с кем судиться и перед кем, если сам Дьявол будет не Судьей, а адвокатом? И не судиться она идет, а войной, выкуривать непрошенных гостей. Но носить на себе такую штуку было опасно. Манька вспомнила, как легко потеряла живую воду, когда попала к разбойникам, и каким бессовестным и хитрым может быть Дьявол, когда нечисть близко. А сейчас эта нечисть была ближе некуда! И как-то странно досталась ей эта монета…

Если Дьявол купил душу у вампира, почему вампир не держал ее у себя? Получалось, что она как бы обворовала вампира? А как за копейку мог водяной купить человека в раба, а потом перепродать вампиру, чтобы тот заставил человека отработать и снова продал? Это что же, получалось, сознание продавалось и покупалось и она – собственность Дьявола? Может ей тогда Дьявола купить?

Манька с любопытством взглянула на Дьявола, который думать ей не мешал.

Ну да, и скажет потом: «Да, Маня, я твой раб, распоряжайся мною!» – ради смеха! И что, догадалась бы она послать его под землю, поторопить подрасти неугасимое дерево? Или те же стрелы подковать серебром? Или организовать охрану? Господин головой должен думать, а где у нее голова? «А я-то, я-то тоже раба! – покраснела Манька. – Если не хуже – ослик! За меня деньгами заплачено!» И что ждать, что Дьявол после этого будет считать ее человеком? Разве что спасибо сказать, что добрым оказался Господином и не торопится забрать туда, где у него ослики поджариваются…

Все у нечисти как-то шиворот-навыворот.

Манька сжала медальон и сковырнула золотую монету. Монета легко упала в ее руку и снова стала тяжелой.

– Я себя выкупаю! – она протянула монету Дьяволу. – Пусть я умру не сегодня-завтра, но умру свободной от всяких обязательств перед вампиром. И пусть будет, будто ты меня не покупал… Ты сказал, что проклятые даже суду не подлежат, вампир их господин, а они его ослики. Я не ослик – я человек.

– Ни на минуту не усомнился в тебе, – ответил Дьявол, зажимая монету в ее пальцах. – Только человек мог бы достать это золото – и оно принадлежит тебе. Оно уже лежит в банке. А вид ее – ее стоимость, написанная на моей долговой расписке. Потратить ее никогда не поздно. Она тебе еще пригодится.

– А почему вампир ее не у себя держит? – спросила Манька с любопытством.

– Вампир взял ее у меня в долг под залог своей земли и выкупил и тебя и твою землю.

– Какое он вообще имел право, если мы ничем друг другу не обязаны? – возмутилась она.

– Как не продавалась, если вампир может входить только по приглашению? Но он не забрал тебя и твою землю с собой, а бросил монету и пошел своей дорогой. А на долг железный процент побежал. Согласись, ты бросилась бы в его объятия, если бы он поманил тебя за собой.

Манька промолчала. Бегала, искала, собирала – чего греха таить. И равняла суженых по вампиру – и удивлялась, когда начинали пить кровь. Мучалась, понимая, что где-то есть такой, который кровь пить не стал бы, а украсил бы и отвел ей лучшее место рядом с собою. А вампир и украшал – только не ее. И поднимал, и миловал, и кровь пил у каждого, чтобы эту тварь насытить.

Была бы она на ее месте, пожалуй, простила бы кровопролития. Она и прощала, понимая, что где-то там плачут перед ним люди. Слава Богу, что не могла она быть на месте Благодетельницы. Забирая с собой душу, вампир не зажил бы до ее смерти жизнью вампира. Пролил бы он кровь, а она пожалела и свою отдала, он снова пролил, а она опять пожалела, разбазаривая добро вампира. Зачем ему такая обуза, которая зудела бы каждый день: «Пожалей, пожалей, пожалей!»

Манька вспомнила, как бегала просить за каждого, на кого обозлился Благодетель, принимавший ее на работу, когда ей казалось, что несправедливо выставляет человека вон. А казалось ей каждый раз, как он принимал решение избавиться от работника. В конце концов, он и ее признавал не заслуживающей ни доверия, ни жалости. И тогда ее увольняли без долгих размышлений, не рассуждая, права она или Благодетель – он был прав, и никем это уже не обсуждалось. И не было такой головы, которая бы побежала заступаться за нее.

Да, проклятых было немного…

– Стало быть, она моя, раз у меня лежала, здесь, в избах? – хмуро поинтересовалась Манька.

– Истинно твоей она только недавно стала. Как же ты могла ее считать своей, если тебе ее не взять?

Манька покачала головой, опять Дьявол говорил непонятно и водил ее за нос. Манька взяла нож и отправилась к живому дереву искать побеги для стрел. За два дня многие ветви отросли. Дьявол почти закончил ковать стрелы, и когда она принесла охапку прутьев, не отрываясь, кивнул на стол, давая понять, что займется ими немедленно. Она бросила охапку и подошла к луку, пробуя его на прочность.

Лук был красивый, сложно устроенный, сразу и не разберешь что к чему. Манька попробовала натянуть тетиву, сплетенную из распушенных нитей, и стрела, наложенная на излучину, отскочила, чуть не ударив ее в глаз. Она повесила лук обратно и отправилась еще за побегами: если каждая десятая стрела хотя бы упадет рядом с оборотнем, это будет уже чудо…

Когда она обходила окрестность, заметила, что трава покрылась порошком, как будто припорошенная снегом. Больше всего порошка было на земле. Наверное, серебро, догадалась она. Людям серебро не повредит, но, когда обратятся в зверей, обязательно наступят.

Однажды зарычалсопровождающий ее волк – в чащу леса ушли пятеро. Сразу после этого неподалеку раздался один глухой выстрел и возня. Пятеро волков вернулись, но один волочил за собой заднюю ногу, сразу направившись к озерцу с живой водой.

Манька заторопилась.

Ей удалось насобирать еще три охапки добрых ветвей, которые годились на древки. На этот раз она срезала даже те ветви, из которых стрелы получились бы маленькие, меньше локтя, понимая, что оборотни, если догадаются, не пощадят живое неугасимое дерево.

А на следующий день встали рано, засветло. Дел еще оставалось много. Она сразу заметила, что все звери снимаются и уходят, остались только волки, но и они беспокойно принюхивались, удерживаемые лишь вожаками.

Продуктов хватит месяца на три, удовлетворенно подумала она, осматривая запасы, и отправляясь таскать охапки стрел в старшую избу, затаскивая их на чердак и в избу-баню, если придется биться оттуда. Дьявол со стрелами уже закончил – стрел наготовили столько, что хватило бы на целую армию. Он занимался зеркалом. Зеркало Дьявол разрезал на три части и установил на дверях обеих изб, одну часть оставили про запас. Дверь устроили хитро по задумке Дьявола, раздвижную, чтобы на день, когда оборотни превратятся в человека, дверь можно было сдвинуть, и та часть, на которой висело зеркало, убралась бы внутрь, и чтобы ее не сняли с петель. Раму переплавили на засовы, которыми Дьявол укрепил двери, которые стали узкими и низкими. Дополнительно к крепким засовам избы укрепили дверь наращенными бревнами, да так хитро, что с другой стороны дверь как бы была немного в стороне, и незнающему о хитрости пришлось бы ломиться не в дверь, а в бревна, которые за дверью подпирали ее.

Манька впервые увидела, как избы наращивают бревна там, где их сроду не было. Вместо окон остались небольшие амбразуры, на задних и боковых стенах избы окон не оставили вовсе, как будто они нахмурились и сжали губы.

На чердаках изб появились дополнительные окна, чтобы был круговой обзор. Спереди на опушку и сзади на реку окна избы оставили открытыми, а боковые зарешетили сучьями, чтобы шальная пуля не прилетела и в пылу битвы враг не залез, и дополнительные длинные и узкие амбразуры на опушку, на тот случай, если окно возьмут под прицел. Обустраивали избы свои чердаки со знанием военного дела, как будто всю жизнь воевали.

На завтрак избушка наготовила наваристой ухи, грибные блюда и разнообразные салаты из дикорастущих трав. Пока Манька ела, она все думала, отчего так с Дьяволом интересно, но все время в дураках ходишь. Она давно перестала удивляться чему-либо: каравай то елся, то не елся, то покойники восхваляли себя в огне, то издевались над нею черти, растянутые от точки А до точки Б, то валюта какая-то… С Дьяволом лучше всегда быть готовой к любым неожиданностям, но последнее, что он выкинул, было верхом его сказочного милосердия.

– Манька, выходи, ты чего там застряла?! – крикнул он, когда она нежилась на лавке, вытянув ноги, давая своему желудку неспеша переварить сытный обед. – Сейчас бронировать избы буду, сгоришь ведь заживо!

Манька пулей вылетела на улицу, понимая, что Дьявол ради смеха, шутя, отправит ее туда, куда сам черт не хаживал. Место, где стояла изба, слегка качалось, как трясина на болоте. Из-под земли поднимались языки пламени.

На всякий случай отошла подальше.

– Я есмь фактор Пси! – многообещающе промычал Дьявол. – Сначала пропитаем избы серебряными растворами. Вот уж оборотни порадуются, когда будут грызть бревна. А сверху закуем панцирной обшивкой, чтобы пули и гранаты не пробили стены. Я еще серебряные тропы приготовил, так что по любому мы заставим их лизать серебро. Давненько в моих казематах оборотни и вампиры в таких количествах не получали прописку! Будем изгонять из нечисти Дьявола! – Дьявол довольно потирал руки, предвкушая обильное жертвоприношение и жатву недочеловеков.

Первая избушка поднялась на своей паре ног и несмело потопталась возле жидкой лавы, в которую должна была войти. Манька подошла чуть ближе, держась Дьявола, но, заметив, что он не стоит, а висит над землей, пулей отбежала назад. Ей и со своего места было видно, как мощные, покрытые роговыми чешуями, с очень острыми и длинными когтями лапы избы погружаются в землю.

Пожалуй, такой лапе оборотень был нипочем.

Первая изба приняла вид угрожающей металлической глыбы, за ней вторая.

Избы чуть отступили к реке, чтобы задние и боковые стены оказались защищенными водой и водяными, плотно прижимаясь друг к другу. Река здесь была широкой и с быстрым течением, у берега мелкой, но потом круто уходила в глубину, так что избы как бы были на земле, хотя им, с их длинными ногами, сесть в реку было то же самое, что человеку в калошах присесть над неглубокой лужей и чуть-чуть промочить зад.

Серебряная яма так и осталась кипеть, выплескивая брызги серебра и струйки пара над кроной неугасимого дерева.

К середине дня все было закончено, до темноты оставалось часа четыре, солнце перевалило зенит, устремившись к горе, освещая ее склон, зависнув невысоко над нею. Дьявол поторопил Маньку, помогая распределить по избам запасы продуктов, стрелы, одеяла, водрузить на крыше ветви неугасимых деревьев, чтобы ночью в свете огня видеть оборотней со всех сторон. Избы горели огнями, как в рождество, и выглядели весьма воинственно. Как не крути, хоть и было на поляне теплое лето, солнце двигалось по зимней орбите, и в пять часов начинало темнеть, а ночь была в два раза длиннее дня.

«Блин, Новый год же прошел! – ужаснулась Манька. – Что ж я теперь, весь год с покойниками и чертями буду возиться?!» И облегченно выдохнула – в предновогодний день они резали и точили стрелы.

Где-то недалеко лес наполнился гулом голосов, выкриками, смешанными с завываниями оборотней, попавших в Дьявольские ловушки. Люди шли группами, зная, что наступает полнолуние. И несли с собой оружие на тот случай, если им встретится зверь или враг, который досадил Ее Величеству, подняв руку на Матушку самой Благодетельницы. Хотя многие понимали, что они и есть тот самый страшный зверь, которого должны бояться люди. Они не могли не помнить, как просыпались голыми в лесу, возле своих жертв, а все их раны заживали мгновенно, и правосудие не знало для них границ милосердия… Так вампиры готовили человека к служению, когда ум его наполнялся зловонием зверя, и люди принимали уготованную им участь, как должное. Они еще умели любить, но ум зверя не оставлял им выбора.

Место назначения знал только зверь, который слушал голос хозяина.

– Неужели люди совсем не думают? – с тихой надеждой спросила Манька.

– Нет, не думают. Зачем им думать, когда голова набита готовыми мыслями? – ответил Дьявол совершенно спокойно. – И поэтому ночью нас будут осаждать оборотни, а днем люди. Люди такой же ум имеют, как зверь: подумал человек, подумал зверь – и кто победит? А зверь служит верой и правдой вампиру. Награда большая обещана за голову убийц Бабы Яги, можно сказать, полцарства… – он повеселел. Манька смотрела на него и не понимала, то ли он действительно рад, то ли пытается поддержать ее, внушая уверенность.

– Мои мысли мои скакуны… – пропел Дьявол, весело наблюдая, как радостные люди открывают для себя лето среди зимы. Оглянулся и тихонько свистнул.

Волки сорвались с места, как по команде, бросились к реке, переправляясь вплавь. Отряхиваясь на другом берегу, они исчезли под густыми кронами деревьев, разбегаясь в разные стороны. Дьявол подтолкнул ее в дверь, и дверь за ними бесшумно закрылась. Заметив на лавке оставленный ею лук, Манька с ужасом вспомнила, что еще ни разу не стрельнула из него, и учиться ей придется на ходу.

Глава 22. Неожиданный союзник

Человеческие голоса раздавались совсем близко, за крайними деревьями. На опушке промелькнули тени, и на луг гурьбой стали выходит люди с огромными рюкзаками и свертками за спиной, когда солнце еще не успело закатиться за вершину горы. Избушки плотнее сдвинулись стена к стене, грозно взирая на врага уменьшенными до амбразуры окошками.

Дьявол выглянул в одну из амбразур.

– Иди спать, – предложил он, налюбовавшись на многочисленное сборище. – Они еще сейчас палатки будут ставить, готовить еду, природой любоваться… Я думаю, оборотни не скоро сообразят, что мы в друзья не набиваемся. Или пообедаем?

– Не-а, – отказалась Манька, – я с чердака на них посмотрю. И потом, я не проголодалась.

– Иди, глянь, противника надо знать в лицо, – согласился Дьявол и опять пропел, второй раз за день, если не считать того, что он что-то бубнил себе под нос, когда ковал наконечники стрел. – Однажды вечером, вечером, вечером, когда мне делать абсолютно будет нечего, я выпью раз, и выпью два, и закружится голова… Пора в путь-дорогу, дорога дальняя, дальняя в даль меня манит…

Манька на его бубнение ни тогда, ни сейчас не обратила внимания. Пением он увлекался исключительно от своего имени. Было у нее такое ощущение, что Дьявола вообще не волнует несметное количество врагов. Она даже начала подозревать, что несколько приподнятое его настроение —игра, чтобы поднять ее боевой дух. Чего ему переживать, если для оборотней он не существовал. Она понимала, что стрелять и отбиваться от оборотней ей придется в одиночку. Серебро и стрелы были слабым утешением – стрелять она не умела, а подействует ли серебро, была не уверена. Сосед ее спокойно серебряные цепочки на шее носил, ничего ему не сделалось. Ей оставалось только надеяться, что Дьявольские стрелы сами найдут цель, следуя Дьявольскому магнетизму.

А Дьявол уже весело насвистывал: «Есть на свете остров, в океане есть, весь покрытый серебром, абсолютно весь!..»

Манька покачала головой, взяла лук и кусок пирога и поднялась на чердак. Окно на чердаке было шире, и просматривался весь луг. А там сновали люди, оставляя на земле следы ботинок. Как она и предполагала, никто из оборотней серебром не поранился. Чувствовали они себя замечательно, восклицая и радуясь, что попали в райское место. У Маньки екнуло сердце, прыгнуло и ушло в пятки, когда она увидела, как оборотни тащат на костер убитую лань. Она-то думала, что все звери ушли! Люди о чем-то шумели и до нее донеслись обрывки разговора.

– Ка-а-ак жахнуть…

– Это такая изба, отродясь не видел…

– А хозяин-то, смотри-ка, немногим бы захотелось с ним дело иметь…

– Помоги мне чем-нибудь закрепить…

– На подъеме они еще, дойдут только к утру…

– Отойди, серебро ведь, одень хоть варежку… перемотай руку…

– Несли они, несли, и принесли! Наконец-то, шкуру не подпортите…

– Вечная слава герою, воздвигнувшему такой монумент…

– Я же сказал, ставь палатку за тем деревом! Хрен его знает, что на этой поляне! Я к реке спущусь, рыбу наловим.

– Сеть принес?

– А, нехай динамитом. По доброте духа моего прославимся в рыбацких байках!

– Ой, смотрите, это же избушки Бабушки Яги!

– Да ну! Не может быть! Ты думаешь?

– Это кто их так изуродовал и посадил на мель?

– А ты на могиле была? Там земля такая же!

– Ее Величество была не в духе. Приказано отловить. Мы пока не знаем, с кем имеем дело.

– А как это здесь лето? Мы на курорте? Вот если бы землю тут купить: горы, озеро, река, и круглый год лето…

– Тут горячие подземные источники…

– Тут колодец какой-то… Кислота что ли? Смотри, какие волдыри, а я только до бревна дотронулся. Надо огородить…

– Разберем и завалим…

– Не понял, это что, жерло вулкана? Откуда здесь серебряное озеро?

– Это, наверное, с горы жила выходит, а внизу лава…

Люди, как люди. Нападать пока не собирались, и монумент избы пробовали пощупать, хоть и через рукавицы.

– Похоже, аллергия у меня на серебро, – объяснил тот, что старался отколупнуть кусочек. – Раньше такого не было, может еще какой-то металл?

Значит, в серебре был какой-то секрет, догадалась Манька. Золото у Дьявола тоже особенное, к обычному золоту он относился с пренебрежением.

На реке ухнул динамит.

Манька забеспокоилась, как там водяной. Перебралась к чердачному окну, которое выходило на реку. Оборотни тащили сеть, но выше оврага, по которому стекала живая вода. «Интересно, если рыба плавала в живой воде и пила живую воду, она на них подействует?» – подумала она загадывая: если вытащат полную сеть, значит должна подействовать, водяной был не глупый малый и за сундуки с копеечной валютой мог бы немного удружить.

Рыбы в сети оказалось столько, что когда ее вытянули на берег, она не выдержала и лопнула… Манька прикусила губу, прикидывая, сколько оборотней ею отравятся – получалось много!

Партизанская война началась…

На поляне и вокруг нее между деревьями запестрели палатки и костры. Простого огня оборотни ничуть не боялись. Начинало темнеть, но до луны было еще далеко. На этот раз ветви неугасимого полена, росшие в земле, света не давали, но ярко пылали ветви на крыше, освещая весь луг. Кто-то прошел к углу избы и пописал на нее, отчего в избе завитало раздражение, которое Манька уловила всем своим существом. Язык изб она не понимала, но после того, как чертей и прочую нечисть повывели, чувствовала эмоциональные вибрации. Живой избе глумление пришлось не по вкусу, но она не двинулась с места.

«Интересно, – подумала Манька, – а если их проткнуть кинжалом Дьявола, они умрут?»

– Не советую подпускать оборотня близко, – посоветовал Дьявол, как всегда вырастая из неоткуда с двумя чашками горячего чая. Три раза сплюнул через плечо и добавил: – Не приведи Бог биться с ними в рукопашную! И прыгают высоко, как будто летят. Красиво! – с восторгом восхитился он.

Манька уставилась на Дьявола, понимая, что он сущий Дьявол.

– И до чердака могут допрыгнуть? – с тревогой спросила она.

– Ну… – он высунул голову в окно, и смерил расстояние до земли, – в два приема, пожалуй, допрыгнут. Но на крышу еще забраться надо.

– Поражаюсь я тебе, если меня убьют, ты хоть чуть-чуть пожалеешь? – проворчала Манька, принимая кружку с горячим чаем из его руки.

– Некорректный вопрос, – ответил Дьявол, как всегда увильнув от ответа прямого. – На тебе живого места нет, а ты о смерти думаешь. Намедни еле-еле от костра оттащил, а сегодня вон как запела! – состроил скорбную мину. – Я не могу, Маня, я ж бессмертен, а сытый голодного не разумеет. Я пережил столько людей и нечисти, что воспринимаю смерть, как иронию судьбы смертного существа. Горько мне, что не надеешься жить вечно, как Помазанники мои, поэтому придется мне оттянуть тебя за уши от окошка, – он резко рванул Маньку за рукав. – Тебя заметили, а это уже реальный шанс попасть, или не попасть в книгу живых и мертвых, а там, как я положу, так и будет. Не видишь, они стрелять собрались ради смеха. Смешно будет умереть еще до начала битвы.

Зрение у Маньки было не таким острым, как у Дьявола, но она тоже различила, что один из подвыпивших изрядно к тому времени людей, поднял руку – и пуля ударилась о наличник сразу за выстрелом. Оборотень промахнулся. То ли пугнул, то ли не метился, то ли не умел стрелять. Пуля отскочила от гвоздя и срикошетила рядом, задев другого оборотня, который мгновенно побледнел, рассматривая простреленную ногу, а спустя минуту, после того, как пришел в себя, покрутил пальцем у виска. Еще один ругнулся, и сразу несколько пуль влетели в окно и ударились в обрешетку, пробив Дьявола навылет.

Дьявол побледнел, как оборотень, осматривая застрявшие в обрешетке пули. Потом как-то нервно ткнул пальцем вверх, обращая на пули Манькино внимание, которая и без того не могла оторвать от них взгляд.

– Вот так вот! Награда обещана за головы бунтовщиков и приказ, стрелять в любую мишень в лесу за рекой на поражение… С другой стороны, напрашивается добрый вывод: вампиры пока не догадались, кто укокал Бабу Ягу и свистнул у Благодетельницы наследство… Тебя ловили бы живьем…

– Это… а то, может, белый флаг выбросим? И напишем: у нас бомжа в заложниках? Стреляют они лучше, чем я, – предложила Манька, ткнув пальцем в пули.

Она зябко поежилась: все пули предназначались ей. Дьявол хмыкнул, нисколько не опасаясь, высунулся в окно и пересчитал противника поголовно.

– Смотри сама, тебе решать, твоя это битва… М-да, многовато их, – сообщил он, поседев в одно мгновение, когда счет перевалил за полторы тысячи. – Не приручим мы их… – скорбно покачал головой и ухмыльнулся, возвращая волосам естественный черный цвет, похлопал ее по плечу: – Наберись терпения!

Внизу собиралась толпа, показывая пальцами на окно, за которым спряталась Манька. Дьявола в природе не существовало. Для Маньки, в принципе, тоже – он стоял в окне, и она прекрасно видела через него. Но слишком резко отличались люди в ракурсе Дьявола – лица у них и вправду были какие-то двойные: лицо, а под ним размытый звериный оскал.

На душе было погано. Она понимала, что ей придется убивать людей, которые ни в чем перед ней не виноваты, и, пожалуй, не виноваты в том, что оборотни. Так случилось. Не верилось, что они будут убивать ее – она тоже перед ними ни в чем не провинилась. Шутка Дьявола, что она сможет выжить в неравной битве, была оригинальной, но не настолько, чтобы поверить в свои силы. Она не Дьявол, в ней пули застрянут. Желание выбросить белый флаг, стало почти навязчивым.

Но что это даст? Разве что выдаст себя. Оборотни сразу сообразят, что их много, а ее мало…

А кроме того, сюда пожалуют вампиры!

Оборотни раздевались, удивляясь по-летнему жаркой погоде, сожалея, что никто не догадался взять мяч, разминались, стреляя по деревьям, по избе, в подброшенные шапки и бутылки, которые осколками разлетались в разные стороны, гоняли по земле консервные банки, вытаптывая огород и поле изб, разводили костры. Манька с удивлением отметила, что ни одна ветвь неугасимого полена в костре оборотней не горела.

– Им не взять неугасимый огонь. Им и ветвь не поднять, – спокойно объяснил Дьявол, заметив Манькино волнение.

Потихоньку подтягивались отставшие, выискивая свободные места. По возгласам, которые эхом отдавались по поверхности реки, стало ясно, как оборотней много, и большая часть их сокрыта кронами деревьев.

На первый взгляд ничто не выдавало в них оборотней – люди как люди. Человек всегда себя вел на природе именно так, нисколько не сомневаясь, что природные кладовые как-нибудь сумеют справиться с хвалеными признаками цивилизованности царя природы. Конечно, рыбу динамитом глушили, помочились на углы изб, предав их осмеянию, поляну изгадили, разворотили колодец с живой водой, деревья рубили так, что лес трещал и кряхтел скрипом падающих деревьев, на костре готовилась, может быть, та самая лань, которая отдала крынку парного молока. Но все же, Маньке не хотелось воевать с ними, и она не понимала, почему не может жить среди людей.

Так муторно и тоскливо она не чувствовала себя давно. Окажись она внизу, была бы она лучше или хуже? Вот парень с девушкой целуются – она видела, как набросил он свою куртку на ее плечи, как девушка зябко поежилась от холода вечерних сумерек, как паренек вставил в ее волосы цветок ромашки, и она убрала ее, бросив под ноги.

Может, ее тянуло к людям?

Вглядываясь в их лица, Манька пытаясь понять, чем же она-то хуже, где и как они понимают, что она одно, а они другое? Она долго жила среди них, но они не приняли ее, и, может быть, ее проблема была в том, что она не умела искать радость, которую они считали радостью? Или она и в самом деле, имея комплекс генерала песчаных карьеров, так и не поверила, что нужна обществу, и дело совсем не в Благодетельнице, может быть, все дело в том, что она ищет спасение там, где его нет, и еще не поздно протянуть им руку?

Стемнело.

Только отсвет костров и неугасимый огонь, зажженный на крыше, освещал веселые и уверенные лица, которые показались Маньке много человечнее, чем ее собственное.

Она оглянулась.

Дьявол сидел на тахте, полуприкрыв глаза, и вглядывался в такую даль, которую она объяснить себе не могла. Не многие хотели бы оказаться на ее месте, рядом с тем, кого боялся весь белый свет. Для людей Дьявол был символом наказания, устрашением, угрозой. И только уверенность, что он заперт в Аду, как простой смертный, который по непонятной причине передал свои полномочия не поклонившемуся ему Спасителю, который уже две тысячи лет собирал всех в том же Аду, чтобы судить всех разом, тешили самолюбие, отодвигая Дьявола куда-то, откуда он не смог бы человека достать. Но он был, настоящий – Земля и Небо, нисколько не постаревший, как встарь, имеющий подход к каждой нечисти, играющий то в одни, то в другие ворота, паскудно издевающийся над той и над другой стороной, способный показать все царства земли в мгновение ока, затворивший врата Рая и отверзший врата Ада…

Слабое утешение, когда жизнь висит на волоске.

Она вдруг подумала, что ей нравится Дьявол, и чтобы он не говорил, она не могла представить, что он способен не любить землю, потому что земля любила его, и каждый, кто жил в его земле, жил в согласии с Дьяволом.

Кончиками пальцев Манька провела по месту, где с другой стороны застряла пуля.

«Не долго мне пришлось бы жить среди них!» – подумала она, прислушиваясь к тому, что делалось внизу. Сомнения разом оставили ее. Да, она умрет, но одного, а то и трех оборотней заберет с собой – и пусть ее ближний – вампир, который проклял ее до Судного Дня, им не будет покоя. Вряд ли она будет сидеть на могилке и охранять аршин земли, который принадлежит и будет принадлежать Дьяволу…

Крест крестов на груди пылал, пульсируя и слегка обжигая тело, но золото было холодным, как лед. Манька чувствовала, как прислушиваются к каждому движению за пределами стен избы, молчаливо и грозно. «Только бы не встали!» – подумала она, понимая, что если избы выдадут себя, то война начнется с этой самой минуты.

Может быть, еще все обойдется?

А внизу ощущалось заметное волнение. Оборотни распалились. Теперь они были хозяевами цветущего луга.

– Убить не можно, а нужно! Это ж какая свинья засела в этой груде серебра-злата? Если с наружи столько добра, то внутри сколько?!

– Чисть мои ботинки! После всего ты мне еще должен остался!.. Карточный долг – долг чести!

– Не лезь к ним, сами разберутся. Мы пришли-ушли, а они положат здесь друг друга, отвечай потом!

– Я хочу пи-и-ить! Мне принесет кто-нибудь попи-ить?

– Бери воду выше колодца. И эта зараза течет в реку.

– Может, взорвать его? Если тут строить пансионат, то колодец и серебряное озеро лучше забетонировать. Там будет лодочная станция, а там… коттеджи. Посмотри! Ну, так как, вкладываемся?

– Я посоветуюсь с Ее Величеством. Если государи возьмут на себя строительство подъемника…

– Горы? Это проклятые горы! Ты хоть представляешь, сколько там народу сгинуло? Я сама в библиотеке читала…

– Ерунда! Глупости! Горная гряда закрывает нас от холода северных и восточных ветров.

– А как ты это объяснишь, уважаемый коллега, лето? А на дворе январь!

– На Новый год? Не помню… Валялся где-то, пил где-то, сношался с кем-то…

– Не долго они его… Может, лесник? Сказано же, отстреливать всех!

– Да лешак его подери, может, сам леший был?

– Слыхал я, что Бабушка Яга водила дружбу со многими несовершенными духами. Может, за водой приходил? У Бабушки Яги такой же колодец был. Говорят, вода в нем не то она мертвая, не то живая…

– Это не живая, это мертвая! Поймали старика?

Манька прислушалась, прильнув к окну ухом, затаив дыхание.

– Думаешь, они его догонят? Как он выглядел?

– Сбежал куда-то. Не помню! Но ведь помнил же! Чудной какой-то…

– Вы про что? Куда это – они?

– Старикан тут один объявился. Сижу в кустах, и тут лосиха в трех метрах, не более, и лосенок в кустах. Я уже приладил ружьецо, а он мне под ноги сиганул, как черт. Лосихи с лосенком след простыл, ломанулись через реку, я стрелял, но в глаз что-то попало…

Манька с облегчением выдохнула – лосиха в безопасности! Она видела, как волки угоняли зверей, но лосенка течением отбрасывало назад и выносило на берег. Ниже были бобровые плотины, течение замедлялось, Дьявол велел волкам направить ее туда.

Она снова прислушалась.

– Ха-ха-ха! Ружье-то хоть заряжено? Старик его напугал! Может, штаны нам покажешь?

– Гонит он! Мы все обошли, следов много, а зверей нет. Две лани, и то по дороге взяли!

– Сейчас ребята рыбы нажарят и ушицы наварят, рыбы на всех хватит.

– Ешьте сами, я консервами обойдусь. Посмотрите, что у меня с руками! Пятеро уже лежат из-за этого колодца.

– Выше же ловят, там вода нормальная, чистая, вода, как вода. И ниже брали.

– А рыба не плавает туда-сюда? Она что, на привязи? Сказал же, эту гадость есть отказываюсь. Надо консервы открывать. И вообще это место мне кажется подозрительным. Может тут излучения какие-то.

Манька расстроилась. Во-первых, оборотни оказались умнее, во-вторых, живой воды в реке и вправду было недостаточно, чтобы неприятель отравился рыбой. Только зря продукты извели. Но теперь она знала, как действует вода на оборотней: точно так же, как мертвая подействовала бы на нее. И обрадовалась, что им не пришло в голову ничего умнее, чем мысль взорвать колодец и завалить бревнами. Убрать их труда не составит, и она надеялась, что колодец сумеет восстановить себя. Бетон оборотни прихватить не догадались.

Небольшой взрыв, который они устроили, разворотил колодец и открыл канал, и вода фонтаном поднялась на три-пять метров над землей. И еще раз расстроилась, сообразив, что не бедные люди позарились на землю, рассчитывая на прибыльность круглогодичного курорта по земноморским стандартам. Ей, конечно, в планах оборотней места не нашлось – мечта зажить тихой спокойно жизнью развалилась в одночасье.

«Ду-дуу-ду, все мы вместе, все мы рядом, ду-ду-ду…» – над поляной неслась музыка. Ночь предполагалась ясная, звездная. Луна пока не показалась, она должна была взойти около полуночи. Если судить по летнему времени, то время было не позднее. Судя по тому, что оборотни не торопились напасть, у нее было часа три.

Оборотни плотно поужинали, костры опустели, молодые люди собирались группами, кто-то достал гитару, где-то громко разговаривали и смеялись, то и дело доносился визг, где-то устроили танцы. Возле костров оставались лишь костровые, которые то и дело норовили примкнуть к общему сборищу, многие разошлись по палаткам.

Манька собиралась вздремнуть, но внезапно услышала внизу:

– Почтим минутой молчания вечный огонь.

Манька глянула вниз и заметила несколько молодых людей с инструментами. Один из них скрестил руки на груди, в скорбном молчании. Похохатывающие молодчики поддержали его частично. Некоторые загнули вверх голову, разглядывая изваяние избы в серебре с огнем на крыше. В свете живого огня изваяние было монументально зрелищным и вызывало искреннее восхищение оборотней.

– Я не надеялся найти такое сокровище в этом заброшенном лесу.

– Вот на кой оно вам сдалось, серебро? Золото бы было…

– А деньги? Продать же можно!

– Пройди триста метров и зачерпни ведром. Вон оно, кипит!

– Там земля ходуном ходит, провалиться можно.

– Надо на крышу слазить, посмотреть, что за огонь… Похоже дым из трубы идет.

Манька принюхалась. Изба жила своей обычной жизнью, и опять чего-то кашеварила, устав дожидаться ее и Дьявола. Может быть наутро, или сообразила, что спать не придется и бойца надо подкрепить. Манька бы не удивилась, если бы протопилась и баня. Дров они себе наготовили на месяц.

И вдруг она почувствовала, как изба слегка накренилась. Манька пошатнулась, и едва удержалась, успев схватиться за подоконник.

А Дьявол как будто не заметил…

Она уже хотела обратить его внимание на этот факт, но продолженный разговор оборотней отвлек ее, и спустя мгновение она передумала беспокоить Дьявола. Избы имели право устроить себя поудобнее, все же сидели в воде.

– Ночное небо, звезды, изба эта… костры. Красотища неописуемая! Пойду-ка, возьму холст, набросок сделаю. Люблю ночное время, но никогда не умею закончить картину, засыпаю и все тут! А на память не то…

– Отойди, куда ты лезть собрался среди ночи! Стена гладкая, как стекло, да и серебро ведь.

– Мне показалось, будто она пошевелилась…

– Кто?

– Да изба!

– Брось, с чего избе шевелиться? Хотя… я слышал, будто это избы Бабушки Яги, Матушки Ее Величества. Поговаривают, они живые, лучше отойти.

– Тут даже ухватиться не за что, никакого выступа нет.

– Тут надо вантузами! Встаешь и прилипа-ешь, встаешь и прилипа-ешь!

– Еще что-нибудь придумаешь, скажи! Плагиатор! В кино вместе ходили.

И вдруг Манька услышала стук… Громкий.

Стучали не в дверь, а где-то в подвале. Оборотни тоже замолчали, услышав стук, отскочив от избы и хищно присматриваясь. Двое вытащили оружие, и начали обходить избу, но в реку не полезли, а долго смотрели на воду и по сторонам, пытаясь понять, откуда идет звук.

Манька вздрогнула, переглянувшись с Дьяволом. Не обмолвившись ни словом, они метнулись в подвал, чуть ли не кубарем скатившись по лестнице.

Стук шел из-под пола.

– Кто там? – Манька нагнулась и спросила тихим срывающимся голосом.

Раздался тихий и жалобный взволнованный полушепот:

– Вы меня впустить не собираетесь? На смертном одре я, сегодня ночью оборотни мной закушают! И я оставлю о себе на память мои светлые рожки, да прыткие копытца…

Дьявол отрицательно покачал головой, но Манька заметила, что он ухмыльнулся.

– Не доверяют, – констатировал хриплый голосок. – Вот ведь беда, принесла старушка в ночь, очень царицу-дочь, абы кабы все на славу, да тут Манькина облава, словесами не меча, рубит голову с плеча… Ты, Манька, брось, изба не снесла бы яичко, если было бы злое личико! Я тут промок до нитки.

Дьявол склонился к половице и зло приветил гостя.

– Худая слава бежит, добрая в могиле лежит?! Каким ветром под избу задуло, паршивец? Перецеловался со всей нечистью, не мила она тебе что ли?

– Ты меня, Отец, сам спасал, нечисти бросал, подавиться мне хитро-мудрой матерностью твоею? Вот и отдавал, а кто как понял уже молодец, дело всему венец. Худо к Дьяволу, добро… в ту же сторону. Я не живой, не мертвый, меня ветер носит, кому горем, кому счастьем приносит.

– Богатенький стал в последнее время, – процедил Дьявол сквозь зубы. – Смотрел я, как обрастаешь лохмотьями. Из тебя, как из ведра, сыплется, а сам малюсеньким стал, не разглядишь под половицей.

Маньке было тревожно: с одной стороны, Дьявол пришлого считал нечистью, с другой обращался к нему, как к старому знакомому: на лице его мелькнула радостная, едва сдерживаемая улыбка, которой встречают старого друга, и неприятного в их разговоре было мало.

– Да откроете вы, али нет? – взмолился пришлый. – Замучили своими сочинениями! Изба просядет маленько, и придавит! Я от смертушки ушел и на смертушку пришел? Мне тут дышать нечем! – гость под избой закашлялся.

– А вы кто? – Манька склонилась к половице и приложила ухо.

– А кто его знает? По всем весям бегаю-летаю, память людскую собираю, птиц, зверей, леса охраняю, дремучую дрему веду за собой, если кто на свете… не жилец. Побудь, Манюшка, человеком, тут с боку колечко есть, дерни, дверца и откроется.

Дьявол кивнул головой, и Манька поняла, что он не против непрошенного гостя. С одной стороны, она ему доверяла, но с другой мог и пошутить. На всякий случай она прихватила в одну руку кинжал Дьявола, в другую серебреную стрелу. Повернула колечко в стене, и в полу открылась потайная дверца, которую нельзя было заметить: половица открывалась полностью.

Оттуда вылез старый старичок с круглыми глазками под широкими сросшимися седыми бровями, с широким бесформенным носом-картофелиной, с седыми спутанными волосами и растрепанной бородой, в которой застряли репьи и сучки. Видимо, бежал по лесу. В руке у него был кривой деревянный посох и холщевая пустая котомка. Одет он был в рваную в заплатах рубаху в горошек, подвязанный вязаным пояском с кисточками, в поношенный и замызганный полушубок, широкие холщовые штаны в такой же горошек, заправленные в портянки, в лаптях, сплетенных из лыка и подшитых берестой. Ростом старичок доходил ей аккурат до плеча.

Приметы современного времени подивили: медные серьги в ушах, оловянные перстни по штуке на палец, увешанный медными и железными цепочками. Но было на нем немного золотых украшений: маленькая пуговица на рубахе и, кажется, золотой зуб, который неестественно сверкнул, когда он улыбнулся во весь рот широченных припухлых губ. Странный гость, вроде человек, но чувствовалось в нем что-то нечеловеческое, как в водяном.

Со старика на пол полилась струями вода. Он снял с себя одежду и отжал ее. Даже семейные трусы, которые он снять постеснялся, были у старика в горошек. Сразу бросилось в глаза, что Дьявол для гостя недостаточно хорош. он посматривал на него искоса, хмурился и обижено выпячивал губу.

Старые знакомые – и чего-то не поделили, догадалась Манька, не было между ними мира, но и вражды тоже не было.

– Ты, Манька, шибко медная! Убить надо, и поделом! – проворчал старичок, рассматривая стрелу в ее руке, Голос у него был приятный, мягкий и не старый. Прозвучал таинственно, завораживая, будто поманил куда-то.

– Поговори мне еще! – перебил его Дьявол. – Тебя бы в баню: отмыть, шелуху отодрать и безопасным сделать, а то в одном глазу слеза, в другом ерунда, а в третьем… А третьего как не было, так и нет! Стреляешь все так же противно не метко?

– Да когда я стрелять-то умел! – изумился старичок. – Разве что по водицу сбегать! Но и тот хорош, кто воду поднес. Коли рана ни в грош, лечись водой, кто хошь! Бросил меня тут и забыл. Сам бы с мое помотался по свету, – обижено укорил он Дьявола. – А если ты про этих… – мотнул он головой, – то я все больше бью по черепушке, по черепушке. Только сила во мне не та, – посочувствовал он себе.

– Ну да, конечно, ты бьешь, изменник развеселый, – усмехнулся Дьявол. – Последний раз, кому ты набил морду, был я! – обиженно напомнил он старику.

– Может, лучше покормите меня? Что вспоминать старые обиды? Кто помянет, тому глаз вон, – старик повеселел, одеваясь. Одежда его волшебным образом высохла в одночасье. Он быстро осваивался, цепляясь глазом за все, что было в подвале, и каждый раз удовлетворенно кряхтел, оставшись переменами довольный. Видимо, старика знал не только Дьявол, но и избы.

– У тебя глаза: хоть бей, хоть не бей – откатились и обратно прикатились… Не стошнит от нашего ужина? – съязвил Дьявол.

– Не стошнит, – заверил старик, развел руками: – Сами подумайте, какая мне польза от ничего неделания? Я вам пригожусь еще, могу покормить, лосей, гусей, уток наловить. Поднести, если чего надобно. По стоящему дельцу я соскучился. Стрелять не мастак, – признался он, изучающее присматриваясь к Маньке. – Но ведь кто воду мутит, тот омутом крутит, а я омуты все как один изучаю, добро добром привечаю. Угощаю всех чин-чином. И злому нет от меня прохода, пну так, чтоб почином – летели… к Дьяволу, Батюшке Бытия, в костерок кипучий, где слезой горючей омывают меня!

– Ладно тебе, нормально разговаривать умеешь? Или последний умишко растерял за последние две тысячи лет? – усмехнулся Дьявол, похлопав старика по плечу.

– Умею, если не прогоните! – пообещал тот.

– Вас как звать-то? – спросила Манька.

– Безопасный мировой судьец, – насмешливо скривился Дьявол. – В именительном падеже у него есть все, кроме ума. А как падеж начался и как на могильник попал, вряд ли вспомнит.

Старичок поклонился Маньке низехонько, не обратив на Дьявола внимание.

– По-разному кличут, кто как. Но мне больше нравится Гроб Гремуар Борзеевич, – представился старик с легким поклоном. – Можно проще, или мастер Гроб, или Борзеич. Скрывать не буду, первое имя настоящее, а второе истинное.

– А третье? – умно спросила Манька.

– А третье, Маня, мне не дано понять. Это тайна великая! Вот как разгадаю его, так сразу пойму, откуда первые два взялись.

– Макулатур ты беззлобный, – засмеялся Дьявол. – Иди, поешь, а то оборотни завоют скоро! Все самое интересное из-за тебя пропустим.

Пока поднимались по ступеням, Манька никак не могла отойти от своей задумчивости, озадачившись природой имен.

Изба уже накрыла на стол, привечая дорого гостя не хуже водяного.

– Я, Маня, шитый по-черному белыми нитками. У меня на раз два година годину меняет… – шмыгнув носом, проскрипел Борзеевич, уминая зелень деревянной ложкой. Достал пару рыбин из бочки, понадкусал хвосты, обвел стол, стрелы, сложенные на лавке, и избу завистливым взглядом. – Богато тут у вас, а я все по лесам, по горам, да пешим ходом… Эх, и почему я раньше тебя, Манька, не встретил? Был бы у Дьявола в чести, а теперь как бы с боку припек.

– А Манька от тебя не бегала из горницы в горницу, – холодно ответил Дьявол. – Ты же сам обманными своими штучками глаза ей не раз и не два застил!

Старичок ужался виновато, а Маньке удивленно взглянула на Дьявола: не было у нее никогда встречи со стариком, такого встретишь – вряд ли забудешь. И глаза он ей не застил.

Может, понарошку, время тянут?

– Глаза у него в горошек, – пояснил Дьявол. – Есть такой прием, вот как бы смотришь в книгу, а видишь фигу, когда там ума палата, да горы злата. И наоборот, смотришь, видишь гору злата и ума палату, а там мор, черт, да позор. Ненадежный он старик, но если с ним по дружбе, то многое может сделать: помочь, поберечь, постеречь… Я ему многим обязан, и много обязан как бы он мне, а вины передо мной у него, как звезд на млечном пути. Что ни срам, так от него! Порой такое может наворотить – меня запросто переплюнул.

Манька кивнула, ничего не ответив. Старик Борзеевич приближался к ним.

– Маленько перехватил вчера, сегодня приболел, не полечишь мне мозги? – попросил он, болезненно щупая голову. – Грамотно поднимали позитрон. Наслушался, накушался, и был изгнан вон…

– Отдай демона на заклание, тогда полечу, – пообещал Дьявол.

– Не рано ли уговаривать начинаешь? – оторопел старик.

– А ты подумай, – попросил Дьявол.

– Ой, какие, Маня, подсвечники у вас красивые, один дракон, второй дракон, третий… – вскрикнул старикашка, округлив и без того круглые глазенки. – А я как-то во дворец захаживал, там того же мастера произведение: девица красоты неописуемой, на голове кирпич, а на кирпиче тазик с цветами… – Он долгим взглядом посмотрел на удивленную Маньку и обернулся к Дьяволу. – И что? Как мне объяснить, что линии мастера имеют некоторую пространную природу и те же руки мастера легко лепят и Сатану, и Спасителя?

Дьявол хитро прищурился, но Манька уже догадалась, в какой дворец захаживал старик.

– Вы меня имеете в виду? И Благодетельницу? Только это на меня возложили кирпич и тазик с цветами…

Старик изменился в лице.

Он только сейчас заметил, что на шее Маньки висит медальон: золотая монета в обрамлении креста крестов. Взгляд его сразу стал завистливым, пальцы слегка задрожали, он поперхнулся и подавился, долго смотрел на грудь, будто не верил, потом прокашлялся, вышел из-за стола, приблизился, слегка нагнувшись, обеими руками взял медальон и поднес к глазам, поворачивая из стороны в сторону, попробовал золото на зуб.

Зуб обломился и выпал.

Его выпавший золотой зуб вызвал в нем еще большее удивление. Глаза округлились до предела, густые заросшие брови поднялись домиком.

– Что, неймет? – поиздевался над ним Дьявол.

Старик ничего не ответил, сунул руки в карманы и весь обиженный с укоризной повернулся к Дьяволу. С минуту между ними происходил молчаливый разговор, будто стояли друг перед другом ростовщик и ободранный до нитки господин. Весь вид одного выражал торжествующее злорадство, второй пытался что-то сказать, но сказать ему было нечего, ибо он был обобран.

– Манька, – вдруг заорал старик Борзеевич с каким-то заливистым задором, от которого она оторопела. Она еще не успела насладиться завистью истинного знатока ценностей, обладателем которых была, от его крика мысли вылетели из головы. – Сейчас Луна выйдет! Полная! Пошли скорее смотреть, как люди в зверей оборачиваются!

Дьявол тоже заторопился, посмотрел куда-то сквозь стену, передернул затвор двери, и она проехала в сторону, выставляя в качестве щита зеркало. Потом он провалился сквозь стену, и Манька смекнула: то же самое он проделал в бане.

Она бегом поднялась на чердак.

Старик с одобрительной улыбочкой уже смотрел на то, что творилось на поляне.

Снедаемая любопытством, Манька бесцеремонно отпихнула старика, и высунулась в окно сама. Старик Борзеевич пролез под нею, выставляя голову наружу. Манька недовольно поморщилась и уступила ему чуть места, отодвинувшись в сторону.

Внизу происходило нечто невероятное…

Огонь неугасимого дерева освещал поляну. Но освещал ее не только огонь, полная луна вышла из-за леса и лила на землю свой призрачно-желтый свет. По всему небу рассыпались крупные мириады звезд, подмигивающие своим мерцанием. Из палаток, что стояли на поляне, выползали люди, корчились на земле и, успокаиваясь, вставали на четвереньки. Тело их начинало меняться – оборотни на глазах приобретали вид совершенных животных. Зверь-оборотень чем-то напоминал волка, но был гораздо крупнее и что-то человеческое в нем оставалось, но то был уже не человек. Острые клыки зверя можно было разглядеть даже на таком расстоянии. Весь вид оборотней внушал и отвращение, и ужас, и восхищение гибкостью и пространственной координацией движений. Глаза их светились раскаленными углями, вбирая свет луны и окрашивая его в цвет крови.

Не зря вампиры вселяли свое сознание в зверя…

Оборотни неторопливо прохаживались по поляне, поджидая, когда остальные пройдут превращение. Из леса выходили новые звери, и теперь их было столько, что Манька растерялась.

– Да-а, – с какой-то задумчивостью произнес Борзеевич, осматривая врага, – хорошо, что солнце на другой стороне светит так же солнечно, как светило днем. Им одну ночь на всех – ох, какая резня начинается! Помилуй меня, Дьявольское терпение, – помолился он, дотронувшись перстом до ее креста крестов на груди. – Смутно припоминаю, как с меня снимали последние портки, когда оно у него закончилось…

– Вы про мрачный период? – уточнила Манька, кусая губы. В глазах ее застыл ужас.

Четверо оборотней вышли на свет перед самой избой и завыли. И оборотни, выстроившись на опушке, завыли в ответ. Рычание их было подстегивающим, между собой они, скорее всего, общались телепатически.

Манька заметила, что руки у старика дрожат, но не от страха. Пальцы сжались в кулаки, на лице заиграла зловещая загадочная улыбка, будто он долго ждал этой минуты…

– Ну, мы воевать будем, или зверями любоваться? Давай, заряжай свой арбалетик, – он подтянул охапку стрел и подтолкнул к Маньке лук. – А то Дьявол меня все корит и корит, а у самого ни в одном глазу из девяти не пристреляно. Когда бы не попросил, все время криво прицел срабатывает!

– А я это… стрелять не умею! – отчаянно покраснев, призналась Манька.

– Учиться никогда не поздно, – философски заметил Борзеевич, но в голосе прозвучало сожаление. Он, очевидно, надеялся поглазеть на стрельбумастера.

Старик вложил лук в Манькины руки, но не горизонтально, а перпендикулярно, с легким наклоном, покачал его и так, и эдак, и Манька почувствовала, что лук лежит правильно. Так она могла контролировать угол наклона стрелы. Лук был легким, удобным. Забыв про оборотней, она перенимала опыт у мастера. А в том, что старик был мастеров в стрельбе, она уже не сомневалась. Борзеевич на глазах обретал уверенность: руки дрожать перестали, сам он стал спокойным, будто бил оборотней каждый день.

– Вот так… Мягко берешь за тетиву, – подсказывал он, прикладывая ее руки к луку. – Пальчик сюда… Видишь, и стрела у тебя уже как живое существо! Мягко целься… Мягко… Еще мягче… да не спеши, куда они от нас денутся. Вот сейчас будешь стрелу выпускать, почувствуй ее, как себя саму. Главное понять, что она такое, и как движется.

Стрела чуть ли в половину не долетела до примеченного оборотня.

– Стрела не пуля, и пули прямо не летят! – подбодрил он ее.

Манька смешалась. Она вообще не понимала, как можно кого-то убить стрелой?! Это ж какая сила должна быть.

– Ты тетивочку-то натяни поглубже на себя, и ложи ее вот так… Пальцем стрелу придержала, вот она и не долетела… – подсказал он на ошибки. – И пускай между пальцев, – старик проследил взглядом за траекторией полета. Еще одна стрела улетела куда-то в сторону. Даже не в ту сторону, в которую она целилась. Но Борзеевич покряхтел удовлетворено. – На ладненькой тетивочке, а тетивочка у тебя ладная, стрелы желобок должен лежать с огромной любовью! Стрел много припасено, научишься! Хочешь попасть в сердце, целься в голову, и ветер не упускай из виду! Ты ближе стрелу-то подпусти! Ой, я смотрю, стрелы у тебя заколдованные! Такими стрелами и без лука стрелять милое дело! Научил бы меня, Благодетель, своему колдунству, – проворчал он. – Может, еще бы кто спасся!

– Ой ли! Но меня бы поминали чаще, – усмехнулся Дьявол. Голова его торчала в дыре люка. – Как вы тут? У меня пока негусто! Что-то мыкаются и не спешат на зеркало нападать, ну разве ж это битва?

– Сейчас одного положим, все стая к тебе побежит, – ворчливо отозвался старик. – Эх, лук бы мне, да глаза не те и руки коротки. Что ж ты меня на свет уродил таким коротконогим и короткоруким? Где бы не подрался, куры и те смеются, а Цари и Царицы за безоблачное счастье считают, когда в лицо поганое плюнуть хочу!

Голова Дьявола в проходе исчезла, слушать жалобы старика он не собирался. Но Манька и Борзеевичу была рада: советы он давал ценные. Еще одна стрела с легким свистом ушла в пространство и, наконец, к Манькиному великому изумлению, пробила шею одному из оборотней, выстроившихся и ощетинившихся в плотном строю против изб ближе к опушке.

Грозные звери.

То, что произошло потом, не поддавалось никакому объяснению. Она вскрикнула, вцепившись в руку Борзеевича, не веря глазам.

Оборотень взвизгнул и повалился на бок, и произошло нечто, что удивило Маньку не меньше, чем превращение человека в зверя. Зверь падал и грыз себя, и кровь полилась из нанесенных себе ран. Зверь словно взбесился. Он нападал на оборотней, которые тоже рвали его, жадно слизывая кровь. Наверное, это была человеческая кровь – тело постепенно превращалось в разорванные человеческие останки. В стае началось возбуждение. Трое или четверо оборотней еще рвали первую жертву, но остальные смотрели на избу и рычали, роняя слюну. Оборотни прибывали и прибывали, на лугу, на всем видимом пространстве, не было места упасть яблоку, но от избушек пока держались особняком, не пересекая невидимую черту.

Манька приметила вожаков, и вели они себя не как волки. Вожаки оборотней держались позади всей стаи, прячась за деревьями. Никаким благородством от них не пахло. Наверное, пытались понять, советуясь с вампирами, кто засел в избе и сколько. Двое оборотней-вожаков отошли от остальных и рыскали по краю опушки, пытаясь влезть то на одно дерево, то на другое. Она бы не обратила внимания, если бы старик не указал в их сторону.

– Что-то у них со связью… – догадался он.

– Здесь горы, – предположила Манька, соображая, так ли уж случайно Дьявол выбрал это место для битвы. Ее гораздо больше интересовало оружие, на которое рассчитывал Дьявол. Она не могла понять, как стреле достало силы, чтобы пробить оборотня… Манька подняла чурку, приготовленную для вырезания домашней утвари, поставила на другой конец чердака, отошла и выстрелила, пытаясь почувствовать стрелу и лук. И только сейчас она осознала, какое грозное оружие держала в руках – стрела вошла глубоко в дерево. Она натянула тетиву глубже, как учил старик Борзеевич. Но вторая стрела сорвалась, пролетев мимо цели, ударилась в бревно избы, пробивая дерево.

Стрелять в избу она не хотела. Манька побледнела, кинулась доставать стрелу, но та куда-то подевалась, будто вросла и рассосалась, только конец ее остался валялся рядом.

Старик Борзеевич, исподволь наблюдающий за Манькой, посеменил за нею следом, рассматривая место прострела.

– Что-то случилось? – спросил он обеспокоено.

– Тут… я… а там… нечисть… нельзя… – выдохнула она, поглаживая бревно.

Похоже, старик понял. Он, точно так же, как делал Дьявол, прислушиваясь к скрипнувшей половице чердака. И махнул беззаботно рукой.

– Плоть, Манька, у избы и поленьего дерева из одного теста… Изба просила передать, ей не больно, ей щекотно… но лучше тратить стрелы на оборотней.

Оборотни нападать не спешили, вид у зверей был грозный и устрашающий.

– Богатая ты, лук сам Дьявол мастерил, а Батюшке такие секреты ведомы, о которых в книжках не напишут и человек не догадается, – позавидовал Борзеевич.

– Только мне это не поможет, – вздохнула Манька, вспомнив, как промахнулась.

– Короче, что делать-то будем, хороводы с ними, что ли водить? – в проходе снова появился Дьявол с тремя рюмками и бутылкой красного вина. Он разлил вино по бокалам и один протянул Маньке, – Пей, это из моих кладовых, припас именно на такой случай! С первым жертвенным!

Манька кисло улыбнулась: попала она случайно, метилась в другого.

Старику приглашение не требовалось. Он схватил бокал и выпил залпом, и такое удовлетворение читалось в глазах, как будто он ждал этого несколько тысяч лет. Он крякнул от удовольствия и налил себе еще один. Дьявол выхватил у него бутылку, убирая за себя:

– Хватит, иди баню охраняй, последнее в моей жизни чудовище! Маньке это вино! Заслужила… Оборотень взошел на мой костер от руки человека. Не часто они поджариваясь уходят, обычно по-доброму прощаемся.

– Это, Маня, кровь оборотня, – старик уже выпил второй бокал и смотрел на Дьявола с нескрываемой завистью. Он кивнул на Маньку и пробормотал: – Я… это… как бы тоже причастен! Подумаешь, Великий Виночерпий! – Борзеевич нехотя поднялся и засеменил к проходу. У самого прохода он остановился и громко с обидой бросил Дьяволу: – Постережи, говоришь, баню-то, а ты до бани-то подкинь! Я сквозь стены ходить пока не научился, а через дверь… там лютые звери опять начнут меня терзать!

– А ты под избушку нырни, и под другой вынырни, – посоветовал Дьявол. – По-человечески ходить-то давно разучился? Там в бане тоже колечко есть, я его открытым оставил, вдруг убегать придется!

Старик шмыгнул носом, утеревшись рукавом. Многозначительно посмотрел на стрелы.

– Там есть, не горохом же оборотня бить… – проскрипел Дьявол. – Надеюсь, не разучился в конец?

Борзеевич утвердительно кивнул головой, присматриваясь к Манькиному луку, но лук ей был нужен самой. Но смотрел Борзеевич не на лук, а на тетиву, конец которой охватывал конец лука, в виде украшения. Дьявол, перехватив его взгляд, взвыл, и парой приемов отмотал тетиву, отрезая кинжалом, который висел у Маньки на поясе в ножнах, подавая ее Борзеевичу. И на глазах изумленной Маньки посох Борзеевича в одно мгновение превратился в излучину лука, стянутый крепко, и был этот лук не хуже того, который она держала в руках.

И она сразу позавидовала Борзеевичу, стоило ему опробовать лук. Стрела вылетела со звоном и пронеслась над лугом, почти параллельно земле, выискивая свою жертву, вонзилась в сердце оборотня и прошла навылет, впиваясь в ляжку другого. Оба оборотня начали метаться среди своих, началась потасовка, а когда она закончилась, растерзанные тела остались лежать на земле.

– Ну теперь-то я заслужил винца чуток? – старик хитро прищурился, а Дьявол довольно крякнул.

– Не забыл! – примирился он с Борзеевичем окончательно. Вынул из-под полы пыльную бутылку, водрузив протянул старику, провожая Борзеевича вниз.

Манька пожалела, что не попросила избы сделать проход с одного чердака на другой – глупо понадеялась, что Дьявол будет охранять избу-баньку. Но ведь он не мог отвратить нечисть от того места, куда она смотрела. И она мысленно помолилась избе, провожая Борзеевича взглядом.

Кровь оборотня…

Вино совсем не походило на кровь. Рубиновый напиток, который слегка флюоресцировал. Она решила попробовать. Вино ей понравилось. Не пьянило, но бодрило очень. У него, и вправду, был привкус крови, слегка сладковатый, и странно нежный аромат забытых грез. И мнилось ей, что засветила она кому-то в глаз, кто сказал ей недоброе слово. Страх ушел. Теперь она чувствовала, что сделает то, что не могла бы без вина: взяла стрелу, натянула тетиву и легко выпустила ее, точно зная, что стрела попала в цель.

За стенами избы поднялся вой. Манька не поверила ушам, бросившись к окошку.

Стрелять оборотни не могли, лапы не руки: она без страха высунулась посмотреть, чем стая обеспокоилась. Именно это ей было нужно: еще один оборотень корчился в агонии. Стрела торчала у него из сердца. К нему уже подступали другие оборотни, помогая умереть. Остальные, наконец, в ярости пересекли невидимую черту, которая удерживала их вначале, и через пару секунд звери обступили избы, перекошенные от бешенства, скребли лапами стены, рычали и выли, прыгали, пытаясь добраться до чердака, но соскальзывали по гладким стенам, скатываясь вниз.

У обеих дверей, над дверями которых пылал огонь, освещая их морды и отражения, воткнутый так, чтобы его нельзя было достать, началось светопреставление: полюбовавшись на свое отражение, оборотни отползали и начинали грызть свое тело, другие пытались отскочить, но задние ряды напирали на передние, подталкивая. Добить больных зверей помогали свои же сородичи, вырывая глотки раненым.

Манька застыла с открытым ртом.

Понадеявшись на силу зверя, вампиры здорово просчитались: воевать без рук, без головы с избами было несподручно.

Дьявол с любовью переводил взгляд то на Маньку, то на оборотней.

– Да-а, замечательный урожай, – мечтательно, с блаженной улыбкой, произнес он, не спеша потягивая вино.

От песен Дьявол перешел на стихотворения.

– Перед восходом, при Луне, я оборотня пожалел однажды, и дал ему пространный путь, чтобы ко мне его вернуть! – продекларировал он таинственным, замечательно поэтичным голосом. – Он был один, и я один, но помнил я, а он успел забыть, что я есть Господин… Летели долгие года. Я ждал, – и вот отмщения час настал, он на костер взошел. И в миг исчез! И снова обрела земля покой и широту небес…

Голос изменился, надломился, и стал унылым.

– И снова жду я при полной Луне, на какой широте, на какой долготе, полнолуния наступит час, и родится такой герой, чтобы полететь над этой нечистью звездой… Смотри, обширный луг! – Дьявол повеселел, сделав жест, будто и Манька могла видеть поле битвы, не сходя с места, через стены. – Освещенный луной, темная река с отражением умноженной луны, лес темный, издыхающие оборотни… Красота! – восхищенно выдавил он.

– Ну, – скептически согласилась Манька, окинув поле брани взглядом.

– Что ну? – всплеснул Дьявол руками. – Сапоги любую землю топчут. Стреляй! Утром они много сильнее станут! У этих хоть лапы, а у тех кирка и рукавички! Да в задних целься, не трать время! Передние и так подохнут, если не зеркалом, древесиной обожрутся…

Передние оборотни и в самом деле пробовали избы на зуб, вгрызаясь в бревна. Манька ухмыльнулась: избы три дня подряд пили живую воду из колодца, а, кроме того, она была пропитана серебряными растворами и надежно закрыта серебром. Но слова Дьявола ее задели – он всегда находил момент поставить ее на место, когда она этого не ждала.

– Я что, сам прославляешь себя стихами, думала, слушатель нужен. Иди, посмотри, дверь еще держится, или уже прогрызли? Интересно, как там Борзеевич…

Она схватила лук, стрелу и прицелилась. Опыт был невелик, но был: следующая стрела пролетела у самого уха оборотня, в которого она целилась, пролетела мимо, ранив по пути еще одного. Стая, увидев стрелу, вонзившуюся в дерево, бросилась врассыпную. Рядом полег еще один, но уже не от ее стрелы, а от руки Борзеевича. Стрелял он редко, но метко. Действие вина закончилось, и Манька, как перед тем Борзеевич, с выразительной завистью покосилась на бутылку в руках Дьявола. Взгляд от него не укрылся, бутылка исчезла в складках его плаща – и была, наверное, уже где-то на другом краю вселенной.

Оборотни, наконец, сообразили, что имеют дело с хорошо подготовленным противником. Четверть стаи грызла себя, еще одна четверть пыталась добраться до чердачного окна, прыгая на стену и сползая вниз. Стены были гладкими, и зацепиться когтями не удавалось, они съезжали обратно, отползали, пождав хвосты. Шипы, приготовленные Дьяволом в панцире избушки, ранили, оставляя серебро в их лапах.

В конце концов, еще одна четверть начала валиться на землю в агонии. Но те, что наблюдали за передними рядами, быстро умнели, преобразуя строй и пряча свои тела за стволами деревьев. После первой неудачи звери стали приходить в себя. Часть оборотней ушла в лес. Остальные чего-то ждали, сверкая красными углями глаз в темноте на опушке.

Теперь Борзеевич не стрелял вовсе, а Манька стреляла, но чаще промахивалась. Тот, кто руководил оборотнями, имел опыт ведения боевых действий, решив сохранить остатки своей армии.

Дьявол вылетел в окно, повисел снаружи, наблюдая за происходящим. Через пару минут он влетел обратно.

– Двери держатся пока, – доложил он. – А вот что думают те, – Дьявол указал пальцем в сторону леса, где сидело несколько огромных и спокойных зверей, беспристрастно наблюдая за происходящим, – мне бы хотелось подслушать да понять!

– Это вожаки?

– Да! – ответил Дьявол. – Верхушки. Именно они уважают вампиров более, нежели другие. И я, похоже, недооценил противника… Трое вожаков из личной гвардии Их Величеств.

– Это они разговаривают между собой? – кивнула она на вожаков, с сожалением примериваясь к расстоянию: стрелой противника было не достать. Оборотни то качали мордой, то будто кивали, то били о землю хвостом.

– Человека я мог бы послушать, но речь вампиров и оборотней необычна. У них такие голосочки есть, которые мысленные обращения друг к другу маскируют. Голосочек голосит одно, а вампир другое. Только они сами и могли бы его услышать. Я могу подливать масла, но против их огня мне свой голос не поднять, он через врата не пройдет. Они слышат только то, что Спасители велят…

– Они и мои мысли могут услышать? – удивилась Манька.

– В теле оборотней? Сомневаюсь. В своем собственном да, умеют. Но только вблизи, и когда человек укушен вампиром. Но интуиция у них необъяснимая, человека и вампира не путают. Кроме того, могут поднять собственную нечисть в уме человека, чтобы заставить угодить себе. Вот страх, интуитивный, откуда он берется у человека? Иного оборотня достаточно побить палкой, чтобы вылечить… Он, конечно, полностью не излечится, но нарываться на сильного не станет, но люди боятся и не связываются, предпочитая промолчать.

Дьявол посмотрел на Маньку с великой любовью.

– Твои мысли вампирам и оборотням ведомы, но не все. Один укус на тебя пришелся, когда ты еще не родилась. В какой-то степени у тебя выработался иммунитет. Он начинает разбрасывать их мысленные посылы, и ты то одну волну слышишь, то другую, но не всегда именно ту, которую вампир планирует. Или твой ум закрывает все посылы и отключается, а ты живешь на автопилоте, как голое сознание. Только ты не я, ты не можешь существовать независимо от земли, и все твои знания, твой опыт лежат в земле. М-да, иммунитет сослужил тебе не самую добрую службу: вампир-душа учился у головы твоей раньше, чем попал к Благодетельнице. Стать для него вампиром – было лишь делом времени.

– Это что же, получается, я виновата, что он стал вампиром? – удивилась Манька.

– Дыма без огня не бывает. Все так думают: вот я пойду и обращу гнев на ближнего, а ближний-то давно из отравленной реки мертвую воду пьет… Поэтому и надо обрезать крайнюю плоть своего сердца, чтобы не строить козни ближнему. А если строил, за ближнего ответ придется держать.

– Ой, смотри, они избушку обходят! – вскрикнула Манька, заметив, что оборотни тащат лодки.

– Покажи-ка нам, избушка, что они там творят? – попросил Дьявол, подхватывая стрелы и Манькин лук, отодвинув ставни закрытого оконца на другой стороне чердака.

Оборотни, качаясь на надутых лодках, из своих тел строили пирамиду.

– А зачем она им нужна? – удивленно спросила Манька.

– Они решили, что с крыши атаковать будет легче. До крыши они ни в один, ни в два прыжка дотянуться не смогли, решили так… Пожалуй, они правы, – Дьявол прицениваясь, посмотрел вверх.

Мишени были удобные. Манька начала палить в кучу звериных тел, выпуская одну стрелу за другой, понимая, что мимо не пролетит. Лодки были прямо под чердачным окном.

Началась свалка, где-то внутри этой кучи звери рвали людей, с которым они занимали одно тело. Манька стреляла так стремительно, что Дьявол только удовлетворительно кряхтел. Подводные бойцы, которые терпеливо дожидались своего часа, наконец, обнаружили себя. Лодки начали выпускать воздух с громким «пш-ш-ш-ш-ш», подрезанные снизу. Оборотни бросались к берегу вплавь, борясь с течением, и уходили под воду. Некоторые мирно плыли по воде уже в человеческом теле, ударяясь телами о торчавшие под водой скалы.

Наконец, оборотни отступили. Манька обрадовалась, будто уже победила.

До конца ночи небольшими группами оборотни еще раз попробовали взять избы приступом, но вяло, будто не могли поверить, что больше половины их лежат убитыми. И не оружием врага, а собственными собратьями. Трупы усеяли весь луг и вход в избы загораживали горы тел.

Луна побледнела и катилась на закат. Край горизонта на востоке стал заалел и стал светлеть. Оборотни скалились в сторону восхода и злобно рычали, пуская слюну.

Первые звери начали обратное превращение, следом остальные.

Глава 23. И один в поле воин, но трое – войско

В человеческом облике оборотни безмолвно взирали на представшую перед ними картину. Во многих взглядах сквозило искреннее удивление, и они потерянно бродили между трупами однополчан, приседая над ними и обливая слезой. Кто-то выл, как раненый зверь, над сыном или над братом…

Дьявол исчез на несколько минут убрать зеркала. Вернулся со стариком Борзеевичем, достал из-под полы две бутылки вина, открыл обе и протянул одну старику, предложив еще бокал. Но тот лишь неопределенно хмыкнул, приложился к горлышку, и не выпустил до тех пор, пока не осушил бутылку до дна. Вторую бутылку Дьявол разлил в три бокала. И от наполненного бокала старик Борзеевич не отказался. Глаза его весело заблестели, он шмыгнул носом, непристойно отрыгнул, крякнул и выпил, не дожидаясь тоста, который приготовился произнести Дьявол.

– Погоди ты, бочка бездонная, наполнять себя надо постепенно, – укорил его Дьявол, наливая ему до краев еще один бокал. – Уж и не знаю, то ли по голове тебя погладить, то ли снести ее с плеч. Удивительное у меня раздвоение: счастье, что ты у нас есть, или несчастье, что ты всеми оплаканный?

– Хе-хе! – ухмыльнулся старик Борзеевич, проведя ладонью по подозрительно чистым волосам, по ровно остриженной бороде, пригладив их. И одежда…

Старик не выглядел грязным и неухоженным, как раньше, он был чистеньким – постиранным и поглаженным, и сразу стало ясно, чем старик и изба занимались, пока оборотни атаковали их. Определенно старик парил себя по всем правилам свежими вениками, которые она навязала после пробежек. Манька слегка рассердилась: изба-баня – передовая позиция, нельзя относиться к ее охране так беспечно. Но тут же вспомнила, сколько оборотней полегло, благодаря Борзеевичу, и деликатно промолчала.

– Я и сам в себе не разберусь, – сказал он загадочно с легкой задумчивостью, потягивая вино уже не так жадно. – Но есть еще горох в кармане. Мог бы я мыться в баньке, если бы не умел объяснять, что всяк будет счастливым, если отнесется с почтением к моей прихоти? Я заслужил боголепного отношения!

– Разбазариваешь мое имущество, – проворчал Дьявол.

Вместо того, чтобы охранять избу, он мылся, стирался и спал, и о каких, интересно, заслугах он мог говорить? За что Дьявол выставил перед ним третью бутылку вина, ревниво подумала Манька, завистливо наблюдая, как вино убывает. Она сама отпивала маленькими глоточками, растягивая удовольствие, прикрыв бокал рукой, потому что Борзеевич хищно наблюдал за тем, как пьет она.

– Правда твоя, не молился! – дьявол протянул Борзеевичу четвертую бутылку.

За что такая честь? У нее бокал пустой, и никто не предлагает ей дополнить.

Манька нахмурилась и выглянула в окно.

Возле ее избы разорванные окровавленные тела лежали как попало, разбросанные по земле, и были их десятки, может, сотни три, тогда как возле бани трупы оборотней лежали ровненько в рядок, а иные поднимались штабелями, и по ним было заметно, что они и в самом деле умирали счастливые, особых повреждений у трупов не было, будто перед смертью зверь примирился с человеком – и счет их шел на сотни, больше тысячи.

Это что, оборотни подходили к избе-бане, понимали, что Борзеевич собой занят, некогда ему, смотрелись по очереди в зеркало и отходили, чтобы лечь и умереть?

Заметив изумленный взгляд Маньки, Дьявол и Борзеевич переглянулись, перемигнулись и продолжили свою беседу, как ни в чем не бывало. Даже бессмертный Дьявол не мог так пошутить над нечистью, которая потеряно бродила по лугу, с ужасом взирая на растерзанные трупы, которыми брезговали даже мухи. И обязательно останавливались у сложенных в ряд оборотней, удивленно вскидывали брови и снимали перед мертвыми братьями головное уборы, пытаясь понять, как такое произошло.

Манька чутко прислушалась к тому, что творится за стенами избы.

Некоторые из оборотней уже пришли в себя и, возбужденно обсуждая происшедшее, пытались выдвинуть хоть какие-то предположения.

– Еханый бабай! А я говорил, что тут не чисто! Поимели нас, ох, как поимели!

– Да ну, можно подумать… оборотни среди нас… Это что же…

– Хватит, хотя бы себе признаться честно! Ловим кого-то среди леса… Нас, выходит, поймали… Опоили сонным зельем что ли? Я вчера еще с ними пил из одного горла…

– Ты и есть оборотень, не зря от серебра шарахаешься…

– А эта не боялась? А этот? Если я оборотень, почему ты живой остался? Мы что ли их всех? Я к серебру любви не испытываю, но крестик ношу, а так любой золото поболее любит… Просто тут серебро не серебро совсем.

– Хоть кто-то что-то помнит, что тут ночью произошло?.. Или нет?

– Я чуть-чуть… Драку помню, еще стрелы летели во-о-он оттуда!

– Ты хочешь сказать, что в избе сидит некто, который шутя положил полторы тыщи человек? Эх, жалко, сначала надо было поляну-то понюхать, понять, сколько их там, а то все следы затоптали, теперь что, сиди, гадай, кто там и сколько!

– Нет, не людей… Я еще помню, драка была. Со зверями.

– Получается, что мы ими были?

– Ой, ну ладно вам, я давно об этом знаю. Со мной каждое полнолуние так, очнулась – на улице. И как раз полнолуние. Только не надо говорить, что это я их! Он помнит, что зверей тут было много.

– Получается, что нас в ловушку заманили? Собрали всех разом и заманили в ловушку? Ну да, я оборотень, давно знаю, и ты, и он, и он, и она, а они разве не были? За каким их тогда сюда понесло?

– Может это, того, мы их? Они были такие, а мы другие?

– Брось! Не смеши! Такие же, как мы. Смотри сколько стрел на земле… Черт, стрелы тают… Гляньте, горят… Многие стрелой убиты, а остальные… А эти нахрена рядами улеглись?

– Я тоже нашел, смотрите-ка, с серебряным наконечником… Ждали нас, суки!

– Это в нас?! На нас?!

– Ай-яй-яй, это ж какая варфоломеевская гнида запоганила нам отдых?

– Это из избы, там вчера головы торчали! А что они к нам не выходят? Боятся нас?

– Я поняла, это они Бабушку Ягу!

– Ну… Там свинья лежала, я сам там был, вряд ли это была Бабушка Яга… В плену, наверное, держат…

– Господи, за что? Нам надо их достать! Нас за ними послали!

– А давайте красного петуха пустим! Поджарятся, никуда не денутся. Кто за?

– Думаешь, этому монументу хоть что-то станется?

– А почему бы нет? Расплавим да продадим! Это ж сколько бабла! Я за!

– Надо ребят собрать… И это, будете петуха пускать, поставьте охрану, они по реке могут свалить, караулить надо…

– Меня тошнит от вида крови, не могу на это смотреть, я лучше приготовлю поесть…

– Ой, гляньте, серебряного озера нет!

– Зато в других местах этого металла навалом… Говорю вам, это не серебро, есть такие ядовитые металлы.

– Порву! Кишки выпущу! По стенке размажу! Жрать заставлю свое дерьмо! За веру, Царя и Отечество! Кто не со мной, тот против меня! Готовьте динамит! Сейчас мы эти монументы пустим на воздух!

– Манька, ты, может, вздремнешь чуть-чуть, вместо того, чтобы слушать, как они между собой препираются? Думаешь, они полюбят тебя, когда поляну разминируют? – услышала Манька голос за спиной.

И Дьявол, и старик Борзеевич смотрели на нее с укором.

Старик Борзеевич уже притащил из избы два матраса, два одеяла и подушки.

– Поговорят-поговорят, и решат, что надо спустить с нас шкуру и кошелек из нее сделать, – обиженно проговорил он, укладываясь рядом с Дьяволом, бесцеремонно подлезая под его плащ. – Батюшка, – взмолился он, – дай хоть одним глазком перед смертью побеспредельничать! А то забыл уже, как выглядит белый свет.

– Уже решили, – недовольно проворчала Манька, застилая матрас простыней. – Сейчас будут нас взрывать и поджаривать. Думаете, избы выдержат?

Дьявол снял плащ, накрыл старика и спустился вниз, вернувшись с самоваром, заварил душистого чаю из смородиновых листьев на живой воде. Пока чай настаивался, спустился еще раз и поднялся с подносом румяных пирогов.

После чая усталость сняло, как рукой. Осталась легкая истома. Манька подремала, и как только зашевелился Борзеевич, которого Дьявол толкал в бок, вскочила, прильнув к оконцу.

Оборотни с осторожностью подтаскивали к избам ящики, помеченные красной краской. Другие рыли окопы, а третьи прятались за деревьями с оружием, целясь в избы.

– Дьявол, надо попросить избы открыть проход в избу-баню, а вдруг придется отступать или одна из них загорится? – предложила Манька. – Так и будем вплавь перебираться? А вдруг стрелы у Борзеевича закончатся? Он поди все истратил, в бане их немного было.

– Да, Отец, похоже, тут сейчас жарко станет, – поддержал ее Борзеевич.

Но Дьяволу просить не пришлось, наверное, изба услышала просьбу. Избы зашевелилась, с невероятной скоростью начали расти бревна и крыша, образуя проход. Две избы воссоединились. Но местами серебренный панцирь раскололся и осыпался.

На какое-то время оборотни отбежали к опушке, наблюдая за трансформацией изб, но как только все успокоилось, начали с удвоенной силой таскать хворост к стенам, поливая его горючей жидкостью, укладывая на хворост мертвых собратьев. Кто-то снова попытался приставить к стене бревна и забраться на крышу, но из стен изб вдруг начали вылетать толстые суки, отталкивая бревна со смельчаками, придавливая тех, которые крутились поблизости.

– Они их решили в качестве дров использовать? – удивившись, показала Манька на трупы, приготовленные к сожжению.

– Умно! Обязательно повешу медальку тому, кто придумал устроить братский погребальный костер, – похвалил Дьявол. – Какой герой не мечтает даже после смерти принести пользу? Представляешь, сколько могил им придется вырыть? До нас ли им будет? У них же нет экскаватора. А так одним выстрелом два зайца: и от трупов избавятся, и избы спалят.

– Спалить? Нас? Мы сгорим? Заживо? – запаниковала Манька.

– Бог с тобой, сколько горела изба, а если уж совсем худо будет, напьется воды в реке. Я бесплотный, не горю. Старик Борзеевич тот горел. Сгорает. Синим пламенем. Но потом восстанавливается. Естественно, каждый раз – дите малое, приходится бить каленым железом, чтобы память восстановить. А тебе – будет худо…

Манька уже почувствовала гарь. Дым стелился по земле, поднимался и заползал в избу. Дышать стало тяжело. Сразу несколько автоматных очередей ударили в чердачные окна обеих изб. Свинцовые пули ударялись в стены и доски, и будто прилипали к ним, не пробивая. Стреляли теперь и с другого берега реки, но одиночными прицельными выстрелами, но точность прицела была аховой. Пули, выпущенные из автомата, или не долетали – все же река была широкой, разливаясь в берегах от тающего снега с вершины горы, или промахивались, иногда попадая в своих. Вряд ли оборотни догадывались, что пальцевые гребни по середине реки обладали магнитными свойствами, изменяя траекторию движения пули, иногда притягивая их.

Когда дым начал заполнять чердак, Манька поняла, что сделать уже ничего нельзя.

И Дьявол молчал.

Она взяла лук и стрелы:

– Раз все равно умирать, прихвачу с собой еще несколько оборотней. Все миру легче. Люди, не люди, а раз пришли убивать, значит, обратку можно считать самозащитой. Ну, не сдаваться же просто так! Я им ничего плохое не сделала.

– Дай-ка, посмотрю, какой бедный лучник оттуда высунется, – услышала она снизу.

Хохотнул женский голос.

– Я бы этих тварей так уделал, чтобы жизнь медом не казалась!

– Уделай, – благословили его. – Думаете, их много?

– А вдруг бабушка Яга и вправду в плену? – сочувствующе произнес тот же женский голос.

– Не-а, запаха нет, мы все проверили… Велено никого не жалеть. Уходим, тут сейчас совсем жарко станет. Вон, наши еще дровишек тащат. Выкурим, куда они денутся.

Оборотни столпились на опушке и выжидали, пока другие сваливали новую партию хвороста.

Приготовленные избами амбразуры пришлись как нельзя кстати, через них Манька могла стрелять, не засветившись в окне. Она прицелилась и выстрелила в ближайшего оборотня. Оборотень взвыл и повалился наземь, выронив охапку.

Это был первый ее оборотень, убитый в образе человека.

Манька слегка побледнела, когда поняла, что рука дрожит, и сама она вспотела от напряжения и внутренней борьбы. Но люди готовили смерть ей, и всему, что она любила. Враг выжигал ее из земли Дьявола, чтобы устроить на этой земле для Благодетелей базу отдыха. Тепло, озеро рядом, рыба в реке навалом. Для изб места тут, конечно, не останется и всех зверей изведут, которые к колодцу придут лечиться. Да и сам колодец заплюют так, чтобы драконы могли утолить нездоровую ядовитую жажду. Вдруг найдут еще одного железного человека, который сможет повернуть колодец против себя самого.

– Ох, ежкин корень… – выругался кто-то.

Оборотень лежал мертвый, но люди не кинулись его рвать, а замерли, с ненавистью глядя на чердачные окна. Многие отступили за деревья и спрятались за стенами.

– Мудро, – произнес Дьявол, на сей раз одобрительно. – Простенько так, положила … Человек, думаешь?

Но Манька уже целилась в следующую жертву. Изба горела, или не горела, но Манька начала задыхаться. Горячий жар обжигал легкие. Прильнув к чердачному окну, которое выходило на реку, она хватала воздух, бежала к окну на лес и гору, стреляла, и снова искала воздух. То ли благодаря выпитому вину, то ли пришел опыт, стрелы летели в цель с необыкновенным послушанием, поражая одного оборотня за другим.

Петляя, оборотни отступали. В ответ из леса снова полетели пули. Манька чуть отступила, скрываясь за обшивкой и бревнами.

Дьявол разложил стрелы, проверив их на заточенность. Заметив, что у бани оборотни не валятся и стрелы не летят, он пролетел по чердаку, не касаясь пола, исчез в проходе. Старик Борзеевич имел опыт стрелка, но последние оборотни без ущерба для себя свалили хворост, и теперь поливали его горючей смесью. Достать их у Маньки не получилось, и пламя вокруг избы-бани взвивалось до самой крыши.

Она бросилась следом за Дьяволом. Сунув сырую тряпицу в рот, положила еще шестерых, которые закладывали под избу-баню динамит. Избы разбрызгивали воду, стачивая ее из бревен, чуть уняв огонь. И сразу затрещали бревна, сотрясаясь от ударной волны.

Манька покатилась по полу чердака, ударившись головой об стену.

Избы устояли, но местами серебро осыпалось. В стане оборотней прокатилось дружное «Ура!»

Старик Борзеевич лежал без сознания, задохнувшись в дыму. Манька сразу же подползла, помогая Дьяволу влить в его рот кружку живой воды, придерживая голову. Борзеевич закашлялся, и снова впал в беспамятство. Его высунули в окно на реку, давая отдышаться. Втянули обратно – и вовремя, меткий снайпер пробил наличник в том месте, где свешивалась голова Борзеевича. Оборотни поумнели и перестали палить с другого берега из автоматов, оставив только снайперов, которые приноровились стрелять метко, учитывая ветер и магнетизм защищающих избы скал, стреляя наискось, без возможности обстрелять чердак внутри, поэтому сидели и ждали, когда кто-нибудь появится в окне.

Снова влили в рот Борзеевича живую воду – старик повис на руках, как тряпичная кукла. Ноги его не держали: как только он приходил в себя, порывался встать, глаза его дико блуждали, он виновато улыбался, бредил и валился снова.

Дьявол перенес его на чердак старшей избы, уложил в постель у окна на реку, накрыв мокрой простыней. И, наконец, догадался поменять направление ветра, теперь ветер дул с реки, чердак продувался через чердачные окна, вытягивая дым, дышать стало легче, клубы черного дыма чуть-чуть развеялись.

Манька спустилась в баню, выпила ковш живой воды, облилась – сразу стало легче. Теперь ей приходилось сторожить обе избы. Она металась по всем окнам, выпуская одну стрелу за другой, отражая яростные атаки. Лезть в огонь враг не рисковал, подбегали и швыряли гранаты – и груды тел оборотней, сваленные вокруг изб, разлетались на многие десятки метров.

Наконец, оборотни отступили.

Выпущенные пули рикошетили от стен. Среди оборотней появились раненные своими же. До Маньки долетали обрывки разговоров. К счастью, люди разговаривали между собой по-человечески.

– Сколько наших полегло! – услышала она и представила, как сплюнул оборотень.

– Я могу попробовать закинуть гранату в окно, – предложил другой, – если вы мне обеспечите подходы.

– Действуй! Будь осторожен!

– Главное, динамит закинь, а там… Эх, мало мы оружия взяли… Нам бы посолиднее и помощнее чего-нибудь, помощь вызвали?

– Да кто же знал!

– Пробовали, связь не работает, все каналы перекрыты…

Оборотни были где-то недалеко от избы, но высунуться Манька не рискнула. Пули летели нескончаемой чередой, не переставая ни на секунду. Враг патроны не экономил. Избы, услышав, что через открытые окна собираются бросать гранаты, тут же их зарешетили.

Манька пригнулась, переползая с одного места на другое.

Дьявол гордо стоял в окне, прошиваемый пулями, слегка наморщив лоб. Избы огонь потушили, но полуобгоревшие трупы оборотней начали вонять палеными волосами и жареной плотью.

– Они все наши позиции знают, – с сожалением произнесла Манька. – Мне бы обозрение с другой точки зрения. Может мне попробовать из-под избы?

– Сама себе говоришь, или избе предложишь? – поинтересовался Дьявол. Он щупал пульс у старика Борзеевича, который то впадал в беспамятство, то ненадолго приходил в себя, пытаясь встать и пройти куда-то, каждый раз натыкаясь на стену. – Здорово его, – обеспокоено проговорил он. – Боюсь, если не оклемается до вечера, будем ребеночка нянчить!

– А живую воду сколько выпил! – возмутилась Манька. – Лишние глаза нам бы не помешали.

– Он не человек, ему что эта вода, что та, он от нее только пухнет и мокнет, если сам не в памяти, – просветил ее расстроенный Дьявол, не отпуская руку старика Борзеевича. – А от огня горит не хуже того костра, что под избу заложили. Изнутри горит. Ты это… с крыши попробуй их достать, – посоветовал он. – Еще на подходе.

Дьявол махнул рукой, и у изб над крышей поднялись гребни.

В сложной конструкции Манька разобралась не сразу. Теперь у нее над крышей появилась смотровая вышка, которая разворачивалась под разным наклоном, и крутилась вокруг оси, и она могла легко скатиться вниз на чердак, или вынырнуть, когда оборотни ее не ждали.

Изба была полна сюрпризов, но Манька не удивилась – курице гребень иметь положено. Правда, с таким гребнем, это, пожалуй, уже не курица, а петух…

Один из оборотней поднял голову над насыпью и полег первым, поскольку вопрос, кто кого переборет, она решила оставить открытым. Оборотни нападения с крыши не ожидали, и пока сориентировались в обстановке, еще три десятка оборотней корчились на земле. С крыши видимость была преотличная, отсюда стрелы разили врага чуть дальше опушки, но оборотни были повсюду – их цветистые палатки просвечивали сквозь деревья. Кто-то прятался за стволами, кто-то в наскоро вырытых окопах, кто-то искал защиту у самой избы, выбирая места, где у нее не было видимости.

Но взрывы все же прозвучали. Два – почти рядом, и три достигли цели, тот, кто кидал гранаты, оказался достаточно метким, чтобы угодить в решетку окна, которая не выдержала. И в образовавшуюся дыру сразу прилетела другая граната.

На этот раз избы не шелохнулись, лишь покачнулись – все-таки это были не избы, а черт знает что…

Манька едва удержалась, чтобы не скатится по покатой крыше вниз.

Когда оборотни отступили в лес, она спустилась на чердак. Три пули ее все же достали – одна в бедро, едва не задев кость, вторая прошила легкое, третья застряла в животе. Она устала и выдохлась, живая вода лечила, но уже не так действенно. Кровь, перестала течь сразу же, как выпила живой воды, но каждое движение причиняло боль. Нога волочилась, начиная потихоньку заживать, а живот жгло – застрявшая в кишках пуля причиняла нестерпимую боль.

Борзеевич все еще лежал в беспамятстве и стонал во сне.

Манька положила руку на его лоб – лоб у старика был горячим. После этого, хромая, подошла к Дьяволу, который смотрел в оконце, опираясь на лук Борзеевича.

– Боже, Дьявол, костерок бы запалить, гори они синим пламенем! Мне не выстоять, – честно призналась она, подсчитывая множественность врага. – Их там тысячи! Против зверей еще куда ни шло, но против этих… а я все, умру скоро… – мученически улыбнулась она и поморщилась от боли.

Дьявол сунул в живот руку и вынул пулю, положил ей в ладонь. Боль сразу начала утихать.

– Обрастать начинаешь раритетами! – усмехнулся он. – Правильно, а нехай горят! Зверей, которые здесь остались, они давно слопали, еще ночью. Рядом река, дальше озеро, с обеих сторон зима, огонь далеко не разлетится. Ну, если что, пригоню тучку, делов-то! От леса что осталось? Заодно мусор сгорит и пеньки, – последние слова Дьявол произнес зловеще. Он уже привязывал на стрелу немного пакли, чтобы зажечь древко, обмакнув его сначала в светлую жидкость, потом в маслянистую черную.

«Технический керосин» – прочитала Манька на бутыли. На второй надписи не было, но она и так знала, что это нефть, которая у них оставалась.

– Если у них есть еще динамит и гранаты, думаю, они нам будут уже не страшны! – Дьявол отложил лук Борзеевича и с любовью взял ее лук в ладони. – Показать ученику не мешает, как из такого лука да такими стрелами дичь в углы загоняют!

Манька никогда не видела Дьявола таким хладнокровным. Он натянул тетиву, и она замерла. Стрела вонзилась в ближайшее дерево.

– И что? – хохотнула она. Да она выпустила в это дерево не одну стрелу, но Дьявол как будто не заметил ее усмешки.

– Подгони-ка мне еще стрел! – попросил он.

Манька намотала паклю на вторую и третью стрелу, обмакнув их по очереди в горючие жидкости. Подожгла их, когда Дьявол натянул тетиву. И они вонзились в ближайшие деревья, но удивить ее Дьяволу все же удалось. Вроде три стрелы в три дерева, а огонь в одно мгновение охватил всю опушку, а ветер подхватил огонь, гоня его в сторону гор по земле и по верху.

Среди оборотней началась паника. Кто-то пытался проскочить к реке, но Манька была наготове, теперь уже стреляя из лука Борзеевича, который оказался не менее удобным.

«Сто пудов, волшебство применил!» – подумала она, любуясь ровнехонькой огненной стеной, отделившую ее от оборотней. Палатки взлетали на воздух, когда взрывался очередной запас пороха и динамита. Выстрелы прекратились. Побросав пожитки, спасаясь от пожара, неприятель отступил к озеру. Оборотни бежали к нему со всех ног, и некоторые занимались огнем, превращаясь в огненные столбы, падали на землю и катались, поджигая сухие ветки и прошлогодние листья.

– А теперь, Мань, положи мне ладонь на руки, вот так… и держи… – Дьявол мягко сжал ее пальцы, и установил ее лук в ее руках, фиксируя положение. – Только точнехонько в то место, где оборотень должен стоять.

– Это как? – удивилась она.

– Помнишь, я учил тебя пространство видеть. А теперь нащупай то место, куда собираешься попасть. О деревьях не думай, ищи оборотней, как я тебя учил, третьим глазом, живой объект, который разбрасывает вокруг себя живые волны. А два глаза лучше закрой, – он поправил ее пальцы, между которыми стрела должна была пролететь.

Манька закрыла глаза, щупая пространство, и вдруг почувствовала, что какой-то оборотень проскочил огненную стену и собирается крикнуть соплеменникам кличь. Выпустила стрелу. И тотчас почувствовала, как с глухим стоном оборотень повалился на землю, пожирая себя.

Она открыла глаза, не веря в происшедшее, но оборотень действительно корчился на земле.

– Вот так, Маня, стреляют моими стрелами. И не надо искать цель, она сама прилипает к моим стрелам. А теперь во-он в те деревья целься, которые у гор стоят, – Дьявол указал на лес, который примыкал к горе. – Надо взять их огнем в кольцо.

Манька закрыла глаза, представила дерево, и как оно должно вспыхнуть.

И спустила стелу, представляя ее полет.

– Мань, полет стрелы не твоя задача, твоя – цель! – прокомментировал Дьявол ее выстрел.

Она открыла глаза и убедилась, что промахнулась, взяла новую стрелу, намотала паклю на наконечник, подожгла и выстрелила, на этот раз не выпуская дерево из ума.

Через секунду двадцать почувствовала, что дерево вспыхнуло – и тут же порадовалась глазами: далеко у самых гор загорелась маленький точечный костерок.

Жить стало веселее…

– Ох, ох, ох… Что со мной было… – старик Борзеевич держался за голову, но на этот раз не ткнулся в стену, а присел рядом, взмахнув руками для равновесия.

Манька обрадовалась, аДьявол добродушно ухмыльнулся.

– Беспамятный ты мне нравился больше, – поддел он старика. – Ну да ладно, живи, нянчить тебя время нужно, а его ни у меня, ни у Мани нет, – Дьявол покосился в ее сторону.

Манька с усердием отличницы усваивала новый метод военной хитрости.

– О, обагренная светлой памятью Дьявольской Нави, как ты хорошо стрелять научилась! – изумился старик Борзеевич, когда заметил, что Манька стреляет с закрытыми глазами. Он быстро приходил в себя.

– Пойдем, мой неразумный последователь идейного проблеска, которому отсутствие оного скажется еще, посмотрим, что наготовила изба на день грядущий, – с усмешкой позвал он Борзеевича. – Восстановим твои силы, да и мешать нам не след. Хорошему ученику нужна хорошая тренировка, а оборотни нас еще долго не побеспокоят. Разве что ночью прибегут повыть на луну.

Они ушли.

Без Дьявола стрелы так красиво врага не разили. Манька кряхтела, пыхтела, тужилась и пыталась осмыслить, почему иной раз одно выходит, а другой противоположно, но все же через одну – три стрелы долетали до нужного места. Не так красиво, конечно. Видимо, Дьявол каким-то образом подправлял ее мысль и руки, будто придерживал палец на излучине лука. Читать мысли он умел, возможно, умел и подправить. И оставил ее не просто так, скорее всего, решил посмеяться или проверить, справится она без него или нет.

Манька смерила взглядом дыру, в который спустились по чердачной лестнице оба ее боевых товарища. Копоть и сажа, залетевшая с дымом, еще летала по чердаку и оседала на полу, покрыв его черным слоем, но воздух очистился полностью, дышалось легко, и пулевые ранения уже не напоминали о себе. Повезло ей, без Дьявола и живой воды она уже была бы покойником. Даже не верилось, что она выжила. И вообще не верилось, что больше половины оборотней уже нет, а остальные зализывают раны.

«Ну что ж, если с ним получилось, то и без него смогу, – подумала она, прикладывая новую стрелу к луку. – Вот так бы шутя Благодетельницу подстрелить!» – помечтала она, выдохнув через надутые губы.

На сорок пятой выпущенной стреле почувствовала себя уверенней – теперь почти каждая стрела достигала цели. По земле стелился черный дым, пожар быстро охватил обширную территорию, оборотни уже не выли, а метались среди огня, обнаружив, что самострельное оружие иной раз стреляет не хуже изготовленного в производственных условиях. В стане врага началась паника, а Манька вдруг успокоилась, стреляя методично и метко, не чувствуя ни угрызений совести, ни злобы, ни азарта, как на тренировках, когда она училась держать дыхание во время бега.

Не оборотни – где-то там за горами, душа-вампир и Бог ее земли стояли перед нею, и море крови не остановило бы ее в этот миг, как Бога, который бился с другим Богом за свою землю, за свою память, за свою жизнь.

Оборотни валились один за другим, открывая беспорядочную пальбу, собирая по дороге то, что осталось из вещей, оружие и палатки. Все же спаслось их много, и многие выходили из леса обгоревшие, израненные, и каждый убитый ею оборотень увеличивал ее шансы выжить в этой неравной битве не на жизнь, а на смерть…

Трапезу изба приготовила отменейшую. На сей раз, наставлениями Борзеевича, изба приоткрыла для себя завесу кулинарного искусства, познав, что не только пироги да шаньги, щи да каша могут стать украшением стола. Собрав на поднос угощения, дьявол и Борзеевич поднялись на чердак, радуясь ее успехам и между меткими выстрелами пытаясь накормить.

– Если реку не обидеть, жить можно припеваючи, – произнес Борзеевич, засовывая ей в рот канопе с икрой и зеленью, Дьявол в это время подавал стрелу.

– Не мечи так, прожуй сначала, проглоти, а после стреляй. Куда они от нас денутся? Мы их так завели, что им теперь, Маня, не жить с тобой на белом свете, – привычно добавлял Дьявол, заворачивая в листья салата рогаликом копченого лосося, добавляя сыра и дольку свежего огурчика.

– Маня, я никогда не надеялся, что кто-то найдет во мне ценные качества, – признавался Борзеевич. – Абы как обо мне лукаво мудрствуют. Пришел человек в мир гол как сокол, пожил на удачу, и канул в лету… все суета сует! – рассуждал старик Борзеевич, отправляя в Манькин рот порцию желе, в котором, как насекомое в янтаре, застыли изваяния печеной картошки и гриба, с прожилками сметаны. – А мудрый там ищет, где другие спотыкаются, а народ, коллективно спотыкнувшийся, понять не может, чем он мудрый тот мудрее, если народ в одну сторону, а мудрый в другую. Вроде и не мудрый был, а пройдет один век, другой, и мудрым стал… Просто, куда ни повернись, на мудреца наскочишь, а мудростью по сей день не пахнет. Сколько на свете живу, а кто-то разве разглядел мой горошек? Если бы не Дьявол, то тебе, Маня, не разгляделось бы!

– Не давай воли глазам, работай умом, – строго советовал Дьявол, поднося еще одну стрелу.

– Нет, ну куда он прет?! – возмущался Борзеевич, когда очередной оборотень бежал к реке.

Это и правда было глупо. Многие кидались в нее, спасаясь от огня, но немногие выжили. Водяные утаскивали их на дно. Тонули оборотни по-человечески, всплывая уже покойниками и прибиваясь к берегу, который был ими усыпан.

– Я, Маня, существо бесплотное, но мысли у меня, как овечки на пастбище… Я их пасу, холю, лелею… – философствовал Дьявол. – А как, думаешь, сужу я людей и нечисть? Пришли они ко мне, встали передо мной – а мне только и остается, что отделить пестрых от черных с белыми. И никакая овца мимо не проскочит. А уж коли не пасут овец, зверей холят, думают, не смогу уловить, так ведь мне только то и надо, чтобы за каждую овцу к ответу призвать. А неработи и овец не пасут, и зверей не привечают… Ты вот как думаешь, Борзеич, мала у меня земля или велика?

– Дьявольскую землю ногами не измеришь! – запихивая в Манькин рот брусничный пирог и поднося чайный напиток к губам, совершенно серьезно отвечал старик Борзеевич, – А махонькая мена у нее!

Манька от угощения не отказывалась, у нее самой руки были заняты. Наконец, она насытилась и отмахнулась.

– Я понять хочу, – спросила она старика, – как ты так ровненько, оборотень к оборотню уложил? Что же они, дураки совсем, чтобы самим друг на друга укладываться?

– А я им раз горошину, они ее хвать, а она им: «Лежать надо, пока война да дело, за что воевать должен? А ты как герой встанешь, когда другие полягут, и будет тебе почет и уважение! Вон сколько мудрых лежат! Что же ты отдуваешься за них?!» – вот они и лежали.

Манька в уме повредилась.

– Так они живые?

– Нет, – ответил Борзеевич. – Зеркало не обманешь, да и зверя тоже. Вампир приказывает: беги – зверь бежит, а человек ни в жизнь бы голову за вампира не положил. Тут они и разошлись во мнениях. А коли человек зверю сказать не смог, что он и не он вовсе, разве ж сделает человек что-то против зверя? Мертвые они, но пока Маня, я одного закидаю горохом, стрелами можно десятерых на тот свет отправить. Но мне горохом сподручнее, не привычен я ко стрелам.

– А что за горошины? – поинтересовалась она.

– Есть такие, я ими стрелять у самого Батюшки моего, у Дьявола учился, – хитро подмигнул Борзеевич, кивнув на Дьявола. – Разбрасываю горошины по всему свету, и ни вампиры, ни оборотни ими не брезгуют. Я и вампира, и оборотня убогими делаю, а они меня благодарят за это. Ты у меня одну-то съела, когда обратно к оборотням засобиралась. Богато они устроены, подумала ты. Проста ты, Манька, но есть в тебе такая сила, которая моими горошинами не давится, слетела она с тебя. Вот смотрела вниз – людей видела, а оглянулась, все на свои места встало. А не все оглядываются, некоторым мои горошины, как вино Дьявольское, которым он нас сегодня попотчевал. Только вино это – обратно, а горошина —наоборот! Мы хоть и разные с Дьяволом, но одним коромыслом воду носим, дело у нас одно и источники те же.

– А-а-а… – неопределенно кивнула Манька.

День закончился, и стало темно, но подступы к избе освещались со всех сторон. Спать хотелось, но силы еще были: помогало и Дьявольское вино, и живая вода. Со стороны лагеря оборотней из леса все еще раздавались взрывы – продолжал гореть склад боеприпасов, который они устроили позади лагеря. Те, кто выбрался из леса, собирались у реки, и толпились группами, дожидаясь, когда огонь поутихнет, устраивая окопы. По окнам снова открыли пальбу, и пули летели, стоило выдать себя тенью.

Оборотней осталось не так уж много. Дьявол, ненадолго исчезнув и полетав над позициями врага, насчитал чуть больше двенадцати сотен. Больше половины оборотней полегли на поле боя, отравленная живой водой, обманутые зеркалом, сраженные стрелами и Борзеевским горохом, кто-то сгорел, задохнувшись в дыму, кто-то утоп, благодаря водяным, и много среди них было раненных, но раненные быстро восстанавливались. Вся надежда оставалась на ночь, воевать со зверями было легче. Оружия у оборотней осталось не так уж много, только то, которое успели вынести из огня.

Нога зажила, и теперь Манька стояла на гребне избы открыто и целилась далеко. Но оборотни быстро приходили в себя. Разозлились они не на шутку. Уже спустя час она услышала, как застучали топоры и молотки. Доносившийся стук не стихал до самого полнолуния. Остальные оборотни надежно укрылись за холмом, выше по течению, где они разбили новый лагерь. После понесенных потерь отступать оборотни не собирались.

И Дьявол и Борзеевич тоже прислушивались.

– Ну, вот и славно, – поморщился Дьявол. – Ох, не люблю я современные методы борьбы. Все норовят из-за спины в глаз плюнуть. То ли дело в врукопашную… – и расстроено запричитал, безнадежно махнув рукой и пророчествуя: – Прилетят в голубом вертолете… И бесплатно покажут кино. С Новым годом поздравят, но не факт, что оставят, вам в подарок пятьсот эскимо.

– Что делать-то будем? – забеспокоилась Манька. – Атаковать будут?

– Сегодня уже не успеют, скоро луна взойдет, – успокоил Борзеевич. – Не сподручно зверем по веревочным лестницам, а ночью еще сколько-нибудь упокоим. Слышь, Отче Дьявол, чувствую себя, как тот старик на переправе… Ну, который души переправляет. Только он души, а я нечисть!

– Ты и есть тот старик на переправе, – ухмыльнулся Дьявол, попивая вино.

Это была уже десятая бутылка, которую он достал из-под полы. Видимо, стоял у него в Аду какой-то пресс, который из каждого оборотня выдавливал по бутылке. И собрав за последние сутки обильный урожай, он не жадничал.

– Один из тех. У каждого есть тот, кто везет его в царство мертвых. Всю жизнь везет.

– А если он весло отдаст? – поинтересовалась Манька.

– Если паромщика увидит и весло примет, тогда править будет сам, переправляя мертвых. Аллегория, – сказал Дьявол с усмешкой. – И адская собака такого человека не тронет.

От мирной беседы их отвлекли.

– Идеи есть, – услышала Манька снизу под стенами избы. – Ой, ты мне на ногу наступил!

– Тихо! Тихо! Услышат! – одернули взвизгнувшего оборотня.

– Нет идей. Поможет ли? Тут волшебство какое-то!

– Ты прикрой меня сзади!

– Как? Кто меня прикроет?!

– Опять наступают, да что же им неймется-то? – Манька разозлилась, с досадой поднимая лук, выглянула вниз, совсем как Дьявол, уперевшись ладонями в подоконник.

Несколько оборотней, спрятавшись за надежными, как им думалось, досками, устроенными наподобие щита, подобрались к избе и ковыряли дверь.

– Мань, вали их всех! – устало проворчал Дьявол.

– Мань, вот тебе горошинка. Кинь, пусть мужественно погибнут, – предложил старик Борзеевич, передавая ей маленькую розоватую горошину.

– А как кидать, тоже мыслью, или как-то по-другому? – с интересом разглядывая горошину, спросила она.

– А кидай и все! – весело подсказал старик Борзеевич. – Подумай просто, чего хочешь.

Манька прицелилась и бросила горошину. Горошина попала в щель и провалилась под ноги оборотней.

– С чего мне прятаться за этими досками? – громовым голосом проговорил один из оборотней, сбрасывая с себя щит. – У меня раны не остаются! Я оборотень! Эй! – крикнул он в чердачное окно. – Эй! Всех перебью! – встал гордо, осматривая стену. И сразу же полез на нее, цепляясь за углы бревенчатых выступов.

– Вот гад! Он же нас всех угробит! – пропищал сдавленный голосок.

Из-под доски высунулась пара рук, подбирая брошенный щит.

– Может, поговорить надо было, чего они нас убивают? Мы им ничего плохого не сделали… Мы все вымрем в этой глуши, – поддержал осмелевшего оборотня еще один. – Домой мне пора, у меня там мать больная и жена с ребенком. Нахрена я вообще сюда поперся? Кому надо, пусть тот и воюет.

– Поговори мне! Держите его, он нас всех подставит!

«И среди оборотней есть трезвенники», – подумала Манька с удивлением.

– Манька, а ты какую горошину съела? – с хитринкой воскликнул Борзеевич, ткнув в оборотней пальцем. – Вали их, пока они открылись! Одумаются ведь!

Манька прицелилась и выстрелила, еще прицелилась, еще раз выстрелила… Около десяти оборотней лежали у избы, истекая кровью. В основном кровью самоистязания. Дьявольские стрелы не убивали, они вносили разлад между человеком и зверем, но зверь в оборотне был сильнее человека, поэтому совесть ее не мучила.

До самого восхода луны ни один из оборотней больше не рискнул приблизиться к избушке. Ночью все еще горевший лес выглядел зловеще. Звери-оборотни нападали вяло. Их серебристая шкура щетинилась, они скалились, но на открытое место не выходили. Поляна была вся пропитана серебром, и даже вода, которую они пили, стала для них отравой, настигая через какое-то время.

Среди выживших начался мор. Видели, как они оттаскивали своих, сбрасывая в реку. Они уже не рвали их, обожравшись кровью и плотью, но выли, когда кто-то обнаруживал мертвого родственника. И мимо избы, покачиваясь на волнах, проплывали трупы. Некоторые плыли на наскоро сколоченных плотах, видимо, оборотни надеялись подобрать своих в безопасном месте, чтобы похоронить по-человечески.

Плоты Маньку и Борзеевича не обрадовали. Оба понимали, что нападать будут и спереди, и сзади. Оборотней оставалось не так много, как вначале, но силами превосходящими. С таким численным превосходством в рукопашной схватке, признал Дьявол, выстоять двум бойцам против двенадцати сотен не удастся, хотя не все были профессиональными бойцами, таких было чуть больше трех сотен.

Борзеевич предложил подключить водяных, Дьявол тут же осерчал, запретив даже думать об этом. С плотов оборотни могли и стрелять в водяных, и бить их баграми. Перевернуть плот можно, но как подобраться?! В открытой схватке водяным было не место, их и так осталось меньше, чем реки того требуют, и текли они бесхозными и беспризорными, обрастая консервными банками и ржавым железом, и рыба из реки уходила.

Оказалось, что все водяные у Дьявола были посчитаны и к делу важнее, чем Манька, приставлены. Не сегодня-завтра человек вымрет, его слепить, раз плюнуть, а водяному надо новую ментально-материальную основу готовить. И размножались они не как человек, а яйцом – а в яйце одни русалки – толку никакого. Русалки поливали деревья, кусты, траву, помогали выплодовке рыбного хозяйства, поднимали водяным настроение. К тому же, как заставишь водяного снесть мужского полу яичко, когда вот-вот придет пора впасть в спячку или поджариться? Редкий представитель водяных выживал в экологически неблагоприятной обстановке: не успел слово вымолвить – пересох, избавленный от воды запрудою или плотиною, или живьем в землю закопали.

– Изб тоже только две, – попробовала Манька обратить внимание Дьявола на уникальность изб.

Но Дьявол только руками замахал.

– Это человеку было добро, а на что они, если человек не нуждается?

– Я нуждаюсь, – обиделась Манька.

– Я две избы на водяного не променяю! – отрезал Дьявол.

Борзеевич разговор мотал на ус и шмыгал носом, жалеючи и себя и Манькины избы, но лизоблюдно признавая правоту Дьявола. Духи должны помогать человеку, но не в ущерб себе, там более имея от падения людей неплохую доходность, несмотря на то, что по вине нечисти многие из них и погибали.

– Ну ладно, – устало вздохнула Манька, смирившись. – Тогда, пожалуй, попросим избы встать, если совсем будет худо.

– Не помню, говорил ли я тебе, – обескуражил ее Дьявол, – что у земли есть своя военная доктрина? Если изба встанет, то вам не еще день и одну ночь простоять и продержаться, а все время, пока против нас оборотень стоять будет. Там за горами, за лесами, образумленные вампиры страшно удивились, что голодные оборотни не умничают как обычно, а головы свои подсчитывают. И по Ее Величества хотению, по Его Величества велению, собралось сюда войско малюсенькое, но современное и обученное копать могилу человеку. И летят сюда птички-невелички, и несут в своем чреве не сомневающихся в себе опытных бойцов, которым велено вызнать, что оборотней так напугало и молиться заставило, и тактические умные головки, которые настроены разнести избы в щепу, – Дьявол покачал головой. – Через день-два эта свора будет здесь. И раньше послезавтра избы ноги из земли достать не смогут, потому что руководят процессом изучения материализации оборотней и изготовления вакцины, которая, если не убьет зверя, то хотя бы обезопасит.

– ??? – Манька обнаружила, что погромные мероприятия не столько важны численностью падежа, сколько продолжительностью по времени.

– Понимаешь, Манька, неугасимое дерево и избы, как два близнеца, который думает, что он думает, а на самом деле думает другой, а по отдельности они как избы и дерево, – сцепив руки перед собой, поведал Дьявол. – Вот, Манька, прошла по твоему телу болезнь, а потом у него своя хитрость против болезни появилась. Так и земля…

– Они точно чего-то надумают? – спросила она, заметив, что Борзеевич, понял ровно столько, сколько она. Он смотрел на Дьявола с интересом и чесал затылок, пытаясь переварить новость.

– Не могу знать, – ответил Дьявол. – Болезнь, знаешь ли, по части выздоровления нередко бывает непредсказуемой. Кто-то переносит ее бессимптомно, нарабатывая иммунитет, а кто-то умирает.

Манька расстроилась в конец. Стрел оставался еще целый арсенал, но не сказать, чтобы много. Она раскладывала их так, чтобы если отступить, то под рукой обязательно нашлось другая. Но как угадаешь, что будет, когда оборотни нападут в образе человека? Манька мало знала людей, которых бы смогла побороть. Впрочем, сроду она ни с кем не боролась, разве что в школе, а если били, закрывалась подручными средствами и пыталась нападавшего образумить.

Можно ли помыслить, что женщина против здорового мужика осатанеет?

А оборотни сплошь состояли из таких…

И на следующий день, если верить Дьяволу, на крыше надо ждать десант. Одна из птичек-невеличек, вращая пропеллерами, уже пролетела пару раз над избами, разведывая обстановку. В битву вступали подготовленные бойцы, которые не лезли на амбразуру, выискивая в обороне врага слабые места.

Наверное, они уже сообразили, что бойцов немного, раз решили атаковать с неба.

Борзеевич ушел спать. Манька подремала на боевом посту, пока Дьявол на пост не поставил Борзеевича, отправив отсыпаться ее. Выспалась она как следует. Оборотни оживились, когда солнце поднялось высоко. Видимо, они тоже уставали: не легко всю ночь бегать зверем, а потом стать человеком и сразу идти в бой. Борзеевич разбудил ее ближе к обеду, заметив шевеление в стане неприятеля, и пока неприятель вел приготовления, хорошенько поели и еще раз проверили боевую готовность. Карманы Борзеевича оттопыривались заполненные его собственным оружием.

Коротая время, Манька показала Борзеевичу чудесный камень-кристалл, с которым он расстаться уже не пожелал. Она завернула камень в старую газету, перевязала алой лентой, нацарапала чернилами пожелания и вручила, как подарок, поздравив его с Новым Годом. Мысли Борзеевича камень отражал такими мирами, которые захватывали дух, показывая то прошлое, то настоящее, то миры далекие, то параллельные.

Борзеевич долго восхищался камнем, сравнивая его с плащом Дьявола, только круче. Плащ не уставал и не изнемогал, показывая свое, а камень рисовал в красоте неописуемой мысли, открывая их по-своему. И стоило подумать, как там враз обнаруживался и сам Борзеевич, и Манька, и расплывчатый Дьявол в виде темного пятна.

Потом он послонялся по чердаку, заглядывая в каждый угол, заглянул в сундук, выбрал книжку со сказками, перевязал той же лентой и вручил ей, поздравив с Новым Годом ее. Это было приятно, ей никто никогда ничего не дарил. Она тут же раскрыла подарок и прочитала книжку от корки до корки.

После пили чай с печеньем и медовым земляничным вареньем. Получился настоящий Новый год.

Празднование прервалось на самом интересном месте, когда Манька, неожиданно для себя открыла, что можно вот так, без всяких головных болей, посидеть в добром здравии с умным человеком, не думая о том, что у тебя разваливается печка, что нет дров, что поесть на завра нечего. У нее все было, и она даже представить себе не могла, что можно пожелать что-то еще. Могла ли она мечтать о такой жизни?! О чем бы она не подумала, все было исполнимо. И ей хотелось показать кому-нибудь из прошлой жизни, как хорошо ей стало, поделиться своими впечатлениями, рассказать о том, что Дьявол – только по разговорам как злодей, а на самом деле добрый, а Борзеевич…

Дьявол, как всегда, испортил обедню.

– Поделись, Маня, поделись! Покажи! – согласно кивнул он головой. – Вон она, идет к тебе – твоя прошлая жизнь!

– Мы предупреждаем, вы окружены, выходить с поднятыми руками! Сопротивление бесполезно! Сдавайтесь! Вы находитесь на территории суверенного государства, мы предупреждаем… Их Величества обещают помилование всем, кто сдастся добровольно!

Громкий и скрипучий голос шел отовсюду.

– Они что, больные? – опешила Манька, уставившись на присмиревших Борзеевича и Дьявола. – Пришли, напали, нагадили, полегли… И нам же сдаваться?

– Надо посмотреть, не крадется ли кто сзади? – оскалился Борзеевич, как шелудивый кот. – сейчас они будут облаживать нас по всем правилам военной стратегии. Сначала попробуют договориться, потом пощупают окна и двери, а после надо ждать десант. Ну до чего предсказуемо! – разочаровался он.

Борзеевич скользнул тихо, как мышь в избу-баню, а Манька прильнула к чердачным окнам на своей позиции. Продолжение битвы разгоралось с новой силой. И сейчас было самое время доказать, на что она способна.

Оборотней было больше, чем она ожидала увидеть. Двенадцать сотен, не меньше. Многие выбрались из горящего леса, но пожар обезоружил их. Это было заметно по тому, как они стреляли: одиночные выстрелы звучали реже и оборотней прикрывали бронежилеты, которые им, наверное, доставили ночью.

Манька начала стрелять. Она стреляла так, как учил ее Дьявол, иные стрелы достигали цели, пробивая защиту. И тогда под щитами начиналась возня. Стрелы приходилось тоже экономить. Оборотни на этот раз были настроено решительно, каждый неукоснительно исполнял свою роль, отведенную вышестоящим начальством. Они не лезли к избам, а окружили их, сжимая кольцо, прячась за бревенчатыми укрытиями, которые двигали впереди себя, и в воронках от предыдущих взрывов. То, что гранат и прочего взрывчатого оружия у них нет, не ускользнуло от оборотней. И стреляли они теперь редко, но метко – еще четыре или пять пуль прошили ее навылет.

Дьявол украдкой смахнул слезу, поливая живой водой. На голову пришлось водрузить чугунок, на грудь привязать котомку с железным караваем. Это не облегчило ей задачу, но теперь она могла выбирать цель и бить наверняка. Очень скоро оборотни подошли близко, приставляя лестницы, так что избы не успевали отбрасывать их. Группы оборотней рубили топором двери – трое рубили, остальные прикрывали.

Голос по радио все еще вещал: «сдавайтесь! сдавайтесь!»

Про окна пришлось забыть, избы зарастили их, чтобы никто не смог пролезть на чердак, а битва сместилась на крышу. Манька и Борзеевич носились по, как две гарпии. Борзеевич оказался опытным бойцом, владеющим многими военными искусствами – и сунь-вынь-фу, и ай-кидай, и бес-в-замес, и один-удар-четыре-дырки… Манька только диву давалась, когда краем глаза ловила, с какой легкостью Борзеевич разбрасывал оборотней вокруг себя, вращая посохом, ударяя в такие места, после которых они уже не вставали, мешаясь под ногами и скатываясь с крыши вниз.

Ей до Борзеевича, наверное, было далеко.

В ход пошли кинжал Дьявола, железный посох, и крепкие натренированные ноги.

Только теперь Манька оценила уроки Дьявола, и поняла, как изменилась с тех, когда оставила свой дом и пошла по белу свету искать счастья. Она была сильнее многих бойцов, и отработанными ударами, которым учил ее Дьявол, могла метнуть бойца через себя, как куль с мукой. Оборотням от нее тоже не хило доставалось.

– Наверное, и ты бы меня полюбил, такую! – говорила она, ничуть не задумываясь, отбрасывая ударом ноги оборотня, который рискнул поднять голову над краем крыши, отбрасывая его далеко назад, потом разминала ступню, и тихо с сочувствием добавляя: – Не все то золото, что блестит! Поверь, та я была просто душка!

– Неужели ты думаешь, что соблазнюсь? Посмотри на свою харю! Ряху отъел, мозгам места не осталось! – следующий оборотень, летел далеко от крыши.

– Ну, вот зачем я тебе? Че те надо?! Звали тебя?! – Манька пожимала плечами, и со всего размаха всаживала кинжал или стрелу в лоб оборотня, и он съезжал, увлекая за собой остальных:

– Я ж не умею готовить!.. Борзеевич, тот накормил бы… – следующий оборотень катился по лестнице вниз, подминая остальных.

– И избы! – и еще один оборотень летел, как Икар, растопырив руки, как крылья.

Пару раз, когда оборотням удалось влезть на крышу и закрепится, гребень избы крутанулся вокруг оси по кругу, сгрудив их и раскатав в сочни. Кто-то сначала выставлял лишь голову, чтобы метко прицелится, но Борзеевич почему-то всегда успевал достать стрелка первым, швыряя горстями гороха, выигрывая время для пританцовывающей между пулями Маньки, которая порой уже просто бросала стрелы, как дротик, заметив, что брошенная рукой стрела достает оборотня на близком расстоянии не хуже, чем выпущенная из лука. Борзеевич метался рядом, используя в качестве оружия в основном горох и свой посох, которым вращал с такой скоростью, что его почти не было видно – и когда очередной оборотень старался поймать его в свои растопыренные лапища, проскальзывал между ног, успевая позабавиться с его достоинством.

Оборотни лезли, как муравьи. Порядка десяти заняли позиции на гребне.

Прилетел вертолет, с него спустились веревки, несколько десятков бойцов скатились вниз, на гребни, сразу вставая на колено и начиная стрелять. Манька и Борзеевич едва успевали уворачиваться от пуль, и хватать одного из противников, чтобы прикрыться им. Дьявол пришел на помощь, время для них замедлилось, пули пролетали мимо лениво, а бойцы и вовсе превратились в неподвижные статуи. Борзеевич изловчился и пустил в вертолет горящую стрелу, тот медленно, как в замедленном кино, занялся пламенем, отклонился и, врезавшись в пальцевые гребни на реке, упал в воду, начав медленно тонуть.

Но оборотни не отступали: продолжали лезть, радуясь тому, что часть профессионалов из вертолета смогли закрепиться на крыше.

– Дьявол! Пусть избы зажгут костер вокруг себя! Там хворост остался! – страшно закричала Манька, заметив, что детинушки окружили ее с двух сторон, перепрыгнула через перила, пробежала по скату, оказавшись позади всех.

Да, эти оборотни тоже умели махать ногами. Пару раз ей досталось, припечатали ее знатно. Она чуть не скатилась вниз, но изба вовремя подставила ей сук.

– Так пусти стрелу! – крикнул ей он в ответ.

Манька скрипнула зубами, скатываясь к краю.

Дьявол метался между воюющими, закрываясь от ударов и рассматривая проткнутые места, которых не было, поправлял свой плащ, зловеще грозил кулаком. Несколько ударов на него пришлись от Маньки и Борзеевича. Наконец, сообразив, что он больше мешает, нежели помогает, и перевес сил на стороне оборотней, занял место на самом верху чуть в стороне, где никому не мешал, и начал молиться, всеми способами, которыми молился человек, то перстом, то щепотью, то складывая руки перед собой, то поднимая их к небу и падая ниц, самым кощунственным образом выставляя в небо мягкое место, громко пуская газы, или просто о чем-то беседовал с воюющей стороной противника, прорвавшимися на крышу, успевая перекрестить перед тем, как в очередного оборотня воткнется стрела.

Огонь взвился мгновенно, почти под самую крышу, пожирая лестницы и тех, кто не успел отпрыгнуть. Теперь оборотни наступали только со стороны реки.

Стало легче. Манька даже успевала передохнуть и глотнуть живую воду. Оборотни отступили, сгрудившись в отдалении, дожидаясь, когда догорит костер. Кто-то пробовал тушить его водой. И волосы у них вставали дыбом, когда вода начинала гореть, как керосин.

Манька хохотнула и начала неспешно отстреливать одного оборотня за другим, сначала тех, которые оккупировали крышу, потом тех, которые отступили от огня. Трупы устилали землю вокруг изб, да и на ней и Борзеевиче не было живого места, несколько пуль все же прошили их обоих насквозь, а в воздухе начинало быстро темнеть.

Наконец оборотни поняли, что избу огнем не напугаешь, и, перестроившись, отступили к лагерю, обнесенному за прошлый вечер частоколом.

Манька не могла поверить, что они с Борзеевичем отстояли избы. Изумлению ее не было предела, рот, растянутый в блаженной улыбке от уха до уха, и до самого восхода луны не менял своего положения. И даже Дьявол, который напомнил, что он все еще Бог Нечисти, что никому, кроме Помазанницы не ищет милостыню, что битва, если закончится поражением противной стороны, все расставит по своим местам, что помогал он не ради Маньки, не ради изб, а если уж на то пошло, в силу своей болезни, которую называют «игромания», и исключительно ради подвига Благодетельницы, которая сама накажет и ее, и Борзеевича, и избы, и прочих христопродавцев за вероломство и разжигание межкоцессиональной розни, настроение ее не убывало, а только прибывало.

Борзеевич победой был ошеломлен не меньше Маньки, рассматривая и подсчитывая через чердачное окно трупы оборотней, которые странным образом начали исчезать, погружаясь в землю, как в трясину болота.

– Это… Чего это они? – Манька с удивлением наблюдала за тем, что творится внизу.

– Навоз, он и на Черном Земноморье навоз! – ответил Дьявол, брезгливо поморщившись.

Изба горела, потушить пламя, поддерживаемое неугасимым древком, не удавалось – чтобы не сгореть, пришлось выйти наружу и ползком разыскать стрелу. Полнолуние еще не наступило, и звери были в образе человека. Как человек, оборотень имел немногим больше, чем она – решили рискнуть. Сидеть в избе, поджариваясь, не хватало никакого терпения. Привычной в последнее время к огню Маньке еще ничего, а Борзеевич начал терять и терпение, и сознание, худея на глазах от потери жидкости. Кожа у него стала желтая и сухая, как пергамент, того и гляди начнет шелушиться.

Стрелу долго высматривали с крыши. Она лежала недалеко от дверей, не доставая земли. Может, поэтому неугасимое древко не слышало ни избу, ни Дьявола. Попробовали выйти через дверь, но тут же отказались от этой мысли. Даже маленькая щель вызвала на себя такой шквал огня, которого не ожидал никто. Избы оставались не только под присмотром, но и под прицелом.

Вспомнили про выход через подвал.

Манька нырнула вниз и вынырнула со стороны реки, проползла по земле, повалявшись в грязи для камуфляжа, ползком обогнула избу, достала стрелу и вернулась тем же путем. Хворост на всякий случай быстро затушили водой, чтобы разжечь на следующий день, если оборотни повторят попытку взять избы штурмом, прием оказался действенным. Проверили двери. Двери обеих изб были основательно изрублены, но древесина уже затягивала шрамы.

– Они столько долбились и не смогли прорубить? – рассматривая рубцы в досках, поразилась Манька.

– Это не простые избы, – ответил Дьявол загадочно. – Сколько берут из земли, знаешь? А там железо, там разные металлы, которые топора тверже. Древесина у избы крепкая. Что ж я, врать буду? У нее гарантия на тысячи лет!

Дьявол полил двери живой водой из бочки: живая вода действовала на избы так же, как на Маньку. Через какое-то время на дверях не осталось ни одного рубца.

Борзеевича в воду погрузили на четверть часа, а когда он пришел в себя, дружным строем отправились к столу и поели, по очереди сходили в баню, смывая с себя остатки крови, копоти и усталость. Манька помылась быстро, другое дело Дьявол и Борзеевич…

На этот раз, впервые за все время, Дьявол, выбрав самые большие махровые полотенца, тоже пошел в баню, составив компанию Борзеевичу. Оба вернулись усталые и разморенные. Мылись они долго, Манька успела еще раз перечитать подарок Борзеевича от корки до корки, изредка заглядывая в кристалл, который уже принадлежал ему. Чудесный камень-кристалл умел повторить все мысли, которых даже в голове не было. Она всласть полюбовалась красавицами и чудовищами, замками и неведомыми зверями.

На ночь Дьявол оставил их одних, отправившись устрашать человека и нечисть самым предсказуемым образом: где поставит стеной волну, где шуганет вулканом, где пронесется смерчем, вздымаясь от земли к небу, или благословит горячую точку…

Манька проснулась, когда луна взошла на небосклоне. Дьявол умел разбудить ее из далека. На этот раз он ее не пнул, а крикнул прямо в ухо:

– Оборотней проспите! Подъем!

Оборотни-звери Маньку уже не пугали. До крыши чердака им не допрыгнуть, в другом месте в избу не пролезть. Зеркало выставили, но улов был не таким большим, как в предыдущие ночи. Оборотни избы обходили стороной.

Но странное дело, сами они будто стали закадычными друзьями луны, выползая и воя на ночное светило. Некоторым из них во чтобы-то не стало приспичило спариваться, и они очередью ставали к сучке, обрабатывая именитое место языком, будто не замечая, что по ним палят и валят одного за другим. Даже радовались, что конкурентов осталось меньше, и очередь движется быстрее.

И уж тут Манька собирала урожай, пока не устали руки, а Борзеевич потерянно переходил от одного оконца к другому и пытался понять, каким местом оборотни думают. Манька уже ничему не удивлялась, понимая, что природа и у оборотней брала свое, но и она испытала те же чувства, что были у Борзеевича, когда луна скрылась за горизонтом, показался край солнца, а оборотни продолжали охранять место возле самки, не собираясь трансформироваться назад в людей.

– Так, надо звать Дьявола, – она судорожно сглотнула слюну, понимая, что с оборотнями происходит нечто необыкновенное.

– Я понял, – сказал Борзеевич, – это им человека в уме убрали… Избы и неугасимое поленье дерево, но как?

– Может, живая вода? – не отрываясь от совокупляющихся оборотней, предположила Манька.

– Ой, не знаю, но думаю, лучше добивать их, чем звать Дьявола. По головке он нас не погладит! Не забыла, тут скоро снова будет жарко? Сюда из столицы летят. Отче сказал, что у них боевые головки, которыми нас превратят в древесно-мясное месиво.

Манька одумалась. Выпила живой воды. И поразмяв пальцы, принялась вычищать землю от скверны.

Последних оборотней добивали по замыслу Дьявола прицельными одиночными выстрелами, выискивая на таких расстояниях, о которых раньше не подумали бы. Как дикие звери, оборотни надеялись на лес и на стволы, но стрела умела искать себе дорогу. Манька научилась чувствовать оборотней вокруг себя на необъятном расстоянии, и где бы они не находились в благодатной земле, могла их достать.

На четвертый день вокруг изб было пусто, только разбросанные по всему периметру вражеские тела. Это были человеческие тела, но она так привыкла видеть в них зверя, что тела ее не смущали. Последние убитые оборотни так и остались зверями, на радость Борзеевича, который, заметно повеселев, принялся изучать их анатомию. Заполучить зверя-оборотня ему удалось впервые.

Хоронить их не стали, заметив, что земля сама поглощает останки, которые быстро обращались в удобрение. Даже кости сыпались трухой, как будто пролежали в земле тысячу лет.

Птичка невеличка потеряла управление, как только пересекла черту, за которой началось лето. Все оборотни выжили, но было их не так много. Выползли из вертолета самыми настоящими зверями. Ничуть не страшнее остальных. И оставили о себе на добрую память превеликое множество разного полезного имущества.

Сама птичка-невеличка пострадала, запутавшись в ветвях деревьев. Борзеевич предпринял попытку объяснить Маньке ее физиологическое строение – ничего сложного в ней не было. Он признался, что птички-невелички летают и падают, а Дьявол остается…

Имущество, свалившееся с неба, подобрали, саму птичку разобрали на полезные запчасти. Борзеевич пообещал, что вскоре у них загорится электрическая лампочка и заработает радио – и не только в голове, но и снаружи, а если получится, то и посмотреть смогут на то, что творится в мире.

– Зря так оборотни обо мне, не варвара я, – обиделась Манька и порадовалась, что Борзеевич так много знает обо всем. – Мы тоже лампочки зажигать умеем…

Эпилог

Жизнь продолжалась – Манькиному счастью не было конца.

У нее был новый друг, который важно прохаживался по тучным пастбищам, и не сомневался, что Дьявол такой же существующий, как он сам, учил и учился, и в первый же день после победы, когда Дьявол попомнил Маньке ее лень и увеличил физическую нагрузку, с удовольствием составил ей компанию. И теперь Манька побиваема Дьяволом была не одна.

На третий день, когда земля очистилась и вся честная компания наслаждалась выпавшей передышкой, новые побеги неугасимого дерева выбрались из-под земли и множество семян дали всходы. Да не каких-нибудь, а такие, которые Манька только в кино видела. Она бы их потоптала, когда яблоню приняла за обыкновенную хворостинку, наступив на нее, но Борзеевич взял у нее розовую ленту и поучил, как лечить растение, подвязав яблоню, а после взялся рассказывать про каждое в отдельности. По его разумению выходило, что по лугу ходить нельзя, а только любоваться, ибо каждая былинка имела свое название, и редкостной диковинкой считалась в царстве-государстве или имела пользу великую.

Избы восстановили огород и припахали новое поле для зерна. Теперь у них росла не только пшеница. Для огорода Борзеевич составил Дьяволу целый список, наказав крепко-накрепко, когда в следующий раз отправился странствовать по белу свету, не забыть про него, когда мимоходом заглянет ветром под открытый навес, где хранились семена.

Дьявол изменился в лице, обвинив Борзеевича, что тот отправляет его воровать.

Прочитав список, он исчез и через мгновение вернулся с мешком, в котором Борзеевич нашел все необходимое, и что под навесами не лежало, и чему вскоре надлежало стать проращенным. Откуда Дьявол взял семена, Борзеевич спрашивать не стал, но Манька не удержалась, и полюбопытствовала.

– В Райском саду, в заповедных местах, – ответил Дьявол. – Разве не моя земля родит такую красоту? – он сделал неопределенный жест, махнув в сторону. – И замечательно, – сказал он, – что мы почистили территорию!

Новые растения действительно были совсем не такими, как те, которые росли на лугу и в лесу до этого. А неугасимое дерево поднялось из-под земли, как дуб, великий и могучий, а все прочие посаженные Манькой и Дьяволом ветки ушли в землю. Под неугасимым поленьим деревом всегда была тень и пусто, но дальше, прилегающий к реке луг и все, что за ним, изменились до неузнаваемости. Там, где три дня назад было побоище, поднималась молодая поросль. Поднималась она быстро, земля давала ей силу и влагу, которую Дьявол пригнал вместе с проливными дождями, зарядившими на целую неделю.

Вернулись животные.

Животные Маньку, конечно, не признавали, но старика Борзеевича боготворили, причесывая бороду своими лапками, вылизывали его усталое, но довольное лицо, прыгали ему на спину в самый неожиданный момент, и вообще, куда бы ни шел, следовали за ним дружным миролюбивым стадом.

Пару раз сороки приносили новости, и тогда Борзеевич кликал ее, объясняя, что стрела ей еще понадобится. Манька взбиралась на свой сторожевой пост, чутко прислушивалась к себе и стреляла в небо, зная, что стрела обязательно найдет свою цель…

Продолжение следует…

Скоро будут выложены остальные части цикла:

«Кому в Раю жить хорошо» (2 книга цикла), «Тайны гор, которых не было на карте» (3 книга), «Всей нечисти Нечисть» (4 книга)

Отдельное спасибо Ирине Сергеевой, выполнившей обложку под индивидуальный коммерческий проект.

Оглавление

Глава 1. Предыстория. Перевернутая философия

Глава 2. Железная дорога

Глава 3. Неожиданный попутчик

Глава 4. Начало нечистой мудрости

Глава 5. Дьявольские происки

Глава 6. Оборотный колодец

Глава 7. Разбойничье железо

Глава 8. Знамение

Глава 9. Кикимора

Глава 10. Альтернативная история

Глава 11. Прозрение

Глава 12. Посредница

Глава 13. Разговоры у костра

Глава 14. Непреодолимая Страшная Сила

Глава 15. Дареному коню в зубы не смотрят

Глава 16. Преддверие бури

Глава 17. Черти

Глава 18. Крест крестов и кривое зеркало

Глава 19. Всевидящие очи, всеслышащие уши

Глава 20. Жар-птицы Фениксы

Глава 21. Валюта Дьявола

Глава 22. Неожиданный союзник

Глава 23. И один в поле воин, но трое – войско

Эпилог