Фиолетовые миры. Мистика [Анастасия Александровна Мельникова] (fb2) читать онлайн

Анастасия Мельникова, Ксения Мельникова Фиолетовые миры. Мистика

Волшебный ластик

Однажды в руки мальчику Бобу попал волшебный ластик. Боб стер свою школу, своих родителей, и Австралию.

Дальше его поймали за руку и увели в ад.

Тогда

Река жизни

1950 год. Джин Юджин собрал своих знакомых и повел их в сторону Аляски. Один за другим люди взяли друг друга за руки: получилась цепь.

Журналист первого канала устремился вдоль человеческой цепи, нашел предводителя и крикнул ему сквозь шум трассы:

– Куда вы идете?

– Я буду ждать, – ответил Джин.

– Чего?

Джин воздержался от комментариев.

***

1951 год. Цепь выросла. Люди, ее составляющие, ночевали там, где придется; ели, что приходилось. Волонтерские отряды ближайших городов поддерживали компанию Диакова дешевыми продуктами и свежим урожаем с ферм.

– Это не наша цель, – объяснял Диаков, – мы не хотим никуда прийти.

Его слова, такие редкие и емкие, тщательно фиксировали. Вскоре вышел ряд статей, с детальной трактовкой высказываний Диакова: какой смысл заключен в его флешмобе? Заголовки настаивали на конкретных идеях: «Ответ Диакова на гражданскую войну», «Диаков дает пощечину движению против абортов», «Цепь Диаков берет курс на светлое будущее»…

Журналист Керен Довикан, сын военного и убежденный атеист, уже собирал первые интервью. Сегодня он пошел в бой и опрашивал новоприбывших.

– Диаков не делился с нами своими замыслами. Мы просто поддерживаем его.

Керен обращается к мальчику, что стоит последним в Цепи:

– Что говорят твои родители, Вук?

– Я верю в добро и жажду объединения людей!

– А на самом деле?

– Я только выпустился из школы, впереди летние каникулы, а здесь… я так чувствую, намечается Большая идея. И родители не мешают.

– Спасибо за честность, Вук!

Журналист потрепал парня по макушке и тут же перешел к паре с ребенком: они подошли только что и еще даже не общались с единомышленниками. Журналист их остановил.

– Бог мой, у вас грудной младенец.

Мать качала ребенка в слинге, муж держал её за талию:

– Это так.

– Вы уверены, что выдержите этот ритм?

– Мы обожаем путешествия, и решили уволиться, взять тайм-аут.

Керен делает пометку в блокноте. Он спрашивает:

– Значит, всё это – забастовка против работы?

– Нет. Мы хотим понять, для чего мы здесь на самом деле.

– Как думаете, у вас есть шанс попасть в начало цепи?

– Это вряд ли. Люди разнимают руки только, когда едят, ходят в туалет и спят. Мы пока присматриваемся.

Керен спросил еще несколько человек:

– Что стало причиной вашего вступления? Диаков пропагандировал какие-либо идеи?

Здесь не могло не быть идеи, думал Керен. В ответ он слышал всякую ерунду от бессмысленных ответов «Я сбежал от жены», «Мы делаем почву плодороднее своими помыслами», «В этом движении у меня есть реальный шанс всё исправить» до тотально абстрактных ответов «Я не знаю», «Хм… Э. Я как-то не задумывался».

Журналист дождался привала и снова подошел к знакомой семье.

– Давайте сходим к Диакову и вместе поговорим о ваших целях.

Он специально подстрекал, чтобы добыть материал для феноменальной статьи. Новоприбывшая семья согласилась.

«Я докопаюсь до вашей идеологии, и все встанет на свои места, – с лица Керена не сходила довольная ухмылка».

Керен ждал, что начальство будет настаивать на готовой статье, но звонка от коллеги Юлены все не раздавалось. Он пропустил свой обед, чтобы выяснить правду уже сегодня.

Вместе они зашли в другую часть очереди, солнце опускалось за горизонт. Они не успели.

– Слушай, Керен, – говорит отец семейства журналисту, – мы хотели бы тебе помочь, но нам надо возвращаться на свое место. Думаю, цепь слишком длинная, чтобы мы смогли дойти до Диакова пешком.

Керен бросил портфель на землю в сердцах. Ему потребовалось время, чтобы восстановить спокойствие. Панические атаки не беспокоили его уже шесть лет, с тех пор, как он стал встречаться с Наомой, но в этот вечер он испытал нечто сродни приступу. Наома была бы недовольна его состоянием, но, к счастью, она продолжала свою учебу в Астайне и была слишком занята собственными проблемами. Он же строил карьеру, о чем они договорились еще в самом начале отношений. Они виделись раз в несколько месяцев. Труд на благо будущего соединит их однажды на окраине какого-нибудь европейского городка, с видом на озеро. Эта мысль вдохновляла Керена и озаряла смыслом его беспокойную жизнь, напоминающую порой копошение в муравейнике.

Когда Керен успокоился, он решил идти до Диакова сам. Затем, все-таки, вызвал такси, ехал долго, с объездами и все равно не нашел начала очереди.

– Юлена, – он звонит своей помощнице по видеосвязи, – Где Диаков? Где начало очереди?

– Керен, очереди больше нет.

– О чем ты? Я еду около нее. Самая настоящая очередь.

– Она замкнулась, Керен, – ее плохо слышно из-за офисного шума. Юлена включает режим съемки с экрана, на экране видно карту Земли, – Я смотрю со спутника. Цепь замкнулась. Теперь это Хоровод вокруг планеты.

Керен ругается.

– Матерь божья. Где же тогда Диаков? Постой, а как они перебрались через океан?

– Я вижу множество точек на поверхности воды. Судна, лодки, плоты…

– А шторма?

– Люди гибнут – это нормально.

– Это блин не нормально, пока не ясна идея.

– Бишип хочет, чтобы ты уже выпустил статью, иначе тебя уволят. Такое событие, а ты катаешься уже две недели.

– Я в процессе! – кричит Керен, кидает телефон в свой портфель и просит водителя прибавить скорость.

Авто резко останавливается перед медленно движущейся цепью. Керри выглядывает из окна и обращается к мужчине в красной футболке:

– Скажите, что происходит?

– Это Хоровод, – отвечает тот, не останавливаясь. Водитель по знаку Керена едет со скоростью движения толпы. Керен кричит мужчине:

– Теперь так, да? Откуда вы это узнали?

– Информация пришла с правой от меня стороны.

– Что это значит?

Журналист вышел и оббежал такси, пошел выше вдоль очереди. И тут до его слуха долетели обрывки речей с правой стороны, там где раньше он отметил «начало очереди».

– Это хоровод, передайте.

– Это хоровод, передайте.

– Черт, информация тоже замкнулась, – он задумался. – А можно передавать вопросы?

– Я думаю тут можно всё, чувак, – сказал подросток в рубашке на три размера больше.

– Спросите, где Диаков?

Подросток передал в сторону вопрос журналиста:

– Где Диаков?

– Скажите в обе.

Вопрос направился в обе стороны.

Пошла волна.

Керен потер руки.

Он остался на месте, свалил рюкзак на землю и уселся в позе лотоса, созерцая хоровод. Люди шли мимо и обсуждали все подряд: что бог на душу положит. Изредка их речь прерывалась сообщениями, приходящими с любой из сторон Цепи.

Через двое суток Керен получил долгожданный ответ.

«Я Диаков, и меня не существует. Ты никогда меня не найдешь».

Керен разозлился. Да чтоб ты провалился сквозь землю! Не существует его.

Керен подошел к мужчине, который последним передал сообщение. Керри начал трясти его за грудки. Мужчина опешил, но через мгновение сам заломил руки журналисту:

– Что ты себе позволяешь?

– Ты с ним заодно? С Диаковом?!

Мужчина, казалось, покрасневший от возмущения, на мгновение завис: вопрос поставил его в тупик.

Журналист закипел от ярости и взмахнул кулаками:

– Ты скажешь мне правду, осел, что у вас тут за заговор! Говори! – Керен запрыгнул на мужика и осыпал его ударами практически вслепую, куда придется, пока его не оттащили другие люди.

– Признавайся! Я заставлю тебя говорить, чертов сектант! Вы все мне расскажите!

Керен получил удар по голове и в следующую секунду растворился в темноте.

Его уволили, отказались давать рекомендации, написали мстительные отзывы. Вскоре на должность Керена выбрали Юлену; она выпустила ряд блистательных статей, благодаря которым он сам узнавал новости о хороводе.

Но с тех пор бывший журналист жил уже в другом мире.

Он видел, как люди покидают хоровод, хотя тот не останавливал свое движение, видел, как приходят новые люди. Керен собирал статистику, приезжал к хороводу практически каждый день и опрашивал участников, а вечерами подводил процентное соотношение. Сверял характеристики: пол, возраст участников, семейный статус, наличие образования, вероисповедание. Какой-то из факторов должен был объяснить всё. Малая доля участников действительно подтверждала, что видит в хороводе смысл, большинство – не имели никаких реальных причин для вступления.

Юлена позвонила Керену:

– Исмун передал мне, что ты до сих пор ходишь к хороводу и опрашиваешь людей. Теперь Исмун выезжает на точку, Керен. Это уже не твоя забота.

Керри хотел бросить трубку, но сдержался, и ответил:

– Кто мне запретит? Когда я выясню идею хоровода, все скажут мне спасибо. Я кропотливо над этим работаю. Кто еще над этим работает? Никто! Вам нужны только факты, но не смыслы.

– Лучше повидайся с Наомой. Она жаловалась мне, что вы видитесь раз в три месяца.

– Это неправда. К тому же, она сама предложила отношения на расстоянии! Какого черта я перед тобой оправдываюсь? – Керен дошел до переносного холодильника в машине и достал бутылку перцовки, налил себе полрюмки.

– Просто мы с ней почти как подруги. Я же вижу, что с тобой происходит. Я надеюсь, у тебя найдутся дела поважнее. Отдохни, слетай куда-нибудь к пальмам, на курорт.

Керен задумался:

– И правда, в Африке я еще не опрашивал людей. Надо занести южные национальности в базу тоже. Их менталитет отличается от нашего. Возможно, их вероисповедание даст новую подсказку.

– Керен!

Он повесил трубку и помчался к своим документам.

Центральный канал передавал новости о хороводе, избегая ключевого вопроса – с какой целью люди участвуют в нем. Зрителей этот факт, судя по всему, не особо беспокоил. Иногда Керри казалось, что только он рассматривает происходящее как невиданный абсурд. Все остальные готовы принять его, как само собой разумеющееся.

Отсутствие конкретного ответа на вопрос «В чем идея хоровода?» давало почву для жарких диспутов. Люди могли высказаться, каждый имел собственную точку зрения. Мнения разделились, сформировалось около сотни трактовок, объясняющих причину массового движения людей вокруг планеты. У всех этих течений находились сторонники. Людей начали типировать по принадлежности к той или иной идее. Был у хоровода какой-либо смысл или нет, не имело значения, главное – хоровод людям нравился; всегда находились те, кто поддерживал жизнь хоровода, подвозил топливо для транспорта, продовольствие для людей, устанавливал санузлы. Открывали круглосуточные ларьки на путях хоровода. Керену казалось, это никогда не закончится.

– Зачем вы участвуете в хороводе? – спрашивал Керен в который раз.

– Это прикольно.

– Спасибо за ответ, – подобно роботу кивал Керену и переходил к следующему участнику.

Вереница из физиономий легкомысленных идиотов крутилась в голове бывшего журналиста. Ему казалось, что ему просто не попался достаточно интеллектуально развитый человек, чтобы четко сформулировать свою позицию. Керен стал задумываться, почему вся суть его существования теперь заключена в маниакальных поисках смысла – в абсолютно бессмысленном мероприятии?

Керри приходил к хороводу, неважно где, садился подле этого человеческого шествия, как у берега загадочной реки, и запускал вопросы к Диакову.

Иногда Диаков ему отвечал, а иногда те, кто находился с ним рядом.

Керен злился: Диакова превратили в бога? На самом деле, ему мог отвечать уже кто угодно под именем Диаков, но бывший журналист не мог остановиться. Он придумал новый план.

Он решил сделать свой хоровод, собрать адекватных доверенных людей, которые не будут лгать. Их сила будет в системности. Они погонятся за конкретной целью – быстро передавать информацию, чтобы закрыть этот портал бреда, который опоясывает всю Землю.

Хоровод собрался быстро. Добровольцы, оказываясь у черты двух очередей незамедлительно совершали выбор. Выбор в пользу тех, кто имел цель и понятную идеологию, командный дух. У Керена каждый человек осознавал собственный мотив участия. Мир обрел краски; Керен почувствовал, что жив, что жизнь прекрасна.

Он перестал отслеживать хоровод Диакова и даже сделал несколько звонков Наоме, в которых они ощутили прежнюю близость, как в начале их отношений. Существование Керена обрело почву, встало на рельсы; он почти слышал равномерное постукивание поезда своей жизни и гудки, сигналящие через равные интервалы времени. У него был маршрут с точкой А и точкой Б, ряд станций между ними и счастье.

Бывший журналист не хотел заглядывать слишком далеко вперед, он понимал, что собственный хоровод – занятие временное. И все же, когда Хем, один из его приверженцев, сообщил новость, Керен почувствовал тревогу, а затем и необъятный страх. Он выбежал из палатки, стоящей на привале, достал смартфон и стал выстраивать маршрут к хороводу Диакова. Затем попросил Греина одолжить автомобиль на время.

Керен полетел в Канаду, помчался к мысу на юге страны автобусами, попутками, и, в конечном счете, на коне, взятом ненадолго у доброго фермера, потому что все ссылки указывают именно на это место: Диаков должен был оказаться там. Видимо, Диаков уже не верил в собственную игру, перестал прятать свое местонахождение. Ближайшие участники цепи также не уклонялись от прямого ответа. «Диаков там, – отвечали они и показывали на холм».

Керен перевел коня в галоп и взобрался на холм, спешился.

– Ты не можешь уйти! – прокричал Керен еще до того, как подошел к Диакову.

Он оказался рядом с идолом хоровода и задним числом принял: перед ним невысокого роста крепкий жилистый человек, лет сорока пяти, смуглый, с выгоревшими волосами, с мимическими морщинами радости в уголках глаз и губ, он закален ветрами и жарой – типичный путешественник. Проницательный взгляд Диакова на какое-то время лишил его мыслей. Диаков располагающе засмеялся, затем продолжил собирать колышки своей палатки в мешочек.

– Ты не можешь уйти из хоровода!

Диаков расхохотался:

– Но я уже как неделю вышел из него.

Керен почувствовал слабость в ногах и еле успел облокотится о чей-то мангал:

– Нет!

– Еще как да! – почти пропел мужчина, довольный собой. – Я встретил женщину, с которой хочу связать жизнь. Она хочет дом с садом и троих детей. Так что прощай, парень.

Диаков отступил на шаг, и, словно появившись из воздуха, из толпы к нему вышла миловидная женщина в длинном платье до земли. Диаков погладил ей спину.

У Керена защипало в глазах. Он упал в ноги Диакова и вслепую нащупал его потрепанные кроссовки. Не поднимая головы, Керен протянул:

– Прошу тебя во имя всего святого, ты не можешь покинуть собственный хоровод! Ты не можешь так со мной поступить!

– Кто ты, парень? – с сожалением спросил Диаков и аккуратно вынул ногу из спазмически сцепленных рук Керена. Тот прислонился к земле и лежал, словно мертвый. Диаков пожал плечами. Они с невестой подхватили рюкзаки и пошли вниз в холма. Окружающие провожали их теплыми словами, некоторые вручали влюбленным сплетенные из цветов венки.

Керен поднял голову, встал и осмотрелся. Люди группками все также стояли друг за другом, не размыкая Цепь, и Керен побежал, догнал Диакова и спросил:

– Почему они не расходятся?

Тот бегло окинул местность мудрым взглядом и отечески похлопал одного из участников движения, который стоял ближе; он ответил бывшему журналисту:

– Это сильнее меня.

Керен почувствовал, как что-то внутри него треснуло, словно слишком тонкое молодое деревце, не успевшее окрепнуть.

Разумеется, после этого события не было и речи о том, чтобы продолжать вести свой хоровод. Керен так и сказал Юлене по телефону:

– Смысл был в соперничестве с Диаковом!

– Ты звонил Наоме?

Керен не ответил и отключился.

Он вызвал такси. Через час оно подъехало к ближайшему шоссе. Керену пришлось пройти пятнадцать минут пешком по бездорожью. В городе он сел на самолет и, наконец, добрался до дома в Швильце, увидел за окном знакомые горы.

Когда журналист сел в своей гостиной и зашел в интернет с ноутбука, он узнал, что его хоровод распался, а хоровод Джина до сих пор продолжает движение.

Он вспомнил слова Джина:

«Это сильнее меня».

Керен заболел и лег в больницу – там ему было спокойнее. Пока он лечил ослабшее сердце, прошла пара месяцев. Спустя время вещи, из-за которых он переживал, показались ему уже не такими возмутительными. Наступила весна в его часовом поясе, и он вернулся в съемную квартиру.

В это же время он приобрел музыкальный инструмент – глюкофон, и стал осваивать игру на нем. Керен вышел гулять в парк.

Он смотрел, как зеленая трава пробивалась из темной земли пучками, слушал пение птиц и начал читать сказки народов мира: другие культуры всегда его интересовали, но только теперь – достаточно сильно, чтобы взяться за книги. Время казалось бесконечным.

В середине дня ему впервые за долгое время позвонила Наома:

– Я готовлю диплом, – отчиталась она. – Осталась заключительная часть и справочная литература. До сих пор не могу поверить, что ты столько времени потратил на хоровод, – Наома узнавала о состоянии Керри через Юлену, – Я перечислю тебе денег – съезди в Болгарию, и запишись в спортзал. Ты бы посоветовал себе то же самое, если бы соображал здраво.

– Я гуляю, Наома.

– Так не пойдет, милый. Возьми тренера. Если не написать программу тренировок, восстановление будет идти гораздо дольше. Ты же знаешь.

Керен ухмыльнулся.

Голос его бывшей девушки доносится как будто издалека, и он не мог всерьез воспринимать, что она там ему советует.

Керен сел на вершину городского холма, достал глюкофон и палочки. Мимо бежал мальчик лет семи и остановился, увидев странный объект:

– Что вы собираетесь делать?

– Не знаю, – ответил Керен.

Правой палочкой Керен стал ударять по глюкофону в одной точке, создавая базовый ритм, а левой – устанавливая акценты в промежутках. Он прошел палочкой по всем плоскостям шарообразного инструмента. Музыка окончательно вытолкнула из его сознания все лишние мысли: о карьере, об увольнении, о поисках смысла, об отношениях на расстоянии, обо всех вещах, в которых настолько много правильного, что не осталось места для желаемого. Керен работал усердно, как шаман, прогоняющий злых духов. Солнце давно встало, и до вечера еще было далеко. «Прямо как хоровод, который уже ушел в прошлое, а будущее наступит в своем темпе, – подумал Керен и посмотрел в чистое небо».

Деревня Оська

Ранняя весна появилась на пороге нашего дома.

Отец разгребал сугробы, ненароком обнажая подмерзшую землю, смешанную с глиной. В конце прошлого лета мы всей семьей косили траву, пожалуй, чересчур коротко. Теперь эта весна оказалась такой грязной. Бабушка начала заниматься рассадой, изредка бегала до грядок. Дед помогал ей.

На восьмой день апреля дед вскапывал землю у дома, и его лопата напоролась на что-то твердое: будто панцирь.

Дед и бабушка достали неопознанный предмет. По большей части круглый, как камень, он весил, как средняя дворовая собака, и в обхвате – также. Но, как только шар достали из земли, он начал таять. Бабушка и дед расчистили кухонный стол от солонок, перечниц и прочей утвари. Они вкатили круглый объект в дом, проволокли по коврам, подняли на середину стола, подперли разделочными досками. Бабушка поправила фартук трясущимися руками. Все остальные из нашей семьи на тот момент были еще в городе, поэтому об этих событиях мы узнали позже с рассказов.

Дед тронул пальцем странную жижу.

– Бабка, что это?

– Похоже на большой кусок глины, который превращается в медузу.

Дед склонился над “камнем”.

– Он дышит.

Если так, они не придумали, что с ним делать и оставили на столе. Ночью объект рокотал, как будто что-то переваривал, издавал звуки.

Утром они стали мыть его, поглаживать, разговаривать с ним. Дед предположил:

– Может, это яйцо?

На седьмой день с момента находки приехал я, моя мама и отец. Отец еще из окна увидел странный объект, поэтому вошел в дом на взводе. Он обратился к своим родителям:

– Что это вы тут делаете?

Бабушка попятилась к стене.

– Что за чертовщина?

– Да вот, копали, накопали, – дед потер жилистыми ладонями свои бока. Мне вдруг стало его ужасно жалко.

– Е-мае, – только и произнес отец, подходя ближе. Я и мама стояли поодаль.

Услышав дыхание «плоти», отец решительно двинулся к кладовке, отпер ее и стал там копаться. Все молчали. Бабушка положила полотенце на край стола и распрямила его, поджала губы.

– Черт! – отец негодовал, – Где ружье?

Дед опешил:

– Олеша, зачем же ружье? Ну дышот дышот, что ж плохого?

Отец взялся за голову. Мне тогда показалось, что это страшный сон отца, который он однажды уже переживал, и снова оказывается в его плену; просто я так почувствовал. В дальнейшем папа не рассказал мне о своих предыдущих встречах с потусторонним и настаивал, что ничего любопытного в этом вопросе для меня быть не должно.

Мама села на колени у стола, начала рыться в ящиках. Через полчаса они нашли ружье. Папа замотал дышащий шар в простыню и понес на улицу. Всей семьей мы вышли следом.

– Что ж вы все пошли за мной?

– Чтобы пристыдить тебя, Олеже, – дед скрестил руки на груди: они никак не складывались от нервов, тряслись, но и доводы дедушке на ум не приходили, зачем же этот шар стоит оставить в живых.

Как только шар соприкоснулся с мокрой грязной землей, простыня пропиталась, шар начал рокотать сильнее.

Папа снял ружье с предохранителя и велел всем отойти. Но любопытство взяло вверх. Он медлил. Поверхность шара пошла буграми. Он смахнул наваждение: могло быть уже поздно. И выстрелил.

Пуля попала в самый центр шара, разорвав его плоть. Крови не было. Оттуда начал выходить воздух, послышались кашляющие звуки, постанывания.

Бабушка дернулась в сторону шара.

– Не подходить! – скомандовал отец, стоял в боевой стойке. И снова выстрелил.

Через десять минут звуки сошли на нет, и шар повалился на бок, словно сдувлаяся тухлая слива.

Дед с сожалением сказал сыну:

– Надо похоронить его.

– Знаю я вас. Нет. Его нужно сжечь.

Отец быстро принес железный таз, бензин и зажигалку. Огонь занялся быстро, снова вызвав в шару стоны и всхлипы. Полдня отец поддерживал огонь, и уж только после этого можно было говорить о спокойствии.

После дневного деревенского сна мы все уселись на кухне. Отец отпил травяной чай и сказал как бы невзначай:

– Надеюсь, вы больше никого не накопали?

Мать обнимала его со спины. Бабушка жарила пирожки.

– Нет, нет, – покачал головой дед, глядя в пространство пустым взглядом. Он стал усаживаться в кресло, и я ему помог.

Ближе к вечеру родители пошли гулять по деревне Оська (так называлась наша родная деревня). Я остался с дедом. В восемь часов он, обычно тихий и спокойный, оживился.

– Коль, пошли со мной, – предложил он. Бабушка же сказала, как будто для успокоения своей совести:

– Не ходите, уже поздно.

Она все хлопотала на кухне.

Мы все-таки пошли, а бабушка даже не обернулась от плиты. Дед словно помолодел: шел бодро, подсвечивая дорогу фонарем. Я не боялся, ведь со мной был мой дед.

Вскоре из тьмы нарисовался старый сарай и я разглядел замок на широких воротах. Дед отпер ворота. Доски скрипнули. За дверью послышалось множество голосов.

Я помню, что днем тут находился сарай Варенькиных, самый большой в деревне. Но не настолько большой, как я его видел теперь.

В тусклом свете я увидел человек пятьдесят, судя по всему, пришедших на тайный сбор.

Мы с дедом сели на скамью у входа, как опоздавшие. Слово держал старый дедов приятель, Никола. Он страстно рассказывал:

– И я зашел на чердак, а оттуда полилась такая густая жидкость, сеткой обхватила меня, – он обхватил себя руками, – и держала долго. Потом чувствовал я, что она меня гладит, и не сделал ей больно. Она всосалась обратно в доски моего чердака.

– Замечательно, – раздался голос напротив от Николы. Это была фигура, закутанная в тряпки. Военные башмаки, сумка через плечо, – Кто еще хочет поделиться?

Мой дед молчал. Поднялась женщина, а потом все же решила сесть обратно. Заговорила.

– Я долго молчала, но теперь поделюсь с вами. Моя яблоня… Вы все ее знаете. Я угощала вас белыми яблоками с него. В общем, всю зиму я не пускала вас во двор, потому что оно осталось зеленым. В прошлом месяце я срезала плоды, и они были со вкусом мяса.

Фигура в тряпках одобрительно кивнула. Все жители пребывали в священной ритуальной тишине, чтобы не спугнуть откровения своих соседей.

Руку вытянул Петр. Я знал его детей. Он заговорил:

– Я тоже чувствовал вкус мяса в ягодах! Это был один кустик вдали моего сада. Как странно, я не придал этому значения!

Снова тишина.

Тетя из семьи военных подняла руку.

– За мной уже два месяца гуляет серый туман. Он не делает мне плохо. Я чувствую расслабление, когда вхожу в него, приятный аромат. Иногда внутри него есть разряды, и насекомые дохнут, касаясь его. Муж чуть не поранился ножом, когда пересек его.

– Черт, – выругался мужчина в стороне от меня.

Я резко повернулся. Это был голос отца, он стоял в распахнутых дверях сарая.

– Что это вы тут делаете?

Видимо, он отследил, куда мы пошли с дедом.

Женщина умолкла на словах: «Туман однажды поранил мою собаку».

– Что за чертовщина?

Фигура в тряпках встала и скинула с себя балахон. Зрители ахнули. Под тряпками очертился тщедушный человекоподобный образ. Первое что бросилось в глаза: пальцы, на которых явно больше фаланг, чем нужно и ребра, которых явно было меньше, чем следует. Лица я не увидел: его черты словно размыло по пространству.

– Что за вечер анонимных мистификаторов? – взорвался отец в тишине.

Фигура вышла из оцепенения и решительно двинулась к отцу, но он успел выхватить ружье и сделал серию выстрелов в демона. Пули прошли навылет, не причинив вреда. Демон вцепился в плечи отцу; повалил наземь. Вместе, они покатились кубарем в центр сарая. Дядя Гриша с соседнего массива догадался принести воду, огонь и веревки.

Не прошло и десяти минут, как черта связали, облили святой водой, отчего он начал крутиться и орать. Затем его подожгли, но уже на воздухе, все в том же тазике, который отец использовал в прошлый раз и предусмотрительно захватил с собой на встречу.

Когда вопли прекратились, а огонь, пожравший тело, пошел на убыль,, отец встал у ворот саркя. Семья Варенькиных, хозяева, сидели на местах, молчаливые, уставшие. Остальные окружили сарай снаружи.

– Все, – папа сплюнул на обнаженную весеннюю землю, которую необдуманно выкосили от травы прошлым летом, – собрание окончено, можете расходиться по домам. И да, я заказал поставку оружия в Оську. В следующее воскресенье в порядке очереди приходим ко мне, забираем. Я прочищу ваши мозги. Следующее собрание в среду, поговорим о вашем поведении. Мы очистим эту деревню, хотите вы или нет.

Светловолосый мужчина поднял вверх палец и сказал отцу, почти нараспев:

– Но ведь не было никакого вреда! Это мистическое дыхание жизни.

Отец выслушал и с расстановкой произнес:

– Это чертова чертовщина, которую нужно гасить на корню. То, что вы позволяете ее зародышу вырастать в таких масштабах – загадка нашей дорогой с вами деревни. Поэтому, будьте так добры, по всем вопросам теперь обращайтесь ко мне, а не ко всяким демонам. Спасибо.

Он забрал меня и увел домой.

В ту ночь мы спали без происшествий. Единственное только, что мне снились образа из будущего, как бог дружит с чертом, как девочка умывается кровью черепах, но на утро я проснулся свеженьким.

С тех пор папа проводил собрания в Оське. Я ему помогал, но не мог до конца понять, на чьей я стороне.

Мне просто было любопытно, как и всем жителям Оськи.

Вся эта история тянулась дольше, чем жизнь любого из нас, поэтому, когда папа умер, чертовщина вернулась, и жители деревни встретили ее с распростертыми объятиями. Время от времени кто-то из жителей деревни получал увечия – или от прямого общения с непознанным, или от того, что нельзя было списать на разумные причины.

Реже люди пропадал без вести, но тогда селяне просто забывали об этом или тихо горевали. Пару раз было, что мы становились свидетелями жестоких убийств от явлений, которые мы не могли себе объяснить. Но никто так и не предложил провести настоящее расследование, чтобы изучить природу чертовщины. Горожане и проезжие испокон веков называли наш район проклятым и, само собой, избегали соваться сюда. Но, несмотря на их мнение, нам всем тут жилось очень хорошо.

Если не брать в расчет подобные небольшие странности, которые, ни дать, ни взять имели особое очарование, окрашивали наши деревенские будни разными цветами.

Вызов сущностей и ребята

В карточной колоде школьного кружка жил предатель.

Это был плоский гном, который всегда оборачивал карты лицевой стороной вверх, и портил участникам игру.

Однажды к этой карточной колоде примешали вторую – с более красочным оформлением. И гном влюбился в новую даму пик. Гном вырезал нижнюю часть дамы и подселился к ней. Дама в свою очередь возненавидела гнома.

Учителя убрали бракованную карту из колоды.

Школьные друзья мальчика Петрика решили выкрасть обе колоды, к которым эти герои принадлежали. Петрика уговаривал его друг Фит, а также девочки Марга и Тоя.

Марга напомнила друзьям, что в народе ходило два мифа, будто бы можно вызвать пиковую даму и гнома-матершинника. Фит, Марга и Тоя решили совершить вызов сущностей, и подойти к этому делу со всей серьезностью. Петрик согласился участвовать: он хотел быть хорошим другом, но в глубине души не верил в успех их компании.

Двадцатого октября ребята собрались на квартире Тои и пригласили одноклассников на значимое мероприятие – вызов сущностей.

Родители девушки по имени Тоя уехали к Мертвому морю, затем в их квартиру пришло пришло полшколы. Те, кто не смог влезть в квартиру, разместились на улице (Тоя жила на первом этаже), и в подъезде. Школьные рюкзаки сбросили в песочницу, горой.

Большинство приглашеных школьников хохотали и вслух высмеивали Петрика, Фита, Маргу и Тою. Петрик сгорал от стыда. Марга предложила начать ритуал вызова, чтобы поскорее развеять сомнения остальных. Друзья словно чувствовали, что Петрик – слабое звено их союза, и поэтому ему доверяли большую часть работ, чтобы проверить его верность.

Так, Петрик разрезал мистический артефакт – карту с гномом и пиковой дамой, отделив их друг от друга.

Затем Тоя села у зеркала с половиной карты, где была изображена дама пик. Фит нарисовал на зеркале лестницу губной помадой, а Петрик подготовил спальные места и раздал всем ночные повязки для сна. Марга выключила свет и тоже села к зеркалу. Мальчишки на улицах выбили фонари.

Фит вступил с речью:

– Мы вызываем тебя, пиковая дама, явись!

Он красноречиво посмотрел на Петрика. Тот оглянулся на смеющихся одноклассников, а потом взял себя в руки и повторил:

– Мы вызываем тебя, пиковая дама, явись!

Через секунду после его слов Фит, Марга и Тоя хором произнесли тоже самое, потом снова. Фит вскочил на камод, поднял руки, как рок-звезда и призвал остальных повторять.

К удивлению Петрика, все одноклассники подхватили, и уже несколько десятков человек повторяли одни и те же слова.

Вызов прозвучал тринадцать раз.

Свет свечей стал неровным, и в тишине послышался женский смех, появился звук шагов, каблуков – из зеркала, и он усиливался. Девочки завизжали от страха.

Фит похлопал Петрика по плечу, напоминая о плане. Петрик закричал:

– Гном всем гномам гном, карточный предатель, мы вызываем тебя! Иди к своей возлюбленной!

Он рванул в кровать, также как Тоя и Фит, также как многие из присутствующих – все натянули повязки на глаза.

Марга стояла с салфеткой у зеркала, по которому спускалась пиковая дама.

– Гном, подай голос! – прокричал Петрик из-под одеяла.

Все услышали, как гном ест конфеты, разложенные в центре комнаты. Стоял шелест фантиков.

Марга снова завизжала и стала стирать нарисованные ступеньки салфеткой. Ее руки проваливались в зеркало, как в желе. Она кричала и продолжала оттирать ступеньки, выковыривать куски ступенек из зеркала, словно куски холодца из салатницы.

Тут начался гномий мат о том, что Марга должна немедленно прекратить стирать ступеньки и позволить пиковой даме спуститься. Дети в подъезде и на улице в восторге зааплодировали, но Марге было не до восхищения. Какая-то сила вцепилась ей в спину, и она не смогла продолжить.

Девочка упала навзничь. Вспыхнули свечи, и школьники увидели, как магическим образом помада дорисовывает лестницу. Тоя сбила помаду в угол комнаты. Некая сила отбросила девочку к двери. Помада снова воспарила и продолжила свой рисунок.

Фит выкинул помаду в окно, но было поздно. Он попытался стереть ступеньки, но провалился в зеркало и еле вылез из него. В зеркале появились ноги пиковой дамы, покрытые черным прозрачным копроном, в черных туфлях, с вкраплениями красных драгоценных камней. Дама становилась все ближе. Дети кричали. Многих парализовало. Петрик неожиданно нашел себя единственным, кто сохранял трезвость ума. Он призвал троих мальчишек помочь ему столкнуть зеркало с тумбочки.

Зеркало пошатнулось и упало прямо на пол. Там оно треснуло, из осколков поднялась гогочущая женская фигура – просвечивающая, словно изображение, проецируемое на облако.

Зеркальные осколки зацепились за гипюр, висели на ее платье и в волосах.

Дама огляделась. Петрик включил свет, и те, кто остались в сознании, увидели гнома, который обходит пиковую даму по кругу. Он смачно матерился, положительно характеризуя облик женщины.

Дама нагнулась к нему. Гном попытался стереть кровь с ее оцарапанного лица.

– К ногам, – приказала дама.

Гном упал к ее туфлям, к лоскутам от юбки, доходящей до колен.

Тоя снова завизжала, взяла Маргу под руку и стала тащить ее к выходу. Их примеру последовали остальные, и на выходе из квартиры образовалась людская пробка.

Петрик вовремя сообразил и закричал:

– Живо, хором – Пиковая дама, исчезни! Пиковая дама, исчезни!

Дети, уже из отчаяния, подхватили слова Петрика и повторяли, но дама перекричала их:

– Я не уйду!

Она пнула лежащего в ногах гнома и прошествовала к выходу из помещения. Дети жались к углам и стенам.

Дама вышла в подъезд.

С верхнего этажа спустился сосед Дишин с винтовкой в руках.

– Чтоб вас! – он выругался не хуже гнома, затем высадил пять или шесть пуль в пиковую даму.

Она хохотала и спускалась, держала правой рукой свой подол, а за ней бежал гном.

Дишин выстрелил еще раз в нее и гнома, но они не остановились.

У подъезда даму и гнома уже ждала полиция, но дама махнула рукой, и полицейская машина заросла мхом, заржавела и скрючилась на глазах, а работники закона закашлялись и хватались за горло, как при отравлении. Подъехало еще несколько машин с мигалками.

Петрик нагнал друзей, когда они скрывали за поворотом ближайшего дома: все трое убегали, поддерживая друг друга под локти.

– Стойте, – прокричал Петрик, – Как вы можете убегать в такой момент?

Первым остановился Фит, и девочки тоже вернулись из-за угла. Фит махнул рукой другу:

– Черт, Петрик, ну почему ты не отговорил нас? Мы же тебе столько раз говорили, что у нас получится. Мы же столько раз объясняли, что отыскали железный способ сотворить этот ужас.

– Я думал это невозможно, – виновато сказал Петрик. – Но теперь мы обязательно должны все исправить!

– Дурак, вот теперь это действительно невозможно!

Фит поднял свой рюкзак с земли, и отвернулся, намереваясь снова убегать. Петрик остановил его за плечо.

– Нет-нет, ты слишком легко сдаешься. Мы только что сделали невозможное – вызвали сущностей с того света, и теперь придется совершить невозможное второй раз и отправить сущностей обратно. То, за что мы беремся – становится возможным.

Ребята смотрели на Петрика задумчивым взглядом. Лицо Марги смягчилось, она шагнула к Петрику и пожала ему руку. Остальные тоже угрюмо кивнули, оседлали чужие велосипеды и последовали за воем полицейских сирен – туда, куда предположительно пошла Пиковая Дама.

Он

Всегда выключенный свет

В офисном здании Лембру на шестой год после открытия выключился свет. Проверяли проводку, заземление, проводили исследование – но техника оказалась в порядке.

Первую неделю, пока стояли солнечные деньки – там продолжали работать, систематически забывая, что в санузлах света нет, ходили с фонариками.

Клим, один из учредителей, вызвал техников на все выходные и решил остаться в офисе – потому что все компьютеры работали, а аренда слишком дорого стояла, чтобы пренебрегать такой возможностью.

Без пятнадцати семь Айшен, секретарша Клима выключила "свет" по привычке, но свет будто уже был вырублен, и пошла домой, пожелав продуктивной работы начальнику.

А техники разложили свои сумки, подключили заряжаться планшеты и разошлись по разным уголкам пятиэтажного здания. Бродили по двое, проверяли кабели, не пережато ли где. Вскоре все их фонари перегорели, хотя они их зари и до выхода.

В полтретьего ночи Зин, главный оператор техников, прошел в кабинет директора и сел в кресло, тихо, отчего главный испугался. Зин снял перчатки и положил перегоревший фонарь на стол.

– Вы верите в мистику, Клим?

– А вы правда решили спросить меня об этом в полупустом темном здании в три утра?

– Да, это правда. Я подумал, что, если бы верили, вы бы не пошли сюда работать в ночь, чтобы не переплачивать за интернет дома.

– Верно. Я избегаю этих мыслей, – Клим прищурился во тьме.

– Ну так вот, – Зин понизил голос, – мои ребята сугубо прагматичные ребята, я их специально отбирал, чтобы они без страха шли в темноту, но я знал, что должен быть хотя бы один человек более широких взглядов, чтобы видеть картину полностью.

– О чем это вы?

– Знаете, иногда стоит произнести одни и те же слова другим способом, чтобы вы поняли, что происходит.

– Ну, попробуйте.

Клим поднял глаза на Зина. Зин поднял глаза на Клима.

– В вашем здании позволяют работать всем электроприборам без перебоев и отключают только источники света.

– Вы издеваетесь?

– Да, я применил пассивный залог, чтобы вы правильно меня поняли.

– Вы могли сказать "в вашем здании работает вся техника, кроме световой". И я позвал специалистов, чтобы они разобрались, на что вы намекаете?

– Я думаю, что это спланированное действо, а не случайность и ошибка подачи электричества, ноутбуки и компьютеры работают без перебоев, даже фонарик с телефона, – он подмигнул, – но они позволяют пользоваться энергосберегающим режимом, чтобы экран светил не так ярко, а как при выключенной батарее.

– Находчиво… так к чему вы? Вы почините свет?

– Вы не поняли, Клим, его не починить. В этом здании хотят, чтобы света не было. Поэтому вы везде поставили жалюзи.

– Я не ставил, – он быстро подошел к окну, но жалюзи заело, и они не открылись.

– Они не любят много света.

– Ради всемогущего, почему вы…говорите "они"?

– Чтобы вы не витали в облаках фантазий, что так спокойно можете жить в пятиэтажном темном здании и надеяться, что тут ничего не произойдет в три ночи во тьме.

– А что тут может произойти, силы небес?! – Клим понизил голос.

– Меньше нужно оставаться в три ночи во тьме темного здания, Клим, – Зин отошел в угол и вещал оттуда.

– Вы меня заколебали, – Клим навалился на собственное бедро и стол, – вы намекаете, что сами станете причиной моих сожалений об этом?

– Нет, но я поражаюсь беспечности современных людей. Мы сейчас уйдем, а вы останетесь здесь, с этим фактом отключения света?

– Я приглашу профессионалов.

– Мы и есть профессионалы.

– Что-то я не поверил после всех этих разговоров. После всех этих намеков…выметайтесь.

– Я поэтому и приберег этот разговор на время после окончания работ и выплаты денег, – разъяснил Зин, разминая ладони.

Клим выгнал их и закрыл стеклянный выход на замки (во множественном числе).

Затем он увел в спящий режим рабочий комп, отключил все приборы, чтобы зарядились. После разговора спать расхотелось, а вот приборам нужно отдыхать – на них слишком большие нагрузки последнее время.

Он взял свою спортивную бутылку с водой, переоделся в тренировочную форму и решил немного прогуляться.

И пошел по зданию один, во тьме, по спирали. Заглянул в каждую комнату. Присутствовало в этом что-то специфическое. Он ощущал свой офис как дом, дворец, с которым он сроднился. Он мог по нему гулять, бегать в кроссах, сидеть в темной кладовке, слушая, как на нижних этажах капает вода из кранов. Так он гулял еще три часа до времени рассвета.

А потом выглянул в окно в семь тринадцать и понял, что еще ночь.

Он оглянулся на входную дверь кабинета: там стояло вертикальное темное пятно, не впускающее в себя свет.

– Что за черт, – отшатнулся Клим. Он случайно спихнул коробку со стола.

Пятно зашевелилось и издало звуки. Прозвучал голос Зина:

– И ты решил, что, гуляя во тьме по пятиэтажному зданию с тобой ничего не произойдет, какая наивность.

Клим потянулся к настольному светильнику, но тот остался выключенным. Потом он открыл ноут, но тот не зажегся. Пятно засмеялось.

– Ты серьезно думал, что, придя сюда с ночевкой – в здание, где работают все электроприборы кроме света – остаться живым?

– Ну, я верил, – выдавил Клим, – верил, что в мире есть свет.

– Нет, – раздраженно сказало пятно, – Ты прекрасно знал, что это тупая затея, и никому не сказал, что ты будешь здесь. Даже твоя секретарша думает, что ты ушел домой, она верит, что ты дома. Клим, в этом мире есть свет, но не в этом здании.

– Мое тело найдут… – подумал Клим, веря в лучший исход.

– Посмотри на меня, Клим, – громыхнуло черное пятно посеред дверного косяка.

Клим поднял глаза, у него ослабли колени, он еле держался.

– Ты же не думаешь, что твое тело останется после этого?

И действительно, в ту ночь Клим сгинул из этого мира и рассвет наступил без него.

Первый автобус

Он понял, что что-то не так, еще когда стоял на остановке, и увидел подъезжающий автобус номер один.

Этот автобус единственный шел до Шельборна, где Крев должен был магическим образом оказаться через 20 минут.

И следующий такой автобус придет только через 15 минут.

Выбирать не приходилось.

Крев слышал об автобусе номер один от своих коллег, друзей – что автобус имеет мистическое происхождение, что там… «мистически тесно» – слышал Крев. Но сам лично он никогда на нём не путешествовал.

Кто-то сказал Креву, что автобус номер один не всегда такой загруженный, и бывают часы, когда там не так тесно. Например, сейчас, между девятью и десятью часами. Крев пригляделся, и прищур доставил ему боль, вряд ли физическую, скорее от того, что он увидел.

Дверцы автобуса закрывались; самые крайние люди хватались за одежду других, чтобы не вывалиться.

– Мать моя…– подумал Крев и медленно подошел к центральным дверям. На его глазах пара человек вывалилась, и они не могли запрыгнуть обратно. Из автобуса шел неприкрытый мат. Пожилая женщина, которой было за шестьдесят (Крев видел только ее лицо, что выглядывало из-под подмышки крепкого мужчины, покрытого татуировками), вытащила свою голую руку с провисшей кожей на предплечьях и потрясла ею:

– Поедите на следующем, выродки!

Молодые люди ответили ей в ответ нецензурно, а бабка несколько раз прорычала «назад! назад!». Чувствовалось, что со своего места она раскачивает толпу, чтобы с последней ступеньки сорвалось больше людей.

– Можно пройти? – спросил Крев, но никто не расступился. Тогда Крев погрузил свои руки между чьими-то телами и руками, будто готовился к прыжку с пирса.

Руками он раздвинул молодого парня и женщину средних лет и стал протискиваться между ними. Поначалу все шло хорошо – он завел левую ногу сразу на третью ступеньку, а правая застряла над коленом парня придавленная сумкой той женщины. Сумка напоминала спортивный реквизит, сэндбэг: Крев прямо чувствовал, как килограммов десять песка придавили ему голень.

Тут же автобус тронулся, и ветер заструился по обнажившейся коже между кроссовком и задранной джинсой, которую прищемила сумка.

Что-то в дверях или в строении автобуса ритмично поскрипывало, давало эхо, и Креву показалось, что где-то играет оркестр – с трубами, скрипками, виолончелями.

– Женщина, можно попросить вас поднять сумку? – процедил Крев. Она повернулась к нему, сальные волосы облепили все ее лицо. Она также процедила с яростью:

– Я не могу ее поднять.

Крев неглядя схватился правой рукой за свободную часть ткани сумки и попытался поднять, но мешали другие люди. Сумка не давалась. Крев взялся за поручни, которые виднелись за двумя впередистоящими, напрягся изо всех сил и дернул ногой к себе, как в упражнении, где нужно коснуться коленом одной ноги локтя противоположной руки.

В конце концов, было просто опасно ехать с высунутой из автобуса ногой!

Нога прошла под тяжелой сумкой.

Кроссовок слетел с нее в момент проскакивания под сумкой и теперь лежал где-то на асфальте, может быть, его уже переезжали другие машины, а автобус стремительно двигался дальше. Крев стоял теперь на верхней ступени, с одной босой ногой.

Он поднялся на основную площадку салона и осмотрелся. Вокруг впритирку стояли люди, все с недовольными лицами, закрученные, как в игре твистер.

Самой шокирующей Креву показалась коляска, вставшая между потолком и верхним поручнем. В ней лежал годовалый ребенок, и он вряд ли испытывал какой-то дискомфорт – коляска служила пробкой между открытым люком, откуда шел свежий воздух и автобусным салоном. Ребенок был в вязаной шапочке, и трикотажном комбинезоне. Он счастливо что-то лопотал, пока колеса коляски ударялись о макушки и затылки нижестоящих людей. Коляска препятствовала всякому прохождению воздуха из люка.

Крев посмотрел на часы. Оставалось десять минут до его остановки.

«Нужно просто доехать. Я просто доеду, презентую проект, заработаю кучу денег и никогда не буду ездить в переполненном транспорте» – подумал Крев, как тут же почувствовал изменение характера толчков от соседних пассажиров. Что-то приближалось, и очень большое.

Резко полностью перекрылся доступ к кислороду, ряды людей стиснулись, а тряска автобуса увеличилась. Все, стоящие у околооконных сидений, уперлись в них, кто-то заорал, слишком сильно ударившись тазом в жесткий каркас кресла. Сквозь гам Крев услышал более громкий поставленный голос и понял ,что это голос кондуктора. «У кого еще нет билетов!»

Крев придвинул к себе кейс рывком и начал открывать его боковое отделение, встал ногами по ходу движения транспорта. Голая нога почувствовала на полу что-то мокрое и склизкое. Крев даже не хотел думать, во что он наступил. Он достал бумажник, оттуда выпала пара чеков и навсегда улетела в заднюю часть салона, откуда он бы никогда их не достал. Закрыл кейс. Посмотрел на двух впереди стоящих.

Кондуктор из-за них рявкнула «пропустите» и, прежде чем они бы хотя бы попытались выполнить ее просьбу, нагнула их в разные стороны и с большими усилиями протиснулась в центральный салон. Два кресла по обе стороны от нее с громким треском отвалились от каркаса, сидящим пришлось встать, отчего места стала еще меньше.

Огромная полная красная баба с желтыми соломенными волосами и оранжевой помадой.

«Пожалуй, она здесь самая большая» – подумал Крев и протянул ей деньги. Кондуктор отбила билет выверенным движением, отдала ему, на повороте автобуса она чуть не промахнулась, и кулак с билетом практически заехал Креву в лицо. Одна лишняя кочка, и точно заехала бы. «Осторожнее, мать вашу!» – одними губами прошептал Крев, он хотел сохранить человеческое лицо подольше даже в этой ситуации. Кондуктор посмотрела Креву в глаза и командным голосом сказала:

– Следующая остановка – село Данки. Через нее – ваша.

– Как?– поперхнулся Крев. Как он успеет дойти до выхода?

Кондуктор втянула живот и протиснулась обратно в переднюю часть салона, скрылась за спинами, исчезла.

Сразу несколько рук со всех сторон перехватились по-другому, и его голова оказалась заперта в кольце рук, как в ошейнике. «Что за демонические приемы?» – подумал Крев и огляделся. Он несколько раз поднялся на цыпочки, чтобы оценить обстановку сверху во все стороны. Он увидел, что участок на сиденье перед окном водителя свободный – по неизвестным причинам люди туда не проходят. Там сидела стройная молодая пара, рядом с передней приоткрытой дверью. Они мило беседовали, а свежий поток воздуха ворошил их блестящие волосы, как в рекламе шампуней.

Автобус встал.

Какой-то юркий мальчик 12-ти лет уперся в бок Крева. Мальчик казался чрезмерно худым, долговязым, его тело будто бы мутировало под автобусный салон, подстроилось и выработало необходимые качества для выживания в такой среде. Может быть, он здесь родился и умрет? – подумал Крев. Мальчик крикнул Креву, – Ты как первый раз здесь едешь, работай локтями!

Мальчик ловко пролез между людьми и скрылся в передней части салона. Крепу почудилось, что на его кудрявой голове просвечивали рога. Рога на голове мальчика.

Двери автобуса с визгливым скрипом открылись, но никто не вышел. Крев заплакал и заметил это, когда пришлось упереться лицом в чью-то мужскую спину, и затем оставить на ней мокрый след.

Народу не только не убыло, но прибыло.

«Ничего, самое важное, что я жив, сейчас лето, и я еду, чтобы презентовать очень нужный обществу проект по защите природы. Меня будут уважать, и, клянусь, я первый и последний раз согласился ехать в таком аду».

Крев хотел придвинуть свой кейс ближе к телу: в таком месте возможно и воровство. Но как только он потянул кейс, почувствовал, что тот зацепился за что-то.

Или его кто-то держит.

Крев предпринял усилие, чтобы посмотреть вниз (ему мешали протянутые руки вокруг всей его головы). Между ними он увидел, что кейс тянут одновременно четыре детских руки. Откуда они выходили – неизвестно. Зачем они тянут – тоже.

– Помогите! – воскликнул Крев, – Помогите! Люди! Какие-то дети хотят отнять мой портфель!

Он понял ,что не видит ни одного человеческого лица – все тела, которые его обступили, так или иначе были развернуты от него так, что лиц не видно – спиной, боком, как угодно.

Пальцы устали тянуть, а напор детей не иссякал.

– Отстаньте от меня! – прокричал Крев, но в салоне итак было достаточно криков. Руки вспотели, и он почувствовал, что не удержит портфель. Крев увидел, как, видимо, родители ставят коляску на верхнем поручне по-другому, и столкнулся взглядом с тем годовалым ребенком.

Силы покинули Крева, и портфель ускользнул в тьму тел, вместе с непонятными детскими руками, которые его и утащили.

Крев перебрал в уме все остро-колюще-режущие предметы, которые у него имелись с собой. Все вокруг показались какими-то незыблимыми нереальными скалами, неодушевленными машинами. Просто лес мышц, перевязанных между поручнями, потолком и полом,как смертельная паутина из змей.

Мог ли он добыть из недр этого чудовищного сосредоточения человеческой массы свой интеллектуальный труд? Мог ли?

Крев сделал пару движений вправо-влево головой, чтобы проверить силу сковавших его рук.

– Я вас попрошу! – громче сказал он, но никто не двинулся. Тогда Крев повысил голос, – Мне нужно пройти! Я предупредил, адовы дети!

Крев достал из кармана джинс пилку и кольнул ею свободной рукой во внешнюю сторону мужской руки. Она дернулась, ослабла и выскользнула из кольца, убралась восвояси, словно действительно являлась змеей, без начала и конца, без головы и центра с сознанием. Креп осыпал градом мелких ударов пилкой всех, кто связывал его около шеи. Одна мужская рука конкретно схватила его за шею и начала душить. Слева к Креву пришел запах старческого дыхания, и у него помутнело в глазах. Он распахнул глаза, физически почувствовав, как в одном из них лопнул капилляр и ударил пилкой в душащую его руку – прямо в лучевую мышцу-разгибатель запястья.

Кровь брызнула Креву в лицо. Рука ослабла, и Крев сильнее вонзил пилку до упора в кость, а потом достал. «Дайте мне пройти!» – проорал он, и мгновенно стал двигаться к верхнему люку. Отшвырнул коляску с ребенком в сторону, и она поплыла в заднюю часть салона, как по болотной воде – по лесу голов и рук. Где-то посередине коляска задержалась и провалилась вниз.

Крев схватился за верхние поручни, уперся ногами в кресла, потом оттолкнулся от стоящего впереди подростка – тот, опять же, стоял спиной. Все орали, ругались, но никто не поворачивался к нему лицом.

Здесь нельзя оставаться.

Пришлось наступить на плечо какой-то женщине за сорок, на ее шифоновую блузку в бело-зеленый цветочек и горошек: вначале босой ногой, потом и кроссовком. Сквозь блузку просвечивали лямки телесного бюстгальтера.

Крев наступил туда, на ее плечо, подтянул ноги к животу, попытался их поднять, но не хватило сил. Он снова опустил их, качнулся, уже не постеснявшись наступить на людей под собой, оттолкнулся изо всех сил и пробил люк вверх. Перехватился руками в проеме люка и вылез наружу. В последнюю секунду чья-то рука стянула с него второй кроссовок.

Крев на шатающихся ногах, в полуприседе пополз вперед, по движению автобуса. Рядом по шоссе проезжали автомобили, другие автобусы – с нормальной наполненностью, с обычными людьми – присмотрелся Креп. Кто-то сидел в смартфоне, кто-то спокойно рылся в сумке или смотрел в окно.

Крев добрался до водительской кабины, нащупал лобовое стекло, лег на крыше так, чтоб ногами пробить его. Он стучал по стеклу тыльной стороной ног, но оно не ломалось. Крев свесился , уперевшись руками в край, и хотел помахать водителю, но увидел, что в водительском кресле сидит человек, всё при нем: тело, руки, ноги, голова, но он лысый, без ушей, без глаз, без носа, и рта тоже нет.

Это существо вело транспорт и не отреагировало.

Крев снова встал на крыше, на четвереньки, пополз к люку, крутил его в разные стороны и отломал. Бросился вперед автобуса и изо всех сил ударил по стеклу крышкой люка.

Стекло треснуло. Автобус начал вилять.

Крев ударил еще раз, и стекло разлетелось, попадало большими кусками внутрь кабины.

Крев ухватился за край автобуса и за уступ фары справа, как мог аккуратно соскользнул вниз, залез в салон. Осколки впились в его ступни; он зажмурился, спрыгнул на пол.

Лысое существо вылезло из кресла и бросилось к нему – душить. Дверь кабины раскрылась и оттуда появилась толстая кондуктор, прижав Крева со второй стороны.

Крев взял осколок с приборной панели и опустил на голову водителя, затем вторым осколком раскроил лицо кондуктору, вонзил ей в спину. Они отшатнулись, скатились по стенам вниз, вопили, пытались хватать его за ноги. Креп сел за руль, нажал тормоз, поставил автобус в центре шоссе. Проверил панель и запер все двери. Проверил зеркала заднего вида – не пытается ли кто выйти.

Он взял микрофон:

– Как меня слышно?

Тишина.

– Меня зовут Крев Томет. Мое имя написано на моем портфеле. Мои инициалы. Попрошу сдать портфель в водительскую кабину. Крев Томет. Мой портфель.

Крев опустил микрофон на место и отдышался. Подошел к двери из кабины, выглянул в салон. В нем молча стояла толпа людей – все спинами в нему.

– Что за чертов черт? Люди! Ты, мама с ребенком! Дед с седыми волосами в синей футболке! Где мой портфель?!

Гробовое молчание.

Крев подошел поближе к началу толпы, минуя остолбеневшую от ужаса влюбленную парочку на самом ближнем к водителю сидении. Крев протискивался между мамой и дедом, между их спинами, но они не дались. Они тут же спинами агрессивно вытолкнули его обратно, с нечеловеческой силой.

– Хорошо, – сорванным голосом сказал Крев. – Отлично.

Он обратился к влюбленной паре:

– Кто вы такие?

– В смысле? – спросил парень, заикаясь, с золотым пирсингом в губе.

– Почему вы лицом, а они спиной? Вы – какая-то демоническая элита?

Они испуганно моргали.

– Почему они – толпой, а вы занимаете целых два свободных места и едите около открытого окна?

– Ну, мы на первой остановке просто всегда забиваем это место. Здесь почему-то всегда свободнее и не душно.

– У этого автобуса водитель без лица, – вкладчиво проговорил Крев, еле открыв глаза после саркастического моргания.

– Хорошо. Можно нам выйти?

– Идите.

Парень с пирсингом сам нашел кнопку на панели, открыл переднюю дверь ,и они с девушкой выскочили, быстро зашагали, потом побежали от автобуса.

– Итак, дорогая моя толпа, – Крев шатался подле мамочки и старика, – Я не вижу другого выхода…

Он подошел к ним вплотную и похлопал обоих по плечу:

– Я готов. Я готов выслушать ваши требования. Покажите мне портфель.

Они резко схватили его за талию, спину, пропустили дальше.

Поток рук толкал Крева в центр автобусного салона, люди расступались, и снова сдвигались за ним.

Крева опускали глубже.

Он заметил, что пол в центральном салоне идет вниз, словно натянулся под весом, и вообще течет в одну глубокую яму, вместе с людьми, вместе с мокрой грязью, размазанной по резиновому полу, все это опускалось в центре салона ниже и ниже, как в зыбучих песках. Руки уложили Крева на полу и толкали его в эту жижу, пока он не погрузился в нее с головой.

Когда он высморкался, отхаркался от грязи, убрал комья с глаз, то подумал, что где-то в этот момент он должен уже быть на бизнес-встрече и просить оператора включить первый слайд презентации. Крев увидел, что находится в резиновом шарообразном помещении.

Стены бурлили и сокращались, как в тех частях автобуса, где резина, сложенная гормошкой, сгибается на поворотах. И они, как и та гармошка, издавали все такие же отдаленные звуки разлаженного проржавевшего оркестра.

В стены, пол, потолок в хаотичном порядке воткнуты кресла, словно ими кто-то выстрелил, и они застряли в этой резине, как дротики в коже старого слона.

Ближе к подъему стены лежал ком человеческих тел, в одежде – должно быть, это запутавшиеся в толпе люди, который не смогли распутаться и утонули в недрах автобуса.

На других креслах сидели люди, уставившись в пространство – наверное, все ждали своей остановки.

На главном кресле Крев заметил бога автобусов.

Об этом свидетельствовала неоновая табличка над его головой, моргающая. Вероятно, скоро ее зарядка сядет, и надпись погаснет. «Бог» выглядел почти, как Крев – среднего роста, довольно худой, в джинсах, белой футболке, трикотажном темно-синем пиджаке, с короткой деловой стрижкой, с часами на руке. С лицом аристократа. Просто более уставший, с немного другими чертами лица.

Рядом с креслом стоял портфель Крева.

Креп подошел к богу автобусов.

– Что я должен сделать, чтобы вернуть свой портфель?

– Крев, дорогой, я тебе кое-что расскажу, садись вот на этот ящик.

Крев сел.

Из-под ящика валил жар, как из котельни и обжигал голые ступни

и щиколодки Крева.

– Ты думал над тем, почему этот автобус идет под номером один?

– В этой давке я об этом не успел подумать, честно говоря.

– А потому что в нем магическом образом оказываются люди, которые боятся не успеть, вот почему. Они лезут в первый автобус, понимаешь, о чем я?

– Не совсем.

– Что ты делал сегодня, когда проснулся?

– Какое это имеет отношение к делу?

– Рассказывай, и, возможно, выйдешь отсюда живым, Крев.

– Я ничего не успел сделать, я слишком поздно встал. Быстро собрался, и вылетел из дома.

– А во сколько ты лег вчера, дорогой пассажир?

– Я не ложился вчера. Я доделывал свою гребаную презентацию до пяти утра. И лег в пять. Поэтому я встал за пять минут до выхода.

– Мы подходим к кульминации этого разговора, мой друг, – бог отпил минеральную воду из пластиковой бутылки, что висела в складке резины рядом с ним. – Мой ключевой вопрос – почему ты делал презентацию вчера вечером? И я тут же, не вставая со своего кресла, сам за тебя отвечу. Потому что ты не успел сделать ее позавчера, и позапозавчера. Ты тянул до последнего, глупый человек, потому что тебе казалось, что время пока есть. И все это указывает на что?

Креп бродил глазами по потолку, по стенам: они казались отлитыми из сплошного куска, без швов, без выхода.

– На что?

– Это указывает на то, что ты не умеешь распоряжаться временем, – поучительно сказал бог автобусов и записал что-то в свой блокнот с обложкой из черной кожи. Встал и пошел по кругу резинового шара, – Ты не научился этому за тридцать лет своей жалкой жизни, потому что ты не планировал жить в принципе, в полном смысле этого слова. Именно поэтому ты останешься здесь навсегда.

– Вы сказали, что отпустите меня с портфелем, – вспотел Крев, – Я могу сделать что-то взамен.

– Ты прав. Здесь остаются все опоздавшие, обожающие все делать в последний момент, которых мотивирует только дуло пистолета у виска, – бог достал из-за спины пистолет, черный, как будто его искупали в смоле, и покрутил им возле лица Крева, будто бы в размышлениях. Крев напрягся.

Бог продолжил:

– Но я тот идиот, который верит, что ты заслуживаешь еще одного шанса.

– Да, дайте его мне.

– Портфель ты не получишь. Потому что нужна какая-то поучительная мера. Твой проект не примут, тебе придется все начинать с начала, но ничего.

– А вы – бог с оригинальным подходом.

– Правда? Приму это как комплимент.

– Или демон.

– Не думай о статусах. Вот что ты должен сделать, чтобы выйти на своей остановке живым. Ты остановил автобус номер один. Тебе надо было сесть на второй, или на третий. Следующие за первым. Там пропорционально номеру все меньше и меньше народу. Хорошо будет, если ты догонишь четвертый или пятый автобусы. Но сейчас они уже доехали до автобусного парка, готовятся в новому кругу. Тебе придется добраться до парка, сесть в любой из этих автобусов, снова проехать по этому же маршруту и выйти на своей остановке. Только таким образом ты опередишь время и закроешь вход к нам…

– К нам?

– К этому Свету. Ты закроешь этот автобус, и мы больше никогда не встретимся, прибудешь на свою остановку во время, будто бы и не было этих нескольких часов ада. В ином случае буду рад тебя видеть здесь, в том, или вон в том клочке из человеческих тел, – бог указал на людей, свернутых узлами между собой у стен резинового шара.

– Я вас понял.

– Тогда иди, – сказал бог, и за его спиной часть таблички погасла и горела теперь с формулировкой «бог», без слова «автобусов».

Крев замешкался:

– Только хотел спросить. Почему вы выглядите как я?

– Потому что я – это ты. Из той реальности, где ты не смог добраться до автобусного парка и доехать до своей остановки, где ты не смог опередить время. Реальность, где мне пришлось вернуться сюда и пребывать тут вечно.

– Ясно, – Крев сглотнул и бросился к ближайшей стене.

Взял кресло и покрутил его ножкой в стене. Усилился скрип. Ножка порвала резину. Крев выдернул стул из покатой стены шарообразного помещения, разодрал резину, отодвинул лоскуты в стороны – дальше шел тоннель из металлических деталей, валов, крутящихся и вертящихся. Из-за них шел жар – и это они скрипели и создавали музыку.

Креп пролез между деталями и выбрался из-под кондукторского кресла, весь вспотевший, с головной болью.

Салон автобуса пустовал. Все окна и двери распахнулись, гулял сквозняк, машины на шоссе объезжали автобус и бибикали не переставая.

Креп вышел и побежал в противоположную сторону по дороге, остановил подвернувшийся автомобиль БМВ, выгнал водителя, сел, развернул машину и на всех скоростях поехал в автобусному парку.

За полчаса он добрался, нашел седьмой автобус и сел в него. В течение всех тринадцати остановок в автобус зашло от силы пятнацать человек – свободный удобный седьмой автобус. Креп вышел на своей остановке и выдохнул. Побрел в бизнес центр.

Он не помнил наизусть всех деталей проекта, но уже не собирался его презентовать. Он пытался найти слова, чтобы попытаться найти инвесторов для другого проекта, который он придумал еще на последнем курсе университета, обдумывал фоном, но откладывал на потом. Наверное, боялся, что время не подходящее, что он еще не готов, что люди не готовы и так далее.

Но сегодня он смог отнестись к этому легче, и говорил уверенно, читал не с листка, рисовал схемы по наитию, и каким-то мистическим образом проектом заинтересовались и подписали договор на сотрудничество.

Дух лета

Молодой человек, которого звали Пен, 31 августа пил глинтвейн в вечерней кофейне, и не повел ухом, когда к нему за стол подсел большой человек в широкополой шляпе.

От подсевшего человека веяло величием. Поверх его шляпы в несколько рядов лежали бананы, подсолнухи, абрикосы, зеленая трава, листья разных видов пальм.

Лицо этого зрелого человека показалось Пену чрезмерно загорелым. Пен приметил не только неровный загар, но и несколько комариных укусов. Несмотря на это, незнакомец держался грациозно и отпил компота с оттопыренным мизинцем, словно аристократ.

Пен спросил:

– Вы со съемок?

– С каких съемок?

– Я слышал, в соседнем квартале снимали рекламный ролик лимонада «Грин-шок».

– Нет, не со съемок.

– У вас очень причудливый вид. Эта.. шляпа… как из рекламного ролика. Все эти фрукты и ваша гавайская рубашка…

– Да что ты, Пен. Это всё благодаря твоим стараниям.

– Мы знакомы?

– Я дух прошедшего лета. Твой надзиратель.

Пен сдвинул брови. Он не знал, что сказать.

– Если бы ты проживал лето, как подобает живому человеку, я бы не выглядел как фруктовый натюрморт, – продолжил дух, – Все эти летние атрибуты были бы использованы и прожиты тобою, а я исчез бы, как исчезает тот проклятый лимонад, когда его допивают в сорокаградусную жару, до дна. Мы виделись в прошлом году, Пен. И в позапрошлом. Ты обещал мне прожить лето на сто процентов, но, как мы все и боялись, к лету ты не притронулся. Так ни разу и не вышел на улицу. Твои ночные вылазки в ларек рядом с домом и эта единственная жалкая попытка поужинать в кафешке не считаются, как я ни предупреждал.

Пен сидел недвижимо. Его голова застыла выдвинутой вперед от напряжения. Он, и без того бледный, побледнел еще сильнее. Дух Лета продолжил:

– Я говорил тебе, что мы отберем твою жизнь, а ты не поверил.

– Я не успел, – осторожно поправил Пен.

– Ты не поверил, идиот. Поэтому допивай свой горячий абсолютно не летний глинтвейн и пойдем со мной через черный выход. Снаружи тебя расстреляют.

Пен дрожащими руками допил глинтвейн, хотя горло свело: он с трудом сделал последние два глотка в своей жизни. Он остался сидеть.

– Я не пойду с вами. Не надо мне угрожать.

– С твоим мнением считались в прошлом году, но сейчас тебя уже никто не спрашивает, – Дух лета приставил к бедру Пена пистолет под столом. Пен почувствовал холод железа сквозь плотные джинсы, которые так и носил все лето, потому что считал шорты слишком несерьезным предметом гардероба для взрослого мужчины.

Пен болезненно скорчился и заставил себя встать. От ног отлила кровь, и он шатаясь пошел к задней двери кофейни. Дух, придерживая одной рукой шляпу с фруктами, следовал за ним.

Вскоре они оказались на заднем дворе заведения.

Пен увидел группу людей, человек пятнадцать. Все в гавайских рубашках, шортах, шлепанцах, со знойным загаром, с цветочными венками или глупыми шляпами на головах. У нескольких из них в руках Пен увидел оружие, также причудливо раскрашенное или побрызганное краской из баллончиков, которыми рисуют граффити – красные, желтые, зеленые пистолеты смотрелись как тропические попугайчики в их руках.

– Вставай к этой стене.

У Пена потемнело в глазах. Он помедлил, припомнил какую-то молитву, но сбился на первой же строке. Дух Лета сильнее упер пистолет в его спину, чтобы Пен пошевеливался.

Пен мысленно попрощался с жизнью.

Дух Лета толкнул его в спину пистолетом. Тут Пен нагнулся, вывернулся и побежал в противоположном направлении на ватных ногах. Сердце бешено колотилось. Он свернул за мусорные баки, вилял по улице. Он услышал за своей спиной грохот выстрелов, почти физически чувствовал, как пули летят в его направлении, совсем рядом, но мимо. Оставалась пара метров до угла.

– Я жив! – подумал Пен торжествующе.

Дух Лета сделал последний выстрел и промахнулся.

– Он ушел, – констатировал Дух Лета.

– Догнать его? – спросил один из участников банды – тот, что с желтым пистолетом.

– Как быстро бежал, – задумчиво ответил Дух Лета. – Похоже, мы ошиблись насчет него.

Он вновь поднял пистолет, выстрелил в направлении скрывшегося Пена, и из дула пистолета вместо пули в самом деле вылетел волнистый попугайчик голубого цвета. Остальные духи последовали примеру их собрата и опустошили свои обоймы. Над ночным городом взвилась стая разноцветных попугайчиков. Они кружили над засыпающими улицами, а потом осели на кустах вокруг городского пляжа и всю ночь наблюдали за человеком, который по неизвестным причинам решил искупаться в море в последний день лета.

Брызги и шлепки воды забавляли попугайчиков, но к утру они все исчезли.

Одержимый

В середине своего тридцатилетия Сений начал подозревать, что одержим демоном.

Последние полгода дались ему особенно тяжело.

Правда, симтомы проявлялись недостаточно остро, чтобы он попросил о помощи, но довольно-таки сильно. Каждый день Сений более крепко задумывался о том, чтобы начать решать проблему.

К жене Сений не обращался: она не видит разницы. Он уже сохранил в браузере закладки с сайтом ближайшей христианской церкви, а также католической, на всякий случай, один сайт-портфолио цыганки, три контакта экзорцистов, и достал из старых бумаг визитную карточку психолога, которого рекомендовал его друг.

Времени у Сения на жизнь оставалось не так уж много: опытным путем он выяснил, что это утренние часы, в период с 9 до 11.30. Если ему удавалось проснуться к этому времени, он мог делать, что хотел.

В остальное время бес проживал жизнь за Сения.

Эту часть сам Сений вспоминал мутно, но с ужасом.

В первую очередь Сений решил начать с похода в церковь, к 10 утра, чтобы наверняка. Он встал со священником вдали от паствы и изложил:

– Демон прожигает мою жизнь. Я купил тренинг, но когда настал момент на него пойти, он не дал выйти из квартиры. Я купил абонемент в спортзал, но ни разу за месяц не смог дойти до него. Я стараюсь быть верным жене… То есть, я был верным. Но он заставлял меня крутить романы с подругами Дига.

– Дига?

– Я дружил с этим сутенером по молодости. То есть, он не настоящий сутенер, а фигуральный, и всегда подгонял в нашу компанию легкомысленных девиц, по дружбе. И они сами были не против. Я не общался с Дигом семь лет, отец. И вот недавно меня прихватило одержимостью и словно не своей рукой я набрал его номер.

– А вы пришли сюда по доброй воле?

– Конечно! Я желаю исцеления всем сердцем. У вас есть необходимые ритуалы изгнания? Похоже, что об одержимости в народе мало говорят, но когда я на своей шкуре испытываю это каждый день, я не сомневаюсь, что в ваших трактатах это конкретный диагноз, – Сений посмотрел на часы и протряхнул рубашку, чтобы запустить свежий воздух к вспотевшему телу. – Ко скольки мне подойти, чтобы меня очистили и прозвенели?

Священник стоял в некотором замешательстве.

– Не тяните, отец. С минуты на минуту он завладеет мной.

– Хорошо.

– Как хорошо?

– Мне нужно убедиться, что ваше состояние нуждается в божественной помощи.

Служитель оставил Сения у иконы Святого Михаила и ушел на полчаса. Сеня пребывал в священном трепете всё это время, пока не понял, что демон его не захватывает.

Священнику предъявить оказалось нечего, и они расстались на обещании, что в следующий раз Сений придет в одержимом состоянии.

Уже дома Сений понял, что будь он одержим, он бы никуда не дошел и уж точно – не в церковь.

И как только Сений разулся и взял курс на свой домашний офис, его согнуло в приступе усталости. В висках сжало, колени ослабли. Сений еле дополз до коврика в гостинной, и там демон выключил его сознание. Проснулся Сений от звука проворачиваемого в двери ключа: Зукра, его жена, вернулась с работы.

– Разве у тебя не сегодня дедлайн годового проекта по реставрации набережной?

– Так точно, – скрипнул Сений не своим голосом.

– И ты всё успел?

– Успел, – ответил демон губами Сения, а самого Сения бросило в жар: он ненавидел лгать Зукре. Если б он сказал “нет”, она могла бы его под дулом пистолета заставить все доделать – буквально: это был мотивирующий пистолет, который супруги однажды выбрали вместе. Разряженный кольт лежал в нижнем ящике его стола для особых случаев их семьи. Жена могла его заставить, и за это он ее и любил, но она верила ему, к его теперешнему ужасу.

– Тогда отпразднуем!

Через час Зукра впустила в квартиру курьера с ужином и шестью бутылками пива в термоусадочной пленке. Бутылки грозно звенели друг о друга.

До 22 часов вечера Сений еще надеялся, что его отпустит, и он рванет к компьютеру. Он даже включил компьютер, запустил эксель и рабочие документы. Но потом жена открыла по бутылке, и Сения захватил не только демон, но и хмель.

***

На следующий день презентация проекта была назначена на девять. Сений сумел дозвониться до рабочего офиса только к десяти часам, потому что до девяти ему не позволял демон, а после – коллеги не отвечали. Сений объяснил менеджеру проекта, Горину, что он при смерти и не сдаст проект.

Голос Горина надрывался от гнева, и пару раз Сению показалось,что вместе с его криком дрожат и стекла у менеджера в помещении. Тем не менее, до увольнения не дошло, и демон тут же прервал разговор, не беспокоясь об этике.

Сений дополз до холодного душа. После него мужчина чуть больше овладел своим телом, чему был несказанно рад. Оставалось около получаса до приступа, и Сений взял такси. Уже в машине он позвонил городскому экзорцисту, чей номер он нашел на одном старом форуме, оформленом в черно-красных тонах, густо обрамленном прямоугольными баннерами с агрессивного характера рекламой. На фоне за текстом шел орнамент из рун и эзотерических символов, они достаточно сильно рябили, но контакты были написаны желтым цветом, который всегда бодрил Сения, так как ассоциировался с волнистым попугайчиком – игрушкой его детства. Только благодаря этому факту ему в тот день удалось записать телефон экзорциста на бумажку до того, как рука переключила вкладку на порнографический сайт.

– Алло, экзорцист? – чуть сильнее, чем нужно крикнул Сений в динамик смартфона.

– Да, вы по адресу, – ответил деловой голос так, словно речь шла об установке натяжных потолков.

– Меня зовут Сений Краснобой. По какому адресу вас найти? Я одержим! – крикнул Сений и почему-то именно в этот момент случайно встретился глазами с таксистом в зеркале заднего вида, – Я срочно еду к вам!

– Повторите чуть тише. Да. Я диктую.

Сений повторил адрес таксисту, и тот съехал с центральной автострады. Дом экзорциста находился в северном районе города.

Когда машина подъехала к одному из жилых домов хрущевок, Сений расплатился и вышел, встал напротив подъезда. Его резко затошнило, повело вправо. Он хотел было попросить таксиста отвезти его назад, но тот ("Слава богу" – подумал настоящий Сений) уехал, иначе бы демон загубил всю операцию.

Демон стал передвигать ногами Сения и, в итоге, пошел по кругу дома – ему зачем-то понадобилось в магазин.

Демон в теле Сения дошел до ближайшего подвального магазинчика, и встал у кассы за крупным высоким человеком в черном плаще и капюшоне, с принтом красного креста во всю спину.

"– Это он, это он! Экзорцист!" – подумал Сений про себя, пока демон готовился приобретать сигареты, хотя Сений давно бросил.

Человек в черном направился к выходу. Сений взмолился внутри себя, но его руки распаковывали пачку сигарет.

Он вышел на воздух и с великим облегчением обнаружил, что экзорцист – тоже курящий. Хотя в любой другой ситуации он бы такому никогда не обрадовался.

Экзорцист заслонил ветер ладонью и прикурил сигарету.

Тут демон ослабил вожжи, потому что, видимо, дружеская беседа при сигаретках входила в его планы.

Он затянулся, открыл рот, чтобы завести беседу, и тут Сений выпалил вместо него наполовину онемевшим ртом:

– Я одержим!

Глаза экзорциста распахнулись и остановились на взятых судорогой губах Сения.

Экзорцист мгновенно собрался.

– Это вы мне звонили?

– Нет, – демон сумел совладать с телом и пошел на попятную.

И все же внутренняя борьба отразилась на теле Сения, и экзорцист пробежался глазами по его неестественной то ли расслабленной, то ли напряженной позе.

Его взгляд выразил глубокое понимание, затем он схватил Сения под руки и повел в свою штаб-квартиру. Демон истерично заверещал, дрыгал ногами. Прохожие оборачивались, но никто не спешил на помощь: возможно, потому что плащ с красным крестом все объяснял людям, или потому что экзорцист уже не впервые таскал одержимых к себе домой.

К счастью он жил на первом этаже. То была пустая квартира; внутренние ненесущие стены, видимо, снесли, поэтому квартира казалась неестественно большой.

По центру стояла скамья на подобие банных скамеек. По периметру тянулись многочисленные переносные обогреватели. Экзорцист представился Линавом, бросил Сения на скамью, а сам прошел по периметру квартиры, чтобы включить все обогреватели.

Пока они трещали, Линав заставил Сения снять верх и лечь. Говорил Линав коротко и с нажимом. Почти сразу он пригрозил Сению автоматом, что скрывался под плащем, поэтому демон практически не сопротивлялся. Вскоре Сений даже притомился. Линав похлопывал его веником, читал заклинания на латыни, давал средней болезненности пощечины, если демон выражал сопротивление – все как в мистических фильмах. Линав капал на спину Сения масла эвкалипта, аниса и других лекарственных растений. Они смешивались с потом Сения, а потом испарялись под жаром хлещущего со скоростью калибри веника. Церемония проходила гладко. Стемнело. Наступила полночь, затем побежали ночные часы. Пару раз Сению звонила жена, но Линав, разумеется, не дал ответить на звонки.

Часам к пяти утра Сений заметил в лице Линава смущение.

Молитва о прощенных и милости божьей шла уже по двадцатому кругу (Сений на самом деле уже давно сбился со счета) но никакого испускания демонов не наступало.

В 6 утра Линав выключил обогреватели и изъял из бумажника Сения несколько купюр – сколько именно, Сений смог посчитать только гораздо позже. Теперь же он лежал на спине, готовый уйти, когда разрешат.

Линав минут десять приводил себя в порядок в ванной, потом вышел и сел на стул рядом с банной скамьей.

– Уважаемый Сений. Мы с вами провели ритуал изгнания, и, по моему опыту, такие ритуалы заканчиваются успехом. Вызвать вам такси? Можете вставать и одеваться, кстати.

– Замечательно, – ответил Сений не своим голосом, встал,оделся и уехал.

К 10 утра Сений действительно хотел пожаловаться жене, что демон до сих пор в его теле, но не мог выйти из квартиры.

Жизнь пошла прежним ходом: Сений изменял жене, прогуливал работу, растил живот и просаживал последние деньги на всякую ерунду. Когда наступило лето, Сений поймал окно между пением птиц и детскими криками веселья с улицы, он воспользовался мгновением самоконтроля и тут же перезвонил Линаву:

– Доброе утро. Вы изгоняли из меня демона пару месяцев назад.

– Как вас зовут? У меня каждый день клиенты.

– Сений.

– А фамилия? – в трубке послышалось шуршание бумаг.

– Краснобой.

– Да, нашел. Я вас вспомнил. Длинный процесс у нас вышел, но все закончилось удачно.

– Нет, не удачно! – воскликнул Сений, – Ваш ритуал не помог. Всё продолжается. Что мне, черт возьми, делать?

– Спокойнее. Сообщите адрес. Я могу вас забрать.

Экзорцист заехал за Сением, и уже к обеду они вновь оказались в окружении обогревателей, словно внутри Стоунхенджа, в месте силы.

Сений свесил ноги со скамьи:

– Я буду вынужден попросить вернуть деньги, если и в этот раз не получится. Потому что из-за демона я практически на мели.

Линав подошел к Сению сзади и хлестнул веником, а затем ошпарил кружкой святой воды в спину.

– Деньги не возвращаю,– ответил он ровно, – я их беру не за результат. У меня почасовая оплата. Надеюсь на ваше понимание.

Он принялся ходить веником вдоль и поперек каждого позвонка Сения, взывая глубоким оперным голосом к небу, к потолку.

К трем ночи он закончил и выпроводил Сения под козырек подъезда. На такси у Сения денег не осталось, поэтому он пошел пешком, и к четырем утра обнаружил себя в районном баре, заказывая дешевую выпивку на последние копейки.

Через пару дней Сений ожидал, что мобильную связь на телефоне отключат. Жена не понимала состояния мужа, но демон умело объяснял все депрессией, стрессом и переживаниями из-за провала проекта с набережной. Она уехала в Тковск к сестре, чтобы дать ему время.

Сений позвонил на последние деньги экзорцисту:

– Линав, ничерта не проходит. У меня есть 5 минут на разговор.

Линав сделал глубокий вздох.

– Знаете, Сений, я с самого начала чувствовал, что вы не мой клиент. Попробуйте обратиться к психотерапевру. Ваш диагноз сохраняет силу. Вы можете прийти ко мне, чтобы снизить симптомы, я проведу "шаиньяну". Платно, разумеется. У вас остались деньги?

– Нет.

– Ох, Сений, это ведь не обычная простуда. Я уверен, родственники найдут вам такую возможность. Решайтесь.

Демон закончил разговор рукой Сения и пошел к холодильнику.

Прошла неделя, и когда вернулась жена, она ощутила проблему.

Сений лежал на полу, укрытый ковром. Рядом засохла лужа – похоже, мужа рвало. Телеэкран жена не отыскала – видимо, Сений его продал.

Зукра повезла Сения вначале к терапевту – оценить общее состояние.

– Мы давно не общались, – плакала она. – Он замкнулся и говорил, что ему нужно время. А теперь все стало совсем плохо. Он сказал, что одержим, что он два раза посещал экзорциста.

Врач сделал запись в бумагах, потом еще долго писал. Изменил давление Сения, посмотрел язык, и, в итоге, направил к психотерапевту.

***

Зукру попросили остаться в коридоре.

Сений разлегся на кушетке, как на родной кровати.

– Держите себя в руках, – попросил его психотерапевт. Он изучал написанное терапевтом.

– Не могу, – ответил Сений, – это все демон. Ихххха-ха! Ихх-хаха! – он истерически посмеялся и стянул со стола врача аскорбиновую кислоту, закинул в рот.

Врач кивнул. Он сделал несколько тестов и опросов, измерил давление, а потом распечатал направление с рекомендациями. Вложил в скрюченные нервным спазмом руки Сения и стал излагать общую суть:

– Расслабьтесь, Сений. У меня плохие новости. Послушайте. Экзорцист не смог изгнать демона, потому что его нет. Улавливайте?

– Что? Почему? Мной управляют!

– Вы не одержимы, дорогой.

– Он управляет мной! Управляет!

– Это не демон, Сений. Это ваше подсознание.

Сений застыл, и желание неадекватно дергаться неровно распределилось по его сжавшемуся от испуга телу.

– Подсознание?

– Да, именно. Вам потребуется время, чтобы обрести гармонию. Постарайтесь не отталкивать жену. Я записал вас на следующий понедельник. Нам с вами предстоит долгий путь.

Сений немного расслабился и прилег на кушетке. Его лицо залила краска стыда:

– Вы уверены?

– Я только что провел недвузначные тесты.

– Вы никогда не имели дело с демонами, чтобы знать, с чем сравнивать, – снова воскликнул Сений и воспылал лицом еще ярче.

– Признание проблемы – первый шаг на пути к излечению, – улыбнулся врач.

Сений вышел в коридор с опущенными плечами.

Его окатило жгучим желанием закурить, потом включить непотребные фильмы и закусить копченой курицей, и, будь это по-прежнему волей демона, он бы не смог себя удержать.

Зукра поднялась из кресла:

– Что сказал врач, милый?

– Что это неизлечимо, – он посмотрел глаза жены – они расширились от страха; Сений добавил, – Но ничего страшного. С этим живут все люди на планете Земля, так что мне тоже предстоит адаптироваться.

Они

Серебряное лицо

Когда солнце уже зашло за горизонт, девушка Вилена села перед телевизором вместе со своим котом Энишем.

Она не верила в мистику, и смотрела на ночь страшилки в одиночестве.

Ужастик под названием "Перекресток умалишенных" близился к кульминации. По центру кадра показали загородный дом. В доме взорвались все лампочки.

Послышался женский крик.

Дальше можно было видеть происходящее в доме: в проеме входной двери возник маньяк с лицом в серебряной краске. Он играл устрашающую роль антагониста, но вдруг его выражение лица стало растерянным.

Маньяк внезапно посмотрел прямо в камеру, на которую снимался фильм, и спросил:

– Ты это слышала?

Маньяк обращался к актрисе, которая играла жертву. Актриса вытерла грим – кровавые подтеки со лба – и помотала головой – "нет, не слышала".

– Кто-то мяукнул, – маньяк продолжал осматривать камеру, на которую снимали эту сцену фильма: верхний левый угол, правый верхний угол…

Вилена привстала на подлокотниках кресла; кот Эниш вышел из-за холодильника и снова мяукнул.

Глаза маньяка на экране телевизора скосились в сторону кухни Вилены – в сторону мяукающего Эниша. Вилена заорала от ужаса, а маньяк подошел вплотную к камере и на экране телевизора вначале было видно только его тело, без головы. Маньяк присел и осмотрел комнату Вилены, которую будто бы видел. Это мгновение длилось, казалось, целую вечность. Потом он, наконец, оценивающе посмотрел на Вилену, кивнул сам себе и сказал:

– Мы придем, но не сегодня, дорогая.

С тех пор летели дни, и Вилена жила в страхе. Она всё ждала прихода человека с серебряным лицом.

Потом она прочла сложную психологическую книгу о карме, работе с подсознанием, проработкой убеждений. Вилена решила преодолеть свой страх.

Она прошла курс обучения на режиссера, актера, декоратора, пригласила актеров и сняла точно такую же сцену с собой в главной роли. Покрасила лицосеребряной краской, взяла топор, который маньяк носил в том фильме и точно также говорила, как слышит мяуканье, и как придет к некой девушке через экран, но позже.

После завершения съемок Вилена выложила видео в сеть и уснула.

Ночью к ней в кровать подлег человек и обнял; ласково сказал, что он наконец-то вернулся.

Вилена пришла в ужас, но взяла себя в руки. Она стала выяснять, как человек попал к ней в квартиру.

– Ты меня не узнала? Я обещал, что приду к тебе.

– Но у тебя нет серебряной краски на лице.

– Моя любимая дурочка, – мужчина сильнее обнял Вилену и зарылся лицом в ее поседевшие волосы, – Я любил тебя, но не знал, как завоевать твое сердце. Мне сказали, что ты любишь ужастики. Тогда я решил снять фильм для тебя. Мой друг-циркач прятался в тот день в твоей квартире и заставлял Эниша мяукать. Ты во все поверила. Но затем я не решался войти в твою жизнь, я не знал, правильно ли поступаю, этично ли это, – мужчина сел на кровати и эмоционально жестикулировал, – Я боялся, что тебе не понравится, что ты не оценишь…

Вилена бросилась на "серебряного" мужчину и поцеловала его.

Они провели жаркую ночь любви, а на утро удовлетворенная седая Вилена с глубокими синяками под глазами закурила и сказала:

– Ты лучший мужчина, которого я встречала, и ты оказался прав, я обожаю страшилки.

Черная свадьба

Стоял солнечный теплый летний день, пели птицы.

Супругам Хэмилям пришло приглашение на свадьбу племянницы.

"Дорогие тетя и дядя, приглашаем вас на наше торжество седьмого числа, в эту пятницу.

С любовью Донк и Таимана"

– Тая выходит замуж! – крикнул дядя Гельт своей жене, из прихожей. Он положил красивое письмо с золотыми чернилами на стол. – Я иду заказывать билеты до Искбурга!

Супруга Гельта, Имчи, вышла из душа и пропела:

– Наконец-то! Я уже думала, Донк использует ее, и девочка губит свою молодость.

До свадьбы оставалось три дня. Гельт позвонил своей дочери и нежно сказал в трубку:

– Как у тебя с твоим парнем, женитесь?

– М… нет. Ты спрашивал это еще только вчера, папа.

– Дочь моя, давайте женитесь, пора уже. Пора, черт возьми! Я надеялся, что ты окажешься замужем раньше Таиманы. Может, вы успеете в загс сегодня или завтра? Донк с Таей едут туда только в четверг утром.

– Нет, отец, – она была немногословна.

А потом Гельт обзвонил таким образом оставшихся четверых детей.

Пятница.

Хэмили отправились на праздник: прилетели в северный город Искбург.

Уже второй месяц там шла полярная ночь.

Хэмили выехали за черту города, завернули на узкую асфальтированную дорогу, проехали по парковочной площадке особняка.

Вдоль особняка стояли иномарки родственников и друзей молодоженов.

В праздничном зале с двух сторон окна до пола открывали вид на темную ночь, их обрамляли тяжелые черные шторы. Гости смотрели северное сияние.

Имчи сказала мужу на ухо:

– Только осторожнее, Гельт, наш брак трещит по швам, нужно подать пример. Давай покажем, как мы любим друг друга на этом вечере.

– Конечно, милая.

Хемили не успели оглянуться, как выпивали по первому бокалу вина, любуясь молодой парой: Таимана блистала в роскошном белом платье, покрытом изысканным гипюром; Донк, жених, приосанился, будучи в смокинге, внушал уважение.

Гельт прорвался сквозь толпу и похлопал Донка по спине:

– Дружище, молодец! Ай-да молодца! – Гельта распирало счастьем. – Ты вырос в моих глазах, ой какой!

Глаза Донка на мгновение закрыла темная пелена, потом его губы дрогнули смущенной улыбкой:

– Давайте развлекаться. Мы три месяца занимались организацией. Будут очень интересные конкурсы. Вы участвуете?

– Да, Донк.

Заиграла музыка. Вначале тихая, мелодичная: нанятый музыкант пробовал фортепьяно.

Вышла ведущая:

– Это особенный день в жизни молодых, поэтому, гости дорогие, расслабляйтесь, отдыхайте, сегодня и только сегодня всё для вас! – она посмотрела на молодоженов, потом на время, – А теперь слово родственникам. Сторона невесты – ваши поздравления!

Хемили оказались у микрофона, и ведущая склонилась между их голов:

– Минут на двадцать скажите вкратце что-нибудь, а то у нас на кухне затягивают с подачей первых блюд, окей?

Гельт придвинул губы к микрофону, и тот зафонил:

– Я, мы с моей женой… Тая, я очень рад, – он покосился на ведущую, та помахала рукой и убежала на кухню, – Рад, что Донк сделал тебе предложение, что вы решили быть вместе. Я хочу пожелать вам…

Гельт вещал десять минут. Он сделал несколько циклов вокруг понятий «счастья», «здоровья», «любви», нервничал и повторялся. Тая и Донк вначале кивали и улыбались, но к концу дядиной речи смотрели то в потолок, то друг на друга. Междометия наполнили речь Гельта. Сторона жениха замкнулась в кружок и общалась о своем.

Наконец, ведущая освободила Гельта от тяжелого микрофона, и тут же объявила первый конкурс.

Она вызвала нескольких добровольцев – мужчин и женщин. Выбрала Гельта, раз он уже стоял на сцене.

Мужчинам завязали глаза и предложили ощупать ряд женщин.

– Найдите своих спутниц!

Гельт очутился во тьме и вытянул руки. Под его ладони тут же легла чья-то грудь. Он резко отдернулся и ведущая крикнула:

– Давайте, дядюшка Гельт, время пошло!

В уши ударила волна быстрой комедийной музыки.

Руки Гельта окаменели от волнения, но полуобнаженные молодые тела сами шли к нему в объятия и вертелись, подставляли то декольте, то бедра. Он мог поклясться, что кто-то игриво укусил его за ухо.

Гельт старался щупать одежду, но то и дело вляпывался в голые зоны. Все женщины, как одна, походили на его жену, но он даже не был уверен, участвует ли она в конкурсе.

Смех нарастал. Микрофон, который уже успел надоесть Гельту, ударил его в нос. Музыка оборвалась. Гельт облизнул губы и сказал хрипло:

– Вот моя жена, – и нащупал запястье той, которая прислонялась к нему спиной и ягодицами.

– О нет, нет, эта не ваша жена. Имчи, молчите, и не подавайте голос, сейчас он вас быстренько найдет. Но по правилам положен штраф, поэтому нам нужно еще две девушки, чтобы запутать дядю.

Снова десять минут Гельт трогал чужих женщин. Он чувствовал, что повязка на его глазах намокла от пота.

Он ошибся уже раза три, но так и не нашел Имчи. С позором, ему сняли повязку и показали, что жена семь раз попадала к нему в руки, но он не узнал ее.

С легким головокружением Гельт сел за свое место, и они с Имчи в гробовом молчании отпили из бокалов.

Гельт заметил, что невеста переоделась и теперь расхаживала в длинном льющемся черном платье без рукавов. И вообще все гости были одеты в черное. Как он не заметил раньше?

Позже шли еще три или четыре конкурса с нелепым содержанием: в одном кровати стояли по кругу сцены и нужно было бегать от одной к другой и на скорость целовать всех участвующих женщин. Во втором выбирали "Лучшую жену" и "лучшего мужа".

Имчи выиграла в своей номинации, и затем ее свели в пару с каким-то мужиком из родни жениха – с Кэмом. Кэм выиграл в номинации "лучший муж".

Имчи и Кэм должны были разыграть сценку счастливого брака, воспитания детей и сексуальной жизни. Они катали детскую коляску по сцене, гадали по камасутре, Имчи подставляла свою спину, чтобы Кэм намазал крем от загара.

Гельт отвел взгляд от сцены, когда ему положили в руки черную маску – какого-то страшного зверя. Причем маска ложилась на область головы и лба, и нисколечки не скрывала лицо.

Все остальные гости тоже преобразились в непонятных зверей с шерстью и рогами.

Гельт наклонился к соседу по столу и перекрикнул музыку:

– Это тематическая вечеринка?

– Нет, – и человек с головой черного буйвола отодвинул свой стул и ушел, подсел к звукооператору.

Гельт поискал в зале молодоженов. Снова посмотрел на сцену.

Имчи и Кэму вручили один здоровенный золотой кубок на двоих "лучшая семейная пара века".

Имчи приземлилась рядом с Гельтом. Хэмили, не глядя друг на друга, поели салаты, закуски. В трех из четырех салатов участвовал чеснок, лук, и адыгейский сыр, застревающий в зубах.

Гельт не успел глотнуть сока, чтобы прополоскать рот, как всех женатых попросили подойти к ведущей. Он запнулся о кубок Имчи, что она получила в предыдущем конкурсе, вытянул жену за собой – в свет прожекторов.

– О-о, – ведущая изобразила умиление, – Женатые со стажем, покажите молодоженам, как вы умеете любить друг друга. Лучший поцелуй будет вознагражден призом!

Включили музыку из самой романтической саги последнего десятилетия и Гельт повернулся к жене.

Они приблизились губами, но лицо Имчи не выражало особой страсти.

Гельт и сам понимал, что походил в данный момент на потрепанную лесную сову после падения в воду, нежели на альфа-самца.

Он невинно припал губами к губам Имчи.

Боковым зрением он заметил, что его брат склонил супругу почти к самой земле, а родственники со стороны Донка целуются по-французски.

Гельт решил не отставать и вторгся языком в рот жены.

Она словно окаменела и зажмурилась, как на приеме у стоматолога. Потом широко раскрыла глаза, сжала челюсти. Гельт встретился с ней взглядом.

Ведущая сделала музыку потише, и со всех сторон послышались непристойные хмыканья. Пары обнимались, а Имчи стояла в стороне, отдернула руку от Гельта, смотрела в пол, кусая губы.

Вновь в молчании Хэмили сели за стол.

– Ты хочешь что-то сказать, Имчи. Говори.

– Нет.

Гельт съел вторую порцию отбивной и отвлекся разговором с соседом.

Следующий конкурс оказался не менее дебильным: женам предложили побить своих мужей, покидать в них помидоры, совершать игривые удары скалками, чтобы испытать суженых.

– Брак – это великое терпение, господа, – ворковала ведущая, – Но если ты в браке 5, 10, 20, 30 лет, значит, ты стал мастером терпения. Давайте посмотрим, кто продержится дольше.

Женщинам выдали помидоры и скалки. Гельту казалось, что эта пытка длилась как минимум полчаса. По необъяснимым причинам, сидящим за столам гостям казалось очень смешным и находчивым происходящее.

Он зажмурился и много, долго терпел. Под конец он обнаружил, что остальные мужья освободились от веревок и взяли своих жен в захват, и единственная, кто до сих пор кидает помидоры – это Имчи. Она уже не смеялась, не хохотала, а делала это с каким-то отчаянием, и, казалось, готова была зарыдать. В течение двух минут Гельт развязался и схватил ее, она тут же уткнулась ему в плечо и заплакала.

Официанты уносили грязную посуду, расставляли тарелки с десертом. Это время Хемили провели в ванной. Имчи смывала растекшуюся тушь, размазанную помаду, красилась по-новой. Оба молчали.

Перед выходом из санузла, Имчи подняла на Гельта указательный палец:

– Вспомни, как мы познакомились, Гельт. Я терпела многое. Но кое-что не забывается. Возьми себя в руки. Это всего лишь чертова свадьба. Честное слово, я знаю, ты лучше чем то, что я видела последние два часа.

Как только они вошли в зал, их тут же увлекли в хоровод вокруг Таиманы и Донка. Потом необходимо было участвовать в приготовлении свадебного торта – с коржами, взбиванием сливок, кипячением какао-порошка с маслом – и все это на сто человек. На сцену вывезли мобильную кухню, несколько печей и электронных плит. Стало жарко, как в бане.

В этот момент ведущие решили перезнакомить всех родственников.

Гельт поработал в паре со всеми приглашенными: с кем-то месил тесто, с кем-то мыл вишню. С каждым другом и родственником, как в пятиминутных свиданиях, нужно было обменяться именами и статусом, контактами, и успеть рассказать что-то о себе. По звонку через каждые пять минут (очень противному на слух) люди переходили к следующему незнакомцу.

Также периодически музыка замолкала и гостям предлагали выпить.

В конечном итоге молодоженам отрезали пару кусков от этого пьяного свадебного мучного месива.

Таимана и Донк улыбнулись, но Гельт не успел заметить, съели ли они хотя бы по ложечке.

В скором времени Гельт должен был сказать речь на камеру о качествах, наиболее важных в супружеской жизни. К тому моменту он уже был, словно во сне.

Иногда Гельт видел молодоженов боковым зрением, и ему казалось, что они ржут низко и отвратительно, но когда он смотрел на них прямо, они выглядели внимательными и спокойными.

Поскольку жена Гельта оказалась отбита Кэмом, в новой серии конкурсов он должен был завоевать ее заново. Имчи объявили принцессой и вытащили в зал всех мужчин. На всех нацепили доспехи, дали в руки копья, мечи; в помещение ввели коней.

Кое-как Гельт выиграл поединок у трех кандидатов, но проиграл четвертому и ушел в низ рейтинга. Его жену, Имчи, завоевал отец Донка.

Гельт сидел на полу танцпола. Гремел клубный ремикс на песню его молодости, которую Хэмили считали "своей песней". Имчи танцевала медляк с отцом Донка. Тот держал Имчи одной рукой за талию, второй за руку, уперся лбом в ее лоб и опускал руку по ее гибкой спине все ниже и ниже.

Гельта задевали ногами танцующие. Он низко зарычал от тупой ярости, но не услышал сам себя.

Внезапно его окружили дети, бегали вокруг с банками и коробками:

– Пожертвуйте на счастье жениху и невесте!

Гельт попытался вырваться из круга дьяволят, но они крепко держались за руки и хватали его за ноги и торс.

– Хорошо, хорошо! Я заплачу!

Дети расступились и к Гельту подошла шестилетняя девочка в черном платье, украшенном золотыми цветами. Она протянула терминал:

– Желаете расплатиться картой?

Гельт судорожно выдохнул и достал бумажник, сунул карту в терминал. Ввел пин-код.

Девочка очаровательно улыбнулась, отдала карту и убежала.

Гельт огляделся. Штанина Гельта завибрировала. Он достал смартфон и проверил входящие. Пришло смс от банка: его счет оказался онулирован. Ушли все сбережения, которые он копил на ремонт гостиной!

Он направился к Донку и Таимане, стоящих на втором этаже зала. Они опирались на перила, спокойно смотрели на поднимающегося по лестнице Гельта.

Гельт подошел и открыл рот. Донк опередил его:

– Спасибо, дядя, что участвуешь. Это ценно для нас.

– Вам не кажется, что вы переборщили с конкурсами?

– А что такое? – в лице Таи угадывалось беспокойство.

Гельт замешкался. Донк взял слово:

– Остался последний конкурс. Старое традиционное веселье. Дядя, пойдем к столу. Все родственники очень и очень настаивали, чтобы мы отпраздновали свадьбу, и, надеемся, ты и тетя удовлетворены этим событием.

– Нет, Донк, что-то здесь не так.

– Мы же оба взрослые люди, Гельт. Давай обсудим плюсы и минусы организационных моментов как-нибудь потом. И не будем портить друг другу настроение.

Гельт заметил как в лице молодого парня мелькнуло нечто вроде умоляющей нотки: он щурился и выглядел усталым.

Гельт сжалился.

Люди расступились на сцене, и Гельт сел с одной стороны лакированного столика. Рядом с ним посадили большого увальня – троюродного брата Донка.

– Ты не участвуешь? – Гельт испуганно повернулся к отходящему Донку.

– Нам еще провожать гостей, Гельт. Мы тут как на рабочей смене, – он нервно посмеялся.

Между Гельтом и увальнем поставили бутылку водки и две рюмки: кто ошибается – тот пьет.

– Сколько стоит пачка гречки на Карибах? – прозвучал первый вопрос. Гельт ответил неверно и опрокинул стопку водки себе в горло. Остальных вопросов он не помнил, мир сузился до участка стола под его руками.

После конкурса Гельта потащили в фойе, и там он отсиделся в течение двух-трех часов.

Возможно, проваливался в сон.

Кто-то сильный помог Гельту добраться до бани и опрокинул на него ведро холодной воды.

Гельт проморгался и обнаружил себя за свадебным столом, с кружкой чая и блюдечком конфет. По правую руку сидела Имчи, напряженная. Темнота, огни танцпола. Пустые столы. Редкий смех.

Гельт заметил, что Имчи беседует с дедом Донка – опытным адвокатом. Гельт встал из-за стола, сделал шаг и чуть не упал прямо в распечатки перед Имчи. Документы на развод. Имчи бросила на Гельта испуганный взгляд.

Он пошел к дальней комнате, опираясь одной рукой о спинки стульев. Нашел Донка и Таиману.

Они паковали чемоданы.

– О, Гельт, куда ты пропадал?

– Я хочу что-то сказать.

– Нам пришло пятьсот тысяч, дядя! Это немыслимо! Мы не ожидали, что ты будешь так щедр, – Донк искренне улыбался, – Знаешь, в этот раз всё было довольно бюджетно. Через полгода мы повторим, но шире. Твоя денежная помощь очень кстати. Ты придешь?

– Нет, я… боюсь, я не смогу.

– Черт возьми, Гельт. Как так? Тебя мы очень хотим видеть на нашем празднике.

– Ребята, ваши конкурсы… Я объясню вам насчет них.

Донк опустил чемоданы прямо на пороге и остановился напротив дяди своей невесты с холодным взглядом:

– Попробуй.

– Мне кажется, кое-что нужно поменять.

– Ты недоволен?

– Да, я возмущен.

Донк ошарашенно вздохнул и переглянулся с Таиманой. Она пожала его плечо, погладила. Донк вдохнул и вывел Гельта в коридор, подвинул дальше, к окну:

– Нет, Гельт, в этом вопросе мы не найдем компромисса. Конкурсы возьмем на себя, и очень хотим тебя на них видеть. Сам понимаешь. Туда-сюда. Ты внушил мне, что нужно поступать по-мужски: я должен был как мужчина жениться на женщине, которую люблю. А ты, как мужчина, приходишь на наш праздник и наслаждаешься событием, необходимость которого очевидна для нас обоих. Я думал, у нас с тобой это взаимно, Гельт.

– Так ты злишься? Мстишь мне?

Донка позвала жена, он отвлекся и снова обратился к дяде:

– И не разводитесь с тетей Имчи, пожалуйста. Иначе мы с Таей разочаруемся в браке.

Нам пора, Гельт. А ты иди и поджарься в камине, пожалуйста. Это такой свадебный ритуал: родственники разводят костер, закладывают базу семейного очага. От этого будет зависеть мое с женой счастье. Таимана, – он обратился к жене, – Как думаешь, дядя хорошо горит?

Гельт открыл рот, несколько раз пытался вставить слово, но не смог.

Донк нагло ухмылялся.

Гельт толкнул Донка к стене, ударил локтем наотмашь и кулаком в живот.

– Дядя Гельт! – закричала Таимана. Донк согнулся в ногах.

Глаза Гельта пылали гневом. Он поднял Донка за грудки и ударил своей головой о его лоб. Донк открыл рот, словно рыба, и через мгновение захихикал. Безвольно помотал головой в стороны, и тут же резко вырвался. Нагнул дядю, завернул его руку за спину, с силой уткнул в стену. Сам отдышался.

– В костер его, – на выдохе сказал Донк, – Вернее, в очаг, – он повернулся к жене, – В наш домашний очаг.

В коридоре появились старые приятели Донка и помогли схватить Гельта, протащили его по коридору так, что за ним ворсистый ковер складывался волнами.

Они остановились в проеме самой большой гостиной особняка.

Прямо напротив горел камин: каменная пасть с пламенем шириной в пару-тройку метров.

Гельт поднял голову.

У костра одни родственники поддерживали пламя, другие тащили шкафы, стулья. Нашлись и те, кто бросал дерево в огонь.

Друзья жениха повели Гельта к костру.

Их натиск становился все сильнее. Жар хлестал по лицу. «За жениха! За невесту!» – кричали близкие молодоженов снова и снова.

Гельт растерялся, он враз оказался в метре от огня и почувствовал в себе силы сопротивляться.

Присел и перекинул верзилу за собой через свою спину. Тот упал в огонь и закричал.

Гельт шагнул в сторону и схватил второго за ступню, провернул ее в своих руках. Парень упал. А Гельт бросился к стене. Родственники выставляли руки и направили Гельта обратно к очагу, призывали его к ответственности.

Гельт прорвался к окнам и вскочил на стол. Где Донк?

Гельт взобрался по серванту, прыгнул на балку, затем на балкон второго этажа. Он схватил Донка за волосы и потянул вниз с рычанием. Слюни покрыли подбородок Гельта, а его вспотевшие руки скользили по перилам.

Гельт протащил мужа племянницы вдоль всего балкона, а потом спустил с лестницы. Гости бежали навстречу. Гельт схватил Донка за шиворот и толчками погнал на улицу.

Через пару минут они вышли на задний двор и Гельт запустил Донка в сугроб. Прибил сверху и накидал снега.

Тот уже менее агрессивно болтал руками и ногами.

Гельт наспех нарисовал круг, очерчивая Донка в сугробе, прочел ряд заклинаний. Несколько раз ему пришлось толкнуть Донка обратно в снег. Потом бушующий муж замер, и от снега пошел пар. Снег растаял.

Донк лежал ничком в проталине, без сознания.

Он исходил клубами дыма.

Гельт склонился над Донком, разорвал его одежду на грудной клетке и нарисовал изгоняющую руну. Донка подбросило, как от электрического разряда.

Гельт продолжал произносить священные тексты.

Из дыма отцедился бог эгоизма. По воздуху прокатилась волна потустороннего истерического смеха, который угас, когда бог растворился в атмосфере.

Родственники высыпали на улицу.

Таимана увидела лежащего Донка и побежала к нему с рыданиями.

Донк пришел в сознание. Он смотрел распахнутыми глазами, быстро дышал.

Гельт успокоил родственников, вызвал на всех тройку коммерческих автобусов; уложил молодоженов спать в номере особняка и оставил поручения служащим.

***

Гельт сел в свой автомобиль. На водительском сидении ждала Имчи. Она щедро улыбнулась:

– Наконец-то мой муж вернулся.

– Доставай свои документы о разводе.

Она протянула сверток листов.

Гельт поджег их зажигалкой, Имчи открыла окно с его стороны. Гельт выбросил охваченную пламенем бумагу:

– Чтобы я больше не видел этой дури, Имчи.

Она чмокнула мужа в уголок губ:

– Я люблю тебя, Гельт.

– И я тебя люблю.

Машина Хэмилей тронулась и поехала по узкой асфальтированной дороге, через ворота, между прямыми темно-зелеными соснами, что стояли рядами по обе стороны трассы и уходили в звездное небо.

Через год Аликаны действительно устроили повторную свадьбу, на этот раз в белом цвете.

Половина детей Хэмилей вступила в брак в течение ближайших четырех лет, хотя Хэмили ни разу не поднимали эту тему. Позже «брак» юридически отменили.

Семейный же институт продолжал непоколебимо стоять.

Коты против сущностей

Так сложилось, что девяносто пятая квартира в доме номер два на Шелковой улице стала полем боевых действий между котами и мертвыми сущностями.

Семья Степлитов, проживающая там, никогда бы не узнала об этой войне, если бы не события поминального дня – в честь их прабабки, умершей за месяц до этого.

Война началась три года тому назад, когда супруги Степлиты въехали в квартиру на четвертом этаже и сделали там ремонт.

Мертвые заинтересовались квартирой номер 95 со смертью прошлого владельца, и совершали попытки вселиться в тела новых хозяев. Поэтому Тену и Лисее в первую неделю снились только кошмары, и они оба испытали несколько серьезных провалов в памяти.

И хотя Тен Степлит не любил домашних животных, через неделю после въезда он встретил у подъезда бездомного котенка, который буквально напросился к ним домой. Затем котенка не удавалось никому пристроить, поскольку тот вел себя отвратительно.

Котенка оставили и назвали Шерд. Он стал первым домашним питомцем Степлитов, поначалу горячо любимым.

Супруга Тена – Лисея – напротив, очень любила кошек, но тоже не собиралась заводить больше одной.

Так сложилось. "Так сложилось" – говорили Тен или Лисея, когда они оправдывались перед гостями, что у них завелось двадцать семь кошек, каждую из которых они успели возненавидеть. Кошки летали по квартире, носились как бешеные, и разрушали новый ремонт.

Квартира делилась на три зоны.

В первой правил Шерд, во второй Кеток, в третьей Амурд. Ветеринары не могли объяснить, почему в данном прайде власть держали самцы.

Но Шерд, Кеток и Амурд легко объясняли себе причины.

– Природа природой, – говорили коты, – а защита от мертвых – мужское дело.

Дело в том, что квартира Степлитов оказалась очень значимой точкой для мертвых сущностей по стратегическим соображениям. Вероятно, поэтому сущности изо всех сил рвались здесь в физический мир, а коты в свою очередь мешали им это сделать.

Все самки занимались добыванием негативной энергии от хозяев, а коты гоняли сущностей по дому. Супруги то и дело одергивали котов, чтобы те не громили квартиру. У Лисеи сел голос от крика.

Шерд не справлялся в одиночку. Он постоянно пытался снискать у хозяев любовь, но все чаще не находил ее. Он труднее восстанавливался. Так, когда его выносили на улицу, он стал сбегать, если получалось, чтобы найти во дворах бойцов и вернуться в квартиру уже с ними.

Степлиты брали всех, кого приводил Шерд, потому что знали, что в противном случае он разрушит что-нибудь еще. В общем-то, Степлиты уже не знали, что делать, и просто потеряли контроль над происходящим.

Но одно они знали точно: им перестали снится кошмары, а загадочные провалы в памяти прекратились. Коты бережно относились к хозяевам и позволяли им вести здоровую жизнь, хоть и в полном бардаке и разрухе.

Коты, к сожалению, не могли объяснить своего шального поведения владельцам.

Они физически не могли спать по шестнадцать часов в сутки, потому что каждые пять-семь часов на квартиру набегал отряд мертвых духов. Коты патрулировали территорию и молниеносно реагировали. Комнаты сильно страдали: все углы с новыми обоями уже были исцарапаны, да и по стенам тоже – по траекториям полета в прыжке. Шторы превратились в лохмотья, но в интересах котов было оставить их висящими, так как по ним было удобно долетать до потолка. Во многих местах линолеум и ламинат имели выбоины, вмятины от упавших тяжелых предметов мебели и бытовой техники. Диваны, кресла, столы – были также исцарапаны. Супругам часто приходилось докупать посуду, так как она постоянно билась. Люстр в квартире не было – коты их снесли в первый месяц, и затем супруги не видели причин повторять этот опыт.

Степлиты никогда не гладили котов, и совершали постоянные попытки их раздать и пристроить в чужие руки. Шерд искренне страдал из-за этой ситуации. В глубине своей кошачьей дши он жаждал любви и признания своих заслуг.

Так, один раз к Шерду пришел Топус, глава мертвого наступления и предложил сделку:

– Шерд, позволь нам всего на один раз вселиться в одного из Степлитов. Например, я проживу в теле Тэна Степлита один день, а потом ты демонстративно вышвырнешь меня из его тела. Лисея будет несказанно счастлива, да и Тэн будет еще счастливее супруги. Но, самое главное, они наконец-то осознают, что вы не просто так беситесь без причины. Они тебя полюбят и начнут гладить.

– Они никогда не будут меня гладить после того, как я разбил хрустальное сердце, подаренное им на свадьбу.

– Может быть и так, Шерд, но подумай как следует. Степлиты хотя бы перестанут мешать котам защищать их от мертвых сил.

Шерд категорически отказался, но отказ дался ему с трудом. Разумеется, после этого Топус пробился в тело Тэна просто так.

Оказавшись в теле Тэна Степлита, Топус ударил Лисею посреди ночи. Та была жутко оскорблена, но Тэну удалось все списать на случайность и приступ лунатизма. Шерд так и не смог себе простить тогда произошедшего, хотя он в ту ночь приказал всем бодрствующим кошкам вцепиться в конечности Тена и удерживать его. Сам Шерд выцарапывал глаза хозяину, потому что ходили слухи: сущность трусливо бежит, как только понимает, что в человеческом теле отсутствуют глаза.

Далее Тен всю неделю пытался пристроить кошек "в добрые руки". Он получил многочисленные шрамы, некоторые из которых не заживут уже никогда. Тен винил во всем котов и по-тихоньку начинал на них срываться уже физически: то кинет в них тапком, то поддаст под хвост веником, то неаккуратно столкнет с табурета.

– Такова наша кошачья судьба, – говорил Кеток Шерду, – Наша роль никогда не будет осознанна человечеством.

Амурд сказал остальным:

– Давайте же решаться. Мы словно между молотом и наковальней. Мы бы уже давно выиграли войну и отстояли территорию, если бы не постоянно встревающие хозяева.

Амурд предлагал всем вместе бежать на день, чтобы хозяева заметили разницу – когда их защищают, или же когда их дом будет кишеть нечистью.

– Как вы смеете предлагать такое? – возмутился Шерд, – Это вас Топус подкупил. Не смейте и думать.

Шерд пристально посмотрел в глаза собратьям и сглотнул, потому что сам чуть было не согласился.

Шерд хотел следовать принципам долга и чести. Всех новорожденных котят воспитывали в тех же убеждениях. Они продолжили борьбу, проявляя дополнительную смекалку.

Порой, котам приходилось приглашать в квартиру всех кошачьих подъезда, чтобы справиться. Для этого коты Степлитов долго тренировались, научились работать с ключами, дверными ручками, ножами. Они накачали мышцы задних лап, и, когда Тен и Лисея были на работе, ходили как прямоходящие. Будучи уже мышечными котами, они занимались гимнастикой и изучали темные искусства.

Часть кошек промышляла воровством и спускалась по запасной лестнице на улицу. Там кошки отбирали кошельки у похожих, отбирали сумки у беззащитных бабушек или детей – если в них угадывалась провизия. Они совершали набеги на супермаркеты. Собирали обои, мебель и ткань на ее обивку, шкафы, посуду, и все несли в дом – чтобы возмещать ущерб, наносимый квартире в процессе войны.

Сущности отличались коварством. В отличие от кошек, они умели летать, проходить сквозь стены, увеличиваться или уменьшаться в размерах, телепортироваться.

Часто сущности использовали полиэтиленовые пакеты, как перевалочные пункты и возможность закрепиться в физическом мире. Тогда кошки прогоняли духов из пакетов, и старались уничтожить пакеты во имя спасения людей.

Шерд знал, что привлек множество сил к исполнению своего долга; и однажды война прекратилась.

Темные силы отступили.

Главные самцы держали территорию под контролем несколько дней, проверяли все темные уголки, дежурили у порогов, но мир действительно настал.

Шерд, Кеток и Амурд стали обговаривать, как бы распустить половину кошек и разъехаться, чтобы не напрягать хозяев в материальном вопросе.

Они уже раздали двух котят, отпустили трех кошек и пятерых пожилых котов на улицу, как вдруг к Степлитам приехала прабабка по линии Лисеи. Она приехала погостить, посмотреть, как внуки обжились, попросила остаться на ночь, и неожиданно скончалась прямо в гостиной на диване.

На сороковой день нежить воспользовалась смертью прабабки как трамплином для возвращения. Когда Лисея попросила мужа устроить поминки, мертвые пришли праздновать свое возвращение.

Духи воспользовались неожиданностью и начали с того, что блокировали кошек – не давали им проснуться. Шерда оставили в сознании одного, чтобы мучился.

Топус вышел на разговор с котом и предложил:

– Позволь духам побывать в физическом мире хотя бы день. А потом спокойно нас прогоните. Сделаете этакую прививку от людской глупости: хозяева поймут, чего им стоит бояться, и признают ваш труд. Будут покупать вам самый вкусный корм. Будут ласкать тебя за ухом.

– Хорошо, – неожиданно согласился Шерд.

– Тогда придержи своих парней, пока мертвые развлекаются.

Шерд лег на спинку кресла и с грустью стал наблюдать.

Лисея приготовила мясных пирожков.

Стемнело. Тен развернул стол в гостиной и задвинул шторы. В семь часов стали подтягиваться гости.

Пришли родители с обеих сторон, сестры, братья, друг Тена. Лисея открывала всем двери, обнимала и пользовалась платком, чтобы вытирать горючие слезы.

В дверь в очередной раз позвонили, и Лисея открыла: к квартире пришла её мертвая уже как пять лет сестра. Лисей зарыдала, почувствовала что сходит с ума, но пустила бедняжку. Затем в гости пожаловала её тетя Рисита, умершая лет десять назад. Затем пришли двоюродные племянники-близнецы, умершие два года назад в возрасте двенадцати лет.

Всех Лисея пускала и усаживала за стол вместе с остальными.

Родственники молчали; разговор не клеился.

В течение часа коты один за другим просыпались и сразу бежали в направлении мертвых. но Шерд их останавливал. Они забрались на шкафы и надрывно мяукали оттуда.

Тен нервничал и просил котов замолчать.

Все подняли бокалы за прабабку и выпили, не чокаясь.

Шерд взвыл, но остался на месте.

Часть стола, за которой сидели все мертвые родственники, молчала, хоть к ним и обращались.

Лисея заметила, что их кот плачет. Она взяла ватный диск, чтобы протереть ему глаза, они гноились.

Вечер прошел незаметно. Под конец мертвых стало заметно больше – их впускал в квартиру уже кто-то другой. После двенадцати дверь и вовсе осталась открытой. К ней поставили табуретку, в подъезде слышалось постоянное шарканье. Тен всё кричал, чтобы закрыли дверь.

Наконец, в три часа, входная дверь захлопнулась.

Сестра Лисеи – Зелина – встала ближе к желтому торшеру и впервые открыла рот:

– Спасибо за гостеприимство, Лисея.

Лисея кивнула.

Зелина и ее покойный муж (те вдвоем умерли в автокатастрофе) взяли Лисею под руки и повели в коридор.

– Тен! Тен!

Муж Лисей вскочил и попытался высвободить Лисею.

Здесь подступили другие мертвые и уже вместе стали толкать хозяев к выходу.

Кто-то подсобил и вновь открыл дверь нараспашку.

Коты нахохлились: все смотрели на Шерда в ожидании приказа. Тот прыгнул в коридор, смотрел ошарашенными глазами в лица уходящих хозяев, но приказа не дал. Хозяев выперли из квартиры.

Затем Зелина открыла дверь на балкон и пригласила всех живых выходить через балкон.

Живые гости завопили от ужаса. Через десять минут они успокоились и выстроились в очередь. В основном, все плакали и приставным шагом двигались к двери балкона. Дядя Тена, Вир, рассеянный, словно под травой, завел отвлекающую светскую беседу.

Зелина распахнула дверь балкона и отошла.

Свежий воздух словно отрезвил Шерда. Приглушенно он сказал Амурду:

– Они не собирались приходить на чуть-чуть. Не было никакой сделки. Это обман! – затем он крикнул:

– В атаку!

И все коты взлетели со своих мест.

Они тут же набросились на ноги пришельцев, расцарапывали штаны, впивались в щиколотки. Мертвые брались котам за горло и душили. Дядя Вир попытался схватить Зелину за плечи, но его руки прошли насквозь нее. Зелина в свою очередь расхохоталась и шагнула в тело Вира – вселилась в него и принялась душить Шерда. Шерд мяргнул из последних сил, и остальные коты его отбили, а потом вытолкали Зелину из тела родственника. Коты оторвали сущностям ноги: этому способу изгнания мертвых их научили кошачьи предки. Без ног сущности оказались беспомощны и стали выползать из квартиры.

Ноги мертвых надлежало полить оставшейся после праздника водкой и поджечь на главном блюде – плоской обширной тарелке.

Живые родственники Степлитов, как могли, помогали кошачьему прайду.

Они закончили ритуал изгнания, когда уже рассвело, и пригласили хозяев обратно в дом.

Тэн и Лисея прошли в собственный коридор.

Родственники изложили хозяевам свою версию произошедшего, и Тэн Степлит хохотнул:

– Ну и ночка. Коты так орали, что я перестал слышать сам себя! У меня было что-то вроде помутнения рассудка. Кто-то подливал и подливал в мой стакан водки, а потом вытолкал за дверь.

Он посмотрел на Шерда и сказал:

– Ну что, парень. Ты, значит, наш спаситель? И заслужил немного ласки?

Тэн протянул к коту руки, но Шерд увильнул, запрыгнул на спинку дивана и потом на шкаф.

Амурд лег рядом с Шердом и промырлыкал:

– Они не поверили.

– Нет, – кивнул Шерд. – Да и не больно-то хотелось.

Тут коту показалось, что в подарочный картонный пакет на кофейном столике проникла сущность. Он браво спикировал к пакету, а вслед за ним полетел хозяйский тапок.

Зеркальный коридор

В доме молодой семьи Ливденов висело зеркало на втором этаже, в коридоре.

Однажды муж по имени Дит помогал с переездом своему другу. Тот попросил забросить некоторую мебель в дом Ливденов, на пару дней.

Они занесли зеркало, и оно совершенно случайно встало напротив домашнего зеркала.

Ночью, где-то в пятьдесят шесть минут второго часа, между зеркалами образовался коридор, и в нем завелся гном.

С того момента гном стал строить гномье «гнездо» и делать укрепления этого хрупкого зеркального сооружения. Жена Дита, Тизель, попросила передвинуть зеркало, но Дит поднимаясь по лестнице, потерял память последнего дня и рассеянно спустился. На следующий день друг Дита умер в автокатастрофе, и мебель укоренилась в доме Ливденов. На следующей неделе жена напомнила Диту о своей просьбе, и Дит вновь поднялся на второй этаж.

Он встал между зеркалами и увидел коридор.

Жена завопила:

– Дит, отбрось зеркало в сторону!

Дита засосало в коридор, он только успел крикнуть жене "Не подходи к зеркалам!".

Там уже был готов зеркальный гномий замок-лабиринт, достаточно разросшийся, чтобы Дит никогда не нашел дорогу назад в реальность. Дит увидел вокруг себя отражающие поверхности, некоторые были чистыми, некоторые мутными. Он долго скитался, и через какое-то время стал ориентироваться в пространстве. Лабиринт состоял из нескольких уровней. На каждом уровне работали гномы-строители, они укладывали зеркальные кирпичи и воздвигали новые стены. У гномов были цементные лопатки. Дит решил рискнуть и помчался напролом. Первую пару гномов удалось сбить, но потом его ударили по голове чем-то металлическим.

Дальше он очнулся в зеркальной сфере. Он вышел из сферы и обнаружил, что находится на вершине башни. Дит подошел к ее краю и оценил масштаб, с которым гномы подошли к делу.

Старший гном кричал, чтобы младшие по рангу не останавливали строительство и укреплялись. Сеть зеркальных коридоров занимала как минимум несколько миль во все стороны, и имела уже пару этажей, если не считать десятка башен над ними.

Дит разбил одну из сторон сферы и подкрался к старшему гному. Тот брыкался, вертел руками, создавал слишком много опасных телодвижений, и Диту пришлось его убить. Дит достал алмаз из нагрудного кармана гнома, и перед ним открылась дверь в реальность. Дит вышел в коридор своего родного дома и отставил чужое зеркало подальше от домашнего. Он взял что потяжелее, чтобы разбить зеркало, но жена схватила его за руку.

– В чем дело, Тизель?

Он посмотрел в ее глаза, увидел в них гномов.

– Стой, Дит, поздно, они уже захватили не только зеркала в этом доме.

– О чем ты говоришь?!

– Глаза – это ведь тоже зеркала. Когда мы с тобой смотрим друг на друга… между нами с тобой тоже зеркальный коридор. Если ты хочешь их полностью вывести, придется избавиться и от наших глаз. Имеет ли все это смысл теперь?

– Что за чушь?

Дит с болью смотрел на убегающего гнома в глазах жены. Тот бесконечно бежал вдаль, но не удалялся.

– Гномы не так уж и плохи. Чем они тебе мешают?

Дит понял, что дело плохо. Он с размаху разбил зеркало друга, а затем свое, не смотря на вопли жены. Дит вызвал скорую и подошел к Тизель. Он обхватил ее за затылок, и выколол глаза вначале ей, а потом себе.

Дорогая, я куплю тебе новое тело

В самом начале семейной жизни супруги Итенеки лишились работы и обеднели.

Трудная финансовая ситуация вынудила супругов продать женское тело их пары.

Глеклен и его жена, Тасами, оказались вдвоем в теле мужа. Он посмотрел в зеркало и сказал:

– Без паники. Мы поживем так пару лет, и, дорогая, я куплю тебе новое женское тело. У руля тела встану я. Тебе придется потерпеть пару лет.

***

Спустя десять лет Глеклен шел по главной улице Сивапольска, мимо бутиков.

Жена повернула их по-прежнему общую голову к витрине магазина “Дамские страсти”:

– Чудесное платье! Посмотри на этот подол! Он усыпан бисером, как сливочный торт сахарной пудрой!

– Мы обязательно его купим когда-нибудь, – пообещал Глеклен.

Он зашел в переулок, где торговали ношеной одеждой. Купил серый балахон и черные прямые джинсы, – Эти вещи не испортятся от постоянной носки и стирки. Возьмем один крепкий комплект. Стирать будем по ночам, чтобы к утру высохло. Балахон подойдет и для жары и для морозов. Очень практично.

– Посмотри на этот круассан с тертой клубникой! Он пахнет летней лесной землей и теплом солнца!

– Извини, милая, но мы не можем себе этого позволить. Мы купим десятикилограммовый мешок гречки. Проявляться как женщина в нашем мире – роскошь, которая не каждому по карману.

Тасами тихонько заплакала в его голове.

– Тише! – Глеклен сделал громкость мыслей жены на минимум внутри головы, – Будешь проявлять эмоции, когда я выполню свой мужской долг. Сейчас мы не можем терять время на эту ерунду.

Глеклен стал выходить с рынка, где его остановил за руку старик:

– В твоем теле сидит душа женщины?

– Как ты догадался?

– Я видел, как твои глаза пожирают моих танцующих дочерей, их наряды.

– Я рассматривал их в качестве любовниц.

Старик рассмеялся:

– Нет, я знаю этот взгляд. Это была не похоть, а зависть.

Глеклен растерялся.

– Признаться, ты прав. Я ношу в себе душу жены, и коплю деньги на отдельное тело для нее. Тебе кто-нибудь нужен на подработке? Я могу стать водителем для ансамбля твоих дочерей, или буду телохранителем.

– Это все лишнее. Можешь пустить жену к голосовым связкам? Я хочу услышать ее мнение.

– Не могу, у нас уговор.

– Как её зовут?

– Тасами. Знаете, если вы не собираетесь брать меня на работу, я лучше пойду.

Старик встал со столешницы своего прилавка и взял Глеклена за плечи, крикнул в его лицо:

– Тасами! Тасами!

– Убери руки, старик!

– Тасами! – глаза старика вспыхнули ярко-желтым светом.

Глеклен начал разворачивать старика, чтобы заломить ему руки, как вдруг его ослепило желтым цветом, сознание растворилось в свечении стариковских глаз.

Глаза Глеклена пару раз моргнули. Он, казалось бы прежний, сказал:

– Здравствуй, я – Тасами, – якобы Глеклен улыбнулся, но то была его жена в теле мужа.

Старик удовлетворенно кивнул и сел обратно за прилавок:

– Здравствуй, Тасами. То, что я скажу, не для ушей Глеклена, только для тебя. Я помогаю таким как ты заработать на женское тело.

– Вы дадите нам денег?

– Нет, я не об этом, – рассмеялся тот. – Сколько лет твой муж занимается вытаскиванием вас из нищеты?

– Десять, – ответила Тасами дрожащим голосом.

– Ты знаешь, что это означает?

Тасами отвела взгляд. Старик взял ее лицо и повернул к себе:

– Посмотри на меня. Твой муж не может вытащить вас из нищеты.

– Может, – хныкнула Тасами. В глубине души она подозревала, что так и есть, но не хотела терять веру в мужа.

– Нет. Он никогда не купит тебе женское тело.

– Вы нас не знаете!

– Я таких как вы каждый день вижу. Мужчины, захватившие души жен – это в основном те, кто посещают наш рынок, – объяснил старый дед.

Тасами оглядела толпу вокруг. Действительно, одни мужчины, в рваной одежде, неприметные, грозные.

– Что же мне делать?

– Захвати управление телом Глеклена, – Старик залез под прилавок а потом вытащил оттуда маленький мешочек, – а потом сыпь вот этот желтый порошок с утра в ваш утренний чай. Говори, что это настой одуванчиков. Этот порошок будет подавлять сознание Глеклена.

Тасами взяла трясущимися руками холщевый мешочек из рук старика.

В это же мгновение Тасами потеряла управление – сознание Глекленаочнулось.

– Что ты с нами сделал? – спросил он у старика.

Старик уже стоял спиной, он о чем-то лепетал с дочерью-танцовщицей, выглядел отстраненным и потерявшим интерес. Глеклен разозлился:

– Черт с тобой!

Он быстро вышел с рынка. Вернулся домой, перекусил хлебом и остаток дня провел в магазине рядом с домом – помогал хозяйке магазина с документацией за еду и доброе слово.

Под ночь Глеклен нашел в карманах мешочек с порошком и спросил у жены, откуда взялся мешок.

– Его дал старик, – чистосердечно призналась Тасами. – Умоляю, не выбрасывай его!

– Для чего этот порошок?

– Старик сказал, что порошок поможет мне.

– Я тебе помогаю Тасами, а не какой-то старик!

Глеклен бросил порошок в коробку рядом с кухонным столом и лег спать.

Ночью Тасами не спала, старалась навлечь на Глеклена сон о том, что желтый порошок поможет. Но утром Глеклен не захотел его пить.

Три дня Тасами терпела, пока не наступило ее день рождение.

Глеклен купил ей небесно-голубое скромное платье из шифона и положил в шкаф: на будущее. Там уже лежало около десяти платьев, для женского тела, которого у них не было.

– Дорогой, можно тебя попросить еще об одном подарке?

– Я выложил последние деньги на платье. Остальные хранятся для тела. Что же еще ты хочешь?

– Ты любишь меня?

– Да.

– Выпей желтый порошок завтра утром.

Глеклен задумался. Тасами уже думала взять свои слова назад, как муж ответил:

– Хорошо.

Утром супруги проснулись, как обычно около восьми часов. Глеклен долго собирался, он заметно нервничал. Уже начал одевать обувь, как вдруг пошел на кухню и мокрыми от волнения руками взял стакан, насыпал туда желтого порошка, постоял минуту. Залил кипятком. Перемешал и выпил маленькими глотками. Его сознание ослабло и отступило.

Тасами почувствовала, что может двигать телом мужа. Это было так непривычно, что она еле дошла до входной двери, держась за стену. Ее шатало. Натянула на ноги мужа обувь, осторожно стала спускаться по лестничной площадке к выходу из подъезда. Все звуки казались чересчур громкими. На улицах лаяли собаки, а солнце слепило. Тасами теребила сумку. Она уже более уверенно держалась на ногах, быстро шла к дому своих родителей. что находился в престижном частном секторе.

Вначале Тасами долго упрашивала охрану открыть ей ворота, так как родители наказали не пускать Глеклена. Потом Тасами, в теле мужа, прошла на родительскую землю, пересекла теннисный корт и взбежала по мраморным ступеням. Там уже стоял ее отец – напряженный, со свернутыми на груди руками.

– Не подходи! – угрожающе сказал отец Тасами.

– Позвольте, я объясню.

Тут сознание Глеклена проснулось, но он сдержал мгновенный импульс тут же выместить жену от руля управления их общим телом, и решил приглядеться к тому, что она делает. Он осознал, что жена пришла к своему отцу – она давно предлагала Глеклену попросить помощи у ее родителей, но он всегда отказывался из принципа: он хотел сам вылезти из нищеты и доказать всем, чего он стоит.

Глеклен увидел, как тесть обращается к нему с веранды:

– Я вижу, ты осмелился прийти без нашей дочери. По-прежнему скрываешь ее? Мы не видели ее десять лет. Как ты это объяснишь?

– Я продал ее тело, – сказала Тасами губами мужа, – нам нужны деньги на новое.

– Что ты сказал? – отец подошел к зятю и взял его за грудки. – Вы теперь одни из таких неприкаянных пар? Почему ты молчал?!

– Нам срочно нужны деньги, отец, – промолвила Тасами губами Глеклена. Глеклен оторопело наблюдал за происходящим, и изо всех сил сдерживался, чтобы не вмешаться.

Отец отступил. Его подбородок задрожал, а морщины собрались в уголках глаз. Он ушел в дом молча, вернулся с кипой наличных.

– Бери, – отец заглянул в глаза Глеклена, будто искал в них что-то, – И возвращайся. Возвращайтесь оба.

Тасами не выдержала и заплакала. Глаза отца тоже блестели. Тасами отвернулась и быстро пошла прочь с зеленой лужайки, за изгородь, на улицу.

Там она в спешке приняла того разведенного желтого порошка из термоса, и сознание Глеклена вновь померкло.

Тасами прижала к груди сумку с деньгами и бежала к торговому центру «Воплато». Тот находился в центре и горел яркими белыми огнями. Уже стемнело. По торговому центру разливалась музыка: звенели тысячи бубенцов, они создавали сплошной гармонизирующий фон, энергетически заряженное пространство.

Все стены центра – из стекла. А внутри – идеальные голые тела. Никакого бесстыдства; от них не веяло чем-то пошлым. Они смотрелись, как греческие статуи. Ряды стеклянных витрин и бесконечно тянущиеся ряды тел на любой вкус.

Тасами нашла кассы.

– Здравствуйте, я хочу купить тело.

Ей улыбнулась красивая продавщица:

– Это прекрасно! – она протянула руку с безупречным маникюром. На бейджике значилось «Ани».

– Мне нужно женское тело, – Тасами достала собственное фото, передала его консультанту, и развернула бумажный листок из грудного кармана, потом с волнением в голосе стала зачитывать оттуда, – Рост 155, глаза – светло-карие. Волосы прямые, телосложение астеническое, фигура – треугольник.

– Подождите, помедленнее!

Тасами руками Глеклена развернула листок к девушке Ани. Та объяснила:

– Вы хотите тело, похожее на прежнее? Нам нужно проверить склады.

Девушка взяла фото и помятый листок. Она долго цокала каблуками, пока удалялась в дальние отделы центра. Тасами села на пластмассовую скамейку, напоминающую мебель для кукол.

Прошло пару часов. Тасами уже раз пятнадцать подходила к кассе и спрашивала, куда делась первая продавщица Ани и когда ей принесут товар. Ей отвечали, что всё под контролем, и стоит подождать еще чуть-чуть. От нервов она еще два раза глотнула из термоса: меньше всего ей хотелось, чтобы муж застал ее на полпути к цели.

Тасами поднялась вновь и решительно пошла в направлении склада – так или иначе, даже если тело не подбирается, она хотела вернуть фотографию и лист с параметрами.

На двери склада значилось «вход запрещен». Она положила руку мужа на дверную ручку, и тут ее стали поворачивать с другой стороны. Вышла Ани.

– О, вы здесь! Вам сюда нельзя. Тела по вашим параметрам давно уже не выпускаются. Это старые модели. У нас есть линейка новых, хотите взглянуть?

– Я давала… давал вам лист, – сказала Тасами голосом мужа, – Где он?

– Какой лист? Пойдемте к центральной кассе, я покажу вам базу тел на сегодняшний день.

Тасами сделала усилие, чтобы согласиться. Продавщица усадила посетителя за большой монитор и пролистывала базу с мобильного пульта встроенного в часы на своей руке:

– Видите? Здесь мы имеем усовершенствованный скелет, работу внутренних органов, и, самое главное, если вы ищете действительно качественный товар – тела серии «Стабис», где докрутили настройки работы гормональной системы. Мир в них чувствуется более четким, ясным и по статистике меньше процентов случаев потери управления. Присутствие сознания – 10% по шкале Деббинга – это существенно, поверьте.

– Хорошо, я хочу посмотреть вот эту модель.

Ани провела тело супругов к нужной витрине, открыла ее ключом. Тасами осмотрела женское тело – незнакомые для себя черты. Кожа здесь была более бледной, волосы светлые, пропорции другие. Но Тасами чувствовала в себе готовность ассоциировать себя с этой незнакомой женщиной. Ани надела перчатки и раскрыла телу глаза, чтобы показать их голубой цвет. Тасами кивнула, в теле мужа, и попросила упаковать покупку.

Денег, к ее ужасу, еле хватило. Их несколько раз пересчитывали, чтобы убедиться, что сумма набрана.

На последние крохи Тасами доехала до ближайшего бесплатного пункта подключения. Она встала в очередь со своей коробкой на колесиках в будку на углу улицы. Туда заходили люди по очереди, дверь закрывалась, а сквозь щель было видно, как вспыхивал свет, словно происходило рождение звезды.

В очереди стояли простые люди, но было и несколько розовощеких счастливцев. Некоторые везли за собой не только громадные коробки, как из-под холодильника, но и нечто, напоминающее урну для праха. Там удерживались души.

Подошел черед Тасами. Она вошла в будку и увидела операционный стол и пару уставших и раздраженных врачей.

– Сюда – новое тело. Сюда – сами ложитесь, – бросил тот, чьи волосы были более всклоченные.

– Кого переселяем?

Она достала из сумки документы. Второй врач бегло проверил их. Тасами села на стол, как в трансе, сказала:

– Мы супруги Итенеки в теле мужа. Я, Тасами Итенеки, хочу переселиться в женское тело.

Тасами много лет мечтала произнести эти слова, но сейчас они прозвучали блекло. Не запахло розами, и муж не поцеловал ее в губы, чтобы поздравить с этим знаменательным моментом.

– Вы уверены?

Тасами оглянулась на врачей.

– Это стандартный вопрос. Мы обязаны спросить.

– Да, я уверена.

И ей мгновенно сделали укол. Сознание растворилось в темноте.

***

Тасами проснулась, открыла глаза и зажмурилась. Ее перебрало мурашками от холода. Она огляделась и увидела, что они сидят с мужем в парке на витиеватой скамейке в стиле рококо. Утро. Она – голая, прикрытая рубашкой мужа. Сумки нет.

Муж пришел в себя. Он напряженно разглядывал незнакомку рядом.

Тасами улыбнулась ему:

– Это я, Тасами, в новом теле.

Глаза Глеклена расширились, в них стояло изумление.

– Почему ты решила так поступить со мной?

– Я… я хотела все прекратить.

– Но мы договаривались! Оставалось потерпеть пару лет! – повысил голос муж, и с веток ближайших деревьев сорвались птицы.

Тасами встала, хотела жалобно что-то пролепетать по старой привычке, а потом прокричала не менее громко, чем муж:

– Я больше не могла позволить себе терпеть!

Он оторопел. Тихо спросил:

– Неужели я так плохо обошелся с тобой? Ты хочешь сказать, что я настолько плох? Ты хочешь уйти от меня?

– Нет! – воскликнула молодая женщина, – Я просто больше не буду терпеть.

Муж подошел к новой для него женщине и осторожно обнял, прижал ее голову к своей. Тасами не сопротивлялась. Он сказал:

– Я очень сильно извиняюсь. Что мне сделать?

– Давай купим мне новое платье, с той витрины “Дамских страстей”.

– Но оно же стоит, как пятьдесят моих рубашек, – аккуратно запротестовал муж.

– Половину я займу у отца, половину заработаю.

Глеклен прищурил глаза, вглядываясь в Тасами. Он ответил через минуту:

– Определенно, тебе пришлось стать мужчиной, чтобы стать женщиной, если ты понимаешь, что я имею ввиду, – он потер подбородок, – Не переживай, я помогу тебе.

Жена улыбнулась и прыгнула к Глеклену; он ее подхватил и закружил в объятиях. Супруги поцеловались. Восходящее солнце подчеркнуло их силуэты на фоне идеально подстриженного газона и гуляющих по парку лебедей.

Потомки

Тридцать первое февраля

Леля держала на своем дворе тридцать кошек, и у нее не было детей, как и мужчин.

Однажды в её дом-гостиницу поселилась милая женщина, она гостила пол недели, а когда ушла, Леля заметила, что у нее пропали женские дни. Леля переживала, что беременна, но живот все не округлялся.

На девятый месяц при полной луне Леля ощутила схватки и родила котёнка.

То был единственный год, когда в феврале назначили тридцать один день, чтобы подогнать спешащий календарь к космической ситуации.

Никто не должен был знать о таинственном рождении.

Леля растила кошачью дочь, как тридцать первую кошку.

Однажды в её дом приехала гостить компания мужчин. Они заселили все пять пустых комнат и шумно обедали на кухне, тискали многих кошек, и пристали к дочери Леле – Мяукалке.

Леля бросилась к мужчинам, и попросила не трогать Мяукалку. Те засмеялись, а один затаил улыбку.

Через день все мужчины уехали, а этот продлил срок пребывания и присматривался ко всем кошкам. Он долго наблюдал и, наконец, сказал:

– Я хочу выкупить вашу Мяукалку.

– Кошки не продаются, Версей, – ответила Леля.

– Хорошо.

Ночью Версей украл Мяукалку и исчез.

Леля долго рыдала, объявила о пропаже, но кошки терялись в городке постоянно, и никто не мог отнестись к этому достаточно серьезно. Леля пошла в церковь и исповедовалась священнику Иониту о своем горе.

Священника так потрясло откровение о кошке, рожденной человеческой женщиной, что он рассказал об этом верховному отцу. Все монахи и святые отцы пришли к решению, что наказания заслуживают как священник, нарушивший обет молчания, так и Леля, совершившая сделку с темными силами. Но прежде окончательного приговора, они наказали Иониту сопровождать Лелю, чтобы найти дочь-кошку, ибо та не имела права ходить по свету.

В следующие дни Леля заплаканной ходила по улицам родного города, пока внезапно не встретила свою Мяукалку.

Она погладила ее и накормила, а потом привела в церковь всех своих кошек, и сказала:

– Если вы считаете мою дочь порождением дьявола, сами найдите ее, если сможете отличить.

Первым взял слово верховный священник:

– Твоей кошки здесь нет.

– Неверный ответ, – злорадно ответила Леля.

Второй священник подошел и обследовал тридцать одну кошку, и сказал:

– Вот эта! – и показал всем рыжую кошку в полоску.

–—Нет, это не она, – ответила Леля.

Тут из толпы выскочил фанатик, который чаще всех посещал церковь, приставил нож к горлу Лели и прокричал:

– Неужели вы не понимаете, что она дурит нас? Кошка, рожденная человеком будет отличаться от обычных кошек. Мы никогда не узнаем, где она!

– Ты прав, – склонил голову верховный. – Сжечь их.

Ионита и Лелю подняли на сооружение из бревен и привязали к столбам. Верховный отец махнул рукой, и младший служитель опустил факел к бревнам.

Костер полыхал все сильнее, Леля и священник Ионит начали задыхаться в дыму.

Неожиданно из рядов кошек выскочила Мяукалка и прыгнула в огонь, развязала веревки на Леле. Они выбежали из церкви под возмущенные крики окружающих. Но никто не решался ни помочь,ни помешать им.

Кошка привела Лелю в соседний город, в дом Версея, где тот признался, что взял Мяукалку в жены, и благодаря черной магии, ему удалось сделать сына. Поэтому в колыбельке покоился маленький котенок, также не отличимый от обычных кошек.

Леля умилилась и осталась жить, как беглянка, в доме Версея, мужа ее дочери-кошки, отца ее внука-котенка.

По факту по дому ходило только два человека – Леля и Версей. Соседи воспринимали их, как пару супругов; и они действительно обвенчались, чтобы не плодить слухи. Но в быту они не нарушали семейную субординацию – Леля спала одна, а зять с ее дочерью кошкой.

Они никому не открывали тайну своего дома, поэтому умерли в один год, по-своему счастливыми.

Пожизненная беременность

Моя мама, Тельза, росла любвеобильной девочкой.

«Из всех прочих, воспитание Тельзы – многообещающее, – сказал мне голос и это стало первым моим воспоминанием».

Впоследствии я назвал голос Сияющим Светом. И, несмотря на многообещающую мать, я все еще сомневался.

Бабушка и дедушка подарили ей трех щенков, чтобы удовлетворить ее стремление к общению.

Моя мама Тельза кричала и хлопала в ладоши:

– Когда я вырасту, у меня будет большущий дом!

Дедушка Гвин с удовольствием принимал участие в воспитание, любил катать Тельзу на плечах, люил слушать ее смех.

– Я рожу тебе много внуков, папа! – обещала моя мама Тельза. Сияющий Свет мне все показывал. Она бегала по дому как самолет. Соседи вечно жаловались деду Гвину. Обычно он выпроваживал их за дверь, выслушивал нотации, но ничего не высказывал своей девочке. Она радовала его душу. Дедушка Гвин работал в продуктовой компании и единственным лекарством от стресса и всех напастей считал лишь свою дочь.

– Что они сказали? Я громко бегаю?

– Нет, девочка моя, все в порядке. Это собаки громко гавкают. Но ты не беспокойся, я с ними договорился, с собаками…

Нельзя сказать, что дедушка Гвин легко отпустил дочь, когда очередной ухажер спросил ее руки и сердца. Но дед Гвин преодолел себя.

– Позаботься о ней.

– Я позабочусь о ней, – пообещал Герд и увез маму Тельзу в новый трехэтажный дом. Вскоре она забеременела.

Дедушка Гвин приложил руки к животу Тельзы.

– Какое счастье!

Дедушка ярко представил себе своего внука внутри живота – то есть меня.

Так прошло восемь месяцев. И дед, и папа жили как на иголках.

Дедушка Гвин переехал в дом к моим маме и папе, чтобы помогать по хозяйству и разгрузить в бытовых вопросах молодую маму.

– Так! Скоро наступит время рожать!

Но мама Тельза не родила ни через неделю, ни через месяц после этого. В один из дней она вновь мучилась на кушетке в гостиной.

– Со мной что-то не так!

Папа Герд прикладывал влажную тряпку к ее лбу.

Врачи разводили руками; никто не мог сказать, что с ней.

Она не родила ни через пару месяцев, ни через четыре месяца, пять месяцев, ни через год, ни через два.

С тех пор мама ежемесячно проходила осмотр. За ней наблюдало почти все сообщество передовых умов человечества.

Наблюдало и в тот день, когда на девятом месяце я не родился и прекратил развиваться.

– Мы сделаем кесарево, – предложили врачи.

Но мама Тельза с детства боялась операций: с двенадцати лет развившаяся гемофилия, несворачиваемость крови. Операцию отменили. «Кроме того, это отличный шанс понаблюдать за феноменом, – заметил один из наших докторов».

«А Сияющий Свет все наставлял, чтобы я вышел. Я уже честно собирался, но помедлил. Как вдруг обнаружил, что можно не выходить».

Мама Тельза продолжала заниматься хозяйством, вела уроки литературы в лицее для одаренных детей и частенько прикладывала руки к животу, чтобы почувствовать мое движение внутри. Я понимал, что занимаю много места, что служу ей пятнадцати килограммовой обузой и старался особо не надоедать: много спал и отдыхал, веселился вместе с ней лишь, когда она звала меня.

В один из осенних пасмурных деньков мама Тельза прижала руки папы к своему пупку и сказала:

– Сегодня малышу исполняется пять лет. Сегодня он необычайно активен.

Папа Герд знал это ее состояние – каждый год перед потенциальной датой моего рождения она заводилась, как ненормальная, и верила, что вот-вот родит, но я как обычно ее разочаровывал и оставался внутри.

– Я устал, дорогая. Не то, чтобы я тебя не люблю, но я хочу детей.

Они с мамой Тельзой не прекращали половую жизнь, и в самом деле мне даже не мешали. У меня было много своих собственных занятий на это время. Однако новых детей сделать снова у них не получалось – я занимал вакантное место.

– Знаешь, Герд, если судьба, малыш бы подвинулся.

И действительно, я, нерожденный мальчик Экль, в день пятых именин подвинулся. И в животе мамы Тельзы начал развиваться долгожданный второй плод (на который возлагали не меньше надежд, чем на меня).

Око передовых умов пристально следило за ситуацией, готовое в случае чего вмешаться.

– Я волнуюсь, Герд. Что, если они оба погибнут?

– Нет. Мы не будем думать об этом.

Всю беременность родители держались друг за друга, как за спасательный плот. Папа Герд мечтал о девочке, чтобы воспитать ее принцессой. Свою мечту о сыне он похоронил.

«И вышла сестра моя, а я остался. Сияющий Свет настаивал сильнее, но я был не готов. Мне разрешили остаться. Я почувствовал».

Моя сестра уговаривала меня и пинками, и поглаживаниями, но я так и не смог решиться. Я слишком любил маму и её теплую утробу. Мне никогда не понять сестру, которая говорила что любит, а тем временем, с такой легкостью вышла наружу.

Папа принял дочь на руки и радостно выдохнул:

– Моя мечта сбылась!

Врачи возились над распахнутыми ногами мамы. Они видели мои ноги, видели, как я подтолкнул сестру, но сам остался внутри. Это был их медицинский провал. Двое врачей после этого случая уволились: решили, что акушерское дело – не их призвание.

Мама Тельза стонала, металась из стороны в сторону на кушетке:

– Почему он не вышел? Почему Экль не стал выходить? Они были бы отличными близнецами!

– Он был бы на пять лет старше сестры, маменькин сынок.

– Не шути так!

– Мы попробуем снова. Думаю, он сам выберет, с кем выйти.

– Может, с прошлой жизни у него много психотравм, и он решил, что ему безопаснее отсидеться в моем животе? Может ему важно быть со мной в непрерывном телесном контакте, чтобы исцелить свои душевные проблемы.

Папа Герд продолжал ругаться.

– Легче было бы сразу умереть. От чего он прячется в твоем животе? У нас отличная семья! А как же я? Я стал бы отличным отцом! А дедушка? Мы максимально адекватные родственники!

Дедушка Гвин кивнул зятю; тот качал на руках мою сестру. .

Вскоре мама Тельза и папа Герд вновь зачали ребенка, и снова мальчика.

– Это отличный шанс! – потер руки папа Герд. Он сидел рядом с мамой напротив медсестры на УЗИ.

Мужчина ничего не говорил жене. Он решил действовать самостоятельно. С тех пор, как она беременна мной – беременность дает ей чувство безопасности. Поэтому, в первые в моей жизни, когда мама заснула, папа Герд задрал одеяло, обнажил мамин живот и прислушался.

Он слушал мои движения, к которым уже успел привыкнуть. Я был его нерожденный горячо любимый сын, которого он видел только на экране монитора, которого чувствовал каждый день под ладонями рук.

– Экль.

Папа Герд старался говорить тихо. Мамин живот заурчал и я невольно шевельнулся в ответ на прикосновение папиных рук.

– Я обращаюсь к тебе, мальчик. Тебе уже семь лет с лишним. Ты совсем большой. Ты должен понимать, что пора выходить оттуда. Ты понимаешь?

Мамин живот снова заурчал. Однако мне не нашлось что ответить.

На следующий день маму Тельзу пришлось везти в больницу – она начала рожать. Но то оказалось ложной тревогой. Родители чуть не потеряли второго сына. Папа Герд испугался и решил больше не обращаться напрямую ко мне.

С тех пор утекло много воды, и мои родители зачали и родили Нукля, Киара и Сию. Все это время я оставался внутри и по всем подсчетам являлся уже взрослым человеком. Являлся бы.

Родители потеряли всякую надежду вызволить мальчика и, в конце концов, привыкли к этому нестандартному положению матери. Не прошло и десятка лет, как у них появились внуки, затем, пара правнуков.

И вот однажды, в один не совсем солнечный день, когда папа Герд держал маму Тельзу за руку, она умерла – от старости, счастливая.

Ужасаясь, папа Герд понял, что умерла только моя мама, но я все еще сидел внутри и не хотел умирать.

Папа привел себя в чувство, позвонил врачам. Его внук помог привезти тело мамы в больницу, и меня извлекли.

Папа Герд, ошеломленный, взял меня, своего пятидесятилетнего первенца, на руки.

Он смотрел в мои глаза, расширенные до пределов зрачки, рассматривал напряженные мышцы лица. Я чувствовал себя, словно загнанное в угол животное. Я пытался совладать с телом, совершал хаотичные движения руками и ногами, тщетно искал путь назад, в убежище. Папа Герд не мог стерпеть этого.

– Перестань, Экль! Ты родился на Земле. Ты должен понять, что мы здесь все ждали тебя и были замечательной семьей! Мы хотели тебя!

Я издал глубокий пронзительный вопль. Раскатисто, срываясь со связок. Мой голос обращался к каждой живой душе в помещении. Я распахнул налитые розовые глаза и слепо перемещал взгляд, словно от одного разочарования к другому. Я не хотел жить – руки метались в совершенно чужом для него теле, губы хватали и судорожно выталкивали нежеланный земной воздух. Ногами я невольно отталкивал отца, которого давно знал, заботливые руки врачей, теплые пеленки.

Герд и Стак отвезли меня домой. Герд не расставался со мной ни на секунду.

«Мать моя умерла и увидел я Свет, но уже не был он Сияющим. И начал я забывать его».

Папа Герд, несмотря на преклонный возраст, обеспечил космический уход за младенцем. Он объяснил своим внукам, как важно заботиться обо мне, как важно удовлетворить все мои потребности. Внуки терпеливо выслушали Герда, но остались при своем мнении.

Когда Герд отошел на Свет Иной, мне пришлось не сладко. Умом я понимал, что получил от жизни и любовь, и доброту. Однако все дальше продолжал смотреть на свои сморщенные руки, словно после долгого сидения в ванной, затем переводил взгляд на небо и глубоко вздыхал легкими, которые не могли расправиться до конца. Так я мог долго сидеть в неподвижности и смотреть на один предмет, затем на другой, качать головой из стороны в сторону. И забывать. Все что я делал – это забывал. Со временем я выяснил, что так становилось легче.

Перед началом летних каникул Стак с младшими дочерьми взялись и нашли достойный приют «Акторис», санаторий для восстановления и реабилитации людей с психологическими травмами. Им понравилось описание, и в первую неделю, когда вся семья была свободна, мы вместе поехали разведать обстановку.

Они усадили меня на веранде одного из дощатых домиков. Стак подошел и похлопал меня по спине. Я изо всех сил старался видеть в нем не только чужого человека. Я снова настроился смотреть на верхушки деревьев.

– Здесь полегче?

– Да, – ответил я, – можете оставить меня.

Стак спустился с веранды и сделал пару шагов в направлении родных, расположившихся на лужайке.

– Спасибо, – услышал он мой голос за спиной, и развернулся.

Я смотрел на ворон, которые вьют гнездо над самой крышей. Стак услышал, как я сделал глубокий продолжительный вдох. Затем наступила пауза. Стак напрягся, я видел это в его сведенных чуть приподнятых плечах. Затем все-таки я сделал выдох, и увидел облегчение на лице моего родственника.

Я опустил взгляд в землю и произнес:

– Идите, будьте спокойны. Я справлюсь.

В сердце кольнуло, с какой легкостью Стак развернулся и зашагал к семье. На мгновение мне стало дико страшно: он – последняя ниточка, пуповина, которую надо когда-нибудь отрезать. Спустя пару минут, когда Стак и семья скрылись из виду, я взял себя в руки и вернулся к наблюдению за воронами.

Наш несуществующий ребенок

Познакомились однажды Вар и Тиша, влюбились друг в друга, и сразу начали мечтать о том, как будет у них ребенок.

Они обсуждали любые детали и подробности: как будут воспитывать, какое образование обеспечат, где будут укладывать спать и какие колыбельные петь на ночь, какую марку фруктовых пюре будут покупать, и как наставлять его на общение со сверстниками.

Одна беда – постоянно возникали разные обстоятельства и препятствия к зачатию: то денег нет, то условий, то здоровье не подтянули, то ремонт не доделали. Бесплодие среди причин не числилось, но и остальные аргументы были весьма существенны. Или сезон не подходил: дату родов стоило рассчитать так, чтобы рождение совпало с нужным знаком зодиака. Не поймите предвзято, но к приходу любимого и желанного ребенка нельзя подготовиться слишком хорошо.

Вар и Тиша так часто говорили о своем ребенке, что он взял, да и материализовался где-то во вселенной, как волшебная фея – от одних только бесчисленных разговоров о нем. Они даже имя ему придумали – Фэйдом, но разумеется, не могли знать, что Фейдом где-то существует.

Так проходила их обычная человеческая жизнь. Так прошло около двух десятилетий – в планах, интересных и вдохновляющих совместных подготовках, которые удержали будущих родителей от ссор и размолвок множество раз, потому как у них была высшая цель их союза, помимо любви друг к другу – подготовка к родительству.

Ну а Фэйдом, воплощенный в теле сказочного существа где-то на планете Земля, по прошествии стольких лет тоже не мог найти себе места. Его рост не доходил и до полутора метров, зато имелись крылья, как у больших африканских насекомых. Только еще больше. И кожа – ни туда, ни сюда – вроде как у людей бледная, но словно обескровленная, с зеленоватым оттенком, изборожденная венами (они располагались у самой поверхности тонкой кожи). Пигментные пятна усеивали все его грушеобразное тело. Жир преобладал над мускулами, и все же ребра просвечивали, как и ключицы, запястья, щиколотки – казались чрезмерно исхудавшими по меркам людей, а ручки и ножки наоборот люди бы восприняли слишком пухлыми и детскими. Лицо тоже получилось кругленьким, с маленькими глазками и вздернутым носиком. А рот выглядел словно после операции с волчьей губой – несимметричным, чересчур чувственным и странным.

Фейдом правда пытался наладить контакт с людьми, но они при его виде либо падали в обморок, либо убегали, либо пытались его убить, а потом убегали. Всю свою жизнь он наблюдал за людьми и пытался найти своих создателей или тех, кто окажется к нему неравнодушен (так уж получилось, что Вар и Тиша жили на северном материке, а Фэйдом материализовался на южном), но они друг о друге не имели ни малейшего представления.

Когда Фейдому исполнилось шестнадцать лет, Вар и Тиша поехали в Австралию – повидать мир, посмотреть на экзотическую природу. И, когда они отошли от туристической тропы, то наткнулись на одну из самых красивейших пещер, которые когда-либо видели. Не успели супруги заглянуть внутрь, как оттуда к ним вылетел повзрослевший Фейдом. Что-то родное он увидел в этих влюбленных, и бросился навстречу к маме и папе.

Вар с испугу ударил по летающему существу сумкой, и Фейдом упал на землю в паре метров от отца.

Потом пожилая пара влюбленных приблизилась к странному маленькому человекообразному созданию. Супруги переговаривались. Вар достал из сумки перочинный нож.

– Кто ты? – Вар обратился к Фейдому.

– Меня зовут Фэйдом, – пролепетал зеленоватый мужчина ростом полметра. Он как жук, не мог сесть или перевернуться на живот. Вару и Тише стало очевидно,что монстр что-то повредил, и, возможно, необратимо.

– Фэйдом? – со страхом повторила Тиша. Они всю жизнь с мужем повторяли имя своего несуществующего ребенка. Они фантазировали о ребенке, но так и не сделали его. – Фэйдом?

– Это все, что я о себе знаю – свое имя.

Фей издал стон, когда вновь попытался встать и не смог. Он с большим интересом и мольбой бросал взгляды на пару.

– Мне кажется, я вас знаю.

– Ты подслушивал нас, а теперь насмехаешься, – разозлился Вар.

– Дорогой, как бы он нас подслушал? О Фэйдоме мы всегда говорили вполголоса.

– Это очень странно. – сказал Вар и указал на коротышку в одежде из листьев с крупными зелеными родимыми пятнами по всему лицу и телу. – Он странный!

– Возьмите меня с собой, – неожиданно попросил фей. – Вы первые, кто не испугались и не убежали. Вы действительно что-то обо мне знаете. Пожалуйста! Кто я?

Только тут Вар и Тиша заметили под существом зеленую расползающуюся лужу. Он продолжал лежать на земле. Тиша присела на колени рядом с ним, а Вар помог придержать голову. Так они просидели минут пять, прислушиваясь к вздохам Фейдома. Фей как будто засыпал.

– Послушай, – Вар потер свое лицо, чтобы мышцы не дрожали, – Мы мечтали о ребенке, и готовились к его созданию. Мы назвали его Фейдом. Неужели с тех пор прошло 16 лет? – он с болью взглянул на жену: она держала ладонь у рта, – Мы просто хотели как следует подготовиться! Фейдом? – Вар ловил взгляд существа, – Тебе 16 лет сейчас. Ты учишься в Синейском училище. У тебя есть подруга с рыжими кудрями. Ты познакомил нас с ней на прошлых выходных. Еще ты любишь кататься на скейте и почему то любишь финики. Поэтому мы берем их для тебя в овощном на углу нашего района, даже при том, что Тиша и я их не особо любим. Тебе безумно нравится рок. В детстве ты любил плавать и играть с нами в шашки. Ты… наш любимый ребенок, которого мы выдумали себе 16 лет назад.

Фейдом скорчился, но вскоре стало понятно, что он улыбается:

– Это прекрасно, – он снова набрал в грудь воздуха – Это удивительно и чудесно. Какую прекрасную жизнь вы для меня придумали. Вы – отличные родители.

Фейдом умер у них на руках. Его тело было слишком странным и слишком инопланетным,чтобы кому-то рассказать об этом. Вар и Тиша зашли в пещеру, чтобы там похоронить останки своего сына.

Уже через пятнадцать метров, когда поворот каменной стены загородил солнечный свет, внутри пещеры загорелись растения и грибы, произрастающие на стенах и между камней. Где-то капала вода. Вар и Тиша прошли в самую глубину, так и не включив фонарик. Светящиеся растения отразились в воде, и супруги увидели темное озеро, вокруг которого располагались каменные кубы с надписями.

“Виктор”, “Ласка”, “Атрея”, “Ляля”, “Дарий” и другие имена. Кладбище.

Вар стоял с Фейдомом на руках. Тиша отодвинула верхний камень одной из могил.

– Здесь подобные скелеты. Маленькие, странные. – она присела и все-таки включила фонарик, шмыгнула носом и вытерла влажные глаза, – Вот, смотри, Вар. У скелетов по бокам, из-под спины торчал косточки. Это все, что осталось от крыльев.

Супруги сдвинули камни подобным образом, соорудили куб, и положили внутрь Фейдома. “Он оказался таким хрупким” – прошептала Тиша. Вар положил сверху плоскую плиту, и выскреб перочинным ножом имя ребенка сверху.

Они вышли из пещеры в молчании. Догнали свою туристическую группу к ночи, по карте. Утром они с экскурсоводом выдвинулись обратно по тропе, чтобы показать ему найденную накануне пещеру. Хотя они и отметили эту точку на карте, но не увидели нужного поворота дороги: целых три поворота походили на нужный, но ни один из них не вел к пещере. А если и выходил, то не к той пещере, или внутри которой оказывалось что-то другое, но не озеро, и не кладбище фей.

Вар и Тиша вылетели домой из Австралии, вернулись в родной город субботним вечером, и ночью под одеялом придумали второго, уже настоящего, ребенка, решив, что это будет лучшим, что они могут сделать по отношению к первому, который, кем бы он ни был, так и не узнал, что такое настоящая жизнь.

Нечеловеческий сын

– Думаешь, нам пора завести ребенка? – спросил однажды Фенс Мероу, муж Литы.

– Я боюсь рожать, – ответила Лита.

Семья Мероу завела шурку – особая порода больших домашних кошачьих с вытянутой мордочкой и завернутым, как у лайки, хвостом.

Животному дали имя – Анис.

Лита стала посещать клуб молодых матерей и всюду брала Аниса.

Благо, торговые центры пестрили отделами с одеждой для животных в равной степени, как и отделами для детей. Аниса одевали в штанишки с отверстием для хвоста, в кофточки, шапочки, комбинезончики.

Анис рос счастливым котенком. Его брали с собой в кровать, усаживали в детское кресло за ужином, учили держать ложку в лапах (специально спроектированную под кошачью).

Доктор сказал, что если проявить достаточное упорство, то у Аниса проснется сознание.

– Знаете, что всех человеческих детей учат ходить на двух ногах? – спросила врач. Она, Лита и Фенс стояли на балкончике медицинского корпуса, пока доктор докуривала сигарету. Она потушила окурок и снова обратилась к молодым родителям:

– Здесь то же самое. Вода камень точит, и при должном упорстве происходит закономерный результат, а вовсе не магия. Нам с вами нужно развить мелкую моторику у Аниса. Внизу около буфета продается учебник с такими упражнениями. Делайте их каждый день, и вы активируете его мозг. Выведете частоту его мыслительных процессов в бета-, а затем и гамма-ритм, если вы понимаете о чем я. Я дам вам визитку. Как только он начнет говорить, снова приходите на третий этаж. Там вас проконсультируют.

– Хорошо, – Фенс пожал руку врача своими обеими.

Лита взяла декрет и занималась с Анисом. Поначалу он был упрям: драл обои, разбрызгивал воду из миски, подолгу смотрел в окно на проезжающие машины. Ему хотелось бегать и прыгать, но ежедневные упражнения мало-помалу меняли образ его мышления. Анис научился держать в передних лапах десертную ложку, ручку, карандаш. Он начал воспринимать музыку и качать головой в ее такт, особенно, когда Лита танцевала с ним на руках. Также она не бросала попыток научить его рисовать. Однажды его рисунок вышел похожим на автопортрет. Лита хвасталась им в клубе матерей. Остальные относились к ней с настороженностью. У матерей не было определенного мнения насчет происходящего. То было не отторжение, и не симпатия, и даже не равнодушие. А скорее интерес с большой долей недоумения.

Пробуждение сознания в животном считалось редким явлением – в 20-ых годах 21 века регистрировался один случай на пятьсот тысяч человек.

Другие малыши в клубе уже вовсю ползали; Анис царапал других детей, а они дергали его за шерсть, но, тем не менее, все получали удовольствие от этих игр.

***

У Аниса пошел четырнадцатый месяц с рождения. Фенс вернулся с работы.

Семья села ужинать в своей традиции. Лита наливала черпаком суп в три глубоких блюда.

Внезапно в уши Фенсу ударила волна высоких частот. Он зажмурился и в легкой контузии спросил, что это было. Огляделся. Увидел, что Анис открывает рот; в глубине пасти виднелись маленькие клыки. Фенс в шоке продолжил разглядывать пасть сына, и на четвертый раз он разобрал слова:

– Папа, подай, пожалуйста, кусок сыра!

– А!!! – Фенс спрыгнул со стула, попятился и ударился спиной о плиту.

– Тише, Фенс! – Лита спешно переставила все жидкости на гарнитур, чтобы муж их не пролил.

Взяла кусок сыра и отнесла сидящей в детском кресле шурке.

– Я хотела сделать сюрприз, дорогой. Сегодня наш сын заговорил.

Фенс избегал заходить в гостиную весь вечер и уснул в дальней комнате. Утром он съездил к знакомому священнику, затем вернулся к жене с горшком фиолетовых лилий. За ее спиной Анис играл с резиновым шариком, пытался выудить его из-под комода.

– Прошу прощения за мое поведение, – счастливо говорил Фенс и запустил руку в свои густые волосы (он забыл их причесать с утра). – Это чудо! Это чудо!

Он обошел жену и сел на колени рядом с котенком. Тот весил уже порядка шести килограмм и был размером с большой арбуз, или даже два.

Фенс повернулся к Лите:

– Что он еще умеет говорить?

– Анис, детка, скажи папе "Привет".

– Привет, – высоко выдавил кот, не отрываясь от своего занятия.

– Посмотри на нас с папой.

Анис сел на пол, изящно подвернул хвост к себе и спустя мгновение обратил на них взгляд желтых глаз.

– Какой молодец, – Фенс в восторге почесал сына за ухом. – А почему голос такой высокий?

– Мы работаем над этим, – Лита вытерла руки полотенцем и заправила его себе за пояс фартука.

– Сегодня я уже лучше его слышу.

– То ли еще будет! – ответила Лита. Она села на диван и стала публиковать зацикленные видео с Анисом в инстаграм, прикрепляла тэги. А Фенс помог котенку достать шарик из-под комода.

***

Через год Анис пошел в школу.

Лита с мужем подкупили директора учреждения, чтобы получить место в прогрессивном классе. Аниса, как самого маленького первоклассника, пронес десятиклассник на линейке первого сентября.

Все взрослые в толпе, которым было за пятьдесят, крестились; остальные просто перешептывались.

Аниса посадили на первую парту, а рюкзак поставили под стол. Фенс и Лита заказали синюю форму, в традициях дресс-кода выбранной школы, с гербом на переднем грудном кармашке. На уроках Анис постоянно спрыгивал с парты, сидел либо прямо на столе, либо на подоконнике, чаще забирался на верхнюю полку у стены – природа часто брала своё.

Директор договорился с учителями, чтобы они нашли к Анису индивидуальный подход.

Все же на контрольных, диктантах, изложениях требовалась предельная концентрация мыслей, которой кот еще не достиг, поэтому Лита приходила и держала Аниса на коленях, разминала ему правую лапу, когда он уставал писать, пела на ухо детские песенки, которые стабилизировали его внимание. Дальше эту роль вызвался исполнять отличник Метик – вместо Литы, потому что очень полюбил кота.

Анис влился в коллектив класса, позволял себя гладить, подкармливать, и скоро был ростом с самого маленького ребенка в классе.

Литу воспитание котенка поглощало всецело, в него она вкладывала все свободное время, поэтому ко второму классу Анис уже умел ходить прямо и держать осанку в течение получаса.

Их лечащий врач сказала так:

– Знаете, бывают инвалиды со сломанным позвоночником, колясочники? Многие из них при должном упорстве снова встают на ноги, делают первые шаги, возвращают себе ноги. Здесь тоже самое. Купите учебник по гимнастике для позвоночника внизу рядом с буфетом. Когда Анис встанет на ноги, приходите за дальнейшими консультациями.

***

На пятый день рождения Аниса семья Мероу отправилась в соседний город.

Лита уже давно искала подобные случаи с приемными животными, вела переписку с такими неформальными родителями, подыскивала будущую невесту для сына.

Они припарковались у благоустроенного коттеджа и зашли в дом Книтов. За тем званным ужином Аниса познакомили с самкой шурки – Юнокой. Котята сыгрались, вместе гонялись друг за другом по квартире, сломали торшер в технике тиффани. Анис начал принюхиваться к Юноке.

Обе пары родителей нервно рассмеялись и решили, что устроят повторное свидание еще через год.

Анису пообещали, что он увидит свою любовь, когда сможет весь вечер ходить прямо и во фраке, когда сможет говорить с расстановкой и освоит человеческую высоту голоса. Весь класс помогал ему с укреплением мышц ног и позвоночника. Метик ходил с котом на занятия хором за компанию – чтобы укрепить голосовые связки.

Учитель пения восхищался достижениями кота.

Все продолжалось радужно, но за месяц до свидания Книты написали сообщение, что Юнока впала в депрессию – она чувствовала себя чужой в человеческом мире. Анис был уверен, что наполнит ее жизнь смыслом, но вскоре Юнока сбежала от родителей и уехала, предположительно, в Японию, в надежде сойтись с японцем маленького роста, который бы согласился ее обеспечивать – так она говорила родителям.

Лита и Фенс вложили всю свою грусть в поиск университета для сына. Он рос философом, причем обаятельным. Делал успехи в математике и физике. Анис обычно надевал фрак и расхаживал у крыльца дома по газону, в размышлениях о своем месте в мире. Фотографии с ним нередко становились достоянием общественности.

Родители убедили сына, что в Японию ехать не стоит.

Лита не забывала водить сына на психотерапию: они сообща работали над избавлением котенка от чрезмерного невроза. Всеобщая любовь вдохновляла его и порой слишком будоражила. Несмотря на то, что он сильно отличался от окружающих, он обладал железной уверенностью, что его жизнь имеет смысл, что он дополнит этот мир своей неповторимой личностью.

К девяти годам жизни Анис открыл собственный бренд. Предпосылки к этому созрели уже давно; ему оставалось лишь воспользоваться этим. Он вел блог, сотрудничал с партнерскими программами, участвовал в съемках рекламы, в социальных роликах.

Многие компании-конкуренты жаловались, что идет дискриминация по биологическому признаку, бунтовали, когда организации соглашались сотрудничать с котом, отдавали ему предпочтение вперед людей.

Завелось немало врагов Аниса: их увольняли из-за некомпетентности и меньшего ума, чем кошачий, недостаточной инициативности или находчивости. Кто-то проявлял излишнюю консервативность, не успевал следовать трендам, и терпел крах под ходом большого маркетингового корабля, называющегосякорпорация "Анис".

В твиттере Анис выкладывал собственные мудрые изречения:

"Отличайся, ты – другой".

"Будь благодарен за жизнь, подаренную тебе. Дари хорошие оценки родителям, не прыгай на верхнюю полку и не унижай младших, о, мой старший брат".

"Первый снег – вот ради чего стоит жить, например".

"Выпей со мной молока за чудо жизни".

"Не ешь дельфинов, потому что они пойдут вслед за мной".

"Теплая шерсть не согреет меня, если ты сдашься".

"Любите и коричневый цвет тоже, ведь он, как я. Ваш звездообразный лечащий душу Анис".

Фанаты приносили подарки и пожертвования к дому Мероу. После Анис нанял профессионального фотографа, оделся в излюбленный фрак, и снялся для журнала "А-веб". У кота взяли интервью.

Его признали самым сексуальным публичным человеком года, и половина конкурентов подала на него в суд, в частности из-за того, что Анис не являлся человеком.

"Но в его сексуальности никто не усомнился", – так говорила известная ютуб-блогер, работающая в команде Аниса. В интервью для "А-веб" кот признавался, что до сих пор ждет возвращения Юноки, но открыт для новых знакомств. От отвергал человеческих фанаток, объясняя это тем, что они его не возбуждают, как женщины.

В конце концов, к коту прислушивались, поэтому он сумел значительно повлиять на культуру и образование буквально за два года. Начался бум на “пробужденных” животных: трудолюбием сознание формировали в дельфинах, собаках, попугайчиках, тиграх, медведях. Зачастую проблема заключалась в том, что такие животные чувствовали себя чужими и погибали от стрессов и депрессий, но Анис определенно совершил прорыв, поскольку именно на его десятилетие пришлось падение количества самоубийств по статистическим данным не только среди очеловеченных животных, но и, по иронии, в большей степени среди людей.

Анис пришел к матери и свернулся у нее на коленях.

– Только не больше пары минут, Анис, – предупредила она. – А то у меня ноги затекают. Ты тяжелый.

Она провела рукой по его холке. Он непроизвольно замурчал, но вдруг стал серьезным и сказал:

– Мама, я хочу устроить мир во всем мире.

– Это понятное желание, дорогой.

– Ты думаешь, это реально?

Она хотела хмыкнуть, но, поразмыслив, ответила:

– Помнишь, как наша врач говорила про твое воспитание? Вода камень точит, и при должном упорстве происходит закономерный результат, а вовсе не магия. Здесь то же самое.

Дары природы

Семья Крептухов жила на огородном массиве. Во главе рода стоял Твегор Крептух, которому удалось к началу четвертого десятка лет организовать свою жизнь так, чтобы практически не работать. Также деревенская жизнь позволяла существенно экономить на продуктах. Свой день Твегор проводил в том, чтобы раздавать распоряжения остальным членам семьи, и обходить свои владения в философских размышлениях о бытие. Зачастую такие размышления носили религиозный характер, потому как Твегор считал себя христианином.

В начале августа Твегор, как обычно, вышел на задний двор родового дома, осмотрелся и отправился к морковной грядке.

Он стал выдергивать приглянувшуюся морковь из земли, но, видимо, схватился за слишком большую: она вылезла только наполовину. Ни туда, ни сюда.

Твегор рванул со всей дури и опрокинулся на спину, смяв грядку с горохом. Он подтянул морковь ближе к себе, и увидел на ее завершении сформировавшуюся руку: морковь завершалась пятью отростками, отчетливо напоминающими пальцы. Тагет с любопытством изучил находку, и минут пять смотрел на нее, вертел в руках, размышлял.

Он сорвал соседнюю морковь, которая оказалась нормальной конусообразной формы, а странную морковь сложил в сарай за ящики с инструментом. Аппетит у Твегора пропал, и он пошел в дом.

Женщины рода Крептухов вертелись на кухне: они резали свежесобранные овощи и зелень в салаты, в честь праздника иконы божьей матери, и беседовали о женском.

– Эй, женщины, – Твегор облокотился о кухонную стойку, – Как вам урожай этого года?

– Вполне себе ничего, – поджала губу Зена с довольным видом и похлопала арбуз по зеленому бочку.

– А ты, Герта, как считаешь?

– Тухлая картошка. Ты об этом? – Герта жевала укроп и увлеченно строгала огурцы. – Я ее перебрала. Думаю, должно хватить на зиму. Если что, Нетькин обещал поделиться.

– Нет. Я не о картошке.

– А о чем же? Морковь нормальная, – Герта, его жена, наконец столкнулась с ним взглядом, – Я пробовала.

Твегор сглотнул и вышел обратно во двор, постоял на воздухе.

Волосы на его голове трепались, спонтанно то прикрывали, то обнажали недавно выскочившую лысину.

Мужчина пошел в грядки и взялся рукой за свеклу, вырвал, потом за морковь, за картофель. Каждый второй овощ имел странную форму.

Твегор поднял вверх дном весь сад и к концу дня откопал две человекообразные кисти рук (одна морковная, вторая свекольная), две ступни (картофельные), торс, руки, ноги, шарообразную голову из земляной груши, с корневой системой, напоминающей волосы. Рот, нос, уши, надбровные дуги и скулы были выразительными, а вот глазницы оказались полыми, но Твегору удалось найти для головы "овощные" глаза.

Во время всего процесса его било мелкой дрожью, но он не мог остановиться. Боялся помимо прочего еще и того, что его застукают за вредительством на собственной родовой земле.

Последняя находка удивила Твегора но и неожиданно расставила все произошедшее по местам: между кустами красной смородины и крыжовника он нашел из ниоткуда взявшийся куст мандрагоры: по крайней мере Твегор не помнил, чтобы кто-либо его сажал. Когда Твегор выкопал корни и отряхнул их от комьев земли, он понял, что это младенец. Мгновенно Твегор сообразил, почему главный "человек", которого он по частям собирал весь день, был с длинными волосами и руками, прижатыми к туловищу так, будто он что-то держит.

Это была Мария с младенцем!

Смеркалось. Твегор осмотрелся: грядки погружались в вечернюю тень, вся растительность лежала кучами поверх ям как после нашествия гигантских кротов.

Он услышал колокольчики, сообщающие, что женщины приготовили ужин и вышли на крыльцо звать главу семейства. Твегор схватил овощной манекен, вставил в его овощные руки "мандрагорного" младенца и побежал к стене дома. Приставил эту парочку там, под навесом винограда.

Между прутьями изгороди появилась голова соседа. Тот стал невольным свидетелем находки Твегора и воскликнул:

– Святые угодники!

Твегор постоянно видел соседа на воскресных проповедях в местной церкви.

– За сколько продашь? – спросил сосед.

– Они не продаются.

– Твегор! Твегор! – звали женские голоса. Женщины пошли вокруг дома.

– Блестящее творение, продай ее мне! Я дам тебе десять тысяч за нее, – не унимался пожилой сосед. Он стал ломиться на территорию Твегора сквозь колючий кустарник. – Двадцать тысяч!

Послышался женский крик. Видимо, женщины увидели разгром в родовом саду.

Твегор обхватил овощную “скульптуру”, Марию с младенцем, руками, поднял, и вышел через калитку, побежал по улице. Соседский старик молил остановиться и, хромая, бежал за ним.

Женщины встали в воротах; они уже не видели, куда побежал Твегор.

Твегор достиг церкви на краю массива, подбежал к дверям и закричал:

– Боже, спаси, сохрани! Святые отцы! Кто-нибудь! Примите Марию с младенцем, рожденную из нашей земли!

Твегора нагнал сосед и начал отбирать статую, Твегор же воспользовался ею как тараном, чтобы поскорее оказаться в церкви.

Он ударил о священные двери единожды, и когда уже замахнулся во второй раз, двери распахнулись и к Твегору вышли все трое священников, которые обитали там по долгу службы. Сосед мгновенно перестал приставать к Твегору, перекрестился и отошел в сторону.

Священослужители молча приняли груз, понимающе кивнули, внесли его внутрь и закрыли двери перед прихожанами. Твегор подождал какое-то время с колотящимся сердцем – он радел душой за будущее своей находки.

– Она теперь в руках божьих, – сказал ему сосед. Твегор кивнул, и они вместе побрели в направлении своих угодий.

Внезапно Твегору показалось, что сзади снова выглянуло солнце, так как он ясно увидел свою тень. Неужели сумерки сменились новым днем, а ночь так и не наступила?

Он обернулся и увидел, что на церковной земле пытает огромное кострище: священники развели костер прямо у фасадных стен церкви. Овощная Мария с младенцем Иисусом лежала поверх кучи бревен и хвороста и уже чуть-чуть подгорала.

Тагет глубоко задышал. Ветер пригнал к нему запах картофеля в углях, и его желудок заурчал. Он бросился обратно, снял с себя рубаху и стал махать ею и тушить огонь. Священники окружили его и оттаскивали от костра. Твегор подхватил одно из бревен и толкнул им Марию вбок; она упала, упал младенец. Они оба скрылись за пеленой огня.

– Что вы наделали? – кричал Твегор, – Что же вы наделали?

– Сын господень, ты заблудился. Бог тебя простит.

Один из священников плеснул в его лицо ледяной водой, только что освещенной.

Тут Твегор остановился, отдышался и убрал похлапывающие руки со своих плеч. Он болезненно оглянулся на догорающий костер и сказал:

– Хорошо. Хорошо. Но могу я спросить вашего совета?

– Конечно.

– Разве эта овощная статуя не была даром Божьим? Моя земля выродила ее, а я только собрал. Это чудо! Это был какой-то знак выше! Я думал, вы его растолкуете.

– Нет-нет-нет, – святой отец Иотап взял Твегора под руку, – Это бес тебя попутал Твегор. Овощная статуя? Серьезно? Было бы святотатством окрестить морковь или свеклу именем святой Марии и ее сына.

– Но это была не просто морковь, вы же видели! Морковь изменила форму!

– Природа придала моркови странные очертания, а твой заблудший разум увидел в этих очертаниях знакомый образ. Но тебе не стоило воплощать святой образ в простых овощах, сын мой. Давай-ка зайдем в церковь, давай вспомним. Ты посмотри: все картины, что здесь висят, написаны избранными мастерами, которые соблюдали множество правил, чтобы изобразить мучеников и святых. Это не легкое дело. Нельзя просто так взять и сделать из Марии и младенца школьную поделку из картофеля. Мы могли бы заподозрить святотатство, если бы ты не покаялся.

– Но я еще не каялся, – возмутился Твегор. Он долго хмурился, глядя в добродушные лица трех отцов и сказал, – И не собираюсь каяться.

Брови отца Иотапа поднялись.

– Ну что ж, мне тревожно это слышать от тебя, Твегор, ведь ты всегда радовал наши души своей крепкой верой. Если передумаешь, Иисус всегда готов тебя простить и принять вновь.

Твегор с тяжелым сердцем вышел со святой земли. Там его встретил приставучий сосед, но у Твегора не было желания говорить с ним. Он пошел по знакомой улочке к своему родовому участку. Домой он возвращался долго: то увидит камушек в форме сердца, то муравейник в форме первой печатной машины, то листик вишни, похожий на цифру шесть.

Домашние все спали, только Герта сидела в прихожей и читала книгу. Она отложила книга и подняла к Твегору зареванные, но уже скорее злые глаза. Она их закрыла, пытаясь побороть приступ ярости, но в итоге вскричала на весь дом:

– Где ты, черт возьми, был? Зачем ты разворошил наш огород?!

Твегор быстренько поднял руки, будто говоря “Я сдаюсь”:

– Тише, женщина! Не кричи на меня.

– Почему это на тебя не кричать? – завопила она вновь.

– Потому что я творец, а это дорогого стоит.

– Что?

Жена спросила тихонько, решив, что совершенно ничего не поняла.

– У меня творческий разум. Мне многое предстоит создать вот этой вот головой, – Твегор взял свое лицо в ладони будто священный Грааль, – так что будь со мной добрее.

В конце

Черный колобок

Колобок, колобок,

Не катись в уголок.

Там застрянешь,

Сушкой станешь.

В стареньком доме на окраине деревни жили старик и старуха. Они бедствовали. Детей и внуков у них не было.

Тем летом урожай в их огороде получился особенно никчемный, и с соседями дед с бабкой тоже разругались.

Так, уже поздней осенью дед сказал:

– Все. Остались мы, бабка, ни с чем. И кушать нам нечего.

А бабка ответила:

– Не сдавайся. Береги боевой настрой и посмотри вокруг! Сейчас мы поскребем внутри кухонных ящиков, протрясем мешки в амбаре и сколько-то муки соберем, и испечем кусок хлеба.

Так они и сделали.

Собирали муку со всех углов кухни да амбара, да с антресолей. А в муку примешивалась пыль – с этим уж ничего нельзя было поделать. Разбавили старики муку утренней росой, наломали дров из кухонного стула, так как дров у них тоже не оставалось, и запекли тесто на огне.

Колобок у них получился неаппетитный, с пылью да солью, да еще с какими дурными примесями.

И сказала бабка, посмотрев на то, что вышло из-под рук ее:

– Трудилась я упорно, но этот хлеб не съедобен. Ты, дед, если хочешь, то рискни и съешь его, а я видеть его не желаю.

Дед взглянул на Колобка и сморщился:

– Я жутко голоден, но ты слепила что-то по-настоящему чудовищное. Спроси меня завтра, когда я буду в полном отчаянии. А сегодня я отвечаю – не буду такое есть!

Тут Колобок решил показать, что он живой и воскликнул:

– Бабушка и дедушка! Да вы же мои мама и папа! Как вы можете такое говорить своему детищу? Больно мне слышать от вас такие слова. У меня тоже есть чувства, и мне неприятно.

Бабка запричитала в сторону Колобка:

– Он еще и заговорил! Что же я наделала! – и сказала самому Колобку. – Что же ты за отвратительное создание. Катись отсюда и не расстраивай нас, чтобы я больше никогда тебя не видела!

Она взяла Колобка каминными клещами и выкинула в окно.

Осень стояла поздняя, сырая. Упал Колобок прямо в дорожную грязь и покатился. И смешивались его горькие слезы с лужами и опавшими листьями.

Катился Колобок, катился, пока не встретил на своем пути Зайца. Заяц воскликнул от ужаса и прижал свои ушки к голове:

– Что ты такое? – боязливо спросил он, и Колобок неожиданно ему ответил:

– Меня создали из теста, меня создали из пыли. В грязи я поваленный, стариками проклятый. Никому не нужный я, но уж очень дружный я. Заяц-заяц, будешь ли ты со мной дружить?

Колобок огляделся, и только успел увидеть, как скрывается заячий хвостик в высокой траве. Убежал тот, и даже не попрощался.

Завыл Колобок, заплакал, и покатился дальше по лесной дороге. Уходил Колобок все глубже в чащу.

Ветер дул сильнее, солнце пекло, а Колобок становился еще больше, толще и шире. Он наращивал слои грязи и листьев, а те смешивались с его слезами. Так он и катился, пока не въехал в Волка.

Колобок придавил бедняге хвост. Волк заскулил:

– Что это со мной… Как же так? – он перебирал ногами в грязи, но не мог выбраться из-под Колобка.

Колобок воспрянул духом и мелодично запел:

– Меня создали из теста, меня создали из пыли. В грязи я повалянный, стариками проклятый. Никому не нужный я, но уж очень дружный я. Волк-волчище, будешь ли ты со мной дружить?

– Не убивай меня и не ешь, я уже старый и не вкусный!

– Я и не собирался тебя есть, – удивился Колобок. – Я ищу друзей.

– Друзей? Я не стану твоим другом! – завопил волк опрометчиво, рванул изо всей силы по размякшему грунту и вновь подскользнулся.

Тут Колобок совсем расстроился, стал громко плакать на весь Лес. Разозлил его Волк так, как даже бабушка с дедушкой его не злили. Взял Колобок, да переехал Волка, вмял его в свои бока, пока тот внутри и вовсе не затерялся и не задохнулся.

Дед и баба,

Баб и деда.

Спать ложитесь,

Колобком кормитесь.

И про смерть не забывайте:

Плесень тряпкой вытирайте.

Вновь Колобок ехал по Лесу, заливаясь слезами.

Он крутился, перебирал под собою листья и лужи, пока не увидел неподалеку Медведя.

Медведь зарычал. Что это перед ним? Громадный черный ком. О, Колобок уже походил на самую настоящую черную планету, Черную дыру, затягивающую в себя всё, что только можно.

– Р-р-р-р-рар! – зарычал Медведь сильнее, но все-таки пятился.

Колобка прогулка немного успокоила, поэтому увидев нового лесного жителя, он испытал прилив надежды и начал:

– Меня создали из теста, меня создали из пыли. В грязи я повалянный, стариками проклятый…

Медведь не стал дослушивать и ударил своей лапой по неопознанному объекту. Мир Колобка сотрясся. Ему было не столько больно, сколько обидно. Ведь ничем он не заслужил такого жестокого обращения с собой с самого момента его появления на свет. Никчемные живые создания, почему они так с ним поступают? А он…доверчивый, ранимый, маленький Колобок с открытым и наивным сердцем.

Медведь ударил Колобка второй лапой, но на этот раз влип в жижу по самый локоть. Жижа в Колобке обрела особую вязкость, как пожеванная жвачка. Медведь рыпался, дергался, но увязал все сильнее. Колобок стонал от обиды, а Медведя затягивало внутрь Колобка, пока не затянуло полностью.

Колобок испустил последнюю слезу и подумал: никогда никто его не полюбит и не примет. Его все боятся и ненавидят.

Подул северный ветер, засветило из-за туч яркое солнце, и образовалась на Колобке непробиваемая черная кора. Долго стоял Колобок на лесной опушке, не решался двинуться, так как потерял всякий смысл к существованию.

Но наступило утро, запели птички, и вспорхнули бабочки над поляной. Красота леса размягчила сердцевину Колобка. Видно, никакие разочарования не могли в нем полностью убить веру в лучшее. И он покатился дальше – искать свое счастье.

Катился Колобок и катился, пока не повстречал на своем пути Лису.

Глаза ее расширились от страха, но виду рыжая не подала. Она села на поваленное дерево и присмотрелась.

Колобок поздоровался:

– Меня создали из теста, меня создали из пыли. В грязи я повалянный, стариками проклятый. Никому не нужный я, но уж очень дружный я. Лисичка-Лиса, будешь со мной дружить?

Содрогнулась Лиса, как никогда в ее не такой уж длинной животной жизни, но она снова не подала виду и ответила:

– А чего бы мне и в самом деле с тобой не подружиться? Ты очень славный.

– Правда? – Колобок поначалу даже не поверил своему счастью.

Лиса повторила все сказанное. И стало Колобку так тепло на душе, что все внутри размягчилось и отсырело, и завелась внутри Колобка жизнь, ведь не зря говорят, что тепло и вода – основные элементы для возникновения жизни.

То завелась Серая плесень, в случае с Колобком, поэтому в тот час он стал носителем очень опасных зараз и образований.

Колобок и Лиса разговаривали до самой ночи обо всем на свете: о цветах, о весенней грозе, о любви и дружбе, и о дискриминации тех, кто сильно отличается от общественно-принятой нормы внешнего вида и поведения. Лиса, в основном, слушала и соглашалась. Под утро Колобок заснул, а Лиса тут же сбежала, и бежала, не смотря на усталость, в другие леса и земли.

Потом Колобок проснулся и сразу все понял – обманула его хитрющая Лисица, предала безжалостно, и нет на Земле никого хорошего – все твари.

Для Колобка бегство Лисы стало последней каплей. Он покатился со всей дури сквозь Лес, по опавшим сырым листьям обратно в стариковский дом, чтобы обвинить их во всем произошедшем.

Катился он, катился, и прикатился.

Видит: а в доме бабка и дед сидят, и все также с голоду помирают.

Колобок прокатился внутрь, сломав дверной проем и сказал грозно:

– Стряпали вы да пекли черте что, а потом прогнали. Думали, что так можно? Нетушки. Не хочу я более страдать от своего никчемного существования. Берите и ешьте меня живо, или я вас вомну в себя.

Старики даже не смогли ничего ответить, потому что и руки и ноги затряслись у них от страха, а в горле пересохло.

Да и что уж греха таить: вчера – это не сегодня, и Колобок показался им вполне себе аппетитным на фоне еще более невыносимого голода. И принялись они его есть.

Колобок пищал от боли, когда старики его ели, но, в то же время, очень радовался тому, что наконец-то оказался принятым и нужным. Он понял, что полное удовлетворение оттого, что его любят он мог получить только так – оказавшись съеденным. Ведь о чем еще может мечтать маленький кусочек теста? О том, чтобы кто-то насладился его вкусом, чтобы кто-то испытал прилив сил.

Так дед и бабка поели в последний раз в своей жизни, на миг почувствовали себя сытыми и спокойными от исчезнувшей опасности, а потом умерли. Но уже не от голода, а от несварения.

Так, все получили то, к чему так сильно стремились.

Конец.

9 месяцев до смерти

Глава I

***

В апреле 2019 года супруги Валиши сели за обеденный стол. Мелия сказала мужу, что хочет кое-что обсудить. Она схватилась за ручку кружки с чаем, и, помедлив, сказала:

– Мой отец звонил полчаса назад, – она нервно постучала ногтями по кружке.

– Да, я слышал.

– Ох, да. Это ужасно, – она шмыкнула носом, – Он сказал, что умрет.

Муж донес лодку с вермишелью до рта и остановился. Жена воскликнула:

– Все. Конец. Это конец, Рой!

– Постой, постой, – он потер виски, – Нет, насколько я помню, у нас есть еще 9 месяцев. Ведь Гафальд, как и все мы, проходил процедуру чипизации. – Рой имел ввиду всеобщую программу предупреждения о смерти, которую ввели 20 лет назад по всей стране. Она не предупреждала о чрезвычайных смертях, таких, как автомобильные катастрофы или смертельные травмы, но исправно работала во всех сферах связанных с личным здоровьем человека. В тело внедряли чип, который предугадывал летальный исход всех систем организма, и за девять месяцев начинал развивать в теле предупреждающую опухоль, и, в соответствии с близостью смерти, опухоль увеличивалась в размерах. В очень редких случаях эта программа не срабатывала, так что на это достижение медицины можно было во многом полагаться с уверенностью.

Рой спросил:

– Когда Гафальд узнал о своей смерти?

– Вчера.

– Значит, он умрет в конце октября. – муж протянулся через стол и взял жену за ладони. – Видишь, как удобно? У нас целых девять месяцев, чтобы подготовиться.

Мелия заплакала. Ее охватили смешанные чувства: по телефону она не сразу узнала отца по голосу, настолько давно она с ним не разговаривала. Кажется, они поздравлялись на прошлое Рождество. В суете жизни ей некогда было о нем вспомнить: то работа, то их с Роем дети – Чес и Лаура, то встречи с друзьями. Без сомнений, Мелия вспоминала об отце каждый день, но не могла выкроить время на то, чтобы повидаться с ним, и даже узнать, как у него дела. Тем сильнее в ней вдруг вскипели все страстные чувства к отцу, и захотелось наверстать упущенное. На ее лицо пришел румянец, а потом его сменило смущение. Муж не хотел помешать ее размышлениям. Он прекрасно понимал чувства жены: он и сам отлично относился к Гафальду, отцу жены, поэтому не хотел давить на ее решения.

Жена, наконец, отпила чай, и сказала:

– Знаешь, что, Рой? Белинда еще на прошлой неделе мне рассказывала, как у нее умирала мать. Она заметила, что сейчас никто уже не готовится к смерти. Что сейчас этим никто не заморачивается.

– Мало ли что сказала Белинда. Мы все сделаем, если ты этого хочешь. Честно говоря,я никогда не интересовался, как другие поступают в этом случае.

– Я же тебе говорю – никто не готовится.

– А что там готовить? Дорогая. Теперь, когда осталось попрощаться, нам нужно только собрать всех родственников, привезти твоего отца из Леополя, и, собственно, попрощаться.

– Как ты можешь? Я обдумала все сейчас, перед твоим приходом. На самом деле у нас куча дел. Я не уверена, что мы успеем за 9 месяцев. – она перенесла ноутбук с кофейного столика и поставила перед Роем. – У меня получился целый список. Вот, смотри… Во-первых, мы завтра же отправимся за ним, и поселим его у нас. И, если удастся достать билеты, я завтра схожу с ним в театр на "Шелестящих журавлей".

– На которых вы с ним собирались сходить последние семь лет?

– Да. Именно.

– Так. Что еще ты запланировала?

Мелия согнулась над ноутбуком и еще полчаса зачитывала и описывала мужу каждый пункт. Выходила плотная программа, как по времени, так и по деньгам. Они договорились оформить кредит, потому что Мелия отказалась что-либо вычеркивать: ей все казалось важным. Валишам предстояло наверстать несколько десятилетий скудного общения с Гафальдом.

***

Следующие два дня Валиши занимались переездом Гафальда. У него было не так уж много вещей. Пожилой мужчина провел последний десяток в малонаселенном соседнем городе, изредка встречаясь с коллегами по заводу пластмасс (с теми, кто не разъехался по другим городам). На заводе он проработал всю жизнь. Его жена, мать Мелии, развелась с ним три года назад, и он тяжело переносил это расставание, но редко кому жаловался.

Причина, по которой он жил в другом городе была не в том, что он уехал от родственников, а в том, что, наоборот, все, кто когда-то ему был дорого – уехали. Он регулярно звал всех к себе в гости, но приезжали далеко не всегда. Чаще всего – только младший сын.

Гафальду было стыдно себе признаться, но когда врач сообщил ему о его смерти, он даже немного обрадовался, понадеявшись, что теперь о нем вспомнит вся родня. Хотя он не питал больших надежд – в последние десятилетия прежние традиции уходили в прошлое, и грядущие похороны никто не отмечал масштабно. Когда только ввели всеобщую чипизацию – было принято устраивать масштабные поминки, растягивающиеся на 9 месяцев. Каждые восемь недель символизировали определенный этап смирения: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Родственники и друзья проститься с умирающим всеми доступными способами: красиво и широко: проводили с умирающим время, реализовывали его давние желания, дарили подарки, признавались в любви, говорили нужные слова. Буквально через десятилетие эта волна спала, и люди успокоились. Как праздновать уход близкого – редко обсуждали, потому что тема была тяжелой. Гафальд знал, что хотел бы себе веселых проводов, но ему было неловко просить об этом семью.

То-то было его удивление, когда его дочь, Мелия, вдруг вознамерилась сделать все как он мечтал и попросила не беспокоится о деньгах – она предложила ему составить список желаний, и запланировала объехать все памятные места и провести все торжественные мероприятия вместе.

В субботу Гафальда посадили в кроссовер Роя на заднее сиденье, и он тут же выглянул из окна. На его лице растянулась довольная улыбка: Рой с Мелией паковали его сумки в багажник. Вскоре тронулись. И, въехав в Северск, помчались по главной улице в сторону центральной поликлиники. Уже через пятнадцать минут все трое сидели на приеме у узиста. Когда к ним по внутреннему мессенджеру пришли заключения от хирурга и терапевта, узист попросил Гафальда поднять рубашку, смазал брюшную область гелем и стал водить, глядя на экран. Через мгновение узист повернул экран так, чтобы все могли видеть.

– Вот она, – узист обвел пальцем неопределенное колеблющееся пятно на мониторе, – Ваша сигнальная опухоль. Возраст – две недели.

– Погодите, доктор. Объясните, а что вокруг этой точки?

– Эта линия, похожая на дугу – диафрагма. Вот желудок, печень. Видите под желчным пузырем? Опухоль растет прямо по центру тела, как еще один орган. После десятой недели вы почувствуете, что вам становится тесно и тяжелее дышать, но это нормально. Она будет притеснять все органы.

– И что дальше? Что будет с моим отцом? – с замиранием спросила Мелия.

Узист ответила:

– На девятом месяце опухоль достигает максимального размера. В среднем это где-то 30 см в длину. Тем не менее, она сохраняет свойства доброкачественной и не вредит организму. Отчего именно наступит смерть, мы не в силах узнать. Могут быть только предположения. Обычно это либо сердечно-сосудистые заболевания, либо инсульт. Судя по состоянию здоровья Гафальда, скорее, первый вариант. Это ваша первая смерть в семье? – она обвела взглядом Роя, Мелию и ее отца, – Тогда понятно. Возьмите обучающие брошюры в коридоре. Не поленитесь и изучите. Что касается вас, Гафальд, то можете воспользоваться салфетками с тумбочки и одеваться. Вам нужно еще сдать кое-какие анализы. Нона вам сейчас выдаст направления. Если есть какие-то вопросы… ах да.

Она отклонилась назад и взяла бумагу, только что вышедшую из принтера.

– Вот ваш снимок, не забудьте.

Гафальд, Мелия и Рой склонились над темным снимком УЗИ и изучали небольшую точку – зарождающуюся опухоль.

Гафальд схватился ладонями за рот, безнадежно обвел глазами кабинет, и загнулся над железной емкостью, стоящей у изголовья кушетки: его вырвало.

Мелия потрепала его по плечу и подала еще стопку салфеток.

– Это нормально? – спросила она у врача.

– Да. На первых порах всех тошнит, но к 10 неделе должно пройти.

Когда Мелия, Рой и Гафальд вышли на свежий воздух. Мелия тут же спросила:

– Папа, дорогой, сегодня в семь вечера у нас билеты на «Шелестящих журавлев». Ты готов пойти?

– Я думаю, мне нужно вздремнуть. Не подумай: я очень хочу пойти, но все эти новости, как снег на голову.

– Понимаю.

Мелия позвонила в ресторан “Лагуна” и заказала доставку на ужин. Даже если они пропустят мероприятие, она намерена сделать сегодняшний вечер для отца запоминающимся.

Глава II

***

Постановка “Шелестящие журавли” прошла превосходно. Гафальд был в восторге, и это все, о чем на тот момент мечтала Мелия. Гафальд получил эстетическое удовольствие от актерского состава, от нового освещения театра, от музыки.

И на следующий день, когда она повела отца в парк кормить уток, и, потом, когда они ездили в магазин за продуктами, он вдруг рассмеялся в машине и признался:

– Ах, Мелия. Это определенно интересные занятия. Но когда мы уже сможем обсудить мои желания?

Мелия повернулась с переднего сидения и моргнула глазами.

– Твои желания?

Отец передернул плечами.

– Мне так неловко. Вы с Роем столько для меня делаете…

– Говори-говори.

– Дело в том, что у меня есть свои представления о том, как прожить мои последние девять месяцев жизни.

– Разве ты всего этого не хочешь? – Мелия растерянно взглянула за Роя, но тот сосредоточенно вел автомобиль. – Мы можем вычеркнуть полет в Индиану на девятом месяце. Я боялась, что он будет слишком трудозатратным на последних сроках.

– Я бы хотел вообще все пересмотреть, – Гафальд смущенно кашлянул.

В машине повисло тяжелое молчание, прерываемое бибиканиями, велосипедными сигналами и музыкой, доносившейся из кофеен с улицы. Мелия сказала:

– Хорошо. Ты прав, я тебя даже не спросила. Так чем же ты хочешь заняться? Не хочешь, чтобы приезжали внуки Эммы?

– Нет, речь не про них. Конечно, я хочу, чтобы все были в сборе.

– Но ты осознаешь, что занятия должны быть такими, чтобы всем было интересно?

– Дорогая, у меня не так уж времени. И в свои последние месяцы я хотел бы ориентироваться на то, чего хочу я.

– Хорошо, хорошо. – Мелия глубоко вздохнула.

Он начал перечислять. Во-первых, он хотел всех свозить на охоту. Мелия прекрасно знала, что большинство родственников – люди, придерживающиеся экологичного образа жизни, многие из них пробовали вегетарианство, и не особо любили охоту, но Гафальд хотел поохотиться с семьей как минимум раз в каждом месяце. Также он настаивал, чтобы на мероприятия покупали алкоголь, и желал, чтобы каждый с ним поднял по бокалу. Мелия сама уже давно не пила, поэтому это решение ей было в тягость. К тому же у Роя с алкоголем все было еще сложнее – он только-только завершил программу отказа от него, и один бокал мог все испортить.

Но черт с ним, с алкоголем. Мелия надеялась, что за эти годы Гафальд забыл, как он мечтал в детстве, чтобы все его дети пошли по тем дорогам, которые он им выбрал, но, к сожалению, он ничего не забыл. Он пожелал успеть увидеть, как Мелия реализуется как ведущая спортивных новостей, хотя она ненавидела выступать публично. Но так и быть, она согласилась устроиться в ближайшее время в подобную компанию, и в концу отцовского срока порадовать его авторской трансляцией.

В Рое Гафальд видел несостоявшегося начальника цеха, хотя тот по жизни никак не был связан с работой на заводе, все же Гафальд упрямо хотел это засвидетельствовать.

Что странно, он не так на этом настаивал. Он постоянно повторял “только если вы сами этого хотите”, но неуклонно стоял на том, что чего-то другого он не хочет видеть. И Мелия просто морально не могла отказать бедному на смертном одре, так сказать. Ведь скоро он их покинет. Мысли об этом мгновенно образовывали слезы в уголках ее глаз, поэтому она не только сама решилась участвовать в его программе, но и созвонилась с сестрами и братьями, и договорилась, чтобы каждый также согласился. Отказалась только тетя Гала, сестра Гафальда, чем очень сильно напрягла всех остальных.

Однажды вечером двадцать восьмого апреля, когда во всем доме выключили свет, Мелия и Рой обнялись в супружеской кровати и начали целоваться. В дверь постучал и почти сразу же вошел Гафальд, махнув рукой, мол “не смущайтесь”. Он так и оставил свет выключенным, подошел, прилег рядом с Мелией и поцеловал ее в макушку. Кровать освещала только небольшая лампочка из закоулка коридора. Мелия с Роем так и лежали, как застывшие статуи, даже забыв расцепить пальцы на сплетенных руках. Гафальд расчувствовался, перелег на спину и стал пространно говорить:

– Мне уже семьдесят девять. Это большой возраст. Ты всегда была моей любимой дочкой, Мелия. Всегда меня так радовала. Ну вот скажи, почему же мы так редко общались? – он потрепал ее за плечо, и ей пришлось выпустить руку Роя и взяться за отцовскую. – Я приглашал вас на день Зимнего Солнцестояния в этом году, а ты даже не ответила. Хотя раньше хотя бы отправляла посылки. Просто объясни, может, ты была на что-то обижена?

– Нет, не была, – тихо ответила она.

– Представляешь, сколько бы у нас было времени, если бы мы проводили больше времени постоянно? Если бы виделись часто? Ведь помните, а? – он резво приподнялся на логте и опять повернулся к Мелии и Рою, – Помните, как вы только поженились, и я предлагал вам поселится в соседнем коттедже на нашей с матерью улице? Если бы вы остались, она бы не ушла от меня.

– Думаю, все было сложнее, папа.

– И Леон, и девочки… все отказались, разъехались.

К горлу Мелии подступил всхлип и она чудом подавила его. Отец продолжил:

– И что же ты, думаешь, я не понимаю, что вы хотели личного пространства? Ну так я бы вас не тревожил. Ведь речь шла про соседнюю улицу, а не про соседнюю комнату! Я бы заходил иногда. Только, когда бы вы хотели. – он охнул в сердцах, – Вот как сегодня отлично поохотились на зайцев. Неужели не понравилось? Сколько пропущенных возможностей.

Мелия на этот раз собралась ответить, но поняла, что всхлип, который она подавила, образовал непроходимый ком, и теперь она просто не может что-то сказать. Рой присел на кровати, оказавшись ко всем спиной, но не решался уйти. Отец продолжил:

– И проведи ты со мной больше времени, доча, ты бы точно еще сильнее полюбила спорт. Тш-тш, дай мне договорить, – он погладил ее по руке. – Ты просто никогда меня не слушала, – он хихикнул, – Но если бы мы больше говорили, сидели бы вечером на веранде, общались, то ты бы все поняла. Ведь согласись, я старше и у меня больше опыта.

– Гафальд, мне кажется… – начал Рой.

– Погоди, Рой, я знаю, ты меня тоже поймешь, когда дослушаешь. Я же не просто так к вам пришел на ночь глядя. Я хочу сказать, что порой вы, малыши, такие смешные. Так меня радовали в детстве, но вот я, старый дурак, видимо не имел мудрости обойти ваше упрямство, и всех растерял. Знайте одно – вот об этом я очень сожалею. Я просто сдался, и подумал, что раз вы так решили, так тому и быть. Старался быть вежливым и удобным. Но вы не повторяйте моих ошибок. – он задумался. – Да. Не повторяйте моих ошибок.

Последние пять минут Мелия просто лежала в кровати и вытирала то один глаз, то другой, и шмыкала носом. Отец встал и ушел, аккуратно закрыв за собой дверь. Рой сказал, что сходит за кувшином с водой. После этого разговора она не могла уснуть еще полночи, а на утро призналась Рою, когда они столкнулись за утренним туалетом. она оперлась о край ванны и заговорила. Сказала, что верила, будто отец не затронет все эти сложные темы.

– Мы всегда были очень разными людьми с отцом, Рой. Но он мой отец. И тем сильнее боль от нашего различия. Что же мне делать?

– А какие у нас варианты? – спросил Рой, усердно вытирая волосы полотенцем.

– Он уже попросил исполнять его желания. Все уже пошло не по плану! Если мы будем плясать под его дудку, то чертовски вымотаемся к концу этих девяти месяцев. У меня сегодня все тело болит после охоты. И кошмары снились про трупы бедных животных. Надо что-то придумать. Я не хочу его ранить.

– Рой выплюнул ополаскиватель изо рта в раковину и ответил:

– Но он же не боится ранить тебя.

– Дело в том, что я не смогу с этим жить потом, Рой. Я себя знаю. Если я испорчу отцу последние месяцы, это ляжет на меня тяжким грузом, и я не уверена, что вытяну. Мы должны с ним поговорить, – она кивнула самой себе, – Я с ним поговорю.

Мелия решительно встала и пошла натягивать спортивную форму: в новой программе, составленной Гафальдом, у них была поездка на роликовых коньках по самому крутому склону города. Мелия взяла шлем и примерила его у зеркала, перепутав зад с передом, выругалась и затем надела правильно.

Глава III

***

Семья Валишей во главе с Гафальдом в середине июля в четвертый раз посетила центральную больницу, где Гафальду сделали УЗИ. Опухоль, растущая между желудком и печенью, достигла уже размера десяти сантиметров в диаметре и все также напоминала шар. Узист похвалил практически идеальную округлую форму, дал очередные рекомендации и отпустил всех.

На выходе из больницы Гафальда и Валишей встретили младший сын Вердан с женой и двумя детьми-дошкольниками, вручили разноцветные надувные шарики и горсть леденцов в форме рыбок, которые Гафальд особенно любил.

На этих выходных Гафальд запланировал вечер караоке: он отметил, сколь приятно ему будет послушать песню от каждого члена семьи, посвященную ему.

Над задним двором Валишей сгустились летние сумерки, и сын-подросток тети Галы настроил технику и колонки. Заиграла музыка в стиле лаунж. Родственники окружили несколько садовых столиков у задней стены дома и сильно нервничали, как на экзамене: так уж получилось, что никто из них не любил публичных выступлений, и никто из них не мог похвастаться выдающимися вокальными данными. Сегодня съехались почти все, кого Гафальд хотел видеть, кроме Амелии – его бывшей жены, матери Мелии.

Когда неловкая пауза затянулась, Мелия чертыхнулась и первой вышла с микрофоном и стала покачиваться из стороны в сторону: играла лирическая баллада времен молодости Гафальда, которую он часто напевал под нос в ее детстве. Мелия встретилась глазами с Гафальдом. Он сидел в первых рядах на плетеном стуле, положив руки сверху своего чуть округлившегося живота и довольно улыбался. В его глазах плясали игривые огоньки, а улыбка подчеркивала круглые румяные скулы.

Мелия немного с запозданием вошла в начало первого куплета, но старалась не думать о качестве своего вокала – только лишь о том, чтобы вложить в свое пение душу и чтобы отец, конечно же, это почувствовал.

На припеве она закрыла глаза, чтобы лучше чувствовать ритм, но в следующем за ним гитарном проигрыше пришло тупое осознание – ее голос был слишком низок для всей песни в целом: вот почему она не вытягивала практически ни одну строчку. С этим настроением она допела все остальное, а после песни подошла и обняла отца. Он радостно похлопал ее по спине.

Мелия зашла в дом, чтобы налить себе стакан воды. На кухне ее уже поджидали все родственники из Старого Города с недовольными лицами.

– Что, черт возьми, такое с вами, ребята? – спросила тетя Эорелия, – Это Гафальд придумал, или вы? Мы на такое не подписывались.

Мелия звонко поставила стакан на кухонную столешницу:

– Да, это он придумал. И настаивал, что никто не обязан в этом участвовать. Но мы все должны понимать, что… должны это сделать для него, как бы он сам не отнекивался. Так будет правильней всего. А что вам не нравится?

– Ты должна это немедленно прекратить. Сейчас уже не принято, чтобы вокруг умирающего водили такие хороводы! Что за театр?

– Ну, тетя Эорелия, – Мелия взяла ее за руки, – Потерпите немного. Осталась половина срока. Вы не приезжали все это время. Здесь мы старались с Роем, в основном. А вы еще жалуетесь.

– Да я просто не привыкла играть под чью-то дудку, девочка моя. Я вас всех люблю, но у любой любви есть предел. Не хочу и не буду.

За спиной тети ее муж, две сестры и их старшие дети кивнули.

– Хорошо, – Мелия сложила руки на груди, – Тогда скажите ему сами. Я же вам не переводчик. Это ваш брат, вот и скажите.

Эорелия насупилась и пошла во двор. Там пока пели на пару внук и внучка Гафальда. Эорелия так за весь вечер и не собралась подойти к Гафальду, но никто с их стороны родни выступать тоже не стал. Рой под шумок тоже отказался участвовать. Мелия отметила, что, к счастью, отец этого просто не заметил, но, когда большинство родственников уехало, он подошел и спросил у дочери, почему многие отказались.

Мелия перекинула волосы на другое плечо и устало ответила:

– А как ты сам думаешь, пап?

– Если они стеснялись петь, то я же всех сразу предупредил, что пусть никто не стесняется!

Дочь глубоко вздохнула и отставила гору тарелок поближе к посудомойке. Она сказала членораздельно:

– Ты требуешь от окружающих слишком многого. Понимаешь?

Гафальд задумался, а потом сам же поперхнулся пришедшим осинением:

– Но я бы сам был готов все сделать как полагается в подобной ситуации!

– Не сомневаюсь. Но не все готовы на такое.

– Если бы ты попросила меня станцевать чечетку, я бы станцевал.

– Ты бы итак станцевал чечетку, без моих просьб, пап. Ты попробуй представь, что я тебя попрошу одеться в рэперском стиле. В шубу. И повесить золотую цепь на грудь.

– Ты захочешь, чтобы я выглядел глупо?

– Это теоретический вопрос. Допустим, мне нравится рэп, а ты – мой любимый отец. И это будет моим последним желанием.

– А еще я всей душой ненавижу рэп.

– Я помню, – ухмыльнулась Мелия. – Именно поэтому я спрашиваю именно про рэп.

– Ну, конечно, я бы оделся как ты скажешь, как идиот, – махнул он рукой. Но по его кислому лицу было заметно, что его убежденность дала трещину.

Мелии показалось, что Гафальд что-то осознал. Он пошел с Роем относить садовые столики и стулья в гараж. Мелия прибиралась на кухне и в доме, и в ее груди хрупким цветком проросло ощущение, что еще есть надежда: что Гафальд все осознает, и наступит долгожданный мир и взаимопонимание. Той ночью Мелии снились воздушные сны, где она летала.

А на утро отец за завтраком спросил:

– Ну что, сегодня снова на охоту?

Рой неуверенно кивнул. Когда Мелия дожевала бутерброд, она ответила:

– Ты помнишь, о чем мы вчера говорили поздним вечером?

– Конечно.

– Папа, может ты все-таки пересмотришь свою программу мероприятий? Пожалуйста.

Гафальд насупился, а потом швырнул тканевую салфетку и встал как бык над столом, упершись в него кулаками.

– Да что вы все заладили с этой программой? Твой отец хочет того-то и того-то. Какие проблемы? Я не понимаю. Рой, ну скажи ей, что яправ! Неужели я хочу слишком многого? У меня осталось пять месяцев. Черт! Уже даже четыре. Так хотелось в последние месяцы видеть перед собой тепло и заботу, но какие же вы упрямые дети. – он покраснел, – Я тогда пожалуй уеду. Не хотите – ну и не надо!

Гафальд отряхнул руки от хлебных крошек.

– Ну и не надо! – повторял он и пошел вон из кухни.

– Гафальд, – Рой встал из-за стола. – Не горячитесь.

Гафальд вытянул перед ним руку, как бы останавливая. “Я вас понял. Не хотите – не надо.”. Мелия сидела как каменная статуя за столом, смотря в одну точку – на раскрытую сахарницу.

Гафальд и вправду пошел в свою комнату и стал собирать свои вещи.

– Я умру один. Никого мне не надо. – раздавалось оттуда, – Как я мог подумать, что я кому-то нужен на этой Земле? Какой же я тупой! Надо было слушать Амелию.

Рой подошел к угловому шкафчику и неверной рукой налил себе на донышко ягодной настойки. Выпил залпом, поглядывая на Мелию. Она так сидела за столом застывшая очень долго: все время, пока Гафальд одевался, собирался, вытаскивал две своих сумки во двор и ждал такси. Рой предложил его подвезти, но тот принципиально отказался. Когда такси уехало, Мелия пошла в ванную комнату, заперлась там и разрыдалась.

Глава IV

***

Мелия не стала созваниваться с отцом ни в тот же день, ни на следующий. Он уехал в Леополь, а Валиши продолжили свою жизнь так, будто не было никакой новости о скорой кончине Гафальда. Словно он просто умрет в одиночестве и никто о нем не вспомнит. Это не было правдой: Мелия вспоминала о нем каждый день и мучилась страшным чувством вины. Иногда ей хотелось все бросить, позвонить отцу и сказать “Забудь все, что я говорила. Я сделаю все, что хочешь, только приезжай и не обижайся!”, но она сдерживала себя, понимая, что это уже пройденный этап. Она уже пробовала делать все, что отец хотел, и это не привело к такому желанному взаимопониманию. Ни разу в жизни у нее не было ощущения, что Гафальд понял ее до конца. Всегда оставалось небольшое пространство для ощущения, что он вообще не знает, кто такая Мелия и что из себя представляет.

Август Мелия встретила тяжелой депрессией. Ничего не хотелось, мир казался серым и беспросветным. Она чувствовала себя убийцей: будто бы именно от нее зависело счастье этого человека, и она его подвела. Жаркие солнечные деньки и поездки с Роем на природу не особо помогали. Где-то тринадцатого августа, в полдень, глядя на озерную рябь под мелким грибным дождем, она поняла, что взаимопонимание с отцом в принципе невозможно в природе, как и единороги. Осталось только похоронить эту мечту. Поэтому, пока Рой дремал в палатке, она решила провести прощальный ритуал: взяла из своей сумки льняной носовой платок, достала из кармана леденец в форме рыбки, который отец когда-то подарил ей. Она освободила леденец от обертки и сложила в платок, а потом закопала этот кулек между двух вековых сосен, присыпала влажными еловыми иголками. Дождик прекратился. Мелия вернулась в палатку и вскоре тоже быстро задремала под боком Роя.

Дальше жилось гораздо легче. Пролетели сентябрь, октябрь, ноябрь. В декабре Мелия набрала номер отца и по-деловому сообщила, что завтра они за ним заедут и вновь привезут к себе – чтобы он провел у них последний месяц.

Гафальду было уже тяжелее передвигаться из-за разросшейся опухоли. Его живот заметно выдавался вперед, прямо как у беременных на шестом месяце. Он не жаловался, но вел себя тихо и смиренно. Он не начинал разговор о своих последних желаниях, поэтому Мелия сама ему сообщила, что он может вновь их проговорить, и родственники сделают то, что в их силах. Гафальд достал свои записи и озвучил все то, что и раньше: снова коллективные выезды на охоту, караоке-вечера, снова поездки на роликах. Мелия усмехнулась мелькнувшему в груди чувству: неужели ее надежда до сих пор жива, и крохотная часть ее души надеялась, что отец все переосмыслил?

Мелия твердо решила доиграть это шоу ради отца.

И приехала тетя Гала с семьей, и Вердан тоже отозвался. Вновь все участвовали нехотя, из чувства долга и уважения к институту семьи. На очередной охоте Рой случайно подстрелил одиннадцатилетнюю дочь Вердана. Ранение было незначительным, в ногу, но разгорелся скандал,который в спешке погасила Мелия, заверив Вердана, что они с Роем оплатят лечение. Гафальд тоже принес Вердану глубочайшие изменения, но не вычеркнул из плана охоту на следующей неделе.

В последнюю неделю жизни Гафальд организовал вечер в ресторане и произнес длинную прощальную речь: о том, как всех любит, с благодарностями к тому, как все старались ему угодить, и как он это ценит. Он заявил, что очень доволен жизнью, и последний год был самым счастливым в его жизни, за исключением детства.

– И я очень жалею, – сказал Гафальд, – что мы с вами не общались также тепло и часто прежде. Время не вернуть вспять. Желаю всем вам не упускать возможностей, и проводить с любимыми людьми как можно больше времени.

Родственники выстроились в очередь, подходили к сцене, где стоял Гафальд. Мелия помогла ему поставить микрофон в стойку. Родственники принялись его обнимать и вручать цветы – в основном, розовые розы и колокольчики, которые он любил больше всего. Многие рыдали и кивали, повторяли его последнее замечание: “Да, Гафальд, мне тоже очень горько, что мы не общались чаще!”.

После последнего обнимания Гафальд отошел к столу с закусками, взял мини-бутерброд с сырным кремом, и поднес ко рту. Потом отложил в сторону и ухватился за стол, присел. Мир затрясся, схлопнулся. Что-то ужалило его в сердце и он весь сжался, взялся за грудь. Силился вздохнуть, но не получилось. Когда подбежал Вердан, Гафальд уже опрокинулся на пол. Мелия оледеневшими руками схватилась за телефон и позвонила в скорую по быстрому набору. Она упала рядом с отцом и взяла его за плечи. Она повернула его лицо к себе и проверила дыхание, прижалась к груди. Вердан что-то говорил, но она не слышала. Гафальда перенесли на диван и окружили, а Мелия сидела на краю дивана и держала его за руку, еще такую теплую, даже горячую. Она задыхалась от ужасающего осознания: все, это конец. Конец. Его больше нет, и она уже никогда ничего не успеет исправить. В зал вбежали два врача скорой помощи. Она изо всех сил прислушивалась к тому, что они говорят: вдруг, она все-таки что-то не так поняла, и приблизительный срок смерти не сегодня. Вдруг врачи ошиблись, и он еще мог жить. Гафальда стали перекладывать на носилки и Мелия отпустила его руку.

Глава V

***

В первых числах января Мелия и Рой появились в парадных дверях крематория и стали спускаться по ступеням к проезжей части, где уже сгруппировались остальные родственники Гафальда. Мелия держала в руках урну с его прахом; Рой нес в руках сверток с окаменелой опухолью, которую вырезали из живота Гафальда после его прибытия в морг. Злокачественное образование сформировалась практически идеальным соляным шаром, который в диаметре достигал сантиметров тридцать и был серо-песчаного цвета, с гладкой поверхностью. Его обернули в одеяло, так как на морозе он мог треснуть.

Мелия спустилась до середины лестницы и вдруг замерла – она уставилась на противоположное здание через дорогу – центральный роддом. Там, на таких же симметричных ступенях спускалась пара супругов с двумя свертками на руках. Похоже, они несли новорожденных близнецов. Рой поравнялся с Мелией.

– В чем дело?

Раздался звук хлопушки, веселого смеха и открывающегося шампанского. Мелия повернула голову направо – через дорогу от перекрестка стоял центральный ЗАГС, где как раз сейчас на улицу выбежала невеста с женихом, и их окружили друзья и родственники.

– В этом месте, между этими тремя зданиями я всегда себя очень странно чувствую. То ли головокружение, то ли экзистенциальный кризис.

Рой еще раз оглядел крематорий, роддом и ЗАГС, между которыми они оказались, и согласно кивнул.

Они подошли к группе своих родственников. Вскоре все погрузились по машинам и поехали в дом Велишей— теперь уже точно в последний раз отмечать поминки Гафальда.

Когда первые напитки были выпиты, и тетя Гала помогла с тем, чтобы вынести закуски в гостиную, Мелия предложила отдать прах Гафальда на хранение Вердану. Никто не был против – с этим сыном у Гафальда были самые лучшие отношения. Именно с ним рядом он провел последний десяток лет. И сам Вердан с удивлением выяснил, что ему больше всех важна память об отце в этом смысле. Он принял урну.

Что касается опухоли, то ее поставили на край стола в одеяле, словно хлеб в полотенце, и развернули. Рой аккуратно разрезал окаменелость для Вердана, тети Галы, и двух двоюродных сестер Мелии. Чтобы те хранили свои части, как память. Мелия от своей части отказалась. Уже через два часа половина родственников покинула дом, даже не дождавшись десерта.

Когда Велиши проводили последнего гостя, Мелия собрала в гостиной пустые стаканы на поднос, а потом устало опустилась на диван. В прихожей зазвонил ее телефон, и Рой принес телефон ей. Это звонила Амелия, мать Мелии.

Она ради галочки поинтересовалась, как прошли поминки. А потом вдруг сказала:

– Знаешь, Мелия, я не хотела говорить, пока твой отец не умрет, чтобы не мешать церемониям. Дело в том, что у меня тот же диагноз. Мне осталось восемь месяцев до смерти.

Мелия оглушенно промолчала.

– Дочь? Ты оглохла?

– Нет. Я услышала.

– Надеюсь, теперь мне можно будет у вас погостить?

Мелия выпрямила спину и села на край дивана, схватившись за подушку.

– Подожди, мам. Ты так внезапно. Подожди.

– Что же здесь думать? Вы девять месяцев водили хороводы вокруг Гафальда. Я думала, это условности. Но… ты моя дочь. Мы обязательно должны попрощаться как следует. Мне так тебя не хватало.

– Подожди, мам. Я так устала. Мне надо подумать.

– Что же здесь думать, дурочка? Других месяцев у меня не будет. Эти – последние!

– Так, – Мелия сказала строже и приставила палец к своему виску, помассировала. – Мы обязательно повидаемся с тобой в последний месяц. Устроим поминки в один из вечеров.

– И все? – ошарашенно спросила мать.

– Сейчас уже никто не празднует все девять месяцев, мам.

– Но вы только что это сделали для отца. Вы там с ума все сошли что ли?

– Мы ошибались.

– Но почему не отпраздновать? – в голосе матери появились плаксивые нотки. – Что же плохого?

Рой пришел за подносом со стаканами и застыл, глядя на Мелию. Ее лицо перекосило от гнева. Мелия закрыла глаза, глубоко вздохнула и сказала в трубку:

– Послушай, мама, внимательно. Если бы мы с тобой были действительно близки, нам бы не нужен был повод в виде твоей смерти, чтобы общаться чаще. Мы никогда не были близки. Ты слушаешь? – Мелия подождала, пока в трубке утихнут всхлипы, – Мне всегда хотелось, чтобы мы были дружны, но этого не было. И девять месяцев ничего не изменят, к моему глубокому сожалению. Ты согласна?

– Я не знаю, – с мучением выдавила мать. – Мы должны попробовать.

– Что нам мешало пробовать все эти годы, мам?

– Я не знаю, не знаю, – мать снова зарыдала. – Почему ты так жестока?

– Потому что я все поняла. Те люди, которые важны друг другу, итак постоянно на связи, без всяких известий о скорой смерти. Все остальное – театр и показуха.

– Это не так. Я очень тебя люблю, глупышка. Но ты меня отталкивала. Я боялась навязываться, Мелия!

Мелия закрыла глаза и придержала лоб ладонью, ответила:

– Ты никогда меня не слушала, мама. Ты никогда не интересовалась мной. Чем я живу. Из-за чего я не могу заснуть. И что заставляет меня встать с кровати утром. Ты всегда говорила только о себе. После общения с тобой у меня остается только тяжесть в груди и расстройство пищеварения. Ты убиваешь мою самооценку. Ты действительно хочешь сейчас все это выяснять?

– Я не знаю. Ты всегда была такая грубиянка.

– Мне тоже очень грустно, что у нас с тобой не сложились отношения. Но они не сложились давным-давно. Надо было еще тогда их оплакать. Я считаю, для всех будет лучше, если ты проведешь это время с людьми, которых ты любишь, и которые любят тебя по-настоящему.

– Но у меня никого нет, глупышка.

– Ты уже одиннадцать лет живешь с Кеверином в гражданском браке. А как же ваши друзья? Твои подруги?

– Мы постоянно ссоримся. Ты же знаешь, я не могу проводить с Кеверином дольше трех суток, а потом выгоняю его в отель. А подруги… подруги все как одна идиотки.

– Если бы не можешь ни с кем ужиться, почему я должна быть крайней, мам?

– Не груби мне!

– Почему я должна быть крайней?

Мать оборвала разговор.

Мелия подняла глаза на Роя, который все это время так и стоял рядом. Рой спросил:

– Ты серьезно не будешь с ней видеться?

Мелия легла на диван боком, подтянула ноги и обняла себя за живот.

– Если только ради галочки, Рой.

Через неделю Мелия и Рой наконец-то собрались с близкими друзьями, с которыми не удавалось по-нормальному увидеться последние девять месяцев.

Оглавление

Тогда

  Река жизни

  Вызов сущностей и ребята

  Всегда выключенный свет

  Дух лета

  Одержимый

  Серебряное лицо

  Черная свадьба

  Коты против сущностей

  Зеркальный коридор

  Тридцать первое февраля

  Пожизненная беременность

  Наш несуществующий ребенок

  Нечеловеческий сын

  Черный колобок

  9 месяцев до смерти