Волшебство. Семинары и практика [Евгения Горац] (fb2) читать онлайн

Евгения Горац Волшебство. Семинары и практика

Либо она профессиональная колдунья, как мне сначала и показалось, либо чувство ответственности не позволяет мне переключиться на другие дела до того, как я выполню данное ей обещание. Видимо, теперь я – ее средство излучения в этот мир. Все из рук валится, за что ни берусь – ничего не получается, а что получается, то – плохо, плохо, плохо! И знаю же, что надо доверять первому впечатлению: первая возникшая ассоциация – Мойра, вторая – паучиха, сидит себе и вяжет, а на ее крючок клюют прохожие, но не все, а лишь такие зеваки, как я. Хотя, возможно, она – просто городская сумасшедшая, а я – впечатлительная дура… Но делать-то ничего не могу – это факт. Как только начну домашнее задание, так обещание написать о ней всплывает в памяти. И ведь пряжу вчера купила, и спицы тоже, хоть не вязала лет… Если я сейчас вспомню, сколько лет я не вязала, то вспомню, сколько мне вообще лет и расстроюсь еще больше. Я знаю, что сумбур получается, но даже мысли собрать воедино не могу – я же предупреждала. Все, сдаюсь, пишу о тебе, Карен, пишу. Да и лектор говорил, что, если записывать все, что случается, то лучше понимаешь происходящее.

Первое практическое занятие

На первом, вводном, занятии по волшебству ничего нового для меня не было: лектор настоятельно рекомендовал не водиться с людьми, выбравшими для себя путь «несчастливости», а еще лучше – вообще держаться от них подальше. Далее: научиться не переживать о прошлом – поскольку «вчера» изменить нельзя, значит, от него следует немедленно освободиться и думать о «сегодня». Не о «завтра», а именно о «сегодня», точнее, о каждом настоящем моменте.

На втором занятии он подтвердил мои давние подозрения: все, что нам нужно – уже у нас есть, оно неподалеку, а то и вовсе под боком. И люди, которые могут помочь в самых важных делах, появляются в нашей жизни еще до того, как дело станет важным, так что никого искать специально не нужно. А вот умение определять, что именно для нас важнее всего, надо в себе развивать.

Мне и другим студентам слушать это было скучновато, нам всем не терпелось поскорее покончить с теорией и приступить к практике – учиться конкретному волшебству.

И, наконец, на третьем занятии он заявил: «Прежде чем приступать к конкретному волшебству, нужно научиться просыпаться в правильном настроении, с твердой уверенностью, что сегодня обязательно произойдет нечто интересное – то есть, быть готовым к приятным неожиданностям. Только в таком настроении можно сделать следующий шаг – учиться замечать важное и правильно толковать знаки. Это необходимо, чтобы направлять волшебство в нужное русло».

Далее рекомендовалось самостоятельное практическое занятие: сначала проснуться в соответствующем настрое и, если эта часть удастся, идти в город с конкретной целью – замечать знаки и пытаться их правильно истолковать – и это должно быть единственной целью прогулки.

– У некоторых из вас, – сказал лектор, завершая занятие, – получится с ходу, а другим придется повторять попытки и это может занять много времени, так что студентам придется разделиться на группы – более и менее успешных. Но торопиться в этом деле нельзя, и ни малейшего духа соревнования я не потерплю. Некоторым из вас еще придется учиться правильно засыпать, то есть прокручивать в памяти прошедший день, обращая внимание на важные моменты, а другие это уже умеют.

Когда я проходила собеседование, лектор честно сказал, что шанса стать великой волшебницей у меня нет. Да и шанс стать блестящей волшебницей тоже невелик – этому надо было учиться с детства. Чтобы стать великим волшебником одного таланта мало, для этого надо: родиться в семье волшебников, расти в соответствующей среде и в ранней юности обучаться у великих магистров.

Все, на что я могу рассчитывать, это стать хорошей волшебницей. И, если повезет, найти свой стиль, свою нишу и даже оставить след в истории волшебства. Ну что ж… Я постараюсь стать лучшей из хороших волшебниц.

Упущенное в детстве не вернешь. Родители всегда пытались загнать меня в рамки обыденности, из лучших побуждений, конечно. Когда я подросла и научилась понимать человеческую речь, мне объяснили, чего ждет от меня общество. Оно ждет от меня, в первую очередь, полезного труда. Поэтому я должна вырасти добропорядочным гражданином, приобрести нужную профессию и работать, как все, для блага общества, идущего в светлое будущее. А ведь мои способности к волшебству проявились еще до того, как я научилась говорить и даже ходить.

Родители часто вспоминали лето, когда меня впервые привезли к бабушке в деревню. Меня посадили в саду на покрывало. И вдруг огромная свирепая соседская собака непонятно как сорвалась с цепи, перемахнула через забор и в два прыжка оказалась возле меня. Все замерли, но собака спокойно уселась рядом, а я положила голову ей на спину и мирно уснула.

Еще бабушка все жаловалась, что кто-то выпускает кроликов из клетки и их потом очень трудно поймать. Кролики охотно щипали травку у моего окна, а я громко хохотала. И подросший теленок, которого держали в отдельном сарае, вдруг каким-то образом оказался в хлеву, рядом с матерью-коровой. Родители рассказывали об этом, как о ряде курьезных случаев, но сейчас я не сомневаюсь, что все это было вызвано моим детским интересом к деревенской жизни. Я хотела познакомиться с лающим чудищем за забором, и оно ко мне рванулo, благодарное за интерес. И это именно я уловила желание кроликов вырваться из клетки и пожалела тоскующих в разлуке корову и теленка.

Эх! Если бы меня учили волшебству с детства, мне не пришлось бы в зрелые годы брести наощупь, впотьмах, в поисках самой себя. А теперь – мне никогда не сравняться в мастерстве с теми, кто учился волшебству с малолетства. Ну все, довольно переживать о прошлом. Настоящее! С этого момента – только настоящее.

***

Еще с вечера я запланировала проснуться в соответствующем настроении, поэтому первая часть домашнего задания получилась легко. Сознание того, что надо идти в город – не в магазин, не на выставку или концерт, и даже не в ботанический сад, а лишь для того, чтобы замечать интересное вокруг – само повышает настроение и просыпаешься в предвкушении хорошего дня.

Перечитала. Ну вот, пожалуйста, только я сдалась и стала писать предысторию встречи с Карен, как все стало получаться…

А вот другая часть задания – знаки… Может, это были те знаки, а может, не те, а может, вообще не знаки. Но не надо расстраиваться, я же только учусь – и если меня определят в группу тормозов, то ничего страшного не произойдет. Сказал же лектор, что у каждого свой темп.

С самого начала я ошиблась – пошла туда, где знаков слишком много. Наверное, надо было начать с района попроще, где редко что-нибудь происходит – там было бы гораздо легче заметить знаки, предназначавшиеся именно мне. И лектор подтвердил мою догадку на следующем семинаре. Но, как оказалось, он не предупредил о выборе района умышленно, чтобы мы учились на собственных ошибках, а без этого нельзя, никак нельзя; верное направление определяется только после нескольких неудачных попыток.

– Не следует ждать мгновенного результата, – сказал он. – Любое действие следует рассматривать, скорее, как «первую попытку», «вторую попытку», и так далее. Таким образом легче переносить так называемые «провалы», назначение которых – не огорчать, а, скорее, раззадоривать.

А куратор школы, знаменитая волшебница, которая заглянула в этот момент в наш класс, поздоровалась и окинула цепким взглядом всех присутствующих, подтвердила, что неудачи – это необходимая составляющая процесса, которая указывает твое местонахождение и выбор нужного направления.

Почему я отправилась за знаками в Ист Вилледж, куда нужно ехать сорок минут на метро и еще двадцать минут идти пешком? Видимо потому, что я живу в районе, где все стройно и красиво: новые дома, палисадники, клумбы, где цветы высажены в строгом порядке, как по линеечке, модно и элегантно одетые жители, чинно прогуливающиеся под ручку, даже дети прилизаны до отвращения. Я ежедневно вижу чисто подметенные улицы, свежевыкрашенные скамейки, специализированные магазины со сверкающими витринами – вот одежда, а рядом – электротовары, через дорогу – бижутерия. Все предельно ясно – это упрощает жизнь и упорядочивает быт. А в Ист Вилледж – неопределенность, неожиданность, беспорядочность, общая обшарпанность и непринужденное поведение обитателей. Аккуратно подстриженного или, упаси боже, прилизанного человека здесь не встретишь: господин в пиджаке и галстуке выглядел бы тут инопланетянином. Ист Вилледж – это стены, изрисованные местными художниками, сумасшедшие кафе и таинственные, скрытые от посторонних глаз, садики. А еще лавочки, в которых вообще не понятно чем торгуют: в одном магазине может продаваться и скелет – пособие по изучению анатомии, и садовые ведра, полные тюльпанов, и электрочайники, и тут же – антикварные часы и кривые зеркала. Я подолгу и с большим удовольствием рассматриваю витрины, и даже иногда захожу в эти странные, нелепые магазинчики, но никогда ничего не покупаю – за исключением кофейных зерен в лавочке на улице Святого Марка. Однажды я зашла туда, привлеченная кофейным ароматом и яркой раскраской двери, и загляделась на удивительные штуки для кофейных церемоний. И что странно: все покупатели и оба продавца были невероятно красивы. И хоть дома у меня кофе был, но я все равно купила полфунта, скорее, из вежливости, и смолоть попросила помельче. А когда принесла кофе домой в коричневом, герметически закрытом кулечке и сварила его на маленьком огне в джезве, то поняла, что лучше кофе никогда в жизни не пробовала. С организмом своим я договорилась, наконец: одну чашку кофе в день – он не возражает – поэтому этих полфунта мне надолго хватило. Но в Ист Вилледж тянуло невероятно. И тут я придумала себе оправдание: как только кофе закончится, я поеду туда опять. Ну что же поделать, если именно там продается самый вкусный в мире кофе? Я подсознательно старалась, чтобы он скорее закончился – угощала гостей из этого кулечка, и они тоже восхищались. Когда кулечек опустел, я поехала и купила еще. Сорок минут в метро, а потом еще пешком двадцать минут, чтобы дойти до этой кофейной лавочки, купить там полфунта кофе и вернуться домой, предварительно прогулявшись по Ист Вилледж. Зато когда варю кофе дома, то мысленно переношусь мысленно туда и вижу улицы, витрины, людей, все, что там сейчас происходит..

Оправдание поехать Ист Вилледж я ищу по привычке. В моей занятой жизни непросто выбрать время для того, чтобы просто получить удовольствие. Отдыхать после трудов праведных всегда считалось нормальным в наше доме, но развлекаться до того, как устал – о нет! Меня бы заклеймили позором. В детстве я отчаянно сражалась за право делать что-то без конкретной цели и мне приходилось искать оправдания. Я мечтала, что, когда вырасту, то назло всем ничего полезного не буду делать вообще, а только развлекаться с утра до вечера, и слова мне никто не скажет. Но когда выросла, то по привычке стала оправдываться перед собой и, надо сказать, преуспела в этом деле.

День был пасмурный, но дождя по прогнозу не предвиделось.

Еще по дороге вниз по Девятой Восточной улице я увидела несколько разноцветных, связанных крючком салфеток, прикрепленных к забору. Но в прошлые прогулки по Ист Вилледж мне попадались и двери, сверху донизу покрытые монетками, и дорожки, выложенные бутылочными горлышками, и рыцарские доспехи, вывешенные для проветривания на балкончике, и деревья, увешанные талисманами – так что вязаные салфеточки на заборе смотрелись совершенно нормально.

Я перешла на улицу Святого Марка, но кофейной лавочки там не было. Я прошла квартал несколько раз – безуспешно. Из-за особенностей этого района я даже не сумела найти точное место, где раньше была лавочка. Здесь все меняется очень быстро: двери перекрашиваются, витрины обновляются, на стенах появляются новые рисунки и на подоконниках то и дело вырастают другие цветы. Факт отсутствия лавочки мог быть знаком – не отвлекаться на покупку кофе, а заниматься делом, по которому пришла – но мог и не быть.

Кстати, на очередном семинаре лектор сказал, что если знаки слишком бросаются в глаза, то это, скорее всего – подстава, и нужна практика и еще раз практика, чтобы научиться отличать отвлекающие маневры от настоящих, ценных знаков, а ценные знаки – от самых ценных.

Интересно, что когда я пришла в этот район через неделю, лавочка была месте, и я благополучно вошла туда и, как обычно, попросила смолоть пол-фунта кенийского кофе помельче. И все было как всегда: предметы для кофейных церемоний мягко поблескивали на полках, аромат кофе был таким же бархатным и обволакивающим, а покупатели и сам продавец, как всегда, блистали красотой – на каждого из них невозможно было насмотреться. Все как всегда, кроме того, что продавец сказал:

– Возьмите лучше целый фунт, когда еще доведется…

Я растерянно кивнула, приняла из его рук коричневый, герметически закрытый пакетик с целым фунтом кофе и спрятала в сумку.

– Мало ли какие дела возникнут, – тихо сказал продавец на прощанье.

Но это произошло через неделю, а в тот день я, не найдя кофейной лавочки, пошла по улице Святого Марка по направлению к Томпсон-парку, внимательно глядя по сторонам, стараясь ничего не пропустить. Знаков было больше, чем нужно, но как распознать предназначенные именно мне? Я решила все фотографировать – если не пойму сразу, то разберусь позже, рассматривая фотографии.

И тут я увидела дверь в стене. Ни окон, ни вывески, только выкрашенная в синий стена – и в ней дверь. По стене шел рисунок: слева как будто подходили к двери несколько зыбких, серых, сгорбленных фигур в шляпах. Одна из них словно наполовину исчезала за дверью. Справа от двери – фигуры выходили: разноцветные, распрямившиеся, с гордой осанкой и уже без шляп.

Рисунок заворожил динамикой, я долго смотрела на эту дверь, но мне никак не удавалось ее сфотографировать, потому что возле нее курил пожилой господин в костюме клоуна. Мне пришлось гулять по кварталу, ожидая, когда он уйдет. Слева от двери был двор, огороженный сеткой, справа – бакалейная лавочка, а через дорогу располагалась ветеринарная клиника. Клоун докурил и исчез за дверью, я благополучно сделала свой снимок и пошла дальше. Надо ли мне было войти? Скорее всего – да, потому что очень хотелось хоть одним глазком увидеть, что там. И, может быть, я бы тоже вышла оттуда с гордой осанкой и другого цвета. Но входить куда-либо без приглашения – неудобно, да и просто боязно.

А через неделю этой двери не было – клянусь. Рисунок закрасили, вставили новую дверь, бакалейную лавочку снесли, а клинику закрыли – на двери висел большой замок.

То есть у меня был только один шанс. И я его упустила.

Зато знаку на соседней улице было гораздо проще следовать: на стене был нарисован молодой человек с длинной серьгой в ухе, указывающий направление перстом. Я послушалась, пошла вверх по улице и попала прямо в свое любимое кафе, где, как сказала моя добрая знакомая, всегда царит тщательно продуманный, рафинированный бардак. Посетителей в кафе было немного из-за пасмурной погоды – в воздухе завис дождь, хотя по прогнозу его не должно было быть.

Мне достался самый лучший столик в уголке, возле огромного окна во всю стену. С этого места прекрасно видно все кафе, а также улица и прохожие. Мне впервые удалось сесть именно сюда – этот столик на одного человека и он всегда занят. А над ним – картина, обычная, ничем не примечательная, я ее видела много раз. На ней изображены два цветочных горшка на подоконнике, в каждом по фиолетовому тюльпану, а за окном – синева. И все. Но сейчас я, настроенная на чтение знаков, обнаружила в одном тюльпане мужской силуэт в широком плаще и странном головном уборе – нечто среднее между тюрбаном и чалмой. А в другом тюльпане – колдунью, старуху ведьму, помешивающую что-то в котле… и пар от варева… да нет, это трещинки… ничего этого нет – это мое воображение. Но человек в плаще не исчезал, и старуха упорно что-то помешивала в котле, и пар над котлом все равно поднимался. Из всего этого я заключила, что сегодня я должна встретить необычного мужчину и женщину-колдунью, и это будет интересно.

Кстати, об отвлекающих трюках – мне достался очень яркий и красочный. Группа туристов во главе с экскурсоводом поднималась вверх по одной из улиц, экскурсовод рассказывал историю района, но я не слушала. Я глядела на экскурсантов. Это были женщины, все сплошь в красных шляпах с фиолетовыми перьями. В их платьях тоже преобладали красно-фиолетовые тона… Во всем остальном они вели себя как обычные экскурсанты. Какое-то время я следовала за ними – не зря же они такие яркие. Они привели меня на Бродвей и разбрелись кто куда, практически растворились в толпе. Это был типичный отвлекающий маневр. Позже я узнала, что это клуб Красных Шапочек. Туда принимают дам, достигших пятидесяти лет. Они вместе пьют чай, обсуждая всякую ерунду, а ходят везде в красных шляпах с фиолетовыми перьями. И это все. Мне с ними явно не по дороге, но надо признать – их группа выглядела ошеломляюще.

Рассерженная, я вернулась в Ист Вилледж, на Девятую Восточную Улицу и тут пошел дождь, которого по прогнозу быть не должно было, поэтому у меня не было зонтика. Я довольно долго стояла под навесом одного из подъездов, мысленно ругая Красных Шапочек, из-за которых потеряла столько времени, да и сейчас продолжаю терять, стоя под навесом.

И тут…

Интересно, что когда я на следующий день вернулась на работу, коллеги сказали, что вид у меня такой, будто произошло что-то важное. Я отнекивалась и говорила, что все как всегда, но они не поверили. Может, я действительно изменилась за этот день? Когда я попыталась пересказать случившееся другу, он мне тоже не поверил. А на том месте, где я повстречала Красных Шапочек, и вовсе отмахнулся. И мне пришлось искать в сети Red Hat Club и показывать ему фотографии.

А тогда я стояла под навесом, вспоминая, где ближайший магазин зонтиков, как вдруг проносившийся мимо человек, огромный, смуглый и очень красивый, остановился, вынул из кармана кулечек, раскрыл его, высыпал на ладонь несколько конфет и протянул мне со словами:

– Очень вкусно. Миндаль в шоколаде. Возьми.

Я испуганно отказалась. Он настаивал:

– Да попробуй же! Таких вкусных ты еще не ела.

Я опять отказалась, сославшись на аллергию. Он, услышав это, искренне огорчился, горестно взмахнул рукой и понесся дальше по улице, а я только тогда сообразила, что на нем был широкий развевающийся плащ – а головной убор, похожий то ли на чалму, то ли на тюрбан, он держал в руке, видимо, защищая его от дождя.

Короче, этот шанс я тоже упустила.

Нет у меня аллергии на орехи, но вот так есть что-то из кулечка, который незнакомый человек достал из кармана, я не могу. Вдруг у него руки немытые? И кулечек был без этикетки, распечатанный.

(Лектор на следующем семинаре подтвердил – да, упустила. Надо было взять миндаль в шоколаде. Даже если у него руки были немытые – ничего страшного бы не произошло).

Но день еще не закончился. Оказалось, что я умею видеть и толковать знаки, но не умею им следовать – или пугаюсь их. Во мне слишком прочно укоренились понятия «как положено», «как должно быть», «прилично», «гигиенично» и прочие. Как меня научили в детстве – не разговаривать с незнакомцами и не брать ничего из их рук, – так я и следую этому правилу до сих пор.

Когда не положенный по прогнозу дождь немного поутих, я поднялась наверх и на углу Девятой Восточной улицы и Первой Авеню увидела двух женщин – обе рыхлые, бесцветные, расплывчатые и безликие. Та, что постарше, вязала крючком салфеточки, веселенькие и разноцветные, а та, что помоложе, привязывала их к забору. Первое мое впечатление было – Мойры, второе – паучихи.

Дождь снова припустил. И мне ничего другого не оставалось, как только стоять под навесом и наблюдать это нелепое действо.

Наконец я не выдержала и спросила:

– Зачем вы это делаете?

– Не знаю, – честно ответила та, что помоложе. – Я куда-то шла… кажется в кофейную лавку, а вот сижу тут… Она вяжет, а я помогаю, и к забору все привязываю…

– Ты умеешь вязать? – строго спросила та, что постарше.

Я кивнула:

– Спицами, да. Крючком – нет.

– Меня зовут Карен, а тебя?

– Юджиния.

– Я могла бы научить тебя вязать крючком, Юджиния. И еще много чему. У тебя получится.

– Спасибо. Когда-то в этом была необходимость… Я вязала шарфы и свитера, а сейчас…

– При чем здесь необходимость? Ты войди туда – и увидишь, что необходимость ни при чем, – и она кивнула на голубую дверь.

За дверью оказался большой зал. Стены были сплошь увешаны вязаными изделиями, но среди них не было шапок, носков или шарфов, зато был вязаный шар, внутри которого был еще один шар, а там еще один, и еще сложные фигуры и штуки непонятного назначения.

В углу лежала длиннющая, сложенная во много раз лента из желтой пряжи, возле которой красовалась гордая надпись: «Связанная миля».

В центре зала сидели три такие же бледные, бесцветные, расплывчатые женщины и лихорадочно вязали. Одна из них заговорила со мной так, будто продолжала давно начатый разговор:

– А ты смогла бы связать шляпу, похожую на дом, в котором живешь? Мы как раз этим занимаемся. Свяжем и будем носить.

– Вряд ли я сумею.

Я с ужасом представила себя в шляпе, напоминающей мой двадцатиэтажный многоквартирный дом.

– А мы тебе поможем. Попробуй.

И тут мне стало совершенно ясно, что если я сяду вязать, то не встану и не уйду оттуда никогда. Я буду вязать и вязать – сначала двадцатиэтажную шляпу, потом ленту длиной в милю, потом гору салфеток и шаров, внутри которых еще шары, а внутри – еще шары. Со временем я стану неотличимой от этих вязальщиц, потеряю лицо и цвет, расплывусь и забуду все, что знала. Я буду вязать и вязать, дни и ночи напролет, и нитка будет тянуться, тянуться… как у старушки, которая связала барашка.

Я пролепетала что-то восхищенное, сделала вид, что рассматриваю вязаные фигуры на стенах, а сама тихонько попятилась к выходу. Карен и женщина, что шла в кофейную лавку, но осталась, продолжали обвязывать забор. Дождь лил сплошной стеной.

– Не выпускают, – подумала я с тоской.

Вязать хотелось со страшной силой, аж руки чесались, хотя я не держала спиц в руках страшно подумать какое количество лет!

– Карен, а зачем вы цепляете все это на забор? – нервно спросила я.

– Это мой способ излучаться в мир, – ответила та. – Я вяжу салфеточки и прикрепляю их к забору, а проходящие мимо люди берут себя понравившиеся. Им кажется, что они их воруют – это многим доставляет удовольствие. Таким образом я излучаюсь. Ты тоже так сможешь.

– У меня есть другой способ, – жалобно пискнула я. – Я лучше все сфотографирую и напишу про вас и ваш забор.

– Хорошо. Тогда иди. Только не забудь прислать мне линк.

– Но я пишу на русском.

– Ничего. Вот мой мэйл. А я пришлю тебе важные линки и пароли. И ты увидишь такое, чего никто не видел. И узнаешь такое, что только ты можешь узнать. И попадешь туда, куда только ты… Дождь сейчас пройдет.

Дождь немедленно прекратился и я побежала по направлению к метро.

Как и следовало ожидать, стоило мне написать в блоге о необычной встрече в Ист Вилледж и приложить фотографии, как мозг включился и заработал с удивительной ясностью. Я послала Карен ссылку, мол, на, убедись, что обещание выполнено.

На следующий же день мне позвонила Лина, старая знакомая. Уже несколько лет она жила в маленьком городке штата Колорадо. Лина извинилась и сказала, что ее соседка, художница Марисса Б., увидела эти фотографии и хочет срочно со мной поговорить. Марисса взволнованно сообщила, что на днях вылетает в Нью-Йорк с единственной целью: украсть одно из вязаных изделий с забора. Я дала ей точный адрес забора и посоветовала воровать изделие утром: район этот поздно просыпается – кафе и магазины открываются только к одиннадцати – и жители раньше этого времени на улицах не появляются.

Затем позвонила другая знакомая, из Филадельфии, и сообщила, что не только она сама, но и целая армия жительниц этого славного города, вдохновленные моим рассказом и фотографиями, в данный момент вяжут изделия специально для забора на Девятой Восточной улице и интересуются, нельзя ли выслать их мне по почте. А я должна буду прицепить их на забор для «украдения», чем помогу им излучиться в мир.

Если звонок из Колорадо меня развеселил, то звонок из Филадельфии слегка рассердил. Я посоветовала им завести такой забор у себя в городе и на него вешать все, что им заблагорассудится – какая разница, откуда излучаться в мир, в конце концов?

И тут я получила письмо от Карен. Она благодарила за рассказ о ней и сообщала адрес сайта вязальщиц. На сайте были объявления о встречах и даже слетах вязальщиц, фотографии работ и расписание занятий, прочитав которое я несколько насторожилась. На июнь предполагалось обсуждение следующих тем: «Теория узора жизни», «Анатомия петли», «Вплетение в пряжу мыслей и идей», «Кружево событий», и прочие. И тут я поняла, что меня тревожит в Карен и ее помощницах: вязанье обычно ассоциируется с чем-то добрым, уютным, домашним, а эти вяжущие тетушки казались агрессивными.

В колонке «события», среди сообщений о встречах вязальщиц и их новых работах, я увидела запись от пятнадцатого мая:

«Вчера к нам приходила Юджиния, студентка школы волшебников. Она заглянула в галерею, где Гвинет, Алисон и Розмари работали над новыми шляпами, и сфотографировала несколько изделий».

Под этим сообщением был комментарий от Розмари:

«Жаль, что она так быстро ушла и ничего не связала».

И ответ Карен: «Она свяжет пряжу из слов, петли уже набраны».

Ой, мамочки! А ведь я им только имя назвала!

Второе практическое занятие

На следующей неделе, когда я опять проходила по Девятой Восточной улице, то обнаружила, что вязаные изделия распространились на дверные ручки близлежащих домов, заборы и счетчики для парковки. Дверь в галерею вязальщиц была открыта, но мне было не до них. После того, что случилось во время второго практического занятия, у меня разболелась голова и я спешила домой.

А второе практическое задание было таким: никаких знаков не искать, ходить по городу без всякого плана, совершенно забыв, что бывают какие-то знаки. Однако просыпаться в правильном настроении – с уверенностью, что сегодня произойдет нечто важное и интересное – по-прежнему было необходимо.

В этот раз я решила для разнообразия пойти направо от улицы Святого Марка, в сторону уменьшения номеров Восточных улиц – раньше мне там бывать не доводилось. Но чем дальше я отходила от улицы Святого Марка, тем сильнее мне хотелось вернуться, а в какой-то момент будто включился огромный магнит, который просто тащил меня обратно: в висках стучало, а ноги наливались тяжестью. Вдобавок я стала громко чихать и из глаз полились слезы. И в довершение всего – на Пятой Восточной улице ремонтники в ярко желтых робах со страшным грохотом долбили асфальт. По Четвертой Восточной и вовсе нельзя было пройти – там спиливали деревья, и шум тоже стоял невероятный; а большая часть Третьей Восточной была обнесена фанерным забором – там сносили здание.

И я пошла, вернее, почти побежала обратно, и по мере приближения к улице Святого Марка симптомы улетучивались и настроение улучшалось, из чего я заключила, что иду как раз туда, где мне нужно быть.

Погода была прекрасной – солнечной, но не жаркой. Я прошлась по улицам, рассматривая витрины, купила сэндвич и ела его на парковой скамейке, разглядывая прохожих, кормила белок специально припасенными для этого орешками, фотографировала уютные уголки и рисунки на стенах, потом долго сидела в любимом кафе, невольно слушая разговоры посетителей и, конечно, записывала в блокнот все, что приходило в голову. Я послушно забыла о знаках и мне было очень хорошо. А вот пункт «идти без всякого плана» мне не давался. Я хотела пройти до конца Первой Авеню – я никогда там не была. Но забыла об этом намерении мгновенно, когда проходила мимо садикa, который давно меня интересовал и даже интриговал. Главные ворота в него всегда были заперты наглухо, и я обычно лишь рассматривала металлическую ограду с коваными диковинными зверями. Сквозь ограду на улицу пробивались растения – будто тянулись к прохожим. А сегодня узкая садовая дверца была приоткрыта. Я с трудом в нее протиснулась.

Садик был с трех сторон окружен многоэтажными домами, а с четвертой – оградой с диковинными зверями. В начале июня тут царили розы – всевозможных цветов и оттенков. Кроме двух троллей в колпаках и шароварах, сидевших в беседке, больше никого не было. Я назвала их про себя троллями потому, что перед ними лежала куча маленьких зеркал. В руках у одного была садовая лопатка, а у другого – лейка. Я вежливо поздоровалась, тролли заулыбались, закивали, потом переглянулись и зашушукались. А я медленно прогуливалась по дорожкам, нюхала розы и фотографировала дождевые капли на листьях. Потом села на скамейку.

Один из троллей закурил трубку и сказал, выпуская в мою сторону кольца ароматного дыма:

– А вдруг она что-нибудь помнет или раздавит?

– Не думаю, – промычал второй. – Она ходит аккуратно и никуда не спешит.

– Но она ничего не принесла.

– Ничего не принесла, но и ничего не возьмет.

– Но и делать, кажется, ничего не собирается. Она уже исчерпала лимит времени для сидения на скамейке среди ирисов и болтания ногами.

– Но выгонять ее нельзя. Придется поручить ей что-нибудь легкое для начала.

И они направились ко мне, держа за боковые ручки небольшой ящичек. Я немножко испугалась, но виду не подала.

Тролли аккуратно открыли ящичек – он был наполнен зеркальными гирляндами – и предложили мне развесить их по саду – где мне заблагорассудится. Я согласилась – не спорить же с троллями. Когда я закончила работу, троллей уже не было, а по всему саду скакали солнечные зайчики.

Я протиснулась через узкую дверцу на улицу, и тут уж – действительно пошла куда глаза глядят, не думая ни о чем, а тем более ничего не планируя, как и требовалось с самого начала. Я просто шла, рассеянно поглядывая по сторонам, и мне даже казалось, что ноги меня сами куда-то несут – когда внезапно возникло это самое предчувствие интересного события. Я обрадовалась, потому что, как обучали нас на занятиях по практическому волшебству – это важный момент.

И тут я остановилась как вкопанная – я попала в место, которое сама этой зимой придумала. Я читала, что с другими такое случается, хотя и не предполагала, что это когда-нибудь произойдет со мной. Но все же хорошо, что я об этом читала; если это бывало с другими, то, может быть, это даже нормально. Волшебно, но все равно нормально. Есть ли такое понятие – «нормальное волшебство»?

Этой зимой, валяясь дома с высокой температурой, я сочинила магазин старых вещей, где расположен тайный пункт передачи контрабанды между двумя мирами. И гитара, которую придуманный мной персонаж передавал из одного мира в другой, сейчас спокойно располагалась на витрине Thrift Store между швейной машинкой «Зингер» и бобинным магнитофоном. Тут же был и фотоаппарат на треноге, из которого должна была вылетать птичка, и белые женские сапоги с нарисованными отпечатками красной губной помады, и телефон с крутящимся цифровым диском и еще много всякой всячины.

Я перечитывала написанный мной текст про магазин, месяц назад… И сейчас я могла открыть его на планшетке, перечитать и еще раз убедиться, что мне удалось то ли мысленно побывать в этом месте, то ли предугадать сегодняшний день… А может, придумывая этот магазин, я его случайно создала? Опять страх. Мне часто мешает страх. Я страстно желаю, чтобы волшебство произошло, а когда это случается – пугаюсь и отступаю.

Я сделала глубокий вдох и храбро вошла в магазин. Там звучала музыка, незнакомая, наверное, тоже очень старая и когда-то популярная, а в качестве спецэффектов использовались раскаты грома. К моему ужасу продавец выглядел точно так, как я его придумала, – если все пойдет по писаному, то он не должен на меня обращать внимания. Он и не обращал, и будто специально отвернулся и стал протирать фарфоровую статуэтку балерины. Я прошла вглубь, чувствуя что гуляю внутри собственной головы – я знала точно, что в конце магазина должна быть картина, на которой, помимо других предметов, будет изображена ваза с белыми цветами, а под картиной – ширма, за которой и располагается тайный пункт передачи контрабанды между мирами. Я уверенно направилась в дальний угол, сопровождаемая музыкой, и как раз в тот момент, как над моей головой прокатился очередной громовой раскат, я эту картину и нашла. Была картина, висела как миленькая, и ваза с цветами на ней была. И ширма под картиной тоже имелась. И я её отодвинула – там была дверь с надписью типа «посторонним вход воспрещен», и нарисованы череп и кости. Я задумалась, являюсь ли посторонней, если я сама все это придумала. Но войти все же не решилась – вдобавок от всего увиденного, и от раскатов музыкального грома у меня разболелась голова. Я вышла из магазина и даже не помню, как добежала до своего любимого кафе, где перевела дух. Все еще под впечатлением, я не смотрела по сторонам, как обычно – пила кофе и размышляла, как это могло получиться: придумала ли я это место и оно появилось, либо оно давно существовало, а я его каким-то непостижимым образом угадала.

Из-за всего этого я даже не проверила, на месте ли кофейная лавочка, и не навестила Карен и ее вязальщиц.

Лектор сказал, что у многих людей есть способность видеть другие срезы реальности. Это передается по наследству. А уж волшебники это умеют все. Думаю, эта способность передалась мне от мамы. К сожалению, мама вовсе не допускала возможности чудес. А ведь стоило кому-нибудь из знакомых пожаловаться ей на что-то, как их проблемы решались сами собой. Ее друзья также не осознавали, что их заветные желания исполнялись после того, как они рассказывали о них моей маме.

Однажды она сказала, глядя, как пять соседских девочек, приглашенных на мой день рождения, играют в куклы: «Когда вы вырастете, у каждой из вас непременно будет по дочке!» Я проверяла – так оно и вышло. У каждой из моих детских подружек первым ребенком была дочь. Но они вряд ли помнят этот момент. Было ли это предвидением или добрым пожеланием – не знаю, но все исполнилось. Возможно, она сама не понимала, что видит другие срезы пространства и времени. Возможно, она и реальность умела менять, но действовала импульсивно, без учета важных факторов, а результаты в таких случаях непредсказуемы.

Мама хотела обычной нормальной жизни, как у всех. Все ходили на работу, а после занимались домашним хозяйством и смотрели телевизор. По выходным гуляли в парке или ходили в кино. В отпуск ездили в деревню или на море. Волшебство случалось в редкие минуты отдыха, когда она пребывала в благостном расположении духа и полностью забывала о быте. А в последние годы настроение у нее было все хуже – она очень болела, как все люди, не реализовавшие свой главный талант. Последнее ее предсказание я услышала, когда уезжала в город серебряных небоскребов.Она сказала: «Я тебя больше никогда не увижу». В это трудно было поверить, но это тоже сбылось…

***

Для следующих практических занятий каждому студенту полагалось свое особое место. Когда я рассказала своему лектору и куратору школы о садике с троллями и магазине старых вещей, они никак не могли решить, где мне дальше практиковаться. Поинтересовались, почему я вообще выбрала для работы Ист Вилледж. Мой ответ, что мне там просто нравится, их не удовлетворил и они попросили сформулировать точнее. Я подумала и сказала, что там все как надо: не слишком людно, но и не пустынно, улицы подходящего размера – не узкие, но и не слишком широкие, и дома – нормальной для человеческого роста высоты, не более пяти-шести этажей. И еще – сейчас время цветения роз, а там их много. А самое главное, что там все всегда разное, все непрерывно меняется – не знаешь, чего ожидать. А в моем районе – все привычное и слишком нормальное, что ли, глазу не за что зацепиться. Куратор школы удивилась и попросила уточнить детали. Я объяснила, что уже много лет гуляю по набережной, огороженной высоким забором серого цвета, и он всегда серый, много лет – одинаково гладкий и серый, а в Ист Вилледж даже стены, сараи и гаражи раскрашены дивными узорами, а заборы и вовсе – произведения искусства.

Тем не менее куратор рекомендовала для выполнения практических заданий переместиться поближе к дому, что одновременно удобнее и экономичнее. Она объяснила, что Ист Вилледж – зона высокой концентрации чудес, потому что там обитают сильные волшебники. Если я буду появляться там слишком часто, они либо собьют меня с толку, либо втянут в круг своих интриг, и я сама не замечу, как по кругу этому побегу им в угоду, а что из этого выйдет – трудно предсказать. Я сразу вспомнила Карен и троллей. Что касается моего района, то там количество волшебных точек действительно ограничено и они гораздо слабее, а значит…

«Там их вообще нет!» – воскликнула я горестно. На что куратор школы сказала, что я ошибаюсь, они есть, просто их труднее найти. И следующим моим заданием будет их обнаружить, ничем себя не выдав. Зато потом они станут большим подспорьем в деле изучения волшебства.

Но лектор по практическому волшебству с куратором не соглашался – по его мнению, только в том месте, где хочется находиться, можно пройти самый качественный тренинг. Еще он сказал, что доволен моим прогрессом: я научилась видеть вещи, которые раньше не видела, и попадать в места, которые раньше были для меня закрыты. Да! Я пролезла в садик с троллями, пусть и в узкую боковую дверцу! А в своем районе я смогу найти вспомогательные волшебные пункты, только когда научусь видеть другие слои реальности, а этому лучше всего учиться в месте с высокой концентрацией чудес.

«Другие слои реальности» – эти слова для меня ничего не значили. Это какой-то специфический чародейский термин.

Мне было неловко от того, что я стала предметом их спора. В итоге они попросили меня подождать в холле, пока они не придут к соглашению по поводу моего дальнейшего обучения. Я терпеливо ждала, а когда они вышли, то спросили, не хочу ли я отправиться на пару дней в город с самой высокой концентрацией волшебников в штате Нью-Йорк. Я, конечно, сразу же согласилась.

Третье практическое задание

О городе W я слышала от коллеги, дочь которого недавно вышла замуж за местного жителя. Он рассказывал, что дочь его за последнее время очень изменилась. Красавица, избалованное и капризное дитя, бывшая фотомодель, объездившая пол-мира, сейчас полностью отказалась от дорогих фирменных тряпок, драгоценностей и прочей мишуры, и глубоко презирает себя прошлую. Каждое утро она выбегает к ручью босиком в простом платье, сшитом свекровью, умывается росой, бродит по горам и собирает цветы и особые травы, а днем помогает свекрови по хозяйству и в работе.

– А чем свекровь занимается? – спросила я.

– Всем понемножку, – ответил он. – Немного рисует, шьет одежду, варит мыло с добавлением луговых трав, изготавливает кремы и мази, отливает чаши из сложных сплавов… Колдунья, в общем, – заключил он неожиданно для себя.

Третье практическое задание было сложнее предыдущих. Во-первых, требовалось уехать в другой город, так что мне пришлось изменить рабочее расписание. Во-вторых, помимо применения уже усвоенных навыков, следовало попробовать, да, именно, как выразился лектор, – предпринять первую попытку, увидеть объем вместо кучи плоскостей. Других инструкций не было.

Несмотря на то, что до города W всего два с половиной часа езды от Нью-Йорка, я решила остаться там на ночлег, чтобы никуда не торопиться. Из найденной в сети информации о городе следовало, что имеется только три места, где можно переночевать: гостиница на центральной улице, постоялый двор «У водопада» и буддистский храм в горах. Комната в монастыре при буддистском храме плюс посещение любых лекций и занятий стоила всего сорок долларов в сутки, но за это жилец обязывался девяносто минут в день посвятить помощи по хозяйству – работать в саду, мыть посуду, подметать территорию, стирать, в общем, делать, что скажут. Несмотря на заманчивость этого предложения, от него пришлось отказаться: храм расположен в пяти милях от центра города, а дорога к нему проходит через лес.

Цена номера в гостинице на центральной площади была намного выше, чем цена маленькой комнаты в постоялом дворе «У водопада». От постоялого двора до центра – всего десять минут пешком. Из восемнадцати имеющихся в наличии комнат были свободны четырнадцать, я сочла это хорошим знаком и зарезервировала одну из них. В процессе регистрации следовало указать цель поездки: бизнес, экскурсия, свадебное путешествие… Я выбрала нехитрый пункт «отдохнуть от мегаполиса». До поездки оставалось два дня.

На следующее утро я отправилась на пробежку по набережной, как обычно, с плеером. Пробегая мимо всегда серого забора, когда в наушниках звучало: «Зачеркни старое, нарисуй новое – все, что захочешь. Путь к совершенству станет короче» – я остановилась как вкопанная. Не далее как вчера я сетовала на чрезмерную приличность и однообразие своего района, и, в частности, на вечно серый забор…

Забор больше не был серым. Вернее, был, но значительная часть его была покрыта разноцветными узорами. Мимо шли прохожие, мчались спортсмены, прогуливались мамы с детьми, проезжали велосипедисты, но никто не обращал внимания на эти невесть откуда появившиеся узоры. Создавалось впечатление, что я одна их видела, а для других забор как был вечно-серым, так и остался, и если это так, то, может быть, мне приоткрылся другой слой реальности.

Я сфотографировала забор и рассудила так: если на картинке узоры все же будут видны другим, то, возможно, тут что-то другое, даже покруче видения другого слоя реальности.

Когда волнуясь, торопясь и сбиваясь, я рассказывала лектору про забор, он недовольно качал головой, а потом сказал, что никогда не понимал студентов, которые только и ждут момента, когда можно будет, наконец, взмахнуть рукой и сказать: «Да будет так по слову моему!», а когда так и становится, либо сами себе не верят, либо так пугаются, что не могут учиться дальше.

Похоже, у него не было никакого сомнения, что это сделала я. Семнадцать лет забор был серым, и на другой день, как я посетовала на это в присутствии куратора школы волшебства, его кто-то сразу раскрасил.

– А может, куратор это сделала? – спросила я осторожно.

Лектор посмотрел на меня с таким сожалением, что я смутилась, попросила прощения и села на место.

Значит, это сделала я. Я. А если так, то мне и вправду стало страшно: вдруг я пожелаю чего-нибудь, а оно как исполнится…А можно ли будет вернуть все, как было? Забор – это ерунда, конечно. Это было очень легко. Я хотела расцветить немного свой район, но сама сделать это не решалась – меня могли задержать блюстители порядка, да и вряд ли я смогла бы нарисовать нечто достойное… Но я этого пожелала, и стало так «по слову моему». Расцвеченный забор вреда точно никому не принесет, а настроение может поднять хотя бы тем, кто это заметит и слегка удивится. Но все же я дала себе слово желать предельно аккуратно, особенно на первых порах.

На семинаре, еще до того, как я обратила внимание, что студентов стало гораздо меньше, лектор объявил, что были отчислены ученики, которые зевали на теории, выполняли самостоятельные работы небрежно, и все спрашивали, когда уже можно будет колдануть. В следующий список на отчисление попадут трусоватые и недоверчивые студенты, которые хоть и учатся на совесть, но так пугаются, когда волшебство вдруг получается, что отказываются его признать; впрочем, им будет дано дополнительное время, чтобы попытаться преодолеть свои страхи.

– А вообще, – добавил он, – только десять процентов студентов смогут успешно завершить курс волшебства. Это нормально: мироздание строго контролирует количество волшебников. Третье практическое задание – у каждого оно свое – покажет, наконец, сможет ли студент продолжать обучение, когда увидит, что его ждет.

Он также объяснил, что для того и уделяется столько внимания теории, и столь высоки требования к выполнению практических заданий, чтобы мы научились уверенно, и без капли страха, менять свой мир. Находясь в правильном настроении, чувствуя нужный момент и находясь далеко от людей, избравших путь несчастливости, мы сможем легко распознать вектор волшебства – это-то и есть самое трудное в процессе обучения. А когда десять процентов самых упорных учеников научатся видеть другие слои реальности, то манипуляции первым, видимым для всех, слоем покажутся легче легкого.

После окончания семинара он передал мне просьбу куратора. Она бы хотела знать все, что произойдет со мной в городе W. И сам он надеется, что не напрасно убедил ее в необходимости моей поездки в город высокой концентрации чудес.

Я решила записывать все подробно, чтобы не упустить ни одну деталь и позднее проанализировать, что было самым важным и значительным. Вещи, кажущиеся второстепенными, могут выйти на первый план – и наоборот. Например, слова, нацарапанные на двери туалета на автовокзале:

«То, чего ты ждешь, ближе, чем ты думаешь», или рекламный плакат в метро, утверждающий: «Ты тот, кто ты есть, когда никто не видит» – для кого они? Должна ли я обращать на это внимание и запоминать, чтобы применять позднее?

Путешествие на автобусе – само по себе удовольствие: проезжать через маленькие города, луга, леса и озера, вспоминать, что здесь когда-то здесь жили индейцы, любоваться Кэтскиллскими горами, поросшими бархатной зеленью. Мне никогда не приходилась жить в маленьких городах, и в дороге я размышляла о том, сколько служб и услуг требуется шести тысячам жителей: у них, наверное, есть мэрия, полицейский участок, почта, хозяйственный магазин, пара школ и детских садов, поликлиника, один кинотеатр, супермаркет, галантерея, что еще?

Мои размышления были прерваны странным заявлением:

– А у меня сегодня день рождения! – это сказала пассажирка, сидевшая слева от меня, типичная нью-йоркская старушка – прическа, косметика, каблучки, ожерелье, перстенечки, маникюр, белая кружевная блузка.

– Поздравляю вас, – сказала я рассеянно, улыбнулась старушке и опять отвернулась к окну.

– А мне сегодня восемьдесят четыре года! – заявила она еще более радостно.

– Неужели? Никогда бы не подумала. Вам столько не дашь, – сказала я сдержанно.

– И знаете, – продолжала неугомонная старушка. – У меня все хорошо. Я прожила интересную жизнь. У меня чудесная семья и замечательные друзья. А сейчас я еду в город К. где живет моя сестра-близнец – у нее тоже все хорошо. Сегодня мы отпразднуем наш общий день рожденья в ее доме, а завтра вернемся вместе в Нью-Йорк и отпразднуем там еще раз, в моей квартире.

– Здорово! Я очень рада за всех вас. Желаю прекрасно провести время, – ответила я учтиво.

– Если хотите, загляните к нам, не пожалеете. Давайте я черкну вам адресок.

– Извините, но я еду дальше, в город W.

– О! – старушка посмотрела на меня многозначительно. – Вы держите путь в буддистский храм?

– Не совсем. Я планирую остановиться в городе, а храм посетить завтра.

Старушка задумалась. Потом встрепенулась и сказала:

– Ну, если пойдете лесной дорогой, то не забудьте взять с собой свежий букет цветов и баночку меда.

– Зачем?

– А что вы будете делать, если встретите в лесу оленя?

– Хм… сфотографирую его, – ответила я честно.

– Понятно. А медведя? Тоже сфотографируете?

– Ага! Надо дать ему мед! – догадалась я. – А букет цветов – оленю.

– Конечно. Они обожают гардении. Баночку меда непременно купите с узким горлышком, чтобы занять медведя, пока вы…

– Что-то мне расхотелось идти в храм. Может, в другой раз.

– Тоже верно. Там и без того есть, чем заняться. А давненько я не бывала в городе W! Я когда-то испугалась и решила, что все это не для меня. Слишком много всего, понимаете?

– Не уверена, что понимаю, но…

Автобус остановился в городе К.

– Желаю хорошо провести время, – сказала старушка и направилась к выходу.

На остановке ее ждала, подпрыгивая от радости, точно такая же старушка – с кокетливой прической, сумочкой, ниткой бус, только в блузке кремового цвета.

Ровно в полдень, точно по расписанию, автобус остановился на главной площади города W. Картой я обзавелась заранее, но постоялый двор «У водопада» нашла по шуму воды. Глядя на бурный поток, я решила, что даже если не обнаружу здесь ничего интересного, и важного ничего не случится, то прогулка у водопада уже оправдает мой приезд, да и горный воздух еще никому не вредил.

Администрация постоялого двора располагалась в маленьком, утопающем в цветах, домике у ручья. Перед тем, как постучать, я настроилась на ожидание интересного и приятного – как учили в школе волшебства на первых уроках – и привычный страх, что ничего не получится, испарился сам по себе. Более того, появилась уверенность в том, что я непременно почувствую приближение ключевого момента: примерно как музыка в кино подсказывает, что сейчас произойдет нечто важное – так же нас учили слушать свою внутреннюю музыку.

В офисе сидела типичная колдунья – свежее румяное лицо, тонкие черты лица, цепкий взгляд острых карих глаз и пышные, но совершенно седые волосы ниже плеч.

Пока я заполняла бланк, она говорила с кем-то по телефону: «Да, у нас имеются два отдельных коттеджа с видом на водопад и камином, столики в саду у ручья и гамаки. Всего триста пятьдесят долларов в сутки. Приезжайте, у нас очень красиво». Я невольно подняла брови: с какой стати сутки в коттедже в провинциальном городке стоят так дорого?

«Завтрак – с десяти до одиннадцати», – сообщила мне колдунья, вручая туристический буклет и ключ от комнаты – настоящий ключ, который поворачивается в замке и щелкает. Наверно, только в глухой провинции можно встретить подобное – везде давно пластиковые карточки и электронные замки.

Десять часов утра – для меня, истинного жаворонка – уже время второго завтрака. Похоже, город просыпается поздно.

Комната оказалось маленькой, но светлой и уютной: кровать, застеленная клетчатым лоскутным покрывалом, телевизор, торшер и тумбочка, в которой, кстати, не было Библии – еще одно отличие от обычных американских отелей. Я вымыла руки ягодно-сливочным мылом местного производства, оставила сумку в номере и отправилась в город. Хотя «город» – это громко сказано. Я обошла три главные улицы вдоль и поперек за полчаса. Дома были, в основном, двухэтажные. На первых этажах располагались кафе со столиками на верандах или маленькие магазины, а вторые этажи выглядели жилыми: белье на балконах, игрушки и кресла-качалки. Но вот магазины были неизвестного мне назначения: витрины были заставлены либо сувенирами, цены на которые были непомерно высоки, либо какими-то странными предметами. Ни одного обычного магазина – хозяйственного, галантереи или бакалеи – я не увидела. Остальные жилые дома располагались на лесистых холмах по ту сторону ручья – там не было даже узкого тротуара, только дорога для автомобилей. Пешеход в таких местах выглядит странно и подозрительно.Жители города явно отличались от нью-йоркцев, но в первые часы пребывания я не смогла понять, чем именно.

У начала лесной дороги к храму действительно были знаки с изображением оленя и медведя. Тут же располагалось кафе «Медведь», посетителей в нем не было. Зато соседнее кафе под названием «Садовое» было переполнено – пустовал лишь один столик, будто специально для меня. Мой опыт показывал, что еда обычно вкуснее там, где больше посетителей, да и столик в тени дерева просто манил. Я заказала зеленый салат, лепешку с грибами и сыром, и кофе. Все оказалось очень вкусным, но цены были выше, чем в Манхэттене – вот тебе и провинция.

За столом справа сидела элегантная дама в широкополой шляпе и я невольно подслушала ее разговор с официанткой. Судя по всему, дама собиралась в буддистский храм, но, как и я, ужасно боялась медведей. В ответ на ее опасения, официантка сказала:

– Зачем же уходить из города? Сегодня – третья среда месяца.

Услышав ее слова, посетители слева шумно выразили радость и даже захлопали в ладоши, восклицая:

– Вот это удача! Вот это удача! Третья среда! Третья среда! Рычажки! Рычажки! Ключики! Ключики!

И элегантная дама вдруг успокоилась и тоже заулыбалась.

Я не собиралась ни о чем их спрашивать. Я даже не удосужилась открыть туристический буклет. Меня мало интересовали история города W и его достопримечательности. Я приехала сюда исключительно из-за зоны высокой концентрации чудес. Такие места благотворно влияют на включение важных для волшебников навыков. У меня была цель – научиться видеть объем вместо кучи плоскостей – и тогда я смогу значительно продвинуться в обучении. Видеть объем – значит все понимать самому. А плоская туристическая информация и неверная трактовка подслушанных разговоров могли сбить меня с толку и заглушить мою внутреннюю музыку.

Хоть я ни о чем и не спрашивала, официантка сама сообщила:

– Сегодня, как и каждую третью среду месяца, в городе блошиный рынок, – и улыбнулась так, будто осчастливила меня этим фактом.

Но я не разделяла ни ее радости, ни ликования других посетителей. Блошиный рынок? Распродажа ненужного хлама? Обычно я обхожу такие мероприятия за версту из-за толпы, слишком громкой музыки и дыма от шашлыков. Местные магазины раскладывают дешевые побрякушки, но бывает и персональный хлам. Я всегда недоумевала: что движет людьми, заставляя стоять целый день за доморощенным прилавком, пытаясь продать треснувшие кувшины, статуэтки с отбитыми носами, вышитую прабабушкой подушку, видавшую виды кухонную утварь, нелепые коробочки или пыльные искусственные цветы – и все это за гроши. При самом лучшем раскладе они могут заработать несколько баксов за целый день. То ли они используют временную лавочку для прикрытия тайной деятельности, то ли испытывают особый кайф, когда удается продать выцветшую бумажную розу за десять центов, уж не знаю. Я обычно выбрасываю старые или потрепанные вещи без сожаления, и тут же о них забываю. Впрочем, в каждом городе есть пункты по сбору ношеных вещей для неимущих или для переработки на вторсырье.

Заметив мое разочарование, словоохотливая официантка добавила:

– Город у нас непростой, оттого и туристов тут всегда много, – и она кивнула на четырех экстравагантно одетых стариков, заглянувших в этот момент в кафе. – И блошиный рынок у нас особый. Конечно, ключики и рычажки можно найти в магазинах на главной улице, но на рынке выбор богаче и больше шансов найти настоящие.

Интересно, что экстравагантные старики не случайно проходили мимо, а, по всей вероятности, обитали здесь в большом количестве. В широких одеждах невероятных цветов и оттенков, с длинными бородами, заплетенными в косички, босые или в сандалиях, в соломенных шляпах или зеленых венках, из-под которых свисали седые лохмы – они бродили по улицам, чему-то улыбаясь. Лица у них были свежие и румяные.

Не удержавшись, я сфотографировала одного из них, и то же самое сделали посетители кафе. Старик заметил это, поднял руку над головой, показал нам «рожки» и скрылся за углом. Посетители истолковали «рожки» как символ победы – V (victory), но официантка засмеялась и сказала, что старый хиппи сказал нам что-то вроде «мир вам».

После этого я и заглянула в буклет. И узнала, что город W – родина хиппи, которые хоть и состарились, но как были хиппи, так ими и остались. Ну, хиппи так хиппи. Буклет также сообщал, что в городе живут удивительные мастера, есть художественная академия. Здесь часто проходят выставки, фестивали и концерты под открытым небом, на которые съезжаются знаменитости со всего мира. Стены кафе, кстати, были украшены фотографиями вполне узнаваемых знаменитостей, обедающих в этом заведении. Подумать только – такой маленький город, всего шесть тысяч жителей, а столько всего: и храм у них, и водопад, и родина хиппи, и фестивали, и знаменитости, да еще и зона чудес, и это не считая варки мыла и медведей!

После обеда я походила немного по трем главным улицам, а потом села на скамейку со знаком «мир» и стала смотреть на город, который проходил мимо меня: взрослые, дети, старики, пешеходы и велосипедисты. Приезжие парковали машины, заходили в магазинчики и выходили с покупками, а я все смотрела на людей и, чем дольше смотрела, тем понятнее становилось их отличие от жителей Нью-Йорка, и тем четче складывалось впечатление, что W – это город старых ведьм.

Женщины хотят быть красивыми, а это почти всегда значит – выглядеть моложе. Когда женщины начинают седеть, то обычно красят волосы в естественный, а иногда и в более смелый, яркий цвет. Жительницы Нью-Йорка – не исключение: даже среди глубоких старушек редко увидишь седых. Если женщина решает оставить седину, то обычно делает короткую стрижку, завивает волосы или собирает их в узел, потому что висящие вдоль щек седые пряди делают ее похожей на старую ведьму. Во всяком случае, седые патлы – неизменный атрибут ведьм на книжных картинках и в фильмах-сказках. Так вот – жительниц города W это не волновало.

Я говорю сейчас только о женщинах, мужчины бросались в глаза несколько меньше: мужская привлекательность меньше страдает от морщин и седины. Большинство пожилых и совсем старых женщин в Нью-Йорке потеряли форму, сгорбились и расплылись. Деревянная походка выдает боль в коленях и пояснице – артрит и ревматизм дают о себе знать. Но при всем этом они нарядны и даже кокетливы (как старушка, встреченная мною в автобусе), у них обычно модные стрижки, красивые прически, а волосы – крашеные. Я привыкла, что старушки выглядят именно так, и почти всегда могу определить их возраст.

Что касается немолодых жительниц города W, то двигались они легко и плавно – как инструкторы аэробики или йоги, лица у них были свежие и румяные, глаза сияющие, взгляды острые и проницательные, а волосы длинные, густые и пышные, но при этом абсолютно седые! С непривычки я не могла определить возраст ни одной из них – передо мной проходили, вернее, проплывали то ли юные дамы с очень ранней сединой, то ли древние старухи, каким-то непостижимым образом сохранившие юный стан и свежесть кожи.

Естественный цвет волос – русый или каштановый – встречался здесь довольно редко и больше у приезжих. У совсем юных девушек волосы были выкрашены в розовый, зеленый, голубой или фиолетовый. По непонятной мне причине таким девушкам все почтительно кланялись и уступали дорогу – и мужчины, и седые дамы. Вот официант поспешно открыл двери кафе девушке с зелеными волосами. Вот группа седых ведьм учтиво поклонилась пробегающей мимо девушке с розовыми кудрями, а она, светло улыбнувшись, помахала им и помчалась вверх по холму. Я приняла этих девушек за юных хиппи и даже обрадовалась, когда одна из них, с фиолетовыми волосами, громко сказала другой, с голубыми, указывая на меня:

– Мне нравится такая одежда. Я раньше носила похожую.

– Большое спасибо, – ответила я. – Мне очень приятно.

Это и вправду было приятно, потому что на мне был мой единственный «разгильдяйский» наряд, купленный в Ист Вилледж исключительно потому, что он отражал мое внутреннее «я». И я носила его с удовольствием, несмотря на то, что мое внешнее «я» проигрывало – мне куда больше идут костюмы классического покроя.

Тем временем толпа прибывала… И хоть я совершенно не понимала, зачем мне идти на блошиный рынок, но все-таки последовала за людским потоком. При входе, где обычно помещают приветствия типа «Добро пожаловать» или «Хороших вам покупок», два юных хиппи прибивали плакат с изречением Овидия – «О чем не знают, того не желают».

Обычная барахолка… Люди выходили из машин, устанавливали раздвижные столы и выкладывали на них товары, а я слонялась между рядами, недоумевая, что здесь особенного.

Два пожилых джентльмена продавали картину с изображением голой женщины. Один сказал другому: «Я чувствую, что сегодня ее кто-то купит. И я ему заранее сочувствую. Намучается он с ней. Но с меня хватит».

Высокий спортивный парень раскладывал на траве товар: обшарпанную входную дверь, покосившуюся тумбочку со старыми книгами, ржавый велосипед и изрядно потертый коврик, подозрительно напоминающий ковер-самолет, две вышитые подушечки, старые кресла, натюрморт в золоченой раме, женские халаты и прочий хлам. Он перекладывал и переставлял вещи местами непрерывно, будто обустраивая жилую комнату. Похоже, ему просто нравился этот процесс.

Я рассматривала выложенные на прилавках штуки, думая, кому может понадобиться старая кукла за три бакса? Коробочка для пуговиц за полтора? Потрепанный вышитый кисет для табака? Впрочем, мне показался трогательным игрушечный медвежонок, почему-то синий в клеточку – он поглядывал на меня укоризненно блестящими коричневыми глазками – уж очень он был нелеп.

Интересно, что на одних прилавках товары были конкретными и однотипными: шляпы, косметика, бижутерия, посуда, а сами прилавки – аккуратными и даже стильными. Продавцы долго работали над выкладкой, отходили, любовались, перекладывали вещи с места на место, опять отходили и любовались, и так бесконечно. А на других прилавках был полный бардак: предметы непонятного назначения были свалены в кучу. Но рассматривать их было интересно… И мне почему-то захотелось подойти ближе и рассмотреть именно штучки и штуковины непонятного назначения.

Я слышала, как один из «аккуратных» продавцов сказал другому:

– У тебя же полный бардак на прилавке.

Тот равнодушно пожал плечами:

– Это – промежуточное состояние от одного порядка к другому.

Мне так понравилось это определение, что я его решила записать. И тут взгляд мой упал на выкрашенный в желтый цвет камень, на котором седая ведьма выводила кисточкой высказывание Овидия: «Все изменяется, ничто не исчезает». Я записала и это, удивляясь, до чего идеально эти слова вписываются в концепцию блошиного рынка. По всему видать – и хиппи, и ведьмы уважали Публия Овидия.

Возле одного прилавка я услышала обрывок разговора между продавцом и покупателем:

«Разница между штуковиной и финтифлюшкой огромная. Штуковина – обычно крепкая, ржавенькая, в ней много смыслов заключено. Даже если она под дождем полежит, только лучше станет. Штуковина обычно состоит из нескольких шпунтиков. А финтифлюшка – яркая, легкомысленная, а под дождем…»

Я не дослушала, потому что засмотрелась на двух девушек в легких ярких платьях, перед которыми все почтительно расступались. У одной были короткие фиолетовые кудри, а другой – длинные голубые. Я тоже посторонилась. Они направились к спортивному парню, который неустанно переставлял мебель, уселись на траву, выложили старые книги из его тумбочки и принялись их листать.

Один из покупателей, лысоватый, хорошо одетый джентльмен, решивший, видно, пофлиртовать, спросил у них:

– Что вы там ищете, красавицы? Хотите найти ответ на вопрос, в чем смысл жизни?

– Нет… – ответила девушка рассеянно.

– Нет? А может вы уже знаете в чем ее смысл, и мне расскажете? – продолжал он игриво.

Девушка отложила книгу, задумчиво посмотрела на джентльмена и сказала:

– Вопрос поставлен некорректно. Вы – живое существо и спрашиваете в чем смысл жизни? Вы – и есть ее смысл. Если вы действительно живой.

Я не услышала ответ мужчины. Потому что увидела объем. Вернее, часть его. Только малую часть. В тот самый момент как мой взгляд упал на старую куклу за три бакса, я увидела, что с ней было раньше. Я увидела, почему она здесь, зачем и для кого. Но дело не в этом. Я поняла, что можно сделать с ее помощью, или с помощью других предметов, сваленных кучей на прилавке. Вещи с аккуратных прилавков для этого не годились. Они были просто фоном. Аккуратные прилавки нужны для фона – вот как! Обычные магазины вывезли обычный товар – и все. Я поняла, почему рассматривать их было скучно до зевоты: все можно было окинуть взглядом и оценить моментально. А вот кучи – «персонал крэп» – рассматривать хотелось… и рыться в поисках, в поисках… Рычажка! Рычажка! Рычажка!

Первой моей реакцией была радость, второй – ужас и отчаяние. Я осознала, что столько лет была плоскатиком, а ведь жила себе, ходила, смотрела по сторонам, уезжала в другие города и даже страны, и… и все это пропало! Пропало зря! Я ничего никогда не видела, кроме кучи плоскостей! Потрясение было таким сильным, что я чуть не заплакала. Лет, прожитых в яичный скорлупе, было жаль до боли. Я, конечно, попыталась взять себя в руки и собраться с мыслями, но сделать это среди большого количества народа и скопления странных предметов из разных эпох было довольно сложно. Тогда я выпила воды из фонтанчика, побрызгала на лицо и сделала несколько глубоких вдохов.

Итак, я была на том же месте, в той же точке земного шара, что и несколько минут назад, но видела все вглубь и вширь, и количество этой информации, ее ясность и четкость – были ошеломительны. Мало того, что я видела историю некоторых предметов, но вдобавок на прилавках возникли, вернее, проступили из объема, еще и другие вещи, а над рынком, несмотря на белый день, оказывается, все это время горели яркие серебристо-синие фонари.

В этом свете приезжие и аккуратные продавцы казались полутенями, скользящими по плоскости. Вещи на аккуратных прилавках стали одинаковыми бесцветными финтифлюшками неопределенной формы. Люди-полутени, которые еще несколько минут назад о чем-то спорили, шутили и торговались, теперь монотонно повторяли одни и те же слова, рассматривая финтифлюшки. А ведьмы, хиппи и девушки с разноцветными волосами казались настоящими людьми из плоти и крови, наряды их были яркими и цветными, а речь – певучей. Кудрявые седые ведьмы были добрее и веселее, а те, что с прямыми волосами – строже и серьезнее. К моему удивлению, девушки с разноцветными волосами оказались старше ведьм и седобородых хиппи.

Еще несколько минут назад мне было интересно, как они воспринимают меня, кем я кажусь им с моей приличной внешностью, но в разгильдяйском наряде, который не очень-то мне идет. Теперь же меня меньше всего волновало, как я выгляжу и как меня видят. У меня появились дела поважнее, и одно из них – найти подходящий, удобный для использования в привычной среде, рычажок. Предметы на «бардачных» прилавках, оказывается, были не разбросаны, а расположены именно так, как того требовали их история и назначение.

Рыться в этих вещах больше не было необходимости: мой рычажок сам должен меня узнать и показаться… Вот этот вполне подойдет… И все же, видеть объем – это еще полдела, надо еще уметь им пользоваться… А детали подобного общения мне были неведомы.

За прилавком с внезапно проступившими предметами стояла высокая, очень серьезная старая ведьма в очках.

– Сколько стоит? – спросила я, указывая на медальончик из неизвестного мне натурального камня в форме листика, на тонкой серебряной цепочке.

– Какая разница? – пожала плечами ведьма. Лицо ее было непроницаемо, без тени улыбки.

Я достала кошелек и спросила иначе:

– Сколько же мне заплатить?

– Ну, дайте два доллара, – ответила ведьма безразличным тоном. – Или любую другую сумму.

Два бакса за медальончик на серебряной цепочке с натуральным камнем. Этого мало, пожалуй, даже для блошиного рынка.

– Это все равно, – ответила моим мыслям ведьма. – В магазинах могут попросить заплатить за рычажок личную цену, а у нас в этом нет никакого смысла. Держите.

– Два доллара? – раздался голос за моей спиной. Это сказала женщина-полутень. – Ирэн, иди сюда! – позвала она подругу. – Смотри, серебряная цепочка и медальончик из яшмы – всего за два доллара продают. А у вас есть еще?

– Из волшебной яшмы! – поправила ее ведьма. – Но больше нет. Каждая вещь уникальна. У нас все – в одном экземпляре.

– Вы только что его выложили, я не видела… – протянула женщина разочарованно. – А что у вас еще есть?

– Вы можете купить все, что видите, вернее, все, что увидите на этом прилавке, – ответила ведьма сдержанно. Я рассматривала нежный листик из волшебной яшмы с тонкими прожилками, вырезанными искусным мастером. С одной стороны листика – красные брызги по серому, а с другой – серые по красному.

– Да-да, это двусторонний рычажок, – подтвердила ведьма. – Надевайте прямо сейчас, чтоб скорее привыкнуть. Я рада, что он вас нашел.

С этими словами она поблагодарила меня за покупку, взяла два доллара, отошла от прилавка и положила деньги под камень с высказыванием Овидия «Все меняется, ничто не исчезает».

Самым большим потрясением было, пожалуй, то, что предметы, прежде казавшиеся разрозненными, оказались частью одного могущественного, расходящегося в разных направлениях объема, и мой новый медальон из волшебной яшмы в том числе. Надев его, я связала себя с этим целым, он стал рычажком, при помощи которого я смогу менять привычный для меня мир. Потому-то сумма, за него заплаченная, не имела значения. Эти деньги все равно вернутся ко мне в какой-нибудь форме. А ведьма, продавшая мне его, потеряет их каким-нибудь способом, а раз так, то торг не только неуместен, но даже смешон.

Ведьмы и старики-хиппи оказались связаны друг с другом каким-то необъяснимым образом. Во всяком случае названия этой связи я еще не знала. Источник ее исходил от дамы в красном платье, стоявшей у входа. Ее снежно-седые волосы не висели вдоль щек и не вились свободно, как у других ведьм, а были уложены в высокую прическу и украшены диадемой, что делало ее похожей на карточную королеву. Я решила, что она здесь главная.

Предметы, прежде казавшиеся неодушевленными, сейчас казались живее некоторых людей, но не в привычном смысле этого слова. Понятие «живого» и «неживого» приобрело другое значение: все, что было способно меняться, впитывая в себя происходящее, отбрасывая ненужное и влияя на окружающий мир – было живым. Оно было связано само с собой в разных стадиях и состояниях, и продолжалось, будто цепь, уходящая из прошлого по разным направлениям объема, в том числе и в будущее. А то, что ничего не накапливало, не менялось, не несло важного сообщения, было «неживым». Игрушечный медвежонок в синюю клеточку, старая кукла и даже обшарпанная серая дверь, выставленные для продажи, несли больше информации и были «живее» некоторых людей. Люди, казавшиеся бледными тенями, скользили по вечно замкнутому кругу, производя одни и те же действия, произнося несколько наборов малозначительных слов. Не умея использовать собственное прошлое, они встроили себя в плоские схемы, настолько простые, что любая объемная гадалка могла легко предсказать их будущее. Самой живой оказалась картина с изображением голой женщины, которую продавал пожилой джентльмен с усами – она могла изменить нового владельца до неузнаваемости.

Конечно, лектор был прав, когда сказал, что в месте высокой концентрации чудес больше возможности увидеть объем вместо кучи плоскостей, но была права и старушка-попутчица: слишком много всего, слишком много!

И когда я проходила мимо старинного зеркала в потускневшей бронзовой раме, и отразилась в нем уже как часть огромного, расходящегося по разным направлениям, объема, и увидела свое совсем юное лицо, обрамленное фиолетовыми кудрями, то испугалась не на шутку, зажмурилась и поспешно отвернулась. И тогда объем стал медленно меркнуть. Страх. Опять страх – на этот раз страх потерять привычный мир – помешал мне. И, хоть солнце по-прежнему просвечивало сквозь кроны деревьев, но серебристо-синие фонари погасли, мир потемнел и сжался, и бледные тени опять стали обычными людьми, снующими по блошиному рынку и примеряющими финтифлюшки, и большинство вещей опять превратились в старый хлам. Но я не огорчилась из-за этого ничуть – я не сомневалась, что объем откроется опять, когда я буду к этому готова.

Взволнованная и ошеломленная, как вылупившийся цыпленок, я вошла в ближайшее кафе при пекарне с занятным названием «Хлебом единым», села у окна, заказала чаю и долго его пила, пытаясь прийти в себя и сориентироваться. Голова шла кругом, я старалась вспомнить и переосмыслить все, что со мной было, с учетом объема. Занятие это так захватило меня, что я не заметила, как стемнело, и официантка, которая уже несколько раз подходила и протирала и без того блестящий стол, наконец сказала:

– Извините, мы закрываемся.

Я рассеянно кивнула и, выходя, посмотрела на табличку с часами работы. Отлично. Кафе открывается в шесть. Поскольку завтрак в постоялом дворе только в десять, то я приду сюда к открытию – здесь удивительно хорошо думается, а времени терять нельзя. Я и так потеряла его слишком много.

***

«Девочка способная, но с ленцой», – говорили обо мне учителя.

«Она ничего не делает целыми днями!» – ужасалась мама. – Обломов какой-то!»

«Обломов не читал!» – возражал папа.

Родители честно учили меня всему, что знали сами. Папа читал классиков – и меня научил. В гостиной был огромный шкаф с книгами, полки гнулись под их тяжестью. Гюго. Флобер. Диккенс. Гончаров. «Человек должен жить среди книг. Это хорошо для души», – говорил папа.

Он выписывал понравившиеся фразы из книг в толстую тетрадь, и я стала делать так же. Правда, все выписки в моих тетрадях были о волшебниках и волшебницах.

Мама учила домашнему хозяйству. Посуда. Котлеты. Веник. Пыль. Хрусталь. Выбивание ковров. Это было значительно скучнее, чем читать.

– Девочка, кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

– Волшебницей.

Сначала все улыбались в ответ.

Улыбки я воспринимала как знак одобрения.

Но потом взрослые все больше хмурились. Кроме шуток, тебе какая профессия нравится? Может, ты хочешь стать инженером, как папа? Технологом, как мама? Портнихой, как бабушка? А может, учительницей? Или врачом, как наша участковая? Да? Будешь детским доктором?

– Нет, я хочу быть волшебницей. Для взрослых, – настаивала я.

Папа как-то сказал на прогулке:

– Посмотри, сколько людей вокруг. Это хорошие, нормальные, и, в общей массе, порядочные люди. Живут себе, работают – врачи, инженеры, продавцы, водители троллейбусов, управдомы и завмаги. Но среди них нет ни одного волшебника.

– Почему? Разве им не хочется чудес?

– Думаю, что хочется. Даже очень хочется. Возможно, их даже объединяет общее желание чудес. Но для этого требуется особый дар. А он редко встречается. Так что не думай об этом. Можно жить спокойно и счастливо, не будучи волшебником. Работать, растить детей, читать книги, проводить время с друзьями, летом ездить на море. Кстати, скоро лето… Соберемся и поедем. В жизни много интересного и без волшебства.

– Ты думаешь, у меня нет к этому способностей?

– Думаю, что их наличие маловероятно. К тому же, это требует усердия и трудолюбия. А ты ни тем, ни другим не отличаешься. Вот профессия бухгалтера – хорошая и нужная. Ты всегда будешь сидеть в теплом кабинете, у тебя будет отпуск, оплачиваемые больничные…

– Но если я буду плохим бухгалтером?

– Это гораздо лучше, чем быть плохим волшебником. Нет ничего хуже плохого волшебника. Да и на бухгалтера легче выучиться.

Простая логика его слов меня успокоила. Видимо, это и вправду невозможно, раз папа так считает. А папа знает, что говорит, он умный, вон сколько книг прочитал. Правда, в папиных книгах ничего не было о волшебстве. Это были нормальные книги о нормальных, и, в массе своей, порядочных людях. Книги о волшебниках имелись только в детской библиотеке. К счастью, в моей тогдашней реальности ходить в библиотеку считалось правильным и разумным. За безделье, вернее, кажущееся бездействие, приходилось все время оправдываться. На каком-то этапе магическая фраза «Я ушла в библиотеку» помогала мне отлынивать от скучных уроков и домашних дел.

Старшая библиотекарша была красавицей – нежное лицо, брови шнурочком, огромные серые глаза – я даже поначалу приняла ее за волшебницу.

– Ты уже сказки всех народов мира перечитала, – сказала она как-то, глядя в мой формуляр. – Может, попробуешь другой жанр? Вот отличная книга о школьниках, которые после уроков переводили старушек через дорогу, а летом помогали собирать урожай. Или вот, про девочку-мастерицу, которая связала варежки для всего класса.

Я кивнула, взяла книжки, но вернула непрочитанными, да еще и соврала, что очень понравилось, чтобы она отстала. Уже позднее я узнала, что в детской школе волшебников, куда мне не посчастливилось попасть, специально обучают искусству лгать – для экономии времени, защиты от помех и сопротивления несвободе. В этом деле я, хоть и была самоучкой, изрядно поднаторела, несмотря на постоянное внушение, что хорошие девочки всегда говорят правду. Я очень хотела быть хорошей девочкой, но нежелание скучно жить пересиливало благие намерения. А красавица-библиотекарша, как и большинство взрослых, не только не могла распознать простую ложь, но даже не была способна по книжке определить, читали ее или нет. Мне предметы часто рассказывали о своих владельцах – бывших и нынешних, и книги охотно делились со мной впечатлениями о тех, кто их читал.

Там были, правда, ужасные книги – толстые с позолотой, нелепые и невозможно скучные – настоящие воры времени и пространства. Я не знала о чем они, и никто толком не знал. В школе нас заставляли выписывать в тетрадки выдержки из них. Я делала это автоматически, не впуская слова в сознание и не задумываясь, зачем это нужно. Я вообще мгновенно выбрасывала из головы все скучное. А книги о волшебниках я перечитывала по многу раз. Но они закончились. А что делать дальше – было неясно.

***

Я открыла глаза. В распахнутую дверь ворвались запахи утреннего дождя и горных цветов. Вчера я была уверена, что в моей комнате два окна, но, когда попыталась выглянуть в одно из них, то оказалось, что это очень ясное зеркало, расположенное в аккурат напротив настоящего окна. Не исключено и то, что вчера оно было окном, а сегодня стало зеркалом.

В шесть утра я уже бежала вприпрыжку по направлению к центру города сквозь моросящий дождь, фотографируя на ходу пустынные улицы. В такую рань не было ни прохожих, ни машин. Город вчера показал мне удивительно много, и я не удивлюсь, если сегодня он окажется сдержанней. Магазины и кафе еще были закрыты, но двери в художественные галереи почему-то гостеприимно распахнуты. Однако ни посетителей, ни работников видно не было: мол, заходи, смотри, любуйся и уходи. Пожалуй, стоило сбавить скорость и постараться впитать все, что предлагал спящий город: например, двери, ведущие неизвестно куда. Дверь есть, а дома нет. Надо было бы открыть ее и посмотреть, что будет, но я только подивилась этому и побежала дальше. Стены домов над бурлящим ручьем были расписаны сложными узорами и покрыты каллиграфически выполненными надписями – я все сфотографировала, чтобы разобраться позднее – и в рисунках, и в надписях, и в том, почему цветы возле некоторых домов росли в керамических ваннах. Через бурлящий поток перейти не рискнула: вместо мостика через ручей было перекинуто обычное бревно. А ведь с той стороны ручья росли незабудки, настоящие незабудки, которые я, житель мегаполиса, не видела уже много лет. Но я ощущала себя школьницей, не усвоившей вчерашний урок, которой рано браться за новый материал.

Похоже, что в седьмом часу утра кафе «Хлебом единым» было единственной оживленной точкой города: здесь пахло поджаренными тостами, яичницей, кофе и свежими ягодами. Стены и здесь были увешаны фотографиями знаменитостей, завтракающих в этом кафе, но это больше не удивляло. Маленький, провинциальный город W находился на пересечении разных объемов, и многие знаменитости черпали здесь свою порцию чудес.

Среди посетителей не было ни ведьм, ни хиппи; в основном, здесь завтракали мужчины в рабочих комбинезонах, водители, пара приезжих и один священнослужитель. Уходя, посетители непременно уносили кулечек с кексом или булочкой. Один только немолодой человек в берете лихорадочно строчил что-то в блокнот.

Я взяла большую чашку чаю и яблочную тартинку, села у окна, достала блокнот и тоже стала записывать все, что увидела и поняла вчера, стараясь ничего не пропустить. Время от времени я поглядывая на мокрую улицу и невольно прислушиваясь к разговорам. Я нашла это занятие восхитительным. Со мной это происходило впервые! Я сидела совсем одна в кафе маленького провинциального города, в седьмом часу утра, и никуда не спешила: ни на работу, ни на экскурсию, ни на самолет. Я могла сколько угодно смотреть в окно, думать, вспоминать, анализировать увиденное и слушать разговоры посетителей. Две женщины за прилавком – одна высокая молодая, другая пониже и постарше, приветствовали вошедших, называя их по именам: «Вам завернуть бублик с собой, как обычно?», «Как ваша малышка?», «Вашей маме уже лучше? Возьмите для нее кекс с черникой». Это было очень трогательно. Со мной они не заговаривали и ни о чем не спрашивали, но пару раз многозначительно переглянулись.

Вошла хозяйка постоялого двора, видно купить что-то жильцам к завтраку. На ее седых волосах блестели дождевые капли. Еще вчера я думала, что если бы она покрасила волосы в черный цвет, то выглядела бы лет на десять моложе, а сегодня меня эта мысль очень повеселила: будто вчера я собиралась покрасить плоский отпечаток кошачьей лапки на берегу, не видя целого кота.

Сегодня я уже понимала, что эти женщины с молодыми лицами и длинными седыми волосами взрослеют и стареют, как и все. Отличает их от других то, что они видят объем и живут в нем, а в плоскости видно только, как они седеют, пока не становятся белыми как лунь. Они даже умирают, и их хоронят, как всех, но при этом лишь одна грань исчезает из видимой плоскости. А другие грани остаются: одна из них видна в плоскости в виде совсем юной девушки с волосами яркого, неестественного цвета.

Местные жители это явно знают, потому и двери перед ними открывают, и кланяются уважительно – даже те, кто не видит объема. Цвет волос: голубой, зеленый, розовый и фиолетовый – говорит о чем-то… чего мне еще не понять, но спрашивать не хочется. Я должна во всем разобраться сама, и, если я решусь выбрать этот путь, то состарюсь как все, волосы мои побелеют, а потом… потом начнется то, чему я еще не знаю названия… Но это будет еще не скоро.

А пока надо подумать, как обращаться с рычажком.

Чтобы упорядочить мысли и наблюдения, я открыла блокнот и стала писать.

1. Мое пренебрежение к вещам, особенно «бесполезным», было продиктовано невежеством. Полезные вещи типа чайника, утюга, картофелемялки или отвертки – рычажками быть не могут.

Карен, вязальщица с Девятой Восточной Улицы, назвала свое занятие способом излучаться в мир. Хмм…

2. Карен и ее помощницы производили на первый взгляд бесполезные предметы, а ведь ее вязаные вещицы на заборе без сомнения были рычажками. Тот, кто не способен видеть объем или, выражаясь привычным языком, не способен к волшебству, их даже не заметит. А кто заметит и возьмет себе – протянет ниточку в объем, установив связь между создателем объемной вещицы и ее обладателем. Я заметила вязаные вещицы на заборе и удивилась их бесполезности – не шарфы ведь и не носки. Но я не прошла мимо, а проявила к ним интерес. Карен взглянула на меня в объеме и узнала, что я ученица школы волшебников.

3. Кто замечает такие предметы, но думает, что это глупо и никому не нужно, тот добровольно отказывается от видения других слоев реальности, перекрывая себе возможность объемной навигации. Заметить на мне медальон из яшмы сможет только тот, кто обладает способностью видеть объем. Реакция моих знакомых на медальон мне очень интересна.

4. Когда настоящая объемная вещь – будь то старая кукла, украшение, картина или вязаная салфетка на заборе – попадается на глаза, в этот самый момент устанавливается контакт с мастером, создавшим ее в объеме. Мастер в прямом смысле вступает в диалог с будущим обладателем этого предмета, и у того возникает сильное желание ее приобрести. Если он убедит себя в ее бесполезности, пожалеет денег и пройдет мимо, то вещь пропадает из объемного видения и стирается из его памяти. Чем больше нравится бесполезная штуковина и чем меньше сил уйти от витрины или прилавка, тем сильнее контакт с объемным мастером-волшебником. Вещь эту следует приобрести немедленно. Если покупатель умеет видеть объем, то вещь останется в его памяти и ему не будет покоя. Он все равно вернется и купит ее позднее.

5. У моего рычажка-медальона две стороны – красная с серым и серая с красным. Можно носить и так и эдак, в зависимости от цвета одежды и желаемого результата. Я уже вижу в объеме, что при помощи красной стороны, соединенной с пространством, я могу прямо сейчас узнать нечто важное для меня. Для этого нужно… решиться.

Тут я остановилась, положила ручку на стол и закрыла блокнот. Готова ли я к этому – при условии, что назад дороги нет? Я уже не смогу этого не видеть и не знать. Например, я не могу не прочитать слово из трех букв, нацарапанное в лифте на русском языке, я его даже не читаю, а просто вижу. Человек, не читающий по-русски, его вообще не увидит или примет за простые царапины. Когда-то давно я снимала квартиру в китайском районе Нью-Йорка и невольно выучила несколько иероглифов. До сих пор я узнаю иероглиф «дерево», я даже не читаю, я просто вижу его на вывеске столярной мастерской. Знание это может принести пользу, а может оказаться вредным: например, русское слово из трех букв может оскорбить чувствительного человека, огорчить его. Готова ли я увидеть то, что могу, прямо сейчас?

Слова лектора на первом занятии: «Все, что тебе нужно, находится рядом» – приобрели совершенно другой смысл. Не надо никуда бежать, лететь, ехать, чтобы достать необходимое. Нужнотолько решиться его увидеть.

К восьми часам местные жители разошлись; в кафе заглядывали, в основном, приезжие. Я видела в окно, как они парковали машины, входили, отряхивали зонтики и изучали меню. Старшая продавщица оживленно болтала с новыми посетителями о городе, но всем отвечала разное. Одним посетителям на вопрос: «Что здесь можно посмотреть?» она отвечала: «Ничего особенного». Другим советовала концерты под открытым небом. Третьим говорила: «Антикварный магазин открывается в двенадцать, а галерея ламп и фонариков расположена в начале Тенистой улицы».Я не видела ее волос, на ней была белая шапочка.

Я допила остатки чаю и продолжила запись.

6. В таких городах, как W, работники кафе просто обязаны быть направляющими: на блошиный рынок меня тоже отправила официантка из «Садового». Они знают кому куда нужно.

Через некоторое время, бросив лишь один взгляд на приезжих, я уже могла предсказать, какие ответы они получат. Те, которым продавщица отвечала что-то вроде: «Тут нет ничего особенного», видели только верхний, слегка запыленный слой реальности. Вот телевизор, вот дом, вот собака, а вот дерево. Когда они смотрели кино, то видели там то же самое: дом, собаку, дерево. А если так, то какая разница что делать, читать, покупать и куда направляться, если катишься по миру в яйце – вечный невылупившийся цыпленок.

Одному посетителю старшая продавщица вообще ничего не ответила, пожала плечами и отвернулась. Присмотревшись к нему, я поняла, почему лектор на первом занятии рекомендовал избегать людей, избравших путь несчастливости: они не только не видели объема, они еще и каким-то образом загораживали его от других. Да, придется свести к минимуму контакты с такими людьми.

Ну, что же я медлю? Разве я не мечтала о том, чтобы поскорее заняться практическим волшебством? Прежде чем решиться, я отпила чаю и сделала глубокий вдох.

Первым делом я определила точку объема, где находятся мои собственные желания, чтобы попробовать силы в их исполнении.

Желания оказались двух категорий. К первой относились те, исполнение которых зависело от других людей. Я видела, что самое сильное мое желание – опубликовать роман – уверенно катилось к моменту исполнения с назначенной ему скоростью, как биллиардный шар катится в лузу. Момент этот был гораздо дальше, чем мне бы хотелось, но на то были важные причины. Очевидно было то, что, сколько бы я ни пыталась ускорить этот процесс, и сколько бы ни сваливала вину на других, желание это должно было исполниться в определенный срок. Я также увидела, что к моменту его исполнения уже пройду большой путь, поэтому осуществление не принесет мне такой радости как в момент возникновения самого желания, и это, конечно, очень жаль.

Я решила заняться исполнением желаний второй категории, которые никого, кроме меня, не касались, по крайней мере, на первый взгляд. Однако, процесс этот оказался ничуть не похожим на плоский метод, который мы представляли с другими студентами: загадать желание, взмахнуть магическим предметом типа волшебной палочки и произнести заклинание. Желание быстренько сбывается и ты, довольный, идешь дальше. Сейчас у меня есть такой предмет. В объеме видно, что с его помощью я лишь могу узнать кратчайший путь к исполнению желания.

Желания также подразделялись по интенсивности и частоте возникновения. Смешно, но оказалось, что чаще всего я хотела к завтраку шотландского ягодного сыра, который, к сожалению, не продавался в моем районе. Вдохновение, как ни странно, занимало второе место, хотя состояние это было настолько чудесным, что я не променяла бы его ни на какое другое. Сейчас у меня появилась возможность увидеть, что именно мешает вдохновению приходить по заказу, а уж наладить этот процесс оказалось просто, как дважды два.

Обычно я записывала и обдумывала мысли, идеи и события, но, если они не соединялись в историю, я теряла к ним интерес, увлекаясь новыми. Теперь же я увидела перегородки в сознании, препятствующие мыслям встретиться и соединиться, и поняла, что нужно сделать, чтобы их устранить. Достаточно будет привести в порядок нить своего поведения и изменить некоторые привычки и – перегородки растают. Ясность сознания – гарантирована. Теперь потребуются всего лишь организованность и терпение, чтобы соединять все идеи в одно целое, интересное для меня и других.

Что касается шотландского ягодного сыра… пожалуй, потренируюсь для начала на таком простом объекте, когда вернусь домой. Я хочу, чтобы он был доступен. Чтобы можно было зайти в магазин рядом с моим домом и купить его в любой момент. Но нужно быть внимательной и следить, не приведет ли исполнение такого простого желания к изменениям в жизни окружающих или к другим непредвиденным последствиям.

Однако, пора возвращаться в постоялый двор, завтракать. К тому же, офисная ведьма просила сдать ключ не позднее одиннадцати утра.

Пара приезжих вошла, отряхивая с одежды дождевые капли.

– Проездом? Вымокли? Заходите. Вам чаю? – приветливо встретила их продавщица.

Пара завтракала с аппетитом, расспрашивая продавщицу:

– Вы тут давно живете?

– Давно, да.

– Не скучно тут?

– Что вы, здесь гораздо интереснее жить, что в большом городе. Если у кого-то гости, то не приглашенных не бывает. Можно войти в любой дом, где открыта дверь и слышны веселые голоса. Каждый приносит что-нибудь: кто картошки горячей, кто пирогов, кто песен. Погостите у нас пару дней, сами все увидите.

На обратном пути я не удержалась и сделала крюк, чтобы еще раз увидеть площадь, где вчера был блошиный рынок. Но кроме юного хиппи – он сгребал в кучу разбросанные ночным ветром щепки – не было ни души. Было очень тихо – даже фонтанчик с питьевой водой не журчал. Слышен был только шелест листьев под моросящим дождем. Возле камня с изречением Овидия мокла забытая кем-то желтая перчатка.

Завтрак в постоялом дворе был накрыт на застекленной, примыкающей к офису, веранде. Выбор был богатый: свежие булочки, масло, творог, красная рыба, горячая овсяная каша, кофе, чай и свежие ягоды. Веселая и румяная седовласая хозяйка желала всем входящим доброго утра. Большинство постояльцев накладывали себе еду на тарелки и сразу уходили. Я же села за столик у окна и ела, глядя сквозь мокрое оконное стекло на буйство красных и розовых цветов над ручьем. А кофе налила в чашку с крышкой, и, накинув куртку с капюшоном, вышла к ручью, под дождь. Я пила кофе, стоя на мокрой траве, слушая шум водопада и вдыхая цветочные ароматы. Из окна дома на противоположной стороне ручья выглянула женщина, помахала мне приветственно, что-то крикнула и скрылась, но из-за шума водопада я не расслышала ее слов. Подойти к ее дому я не могла – не решилась перейти ручей по бревну. Походила вокруг в поисках более надежного моста, пока не увязла в хлюпающем мху. В другой раз. И так слишком много всего, а сейчас – время сдавать ключи.

Я сложила вещи в сумку, вернула хозяйке ключ, попрощалась и ушла в город. Из-за непогоды прохожих было мало и это было очень обидно. По дороге заглянула в пустынную галерею, которая была, видимо, открыта круглосуточно. Я вытерла ноги у порога и ходила по залу в полном одиночестве. Почти на всех картинах, кроме одной, были сложные, пожалуй, гипнотические узоры, каждую можно было рассматривать бесконечно, гуляя взглядом по извилинам, как по лабиринту. Чем дольше я смотрела на одну из картин, тем живее и объемнее становились узоры, и – то ли они увеличивались в размере, то ли я уменьшалась до тех пор пока не перемещалась внутрь узора, меж двух извилистых линий. Это была пыльная дорога, залитая солнечным светом, а с обеих сторон колыхались высокие травы. Стоило отвести глаза и помотать головой, как дорога отдалялась, и я вновь видела ее с высоты и опять оказывалась в пустынной галерее, напротив картины с узором. С другой картиной получилось то же самое: только на этот раз я попала на мостовую, освещенную тусклыми фонарями. Играть с картинами можно было бесконечно. Одна из картин очень отличалась от других – на ней единственной был вполне конкретный, даже эротический сюжет. Я поспешно отвела глаза – от греха подальше, не хотелось оказаться внутри нее… во всяком случае – не сейчас. Я сфотографировала картины, но все они, кроме эротической, на снимках выглядели мутно, словно не в фокусе.

Позднее я обнаружила, что запомнила узоры с абсолютной точностью, и уверена, что если попаду в этот цветной лабиринт, то смогу там сориентироваться.

Затем я еще раз прошла по трем главным улицам, но на этот раз останавливалась у витрин подольше, заходила во все открытые магазины и читала таблички на дверях – и это, само по себе, оказалось интереснейшим занятием.

«Мы открываемся утром, в девять или десять, иногда в семь, но бывает, что не раньше полудня. Закрываемся в пять, иногда в шесть, но бывает, что открыты до полуночи. Иногда вообще не открываемся. Но если нас нет в другом месте, мы обычно здесь».

Почти в каждом магазине я была единственной покупательницей и бродила в полном одиночестве между рядами товаров, а продавцы обычно одиноко восседали за прилавками, занимаясь своими делами: вязаньем, нанизыванием бус, либо просто смотрели в монитор – меня это вполне устраивало. В магазинах, где за прилавком была седая ведьма, товары, как правило, были интереснее. Только один раз вместе со мной вошла женщина – ее тянула за рукав девочка лет восьми и громко просила: «Мама, идем, это правильный магазин! Там сидит тетенька, такая старая, что вот-вот помолодеет».

Товары в магазине светильников были такими занятными, что я провела там довольно много времени, рассматривая диковинные лампы и причудливых форм свечи. Когда я проходила мимо одной из полок, вдруг включился светильник в форме лампы Алладина. Я сочла это знаком-напоминанием, что, где бы ты ни находился, взять следует только то, что нужно, пройдя мимо самых заманчивых сокровищ, предложений и отвлекающих маневров. Посреди магазина росло огромное разноцветное свечное дерево и, получив разрешение, я отломила кусочек, чтобы дома сделать из него свою разноцветную свечу.

На дверной табличке магазина часов было сказано: «Открываемся в полдень, а закрываемся, когда уходит последний покупатель» Когда я вошла, круглые часы в золоченом корпусе, с черными стрелками и красным циферблатом, заиграли приветственную мелодию. Другие часы вторили им тихим нежным звоном. А когда я уходила, часы в форме попугая прокричали: «Приходи еще!»

Почти в каждом магазине сидел какой-нибудь зверь: собака, кошка или птица на жердочке. Некоторые звери встречали меня у порога, позволяли себя погладить и проходили вглубь магазина. А некоторые удачно маскировались среди товаров и периодически пугали меня, выскакивая из кучи мягких игрушек.На дверях одного магазина табличка гласила: «Трогайте пыль, но не пишите на ней».Все предметы тут действительно были припорошены пылью. Как назло, захотелось что-нибудь написать на пыльном зеркале, и я с трудом сдержалась.

В следующем квартале был магазин, на двери которого сообщалось:«Здесь можно купить набор путника, направляющегося в горный храм: самшитовый посох, флакончик со средством от комаров, баночка меда для медведя и букет свежесрезанных гардений для оленя. Доброго пути».

На дверях соседнего магазина было сказано: «Мы ушли. Вернемся, когда вернемся», но дверь была не заперта и я вошла. На стене в полумраке белела другая табличка: «Включите свет, если хотите».

Я включила. Звенящая тишина и аромат сухих розовых лепестков. Где-то в глубине тикали часы. Я довольно долго ходила мимо многочисленных полок, рассматривая статуэтки, шали, коврики и прочие вещи, которые еще совсем недавно полагала ненужными, загромождающими пространство и даже мещанскими. А сейчас, пользуясь случаем, решила потренироваться в объемном видении, пытаясь разглядеть прошлое и будущее этих вещиц, постичь их смысл и суть. Но как только у меня стало получаться, я незаметно для себя забыла о цели и увлеклась процессом. Очнулась, когда одна из вещиц со мной «заговорила». Это была шкатулка из светлого дерева с металлической инкрустацией. Я сняла ее с полки и принялась рассматривать. На ярлычке было написано имя мастера-изготовителя – Айван Aшби, и рядом мелким шрифтом – «Дорога в храм, пятый дом от водопада». На месте цены значилось «персональная». Ведьма с блошиного рынка упомянула, что в магазине могут запросить личную цену. Скорее всего, имелась в виду сумма, которую я готова заплатить за данный товар. Игнорировать «заговорившую» со мной вещь было невозможно, хотя до сегодняшнего момента у меня не было ни малейшей потребности в шкатулках, да и хранить в них особо нечего. Несколько украшений, накопленных в течение жизни, я держала в старой овальной коробочке – одной из немногих вещиц, напоминающих мне о доме, где я выросла. Но купить эту шкатулку необходимо, а на что она сгодится – станет ясно потом. Полагаю, это вещь так же важна, как медальон из яшмы.

Я честно прикинула, за сколько смогла бы приобрести эту шкатулку, даже немного поторговалась сама с собой. Наконец, определила личную цену, отсчитала деньги и положила в ящик стола, где, среди другого хлама, валялось несколько денежных купюр. За прилавком я нашла рулон упаковочной бумаги, аккуратно завернула покупку, уложила в сумку и вышла из магазина, предварительно погасив свет.

Произошедшее навело меня на важную мысль: никогда прежде предметы не «говорили» со мной таким образом – наверное, потому что я, как разумный и рациональный человек, покупала в торговых центрах только конкретные вещи для себя или подарки для других. Обычно я заходила в магазин с целью примерить туфли, купить новую сковородку или подобрать шарф к плащу, из-за чего пропускала много важного. Для того, чтобы волшебная объемная вещь сама признала во мне будущего владельца, нужно ходить и смотреть по сторонам просто так, без всякой цели, но, разумеется с открытым сознанием и готовностью к чудесам – состояние, в котором всегда должен просыпаться старательный ученик школы волшебников.

На улице я ощутила страшную усталость. С непривычки процесс рассматривания вещей в объеме меня очень утомил. Я достала расписание автобусов – до отъезда остался час – можно отдохнуть и купить в дорогу сэндвич. Может быть, эта усталость, ослабившая готовность к восприятию нового, сыграла роль в том, что двери следующего, абсолютно невероятного, пункта на моем пути оказались закрыты наглухо.

А получилось вот что. Я шла по улице, размышляя, что чуть больше суток прошло с момента моего приезда в город, а впечатление, будто я здесь уже несколько недель. Этот маленький городок оказался таким глубоким: чуть ли не каждый его дюйм был наполнен информацией. Хотя меня и предупреждали, что W – город высокой концентрации чудес, но вполне вероятно, что чудес полным полно в любом населенном пункте, и обнаружить их можно везде, если ходить по улицам не вдоль, а вглубь. Однако было еще одно обстоятельство.

Был у меня в колледже профессор, который выражался длинно и витиевато. Вместо «Я никогда раньше такого не делал!», он говорил: «Мне посчастливилось сделать это впервые». Так вот, мне именно посчастливилось впервые уехать из города без конкретной цели, посетить блошиный рынок без особой в этом нужды, прийти в кафе в шесть утра, и рассматривать «бесполезные» вещи в закрытом магазине. Так размышляя, я прошла мимо нескольких весьма заманчивых витрин и занятных табличек – времени уже не было. Но следующий увиденный мной пункт заставил меня пожалеть, что я сразу не попала сюда – с него, видно, и надо было начинать прогулку по городу.

Пункт назывался «Сундук Добра» и помещался в веселенькой избушке. Калитка была не заперта и вела во дворик, заросший высокими травами и синими цветами. Круглый стол посреди двора был накрыт тяжелой яркой скатертью, мокрой от дождя. На дощатом заборе – два веселых почтовых ящика в виде домиков. В одном окне избушки были видны книги, в другом – красовался белый мраморный ангел в человеческий рост, на крыльце стояла красная скамейка, а среди груды предметов непонятного назначения помещались два огромных колеса от неизвестного транспорта. Нo на двери висел огромный замок, а табличка на стене гласила: «Вход только по предварительной договоренности». Я походила вокруг в поисках адреса или телефона, чтобы записать и посетить этот пункт в следующий раз, но безуспешно. Нашла, правда, еще одну табличку в окне: «Все меняется. Вы никогда не знаете, что здесь найдете. Но если вам нужно что-то конкретное, спрашивайте, и мы непременно достанем это для вас» и «Потолок в некоторых местах очень низкий, вам придется пригнуться».

Я полагала, что колеса служат украшением, но когда ступила на крыльцо и села на скамейку, в доме вдруг зажегся свет, ангел в окне взмахнул крыльями, громко зазвенели невидимые колокольчики, а из почтовых ящиков вылетели кукушки – такие бывают в настенных часах – и стали громко куковать. Но самое страшное – огромные колеса шевельнулись и стали вращаться, сначала медленно, а потом все быстрее, набирая ход. И вот тут я перепугалась не на шутку, что уеду сейчас куда-нибудь вместе с этой избушкой, калиткой, забором, и опоздаю на автобус, и не смогу вернуться вовремя на работу… Я вскочила, поспешно спрыгнула с крыльца и тут же пожалела… Колеса остановились, колокольчики затихли, свет в окнах погас. Только сейчас я сообразила, что это место и было «Дорога в храм, пятый дом от водопада», указанное на шкатулке.

Четвертое практическое занятие

После возвращения из города W я пребывала в состоянии эйфории, и вызвана она была двумя заслуживающими внимания факторами. Первый: за тридцать часов, проведенных в городе W, я приобрела знания и умения, на которые у меня ушло бы не меньше года, останься я дома. И второй: настройка привычного мира для собственного удобства была невероятно увлекательной. Вдобавок, у себя дома я сразу же обнаружила вещь, об объемности которой раньше не подозревала. Это была старая папина кофеварка. Была она единственным предметом, который я унесла из папиной квартиры после похорон: его тогдашняя жена предложила мне взять на память все, что я пожелаю, и я, не задумываясь, взяла медную джезву с деревянной ручкой. Этот выбор ее удивил, но она промолчала и была довольна, что я не взяла какую-нибудь вазу или чего доброго не потребовала снять хрустальную люстру.

Уже несколько лет джезва тускло поблескивала на кухонной полке – в вечной спешке я пила растворимый кофе. Теперь же я ясно видела, что эта вещь чеканной ручной работы, и была сделана специально для папы человеком, которому он помог в важном деле. Мастер-изготовитель вложил в нее пожелание, чтобы кофе всегда был вкусным, горячим, крепким и располагал к беседе и приятным воспоминаниям. Именно благодаря этой джезве папа, обычно немногословный, с удовольствием рассказывал истории из своей жизни после первого же глотка кофе. Для того, чтобы наладить связь с мастером-изготовителем, нужно было варить в ней кофе и пить не спеша, маленькими глотками. Других старых объемных вещей в моей квартире обнаружено не было, возможно, они потерялись в многочисленных переездах. Зато были две новые: шкатулка из светлого дерева и медальон из волшебной яшмы! Последний удивительно подходил к любой одежде и сам поворачивался, то серой стороной, то красной, но оставался невидимым для большинства людей. Я полагала, что заметившие медальон люди обладают потенциалом к изучению волшебства, но их было немного. К моему удивлению, Мод, секретарша владельца фирмы, где я работала, его заметила и попросила разрешения его потрогать. И Лариса, галантерейщица, сразу же воскликнула: «Какая прелесть!», забыв даже поздороваться.

Да и мой район – Залив Овечьей Головы – больше не казался мне ни скучным, ни однообразным: я нашла объекты достойные изучения. Одним из них оказался магазин «Все, что угодно», где Лариса была хозяйкой. Вскоре после приезда из города W я забежала туда за какой-то хозяйственной мелочью, прошла вглубь, заинтересовавшись ассортиментом, и вдруг обнаружила, что магазин гораздо длиннее, чем я думала. Я шла и шла, разглядывая полки с товарами, и конца им не было видно. Вполне возможно, что этот магазин продолжался бесконечно. Я вернулась, решив исследовать это явление позднее. Лариса с невинным видом сидела на кассе.

– Какой у вас прекрасный магазин, – сказала я осторожно. – Есть все, что нужно.

– Это что! – произнесла она с грустью. – Сейчас кризис, раньше-то дела шли гораздо лучше и товаров было больше.

С тех пор любые мелочи, что могли мне понадобиться: конверт строго определенного размера, скрепки, батарейка для плейера, пляжное полотенце, форма для выпечки – всегда лежали на самом видном месте, на полке справа от кассы, причем в одном экземпляре, будто ожидая меня. И стоило все это гораздо дешевле, чем в других магазинах.

Рассказывая лектору о благоустройстве собственного мира, я немного стеснялась мелочности своих занятий, но он рассеял мои сомнения, подтвердив, что с этого все начинают. Свой личный благоустроенный мир необходим волшебнику, чтобы мелочи не отвлекали его от более важных дел.

Как и следовало ожидать, сумма, затраченная на поездку в город W, вернулась. Часть пришла из банка, клиентом которого я была много лет назад: они-де задолжали мне какие-то проценты. Другая часть пришла в виде чека от бывшей квартирной хозяйки. Выезжая, я оставила часть старой мебели, договорившись с хозяйкой, что она либо сама ее выбросит, либо куда-нибудь пристроит. Я давно об этом забыла. И тут получила конверт с чеком и запиской: мол, нашелся человек, пожелавший эту мебель приобрести, и она посылает мне уплаченную им сумму за вычетом небольших процентов – за содействие и хранение мебели в течении определенного срока.

Сумма двух чеков в точности до цента покрывала затраты на поездку: автобусный билет в оба конца, номер в постоялом дворе, посещение кафе и мелкие покупки.

Другим объектом, поддавшимся воздействию, стал магазин при пекарне, где пекли необыкновенно вкусный ржаной хлеб. Раньше я могла его покупать только в выходные: его разбирали очень быстро, и в будни вечером, когда я возвращалась с работы, его уже не было на прилавках. А теперь последняя буханочка послушно меня дожидалась. Даже если я возвращалась позднее обычного, задерживаясь в городе, и все хлебобулочные изделия уже были раскуплены, а работники готовились к закрытию магазина, моя буханочка одиноко лежала на пустой полке.

Еще одно приятное изменение: в ближайшей продуктовой лавочке появился шотландский ягодный сыр, который раньше можно было купить только в Манхеттене, в одном единственном магазине импортных продуктов. Стоил этот сыр очень дорого, но время от времени я позволяла себе им лакомиться и каждый раз покупала другой вид: то черничный, то клубничный, то ежевичный. Сыр, что появился в продаже в лавочке напротив моего дома, был кизиловым и оказался вкуснее всех предыдущих видов. Мало того, он стоил в три раза дешевле, чем в Манхеттене. Я могла допустить, что хозяин магазина достал его на какой-то базе, но почему он не назначил такую же цену, как в Манхеттене – было неясно. Я внимательно рассмотрела упаковку: название, шрифт и рисунок – точно такие же, что и на упаковке сыра, купленного в Манхеттене. Я вышла на сайт шотландской молочной фермы, изучила информацию о продуктах и обо всех выпускаемых сырах в частности: кизиловый среди них не числился. Это было в высшей степени странно и я не понимала, как у меня это получилось. Если по моей воле местная сыроварня стала выпускать похожий продукт, то почему они не дали ему другое название? А если я вынудила их и подделать сам шотландский сыр, и в точности скопировать упаковку, то почему они назначили такую низкую цену?

Одни изменения по благоустройству мира были плановыми, а другие – случайными и даже шальными. Суть некоторых из них трудно описать, не вдаваясь в специфику, но вот это, пожалуй, можно. Соседка по старой квартире когда-то приглашала меня в гости и, помимо других угощений, подавала к столу домашнее печенье с изюмом. Я так хвалила его, что она завернула мне несколько штук с собой. Со времени моего переезда в новый дом прошло чуть больше года – и столько же мы не виделись. Каково же было мое удивление, когда я встретила ее у своего подъезда. Она радостно протянула мне кулек того самого печенья. Я поблагодарила и взяла, и она тут же убежала, сославшись на неотложные дела. С тех пор она стала приносить мне это печенье регулярно, примерно раз в две недели. Сначала я принимала угощенье с благодарностью, но как-то предложила заплатить за него, зная, что она небогата. Она отказывалась, но я настаивала, и однажды она все же взяла деньги, но вскоре принесла еще кулек печенья и вернула деньги за предыдущие со словами: «Я прошу тебя – просто бери печенье и ни о чем не спрашивай, хорошо? Да, мне нужны деньги, но, когда я взяла у тебя плату за печенье, у меня всю неделю щемило сердце и настроение было отвратительным».

Я смирилась и стала молча брать это печенье.

Таких занятных мелочей накопилось довольно много. Например, я много лет покупала кроссовки одной известной фирмы – они идеально подходили для длительных пеших прогулок. Но почему-то они исчезли – наверное сняли с производства – и мне пришлось купить менее удобные. И вдруг в ближайшем спортивном магазине появилась нужная мне пара, именно моего размера и, конечно же, за полцены. Я до сих пор подозреваю, что это китайская подделка, но все же ношу их с удовольствием.

Главным своим достижением я считаю новое правило, введенное администрацией нашего дома – после пяти вечера и в выходные нельзя вести ремонтные работы. Вдобавок комиссия по благоустройству района запретила в выходные стричь газоны и пользоваться шумными сдувателями листьев. Стало тихо, очень приятно, ничто не мешало и не отвлекало от изучения открывшихся мне свойств этого мира.

Не знаю, удобно ли об этом упоминать, но на набережной открылись благоустроенные туалеты, благодаря чему я теперь могла гулять дольше.

К плановым изменениям относилось и открытие фитнес-клуба – спортзала и сауны – на первом этаже, только для жильцов нашего дома. Соседям вручили ключи и провели краткий инструктаж по обращению с тренажерами. Основная масса жильцов посещала сауну, а спортзал почти всегда пустовал – не то, что в платных районных залах, где очередь на тренажеры нужно было занимать заранее. Заядлых спортсменов среди соседей было немного, и приходили они в основном рано утром или вечером после работы, а днем людей было совсем мало. И почти сразу же после открытия там завелся домовой, вернее, клубовой. Был он маленьким, в очках и вязаной шапочке с помпончиком, из под которой торчали седые патлы. В зале всегда работал кондиционер, поэтому он зябко кутался в рваный тулупчик – сквозь дыры торчали клочки ваты. Он никому не мешал, почти все время сидел на диванчике и смотрел телевизор. Можно сказать – вообще не отрывал глаз от телевизора, смотрел все передачи подряд, как завороженный. Но включать его самостоятельно то ли не умел, то ли не имел права. Когда телевизор выключали, он мучился, стонал, вздыхал, пугая не подозревающих о его существовании соседей. Я даже слышала, как они жаловались швейцару на странные, похожие на тяжелые вздохи, звуки в тренажерном зале, а швейцар ответил, что это проделки ветра. Зато завидев меня, клубовой сразу попросил включить телевизор, все равно какой канал, и не выключать, покидая зал. Интересно, что я сначала приняла его за жильца, который решил сэкономить на оплате кабельного телевидения. Но он представился и спросил, не нужно ли чего. Что мне могло быть от него нужно?

В дальнейшем я заметила, что клубовой беззастенчиво пакостил тем, кто выключал телевизор: у этих людей постоянно сползали штаны и садились батарейки в плеере. Помимо этого, он приклеивал гантели к полу, завязывал морским узлом эспандеры и издавал неприличные звуки, когда кто-то из них поднимал штангу. А иногда он, при помощи портативной швейной машинки, ушивал одежду, пока человек был в душе. Одна дама, видно по наущению старожилов, даже оставляла ему угощение: стаканчик молока и коржики на блюдечке. Если телевизор был включен, он молча жевал, глядя на экран. А если выключен, то он опрокидывал молоко и топтал коржики.

В выходные я приходила в спортзал около трех часов пополудни и часто заставала там компанию старых, даже дряхлых людей. Три старика и одна старуха. Что занимательно, одеты они были вовсе не для занятий спортом: мужчины были в старомодных фраках, а старуха была настоящей франтихой: напудренная, в белом парике, с наклееными мушками, каждый раз она приходила в другом наряде – один другого пышнее. Компания эта вальяжно располагалась на тренажерах и начинала беседовать о том о сем, лениво покручивая педали велосипеда или поднимая планку с грузом для ног. Но большую часть времени они просто болтали. Похоже, они приходили в фитнес-клуб потусоваться – я принимала их за жильцов, экономящих на кондиционере – летом в фитнес-клубе поддерживалась комфортная прохлада. Иногда они просто засыпали на тренажерах на полуслове и мне приходилось трогать их за плечо, говорить: «Простите, не могли бы вы…» Старички просыпались и, недовольно покряхтывая, пересаживались на другой тренажер, с которого мне вскоре опять приходилось их сгонять. Вполне понятно, что я старалась прийти в любое другое время, хотя это – было для меня максимально удобным.

Старуха иногда заговаривала со мной:

– Золотко, ты на каком этаже живешь? Постой, я угадаю… на двадцатом, в квартире 209, верно? Как интересно – ты родственница Дорис Грумель!

– Нет. Вы ошибаетесь, я никогда о ней не слышала.

– Это жаль. Ты и сама не знаешь, что ты ее родственница, правда. Но это все ерунда. Ты выглядишь шикарно, золотко. Где ты купила эту заколку для волос?

Но однажды я пришла в зал во втором часу и быстренько, пока их не было, обошла все тренажеры и села на велосипед. Клубовой, как обычно, смотрел телевизор, в зале никого не было – и тут я успела засечь момент их появления. Два старика легко и свободно прошли через стену со стороны сауны, третий проник через закрытое окно, а старуха материализовалась несколько позднее, прямо посреди зала.

Заметив мое замешательство, клубовой пояснил, что старички – обычные призраки, в смысле, вторичные носители облика, абсолютно безвредные, хоть и немного надоедливые. Ходят сюда по привычке. Дом был построен на месте, где в начале прошлого века располагался клуб, завсегдатаями которого они являлись. С тех пор они сюда возвращаются – и когда здесь был пустырь, и потом, когда тут было подсобное помещение, и теперь, когда из него сделали фитнес-клуб, но для них главное – это место, потому что тут пересечение каких-то связей. Ему тоже смешно смотреть, как они общаются, расположившись на тренажерах – тут когда-то были диваны с бархатной обивкой. В основном они вспоминают каких-то общих знакомых: « – А помнишь Томаса Веллингтона? – Да, помню, удивительный был парень. – А помнишь Элизу Вайс? – Да, редкая была стерва! Здесь на четырнадцатом этаже живет ее внучка – Эдна Вайс… по мужу Тененбаум». И так все время.

Еще он сказал, что призраки тронуты моей вежливостью и отзываются обо мне с большим уважением. Другие-то посетители фитнес-клуба попросту садятся на тренажер, не замечая их, что является для них поводом лишний раз поворчать.

И все же, наряду с удобствами, у меня возникло много новых проблем в мире людей и волшебников.

Сейчас поняла, что специально пишу о старых нелепых призраках, о туалетах на набережной и печеньи с изюмом, потому что не знаю, как выразить плоскими словами главные объемные ощущения. И все же попытаюсь.

Между обычными людьми и волшебниками существовали связи и переплетения, о которых я раньше не подозревала. Привыкнуть к этому было не так-то просто.

Наверняка у этих явлений есть свои названия, но для простоты изложения я назову одних людей – «переизлучателями», других – «помехами», третьих – «усилителями», а четвертых «лучиками», с учетом личного восприятия их роли в объеме.

Я уже упоминала, что с вдохновением у меня теперь не было проблем: я легко определяла расположение каналов, по которым оно приходило, и легко настраивалась на них. После этого я спокойно занималась своими делами, а новые идеи и сюжеты приходили по этим каналам из подходящего источника. Так вот, идеи и сюжеты часто перехватывали люди-переизлучатели, и выпускали в мир в измененном виде. Некоторые перехваченные идеи они не выпускали вообще, сознательно блокируя их из непонятных мне соображений.

Присутствие людей-усилителей способствовало творческому подъему, они буквально усиливали сигналы и блокировали помехи.

Мимо большинства коллег, и даже сквозь них, сигналы проходили свободно, не задерживаясь и не оседая. Их присутствие ничему не мешало – они были как солнечные лучики на стене.

В своем окружении я обнаружила двоих людей-переизлучателей, но как вести себя с ними – не знала. Хуже всего было то, что один из них оказался владельцем медицинского центра, где я работала, то есть – человеком, который подписывал мой еженедельный чек. Помимо нашего центра, он владел еще несколькими фармацевтическими предприятиями и был основателем фонда поддержки одаренных детей из бедных семей. Фонд оплачивал их занятия в музыкальных и художественных школах.

Он заметил мой медальон из волшебной яшмы мгновенно, как только вошел в здание центра, нет, скорее, он уже знал, что у меня есть медальон – он вошел, глядя прямо на него.

Человек этот, я назову его мистер Тартц, всегда вызывал у меня восхищение своей энергичностью и умением организовать и реализовать задуманное. Легенды, ходившие о его меценатской деятельности, окружали его ореолом благородства. Я сама неоднократно была свидетельницей его искреннего участия к людям, нуждающимся в помощи.

Сначала я очень обрадовалась: теперь я смогу учиться у волшебника с большим опытом и быть ему полезной. Мистер Тартц повторял неоднократно, что у меня большой потенциал, что добавляло мне уверенности в себе и, надо признаться, разжигало честолюбие. До сих пор я была задействована в нескольких его проектах, один из них даже занял первое место по штату за новаторство и творческий подход. Представители министерства вручили нам главный приз и денежное вознаграждение, а также организовали торжественный вечер в одном из лучших банкетных залов Олбани. Мистер Тартц был очень горд этим призом, мы благодарили друг друга на сцене: он меня – как руководителя проекта, а я его – как директора, давшего мне возможность проявить свое умение и профессионализм.

Но радость моя была преждевременной. Его реакция на медальон и следующий логический ход меня безмерно удивили. В в тот же день он поручил мне невероятно скучный проект. В нем не только не было места для моих идей – я не могла даже использовать свои знания и умения. Я завязла в нем, как в топком болоте. Проходили дни, он подбрасывал мне все новые задания и я задыхалась от скуки… Мало того, он попросил меня присутствовать на собраниях, где обсуждались результаты этого проекта. Это было еще скучнее, и я не могла даже отвлечься и думать о своем, потому что он требовал отчета со всеми подробностями. Но он хвалил меня, благодарил за отлично выполненную работу, и я решила терпеть – когда-нибудь же это кончится!

Скука. Это первый сигнал, что надо немедленно прекратить…

***

Частью моей беззаботной, но довольно унылой юности было сидение на идейных мероприятиях. Тихо сидеть я умела, а больше ничего не требовалось. Взрослые, и на вид серьезные, люди регулярно собирали нас и что-то говорили о народе, светлом будущем, справедливости и счастье, которое приносит только честный труд. Сосредоточиться на этой информации было невозможно – она была нестерпимо скучна. Я не задумывалась, есть ли в их словах истина. Я воспринимала голос идейного лидера как фон, как шум прибоя. Это была данность. Иногда я развлекалась тем, что пыталась угадать, куда он пойдет после работы, что ел на завтрак, кто ждет его дома, есть ли у него собака, кошка или рыбки в аквариуме – сейчас я понимаю, что интуитивно накапливала информацию, необходимую для мгновенного определения типов людей. Если лекция затягивалась, я представляла его с огромными оттопыренными ушами и мясистым, усыпанном бородавками, носом. Он тут же начинал тревожно оглядываться, тереть уши и чесать нос, и обычно отпускал нас быстрее. Прогул подобных мероприятий мог повлечь за собой серьезные последствия. Идейные лидеры вызывали прогульщиков на дополнительные собеседования в свою устланную коврами обитель, и тогда уже требовалось отвечать на их вопросы. Но я быстро сообразила, что если поменять местами слова в вопросе и произнести их громко и с пафосом, то они сразу же одобрительно кивали, ставили галочку в каком-то документе и отпускали прогульщика на волю.

Вспоминая юность, я не могу не сожалеть об упущенных возможностях. Можно сказать, что всю юность я провела в закупоренной стеклянной банке. А банка стояла на полке в темной кладовке.

У моих родителей не было амбиций. Они хотели для меня всего лишь стабильности. Нет, я не могу их упрекать. Они честно пытались загнать мою жизнь в рамки общества. И все же какое счастье, что я оказалась абсолютно не приспособленной делать то, что казалось скучным. В противном случае мой незадействованный потенциал мог проявиться во враждебной обществу манере, и оно пострадало бы гораздо больше, чем бедная бухгалтерия – моя первая работа.

«Скука – одно из величайших преступлений» – полагал великий волшебник, сэр Битон. Не было на свете менее подходящего для меня места работы, чем бухгалтерия огромной текстильной базы, где с утра до вечера стрекотали счетные машинки и двадцать женщин разного размера и возраста непрерывно подбивали приход и расход. Каждый день на базу прибывали грузовики с рулонами тканей. Шерстяные ткани сгружались на шерстяной склад. Льняные на льняной. Шелковые на шелковый. Рулоны пересчитывались, хранились какое-то время на складах, потом отгружались в магазины и на швейные фабрики.

Я по-прежнему была хорошей девочкой. Никогда не опаздывала. Всегда была вежливой. Сидела за своим столом от звонка до звонка. Передо мной были разложены бухгалтерские ведомости. На столе – счетное устройство. Каждый день кладовщики приносили документы о получении товара и его отгрузке. Цифры из этих документов нужно было переписать в бухгалтерские ведомости. Приход в приход, расход в расход. В конце дня все это следовало подытожить. А в конце месяца подбить цифры и сдать главному бухгалтеру. И я честно пыталась это делать. Но когда в конце месяца главный бухгалтер, пожилой инвалид, громко произносил фразу: «Баланс не сходится!», все сразу смотрели на меня. Почти каждый месяц главбух назначал двух работников проверять мои цифры, что вызывало их недовольство, вполне обоснованное: «Своей работы навалом, а тут еще за нее все исправляй. И когда она уже научится?» – сердились они. Я и сама недоумевала, каким образом вместо восьмерки поставила ноль, почему пропустила две ведомости, почему приход внесла в расход, и почему цифра оказалась не в той графе. Я ведь честно старалась! Я кивала, виновато потупившись, обещала исправиться. И сама в это тогда еще верила. Они рылись в моих бумагах, а я тем временем их рассматривала. У одной бухгалтерши – скорбные складки у губ, двойной подбородок, дешевая брошка… желание поскорее добраться домой. Ее там ждет мужчина, сожитель. Он в спортивномкостюме и мягких войлочных тапочках. У него пшеничные усы и мягкий голос. Он варит борщ в голубой кастрюле с узором из маков. «Старается, сволочь, после вчерашнего дебоша загладить вину, – думает она. – А я из-за этой неумехи задерживаюсь на работе!» У другой – сладко-приторные духи, шиньон, кружевная шаль, оттопыренный мизинчик, в сумочке – песочное пирожное в кулечке рядом с зачитанным до дыр письмом от сына. Дома у нее – вазочка на салфеточке, пыльный ангелочек на трюмо… Она мне симпатизирует, жалеет даже, и домой не спешит – ее там никто не ждет.

Они ожидали, что со временем я научусь работать без ошибок. Но время шло, а ситуация не улучшалась: каждый раз, пересчитывая ведомости, я получала другой результат. Как будто черт водил моей рукой, заставляя путать цифры и графы. Меня терпели из-за того, что я была вежливой, никогда не опаздывала и честно отсиживала на всех собраниях. Любое унылое мероприятие я интуитивно использовала для пополнения личной информационной базы. Скучные слова идейных лидеров благополучно протекали сквозь решето моего сознания, а самое важное и интересное – типы людей, их мысли и желания – прочно в нем оседали и сортировались по группам. Я сама не понимала, зачем делала это – «сито» работало само по себе. И только недавно этот багаж сыграл, наконец, свою роль – меня приняли в школу волшебников.

Помимо обычных бухгалтерских подсчетов, в мои обязанности входил переучет на вверенном мне складе, кажется, это был хлопчатобумажный. Впрочем, он мне был так же безразличен, как шелковый или шерстяной. Кладовщики считали рулоны, а я должна была сверять остаток с бухгалтерскими ведомостями. Внимание мое отключалось на первой же минуте этого действа и сознание парило в неведомых далях. Я ходила за кладовщиком, как сомнамбула, и автоматически ставила галочки возле каких-то цифр. Таким образом, на моем складе никогда не было расхождений с отчетными данными. Думаю, кладовщикам было на руку моё безразличие, но об я этом тоже не беспокоилась.

Я покорно шла каждый день на работу, потому что так было положено. Так делали все – мои родители, их знакомые, соседи и мои ровесники. И хотя я делала минимум из того, что следовало, но и это было из ряда вон плохо.

По тогдашнему закону молодой специалист должен был отработать три года в назначенном ему учреждении, и я смирилась, терпеливо отсиживая свой срок. Со временем я научилась просто подгонять цифры под нужный результат – это оказалось легче, чем подсчитать. Ругать меня стали реже, но неприятности возникли с другой стороны.

На текстильной базе был юридический отдел. Если при приемке товара с фабрики обнаруживались излишек или недостача, кладовщик составлял акт и – наивный – отдавал его мне. Там нужно было что-то посчитать… кажется, умножить количество недостающих метров на цену, не сложнее – и отдать в юридический отдел, где оформлялся иск.

Я не помню, как это началось… Кажется, когда я отложила один акт, чтобы рассчитать его позднее, и забыла о нем. А когда спохватилась, время подачи иска уже истекло. Я затаилась и ждала, что это обнаружится, но никто ничего не заметил – все шло своим чередом. Потом я второй акт забыла рассчитать… Возможно, это было скучнее, чем остальные действия.

Через некоторое время я поняла, что никтоничего не замечает и решила, что количество излишков каким-то образом перекрывает количество недостач. Куча нерассчитанных и не переданных в юридический отдел актов постепенно накапливалась в ящике моего стола…

Однажды я простудилась. Когда я вошла в бухгалтерию после трехдневного отсутствия, сердце мое похолодело. Ящик с нерассчитанными актами был выставлен на столе на всеобщее обозрение. Оказалось, что одной из бухгалтерш понадобилась какая-то ведомость, она полезла в мой стол – и обнаружила ворох давно просроченных актов.

Директором базы в ту пору была высоченная громогласная тетка по фамилии Дерягина. Потупив глаза, я что-то бормотала в свое оправдание и просила меня уволить, потому что я ошиблась в выборе профессии, с ужасом думая, что скажу родителям.

Но меня не уволили!

За меня неожиданно вступились местные идейные лидеры. Они заявили, что за время работы на базе я не пропустила ни одного мероприятия, а на собраниях всегда сидела на первом ряду, внимала каждому слову и все аккуратно конспектировала, чем подавала прекрасный пример молодежи. К тому же я состояла в обществах защиты окружающей среды и охраны правопорядка, и регулярно платила членские взносы. Мне даже стало стыдно из-за того, что на собраниях я не слышала ни одного слова, и только делала вид, что конспектирую. А членство в этих обществах давало мне право на шесть дополнительных дней к отпуску.

Меня оставили. Потребовали дать слово, что подобное не повторится. Я согласно кивнула – да, больше не повторится, сама в это искренне веря. И честно собиралась исправиться. Но… уверенность моя улетучилась в тот момент, когда мне принесли очередные акты недостачи и излишка. Я даже сделала глубокий вдох и попыталась их рассчитать и оформить должным образом, но скука в этот момент стала просто нестерпимой. Я отложила их до следующей недели, надеясь, что смогу превозмочь скуку, но вскоре поняла, что этого не случится. Если при заполнении бухгалтерских ведомостей я еще могла развлечься тем, что выводила буквы с завитушками и любовалась симметрией расположения цифр, то тут отвлечься было буквально не на что. Я несколько раз вынимала из ящика акты недостачи и излишка, брала ручку и… отправляла их обратно в ящик. Наученная горьким опытом, я понимала, что они вновь будут найдены, и мне было страшно думать о последствиях. Больше всего я боялась огорчить родителей, которым крайне не повезло с дочерью, а потом уже ни в чем не повинных главбуха, директора Дерягину, и даже поручившихся за меня идейных лидеров. В какой-то момент мне пришла в голову ужасная мысль… и отогнать ее уже было невозможно. Мысль завладела мной, обещая решение сразу всех проблем. Мне не придется рассчитывать акты! Но в ящике их не будет тоже!

Я осторожно просунула акты под свитер и вышла с ними из бухгалтерии. Дрожа от страха быть пойманной, я проскользнула в туалет, бросила акты в унитаз, спустила воду, быстро выскочила оттуда и вернулась на свое место. И вдруг мне стало хорошо и легко.

Проблема была решена раз и навсегда!

Но радость моя была преждевременной. Через пару часов бухгалтерша, та самая, со скорбной складкой у губ и дешевой брошкой, выловила из унитаза размокшую бумагу и швырнула ее на стол главбуха. Вся бухгалтерия, узнав о происшествии, ахнула от ужаса. И хотя буквы и цифры на бумаге расплылись – опознать документ было невозможно, остался только логотип – тем не менее, все почему-то посмотрели на меня. Я несколько раз невинно моргнула, потом пожала плечами и сделала вид, что углубилась в расчеты. Прямых доказательств не было. Я ходила затаившись несколько дней, пока не стало ясно, что мне сошло с рук и это.

С тех пор я не выбрасывала документы в туалет. Я стала осторожнее и хитрее. Как только в ящике накапливались акты и другие скучные бумаги, я тихонько складывала их в сумку, выносила за пределы базы и выбрасывала в мусорный бак, предварительно облив лимонадом или томатным соусом. Заметая следы, я каждый раз я выбирала для этого другую подворотню.

***

Я завершила скучный проект гораздо быстрее назначенного срока. Но не успела я вздохнуть с облегчением, как мистер Тартц, выдавая мне денежную премию, спросил, не хочу ли я и в дальнейшем руководить проектами такого рода. Если я соглашусь, он повысит меня в должности. Я поблагодарила и так поспешно отказалась, что он, обычно такой выдержанный, не смог скрыть явной досады.

Мне понадобилось несколько дней на восстановление. После этого я вновь попыталась открыть каналы идей и вдохновения. Мистер Тартц, казалось, оставил меня в покое, но… постепенно я обнаружила себя окруженной людьми-помехами.

Я не могу расценивать действия мистера Тартца как случайность, потому что все люди-лучики были задействованы в других проектах, а люди-помехи были назначены либо моими помощниками, либо координаторами. Люди-помехи появлялись прямо с утра – самое благоприятное для меня творческое время – и, сами не подозревая об этом, создавали вокруг меня мучительную пустоту.

Для создания помех такому человеку ничего делать специально не надо – он помеха сам по себе. Достаточно было его присутствия, и все идеи и сюжеты, приходящие из источника, успешно глушились. Некоторые оказались столь сильными глушителями, что усталость от общения с ними на работе не позволяла мне принимать сигналы ни в вечерние часы, ни в выходные дни.

Многие люди-переизлучатели, и мистер Тартц в том числе, не только преуспели в тонкой настройке своих каналов, они также добились положения в обществе, которое позволяло им выбирать себе окружение.

Надо ли говорить, что мистер Тартц тщательно избегал общения с людьми-помехами и окружал себя людьми-усилителями, иногда вызывая недоумение коллег и подавая повод для сплетен. Некоторые люди-помехи обладали более высокой квалификацией, чем люди-усилители, и чем руководствовался мистер Тартц, назначая людей-усилителей на столь высокие должности, было неясно тем, кто видел только одну грань этого мира. Но, как оказалось, людей-помех он тоже использовал по своему усмотрению, и делал это умело.

Мистер Тартц был мощным переизлучателем. От него исходила огромная магнетическая сила – он мгновенно очаровывал собеседника. И мне был ясно виден ее источник. Множество идей и сюжетов неслись по его каналам с огромной скоростью, с размаху врезались в его поле, какое-то время мерцали на поверхности, а потом исчезали в его недрах. Он менял их по своему усмотрению и переизлучал в мир.

Подчиненные откровенно пресмыкались перед ним, в интуитивной надежде добыть несколько идей и для себя. И он регулярно подкармливал их аккуратно дозированными искрами. В общем-то ничего страшного в этом не было, кроме того, что идеи и сюжеты шли не из прямого источника, а через перевалочный пункт, и попадали к другим уже в измененном виде. Возможно, это не было его намерением, но «ловящие-искры» постепенно теряли индивидуальность и становились бледными тенями переизлучателя, что было хорошо видно в объеме. Очевидно, меня ждала участь одного из мелких спутников мистера Тартца.

Впрочем, «тени» были бесконечно благодарны мистеру Тартцу за эту возможность. Они повторяли слова переизлучателя и несли в мир его идеи, искренне полагая их своими. Мне было сложно оценить масштаб происходящего. Во всяком случае, человек-переизлучатель ничего не отнимал, наоборот, он предлагал. И все же многие пытались вырваться из-под его контроля – больше интуитивно, чем сознательно.

Люди-помехи блокировали только сигналы извне, но не мешали мне изучать мир в новом ракурсе. И увиденное так огорчало меня, что я разрыдалась на очередном семинаре по волшебству. Другие студенты тоже плакали. Лектор сказал, что слезы на этой стадии обучения закономерны. Но судить об всем только по одной, отдельной открывшейся нам, части объема неразумно и преждевременно.

Не уверена, что смогу изложить плоскими словами объемный взгляд на мир. Во всяком случае, окончательных выводов из них делать не следует.

Мир отличался от моего былого о нем представления: поступки людей определялись вовсе не теми мотивами, которые можно было предположить, исходя из плоской логики. И выглядели люди совсем иначе – внешность была прямым следствием их объемных функций и личных намерений.

Лица, поражающие в плоскости благородством черт, в объеме виделись высокомерными и самовлюбленными.

Улыбки обаятельных людей вовсе не означали «я рад тебе», а, скорее, «посмотри какой я классный!» или «люби меня, как я себя». Некоторые легко попадались на эту улыбку и послушно начинали их любить.

Еще между людьми существовали связи… удивительные хитросплетения, о которых они даже не подозревали. Незнакомые между собой люди часто оказывались частью одного замысла. Они этого не осознавали и были похожи на стаю рыбок, проглоченных акулой. Что будет с ними после того, как акула их переварит, было страшно предположить. Я не знала, как их предупредить об этом, и задыхалась от бессилия. Возможно, я – тоже часть чьего-то плана, и если так, то мне бы хотелось об этом знать.

Зато я смогла избавиться от людей-вирусов.

«Вирус» изучал повадки будущего «носителя», умело притворялся «своим в доску» и медленно вкручивался в систему. Что это значило для «носителя», я еще не разобралась, но ясно видела, что «вирус» руководствовался только личными интересами. Вообще, почти все руководствовались только своими интересами, даже когда заботились о ком-то или делали пожертвования.

Главным желанием и стремлением каждого человека было протянуть нити в будущее, любым способом остаться в кружеве событий. Проще всего это можно было сделать, обзаведясь потомством. Красивый партнер увеличивал шанс рождения красивого сына или дочери, тем самым повышая на себя спрос у особ противоположного пола, а значит и шансы продолжения рода. Способы посложнее включали в себя возможность записаться на сознания других людей. Чаще всего это удавалось сделать при помощи слов, музыки и изобразительного искусства.

Интересный метод избрала Карен, вязальщица с Ист Вилледж. По почте мне пришел от нее пакет – в нем были книжные закладки с изображением вязаных изделий. Я подарила часть книжных закладок знакомым, а часть оставила себе – они каким-то образом разбрелись по квартире и теперь попадались мне то в одной книге, то в другой.

Особой удачей считалась возможность перезаписываться из поколения в поколение. За эту возможность люди готовы были на все.

Еще люди, казавшиеся мне прежде очень умными, вовсе таковыми не являлись: они либо успели столкнуться с некоторыми фактами и явлениями раньше, либо у них было больше времени для их изучения. У таких людей можно было брать информацию, как и раньше, но уже без прежних восторгов и самоуничижения.

Чем более люди были ограничены в своем видении, тем чаще от них можно было слышать упреки в адрес других: «Тебя не узнать», «Ты изменился», «Как ты мог так поступить!», «Как ты, такой чудесный, можешь общаться с ним, таким ужасным?!», или «Я так любил тебя, но, оказывается, я тебя плохо знал». Наблюдать за этим было очень занятно. На самом деле никто не менялся, а просто поворачивался другими гранями, что было хорошо видно в объеме.

Люди отличались друг от друга степенью сложности и многогранности, даже самые близкие и давние друзья всю жизнь соприкасались всего несколькими гранями, не подозревая об остальных. Причиной ревности и непонимания часто являлось то, что сложный человек дружил с одним – одними гранями, а с другим – противоположными. А у двух его друзей не было ни одной общей грани, и они разрывали сложного человека на части, ревновали и требовали, чтобы он выбрал кого-нибудь одного.

Множество важных мыслей и идей не находили себе применения в обозримом будущем, теряясь в момент передачи другим лицам. Видение людей, от которых зависело продвижение идей, было крайне ограниченным даже в плоскости: эти люди умели смотреть только себе под ноги. Способность оглядываться и смотреть по сторонам, не говоря уже о взгляде вверх, не входили в набор их достоинств. Человек, передающий важную мысль, не понимал, что говорит со слепым кротом. Мне было больно смотреть, как бесполезно он тратит время и силы. Но я не знала, как ему помочь.

Больше всего меня тревожили многочисленные «тени» мистера Тартца – возможно, потому, что мне была уготована роль одной из них. Думаю, я неверно выбрала слово… «Тенью» обычно называют людей, не способных к проявлению инициативы, следующих за другими. Пожалуй, это были не тени, а планеты, вращающиеся вокруг звезды. Впрочем, быть планетой в чьей-то солнечной системе – достойная роль. Это – и приятно, и удобно. Ты – планета, и остальные, обращающиеся вокруг той же звезды – планеты. Не нужно выяснять «кто лучше» и «кто главнее». И так понятно, кто. Ты – планета, и тебе очень повезло: у тебя есть солнце, щедро дарящее энергию, и ты принимаешь теплые лучи с благодарностью. А если заупрямишься и оторвешься, то улетишь в темный безвестный космос, где скорее всего затеряешься или еще чего хуже – попадешь в черную дыру и тебя разорвет на атомы.

Под крылом мистера Тартца – миллионера, мецената и просто чернокудрого красавца – было тепло, комфортно и очень интересно – можно было всю жизнь купаться в его щедротах.

Мистер Тартц фильтровал идеи, менял по своему усмотрению, обычно делал их легче, доступнее, удобоваримее, шлифовал и огранивал, от чего они сияли еще ослепительнее, и выдавал маленькими порциями своим спутникам. Все бы ничего, если бы в объеме его «планеты» со временем не становились неотличимы друг от друга. Они полностью зависели от его лучей и не мыслили без них своего существования.

Интересно, что круг близких друзей мистера Тартца только изображал «круг близких друзей мистера Тартца». Теплые отношения между этими людьми были притворством: их целью было держать друг друга под контролем и время от времени выпытывать информацию о новых идеях мистера Тартца. Они так привыкли притворяться, что неестественность ощущалась во всем: в их деятельности, словах и поведении. Однако стоило новому «другу» войти в круг мистера Тартца, как с людей, прежде казавшихся верхом такта, вмиг слетала маска, обнажая гигантское честолюбие и решимость снести с дороги любого, кто посмеет претендовать на место вблизи их переизлучателя.

Мистер Тартц не мог всего этого не понимать. Возможно, он предпочитал играть роль человека, окруженного любящими друзьями, чтобы никто не догадался о его одиночестве. Мистер Тартц был одинок именно потому, что был солнцем, планеты полностью от него зависели. А там, где есть хоть доля зависимости – нет места искренней дружбе. Он был не просто одинок, он был так космически одинок, что мое сердце захлестнула жалость. Я бы сделала все возможное и невозможное, чтобы ему помочь! Но он окружил меня людьми-помехами. Зачем? Зачем? В момент, когда я хотела предложить ему искреннюю дружбу, ничего не требуя взамен, разделить с ним счастье принимать информацию из источников, он… он…

Он потребовал, не сам, а через одного из своих приближенных – отдать медальон из яшмы и другие объемные предметы, находящиеся в моем владении, и впредь действовать только по его инструкциям. Я проплакала всю ночь.

Пятое практическое занятие

Нет, я ничуть не была удивлена: я догадывалась, в чем именно будет заключаться пятое практическое задание. Да и студенты, которые рыдали на последнем занятии от избытка чувств и ошеломления, тоже это знали. Но, как и я, приехали по привычке, не умея еще доверять себе, и сейчас растерянно оглядывались по сторонам и в десятый раз перечитывали табличку «Зимние каникулы. Новый семестр начнется по выполнении пятого задания. Всем успехов».

Все. Ни посоветоваться с лектором, ни пожаловаться куратору школы, ни хотя бы просто выговориться уже нельзя, а от собственных эмоций можно было задохнуться.

Мы молча смотрели друг на друга, размышляя, можно ли разделить наши ощущения. Но сообразив, что плоскими словами этого не описать, а для общения в объеме мы еще слишком неуклюжи, тихо разошлись.

После этого разные студенты периодически появлялись в моем объемном видении, но – если можно так сказать – неловко топтались и озирались там, и затем исчезали, не зная что делать дальше.

Зато мистер Тартц входил туда время от времени свободно и плавно, без моего желания или согласия. Это была односторонняя связь. Он умел входить в мое видение, а я в его – нет. Во всяком случае, я не знала, как это сделать.

Не хотелось ни бродить по улицам, ни даже сидеть в кафе. Я вернулась домой, размышляя над пятым практическим заданием: научиться жить и ориентироваться в объеме, и решать возникшие в связи с этим проблемы. А в том, что новый семестр не начнется, пока я не выберу путь дальнейшего развития – я уже не сомневалась.

По дороге заглянула в магазин, где меня послушно поджидал последний хлебный кирпичик, затем купила фунт ягодного шотландского сыру и направилась было домой, но вдруг подумала, что неплохо бы купить сыра и для моей бывшей соседки, той, что регулярно поставляла мне печенье с изюмом. Денег она не берет, а вот попробовать такой сыр вряд ли откажется.

– Что? – сердито подняла брови продавщица. – Еще фунт сыру? Да вы же только что один фунт взяли! Сколько можно!

Я молча уставилась на нее. Это неслыханная, возмутительная реакция на покупателя. Отказаться продать товар, и где, в Америке!

– Больше нету, – пришла ей на помощь другая продавщица. Она заслонила собой полки с продуктами, но я успела заметить позади ее массивной фигуры, между плотной головкой чеддера в красной обертке и прямоугольным бруском ноздреватой брынзы – целую упаковку шотландского ягодного…

– Вы что, не понимаете, что это за сыр? – опять сердито спросила продавщица.

– Нет, – быстро ответила я. – Не понимаю. Пожалуйста, скажите мне, что это за сыр.

– Ну, он же дешевый, видите?

– Конечно вижу, но почему он такой дешевый?

Продавщица ничего не ответила, только сердито передернула плечами.

– Вы как маленькая, честное слово, – отозвалась другая покупательница. – Этот сыр – приманка. Вы зайдете, купите этого сыру, и еще что-нибудь по дороге прихватите, ну там кефир или селедку, а вы только один сыр покупаете, нельзя же так! Надо совесть иметь.

Я воззрилась на нее с изумлением.

– Все магазины так делают, – продолжала она. – Вот везде свежая малина по три доллара коробочка, а в том магазине – специально у входа выложены коробочки по доллару штука. Чтоб покупатели вошли туда, понимаете?

Я не стала с ней спорить. То, что мне отказывались продать сыр, который появился в продаже благодаря мне, было смешно, но одновременно и поучительно. Можно было, конечно, пожаловаться хозяину магазина Питеру Сольцу – дверь в его кабинет была приоткрыта – но я сочла это недостойным волшебницы. А вот отомстить – отомстила. На следующий же неделе этот сыр закупил хозяин дорогого магазина в том же квартале, и по еще более низкой цене. И, кроме кизилового, предложил еще два вида – брусничный и клюквенный. Пусть знают, как связываться с волшебниками, особенно когда они в плохом настроении!

Дома настроение еще более ухудшилось – меня ждало сообщение от мистера Дармана, правой руки мистера Тартца. Он ставил меня в известность, что мое участие в следующем проекте отменяется, и в других – тоже под вопросом, так же как и предстоящая командировка в Сан-Франциско, к которой я готовилась с большим энтузиазмом.

И тогда я просто позвонила мистеру Дарману и напрямик, без всяких объемов, простыми плоскими словами спросила, в чем дело. Он охотно ответил, что я, оказывается – выскочка, нахально нацепившая знак отличия, на который имеют право только волшебники высокого класса. Мой медальон из волшебной яшмы – серьезная заявка на положение, до которого мне еще расти и расти, поэтому я вызываю смех и жалость, и ему, и самому мистеру Тартцу, как и другим его приближенным, за меня стыдно. И повесил трубку.

Неприятности продолжали сыпаться. Несмотря на то, что мой портрет и краткая информация о заслугах по-прежнему украшали холл административного здания, я не получила приглашения на ежемесячное совещание по поводу предстоящих проектов, а также на новогодний бал, хозяйкой которого была супруга мистера Тартца, блистательная Астер. Не было меня и в списках конференций на следующий год. Мало того, некоторые коллеги перестали здороваться.

Я все надеялась, что мистер Тартц позовет меня, скажет, что все это – недоразумение, и я по-прежнему ценный сотрудник и классный специалист, но безуспешно.

Зато я получила мэйл от незнакомой мне Хельги О. Там было много ошибок, поэтому я приведу здесь несколько подкорректированных отрывков.

«Спасибо, что передаете объемные ощущения словами. Я огляделась и обнаружила, что окружена серыми заборами и бесцветными стенами, и тоже захотела, чтобы мой мир стал ярче. Но сколько ни пыталась, у меня не получалось его наколдовать. Тогда я взяла тюбики с краской и сама нарисовала узоры на заборе. А рисовать я совсем не умею, так я нашла в одной книжке красивый узор, и постаралась его скопировать. И сразу так хорошо стало! А один паренек увидел это и нарисовал на глухой стене нашего дома целую картину – лесистые горы, а на вершине – замок. А сосед с первого этажа, всегда очень серьезный, в очках, вдруг вышел в воскресенье и так разрисовал гараж павлиньими хвостами, что все ахнули. И теперь люди ходят мимо и улыбаются. Так что спасибо вам за то, что пишете об обучении в школе волшебников».

Это было очень мило, по всему видать, эта Хельга О. – славная девушка, но, к сожалению, не такая классная, как мистер Тартц.

Несмотря на то, что я дорожила и нынешней работой, и кругом общения, мне даже в голову не пришло расстаться с медальоном из волшебной яшмы. Но, признаться, я немного испугалась, что выгляжу смешно и нелепо в своей самонадеянности, и решила пока носить его под закрытым воротом. Возможно, я неверно определила его функции или пользовалась им неправильно, а спросить на данном этапе было не у кого. Я считала свой медальон рычажком – вспомогательным средством для начинающих волшебников, а они почему-то называли его знаком отличия. Если я надевала медальон, повернув его к миру серой стороной с красными вкраплениями, то его замечали только волшебники или люди, имеющие способности к волшебству.

– Я вижу, у вас неприятности, – сказала Лариса, хозяйка бесконечного магазина, куда я зашла купить новый зонтик.

– Да, есть немного… на работе…

И я поделилась с Ларисой переживаниями, упуская, конечно, специфические подробности.

– Я давно хочу вам сказать, – сказала Лариса, – что читаю все, что вы пишете в блоге – и про мой магазин, и про школу волшебников, и про город W. Я ведь тоже там бывала – пыталась приобрести кое-что для моего магазина, но они отказали мне под предлогом, что их вещички не будут пользоваться спросом в этом районе. Но ничего – я уверена, что когда-нибудь они увидят во мне достойного партнера. Во всяком случае, знайте, что я вас глубоко уважаю. С тех пор, как вы написали про мой магазин, оборот увеличился вдвое – раскупили даже то, что лежало мертвым грузом. Один мужчина купил целую коробку просроченных батареек, а когда я хотела их заменить, только рассмеялся и сказал, что в этом нет необходимости – он был уверен, что батарейки будут прекрасно работать. И вообще, все как-то лучше стало, понимаете? Я не умею объяснять, как вы… Я смогла соединить свой магазин с другими точками – для удобства, чтобы не ездить за товарами на базы, где все непрерывно дорожает. Но когда пытаюсь рассказать об этом другим, меня принимают за сумасшедшую. А вы это делаете так, что вам верят. Я, конечно, не такая крутая, как ваш Тартц или Дарман, но знайте, что я – на вашей стороне.

– Спасибо, Лариса. Ваша поддержка для меня много значит.

Если я поворачивала медальон красной стороной наружу, то легко и свободно настраивалась на прием идей и сюжетов из прямых источников – они неслись столь мощным потоком, что мне пришлось учиться тонкой настройке каналов, чтобы отсеивать ненужное. Тонкая настройка каналов удавалась без проблем, если в процессе приема я прихлебывала кофе, купленный в лавке на Девятой Восточной улице в Ист Вилледж и сваренный в старой папиной кофеварке.

Принимать и записывать эту информацию оказалось крайне увлекательно. Кстати, то, чему я присваивала плоские названия «воображение», «фантазия», «мечта», «сюжет», «идея» и «вдохновение» – оказались частями объемного видения. Я поняла, наконец, откуда берутся персонажи для моих историй. Раньше они поворачивались ко мне одной стороной и нужно было прилагать усилия, чтобы рассмотреть их подробнее – этот процесс я называла «придумывание». Но они и вправду существовали, и были так хорошо видны в объеме, что я едва успевала записывать происходящие с ними события.

То, что я называла раньше «отсутствием вдохновения» было вызвано либо помехами извне, включая людей-помех, либо заслонками на самих каналах. Кофе снимал заслонки, кофеварка убирала помехи, а медальон помогал определить мое нынешнее положение во времени и пространстве и сфокусироваться на важном. Я больше не боялась, что вдохновение не придет.

Если медальон хранился в закрытой шкатулке из светлого дерева, то все становилось, как прежде: шкатулка блокировала связь с источниками, но подозреваю, что и прятала меня от посторонних объемных глаз – это ее свойство мне явно пригодится.

Интересно, что когда я выполняла задания владельца фирмы, мои личные каналы мгновенно захлопывались. Но задание-то надо было выполнять – работа есть работа. Я пробовала брать выделенные для меня переизлучателем искры и раздувать их самостоятельно. Результат хоть и соответствовал заданию, но казался настолько чужим и мертвым, что мне не хотелось ставить свое имя на заглавном листе проекта.

Следующее мое действие казалось логичным и даже единственно возможным ходом в этой ситуации. Я соединила один из своих каналов с личным каналом мистера Тартца, как бы сделала отводную трубу. Таким образом я брала его искры, но пропускала их через собственные фильтры. Эффект был поразительным! У меня родился замысел такого прекрасного проекта, который сделал бы честь фирме мистера Тартца – принес бы ей и доход, и признание общественности. Я с головой окунулась в работу, чтобы как можно быстрее подготовить данные для мистера Тартца. Но не успела… пришло уведомление о том, что мое участие в текущих проектах тоже приостановлено.

Вечером, когда я проходила мимо продуктового магазина, меня окликнул его хозяин, Питер Сольц. Он извинился за своих работников и просил весь гнев обратить на него, потому что продавцы действовали по его инструкции, но, к сожалению, оказались недостаточно тактичны и сообразительны. Питер Сольц выразил надежду, что магазин не потеряет покупателя в моем лице и обещал вечную скидку до двадцати процентов, если я останусь его клиентом.

Скидка была как нельзя кстати, потому что на обычное денежное вознаграждение по завершении текущих проектов я уже не рассчитывала. И, если так пойдет дальше, то одной зарплаты вряд ли хватит, чтобы оплачивать увеличившиеся расходы. Именно благодаря щедрым премиям – а в скупости мистера Тартца обвинить было сложно – я сняла квартиру в богатом доме на набережной, с устланными коврами холлами, швейцаром, фитнес-центром и сауной. Неужели мне придется переезжать в квартиру подешевле? Поиски отнимут много сил и времени, а их хотелось бы посвятить изучению мира, да и сам переезд – не подарок…

Я поблагодарила Питера за предоставленную скидку и заверила, что непременно останусь его покупателем. Он просиял и добавил:

– Знаете, с тех пор как шотландский ягодный сыр стал продаваться в моем магазине, дела пошли гораздо лучше. Я в бизнесе много лет, и чутье меня никогда не подводило. Когда мне пришло предложение на закупку этого вида сыра, я хотел отказаться, потому что цена его была слишком высока, а мои покупатели не богаты, но решил взять немного на пробу. Когда я пустил его в продажу, то по недосмотру менеджера на ценнике вместо $14.99 за фунт поставили $4.99. Я обнаружил ошибку и напечатал новый ценник. Хотел было заменить прежний, но тут увидел через стеклянную дверь своего кабинета, как вы просияли, увидев этот сыр, и немедленно купили целый фунт. А вы, надо сказать, производите впечатление человека, знающего толк в деликатесах. Интуиция подсказала мне, что нужно оставить прежний ценник. В результате круг моих покупателей значительно расширился. А через некоторое время один господин, зашедший за этим сыром, предложил заключить сделку на поставку продуктов с экологически чистых ферм и пасек, а раньше-то они со мной и говорить не желали – я был для них недостаточно хорош. Теперь моими клиентами стали жильцы богатых вилл на набережной: заходят, покупают сыр, мед и… В общем, дела пошли куда лучше благодаря вам.

– Очень рада, но я ничего для вас специально не делала.

– Я понимаю. Но когда такой клиент, как вы, доволен, то и другим удача прет. Это всегда так бывает… меня интуиция никогда не подводила, а я в бизнесе давно.

Услышать это было чертовски приятно. Хотя Питер Сольц и не такой крутой, как мистер Тартц…

Большим утешением были письма от читателей моих записок о практических занятиях по волшебству. Многие утверждали, что их мир изменился – они тоже заметили чудеса в своем районе, а двое даже поступили в школы волшебников по месту жительства. Все эти люди были очень милы. Они предлагали услуги и помощь, многие из них оказывались яркими и интересными, но им всем было далеко до мистера Тартца. И все же письма меня подбодрили – настолько, что я опять поверила в себя и решила открыто носить на работу медальон из волшебной яшмы.

Это продолжалось ровно два дня. А на третий пришло письмо лично от мистера Тартца, уведомляющее, что я переведена в филиал фирмы, расположенный на другом конце города, а посему должна немедленно сдать секретарю пропуск в главное административное здание. Письмо также содержало запрет писать или звонить ему лично – ничего, кроме раздражения, это не вызовет.

И вдруг – о чудо! – вместо огорчения я ощутила, что гора с плеч свалилась и развязался давно и крепко затянутый узел. Раньше я оправдывала мистера Тартца, надеясь, что мои неприятности – следствие проделок его ревнивых поклонников, и сам он вряд ли опустится до такого. А теперь я поняла, что они действовали по его указанию. В конце концов кто и по какому праву будет указывать что мне носить, при условии, что я не нарушаю дресс-код?

Я шла по коридору, а коллеги прятали глаза, некоторые не здоровались и даже демонстративно отворачивались.

Когда я сдавала пропуск секретарю, то оказавшийся рядом мистер Дарман не преминул заметить, глядя куда-то вбок и неизвестно к кому обращаясь, что платить черной неблагодарностью за доброту стало нормой в наши дни. И еще добавил, что мистеру Тартцу впредь придется быть осторожнее в подборке кадров.

– Что вы имеете в виду? – спросила я прямо.

И он пояснил, что меня взяли на работу несколько лет назад без всякого опыта и рекомендаций, а теперь я могу указывать в резюме, что работала под началом самого Тартца и, к тому же, перечислить все проекты, в которых была задействована. И если я отплатила ему черной неблагодарностью, то не должна удивляться тому, что он не хочет больше меня видеть.

В этих словах была только доля правды. Мистер Тартц втянул меня в свою сферу влияния и несколько лет аккуратно отмерял дозу положенных мне искр, которыми я пользовалась в свое удовольствие и училась у него, чему могла. Благодаря ему я поверила в себя. Он научил меня не только смотреть, но и видеть. Разумеется, этот навык сыграл роль при поступлении в школу волшебников. Но только после нескольких уроков в школе я поняла, что работаю под началом волшебника высокого класса. Возможно, он ждал, что я поделюсь с ним новыми впечатлениями, попрошу совета и помощи. А я не сделала этого, большей частью из-за стеснения и робости. Да и неудобно было отвлекать столь важную персону, как мне казалось, по пустякам. Хотя что скрывать: я хотела, чтобы мистер Тартц сам все заметил и поздравил меня. Я хотела, чтобы он мной гордился и поручал бы мне новые, уже объемные проекты.

Что касается торжествующего мистера Дармана, то даже медальона не требовалось, чтобы разглядеть его грани, и я ужаснулась его страху перемен. Он слишком долго вращался вокруг мистера Тартца и тот буквально перекроил его на свой манер. Бедный Дарман теперь полностью зависел от владельца фирмы – он был его приставкой, если можно так сказать о человеке. Он прекрасно знал, что, потеряв расположение Тартца, вряд ли сможет занять такой же пост в другом учреждении. «Предательство» неблагодарного работника каждый раз вгоняло мистер Тартца в ступор – он грозился продать фирму и провести остаток жизни в путешествиях и написании мемуаров. Это было бы равносильно концу карьеры мистера Дармана и других теней – они не могли существовать самостоятельно.

Мистер Дарман не скрывал своей радости по поводу моего перевода в отдаленный филиал фирмы. А ведь он был одним из моих первых наставников, всегда поддерживал и, как казалось, мне симпатизировал. И все же укрепившиеся в своих позициях работники были куда опаснее для него, чем новички.

Тем не менее, реакция владельца фирмы на мой медальон указывала на нечто большее, чем обычное раздражение из-за зарвавшейся выскочки. Переизлучатель мистер Тартц сбрасывал меня с орбиты, потому что я… не подходила больше на роль его тени… вот оно что. Я настраивалась на источники самостоятельно, а положенные мне дозированные искры использовала по собственному усмотрению. Я больше не была частью его игры, его планов. Кем же я была теперь? Кем становилась?

Рассмотрев в объеме страхи мистера Дармана, я поняла, что они напрасны: мистер Тартц никогда не оставит дело, потому что и сам не сможет существовать без своих спутников, и продолжит нанимать специалистов без опыта работы и рекомендаций. И чем они зеленее, тем лучше для него: больше вероятности, что он воспитает их нужным ему образом, постепенно превращая в свои тени. Конечная же цель мистера Тартца оставалась для меня неясной.

На новое место работы мне приходилось добираться полтора часа на метро – филиал фирмы находился в заброшенной части города. Домой я возвращалась поздним вечером и очень уставшая. Я брела домой, низко опустив голову, и думала: «Куда меня завело это волшебство?» Я потеряла влиятельного покровителя – миллионера и красавца, доходы уменьшатся, школа закрыта, и что же делать теперь? Чего стоит мое волшебство без поддержки и связей? Люди, присылавшие мне письма, ждали от меня новых чудес, а я не могла разобраться даже с собственными проблемами. От этих грустных мыслей меня на мгновение отвлек мальчик, всучивший рекламный листок. На следующем перекрестке, перед тем, как по обыкновению выбросить листок в урну, я мельком взглянула на него. «Госпожа Тереза. Гадания, снятие порчи, предсказания будущего».

Я остановилась, вернулась, вытащила листок из урны и прочитала адрес – «Залив Овечьей Головы, 225».

В темноте возле дома 225 топталась массивная фигура, закутанная в длинную цветастую шаль.

– Я уже закрываться хотела, но почувствовала, что залетит сейчас кто-то, с орбиты сорвавшийся, – хрипло проговорила фигура. – Кажется, моя контора становится чем-то вроде пункта для падающих звезд… Пойдем, поговорим, хотя ясно, что говорить нам не о чем. Но я тебя хоть развлеку немного, глядишь, и настроение поднимется, а настроение в нашем деле – это все.

И госпожа Тереза потащила меня в ближайшую кофейню.

– Почему нам не о чем говорить?

– Ну, я тебя спрошу, хочешь ли ты отомстить всем сволочам. Ты сначала загоришься и спросишь, как это сделать. Я отвечу, что это можно сделать при помощи любого предмета, который обидчик держал в руках, любого, дай мне хоть пуговицу от его пальто оторвавшуюся, газету, конфетный фантик, и – за небольшую плату я такие помехи на него напущу, и такие заслонки на его каналы поставлю, что он сам к тебе приползет и взмолится. Посопротивляется немного, а потом согласится на все твои условия, потому что помехи и заслонки – для него самое страшное.

– Да нет у меня такого предмета. Пропуск, лично им подписанный когда-то, и тот у меня забрали…

– Есть. У всех есть такой предмет. Сейчас ты о нем вспомнишь, но, как только вспомнишь, так сразу решишь, что подобные действия недостойны волшебницы того класса, к которому стремишься.

– Точно! Есть такой предмет, есть! Открытка праздничная – он лично подписывает открытки всем подчиненным… Спасибо, но я приберегу эту возможность на крайний случай.

– Ну вот, ты в крупные фигуры метишь, а я – по мелким пакостям специалист.

Мы вошли в кафе, госпожа Тереза обвела взглядом посетителей и сказала едва слышным шепотом:

– Что за компания тут шумная! Девчонки слишком болтливые, трещат, как сороки… нечего им тут делать. И остальным тоже. Мужичок лысенький с блокнотом пусть остается и парень очкастый с ноутбуком. Остальные – марш отсюда.

В тот же момент шумные девочки, не допив кофе, поспешили к выходу, на ходу накидывая курточки.

На улице, прямо перед окном, у которого располагался наш столик, остановились, видно, только что встретившиеся старые знакомые – две пожилые пары. Мужчины пожимали друг другу руки, а женщины радостно обнимались.

– Так не пойдет, – прошептала госпожа Тереза. – Вы мне, милые, улицу загораживаете. А мне нравится смотреть на праздничные огни. А ну-ка разошлись быстренько.

Мужчины тут же потянули своих жен прочь, а те то и дело оборачивались и посылали друг другу воздушные поцелуи.

Я восхищенно посмотрела на госпожу Терезу, а та самодовольно улыбнулась, направилась к прилавку, принесла два чашки кофе и блюдце с ореховым печеньем, сняла свою шаль и уселась поудобнее. Была она румяна и черноброва.

– В общем так, я тебе предложу плюнуть на всех и пойти ко мне в партнерши, если с деньгами совсем туго будет, а ты брезгливо плечами передернешь, и зря. Я могу научить врать клиентам, в смысле, правду от них скрывать. А ты, подумав, тоже откажешься, но прибережешь эту возможность на случай, если волшебство тебя не прокормит.

– А врать зачем учиться?

– Как зачем? Ну… вот глянь на нее, – она указала на хорошенькую китайскую девочку с двумя тонкими черными косичками, мать которой отошла к прилавку.

Я глянула и обомлела: на моих глазах девочка плавно превратилась в китайскую старушку – сухонькую, сморщенную, но улыбчивую, с озорными искорками в черных щелочках глаз. Секунда – и старушка опять стала девочкой. Эта трансформация происходила несколько раз: девочка и старушка, казалось, переливались друг в друга. У меня закружилась голова и я прикрыла глаза ладонью.

– Э, да ты еще фокусироваться не умеешь, чтобы всю линию увидеть в одночасье, – сказала госпожа Тереза, – поэтому начало линии и конец сворачиваются в круг. Но даже и так можно сказать, что девочка проживет долгую счастливую жизнь, здоровой будет. И характер у нее хороший, видишь? Увидеть конец земного пути, как поэты говорят, для нашего брата легче всего. А по нему можно судить о многом. В этом случае – и врать не нужно. Да ладно, открывай глаза, ушли они.

Я молчала под впечатлением от увиденного.

– Да забудь ты о девочке этой. Ты о себе побеспокоиться должна. Ну, если надумаешь, я всему научу, когда ломка кончится.

– Ломка?

– А ты думаешь легко с орбиты соскакивать?

Нам больше не нужны были слова. Мы и так понимали друг друга. Я довольно долго пробыла в поле мощного переизлучателя и теперь без его искр могу заболеть. Потребуются усилия и время, чтобы ломку эту превозмочь. Но что случилось, то случилось и исправить ничего нельзя, а переживать по поводу того, чего не исправишь – не имеет смысла.

– Если ты не научилась прогибаться до сих пор, так уже вряд ли научишься, – заключила госпожа Тереза. – Конечно жаль, что все в мире решают связи. Но тебе пора налаживать связи другого порядка, объемные. Тартц – тип переизлучателя, который охотно помогает слабым. А если ты ему ровня, то его помощь вам обоим во вред пойдет. Так что лучшее, чего ты можешь пожелать – это чтобы он и его компания забыли о тебе как можно скорее.

Я ему ровня? Этого не может быть – госпожа Тереза просто хочет меня утешить.

Но в другом она оказалась права. Без мистера Тартца жизнь на первых порах показалась тусклой и лишенной смысла – я действительно страдала без его искр. Когда я работала в главном административном здании, он давал мне несколько заданий сразу, с разными сроками выполнения – от двух недель до нескольких месяцев. То есть, я думала о нем и его заданиях постоянно, даже во сне. Когда он уезжал, его приближенные помещали на дверь кабинета присланные им фотографии. А он сам посылал мне и другим работникам мейлы и даже настоящие открытки на домашний адрес. И звонил иногда: «Привет, я помню о вас в далекой Индии» или «Увидел статуэтку и подумал, не купить ли вам ее в подарок». Конечно, работникам было приятно личное внимание владельца фирмы. Я даже не осознавала, до какой степени он сам, его задания и желание заслужить его похвалу заполняли все мои мысли. И теперь я мучилась и ходила на сайт мистера Тартца, где он каждый час вывешивал новую картинку, афоризм, новость или мысль дня. Похоже, он ни минуты не мог выдержать, чтобы не напомнить о себе, не излучиться в мир любым способом. Ему зачем-то нужно было, чтобы о нем думали как можно больше, вспоминали – его или его искры – как можно чаще. При помощи объемного видения я пыталась узнать, какие проекты он сейчас затевает. Иногда мне удавалось обойти его заслоны, но не покидало ощущение, что я, как бедный родственник, стою перед запертой дверью, надеясь, что обо мне вспомнят и пригласят к чаю. Сначала я мечтала о том, что, когда стану знаменитой волшебницей, мистер Тартц придет и скажет: «Простите меня! Вернитесь! Без вас мне не справиться с очередным проектом!» А я отвечу тихо: «Спасибо, нет». Тогда он подошлет мистера Дармана, тот будет умолять меня – и тогда я, пожалуй, сменю гнев на милость, но поставлю свои условия. Потом я мечтала, чтобы мистеру Тартцу понадобилось нечто, что только я одна в целом мире могла бы для него сделать – волшебное или профессиональное – все равно. И чтобы он обратился ко мне, и я, светло улыбнувшись, выполнила бы все, что он просил. Я сделала бы это в память о прекрасных моментах совместного творчества. И тогда бы он понял, кого потерял… все же мало кто знал, как катастрофически он одинок. Попутно я мысленно упрекала его в том, что он ослеп от собственных лучей, потерял почву под ногами и, похоже, не осознает, что он не единственное солнце в этой Вселенной.

Все это мешало мне изучать мир, объем и практиковать волшебство. Это была ломка – ее надо было перетерпеть. Я пыталасьсосредоточиться на положительных моментах. Да, мне трудно без привычной подпитки, зато не надо больше думать, понравится ли моя работа мистеру Тартцу, гадать, что вызовет его улыбку, что – гнев, а что – раздражение. В какой-то момент меня осенило, что его проекты не так уж и интересны, а мое участие в них было продиктовано снобизмом и честолюбием. Это было началом выздоровления. Интерес к его окружению тоже стал гаснуть. Оказалось, что его приближенные были привлекательны только в его лучах, возможно, как и я – в их глазах. С тех пор, как меня перевели в филиал, коллеги резко сократили общение – одни сразу, а другие несколько позже, выдержав из приличия паузу, но зато третьи, что интересно, наоборот, предложили дружбу, и я не была уверена, от чистого ли это сердца, или из необходимости держать меня под контролем. Раньше я сама, не задумываясь, ответила бы на дружбу любого из окружения мистера Тартца только потому, что он был «из окружения мистера Тартца». А сейчас я честно спрашивала себя: интересен ли мне этот человек?

Сам мистер Тартц постоянно всплывал в моем сознании и я подозревала, что он настраивается на мои каналы. Но я ошиблась. То есть, он мог бы это сделать без труда, но я больше не была ему интересна – я играла по своим правилам. То, что всплывало в сознании, было записью, обычной записью, запрограммированной срабатывать в ответ на ключевые слова или ассоциации. Вероятность того, что я говорю его словами, присутствует и сейчас, но я не уверена, что должна полностью освободиться от его влияния. В конце концов, можно отовсюду брать полезное и интересное, если пропускать все через собственные фильтры.

Новый рабочий режим был менее гибким, возвращалась я поздно и очень уставшая, и выходных среди недели у меня больше не было. Я стала реже бывать в спортзале и значительно сократила прогулки по набережной. И однажды призрак нарядной старушки подстерег меня в холле и пожурил, что я плохо забочусь о своем первичном облике. Нарядная старушка сообщила мне, что Дорис Грумель, моя дальняя родственница, а ее старая приятельница, не получила права использования своего облика, потому что недостаточно хорошо заботилась о его сохранении в период земной жизни, а именно – проводила слишком много времени в душных задымленных кабачках, не говоря уж об остальном, о чем ей упоминать не хотелось бы.

Личность загадочной Дорис Грумель мне удалось установить через объемное видение с небольшой помощью госпожи Терезы. В конце девятнадцатого века старший брат моего прапрадеда уехал в Америку, где работал подмастерьем портного, а потом женился на дочери хозяина ателье. Дорис Ковач, по мужу Грумель, и была одной из его дочерей, а значит приходилась мне троюродной прабабушкой.

– Вот у меня есть право неограниченного использования своего облика, – похвасталась нарядная старушка. – Это так расширяет возможности! А бедняга Дорис ужасно любопытна и все время расспрашивает о тебе, золотко. Ей так хотелось бы поболтать с тобой, но она не заслужила…

– А как же вы это заслужили? – поинтересовалась я. – Это, наверно, было очень трудно?

– Это было легче легкого, – незамедлительно ответила та. – Я всегда хотела быть красивой и поэтому мне доставляло удовольствие все, что этому способствовало. Например, прогулки на свежем воздухе обеспечивали хороший цвет лица – и я полюбила длительные прогулки. От морской воды моя кожа становилась упругой и гладкой – и я с удовольствием плавала. Танцы делали мою фигуру гибкой, а движения грациозными… О, как я любила танцевать! Я могу тебя научить нескольким танцам, модным во времена моей молодости.

Я ответила, что безусловно, если это даст мне возможность через сто лет поболтать с какой-нибудь праправнучатой племянницей, то оно того, право же, стоит. Конечно, спортзал – самое подходящее место для того, чтобы учиться танцам начала века, но, к сожалению, я теперь поздно прихожу и пока немного отдохну и поужинаю, он уже закрывается.

– Какая чепуха! – воскликнула нарядная старушка. – Клубовой тебе так признателен за то, что ты, уходя, не выключаешь телевизор, что откроет двери в любой момент, никто и знать не будет.

Я пообещала старушке бывать в спортзале почаще, передала поклон Дорис Грумель и попрощалась. При первом же удобном случае я потихоньку сняла со стены спортзала табличку «Уходя, выключайте телевизор».

Я еще раз увиделась с госпожой Терезой, пожаловалась ей немного на свои проблемы, но она сказала, что моя ломка идет по обычной схеме и спросила, планирую ли я забрать у мистера Тартца то, что принадлежит мне по праву. Это было нечто, соединяющее сразу несколько смыслов и понятий: удачливость, счастье, выделенное мне при рождении, благословение старших родственников, защита высших сил, положенная на мой век доля успеха и личный талисманный потенциал. Термина, включающего в себя все эти понятия, нет ни в одном языке, и когда я поняла, что это такое, то обозначила это словом «благосман».

Мой уровень благосмана был довольно высок. Подозреваю, что именно это свойство имел ввиду Питер Сольц, когда сказал: «Если такой клиент, как вы, доволен, то и другим удача прет». Чем выше уровень благосмана у человека, тем благоприятнее его присутствие действует на любое дело, в котором он участвует, даже если вклад этого человека в дело невелик. Одного его участия и пожелания успеха предприятию уже достаточно для удачного исхода дела. Опытные менеджеры сразу распознают таких людей. Они знают, что чем больше их в проекте, тем лучше, а стоит им исчезнуть, как все идет насмарку – удача поворачивается спиной. Я могу распоряжаться своим благосманом, как того пожелаю. Мистер Тартц обычно отбирает часть благосмана сорвавшихся с орбиты людей в оплату за пользование искрами. Если я пожелаю извлечь свой полностью, то мне нельзя будет упоминать его и свое имя на одной странице. Это трудный выбор. С одной стороны мне не хотелось бы оставлять ему свой благосман, а с другой стороны, что же я тогда напишу в своем резюме? Те несколько лет, что я работала под его руководством, были ключевыми в определении моей специализации и направлении карьеры.

– Ерунда, – сказала госпожа Тереза. – Далеко не во всех случаях его имя вызовет положительные эмоции у нового работодателя. Ты говоришь, что он крут, но в чем его крутость, собственно говоря? Лариса – хозяйка бесконечного магазина – на мой взгляд, куда круче Тартца. Его крутость – только в твоих глазах. Пока ты в его сфере влияния, ловящие искры люди хором повторяют им сказанное – эхо отражается от стен, производя страшный шум. И тебе кажется, что Тартц велик и все должны его знать, а на самом деле это не что иное, как бесконечное эхо. За пределами его пространства – ты будешь удивлена – многие о нем и не слышали, так что беды большой не будет. А вот оставлять ему свой благосман – в высшей степени неразумно. Он не сразу заметит его пропажу, потому что купается в своих собственных лучах, видит свои бесчисленные отражения, и слышит свое вечное эхо. А когда заметит, ты уже будешь далеко…

Я ничего не решила пока. И не решилась себя извлечь. Я не хочу никому мешать, но и мне не мешайте, пожалуйста. Не помогайте, не надо, только не мешайте. Мне нужно многое успеть до весны, когда откроется школа. Я принимаю сигналы из нескольких источников сразу. А все, что летит из источников, нельзя ни хранить, ни беречь для конкретного случая, ни держать на черный день – искры гаснут. В то же время, чем больше я отдаю, тем больше новых идей и сюжетов несется в моем направлении. Я фильтрую их, отбирая все самое интересное и яркое, и перевожу в плоские слова. Берите все, что вам нравится. Я не хочу замыкаться и слушать свое эхо, как переизлучатель мистер Тартц.

Я – тоже переизлучатель. Только другой.

Оглавление

Первое практическое занятие

Второе практическое занятие

Третье практическое задание

Четвертое практическое занятие

Пятое практическое занятие