Søren’s Sorrow [Ава Саврок] (fb2) читать онлайн

– Ты просто гений, Сорен Фильтенборг Ларсон. Какая прекрасная идея – поехать на выходные на море. Всей семьей. С двумя маленькими детьми. В середине января. Что еще может… О, замечательно, теперь еще и снег!

Трине сидела с Юли на коленях и бубнила себе под нос ругательства, сплетавшиеся в сплошное «моймужидиот». Кристиан, которому недавно исполнилось пять, болтал ногами и швырял злых птиц в другую электронную живность на телефоне. Звуки игры, детского пения и Трининых ругательств раздражали, но идея действительно была его, так что Сорен лишь стиснул зубы.

Снег и впрямь шел, быстро темнело. Дорога петляла, вела то к побережью, то прочь от него. Сорен не был в этих местах очень давно, так что вел машину не слишком уверенно.

Когда-то под Хиртхальс жили его бабушка с дедушкой, и он любил приезжать к ним на выходные. Они с родителями были из Ольборга, оттуда ходил прямой автобус, и иногда его даже отпускали одного.

Бабушка Кирстен всю жизнь проработала в булочной и даже в свои семьдесят иногда выходила на смены. Сорена она обожала и к приезду внука пекла его любимые булочки с корицей. Его дед Мадс как-то по секрету рассказал внуку, что влюбился в Кирстен за то, как она готовила рогалики с медом. В тридцатых он дни напролет проводил, очаровывая Кирстен серенадами, народными песнями и балладами, переложенными на датский им самим. Мадс почти сорок лет проработал переводчиком, а когда вышел на пенсию, стал рисовать иллюстрации к детским книгам.

Бабушка Кирстен была по жизни домоседом, дед Мадс же обожал долгие прогулки. Как только внук переступал порог, он брал Сорена и рюкзак с самым необходимым, что включало в себя выпечку жены, альбом, карандаши и иногда – одеяла, и шел в направлении моря. Часто уходили еще до рассвета, возвращались либо за полночь, либо вовсе на следующий день. Сорен обожал эти прогулки с дедом, предпочитая их общению со сверстниками; рос он немного нелюдимым. Сорену было четырнадцать, когда бабушка умерла от сердечного приступа. Дед ушел зимой того же года, протянул всего на пять месяцев дольше – без жены ходил потерянный, почти не выбирался за территорию дома. Тетя Сорена, приглядывающая за Мадсом, рассказывала, что он спал все дольше и дольше и одним утром просто не проснулся. На похороны Сорена не взяли, на кладбище он не ездил ни разу – наверное, боялся увидеть имена родных людей на сером камне.

С тех пор прошло больше двадцати лет, за которые Сорен успел жениться на Трине, перебраться в столицу, найти работу, пришедшуюся ему по душе. Трине родила двоих, и они всерьез говорили о том, что через год можно бы и третьего. У него была хорошая, слегка скучноватая жизнь, и все же иногда, изредка он вспоминал деда и бабушку, и что-то горькое ворочалось внутри него. Он хотел доехать хотя бы до их дома, правда хотел, и все никак не выходило. Много лет в его голове жило смутное детское желание все-таки подняться на те дюны за Локкеном, пусть и в одиночестве. Мадс уже после смерти жены, когда Сорен приехал в гости в декабре, обещал ему сходить наверх вдвоем, но так и не смог, уже совсем ослабев. Они остались тогда дома, и вечер прошел на удивление хорошо. Дед, помнится, даже шутил, рассказывал свои истории про книги и заковыристые обороты в английском языке.

В минувший четверг, сидя в полупустом офисе в самом центре Копенгагена, Сорен в который раз вспомнил, что ужасно хочет увидеть старый порт, побродить по дюнам вокруг Локкена и, может быть, даже доехать до Скагена. Отпуск он не брал уже очень давно, фирма как раз завершила один проект, а новый находился на стадии согласования, так что заявление о предоставлении ему трех дней отгулов генеральный директор подписал сразу и без особых расспросов. Вернувшись домой, он рассказал Трине о своей задумке, но та, разумеется, оказалась против.

– Выходные – это, конечно, хорошо, семейный отдых – тоже, но север, Сорен, да туда ехать часов семь, это же Ютландия!

Сама Трине была из Копенгагена и, как любой столичный житель любой страны, скептически относилась к дальним провинциям.

Как он уговорил ее, Сорен и сам не понял. Когда она все-таки согласилась, Сорен был ужасно доволен. Но сейчас, глядя на указатель «Локкен, 12», он чувствовал только смесь усталости, раздражения и уже не был рад, что затеял эту поездку.

– Папапапапапапа! – причитал Кристиан, у которого разрядился телефон.

– Алалалалала! – вторила ему Юли, которая просто устала и теперь требовала внимания ото всех вокруг.

– Сорен, ты уверен, что не пропустил поворот? Ну говорила я тебе, дурацкая затея. Ты бы хоть навигатор купил, ты же здесь в последний раз был черт-те знает когда. Не мог бы ты быть более ответственным…

– Папаможнонуможнотвойтелефон!

– Взрослые люди, Сорен, они продумывают все заранее, они…

– Ааааааааа! Амамама!

– ТИХО! – заорал на остальных Ларсонов Сорен, ударяя по тормозам. Машина резко остановилась посреди полей, на проселочной грунтовой дороге.

Семейство мгновенно замолчало и обиженно засопело. Юли испуганно прижалась к матери, Трине смотрела на него волком, Крис демонстративно уставился в окно.

Идеально. Молодец. Взрослый, уравновешенный и ответственный человек, Сорен.

Ехали молча до самого Локкена, где он арендовал коттедж на одну ночь. Расплатившись и забрав ключи, семейство Ларсонов дошло до нужного дома, быстро расположилось внутри. Трине разогрела предусмотрительно взятый с собой ужин, потом они вместе уложили детей, легли сами. Его жена уснула практически мгновенно, Сорен же долго разглядывал беленый потолок и думал, думал, думал. Сердце колотилось как бешеное в горле, воздух обволакивал – свежий, с запахом соли и корицы. Откуда тут взяться корице? Наконец Сорен закрыл глаза. В его снах ему снова было одиннадцать, и он приехал на выходные к бабушке и дедушке.

Наутро решили сразу поехать к дюнам на западном побережье. Сорен позвонил и забронировал маленький домик недалеко от Хиртхальса, сказал, что приедут ближе к вечеру.

Позавтракали в маленьком ресторанчике в каком-то из городков, и теперь дети радостно ели сладости на заднем сиденье, а Трине дремала рядом с ним. Он включил радио на минимальную громкость и наслаждался дорогой на побережье.

Наконец добрались до парковки. Остановились. Сорен разбудил Трине, они собрали детей, вышли из машины.

Три студентки, хохоча, вылезли из припаркованного чуть в отдалении коричневого «Рено» и, переговариваясь между собой по-английски, направились к дюнам. Ларсоны шли за ними, постепенно отставая, Кристиан носился кругами вокруг Трине и Юли, Сорен плелся позади всех. Он часто оглядывался назад из-за смутного ощущения, что дед сейчас нагонит и положит руку ему на плечо, но стоило ему обернуться и увидеть пустоту позади себя, как он сердито тряс головой и пытался сосредоточиться на детях и жене.

Подошли к началу охотничьих угодий. Две студентки быстро перелезли через проволочный забор, третья, оглянувшись и, как показалось Сорену, подмигнув Ларсонам, через мгновенье присоединилась к ним.

– Глупые девицы, – сказала Трине, с крайним неодобрением глядя вслед удаляющимся фигурам.

– Да, дорогая. Впрочем, сейчас не сезон охоты, – ровно произнес Сорен, думая о том, что там наверняка по-прежнему летают фазаны и девчонки выбрали самый красивый путь из всех возможных, свернув в дебри. Им понравится, еще как понравится. Впрочем, ему далеко за тридцать, он несет ответственность за свою семью, поэтому поступить так же будет крайне… неразумно.

Он любил их – вечно смеющегося воителя Кристиана, Юли, которая наверняка вырастет актрисой, уж очень талантливо она умела изображать взрослых, и конечно, красавицу и умницу Трине. Просто иногда Сорену казалось, что он лишний. Он приносит деньги, участвует в воспитании детей, ходит с Трине на йогу по четвергам, забирает Кристиана из бассейна два раза в неделю, но все это настолько… незначительно, что ли? Как будто он живет в одной из тех брошюр про счастливые идеальные семьи, и, замени все составляющие этой семьи на другие улыбающиеся лица – ничего не изменится.

Сорену стало противно от самого себя; он взял Кристиана на руки и закружил его, мальчик завизжал от восторга. Трине одобрительно улыбнулась, разом сбросив десяток лет и превратившись в ту девушку, в которую он влюбился на втором курсе университета.

Ларсоны неспешно приближались к береговой черте, по касательной обходя заросли облепихи.

Впереди росла громада песчаной дюны – куда выше и ближе, чем Сорен запомнил ее. За двадцать лет береговая линия сильно изменилась, песок постепенно сменял поля травы и облепихи.

У самого подножия были деревянные скамейки, Трине тут же села, да и Кристиан умостился напротив.

– Я не пойду, – сказала Трине с легкой обидой, но в целом уже куда спокойнее. – Если хочешь, давай сам. Я пригляжу за детьми.

Он виновато поцеловал ее в щеку, скороговоркой пропел, что вернется минут через пятнадцать, и почти бегом бросился наверх. В голове было пусто, только Сорен почти слышал, как тяжело дышал дед Мадс, взбираясь наверх. Ветер крепчал, сбивал с ног, Сорен иногда проскальзывал чуть ниже, но тут же еще быстрее начинал взбираться.

Наконец он вышел на гребень и остановился, пытаясь отдышаться. Замер.

Далеко внизу море билось о берег. Где-то почти у Норвегии смутно виднелась радуга, над Данией с запада шел дождь.

Сорен стоял и чувствовал, что время течет сквозь него. Ветер безжалостно трепал его, а по щекам текли слезы.

Сорен совершенно ясно ощущал, что свобода – на краю песчаной дюны, медленно пожирающей маяки и церкви, свобода – над жадным морем, отвоевывающим метр за метром ежегодно. Весь мир когда-нибудь будет дюнами и морем, и тогда будет очень пусто. Но это будет очень нескоро. Он состарится и умрет, его дети состарятся и умрут. Но тогда какой-нибудь другой Сорен поднимется на гребень песчаной дюны зимой и тоже почувствует это.

Сорен посмотрел вправо. На другом гребне дюны, раскинув руки и зажмурившись, стояла одна из студенток. На лице ее застыло выражение абсолютного счастья – зеркало лица самого Сорена.

Он улыбнулся еще шире, посмотрел на то, как песок поднимается вверх и смещается в море, и вдруг понял, что в завывании вокруг слышит знакомые ноты. Как будто где-то далеко-далеко голос негромко напевает песню, а разгулявшийся ветер обрывки доносит до Сорена. Он сел прямо на холодный песок, и из груди его вырвался глухой, надрывный звук – задушенный почти двадцать лет назад плач.

____

– Для подготовки обложки издания использована художественная работа «Løkken» автора.