Диминуэндо [Наталья Герцен] (fb2) читать постранично, страница - 21

жизнь под откос. Это вы прочли сценарий, героиня еще не дожила до финала. Куда вы гоните?!

Пульс, скрип пера, стыдливость. Мне стыдно за Пасечника, за его сценические приемы, стыдно за бездарность и равнодушие актеров. Разочарование, как отсутствие перспектив.

Нагромождение эмоций на квадратный сантиметр тела превышает допустимую норму. Инфаркт.

* * *

– Как же так? – повторяю мысленно.

Все зарастает и забывается. Можно оставаться безучастным стеклом, где будет все и даже отражение смотрящих в тебя глаз и дыхание, от которого запотеваешь. Мысль о том, что ты не так уж и плох, хоть и не мыт давно, а все равно пропускаешь сквозь себя пучки дневного света и освещаешь ночь, бросая на асфальт желтый рифленый прямоугольник с кричащей в накал лампой – греет.

* * *

– Вас долго не было, Даша. Я же говорил – забудете.

– Глупости.

Заболевший Пасечник похож на монгола. Высокие скулы, раскосые глаза. Он осунулся и похудел. И даже борода кажется неровной.

– Меня сегодня вымоют, Даша. Не надо так пристально разглядывать.

Пока Вере Николаевне помогаю расставить чашки, слышу.

– Дожить бы до весны, было б здорово.

– Молчи, дурак. Ну, дурак же, Даша?

– Девочка, не идите на поводу. Начнете ругать и вы – сбегу в чем мать родила. Вы же этого не допустите? Или дождетесь? – в глазах прежняя хитрость, только уставшая. – Вот, Даша, я считал, что лучше лебедей птиц нет. И только сейчас понял, что не обойтись без утки. – Пасечник каламбурит и доволен собой.

* * *

– «В эту зиму с ума я опять не сошел. А зима, глядь, и кончилась. Шум ледохода и зеленый покров различаю. И значит здоров», – Петр Алексеевич наслаждается. Пустой пивной банкой, брошенной у обочины, стонами парохода, взятого на буксир.

– Никогда не думал, что буду слушать дурную птицу. Знаете, Даша, по ощущению она равняется матерщине. Правда. Это потому, что ярко. Не смейтесь. Вот вспомнилась история, не знаю, к чему. Отелло, Дездемона. Как водится, известная сцена не признания.

– Колонна, – шепчет Дездемона. – Колонна падает.

Ситуация накалена, чувства обострены, слух на высшей амплитуде. Отелло отступает назад, не поворачиваясь. Спиной подпирает тяжеленную конструкцию. А как душить?

Диалоги становятся краткими. Молчание – долгим. Говоря о театре, избегаю кулисных сплетен. И о новом главреже не произношу ни слова.

* * *

– Не думал, Даша, что вы станете юристом. А может, и хорошо, что стали. Это ведь я отсоветовал, если помнится, от работы паяльником.

Пасечник хочет благодарных слов и внимания. Может быть, частицу того восприятия его личности, какая была когда-то.

Если связки срываются, человек переходит на шепот, но всегда помнит о своем голосе и мысленно говорит им. Так, что слышит последний ряд.

– Нельзя быть безупречным, Даша. Безупречна только линия горизонта.

Мудрствования притупляют внимание. Оно становится рассеянным. А может время спрессовывается и уводит в сторону.

Столько раз обращаясь к этому человеку я произносила самые важные слова в высшем их смысле, столько раз прощала не означенное на бумаге, что сказалась усталость. Невозможно перекричать океан.

Скоро демонстративность и давние комплексы ожили в Пасечнике с новой силой. Каждый призыв его, воспринятый с благодарностью, обрывался его же последующим молчанием. И уже не мог убедить в искренности и желании отношений со мной. Такое поведение не осталось безучастным. Ты темечком понимаешь однажды, что события исчерпаны и не гордыня, но гордость смотрит из зеркала сосредоточенно и серьезно.

* * *

– Неужели вы не понимаете, Даша? Вера бы поняла. Вы казались мне чуткой. В вас было многое.

Когда о тебе говорят в прошедшем времени, как о покойнике, нет повода оставаться дольше, чем требуют правила вежливости.

– Вера, конечно, курица, но добрая курица. А женщину мозги не украшают.

– Вам видней. У вас такой опыт, Петр Алексеевич, что мне не снилось.

Это все, на что стало способно обычное сердце. Вернее, способно оно казалось на многое. На многое гадкое и злое.

Однажды на улице я увидела молодую женщину. Алый полушубок трапецией, высокая фигура, стройные ноги на каблуке-шпильке, что боялись ступать по земле, скуластое, азиатское лицо с очерченными стрелами над узкими глазами. Пучок черных волос с воткнутой деревянной шпилькой – манифестом чего-то – все предстало красотой. Обрамленная внешними атрибутами, она явилась криком средь белой зимы с нелепыми сугробами. Я поняла, что хотела бы быть такой. Достаточно просто идти, ни к кому не привязываясь.

* * *

– Не уходите, Даша. Даша! – кричит Вера Николаевна, угадывая жесты мужа. – Он же просит. Петя.

Вера разрывается в коридоре меж дверей и похожа на собаку.

Сухой репей застревает в горле.

Подвал. Селёдка. Сладко пахнет луком