Прекраснейший текст! Не текст, а горький мёд. Лучшее, из того, что написал Михаил Евграфович. Литературный язык - чистое наслаждение. Жемчужина отечественной словесности. А прочесть эту книгу, нужно уже поживши. Будучи никак не моложе тридцати.
Школьникам эту книгу не "прожить". Не прочувствовать, как красива родная речь в этом романе.
Интереснейшая история в замечательном переводе. Можжевельник. Мрачный северный город, где всегда зябко и сыро. Маррон Шед, жалкий никудышный человек. Тварь дрожащая, что право имеет. Но... ему сочувствуешь и сопереживаешь его рефлексиям. Замечательный текст!
Первые два романа "Чёрной гвардии" - это жемчужины тёмной фэнтези. И лучше Шведова никто историю Каркуна не перевёл. А последующий "Чёрный отряд" - третья книга и т. д., в других переводах - просто ремесловщина без грана таланта. Оригинальный текст автора реально изуродовали поденщики. Сюжет тащит, но читать не очень. Лишь первые две читаются замечательно.
Эдип, фиванский царь
Иокаста, жена Эдипа
Креонт, брат Иокасты
Тиресий, слепой прорицатель
Жрец Зевса.
Коринфский вестник
Пастух Лаия
Домочадец Эдипа
Хор фиванских старцев
Без слов: Антигона и Исмена, дочери Эдипа
Действие происходит перед царским дворцом в Фивах.
ПРОЛОГ
Перед воротами дворца — группа юношей с молитвенными ветвями в руках. Во главе их — жрец Зевса.
И того не мог сберечь ты, что своим при жизни звал.
Уводит Эдипа во дворец; за ними уходят Антигона и Исмена.
Корифей
О сыны земли фиванской![64] Вот, глядите — вот Эдип,
Он, загадки разгадавший, он, прославленнейший царь;
Кто судьбе его из граждан не завидовал тогда?
А теперь он в бездну горя ввергнут тою же судьбой.
Жди же, смертный, в каждой жизни завершающего дня;
Не считай счастливым мужа под улыбкой божества
1530 Раньше, чем стопой безбольной рубежа коснется он.
Хор покидает орхестру.
ЭДИП В КОЛОНЕ
Действующие лица
Эдип, некогда царь Фив, слепец-изгнанник
Антигона, Исмена, Полиник — его дети
Креонт, фиванский царь, шурин Эдипа
Фесей, афинский царь
Страж в Колоне
Вестник
Хор аттических старцев
Без слов: свита Фесея, свита Креонта
Действие происходит близсвященной рощи в Колоне,предместье Афин. Вдали виден афинский акрополь.
ПРОЛОГ
На дороге, ведущей извне, появляются Эдип и сопровождающая его Антигона.
Антигона, Исмена — дочери Эдипа
Креонт, фиванский царь
Евридика, его жена
Гемон, их сын
Тиресий, слепой старик-прорицатель
Страж
Вестник
Домочадец Креонта
Хор фиванских старцев
Без слов: слуги Креонта;прислужницы Евридики.
Действие происходит перед царским дворцом в Фивах.
Афина
Аякс, предводитель саламинян под Троей
Агамемнон, предводитель ахейского войска
Менелай, спартанский царь, его брат
Одиссей, предводитель итакийцев
Текмесса, пленница Аякса
Тевкр, сводный брат Аякса
Вестник
Хор саламинских воинов
Без слов: Еврисак, сын Аякса; слуги.
Действие происходит в ахейском лагере под Троей; в первой половине — перед шатром Аякса, во второй — на пустынном берегу моря.
ПРОЛОГ
Входит Одиссей, внимательно изучая следы, ведущие в шатер Аякса.
С другой стороны появляется Афина, невидимая Одиссею.
Эгисф, микенский царь
Клитеместра, его жена
Электра, Хрисофемида, Орест — ее дети от Агамемнона
Воспитатель Ореста
Хор микенских девушек
Без слов: Пилад, крисейский царевич, друг Ореста; прислужница Клитеместры; слуги Ореста.
Действие происходит в Микенах, перед царским дворцом, расположенным на вершине Акрополя.
ПРОЛОГ
Появляются старый Воспитатель Ореста, за ним Орест и Пилад.
Эгисф уходит во дворец, сопровождаемый Орестом и Пиладом.
Корифей
О Атреевы внуки, из многих кручин
Вы прорвались на свет по свободы пути:
1510 Ваше счастье исполнилось ныне!
Электра и Хор покидают орхестру.
ТРАХИНЯНКИ
Действующие лица
Геракл
Деянира, его жена
Гилл, их сын
Кормилица Деяниры
Вестник
Лихас, глашатай Геракла
Старик, врач Геракла
Хор трахинских девушек
Без слов: Иола, пленница Геракла.
Действие происходит перед домом Геракла в Трахине.
Из глубины пещеры раздается внезапно игра на неизвестном для сатиров инструменте — лире. Сатиры, пораженные ужасом, падают на землю и в этом положении остаются неподвижно до конца игры.
[Содержание совокупности мифов, положенных в основу трагедий этого цикла, составляло путешествие греческих героев во главе с Ясоном на корабле "Арго" в Колхиду за золотым руном; помощь, оказанная им колхидской царевной Медеей, и история дальнейших взаимоотношений Ясона и Медеи. Что же касается самого золотого руна, то оно оказалось в Колхиде при следующих обстоятельствах. У орхоменского царя Афаманта было двое детей от первого брака — Фрикс и Гелла; его вторая жена Ино вздумала их извести. Детей спас баран, с помощью которого они бежали из Орхомена. Переправляясь через пролив, отделяющий Европу от Азии, Гелла упала в воду и утонула (отсюда название Геллеспонт); Фрикс же благополучно добрался до Колхиды (фр. 4) и здесь принес барана, ставшего по воле богов златорунным, в жертву, а шкуру его отдал местному царю Ээту.]
АФАМАНТ
[Под этим названием в античности были известны две трагедии Софокла; одна была связана с изложенной выше историей Фрикса и Геллы, в другой изображалось безумие, овладевшее Афамантом; спасаясь от него, вторая жена с сыном бросились в море (фр. 1), но не погибли, а превратились в морские божества. Сохранились незначительные фрагменты, о которых нельзя даже сказать, к которому из двух "Афамантов" они относились.
Одноименная трагедия была у Эсхила (фр. 1-4а), ту же тему обрабатывали в Риме Энний (фр. 128-132; возможно, основой послужила трагедия Еврипида "Ино") и Акций (фр. 155-161).]
1(4). Бездомен, без жены и без детей.
2(5). Вином, как видно, Ахелой течет.
3(6). Что ж, в добрый час.
ФРИКС
[Содержание неизвестно; к циклу аргонавтов отнесена по имени заглавного персонажа.]
4(721). Земли предместной здесь предел пути...
5(722). Прикончил, как визжащего щенка.
ЛЕМНИЯНКИ
[По дороге в Колхиду аргонавты (некоторые из них названы в фр. 7) сделали остановку на о. Лемносе, где их встретили с оружием в руках местные женщины, истребившие до этого своих мужчин. После ожесточенного сражения произошло примирение, к пришельцы вступили в брак с лемниянками.
Одноименная трагедия была у Эсхила (фр. 123а-b, по одному слову).]
[Сатировская драма, названная по имени царя бебриков на Босфоре; всех приезжих он заставлял вступать с ним в кулачный бой и, победив, убивал. Полидевк, один из аргонавтов, одержал над ним верх.]
10(111). И журавли, и кобчики, и совы,
И черепахи <там живут>, и зайцы.
11(112). И челюсти ему помягче сделал.
ФИНЕЙ
[Следующий пункт на пути аргонавтов в Колхиду — фракийский город Салмидесс, где царствовал Финей. С ним были связаны два варианта мифа. Согласно первому, по наговору своей второй жены он заключил двух сыновей от первого брака в темницу, где мачеха выколола им глаза. См. АН. 966 и примеч. Проезжавшие мимо аргонавты освободили заключенных, и находившийся на "Арго" Асклепий вернул им зрение. По другому варианту, Финей убил собственных детей, а на вопрос Зевса, какую кару он предпочитает, — смерть или ослепление, — выбрал второе (фр. 15). Тогда Гелиос наслал на слепого Финея крылатых Гарпий, которые, налетая на приготовленную для слепца трапезу, часть пищи пожирали, а остальное пачкали. Аргонавты прогнали Гарпий, а Асклепий вернул Финею зрение (фр. 16).
У Софокла были две пьесы, названные именем "Финея" (одна из них, возможно, — драма сатиров), причем идентификация достаточно скудных фрагментов остается проблематичной.
Трагедия под тем же названием была поставлена Эсхилом в 472 г. вместе с "Персами" (фр. 258-260).]
12(707). Ниже Боспорская вода у скифов.
13(707а). Вот прядь волос с главы, мне ненавистной.
14(712). Мертвец он,
Египетская мумия на вид.
15(711). Закрыты веки, точно дверь харчевни.
16(710). Был милостив к нему наш врач Асклепий:
Он вновь обрел лучистый свет очей.
ТИМПАНИСТЫ
[В схолии к ст. 980 "Антигоны" указывается, что в "Тимпанистах" шла речь о втором браке Финея. В остальном содержание трагедии неизвестно. Драму эту показывал в Риме еще в 199 г. н. э. пантомим Л. Аврелий Аполавст из Мемфиса (TrGF 1 2, р. 344, did 14a).]
19(638). Халдей[413] и колх и весь народ сирийский...
КОЛХИДЯНКИ
[Прибывшему в Колхиду Ясону царь Ээт поставил условие выдачи золотого руна: он должен был запрячь огнедышащих быков, вспахать поле и засеять его зубами дракона, из которых выросли вооруженные воины (фр. 24). С помощью Медеи, снабдившей его огнеупорной мазью, Ясон сумел обуздать волов (фр. 22 — вероятно, слова Медеи к Ясону). В "Колхидянках" фигурировал мотив убийства Медеей ее малолетнего брата Апсирта, которое упоминается и в еврипидовской "Медее" (1334), поставленной, вероятно, после этой трагедии Софокла. Из античного предисловия к эсхиловскому "Прометею" известно также, что в "Колхидянках" в виде отступления излагался миф о Прометее (фр. 23), — может быть, ему приписывалось изобретение чудодейственной мази.]
[Обратный путь аргонавтов излагался в древние времена по-разному. Согласно одной из версий, они попали в землю скифов, где их нагнал Ээт. Вероятно, в трагедии изображался спор или судебный процесс, где сам Ясон или кто-то из друзей Медеи пытался смягчить ее вину — убийство Апсирта, ссылаясь на то, что она и Апсирт произошли от разных матерей (фр. 28). Предполагают, что для римской сцены "Скифов" обработал поэт Акций в трагедии "Медея" (фр. 381-413).]
[Название этой трагедии точнее было бы перевести как "Режущие коренья" речь шла в ней о Медее, нарезающей ядовитые травы (фр. 30). По поводу того, с какой целью она этим занималась, мнения разошлись. Большинство исследователей считает, что Медея готовилась таким образом извести старого царя Пелия, занимавшего престол, который по праву принадлежал вернувшемуся из Колхиды Ясону. Зелинский полагал, что действие трагедии надо отнести к более позднему времени, когда Медея решила отомстить Ясону, готовому бросить ее и жениться на коринфской царевне.]
[В фиванском цикле объединилось несколько групп мифов: о рождении Диониса от фиванской царевны Семелы; о Ниобе и гибели ее детей; судьбе рода Лаия, неудачном походе семерых вождей против Фив и о разорении города после его повторной осады в следующем поколении. В творчестве Софокла наиболее широкое отражение получили мифы последней группы (в том числе три из семи сохранившихся трагедий).]
АМФИАРАЙ
[Нашедший приют в Аргосе Полиник (см. ЭК. 1301-1307) подкупил драгоценные ожерельем Эрифилу, жену царя-прорицателя Амфиарая, который знал о неудаче, грозящей походу семерых против Фив. С помощью Эрифилы ее брату Адрасту, возглавившему доход, удалось склонить Амфиарая к участию в нем. Античные источники, ссылаясь на "Амфиарая", называют его иногда сатировской драмой, хотя трудно представить себе, какую роль в этой истории могли играть сатиры. Фрагменты достаточно загадочны.]
33(113). Моллюск из хора этого пророка.
34(120). От страха побледнел: сдавило сердце.
35(115). Как быть умнее, учит рыбака
Плавник колючий.
ЭПИГОНЫ
[Когда дети погибших под Фивами семерых полководцев задумали повторить подвиг своих отцов, они решили выбрать вождем Алкмеона, сына Эрифилы и Амфиарая, поглощенного землей при бегстве из-под Фив. Между тем, Амфиарай, отправляясь в поход, завещал Алкмеону отомстить Эрифиле, виновной в его смерти, и лишь затем возобновить войну с Фивами. Таким образом, в "Эпигонах" должны были получить отражение приготовл ения к походу, вынудившие Алкмеона исполнить завет отца и этим самым взять на себя вину матереубийства (ср. фр. 38, 40).
До Софокла миф о походе эпигонов был обработан Эсхилом (фр. 55 и 56); трагедия Софокла послужила образцом для одноименного произведения римского драматурга Акция (фр. 272-294).]
40(187). Алкмеон: Ты — брат родной жены-мужеубийцы!
Адраст: А ты — убийца матери своей!
ЭРИФИЛА
[По содержанию трагедия должна была очень близко соприкасаться с предыдущей; если бы составитель позднеантичной антологии Стобей не употреблял оба названия, можно было бы предположить, что "Эрифила" тождественна "Эпигонам".
От одноименной трагедии Акция уцелел один стих (фр. 326).]
46(201f). Могу ли, смертный, с божьим ниспосланьем
Бороться я? Где ужас наступил,
Там не согреет нам души надежда.
47(201g). Уйди! Ты гонишь сон, врача болезни.
48(201h). Аргивян вижу!
АЛКМЕОН
[Подвергшись после убийства матери преследованию Эриний, Алкмеон должен был покинуть Аргос и искать убежища сначала у царя аркадской Псофиды Фегея, затем — на острове, образованном наносами реки Ахелоя (в Этолии). Женившись в Псофиде на дочери Фегея, Алкмеон затем предпочел ей дочь Ахелоя и попытался выманить у первой жены р оковое ожерелье Эрифилы, но был разоблачен ею и убит ее братьями. В какой мере все это было отражено Софоклом в его трагедии, на основании сохранившихся фрагментов сказать трудно.
Миф об Алкмеоне был широко представлен на афинской сцене: его именем было названо, кроме софокловской, еще 8 или 9 трагедий, и в том числе еврипидовский "Алкмеон в Псофиде", поставленный в 438 г. вместе с "Алкестидой". Из фрагментов Еврипида (65-87) часть принадлежит к другой его трагедии о том же Алкмеоне, так что распределение фрагментов между двумя одноименными драмами является затруднительным. К которому из двух "Алкмеонов" — софокловскому или еврипидовскому — восходила одноименная трагедия Акция (фр. 21-32), остается спорным.]
49(108). Ах, если б в разуме тебя я здравом
Увидела!
НИОБА
[Ниоба, супруга фиванского царя Амфиона, возгордившаяся своим обильным потомством перед Лето, матерью Аполлона и Артемиды, и лишенная за это всех детей, упоминается уже у Гомера (Ил. XXIV 603-617) и Гесиода (фр. 183). Согласно первому, у нее было по шесть сыновей и дочерей, согласно второму — по десять. Начиная с Эсхила, также написавшего трагедию "Ниоба" (фр. 154а-167b), ей приписывается по семь сыновей и дочерей.
О развитии действия в софокловской "Ниобе" можно теперь судить по недавно найденному папирусному отрывку античного предисловия к ней (Р. Оху. 52, 1984, 3653).
Любя своих детей, Ниоба утверждала, что ее многодетность дает ей основание величаться перед Лето, и за это Аполлон застрелил из лука всех ее сыновей во время охоты. Узнав от вестника о гибели сыновей, Ниоба продолжала гордиться оставшимися дочерьми, хотя на всякий случай и заперла их в доме. Между тем Амфион, негодуя на поведение Аполлона, вызвал его на единоборство и пал, сраженный стрелой бога. После этого Аполлон велел Артемиде истребить также находящихся в доме дочерей Ниобы (фр. 50, 51), что она и исполнила. Конец предисловия не сохранился, но появляющееся в конце колонки имя Зета — брата-близнеца Амфиона — дает основание думать, что он пытался утешить Ниобу рассуждениями о бренности человеческого счастья.
К очень скудным фрагментам "Ниобы", сохранившимся в античных источниках (фр. 52, 53), прибавились уже в наше время папирусные отрывки (фр. 50, 51).]
Аполлон
50(441а). 4 Ты видишь:[420] там, в дому, одна в испуге
[Область Арголида на северо-востоке Пелопоннеса относится к числу древнейших, мифологических центров Греции. Кроме Аргоса, в ней были расположены Микены, основанные, по преданию, Персеем; впоследствии там царствовал Еврисфей, на службе у которого совершил свои 12 подвигов Геракл; затем Микены стали резиденцией Атрея и Фиеста, изгнанных Пелопом из Писы. Таким образом, в аргосский цикл в качестве предыстории одной из его ветвей втягивается и воцарение в Греции Пелопа. С другой стороны, сыновья Атрея Агамемнон и Менелай были женаты на дочерях спартанского царя Тиндарея — Клитеместре и Елене, благодаря чему к аргосскому циклу тесно примыкают мифы троянского цикла.]
ИНАХ
[Родословная аргосских героев восходит к древнейшему царю и богу одноименной реки Инаху. Его дочь Ио от союза с Зевсом родила Эпафа, чьими потомками были 50 сыновей Египта и 50 дочерей Даная. Когда Египтиады пожелали взять себе в жени Данаид, те бежали на свою прародину — в Аргос; преследовавшие их Египтиады в первую же брачную ночь были все, кроме одного, убиты Данаидами. От брака оставшегося в живых Линкея с Гиперместрой и пошла новая ветвь аргосских, микенских и тиринфских царей, которые, таким образом, все являлись потомками Ио.
Содержание "Инаха" составляло начало истории Ио. Чтобы скрыть свою возлюбленную от взора Геры, Зевс превратил Ио в телку. Однако Гера приставила к ней сторожем стоокого Аргуса, который мешал Зевсу приблизиться к Ио. Тогда по приказу Зевса Гермес усыпил Аргуса и убил его. "Инах", судя по всему, был драмой сатиров. В пользу этого говорят сохранившийся на папирусе слишком краткий для трагедии рассказ о превращении Ио в телку (фр. 54, ст. 32-43), бурное чередование коротких лирических стихов и триметров в следующей затем реакции хора, отдельные черты языка и стиля.
Хотя от "Инаха" дошло сравнительно много фрагментов в косвенной передаче и два относительно крупных папирусных отрывка, восстановление содержания во всех подробностях остается затруднительным. Из фр. 54 ясно, что некий чужестранец, приветливо принятый Инахом, отплатил ему черной неблагодарностью: прикоснувшись рукой к его дочери Ио, он превратил ее в телку (ср. также фр. 62). Поскольку у ст. 36 папир усного отрывка сохранилась стихометрическая пометка, обозначающая трехсотый стих, ясно, что эта сцена принадлежала к началу второй трети всей пьесы. Чем была занята первая треть, остается лишь гадать. Фр. 55 предполагает диалог Гермеса с сатирами, причем первоначально они слышат только звук его свирели, а его самого не видят, так как на нем надета шапка-невидимка. Затем Гермес начинает гоняться за сатирами, — с какой целью, опять же неизвестно. Из других фрагментов ясно, что выходивший хор приветствовал Инаха (фр. 56), причем эту аргосскую реку сатиры считали продолжением одноименной реки на западе Греции (фр. 57; может быть, фр. 64). Фр. 58 свидетельствует о появлении вестницы богов Ириды, вероятно, посланной к Гермесу с приказом от Зевса убить Аргуса. Относительно самого Аргуса сохранилось сообщение в схолии к ст. 574 эсхиловского "Прометея": это стоглавое чудовище было выведено в "Инахе" распевающим песню. Какое-то место занимали в пьесе воспоминания о золотом веке (фр. 61) и реалии современной жизни — избрание судей в Афинах (фр. 67) и игра в коттаб (фр. 60).]
[Аргосскому царю Акрисшо была предсказана смерть от руки внука. Чтобы избежать исполнения пророчества, Акрисий заточил свою незамужнюю дочь Данаю в подземелье. Однако Зевс, проникнув к Данае в виде золотого дождя, оплодотворил ее, и на свет появился маленький Персей. Разгневанный Акрисий велел поместить дочь с внуком в деревянный ларец и бросить в море. В трагедии, по-видимому, имели место разоблачение Данаи (фр. 69, 70), ее попытка оправдаться перед отцом (фр. 71) и его объяснение вынесенного ей жестокого приговора (фр. 74, 75).]
69(61). Чу! Крик раздался... иль ошибся я?
Ах, все шумит, когда в тревоге сердце!
70(62). Не доживет до долгой жизни ложь.
71(64). Речь краткая благоразумным детям
Прилична перед обликом отца;
А деву и аргивянку подавно
Не многословье, а молчанье красит.
72(63). Оно понятно: пойманный беглец
В оковах все, что пожелает, скажет.
73(65). Дерзай, жена! Что сновиденье ночью
Навеяло, уносит ясный день.
74(66). Ведь жизнь никто не любит так, как старец.
75(67). Дитя мое, нет дара слаще жизни:
Ведь не дано нам дважды умереть.
76(60). Чтобы гусли зазвенели, чтоб раздался флейт напев...
ДАНАЯ
[Ларец с Данаей и Персеем был прибит к острову Серифу и извлечен из моря рыбаками. Красавица Даная пробудила страсть в местном царе Полидекте, но не соглашалась стать его женой, так как однажды разделяла ложе Зевса. В качестве же препятствия для брака он а выставляла присутствие Персея (вероятно, выросшего со сказочной быстротой), почему Полидект и отправил его за головой Медузы.
Единственный вразумительный фрагмент по смыслу больше подходит к предыдущей драме, чем к "Данае".]
77(165). Не знаю я твоих обид; зато
Одно я знаю: если этот мальчик
Останется живым, — погибну я.
78(167). Ешь, пей, живи...
АНДРОМЕДА
[Срубив голову у Медузы, Персей на обратном пути застает у берегов Эфиопии ужасную картину: прикованная к скале дева отдана на растерзание морскому чудовищу. Это была Андромеда, дочь местных царей, которую Посидон обрек в жертву дракону во искупление похвальбы ее матери (фр. 79-80). Заручившись согласием царя отдать ему Андромеду в жены, Персей вступает в единоборство с чудовищем и убивает его. Некоторыми исследователями высказывалось предположение, что "Андромеда" была сатировской драмой, однако, надежных доказательств этому нет, кроме фр. 83, может быть, адресованного сатиру.
Одноименная трагедия была поставлена в 412 г. Еврипидом (фр. 114-156) и использована Эннием (фр. 117-127). Прототип "Андромеды" Акция (фр. 62-78) неизвестен.]
79(126). От граждан жертвой морю (?) избрана.
Ведь есть у варваров закон старинный,
Чтоб жертвой человеческой они
Гнев Крона ублажали.
80(128а). Прикованная страждет без вины.
81(127). А на коне ты объезжаешь землю,
Иль на ладье?
82(128). Чтоб не бояться новых поручений.
83(129). Смотри: багровый
Двойной ремень!
ЛАРИСЕЙЦЫ
[Освободив мать от притязаний Полидекта, Персей решил принять участие в состязаниях, устроенных царем фессалийского города Ларисы в память об умершем отце (фр. 85). Сюда же прибыл Акрисий, и Персей, метнув слишком далеко диск, попал в неузнанного им деда и убил его (фр. 86).
Зелинский полагал, что трагедии "Акрисий", "Даная" и "Ларисейцы" составляли связную трилогию и поэтому относились к "эсхиловскому", т. е. раннему периоду творчества Софокла.]
84(374). Лариса, матерь предков-пеласгидов...
85(378). Для всех гостей он игры объявляет
Роскошные; наградами котлы
Им будут меднокованные, чаши
Из серебра, иные с позолотой,
Увесистые — всех числом сто двадцать.
86(380). Я в третий раз свой диск метнуть сбирался;
[Тиринфский царевич Амфитрион был внуком Персея. Из-за совершенного на родине нечаянного убийства был вынужден бежать в Фивы, где получил в жены свою двоюродную сестру Алкмену. Содержание трагедии Софокла неизвестно, а единственный связный отрывок повествует, по-видимому, о пророчестве, данном Амфитриону в связи с рождением Геракла.
Одноименная трагедия была у Акция (фр. 45-61); сохранилась комедия Плавта.]
89(122). Когда же, молвил, вырастет младенец,
Из трех спасительных даров один
Ему довлеет...
ГЕРАКЛ-МЛАДЕНЕЦ
[В сатировской драме под этим названием было, скорее всего, изображено, как еще в колыбели Геракл задушил двух змей, подосланных Герой из ревности к его матери Алкмене.]
90(223а). Ведь лучше благодарность воздавать
Богам, чем смертным.
91(223b). Свершившему и претерпеть достойно.
ГЕРАКЛ
[Содержанием этой драмы было, как предполагают, нисхождение. Геракла в подземное царство за псом Кербером. Так как вход туда локализовался в пещере на мысе Тенаре в Лаконике, весьма вероятным является отождествление "Геракла" с сатировской драмой "На Тенаре", от которой кроме названия сохранились совершенно незначительные отрывки.
Софокловский "Геракл" упоминается в каталоге его пьес на надписи ок. I в. до н. э., найденной в Пирее (TrGf I, P. 57).]
92(225). Набрали дров,
Чтоб не нуждаться в топливе...
93(296). Местного
Там змея кормят, стража родника.
94(227). Круг киклопический...
КЕРБЕР
[Вероятно, другое название предыдущей драмы.]
95(327а). Там мертвых лишь переправляют души.
ЭНЕЙ
[К циклу произведений Софокла о Геракле следует отнести и сатировскую драму, озаглавленную именем отца Деяниры Энея (не смешивать с известным троянским героем!). Здесь миф о сражении Геракла за Деяниру с речным богом Ахелоем был подан в юмористическом духе — в качестве претендентов на руку юной красавицы выступали также сатиры, на аттической сцене — всегда большие любители женского пола, подробности развития действия в "Энее" нам неизвестны, а приводимые ниже отрывки взяты из многочисленных папирусных фрагментов, среди которых были и другие тексты Софокла.]
Хор сатиров
96(1130). ...В этом споре кто участник,
в плен [кого мы заберем?]
Эней
Все расскажу. Но сам хочу я раньше
От вас узнать, кто вы, какого рода,
Зачем явились; все загадкой мне.
Хор сатиров
Узнаешь тотчас. Все мы — женихи,
Нимф сыновья и слуги Диониса;
К богам мы вхожи и во всех искусствах
10 Испытаны; и в боевом копье,
И в конном беге, и в борьбе, в ристанье,
На кулаки, кусаться, между ног
Врага схватить — все мы умеем. Дале:
И даром песни мы владеем, можем
Предсказывать судьбу не привирая,
Лечить болезни. И пределы неба
Известны нам, и вести преисподней —
Все выпляшем. С руками не пустыми
Пришли мы, а? Что хочешь, то бери —
Коль за меня согласен выдать деву.
Эней
Ваш род почтенен, но пришелец новый
20 Является: расспросим и его.
97(1131). Уж свет угас, повсюду тьма... Что это?
Светило ночи? Или...
В сиянье солнца умирает?...
Он выдыхает черную...
ИОБАТ
[С Тиринфом связана история еще одного древнегреческого героя — коринфского царевича Беллерофонта. Найдя здесь очищение от невольно совершенного убийства, юноша имел несчастье вызвать страсть Сфенебеи, жены местного царя Прета. Отвергнутая им женщина оклеветала Беллерофонта перед мужем, который отослал его к своему тестю, ликийскому царю Иобату с просьбой умертвить молодого человека. Однако Беллерофонт с честью вышел из самых опасных поручений и получил от Иобата в жены одну из его дочерей и полцарства впридачу. Что из этого было использовано в трагедии Софокла, остается неизвестным.]
98(297). И нам обоим яркий жизни светоч
Возжечь.
99(298). Ведь смерть любить и старость не научит.
100(299). ...безлиственный утес.
ЭНОМАЙ
[Царю Писы (в Элиде) была предсказана смерть от руки зятя; поэтому он всячески препятствовал выдаче замуж своей дочери Гипподамии. Сватавшиеся к ней женихи должны были вступать с Эномаем в состязание в беге на колесницах, которого никто не мог выиграть, так как Эномай обладал на редкость быстрыми лошадьми. Давая своему сопернику возможность начать соревнование первым, Эномай потом догонял его и поражал насмерть ударом копья в спину. Головы убитых он выставлял для устрашения на ограде дворца. Когда лидийский царь Пелоп, оставивший свою страну, прибыл в Пису и понял, что нет другого средства одолеть Эномая, кроме хитрости, он привлек на свою сторону его возницу Миртила, и тот заменил металлическую чеку в колеснице Эномая на восковую. Вследствие этого колесница перевернулась, и Эномай погиб либо от удара о землю, либо от копья вернувшегося Пелопа. Умирая, он понял, что стал жертвой предательства Миртила, и проклял его. Что касается Миртила, то Пелоп склонил его к измене хозяину, пообещав ему то ли половину царства, то ли ночь с Гипподамией. Однако, не желая сдержать слово, он во время объезда своих владений столкнул Миртила с утеса в море, и тот в свою очередь проклял Пелопа. Этим проклятьем афинские трагики нередко объясняли бедствия, обрушившиеся впоследствии на самого Пелопа и его потомков. (Ср. Эл. 10, 503).
Трагедия написана, очевидно, незадолго до 414 г., так как ее цитирует Аристофан в "Птицах" (см. фр. 107); ставили ее и в IV в. с участием Эсхина, политического противника Демосфена (см. его речь 18, 180, 242).
В сохранившихся фрагментах находим указание на жестокость Эномая (103 — головы убитых женихов заменены здесь скальпами) и на любовь к Лелопу, пробудившуюся у Гипподамии (104-106), а также отрывок из песни хора после отъезда Эномая (107). Одноименные трагедии были у Еврипида (фр. 571-577) и у Акция (фр. 494-512), следовавшего за Софоклом.]
101(471). Та утверждала, что быстрее ею
Рожденный отрок, эта же, что ею.
102(472). Кто клятву дал, тот бдительней душою
Становится: двух страхов он страшится —
Хулы друзей и гнева божества.
103(473). По-скифски волосы содрав у них
На утиральники.
104(474). Таким Пелоп владеет талисманом
Неотразимым. Молния во взоре
Его горит и, душу согревая
Его, воспламеняет кровь мою.
Так прям ее полет из ока в око —
Прямей не будет зодчего черта.
105(475). Я вижу, как скребницей
С коня гнедого ты счищаешь пыль.
106(477). И птица-самка заблудиться может
В путях воздушных — кроме дней, когда
Ее забота о птенцах томит.
107(476). О дайте стать мне неутомимым орлом!
Я вознесусь над синею моря волной
В чистую безоблачность эфира.
АТРЕЙ, ИЛИ МИКЕНЯНКИ
[Сыновья Пелопа Атрей и Фиест, стремясь избавиться от своего сводного брата Хрисиппа, подстроили его гибель, но были разоблачены, изгнаны и прокляты отцом. Прибежище они нашли в Микенах, где право на власть должен был получить тот из братьев, кто предъявит золотую овечку. Такое животное находилось в стаде Атрея, и Фиест, прознав это, соблазнил жену Атрея, с ее помощью выкрал овечку и представил ее как дарованную ему богами. Атрей воззвал о справедливости к Зевсу и получил предзнаменование в свою пользу. Он изгнал Фиеста из Микен и задумал ужасную месть: под видом примирения он вызвал Фиеста с малолетними детьми в Микены, а сам велел зарезать младенцев и подать их мясо для трапезы отцу ("Фиестов пир"). Узнав о случившемся, Фиест проклял брата. Единственный сохранившийся фрагмент — вероятно, слова Атрея.
Одноименную трагедию написал Акций (фр. 162-200).]
[У Софокла было три трагедии под названием "Фиест". Ссылаясь на них, источники называют их либо просто "Фиест", либо "Фиест в Сикионе". Содержание последней трагедии сводилось к следующему. После гибели малолетних детей Фиесту было предсказано, что за него отмстит сын, который родится у него от нового брака. Поскольку, однако, Фиест считался оскверненным ужасной трапезой, никто не хотел выдавать за него свою дочь. Однажды ночью он оказался в роще вблизи Сикиона, где у местного царя воспитывалась его дочь Пелопия, старшая сестра зарезанных мальчиков. В эту ночь она как раз была в числе участниц девичьего празднества и случайно отбилась от подруг. Фиест, воспользовавшись случаем, овладел не узнанной им девушкой, которая, однако, успела выхватить у него из ножен меч. Вскоре в Сикионе оказался Атрей, который попросил у царя руку Пелопии, считая ее сикионской царевной.
Дальнейшие события должны были получить отражение в других трагедиях о Фиесте.
Рожденного ею младенца Пелопия велела подбросить; его нашли пастухи и дали выкормить козе (отсюда его имя Эгисф, от греч. корня αἰγ — "коза"). Найдя однажды ребенка у пастухов, Атрей усыновил его, а Пелопия подарила меч, отнятый у насильника. Со временем сыновья Атрея от первой жены разыскали Фиеста, схватили его в привели к отцу. Атрей заточил брата в тюрьму и послал Эгисфа убить его. Когда Эгисф выхватил меч, Фиест узнал в нем свое оружие и захотел узнать, как оно попало к Эгисфу. Вызванная для разбирательства Пелопия опознала в Фиесте своего давнего насильника и покончила с собой при помощи того же меча. Понявший всю правду Эгисф вернулся к Атрею и показал ему окровавленный меч; тот решил, что Фиест убит, и устроил благодарственное жертвоприношение, во время которого был сражен Эгисфом.
Из приводимых ниже фрагментов Э 110 обозначен как заимствованный из "Фиеста в Сикионе", остальные — из "Фиеста первого" (109) или просто из "Фиеста" (111-116).
Трагический образ Фиеста привлекал многих греческих и римских драматургов. Известно 15 трагедий, озаглавленных его именем, в том числе — Еврипида (фр. 391-397) и Сенеки.]
109(247). Мудр только тот, кого почтили боги:
Им вверь себя. Хотя бы против правды
Идти велели — нужды нет, иди:
Дурным не будет, что они прикажут.
110(248). Безумною стопою.
111(255). Есть край чудесный, морем окруженный —
Зовут Евбеей. Там в единый день
Плод Диониса созревает. Утром
Еще цветет кудрявая лоза;
Зеленые висят к полудню гроздья;
Начнет клониться день — и янтарем
Они блестят прозрачным; а к закату
Уже срезают спелые, и в кубки
Живительную влагу разливают.
112(256). Против судьбы бессилен и Apec.
113(257). Идем скорее; справедливой нашей
Поспешности не тронет укоризна.
114(258). Его постигло горе, знаю я;
Но есть и в нем источник исцеленья.
115(259). И от простой беседы польза есть,
Когда мы в ней о горе забываем.
116(260). Я старец, правда: но ведь старцу разум
Сопутствует и благостный совет.
Г. АТТИЧЕСКИЙ ЦИКЛ
[Легендарное прошлое Аттики получило отражение в относительно небольшом числе мифов. Важнейшие из них связаны с пребыванием в Элевсине не узнанной местными жителями Деметры и историей царского рода, возводившего свое происхождение к сыну Аполлона и афинской царевны Иону, родоначальнику ионийского племени.]
ТРИПТОЛЕМ
[Когда бог подземного царства Аид с согласия Зевса похитил себе в жены Персефону, ее мать Деметра долго скиталась в поисках дочери, пока не остановилась в Элевсине, став няней местного царевича Триптолема. Перед расставанием со своим воспитанником она по дарила ему колесницу, запряженную крылатыми змеями, и пшеничные колосья, посредством которых он засеял всю землю. В сохранившихся фрагментах находим описание колесницы (117) и наставления Деметры Триптолему с указанием земель, в которых ему предстоит побывать (118-125).
Предполагают, что "Триптолем" входил в тетралогию 470 г., которой Софокл одержал свою первую победу (см. Ас 35).]
[Дочь афинского царя Пандиона Прокна была выдана замуж за фракийского царя Терея. Соскучившись по своей сестре Филомеле, она попросила мужа привезти ее из Афин. На пути из Афин во Фракию Терей овладел Филомелой и, чтобы скрыть следы преступления, вырезал ей язык. Однако Филомела с помощью вытканной ею картины сумела открыть сестре правду. Прокна в гневе убила своего сына от Терея Итиса и, сварив его, подала отцу, который в неведении вкусил страшной еды. Спасаясь от преследования узнавшего правду Терея, Прокна по воле богов превратилась в соловья, Филомела — в ласточку, Терей — в удода. Таково было содержание мифа и трагедии Софокла, как об этом свидетельствует ее античное изложение (Р. Оху. 42, 1974, 3013). Судя по пародии в аристофановских "Птицах" (414 г.), "Терей" был поставлен незадолго до этой даты.
Среди сохранившихся фрагментов Э 129 и 130 — из партии Прокны; Э 131 — вероятно, обращенное к ней утешение кормилицы; Э 138 и 139 — из рассказа вестника о событиях в доме Терея.
Одноименную трагедию написал Акций (фр. 639-655) и задолго до него — Ливий Андроник (фр. 24-29); неизвестно, однако, в какой мере Ливий использовал драму Софокла.]
140(590). Пусть по-смертному мыслит, кто смертным рожден;
Пусть он помнит, что ключник грядущего — Зевс,
Что никто, кроме Зевса, не должен решать
Назревающих завтра событий.
ПРОКРИДА
[Дочь афинского царя Эрехфея была выдана замуж за аттического юношу Кефала. Молодые супруги поклялись друг другу в вечной любви, но однажды Прокрида заподозрила мужа в измене и решила его выследить во время охоты. Спрятавшись в кустах, она выдала свое присутствие неосторожным движением. Кефал, думая, что в кустах затаился зверь, метнул копье и убил им, вопреки своему желанию, Прокриду. Единственный сохранившийся фрагмент не позволяет делать какие-нибудь выводы о том, как этот миф был разработан в трагедии Софокла.]
141(533). Каратели, корящие в бедах...
КРЕУСА
[Креуса, дочь афинского царя Эрехфея, став матерью от Аполлона, подбросила рожденного ею мальчика в гроте на склоне Акрополя. Будучи выдана замуж за чужеземного царя Ксуфа, она долгое время оставалась бездетной. Когда супруги отправились за советом в Дельфы, выяснилось, что подброшенный Креуеой ребенок по воле Аполлона был перенесен в Дельфы, вырос здесь при храме и может возвратиться в Афины в качестве законного наследника царского престола. На афинской сцене это сказание, кроме Софокла, обработал Еврипид в трагедии "Ион" (ок. 412-408). Сохраненные отрывки из "Креусы" Софокла носят слишком общий характер, чтобы дать какую-нибудь нить к восстановлению ее содержания. Ясно только, что хор, как и у Еврипида, состоял из женщин (фр. 145).]
142(350). Всего больнее знать, что счастье было
Так близко — и ты сам его отверг.
143(351). А кто опасность мужеством встречает,
Того и мысль ясна, и тверд язык.
144(352). Я знаю сам, что лгать нехорошо;
Но если гибель страшную приносит
Нам слово истины — тогда, надеюсь,
И нехорошее простится нам.
145(353). Хор
Мне не нужен блестящий брак,
Ни сверх меры пышный дом
От богов, подруги; те
Ненадежны пути...
146(354). Не удивляйся, царь, что так усердно
О выгоде своей радею я.
Иного жизнь — раздолье; но и он
За выгоду руками и ногами
Цепляется, и вообще для смертных
На первом месте — деньги, на втором
Все остальное. Правда, и здоровье
Иные хвалят — разницы тут нет:
Бедняк ведь не здоров, а вечно болен.
147(356). Вот дар прекраснейший — быть справедливым;
Вот лучший дар — всю жизнь здоровым быть;
А дар приятнейший — чего захочет
Твоя душа, немедля получить.
148(357). Уйди, дитя: не для тебя те речи.
149(355). Что, старче? Что за страх тебя волнует?
ИОН
[Содержание неизвестно. Не была ли эта трагедия тождественна "Креусе"?]
150(319). Все благородство переносит добрый.
151(320). В Зевсовых садах блаженства люди черпают струи.
ЭГЕЙ
[Содержание трагедии могло в общих чертах соответствовать сказанию, изложенному у Плутарха ("Фесей", гл. 3-12).
Находясь в гостях у своего друга Питфея в Трезене, афинский царь Эгей сошелся с его дочерью Эфрой. Покидая ее, Эгей спрятал под тяжелым камнем свой меч и сандалии, завещав жене, если родится сын, вручить ему эти предметы, когда он будет в силах сдвинуть с места камень. Достигнув зрелости, Фесей (так назвала Эфра сына) легко поднял камень и, опоясавшись отцовским мечом, отправился на свидание с Эгеем в Афины. По дороге, лежавшей через Коринфский перешеек, он одолел различных великанов и разбойников, делавших этот путь опасным для пешеходов. Прибыв в Афины инкогнито, Фесей едва не стал жертвой Медеи, поселившейся здесь после бегства из Коринфа: сразу узнав в нем сына Эгея, чье появление расстраивало планы Медеи, она уговорила Эгея отравить пришельца; только случайно вынутый Фесеем меч позволил Эгею опознать в нем своего сына. В дошедших фрагментах находим отрывки из рассказа Фесея после его опознания (152-155) и из сообщения вестника о победе, одержанной юношей над Марафонским быком, опустошавшим окрестности Афин (156).
Одноименная трагедия была у Еврипида (фр. 1-13).]
[Действие этой трагедии, как стало ясно из опубликованных в начале 60-х годов папирусных фрагментов, происходило на Крите.
Вследствие того, что во время посещения Аттики погиб сын царя Крита Миноса, могущественный владыка наложил на Афины тяжелую дань: ежегодно афиняне обязаны были отправлять на Крит по семь юношей и девушек из знатных семей для прокормления помещенного в лабиринт Минотавра — полубыка, получеловека. Опознание Фесея совпало с очередным приездом Миноса в Афины за данью, и юный герой решил присоединиться к отобранным жертвам, чтобы убить Минотавра и покончить с этим позорным подчинением афинян Миносу. Прибыв на Крит, Фесей возбудил любовь к себе в душе Ариадны, дочери Миноса, и с помощью врученного ею клубка ниток вместе с юными соотечественниками выбрался после убийства Минотавра из лабиринта и тайно отплыл на родину.
Как явствует из папируса, среди действующих лиц трагедии были, кроме Фесея, также Ариадна и Эрибея, одна из афинских девушек, отправленных на Крит и счастливо избежавших гибели. Приводимый ниже отрывок — из монолога Фесея, готового к решительному поединку с Минотавром.
Одноименная трагедия была написана Еврипидом (фр. 381-390); возможно, однако, что по содержанию она была ближе к софокловскому "Эгею"]
[Федра, младшая дочь Миноса, выданная замуж за Фесея, влюбилась в своего пасынка Ипполита. Пользуясь отсутствием мужа, который вместе со своим другом Пирифоем отправился в Аид похищать для него Персефону, Федра открылась Ипполиту и была им с негодованием отвергнута. Боясь разоблачений, Федра по возвращении Фесея обвинила перед ним Ипполита, отец проклял сына, и тот погиб. После его смерти покончила с собой и Федра.
Сюжет этот был разработан Еврипидом в двух трагедиях под названием "Ипполит". Первая, написанная в середине 30-х годов, до нас не дошла, но была широко использована Сенекой в его "Федре". Вторая (428 г.) сохранилась целиком и отличается от общепринятой версии тем, что Федра, оставив письмо, в котором содержалась клевета на Ипполита, кончает с собой, не дожидаясь дальнейшего развития событий. Софокл придерживался, очевидно, традиционной версии. Среди сохранившихся фрагментов находим доводы кормилицы, осуждающей сопротивление Федры власти Афродиты (160), обращение Федры к женщинам, составлявшим хор (162-164), признание кормилицы в неудаче ее попытки склонить Ипполита к прелюбодеянию (161), указание на возвращение Фесея (165-166), отрывки из спора Ипполита (167) с обвиняющим его отцом (168) и из рассказа о гибели юноши, растерзанного собственными конями (171).]
[Сказания критского цикла были связаны с мифами афинского цикла благодаря двум фигурам: афинского мастера Дедала, бежавшего на Крит и построившего там лабиринт для Минотавра, и Фесея, который убил Минотавра и этим избавил афинян от дани Миносу.]
ПРОРИЦАТЕЛИ, ИЛИ ПОЛИИД
[Сын Миноса Главк, играя в мяч, упал в бочку с медом, задохнулся и умер. Из прорицателей, призванных разыскать исчезнувшего ребенка, Полиид обратил внимание, что сова сидит над чаном и прогоняет пчел; по этому признаку он извлек из бочки умершего ребенка, но не мог вернуть ему жизнь. Тогда Минос дал Полииду меч и заключил его в гробницу вместе с телом мальчика. Заметив змею, подползающую к телу, Полиид убил ее мечом; вскоре, однако, появилась другая змея с волшебным зельем; прикоснувшись им к телу убитой змеи, она оживила ее. Воспользовавшись тем же зельем, Полиид вернул жизнь Главку и был щедро награжден царем. В чем состоял трагический конфликт в этой трагедии-сказке, сказать трудно. Фр. 174-175, 177-179 — вероятно, из приготовления к гаданиям Полиида. В фр. 176 содержится разгадка, заданная Миносу Аполлоном: что за существо трижды меняет свой цвет. Трагедия "Полиид" была также у Еврипида (фр. 634-646).]
[В этой пьесе (скорее всего, сатировской драме), вероятно, изображалось состязание Дедала с Талом — механическим человеком, изготовленным для Миноса Гефестом.]
[Построившего лабиринт Дедала Минос не хотел отпускать с Крита; тогда, изготовив крылья из птичьих перьев, Дедал поднялся в воздух и нашел себе убежище в сицилийском городе Камике. Желая вернуть Дедала, Минос разослал по греческим городам гонцов, обещая большую награду тому, кто сможет продеть нить через извилины раковины (фр. 186). Привязав нить к ножке муравья, пущенного внутрь раковины, Дедал решил эту задачу и тем дал понять Миносу, где он скрывается. Однако, когда Минос явился в Камик, дочери местного царя, устроив ему ванну, залили его в ней не теплой водой, а кипящей смолой. Хор драмы состоял, как видно из заглавия, из жителей Камика; среди сохранившихся фрагментов Э 188 касается перелета Дедала с Крита в Сицилию, а в Э 185 упоминается его ученик — афинянин Пердик (по-гречески: куропатка), убитый им из зависти.]
[Содержание неизвестно; может быть, другое название трагедии "Камикийцы"]
189(407). Не помогает счастье нерадивым.
Е. ТРОЯНСКИЙ ЦИКЛ
[Это — самый разветвленный комплекс древнегреческих сказаний, поскольку он включает в себя и предысторию Троянской войны (похищение Елены, привлечение к участию в войне Одиссея и Ахилла, а после гибели последнего — его сына Неоптолема и владевшего луком Геракла Филоктета), и ее последствия — возвращение греческого войска, убийство Агамемнона, скитания Менелая и Одиссея и т. д. Насколько можно судить по названиям драм Софокла и сохранившимся от них отрывкам, сказания Троянского цикла составляли не меньше одной трети всей его творческой продукции. Сюда же относятся и три из семи дошедших полностью трагедий: "Аякс", "Филоктет" и "Электра".]
ЭРИДА
[На свадьбу Пелея и Фетиды были приглашены все боги, кроме Эриды — богини раздора. Как было изображено в этой драме Софокла (возможно, сатировской) вмешательство Эриды в праздничный пир, сказать трудно. Единственный сохранившийся фрагмент — вероятно, из речине допущенной на пир Эриды.]
190(199). Голодная, на пирожки я зарюсь.
СУД
[Эта драма сатиров имела содержанием суд Париса, которому Зевс через посредничество Гермеса поручил рассудить, кто из трех богинь красивее. Отдав пальму первенства Афродите, Парис навлек на себя и на Трою гнев двух остальных богинь — Геры и Афины. Единственный сохранившийся фрагмент — вероятно, слова сатира, примеряющего на себя плащ одной из богинь.]
191(360). И вот покроюсь этим я плащом,
Как бы своим.
АЛЕКСАНДР
[В то время, как Гекуба, троянская царица, была в очередной раз беременна, ей приснился сон, будто она родила пылающую головню. Прорицатели истолковали этот сон таким образом, что рожденный ею ребенок спалит Трою. Поэтому только что родившегося мальчика подбросили в предгорья Иды, где его нашли и воспитали пастухи, давшие ему имя Париса. Здесь он взял на себя судейство в споре трех богинь. Когда же Приам назначил в Трое поминальные игры о своем подброшенном и наверняка погибшем сыне Александре, Парис принял в них участие и одержал победу над сыновьями Приама. При попытке одного из них убить незваного соперника (ср. фр. 194) Парис — Александр был опознан как сын Приама и принят в царскую семью.
Вероятно, уже после Софокла этот миф послужил основой для трагедии Еврипида "Александр" (415 г.; см.: Шопина Н. Р. Папирусное "содержание" трагедии "Александр" и ее место в творчестве Еврипида // ВДИ. 1986. Э 1. С. 117-130) и следовавшего за ним римского драматурга Энния (фр. 38-82).]
[Самой прекрасной женщиной в Греции, обладание которой Афродита пообещала Парису, была Елена, дочь спартанского царя Тиндарея. Когда она достигла брачного возраста, в Спарту съехались десятки претендентов на ее руку, и Тиндарей находился в большом затруднении, кого из них предпочесть. К сожалению, два сохранившихся фрагмента из трагедии Софокла носят настолько общий характер, что трудно сказать, какой эпизод из жизни Тиндарея составил ее содержание.]
195(646). Не должно славить счастья человека
Счастливого, покуда жизни он
Не кончит поприща в безбольи тихом.
Ведь в миг один цветущее богатство
Отнимет прихоть демона, когда
Изменит он, иль бог когда захочет.
196(647). И от старости свет притупился очей.
СВАДЬБА ЕЛЕНЫ
[Речь шла здесь не о выдаче Елены замуж за Менелая, а о свадьбе, которую справил Парис, привезя похищенную Елену в Трою. Для этой драмы засвидетельствовано восточное слово "оросанги" (телохранители) и двустишие, заставляющее предположить в ней участие сатиров и, таким образом, отнести пьесу к числу сатировских драм.]
197(181). Ах, смоква старая! Ты сам бессилен,
И нас, других, осмоквить хочешь речью?
ОДИССЕЙ БЕЗУМСТВУЮЩИЙ
[Как один из женихов Елены Одиссей обязан был принять участие в походе против Трои. Однако ко времени похищения Елены Одиссей уже был женат на Пенелопе, имел малолетнего сына Телемаха и не испытывал никакого желания оставлять их ради легкомысленной супруги Менелая. Поэтому перед явившимися за ним ахейскими вождями он притворился безумным: запрягши в плуг коня и вола, он с утра отправлялся вспахивать свое поле, засевая его солью. Хитрость Одиссея раскрыл Паламед, положивший на его пути Телемаха. Объехав ребенка, Одиссей сам себя разоблачил и вынужден был примкнуть к походу. Сохранившийся фрагмент — вероятно, из речи одного из Атридов.]
198(462). Ты знаешь все: я весь свой долг исполнил —
Аргивян речь сжата и коротка.
ФЕНИКС
[Ахейцам было предсказано, что поход под Трою не увенчается успехом, если они не привлекут к себе Ахилла — сына царя Фтии Пелея и морской нимфы Фетиды. Таким образом, в сказания Троянского цикла оказались втянутыми эпизоды из ранних лет Ахилла и окружавшие его персонажи. Одним из них был Феникс — сын беотийского царя Аминтора. Так как его отец увлекся молодой рабыней и этим оскорбил свою законную супругу, та убедила Феникса отбить у отца любовницу. Сын послушался матери, но навлек этим на себя проклятие изгнавшего его отца. Феникс нашел себе убежище у Пелея, который отдал ему на воспитание своего сына (Ил. IX, 447-483), Из двух связных фрагментов Э 200 явно имеет в виду любовницу Аминтора.
Одноименные трагедии написали Еврипид (фр. 804-818) и следовавший за ним Энний (фр. 306-318).]
199(718). ...Песий терн заполонил всю ниву.
200(720). ...Женщина, кормящаяся телом...
ЖИТЕЛЬНИЦЫ ФТИИ
[Содержание трагедии, действие которой должно было происходить во Фтии, царстве Пелея, неизвестно. Судя по фр. 201 и 203, какую-то роль здесь снова играл Феникс, избранный в воспитатели Ахилла. Аристотель (Поэтика, 18, 1456 а 1) относил эту трагедию к числу "этических", т. е. наиболее сильных в изображении нравов.]
201(694). Ты — молод, многому учиться должен,
Услышать много, много воспринять.
202(695). Я сам
Тебе вожатым буду, старцу старец.
203(696). Вину отцеубийства
Он на себя навлек бы.
ПОКЛОННИКИ АХИЛЛА
[Поскольку пьеса относилась к числу сатировских драм, то содержанием ее было, очевидно, влечение сатиров к юному Ахиллу, которого Феникс всячески оберегал от их: приставаний (фр. 205). В фр. 207 речь идет об усилиях, которых потребовало от Пелея овладение Фетидой; имя гончего пса Сиагр (фр. 209) и фр. 208, по-видимому, относятся к охоте как занятию, достойному Ахилла; фр. 211 — вероятно, пророчество о подвигах Ахилла под Троей.]
204(149). Ведь этот недуг день один излечит.
Ты знаешь, с чем бы я сравнил его?
Бывает, с неба холодом повеет,
И мальчики игривыми руками
Хватают плотный, затверделый лед.
Диковина их радует вначале;
Конец же тот, что мальчику-то жаль
Расстаться с ней, она ж игрушкой прочной
Не остается у него в руке.
Так и любовь: одна и та же страсть
И к делу манит, и от дела гонит.
Феникс
205(153). Увы! Ты видишь сам, что страсть напрасна.
[Содержание драмы неизвестно. Если в фр. 213 речь идет о клятве, которую дали женихи Елены, — совместно мстить за оскорбление ее будущего супруга, — то действие могло происходить в начале похода, когда рать собиралась в Авлиде.]
212(143). И стражи жребия ночного — струг
Кормилами по ветру направляют.
213(144). Ты в кресло сядь и, взявши в руки складень
Исписанный, прочти нам, все ль пришли,
Что вместе клятвою себя связали.
214(144а). О, Нестерова лысая глава!
ИФИГЕНИЯ
[Когда ахейский флот стоял в беотийской гавани Авлиде, Агамемнон метким выстрелом убил лань и громко воскликнул, что такой удаче могла бы позавидовать сама богиня-охотница Артемида. Разгневанная похвальбой смертного, богиня наслала на флот противные ветры, которые мешали отправлению войска под Трою. Поскольку прорицатель Калхант объявил, что гнев Артемиды может быть смягчен только принесением ей в жертву Ифигении, дочери Агамемнона, девушка была привезена в Авлиду и подставлена под жертвенный нож. Однако в последний момент богиня подменила Ифигению на алтаре ланью и перенесла ее в Тавриду, где сделала ее жрицей в своем храме.
Миф о жертвоприношении Ифигении обрабатывали все три афинских трагика. Трагедия "Ифигения" была у Эсхила (фр. 94); к атому мотиву он возвращался и в "Агамемноне" (184-249, 1412-1420). Целиком дошли две трагедии Еврипида — "Ифигения в Авлиде" (405 г.) и "Ифигения в Тавриде" (ок. 414-412 г.). В первой из них Ифигения была вызвана в Авлиду под предлогом ее бракосочетания с Ахиллом. Этот же мотив, как видно из фр. 215, использовал у Софокла посланный за Ифигенией в Микены Одиссей. Напарником его был избран Диомед, к которому, возможно, обращены слова Одиссея в фр. 217.
Одноименную трагедию написал Энний (фр. 220-252), следовавший "Ифигении в Авлиде" Еврипида.]
Одиссей
(Клитеместре)
215(305). О ты, которой лучший зять достался...
216(306). В сосуд прокисший меда не вливай.
217(307). Как осьминог природный цвет меняет
На цвет утеса, так и ты свой разум
Окрашивай под обстановку, друг.
218(308). Не сладок плод бездельного досуга.
СОТРАПЕЗНИКИ
[Эта драма, которую большинство исследователей считают сатировской, изображала, как видно, в юмористическом освещении жертвенный пир, устроенный ахейцами по пути в Трою на о-ве Тенедос. Среди действующих лиц была Фетида, обращавшаяся к Ахиллу (фр. 219), и сам Ахилл, изображенный в традициях сатировской драмы обжорой (фр. 220, 221) и вступавший в спор с Одиссеем (фр. 224), который, в свою очередь, ставил под сомнение героизм Ахилла (фр. 223).]
Фетида
219(562). Оставив хор подводных Нереид,
Сюда я вышла.
220(563). Несите же. Ты тесто приготовь,
А ты вина в глубокую кратиру
Налей. Ведь этот витязь бесподобный —
Что вол рабочий: если не наестся
Как следует, он к делу не приступит.
221(564). И как не стыдно! Надушив бородку,
Ты, уж не мальчик и породы знатной,
Добился, чтоб по брюшеству тебя,
А не по отчеству, мы величали.
222(565). И вот в сердцах посудиной зловонной[445]
[Содержание драмы составляли события, разыгравшиеся на троянской равнине сразу же после высадки ахейцев: от рук Гектора погибает ступивший первым на троянскую землю Протесилай; против Ахилла выходит хвастливый Кикн (фр. 232-233), но терпит поражение от ахейского героя. Название драме дано по хору фригийских пастухов (фр. 226-229).]
[После первой битвы на троянской равнине ахейцы хотели решить дело миром и отправили в Трою послами Менелая и Одиссея с требованием выдачи Елены и увезенных с нею сокровищ. В то время как все остальные троянцы отнеслись к послам враждебно, Антенор принял их у себя в доме и защитил от недоброжелательства своих соотечественников. В сохранившихся фрагментах можно видеть характеристику Менелая (239), Елены (240) и ее собственное высказывание (241).]
239(176). Таков сам строй его нехитрых слов;
Лаконской речи дух я чую в них.
240(177). Похитив (?) женщину, что щек увядших
Румянец кистью воскрешать способна.
241(178). Уж лучше мне напиться бычьей крови,[454]
Чем вечной пищею служить злословью.
ТРОИЛ
[Троила, юного сына Приама, Ахилл убил из засады у источника недалеко от Скейских ворот. В чем состоял смысл конфликта в этой трагедии, не ясно. Рядом с Троилом был выведен и его воспитатель-евнух (фр. 243, 244).]
[Возненавидев Паламеда, который заставил его принять участие в Троянской войне, Одиссей искал способ отмстить ему. Он сумел незаметно спрятать мешок с золотом под полом палатки Паламеда и подбросить в ахейский лагерь письмо, якобы написанное Паламедом Приаму и удостоверяющее получение золота. На суде ахейских старейшин Паламед был изобличен в мнимой измене и побит камнями.
Миф о Паламеде был обработан также в недошедших трагедиях Эсхила (фр. 181-182а) и Еврипида (фр. 578-590). От трагедии Софокла сохранилось меньше всего: высказывание общего порядка (фр. 247) и отрывок из речи какого-то персонажа, защищавшего Паламеда апелляцией к его заслугам перед ахейским войском (фр. 248).]
247(478). Уж с первых слов ты будь благоречива.
248(479). Не он ли[456] — бог простит мне похвальбу! —
Их голод прекратил? Не он ли в шашки
И в кости войско научил играть,
Забавой умной время коротая,
Чтоб червь безделья не глодал души
Морскою качкой утомленной рати?
НАВПЛИЙ
[Античные источники употребляют наряду с названием трагедии "Навплий" также дополнительные обозначения: "Навплий приплывающий" и "Навплий-возжигатель". Содержание первой из них, как это видно из позднеантичных свидетельств (включая сюда недавно найденный обрывок папирусного "содержания" — Р. Оху. 52, 1984, 3653), составляла попытка Навплия добиться посмертной реабилитации его невинно казненного сына Паламеда. Не достигши цели, Навплий отправился к женам ахейских героев, воевавших под Троей, склоняя их к измене мужьям. Однако главный акт его мести был впереди: в бурную ночь возвращения ахейцев из-под Трои Навплий зажег ложные маячные огни на крутых прибрежных скалах острова Евбеи. Держа путь на эти огни, многие греческие корабли разбились о подводные рифы, а люди на них погибли. К первой из упомянутых трагедий по содержанию могут быть отнесены фр. 249 (обращение Навплия к Зевсу перед началом спора с Атридами?), 252 и 254 (из речи Навплия, перечисляющего заслуги Паламеда перед войском), ко второй — 255-257 и 253 (описание ахейцев, запутавшихся во время бури в корабельных снастях?)]
[По аналогии с недошедшей трагедией Эсхила "Выкуп Гектора или Фригийцы" (фр. 263-272) содержанием этой трагедии Софокла предполагают поездку Приама в ахейский лагерь и его встречу с Ахиллом (фр. 258). Что касается фр. 259, то в нем, возможно, речь идет о бракосочетании Ахилла с троянской царевной Поликсеной, которое могло бы смягчить обстановку под Троей, но было прервано роковым выстрелом из засады Париса, вероломно сразившим Ахилла.]
258(724). Охотно губит добрых и могучих
Apec, мой сын. Кто языком лишь смел,
Беглец невзгоды, жизнь свою спасает:
Добытчик вялый на дурных Apec.
259(725). О перестаньте в свадебных напевах
Союз <злосчастный> этот величать!
ЭФИОПЫ
[Содержание неизвестно. Возможно, это другое название трагедии Софокла "Мемнон", упоминаемой в античном предисловии к "Аяксу" (АС 108); от нее, впрочем, кроме названия, ничего не дошло. По другому предположению, "Эфиопы" — иное название "Андромеды".]
[После гибели Ахилла возникла необходимость привлечь к военным действиям под Троей его сына Неоптолема, родившегося и воспитывавшегося на о-ве Скиросе. Ср. Ф. 240 и примеч. Содержание трагедии составляло, по всей видимости, прибытие ахейского посольства (с участием Феникса, старого воспитателя Ахилла) на Скирос и сборы Неоптолема. Фр. 267 — вероятно, из его речи к Фениксу.
Одноименную трагедию написал Еврипид (фр. 682-686), но ее содержанием было привлечение к Троянской войне Ахилла, скрытого Фетидой среди служанок царевны Деидамии на Скиросе.]
[По содержанию примыкала к дошедшему "Филоктету", хотя и была написана раньше. В сохранившихся незначительных фрагментах речь идет, по-видимому, об исцелении Филоктета. Фр. 271 — из описания Асклепия.]
268(697). Чтоб смрадом вам я тягостен не стал.
269(698). Недуги лучше всех врачует — Смерть.
270(699). Ужасной песнью оглашая <стан>,
С напевом флейт святых несовместимой.
271(701). И, как у вестника, двуглавый жезл
С двумя драконами.
ЕВРИПИЛ
[Сын Геракла Телеф, царь малоазийской области Мисии, сражался против ахейцев, когда они, согласно одной из версий, высадились по ошибке на мисийском побережье. Раненный копьем Ахилла, Телеф исцелился QT незаживающей раны только благодаря повторному прико сновению к ней того же копья. В благодарность он дал обет за себя и за своих потомков — никогда не сражаться с ахейцами. Когда, однако, положение Трои (уже после гибели Гектора и Мемнона) стало очень трудным, Приам через свою сестру Астиоху, жену Телефа, убедил его сына Еврипила привести под Трою мисийское ополчение. Совершив вдесь много подвигов, Еврипил пал от руки Неоптолема, сраженный все тем же копьем Ахилла. Все отрывки из "Еврипила" известны из папирусных находок; в одной из них был прочитан и единственный стих из этой трагедии, сохраненный Плутархом (фр. 272, ст. 9, пространно переведенный Зелинским). В наиболее уцелевших папирусных фрагментах речь идет о гибели Еврипила и отчаянье Астиохи.]
[Когда ахейцам стало известно, что Троя не может быть взята, пока в ней находится Палладий — статуя Афины-Паллады, доставить его в лагерь взялись Одиссей и Диомед. Проникнув в город через клоаку (фр. 276), Одиссей, предварительно изуродовав себя, вошел в сговор с Еленой и с ее помощью вместе с Диомедом унес Палладии. Фр. 277, возможно, заимствован из речи Одиссея, стремившегося сломить сопротивление Диомеда предательскому похищению Палладия. Название трагедии, предполагающее женский хор из спартанок — прислужниц Елены, указывает, что действие происходило в ее доме.]
[Среди сохранившихся фрагментов этой трагедии ни один не упоминает о судьбе Лакоонта, который отговаривал троянцев от введения в город деревянного коня со спрятавшимися в нем ахейскими воинами и вместе с сыновьями был задушен змеями, появившимися из моря. Фр. 278 описывает радостное настроение троянцев после отплытия ахейского флота; как видно из фр. 279, они славили при этом Посидона. Во фр. 280 вестник сообщает о покидающем Трою Энее — вероятно, еще до ее падения, и в этом случае надо признать, что версия, принятая Софоклом, отличалась от более известной нам по изложению Вергилия во II кн. "Энеиды".]
281(374). Труд кончен наш — и сладок стал нам труд.
282(375). Минувшее нас не заботит горе.
283(377). Свергаясь с выси...
АЯКС ЛОКРИЙСКИЙ
["Илиада" и примыкавшие к ней киклические поэмы знали двух Аяксов — знаменитого героя, сына Теламона, которому была посвящена дошедшая до нас трагедия Софокла, и так наз. "малого" Аякса, сына Оилея из Локр. Этот последний был известен тем, что в ночь падения Трои пытался отторгнуть от алтаря Афины искавшую там спасение Кассандру (фр. 290), чем осквернил священный участок и заслужил избиение камнями. На суде он спас себя от казни ложной клятвой, однако был низвергнут богами в море во время возвращения ахейского флота в Грецию. Так как этот эпизод не мог быть изображен в трагедии, о нем, вероятно, пророчествовала Кассандра. От "Аякса Локрийского" до недавнего времени было известно всего лишь несколько цитат. Папирусная публикация 1976 г. (Р. Оху. 44, 3151) принесла множество новых фрагментов, но связный характер носит только отрывок из монолога (фр. 284).]
284(10c, 2-6). Какой Дриантов отпрыск,[464] о ахейцы,
[Из античного предисловия к "Аяксу" (АС 108) ясно, что "Пленницы" относились к трагедиям троянского цикла. В остальном содержание ее неизвестно. Ф. Зелинский считал "Пленниц" другим названием трагедии "Аякс Локрийский" (ср. фр. 296, 299).]
[Содержанием служило принесение Поликсены в жертву на могиле Ахилла, которому она была обещана в жены при его жизни (ср. фр. 302 — из речи Тени Ахилла, появляющейся над его могилой). Другой мотив — спор между Менелаем (из его речи — фр. 301) и Агамемноном о сроках отплытия домой. Вероятно, из пророчества Кассандры о его смерти — фр. 305.]
301(522). Итак, под Идой оставайся ты
И приноси богам за жертвой жертву,
Собрав стада со всех Олимпа пастбищ.
302(523). Предвечный брег оставил я, покрытый
Глубоким мраком; с ахеронтских волн
Почуял я могучих возлияний
И плача ревностного ворожбу.
303(524). Не в силах ведь[471] верховный рати вождь
Всех осчастливить, всем в угоду править.
Сильнее много Зевса власть — моей,
И все ж и он ни в ведро, ни в ненастье
Не будет другом всем, и пусть к ответу
Пред смертных суд он явится — виновным
Его признают. Я же — смертный муж,
От смертной матери родился; как же
Могу умом я Зевса превзойти?
304(525). С эфирных же высот и с темной тучи...
305(526). Плащ без прорех, губительная риза...
АНТЕНОРИДЫ
[Трагедия под этим названием, как и "Пленницы", упоминается в античном предисловии к "Аяксу" (АС 108) как относящаяся к троянскому циклу. Антенор был единственным троянцем, выступавшим за решение спора о Елене мирным путем (см. выше "Посольство о Елене"), и поэтому среди ахейцев было условлено при взятии Трои пощадить его вместе с семьей. Поэтому содержание трагедии могло составлять переселение Антенора с детьми во Фракию или северную Италию (см. Страбон XIII, 1, 53, 608 С). Ряд исследователей отождествляет "Антеноридов" с "Посольством о Елене", опираясь на название 15 дифирамба Вакхилида под названием "Антенориды или посольство о Елене". Этой точки зрения придерживался и Зелинский. Единственный сохранившийся фрагмент, где говорится, по-видимому, об орле Зевса, не дает ответа на вопрос содержании трагедии.
В Риме трагедию "Антенориды" (вероятно, по образцу софокловской) написал Акций (фр. 79-86).]
[Содержание неизвестно. Власть над долопами Пелей вручил Фениксу, которого он приютил у себя. Может быть, "Долопы" — другое название трагедии "Феникс"?]
307(174). Что он, как заяц, спрятался и, беглый,
Сидит под кровом.
ТЕВКР
[Содержание трагедии составляло возвращение Тевкра по окончании Троянской войны на Саламин, негодование Теламона по его адресу за то, что Тевкр не уберег от гибели Аякса, изгнание Тевкра (ср. А. 1007-1021) и основание им на Кипре города, названного тоже Саламин в память о покинутой родине. Трагедия написана не раньше 20-х годов V в., поскольку цитата из нее содержится в "Облаках" Аристофана, поставленных впервые в 423 г. (см. фр. 310). Фр. 308 — об Оилее, отце другого Аякса, павшем духом при известии о смерти сына; фр. 309 — слова Теламона; фр. 310-311 — о буре, постигшей при возвращении ахейцев.
Для римской сцены "Тевкра" обработал Пакувий (фр. 335-380); фр. 312 перевел Цицерон (Туск. 3, 71); возможно, что эту трагедию Софокла использовал в своем "Теламоне" Энннй (фр. 319-338).]
[Оставшись после смерти Ахилла беззащитным стариком (ср. Ил. XXIV 486-489), Пелей был изгнан из своего царства Фтии соседями, сыновьями Акаста. Спасаясь от них, Пелей нашел убежище у абанта Молона на острове Икосе и здесь скончался. По версии, изложенной у Диктиса Критского, смерти Пелея предшествовала его случайная встреча с Неоптолемом, месть последнего соседям изгнанного деда и его торжественное возвращение на родину. Как следует из схолия к аристофановским "Всадникам", 1098 сл., "Пелей" был поставлен незадолго до 424 г. Аристотель относил эту трагедию Софокла к "этическим" (Поэтика 18, 1456 а 1-2), т. е. в ней, очевидно, был убедительно изображен нрав состарившегося героя, погруженного в воспоминания о прошлом и размышления о тщетности людской славы.
Одноименную трагедию написал Еврипид (фр. 617-624).]
[Хотя об этой трагедии сохранилось только одно свидетельство, содержащее единственный стих, едва ли можно сомневаться, что ее содержание составлял заговор Клитеместры (вместе с Эгисфом?) против Агамемнона и убийство микенского царя в день его возвращения из-под Трои.]
320(334). Здесь бродит Мститель — разве вы его
Не видите?
ХРИС
[Имя Хриса известно из "Илиады" (1,11-16): так звали жреца, чья дочь Хрисеида сталась в пленницы Агамемнону и с большой неохотой была возвращена им отцу, дальнейших событиях повествует позднеантичный мифограф Гигин (Э 120), переющий, судя по всему, содержание трагедии Софокла. В изложении Гигпна, Агамемнон не оставил Хрисеиду нетронутой, и когда у нее родился ребенок, названный тоже Хрисом, она объявила его сыном Аполлона. Когда впоследствии Орест и Пилад с помощью Ифигении похитили из Тавриды и ее и кумир Артемиды, они искали у Хриса убежища от преследовавшего их царя Фоанта. Узнав, что Орест и Ифигения — дети Агамемнона, которым Хрис-младший приходится единокровным братом, Хрисеида оказалась перед дилеммой: открыть сыну тайну его рождения или выдать беглецов на расправу Фоанту. Она выбрала первый путь, и завязалось сражение, в котором Фоант погиб, а детей Агамемнона оно освободило от преследователя.
По сообщению схолиаста к ст. 1240 "Птиц" Аристофана (фр. 322), стих заимствован из Софокла, — стало быть "Хрис" написан незадолго до 414 г.
На римской сцене "Хрис" послужил прообразом для одноименной трагедии Пакувия (фр. 79-118).]
[Гермиона, дочь Менелая и Елены, была обещана в жены Оресту, но Менелай, находясь под Троей, нарушил это обещание, просватав дочь за Неоптолема. Когда же Неоптолем был убит в Дельфах, куда он явился требовать к ответу Аполлона за смерть Ахилла, Гермиона была возвращена Оресту. Так излагают содержание трагедии Софокла позднеантичные источники. Принятый Софоклом вариант нашел отражение в "Андромахе" Еврипида (ок. 424 г.), а на римской почве — в трагедии Пакувия (фр. 168-198) и в 8-ой "Героиде" Овидия.
Единственный дошедший от Софокла фрагмент — малоинформативен.]
324(202). О вы, земли отечественной стогны!
НАВСИКАЯ, ИЛИ ПРАЧКИ
[Из названия ясно, что содержанием этой трагедии была встреча Одиссея с юной царевной Навсикаей (см. 6 кн. "Одиссеи") и его дальнейшее пребывание в стране феаков. Во фр. 325 речь явно идет о работе Навсикаи и ее подруг, отправившихся на берег моря стирать белье; фр. 326, скорее всего, — из рассказа Одиссея о Харибде. Более далеко идущие выводы об этой трагедии делать рискованно. Об исполнении юным Софоклом роли Навсикаи см. АС 3 и 4.]
325(439). Сложить плащи и все льняные ризы.
326(440). Ладью мою теченье,
Подняв спокойно, извергает вновь.
ФЕАКИ
[Тот же случай, что и с предыдущей трагедией. Единственный фрагмент не дает никакого представления о том, какой эпизод из пребывания Одиссея у феаков и в какой свете получил обработку в этой трагедии Софокла.]
327(675). К еде приправа горькая.
ОМОВЕНИЕ
[Судя по названию, в трагедии был обработан известный эпизод из 19 книги "Одиссеи", когда старая нянька Евриклея во время омовения ног Одиссея узнавала его по старому рубцу на ноге. Мнение ряда исследователей, будто "Омовение" служило только другим названием трагедии "Одиссей, пораженный шипом" (см. ниже), трудно признать справедливым, так как сцена омовения ног была настолько тесно связана в сознании современников Софокла с событиями в доме Одиссея накануне его расправы с женихами, что трудно себе представить ее перенесение к моменту, предшествующему смерти Одиссея. Контаминацию двух мотивов предпринял, по-видимому, только римский драматург Пакувин в своей трагедии "Омовение" (фр. 266-295). Единственный фрагмент Софокла не дает никакого ответа на затронутые здесь вопросы.]
[От Кирки у Одиссея родился сын, названный Телегоном ("далеко рожденным"). Достигнув совершеннолетия, он отправился на розыски отца, ночью (или в тумане) пристал к Итаке и, не зная, где он высадился, принялся грабить остров. Вступившийся за свое имущество Одиссей получил от неузнанного им Телегона смертельную рану копьем, наконечником которого служил твердый шип морской рыбы ската. Миф о смерти Одиссея восходит к старинному фольклорному сюжету "поединок отца с сыном", древность которого еще больше подчеркивается оружием Телегона, а сама трагедия, видимо, завершалась сценой трагического опознания Телегона, о которой пишет Аристотель в "Поэтике", 14, 1453 b 29-34.
Среди сохранившихся фрагментов Э 329 и 330 напоминают прорицание Тиресия в "Одиссее" XI, 127-129; в фр. 331-332, 335-336 вспоминается пророчество, полученное Одиссеем в Додоне, что ему суждена смерть от руки сына; в фр. 333 имеется в виду Киклоп, хотя и непонятно, в какой связи он мог упоминаться много лет спустя после возвращения Одиссея.]
329(453). Какой же дар ты на плечах могучих
Несешь?
330(454). На плечах неся
Мякиноистребительную утварь.
331(455). Додонский Зевс — пророк для смертных он.
332(456). Священствующих вещих Додонид.
333(457). ...чудовищное чрево.
334(458). Коль выйдут — дело; если ж нет, скажи...
[К фиванской царевне Семеле по ночам являлся Зевс. Желая убедиться, что это вправду он, Семела попросила его показаться ей в полном величии, и от перунов, зажатых в руке Зевса, загорелась спальня Семелы и погибла она сама. Плод их любви — недоношенного младенца Диониса — Зевс изъял из чрева матери и зашил себе в бедро, а когда ребенок достиг поры появления на свет, отдал его на воспитание нимфам и лесным демонам — сатирам. Какие именно проделки этих детей природы изображались сатировской драме Софокла, подробнее неизвестно. Фр. 337 — скорее всего, из рассказа папаши-Силена.]
337(171). Когда к нему я пищу приближаю, —
Он ручку поднимает, нос мне треплет
И лысину, так весело смеясь...
337а(172). Где нашли они винный цвет,
Отдых сердцу от боли?
КЕДАЛИОН
[Кедалион — хромой кузнец с о-ва Наксоса, учитель в ремесле, а затем помощник Гефеста в его мастерской на о-ве Лемносе. В сатировской драме, озаглавленной именем Кедалиона, было обработано хиосское предание о возвращении с его помощью зрения исполину-охотнику Ориону. Какую роль играли в этой истории сатиры (к ним, конечно, обращен фр. 339), неизвестно. Фр. 341 — поговорочное выражение, подобное нашему "выеденному яйцу", — пустое дело, перевод времени.]
338(328). И вот из страха уронил я нечто
Из тех приправ.
339(329). Плетьми б, кнутами б бить вас, чужееды!
340(330). Твои слова так ясны для меня,
Как белая черта на белом камне.
341(331). Что б ни случилось — выйдет тень осла.
342(332). ... самозданные дома.
class='book'>
ГЛУХИЕ
[Еще одна сатировская драма, роль в которой сатиров и тем более их глухота при существующем состоянии источников непонятна. Речь шла в ней о том, как некоторые из людей, получив от Зевса средство от старости, навьючили его на осла; по пути осел захотел напиться, но сторожившая источник ядовитая змея потребовала, чтобы осел отдал ей то, что несет. Так змеи приобрели средство от старости, каждый год меняя кожу. Но вместе с ним — и жажду, томившую осла. Оттого мучаются жаждой и укушенные ими люди.]
343(363). ...И съежившись, как бобовидный червь.
ПАНДОРА, ИЛИ МОЛОТОБОЙЦЫ
[Злоумышляя против человеческого рода, Зевс послал Эпиметею, брату Прометея, чан с запретом открывать его. Принесли этот чан сатиры, из чего следует, что и эта драма Софокла была сатировской. Ослушавшись приказа, Эпиметей велел сатирам разбить сосуд молотами (отсюда второе название драмы), и на свет вышла Пандора, которую он взял себе в жены. Фр. 344 — вероятно, о создании Пандоры, вылепленной Гефестом.]
344(482). И первым делом ил меси руками.
345(483). Кто первый выпьет полный рог златой,
Тому рукою мягкою она...
ФАМИР
[Фракийский певец Фамир неосторожно похвалился, что своим искусством он может превзойти Муз, которые за это ослепили его (ср. Ил. II, 59-65). Об участии в постановке "Фамира", относящегося к началу творческого пути Софокла, самого поэта, см. АС 2.]
346(237). <И> во Фракии Зевса Афонского мыс.
347(238). И нарядные лиры и лютни и все
Сладкозвучные древа в Элладе...
348(240). Песни вровень мы поем
Шагу ног, размаху рук.
349(241). Умолкли песни, что под лютни звон...
350(242). От Эрихтония матерью стала грудного младенца —
Много он в Аргосе полом похитил добра — Автолика.[479]
351(244). Он разбил золоченый рог,
Дивный строй разорвал звонкоголосых струн.
352(245). Всецело, с головой охвачен я безумьем
Мусическим от лиры и ладов Фамира,
Что их творит искусней всех...
ТАНТАЛ
[Тантал, лидийский царь, сын Зевса, пользовался такой его любовью, что получил право присутствовать на пирах бессмертных. Он, однако, злоупотребил доверием богов и то ли вынес с Олимпа божественную пищу — нектар и амвросию, то ли разгласил среди людей содержание разговоров богов. Чтобы проверить их всеведение, он убил собственного сына Пелопа и подал его мясо к столу богов. Какой эпизод из жизни Тантала составлял содержание трагедии Софокла, по незначительным сохранившимся фрагментам определить невозможно.]
353(572). Не надолго ведь жизнь человеку дана;
А умрет он — навеки он должен лежать
Под покровом земли.
354(573). Гермес то слово вещее открыл.
МЕЛЕАГР
[Сын калидонского царя Энея возглавил охоту на исполинского вепря, насланного на его землю Артемидой. При дележе трофеев произошла ссора между калидонцами Мелеагра и принявшими участие в охоте его дядьями. Различные варианты по-разному излагают последствия этой ссоры и причину смерти Мелеагра. Какую из версии принял Софокл, неизвестно.
Одноименные трагедии написали Еврипид (фр. 515-539) и Акций (фр. 428-450).]
355(401). Чудовищного вепря дочь Латоны
Наслала на Энеевы поля,
Богиня-дальновержица.
ТИРО
[Тиро была дочерью элидского царя Салмонея, любившей местного бога реки Энипея. Однажды к ней под видом Энипея явился Посидон и овладел ею. Рожденных близнецов Тиро поместила в корыто и пустила его по течению Энипея. Мальчиков нашел и воспитал пастух, назвав одного из них Пелием, другого — Нелеем. Между тем Салмоней, овдовев, взял себе другую жену, по имени Сидеро (от греческого sideros "железо", см. фр. 359), которая всячески преследовала падчерицу, заставляя ее, в частности, выполнять работы по хозяйству. Однажды подросшие Пелий и Нелей оказались на царском дворе, причем в руках у Пелия было и корыто, в котором их подобрали. У колодца их увидела Тиро — произошло опознание, после чего близнецы убили Сидеро, вернули матери царское достоинство и сами были признаны царевичами, законными наследниками Салмонея.
Софокл написал две трагедии, озаглавленные именем Тиро. Были ли это два варианта одного и того же сказания, или Софокл использовал еще какую-нибудь версию, неизвестно. Ту "Тиро", в которой развязку приносило узнавание, упоминает в "Поэтике" Аристотель (16, 1454b, 19-25), и поставлена она была до 414 г., как видно из отрывка античной дидаскалии и пародии в аристофановской "Лисистрате", 138. Фр. 356 — о внешности Тиро, отличавшейся белизной кожи; фр. 360 — из жалобы Тиро: обрезать у свободной женщины косу значило нанести ей страшное оскорбление, на что, как видно, вполне сознательно пошла Сидеро, желая унизить падчерицу и приравнять ее у рабыне; фр. 368 — из хоровой партии.]
356(648). Столь белою ее на молоке
Вскормили.
357(653). Не разглашай ты демона повсюду:
О нем скорбеть в молчании пристойней.
358(654). Что значит птицы этой появленье
В столь странном месте?
359(653). Она отважна, ей сродни железо;
Его же носит в имени она.
360(659). И по косе скорблю, как кобылица
Младая, у которой пастухи
Во мраке стойл безжалостной рукою
Убор скосили гривы золотой.
И вот в полях, в вод зеркале текучих
Увидит образ свой она, увидит
Бесчестие поруганной красы —
Ах, и жестокий сжалится над нею;
Так стыдно ей, так больно, так обидно,
Что цвет похищен гордости былой.
361(660). <Явились> змеи посреди стола,
К блюдам и чашам винным подползая.
362(661). Объятый горем много видит дух.
363(662). Не восхваляй его, пока он жив.
364(663). Болезнь родится от упадка духа.
365(664). Всему нас учит долгий век и время.
366(665). Тот не дурен,[480] кто согрешил невольно.
367(666). Различных яств обильем угощаем.
368(667). Число необъятно людей;[481] не будь уверен,
Что сын благородного добрым уродился,
И отпрыск худого худым; исход непрочен
Надежды у смертных...
369(668). ...Диониса туроядца.
САЛМОНЕЙ
[Возомнив себя Зевсом, Салмоней приказал воздавать ему почести, как верховному богу. Зевс сразил его молнией. Пьеса была драмой сатиров, но в чем состояло их участие, сохранившиеся фрагменты не объясняют. Может быть, сатиры были пленниками Салмонея и получили свободу после его наказания?]
370(537). Любовный зуд и шепот поцелуев —
Вот победителю в игре коттаба
Наградный приз: так объявляю я.
371(538). И тебя пожалуй
Коснется огненный перуна дых,
И задымишься дымом ты зловонным.
372(539). Весь облик дымом, вестником огня...
373(540). Карийские козлы.
ВОДОНОСИЦЫ
[Упоминается в схолии к ст. 1 "Антигоны". Содержание неизвестно.]
[Эригона — дочь Эгисфа и Клптеместры; Орест, расправившись с убийцами отца, пытался убить и ее, но девушку спасла Артемида: она перенесла ее в Аттику и сделала там своей жрицей. Как был обработан этот миф у Софокла, неизвестно. Возможно, "Эригона" послужила прообразом одноименной трагедии Акция (фр. 318-325).]
376(235). Хочу
Воочью видеть то, что чует сердце.
377(236). Исподтишка <боролся он> и пал
От тех, кого он сам сгубить задумал.
ГИППОНОЙ
[Гиппоной был царем ахейского города Олена, дедом Тидея, принявшего участие в походе семерых против Фив. Из сообщения античного лексикографа Полидевка (Поллукса) известно, что в одной из песен хора в этой трагедии Софокл говорил от своего имени. Фр. 379 касается, вероятно, дочери Гиппоноя, уличенной им в потере девичьей чести.]
[Алей, царь Тегеи в Аркадии, получил прорицание, сулившее ему смерть от сына его дочери Авги. Поэтому он сделал Авгу жрицей богини Афины, запретив ей под страхом смерти соединение с мужчиной. Когда Геракл, будучи гостем Алея, овладел в пьяном виде Авгой и отец заметил ее беременность, он отдал ее Навплию с просьбой утопить ослушницу. По дороге Авга родила мальчика, оставив его на горе Парфении. Вскормленный ланью и воспитанный пастухами, которые назвали его Телефом, тот со временем узнал тайну своего рождения и отправился в Тегею, где сыновья Алея (Алеады) не захотели признать в нем своего племянника. В завязавшейся ссоре Телеф убил своих дядьев и по указанию богов бежал в Мисию, куда еще задолго до этого Навплий переправил Авгу и выдал ее замуж за местного царя Тевфранта. Так как у Авги от Тевфранта не было детей, Телеф после смерти отчима стал царем Мисии.
Из сохранившихся отрывков в фр. 390 речь идет, как видно, о Геракле, в фр. 393 — о лани, выкормившей Телефа. Остальные носят достаточно общий характер.
В надписи нач. IV в., найденной в афинском деме Эксоне, упоминается трилогия "Телефея", поставленная Софоклом (Tr GF 1. Р. 39. D d. 5, 8), первой частью которой могли быть "Алеады". Спорным остается только, являлся ли ее автором знаменитый Софокл, или — скорее — его одноименный внук, тоже трагический поэт (см. АС 101), поставивший "Эдипа в Колоне".]
[Содержанием трагедии могло быть либо прибытие Телефа в Мисию (см. вступительную заметку к "Алеадам"), либо его выступление во главе своего народа против ахейцев, по ошибке приставших к берегу Мисии вместо Троады (см. вступительную заметку к "Еврипилу"). Поскольку, однако, Аристотель в "Поэтике" (24, 1460 а 27-32) упоминает "Мисийцев" в связи с переселением Телефа из Тегеи в Мисию, первое предположение представляется более вероятным; тогда "Мисийцы" принадлежали к той же трилогии, что "Алеады" и "Телеф", от которого, правда, никаких отрывков не сохранилось.
Одноименная трагедия была у Эсхила (фр. 143-145).]
394(409). Несчастному приятно хоть на миг
Забыть о гнете неустанном горя.
395(410). Безбольного не знаем мы; счастливым
Зовем того, кто менее несчастен.
396(411). Всю землю, гость, мы Азией зовем,
А эту область — Мисией, согласно
Названью тех, что обитают в ней.
397(412). Гудел во-всю фригийский треугольник,
Созвучию лидийской лиры вторя.
ГОРДЫНЯ
[Сатировская драма, содержание которой неизвестно.]
1. Софокл был родом из Афин, сын Софилла, не плотника и не медника, как говорит Аристоксен[521], и не ножовщика по роду занятий, как говорит Истр[522]; но случилось отцу приобрести рабов-медников или плотников; трудно поверить, чтобы родившийся от такого отца Софокл удостоился должности стратега[523], наряду с Периклом и Фукидидом, первыми гражданами государства. Да и комики его не пощадили, они и самого Перикла покусывали. Не вызывает доверия сообщение Истра, будто Софокл — уроженец Флиунта[524], а не Афин. Во всяком случае, даже если он и происходил из Флиунта, то ни у кого, кроме Истра, нельзя найти подтверждения этого. Итак, Софокл родился в Афинах, в деме Колоне, славный и жизнью своей, и поэзией, получил прекрасное воспитание, рос в достатке, отличился и в управлении государством, и в посольствах.
2. Говорят, что он родился в семьдесят первую Олимпиаду[525], на втором ее году, при афинском архонте Филиппе. Он был на семь лет моложе Эсхила и на двадцать четыре года старше Еврипида.
3. В детстве он усердно занимался и в палестре, и мусическими искусствами, и, как говорит Истр, был увенчан и в том, и в другом. Музыке учился у Лампра[526] и после морского сражения при Саламине, когда афиняне праздновали победу, Софокл, нагой, умащенный маслами, с лирой в руках, возглавлял хор, исполнявший эпиникий.
4. Трагедии он учился у Эсхила. Многое Софокл ввел в состязания впервые[527]: он первым прекратил участие в постановке поэта в качестве актера и сделал это из-за слабости собственного голоса (раньше он выступал и как актер), число хоревтов изменил, вместо двенадцати их стало пятнадцать; Софокл ввел также и третьего актера.
5. Говорят, что взяв кифару, он пел под нее однажды в "Фамире"[528] и поэтому в Расписной Стое[529] изображен с кифарой.
6. Сатир же рассказывает, что он придумал посох с изогнутым верхом; и Истр говорит, что он изобрел белые ботинки, которые надевают актеры и хоревты; Софокл писал драмы согласно их природе; он руководил фиасом[530] из посвященных людей.
7. Одним словом, столь велика была прелесть его нрава, что все и всюду его любили.
8. Он одержал двадцать побед[531], как говорит Каристий, часто занимал второе место, третье же никогда!
9. В возрасте шестидесяти пяти лет[532] афиняне выбрали его стратегом за семь лет[533] до Пелопоннесской войны, в походе против анеев.
10. Настолько он был предан Афинам, что хотя многие цари за ним посылали, он не захотел покинуть родину.
11. Софокл имел жреческий сан в культе Галона[534] (этот герой был воспитан Хироном[535] вместе с Асклепием), о чем свидетельствует изображение, которое соорудил после смерти Софокла его сын Иофонт.
12. Никто другой, кроме Софокла, не был таким любимцем богов, — как говорит Иероним[536], рассказывая о золотом венке. Золотой венок был похищен из Акрополя, и вот Геракл явился Софоклу во сне и велел искать венок в незаселенном доме по правую руку от входа, — там, дескать, он спрятан. Софокл указал народу на этот дом и получил в награду один талант; об этом было объявлено всем. Получив талант, Софокл воздвиг памятник Гераклу-Возвестителю.
13. Многие рассказывают о той тяжбе, которая возникла у Софокла с его сыном Иофонтом. От Никостраты у Софокла был сын Иофонт, от сикионянки Феориды[537] — Аристон, и его сына, тоже Софокла по имени, дед очень любил. Однажды ... вывел[538] в драме Иофонта, завидующего отцу и перед фратрией предъявившего ему обвинение в том, что от старости он лишился разума; но члены фратрии[539] осудили Иофонта. По этому поводу Сатир рассказывает, будто Софокл заявил: "Если я Софокл, то не безумен; если же безумен, то я не Софокл", и, сказав так, прочитал вслух "Эдипа"[540].
14. Истр и Неанф[541] рассказывают, что скончался он следующим образом: актер Каллипид шел из Опунта[542] во время праздников Кувшинов[543] после сбора винограда и послал гроздь винограда Софоклу. Софокл же, взяв в рот незрелую ягоду, задохнулся и скончался, будучи уже глубоким стариком. А Сатир рассказывает, что во время чтения вслух "Антигоны" Софокл наткнулся в конце на длинную фразу, не отмеченную посередине знаком для остановки, перенапряг голос и вместе с голосом испустил дух. Другие же передают, что после исполнения драмы, провозглашенный победителем, он скончался от радости.
15. Среди отчих могил вдоль Декелейской дороги[544] он был положен в могилу на расстоянии одиннадцати стадиев от городской стены; одни говорят, что в память о нем поставили Сирену, другие, что Обольстительницу, сделанную из меди. Когда спартанцы укрепляли это место в войне против афинян, Дионис, представ во сне перед Лисандром[545], приказал предать тело этого мужа земле; когда же Лисандр пренебрег повелением, Дионис предстал перед ним во второй раз, приказывая то же самое; тогда Лисандр, выпытав у перебежчиков, кто был умерший и поняв, что это — Софокл, послал глашатая с приказом похоронить его.
16. Лобон[546], говорят, начертал на его могиле следующее:
В этой могиле, в священной обители прячу останки
Трагика, взявшего верх в славном искусстве своем.
17. Истр сообщает, что афиняне приняли решение вследствие доблести Софокла ежегодно совершать в его честь жертвоприношения[547].
18. Как говорит Аристофан[548], Софоклу принадлежит сто тридцать драм, из них семнадцать поддельных[549].
19. Он соревновался и с Эсхилом, и с Евршшдом, и Хэрилом[550], и Аристием[551], и со многими другими и с сыном Иофонтом.
20. Все вещи Софокл называл по-гомеровски. Ведь он пересказывает мифы по следам Поэта, во многих из своих драм перелагает "Одиссею"[552] и объясняет имена в соответствии с Гомером — в том числе имя Одиссея:
Он изображает и расцвечивает нравы, искусно пользуется замыслами, воспроизводя гомеровскую прелесть. Вследствие чего и сказал какой-то иониец, что один Софокл оказался учеником Гомера. Ведь не только он, но и многие другие подражали кому-нибудь из предшественников или современников, однако один Софокл сумел собрать мед с каждого цветка; за это его и называли пчелой. Он собирал все вместе: надлежащее время, сладость речи, силу, яркость.
21. Он умел соразмерить благоприятный момент и события, так, что маленьким полустишием или даже одним словом создавал характер действующего лица. Ведь изобразить характер или страсть — это высшее в поэтическом искусстве.
22. Аристофан говорит[554], что Софокл наполнил медом соты, в другом же месте, что уста у Софокла смазаны медом.
23. Аристоксен сообщает[555], что первым из афинских поэтов Софокл воспользовался для своих песен фригийским ладом и примешал его к дифирамбическому складу.
АНТИЧНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ СОФОКЛА
ПРОИСХОЖДЕНИЕ, СЕМЬЯ, ЖИЗНЕННЫЙ ОБЛИК
1(13). Колон и Колона — это совершенно одно и то же. Тем не менее, победу одержала гомеровская форма, и Софокл употребляет ее, называя вершину погребального холма Колоной, хотя прекрасно знает об упомянутом сходстве; соответственно дом в Афинах у него зовется Колон, а выходец оттуда, каким он был сам, зовется уроженцем Колоны.[556]
2(28). Софокла же, мало того, что он родился в прекрасное время, обучал и танцам, и музыке Лампр. После морской битвы при Саламине нагой, умащенный маслом, он в честь победы танцевал под аккомпанемент лиры; некоторые, правда, говорят, что на нем был надет гиматий. И ставя "Фамира", Софокл сам играл на кифаре; прекрасно играл и в мяч, когда поставил драму "Навсикая".[557]
3(29). О том, что древние увлекались игрой на кифаре, свидетельствует и трагическая поэзия. Блиставший в ней Софокл не только прекрасно играл в мяч, сопровождая игру пением (как, согласно комментаторам "Одиссеи", он проявил себя в драме "Навсикая"), но отличался большим искусством в игре на кифаре.[558]
4(30). Говорят, что впоследствии распространилось увлечение игрой в мяч. Можно сказать, что из городов играли сообща все спартанцы, из царей — Александр Великий, из частных граждан — трагик Софокл; говорят, что когда он поставил на сцене "Прачек", то весьма прославился, исполняя роль Навсикаи, играющей в мяч.[559]
5(64). Сыном Софокла был Иофонт. Он участвовал в состязаниях и одержал блестящую победу еще при жизни отца.[560]
6(65). Высмеивается здесьИофонт, сын Софокла за то, что выдает сочинения отца за свои. Он высмеивается не только за то, что называет своими отцовские трагедии, но и за холодность и многословие.[561]
7(66). Иофонт поставил пятьдесят драм, среди которых "Ахилл", "Телеф", "Разрушение Илнона", "Актеон", "Дексамен", "Вакханки", "Пенфей"; и еще многие другие, написанные совместно с отцом.[562]
8(164) <... еще большая несправедливость) если потерпевший и подвергшийся насилию сам себя сильно накажет. Ведь на самом деле большего наказания заслуживает совершивший преступление. Именно так сказал Софокл, выступая в защиту Евктемона, который, став жертвой насилия, сам себя зарезал: он не присудит преступнику меньше, чем присудил себе сам пострадавший.[563]
9(167). Прибавим к философам ученейшего мужа, божественного Софокла, который, после того, как из храма Геркулеса был похищен тяжелый золотой кубок, увидел во сне бога, сообщающего ему, кто это сделал. Он сначала не обратил на это никакого внимания. Но когда сон стал повторяться, Софокл пошел в Ареопаг и доложил об этом; ареопагиты приказали арестовать того, на кого указал Софокл; во время допроса арестованный сознался и вернул кубок. После того, как все это случилось, сновидение было названо явлением Геркулеса Возвестителя.[564]
10(75). Я встретился с поэтом Софоклом на Хиосе, в то время, когда он в качестве стратега плыл на Лесбос; был он за вином любителем шуток и занимательным собеседником. Его хозяином был Гермесилай, его личный друг и проксен афинян. И вот, когда отрок — виночерпий стоял у огня ... Софокл заметил своему соседу:
— Как хорошо сказал Фриних:
Опять на пурпурных ланитах свет любви пылает.
Ему, однако, возразил какой-то эретриец, школьный учитель:
— Сам ты, Софокл, поэт хороший, но все же Фриних не совсем удачно назвал ланиты красавца "пурпурными". Ведь если бы живописец раскрасил пурпуровой краской щеки этого мальчика, он вовсе не показался бы нам прекрасным. Не следует, значит, сравнивать прекрасное с тем, что не прекрасно.
Софокл улыбнулся на замечание эретрийца и сказал:
— Значит, тебе не нравится и слово Симонида, пользующееся большим успехом у эллинов:
...дева песнь
Звонкую льет из уст пурпурных, теша нас,
да и тот другой поэт, что назвал Аполлона "златокудрым"; ведь если бы живописец изобразил кудри Аполлона не черными, а золотыми, он этим испортил бы всю картину. Не одобришь ты и "розоперстой"; ведь если кто окрасит пальцы в цвет розы, он представит нам руки красильщика, а не прекрасной женщины. Тут все рассмеялись; эретриец нахмурился после этого урока.[565]
11(61). Еврипид — Софоклу.
Донеслась в Афины, Софокл, весть о случившемся с тобой во время плавания в Хиос несчастье; весь город дошел до того, что враги горевали не меньше друзей. Я убежден, — лишь благодаря божественному провидению могло случиться, что в таком большом несчастье и ты спасся, и никого из сопровождавших тебя твоих близких и слуг не потерял. Что же касается беды с твоими драмами, то в Элладе ты не найдешь никого, кто бы не считал ее ужасной; но раз ты уцелел, то она легко исправима. Смотри же, возвращайся поскорее целый и невредимый, и если сейчас тебе в плавании плохо от морской болезни или, ломая тело, досаждает холод, или кажется, что будет досаждать, тотчас спокойно возвращайся. Дома же, знай, все исправно, и все, что ты наказывал, исполнено. Приветствуй Хионида и Лапрепа и передай им, что мы ничуть не меньше радуемся тому, что и они спаслись. Если в Хиосе ты еще застанешь врача Антигена, и он не укатил куда-нибудь на Родос, то передай ему привет и имей в виду, что он и сыновья Кратина — это лучшие из мужей.[566]
12(165). Третий способ снять обвинение состоит в том, что поступок совершен по ошибке или в результате несчастного случая, или по необходимости. Так, Софокл сказал, что не потому де дрожит, что, как сказал обвинитель, хочет уподобиться дряхлому старику, а по необходимости; ведь не по собственной воле ему восемьдесят лет.[567]
13(54). Говорят, Софокл, услышав, что скончался Еврипид, во время предварительного показа драмы сам вышел вперед в черном гиматии, а хор и актеров вывел неувенчанными, и народ плакал.[568]
14(57). Софокл, трагический поэт, услышав, что в Македонии скончался Еврипид, сказал: "Погиб оселок для моих стихов".[569]
15(81). Софокл писал трагедии до глубокой старости. Так как усердие его было столь велико, что он, казалось, оставляет в небрежении свое имущество, сыновья вызвали его в суд, чтобы судьи отстранили Софокла словно безумного от владения домашним имуществом. Ведь по нашим обычаям принято запрещать родителям распоряжаться домашним хозяйством, если они плохо ведут его. Тогда, рассказывают, старик продекламировал судьям то сочинение, которое держал в руке и только что написал, — "Эдипа в Колоне", — и спросил, неужто такое сочинение может принадлежать безумцу. После того, как он закончил чтение, по решению судей был освобожден от обвинения.[570]
16(82). Многие говорят, что Софокл, стремясь избежать обвинения в безумии, прочитал парод из "Эдипа в Колоне", начинающийся со слов: "В землю гордых коней, мой гость, ты пришел..." Стихи эти вызвали такое восхищение, что его проводили из суда, словно из театра, рукоплесканиями и восторженными возгласами.[571]
17(83). Поэт Софокл, ровесник Еврипида, переживший его, — ведь он дожил до глубокой старости — сподобился быть обвиненным собственным сыном, будто бы на старости лет выжил из ума. Тогда, рассказывают, он достал своего "Эдипа в Колоне" — лучшее из всего, что написал и как: раз только что закончил, — прочитал его судьям и не привел в свою защиту никаких более сильных доводов. Пусть смело обвиняют его в слабоумии, если сочинение старика не понравится. Здесь, насколько мне известно, все судьи встали перед таким поэтом, принесли ему высшие похвалы за остроумие в защите, великолепие трагедии и ушли не раньше, чем обвинив в слабоумии самого обвинителя.[572]
18(85). В это самое время скончался Софокл, сын Софилла, трагический поэт, проживший девяносто лет и одержавший восемнадцать побед. Говорят, что во время представления последней трагедии, одержав победу в состязании, в сильнейшей радости Софокл упал и умер из-за этого. Аполлодор рассказывает, что в этом же году умер и Еврипид.[573]
19(89). Съев сырую многоножку, тотчас умер Диоген.
Жизнь Эсхила черепаха враз паденьем прервала.
Поперхнувшись виноградом, испустил свой дух Софокл.
20(92). Отец Либер приказал осаждавшим стены спартанцам похоронить усопшего Софокла; он часто побуждал во сне их царя Лисандра, чтобы тот разрешил предать земле его любимца. Царь разузнал, кто умер в Афинах в минувший день, без труда понял, кого имел в виду бог, и дал спокойно совершить погребение.[575]
21(94). Говорят, что когда скончался Софокл, в Аттику вторглись спартанцы, и их предводитель увидел во сне представшего перед ним Диониса, который велел воздать этой новой Сирене почести, какие установлены по отношению к умершим. И он понял, что сновидение относится к Софоклу и его поэзии. Ведь и по сию пору уподобляют влекущий соблазн стихов и речей Сирене.[576]
22(3). Прошло сто сорок три года с тех пор, как в Афинах при архонте Каллии умер поэт Софокл, проживший девяносто два года, и выступил в поход Кир.[577]
23(5). При консулах Клавдии Центоне, сыне Аппия Цека, и Марке Семпронии Тудитане, самым первым поэт Ливий начал ставить пьесы в Риме, спустя почти сто шестьдесят лет после смерти Софокла и Еврипида.[578]
ИСПОЛНЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ
24(15). Выше всех трагический поэт Софокл; но вот что вызывает во мне изумление: хоть столь велики достоинства его трагической поэзии, он и в жизни прославился: будучи в Афинах человеком знатного происхождения, он отличился и государственными деяниями, и командовал войском.[579]
25(20). Афиняне сначала послали против Самоса полководцем Перикла и вместе с ним поэта Софокла, которые осадой поставили вышедших из повиновения самосцев в тяжелое положение; в дальнейшем они выслали на остров две тысячи клерухов из числа своих граждан.[580]
26(21). На четырнадцатом году афиняне, осадив Самос, выбрали стратегами против самосцев Перикла и Софокла.[581]
27(22). Этот договор афиняне нарушили на четырнадцатом году, выбрав стратегами для осады Самоса Перикла и Софокла.[582]
28(26). Передают, что однажды предводители войска совещались в шатре полководца, который попросил поэта Софокла как самого старшего высказать свое мнение. На это Софокл ответил:
— Я самый старый, ты самый старший.[583]
29(27). И когда делаешь умозаключение, даже если в вопросе уже заключен ответ, следует объяснить причину. Так Писандр спросил Софокла, понравилось ли ему, как и другим пробулам, установить власть Четырехсот; Софокл ответил на это:
— Как? Разве тебе не показалось, что это дурно?
Писандр ему:
— Итак, ты поступил дурно?
— Конечно, — ответил Софокл, — потому что ничего другого лучше не было.[584]
30(67). Рассказывают, что Пан — почитатель Пиндара и лирических песен. Божество с помощью Муз оказало почет скончавшимся Архилоху и Гесиоду. Софокл же еще при жизни оказал гостеприимство Асклепию. До сих пор сохранились многочисленные свидетельства этого, а когда Софокл скончался, то другой бог помог его погребению.[585]
31(69). Дексион ("Принявший"): так афиняне прозвали Софокла после его смерти. Говорят, что сограждане, после того, как Софокл скончался, желая оказать ему почести, соорудили ему святилище и назвали Дексионом, — из-за того, что он принял у себя Асклепия. И действительно, Софокл принял бога в своем доме и поставил жертвенник; по этой причине он и был прозван Дексионом.[586]
32(70). Выступил Клеэнет, сын Клеомена из Мелиты. Оргеоны приняли следующее решение. Так как Каллиад, сын Филина из Пирея, и Лисимахид, сын Филина из Пирея, — доблестные мужи во всем, что касается общего дела оргеонов Амина, Асклепия и Дексиона, следует восхвалить их за доблесть и справедливость по отношению к богам и к общему делу оргеонов, увенчать каждого из них золотым венком стоимостью от пятидесяти драхм; освободить их от повинностей и возлияния в обоих святилищах — и их самих, и потомков, и выдать им на жертвоприношение в дар божеству сколько будет угодно оргеонам. Написать это решение на двух каменных стелах и поставить одну в святилище Дексиона, другую — в святилище Амина и Асклепия; выдать им и на стелы, сколько будет угодно оргеонам, чтоб и другие считали для себя делом чести все, что касается общего дела оргеонов, и знали, что благодетелям воздадут благодарностью, достойной их благодеяний.[587]
ТВОРЧЕСКИЙ ПУТЬ
33(2). Софокл, сын Софилла, из Колона, родом афинянин, трагик, родился в семьдесят третью Олимпиаду, так что был старше Сократа на семнадцать лет. Он первым ввел третьего актера — так называемого тритагониста, также первым увеличил он хор, включив в него пятнадцать участников, в то время как раньше хор состоял из двенадцати человек. За сладость он был прозван пчелой. Он ввел состязания между собой драм, а не тетралогий.
Софокл написал также элегию и пеаны и прозаическое сочинение о хоре, состязаясь с Феспидом и Хэрилом. У него были дети: Иофонт, Леосфен, Аристон, Стефан, Менеклид. Скончался после Еврипида, в возрасте девяноста лет. Написал сто двадцать три драмы или, по свидетельству некоторых других, больше. Одержал двадцать четыре победы.[588]
34(33). Прошло двести шесть лет с тех пор, как в Афинах при архонте Апсефионе победил в трагедии Софокл, сын Софилла, из Колона, когда ему было двадцать восемь лет от роду.[589]
35(36). В честь его (Кимона) афиняне устроили ставшее впоследствии знаменитым состязание между поэтами-трагиками. Софокл, в ту пору еще молодой человек, ставил свою первую пьесу, и архонт Апсефион в обстановке разногласий и споров между зрителями не стал бросать жребий для того, чтобы избрать судей. Когда же Кимон вместе с другими стратегами вошел в театр и совершил назначенное богу жертвоприношение, архонт не позволил им уйти, но, приведя к присяге, заставил сесть и судить состязание. Их было десять, так что каждый представлял одну филу. Судьи эти были настолько почетны, что вызвали особенно сильное соперничество и рвение со стороны исполнителей. И когда победу одержал Софокл, говорят, Эсхил, пробыв после этого в Афинах короткое время, удрученный и опечаленный, в досаде удалился в Сицилию. Там он скончался и был похоронен возле Гелы.[590]
36(37). Согласно некоторым сообщениям, притесняемый афинянами и потерпевший поражение от Софокла Эсхил удалился к Гиерону.[591]
37(95). Число актеров с одного до двух первым увеличил Эсхил, он уменьшил роль хора и отдал первое место речевым партиям; третьего актера и декорации ввел Софокл.[592]
38(97). Когда-то в трагедии действовал один только хор; позднее Феспид ввел одного актера, чтобы дать хору передышку, второго ввел Эсхил, третьего же Софокл и тем самым завершил развитие трагедии.[593]
39(118). Кто полагает, что Софокл был более совершенным трагическим поэтом, чем Эсхил, считает правильно; пусть, однако, он призадумается над тем, что гораздо труднее было после Феспида, Фриниха и Хэрила достичь в трагедии такой высоты, чем вступившему на сцену вслед за Эсхилом достигнуть совершенства Софокла.[594]
40(117). Ведь если кто-то захочет приписать Эсхилу все сценические нововведения — эккиклемы и эксостры, периакты и проскении, подъемники и журавли, появление героев на крыше и богов на специальном возвышении, блеск молний и грохот грома, маски и котурны, платья до пят, шлейфы и покрывала, торжественные одеяния для царей и шерстяные одежды для пророков, наряды всех цветов — и зеленые, и с пурпурной каймой, и введение третьего актера вслед за вторым, то может задаться вопросом, не Софокл ли все это придумал и изобрел? Желающим поспорить на эту тему предоставляется возможность поделить славу на двоих. Что же касается сладости слов и ясности духа, и благозвучия, и благоразумия в стихах и интриги в драмах, то пусть никто не постесняется отдать предпочтение Софоклу, и я согласен с Аристофаном, который говорит <про Еврипида>:
41(99). Котурн — обувь трагических актеров, которую, по-мнению некоторых, ввел в употребление Софокл.[596]
42(100). Софокл говорил, что, подражая сначала с радостью высокому стилю Эсхила, он затем избавился от резкости и искусственности собственного письма и, наконец, изменил образ речи, так что тот стал наиболее подходящим для изображения нравов и потому самым лучшим; так и философы, всякий раз, когда после панегириков и разного рода сочинительских ухищрений начинают пользоваться речью, обращенной к нравам и страстям, именно тогда простотой и достигают истинного и непритязательного успеха.[597]
43(52а). Эсхил первым ввел в трагедию изображение пьяных. То, что совершал сам автор трагедий, он сообщил и своим героям; ибо писал трагедии, находясь в состоянии опьянения. Поэтому, порицая его, Софокл и говорил: "О Эсхил! Если ты и делаешь то, что нужно, то делаешь это сам того не ведая", — так рассказывает Хамелеон в сочинении об Эсхиле.[598]
44(53а). Если почитается не сама истина, а то, что должно быть на нее похоже, то Софокл и сам сказал, что он изображает людей такими, какими они должны быть, Еврипид же — какие они есть.[599]
45(132). И нужно считать хор одним из актеров, чтобы он был частью целого и был тесно связан со всем действием, не как у Еврипида, но как у Софокла.[600]
46(99а). Из ладов древняя трагедия чаще всего применяла дорийский и миксолидийский лады. Фригийский же и лидийский первым ввел Софокл, используя первый из них в духе дифирамбической поэзии.[601]
47(99b). Кифарой пользовались в трагедиях и Еврипид, и Софокл, Софокл же в "Фамире" и лирой.[602]
48(31). Кратин высмеивает его в "Пастухах":
49(40). Хотя в мусических состязаниях победа и достается сильнейшему, однако и здесь сохраняют значение слова Пиндара. Ведь вполне справедливо сказал он об этом в одном гимне: "В сражениях побеждает случай, а не сила". При постановке "Эдипа" в Афинах Софокл уступил место Филоклу, это Софокл-то, о Зевс и боги, по отношению к которому и Эсхилу нечего было сказать. Что ж, считать теперь, что Софокл хуже Филокла? Позорным ведь было для него услышать, что трагедия Филокла лучше, чем его собственная.[604]
50(130). [К словам Эдипа: "Я буду защищать это так, словно это дело моего отца"]. Такие рассуждения не содержат в себе возвышенного, но приводят в волнение театральную публику; такими выражениями изобилует Еврипид, Софокл же пользуется ими умеренно, чтобы взволновать зрителей.[605]
51(131). Софокл хорошо излагает известную афинянам историю Эдипа, чтобы тот, рассказывая родословную с самого начала, не надоел зрителям. А вот Еврипид делает иначе: ведь в "Просительницах" он выводит Фесея не знающим истории Адраста ради того, чтобы растянуть драму.[606]
54(172). Поэт Филоксен, когда его спросили, почему Софокл изображает благочестивых женщин, а он — дурных, ответил: потому что Софокл показывает, какими надлежит быть женщинам, а он, Филоксен, какими они являются на самом деле.[609]
55(145). Линкей в письме к комику Посидиппу пишет: "Я считаю, что в изображении трагических страстей Еврипид ни в чем от Софокла не отличается; что же касается сушеных смокв, то афинские далеко превосходят все прочие".[610]
56(156). Ликург внес законы, один о комедийных поэтах,.. другой же о сооружении бронзовых статуй поэтов Эсхила, Софокла и Еврипида, о хранении их списков в государственном архиве и о том, чтобы городской писец сличал их с текстом, использованным актерами, которым воспрещалось произносить другой текст.[611]
57(151). [В каталоге книг Гераклида Понтийского]: "По поводу сочинений Еврипида и Софокла" три книги.[612]
58(152). В этом же каталоге "О трех трагических поэтах" одна книга.
59(44). "Антигону" Софокла играли часто и Феодор, и Аристодем. А в ней есть прекрасно написанные ямбы, весьма поучительные для вас. Он сам исполнял их часто и хотя прекрасно помнит их наизусть, почему-то забыл привести их здесь. Вам ведь известно, конечно, что во всех трагедиях в виде особой почести тритагонистам поручаются роли царей и скиптроносцев. Посмотрите-ка, какие слова поэт влагает в уста Креонта-Эсхина. Но этих слов Эсхин не произносил в свое оправдание ни как посол, ни перед судьями. Читай: [следуют стихи из "Антигоны" 175-190].[613]
60(46). В Греции был знаменитый актер, превосходивший всех остальных чистотой голоса и красотой движений. Имя его, говорят, было Пол. Он искусно и с достоинством играл трагедии знаменитых поэтов. Так случилось, что этот Пол потерял горячо любимого сына. Когда по общему мнению он уже достаточно долго горевал над смертью сына, Пол вернулся к своему искусству. В ту пору ему предстояло играть в Афинах "Электру" Софокла и по роли он должен был нести в руках урну с якобы прахом Ореста. Эта сцена задумана таким образом, что Электра, несущая как бы останки брата, оплакивает его и скорбит по поводу его мнимой гибели. Итак, Пол, одетый в траурное одеяние Электры, взял из могилы сына его прах и урну и, сжимая его в объятиях, будто это останки Ореста, наполнил все вокруг не притворными, актерскими, но настоящими рыданиями и стенанием. Так что когда, казалось, шла пьеса, была представлена подлинная скорбь.[614]
61(169). Так как в глубине Азии Александр не имел под рукой других книг, кроме "Илиады", он приказал Гарпалу прислать ему сочинение Филиста, трагедии Еврипида, Софокла и Эсхила, и тот прислал.[615]
62(149). Филохор... написал... "О сочинениях Софокла" пять книг.[616]
63(158а). Александр Этолийский и Ликофрон из Халкиды царскими щедротами привели в порядок театральные книги для Птолемея Филадельфа (я имею в виду комедии, трагедии и драмы сатиров); вместе с ним трудился и привел в порядок списки заведующий этой библиотекой Эратосфен; опись этих книг составил Каллимах. Александр выправлял трагедии, Ликофрон — комедии; младшими были Каллимах и Эратосфен. Они отредактировали драматические произведения, подобно тому, как книги других поэтов исследовали Аристарх и Зенодот.[617]
64(157). Птолемей Евергет ревностно занимался приобретением древних книг, немаловажным свидетельством чего является его поступок с афинянами. Говорят, что, дав им залог в пятнадцать талантов серебра и получив книги Софокла, Еврипида и Эсхила только для того, чтобы переписать их и затем тотчас вернуть неповрежденными, он велел расположить их в порядке на красивейших папирусных листах. Затем то, что взял у афинян, оставил себе, а то, что переписал и привел в порядок, отослал им, наказав удержать у себя пятнадцать талантов и взять новые книги вместо тех, древних, которые они ему дали.
Так что афинянам ничего другого не оставалось, если бы даже он и древние сохранил и новых не отослал, кроме того, чтобы оставить у себя деньги, полученные по первоначальному договору; вследствие этого они получили деньги и новые книги.[618]
65(115b). Полемон... наслаждался Гомером и Софоклом и говорил, что оба они равно мудры, что Гомер — это эпический Софокл, Софокл же — трагический Гомер.[619]
66(148). "Жизнеописаний" Сатира имеется шесть книг: Эсхила, Софокла и Еврипида.[620]
67(14). Меня самого, только что я прибыл туда, влек к себе Колон, перед глазами возникал житель его — Софокл, а ты ведь знаешь, как я восхищаюсь им, какое наслаждение он мне доставляет.[621]
68(147). Среди поэтов не одному Гомеру есть место; или, если говорить о греках, Софоклу или Пиндару, но даже второстепенным или ниже, чем второстепенным.[622]
69(125). Время придет ли, дано ли мне будет рассеять по миру Песни твои, что одни лишь достойны котурнов Софокла.[623]
70(126). Так же не будет вовек износа котурну Софокла.[624]
71(48). Надо помнить, что Аякс бросается на меч. Чтобы зрители прониклись образом Аякса, актеру следует обладать недюжинной силой; о Тимофее с Закинфа говорят, будто бы он так увлекал зрителей своим исполнением, что был прозван Мечом-Смертоносцем.[625]
72(111). Будучи сладчайшим, Софокл словно склонялся к своему нраву в песнях; отчего и прозвали его пчелой.[626]
73(119). Из всех прочих, кто держался в середине, то следующие за Гомером, может статься, покажутся отстоящими далеко от него, но если рассматривать их сообразно с ними самими, то из лирических поэтов достойны внимания Стесихор и Алкей, из трагических поэтов — Софокл из историков — Геродот, из ораторов — Демосфен, из философов, мне кажется, Демокрит, Платон и Аристотель; никого ведь, кроме них, найти невозможно, кто лучше бы сочетал слова.[627]
74(121). Что же? Кому может быть отдано предпочтение в лирической поэзии — Вакхилиду или Пиндару? А в трагедии, клянусь Зевсом, — Иону Хиосскому или Софоклу? В то время как первые — безусловно поэты и в своей искусности, и в красоте слога, однако случается, что Пиндар и Софокл часто могут неразумно угаснуть и даже умолкнуть, образовав провал; но при сопоставлении ни один благоразумный человек не усомнится предпочесть все, что написал Ион, одной драме Софокла — "Эдипу".[628]
75(124). Первым из трагических поэтов прославился Эсхил, отличающийся величественностью, возвышенностью и велеречивостью, — часто вплоть до излишества, нередко грубый и неуклюжий; поэтому афиняне разрешали более поздним поэтам исправлять его трагедии и после этого представлять на состязания. Многие поэты и были увенчаны в результате этого. Но гораздо более прославили такой род сочинений Софокл и Еврипид; из-за различия в их языке многие и до сих пор ведут споры, чтобы решить, который из них лучше — тот или другой. Этот спор я оставляю неразрешенным, так как он не имеет отношения к предмету, о котором идет речь. Но нельзя не признать, что тем, кто видит свое будущее в ораторском искусстве, больше пользы принесет Еврипид. Ведь и слог его — за что Еврипида отвергают те, которым строгость, искусность и звучание речи Софокла кажутся возвышеннее — больше созвучен с ораторским искусством, и насыщенность мыслями, в которых он выступает наравне с мудрейшими из мудрых, и разговор действующих лиц — их вопросы и ответы — достойны сравнения с мастерской речью оратора; в изображении страстей Еврипид в особенности восхищает, когда он хочет вызвать сострадание.[629]
76 (127). Выдумка это, конечно? Сатира обулась в котурны;
Мы преступили, конечно, границы и правила предков,
Точно в Софокловой маске, безумствует стих нарочитый.[630]
77(168). Софокл также вступил в блистательное состязание с природой: он столь щедро являл миру свои восхитительные произведения, сколь благосклонно она подчиняла время его трудам. Почти на сотом году жизни, перед самым отходом к смерти, написал он "Эдипа в Колоне", и одна эта пьеса смогла вырвать славу у всех поэтов, трудившихся в этом виде творчества.[631]
78(123). Софокл же, видимо, находится где-то посередине между ними, не отличаясь жесткостью и простотой Эсхила, равно как и тонкостью, бурностью переживаний и гражданственностью Еврипида; характерна для него возвышенная поэзия, сочетающая в себе и великолепное, и трагичнейшее, и изящнейшее, так что величайшая сладость вместе с серьезностью используются им для лучшего оснащения всего происходящего в его драмах и придают им убедительность. Заставив Одиссея появиться вместе с Неоптолемом... он изображает, как тот скрывается, посылая Неоптолема к Филоктету и внушая ему, что надо делать. И хор составил он не из местных жителей, как Эсхил и Еврипид, а из приплывших на корабле вместе с Одиссеем и Неоптолемом. Нравы же Софокл обрисовал удивительно величественными и благородными, — что касается Одиссея, то он гораздо мягче и честнее, чем у Еврипида; Неоптолема же Софокл возвысил честностью и благородством... Лирические партии у Софокла не склоняют к добродетели и не содержат в себе ничего наставительного, подобно тому, как это бывает у Еврипида, но несут в себе удивительную и великую сладость, так что не случайно сказал <о Еврипиде> Аристофан:
79(161). В театре у афинян есть изображения поэтов трагических и комических, большею частью малоизвестных; если не говорить о Менандре, то не было ни одного комического поэта, снискавшего себе славу. Из известных трагических поэтов находятся там Еврипид и Софокл ... я считаю, что изображение Эсхила было сделано гораздо позднее его кончины и картины, изображающей сражение при Марафоне.[633]
80(153). В первом смысле гипотезой называется драматическая перипетия, в соответствии с чем мы говорим о трагической или комической гипотезе и о неких "гипотезах" Дикеарха, извлеченных из Еврипида и Софокла; в этом смысле мы назовем гипотезой не что иное как драматическую перипетию.[634]
81(133). [Фриних] считает, что подлинными образцами, нормой и примером чистой аттической речи является благородный Платон и Демосфен..., из комедиографов — Аристофан... из трагических поэтов громогласный Эсхил, сладостный Софокл и мудрейший Еврипид.[635]
82(135). Что касается трагедии, то я вижу, что у Эсхила не было причин показывать и разыгрывать на сцене пустую болтовню; уверен также, что и приятнейший в речи Софокл никогда не слушал, какую болтовню поднимают афиняне ведь оба этих поэта, по-моему, больше всего стремились к необходимой серьезности и изображению нравов лучшими, чем они в действительности были; Еврипида же обвиняют в том, что он свыкся с пустыми разговорами горожан.[636]
83(174). Что же ты, божественный Софокл, медлишь принять дары Мельпомены? Что смотришь в землю? Что касается меня, то я не знаю, занят ли ты своими мыслями или охвачен вдохновеньем, снизошедшим от богини? Но будь отважен, о друг мой, и принимай дарованное; ты ведь знаешь, что "не презренны дары богов", как сказал один из посвященных в таинства Каллиопы. Ты ведь видишь, как пролетают над тобой пчелы и жужжат что-то сладостное и божественное, совершая безмолвные возлияния своими каплями; из-за этого твое творчество будет цвести все пышнее... В самом деле, наверняка кто-нибудь воскликнет о тебе: "Улей благосклонных Муз!" и пояснит, что он боится, как бы, повинуясь приказу, не вылетела незаметно из уст твоих пчела и не вонзила жало в позабывшего осторожность. И я думаю, что вот этот самый Асклепий, стоящий рядом с тобой и побуждающий написать пеан, не сочтет недостойным услышать от тебя: "О славный искусством!" Его взор, приветливо на тебя устремленный, намекает на близкую между вами дружбу.[637]
84(108а). Хор соловьев и песни других птиц отчетливо приводят на память слова сладкоречивого Софокла, сказавшего: "Рокот соловьиный повсюду льется в зелени ветвей".[638]
85(73а). А пели они песню, подобную пеану Софокла, который в Афинах поют Асклепию.[639]
86(106d). Ведь если Аполлон сказал, что из всех мужей мудрейший — Сократ, то этим он снизил в пользу Сократа свою похвалу Еврипиду и Софоклу, которая состояла в том, что Софокл мудр, но Еврипид мудрее. Итак, Сократ был признан лучше названных им мудрых трагиков. Ведь если на сцене или орхестре соревнуются ради получения награды и вызывают у зрителей горе и сострадание, а иногда и неблагочестивый смех (ведь нечто в этом роде требуется в сатировских драмах), то выходит, что возвышенное изображается не слишком хорошо с помощью философии и истины, а достойное похвалы — с помощью возвышенного.[640]
87(177). Сына Софилла, тебя, о Софокл, певца хороводов,
Малая мера земли в недра свои приняла,
Кудри плюща из Ахарна главу твою сплошь обвивали,
Музы трагедий звезду, гордость афинской земли.
Сам Дионис победой твоей в состязаньях гордился,
Вечным сияет огнем каждое слово твое.
88(178). Тихо, раскидистый плющ, склонись над могилой Софокла.
Тихо прими в свою сень, зеленью пышной укрой.
Розы, бутоны раскройте, стебли лозы виноградной,
Гибкий обвейте побег, спелою гроздью маня.
Славьте тот дар благородный к искусству, которому имя
Сладкоречивый Софокл, равный средь Муз и Харит.[641]
89(179). Это могила Софокла. Ее, посвященный в искусство,
Сам я от муз получил и, как святыню, храню.
Он, когда я подвизался еще на Флиунтском помосте,
Мне, деревянному, дал золотом блещущий вид;
Тонкой меня багряницей одел. И с тех пор, как он умер,
Здесь отдыхает моя, легкая в пляске нога.
— Счастлив ты местом своим. Но скажи мне, какую ты маску
94(155). Евгений: сын Трофима во Фригии, грамматик. Он преподавал в Константинополе и прославился чрезвычайно, состарившись уже при царе Анастасии. Евгений написал "колометрию" мелических партий Эсхила, Софокла и Еврипида, на основании пятнадцати драм.[647]
95. ПРЕДИСЛОВИЕ К "ЦАРЮ ЭДИПУ" ГРАММАТИКА АРИСТОФАНА
Коринф покинув, мнимый сын царя, Эдип,
Чужой, повсюду бранью осыпаемый,
Отправился к оракулу Пифийскому
Искать ответ, кого родным почесть отцом.
Несчастный, на дороге узкой встретился
Он с Лаием; отца в нем не признав, убил.
Загадку злую Сфинкс дала — решил ее.
На ложе матери в неведенье взошел.
Объяты Фивы мором и бесплодием.
В Дельфийское святилище отправленный,
За тем, чтобы узнать, как прекратить беду,
Креонт услышал вещее пророчество:
Нельзя без мести Лаия оставить смерть.
Узнав в себе, страдальце, виноватого,
Эдип и ослепил себя, глаза пронзив.
Покрытая позором, мать повесилась.
96. ПОЧЕМУ ТРАГЕДИЯ НАЗЫВАЕТСЯ "ЦАРЬ ЭДИП"?
Трагедия озаглавлена "Царь Эдип" для того, чтобы отличить одного "Эдипа" от другого. Остроумно все называют эту трагедию "Царем" как произведение самое выдающееся в творчестве Софокла, хоть и побежденное Филоклом, как об этом рассказывает Дикеарх. Иные употребляют в заглавии этой драмы слово "Первый" вместо "Царь", из-за времени, когда пьеса была поставлена, а также и по существу дела; ведь в трагедии "Эдип в Колоне" в Афины приходит слепой скиталец.
Заслуживают порицания послегомеровские поэты, называющие царей тиранами еще до Троянской войны, в то время как само это именование — "тиран" — проникло к грекам позже, во времена Архилоха, именно так, как говорит об этом софист Гиппий. В самом деле, Гомер самого беззаконного из всех правителей Эхета называет царем, а не тираном:
...к Эхету царю, губителю смертных.
Говорят, что слово "тиран" обязано своим происхождением тирренцам; по той причине, что они занимались свирепым разбоем. То, что "тиран" — это более позднее слово, — ясно; и ни Гомер, ни Гесиод и никто другой из древних не употребляют в своих произведениях этого слова. Аристотель же в "Кимской политии" говорит, что сначала тиранов называли эсимнетами; так благозвучнее.[649]
97. "Эдип" назван "Царем" в отличие от "Эдипа в Колоне". Основное в драме — это узнавание Эдипом собственных преступлений, его самоослепление и смерть повесившейся Иокасты.
98. ПРЕДСКАЗАНИЕ, ДАННОЕ ЛАИЮ ФИВАНСКОМУ
Лай Лабдакид, о счастливом рожденье детей ты мечтаешь.
"Эдип в Колоне" определенным образом связан с "Царем Эдипом". Изгнанный из отечества, уже стариком, Эдип приходит в Афины, ведомый за руку дочерью Антигоной; ведь дочери оказались более нежно привязанными к отцу, чем сыновья. Как утверждает Эдип, он приходит в Афины согласно пифийскому оракулу, который предписал ему расстаться с жизнью под сенью так называемых Священных богинь.
Сначала собираются местные старцы, которые составляют хор, чтобы расспросить Эдипа, и говорят с ним. Вслед за тем появляется Исмена и приносит с собой весть о распре между сыновьями и о скором прибытии Креонта за Эдипом. Креонт, действительно, скоро появляется, чтобы увести Эдипа назад, но уходит, ничего не добившись. Эдип же, обратившись к Фесею и поведав пророчество, кончает жизнь под сенью богинь.
Драма относится к самым изумительным. Софокл создал ее в глубокой старости, на радость не только родине, но и своим согражданам, — ведь сам он был родом из Колона. Чтобы показать уважаемый всеми народ, а главным образом доставить удовольствие афинянам, указав им путь к безопасности, Эдип предсказывает, что они одержат победу над врагами; он предрекает, что однажды афиняне вступят в борьбу с фиванцами и согласно оракулу победят их благодаря его могиле.
Действие происходит в Аттике, в деме Колона Конника, у святилища Священных богинь. Хор состоит из афинских граждан. Первым в прологе выступает Эдип.
102. "Эдипа в Колоне" после смерти деда поставил на сцене Софоклвнук, сын Аристона, при архонте Миконе, четвертом, считая от Каллия, при котором, как передает большинство, умер Софокл. Это явствует из того, что Аристофан в "Лягушках", поставленных при Каллип, выводит трагиков на землю, Фриних же в "Музах", которые он поставил одновременно с "Лягушками", говорит так:
Блажен Софокл. Он прожил жизнь и долгую,
И счастьем полную. И умер праведным.
Трагедий много написал прекраснейших.
Скончался мирно он, тревог не ведая.
Действие происходит в Колоне, называемом Конным. Существует ведь и другой Колон — Торговый, у святилища Еврисака, где собираются поденщики, так что приводят и поговорку про опаздывающих к сроку:
Пришел ты слишком поздно, — поспеши в Колон.
Упоминает о двух Колонах Ферекрат в "Петале" вот как:
103. С посохом старца ведя, явилась из Фив Антигона,
Матери дочь и отца, равных в злосчастье одном,
В землю Кекропа явилась, на тучные пашни Деметры
Смерти лишенных богинь, в сень их защиты святой.
Вслед и Креонт не замедлил примчаться с угрозой расправы,
Дланью святою Фесей гостя от бедствий укрыл.
Весть о пророчествах Феба правдивых Эдип раскрывает:
Старец победу в войне этой земле принесет.
Сын Полиник, о защите богов умоляя, в Афины
Прибыл. Проклятья отца ужас сулили ему:
Вечных страданий дыханьем повеяло в Конном Колоне,
Мойры пригнали его. Неумолима их месть.
Что прорицал Дальновержец, увидел Фесей богоравный:
В громах и дрожи земли скрылся Эдип от людей.[654]
104. ПРЕДИСЛОВИЕ САЛУСТИЯ
Все, что произошло с Эдипом, мы узнаем из второй трагедии о нем. Искалеченный, он приходит в Аттику, ведомый одной из дочерей — Антигоной. Эдип оказывается в обители Священных богинь — Эриний, ведь она здесь и находится, в так называемом Колоне Конном. Его прозвали так с тех пор, как там стоит святилище Посидона — конника и Прометея, и погонщики часто здесь останавливаются. Эдипу дал пророчество Аполлон, что он должен умереть именно в Колоне Конном. И вскоре пророчество осуществляется. Какой-то местный житель замечает Эдипа и отправляется возвестить, что кто-то сидит в священном месте. И тогда сюда в виде хора собираются жители здешнихмест. Итак, начинает трагедию Эдип, завершая свой путь и разговаривая с дочерью.
Трагедия несказанно прекрасна во всем своем построении, ни у кого нет подобной ей.
105. ПРЕДИСЛОВИЕ К "АНТИГОНЕ" ГРАММАТИКА АРИСТОФАНА
Вопреки предписанию государства предав погребению тело Полиника, Аннтигона изобличена и, заключенная Креонтом в подземный склеп, она погибла. Вслед за ней Гемон, пришедший в отчаяние из-за любви к Антигоне, наложил на себя руки. После его смерти лишила себя жизни и мать Гемона Евридика.
Этот же миф положен в основу "Антигоны" Еврипида; разница состоит в том, что у Еврипида Антигону, схваченную вместе с Гемоном, выдают за него замуж, и она рождает дитя по имени Меон.
Сцена представляет собой беотийские Фивы. Хор состоит из местных старцев. Первой выступает в прологе Антигона. Дело происходит во время царствования Креонта. Главное в произведении — это погребение Полиника, гибель Антигоны, смерть Гемона и кончина Евридики, матери Гемона.
Говорят, что Софокл, прославившийся постановкой "Антигоны", был удостоен звания стратега накануне войны с Самосом. Это тридцать вторая драма Софокла.[655]
106. ПРЕДИСЛОВИЕ К "АНТИГОНЕ" САЛУСТИЯ
Это одна из прекраснейших драм Софокла. Пьеса как бы опровергает то, что рассказывают о героине и ее сестре Исмене; ведь Ион Хиосский в своих дифирамбах сообщает, что обе они были сожжены в храме Геры Лаодамантом, сыном Этеокла; Мимнерм же говорит, что Исмена, вышедшая на свидание с Феоклименом, была убита Тидеем по приказу Афины.
Подобные рассказы чужды тому, что повествуют об этих героинях; ведь по общему мнению они усердны в выполнении долга и необыкновенно братолюбивы, то есть именно таковы, какими описали их трагические поэты. Названием трагедия обязана Антигоне. Лежит непогребенным тело Полиника, и Антигоне, пытающейся похоронить его, препятствует Креонт; все же предав тело Полиника земле, Антигона изобличена и погибает; Гемон, сын Креонта, влюбленный в нее, не в силах перенести такое несчастье, — он накладывает на себя руки; после его гибели кончает жизнь в петле и мать его Евридика.
От "Антигоны" Еврипида драма Софокла отличается тем, что у Еврнпида изобличенную Антигону выдают замуж за Гемона, так как он любит ее; у Софокла же все наоборот.
Поставлена драма тридцать второй.[656]
107. Креонт, бросив непогребенным тело Полиника, погибшего в единоборстве с братом, отдает приказание, чтобы под страхом смертной казни никто его не хоронил. Сестра Полиника Антигона пытается предать тело брата земле. И втайне от сторожей насыпает могильный холм; Креонт угрожает сторожам смертной казнью, если они не отыщут свершившего погребение.
Сметя насыпанную землю, сторожа принялись усердно охранять тело. Когда же пришла Антигона и нашла тело мертвеца обнаженным, то, горестно возопив, обнаружила себя. Сторожа выдали ее, и Креонт вынес Антигоне смертный приговор, — он приказал живьем заточить ее в подземный склеп. После этого Гемон, сын Креонта, сватавшийся к Антигоне, в негодовании закалывается у тела повесившейся невесты; все это совершается согласно предсказанию Тиресия; вслед за Гемоном пронзает себя мечом убитая горем Евридика, жена Креонта. Трагедия заканчивается тем, что Креонт оплакивает смерть сына и жены.
108. ПРЕДИСЛОВИЕ К "АЯКСУ-БИЧЕНОСЦУ"
Драма связана с троянскими событиями, так же, как "Антенориды", "Пленницы", "Похищение Елены" и "Мемнон". После того, как пал в битве Ахилл, больше всех, по общему мнению, отличились в спасении его трупа Аякс и после него Одиссей; когда же стали судить, кому достанутся Ахилловы доспехи, победу одержал Одиссей. Потерпев в суде поражение, Аякс возмутился и повредился в рассудке настолько, что, ринувшись на стада, уничтожил животных, как будто это греки. Одних четвероногих он убил, других, связав, отвел к своему шатру; среди животных выделялся размерами один баран, — приняв его за Одиссея, Аякс связал скотину и исхлестал бичом, откуда появилось и дополнительное название трагедии "Биченосец" в отличие от "Аякса Локрийского". Дикеарх озаглавливает драму "Смерть Аякса". В дидаскалиях же она обозначена просто "Аякс".
Итак, вот что совершает Аякс. Афина застает Одиссея у шатра, выслеживающего, что творит Аякс, и объясняет ему смысл содеянного; она вызывает наружу Аякса, еще одержимого безумием и гордящегося расправой над врагами. Затем он уходит в шатер, чтобы бичевать Одиссея. Появляется хор саламинских воинов, которые увидели совершенное — перебитый скот эллинов, — но не знают, кто это содеял. Выходит из шатра и Текмесса, пленница и наложница Аякса, — она знает, что убийца животных — Аякс, но ей неизвестно, кому принадлежат стада. И узнавая друг от друга неизвестное, — хор от Текмессы, что все это сотворил Аякс, а Текмесса от хора, что скот принадлежит эллинам, они плачут; и особенно сильно хор. Из-за этого и сам Аякс, выйдя из шатра вперед и обретя разум, оплакивает себя. И Текмесса просит его, чтобы он сдержал свой гнев; он же, сделав вид, что успокоился, уходит для очищения и убивает себя. В конце драмы еще Тевкр произносит речи, обращаясь к Менелаю, не позволяющему предать тело Аякса земле. Наконец, совершив погребение, Тевкр оплакивает брата. Смысл трагедии заключается в том, что гнев и соперничество приводят людей к таким бедствиям, которые настигли Аякса, пожелавшего стать обладателем доспехов Ахилла и убившего себя после того, как узнал, что не достиг исполнения своего желания. Нет пользы в подобном соперничестве ни для победителей, ни для побежденных. Посмотри хоть и у Гомера, как в немногих словах, но весьма взволнованно он говорит о несчастье Аякса:
...только душа Теламонова сына Аякса
Молча стояла вдали, одинокая, все на победу
Злобясь мою...
Теперь послушай одержавшего над ним верх:
О для чего в состязанье таком одержал я победу!
И в самом деле, победа не принесла ему пользы, так как из-за распри погиб такой муж. [Актеру надо как можно внимательнее следить за тем, чтобы не показаться напуганным. Одиссей появляется на сцене, объятый тревогой и беспокойством: как бы не пострадать от врага. В предисловии кратко сказано, к кому обращена речь в прологе, где происходит действие и что делает Одиссей; в словах "кого пытаешься захватить" содержится намек на то, что он идет к врагу. Нужно, чтобы в начале было краткое содержание].
Место действия — стоянка кораблей возле шатра Аякса. Первой выступает в прологе Афина. [Софокл восхитительно вводит ее в действие. Ведь было бы неправдоподобным, чтобы Аякс, войдя, рассказал о совершенном им, как будто бы изобличая сам себя; и никто другой не знал о происшедшем, так как Аякс действовал втайне и ночью. Разъяснить происходящее было делом божества, и, так как Афина заботится об Одиссее, она говорит:
Мне все известно — и твоей охоте
Помощницей и стражем я пришла (36-37).
О смерти Аякса рассказывали по-разному. Одни говорили, что, истекая кровью, он вернулся к кораблям, раненный Парисом; другие, что троянцы получили оракул бросить в него грязью (потому что меч его не брал), и он от этого скончался. Иные, что он стал самоубийцей, и среди них — Софокл. Пиндар повествует, что единственным уязвимым местом был у него бок; его тело, покрытое львиной шкурой, было неуязвимым, непокрытая же его часть — оставалась беззащитной.][657]
110. Филоктета с Лемноса отвозят под Трою Неоптолем и Одиссей, согласно предсказанию Елена, знавшего, как пророчествовал Калхант, оракул, согласно которому была взята Троя. Ночью он был схвачен Одиссеем и в оковах приведен к ахейцам. Действие происходит на Лемносе. Хор состоит из старцев, приплывших вместе с Неоптолемом. Этот миф использовал также Эсхил. Трагедия была поставлена при Главкиппе. "Победу одержал Софокл.
ПРЕДИСЛОВИЯ К "ЭЛЕКТРЕ"
111. Содержание состоит в следующем: воспитатель показывает Оресту, что происходит в Аргосе.
Орест был еще маленьким, когда Электра, после того, как зарезали их отца, спрятала его и отдала воспитателю, боясь, как бы и Ореста не убили вместе с отцом.
112. Трагедию начинает выступающий в прологе воспитатель Ореста... Его дядька — старик, который принял и спрятал своего питомца в Фокиде у Строфия, — он показывает Оресту происходящее в Аргосе.
Похитив Ореста из Аргоса маленьким, воспитатель бежал и, возвратившись с ним в Аргос через двадцать лет, показывает ему, что делается в Аргосе.
Действие происходит в Аргосе. Хор состоит из местных девушек. "С прологом выступает воспитатель Ореста.
113. ПРЕДИСЛОВИЕ К "ТРАХИНЯНКАМ"
Мощь немейского льва сокрушил он в подвиге первом.
В Лерне, то подвиг второй, он сразил многоглавую Гидру.
Третий — один на один он поверг Эриманфского вепря.
Лань златорогую — подвиг четвертый — доставил с охоты.
Пятым подвигом птиц стимфалийских явилось изгнанье.
Пояс блистающий дев амазонок похитил — шестое.
Авгия стойла, в-седьмых, он очистил от скопищ навоза.
Бык огнедышащий с Крита доставлен в Микены — восьмое.
Подвиг девятый — пригнал он фракийских коней Диомеда.
Остров Эрифия вслед без коров Гериона остался.
Кербера вывел из Гадеса, — стало одиннадцать кряду.
Золото яблок в Элладе сверкает — двенадцатый подвиг.
Фестия взял дочерей он, тринадцатый подвиг свершивши.[659]
ПРИЛОЖЕНИЯ
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ТРАГЕДИИ СОФОКЛА
А. "Аякс" ЦЭ. "Царь Эдип"
АН. "Антигона" ЭК. "Эдип в Колоне"
Т. "Трахинянки" Эл. "Электра"
Ф. "Филоктет"
ДРУГИЕ АНТИЧНЫЕ АВТОРЫ И ПРОИЗВЕДЕНИЯ
АС Античные свидетельства о жизни и творчестве Софокла
Аполлод. Аполлодор
Афин. Афиней
Гес. Гесиод
Теог. "Теогония"
Т.и Д. "Труды и Дни"
Диод. Диодор Сицилийский
Евр. Еврипид
Андр. "Андромаха"
Ипп. "Ипполит"
Иф.Авл. "Ифигения в Авлиде"
Мед. "Медея"
Финик. "Финикиянки"
Эл. "Электра"
Ж Жизнеописание Софокла
Ил. "Илиада"
Од. "Одиссея"
Павс. Павсаний
Пинд. Пиндар
Истм. Истмийские оды
Нем. Немейские оды
Ол. Олимпийские оды
Пиф. Пифийские оды
Туск. "Тускуланские беседы" (Цицерона)
Эсх. Эсхил
Аг. "Агамемнон"
Евм. "Евмениды"
Мол. "Молящие"
Пс. "Персы"
Пр. "Прометей"
Сем. "Семеро против Фив"
Хо. "Хоэфоры"
СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
Бернабе Poetarum Epicorum Graecorum testimonia et fragmenta. P. I / Ed. A. Bernabe. Lpz., 1987
Джебб Sophocles. The Plays and Fragments / By Sir R. Jebb. Cambridge, 1883-1896. P. I — VII. (Repr. 1962-1966).
Доу Sophocles. Tragoediae / Ed. R. W. Dawe. Lpz., 1984-1985. T. I-II.
Дэн Sophocle. T. I-III. Texte etabli par A. Dain. P. 1956-1960.
Пирсон Sophocles. Fabulae / Rec. A. C. Pearson. Oxf., 1928.
P Oxy The Oxyrhynchus Papyri. Egypt. Exploration Society. Oxf., 1898-1987. V. I-LIV.
TrGF Tragicorum Graecorum Fragmenta. Gottingen, 1977-1986. T. 1-4. (По этому изданию даются ссылки на фрагменты Эсхила и других греческих трагиков, кроме Еврипида, для которого источником служит изд.: Tragicorum Graecorum fragmenta. Rec. A. Nauck. Lpz., 1889.)
ZPE Zeitschrift fur Papyrologie nnd Epigraphik. Bonn, 1967-1989. Bd. 1-76.
ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЖУРНАЛЫ
ЖМНП "Журнал министерства народного просвещения"
ФО "Филологическое обозрение"
В.Н.Ярхо. ТРАГИЧЕСКИЙ ТЕАТР СОФОКЛА
Если собрать вместе все мнения о Софокле, высказанные на протяжении одного лишь XX в. в специальных и общих работах по древнегреческой литературе, то возникнет своего рода радуга, в конечных пунктах которой окажутся две взаимоисключающие точки зрения. Для одних Софокл — богобоязненный консерватор, с недоверием встречающий все то новое, что несет с собой афинская демократия, и больше всего озабоченный сохранением старинной веры в извечную мудрость богов. Для других он — вдохновенный певец свободного в своих решениях и поступках человека, прославляющий его героические дерзания и готовность перед лицом богов и людей взять на себя ответственность даже за те деяния, в которых он субъективно нисколько не виновен.
Каждая из этих точек зрения явно страдает односторонностью, не учитывая всей сложности творчества Софокла. Невозможно примирить столь противоположные оценки и спасительной апелляцией к мысли, что правда находится где-то посередине: где и кто сможет найти середину между патриархальной консервативностью и верой в возможности человека? Однозначные характеристики типа "Софокл — пессимист" или "Софокл — поэт страдания" тоже не исчерпывают сути дела, так как неоправданно выдвигают в центр оценки древнего трагика какую-то одну, и притом не лишенную противоречивости, черту его мировоззрения или дарования.
Для раскрытия сущности драматургии Софокла первостепенное значение имеет понимание общенародного характера древнегреческого театра. В Афинах в V в. до н. э.[660] (да и во всем античном мире) не было театра в современном смысле слова, который давал бы регулярно спектакли с объявленным на неделю или месяц репертуаром, Трагедии показывали в Афинах во время Великих Дионисий — празднества, справлявшегося в конце марта — начале апреля и посвященного богу производительных сил Дионису. (С 433 г. трагедии начали ставить и на другом празднике в честь Диониса — Ленеях; их отмечали в конце января — начале февраля.)
При этом, поскольку исполняемые пьесы считались подарком богу Дионису, каждый раз надо было ставить новые произведения. Таким образом, с самого начала трагедия предназначалась для одноразового исполнения.
Каждый автор представлял предварительно комплекс, состоявший из трех трагедий (трилогии) и примыкавшей к ним сатировской драмы; вместе они составляли тетралогию. У Эсхила тетралогии обычно были связаны единством сюжета, Софокл от этой практики отошел, и любая из сохранившихся его трагедий является законченным целым. Отбор трех тетралогий для постановки их на празднике осуществлял один из девяти архонтов, избиравшихся ежегодно для руководства государственной жизнью.
Важным моментом афинской театральной практики было художественное состязание между драматургами, в результате чего специальная судейская коллегия определяла место, занятое каждым из соревнующихся поэтов. Первая награда обозначала неоспоримый успех, вторая — относительное признание, третья — при трех соревнующихся — решительный провал. Лавры победителя разделял также хорег — богатый гражданин, который, исполняя общественную повинность, должен был оплатить наставника хора и костюмы — как для хора, так и для отдельных исполнителей — актеров, число которых не превышало трех.
Источником сюжетов афинских трагиков служила, за редчайшим исключением, богатая сокровищница мифов. Герои древнегреческих сказаний, по глубокому убеждению и зрителей, и самих поэтов, реально существовали несколько столетий тому назад, — это придавало достоверность повествованию поэта и заставляло задуматься над тем, как соотнести жизнь и деяния героев прошлого с собственным общественным опытом зрителей.
Вместе с тем, греческая мифология не была собранием канонизированных назиданий; об одном и том же событии могли рассказывать по-разному, и драматическим поэтам это давало огромные преимущества: история, изображенная однажды Эсхилом, могла быть несколько десятилетий спустя совсем иначе воспроизведена Софоклом или Еврипидом. Впрочем, не обязательна была и столь длительная дистанция во времени: обе "Электры", Софокла и Еврипида, созданы в пределах одного и того же десятилетия, но одна из них явно полемически направлена против другой. Важно, что мифологическая ситуация допускала наполнение актуальным идейным содержанием, и драматургам предстояло ответить на множество вопросов. Существует ли божественное управление миром и какими нормами оно руководствуется? Как получается, что самые разумные человеческие планы постигает неожиданная неудача? Как соотносятся требования общественного целого с интересами отдельно взятой личности, — идет ли речь об их беспрекословном подчинении целому или ему на пользу максимальная самостоятельность мышления его членов?
Однозначного ответа на эти вопросы жизнь не давала. Больше того: в них самих могла быть заложена противоречивость, способная принять трагический характер. Не всякому суждено было ее увидеть — для этого требовался такой масштаб драматического таланта, какой порождают воистину великие эпохи. Одной из таких эпох в истории человечества был V век в Афинах, и одним из детей этой эпохи был Софокл.
1
Жизненный путь Софокла, насколько мы знаем о нем из сохранившихся античных источников, был на редкость благополучен. Ему не пришлось, как Сервантесу, быть проданным в рабство на галеры и изнывать под бичом надсмотрщика. Ему не приходилось, как Мольеру, зависеть от милостей и капризов королевского двора. Ему не довелось даже ни разу испытать на себе охлаждение афинских зрителей[661], — случай достаточно редкий, если мы вспомним, что два драматурга, определившие на века пути развития европейской драмы, — Еврипид и Менандр — не слишком часто добивались успеха у своей публики. Сама судьба, казалось, уготовила Софоклу путь успехов и славы, которой не могли омрачить никакие случайности. Сын богатого владельца оружейной мастерской, он получил прекрасное образование, позволившее ему развить все его умственные и физические возможности. 16-ти лет от роду он возглавлял хор юношей, славивших победу над персами в морской битве при Саламине (Ж 3; АС 2). От поздней античности, любившей находить всякого рода совпадения на жизненном пути великих людей, дошел рассказ, согласно которому первое же выступление Софокла на афинской сцене (в 468 г.) стало его триумфом: он-де одержал победу над признанным главой трагических поэтов — Эсхилом (АС 34, 35). Более достоверным, однако, представляется, что Софокл впервые принял участие в состязании трагических поэтов за два года до этого и что Эсхил не имел никакого отношения к началу его творческого пути. Выступая вначале в качестве исполнителя главных ролей в своих драмах, Софокл очаровывал зрителей то искусством игры на кифаре, то изяществом, с которым он играл в мяч (АС 3, 4, 47). Широкие духовные запросы сблизили его с кругом лучших умов того времени, группировавшихся вокруг вождя афинской демократии Перикла; вместе с ним Софокл был избран одним из десяти стратегов — высших должностных лиц в государстве, которым поручалась защита его интересов в дни мира и войны (АС 25-27). И хотя судьба не одарила Софокла еще и военными талантами, в его честности и глубокой преданности отечеству никто в Афинах не сомневался — достаточно напомнить, что незадолго до избрания стратегом ему было поручено возглавить коллегию эллинотамиев — казначеев Афинского морского союза, ведавших получением взносов от государств-союзников и их распределением в интересах афинского полиса.
Зарекомендовал себя Софокл и в религиозной жизни родного города. Когда в конце 20-х годов V в. афиняне заимствовали в Эпидавре культ бога-целителя Асклепия, в доме у Софокла, избранного жрецом нового божества, некоторое время хранилась доставленная из Эпидавра его статуя, пока для нее не было построено святилище. Соответственно после смерти Софокла он был героизирован под именем Дексиона — "принявшего бога", и ему воздавались почести наряду с Асклепием еще в середине IV в., а, возможно, и много позже: культ Асклепия, начиная с середины IV в., в течение многих столетий пользовался широчайшей популярностью во всех греческих государствах, в том числе и в Афинах, и написанный Софоклом пеан в честь Асклепия исполнялся, во всяком случае, еще во II в. н. э. Вероятно, до этих же пор продолжалось и поклонение его автору (Ж 17; АС 30-32, 85).
Античная традиция донесла до нас, кажется, одно-единственное свидетельство о домашних неурядицах Софокла: малодостоверный анекдот о привлечении его к суду сыном Иофонтом по обвинению в старческом слабоумии и небрежении хозяйственными заботами. Однако и из этого испытания девяностолетний поэт вышел с честью: прочитав знаменитый впоследствии первый стасим из только что написанного "Эдипа в Колоне", он был с восторгом принят судьями и окружающей их публикой (АС 15-17). Судьба даровала Софоклу и свою последнюю милость: он умер в конце 405 г., не дожив нескольких месяцев до окончательного поражения Афин в Пелопоннесской войне и установления жестокой диктатуры 30 олигархов, грозившей уничтожить столь милое Софоклу афинское демократическое устройство. Прав был комический поэт Фриних, который подвел итог жизненного пути Софокла в лаконичном четверостишии:
Блажен Софокл. Он прожил жизнь и долгую,
И счастьем полную. И умер праведным.
Трагедий много написал прекраснейших.
Скончался мирно он, беды не ведая.
(АС 52, см. также 18, 20 21).
Итак, благополучнейшая жизнь, полная гармонии между личным успехом и общественным служением; неугасающая, пронесенная через десятилетия любовь к родным Афинам и вера в их историческое предназначение, — и наряду с этим немеркнущая слава трагического поэта, поднявшего в своем творчестве самые глубокие проблемы человеческого существования. Образцовой трагедией считал "Царя Эдипа" свыше двух тысячелетий тому назад Аристотель, — и поныне нет, наверное, ни одной работы по теории драмы, которая не вела бы историю европейского театра от этого бессмертного творения Софокла. Из написанных им девяти десятков трагедий[662] полностью сохранились только семь, но до сих пор каждое новое поколение ищет в них разгадки "феномена Софокла", объяснения той диалектике художественного, при которой его гармоничнейшие создания несут в себе конфликт огромного драматического напряжения. Какие силы породили эти вершины трагического в творчестве Софокла?
2
Софокла принято называть поэтом расцвета афинской демократии, — и в самом деле, вершина его творчества по времени совпала со знаменитым "веком Перикла", когда началось возведение грандиозного архитектурного ансамбля на афинском акрополе, появился исторический труд Геродота, в Афинах стали возникать собственные философские школы. Между тем само слово "расцвет" носит однозначный характер чего-то абсолютно совершенного, в то время как в действительности идеологии афинской демократии был присущ целый ряд серьезных внутренних противоречий.
Как всякое древнегреческое государство, Афины испокон веков считали свое благополучие делом рук богов, — на укрепление их авторитета было направлено, в частности, и сооружение Парфенона — храма Афины-Девы. Бесчисленное количество праздников было связано с почитанием того или иного божества — Зевса, Посидона, Афины, Аполлона, Деметры, Персефоны, Диониса — и с принесением им жертв, имевших целью обеспечить благосклонность богов. Существовало также множество местных культов и алтарей, почитавшихся людьми, которых объединяли родственные или соседские связи. С возлияния богам и подобающей случаю молитвы начинался и званый обед, и рядовая пирушка.
Без совета с оракулом Аполлона в Дельфах не полагалось предпринимать ни одно сколько-нибудь серьезное дело, — так, незадолго до Саламинского сражения Фемистокл сумел истолковать полученное из Дельфов пророчество в пользу создания афинского морского флота. Так и Перикл, задумав распространить влияние Афин на запад, заручился согласием дельфийского жречества для основания на юге Италии города Фурий. Словом, общественный и частный быт афинян, казалось бы, можно охарактеризовать известным русским выражением: "Без бога ни до порога".
Вместе с тем, очень интенсивная публичная жизнь афинян делала невозможной постоянную оглядку на авторитет богов и старинные нравственные нормы, требуя от граждан готовности к формированию и выражению собственного мнения.
По характеру своего государственного устройства Афины в середине V в. были наиболее передовым из древнегреческих рабовладельческих полисов. Законодательная власть принадлежала всему коллективу свободных граждан, регулярно созываемых на народное собрание. Подготовку к нему осуществлял Совет пятисот, составлявшийся из равного числа представителей от десяти фил — административно-территориальных единиц, на которые делилась Аттика. Члены Совета пятисот избирались жребием, как и многочисленные члены судейских коллегий и сотни должностных лиц для наблюдения за порядком в городе и в гаванях, на базарах и в тюрьмах, за ремонтом храмов и состоянием дорог, и т. д. Только для выборов на должности, связанные с материальной ответственностью (в частности, стратегов) требовался определенный имущественный ценз, и пригодность кандидатуры решалась не жребием, а голосованием. Следовательно, от каждого афинского гражданина требовался известный уровень общественного сознания и достаточная доля ответственности за исполнение доверенных ему обязанностей, которую нельзя было переложить на богов. Из этой практики афинской демократии возник известный тезис, сформулированный софистом Протагором, — "Человек есть мера всех вещей", т. е. в меру своего разумения он судит об окружающей его действительности и принимает свое решение — один ли, вместе ли со своими согражданами в суде или в народном собрании.
Особенно часто пришлось афинянам рассчитывать на собственное разумение с началом Пелопоннесской войны, разгоревшейся в 431 г. между двумя крупнейшими военно-политическими группировками. Одну из них возглавляли Афины, другую — Спарта, и военные действия поначалу складывались не слишком благоприятно для Афин. Уступая спартанцам в сухопутном войске, жители Аттики вынуждены были перебраться в Афины и укрыться за городскими стенами, в то время как враги у них на глазах опустошали брошенные на произвол судьбы угодья. Разгоревшаяся в условиях страшной перенаселенности эпидемия нанесла новый удар по афинянам, — между тем, глубоко почитаемая ими богиня Афина не делала ничего для спасения своих граждан, а из Дельфов шли одно за другим пророчества, предсказывавшие победу спартанцам. Вера в божественный промысел начала колебаться.
Убеждение в благодатном покровительстве богов, стремление заручиться их поддержкой, с одной стороны, и необходимость принимать под свою ответственность собственное решение, отстаивать его и добиваться его осуществления, — с другой, таково было первое противоречие в общественном сознании афинян.
Этим двусмысленным положением богов объяснялась и достаточно широкая шкала представлений об их участии в управлении миром, — причем весьма различного мнения на этот счет придерживались люди, входившие в один и тот же кружок Перикла. Так, Геродот, оставивший грандиозную картину восточного Средиземноморья в эпоху греко-персидских войн и захвативший заодно множество предшествовавших событий, был уверен в непосредственном вмешательстве божества в исполнение людских планов. Иногда оно носило благодетельный характер — так, по сообщению историка, за несколько дней до Саламинской битвы афинянам явилось знамение, несомненно подтверждавшее, что симпатии местных богов на их стороне (Геродот VIII, 65). Чаще, однако, божеству свойственно испытывать зависть к чрезмерному возвышению, славе, богатству смертных и стремиться губить все выдающееся. С точки же зрения Прогагора, о богах вообще нельзя сказать, существуют они или нет, — решению этого вопроса препятствует его неясность и краткость человеческой жизни. Огромное большинство афинян таких рассуждений не понижало, Протагор был со временем обвинен в нечестивости и погиб при кораблекрушении, спасаясь от судебного преследования. Заметим, однако, что еще за 20 лет до этого Перикл, выступая несколько раз перед согражданами в начале Пелопоннесской войны, тоже отнюдь не думал апеллировать к проблематичной помощи божества, а обосновывал свой план ведения войны совершенно рациональными аргументами.
Итак, боязнь вызвать зависть и гнев богов, убеждение в необходимости почитать их и ублажать, — с одной стороны, и полное безразличие к их существованию, опора человека на собственные интеллектуальные возможности и рациональное мышление, — с другой, — таково было второе противоречие в идеологии афинской демократии.
Третье противоречие, имевшее часто довольно конкретные последствия для внутри- и внешнеполитической обстановки в Афинах, заключалось в отношении афинян к своим лидерам.
Как во всех древних государствах, возникших непосредственно из родового строя, в Афинах высоко ценилась знатность происхождения, которая создавала достаточно благоприятные условия для выдвижения выходцев из аристократических семей к руководству общественной жизнью. Так, организатором победы над персами при Марафоне был Мильтиад, чей род возводил себя к легендарному Аяксу; в 60-е годы стратегом многократно избирался сын Мильтиада Кимон, сумевший серьезно потеснить персидский флот у берегов Малой Азии и этим подготовить окончательную победу греков; к знатнейшему афинскому роду Алкмеонидов принадлежал и Перикл. Казалось естественным, что именно эти люди, славящиеся благородным происхождением, предназначены отстаивать интересы своих сограждан в области внутренней и внешней политики. Эту мысль всячески поддерживали приверженцы аристократической идеологии в поэзии, — в первую очередь знаменитый лирический поэт Пиндар. В его представлении, доблесть — врожденное свойство, ему нельзя научиться, и только тот, кто наделен им от природы, заслуживает почета и уважения. В глазах Пиндара, "природа" — гарантия высокой нравственности и залог благополучия.
Между тем, афинская демократия, охотно выдвигавшая знатных к руководству, еще охотнее пользовалась всяким случаем их низвергнуть. Мильтиад вскоре после марафонской победы был заподозрен в предательстве при неудачном ведении осады о-ва Пароса, приговорен к огромному штрафу и умер в тюрьме, не имея средств его выплатить. Кимон, возглавивший неудачный поход афинского войска на помощь спартанцам против восставших илотов, был приговорен к изгнанию. Дольше всех пользовался расположением народа Перикл, но и он вследствие неблагоприятного начала Пелопоннесской войны был отстранен афинянами от должности стратега, которую занимал не менее 15 лет подряд. Похоже, что афинская демократия придерживалась иных взглядов на природу доблести, чем Пиндар, и явно предпочитала реальный успех врожденному благородству. Что же касается человеческой природы, то Пелопоннесская война дала множество примеров ее проявления совсем в ином направлении, чем этого требовала аристократическая концепция доблести: предательство и измена, корыстолюбие и вымогательство оттеснили далеко на задний план благородство и элементарную порядочность.
Итак, что важнее для человека, что обеспечивает ему положение в обществе — нравственный максимализм, следование нормам природной доблести или откровенный прагматизм, обычно прикрываемый видимостью общей пользы, — вот еще одна трудная проблема, возникавшая перед современниками Софокла. Конечно, ни от самого драматурга, ни от его героев мы не должны ожидать прямого ответа на подобные вопросы индивидуального поведения его сограждан, но ни один из этих вопросов не окажется безразличным для объяснения образа действия его персонажей.
3
Хотя семь трагедий, дошедших от Софокла, составляют ничтожную часть его художественного наследия, в них все же определяются общие черты, характерные, по-видимому, для всего его творчества. Лучше всего они выявляются при сравнении идеологии Софокла с мировоззрением его непосредственного предшественника, "отца трагедии" Эсхила. Как и Эсхил, Софокл был убежден в существовании справедливых, хотя и требовательных богов, но божественное управление миром представлялось ему большей частью фоном, на котором раскрывается самостоятельная деятельность человека. Так, прорицания, полученные героями Софокла, всегда сбываются, но только дважды боги непосредственно вмешиваются в их осуществление: первый раз — в "Филоктете", где обожествленный Геракл разрешает все сомнения своего друга, направляя его под Трою; второй раз — в "Эдипе в Колоне", когда голос с небес призывает героя к месту его последнего упокоения и перед страдальцем разверзается поглощающая его заживо земля. Во всех других случаях только собственная деятельность человека помогает исполниться божественному пророчеству.
В "Аяксе" вестник приносит предупреждение Калханта, напоминающее близким к герою людям о необходимости следить за ним до окончания текущего дня, — предупреждение запаздывает, потому что Аякс успевает покончить с собой. Но он делает это отнюдь не потому, что знает о прорицании, а потому что считает для себя невозможным хоть еще на один день продлить жизнь. В "Трахинянках" Гераклу сужден отдых после совершения всех его подвигов, — этим отдыхом становится смерть, после которой действительно не существует ни забот, ни трудов. Но и здесь конец наступает в результате обстоятельств, никем не детерминированных, а вызванных только естественным стремлением Деяниры вернуть себе мужа.
Самостоятельность в своих решениях, готовность нести ответственность за свои действия составляют основу нормативности героев Софокла. Сам он, по преданию, утверждал, что создает людей такими, "какими они должны быть" (АС 44, 54), и две трагедии, отделенные в творчестве Софокла примерно четырьмя десятилетиями, позволяют нам проникнуть в сущность этой нормативности.
Первая из них — "Аякс"[663], в основе которой лежит широко известный в античности эпизод из троянского цикла мифов: негодование Аякса на ахейских вождей, присудивших доспехи убитого Ахилла не ему, а Одиссею, и последствия этого гнева, обратившегося против самого героя.
При толковании образа Аякса надо прежде всего избавиться от современного представления о некоем патриотическом долге, будто бы объединявшем в походе под Трою ахейских вождей. Возможность такой интерпретации, вообще говоря, содержалась в мифе и могла быть по-разному использована и до софокловского "Аякса" и много лет спустя после него: во всеобъемлющей картине мира, созданной Эсхилом в "Орестее", на поведение Агамемнона накладывает несомненный отпечаток его долг перед союзным войском, готовящимся отмстить за осквернение домашнего очага Менелая, и в идеальном образе еврипидовской Ифигении (в Авлиде), созданном уже в самом конце Пелопоннесской войны, мы видим призыв к объединению всех эллинов против надменных варваров. В "Аяксе" ничего этого нет: саламинский герой, как и многие другие участники похода, принял в нем участие только потому, что был верен клятве, данной однажды всеми претендентами на руку Елены (1113). В остальном он ни в коей мере не признает над собой господства Атридов, и задуманная им месть находится в полном соответствии с исконной обязанностью эпического героя защищать всеми доступными средствами свою рыцарскую честь. Присуждение Ахилловых доспехов Одиссею Аякс рассматривает как позорное для себя и, следовательно, имеет такое же право мстить, как гомеровский Ахилл, устранившийся от боев после нанесенного ему бесчестья. Добавим, что готовность всячески помогать другу и вредить врагу считали естественным стремлением человека не только гомеровские герои, но и афиняне V в. Таким образом, трагедия Аякса вовсе не в том, что он покусился на жизнь обидчиков, а в том, что месть его — не по его вине! — приняла такую форму, которая сделала его предметом позора и осмеяния.
Насланное Афиной на Аякса помрачение разума, ведущее его к нападению на ахейский скот, дает нам еще один повод осознать все различие в нравственных постулатах, как их ставит перед собой современный человек и как их воспринимали герои Софокла. Причиной безумия древние греки обычно считали вмешательство божественных сил. Так, еще гомеровский Агамемнон объяснял обиду, нанесенную им Ахиллу, воздействием Аты — богини ослепления и Эриний, способных лишить человека здравого образа мыслей. И саламинская свита в "Аяксе" перебирает целую вереницу богов (172-185), размышляя, кто из них мог бы отмстить ее предводителю за проявленное когда-нибудь неуважение. Точно так же еще двадцать лет спустя трезенские женщины в "Ипполите" Еврипида будут искать божественный источник исступления, охватившего Федру. Но как у Еврипида, так и у Софокла, хор не обладает достаточной проницательностью, чтобы установить истинную виновницу, вызвавшую к жизни нарушение нормального психического состояния человека, — там — Киприду, здесь — Афину.
Причину своего вмешательства в исполнение плана Аякса Афина нигде не называет, но зритель о ней, конечно, легко догадывался: если бы месть Аякса удалась, ахейское войско лишилось бы своих вождей и тем была бы спасена столь ненавистная Афине Троя. Для нас, впрочем, интереснее другое. В глазах современного человека невменяемость при совершении преступления — смягчающее обстоятельство; убийца, признанный душевнобольным, найдет себе место не в тюремной камере, а в психиатрической клинике. Герои Софокла меряют свое поведение другой мерой, исходя не из причины, а из результата. Если бы Аякс, находясь в здравом уме и твердой памяти, зарезал обоих Атридов и до смерти исполосовал ударами бича Одиссея, это могло бы вызвать кровавую распрю в ахейском лагере, но не дало бы никому оснований насмехаться над убийцей: он осуществил свое право на месть. Теперь же, когда временная невменяемость героя дает ему, казалось бы, право на снисхождение, ему и его спутникам грозит расправа со стороны остального войска, разгневанного бессмысленным истреблением общего стада. Еще важнее, что не ищет ни самооправдания, ни снисхождения сам Аякс: объективно позорный исход его справедливой расправы с обидчиками оставляет ему только один путь для восстановления утраченного достоинства — самоубийство.
Можно ли рассматривать суд, который вершит сам над собой Аякс, как новое вмешательство Афины? Ведь поспешно разыскивающий его вестник передает слова Калханта о гневе, который затаила против героя Афина: и отправляясь в поход, и сражаясь на поле брани, Аякс отказался от ее помощи (770-777). Для обидчивых греческих богов этого достаточно, чтобы навсегда возненавидеть смертного. Заметим, однако, что в софокловской трагедии гнев Афины является совершенно второстепенным мотивом: и Аякс вовсе не предстает богоборцем, — просто он привык рассчитывать только на свои силы; и действие гнева Афины ограничено, по неисповедимым причинам, одним днем. Мотив этот играет скорее сюжетообразующую роль: не узнай хор и Текмесса об опасности, угрожающей сегодня Аяксу, они бы спокойно дожидались его возвращения и сообщение о его смерти получили бы только от какого-нибудь вестника; с прекрасным предсмертным монологом Аякса Софоклу пришлось бы расстаться. Но и это соображение, исходящее из нужд сценической техники, тоже не главное в определении того значения, которое мог бы получить в трагедии гнев Афины. Главное же состоит в том, что сам Аякс ничего об этом не знает: в Афине он, судя по прологу, видит достаточно благожелательное к нему божество, и решение о самоубийстве принимает совершенно независимо от своих взаимоотношений с ней в прошлом. "Аякс" вовсе не трагедия богоборчества, а трагедия благородной личности, от природы не предназначенной приспособляться ни к обстоятельствам, ни к окружающим ее людям.
Жить прекрасно или не жить совсем — таков нравственный кодекс благородной натуры, который она отстаивает от всяких попыток вмешательства извне. Нетерпимость к чужому мнению, непримиримость к врагам и к себе самому, неукротимость в достижении цели — эти свойства, присущие всем истинным трагическим героям Софокла, так зримо предстают перед нами уже в образе Аякса. Он остается глухим к призывам и мольбам хора "уступить" обстоятельствам, которые оказались сильнее его, — когда сам Аякс употребляет это слово (666), оно звучит в его устах трагической иронией, ибо зрители заранее знают, что он приведет свой план в исполнение.
Знаменитый монолог Аякса, в котором он выражает притворную готовность примириться с Атридами, вызвал много волнений у исследователей. Суть их недоумений сводится к тому, что Аякс, не привыкший идти кривым путем, здесь явно прибегает к обману, чтобы развязать себе руки и избавиться от опеки Текмессы и хора. Как совместить благородную прямоту Аякса с его же хитростью? Вопрос решается, на наш взгляд, двусмысленностью монолога: речь Аякса может быть истолкована и буквально (так понимает ее хор), и с проникновением в ее скрытое значение, которое придает каждому слову верный себе герой. Поэтому правильнее будет не подозревать Аякса в измене своей благородной и прямой натуре, а признать, что он остается так же верен ей в "обманном" монологе, как и в тех, которые произносит до и после него.
Нравственная проблема, встающая в "Аяксе", снова привлечет внимание Софокла в "Филоктете", написанном за несколько лет до смерти драматурга. Многое изменилось за эти годы в родных Афинах. "Школа Эллады", увенчанная почти готовым ансамблем Акрополя, из последних сил отбивалась от врагов. Впереди было еще, правда, несколько удачных операций на море, но и окончательное поражение. В далекое прошлое ушли те героические идеалы, которые питали благородную "природу" софокловских героев. Уже упоминалось, что в годы Пелопоннесской войны человеческая природа гораздо чаще давала знать о себе совсем виных проявлениях. Несмотря на все это, Софокл снова возвращается к теме человеческого благородства, соотнося его на этот раз с прагматически понимаемым "общим благом". В "Аяксе" проблема личного и общественного возникала только в одном аспекте: каким сохранится в общественном мнении облик Аякса — как достойный прославления или посрамления? Материальный ущерб,нанесенный Аяксом своим соплеменникам, мерк перед трагедией благородного героя, опозорившего себя бессмысленным поведением.
В "Филоктете" свойства натуры Аякса оказываются поделенными между двумя персонажами, и трудно сказать, какому из них приходится разрешать более трудные противоречия.
Филоктет унаследовал от Аякса его непримиримость к врагам и неукротимость в гневе: брошенный Атридами на произвол судьбы и десять лет терзаемый муками болезни и одиночества, он ни на каких условиях не хочет примирения с ними. Даже надежда на излечение, пока ее сулит смертный, не может склонить его к участию в захвате Трои. Неоптолем близок к Аяксу своей благородной природой, которую он, однако, вынужден на время предать в интересах "пользы". Мы помним, что Неоптолем с самого начала неохотно слушает советы своего наставника в прагматизме — Одиссея. Уже в прологе искренний и бесхитростный Неоптолем противопоставляется готовому на всякие уловки многоопытному Одиссею. При этом последний руководствуется соображениями отнюдь не личной выгоды, — возвращение Филоктета под Трою соответствует интересам всего греческого войска. Сознавая значение исторической миссииг возложенной на ахейских вождей, Неоптолем поначалу соглашается использовать против Филоктета явный вымысел и заведомую ложь. Однако по мере того, как юноша проникается сочувствием к страданиям Филоктета и, в конце концов, становится свидетелем его мучительного припадка, он все более осознает несовместимость обмана по отношению к доверившемуся ему страдальцу с внутренним долгом честного человека, каким от природы призван быть сын прямого и бесхитростного Ахилла. В результате Неоптолем возвращает Филоктету его лук и соглашается выполнить прежнее обещание, т. е. доставить его на родину. Понимая, что этим он вызывает против себя ненависть Атридов и месть всего ахейского войска, Неоптолем, тем не менее, предпочитает остаться верным своей природе и достойным своего отца. Нравственный долг человека приходит в непримиримый конфликт с интересами общества; прямота и честность Неоптолема заводят все дело в тупик, и Софоклу не остается ничего другого, как искать разрешение всех противоречий в появлении сверхъестественной силы — обожествленного Геракла, который на правах старого друга, некогда вручившего Филоктету свой лук, передает ему волю богов: герой должен поехать под Трою, получить там исцеление и помочь соотечественникам взять вражеский город. Единственная из всех сохранившихся трагедий Софокла, построенная с применением deus ex machina, завершается без обычных смертей или самоубийств. Вмешательство Геракла разрешает конфликт между справедливым гневом индивидуума и интересами целого, между благородной природой героя и потребностями общего дела.
Благополучный финал "Филоктета" не должен привести нас к заключению, что возникающие здесь проблемы лишены трагизма или были неактуальны для своего времени. Наоборот, в известном смысле "Филоктет" был ближе к непосредственным жизненным конфликтам, чем более ранние произведения Софокла. Аякс совершил позорное деяние не по своей вине, — Неоптолем вполне сознавал неприглядность своего поведения. Его образ был человечнее, доступнее зрителям, чем недосягаемый в своей трагической непреклонности Аякс. Общественный и индивидуальный опыт, накопленный афинянами за трудные годы Пелопоннесской войны, заставлял их особенно живо реагировать на постановку нравственных проблем: что больше присуще "природе" человека — прямота и честность или приспособление к сиюминутным требованиям и интересам? Моральное превосходство софокловского Неоптолема над Одиссеем очевидно, — но так же очевидно, что это превосходство не способно привести сына Ахилла к стоящей перед ним цели — добиться участия Филоктета в завершающем этапе Троянской войны. В этой трагедии все по-своему правы: Филоктет — в своей ненависти к обидчикам; Одиссей — в стремлении выполнить данное ему и важное для всего войска поручение; Неоптолем — в желании сохранить в чистоте свое природное благородство. На исходе своих дней Софокл сумел показать всю глубину конфликта, возникающего между индивидуально-справедливым и общественно-полезным, но не мог найти ему естественного разрешения, потому что историческая действительность поколебала убеждение поэта в возможности моральной победы благородной личности над враждебностью ее социального окружения. Впрочем, чтобы понять, какой ценой достигается такая победа, надо вернуться к более ранним созданиям поэта.
4
"Антигону" долгое время принято было рассматривать — а иногда и сейчас рассматривают — как трагическое столкновение двух одинаково справедливых начал: кровно-родственного, олицетворяемого Антигоной, и государственно-правового, защищаемого Креонтом. Однако это толкование, исходящее из опыта человека нового времени, противоречит как непредвзятому анализу софокловской трагедии, так и специфике взаимоотношений между личностью и государством в Перикловых Афинах. Начнем с последнего.
Древние греки — и не только афиняне — чувствовали себя полноправной личностью лишь в той мере, в какой они являлись членами гражданского коллектива. Связь эта была взаимной: человек пользовался статусом гражданина, если он владел хотя бы небольшим земельным наделом и мог обеспечить себя вооружением для участия в военных действиях; в свою очередь, государство считало своим долгом поддерживать материально неимущих граждан, брать на себя заботу о сиротах. Способным к исполнению обязанностей стратега считался в Афинах гражданин, не только обладавший достаточным имущественным цензом, но и имевший детей от законной жены: предполагалось, что человек, умеющий хорошо вести домашние дела, справится и с общественными. Тесная связь личности с государством подкреплялась общностью религиозных культов: Зевсу был посвящен ряд общегородских праздников, но каждая семья особо почитала Зевса — покровителя домашнего очага и той ограды, в пределах которой собирались все члены семьи. Таким образом, уже заранее можно сказать, что противопоставление частных и общегосударственных нравственных норм в афинской демократической идеологии являлось маловероятным. Иное дело — государства олигархические или монархические, где не правители служат закону, а закон — правителям. Здесь могло иметь место и нарушение прав личности, и ее насильственное подчинение прихотям тирана.
Теперь обратимся к правовой стороне конфликта в "Антигоне".
Запрещение хоронить Полиника, которым начинает свое правление пришедший к власти Креонт, не имеет под собой достаточных оснований. Оставить непогребенным труп противника, бросив его на произвол бродячим псам и хищным птицам, — достаточно частая угроза в гомеровских поэмах, где такая доля убитого воспринималась как еще один удар по его посмертной славе. Впрочем, и здесь практиковалась выдача трупа родным за выкуп; лишить близких права на последнюю услугу покойнику считалось делом безнравственным. Тем более справедливо это для классического периода греческой истории, когда даже случайному прохожему вменялось в обязанность похоронить попавшееся ему на пути непогребенное тело. Мера эта была своего рода защитной реакцией как от вполне реальной опасности заражения местности, так и от потенциальной угрозы со стороны покойника: предполагалось, что пока тело не предано земле, душа умершего не находит себе места в царстве теней, а скитается по земле, причиняя всяческие беды живым. Тем более невозможно было представить себе запрет родным хоронить своего покойника, который бы исходил от государства. Даже если речь шла об изменнике или политическом противнике, запретным было только его погребение в родной земле, но никто не препятствовал близким похоронить тело за ее пределами. Таким образом, указ Креонта, отказывающий в погребении Полинику, нарушает все правовые и нравственные нормы древней Эллады и ни в коей мере не может быть отождествлен с волей государства. Это самый типичный пример произвола единоличного правителя, встречающий к тому же всеобщее осуждение народа, о чем сообщает отцу Гемон. Кстати, отношение Креонта к "мнению народному" характеризует его тоже не как идеального царя — истинного отца своим согражданам, а как деспота, считающего единственно правильным свое мнение. Наконец, упрямство Креонта встречает осуждение и у прорицателя Тиресия, чьими устами вещают сами боги, — несправедливость позиции нового фиванского царя настолько очевидна, что можно только удивляться тому, с какой настойчивостью защищали ее многие современные исследователи. (Что Софокл именно так — как высокомерный, нечестивый произвол — расценивал запрещение хоронить своего противника, следует, кстати, из заключительной части "Аякса", где общепринятая нравственная норма, в конце концов, торжествует.)
Креонт и Антигона представляют собой два полюса реализации протагоровского тезиса о человеке как "мере вещей". Креонт меряет и себя, и окружающих его людей мерой собственного произвола. Выдавая свой указ по единичному, частному поводу за закон, он придает абсолютное значение мнению одного человека, который, как он ни будь умен, не имеет права нарушать вечный закон богов. Антигона меряет себя и сложившуюся вокруг нее ситуацию мерой ее соответствия именно этим непреходящим нравственным нормам, находящимся под защитой богов. Как она посмела нарушить царский запрет? Разве она не знала о грозящей ей казни? — спрашивает Антигону Креонт (446-449). Конечно, знала, — отвечает девушка, — но не считала возможным поставить исполнение человеческого указа выше своих обязательств перед богами. Запрет Креонта изрек не Зевс, и не его постоянная сопрестольница Дика (Справедливость) (450-452), потому что отказ покойнику в погребении противоречит всем божественным установлениям. В основе "меры вещей", принятой Креонтом, лежит индивидуальное человеческое разумение; в основе "меры вещей", принятой Антигоной, — незыблемые нравственные нормы, освященные авторитетом олимпийских богов. Достаточно противопоставить эти две "меры", чтобы понять, на чьей стороне окажутся симпатии Софокла.
Если тем не менее Антигона погибает в атмосфере полного одиночества, созданной вокруг нее Софоклом, то это происходит потому, что великий поэт был намного прозорливее своих современников и многих исследователей наших дней. Самосознание личности, присвоение себе права судить других так же вытекали из существа афинской демократии, как и постулируемая ею опора на традиционный авторитет богов. Когда к власти приходит человек, подобный Креонту, его гипертрофированная вера в свои возможности способна нанести государству непоправимый вред; осквернение алтарей гниющей плотью мертвеца, о котором сообщает Тиресий, — одно из предвестий такого бедствия. Чтобы защитить город от гнева богов, чтобы встать на пути человеческого произвола, нужна героическая личность, готовая купить ценой жизни право на исполнение родственного долга. Такой личностью и становится для Софокла Антигона, трагически гибнущая в неравной борьбе, но своей смертью восстанавливающая мировую справедливость.
Конечно, лучше было бы, если бы в духе рождественской притчи злые были бы наказаны, а добрые торжествовали победу, — однако, силы, пришедшие в столкновение в "Антигоне", были слишком могущественны для такого благостного исхода. Конфликт между осознавшей себя индивидуальностью и традиционным благочестием коренился в самом существе афинской демократии и в десятилетия, последовавшие за постановкой "Антигоны", вполне дал о себе знать в общественной практике афинян. Добавим к этому, что и подвиг Антигоны и его мотивировку трудно было бы себе представить в каком-либо жанре, получившем развитие до аттической трагедии: уделом незамужней девушки в древних Афинах было беспрекословное повиновение воле отца или заменяющего его родственника. Чтобы решиться на открытое столкновение с царем, чтобы противопоставить ему свое мнение, нужен был не менее высокий уровень самосознания личности, чем тот, на котором находится Креонт., Достижение этого уровня в поведении Антигоны — тоже неоспоримый результат развития афинской демократии, усвоенный Софоклом. И. предпосылки конфликта в этой трагедии, и его глубина, и его разрешение — в одинаковой мере следствие внутренних противоречий, свойственных общественному строю Афин в V в.
Выше уже упоминалось, что завершающая часть "Аякса" содержала в себе зерно проблемы, явившейся исходной точкой для "Антигоны", — право героя на погребение независимо от отношения к нему при жизни. Так и в "Антигоне" своего рода лейтмотивом проходит проблематичность человеческого знания, которая получит еще более полное выражение в двух последующих трагедиях. Креонт с самого начала уверен в непогрешимости своих замыслов, которые, однако, в конце трагедии оборачиваются "неразумием" и "безрассудством". Поступок Антигоны и Исмена, и Креонт, и хор характеризуют как проявление безрассудства, сама Антигона задается вопросом, кто же из двух — Креонт или она сама? поступает неразумно (469 сл.). Финал трагедии дает ответ на этот вопрос, подтверждая героическую "разумность" девушки, совпадающую с объективно существующим божественным законом, но воспользоваться плодами своего разумного решения Антигона не успевает.
Аналогичная ситуация — в "Трахинянках", которые по времени создания занимают место между "Антигоной" и "Царем Эдипом".
5
Преданная Гераклу и с трепетом ожидающая его возврата Деянира стремится узнать правду о причине похода ее супруга на Эхалию — не для того, чтобы мстить ему, а для того, чтобы отвратить его от новой любви, в которой Деянира не видит ничего преступного: неожиданно вспыхнувшую в Геракле страсть к Иоле легко объяснить необоримым воздействием Афродиты, подчиняющей себе сердца и смертных, и бессмертных. Но и в стремлении Деяниры вернуть себе Геракла тоже нет ничего преступного, и к выполнению этой задачи брошенная женщина приступает во всеоружии знания, позволяющего ей действовать в полной уверенности своей правоты. "Что страшного в знании?" — спрашивает она (459), и глашатай Лихас должен признать в ней разумную женщину, здраво смотрящую на жизненные обстоятельства. И вот результат разумной деятельности Деяниры: "Знай, что сегодня ты погубила своего мужа и моего отца!" — сообщает ей Гилл (739 сл.). Зелье, некогда врученное Деянире смертельно раненным кентавром, оказалась не приворотным средством, а страшной отравой, заживо сжигающей тело Геракла. Поступки, представляющиеся человеку разумными, приводят к последствиям, противоположным его первоначальным (и вполне благочестивым) намерениям, — истинное знание приходит к Деянире (710-713), как и к Креонту, с пагубным опозданием и становится причиной ее самоубийства. Точно так же отдых, обещанный Гераклу после его многолетних трудов, оказывается совсем иным, чем представляли его себе люди (821-830, 1164-1173). Божественное прорицание не солгало, — только боги глубже понимают истинный смысл изреченных ими слов, чем смертные.
Впрочем, в "Антигоне" и "Трахинянках" проблема знания только намечается, — всестороннее раскрытие, она находит в "Царе Эдипе", где деятельность главного героя проходит под знаком неустанного стремления к истине, как бы она ни оказалась безжалостна, и все поведение Эдипа проникнуто нескончаемым ее поиском. Глаголы со значением "искать", "исследовать", "узнавать" и т. п. составляют один из разветвленных лейтмотивов этой трагедии; в целом ряде случаев они сосредоточиваются в компактные лексические гнезда, цель которых в афинской драме — внедрить в сознание зрителя идеи, владеющие драматургом и для него особенно важные. К чему приводят эти неуклонные усилия Эдипа овладеть знанием, известно: к его саморазоблачению, вследствие которого фиванский царь опознает в себе убийцу собственного отца и мужа собственной матери. Поскольку таким образом Эдип узнает о невольном совершении пророчества, полученного им некогда в Дельфах, из этого нередко делают вывод, что главной целью Софокла было доказать незыблемость божественных прорицаний и бессилие человека перед лицом безжалостного рока. К этому добавляются усиленные поиски вины Эдипа: его обвиняют то в легкомысленном отношении к полученному прорицанию, то в несправедливых обвинениях по адресу Тиресия и Креонта, которых Эдип подозревает в заговоре против себя. Между тем, ни построение действия в трагедии, ни самый ее текст не дают основания для подобных обвинений.
Прежде всего, действие "Царя Эдипа" относится ко времени, отделенному от убийства Лаия и женитьбы Эдипа на Иокасте добрыми двум десятками лет: когда юноша Эдип получил в Дельфах зловещее пророчество (787-799), он позабыл все сомнения относительно своего происхождения и твердо решил не возвращаться в Коринф, где были жив Полиб и Меропа, которых он считал своими родителями. Бредя из Дельфов куда глаза глядят, Эдип встретил заносчивого чужеземца на колеснице, и между ними загорелась дорожная ссора. На нападение незнакомца разгневанный Эдип ответил яростным ударом дорожного посоха, отчего его соперник свалился замертво. Продолжая свой путь, Эдип дошел до Фив, разгадал загадку злодейки-Сфинкс и в награду получил опустевший незадолго до этого царский престол и руку овдовевшей царицы. Какие основания были у него подозревать в убитом своего отца и в его вдове — свою мать? В дорожной ссоре Эдип поступал в соответствии с элементарной логикой самообороны, защищаясь от надменного встречного, а в Фивах — в соответствии с правилами богатырской сказки, которые предписывают освободителю царства от чудовища жениться на спасенной царевне или царице. Таким образом, если бы Софокл хотел показать тщетность человеческих усилий в борьбе с роком, он должен был сделать содержание своей трагедии события из ранней молодости Эдипа, когда тот по неведению исполнил все то, чего хотел избежать. Софокл, однако, поступил иначе, и поэтому в его трагедии никакой роли не играет рок, и никто не стремится вступать с ним в борьбу, поскольку все предреченное давно свершилось.
Содержание "Царя Эдипа" составляют вовсе не события двадцатилетней давности, а, по верному замечанию Шиллера, непрерывный "трагический анализ", производимый самим Эдипом, причем речь идет вовсе не о том, убил ли Эдип незнакомца и даже — кем был этот незнакомец (на этот вопрос любой зритель мог дать ответ еще до начала трагедии и уж во всяком случае, сравнив рассказ Иокасты с воспоминаниями Эдипа, 715 сл., 729-753, 798-815), а о том, кто же, в конце концов, сам Эдип, чей он сын, муж, отец? Именно в процессе расследования незаметно для зрителя смещаются цели фиванского царя. Сначала он ищет причину моровой язвы, посетившей его страну. Потом — убийцу прежнего царя и здесь-то у Эдипа возникает подозрение в причастности к этому делу Креонта как самого близкого к царскому трону человека, единственного кому могла быть выгодна смерть Лаия; как мы знаем, подозрения Эдипа оказываются напрасными, но надо признать, что он руководствуется при этом вполне разумной логикой борьбы за власть. Наконец, с той же настойчивостью и непреклонностью Эдип расследует свое происхождение, и на этом пути ему приходится неоднократно преодолевать сопротивление людей, раньше него — в силу своего участия в давно забытых происшествиях — понимающих, к чему приведет начатое им дознание. Если даже оставить в стороне зловещие намеки Тиресия (415-425), которым Эдип не придает никакого значения, так как его смертельно оскорбляет совершенно необоснованное, по его мнению, обвинение в убийстве Лаия, все же Эдипу по меньшей мере дважды представляется возможность прекратить свой розыск: сначала его умоляет об этом Иокаста (1060-1068), потом старается уйти от ответа на губительные вопросы старый пастух (1146-1165). И не было бы ничего проще, чем послушаться совета любящей и любимой жены, до того не раз старавшейся внести покой в смятенную душу Эдипа, если бы герой Софокла не был человеком, "каким он должен быть", т. е. не шел бы до конца к однажды намеченной цели, невзирая на все опасности, угрожающие его благополучию и самому существованию.
В этом смысле правы сторонники той теории, которая в судьбе Эдипа видит присущую познанию трагическую двусмысленность: проникая в глубины жизни, оно разрушает ее непосредственную данность, губит спокойную простоту "наличного бытия". В древнегреческом театре эту мысль примерно за полвека до постановки "Царя Эдипа" выразил один из героев Эсхила: "Лучше быть несведущим, чем мудрым". Однако в те, далекие для софокловского Эдипа времена человеческое знание, если оно совпадало с нормами мировой справедливости, вело смертного по единственно возможному и потому правильному пути преклонения перед божественными нравственными заповедями. На рубеже последней четверти V в., после вторжения в умственную жизнь афинян софистики и риторики, "простота наличного бытия" утратила в их глазах свою однозначную привлекательность. Для раскрытия заложенных в жизни противоречий требовались героические усилия интеллекта, даже если человек сознавал, что он может вызвать против себя силу, одолеть которую он не способен.
Нет ли, впрочем, ужасного кощунства в нашем утверждении, что Эдип, убивший родного отца и женившийся на собственной матери, остается в глазах Софокла идеальным, нормативным героем? Нет — именно потому, что Софокл в этой трагедии рисует не закоренелого злодея, хладнокровно расправляющегося с отцом и насилующего мать; такой персонаж никогда не мог бы стать объектом художественного исследования в подлинной трагедии. Софокл же изображает человека, по неведению совершившего страшные преступления и не только не уклоняющегося от своего публичного саморазоблачения, но и раньше всех творящего суд над самим собой. В известном отношении Эдип следует логике Аякса, т. е. осуждает себя на самоослепление, исходя не из субъективного намерения, а из объективного результата. Но в то время как трагедия Аякса возникает вследствие вмешательства божества, отчуждающего действие от его носителя, превращающего субъективно оправданный замысел в поступок, позорящий совершившего, трагедия Эдипа коренится в ограниченности, экзистенциально присущей самому человеческому знанию: все разумные меры, принятые Эдипом и его родителями в прошлом и принимаемые им самим в настоящем, приводят к прямо противоположному результату.
На чьей стороне находятся симпатии Софокла в этом столкновении неизбежно неполного, частичного, ограниченного человеческого знания с всеобъемлющим, всеохватывающим божественным всеведением, олицетворяющим в глазах поэта разумность мира? Настоящая трагедия не позволяет подобной постановки вопроса — иначе она превратится в плоскую притчу о пользе смирения. "Царь Эдип" потому и является на протяжении столетий образцом трагедии, что в непримиримый конфликт оказываются вовлеченными могучие силы, одинаково правые в своих притязаниях. Общественная нравственность не могла бы смириться с безнаказанностью вольного или невольного отцеубийцы, взошедшего на ложе собственной матери, и мир "вышел бы из своей колеи", если бы такое преступление осталось неразоблаченным, — в этом отношении правда находится на стороне дельфийского оракула, давшего своим приказом изгнать из фиванской земли убийцу Лаия первый толчок "трагическому анализу", который разворачивается в "Царе Эдипе". И зрители Софокла, считавшие олимпийских богов прямыми покровителями афинской демократии, не могли осуждать Аполлона за его совет, приведший к саморазоблачению Эдипа.
Вместе с тем, афинская демократия не многого стоила бы, если бы она сама не сознавала, что вырастила новый тип человека — не бессловесного раба под игом деспота-варвара, а самостоятельного в своем решении и поведении индивидуума, способного и готового принять на себя всю меру ответственности за свои поступки. Коллективом таких свободных, подчиняющихся только себе подобным, видел Эсхил афинское ополчение, сокрушившее войска Дария и Ксеркса, в "Персах" (472 г.). Человеческая личность, находящая в себе силы пойти на смертные муки ради служения своему призванию и долгу, — таким видел свой идеал Софокл, создавая образы Антигоны и Эдипа. Героическая индивидуальность и разумный, но непознанный универсум — эти две силы пришли в столкновение в софокловской трагедии, и вследствие могущества обоих противников борьба между ними не могла не принять грандиозных масштабов. И если победа остается в конечном счете за вечным и неуничтожимым миропорядком, не меньшее значение имеет раскрытие с максимальной полнотой возможностей человеческой личности, обнаруживающей их в целенаправленном и бескомпромиссном деянии.
6
Две трагедии, оставшиеся до сих пор за пределами нашего анализа, — "Электра" и "Эдип в Колоне" — несмотря на все различие в сюжете, объединяются одной особенностью, которую можно было бы назвать странным для софокловской трагедии словом "беспроблемность".
В самом деле, содержание "Электры" составляет месть детей Агамемнона за убитого отца, необходимость которой ни у них самих, ни у хора не вызывает никакого сомнения. В эсхиловских "Хоэфорах" огромная лирическая сцена была нужна для того, чтобы укрепить душу Ореста накануне матереубийства, и в последнюю минуту он испытывал все же мгновенное колебание, для преодоления которого требовалось вмешательство Пилада. В еврипидовской "Электре" брат и сестра чувствовали себя после совершения мести потерянными и раздавленными. Ничего похожего у Софокла: матереубийство санкционировано Аполлоном и осуществляется без малейшего колебания. Трудности возникают в связи с чисто "технической" стороной дела: чтобы заручиться доверием в доме Эгисфа, Оресту и его воспитателю приходится придумать историю мнимой смерти юноши, и эта весть, равно как и появление неузнанного Ореста с урной, якобы содержащей его прах, ударяет бумерангом по Электре, готовой теперь свершить месть своей собственной рукой. Достаточно, однако, ей опознать брата, как она становится его верной помощницей, а у Ореста после убийства матери еще достает сил, чтобы вести двусмысленный монолог с Эгисфом, а затем заколоть и его.
Конечно, для Электры предвкушение мести не проходит так беззаботно, как это может показаться по нашему изложению. Уже в прологе мы видим ее в состоянии крайнего напряжения, вызванного долгим бесплодным ожиданием Ореста. Затем от своей сестры она узнает о намерении Эгисфа убрать ее с глаз долой, а в ожесточенном споре с матерью выплескивает все, что накопилось у нее в душе. Известие о гибели Ореста повергает ее в полное отчаяние, еще более усугубляемое отказом Хрисофемиды принять участие в мести. Последним актом переживаний Электры становится ее монолог над урной, и нам остается только восхищаться мастерством, с которым Софокл доводит образ до драматической кульминации, но сущность трагического лежит здесь не в столкновении какихто сил, имманентно присущих мирозданию, не в противоречивости поведения человека, а в необходимости мобилизации его душевных сил в крайне неблагоприятных обстоятельствах. Одиночество героини, непонимание ее окружающими, враждебность матери напоминают положение многих других персонажей Софокла, но там их неукротимость и непреклонность способствуют конечному торжеству объективной справедливости через приносимые ими жертвы. В "Электре" разумность мироздания, олицетворяемая в божественной воле, не подлежит ни сомнению, ни обоснованию, — внимание драматурга всецело поглощает человеческая индивидуальность, вовлекаемая нелегким для нее путем в процесс реализации поведения Аполлона.
Не возникает необходимости в доказательстве правоты Аполлона и в "Эдипе в Колоне". Достаточно слепому скитальцу Эдипу открыть Фесею пророчество, во исполнение которого его могила в священной роще Евменид будет служить вечным залогом благоденствия для Афин, как Фесей принимает сторону изгнанника, защищает его от Креонта и благочестиво провожает к месту последнего упокоения. Конечно, и в этой трагедии, как в "Электре", есть вершинные точки, в которых прорывается все еще бушующий темперамент Эдипа (его спор с Креонтом или ответ Полинику), но назначение этих сцен — оправдать изгнанника, а не ставить его снова лицом к лицу с его мрачным прошлым. Насколько бескомпромиссно царь Эдип в более ранней трагедии признавал себя виновным в невольных преступлениях и даже в своей исконной "нечестивости", настолько же решительно Эдип, пришедший в Колон, эту ответственность с себя снимает. Он выступает теперь не как "совершивший", а как "пострадавший", "перенесший" много напрасных бед, и его оправдательный монолог перед Креонтом (962-999) содержит полную программу освобождения от нравственной ответственности. Аттическая трагедия, поднявшая огромный пласт общественного сознания, охватившая глобальные противоречия мироздания и не один раз задумывавшаяся над сложным положением человека в этом мире, завершает свой исторический путь иллюзорным примирением героя с непознанными силами, в борьбе с которыми он прежде утверждал свою подлинную сущность.
7
Проблематика трагедий Софокла не сводится, естественно, к изложению и столкновению идей, — в конфликт вовлекаются живые люди, и для всех сохранившихся трагедий можно установить некоторые сходные принципы в художественном изображении персонажей.
Прежде всего, это стремление поэта к обобщенной нормативности героя, непреклонного в достижении поставленной цели. Действующие лица Эсхила часто представали перед зрителем в момент выбора решения — таковы Пеласг в "Молящих", Этеокл в "Семерых против Фив", Орест в "Хоэфорах". В еще большей динамике представлена еврипидовская Медея, неоднократно принимающая и отбрасывающая уже принятое решение убить собственных детей, чтобы отмстить Ясону. Софокла — за одним исключением, о котором речь пойдет ниже — не привлекает в его героях процесс выбора решения. Они появляются в тот момент, когда сложившаяся ситуация властно диктует им одну, единственно возможную линию поведения. Таков Аякс: позорное избиение скота не оставляет ему иного выхода, кроме самоубийства. Такова Антигона: гибель Полиника предопределяет ее стремление похоронить труп брата, невзирая ни на какие запреты. Таковы Электра и Филоктет в их неукротимой ненависти к обидчикам, таков Эдип в его желании обрести себе последнее упокоение в Колоне и в непримиримости к изгнавшим его сыновьям.
Даже если цель, на которую направлены усилия индивидуума, смещается, это происходит незаметно для зрителя и не оказывает никакого влияния на присущую герою целеустремленность. Так, царь Эдип сначала озабочен выяснением причин моровой язвы и, узнав их, принимает энергичные меры, чтобы парализовать неведомого преступника. Затем он с той же одержимостью сам ищет след "древнего злодейства", который приводит его к неизбежному самоопознанию, — и здесь, несмотря на усилия Иокасты и старого пастуха, Эдип доводит расследование до трагического конца. Начальная ситуация в "Трахинянках" не предполагает заранее вмешательства Деяниры в судьбу Геракла, — но коль скоро оно становится, с ее точки зрения, необходимым, Деянира без колебании прибегает к помощи мнимого приворотного зелья. Сомнения одолевают ее уже после того, как плащ отправлен Гераклу.
Некоторое отклонение от общего правила представляет собой образ Неоптолема, который и в самом деле изменяет своей прежней готовности доставить Филоктета под Трою и возвращает ему лук. Однако и здесь не следует преувеличивать психологическую глубину разработки образа: душевные муки Неоптолема скрыты от зрителя, и только несколько раз встречающееся в его речах слово "давно" (806, 906, 913, 966) указывает на длительное созревание в его душе желания отвергнуть навязанную ему роль, причем этот отказ свидетельствует не о рождении новой черты характера, а о возвращении Неоптолема "к самому себе" (950), о сохранении им своей "природы" со всеми заложенными в ней возможностями (1310).
Раскрывая личность своих героев в самый значительный момент их жизни, Софокл, однако, не уделяет внимания их чисто индивидуальным чертам. Проникновеннейший прощальный монолог Аякса вполне подобает благородному мужу, воину и любящему сыну, но в нем нет ничего субъективного, что было бы свойственно только этому герою. Трогательные жалобы Антигоны, не успевшей насладиться радостями супружества и материнства, справедливо вызывают слезы у достаточно сдержанного хора, но эти жалобы могла бы повторить любая девушка, покидающая свет задолго до определенного ей срока. Зритель знает, что Антигона обручена с Гемоном, знает о попытках юноши вмешаться в судьбу осужденной, — сама Антигона ни чем не обнаруживает свои чувства именно к этому жениху. Та же Антигона, решившись на погребение Полиника, и Электра, готовясь взять на себя месть убийцам отца, пытаются обрести помощь в лице Исмены и Хрисофемиды, обращаясь только к одному доводу: оказав им поддержку, сестры обнаружили бы свою благородную природу и стяжали славу (Ан. 38; Эл. 970 ел.). Аргументом служит критерий, обращенный на объективную ценность поступка, а не какие-нибудь, только сестрам доступные воспоминания о прожитых вместе днях детства и юности.
При всем том, скажет читатель, мы не спутаем Аякса с Антигоной и Эдипа с Филоктетом, ибо каждый из них — своеобразная личность, законченная индивидуальность. Читатель будет прав. Конечно, говоря об индивидуализации в античном театре, мы не должны подходить к ней с мерками нового времени, стремящегося запечатлеть в образе неповторимое сочетание отдельных черт психического склада и внешнего облика человека. Последнее условие неприменимо к античности хотя бы потому, что маска и костюм, которые носил персонаж, подчеркивали как раз его принадлежность к определенному социальному типу (царь, вестник и т. п.), а отнюдь не его индивидуальности Но и античные драматурги, как мы уже видели, не были озабочены воспроизведением всех нюансов психического облика героев. Какие же другие средства были в распоряжении Софокла, если он хотел достичь и достигал своеобразия своих персонажей?
Первое из этих средств — уникальность ситуации, в которую поставлены его герои.
Любая девушка, приговоренная к смерти, будет оплакивать свое несостоявшееся жизненное призвание, но далеко не любая согласится под страхом смерти нарушить запрет царя. Любой царь, узнав об опасности, грозящей государству, примет меры к ее предотвращению, но далеко не всякий царь должен при этом оказаться тем самым виновником, которого он ищет. Всякая женщина, желая вернуть себе любовь мужа, может прибегнуть к спасительному зелью, но отнюдь не обязательно, чтобы это зелье оказалось смертельным ядом. Любой эпический герой будет тяжело переживать свое бесчестие, но вовсе не каждый может быть повинен в том, что вверг себя в этот позор из-за вмешательства божества. Другими словами, каждый сюжет, хоть и заимствованный из мифа, Софокл умеет обогатить такой "подробностью", которая необыкновенно расширяет возможности для создания необычной ситуации и для проявления в ней всех качеств героя.
Другое средство индивидуализации образа — противопоставление герою персонажа, контрастирующего с ним либо чертами характера, либо уровнем знания.
По первому принципу создан контраст между Антигоной и Исменой. Первая — воплощенная решимость действовать, беззаветное служение долгу; вторая — покорность власть имущему, склонность к компромиссу, И даже когда Исмена готова пойти на смерть вместе с Антигоной, подлинная героиня не нуждается в этой жертве: свой груз ответственности она не хочет с кем бы то ни было делить. Более наступательную позицию занимает в "Электре" Хрисофемида. Она не только, как Исмена, не находит в себе сил для мести убийцам отца, но и всячески стремится отвратить от нее сестру. Ясно, что одержимость Электры обрисовывается на этом фоне еще ярче.
Между царем Эдипом и Иокастой нет такого различия в характере, как между названными выше сестрами. Преданная царю супруга, понимая его состояние, хочет внести успокоение в его смятенную душу; для этого у нее находятся и ласковые слова, и разумные доводы. Но вот наступает момент, когда человеческая речь не может вместить в себя страшную истину, и Иокаста способна только просить Эдипа о прекращении расследования. Царь остается глухим к ее мольбам, они представляются ему препятствием на пути к правде, которое не заслуживает внимания, — в столкновении истинного знания, открывшегося Иокасте, и мнимого знания, увлекающего за собой Эдипа, достигает высшего предела неповторимость той трагической ситуации, в которой находится герой.
К сюжетообразующим средствам индивидуализации персонажей присоединяются у Софокла и отнюдь не случайные стилистические приемы.
Жизненное кредо героя в драме раскрывается, как правило, в монологах, построение которых и даже объем могут многое сказать о человеке. Так, например, в "Антигоне" на долю заглавной героини приходится, если не считать ее прощального коммоса, один небольшой монолог (450-470), на долю Креонта — пять, общим объемом в 165 стихов. Как видно, новый царь любит поговорить и любит, чтобы его слушали. По содержанию три из его пяти монологов отличаются достаточной эмоциональностью, поскольку царь встречает противодействие своим замыслам и стремится его преодолеть. Два же других монолога представляют собой набор общих мест и бесспорных истин (162-210, 639-680), которым сам Креонт, кстати, не очень следует.
При этом важно не только то, что говорят Креонт и Антигона, но и как они это говорят. Спокойный, уверенный в себе Креонт строит речь из пространных периодов, с разъяснениями и повторами, причем любой из таких периодов укладывается в некое число полных стихов — в 5, 6, 7, иногда в 9 строк. Так, всего лишь 4 периода в выходном монологе Креонта (162-210) занимают в общей сложности 27 стихов — больше его половины и больше монолога, в котором Антигона будет отстаивать свое право на погребение Полиника. (За примером отошлем читателя к ст. 194-206.) На добрую полсотню стихов этой тронной речи — ни одной вопросительной интонации, хотя бы риторической, ни одного междометия! А что у Антигоны? Во всей ее партии, объемом немногим более 200 стихов, встретим всего два периода в 5 и 6 стихов — оба раза в прологе, где она излагает запрет Креонта (26-36), т. е. воспроизводит чужие слова. В ее же собственной речи даже периодов в 2-3 стиха сравнительно немного — всего 14. Все остальное (не считая небольшого количества односложных предложений в стихомифии) — постоянные переносы окончания фразы в другой стих, начало ее посередине стиха, что в греческой трагедии всегда является признаком импульсивности говорящего.
Храни же ум свой для себя. А брата
Я схороню. Прекрасна в деле этом
И смерть. В гробу лежать я буду, брату
Любимому любимая сестра...
(73-77)
Еще эмоциональнее — разорванные самостоятельными предложениями на две-три части одиночные стихи:
Как видим, Антигона не склонна к длинным речам — ее язык так же энергичен, импульсивен, как ее собственное поведение.
Впрочем, импульсивным может быть и длинный монолог — например, страстное обличение лицемерия и коварства честолюбцев, выливающееся в устах Эдипа в десять безостановочных стихов (ЦЭ 380-389), — мы даем их здесь в прозаическом переводе, лучше передающем взволнованную интонацию оригинала: "О богатство, и власть, и искусство [править людьми], превосходящее любое другое искусство в жизни, полной соперничества, каким предметом зависти вы являетесь, если ради этой власти, которую вручил мне город не по моей просьбе, а в дар, — ради нее верный Креонт, мой давний друг, жаждет изгнать меня, обойдя исподтишка и подослав этого лжепророка, плетущего козни, коварного обманщика, его, кто хорошо видит только наживу, в своем же искусстве слеп!" И если этой тираде предшествует поток непрерывных риторических вопросов, то только глухой не поймет, как взволнован и возмущен фиванский царь.
Разумеется, далеко не всякое употребление стилистического приема впрямую ориентировано на создание образа. Иногда оно служит общей динамике развития действия, — таково назначение так называемые ἀντιλαβαί, когда стих делится между двумя говорящими, что в большинстве трагедий является свидетельством высшего напряжения в споре. Наиболее яркие примеры — в диалоге Аякса и Текмессы (591-594) Эдипа и Креонта (ЦЭ 626-629), Электры и Ореста (1220-1225), Филоктета и Неоптолема (810-817, притом ст. 810, 814, 816 делятся каждый на три реплики). Если этот прием и не является отличительным признаком какого-то одного характера, он во всяком случае наглядно выделяет те точки, в которых в речи говорящих прорывается наивысшее напряжение.
8
До сих пор мы вели речь о трагедиях Софокла так, как будто по форме они ничем не отличаются от драматических произведений нового времени. Между тем, читатель, конечно, давно обратил внимание на присутствие в трагедиях Софокла еще одного, коллективного исполнителя — хора.
Хор — непременный участник древнегреческой трагедии по меньшей мере до конца IV в. По составлявшим его действующим лицам часто назывались произведения и самых ранних афинских драматургов ("Египтиады" и "Финикиянки" Фриниха), и "отца трагедии" Эсхила ("Персы" "Молящие", "Хоэфоры" — "Несущие надгробные возлияния", "Фригийцы" "Карийцы"), и его последователей — Софокла (из сохранившихся — "Трахинянки", из недошедших — "Колхидянки", "Прорицатели", "Пленницы" и др.), Еврипида ("Молящие", "Гераклиды", "Троянки", "Финикиянки") и известные нам часто только по названиям произведения их менее знаменитых современников ("Вакханки", "Египтяне", "Ливийцы"). Сама структура древнегреческой трагедии сохранила свою исконную двусоставность, восходящую к ее происхождению из хоровых песен, к которым впоследствии присоединился декламатор.
Во времена Софокла трагедия уже обязательно открывалась прологом — речевой сценой с участием двух или трех актеров. В ней давалась сюжетная экспозиция, зритель знакомился с местом действия и его участниками, отчасти — с их характерами. За прологом следовал парод — выход хора на орхестру (сценическую площадку) по одному из ведущих к ней боковых проходов. Соответственно пародом называлась и исполняемая в это время хоровая песня. Дальнейшее развитие трагедии происходило в чередовании речевыхсцен (эписодиев) с хоровыми — стасимами, состоявшими, как и парод, из симметричных куплетов — строф и антистроф. Название "стасим" переводится как "стоячая песнь", из чего, однако, не следует неподвижность хора при их исполнении. Напротив сами понятия "строфа" и "антистрофа" обозначали, что хор сопровождал их исполнение передвижением по орхестре сначала в одну, потом в противоположную ей сторону. Каждая пара строф имела свой собственный ритмический рисунок с преобладанием тех размеров, которые соответствовали настроению, владевшему хором.
Иногда строфа и антистрофа сопровождались каждая одинаковым рефреном — по-гречески это называлось эфимний; пара строф или весь стасим могли завершаться эподом — своего рода "припевом".
Древнегреческая трагедия знала и как бы смешанную структурную единицу — так называемый коммос, совместную партию актеров и хора, в которой хору могли принадлежать и небольшие строфы, и отдельные реплики в лирических размерах; в таких же размерах или в ямбических триметрах могли быть выдержаны и ответы актера, но могли разрастаться и до целой арии, составленной из симметричных строф, перемежаемых в свою очередь строфами хора. Коммос мог быть совсем небольшим, но мог занимать и значительное место в пределах эписодия (например, в сцене прощания Антигоны). В поздних трагедиях ("Электра", "Филоктет", "Эдип в Колоне") форму коммоса принимает парод.
Другое дополнение к простейшей структуре трагедии представляла собой так называемая гипорхема — хоровая песнь, сопровождаемая оживленной пляской и либо разделявшая эписодии на правах стасима,, либо включенная в их состав. Софокл обычно пользовался этим приемом для создания иллюзии благополучного разрешения завязавшегося конфликта, — после этого с тем большей силой воздействовала на зрителя подлинно трагическая развязка ("Аякс", "Трахинянки", "Царь Эдип").
Заключительная часть трагедии, после которой, по Аристотелю, больше нет песен хора, называется эксод — "уход" актеров и хора с орхестры.
По мере развития афинской трагедии объем хоровых партий сокращался, хотя как раз Софоклу приписывается увеличение состава хора от 12 до 15 человек и специальное сочинение "О хоре" — по-видимому, рассуждение о целях и способах его употребления в драме. Тем не менее и у Софокла хор, на что специально указывал Аристотель, являлся одним из действующих лиц, а не искусственно привлеченным по традиции элементом, как то было нередко у Еврипида, а затем стало нормой в IV в. Этот вот коллективный персонаж и вызвал много споров в неоклассицистической и романтической эстетике XIX в., отзвуки которой часто доходят и до нашего времени.
Хор — это голос поэта, а то даже и всей гражданской общины, судящей трагических героев с позиций общенародной нравственности, — такое определение и поныне мы часто встретим в работах по теории литературы. Между тем, положение это — один из тех штампов литературоведения, который, будучи однажды наложен на древнегреческую трагедию, так же мало соответствует ее сути, как и многие другие расхожие формулы.
Начнем с того, что сам хор состоял из певцов, исполнявших собственно хоровые, лирические партии (хоревтов), и их предводителя, достаточно часто вступавшего в прямой контакт с действующими лицами. Этого члена хора греки называли корифеем, т. е. человеком, возглавляющим вереницу хоревтов при ее появлении на орхестре, — никакого другого значения в этот технический термин не вкладывалось. Роль корифея в греческой трагедии на протяжении первой половины V в. значительно видоизменялась. У Эсхила ему часто принадлежала довольно обширная партия в анапестах, предварявшая вступительную песнь хора, и в этой же технике написан парод "Аякса" (вероятно, наиболее ранней из сохранившихся трагедий Софокла): здесь соратники героя, саламинские воины, встревожены носящимися по ахейскому лагерю слухами о ночной вылазке своего предводителя, и анапесты корифея передают это тревожное настроение, еще в большей степени заражая им, кстати сказать и зрителя который, в отличие от хора, уже видел в прологе охваченного безумием Аякса и знает, что озабоченность хора имеет под собой достаточные основания.
В других трагедиях Софокла анапестическое вступление корифея отсутствует, но в этом же стихотворном размере бывают выдержаны небольшие партии корифея либо среди лирических строф, либо на стыках хоровых и речевых партий: здесь в нескольких анапестических стихах возвещается появление нового действующего лица или повторный выход уже известного персонажа. Чаще всего такие анапестические "предвещения" (прокеригмы) используются в "Антигоне": дважды перед выходом Креонта (155-161; 1257-1260) и Антигоны (376-383; 800-805), а также перед выходом Исмены (526-530) и Гемона (626-630). Ясно, что назначение этих прокеригм совершенно служебное: ни афиш, ни либретто в афинском театре не было, и слова корифея помогали зрителю сразу же понять, кто перед ним появляется. Эту же функцию могли выполнять вводные двустишия корифея и в ямбических триметрах — обычном размере речевых партий. Наконец, несколько анапестических стихов корифея обычно завершали трагедию. Они либо обосновывали уход хора с орхестры ("Трахинянки", "Филоктет"), либо излагали достаточно тривиальные мысли: "Что случилось, того не избегнуть" (ЭК.). Что по своей философской глубине эти высказывания сильно уступали тому изображению человеческих страстей, прозрений и заблуждений, которое только что прошло перед потрясенным зрителем, ясно каждому непредубежденному читателю. Эти несколько стихов — не больше, чем закрепление достигнутой к финалу трагедии разрядки, своего рода формула, показывающая, что все узлы развязались и действие драмы кончилось. Придавать этой формуле какое-нибудь мировоззренческое значение — напрасный труд.
Не найдем мы никакой идейной глубины и в другом назначении корифея, — комментировать происходящий на его глазах обмен монологами или репликами между действующими лицами. Вот Креонт излагает перед Гемоном свои взгляды на детей и их взаимоотношения с отцами, и корифей резюмирует: все это весьма разумно. Затем в ответ отцу Гемон уважительно, но твердо опровергает все доводы Креонта, и корифей снова заключает: и это верно. Иногда соображения корифея могут быть и более весомы: так, его тревожит безмолвный уход Иокасты (в "Царе Эдипе") и Евридики (в "Антигоне"), и он обращает на это внимание соответственно Эдипа и вестника; в первом случае Эдип игнорирует предостережение корифея, во втором — вестник признает его справедливость, — результат один и тот же. Правда, Эдипа слова корифея заставляют занестись еще выше в мечтах о своем происхождении, и эта его надежда резко контрастирует в глазах зрителя с известной ему правдой о рождении Эдипа, — реплика корифея вносит свой вклад в ту атмосферу двусмысленности, которой окутано все расследование Эдипа, и таким образом сам корифей выступает как одно из действующих лиц драмы, отнюдь не наделенное судейскими полномочиями. Может быть, однако, задача "нравственной цензуры" возлагается на хор в его полном составе? Попробуем проверить и это представление.
Заметим прежде всего, что хор обычно составляется не из каких-то абстрактных представителей народа, а из лиц, достаточно тесно связанных с героями трагедии.
Ближе всего эта связь в "Аяксе", где позорный поступок главного действующего лица и его ожидаемое самоубийство могут самым непосредственным образом отразиться на положении саламинских воинов, приведенных им под Трою. В "Электре" и "Трахинянках" участь главной героини не связана так близко с судьбой хора, составленного из ее подруг — местных женщин, но в силу естественной женской солидарности они достаточно близко принимают к сердцу все повороты действия, а в "Электре" к тому же явно разделяют с девушкой ее жажду мести. В "Царе Эдипе" и в "Антигоне" хор состоит из фиванских старцев, и хотящий там, ни здесь он не замешан непосредственно в события, происходящие в доме фиванских царей, его традиционная лояльность по отношению к своим владыкам вызывает в нем глубокую заинтересованность в их судьбе, опасения за них, радость и сочувствие. Роль хора в "Филоктете" — достаточно служебная: составляющие его мирмидонские воины явились на Лемнос, сопровождая своего молодого предводителя Неоптолема, и их дело — следовать его приказам. Впрочем, и здесь они поддерживают Неоптолема в его благожелательном отношении к больному Филоктету и проникаются к нему сочувствием. Самая широкая дистанция, своего рода полоса отчуждения пролегает поначалу между хором и героем в "Эдипе в Колоне": в запятнанном невольными преступлениями чужестранце селяне из Колона видят угрозу благочестивой неприкосновенности священной для них рощи Евменид. Но стоит афинскому царю Фесею признать справедливость притязаний Эдипа на последнее упокоение в этой самой роще, как хор занимает по отношению к страннику явно сочувственную позицию, пытаясь защитить его от насилия со стороны Креонта, радуясь возвращению ему захваченных дочерей и соболезнуя им в потере отца.
Как видим, уже самый выбор хора во всех трагедиях Софокла исключает возможность с его стороны осуждения героев, занимающих, как правило, более высокое социальное положение и соединенных с хором нитями вполне объяснимой привязанности. О чем же может петь в таких условиях хор?
Возьмем для ответа на этот вопрос самую раннюю из дошедших трагедий Софокла — "Аякса" и самую позднюю — "Эдипа в Колоне". Интервал между ними, вероятно, в полстолетия, и, сравнивая роль хора в них, мы, может быть, найдем какую-нибудь эволюцию в его положении. К тому же, как мы уже отмечали, хор в "Аяксе" теснее всего связан с главным героем, хор в "Эдипе в Колоне" больше всего ему противостоит. Итак, чем заняты мысли хора в этих трагедиях?
Вступительные анапесты корифея в "Аяксе" содержат своего рода сюжетную параллель к прологу: там зритель уже слышал разговор Афины и Одиссея, видел самого безумствующего Аякса; здесь он видит его подданных, озабоченных разнесшимися по лагерю слухами, и вдобавок слышит из уст корифея рассуждение отвлеченного характера о том, как зависть преследует людей выдающихся и как мало значит толпа, лишенная храброго предводителя. В примыкающей к анапестам небольшой лирической партии хор ищет причину поведения Аякса, высказывая обычную в греческой поэзии мысль, что впасть в безумие человек способен толы в том случае, если его послало враждебное божество. Получив затем от Текмессы подтверждение своим опасениям, хор в очередной паре строф предвидит серьезные последствия происшедшего и для Аякса и для себя. Далее следует подробный рассказ Текмессы о событиях минувшей ночи и появление прозревшего Аякса, мечтающего о своей скорой смерти. Корифей, как обычно, комментирует все происходящее в немногословных репликах, служащих своего рода мостиками между монологами. Наконец, оставив свое завещание сыну, Аякс удаляется в шатер. Наступает время для хоровой песни — первого стасима. Содержание его — воспоминания о родном Саламине, усталость от многолетней осады Трои, сожаление об Аяксе и его престарелых родителях, которым суждено пережить сына.
Короткий 2-ой эписодий составляет знаменитая "обманная" речь Аякса, дающая хору основание надеяться на его выздоровление. Соответственно второй стасим полон радостного возбужденья; саламинские ратники призывают Пана и Диониса, Аполлона и Ареса, и самого Зевса даровать благой исход планам Аякса. Радостная песнь хора создает резкий контраст к следующему за ней рассказу вестника, — Аяксу грозит сегодня смертельная опасность. Разделившись на две половины, хор отправляете на розыски Аякса, но успевает только к печальной развязке. Хор, естественно, оплакивает участь погибшего героя и сочувствует его близким, а в возникающем затем споре Менелая с Тевкром корифей недвусмысленно принимает сторону последнего.
Наконец, в третьем стасиме хор снова высказывает свою тоску по родине и утомление от безнадежной осады Трои и порицает того, кто первым в Элладе подал пример жестокой войны, — достаточно частое для древнегреческой мысли убеждение, что все блага и горести человеческого рода имели когда-то своего "первооткрывателя".
Если мы захотим теперь одним словом определить роль хора в "Аяксе", это будет соучастие — постоянное, ни на минуту не прекращающееся сознание своей тесной связи с главным героем и лирический комментарий к его и к своей судьбе, далекий от каких бы то ни было попыток осуждать Аякса.
Структура партий хора в последних трагедиях Софокла существенно меняется, — в первую очередь это касается парода, который из замкнутого хорового целого превращается в коммос — лирическую партию участием с актера. Так обстоит дело в "Электре" и в "Филоктете"; так построен парод и в "Эдипе в Колоне". Хор аттических старцев, появляясь с тревожной мыслью о чужестранце, посмевшем осквернить своим присутствием рощу Евменид, скоро встречает его самого, и парод складывается из лирических строф хора в чередовании с репликами Эдипа и Антигоны. Содержание его — самое конкретное: сначала хор требует, чтобы слепец вышел за пределы священной рощи; затем, узнав его имя, хочет и вовсе изгнать Эдипа из своей земли.
Следующая партия хора, отделенная от предыдущей примерно тремя сотнями стихов, — снова небольшой коммос (510-548): хор хочет узнать от самого Эдипа, справедливы ли идущие о нем слухи, и убеждается в их основательности.
После сцены Эдипа с Фесеем хор исполняет, наконец, свою первую самостоятельную партию, знаменитый первый стасим — прославление Афин. Всю любовь к родной стране, впитанную с молоком матери и крепнущую в человеке с каждым десятилетием его жизни, вложил Софокл в эти две пары строф, отнюдь не лишних и по ходу действия трагедии: для просветленной смерти прощенного богами Эдипа трудно найти более благодатное место, чем святая роща в Колоне, место почитания Диониса и Персефоны, Афины и Посидона.
В сцене Эдипа с Креонтом хор активно вмешивается в защиту скитальца: вкрапленный в речевую ткань небольшой коммос задерживает Креонта, давая время подоспеть Фесею. И когда афинский царь отправляется выручать дочерей Эдипа, хор в своем втором стасиме мысленно сопровождает афинскую рать, призывая ей на помощь могущественных богов.
Третий стасим на первый взгляд не находится в такой непосредственной связи с содержанием трагедии, как предыдущий: здесь хор размышляет о тяготах неотвратимо приближающейся к человеку старости; звучат и мрачные мотивы ("высший дар — нерожденным быть"), столько раз использованные в доказательство пессимизма Софокла. Не следует, однако, забывать, что этот стасим, во-первых, сложен девяностолетним поэтом, а, во-вторых, — и это самое главное, — завершается эподом, обращенным к судьбе Эдипа: в него отовсюду бьют волны страданий, и для него смерть — желанное избавление. Таким образом, и третий стасим оказывается достаточно закономерно включенным в содержание и смысл трагедии о последнем дне царя Эдипа.
В полной мере приложима эта оценка и к очередному коммосу (1447-1499): при виде сверкающих молний и при ударах грома хор испытывает вполне объяснимый страх, но и надежду, что эти знамения — признак исполнения пророчества, ранее сообщенного Эдипом: его могила будет вечно служить защитой аттической земле.
Подобно тому, как во втором стасиме хор мысленно следил за путем афинского войска, так теперь в последнем, четвертом стасиме хор напутствует Эдипа мольбой к подземным владыкам: пусть они ласково встретят страдальца и даруют ему вечный покой. Впрочем, остается еще заключительный коммос, в котором главное место занимают сольные арии оплакивающей отца Антигоны, а хор добавляет к ним только краткие слова сочувствия и утешения.
Отличается ли по своему назначению роль хора в "Эдипе в Колоне" от его роли в "Аяксе"? Едва ли мы найдем существенную разницу, — и в последней трагедии Софокла хор такое же действующее лицо, принимающее самое близкое участие в судьбе невинного страдальца, как и в "Аяксе". Оценка Аристотеля остается, по-видимому, справедливой для всего творчества Софокла.
Однако, возразит нам, может быть, читатель, есть ведь в дошедших до нас трагедиях хоровые партии и отвлеченного содержания, явно несущие в себе осуждение человеческой гордыни, — как, например, 1-ый стасим в "Антигоне" или 2-ой — в "Царе Эдипе". Не слышен ли здесь в полную меру "глас народный"? Чтобы дать ответ на этот вопрос, нельзя вырывать отдельно взятую хоровую песнь из общего контекста трагедии, — надо посмотреть, каково ее назначение в содержании драмы, в развитии действия.
Первый стасим "Антигоны" (332-375) звучит в тот момент, когда (хор находится в состоянии удивления, граничащего со страхом: в Фивах творится что-то непостижимое. Не успел царь отдать приказ, запрещающий хоронить Полиника, как тело уже оказалось погребенным, причем на земле не осталось следа ни от ноги человека, ни от колесницы (249252), — хор даже склонен заподозрить в этом божественное вмешательство (278 ел.). Поэтому свою знаменитую похвалу человеку хор начинает с двусмысленного высказывания: "Много на свете страшных сил" — таково первое и основное значение прилагательного δεινός. Как согласовать такое вступление с несомненно положительной оценкой достижений человека? Ответ дает последняя строфа: если человек почитает законы страны и правду, он высоко вознесен в государстве; если же из дерзости творит недоброе, ему в государстве нет места (365-372). Кого имеет здесь в виду хор — Креонта или Антигону? — вот вопрос, над которым бьется уже не одно поколение ученых, привлекая к ответу на него и современных Софоклу авторов, и более поздних — например, Платона и Аристотеля. Однако не следует забывать, что зритель Софокла не только еще слыхом не слыхивал про Платона и Аристотеля, но не знает даже и того, как будут дальше развиваться события в трагедии. Поэтому слова хора звучат для него достаточно двусмысленно, только усиливая ту тревогу и беспокойство, которое уже породили в нем и решение Антигоны, и сообщение стража. Никаких других функций эта песня хора не несет.
Что касается 2-го стасима из "Царя Эдипа" (863-910), то многие исследователи склонны адресовать звучащее в нем осуждение гордыни не кому иному, как самому Эдипу, — ведь он только что согласился с непочтительным отзывом Иокасты о прорицателях и пророчествах (851 — 859), а в следующей за стасимом сцене снова будет поддерживать ее в религиозном скепсисе (946-949, 964-988). Нельзя отрицать, что хор встревожен падением традиционного благочестия (засвидетельствованным и другими источниками для первых лет Пелопоннесской войны) и связывает с этим возможный упадок нравственности и опасность возникновения тирании. Однако какое отношение имеет все это к Эдипу? Никаких намеков на его тиранические замашки (насильственный захват власти, жестокость и коварство, расплата злом за добро) или пресыщение богатством до сих пор в трагедии не было (и не появится): хор до последнего разоблачения будет стоять на стороне Эдипа и радоваться за него. Иное дело, что хор вообще встревожен всем происходящим. В самом деле, Эдип стал подозревать в себе убийцу Лаия, и это, конечно, очень грозное предположение, но, если оно оправдается, значит, не осуществилось пророчество Аполлона, по которому Лаию суждено было пасть от руки собственного сына, — ведь хор по-прежнему считает Эдипа сыном коринфского царя Полиба. Где же правда? Хор находится в смятении и ищет надежной опоры в вечных и незыблемых божественных законах. Снова, как и в "Антигоне", стасим выдает взволнованность и обеспокоенность хора, нужную Софоклу для создания на сцене напряженной атмосферы. Если здесь и звучит "глас народа", то он только в самой общей форме выражает озабоченность падением веры в богов, никого конкретно не осуждая.
Говоря об эмоциональном назначении хоровых партий, обратим внимание еще на такую их разновидность, как гипорхемы — собственно, "плясовые песни", отличавшиеся от других песен хора более радостным настроением и, соответственно, большей оживленностью. Софокл помещает их как раз на переломе событий, перед катастрофой. Так, в том же "Царе Эдипе" хор с радостью поддерживает надежды Эдипа на его божественное происхождение, — наконец-то, в душу царя и фиванских старцев снизойдет покой! Но следующий за тем допрос старого пастуха опрокидывает все ожидания и ведет дело к трагической развязке. Точно так же — в "Аяксе": успокоенный обманной речью своего вождя хор радуется его исцелению, — тотчас за этим является вестник, предупреждающий о грозящей сегодня беде. Любовь к контрастам, замеченная нами в изображении индивидуальных персонажей, распространяется и на партии хора, который является своеобразным действующим лицом, чья роль чаще сводится к эмоциональному комментарию хода событий, чем к непосредственному в них участию.
Наконец наличие хора придает древнегреческой трагедии неповторимое своеобразие в композиционном отношении. Нарастающий по ходу действия объем хоровых партий мог создавать замедление сценического ритма, убывающий — способствовал его ускорению. То же самое справедливо и для речевых сцен. Искусно используя сочетание традиционного хорового и речевого элементов, афинские драматурги строили в каждой трагедии композиционную структуру, отвечающую основной ее задаче — осмыслению мира и места в нем борющегося и страдающего человека.
9
Обращаясь к композиции трагедий Софокла, мы должны опять начать с того, что он застал на афинской сцене, т. е. с краткого напоминания о структурных приемах Эсхила.
Наиболее ранняя из достоверно датируемых эсхиловских трагедий — "Персы" (472 г.) представляет образец композиции, которую можно определить как фронтонную. В геометрическом центре пьесы находится хоровая песнь, являющаяся центральной и для ее идейного замысла, — 1-й стасим, в котором хор оплакивает поражение персидского войска при Саламине и предвидит последствия этого для судьбы персидской монархии. Обрамляют трагедию две большие хоровые партии, примерно равновеликие, — парод и эксод. В первом торжественно звучит описание разноплеменного войска, поднятого в поход Ксерксом, и диковинные имена его предводителей. Во втором появляются имена тех же полководцев, но теперь уже погибших при Саламине, и трагедия завершается плачем хора с участием вернувшегося домой Ксеркса. Между двумя большими хоровыми партиями и центральным стасимом располагаются речевые эпизоды и новые лирические сцены, так что в первой половине пьесы действие идет по нарастающей и завершается развязкой в 1-ом стасиме, а во второй половине получает истолкование из уст умершего персидского царя Дария, чью тень вызывает из могилы его супруга.
В последнем произведении Эсхила — трилогии "Орестея" — фронтонная структура, опирающаяся на три хоровые партии, либо преодолевается изнутри динамикой сценического ритма трагедии (так обстоит дело в "Агамемноне"), либо совсем отвергается (так — в "Хоэфорах", отчасти в "Евменидах"). В любом случае главным носителем нравственной проблематики становится уже не хор, а отдельные герои. В зависимости от того, под каким углом зрения они получают освещение, три трагедии, входящие в "Орестею", могут быть охарактеризованы различно. Первая — "Агамемнон" — построена как трагедия-поединок с двумя противостоящими друг другу антагонистами. Вторая — "Хоэфоры" — представляет собой трагедию-монодраму: в центре внимания драматурга — образ Ореста, к которому направлены все остальные линии. (Преобладающая роль Ореста подчеркивается и тем, что в течение примерно трех четвертей трагедии он находится на сцене.) Последняя часть трилогии — "Евмениды" — может быть названа трагедией-диптихом: ее заключительная четверть только внешне связана с исходным пунктом сюжета — обвинением и оправданием Ореста. Основное же содержание этих последних 270 стихов составляет конфликт между двумя поколениями богов и их примирение.
Продолжение трех композиционных типов, намеченных Эсхилом в "Орестее", мы найдем в сохранившихся трагедиях Софокла.
Структуре трагедии-диптиха больше всего соответствует "Аякс": первые три пятых посвящены здесь судьбе главного героя, в остальных двух пятых обсуждается вопрос о его праве на почетное погребение. Разумеется, без позорного поступка и самоубийства Аякса не имела бы смысла и вторая часть трагедии, но ясно, что разработка ее нравственной проблематики ("жить прекрасно или вовсе не жить") завершается вместе с падением Аякса на меч.
"Антигону" и "Трахинянок" естественно отнести к типу трагедии-поединка, предполагающего столкновение двух различных отношений к нравственному долгу. В "Антигоне" эти два начала воплощаются в героях, приходящих в непосредственное столкновение друг с другом на глазах у зрителей. В "Трахинянках" носители двух противоположных этических принципов (эротическое своеволие Геракла и преданность семейному очагу со стороны Деяниры) вовсе не встречаются, но их несовместимость является главным двигателем действия и источником трагического финала. В композиционном отношении обе трагедии характеризуются тем, что развязка их оказывается сдвинутой далеко вправо от "геометрического" центра.
С точки зрения чисто количественных пропорций в центре "Антигоны" находится сцена Креонта с Гемоном, — несомненно, важная для уяснения уязвимости позиции Креонта, но еще далекая от полного ее разоблачения, которое наступает только в монологе Вестника (1154-1239), в середине последней четверти трагедии. К катастрофе ведут последовательно три речевые сцены, каждая из которых короче другой: спор Креонта с Антигоной занимает 198 стихов (384-581), с Гемоном — 150 стихов (631-780), с Тиресием — 103 стиха (988-1090). Все более убыстряющийся ритм получает завершение в кратчайшей сцене Креонта с корифеем (24 стиха, 1091-1114) — сопротивление царя сломлено, и дело стремительно идет к развязке. Отсутствие Антигоны в этих речевых сценах, равно как и в финале не делает трагедию двухчастной наподобие "Аякса", так как все, что происходит после прощального коммоса героини (и сам этот коммос), является результатом ее подвига.
Аналогично построены "Трахинянки". В количественном отношении центральное место занимает в них группа из 3-го и 4-го эписодиев, разделенных стасимом (531-820), причем сцены эти относятся друг к другу как причина и следствие: в 3-ем эписодии Деянира передает Лихасу плащ, в 4-ом делится с хором своими опасениями, подтверждение которым дает сообщение Гилла. Между тем, о самоубийстве Деяниры мы узнаем значительно позже, в конце третьей четверти трагедии, а разгадка судьбы Геракла, являющейся следствием деяния Деяниры, наступит вовсе за 100 стихов до конца пьесы.
"Царь Эдип", "Электра" и "Эдип в Колоне" принадлежат к тому композиционному типу, который мы охарактеризовали выше как монодраму. Характерным признаком ее, как и в "Хоэфорах", является сосредоточение внимания на главном герое, вынужденном принять и отстаивать важное решение. В соответствии с этим он почти все время находится на глазах у зрителей; для "Царя Эдипа" число стихов, во время которых главный герой пребывает на сцене, составляет 77,5% всего объема трагедии, для "Эдипа в Колоне" — 87,4%, для "Электры" — 93,4%. Что же касается композиционной структуры этих трех трагедий, то она дает достаточно разнообразные решения.
Все попытки найти какие-нибудь симметричные количественные отношения в построении "Царя Эдипа" остаются безуспешными. Кульминацией трагедии является, несомненно, 4-й эписодии, в котором Эдип, только что освободившийся от груза страшных предсказаний, приходит к концу своих разысканий, и это постижение правды происходит в ст. 1142-1185, — позади уже три четверти трагедии. Последняя четверть приносит развязку — рассказ вестника о самоубийстве Иокасты и самоослепление Эдипа, затем появление самого царя, беспощадно оценивающего свое прошлое и настоящее. Такого рода самооценка тоже показательна для монодрамы — сравним монолог Ореста в "Хоэфорах" (9731017).
Близка к "Царю Эдипу" по структурным признакам "Электра". Кульминация здесь сосредоточена в 4-м эписодии (1098-1383): монолог над урной (1126-1170) — вершина отчаяния Электры, опознание Ореста — вершина ее надежд. Развязка — предсмертный крик Клитеместры и появление Ореста с ее трупом — наступает за каких-нибудь 100 стихов до конца. Напряжение действия нарастает от начала до конца, исключая этим всякую возможность фронтонной композиции. Правда, в построении этой трагедии можно обнаружить также известное стремление к организации симметричных по содержанию сцен вокруг центра. Так, ожиданию мести в прологе (1-85) соответствует ее осуществление в финале (1398-1510); между ними могут быть выделены пять частей, из которых первая и пятая, вторая и четвертая объединяются симметрично вокруг средней, третьей. В первой части (86-327) — жалобы Электры и хора, надежда и отчаяние; в пятой (1098-1383) — отчаяние Электры при известии о гибели Ореста, сменяемое его узнаванием и новыми надеждами; во второй (328-471) и четвертой (871-1057) частях Электре противопоставляется ее робкая сестра Хрисофемида; средняя часть содержит спор Электры с Клитеместрой и рассказ вестника о состязании колесниц в Дельфах (515-823). Таким образом, симметрия в построении "Электры" очевидна, хотя и остается достаточно внешним средством организации материала, подчиненного изнутри иному ритму.
Почти полное и достаточно неожиданное возвращение к фронтонной композиции мы находим в "Эдипе в Колоне" — не только последнем образце трагедии-монодрамы, но и последней для нас аттической трагедии вообще.
Почти точно в геометрическом центре пьесы (720 стихов от начала, 736 от конца) расположен самый крупный по объему и самый важный по содержанию 3-ий эписодии (720-1043): появление Креонта, его спор с Эдипом, захват дочерей, вмешательство Фесея, чей выход (887), делящий эпизод пополам, приходится к тому же ровно на середину всей трагедии. Эписодии обрамлен двумя равновеликими стасимами (1-ый и 2-ой: 668-719, 1044-1095, оба по 52 стиха). Первому стасиму предшествует эписодии 2-ой (Эдип и Фесей, 549-667=119 стихов), за вторым стасимом следует эписодии 4-ый (Эдип и Фесей с возвращенными Антигоной и Исменой, 1096-1210=115 стихов). Эти два эписодия, таким образом, не только равновелики, но и симметричны по содержанию: в обоих случаях Фесей оказывает помощь Эдипу. Образовавшееся ядро (549-1210) снова заключено в раму из лирических строф (коммос Эдипа с хором, 510-548=39 стихов; 3-ий стасим, 1211-1248=38 стихов); к этой раме примыкает "слева" 1-ый эписодии (254-509=256 стихов, Исмена), "справа" — 5-ый (1249-1446=198 стихов, Полиник). Хоть они и не равновелики, но в 5-ом эписодии реализуется сообщение о вражде братьев, принесенное Исменой в 1-ом эписодии, так что разница почти в 60 стихов, может быть" не была столь ощутимой по сравнению с параллелизмом содержания. То же самое можно сказать и об остающихся разделах трагедии, выходящих за пределы фронтонной композиции, которая заключает в себе две трети драмы, от 254 до 1446, около 1200 стихов — больше, чем любая из трагедий Эсхила, кроме "Агамемнона". Находящиеся за пределами фронтона части трагедии, не будучи равновелики, подкрепляют симметрию содержания. Коммос (1447-1499), в котором Эдип сообщает хору о своем приближающемся конце, соотносится с пародом, в котором Эдип впервые встречается с этим хором (117-253). Последний диалог между Эдипом и Фесеем и следующая затем речь вестника (1500-1669) составляют по содержанию полную параллель к прологу (1-116): в начале трагедии Эдип узнает, где он находится, и заключает, что он близок к своему последнему пределу; в финале его ожидания сбываются — боги зовут его к себе. За границами этой, еще более обширной фронтонной: композиции остается только заключительный плач, но и он переносит нас в атмосферу эсхиловской трагедии (ср. финал "Персов" или "Семерых против Фив", 875-1004). Как объяснить это возвращение к художественной структуре, доведенной Эсхилом до совершенства, но им же самим — а вслед за ним и Софоклом — отвергнутой, особенно в монодраме?
Как мы уже замечали, Эдип в Колоне отличается от Эдипа-царя тем, что выступает как герой не действующий, и даже не совершивший, а пострадавший и до сих пор несущий на себе печать страдания. В центре монодрамы царя Эдипа находился действующий герой, ищущий правду; в центре монодрамы Эдипа в Колоне — событие, которое осуществляется на протяжении всей трагедии, как только Эдип попадает в священную рощу Евменид. Единственное препятствие — желание Креонта вернуть Эдипа в Фивы — устраняется, как только в дело вмешивается (ровно посередине трагедии!) Фесей. Напряжение, достигающее вершины в центральной сцене, снимается появлением Фесея, которое обозначает, в сущности, развязку; все остальное во второй половине — не более, чем ретардация, позволяющая бросить дополнительный свет на фигуру Эдипа (его любовь к дочерям и ненависть к Полинику; доверие, оказываемое Фесею), но не вносящая ничего нового ни в сюжетную ситуацию, ни в характеристику героя. Центром трагедии снова стало событие, и это возвращение к доступному нам исходному пункту развития аттической драмы обусловило возрождение фронтонной композиции. Так и в художественной структуре софокловской трагедии мы наблюдаем завершение пути, пройденного афинской драмой на протяжении V в.
10
Наше представление о трагическом театре Софокла было бы неполным, — если бы мы оставили в стороне его зрелищную сторону. Речь идет не о декорациях, которые, по античному свидетельству (АС 37, 38), ввел Софокл. Это были трехгранные призмы, причем на каждой их стороне изображались детали, обозначавшие место действия одной из трех частей трилогии, — орхестра все равно оставалась пустой. Говоря о зрелищной стороне софокловского театра, мы имеем в виду возникающие по ходу действия массовые сцены, размещение исполнителей на орхестре, их приход и уход, употребление различных аксессуаров. Помимо чисто зрелищного эффекта использование постановочных средств должно было усиливать звучание содержательной стороны трагедии.
Так, начало "Антигоны" происходит на рассвете, и одинокая фигурка кутающейся в плащ девушки на пустынной орхестре не могла не вызвать жалости у зрителей, — особенно в противопоставлении с выходом Креонта, когда залитая солнцем орхестра уже заполнена хором, а царь появляется в сопровождении подобающей ему свиты. Противоположны эффект достигался в "Эдипе в Колоне". Здесь Креонт, захватив Антигону, поручал своей свите доставить ее в Фивы — парод, обозначающий направление из Колона, заполнялся толпой оруженосцев Креонта, окруживших девушку. Немного спустя по этой же дороге торопливо следовала свита Фесея, пустившаяся в погоню за обидчиками, и вскоре победители возвращались вместе с отбитыми у врагов девушками. "Массированное" насилие со стороны Креонта встречало столь же массированную отповедь, — в столкновение приходили персонажи, олицетворявшие Фивы и Афины. Пройдет немного времени, и тем же путем побредет в унынии и одиночестве отвергнутый Эдипом Полиник, — несмотря на собранную им огромную рать, он останется один на один и перед судом отца, и перед лицом родного города.
...Прежде чем царь Эдип начнет свою речь, обращенную к собравшимся фиванцам, они заполнят орхестру, устремляясь к воротам дворца, — живописная немая сцена подтвердит то доверие к своему повелителю, которое испытывает к нему народ. А как только предводимые жрецом фиванские юноши покинут площадь перед дворцом, их сменит хор старцев, узнавших о возвращении Креонта.
Дважды представало печальное шествие перед зрителями "Трахинянок": в первый раз это были пленницы Геракла, вызывавшие сочувствие у Деяниры; второй раз — толпа слуг Геракла, несших на носилках своего смертельно больного господина и сопровождавших его вместе с Гиллом к месту последнего упокоения. Таким же впечатляющим был конец "Аякса", завершавшегося погребальным шествием актеров и хора за телом героя.
Впрочем, чтобы держать зрителя в напряжении, не всегда нужы большие массы народа. После ухода разгневанного Тиресия (в "Царе Эдипе") Софокл не дает никаких слов заглавному герою. Можно, однако, представить себе, что царь провожал удалявшегося прорицателя долгим взором и только после этой молчаливой сцены возвращался во дворец. Неизбежная пауза наступала и после того, как в молчании (или после нескольких прощальных слов) покидали орхестру Деянира, Евридика, Иокаста. Немалое значение имело молчание Неоптолема при виде приступа болезни, мучающей Филоктета (Ф. 803 сл.), и во время обличительной речи заглавного героя (929-936, 949-952). Эта же трагедия дает нам хороший пример того, как умел Софокл обыгрывать сценическую деталь — в данном случае, лук Филоктета. Не меньшую роль играли урна с мнимым прахом Ореста в "Электре" или меч Аякса.
Для того чтобы изобразить события, происходившие за сценой, греческая драма употребляла так называемую эккиклему — платформу на колесах, выдвигавшуюся в нужный момент на орхестру. На такой эккиклеме мы должны представить себе появление Аякса с окровавленным бичом в руках в окружении разбросанных вокруг него туш перебитого скота, или Ореста, встречающего Эгисфа у накрытого трупа Клитеместры.
Когда мы теперь читаем греческую трагедию, мы не всегда представляем себе, как она игралась. Несколько приведенных выше примеров показывают, что, создавая трагедию, Софокл не упускал возможности сделать ее постановку также впечатляюще театральной.
11
Как всякое великое создание прошлого, древнегреческая трагедия пережила не один срок жизни, а по меньшей мере три. Первый из них, по времени наиболее краткий, занял всего лишь столетие — от первых трагедий Эсхила, увидевших свет в 500 г., до поставленных посмертно в самом конце V в. "Вахканок" Еврипида и "Эдипа в Колоне" Софокла. Вторая жизнь древнегреческой трагедии растянулась на 900 лет — от 387 г., когда начали возобновлять пьесы трех великих трагиков, до показа их в многочисленных театрах всего античного мира вплоть до его падения в конце V в. н. э. Еще через тысячу лет (оставляя в стороне передачу античных текстов из поколения в поколение в византийские времена), с появлением первых изданий древних авторов в начале XVI в., древнегреческая драма вступила в третью эпоху своей жизни, которая продолжается и в наши дни. Этот последний период представляет для нас наибольший интерес.
Когда речь заходит о судьбе древнего автора в культуре нового времени, всегда есть опасность потонуть в потоке имен тех поэтов и писателей, которые переделкой оригинала пытались приспособить его к вкусам своих современников. С первых десятилетий XVI в. до последних десятилетий XX в. можно насчитать не менее семидесяти драм по мотивам произведений Софокла[665], причем далеко не каждая из них стала событием даже для своего времени, не говоря уже о ее жизни в веках. Кто бы помнил сейчас французского драматурга XVIII в. Шатобрена, если бы Лессинг не высмеял его в "Лаокооне" за то, что в своем "Филоктете" (1755) Шатобрен ухитрился доставить на безлюдный остров, где томился покинутый герой, прекрасную принцессу в сопровождении гувернантки и устроить юной особе роман с Неоптолемом!
Если же всерьез говорить об истории освоения Софокла в новое время то мы заметим в каждом веке свои интересы и методы интерпретации.
В XVI в., наряду с несколькими обработками "Царя Эдипа", принадлежащими второстепенным авторам, наибольшее внимание привлекает обращение к "Антигоне" (Л. Аламанни в Италии, 1533; во Франции — Р. Гарнье, 1580, который, впрочем, объединил трагедию Софокла с "Финикиянками" Сенеки) и к "Электре" (Лазар де Баиф, 1537). Видимо, образы героинь Софокла, выступающих против несправедливости и угнетения, оказались созвучными мировоззрению Ренессанса. С полной уверенностью можно это утверждать о переложении "Электры" на венгерский язык, сделанном в 1558 г. Петером Борнемиссой. В стране, все еще находившейся под турецким игом, "Электра" звала к сопротивлению и мести угнетателям, и не напрасно эту трагедию считают сейчас одной из провозвестниц венгерской драмы нового времени.
XVII в. остается к Софоклу почти равнодушен. Из крупных имен надо упомянуть только Корнеля, который придал своему "Эдипу" (1659) достаточную долю любовной интриги, и Драйдена, обработавшего того же "Эдипа" в соавторстве с Ли 20 лет спустя.
Новый всплеск интереса к Софоклу происходит в XVIII в. и проявляется он в двух направлениях: во-первых, в "галантных" обработках оригинала с внесением в него обязательных любовных мотивов, и, во-вторых, ближе к концу века, в серьезных эстетических оценках древнего поэта.
В качестве примера первого направления назовем раннюю трагедию Вольтера "Эдип" (1718), в основу которой автор положил мысль о гибельных последствиях запретной любви и для подкрепления этой идеи снабдил каждого из главных героев — Эдипа и Иокасту — наперсниками[666].
Несравненно большее значение для восприятия и оценки Софокла имел тот эстетический анализ его творчества, который начинается в Германии с Лессинга и находит завершение уже в XIX в. у Гете и Гегеля.
Лессингу принадлежит первое, хоть и не доведенное до конца, жизнеописание Софокла (1760), выполненное во всеоружии тогдашних приемом текстологической критики, а пример "Филоктета" неоднократно используется в "Лаокооне" (1766) для рассуждений о границах изображения на сцене нравственных качеств героя, его боли и страдания. Того же "Филоктета" немного спустя обрабатывает Гердер (1774-1775), который и в свою размышлениях о различии между древнегреческой и шекспировской трагедией снова обращается к Софоклу — для эстетики немецкого неоклассицизма и раннего романтизма Софокл служит синонимом древнегреческое трагедии вообще.
Раздумья об античной драме и особенно о трагедии Софокла не оставляют на протяжении последних лет его жизни Шиллера. В письме к Гете 2.Х.1797 г. он дал интереснейшую характеристику "Царя Эдипа" как "трагического анализа" и высоко оценил разработку сюжетной ситуации которая предоставляет драматургу "неисчислимые выгоды". Правда, Шиллер не заметил, что эти выгоды создал для себя целенаправленной переработкой мифа сам Софокл, но искуснейшее построение "Царя Эдипа" Шиллер отметил вполне справедливо. Прав он был и в том, что при всем величии древних трагиков, и в первую очередь Софокла, нельзя навязывать нормы античной драмы современному произведению. К сожалению, в своей "Мессинской невесте", демонстрирующей осуществление зловещего рока в самом ходе действия, Шиллер отступил от высказанного им верного принципа и потерпел неудачу.
В начале XIX в. античная трагедия занимает видное место в литературно-критических работах братьев Шлегелей. По-видимому, они первыми ввели в оборот эстетики нового времени тезис о "внутренней гармонии"Софокла, а также высказали мысль о том, что "истинным предметом трагедии является борьба между конечным внешним бытием и бесконечным внутренним призванием"[667], — очень верное положение в применении и к "Аяксу", и к "Антигоне", и к "Царю Эдипу". К Шлегелям восходит также представление о хоре как "идеальном зрителе" и попытки определить "трагическую вину" Эдипа.
Античность была постоянным спутником Гете, и в его трактате "Об эпической и драматической поэзии", в письмах, в беседах с Эккерманом мы найдем глубокие мысли о различии двух жанров, причем критерием для своих эстетических взглядов Гете считал "Илиаду" и трагедии Софокла. О последнем он отзывался всегда с восхищением, утверждая, что все его персонажи "имеют в себе частицу высокой души великого поэта"[668]. Гете правильно заметил, что Креонт и Исмена нужны Софоклу для того, чтобы обнаружилась благородная природа Антигоны, а самого Креонта решительно осудил: "Никогда нельзя называть государственно добродетельным такой поступок, который идет против добродетели в обычном смысле этого слова"[669].
Это мнение Гете особенно интересно, так как по времени примерно совпадает с известными высказываниями Гегеля о столкновении в "Антигоне" двух одинаково правых и одинаково односторонних начал: права государства в лице Креонта и права родственных, семейных уз в лице Антигоны. Это толкование стало почти обязательным в эстетике на протяжении доброго столетия, хотя, как мы стремились показать выше, является ошибочным. Напротив, в позднейшей теории драмы почти не нашли отклика очень ценные замечания Гегеля о Эдипе, который берет на себя объективную ответственность за то, что он сделал в неведении, и таким образом является столь же виновным, сколь и невиновным.
"Антигона" и "Царь Эдип" занимают преимущественно внимание Шиллера и Шлегелей, Гете и Гегеля, — можно ли считать случайностью, что Гельдерлин, ровесник Гегеля, изучавший вместе с ним богословие в Тюбингене, начал с этих же двух трагедий так и не законченный им перевод Софокла, впервые опубликованный в 1804 г.? Правда, не всеми эти переводы были приняты одинаково доброжелательно, а филологическая критика имела к ним свои претензии, но уже в наше время обе трагедии в переводе Гельдерлина легли в основу опер такого известного композитора, как К. Орфф (1949 и 1959).
Глубокие наблюдения классиков немецкой литературы и философии над творчеством Софокла явились, может быть, одной из причин того, что в XIX в. серьезные драматурги — и не только в Германии — не берутся вступать в соревнование с Софоклом. Когда же в новых исторических условиях, сложившихся в Европе в первые десятилетия XX в., к "Царю Эдипу" обращаются Гофмансталь (1906 и 1909) или Кокто (1928), сопоставление их произведений с древнегреческим прототипом становится невозможным по той простой причине, что Эдип и Иокаста в их изображении уже успели прочитать не только Софокла, но и Фрейда и все, что было написано за это время психоаналитиками о "Эдиповом комплексе". На первый план выступает многозначительная (и не только бессознательная) сексуальность главных персонажей, под натиском которой совершенно пропадают софокловские проблемы человеческого бытия, знания и неведения.
Своеобразно сложилась в XX в. судьба "Антигоны". В 40-70-е годы появляется около десятка драм, опер, кино- и телепостановок, отталкивающихся от образа софокловской героини, хотя и переносящих ее в совершенно непривычную обстановку. Актуальная для эпохи Перикла проблема взаимоотношения неписаных божественных законов с волей единоличного правителя не привлекает внимания современных драматургов. Ее заменяют совсем иные коллизии.
Так, в обработке Б. Брехта (1948 г.) Креонт ведет войну с Аргосом за принадлежащие тому железные рудники. Этеокл погибает в бою, а Полиник спасается бегством, и Креонт убивает его как дезертира, запрещая хоронить его труп. Антигона же объясняет свое неповиновение не столько родственными чувствами, сколько политическими соображениями: эта война не в защиту отечества, а ради удовлетворения властолюбивых и агрессивных замыслов Креонта.
Если у Брехта Полиник — как-никак, а все-таки дезертир, то в опере Любомира Пипкова "Антигона 43" Полинику соответствует казненный гитлеровцами болгарский партизан, патриот и герой, служащий образцом и для своей сестры, и для ее жениха: оба они погибают, выполняя свой долг перед казненным братом героини.
Еще дальше от античного прототипа отходит словацкий драматург Петер Карваш в трагедии "Антигона и другие" (1961). Здесь действие происходит в гитлеровском концлагере в начале 1945 г., и заключенная Э 29738, двадцатилетняя Анти (Антония) вообще не находится ни в как родственном отношении к убитому немецкому антифашисту Леопольду Кюне (Полли) и не задумывается над нравственным обоснованием своего участия — вместе с другими заключенными — в погребении Полли. Как расстановка сил в трагедии Карваша, так и основной идейный конфликт, и его осмысление, и характеристика персонажей очень сильно отличаются от художественного замысла Софокла. Даже на имена оригинала остаются только намеки: Анти товарищи по заключению чаще называют Тонькой, и зрители не обязаны помнить античную трагедию, чтобы поверить в достоверность фамилии начальника лагеря, хауптштурмфюрера Кроне. В современной ситуации выведена героиня Софокла и у западногерманского режиссера Р. Вольфхарта в телефильме "Берлинская Антигона". Здесь немецкая девушка Анна Хофман хоронит тело своего возвратившегося с восточного фронта брата Кристофа, которого гитлеровский суд приговорил к смертной казни за антифашистскую пропаганду.
Но и Ануй в своей "Антигоне" (1942) — вероятно, наиболее известной из обработок софокловской трагедии в XX в. — достаточно близко воспроизводя сюжет оригинала, наполняет его совершенно иным идейным содержанием. Его Креонт не честный, хотя и недальновидный апологет своей идеи, как у Софокла, а циничный политикан, сознающий всю неприглядность дела, которое он делает, и тем не менее продолжающий его делать. У Софокла Креонт искренне убежден, что один из братьев — доблестный защитник Фив, а другой — изменник; у Ануя Креонт хорошо знает, насколько оба были ничтожны и подлы и как мало заслужили они преданность Антигоны. Он даже не уверен, что похоронили того, кого надо, — настолько трупы были изуродованы растоптавшей их кавалерией; для государства же, которое олицетворяет Креонт, важна "пропаганда", а не истинная ценность человека. Какой смысл имеет в таких условиях самопожертвование Антигоны? И если она все же настаивает на своем праве умереть, чтобы сказать "нет" мещанскому благополучию и сытости, и видит только в этом свой высший нравственный долг, то единственное, что сохраняется в образе Антигоны от Софокла, — это неумолимость и бесстрашие перед лицом смерти.
Эти свойства образа, созданного Софоклом и ставшего вечным символом героического сопротивления, составляют наиболее близкий современному восприятию мировоззренческий смысл, который делает "Антигону" принадлежностью не только породивших ее Перикловых Афин, но и всей человеческой культуры. С таким же правом можно сказать это и об остальных софокловских героях. Их цельность, не нарушаемая никакими ударами извне; непреклонность в достижении даже ценой жизни поставленной перед собой цели; неподкупная строгость к самим себе, готовность нести полную ответственность за каждый свой шаг, — в этом заложена их непреходящая ценность, сделавшая героев Софокла вечными спутниками человечества.
В.Н.Ярхо. Ф.Ф.ЗЕЛИНСКИЙ — ПЕРЕВОДЧИК СОФОКЛА
Вышедший в 1914-1915 гг. в издательстве М. и С. Сабашниковых трехтомник Софокла в переводах Ф. Ф. Зелинского явился значительным событием русской культурной жизни и, в частности, в истории приобщения русского читателя к творческому наследию великого древнегреческого трагика. Впервые на русском языке появились переведенные одним человеком не только все семь трагедий, но и около девяти сотен фрагментов из его не сохранившихся полностью драм. Сгруппированные по мифологическим циклам, они, помимо всего прочего, составили еще и увлекательное собрание греческих преданий. Но главная ценность издания Зелинского была все же не в отрывках из Софокла, обращенных к достаточно подготовленному читателю. Гораздо важнее, что весь перевод был выполнен в соответствии с едиными принципами и к тому же — крупным филологом, отдавшим Софоклу более двух десятилетий своей жизни. В наше время серьезная филологическая подготовка переводчика, берущегося за античного автора, является первым и непременным условием. В XIX в. два качества — поэтическое дарование и знание древнегреческого языка — не слишком часто соединялись в одном человеке. Иначе обстояло дело с Зелинским.
Фаддей Францевич Зелинский (1859-1944) был очень крупной фигурой в русской и мировой классической филологии в последние десятилетия прошлого и в первой трети нынешнего века.
Получив гимназическое образование в Петербурге, он затем пробыл 4 года в Русской филологической семинарии при Лейпцигском университете, где получил степень доктора философии за работу, посвященную последним годам 2-й Пунической войны (1880 г.). Другую диссертацию — на степень доктора филологических наук — Зелинский защитил 6 лет спустя в Дерптском университете (Тарту), уже будучи профессором классической филологии Петербургского университета. В этой должности он пробыл около 40 лет, подготовив несколько поколений отечественных филологов-классиков. С 1921 г. Зелинский жил в Польше, оставаясь до конца жизни профессором Варшавского университета, членом Польской Академии наук и многих иностранных академий, почетным профессором целого ряда западноевропейских университетов.
Научные интересы Зелинского отличались необыкновенной широтой и разносторонностью. В своих работах по древнеаттической комедии он по существу открыл элементы ее симметричного построения и объяснил развитие в пределах одного жанра весьма разнородных фольклорных истоков. Зелинский первым сформулировал обязательный для гомеровского эпоса "закон хронологической несовместимости" (действия одновременные изображаются как следующие друг за другом); в то же время ему принадлежат ценные исследования в области ритмического характера латинской прозы. Его капитальная монография о месте ораторского наследия Цицерона в истории мировой культуры ("Cicero im Wandel der Jahrhunderten") выдержала при жизни Зелинского четыре издания (последнее — в 1929 г.).
Наряду со специальными исследованиями в области античной культуры Зелинский отдавал много сил и времени ее популяризации, выступая как самый горячий пропагандист ее непреходящего гуманистического значения. В царской России на рубеже XIX-XX вв., когда классическое образование в результате реформ Толстого и Делянова было загнано в узкое русло усвоения грамматических правил и бесконечных исключений, культуртрегерская деятельность Зелинского несомненно имела большое значение. Впрочем, недостаток в живом слове об античности ощущался в это время, как видно, не в одной России: лекции Зелинского, читанные в 1903-1905 гг. учащимся выпускных классов гимназий и реальных училищ и объединенные затем в книгу "Древний Мир и мы", были тут же переведены на немецкий, французский, английский, итальянский и чешский языки, служа для многих тысяч читателей своеобразным введением в культуру античного мира.
Любовь к популяризаторской деятельности была одной из причин дружбы Зелинского с его ровесником — профессором того же Петербургского университета, историком М. И. Ростовцевым, которому Зелинский посвятил свой перевод Софокла.
Конечно, следует помнить, что восприятие античности у Зелинского было достаточно субъективным и своеобразным. Античность не была для него предметом умственно-беспристрастного изучения; он видел в ней не идеал для подражания, не норму, а семя, из которого выросла вся культура нового времени. Стремясь разрушить — с полным на то основанием — казенное впечатление от античности, порожденное реакционными реформами классического образования, Зелинский подходил к наследию древнего мира с позиций психологии современного человека, окрашенной к тому же ярко выраженным идеалистическим мировоззрением. Исторического материализма для Зелинского не существовало; история культуры выводилась им из стремления человеческой души к совершенствованию вложенных в нее природой задатков, к идеалам добра и красоты. Ближе всего подошел к этому, с точки зрения Зелинского, "избранный народ"древние греки. То, чего они не достигли или недоделали, надлежит завершить современному человечеству. При такой посылке неизбежной была модернизация античности, нередкая подмена исторического анализа чисто субъективным "вчувствованием" в литературный источник.
Эта общеметодологическая концепция не могла не отразиться на переводческой деятельности Зелинского. Профессиональным переводчиком он не был, его переводы — по большей части побочный продукт его научной деятельности. Зелинский переводил тех авторов, которыми занимался как филолог, и его переводы должны были подтвердить правильность его понимания того или иного древнего писателя. При этом он руководствовался вполне определенными принципами, сформулированными в 1913 г. в предисловии к переводу "Героид" Овидия (Зелинский назвал их "Баллады-послания"). Задача перевода, по Зелинскому, — не буквалистское следование оригиналу (в этом с ним едва ли есть необходимость спорить), а передача тех представлений и чувств, которые заключены в подлиннике и могут извлекаться из контекста, не будучи в нем никак названы. Понятно, что такой подход чреват субъективностью, неизбежно ведущей к модернизации древнего автора, — этот упрек бросил автору сразу же после выхода его Овидия В. Я. Брюсов. Мы увидим, что почти то же самое можно сказать и о выполненных Зелинским переводах Софокла.
Софокл привлек внимание Зелинского более чем за 20 лет до того, как вышел в свет сабашниковский трехтомник. Еще в 1892 г. он выпустил комментированное издание "Царя Эдипа"; шесть лет спустя — аналогичное издание "Трахинянок". Эту трагедию он опубликовал тогда же в прозаическом переводе[670], который, если и не может передать поэтического своеобразия оригинала, позволяет часто более точно выразить его мысль. Далеко не со всем в этих комментированных изданиях можно было согласиться: например, Зелинский так и не привел достаточно веских соображений в пользу отнесения некоторых кусков в "Царе Эдипе" к некоему древнему варианту. Откровенно модернизирующий характер носили многочисленные ремарки, к чему нам еще придется вернуться. Незадолго до выхода в свет трехтомника Софокла отдельные его трагедии в стихотворном переводе Зелинского стали появляться в периодической печати[671]. И эти переводы, и комментированные издания, выполненные Зелинским, несомненно принадлежали серьезному и оригинально мыслящему филологу, приступавшему к работе с прекрасным знанием материала. К тому же и свой полный перевод Софокла Зелинский рассматривал как новый вклад в пропаганду гуманистических идеалов античной культуры: эпиграфом ко всему изданию, повторив его и во втором томе, он выбрал знаменитые слова Антигоны: Οὔτοι συνέκϑειν, ἀλλὰ συμϕιλεῖν ἔϕυν — "Делить любовь — удел мой, не вражду".
Софокловский трехтомник Зелинского вскоре же после его выхода в свет получил весьма одобрительную оценку. "При большой близости к оригиналу он (т. е. Зелинский) живо и образно передает возвышенный тон и малейшие изгибы трагедии"[672]. "Чудный подарок нашей родине, прекрасный в знаменательный"[673]. "Событие, далеко не обычное в нашей научно-литературной жизни"[674].
Правда, никто из рецензентов, по справедливому замечанию С. И. Радцига, не задавался целью сверить перевод, стих за стихом, с оригиналом может быть в этом случае его оценка в деталях была бы менее восторженной. Так или иначе, перевод Зелинского на добрых четыре десятилетия остался единственным признанным русским Софоклом. (Появившийся в 1936 г. в изд. "Academia" совместный перевод В. О. Нилендера и С. В. Шервинского, который к тому же остановился на первом, "фиванском" томе, не мог быть признан достаточно надежной альтернативой существовавшим переводам Зелинского).
Между тем со времени выхода в свет сабашниковского Софокла прошли почти три четверти века — срок, за который достаточно основательно изменились и наши представления о Софокле, и требования, предъявляемые к художественному переводу. В какой мере труд Зелинского выдержал испытание временем? Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего понять, как обстояло дело с русскими переводами Софокла до Зелинского, что из сложившейся традиции он мог использовать и от чего мог или должен был отказаться.
1
Первой трагедией Софокла, с которой познакомился русский читатель, был "Филоктет": в 1799 г. в Москве вышел прозаический перевод В. Голицына[675], в 1816 — перевод в александрийских стихах, выполненный молодым С. Аксаковым[676]. Интерес к "Филоктету" едва ли оказался случайным: более, чем в какой-либо другой трагедии Софокла, поэтика классицизма могла найти здесь столь дорогой ей конфликт между долгом чести и долгом гражданским. Не случайно оба перевода были сделаны с французского, и уже по одному этому от них трудно требовать верности оригиналу. Так, Аксаков, следуя за Лагарпом[677], опустил все хоры; Голицын сохранил многие хоровые партии (из чего следует сделать вывод, что он пользовался каким-то другим, скорее всего, прозаическим французским переводом), но тяжеловесный язык конца XVIII в. в лучшем случае передавал содержание трагедии, никак не ее художественные достоинства.
Не могли существенно обогатить читающую публику и несколько отрывков из "Антигоны" и "Эдипа в Колоне", которые перевел прозой П. Львов[678], и из "Царя Эдипа", переведенные тоже прозой Я. А. Галинковским для его многочастного "Корифея"[679]. Правда, вступительный монолог Эдипа и ответ жреца были переведены здесь шестистопным ямбом без рифм[680], представляя собой первый опыт передачи на русский язык греческого триметра, но сам переводчик признавал, что "в стихах ослаблен подлинник", и скромно назвал свой труд не более, чем "подражанием" Софоклу. Наконец, отрывки из "Аякса", "Трахинянок", "Царя Эдипа", "Эдипа в Колоне" и "Электры" в прозаическом переводе П. Соколова были помещены в уже упоминавшемся издании "Ликея".
К началу XIX в. относится еще один любопытный документ из истории освоения Софокла в России. В вышедших в 1811 г. "Цветах русской поэзии" известного профессора Царскосельского лицея Н. Кошанского наряду с греческими текстами и русскими переводами Биона и Мосха читателю был представлен "Отрывок Клитемнестры, Софокловой трагедии, найденный и в первый раз на греческом изданный Хр. Фр. Маттеем". Источником для перевода нескольких сотен стихов, никакого отношения к Софоклу не имеющих, послужил опубликованный Маттеи в 1805 г. текст из аугсбургской рукописи XVI в., по неведомой причине принятый им за трагедию Софокла[681]. Нас интересует здесь, однако, не сам факт этой вольной или невольной мистификации, а средства, которыми греческий текст был переведен на русский язык: для речевых партий Кошанский, как и пять лет спустя Аксаков, использовал александрийский стих, а две пары строф в хоре "жителей миценских" перевел рифмованными стихами (первую пару — четырехстопными ямбами, вторую — преимущественно такими же хореями); между строфами была соблюдена симметрия, включая сюда и эфимнии, выдержанные в двустопных усеченных дактилях. Этот прием в передаче хоровых партий объективно оказался прецедентом для многих последующих переводчиков Софокла, даже если они и не были осведомлены о подложной "Клитеместре".
Первого полного Софокла русский читатель получил благодаря труду И. И. Мартынова, выпустившего с 1823 по 1825 г. все семь трагедий отдельными книжками. Мартынов переводил с древнегреческого (все трагедии вышли даже с параллельным греческим текстом) и снабдил каждую трагедию примечаниями, объясняющими отчасти ход действия в ней, отчасти — его перевод. В хоровых партиях были выделены составляющие их структурные элементы — строфы, антистрофы, эподы, но получить представление об их ритмическом своеобразии в отличие от разговорных партий было нельзя, так как перевод был выполнен прозой. Впрочем, в это же время появился и первый в России достаточно крупный образец стихотворного перевода Софокла.
В вышедшие в 1825 г. "Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев" А. Ф. Мерзлякова с обширным введением "О начале и духе древней трагедии..." вошел ряд сцен из трех греческих трагиков, в том числе большие отрывки из "Эдипа в Колоне" (со ст. 1447 до конца трагедии) и "Антигоны" (ее спор с Креонтом и выход Исмены, 2-й стасим, сцена Креонта с Гемоном и следующий за тем 3-й стасим, наконец заключительный эпизод, начиная со ст. 1155). Речевые партии Мерзляков переводил традиционным для русской трагедии александрийским стихом с чередованием мужских и женских рифм. Например:
Надменность не для тех, которых рок — служенье.
В передаче хоровых партий Мерзляков был не слишком последователен. Иногда он пользовался рифмами на протяжении всего стасима, иногда вкраплял их только кое-где, иногда и вовсе обходился без них. Само собой разумеется, что в переводе использовались традиционные размеры — чаще всего четырехстопные хореи или ямбы с анакрузой, но попадались и дактили — чистые двустопные или же в комбинации с хореями. Мерзляков также не ставил перед собой задачи хотя бы приблизительно передать количество и симметрию хоровых строф.
Было бы, конечно, преувеличением назвать перевод Мерзлякова точным. Если довод Креонта против выдачи Антигоны замуж за Гемона ("Для посева есть и другие пашни"), до сих пор шокирующий читателей своей откровенностью, был вовсе неприемлем для аудитории Мерзлякова, то все же его перевод ("Рассудок над страстьми быть должен властелин. Ему невеста есть") нельзя назвать даже пересказом оригинала. Есть и другие примеры достаточно вольного обращения с текстом Софокла: опускаются отдельные реплики Корифея, в том числе — анапестическая прокеригма перед выходом Гомона. Напротив, перед обращением Креонта к Исмене в его уста вложены 11 стихов о тягости царской власти,) отсутствующие в оригинале и представляющие собой достаточно вольный пересказ рассуждений того же персонажа в "Царе Эдипе". В остальном перевод А. Мерзлякова несомненно соответствовал тогдашним представлениям об этом виде искусства и отличался к тому же достаточным уровнем поэтического мастерства.
Следующее обращение к Софоклу в России происходит 20 лет спустя после Мерзлякова. В "Библиотеке для чтения" за 1846 г. (т. 77, Э 8) в отделе "Русская словесность" (1) появляется перевод "Антигоны", выполненный 23-летним Ап. Григорьевым, который, по его словам, старался строго, почти буквально держаться подлинника. В этом, надо оказать, он вполне преуспел — однако с большим ущербом для стихотворного размера и русского языка вообще. Что касается размера, то здесь без всякой последовательности пятистопные ямбы были перемешаны с шестистопными, а то и с семистопными. Как, например, можно было втиснуть в трагическую речь такой стих:
И это, говорят, объявит благородный Крэон...
Или считать написанными по-русски такие обороты:
"...пусть она / Умрет или живет закладена / В пещере этой..."?
Хоры Григорьев перевел свободным стихом с весьма отдаленным соответствием парных строф, притом что буквализм в переводе делал и эти части трагедии трудно читаемыми, Остается только гадать, каким образом безымянный рецензент, откликнувшийся в том же году на перевод Григорьева, сумел найти в нем "отчасти довольно удачный опыт", "несмотря на нестройность, шероховатость и часто совершенное отсутствие стихов"[683].
Интерес к фиванским трагедиям Софокла снова пробуждается в самом начале 50-х годов. "Царя Эдипа" и "Антигону" переводит С. Шестаков[684], "Антигону" и "Эдипа в Колоне" — В. Водовозов[685]. Значение этих работ и для непосредственного восприятия Софокла русским читателем и для дальнейшей судьбы русских переводов Софокла совершенно несоизмеримо.
Переводы С. Шестакова надо признать достаточно беспомощными. Читая их, то и цело наталкиваешься на корявые обороты, смысл которых становится понятным только при обращении к оригиналу[686]. В переводе "Царя Эдипа" нет никакого членения трагедии; в "Антигоне" введены термины пролог, парод, эпизоды, стасимы, но строфические соответствия в хорах никак не выдержаны; следующие за хором анапестические прокеригмы, хотя и переведены (как раз сравнительно удачно) размером оригинала, но от партий хора никак не отделены. Принципиальное значение имело употребление для передачи речевых партий белого стиха — пятистопного ямба с чередующимися мужскими и женскими окончаниями.
Реакция современников на первый же перевод Шестакова была достаточно безрадостной. Неизвестный читатель журнала "Москвитянин", признаваясь в своей незнании древнегреческого языка, в то же время выдвинул перед переводом требование, бесспорное с точки зрения русского читателя: "...чтобы он был написан по-русски; ...потом уже требуется изящество и верность... Но перевод г. Шестакова не только не изящен, — продолжал анонимный рецензент, — но даже грешит против самых простых правил русского языка, а местами просто непонятен; это уже из рук вон плохо". Далее следовали многочисленные цитаты из последней части "Царя Эдипа", вполне оправдывавшие приговор рецензента: "Все-таки мне кажется, что перевод г. Шестакова скорее уронит репутацию Софокла между не знающими подлинника, чем восхитит их"[687]. Это мнение надо признать верным и, таким образом, констатировать, что первая встреча русского читателя с полным переводом "Царя Эдипа" в сущности не состоялась.
Совсем иначе — и вполне заслуженно — была принята переводческая работа В. Водовозова. Анонимный рецензент писал на следующий год после издания "Антигоны": "За исключением нескольких отчасти темных оборотов и небольшого числа стихов сухих и не совсем поэтических, вся софокловская "Антигона" переведена достойным образом. Стих везде ровен и прост, язык чужд малейшей напыщенности, метафоры и кудреватые выражения, не подходящие к духу русского языка, везде смягчены со вкусом и знанием дела. Во многих частностях перевода священным огнем блещет истинная и пламенная поэзия.., не нуждающаяся ни в каких комментариях"[688]. И сам Водовозов во вступительной заметке отмечал, что он заботился о передаче не каждого слова, а точного смысла, простоты, изящной пластики речи Софокла. Применяя в речевых партиях, как и Шестаков, белый стих (пятистопный ямб), Водовозов пользовался им с несравненно большей свободой и легкостью. Правда, он, как и после него многие переводчики, не считал для себя обязательной эквилинеарность перевода оригиналу. Реплика одного персонажа могла у него оканчиваться посредине стиха, где ее подхватывал другой персонаж. Однако однострочную стихомифию Водовозов старался соблюдать. Что касается хоровых партий, то большую часть их он перевел вольными ямбами, прекрасно отдавая себе отчет в неадекватности такого перевода размеру оригинала. Считая, что точное подражание греческому размеру в хорах читается тяжело, Водовозов, по его собственному признанию, не решался создавать новый размер. Впрочем, воспроизвести один из таких ритмов он попытался в переводе парода, комбинируя хореи и дактили с анапестами.
Этими же принципами Водовозов руководствовался и при переводе "Эдипа в Колоне", опубликованном три года спустя. Здесь он, однако, гораздо смелее, чем в "Антигоне", стремился передать размер подлинника в коммосах и более внимательно следил за симметрией между строфами и антистрофами. Сохранил он и тетраметры в маленьком монологе Фесея в "Эдипе в Колоне" (887-890), в то время как в "Антигоне" уже упоминавшиеся анапестические прокеригмы он передал четырехстопными усеченными дактилями.
Добавим, что Водовозов был очень внимателен к художественному замыслу Софокла в переводимых им трагедиях. Он правильно уловил сознательную неопределенность высказываний хора в 1-м стасиме "Антигоны": хоть еще и далеко до развязки, зритель "не может не видеть со стороны Антигоны одну чистую, бескорыстную любовь к брату, а со стороны Креонта одну бессмысленную ярость"[689]. В "Эдипе в Колоне" Водовозов справедливо увидел "оправдание и возвышение человека, на котором лежит бремя наследственной кары", благодаря чему в трагедии "совершенно уничтожается сила рока"[690]. Полезны были и его примечания. Так, уже упоминавшийся ст. 569 из отповеди Креонта Йемене Водовозов перевел: "Найдет он и других себе невест", но в примечании указал буквальный, перевод: "Найдутся и другие поля для посева".
Можно только пожалеть, что работа Водовозова над Софоклом прекратилась после перевода двух трагедий. Если бы он продолжал ее дальше, русский читатель, может быть, оказался бы избавленным от совершенно дилетантских переводов Софокла, появившихся в 1870-е — 1890-е годы.
К их числу относятся "Электра", "Антигона", "Эдип в Колоне" в переводе Котелова[691], "Филоктет" в переводе В. Краузе (1893)[692] и неизвестного, укрывшегося под инициалами Е. М. (1894), а также отрывки из "Аякса" в переводе В. Алексеева и двух учеников 1-й санктпетербургской гимназии[693], — выше ученического уровня эти сцены и не поднялись. Добавим к этому скорбному списку перевод "Электры" К. Герцога (1897), где длина стихов колебалась от 4 до 6 ямбов, а в хоровых партиях использовались довольно беспомощные рифмы. Если мы сейчас называем эти переводы, то только потому, что в них при всем их несовершенстве все-таки можно проследить определенные тенденции в переводческой практике. По этой же причине в дальнейшем будут упомянуты некоторые из прозаических переводов Софокла — большей частью любительских и предполагавших своей целью помощь учащимся в чтении античного автора.
К счастью, среди переводчиков Софокла в последние десятилетия XIX в. были не одни бесталанные версификаторы. Заслуживает упоминания перевод "Эдипа в Колоне" В. Зубкова[694] — не слишком поэтический, но достаточно грамотный, с соблюдение симметрии строф и антистроф и с передачей так называемых ἀντιλαβαί, когда один стих делится между двумя действующими лицами. Добросовестной работой был и перевод "Электры" П. Занкова[695], выполненный в пятистопных ямбах, с рифмованными строфами в хорах и комбинацией различных размеров в коммосах.
Наибольшей удачей этих лет был перевод "Царя Эдипа" О. Вейсс (1893). На сей раз избранный для речевых партий шестистопный ямб благодаря цезуре и чередованию мужских и женских окончаний читался легко и свободно; в соответствии с оригиналом хореическим тетраметром были переведены заключительные стихи трагедии. Хоровые партии Вейсс перевела, следуя традиции, почти везде рифмованными строфами, строго сохраняя симметрию в каждой паре. Из размеров она чаще всего употребляла четырехстопные дактили и анапесты (чередуя полные стопы с усеченными), но не отказывалась и от хореев и ямбов. Достаточно разнообразен был и набор рифм: парные, перекрестные, обнимающие. Работа О. Вейсс была оценена вполне положительно. Столь строгий рецензент, как В. Аппельрот, в свое время заслуженно разгромивший в пух и прах один из переводов Н. Котелова, на этот раз отмечал, что "поэтический колорит подлинника передан повсюду с истинно поэтическим воодушевлением", а "музыкальные рифмы украшают почти все хоры. Русский язык перевода может быть назван безукоризненным, верность подлиннику вполне достаточная". Были, конечно, и кое-какие претензии к переводчице в деталях, но в целом Аппельрот видел в работе Вейсс тот случай, когда interpres poetae poeta est[696].
К 90-м годам прошлого века относятся и три перевода Софокла, сделанные Д. С. Мережковским. Начиная с 1892 г., с интервалом в два года, одна за другой появились "Антигона", "Царь Эдип" и "Эдип в Колоне"[697]. Филологи-классики относились к Мережковскому без особого уважения. Вышедший в 1891 г., за год до "Антигоны", перевод эсхиловского "Прикованного Прометея" был очень сурово оценен неизвестным рецензентом[698], а опубликованный в том же году еврипидовский "Ипполит" подвергся уничтожающей критике со стороны Инн. Анненского, упрекавшего переводчика в множестве вольностей и неточностей, но вместе с тем отметившего и его необыкновенные версификаторские способности[699].
Тщательное сличение сделанных Мережковским переводов трагедий Софокла с оригиналом тоже позволит выявить достаточное количество отступлений от него — иногда безобидных, иногда — более опасных[700]. Так, завершение знаменитого 1-го стасима "Антигоны" отличается у Софокла сознательной двусмысленностью: слушая рассуждения хора о том, кто соблюдает божественные законы, а кто их преступает, зрители могли с одинаковым основанием отнести их и к Антигоне, и к Креонту. Мережковский устраняет эту трагическую неопределенность, переводя: "Но и царь непобедимый, / Если нет в нем правды вечной, / На погибель обречен". Аналогичные промахи нетрудно обнаружить и в других трагедиях, и нельзя отрицать, что такого рода вольности мешали адекватному восприятию хода мысли оригинала. Мало заботился Мережковский и об изолинеарности перевода. Анапестические прокеригмы он передавал то дактилями, то хореями. Но нельзя отрицать и того, что Мережковский прекрасно владел избранным им белым стихом, который читался легко и свободно[701]; в хоровых партиях он почти всюду соблюдал ритмическую симметрию и, пользуясь традиционной для русской поэзии метрикой, совершенно обошелся без рифм. Читателю переводы Мережковского пришлись, как видно, по вкусу, — все они, будучи первоначально опубликованы в журналах, затем многократно переиздавались на протяжении одного лишь первого десятилетия нашего века[702]. И Зелинский, выпуская "фиванский" том своего Софокла последним, мотивировал это тем, что фиванские трагедии уже имелись в хороших переводах — О. Вейсс и Д. Мережковского.
Еще два перевода, хронологически предшествующие изданию Софокла Зелинского, так же точно нельзя принимать всерьез, как и упоминавшиеся выше переводы С. Шестакова, Н. Котелова, E. Краузе, К. Герцога. Это был "Аякс", переведенный дважды: в 1904 г. П. Красновым[703] и в 1910 г. — Д. Шестаковым[704]. Оба они переводили белым стихом, достаточно любительским с точки зрения русского языка; в хорах Краснов пользовался нерегулярно рифмованными стихами, причем в богатстве рифм его упрекать не приходится. С точки зрения переводческой установки важно было, что Д. Шестаков точно воспроизвел античную стихомифию, не разбивая стиха между персонажами, как это достаточно часто позволял себе Краснов.
Перевод Д. Шестакова, впервые изданный в 1910 г., вышел затем в следующем году в "Варшавских университетских известиях"; в это же время (1911-1912 г.) появились в журналах и первые переводы Зелинского, которые два года спустя войдут в сабашниковское издание. Мы подошли к рубежу, на котором следует остановиться и оглянуться назад: что же было сделано в русской переводной литературе из Софокла за сто с лишним лет до Зелинского?
2
Если подходить к итогам с количественной стороны, имея в виду только стихотворные переводы (но включая также и крупные отрывки), то картина предстанет более или менее благоприятной. "Антигону" переводили 6 раз, "Эдипа в Колоне" — 4, "Царя Эдипа", "Аякса" и "Электру" — по 3. Меньше всего повезло "Филоктету", переведенному всего два раза, да и то с французского, и "Трахинянкам", до Зелинского в стихах вообще не переводившимся. Однако претендовать на внимание читающей публики могло значительно меньшее число переводов. Это были "Антигона" и "Эдип в Колоне" В. Водовозова, "Царь "Эдип" О. Вейсс, все три — Д. Мережковского, к которым следует присоединить и "Электру" П. Занкова. Остальных трех трагедий просто не было в хороших переводах, так что вполне насущной оставалась потребность в полном русском Софокле. Для его подготовки требовалось установить исходные переводческие принципы, в которых на протяжении XIX в. не было заметного единства.
Как известно, размером речевых партий в греческой трагедии был ямбический триметр, которому в русской метрике соответствует шестистопный ямб. Им — с некоторыми отступлениями — пользовались при переводе Софокла Ап. Григорьев, Котелов (в "Антигоне"), Краузе, анонимный Е. М. и Вейсс. Удача сопутствовала одной Вейсс, и, забегая несколько вперед, можно напомнить, что изданный в 1936 г. и выполненный шестистопным ямбом совместный перевод фиванской "трилогии" В. Нилендера и С. Шервинского не стал их победой. Обратившийся впоследствии к Софоклу один С. Шервинский предпочел шестистопнику пятистопный белый стих.
В самом деле, с нерифмованным пятистопным ямбом в XIX в. традиционно было связано представление о трагедии: им написан "Борис Годунов" Пушкина, драматическая трилогия А. К. Толстого. К нему закономерно обратились, переводя Софокла, С. Шестаков и Водовозов, за которыми последовали Занков, Котелов (в "Эдипе в Колоне"), Мережковский, Д. Шестаков. Принял эту традицию и Зелинский, сумевший достаточно выгодно использовать преимущества белого стиха и создав перевод, звучащий легко и свободно.
Между тем употребление белого стиха взамен шестистопника в оригинале таит в себе и определенную опасность. Поскольку на каждом стихе перевода теряется один — два слога, то на трагедию в полторы тысячи стихов набегает свыше 180 стихов, на которые примерно и приходится переводчику увеличить объем трагедии по-русски. Так получилось, в частности, у Мережковского, чья "Антигона" насчитывает 1564 стиха при 1350 в оригинале (увеличение на 214 стихов, т. е. более чем на 16%). Но коль скоро принцип эквилинеарности при таком подходе заведомо не учитывается, можно позволить себе и некоторые другие вольности, которые в противном случае просто не уместились бы в пределах одного стиха. В частности, возникает соблазн нарушить стройность такого традиционного приема греческой трагедии, как стихомифия — обмен персонажей однострочными репликами. Зелинский не избежал этих соблазнов. В целом объем каждой трагедии увеличился у него на 10-11% , при том что некоторые монологи выросли чуть ли не в полтора раза. Достаточно часто нарушал Зелинский и принцип однострочной стихомифии, переводя один стих двумя. Наконец, <еще одним приемом организации диалога в древнегреческой трагедии были уже упоминавшиеся άντιλαβαί ("подхваты") — в особенно важных местах стих делился пополам между двумя персонажами (см., например, "Царь Эдип", 626-629, 1173-1176). Из предшественников Зелинского этой стороне уделяли внимание только немногие и не всегда последовательно: Зубков, Вейсс, Е. М., Д. Шестаков. Здесь Зелинский, за редкими исключениями, сохранил верность оригиналу, не позволяя себе деление стиха между двумя говорящими, кроме тех случаев, когда оно воспроизводит структуру оригинала.
Особую трудность для переводчика греческой трагедии составляют хоры и коммосы, т. е. совместные вокально-речитативные партии актера с хором. В оригинале в них обычно употребляются так называемые лирические размеры, сочетание которых звучало как музыкальная фраза, состоящая из различных комбинаций целых, половинных и четвертных нот. Передать эти сочетания на русский язык в ряде случаев просто невозможно: если в оригинале следуют один за другим два — три, а то и четыре — пять долгих слогов, то перевод их таким же количеством ударных подряд можно осуществить только в порядке очень смелого и едва ли нужного эксперимента. Поэтому есть два пути для передачи по-русски ритмики хоров: либо использовать привычные для нашего уха сочетания дактилей, анапестов, хореев и т. д., либо пытаться приблизить звучание хора в переводе к ритмической структуре оригинала. Подавляющее большинство предшественников Зелинского шло по первому пути, нередко снабжая перевод рифмами. В зависимости от способностей переводчика получались более или менее сносные, иногда даже и совсем хорошие стихи, легко читаемые и легко воспринимаемые нашим слухом. Но здесь возникала другая опасность: привычные размеры стирали грань между временем, и переведенные таким образом хоры из Софокла неизбежно вызывали ассоциации с отечественной поэзией. Так, в переводе соло Антигоны у Котелова читаем:
Горе мне! Надо мною смеются!
О зачем оскорбляют меня?
Еще боги родные пекутся
Обо мне, и не мертвая я...
В том же коммосе в партии хора у Мережковского:
Велик закон божественный,
Но людям надо слушаться
И власти человеческой:
В себя ты слишком верила
Душой непобедимою —
И вот за то умрешь!
В хоре из "Царя Эдипа" у Вейсс:
Вот множество жен и седых матерей
Стекаются с громким рыданьем
И молят, припав к ступеням алтарей,
Конца нестерпимым страданьям.
Не надо быть чересчур начитанным в отечественной поэзии, чтобы первая цитата вызвала в памяти некрасовское: "Выдь на Волгу! Чей стон раздается...", вторая — его же: "В каком году рассчитывай/, В какое земле угадывай", а третья — пушкинское: "Скажи мне, кудесник, любимец богов...". Конечно, святая цель всякого перевода — сделать переводимого автора близким современному читателю. Но если герои Софокле начинают говорить ритмами Пушкина и Некрасова, это явно стирает дистанцию во времени в две с половиной тысячи лет, пролегшую между нами и древнимигреками.
Иначе, т. е. свободным стихом, переводили хоры Ап. Григорьев. С. Шестаков и изредка В. Водовозов, которому эта попытка удалась, пожалуй, лучше, чем другим. Вот один из примеров — строфа коммосе "Эдипа в Колоне" в переводе Водовозова (ст. 534-541):
— Они от тебя родились? —
— Они же и сестры отцу.
— Увы! — О сплетенье бесчисленных бедствий!
— Ты стерпел? — Я стерпел неисходное горе.
— И сделал... — Не сделал... — То как же?... — Я принял
Дар, какого не думал, несчастный,
Никогда заслужить от граждан.
Зелинский, спустя более чем полвека, пошел по этому же пути и перевел хоры размерами, максимально приближенными к подлиннику, не теряя при этом его выразительности. Наиболее удачные примеры этому — парод из "Царя Эдипа", все три стасима из "Эдипа в Колоне", парод и 4-й стасим из "Антигоны", парод и 1-й стасим "Трахинянок", 1-й и 3-й стасимь "Аякса", 1-й стасим и коммос (1081-1168) из "Филоктета", все три стасимг в "Электре".
Последний вопрос, связанный с хорами, — передача симметрии в парах строф. Неудивительно, что в начале прошлого века, когда специфике и строении греческой трагедии не придавалось серьезного значения, Мерзляков перевел восемью одинаковыми куплетами 2-й стасим "Антигоны" состоящий в оригинале из двух различных по ритму пар строф. Но и четверть века спустя С. Шестаков, филолог-классик, переводя "Царя Эдипа" и "Антигону", отнюдь не стремился передать симметрию между строфой и антистрофой. Не было никакого деления на строфы и в переводах Котелова. Постепенно, однако, убеждение в необходимости выделять в хоровых партиях составляющие их элементы и следить за их симметрией стало проникать и в издания переводов. Первым, кто провел эту мысль в жизнь, был В. Зубков в переводе "Эдипа в Колоне" (1883). Сохраняли симметрию внутри одной пары строф Вейсс, Мережковский, Краснов. Само собой разумеется, что Зелинский, будучи крупным специалистом по античной драме, тщательно следил за ритмической симметрией строф и провел ее везде последовательно.
К вопросу о членении хоров близко примыкает вопрос о членении в переводах трагедии в целом. Согласно Аристотелю, греческая трагедия состояла из пролога, выхода хора (парода) и его последующих песен (стасимов); заключенные между стасимами речевые сцены Аристотель называл эписодиями, заключительную часть трагедии, после которой не бывает песен хора, — эксодом. В этом отношении в русских изданиях переводов Софокла на протяжении всего XIX и начала XX в. было мало порядка. Никаких пометок не было у А. Григорьева, С. Шестакова (в "Царе Эдипе"), Котелова, Мережковского, Д. Шестакова. Античные термины были введены (недостаточно последовательно) Водовозовым, употреблялись С. Шестаковым (в "Антигоне"), Занковым и в прозаических переводах трех драм, выпущенных А. Я. Либерманом (1892). Переводы сами по себе были почти дословными и неудобочитаемыми, но каждая часть трагедии получила свое название в соответствии с античной традицией. В противоположность этому в известной хрестоматии, составленной В. Алексеевым (см. прим. 24), в отрывках из трагедий были использованы современные понятия: действия, явления. Тот же самый принцип сохранил Алексеев и в собственных прозаических переводах фиванских трагедий[705]. Возможно, впрочем, что это членение обязано своим появлением уже выходу в свет в 1892 г. комментированного издания "Царя Эдипа" Зелинского, который пошел по среднему пути: он оставил такие названия, как пролог, парод, стасимы, эксод, но наряду с ними ввел и действия, разделенные на сцены. Этот принцип Зелинский сохранил и в сабашниковском издании. Между тем, в афинской драме V в. до н. э. никаких "действий" и "сцен" не было; деление на пять "частей", соответствующих пяти действиям новой европейский драмы, появилось впервые только в новой аттической комедии на рубеже IV-III вв. и перешло оттуда в римскую комедию и трагедию. Поэтому членение текста трагедий, принятое Зелинским, надо признать эклектическим, т. е. не соответствующим на античной, ни современной практике.
Наконец, в свое издание Зелинский ввел многочисленные и довольно обширные ремарки, целесообразность которых сомнительна по трем соображениям. Во-первых, в античных изданиях никаких ремарок не было, и в современной издательской практике принято снабжать перевод только самыми необходимыми для читателя указаниями. Во-вторых, ремарки, характеризующие состояние действующих лиц ("улыбаясь", "вспыхнув", "брезгливо" и т. п.), неизбежно носят субъективный характер, навязывая читателю то восприятие текста, которое хочет найти в нем переводчик; мы увидим в дальнейшем, что далеко не все они получают подтверждение в ходе и в характерах трагедии. Следует помнить и о том, что античные актеры играли в масках и поэтому не могли ни "улыбаться", ни "краснеть". Зелинский, правда, оговаривал эти ремарки тем, что он представлял себе сцену не такой, какой она была в древние времена, а "витавшую перед глазами поэта". Трудно, однако, сказать, в какой степени перед драматургом, писавшим для актеров в масках, могла витать в мыслях мимика его персонажей. Наконец, в целом ряде случаев ремарки Зелинского носят характер указаний для режиссера и художника, которые к тексту Софокла опять же никакого отношения не имеют. Никто из переводчиков Софокла до Зелинского так необоснованно широко ремарками не пользовался, и только Вейсс ввела их в свой перевод "Царя Эдипа", вышедший в свет после появления комментированного издания той же трагедии Зелинского. Последовал за ним в прозаических переводах и В. Алексеев[706].
3
При всем значении, которое имеют для современного издания Софокла членение и оформление перевода, все же не эти вопросы определяют оценку труда, взятого на себя Зелинским. Гораздо важнее выяснить, какое воздействие оказало его собственное восприятие трагедий Софокла на перевод, который всегда является отражением мировоззрения и эстетической концепции переводчика. Это тем более верно, когда речь идет не о каком-нибудь одном стихотворении или даже целой трагедии, а обо всем дошедшем до нас творчестве античного драматурга, и когда к тому же перевод сделан видным филологом-античником. Подходя с этой точки зрения к переводу Зелинского, следует отметить в нем — при всех его высоких достоинствах — целый ряд погрешностей в передаче как мысли оригинала, так и ее художественного выражения.
Вообще говоря, далеко не всегда легко определить, где начинаются отступления переводчика от содержания оригинала и где — неадекватность в передаче его словесного оформления. Как правило, эти две стороны перевода очень тесно связаны между собой. Тем не менее мы попытаемся здесь выделить направления, по которым сличение перевода Зелинского с оригиналом дает основание констатировать ряд существенных расхождений между ними. Эти расхождения можно классифицировать по следующим рубрикам.
1. Внесение в перевод современных представлений о древнегреческом мировоззрении, не находящих себе места в тексте Софокла или не играющих в нем той роли, которую склонны им приписывать в новое время.
2. Наделение персонажей Софокла психологическими характеристиками, импонирующими человеку нового времени, но чуждыми представлениям древних греков о своих легендарных героях далекого прошлого.
3. Усиление или распространение словесных образов оригинала, вносящее в перевод краски и оттенки, чуждые тексту Софокла.
4. Ослабление или опущение словесных образов оригинала, приводящее к потере существенных оттенков мысли, содержащейся в тексте Софокла.
5. Прямые недосмотры, ошибки и стилистические небрежности.
4
Начнем с внесения в перевод тех представлений, которые принято считать непременной принадлежностью древнегреческого взгляда на мир, но для которых текст Софокла в целом ряде случаев не дает никаких оснований. Первым среди этих представлений будет пресловутый рок.
Смешно было бы отрицать, что герои Софокла нередко видят в своих бедствиях проявление некоей непостижимой силы, отождествляемой с волей богов или судьбой. Но из этого отнюдь не следует, что словом "рок" позволительно переводить целый ряд совсем других понятий.
"Кто в превратностях жизни стал спутником свирепых бед и страданий?" — восклицает хор в "Царе Эдипе" (1205 сл.) после саморазоблачения героя. "Насмешка рока где полней?" — у Зелинского. "От деяния обоих (т. е. Эдипа и Иокасты, вступивших по неведению в брак) прорвались эти беды — не только для него одного, но смешавшиеся для мужа и для жены", — несколько ниже заключает домочадец (1280 сл.) сообщение о самоубийстве Иокасты. "Так грянул рок из тучи двуобразной..." — у Зелинского.
В "Аяксе" Тевкр, узнав о самоубийстве героя, восклицает: "О несчастный я, несчастный!" (981). В переводе: "О рок мой злополучный!".
На уговоры хора Электра в одноименной трагедии отвечает: "Мои беды — из числа тех, которые всегда будут называть неисцелимыми" (230). В переводе: "Крепко стянут рока узел". В этой же трагедии хор, слыша предсмертные крики Клитеместры, констатирует: "Свершаются проклятья" (1419) — речь идет о родовом проклятье, тяготеющем над потомками Пелопа. В переводе: "Свершился рок".
В "Трахинянках" Деянира объясняет сыну, что относительно последнего похода Геракла есть пророчество: либо он встретит в нем смерть, либо, добыв победу, проведет в покое остальную часть жизни. "Когда весы находятся в таком положении, неужели ты не поможешь ему, сын?..." (83 сл.). В переводе: "Перед ударом роковым / Ты не пойдешь отцу на помощь?". В этой же трагедии Деянира несколько ниже противопоставляет беспечной девичьей юности долю законной супруги, "с тех пор, как вместо девушки ее назовут женщиной" (148 ел.). В переводе: "...когда / Ночь роковая женщиною деву / Вдруг наречет...". Оставляя в стороне неточность перевода (о чем см. ниже), зададимся вопросом, почему брачную ночь надо считать роковой?
Антигона в своем прощальном монологе горюет, что ей предстоит умереть "прежде, чем удастся до конца отведать своей доли в жизни" (896). В переводе: "Казалось, лет не мало / Мне рок судил".
В "Филоктете" Неоптолем рассказывает, как явившиеся к нему после смерти Ахилла послы убеждали его плыть под Трою: "Не положено-де никому другому, кроме меня взять (троянскую) твердыню" (346 сл.). В переводе: "То я один, по властной воле рока...". Несколько раньше: "Когда выпала Ахиллу доля умереть..." (331). В переводе: "Когда Ахилл по воле рока умер". Хор, сочувствующий Филоктету, удивляется свалившейся на него напасти. Ведь он не совершил никакого преступленья ни против богов, ни против людей, а между тем "погибал так недостойно" (685). В переводе: "Ах, и казнью такой рок ему мстит!" В конце трагедии Неоптолем убеждает Филоктета плыть с ним под Трою: там он исцелится от своей язвы. "А как я узнал, что дело обстоит таким образом, я тебе скажу" (1336). В переводе: "А как мне ведом рока путь, скажу". Уговоры напрасны. "Дай мне выстрадать то, что мне должно выстрадать" (1397), — возражает Филоктет. В переводе: "Не бойся. Все, что рок велит, стерплю".
Итак, человек жалуется, что он несчастен, — Зелинский отождествляет это с роком. Неисцелимые беды — рок; проклятья — рок; неопределенное будущее Геракла — рок; брачная ночь — рок. Что выпало человеку на долю — рок; что ему предстоит — тоже рок. Страдания, недостойный добродетельного человека, — рок; предсказание прорицателя — снова рок.
Чтобы объяснить преувеличенную роль рока в переводах Зелинского достаточно обратиться к его вступительным статьям к каждой трагедии в сабашниковском издании. С одной стороны, он сам опровергает "распространенный предрассудок", будто "античный мир преклонялся перед роком"[707]; сам признает, что "воплощенное в Эдипе человечество облагоражено и возвышено красотою его жизни и красотою его гибели" (II, 69), не при том считает "Царя Эдипа" "трагедией рока" (см. II, 14, 27, 32, 56 и само название статьи). Действие рока видит Зелинский и в "Электре": (I, 313-319), хотя в этой трагедии многое, если не все, в разрешении конфликта зависит от собственной воли и от собственных поступков действующих лиц. "Носителем рока" становится для Зелинского Филоктет (I, 138), вокруг фигуры которого он конструирует целую мифологему, далеко не доказанную для ранней стадии мифа и, во всяком случае, не имеющую никакого отношения к трагедии Софокла. И Деянира, оказывается, приносит себя в жертву "той непонятной, роковой силе, которая руководила и ее судьбой и ее действиями" (III, 47), хотя трудно представить себе что-нибудь по-человечески более понятное, чем желание жены вернуть себе любовь мужа. Если в "Трахинянках" вполне разумные побуждения Деяниры приводят к трагическим последствиям, то причина этого — ограниченность человеческого знания, а отнюдь не "роковая" предопределенность.
Другой категорией, часто вносимой Зелинским в его перевод, является грех. Опять же не станем отрицать, что убийство отца — грех, равно как и сожительство с матерью, даже если оба преступления совершены по неведению. Отправить мужу отравленный плащ — тоже, конечно, грех, даже если женщина по неведению считала смертельный яд безобидным приворотным зельем. Поэтому, хотя понятие о "грехе" принадлежит христианской морали, не будет большим отступлением от смысла трагедий Софокла, если невольные деяния Эдипа и Деяниры мы назовем грехом. Заметим все же, что в древнегреческом языке понятие "греха" отсутствует: невольное преступление называют в нем "ошибкой", "виной" (ἁμαρτία), сознательное преступление, особенно в сфере кровного родства, — "скверной", "осквернением". Тем более непростительно, когда словом "грех" Зелинский пользуется в тех случаях, в которых оригинал содержит совсем иную мысль.
В "Царе Эдипе" Креонт объясняет, почему вовремя не расследовали обстоятельств убийства Лаия: "Вещавшая загадками Сфинкс вынудила нас оставить неясные события, а заниматься тем, что у нас перед глазами (букв.: смотреть себе под ноги)" (130 сл.), У Зелинского: "Так ближний грех тот дальний заслонил". Но почему появление Сфинкс — грех? Для фиванцев оно было бедствием, несчастьем, позором — чем угодно, только не грехом. Да и гибель Лаия ("дальний грех") тоже для фиванцев не грех, пока не стало известным, как она произошла.
После раскрытия невольных преступлений Эдипа Креонт велит слугам увести слепца в дом. "Ибо родным больше всего подобает видеть беды, происшедшие с родными, и слышать о них" (1430 сл.). У Зелинского: "Лишь брату брата не опасен грех". Конечное самоослепление Эдипа — результат разоблачения его "грехов", но здесь речь идет вовсе не о них, а формулируется общая мысль: в несчастьях людей должны принимать участие их близкие, и незачем выносить свои беды на всеобщее обозрение.
В "Аяксе" хор, обнаружив тело покончившего с собой героя, восклицает: "О мое горе! Ты пролил свою кровь..." (909). В переводе: "О мой грех, мой грех!..." Однако никакого греха хор не совершил: сначала он поверил умиротворяющим словам Аякса; затем, узнав о грозящей ему беде, бросился на розыски. В чем вина хора, не говоря уже о грехе? Несколько ниже в своей песни хор с тоской размышляет о том человеке, который первым открыл грекам путь ненавистной брани. "О страдания (πόνοι), порождающие страдания! Этот человек погубил людей" (1196-1198). В переводе: "Вот он, грех, всем пращур грехам! От него мы и ныне гибнем!" У Зелинского получается, вопервых, что всякая война — грех (чего хор не думает) и что, во-вторых, люди гибнут именно от этого греха. В оригинале виной бед назван не грех, а тот человек, который стал причиной всех страданий для дальнейших поколений.
В "Филоктете" честный Неоптолем, согласившись было с доводами Одиссея, сумел войти в доверие к Филоктету и завладеть его луком, необходимым для захвата Трои. Поскольку, однако, благородная натура юного героя противится совершенному обману, он хочет вернуть Филоктету его лук и в диалоге с Одиссеем отстаивает свое право на этот поступок. "Я хочу исправить то, в чем провинился раньше", — говорит он Одиссею. "В чем же твоя вина?... Что за дело ты совершил, не подобающее тебе?" (1224-1227). В оригинале — уже известное нам существительное ἁμαρτία — "вина", глагол ἐξαμαρτάνω — "ошибаться", "провиниться", а в последней реплике — и вовсе нейтральное слово ἔργον — "дело, деяние". Не то у Зелинского: "Хочу свой грех недавний искупить." — "...в чем же видишь грех свой? ...Жду имени греха я твоего". Спустя еще неполных два десятка стихов, Неоптолем резюмирует: "Я попытаюсь искупить вину, в которой я позорно провинился" (1248 сл. — все те же ἁμαρτία и ἁμαρτάνω). У Зелинского: "...грех свой гнусный / Хочу загладить я". Заметим, что на стороне Одиссея есть своя, и не малая логика: если с помощью лука Филоктета можно взять Трою и избавить сотни людей, его соотечественников, от гибели, то надо ли проявлять такую щепетильность в отношении одного упрямца? Во всяком случае, ни один из зрителей Софокла не счел бы поступок Неоптолема не только что преступлением ("грехом"), но даже виной. Своим переводом Зелинский модернизирует текст, а следовательно, и всю проблему до неузнаваемости.
В "Электре" хор упрекает героиню в том, что открытой ненавистью к убийцам отца она еще больше увеличивает свою собственную беду. "Разве ты не понимаешь, что из нынешних бед ты позорно ввергаешь (себя) в еще большие" (214-216). Перевод: "Знай, мятежной распри вихрь / В вольный грех тебя ввергает". Но почему чувство ненависти и жажда мести убийцам Агамемнона — грех? Софокл так не думал, — его "Электра" свидетельствует об этом с полной очевидностью.
С бесчисленным количеством "грехов" мы встретимся в переводе "Эдипа в Колоне", для понимания которого как раз очень важна предпринятая Софоклом в конце его жизни реабилитация невольного преступника. Итак, слепой Эдип оказался в священной роще Евменид, доступ в которую не дозволен. Пришедшие сюда поселяне требуют, чтобы он покинул запретное место: "Ты далеко зашел, далеко" (155), — говорят они, имея в виду совершенно конкретную ситуацию: в глубь рощи нельзя заходить. "Грешишь ты, грешишь", — в переводе Зелинского. "Вынес я страшные беды, вынес, но поневоле да знает это бог!" — объясняет впоследствии Эдип свое прошлое (521 сл.). И еще дальше, в ответе Креонту: "Ты не сможешь найти никакого повода упрекать меня в вине которой бы я провинился перед собой и перед своими близкими" (966-968). Если еще до рождения Эдипа его отцу была предсказана смерть от руки сына, "справедливо ли в этом упрекать" его, тогда еще даже не зачатого (969-972). Какое основание упрекать его в невольном деянии? (977). Заметим, что во всех приведенных случаях, где речь идет действительно о "смертных грехах", Софокл не употребляет слов, означающих преступление, осквернение и т. п. Везде — такие понятия, как "вина" или "деяние"". Что у Зелинского? "Грех свершил я, друзья... / Грех роковой" (521 сл.). "Но где ж во мне открыл греха ты семя, / Того греха, что погубил нас всех?" (966-968). "В каком тогда грехе повинен был я?" (971). "И ты в грехе меня коришь невольном" (977).
Антигона умоляет Эдипа выслушать Полиника: какой вред от слов? "К тому же, деяния, задуманные во зло, изобличаются речью" (1187 сл.). Антигона надеется, что слова отца отвратят Полиника от братоубийственного похода. "Когда в душе туман греха клубится", — перевод Зелинского. Пришедший Полиник приносит отцу свое запоздалое раскаяние, называет себя проклятым, негоднейшим и продолжает: "Содеянное мной я осознал не под чужим влиянием" (1266). "Я сам за грех казню себя, отец" — в переводе. Наконец, Эдип оставляет Фесею свое завещание — блюсти закон богов "Среди множества городов, если в них и хороший правитель, легко найдется место гордыне" (1535 сл.) — т. е. пренебрежению божественными заповедями. "В несметном сонме городов нетрудно / Греху найтись..." — переводит Зелинский.
В "Трахинянках" Деянира, узнав, что введенная к ней в дом пленницей Иола является объектом страсти Геракла, не собирается мстить за это ни ей, ни тем более своенравному герою. "Я была бы безумна, если бы вздумала чем-нибудь попрекать своего мужа, охваченного такой болезнью (т. е. любовью), или эту женщину, соучастницу того, в чем (для нее) нет ничего позорного и для меня — никакой беды" (445-448). Разумная женщина — по крайней мере, в изображении Софокла — понимает, что любовное наваждение овладевает мужчиной помимо его воли, и что Геракл, находясь в вечных странствиях, не мог отказывать себе в удовлетворении желаний. Иначе рассуждает на этот счет Деянира у Зелинского: "Мне ль мужа своего корить, что он / Болезни той безропотно отдался? / Иль мстить... вот той, что согрешила страстью / Невинной, безобидной для меня...". При сравнении с оригиналом мы видим, что Зелинский наградил "греховной страстью" Иолу, о чем на самом деле нет речи, а говорить о пленнице, взятой героем в наложницы, что она "согрешила", вообще абсурдно[708]. Затем, если Деянира и понимает, что в увлечениях Геракла нет ничего позорного и особой беды, то едва ли она считала их для себя "безобидными".
Позже, увидев, как под воздействием употребленного зелья сгорел клок шерсти и опасаясь того же исхода для Геракла, Деянира отвечает ободряющему ее хору: "В недобрых замыслах нет никакой надежды и не дружит с ними отвага" (725 сл.). В переводе: "Ах, если грех на совести лежит, / Не служит и надежда утешеньем". Конечно, невольная вина Деяниры может быть оценена нами как грех, но Софокл пользуется здесь словом βουλεύματα ("замыслы").
Подведем итог. Подобно тому, как множество разных греческих понятий Зелинский передает однозначным русским словом "рок", так и к одному-единственному слову "грех" он сводит множество греческих понятий, не находящихся с "грехом" ни в какой связи. "Горе" и "беды" — грех. "Страдание" и "деяние" — грех, не говоря уже о вольной и невольной вине и случайном нахождении в запретном месте.
5
Другой вид отступлений от оригинала, отчетливо прослеживаемый а переводах Зелинского, это — модернизация психического облика персонажей Софокла, может быть уместная при постановке его трагедий на сцене, но едва ли позволительная при переводе текста, адресованном читателю.
Так, в представлении Зелинского, мифические цари и герои отличаются высокой степенью демократизма, который дает им основание неизменно видеть в своих подчиненных "друзей" или "товарищей".
В "Антигоне" после выходной речи Креонта и следующей за тем краткой стихомифии с хором на орхестре появляется страж, в страхе от необходимости сообщить царю мрачную новость. Поэтому он начинает издалека, отнимая у царя время рассказом, совершенно не относящимся к делу. Креонт реагирует на все это однострочной репликой; "Что же это за дело, которое внушает тебе такую робость?" (237) и, поскольку страж все еще не объясняет цели своего появления, царь достаточно резко напоминает ему о его обязанности: "Так говори, наконец, и, сделав дело, уходи!" (244). Вот как этот отрывок выглядит у Зелинского:
Креонт (с ободряющей улыбкой)
В чем дело, друг? Ты оробел, я вижу! /
Скорее сбудешь — и скорей уйдешь.
Креонт явно представлен добродушным человеком, для которого и последний страж — друг (ср. также в переводе ст. 242: "Не мешкай, друг!"), хотя текст ни малейшего намека на такой демократизм царя не содержит. Напротив. Как мы узнаем впоследствии из слов Гемона, один лишь взгляд царя "страшен простому человеку", не решающемуся перечить его речам (690 сл.).
Объяснение столь благостному изображению Креонта мы находим во вступительной статье Зелинского к "Антигоне". Здесь выясняется, что Креонт "не тиран, а монарх-демократ" (II, 341), и поскольку его повеление "равносильно государственному закону" (II, 327 — Софокл повторяет это якобы не раз!), то мы должны "освободить созданный им героический образ Креонта от всех изъянов и случайностей, представить его богом со сверкающими доспехами" (II, 351). С таким толкованием — одним из многочисленных толкований "Антигоны" можно спорить; бесспорно только одно: толкование должно исходить из текста, а не быть привнесенным в него переводчиком. Впрочем, обратимся к персонажам не столь демократичным, как Креонт в изображении Зелинского.
Деянира в "Трахинянках", услышав из уст вестника радостное сообщение о возвращении Геракла, спрашивает, от кого он об этом узнал. "Его слуга, глашатай Лих возвещает об этом" (188 сл.), — ответствует вестник. В переводе: "Его ж товарищ все нам рассказал, глашатай Лих...". Сам Лих в конце своего монолога, объясняя присутствие перед дворцом пленниц из Эхалии, говорит Деянире: "Так приказал твой супруг, я же, будучи ему верен, исполняю (приказ)" (285 сл.). В переводе: "...Я ж, верный друг ему, приказ исполнил". Но откуда взял Зелинский, что Лих — "друг" и "товарищ" Геракла? В первом случае в оригинале прямо сказано "слуга", во втором Лих отчитывается в исполнении приказа перед царицей, — поведение, более свойственное посыльному, чем другу Геракла.
В начале "Филоктета" перед зрителем появляются Одиссей и Неоптолем в сопровождении моряка. Осмотрев пещеру отсутствующего Филоктета, Одиссей считает нужным обезопасить себя от неожиданного появления ненавидящего его героя. "Пошли этого человека в дозор, — говорит он Неоптолему, — чтобы тот [Филоктет] неожиданно не натолкнулся на меня" (45 сл.). В переводе: "Итак, товарища на холм пошли...". Однако, моряк — такой же товарищ юному и знатному Неоптолему, как Лих — Гераклу.
В "Царе Эдипе" коринфский вестник не понимает, из-за какой женщины Эдип не решается вернуться в Коринф, куда его зовут на царство. "Из-за Меропы, старик, бывшей супруги Полиба", — отвечает Эдип (990). "Меропа, друг, Полибова вдова", — в переводе Зелинского. Но почему пастух из Коринфа друг Эдипу, славному царю Фив? В другой раз в этой же трагедии хор обращается к ослепившему себя Эдипу: "Что за безумие охватило тебя, несчастный?" (1299 сл.). "Что за ярость, о друг, обуяла тебя?" — у Зелинского. Хор в греческой трагедии может достаточно сурово судить царей, но без той тени панибратства, которую приписывает ему в данном случае переводчик. По-видимому, несмотря на усилия Зелинского, нам придется все же расстаться с представлением об излишнем дружелюбии софокловских царей и героев в отношении их слуг.
Значительно ближе к современным представлениям, чем это могло быть изображено Софоклом, передает Зелинский отношения между мужчиной и женщиной.
Начать надо со знаменитых, упоминавшихся ст. 568-572 из "Антигоны". Здесь, как известно, Исмена потрясена решением Креонта казнить Антигону, посватанную за его сына, царевича Гемона. "И ты убьешь невесту своего сына? — Для посева пригодны и другие пашни. — Нет, коль у него с ней все слажено. — Я не терплю дурной жены для сына! — О дорогой Гемон, как бесчестит тебя отец!" — завершает спор Исмена. По крайней мере, так стоит в большинстве рукописей, хотя в Альдине — первом издании печатного текста Софокла — этот стих и отдан Антигоне, и вслед за ним так же поступают многие современные издатели.
Как видит читатель из прозаического перевода, в этом диалоге нет ни слова о любовных чувствах молодых людей. Конечно, выражение Исмены "у него с ней все слажено" можно понимать в том смысле, что выросшие вместе в царском дворце Гемон и Антигона с детства питали друг к другу симпатию, которая со временем переросла во взаимное влечение. К такому выводу приведут нас и последующие события, когда мы узнаем, что Гемон проник в склеп к замурованной Антигоне и там покончил с собой, обняв труп невесты. Но и хор в "Антигоне" и афинские зрители Софокла понимали реплику Исмены куда более прозаически. Будущие супруги — царского происхождения и к тому же двоюродные брат и сестра; такие браки очень приветствовались в Афинах, так как позволяли сохранять приданое невесты в пределах одного рода. К тому же в реальной афинской жизни никому не приходило в голову справляться о взаимном согласии молодых: детей сватали родители, и главным критерием при выборе невесты было требование, чтобы она, живя в родительском доме, как можно меньше знала и видела; своего собственного супруга она могла в первый раз встретить только при бракосочетании или незадолго до этого, — какая уж там любовь! Поэтому не чем иным, как откровенной модернизацией, надо считать толкование, приданное этому стиху Зелинским: "А их любовь ты ни во что не ставишь?"
Соответственно нет упоминания о любви и в двух других случаях, где она появляется в переводе. При виде подходящего Гемона корифей хора спрашивает: "Идет ли он, горюя о судьбе Антигоны, его невесты, и скорбя об утерянной надежде на брачное ложе?" (627-630). На вопрос же Креонта, не гневается ли на него сын за невесту, Гемон отвечает: "Никакой брак я не поставлю выше твоего мудрого руководства" (637 сл.). Зелинский переводит в первом случае: "Знать не сладко с любовью прощаться", в другом: "Нет той любви, которую бы сын твой / Твоим благим заветам предпочел". В обоих случаях он считает "любовь" синонимом "брака", — древние греки опять же судили иначе. Вступление в брак они считали гражданской обязанностью, а любовь искали в кругу гетер.
"Любовь" и "ласка" вообще часто возникают в переводах Зелинского вместо отнюдь не тождественных понятий. В "Аяксе" Тевкр удивлен тем, что Одиссей, при жизни Аякса — его злейший враг, взял его после смерти под защиту. "Ты развеял мои страхи", — говорит Тевкр Одиссею (1382). "Мог ли ожидать / Такой любви я от тебя?" — звучит в переводе, хотя Одиссей отнюдь не изъясняется в любви ни Тевкру, ни его погибшему брату. "Нет ничего позорного в том, чтобы чтить своих единокровных", — говорит Антигона Креонту (511). "Стыдиться ли мне, что брата я люблю?" — в переводе. В "Электре" героиня жалуется: "Я истаиваю без родителей, ни один из близких мне людей не берет меня под защиту" (187 сл.). В переводе: "Сколько уж лет сиротой изнываю я, / Ласки не зная супруга любимого...". Но в оригинале речь идет вовсе не о супружеских ласках, а об отсутствии мужчины-родственника, который бы на правах κύριος отстаивал интересы подопечной женщины.
Не менее показателен для Зелинского и перевод ст. 764 из "Трахинянок". Рассказывая матери, как Геракл совершал жертвоприношение, надев присланный ею смертносный плащ, Гилл продолжает: "И сначала он, несчастный, с радостным сердцем возносил мольбу, радуясь торжественному одеянию" (763 сл.). В переводе: "Вначале он с душою просветленной / Мольбы, несчастный, возносил к богам, / Плащу и ласке радуясь". Может быть, Деянира и хотела, посылая плащ, вложить в него ожидание супружеской ласки, — Геракл, которого существование законной жены никогда не удерживало от увлечений на стороне, едва ли был расположен к подобным нежным чувствам.
Впрочем, Зелинский был на этот счет другого мнения. Анализируя "Трахинянок" во вступительной статье, он непременно хочет сделать Геракла верным мужем, только однажды нарушившим долг супружеской верности. Соответственно Зелинский готов принять за чистую монету саркастические слова Деяниры о Геракле как "верном, любящем супруге", и, наоборот, считает притворными ее слова о том, что она часто терпела его увлечения (III, 38, 53). Однако зрители Софокла достаточно хорошо знали многочисленные мифы, повествовавшие о связях Геракла с Авгой, Омфалой, пятьюдесятью Фестиадами и т. д., чтобы не встать на точку зрения Зелинского, и едва ли, кстати, при тогдашнем отношении к браку видели в этих связях что-нибудь предосудительное. И если Зелинский, исходя из своей мифологемы Геракла, делает его (а не только Деяниру) героем "трагедии верности" (III, 34, 49), то это возможно только потому, что весь раздел о взаимоотношениях героя и его супруги в указанной статье построен на психологизирующих и достаточно модернизованных домыслах Зелинского (ср. от начала до конца придуманную психологию Лиха и вестника, которому безо всяких на то оснований приписывается пристрастие и к сплетням, и к стаканчику вина, — III, 39-43).
Можно привести и другие примеры такой психологизации, наложившей свой отпечаток на перевод вопреки недвусмысленному характеру оригинала.
В "Царе Эдипе" главный герой, пытаясь раскрыть тайну убийства Лаия, спрашивает у Креонта, не мог ли совершить это кто-нибудь, подкупленный в Фивах. "Об этом думали" ("Такую возможность допускали" 126), — отвечает Креонт в форме безличного предложения. "И я так думал", — переводит Зелинский, чтобы еще больше усилить подозрительность Эдипа по отношению к своему шурину: если и он так думал, но не принял мер для розыска убийцы, стало быть, и у него рыльце в пушку.
Когда был убит Лаий? — спрашивает Эдип в другом месте у Иокасты. "Известие об этом достигло города незадолго до того, как ты принял власть над этой землей" (736 сл.), — отвечает царица и повергает Эдипа в смятение души, ибо он-то помнит, что убил некоего старца на распутье трех дорог по пути в Фивы. "То было... дай припомнить... незадолго..." — переводит Зелинский, вводя (видимо, для оживления диалога) отсутствующее в тексте и лишенное всякого смысла "дай припомнить": неужели Иокасте время гибели первого мужа не запомнилось достаточно отчетливо на всю жизнь? Та же Иокаста снова становится объектом психологизирующей интерпретации Зелинского еще полтора десятка стихов спустя. Где сейчас находится раб, бывший свидетелем убийства Лаия, — спрашивает Эдип, — в доме? "Нет, — отвечает Иокаста, — после того, как он оттуда вернулся и увидел, что тебе досталась власть погибшего Лаия, он умолил меня, припав к моей руке, послать его в поля и на пастбища, чтобы быть как можно дальше от города. И я его отослала. Этот человек, хоть и раб, был достоин такой и еще большей милости" (758-764). Казалось бы, здесь все ясно: рожденный в царском доме верный раб, заслуживший доверие господ долгой службой, получает удовлетворение вполне законной просьбы — не служить новому, "чужому" царю после смерти "своего", старого. Совсем не то видит здесь Зелинский. Ведь это — тот самый раб, которому чуть не полвека назад было поручено подбросить родившегося у Иокасты младенца; этого царица ему-де простить не может. Поэтому начало ее краткого монолога предваряется ремаркой "(мрачно)", а конец звучит так: "Не будь рабом он — от меня б награду / И не такую заслужил злодей". Ясно, что "злодей" попал в русский текст исключительно в угоду интерпретации Зелинского и вопреки Софоклу.
Методологический источник модернизирующей психологизации Зелинского очевиден. Это убеждение в том, что во все исторические эпохи люди одинаково любили и страдали, радовались и ненавидели. Между тем, восприятие и оценка этих "одинаковых" эмоций, несомненно, глубоко различны в разные времена, и задача переводчика-исследователя (каким был Зелинский) состоит отнюдь не в том, чтобы эти различия затемнять[709].
6
Переходя к частому у Зелинского приему усиления или распространения словесного образа оригинала, мы имеем в виду два случая.
Первый — относительно безобидное расширение оригинала, более уместное в комментариях, чем в тексте.
В "Филоктете" моряк, одетый купцом, говорит Неоптолему: "Оказавшись в равном с тобой положении (т. е. причалив к тому же острову), я решил не совершать плаванья молча, прежде чем я не расскажу тебе..." (551 сл.). У Зелинского: "Я так решил: раз общая нас доля / На этот остров дикий занесла — / То, знать, не след мне молча удалиться, / А должен все поведать я тебе".
В "Электре" героиня, оплакивая мнимую смерть Ореста, над которым теперь глумится их же мать, замечает с горькой иронией: "Не довольно ли ему этого?" (790). У Зелинского: "Ужель, о боги / Достойно с нами поступили вы?"
В "Аяксе" хор призывает Пана: "О явись, владыка, ведущий хоры богов, чтобы, придя, начать со мной Нисейские и Кносские хороводы, которые ты изобрел" (697-700). У Зелинского: "Как на Нисе под меди звон / Пляшет Вакха безумный рой, / Или под Кноссом, где юный бог / За себя Ариадну взял / Так и нас научи плясать ты!"
Как видит читатель, "купец" в "Филоктете" не сообщает о том, что он прибыл на дикий остров (зритель и так это знает); Электра в данном случае не призывает богов" и хор в "Аяксе" не растолковывает, какие события происходили на Нисе или под Кноссом, — все это добавлено Зелинским, и с этими добавлениями, в конце концов, можно примириться. Если даже читатель не поймет из этих стихов перевода, как экономно выражал свою мысль Софокл, он все-таки поймет, что хотел сказать автор. Хуже обстоит дело со вторым случаем усиления в переводе словесного образа, когда читатель получает не совсем то или совсем не то, что сказал Софокл. Таких примеров, к сожалению, очень много. Выберем некоторые из них.
В "Аяксе" Афина объясняет Одиссею, что герой "ночью, один, коварно поднялся" (47) против ахейских вождей. У Зелинского: "...Пошел он ночью одинокий / С коварным замыслом в душе больной". Однако Аякс отправился мстить обидчикам в полной здравии ума, — желание мести никогда не считалось у греков признаком помрачения разума, и душа Аякса стала "больной" лишь вследствие вмешательства Афины, — характерное для греков убеждение в том, что лишить смертного разума могут только боги.
В "Трахинянках" вестник, первым сообщивший Деянире о возвращении Геракла, задерживает ее после ухода Лиха перед дверью дворца, чтобы открыть глаза на истинное положение вещей. "В чем дело? — спрашивает Деянира. — Чего ради ты заступаешь мне дорогу?" (339). У Зелинского:
Деянира (не останавливаясь, брезгливо):
Ты здесь? Зачем подкрался ты ко мне?
Можно было бы оставить на совести переводчика ремарку, которой у Софокла, естественно, не было и для введения которой трудно найти объяснение: почему Деянира должна брезгливо относиться к человеку, обрадовавшему ее вестью о возвращении долгожданного супруга? Однако ремарка эта тесным образом связана с переводом следующего стиха: "подкрался" — сильный глагол, характеризующий реакцию Деяниры как недоброжелательную, для чего оригинал не дает достаточных оснований. Можно допустить, что Деянира недовольна поведением слуги, позволяющего себе встать на пути царицы, но не больше.
Главный герой "Царя Эдипа", конечно, человек темпераментный, и его диалог с Тиресием служит тому подтверждением; царь проходит путь от просьбы о помощи до негодования на упрямого прорицателя, но при всем том сохраняет достоинство, присущее в трагедии всякому царю. "Неужели ты... никогда не скажешь (правды), а окажешься непреклонным и не дашь ответа?" (334-336), — спрашивает он в один из моментов спора. У Зелинского: "Ужель... ответ свой / Ты бессердечно, гнусно утаишь?" Однако у Софокла даже очень разгневанный Эдип все же не решается упрекать прорицателя в гнусности. В финале этой же трагедии Эдип, объясняя хору свое решение ослепить себя, перечисляет невольно совершенные деяния, которые "среди людей являются самыми позорными" (1408). — "Наяву свершилось / Что только грезит в страхе человек", — переводит Зелинский, опираясь, вероятно, на слова, сказанные ранее Иокастой. ("Многие смертные видят во сне совокупление с матерью", 981 сл.). Но между этими словами и новым монологом Эдипа успевает совершиться его саморазоблачение и само ослепление, и теперь Эдипу уже не до спасительных отсылок к снам, — образ, введенный Зелинским, может быть оправдан психоаналитической теорией сновидений, но на находит опоры в тексте Софокла.
В ряде случаев усиление образа служит Зелинскому для оправдания его собственных общественных взглядов. Мы уже видели, как в его толковании Креонт стал царем-демократом в обращении со стражем. Вот еще пример из того же ряда. В своей тронной речи Креонт отказывает в погребении Полинику, который, "будучи беглецом и вернувшись, захотел сжечь огнем и опустошить дотла отчую землю и родимых богов (т. е. их храмы)"; "захотел насытиться родственной кровью, а других (граждан), поработив, увести в плен" (Ант. 199-202). В переводе Зелинского: "Что, изгнанный народной волей,.. / Вернулся силой,/.. Чтоб кровью граждан месть свою насытить, / Гражданок же в ярмо неволи впрячь". Здесь сразу две неточности. Во-первых, "народная воля" совершенно не при чем: Полиника изгнал незаконно захвативший престол его брат Этеокл, и Зелинский, вводя в перевод "народную волю", значительно усиливает позицию Креонта, который отнюдь не является у Софокла выразителем "гласа народа". Во-вторых, в оригинале противопоставляются не граждане и гражданки, а две группы граждан — одни будут убиты в бою, другие попадут в плен. Во 2-м стасиме той же трагедии хор задает риторический вопрос: "Какое человеческое нечестие одолеет твою власть, Зевс..?" (604 сл.). Речь идет о ὑπερβασία — собственно, о нечестивом превышении меры человеческих возможностей, в отличие от благочестивого соблюдения подобающей дистанции между богом и человеком. В переводе: "Твою, Зевс, не осилит власть / Жалкий мрак человечьей доли". Но "жалкий мрак" — вовсе не то же самое, что сознательная нечестивость человека.
В "Аяксе" хор рассуждает о том, что зависть скорее избирает своим объектом людей могущественных, "между тем как малые отдельно от великих представляют собой стену, которая плохо защищает" (158 сл.). "О безумная чернь!" — начинает приведенную нами фразу Зелинский. У Софокла — констатация факта зависимости "малых" от "великих" в достаточно спокойном тоне, у Зелинского — эмоциональный взрыв с несомненным выпадом по адресу "черни", у Софокла отсутствующим, но, вероятно, соответствующим собственному взгляду Зелинского на место "малых" и "великих" в обществе "[710].
Конечно, не всегда усиление образа в переводе против оригинала может быть объяснено мировоззренческими установками Зелинского. Достаточно часто причину надо искать просто в стремлении сделать язык Софокла более выразительным, чем это имеет место в каждом конкретном случае в греческом тексте. Чаще всего, однако, это стремление приводит Зелинского к напыщенности взамен ясности Софокла, причем введенный переводчиком образ далеко не всегда выигрывает в точности.
Прощаясь с Исменой и имея в виду казнь, обещанную ослушнику Креонтом, Антигона в одноименной трагедии говорит: "Но дай мне и моему неразумию вынести весь этот ужас. Не настолько (бесславно) погибну, чтобы не умереть прекрасно" (95-97). У Зелинского это звучит так: "Нет, нет, оставь меня с моей мечтою! / Пусть грянет страшная гроза; не так уж / Она сильна, поверь, чтобы клад последний / Разрушить мой — прекрасной смерти клад". Звучит эффектно, но у Софокла этого образа ("клад смерти") нет, и, если вдуматься, он достаточно бессодержателен. Как вообще представить себе "клад смерти"? "Клад" — это то, что прячут; Антигона напротив, действует вполне открыто. "Разрушить клад" — значит, по-видимому, проникнуть в тайник, где он спрятан и похитить скрытое сокровище. Какое все это имеет отношение к смерти, ожидающей Антигону? Впрочем, с "кладом" мы встретимся еще раз.
В "Эдипе в Колоне" вестникрассказывает, как герой трагедии в предсмертную минуту просит Фесея дать ему руку в залог того, что дочерям идущего на смерть старца будет обеспечено покровительство афинского царя (1631 сл.). "О друг желанный, — говорит в переводе Зелинского Эдип, — ...старинной чести клад, / Десницу детям протяни моим". Здесь в роли клада уже выступает десница, к которой этот образ подходит не больйю, чем к смерти. Образ клада напоминает, естественно, знаменитый ответ Кочубея в Пушкинской "Полтаве": "Так, не ошиблись вы: три клада / В сей жизни были мне отрада". Но здесь речь идет именно о том, что глубоко запрятано в душе человека (его честь, честь его дочери; святая месть изменнику), и самый образ клада возникает как метафора, противопоставляемая реальному, разыскиваемому кладу.
В "Электре" Хрисофемида, еще не слышавшая известия о мнимой смерти Ореста, находит на могиле отца жертвоприношения, которые, по ее мнению, мог сделать только тайно вернувшийся на родину брат. Электра охлаждает ее восторг: "Ты не понимаешь, где ты находишься и куда тебя уносит мысль" (922). В переводе: "Сама не знаешь ты, в какой земле / Средь призраков душа твоя витает". Но в оригинале нет ни слова ни о призраках, ни о том, что Хрисофемида уносится мыслями в чужую землю, — напротив, Электра сурово напоминает сестре, что их страна находится во власти враждебных им людей. Дальше в этой же сцене Электра излагает свой план мести; хор напоминает о необходимости соблюдать в таких обстоятельствах благоразумие, на что Хрисофемида отвечает: "О жены, если бы ей был присущ здравый рассудок, она, прежде чем говорить, соблюла бы предосторожность, чего она не делает" (992-994). В переводе: "Ах, был бы ум ей спутником, подруги, / Она бы раньше, чем раскрыть уста, / О женском долге вспомнила. Но нет! / Его она бесследно позабыла". Читатель будет прав, если спросит, при чем в этих стихах женский долг. Действительно, ни при чем. Мотив этот выдвигает Хрисофемида несколькими стихами позже, но и здесь говорит вовсе не о долге, а о присущей женщинам от природы слабости, не позволяющей им выступать с оружием в руках против мужчин.
В "Царе Эдипе" Креонт, отводя от себя подозрения в заговоре, ссылается и на то, что легче быть в царстве вторым человеком после царя, чем самим царем. "Сейчас я получаю от тебя все без страха, — говорит он Эдипу, — а если бы я сам царствовал, пришлось бы многое делать против своей воли" (590 ел.). В переводе: "Со мной ты ласков; все могу без страха / Я получить; а если б сам я правил — / Как часто б волю я казнил свою". Как видит читатель, первого высказывания ("Со мной ты ласков") в оригинале вовсе нет, а бесхитростное "против воли" превращается "в казнь своей воли".
В "Антигоне" страж, приведя схваченную у трупа Полиника Антигону, говорит Креонту: "Бери ее, и суди, и допрашивай" (398 сл.). В переводе: "...бери, / Пытай, казни..."; едва ли, однако, страж допускал мысль, что царь будет пытать свою собственную племянницу.
Множество примеров излишнего усиления образа дает "Эдип в Колоне".
Испуганный пребыванием Эдипа в священной роще, но не решаясь изгнать его стражник просит, чтобы чужеземец подождал его возвращения вместе с местными жителями. "Оставайся здесь, где я тебя увидел", — говорит он (77). "Блюди то место, где тебя я встретил", — переводит Зелинский. Но "блюсти" значит "хранить", "усердно охранять", а колонский страж меньше всего заинтересован, чтобы слепой нищий старик "оберегал" священную рощу, в которую смертным и вход-то заказан. Ища затем сострадания у пришедших поселян, Эдип говорит им: "Не велико мое счастье... иначе бы я не брел, пользуясь чужими глазами, я, старый, за малой" (144-148) — т. е. слепому старику приходится прибегать к помощи слабой девушки. У Зелинского: "Я чужими глазами свой путь нахожу: / Столь великий корабль небольшая ладья,, / Надрь ваясь, влечет за собою". Бесхитростную человеческую жалобу в оригинале Зелинскв заменяет пышной метафорой, не находящей опоры в тексте. В другой раз к жалости поселян взывает Антигона: "Я молю тебя тем, что тебе дорого: сыном, женой, имуществом, богом" (250 сл.). В переводе: "...заклинаю я: чадом, женой, святынею, верою", — видимо, Зелинскому показалось, что "имущество" (χρέος) слишком прозаическое понятие в одном ряду с женой и богом, которого он в свою очередь заменил "верой". Однако обе замены напрасны. Первая — потому что греки не были ханжами и понимали, что, не имея за душой ни гроша, трудно содержать семью; вторая — потому что заклинать верой имеет смысл только в том случае, если приверженность этой вере находится под сомнением или подвергается испытанию. Ни в том, ни в другом богобоязненных аттических поселян подозревать не приходится.
Отправляясь по поручению Эдипа совершить жертвоприношение, Исмена наказывает Антигоне беречь отца. "Ведь если кто берет на себя труд заботиться об отце, не следует думать, что это труд", — заключает она (508 ел.). "Дочерняя забота / Хоть тяжела порой, но молчалива", — звучит перевод. Почему "молчалива"? Хор просит Эдипа поведать им о его прошлом: "Послушайся нас; ведь и я сделал то, о чем ты просишь" (520). Перевод: "Святы и мне твои желанья". Почему "святы"? Эдип упрекает Креонта в хитром замысле с целью залучить домой прежнего изгнанника. Если тебе в нужде отказывают в необходимом, а одаряют тогда, "когда душа твоя полна тем, чего желал" (778), сочтешь ли ты это за благодеяние? — спрашивает он Креонта. Перевод: "...Позднее же, уж пресыщенный, брашном / Уставленной трапезу их найдешь..." Снова образ стола, обильно уставленного яствами, введен Зелинским без оснований на то в тексте. В жарком споре с Полиником Эдип обвиняет сына в том, что тот "изгнал собственного отца, лишил его родины и заставил носить рубище" (1356 сл.). В переводе: "Лишил земли, и гражданства, и крова" — по-видимому достаточно сильное в греческом языке ἄπολις ("не имеющий родины") казалось Зелинскому недостаточно выразительным и он решил усилить его втрое. Наконец, в финале ст. 1583 допускает два варианта перевода. При рукописном чтении λελοιπότα: "Знай, что он навеки оставил жизнь". Принимая конъектуру Виламовица λελογχοτά, получаем: "Знай, что он вытянул жребий вечной жизни" (т. е. приобщился к сонму вечно чтимых героев). Зелинский дает некий гибрид: "Иссяк источник... вечной жизни". Но если считать Эдипа смертным, как может его жизнь оказаться вечной? Если же она вечная в указанном выше смысле, то источник ее иссякнуть не может.
К области произвольного усиления образов оригинала относится очень полюбившаяся Зелинскому метафора чаши[711]. Вот наиболее наглядные примеры.
(1) В "Антигоне", 209 сл., Креонт завершает свою речь сентенцией: "Всякий, кто полон благомыслия в отношении нашего города, будет одинаково почтен мною и при жизни, и после смерти". У Зелинского: "Любите родину — и чести чашу / Нальют и здесь вам полную, и там". (2) В той же трагедии Антигона недоумевает, почему за столь благочестивый поступок, как погребение брата, она должна нести кару. Она готова признать свою ошибку и искупить ее страданием, если запрет хоронить покойника может найти сочувствие у богов. "Если же ошибаются другие (т. е. запретившие похороны), то пусть они примут не больше горя, чем несправедливо причиняют мне" (927 сл.). У Зелинского: "Но если вы виновны, горя чашу / Мою — не боле — завещаю вам". (3) В "Трахинянках" Деянира с грустью говорит о том, как много забот обрушивается на замужнюю женщину: она получает свою долю ночных забот (т. е. проводит ночи без сна), боясь то за мужа, то за детей (149). У Зелинского: "...Когда / Ночь роковая женщиною — деву / Вдруг наречет и ей заботы чашу / Нальет до края".
Оставим, в стороне оценку самого образа чаши, которым так дорожил Зелинский, — ясно, что Софоклу во всех приведенных случаях он чужд. Посмотрим лучше, сколько важных для Софокла поворотов мысли Зелинский принес в жертву этому образу. Во(1) у Софокла Креонт выражает свое отношение ("почтен много"), которое хор старцев не поддерживает, но и не отвергает ("Тебе так угодно...", 211), — существенный момент для понимания взаимоотношений между царем и хором. У Зелинского Креонч скрывается за безличным "Нальют вам...". У Софокла важно отношение к покойник со стороны оставшихся в живых; у Зелинского покойника ожидает проблематичная чаша чести "там", т. е. в подземном мире, на который в оригинале нет ни малейшего намека. Во (2) у Софокла Антигона противопоставляет свою мнимую ошибку действительной ошибке Креонта ("другие"), за которую ему впоследствии придется горько расплачиваться. У Зелинского Антигона противопоставляет себя старцам ("вы", "вам") ни в чем не виноватым. В (3) Зелинский превращает ночные заботы матери и супруг: в заботы первой брачной ночи, в связи с чем опускает и столь важное упоминание муж и детей, составляющих предмет вечного женского беспокойства.
7
Вводя образ, чуждый оригиналу, переводчик ослабляет другие, важные для поэта оттенки. К примерам такого ослабления образа мы и перейдем.
В финале знаменитого 1-го стасима "Антигоны", хор, осуждая человека, который может навлечь беду на город, поет: "Да не делит со мной мой очаг и не мыслит одинаково со мной, кто творит такие дела" (372-375). В переводе: "И в доме гость, и в вечер друг / Он опасный", — достаточно слабо против заклятья, вложенного Софоклом в уста хора.
В "Царе Эдипе" герой, узнав о необходимости разыскать убийцу Лаия, заверяет Креонта: "Вы по справедливости найдете во мне союзника, мстящего за эту землю и за бога" (135 сл.). У Зелинского: "...Слугою верным и стране и богу". Но "верная служба" — значительно слабее, чем месть за убийство своего предшественника. Появление коринфского вестника в этой же трагедии полно у Софокла двусмысленности. Узнав, что перед ним жена Эдипа, вестник желает ей всяческих благ как "достойной супруге" фиванского царя и затем снова повторяет пожелание добра ее "дому и супругу" (930, 934). В другой ситуации в таком обращении не было бы ничего трагического, но зритель знает, кем на самом деле приходится Эдипу его супруга, и Софокл, трижды на протяжении семи стихов (первый раз в ст. 928) напоминая о супружеских отношениях Эдипа и Иокасты, исподволь готовит последний удар. В переводе Зелинского в двух случаях из трех эта двусмысленность утрачена: вестник приветствует Иокасту как "благословенную царицу Фив" и желает счастья "и царю, и дому".
В "Эдипе в Колоне" герой справедливо говорит, что он был изгнан (356), — в переводе: "Родину покинул".
Однако больше всего случаев ничем не оправданного ослабления образа оригинала оказалось почему-то в "Филоктете". Одиссей, которому совершенно непонятно отвращение Неоптолема к лжи и коварству, называет вещи своими именами: "...тебе надо исхитриться, чтобы своровать непобедимое оружие" (77 ел.). У Зелинского: "...в этом первая твоя задача, / Чтоб стал твоим непобедимый лук". Согласимся, что между "хитростью" и "задачей" разница не меньше, чем между "воровством" и "приобретением" ("стал твоим"). В дальнейшем Софокл неоднократно подчеркивает присущее Неоптолему благородство от рождения. "Ведь для благородных противно позорное..." (475 сл.), — говорит ему Филоктет. "Кто в красоте рожден", — переводит Зелинский. "Уходи... Хоть ты и благороден, остерегись..." (1068), — говорит ему же Одиссей. В переводе Зелинского: "Иди, добряк". В обоих случаях важная для Софокла оценка благородства натуры Неоптолема (γενναῖος) утрачена. В другой раз, напротив, Зелинский стремится спасти юношу от заслуженного гнева обманутого Филоктета. "Погибнете вы — прежде всего Атриды, затем сын Лаэрта и ты!" (1285 сл.), — восклицает Филоктет у Софокла. "Проклятье вам — Атридам, Одиссею, / А с ними и...", — здесь Зелинский обрывает реплику и передает слово Неоптолему.
Другие примеры из той же трагедии: Одиссей наставляет Неоптолема: пусть юноша для большей убедительности поносит его перед Фплоктетом "самыми последними словами" (ἕσχατ᾿ ἐσχάτων, 65). У Зелинского: "обидными". В вымышленном рассказе о разрыве с Атридами Неоптолем говорит: "Я им ненавистен" (585). В переводе: "Я с ними в ссоре". "Ты благочестиво говоришь" (662), — начинает Филоктет благодарственную речь к Неоптолему. "Ты дело молвишь", — у Зелинского. Наконец, пытаясь в последний раз убедить Филоктета вернуться под Трою, Неоптолем, осудив его непримиримость, продолжает: "И все же я скажу, и в свидетели (истины) призываю Зевса, защитника клятвы. И ты это узнай, и запиши в глубине своего рассудка" (1324 сл.). В переводе: "Все ж мысль свою я выскажу тебе / Правдиво, честно — Зевс тому порукой". Из трех слов оригинала (ὅμος δὲ λεξω) в переводе выросли полторы строки; зато сильный образ Зевса, оберегающего святость клятвы, сведен к "поруке" за честность Неоптолема, а заключение, показывающее, какое значение он придает своим словам, вовсе не передано.
8
Ко всему выше сказанному приходится добавить совершенно непостижимые для специалиста такого ранга, как Зелинский, но тем не менее очевидные случаи недосмотра, ошибок и стилистических небрежностей.
В знаменитом 1-м стасиме "Антигоны" хор поет о том, что люди подчинили себе море и землю, приручили волов и лошадей, изобрели государственные установления и средства от болезней, — всем они овладели в такой степени, которая превосходит всякие ожидания; но, достигнув вершин, люди могут направлять свои способности то к злу, то к благу (364-366). В переводе Зелинского — совсем другая мысль: "Кто в мудрость искусство возвел, / Смирив вожделения пыл, / Тот в трудном пути и отраду встретит...". В четвертом стасиме хор, желая утешить Антигону, вспоминает, что и Даная была заключена в медностенную башню. И все же ее одарил золотым дождем Зевс, чтобы проникнуть в ее заточение (944-950). "И ей лоно пред тем Зевса согрел дождь золотой", — переводит Зелинский, явно переворачивая последовательность в изложении мифа. В начале этой же трагедии Исмена, посвященная в планы Антигоны, говорит ей: "У тебя горячее сердце для дел, внушающих холод" (88), т. е. опасных, грозящих смертью. В переводе: "Ты лед таишь под пламенем души", — явно обратная картина. Несколько позже Креонт, выслушав рассказ стража, подозревает, что тот подкуплен, и горячо клеймит деньги, которые, между прочим, "показали людям путь к мошенничеству" (300). "...Они законом учат / Пренебрегать..." — в переводе Зелинского. Вероятно, сам Креонт считал свой запрет хоронить Полиника законом, но у Софокла это не сказано.
Исмена, разыскавшая отца в Колоне, рассказывает ему о распре, возникшей между сыновьями: "Теперь, по воле кого-то из богов и от преступного разума обуяла их трижды несчастных, злая вражда..." (ЭК. 371 сл.). У Зелинского: "...богов ли волей иль в порыве духа / Мятежного...". У Софокла — двойная мотивировка: воля богов и собственное безрассудство; у Зелинского — альтернатива: либо воля богов, либо собственное безрассудство. Ошибка эта тем более непонятна, что Зелинский сам писал о свойственном древнегреческим авторам законе "двойного зрения" (I, 32, 45). В этой же трагедии Эдип, узнав о возвращении дочерей, просит: "Подойдите, дети, к отцу, — я уже не надеялся когда-нибудь прикоснуться к вашему телу" (1104 сл.). У Зелинского: "О ближе, дети! Дайте прикоснуться! Я думал, ввек уж не увижу вас". Но Эдип — слепец, увидеть что-нибудь он не в состоянии. Соответственно и Полиник не может обращаться к отцу с просьбой "Хоть взгляни на сына!", как переведен ст. 1272. В оригинале: "Не отворачивайся от меня!"
"Если ты не слышал от гонцов...", — говорит Эдип Тиресию (Цд. 305). "Как от гонцов ты слышал", — в переводе.
В "Трахинянках" хор, слушая рассказ Деяниры, видит приближающегося вестника. "Теперь храни молчание, — обращается к ней Корифей, — я вижу подходящего сюда человека с венком на голове, — конечно, он несет радостное известие" (178 сл.). "Будь осторожна"! — переводит Зелинский. Почему Деянире надо проявлять осторожность в ожидании столь долгожданной вести?
Неоптолем готов отобрать лук у Филоктета, но не хитростью, а силой. "Человек на одной ноге, — говорит он, имея в виду искалеченного Филоктета, — не одолеет силой нас, собравшихся в таком количестве" (Ф. 91 сл.). У Зелинского: "...Осилил нас, богатырей таких". Софокл говорит о численном превосходстве Неоптолема со свитой над Филоктетом, Зелинский — о недюжинной силе Неоптолема и Одиссея.
В "Аяксе" хор обращается к Текмессе: "Какую весть принесла ты, невыносимую, неустранимую, о пламенном герое?" (221-223). У Зелинского: "О боги! Знать, правда / В вести лихого злодея была, / Обидной, неизбежной?" Получается, что сообщение о беде Аякса принесла хору не Текмесса, а какой-то неизвестный "лихой злодей". Несколько позже хор следующим образом резюмирует рассказ Текмессы: "О Текмесса, дочь Телевтанта, ужасную вещь говоришь ты нам, что этот муж неистовствует из-за бед" (331 сл.). В переводе: "Боюсь и я, Текмесса, от болезни / Не в добрый час очистился Аянт".
В "Электре" героиня при виде открывшегося ей Ореста в безумной радости восклицает: "Тебя ли держу в своих объятьях? — Пусть бы так держала всегда", — отвечает Орест (1226). "Так бы все держать нам", — в переводе Зелинского. Реплика не менее загадочная, чем ст. 443 из "Филоктета": здесь герой спрашивает у Неоптолема, жив ли Ферсит, который изводил греков своей болтовней. "...Там, где молчать ему кричали все", — едва ли лучший стих в переводах Зелинского.
Нельзя отнести к числу стилистических достижений Зелинского также злоупотребление противительной частицей "же". При всей известной любви греков к смысловым оппозициям, находящей в частности, отражение в широчайшем распространении парных частиц типа μὲν ...δέ, избежать этого "же" в переводе не всегда возможно. Но слишком часто мы встречаем у Зелинского такие сочетания, как "Скажи же...", "На деле ж жизнь...", "Позднее же, уж...", "Кряж же...", "Какая ж женщина...", "Мужем же...", "(Краса) / Моя на убыль уж идет, мужчины ж...". Едва ли это жужжание может убедить читателя в музыкальности языка Софокла.
9
Собранные в пяти предыдущих параграфах примеры достаточно вольного обращения Зелинского с его оригиналом не должны создать у читателя представление, что так выполнен весь перевод, — в этом случае его переиздание было бы лишено всякого смысла. Речь шла выше не о правиле, а об исключениях, и мы сосредоточили на них внимание, чтобы показать сложность задачи, возникшей при подготовке настоящего тома. Перед его составителями открывались два пути: либо воспроизвести без изменений перевод Зелинского, оговаривая в примечаниях все отступления от оригинала, либо подвергнуть перевод необходимой редактуре, учитывая к тому же современное состояние текста Софокла и результаты, достигнутые в его толковании. Первый путь диктовался пиэтетом перед трудом Зелинского, второй — пиэтетом перед словом Софокла. После долгих размышлений был выбран второй путь, подсказанный самим Зелинским.
Начиная в 1916 г. под своей редакцией издание трагедий Еврипида в переводах незадолго до того умершего Инн. Анненского, Зелинский следующим образом охарактеризовал свою задачу: "Две дорогие тени витали надо мной... — тень автора и тень переводчика. Не всегда их требования были согласны между собой; в этих случаях я поступал так, как желал бы, чтобы — в дни, вероятно, уже не очень отдаленные, — было поступлено с моим собственным наследием"[712]. Год спустя, возражая на претензии родственников покойного поэта, Зелинский снова обратил внимание на неблагодарное положение редактора и на свое стремление внести посильный вклад в память о переводчике, освобождая его труд от слабых мест и ошибок. "Созданное мною должно пережить меня, я этого желаю, — заключал свою мысль Зелинский, — но лишь постольку, поскольку оно хорошо, а не поскольку оно мое. И если после моей смерти найдется самоотверженный друг, который не пожалеет времени и труда для того, чтобы и мое наследие "могло постоять за себя перед судом науки и поэзии", я его заранее приветствую и благодарю"[713].
Составители настоящего тома по вполне понятным причинам не могут претендовать на роль друзей Зелинского. Однако мотивы, которыми они руководствовались при подготовке к переизданию его переводов, целиком совпадают с теми, которые положил в основу своего труда по переизданию переводов Анненского сам Зелинский. При этом надо помнить, что Зелинский редактировал переводы, отделенные от него обычно не более, чем 5-10 годами. Современный читатель получает в руки Софокла, переведенного более семидесяти лет назад, — за это время многое изменилось во взглядах на античность вообще и на Софокла — в частности. Зелинский сделал колоссально много для приобщения русского читателя к познанию быта и внутреннего, интимного мира древнего грека, — но это был грек, каким представлял его себе на рубеже XIX и XX вв. сам Зелинский, воспитанный на драматургии Ибсена. Героев Софокла он видел на современной сцене и оценивал их нормами психологии новейшего времени[714]. Современные издатели, если они не хотят дезориентировать читателя, обязаны показать Софокла таким, каким он был в V в. до н. э. Разумеется, право всякого читателя — домыслить для себя и применительно к своему времени мысли, чувства, поступки, мимику героев древней трагедии, оценить ситуации, в которые они поставлены драматургом. Однако переводчик не имеет права подсказывать свой путь, чтобы насильно вести по нему читателя.
Располагая индульгенцией, дважды выданной Зелинским будущим издателям его перевода, составители тем не менее сочли своим долгом как можно внимательнез отнестись к труду выдающегося русского эллиниста. Например, Зелинский достаточно свободно вводил в перевод такие слова, как "витязи", "волхвы", "терем", "хоромы", "вельможа", "огни лучин", более уместные в повествовании о русской старине, чем в древнегреческой трагедии. Поскольку, однако, они являются частью стиля, принятого Зелинским, эти образы почти везде были сохранены, несмотря на вносимый ими анахронизм. Исправление перевода Зелинского пошло в направлениях, ясных из предыдущих разделов этой статьи: были устранены злоупотребления по части таких понятий, как "рок" и "грех"; были исключены элементы модернизирующей психологизации и образы, внесенные в текст Софокла без достаточных на то оснований; исправлены очевидные неточности и недосмотры; за редчайшими исключениями была восстановлена однострочная стихомифия. Естественно, что при этом некоторое количество стихов пришлось перевести заново, — их число составило в среднем 8% от числа стихов в переводе Зелинского (в различных трагедиях — от 10,5 до 4,6%), в то время как исправления Зелинского в переводах Анненского достигали в I томе Еврипида примерно 18%, во втором — свыше 26%. Номера заново переведенных стихов указаны в примечаниях к каждой трагедии; те из них, исправление которых мотивируется в этой статье, отмечены звездочкой. Мелкие поправки специально не оговариваются.
Что касается внешнего оформления перевода, то в настоящем издании выдержано членение трагедии в соответствии с античной традицией (см. выше, с. 491) и сняты, за исключением самых необходимых, ремарки Зелинского, место для которых, скорее, в режиссерском экземпляре современного постановщика, чем в переводе древнегреческого автора. Впрочем, в преамбулах к примечаниям каждой трагедии везде, где это представляет интерес, воспроизводятся вступительные ремарки Зелинского. В квадратных скобках добавлены ссылки на стихи, которые могли дать основание Зелинскому для его сценировки. Указания, лишенные таких отсылок, следует отнести за счет режиссерской фантазии переводчика.
От античных времен не сохранилось документальных свидетельств о распространении текста трагедий Софокла при его жизни. Однако нет оснований предполагать для них иную судьбу, чем для произведений других древнегреческих трагиков: с авторского экземпляра снимались копии, которые могли приобретаться достаточно состоятельными любителями отечественной словесности, а в IV в., с возникновением в Афинах философских школ в Академии и Ликее, — также храниться в библиотеках, обслуживавших научные занятия Платона и Аристотеля. Без этого невозможно объяснить наличие в их сочинениях множества цитат из трагиков, и притом не только из трех, наиболее знаменитых (Эсхила, Софокла и Еврипида), но и из менее выдающихся.
Поскольку при посмертных постановках трагедий (а исполнение на театральных празднествах одной "старой" драмы перед началом состязания трагических поэтов стало нормой с 387 г.) режиссер и актеры могли позволять себе известные вольности, в середине IV в. афинским политическим деятелем Ликургом был проведен закон, согласно которому создавалось государственное собрание всех пьес трех трагических авторов, и в дальнейшем их исполнении надлежало придерживаться зафиксированного в этом своде текста (АС 56). Насколько высоко ценили афиняне свою коллекцию, видно из рассказа о том, как примерно столетие спустя они согласились предоставить ее для временного пользования египетскому царю Птолемею Евергету под залог в 15 талантов (ок. 22 тыс. рублей серебром). Впрочем, афиняне недооценили материальные возможности восточного монарха: Птолемей велел сделать со всего собрания копию и именно ее вернул в Афины, потеряв таким образом отданные в виде залога деньги, но зато оставив у себя оригинал (АС 64). Возможно, что именно этим собранием — наряду с другими источниками — пользовались впоследствии ученые филологи, занимавшиеся во второй половине III в. классификацией рукописей в знаменитой Александрийской библиотеке (АС 105).
Полное собрание сочинений Софокла подготовил, по-видимому, в первой половине следующего века знаменитый филолог Аристофан Византийский, ставший главным библиотекарем после 195 г. Под именем Аристофана дошло до нас античное "предисловие" к "Антигоне" (А С 105). Упоминается Аристофан и в "Жизнеописании" Софокла (18), в некоторых схолиях к сохранившимся трагедиям и в папирусных отрывках из сатировской драмы "Следопыты". Текст издания Аристофана Византийского послужил основой для большинства, если не всех последующих папирусных копий. В настоящее время известны отрывки из 17 папирусных экземпляров, содержащих текст дошедших до нас трагедий Софокла. По времени они охватывают не менее 600 лет самый ранний образец относится к концу I в. до н. э. или к началу I в. н. э.; самый поздний — к рубежу VI-VII в. н. э. Чаще других встречаются здесь "Царь Эдип" в "Аякс" — по 4 экземпляра; тремя экземплярами представлены "Трахинянки", двумя — "Электра" и "Антигона", одним — "Эдип в Колоне" и "Филоктет".
К этому следует прибавить отрывки из папирусного кодекса V-VI вв. н. э., который опознан теперь как собрание семи трагедий Софокла[716]. Здесь тексту трагедии предшествовало собрание "предисловий" к ним (см. АС 95-113), среди которых содержались неизвестные нам из других источников предисловия к "Аяксу" и "Филоктету" и еще одно стихотворное (ср. А С 95) к "Царю Эдипу". Издание Аристофана, судя по всему было предназначено не для ученых, а для широкой публики, — в нем, в частности кроме уже упоминавшихся "предисловий", не было никакого другого вспомогательной аппарата. Со временем, однако, по мере того, как эпоха Софокла все дальше уходила в прошлое, читателям стали требоваться разъяснения и по части языка, и в отношении реалий, и разного рода историко-литературные справки к тексту, — все то, что в античные времена называлось схолиями.
Составление таких схолиев — в том числе и к Софоклу — взял на себя необыкновенно начитанный и усердный грамматик августовского времени Дидим (современники называли его человеком "с медными внутренностями"). К труду Дидима восходит наиболее древний пласт в корпусе схолиев, известных нам уже по средневековым рукописям Софокла.
На пути к ним, однако, творческое наследие Софокла испытало ту же судьбу, которая постигла и других древнегреческих драматургов: во времена римского император Адриана (117-138 гг. н. э.) из примерно трех сотен пьес Эсхила, Софокла и Еврипида был сделан отбор наиболее читаемых; не последнюю роль играли здесь и нужды школы. В результате в обиходе широкой публики осталось только семь трагедий Софокла, известных нам сейчас полностью. В IV в. н. э. участие в редактировании новы изданий принял римский грамматик Салустий (может быть, один из друзей византийского императора Юлиана), — его имя сохранилось в более поздних "предисловиях (АС 104, 106).
Остальные трагедии Софокла, оставшиеся за пределами "семерки", исчезли отнюдь не сразу и не бесследно: находимые в Египте папирусы с отрывками из не дошедши до нас его пьес датируются вплоть до III в. н. э. Стало быть, на эллинизированном Востоке достаточно полные собрания сочинений Софокла могли еще находиться и в библиотеках, и у книгопродавцев, и в частном пользовании. На европейской же почве с драм, не вошедших в состав "семерки", уцелели только отдельные отрывки в различны антологиях, лексикографических и грамматических сочинениях. Зато отобранные семь продолжали переписывать из рукописи в рукопись с обширными предисловиям и схолиями. Один из таких кодексов, написанный унциальным письмом (т. е. заглавными буквами) примерно в V в. н. э., и стал, как полагают историки текста Софокл, прообразом византийских рукописей с его трагедиями.
Самой ранней из этих рукописей является кодекс из библиотеки Лоренцо Медич (Laurentianus XXXII, 9), широко известный среди филологов, так как кроме трагедв Софокла в нем содержатся также трагедии Эсхила и "Аргонавтика" Аполлония Родосского. Написан кодекс в середине X в. н. э. К тому же прототипу, что кодекс Медичи восходит и так называемый Лейденский палимпсест, т. е. пергаменная книга, на котрую в конце X в. занесли текст Софокла, а еще через четыре столетия его соскоблили, чтобы написать на освободившихся полутора сотнях страниц сочинения религиозного характера. Открытый в 1926 г. Лейденский палимпсест с восстановленным текстом Софокла является, наряду с кодексом Медичи, древнейшим источником для современных изданий.
Эти две рукописи, наряду с еще другими десятью, более поздними (XIII-XVI вв.), представляют особую ценность потому, что содержат все семь трагедий Софокла. Огромное большинство других рукописей (около 170 из общего числа, достигающего примерно 200 экземпляров), ограничивается так называемой византийской триадой ("Аякс", "Электра", "Царь Эдип"), образовавшейся в результате нового отбора, произведенного в Константинополе ок. 500 г. н. э. Составителем этой триады считают обычно византийского грамматика Евгения (АС 94).
К изданию трагедий Софокла (преимущественно вошедших в триаду) в XIII-XIV вв. были причастны известные византийские филологи Максим Плануд, Фома Магистр, Мосхопулос, Деметрий Триклиний. К этому же времени относятся и поздние схолии, составленные в помощь любителям классической филологии и учащимся.
Первое печатное издание Софокла вышло в 1502 г. из типографии венецианца Альда Мануция. После этого трагедии Софокла издавались вместе и порознь несчетное число раз.
В настоящее время издатели Софокла оперируют тремя группами византийских рукописей, причем все больше утверждается убеждение, что группы эти не носили "закрытого" характера, т. е. переписчики при своей работе могли пользоваться не одним экземпляром, восходящим к определенному прототипу, а двумя или больше, сопоставляя их между собой и выбирая из каждого то чтение, которое представлялось им наиболее предпочтительным. Поэтому может случиться, что какая-нибудь из рукописей, во всем остальном мало примечательная, сохранила где-нибудь наиболее древнее чтение. Сличение рукописей, внесение поправок (конъектур), выбор и обоснование принятого чтения и составляет до сих пор главную задачу каждого нового издателя древнегреческого текста[717].
В наше время в научном обиходе приняты три издания трагедий Софокла: Sophocles. Fabulae / Rec. A. С. Pearson. Oxford, 1924 (исправленное издание — 1928; многократные перепечатки вплоть до начала 60-х годов). (В дальнейшем — Пирсон).
Sophocle. / Texte etabli par A. Dain.... Paris, 1956-1960. T. I-III. (в дальнейшем — Дэн).
Sophocles. Tragoediae / Ed. R. W. Dawe. Leipzig, 1975-1979. T. I-II. (второе издание — 1984-1985). (в дальнейшем — Доу).
Не утратили своего значения и старые комментированные издания, в которых каждой трагедии посвящен специальный том:
Sophocles. The Plays and Fragments / By Sir R. Jebb. Cambridge, 1883-1896. T. I-VII (Перепечатано в 1962-1966) (в дальнейшем — Джебб).
Sophocles / Erklart von F. W. Schneidewin, Berlin, 1909-1914. (Издание, переработанное Э. Вруном и Л. Радермахером).
В последние десятилетия к ним прибавились две новые серии комментариев: Kamerbeek J. С. The Plays of Sophocles. Commentaries. Leiden, 1959-1984. (Комментарий без греческого текста, но с указанием отступлений от издания Пирсона, принимаемых Камербиком.) Cambridge Greek and Latin Classics: Oedipus Rex / Ed. by R. D. Dawe. 1982; Philoctetes/Ed. by T. B. L. Webster. 1970; Electra / Ed. by J. H. Kelles. 1973; Trachiniae / Ed. by P. E. Easterling. 1982.
Все названные выше издания были в той или иной степени использованы при подготовке настоящего однотомника.
При этом следует иметь в виду, что при издании русского перевода далеко не все разночтения оригинала нуждаются в констатации или обосновании. Очень часто они касаются таких вопросов, которые не могут получить отражения в русском тексте. Так, например, в поэтическом языке V в. до н. э. наряду с более употребительными формами имперфекта с приращением могли встретиться и формы без приращения (например, АН. 1164: ηὔϑυνε в одних ркп., εὔϑυνε — в других), — для русского перевода это различие не имеет значения. Иногда разночтения возникают в порядке слов в достаточно прихотливых по своему построению партиях хора, — в русском переводе это опять-таки не может быть учтено. Но даже и в тех случаях, когда разночтение касается отдельных слов, оно не всегда может быть отражено в русском переводе. Вот несколько примеров.
ЦЭ, 722 — в одних ркп. ϑανεῖν ("умереть"), в других — πανεῖν ("вынести" гибель от руки сына); в переводе в любом случае будет: "пасть", "погибнуть". ЭК. 15 — все ркп. дают чтение στέγουσιν — башни "покрывают", "защищают" город; конъектура, введенная Доу в его издание, — στέϕουσιν "увенчивают". В переводе это слово и создаваемый им образ совсем выпали. А. 295 — почти все ркп. дают чтение λέγειν и только две — ϕράζειν. В широком смысле эти глаголы — синонимы; они различаются между собой примерно как русское "говорить" и "молвить", "изрекать". Вполне возможно, однако, что в русском переводе и тот и другой греческие глаголы окажутся переведенными как "молвить" или "сказать". Поэтому в дальнейшем в примечаниях к отдельным трагедиям отмечаются только такие разночтения и конъектуры, которые способствуют пониманию текста и хода мысли автора, насколько оно может быть отражено в русском переводе.
Остается сказать о принятом в этом однотомнике порядке размещения трагедий. Наиболее естественной была бы хронологическая их последовательность, чему, однако, мешает отсутствие документальных данных о времени постановки пяти трагедий из семи. С другой стороны, и русскому читателю несомненно удобнее пользоваться текстом трагедий, относящихся к одному мифологическому циклу, в порядке развития событий в пределах каждого цикла, и в примечаниях в этом случае можно избежать лишних отсылок к еще не прочитанной трагедии. Поэтому было признано целесообразным поместить сначала три трагедии, восходящие к фиванскому циклу мифов ("Царь Эдип", "Эдип в Колоне", "Антигона") и по содержанию служащие одна продолжением другой, хотя на самом деле Софокл такой связной трилогии не писал и поставленная раньше двух остальных "Антигона" (ок. 442 г.) оказывается при размещении по сюжетному принципу после "Эдипа в Колоне", созданного в самом конце жизни поэта. Затем следуют три трагедии на сюжеты Троянского цикла ("Аякс", "Филоктет", "Электра") — опять в той последовательности, в какой находятся изображаемые в них события. Последней из сохранившихся трагедий помещены "Трахинянки"; к ним присоединяется обнаруженная в довольно крупных папирусных фрагментах драма сатиров "Следопыты", за которой идут отрывки из других не сохранившихся драм.
ЦАРЬ ЭДИП
О времени постановки трагедии не сохранилось документальных свидетельств. Дикеарх, ученик Аристотеля, оставил сообщение, что в соревновании трагических поэтов Софокл, поставив "Царя Эдипа", уступил первое место Филоклу (АС, 96) — племяннику Эсхила, плодовитому поэту, от которого практически ничего не сохранилось. Так как мы не знаем ни того, с какими драмами в тетралогии Софокла был объединен "Царь Эдип", ни с чем выступил его соперник Филокл, то бессмысленно гадать о причинах решения афинских судей, по поводу которого много веков спустя негодовал греческий ритор Аристид (АС, 49).
Современные ученые обычно датируют "Царя Эдипа" первой половиной 20-х годов V в., приводя в пользу этого следующие доводы: 1) вводя в сюжет трагедии моровую язву, не известную из других источников, Софокл находился под впечатлением эпидемии, поражавшей Афины в 430, 429 и 426 гг.; 2) в поставленных в 425 г. "Ахарнянах" Аристофана пародируется (ст. 27) восклицание софокловского царя Эдипа (ст. 629); 3) в целом ряде стихов аристофановских "Всадников" (424 г.) тоже можно предполагать пародию на "Царя Эдипа". Таким образом, "Царь Эдип" должен был быть поставлен не раньше 429-426 и не позже 425 г.[718] Название "Царь Эдип" было дано трагедии, по-видимому, в более позднее время, чтобы отличить ее от другого софокловского "Эдипа", действие которого происходит в Колоне (АС 96, 97). Первоначально трагедия называлась, скорее всего, просто "Эдип", как одноименные произведения Эсхила и Еврипида (см. ниже).
Миф, положенный в основу трагедии, известен уже из гомеровских поэм, где он, однако, не получает столь мрачного завершения: хотя Эдип по неведению и женился на собственной матери (эпос называет ее Эпикастой), боги вскоре раскрыли тайну нечестивого брака. Эпикаста, не вынеся страшного разоблачения, повесилась, а Эдип остался царствовать в Фивах, не помышляя о самоослеплении (Од. XI, 271-280 и схол. к ст. 275). В другом месте (Ил. XXIII, 679 сл.) сообщается о надгробных играх по павшему Эдипу, — вероятно, он погиб, защищая свою землю и свои стада от врагов (ср. Гес. Т. и Д, 161-163).
Дальнейшее развитие миф получил в не дошедшей до нас киклической поэме "Эдиподия" (VII-VI вв.), о которой мы знаем очень немного, но один момент из нее очень важен: четверо детей Эдипа (Этеокл, Полиник, Антигона, Исмена) родились от брака не с Эпикастой, а с некоей Евриганеей, взятой Эдипом в жены после смерти Эпикасты (Паве. IX, 5,10). Таким образом, в "Эдиподии" над детьми не тяготело проклятие рожденья от инцестуозного брака, почему еще в V в. акрагантский правитель Ферон без всяких оговорок возводил свою родословную к Полинику. В связи с этим в прославляющей Ферона II Олимпийской оде Пиндара (38-42) мы находим указание на убийство Эдипом Лаия, вследствие чего осуществилось древнее пророчество, данное некогда Лаию в Дельфах. Содержание этого пророчества сохранилось только в более поздних источниках — Палатинской антологии (XIV, 76, ст. 1-3) и в средневековых рукописях Софокла (АС 98) и Еврипида (при трагедии "Финикиянки"). Как видно, здесь Лаию предсказывалась смерть от руки сына в наказание за совращение им юного Хрисиппа, сына Пелопа. У Софокла на этот мотив нет ни малейшего намека, хотя он и был использован Еврипидом в трагедии "Хрисипп" (ок. 411-409), до нас не дошедшей.
Не сохранились также две первые части фиванской трилогии Эсхила — "Лаий" и "Эдип", и только по третьей части — трагедии "Семеро против Фив" — мы можем установить, что в версии Эсхила Аполлон предостерегал Лаия от рождения сына, так как это поведет к гибели фиванского царства (742-749). Вероятно, Эсхил был первым автором, который, отступив от эпической версии, развил мотив инцестуозного брака, сделав Этеокла и Полиника, Антигону и Йемену детьми Эдипа от собственной матери.
В этой связи важно отметить, что в пророчествах совершенно отсутствует предостережение, которое могло бы быть адресовано супруге Лаия, — опасаться соединения с могущим родиться сыном, да и у Софокла предсказание о женитьбе на матери получает только Эдип; Иокаста о предстоящем ей позорном союзе ничего не знает. Отсюда следует сделать вывод, что первоначальным содержанием мифа об Эдипе была встреча не знающих друг друга отца с сыном, обычно кончающаяся гибелью отца, — в греческой мифологии известны и другие примеры этого мотива (смерть Одиссея от не узнанного им собственного сына Телегона; гибель критского царя Катрея от руки сына, пытавшегося спастись от ужасного пророчества бегством на о-в Родос; смерть аргосского царя Акрисия от нечаянного удара его внука Персея). Столь же увлекающий современных психоаналитиков инцестуозный брак сына с матерью появляется как драматический мотив не раньше, чем у афинских трагиков.
Что касается женитьбы Эдипа на Иокасте, то этот брак становится естественным следствием спасения Фив: освободив город от Сфинкс, Эдип вполне закономерно получает в награду трон и руку овдовевшей царицы. Именно такого рода версия и существовала на этот счет в древности и сохранилась в схолиях к ст. 53 и 1760 "Финикиянок" Еврипида. Звучала она следующим образом.
Когда Фивы попали под гнет хищной Сфинкс, а их царь Лаий погиб, пришедший к власти его шурин Креонт объявил по всей Греции, что фиванский трон и рука царицы будут наградой тому, кто освободит город от опасности. На этот призыв откликнулся Эдип, считавший себя сыном коринфского царя и успевший до этого в богатырском испытании встретиться с Лаием и убить его. Изгнав Сфинкс и став мужем Иокасты, Эдип однажды проезжал с ней на колеснице мимо того места, где он столкнулся с Лаием, и показал ей снятый с убитого царя меч и пояс. Тут Иокаста узнала в своей новом муже убийцу прежнего, но промолчала, не подозревая, что это ее сын. (Эта версия получила отражение, скорее всего, в "Эдипе" Еврипида, поставленном ок. 420-410 г. и до нас не дошедшем). Вероятно, если бы Иокаста знала, что ее сыну суждено не только убить отца, но и жениться на матери, она постаралась бы сопоставить свой брак с гибелью Лаия и вполне могла бы установить личность своего нового супруга.
Наконец, остается вопрос об избавлении от рожденного Иокастой младенца и его последующем опознании. По традиционной версии, прислужники Лаия бросили ребенка с проколотыми сухожилиями ног в диком ущелье, и только случайно его нашли пастухи Полиба или какой-то путник[719]. Никто из них, естественно, не мог знать, откуда родом бессловесное дитя. Есть также вариант, по которому младенец был брошен в ковчежке в море и прибит к берегу в чужой земле[720], — здесь вообще исключаются всякие посредники между подбросившим ребенка и принявшим его. Таким образом, совмещение в трагедии Софокла в одном персонаже — старом пастухе — свидетеля убийства Лаия и домочадца, передавшего ребенка из рук в руки коринфскому пастуху, который в своюочередь приходит вестником в Фивы, — нововведение поэта, позволившее ему построить трагическое узнавание Эдипа.
Структура трагедии достаточно традиционна: пролог (1-150), парод (151-215) четыре эписодия (216-462, 513-862, 911-1085, 1110-1185) и примыкающие к ню четыре стасима (463-512, 863-910, 1086-1109, 1186-1222), из которых третий выполняет функцию гипорхемы; завершает трагедию эксод (1223-1530) со включенным него коммосом Эдипа с хором (1313-1368) и заключительным диалогом Эдипа с Креонтом в анапестах (1515-1523). О ст. 1524-1530 см. ниже в примечаниях.
Для исполнения трагедии требовались три актера, между которыми роли распре делялись следующим образом: протагонист — Эдип; девтерагонист — жрец Зевса Иокаста, Пастух, Домочадец; тритагонист — Креонт, Тиресий, Коринфский вестник. Не считая упомянутых выше драм Эсхила и Еврипида, название трагедии "Эдип засвидетельствовано еще более, чем для десятка афинских трагиков, от произведет которых на эту тему ничего не дошло. В Риме к образу Эдипа обращались Юлий Цезарь (его трагедия не сохранилась) и Сенека — единственный автор, кроме Софокла, чья трагедия уцелела до наших дней.
Для настоящего издания заново переведены следующие стихи[721]: 10,17, 19, 40-44, 81, 95. "111, *126-128, 130 сл., *136, 142-146, 216-219, 244-248, 252, 266, 273-275, 293, 301, *305, 324, 328 сл., *336, 339, 341, 422-427, 441 сл., 445 сл., 484, 481 501-503, 520-522, 533, 539, 570 сл., 592, 624 сл., 639-641, 644-649, 673-675, 677-679, 685 сл., 688, 695-698, 701 сл., 706, 726-728, *736, 746, 753, 756, 783, 802-806, 879 сл., 890, 903, 921, *930, *934, 961, 971, 976, *990, 1000, 1030 сл., 1034, 1048, 1054 сл., 1060 сл., 1066, 1068, 1078, 1086 сл., 1094 сл., 1107-1109, 1120, 1129 сл.. 1168-1172, 1175, 1180-1182, 1197 сл., *1204 сл., 1215, 1219-1222, 1231 сл., 1244 сл., 1273 сл., *1280 сл., 1327, 1376, 1397, 1401 сл., 1405, *1408, 1410, 1420, *1430-1433, 1436 сл., 1445 сл., 1510, 1526 сл.
Место действия Ф. Зелинский в своем издании переводов Софокла изображал следующим образом: "Сцена представляет фасад дворца; по обе стороны главных дверей стоят изображения и жертвенники богов-покровителей царя и общины: Зевса [ср. 904], Аполлона [ср. 80,149, 919], Паллады [ср. 159-197], Гермеса. Направо — спуск в Фивы [ср. 297, 512, 1110], откуда доносятся жалобные звуки молебственных гимнов, прерываемые рыданьями и стонами [ср. 19, 182-186]. Налево — спуск к дороге, ведущей в Фокиду [ср. 82, 924]".
ЭДИП В КОЛОНЕ
Трагедия написана в последний год жизни поэта (А С 15) и поставлена уже посмертно, в 401 г., его внуком Софоклом младшим (АС 102). Может быть, к этой постановке относится надпись, найденная в 1894 г. в Элевсине. В ней сообщается, что два элевсинских гражданина, Гнафис, сын Тимокеда, и Анаксандрид, сын Тимагора, назначенные совместно хорегами (такая система вошла в практику в последние годы Пелопоннесской войны), дважды одержали победу: один раз в комедии, которую поставил Аристофан, другой раз — в представлении трагедии (возможно, тетралогии), поставленной Софоклом (т. е. внуком).
О названии, указывающем на место действия в трагедии, см. АС 97, 101, 102.
В сюжете "Эдипа в Колоне" различаются два основных мотива: вечное упокоение изгнанного из Фив Эдипа в Колоне и вражда между его сыновьями, еще более осложнившаяся вследствие проклятья отца. Второй из этих мотивов восходит к киклической "Фпвапде" (Афин. XI, 465 е, сх. ЭК. 1375): там рассказывалось, как после разоблачения Эдипа сыновья перестали относиться к нему с должным почтением и этим вызвали его грозное прорицание, что им суждено делить власть мечом, т. е. погибнуть в братоубийственном поединке. Этот сюжет мимоходом упоминался несколько раз у Пиндара (Ол. II, 38-42; Нем. IX, 18-27), а затем лег в основу эсхиловских "Семерых" (467 г.) и еврипидовских "Финикиянок" (411-409)[722]. Софокл также использовал его в своем последнем "Эдипе" (371-381, 421-427, 1291-1330, 1370-1392), но не меньше внимания обратил и на отношения сыновей к Эдипу, которые сначала изгнали его, а теперь стараются заручиться его поддержкой (427-430, 440-444, 1354-1369).
Что касается первого мотива, то в уже упомянутых "Финикиянках" покидающий свою родину в сопровождении Антигоны (1690-1694) Эдип сообщает о приближающемся исполнении прорицания, данного Аполлоном: ему суждено достичь в своих скитаниях Афин и окончить жизнь в их пригороде Колоне, жилище бога-конника Посидона (1703-1707). И в самом деле, в роще на холме в Колоне, находившемся несколько северо-западнее Афин, в V в. существовал алтарь, посвященный Эдипу, — его видел еще во II в. н. э. Павсаний (I, 30, 4).
Местное аттическое сказание считало эту рощу заповедным участком Эриний — хтонических богинь, призванных карать за пролитие родственной крови. (На местный характер этого предания специально указывает Софокл: ЭК, 62 сл.) Именно эти богини, согласно "Одиссее" (XI, 280), преследовали Эдипа после невольного убийства Лаия. Однако, подобно тому, как Эринии сочетали в себе карающие и благодатные функции, так и сам себя покаравший Эдип под конец жизни должен был приобщиться к сонму "героев", т. е. обожествленных смертных, оказывающих покровительство тому месту, где они похоронены. Что Эдипу был уготован такой путь, ясно из беотийского сказания, сохраненного в схолиях к ЭК 91.
Здесь рассказывается, как близкие Эдипа похоронили его в фиванской земле, но фиванцы, считавшие своего бывшего царя нечестивцем, потребовали удаления его останков из их земли. Тогда Эдипа похоронили в беотийском селении Кеосе, где вскоре произошли какие-то бедствия, и местные жители решили, что причиной является захоронение у них Эдипа. Скитаясь с его прахом, его близкие оказались ночью в Этеоне, недалеко от границы Беотии с Аттикой, и там совершили погребение. Наутро выяснилось, что могила Эдипа находится в священном участке Деметры. На запрос встревоженных этеонцев Аполлон в Дельфах дал приказ: "Не тревожить того, кто пришел как молящий к богине". Аттический миф можно рассматривать, таким образом, как параллельный вариант к беотийскому, с той лишь разницей, что в предместье Афин приходит еще живой Эдип.
Выбор Софоклом темы для его последней трагедии был не лишен и политического смысла. Во-первых, она давала повод для очередного на аттической сцене прославления Афин как надежного защитника всех, кто обращается к ним за помощью. Мотив этот имеет достаточно длительную традицию и прослеживается как в трагедиях Еврипида ("Гераклиды", "Молящие"), предшествующих "Эдипу в Колоне", так и в аттическом красноречии вплоть до середины IV в. В условиях Пелопоннесской войны, когда каждая из воюющих сторон стремилась обеспечить себе поддержку союзных городов-государств, такое изображение Афин имело вполне определенную патриотическую направленность. Во-вторых, в конце 407 г. спартанский царь Агис предпринял наступление против афинян в районе Колона и был отбит, причем три четверти его конницы составляли беотийцы (Диод. XIII, 72, 3-4). Естественно было предположить, что в этом не последнюю роль сыграло чудесное вмешательство покойного Эдипа, обещавшего охранять принявшую его аттическую землю (ср. ЭК. 92 сл., 616-628, 1518-1525). Наконец, выбирая местом действия трагедии свой родной Колон, Софокл получил возможность прославить его в знаменитой хоровой песни, которая, согласно античному анекдоту, потрясла судей и публику (АС 16, 17). И действительно, трагедия, написанная девяностолетним старцем, не содержит ни малейших признаков увядания его таланта.
Структура "Эдипа в Колоне", сохраняя членение по традиционным элементам (речевые и хоровые партии), характеризуется значительным усилением лирических партий с участием хора и солистов. Следующий за прологом (1-116) парод (117-253) отличается особенно искусным построением: между двумя строфами хора (117-137 = 149-169) расположен анапестический диалог Эдипа с Корифеем (138-148); такой же диалог (170-175, на этот раз Эдипа с Антигоной) примыкает к антистрофе. Вторая пара строф (176-187 = 192-206) представляет собою коммос с участием хора, Эдипа и Антигоны; между строфами — снова краткая анапестическая система (Эдип, 188-191). Со ст. 207 начинается астрофическая часть коммоса, которая завершается арией Антигоны (237-253).
Следующий затем 1-й эписодий (254-667) делится на две части коммосом (510-548), как и последний, 4-й эписодий (1249-1555; коммос: 1447-1499). Две лирические партии комматического характера включены и во 2-й эписодий (720-1043; лирические строфы: 833-843 = 876-886). Целиком речевой характер сохраняется только в 3-м эписодии (1096-1210). Четыре стасима (668-719, 1044-1095, 1211-1248, 1556-1578) примыкают соответственно к каждому из эписодиев.
Эксод (1579-1779) также содержит большой коммос с участием хора, Антигоны и Исмены (1670-1750) и завершается анапестическим диалогом Фесея с Антигоной (1751-1776).
"Эдип в Колоне" — единственная из трагедий Софокла, в которой на сцене оказывается одновременно четыре действующих лица: в ст. 1096-1210 — Эдип, Фесей, Антигона, Исмена (без слов); в ст. 1249-1446 — Эдип, Полиник, Антигона, Исмена (без слов); в ст. 1486-1555 — Эдип, Фесей, Антигона, Исмена (без слов). Наиболее естественным выходом из положения представляется привлечение к исполнению дополнительного актера с весьма ограниченными функциями: во всех указанных выше сценах он присутствовал молча в костюме и маске Исмены, а в ст. 1724-1736 ему доверялось произнести несколько вокальных фраз. Такого рода практика привлечения дополнительного исполнителя (так называемая παραχορήγημα, т. е. дополнительная обуза для хорега) засвидетельствована словарем Поллукса (IV, 110). В этом случае при распределении остальных ролей придется считаться с необходимостью поделить между двумя актерами роль Фесея. Получится следующая картина: протагонист — Эдип; девтерагонист — Страж, Исмена (до 509), Фесей (кроме 887-1043), Креонт, Полиник, Вестник; тритагонист — Антигона, Фесей (в 887-1043); дополнительный актер — Исмена (с 1096). Впрочем, роль Исмены в заключительном коммосе мог исполнять и протагонист, освободившийся от роли Эдипа.
Кроме софокловского "Эдипа в Колоне" была еще трагедия неизвестного автора "Эдип изгнанник". Ее последний стих ("На смерть меня влекут отец, жена и мать") сохранился у Светония в жизнеописании Нерона, гл. 46. Об обращении других драматургов к последнему дню жизни Эдипа ничего не известно.
Для настоящего издания заново переведены следующие стихи: 11, 25, 40 сл., 45, 63 сл., 71 сп., *77, 120, *147 сл., 150-*155, 162 сл., 167-169, 177, 181, 185-187, 189, 191 сл., 202-206, 214 сл.. 223, 226, 234, 236, *248 сл., 263 сл., 273 сл., 276, 292, 302304, 314, 330 сл., *371 сл., 380 сл., 394 сл., 399 сл., 402-405, 409, 411 сл., 447, 457 сл. 460, 499, 504, 515-517, *520 сл., 536 сл., 547 сл., 560 сл., 579 сл., 583 сл., *590 сл., 604. 606. 614 сл., 658-663, 679 сл., 685, 696, 749, 752, 772 сл., *778 сл., 781-783, 800 сл.. 813 сл., 817 сл., 832, 834, 836, 862, 879, 882, 886, 890, 937, *967 сл., "971, *1004. 1028, 1043, 1084, 1101, 1105, 1108, 1113 сл., 1168, 1175, *1188, 1192 сл., 1235, 1239, *1266, 1268, *1272, 1301, 1307 сл., 1321, 1347, 1349 сл., *1357, 1379, 1383 сл., 1407 сл.. 1422 сл., 1437 сл., 1462-1469, 1498 сл., 1525, 1532 сл., "1535, 1572-1574, 1576, 1578, *1583 сл., 1599 сл., 1641, 1643 сл., 1666, 1671, 1728, 1734, 1743, 1747, 1753, 1771 сл., 1779.
Место действия трагедии Ф. Зелинский во вступительной ремарке к переводу представлял себе следующим образом: "Скалистая местность. На переднем плане — дорога. За ней, справа, темнолиственная роща на холме [ср. 16-18]. Фон образует афинский Акрополь с его зданиями — царским дворцом и храмом Афины [ср. 24; см., однако, 303-305]. Там и сям — обломки скал, представляющие собой естественные сиденья [ср. 19, 194-202]. Слева — конная статуя героя Колона [ср. 59-61]".
АНТИГОНА
Документальных данных о постановке трагедии нет, но сохранилось сообщение, что афиняне избрали Софокла стратегом на 441 г. для ведения войны против Самоса (АС 105), воодушевленные его "Антигоной". Выборы стратегов происходили летом, и, следовательно, "Антигону" надо датировать мартом-апрелем 442 г., когда справляли Великие Дионисии, если даже в этом свидетельстве простая последовательность во времени истолкована как причина и следствие.
История Антигоны примыкает непосредственно к мифу о братоубийственной вражде Этеокла и Полиника, излагаемому в античных источниках более или менее единообразно. Однако дочерям Эдипа до Софокла не уделяется почти никакого внимания. Сохранилось только сообщение, возводимое к поэту VI в. Мимнерму, об убийстве Исмены Тидеем (см. А С 106). Хронологически значительно ближе к трагедии Софокла эсхиловские "Семеро против Фив", в финале которых (1005-1078) выводятся Антигона и Исмена, по-разному реагирующие на приказ городских властей оставить без погребения тело Полиника: в то время как Исмена проявляет послушание, Антигона отказывается повиноваться приказу и вместе с половиной хора уходит хоронить брата. Подлинность этого финала была давно заподозрена учеными и до сих пор находится под сомнением по целому ряду достаточно веских причин (см.: Ярхо В. Н. Трагедия Софокла "Антигона". М., 1986. С. 29-32). Поэтому вернее будет считать, что именно Софокл впервые сделал Антигону главной участницей событий, происшедших после гибели братьев.
Вместе с этим известно и другое. После гибели семи нападавших вождей фиванцы отказались выдать родным их трупы. Тогда организатор всего похода, аргосский царь Адраст обратился за помощью в Афины, и Фесей сумел убедить фиванцев не нарушать божественных и человеческих установлений в отношении умерших. Тела семи вождей были выданы афинянам и погребены в древнем религиозном центре Аттики Элевсине. Так излагалась эта история и в недошедшей трагедии Эсхила "Элевсинцы" (фр. 53 а, 54), и в двух случаях у Пиндара (Нем. 9, 24, — 474 г.; Ол. 6, 16, — ок. 468 г.), с той лишь разницей, что Пиндар как патриот своих родных Фив отвергал постороннее вмешательство: семь костров для семи умерших были воздвигнуты в самих Фивах. Важно, что в обеих версиях не делается никакого исключения для Полиника, и эта традиция сохраняется в "Просительницах" Еврипида (ср. 928-931), поставленных через 20 лет после "Антигоны".
Наряду с этим сохранилось свидетельство Павсания, позволяющее предположить наличие фиванского варианта, в котором особо выделялась роль Антигоны (IX, 25, 2). Согласно этому варианту, труп Полиника оставлен без погребения, но Антигоне удается, прилагая все свои силы, дотащить его до места сожжения тела Этеокла и положить на еще горящий костер. Никаких санкций по адресу Антигоны, согласно Павсанию, не последовало, поскольку жестокость победителей не заходила в Греции так далеко, чтобы не позволить родным отдать последний долг покойнику. Следовательно и здесь Софокл был первым, кто вывел Антигону ослушницей царского приказа: запрет хоронить павших полководцев он сосредоточил в своей трагедии на одном Полинике; а исполнение Антигоной ее родственного долга изобразил как нарушение указа, изданного новым царем — Креонтом.
Структура трагедии достаточно традиционна: за прологом (1-99) и пародом (100-161) следуют пять эписодиев (162-331; 384-581; 631-780; 806-943; 988-1114), к которым примыкают пять стасимов (332-375; 582-625; 781-800; 944-987; 1115-1154), — последний из них выполняет функции гипорхемы. 2-й, 3-й и 4-й эписодии вводятся небольшими анапестическими вступлениями (376-383; 626-630; 801-805). Кроме того, первую (большую) половину 4-го эписодия составляет коммос Антигоны с хором (806-882), перемежаемый два раза анапестами (817-822 и 834-838). В эксод (1155-1352) также включен обширный коммос (1261-1347) Креонта с хором и анапестическое заключение (1348-1352).
Роли между тремя актерами могли распределяться следующим образом: протагонист — Антигона, Тиресий, Евридика; девтерагонист — Исмена, Страж, Гемон, Вестник, Домочадец Креонта, тритагонист — Креонт (см. А С 59).
После Софокла трагедии, названные именем Антигоны, написали в Греции Еврипид (см. АС 105 и прим.) и трагик IV в. Астидамант-младший (TrGF 1. Э 60, Т. 5), а в Риме — Акций (фр. 87-95), несомненно использовавший софокловский прототип.
Для настоящего издания заново переведены следующие стихи: 10-13 43 45-48 58, 75, 80 сл., 83, *88 сл., *95-97, 99, 162 сл., 175,179, 181-183, *200 сл., 207-209, *210, 228-230, 235 сл., *244, 249-252, 263 сл., 292, 323-326, *365-367, 405, 428, 459, 464, 497 сл., 504 сл., 509 сл., *511, 517 сл., 536, 548, 556 сл., 565, *569 сл., *572-574, 576, 580 сл., 593 сл., 614-617, 631, *637, 687-691, 705 сл., 709, 715-717, 730, 744 сл., 771 сл., 782, 829 сл., 845-848, 855, 899, 925 сл., 994, 996, 1002, 1027, 1060-1063, 1088-1090, 1104, 1106 сл., 1111 сл., 1114, 1136-1139, 1197, 1216 сл., 1229, 1269, 1278 сл., 1337 сл.
АЯКС
Не сохранилось документальных данных о времени постановки трагедии, и различные исследователи, опираясь на различные стилистические приметы, предлагают достаточно широкий спектр датировок. Построение парода (анапестическое вступление Корифея, сопровождаемое лирической партией хора), напоминающее его структуру у Эсхила в "Молящих", "Персах" и "Агамемноне", а также довольно активное использование эсхиловской фразеологии заставляет предполагать, что "Аякс" относится к тому периоду тьорчества Софокла, который он сам характеризовал как время стилистической близости к своему предшественнику (АС 42). Наиболее вероятным поэтому представляется, что "Аякс" является самой ранней из семи дошедших трагедий Софокла и относится к отрезку времени от середины 50-х до середины 40-х годов V в. В пользу этого предположения говорит и то обстоятельство, что мотив права покойника на погребение независимо от его взаимоотношений с людьми при жизни, составляющий идейную предпосылку "Антигоны", уже намечен в заключительной части "Аякса".
Поскольку у Софокла была еще трагедия об Аяксе Локрийском (см. фр. 284-290 и вступление), то на настоящую трагедию нередко ссылаются с дополнительным названием: "Аякс-биченосец" (см. А С 108).
Миф, лежащий в основе трагедии, получил первую литературную обработку, по всей видимости, в киклическом эпосе VIII-VII вв. "Илиада" знает Аякса как безупречного героя, второго в греческом войске после Ахилла, готового всегда прийти на помощь соратникам и взять на себя самые трудные испытания. Таким он выступает в единоборстве с Гектором (кн. VII), в сращении при кораблях (кн. XIV) и в битве за тело Патрокла (кн. XVII), не говоря уже о более мелких эпизодах. Поручается ему и такая деликатная миссия, как посольство к устранившемуся от боя Ахиллу (кн. IX). Никаких намеков на ожидающую его в будущем судьбу в "Илиаде" нет. В "Одиссее", оформление которой относится к более позднему времени, встречается уже упоминание о споре за доспехи погибшего Ахилла, разгоревшемся между Одиссеем и Аяксом. Для (решения вопроса Фетидой был созван суд из троянцев при участии Афины. Приговор был вынесен в пользу Одиссея, почему при его посещении подземного царства тень оскорбленного Аякса отказалась даже приблизиться к нему (XI, 543-547).
Краткость рассказа в "Одиссее" предполагает знакомство слушателей с его более обширным изложением в другой эпической поэме, и на это прямо указывает схолий к ст. 547, отсылающий к киклическому эпосу. И в самом деле, даже из очень отрывочных свидетельств о поэмах эпического цикла мы можем установить, что спор за доспехи Ахилла и его последствия были отражены в двух произведениях: в "Эфиопиде", автором которой считали Арктина из Милета (ок. 776 г.), и в "Малой Илиаде", которую приписывали разным авторам и относили примерно к рубежу VIII и VII вв. Из сохранившихся отрывков и пересказа этих поэм можно заключить, что "Эфиопида" повествовале о споре, разгоревшемся между Аяксом и Одиссеем за доспехи Ахилла, и о самоубийстве героя, уязвленного несправедливым решением; "Малая Илиада" добавляла к этому новый мотив: впав в безумие, Аякс перебил стада, приняв их за своих обидчиков — ахейских полководцев. Поэтому после смерти ему было отказано в обычном для героического века почетном сожжении на костре, и он был захоронен в могиле[723]. Что касается времени, когда произошло самоубийство, то его относили к рассвету следующей после суда дня. Эту подробность сохранил впоследствии и Пиндар (Истм. III, 53) устраняя остальные подробности и считая единственной причиной самоубийства уязвленное самолюбие Аякса (Нем. VIII, 26 сл., VII, 25).`
В разработке мифа об Аяксе на афинской сцене Софокл имел предшественником Эсхила, поставившего трилогию на этот сюжет, до нас не дошедшую. Она состояла и трагедий "Спор об оружии" (фр. 174-178); "Фракиянки" (фр. 83-85), названные так по хору фракийских пленниц, подруг Текмессы, — содержание трагедии составляло самоубийство Аякса; "Саламинянки" (фр. 216-220) — возвращение Тевкра к отцу на Саламин. Сохранившиеся фрагменты настолько незначительны, что не позволяю строить какие-либо умозаключения о развитии событий и их мотивировке у Эсхила. Во всяком случае, ясно, что Софокл, заменив хор фракийских девушек хором саламинских воинов, соратников Аякса, поставил героя и хор в более тесные отношения, чем это могло быть у Эсхила. Так же очевидно, что Софокл развил версию "Малой Илиады" об избиении ахейского скота, не теряя из виду и той характеристики Аякса, которая была дана ему в "Илиаде".
Особое значение для Софокла и его афинских зрителей имело то обстоятельство, что Аякса (вместе с его отцом Теламоном) они считали своим полубожественным покровителем. Его имя носила одна из десяти аттических фил, и его вмешательством объясняли успех, достигнутый в морском сражении при Саламине, когда греческий флот защищал от персов родину легендарного ахейского героя (см. Геродот. VIII, 64, 121).
Структура трагедии представляет некоторые отличия от обычной для Софокла формы. Это касается прежде всего следующего за прологом (1-133) уже упомянутого парода, в котором хоровой песни (172-200) предшествуют анапесты Корифея (134171); затем действие во второй половине пьесы переносится от площадки перед шатром Аякса на морской берег, — соответственно хор, покинувший орхестру после ст. 814, возвращается после ст. 865, и этот повторный выход хора составляет содержание так называемого эпипарода (866-878), который переходит в коммос хора и Текмессы (879-973). Остальные структурные элементы используются без особых отклонений от нормы: эписодии 2-й, 3-й и 4-й (646-692, 719-865; 974-1184) носят целиком речевой характер; только эписодии 1-й (201-595) начинается анапестами (201-220), переходящими в коммос (221-262 — хор и Текмесса); второй коммос (348-429), расположенный в рамках этого же эписодия, разыгрывается между Аяксом и хором. К 1-му, 2-му и 4-му эписодиям примыкают стасимы (596-645; 693-718 — в функции гипорхемы; 1185-1222). Роль хоровой партии после 3-го эписодия берет на себя эпинарод с примыкающим к нему коммосом (866-973). Заключительная часть эксода (1223-1420) выдержана в анапестах (1402-1420), как и в обеих трагедиях о Эдипе.
Роли между тремя актерами могли распределяться следующим образом: протагонист — Аякс, Тевкр; девтерагонист — Одиссей, Текмесса; тритагонист — Афина, Вестник, Менелай, Агамемнон. Можно предположить и другое разделение ролей между вторым и третьим актерами: второй играл Афину, Текмессу и Агамемнона, третий — Одиссея, Вестника и Менелая. В любом случае роль Текмессы со ст. 1168 должен был исполнять одетый в ее костюм статист, так как в экооде на сцене присутствуют три персонажа (Тевкр, Агамемнон, Одиссей), а Текмесса все время остается бессловесной.
История Аякса привлекала внимание античных драматургов и после Софокла. На афинской сцене ее воспроизводили в IV в. Астидамант младший ("Аякс Безумствующий"). Каркин младший и Феодект — дошли только свидетельства о существовании этих пьес и одна короткая реплика (TrGF 1. Э 60. Т 1; Э 70. Fr. la; Э 72. Fr. 1). Сохранились также два небольших фрагмента из трагедий неизвестных авторов, содержание которых составляло самоубийство Аякса (TrGF 2. Fr. 110, 683). В Риме трагедия "Аякс-биченосец" была у Ливия Андроника (фр. 15-17), взявшего за образец Софокла. Эсхиловское название "Спор об оружии" носили трагедии Пакувия (фр. 2948) и Акция (фр. 96-130), которые, однако, расширили сюжет драмы Эсхила, присое-. динив к нему и смерть Аякса в духе Софокла.
Для настоящего издания заново переведены следующие стихи: 24 сл., 29, 36 сл., 41. 46. 52, 59, 113, 130, 156, *158, 166, 168-171, 175, 206-208, *221-226, 232, 267, 269 сл.. 304, "330-332, 337 сл., 345, 384, сл., 403 сл., 450, 478, 493, 504 сл., 532, 554, 593, 650, 669 сл., 684, 690, *699, 712-714, 815 сл., 872, 890, 970 сл., 1011, 1028, 1061, 1131, 1156, 1264 сл., 1282, 1287, 1291, 1326 сл., 1333, 1347 сл., 1357, 1364, 1397.
Своему переводу "Аякса" Ф. Зелинский предпослал следующую ремарку: "На переднем плане палатка Аякса — довольно просторная деревянная изба с двумя входами: средним и боковым [ср. 541]. Оба наглухо заперты, средний — широкой двустворчатой дверью, боковой — узкой одностворчатой. Поодаль кормою к зрителям вытянутый на берег корабль Аякса, дальше — вид на Геллеспонт".
Действующие лица. Имя героя, которым озаглавлена эта трагедия, существует в русской транскрипции в трех вариантах: Эант, Аянт и Аякс. С точки зрения правил передачи на русский язык древнегреческих имен собственных единственной правильной является форма "Эант": в ней начальному дифтонгу Αι- соответствует, как и во всех других заимствованиях из древнегреческого, русское "э", а конечное "нт" передает звучание косвенных падежей с основой Αἴαντ-. Вместе с тем, эта форма наименее распространена в русском языке, поскольку со времен Зелинского ее вытеснил "Аянт", хотя греческий αι- никогда в русском языке через "а" не передается. Не желая, с одной стороны, повторять ошибку Зелинского, а с другой — выводить достаточно известного героя под малоузнаваемым именем, мы решили воспользоваться латинской формой "Аякс", получившей у нас права гражданства благодаря переводу "Илиады" Гнедича.
ФИЛОКТЕТ
"Филоктет" — единственная трагедия Софокла, время постановки которой при жизни поэта достоверно известно: она была показана при афинском архонте Главкиппе, т.е. весной 409 г., и завоевала первое место (АС 110). О других драмах, входивших в состав тетралогии, сведений нет.
Ко времени создания Софоклом "Филоктета" миф, составлявший содержание этой трагедии, был хорошо известен его аудитории и уже получил обработку на афинской сцене.
В "Илиаде" Филоктет, сын Пеанта, упоминался как один из фессалийских царей, владевший четырьмя городами в северной ее части (в историческое время эта область называлась Магнесия); в поход под Трою он отплыл с 7 кораблями (ниже, 1027), но на десятом году войны — в момент, к которому приурочено действие "Илиады", — оставался больным на Лемносе; впрочем, добавляет автор, вскоре о нем вспомнят (II, 716-725), — здесь имеется в виду известное из других источников пророчество о том, что Троя не может быть взята без лука Геракла и владеющего им Филоктета (ср. АС 109). О причине болезни героя сообщали киклические поэмы, свидетельство о чем сохранилось в позднем пересказе Прокла: во время жертвоприношения на о-ве Тенедос Филоктет был укушен гидрой и издавал громкие вопли, недопустимые при совершении обряда; кроме того, образовавшаяся рана испускала такое зловоние, что делало общение с ним совершенно невозможным. Поэтому Одиссей по поручению Атридов отвез Филоктета на Лемнос и оставил его здесь в одиночестве[724]. В других источниках в качестве места жертвоприношения назывался островок Хриса у восточного побережья Лемноса. Здесь Геракл в свое время принес жертву, обеспечившую успех его похода под Трою; соответственно и перед ахейцами, снарядившими войско против Трои в следующем поколении, было поставлено условие повторить жертвоприношение в священном участке местного божества — нимфы Хрисы. Найти это место и помог им Филоктет, присутствовавший еще юношей при жертвоприношении Геракла, но на этот раз не заметивший сторожившую участок змею (АС 109).
На десятом году войны, после гибели Ахилла и Аякса, ахейцы очень нуждались в новых героях, а захваченный Одиссеем в плен троянский прорицатель Елен поведал им о необходимости заручиться помощью Филоктета (1336-1341) и Неоптолема, сына Ахилла. Соответственно на Лемнос за Филоктетом был отправлен Диомед, а на о-в Скирос за Неоптолемом — Одиссей. Первому было обещано под Троей исцеление, второму — доспехи отца. Филоктет, вылеченный сыном Асклепия Махаоном, убил затем в единоборстве Париса, а Неоптолем в ночь овладения Троей дал волю гневу и мести за гибель отца. Согласно эпической традиции Филоктет не сопротивлялся возвращению в ахейское войско, коль скоро оракул сулил ему исцеление.
Все три знаменитых афинских трагика обработали миф о Филоктете — сначала Эсхил, затем Еврипид (в 431 г.) и, наконец, Софокл. Трагедии предшественников Софокла не сохранились, но сравнительно полное представление о них дает нам греческий ритор I в. н. э. Дион Хрисостом, который в речи 52 сравнивает все три драмы (ср. АС 78), а в речи 59 излагает содержание пролога еврипидовской трагедии.
Произведение Эсхила (вероятно, из числа его ранних пьес) отличалось свойственной ему суровой простотой. Правда, явившийся за Филоктетом Одиссей пытался завоевать его доверие рассказом о мнимой смерти Агамемнона, о казни самого Одиссея и о бедственном положении всего войска, но не принимал никаких мер для самомаскировки, — зрителю предлагалось допустить, что за 10 лет либо неузнаваемо изменился Одиссей, либо бедствия настолько ослабили память Филоктета, что он был не в состоянии узнать своего злейшего врага. (Эсхил так же не придавал значения подобным несуразностям, как впоследствии Шекспир: достаточно было Кенту нацепить бороду, чтобы Лир не узнал своего старого соратника, служившего ему не один десяток лет.) Так или иначе, Одиссей — вероятно, во время приступа болезни у Филоктета завладевал его луком, и тому не оставалось ничего другого, как следовать вместе с ним под Трою.
Тоньше и сложнее была представлена вся история у Еврипида. Во-первых, у него Одиссей согласился на трудную миссию только после того, как Афина изменила его внешность и голос (мотив, заимствованный из "Одиссеи", XIII, 429-435). Во-вторых, в помощники ему был придан Диомед, — таким образом, Еврипид соединил эпическую и эсхиловскую версии. Наконец Еврипид ввел совершенно новый момент: наряду с ахейцами заинтересованность в Филоктете проявляли троянцы: на Лемнос прибывало их посольство (может быть, во главе с Парисом), которое стремилось привлечь Филоктета на свою сторону. При этом маскировка Одиссея не сразу оборачивалась ему на пользу: озлобленный против всех греков, Филоктет готов был спустить стрелу с тетивы при виде первого же ахейца, появившегося на Лемносе, и Одиссею, чтобы уцелеть, пришлось выдать себя за жертву ахейских вождей: он-де был другом Паламеда, казненного по навету Одиссея, и теперь спасается бегством, боясь за свою жизнь. Правда, npi появлении троянского посольства, он, хоть и будучи жертвой греков, выступал в из защиту и добивался того, что троянцам пришлось уйти безрезультатно. Затем, по-видимому, следовал припадок Филоктета, похищение Одиссеем его лука, появленш подоспевшего на помощь Диомеда, и в результате бурного объяснения с Филоктетоь удавалось убедить его отправиться под Трою. Вероятно, этот спор, как и предыдущт дебаты между Одиссеем и предводителем троянцев дали Диону основание охарактеризовать трагедию Еврипида как образец ораторского искусства. Хор и у Еврипида и у Эсхила состоял из жителей Лемноса, который, таким образом, не представал стол; пустынным и нелюдимым, как у Софокла.
Из сопоставления, произведенного Дионом, видны и другие нововведения Софокла.
Хор состоит у него из мирмидонских моряков, соратников Ахилла, которые теперь сопровождают своего нового вождя Неоптолема, до Софокла никакого отношения к истории Филоктета не имевшего. Поскольку теперь участники хора впервые видят страдания Филоктета, это позволяет им проявить максимум сочувствия к его участи. Еще важнее роль их вождя: юный герой, готовый применить к Филоктету, если надо, силу, с большой неохотой соглашается на хитрость (мотив, использованный обоими предшественниками Софокла) и в конечном результате отказывается от средств, противоречащих его благородной натуре. Введя верного своей природе Неоптолема, Софокл развернул в трагедии не только столкновение между справедливо гневающимся Филоктетом и прагматически мыслящим Одиссеем, но и внутренний конфликт в душе Неоптолема между врожденным благородством и долгом перед ахейским войском.
Структура "Филоктета", как и наиболее близкого к нему по времени "Эдипа в Колоне", характеризуется существенным отличием от традиционной. Следующий за прологом (1-134) парод (135-218) состоит из трех пар строф, перемежаемых анапестами Неоптолема (144-149, 159-168, 191-200). В трагедии есть только один полноправный стасим (676-729); место двух других занимают два коммоса (827-864 — хор и Неоптолем; 1081-1217 — Филоктет и хор). Более традиционный характер носят три эписодия (219-675 со включением одной пары строф, 391-402=507-518; 730-826; 865-1080) и эксод (1218-1471), завершаемый, как часто у Софокла, анапестами (1445-1471); анапесты (1408-1417) вводят и появление Геракла. Необычным для Софокла является употребление трохеического тетраметра в коротком диалоге Неоптолема с Филоктетом (1402-1407), — здесь, может быть, сказывается влияние Еврипида, который охотно пользовался этим размером в поздних трагедиях.
Роли между тремя исполнителями распределялись следующим образом: протагонист — Филоктет, девтерагонист — Неоптолем, тритагонист — Одиссей, Моряк, Геракл.
После трех великих трагиков к образу покинутого Филоктета обращались еще несколько афинских драматургов, в том числе уже известный нам Филокл (сохранилось только название). Новшество Софокла, который свел вместе Неоптолема и Филоктета, использовал в IV в. Феодект, с той лишь разницей, что здесь Филоктет был изображен с язвой не на ноге, а на руке; он пытался скрыть от Неоптолема свои страдания, но когда боль становилась невыносимой, просил окружающих отрубить ему руку (TrGFi. 72. Fr. 5b). Сохранился также один стих из трагедии неизвестного автора, предполагающий встречу Филоктета с Неоптолемом (TrGF 2. Fr. 363):
Не сын Ахилла ты, а он доподлинно.
К некоему "Филоктету", написанному не позже IV в., относят исследователи такженедавно опубликованный папирусный фрагмент (TrGF 2. Fr. 654). Неизвестному же автору принадлежала исатировская драма о Филоктете, как видно, собравшемся жениться (TrGF 2. Fr. 10).
Какая нимфа, что за дева юная
Тебя возьмет? Какой уж ты теперь жених! — говорил ему, вероятно, Силен.
Для римской сцены "Филоктета" (или "Филоктета на Лемносе") написал Акций (фр. 522-572), обработавший, главным образом, трагедию Эсхила, но использовавший кое в чем и Софокла.
Для настоящего издания заново переведены следующие стихи: 5 сл., 28, *48, 50-53, *77, 133, 155, 165 сл., 173, 177 сл., 220 сл., 240, 273-275, 292, 324, *331, 343 сл., *347 сл., 395, 400-402, 419 сл., 424, *442 сл., 500-502, 511-514, 547, 601, 627, 653 сл., *685, 795, 806, 813, 823, 853, 960, 1031, *10б8 сл., 1081 сл., 1094, 1096, 1100, 1163, 1177, 1185, 1200, 1208 сл., 1215-1217, *1224 сл., *1227, 1270, *1285, "1325, 1328, *1336, 1346 сл., 1391 сл.
Своему переводу Ф. Зелинский предпослал следующее описание места действия трагедии: "Сцена представляет пустынный скалистый берег острова Лемноса. На переднем плане — узкая полоса белых известковых утесов, омываемых сильным прибоем волн [ср. 1455-1457]. Над нею нависли прибрежные скалы [ср. 1000-1002]; по ним крутая тропинка ведет на верхнюю поляну. Посредине этой поляны, немного левее, огромная сосна; ее ветви шумят и гнутся от сильного ветра, дующего с моря. Левее, замыкая сцену, большая сквозная скала [ср. 16, 159, 952]. Под ней слева родник [ср. 21 сл., 1461]. Направо от сосны вид на огнедышащую гору — Мосихл [ср. 986 сл.]. Справа сцену замыкают поросшие травой и бурьяном холмы".
ЭЛЕКТРА
Датировка софокловской "Электры" является одним из трудных вопросов в изучении этого автора. Помимо того, что не сохранилось ни документальных, ни косвенных свидетельств о постановке трагедии, дополнительные трудности вносит нерешенность вопроса о хронологическом соотношении "Электры" Софокла с одноименной драмой Еврипида, дату которой тоже нельзя считать единогласно принятой всеми исследователями, чьи мнения колеблются между 421 и 413 гг. Соответственно возникает вопрос, чья же трагедия — Софокла или Еврипида — была показана раньше и кто из двух вступает в очевидную полемику со своим предшественником. Вопрос этот обсуждается в течение столетия, так что один современный исследователь не без оснований дал своей статье, посвященной спорной проблеме, название: "Вечные Электры". Поскольку сравнение двух трагедий увело бы нас далеко за пределы настоящей преамбулы к примечаниям, ограничимся здесь констатацией бесспорного факта, что "Электра" Софокла принадлежит к числу его поздних трагедий и была поставлена вероятно, ок. 415 г. В пользу этого говорят композиционные и стилистические признаки, сближающие ее с "Филоктетом" и "Эдипом в Колоне".
Фигура Электры в древнегреческой драме Vs. самым тесным образом связана с мифом о трагических событиях в доме микенского царя Агамемнона: ради успеха троянского похода он вынужден принести в жертву свою дочь Ифигению, чем вызывает затаенную ненависть к себе со стороны своей супруги Клитеместры. К тому же ее, пользуясь десятилетним отсутствием супруга, соблазняет его двоюродный брат Эгисф и вместе они убивают вернувшегося с войны царя. Через семь лет наступает час расплаты: возмужавший на чужбине Орест получает приказ Аполлона отмстить матери за убитого ею отца и осуществляет этот приказ, который, в свою очередь, навлекает на него гнев Эриний — древних богинь, мстящих за пролитие родственной крови. Электра в той или иной степени принимает участие в расправе с убийцами Агамемнона, хотя роль ее у каждого из трех трагиков различна.
Следует, впрочем, заметить, что такое место в мифе Электра заняла не сразу. "Илиада" знает трех дочерей Агамемнона — Хрисофемиду, Лаодику и Ифианассу (IX, 144 сл.); Электры среди них нет. В "Одиссее" находим упоминание об убийстве Агамемнона, совершенном Эгисфом не без согласия Клитеместры (XI, 404-434), и о погребальном пире, который устроил Эгисфу и матери Орест (III, 306-310). Почему вместе с убитым Эгисфом пришлось хоронить и Клитеместру, из "Одиссеи" не ясно, хотя о самом акте мести, исполненном Орестом, автор поэмы отзывается однозначно положительно (I, 298-302)[725]. В любом случае в "Одиссее" даже не упоминается никто из сестер Ореста.
Впервые имя Электры появилось, по-видимому, у лирического поэта Ксанфа (VII в.), который отождествлял ее с гомеровской Лаодикой, — так-де звали девушку от рождения, но поскольку она долго не выходила замуж, то ее прозвали Электрой. В духе древнегреческих этимологии Ксанф образовывал это имя (в его дорийской форме Алектра) от отрицательного префикса α- и слова λέκτρον "супружеское ложе". Получалось, что Электра обозначает "безбрачная" (Элиан. Пестрые рассказы IV, 26).
Оставив на совести Ксанфа его лингвистические изыскания, напомним, что Ксанфа считал своим предшественником знаменитый сицилийский поэт Стесихор, который в 1-й половине VI в. создал лирическую поэму в двух частях "Орестея". Хоть от нее дошли скудные отрывки, известно, что в творчестве Стесихора произошла существенная перестановка акцентов: на первое место в качестве усийцы Агамемнона выдвинулась Клитеместра, и Стесихор ввел мотив приснившегося ей грозного сна, который побудил царицу отправить на могилу убитого умилостивительные дары. Для этого ей надо было прибегнуть к помощи одной из дочерей, и едва ли мы ошибемся, признав в этой дочери Электру. Вероятно, не обходилось и без ее встречи с Орестом, и какое-то участие Электра должна была принять в последней встрече Ореста с матерью.
К такому выводу приводят памятники изобразительного искусства первой половины V в., свидетельствующие о широком распространении мифа — вероятно, под влиянием Стесихора. Так, на одной из краснофигурных аттических ваз, где около персонажей, участвующих в изображенной там сцене, подписаны их имена, мы видим убитого и свалившегося с трона Эгисфа, слева от него — Электру, а справа — Ореста с мечом и позади него — Клитеместру с занесенной над сыном секирой. Электра, протянув руку к брату, призывает его оглянуться, дабы уклониться от угрожающего ему удара. Так мы оказываемся в непосредственной близости к эсхиловским "Хоэфорам". где Клитеместра, узнав о смерти Эгисфа, требует, чтобы ей подали секиру, но ее готовность к вооруженному сопротивлению пресекает Орест, появившись с обнаженным мечом из ворот дворца (887-895).
"Хоэфоры" Эсхила, средняя часть его трилогии "Орестея" (458 г.), — прямая предшественница обеих "Электр", написанных примерно четыре десятилетия спустя. Но если Еврипид во многом переиначил миф, то Софокл, в общем, придерживался линий, начертанных Эсхилом. Сравнивая обе трагедии, мы вместе с тем увидим и то новое, что внес в трактовку образов Софокл.
"Хоэфоры" начинаются с появления вернувшегося из изгнания Ореста у могилы отца: он просит умершего о помощи в совершении мести его убийцам. При виде процессии женщин, приближающихся к гробнице, Орест отходит в сторону, оставив на могиле свой скромный дар — прядь волос. Электра, которая возглавляет траурное шествие, объясняет участницам хора свое затруднение: мать послала ее с возлияниями покойному, но как исполнить ее приказ, если умерший пал от ее собственных рук? Хор советует Электре, совершая возлияние, молить отца о скорейшем возвращении мстителя — Ореста. Найденная на могиле прядь волос и оставшиеся на земле следы повергают Электру в сильнейшее волнение: и волосы совпадают по цвету с ее собственными, и в отпечаток ноги укладывается ее ступня, — сомнения нет: Орест близок, и он в самом деле выходит из укрытия. Быстрое узнавание, рассказ Ореста о приказе Аполлона отплатить равной мерой убийцам отца, и развертывается обширнейший коммос с участием хора, Ореста и Электры. От плача и воспоминаний об отце хор и Электра переходят к тяжелому настоящему: отцовский трон в руках убийц, с Электрой они обращаются, как с последней рабыней. Наконец, задача коммоса выполнена — в Оресте созрела решимость поднять меч на родную мать. Он узнает содержание ее сна и излагает свой план: под видом чужеземцев из Фокиды он и Пилад принесут весть о смерти Ореста, усыпят этим бдительность царствующей четы и проникнут во дворец. Юноши удаляются, Электра уходит во дворец — на случай, если им там понадобится ее помощь. Больше она не появится. После стасима Орест и Пилад возвращаются, излагают перед Клитеместрой вымышленную историю о встрече со Строфнем, шурином Агамемнона, к которому она еще до возвращения царя отправила малолетнего сына. Строфий-де сообщил им о смерти Ореста и просил передать родным урну с его прахом. Клитеместра приглашает молодых людей в дом и посылает за Эгисфом, который является по ее вызову. Сама она, по-видимому, оставляет мужчин наедине и удаляется в свою половину, потому что после очередного стасима из дворца выбегает перепуганный слуга и стучит в двери женского покоя. Услышав от него загадочную фразу: "Мертвые убивают живых", Клитеместра сразу оценивает ситуацию, требует, чтобы ей вынесли секиру, но тут ее застает уже сразивший Эгисфа Орест. Короткая, но сжатая, как пружина, стихомифия между матерью и сыном — и он уводит Клитеместру во дворец, чтобы она заснула последним сном рядом со своим любовником. Хор торжествует победу, но Орест, уверенный в своей правоте, испытывает неожиданную тревогу: он видит, как его окружают зловещие Эринии, и убегает за спасением от них в Дельфы к Аполлону, отдавшему приказ об убийстве матери.
Вернемся теперь к Софоклу. Как и у Эсхила, Орест с безмолвным Пиладом появляются уже в прологе, но вместе с ними — старый воспитатель, который некогда отнес мальчика к Строфию, получив его из рук Электры (см. 11 сл.). Ему излагает Орест свой план: пусть старик повторно придет к дворцу и расскажет о гибели Ореста в состязании на колесницах, между тем как сам он пойдет почтить могилу отца, а потом вернется с урной, якобысодержащей его собственный прах. Сменяющие их диалог жалобы Электры и ее дуэт с хором показывают всю глубину ее отчаяния и ненависти к матери. Поэтому вполне понятно, что с возлияниями на гроб отца Клитеместра посылает не ее, а Хрисофемиду — Софокл извлек ее из гомеровской версии и придал пустому имени облик живого человека. От сестры же Электра узнает и о намерении Эгисфа заточить ее вдали от царского дворца, и о сне Клитеместры. Первое известие оставляет ее равнодушной (все равно ее жизнь — сплошная мука), второе наполняет радостью и придает силы для ожесточенного спора с матерью, пытающейся оправдай свое преступление. Ничего подобного этому диалогу нет у Эсхила; у него мать и дочь вообще не встречаются. Рассказ Воспитателя о скачках, где якобы сложил голову Орест, наполняет Клитеместру радостью, Электру — безысходным отчаянием, из которого, впрочем, скоро рождается мысль взять на себя долг мести. Разговор с возвратившейся Хрисофемидой еще больше укрепляет Электру в ее намерениях, — здесь появляется Орест с урной и, не будучи в силах выносить скорбь и слезы сестры, открывается ей. Радостный дуэт брата и сестры прерывает оберегавший их Воспитатель. Орест и Пилад входят во дворец в сопровождении Электры. Скоро оттуда доносятся предсмертные вопли Клитеместры, и сначала Электра, а затем Орест выходят с сообщением, что дело сделано. Остается встреча с Эгисфом — Орест уводит его во дворец с намерением убить там, где был убит Агамемнон. Хор торжествует победу.
Сравнивая "Электру" с "Хоэфорами", мы видим, во-первых, что Софокл существенно развил момент интриги: планы Ореста остаются неведомы Электре, и известие о его мнимой смерти, равно как и вид погребальной урны, повергает ее в неподдельное отчаяние. Во-вторых, Софокл сводит Электру лицом к лицу с матерью, и дочь высказывает ей (в несравненно более развернутой форме) все, что мог бы сказать ей Орест: двадцать с небольшим стихов из эсхиловских "Хоэфор" превращаются у Софокла в большую бурную сцену объяснения Электры с Клитеместрой (516-659). В-третьих, не Электра, а Хрисофемида отправляется к могиле отца и находит там признаки возвращения Ореста, — радость, которую могла бы испытать Электра, у Софокла ей заказана. В-четвертых, одержавший победу Орест у Софокла нисколько не сомневается, как и сам автор, в справедливости совершенной мести, в то время как у Эсхила матереубийство становится новым звеном в цепи преступлений-отмщений опутавших дом Атридов. Соответственно, нет у Софокла и ничего похожего на грандиозный эсхиловский коммос, — перед софокловским Орестом, послушным исполнителем воли Аполлона, нет, в сущности, никаких проблем, кроме чисто технических. Уход Ореста в дом вместе с обреченным на смерть Эгисфом носит совершенно прозаический характер, лишний раз подчеркивая, что не Орест, а страдающая и ликующая Электра, от пролога и до финала почти беспрерывно находящаяся на глазах у зрителей, является главным героем у Софокла.
В соответствии с этим видоизменяется и структура трагедии, изобилующая лирическими партиями. "Электра" — единственная из дошедших трагедий Софокла, в которой вокальный элемент проникает уже в пролог (1-120): после монолога Ореста из дворца слышен вопль Электры, а после того, как Воспитатель, Орест и Пилад покидают орхестру, из дома появляется и сама Электра, исполняющая сольную арию в лирических анапестах (86-120). Парод (121-250) выдержан в форме коммоса — строфы хора чередуются с ариозо Электры. Точно так же вокальный элемент включен во все речевые сцены, кроме первого эписодия (251-471): 2-й эписодий (516-822) отделен от 3-го (871-1057) коммосом хора и Электры (823-870), не уступающим по объему обычному софокловскому стасиму. Эписодий 4-й (1098-1383) содержит обширный лирический дуэт брата и сестры (1232-1286). Наконец, эксод (1398-1510) начинается с коммоса с участием хора, Электры и Ореста (1398-1441), в первую половину которого вклиниваются вопли Клитеместры за сценой. Три стасима (472-515; 1058-1097; 1384-1397) построены достаточно традиционно.
Роли между тремя актерами распределялись следующим образом: протагонист — Электра; девтерагонист — Орест, Клитеместра; тритагонист — Воспитатель, Хрисофемида, Эгисф. Роль безмолвного Пилада исполнял статист.
Авторитет трех великих трагиков, приложивших свой талант к обработке мифа о мести за Агамемнона, был настолько велик, а "Электра" Софокла была к тому же так популярна в последующие века (ср. АС 59, 60, 89, 91), что больше никто из афинских драматургов не рисковал вступать с ними в соревнование. В Риме трагедию Софокла перевел некий Атилий — идентичен ли он автору комедий-паллиат, жившему в начале II в., неизвестно, но представляется маловероятным. Цицерон оценивал этот перевод без энтузиазма (О границах добра и зла I, 2; Письма к Аттику. XIV, 20, 3: "грубейший поэт"): тем не менее он был, очевидно, достаточно известен, если стихи из него пели на похоронах Юлия Цезаря (Сеетоний. Юлий Цезарь 84).
Для настоящего издания заново переведены следующие стихи: 28, 97 сл., 138, 184, 189, 212, *216, 226-228, *230, 240 сл., 271, 356, 367 сл., 388, 440, 533, 541, 544-546, 581, 587, 592, 598, 604, 648, 663, 769, *790 сл., 795 сл., 798, *922, 975-978, 987989. *994, 999 сл., 1024, *1226, 1232-1235, 1239 сл., 1264, 1280-1284, 1339, 1449, 1453-1455, 1470 сл., 1497 сл.
Своему переводу Ф. Зелинский предпослал обширную ремарку, из которой текстом трагедии подтверждается только наличие на орхестре статуи и жертвенника бога Аполлона (635-659, 1376).
ТРАХИНЯНКИ
О постановке трагедии не сохранилось никаких документальных данных, и, привлекая самые различные стилистические и исторические критерии,: исследователи расходились в ее датировке в добрых 50 лет: от конца 60-х до середины 10-х годов V в.! В настоящее время преобладает убеждение, что "Трахинянки" принадлежат к числу "ранних" пьес Софокла и близки хронологически к "Антигоне". Одним из важных аргументов для датировки служит сходство между "Трахинянками" и еврипидовской "Алкестидой" в изображении сцены прощания героини со своим супружеским ложем (Т. 915-922 — Алкестида, 175-184). Поскольку дата "Алкестиды" известна (438 г.), то вопрос сводится к тому, кто из двух драматургов обязан другому. Те исследователи, которые отдают пальму первенства Софоклу, считают 438 г. пределом, позже которого "Трахинянки" не могли быть поставлены; те, которые постулируют (на наш взгляд, с достаточными основаниями) приоритет Еврипида, приходят к выводу о постановке "Трахинянок" вскоре после 438 г.
Содержание мифа, положенного в основу сюжета трагедии, было достаточно хорошо известно из литературных источников во времена Софокла. В недошедшем целиком дифирамбе Пиндара (фр. 249 а) объяснялось, почему Геракл попал в Этолию и женился на Деянире: об этом попросил его в подземном царстве ее брат Мелеагр. О необходимости вступить в борьбу с речным богом Ахелоем (см. ниже, 9-17), о попытке кентавра Несса овладеть при речной переправе Деянирой и его гибели от стрелы Геракла шла речь в каком-то произведении Архилоха (фр. 276, 286-288), а позже — в отрывке, который приписывается Вакхилиду (фр. 64). В ранней традиции Деянира была, по-видимому, наделена качествами, сближающими ее с амазонкой (она правила упряжкой коней и упражнялась в военном искусстве — Аполлод I, 8, 1; ср. также схолий к Аполлонию Родосскому I, 1212), но впоследствии эти свойства были забыты под влиянием совсем иного образа, созданного Софоклом.
Для другой сюжетной линии "Трахинянок" (взятие Эхалии, пленение Иолы и роковой подарок, посланный Гераклу Деянирой) наиболее ранним источником была поэма "Взятие Эхалии", написанная в VIII или VII в. неким Креофилом с Самоса или Хиоса (часто его называют близким другом или зятем Гомера, который подарил ему свое собственное сочинение). Здесь взятие Эхалии (традиция локализует ее на Евбее, см. ниже, 74) прямо объяснялось желанием Геракла добыть Иолу[726]; как дальше развивались события, неизвестно, но в псевдогесиодовском "Каталоге женщин" (не позже VI в.) уже содержался рассказ о том, как Деянира послала Гераклу через Лихаса пропитанный зельем хитон; надев его, Геракл вскоре умер. По мнению автора, Деянира оказалась жертвой собственного заблуждения (фр. 25, 17-25). Страсть к Иоле как причину похода против Эхалии и злополучный плащ упоминал в середине V в. и Вакхилид (фр. 16 = дифирамб 2). Наконец, прочным элементом мифологического предания была смерть Геракла на вершине Эты, где в новое время были найдены археологические свидетельства существования там достаточно раннего культа Геракла. Расположенный неподалеку от Эты город Трахин был, таким образом, вполне подходящим местом для предсмертных мук Геракла.
Таким образом, отдельные источники сюжета "Трахинянок" достаточно ясны; однако Софокл был, по-видимому, первым, кто объединил их в одно трагическое событие. Его изложение в более поздних произведениях основывается в целом на софокловской версии, — назовем для примера обширное повествование в "Метаморфозах" Овидия (IX, 1-241, 278-280) и более краткое — у Аполлодора (II, 7, 5-7) или — с некоторыми вариациями — Диодора Сицилийского (IV, 34, 1; 36, 3-5; 37, 5; 38, 1-3; здесь, однако, борьба с Ахелоем не находится в связи с женитьбой на Деянире, и Геракл отправляется из Калидона только три года спустя; в Эхалии он воюет не с Евритом, а с его сыновьями).
Структура трагедии характеризуется достаточной близостью к традиции: за прологом (1-93) и пародом (94-140) следуют четыре эписодия (141-496; 531-632; 663-820; 863-946), замыкаемые четырьмя стасимами (497-530; 633-662; 821-862; 947-970). Первый эписодий включает в себя небольшую астрофическую пшорхему (205-224), четвертый — короткий коммос кормилицы с хором (878-895). Эксод (971 — 1278) начинается с анапестической партии (971-1004), к которой присоединяется ария Геракла с разделяющими строфы гексаметрами Старика и Гилла (1004-1043). Анапестами (1259-1278) трагедия и завершается.
Роли между тремя актерами распределялись следующим образом: протагонист — Деянира, Геракл; девтерагонист — Гилл, Лихас; тритагонист — Кормилица, Вестник, Старик.
Среди трагедий других древнегреческих драматургов к сюжету "Трахинянок" могло иметь отношение "Сожжение Геракла" некоего Спинфара (сохранилось только название — TrGF 1, Э 40. Т. 1). Неизвестному автору принадлежал папирусный отрывок, в котором речь идет тоже о сожжении Геракла на Эте (TrGF 2. Fr. 653). В римской трагедии "Трахинянки" послужили основой для "Геракла на Эте", сохранившегося в собрании пьес Сенеки; авторство его иногда оспаривается, а вся трактовка образа Деяниры, как и следует ожидать при такой дистанции во времени и различии в мировоззрении двух авторов, достаточно далека от софокловской.
Для настоящего издания заново переведены следующие стихи: 48, *83. 89, 140, *147-151, 158-160, 168-170, *188, 263-267, 274, *286, 317, *339, 383 сл., 414, 426, *447 сл., 452, 469, 478, 518, 543 сл., 552, 576 сл., 582-586, 600, 630-632, 661 сл., 664 сл., 671, 678, 698, 700 сл., *725 сл., 794, 816, 821 сл., 825, 835, 843-845, 852-856, 925 сл., 932-935, 939 сл., 949 сл., 959 сл., 1091 сл., 1099,1109 сл., 1122 сл., 113.3-1135 1141 сл., 1172, 1196 сл., 1241, 1243 сл., 1275-1278. Ст. 879-888, пропущенные без достаточных оснований Ф. Зелинским, переведены М. Гаспаровым.
Своему переводу Зелинский предпослал обширную вступительную ремарку, из которой подтверждение в тексте находит только указание на стоящую перед домом статую Аполлона (ст. 209).
СЛЕДОПЫТЫ
До начала нашего века из пьесы Софокла "Следопыты" были известны лишь две цитаты по полтора стиха и одно слово, сохранившиеся у позднеантичных авторов. При одной из этих цитат имелось указание, что "Следопыты" были сатировской драмой. Разумеется, строить какие-нибудь предположения о содержании этой драмы было совершенно бессмысленно. Однако именно эти две цитаты оказали неоценимую помощь при идентификации отрывков из папирусного свитка II в. н. э., изданных в 1912 г. в девятом томе Оксиринхских папирусов под Э 1174. От древней рукописи дошло в различной сохранности 16 колонок (с 1-й по 15-ю и 17-я; колонка 16-я не обнаружена) и множество мельчайших фрагментов, к которым полтора десятка лет спустя добавилось еще несколько обрывков, обнаруженных позже (Р. Оху. 17. 1927. Э 2081 а).
За время, прошедшее с момента первой публикации папирусных фрагментов "Следопытов", они были 14 раз переизданы, а число отдельных исследований, им посвященных, перевалило к началу 80-х годов за девять десятков, не считая отведенных им разделов в общих трудах по истории античной литературы, древнегреческого театра и сатировской драмы как жанра. Последнее по времени издание "Следопытов" с обширным аппаратом принадлежит итальянскому ученому Энрико Мальтезе[727], — в нем использованы результаты предшествующей работы над текстом и толкованием пьесы и приводится исчерпывающая библиография трудов по "Следопытам" на западноевропейских языках[728].
Папирусные отрывки "Следопытов" представляют особый интерес именно потому, что до их открытия об аттической сатировской драме приходилось судить по одному "Киклопу" Еврипида, который из трех великих греческих драматургов проявлял к этому жанру наименьший интерес, а его "Киклопу", насыщенному актуальными для времени Еврипида рассуждениями на общественно-политические темы, не хватает, по-видимому, легкости, отличавшей этот вид афинской драмы. Очень славился в древности своими сатировскими драмами Эсхил, но первое представление о них ученый мир получил только в 40-х годах нашего столетия, когда в тех же папирусах из Оксиринха были обнаружены довольно крупные отрывки из нескольких его сатировских драм. Появившиеся за 30 лет до того "Следопыты" уже в значительной мере подготовили почву для оценки новых документов этого жанра.
Сатировская драма V в. является очень специфическим отростком древнегреческого театра. Из драмы сатиров, по свидетельству Аристотеля (Поэтика 4, 1449а), развилась трагедия, после того как забавные сюжеты и озорные сатиры были заменены серьезными темами и возвышенной речью, вложенной в уста легендарных героев прошлого. Как происходил этот процесс, остается во многом неясным, и мнения исследователей на этот счет далеки от единодушия, — несомненно, во всяком случае, что пьеса с участием сатиров, замыкавшая на театральных представлениях драматическую тетралогию, призвана была вернуть зрителей от напряженных переживаний, вызванных тремя трагедиями, в атмосферу весеннего обновления природы, которое и отмечалось празднествами в честь бога Диониса. В те времена, когда трагедии, составлявшие трилогию, были связаны единством содержания (как, например, в большинстве случаев у Эсхила), оно распространялось и на драму сатиров. Так, к "Орестее" Эсхила примыкала сатировская драма "Протей", изображавшая приключения Менелая и его спутников, занесенных бурей при возвращении из-под Трои в Египет. Его же фиванская трилогия завершалась сатировской драмой "Сфинкс", в которой не хищное чудовище загадывало загадку Эдипу, а, наоборот, явившийся в Фивы странник заставлял Сфинкс разгадать его загадку и одерживал в этом соревновании победу.
Какова была в этих случаях роль сатиров, можно догадываться по аналогии с "Киклопом", отрывками из других сатировских драм и памятникам вазовой живописи. Сатиры, по происхождению своему — низшие божества плодородия, сродные нашим лешим, представляли собой на орхестре афинского театра ораву озорных и необузданных детей природы, возглавляемых их предводителем — папашей Силеном. Наибольший интерес они проявляли к вину и женщинам, причем нередко были готовы напасть не только на заблудившуюся в лесу красавицу, но и на самих богинь. Часто они оказывались в плену у какого-нибудь чудовища (так — в "Киклопе") или бога (так — в "Следопытах") и жаждали освобождения, готовые на словах на любые подвиги, но немедленно находившие предлог, чтобы избавиться от мало-мальски опасного поручения. Такими они выведены и в "Следопытах", содержание которых заимствовано в основном из так называемого гомеровского гимна к Гермесу.
Здесь изображалось, как рожденный от Зевса аркадской нимфой Майей Гермес, едва успев появиться на свет, отправился на поиски приключений. Из панциря попавшейся ему на пути черепахи он смастерил лиру; придя затем на луг, где паслись коровы Аполлона, он похитил их и так ловко запутал следы, что сам дельфийский бог-прорицатель не мог найти им объяснения. Только с помощью местного крестьянина, оказавшегося свидетелем кражи, Аполлон сумел опознать виновного в Гермесе и потащил его на суд олимпийских богов. Те очень развеселились при виде незадачливого истца, но поскольку и он, и обвиняемый были сыновьями Зевса, то между ними скоро восстановился мир. Гермес открыл, где спрятаны коровы, и в знак примирения подарил старшему брату изобретенную им лиру. Эту ситуацию Софокл и положил в основу своих "Следопытов"[729], добавив к ней хор сатиров, которые по призыву Аполлона бросаются на розыски стада, но приходят в неописуемый страх, услышав совершенно неведомые им звуки лиры. Стало быть, драма начиналась уже после того, как Гермес совершил все свои проделки, вернулся домой и улегся как ни в чем не бывало в свою колыбель. Гарантию того, что перед нами — начало пьесы, дают стихометрические пометки, уцелевшие на полях и обозначавшие соответственно конец первой, второй, третьей и четвертой сотен стихов. Судя по "Киклопу" и папирусному отрывку из "Тянувших невод" Эсхила, сатировская драма не превышала по объему 800-900 стихов; значит, дошедший до нас текст охватывает примерно половину пьесы. Что касается ее второй половины, то мы едва ли ошибемся, предположив, что для успокоения сатиров из пещеры выходил сам Гермес, а на их призыв снова появлялся Аполлон; спор между двумя богами, завершавшийся их примирением и обещанным отпуском на волю сатиров, должен был закончить эту забавную драму.
Время постановки "Следопытов" документально не засвидетельствовано, и различные попытки вывести датировку из стилистических наблюдений и сопоставлений с другими драмами не приводят к сколько-нибудь убедительным результатам. Только предположительно можно установить и число актеров: если в финале происходила встреча Аполлона с Гермесом в присутствии Силена, требовались три актера; в противоположном случае можно было ограничиться двумя.
Переходя к русскому переводу, следует заметить, что нигде Зелинский не давал столько воли своей фантазии, как при работе над этой пьесой. Поскольку только примерно половина стихов в найденном папирусном экземпляре сохранилась целиком или допускает достаточно надежные дополнения, исследователи старались представить себе, как должны были звучать и стихи, уцелевшие в гораздо более скверном состоянии. Не остался в стороне от этой работы и Зелинский и, публикуя свой перевод, стремился привести его в соответствие с принятой им реконструкцией, дописывая собственные стихи там, где от греческого текста дошло по две-три буквы. Реконструкция эта в целом особых возражений не вызывает, а свои добавления Зелинский выделял везде курсивом, так что читателю было ясно, где он имеет дело с переводом, а где с вольным пересказом. Вероятно, читателю вообще приятнее остановить взор на сплошном тексте, чем наталкиваться на обрывки предложений и отточия, но если на 200 с небольшим сохранившихся греческих стихов приходится в русском переводе 435, то возникает опасность, что читателю предложен не столько Софокл с дополнениями Зелинского, сколько вариации переводчика на тему Софокла. Поэтому в настоящем издании из перевода Зелинского изъяты все стихи и части стихов, не находящие себе достаточной опоры в греческом тексте. При этой операции ряд стихов пришлось перевести заново. Сюда относятся: 84 сл., 137, 184-191, 197-202, 251-256, 287-289, 291-294, 312, 316, 343-348, 356, 359, 365, 397, 399. Слова, передающие в переводе вполне очевидные дополнения греческого текста, заключены в квадратные скобки.
Действующие лица. Среди них не указан Гермес, поскольку в сохранившихся отрывках он не присутствует. Однако он, вероятнее всего, появлялся во второй половине пьесы.
ФРАГМЕНТЫ
Кроме семи, сохранившихся целиком трагедий Софокла, и уцелевших на папирусе связных отрывков из "Следопытов", от него дошло еще свыше 1100 фрагментов различной величины — от нескольких десятков (порою сильно поврежденных) стихов на папирусах до отдельных слов, цитируемых для разных нужд позднеантичными географами, лексикографами, грамматиками, теоретиками красноречия и стиля и т. п. Все они собраны сейчас в первоклассном издании: Tragicorum Graecorum Fragmenta / Ed. S. Radt. Gottingen, 1977. V. 4. Sophocles. См. также добавления и поправки в 3-м томе той же серии, с. 561-592. С изданием Радта сверены для настоящего однотомника переводы и толкования Зелинского, причем эта часть его труда (III, 197421) оказалась наименее приспособленной для воспроизведения в нашем издании.
Дело в том, что раздел фрагментов Софокла, перевод которых составляет неоценимую заслугу Зелинского, он задумал как "книгу для чтения" по античной мифологии (III, 189) и соответственно не только расположил отрывки по мифологическим циклам, но и снабдил достаточно подробным изложением мифа те драмы, от которых дошли одни лишь названия (и притом не всегда достоверные).
Затем Зелинский дополнил перевод фрагментов Софокла переводом отрывков из древнеримских драматургов, обрабатывавших те же сюжеты, что и Софокл, а часто — и непосредственно его трагедии. Этот метод имеет свои преимущества и свои недостатки. Преимущества — в том, что он позволяет более подробно, хотя и достаточно предположительно восстановить содержание утерянных драм Софокла. Недостаток — в том, что у читателя-неспециалиста создается представление, будто отрывки из римских авторов могут быть впрямую включены в восстанавливаемый сценарий драм Софокла[730], хотя между специалистами-филологами отнюдь не всегда достигнуто на этот счет полное согласие: римские драматурги могли заимствовать близкие мотивы и у других греческих трагиков, использовавших те же сюжеты, что и Софокл. В тех случаях, когда фрагменты из римских драматургов являются достаточно информативными, они приводятся в переводах Зелинского в примечаниях.
В силу указанных выше причин раздел фрагментов разросся у Зелинского до 14 с лишним печатных листов и уже по одной этой причине не мог быть включен полностью в настоящее издание.
Поэтому, сохранив принятый Зелинским принцип распределения фрагментов по мифологическим циклам, пришлось заново составить вводные заметки к недошедмшм драмам, а те, от которых дошли одни названия, вовсе исключить. Напротив, добавлен перевод фрагментов, ставших известными после 1915 г. или достаточно связных, но почему-либо опущенных Зелинским. Фрагменты ЭЭ 50, 54, 55, 159, 265, 284, 352 переведены О. В. Смыкой; ЭЭ 3, 9, 13, 20, 27, 34-37, 51, 53, 66-68, 80, 192, 210, 214, 236, 271, 290, 291, 316, 327, 408, 426, 441, 442, 446, 448, 455, 457, 463-466, 487, 509, 510, 513, 522, 540a, 548, 549 — В. Н. Ярхо. Все перечисленные фрагменты печатаются здесь впервые. Вводные заметки составлены В. Н. Ярхо.
Добавлены также сведения о недошедших драмах Софокла, содержащиеся в эпиграфических источниках — каталогах победителей в сценических соревнованиях и дидаскалиях, и указания на обработку тех же сюжетов у других античных драматических авторов. В этом случае, однако, опущены имена второстепенных драматургов, от которых дошли тоже одни отрывки или только названия.
В связи с распределением фрагментов по мифологическим циклам они снабжены иной нумерацией, чем у Радта. Номера его издания проставлены в скобках, а для нахождения в настоящем издании соответствующего фрагмента дается таблица для перевода нумерации Радта в принятую здесь нумерацию.
Как увидит читатель, число фрагментов в нашем однотомнике почти вдвое меньше их количества у Радта: без перевода оставлены отдельные слова, маловразумительные папирусные отрывки и фрагменты, принадлежность которых Софоклу сомнительна. Опущены также, как правило, ссылки на источники, из которых извлечены фрагменты: читателю-неспециалисту эти сведения мало что скажут, специалист-античник найдет их вместе с превосходным аппаратом у Радта.
Слова, добавленные в перевод Зелинским для связности текста, заключены в ломаные скобки.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СОФОКЛА
Сохранившееся в ряде рукописей "Жизнеописание Софокла" принадлежит популярному во II-I в. жанру биографий великих поэтов прошлого, восходящему к историку литературы из школы перипатетиков Сатиру (нач. II в.). Папирусные отрывки из его биографии Еврипида стали известны в начале нашего века (Р. Оху. IX 1912; N 1176); здесь же сохранилось сообщение (фр. 39), что аналогичные работы Сатира были посвящены двум другим великим трагикам (АС 66). Имя Сатира упоминается и в жизнеописании Софокла (6), наряду с именем другого филолога — Каристия, относящегося к концу II в. Таким образом, прототип жизнеописания Софокла можно датировать I в.; затем к нему присоединялись и другие источники, так что в конечном результате к достоверному материалу добавились и легендарные подробности и анекдоты.
Перевод "Жизнеописания" выполнен впервые для настоящего издания.
АНТИЧНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ СОФОКЛА
В этот раздел включены свидетельства различного характера и различной достоверности, извлеченные из античных и средневековых источников. Многие из них перекликаются со сведениями, содержащимися в "Жизнеописании" (далее сокращенно Ж), другие вносят дополнительные черты в жизненный облик Софокла и судьбу его творческого наследия. Полностью свидетельства опубликованы в собрании фрагментов Софокла, выполненном С. Радтом (TrGF. Т 4), которым и руководились для настоящего издания составители и переводчик. Номера Радта поставлены в скобках. Там же специалисты найдут более подробные указания источников.
Из помещенных здесь переводов Э 10 принадлежит В. О. Нилендеру, Э 53 — Адр. Пиотровскому, Э 69 и 70 — С. В. Шервинскому, Э 76 — Д. С. Недовичу и Ф. А. Петровскому, Э 89 — Л. Блуменау. Все остальные переводы выполнены В. Н. Чемберджи специально для настоящего издания и публикуются здесь впервые.
Примечания
1
Птенцы младые... — В оригинале: "О дети". Ср. 6 (в переводе не передано), 58, 142. Эдип сразу же представлен как царь, по-отечески заботящийся о своих подданных... Кадмоеа гнезда! — Кадм — сын финикийского царя Агенора, посланный им на поиски Европы, похищенной Зевсом. Не найдя нигде следов сестры, Кадм получил от дельфийского оракула Аполлона указание прекратить бесполезные розыски и основать город Фивы (часто называемые также Кадмеей). Ср. ниже, 267 сл.
(обратно)
2
Средь них и я... — Зелинский переводил: "Здесь — под обузой старости жрецы", принимая рукописное чтение в 18 ιερεῖς и видя в противопоставлении οἱ μὲν... >οἱ δὲ ... (16 сл.) указание на две группы просителей — юношей и жрецов. Однако на присутствие других жрецов, кроме обращающегося к Эдипу, в дальнейшем тексте нет ни малейшего намека, и их место скорее там, где у алтарей в городе совершаются жертвоприношения и возносятся мольбы к богам (ср. 4 сл., 19-21). Поэтому Дэн и Доу с полным основанием принимают конъектуру Бентли ἱερεύς, к которой примыкают следующие слова εγω μὲν ... — "а я — жрец"... Тогда множественное число в οἱ δὲ следует рассматривать как так наз. pluralis maiestatis — "что же касается нас, то я"... В соответствии с этим внесено изменение в перевод Зелинского.
(обратно)
3
У двух святилищ... — Имеются в виду два храма Афины Паллады, известные в историческое время в Фивах — Афины Онки (ср. Эсх. Сем. 487, 501) и Афины Кадмейской или Исменийской.
(обратно)
4
...над Исмена вещею золой. — У алтаря Аполлона Исмения, чей храм находился вблизи реки Исмена. Здесь жрецы бога давали предсказания в ответ на жертвоприношения, состоявшие из заколотых и сожженных у алтаря животных. Отсюда — "вещая" зола.
(обратно)
5
Зачем мы здесь? — Добавление Зелинского.
(обратно)
6
...певице ужасов... — Сфинкс с ее загадкой. Ср. 391, 508, 1199.
(обратно)
7
Твой опыт... — После этого стиха Доу постулирует лакуну, исходя из трудности при синтаксическом анализе оригинала. Предложение Доу не встретило сочувствия у рецензентов, и Зелинский, если и видел эту трудность, не придал ей значения при переводе.
(обратно)
8
Послал я в Делъфы... — Без обращения за советом к жрецам пифийского Аполлона в Дельфах древние греки не принимали ни одного серьезного решения в вопросах как общественной, так и частной жизни.
(обратно)
9
Густого лавра... — Обращавшиеся в Делъфы надевали на голову венок из ветви лавра и не снимали его до возвращения домой.
(обратно)
10
...вскормленную соком Земли фиванской... — Причина бедствия, постигшего Фивы, состояла именно в том, что убийца Лаия, происходивший из его царства, продолжал находиться на фиванской земле, тем самым оскверняя ее пролитой кровью здешнего царя. Ср. 101. Если бы Эдип продолжал жить в любой другой земле, совершенное им убийство незнакомца в дорожной ссоре могло вообще не считаться преступлением.
(обратно)
11
Как говорили... — Зелинский перевел: "Так сам он нам говорил", исходя из рукописного ἔφασκεν. Здесь, однако, представляется уместной конъектура Доу ἔφασκον (3 л. мн. ч.): "Так говорили". В то время, когда происходит действие трагедии, не важно, чем мотивировал свой отъезд 20 лет тому назад Лаий; важно, что об этом думали и продолжают думать в народе.
(обратно)
12
Сюда же... созовите... — Мотивировка выхода хора, далеко не всегда обязательная в древнегреческой трагедии.
(обратно)
13
Зевса отрадная весть... — В изображении Софокла, хор уже осведомлен о возвращении Креонта, но не знает содержания полученного им оракула.
(обратно)
14
Чадо Надежды, бессмертное Слово! — Аполлон, отождествляемый с изрекаемым от его имени прорицанием ("бессмертным Словом"), которое вселяет в смертных надежду на избавление от бедствий.
(обратно)
15
Первой тебя я зову... — Парод выдержан в форме культового гимна, обращенного к богам с призывом о помощи. Сначала называются имена богов с принадлежащим! им эпитетами (Афина — державная, букв, "земледержица"; Феб — "всеразящий": Артемида в оригинале названа Евклией, богиней "Доброй славы": под этим именем она почиталась и в историческое время в ее храме в Фивах); затем — просьба явиться на призыв (свет нам явите) и ее обоснование ранее оказанной помощью (Если когда-либо... развеяли...). Далее, во второй паре строф, излагается обстановка, требующая вмешательства богов; из картины бедствия, постигшего город вырастают новые призывы о помощи (третья пара строф). Ср. молитву Хриса в "Илиаде" (I, 37-42) и гимн Сапфо к Афродите.
(обратно)
16
...на площади круглой... — На агоре, главной городской площади, в центре которой как видно, находился алтарь со статуей Артемиды.
(обратно)
17
Ареса буйного... — Apec, обычно посылающий воинам смерть на поле боя, здесь мыслится как бог, виновный в гибели людей и в мирное время (без щитов, без копий).
(обратно)
18
Амфитрита — супруга Посидона, живущая в глубине моря.
(обратно)
19
...с гор ликийских... — Связь Артемиды с ликийскими горами возникла, вероятно по аналогии с эпитетом "Ликийский", который прилагался к Аполлону (так он назван и в оригинале, 203). Происхождение этого эпитета объясняют по-разному от корня λυκ — обозначающего свет; от слова λύκος — "волк" (Аполлон почитало как защитник стад от волков); от малоазийской страны Ликии, откуда происходила Лето, родившая Зевсу близнецов, Аполлона и Артемиду. Что касается Артемиды, то в Трезене, на северном побережье Пелопоннеса, был храм Артемиды Ликийской (Павс. II, 31, 4).
(обратно)
20
...моей родины отпрыск... — Упоминаемый далее бог Дионис, сын фиванской царевны Семелы и Зевса.
(обратно)
21
...я — поздний гражданин... — С точки зрения афинского права, уголовно преследование могло быть возбуждено только по заявлению полноправного гражданина, каким стал Эдип, будучи избран царем.
(обратно)
22
Кому известно... — Тоже элемент афинского процессуального кодекса: заочно освобождение от наказания явившегося с повинной соучастника преступления
(обратно)
23
В земле ... отлучен. — "Заклятие" убийцы посредством отлучения его от общения с людьми, посещения храмов тоже момент из области афинского уголовного права.
(обратно)
24
Я говорю: будь проклят... — Эти стихи еще в середине прошлого века О. Риббек предложил перенести в конец монолога, после ст. 272 (Иль худшей смертью...) и Зелинский в своем переводе исходил из этой перестановки. Еще более далеко идущие изменения в порядке стихов в этом монологе отстаивает Доу, располагая их в следующем порядке: 232-243, 269-272, 252-268, 244-251 (Studies. V. 1 Р. 221-226). Едва ли, однако, есть необходимость в этих перестановках, и в настоящем издании перевод приведен в соответствие с традиционным порядком текста.
(обратно)
25
Так за него, как за отца родного... — Став супругом Иокасты, Эдип оказался связанным узами родства с Лаием и поэтому (согласно афинской судебной практике) имеет право возбудить уголовное преследование еще не найденного убийцы.
(обратно)
26
О власть, о злато... — Ст. 380-389 представляют собой в оригинале один синтаксический период (см. Трагический театр Софокла, с. 490), разбитый Зелинским переводе на 6 самостоятельных предложений.
(обратно)
27
...хищная певица... — См. примеч. к ст. 36. Живую дань сбирала... — добавление Зелинского.
(обратно)
28
Птицы вещие молчали... — В Древней Греции одним из средств прорицания служи полет птиц и издаваемые ими при этом звуки. Ср. 966. Слепому Тиресию приходилось делать свои умозаключения именно по этому второму признаку. См. Ан 999-1004.
(обратно)
29
И час придет... — Добавление Зелинского, имеющее целью сгладить не слишком удачный в оригинале переход от 416 к 417. Доу постулирует между ними лакуну один стих, равную по смыслу добавлению Зелинского.
(обратно)
30
Киферон — горный кряж на границе между Фивами и Аттикой, где по наиболее распространенной версии Эдип был подкинут, а по версии Софокла — передан коринфскому пастуху. Ср. 1134, 1391.
(обратно)
31
В твоем искусстве... — Переведено по конъектуре Бентли, принятой Доу: τέχνη против рукописного τύχη. Эдипа в меньшей мере сгубил случай, чем его способность отгадать загадку Сфинкс.
(обратно)
32
...рой... Эриний. — Эринии — божества кровной мести. Первоначально в их функции входила месть за убийство или осквернение, совершенное в пределах рода и семьи (ср. ЭК. 40 и прим.), затем им стало подведомственно всякое убийство. Здесь упоминание Эриний (в оригинале — Керы, родственные им божества) несет в себе трагическую двусмысленность, так как преступления, совершенные по неведению Эдипом, входят в древнейшую сферу действия Эриний. Ср. Од., XI, 279 сл.; Эсх. Сем. 700, 723, 791, 977.
(обратно)
33
С круч... Парнаса. — На склонах Парнаса расположены Дельфы и оракул Аполлона, источник грозных вещаний (480); в оригинале: "прорицаний, исходящих от пупа земли" — в Дельфах особым почитанием пользовался камень, проглоченный Кроном вместо младенца Зевса и возвращенный им из своего чрева вместе с его другими, проглоченными им детьми. Место, где лежал камень, считалось центром ("пупом") земли.
(обратно)
34
Полибид — Эдип, считающийся сыном Полиба.
(обратно)
35
Сограждане. — Каким образом Креонт, ушедший в конце пролога вместе с Эдипом во дворец, оказался в городе и, тем более, узнал, в чем его подозревает царь, ни Софокла, ни его аудиторию, как видно, не интересовало.
(обратно)
36
...был тогда при деле? — В оригинале точнее: "Владел своим искусством?"
(обратно)
37
...без страха... — Перевод по ркп. чтению ἄνευ φόβου. Доу принимает и отстаивает конъектуру Блейдза ἄνευ φϑόνου — "без зависти", которая всегда сопровождает царя, но не распространяется на второе после него лицо в государстве.
(обратно)
38
Нет, не изгнанье... — После этого стиха в оригинале явно выпал однострочный вопрос Креонта (напр.: Когда же я смогу убедить тебя в ошибке?). Точно так же после 625 — однострочная реплика Эдипа (напр.: Нет, ибо я убежден в своей правоте). Лакуну после ст. 625 указал Джебб; Зелинский принял ее, но заполнил переводом "от себя"; лакуну после ст. 623 обосновывает Доу.
(обратно)
39
...новый бедствий вал... — В переводе пропала важная мысль оригинала: "бедствий, происходящих от вас двоих".
(обратно)
40
Фокида — область в Средней Греции, центром которой были Дельфы. На восток от них, по дороге к Фивам, находилась Давлида. Расстояние от Дельфов до Давлиды по прямой — немногим более 20 км.; путь по горным дорогам был, естественно, несколько длиннее, но в любом случае ясно, что Эдип только что успел покинуть Дельфы и находился целиком под впечатлением полученного там ужасного пророчества (см. 789-793), когда повстречался с Лаием и его свитой.
(обратно)
41
...тогда уж нет сомнений... — Некоторый нюанс в переводе этого стиха зависит от принятой в нем интерпункции. Большинство издателей членит этот период на: εἰ...αὐδήσει, σαφῶς τοῦτ᾽ἐστίν — "если (пастух) укажет на одного убийцу, то ясно, что это дело моих рук". Доу членит период иначе: εἰ...αὐδήσει σαφῶς, τοῦτ᾽ἐστίν — "если (пастух) явно укажет на одного убийцу, значит, это дело моих рук".
(обратно)
42
Судьба моя! — О месте 2-го стасима в трагедии см. выше, с. 497.
(обратно)
43
Слепая спесь — власти чадо... — Зелинский перевел по конъектуре Блэйдза, принятой Доу: ὕβριν φυτεύει τυραννίς — "тирания порождает гордыню". Ркп. чтение, принятое большинством издателей: ὕβρις φυτεύει τυραννον — "гордыня порождает тирана" — имеет не меньше права на существование: именно гордыня, надменность, превышение человеческих возможностей служили, по представлениям древних греков, источником единовластия. Ср. Эсх. Пе. 808, 821.
(обратно)
44
...срединный храм... — Дельфы; см. прим. к 480; ...чертог Абейский... — храм Аполлона в Абах, северо-восточнее Давлиды; Олимпия — культовой центр в Элиде, на западе Пелопоннеса; в расположенном там огромном храме Зевса, как и в Абах, паломникам давались прорицания.
(обратно)
45
Уж веры нет... — В переводе опущена существенная мысль оригинала: "Уже теряют силы прорицания, касающиеся Лаия", — хор делает вывод о падении благочестия, исходя из вполне конкретного случая: Лаию была предсказана смерть от руки сына, а он погиб от безвестного убийцы. О падении среди афинян в годы Пелопоннесской войны веры в оракулы см. Фукидид II, 47, 4; V, 103, 2.
(обратно)
46
Ликейский Аполлон... — См. примеч. к 208.
(обратно)
47
Дозвольте, граждане... — В оригинале этот и два следующих стиха кончаются одинаково на слог — που — редкий случай в афинской трагедии, подчеркивающий значение предстоящей сцены.
(обратно)
48
Земли истмийской... — Истм — вообще перешеек, но чаще всего имеется в виду Коринфский перешеек, соединяющий Среднюю Грецию с Южной.
(обратно)
49
...с криком... птицы... — См. 395 и примеч.
(обратно)
50
...суставы знают ног твоих. — По общепринятой версии, Лаий велел проколоть младенцу сухожилия у щиколоток и связать ноги сыромятным ремнем (ср. 1034, 1350). Воспалившиеся и опухшие в результате этой варварской операции ноги и дали якобы повод спасителям ребенка назвать его Эдипом: это имя греки производили от глагола οίδάω ("вспухать") и существительного ποῦς ("нога"). Οἰδίπους — "с опухшими ногами" (1036).
(обратно)
51
...тройным рабом... — Т. е. рожденным от женщины, которая была сама рабыней в третьем поколении... не станешь ты рабыней. — Свободнорожденная гражданка, вышедшая замуж за раба, теряла свои гражданские права и приравнивалась к рабыне. Эдип истолковывает тревогу Иокасты в том смысле, что она боится узнать о его истинном — может быть, рабском — происхождении (ср. 1070, 1078 сл.).
(обратно)
52
Горного Пана ль подруга... — В греческой мифологии было достаточно примеров соединения богов со смертными девушками, которые потом вынуждены были подбрасывать детей — плод тайной связи. Так был подброшен сын Аполлона и афинской царевны Креусы Ион (см. одноименную трагедию Еврипида); близнецы, рожденные фиванской царевной Антигоной от Зевса, — Амфион и Зет; тоже близнецы, рожденные элидской царевной Тиро от Посидона, — Пелий и Нелей (ср. Менандр. Третейский суд 325-337). Поэтому предположение хора, что и Эдип — результат одного из таких союзов, с древнегреческой точки зрения не содержит в себе ничего невозможного.
(обратно)
53
...не купленным... — Рабы, выросшие в доме, считались заслуживающими особого доверия своих господ.
(обратно)
class='book'>
54
Арктур — самая яркая звезда в созвездии Волопаса. Ее появление в сентябре было признаком осеннего равноденствия (Гес. Т и Д. 566, 610; Фукид. II, 78). В оригинале: "от весны до Арктура", стало быть, от марта до сентября.
(обратно)
55
...заставят силой. — Древние греки были убеждены, что добиться от раба правды можно только под пыткой (ср. 1154, 1158).
(обратно)
Креонт отныне страж... — Как единственный взрослый мужчина из царского рода. Называя своих сыновей мужчинами (1460), Эдип, как видно, несколько преувеличивает их возраст.
(обратно)
60
Вновь вопросить... — Откладывая изгнание Эдипа, Софокл приводит финал трагедии в соответствие с распространенной версией, по которой Эдип еще некоторое время оставался во дворце, скрытый от глаз сограждан. Это время требовалось, по мифу, для того, чтобы Этеокл и Полиник успели оскорбить отца и заслужить его проклятие (см. вступительную заметку к ЭК и ст. 427-430, 440-444).
(обратно)
61
...собранья у соседей... — Имеются в виду те случаи, когда афинские женщины могли появиться среди публики: праздники Великих Панафиней, Дионисии и чисто женские праздники — Фесмофории, Адонии и т. п.
(обратно)
Теперь лишь об одном... — Рукописи дают здесь разночтения, и одно из возможных чтений (принятое Доу) дает здесь противопоставление: "молите, чтобы мне жить, как дает случай, вам же — лучше, чем вашему отцу".
(обратно)
64
О сыны земли фиванской! — Подлинность заключительных стихов трагедии вызывает у многих исследователей сомнение. Расхождение начинается с вопроса о том, кому они принадлежат: в ркп. они отданы хору, в схолиях — Эдипу. Эта последняя аттрибуция представляется явно ошибочной: назидательное завершение, уместное в устах корифея, совершенно разрушило бы трагическое содержание образа Эдипа. Возможно, замечание схолиаста вызвано почти буквальным сходством 1524 сл. со ст. 1758 сл. из заключения еврипидовских "Финикиянок", где их произносит Эдип. Однако, именно это сходство, подкрепляемое принятым в обоих случаях размером — трохеическими тетраметрами, возбуждает сомнение в принадлежности финальных стихов ЦЭ Софоклу: в его трагедиях заключительные слова корифея всегда бывают выдержаны в анапестах. Вероятно, обсуждаемыми стихами во время посмертных постановок трагедии заменили подлинный софокловский финал по образцу завершения "Финикиянок". (См. Dawe. Studies. V. I. P. 266-273). Сомнения, связанные с малоупотребительным у Софокла трохеическим тетраметром, распространяются иногда и на предшествующие стихи, начиная с 1515.
(обратно)
Земли, и Мрака грозные исчадья... — Эринии. Эсхил (Евм. 416) называет их матерью Ночь. Согласно Гесиоду (Теог. 184), Эриний родила Земля, оплодотворенная каплями крови Урана, которого оскопил его сын Крон, — отсюда их функция мстить за преступление против родителей.
(обратно)
67
Евмениды ("благосклонные") — другое наименование Эриний, выдвигающее на первый план их благодатные функции (486-489). См. Эсх. Евм. 794-1047.
(обратно)
68
...в тот день неслыханных гаданий... — Тогда же, когда Эдип получил ужасное предсказание о своей судьбе, придя в Дельфы. Характерно, однако, что в ЦЭ Софокл не вспоминает об этой части предсказания, касающейся кончины Эдипа.
(обратно)
69
А знаменьем признаешь... — Предвосхищение финала, ср. 1456-1479.
(обратно)
70
...бесхмельных сотрапезниц... — Возлияние Эриниям состояло из родниковой воды и меда, без примеси вина, которое добавлялось при жертвоприношениях другим богам (см. 158-160, 469-481).
(обратно)
71
Ты разве меня не слышишь? — Как видно из сравнения с антистрофой, после этого стиха в оригинале пропали 3 стиха; еще один, последний, — в следующей за ними партии Антигоны.
(обратно)
72
Нет от богов... — Хор хочет сказать, что нарушение им обещания, данного ранее Эдипу (см. 176 сл.), не вызовет гнева богов, так как раньше он скрыл от них свое имя, запятнанное скверной.
(обратно)
73
Когда поток струится... — Эдип хочет сказать, что своим поведением старцы омрачают репутацию Афин как оплота всех гонимых.
(обратно)
74
На зло ответил злом я... — Т. е. убил, обороняясь, повстречавшегося ему не узнанного Лаия.
(обратно)
75
Святые их заветы... — В ркп. имеются разночтения, но ни одно из них не дает права на столь возвышенный стиль. Буквальный перевод: "Почитая (одних) богов [т. е. оберегая священную рощу Евменид], не ставьте ни во что (других) богов [т. е. блюдущих права гостеприимства]". Есть даже чтение, позволяющее перевести: "Не делайте глупцами других богов".
(обратно)
76
...этнейский конь... — Из области в Сицилии, прилегающей к горе Этне.
(обратно)
77
...у египтян нравам Они учились... — Сведения, по-видимому, почерпнутые Софоклом в "Истории" Геродота (II, 35), с которым он находился в дружеских отношениях.
(обратно)
78
...Вестницей гаданий Феба... — Мотив, введенный Софоклом только здесь, чтобы подчеркнуть преданность Исмены; ни в каких других прорицаниях Феба, кроме полученных им в юности, Эдип не нуждался. Новое прорицание Исмена приносит только сейчас (387-392).
(обратно)
79
...новый брак... — Не в том смысле, что Попиник был женат ранее, а в том, что у него появились новые свойственники за пределами родной страны. Полиник женился на дочери аргосского царя Адраста. ...смелая дружина... — семь вождей (включая Полиника), ополчившихся против Фив.
(обратно)
80
...я готов Принять был гибель... — Ср. ЦЭ. 1409-1412.
(обратно)
81
Да, слышали... — В некоторых ркп. при этом стихе обозначена только перемена говорящего; в других его отдают Исмене или Антигоне, в третьих — обеим сестрам вместе. Исмена представляется здесь наиболее подходящей собеседницей Эдипа, поскольку она же далее берет на себя труд совершить возлияние и уходит, оставляя Антигону с отцом.
(обратно)
82
Если б не тронул я... — Ркп. текст здесь явно неудовлетворителен, предлагая чтение: καὶ γὰρ ἄλλους ἐφόνευσα καὶ ἀπώλεσα — "и других я убил и погубил", как будто Эдипа беспокоит судьба убитых им спутников Лаия. Для исправления смысла предлагались различные конъектуры, и в том числе: καὶ γὰρ ἄν, οὑς ἐφόνευσα, ἔμ ἀπώλεσαν (см. Джебб), "ибо погубили бы меня те, которых я убил". Дерево Зелинского выполнен по этому чтению, напоминающему зрителю, что убийство Лаия было совершено Эдипом в состоянии самообороны (см. ниже, 922-999).
(обратно)
83
И сам чужим я вырос... — Фесей родился от союза афинского царя Эгея с трезенской царевной Эфрой и провел свое детство и отрочество вдали от Афин, которые он считал своей родиной как сын и наследник афинского царя.
(обратно)
84
И много бедствий... — Достигши совершеннолетия, Фесей отправился на свидание с отцом через Коринфский перешеек, населенный в те времена кровожадными разбойниками. Только одержав победу над Скироном, Синисом, Прокрустом и т. п. чудовищами, Фесей сумел добраться до Афин; здесь ему еще предстояла охота на свирепого марафонского быка и поездка на Крит, где он убил Минотавра, вступив с ним в поединок в глубине лабиринта.
(обратно)
85
Кому же? — Доу постулирует после этого стиха лакуну в две однострочные реплики, Эдипа и Фесея. В самом деле, 588 звучит в оригинале следующим образом: "(Ты говоришь о вражде, грозящей) твоим сыновьям или мне?" После этого слова Эдипа ("Они домой влекут меня...") явно не содержат ответа на вопрос Фесея: вражда между отцом и сыновьями грозит самому Эдипу. Можно предположить, что в ответ на вопрос Фесея Эдип сообщал о какой-то опасности, грозящей ему самому, пока он ищет защиты у Фесея, и Фесей спрашивал, чего же именно боится тепеь изгнанник. Слова Эдипа (589) и были ответом на этот, выпавший в ркп. вопрос.
(обратно)
86
Кроткого бога... — Определение "кроткого" — добавление Зелинского, мало подходящее к Дионису, который обладал способностью вселять в людей вакхическое исступление.
(обратно)
87
Его воспоивших нимф... — Младенец Дионис был отдан на воспитание нимфам в мифической Нисе; впоследствии они составили сопровождавшую его свиту.
(обратно)
88
Дева-Кора — Персефона, богиня подземного мира.
(обратно)
89
Есть и древо у нас... — Дальше следует гимн оливковому дереву (маслине), почитавшемуся в Аттике как священное дерево Афины. Его вырубка считалась актом религиозного нечестия (ср. ниже: "Ни стар, ни млад... ввек не сгубит его") и строго каралась, вплоть до смертной казни.
(обратно)
90
...в дорийской земле — Имеется в виду весь Пелопоннес, названный так якобы по имени легендарного элидского царя Пелопа.
(обратно)
91
Зевс-Морий — эпитет, сопровождающий имя Зевса, происходит от слова μορία "священная маслина".
(обратно)
92
Здесь же прянул в лазурь... — Находившийся на Акрополе и символизировавший власть над морем источник с соленой водой афиняне считали делом рук Посидона, который вызвал его на свет, ударив о скалу трезубцем. Они так и называли его "морем" — отсюда ассоциация этого образа с кораблем, плывущим по настоящему морю в сопровождении морских нимф Нереид.
(обратно)
93
...такой падет позор? — С нашей точки зрения, самоотверженное служение Антигоны скитальцу-отцу меньше всего заслуживает обозначения как позорное. Греки, однако, судили гораздо чаще по объективному результату: доля юной царевны, скитающейся, как нищенка, лишенной защиты отца и мужа, представлялась им позорной. Такое положение Антигоны, по мнению Креонта, позорит и весь ее род (Каким бесславьем.., 754).
(обратно)
...такую же дарует старость... — Ср. Ан. 1261-1346.
(обратно)
96
Зевс не даст... — Ркп. здесь испорчена, и образовавшуюся небольшую лакуну издатели восстанавливают по-разному, но из ответа Креонта очевидно, что здесь должен был быть упомянут Зевс.
(обратно)
97
За рубеж страны! — Хор хочет сказать, что свита с Антигоной и Исменой уже близка к границам Аттики; если не застигнуть их немедленно, то ради защиты девушек афинянам придется вторгнуться с войском на чужую территорию, что может повести к серьезным для них внешнеполитическим осложнениям. Ср. 902.
(обратно)
98
Что за крики? — См. Ф. 1402-1407 и примеч.
(обратно)
99
Дороги две... сошлись. — Обе дороги вели из Колона на северо-запад, в направлении Киферона. Одна шла вдоль северного берега Элевсинского залива и через Элевсин, другая — несколько севернее, в обход Эгалейского хребта. Обе они сходились южнее аттического поселения Элевфер. Фесей отправляет туда своих людей в расчете на то, что они опередят свиту Креонта, не дав ей пересечь границу.
(обратно)
100
А ведь не Фивы... — В свете событий 407 г. (см. вступительную заметку) комплимент по адресу Фив (ср. также 929) не вполне понятен. Высказывалось предположение, что эти стихи внесены Софоклом-внуком при постановке 401 гг., после того как эмигрировавший в Фивы Фрасибул собрал там отряд, положивший начало освобождению Афин от олигархии Четырехсот.
(обратно)
101
Ведь нет для гнева... — Эти два стиха несколько нарушают ход мысли Креонта, объясняющего свое поведение и необходимость подчиниться воле Фесея. Некоторые издатели их совсем исключают, Доу переносит после 959: Хоть я и слаб, — говорит Креонт, — но затаю свою обиду до самой смерти.
(обратно)
102
Не одиноким ты... — Загадочный намек в устах Фесея на поддержку со стороны кого-то из афинян, на которую мог рассчитывать Креонт. Убеждение, что враги царствующей особы всегда должны опираться на недовольных среди его окружения, присуще и другим персонажам Софокла: ср. ЦЭ. 378-389, 399 сл.; 532-542; Ан. 289-294.
(обратно)
103
...Пифийский брег... — Местность на берегу Элевсинского залива, где находился храм Аполлона (Пифийского бога). Иль луг светозарный... — Сам Элевсин, древний культовый центр Деметры и Персефоны (могучих богинь), известный своими мистериями (вечными тайнами). См. 901 и примеч.
(обратно)
104
...эатский кряж... Горы снеговерхой склон? — Другое название Эгалейского хребта. См. 901 и примеч.
(обратно)
105
...вся вперед устремлена... — Испорченное в ркп. место. Перевод приблизительный.
(обратно)
106
Не будет им обид истоком... — Это выражение можно толковать по-разному. Благодаря вмешательству Фесея (1) на будущем обеих сестер не отразится их происхождение от отца, сошедшегося с собственной матерью; или (2) они не потерпят обиды от Креонта, приходящегося им кровным родственником.
(обратно)
107
Кто дело сделал. — Ркп. чтение испорчено. Перевод Зелинского — по чтению Джебба.
(обратно)
108
...не согражданин тебе... — Странная характеристика, если учесть что Полиник (о котором говорит Фесей, не называя его по имени) и Эдип — оба родом из Фив. Возможно, сам Полиник сказал Фесею, что он из Аргоса, или царь понял это по его одежде (ср. 1167 сл.).
(обратно)
109
...в Аргосе дорийском... — Находящемся в Пелопоннесе, населенном преимущественно дорийцами. Ср. 1301.
(обратно)
110
То от закатной межи морей... — Поэтическая парафраза мысли "со всех сторон света".
(обратно)
111
Уж близится пришелец... — В оригинале 1249 сл. звучат следующим образом: "И вот, по-видимому, чужеземец к нам... что же касается свиты, то он один, отец..." В связи с этим Доу справедливо замечает, что ограничительная частица γε ("в отношении же", "что касается") не имеет смысла после слов Антигоны καὶ μήν, вводящих появление нового персонажа. Поэтому Доу предполагает здесь потерю двух стихов: в первом завершалось сообщение Антигоны ("к нам приближается"), во втором содержался вопрос Эдипа: "Один он идет? Или за ним следует свита?" — беспокойство Эдипа после недавнего вторжения Креонта вполне объяснимо. На этот вопрос Антигона и отвечает успокаивающим: "Что касается свиты, то ее нет; он подходит один". Соображения Доу несомненно заслуживают внимания.
(обратно)
112
Дух — мститель твой... — В оригинале: Эриния. См. ЦЭ. 472 и примеч.
(обратно)
113
Так и пророки возвестили... — О каком пророчестве здесь идет речь, не ясно. Доу замечает, что содержание пророчества Полиник должен был сообщить прежде, чем перейти к дальнейшему изложению ("Когда же я прибыл в Аргос"..., 1301). Поэтому после 1300 Доу предполагает лакуну в несколько стихов.
(обратно)
114
Нас семь вождей... — Ср. Эсх. Сем. 375-652; Евр. Финик. 119-181.
(обратно)
115
По матери он назван... — Имя Парфенопей производят от греческого слова παρϑένος — "дева"; Аталанта — одна из спутниц Артемиды, долго хранившая свое девичество.
(обратно)
116
...Эреба Мрак изначальный... — Ср. Гес. Теог. 116; по космогонии, излагаемой в аристофановских "Птицах" и восходящей к орфическим представлениям, в начале мироздания лежали четыре стихии: Хаос, Ночь, черный Эреб (царство мертвых) и обширный Тартар (693).
(обратно)
117
Не отдавайте в поруганье... — Автореминисценция сюжета "Антигоны" Софокла. Ср. 1435 сл.
(обратно)
118
Там над обрывом... — В оригинале точнее: "приди, даже если ты свершаешь жертву..." Имеется в виду священная роща и храм Посидона в Колоне (Павс. I, 30, 4).
(обратно)
119
...от сынов дракона. — Фиванцев, которые являются потомками спартов, выросших из посеянных Кадмом зубов убитого им дракона.
(обратно)
120
Гермес-вожатый — проводник душ умерших в загробном царстве; в этом качестве его звали психопомп. См. А. 832.
(обратно)
121
Несчетных мук... — Ркп. текст испорчен. Перевод приблизительный.
(обратно)
122
Необоримый зверь... — Страж подземного царства пес Кербер.
(обратно)
123
Земли и Эреба Суровая дщерь. — Смерть, хотя подобная генеалогия больше нигде не засвидетельствована.
(обратно)
124
Вытянул у бога... — Перевод Зелинского исправлен по конъектуре λελογχότα принятой многими издателями, в том числе Даном и Доу. См. "Ф. Ф. Зелинский переводчик Софокла", с. 536.
(обратно)
125
...медными устоями... — Т. е. уходит в самую глубину Тартара. Ср. Ил. VIII, 13-15; Гес. Теог. 811-813.
(обратно)
126
Близ Полой Чаши... — Судя по всему, углубление в скале, в котором спрятали свой договор о дружбе Фесей и царь лапифов Пирифой; Фесей согласился сопровождать Пирифоя в походе за Персефоной в подземное царство.
(обратно)
127
Скалы Фориковой, дуплистой груши И каменной могилы... — Колонские святыни, ближе нам неизвестные.
(обратно)
128
Деметры-Хлои — "Зеленеющей", т. е. покровительницы молодой листвы и начала всякой растительности. В Афинах было святилище, в котором Деметра-Хлоя почиталась вместе с Землей — Детокормилицей (Павс. I, 22, 3).
(обратно)
129
Волосы внезапно... поднялись. — Симптом страха, известный еще из гомеровского эпоса: Ил. XXIV, 359.
(обратно)
130
Не ропща... — Стих испорчен, и καλῶς, переведенное Зелинским "не ропща", скорее всего, лишнее.
(обратно)
131
Несчастный старец... — Перевод Зелинского по не имеющему смысла ркп. οὐδὲ γέρων. Более вероятный смысл этого стиха "даже находясь под землей (в Ахеронте)". Первое чтение, предложенное Векляйном, принимает Джебб; второе предлагает Доу.
(обратно)
132
О родная... — В партии Исмены, как это видно из сравнения со строфой, в ркп. пропуск. Разные издатели, однако, постулируют его в различных местах: одни — посередине сохранившегося текста, другие — после него. Из перевода Зелинского изъят один стих в соответствии с первым предположением.
(обратно)
133
Там и мне бы... — После этого стиха в ркп. потерян обмен краткими репликами между Исменой и Антигоной, переведенный здесь по дополнению Виламовица.
(обратно)
134
Не уличат меня... — По сообщению схолиаста, античный грамматик Дидим (2-я пол. I в. до н. э.) считал этот стих неподлинным, ссылаясь на своих предшественников, комментаторов Софокла. Те из современных издателей, которые придерживаются атетезы, указывают, главным образом, на то, что реплика в два стиха нарушает однострочную стихомифию, хотя подобные случаи встречаются у Софокла и в АН. (401-406), и в других трагедиях: ЦЭ 356-369, 1000-1046; ЭК 579606.
(обратно)
135
Он двух очей... себя лишил. — Ср. Эсх. Сем. 778-784.
(обратно)
136
Над Диркейским.. руслом... — Дирка — река на запад от Фив.
(обратно)
137
...надменных речей похвальбу... — Образ осаждающих Фивы как надменных насильников навеян Эсхилом: Сем. 375-676.
(обратно)
...царицы ристаний... — Собственно, "славной многими колесницами": ср. Ил IV, 391; Пинд. Од. VI, 85; Истм. VII, 20.
(обратно)
140
О, мужи Фив! — Обращение Креонта к старцам (ἄνδρες) Зелинский перевел "сограждане", что более соответствует греческому πολῖται; однако так Креонт никогда к ним не обращается, и это характерно для его представления об отношениях между царем и подданными.
264 ...раскаленное держать в руках железо... — В доказательство своей невиновности.
(обратно)
141
Я ропот слышу. — См. ЭК. 1029 сл. и прим.
(обратно)
142
Много в природе дивных сил... — См. "Трагический театр Софокла", с. 497.
(обратно)
143
Благороден! Безроден... тот... — В подлиннике противопоставляются ὑψίπολις — "высоко вознесенный в городе", "пользующийся высоким уважением в государстве" и ἄπολις — "лишенный государства", "отвергнутый государством".
(обратно)
144
...домового Зевса... — В подлиннике речь идет о Зевсе ἑρκεῖος — покровителе очага, стоящего посреди двора, обнесенного оградой. Почитание такого "приочажного" Зевса было символом прочности семейных связей.
(обратно)
145
Сердобольные слезы... — Как видно, Исмена появлялась в другой маске, чем та в которой она выступала в прологе. Теперь на маске были обозначены кровавые полосы — знак того, что, горюя о сестре, она ногтями разодрала в кровь щеки.
(обратно)
146
О Гемон... — Ркп. традиция отдает этот стих и 574 Исмене; в первопечатном издании Альда Мануция ст. 572 был отдан Антигоне, и так поступают с тех пор многие издатели, движимые романтическими представлениями о любви Гемона и Антигоны; между тем, сама Антигона на протяжении трагедии об этом ни слова не говорит и, на наш взгляд, нет оснований менять ркп. атрибуцию реплик ни в 572, ни в 574 который отдают то хору, то все той же Антигоне. См. подробнее: Ярхо В. Н. Трагедия Софокла "Антигона". С. 77 сл.
(обратно)
147
Не искупит жертва сыновняя... — Такой перевод имеет в виду скорее всего гибель обоих сыновей Эдипа, наиболее близкую по времени к событиям, изображаемым в трагедии. В оригинале — более общая мысль: каждое предыдущее поколение не освобождает от бед следующее за ним.
(обратно)
148
Стал единственным ныне... — Старший сын Креонта Мегарей погиб раньше (см. 1303) при осаде Фив. У Эсхила (Сем. 474-477) он назван среди защитников Фив и предсказывается его смерть, к которой Эсхил, впрочем, больше не возвращается. Еврипид (Финик. 930-1018) выводит первенца Креонта под именем Менекея и повествует о его самопожертвовании ради спасения родного города.
(обратно)
149
...из сонма граждан... пред сонмом граждан... — Попытка переводчика передать перекликающиеся между собой в оригинале πόλεμς в начале 656 и πόλει — в конце следующего стиха.
(обратно)
И в справедливом деле, и в ином. — Креонт требует от своих подданных повиновения и справедливому, и несправедливому приказу. Между тем, древние греки считали такого рода нерассуждающую покорность уделом раба, а не свободного человека. Ср. поговорку:
Повинуйся господину в правом и в неправом, раб и "Изречения Менандра" 176: Рабом родившись, угождай хозяину.
(обратно)
152
Кто так настроен... — Доу принимает конъектуру Зайдлера, предложившего перенести эти стихи после 662, — этим и в самом деле достигается усиление положительной характеристики хорошего гражданина, которой затем противопоставляется описание свойств плохого, с точки зрения Креонта, подданного. Однако с сомнениями Доу в подлинности 666 сл. и 672-680 едва ли можно согласиться. Во-первых, пропали бы очень важные для образа Креонта претензии на непогрешимость его приказов (666 сл.); во-вторых, нарушилось бы равенство в объеме между речами Креонта и Гемона и как следствие — симметрия в построении всей сцены. Сейчас два монолога занимают соответственно 42 и 41 стих, — почти столько же, сколько и следующая за ними стихомифия (726-765=40 стихов). К каждому из этих отрезков примыкают по два триметра, произносимые корифеем; перед монологом Креонта — 13 стихов, после реплики корифея, заключающей стихомифию, — тоже 13. Атетеза, предлагаемая Доу, разрушает эту очевидную симметрию (13 : 42 : 2 : 41 : 2 : 40 : 2 : 13).
(обратно)
153
Страх простолюдину Твой взор внушает... — Ср. ЦЭ. 597 сл. После этого стиха Доу вслед за Диндорфом, постулирует лакуну в 1-й стих, поскольку в оригинале переход от 690 к 691 создает известные трудности грамматического порядка. Зелинский, как видно, либо не признавал этих трудностей (как Джебб и многие другие издатели), либо счел возможным обойти их в переводе.
(обратно)
154
Ты, негодяй? — Ст. 742-757 вызвали различные попытки перестановок. Доу считает, что их ркп. порядок нарушен актерами во время посмертных постановок "Антигоны", и печатает их в такой последовательности: 741, 748, 749, 756, 755, 742-747, 750-754, 757, 758 и далее в обычном порядке. См. Studies. V. 2. Р. 109-111. Зелинский ограничился перестановкой, отмеченной в русском тексте.
(обратно)
155
Врыт в землю склеп... — Речь идет, вероятно, о какой-нибудь из заброшенных гробниц микенского времени. Ср. 1215-1218.
(обратно)
156
Эрот, твой стяг... — Неодолимость любовного влечения — общее место в греческой литературе. Ср. Тр. 443, 497-503; фр. 160, 563.
(обратно)
157
...старцы земли родимой... — В оригинале πολῖται — "граждане". См. 162 и примеч.
(обратно)
158
Гостья с фригийских гор... — Ниоба, дочь Тантала, потеряв всех своих детей, окаменела от горя, и только из глаз ее продолжали литься слезы. В таком виде она была перенесена богами на вершину горы Синил в Лидии, где ее окаменевшее тело секут дожди и засыпает снег.
(обратно)
159
...то богиня, бессмертных дитя... — Тантал был сыном Зевса; матерью Ниобы считалась обычно одна из плеяд — Тегета.
(обратно)
160
Кто с богами... — После этого стиха, вероятно, утерян один стих, — в анапестах, симметрично завершающих строфу, насчитывается 6 стихов.
(обратно)
161
К престолу Правды вековой... — Реплика хора вызвала многочисленные толкования, противоречивость которых объясняется неясностью высказывания. Наиболее вероятный перевод: "...Ты тяжело обрушилась, дитя, на высокий алтарь Правды". Значит ли это, что Антигона нарушила заветы Правды? Но с этим не согласуются ни доводы Антигоны (451), ни ее недоумение (921). Или у Правды она ищет защиты? Тогда почему она "искупает горе отца"?
(обратно)
162
Негу брака познал... — Имеется в виду женитьба Полиника на Аргии, дочери Адраста, которая дала ему возможность собрать войско против родного города.
(обратно)
163
И все ж — не каюсь я. — 904-920 вызывают в течение многих десятилетий ожесточенную полемику среди исследователей. Доводы Антигоны, 905-912, близко напоминают рассуждения жены знатного перса Интаферна у Геродота (III, 119), а поскольку поэт и историк были близкими друзьями, то защитники этих стихов усматривают в них желание Софокла польстить своему другу. Однако аргументы жены Интаферна используются совсем в иной обстановке. Затем, было бы странно, если бы Антигона, до сих пор объяснявшая нарушение запрета Креонта долгом перед святыми законами Правды, теперь, когда судьба ее решена, стала бы приводить достаточно прагматические доводы в свою защиту. Таким образом, по содержанию по меньшей мере 904-915 надо признать вставкой, сделанной по образцу Геродота, но без достаточного понимания хода мысли Софокла. Поскольку Аристотель ссылается на 909-912 в "Реторике" (III, 16, 9), следует сделать вывод, что подозрительные стихи вставлены еще в начале или в первой половине IV в. и вошли затем во все рукописи.
(обратно)
164
И Данае-красе... — Аргосскому дарю Акрисию была предсказана смерть от руки внука. Поэтому он заключил свою, еще незамужнюю дочь Данаю в окованную медью башню. Сюда, однако, под видом золотого дождя проник Зевс, оплодотворивший Данаю.
(обратно)
165
Сын Дрианта, Ликург ... — Оказал сопротивление культу Диониса и был за это заключен богом в расселину скалы, с которой он сросся. Согласно Ил. VI, 130-140, Дионис, спасаясь от Ликурга, бросился в море, где его приняла Фетида, а Ликург был ослеплен Зевсом.
(обратно)
166
Там, где в каменных врат ...мареве... — Финей, царь Салмидесса (на западном берегу Босфора) имел двух сыновей (братьев-Финидов) от первой жены Клеопатры, которую он впоследствии заточил в тюрьму; а его вторая жена (лихая. . .мачеха) ослепила пасынков и заключила в склеп (979). Вся эта строфа, текст которой в нескольких местах испорчен, служит введением в судьбу Клеопатры и ее сыновей, напоминающую долю Антигоны.
(обратно)
167
Вела она...род... — Отцом Клеопатры был бог северного ветра Борей, матерью — афинская царевна Орифия, похищенная Бореем... вьюг отцовских стая... — северные вихри; Бореада — Клеопатра, дочь Борея.
(обратно)
168
...о дитя родное! — Обращение хора к Антигоне показывает, что во время исполнения стасима она еще находилась на орхестре, и примеры пострадавших в далеком прошлом (Даная, Ликург, Клеопатра и ее сыновья) должны были несколько смягчить ее участь.
(обратно)
169
...прямо правишь город. — Перевод Зелинского сделан по ркп. чтению τήνδε ναυκληρεῖς; многие издатели, в том числе Джебб и Дэн, предпочитают конъектуру τήνδ᾽ ἐναυκληρεις — "ты правил": Тиресий имеет в виду достаточно длительный период, когда Креонт выступал в качестве регента (ср. ЦЭ, 1418); теперь же, отказав Полинику в похоронах, он как раз правит плохо, от чего его и хочет предостеречь прорицатель.
(обратно)
170
Где вещей птицы гавань... — См. ЦЭ. 395 и прим.
(обратно)
171
...как мглою Покрылся свет... — Доу считает этот стих поздней вставкой: Тиресий ослеп в юности, и сейчас ему не время вспоминать о давней потере зрения.
(обратно)
172
...птица не издаст... — Доу принимает атетезу и этого стиха, для чего имеется и смысловое, и формальное основание: 1) о птицах речь уже была выше; 2) множественное число причастия βεβρῶτες ("наевшиеся") в ст. 1022, которое Зелинский переводит нейтральным "вкусив", в оригинале согласовано с подлежащим во множественном числе ϑεοί ("боги"): "Боги не принимают от нас ни молитв, ни жертвенного пламени, отведав крови убитого человека". В 1021 подлежащее ὄρνις ("птица") не может быть формально согласовано с βεβρῶτες.
(обратно)
173
Сарды. — В VI в. столица сказочно богатого лидийского царя Креза.
(обратно)
174
...мне же царством ты обязан. — Вероятно, Тиресий хочет сказать, что Креонту удалось спасти Фивы в закончившейся войне только потому, что он, вняв совету прорицателя, принес в жертву своего сына. См. 628 и прим.
(обратно)
175
Многозванный... — Начинающийся здесь стасим по своему тону и назначению соответствует гипорхеме.
(обратно)
176
Многозванный. — Точнее "многоименный", т. е. пользующийся почитанием в различных культах под различными именами: Вакх, Иакх (в Элевсинских мистериях), Загрей (в связи с подземным миром), Мельпомен (в связи с Музами) и т. д. речь идет о Дионисе, зачатом от Зевса фиванской царевной Семелой (Кадмеиской девой)... краса и любовь... — В оригинале: "слава"...молнии сын! — Вняв просьбе Семелы, Зевс явился ей во всем своем величии, держа в руках огненосные перуны, от которых загорелась спальня Семелы и сама она погибла в огне (см. 1139). Недоношенного ребенка Зевс вырвал из чрева Семелы и зашил себе в бедро, где он и доносил его до положенного срока.
(обратно)
177
Тобой Италия полна... — Южное и западное побережье Италии с давних времен было опоясано древнегреческими колониями, а в середине 40-х годов V в., незадолго до постановки "Антигоны", на месте разоренного г. Сибариса по инициативе Перикла был заложен новый город Фурии. Греческие переселенцы привезли с собой, естественно, и культуру винограда и виноделие, покровителем которых являлся Дионис.
(обратно)
178
...сев... змеиный. — Богатыри, выросшие из зубов дракона, убитого Кадмом. См. ЭК. 1534 и прим.
(обратно)
179
...скалы двуглавой... — Парнаса; ...Касталии ключ... — Протекает у ее подножия близ Дельфов.
(обратно)
180
...Нисы услон. — Под названием Нисы было известно свыше десятка гор на территории Греции, Малой Азии, Индии и Африки. Здесь имеется в виду Ниса на о-ве Евбее, откуда бог переправляется в расположенную через пролив Беотию.
(обратно)
181
Тень дыма — в древнегреческом поговорочное выражение, обозначающее ничтожную малость. Ср. Ф. 946.
(обратно)
182
К царю теней и к девственной Гекате... — Креонт провинился перед владыкой царства мертвых тем, что не отдал принадлежащего тому покойника (ср. 1070), а перед покровительницей перекрестков Гекатой ("распутий бдительной богиней") — тем, что разносимые хищными зверями и птицами куски мертвой плоти осквернили дороги и придорожные алтари (ср. 1016-1018).
(обратно)
183
Бегите, слуги! — В дальнейшем рассказе Вестника не все понятно и с точки зрения археологии, и с точки зрения значения отдельных слов. Поэтому Доу предполагает между 1216 и 1220 три лакуны. См. Studies. V. 2. Р. 117-119. Зелинский представлял себе дело таким образом, что слуги Креонта сдвинули в сторону камень, закрывавший вершину купольной гробницы, и увидели сверху повесившуюся Антигону и прильнувшего к ней Гемона. Догнавший их Креонт, увидев эту картину, бросился вниз и через дверь, ведущую в дромос (коридор, соединяющий вход с круглым залом, перекрытым куполом) и уже выломанную Гемоном, побежал в глубь гробницы, где и произошли остальные события. При этом, правда, остается непонятным, почему Креонт не сразу обнаружил выломанную дверь, чтобы войти в склеп, и может ли слово "устье" обозначать верх купола, а не вход в гробницу на уровне земли? Другое объяснение исходит из того, что Креонт велел слугам отодвинуть камни, которыми был завален вход в склеп, и по дромосу достичь круглого зала, — тогда устьем более естественно будет названо то место, где дромос вливается в зал. Конечно, при этом возникнут другие вопросы: как удалось Гемону проникнуть в склеп, если раздвинуть камни под силу только нескольким людям, и что мог различить Креонт и слуги почти в кромешной темноте (света, проникавшего из дромоса, было явно недостаточно, чтобы осветить глубину склепа)? Но эти вопросы, вероятно, мало волновали аудиторию Софокла.
(обратно)
184
...не поступит криво. — Ближе к оригиналу: "не совершит ошибки", "не поддастся заблуждению".
(обратно)
185
Раскрылась дверь... — Через раскрытую дверь выдвигалась на орхестру эккиклема с телом Евридики, распростертым у алтаря (ср. 1301). После 1346 эккиклему убирали обратно.
(обратно)
...сознание долга... — Здесь и в 1353 Зелинский переводит словом "долг" греческое τὸ φρονεῖν — "способность здравого размышления".
(обратно)
188
Трубы тирренской... — Названной так, вероятно, потому, что она была на вооружении у тирренских выходцев, — так Геродот называет племена лидийского происхождения.
(обратно)
189
Твоей деснице... — Перевод по общепринятому ркп. чтению χερί; Доу принимает засвидетельствованное в двух случаях φρενί, — тогда смысл был бы: "я всегда следовал твоему разумному руководству".
(обратно)
190
Его глаза сурово заслонив... — Потерю человеком разума греки с гомеровских времен объясняли вмешательством божества. Ср. ниже, 172 сл., 611; Евр. Ипп. 141-150; Геракл 835-837, 859-874, 1189-1191.
(обратно)
191
Атриды — Агамемнон и Менелай, сыновья Атрея.
(обратно)
192
Тавропола ("владычица быков") — культовое обозначение Артемиды.
(обратно)
Сисифом... рожден... — По одному из вариантов мифа, мать Одиссея еще до замужества отдалась Сисифу, чьим сыном он и является.
(обратно)
195
Эрехфиды — потомки легендарного аттического царя Эрехфея, какими жители Саламина, строго говоря, не являлись.
(обратно)
196
День прошедший сменив? — Доу постулирует перед этим стихом потерю в ркп. шести анапестических стоп. Таким образом удалось бы сравнять в объеме строфу хора со следующей строфой — ответом Текмессы, а главное — избежать анапестического монометра в начале строфы.
(обратно)
197
Смерть над тобой нависла... — Аяксу угрожает расправа се стороны возмущенного войска. Ср. 254-256, 408 сл.
(обратно)
198
Он спорит с тенью... — Текмесса слышала разговор Аякса с Афиной, ср. 91-117.
(обратно)
Созвучьем жалобным... — В оригинале монолог начинается восклицаньем Αἰαῖ, созвучным с именем Αἴας.
(обратно)
201
Здесь мой отец... — Теламон принимал участие в походе Геракла на Трою, завершившемся победой... у ног священной Иды... — Троя была расположена у подножья г. Иды.
(обратно)
202
Не подкидным ответил ты нам... — Хор сравнивает речь Аякса с ребенком: она — не подкинутая, а рожденная в его собственной душе.
(обратно)
203
...Зевсом, что очаг блюдет наш — Ср. Ан. 486-488, 658 сл.
(обратно)
204
Ведь нет уж для меня... — Ср. доводы Текмессы со словами Андромахи у Гомера (Ил. VI, 413-430).
(href=#r204>обратно)
205
Ведь от любви рождается любовь. — В оригинале оба раза употреблено χάρις — "благосклонность"; романтическое понятие о любви чуждо эпическим героям, и тем более — их наложницам.
(обратно)
206
...благородства путь. — Ср. тот же образ в завершении речи Аякса (480).
(обратно)
207
...что имя дал тебе... — Имя "Еврисак" производится от двух греческих слов: εὐρύς "широкий" и σάκος "щит".
(обратно)
208
Лучезарной сияешь славой — упоминаемый здесь Саламин в афинской аудитории возбуждал воспоминание о морской победе над персами в 480 г.
(обратно)
209
Что овец бесприютных стадо. — Ркп. текст испорчен, и различные поправки ведут к различному смыслу. Джебб и Дэн принимают поправку μηνῶν, которая исключает образ овечьего стада (ркп. μήλων) и вводит жалобу на пребывание под Троей в течение долгих месяцев. Зелинский перевел, сохраняя ркп. μήλων.
(обратно)
210
Эака боготвора. — Эак — сын Зевса и речной нимфы Эгины, отец Теламона... боготвора... — Перевод Зелинского по конъектуре δίων вместо ркп. αἰών. Этим эпитетом он, по-видимому, хотел сказать, что Эак, как потомок Зевса, сотворен богом.
(обратно)
211
От Гектора я получил его... — Имеется в виду обмен дарами, которое совершили Аякс и Гектор, — Ил. VII, 301-305.
(обратно)
212
Киллена — горный кряж в Аркадии, на севере Пелопоннеса.
(обратно)
213
Как на Нисе... — См. АН. 1131 и прим. Папирус IV в. н. э. дает вместо ркп. Νύσια чтение Μύσια — тогда речь должна идти о почитании Диониса в Малой Азии. См. 720 и прим. Кносс — одна из древнейших столиц Крита.
(обратно)
214
Волн Икарийских... — Часть Эгейского моря, омывающую остров Икарос (на запад от Самоса), часто называли Икарийским морем. Ср. Ил. II, 145.
(обратно)
215
Свет яви знакомый... — Перевод несколько затемняет смысл оригинала, где сказано: "Пусть делийский Аполлон, придя над водами Икарийского моря, будет нами легко различим", т. е. своим присутствием облегчит нашу участь. Никакого света, который Аполлон должен являть с Делоса, в оригинале нет, так как различить его от берегов Трои все равно было бы нельзя.
(обратно)
216
Развеял... мглу... Apec. — Поскольку Аякс, по мнению хора, отказался от мысли о самоубийстве, его соратникам теперь не угрожает Apec как бог насильственной смерти.
(обратно)
217
С высот мисийских. — Мисия — область в Малой Азии, на восток от Троады; ее границу, примыкающую к Троаде, составляла горная цепь, у подножья которой Тевкр, как видно, искал добычи в схватках с местными племенами. Ср. 342 сл.
(обратно)
Добычей бросил воронам и псам. — В "гомеровской" этике оставить тело врага без погребения значило тем самым еще больше опозорить его имя. Ср. Ил. XVI, 834; XVII, 240 сл., 557 сл; XXIV, 339-354. Во времена Софокла такой поступок считался предосудительным, — ср. 1091 сл. и весь финал; отсюда же — моральный крах Креонта в "Антигоне".
(обратно)
...так пусть и их... — Отсюда и до конца фразы многие исследователи считают текст поздней вставкой, так как Аякс действительно погибает от своей собственной руки, в то время как "рука домашних" (если иметь в виду Клитеместру, сразившую Агамемнона) все же не может быть названа собственной рукой погибшего.
(обратно)
222
Отныне мрак Аида... — Поскольку актер, исполнявший роль Аякса, должен был затем выйти в роли Тевкра, надо предположить, что ему удавалось незамеченным покинуть орхестру, а театральным служителям так же незаметно заменить его куклой, изображавшей мертвого Аякса.
(обратно)
223
С Олимпа грянь... — Имеется в виду гора Олимп в Мисии, соименная фессалийскому Олимпу, обители богов.
(обратно)
224
Босфор. — Имеется в виду Геллеспонт. Ср. Эсхил. Пр. 733.
(обратно)
225
...пленница-невеста... — "Взятая копьем" Текмесса, ставшая женой Аякса.
(обратно)
Его покрою я... — Сохранился аттический килик, расписанный мастером Бригом (ок. 470 г.), на котором изображены пронзенное мечом тело Аякса, лежащее на земле, и Текмесса с покрывалом в руке, готовящаяся прикрыть умершего.
(обратно)
228
...златых доспехов ради! — В оригинале в этом стихе утеряно слово, содержавшее скорее всего определение доспехов Ахилла. Различные издатели предлагают различные дополнения. Зелинский перевел по чтению χρυσοδέτων или χρυσοτύπων.
(обратно)
229
На горе мне... — Ст. 966-973 вызывали неоднократные попытки различных перестановок и изъятий. Стремление к сокращению монолога обосновывали большей частью желанием уравнять его в объеме с предыдущим монологом той же Текмессы (915-924), завершившим строфу. Однако полная симметрия в объеме между речевыми частями, примыкающими к строфе и антистрофе, не являлась обязательным правилом, и одно лишь количество высказанных предложений по поводу этого отрезка свидетельствует о достаточной их субъективности. Доу, напротив, постулирует лакуну после 965.
(обратно)
230
...брат единокровный! — Тевкра родила Теламону троянская царевна Гесионаг отданная ему в наложницы Гераклом после захвата Трои в предыдущем поколении. Ср. ниже 1013, 1228, 1259, 1299-1305.
(обратно)
231
Скорей сюда Его веди! — Этот приказ побуждает Текмессу покинуть орхестру, с тем чтобы исполняющий ее роль актер мог выйти впоследствии в роли Агамемнона или Одиссея. Когда Текмесса появится снова, ее бессловесную роль будет исполнять статист. См. вступительную заметку.
(обратно)
232
Над витязем лежачим. — Перевод на основании ркп. τοῖς ϑανοῦσι; однако Тевкр посылает Текмессу не защищать тело мертвого Аякса, а охранять беззащитного Еврисака. Поэтому прав Доу, вводя конъектуру Зейферта σϑένουσι: каждый рад насмехаться над беззащитными, взывающими о помощи (букв.: стенающими от горя).
(обратно)
...троянец к колеснице привязан был... — В Ил. (XXII, 395-400) Ахилл привязывает к колеснице уже мертвого Гектора, и при этом не упоминается пояс, подаренный троянскому вождю Аяксом. Возможно, Софокл нашел эту деталь в каком-нибудь другом источнике или позволил себе слегка видоизменить традиционную версию для создания эффектного сравнения судьбы Аякса и Гектора.
(обратно)
235
Коль страх и стыд... — Убеждение в том, что страх перед судом сограждан и общественным мнением (стыд) составляют основу нормального общежития, высказывалось неоднократно в греческой литературе и до, и после Софокла. Ср. Эсх. Евм. 517-525, 690-703; Платон. Евтифрон, 12 В.
(обратно)
236
Он сам явился... — Софокл воспроизводит здесь и далее гомеровскую характеристику ахейского войска под Троей, в которой каждая дружина во главе со своим вождем занимали достаточно независимое положение к верховному командованию.
(обратно)
237
Он клятвою был связан... — По совету Одиссея отец Елены Тиндарей обязал ее женихов совместной клятвой вступиться в защиту ее будущего мужа в случае, если будет затронута его супружеская честь. Пользуясь этим, Агамемнон и Менелай собрали для войны под Троей огромное войско (ср. фр. 213). Гомер касается этой клятвы только мимоходом (Ил. II, 339-341, 356). Подробнее — в приписываемом Гесиоду "Каталоге женщин" (фр. 204, 78-85), в афинской трагедии V в. (Евр. Иф. Авл., 57-71) и у поздних авторов (Паве. III, 20, 9; Аполлод. III, 10,1 9).
(обратно)
238
Стрелок я вольный... — Спартанцы, обладавшие лучшим в Греции ополчением тяжеловооруженных воинов, привлекали в качестве лучников только людей зависимого состояния. Тевкр, которого уже "Илиада" знала как лучшего стрелка из лука (VIII 266-315), противопоставляет свое положение спартанскому взгляду на мастерство стрельбы из лука. А щит возьмешь... — Т. е. сравняешься с тяжеловооруженным.
(обратно)
239
Вините судей... — Состав суда, призванного решить, кто более достоин доспехов Ахилла, варьируется в различных источниках. Согласно одним, это были ахейские вожди; по другим, в качестве арбитров были привлечены троянцы (см. вступительную заметку).
(обратно)
240
Держи в руках... — В жертву покойнику приносили отрезанную прядь волос. Ср. Эл. 449 сл.
(обратно)
241
Как я срезаю эту прядь... — Появляющиеся перед ст. 1168 Текмесса и Еврисак, вероятно, уже держали в руке заранее отрезанные пряди волос. Что касается Тевкра, то у актера под шлемом должна была быть приготовлена бутафорская прядь, которую он и срезал на глазах у зрителей.
(обратно)
Прибавил шагу я... — В оригинале этот стих начинается с сочетания καὶ μήν, которым обычно возвещается появление персонажа, причем это объявление принадлежит лицу, уже находящемуся на орхестре (ср. 1168). Тевкр покинул сцену перед началом стасима, чтобы позаботиться о погребении Аякса, но, увидев приближающегося Агамемнона, вернулся обратно. При виде его Корифей должен был сказать: "Но вот неожиданно возвращается Тевкр", на что следовал бы ответ Тевкра: "Да, я вернулся, потому что увидел..." Исходя из этих соображений Доу принимает предложение Морштадта отдать начальное καὶ μήν хору и предположить за ним небольшой пропуск в ркп. (реплика хора).
(обратно)
244
Пристойны ли рабу... — Агамемнон мыслит на афинский лад: рожденный от свободного и рабыни в Афинах приравнивался юридически к рабу. Ср. 1259 сл.: интересы неполноправного гражданина мог защищать в суде только свободнорожденный.
(обратно)
245
Пылало пламя... Коней гнал Гектор... — Софокл воспроизводит события, описанные в "Илиаде", в обратном порядке: там вторжение троянцев предшествует поджогу кораблей. См. XII, 35-471; XVI, 112-124.
(обратно)
246
Не беглый жребий... — При жеребьевке древние греки встряхивали шлем, в который складывали камешки, служившие жребиями, и вылетавший первым указывал на того, кому надлежит идти на единоборство, в разведку и т. д. Желавшие уклониться от опасного дела могли под видом камешка незаметно бросить ком, слепленный из земли или глины, который при встряхивании шлема рассыпался. О жеребьевке перед единоборством с Гектором см. Ил. VII, 175-191.
(обратно)
247
Сам варвар был... — Поскольку Тантал, отец Пелопа, был лидийским (по Софоклу фригийским) царем, то и Пелоп, как уроженец Малой Азии был, по афинским меркам, варваром.
(обратно)
248
Вкусить дал брату... — Атрей, желая отмстить своему брату Фиесту за прелюбодеяние с его женой Аэропой, пригласил брата на пир и подал ему зажаренное мяса его зарезанных детей. См. фр. 108 и вступит. заметку.
(обратно)
249
...застав с рабом на ложе... — Отец Аэроны, критский царь Катрей, застав дочь с любовником-рабом, отослал ее к Навплию с поручением утопить ее в море. Сжалившись над девушкой, Навплий отдал Аэрону в жены Атрею. У Еврипида была об этом трагедия "Критянки" (фр. 460-470).
(обратно)
250
От витязя рожденный... — В оригинале: "от двух благородных" — афинская формула, гарантирующая человеку гражданские права.
(обратно)
251
Ведь не его, а божии законы... — Ср. Ан. 450-457; 1070-1076.
(обратно)
252
Уж довольно речей... — Начиная с этого стиха, заключительная часть трагедии подвергается многочисленным сомнениям. Наиболее бесспорной интерполяцией является 1417: во-первых, два усеченных анапеста (паремиака) никогда не следуют один за другим в завершении анапестической системы; во-вторых, оговорка Тевкра, что он имеет в виду Аякса, каким тот был при жизни, а не умершего, лишена всякого смысла. Не очень кстати по содержанию и заключительные слова Корифея: в трагедии речь шла не о предстоящем, а уже о совершившемся — нападении Аякса на стада, которое покрыло его позором и стало причиной самоубийства. По лингвистическим соображениям ставит под сомнение весь отрезок 1402-1420 Доу;. см. Studies. V. I. P. 173-175.
(обратно)
253
Вы идите, друзья... — Едва ли надо представлять себе дело таким образом, что хор, разделившись на три отряда, сразу же отправлялся выполнять поручения Тевкра: тогда некому было бы составить погребальное шествие. Если стихи эти подлинные, то распоряжения Тевкра надо понимать как относящиеся к тому моменту, когда хор удалится со сцены. Вероятно, отчасти по этим соображениям Наук считал 1402 (кроме начального ἅλις) — 1412 поздней вставкой.
(обратно)
254
...доспехов суровый убор. — Неточный перевод. В оригинале речь идет о τὸν ὑπασπίδιον κόσμον — той части вооружения, которая находится "под щитом", т. е. о панцире и поножах. Свой щит Аякс завещал Еврисаку (ср. 574-577).
(обратно)
255
Он был добрым из добрых... — В оригинале разумеются не черты характера Аякса, который отнюдь не отличался преувеличенной добротой, а его принадлежность к благородным и безупречное следование нормам героической этики.
(обратно)
256
...малийца... — Согласно Софоклу, владения Филоктета находились не в Магнесии, а охватывали область, примыкающую с севера и запада к Малийскому заливу. На юго-западе этой области расположены гора Эта (см. 450, 493) и Трахинский хребет (ср. 491).
(обратно)
Дардан — сын Зевса и Электры, дочери титана Атланта, переселившийся с о-ва Сэмофракии во Фригию, где впоследствии его внук Трос основал город Трою; по другой версии, город основал правнук Дардана Ил, почему он и называется Илионом.
(обратно)
259
Не под грозой присяги... — См. А. 1113 и примеч.
(обратно)
260
Одр его стережет... — Текст до конца антистрофы не слишком надежен и потому дал повод для множества разночтений. Перевод Зелинского достаточно свободно передает общий смысл оригинала.
(обратно)
261
Чем исполнится время... — К представлению о том, что всякой каре приходит свое время по воле богов, см. Эсх. Аг., 362-380.
(обратно)
262
Зовется Скирос. — Чтобы спасти Ахилла от участия в Троянской войне, Фетида спрятала его, нарядив в женское платье, среди служанок Деидамии, дочери царя Скироса Ликомеда. Однако этот маскарад не помешал Ахиллу сойтись с Деидамией. в результате чего на свет и явился Неоптолем некоторое время спустя после того, как разоблаченный Одиссеем Ахилл отправился на войну.
(обратно)
263
Ведь не был ты средь нас... — Во время подготовки ахейского похода под Трою Неоптолем был грудным ребенком, и его последующее участие в войне может быть объяснено, если только принять вариант мифа, по которому греки сначала сбились с пути и вынуждены были вернуться по домам, и только еще через 10 лет возобновили свое предприятие; тогда к концу десятого года войны Неоптолему должен был пойти двадцатый год. Однако эта версия мифа настолько серьезно нарушает всю остальную хронологию похода и последовавших за ним событий, что чаще всего в античных источниках обходится молчанием.
(обратно)
264
Чудесных стрел наследником оставил... — Филоктет получил лук Геракла от своего отца Пеанта, которому его, в свою очередь, отдал сам Геракл за то, что Пеант поджег на Эте его погребальный костер (Аполлод. II, 7, 7). Ср. Т. 1191-1199, где Гилл соглашается соорудить для отца костер, но категорически отказывается его поджечь. Ср. ниже 670, 943.
(обратно)
265
Его сам Феб стрелою поразил. — Обычно считается, что Аполлон направлял руку Париса, стрелявшего из засады в Ахилла. Ср. пророчества на этот счет у Гомера (Ил. XIX, 416 сл., XXII, 359 сл.) Аполлон один назван, впрочем, в той же Ил. (XXI, 278) и в отрывке из неизвестной эсхиловской трагедии (фр. 350), где Фетида обвиняет Аполлона в том, что он во время ее свадьбы с Пелеем пророчил ей счастливую материнскую долю, но не исполнил своего предсказания:
...и дядька моего Отца... — Феникс. См. Ил. IX, 438-446, 486-495.
(обратно)
267
Сигей — мыс на северо-западном побережье Троады у входа в Геллеспонт. Здесь в историческое время показывали могилу Ахилла; поэтому для Неоптолема Сигей — ненавистный холм.
(обратно)
268
Ведь я их спас... — Ср. Од. V, 309 сл. Согласно сообщению Прокла (Бернабе. С. 69.), тело Ахилла унес Аякс, в то время как Одиссей отражал наседавших на них троянцев.
(обратно)
269
Царица гор... — Одно из ранних свидетельств отождествления матери Зевса — Реи с фригийской "Великой Матерью" богов Кибелой, часто изображавшем! верхом на льве или в колеснице, запряженной львами (см. ниже), и их обеих — с Землей. Ср. Евр. Елена, 1301-1352. Златоносный Пактол — река в Лидии, и которой расположены Сарды, один из крупнейших центров культа Кибелы.
(обратно)
270
Тидея сын — Диомед; Сисифа... семя — Одиссей. См. А. 190 и примеч.
(обратно)
271
...погиб, кто был с ним рядом... Антилох. — После гибели Гектора на помощь троянцам пришел царь эфиопов Мемнон, который в одном из боев вместе с Парисом напал на колесницу Нестора. Антилох выручил отца, но сам погиб от руки Мемнона. Ср. Од. IV, 187 сл.; Пинд. Пиф. 6, 28-42.
(обратно)
И он в могиле уж... — Подвигам, смерти и погребению Патрокла посвящены "Илиаде" кн. XVIII и XXIII.
(обратно)
274
Ферсит — персонаж "Илиады", выступающий с резкими упреками по адресу Агамемнона (II, 211-242).
(обратно)
275
...ради Зевса ...Просителей заступника... — Личность молящего о помощи испокон веку считалась у греков находящейся под покровительством Зевса. Ср. Ил. XXIV, 569 сл., 586; Од. VI, 206-208; VII, 164 сл., XIII, 213 сл., XXII, 334 сл., 379 сл.; Эсх. Мол. 359-364, 381-386, 413-437, 478 сл.
(обратно)
276
Халкодонт — евбейский царь. Его сын Элефенор сражается под Троей: Ил. II, 536-545; Плутарх. Фесей 35.
(обратно)
277
Сперхей — полноводная река, берущая начало в горах западнее Эты и впадающая в Малийский залив.
(обратно)
278
И сам за мной ... поспешил. — Перевод Зелинского основан на ркп. αὐτόστολον, принятом до недавнего времени всеми издателями, и конъектуре Блейдза πλεὺσαντα: "Чтобы он приплыл на собственном корабле". Однако Доу справедливо замечает, что человеку, оказавшемуся в одиночестве на необитаемом острове, не приходится распоряжаться, кто и как должен его спасать. К тому же прилагательное αὐτόστολος в классической греческой литературе не встречается. Поэтому Доу предлагает читать αὖϑις στόλον, сохраняя ркп. πέμ ψαντα: Филоктет через проезжих просил своего отца снова послать за ним корабль, чтобы спасти его и вернуть домой (ἐκσῶσαι δόμους), — мысль, выпавшая в переводе Зелинского.
(обратно)
279
...непрочна... Судьба людская. — Перевод по конъектуре Уэйкфилда, принятой теперь и Доу: ἄδηλα; ркп. δειά дает значение "страшна".
(обратно)
280
Немесида — персонифицированное "возмездие". В оригинале: "избежав возмездия богов" (за отвергнутую мольбу о помощи).
(обратно)
281
Пепареф — остров в Эгейском море, лежащий на пути от Лемноса к Магнесии, Евбее и Малийскому заливу.
(обратно)
282
Сыны Фесея... — Афинский царь Демофонт, фигурирующий в еврипидовских "Гераклидах", и его брат Акаманф.
(обратно)
283
Как некогда отец его вернулся. — Т. е. Сисиф (см. А. 190 и прим.). Чувствуя приближение смерти, Сисиф приказал жене оставить его тело непогребенным, а сам, оказавшись в Аиде, попросил у владыки умерших разрешения вернуться на землю, чтобы наказать супругу за проявленную к нему нечестивость. Разумеется, получив согласие Плутона, Сисиф и не подумал возвращаться в обитель мертвых.
(обратно)
284
Иксион — царь фессалийского племени лапифов, покусившийся на честь Геры;, Зевс велел привязать его в Тартаре к безостановочно вращающемуся огненному колесу.
(обратно)
285
Вознесся муж... — В тот момент, когда костер, на котором покоился смертельнобольной Геракл, охватило пламя (802; Т. 1191-1215), герой был взят богами на Олимп, где ему было даровано бессмертие (1411-1420). Ср. Диод. IV, 38, 4; 39, 2-4.
(обратно)
286
...яростным огнем лемносским... — На Лемносе находилась огнедышащая гора Мосихл. Под ней, по верованиям греков, помещалась кузница Гефеста; огонь в ней раздували киклопы.
(обратно)
287
Зевс страны властитель... — Обращению Филоктета за помощью к божествам — покровителям Лемноса Одиссей противопоставляет авторитет Зевса, одинаковый для всех стран и земель.
(обратно)
288
В обмане уличенный... — См. фр. 198 и вступит. заметку к нему (Ср. также А. 1113 и примеч.; Бернабе, с. 40; Гигин, 95.).
(обратно)
289
Но все ж — останьтесь... — Эта уступка Неоптолема дает возможность хору остаться на орхестре.
(обратно)
290
О птиц вольных рой... — Перевод ближе к чтению Германна — Доу (ἴϑ᾽ αἱ πρόσϑ᾽ ἄνω, чем к ркп. εἴϑ᾽ αἰϑέρος, принимаемому Пирсоном и Дэном.
(обратно)
291
Тело свое рассеку... — Зелинский перевел здесь: "Голову взмахом отсечь"..., исходя из ркп. κρᾶτ᾿ принятого также Пирсоном и Дэном. Однако конъектура Германна χρῶτ᾿, принятая Джеббом и Доу, дает более естественную картину: можно представить себе человека с мечом в правой руке, которым он наносит себе удары и отсекает конечности. Но как представить себе человека, отрубающего себе самому голову? Соответственно принятой конъектуре исправлен и перевод.
(обратно)
292
Служу я правде... — Следующий стих в ркп. потерян. Зелинский предложил возместить его следующим образом: "Да, он далек; но я ведь близко, знаешь?"
(обратно)
293
...Асклепия сынов. — Асклепий, сын Аполлона и фесалийской царевны Корониды, был сражен молнией Зевса за то, что он пытался своим врачебным искусством вернуть жизнь мертвым. Сыновья его — Подалирий и Махаон — находились в греческом войске под Троей (Ил. III, 731 сл.). Ср. ниже 1437, где исцеление Филоктета представляется делом рук самого обожествленного Асклепия.
(обратно)
294
...доспехи у тебя Похитили. — После этих слов в ркп. содержится фраза, в которой Филоктет выражает негодование по поводу того, что доспехи Ахилла отдали не Аяксу, а Одиссею. Однако, о суде из-за доспехов Ахилла Филоктет ничего не знает (в 411-413 Неоптолем сообщил ему только, что Аякса уже нет в живых): грамматически фраза построена не слишком умело. Поэтому все современные издатели считают ее поздней вставкой, и Зелинский с полным основанием опустил ее в переводе.
(обратно)
295
...и от отца получишь... — Здесь Филоктет представляет себе своего отца еще живущим на свете. Ср. 665. В других случаях он считает, что Пеанта уже нет в живых, — 492-497, 1210-1212.
(обратно)
296
Что ж, идем... — Если не считать находящегося под подозрением финала ЦЭ (см. 1524-1530 и примеч.), то эти стихи — первый пример употребления у Софокла трохеического тетраметра, встречающегося затем еще раз в ЭК. 887-890.
(обратно)
297
Исторгнешь жизнь... — Поскольку гибель Париса, виновного в похищении Елены, должна была ликвидировать первопричину войны, можно сделать вывод, что в древнейшей традиции роль Филоктета была значительнее, чем в гомеровском и киклическом эпосе.
(обратно)
298
Гермейский хребет — мыс на северо-восточной оконечности Лемноса. У Эсхила (Аг. 283) он упоминается как одна из передаточных станций для огненного сигнала, возвещающего о падении Трои.
(обратно)
299
Вождя ахейских сил... — Этот стих, представленный во всех ркп., является скорее всего более поздней вставкой. В пользу этого говорят следующие соображения. (1) В схолиях к Евр. Финик. 1-2, передается "старинная молва", что эти два стиха добавлены Еврипидом по настоянию Софокла, как, в свою очередь, ст. 1 "Электры" добавлен Софоклом по настоянию Еврипида. Между тем, Финик. (1-2), как это ясно из папирусного отрывка их "содержания", являются неподлинными, и этот вывод можно распространить и на Эл. 1. (2) Пышное обращение к Оресту в Эл. 1 не находит соответствия в стиле более простых обращений в начале других трагедий Софокла: ср. А. 1; АН. 1; ЦЭ. 1; ЭК. 1. (3) Не находит оно поддержки и в характере Воспитателя, не склонного к подобным реторическим амплификацжям, — ср. 1326. (4) Источник этого распространенного обращения — Эл. 693-695, где пышная характеристика Агамемнона так же к месту, как она не к месту в начале трагедии. См.: Haslam M. The Authenticity of Euripides, Phoenissae 1-2, and Sophocles, Electra 1 // Gr., Rom. a. Byz. St. 16(1975). 149-174.
(обратно)
300
Здесь древний Аргос... — В изложении Софокла Аргос — не город, отделенный от Микен примерно 15 км, а вся область, столицей которой являются Микены. Таким образом, глядя вниз с Акрополя, Орест видит расстилающуюся перед ним отчую землю, а, повернувшись, оказывается перед входом в дворец.
(обратно)
301
Святая сень неистовой Ио... — Роща, в которой стоглазый Аргус сторожил дочь аргосского бога реки Инаха Ио, превращенную Герой в телку; после того как Гермес по приказу Зевса убил Аргуса, Гера наслала на Ио овода, который своими укусами доводил ее до исступления.
(обратно)
302
...бога-волкобойцы Лакейский торг... — площадь (агора) перед храмом Аполлона См. ЦЭ. 203. 208 и примеч.
(обратно)
303
...богини Геры храм... — Остатки этого храма, раскопанные в начале XIX в., находятся примерно в трех километрах от Аргоса.
(обратно)
304
...Пелопидов дом... — См. ниже, 505-515, и раздел "Фрагменты", с. 393-395.
(обратно)
305
...кунак любезный... — В оригинале ξένος — слово, которым обозначался чужеземец (Пилад происходит из Фокиды): однако Пилад — "самый любимый из друзей-чужеземцев", т. к. Орест вырос вместе с ним под одной крышей.
(обратно)
306
...слухи ложные... — Ср. рассказы на этот счет у Геродота, IV, 14 и 95.
(обратно)
307
Равнодольный эфир... — имеющий равную с землей долю в мироздании.
(обратно)
308
...Проклятия Дух... — В оригинале: πότνι'Αρά — "могущественное Проклятие".
(обратно)
309
...чьи воды всех приемлют. — Ахеронт, река в подземном царстве. Ср. 184.
(обратно)
310
...Итиса кличет... — Превращенная в соловья Прокна тоскует об убитом Итисе; см. вступит, заметку к фр. 129.
(обратно)
Парнасской равнины гость... — В оригинале речь идет о Крисе, древнем городе у подножья Парнаса, близ которого происходили состязания колесниц, — см. 730.
(обратно)
314
...над ложем мук... — Имеется в виду пиршественное ложе (ср. 203: неизреченная трапеза): в V в. греки пировали, опершись на локоть на специальном ложе; Софокл переносит этот обычай в гомеровские времена. Об убийстве Агамемнона во время пира см. Од. XI, 405-420.
(обратно)
315
Что именем отца уж нарекла... — По сообщению византийского комментатора к Од. IV, 531, существовало поговорочное выражение "Агамемнонов пир" (как было и выражение "Пир Фиеста").
(обратно)
316
Не ты ль всему виною? — У Эсхила (Аг. 877-885) Клитеместра сама отсылает Ореста к Строфию, чтобы он не стал свидетелем убийства отца. Согласно Софоклу, Ореста от рук Клитеместры, готовой расправиться и с ним как с потенциальным мстителем за смерть отца, спасла Электра (ср. 601-604, 1130-1133). У Еврипида спасителем Ореста назван старый Воспитатель (Эл. 16-18, 415 сл., 557).
(обратно)
317
...что руками женщин бой ведет! — Ср. аналогичную характеристику Эгисфа — Эсх. Аг. 1625-1627.
(обратно)
318
Тревожный сон... — См. Эсх. Хо. 32-41, однако содержание сновидения у Эсхила совсем иное (526-533).
(обратно)
319
Не оскверняй могилы... — Софокловская Электра сама дает рекомендации Хрисофемиде в отношении жертвоприношения, в отличие от Электры у Эсхила, которая испытывает затруднение, как совместить принесение даров убитому с отношением к его убийце, — Эсх. Хо. 84-100.
(обратно)
320
...руки Отсекла... — Ср. Эсх. Хо. 439-443. Расчленение тела покойника считалось у древних греков средством лишить его возможности совершения загробной мести. Ср. русский обычай пронзать колом могилу человека, подозреваемого в связи с нечистой силой.
(обратно)
321
...волос кольцо... — См. А. 1179 и примеч.
(обратно)
322
Возмездья час... сон грозит... — Текст испорчен, перевод приблизительный по смыслу.
(обратно)
323
Наездник лихой Пелоп! — См. выше, 10. Безмерной обиды стон. — Проклятие, изреченное Миртилом.
(обратно)
324
Он в дар богам... — Речь идет о жертвоприношении в Авлиде, когда Агамемнон обрек на заклание свою дочь Ифигению, чтобы обеспечить благополучное отправление ахейского флота в Трою (см. 563-576). См. Эсх. (Аг. 228-247 и 1525-1529) — Клитеместра использует те же аргументы в свое оправдание.
(обратно)
325
...ведь двух детей отцом... — Гомер (Од. IV, 12-14) и следующая ему традиция (напр., Евр. "Андромаха" и "Орест") знают одну лишь дочь Менелая — Гермиону; Софокл использует здесь версию, восходящую к "Каталогу жен", который приписывали Гесиоду; см. фр. 175, где говорится, что Елена
...детей ему рожаешь... — Традиции известны дочь Эгисфа и Клитеместры Эригона (Паве. II, 18, 6) и сын Алет (Гигин, 122 — правда, без указания на имя матери). Ср. Евр. Эл. 62. Именем Эригоны была озаглавлена несохранившаяся трагедия Софокла (фр. 376 сл.).
(обратно)
329
сл. ...этолянин... — Из Этолии, расположенной на юго-западе Средней Греции. Область магнетов — Магнесия, на востоке Фессалии. ...наездник анианский... — из племени на юге Фессалии.
(обратно)
330
И долго ... неслись. — Предшествующие пять стихов, 718-722, перенесены по предложению Доу после 740: вполне естественно, чтобы сначала Воспитатель рассказал о том, как сошли с дистанции остальные 8 ездоков, а потом перешел к последнему эпизоду — единоборству двух оставшихся соперников. В соответствии с перестановкой внесены незначительные изменения в перевод Зелинского.
(обратно)
331
Он левый повод опустил... — Главная трудность соревнования в гонках на колесницах состояла в том, чтобы, держась как можно ближе к мете и оттесняя от нее соперников, не задеть за нее осью.
(обратно)
332
Его ж все дальше волочили кони... — Ср. описание вышедших из повиновения коней у Еврипида (Ипп. 1236-1248).
(обратно)
333
Амфиарай. — См. фр. 33-40 и вступит, заметки к ним.
(обратно)
334
Вереницей рыданий... — Перевод Зелинского ("вереницей унылой") исправлен на основании конъектуры Бергка, принятой Доу: πανδύρτῳ.
(обратно)
335
Я забыла о приличье... — Порывистые движенья в присутствии посторонних, быструю ходьбу афиняне считали недостойными для свободнорожденного и тем более — для девушки из царской семьи. Ср. Платон, Хармид, 159 В.
(обратно)
336
...и гости... — Чужеземцы, оказавшиеся в Арголиде.
(обратно)
337
Не в смерти ужас... — Эти два стиха значительная часть издателей, начиная с Наука и кончая Доу, считает поздней вставкой, поскольку готовность к смерти отнюдь не соответствует характеру Хрисофемиды и всем ее высказываниям, — ср. 335-340, доводы, предшествующие спорным стихам, а также 1027. Другие издатели либо игнорируют предложение изъять эти стихи, либо энергично его отвергают, как, например, Джебб.
(обратно)
338
Хотя б в тоске изныла ты. — Доу замечает, что последующий упрек в безумье и в погоне за призраком пустым непонятен в устах Электры. Поэтому он постулирует потерю после 1052 двух стихов: в первом содержалось завершение реплики Электры, во втором — начало ответа Хрисофемиды, которой Доу и отдает все остальные стихи, с 1053 по 1057. Доводы его явно заслуживают внимания.
(обратно)
Мать бессердечная... — В оригинале: μήτηρ ἀμήτωρ — "мать, не достойная называться матерью".
(обратно)
341
...такой же болью... — Зелинский перевел по чтению лучшей рукописи (Laur. XXXII, 9): τοῖς ἴσοις, которое поддерживает и Доу. Большинство издателей принимает чтение других ркп. τοῖσι σοῖς. В первом случае перевод: "(Я пожалел тебя), так как пришел, лишь один страдая от бед, равных твоим", во втором: "...лишь один страдая от твоих бед".
(обратно)
342
...отдай мне урну... — После этого стиха Доу предлагает перестановку в следующем порядке: 1208; лакуна в один стих, произносившийся Орестом; 1206, 1207, 1209 — при том, что начало реплики тоже отдается Электре и должно в этом случае звучать: "Нет, не отдам! О бедный мой Орест"... В пользу последнего предложения говорит то обстоятельство, что ἀντιλαβῄ, возникающая в 1209 при ркп. чтении, здесь маловероятна: обычно ἀντιλαβαί следуют в нескольких стихах подряд (ср. ниже, 1220-1226) и к тому же в кульминационной точке диалога, здесь еще не достигнутой.
(обратно)
343
...этих в доме жен... — Опять намек на трусость Эгисфа. Ср. 302 и примеч.
(обратно)
344
Вновь вспыхнула... — Из сравнения этой реплики Ореста со строфой (1243 сл.) видно, что после 1264 в ркп. утрачен один стих.
(обратно)
345
Затем одно. — В оригинале эти два стиха звучат следующим образом:
...Чтоб вид твой, слишком радостный, не выдал
Нас матери, когда мы в дом войдем.
Ясно, что придаточному предложению, вводимому союзом "чтобы", должно было предшествовать главное, и Доу справедливо постулирует после 1295 лакуну в один-два стиха ("Прими меры к тому, чтобы..."). Зелинский ввел это предполагаемое главное предложение в перевод: "Блюди себя". Нас... не выдала... — Т. е. Ореста и Пилада.
(обратно)
346
Молчанье! — Этот стих и первую половину следующего ркп. отдают Оресту, хотя, согласно указанию в схолиях, некоторые античные комментаторы отдавали их хору. В этом есть свой резон, так как появление нового действующего лица обычно возвещает корифей. Однако ἀντιλαβή между корифеем и актером (в данном случае исполняющим роль Электры) в подобных случаях маловероятна. Поэтому, может быть, прав Доу, отдавая корифею всю реплику 1322-1325.
(обратно)
347
...бледной рати друг... — В оригинале: "помощник (заступник) находящихся под землей", — т.е. мститель за убитого отца.
(обратно)
348
От матери бесчестья... — Поскольку антистрофа (1422-1441) повторяет метрическую схему строфы (1398-1421), ясно, что после этого стиха в ркп. утеряны три строки и еще одна — после 1429.
(обратно)
349
С предместья он собрался... — В этой реплике Электры в оригинале утрачено несколько стоп. В переводе этот пропуск сглажен.
(обратно)
350
Откройте настежь двери! — Перевод Зелинского выполнен по чтению большинства ркп. πύλας; однако в оригинале ему предшествует инфинитив: "велю показать..." — что? двери? Поэтому Доу принимает конъектуру Рейзке πέλας, нашедшую теперь подтверждение в двух сравнительно поздних рукописях: "Велю показать вблизи всем микенцам и аргосцам, чтобы они могли видеть..." К тому же перевод Зелинского: "Смотри, микенский... люд" несколько опережает сценическую ситуацию: как видно из 1466, эккиклема с телом Клитеместры выкатывалась из дверей дворца только перед этим стихом.
(обратно)
351
Что пользы нам... — Эти два стиха пропущены в ркп. Медичи и дописаны позже; кроме того, смысл их не вяжется с ходом мысли Электры: зачем ей искать пользу (в оригинале: выгоду) в отсрочке смерти Эгисфа? Поэтому ряд издателей, включая сюда Доу, следует за предложением Диндорфа считать эти строки позднейшей вставкой.
(обратно)
352
Не от отца наследье... — Т. е. Агамемнон не был столь же проницателен, чтобы предугадать свою смерть.
(обратно)
353
И то уж вред... — Завершение этой трагедии подвергалось сомнению со стороны некоторых ученых (см. Dowe. Studies. V. I. P. 203). Большинство издателей, однако, не разделяет этого скепсиса и считает обсуждаемые стихи естественным заключением трагедии справедливой мести.
(обратно)
354
сл. Плеврон — город в южной Этолии. Эней (Οἰνέας) — этолийский царь(не смешивать с троянским героем Энеем!).
(обратно)
355
...царя презренного приказ. — Еврисфея, микенского (или аргосского) царя, в услужение которому был отдан Зевсом Геракл в наказание за совершенное им в припадке безумия убийство своей первой жены и детей. По другой версии мифа, Геракл женился на Деянире уже после окончания службы у Еврисфея: придя в подземное царство за Кербером (12-й подвиг), Геракл встретил там тень Мелеагра, который попросил героя освободить его сестру Деяниру от притязаний Ахелоя и жениться на ней. В этом случае, однако, Деянира была бы к моменту возвращения Геракла после взятия Эхалии слишком молода, чтобы иметь взрослого сына и испытывать страх за Геракла во время его длительных отлучек из дома.
(обратно)
356
Ифит — сын царя Эхалии Еврита; Геракл убил его в то время, как юноша находился в Тиринфе (269-273), — родном городе Геракла, так как оттуда был родом его земной отец Амфитрион. Обычно это преступление Геракла объясняют очередным приступом безумия, насланным на него Герой. Соответственно семья Геракла была изгнана из Тиринфа и нашла приют у его друга, царя Кепка, в Трахине, а сам Геракл был по приказу Зевса продан в рабство Омфале (см. ниже, 69 сл., 248-253).
(обратно)
357
...десять лун... сверх... пяти. — Греки вели счет по лунным месяцам. По современному счету, Геракл отсутствовал год и почти два полных месяца, из которых год ушел на службу у Омфалы, а остальное время — на подготовку к войне и захват Эхалии. Ср. 648.
(обратно)
358
Пророчество ... оставил! — Деталь, не известная из других источников и введенная, по-видимому, самим Софоклом. Ср. А. 750-757, 778 сл.
(обратно)
359
...витязя-кадмейца... — Геракла, рожденного Алкменой в Фивах.
(обратно)
360
Ах, молодежь! — Доу считает эти три стиха поздней вставкой, поскольку рассуждение Деяниры слишком напоминает популярные в поздней поэзии идиллические описания заповедных мест; в действительности, как бы ни оберегали родители своих детей, найти такое место, где бы летом не светило жаркое солнце, а зимой не свирепствовали дожди и ветры, в реальной жизни едва ли возможно. Доводы Доу несомненно заслуживают внимания. Поскольку же 147 начинается с противительного союза ἀλλά ("однако"), надо предположить, что либо после 146 выпал один стих ("Жизнь незамужней девушки свободна от забот"...), либо этот стих заменила поздняя вставка.
(обратно)
361
Додона — древнее святилище Зевса в Эпире, где жрицы, носившие название "голубки", давали прорицания смертным, вслушиваясь в шум листьев священного дуба.
(обратно)
362
В свадебном веселье... — Стихи, испорченные в рукописи. Переводя "в свадебном веселье", Зелинский присоединился к чтению ἁ μελλόνυμφος, толкуя его таким образом, что Деяниру ждет как бы новая свадьба после длительного отсутствия супруга. Однако такое толкование представляет явное насилие над греческим языком. Удачную поправку предложил Пэйдж, использованную Доу: ἀνολολύξατ᾽ ἐν δόμοις... ὦ μελλόνυμφοι "возгласите ликующую песнь в чертогах, вы, готовые к браку", — т. е. девушки, составляющие хор.
(обратно)
363
Ты мне несешь. — В оригинале обращение Деяниры укладывается в полные четыре стиха; введенной Зелинским ἀντιλαβή в греческом тексте нет.
(обратно)
364
В честь кенейского он Зевса... — Кенейский мыс — крайняя северо-западная оконечность Евбеи.
(обратно)
Войдем во двор... — Современный Софоклу греческий дом располагался по четырем сторонам внутреннего двора. Впрочем, в оригинале этой детали, введенной Зелинским, нет; там просто сказано: "Войдем в дом".
(обратно)
367
Он двинул рать... — Эти стихи по ряду грамматических и смысловых причин возбуждают сомнение у издателей. Зелинский с полным основанием оставил без перевода 363, а 364 постарался присоединить к 362, избегая затруднений, создаваемых в этом случае оригиналом.
(обратно)
368
И богами он Державно правит... — См. Ан. 781 и примеч.
(обратно)
369
...эниадский поток... — Город Эниады расположен недалеко от впадения Ахелоя в Ионическое море.
(обратно)
370
...от Вакховой Фивы... — См. Ан., примеч. к 1115 сл.
(обратно)
371
"Лестница", "плигма" — приемы из арсенала борцов. Некоторое представление о ходе этой борьбы может дать рассказ Ахелоя у Овидия (Метаморфозы IX, 50-54).
(обратно)
372
...как зритель равнодушный... — Перевод Зелинского по его конъектуре ϑατήρ (ср. 22 сл.), введенной вместо бессмысленного ркп. μάτηρ и принятой затем Пирсоном и Дэном.
(обратно)
373
...мысль спасения мою. — Перевод по конъектуре Кэмпбела νόημα вместо неудовлетворительного по смыслу ркп. λύπημα.
(обратно)
374
Евен — река, берущая начало на юго-западном склоне Эты и впадающая в Коринфский залив восточнее Плеврона.
(обратно)
375
... знаком... здесь запечатленным. — Отпечатком на воске, сделанным с кольца Деяниры.
(обратно)
376
О вы, что у скал надбрежных... — Хор обращается к людям, населяющим область между Этой и малийским заливом. Кипучий исток... — Горячий источник в Фермопильском ущелье... край... девы златолукой... — Артемиды, слывшей покровительницей заливов ... эллинов речи... Фермопилы внемлют! — К Фермопилам с запада примыкал городок Анфема, где собирались члены дельфийско-фермопильского союза, включавшего в себя племена, населявшие окрестные земли.
(обратно)
377
Не вестницей вражьей брани... — В сопровождении флейты часто исполнялись воинские песни и марши.
(обратно)
378
Подвластный чарам любви... — Стихи испорчены. Перевод сделан по общему смыслу.
(обратно)
379
...коим плащ Я натирала... — Многие исследователи считают стих вставкой, сделанной кем-нибудь из актеров при повторной постановке трагедии. Если согласиться с этой атетезой, перевод Зелинского придется перестроить следующим образом:
Хирон — кентавр, отличавшийся от своих диких и разнузданных соплеменников благородством нрава. У него воспитывался Геракл, который позже случайно ранил его стрелой, пропитанной ядовитой кровью Гидры. Ср. 1095-1097.
(обратно)
381
Невыносимо жить в бесславье... — Ср. А. 479 сл.
(обратно)
382
Есть мыс Евбеи... — Нарушение синтаксического строя в переводе соответствует анаколуфу в оригинале; таким способом Софокл передает волнение Гилла, не способного следить за правильностью своей речи.
(обратно)
383
Локрийцев склоны горные... — Локрида расположена напротив Кенейского мыса.
(обратно)
Ошиблась я? — В ркп. деление на полухория отсутствует, и в разных изданиях есть небольшие различия в делении реплик. Так, 865 (τί φημί) иногда считают заключением предыдущей реплики (Джебб, Дэн); тогда надо перевести его: "Что это значит?"
(обратно)
386
С клинком, несущим гибель? — В ркп. "этот стих отдают кормилице; так и в изданиях Джебба и Дэна. Доу, вслед за Маасом, оставляет стих в составе партии хора.
(обратно)
Отсеките ж главу мне... — Должны быть по объему симметричны 1041-1043, но в оригинале — лакуна в несколько стоп, оставленная в переводе без внимания
(обратно)
389
...надменный род... кентавров... — По пути за Эриманфским вепрем (Эриманф — горный хребет на границе между Ахеей и Аркадией, в сев. Пелопоннесе) Геракл подвергся нападению кентавров и перебил их.
(обратно)
390
И стража-змея... — Дракона, сторожившего золотые яблоки Гесперид, росшие в волшебном саду далеко на Западе (у грани мира).
(обратно)
391
... отцова дуба... — В Додоне. См. 172 и примеч. Селлы — племя, жившее в окрестностях Додоны.
(обратно)
392
Разойдемся же, девы... — Эти стихи в разных ркп. отдают то Гиллу (так и Джебб), то хору (так Пирсон, Дэн, Доу и мн. др.). Эта аттрибуция, подтверждаемая теперь папирусным отрывком V-VI в. н. э. (Р. Оху. 52, 1984, 3688), принята и в переводе, с той лишь разницей, что Зелинский адресовал последние слова корифея Иоле, которая якобы молча присутствовала на орхестре во время всей последней сцены. Однако на ее появление нет ни малейшего намека в тексте, включая сюда 1219-1221, которые звучали бы иначе, если бы Иола находилась на виду у зрителей. Единственное возможное толкование последних стихов — обращение корифея к девушкам, составляющим хор, и побуждающее их покинуть орхестру. В соответствии с этим заменен перевод Зелинского.
(обратно)
393
Все племена ... обошел... — В тексте дальше лакуна, в которой читаются слова "фессалийцев", "беотийской земли" — указание на проделанный Аполлоном путь с севера на юг, прежде чем он добрался до Аркадии, относящейся уже к "земле дорийской" (34).
(обратно)
394
...исчадьям Звероподобным... — Т. е. сатирам. Ср. далее 147, 221, 252.
(обратно)
395
...иль послух, иль свидетель... — В оригинале противопоставляются ὀπτής и κατήκοος — "повид" и "послух".
(обратно)
396
То бог, то бог... — При распределении реплик между тремя сатирами (вероятно, возглавлявшими три отряда, на которые разделился хор) мы исходили из обозначений, сохранившихся в рукописи, и реконструкции, предложенной Зигманом.
(обратно)
397
...направлены обратно Следы... — Ср. гомер. гимн к Гермесу, 75-78, 220-226.
(обратно)
398
Пустельга — ястребок, который ловит только мышей и насекомых.
(обратно)
399
Улю-лю. Улю-лю! — Здесь начинается астрофическая песнь хора, плохо сохранившаяся начиная со 181. Судя по всему, отдельные стихи исполнялись отдельными хоревтами, изображавшими охотничьих собак, — отсюда их клички (Главун, Хвастун, Хвостатый и т. д.).
(обратно)
О, красавица-нимфа... — В оригинале здесь, как и в 270, гомеровский эпитет βαϑύζωνος — "низкоподпоясанная".
(обратно)
402
...чтобы Гера ... не проведала... — Киллена высказывает опасение, чтобы ревнивая Гера не нанесла вреда ребенку, рожденному от Зевса.
(обратно)
403
...девы Атлантиды... — Майи, дочери титана Атланта.
(обратно)
404
Оставь сомненья... — Размер диалога — восьмистопный ямб.
(обратно)
405
Ихневмон — небольшое хищное животное, истребляющее крыс и мышей.
(обратно)
406
Струится песни звонкой лад... — После речи Киллены из пещеры опять доносятся звуки лиры; на них хор реагирует в строфе.
(обратно)
407
Не собьешь, нимфа! — От следующих 19 стихов сохранились только отдельные слова: "Безумствуя... О трижды негодный! — Воистину... Ребенок-вор... Негодник... Страшно слушать... А если и вправду?" По-видимому, после антистрофы продолжалась перебранка между Килленой и Корифеем.
(обратно)
408
Отстанешь ты?.. — После этой реплики Киллены шел плохо сохранившийся ответ Корифея. Следующие 30 стихов утеряны безвозвратно, так как целиком отсутствует колонка 16-я и начальные 3 стиха от кол. 17-й. Но и от остальных стихов этой колонки уцелели только обрывки, среди которых находилась очередная песенка хора, обращавшегося под конец к Аполлону (О Локсий! — 448). Вновь появившийся бог, как видно, был доволен службой сатиров и обещал им награду и освобождение.
(обратно)
409
...высоты Хрисейские! — Остров Хриса находился у восточного побережья о-ва Лемноса. См. вступит, заметку к "Филоктету".
(обратно)
410
Адмет — фессалийский царь, супруг Алекстиды. Лапифы — фессалийское племя. Дотий — город в Фессалии, близ горы Оссы.
(обратно)
411
Угрюмой, неприступною... — слова кормилицы о царице амазонок Гипсипиле?
(обратно)
412
Сарпедонская круча — мыс во Фракии. Сюда Борей унес Орифию. См. АН. 980 и примеч.
(обратно)
413
Халдей... — Представитель жреческой касты в Вавилоне.
(обратно)
414
Море Ионийское — здесь так назван Понт Евксинский (Черное море).
(обратно)
415
Красою бедр... — О Ганимеде, взятом на Олимп в качестве виночерпия богов.
(обратно)
416
Обрывы и утесы... — У Цицерона сохранился обширный отрывок из "Медеи" Акция (фр. 381-392), в котором скифский пастух описывал приближение корабля "Арго".
... Гекаты, доспех! — В "Аргонавтике" Аполлония Родосского (III, 1214 сл.) Геката является из подземного царства, вся обвитая змеями и увенчанная ветвями дуба.
(обратно)
418
О, что за речь... — Вероятно, слова Эрифилы в ответ на обвинения Алкмеона. Отрывок из его размышлений сохранился у Акция (фр. 281).
...правду Средь граждан молвить... — Размышление, характерное для Афинян, гордившихся тем, что их общественный строй предоставляет всем гражданам равное право на свободу речи.
(обратно)
420
Ты видишь ту...? — папирусный отрывок. Связный текст начинается со ст. 4.
(обратно)
421
Сгубил меня... — Перевод папирусного отрывка, опубликованного в 1897, сделан по изд.: The Papyrus Fragments of Sophocles... by R. Garden. B. — N.-Y., 1974, с принятыми там дополнениями и распределением реплик.
(обратно)
422
Мила была тому, кто выше их. — Вероятно, слова Ниобы о Зевсе, которому она приходилась по отцу внучкой (Ан. 824, 834 и примеч.), а по мужу — невесткой (Амфион — сын Зевса и фиванки Антиопы).
(обратно)
423
...Геры услон... — Холм в Аргосе, на котором стоял ее храм. См. Эл. 8 и примеч. Пеласги — древнейшие обитатели Эллады. Софокл отождествляет их с тирренским племенем, как нередко называли выходцев с островов Эгейского моря.
(обратно)
424
Он стекает... — Сатиры не только отождествляют р. Инах в Аргосе с одноименной рекой на западе Средней Греции, но и помещают ее истоки в земле перребов, которая граничит на юге с Фессалией (перевод Зелинского здесь неточен; в оригинале сказано: "течет с вершин Пинда, Лакма и от перребов"). Лакм и Пинд — горные хребты; первый — на границе Эпира и Македонии, второй пересекает Фессалию в ее западной части. Восточнее его была расположена земля амфилохов, еще юго-восточнее — Акарнания. Отождествлению пелопоннесского Инаха с западно-греческим могло способствовать также существование на западе Амфилохии города, называвшегося Аргос. Лиркей — поселение, расположенное несколько северо-западнее пелопоннесского Аргоса, на берегу Инаха, недалеко от его истоков. Объяснить появление здесь реки, текущей в Средней Греции, можно было только тем, что она пересекала Калидонский залив (прорезая пучину) и затем текла под землей (ср. фр. 64) до ее выхода на поверхность неподалеку от Лиркея.
(обратно)
425
И грубой шкуры... — Буквальный перевод: "Возникает грубая шероховатость черепахи" — о шкуре Ио? Или, скорее, о рогах и копытах?
(обратно)
426
Народной притчи... — Точнее было бы "поговорки", как в оригинале (παροιμία). μοῖρα
(обратно)
427
...муж дотийский... — см. фр. 7 и примеч.
(обратно)
428
Клянусь той трусостью... — Некоторые моменты из софокловского "Атрея" освещают сохранившиеся фрагменты Акция.
Атрей сообщает историю своей вражды с Фиестом:
Ему же мало было, что супругу
Он братнюю развратом осквернил.
(Фр. 169).
Среди соблазнов то соблазн сильнейший —
Жен царственных стыдливость загрязнять
И чуждой примесью их плод порочить.
(Фр. 170-172).
Еще узнай: то знаменье, что Зевс мне
Устоем царства моего прислал,
Овен, сверкающий златою шерстью —
Его Фиест дерзнул похитить тайно,
Жену мою помощницей избрав.
(Фр. 173-177).
Замышляемая Атреем месть:
Пусть ненавидят, только бы боялись!
(Фр. 168).
Часть варит
Он жаром пламени; покровы рук
На вертела накалывает.
(Фр. 187-189).
Пир Фиеста и его последствия:
Что случилось? Раскатами новыми вдруг
Огласилась небес омраченная твердь.
(Фр. 183-185).
Фиест
...Ты нарушил верность.
Атрей
Не перед верным клятве я поклялся.
(Фр. 192-193).
Фиест
Сам подбадривает льстиво брат меня, чтоб плоть детей
Челюстями я своими разрывал, несчастный муж!
(Фр. 196-197).
Отчаяние Фиеста:
Мне ль к аргосскому престолу прикоснуться? Мне ль приют
Даст Пелопа дом? В какой мне храм с молитвою войти?
Энотрия — под этим названием греки объединяли Луканию и Бруттий в южной Италии. ...земля лигийцев — область, примыкающая к Лигурийскому морю.
(обратно)
430
...иллирийский род. — Племена, населявшие Иллирию, область в северозападной Греции (часть нынешней Албании).
(обратно)
Тавр. — По сообщению древних, река близ Трезена.
(обратно)
436
Я смял ему. — Разбойнику Прокопту (иначе — Прокрусту).
(обратно)
437
...Мне определил отец. — Как явствует из Страбона, сохранившего этот отрывок, он взят из монолога Эгея. Его отец — легендарный афинский царь Пандион — владел, как видно, кроме Аттики, отданной в наследство Эгею, также Евбеей. завещанной Лику, и Мегаридой, где Hue основал город Нису. Скиронов брег... — Скироновы скалы, тянущиеся вдоль побережья Мегариды, где обитал разбойник Скирон, впоследствии убитый Фесеем. Южная часть Аттики досталась четвертому брату — Палланту. Имея 50 сыновей, он надеялся со временем получить во владение также царство Эгея, который считался бездетным, пока не объявился выросший в Трезене Фесей. В борьбе с ним Паллант и сыновья потерпели поражение. Почему, однако, Софокл называет Паллантидов гигантами, остается неясным, — разве что с образом Палланта объединились два одноименных гиганта из аттических сказании.
(обратно)
438
Кроммион — поселение на южном берегу Коринфского перзшеика, около которого свирепствовал дикий кабан. Фесей его выследил и убил. 20. Скирон разбойник, который, поделившись на Коринфском перешейке, приказывал путникам мыть ему ноги, а затем неожиданным ударом сбрасывал их в пропасть.
(обратно)
439
Хвостом вильнул он... — Судя по всему, Кербер, не воспротивившийся возвращению Фесея на землю.
(обратно)
440
Египетская старость... — Т. е. плод почернеет.
(обратно)
441
Из породы Этнейских... — Этнейские жуки отличались особенной величиной.
(обратно)
И львом... — Перечисляются обличья, которые принимала Фетида, не желая отдаться смертному. Ср. фр. 242.
(обратно)
445
...посудиной зловонной... — Ночным горшком. Такому же обращению подвергался в недошедшей трагедии Эсхила "Собиратели костей" появившийся в своем дворце под видом нищего Одиссей (фр. 180):
Другой потешник ловко запустил в меня
Урыльником, неблаговонно пахнувшим.
Уметил прямо в темя мне без промаха.
Горшок разбился, черепки рассыпались,
И ароматы разнеслись не сладкие.
(Пер. М. Л. Гаспарова).
Кто являлся жертвой в "Сотрапезниках", неизвестно. Может быть, все тот же Одиссей, разгневавший Ахилла (фр. 224)?
(обратно)
Отца, перуном тронутого... — Анхиса, наказанного Зевсом за разглашение Анхисом его связи с Афродитой.
(обратно)
464
...Дриантов отпрыск... — Ликург. См. Ан. 955 и примеч. Афина хочет сказать, что под Троей появился новый богохул наподобие Ликурга. Салмоней. — См. вступит. заметку к фр. 370.
(обратно)
465
...пантеры дикой шкура. — Этим знаком был отмечен дом Антенора во избежание его разорения в ночь взятия Трои. См. вступит, заметку к фр. 310.
(обратно)
466
Ученый волхв... — Калхант, жрец в ахейском войске.
(обратно)
Килла — более точное местонахождение этого города или острова в Троаде неизвестно. Ср. Ил. I 38. Стих принадлежал либо жрецу Хрису, либо самому Аполлону.
(обратно)
471
Не в силах ведь... — из речи Агамемнона.
(обратно)
Кихрей — название о-ва Саламина по имени его легендарного царя Кихрея.
Из отрывков трагедии Пакувия выделяются три группы.
К первой относится рассказ о беспокойстве Теламона и его попытках выведать что-нибудь о событиях под Троей:
Когда же утомился он, пришельцев
О сыновьях расспрашивая, вести
Ему никто ведь верной не принес...
(Фр. 335-336).
Ни просьбами, ни властью ничего
Добиться он не мог.
(Фр. 375).
Он не приносит вести из под Трои?
(Фр. 340).
Ко второй — эпизоды из встречи Теламона с вернувшимся Тевкром и его негодование по адресу побочного сына, не сумевшего сберечь Аякса:
Тебя я вижу — после стольких лет!
(Фр. 339).
Отделить его дерзнул ты, без него ты в Саламин
Возвратился, без почтенья к лику старика-отца!
Ведь его на склоне лет ты сделал сирым, растерзал,
В гроб загнал! Убийство брата, малолетний сын его —
А ведь он твоей опеке поручен был...
(Фр. 345-349).
Он стонет, распростертый, повторяя
"Его убил ты!" шопотом глухим.
(Фр. 369).
От тебя, на зло природе, отрекаюсь я: иди!
(Фр. 342).
Не то — убей меня, когда отсюда
Хотя на шаг один я удалюсь.
(Фр. 343).
К третьей группе относятся фрагменты, повествующие о буре, настигшей при возвращении греков:
Вал прибоем учащенным неустанно струг стегал;
Он стремглав понесся жертвой волн-мучительниц своих.
(Фр. 361-362).
Скрип снастей и свист канатов, грохот волн о борт ладьи,
Пелея Эакида я, одна... — Зелинский отдает эти стихи Врисеиде, хотя и оставляет не ясным, каким образом она одна могла попасть к Пелею из-под Трои.
(обратно)
В присутствии соседей... — Из "Омовения" Пакувия к истории омовения ног Одиссея с последующим опознанием героя и его рассказом о минувших странствиях относятся следующие отрывки:
Слова Евриклеи:
Ни из Додоны, ни с Пифийских склонов... — Т. е. прорицания, исходящие от жрецов Зевса и Аполлона. Из "Омовения" Пакувия к гибели Одиссея могли иметь отношение следующие фрагменты:
Жалобы смертельно раненого Одиссея, напоминающие соответствующую сцену в "Трахинянках":
О полегче, полегче, без тряски, друзья,
Чтоб свирепая боль не усилилась вдруг.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Удержите, держите! Ой, рана болит;
Обнажите ее! О мученья мои!
Нет, покройте ее и оставьте.
Отойдите! касаясь, толкая меня,
Вы усилили дикую муку.
(Фр. 280-282, 287-292).
Реакция окружающих:
Но и ты, Одиссей, опустился душой.
Хоть и больно ты ранен, то видим мы все.
Но ты вспомни о битвах и бранных делах.
В коих век ты провел...
(Фр. 283-286).
Из рассказа Телегона после его опознания. Это Кирка
Автолик — хитрый похититель стад; отцом его обычно считают Гермеса, матерью — некую Хиону или Стильбу. Почему Софокл возводит его происхождение к легендарному аттическому герою Эрихтонию, объяснить трудно.
(обратно)
480
Тот не дурен... — Ср. Т. 727 сл. Представление о том, что невольное преступление не свидетельствует о порочности человека, восходит еще к Симониду (фр. 37, 27-29):
Число необъятно людей... — Ср. Евр. Эл., 366-372.
(обратно)
482
На акестейской колеснице... — Акеста — город в Сицилии. Выращиваемые там мулы славились быстротой и надежностью.
(обратно)
483
Обитель Амфитриты. — Море. Амфитрита — супруга Посидона, ее обитель — в морских недрах. Ср. Вакхилид XVII, 96-115 (нисхождение Фесея в морскую глубь).
(обратно)
484
Олен — город на севере Пелопоннеса, на берегу Калидонского залива.
(обратно)
485
...слывет родителем... — Истории рождения Телефа была посвящена трагедия Еврипида "Авга" (фр. 265-282); ее "содержание" найдено недавно на папирусном отрывке. См.: Hypothesis zur Auge des Euripides // Kolner Papyri. Bd. 1. Opladen, 1976. N 1.
(обратно)
486
Ср. рассуждения героев у Еврипида: Андр. 636-638; Ипп. 309; фр. 141, 168, 377.
(обратно)
487
...Гекатиных варева яств. — Имеются в виду либо печения, посвящаемые в дар Гекате, либо какая-нибудь смесь, которой придается магическое значение в процессе ворожбы. Ср. Феокрит. Колдуньи, 11-16.
(обратно)
488
Тебя да сгубит бог... — отрывок из сатировской драмы.
(обратно)
489
Мила ведь Феорида. — По сообщению Афинея (XIII, 592b), Софокл, уже будучи стариком, в одной из своих трагедий увековечил имя своей возлюбленной Феориды. Возможна, впрочем, также игра слов: ϑεωρίς созвучное имени Θεωρίς, обозначало корабль, на котором представители греческих государств (феоры) доставлялись для участия в празднествах какого-либо бога. Тогда отрывок из Софокла мог иметь смысл: "мил наш священный корабль".
(обратно)
490
Сикиннида — разнузданная пляска; стало быть, отрывок из драмы сатиров.
(обратно)
491
Лишь там богов... рождают. — Т. е. Диониса, сына Семелы от Зевса, и Геракла, сына Алкмены от Зевса.
(обратно)
492
А те — нашли осиное гнездо... — Из сатировской драмы. Фр. 447. Но я тебя... — Из речи Одиссея к Диомеду. Характерный пример ораторской фигуры умолчания: говорящий сообщает именно то, что он якобы собирался опустить. Тидей, сын калидонского царя Энея, совершив убийство (возможно, невольное) одного из родственников, должен был покинуть родину и нашел приют в Аргосе, где женился на одной из дочерей Адраста. В сражении под Фивами Тидей, убив Меланиипа (сына Астака), расколол ему череп и высосал мозг, чем вызвал отвращение обычно благосклонной к нему Афины (Аполлод. III, 6, 8). Что касается Диомеда, родившегося в Аргосе, то он не был изгнан из отчизны, а царский престол, на который он мог претендовать как внук Энея, захватили, пользуясь отсутствием Диомеда, его дядья.
(обратно)
493
...и рыбный соус. — Из сатировской драмы.
(обратно)
494
Лидийский камень... — Ср. Фр. 192 и примеч.
(обратно)
Тех таинств... благодать... — Речь идет об Элевсинских мистериях, посвященных Деметре и Персефоне.
(обратно)
497
Эргана — прозвище Афины как покровительницы ремесленников.
(обратно)
498
Ведь и дары богов... — Стихи восстанавливаются из прозаического свидетельства Плутарха.
(обратно)
499
И к мельнице... — По свидетельству Плутарха, слова Адмета об Аполлоне, которого Зевс отдал ему в рабство в наказание за убийство киклопов.
(обратно)
500
А будешь душу разбирать... — Очень свободный перевод. "Душа" внесена Зелинским.
(обратно)
501
Не осуждаю я... — Согласно Плутарху, слова Нестора Аяксу.
(обратно)
502
Ты убедил... — Плутарх приводит этот отрывок как слова раскаивающейся женщины своему любовнику.
(обратно)
503
К Сиренам... — См. Од. XII, 39-54, 181-196.
(обратно)
504
Корибанты — жрецы богини Реи-Кибелы, в ритуал которой входили воинственные танцы.
(обратно)
505
Сложите вместе... — Вероятно, заключение, сделанное корифеем хора, после того как он услышал речи двух персонажей, — ср. Эл. 369-371, Ан. 724 сл.
(обратно)
506
В круговороте быстром... — По сообщению Плутарха, отрывок из речи Менелая.
(обратно)
507
Алфесибея — первая супруга Алкмеона, дочь Фегея. См. вступит. заметку к фр. 49.
(обратно)
Аристоксен из Тарента (2-я половина IV в.) — ученик Аристотеля, автор работ по музыке и литературе.
(обратно)
522
Истр из Кирены (2-я половина III в.) — историк александрийской школы.
(обратно)
523
...удостоился должности стратега... — Софокл в первый раз исполнял должность стратега вместе с Периклом в 441-439 гг.; во второй раз — в 428г., во время похода против анеев (ем. 9 и примеч.).
(обратно)
524
Флиунт — город в Арголиде, на севере Пелопоннеса.
(обратно)
525
...в семьдесят первую Олимпиаду... — Т. е. в 495 г. Относительно года рождения Софокла существуют небольшие разногласия, которые заставляют принять датировку между 498 и 495 гг. Дальше, однако, в "Жизнеописании" начинается путаница: Эсхил родился в 525 г. и в любом случае был старше Софокла не на 7, а на 27-30 лет; год рождения Еврипида — скорее всего, 484 г., так что и здесь число лет, сообщаемое "Жизнеописанием" (24), ни с чем не согласуется.
(обратно)
526
Лампр — известный в Афинах учитель музыки (1-я половина V в., ср. АС 2).
(обратно)
527
Многое Софокл ввел... впервые... — К нововведениям Софокла см. также АС 33, 37-38.
(обратно)
Расписная Стоя — здание на Акрополе в Афинах, расписанное знаменитыми художниками V в.
(обратно)
530
...он руководил фиасом... — Фиас — культовое объединение; возможно, вокруг Софокла объединялись актеры, считавшиеся служителями Диониса и Муз. Ср. АС 91.
(обратно)
531
...одержал двадцать побед... — Наиболее авторитетный источник — надпись с перечнем победителей на Великих Дионисиях, высеченная в 278 г. (IG II 2 2325), — дает для Софокла число в 18 побед (ср. АС 18); византийский словарь "Суда" называет 24 победы (АС 33), включая сюда, очевидно, и победы, одержанные Софоклом на Ленеях.
(обратно)
532
В ввзрасте шестидесяти пяти лет... — Есть и другое чтение: "шестидесяти восьми лет", более подходящее для датировки рождения Софокла 496 годом,
(обратно)
533
...за семь лет... — Очевидная ошибка: поход против анеев имел место на третьем году Пелопоннесской войны (431-404).
(обратно)
534
...имел жреческий сан в культе Талона... — Жреческие обязанности были, вероятно, наследственными в роду Софокла. Галоп — либо местный герой-исцелитель, либо в тексте описка, и надо читать Амин (ср. АС 32).
(обратно)
Иероним (ок. 347-419 или 420) — христианский писатель. Ср. АС 9.
(обратно)
537
...От сикионянки Феориды... — Побочные связи при существовании законной жены были у афинян достаточно обыденным явлением. Ср. фр. 419 и примеч. О Софокле-внуке см. АС 102. О его собственной творческой деятельности известно, что он начал выступать на афинском театре в 396 г. и одержал то ли 7, то ли 12 побед; из них две — в 387 и 375 гг.
(обратно)
538
Однажды... вывел... — Место испорченное; скорее всего, выпало имя какого-то комического автора.
(обратно)
539
...члены... фратрии... — Фратрия — административно-культовая единица в афинском государственном устройстве, ведавшая зачислением в состав граждан жен и новорожденных детей своих членов и разбиравшая их семейные дела.
(обратно)
540
...Прочитал... "Эдипа". — Т. е. 1-й стасим из "Эдипа в Колоне".
(обратно)
541
Неанф из Кизика (III в.) — древнегреческий историк и биограф.
(обратно)
542
Опунт — город в Локриде, недалеко от побережья Евбейского залива.
(обратно)
543
...во время праздников Кувшинов... — Праздник Кувшинов — второй день афинского праздника Анфестерий, справлявшихся в честь Диониса в конце февраля. Участники празднества соревновались между собой, кто быстрее выпьет кружку вина вместимостью около трех литров.
(обратно)
544
Декелейская дорога — вела из Афин на северо-восток, к городу Декелея, занятому спартанцами в 413 г.
(обратно)
545
Лисандр — спартанский полководец, возглавлявший осаду Афин в 405 г. По содержанию ср. эту легенду с АС 20-21.
(обратно)
546
Лобон из Аргоса (конец III в.) — историк литературы, не отличавшийся достоверностью сообщений.
(обратно)
547
...совершать... жертвоприношения. — Т. е. почитать Софокла как местного героя. Ср. АС 31-32.
(обратно)
548
Аристофан Византийский (257-180) — александрийский филолог, первый издатель Софокла.
(обратно)
549
...семнадцать поддельных. — Т. е. ходивших под именем Софокла. Есть и другое чтение: "семь поддельных", и в этом случае мнение Аристофана совпадает с АС 33.
(обратно)
550
Хэрил — афинский трагик, старший современник Эсхила. Мог ли Софокл выступать его соперником на трагической сцене, мало вероятно по хронологическим соображениям.
(обратно)
551
Аристий — афинский трагик (V в.), особенно славившийся как автор сатировских драм.
(обратно)
Схолий к ст. 73 "Лягушек" Аристофана. См. АС 1 и примеч.
(обратно)
561
То же, к ст. 78. Здесь бог Дионис говорит, что хочет проверить, как Иофонт будет сочинять трагедии, оставшись без поддержки только что скончавшегося Софокла.
(обратно)
562
Из византийского словаря "Суда". В 435 г. Иофонт одержал победу на Великих Дионисиях; в 428 г. завоевал второе место. Дексамен — мифический царь Олена в Ахее. См. Фр. 378.
(обратно)
563
Из "Риторики" Аристотеля I, 14, 1374 b 34.
(обратно)
564
Из сочинения Цицерона "О дивинации" I, 54. Ср. Ж 12. Ареопаг — в Афинах верховное судилище по религиозным преступлениям.
(обратно)
565
Рассказ афинского поэта Иона (ок. 490-422), приводимый у Афинея XIII, 603 f — 604 b. Пребывание Софокла на о-ве Хиосе относится ко времени его первой стратегии. Проксен — гражданин, берущий на себя в своем государстве защиту интересов граждан другого государства. Фриних — афинский трагический поэт, старший современник Эсхила. Эретриец — житель города Эретрии на Евбее. Симонид — древнегреческий лирический поэт (556-468). Другой поэт — Пиндар; "златокудрым" назван Аполлон в его Ол. VI, 41; VII, 32. "Розоперстая" — постоянный эпитет Зари <Эос> в "Одиссее" ("с перстами пурпурными", в пер. В. А. Жуковского).
(обратно)
566
Из позднеантичного сборника фиктивных писем, ходившего под именем Еврипида. Речь идет о той же поездке Софокла на Хиос, о которой говорится в Э 10, однако достоверность сообщаемых здесь сведений (в частности, о гибели во время морской бури его драм) весьма сомнительна. Хионид и Кратин — афинские комические поэты, но едва ли они имеются здесь в виду. Лапреп и Антиген из других источников неизвестны. Скорее всего, имена здесь так же придуманы к случаю, как и все письмо.
(обратно)
567
Из "Риторики" Аристотеля III, 15, 1416 а 13. О каком обвинении Софокла идет речь, неизвестно. В процессе, возбужденном против него Иофонтом, старый поэт вел себя, по преданию, совсем иначе, ср. А С 15-17.
(обратно)
568
Из "Жизнеописания" Еврипида, сохранившегося в средневековых рукописях.
(обратно)
569
Из Ватиканского гномология — сборника изречений знаменитых людей древности.
(обратно)
Из "Истории" Диодора Сицилийского XIII, 103, 4. В это самое время... — В 406 г. Аполлодор из Афин (II в.) — известный ученый, автор исторических, литературных, мифологических и других исследований.
(обратно)
574
Из стихов, приписываемых эллинистическому поэту Сотаду (1-ая пол. III В".). Причины смерти называемых здесь людей носят анекдотический характер.
(обратно)
575
Из "Естественной истории" Плиния VII 109. Ср. Ж 15 и примеч. Либер — римское наименование Диониса.
(обратно)
Из надписи на камне, выполненной на о-ве Паросе в 263 г. и указывающей, за сколько лет до ее составления произошло то или иное событие. Прошло сто сорок три года... — С 406 г. ...девяносто два года... — В этом случае годом рождения Софокла надо считать 498 ...выступил в поход Кир, — Имеется в виду Кир-младший, сын Дария II, начавший в 405 г. подготовку похода против своего старшего брата Артаксеркса II. История похода описана в "Анабасисе" Ксенофонта.
(обратно)
578
Из "Аттических ночей" Авла Геллия XVII, 21, 42. При консулах... — В 240г.
(обратно)
579
Из "Естественной истории" Плиния XXXVII, 40.
(обратно)
580
Из "Географии" Страбона XIV, 1, 18, 638 с. Экспедиция против Самоса в 441 г. имела целью предотвратить выход из афинского Морского союза одного из самых крупных его членов. Осада длилась около девяти месяцев. Клерухи — афинские безземельные граждане, получающие во владение надел земли ("клер") в союзном государстве.
(обратно)
581
Из сочинения позднеантичного компилятора Аристодема. На четырнадцатом году... — Автор считает от времени заключения между Афинами и Спартой в 445 г. так называемого Тридцатилетнего мира, но ошибается на 10 лет.
(обратно)
582
Из схолиев к позднеантичному ритору Гермогену (2-ая пол. II в. н. э.).
(обратно)
Из "Риторики" Аристотеля III, 18, 1419 а 25. Речь идет об участии Софокла в коллегии пробулов, которым в 413 г. было поручено подготовить реформу афинского государственного устройства в чрезвычайно тяжелых условиях, сложившихся после поражения афинян в Сицилии и захвата спартанцами аттического поселения Декелей. Результатом деятельности пробулов стал захват власти олигархией Четырехсот. Писандр — один из руководителей олигархической верхушки.
(обратно)
585
Плутарх. Нума 4, 8 ...гостеприимство Асклепию. — Т. е. у него в доме находилась статуя Асклепия, доставленная из Эпидавра в 420 г. ...другой бог... — Дионис, см. выше, Э 20-21.
(обратно)
586
Из позднеантичного словаря. См. Э 30 и 32 и примеч.
(обратно)
587
Надпись на камне, несколько позже середины IV в. Оргеоны — букв., "почитатели", члены культового содружества, объединявшиеся для поддержания культа какого-либо божества. В данном случае речь идет о двух святилищах: одно — совместное святилище Асклепия и божества — "Отвратителя (болезней)" Амина; другое — святилище Дексиона, под которым был героизирован и почитался после смерти Софокл. Мелита, Пирей — названия афинских демов — первичных административно-территориальных единиц в Аттике.
(обратно)
588
Заметка из словаря "Суда". Семьдесят третья Олимпиада — 488-485 г. Следовательно, составитель заметки ошибается на 10 лет. ...старше Сократа... — Сократ родился в 469 г. ...состязания... драм, а не тетралогий. — Неточно: и Софокл ставил тетралогии, но они состояли из драм, не связанных между собой сюжетом, как это было у Эсхила ...двадцать четыре победы. — См. примеч. к Ж 8
(обратно)
589
Из надписи с о-ва Пароса (см. прим. к Э 22)... двести шесть лет... — От 263 г. дают дату победы Софокла — 469/468 г.
(обратно)
590
Плутарх. Кимон 8, 7 ...устроили... состязание... — Ошибка Плутарха: состязания трагических поэтов вошли в состав Великих Дионисий с начала V в. ... ставил свою первую пьесу... — В "Хронике", составленной в начале IV в. н. э. христианским автором Евсевием, первое выступление Софокла отнесено к 470 г., а первая победа — к 468 г. Фила — территориально-административная единица, на которые делилась Аттика; в V в. было десять фил ...Эсхил... удалился в Сицилию. — Снова путаница Плутарха в хронологии: Эсхил был в Сицилии дважды, ок. 470 г. и после 458 г. Поскольку же известно, что в 467 г. Эсхил одержал победу своей фиванской трилогией, то в 468 г. он скорее всего вовсе не принимал участия в состязании.
(обратно)
591
Из "Жизнеописания" Эсхила, сохранившегося в средневековых рукописях, 8.
(обратно)
Диоген Лаэртский III, 56. Высказывание неточное: только с введением актера трагедия оформилась как жанр; до Феспида, впервые поставившего трагедию в 534 г., ее просто не было.
(обратно)
Из неизвестного античного грамматика. Эккиклема — выдвижная площадка, на которой разыгрывалась сцена, происходящая внутри дома или дворца; эксостра — вращающаяся платформа, также использовавшаяся для показа действия, происходящего за пределами сцены; периакты — трехгранная призма, каждая из сторон которой служила декорацией для одной из пьес трилогии; проскений — перед сценой; журавль — устройство, напоминающее длинный рычаг деревенского колодца; с его помощью можно было изобразить, как герой или бог взмывает ввысь. Он словно облизал... — Двустишие комедиографа Аристофана (фр. 581).
(обратно)
596
Из комментария римского грамматика Сервия к Вергилию. Котурн — обувь из мягкой кожи на эластичной подошве. Котурны на высокой платформе вошли в практику античного театра не ранее эллинистического времени.
(обратно)
597
Из трактата Плутарха "О преуспеяниях в доблести".
(обратно)
598
Афиней X 428? ...изображение пьяных. — Имеется в виду недошедшая трагедия "Кабиры", в которой Ясон и его спутники были изображены в состоянии опьянения. О пристрастии самого Эсхила к вину — из области античных анекдотов. Хамелеон (конец IV в.) — философ и автор биографий поэтов, снабжавший их занимательными подробностями, не заслуживающими доверия.
(обратно)
Из анонимного византийского сочинения "О трагедии". Лады в греческой музыке различались в эстетическом плане по создаваемому ими душевному состоянию. Дорийский лад носил торжественный и мужественный характер, миксолидийский, напротив, способствовал нарушению психического равновесия. Фригийский лад ассоциировался с оргиастическим действом, лидийский — с надгробным плачем.
(обратно)
Кратин — древнегреческий комедиограф (V в.) — высмеивал в этих стихах (фр. 15) бесталанного поэта Гнесиппа ("потомок Клеомахов"), которого архонт, ведавший театральным делом, предпочел однажды Софоклу. Адонии — женский праздник.
(обратно)
604
Из речи ритора Аристида (II в. н. э.): 46. 256, 11. ...слова Пиндара. — Фр. 38 из гимна "К Удаче". Филокл — трагический поэт, племянник Эсхила; известны названия его 8 драм (в т. ч. "Эдип" и "Филоктет") и одной тетралогии.
(обратно)
Схолий к ЭК. 220 ....Еврипид делает иначе... — Имеется в виду сцена из трагедии "Просительницы" 104-160.
(обратно)
607
Четверостишие из комедии "Музы" (фр. 31), поэта Фриниха (не смешивать с трагиком, современником Эсхила!), поставленной в 405 г. Ср. Э 102.
(обратно)
608
Из комедии Аристофана "Лягушки" (405 г.), в которой бог Дионис был изображен спустившимся в Аид, чтобы вывести оттуда на землю одного из трех великих трагиков. Первое четверостишие (786-789) — из разговора двух слуг в подземном царстве; второй отрывок (1515-1519) — из прощальной речи Эсхила, покидающего обитель мертвых.
(обратно)
609
Из позднеантичного собрания изречений. По содержанию — вариант Э 44. Филоксен — афинский поэт рубежа V — IV вв.
(обратно)
Из сочинения "Жизнеописание десяти ораторов" (841I), сохранившегося под именем Плутарха. Ликург (ок. 390-325) — афинский оратор и политический деятель; при нем в Афинах был отстроен каменный театр.
(обратно)
Из речи Демосфена "О предательском посольстве" XIX, 246, направленной против его политического противника Эсхина, выступавшего одно время в качестве тритагониста. Он сам — Эсхин. Феодор, Аристодем — известные в IV в. актеры.
(обратно)
614
Из "Аттических ночей" Авла Геллия VI, 5. Пол — современник Демосфена.
(обратно)
615
Плутарх. Александр 8, 3. Имеется в виду Александр Македонский. Гарпал — его казначей. Филист (конец V — 1-ая пол. IV в.) — сицилийский историк и политический деятель.
(обратно)
616
Заметка из словаря "Суда". Филохор (конец IV — 1-ая пол. III в.) — афинский историк.
(обратно)
617
Из трактата византийского ученого Иоанна Цеца "О комедии". Птолемей Филадельф — царь Египта (285-246). Александр Этолийский (1-ая пол. III в.), Ликофрон из Халкиды (1-ая пол. III в.) — александрийские филологи и поэты. Эратосфен (ок. 275-195) — руководитель Александрийской библиотеки примерно с 235 г., поэт и географ. Каллимах (ок. 310-240) — крупнейший представитель "ученой" александрийской поэзии. Аристарх (217-145) и Зенодот (первый руководитель Александрийской библиотеки, ок. 285-260) занимались изучением и изданием греческих авторов классического периода.
(обратно)
618
Из комментариев античного медика Галена (129-200 н. э.) к сочинению Гиппократа "Эпидемии". Птолемей Евергет — царь Египта (246-221).
(обратно)
619
Заметка из словаря "Суда". Полемон (II в.) — древнегреческий писатель, автор путеводителя по греческим городам.
(обратно)
620
Из Оксиринхского папируса с биографией Еврипида.
(обратно)
621
Из трактата Цицерона "О границах добра и зла" 5, 3, — слова, вложенные автором в уста его брата Квинта.
(обратно)
Из сочинения ритора Дионисия Галикарнасского (2-ая пол. I в.), "О соединении слов" 24, 187. Стесихор (конец VII — 1-ая пол. VI в.) и Алкей (конец VII — 1-ая пол. VI в.) — знаменитые древнегреческие поэты, представители жанра ранней мелики.
(обратно)
628
Из трактата "О возвышенном" (1-ая пол. I в. н. э.), известного под именем Лонгина.
(обратно)
629
Из сочинения Квинтилиана (I в. н. э.) "Воспитание оратора". X, 1, 66.
(обратно)
Из сочинений Валерия Максима (I в. н. э.), составителя сборника знаменитых деяний и изречений.
(обратно)
632
Из речи (52, 15) Диона Хрисостома (I в. н. э.), содержавшей сравнение трагедий "Филоктет", написанных Эсхилом и Еврипидом (не сохранились), с одноименной трагедией Софокла.
(обратно)
633
Из "Описания Эллады" Павсания (I, 21, 1).
(обратно)
634
Из сочинения "Против математиков" (III, 3) Секста Эмпирика (II в. н. э.).
(обратно)
635
Высказывание позднего ритора Фриниха (2-ая пол. II в. н. э.), сохранившееся в "Библиотеке" византийского патриарха Фотия.
(обратно)
Из сочинения позднегреческого ритора Филострата-младшего (2-ая пол. III в. н. э.) "Картины", 13 ..."не презрены дары богов"... — Ил. III, 65 ...один из посвященных... — Т. е. Гомер как служитель музы эпической поэзии Каллиопы. Пеан Софокла в честь Асклепия был широко известен в Афинах, как это ясно из отрывка его текста, сохранившегося в надписи на обломке камня III в. н. э., и АС 85.
(обратно)
638
Из тех же "Картин" Филострата 3, 2. Цитата из Софокла — ЭК. 17 сл.
(обратно)
639
Из "Жизнеописания Аполлония Тианского" Филострата старшего (1-ая пол. III в. н. э.) III, 17.
(обратно)
640
Из памфлета христианского писателя Оригена (1-ая пол. III в. н. э.) "Против Цельса" 7, 6.
(обратно)
641
Эпиграммы Симия (III в.) из VII книги Палатинской антологии (фиктивные эпитафии) 21 и 22.
(обратно)
642
Эпиграмма Диоскорида (III в.) из той же книги Э 37. Эпитафия написана от лица сатира, чье изваяние стоит на могиле. Флиунтский помост — оформление сатировской драмы в самостоятельный жанр приписывалось драматургу Пратину (1-ая пол. V в.) из Флиунта. Стриженой девы... — Т. е. остригшей волосы в знак траура.
(обратно)
643
Эпиграмма Эрикия (I в. н. э.) — из той же книги, Э 36... потомки воловьи... — В древности считали, что пчелы зарождаются в туше убитого быка. Ср. Вергилий. Георгики IV, 281-314. Гиметт — гора в Аттике, восточнее Афин.
(обратно)
644
Эпиграмма Статилия Флакка из Палат, антологии IX, 98. Пир Атрея — согласно мифу, бог Гелиос, увидев, как Фиест поедает мясо своих детей, убитых Атреем, повернул солнечную колесницу в обратном направлении. Фиас — см. Ж 6 и примеч.
(обратно)
645
Эпиграмма неизвестного автора из Палат, антол. VI, 145.
(обратно)
646
Двустишие византийского автора Иоанна Геометра.
(обратно)
647
Справка из словаря "Суда". Колометрия — анализ ритмической структуры. Пятнадцать драм — в их число, по-видимому, входила византийская триада Софокла (см. предварительные сведения в Примечаниях), такая же триада Эсхила ("Персы", "Прометей", "Семеро против Фив") и 9 трагедий Еврипида ("Алкестида", "Медея", "Ипполит", "Андромаха", "Гекуба", "Троянки", "Финикиянки", "Орест", "Вакханки").
(обратно)
648
Под этими номерами объединяются сохранившиеся в средневековых рукописях Софокла своего рода введения и справочный материал к семи трагедиям. (Иногда он помещается и после текста драмы). Происхождение этих "предисловий" различно. Наиболее древним является Э 105, принадлежащий в основе своей александрийскому грамматику Аристофану Византийскому; в нем дается сжатое изложение содержания и сведения о постановке. Возможно, что Аристофан является также автором Э 102, или здесь, как и в Э 112, использован его материал. Стихотворное изложение содержания трагедий (Э 95, ошибочно приписанный Аристофану; Э 103 и 109) вошло в моду в позднеантичные времена. С именем Салустия, филолога IV в. н. э., связаны Э 104 и 106. Наиболее пространные и достаточно компилятивные "предисловия" представляют собой уже продукт византийской учености.
(обратно)
649
Дикеарх (2-ая пол. IV — нач. III в.) — ученик Аристотеля, историк и географ. Архилох (ок. 680-640) — древнегреческий поэт-ямбограф. Гиппий из Элиды (2-ая пол. V в.) — ритор и теоретик красноречия ...к Эхету царю... — Од. XVIII, 85. Тиран, в древнегреческом первоначально обозначало правителя, пришедшего к царской власти не по праву наследования; в этом смысле оно вполне подходит к Эдипу с точки зрения фиванцев, для которых спаситель Фив был пришлым человеком. "Кимская полития" — одно из многочисленных, не сохранившихся сочинений Аристотеля, посвященных государственному устройству греческих полисов.
(обратно)
650
См. вступительную заметку в примеч. к ЦЭ.
(обратно)
651
Кроме рукописей ЦЭ., текст загадки встречается в "предисловии" к "Финикиянкам" Еврипида и в схолии к ст. 50 той же трагедии, а также в Палатинской антологии под именем эллинистического поэта Асклепиада.
(обратно)
652
Текст разгадки заимствован из средневековой рукописи "Финикиянок" и схолия к ст. 50 той же трагедии.
(обратно)
653
См. вступительную заметку в примеч. к ЭК ...Аристофан в "Лягушках"... — См. АС 53; Фриних — см. АС 52. Еврисаку — сыну Аякса Саламинского, было посвящено святилище в деме Мелите. Ферекрат (V в.) — афинский комедиограф, старший современник Аристофана. "Петала" — вероятно, имя гетеры.
(обратно)
654
Земля Кекропа — Афины, называемые так по имени их легендарного царя.
(обратно)
655
От "Антигоны" Еврипида сохранились только отрывки — фр. 157-178. Беотийские Фивы — в отличие от одноименных городов в Фессалии, Малой Азии, Египте. Тридцать вторая драма... — По-видимому, в хронологическом порядке; неясно, однако, имеются ли в виду все произведения Софокла, или только дошедшие целиком до александрийских филологов.
(обратно)
656
Пьеса как бы опровергает... — Дальше действительно идет какая-то путаница: причина, по которой Лаодамант мог сжечь обеих теток много лет спустя после гибели отца, совершенно непонятна. Что касается свидания Исмены с Феоклименом, то вмешательство Тидея заставляет отнести это событие ко времени первой осады Фив семью полководцами ...кончает жизнь в петле... — Ошибка Салустия: у Софокла Евридика сражает себя мечом; может быть, Салустий, излагая содержание по памяти, спутал Евридику с Иокастой в ЦЭ., которая действительно кончает жизнь в петле.
(обратно)
657
...только душа Теламонова сына... — Од. XI, 543 сл. (из рассказа Одиссея о посещении подземного царства и встрече с тенью Аякса). О для чего... — Там же, 548. Актеру надо... — В квадратные скобки помещен пассаж, не имеющий отношения к предисловию; он заимствован из схолиев к ст. 1-2. Софокл... вводит ее в действие. — Отрывок в квадратных скобках отсутствует в наиболее надежных рукописях ...вернулся к кораблям... — Версия, восходящая к александрийскому грамматику III в. Антиклиду ...бросить в него грязью... — Вариант, известный из мима сицилийского комедиографа Софрона (сер. V в.) ...единственным уязвимым местом... — Версия о неуязвимости Аякса была известна в V в. (Эсхил, фр. 83; Платон. Пир, 219 е), но Софокл ее не использовал. Пиндар повествует... — Составитель имел в виду либо 6 Истм. 47, где Геракл молит Зевса о даровании Теламону сына, — "несокрушимого, как та шкура" (льва), что его окутывает, либо какое-то не дошедшее до нас произведение.
(обратно)
658
предшествовавшим действию в трагедии Софокла, чем самой трагедии. Стихотворное предисловие к "Филоктету" посвящено больше событиям,
(обратно)
659
Предисловие не имеет прямого отношения к содержанию "Трахинянок". Византийский филолог Иоанн Цец приписывает его эпическому поэту IV в. н. э. Квинту Смирнскому; без имени автора оно содержится в так наз. Приложении Плануда к Палатинской антологии XVI, 92. Феспия взял дочерей он... — Ср. Аполлод. II, 4, 10; Павс. IX, 27, 6.
(обратно)
660
В дальнейшем в статье и комментариях даты, относящиеся ко времени до нашей эры, дополнительным указанием не снабжаются.
(обратно)
Heinemann K. Die tragischen Gestalten der Griechen in der Weltliteratur. 2 Bd., Lpz., 1920, Uamburger K. Von Sophocles zu Sartre. Griechische Dramenfiguren, antik und modern. 3. Aufl. Stuttgart, 1962; Belli A. Ancient Greek Myths and Modern Drama. A Study in Continuity. N. Y.; London, 1969.
(обратно)
666
В качестве курьеза, характерного, впрочем для первой половины XVIII в., назовем творчество никому сейчас не известного французского "военного комиссара" Ля Турнеля, который в 1730-1731 г. сочинил на сюжет "Эдипа" не более и не менее как 4 отдельных пьесы, из которых ни одна так и не была поставлена.
(обратно)
667
Литературные теории немецкого романтизма. Л., 1934. С. 239 сл.
(обратно)
668
Эккерман И. П. Разговоры с Гете. М.; Л., 1934. С. 349.
(обратно)
"Трахинянки" // Журнал Мин. Нар. проев, (далее: ЖМНП), 1911. июль; "Аянт биченосец" // Русская мысль. 1912. Кн. V; "Электра" // Вестник Европы. 1912 г. Февраль-март.
(обратно)
672
Голос минувшего. 1914. Э 10. С. 285. (С. И. Радциг).
(обратно)
Русская мысль. 1917. Сент.-окт. Разд. XIII. С. 1. (С. А. Жебелев).
(обратно)
675
Филоктет. Трагедия Софокла. Пер. с франц. М., 1799.
(обратно)
676
Филоктет. Трагедия в трех действиях, в стихах, сочиненная на греческом Софоклом, а с греческого на французский переложенная Ла Гарпом. М., 1816. О принадлежности перевода С. Аксакову см.: Венгеров С. А. Критико-библиографический словарь русских писателей и ученых. СПб., 1889. Т. I. С. 160-161.
(обратно)
677
Лагарп вообще оставался долгое время для русского читателя единственным источником сведений о Софокле. См.: Лагарп Ф. Ликей, или Круг словесности. СПб., 1811. Кн. 2. С. 60-171.
(обратно)
678
Иппокрена, 1801. Ч. IX. С. 283-285; Ч. X. С. 201, 406-408.
(обратно)
679
Корифей, или Ключ литературы. М., 1803. Кн. 2. С. 129-133.
(обратно)
Clytemnestrae, tragoediae Sophoclis, fragmentum ineditum / Primum edidit Chr. Fr. de Matthaei. Mosquae, 1805.
(обратно)
682
В порядке курьеза заметим, что к александрийскому стиху спустя 70 лет после Мерзлякова вернулся некий И. Теодорович в переводе отрывка из "Антигоны", 441-470. Заключительные стихи в монологе Антигоны звучали следующим образом: А если видишь ты в моем поступке глупость, / Прости, — но этим ты свою являешь тупость. См.: Циркуляр по Виленскому учебному округу. 1894. Э 1. С. 28-30.
(обратно)
683
ЖМНП. 1846. Дек. Отд. VI. С. 241. Обстановку, в которой возник перевод Ап. Григорьева, рисует В. Н. Княжнин, К истории одного перевода "Антигоны" // Sertum bibliologicum в честь ... А. И. Малеина. ПТб., 1922. С. 285-295. Напрасно, однако, он пытался реабилитировать самый перевод.
(обратно)
684
"Эдип" — сначала в "Пропилеях". 1852. Т. 2; затем в серии "Европейские классики". СПб., 1876. Вып. 7; "Антигона" — в "Отечественных записках". 1854. Т. 95.
(обратно)
685
"Антигона" — в ЖМНП. 1856. Э 9; "Эдип в Колоне" — ЖМНП. 1859. Э 1. "Антигона" переиздавалась затем отдельно в 1873, 1884, 1895 гг. См. также прим. 20.
(обратно)
686
Например: "... что бог прикажет, / Я был бы злой, когда не все исполнил"; "Хитрый ловец, несет он в дом, / Чтобы вперед хватали там, где можно, / Легкомысленных птиц стада..."
(обратно)
687
Москвитянин. 1852. Т. III. Э 9. Отд. V. С. 6.
(обратно)
688
См.: Библиотека для чтения. 1857. Т. 141. Э 1. Литерат. летопись. С. 65.
(обратно)
689
Переводы в стихах и оригинальные стихотворения В. И. Водовозова. СПб.. 1888 (перепечатаны "Эдип в Колоне". С. 53-148, и "Антигона". С. 149-206). С. 176. Напомним также, что Водовозову принадлежала обстоятельнейшая статья об "Антигоне". См.: Библиотека для чтения. 1857. Тт. 142 и 145. (С. 35-78 и 1-38).
(обратно)
Соответственно в 1874 г. (ЖМНП. Э IX-X), 1884 и 1894 г. Перевод "Эдипа в Колоне" получил крайне отрицательную оценку в рецензии Вл. Аппельрота (ФО. 1895. Т. IX. Кн. 2. Критика и библиография. С. 105-115).
(обратно)
692
См. рец. Ф. Аристархова (ФО. 1894. Т. VI. Кн. 2. Критика и библиография. С. 187-195). "При отсутствии чутья к стихотворной форме лучше остаться при прозе, чем издавать пародии на стихи" (С. 188).
(обратно)
693
Алексеев В. А. Древнегреческие поэты в биографиях и образцах. СПб., 1895. С. 470-485.
(обратно)
Первые публикации соответственно — Вестник Европы. 1892. Э 4; Вестник иностранной литературы. 1894. Э 2; Вестник Европы. 1896. Э 7.
(обратно)
698
См.: Книжки "Недели". 1891. Э 2. С. 175-182: перевод едва удобочитаемый, вялы и бледный, очень неточный, сделанный, быть может, вовсе не с греческого.
(обратно)
699
ФО. 1893. Т. IV. Ч. 2. Критика и библиогр. С. 183-192.
(обратно)
700
Укажем в качестве примера первый же стих "Антигоны", где метонимическое обращение к Исмене ("О родная голова моей сестры") Мережковский понял буквально и перевел: "О дай твою обнять, Исмена, голову!".
(обратно)
701
Эти достоинства признавали за ним и специалисты: "Легкий стих, отличный литературный язык, местами чувствительность и искреннее одушевление — все эти качества переводов Мережковского давно оценены. Но чего ему безусловно недостает — это изучения подлинников", — писали Инн. Анненский и И. Холодняк в 1908 г., отмечая, что лучше других удались переводчику трагедии Софокла, особенно "Эдип в Колоне". См.: ЖМНП. 1908. Э 12. Отзывы о книгах. С. 236.
(обратно)
702
Все три — отдельным томом (вместе с переводами Эсхила и Еврипида) в 1902 г.; затем "Царь Эдип" и "Антигона" вместе с "Прометеем" в 1904 г.; отдельно "Антигона" (1906), "Царь Эдип" (1901, 1907), "Эдип в Колоне" (1904, 1910).
(обратно)
"Царь Эдип" (1895), "Эдип в Колоне" (1896).
(обратно)
706
"Антигоне" (1896, затем 1905, 1914) и особенно в "Царе Эдипе" (1895).
(обратно)
707
Софокл. Драмы. М., 1915. Т. II. С. 60. Далее ссылки в тексте; римской цифрой обозначается том, арабской — страницы.
(обратно)
708
Любопытно отметить, что в прозаическом переводе "Трахинянок" (см. прим. 1) Зелинский целиком верен мысли оригинала. По-видимому, в поэтическом переводе он искал более энергичные выражения — пусть даже вопреки оригиналу. Это касается вообще всех приводимых ниже стихов из "Трахинякок", кроме 339 (см. ниже), где Зелинский уже в 1898 г. создал свою "модель" отношений между Деянирои и Гераклом.
(обратно)
709
Ср. очень верное замечание историка культуры Возрождения о том, что "некая общность разума между людьми всех времен и регионов" "слишком малосодержательна, не подвержена изменениям, находится вне истории. Поэтому заниматься ею — удел не историков культуры, а скорее биологов, антропологов, формальных логиков или, на худой конец, историософов". См. Боткин Л. М. О некоторых условиях культурологического подхода // Античная культура и современная наука. М., 1985. С. 308.
(обратно)
710
Ср. его высказывание по адресу "взбунтовавшегося крестьянина", поднимающего топор "над головой благодетеля — помещика" (II, XLIX).
(обратно)
711
Ср. в собственном языке Зелинского — I, 270, 277.
(обратно)
Там же. М., 1917. Т. П. С. XXIII.
(обратно)
name=t990>
714
Издатели первого после Зелинского нового русского перевода Софокла В. О. Нилендер и С. В. Шервинский в своих "пояснениях к переводу", отмечая эрудицию Зелинского, вместе с тем справедливо писали: "Модернизация — принцип проф. Зелинского. Но модернизация его сомнительна тем, что она касается не отдельных выражений, ни даже языка, а самого характера чувств действующих лиц: Эдип, Антигона, Исмена переживают свои перипетии с пафосом французского романтика" (Софокл. Трагедии. М.; Л., 1936. I. С. 194).
(обратно)
715
Фрагменты Гесиода указываются по изд.: Fragmenta Hesiodea / Ed. R. Merkelbach et M. West. Oxi., 1967; Архилох — по изд.: Iambi et elegi Graeci... / Ed. M. L. West. Oxf., 1978. V. I; Анакреонт и Симонид по изд.: Poetae melici Graeci / Ed. D. Page. Oxf., 1962. Фрагменты Аристофана, Кратина, Фриниха по изд.: The Fragments of Attic comedy... / By J. M. Edmons. Leiden, 1957. V. I. Фрагменты римских трагиков по изд.: Remains of Old Latin / Ed. and transi, by E. H. Warmington. London; Cambr., Massachusetts, 1967-1979. V. I-II. Номер при имени Гигина обозначает соответствующий рассказ в его "Историях" (Fabulae).
Ссылки на номера стихов даются везде по оригиналу; найти соответствующий стих в пределах десятков, отмеченных при русском тексте Софокла, не должно составить особого труда. Обозначение "стих" или "ст." большей частью опускается. Сокращение "сх." обозначает схолии к древним авторам; "Ркп." — "рукопись", "рукописи", "рукописный". Отсылка Dawe R. Studies обозначает его: Studies on the text of Sophocles. Leiden, 1973-1978. V. 1-3.
Перевод стихотворных цитат, кроме особо оговоренных, принадлежит составителю примечаний.
(обратно)
716
См.: Luppe W. P. Vindob. G 29779 — ein Sophokles-Kodex // Wiener Studie 1985. В. 19. S. 89-104.
(обратно)
717
К истории текста Софокла см. подробнее: The fragments of Sophocles / Edited... by A. C. Pearson. Cambridge. 1917 (Repr. Amsterdam, 1963). P. XXXII-XLVI; TurynA. Studies in the manuscript tradition of the tragedies of Sophocles. Urbana, 1952; Dain A. Sophocle. V. I. P. XX-XLVIII; Dawe R. Studies on the text of Sophocles. Leiden, 1973. V. I. P. 3-112; Treue K. Kleine Klassikerfragmente. N 3//Festschrift zum 150 jahr. Bestehen des Berliner Agyptischen Museums. Berlin, 1974. S 434 f; Renner T. Four Michigan papyri of classical Greek authors. ZPE. 1978. 29. P. 13-15. 27 f.
(обратно)
718
См. подробнее: Knox В. M. W. Date of the "Oedipus Tyrannus" of Sophocles // American Journal of Philology. 1956. V. 77. P. 133-147. В недавнее время была предложена датировка "Царя Эдипа" 433 г. (Muller С. W. Zur Datierung des Sophokleischen Odipus / Akad. d. Wissensch. Mainz, 1984), причем, помимо постулируемого влияния этой трагедии на еврипидовского "Ипполита" (428), автор очень враждебно относится к достаточно обоснованным попыткам связать "Царя Эдипа" с событиями начала Пелопоннесской войны. С точки зрения относительной хронологии творчества Софокла предложение Мюллера ничего не меняет: "Царь Эдип" все равно оказывается между тремя "ранними" трагедиями ("Аякс", "Антигона", "Трахинянки") и тремя остальными, более поздними.
(обратно)
719
Ср.: ЦЭ. 717-719; Евр. Финик. 22-30 и схол.; 802-805; 1604 сл.; Аполлод. II 5, 7; сх. к Од. XI, 27.
(обратно)
720
Сх. к Евр. Финик. 26 и 28; Гигин. 66. Местом, где был подобран Эдип, называвают побережье близ Сикиона (там издревле определяли место царства Полиба), либо близ Коринфа. Жена Полиба часто носит в источниках имя Перибеи, что, конечно, ничего не меняет в существе дела.
(обратно)
721
Звездочкой отмечены здесь и далее стихи, перевод которых обсуждается в статье "Ф. Ф. Зелинский — переводчик Софокла". Дополнение "сл." указывает на один стих сверх названного.
(обратно)
Об отдельных событиях, составлявших историю Агамемнона, повествовалось и в не дошедших до нас кпклических поэмах (насколько можно судить по позднейшему пересказу); в "Киприях" — о жертвоприношении Ифигении; в "Возвращениях" — об убийстве Агамемнона Эгисфом и Клитеместрой (Бернабе. С. 58, 95).
(обратно)
Sophocle. Ichneutae... / A cura di E. V. Maltese. Firenze, 1982.
(обратно)
728
В России на появление "Следопытов" сразу же откликнулся Ф. Зелинский. На заседании общества классической филологии и педагогики он уже в том же 1912 г. читал свой стихотворный перевод (Гермес. 1912. Э 15. С. 392-395; ср. в том же журнале (с. 379 сл.) заметку Зелинского "Софокл и Геродот", в которой он предложил более правильное, чем это было в первом издании папируса, чтение ст. 305). Еще через два года Зелинский опубликовал в "Вестнике Европы" (1914. Кн. 1. С. 157-177; Кн. 2. С. 141-159) свой перевод в сопровождении статьи, также вошедшей затем в т. III сабашниковского издания Софокла.
(обратно)
729
Имеются в "Следопытах" и некоторые отклонения от повествования в гимне, вызванные, главным образом, интересами сюжетосложения. Так, в гимне свидетелем похищения коров был некий земледелец, обрезавший виноградные лозы, а Гермес спрятал стадо в пещере близ реки Алфея в Элиде. Софокл, естественно, устранил свидетеля-земледельца и поместил украденное стадо в ту же пещеру, где находился сам Гермес, — иначе бы он не мог ввести сатиров, откликающихся на призыв Аполлона и находящих следы у самой пещеры.
(обратно)
730
Например, от трагедии Софокла "Еврисак" сохранилось одно слово, даже не включаемое в настоящее издание. Гораздо больше — около 50 строк — дошло от одноименной трагедии Акция; Зелинский все их перевел и поместил при названии софокловского "Еврисака", хотя более подходящее место для них — собрание фрагментов римских трагиков.
(обратно)
Последние комментарии
6 часов 32 минут назад
16 часов 51 минут назад
1 день 5 часов назад
1 день 12 часов назад
1 день 13 часов назад
1 день 14 часов назад