Плотогоны [Евгений Григорьевич Радкевич] (fb2) читать постранично

Плотогоны

ПОВЕСТИ

АНТОНИНА

I

В комнате было тесно. Столы располагались впритык один к другому, так что добраться к своему удавалось, лишь потревожив добрую половину сотрудников отдела. Сейчас на месте было человек двадцать, они переговаривались, шумели, что-то обсуждали, поэтому в комнате стоял ровный назойливый гул, от которого немного кружилась голова и тупо ныло в висках. Да еще этот натужный, беспрерывный рев тяжелых машин за окнами…

Там, по широкой, недавно отстроенной улице, машины шли сразу в шесть рядов. Шедшие в трех дальних, спускавшиеся вниз, только скользили тенями по занавескам, те же, что поднимались вверх и потому проходили ближе к зданию, целый день гудели густыми басами моторов, среди которых, словно голос зубра в мелколесье, выделялся могучий, низкий, слышный еще издали, с нарастанием — до тонкого подрагивания стекол в окнах — рев «МАЗов» и«КрАЗов».

Антонина сжала виски ладонями — пальцы тотчас уловили частый и резкий пульс. Легкое прикосновение рук на миг сняло боль в голове, вывело из состояния напряжения. Однако сразу же во всем своем многоголосье стал слышен шум — и тот, что стоял в комнате, и тот, что сквозь тонкие запыленные стекла врывался с улицы. Работа, особенно когда втянешься в нее, защищала от этого шума, он долетал словно сквозь сон, безотчетный, приглушенный, но стоило на маг отвлечься, оторваться от бумаг, как снова начинал давить на барабанные перепонки — и тогда уже вынести его не было сил.

— Слушайте, уважаемые, что это тут за ярмарка? — громко сказала Антонина. — Если не трудно, то же самое, только в два раза тише.

Это была любимая поговорка начальника отдела Кунько. Шутку поняли, рассмеялись, немного успокоились. Антонина отодвинула стул, толкнув Веру Ханцевич, сидевшую спиной к ней, извинилась и направилась к выходу. До конца рабочего дня оставалось более часа, и высидеть в таком шуме у нее просто не хватит сил. Нужно выйти минут на пять во двор, подышать свежим воздухом.

В дверях она столкнулась с инспектором отдела кадров, полноватой женщиной лет сорока, и незнакомым белобрысым парнем.

— А мы к вам, Антонина Ивановна, — сказала инспектор. Как ее зовут, Антонина не знала.

— В чем дело? — настороженно спросила Антонина. Обычно отдел кадров приятными новостями ее не радовал. Напротив, только и смотрят, как бы отобрать единицу, сократить группу.

— Да вот, оформляем нового, — показала инспектор на парня. Его длинные, выгоревшие на солнце волосы почти закрывали воротник пиджака. Какими-то выцветшими, блекло-синими были и невозмутимо спокойные, немигающие глаза. Его желтая рубашка завязывалась у шеи крест-накрест толстым белым шнуром — так обычно завязывают ботинки. «Ишь ты какой модник», — отметила Антонина. В первую минуту она решила было вернуться к своему столу, разобраться с женщиной-инспектором и этим парнем, однако его равнодушно-спокойные, чтоб не сказать нахальные, глаза удерживали ее. Вновь тяжко навалился шум — и комнаты, и наплывающий с улицы, — шум этот почему-то связывался с неприятным выражением глаз парня, и Антонина сказала:

— Вы подождите минутку, я сейчас…

— Пожалуйста, пожалуйста, — заторопилась женщина-инспектор и, велев парню подождать, ушла.

Невнятно шумела листва на осине, уже порядком пожелтевшая, сухая, сквозь нее пробивались тонкие лучи солнца, они ложились на землю движущимися пятнами, зыбкими, трепетными — казалось, их шевелит, перебирает вместе с осиновыми листьями несильный холодноватый ветер. Он остудил и разгоряченное лицо Антонины, так что в голове сразу стало яснее, светлей. «Ветер уже холодный, осенний, — подумала Антонина. — Неважно, что на улице сухо и солнечно. Хоть бы там Верочка не выбежала из дома без шерстяной кофточки…»

Тревога за дочь была из тех привычных, каждодневных, что, по сути, являются главнейшими в жизни каждой женщины-матери, ее не прогонишь из мыслей и ощущений, что бы ты ни делала, чем ни занималась. Но сегодня, едва Антонина взялась за это новое дело — начала проверять всю программу целиком, домашние заботы отлетели так далеко, будто в ее жизни и вовсе не было семилетней Верочки, сына-третьеклассника Владика и ее спокойного, рассудительного, слегка косолапого и неуклюжего, русоволосого, с густым красивым чубом Алексея. Как всегда, он придет в шесть пятнадцать, сядет с газетой на лавочке возле самого входа в театральный сквер. Этот сквер недалеко, на пригорке, на другой стороне улицы…

Но с задачей еще нужно разобраться. Стоит только подумать о ней — и вот сразу же снова начинает резко, напряженно, с покалыванием пульсировать в висках.

С этой задачей еще придется