Четыре жизни. Хроника трудов и дней Павла Антокольского [Лев Ильич Левин] (fb2) читать постранично, страница - 3

«Просьба иметь в виду, что у меня очень скверный характер») и, по правде говоря, не без волнения думал о предстоящем разговоре. Но больше всего я боялся, как бы нам не помешали.

Хотя Павел Григорьевич и обещал, что в этот день будет принадлежать мне одному, думал я, но вдруг зайдет кто-нибудь из многочисленных дачных друзей и соседей, начнется милая беседа — и тогда пиши пропало!

Поначалу все шло отлично. Мы выпили кофе, я достал блокнот и приготовился спрашивать. Но в эту минуту за окном послышались голоса. На пороге появился и со смущенным видом шагнул в комнату долговязый парень. Антокольский смотрел на него с недоумением и, судя по всему, видел его впервые. Осенний день был достаточно прохладен, но парень пришел в одном пиджачке. Из коротких рукавов вылезали посиневшие руки.

Тотчас выяснилось, что это молодой поэт. Он влюблен в Блока, слышал по радио речь Антокольского о Блоке и понял, что должен показать свои стихи именно Антокольскому и никому больше. С трудом узнав дачный адрес Павла Григорьевича, он решил во что бы то ни стало добраться до Пахры.

Случилось именно то, чего я больше всего боялся.

Антокольский за спиной у парня растерянно развел руками, давая мне понять, что он, видит бог, не виноват. Не гнать же человека. Придется послушать! Да я и сам понимал, что придется.

За компанию с неожиданным гостем мы снова выпили кофе. Выяснилось, что парню двадцать три года, зовут его Иван Г., родом он из Донбасса, несколько лет работал художником, бродил по стране, а теперь поступил в один из московских институтов.

К этому времени я уже справился с невольным раздражением и решил, что нет худа без добра: поговорить с Павлом Григорьевичем мне, видимо, не удастся, но неожиданная его встреча с молодым поэтом сама по себе любопытна и заслуживает того, чтобы включить ее в мой будущий очерк. В голове складывались привычные фразы об Антокольском как наставнике и воспитателе поэтической молодежи...

Между тем Ваня Г. уже читал стихи. Видно было, что способностей он не лишен, но буквально порабощен Блоком и пытается во всем копировать его.

Окончив чтение, Ваня сидел в напряженной позе. Руки его, лежавшие на острых коленях, подрагивали. Я с интересом ждал, что скажет Антокольский. Найдет ли он слова, которые будут убедительны для этого влюбленного в поэзию, но еще никак не определившегося парня?

Как только Павел Григорьевич заговорил, стало ясно, что верный тон он уж во всяком случае нашел. Да его и искать-то, в сущности, не пришлось — просто Антокольский говорил так, как привык разговаривать всегда.

— Что я могу сказать тебе, Ваня, — начал он. — Кое-что в твоих стихах меня подкупает. Конечно, это самое первое впечатление. Прежде всего, меня подкупает твоя искренность. Ты пишешь только о том, что тебя действительно волнует. И я тебе верю. Но, пожалуйста, не задавай мне вопроса — стоит ли тебе писать стихи. На этот вопрос никто сейчас не ответит. В твоих стихах безусловно горит огонек, но он еще очень слаб, и его может задуть любой ветер. Беда в том, что тебя заворожил Блок. Он для тебя как Черномор для Людмилы. Тебе нужно разбить стеклянную клетку. Забудь Блока по крайней мере на год. В твоих стихах возникает блоковская Россия со всеми характерными для нее приметами. Но ведь у нас на дворе сейчас не начало двадцатого века...

Я наблюдал, как реагирует на слова Антокольского Ваня. Парень, видимо, испытывал настоящее потрясение, первый раз в жизни слыша живого, да еще столь известного поэта, говорившего о его стихах. Он видел сейчас только этого невысокого седого человека, расхаживавшего по комнате и говорившего от имени Поэзии...

А Павел Григорьевич все тем же далеким от всякой официальности, дружеским и немножко ворчливым тоном говорил об оставшихся в его памяти отдельных строчках, образах, фразах, подтверждая свои слова о стеклянной клетке, куда добровольно засадил себя молодой поэт.

Потом завязался длинный разговор, уже не имевший никакого отношения к стихам, — о том, как Ваня Г. живет в Москве, какие у него планы, как идет учение в институте, где его родители, есть ли у него девушка...

Уходя, Ваня долго и благодарно тряс руку Павла Григорьевича, а со мной попрощаться забыл.

После его ухода Антокольский пытался убедить меня, что нисколько не устал и готов отвечать на все вопросы, но я видел, что он все-таки утомлен, и решил не задерживаться. Мы условились о следующей встрече, и я с миром уехал. У меня вовсе не было ощущения, что я съездил зря. Теперь я уже не представлял себе будущего очерка об Антокольском без эпизода с участием Ивана Г.

Следующая моя встреча с Павлом Григорьевичем оказалась очень похожей на первую. Едва мы успели сказать друг другу несколько слов, как у калитки остановилась машина и из нее вышли необыкновенно оживленные Ярослав Смеляков и Сергей Васильев. Я тотчас же был оттеснен на задний план. Начались разговоры о поэтических делах, была вызвана дачная соседка Белла Ахмадулина... Где уж мне было пробиться со своими