Смех баньши [Гарольд Бранд] (fb2) читать онлайн

Смех баньши

I. Скелет в шкафу, чертенок под кроватью

Кто-то строит Стоунхендж,

Кто-то — Стену Адриана,

Кто штурмует Эверест,

А кому милей саванна.

И кому милее быль,

А кому-то вовсе небыль.

Все на свете — прах да пыль:

Слой земли, растущей в небо.

— Может быть, это действительно лучший выход, — сказал я мрачно.

— Лучший — это не то определение, — возразил отец без тени привычной иронии. — Но вполне возможно, что теперь единственный.

Сквозь потрескивания маленького, до смешного древнего и поэтому практически не поддающегося прослушиванию современными методами приемника, назойливым фоном пробивалась тревога. Да что там говорить, мы и до сегодняшнего дня были уже всерьез взвинчены тем, как в последнее время развивались события.

А началось все… Дай бог памяти — меньше года тому назад.

До того все опасности, которыми грозила нам жизнь, были словно лишены реального веса и материи, бесплотны и субъективны. Мы беззаботно пускались в крестовые походы собственного исследовательского любопытства, удовлетворяя его более чем сполна, и называли это работой. Мы переносились в любой нужный нам день и час достаточно далекого прошлого — отдаленного от нас не меньше чем на полстолетия, и в любую интересующую точку пространства в этом прошлом. Мы могли перемещаться туда физически, целиком, что случалось, впрочем, довольно редко — это и невыгодно и опасно, или посылать к черту на кулички только свое сознание, так называемую психоматрицу, внедряя ее в ни в чем не повинные мозги какого-нибудь «аборигена» и наблюдать за происходящим, не выдавая своего присутствия, или устанавливая в некоторых случаях свой временный контроль над чужим разумом. Звучит не слишком красиво? Да, пожалуй. Слыхали когда-нибудь об одержимости злыми духами? Примерно в том же роде. Но наука, как и искусство, требует своих жертв. Можно свести их к минимуму, но трудно устранить совсем. И что особенно приятно во втором «нематериальном» способе, психоматрица может находиться в чужом сознании сколь угодно долго, хоть годами (правда, такие продолжительные рейды не очень хорошо отражаются на психическом здоровье и лучше ограничиваться месяцем-другим, хотя их не всегда бывает достаточно), а когда возвращается — о, прелесть! — родное тело постарело всего на несколько минут. Такое время требуется машине на совершение своих бесхитростных операций по отправке «злого духа» к пункту назначения, поддержки связи с ним и возвращению домой из любого положения — стоит лишь употребить условленный пароль, вслух, или сосредоточив на нем все мысли, или просто скончаться. То есть, скончается, конечно, только носитель, а «злой дух», в аварийном порядке, сей момент окажется в своей надежной гавани, заботливо подхваченный нашей доброй феей — довольно громоздким сооружением Станции практического изучения истории человечества «Янус-1», уютно окопавшейся на Луне, естественном спутнике той самой Земли, которую, несмотря на некоторые новомодные теории, можно по праву считать колыбелью цивилизации Homo sapiens. Изящно, мило, безопасно. Кроме риска возомнить о себе бог весть что или просто потерять всякую ориентацию в пространстве и времени и адекватное восприятие действительности и слететь с катушек. Чем многие наши предшественники и закончили свою блестящую карьеру. Но это личное дело и право каждого, сходить с ума, как и когда ему вздумается. Меж тем, мы имели все основания наслаждаться жизнью, занимаясь увлекательным, почти волшебным любимым делом.

Сами мы называем нашу гавань просто Станция или «Янус», никогда не употребляя между собой порядковый номер. Он не имеет смысла. Никакого другого «Януса» не было и нет, ни даже подобного ему. Он был и остается единственным аппаратом перемещений во времени, артефактом своего рода. Когда-то полагалось, что причина этому, с одной стороны, невероятная дороговизна его постройки и поддержки, с другой — секретность, которой он окружен на всякий случай. Хотя наши обычные манипуляции были, как правило, совершенно безопасны. Ведь время движется бесчисленным множеством параллельных потоков. Перемещаясь в прошлое, мы затрагиваем лишь бесконечно малую часть их, беспорядочно, и никогда не попадаем в свой реальный поток уже свершившейся истории, а в тот, где наше вмешательство не рушит причинно-следственные связи, а просто становится еще одним фактором для дальнейшего хода событий, ведь в какой-то степени сам факт перемещения вычленяет новую ветку истории, которая развивается дальше вполне самостоятельно. Поскольку каждое мгновение само по себе несет в себе количество вариантов развития событий, стремящееся к бесконечности, то ничего страшного не происходит. Просто где-то в природе заложена возможность таких перемещений, как нечто вполне естественное, пусть и редкое, да и вести себя в чужом мире мы всегда стараемся по возможности аккуратно. И на нашей истории, а следовательно, на самой реальности, в которой мы существуем, это никак не отражается.

Не должно отражаться. Но все это — лишь до какой-то степени. У всего на свете есть свои границы. И один из нас, год назад, попытался переступить эту черту. Весь наш мир мог перестать существовать — в известном себе качестве. Среди «почти бесконечности» есть и такая, совсем немалая, вероятность. Чтобы этого не произошло, пришлось приложить значительные усилия, задействовав еще и собственных двойников из совершенно нейтрального времени — чтобы дотянуться до того, которое оказалось от нас надежно заблокировано. Это был тот еще номер — с вынужденной временной потерей памяти, вернувшейся только в самый разгар Варфоломеевской ночи, потерей того же «драгоценного времени», массы преимуществ, почти всякой связи с «Янусом». Все мы рисковали никогда не вернуться, даже в случае удачи. Но мы вернулись.

Мир достаточно привык к тому, что «Янус» не представляет собой опасности для него, и мы ни словом не давали понять, что это может быть не так. В конце концов, с полной достоверностью трудно было что-либо сказать о совсем малоизученном предмете. А слухи породили бы ненужную панику.

Но месяц назад «виновник торжества» наш старший коллега полковник Линн бежал из психиатрической клиники на Марсе в неизвестном направлении. И совсем недавно его мертвое тело обнаружили «прекрасно сохранившимся» в леднике, в одной из заброшенных рудных шахт, не особенно далеко от лечебницы.

Несчастный случай? Самоубийство?

А за несколько дней до того, как его нашли, пропал его бывший невольный сообщник лейтенант Карелл, отправившийся на каникулы в Райские Кущи на Веге-15, и так туда и не прибывший. Его не оказалось даже в списке пассажиров корабля, на котором он собирался лететь. Он пропал прежде, чем добрался до него.

Совпадение? Довольно неприятное, не правда ли?

И уже некоторое время все громче высказывались рассуждения о том, что проект «Янус» должен быть полностью закрыт. Его использование в целях изучения какой-то там истории представлялось крайне нецелесообразным, пожирающим неоправданные средства и, возможно, «опасным для государственной безопасности». Я лично сомневался, что проект могут закрыть по-настоящему и предать забвению. Больше было похоже на то, что на него решили наложить лапу в неких политических целях, поразмыслив и придя к выводу, что как средство шпионажа, пусть и для спорных сведений минимум пятидесятилетней давности, он принесет больше пользы, чем политически нейтральные научные изыскания. Положение спасало лишь то, что «Янус» не мог быть закрыт или переформирован по воле отдельного правительства. Несмотря на пространственную принадлежность Солнечной Лиге, когда-то его появление наделало такого шуму, что в связи с особой значимостью для человечества, деятельность его могла регулироваться только решениями Космополитического Союза. А уж там никто не собирался соглашаться с тем, что Станция «Янус» может быть отдана во владение какому-то одному государству.

Но темные слухи только раздражающе крепли. И вряд ли тут были одни лишь теоретические выкладки. И в том, что опять исчезли именно Линн и Карелл, оба замешанные, пусть и в разной степени, в не такой уж давней авантюрной попытке «изменить историю», напрашивались слишком печальные в своей прямоте выводы.

Итак, Ралес Линн был мертв. Я как раз возвращался с Марса, после освидетельствования мертвого тела, найденного в обледеневшей шахте. Это был действительно Линн. И впечатление у меня осталось на редкость тягостное и тоскливое, несмотря на то, что в разных диких временах и не на такое насмотришься. Но дело в том, что это было наше время, а не чье-нибудь еще.

Здание морга выглядело торжественно и светло, как дворец бракосочетаний, утопающий средь пышной, буйно цветущей зелени. Марс — планета, пораженная культом идиллии, изящества и света, с несколько мещанским буколическим вкусом. Неудивительно, что именно здесь обретаются многие из пользующихся самой высокой во всей Солнечной Лиге репутацией клиник.

В просторном фойе, куда я вошел из сада, меня встретил Пил Лизи, молодой врач-психиатр, свидетель, присланный от лечебницы, не сумевшей уберечь Линна от него самого. Что ж. В конце концов, и мы когда-то не справились. Вид у Пила был ужасно расстроенный. Я чуть повеселел при виде знакомого лица. Пила я знал еще со школьных лет. Он был на несколько лет старше, но мы дружили, возможно, я интересовал его как некий занятный экспонат, не считая пары курсов, которые шли у нас одновременно, несмотря на уровни — из-за разницы специализаций.

— Привет, Пил.

— Привет, Эрвин. Вот, решил тебя дождаться, — сказал он немного смущенно.

— Да? Очень мило с твоей стороны. Как поживаешь?

— Любопытно было бы узнать твое мнение по этому поводу, — проговорил Пил, вряд ли имея в виду то, как он поживает. — Пошли, пока они вообще не передумали. — Как-то растерянно поглядывая по сторонам, он подхватил меня под руку и потянул за собой. Я изумился.

— Пока не передумали? Как это? О чем это ты?

Пил печально вздохнул.

— Нам тут явно не рады. Не знаю в чем тут, собственно, дело, но… С вашими делами всегда напускают туману. Но уж от нас-то что скрывать?! Может, ты мне объяснишь?

— Если пойму, что объяснять. Ты уже видел его?

— Да. Паршиво выглядит, надо признаться. А говорят — хорошо сохранился. — Он резко остановился, и я споткнулся, налетев на него. — Вы — историки, постоянно свихиваетесь, — сказал он почти со злостью. — Постарался бы ты, приятель, до такого не докатиться. — Он бросил искоса смущенный взгляд. — Ты все поймешь, когда увидишь. Лучше бы бросил ты это занятие, пока не поздно.

У меня вырвался недоуменный смешок.

— Пил! Ты же знаешь. У нас говорят — если начал, значит, уже поздно.

— А знаешь, чем кончают самодовольные придурки? — огрызнулся он обиженно-холодно, как сама оскорбленная добропорядочность, не одобряющая никаких сомнений в прочности и неизменности отнюдь не являющегося таким мироздания. — Я просто беспокоюсь.

В коридоре перед дверьми стояли два здоровенных охранника. Я слегка приподнял бровь. Марсианской идиллией тут что-то не пахло. Ребят можно было принять за добротные дубовые шкафы, если бы при нашем приближении они не проявили признаков жизни, набычившись и потребовав пропуска.

С этим-то проблем не было. Мы уже прошли мимо, когда сбоку я услышал шипение закипающего чайника. Я взглянул на Пила. Тот скорчил гримасу отвращения, и волосы у него на голове, похоже, стояли дыбом.

— Что с тобой?

— Вот мерзавец, — придушенно пробормотал возмущенный психиатр. — Ты заметил, как он к тебе повернулся?

— Охранник? Не очень дружелюбно?

— Не очень!.. У этого типа вообще манера разговаривать, только развернув автомат в живот собеседнику. В первый раз у меня просто душа в пятки ушла. А что, если он больной какой-нибудь? Что они вообще тут делают, с таким оружием?

Я недоуменно передернул плечами.

— Понятия не имею. Я и внимания не обратил. Привык, знаешь, в прошлом к людям с оружием, в том числе, и к ненормальным.

Это было не совсем правдой. На самом деле, я очень даже обратил внимание на особенности царящей тут атмосферы. У меня и личных причин для паранойи хватало, не только этих внешних признаков неблагополучия. Но выдавать, что это меня задевает… Да и Пила ни к чему лишний раз нервировать. Он и так счастливым не выглядел.

— Он это намеренно!

— Чихать я хотел, — фыркнул я. — Брось. Это ты просто с непривычки.

Мы миновали еще одни двери, стеклянные, и оказались в холодной как погреб комнате, вызывающей озноб не только своей температурой, но и ослепительной побелкой стен, легким запахом химикалий и сознанием того, что это, как-никак, морг. Посреди комнаты, на обычной «каталке», лежало тело, тщательно укрытое простыней. Поразительное дело — традиции. Все выглядело так, как выглядело бы еще полтора тысячелетия назад. Вся разница — лишь в мелких деталях и количестве электроники в «каталке» и в дополнительно охлаждающей простыне. Рядом слонялись лаборант и весьма скучного вида субъект. В противоположную дверь тут же, чуть деловито запыхавшись, решительно вторгся еще один человек, скороговоркой представившийся патологоанатомом и одаривший нас неповторимо солнечной приветливой улыбкой. Глаза его горели снисходительным дружелюбием к возможным будущим клиентам.

Скучного вида субъект представился полицейским. Впрочем, это и так было видно по его серой, во всех отношениях, форме.

Длинноносый патологоанатом с тщательно зачесанными назад жидкими и чем-то склеенными волосами оказался обаятельнейшим человеком. Он любовно откинул с лица покойника край простыни и умильно ему улыбнулся, потом радостно повернулся ко мне.

— Ну, вот и он! Признаете в нем вашего коллегу?

— С трудом, — выдавил я, пытаясь поддерживать его жизнерадостный тон.

— Ну что вы! Он же просто чудно сохранился! — Казалось, патологоанатом поражен тем, что я не восхищаюсь вместе с ним.

Я оторвал взгляд от лица трупа.

— Не возражаю. После смерти. Но вот до — месяц назад он выглядел как-то получше.

— Уж простите, тогда я с ним еще не был знаком! — безмятежно рассмеялся доктор. — Да вы не берите в голову. Смерть всех меняет. Иногда — до неузнаваемости! И вас изменит, вот увидите! — Прибавил он как-то странно. «Интересно, и как я это увижу?..» — подумал я. — Заметьте, я еще говорю о естественной смерти. О неестественной же нечего и говорить…

— Так что же с ним произошло?

— Несчастный случай, — твердо ответил патологоанатом, небрежно помахав тонкой кистью, украшенной парой пятен весьма экзотического химического цвета. — Судя по всему, сбежав из клиники, наш подопечный прятался какое-то время в старых заброшенных копях и просто однажды поскользнулся и… — он изобразил языком характерно хрустнувший звук. — Чудо, что его нашли! Я всегда говорил, что эти копи надо либо засыпать, либо охранять получше.

— Какое время назад он умер?

Жизнерадостный патологоанатом пожал плечами и слегка хрюкнул, пропустив воздух сквозь неплотно сжатые губы.

— Вот тут загвоздка! Может, месяц назад, может, год. Видите ли, процесс разложения в леднике так и не пошел, и тело не подверглось разрушению со стороны посторонних живых организмов. Но если это именно полковник в отставке Ралес Линн, а об этом говорят все доступные первичные же виды экспертизы, то, значит, не больше, чем месяц.

То есть, вы абсолютно ничего не знаете.

— А может и несколько дней назад, — сказал я, не сводя с него глаз. Патологоанатом в замешательстве моргнул и будто чуть призадумался о том, чтобы подскочить на месте с воплем «Эврика!», но передумал. — Хотел бы я знать, как он провел это время — от «побега» до своей гибели. Мы можем осмотреть его поподробней?..

— Нет. Боюсь, что нет, — вежливо, но категорично возразил патологоанатом, еще прежде, чем я договорил, решительно вставая между мной и мертвецом. — Мы собираемся внимательнее изучить его на предмет вирусов. Вот и вы говорите, что выглядит он как-то не так. Мы вовсе не хотели никого пока допускать, но полиция настояла на обычных формальностях. Сейчас тело покрыто защитной пленкой, нанесенной особым распылителем, но касаться его или даже просто подходить слишком близко, я бы вам настойчиво не рекомендовал.

— Ах, вирусы! — понимающе кивнул я, улыбнувшись с таким видом, будто это все объясняло. — Ну конечно. Вполне может быть.

Я неторопливо обошел «каталку» полукругом, не приближаясь, и с почтительного расстояния критически оглядывая то, что на ней лежало, с показным интересом музейного посетителя к сомнительной абстракционистской скульптуре. Полицейский вел себя совершенно апатично и только что не зевал. Глаза патологоанатома настороженно прыгали от Пила ко мне и обратно, ловя каждое движение. Лаборант таращился на доктора, видно, в ожидании каких-то указаний. Например, схватить труп подмышку и уволочь в темный уголок. Я неопределенно фыркнул и, сунув руки в карманы, повернулся было, чтобы отойти. Патологоанатом тут же ослабил внимание. Что ж, один взгляд, может, больше и не понадобится. Только чтобы убедиться, что мы не просто параноики и потенциальные пациенты Пила.

Я резко шагнул назад к «каталке», схватил краешек простыни, заправленный под резиновую подстилку, выдернул его и быстро приподнял, на одно мгновение.

— Нет! — гневно и испуганно выкрикнул патологоанатом. — Немедленно прекратите!

Лаборант, запоздав всего на полсекунды, прыгнул вперед и как бульдог вцепился в мою руку. Но я уже выпустил край простыни и дал ему спокойно упасть. Все, что мне было нужно, я уже увидел. Лаборант буркнул что-то вроде сердитого: «прошу прощения» и, отпустив меня, принялся педантично заправлять простыню на место. Я отступил с беззаботным видом и посмотрел на патологоанатома с легким озорным смешком.

— Извините. Не удержался. Вы ведете себя так, будто от него осталась одна голова, раз вы его так заботливо укутали. Но все на месте — признаю. И обратите внимание — к нему самому я так и не притронулся.

— Это был крайне легкомысленный поступок, — ледяным тоном, без тени улыбки, заметил патологоанатом. — Вы не представляете себе, как это может быть опасно.

— Да, пожалуй, не представляю, — согласился я. — Но я все равно его не коснулся. Ну, кажется, теперь мне надо что-то подписать?

— Да, — зашевелился внезапно оживший тип из полиции, выхватывая из подмышки папку, раскрывая и подходя вплотную. — Здесь, пожалуйста, рядом с подписью доктора Лизи.

Я рассеянно кивнул и пробежал глазами по тексту: «свидетельствую, что личность покойного… не подлежит сомнению… в результате естественной смерти…» Я прервался и, подняв брови, оглядел присутствующих.

— С каких это пор несчастный случай стал считаться естественной смертью?

— Прочтите дальше, — буркнула серая личность. — В результате естественной смерти от несчастного случая, в скобках — падение с высоты, черепно-мозговая травма и перелом шейных позвонков. Судя по всему, смерть наступила мгновенно.

Н-да, впрочем, бывают полицейские записи еще интересней. Например: «найден труп без признаков смерти». Или еще что-нибудь в этом же духе. Как говорится, вся загвоздка всего лишь в терминах…

— Ладно. Ну а предположим, его кто-нибудь столкнул? Этот вариант исключен?

Полицейский смерил меня устало-свирепым взглядом.

— Послушайте, капитан Гелион, — он выдавил из себя это обращение не без отвращения, да и я чуть не поморщился. Это причисление нас изначально к военному ведомству было пустой формальностью. Кому-то когда-то показалось, что для персонала секретного объекта это просто необходимо. — По-вашему, текст взят с потолка?

— По-моему, сержант… Неизвестный? — я недоуменно нахмурился, прочитав эту фамилию в прозрачном кармашке у него на груди.

— Это моя фамилия, — подтвердил он не без скрытой, но явной гордости. По тому, как он надулся, не то от раздражения, не то от удовольствия, я заключил, что это имя наверняка настоящее. Черт с ней, с паранойей.

— Да… Не знаю, кто именно составлял этот документ, но с формальной точки зрения он просто кошмарен. Формулировки сплошь неточны и создают ложное впечатление. Я отказываюсь его подписывать, так как не имею ни малейшего желания отвечать потом за дачу ложных показаний.

— Гелион! — опешил сержант. — Отказ от помощи следствию является преступлением!

— А что вы, собственно, называете помощью следствию? — осведомился я. — Дачу ему ложных ориентиров? Или вы считаете, что я должен нарушать свой гражданский долг только потому, что кому-то лень исправлять безграмотную писанину или хочется побыстрее закрыть дело? Вам, кстати, тоже ни к чему демонстрировать некомпетентность. На вашем месте, я бы прямо сейчас составил другой документ. Вы имеете на это право. А вот другого свидетеля от «Януса» вам все равно не получить.

Пил робко кашлянул.

— Прошу вас, — сказал он кротко и ненастойчиво. — Я хотел бы изменить свои показания.

— Это невозможно, — отрезал сержант, возмущенный тем, что его заставляют применять голову, а не исполнять свои обязанности автоматически.

— Бог мой! — тихонько присвистнул я. — Какие факты преступной халатности вскроются! Если не фальсификации…

— Гелион! — возмутился сержант до корней волос.

— Что, Неизвестный?

Мой тон его одновременно разъярил и заставил взять себя в руки.

— Сержант Неизвестный, — напомнил он. — Я при исполнении.

— Тогда, капитан Гелион, — напомнил я. — Я тут тоже, как будто, официально. Да не волнуйтесь. Ничего незаконного я вам не предлагаю. Вот это, — я указал на папку, — гораздо более незаконно. На ваше счастье, документ не имеет силы, пока не подписан двумя свидетелями, один из которых должен быть непременно представителем «Януса». Я его еще не подписал и, будьте покойны, не подпишу. Доктор Лизи также может после опротестовать свою подпись в судебном порядке. Он не обязан знать тонкости составления протоколов. Вы ему ничего не объяснили, значит, он был введен в заблуждение по небрежности или по злому умыслу. Вам все придется начинать сначала, не говоря о том, что это скверно скажется на общественном мнении. Все, что мы можем сказать, это то, что знали этого человека раньше, но мы не присутствовали при вскрытии, и не знакомы материалами расследования, чтобы утверждать, какой именно смертью он умер. Это очевидно. Согласны? Или дайте нам самим проверить все факты, или составляйте другой документ.

Целую минуту мы жгли друг друга взглядами.

— Не подпишете, значит?

— Не этот документ.

— Черт бы вас побрал… — Сержант раздраженно перелистнул подшитые в папку документы и нашел свободную форму, составленную для таких простых случаев, где оставалось лишь проставить имена и прочие переменные.

Я приглашающе кивнул Пилу, чтобы он первым поставил свою подпись на новом документе. Неизвестный втянул воздух сквозь зубы и глянул на меня с лютой ненавистью, но препятствовать Пилу не стал. Я подошел вслед за ним и тоже поставил подпись. Потом прижал к чувствительному квадрату подушечку большого пальца для идентификации. Прижал немного сильнее, чем требовалось, придерживая папку, а левой рукой, скользнув между обложкой и вторым листом, поймал первый, с подозрительно коряво составленным текстом, и с силой выдернул его из подшивки.

— Да вы что делаете, черт побери! — заорал Неизвестный в ужасе и ярости.

— Считайте, что спасаю вашу карьеру, — отозвался я, разрывая листок на части, прежде чем он успел его отобрать.

Судя по выражению его лица, он вовсе не был согласен с моим заявлением. Какой-то момент я был уверен, что он попытается свернуть мне шею. На самом деле, я нечасто позволяю себе такие выходки, но постоянное подспудное ощущение вездесущей угрозы настраивало меня на агрессивный лад. Всего в нескольких шагах от меня находился труп человека, погибшего из-за того, что он был одним из нас. Это что-нибудь да значило. Я скомкал клочки бумаги и демонстративно сунул их в карман. Неизвестный сузил глаза до маленьких щелочек, по-бульдожьи выдвинул челюсть, и с усилием снова совладал с собой.

— Вы за это ответите, — буркнул он уже без особенного энтузиазма и отвернулся. — Увезите тело, все свободны.

Пил молчал и пыхтел, пока мы не вышли из здания морга на свежий воздух. Метеослужбы работали на славу и солнце сияло вовсю. Марсианская атмосфера вот уже несколько столетий считается одной из наилучших для Homo sapiens во всем населенном космосе. Здесь Пил вдруг воодушевился и хлопнул меня по плечу, застав врасплох, пока я ворошил свои мрачные мысли.

— Здорово ты их! Черт возьми, они так и позеленели! А возразить ничего не смогли!

— Не смогли? — Я был подавлен, напуган и зол, и никакой моральной победы за собой не чувствовал. Что за вести я мог теперь принести? — О чем ты, Пил? Я видел больше, чем лицо трупа всего мгновение… — Я покачал головой и замолк.

— Я и этого не видел, — напомнил Пил. — А с ним… С ним что-то не так?

— Да нет, ничего особенного в глаза не бросается. — Я двинулся было по дорожке к выходу из сада, но Пил забежал вперед и преградил мне путь.

— Эрвин, погоди. Что ты увидел?

— Ничего. — Я остановился и посмотрел в его честные встревоженные карие глаза, на честном открытом круглом лице под соломенной взъерошенной шевелюрой. Стоит ли полагаться на старого школьного приятеля или лучше его пожалеть? Я избрал второе и попытался получше замаскировать истинные чувства. — Разве я должен был увидеть что-то не то, чтобы расстроиться? Я же сказал — все у него на месте. Но все-таки то, как он выглядел, безумие, эта смерть… Он ведь был одним из нас. Что уж тут непонятного?

Пил ковырнул мелкий гравий носком светло-желтого ботинка.

— Он всех вас ненавидел. Просто смертельно.

— С его точки зрения — было за что. Но эта точка зрения была всего лишь болезнью. Мне действительно жаль его.

Пил, упорно глядя вниз, врылся в гравий глубже.

— А ты заметил, — спросил он вполголоса, — что у него были подгримированы губы? Чтобы не так бросалось в глаза, что они все искусаны? Просто растерзаны.

Я поморщился. Пил поднял заговорщицкий взгляд.

— Выходит, заметил, — заключил он.

— Тут нет ничего странного. Конечно, его по возможности привели в порядок, прежде чем показывать. Может, все-таки, пойдем?

Пил с досадой топнул ногой.

— Ты действительно не понимаешь или просто прикидываешься? Впрочем, ответ я и сам знаю. Перестань. Ты же знаешь, что мне можно доверять. Все знают, что ваш «Янус» — сущий ящик Пандоры. Я только хотел спросить — Линн бредил изменением истории оттого что спятил, или спятил от того, что ее и впрямь можно изменить?

— Пил, это ведь ты у нас психиатр. Только не сходи с ума, хорошо?

— Значит, ты мне не скажешь? Возможно это или нет?

— Невозможно.

— Ты мне не доверяешь!

— Дружок, ты дал мне два варианта ответа, и один тут же отмел. Какой смысл в твоих вопросах и моих ответах? Мы все слышим только то, что хотим.

— Да, конечно, — проговорил Пил как-то тоскливо. — Значит, мне так и не убедить тебя в том, что играть с огнем опасно? Даже если сезон охоты на лис уже открыт?

— Каких лис?

— Посмотри в зеркало, на свои волосы и на рыльце в пушку, лис Эрвин. Повторяю то, что сказал в начале. Ты можешь кончить так же плохо как Линн. Будь благоразумней и не зарывайся.

— Ладно, ладно, — усмехнулся я. — А знаешь, ты сам параноик. Я-то думал, это только у нас скелеты в каждом шкафу и чертики под кроватью. Ан нет. У психиатров тоже!

Он выдавил жалкое подобие улыбки.

— Ты вечно любил всех смешить. Когда ты летишь обратно?

— Билет заказан на завтрашнее утро. Я не ожидал, что смотреть будет настолько не на что.

— Ну, тогда прощай.

— А ты что, остаешься здесь?

— У медиков всегда есть дела в самых неприятных местах.

— Ну, тогда счастливо. Может, позже увидимся.

— Обязательно, — пообещал он.

II. «Горгулья»

И почему я солгал насчет завтрашнего утра? Ведь уже точно знал, что настолько тут не останусь. Как будто играл на кого-то постороннего, кто мог нас слышать. Прямиком из морга я отправился в порт, предварительно связавшись с гостиницей, с заявкой прислать туда же мой багаж, который так и остался нераспакованным. Мне больше нечего было здесь делать. Пил переживет, даже с облегчением. Ему наши странности и так поперек горла, мне его намеки да пророчества — тем более.

Все складывалось как нельзя удачней. Я вылетел без всяких задержек, меньше чем через час, на корабле какой-то частной компании с очаровательно-ностальгическим названием «Горгулья». Я поудивлялся про себя — неужели кто-то еще помнит, что это такое, или просто нашел в словаре слово постраннее, и настроение у меня несколько поднялось. Крылатый каменный кошмарик обернулся чистеньким, уютным, комфортабельным суденышком, рассчитанным менее чем на сотню пассажиров. Очень удобно, почти знак свыше, народу оказалось немного и в «купе» я оказался в приятном одиночестве.

Самое время поговорить с родными и близкими.

Линор ответила на вызов сразу же.

— Привет. Ты что, караулила сигнал?

— Ничего подобного. Я случайно подошла. Наверное, родственная телепатия.

Что ж, такое у нас случалось, хоть были мы не совсем близнецами, выращивались чрезвычайно занятыми родителями в разных пробирках и даже «родились» с разницей в четыре дня. Догадайтесь, кто младшенький. Правильно, это мне пришлось дольше сидеть в инкубаторе. Считается, что девочки развиваются быстрее. Однако мы с Линор так толком и не разобрались, кто же из нас кому покровительствует. У каждого было свое мнение на этот счет.

— Какие новости?

— Неутешительные. Я уже лечу обратно. Вся демонстрация как в музее: близко не подходить и руками не трогать. Он был по уши укрыт простыней, а лицо… честное слово, краше в гроб кладут…

— Как тебе не стыдно, Эрвин! — проворчала Линор с не очень искренней укоризной. В нашей семье у всех чувство юмора отвратительное, в том числе и у нее. Видно, медиков в роду было многовато. — Он ведь и есть покойник!

— Да. Только покойник покойнику рознь, — ответил я серьезно. Я и прежде на самом деле вовсе не собирался шутить. — Все в восторге от того, как он сохранился. Но он постарел лет на сорок. Изможденный, высохший, а седых волос вдвое меньше, чем было — их подкрасили. Если все это случилось в леднике, то я Екатерина Великая. Губы тоже покрыты слоем грима, чтобы меньше бросалось в глаза, как они изжеваны. Но, собственно, разве на лице душевнобольного это было бы странно? Вовсе нет. Тогда к чему такие шпионские страсти? То ли с расчетом на слабоумных, то ли как раз с тем, чтобы обратить на это наше внимание с намерением запугать. Других объяснений я не вижу. И потом, когда я приподнял простыню…

— Так тебе все же дали это сделать?

— Сам взял. И меня тут же перехватили. Но я успел заметить одну вещь. Его запястье, то, что я смог увидеть, было разодрано в клочья.

— Разодрано? — поразилась Линор. — Он вскрыл себе вены?

— Нет, Линор. Вен он себе не вскрывал. Такие следы остаются от наручников, если пытаться во что бы то ни стало от них избавиться.

Линор довольно надолго замолчала.

— А еще какие-нибудь следы насилия ты заметил?

— Нет. Но проломленная голова — это уже не естественная смерть, хотя кое-кто пытался уверить меня в обратном.

— Эрвин.

— Да?

— Ты меня пугаешь. Не делай никаких глупостей. Будь все время на виду и нигде не задерживайся.

— Я так и делаю. Не беспокойся. Что со мной может случиться? Даже если наши дела хуже некуда и Линна и Карелла впрямь кто-то похитил, то повторение этой шутки в третий раз будет уже не смешно. Никто не пойдет на такую наглость. Единственное, что может мне сейчас грозить — непредвиденное транспортное происшествие. Так что, ждите — скоро буду.

— Привет, Эрвин, — вклинился в разговор отец. — Большую часть я слышал. Что ж, значит, стоит и впрямь осуществить задуманное.

— Да. Может быть, это действительно лучший выход.

— Лучший — это не то определение. Но вполне возможно, что теперь единственный.

— Да, я понимаю. Ничего замечательного в этом нет.

— Начнем, как только вернешься.

Я мысленно кивнул.

— О Нейте, конечно, никаких вестей? — спросил я просто на всякий случай.

— Никаких. Либо необходимая жертва, либо… быть может, он сам в этом замешан. Ждать больше ни к чему.

— Ясно…

Из приемника вдруг резко хлынул шквал жуткого визга и треска.

— Что это у тебя? — крикнул он.

— Антиквариат накрылся! — ответил я. — До встречи! — Я поспешно отключил какофонию каких-то убийственных звуков и облегченно вздохнул.

Едва я это сделал, весь корабль сотрясся как чашка с игральными костями. Не ожидая ничего подобного, я едва удержался, вцепившись в край стола, ввинченного в стену. Тихий мерный гул двигателей сменил свой ровный еле слышный тон на какой-то обрывчатый и более пронзительный, где-то завыла сирена. Приемник слетел со стола и, ударившись в противоположную стену, раскололся. Рассыпались и другие мелкие предметы; их было немного. Космический корабль, как-никак — большая часть находящегося на борту надежно зафиксирована тем или иным образом, на всякий случай. Что-то случилось с температурным режимом — вдруг дохнуло холодом, потом жаром, потом, как будто, все успокоилось. В коридоре кто-то пробежал, что-то защелкало, донеслись отрывистые выкрики, похожие на команды, и все опять стихло.

— Ничего себе, — пробормотал я. — Что, накаркал «транспортное происшествие» себе на голову? — И с очень странным чувством обнаружил, что правая рука сама скользнула к рукоятке мелкокалиберного бластера, полагавшегося нам по игре в полувоенный объект. Толку от него было немногим больше, чем от придворной шпаги, но все равно проверив, насколько хорошо он извлекается из кобуры, я вскочил на ноги и, осторожно придерживаясь за идущий вдоль стены поручень, поскорее добрался до двери. Ведь в чрезвычайных ситуациях пассажирские каюты часто блокируются, превращаясь в самостоятельные спасательные капсулы. С легким щелчком дверь убралась в сторону, и я выглянул в коридор. Он был пока пуст. Только в конце его стоял очень молодой и нервничающий парень в униформе транспортной охраны, и явно не знал, что он тут делает. Поставили, вот и стоит. Но об общем положении дел он наверняка имеет большее представление, чем я.

— Эй, — окликнул я его беззаботно-дружелюбным тоном. — Что это было?

Послышались еще щелчки и начали отворяться двери и других кают. Прочим пассажирам тоже было интересно, с какой такой стати они вдруг ощутили себя горошинами в погремушке. Особенно обозлена была потрясающе эффектная чернокожая сирианка — ее сверкающий всеми цветами радуги наряд оказался густо обсыпан пудрой, а флакончик с лаком для ногтей она поймала уже тогда, когда он, будучи открытым, свалился ей в декольте, где лак и высох, согласно обещаниям производителя «со сверхсветовой скоростью». Пострадавшая рвала и метала, и грозилась подать на компанию в суд с целью возмещения морального ущерба. Другой пассажир случайно отдавил лапу своей уткособаке, и та больно ущипнула его зубастым клювом. Владелец посчитал, что именно экипаж судна виновен в том, что он снял с животного намордник. Животное истошно крякало. В разгар возмущения корабль тряхнуло еще раз, и кое-кто, для кого первый раз пошел не впрок, оказался на полу. Мимо, отчаянно вереща, пронесся маленький попугайчик, в котором, по издаваемым звукам, любой узнал бы представителя запрещенного к добыче карликового малинового экваториального марсианского баньши. Попугайчик с размаху врезался в переборку и с похоронным стуком шлепнулся на пол, откинув перепончатые лапки. А ведь сколько уже предупреждали — марсианские баньши не переносят космических перелетов.

— Небольшие технические неполадки, — объявил охранник тоном преисполненной чувства долга робота-стюардессы и с такими же остекленевшими глазами. — Устранение их займет какое-то время! Советую всем пойти к себе и пристегнуться в амортизационных креслах…

Его перебил искусственный женский голос, доносящийся из динамиков и повторяющий эту же речь почти слово в слово.

Пассажиры, ворча, отправились пристегиваться, решив, что при такой тряске им придется плохо. На трупик попугайчика прав никто не заявил. Естественно.

Я выбрался в опустевший коридор и, придерживаясь за поручень, приблизился к охраннику.

— Что-то эти технические неполадки больше напоминают обстрел, — заметил я с самым беспечным видом.

Парнишка нервно оглядел меня, не зная, как бы лучше послать подальше.

— Вернитесь к себе, пожалуйста.

— И не упрашивайте. В таких случаях у меня обостряется клаустрофобия. — Я глянул на дохлого попугайчика. Глазки закрыты синей пленкой, клювик открыт в беззвучном писке. Первая невинная жертва. — Вы, случайно, не перевозите какую-нибудь контрабанду? Из-за чего вас могла бы, скажем, обстреливать полиция?

Он вытаращил глаза в священном негодовании.

— Господи! Конечно, нет!

— А может быть, конкуренты решили, что вы им надоели?

— Послушайте, я не должен с вами разговаривать! Безопасность судна — это дело транспортной охраны!

— Кто бы спорил? Просто интересно. В конце концов, если мы избежим опасности, значит, все в порядке. А если нет, то вместе унесем секрет в могилу. Так что там? Полиция, коварные конкуренты, злобные кредиторы, должники?

Парень невольно нервно усмехнулся и чуточку расслабился, решив по моей болтовне и улыбке, что я не начну биться в истерике, даже узнав правду.

— Ну хорошо, — он понизил голос до шепота. — Только не сейте панику. Это пираты.

— Что? Вы серьезно?

— Угу. Вынырнули из гипера почти у нас перед носом. А ведь тут пока зона к этому запрещенная. И первым делом вывели из строя один из наших двигателей.

— Странно. Я думал, в этом секторе их никогда не бывает.

— Я тоже так думал, — почти простонал мой собеседник.

— И какие у нас шансы?

— Да вы что, нарочно издеваетесь? — выдав тайну и переложив ее бремя на мои плечи, бедняга начал совсем расклеиваться. — Они вооружены как настоящий военный корабль! Мы можем только вести переговоры, которые нам навязали, и тянуть время, пока не появится полицейский патруль. Наверное, в этом секторе пиратов быстро засекут. А может, и нет — их тут слишком давно не было. И в любом случае, если мы не договоримся, они могут успеть нас уничтожить и опять совершить прыжок в безопасное место!

— Да… «Велик космос, черно пространство между звездами», — пробормотал я цитату из стиха, известного так давно и ставшего штампом, что никто уже не помнил автора.

Корпус корабля завибрировал, что-то отдаленно заскрежетало.

— Они пристают, — пробормотал себе под нос молодой охранник. — Не знаю пока, на чем мы поладили и поладили ли вообще. Но, наверное, поладили. Ведь так-то они нас взорвать уже не могут…

«Если это вообще пираты», — подумал я. Доверие к людям не самая сильная моя черта.

Мелодичный голос в динамиках, перекрывающий шипение блокируемых кают, попросил всех сохранять спокойствие. Я почувствовал, что поручень под моей рукой стал скользким.

Приемник в ухе охранника ожил и зашипел. Тот невольно поднял к нему руку, вслушиваясь, потом затаил дыхание и бросил на меня быстрый, одновременно испуганный и оценивающий взгляд.

— В чем дело?

— Н-ни в чем.

На дальнейшее я отреагировал вполне спокойно, все равно не зная, что можно сделать, находясь в этой летающей консервной банке. Дождался, пока он выхватит бластер, потом перехватил его руку, прежде чем он успел навести его на меня, и отобрал опасную игрушку. Он даже не додумался сперва отодвинуться. Малыш был в своем деле новичком и мог быть опасен просто по неопытности — одно мгновение сдавших нервов, и я даже не узнаю, почему это случилось. Он протестующе пискнул, но тут же умолк с несчастным видом, когда его оружие оказалось направленным в сторону, обратную моей.

— Без паники, дружок. Должно же быть твоему поведению какое-то разумное объяснение. Какого черта тут творится?

— Пожалуйста, не стреляйте…

— Пожалуйста, не хнычь. Просто скажи — в чем дело?

— Они требуют выдать вас. Говорят, вы один из них — обокрали их и сбежали. Это правда?

Я чуть не выронил бластер.

— Что за чушь! С чего ты вообще взял, что они говорили обо мне?

— По описанию: темно-рыжие волосы, — я бы предпочел определение «медные», — глаза странного цвета — не зеленые и не карие, будто мозаика — трудно не узнать, — похожий цвет, вроде бы, зовется болотным, — на вид лет двадцать или чуть больше, — двадцать один на самом деле, если не считать нескольких лет, проведенных не в своем времени и даже не в своей голове, — и главное — выдаете себя за историка с «Януса» — черный с серым мундир и значок золотой спирали! У нас на борту сейчас только один историк, вот я и подумал…

— Конечно, только один! Нас вообще — кот наплакал. Только я — настоящий. Это легко проверить, связавшись с любым приличным банком данных или прямо с «Янусом». Пошли-ка к капитану и все выясним. Давай, показывай дорогу.

— А мой бластер?

— Забирай, он мне не нужен. Только спрячь его — не позорься.

Он осторожно, кончиками пальцев, взял бластер, не спуская с меня настороженных глаз, будто боясь, что я передумаю и все-таки сверну ему шею. Потом поколебался, правда ли лучше ему убрать оружие или стоит повторить попытку. Самосохранение взяло верх.

Пожалуй, я правильно сделал, что вернул ему оружие и, когда за моей спиной с легким хлопком разверзлась, будто бы сплошная переборка, в руках у меня ничего не было.

— Не двигайтесь, вы на прицеле, — приказал кто-то сзади довольно суровым голосом, до того, как я успел оглянуться.

Мой недавний собеседник резво отпрыгнул назад, от меня подальше. Кое-чему он все же научился. И со злорадством снова схватился за пушку.

— Осторожней, Майк, он опасен! — выкрикнул он, нагнетая нервозность.

— Ну, вот… — вздохнул я.

— Повернитесь, медленно, — твердо, но довольно вежливо велел тот, кого он назвал Майком.

Я повернулся и с некоторым облегчением увидел пока всего лишь корабельного шефа безопасности. За его спиной стояли еще двое коллег.

— Что, торгуем пассажирами? — поинтересовался я.

Майк был высоким светловолосым молодым человеком, не старше меня, без обычного для персон его рода занятий выражения тупости или свирепости в глазах. Сторожевой пес аристократической породы. Спокойный, уверенный, с чувством собственного достоинства. Мотивация наверняка ближе к чувству долга, чем к удовлетворениювнутренней агрессии. По крайней мере, таково было первое впечатление, которое не всегда бывает ошибочным.

Шеф безопасности секунду изучал меня взглядом, как и я его, потом дуло его бластера опустилось, а складка между бровей разгладилась.

— Да ведь я вас знаю. Эрвин Гелион? Я видел вас на конференции на станции «Меркурий» полгода назад. У вас был доклад о какой-то битве…

— При Дорилее, — закончил я, подозревая, что он сделал заминку нарочно. — Первый крестовый поход.

— Точно, тяжело, наверное, было ребятам в железных доспехах чуть не по центнеру.

— Наверное, да только не было таких тогда. В лучшем случае — кольчуги или куртки с металлическими пластинками.

Майк засмеялся и убрал бластер в кобуру.

— Расслабьтесь, ребята. Особенно ты, Веллин. Этот точно настоящий. А меня зовут Ажен Майк. Я тут вроде как главный цербер. Во что это вы умудрились влипнуть, док?

— Вообще-то, я только магистр…

— Неважно, мы так зовем всех ученых чудиков. Что у вас может быть общего с этими типами снаружи?

— Представления не имею. Разве что они из какого-нибудь другого времени или это какой-то глупый розыгрыш. Но в последнем я сомневаюсь.

— Еще бы. Один двигатель нам напрочь снесли. Хороши шутки. Ладно, разумеется, отдавать вас мы не собираемся. Только этого не хватало нашей славной репутации. Никому неохота разоряться из-за такого пустяка, верно?

— Шутите?

— Какое там!

— Тогда что вы собираетесь делать?

Майк на мгновение замер, прислушиваясь, а потом, выразительно окинув всех взглядом, похлопал ладонью по кобуре, одновременно сказав в прикрепленный на воротнике блестящий микрофон:

— Да, капитан. — Микрофон Веллина во время нашей беседы тоже явно не бездействовал. — Ясно, что, — сказал Майк уже не в микрофон. — Дадим мерзавцам отпор.

Его уверенность меня немного смутила.

— Думаете продержаться до прихода патрульной службы?

Майк, нахмурясь, покачал головой.

— Сомневаемся, что она придет.

— Но вы ведь послали сообщение о нападении?

— Я не уверен, что оно прошло. Они нас глушат. Очень мощно, как военный корабль высокого класса.

— Вот как, — пробормотал я, сдержав невольную дрожь. Похоже, эти «типы снаружи» брали не просто наглостью. Мое деланное самообладание дало трещину. — Я не уверен, что вам следует идти на самоубийство. Лучше уж не рискуйте… — Я замолчал, в ужасе. Неужели я сам это сказал? Предложил не стесняться? О, Господи…

— Он ведь прав, — буркнул Веллин, тот парень, что первым начал размахивать бластером. — Если мы не отдадим его, кем бы он ни был, нас же и хоронить не придется…

Майк резко обернулся к нему.

— На первый раз прощаю, Веллин — ты у нас новичок. Хотя, не думаю, что ты никогда не слышал, что приказы старших не обсуждаются. По крайней мере, до исполнения. Ну, ребята, все готовы? — Остальные ответили ему синхронными кивками и многозначительными взглядами. В глазах у всех что-то загорелось. Девушка с платиновыми локонами и кофейного цвета кожей демонстративно передернула затвор, проверяя заряд.

— Жаль, что не вовремя. Ну, пусть теперь пеняют на себя! По секрету, — она одарила меня ослепительной улыбкой и шутливо подмигнула, — я была раньше наемной убийцей. — Веллин пискнул. — Большая часть экипажа, включая капитана — бывшие разведчики новых миров. У нас тут сдаваться не принято. Так что, они здорово обожгутся!

Майк усмехнулся ей и ободряюще хлопнул меня по плечу.

— Слова Джелли не всегда можно принимать всерьез. Но у нас и правда больше шансов, чем вы думаете, даже против них.

— Против кого?

— Думаете, мы ничего не понимаем? — загадочно отозвался Майк. — Подгнило что-то в нашей Солнечной Лиге. Я не знаю, замечаете ли вы что-то, что происходит в настоящем…

— Вообще-то, замечаю, — огрызнулся я, задетый его покровительственным тоном. — Если вы имеете в виду, что Лига подминает под себя все, до чего может дотянуться, то замечаю. И даже с некоторым интересом наблюдаю за политическими убийствами на каналах бытовой хроники и захватом нейтральных территорий в разделе «Космографические открытия». — По последнему поводу Космополитический Союз давно уже стоял на ушах. — Вы об этом?

— Ну, в общем, да, — подтвердил он немного удивленно.

— И вы собираетесь драться? А как насчет остальных пассажиров? Разве вы вправе подвергать их такому риску?

— Они тоже на это рассчитывают. — Лицо Майка гневно окаменело. — Но все это имело бы смысл, если бы… — он замолчал. — Лучше не берите в голову. Это наше дело. Пошли, ребята, поиграем в героев. А вы возвращайтесь к себе и постарайтесь успокоиться. Наберите код на двери — пятьсот пятнадцать. А загерметизируется она автоматически.

Постарайтесь успокоиться… От одной попытки это себе представить, я чуть не пришел в бешенство. Очень мило — сидеть тут как джинн в бутылке и гадать, кто именно вытащит пробку.

— Нет уж. Я пойду с вами. Если передумаете, буду под рукой. Если нет, то мне уже приходилось принимать участие в заварушках.

— На больших двуручных мечах? — хмыкнул Майк.

— На них тоже.

— Ладно. Думаю, сильно не помешаете. Зато, если выживем, это станет потрясающей рекламой! — Майк вдруг заметил пернатую тушку и нахмурился. — А за это кому мне потом голову оторвать? — Все рассмеялись.

Я тоже засмеялся, но мне было вовсе не весело. Не то, чтобы я был закоренелым пессимистом, но вряд ли это могло закончиться добром. В одном я был прав — повторение одной шутки в третий раз совсем не смешно.

И все-таки, вдруг… Все мы всегда надеемся на «вдруг».

Капитан Рейс, в прошлом лихой разведчик неисследованных планет, полностью разделял бодрое боевое настроение большей части собственной службы безопасности. Это был добродушный коренастый тип с небольшими, но все равно моржеподобными седыми усами и спокойными ироничными глазами, имевшими особенность успокаивать и того, на кого они смотрели. Похоже, ему даже нравилась идея с кем-то сцепиться, чтобы разнообразить серые будни. Видно, этого ему давно уже не хватало.

— Ну, если мы выкарабкаемся, одно из трех, — задорно ероша пальцем усы сказал капитан, в глазах которого плясали бесенята. — Или из двух, если для возвращения в разведку я староват. Или сам стану пиратом или затею революцию. Чертовски, оказывается, трудно жить без огонька в крови! Что-ж, посмотрим — кто кого.

И он взялся за дело. Связался с враждебным судном и объявил, что согласен на их условия. Пусть заглядывают. Потом двери переходной капсулы были гостеприимно открыты.

Гости не отличались наивностью. Запустив зонд, они вынудили «Горгулью» разгерметизировать переходник полностью. Иначе было бы очень весело дождаться входящих, а потом закрыть вход и выкачать из переходной капсулы весь воздух. Итак, все было открыто, закреплено, и четверо гостей, одновременно самоуверенных и подозрительных, ступили в «прихожую».

И тут капитан Рейс выкинул свою первую шутку — пропустил через металлический пол переходной капсулы убийственный ток. Дело было в том, что со скуки и тоски по прежним дням он внес в конструкцию много забавных дополнений, которые наконец-то появился повод использовать. Двое интервентов погибли на месте, не успев опомниться, другие отделались ожогами, успев кинуться назад. Похоже, у них была более подходящая обувь. Как и предсказывала Джелли, они обожглись.

Ответом с той стороны была запущенная к нам бомба с отравляющим газом. Детекторы тотчас определили его и выпустили в коридор струю нейтрализующих веществ. Этот пассажирский кораблик и впрямь был оснащен почти как разведочный. Следующим шагом противника была твердеющая на воздухе масса, залившая пол переходника. Часть ее сгорела, но новые слои надежно изолировали опасную зону. Из плотной массы чуть возвышались зловещие холмики над останками первых нападавших.

— Вот теперь самое веселье и начнется, — пробормотал Майк.

В следующее мгновение все чуть не попадали с ног. От волны ультразвука мы едва не оглохли. Но она оказалась не настолько сильной, чтобы мы все отключились. Потому что прошла через предусмотрительно установленную заглушку. Капитан Рейс определенно не собирался забывать свое героическое прошлое. Или давно уже что-то замышлял. Я чувствовал себя очень странно, как если бы во всей этой кутерьме был совершенно ни при чем. Рейс, как будто, вел с нападающими свою собственную, чуть ли не старую войну, снисходительно позволив мне побыть наблюдателем. Но пытаться понять, в чем тут дело, было пока не время.

Вслед за волной ультразвука внутрь вкатились атакующие, стреляя куда попало. Майк втолкнул меня в какую-то нишу, которой секунду назад я в этой стене не видел. Из укрытия мне удалось спокойно прицелиться и подстрелить почти сразу двоих. Возможно, без летального исхода, но из боя они выключились, перейдя на роль препятствий на местности. Майк, перекрывавший мне выход из ниши, оглянулся на мгновение, зацепив потрясенным взглядом мой маленький бластер. Да я и сам не ожидал.

— Из этой мелочи? — вырвалось у него.

— Ну, если начинать со свинцовых пуль… — пробормотал я, скорей для себя самого, чем для него, и осекся, представив, что именно я делаю. Для этой жизни это было впервые. Я подавил приступ легкой дурноты и продолжил пальбу. Джелли перекинула мне откуда-то бластер покрупнее, но повторить первый успех я уже не сумел, хотя свой вклад в дело внес вполне исправно, не уронив честь «Януса» слишком низко.

И даже среди этой кутерьмы я ощутил, как отношение ко мне изменилось. Я вдруг перестал быть «ученым чудиком», требующим повышенной заботы, и никто уже не пытался лишний раз заталкивать меня в укрытие, если я желал высунуться, и не чертыхался слишком громко, если я запихивал туда его.

Оказывается, мое время не так уж сильно отличается от прочих. Особенно, если поменьше об этом думать.

Вентиляция уже с трудом справлялась с дымом и паром, заполнившими коридор. Мы отстреливались пока вполне успешно. Капитан подбавлял масла в огонь, то выстреливая из скрытых в стенах стволов огнем, тупыми снарядами и слепящим паром, то играя с подвижными панелями и тайниками, где прятались, а потом выскакивали, согласно неизвестному сценарию, члены экипажа. Оглушенный и ошарашенный противник начал уже отступать. Команда «Горгульи» — человек двадцать против разве что немногим теперь большего, следовала за ним, не давая пространства для маневров всякими техническими хитростями. От всей военной мощи чужого корабля было мало проку, пока он был приклеен к «Горгулье» стыковочным узлом. Главный цербер Ажен Майк, похоже, был намерен вести людей на абордаж. Я не собирался от них отставать. Но тут нас грубо прервали.

Свет на мгновение полностью погас, потом появился снова уже приглушенный, разнесся пронзительный вой сирены.

— Что за черт? — высказались многие на эту тему, каждый по-своему, что с одной, что с другой стороны.

— Остановитесь, — вырвался из динамиков хриплый мальчишеский голос, и в центр коридора, от которого все попятились, обрушилась яркая голограмма. — Прекратите. Послушайте меня.

— Веллин! — неверяще выдохнул кто-то. — Черт, вот возьмешь кого-то на пару полетов!..

Майк схватился рукой за стену.

Говорил действительно Веллин. С ним рядом стоял один из «пиратов», держа в руках лучемет — тяжелый бластер, отличный от обычного, как обрез от револьвера. Неправда, конечно, но казалось, что ствол еще дымится. На лице пирата застыло презрительное злорадство. А за этими двумя открывался вид, не оставляющий места иллюзиям.

Капитан и два инженера находились там же, на мостике. Инженеры без движения лежали один на полу, другой на одной из панелей управления. Капитан, еще в сознании, сидел привалившись к переборке и со жгучей ненавистью глядя на преступную парочку. Весь его правый бок чернел от ожога и крови, сочащейся сквозь прорванный металлизированный костюм. Эта рана удержала бы его на месте и без зрелища направленного на него лучемета.

— Они все еще живы, — торопливо сказал Веллин. — Но если экипаж «Горгульи» не прекратит сопротивление, то погибнут все! И первыми — вот… они, — на этих словах он заикнулся. — Я не хочу, чтобы погибли все!

Майк медленно отклеился от стены.

— Ты не посмеешь… — пробормотал он севшим голосом, будто во сне. — Боже, какой дурак! Мы почти выиграли!..

— Сложите оружие, — продолжал Веллин. — У нас с самого начала не было шансов! И отдайте им этого проклятого историка, он всего-навсего шпион и предатель. И все это, — он развел руками, — случилось из-за него!

— Из-за тебя, идиот! — рявкнул Майк.

— Точно. Идиот, — согласился пират с лучеметом. — И знаете, насколько? — Он холодно улыбнулся, поднимая лучемет. Черные глаза под седоватым ежиком горели чуть мечтательным огоньком.

Веллин забеспокоился.

— Что вы собираетесь сделать?

— Показать им маленький пример того, что может произойти.

— Но они нам еще нужны! — запротестовал Веллин.

— А ты — нет.

Веллин успел только ахнуть, когда до него дошло, что тот имел в виду. С шипением полыхнула короткая вспышка, и наивный мальчишка беззвучно соскользнул на пол. Луч прожег ему лицо и мозг. Циничное насмешливое убийство прирученного зверька. В наступившем гробовом молчании я едва справился с желудком. Нет, все это происходит не со мной… И все-таки, со мной, в моем реальном времени, где я не историк и сторонний наблюдатель, а «полноправный» участник действия. Даже не игрок, пешка. Конечно, я знал это и прежде. Но иногда прописные истины ударяют сильнее, чем когда бы то ни было.

Старый пират с усмешкой глядел с голограммы.

— Бросьте, ребята, ваша игра проиграна. Мы это знаем и вы это знаете. А вот, что я сделаю дальше. Все панели управления у меня под рукой, — он небрежно смахнул на пол с одной из них бесчувственного инженера. — Смотрите-ка, да тут еще почти полсотни мирных граждан, запертых в каютах, как в гробах. Кстати, они меня сейчас прекрасно слышат. А мы все с удовольствием послушаем их вопли, когда я разгерметизирую вентиляцию и запущу к ним из топливного отсека нервно-паралитический газ. Просто, как все гениальное. Я набираю эти клавиши и… газ пошел! Правда, пока еще его мало. Я сейчас сделаю погромче… — В коридор ворвалась какофония испуганных голосов, причитаний, проклятий и детского плача, будто кто-то отворил форточку в преисподнюю. Удивляюсь, как мы все в эту минуту не поседели. Гвардия «Горгульи», застыв, походила на компанию живых мертвецов.

Достаточно…

Я нашарил в кармане маленький странный предмет и выбрался на свободное пространство, остро ощущая нереальность происходящего.

— Довольно. Перекройте газ. Я сдаюсь.

— Уверен, малыш? — с издевкой спросил «старый пират», и пальцем не пошевельнув. Вообще-то, он был совсем не стар. Просто такой образ. Вечной, бывалой, бравирующей сволочи.

Я мрачно усмехнулся и поднял повыше зловещую угловатую штучку, которую держал в руке. На меня нашло странное спокойствие. Спектакль на деревянной сцене, с пыльными занавесями, искусственными огнями и деревянными мечами.

— Знаете, что это такое?

— Что это? — подозрительно спросила голограмма.

— Вам нужен я, или сойдет мой труп?

После мгновенной паузы пират протянул руку и нажал какую-то кнопку, уловив, к чему я клоню. Писк атмосферной сигнализации медленно стих. Кто-то с невыразимым облегчением перевел дух.

— Так что же это?

— Да так, один древний сувенир. Я ношу его с собой как раз для таких случаев. У него очень острые края, и к тому же отравленные. Стоит мне лишь слегка сжать его, просто проявить неловкость, и мне конец, уже не откачаете всеми своими милыми способами. Прелесть, правда? Просто, как все гениальное. Такие сувениры обожали на древнем Востоке, где самоубийства, как и убийства, считались высоким искусством. Предлагаю сделку. Вы оставляете этот корабль в покое и не причиняете больше никому вреда, а я отправляюсь с вами и отдаю этот предмет не применяя. Иначе, я с удовольствием вас покину. Боюсь, близкое знакомство с вами радости мне не доставит.

— И как мы будем знать, что ты нас не обманешь?

— Никак. Но некоторые держат свое слово.

— Прекрати блефовать, это обойдется тебе легче.

— Да пошли вы… — улыбнулся я, демонстративно чуть перехватывая свой козырь.

— Стой! — похоже, Старого пирата все-таки невольно прошиб пот. — Ладно, допустим. Осталось решить, как мне пройти к выходу.

— Вас никто не тронет, — глухо заговорил Майк. — Я обещаю. Убирайтесь.

Он упорно избегал смотреть мне в глаза. Потом все же глянул, весь белый, с перекошенным от бессильной ярости и растерянного стыда лицом.

— Мне очень жаль.

— Мне тоже.

— Лучше бы нам всем не держать обещаний.

Я покачал головой, изобразив подобие слабой улыбки на прощанье, и отошел ближе к пиратам. Кто-то из них зашевелился, решив, что пора брать меня в оборот. Продолжая держать в одной руке стальную звездочку, другой я навел на них пока еще не брошенный бластер.

— Подождем минуту.

Намек был понят. Никто больше не двинулся. Вскоре в конце коридора появилась коренастая фигура старого пирата. Голограмма с мостика так и висела в воздухе.

— Вы в порядке, капитан? — спросил Майк.

Рейс только невнятно выругался на каком-то негуманоидном языке.

Старый пират подозрительно покосился на злых и мрачных врагов, признавших свое поражение, но с оружием так и не расставшихся, и прошел мимо них ровным шагом, не потеряв ни капли собственного достоинства. Остановился рядом со мной, секунду холодно смотрел мне в глаза не обещающим ничего хорошего взглядом, потом недвусмысленным жестом протянул руку. Сделав над собой усилие, я отдал ему бластер, вместо того, чтобы застрелить кого-нибудь одного из нас. Он молча указал мне на выход. Так же, не говоря ни слова, я пошел впереди него. Так как я до сих пор держал свою игрушку, меня никто не трогал. Без всяких приключений, мы перешли с одного борта на другой.

И шлюзы захлопнулись.

III. Кто лгал — «легка дорога в ад»?

— Ну? — прищурился старый пират.

Корабли разделились, и мы начали стремительно удаляться от раненой «Горгульи».

— Слишком близко. Вы еще можете их достать.

— Постарайся не испытывать нашего терпения слишком долго.

Они столпились вокруг как изголодавшиеся стервятники и еще рассуждали о каком-то терпении.

— «Горгулья» может выйти на связь? — спросил кто-то подошедший, безразличным, но приятным женским голосом. Я тоже обернулся на голос. Не время, конечно, но увиденное меня поразило. Высокая, красивая, черноволосая, с матово-бледной кожей и льдистыми синими глазами, смотревшими холодно и жестко. Настоящая Снежная Королева. Насквозь ледяная, так, что даже обжигает.

Мои безумные мечты. Дева-Смерть, белоснежная, с пронзительно-синими глазами. Как будто давным-давно я сочинял песни именно о ней.

— Нет, — ответил старый пират. — Я там кое-что испортил.

— Хорошо, — сказала она равнодушно. — Через две минуты мы совершим переход.

Вокруг царил легкий сумрак, как в подводной лодке, горели разноцветные огни. Они замерцали, потом свет вспыхнул ярче. Судя по особому тону двигателей, мы вышли в гиперпространство.

— Вот и все, — сказала Снежная Королева. — Теперь мы уже вряд ли вернемся.

— Как насчет обещанного? — спросил старый пират.

— Пожалуйста, — я с невозмутимым видом протянул ему «звездочку».

Он почему-то не поспешил ее взять.

— Агент Сцилла, — обратился он к Снежной Королеве. — Заберите этот предмет и проанализируйте.

— Сцилла? — переспросил я. — Дайте-ка, я угадаю, а вас, конечно, зовут Харибда? — поинтересовался я у старого пирата.

— Агент Салех, — сообщил он, явно не поняв вопроса. — И естественно, никакие мы не пираты. Специальный отдел Департамента государственной защиты от внутренней угрозы.

— Естественно. И вы даже готовы пойти на жертвы личного состава, лишь бы никто не заподозрил в вас честных граждан. Торжество целесообразности. Не бойтесь, — сказал я, видя, что агент Сцилла натягивает перчатки. — Это просто старинная метательная звездочка. Сюрикен. На ней нет никакого яда. В спокойном состоянии — абсолютно безопасный кусок металла.

Сцилла посмотрела на меня без всякого выражения, взяла звездочку, не снимая перчаток, и приложила к маленькому карманному детектору.

— Ну? — спросил агент Салех, глядя на меня угрожающе.

— Абсолютно безопасный кусок металла, — повторила Снежная Королева мои слова, по-моему, не без скрытой иронии, и посмотрела на меня со смутным одобрением. Неужели ей тоже может быть не чуждо чувство юмора? Встреться мы при других обстоятельствах, мне захотелось бы подарить ей другую звезду. Может, она бы и оттаяла.

— Понятно, — коротко сказал Салех.

Я заметил удар лишь когда у меня внезапно подломились колени и я рухнул на пол. В левом виске что-то горячо взорвалось. Не успел я опомниться, как тут же что-то взорвалось и в солнечном сплетении. Дальнейшее пронеслось оглушающей канонадой. Когда она стихла, я как-то упустил, но пронеслось все, по-моему, действительно быстро, зато эффективно. Пока я приходил в себя, меня успели без помех обыскать с помощью портативного сканера, избавив от массы интересных вещей, и сковать запястья наручниками без единого звена между кольцами и чертовски тугими, так что двигаться не хотелось вовсе, чтобы не усиливать давление. Похоже, старый пират всерьез разозлился.

Что ж, на войне как на войне. Это еще мелочи.

Меня подняли на ноги и подтащили к черному диску, над которым зажглась четкая объемная картинка — в черной пустоте, усеянной сверкающими бусинками, зависла потрепанная «Горгулья», поверхность которой была украшена невесть откуда появившимися лазерными пушками. Будь так с самого начала, на нее и напасть бы не удалось.

— Прямая трансляция с зонда-шпиона, — пояснил старый пират с торжествующим злорадством в голосе. — Мы только что снова вышли в нормальное пространство. Пусть издали, но нам надо увидеть результат своей операции. Думаю, тебе этот спектакль тоже понравится.

— Ждать еще несколько минут, — угодливо подсказал кто-то.

— Ничего, подождем. А пока я кое-что объясню нашему дорогому гостю, который вряд ли кому-нибудь еще об этом расскажет. Он ведь оказал нам большую услугу, полетев именно на этом корабле. Так что мы смогли убить двух зайцев. Что полностью перекрывает наши потери — раз уж мы одновременно разделаемся со славным Филиардом Арли. И вовремя. Он уже к чему-то был готов.

Гость соображал плохо. Наверное, по причине то и дело заволакивающего все вокруг густого разноцветного тумана.

— Разделаться с кем?

Имя это, конечно, было мне известно. Его знал каждый ребенок. На «Приключениях капитана Арли» выросло целое поколение. Причем, он был реальной личностью, разведчиком новых и малоисследованных планет, известным невероятной живучестью, оптимизмом и склонностью ко всяким неожиданным трюкам, героем множества комиксов и детских сериалов, на которых спекулировали все, кому не лень, превращая его в бог знает что. Но факт остается фактом — Арли был живой легендой. В конце концов он все же пропал без вести, хотя поговаривали, что он просто скрывается от едва не сожравшей его живьем прессы и тихо и мирно доживает свой век под другим именем… До меня дошло. «Горгулья» была корабликом с еще какими сюрпризами. Я вспомнил собственное изумление перед тем, насколько она оказалась боеспособной. Странные намеки Майка, Джелли и самого Рейса… Все это безумие теперь как-то вставало на место. Если Рейс — это действительно прославленный Филиард Арли, космический волк в овечьей шкуре, то он и впрямь был на многое способен, а вовсе не был просто сумасшедшим скучающим задирой. Понимание меня невольно потрясло.

— Так ты не знал? — внимательно наблюдавший за моей реакцией Салех презрительно расхохотался. — А я-то думал, историки такие проныры, что знают все на свете! Старик Арли был опасен, как и ваш дорогой «Янус», от которого вас как пиявок не оторвешь! Хорошо еще, что из-за буферного времени и вам не улизнуть из того настоящего, в котором попались. Значит, это все-таки не миф, раз ты здесь и ничего не можешь с этим поделать!

Да, к сожалению, буферное время — не миф. Оно составляет около пятидесяти лет перед настоящим моментом, в которые мы проникнуть не можем. Считается, что Станция, накапливая энергию, существует как бы в продолженном настоящем, и все эти пятьдесят лет для нее просто стартовая площадка. На самом деле, точно не известно. Может, и так, А может, это буферное время вечно будет защищать тот самый момент, когда в нашем мире появился «Янус», ограждая тайну его рождения от всех, не в меру любопытных.

— Арли — прирожденный мятежник, — продолжал разглагольствовать Салех, явно упиваясь ситуацией. — Хлопот с ним не оберешься. Герой, так его!.. И знает больно много лишнего. Уж он мог бы вызвать всплеск милой его сердцу анархии. А тут — такой случай! И желторотик вовремя подвернулся. Я знал, что он так поступит, его файл был очаровательно образцовым и свеженьким. Такой благоразумный парнишка! Но и не нужный ни к черту. А через минуту им всем будет крышка. Я оставил на борту бомбу. Сейчас посмотрим, как она сработает. Так что, приятель, выпендриваться было нечего. Я предупреждал, что тебе зачтется. Мало не показалось?

— А если они ее найдут? — поинтересовался я, пропустив последнее мимо ушей.

— Ха! Ну, надейся дальше! И утешься тем, что это из-за тебя им крышка. Может, в другой раз им удалось бы удрать. Смотри, осталось пять секунд! Мой звездный час!

Я старался сдерживать вскипавшие эмоции, но все же невольно дернулся. Решив, что я пытаюсь отпрянуть, меня еще ближе подтолкнули к изображению, почти вплотную. Хотя такой радости доставлять им я вовсе не собирался.

И в этот самый миг — началось. Сперва, как будто, просто ярче вспыхнули бортовые огни, потом корпус раскололся огненными трещинами, и тут же исчез в яркой золотисто-красной буре, заклубившейся как вырвавшаяся из-под земли раскаленная лава. В которой просто не могло остаться ничего живого. Последний, ужасающе красивый, завораживающий штрих.

Красный цветок расцвел и увял. Будто только этого и поджидая, через несколько секунд из тьмы вынырнули два патрульных корабля и, описав на месте катастрофы пару изящных кругов, опять исчезли. Что-то мне не поверилось, что они разминулись с погибшим кораблем случайно. Изображение погасло.

— Так живые легенды становятся легендами мертвыми, — с наслаждением промолвил старый пират. — Их ненастоящие имена прозвучат вскоре вместе с твоим в сводке новостей, в списке погибших. Как спектакль?

Он меня провоцировал. Просто, чтобы иметь повод еще раз показать, кто тут хозяин. Его ребята намеренно перестали меня держать.

— Красиво, — сказал я ничего не выражающим голосом.

Его веки непонимающе дрогнули. Он ждал другой реакции.

— А поконкретней, парень? Что ты думаешь о смерти вообще, интересно? — добавил он, чтобы я не перепутал, о чем речь.

— Что мы все существуем во времени.

Он помолчал, буравя меня недоверчивым взглядом.

— Врешь. Тебе было не все равно.

— Мне? — я подавил горькую усмешку. — Я историк, Салех. Настоящих чувств у нас не бывает. Мы всю жизнь этому учимся. Это называется объективность. Что случилось — случилось.

— Тогда что означал твой дурацкий блеф с этой железкой?

Я пожал плечами.

— Мне показалось, что это изящный выход из положения. Который ускорит дело. А что до них… — я кивнул на погасший диск. — Какое мне дело до людей, которых я даже не знаю?

В глазах Салеха мелькнуло что-то между веселым отвращением и восхищением. Он смешливо булькнул, потом хохотнул и хлопнул себя по бедрам, обернувшись к невозмутимой как статуя Снежной Королеве.

— Сцилла! Этот точно экспонат в твою коллекцию!..

Ну, вот ты и отвлекся… Я развернулся на каблуке волчком и, вложив в движение все наконец вырвавшееся бешенство, ударил Салеха в скулу, использовав как кастет стальной браслет на своем запястье. Кажется, что-то хрустнуло. Салех отлетел на пару шагов и во весь рост грянулся на пол, в глубоком нокауте. Из разбитой щеки брызнула кровь — просто бальзам на душу…

В голове у меня что-то стронулось. Довольно знакомое чувство. Нет, вовсе не по этой жизни, но в прошлом, когда я был даже не собой, а только гостем в чужом сознании, мне случалось чувствовать то же, что и тем, другим людям, не понаслышке знавшим, что значит жажда крови, и не останавливавшимся перед ее утолением. Как будто все они во мне проснулись. Я не ограничился Салехом. Тут же сбил с ног другого, сломал нос третьему, вышиб кому-то коленную чашечку и так далее — с величайшим наслаждением. Застав их врасплох. Приемы, которыми я пользовался, устарели бог знает когда, и на какой-то момент это сбило всех с толку — они не могли предсказать, что я сделаю в следующий миг и растерялись. Потом набросились все скопом, мешая друг другу. От ярости я почти совсем потерял чувствительность, как древний берсерк, и остановила меня лишь резкая боль, внезапно грубо резанувшая шею. Само по себе это ничего не значило, но у меня вдруг закончился воздух и потемнело в глазах. В первое мгновение мне показалось, что кто-то добрался до меня с бритвой и перерезал горло. Мечтать не вредно. Я тут же осознал, что это просто проволока, которой меня душат, и это она впивается почти как лезвие, затягиваясь все туже.

Это подействовало быстро. Вырваться из режущей петли я не мог. Легкие охватило пламя, кровь загрохотала в ушах, угрожая разнести череп, а проволока медленно, но верно отпиливала мне голову. Теряя сознание, я начал падать, когда услышал легкие хлопки и следующие за ними стоны и ругательства. В тот же миг ослабла и проволочная петля. Меня уронили на пол. Я судорожно вздохнул и тут же пожалел об этом, мучительно поперхнувшись воздухом, будто полным битого стекла.

— Прекратите, — голос Снежной Королевы почти звенел от ледяного гнева. В руке она сжимала изящный электрический пистолет, а смущенные головорезы потирали ушибленные разрядами места. — Чертовы болваны.

С кряхтением и стоном, еле двигаясь, очнулся и сел Салех. Поднес руку к лицу, вздрогнул и уставился на испачканные кровью пальцы. Нарастая, из его груди вырвался рев:

— Я убью этого ублюдка!.. — он было рванулся вперед, но Сцилла навела на него пистолет.

— Остынь, — приказала она. — А то и впрямь это сделаешь. А нам он нужен живым. И желательно, с целыми голосовыми связками. Какой недоумок догадался душить его проволокой?

Вопрос был риторический. Недоумок сидел на полу и хлопал глазами, все еще держа проволоку.

— Если вы ему что-то повредили, это будет отмечено в рапорте. Мало того, что первый умудрился выброситься из открытого лифта, и сломать себе шею?

Выбросился из открытого лифта? Хорош ледник… Хотя мне и так было плохо, при этом подтверждении озноб почему-то пробил меня сильнее.

Салех выпустил задержанный в легких воздух и хмыкнул.

— Ты права. Как всегда. Что ж, мы свое дело сделали — забирай его. Это и впрямь будет похуже, чем просто сдохнуть. — Он поднялся и, махнув рукой, потащился к выходу из отсека, все еще тряся головой. Его банда, ворча, потянулась за ним.

— Загляни к врачу, — посоветовала Сцилла. — Может остаться шрам.

Салех бросил на меня прощальный убийственный взгляд и с издевкой ухмыльнулся:

— И что ему сказать? Что морская свинка укусила?

Они ушли. Остались лишь четверо и сама Сцилла. В отличие от изображавших пиратов людей Салеха, они носили серебристо-зеленую униформу с эмблемой «черная маска», не скрывая своей служебной принадлежности.

Сцилла окинула меня оценивающим взглядом и решила, что временно я совершенно безопасен.

— Ваши суицидальные наклонности ни к чему не приведут, капитан, — мягко сказала она, признанная Салехом более жутким монстром, чем он сам. — Лучше держите себя в руках. Вы со мной согласны?

Вздохнув, я слабо кивнул, даже не пытаясь подняться. Чувствовал я себя отвратительно. Горло отчаянно саднило, голова кружилась, и трудно было решить, что еще во мне осталось целого. Пока дерешься, адреналин заглушает все, зато потом… Рук я не ощущал совсем и старался об этом не думать. Пользуясь тугими браслетами как колотушкой, я здорово разбил себе запястья, они онемели и опухли. Сцилла сразу обратила на это внимание, приказав первым делом перестегнуть стальные кольца посвободнее, а сама быстро обработала ссадину на горле чем-то мокрым и щиплющим. Я сомневался в том, что она проявляет заботу обо мне ради меня самого, но невольно опять почувствовал к ней неодолимую симпатию.

Надо же! Джульетта, дочь врага! Ну, ничего, еще посмотрим, что я подумаю о ней позже. Поросенка могут обкладывать яблоками, прежде чем зажарить и съесть.

— Вы можете говорить?

Я попробовал, из чистого любопытства, но закашлялся. Сцилла достала какой-то небольшой прямоугольный аппарат и приложила к моей шее. Он тоненько зажужжал, а потом я ощутил быстрый легкий укол. Боль тут же стала утихать, и буквально за полминуты пропала совсем. Я опять мог дышать нормально. Осталось только легкое онемение. С недоверием прочистив горло, я поглядел на Сциллу со смутной признательностью. Может, она и не самый гуманный ветеринар на свете, но, по крайней мере, не старалась усугублять мои чувства враждебности и дискомфорта. Пока. Не встречая возражений, я осторожно сел.

— Так лучше?

— Да.

— Есть какие-нибудь пожелания?

Я подавил невольный смешок. Полно, только никто их не оценит.

— Да нет. В общем, нет.

— И не хотите ничего спросить?

Я открыл было рот, но передумал. Для чего? Если все равно ничего не можешь изменить? Разве что: «Что такая милая девушка делает в такой дурной компании?» Бред. Я покачал головой. Сцилла приподняла тонкую бровь.

— Вам неинтересно, зачем вы здесь?

Я пристально посмотрел в ее льдистые глаза. Неужели она думает, что я не знаю, зачем? Выжмут канарейку в чай и выбросят мусор. Как обычно.

— Легко догадаться. Кто вы — психолог, нарколог, нейрохирург? Что-то в этом роде? Можно считать, что мой мозг уже разложен у вас по пробиркам?

Естественно, смутить ее мне не удалось.

— Не сразу.

— Конечно, — улыбнулся я, скрипнув зубами.

— Но если вы сознаете, что у вас нет никаких шансов скрыть то, что мы хотели бы узнать, вы можете согласиться на добровольное сотрудничество. Нам бы пригодился специалист в вашей области. Тогда вы не будете подвергнуты коррекции личности или уничтожены. Расскажите нам сами все, что знаете о «Янусе-1».

— А если я сам не знаю того, что вам хотелось бы узнать?

— Знаете. Не забывайте, что мы уже говорили с полковником Линном, хотя все сорвалось почти в самом начале. Ему удалось покончить с собой… Даже не думайте об этом. За вами будут теперь следить пристальней. И зачем бы ему делать это, если бы он не знал чего-то такого, чем не хотел делиться?

Линн, несчастный безумец, с тебя все началось. Но даже ты постарался не распространить зло дальше. Ведь ты и правда знал, что делал, больше многих из нас. А Карелл…

— А что вам сказал Карелл? — спросил я. — Или он тоже выпал из лифта? Где он?

— Где Карелл? Об этом мы собираемся спросить у вас.

Я посмотрел на нее так, будто кто-то из нас страдал слабоумием. Я сам не был уверен — кто.

— Притворяться незачем. Совершенно ясно, что вы что-то задумали. Поэтому и сделали вид, что лейтенант Карелл пропал. Отсюда и наша спешка. Мы должны узнать, куда и зачем вы его послали и что именно собираетесь предпринять.

Вот это здорово. Куда же он делся? Но мы и правда кое-что задумали. Когда они это узнают, ничто их не удержит от немедленного вторжения или даже уничтожения «Януса». Надеюсь, нашим хватит ума вовремя осуществить план. Хорошо бы они поверили, что я был на «Горгулье» в момент взрыва… Я сообразил, что Сцилла продолжает говорить.

— Очень удачно вышло, что именно вы были посланы на опознание полковника Линна. Когда генерал Гелион будет оповещен о том, что с вами случилось на самом деле, вряд ли он захочет вами пожертвовать и сделает что-то из ряда вон выходящее, пока мы не договоримся.

Будет оповещен? Черт, ну конечно. Все-таки, стоило застрелиться, пока была возможность. «Горгулья» все равно погибла. Но я же не знал, что она тоже заранее была мишенью. Да какие там отговорки! Просто что бы я ни думал или не думали другие, я не самоубийца по натуре. К сожалению.

— Пока не договоритесь о чем? — мрачно спросил я.

— О сдаче Станции.

— На это он не пойдет.

— Почему вы думаете о нем так плохо?

— Потому что… бросьте, это глупо, — разозлился я.

— Значит, «Янус» правда может быть так значителен, что из-за него можно легко забыть все человеческие чувства? Что же в нем такого исключительного?

Я ответил раздраженным взглядом.

— Ладно. Я пока не настаиваю. Но лучше вам пересмотреть свое мнение, когда мы прибудем на базу. Несколько часов на размышления у вас еще есть. Думаю, вы не против, если мы на некоторое время прервем беседу. Отдохните и подумайте. Вас проводят к вашему месту.

— Агент Сцилла, — задержал я ее. — Кстати, о чувствах. Вам тоже понравилось представление? На том корабле были и дети.

На ее лице ровным счетом ничего не отразилось.

— Жизнь не спрашивает. Такое случается. И с нами может случиться.

В интересном мире она жила.

Специальный отдел Департамента государственной защиты от внутренней угрозы размещался на одной из малых лун Юпитера, непригодной в целом для жизни и не обустроенной для нее, хотя множество изначально неприспособленных планет инженеры-экологи перекраивали по-своему, превращая в жилую зону. Здесь жилая зона не требовалась. Тут ничего не должно было быть, кроме этого сугубо утилитарного, мрачного, служебного сооружения.

Я невольно сравнил этот объект, появившийся в иллюминаторе, с нашей Станцией, тоже достаточно снобистской, закрытой, полусекретной. Может, кому-то она кажется такой же зловещей и угрожающей. Хотя над ней и нет блуждающих спутников-убийц, не пропускающих и не выпускающих никого без особого приказа. В чьих-то глазах мы такие же хищники. Конечно, кому-то мы внушаем и зависть, и страх, близкий к суеверному, и ненависть. Я даже не собираюсь никого осуждать, заворачиваясь в ветхую мантию оскорбленного умника, провозглашающего, что люди злы и глупы и боятся всего, чего не понимают. Вообще-то, правильно боятся, чаще всего.

Но мы, это мы. А трагедии, свидетелями которых мы становимся случайно, походя… Яркая капризная сирианка, пролившая свой лак, решительный Ажен Майк, для которого не существовало проблем, Джелли — бесстрашная шоколадная пантера, все они мелькнули и исчезли, стремительно как взрыв и… странно, следующим лицом в галерее жертв возникло вырезанное из холодного мрамора лицо Снежной Королевы — затаенная скорбь, печаль или гнев под сверкающим льдом… Чепуха, она хищник, а вовсе не жертва. Я попытался выбросить ее из головы. Не очень-то вышло. Я прикрыл глаза, мысленно складывая одну за другой давно кружащиеся строчки:

Среди сверкающего льда,

Где правят смерть и хлад и тьма,

Там сны жестоко ясны.

И я, конечно, холодна,

И холодна ужасно.

Но вы теплы — напрасно.

Я знаю пламя подо льдом,

И в плаче ветра роковом

Я слышу такты вальса.

Я сплю холодным ясным сном,

Мешая темы транса —

Как карты для пасьянса.

Ах, как безбожно холодны,

Мишурны, вычурны, бледны

Для вас мои снежинки.

Ах, как вы слепы и бедны,

Ничтожнее пылинки —

К чему ваш крик, ужимки? —

Вам не познать ни глубины,

Ни власти беспредельной тьмы,

Где бесприютно вольно.

Вы все растаете как сны,

Истлеете безвольно —

И с вас того довольно…

— Капитан Гелион, — окликнула Сцилла в своей обычной официально-светской манере, остановившись рядом с креслом, имевшим дурную привычку обхватывать садящегося в него, подобно Венере Илльской, неподатливыми полосами металла. — Посадка через десять минут. Вас ждут сразу по прибытии. Если вы еще не все для себя решили, решайте поскорее.

Тон не угрожающий, скорее какой-то меланхоличный. Трудно представить, чтобы он мог быть сочувственным.

— За меня давно все решили другие, — тихо отозвался я. — Но все равно, спасибо.

Корабль в нужное время совершил посадку, и еще минут через пять послышался легкий щелчок и шипение — металлические полосы убрались обратно в кресло.

— Вставайте, — велела Сцилла, ненавязчиво держа наготове свой электрический пистолет.

— С удовольствием, — сказал я с мрачным юмором. Какое там, за несколько часов проведенных в неподвижности, я совсем одеревенел и поднялся с трудом, но разогнуться было и правда удовольствием. Она не стала меня торопить. Играет в «хорошего полицейского»? Да какое это имеет значение? Я уже все равно, что покойник.

— Идите вперед.

Ее помощники окружили меня, и мы пошли к выходу. По дороге наша процессия наткнулась на Салеха. На скуле у него красовался пластырь. Я не удержался от усмешки. Он это заметил и явно был не прочь продолжить выяснение отношений, но покосившись на Сциллу, немного остыл. Я тоже, почувствовав, как под лопатку ткнулось твердое дуло.

— Тише, — промолвила она с ледяной иронией. — Вы оба мне слишком дороги.

И мы прошли мимо. Покинули корабль, стоявший в крытом ангаре, и канули в металлический муравейник базы. Я на всякий случай разглядывал сопровождающих и вдруг понял то, от чего почти вздрогнул. Двое из них выглядели нормально, а двое других — их взгляды были совершенно бессмысленны и пусты, но цепки как у настороженных бульдогов, чью реакцию, почему-то, не хотелось проверять. Двигались они по малейшему жесту начальницы, не оглядываясь, не реагируя на окружающее. Управляемые люди — результат действий Сциллы или ей подобных. Неудивительно, что даже Салех на нее косится. Она заметила мою реакцию.

— Это наши коллеги, — сказала она. — Однажды они сбились с пути. Мы их вернули. Навсегда.

В ее голосе не было злорадства, но я все равно был впечатлен. Выходит, они поступают так со своими же. Чтобы крепче держаться вместе.

Мы поднялись на лифте вверх, миновали пару переходов и опять спустились вниз. Похоже, тут был порядочный лабиринт. Наконец мы вошли в маленькую комнату, тошнотворно блестящую — сплошной голый металл. У одной стены, напротив, стоял длинный стол, на манер стола заседаний, на котором громоздилась безобидная на вид техника — мониторы, приемники, стандартное непонятно что, у другой, справа, было оборудовано что-то вроде небольшой химической лаборатории с внушительными рядамиблестящих пробирок, ампул, флаконов и закрытых контейнеров. Посередине стояло нечто похожее на электрический стул. «Без комментариев, — подумал я. — Конец пути». Сердце слегка споткнулось и снова забилось, тяжело, разгоняя будто загустевшую кровь.

Кто-то вошел в дверь напротив. Я перевел взгляд и чуть задохнулся.

— Пил?!

— Эрвин… — он остановился и сделал вид, что потрясен. — Ты жутко выглядишь. Зачем ты так?

— Что-что?..

— Зачем ты сопротивляешься? Прекрати, и тебе не сделают ничего плохого.

— А что, черт побери, дело только во мне? — Всколыхнувшееся было изумление быстро улеглось. И впрямь. Должен же был им помогать кто-то из клиники…

— Конечно! Ты солгал мне! Даже в том, когда ты вылетаешь. Вы всегда и всем лгали! Но больше тебе не удастся! — Он победно указал на мечту алхимика. — Так или иначе, теперь ты правду скажешь!

Ощутив, как пара «бульдогов» зажала меня в тиски, я задержал дыхание и сосчитал до четырех.

— Спасибо, Пил, — сказал я мягко. — За то, что пытался меня предупредить. А я, дурак, не понял.

— Я… — Пил осекся и выражение лица у него стало вдруг испуганным. — Но я вовсе не пытался… — Он панически глянул на Сциллу. — Он опять лжет!

— Покиньте помещение, доктор Лизи, будьте так любезны, — сухо сказала Сцилла.

— Да я только… — промямлил он.

— Если вы хотите остаться, пожалуйста, но мне придется потом стереть вашу память. У вас нет допуска к этой информации.

Пил побледнел и попятился.

— Я уйду. — Он злобно глянул на меня. — Вот и все. Больше вам одним не владеть своими секретами, чокнутые снобы!

Я ответил ему злой усмешкой.

— Ты все равно не получишь к ним допуска, Пил. Не надейся. Даже если они существуют.

Он пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство и с перекошенным ненавистью лицом вылетел вон. Вот вам еще один романтик, борец за истину. Интересно, он начал завидовать мне с рождения или чуть раньше?

Пока я размышлял, Сцилла расстегнула наручники и велела мне снять форменную куртку и сесть в кресло. Я немного помедлил, но, понимая, что деваться мне абсолютно некуда и в конечном итоге я все равно окажусь именно там, где им хочется, с показным безразличием подчинился.

Помощники Сциллы тут же надежно прикрепили меня к зловещей конструкции со слегка наклоненной спинкой, как в кабинете дантиста, при помощи целого ряда специальных захватов, не позволявших сдвинуться и на полсантиметра, оставив свободной только голову, и закатали повыше рукава рубашки, чтобы было куда впрыснуть какую-нибудь гадость, когда появится нужда. К сожалению, прежде мне никогда не доводилось надувать детектор лжи, я просто не верил, что мне это когда-нибудь понадобится. Специалистом по таким вещам у нас был Фризиан, и никто не собирался оспаривать его лавры. Впрочем, Фризиан уверял, что сам род наших занятий, насыщенный психологическими упражнениями, является для этого неплохой подготовкой. Оставалось только надеяться, что это так. Главное, не заглядывать слишком вперед. Тогда еще можно сохранять спокойствие, и даже радоваться тому, что в данную минуту все еще находишься в своем уме. Потом будет уже неважно.

Закончив приготовления, все, кроме Сциллы, вышли.

— Тет-а-тет? — поинтересовался я, глянув на нее. — Или кого-то ждем?

Она посмотрела на меня с довольно странным выражением и отвернулась к своей лаборатории.

— Ждем. Ваше дело ведет генерал-лейтенант Лидина. Сама. — Это прозвучало веско.

— Мадам генерал? Какая честь.

— Вы даже не представляете — какая.

— Жаль. Не люблю огорчать дам. Но от моих знаний вам не будет никакой пользы.

— Посмотрим, что вы скажете завтра. Или через неделю.

— А уж тогда, тем более, — парировал я, но голос как-то сел.

Сцилла оглянулась.

— Как ваше горло?

Я откашлялся.

— Спасибо, лучше не бывает.

Идиотский способ отвлечься болтовней.

В дверь напротив вошли двое. Женщина и мужчина крайнего верхнего предела средних лет. Женщина, видимо, и была зловещей Лидиной. На мундире цвета морской волны красовалась слегка мерцающая эмблема «черная маска», слишком скромная на фоне всяческих регалий. Таким же скромным был учительский пучок на голове, от взгляда на который у школьников всех времен пересыхало в горле. Сопровождал ее некто в чине генерал-майора, имевший обычный для своего поста облик хорошо откормленного борова. Сходство усиливалось маленькими поросячьими глазками и черной жесткой щетиной на макушке. Взглянув на эти ходячие стереотипы, я не расхохотался лишь потому, что знал, как трудно будет остановиться. А это уже могут счесть за истерику.

Генералы уселись за длинным столом, пошуршали бумагами, поиграли какими-то переключателями, глядя на загорающиеся лампочки и самолично убедившись, что все, похоже, работает. Потом, будто по команде, подняли глаза, с одинаковым презрительно-холодным выражением. Рыбьим, — решил я, — совершенно рыбьим. Я не стеснялся издеваться над ними в душе, зная, что в реальности они на мне еще отыграются. Генерал-майор нахмурился и покосился на экранчик перед собой, пытаясь определить, на самом ли деле они выглядят так забавно. Судя по окаменевшим бровям, полиграф работал исправно. Генерал-лейтенант в первую очередь думала о деле и подобные мелочи ее не волновали.

— Итак, капитан Гелион, выходит станция «Янус-1» может быть и оружием? Каким именно образом?

— Прямолинейный вопрос, — признал я. — Времени даром вы не теряете.

— Время — это то, чего нельзя терять ни в коем случае, имея дело с такими, как вы. Не хотелось бы вдруг выяснить, что буферное время — такой же обман как все остальное. Впрочем, раз вы все еще тут, это, скорее всего, правда.

— Да. Разве это не доказывает, что мы, при всем желании, не можем быть опасны, как вам прекрасно известно?

— Капитан, неужели нам понадобятся долгие уговоры? Вы же прекрасно знаете, с кем имеете дело. Сомневаюсь, что вы настолько глупы, что не предвидите последствий своей несговорчивости. Они могут оказаться совершенно для вас неприемлемыми. Пока еще мы предлагаем вам более-менее добровольное сотрудничество. Нам всего лишь хочется прояснить некоторые вещи, о которых мы получили представление от вашего предшественника. Погиб он только вследствие своей болезни, а не каких-либо наших действий.

— Если вы пока еще хотите всего лишь поговорить, то почему я не могу пошевельнуться? Это имеет какое-то значение?

— Ваш предшественник вел себя немного неадекватно. Не хотелось бы, чтобы вы попытались повредить кому-нибудь или себе самому. Пока все не разъяснится.

Ну, конечно.

— Так что бы вы могли сказать о вашем предшественнике и его идеях?

Я пожал плечами, насколько получилось.

— Он действительно был сумасшедшим. К сожалению, с историками это случается часто. Слишком много миров, много мировоззрений, конфликтующих друг с другом, много чужих сознаний. Потеря чувства реальности, прошлое, в котором можно побывать несколько раз — и каждый раз оно будет другим, но здесь — здесь ничего не изменится. И вместе с тем, все равно иллюзия, что изменить мир так просто. Но мир не меняется. Его психика разбилась об этот факт. Прошлым нельзя манипулировать.

Большая часть смысла, вложенного в последнюю фразу, носила моральный характер, и техника не обнаружила в моих словах никакой неискренности. Глаза генерал-майора, не отрывавшиеся от экрана, расширились. С вытянутым лицом он глянул на Лидину, будто хотел воскликнуть: «Так мы купились на бред сумасшедшего?!»

Лидина даже не пошевелилась, чтобы справиться с показаниями приборов или мнением напарника. Старая волчица полагалась на женскую интуицию, сдобренную таким опытом, что на электронику уже не обращала внимания.

— Перестаньте, капитан. Ведь Солнечная Лига — ваша Родина. Проявите же хоть немного патриотизма. Кем вам больше нравится быть — патриотом или изменником?

Нечестный прием. Нацеленный только на то, чтобы вывести из равновесия и заставить явно солгать, со всеми вытекающими последствиями. На этот раз она приборам поверит, это будет ей выгодно, или убедится в их бесполезности, но не в моей искренности насчет всего, что было сказано раньше. Зато если откажусь лгать, хоть это гарантированно кончится плохо, ей придется сомневаться, что я лгу все остальное время и подумать, что может быть у меня не все дома, но я вполне откровенен.

— Изменником? — я насмешливо приподнял бровь. — Статус «Януса» является межгосударственным. Вам это отлично известно. Ни одно государство в отдельности не может на него претендовать. Даже Солнечная Лига!

— Вот как? — фыркнула она после короткой паузы. С таким видом, будто именно в этот момент мысленно поставила на мне какое-то клеймо, как будто не сделала этого раньше. — И на вас, выходит, тоже? Крайне глупо так полагать. Здесь на вас не распространяется действие никаких конвенций или законов. Вы сами поставили себя вне закона. Для нас вы предатель, а официально вы уже мертвы. У вас нет больше абсолютно никаких прав!

А что, кто-то еще в этом сомневался?

— Конечно. Может, они были у Арли? У пассажиров его корабля, взорванных просто за компанию? Или у ваших собственных людей, которых вы чуть что превращаете в киборгов, если они отказываются быть ими добровольно? А кстати, «чуть что?» Чуть больше человечности? «Малодушное» колебание перед тем, как взорвать какой-нибудь пассажирский корабль? К дьяволу ваши «права». Вы не знаете, что это такое. У гиен моральных ценностей больше чем у вас.

— Кажется, вы плохо понимаете, о чем идет речь, — рявкнул генерал-майор. — Или просто не понимаете слов.

Он жестко ткнул пальцем какую-то кнопку на столе. Меня тут же прошило насквозь тысячей огненных игл. Стул и правда был электрическим. Когда я уже решил, что это никогда не кончится, внезапно наступила пауза. Но только на мгновение, затем все повторилось. И еще раз, и еще, пока я не потерял счет… Выждав как следует, ведь урок должен был пойти и на будущее, Лидина наконец остановила напарника.

— Достаточно, Рафер. Впредь следите за своим языком, Гелион. Не смейте дерзить.

Я с трудом перевел дух, удивляясь, что в воздухе не так уж сильно пахнет паленым, и я еще не превратился в кучку пепла. Хотя последнему как раз удивляться не стоило. Жить мне явно придется куда дольше, чем я захочу. Не каждому выпадает такое везение. Что ж, возможно я вовремя поддался искушению, использовав последний шанс заявить то, что я о них думаю. Черт, ну почему же Сцилла из их числа? Я украдкой глянул на нее, когда фейерверк в глазах немного померк. Она казалась напряженной и смотрела на меня как будто встревоженно. Это выражение мгновенно исчезло. Господи, какие же мы ослы — вечно видим лишь то, что хотим видеть… Если ей и есть отчего тревожиться, то только оттого, что кто-то посмел оскорбить их осиное гнездо. Отольются еще мышке кошкины обиды.

— А теперь, продолжим по существу. Почему вы объявили лейтенанта Карелла пропавшим. Что за игру вы затеяли?

— Никакой игры. Он на самом деле пропал. Если вы к этому непричастны, может, в деле участвует какая-то третья сторона, о которой мы ничего не знаем?

— Я вам не верю.

Я невольно вздрогнул, но немедленной кары пока не последовало.

— Он не лжет, — мрачно сказал Рафер. — Он испугался, но не тогда, когда говорил.

— Возможно, — фыркнула Лидина. — Но не забывайте, у них у всех психика особого склада, а ложь — их вторая натура. Мало того, что люди на протяжении столетий умудряются противостоять легким способам достижения истины, вырабатывая все новые качества, самостоятельно или с помощью генной инженерии, которая не нашла ничего лучше, как бороться еще и за права личности, понижая восприимчивость то к одним средствам, то к другим, только усугубляя положение этой самой личности. И так до бесконечности. Ведь так, Гелион? Так это выглядит в истории? Хотя история сама по себе — искусство лжи. Так что вы задумали?

С вашим любимым Кареллом?

— Ничего.

— Ну наконец-то, — обрадовался Рафер. — Попался! Был всплеск.

— О, боже, — вздохнул я. — У всех есть планы! Например, найти пропавших. Нельзя же было это так оставлять. Это не значит, что…

— Это значит, — оборвала меня Лидина ледяным тоном, — что вы упорно не желаете нам помогать. И раз вы не идете навстречу, нам придется сломать это ваше нежелание. Возможно, вместе с вами. Более того, именно так и выйдет, если будете упрямиться слишком долго. А потом мы все равно получим все, что нам нужно. На что вы надеетесь? Выиграть время? Для чего? В любом случае, оно окажется ничтожно малым, а вы рискуете при этом превратиться в безмозглую тварь и существовать в таком качестве еще многие годы, исправно совершая все то, чего не желали делать добровольно. Вы этого хотите? Чтобы мы начали прямо сейчас? С каждой минутой этот процесс будет становиться все менее обратимым. Вы намерены отвечать на поставленные вопросы?

— Вы, кажется, не заметили ответов.

Лидина слегка побледнела от гнева. Черт возьми, все варианты своего будущего мысленно я уже проиграл, и вряд ли Лидина могла добавить к этой картине что-то принципиально новое. Жаль, из-за всей этой аппаратуры я действительно не мог лгать по-настоящему и долго водить их за нос. И одним лишь словам они не поверят, это они показали ясно. Они все равно сделают все, что запланировали или почти все, чтобы быть уверенными. Но чем больше они напугают меня сейчас, тем быстрее и точнее все это сработает. Только для того и нужна эта театральная прелюдия. Времени, конечно, будет мало, но уж сколько выйдет. Оставим друзьям лишние минуты на размышление.

— Вы уверены, что принимаете всерьез то, что происходит? — осведомилась она.

— Я уверен, что вы гоняетесь за химерами. И правда для вас не имеет никакого значения. Вы не верите даже собственным аппаратам. Так какая разница, что вы сделаете, если вы сделаете это в любом случае?

Рафер кашлянул и положил ладонь на кнопку. Лидина лениво сделала отстраняющий жест, пристально глядя мне в глаза, но так и не дождалась, что я отведу взгляд. Мне слишком мало оставалось, чтобы сдаваться заранее.

— Вижу, вы перевозбуждены, Гелион, — мягко сказала она. — Приступайте, Сцилла. Начните с депрессантов.

От мерного легкого позвякивания стекла и металла по коже чуть пробежали мурашки. Сцилла посмотрела на свой монитор, послала запрос и выбрала несколько ампул. Вся лаборатория пришла в движение, чтобы передать ей требуемое. Целый ритуал. В руке у нее появился сверкающий шприц с вместительным цилиндром — что-то из Каменного Века, вероятно, чтобы произвести убийственное впечатление на непривычного к таким монстрам современного человека. Действительно — впечатляло. Мое кресло тоже задвигалось — правый подлокотник, ближайший к Сцилле, повернулся наружу, подставляя мою руку так, чтобы проще было добраться до вены. Еще немного и мое сознание населят демоны… Задержав дыхание, я завороженно следил как, зарядив шприц, Сцилла поднимается и подходит ближе. На длинной стальной игле плясал блик света.

Как ни странно, ее прикосновение к моей руке меня успокоило. Мой темный ангел… Я тихо вздохнул. Ничего страшного. Через безумие и ад меня проведут за ручку.

Укола я практически не почувствовал. Зато последствия… Я даже не ожидал, что они навалятся так скоро и сильно. Черная тоска, впущенная в мою кровь, начала затоплять меня мощным тяжелым приливом. Я задрожал, едва в силах сопротивляться этому потоку отчаяния, которому и объективных-то причин вполне хватало.

— Удвойте дозу, — сказала Лидина.

Сцилла замерла, кажется, удивившись.

— Сразу?

— Да. Удваивайте. Нам некогда возиться.

— Спешка может привести к амнезии, — предупредила Сцилла.

— Ничего не случится. Просто этого недостаточно.

Недостаточно? Куда уж хуже?..

Сцилла пожала плечами и быстро выполнила распоряжение. У меня потемнело в глазах. Даже если бы ничто не держало, я уже не мог бы приподняться над этой наклоненной назад спинкой кресла. Какая-то чудовищная тяжесть придавила меня к ней, не давая вздохнуть. Я слабо заметался, бессознательно пытаясь выбраться из-под этого груза, напоминающего древний могильный камень, но он стал только тяжелее.

— Ну, как вы себя чувствуете теперь? — заботливо поинтересовалась Лидина.

Я не мог ей ответить, дыша тяжело и с огромной осторожностью, чтобы не начать всхлипывать. И так из груди рвался какой-то щенячий скулеж. Больше чем в полной мере я ощутил всю свою обреченность, глубокую безнадежность.

В таком вот состоянии люди и накладывают на себя руки, если, конечно, могут. Вокруг повисло душное облако слабости, страха, смертельной тоски — хоть вешай топор. Сознание тонуло в темном омуте, все больше и больше захлебываясь. Так, наверное, чувствует себя младенец, туго завернутый в пеленки и забытый в одиночестве в темной комнате. Отчего плачет младенец с таким невыносимым надрывом? Оттого что вечность, пространство, смерть, «бука», как ни назови, холодный темный океан, из которого он только что случайно вынырнул, всегда готов проглотить его снова, а сам он не может с этим поделать ровно ничего. Вот он — кошмар «золотого детства». Безотчетный ужас, который хочется остановить во что бы то ни стало, который толкает на доверие к первому встречному, в смутной надежде на утешение и защиту. Чушь собачья!

Я попытался разозлиться, но усилие меня только доконало. Против воли из глаз горячими ручьями хлынули слезы. Ненавидя себя за это, я не мог их остановить.

— Думаю, теперь мы поймем друг друга гораздо лучше, — насмешливо-добродушно промолвила Лидина. — Вам уже не удастся юлить. Начнем с начала — с помощью «Януса» можно изменить то настоящее, которое мы знаем?

— Нет, — слабо выдавил я с закрытыми глазами.

Повисла зловещая пауза.

— Он не может в таком состоянии контролировать себя и эту чертову машину одновременно! — в отчаянии пробормотал Рафер. — Мы просто валяем дурака.

— Почему нельзя, Гелион? — угрожающе спросила Лидина. — Отвечайте!

— Ничего нельзя изменить. Такова природа вещей… — Я замолк, поняв, что меня чуть понесло. Они это тоже поняли. Лидина тихо выругалась.

— Философ хренов, — сказал Рафер со свирепым смешком, явно повеселев. И повторил свой трюк с током. Казалось, он не прекратит никогда. В то же время, это как будто немного привело меня в себя.

— Отвечай нормально, идиот. Что у вас случилось с Линном? Он правда был опасен?

— Да, — послушно согласился я.

— Ну то-то же. Чем?

— Буйным помешательством.

— Черт, опять!.. — взвился он.

— Рафер, — Лидина удержала напарника от немедленного убийства. — Это был неудачный вопрос. Гелион, говорите — куда делся Карелл?

— Понятия не имею. — Они не поверили, но мстить пока не стали. Уж очень уверенно меня поддержала техника.

— Что вы задумали, когда ощутили угрозу?

— Самоубийство. — Видя все в предельно черном цвете, я даже не нуждался в том, чтобы кривить душой. Что же до подробностей — любой ребенок знает, что в глубокой депрессии никто не склонен к разговорам и постарается отделаться односложными и общими фразами. Рано или поздно, конечно, всякое сопротивление исчезнет, но всегда можно потихоньку твердить себе: «не в эту минуту, может быть, в следующую…»

— С меня хватит, — заявил Рафер через какое-то время блужданий по туманному болоту, уговоров, угроз, ряда неуверенных репрессий и химического усугубления ситуации, отчего я почти окончательно ушел в себя и вообще перестал на них реагировать. — Он издевается. Отдали бы его мне на пару часов перед беседой. Стал бы шелковым.

— Чепуха. Мне нужен быстрый и верный результат. Если на него не подействовал этот препарат, это не значит, что не подействует другой. Как ваше мнение, Сцилла? Пора погружать его в транс?

— У меня все готово.

— Погодите, — сказал Рафер. — Он меня допек. Сейчас я ему покажу как над нами смеяться…

— Не сейчас, — раздраженно перебила Лидина. — Это может помешать погружению. Давайте, Сцилла.

Королева грез поколдовала в своем царстве и опять перелила результат в мою кровеносную систему.

Во всем этом была только одна положительная сторона — тоска, страх и напряжение отпустили меня совершенно, меньше чем за минуту, сменившись приятной эйфорией, счастливым облегчением и веселым наплевательством. В ушах зазвенели рождественские бубенцы, запели птицы в рассветном лесу. Воздух переливался всеми цветами радуги и искрился. Потрясающая красота! Меня переполняло восхищение, радость, веселье… Дьявольское веселье. Кое-что я еще помнил. Обманчивое. Игра со ставкой в бессмертную душу. Игра, где условия — обманы, искажение, иллюзия, путешествия по далеким мирам, не имеющим отношения к реальному…

Шалтай-болтай сидел на стене,

Шалтай-болтай свалился во сне.

И вся королевская конница,

И вся королевская рать,

Не могут того, что им нужно, собрать!..

Я упал со стены и сознание мое раскололось, растаяв в розовом тумане.

Кажется, я чудесно провел там время.

* * *

В какой-то момент, мне показалось, я пришел в себя. Я был один в замкнутой со всех сторон металлической капсуле, будто в ячейке в морге. Откуда-то лился тусклый синеватый свет. Я потрогал рукой скользкие гладкие стены, а потом точно такой же «потолок» в нескольких дюймах над собой. Где-то что-то слабо щелкало. «Как картотека, — подумал я. — Это же картотечный ящик…»

Но рука была словно свинцовая. Я снова уронил ее и неудержимо уплыл в небытие. На какую-то долю мгновения мелькнул образ огромного стального шкафа с множеством пронумерованных ячеек.

IV. Огонь и сера и драконьи крылья

Я очнулся внезапно. К сожалению, все там же, где и был. В предплечье ощущался раздражающий зуд. На этот раз в программе стоял стимулятор. Как и все, что они делали, почти мгновенного действия. Вред, наносимый подобной грубостью, никого тут не волновал. Чем хуже — тем лучше.

— Ну, продолжим вчерашнюю беседу? — осведомилась Лидина.

— Вчерашнюю?.. — вздрогнув, я непонимающе огляделся.

Генерал-лейтенант наблюдала за мной с гнусной усмешкой.

— Вы ничего не помните? Так и должно быть. Вам незачем распоряжаться собственным сознанием. Когда нам понадобится, мы сами его разбудим. Хотя сомневаюсь, что у вас еще осталось что-то, что может нас заинтересовать.

Вот как… Ее слова сами по себе были неизмеримо хуже чем удары током. Что эта женщина точно умела, так это поворачивать нож в ране. Что же я им выложил, пока спал? Действительно все? Я абсолютно ничего не помнил и не мог ни уличить ее во лжи, ни признать поражение. Если у них и правда был целый день, то что успело за это время произойти? Цел ли еще «Янус»? С достоверностью мне уже ничего не узнать. И спрашивать — а они только этого и ждут? Что ж, если я ей не поверю, ситуация по крайней мере не изменится, а если поверю, то точно наделаю ошибок.

Да и было ли это «вчера»? Тут ничего не изменилось, да и не должно было измениться. По своему состоянию я не мог определить ровным счетом ничего. Оно было таким же фальшивым, как ласковый тон Лидиной. Ранок от иглы на обеих руках заметно прибавилось. Однако выглядели они почти одинаково свежими. А у Рафера…

Я тихо фыркнул и мстительно засмеялся.

— Генерал, вам никто не говорил, что у вас на лацкане второй день висит спагетти?

Выпад удался. Я посеял небольшой переполох с возмущенным переглядыванием и переругиванием генералов. Макаронину оторвали и кинули под стол, будто это еще что-то значило. Рафер опять потянулся к своей кнопке. Лидина опять его перехватила.

— Отлично, Гелион, — признала она. — Вы в прекрасной форме. Можно показывать.

Показывать? Что? Кому?

Перед моим носом, вспыхнув, повисла голограмма с одним из интерьеров «Януса». Сообразив, что к чему, я с досадой зашипел и непроизвольно вжался в кресло. Последнее, о чем я мечтал, это чтобы кто-нибудь из наших увидел меня в таком дурацком положении. Ну, теперь уж не увернешься. Отец поднял голову и встретился со мной взглядом. Выглядел он примерно как прославленная тень одного датского короля — бледный, напряженный, но при полном параде — с молниями в глазах, потемневших до цвета штормового моря и в чопорном черном мундире с серебряным шнуром и сверкающей эмблемой золотой спирали. И это тогда, когда следует заниматься нашим планом?

Вместо того чтобы зааплодировать, я с довольно муторным чувством прикрыл глаза. Зачем он тянет время?

— Эрвин? — окликнул он негромко и мрачно.

— Привет, — отозвался я, слегка скрипнув зубами. — Что за глупые переговоры с террористами? Они и так уже знают больше, чем надо…

— Я должна вмешаться, — прервала меня Лидина. — Во-первых, мы не террористы, мы уже представились. Во-вторых, мы еще ничего не знаем. У нас даже не было на это времени…

— Ложь, — резко выпалил я. — С первого до последнего слова!

Рафер утихомирил меня своим любимым способом — дорвался. Временно я лишился дара речи, заново вспоминая, как делается вдох.

— Видите, — сокрушенно кротким голосом заметила Лидина. — До сих пор никак не справимся. Все время грубит.

Отец позеленел, но комментировать не стал, ограничившись уничтожающим взглядом. Как полагается, сверху вниз.

— Чего вы хотите? — спросил он с холодным спокойствием.

— Хочу предложить вам небольшую сделку, генерал Гелион. «Янус» должен перейти в ведение Солнечной Лиги. Пропустите нас на Станцию без шума. Лучше — эвакуируйте весь обслуживающий персонал, скажем, под предлогом общей инспекции, — при этих словах в глазах отца что-то такое мелькнуло. Еще бы. Ведь он должен был уже произвести эвакуацию — для нашего собственного плана. Они этого правда еще не знают или опять прикидываются и как раз дают понять, что все знают? — Тогда и получите этого молодого человека обратно живым и пока еще здоровым. Все просто и честно. Это захват государством важного объекта неопределенной принадлежности. Если вы пожелаете, то можете остаться на Станции, сотрудничая с нами. Если нет — вам будет дана возможность спокойно уйти.

— В мир иной, — вставил я. Уловит намек или нет?

Лидина поморщилась, но дала знак напарнику пока не суетиться.

— И лучше это сделать побыстрее. У вашего сына такой скверный характер, что особенно церемониться с ним мы не собираемся. Вам известно, что такое рефлексор, генерал?

Отец, кажется, дрогнул. Наверное, он знал больше меня, его взгляд метнулся ко мне, потом опять к Лидиной. Та подняла со стола маленькую черную коробочку с кривым рычажком на одной стороне. Ничего более вразумительного об этой конструкции нельзя было сказать. Кроме того, что теперь я ее узнал. Я подавил судорожный вздох. Оказывается, я тоже знал об этой штуке, но под другим, более вульгарным названием — «шкатулка кошмаров».

— Я знаю, что это такое, — негромко отчеканил он с плохо скрываемой яростью. — В государствах Союза он под запретом. Там же будете и вы, если я сохраню запись…

Лидина небрежно засмеялась.

— Вы, конечно, забыли, что мы не используем сигналы, которые можно зафиксировать. Есть масса средств сохранить конфиденциальность. И на нас не распространяются решения Космополитического Союза. Отбившиеся от рук колонии не могут диктовать нам никаких норм. Скоро они будут поставлены на место. Постарайтесь оказаться тогда на нужной стороне.

Отец свирепо промолчал, справляясь с собой.

— Так вот, как вам, стало быть, известно, к одному человеку рефлексор можно применять не больше трех часов. Входя в прямой контакт с нервной системой, он искусственно создает весьма убедительные и даже гипертрофированные модели самых неприятных ситуаций. Хотите знать, что чувствует человек, которого заживо варят в кипятке? Помещают в кислоту? Сжигают на медленном огне? Разрывают на части? Сдирают кожу? Перемалывают в мясорубке? Пожирают отвратительные твари?..

— Перестаньте.

— Пожалуйста — все это очень легко устроить. — Она на мгновение обернулась ко мне: — И хочешь узнать или не хочешь — придется. — Она снова отвернулась. — Первый час рефлексор еще работает довольно беспорядочно, исследуя связи. Второй — уже с учетом опыта производя давление на самые уязвимые участки. Третий час — его еще никто не пережил, чтобы поведать, на что это похоже. Но есть мнение, что это не самая лучшая смерть на свете. Это квалифицированная казнь. Говорят, что и первый час убивал бы, и даже первые минуты, позволь этот аппарат человеку так легко от него избавиться. Но — не позволяет. — Продолжая говорить, Лидина все ближе подходила ко мне, а я подумывал о том, чтобы спутать ей карты, умерев на месте, пока она еще не подошла. — Мы намерены применить рефлексор по отношению к вашему сыну, генерал. Сейчас. Чтобы вы не думали, что мы просто блефуем.

— Вы не станете этого делать, — предупреждающе сказал отец немного севшим голосом. — Не стоит.

— А знаете, насколько он растягивает субъективное время? Это длится целую вечность. — Лидина остановилась надо мной, с улыбкой глядя вниз. — Рафер, если этот герой попробует дернуться или сказать еще хоть слово, пока я устанавливаю аппарат, выбейте из него на минутку сознание. Видите ли, генерал Гелион, кажется, наш восторженный мальчик всерьез полагал, что вы можете бросить его в таком отчаянном положении. Неужели это правда и вы способны на такой ужасный поступок? — На какой-то миг мой страх сменился яростью от этих слов. Как она смеет так на него давить? Видя, что я готов забыться и наговорить лишнего, Лидина приложила тонкий палец к губам и мягко покачала головой. Мой гнев бессильно увял. — Давайте, разубедим его.

Она неторопливо расстегнула мой воротник и приложила черную коробочку чуть пониже ключиц. При этом прикосновении что-то щелкнуло внутри аппарата, и тончайшие усики впились под кожу, закрепляя этот жуткий предмет на месте, как пустившее корни растение. Я на мгновение перестал дышать, от мерзкого ощущения волосы встали дыбом.

— Итак, один час сегодня, другой — завтра, в это же время…

— Прекратите этот чертов спектакль! — взорвался отец. — Оставьте его в покое! Я согласен пустить вас на Станцию.

— Черт, нет!.. — воскликнул я. Никто не обратил внимания. Наверное, я слишком тихо пискнул.

— Иначе вы просто не поверите в серьезность наших намерений, — пояснила Лидина и щелкнула переключателем. — Чтобы выиграть войну, нельзя вести игру на равных. В конце концов, это только первый час. Постарайтесь избавить его от второго. Когда все условленное будет готово, свяжитесь с нами.

Отец набрал в грудь побольше воздуха, собираясь высказать все, что он по этому поводу думает.

Сквозь меня побежали легкие щекочущие токи. Это электронный паук нежно пробовал нервную паутину, осваиваясь, прежде чем сыграть на ней, как на струнах.

— Прерви связь! — выкрикнул я, наконец совладав с голосом. — Быстрее!..

Он помедлил полсекунды, но так и сделал, кипя от бешенства. К его великому сожалению, он никого не мог убить через простой сеанс связи. Да еще не подлежащий записи.

— Ах ты, милый мой, — насмешливо проворковала Лидина, ласкающим движением запуская хищные пальцы в мои взмокшие волосы. — Ну да бог с ней, с демонстрацией. Ты же все понимаешь правильно — тебе этого все равно не избежать, не надо было так упрямиться, когда просили по-хорошему. Теперь, если сам хорошенько не попросишь, будут и второй раз, и третий. Но уж первый — в любом случае. И весь этот час ты ничего не сможешь остановить — ни заговорить о том, что от тебя хотят услышать, ни позвать на помощь, ни попросить пощады. Все надо делать вовремя. Может, хочешь сделать это сейчас? Конечно, поздно, но может, потом мы будем добрее?

— Любовь к искусству — великая вещь, — съехидничал я через силу. — Какая разница? У вас один стиль — уничтожение.

— Скорее, полное подавление. Только оно должно быть действительно полным. Через полминуты аппарат настроится. Хочешь знать, с чего всегда начинается? Посмотри на мою руку, — приказала она.

Я не хотел, но все же посмотрел. Она показывала мне раскрытую кисть с чуть согнутыми пальцами.

— Это твое сердце, малыш. Знаешь, древние говорили: разум помещается в голове, вожделение — в чреве, а воля — в сердце. Догадываешься, что я сейчас с ним сделаю? Последний раз я вижу тебя храбрым.

И пальцы резко сжались.

Стальные зазубренные челюсти капкана вонзились глубоко в пульсирующую мякоть. Крик намертво застрял у меня в горле. Кровь превратилась в кипяток, заструившийся обжигающими ручейками, а в груди закишел тугой клубок огненных змей, рвущихся наружу и жалящих ядом как во все уголки мозга, так и в самые кончики ногтей. Я еще сознавал, что это иллюзия, но понимание это стремительно таяло, по мере того, как острая боль усиливалась, становясь невыносимой, стирая все представления о каких-то границах и порогах и превращаясь в откровенную, совершенно чудовищную агонию. Я уже почти поверил в нее. Поверил окончательно, за миг до того, как с омерзительной ясностью ощутил, как мое сердце, не выдержав, взорвалось, лопнуло. Как виноград в давильне…

Конец? Как же. Только начало.

Черная волна накрыла меня подобием обморока, который был чем угодно, но только не тихим забытьем. Кошмарный сон, который невозможно отличить от яви. Слишком уж он был ярок, и ощущался грубо-материальным. Железные птицы с острыми клювами, акулы, острые шестерни, мерзкие твари и механизмы, ледяные иглы космического вакуума и золотой прилив раскаленной лавы, взбесившиеся стихии и томное торжество червя-победителя. Оргия смерти в ее самых гнусных ликах, методично сменяющих друг друга. Все, от чего мысль с содроганием ускользает, без малейшей возможности даже отвернуться. И такого понятия, как время, здесь не существовало. Как не существует — в аду.

* * *

Шестиглавая Сцилла распахнула зловонные пасти, усаженные тройными частоколами зубов, в которых стаей бешеных собак взвыл ветер и… исчезла, не утолив свой голод. Резко, как падает нож гильотины. Вместо нее из мягкой тишины и плотного тумана проступил призрак другой Сциллы. Она как будто тормошила меня, звала, что-то говорила, но я еще ничего не соображал и наконец-то ничего не чувствуя, начал тут же проваливаться в настоящий обморок. Не вышло. Галлюцинация зачем-то извинилась, и я смутно ощутил укол. Душная муть стала рассеиваться, возвращая сознание, пока еще весьма относительное, вместе с крупной ледяной дрожью ужаса.

У меня вырвался дикий вопль. Я скорчился, зажмурился, ожидая, что вот-вот меня опять примутся приканчивать каким-нибудь умопомрачительным образом, и только потом понял, что наконец вывалился в пусть не намного, но все же «лучшую», реальность. Я был совершенно морально уничтожен, раздавлен, стерт в порошок, растоптан в прах. И отчасти я был все еще там… Сцилла осторожно потрясла меня.

— Успокойтесь. Все кончилось. Это были только иллюзии. Всего лишь дурной сон. С вами все в порядке. Придите в себя. Нам нужно уходить отсюда. Вы меня слышите?

Весь дрожа, я кивнул, глотая слезы. Дурной сон… Конечно. Сердце все еще на месте и явно работает — еще как! Вот-вот разнесет грудную клетку и снова размажется по стенам… И вымок насквозь я всего лишь от пота, а не в аквариуме с пираньями… и это совершенно точно не серная кислота. Я попытался вернуть себе хоть каплю самообладания. Дохлый номер. Однако… — только почти. К своему изумлению, я начал понемногу успокаиваться. Совсем чуть-чуть. Но и это после всего было просто невозможно. Наверное, я был обязан этим какому-то зелью Сциллы. Но непонятно — зачем ей смягчать произошедшее? Недоумение с ожиданием подвоха заставило меня открыть глаза.

— Ну вот, — сказала она мягко, когда я взглянул на нее уже почти осмысленно. — Не бойтесь. Это вам сильно не повредило. Я отключила аппарат, как только они ушли. Вам достались только четырнадцать минут, а не час. Тоже скверно, но могло быть хуже…

— Четырнадцать минут!.. — пробормотал я хрипло. И чуть снова не ударился в панику. Почему?.. Не значило ли это, что сейчас все начнется заново?.. Или что-то другое?.. Может, что-то случилось с «Янусом»?.. Я внезапно осознал, что меня уже ничего не держит, а чертова «шкатулка кошмаров» испарилась в неизвестном направлении, оставив лишь небольшой след, похожий на свежий ожог. На этом мои открытия зашли в тупик.

— Что это значит? — я просто боялся думать дальше.

— Это значит, что я собираюсь вас спасти.

Психолог… Кошка с мышкой. Что за игру они еще затеяли? Сцилла предупреждающе или ободряюще положила мне руки на плечи, без труда читая мои мысли. Неудивительно. В таком состоянии я был открытой книгой.

— Это не игра. Мое настоящее имя — Тарси Карелл. Забудьте про мой служебный псевдоним. Мы все тут — будто без прошлого и без настоящих имен. Нейт — мой родной брат.

После ошарашенной паузы я машинально сказал:

— Я и правда не знаю где он.

— Конечно не знаете. Это я его спрятала. Он здесь, на этой базе, и мы покинем ее все вместе, как только вы будете готовы.

Сентиментально прозвучало — не правда ли?

— Отличная сказка! — мрачно признал я. Мои мозги сильно не в порядке, но еще не настолько, чтобы верить во всякую откровенную чушь подряд. И между прочим, черта с два я дам им тронуть себя еще раз без боя…

Я соскочил с проклятого кресла в сторону, ей противоположную, покачнулся, удержался на ногах и попытался прикинуть, что тут может послужить оружием.

— Вы это ищете? — услышал я. Сцилла протягивала мне бластер, который подняла с краешка того самого кресла — он, оказывается, лежал совсем рядом со мной.

Я зажмурился и тихонько чертыхнулся себе под нос. В ее глазах скользнула откровенная жалость. Наверное, я был похож на затравленного зверя. Да я и был им.

— Я вас не обманываю. Возьмите. Так вам будет легче. Мы уходим отсюда.

— По-вашему я должен вам верить? — Мне бы этого конечно хотелось. И она об этом, конечно, знала.

— Все, что вы можете потерять, поверив мне, это ваши кошмары, — все так же мягко сказала она.

— Неужели?! — огрызнулся я. — Вы спятили! Думаете, я поверю, будто вам хочется, чтобы я взял эту штуку и застрелил вас? Это полная чушь!

Она покачала головой.

— Вы бы этого не сделали. Нейт назвал вас джентльменом.

— Кем?.. — Я воззрился на нее, совершенно сбитый с толку. Таких слов ей знать не полагалось, даже не будь они архаизмами. Но она смотрела так, будто знала, что это за слово. — Это что-нибудь значит? — проговорил я с сомнением.

— Очень даже многое, — сказала она серьезно.

Помолчав, я вздохнул. В одном она была права. Я уже ничего не мог потерять. И она нравилась мне с самого начала. Пусть даже она об этом знала.

— Хорошо. Я верю… Кажется, я забыл сказать вам спасибо за то, что… вы это остановили. Тарси? Вас зовут так?

Она кивнула.

— Но зачем вам это нужно? Только из-за брата?

— Уж поверьте, не только. Пребывание тут может быть кошмаром не только для вас. Для нас это часто тоже ловушка. А стоит попытаться что-то изменить — и тебе конец. Причем всегда страшный, чтобы больше никто не пробовал. — По ее лицу словно пробежала судорога. — Простите, я не напрашиваюсь на сочувствие после всего, что случилось. Просто иногда в аду и бесам тяжело, и тоже хочется вырваться. Кто-то должен все это разрушить.

Я мысленно увидел пустые взгляды некоторых ее «коллег», бог знает что переживших перед тем, как стать такими, и почувствовал, как моя кожа превращается в хрупкий лед.

— Понимаю, — сказал я, борясь с тошнотой.

— Спасибо, — меланхолично сказала она. — И если мы не выйдем отсюда в ближайшие пять или десять минут, возможно, нам обоим останется только застрелиться.

Невольно усмехнувшись, я сделал шаг к ней и взял предложенный бластер. На вид он казался настоящим, стрелять в стену, рискуя разбудить какую-нибудь сигнализацию, не говоря уж о рикошете, я не стал. Потом оглянулся, собираясь спросить, через какую дверь нам стоит выйти, и едва не упал — от этого движения комната резко закружилась, а пол на несколько мгновений выскользнул из-под ног. Не так уж все было и хорошо, как хотелось. Тарси вовремя поддержала меня и попыталась усадить. Я непроизвольно оттолкнул ее и схватился за приятно холодящую металлом спинку кресла, повиснув на ней. Боже, меня здорово мутило.

— Туда — больше ни за что, — заявил я, с трудом переводя дух, — уж простите…

— Подождите минутку. — Она быстро повернулась к своей лаборатории. Я внутренне содрогнулся.

— Может, хватит? — Я безуспешно попытался прийти в себя самостоятельно. — Ненавижу уколы.

— Я тоже. — Она налила воды в большую мензурку и добавила несколько капель густо-малиновой жидкости из пузырька матового стекла. — Выпейте это. Вам станет лучше. Стоило бы сделать это раньше, но вы бы либо все выплеснули, либо, чего доброго, захлебнулись. У вас сильное обезвоживание.

Я озадаченно поглядел на ядовито-розовый раствор, поняв, что умудрился начисто забыть, что такое жажда, и даже не подумал, что мне может быть плохо и из-за нее. Теперь же, когда я о ней вспомнил, она оказалась зверской. Не странно ли?

Я немного помедлил, держа мензурку в руке.

— Тарси, я все еще нормальный человек? — тихо спросил я. — Или что-то необратимое уже проделали?

— Еще нет. У вас просто стресс. Все будет в порядке. Если, конечно, мы не станем тянуть время.

Лучше ей поверить. Я кивнул и выпил розовое зелье, которое оказалось очень даже приятным на вкус. Вместе с ним меня начало быстро пропитывать чувство легкости, теплоты и свежести. То, что надо. Я вздохнул с облегчением.

— Спасибо, — сказал я, отдавая ей пустую мензурку. Какая теперь в конце концов разница, что это была за штука? Зато голова больше не кружилась и все вокруг стало казаться ясным и простым. — Так гораздо лучше. Ну, что дальше?

Она прихватила со стола несколько пузырьков и сунула в карман, еще до этого несколько раздутый, сорвала с крючка на стене мой черный китель и бросила мне.

— Тут не так уж жарко!

— Это в пекле-то? — удивился я, легко его поймав. Я что, уже могу шутить? Впрочем, тоже мне шутка.

Тарси нажала на абсолютно гладкую поверхность стены и раскрылась третья дверь, о существовании которой я и не догадывался. Она открывалась в узкий полутемный коридор с полированными как зеркало стенами. Нормальные люди не могут жить в таком часовом механизме… Это точно. Я снова немного задержался, у стены, где было посветлее, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Ну, не так уж жутко я и выгляжу, особенно, если не приглядываться. Единственный видимый синяк на виске погоды не делает, а ссадина на шее, стараниями Сциллы, тоже оказалась не такой страшной. Подумаешь, волосы дыбом. С кем не бывает? Тарси опять терпеливо напомнила мне о времени. Проход за нами закрылся.

Мы будто скользнули вгалерею за сценой, полную загадочных фрагментов, частей механизмов и случайного барахла, направившись каким-то запутанным путем — похоже, архитекторы не признавали прямых линий. Время от времени Тарси открывала в гладких стенах новые бреши, и я почти сразу потерял всякую ориентацию. Она сосредоточенно молчала и тоже держала оружие наготове, видно, ожидая, что нам еще может кто-то встретиться. Ее опасения оправдались. Стена рядом с нами тихо неожиданно разверзлась в боковой переход, и в наш коридор вышел Салех, собственной персоной, один и совершенно беспечный. Подвоха он не ждал и не пригляделся к нам, пока дверь за ним не исчезла. Он хамовато улыбнулся.

— Сцилла! Уже освободилась? А я-то думал, занята с тем кусачим хорьком. Хотел зайти, глянуть, что от него осталось…

Он запнулся, переведя взгляд чуть в сторону и разглядев «кусачего хорька». Только сейчас до него дошло, что я не один из ее ассистентов. Освещение сыграло с ним в первый момент дурную шутку. Его глаза расширились, а рука метнулась к кобуре. Мне не нужно было доставать бластер — лишь поднять его и выстрелить. Что я и сделал. Но не только я. Мы с Тарси выстрелили почти одновременно.

Салех, не успев вскрикнуть, упал с прожженной головой и горлом. В голову стрелял не я. Мы переглянулись. Все было тихо. Шипение выстрелов и мягкий стук упавшего тела не услышала, кроме нас, ни одна живая душа. Теперь я еще больше был склонен верить в то, что меня не водят за нос. Бластер и впрямь был настоящим, Салех — уничтожитель живых легенд — мертвым, а синие как лед глаза Тарси казались самую чуточку взволнованными.

— Не так уж и надолго он пережил живую легенду, — счел нужным заметить я.

— Ему нравились правила игры, — мрачно заметила Тарси.

Покончив с эпитафиями, мы продолжили путь, ни разу не воспользовавшись лифтами — возможно, опасность обнаружения там была повышенной. Или Тарси думала, что пример Линна заразителен? Вообще-то, эти лифты и правда были жутковаты — просто подвижные платформы без стен, с легкими каркасными бортами, к которым, кстати, приковывают перевозимую жертву. Удивительно, как Линн сумел выпрыгнуть. Или это новшество ввели уже после него? Проветривается и простреливается в таких лифтах все прекрасно. Как бы то ни было, техникой мы почти не пользовались. Лишь напоследок широкая труба с периодически проходящим потоком воздуха выдула нас в небольшой ангар, не тот, в который мы прибыли. Скорее похожий на запасной.

— Нейт ждет нас в том катере, — указала Тарси в ближайший угол, до которого было еще метров сто, и на всякий случай уточнила: — Надпись на борту — «Дракон».

— Странно, — сказал я наконец, размышляя вслух. — У вас что, нет видеокамер и жучков на каждом углу? Или какой-то другой сигнализации? Почему мы уходим так просто?

— Не так уж просто. Мне помогают друзья. Мы долго готовились к этому уходу, собирали не только компрометирующие материалы, но и рассчитывали весь путь. Целый заговор. Пока везло. Но все еще может сорваться в последний момент.

— Обычное дело, — сказал я. Она посмотрела на меня в упор.

— Постучите по дереву.

Я со смешком щелкнул по рукоятке бластера. Ее называли «деревом», хотя она была из металла и пластика. За многие века о дереве редко говорили в прямом смысле. А суеверия вечны.

Катер посигналил огоньками у люка. Мы чуть ускорили шаг, не забывая оглядываться. Я задумался о превратностях судьбы. Мы не доверяли Нейту. Когда-то он был ближе к Линну чем кто бы то ни было из нас и участвовал в его крупнейшей авантюре, о которой впоследствии вспоминал только хорошенько позеленев. Как будто он вовсе не был на меня в обиде за то, что мне пришлось убить человека, которым он тогда стал. Но кто знает? И теперь мне приходится ему доверяться? Ему и этой Снежной Королеве, называющей себя его сестрой. Не делаю ли я огромную ошибку? Я опустил взгляд на бластер. А ведь со всеми загадками можно покончить так просто. Зачем мне все эти чужие заговоры? «Янус» будет свободен. Зачем возвращаться туда, быть может, с «пятой колонной»? Да и кто теперь я сам — психопат с неясными установками? Бомба замедленного действия?

Я замедлил шаг, остановился и не чувствуя ни малейшего волнения повернул бластер дулом к себе, с отрешенным интересом заглянув в маленькую круглую щель. Короткий узкий черный тоннель. И в конце его вспыхнет яркий свет, стоит только нажать на спуск… Всего одна смерть и смехотворно легкая. Я рассеянно опустил бластер. Прикончить себя всегда можно и в любой другой подходящий момент. Если конечно любопытство позволит. То самое, которое сгубило кошку.

Внезапно в гулкое пространство ворвались посторонние звуки — раскрывающихся новых проходов. Я обернулся, прицелившись в ту сторону прежде, чем успел это осознать. С криками, в ангар хлынули ручейки людей в темно-зеленых до черноты мундирах, в защитных шлемах и с какими-то широкими трубками в руках.

— Парализующие лучи, — воскликнула Тарси. — Да не стойте же! Скорей в катер!

Я и не стоял, а открыв огонь, срезал парочку преследователей. Мы были уже в двух шагах от трапа.

— Только после вас, — сказал я.

Ей хватило ума не затевать спор. Лишь буркнув что-то раздраженное, она в два счета взлетела по трапу вверх. Я последовал за ней. Стрелки безнадежно мазали, еще не пристрелявшись. Похоже, меткость этих широких трубок оставляла желать лучшего. Заскакивая на борт и шестым чувством уловив позади какую-то вспышку, я толкнул Тарси вбок от входа. Моя реакция порадовала меня самого. Мы полетели на пол, а молния, ворвавшаяся в люк за нами, пронеслась выше и оплавила часть внутренней переборки. Отверстие в катере тут же с шипением захлопнулось, и я услышал, как взвыли двигатели.

— Прошу прощенья, — я скатился с Тарси, которую слегка придавил.

Она села и мрачно посмотрела на оплавленную стенку. Ничего себе — парализующий луч.

— Вряд ли выход из ангара откроется по вашему сигналу, — заметил я.

— Тогда, план «б», — сказала она спокойно.

— Это как?

— Ракета в заминированный участок купола. На войне как на войне.

— Вы это серьезно?..

Последовала мощная вибрация и грохот. Хорошо, что мы еще толком не встали. Мы подлетели чуть не до потолка. Потолок тут же тоже взмыл вверх и мы снова встретились с полом. Через секунду корабль покинул разгерметизированный ангар. Мы вырвались из него в дыму и пламени, как черт, в которого кинули Библию. Скорее всего, большинство наших преследователей при этой разгерметизации погибли. Что ж, всем порой не везет.

Кто бы мог подумать, что Нейт на такое способен? Впрочем, почему бы нет? Войны Лун Юпитера с их сумасшедшими маневрами и яростными сшибками крупных флотов, из которых выползали лишь жалкие остатки победителей, были у нас в числе любимых объектов изучения, такие же популярные, какими полторы тысячи лет назад были Наполеоновские войны.

Да и сейчас мы на одной из лун Юпитера.

Перегрузок в момент взлета практически не было. За долгие века люди даже забыли, что когда-то это было серьезной проблемой. Впрочем, это еще был и не взлет. Спутники-убийцы такую вольность бы не оценили. Мы неслись на бреющем полете куда-то в неизвестном, но видимо запланированном направлении. Держась за поручни, мы с Тарси поспешили в рубку — поздороваться с пилотом и поделиться ценными советами.

— Привет! — воскликнул Нейт не оборачиваясь, занятый управлением. — Заходите в гости, ребята! Что это у нас могло сорваться?

— Возможно, они обнаружили труп, — предположил я.

— Какой еще труп?

— Скорее, кто-то раскрылся, — сказала Тарси. — Прибавь скорость.

— Куда мы летим? — поинтересовался я.

Тарси мельком указала на карту на одном из дисплеев, усаживаясь за параллельный пульт.

— Один из спутников неисправен. Должен быть неисправен — маленький саботаж. Но надо успеть проскочить, пока не придрейфуют другие.

Я подумал, разглядывая карту, и спросил.

— Отсюда кто-нибудь когда-нибудь вылетал без спроса?

Ответа я не дождался, видно вопрос был сочтен за риторический. Я последовал примеру Тарси, заняв еще один пульт, торчащий с соседними почти впритык — как и всегда на таких маленьких корабликах, но на всякий случай все системы дублировались и на них — стоило пострелять в погоню, если она вдруг появится. Впрочем, собственно погоня была еще далеко. Нейт закладывал какие-то безумные виражи, видимо обходя ловушки. Прежде чем я понял, что это такое, Тарси расстреляла несколько закамуфлированных стрелковых башен.

— Пока все отлично, — сообщил Нейт и пошел на взлет. — Все спокойно… Черт! Нет!

Он резко бросил корабль вниз и в сторону.

— Эта штука исправна!

Нас тряхнуло, но удар пришелся вскользь. Аварийные системы завопили, но справились сами. Мы выскользнули из зоны поражения.

— И что теперь? — спросил Нейт мрачно. — Весь план коту под хвост?

— Попробуем прорваться с боем, — ровным тоном сказала Тарси. Может, слишком ровным.

— Что, песенка спета? — осведомился я.

Они не ответили.

Я еще раз окинул взглядом экраны. Карты, графики, таблицы… Все это было не таким когда-то, но от обстановки все равно вдруг повеяло чем-то родным, почти забытым, но вернувшимся. Я слегка поплыл и этот мир замкнутого пространства, бешеной скорости, вечного обстрела, возможности в любой момент рассыпаться в прах, стал до боли естественным, почти желанным заветным королевством.

— Тут ведь практически нет атмосферы, — проговорил я, размышляя вслух. — И совсем небольшая гравитация.

Никто по-прежнему не реагировал на мои слова.

Я кивнул сам себе и послал запрос в бортовой компьютер. Ответ, конечно, увидели все, хотя и не с первой доли секунды поняли в чем дело.

— Ты спятил! — вскрикнул Нейт. — Прекрати!

Но было поздно. Операция уже выполнялась. Оставалось нажать на единственную кнопку, отключая все панели управления кроме моей, что я и сделал незамедлительно.

— Не дергайся, я знаю, что делаю.

Одновременно запуская программу выхода в гиперпространство, я ввел катер в штопор, падая на поверхность планетоида почти камнем, хотя и не совсем под прямым углом. Если трюк не сработает, через шесть секунд мы вмажемся в грунт или что у них там внизу как икринка в наждак.

Нейт, ругаясь и срывая ремни безопасности, попытался встать. Но теперь перегрузки уже еще как чувствовались, и удалось ему это не сразу. Тарси что-то кричала нам обоим. Я не обращал внимания, отслеживая и нежно корректируя падение нашей юлы. Ничего-ничего. Несколько секунд легкого испуга им сильно не повредят… Счетчик высоты мигал как ненормальный. Сигнализация выла от ужаса. Ускорение возрастало. Три секунды до столкновения, две… одна… половина!.. Ура! Победа! Где цветы и трубы?!

Я принялся мурлыкать под нос победный марш. Мы ворвались в клок непроницаемого бесцветного нечто, и вся предупреждающая сигнализация смолкла. Через некоторое время пребывания в этом призрачном царстве — искривленном пространстве, подпространстве, старом добром гипере, существующем, в основном, на уровне загадок, домыслов и заумных формул, где расстояния имеют довольно условное значение, а прямые линии намотаны как клубок ниток, которые можно проткнуть спицей насквозь, мы выпадем в материальный мир в безопасном секторе, где нас уже будет невозможно достать.

Нейт наконец дополз до меня и молча вцепился мне в воротник. Подержался немного, успокоился и отпустил, усевшись на пол, где стоял, и выдал несколько удивительно доходчивых фраз, хотя половины слов я так и не понял. Тарси тоже сумела покинуть свое место и стояла сейчас, вцепившись в кресло Нейта, глядя на брата с легкой укоризной. Лиц на обоих не хватало.

— Все в порядке, — сказал я. — Это был один из трюков генерала Аллета. Помните такого? Третья война Лун.

— Чтоб мне сдохнуть, — прохрипел Нейт. — Этот «маневр Аллета» не удавался еще никому, кроме самого Аллета!..

— Я был Аллетом целый месяц.

Нейт застонал.

— Эй, но ведь получилось же! У меня было точно такое же чувство как у него, когда он делал то же самое.

Вообще-то, считается, что выйти в гиперпространство в пределах гравитационного поля планеты и в атмосфере невозможно. Много помех и никакого разгона. Аллет использовал гравитацию для увеличения скорости, траектория рассчитывалась под углом для увеличения дистанции, вращение играло примерно ту же роль, что нарезка в стволе винтовки, и так далее. Со стороны это выглядело как абсолютная катастрофа, и хотя в последний момент корабль всегда исчезал не оставив обломков и только слегка опалив ближайшие поверхности, каждый раз новое «воскресение» генерала оказывалось для всех сюрпризом. Если он и не разбился на месте, все считали, что выход в гиперпространство был бесконтрольным и, без сомнения, гибельным. Ну а так как и впрямь только он мог такое повторить, на Юпитере нас должны теперь считать покойниками.

Пусть думают, что спутник не промахнулся и сбил нас.

Мои спутники тоже все никак не могли понять, на каком они свете.

— Боже мой, — сказала Тарси почти с благоговением. — Я и не знала, что стимуляторы на вас так действуют.

— Какие еще стимуляторы? — возмутился Нейт. — Он просто псих! С нами бывает.

— Да ты не понял, Нейт! — вдруг взорвалась она. — У нас сегодня все идет кувырком!..

Он пристально поглядел на нее и еще чуточку побледнел.

— Господи, я думал, все обошлось!..

— Ничего не обошлось! Она отложила совещание. Где мы, по-твоему, застряли?

— Ну, тебе повезло, Нейт! — хохотнул я. — Ты даже не знал, что рядом с тобой маньяк-наркоман в самом расцвете опьянения!

Нейт поперхнулся и отпрянул в сторону.

— Бросьте, — сказал я нормальным голосом. — Все и правда обошлось. Мы ускользнули и все еще живы. Или в наши планы не входило убегать? Только притворяться?

— Нет! — Тарси отцепилась от соседнего кресла, в мгновение ока оказалась рядом и вдруг порывисто поцеловала меня в щеку. — Это было здорово. Пройти через спутники шансов было слишком мало! Только мне показалось, что вы собрались покончить с нами даже без боя. А это печально.

— Тарси… — Я поймал ее за руку и заглянул в ослепительно-синие сияющие глаза. — Для вас я могу сделать все, что угодно… — Что-то остановило меня от продолжения того, что я хотел сказать. Это было бы слишком мелодраматично. А я привык как можно больше валять дурака, что заставляет эту жизнь хоть немного промахиваться, когда ей кажется уместным совершить выпад в мою сторону. — Но не лучше ли опять передать управление Нейту? От греха подальше.

— С удовольствием! — буркнул тот. — Между прочим, куда ты нас зашвырнул?

— Подсмотрел твою первоначальную программу. Вынырнем там же — в двух минутах полета до Луны. Возвращаемся на «Янус»?

— Да. Неплохо соображаешь, для самоубийцы.

— Может быть… — Я опять посмотрел на нее. Эйфория, перекатившись через пик, вдруг лопнула как воздушный шарик. — Послушайте, Тарси, что я им наговорил? Я ничего не помню. Сколько они знают?

Она немного удивленно подняла брови.

— Ничего. В самом деле…

— Прекратите! — взорвался я. — Ни к чему теперь щадить мои чувства. Я знаю, что так не бывает. Что я им сказал?

Она покачала головой.

— Ни на один вопрос вы так и не ответили. Иногда так бывает. В вашем случае, должно быть, из-за избытка ассоциаций. Как я понимаю, это профессиональное. Все вопросы вы воспринимали искаженно, несли бог знает что, вдруг забывали, кто вы такой, и воображали себя кем-то другим, иногда заговаривали на других языках. Прочли целую лекцию об античной мифологии и двуликом Янусе в частности, поведали массу интересных исторических фактов, не имеющих никакого отношения к делу. Вот и все. Вас не удалось открыть первым же ключом, как они надеялись. Требовалась более тщательная и долгая работа. Или грубая, — заключила она. Я понял, что она имела в виду.

— Мы знаем слишком много лишнего, — размышляя вслух, проговорил Нейт. — От этого-то и с катушек слетаем. Здорово!

Я усмехнулся от облегчения.

— По-твоему, это здорово? Между прочим, вы уж простите, Тарси, но сколько там у вас болтается зондов-шпионов около «Януса»?

— Их там обычно нет, — ответила Тарси. — Разве что забрасываются время от времени и быстро отзываются. Иначе вы давно бы их засекли. У вас свой хороший режим секретности. Так просто до вас не добраться.

— Это радует. Значит, наше прибытие могут и не заметить?

— Именно на это мы и рассчитывали.

На «Янус», как и на ту, другую станцию, так просто не пробраться. Подлетая, мы пустили «морзянкой» песенку «Кукарача» и вышли на связь. Завидев нашу голограмму, Линор вытаращила глаза, будто увидела целую шайку привидений, но скорее обрадовалась, чем испугалась. Ее первоначальный озверевший вид мгновенно улетучился.

— Это правда вы?!

— Нет, ужасная и кровожадная армия зомби, — отозвался я. — Конечно, мы. Может, снимешь блокаду на минутку, пока никто еще не появился? Потом все расскажем!

— Ладно, ужасные и кровожадные, садитесь. Проход открыт, — сказала она с явным облегчением. — И где это вас носило все это время? Марш домой!

— Еще подумаем! — возмутился я.

Мы совершили посадку в родном ангаре «Януса» и повыскакивали из катера. Нас встречала целая делегация, но едва успев помахать им рукой, я увидел нечто, что совершенно выбило меня из колеи. Мое внимание привлек стоявший невдалеке чужой корабль, странно знакомый, до ледяных мурашек по коже, потрепанный и обожженный. Он как две капли воды походил на «Горгулью» перед самым уничтожившим ее взрывом. Не хватало только вновь спрятанных пушек.

Не веря своим глазам и с новой силой заподозрив, что с моими мозгами произошло сегодня что-то очень нехорошее, я резко свернул, направляясь к чужому кораблю, будто притягиваемый магнитом. Точно, вот и название на борту. Я видимо все-таки рехнулся. Может, это только временная галлюцинация? Но такая живая и яркая…

Кажется, действие стимулятора подошло к концу. Голова закружилась лихой каруселью, меня замутило. Если это галлюцинация… то не было ли галлюцинацией все остальное? Наше бегство со Сциллой, появление Нейта будто чертика из коробочки, маневр Аллета, который по всем правилам нельзя повторить, возвращение домой — все это слишком хорошо, чтобы быть правдой! Я застыл, не в силах отвести глаз от «Горгульи», придавленный нереальным ужасом — я действительно не знал, что было на самом деле, а что — нет. Вот он — погибший корабль, совсем рядом, непрозрачный и материальный, не исчезающий. Яркий безумный сон. А вернее — кошмар. Сперва это отличалось от кошмара, но лишь для того, чтобы в самом конце я понял, что все было обманом, иллюзией, насмешкой? В висках застучала вполне реальная горячая боль. Опять боль — возвращаемся к своим баранам…

— Гелион! — окликнул кто-то с недавних пор знакомым голосом. Голосом, принадлежавшим мертвецу.

Я оглянулся, с трудом подняв невероятно отяжелевшую голову, и увидел неуверенно улыбающегося Майка, соскакивающего с трапа и выглядящего совершенно живым и веселым.

Это было уже слишком. Издевательски хохочущая вселенная нанесла последний удар. Мои силы кончились. Чувствуя смертельную усталость, я закрыл глаза и провалился в черную бездонную пропасть.

V. В одну и ту же реку

«В одну и ту же реку мы входим и не входим, существуем и не существуем…»1

Просыпаться было страшновато, но надо же было выяснить, что происходит на самом деле. Вокруг творилась какая-то возня.

— Прекратите, — шипел кто-то голосом Гамлета. — Не лезьте к нему больше со своей отравой.

— Это не отрава, — с легким негодованием возражала Тарси. — Это противоядие.

— Ну, если вы и правда ничего не знали, — озадаченно говорил Майк, — это что-то. Я бы на его месте тоже упал в обморок. Я теперь тоже уверен, что вы выглядели как-то иначе. Старше, что ли?

— Временная накладка, — проговорила Антея с едва сдерживаемым восхищением. — Мы еще с таким не сталкивались!

Я чихнул и открыл глаза, обведя взглядом всю эту невообразимую компанию. Надо мной маячила декоративная пальма, сам я возлежал на мягком диванчике — находились мы в одном из наших светских павильонов.

— Только не говорите, что вы все настоящие, — пропыхтел я, приходя в сидячее положение. Последовала небольшая буря восторгов. Линор и Антея кинулись душить меня в объятиях. Гамлет что-то воодушевленно завопил, рифмованное, на древнеперсидсом. Олаф и Фризиан безумно шумно принялись призывать к порядку. Я охнул и не то заткнул уши, не то просто схватился за голову. Хотя честно говоря, я был счастлив. Они были даже слишком настоящими! — Боже мой, и не надо так кричать!.. Ни у кого случайно не завалялся пакет со льдом?

— Держи! — пакет плюхнулся мне на колени.

— Спасибо, Линор…

— С возвращением! — воскликнула она, почти возмущенно задыхаясь.

— Что, не прошло и полгода? — переспросил я, прижав умопомрачительно приятную влажную штуку ко лбу, догадываясь, из-за чего она возмущается.

— Ты сказал, что ничего не может случиться!

— Ошибся. С кем не бывает? Но я же вернулся. Так что считай, что мы просто задержались.

Тарси воспользовалась передышкой и протянула мне высокий стакан, наполненный чем-то янтарным, вряд ли пивом. Странный запах отдаленно напоминал аромат хвои и женьшеня. Я повел носом и капризно фыркнул, просто шутя, чувствуя себя дома и вполне умиротворенно.

— А может просто кофе?

— Уже здесь, — оживился отец. — Тебе обычный?

— Двойной! — сказал я твердо.

— Лучше сначала это, — возразила Тарси. — Надо нейтрализовать все последствия. Поверьте мне, я лучше знаю.

Антея покрутила носом, ловя приятный запах исходящий из небольшого флакона, который она держала в руке.

— Я уже проверила. — Она помахала в воздухе тонкой трубочкой анализатора. — Не самая полезная вещь на свете, чтобы принимать каждый день вместо кефира, но кое-что нейтрализовать действительно стоит.

— Конечно, — с энтузиазмом вмешался Майк. — Я сразу сказал, что вы можете ей доверять. Благодаря ей у нас так мало потерь. И бомбу они нашли вместе.

Я поперхнулся последним глотком приворотного зелья.

— Что случилось с этой бомбой?! И вообще, выходит, меня просто обманули? Почему вы не сказали мне раньше?! — обвиняюще вопросил я Тарси. Запоздало понимая, что с моей логикой что-то не так — как же обманули, если бомбу пришлось находить? Но как? Вопрос выскочил раньше, чем сознание потрудилось разобраться в хронологии и причинно-следственных связях, в которых разобраться, впрочем, было невозможно по всем статьям.

Она ответила мне довольно жалким взглядом. И я постарался взглядом извиниться в ответ, но я просто сгорал от непонимания и нетерпения. Если немедленно не расставить все по местам, я снова потеряю чувство реальности.

— Никто вас не обманывал. Они были уверены, что уничтожили корабль. Они… мы все обманулись.

— У сестренки тоже чуть истерика не случилась, — с нервным смешком заявил Нейт, сидящий будто на иголках. — И это при том, что именно вы всех кругом надули! Или ваши привидения.

— Что?..

— Да, — проговорил отец, разливая кофе по чашкам из огромного кофейного термоса — похоже, штучными заказами через панель на столе или автомат в нескольких шагах никто временно не интересовался. — Меня эта история тоже чуть не убедила, что я не в своем уме. Но Майк Арли уверяет, что если это так, то не в своем уме вся команда «Горгульи». Что, конечно, неудивительно, после пережитого ими потрясения. Но массовость явления внушает подозрения…

Во всем этом бреде я зацепился за одну четко определенную деталь.

— Майк Арли? — переспросил я. — А не Ажен Майк. Ваш отец вне опасности?

Майк смущенно улыбнулся.

— Кажется, он в лучшем состоянии, чем ваш.

— Это уж точно, — проворчал мой. — Несмотря на то, что Фил Арли под капельницей. Но для него это дело привычное. Привидения, правда, и его чуть не доконали.

— Да что за привидения?!

— Притворяешься, что не знаешь? Ты, — сказала Линор с шальной улыбкой. — И вот она, сестра Нейта, Тарси. Кажется, вы с ней умудрились оказаться одновременно в двух местах. Майк, расскажите еще раз! Им-то вы просто обязаны рассказать.

— Ну, это самое малое, чем мы им обязаны!..

— Вы уверены, что не хотите перекусить как следует? — поинтересовался Фризиан как бы невзначай перебивая его. Наш демон-любитель любит мелкие безобидные пакости. Иногда и просто на нервной почве.

Мы дружно покачали головами. Во время полета у нас было и время, и почти все условия для возвращения к нормальной жизни, чем мы пренебрегать не собирались.

— Впрочем, если закажешь граммов триста картофельных чипсов с беконом, отказываться не стану, — опомнился я. Фризиана с его изысканным вкусом каждый раз коробит, когда я принимаюсь за такую дрянь. Вот и сейчас сработало. — У кого-нибудь еще есть пожелания?

— И пива, — сказал Олаф. — Пить кофе в таких количествах я уже не могу.

— Кто-то обещал сказку о привидениях? — напомнил я.

— Да, — Майк кашлянул, повторять подобное ему явно было странновато. — Короче, как только эти ублюдки от нас отчалили, вы вдруг материализовались прямо в рубке вдвоем с этой девушкой. Джелли вас первая заметила, хотя ее серьезно ранили в перестрелке…

— Она ранена?.. — В конце концов, она была одной из немногих, кого я запомнил, да еще по имени. И теперь мне хотелось бы верить, что она еще жива и в безопасности. — Что с ней?

— Она поправится. Только лучше ей пока не передвигаться, иначе она была бы здесь. Увидев вас, она радостно, хотя и удивленно завопила: «Эй!» Кое-кто подхватил. А вы сказали: «Тише! У вас на борту бомба». Направились прямиком к одному из тайников, запросто его открыли, и там обнаружился «ёж».

— Боже, — покачала головой Антея. — Это оскорбляет мои лучшие чувства.

Антея неравнодушна к ежикам. Керамическим, стеклянным, пластиковым, в котелках, фартуках и чепчиках, но таким монстрам, об одном из которых шла речь, в ее коллекции места не было. «Ежами» называют небольшие мины, бронебойные, многоступенчатые — когда приходит время, такой «еж» взрывается легко как бенгальский огонь, вместо звездчатых искр разбрасывая куда более крупные части из особых синтетических материалов, прошивающие все насквозь на расстоянии нескольких метров даже в сплошном металле и взрывающиеся вновь, и так далее. Двигатели, топливные баки, загерметизированные отсеки — для «ежа» то же самое, что оригами из папиросной бумаги. И еще «ежи» призраки — техника не может их увидеть, пока не станет слишком поздно.

— Тарси Карелл, тогда еще неведомый нам ангел, нейтрализовала «ежа», а потом подсоединила к компьютеру какой-то кристалл и в определенное время наружу была транслирована компьютерная имитация гибели корабля. Обнаруженные остатки были всего лишь чуть оплавленным мусором. Сам корабль как осьминог под дымовой завесой ушел в гиперпространство.

— Компьютерная имитация? А разве такое возможно? Хотя бы с минимальной степенью достоверности в таких масштабах, — усомнился я.

— Возможно, — подала голос Тарси. — Хотя идея пока еще в стадии доработки… Я сама этим занималась.

— А, вот как… Понятно. — Бред какой-то. — А уход в гиперпространство? Не мгновенный же, без разгона…

— Не мгновенный. Хотя и быстрый. Это у вас здорово получилось. Я думал, только отец так умеет. Но то, что Кареллы рассказали потом, расставляет все на места.

— А… Но у вас же были повреждены двигатели!

— Тарси Карелл подсоединила какие-то приставки и, по крайней мере, на время энергии хватило. Ну а потом мы вышли возле Луны, не в том секторе, где нас могли ожидать, высадили полумертвых от страха пассажиров в первом попавшемся городке и направились, по вашему указанию, сюда, как в хорошо защищенное место для ремонта, а заодно и предупредить всех, что все будет в порядке. Сами же вы, закончив все дела, буквально растворились в воздухе, оставив только какое-то жутковатое свечение на пару секунд или меньше, просто у страха глаза велики. Не денек, а какой-то кошмар. Я думал, что вот-вот рехнусь, если уже не спятил, а вся команда уверяла, что ее поразил массовый психоз. И симптомы у всех совпали до мелочей.

— Мы тут тоже чуть с ума не посходили! — поддержал Гамлет. — Вечно у тебя так, Эрвин — напугаешь всех до полусмерти, а потом выскакиваешь как кролик из шляпы. И хоть бы что!

— Ну да… — я улыбнулся просто, чтобы показать зубы, и подумал, что если однажды придушу Гамлета, в состоянии аффекта, в этом не будет ничего удивительного. Если это называется «хоть бы что»…

— Нет, серьезно! — продолжал тот беспечно. — Этот кот падает на лапы из любого положения. А если даже и приложится головкой, у него еще останутся минимум восемь жизней в запасе. А мы тут должны трястись от страха, пока он неизвестно где разгуливает сам по себе. Ты, Эрвин, бесчувственный эгоист! Заставил нас сидеть на месте, пока сам вел бурную двойную жизнь!..

Я что-то прошипел себе под нос. Нет, так упасть на лапы, ты бы, дружок, не захотел. Несмотря на весь свой нездоровый интерес к Торквемаде, который на практике, кстати, не воплощался, хотя Гамлет всегда сваливал вину на что-то постороннее. Например, на то, что однажды его, то есть персонажа, в которого он вселился, в самый неподходящий момент «физически устранил» Фризиан. После этого они какое-то время друг с другом старались не общаться. Хотя, когда это произошло, они не активировали свою память в прошлом и никак не могли повлиять на события, которые случайно в той вариации истории повернулись таким непредвиденным образом.

Впрочем… я ведь и правда вернулся вовсе не оттуда, откуда возвращаются по своей воле. Такое везение бывает реже, чем раз в столетие. В чем-то Гамлет прав. И я улыбнулся с некоторым злорадством в ответ на его слова.

— Кстати, Майк, не забудьте потом показать мне, где была припрятана эта бомба!

— Обязательно! — воскликнул он почти испуганно, и безумно усмехнулся. — Потрясающая последовательность событий…

— Такая последовательность событий, мягко говоря, и для нас необычна, — проговорил отец, отставляя чашку. Рука у него слегка подрагивала. — И насчет двойной жизни ты, Гамлет, слегка погорячился. Все, что можно пока утверждать, это то, что это были их двойники из параллельного потока времени, в котором уже существует будущее. Вполне возможно, что наша история будет двигаться так же, но также возможно, что и нет. Никто из нас не жаждет предопределенности, но в данном случае… Это, наверное, не самый худший вариант. Для многих из нас. Но вот для тебя… — он пристально и осторожно посмотрел мне в глаза, и постарался сказать как можно мягче: — Она сделала то, что обещала, не просто угрожала. Хотя Тарси уверяет, что срок был не таким, чтобы серьезно навредить. Я надеюсь, ты сможешь это забыть.

Я фальшиво улыбнулся, приложив усилие к тому, чтобы не превратить кофейную чашку в фарфоровую крошку.

— Это быстро кончилось. Мне же всегда везет до неприличия. И потом, в конце концов, при том количестве жизней, что мы помним, это просто мелочь для равновесия. Ценный опыт, на который добровольно не пойдешь, но просто клад для настоящего исследователя. Добавки, впрочем, не надо. Это уже избыточная информация…

Отовсюду послышалось невольное фырканье.

— По крайней мере, чувство юмора у тебя, кажется, осталось. А вот у меня уже почти нет… Редкой женщине мне хочется свернуть шею, — негромко сказал он, абсолютно серьезно. — Тем более пожилой. Медленно, чтобы долго хрустели кости.

Его тон и напряженно вздувшиеся вены на висках произвели на меня впечатление. Услышать от него такое и впрямь было очень странно. Он действительно испытал сильный шок, от которого еще не мог придти в себя. Наверное, мне было даже легче. Тарси старательно накачивала меня чем-то, что должно было смягчить все произведенное действие, да и моральный конфликт был совсем другого свойства. Случись что, он нашел бы себе меньше оправданий. Причем, в любом случае.

— Она была очень расстроена. — Совершенно машинально, я сказал это почти тоном адвоката, хотя питал по отношению к Лидиной ничуть не более нежные чувства. Но такая постановка проблемы выглядела забавней. А значит — безопасней.

Отец хмыкнул, чуть улыбнувшись, и с каким-то печальным одобрением похлопал меня по колену.

— Я слышал. — Он просверлил Тарси неконтролируемо жестким взглядом. — Значит, они не знают о том, что должно случиться?

Она молча качнула головой, посмотрев на него с трагичной серьезностью.

— Я даже не знаю, о чем вы спрашиваете.

Его взгляд немного смягчился.

— Я говорю о том, что очень скоро «Янус» исчезнет из этого мира. Будет целиком перенесен в далекое прошлое, которое при таком сильном факторе смещения окажется даже вовсе не нашим прошлым. Может быть, на время, а может и навсегда, если что-нибудь пойдет не так.

Ее глаза расширились. Нейт тоже поднял голову и ошарашенно открыл рот, даже побледнев от изумления. Об этом плане мы задумывались и до его исчезновения, но не всерьез, да никто и не доверял Нейту всех новых сведений о «Янусе». Наше прошлое приключение логично привело к этому положению вещей.

— Нет… — Она перевела взгляд на меня. — Но я не знала, что вам есть что сказать, кроме общих принципов!.. Или кодов доступа, которые и так бы изменились… Это правда? — Тарси опять посмотрела на отца. — Вы меня не разыгрываете?

Отец покачал головой и развалился на диване поудобнее, отхлебнув кофе.

— Ладно, будем считать, что вам можно верить.

— Если так, нам здорово повезло, — сказал Фризиан. — Лишняя информация могла посеять в рядах врага панику, и нас бы наверняка уже обстреляли ракетами, чтобы на время вывести из строя, иначе они рискуют потерять ценный приз навсегда.

— Наверное, — согласился я. — И я просто не понимал, почему вы тянете время и до сих пор не исчезли…

— Дорогой, — проворковала Линор, с отчетливыми нотками рычания, — да как ты вообще мог вообразить своими птичьими мозгами, что мы можем так поступить?

Я увернулся, успев поставить чашку на столик, и вовремя поймав, удержал ее руку с хищными коготками на расстоянии.

— Это у кого из нас птичьи мозги? Вы могли доиграться до какой-нибудь вселенской катастрофы! Только представьте, что они могли бы натворить!..

Тут Линор одержала верх и попыталась схватить меня за горло в своей обычной возмущенно-шутливой манере. И тут же испуганно отдернула руку.

— Прости. Я совсем забыла…

Я перевел дух и улыбнулся.

— Ну, это к счастью, Ли. — На самом деле, все эти дурачества, когда уже успел со всем распрощаться… Это просто сказка.

— Ты не доверял нам до самого конца, — вдруг мрачно проговорил Нейт, и голос его слегка дрожал. — Даже не намекнул…

Верно.

— Инерция. Я не был уверен, что ты мне не снишься. Вдруг ты оказался бы просто фантомом, а я бы все тебе рассказал?

Кажется, я не рискнул бы даже сейчас. По крайней мере, пока этого не сделал кто-то другой. Хотя, кажется, кто-то говорил, что все персонажи наших снов — мы сами? О черт… Я невольно почувствовал себя напряженно, смахнул пот со лба и снова приложил к нему лед. Если сейчас все закончится… Спокойно, это просто нервная реакция. Потом пройдет. Со временем.

— Хорошо уж, что с твоим исчезновением без вести теперь все ясно, — с укором сказал Олаф Нейту. — Нам было не так-то просто принять решение забыть о твоем существовании. Это так, к сведению для размышления. Если бы ты нам больше доверял, мы избежали бы не одну, прошу прощения за выражение, кучу навоза. Усек, приятель?

— Простите, — вмешалась Тарси, защищая брата, на которого отповедь произвела уничтожающее впечатление. — Я его практически похитила. И убедила, что будет безопасней, если никто ничего не будет знать. Он помогал нам в нашем заговоре, который и так висел на волоске.

— А нас вы самую чуточку подставили. Ладно, дело прошлое. Без обид! У всех свои соображения. Никто не хотел плохого. Кто прошлое помянет…

Неудачная поговорка для «Януса».

— Не обращайте внимания, Тарси, — сказал я напряженной девушке. — Просто маленькая семейная сцена. Когда все уже нашлись, можно немного и поворчать.

Она улыбнулась одними губами, явно чувствуя себя здесь не в своей тарелке.

— Ну а какие у вас дальнейшие планы? Может быть, отправитесь вместе с нами? — спросил я ненавязчиво, но втайне рассчитывая на согласие.

— Конечно, нет, — не задумываясь отозвалась она, явно приняв предложение за шутку. — Теперь пора использовать те материалы, что мы собирали так долго, по назначению.

— А каким образом вы собираетесь вернуться? — спросил Нейт. — Если Станции здесь уже не будет? Это же невозможно.

— По ее собственной настройке это вполне можно будет сделать, — ответила ему Антея, с удовольствием садясь на любимого конька. — Кое-что, конечно, придется доработать. — Оттого, что она говорила, мне снова стало слегка не по себе. Но нет, больше так нельзя. Во сне ведь редко думаешь о том, что спишь, верно? — Но, теоретически, не составит никакого труда вернуть ее туда, где она уже «была». К этому потоку времени она привязана как к «дому». Вот насчет любого другого — уже сложнее. Скорее всего, то прошлое, в котором мы окажемся, будет крайне отдаленно соответствовать нашей настоящей истории. Объем перемещения произведет очень сильное смещение, намного более сильное, чем обычно. Это только к лучшему. Чем дальше мы окажемся, тем меньше влияния окажем на настоящее. Хотя, возможно, еще выяснится, что есть масса смягчающих факторов. Нам просто нужно свободное время для некоторых дополнительных исследований и безопасность, которых здесь нам не найти.

— И если мы вернемся с победой, — заключил отец, — то никто уже не сможет завладеть секретом единолично. При самом скверном раскладе, если в конце концов в мире появится несколько станций, подобных «Янусу», они будут способны контролировать друг друга, не позволяя кому-то одному сильно нарушать временной поток, в котором они находятся.

Если такое срабатывало долгое время с атомными бомбами, почему бы этому принципу не сработать и здесь?

— А почему бы этот кошмар просто не уничтожить? — спросила Тарси.

— Потому, — мягко сказал Фризиан, доверительно к ней наклоняясь, будто пытаясь загипнотизировать взглядом глубоких темных глаз, — что если «Янус» уже существует, то рано или поздно появятся следующие. Неизвестно где и у кого. Он все равно нам нужен, для самозащиты. То, что есть в природе вещей, мы отменить не можем. Но можем постараться приручить получше.

Тарси нахмурилась.

— Это может легко выйти из-под контроля.

— Что ж, любое решение проблемы — временно. Как и мы сами.

Прямо проповедь темного ангела. Если он ее еще и за руку возьмет…

— К сожалению, — улыбнулся отец, — жизнь и спокойствие — две вещи несовместимые. Пока мы живы, мир невозможен.

— У нас тут берлога циников и фаталистов, — с неудовольствием поморщился Гамлет. — Привыкайте. Видите ли, когда помнишь как свои собственные минимум несколько столетий, невольно впадаешь в состояние, родственное старческому маразму, и когда твоя собственная молодость с этим состоянием конфликтует, чувствуешь себя довольно странно. С другой стороны, это не то чтобы накапливается. Ведь все эти люди сами по себе до великой мудрости не доживали, но сам груз…

— А если у нас ничего не получится, — продолжала Антея, — можно считать, что Станция будет уничтожена — она исчезнет из этого пространства и времени. Появившись в такой глуши, где само Время разрушит ее прежде, чем кто-то поймет, как с ней обращаться.

— Вот такие дела, — вздохнул Олаф. — Теперь все в сборе и нас ничто не держит кроме ремонта «Горгульи», который займет еще несколько часов. Так что до завтра мы, пожалуй, еще останемся здесь, а потом исчезнем. Арли — по своим делам и хитроумным замыслам, а мы — в прошлое. Если все пройдет удачно, мы еще встретимся, причем скоро по здешнему счету — через недельку-другую.

Вот зачем он это сказал? Хотя уже неважно…

— А для нас пройдет, возможно, несколько лет, — ввернул отец.

— Так что, вы можете смело отправляться с нами, — заключил Олаф, обращаясь к Тарси. — Тут вы в любом случае не потеряете много времени. Конечно, если мы вернемся… Но судя по некоторым диким новостям, мы точно вернемся! Экскурсия же вам наверняка понравится. Отдохнете, развеетесь.

— Нет. Спасибо, майор Лебедь, но…

У Олафа, кажется, волосы встали дыбом. Правильно, на своей земле мы всегда так.

— Майор?! Да прекратите это, милая, ради бога! Давайте пользоваться нормальными человеческими именами. Уж простите, ненавижу я эти ярлычки! У нас на Станции никогда толком не знаешь, кто в последний раз был императором! Меня зовут Олаф, да и остальных вы знаете. А если мы еще и перейдем на «ты», я вообще буду счастлив!

Тарси засмеялась.

— Это просто привычка. Пройдет. Нет, спасибо, я не могу отправиться с вами, даже если риск не вернуться невелик. У меня слишком много обязательств перед друзьями, я не могу их сейчас бросить. Это будет просто предательством. Если не возражаете, я останусь с командой Арли. К счастью, они уцелели.

— Добро пожаловать! — воскликнул Майк, с энтузиазмом хлопнув в ладоши. — Вам все будут рады!

— Нейт! — воскликнул я. — Давай-ка украдем ее, как она украла тебя, и возьмем, все-таки, с собой!..

Нейт вдруг вытаращил глаза и побледнел, задрожав.

— Я?.. О нет… Нет. Я тоже остаюсь…

— Это еще почему? — удивился Гамлет.

Нейт сглотнул и, будто защищаясь, выставил перед собой ладони.

— Нет. Пожалуйста… Вы не понимаете. Я не могу. Однажды я так испугался, что навсегда останусь в прошлом, что… Я просто сойду с ума. Честное слово. Я боюсь, игры со временем — вообще не для меня.

Его слова канули в ошеломленную тишину. Кто-то из нас мог в таком признаться?

Да в этом ли дело? При чем здесь время? Нейт никогда не сможет забыть, что был когда-то на противоположной нам всем чаше весов. И знает, что и мы этого никогда забыть не сможем. Он мог воспользоваться прощеньем всех грехов, пока не доходило дело ни до чего необычного, пока мы оставались в этом мире, но отправиться с нами куда-то, возможно, на многие годы — на это ему сил не хватит. Он все равно будет чувствовать себя изгоем и обузой, даже если никто ему этого не скажет. Ему будет легче подождать нас здесь, тем более, здесь и его семья. Его сестра теперь — еще более отверженная в своей среде, чем он в нашей. Они уже помогали друг другу втайне от всех, у них своя спаянная команда, к которой мы не имеем никакого отношения. У них свой вариант истории, своя дорога.

Наверное, все поняли то же самое.

В тишине раздался сухой звенящий щелчок. Я не сразу сообразил, почему, после озадаченного переглядывания, все посмотрелив мою сторону. Заподозрив неладное, я опустил взгляд и увидел, что держу в левой руке кофейную чашечку, а в правой — ручку от нее, отломленную совершенно бессознательно. Не знак свыше, но достаточно символично. Я бросил отломанный кусочек фарфора в чашку и поставил ее на стол.

— У тебя еще будет шанс решить это, когда мы вернемся, Нейт, — сказал я негромко. — Что до меня, я всегда буду перед тобой в долгу. Я не знал, что мы вернулись сюда только из-за меня. Не успел об этом подумать.

Мы столкнулись взглядами. Он попытался улыбнуться. Вышло это у нас обоих с натяжкой, но друг друга мы поняли. Несмотря на то, что он чувствовал свою ненужность, он хранил по отношению к нам больше верности, чем можно было требовать.

— А мы так и не успели вас предупредить, — ответил он, словно оправдываясь. — Что же нам еще оставалось?

«Черно пространство между звездами. И кто нам скажет, что их движет?..»

Тот, кто смотрит на жизнь так, как мы, вряд ли может считать, что совесть или долг — нечто само собой разумеющееся. Напротив, это каждый раз достойно удивления. Каждый раз. Кто это знает, как не мы — археологи чужих времен и душ, мало обольщающиеся насчет своих собственных?

1 Гераклит.

VI. Щепка в море

Следующий день был отравлен с утра похмельной реакцией, и тем, что я назвал последствиями «благополучного приземления кота с крыши небоскреба с попутным пересчитыванием всех балконов». Никакие гениальные замыслы и стратегические планы не могли заставить меня высунуть нос из-под одеяла до самого обеда. Кое о чем я, просыпаясь, очень сожалел, но гнал непрошенные мысли прочь и снова засыпал, пока не начал чувствовать себя достаточно прилично для того, чтобы встать, вылезти из норы и, например, навестить кого-нибудь на прощание с этим миром.

Не меньше часа я провозился с так называемым завтраком, впихнув в себя вместе с неизменным кофе и апельсиновым соком почти рекордное количество свежих тостов, ветчины, мягкого сыра и яиц под майонезом. После чего наконец счел себя вполне подготовленным к тому, чтобы еще раз увидеть «Горгулью», и не упасть при этом в обморок.

На нашей территории «Горгулья» никем не охранялась и оставалась открытой всем ветрам и посетителям. Только уже внутри я столкнулся с Джелли, лихо разъезжавшей по коридору в инвалидной коляске.

— Привет, солнышко! — обрадовалась она. — А я все ждала, когда же ты опять появишься!

Выглядела она весьма бодро, хотя правая рука, часть груди и шеи были прикрыты чем-то вроде пластиковых доспехов, лишенных всякой подвижности. Платиновые локоны задорно блестели, зеленые глаза смеялись, и только в коже цвета кофе с молоком добавилось еще немного сливок.

— Привет, обворожительный смертоносный демон! — ответил я, тут же заразившись ее задором. — Все так же опасна!

Ей понравился комплимент, о чем она тут же и заявила:

— В другое время, я бы тебя пристрелила за такие слова. Но ты пользуешься моей беспомощностью. Я слышала, сегодня вы отправляетесь?

— М-м. Да.

— Тогда расстанемся друзьями. Поцелуй меня на счастье.

— Погоди. А ты уверена, что я не приношу как раз обратное? — Джелли, кажется, надумала задавить меня инвалидной коляской.

— Расскажи кому-нибудь другому! Все хорошо, что хорошо кончается.

— Ну, если ты так думаешь.

Я наклонился и попытался быстро поцеловать ее в щеку.

— Нечестно! — воскликнула Джелли и, удержав левой рукой за пуговицу на воротнике — по крайней мере, ей хватило такта не поймать меня за оранжевый шелковый шарф на шее, весело поцеловала в губы, отпустив не сразу. Не мог же я дать полноценный отпор раненой девушке, игравшей в суккуба совершенно сознательно. К счастью, на самом деле, эта игра откровенно ничего не значила кроме теплых дружеских чувств, и ей так легко удавалось вести себя так, будто ничего плохого не случилось, по крайней мере, не имело ни малейшего значения, что я искренне был ей благодарен. Остановившись, мы оба рассмеялись.

— Удачи и тебе, солнышко. Спасибо, что спас меня!

— Не зови меня так. Не за что. Могу я повидать капитана?

— Без проблем! Присаживайся ко мне на коленки, я тебя подвезу. — Она едва не попыталась в самом деле воплотить в жизнь эту дикую идею. Я увернулся.

— Ну нет! Лучше прогуляюсь, если не возражаешь. Не хочу пользоваться твоей беспомощностью.

— Ты меня боишься!

— Как огня!

Она проводила меня и, довольно посмеиваясь, укатила прочь.

Филиард Арли, великий герой нашего времени, царственно возлежал на постели как морж на пляже, в повязках и под капельницей, не обращая на подобные мелочи никакого внимания. Настроение у него было, как и у Джелли, вполне победное. «Горгулья» почти не понесла потерь, в отличие от тех, кто на нее напал, и была готова к новым схваткам. Хотя момент незапланированного предательства немного омрачал веселье от того, каким неожиданным образом они сумели избежать гибели.

— Выходит, вы всерьез полагали, что сможете дать им отпор?

Фил Арли фыркнул.

— Когда-то нам удавалось и не такое, — заметил он с ностальгией.

— Я слышал. О вас же ходят легенды, одна другой чудесней.

Он осторожно рассмеялся.

— Легенды… Забавно, верно? Чего только не скажут люди, когда они на расстоянии. В пространстве или во времени. Или, чтобы найти причину, почему они сами так не могут. Хотя, — добавил он шутливо-менторским тоном, — вся штука просто в том, чтобы не мыслить слишком драматично. Если уж говорить о легендах, помнится, были в старых сказках такие здоровые огнедышащие твари — драконы. Но главным оружием был у них вовсе не огонь, не зубы, когти или крылья и тяжелая туша с хвостом, а страх, который их окружал, окутывал мантией власти, создавал всю легенду и эпическое действо, делал этих зверей по-настоящему сказочными.

— Да неужели? — улыбнулся я. — А на самом деле ничего в них не было?

— Ну, может, и было. Но главное-то, что люди, как правило, просто проникаются духом легенды, принимают правила игры. Дракон должен быть неуязвим и страшен, просто потому, что он дракон. И все боятся, а зверь наглеет от безнаказанности, ведет себя все смелее, ни с кем не считаясь, берет на себя роль бога. И так продолжается, пока не попадется кто-то, на кого легенды не производят впечатления. Он не знает суеверного страха и благоговения — не проникается духом игры. Он может использовать меч или мозги, если они у него есть, или и то и другое, и — чем черт не шутит — ему может повезти! Причем, только ему, не другим. Ведь главное оружие дракона перестает действовать. Только тот, кто лишен впечатлительности, страха, или, чего греха таить, надежд получить что-то от этого самого дракона, может порубить зверя в капусту или так его огорошить, что тот сам возьмет, да и улетит без боя за горы и моря. Вот и главный смысл сказки — не поддавайся сказке, руби зверюгу, да и дело с концом! Смеетесь?

«Естественно, — подумал я, — пока дракон не окажется настоящим, или не вмешается какой-нибудь Веллин».

— Да, — сказал я вслух. — Хорошая сказка. Между прочим, корабль, который мы вчера угнали, называется «Дракон» — милое дополнение к вашей «Горгулье». А вообще-то — отчаянная у вас философия.

Уголок его рта дернулся. Темные глаза остались серьезны.

— Есть попадание, мой мальчик. Это, наверное, главное условие. Прощайте иллюзии, и надежды. — Он на мгновение прикрыл глаза и издал задумчивое пыхтение. — Любопытно, а как это вам удалось опять попасть на «Горгулью»?

— Пока не имею представления. Это в моем будущем, а не прошлом.

— Да, знаю, знаю. Ну и трюки у вашей банды — почище наших, — он покосился украдкой из-под опущенных век, с любопытством, явно подозревая, как и все, что мы знаем больше, чем прикидываемся, и пытаясь ненавязчиво закинуть наживку.

— Тот трюк, о котором вы говорите, на нашем нынешнем уровне пока невозможен. Есть такая вещь, как буферное время, и мы еще не придумали, как ее обойти. — Не слишком убедительно прозвучало? Хотя было сущей правдой. Еще один повод убраться к чертям на рога из этого времени.

— Да, слышал, — вздохнул он. — Но все равно, выходит, все могло… или даже должно было кончиться иначе. А вы с той милой синеглазой девочкой изменили историю.

Я резко развернулся и отошел к окну. Все верно. «Однажды вы пожалеете, что мир не изменился, — сказал когда-то сумасшедший Ралес Линн. — И однажды кто-то из вас сделает то, чего не сделал я». Может быть и так. Я вздохнул и посмотрел сквозь иллюминатор уже не невидящим взглядом: лунный пейзаж — мягко говоря, в закрытом-то ангаре…

— Что-то не так? — вежливо полюбопытствовал Арли.

— Нет. Все в порядке. Просто я кое-что вспомнил. Мне пора. Желаю удачи в ваших битвах с драконами!

— Ну, прощайте. И заглядывайте в любое время! Больше мы не испугаемся.

Я делано жизнерадостно усмехнулся:

— На нас-то надейтесь, но пусть вам и так повезет!

И я сбежал.

Тарси и Нейт были заняты, составляя какие-то важные планы с младшим Арли. К ним присоединилась и Джелли. Я решил не набиваться в компанию. У них — своя история. И чем меньше я буду видеть перед нашим отбытием свою Снежную Королеву, тем быстрее выветрится эта блажь насчет того, что она создана для меня, из ткани моих поэтических грез. Так не бывает — прощайте иллюзии. Я мог себе позволить использовать ее вчера как отвлекающий маневр, чтобы поменьше думать о сложившейся ситуации. Но то, что я думаю о ней — это просто образ Галатеи, не больше. И не стоит принимать это всерьез.

Я произнес пароль, и дверь открылась передо мной, предупредив отца легким звоночком.

— Ага! — сказал он, выглядывая из-за монитора своего комнатного компьютера, из-за которого, вообще-то, любил вылезать только в крайнем случае. — Получил, наконец, мое сообщение? Я нигде не мог тебя застать с тех пор, как ты проснулся.

— Не видел никакого сообщения. Просто решил зайти.

— Да? Ну ладно. Сегодня тебе лучше?

— Хуже. Я опять могу думать.

— Думать? — Он задумчиво закусил медный ус. Этот цвет достался мне по наследству, как и цвет глаз, более или менее, а вот волосы у него были контрастно-черными, и эта особенность уже не передалась. Как и Линор, и вовсе очень светленькой и голубоглазой, хотя нельзя сказать, что в последнем случае обошлось без преднамеренных генетических модификаций. Вообще ходили слухи, что мы только вариативные отцовские генетические копии. Мы этого не опровергали, да и сам принцип был не редкостью. Когда-то нашим родителям это показалось удобней и безопасней настоящего положения дел.

Я нерешительно задержался с разъяснением, что именно не дает мне покоя, проведя кончиками пальцев по лежащему на столе мечу в потертых кожаных ножнах. Отец зачем-то снял его со стены и приспособил под пресс-папье, прижав горку каких-то распечаток.

— Что это? Расчеты? Куда мы должны попасть? А на чем мы, собственно, решили остановиться?

Он, кажется, занервничал. Я осторожно убрал руку, мрачно подумав, не нервирует ли его то же, что и меня. Но оказалось, нет. Он смутился по другой причине.

— Это не те расчеты. Другие… Не обращай внимания. Помнишь шутки насчет того, что ребята собирались сотворить с этим юпитерианским вампирским гнездом? Нападение, ловушка, подставка, лишь бы камня на камне там не осталось, если с тобой случится что-то непоправимое.

Я уставился на меч, и то, что под ним.

— Так вы это серьезно? — изумленно пробормотал я.

Хорошенькая кучка макулатуры. Долго пришлось бы ждать, когда они образумятся и исчезнут, если бы я не вернулся. Я почувствовал себя очень странно, но назвать это чувство совсем неприятным было нельзя. Что-то теплое, и именно этим опасное для равновесия. Я медленно сел. Благо, завис недалеко от стула, и искать его не пришлось.

— Ну, это же ни к чему не привело. Верно? — Он беспокойно заерзал в кресле.

— Надеюсь, и не привело бы. Нельзя же было идти на такой риск, — проворчал я неискренно. — Наш план мог вскрыться и…

— Они еще многого о нас не знали, раз решили играть в такие игры.

— Они могли узнать в любой момент.

— Далеко не все сразу, ведь ты бы им помогать не стал. И им бы еще здорово досталось, а если бы дела пошли совсем плохо, кто-нибудь все равно сумел бы увести «Янус».

Повисла недолгая пауза. Последние его слова мне что-то не понравились.

— Кто-нибудь. Что ты имел в виду? Что это был бы не ты?

— Понимаешь, — проговорил он, немного побарабанив пальцами по столу. — Это был особый случай. Не то, что прежде. Ты не погиб и не пропал без вести — все было совершенно определенно. Никто не имеет право вести себя с нами подобным образом безнаказанно. И предыдущие события тоже были связаны с ними. Это вполне весомый повод для настоящей войны.

— Надеюсь, ты не догадался оповестить маму. Иначе, во Вселенной был бы новый Большой Взрыв.

— Пока нет. Но если бы пришлось, международный скандал меня бы не остановил. Да они и сами могли догадаться. Не думаю, чтобы меня вообще что-то остановило. Я вполне мог остаться. Линор уже разбирается в «Янусе» куда лучше меня, не говоря уж об Антее. Да и прочие далеко уже не дети, любой из них мог справиться хотя бы с сокрытием Станции. А я… Это был бы печальный, но все же повод наконец объединиться с Далирой и провести вместе бурный остаток жизни, занимаясь чем-то более серьезным.

— Что-то мне не нравится, как это звучит. Я бы не сказал, что тебе пора на покой, тем более на тот, какой ты имел в виду. И я совсем не уверен, что кто-нибудь сможет тебя заменить, в ближайшее или какое уж там время.

Отец передернул плечами.

— Да ладно уж. Мы приостановили разработку деструктивных планов, когда ни с того ни с сего прибыла «Горгулья»…

— Ага!.. — вырвалось у меня. — Послушай, что ты об этом думаешь?..

— Что она появилась чертовски вовремя.

— Да нет, я не об этом, — вымученно усмехнулся я. — А о том, что это значит. Ведь это значит, что история была подправлена.

— Если хочешь знать, это сейчас волнует меня в последнюю очередь, — ответил он негромко после некоторой паузы.

— А меня — нет. — Я поглядел в сторону, набрал в грудь побольше воздуха и решился. — Ведь стоит только начать! Я рад тому, что случилось, но где потом найти хоть какие-то границы? В мире слишком много всего, что хочется исправить, выбивая опоры из-под всех сооружений. — Недаром говорят, что башни строятся на крови и скрепляются кровью — убери ее, и все рассыплется. — Но это же бесконечно и бессмысленно — всегда что-то будет рушиться, раздавливая слишком многое снова и снова! Ты не думаешь, что я становлюсь опасным? Как Линн. Пока еще я ничего такого не задумываю, но потом… Наверное… Я бы не советовал тебе слишком доверять мне в дальнейшем. Это ничуть меня не обидит. Я просто хочу, чтобы ты это знал. Чтобы всем нам было проще.

Повисло густое молчание. Он вдруг наклонился в кресле и, протянув руку, одновременно крепко и мягко сжал мою кисть. Его глаза, зеленые с золотистыми и медными искрами-крапинками, чуть прищурившись, серьезно посмотрели в мои.

— И после таких заявлений ты еще подозреваешь, что способен на что-то ужасное? — спросил он с печально-ласковой насмешкой.

— Ты все прекрасно знаешь, — проговорил я с отчаянием. — Это может не зависеть от моих настоящих желаний. Может…

Он тихонько потряс мою руку.

— Вариантов много, даже слишком. Ничего страшного в этом может и не быть. В конце концов, каждому из нас приходится сомневаться и остерегаться того же, чего боишься ты. Мы все можем сойти или не сойти с ума, или понять что-то новое, что заставит нас поступать по-другому. Весь вопрос только в том, что же будет наименьшим злом в тот момент, который еще не наступил. Все зависит от времени. Пора ли собирать камни или разбрасывать. Сейчас, для нас сегодняшних, если твое так называемое «изменение истории» и было злом, то уж точно меньшим. А в будущем — узнаем, когда доберемся до него — шаг за шагом.

Мы замолчали, и надолго. Он продолжал держать меня за руку, и напряжение потихоньку меня отпустило, хотя и не совсем.

— Ладно, — выдохнул я наконец. В конце концов, меня волновал еще и вопрос, не осуждает ли он меня за то, чего я еще даже не сделал. — Я просто намекнул, что все пойму, если что. По крайней мере, понимаю сейчас. Хотя могу перестать понимать потом. Но я предупредил.

— Я тебя понял, — фыркнул он с деланным возмущением, будто хотел меня рассмешить. — Хорошенькое предложение — «не доверяй мне»! А кому же мне еще доверять, как самому себе?! — Он ждал этого, и мне пришлось выдавить из себя смешок.

— Но я же сам себе не доверяю!..

Он покачал головой.

— Я звал тебя не за тем, чтобы обсуждать такие вещи. Как раз хотел показать последние расчеты, которых ты еще не видел. Вот, взгляни.

Он отодвинулся от компьютера, чтобы мне было видно, и свернул пару каких-то параллельно включенных программ.

— Поскольку круглые числа удобнее, мы решили, что три тысячи лет нам отлично подойдут… Ну, плюс еще немножко.

— Плюс еще немножко? Какое же это круглое число? Мы собираемся в конкретный период? Это шестой век или пятый?

— Конец пятого. Вот точный день пока не скажу. С перемещением всей этой махины мы можем и промахнуться без «пристрелки». Такое ведь мы никогда еще не пробовали. Впрочем, несколько дней погоды не сделают. Нам ведь все равно, куда попасть, лишь бы уровень развития был выше каменного века, а до технической революции еще века и века. Но ты проникся идеей?

— Конца пятого века? — Я бросил взгляд на монитор. Там маячило нечто подозрительно напоминающее карту Британских островов. — Четыреста девяностый год. Уж не хочешь ли ты сказать, что мы собрались к королю Артуру?

— Именно. По-моему, у некоторых это была любимая сказка… Вот-вот, вижу, глаза уже заблестели!

— Ну… На самом деле, конечно, ничего такого не было… Но все равно ведь интересно. Да еще так далеко от нашего настоящего прошлого… Посмотрим, что могло бы быть, напишем мемуары… Черт! Это здорово!

— Я знал, что ты оценишь! Только, пожалуйста, без всяких там подвигов в духе Хэнка Моргана.

— Да как ты мог такое подумать?! — возмутился я. — Это же худшее, что может примерещиться историку после обжорства на ночь!

— Поглядим! — шутливо усмехнулся он. — Я знал, что это поднимет тебе настроение.

Что-то запищало. Он замолчал и посмотрел на компьютер, как на дохлую гадюку на подушке.

— В чем дело? — не понял я.

— Это она, — прошипел он ненавидяще. — То самое время.

— А… Ясно. — Почему-то у меня внезапно пересохло в горле.

— По-моему, она собирается блефовать. Видно, попалась на твой трюк, верит, что вы погибли и уличить ее не можете. Что бы ей сказать поласковей?..

— Мне уйти?

— Зачем?

— Чтобы оставлять ее в неведении и дальше. Мы можем поставить союзников под удар, если она узнает, что побег удался.

— Может быть. Хотя она может решить, что с некоторыми из них мы исчезли вместе. И все равно заподозрит то, что есть, если мы ее проигнорируем, или даже не проигнорируем, а просто исчезнем…

— Так ты собираешься с ней разговаривать?

— Еще чего, — фыркнув, решил отец. — Пусть хоть повесится на телефонном проводе. Неважно, что это не телефон. Провод всегда можно где-нибудь отыскать. Пусть считает, что я всерьез отнесся к твоему предложению прервать связь и, может быть, хочу «помариновать» ее в ответ. Она ни в чем сейчас не может быть уверена.

— Ну раз так… — Я побарабанил пальцами по столу, маниакально созерцая подмигивающий сигнал. — Нет. Не буду. Хотя жаль… Она бы ночами не смогла спать от такого унижения — как мы посмели ее бросить, да еще остаться в живых? Если бы повезло, случился бы припадок… — Боюсь, мне было интересней, не случится ли какого-нибудь припадка у меня. Именно поэтому очень хотелось включить связь и посмотреть, что будет. Чтобы доказать всем и каждому, что все закончилось, и что я ее не боюсь. Но придется отложить на потом. Ей и правда лучше пока оставаться в неведении. Нашим друзьям нужно спокойно отсюда улететь.

Я взял себя в руки и с сожалением вздохнул.

— Хорошо. Пусть повесится. Что бы там ни было, это будет избыточная информация.

— Правильное решение, — отец улыбнулся и отключил сигнал. — Что-то не так? — спросил он через некоторое время.

— Нет. Просто теперь я не уверен до конца, почему именно отказался. Вообще-то, это пат. В любом случае я был бы недоволен. Даже если бы спросил ее, чем она намерена заняться вечером, и запаслась ли уже ледяным шампанским. Это, наверное, было бы весело…

— Ну, по крайней мере, ты удержался от искушения.

— И какая от этого радость? — усмехнулся я.

Он ведь не знал, какие последние слова я от нее услышал.

Прощание с гостями показалось стремительным, почти не оставляющим следа в сознании. Я и опомниться не успел, как мы остались на «Янусе» одни, готовые к собственному отбытию, волновавшему нас не меньше, а может и сильнее, чем первая в жизни экспедиция в прошлое. Нет, точно сильнее. Тогда до нас этим путем кто-то уже прошел, и мы чувствовали себя защищенными, уверенные в своей конечной безопасности. А теперь, если мы вдруг ошиблись, мы узнаем об этом слишком поздно, чтобы что-то исправить.

— Меня тут вчера спросили, — сказал Олаф. — Почему, собственно, «Янус», а не «Хронос»? А я ответил, что очень надеюсь на то, что Янус двулик, и поэтому мы всегда возвращаемся. А Хронос — это же просто Смерть с косой, которой нужно топать тупо в одну сторону.

— А еще Янус бог календаря и входов и выходов. Он открывает двери в другие миры, — патетически вздохнул Гамлет. — Подумать только! Мы прикоснемся к новым тайнам бытия!..

— Как пить дать, — сочувственно согласился Фризиан и, делая вид, что ничего особенного не происходит, зашел Гамлету за спину и запустил ему за шиворот кубик льда из своего коктейля.

Маленький, но шумный скандал согнал с нас серьезность и слегка развеял напряженность. Гамлет, правда, никак не соглашался признать гнусное нападение хорошей шуткой. Но мое воспоминание, что Янус еще и бог войны и двери в его храм закрыты в дни мира, оказалось благополучно замято.

Вскоре первичный остов Станции был полностью загерметизирован. Чувство при этом возникало такое, как сказал бы Шекспир, как если бы вам предложили править Вселенной, замкнув в скорлупе ореха.

Когда это ядро комплекса исчезнет, тут многое рухнет.

Отец все-таки отправил маме весточку. Без лишних объяснений, конечно — мол, ничего страшного не происходит, мы просто проводим секретный, но совершенно безопасный эксперимент.

Потом этот «совершенно безопасный эксперимент» начался.

Компьютер «Януса» что-то соображал. Мы — уже ничего, или что-то, что предпочли забыть. От нас уже ничего не зависело. Мы собрались в центральном отсеке и просто ждали, во что же все выльется и когда это кончится. Ощущения были странными и нереальными, будто во сне. Хуже того, будто мы сами были лишь снами, тенями, всплесками больного бреда пространства и времени. Щекочущие шорохи, будто омывшие корпус «Януса», которые мы не могли слышать на самом деле, пробежали и стихли, но словно бы не до конца, воспринимаясь каждым как постоянно пробегающие волны, на призрачном несуществующем уровне, шестым чувством, на грани нервного срыва. И девятый вал энергии невероятной мощи, сокрушительной, неудержимой, захлестнул нас и швырнул в небытие, то ли на миг, то ли на время, достаточное для рождения, развития и тепловой гибели тысяч вселенных. Этой силе ничего не стоило раздавить глупых букашек, задумавших играть с ней, без следа и всякой памяти, но вместо этого она вдруг отпустила нас из своих хтонических объятий, легко и нежно, будто потрясенных перепуганных детей, рассеянных на частицы бесконечно мельче электронов и снова собранных, целых и невредимых, только что снова рожденных.

И все, как будто, встало на места. Тишина царила, будто в склепе. Все боялись пошевельнуться, чтобы ненароком не рассыпать мироздание. Вздрогнув, я пришел в себя чуть ли не первым, видно, успев растратить некоторый запас волнения раньше, где-то по дороге, и со вздохом, едва не обрушившим стены, осторожно огляделся. Все сидели, уставившись в одну точку, белые как бумага и застывшие как мошки в прозрачном янтаре.

Затем музей восковых фигур зашевелился и ожил.

— Господи, — простонал Гамлет, задыхаясь и пытаясь разорвать свой воротник, забыв о пуговицах. — Ну и жуть! В миллион раз хуже обычного перехода.

— Чего и следовало ожидать… — пробормотала Линор, понемногу снова набирая краски.

— Пора сверить координаты, — с фальшивой бодростью напомнил отец. — Мы должны сейчас болтаться на околоземной орбите как летающая тарелка.

И еще не вполне очнувшись, мы расползлись по «летающей тарелке» как зимние мухи, проверяя положение, в котором теперь очутились.

Теперь наш дом — «наша крепость» — был лишь блуждающей в бесконечности песчинкой, лодочкой в бурном море, а не маяком, не желанной пристанью в защищенной гавани, обещающей надежную твердость суши.

Это было ново.

Может быть, Нейт поступил умней нас всех, отказавшись от такого опыта?

А впрочем, какая разница? Мир не меняется. Меняется только наше представление о нем. От этого он не рушится. Правда, последнее вовсе не относится к нам. А что, собственно, может нас волновать больше этого?

VII. Драконий берег

Для настоящих времен летающая тарелка — это анахронизм. Скорее уж небесная колесница, сказочная птица или тот же дракон. Или зачарованный замок — после тихого приземления на скалистом островке к западу от большего из Британских островов, чересчур маленьком, чтобы быть обитаемым, зато прекрасно подходящем для нас. Вернее, для «Януса». Не то чтобы мы собирались сидеть тут с ним безвылазно на этом пятачке. С таким же успехом, отправившись в это время, мы могли остаться на Луне. Но немного тишины и покоя были просто чудесны. По отсекам Станции гулял настоящий атмосферный воздух, еще холодный, пропитанный апрелем. Наверное, никогда еще в этих стенах не было таких настоящих, живых ароматов. Иногда вместе с ветром сюда залетают и птицы. Они ничего не смыслят в легендах. Просто пытаются приспособиться к особенностям ландшафта.

Первая интересная новость. Похоже, эффект буферного времени тут начисто пропал. По крайней мере, машина не показывает никаких ограничений.

Вообще, все как-то иначе. Пошли даже нехорошие шуточки о том, что в разных вариантах истории могут быть и разные законы физики. Некоторым эти шуточки не нравятся.

Исследования исследованиями, но собственные ресурсы «Януса» надо беречь, и кое-кому придет пора вскоре отправиться к большой земле, чтобы найти в этом мире нишу, необходимую для того, чтобы автономно обеспечивать себя здесь всем необходимым для дальнейшей жизни, элементарного выживания, без которого, согласитесь, работа пойдет из рук вон плохо.

Море было еще холодным. Никого в него не тянуло, кроме гладких длинноносых чаек, чьи скандально-задиристые крики вовсе не похожи на стенания потерянных душ, как иногда говорят. Скорее, похоже на перманентную семейную сцену.

Море навевало нехорошие думы — стылое и горбатое, населенное бог знает какими тварями, оно не всякого подманит и заворожит. Впрочем, нет. Заворожить-то, заворожит — могильной стынью, ледяным дыханьем, утробным ревом, ребристыми разверзающимися пастями алчных волн, клочьями беловатой, но не белой, пены, летящей как брызги мозгов из разбитых черепов спесивых гребней, слепо налетающих на обломанные клыки оскалившихся рифов.

И небо в этой влажности сизое и мутное. Внизу, под скалой, на желто-костлявом каменисто-песчаном мокром берегу лежат неряшливые останки плавника. Воздух, полный испарений, не очень-то подходит для того, чтобы свободно дышать полной грудью. Это дается не легче, чем волнам набегать на линию прибоя и тут же отползать под собственной тяжестью. Натужная их ритмика сбивает с толку даже пульс.

Можно заполучить приступ морской болезни, только глядя на это водно-земное копошение и слушая надсадные хрипы некоего серьезно больного первозданного чудища.

Может, стоило отойти от моря подальше, туда, где его скрывают деревья, небо над которыми куда голубее и тише, и жизнь весело тянется к солнечному свету? Где травы шепчут то нежно, то тревожно под ветром, а молодые листья блестят как теплые чешуйки сказочной золотой рыбки, которой не место в промозглой бездне. Может быть. Что толку наблюдать бескрайнюю бесчувственную стихию? Но какая-то саморазрушительная сентиментальность не давала мне уйти со скалы, и я продолжал мечтательно смотреть на яркие блестки, играющие на поверхности, и грезить о темных глубинах, упиваясь меланхолией и бесконечным одиночеством.

Одиночество, да?

— Так себе погодка-то! — услышал я за спиной немотивированно веселый голос Олафа, и на плечо мне вальяжно плюхнулось обнаженное лезвие длинного кельтского меча — спаты.

— Сэр Гавейн, в своем репертуаре, — изрек я, почти не вздрогнув.

Воспоминание о завтрашнем дне тут же проснулось вспышкой азарта. Назавтра у нас было назначено пересечение морских просторов и вторжение в ничего не подозревающую Британию. Временно решено было разделиться. Мы вчетвером, с Олафом, Гамлетом и Фризианом составим передовой отряд, а остальные присоединятся позже, когда мы немного разведаем обстановку. И естественно, почти что в бой мы были готовы уже сегодня, по крайней мере, уже были полностью соответственно экипированы.

— Да я как раз повел себя нетипично, — возмутился Олаф, которого теперь мы называли Гавейном даже с глазу на глаз, по старому неписаному правилу — строго соблюдать легенду в отношении имен, выбранных для другого времени. Хотя вообще-то можно было еще не начинать, но тренировка никогда никому не вредила, и чем раньше начнешь, тем легче привыкнешь.

— Как же. — Я откинулся назад и небрежно выкатившись из-под его меча, еще в движении выдернул из ножен свой, даже не попытавшись запутаться в темно-красном плаще, застегнутом у горла внушительным аграфом из яркой меди, изображавшим змея с рудиментарными лапами и крыльями, изогнувшегося кругом и закусившего свой хвост. — Роковая ошибка, добрый сэр! — промолвил я зловеще. — Нападение за нападение и кровь за кровь!

Олаф, выглядевший совершенно в том же духе и весьма колоритно в своем серо-голубом плаще «сагум», сколотом огромной серебряной фибулой, напоминающей своей формой подкову, и светло-коричневой помеси куртки с туникой, под цвет его буйной бронзовой гривы, слегка попятился. Похоже, ему не слишком нравилась идея сразу портить новый наряд, по крайней мере, до завтрашнего дня. Я принял это соображение в расчет, и настаивать на валянии кого-то из нас в пыли не стал.

— Может, ограничишься эриком*, Эрик? — предложил Олаф, и мы засмеялись. Олаф сел на камень, на котором только что сидел я. — Твой красный плащ виден издалека. И почему ты решил взять это имя? Мы-то все шутки ради взяли что-то легендарное.

— А я люблю, шутки ради, зловещие намеки. Да и не Артуром же себя называть, он-то, вполне еще может быть, лицо историческое, это вы у нас легендарные. И все самое интересное уже разобрали.

Кроме того, я просто решил почти не менять имя. Так меня частенько с детства называла Линор, и было в нем что-то от магнитной стрелки, притягивающейся к реальности, с которой мне порой хотелось потерять связь, но не окончательно. И в конце концов, чем не нормальное кельтское имя?

Олаф окинул окрестности критическим взором и одобрительно кивнул каким-то своим мыслям.

— Отличный отсюда вид, — заметил он, — тоска зеленая. Прямо что-то викинговское. Вот так посмотришь, и сразу понятно, с чего ребят тянуло в чужие пределы!

— Верю на слово, ты у нас по ним специалист.

— А кто нет? С нашими-то набегами на чужие эпохи, а, Эрик Рыжий?

Олаф громко вздохнул и посмотрел в отсыревшие небеса.

— Надеюсь, завтра будет все-таки повеселее. Не хотелось бы откладывать вылазку.

— Тем более, когда уже собрались с места в карьер, — кивнул я.

Внизу из-за груды камней показался Гамлет. Нас он не видел и потому вел себя странновато — патетически простирал руки к морю, запрокидывал лицо к небесам, что-то бормоча и порой выкрикивая. Что и говорить, в современном-то костюме с посверкивающими чеканными браслетами и другими вычурными деталями, смотрелось живописно. Почему-то на ум мне первым делом пришел доктор Фауст, собравшийся обуздать седой океан.

— С кем это он там? — риторически поинтересовался Олаф.

— С черепом Йорика. Гипотетически.

Гамлет энергично встряхнул кулаками, грозно топнул ногой, крутанулся волчком и резко затормозил, чуть не упав, заметив нас. Мы радостно закричали и зааплодировали. Гамлет нахмурился, потом подавил смешок и, весело помахав рукой, направился к нам. В складках темного плаща поверх белой льняной туники стала видна кокетливая бронзовая сказочная птица.

— Отличное шоу, Ланселот! — громко крикнул Олаф. — А теперь давай то же самое, только на бриттском, и чтобы можно было расслышать твою поэму!

— Обойдетесь! — ворчливо воскликнул Гамлет, недовольный тем, что попался так врасплох. — И между прочим, это было на бриттском! — Пожалуй, это было правдой. Сейчас мы даже думали большей частью на бриттском — остальные языки были искусственно несколько подавлены — вспомнить можно, но не в первую очередь. Обычный трюк. Очень удобно — чтобы не задумываться.

Что-то шлепнулось о камни рядом. Рыбка. Странно. Вроде, не летучая. Пока мы непонимающе смотрели на нее, прилетела другая, угодив в черные кудри Гамлета. Тот испустил гневный вопль, отскочив, и чертыхнулся, разозлившись не на шутку.

— Галахад! Выходи, подлый трус! — взревел Гавейн, он же Олаф, и снова обнажив меч, с наигранным энтузиазмом помчался наверх. Фризиан со смехом высунулся из-за высокого валуна, похожий как обычно на чертика из табакерки. Хотя его выбранные цвета были, в основном, охристыми, не считая белого шерстяного плаща, по-моему, совершенно непрактичного, заколотого чем-то вроде небольшой ирландской арфы. Сочетание зеленого и красного представлялось мне куда более разумным, но на вкус и цвет…

— А говорят, град — хорошая примета!

— Я тебе сейчас покажу град! — свирепо воскликнул Ланселот, ястребом кидаясь на врага, его меч тоже выскользнул из-под черного плаща.

— Ох! — сказал Галахад. — Кажется, мне крышка! — Яркие темные глаза восторженно полыхнули, когда, став спиной к камню, он по всем правилам приготовился к смертному бою. На солнце засверкал третий длинный меч — а уж эти кельты знали толк в красивом оружии!.. — Ну как? — осведомился он, явно адресуя вопрос мне как единственному праздному зрителю. — Разве мы не ведем себя достойно современности?!

— Нет! — критически сказал я. — И именно поэтому ты останешься в живых! Но надолго ли?! Вот в чем вопрос.

— Ненадолго! — буркнул Гамлет.

— И это называется Галахад! — с утрированным укором возвестил Олаф. — Образ идеального рыцаря на все времена! Воплощение доблести и благочестия! Герой, удостоенный прикосновения к Святому Граалю! И вознесения в рай еще при жизни! Куда мы катимся?! Я вас спрашиваю!

— Не знаю, — невинно ответил Фризиан. — Но, боюсь, вместе с нами покатится вся Британия.

— Насколько я помню, по легендам Галахад вообще был сыном Ланселота, — проворчал Гамлет. — А не несчастьем, только и норовящим сунуть кому-нибудь лед за шиворот…

— Бедная Британия! — усмехнулся я. — По-моему, это у вас имена неудачные, а не у меня.

— Ничего, сойдет, — отмахнулся Олаф. — Так просто смешнее. Эй, Ланселот, а ты и правда примериваешься снести ему голову? Тебе только детоубийства не хватало?

— Что?..

— Ты сам только что сказал — Галахад твой сын, по легендам.

— Ну что ж, если я его породил, то я его и…

— Да перестаньте, ребята! Хватит уже.

— В тебя не попали!

— Да я промахнулся, — миролюбиво сказал Фризиан. — Я вообще метил в Эрика. А вон он сидит спокойно…

— Ладно, Ланселот, — сказал я смеясь и наконец поднимаясь с камня, — ты заходи справа, а я слева. Приготовил рыбку, чтобы сунуть ему за шиворот?..

— Караул! — обстоятельно завопил Фризиан во все горло. — Спасите!..

— Эй! — безмятежно позвал из-за замшелых валунов веселый голос Антеи. — Вы еще все там живы? Не слишком вошли в роль? Может, кого-то интересует прогноз погоды на завтра?

— Да?! — откликнулись мы дружно.

— Так вот! Завтра будет замечательная погода. И вам ничто не помешает. Может, там и подеретесь — уже на том берегу? А сейчас — предлагаю устроить прощальный пикник. Линор, правда, как-то без энтузиазма отнеслась к идее ночной дискотеки со светомузыкой, но почему бы и нет, правда?

— Ладно, по крайней мере, не будем вместо этого устраивать тризны, — согласился Олаф. — Ланселот, убьешь его позже!

— Позже — значит, никогда, — вздохнул Гамлет, с сожалением возвращая меч в ножны.

На следующий день мы отплыли от острова на небольшом сборном суденышке с парусом и мотором, и с примитивной весельной лодочкой на буксире, на которой нам предстояло проделать последний отрезок морского пути самостоятельно, в то время как кораблик вернется к Острову Януса, как мы его окрестили, чтобы не вдаваться в географические подробности. Он мог бы вернуться туда при надобности и автоматически, но погода была отличная, и ничего удивительного, что девушкам захотелось совершить морскую прогулку, правда, и при любой другой они отправились бы просто нас проводить, как и отец, шутливо предвкушавший у себя приступ морской болезни. Никогда не наблюдал у него подобных приступов, но кто знает, может, морской болезнью страдал когда-то Френсис Дрейк, которым он как-то побывал?

Остающиеся проследили бдительным оком, чтобы мы ничего не забыли, и десять раз напомнили, чтобы мы не потеряли портативные передатчики в обилии полудекоративной мелочи, служившей современникам легким вариантом доспеха — браслеты, пояса, укрепленные бронзовыми пластинами, украшенными орнаментом, по большей части в виде спиралей и концентрических кругов, фибулы — все эти игрушки довольно хитрым образом защищали наиболее важные части тела. И наконец, распрощавшись, мы вчетвером спустились в лодку, ухитрившись ее не перевернуть. Впрочем, было бы желание… а в лодки самых разных конструкций и размеров нам всем доводилось перепрыгивать уже не раз, разве что, как правило, не на своем веку. Да и этот век едва ли мы могли назвать своим. И вот, суда расстались в море. Мы помахали друг другу, и сосредоточились, каждый, на своем курсе.

Без приключений, конечно, не обошлось с самого начала, как только парусник пропал из вида. Олаф и Гамлет занимались греблей, я временно бездельничал на корме, а Фризиан торчком стоял на носу, и слишком мерный процесс дальнего плавания, пожалуй, казался ему скучным, так как он решил его разнообразить, начав поигрывать с равновесием, то подпрыгивая, то наклоняясь и делая вид, что его внезапно заинтересовало что-то глубоко за бортом, и украдкой косясь на остальных с выжидающим видом. Я видел его лучше всех, но делал вид, что мне наплевать — это успокаивает его лучше всего.

Гамлет оглянулся раз-другой, когда лодка несколько раз как следует зарылась носом в волны, и рассвирепел.

— Да прекрати, наконец! Берег едва виден. Хочешь добираться своим ходом?

— Кончай размахивать веслом, — возмутился Олаф. — Ты сейчас развернешь нас на сто восемьдесят градусов!

— Он раскачивает лодку!

— А ты что делаешь?.. Черт! — Олаф тоже неосторожно махнул веслом, слегка потеряв равновесие, и плеснул на себя чуть не полведра воды. Не только на себя — всем досталось. Гамлет громко возмутился. Фризиан чуть не кувыркнулся за борт, но только рассмеялся, выжимая край переброшенного через плечо намокшего плаща.

— Галахад, сейчас ты сядешь на весла! — пригрозил Олаф.

— Половину мы еще не проплыли, — невинно заметил Фризиан.

— И не проплывем никогда! — зарычал Гамлет. — Шутишь, что ли? С этими железками и вещами мы тут просто утонем к черту!

— Подумаешь! — беспечно бросил Фризиан, явно обрадованный тем, что кто-то воспринял угрозу всерьез.

— Ах, подумаешь!.. — Гамлет в ярости попытался было вскочить, но Олаф вцепился в него мертвой хваткой.

— Ты что, угробить нас собрался? Он же просто дурака валяет. Ни черта он не сделает.

— Ага? С его-то вывернутыми мозгами?! Эрик, чего ты смеешься? Сказал бы тоже, чтобы он прекратил!

— А я-то при чем?

— При том, что мы все пойдем рыбкам на завтрак!

— Подумаешь! — беззаботно повторил я за Фризианом. — Кто хочет жить вечно?

— Достали, — рявкнул Олаф. — Три придурка. Значит, так — всем сесть и заткнуться! Или сейчас я начну топить террористов в зеленом Ирландском море!

— Да уж, — обиженно проворчал Фризиан. — Ты-то у нас меньше всех похож на кельта.

— Сойдет, — буркнул Олаф. — А кому не сойдет — голову снесу!

С грехом пополам мы благополучно достигли берега, правда, вымокнув как четыре кэролловских мыши. Олаф ворчал, что в последний раз он сунулся в лодку в такой компании.

Напоследок мы с Фризианом переглянулись, бросили весла и вдвоем налегли на один борт. Раздались гневные вопли, лодка, хоть и не перевернулась, но встала почти набок, зачерпнув воды, в которую мы все и полетели. Тут было совсем уже мелко, и все равно пришлось бы выходить и выволакивать транспорт на берег вручную, обдирая днище о камешки.

— Все, это последний раз! — опять сказал Олаф. После чего остался на берегу караулить багаж, заявив, что именно нам теперь следует отправляться в поход за топливом для костра, чтобы просушить хотя бы часть того, что промокло. К тому же, весна в Британии совсем не жаркая, и бриз был промозглым.

— Да не заиграйтесь там в лесных разбойников, эй, слышите, хулиганье!

Конечно, как же. Мы забавлялись, как дети на прогулке. Называется — дорвались. Гамлет тут же объявил себя Робин Гудом. Мы с Фризианом тут же прикинулись представителями закона, и бросились его ловить. Видок, конечно, у нас всех был сейчас скорее бандитский, чем респектабельный. Впрочем, все это происходило между делом, о котором мы все-таки не забыли. Вряд ли у нас ушло на все больше часа.

Когда мы вернулись, волоча связки весьма относительного сушняка, Олаф с кислым видом разглядывал карту.

— Ну, значит, так. Тут — Ирландское море, тут — Уэльс, а тут — мы. Куда будем двигаться дальше?

— Куда-нибудь дальше, — глубокомысленно отозвался Фризиан. — Скажем, прямо.

— Прямо — куда? — фыркнул Олаф. — Перед твоим носом вообще опять море.

— Ну а какой у нас может быть условный пункт назначения? — поинтересовался Гамлет. — Лондон? Камелот? И то и другое должно быть южнее и восточней. Это в том случае, если оба они существуют. И если нам нужно хоть что-то из них. А посамой правдоподобной исторической версии, все, что потом переросло в легенды, вообще происходило только в самом Уэльсе. Так что мы уже почти на месте.

— И нам совершенно все равно, в какую сторону двигаться дальше, — подхватил Фризиан. — Если только мы дружно не схватим сейчас пневмонию и не начнем звать скорую помощь с острова.

— Очень смешно, — буркнул Олаф. И мы занялись костром.

Костер все никак не хотел разгораться и безбожно дымил. Фризиан начал требовать, чтобы Олаф отдал свою любимую карту для разжигания, Олаф упрямился, Гамлет чихал и обещал придушить меня за подробное описание признаков отравления угарным газом, на предмет того, не заметил ли их еще у себя наш кадровый ипохондрик.

Первым почуял неладное Фризиан. Подняв голову и чуть склонив ее набок, он довольно долго прислушивался. Короткие, по римской моде, темные волосы почти не поддавались ветру и не мешали ушам.

— Что такое? — наконец поинтересовался Олаф, заметив, что Фризиан больше не покушается на карту.

— Сам не пойму. Может, показалось. Что-то похожее на охотничий рожок вдалеке.

— Чайки, наверное, — предположил Гамлет. — От этого «угарного газа» чего только не померещится.

— А если и рожок, — пожал плечами Олаф. — Разве нас это касается?

— Не знаю, — Фризиан скользнул рассеянным взглядом по пустынному берегу и по дымящему костру. На нем его яркие глаза задумчиво задержались. Было ясно, о чем он подумал.

— Думаешь, мы подали кому-то дымовой сигнал? — уточнил я.

— Да нет, ерунда. Без электричества и центрального отопления костры жгут все, кому не лень, и это ничего не значит, если только не в условленном месте, в условленный час. — Фризиан небрежно отмахнулся от накатившего на него дыма и сел на расстеленный плащ, решив, видно, больше об этом не думать.

Дрова наконец просохли и начали гореть как надо. Олаф занялся шашлыками из птицы, заготовленной еще на острове и поджаркой «пражских» колбасок, прихваченных и вовсе не из этого мира. Фризиан ему помогал. Я нарезал хлеб и приспособил костер еще и под тостер. Гамлет вскрыл бутылку вина и, пока мы не видели, начал потихоньку лакомиться им в одиночестве. Обнаружив такое коварство, мы обозвали его анонимным алкоголиком и реквизировали добычу.

Пикник был в самом разгаре, когда какие-то невежливые туземцы вздумали нам помешать.

Из-за опушки вдруг появилась растянутая цепочка всадников, и с криками, весьма похожими на чаячьи, они понеслись к нам галопом, на той предельной скорости, какую могли развить их лошади, усердно взрывающие копытами песок.

— Их около дюжины или больше, — сообщил уставившийся на них Гамлет.

— Точно, — согласился я и, поднимаясь, выхватил меч.

— Зря, — меланхолично заметил Олаф. — Они еще не обнажали оружие.

Черт, а я и внимания не обратил…

— Зато несутся как угорелые, — вставил Фризиан. — И некоторые, между прочим, только что достали мечи. — И он тоже потянулся к мечу, на всякий случай готовясь к бою.

— Ничего, — сказал Гамлет. — Это же Темные века. — С какой стати нам деликатничать? Их, между прочим, больше.

Олаф дожевал колбаску и только тогда составил нам компанию.

Всадники, подлетев ближе, резко притормозили. Песок от них взмыл во все стороны. Похоже, они все-таки старались показать честные намерения, их агрессия не была четко выраженной. Просто принялись крутиться вокруг гарцующей каруселью, выжидая, видимо, к какому заключению придет на месте их предводитель. Судя по всему, за главного у них был парень лет двадцати, крупный, мощный, увешанный серебряными, медными и, возможно, золотыми украшениями, которые отчасти прикрывал темно-синий короткий плащ. Под плащом на верзиле была белого цвета шерстяная туника с пурпурной каймой, почти в римском стиле. Короче говоря, от предводителя так и разило аристократизмом, как и запахом выделанной кожи и конским и человеческим потом. А резкие черты его лица, уже украшенные парой тонких шрамов и глубокой складкой между бровями, были отмечены патологически холерическим темпераментом.

Он оглядел нашу компанию, заставив чалого коня упереться, как вкопанного, в землю всеми четырьмя копытами и нахмурился. Промежуток между мохнатыми черными бровями полностью улегся в глубокую складку. Узел из длинных темных волос создал натуральный эффект нахохливания.

— Кто вы такие? — бросил он вопрос в небрежной манере человека, привыкшего к моментальной покорности. Выговор у него был немного странноватый, гортанный, похоже, северный. А мы тут в западно-центральной части острова. Какого черта он сам тут делает, хотелось бы спросить, да еще задает вопросы первым встречным не на своей земле?

— А вы? — самым любезным тоном осведомился Фризиан. — По-моему, вы не из этих краев. С миром ли пришли воины на эти земли?

Вожак новоприбывших слегка опешил, забыв оскорбиться на такое безмятежное проявление встречной подозрительности. Гамлет тихо толкнул меня локтем и взглядом указал вперед, на еще одну приближающуюся группу вооруженных людей — эти ехали неспешно, с достоинством нагоняя авангард, чуть позади них волоклись повозки, одна запряженная мулами, другие — волами. Из той, что с мулами, выглядывали женщины — трудно сказать сколько — головки постоянно то высовывались, то прятались.

— А тут оживленное местечко! — пробормотал Олаф, увлеченно оглядываясь.

— Мы — люди графа Галавского, могущественнейшего вождя из северного королевства Регед, — объявил верзила, явно рассчитывая на впечатление. И он его добился.

— Ух ты! — весело сказал я. — Уж не граф ли Эктор из Галавы?

Верзила кивнул, приподняв брови, с выражением какого-то замешательства на лице. Наверное, мой восторг имел не совсем тот оттенок, какой полагался. Умиление энтомолога над любимым видом букашек. Правда, кто такие энтомологи ему тоже было невдомек.

По большей части сказок, Галава находилась скорее в Корнуолле, но и Регед как-то упоминался. Куда забавнее, что некий граф Галавский в этой весьма отдаленной от истинной версии истории действительно есть, и что его зовут Эктор. Что ж, как говорится, даже бабушкины сказки где-то могут быть почти реальностью.

— Мы направляемся в Лондиниум на Божий суд, — расщедрился на информацию предводитель — наверное, это имело какое-то немаловажное для его престижа значение. — Вы должны были о нем слышать. Барды и предсказатели разнесли весть по всем землям.

Божий суд? Мы переглянулись, но сделали вид, что знаем, о чем идет речь.

— И мы направляемся туда же, — небрежно сказал Олаф. Мы ведь как раз придумывали себе направление. — Но мне кажется, вы немного заблудились. Лондиниум расположен куда восточнее. Вы сделали серьезный крюк с севера на запад.

— Я знаю, — резко рявкнул парень, опять хмурясь и начиная впадать в гнев, судя по набирающему интенсивность цвету лица. — Но вы тоже на местных жителей не больно похожи. На честных жителей, — уточнил он с нехорошим смешком, вприщур изучая наши мечи. И подняв голову, насмешливо щелкнул языком. — Вы недостаточно грубы для воинов, у вас нет ни коней, ни слуг, полагающихся благородным людям, на которых вы, видимо, хотите походить. Но вы явно не просты и умеете обращаться с оружием. По-моему, вы разбойники, от которых следовало бы очистить эту местность. Я не прав?

— Нет, — серьезно возразил Фризиан, убедительно покачав головой. — Мы — передовая колонна саксов, которые, для разнообразия, решили теперь нападать с запада, мелкими группами.

Некоторые воины вокруг захохотали — шутка пришлась им по вкусу.

— Откуда вы? — спросил предводитель, едва не теряя терпение. Даже не знаю, что его сдерживало. Ему явно хотелось порубить кого-нибудь в капусту, но что-то не давало ему последовать голосу чувств.

— Ну, предположим, с Оркнейских островов, — сказал Олаф. Его произношение тоже слегка отдавало чем-то северным.

Предводитель хрюкнул — крюк с Оркнейских островов тоже был будь здоров, но пожал плечами — почему бы и нет.

— А я — из Малой Британии, — с озорной улыбкой вклинился Гамлет — крюк ничуть не хуже, но совсем с противоположной стороны света. И тут же добавил нараспев, то ли издеваясь, то ли просто стремясь произвести впечатление на предположительно темных суеверных слушателей: — Меня ведут звезды по дорогам земли. Звезды собрали нас здесь, по воле судьбы, со всех концов Британии, чтобы решить и ее судьбу. Не знаю, зачем, я, не знаю, к чему, но Бог призывает — к нему я иду!

Взгляд предводителя остановился на Гамлете и стал слегка стеклянным.

— Ведут звезды? — проворчал он с налетом сомнения и замешательства.

Гамлет улыбался, глаза его блестели как полированные черные агаты.

— Меня зовут Ланселот, — объявил он гордо. — И если ты еще не слышал обо мне, то знай, что очень скоро это имя будет покрыто славой, как небо — блеском звезд!

Пока все были под впечатлением вдохновенного заявления Гамлета, подъехало и основное войско. Его возглавляли два старца, разительно отличающиеся между собою. Один крупный, с буйной седой гривой, без бороды, но с длинными усами, выглядел почти как король — с литым золотым обручем на лбу, тяжелым ожерельем со вставками из слегка подшлифованных гранатов, топазов и цветного стекла — вполне нормальное сочетание, с массивными браслетами, закутанный в почти такой же синий плащ как наш более молодой собеседник, — кстати, имеющий со «королем» немало иных сходных черт, — но просторный и длинный.

Другому определение «старец» подходило гораздо больше. Скрюченное тщедушное создание, восседающее на крепком послушном муле, было завернуто в мешковатое, некогда белое одеяние, похожее на монашескую рясу, но отовсюду свисающие странные предметы, более всего напоминающие языческие амулеты, указывали на то, что это жрец другой породы. Некоторые амулеты были из вполне благопорядочных камней и металлов, или дерева, но общее впечатление немного угнетало, так как наблюдались среди них и какие-то высохшие фрагменты, явно органического происхождения.

Постоянно двигаясь рядышком, эти двое напоминали аллегорию славы и смерти.

— В чем дело, Кей? — спросил царственный «старец» наполненным голосом полководца, способным перекрыть шум битвы. Взгляд у него был одновременно холодный и заинтересованный. Последнее он стремился скрыть, но неуловимое напряжение чувствовалось.

— Кей, — невольно пробормотал я себе под нос, и хмыкнул, покачав головой. — Надо же, я это подозревал!..

Кей словно бы очнулся и поспешно сглотнул.

— Ни в чем, отец. По-моему, это простые путешественники. Из тех, что ищут приключений на свою голову, наслушавшись бардов или… — Кей бросил быстрый злобный взгляд на завернутую в бесформенный балахон костлявую фигуру, — или предсказаний жрецов, — добавил он мстительным тоном.

Кей начал мне нравиться. Жрец никак не отреагировал на выпад, а граф Галавский, похоже, испытал некие чувства, близкие к замешательству.

— Ты узнал, кто они такие?

— А какое это имеет значение? — спросил я вдруг раздраженно. Олаф предупреждающе, еле слышно, кашлянул.

Граф обратил на меня суровый властный взгляд, но как человек поистине цивилизованный, не поддался на провокацию. Более того, сталь в его глазах сменилась внезапной задумчивостью и каким-то тяжелым сомнением, явно доставляющим ему неприятные переживания. От этой перемены я почувствовал себя почему-то гораздо более неуютно, чем прежде. Казалось, он пытался припомнить, не виделись ли мы с ним в прошлой жизни, и что бы это могло значить.

— Значение имен, мой мальчик! — вдруг проскрипело костлявое создание, сгорбившееся на буром муле, тихонько неприятно хихикая. Оно повернуло голову, выглянув из-под капюшона, и я увидел большие блестящие черные глаза, какие могли бы быть скорее у молодого человека, а не у старика — такой в них был живой подвижный блеск. — Имена приковывают к судьбам, определяют прошлое и будущее, жизнь и смерть. Имена нами правят! — Друид выехал вперед, потеснив графа, и остановился, опять тихо захихикав. Выпростав из-под засаленных складок темную жилистую кисть, он повел ею перед нами, странно шевеля пальцами.

— Эй, потише, — проворчал Олаф. — Ты, старик, часом, не Мерлин?

Опять хихиканье.

— Я-то свое имя знаю, а вот знаешь ли ты? Смотри, а то совсем забудешь.

— Гавейн, — сказал Олаф. — Гавейн с Оркнеев.

Коричневая кисть переместилась, указывая теперь на Фризиана.

— Галахад, — ответил тот, с улыбкой кивнув на Гамлета. — Мы с Ланселотом вместе из Малой Британии.

Гамлета слегка скривило от такого соседства.

Коричневые пальцы указали на меня.

— А ты? — спросил вкрадчивый голос.

Я пристально посмотрел в блестящие глаза. Почему-то, у меня было настроение упираться рогом и рыть землю копытом. Это настроение было, конечно, ненормальным, провоцирующим, и поддаваться ему не стоило. Кто сказал, что эти люди желают нам зла? Просто у них несколько навязчивая манера общения. Которую я, кажется, стал плохо выносить. Но они тут ни при чем.

— Эрик, — наконец назвался я, не подозревая, какую это вызовет реакцию.

Друид, кажется, лишь немного удивился, но Кей охнул и неловко дернул поводья лошади — та возмущенно заржала. Граф вздрогнул и выглядел ошеломленным. Я тоже удивился. Что я такого сказал? Напомнил кому-то, что у него неоплаченный счет за чью-то пролитую кровь?

— Откуда ты? — спросил друид.

— Не знаю, — сказал я беспечно. — Моя память об этом спрятана у фей в полых холмах.

Это они тоже отказались воспринимать метафорой. Со всех сторон послышались спотыкания осаживаемых коней, суеверные сплевывания, невнятные возгласы и недовольное фырканье и ржание. Почти каждый сделал какой-то знак, предохраняющий от злых сил, или вытащил припрятанный амулет. Друид лениво, с достоинством, поднес руку к груди и крепко сжал один из амулетов. Да что с ними творится? Надеюсь, я не слишком перегнул палку.

— Возможно, это так, возможно, — спокойно прошуршал старик. — Уберите свои мечи, юноши, никто вам не желает зла. Ответьте мне лишь на последний вопрос — не пришли ли вы сюда, следуя за большой звездой — драконом, пролетевшим, когда луна была на ущербе, и медленно канувшим в море за этим берегом? Слишком медленно для падающей звезды.

Луна на ущербе — чуть больше недели назад. Это же наш «Янус» и есть — дракон собственной персоной. А мы-то полагали, что если нас кто и завидел, то страсти уже улеглись. Наверное, наше замешательство было довольно заметным. Только паломников нам тут не хватало.

— Да, — вмешался вдруг Кей. — Этот… Ланселот из Малой Британии так и сказал, что они явились сюда из разных концов земель бриттов, следуя не то за звездой, не то зову богов.

— Занятно, очень. А куда они направляются дальше, они не сказали?

— В Лондиниум, как и мы, — почему-то очень мрачно сказал Кей, поглядывая на нас так, будто мы покушались на его законный кусок пирога.

— Что ж, прекрасно, — решил граф Эктор. — Все мы совершили это маленькое паломничество сюда, но вряд ли нам стоит продолжать искать самого дракона в этом море.

Очень разумная мысль. Граф развернул коня и подъехал к кромке моря. Там он остановился и замер, глядя вдаль. Он стоял так долго и бриз трепал его длинные седые волосы, выбивающиеся из-под золотого обруча, и черную гриву его гнедого коня. Наконец он пошевелился.

— Бран! — позвал он, и друид всем видом выразил внимание. — Может быть ты и прав, и души иногда возвращаются из Царства Мертвых. Ты и впрямь считаешь, что звезда-дракон предвещает возвращение из Авалона старых героев и золотых времен? Или, может быть, это было знамение гибели для нас всех? Конец всему? Да и были ли хоть когда-то золотые времена, Бран? Или это всего лишь золотые сказки?

— Ты должен верить, воин. Боги не лгут. Говорю тебе, я умею читать их знамения.

— Вот как? — насмешливо переспросил граф. — То же говаривал и Мерлин, пока мы не нашли в лесу его мертвое тело, а вместе с ним умерли и его пророчества.

— Тело — ничто для столь высокого духа, — сердито ответил друид. — Дух блуждает и может вселиться во что угодно. Частица Мерлина живет во мне, да и сам он всегда может вернуться!

— Вместе с загубленными надеждами и душами. Для того чтобы бросить еще тысячи невинных на смерть ради обмана?

Граф коротко хохотнул, запрокинув голову, и резко отвернув коня от моря, заставил его сделать несколько тяжелых скачков по песку, возвращаясь.

— Твое счастье, Бран, в том, что я не хочу быть правым, и следую твоим советам, хоть и будучи христианином. Что ж, посмотрим, что решится на Божьем Суде. Будет ли у нас новый dux bellorum** и король Камулдунума или мы окончательно передеремся друг с другом и оставим Британию без всякой защиты. Посмотрим, посмотрим.

Граф остановился рядом с нами и поглядел сверху вниз вполне миролюбиво и снисходительно. Гнедой конь, похрумкивая удилами и дыша как маленький кузнечный мех, ткнулся мне носом в плечо. Я слегка отодвинулся, не уверенный, стоило ли фамильярно похлопать его по носу. К тому же, его губы были испачканы недавно пережеванной зеленью.

— Хм, — сказал граф.

Я снова перевел взгляд с коня на всадника — что там его удивило. Граф Галавский, прищурившись, пристально смотрел на мое плечо. Я заинтересованно покосился туда же, но ничего кроме медного аграфа с кусающим свой хвост драконом, не увидел. По-моему, и мотив довольно тривиальный. Граф чуть поднял взгляд и так же пристально посмотрел на меня, уделив особое внимание, похоже, цвету моих волос, почти в точности совпадавшим с цветом медного дракона. В этом тоже ничего необычного не было. Среди кельтов полным-полно рыжих. Почти что самая традиционная масть. Хотя свой оттенок я и считаю потрясающим и неповторимым.

— Хм, — снова сказал он и слегка тряхнул головой. Потом рассеянно огляделся. — Если желаете, странники, — обратился он к нам, — вы можете поехать дальше с нами. Нам всем будет выгодно увеличить силы. Дороги в наши времена, что сами лесные чащи с волчьими стаями. Запасных лошадей у нас достаточно — мы уже понесли некоторые потери в дорожных стычках. Если вы согласны, вы под моей защитой, — заключил он твердо, будто отрезал.

Ну и мы отказываться не стали. Это замечательно решало проблему дальнейших планов. Однако же, до странного тут все походило на легенды, хотя похоже, что у них в помине нет никакого Верховного короля. Но любопытно, где у них тогда Артур — его еще нет или уже нет? Или в этой истории он все-таки вовсе не предусмотрен? Странно было бы ожидать, что легенды о Темных веках могут быть похожи хоть на какой-то реальный мир, пусть и столь отдаленный от нашей настоящей истории. Но часть легенды уже в наличии — что касается графа Эктора и его сына Кея. Жаль, правда, что Эктор упомянул о Мерлине в каком-то загробном смысле. Интересно было бы повидаться, раз уж он тут хоть когда-то был.

Ну а если имя Артура всегда было связано с именем Эктора, мог он быть где-то здесь, в этой же компании? Пока было не разобрать. Правда, за оруженосца у Кея был здоровенный слуга, весь заросший шерстью и чуть ли не вдвое его старше. На легендарного юного короля он никак не смахивал, но прозвище artos — по-кельтски — медведь, подошло бы ему как нельзя лучше.

И что за странная у них была реакция на упоминание платы за кровь? Уж не переплелся ли этот сюжет, чего доброго, каким-то боком с сюжетом «Макбета»? Вот это был бы номер… По крайней мере, стоит быть поосторожней, если нам втемяшится провести расследование. Их и так уже что-то в нас нервирует.

Впрочем, в какие-то страшные тайны пока не хотелось верить. Граф производил впечатление хорошего человека.

Кей не переставал пыхтеть и хмуриться, но скорее не на нас, а просто из привычки. Такая уж у него была манера. Хотя мы ему явно тоже не очень нравились. Но животные, которых он нам выделил, были вполне крепкими и здоровыми, тут с его стороны никакой подлости не последовало. Мне достался симпатичный невысокий серый конек, немолодой, довольно флегматичный и на вид совсем не боевой. Звали его без особой фантазии Гвен. То есть — белый. Что ж, при определенном освещении и отсутствии критического подхода, он таким и был. Фризиан, несмотря на то, что масть Гвена гармонировала с цветом его плаща, выбрал другого коня, светло-гнедого. Гамлет взял вороного, а Олаф самого крупного — игреневого.

Кей понаблюдал за нами и брови его ходили ходуном. Он так и не мог толком составить мнения о подходящем для нас статусе. В конце концов, он решил оставить это на потом и занялся другими делами, одним из которых и, видимо, самым увлекательным, было ворчание на друидов и все их байки. И друид и старый граф это совершенно игнорировали, поглощенные своими мыслями.

Когда мы все вместе тронулись в путь, Кей решил укрепить нами охрану повозки, в которой ехала его матушка-графиня и несколько ее приближенных дам. По мере того как мы отъезжали от побережья, небо расчищалось и солнце сияло все ярче и теплее. С каждым шагом все живее ощущалось победное шествие весны. Пространства наполнялись нежной свежей зеленью, лужайки пестрели цветами, ярко-желтыми и пронзительно-синими, как разбросанные повсюду искорки солнца и неба. Птицы пели все громче и без умолку, и не только птицы. Среди этой красоты полотняный полог дамской повозки был откинут, и компаньонка графини, совсем юная девушка лет четырнадцати или пятнадцати, играла на маленькой арфе. Ее чудные каштановые волосы сбегали на спину как водопад из темного искристого янтаря, яркие голубые глаза, может быть обычно и серые, отражали сияние небес как зеркально-безмятежные озера. Струнный инструмент был довольно груб, да и голос поющей был не слишком силен, но чист и звонок, как серебряный колокольчик. Как ни странно, песня была колыбельной, но в ней пелось о солнце и о сказочной стране Авалон — кельтском рае, в котором герои отдыхают в ожидании нового воплощения. Песня была простая и светлая, и наверное, не я один заслушался этим чистым голосом среди прозрачного весеннего дня:

Угасло в небе золото

Последнего луча.

Горит дрожащим пламенем

Чадящая свеча.

В ночных бессветных сумерках

Таятся хлад и страх —

Во сне спеши за солнышком,

Сокрывшимся в холмах!

Куда уходит солнышко

В конце благого дня?

Вздремнуть оно отправилось

В далекие края —

За морем есть на западе

Волшебная земля,

Где город есть хрустальный

Из света и огня.

Там есть сады чудесные,

В них яблони цветут,

Плоды же их созревшие

Бессмертие несут!

Деревья есть там мудрые

С поющею листвой,

И бьют ключи целебные

Алмазною водой.

Там звери умны, ласковы,

Причудливы собой.

Там жизнь, добро и счастие,

Там радость и покой!

Туда уходит солнышко,

Тепло свое храня,

И может быть, когда-нибудь,

Там приютит тебя.

А в небеса прохладные

С утра вернется вновь,

И вместе с ним вернутся

Жизнь, счастье и любовь!

И ты, из края вечного,

За ним, когда-нибудь,

Придешь на землю грешную,

И свой продолжишь путь!

*Eric (кельтск.) — плата за кровь. Примерно то же, что вира.

** Военный вождь (лат.)

VIII. Мечи, пращи и принцесса

В моих ушах еще звучала песня. Певунья замолкла, улыбаясь и разрумянившись, и глубоко вздохнула, переводя дух. Потом, будто почувствовав мой взгляд, оглянулась и посмотрела мне прямо в глаза, задержав дыхание. Я улыбнулся ей и слегка поклонился — очень вежливо, отдавая дань ее пению.

Она не успела ни демонстративно отвернуться, ни кивнуть, ни смутиться.

Потому что в этот самый момент поднялся переполох.

Мы только что миновали поросший редким лесом склон холма, вернее почти миновали, когда с вершины его с громкими криками посыпались всадники. Трюк был впечатляющий. Когда-то при Балаклаве, во время Крымской войны, меня впервые поразило, что можно так сломя голову верхом съезжать по склонам. С тех пор удивления поубавилось, но маневр все равно каждый раз был до жути эффектен. Они скатывались на взбешенных конях как лавина, а на пути этой лавины оказался помещенный в арьергарде обоз, то есть и мы, и дамская повозка. И никакого времени на собственные маневры нам оставлено не было. Вокруг засвистели камни, пущенные невидимыми пращниками. Возница, видимо, был первой мишенью, его тут же сбили, и он упал живым или мертвым, запутавшись в постромках. Фургон перекосило и, скатившись в траву на обочине, он застрял в выбоинах.

Графиня Галавская, решительная хладнокровная женщина, немногим старше сорока лет, коротко обронила одно-единственное слово, и ее перепуганные спутницы моментально задернули полог фургона и притихли как мышки.

Мы — те, кто оказался в сопровождении, попытались развернуться навстречу противнику. Послышалась досадливая ругань — склон холма оказался недостаточно высок для того, чтобы защитить от бьющего в глаза ослепительного солнца. А потом налетел конно-человеческий вихрь.

Среди яростных воплей я расслышал голос Кея, выкрикивавший команды отряду развернуться и отразить нападение с тыла. Но атакующие скатились с горы раньше, чем отряд графа успел сориентироваться и изготовиться.

Мой Гвен внезапно пронзительно агрессивно заржал и принялся бить землю копытом, чем несказанно меня удивил. Я постарался выдернуть меч из ножен не слишком резко, еще не зная, как он к этому отнесется, но конь на это и ухом не повел, зато обратил к врагу оскаленные зубы. Я понял, что, по крайней мере, на этого парня можно положиться, хоть раньше мне и в голову не приходило заподозрить его в такой боевитости, и бросил поводья на луку седла, чтобы не мешали в драке.

Поблизости атакующих можно было рассмотреть получше. Вооруженные мечами, рогатинами и боевыми топориками — также называемыми кельтами или цельтами, они выглядели уж слишком похожими на зверей, на тех самых варваров, что ужаснули Рим. Дикое сочетание шкур, металлических шипов и пластин и татуировки или густой раскраски на полуобнаженных телах, казалось чем-то совершенно нечеловеческим, первобытным, и вместе с тем, сомневаться в том, что это не каменный век, а железный, ну, в крайнем случае, остаточно-бронзовый, судя по тому, что тут вокруг пускалось в ход, сомневаться не приходилось.

Я обрубил мечом копье ближайшего врага, в обратном движении попытавшись вонзить ему лезвие под подбородок. Тот отразил удар уже мечом, моментально перехваченным из левой руки. Мой клинок соскользнул и угодил ему только в бедро, слегка распоров мякоть. Его конь попытался укусить меня, но Гвен, не мелочась, уже вцепился зубами ему в холку. Помогая Гвену, я рукояткой меча ударил чужого коня в переносицу и, видимо, что-то ему сломал. Он захрипел и отшатнулся, отфыркиваясь кровавой пеной. Всадник гневно закричал что-то на тему подлых ударов. Его было не очень хорошо слышно. Следующий удар моего меча сбросил его наземь. Что именно случилось с ним потом, мне никогда не узнать. Да и некогда было о нем вспоминать. Вокруг полным-полно было других, и каждый горел желанием перерезать нам всем глотки, а может быть — перегрызть. Цивилизованными джентльменами их назвать было трудно.

— А это тоже бритты! — воскликнул врезавшийся в меня Гамлет, выглядевший так, будто его занесло сюда отдачей от его собственного грозного взмаха мечом.

— Ага! — согласился я, обрушивая меч между плечом и шеей следующему кандидату в покойники. Так и есть, только старая школа — назад к священной старине, утконосым цельтам, устрашающей боевой раскраске и копченым головам.

Гамлет старательно снес кому-то голову, двинул другого бронзовым широким браслетом и выругался, что-то себе отбив. Мне пришлось применить силу, сбрасывая с клинка чуть не заклинившее его тело. Позвоночные хрящи — довольно коварная штука. Наконец лезвие освободилось — как раз вовремя, хоть Гамлет меня и прикрывал. Отмахнувшись от очередной атаки, я перевел дух и огляделся.

Похоже, этих варваров очень интересовало — что же там, в фургоне. Мы их упорно оттесняли, но нас здорово теснили самих. Я уже не мог различить в свалке тех, кто еще был в сопровождении фургона, кроме нас четверых. Впрочем, ведь уже весь отряд был тут, и они могли просто затеряться. Толпа становилась все плотнее. Дышать стало почти нечем. Густой пар, поднимавшийся от пролитой крови и смешивавшийся с запахом пота и прочих органических выделений людей и животных был способен вывести из строя кого угодно не хуже, чем газовое оружие.

— Черт! — вдруг задыхаясь, дрогнувшим голосом выдавил Гамлет. — Меня сейчас стошнит!..

Я быстро глянул на него. Его лицо сильно побледнело, лоб был покрыт бисеринками пота. Ему точно было плохо.

— Ты ранен? — спросил я с тревогой, урывками разглядывая его, пытаясь понять, вся ли кровь, которой он запачкан, чужая.

— Нет… Ох! Какой-то паршивый пятый век!.. — Гамлет прижал левую руку к животу, с ужасом глянул на месиво внизу, щедро сдобренное кровью и, покачнувшись, зажмурился.

Понятно. Вот что получается, когда мы в своей собственной шкуре, а не в чьей-то чужой, как привыкли, вдруг осознаем свою причастность к реальной жизни.

— Открой глаза! Ланселот!.. — заорал я, испугавшись за него не на шутку. Неподходящее он выбрал время для психологического кризиса. Как будто для них хоть когда-то бывает подходящее время… Я отбил уже падавший на него меч и не смог отбить другой, ударивший меня в этот момент в спину. Но удар пришелся в металлическую пластинку на поясе, и меня только бросило на шею коня. Я тихо выругался, потеряв равновесие, чуть не уронив меч и вцепившись Гвену в гриву.

— Эрик! — Гамлет моментально открыл глаза, и принялся отчаянно рубиться. — Ты в порядке?

Я вернулся в седло и облегченно вздохнул.

— В полном!

Нет, все было совсем не так плохо. Мы стали одерживать верх, после какого-то критического момента — все уверенней. Однако некая отчаянная кучка дикарей сумела напоследок прорваться к фургону и, разорвав полог, под истошный женский визг, схватить двух дам. Это будто послужило сигналом к отступлению. Все уцелевшие агрессоры подождали не больше четырех-пяти минут, а потом как по команде развернулись и бросились врассыпную. Мы, понятное дело, бросились в погоню за той группой, что сумела захватить добычу.

Старшую из дам, пронзительно кричавшую высокую черноволосую девушку, которая, к тому же, вцепилась похитителю ногтями в лицо как дикая кошка и не давала ему как следует сориентироваться, отбили сразу же. Подскочивший Кей с диким воплем раскроил грубияну череп, осторожно подхватил девицу и, видимо, хотел отнести обратно в повозку, но она сказала ему что-то, он вздрогнул, подозвал одного из воинов, и передав девушку его заботам, понесся отбивать следующую. Это я увидел уже оглянувшись, хотя сомнений в том, что он справится, не было никаких — мы тем временем опередили его и его «медведя», скачущих теперь за нами первыми, на некотором расстоянии. Рядом оказался Олаф. Из неглубокого пореза на щеке лилась кровь, придавая ему довольно зловещий разбойничий вид, но в остальном он тоже был цел и невредим. Он поймал мой взгляд и усмехнулся, подмигнув.

— Все колоритнее и колоритнее, — заметил он, но вдруг запнулся. — Проклятье!..

Камень, пущенный из пращи, не попал в него, зато попал в голову коню, который, спотыкаясь, сделал неуверенный шаг и как-то задумчиво повалился на колени. Олаф поспешно соскользнул на землю, уговаривая животное не падать в обморок и прийти в себя. Он безнадежно отстал. Скакавший чуть позади Фризиан свернул в сторону, видно, намереваясь разобраться с кидателями камней. Я немного изумленно огляделся. В голове погони остались только мы с Гамлетом. Все прочие оказались на очень приличном расстоянии позади. Даже Кей, которому пришлось схватиться по дороге с еще одной группой, пересекшей ему дорогу.

Я посмотрел вперед. Собственно похитителей там было только четверо, если, конечно, другие к ним не подскачут, пока мы их догоняем. Нельзя сказать, что я совсем не принимал ситуацию близко к сердцу. Ведь второй похищенной была та девушка, что только что играла на своей арфе и беззаботно пела. Теперь она походила на маленький пунцовый сверток — таков был цвет ее платья, переброшенный поперек седла и висящий, как будто, совершенно безжизненно.

Местность была пересеченная — валуны, овражки, холмы, покрытые расщелинами, на дне которых журчали ручейки, заросли кустарника, бурелом. Скача не разбирая дороги, похитители нырнули в овраг, заросший бурой, скопившейся со многих прошлых лет травой, высокой и густой, росшей пучками как бесконечные стожки влажного сена. Земля здесь была податливой и болотистой. Гамлет вдруг резко затормозил и, ругаясь, стал понукать коня, которому не понравился вязкий грунт — один раз споткнувшись, он уже не хотел поддерживать прежнюю скорость. Возможно, это была продуманная хитрость, и место на самом деле было топким. Не исключено, что нас заводили в болото, где без знания дороги у нас не было бы ни единого шанса не только догнать похитителей, но и вообще выбраться.

Да, наверняка это был обдуманный ход.

Но не так уж и далеко впереди они теперь были. Я опять бросил поводья и потянулся за небольшим кинжалом, вполне пригодным для метания, висевшим на поясе у меня за спиной.

Умница Гвен слушался моего малейшего движения. Я не мог им не восхищаться. Но его дыхание становилось все тяжелее и надсаднее. Конь был очень хорош, но явно уже просто староват для таких гонок. Потому-то, видно, и оказался в запасе, несмотря на все свои лучшие качества.

Ну, теперь или никогда! Придерживая меч наготове левой рукой, я примерился к броску, держа кинжал за лезвие. Лошадь с двойной ношей неслась не так уж быстро, и дистанция была не слишком большой.

Коротко размахнувшись, я бросил метательно-колющий снаряд, блеснувший вспышкой в солнечном луче, пробившемся сквозь ветви деревьев, и угодивший в широкий круп коня, везущего пунцовый сверток. Попасть в какую-нибудь более стратегически важную часть на скаку я не надеялся. Был только риск, что животное воспримет это как подстегивание и прибавит шагу. Но лошадь отреагировала правильно — уже утомленная, она запнулась и вскинулась, раздраженная неожиданной болью. Результат даже превзошел ожидания — конь поскользнулся в мокрой траве и, взбрыкнув всеми четырьмя ногами, рухнул в пожухлые снопики отсыревшего прошлогоднего сена, сбрасывая седока вместе с его добычей.

Справившийся с конем Гамлет догнал меня. Преследуемые нами «дикари» остановились и развернулись. Упавший всадник тут же вскочил и, что-то крича, попытался передать девушку кому-то из товарищей. Но похищенная вдруг пришла в чувство и стала вырываться, решительно протестуя.

— Да как ты смеешь, мужлан! — воскликнула она без явных ноток страха в голосе и влепила похитителю звонкую пощечину. Тот, совсем не по-рыцарски, ответил ей тем же — с более серьезными последствиями. Изумленно вскрикнув, девушка опять обмякла.

— Ах ты, сволочь! — возмутился Гамлет, налетая на невежу, и обрушивая ему на макушку рукоять меча. Тот беззвучно скользнул вниз, накрыв собой выроненное тело девушки. Теперь, чтобы заполучить ее, его товарищам пришлось бы спешиться, да еще заняться перетаскиванием тяжестей. Но теперь здесь были и мы, и им ничего не оставалось, как принять бой или отправиться восвояси, если бы мы показались им опасными. Последнего, конечно, не произошло. Уж чего-чего, а особого впечатления мы на них не произвели.

Последовала короткая яростная сшибка. Без всяких слов. Противник, которого я выбрал (или который выбрал меня, разбираться бессмысленно), был вооружен не только мечом, но и боевым топориком, узким, похожим на утиный клюв. Взглянув на меня, он рассмеялся — для него я выглядел чересчур изнеженным и хрупким. Он хорошо знал свое дело. Мне пришлось потратить на него минуты три. Все это время он продолжал смеяться, хотя чем дальше, тем более механически, а на лице его появилось донельзя озадаченное выражение. Он не понимал ни моей техники, ни почему его «утиный клюв» никак не может отведать моих мозгов. Он перестал смеяться только тогда, когда мы оба скатились с коней на землю, сцепившись, и, улучив момент, мне удалось наконец вонзить меч ему в горло.

Трудно все-таки поспорить с опытом всех тех жизней, что мы присвоили, и некоторыми чисто генетическими усовершенствованиями. Но этот дикий кельт был достойным противником.

Тем временем Гамлет успел покончить с двумя остальными, и тоже сошел с коня, собираясь помочь девушке. Я уже оттаскивал придавившую ее тяжелую тушу. Человек оказался еще жив. Я совершенно машинально вытащил увиденный у него за поясом нож. Огромный нечесаный варвар невнятно застонал и начал моргать, приходя в себя.

— Ты, римлянин!.. — выплюнул он с презрением и ненавистью, и попытался вцепиться мне в горло. Увернувшись, я вогнал ему под грудину его собственный нож.

Гамлет издал странный звук. Я посмотрел вверх, на него, и увидел, что он смотрит на меня с ужасом. Лицо побелело, глаза расширены, взгляд остановился.

— Как ты мог?!

— Что? — не понял я.

— Да вот так, просто — как собаку!..

— А что я должен был с ним сделать? Взять с собой, где с ним поступили бы точно так же или хуже, или надо было выбросить его из головы и повернуться к нему спиной? А сколько их может быть рядом?

— О чем ты говоришь?..

— Это все реально, Ланселот. Мы сами можем кончить так же просто и благородно — в любом болоте. И нам еще надо выбраться отсюда. Забыл, что мы еще можем наткнуться на кого угодно?

— Эрик, я… — Гамлет покачал опущенной головой. — Нет, ты не виноват. Неужели то, как с тобой обошлись, убило человечность в тебе самом?..

Я резко вскочил, едва сдержав вспышку бешенства.

— Слишком громкие и глупые слова, — процедил я сквозь зубы. — Вспомни, что ты сам сотни раз делал в прошлом!

— Это же были другие люди!

— Если тебе нравится обманывать самого себя — ладно, обманывай дальше.

— Это отношение к человеческой жизни…

— Хуже этого? — Я указал на трупы, сотворенные им самим.

— Я убил их честно — в бою!

— Довольно лицемерное заявление. Ты заведомо был сильнее их. Жизнь — не рыцарский турнир. И наш мир ничуть не лучше других, можешь мне поверить.

Гамлет молча секунду смотрел на меня с тоской в глазах.

— Я не могу принять волчьи законы так легко, как ты. Сегодня был первый день, когда я убивал своими руками.

— А у меня — уже нет. Вот и вся разница, — сказал я негромко.

Мы замолчали, глядя друг на друга. Привыкая к тому, что можем быть не только тем, чем хотели бы себя видеть.

Забытая нами девушка вздохнула с легким стоном, пошевелившись.

Мы оглянулись, бросили друг другу виноватые взгляды, ощутив внезапный стыд, и поспешили к ней, стремясь загладить оплошность.

— Ты не ранена, юная госпожа? — спросил я мягко, видя, что она открыла глаза и испуганно озирается. Увидев нас, она неуверенно вздрогнула, ведь мы были для нее еще слишком чужими, и души наши — непроглядные потемки.

Я оказался прав — глаза у нее были серые, светлые как серебро.

— Нет, — выдохнула она и подняла руку к ушибленной щеке. — Вы отвезете меня назад? — быстро спросила она.

— Конечно! — воскликнул Гамлет. — Не бойся, госпожа, мы люди чести. Если ты уже можешь ехать, мы отправимся немедля.

Он встал и пошел к лошадям. Те были прекрасно обучены и никуда не убежали.

— Поймать для тебя лошадь, леди, или ты поедешь с кем-то из нас? — спросил он.

Она нерешительно потерла висок, потом качнула головой.

— Думаю, я не смогу сейчас править сама.

Гамлет кивнул, подводя своего вороного и Гвена.

— Мой конь устал меньше, — сообщил он. — Думаю, будет лучше, если леди поедет со мной.

— Гвен! — Девушка вдруг улыбнулась и, резво поднявшись, шагнула к стареющему серому коню, ласково погладив его нос. Тот ответил ей тихим ржанием. — Добрый старый Гвен, — проговорила она любовно. — Ты еще совсем неплох. Может, лорд Кей слишком рано от тебя отказался?

— Лорд Кей? — переспросил я удивленно. — Так это его конь?

— Да. Был. Пока ему не потребовался конь помоложе и сильнее.

Гамлет вскочил в седло и протянул девушке руку. Я помог ей сесть позади него. Она осторожно обхватила моего друга за пояс. Юная девица держалась с завидным достоинством. Можно было не сомневаться, что она являлась какой-то знатной особой. Положение, как водится, обязывает.

Я сел на Гвена, и мы неспешно двинулись в обратный путь, не забывая оглядываться и оставаясь начеку.

Девушка с любопытством разглядывала нас обоих.

— Тебя действительно зовут Эрик? — спросила она. Наверное, ей было удобнее говорить со мной, чем со спиной Гамлета.

Я улыбнулся и кивнул.

— Зловещее имя, — заметила она. — Кто ты?

— Пока никто. Тот, кто еще не знает своего места в этом мире.

Она засмеялась и мило покраснела. На бархатную как персик детскую щечку упала русая прядь.

— Прости. Ты держишься и говоришь как принц. И ты, — сказала она, обращаясь к Гамлету. — Могу я узнать твое имя? Мне хотелось бы знать имена своих спасителей.

— Ланселот, — с готовностью ответил Гамлет. — И я тоже могу сказать о себе очень немногое. Я должен чего-то добиться сам, прежде чем смогу сказать с уверенностью, кто я такой.

— М-м… — тихо и будто бы понимающе промолвила она, чуть наморщив гладкий лобик и задумываясь. Надеюсь, мы не слишком ее заинтриговали?

— А кто же ты, госпожа? — вкрадчиво спросил я, отвлекая ее от чрезмерных раздумий. — Трудно поверить, что эти люди напали на нас просто так. Ведь им нужна была именно ты. Все их действия указывают на это.

Ее лицо омрачилось, она поежилась.

— Должно быть, ты прав. Мой отец — правитель Лодегранса, что на севере. Я — его единственная наследница. Вероятно, тот кто станет моим мужем, получит и все королевство.

— Правитель Лодегранса, — пробормотал я. — Как же твое имя, леди?

— Гвенивер, — ответила она кротко, опустив ресницы.

Я так и знал. Но все равно был ошеломлен и ощутил, как волоски на коже встали дыбом, будто рядом ударила молния. Мне захотелось расхохотаться — Гвенивер и Ланселот на одной лошади! Не слишком ли много для одного дня?

Наверное, Ланселот ощутил то же самое, или даже сильнее. Он резко натянул поводья и слабым голосом воскликнул:

— Бог ты мой!

— Осторожней, Ланселот, — сказал я предостерегающе, подавив шальной смешок. — Ты все-таки везешь принцессу!

Он покраснел и снова тронул коня, задумчиво хмурясь.

А что, он вполне подходил на роль сердцееда. Блестящие черные волосы, длинные, лежащие романтическими волнами, черные страстные глаза, силен, красив, невротик изануда, невыносимый в приступах идеализма. Чем не идеальный рыцарь? Кем бы ни оказался загадочный Артур, у него будет достойный соперник.

Хотя Гвенивер еще слишком ребенок, чтобы представлять какую-то опасность в ближайшем времени.

— Твое имя, леди, так же прекрасно, как твое пение, — сделал я комплимент. Гамлет, похоже, пошел пятнами.

Вот и правильно. Назвался груздем…

Впереди показались всадники. Сразу было видно, что это Кей и его люди, а не раскрашенные варвары, ненавидящие любой намек на утонченность как позорный след римского владычества. Кстати, интересный был урок социологии. Здесь полно собственных проблем, помимо германского нашествия.

Кей поспешил нам навстречу. Вид у него был потрепанный и озверевший. Хотя при виде нас он явно испытал облегчение.

— Леди Гвенивер! — воскликнул он. — Цела ли ты?

Леди Гвенивер радостно, но с достоинством заверила его, что цела и даже толком не испугалась.

— Клянусь Эпоной*! — сердито буркнул Кей. — Сегодня она благословила не моего коня.

— Когда-то он был твоим, — с улыбкой заметила Гвенивер, может быть, даже с лукавством.

Кей, мрачно посопев, поглядел на Гвена.

— Хороший конь, да только уже не для меня. Похоже, Эрик, — сказал он чуть помедлив, — ты ему понравился.

— Кажется, так. Он мне — тоже, — ответил я встречной любезностью.

— Тогда он теперь полностью принадлежит тебе. — Кей сощурился, и глаза его превратились в темные буравчики. — А он ведь не жалует новичков. Хотя так сразу и не поймешь, вы и верно воины не без опыта. А на вид — любимые маменькины сыночки. Как вы оказались с этой лодкой на совершенно пустынном берегу? Кто ж вы, все-таки, такие?

Он всерьез требовал ответа. И в мгновенно повисшей паузе воздух будто слегка задымился.

— Не надо, Кей, — вдруг мягко вмешалась Гвенивер. — С зароками богам не шутят. Иначе, они бы тебе сказали. А замышляй они что дурное, тем паче, рассказали бы целую историю, даром, что лживую.

Гвенивер посмотрела на нас с покровительственной улыбкой истинной принцессы. Кей наморщил нос и сдвинул брови.

— А что это за странное имя — Эрик? Плата за кровь? Месть? Ты этого ищешь? Жаждешь чьей-то крови?

— Время от времени, — огрызнулся я.

Кей фыркнул, мало удовлетворенный таким ответом. Подобное умничанье было ему поперек горла. Я вдруг ощутил что-то похожее на сочувствие — на его месте я тоже был бы недоволен и подозрителен. Но не стоит больше ничего добавлять. Лучше уж помалкивать.

Кей тоже предпочел дальнейший разговор не поддерживать. Только избавил леди Гвенивер от дурной компании, пересадив к себе — под надежную опеку.

Гамлет возражать не стал, решив не углубляться в легенду. Шут ее знает. Некий умник, например, как-то заявил, что в могиле короля Артура в Гластонбери, на самом деле лежит скелет Ланселота. Да и от наших шуточек ему уже не избавиться.

Мы вернулись к каравану, порядок которого был основательно нарушен, без того, чтобы по дороге нас хоть кто-то потревожил. Местность прикидывалась дикой и девственной, нетронутой человеком. Тишина — птицы, ветерок, мелкие зверушки — и ничего больше.

У склона достопамятного холма происходило достойное погребение павших. К сожалению, я не ошибся, больше половины из тех, кто охранял обоз, погибли. Не считая нас, разумеется, иначе половина бы сильно выросла, а так — всего лишь пятеро. Да еще несколько человек из головного отряда. Противник пострадал больше.

Граф Эктор как раз вел спор с друидом и невесть откуда выбравшимся христианским священником, настаивая на том, что и чужие покойники тоже должны быть пристойно присыпаны землей. Наше победное появление, похоже, склонило чашу весов в пользу графа Эктора. Монах увидел возвращающуюся леди Гвенивер первым и, всплеснув руками, громко радостно вскрикнул, вознося хвалу Господу, и тут же преисполнился большего благодушия. Друид зафыркал что-то вроде небрежного: «Вот видите! Я же говорил, что боги на нашей стороне!» И вся троица устремилась к нам.

— Проклятый Мельвас! — буркнул Кей, бросив взгляд на погребение.

Граф мрачно кивнул.

— Анафема на его голову! — воскликнул монах горячо. — Поганый язычник!

Друид покосился на него, похожего на крепенького суслика, несколько голодными глазами канюка, и привычно, без особого энтузиазма, сплюнул в сторону. Тот и ухом не повел.

— Хвала Христу, сын мой, — продолжал свои излияния монах, — что отбил ты непорочную деву сию у нечестивцев!..

Кей предостерегающе поднял руку и кашлянул.

— Не я, увы, отбил ее, а эти двое с драконьего берега. И придерживаются ли они истинной веры, нам, как и все прочее, что их касается, неведомо.

Судя по насмешливому тону, Кей относился к монаху не намного лучше, чем к друиду. Хотя если не уважительней, то снисходительней.

Монах осекся и с подозрением покосился на нас. Рекомендация — «с драконьего берега», наверняка, показалась ему сомнительной.

— Вы христиане? — спросил он напрямик.

— Да, — не задумываясь, ответил Гамлет.

— Когда как, — сказал мой бес противоречия, чем явно шокировал монаха и слегка развеселил друида.

— Как это? — вопросил монах.

— Я еще точно не решил. Как, собственно, и большинство людей на этом острове.

— Гхм, — тихо сказал граф Эктор, рассеянно отвернувшийся и глядящий в никуда.

— И ты не думал о том, чтобы принять святое крещение? — спросил монах старательно ненастойчивым тоном.

— Уже принял, — улыбнулся я. — В младенчестве. Так мне говорили.

— Гхм… — задумчиво проронил друид.

— И смеешь сомневаться! — вознегодовал священник, потрясая складочкой под подбородком, как будто немного растерянный.

— Не то чтобы. Но — и силу древней мудрости мне видеть доводилось. — Я слегка поклонился в сторону друида.

— Еще бы! — оживленно фыркнул Бран. — Иначе, что бы тебе делать на драконьем берегу?

— Эй! — возмутился монах. — Ты еще скажи, что Вифлеемская звезда была драконом!

— Верил бы ты в свою звезду, не сидел бы тогда в повозке, — парировал друид.

— Бог не дал, — смиренно сказал его оппонент.

— Похмелье — твой бог, пьяница!

— Ты вино для причастия оскорблять не смей, чародей проклятый! Сие есть кровь Господня! А не вышел я оттого как ты, бес, попутал, со своими драконами да, прости Господи, возвращающимися языческими душами, не нашедшими пристанища ни в Земле, ни в Небе. Так на ж тебе, от Господа нашего — христиан вы там нашли, а не поганых демонов! Съел?! Benedicte, дети мои! — проговорил он, поспешно осеняя нас крестом. — Благое вы дело совершили с Божьей помощью! А ты, шарлатан!..

Его здорово понесло, друид, уловив мгновенную задержку в потоке слов, начал собственный жаркий монолог, а мы почли за лучшее убраться скромненько в сторонку, пока они отвлеклись.

Олаф, критически покачивая головой, держал под уздцы своего уже оправившегося от контузии коня.

— Поздравляю. Особенно тебя, Ланселот, — он весело хмыкнул. — Ну кто б мог подумать!

Ланселот неопределенно заскрипел, не уверенный, позабавлен ли он сам или раздражен. И сменил тему.

— А где Галахад?

— Наблюдает похороны. Memento Mori и все такое. Напало эпическое настроение. Послушай, Эрик, у тебя что сегодня, повышенная задиристость?

— Не знаю, а что такое?

— Что такое? Ты не переставая, будто нарочно, лезешь на рожон. Ты ведь не пытался их всех оскорбить?

— Нет. Я само миролюбие, — заверил я совершенно искренне.

— Ага. Ты бы еще Джеком-Потрошителем назвался.

— Не та эпоха.

— А по-моему, как раз та.

Олаф рассеянно коснулся ссадины на щеке, уже подсохшей, с явным трудом удержав руку от яростного ее раздирания и, поморщившись, покосился на обильно окрашенные инородной красно-буреющей субстанцией лопухи. Потом с заботливой тревогой еще раз осмотрел голову лошади. Шерстинки цвета кофе с молоком тоже слиплись от выступившей крови, и на лбу образовалось вздутие, но череп остался целым и, хотя время от времени конь неуверенно тряс ушами и закатывал глаза, будто пытался разглядеть свежую шишку, чувствовал он себя не так уж плохо.

— Может, лучше взглянуть на твою царапину?

— Ерунда.

— Как скажешь. Если ты уверен, что лезвие не было заражено каким-нибудь трупным ядом. Некоторые, между прочим, делают это нарочно.

Олаф диким взглядом уставился на меня в упор.

— Меч или копье? — спросил я, сдерживая смех.

— Меч.

— Ладно, Ланселот, соверши еще одно героическое деяние — присмотри за нашими лошадьми. Мы быстро. Пусть Гвенивер не беспокоится.

Гамлет с видимой неохотой поймал поводья.

— Ну откуда я знал, что Гвенивер существует? Да еще из Лодегранса?

Мы гнусно рассмеялись.

— Имена нами правят! — проскрипел я, спародировав голос друида.

И мы направились к ручью, повыше того места, где был устроен водопой.

Все было, конечно, в порядке. Обошлось без ядов и прочих гадостей. Мы просто промыли ранку и наложили на нее немножко дезинфицирующей мази, застывающей на воздухе эластичной пленкой, стягивающей края, — что гораздо гуманней старомодной пары нитчатых стежков, — и предохраняющей от пыли.

Когда мы вернулись к обществу, нас встретили странными взглядами. Молодой воин с чем-то вроде снопика соломы вместо шевелюры, немного нескладный, как щенок дога, с непомерно крупными конечностями и катастрофически тонкой талией, возбужденно что-то объяснял остальным. Рядом стоял Гамлет и разглядывал то, что немного озадаченно крутил в руках Кей. Гамлет кивнул и сказал ему что-то, будто подтверждая или повторяя. Потом поднял голову и посмотрел в нашу сторону с таким видом, будто хотел воскликнуть — «Ага!».

Люди перед нами колыхнулись и слегка расступились. Я насторожился и посмотрел на них так же подозрительно, как и они на нас. Подозрительно? С недоверием? Недоуменно или просто удивленно? Как бы то ни было, моя рука уже потянулась к мечу, и пришлось совершить сознательное усилие, чтобы заставить ее опуститься. Черт, я вижу угрозу даже там, где ее нет в помине.

Кей шагнул к нам, держа боевой топорик на открытых ладонях. Утиный клюв был сплошь покрыт витыми спиралями и колесами. Кею было, кажется, не по себе. Он слегка кивнул в сторону светловолосого парня.

— Бедвир нашел это на краю болота. Действительно, ты убил человека, которому это принадлежало?

Все притихли и уставились на нас, будто мы показывали фокусы на сцене. Что ж, этот изукрашенный цельт трудно было не узнать. Его смешливого владельца я запомнил.

— Я не должен был этого делать?

Кей мотнул головой.

— Вы сражались один на один?

— Да, — подтвердил я, хмурясь.

— Я успел разделаться с остальными, пока он с ним возился, — небрежно заметил Гамлет.

Кей с шальным смешком опустил взгляд на топор.

— Это же был Галапас.

— Кто это? — По легенде, был такой великан. Но этот-то точно был простым смертным, тем более что именно «был».

Кей недоверчиво поднял взгляд. Перевел его с меня на Гамлета, на которого это имя тоже не произвело особенного впечатления. Поглядел на безмятежного Олафа, нашел подтянувшегося к нам Фризиана.

— Кто такой Галапас? Вы что, с луны свалились? О нем же ходят легенды. Галапас — непобедимый воин или демон, фомор** или сын Тараниса***, в котором слишком мало от человека, черное сердце и верная смерть?.. Он что, пал от руки человека, который о нем даже не слышал?!

Кое-кого из зрителей пронял нервный смех. Я пожал плечами.

— Неисповедимы пути судьбы. То-то с ним было что-то трудно. Хорошо, что я и не подумал, что это он.

— Он хоть сказал что-нибудь? — помолчав немного, спросил Кей, неуверенно ощупывая оплетенное кожей древко топора, словно не мог поверить, что оно материально, не призрак, и не проскользнет сквозь его пальцы бледным клочком тумана.

— Нет. Только смеялся. А потом перестал.

— В смысле — умер, — подсказал Гамлет. Нервные смешки наглухо прекратились.

— Что ж, — проронил Кей. — Выходит, сегодня Галапас наконец заплатил за прежнюю кровь… Если хочешь, Бран, — бросил он громко, вскинув голову резким движением, — можешь сложить об этом песню. Но я не могу сказать, что благодарен тебе, — сказал он мне. — Я сам хотел убить его. Может быть, однажды нам с тобой придется выяснить, кто из нас лучше. В Лондиниуме или где-нибудь еще.

— Может быть.

Он напоследок бросил еще один буравящий взгляд, кивнул и отошел, слегка помахивая в воздухе топориком.

— Заплатил за прежнюю кровь, — скептически проговорил Фризиан. — Кажется, кое-кто натворил слишком много шума?

— Так ведь не нарочно! Черт возьми, я всегда считал, что это распространенное имя!

Если бы я знал, как все обернется, назвался бы лучше Мордредом. Но все мы хороши задним умом!

* Эпона — кельтская богиня — покровительница лошадей.

** Фоморы — низшие злые духи в кельтской мифологии.

***Кельтский бог-громовержец. Его символы — спирали и колеса.

IX. Адская гончая

Дальнейший путь был легок и спокоен. Еще где-то часа два. Буро-зеленая лесная идиллия, местами разрушенная и слегка хлюпающая в этих местах старая римская дорога. Тишь, да гладь.

Графиня Элейн быстро пресекла попытку Кея найти нам в процессии более подходящее место. Дамы посчитали, что в такой компании им куда безопасней, чем обычно. Возможно, некоторые в этом сомневались. Так друид и монах, постоянно сменяя друг друга, по очереди — ибо вызывали друг у друга взаимное раздражение, предпочитали все время крутиться где-то неподалеку, приглядывая за порядком.

Бедвир, великий болотный археолог, также откочевал к нам в качестве подкрепления.

Вскоре последний начал вызывать у меня определенные подозрения. Манеры у него были самые располагающие, воспитание прекрасное, быстро выяснилось, что он приходится лорду Кею молочным братом, «старая» графиня питает к нему почти материнские чувства, и вообще все кругом его любят. Если мы попали в самое начало истории короля Артура, никого более подходящего на его роль здесь просто не было.

Меня смущало только то, что сложением, мастью и прочими антропологическими признаками Бедвир не походил ни на кельта, ни на потомка римлян. В его облике было нечто откровенно германское. Льняные волосы, падающие на плечи, радужки глаз, серые как зимнее море, рост, заметно выделяющий его из толпы уже теперь, несмотря на то, что формирование организма как таковое не собиралось завершаться в ближайшее время, из-за чего Бедвир и напоминал костистого молодого дога, которому бурный рост костной ткани не позволяет с той же скоростью наращивать плоть. Зато когда это формирование закончится, он превратится в Геркулеса или Конана — в нечто просто мифическое. Но вот будет ли он Артуром? В разговоре графиня пару раз упомянула о его матери как о своей самой верной компаньонке, которую к ее великому сожалению, ей пришлось оставить дома, так как никто лучше нее не мог распорядиться хозяйством, об отце же никто не заикался. Но похоже, обликом Бедвир был обязан именно ему — обычная военная история, каких много.

Ланселот нашел общий язык с графиней, обнаружив блестящее познание античных авторов, и они с головой ушли в какую-то высокоинтеллектуальную дискуссию о некой космогонической чепухе, в которую я, не удержавшись, вставил пару замечаний, от которых леди от души повеселились, а Ланселот был не прочь меня придушить за несерьезное отношение к философии. Гвенивер помалкивала, загадочно улыбаясь. Гавейн и особенно Галахад травили какие-то неправдоподобные байки с прочими своими спутниками.

— А Мельвасу здорово не повезло с потерей Галапаса, — заметил Бедвир. — Его шансы все падают.

— Шансы на что? — спросил я.

Бедвир склонил голову набок и изобразил укоризненный взгляд.

— Как на что? На то, чтобы одержать победу в тех самых ордалиях, на которые мы направляемся.

— Ах, ты про Божий суд.

— Он самый. Ежу понятно, что властительные лорды не будут во всех поединках участвовать сами, а будут выставлять чемпионов. Галапас был бы для Мельваса Клайдского одной из самых счастливых костей.

— Ну, это-то ясно, — хмыкнул я, разыгрывая прекрасное владение предметом беседы. — Но может, ты имел бы в виду, что у Мельваса падают шансы на то, скажем, чтобы успешно нападать на путников на дорогах или красть богатых невест. С другой стороны, тебе не кажется, что если Галапас был так хорош, он мог бы начать игру и в свою пользу? Кажется, правилами это допущено?

Бедвир сделал большие глаза, будто это не приходило ему в голову, но было вполне возможно.

— О… да, в этом что-то есть. Но это рискованно… Хотя, Галапас — да, ты прав, этот, пожалуй, мог — силен, безумен и себе на уме. Черт, и правда… Но вот прочим бы на его месте ничего не светило! Хотя как поют барды и всюду объявлено, любой странствующий воин может принять участие, тот за кем недостаточно ни земель, ни сторонников, если и сумеет выиграть, по какому-то капризу богов, того просто использует кто-то из сильнейших, или его вообще убьют, или не признают, вопреки договору придумав какой-то предлог, и все будет еще хуже, чем было. Война разгорится позлее прежних. Ох уж эти друиды, но хоть сейчас перемирие, пока все не произошло. А чем все кончится?

— Вечно так — напророчат с три короба, а потом сидишь и думаешь, так ли тебе это надо.

Бедвир расхохотался.

— Боже, слово в слово — лорд Кей! — И замолкнув, бросил острый взгляд, не прокомментировав дальнейших умственных построений. — Что ж, как бы то ни было, наш непобедимый великан отправился к своим богам… или к чертям.

— Такое уж невезение.

— Перст судьбы. Какой-то бог оказался сильнее его отца Тараниса. А какой, кстати, бог?

Я пожал плечами.

— Да разве их поймешь? Может быть, сам Таранис вздумал за что-то его покарать? Боги переменчивы.

— Да, знаю, — он усмехнулся, отведя взгляд и покачав головой. — Это я так, подумал — вдруг ты скажешь хотя бы, какому богу служишь?

— А кто сказал, что я кому-то служу?

— Все кому-то служат, — спокойно сказал Бедвир, как само собой разумеющееся. — Я знаю, ты сказал отцу Блэсу, что крещен. Но прозвучало это как какая-то двусмыслица. Позволь предположить, что есть некий бог, которому ты посвящен помимо Христа, как бывает у нас в Британии, и есть какой-то обет ему, связанный с множеством священных запретов. Если это так, я не буду больше спрашивать.

Я посмотрел на него с улыбкой и слегка кивнул.

— Что ж, ближе чем ты, подобраться к истине невозможно, — ответил я, подумав о таком божестве как «Янус». Вера не имеет значения, но посвящение определенно имело место.

— Ну, — Бедвир с улыбкой пожал плечами, — если честно, я дружелюбен ко всем богам, что ко мне не враждебны!

— Прекрасная позиция!

— Но вообще-то, я христианин.

— Ага. Кто из нас без греха?

— И впрямь!

Нам удалось друг друга рассмешить. Да и в будущем не раз удавалось.

Кого-то он мне напоминал своим стилем поведения. Этакая смесь джентльменской скромности, кротости и снисходительной покровительственности одновременно. Неважно на самом деле, на кого он походил. Даже в одном и том же мире то и дело встречаются люди не то чтобы одинаковые, но напоминающие каких-то предыдущих знакомых как «дежа вю», как легкие вариации одной и той же музыкальной темы. А уж во времени таких двойников еще больше чем в пространстве. Мы этим частенько пользовались при перемещении психоматрицы в оболочку наиболее готовую к ее принятию, то есть в сознание людей психически практически идентичных нам. Но наша нынешняя экспедиция слишком во многом отличалась от предыдущих, только по привычке обращалось внимание на то, как схожи бывают люди из разных времен. Есть какие-то универсальные амплуа, которые они играют, кто лучше, кто хуже, кто с большей или меньшей выдумкой и импровизацией, но по сути — все это одно. Не такое уж и неограниченное количество разновидностей человеческих личностей существует на свете. Впрочем, на этом строятся и все гороскопы и поговорки об одного поля ягодах и об одном тесте.

Ведь каждому знакомо это чувство — когда видишь человека впервые, но уже будучи некогда ознакомлен с его предыдущей копией, воспринимаешь его давно знакомым, лишь с усилием напоминая себе, что это совсем другой человек — но поздно, общение начинается и естественно катится дальше, как по маслу с горки.

Мне стало немного не по себе, когда я вдруг понял, кого он мне напоминал. Въедливый Майк Арли. Что-то частенько мы встречаемся, и каждый раз — сюрприз… Это ввергло меня на некоторое время в задумчивость. Я предпочел отвлечься на что-то другое, чтобы не забывать, где нахожусь. Впрочем, наверное, мне мерещилось. Мы были не так уж хорошо знакомы — просто отдаленное сходство, какие-то отдельные черты. Во всем прочем я ошибаюсь, приглядевшись, я уже решил точно, что это так. Просто вдруг вспомнил сам принцип. Не имеет значения.

— Конечно, конечно… — ласково говорила графиня, благодушно щурясь и кивая Ланселоту, соглашаясь с какой-то его заумной мыслью. — Какой ум! Сколько же тебе лет, юноша? Семнадцать? Восемнадцать?

Судя по тону и постановке вопроса, она явно пыталась польстить моему приятелю, завышая планку. На большее мы по этим временам не тянули. Тут и взрослели, да и старились быстрее. Гамлет прикинул разницу в уме, и не то кивнул, не то пожал плечами.

— Да… хм… восемнадцать. Скоро будет…

Решил поважничать, хвастунишка. Ему всего-то скоро стукнет двадцать три… Самому бы не забыть, что выгляжу максимум на семнадцать, а то и еще меньше. Все в сравнении, конечно. Просто в наши-то времена не только продолжительность жизни куда больше, но и условия потепличней и медицина получше. Как объяснить, что на любом из нас нет ни малейшего намека ни на один шрам? Так здесь можно выглядеть лишь в нежном возрасте.

Случайно оглянувшись, я заметил взгляд Гвенивер, пугающе задумчивый, если не мечтательный, тут же потупившийся. Н-да уж, это она нам маленькая девочка, а вот мы для нее далеко не древние старцы… Боже, кажется, я и сам покраснел, только этого не хватало. Следующая осторожная оглядка меня слегка успокоила. Гвенивер почти с тем же выражением созерцала теперь Гамлета. Можно было спокойно перевести дух.

Так тихо, понемногу, дорога вывела нас из леса, но еще прежде, чем мы из него вышли, до нас стал доноситься запах дыма — и что-то слишком тяжелый. Не такой легкий, веселый как от обычного костра. Все вскоре прояснилось — открылось пепелище, окруженное сирыми мокрыми полями, остывшее, судя по всему, достаточно давно, за исключением некоторых все еще курящихся сизыми змейками кучек шлака. Люди графа Эктора немедленно ощетинились. На минуту продвижение остановилось, затем продолжилось, но в настороженной манере крадущегося леопарда, что-то учуявшего, но еще не решившего, куда ему стоит прыгнуть и кого рвать в клочки. Кей счел нужным сперва провести разведку и кликнул добровольцев.

— Пошли? — спросил Бедвир.

— Давай, — согласился я.

Фризиан-Галахад тоже составил нам компанию. Гамлета задержали увлеченные философией дамы, а Олаф решил не утомлять без крайней нужды бедную контуженую лошадь.

В излюбленном Кеем стиле кавалерийской атаки, мы грозно вторглись на выжженную землю. Бесплотные духи были безропотны и не оказали нам никакого сопротивления. А кроме привидений тут не было уже никого, только взметнулась в небо с громоподобным хлопаньем крыльев и хриплыми проклятьями стая воронья.

Мы остановились, оглядываясь, и теперь уже проклятьями и гневными воплями разразилось не воронье. Даже глаза Фризиана расширились, а по окаменевшему лицу разлилась зловещая зеленоватая бледность. Что и говорить — запеченные в золе вместо картошки детские головки — зрелище не для слабонервных.

— Да, — сквозь зубы процедил Бедвир. — Нелегко к такому привыкнуть, будь оно проклято…

Кого-то слишком сентиментального или слишком пристально вглядевшегося, шумно прихватил желудочный спазм. Это показалось мне некстати заразительным. Я нежно полуобнял недовольно храпящего и скребущего землю копытом Гвена за шею, но сумел справиться с собой, по крайней мере, на время. Бедвир сочувственно похлопал меня по плечу.

— Как, порядок?

— В наилучшем виде, — выдохнул я.

Судя по мрачноватому хладнокровию Бедвира и брюзгливому ворчанию Кея, случай был не такой уж из ряда вон выходящий.

— Вот черти драные… — сказал Кей. — В прошлый раз хоть кто-то в живых остался.

— Может, кто-то и есть, да прячется? — рассудил его говорящий медведь по имени Марцеллин.

Кей окинул все кругом орлиным взором и фыркнул без особенных иллюзий.

— Надо убедиться, что здесь нет никого, кому еще может потребоваться помощь. И останки несчастных следует похоронить, а не бросать волкам да птицам. Если у кого-то для такого дела слишком нежные нос или руки, пусть этот кто-то лучше привезет священника.

Подняв взгляд, я понял, что Кей смотрит на меня. В черных глазах притаилась торжествующая презрительная насмешка, готовая стать явной.

Я небрежно потрепал гриву коня, а потом соскочил на землю, вернув Кею кривую усмешку.

— А вот дам сюда везти не стоит. Кого пошлем? Кстати, вороны — мои любимые птички.

Поняв, что ни за каким священником я не поеду, оставив другим столь чудесное место, Кей недовольно покрутил носом и отослал кого-то другого. Бедвир с ухмылкой мне подмигнул и покачал головой.

Тем временем, с Кеем во главе мы обрыскали дымящуюся плешь на лице земли, не найдя ничего утешительного. Обнаруженных обгоревших трупов явно хватало на всю деревню.

— Похоже, вы такое уже видели, — со светской сдержанностью заметил Фризиан Бедвиру, взявшему над нами негласное шефство.

— Угу, — промычал Бедвир. — Перемирие перемирием, а по мелочи некоторые все равно друг другу гадят.

— Ну, всегда, наверное, полно каких-нибудь беспризорных отрядов…

Бедвир сразу же начал решительно мотать головой, слегка путаясь в своих лохмах.

— Нет. Ради забавы редко выбивают все на корню. А это — соседские склоки — лишают друг друга живой рабочей силы, уничтожая все подчистую — и детей, и женщин, чтобы население не восстанавливалось и со временем.

— С ума сошли? — покачав головой, поинтересовался Фризиан. — Для кого они расчищают место? Для саксов?

— Каждый думает, что на его век хватит, — предположил я. — И потом, за полное уничтожение некому мстить. Кровный интерес пропадает. А строки в расходных книгах всегда можно оспорить или замять другим способом…

Мы остановились, уставившись на остатки частокола. Какие-то извращенцы повесили несколько трупов рядком, нацепив их на заостренные колья, почерневшие от толстого слоя засохшей крови. Когда-то эти тела принадлежали женщинам, причем не старым. Обожжены как прочие, они не были. Полностью обнаженные, со вспоротыми животами, разметанными внутренностями, исклеванные птицами так, что поверхность тел напоминала ноздреватую розово-белесую губку. Воздух от роящихся мух звенел и дрожал. Я задержал дыхание с чувством, будто проглотил целый ящик тяжелых слесарных инструментов и запоздало пожалел о том, что не пожелал ехать за священником. Мы были похожи на личинок, плавающих в густом, давно протухшем супе. Одно меня утешало — похоже, всем было не лучше. Есть вещи, от которых воротит даже тех, кто сам сеет смерть и привыкает ко всем ее проявлениям. Кей куда-то пропал. Фризиан тоже магическим образом сгинул, будто его не было рядом всего мгновение назад. Это всего лишь рефлексы. Что будет, если стукнуть молоточком по колену? То же обычно происходит, если вы вдыхаете в такой концентрации нечто, что не входит в вашу привычную кулинарную книгу. Просто следует непроизвольная реакция.

— Ух, — сказал Бедвир, на всякий случай прижимая ладонь к губам, когда мы отошли с подветренной стороны кошмарной выставки. — Ну ладно — набеги. Но чтобы просто досадить соседу…

Как из-под земли, снова возник помрачневший Фризиан.

— Избавляться надо от таких традиций, — буркнул он. — По такому же принципу как здесь — на корню.

Бедвир фыркнул.

— А как? Нет высшей власти, что могла бы это сделать. При Утере такого почти не случалось. Но он умер уж сколько лет назад и никому не удалось с тех пор доказать, что он может быть новым верховным королем. Каждый сам себе глава, у каждого свой бог, для каждого те, что не с ним, враги, да и не люди — просто дикие лесные звери. — Он помолчал. — В ваших краях, видно, такое — редкость. Впрочем, у нас в Регеде — тоже. Мы так не делаем, а у нас — никто не смеет.

Прибыл священник, а с ним и друид. Оба оказались не слишком впечатлительны, но тут же перецапались на почве взаимных идеологических разногласий, касающихся порочного религиозного воспитания и погребения. После чего каждый забормотал свой дежурный, подходящий случаю гимн.

— Если это цветочки, — оглядываясь и теребя застежку плаща пробормотал Олаф, приехавший вместе со жрецами альтернативных культов, чтобы поддержать нас в трудную минуту, — то каковы ягодки?

— А с чего ты взял, что это цветочки? — спросил я, подтаскивая к общему ряду на дощечке, нечто небольшое, исклеванное воронами.

— С того, что предыдущая заварушка перед этими ягодками была просто цветочком. Все хуже и хуже. А ведь это только первый день.

— Ничего, ничего, — сказал Фризиан. — Скоро откроется второе дыхание.

— Хочешь, чтобы меня прямо сейчас стошнило? Хватит с меня дыхания!

По понятным причинам похороны носили максимально упрощенный характер, больше напоминающий заметание сора под ковер — в данном случае — под дерн. На самом деле, кроме трупов на кольях, от прочих осталось совсем мало. Прах к праху.

Среди этой деловитой возни странно было услышать вдруг тоненький вскрик ужаса. Еще удивительнее, что он был подхвачен. Что, собственно, могло напугать этих людей?

— Уходи! Уходи! — раздавались панические выкрики. Все похватались за амулеты, зашептали что-то испуганное под нос, кто-то зажмурился, кто-то начал бросать чем попало в источник замешательства. Впрочем, когда мы разглядели его, то поняли, что бросали чем попало не в него, а куда-нибудь поблизости, чтобы отпугнуть, отогнать, но не дай бог, не причинить ненароком вреда.

Предмет этого смятения — крупный, но неимоверно тощий и замызганный белый щенок-подросток, тоскливо непонимающе заскулил и, поджав хвост, напряженно сел на землю на почтительном расстоянии, вздрагивая всем тельцем и нервно приподнимая то одну, то другую переднюю лапу, не убегая и глядя на людей большими умоляющими кроваво-красными глазами злосчастного альбиноса. Неприкаянная белая ворона — пусть и собака.

— Пес Аравна!.. — возбужденно восклицали вокруг. — Гончая Аннона!.. По чью тебе еще душу? Уходи прочь! Уходи! Хватит с тебя добычи…

Олаф отчетливо откашлялся, подавляя облегченный смех, а Фризиан решительно полез вперед сквозь толпу, которая сама пятилась назад. Я понял его чувства — Фризиан крайне неравнодушен к этим друзьям человека, особенно к собакам, и ему просто больно было смотреть на происходящее, тем более что творилось оно вовсе не по злобе, а из-за предрассудков. Я последовал за ним, хотя сам больше неравнодушен к кошкам. Но уж очень это было несчастное создание, да и Кей начал ворчать что-то о том, что не побоится какого-то там призрака, а просто пойдет и порубит его мечом, если он не уберется восвояси. Впрочем, на Кея тут же набросились с напоминаниями, какие жуткие несчастья падут на его голову, если он тронет это исчадие ада хоть пальцем. Кей, отбиваясь от этих пророчеств, замешкался, тем более что Марцеллин просто-напросто ухватил его за пояс, полагая, что спасает этим господина от великих бедствий. К тому же я вспомнил, что совершенно случайно, в качестве запасного рациона, у меня в поясной сумке завалялась пражская колбаска в обертке, вполне похожей на пергаментную. Пожалуй, во мне самом аппетит проснется очень нескоро.

— Перестаньте! — воскликнул Фризиан, выбираясь из толпы наружу и вставая перед ней в образе воплощенного упрека. — Придите в себя. Этот щенок всего лишь альбинос, а не какой-нибудь демон.

Его слова определенно всех озадачили.

— Всего лишь кто? — переспросил Кей.

Фризиан валял дурака. Мог бы ввернуть любой набор букв вместо настоящего термина, эффект был бы тот же. Он прекрасно знал, что им неизвестно такое понятие как какой-то там альбинос, хоть латинское слово albus они, конечно, слышали. Но это же значит всего лишь «белый», а просто белых собак они видели и вряд ли пугались. Зато когда говоришь с умным видом слова на предположительно благородной латыни, аудитория начинает подозревать в тебе эксперта по данному вопросу и доверять твоему мнению, если у тебя таковое имеется. Это усыпляет бдительность и успокаивает.

— Альбинос, — повторил Фризиан с самым благостным видом, пока все сбились с толку.

— А это что еще за тварь?

— Обыкновенная адская гончая, — с удовольствием сказал я Кею почти в ухо, и он шарахнулся. — Ничего страшного. Эй, малыш, это тебе! — Я весело помахал в воздухе колбаской.

«Адская гончая» вскочила и вытянулась стрункой, уставившись на нас с напряженной надеждой. Потом тявкнула на высокой ноте и бочком, петляя, потрусила к нам. Остальные с невнятным визгом от нас отпрянули.

Я наклонился, из рук скармливая несчастному призраку из далекого и мифического прошлого шпикачку-полуфабрикат. Тот сосредоточенно ткнулся в нее подрагивающим влажным носом и тут же жадно заклацал зубами, заглатывая подношение.

Какое же это было идиллическое удовольствие — кормить какого-то голодного доверчивого щенка, виляющего тонким хвостиком, после того, чем мы тут занимались! Я ласково погладил тощее недоразумение, снова с удивлением отметив, до чего же у него выступающие ребра и впалый живот.

— Взгляни, — сказал я Фризиану, который тоже с сочувствием разглядывал песика. — Бедняга явно давно не ел. Похоже, мертвечины он не пробовал.

Галахад пожал плечами.

— Видно, опоздал. Мы уже все прибрали.

Я потрепал щенка за ухом и с трудом увернулся от длинного мокрого языка, быстро выпрямившись. По крайней мере, от кошек слюна не летит во все стороны, а хвост от избытка чувств не метит выбить глаз-другой. Щенок поставил лапки мне на колено и, ухитрившись-таки, лизнуть руку, взвизгнул что-то счастливое. Фризиан перехватил собачку, не имея ничего против общения в подобном стиле, и тоже нашел «псу Аннона» съедобный подарок. Тот был просто вне себя от радости.

— Не волнуйтесь, — сказал Олаф, — одновременно хлопнув по спинам остолбеневших Марцеллина и Бедвира. — Ну, даже если потерявшаяся псинка из Аннона — что тут такого? А скорей — полукровка от обычной дворняги…

— Глаза как кровь, — хрипло сказал Бран, выбравшись вперед и приглядываясь к животному со смесью опаски и восторга. — Когда у белого пса такие кровавые глаза — это верный признак, что он не принадлежит миру смертных.

— Ну и что?! — воскликнул Олаф, широко раскрывая глаза и демонстративно не видя проблемы. — Мало, что ли, людей ведет свой род от богов? Да все мы — по вашим басням! Никакого несчастья этот замухрышка принести не может. Да и старикан Аравн не оскорбится, если мы с его животинкой будем поласковей.

— Аравн, король Аннона, потустороннего мира, где души возрождаются к жизни… — задумчиво пробормотал Бран, глядя на щенка вспыхивающим взором, а потом медленно обведя им нас троих. — А не считаете ли вы, что мы должны вернуть ему то, что ему принадлежит?

— Что? — возопил Олаф. — Знаю я ваше «вернуть» — в жертву принести! Ну уж нет. Если хозяин за чем-то его послал, так и отзовет сам, а если потерял или выгнал — так не очень-то он ему нужен. Боги с вами!

— Ладно, — негромко сказал Бран с улыбкой тихого сумасшедшего, — вам, видно, лучше знать. Берите его себе. Может, в этом и промысел.

Олаф скорчил рожу, постучал пальцем по виску, когда друид отвернулся, и с победной усмешкой посмотрел на нас.

Кей храбро двинулся вперед. Щенок смущенно посмотрел на него и попятился. Фризиан ободряюще похлопал его по спинке. Кей нервно слегка поглаживал рукоять меча, но левой рукой, без всякой угрозы. Из-за его плеча выглянул длинный Бедвир.

— У призрака случайно нет блох? — поинтересовался он слегка натянуто, стараясь бравировать.

Кей потер указательным пальцем переносицу, потом ткнул им в животное.

— По крайней мере, этот замухрышка — не падальщик этой деревни, — заметил Кей, и его рука рассеянно соскользнула с меча. — Если судить по его мощам. Еды-то тут было предостаточно. Странно, верно?

— Да небось вороны не подпускали, — предположил Бедвир. — Его же, бедняжку, ветром качает.

Кей сочувственно кивнул.

— Одно слово — замухрышка.

— Так значит, просто замухрышка? — иронично осведомился Фризиан, ласково поглаживая костлявую голову с крутым лбом и ушками-лопушками. — А не демон? Маленькое, тощее, блохастое несчастье с преданными глазами и почти крысиным розовым хвостиком?

Кей сердито фыркнул.

— Глупости! Мы же христиане! — Он протянул руку, остановился, поколебался и потрепал-таки неуклюже щенка по загривку.

Так у нас появился еще один спутник. На страх всем встречным. Волевым решением было принято, что мы не суеверны, а адский пес, виляющий хвостом и восторженно повизгивающий с высунутым языком — не дурной знак.

* * *

— Ну, вот мы их и сплавили, — проговорила Линор. — Теперь пора подумать и о нашем перевоплощении.

— Куда нам торопиться? — спросила Антея, небрежно блуждая пальцами по клавиатуре.

— Как куда? Мы же не собираемся надолго тут засиживаться. Что это еще за монастырь? Они там, видите ли, гуляют и наслаждаются, а мы тут сидим и занимаемся строгими и холодными точными науками? А если это занятие затянется на всю нашу жизнь? — Линор вздрогнула. — Тогда что?

— Нет! — воодушевленно воскликнула Антея. — Конечно, запасной вариант нам просто необходим! Но ведь за тем ребята и отправились — провести разведку, рассказать нам все о царящей там атмосфере и вообще проделать черновую работу по освоению нового мира.

Линор капризно фыркнула.

— Ага! Потому, что нам, девушкам, опасно этим заниматься!

Антея потрясла своей роскошной каштановой копной волос, и с улыбкой закатила глаза.

— Ох уж эти старые предрассудки, что подхватываются как грипп… Нет. Просто потому, что мы лучше разбираемся в технике. Это же действительно так. А поскольку «Янус» — наша главная задача, нас нужно всячески беречь, холить и лелеять. Потому что если вдруг что случится, как, например, эта жуть с Эрвином, не всем может хватить его легендарного везения вернуться, легко отделавшись. А без нас они тут все не разгребут и до второго пришествия. Так что все это прагматизм в чистом виде, а не романтика.

— Угу… Боже мой, Антея, не напоминай. Жуткий был день, начиная со всяких ужасов в морге…

— Слава богу, у него легкий характер.

— Я бы не сказала. Хотя, кое в чем, пожалуй — да. Слава богу. Да еще эта накладка во времени. Лихо — и все-таки как-то восстанавливает равновесие! А то было бы очень грустно.

— И что поразительно, я даже не знала, что он умеет лгать, да еще под наркозом. В школе мы его звали лисенком, но только за цвет волос и безобидные шутки — они правда никогда не были злыми. Но лично мне он всегда казался просто патологически честным.

Линор невольно усмехнулась.

— Ты судишь по поверхности и никогда не пыталась проникнуть вглубь, а там-то и начинаются швейцарские замки. И потом, по мелочи… Он не рассказывал тебе про смеющуюся девушку?

— Про кого?

— Смеющуюся девушку. Она смеется по ночам и тихо напевает, но что — невозможно разобрать. Якобы он слышал ее здесь несколько раз, с тех пор как мы тут оказались. Она — это что-то неуловимое. В момент, когда ее слышно, ты готов поклясться, что она настоящая, а потом — уже нет. То ли ветер, то ли что-то еще, какой-то звенящий спецэффект неопределенных предметов.

Антея приподняла брови и скорчила задумчивую гримаску.

— Очень поэтично.

— Он сказал, что принял бы ее за баньши, если бы она плакала, а не смеялась. Но раз она смеется — ее можно не принимать всерьез.

— Ну конечно это просто шутка! Она ведь смеется. А мы сейчас как раз в том мире, где должны жить баньши.

Линор пожала одним плечом и улыбнулась как-то криво.

— Хорошо, если это просто шутка. А что, если он на самом деле начинает сходить с ума?.. После таких приключений — это ведь было бы вовсе не странно, верно? Для нас это вообще не странно.

Они подавленно замолчали и занялись работой. За их спинами через несколько минут послышался шум. В отсек, потирая уголок глаза и украдкой зевая, с кипой распечаток подмышкой, вошел доктор Мэллор Гелион.

— Всем привет. Кажется, я задремал. Но потом услышал как кто-то рядом хихикает и сразу проснулся. Кто это из вас надо мной потешался, интересно?

— Над тобой? — озадаченно переспросила Линор.

— Ну да, знаю я, вечно вы надо мной, стариком, смеетесь! — шутливо возмутился доктор Гелион.

— Но вы же не могли нас отсюда слышать? — возразила Антея. — А мы уже давно тут сидим.

Доктор Гелион беспечно пфыкнул в медные усы.

— Да? Значит, мне это просто приснилось? Забавно, а мне показалось, что я так отчетливо слышу смех… Ну и ладно. — Он пожал плечами, сел в кресло перед невысоким столиком и стал раскладывать бумаги стопками на столе и на полу.

Линор ошарашенно смотрела на Антею. Антея ошарашенно смотрела на Линор.

— Ну, знаешь ли, средь бела дня… — пробормотала Антея, качая головой.

Линор недоумевающе потрясла головой и беспомощно развела руками.

— А? Что? — рассеянно переспросил доктор Гелион, поднимая голову. — Кто-то что-то сказал? Или опять никто ничего не говорил? — Не дожидаясь ответа, он глянул на часы. — Кстати, мне не повредила бы чашечка кофе. А вам?

X. Через дебри, сквозь туманы, зачарованные страны…

Мы были в пути уже два дня.

— Ну сколько же можно хоронить?! — простонал Гамлет.

Мы ехали чуть-чуть в сторонке от остальных — они шумели сами по себе, бряцанием оружия, топотом копыт, скрипом колес в повозках без рессор, смехом и нестройным пением, что не дало бы им нас хорошенько расслышать, и Гамлет решил хоть немного дать волю чувствам, накопившимся за время этого короткого путешествия.

— Вот видишь, что значит связываться с порядочными христианами, — сказал я поучительно. — Сколько придется.

Конечно, еще далеко не все населенные пункты в Британии превратились в кучки отбросов и остывшего пепла. Но это маниакальное стремление все по дороге прибирать за всеми, а не только за собой, и впрямь немного утомляло, хотя одновременно внушало уважение. Компания графа Эктора, судя по всему, вообще внушала всем уважение, и не только этим стремлением к порядку. Исключаяпервую сумасбродную атаку короля Мельваса Клайдского, подобных нападений больше не было. Разве что мелкие склоки то тут, то там, как водится в дороге. Эктора повсюду встречали как фактического главу Регедского королевства, умудрявшегося почти процветать среди господствующего смятения и разорения. Неудивительно, что именно ему король Лодегранса, соседнего постоянно подвергающегося вторжениям королевства, доверил свою единственную дочь. Нигде она не могла бы чувствовать себя в большей безопасности, чем под его покровительством. И старый король Регеда спокойно доживал свои дни, не беспокоясь ни о необходимости поддерживать свое право на власть в трудной борьбе, ни о том, что кто-то посмеет на него покуситься. За такой-то каменной стеной.

— А тебе-то собственно, что за печаль? — осведомился Олаф. — Ты же почти не принимаешь в этом участия. Вечно у тебя находится какая-нибудь дама, которую надо занимать беседой, полезной и уму и сердцу.

Гамлет возмутился.

— Я пока еще не ослеп и обоняние у меня не отшибло. От вас, кстати, я бы просто молчал, чем уже несет.

Фризиан критически потянул носом.

— А что? Приятным дымком от костра.

— Теперь это так называется… Уж лучше бы мы ехали одни, чем с этими маньяками.

— Да-а? — насмешливо протянул Олаф. — А я вот все думаю — что, если бы первым мы встретили не Эктора? Как ты сам заметил, что-то постоянно приходится хоронить.

Гамлет оскорбленно надулся.

— Отмахались бы. А вот хоронить всех подряд точно бы уже не стали.

— Ах, как оптимистично! Честно говоря, хотел бы я знать, как тут нашим потом проехать без тяжелой артиллерии.

— Ну, зачем же — без? — возразил я. — Пусть все тащат с собой — сойдет за колдовство, а оно пока еще в чести. Мерлин скончался — надо же как-то заполнить нишу.

Весело тявкая, нас догнал адский пес. Галахад нагнулся в седле, протягивая ему хлыст. Пес вцепился в него зубами, и Фризиан втащил его наверх.

— Ну-ка, песик, голос! — скомандовал Фризиан.

Тот, бестолково размахивая лапами, завилял хвостом и лизнул своего покровителя в нос. Фризиан, не успев увернуться, издал досадливый возглас.

— Ты кому, собственно, командовал? — спросил Олаф, под наш смех.

Беззаботно подскакал Бедвир, и заправил за ухо мешающую светлую прядь.

— Э… кстати, насчет собачки. Вы ее уже как-нибудь назвали? А то как-то неудобно, что ее так и зовут — то зверюшка Аравна, то чертова животинка, то адское отродье.

— Это тебе Бран сказал, что если дать ей имя, будет не так страшно? — поинтересовался я.

— А чем вам не нравится такое гордое имя, как Адский пес? — полюбопытствовал Фризиан с ангельски невинным видом.

— Хе! — сказал Бедвир. — Да не то чтобы не нравится, но ей-богу, смущает.

Фризиан царственно отмахнулся.

— Не будем торопиться. Не так-то просто дать достойное имя адской гончей.

Бедвир со смешком закатил глаза.

— Кажется, у этого объекта мы собираемся остановиться, — похоронным голосом сообщил Ланселот.

Объектом был постоялый двор с привязанным у входа пучком остролиста. Буколическое заведение, смахивающее на старый добрый свинарник. Последний тоже был где-то здесь, о чем свидетельствовали запах и отчетливое хрюканье, доносящееся не издалека. Из лабиринта дощатых построек и плетеных загородок слышалось животное многоголосие. Ржание, гогот, кудахтанье, лай и прочее, от чего завяли бы уши у всякого цивилизованного человека. На нас же особенного впечатления это уже не производило — видно, начали входить во вкус, хотя воспринимать окружающее непосредственно было не совсем то, что через призму чужого сознания и мировоззрения, иных памяти и привычек. Обычным перемещением, как теперь, мы не пользовались со времен учебы, когда это было только наглядным примером того, что, в сущности, уже ушло в прошлое. Так что в наших реакциях мы порой чувствовали некоторый недостаток желаемого профессионализма. Но когда вообще удается полностью достичь желаемого?

День катился к мутному закату и хотелось бы надеяться, что предстоящая ночь пройдет не беспокойнее предыдущей. Вчера мы встали лагерем в довольно-таки густой лесной чаще. Несмотря на последнее, волки и разбойники обходили нас далеко стороной. До глубокой ночи у костров рассказывали байки о подвигах, потом — жуткие истории о призраках, проклятиях и мести мертвецов, перешедшие затем снова, чтобы развеять напущенный ужас, к россказням о том, кто, как, кого зашиб понадежнее, с тем намеком, что мертвые, в общем-то, не кусаются, если соблюдать осторожность. Как заметил один парень по имени Дерелл:

— Если видишь мертвеца, ткни его мечом как следует, а то еще, не дай бог, поднимется.

Тут же обсудили и ловкие приемы ведения боя. Марцеллин поведал нам жуткий секрет — нет средства вернее, чем «подлый удар в спину». Пока все катались со смеху, он пояснял:

— Нет, серьезно! Вот говорят — не бей в спину. А куда ж, дохлый фомор побери, еще попадешь, когда он во весь дух улепетывает?!

Галахад, посчитав, что все достаточно развеселились, счел это за вызов и поведал историю ужасов собственного сочинения — о лесных дебрях, о черном сердце густой чащи, где скрипучие деревья передвигаются, сбивая путников с толку, выщелкивают сухими сучками страшные заклинания и выпивают из смертных жизнь и душу, так что они навеки остаются там, становясь такими же деревьями-упырями, чья единственная цель и наслаждение — ловить человеческие души и дальше, превращая людскую плоть в холодную, источенную червями древесину, почти бессмертную и вечно страдающую от гложущих ее жучков, животных, уродливых грибов и зимних морозов. Это была леденящая кровь история о верной дружбе и любви, от которой у слушателей перестал попадать зуб на зуб. А было в ней следующее, опуская некоторые лирические подробности:

Один человек отправился как-то на охоту, да заплутал. И куда бы он ни ехал, лес кругом становился все гуще, деревья вставали все плотнее и плотнее, и когда он уже обезумел от отчаяния и страха и вконец обессилел, деревья подступили вплотную, обхватили его ветвями и стали сдавливать, пока не раздавили в страшных муках человеческое тело, превратив в жесткий ствол дерева. И был у этого человека верный друг, его названный брат, что поклялся найти его. К несчастью, его поиски увенчались успехом. Тогда жена первого неудачника, дама весьма преданная и отважная, сама решилась отыскать возлюбленного или отомстить за него. И также отправилась в лес, вооружившись топором, кремнем и трутницей. Как женщина умная, как только ей становилось не по себе, а лес казался слишком густым и темным, она разжигала костер, и — пожалуйста, лес тут же редел. Но окончательно поняла она, что дело нечисто, когда срубила один ствол, испустивший человеческий предсмертный крик, и из сруба истекла скудная капля крови. Соседнее же дерево все задрожало, застонало, и капли росы упали с него как слезы, когда оно горестно заплакало. И знаком был женщине этот голос — голос ее потерянного супруга. В великой печали, потеряв голову, бросилась она к дереву и заключила в крепкие объятия. Но объятия дерева были еще крепче… И сжав ее в чудовищных тисках, кривые сучья обратили ее в тонкую трепещущую осину, с листьями, горящими брызнувшею выдавленной кровью. Но никто бы не понял этого, увидев осину — ведь стояла осень.

Под конец истории все дрожали как осиновые листья. Учитывая почти гипнотические способности Фризиана, в этом не было ничего удивительного. Тон, бархатный голос, проникающий глубже, чем сталь, небрежная естественность и смиренное сокрушение над вымышленным несчастьем. Потом сам Галахад, как ни в чем не бывало, дожевал оленину и с удовольствием допил вино. Остальных почему-то охватила отвратительная трезвость, и всю сонливость как рукой сняло. Как-никак, дело было в лесной чаще.

Поскольку Фризиан так об этом и не позаботился, пришлось всех успокаивать замечанием, что пока костры не погашены, подобные напасти нам никак не грозят. К тому же, дело было в давние времена, когда основным металлом для людей была бронза, а с приходом холодного железа, которым, между прочим, каждый из нас обладает, число зловредных существ, посягающих на человека, сильно поубавилось. Довод с холодным железом принес всем некоторое облегчение. О его способности отпугивать злых духов известно было всем, и значит, были все основания уповать на его защиту.

— Ладно, ладно, — хитро сказал Галахад. — Надеюсь, дух Галапаса не придет к тебе сегодня ночью. Он ведь, говорят, был не обычный человек.

Все опять начали от нас отодвигаться. Что-то Фризиан совсем увлекся. Мало того, что все и так уж чуть не бьются в истерике от нашей подшефной адской гончей. Хорошо еще, что сейчас последняя мирно спит и только изредка подергивает ушами и лапами, намекая, будто вышла во сне на чей-то след.

— Ко мне — не придет! — самоуверенно заявил я. — Но если что — будите. Я с ним разберусь!

Потом мы с Галахадом напросились в караул в четвертую стражу, за компанию с Бедвиром, и наконец решили соснуть.

Говорят, когда меня будили, я кого-то чуть не убил, хотя помню только, что слегка поворчал. Но об этой четвертой страже мы не пожалели.

Что и говорить о вере в колдовство, вся ночь была пропитана магией как мякоть свежего плода душистым соком. Сказочно четкие очертания верхушек деревьев на фоне звездного неба, с которого уже скрылась набухающая понемногу луна, причудливо изогнутые стволы и ветви, напоминающие бог знает что — ну, это уже зависит от меры вашей испорченности… Тени от притушенных костров водили самозабвенные хороводы со светлыми бликами, то высвечивая, то вновь скрадывая фрагменты живой фантастической картины.

А потом пал туман. Наплыл тяжелыми дымными клубами почти абсолютного мрака из глубины леса, с чудовищной быстротой заволакивая, поглощая все вокруг. Видимость резко упала, все растворилось, помутнело, и даже соседний костер казался призрачным болотным огоньком.

Мы спугнули в тумане какую-то птицу, устроившую в ветвях настоящий грохот, а адский пес возбужденно растявкался, но больше ничего не случилось. Просто мы первыми встретили жемчужный рассвет. Великолепная вышла коллекция меняющих освещение и прозрачность пейзажей.

Потом туман в какой-то степени сказался на «серых клеточках» — некоторая призрачность стала преследовать нас и средь бела дня. А друид все приставал с какими-то дурацкими расспросами то о медведях, то об эльфах.

— Я знаю, что ты это знаешь, — похихикивал он тихонько, как-то мерзко потирая свои коричневые паучьи лапки.

Чтобы он отвязался, я наговорил ему бог знает чего — он что-то призадумался, перестал хихикать, а потом его обеспокоенная мордочка пропала из виду, будто ветром сдуло. Что я, собственно, такого сказал? Кажется, что и среди медведей и среди эльфов встречаются шатуны, которые не дают людям покоя, и надо все время быть начеку, так как шатуны эти сильно не в себе. Кажется, друид правильно все понял на свой счет и обиделся.

А потом какие-то эльфы обстреляли нас издали, не показываясь, стрелами и пращными снарядами, не нанеся по счастью, особого вреда, ни одной смертельной раны. И ни одного из них мы так и не увидели. Не обращая внимания на всякие мелочи, мы продолжали путь. А Гвенивер снова пела. На этот раз, целую поэму, то и дело сверяясь с пергаментом. Меня восхитило, что она умела читать. Графиня Элейн, судя по проявленному к пергаменту интересу, тоже.

Под роковой звездою, в час суровый,

На трон британский Вортигерн воссел.

Преступник узурпировать корону

Ценой кровавой подлости сумел.

Убит им Константин — король верховный,

Два принца на чужбине ищут кров.

Призвал друзей властитель незаконный —

Германцев орды прибыли на зов.

Союзников таких сдержать непросто,

Как вскоре сам призвавший их признал.

Почти захвачен саксами весь остров —

Король от них в Деметию бежал.

В холмах валлийских скрыто это царство,

Прекрасен, тих, британский этот край.

Здесь, испытав союзников коварство,

Узрел король душою дивный рай.

Здесь замок крепкий он решил воздвигнуть,

Где мог бы он укрыться от врагов.

Но замок сей, увы, не мог возникнуть:

Когда фундамент башни был готов,

И луч закатный озарил долину,

И на деметский край спустился сон,

Исчезла в землю башня, как в трясину.

Когда же осветился небосклон

И солнце озарило это чудо,

Тревога охватила короля,

Но Вортигерн сдержал ее покуда.

И вышли вновь строители в поля.

Но повторялось чудо это снова,

Как странный и навязчивый кошмар.

Исполненный предчувствия дурного,

Решил король: здесь дело темных чар.

Созвал он колдунов со всей округи,

И о явленьи этом вопросил.

Молчали долго древних таинств слуги,

Но вдруг один из них проговорил:

«Король, найти ты человека должен,

Рожденного на свет сей без отца.

Чтоб замок твой счастливо был заложен,

И выстроен был славно до конца,

Убив его, пусть смочат основанье

Для башни теплой кровью жертвы сей».

Посланцев с надлежащим указаньем

Шлет Вортигерн и добрых ждет вестей.

Послы же не окрылены надеждой,

Известно им без всяких мудрецов,

Что нужно быть совсем уже невеждой,

Чтоб верить во младенцев без отцов.

Пока же они горько сокрушались

Над этим, ведь грозил им всем топор,

Услышали, как раз, как препирались

Два отрока, затеявшие спор.

Один из них, устав от рассужденья,

И спору положить решив конец,

Воскликнул: «Между нами нет сравненья!

Ведь у меня-то, все же, есть отец!

А ты — неясно, как явлен был свету,

Быть может, вовсе ты не человек?

И я не внемлю твоему ответу,

Ведь ты — всего лишь демон!» — отрок рек.

Послы от изумления очнулись,

Почуяв избавление от кар,

И с облегчением переглянулись —

Судьба, похоже, им приносит дар.

И справки наведя без промедленья,

Властителю они приносят весть:

«Король, мы в деле проявили рвенье,

Узнав, что человек потребный есть.

То отрок Мерлин, прозванный Амброзий.

Правителю Деметии он внук.

Но мы, уж верно, как-нибудь устроим,

Чтоб нам сошло его убийство с рук.

К тому же, ведь ни для кого не тайна,

Что отрок сей от демона рожден.

И дело наше будет даже славным:

Во имя Божье — дьявол поражен!»

И Вортигерн, узреть желая жертву,

Немедля приглашение послал —

И Мерлина и мать его Ниневу,

По-дружески, как будто, он призвал.

Когда ж они доверчиво явились

На этот, короля, коварный зов,

И в вероломстве вскоре убедились

С себя сорвавшем радужный покров,

Всех удивила Мерлина улыбка,

С которой Вортигерну он сказал:

«Не строй же башни там, где почва зыбка,

Где тайный под землей сокрыт провал.

Спроси у мудрецов, тебе подавших

Насчет меня блистательный совет,

Известно ль им, что в месте стен пропавших?»

Но ни один колдун не дал ответ.

«Открою ж это вам, — промолвил Мерлин, —

Там озеро подземное лежит.

Пусть люди в месте том разроют землю —

Сомненья ваши это разрешит».

Гамлет какое-то время рассеянно прислушивался краем уха, потом вдруг начал проявлять признаки беспокойства, хмурясь и неуверенно ерзая в седле. Я исподтишка следил за ним, сдерживая усмешку. Догадается сам или нет? Олаф бы давно уже догадался, но и его и Фризиана понесло сейчас в авангард вместе с Кеем.

И вот, пред всеми озеро предстало,

Как им Амброзий-Мерлин предсказал.

«Вот, оттого здесь башня и не встала, —

Изрек он, и опять вопрос задал: —

Ответьте мне, мудрейшие из мудрых,

Что в озере находится на дне?»

Ответом был десяток взоров хмурых,

В беспомощной, гнетущей тишине.

«Ну, что ж, я и на это вам отвечу.

На дне два камня, полых изнутри.

В них — два великих змия дремлют вечно.

Пусть озеро осушат до зари».

И спущены из озера уж воды,

Две глыбы перед всеми обнажив.

Зловещей чернотой зияют гроты.

Выходят змии, смертных устрашив.

Один — как пламя, алым полыхает.

Жемчужно белый, будто снег, другой.

Огонь и дым шумливо извергая,

Драконы меж собой вступают в бой.

Глядит король, глазам своим не веря,

На битву двух гигантов пред собой.

Постройка замка — малая потеря

Пред чудом, что он зрит такой ценой.

«Следи ж за ними, — Мерлин ему молвит, —

Британии судьбу ты видишь здесь.

Коль снежный змий багряного прогонит —

Захватят вскоре саксы остров весь.

Дракон багряный — славный знак британцев,

Тебе он представляет весь наш род.

А белый змий — свирепый знак германцев.

Гляди ж, чей ныне победит народ».

Все жарче схватка, белый наступает,

И алого соперника теснит.

Король и Мерлин молча наблюдают —

Который же из змиев победит?

Гамлет обернулся и уставился на меня тяжелым взглядом. Точно, дошло. Я напустил на себя невинный вид и отвернулся.

— Так вот, что ты строчил вчера вечером, — медленно проговорил Гамлет. — Перевод.

— И что же?

Гамлет шумно втянул воздух и покачал головой.

Дракон багряный отступал недолго.

И мощь, доселе скрытую, открыв,

Врага изгнал из озера, но только

Исчезли оба, на берег ступив.

И Вортигерн спросил в недоуменьи:

«Что значит боя странный сей исход?»

Ответил Мерлин: «Это без сомненья

Победа змия красного, ведь тот,

Внезапно гнев и силу обнаружив,

О коих прежде не подозревал,

Мгновенно ход сражения нарушил

И саксов из страны своей изгнал.

Увы, недолгой будет та победа.

Страной ему не вечно обладать.

Обоих змиев ждут здесь злые беды,

Триумфы, и несчастия опять.

Миг для британцев ныне предрассветный —

Им вверена земля эта сейчас,

И стрелы бед окажутся безвредны —

Для них пора в другой настанет раз».

«Но кто ты? Молви мне, о отрок вещий.

Кто твой отец — злой дух иль божество?

Откуда знаешь скрытые ты вещи —

Грядущую беду иль торжество?»

«Я — Мерлин, прозываемый Амброзий.

Иль Мирддин Эмрис на валлийский лад,

И Мирддин — бог ветров, лихой и грозный,

Всегда мне покровительствовать рад.

Считает кто-то: он и я — едины.

Возможно, правы в чем-то и они.

Но мой отец — то Дух страны родимой —

Могучей, славной, древней сей земли.

Сюда приходят люди и народы,

Затем, чтоб после снова исчезать.

И превращаясь в горные породы,

Навеки эту землю оставлять.

Увы, и ты ее покинешь скоро —

Наследники законные грядут:

Аврелий, Утер — их приносит море —

Тебя и саксов принцы разобьют.

О Вортигерн, нельзя построить башни

На озере подземном никогда —

Трон не стоит на преступленьи страшном —

Их подмывают кровь или вода.

Спеши сокрыться, отдалить на время

Ту участь, что тебе присуждена.

Уже недолгим будет жизни бремя —

Ее твоя же поглотит война».

Главу печально Вортигерн склоняет —

На лике лишь усталости печать.

О власти он давно уж не мечтает.

Как от судьбы зловещей убежать?

«Не хочешь ли отправиться со мною

Куда-нибудь?» — он Мерлина спросил.

«Нет, Вортигерн, мне под другой звездою

Творец скитаться в жизни отпустил.

Останусь здесь, в Деметии я править,

Прекрасной, после деда моего.

Мне много в жизни суждено исправить,

Но нет в ней больше места твоего».

Ни трона и ни башни не воздвигнув,

Уехал опечаленный король.

Душой для мира этого погибнув,

Он знал — не удалась чужая роль. —

Торжествующе допела Гвенивер и весело рассмеялась, довольная, что одолела такого монстра с пергамента до конца, и отыскала меня взглядом, вполне сошедшим за воздушный поцелуй.

— Нам надо поговорить, — ничего не выражающим тоном сказал Гамлет.

— Не принимай так всерьез, что ты Ланселот, — сказал я, с улыбкой поклонившись девушке. — В конце концов, это даже не любовная лирика.

— Заткнись, — раздраженно прошипел Ланселот, ухватив меня за рукав и притянув поближе к себе. — Переводить собственные старые сказки на бриттский язык — это уж слишком! Да еще такие псевдоисторические. Ты выдаешь за местную легенду то, что, возможно, было совсем не так! На второй же день, даже не проверив, какие тут есть несоответствия!

— Еще чего! — я небрежно оттолкнул его. — Конечно, все было не так! На то это и легенды. Какая разница? А ты что, веришь в драконов? Эй, драконы!..

Гамлет шарахнулся.

— Псих! — выплюнул он сквозь зубы и в сердцах ударил кулаком по седлу. Его конь недовольно всхрапнул и поддал задом. — Скотина, — сказал Гамлет уже лошади. — А ты, Эрик, еще сведешь нас всех в могилу.

— Да что ты такой дерганый?

— Я?! Это кого из нас несет вразнос?!

— Да никого и не несет. И вообще, а что терять-то?

Гамлет томно зажмурился.

— Тебя надо было усыпить сразу после рождения. Ну за что мне с тобой такие мучения?..

Ну вот, еще одна кудахчущая клушка…

Тут Кей заметил на деревьях пару повешенных, и мы сделали остановку. На коре деревьев были вырезаны магические знаки, на ветвях повязаны ленточки. Умерщвление явно носило ритуальный характер. Отец Блэс немедленно напустился на всех язычников, а друид Бран потребовал не обобщать. Принадлежа к просвещенной школе Мерлина, он и сам был против человеческих жертвоприношений. В том смысле, что не надо богам ничего навязывать — захотят, так сами заберут все, что им причитается. Но как говорится: заставьте дураков богам молиться — они принесут в жертву все, что видят, как будто создатели даром надрывались. Получается не поклонение, а прямо-таки какое-то утонченное издевательство над своими богами.

В таком духе и прошел почти весь день.

Гамлет был прав. У этого, как он выразился, «объекта», мы и остановились. Надеюсь, лесные сказки Галахада не имели большого влияния на это решение. Вообще-то, более чем полсотни человек не так просто сунуть в какой-нибудь угол. Впрочем, всех и не стали. В «темный угол» сунули только верхушку общества, женщин и разномастных священников. Для остальной армии под бдительным оком Кея с удивительной сноровистостью был неподалеку сооружен лагерь — вбиты колышки для привязи, раскинуты палатки, и даже вырыт небольшой ровчик по периметру. На мой взгляд это куда больше смахивало на «люкс», чем стены, обмазанные глиной и покрытые камышовой крышей. Затем Кей удалился охранять своих родителей, забрав с собой Марцеллина, а у нас за главного остался Бедвир, который оказался настолько любезен, что предоставил нам четверым отдельную палатку — четверым, не считая собаки, которую на всякий случай все обходили стороной и постоянно при виде нее сплевывали, чтобы избежать сглаза.

Только мы расположились, на дороге появился еще один крупный отряд вроде нашего. Под штандартом из треугольного плотного алого шелка с вышитой клыкастой головой белого вепря, в постоянно развернутом виде прибитым к перекладине на древке. Человек, ехавший впереди на буланом коне с гривой заплетенной в косички и упряжью с бубенцами, время от времени трубил в рог. Весь поезд выделялся заносчивой стройностью и броскостью, в то же время лишенной изнеженности в своей пышности. Даже кони ступали по земле с высокомерием.

— Король Корнуолла, — пробормотал шустрый Дерелл и поспешил известить Бедвира. Но тот уже и сам вышел из шатра на звук рога.

Воины без особого беспокойства, но со сдержанной настороженностью стали подтягиваться друг к другу, негромко переговариваясь и двигаясь обманчиво расслабленно, как сытые волки. Это не было подготовкой к бою, только данью уважения другому следующему своей дорогой крупному хищнику, дабы тот не сомневался, что его принимают всерьез, хотя и своего не уступят. Впрочем, тот, другой, демонстративно не обращал ни на кого внимания, кроме того, что ехавший за трубачом человек в золотой короне и блестящем чешуйчатом доспехе, покрытом алым плащом с белой каймой, с отрешенным любопытством скользнул взглядом по воинству Регеда, чуть задержался на здании гостиницы, мысленно отметив, что вождь наш где-то там, и мирно стал смотреть на путь перед собою. Видимо, между Регедом и Корнуоллом не было ни любви, ни раздора. Так бы они и проследовали мимо, если бы вдруг на новый звук рога наш адский пес не взвился в воздух, и не помчался к всадникам с бешеным лаем.

— Кабал! Назад! — закричал Фризиан, и бросился за ним вдогонку.

Я досадливо поморщился. Вот за что не люблю собак — до всего им есть дело, всюду суют свой мокрый нос и шумят почем зря. Псина кинулась не к трубачу и не к человеку в золотой короне, а облаяла юношу на вороном жеребце, едущего вслед за королем Корнуолла и, судя по явному сходству и гордому виду, его сына-наследника. Возможно, это случилось оттого, что конь принца был весь в мыле, грыз удила, приплясывал под ним и храпел, и пес среагировал просто на излишки адреналина, выброшенные норовистым животным.

Как бы там ни было, процессия сбилась с ритма, вороной заржал и попытался сбросить седока, и это ему почти удалось. Фризиан же сгреб пса в охапку и оттащил, сердито ему выговаривая и даже, в раздражении, стукнув по носу. Принц справился с конем и остановился, в ярости глядя вниз, на собаку. Лицо его стало пунцовым, как его плащ, русые кудри растрепались, брови свирепо сдвинулись. Тронув укрощенного зверя шпорами, он двинул его вперед.

— Оставь, Константин, — спокойно сказал король Корнуолла, не меняя скучающего выражения лица.

— Да, отец, — сказал тот, не оборачиваясь. — Вот только посмотрю, как убьют эту шавку. Эй, ты, — презрительно окликнул он Фризиана. — Ты меня слышал. Прибей ее.

Фризиан, удивившись подобной наглости, поднял голову и посмотрел парню в глаза. Взгляд был оценивающий, а результат оценки — явно так себе. В конце концов, принц или не принц, для нас — всего лишь еще один смертный туземец. Все ведь относительно.

— Поезжай своей дорогой, — бесстрастно промолвил Фризиан, продолжая держать пса за шею, уже защищая, а не оттаскивая. Щенок, кажется, догадался, что был не прав, и тихо смущенно жался к его боку.

Принц оторопел. Конь его дрожал и ронял с удил клочья розоватой пены. Теперь, когда он стоял рядом, я услышал, что животное тихо стонет. Я уставился на него в легком изумлении, потом обвел взглядом прочих всадников. Нет, ни одна лошадь больше так не выглядела. Нормальные здоровые кони, в меру покрытые потом и пылью, и только этот — на грани безумия, что и оказалось для нашего щенка так заразительно. И запах крови — от разорванных мундштуком губ и боков, израненных шпорами. В подернутых лиловой дымкой глазах мешались бешенство и затравленность. Затравленности было больше, чем бешенства.

Забывшись, я не заметил, насколько приблизился, пока подбежавший Бедвир не положил руку мне на плечо, мягко, но уверенно отодвигая назад. Похоже, он знал, с кем имеет дело. Правда, не в моем случае.

— Это плачевное недоразумение, — сказал Бедвир примиряюще. — Прости, милорд. Этот глупый щенок впервые проявил такую прыткость.

Принц перевел на него взгляд и обрел дар речи.

— Ах, это ты… — похоже, он собирался прибавить что-то оскорбительное, но все же передумал. — И впрямь, плачевное. Я ведь могу подумать, что собаку натравили нарочно, если вы вдруг ищете ссоры с Корнуоллом. Если нет — убейте эту бешеную тварь. Сейчас же, ну! Собаке — собачья смерть. До тебя доходит, что я имею в виду? Сакс?

Парню явно не повредит порция хорошего испуга. Основная проблема крылась в том, что принц не видел глаз адской гончей. Сперва просто не заметил, а потом Фризиан держал пса так, что ничего не поймешь. Так ведь можно и до войны доиграться. Я тихо кашлянул.

— Галахад, покажи ему получше, кого он хочет убить, — сказал я ехидным голосом.

Галахад засмеялся. Принц рассвирепел.

— Да как вы смеете!..

Галахад перехватил пса и приподнял его на руках.

— Ты действительно хочешь его смерти? А ты осмелишься? Скажи-ка это его настоящему хозяину.

Принц невольно бросил на собаку брезгливый взгляд, потом воздух застрял у него в горле, а с лица схлынули все краски — он вмиг стал белее самой адской гончей и застыл как соляной столп.

— Константин, — хрипло позвал его король. — Довольно. — Он дал знак, и отряд двинулся дальше.

Принц молча повернул коня, руки его заметно дрожали, потом он оглянулся и сплюнул.

— Будь проклят тот, кто путается с нечистью, — бросил он на прощанье чуть севшим голосом, пристально посмотрев на Фризиана, потом на Бедвира, пробормотав что-то вроде «саксонский ублюдок», и дав шпоры коню, в два счета нагнал отца.

Бедвир проводил его задумчиво-свирепым взглядом, в котором явственно читался лестный невысказанный эпитет: «сукин сын».

На нас налетел запоздавший Кей, выскочивший из дверей гостиницы.

— Какого черта тут случилось? — выпалил он, запыхавшись.

Дерелл тут же всех заложил:

— Адская гончая напала на Константина Корнуэльского! — сказал он торжественно, будто эта фраза должна была войти в легенды.

— Что?.. — Глаза у Кея округлились, а щеки вспыхнули совсем не то чтобы недовольно. — Ну, надеюсь это знак! — сказал он, подавив усмешку.

— Я тоже, — очень сдержанно сказал Бедвир.

— Но… — Кей резко повернулся к адской гончей и уставился на нее, сдвинув брови. — Черт побери, держите эту тварь в узде! Если от нее будут какие-нибудь неприятности, я утоплю ее своими руками в чане со святой водой!

Кей снова смешливо фыркнул и удалился, по дороге продолжая пофыркивать.

— Похоже, принц Корнуолла особой любовью не пользуется, — заметил я.

Бедвир поглядел на меня и фыркнул, совсем как Кей, тоже подавив усмешку и покачав головой.

— Бедный Корнуолл. Представляете, что будет, когда Кадор умрет и королем станет Константин? Это будет такая же история, как с его лошадьми.

— А что у него с лошадьми? — полюбопытствовал Олаф.

Бедвир слегка повел бровью, но не стал спрашивать, с какой луны мы свалились. Он уже как-то заметил, что наше воспитание сродни монастырскому, и наше неведение относительно мирских проблем его только чуточку забавляло.

— Вы видели его коня? Будто вот-вот совсем ополоумеет. Константину тешит самолюбие ежеминутно кого-то укрощать. Дело не в том, что он таких диких выбирает. Так поведет себя под ним любая, самая мирная тварь. А удается это ему так, по его собственным словам: «надо самому заставить лошадь провиниться, а потом тут же наказать, чтобы знала — кто хозяин». Всадник-то он, конечно, отличный, но кони у него надолго не заживаются. Кстати, у Корнуолла серьезные виды на верховный престол. Ведь старик Утер женился как-то на Игрейн Корнуэльской. Кое-кому эта родственная связь кажется значительной. — Бедвир пожал плечами и пошел по своим делам. Дерелл, немного потоптавшись, последовал за ним.

Гамлет откашлялся.

— Я все правильно понял? Константин — это будущий король Британии, после того, как Артур и Мордред порубят друг друга в капусту?

— Вопрос риторический, — ответил Олаф, задумчиво потирая щеку возле еще свежего шрама. — Он самый.

— Что-то сдается мне, дело тут будет нечисто, — поделился сомнениями Гамлет.

— Явится вепрь из Корнубии*, — сказал я мечтательно, цитируя одну хронику, — и растопчет своими копытцами их выи… Комментаторы всегда считали, будто вепрь из Корнубии — это Артур, который растопчет саксов, так как по матушке он происходит из Корнуолла. Но может, нам придется пересмотреть историю? По крайней мере, в этом варианте? — Мой взгляд упал на белого щенка, подергивающего ушками-лопушками. — Галахад, а почему, собственно, ты назвал его Кабалом? Или мне послышалось?

Фризиан пожал плечами, прилаживая на шею псу импровизированный ошейник из каких-то плетеных ремешков.

— Не послышалось. Я просто выкрикнул первое, что пришло в голову. А в голову пришло легендарное имя — Кабал, пес Артура, чей след, отпечатавшийся на камне, вошел в список «Див дивных Британии». Ну скажите мне, что может быть легендарней натуральной адской гончей?

Я усмехнулся.

— Даже собаке вы дали легендарное имя. А что будем делать с настоящим Артуром или настоящим Кабалом? — Очень уж тут все походило на легенды, это начинало как-то странно действовать на голову.

— Да какая разница, — поморщился Олаф. — Да и где твой Артур? Зато один Константин чего стоит. Чудное местечко мы нашли — стоит того, чтобы, может быть, застрять тут навеки.

Меня разбудил кошмар — по мою душу пришел броненосец-переросток, чья бабушка как пить дать согрешила с пауком-тарантулом. На всякий случай я нашел сачок покрепче, а потом дал себе команду немедленно проснуться. Слава богу, удалось и сачок не понадобился. Я немного поломал голову над тем, куда же подевался этот сачок, потом ко мне стало возвращаться чувство реальности. Темнота, тишина, если не считать того, что кто-то рядом похрапывал, обстановка самая умиротворяющая. Я немного полежал с открытыми глазами, чтобы не вернуться во сне к только что оставленному сценарию. Хотя, это было почти безнадежно — если начинает что-то такое сниться, скорее всего, вся ночь будет испорчена, как были испорчены почти все ночи с некоторых пор. И трудно было поверить, что когда-нибудь это пройдет. Впрочем, понемногу привыкалось, но как обычно, проснувшись так, я начинал тихо беситься от ненависти, которой невозможно было дать выход. Я даже не знал в точности, что именно ненавижу — кого-то в отдельности, или просто, что такое возможно. Что очень, очень много всего возможно и есть — во всех абсолютно мирах. И к этому тоже оставалось только привыкнуть. Я погладил лежавший рядом меч. Оружие всегда успокаивает, так уж мы устроены. Холодное железо и впрямь отгоняет призраков. Избавляет от чувства бессилия. Даже перед тем, перед чем никто из нас не властен.

По крайней мере, сегодня не было «смеющейся баньши». Даже жалко — она вносила в эти пробуждения свежую струю. Но она как будто осталась на «Янусе», с тех пор как мы его оставили, мне не снилось ничего похожего на чей-то ускользающий смех.

Едва слышно хрустнул сучок, будто под чьей-то ногой, старавшейся, чтобы ее не услышали. Я затаил дыхание, держа руку на мече, и вдруг страстно возжелав, чтобы невидимка приблизился, вошел, оказался врагом, и дал мне повод отвести на нем душу. Будто отвечая моим желаниям, легкие шаги прошуршали ближе. Ощущая прилив странного веселья, я огляделся — глаза уже привыкли к темноте. Сквозь плотную ткань маячила бледная тень. Я понаслаждался мыслью, что могу прикончить злоумышленника прямо через материю, но могу и подождать. А где, кстати, наша собачка? Что-то не видно, не слышно. Придется, видно, как римлянам, заводить гусей.

Полог осторожно отодвинулся. Я изготовился к убийству, почти облизываясь. Нет, конечно, сперва я постараюсь выяснить, что именно творится…

Крадущаяся скрюченная фигурка, вполне походящая на смесь броненосца-переростка в крайней степени дистрофии с пауком-тарантулом, проникла внутрь. Я мысленно огорченно вздохнул. Друид Бран. Кажется, с убийством придется повременить. Что это старичку тут понадобилось? Страдает лунатизмом?

Бран постоял немного, словно в задумчивости, оглядываясь с некоторым напряжением — свет луны сквозь ткань вместе с отблесками недалекого костра не лучшее подспорье для старческих глаз. Потом он извлек из складок своей хламиды какой-то мешочек и, развязав его, сунул внутрь руку. До меня донесся странный терпкий аромат: сушеные травы, пряности и дым… и плотные тени в дыхании затхлых болот, стыдливо накрытых густой непрозрачной вуалью, чарующей тайной в пристанище вечного сна…

Друид вытащил руку из мешочка и, держа в ней что-то, наклонился над Олафом, мирно посапывающим ближе всех к нему. Ну, берегись, друид!.. Моментально придя в ярость, я подскочил, будто напружиненный, и приставил меч к шее незваного гостя.

— Что ты здесь делаешь, друид?! — Бран застыл в полусогнутом положении. — Только попробуй просыпать свой порошок, и я за себя не отвечаю! — предупредил я достаточно громко, чтобы разбудить друзей, не перебудив при этом весь лагерь. Они зашевелились, послышался легкий скрежет доставаемых не то мечей, не то кинжалов.

— Какого дья?.. — сонно возмутился Гамлет, и взвизгнул от неожиданности. — А это еще кто?

Конструктивно мыслящий даже спросонья Фризиан начал шумно терзать кремень, высекая искру. Вскоре что-то у него затлело в маленькой медной жаровенке, куда он подбросил пару щепок; и он хмуро посмотрел на жреца, моргая от света и приглаживая взъерошенные волосы. Олаф сидел с мечом на коленях и протирал глаза.

— А, друид, — мрачно сказал Фризиан. — А где наш пес?

Бран посмотрел на него глазками-бусинками и поперхнулся шальным смешком.

— Он мирно дремлет на сытый желудок. Никто его не учил не брать еду у чужих… Не бойтесь, юноши! Зла я вам не желаю! Да и к чему вам адский пес? Вы и сами псы хоть куда — не подойди, да не тронь, — рассудил он, косясь на мой меч.

— Пойду-ка, гляну, — сказал Фризиан еще мрачнее и одарил друида тяжелым взглядом, прежде чем выйти на воздух. Полог он оставил откинутым, для лучшего проветривания.

Олаф поглядел на сжатый кулачок друида, слегка потянул носом и нахмурился.

— Занятно, — пробормотал друид. — Сдается мне, вы кое в чем толк знаете. Хотел бы я знать — откуда.

— Чутье подсказывает, — ответил я.

Гамлет тихо чихнул, прикрывая нос.

— Травки, травки — белена, мак, дурман и конопля, мандрагора, волчий корень и другая ерунда… — проворчал он. — Ты поосторожней, друид. Эрик за такое и правда убить может. Прямо с цепи срывается, если ему втемяшится, что кто-то хочет помутить ему рассудок.

— Ну да, — фыркнул друид, — вы же у нас христиане. Все равно, меня вам бояться нечего. Может, уберешь свой меч? Я же безоружен.

— Бран, сначала очень аккуратно ссыпь эту ерунду в свой мешочек и тщательно его закрой, — посоветовал я. — Потом выброси наружу. И не говори, что безоружен. Просто твое оружие иначе выглядит.

Друид вздохнул, печально повесив кончики бровей, хотя в глазах его мимолетно блеснуло чуть не восхищение, и выполнил мое требование.

— Ты доволен?

Я пожал плечами и опустил меч. Теперь мне захотелось извиниться. Но я удержался, вдруг почувствовав ужасную усталость. Что в его травах могло быть серьезного? И в нем не чувствовалось враждебности, только любопытство исследователя, кравшегося к микроскопу.

— Любопытно, — принялся нарочито ворчать друид. — Чем это ваш Иисус лучше нашего Езуса, жертвы которому вешают на древе? Говорят, ученик Иисуса — Иуда даже сам себя повесил. Ради него, не так ли? После того, как принес в жертву его самого — его ведь тоже повесили, верно? Хоть и на кресте — но ведь деревянном!..

Олаф с намеком прочистил горло.

— Зачем ты пришел, друид? Поговорить о повешенных? Среди ночи?

— Тсс!.. — сказал друид, прижимая к губам темный палец и нетерпеливо оглядываясь на вход. Вернулся Фризиан, кислый как незрелый лимон.

— Он спит как мертвый, — буркнул Фризиан.

— Утром проснется, — беспечно отмахнулся Бран. И вдруг, заставив нас вздрогнуть, воззвал совсем другим, рокочущим голосом, пугающе торжественно воздев руки и тряхнув широкими рукавами: — Внемлите!!! На крыльях дракона, в драконьем огне придет драконья кровь! Дракон повергнет дракона! Придет он из тьмы и пламени, уйдет он во тьму и пламя! Огонь тот согреет смертных! Крылья укроют от зла! Блеск ослепит врагов!

Ошарашенные, мы продолжали таращиться на Брана, когда он уже безмолвствовал, еще некоторое время стоя неподвижно. Потом он снова едва слышно захихикал и медленно опустил руки.

— А это что было? — спросил Олаф.

— Неважно, — сказал друид, иронично и хитро приподняв мохнатые брови. — Но уверен, дракон меня услышал!

Он шустро юркнул прочь из палатки, подхватил свой мешочек и заспешил прочь, в анемичный рассвет.

— Вот псих, — изумился Олаф.

— Скажи мне, кто твой бог, и я скажу тебе — кто ты, — буркнул все еще дующийся Фризиан.

— Надышался, видно, собственной дряни, — сочувственно предположил Гамлет и посмотрел на меня. — Здорово ты его поймал. Интересно, что бы было, если бы он сунул нам в нос эту дрянь? И что бы мы ему наговорили о «потусторонних мирах»?..

— Собачки для опытов, — проворчал Фризиан. — Ну и как тут теперь спать, когда шатаются кругом какие-то экспериментаторы? Впрочем, Эрик, кажется, ты его напугал. Грубое холодное железо против тонкого искусства. Недурно действует, а?

— Иногда, — отозвался я меланхолично.

* * *

Линор проснулась с удивленной улыбкой, оттого что кто-то рядом или в ее сне радостно рассмеялся серебристым и нежным смехом, и ей захотелось спросить, что же вызвало этот смех, чтобы тоже повеселиться. В окно, заглядывая исподтишка краешком, светила полнеющая луна, серебрящая все, к чему прикасались ее призрачные лучи, как прикосновение царя Мидаса обращало все в золото. «Как будто зазвенел лунный свет», — подумала Линор и, полюбовавшись им, снова заснула, так до утра и не вспомнив, что же это ей напомнило.

* Корнубия — одна из транскрипций Корнуолла.

XI. Город Солнца

— Хотел бы я знать, — вслух размышлял Дерелл, — это мы забрали слишком к югу или друзья-корнуэльцы к северу?

— А что ж, нам одним ходить кругами? — пожал плечами Бедвир, не находя в таком поведении корнуэльцев ничего странного.

— А интересно, про нас они тоже такое подумали? — живо предположил Дерелл, любопытно блестя глазами.

— Что подумали? — спросил Бедвир с хорошо разыгранной тупостью.

Дерелл истерически замахал руками, протестуя против подобной умственной вялости.

— Как что? Как это? Почему мы едем на юго-восток через запад?

— Ну, это чья бы корова мычала… А ты сам, что ли, знаешь?

— Я? Да нет. Не очень. А они почему?

— Откуда я знаю? Может, они едут навстречу Лотиану. Что тут странного?

Дерелл внял доводу и скорчил гримасу.

— Даничего. Лотиану, да? Скорей навстречу Лотианской ведьме.

Бедвир нахмурился.

— Не след так говорить о королеве, о дочери, о сестре и о жене королей.

Дерелл хрюкнул.

— О королях, как о покойниках — хорошо, либо ничего, да? Да ладно! Сам знаю, эта Моргейза — шикарная женщина! — громко провозгласил Дерелл, за что заработал от графини Элейн возмущенный взгляд и вызвал кругом смешки.

— Женщина, да? — переспросил кто-то. — Если не сказать хуже.

Кто-то тут же приглушенно сказал хуже.

— Да и мать ее была не лучше…

— Да будет проклят твой поганый язык! — злобно зашипев, набросился друид на того, кто это сказал. И сказавший испуганно втянул голову в плечи, превратившись во всадника без головы, увидев, как этот сморчок взъярился.

Кабал, сидевший в повозке в надежных руках принцессы Лодегранса, насторожил ушки и звонко тявкнул. Фризиан сделал вид, будто сейчас подъедет ближе и даст ему по носу. Песик тут же спрятал свой нос и больше не высовывался.

Кей приблизился, услышав гневный оклик друида, и подозрительно всех оглядел в поисках причины недовольства. Кажется, его немного огорчило, что этой причиной не оказался никто из нас.

— Игрейн следовала веленью богов, — подбоченясь заявил друид.

Кей пренебрежительно фыркнул и махнул рукой. Бран свирепо зыркнул на него. Кей только пожал плечами и вернулся восвояси. Бран надулся и, подъехав ближе к нам, заворчал:

— Игрейн должна была подарить наследника верховному королю, и она ему его подарила, в законном браке, после смерти первого супруга, и не ее вина, что мальчика унес медведь, когда ему не было и пяти лет…

Минуточку… Что это он сказал?..

— Унес медведь?! — вырвалось у меня. — Точно? Откуда ты знаешь?

Ага, значит, Артур тут все-таки, был. И куда это они, черт побери, его подевали? Что же, меч из камня придется теперь вытаскивать принцессе Гвенивер? Тоже, конечно, будет та еще сказка… Зря, что ли, ее опекает граф Эктор?

Бран насмешливо пробуравил меня своими глазками-бусинками, с каким-то смутно-понимающим видом. Фатальной ошибкой было поминание в его присутствии фей да эльфов. Теперь он принимает некоторых в какой-то степени за своих.

— Кому надо, тот знает, — профыркал друид. — И сие было знаком божьим. Ведь мальчика звали Артур, а унес его медведь — Artos. И никто не видел его мертвым. Боги сами его припрятали, и в должный час, ими назначенный, он явится. Так предсказывал Мерлин, а слово его вернее стали и пергамента. Он искал Артура и, возможно, нашел.

— Вот как? А кто-то говорил, что Мерлин мертв?

— Ха! Что можно с уверенностью сказать о человеке, что меняет обличья, как плащи? Быть может, он и сейчас тут, в образе птицы или зверя наблюдает за нами? И может явиться сам в любое мгновение. Ш-ш! Ты слышишь, как шепчет листва, как падает лист, насмешливо ложась под ноги, но с невероятной хитростью кружась и ускользая? Кто он, что хочет сказать? Или лишь посмеяться над нашей глухотой, слепотой и глупостью? Что хочет сказать птица, когда гадит кому-то на голову? Ха! Все, что мы видим, может быть совсем не тем, чем кажется! Это чудо? Это небылица? Это закон! Таков мир, который подчиняется не только нашим желаниям и догадкам. Что ж. Многие утратили веру. И алтарь Гофаннона, скрывающий в себе королевский меч, будет вскоре разбит, если не сбудется предсказание Мерлина и не явится истинный наследник до той поры, как на объявленном божьем суде… — при этих словах Бран с неприязнью поморщился, — не будет избран иной претендент. Тогда Меч извлекут, чтобы вручить победителю, в Белтейн — праздник света, в городе Ллуда, правителя Британии и сына Солнца, дабы взошло новое солнце, даруя новое лето…

Короче, остались от Артура рожки да ножки, — выражаясь по-человечески, без друидских штучек.

Надо же какая досада — с таким смещением оказаться в мире, где все так похоже на легенды, и с такой нелепой поправкой. А может, правда подбить Гвенивер на великие государственные подвиги? Улыбнувшись такой мысли, я посмотрел на нее, и обнаружил, что она тоже смотрит на меня и улыбается. Солнечный взгляд тут же скрылся за горизонт, утонув в пунцовом закате. Мне тоже стало слегка жарковато.

— Плохо работаешь, Ланселот, — пробормотал я с упреком.

— А кто виноват? — с готовностью разворчался Гамлет. — Кто тут распускал хвост со своими полубардовскими замашками?..

— Отстань. Я совсем из другой легенды, даже имя другое…

— …И вообще, надо лучше держать себя в руках.

Кей затрубил в рог, призывая весь строй к повышенному порядку. Вскоре мы увидели в чем дело и кому пускаем пыль в глаза.

Стяги с головой вепря и со зверем, отдаленно напоминающим ласку, яркие шатры на зеленой лужайке. Я не заметил, в какой момент на голове Гвенивер появилась изящная диадема из белого золота, а на плечах нечто вроде алой с золотом мантии.

Бедвир оказался прав. Король Кадор забрал к северу, чтобы встретиться с сестрой, и вот наши дороги опять пересеклись. С кем опять, а с кем впервые, или… Об этом позже.

Это было похоже на картину из сказки. Мужчины и женщины в ярких одеждах, в сверкающих венцах и других украшениях, расположились в лучах солнца на веселый пикник — на траве были расстелены пестрые ковры, уставленные керамической, медной и серебряной утварью. Лилось вино, и свет, и смех, с шумом и визгом грызлись охотничьи псы; дама, находящаяся в четко определяемом центре внимания, поглаживала неуверенно хлопающего крыльями сокола и смеялась звонче всех, ее блестящие черные кудри отливали на солнце красной медью и осенней бронзой, на них покоился венок из свежих листьев и весенних цветов, цветы были вплетены повсюду в ее пряди, рассыпаны по платью и кругом по пестрым коврам.

Священник Блэс отчего-то спешно перекрестился и, пробравшись поближе к Гвенивер, принялся ей что-то нашептывать. Принцесса слушала вполуха, рассеянно кивая и пожирая глазами великолепную королеву Моргейзу — а именно она и была дамой с соколом — с нескрываемым восхищением, с толикой зависти и опаски.

По правую руку от Моргейзы сидел ее брат Кадор, исполненный достоинства и благодушия как сытый кот, по левую полулежал, опираясь на локоть, человек в тисненом кожаном нагруднике и с травинкой в зубах, темнобородый и темноглазый, с лихо сдвинутой набок короной — по-видимому, это и был Лот, король Лотианский. Этот явно был просто в отличном настроении, так как поднял руку с кубком, слегка расплескав вино, и весело заорал на весь лес:

— Привет, Регед!

И последовали взаимные салюты.

Королева Моргейза оставила сокола в покое и подняла голову, представив на обозрение свой смертельно прекрасный лик…

И это был удар. Не скажу, куда.

Меня качнуло в седле, и я судорожно вцепился Гвену в гриву, как в спасательный круг, а пестрый день завертелся разноцветным вихрем, теряя глубину, становясь двумерным, искусственным, ненастоящим.

— Ух ты! — откуда-то издалека выдохнул, не удержавшись, Гамлет. — Да она же один в один сестричка Нейта! Только не такая дохлая, с огоньком.

Придурок! — мысленно возмутился я, и неосторожно скрипнул зубами так, что свело челюсти. — Как это она могла тебе показаться дохлой?!

Но спасибо Гамлету, ему удалось вернуть мне ощущение действительности. И обратить внимание на некоторую разницу, свидетельствующую, что Моргейза живая женщина, а не призрак или галлюцинация. И она действительно несла в себе больше от духа огня, чем та, кого я не зря окрестил Снежной Королевой. Если Моргейза и походила на снег, то на снег под ярким солнцем, ослепляющий и безупречной белизной, и искрящийся всеми цветами радуги, победно и пламенно. Будоражащая колдовская смесь огня и льда. Бесконечно желанная.

— Я влюбился, — объявил я, только наполовину в шутку. — Ланселот, ты выиграл. Гвенивер свободна.

Моргейза, Моргейза…

На вид ей было лет двадцать пять — довольно солидно по здешним меркам, но выглядела она действительно сногсшибательно, хотя что-то мне подсказывало, что она еще на пару лет старше. О том же, казалось, говорило и лицо мальчика лет двенадцати, с печальными серыми глазами и чертами, одновременно напоминающими и Лота и Моргейзу, который сидел чуть поодаль, бросая мрачноватые взгляды на безмятежного принца Константина, примостившегося в ногах Моргейзы на правах любимого племянника. Впрочем, никто больше не видел в этом ничего предосудительного, ни брат означенной особы, ни законный супруг. Стало быть, все в порядке. И вообще, на кого Моргейза смотрела с интересом, так это на Брана — задумчиво, круто изогнув четко очерченные брови. Дамы вообще частенько, причем во все времена, питают теплые чувства ко всему таинственному, вроде гороскопов и рождественских гаданий.

Принц Корнуолла ничем не выдал, что помнит о вчерашнем инциденте, только сказал своей тетушке тихим голосом нечто забавное, так как та рассмеялась, а потом выдернула из прически какой-то цветок и рассеянно накрутила стебелек на палец. Сей невинный жест не укрылся от бдительного священника, который пискнул как придавленная мышь и, когда мы ни с того, ни с сего свернули не на ту тропку, принялся шумно осуждать эту проделку Лотианской ведьмы — якобы это она нарочно наколдовала нам ложную дорогу.

Хотя по-моему, вся загвоздка заключалась в достойной порицания перепалке между священником и друидом, когда они не поделили точку зрения на то, куда следует свернуть, чтобы обогнуть болотце. Кстати, свернули мы туда, куда хотелось отцу Блэсу. Так что актуально было бы вспомнить пословицы о больных головах и мычащих коровах.

Как бы то ни было, мы добрались до Лондона только вечером следующего дня, на закате, одевшем обшарпанные стены в золото и пурпур, и заставившем город пылать, в оправдание словам Брана о Ллуде, сыне Солнца.

Лондиниум, Каэр Ллуд — древний священный город, центр всей страны, где народу теперь набилось как скотины в тесный зимний хлев, и пригород которого также разбух и вырос, кишмя киша всякими приезжими лордами с их свитой. А уж где такое дело, там склоки от рассвета и до рассвета, несмотря на священное перемирие.

Хорошо, что мы попали сюда в такой славной большой компании, и целый клоповник — пардон — постоялый двор, оказался в безраздельном распоряжении нашей армии. Каким образом? Выражаясь бессмертными словами еще не родившегося гения:

«Все мое», — сказало Злато.

«Все мое», — сказал Булат.

«Все куплю!» — сказало Злато.

«Все возьму!» — сказал Булат.

И неважно, кто выиграл.

Ну, может быть, все было не так драматично, но все кругом исходили из подобных соображений. Если данный спор не происходил в открытую, то только потому, что соотношение сил сразу было ясным. Количество плюс репутация.

Теперь уже никого не оставили снаружи, целиком впихивая внутрь подгнивших стен и ведя себя так, будто в любой момент можно было ждать штурма.

Лишенная последнего верховного правителя по прозванию Пендрагон, то есть — голова дракона, Британия оказалась драконом без головы и уподобилась скорпиону, так и норовящему ужалить самого себя. Короче, бардак был невообразимый, с тех самых пор, как мы издалека завидели стены города, подсвеченные огнями заката и морем костров.

— А помните, — пользуясь тем, что если посторонние его и услышат, то все равно не поймут, громко спросил Гамлет, когда мы бестрепетно въезжали в неохотно расступающееся, галдящее, кричащее, поющее, свистящее, ржущее, хрюкающее и мычащее человеческо-звериное «Красное море», — как весело начиналась Парижская кровавая свадьба?

Мы пожелали ему типун на язык. Нашел, о чем спрашивать. И ведь скорее всего, он имел в виду реальные исторические события, а не то, что мы как-то с ними сотворили в одном из не совсем своих миров.

* * *

— Вот, что это происходит? — недовольно буркнул доктор Гелион, брезгливо топорща усы. Перед ним в воздухе анемично мерцала медленно вращающаяся сферическая схема. — Это уже не первый раз, не считая всяких посторонних звуков, помех и зависаний.

— Что-то с питанием, — сказала Линор. — Неравномерная подача.

— Проницательная ты наша, — проворчал доктор. Линор обиженно надула губы и раздраженно нахмурилась.

— Но никакой утечки мы не нашли, — поспешила вставить Антея. — Хотя иногда вдруг накатывает, будто системы работают на последнем издыхании. Потом проходит… О, вот как сейчас! — радостно воскликнула она, ткнув в схему блестящим пурпурным ногтем.

Голограмма вдруг обрела полную яркость и четкость сияющих линий.

— Ну вот, все прекрасно, — фыркнула Линор, продолжая дуться.

— Прекрасно, да, — зловеще произнес доктор Гелион и сам медленно вытянул палец. — А это что еще за темная зона?

— Ну… э… — Антея откашлялась. — Буфер. Очень похоже. Опять вернулся… М-м…

Она в замешательстве замолчала, во все глаза уставившись на то, как темная зона неспешно распространяется, заволакивая всю схему.

Линор вскочила в умопомраченном состоянии, опрокинув ближайшие стулья и журнальный столик и, что-то шипя сквозь зубы, со всех ног бросилась вон, спеша к центральному терминалу.

— Эта штука растет! — воскликнула Антея, на всякий случай, ей вдогонку. — Она выглядит… выглядит так, будто буфер теперь везде, куда ни ткнись. Мы под колпаком! — Она тоже вскочила и последовала за подругой.

Доктор выплюнул кончик изгрызенного уса, отключил изображение, потом снова включил, смутно надеясь, что перезагрузка исправит положение. Ничего утешительного не произошло. В сердцах он ударил ладонью по панели управления, по нечаянности опрокинув на нее чашку с остывшим кофе.

— Черт! — выпалил он, глядя на забрызгавшую панель гущу. — Что мы, черт возьми, такое натворили?

— Эта штука что угодно, но уже не машина времени! — ответил ему разъяренный голос Линор через интерком.

— Временно, надеюсь, — растерянно вставила Антея.

* * *

— Так вот, значит, как выглядит эта штука. — Олаф провел пальцем по торчавшей из камня рукояти меча, потертой, деформированной небрежным обращением и забитой пылью. Посмотрел на палец и на всякий случай вытер его о плащ. — Птички, — проворчал он со смешком.

Да уж, вид был не то, чтобы очень торжественный. Черная глыба, в которую по самую рукоять утопал меч, тоже пострадала от пернатых и от пятен лишайника. Сам камень был вытесан в форме наковальни, как еще говорили — алтаря Гофаннона — бога-кузнеца, и по бокам украшен рельефной резьбой: маленькие смехотворные человечки запрыгивали в котел и выпрыгивали из котла уже в полном вооружении, а с другой стороны похожие сценки происходили не с людьми, а с закаливаемыми мечами. Можно было предположить, что здесь изображался ритуал обретения мечом собственной души. Стоял этот алтарь на заднем дворе малопримечательной покосившейся христианской церквушки на курьих ножках, почти совсем «без окон, без дверей», если не считать темного провала, похожего на вход в пещеру, где во тьме тихо мерцали огоньки. Местечко не отличалось большой посещаемостью, хотя между надгробий к камню вела не так уж плохо утоптанная тропка. Церковный сторож вел свой скромный бизнес, впуская сюда желающих за небольшую плату, и настаивая на том, чтобы посетители оставляли оружие и прочие тяжелые предметы ему на хранение. Как-никак, не хотелось ему неприятностей, если вдруг на церковном дворе кому-то приспичит совершить смертоубийство — мало ли, какие эмоции может вызвать это языческое недоразумение у людей неуравновешенных?

— Попробуешь вытащить? — спросил Бедвир, устроивший нам эту маленькую экскурсию, взглянув на Олафа.

— А зачем? — ответствовал тот. — Ну, если и вытащу, дальше-то что? — он покачал головой.

Гамлет осторожно подергал рукоять, не применяя силы, просто пробуя, действительно ли меч закреплен.

— Сидит, — подтвердил он. — Крепко.

Фризиан с интересом разглядывал резьбу.

— Мерлин, наверное, перестарался, — слегка фыркнул Бедвир, — и намертво вплавил металл в камень своими чарами. Раньше этот камень стоял у входа в церковь, потом, понемногу, к нему потеряли интерес и перетащили на задний двор. Было время, когда к нему допускали только великих лордов, потом стали пускать других, теперь испытать судьбу может кто угодно — все равно, дохлый это трюк. Да и существовать ему теперь недолго. По завершении ордалий камень с благословения всех жрецов разобьют, чтобы достать меч. Не все, правда, жрецы с этим согласны, — Бедвир поджал губы, — но дело того, похоже, требует. Без этого меча избранный Верховный король не будет иметь полной священной силы. А как вам кажется, может, все-таки, колдовство Мерлина не действует возле христианской церкви? И если перетащить алтарь в другое место, кто-нибудь сможет вытащить Экскалибур?

Они действительно называли его именно так. И как ни крути, этот мир все меньше напоминал настоящий.

— Однако, колдовство, которое держит меч, ведь работает? — заметил Фризиан.

— Верно, — с сожалением вздохнул Бедвир.

— Если это вообще колдовство, — прибавил я.

Бедвир ухмыльнулся и демонстративно подергал меч.

— Видишь?

— А если дернуть посильнее?

— Ну, во-первых, дергали. А во-вторых, знаешь, какая смерть ожидает того, кто даже ненароком повредит меч?

Я засмеялся.

— Даже знать не хочу.

— Какая? — с любопытством спросил Фризиан, даже отрываясь от изучения резьбы.

— Э… Последнее, самое простое, что я слышал, его разорвут на столько же частей, сколько обломков останется от меча, — неуверенно ответил Бедвир. — Но есть варианты и варианты.

Фризиан пожал плечами и опять опустил взгляд.

Я с сожалением осмотрел рукоять, которой пребывание на свежем воздухе совсем не пошло на пользу. Похоже, она была золотой, если хорошенько почистить. Украшавшие ее вставки из красных камней, вероятно, гранатов и цветного стекла забились пылью, потускнели и кое-где треснули. Вся конструкция была немного помятой, перекошенной и безрадостной.

— Sic transitgloria mundi*, — сказал Гамлет.

— Veritas est**, — отозвался я.

Скверные условия деформировали головы драконов на навершии рукояти и концах короткого перекрестья, чуть загнутых кверху, то есть ближе к руке, как задорные рожки. Когда-то они были сделаны довольно изящно, и прежде наверняка смотрелись гордо и внушительно. Хорошо еще, что суеверия не дали всяким проходимцам расковырять рукоять на сувениры, вытащить камни и отодрать позолоту. Она все равно пострадала, золото — материал не такой уж прочный, хотя практически не подверженный коррозии.

Кстати, о позолоте… она, как будто, была наложена слоями, и верхний, тонкий, начал облупливаться. Я осторожно поддел краешек одного тонкого почерневшего от пыли лоскутка ногтем, и тут же отпал маленький кусочек, похожий на слой краски на «шее» дракона. Я увидел, что он прикрывал небольшую трещинку.

Фризиан тихонько меня толкнул, нетерпеливо постукивая по земле кончиком сапога. Я отвлекся, чтобы посмотреть, на что он хочет обратить внимание. Фризиан снова придвинул ногу к алтарю, не глядя вниз, и надавил на край рисунка, изображавшего маленькую наковальню, по которой бог лупил молотом. Наковальня чуть вдавилась внутрь. Фризиан повел бровью, оставил наковальню в покое и отвернулся с самым невинным видом. Я понял намек и с не менее невинным видом посмотрел в другую сторону.

— Можем идти? — спросил Фризиан.

Бедвир с изумлением вскинул голову, переводя взгляд с одного из нас на другого, его глаза расширились.

— Вы что, даже не попробуете?

Кто пожал плечами, кто поморщился, кто отмахнулся.

— Нет? Странные же вы! — воскликнул он.

— А что тут такого? — пожал плечами Фризиан. — Мы и так знаем, что это не наше дело.

Бедвир покачал головой.

— Ну, знаете ли, если бы я не видел, что вы не боитесь холодного железа… — и он опять недоверчиво покачал головой. — Ну, ладно…

Денек был — чудо, хотя, наверное, не все так думали. Погода была более чем переменчивой — солнце то расцвечивало все кругом и начинало нещадно жарить, то исчезало за, казалось бы, непроглядными грядами туч, грозивших вот-вот пролиться дождем. Но стоило дождю лишь начаться, и облака опять расходились, разгоняемые ветром, который, казалось, мучился с похмелья — дул то с одной стороны, то с прямо противоположной, причем с одинаковой яростной силой, то надолго затихая, то вдруг резко ломая ветки и опрокидывая товар бранящихся лоточников, встречавшихся в городе на каждом шагу. То и дело в воздух взмывала всякая мелочь, вроде кусков крашеной материи, зависающих как воздушные змеи на недоступной высоте, и неспешно дрейфующих бог знает куда. Уйдя с закрытого пространства церковного дворика, мы быстро вспомнили про этот ветер. Трое воинов в пропотевших кожаных доспехах рядом с давно не ремонтировавшимся, но все еще выглядящим величественно зданием римской постройки, с озверевшим видом поднимали рухнувшее под порывом ветра знамя с изображением вепря. Посольство королевства Корнуолл.

Мы вцепились в улетающие плащи. Ветром буквально сносило. Переждав ураганный порыв, мы рассмеялись. Просто так, но знамя с белым вепрем опять шлепнулось наземь, и возившиеся с ним воины уставились на нас, будто заподозрили, что мы смеемся над ними.

— Пошли отсюда, — негромко сказал Бедвир. — Не нужны нам неприятности.

И мы, запасшись по дороге у уличной торговки пирожками с прошлогодним крыжовником, отправились к следующему пункту нашей сегодняшней программы — лежащему немного дальше черты города.

— А вот и лагерь Мельваса Клайдского, — объявил Бедвир.

Это был действительно лагерь, состоящий из шатров, загонов, дымящихся костров и более чем полусотни жутковатого вида людей в звероподобных нарядах, среди всего этого занимающихся рутинными хозяйственными делами или оттачиванием боевых искусств. Некоторые наверняка были из тех, что уже напрашивались на знакомство с нами, скатившись веселой лавиной со склона холма, поросшего редким лесом.

— Еще один многообещающий претендент, — сказал наш проводник. — Вообще-то, он умеет по-своему очаровывать народ. Или зачаровывать. Кадор — сила и ясность. Мельвас — тьма, сила земли, даже древняя магия. Есть в нем что-то, что доводит людей до умопомрачения, и они бросаются за ним очертя голову, как за божеством.

Мы стояли на зеленом пригорке, в отдалении от того, на что смотрели, и созерцали картину лагеря с приятной отчужденностью. Бедвир вытянул руку, показывая на разгорающийся костер в самом центре.

— А вот там и сам Мельвас.

Внезапно нам в лицо высверкнуло солнце. Пришлось на несколько мгновений прикрыть глаза рукой. Низкие тучи клубами разошлись в стороны, отчего, казалось, клубы дыма от костра резко потемнели. Костер пока еще больше дымил, чем горел, но понемногу языки пламени окрепли под порывами ветра и начали вздыматься все выше. Люди со всего лагеря побросали свои дела и потянулись к огню, их становилось все больше. Ближе всех к костру стоял человек невысокого роста, коренастый, в черном меховом плаще, похожий на фантастического зверя. На голове его блестел широкий и грубоватый золотой венец. За ним стояла группа из трех старцев в белых длинных одеждах. Король поднял руку и друиды разом подняли свои посохи; потрясая ими, каждый по очереди выкрикнул нечто торжественное и заунывное. Верхушки посохов в виде закрученных спиралей были, видно, из какого-то металла и ярко вспыхивали, будто загораясь или лучась светом. Каждый из друидов что-то бросал в огонь, отчего тот шипел и дергался, а дым слегка изменял цвет. От толпы донесся гул удовлетворения, почти сладострастный, люди, толпясь, придвинулись ближе к дыму, который, похоже, был из тех, что приводят смертных на порог видений. Только на порог, не дальше. Сами видения — для избранных, а уж они потом объяснят всем тем, кого слегка коснулось дыхание необъяснимого, что именно они должны были увидеть, и как это надо понимать.

До нас донеслись легкие, не громче комариного писка, пронзительные стоны, похожие на затухающий вой собаки с перебитым хребтом. Задние ряды расступились, двое воинов потащили через них почти обнаженного тощего человека, слабо дергающегося и заторможенно мотающего головой. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь позаботился о том, чтобы он ничего не соображал. Просто как птица, увидевшая глаза змеи, он впал в классическое состояние оцепеневшей жертвы.

— Жертва Таранису? — поинтересовался я.

Тучи, между тем, опять стали скапливаться, а дым — белеть.

— Точно, — мрачно кивнул всезнающий Бедвир, водворил на место выбившуюся льняную прядь и нахмурился. — Его он предпочитает другим.

Один из друидов подал королю нож, кривой, короткий и широкий. Воины подвели к нему трепещущую жертву.

— Вы уверены, что хотите это видеть? — предупредительно спросил Бедвир.

«Чего уж там», — сказали мы.

Мельвас подошел к жертве сзади и сделал рукой с ножом короткое небрежное движение, ударив… — для такого мягкого и ласкового жеста даже странно такое слово, — куда-то в центр спины. Издав тонкий жалобный вой, жертва обвисла как тряпичная кукла, парализованная разрывом спинного мозга, но еще совершенно живая. Воины сорвали с несчастного все веревки и швырнули его в огонь.

— Это для того, — пояснил Бедвир, — чтобы потом сделать предсказание по тому положению, которое примет сожженное тело.

— И часто он так поступает? — спросил немного позеленевший Гамлет не очень твердым голосом.

— Говорят — нередко. Мельвасу ведь тоже интересно, как повернется Божий Суд.

Небо совсем потемнело. Мельвас воздел к нему руки и что-то прокричал. Нож блеснул тускло и холодно, каким-то краешком, в остальном он казался черным от жертвенной крови. Будто в ответ на призыв, в небесах низким рокотом прокатился гром. Очень кстати. Из толпы донеслись охи и ахи. Бог грома ответил.

Бедвир тревожно поглядывал на небо.

— Вы ведь ничего больше здесь не хотите узнать?

— Спасибо, пока достаточно — кашлянув, покачал головой Олаф.

— Тогда вернемся. Как бы гроза не разыгралась.

— Не разыграется, — возразил я, когда мы повернулись, чтобы спуститься с холма. — По крайней мере, не в ближайший час.

— Откуда ты знаешь?

— У меня какое-то мерзкое чувство. А перед грозой мне всегда страшно весело.

— Ну ты даешь! Перед грозой — весело?! Эй, а к Таранису ты не имеешь никакого отношения? Ну ладно, ладно, это я просто так, ведь обещал не спрашивать.

«Люблю грозу в начале мая…» — при чем тут обугленные трупы? Да и май, собственно, еще не начался.

Первое, что мы услышали, возвращаясь, это визг Брана. Его можно было, конечно, принять за крик какой-нибудь птицы или бьющейся в истерике кухарки, но нас на мякине не проведешь — мы поняли, что визжал именно Бран, авторитетнейший в своем роде жрец. Потом ветхая дверь с хлопком распахнулась, и из нее выскочила… королева Моргейза собственной персоной. Капюшон ее плаща был опущен, но как и в случае с визгом Брана — попробуйте обмануть кого-нибудь другого! Мы так и остолбенели, пока королева вихрем проносилась мимо, шипя что-то под нос, как рассерженная кошка, а может, посмеиваясь. На нас она не взглянула, зато мы, уставившись на нее, чуть не проглядели поспевающего за ней высокого старца в жреческом одеянии, с белоснежной тщательно ухоженной львиной гривой и посохом с навершием в виде колеса со спицами. Этот, ударяя концом посоха в землю так же зверски, как если бы втыкал копье в поверженного противника, воззрился на нас с выражением крайней ярости на почти благообразном лице, если бы не слишком яркие капризные губы, и громко сказал нечто, видимо, магически непристойное. Моргейза внезапно остановилась, и мы услышали негромкий мелодичный смех. Она обернулась к жрецу.

— Неужели ты принял всерьез этого шута, Маэгон? Наверное, ты так же выжил из ума, как он.

И голос у нее был точь-в-точь такой же, как у Тарси Карелл… только, может быть, с другими интонациями. А может и нет, если поставить ее на это же место.

— Тебе не понять, — надменно проворчал Маэгон. — Ты почти христианка, как твой муж. Этого шута легко недооценить. Но он ловкая сволочь.

Моргейза пренебрежительно усмехнулась. Маэгон раздраженно потряс головой, и они быстро двинулись прочь. Похоже, невдалеке их поджидала группа сопровождающих.

Бедвир поглядел им вслед, задрал выцветшую бровь и философски изрек:

— Колдуны ругаются — тучи собираются.

* Так проходит земная слава. (лат.)

** Воистину. (лат.)

XII. Мечи, драконы, короли

— Черт, опять пропустил, — усмехнулся Бедвир. — Покажи-ка еще раз.

Я повторил еще раз, помедленнее, делая вид, что собираюсь нанести ему колющий удар, провел острие ниже и левее, развернулся на сто восемьдесят градусов, оказавшись, за его плечом, и остановил меч, почти коснувшись его живота, с тем намеком, что он опять разрублен на две половинки.

— Ох… — сказал он.

— На самом деле это совершенно дурацкий удар, — признался я, — и от него легко отбиться.

Большая часть успеха зависела от скорости и от реакции противника. Черт с ним, с первым, тем более что скорость я снизил, но, скажем, если бы Бедвир не зевал, ему бы ничего не стоило уйти в сторону или успеть отразить атаку. А вот поднимать меч, пытаясь стукнуть меня в этот момент сзади, было ни к чему — только и делаешь, что раскрываешься.

— По-моему, это невозможно, — проворчал Бедвир.

— Ну, почему же… Если это буду не я, к примеру, то вполне возможно. Ладно, шучу. Давай поменяемся. Готов?.. Отлично, отлично, руби пустоту сколько хочешь, меня там уже нет. А пока тебя крутит волчком, тебе можно и голову снести. Здесь лучше всего уйти в сторону, без лишних движений выждать момент и как следует двинуть. Вот так! Давай еще раз наоборот.

Наконец у Бедвира стало что-то получаться.

— Но мне все равно хочется в этот момент ударить, а не уворачиваться, — пожаловался он.

— Что поделаешь, привычки, — сочувственно кивнул я. — Без них тоже никуда, иначе, в решающий момент тебя потянет в разные стороны и вообще заклинит. Не стоит особенно об этом думать. Все равно почти никто так по-дурацки не дерется.

— Ну, не скажи. Похоже на стиль Мельваса Клайдского.

Я приподнял бровь.

— В самом деле?

— Ага.

— Ладно, будем знать. — Я мягко отпихнул ногой лезущую напролом бестолковую курицу. Не проснулся ли в птичьих мозгах боевой азарт? Или это просто искусство суеты ради суеты? Квохчущие болтались вокруг по двору целыми взводами и выводками, полагая, что если эти двуногие без перьев пытаются в шутку или всерьез укокошить друг друга, до птичек им дела нет.

— На нас смотрят, — сказал Бедвир каким-то предупреждающим голосом и стал осторожно посматривать по сторонам, будто ища незаметный путь к отступлению. Я обернулся слишком уверенно, не вникнув в его маневры — и будто налетел на стену.

Опять она. По ту сторону низкой плетеной изгороди, где невысокий холм уходит вверх. Мы врезались друг в друга взглядами как автомобили на встречной полосе. В голове засел какой-то бред — а в пятом веке в Британии левостороннее движение или правостороннее?.. О чем я думаю?

Два синих колодца со льдом посреди жаркого полдня. Где-то подо льдом, очень глубоко, бился огонь. Застывшая неподвижность остановленного кадра, лишь легкий намек на дыхание. Через полминуты я наконец пришел в себя, выдохнул и поклонился даме как полагается, с почти непристойной учтивостью.

Королева Лотиана еще несколько мгновений оставалась неподвижной, не отводя немигающего взгляда. Потом ее веки с неправдоподобной мягкостью скользнули на мгновение вниз — где-то в Гималаях одновременно с этим обрушилась снежная лавина — и со сказочной грацией она ответила поклоном на мой поклон. Полагаю, в этот момент у меня глупо отвалилась челюсть — курам на смех и нежданную добычу.

Так же мягко, скользяще, Моргейза повернулась и, будто по воздуху, прошествовала прочь. Я заморгал, отгоняя видение Мотылька, Горчичного Зернышка и Паутинки, несущих край ее плаща. На самом деле, королеву сопровождали трое малосимпатичных громил и сын — унылый тонкий мальчик, который, уходя, один раз оглянулся, и на лице его было написано выражение безнадежной тоски и усталости.

Бедвир вздохнул. Я обернулся.

— Что-то случилось?

Он посмотрел с каким-то сожалением.

— Ничего… Может, и ничего. Просто она так смотрела… Люди говорят, у нее дурной глаз. Он приносит несчастье.

— Лот, кажется, не выглядит несчастным.

— А ты думаешь, она часто на него смотрит? — парировал Бедвир с ворчливым смешком.

Но в ближайшее время ничего за этим взглядом не последовало. Ни для меня, ни для кого-либо другого. Может быть, даже, к моему сожалению. Впрочем, скоро оказалось совсем не время для романтических сожалений. Приближался гвоздь сезона — Божий суд в канун Белтейна, чтобы встретить новую весну уже с королем, каким бы гадом тот ни оказался. Что такое дракон, в конце-то концов?

Так что не будем подробно останавливаться на всяком праздношатании, попытках воспитания бестолковой адской гончей, дважды сбежавшей погулять сама-по-себе и распугавшей полгорода до поросячьего визга, невинных пьяных забавах — и наших, и самых разных компаний, объяснявших потом, что ничего дурного они не имели в виду и незачем нарушать царящие в городе мир да любовь — и на пошедшей о нас нехорошей славе после того, как мы разогнали несколько таких компаний, что поставило графа Эктора в совсем уж неловкое положение фактического всеобщего Стража Порядка и Согласия, что само по себе выглядело подозрительно и вызывало всякие толки.

Все это безобразие дошло в канун Белтейна до абсурда. Поэтому, можно сразу смело переходить к нему.

День начинался великолепно. Гряды туч цвета царского пурпура украсились четким золотым обрезом и двинулись в торжественное шествие по бледно-голубому мрамору уже завидневшегося неба. Народ стянулся еще с ночи к выбранному месту — ложбине в холмах, образующих вокруг нее естественный амфитеатр — этакий веселенький зеленый Колизей, пропитанный росой и ночной сыростью. И там, внизу, небольшими белыми камешками выложили круг. Выходящий из круга во время боя, выходил из игры, как в известной истории о пророчестве Мерлина и драконах, вышедших на берег из колдовского озера и которых, к счастью для населения, больше никто не видел.

На холмах и под холмами жрецы всех распространенных культов одновременно с первыми лучами солнца начали торжественное открытие действа показательными богослужениями. Пестрое зрелище и какофония были фантастическими. Колыхались хоругви и тотемы, тек сладкий и горький дым, происхождение которого было темно, блистало золото, текла кровь коз и птиц, предназначенных в жертву или просто для гадания по внутренностям — там поднимался самый громкий гвалт, — однако такие представления, как то, что недавно устроил Мельвас, были сегодня под запретом. Вот в другое время, в частном порядке — всегда пожалуйста.

Каждая из этих шаек-леек делала вид, будто конкурентов кругом не существует и она тут одна, ну, по крайней мере, главная.

Бран и Блэс тоже разошлись по своим измерениям, где прекрасно себя чувствовали, как омары в своих садках.

Наконец священники отпелись и запели рожки, трижды, странным для слуха переливом. Распорядитель — городской голова в невообразимом наряде, смахивающем одновременно на тогу римского императора и новогоднюю елку в золотой фольге, подошел к двум внушительным сосудам, наполненным табличками с именами заявленных участников, и наугад вытащил две, после чего выкрикнул имена, которые мало кто узнал, судя по довольно жидкой реакции. По рядам заколыхалась рябь и названные двинулись к кругу, выложенному белыми камнями.

На самом деле, заявленных участников было не так уж и много, где-то полсотни, иначе к ночи бы с ними никак не управиться — просто, если пользоваться глиняными черепками и вощеными табличками, то сосуды для них поневоле окажутся большими. Как обычные выборы — в них участвуют блоками, представителями, и лишь немногие чокнутые — на свой страх и риск. Разумеется, может вызваться и любой из толпы, если в нем есть хоть какой-то намек на наличие благородной крови, то есть, если он не раб, носит меч и знает, за какой конец его держать. Тот же, с кем он вызовется выяснить отношения, может переадресовать вызов любому из подходящих громил под своим началом, и выскочка вряд ли надолго останется проблемой. Бесхозных героев на свете не так уж много, да и одолеть ораву конкурентов в одиночку практически нереально — это хорошо только в сагах и, уж точно, при событиях меньших масштабов.

Поскольку мы особенно никуда не рвались, то решили в лучшем случае поддержать при надобности дружественный Регед. Особенно когда чуть позже, для ускорения процесса, пойдут на близлежащих лужайках второстепенные бои, которые допускалось вести и поодиночке и группами, лишь бы заранее сократить число входящих в круг белых камней. Однако хотя бы в начале все должно идти торжественно, чин чином.

Первый победитель быстро и начисто отхватил своему противнику руку чуть повыше локтя. Прекрасный зачин. Народное ликование заглушило вопли проигравшего. Милая, что ни говори, система поэтапного устранения лишних претендентов, чтобы потом не мешались — останутся немногие, кому успеют остановить кровь, да и те будут, пожалуй, деморализованы. Царь горы должен быть один, даже если это петух на навозной куче. Кстати, если дело пойдет так дальше, ему и впрямь может остаться одна навозная куча. Если этот цвет страны капитально сам себя перережет. И еще пуще, если продолжится то, что мы видели на пепелище по дороге сюда.

Жертву вынесли, победитель удалился до участия во втором туре, когда количество состязающихся как минимум уполовинится. Я произвел мысленные подсчеты. Первая пара закруглилась за пять минут. Но были ведь еще и паузы между поединками. Если исходить из приблизительной цифры в полсотни, таких пар должно быть два с половиной десятка. Если добавить время на возню и прочие непредвиденные задержки, каждая займет минут десять-пятнадцать. Пусть кто-то выбудет заранее, где-то что-то затянется, и даже первый круг займет часа четыре. Когда перевалит за полдень, начнется вторая чистка. Еще часа два или три. И наверняка еще столько же, чтобы окончательно избавиться от остатка. Примем во внимание возможные споры и нервотрепку… Чудовищно — самое интересное начнется уже только к закату. Если не к рассвету.

Сразу стало как-то скучновато. Мы четверо поделились вычислениями друг с другом и принялись неудержимо зевать. Одним из следующих провозглашенных оказался Мельвас Клайдский и выразил желание сразиться сам. Тот, кого провозгласили ему в пару, заявил самоотвод и тут же вышел из игры. Пример оказался заразителен. Второй, чье имя было названо, сделал то же самое. Третий рискнул. Мельвас вывалял в пыли его внутренности. Вместо азарта мы испытали нечто похожее на омерзение. А уж во что скоро превратится земля в круге — даже думать противно.

— И что б не ливануть дождю? — посетовал Олаф, оглядывая небо. — И лучше всего — из смолы с перьями.

Но вместо дождя смолы с перьями вскорости поблизости образовался Бран — не успели мы как следует, сидя на своем пригорке и созерцая, как допотопные туземцы весело валят друг друга, поупражняться в остроумии на загробные темы и прочую сентиментальщину. Я как раз развивал теорию о том, что если в геральдике красный зверь именуется также «ободранным», то к такому дракону как Британия это определение здорово подходит, когда неподалеку в воздух так и взвился Кей.

— Да ты спятил, друид! Сейчас?!..

После этого ему удалось совладать с собой, и он снова исчез внизу, пустившись в жаркий спор с отцом и священниками, но уже тише. Так что слышать это могли уже только «свои», и мы в том числе.

— Какой, к черту, меч!.. Какая, к дьяволу, церковь!.. — кипятился Кей. Ему удавалось не только испепелять, но и пережевывать субтильного друида взглядом.

— Сын мой! — квохтнул священник Блэс, будто намереваясь, для разнообразия, вступиться за оппонента. — Этот меч и впрямь опрометчиво оставлен без охраны!

Все интереснее и интереснее. Кажется, кто-то собрался на охоту за артефактом?..

— А мы тут при чем? — агрессивно спросил Кей. Граф Эктор предупреждающе рыкнул, и тот, с досадой зашипев, замолчал.

— Если мы сейчас не выставим охрану, — сказал Бран, — все, чем тут занимаются эти люди — просто драконий навоз. Вы слышали, что было объявлено?

Нет, кажется, это не охота за артефактом, или Бран ловко притворяется, что как раз хочет ее пресечь.

— Слышали, что камень не столь священен как меч, и его можно разбить?

— Так решили уже месяцы назад, — проворчал Кей. — Ну и что?

— Решили — да, снять запрет. А только что, перед поединками, наконец сняли и объявили во всеуслышание. Этот Божий Суд и есть конец ритуала.

— Надо быть безумцем, чтобы сделать это сейчас! Сейчас надо сначала завершить Божий Суд, а пока он не окончен, это будет не по правилам.

— Да! Но он уже идет. И при определенной изворотливости, можно будет оспорить это мнение, особенно, если некто успеет одержать хоть одну победу в первом круге. Формально он будет почти прав, и к тому же само обладание королевским мечом может поставить его в глазах народа выше закона, если сам меч никак не пострадает. Главное условие будет соблюдено.

— Чушь!..

— Вспомни Александра Великого, — резонно вмешался Блэс. — И Узел Гордия. Ты думаешь, Александр поступил по правилам? Меж тем, это пример идеального решения, и он стал властелином Азии.

— Ч-черт…

— Верно, — сказал граф Эктор.

— Что ж, если нужно, я туда отправлюсь, — подал голос Бедвир, всегда верный чувству долга.

— Не на весь день, — предупредительно отметил граф Эктор. — Через час или два будем сменяться, чтобы никто слишком много не потерял. Есть еще добровольцы? Меньше четырех посылать бессмысленно.

— Мы, — вмешался Олаф, вставая. — Нам тут все равно терять нечего.

— Вот их одних вполне хватило бы, — пробормотал Кей, уставившись на него обрадованно, как на ходячую хорошую идею. — Если б еще с их собакой, то и подавно.

Но Кабала тут с нами не было. И идти за ним мы не собирались.

— Ничего, и так обойдемся. И Бедвиру пока уходить незачем. Приходите, когда пройдете первый круг, — посоветовал Фризиан.

— Вы знаете, где это? — на всякий случай полюбопытствовал Блэс.

— Знают, — заверил его Бедвир.

— А вы пробовали? — подозрительно прищурился Бран.

— Нет, а зачем? — спросил я с видом невинного простодушия, уж очень потешно они переглядывались со священником, чуть друг другу не подмигивая.

Прищуренные глазенки Брана моментально широко распахнулись. Взгляд был красноречив и одновременно совершеннонепереводим. Что-то вроде: «все тут свихнулись, кроме меня!»

— Если знаете, где это, то поторопитесь, — сказал друид вслух ничего не выражающим тоном.

— Минутку, — сказал Гамлет. — А если туда еще такие же умные придут на стражу? Перебить их всех, что ли?

Бран тихо фыркнул себе под нос, запустил под хламиду коричневую лапку, покопался и вытянул оттуда какой-то амулет на засаленном кожаном шнурке. Он снял его с груди и показал нам. Почерневшее серебро изображало зверски перекрученную в жестоком припадке фантазии автора некую птицу.

— Это знак Мерлина, — молвил Бран внушительно. — Действуйте его именем.

Выходит, птичка оказалась соколом-Мерлином.

— А кроме нас это кому-нибудь понятно?

Мой вопрос повис без ответа.

— Разберемся, — заторопился Олаф, видя, что друида сейчас хватит удар. — Пошли.

Он выхватил у него из рук несчастную птицу, и мы отправились в свой почетный караул у персонального мавзолея королевского меча, не подлежащего преждевременной эксгумации.

Город был заброшен, пылен и пустынен, но не то чтобы окончательно.

То тут, то там, попадались жидкие кучки меланхоличных субъектов, стерегущих покинутое имущество от возможных мародеров. Всюду кто-то был. Возможно, кое-кто из них стражами только притворялся, но это не наше дело. У Церквушки же На-курьих-ножках — Бран был прав — не было никого, кроме надрывающегося на толстенной цепи лохматого пса. Заходи, кто хочет — если хочет лезть через забор или догадается свалить ограду лбом с разбега. Но мы решили отнестись к беспечным британцам по-доброму, вскрыли замок на калитке без сильных для него увечий любимой отмычкой Фризиана и вошли в тенистый дворик, где одиноко торчала шишкой на ровном камне рукоять священного меча.

Фризиан решил, пока нет посторонних свидетелей, проверить свою гипотезу с кнопкой в форме наковальни, выбитой на алтаре в форме той же наковальни. Однако что-то у него не заладилось.

— Заржавел, — неодобрительно заключил он наконец и отошел от камня, махнув рукой и скорбно наморщив нос. — Ну кто ж так делает? Под открытым небом? Полная глупость.

— Здорово будет, — размечтался я, — когда они раскурочат камень и обнаружат только ржавые останки. Веселья будет море.

— Какая разница? — пожал плечами Олаф. — Это же только символ.

— Конечно. Но для всей ли толпы, которой это покажется дурным знаком?

— А я вообще не думаю, что все дело в этой кнопке, — заявил Гамлет. — Неужели, Галахад, ты воображаешь, что ты первый, кто ее нашел?

— А почему бы и нет? Сам знаешь, когда люди верят в колдовство, искать какие-то кнопки им кажется невоспитанным. По-твоему, ее кто-нибудь искал, чтобы найти?

Олаф фыркнул.

— Я бы на их месте все равно поискал. Но не на виду у других, конечно…

— Чушь собачья, — напрямик заявил Гамлет Фризиану, и вполне резонно, на мой взгляд: — Вся эта вера всегда для кого-то только игра.

— Может, в этом и смысл? — предположил я. — Следующим королем должен был стать тот, кто знает этим играм цену, кто не проникается их духом?

— Поздно, — сказал Фризиан. — Коррозия металла — это вам уже не колдовство и фокусы.

Я кивнул.

— А жаль.

— Ну вот, — вздохнул он. — Тут тоже скучно…

— Можно поговорить с «Янусом», пока никто не слышит, — предложил Олаф. — Пожаловаться на скучную жизнь в примитивном обществе. А у них там вообще одни чайки. Так что нам справедливо ответят, что мы нагло зажрались. Надо бы их оттуда скоро вытащить проветрить мозги, а то совсем скиснут. Как-то без энтузиазма они отзываются о своих последних успехах.

— По крайней мере, могут передать нам какую-нибудь музыку, — ненатурально оживился Фризиан.

— Обойдешься, — занудствовал Олаф. — Чем меньше анахронизмов, тем лучше. Лучше сходи за своей адской гончей. Натравим ее на этого пса снаружи и посмотрим собачьи бои.

— Тогда уж лучше вернуться туда, откуда мы пришли, — заметил я.

— Не опошляй, — буркнул Олаф. — Иди лучше выдерни эту штуку из камня, а мы посмеемся.

— Сам выдергивай.

— Кстати, — сказал Гамлет.

— Что? — спросил я.

— Заткнулась собачка-то, снаружи.

— Да? — удивился Олаф, сосредоточенно прислушался и нахмурился. — И правда… Давно?

— Не знаю. Просто вдруг подумал — молчит.

Мы еще немного послушали, поднялись с удобного вросшего в землю надгробия и с молчаливым согласием отошли в тень, проверяя, легко ли выходят мечи из ножен — за оградой послышались приглушенные недовольные голоса. Затем после некоторой паузы незапертая калитка хлопнула внутрь, и вошли Бедвир и Дерелл, держа перед собой обнаженные мечи. За ними с лицом мрачнее тучи показался Кей, со сдвинутыми бровями и раздраженно сложенными на груди руками. Его меч покоился в ножнах.

— Эй, — напряженно позвал Бедвир, не сразу найдя нас взглядом.

— Здесь, — откликнулся Олаф, и мы вышли на свет. — Что это с вами?

Олаф имел в виду их настороженность, но они не поняли.

— Пришли смениться, — буркнул Кей, багровея. — Мы вышли из игры, — объяснил он свое раннее появление.

— Как печально, — неискренно вставил Гамлет. — А что случилось?

Глаза Кея бешено сверкнули.

— Ублюдок из Корнуолла! — прорвало его. — Я бы победил, но у меня вдруг сломался меч! Не знаю, как это могло случиться. Проделки Лотианской ведьмы, не иначе! Черт, черт, черт знает что!.. — Кей затопал ногами.

— Эй, тихо, а при чем тут она? — спросил я недовольно. — Родство родством, но Лотиан от Корнуолла лежит далековато.

Кей на мгновение зажмурился.

— Лотиан Лотианом, но с племянничком она всегда заодно. Родство душ называется. Про любовь врать не стану, ненавижу сплетни. А Кадор с Лотом так бы не благодушествовали. Может, они вообще все заодно?

Дерелл деликатно откашлялся, тревожно поглядывая из-под лежащих вповалку иссиня-черных прядей.

— Послушайте, а зачем вы убили собаку? — ненавязчиво спросил он.

Мы уставились на него. «Ага!» — подумал я.

— Какую собаку? — спросил Фризиан на всякий случай — может, с Кабалом что случилось?

— Она что, мертва? — воскликнул Гамлет. — Я так и знал! Когда она заткнулась… Это не мы. Мы как раз решили, что что-то не так, и тут появились вы.

— Ага, — сказал Дерелл. — Мы, увидев ее, тоже решили, что что-то не так, потому и… — Он выразительно скосил глаза на свой меч, потом опустил его.

— Интересно… — складка меж бровей Кея на мгновение разошлась. Он брезгливо покосился на свои ножны, но и пальцем не шевельнул. Судя по всему, торчащая из них рукоять несла чисто декоративную функцию. — Ладно, подождем Марцеллина — он отправился за новым мечом для меня, а потом все могут быть свободны. Я не желаю там больше появляться, пока все не кончится. — Кей снова вспыхнул.

— Ты ни в чем не виноват, — сказал Бедвир.

Кей бросил на него взгляд, в котором под негодованием мелькнула боль, и гневно отвернулся. Бедвир покачал головой и слегка вздохнул, поглядывая на него с сочувствием.

Что ж, Кею еще повезло. Тенденции этого, так называемого, Божьего суда были изящны в своей простоте:

Кто без страха и упрека —

Выходи на смертный бой! —

Будет ворон остроклювый

Нынче ужинать тобой.

— Может, нам тоже туда незачем возвращаться? — поинтересовался гуманный Гамлет, не прочувствовав намек, что Кей предпочел бы вообще никого сейчас не видеть.

— Нет, — быстро почти рявкнул Кей. — Бран сказал — если здесь все в порядке и ничего не случилось, вы еще понадобитесь ему там.

— Друид-то раскомандовался! — вырвалось у меня. — Но если собака убита…

— Зарезана, — подхватил Бедвир. — У нее почти отрублена голова. Я сразу решил, что это кто угодно, только не вы. Но кто?

— Вот именно, — кивнул я. — Тут не все в порядке.

Олаф прочистил горло.

— По-моему, рановато сменяться, пока мы все тут как следует не осмотрим и не поймем, что случилось с псиной.

— Точно.

Кто-то понял, что в ближайшее время меньше нас не станет, и решил не тянуть. Средь бела дня жалобно всплакнула какая-то ночная птица и с разных сторон ограды в заросли безмолвно посыпались люди. Парочка слева сзади у самой церковной стены, трое слева, парочка и троица с правой стороны, и еще трое вошли цивилизованно, через открытую нами калитку.

Чертова дюжина! В знакомых полузвериных нарядах, неплохо заменяющих камуфляж, и румянах, с легкой руки какого-то дальтоника синего цвета. Сам король Мельвас вошел, конечно, через калитку.

Кей схватился за меч, позабыв, что он сломан. Олаф весело громко крикнул:

— Эй, потише! Место занято! Мы тут несем стражу. Именем Мерлина! — Он помахал в воздухе серебряным амулетом.

Задавить аудиторию авторитетом у него вышло на целую секунду.

— Неужели? — вкрадчиво, с хрипотцой, проронил Мельвас. — Регед уже и сюда сунул свой нос. И что мне теперь с вами делать? Вы мне мешаете. Стоите на дороге.

Пока он говорил, в калитку просочились еще четыре тени, а потом и пятая. Я тихо уважительно присвистнул. Мельвас неплохо подготовился. Те двое, что вошли вместе с ним, тащили средних размеров кожаные мешки, из которых выпирало что-то жесткое, тяжелое и угловатое — прощай священный камушек.

Кей стиснул зубы, оставил свой меч в покое, и преградил Мельвасу дорогу еще более явно, с вызовом.

— От тебя стоило ждать такой подлости, король Клайдский! Уходи. Никто не получит этот меч иначе как по правилам.

Глубоко посаженные темные холодные глаза Мельваса слегка прищурились. Хищный крючковатый нос делил смуглое лицо короля резко пополам. Усмешка на губах была бледней и тоньше папиросной бумаги.

— Что ты знаешь о правилах, римский щенок? Что ты знаешь о богах и их путях? — Едва уловимый тембр в голосе обещал нечто такое, отчего в жилах стыла кровь.

Мельвас двинулся вперед. Кей нахмурился, даже безоружный не отступая ни на шаг. Король Клайдский остановился и улыбнулся. Улыбка никак не отразилась в глазах, отрешенно безразличных, вроде тех, что встречаются у маньяков-убийц, которых задним числом признают невменяемыми. Но объективности ради признаем, что попадаются и вполне нормальные личности с такими же глазами. Все бывает.

— Впрочем, какая удача! Убив вас всех, я смогу объявить, будто это вы намеревались украсть меч. Я же его только отбил.

— Тебе никто не поверит!

— Поверят тому, глупец, в чьих руках окажется священный меч. По тебе даже памяти доброй не останется!

Да уж, восемнадцать на семерых, у одного из которых сломан меч — неплохой расклад.

Король Клайдский быстрым движением обнажил ярко загоревшийся на солнце длинный клинок отличной спаты. Черненая рукоять была почти не видна. Лезвие будто воспарило птицей над его сложенными руками.

Мы все сделали то же самое — те, кто не сделал раньше. Кроме Кея, конечно. Я быстро подошел к нему, загородив от Мельваса.

— Мельвас! — окликнул я дружелюбно. — А что ты понимаешь в богах и их путях? Много ли больше, чем Галапас? Дух его еще не поведал тебе, как «сладко спать в земле сырой»?

Мельвас, кажется, дрогнул от изумления.

— Как ты!.. — рявкнул было он, потом поджал губы и смерил меня взглядом, чем-то напоминающим алмазный стеклорез. — Так. Значит, это ты рыжий Эрик с Драконьего берега?

Популярность мне польстила.

— К твоим услугам. Это я. Звучит неплохо, верно?

— Наслышан. Ты, говорят, эльфийский подменыш. Будь ты какой угодно тварью, воронье или демоны будут скоро рвать твою печень. Таранис! — завопил Мельвас, и бросился на таран.

Но промахнулся. Намеренно. Вот так же мы недавно валяли дурака с Бедвиром. Так что, не пытаясь нанести ответный удар, я отступил в сторону, повернулся… в самый раз, чтобы увидеть, как Бедвир выхватывает кинжал, подскочив к побледневшему Кею, решительно вкладывает ему в ладонь свой меч, и отступает, не оставляя тому времени для протеста. Кей изумленно обернулся, но было уже поздно, и ему было чем заняться кроме размышлений. Я тут же забыл про Мельваса, которого перехватил Гамлет.

— Бедвир! — крикнул я.

Он оглянулся.

— Держи! — приказал я, и бросил ему свой меч, рукоятью вперед.

Бедвир машинально поймал, глянул на меня, и на его невозмутимой физиономии отразился тихий ужас, когда он понял, что произошло.

— Нет! — вырвалось у него.

— Да! — сказал я, и отвернулся. У всех было полно дел. И между прочим, я-то с ума не сошел. Просто у некоторых вообще больше шансов выжить в любой современной переделке, чем у других.

К тому же, когда Мельвас совершил свой лихой пируэт, у меня в голове вспыхнула одна мысль. На самом деле, она чуть не проклюнулась еще несколько дней назад, но процесс был прерван в зародыше, когда Фризиан нашел кнопку в виде наковальни: позолота на золоте — что за чепуха? Зачем было золотить золотую рукоять? И что за трещинка была под позолотой? Слишком ровная. Похоже на край гайки, закрепляющей эфес. Но какие гайки в пятом веке? Нынешние рукояти крепятся к клинку заклепками. Что я могу испортить, даже если ошибаюсь?

Я поднырнул под чей-то свистнувший клинок, повредив кому-то кинжалом связки под коленом, выкатился из свалки, и как раз вовремя — те двое, что пришли сюда с мешками, вытряхнули из них содержимое: молот, кирку, клинья, и решили заняться камнем без проволочек. Одному из них я впечатал рукоять кинжала в затылок, другому присыпал глаза белым песочком с дорожки, оттолкнул прочь и подскочил к каменному алтарю. Набросив на золотую помятую головку дракона край плаща, сквозь него, левой рукой, попытался ее повернуть.

Против часовой стрелки, как должна была бы отвинчиваться приличная гайка, ничего не получилось, но я почувствовал, как рассыпается шелуха позолоты. И повернул головку по часовой стрелке. После чуть затянувшегося мгновения сопротивления и похрустывания набившимся мусором, головка сдвинулась, потом вдруг резко повернулась и, будто отпустили какую-то пружину, изнутри ударила отдача. Головка снова сидела крепко, но развернутая на сто восемьдесят градусов. Я обхватил рукоять и потянул. Меч еще что-то держало, хотя чувствовалось, что он уже поддается. Ах, ну да!

Я отыскал изображение наковальни и надавил на него. Отпустило…

Наконец протерев глаза и вооружившись киркой, «пропесоченный» громила издал боевой клич и ринулся ко мне с намерением чуть более мрачным, чем раскрошить на кусочки алтарь Гофаннона. Я выдернул меч из каменных ножен прямо перед его носом. Песок, попавший на лезвие, коротко душераздирающе скрежетнул, но только слегка.

После мгновения плотного безмолвия раздался громкий вибрирующий вопль. Его издал остолбеневший громила. Кирка, вяло звякнув о священный камень, выскользнула из его вмиг обмякших пальцев. А за ней и сам он, шарахнувшись, упал на колени, охваченный неодолимым страхом божьим.

Признаться, и я на какое-то мгновение остолбенел — то, что я держал в руке, никак не походило на ржавые останки. Чистая светлая сталь, заискрившаяся на свету, заигравшая легким радужным переливом, зеркалом отразившая солнце.

Кто бы ни прятал меч, это был ловкий тип. Легенда говорит, что это был Мерлин — маг и чародей, хитрец, каких мало. Пожалуй, если поковырять в отверстии в алтаре, из него можно будет выскрести комочки промасленной кожи.

Как аукнется, так и откликнется. Со стороны сражавшихся донеслись изумленные вскрики. Все застыли. Жертв еще толком не было — так, пара-другая тяжелых ранений и всякая мелочь. Все произошло куда быстрее, чем об этом можно было рассказать.

— Ну, влипли, — отчетливо прозвучали в воцарившейся немой сцене мрачные слова Гамлета.

— Может, не будем спорить дальше? — поинтересовался я.

Влетевший во двор Марцеллин застыл с двумя мечами в руках, и с вытаращенными глазами.

— Красный дракон! — выпалил он.

Взъерошенный запыхавшийся Дерелл бочком-бочком обошел его и кинулся наружу — видно, поработать вестником божьим.

— Может, еще не поздно сунуть его обратно? — проговорил Фризиан с фальшивой надеждой, настороженно оглядываясь.

— Отдай его мне, — сказал Мельвас, обретя дар речи.

— Ты что, друг, не понял? Он не твой, — отрезал Олаф.

— Я так и знал! — ворчливо воскликнул Гамлет. — Я знал! Знал, черт побери, что он что-нибудь такое выкинет!..

Кажется, Ланселот начал впадать в истерику. Фризиан потряс его за плечо, чтобы привести в чувство и стал тихо успокаивать. Я усмехнулся и, любуясь, посмотрел на меч, весело горящий под солнцем. Сунуть обратно? Отдать кому-то? Дудки. Оставлю себе. Я ласково провел ладонью по клинку. Естественно, на меня нашла эйфория оттого, что я разгадал секрет.

Кто-то потрясенно вздохнул. Еще один из людей Мельваса неуверенно покачнулся и упал на колени. Некоторые последовали его примеру. Мельвас желчно побледнел от гнева. Близко-посаженные темно-серые глаза странно обесцветились, как расплавившийся вдруг металл.

— Свиньи, — процедил он сквозь зубы и быстро шагнул к одному из коленопреклоненных с явным намерением всадить предателю в спину все три фута бледной стали.

Бедвир шагнул не менее быстро и подставил свой клинок. Мельвас поднял на него убийственный взгляд, но Бедвир его пока не волновал.

— Так и есть. Здорово. Ты Артур… — хрипло проговорил Кей, глядя перед собой невидящим взором.

— Нет, погоди… — возразил я машинально. Но какой в этом теперь был смысл?

— Артур, — повторил Кей. — Пропавший сын Утера и Игрейн из Корнуолла. Как и было предсказано — дракон вернулся, с тьмой и пламенем, защитить землю от тьмы и пламени! Ежу понятно, что Эрик — это не имя.

Ежу было непонятно.

— И давно ты так считаешь? — спросил я.

Кей слегка покрутил головой и поморгал, пытаясь обрести почву под ногами.

— Отец сразу сказал, что ты похож на молодого Утера, и это неспроста. Может, Бран не так уж неправ со всеми своими звездами.

Мельвас, пристально глядя на меня, раздраженно фыркнул.

— Да уж. Наплодил ублюдков старый мерзавец. Так всех и не передавили…

— Смотри-ка, признал! — усмехнулся Олаф, восторгаясь человеческой непосредственностью.

Но Кею что-то явно было не по себе. Он выглядел подавленно и обреченно. Плечи опустились, и вся привычная гневливость исчезла.

— Ты ищешь возмездия? — спросил он устало.

— Какого?

— Из-за медведя. Я видел все, но как мог помешать? Мы оба были детьми.

Бедняга. Заполучить комплекс вины из-за того, что не увеличил медведю завтрак. Я покачал головой.

— В играх судьбы нет ничьей вины. Твоей особенно.

— Все это трюки, — зарычал Мельвас. — Если ты Артур, тебе всего лишь открыли секрет шарлатаны — пророки. Но не зря на сегодня был назначен Божий суд. Теперь мало поднять меч, надо еще суметь удержать его в руках! Иди сюда!

— О, хочешь уточнить? — усмехнулся я. — Ради бога!

— Какого? — едко спросил Мельвас.

— Какого угодно!

Я улыбаясь вышел из-за камня и изобразил подобие ждущих его радостных объятий.

— Давай, Мельвас! Или так и останешься в толпе?

Мельваса бросило в жар. Он быстро вышел вперед.

— Рано радуешься. Проиграй сейчас, и я еще посмеюсь, бросив тебя в жертвенный огонь, драконий ублюдок!

— Рассказывай драконам об огне! — насмешливо воскликнул я. — Валяй, пока можешь!

На всякий случай, чтобы камень не оставался без присмотра и в суматохе не был поврежден, Олаф прошел к нему и нахально уселся на алтарь. Похоже, мы вчетвером еще сыграем во всадников Апокалипсиса. Бедный этот мир. Впрочем, намного хуже ему уже не станет.

Мельвас свалял дурака решив подраться. Даже светлая память Галапаса ему не помогла. Правда, настроение у меня было сегодня отнюдь не мрачное — ему повезло. Несколько минут он яростно бился как муха в стекло, использовав и несколько удивительно подлых трюков по этим временам, но цели так и не достиг, добившись лишь появления пены в углах своего рта. То, что было написано на его лице, больше всего напоминало помешательство. Действительно — строить такие планы, всю жизнь утверждать свою власть и образ мыслей, добиваться расположения богов, иметь тому неопровержимые свидетельства в раскатах грома, гремящего точно вовремя, быть сильнейшим или одним из таковых, внушать страх, и вдруг — словно налететь на каменную стену в тот момент, когда можно было бы получить почти все… Даже жутко представить, что можно при этом чувствовать. Впрочем, те кого он обычно давил по дороге, тоже от радости не прыгали.

Яростные атаки все больше превращались в атаки сумасшедшего, все меньше и меньше заботящегося о собственной безопасности, для которого свет сошелся клином на уничтожении или самоуничтожении. Я начал слегка беспокоиться — а так ли уж крепок этот священный меч, проторчавший несколько лет все же в отнюдь не музейных условиях. Пора было кончать комедию. Я сделал небольшой финт и внезапно оказался у Мельваса за спиной и чуть сбоку, приставив острие Экскалибура к его шее, под челюстью. Возможно, острие было тупее чем следовало бы, но Мельвас замер в странном полусогнутом положении, решив, должно быть, что наполовину тупое все же наполовину острое, а может, он был просто потрясен самим фактом того, что такое могло с ним случиться.

Дальше все пошло еще хуже. Раздались голоса, шум, и во дворик хлынул народ. Удивительно, как они не снесли ограду. Кадор, Константин, Лот, Моргейза, граф Эктор, графиня Элейн, Гвенивер, Бран, Блэс, Маэгон, Дерелл, и прочая, и прочая, и прочая, друиды, священники, воины, землепашцы, торговки пирожками с прошлогодним крыжовником… — весь пестрый человеческий коктейль. Слегка ошеломленный столь бурным вторжением, я слегка дрогнул и, наверное, потерял бы контроль над противником, но — из толпы донеслись истерические взвизгивания, она расступилась, и сквозь нее промчался белый рычащий клубок мускулов с кроваво-красными глазами и крысиным хвостиком, и с захлебывающимся лаем обрушился на Мельваса.

Это был конец. Мельвас вскрикнул, шарахнулся, споткнулся и полетел на землю.

— Назад, Кабал! — прикрикнул я, пытаясь схватить пса за ошейник.

Кабал весело тявкнул и заюлил вокруг, виляя хвостом, преданно заглядывая в глаза, подпрыгивая и норовя лизнуть в нос, по своему обыкновению. Полагаю, картинка была лишена особенного королевского достоинства, но от толпы донесся трепещущий стон, как если бы мне удалось приручить саму костлявую с косой. Потом почти вся эта людская волна ухнула вниз, попадав на колени.

Поглядев на это волнующееся живое море, я ощутил под ложечкой мгновенный укол холода и запоздалую панику. Действительно ли я понимал, на что напросился своей выходкой? А впрочем, что на свете стоит того, чтобы всерьез что-то обдумывать?! Кабал наконец чуть успокоился, я встряхнул головой, улыбнулся и выпрямился, безмятежно встречая всю эту чушь о Красном Драконе. Эти слова неслись отовсюду. Ну конечно — уже потрепанный красный плащ, рыжие волосы, и в руках священный меч «королей от Бога». А больше никто ничего ровным счетом обо мне не знал. Никакого прошлого — пустота и легкость, все испарилось в солнечных лучах.

Мельвас, кажется, все еще ждал, что я его прикончу. Но я отозвал Кабала вовсе не для того, чтобы тот не путался под мечом.

— Король Клайдский, — позвал я и протянул руку, чем окончательно ввел его мысли в ступор. — Встань. Прежней жизни ты уже лишился. Сегодня мир станет другим, и ты тоже. Теперь никто не сможет быть вернее тебя. Довольно нам лить бриттскую кровь. Пока мы сами истребляем друг друга, ветер с моря готов смести нас всех без разбора. Так позволим ли мы ему это? Поднимись, брат мой, король.

Я обхватил его запястье и помог ему подняться на ноги, с интересом пристально глядя в глаза. Он оказался слишком ошеломлен, чтобы отнестись к моим словам критически. Какое-то время он будет под впечатлением. Вот и славно.

Как и все остальные.

Стоило ли стараться? Только я поднял Мельваса, как он тут же упал на колени. При этом на лице его отразилось неописуемое изумление — он сам от себя такого не ожидал.

— Ты не человек, — вырвалось у него тихим хрипом.

Я приподнял бровь.

— Разве?

— Глазам дракона сотни лет, — сказал он. — Я бы не склонился перед мальчишкой, что бы он ни сделал, какие бы ни говорил слова. Но ты, дракон, прими мою жизнь. Мои боги от меня отвернулись.

Я ответил ему кивком. Кельты всегда любили поэтические преувеличения. Я снова поглядел на толпу перед собой — лица отмеченные страхом, надеждой, смущением, сомнением, экстазом, целый калейдоскоп лиц. Ничего особенного не значащих. Кроме нескольких. Фризиан, подавляющий усмешку, чуть укоризненно качающий головой, потом вдруг весело подмигнувший. Уверен, он был не против этой игры. Гамлет, закатывавший глаза, попытался нахмуриться, а потом неудержимо захихикал, приведя в недоумение тех, кто оказался рядом. Слегка обернувшись, посмотрел на Олафа, все еще сидевшего в охранных целях на алтаре. Олаф пожал плечами, скорчив неопределенную рожицу, потом чуть вздрогнул, подавив внутренний смешок и быстро показал большой палец, направленный вверх. Затем несколько раз повернул его вниз и снова вверх. Мол, весело, конечно, но и проблем куча себе на голову.

Ладно, тут все в порядке. А вот и Гвенивер — глаза широко распахнуты и восторженно светятся, на губах блуждает вспыхивающая изумленная улыбка. Я встретил ее сияющий взгляд как еще один кружащий голову бокал искрящегося шампанского, а потом украдкой глянул в другую сторону, на королеву Моргейзу, и будто получил пощечину, столкнувшись с зарядом неожиданной концентрированной ненависти в ледяных синих глазах.

— Свершилось! — громовым голосом провозгласил Бран, выйдя вперед и воздев руки к небу. — Исполнено пророчество Мерлина! И явился Дракон! Славься, Артур, король всей Британии!

Последние слова, подхваченные всей толпой, захватили меня как ревущий водоворот.

XIII. Праздник костров

Волки сыты и овцы целы. Каменный алтарь цел, а меч снаружи. И не весь цвет рыцарства перерезался из-за этого насмерть. Красивый финт?

Ведь и впрямь, все было решено уже давно. Задолго до того, как это случилось. Но подозревать теперь, что кто-то кого-то намеренно и постоянно к этому подталкивал было уже поздно. Что ж, в конце концов могло ничего и не получиться. Бран ведь так и не поделился ни с кем секретом, каким меч был упрятан в камень на столь долгое время. Он и сам его не знал. Но как бы то ни было, он сделал ставку и выиграл. В чем Кей признался мне на несколько минут раньше, чем это стало известно всему свету.

Что же касается косых штырей в рукоятке меча, втяжных как кошачьи когти при повороте драконьей головы, такие технические подробности не беспокоили ни одного друида, кроме одного — того, кто это когда-то сделал и замел следы под слоями позолоты. И чьи хитроумные планы пошли прахом, как и он сам, что является унылой иллюстрацией тому, как бессильны наши таланты перед натиском энтропии, особенно если поблизости на сотни лиг или лет не найдется благодатной почвы.

«Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех…» Но оставим Шекспира в покое. Для него почва появится только через тысячу лет.

А уж когда она появится для меня, говорить и вовсе смешно. Впрочем, это софистика, которой остается только пасовать перед реальностью.

Бран выиграл. Но знал ли он, что он выиграл? Если бы каждый знал, что он выиграет, игорные дома остались бы без всяких доходов, а люди утратили бы весь здоровый азарт, и такое огромное казино как цивилизация распалось бы быстрее чем карточный домик.

Но подобным здравым мыслям время приходить только наутро, и обычно с похмелья. В остальное время мы предпочитаем гнать их подальше, просто чтобы не пропал азарт и не распался карточный домик. Отсюда даже трудно сказать, что мы делаем это совершенно бессознательно. Мы только не в состоянии вполне сознавать, к чему именно и как это приведет.

Слова Брана не привели никого в особенное замешательство. Львиная его доля пришлась на чуть более раннее время. И все, что могло быть теперь сделано или сказано, не казалось уже слишком странным. Мы не стали с ним спорить. Легенда Брана ничуть не хуже всего, что мы могли бы придумать сами, чтобы объяснить все свои странности, и отбрасывала множество вопросов и сомнений, которые неизбежно должны были возникнуть по мере того, как мы продолжали бы утверждаться в этом мире.

Забавно — налет божественности, в котором нет уже ничего сверхъестественного и непонятного для всех этих людей. Абсолютно ничего, все просто и логично, если исходить из принятой тут логики.

Божий суд, как предсказывал Бран и как пытался подстроить Мельвас, пошел прахом. И хоть это сопровождалось некоторым ропотом, никто так и не посмел возразить всерьез. Если не сверхъестественные знамения, то поражение Мельваса почти у всех на глазах выглядело достаточно убедительным доказательством и указанием, кому ныне благоволят боги. Большинство почуяло не хуже флюгера, куда дует ветер. Более того — большинство ведь просто боялось, чем может кончиться этот Божий суд. Победителем мог оказаться давно зарящийся на чужую территорию сосед, тот, кто оказался бы слишком невыносим, слишком страшен, попросту слишком силен. В этом отношении темная лошадка была совсем не худшим вариантом. По крайней мере, у меня еще ни с кем не было счетов, которые теперь самое время свести. И у каждого оставался шанс надеяться по-своему повлиять на нечто совершенно новое.

Даже некоторые сильнейшие претенденты были не против сложившегося положения. С Мельвасом мы уже разобрались. Кадор прикинул в уме родословную, предложенную Браном, и счел ее для себя довольно выгодной. Оттого что он выждет год-другой, а там — по обстоятельствам, может, он еще только выиграет. Мнение его сына пока не в счет. Регед, в лице графа Эктора и компании, со своими несколько идеалистичными взглядами и вовсе с самого начала был за нас горой. Так что возможная оппозиция сразу оказалась подавлена.

И праздник разыгрался с новой силой.

Немедленно очнулись священники, только и ждавшие повода закатить торжественный молебен. Бран пользовался немалым влиянием в своих мистических кругах, да и Блэс пустил среди единоверцев кое-какие слухи, несмотря на видимые разногласия с друидом. И после эпохальных слов Брана инициативу перехватили христиане — ведь мы находились на территории Церкви. Туда-то меня первым делом и потащили. Обнаружив, что меня как бы невзначай отделили ото всех, с кем я был хоть немного знаком, я слегка забеспокоился, но героически сделал вид, что все в порядке. Потом разберемся, пусть народ пока повеселится. Все равно пустить мне пыль в глаза им не удастся. В любом случае, я только верхушка айсберга, они только что получили себе в короли всю команду «Януса», о чем, конечно, и подозревать не могли, и провидеть в самых странных снах. Можно даже не упоминать о такой штуке как весовая категория.

Я обрисовываю все это лишь штрихами, чуть задерживаясь, почти без зацепок, потому что, по сути, в данный момент меня подхватило и понесло течение, в котором я был беспомощен как щепка. Не то чтобы я любил такие моменты или доверял им. Все это, конечно, очень лестно, но если честно — мы все прекрасно знаем, чего это стоит. Я играл роль хрустального шара, в котором каждый видел то, что ему хочется, а сам я был невидимкой и пустым местом. Ну, может быть, не до конца — благодаря Галапасу, Мельвасу и адской гончей. И все-таки, пустым местом. Что, собственно, и требовалось. И было не место и не время топать ножкой. Пусть все эти жрецы используют свой звездный час, благо от человеческих жертв сегодня решили воздержаться.

Благим знаком был сочтен и короткий, но щедрый грибной дождь пролившийся во время молебна, грохотнувший пару раз раскатистым громом и расцветившийся молниями, напоминавшими огненных драконов, мелькнувших, но никому не причинивших вреда. Но дождь — это уже к вопросу о символах плодородия. Или очищения, когда полуденное солнце засияло сказочным светом в бриллиантовой россыпи и взвешенной вуали дождевой влаги и радуги — последняя, как известно, мост в небеса, к божественным селеньям. И прямое указание на зарытые горшки с золотом. Конечно же, волшебным и фальшивым.

Удачно? Не менее чем гром для Мельваса. А к чему это его привело, все мы знаем.

День утонул в череде бесконечных ритуалов. Разумеется, всплыл вопрос о коронации. Поскольку я не сильно напоминал Мельваса или кого-то вроде него, архиепископ Карлионский принялся настаивать на образцовой церемонии в своем приходе, крупнейшем в Британии. По такому случаю у них уже был готов особый освященный всебританский венец. Это имело смысл, но не являлось делом сиюминутным. И друиды тут же взяли реванш, доставив прямо на место корону Камулоса — или Камулдунума, малого королевства, принадлежащего безраздельно Верховному королю. Подходящее местечко для того, кто по их замыслу должен являться главным военным вождем, именуемым на благородной латыни dux bellorum. Ведь Камулос — имя бога войны, которого римляне называли кельтским Марсом. Кстати, это же местечко в чуть ином произношении звучало как — Камелот.

Возможно, мотив со спрятанным в камне от посторонних взоров мечом шел от той же легенды — от меча Камулоса, который, как говорят, незрим. И соответственно, неотразим (как непременно прибавила бы Линор — ни в одной луже).

Корона Камулоса, предмет «трижды священный», хранителем которого оказался все тот же Бран, была торжествующе извлечена на свет, и прямо из церкви все повалили наружу в поисках ближайшей священной рощи. Потом, после некоторых споров, передумали и направились к кольцу из белых камней, обозначавших место сорванного Божьего суда. Где и было учинено чтение заклинаний, воскурение составов подозрительного происхождения, заглушивших запах пролитой здесь крови; потом меня ввели в круг, обрызгали водой, бросили щепоть земли, чуть всерьез не обожгли горящим пучком травы, порезали руку, чтобы капнуть кровью в жаровню, где возжигались священные благовония, на меч и на венец Камулоса, после чего последний был поднесен мне с тем, чтобы я возложил его себе на голову.

— Венец, выкованный из стрелы грома! — зловеще торжественно заключил Бран, исступленно сверкая глазами. — Грома, павшего с неба, разящего насмерть! Прими его и возьми его силу, если смеешь. И если станешь ты неугоден богам, пусть гром этот обратится против тебя!

Куда уж теперь отступать? С тем я и принял этот венец — не слишком тяжелый темный железный обод, местами помятый, тускло поблескивающий, с пятью невысокими зубцами и неровно тлеющими углями утопленных в оправу крупных гранатов. Железо — металл войны и элемент, разрушающий зловредные низшие чары. Умно. И кстати, почти без следов ржавчины. Если Бран знал что говорил и венец действительно был выкован из метеоритного железа, мы с ним оба чужаки на этой земле. Улыбнувшись этой мысли, я завершил ритуал, как все того и ждали.

Дадим место всеобщему ликованию. И не будем строги. Ритуалы — это то, что касается чего-то древнего, гнездящегося в темной генетической памяти, что заставило обезьяну уловить нечто в пустом воздухе и, повинуясь этому смутному голосу, слезть с дерева и начать совершать вещи странные и лишенные смысла, сложившиеся после в культуру и цивилизацию. Зачем? К чему вопросы? Это и есть магия, божество, причудливый инстинкт, бред природы, ищущей новых пространств для своей вечной экспансии. Нам ли ее останавливать?

***

— Хватит, Антея, — вздохнула Линор. — Это тупик. Лучше подождать, пока в голову нам не придет что-нибудь радикально свежее или пока это безобразие не исчезнет само, как появилось.

— А как оно, по-твоему, может исчезнуть?

— Не знаю! — огрызнулась Линор неожиданно резко.

Антея перевела на нее умеренно любопытный взгляд.

— Послушай, ты нормально спишь?

— Да. Когда не слышу твоей музыки.

— А эта ненормальная баньши?

— Нет тут никакой баньши!

— Конечно, конечно, — отозвалась Антея с затаенным ехидством и снова уткнулась в терминал.

— Что бы там ни было, — медленно проговорила Линор, с ненавистью глядя на затуманенную схему, — я не готова к тому, чтобы провести остаток дней на успокоительных средствах.

— Тогда отбой. Пора прерваться, — сказал доктор Мэллор, присоединяясь к компании. Линор и Антея покосились на него с подозрением. Ему явно не доставало мрачности, ставшей в последние дни для них всех привычной. Напротив, его вид и поведение можно было назвать почти игривыми. Улыбка неудержимо расползалась, несмотря на старательно нахмуренные брови, а в глазах плясали озорные искорки. Посмотрев на девушек и оценив, что их внимание вполне созрело, он пояснил. — Новости с большой земли. Ребята там только что кое во что влипли. Гамлет решил, что мы должны узнать об этом как можно раньше. Хотя бы вкратце, а подробностями они поделятся потом. Сам Гамлет в легком ужасе. Фризиан, напротив, считает, что это может быть полезным. И еще, им кажется, что это хороший повод для нас их навестить. Развеяться для укрепления духа. Учитывая, что теперь они действительно основательно кинули якорь. Итак, вот что у них там случилось…

Выслушав все с каменными лицами, Антея и Линор задумчиво посмотрели друг на друга.

— Он все еще кажется тебе патологически честным? — спросила Линор.

— Но баньши ведь смеялась, — справедливо заметила Антея.

***

— Смешно, правда?

— А вот и нет! — с полоборота завелся Гамлет. — Совсем не смешно!

— Только не говори, что и впрямь влюбился в Гвенивер! Тогда плохи наши дела.

— Оставь Гвенивер в покое! — чуть не сошел с ума Гамлет. — Для тебя есть хоть что-нибудь святое?

— Нет. А что?

Он закатил глаза. Я неудержимо смешливо фыркнул и выглянул за краешек невысокой каменной стенки, за которой мы спрятались, чтобы еще раз убедиться, что нас никто не выследил и не подслушивает. Неизбежное зло королевского образа жизни — всем есть дело до того, где ты и что делаешь. В первый день, по крайней мере, уж точно. Но была уже ночь, причем на редкость шумная. Над всей округой колыхалось веселое зарево — Белтейн, праздник костров, был в самом разгаре. Веселые вопли, визг, смех, пение и музыка смешивались в воздухе «в тесноте да не в обиде» с дымом, ошалевшими мотыльками и светлячками, ароматами праздничного пиршества, земли и травы, листвы, сонных и пьяных в ночи цветов, испускающих томную ауру сладости, недавней свежести и увядания. По Темзе разъезжали лодчонки, озаренные пляшущими яркими точками факелов, и водная рябь вовсю пестрела цветными блестками.

Улизнуть было одновременно непросто и просто. Белтейн — один из тех праздников, когда все пороки, называемые маленькими радостями жизни, становятся безгрешны. Танцы, чревоугодие, грубые игры и плоские шутки еще не повод повеселиться от всей души. Там, где не сверкали огни, во всех темных уголках так же, если не яростней, кипела жизнь, откочевывающая от хороводов и закусок с тем, чтобы вернуться назад, а оттуда опять в темноту — кружиться в этом хороводе до самого утра. И вся эта толпа была плотной, шумной и приставучей — не проехать, не пройти. Но как во всякой толпе, в ней можно было быстро затеряться (хотя можно и постоянно и неожиданно натыкаться нос к носу то на одних, то на других знакомых). Пока я наткнулся, правда, только на Гамлета, возвращавшегося из темноты с какой-то девицей в тот неподходящий момент, когда я, для отвода глаз также с девицей, счастливо не сознававшей, кто я такой, направлялся в ту самую темноту. К сожалению, особенно пьян я не был и заподозрил что, заприметив меня, Гамлет постарается заметить, и куда мы пойдем, а может, для верности, еще и не захочет выпускать из виду. Это как-то все скомкало. Мы, конечно, спрятались, но полной уверенности, что помех не будет, уже не было, и это все портило. Впрочем, шучу — лишних неприятностей я искать вовсе не собирался, и на самом деле все это мельтешение было очень бестолково и невинно — лишь бы затеряться, посмотреть на все немного сторонним взглядом и перевести дух. Если, конечно, вы мне верите.

Вскоре мы снова встретились с Гамлетом, так как я тоже старался заприметить, куда он денется, и пока на хвосте не объявилось никаких друидов, решили поделиться кое-какими мнениями о случившимся днем.

— Я всего лишь спрашиваю! Ты ведаешь, что творишь или нет? Было это продиктовано какой-то мыслью, причиной или просто приспичило? Бессознательно?

— А если приспичило, так это уже и не причина?

— Эрвин!

— Ага — штрафное очко! Настоящих имен вслух не употреблять!

— А как прикажешь тебя теперь называть?

— Да как хочешь. Ближайшим знакомым — скидка.

— С моста? — едко спросил Гамлет.

— Что? — переспросил я уже без иронии. В конце концов я все-таки разозлился, чего он давно уже добивался. Ведь я же прекрасно понимал, к чему с самого начала клонит этот негодяй — если я раз вмешался в ход истории, пусть я даже этого пока не делал, так значит, жульничаю на каждом шагу. Не говорите мне, что у меня паранойя. Я знаю Гамлета. Это ходячая совесть-лицемерие, так и напрашивающаяся на то, чтобы ее задушили, морально или как-нибудь иначе. — Прекрати, наконец! О чем ты думаешь? Что эта несчастная Британия может вскружить мне голову? Недостаточно, дружок! Мне ведомы размахи покрупнее! Просто идиотизм какой-то, что приходится об этом говорить!

Гамлет немного смутился.

— Ну послушай, ведь еще Цезарь говорил, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме!..

— Ха! — сказал я уже чересчур громко. — «Со святочной игрушкою! С петрушкой в королях!» Черт, всю жизнь мечтал танцевать менуэт с друидами во все дни своей жизни. Запомни — из меня выйдет самый дрянной король на свете. Я временщик, исходя из самого рода наших занятий. Больше всего я рассчитываю на краткосрочность этой пьески. И на то, что здесь всем мало что терять. Мы видели. Надеюсь, нам эта ширма больше чем на пару месяцев и не понадобится. Зато не будем слишком подозрительно выделяться кочкой на ровном месте. И наверняка что-нибудь от такого положения выиграем. Может быть, даже кому-то поможем, если повезет. А если нет — быстренько сделаем всем ручкой. Идет?

— Что-то ты разошелся…

— А кто начал?

— Значит, ты все же не всерьез…

— Всерьез? Гамлет, кто из нас сумасшедший?

— Э… Ой, штрафное очко! — обрадовался Гамлет, заодно меняя тему.

— Чушь, — фыркнул я. — Я говорил аллегорически, вспоминая Шекспира. Ты меня всегда вдохновляешь…

— Рассказывай!..

— Друг мой, «и в смерти воробья есть свой промысел»…

— Маячок, маячок, вот вы где! — послышался помурлыкивающий мягкий голос Фризиана, который вышел из-за стены и отключил браслет, слабо попискивающий, помигивающий или пульсирующий при поиске своих собратьев по принципу: горячо-холодно. — Скажите мне потом, что я не смогу найти Грааль! — потребовал он самодовольно.

— Не найдешь, — с готовностью сказал Гамлет, все еще пытаясь сменить тему.

Фризиан посмотрел на него с упреком и тем сожалением, овеянным мудростью и чувством необходимости, с каким добрый ветеринар смотрит на взбесившееся домашнее животное.

— Ладно, Ланселот, с тобой мы еще разберемся, в нужном месте, в нужный час. Кстати, Артур, давай его казним, как гарантию нестабильности в королевстве. Король ты у нас или не король? Придется отстаивать государственные интересы, знаешь ли.

— А, да ну их, — весело отмахнулся я. — После нас хоть потоп!

— Временщик! — обвинил Фризиан.

— Спасибо. Стараюсь, — подтвердил я.

— Неплохой трюк, — одобрительно продолжал тот. — Я уж думал, придется положить там восемнадцать бездыханных тел, да и кого-то из друзей потерять. Когда ты догадался, как это сделать?

— Наполовину ты догадался первым. Надо было еще только повернуть головку эфеса. Я вдруг вспомнил, что заметил трещинку под позолотой, а когда этот волчище Мельвас завертелся волчком, будто кто-то сказал: «Да будет свет!»

Я вытащил Экскалибур, который был теперь при мне как непременный атрибут (в отличие от брошенной где-то на попечении Брана короны) из новых ножен (мои, разумеется, не подошли, но в церквушке «на-курьих-ножках» хранились подходящие) и с легким усилием повернул головку дракона сперва в одну сторону, из-за чего из рукояти выскочили под углом два стальных шипа, потом в обратную, и шипы исчезли.

Когда я объяснил Брану в чем было дело, он заволновался и заявил, что надо будет при первой же возможности залить отверстия расплавленным золотом. Мне эта идея не нравилась. Но как бы там ни было, пока все было в таком же виде, в каком было обнаружено.

— Вот такие у нас дела.

Фризиан драматично вздохнул.

— «У нас». Ну вот, уже мышление во множественном числе!

— Не уже, а все еще, на ваше счастье! — усмехнулся я, шутливо толкнув его кончиком меча.

— Ладно, — рассмеявшись заключил Фризиан. — Пошли, найдем какую-нибудь хмельную отраву и выпьем за нашу шайку королей и серых кардиналов. Нехорошо бросать людей надолго одних.

И мы направились к кострам, хором распевая:

…вовеки не умрет

Святая наша тайна —

Наш вересковый мед!..

Ночь только начиналась. Мы являлись и снова исчезали, как чертики из коробочки, ловко увиливая от заботливых друидов и прочих заинтересованных личностей. Все это напоминало игру в прятки, салочки и ручеек одновременно. Мы опять все разбежались, появившийся было на минутку Бран попытался напомнить мне об осторожности, на случай, если я вдруг о ней забыл. Я напомнил ему об адских гончих и прочем священном ореоле, и снова его оставил, решив на этот раз особенно хорошо уединиться, чтобы поговорить с дальним берегом. Олаф, связывавшийся с ним недавно, заверил меня, что там пока никто не спит. Меж тем, с ними связывались уже все кроме меня: форменный непорядок, но мне хотелось напоследок кое-что уточнить, в том числе у тех же друидов, а прежде я был просто занят по уши.

«Всем привет, у меня есть кое-какие идеи по поводу вашей легенды… Так и знал, что вам понравится!..»

Вскоре, однако, связь пришлось прервать и припрятать передатчик, так как я заприметил «хвост». Впрочем, главное уже было сказано, и замяты оказались только всякие шуточки по поводу мании величия. Я был уверен, что «хвост» ничего не разобрал из того, что я говорил, к тому же достаточно тихо. Да и разглядев его, я очень засомневался в его недобрых намерениях. В бледных отсветах вырисовался силуэт — щупленький парнишка, робко и тихо крадущийся за мной, оглядываясь и вытягивая шею. Дело было на лесной опушке. Я притворился деревом, заслонившись не таким уж толстым стволом — в густой тени все равно невозможно было что-либо разобрать, и стал с любопытством наблюдать, что он предпримет дальше. Мальчик поглядел в одну сторону, в другую, но никого не увидел и не услышал. Его плечи поникли, и я услышал звук, очень похожий на всхлип, тем более что он поднял руку и потер глаза, и снова всхлипнул. Совсем не зловеще.

— Эй, — позвал я тихонько. — Кого-то потерял?

Он отпрянул, втянув воздух так, что тот застрял у него в горле и вскинулся, будто не зная, в какую сторону бежать. Но не убежал. Перевел дух, и в свою очередь окликнул тонким дрогнувшим голосом:

— Артур?.. Милорд?..

— Минутку, — сказал я, выбираясь из редкого подлеска и подходя к нему. — Я тебя знаю. Ты принц Лотианский, верно?

Он едва заметно шмыгнул носом и довольно чопорно склонил голову.

— Меня зовут Гарет, милорд. — И опять его голос слегка предательски задрожал. Его и самого била тонкая дрожь. Меня он, что ли, боится? Впрочем, наша собачка кого только не впечатлила. Только зачем тогда ходить за мной и всхлипывать? Я решил не обращать внимания, чтобы не обижать его. И так Гарет не производил впечатления счастливого ребенка.

— Почему ты один, Гарет? Разве принцам можно так ходить по ночам, когда вокруг может быть полно врагов?

Он поднял голову. Его лицо напоминало в темноте хрупкую полупрозрачную алебастровую маску с провалами вместо глаз.

— Ты же ходишь.

— Я немножко старше.

— Значит, и врагов у тебя должно быть больше, — он слегка недоуменно пожал плечами.

Я подавил невольный смешок. Забавный парнишка.

— Интересно ты говоришь, Гарет.

— Так мама говорит, — пояснил он без тени веселья.

— Мама говорит?

— Да. Она на самом деле твоя сестра?

— Так говорят.

— Она хотела бы поговорить с тобой.

— Вот как? О чем?

— Ну, она ведь твоя сестра.

— Логично.

Мы замолчали. Гарет в темноте смотрел на меня, я смотрел на него. Мы оба мало что видели.

— Сейчас? — спросил я наконец.

— Сейчас, — кивнул Гарет. — Ты пойдешь со мной, милорд?

Я рассеянно потер один из своих браслетов, снимая кое-что с предохранителя. Так, на всякий случай. Хотя лучше будет этим не пользоваться без крайней необходимости.

— Значит, так, — проговорил я со вздохом. — Она послала тебя в ночь, одного. И видно, очень рассердится, если ты и вернешься один, без того, за кем тебя послали.

Гарет молчал. Кажется, он сдерживал слезы.

— Я пойду с тобой, — сказал я. — Хотя бы затем, чтобы спросить, о чем она думала, посылая тебя неизвестно куда в лес искать волков.

— Я не боюсь волков, — проворчал Гарет. — У меня есть кинжал.

— А у волков есть зубы. Homo homini lupus est. Ты знаешь, что это значит?

— Человек человеку волк, — без запинки ответил Гарет.

— Твоя мама, наверное, часто тебе так говорит.

Я услышал как он удивленно выдохнул.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, раз она моя сестра. И где она меня ждет?

— В праздничном шатре, одном из тех, что подальше от костров.

— Ладно, веди. Я за тобой.

Мы двинулись в путь через заросли уже высокой травы, тяжелой и влажной от росы. Стрекотали насекомые, мерцали яркие звезды, звуки и огни праздника казались отдаленными и отстраненными. Я и впрямь далеко от них зашел. И к шатрам мы подойдем, так толком к ним и не приблизившись.

— Получается, что ты мой дядя, — задумчиво проговорил Гарет, немного удивленно.

— Получается, — не стал я спорить.

— А где ты был все это время?

— Далеко отсюда. Примерно, как до луны. Может, как-нибудь расскажу, если будет время.

— Ты очень странный.

— Это только кажется.

— Почему?

— Потому что все мы совсем не такие, какими кажемся.

Он опять замолчал, о чем-то задумавшись.

— Ты все равно странный. Говоришь со мной как со взрослым. Вернее — нет, будто желаешь мне добра. Не в словах. Как-то по другому. По-моему, ты вообще добрый.

— Это странно?

— Для короля. Меня учат совсем другому.

— Ты меня просто совсем не знаешь, Гарет.

— Вот это и странно. С другими людьми мне все ясно.

Я тихо хмыкнул и ничего не ответил, прикусив язык. С этим парнишкой определенно надо держать ухо востро. Заплетает в слова как в кружева. И вроде бы, совершенно невинно. Занятный племянничек.

Из темноты выступила фигура с копьем наперевес и щитом. Гарет негромко не то фыркнул, не то мяукнул, и как-то особенно махнул рукой. Фигура исчезла, чуть прошуршав травой. Подобное шуршание повторилось еще пару раз, прежде чем мы смогли дотронуться до шелковистого полога, тепло светящегося изнутри как розово-золотистая раковина, которую пронизывает солнце. Праздничный павильон королевы Лотианской — гримерная актрисы-примы.

Гарет скользнул внутрь и почти в то же мгновение снова приподнял полог, приглашая меня войти. В ночной прохладе из открытого шатра так и дохнуло густым теплом, скопившимся от масляных светильников, доверху наполненных ароматным маслом. Запах жимолости, меда и роз обволакивал все будто сахарная вата, причем изрядно подтаявшая.

Моргейза встретила меня пристальным притягивающим взглядом и ослепительной улыбкой. Я не мог не ответить ей тем же. Черные веера ресниц еле заметно дрогнули, она чуть повела рукой в небрежно отстраняющем жесте. Ощутив легкое движение воздуха, я оглянулся — Гарет исчез, безмолвно и бесшумно, как клочок сизого чада, только чуть колыхался упавший тканый полог.

— Зачем же было его отсылать? — полюбопытствовал я. — Да и посылать…

— Милый брат! — патетично воскликнула Моргейза, пропустив мой вопрос, впрочем, совершенно академический, мимо ушей, и в следующее мгновение мы уже с чувством целовались.

Вышло это как-то машинально и, надеюсь, вполне по-родственному. Исторически поцелуй в губы еще не стал прерогативой чисто сердечных отношений. И хотя химически во мне чуть не произошла революция, я успел опомниться и не пойти дальше. Хотя это и было бы почти логично. Я немного попятился из объятий названной сестры, и увидел как она посмотрела на меня искоса с непередаваемым лукавством.

— Я тоже рад встрече, — проговорил я осторожно.

Она негромко спокойно рассмеялась и отпустила меня, не до конца, потянув за руки к горке подушек и усадив на нее.

— Значит, ты действительно мой брат.

Я пожал плечами.

— По крайней мере, мне так рассказывали.

— Думаю, да, — она пробежала по моему лицу цепким взором и, хотя она не нахмурилась и никак не выразила того, что было у нее на уме, мне показалось, что в глубине глаз у нее на миг обозначилось что-то мрачное, стальное и жесткое — обманчивый призрак того взгляда, что я совершенно случайно поймал днем. Если бы не тот взгляд, понятия не имею, как повел бы себя минуту назад, может, немедленно признался бы, что по счастью, в нас нет ни капли общей крови. Но с тех пор я почему-то стал умнее.

В жаровенках что-то уютно потрескивало, в теплом воздухе переливались веселые отсветы. Лед и пламя, заключившие внутри меня некий подлый союз, не желали нейтрализовывать друг друга.

— Ты похож на своего отца, — произнесла Моргейза почти бесцветным голосом, будто безразлично промурлыкав.

— А как насчет матери? — спросил я.

Моргейза глянула в сторону, делая вид, что не услышала, и тоже поудобнее устроилась на подушках напротив. Это был уже второй мой вопрос, который она проигнорировала. Но я понял, что она неприятно задета. Кажется, я немного успокоился, когда уверился, что ушат яда, который обрушили мне на голову ее глаза, предназначался не совсем мне. Моргейза ненавидела другого — человека, укравшего у нее мать и наложившего печать скандала на ее собственную жизнь. К сожалению, ее слова о том, что я на него похож, говорили, что она видит во мне того другого. Как я бессознательно упорно видел в ней другую. Это нас определенно роднило. Но я подозревал, что не к добру.

— И если знать, то усомниться невозможно, — проговорила она меланхолично. — Где они тебя прятали?

— Они? — переспросил я из вредности.

— Те, кто тебя используют, — сказала она на этот раз напрямик. — В отличие от большинства безмозглых двуногих баранов, я не верю в судьбу или случай. Кто-то тщательно продумал каждый шаг. Твой отец потерял власть прежде, чем потерял жизнь. Он умер в одиночестве, всеми оставленный. Но глупые песни, слухи, распри, пророчества и кое-какие грязные трюки сделали свое дело, не правда ли? Нам опять потребовался Верховный король — и появился в самое время. Это не кажется слишком натянутым?

Я снова пожал плечами. Она вздохнула, потупив взор, в котором не мелькнуло ни тени раскаяния.

— Прости. Наверное и так очень досадно быть игрушкой в чужих руках.

Она сделала небольшую паузу, ожидая какой-нибудь естественной реакции на свои слова — вспышки гнева, возражений, оправданий, на худой конец просто давая время вникнуть в гнусную справедливость сказанного, как она полагала, возможно, искренне.

— Но я должна была это сказать, — она выжидающе посмотрела на меня.

— Открыть мне глаза? — промурлыкал я, сдерживая усмешку. — Потому что ты моя сестра, ты старше меня и давно уже знаешь, сколько на самом деле весит корона. Ценю твою заботу и благодарю.

— Но? — она наконец сдвинула брови.

— Но что?

— Ты не согласен.

— О, в самих по себе твоих словах много мудрого и жизненно верного…

— Но они не имеют к тебе отношения, хочешь ты сказать? Тебя выдавали за мертвеца столько лет, пока не подвернулся удобный случай. Сам-то ты знал, кто ты, все эти годы?

Мы посмотрели в глаза друг другу в упор, и по ее примеру, я оставил вопрос без ответа. Вскоре ей надоело играть в гляделки. Она слегка пожала плечами, взяла в руки серебряный кувшин с длинным изогнутым носиком и принялась разливать по кубкам чуть дымящееся подогретое вино с запахом корицы и гвоздики.

— Артур, — сказала она, протягивая мне кубок как чашу мира. Я взял его без всякой заминки, показывая, что не обижаюсь. — Последний раз, когда я видела тебя, зная кто ты, ты пил только молоко из груди кормилицы. Моя неловкость может быть прощена, если я говорю что-нибудь странное? Как бы то ни было, душа моя смятенна, в радости, но и в тревоге.

— Вне всякого сомнения, — кивнул я с небрежным пониманием, вдыхая дразнящий теплый аромат вина и специй. — Мне тоже странно говорить с сестрой, с которой я никогда не был знаком.

Она приподняла грациозной змеей изогнувшуюся бровь.

— Скажи, я вызываю у тебя какие-нибудь чувства? Добрые, или недобрые?

— Смятенные, — ответил я, дернув уголком рта в неопределенной улыбке. — Но я определенно не разочарован.

— Должно быть, ты слышал обо мне немало скверного, — сказала она утвердительно.

— Людям никогда не лень перемывать косточки тем, кто на виду, и кто выше их.

Она улыбнулась.

— С тобой будет то же самое, брат.

Я полурассеянно кивнул, но пригубил вино только вслед за ней. Вряд ли на меня мог быстро и серьезно подействовать любой здешний яд, но это было распространенной вежливостью — хозяин должен отпить первым. Бархатистое, почти горячее, к моему изумлению не слишком сладкое, чего можно было бы ожидать в этих неумеренных временах и от дамы, да посреди этой благоуханной шелковой душегубки. Стройный, приятно строгий и сдержанный вкус.

— Изумительно! — вырвалась у меня искренняя похвала.

Моргейза, кажется, чуть не расплылась в настоящей довольной улыбке, рассмеялась и покачала головой.

— По крайней мере, тут наши вкусы сходятся. — Она подвинула мне резную дощечку с кусками сладкого пирога и засахаренными фруктами.

— Но увы, — проговорила она затем. — Ты был так далеко и так долго, что стену отчуждения нам уже не преодолеть.

— Поживем — увидим, — ответил я не без некоторых серьезных раздумий.

— Никто не знает, сколько нам осталось, — сказала она. — И во многом это зависит от того, кто дергает за ниточки.

— Нелестный подход к божественному, — заметил я.

— Я не имела в виду ничего божественного.

— Значит, ты просто хочешь узнать, кто дергает за ниточки? Вернее, кто дергает за ниточки меня?

— Почему бы и нет? Разве это удивительный интерес? Раз это касается нашего рода. Я могла бы предостеречь или помочь. Но мне хотелось бы знать, что мне делать. Ты отказываешь мне в этом?

— Все не так просто, Моргейза, — вздохнул я. — Если ты думаешь, что кто-то все это подстроил, ты поверишь в то, что я сам не знаю, кто? Если кто-то просто повлиял — движущих сил окажется слишком много. Даже ты — одна из них. Все мы дергаем за ниточки, только никогда не знаем до конца, что именно из этого выйдет. Ведь дергаем за ниточки не только мы.

Моргейза с брезгливо-недоверчивым выражением лица недовольно поморщилась.

— Предположим, что один из них этот старый пень Бран. Но главный не он, ему не хватило бы ни ума, ни терпения столько лет хранить тайну.

Я усмехнулся.

— Он и не хранил. Просто по дороге подвернулся.

— Но он имеет на тебя влияние?

— Довольно трогательный старикашка.

Моргейза какое-то время задумчиво мерила меня прищуренным глазом, потом улыбнулась плотно сжатыми губами.

— Единственное, что о тебе можно сказать — ты действительно мой брат.

«Не единственная, но абсолютная ложь», — подумал я.

Несколько минут мы только молчали и улыбались как сфинксы, потом вдруг одновременно допили остатки вина одним глотком и посмотрели друг на друга слегка удивившись подобной синхронности и рассмеявшись.

— Похоже, скоро рассвет, — сказал я.

Она приподняла брови, уставившись на меня с наигранной наивностью.

— Ты видишь сквозь ткань? Она плотная.

— Я просто считаю.

— Считаешь время рядом со мной? — она чуть надула губки. Шутливо, а не игриво. — А как же приписываемое мне колдовство? Будто я сбиваю всех с толку, и время со мной течет иначе, как в обиталищах фей?

— Господи, ну как время может течь иначе?! — подыгрывая, я недоуменно закатил глаза.

— Не знаю, — сказала Моргейза. — Но мы ведь встречаем новое лето.

— Да, точно, встречаем.

— А его как встретишь, так и проведешь. Скоро встанет новое солнце.

— Каждый день встает новое солнце.

— Верно, — засмеялась она, — как в старой песенке поется:

В славе и пурпуре,

В блеске и золоте,

В холоде утреннем

Явится он —

День неизведанный,

Новый, негаданный,

Светом волшебным

Зажжет небосклон!

Жизнь пробуждающий,

Свежий, сияющий,

С музыкой ветра

И пением птиц,

Преображающий,

Мир озаряющий, —

Сгинет во мраке

Подземных темниц!

— Конечно, всего лишь еще один день. Но я знаю, что ты хотел сказать — тебе уже пора. Все это стадо поднимет страшный шум, если им придется встречать восход без тебя. Но скажи, ты ведь будешь иногда говорить со мной? Не забудешь о том, что я существую?

Я заглянул в безупречную ледяную синеву двух тихих омутов. Вы когда-нибудь пробовали нырнуть сквозь несколько метров кристально-зеркального льда? Лучше и не пытайтесь.

— Забыть о том, что ты есть? Никогда. В этом могу поклясться всеми богами. Но почему бы нам не пойти встретить восход вместе? — Я наконец поднялся с рассыпающейся горки подушек. Она поглядела на меня взглядом не то насмешки, не то упрека — мол, я и сам должен понимать, что ляпнул глупость.

— Ты не забываешь, что я не самостоятельная женщина и себе не принадлежу?

— Нет. Кстати о самостоятельности. На твоем месте я бы не отпускал Гарета одного среди ночи исполнять поручения. Это может быть опасно.

— Думаешь? — небрежно усмехнулась она. — Кто посмеет тронуть ребенка Лотианской ведьмы?

— Волки, например. Или, — я вспомнил, что случилось с настоящим Артуром, — медведи…

Она задержала дыхание, на мгновение окаменев, и чуть не выстрелила в меня тем самым взглядом, что и днем.

— На что ты намекаешь! — Она все поняла неправильно, решив, что медведь, это я.

— Ни на что. Ты знаешь, где Гарет меня нашел?

Она досадливо дернула плечом.

— Где-то на празднике, у костров, с какой-нибудь девицей?

— Ничего подобного. На краю лесной чащи, в кромешной тьме. Где мог найти бог знает кого, кроме меня.

— Но… — Она нервно встала. — Я же сказала ему посмотреть у костров! И не отходить далеко!

— Кажется, он подумал, что ты рассердишься, если он меня не приведет. — Она посмотрела на меня как на идиота. И я ей поверил. Похоже, проблема была на самом деле не в отсутствии заботливости. — Хорошо, тогда не сердись на него теперь. Он славный мальчик. Что касается восхода — на само действо мы ведь все равно все соберемся?

Она еще немного поглядела на меня, потом вздохнула, расслабилась и снова попыталась улыбнуться.

— Да, соберемся. А что ты делал в лесу?

— Отдыхал от толпы. Хорошо, значит можно не прощаться.

Улыбнувшись ей на прощанье, я не оглядываясь вышел из шатра.

Тут я остановился и огляделся. После ярких язычков пламени внутри, снаружи глаза не сразу приспособились к темноте, но слух мне тоже не доложил ни о чьем присутствии. Потом стало видно, что поблизости и впрямь никого нет, все попрятались и на неприятности не напрашиваются, и еще — что небо стало понемногу бледнеть. Я немного постоял, слушая ветер и разглядывая аметистовые тени. Какая-то дневная пташка ни свет ни заря пробовала голосок. Из шатра не доносилось ни звука. Немая куколка бабочки. С бабочкой внутри. Которая не спешила суетиться и выдавать больше чувств, чем уже это сделала.

Я пару раз глубоко вздохнул, очищая легкие от сладкого воздушного киселя, и двинулся на звуки продолжающегося веселья. Мозги пребывали в нормальном предрассветном состоянии — чугун с пухом в одном свалявшемся комке. Но эта ночь была хороша хотя бы тем, что не надо было засыпать по-настоящему…

Не успел я отойти далеко, как позади послышался приближающийся приглушенный топот и сдержанное недовольное пыхтенье. Чуточку проснувшись, я повернулся, прикидывая, какую из железок стоит применить к незнакомцу темной ночью. Однако завидев силуэт, я решил с этим повременить. В конце концов, это же был только один человек, пусть даже в его руке было что-то напоминающее кинжал — не берусь сказать точнее, так как он быстро спрятал руку под плащ.

Бегун затормозил, и без всякого удивления, что выдавало то, что он и не думал обознаваться, с досадой рявкнул вполголоса:

— Какого черта ты тут делал?

— Константин! — радостно воскликнул я. — Ничего не объясняй — тебя подослал ко мне Кадор, так как ему не терпится поделиться прозрачными намеками и легкими провокациями!

Константин малость опешил.

— Что? Какими намеками? Мой отец меня никуда не посылал. Что это тебя занесло к моей тетке?

— Попробуй догадаться с трех попыток. Только без глупостей.

— Тебе мои догадки не понравятся!

— По-моему, тебе они нравятся еще меньше.

— Тут ты прав, чертово отродье! Мне это не нравится. Мне не нравится, что ты вообще свалился как снег на голову. Прятался бы дальше в своих медвежьих углах как последний трус…

Я присвистнул.

— Ну ты и зашел, племянничек! Что ж, примем к сведению — что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

— Какой я тебе племянничек?!

— И впрямь. Гнусная история. Но ничего не попишешь. Хорошо еще, родство толком не кровное.

— Да ты знаешь, кто была твоя мать?..

— А ну попридержи коней, — предупредил я, зловеще понизив голос. Пьяные приставания имеют свойство надоедать. — Как ты думаешь, народ будет в восторге, если я начну избавляться от лишних родственников в первую же ночь?

— Ну, ты не посмеешь! У моего отца слишком сильная позиция, и тебе с ней придется считаться, хочешь ты или не хочешь!

— Да, только для этого твой отец должен знать, что с тобой случилось. Кто тут потом найдет концы этой пьяной драки, а? Ну, попытай счастья или передумал? — Я неожиданно шагнул вперед, чуть не отдавив ему ногу.

Константин возмущенно вскинул голову, но успел отпрянуть и тут же придушенно взвизгнул, наткнувшись на кого-то спиной и, чуть не взвившись в воздух, шарахнулся в сторону. Фризиан, потихоньку к нему подобравшийся, не то засмеялся, не то чихнул и заявил:

— Эй, кое-кто отдавил мне ногу! Неужели это наш прекрасный принц Корнуэльский?

— Да вы смеетесь! — возмущенно констатировал очевидное прекрасный принц, кидая гневные взгляды то в одну, то в другую сторону.

— Так праздник же!.. — добродушно сказал Фризиан, но вдруг вздрогнул, невольно схватился за собственное запястье и глянул на меня. Я в тот момент сделал то же самое — по левой руке прошла чувствительная волна покалывания и, сократившись, горячо запульсировала — кто-то из наших передал сигнал «SOS». Фризиан чуть завертелся, оглядываясь. — По-моему, южное направление, — пробормотал он и встряхнул рукой, прогоняя неприятное ощущение.

— Разговор окончен. Посторонись! — Я спихнул принца Корнуэльского с дороги, и мы бросились обратно к лесу. Константин невнятно выругался и, по-моему, упал, поскользнувшись на свежей росе.

— Трусы! — крикнул он нам вслед уже издали. Но его мнение никого не интересовало.

— Кстати, ты что тут делал? — бросил Фризиан на бегу. — Это шатер Моргейзы. Вы что, решили сотворить Мордреда, чтобы быть поближе к легенде? Официально это, между прочим, кровосмешение.

— А еще я отлично помню конец легенды. Так что, обойдусь и без начала. Ничего не было.

— Ну, ладно.

Не исключено, что Фризиан всерьез беспокоился. Он прекрасно знал, на кого похожа Моргейза, и считал мое отношение к ней подозрительным. Оставалось только уповать на мой здравый смысл, но это материя заведомо ненадежная — не только у меня.

Кого, например, теперь понесло на опушку? Нам не пришлось долго ломать голову. Мы услышали шум, какой могли бы устроить с десяток лосей, заблудившихся в кустах. Мимо нас кто-то промелькнул, нырнул прочь зигзагами и пропал из виду. Фигура была закутана в тряпки как мумия и находилась в явной панике, так что мы не стали ее преследовать, поспешив к источнику шума — оттуда доносились звон, глухие удары и звериные гневные вопли.

Мы выскочили с мечами наготове, и в мой меч тут же врезалось что-то тяжелое, железное и звенящее.

— Прекрати, Ланселот! — зашипел я, уворачиваясь от следующего удара. — Это же мы!

— Кто?.. — выпалил Гамлет.

Фризиан опустил меч и душераздирающе вздохнул:

— Я так и знал!..

— Тут же никого больше нет! — возмутился я. — Ты просто лупишь мечом по деревьям. Это ты дал сигнал?

— Может, добить его, чтобы не мучился? — предложил Фризиан с затаенной надеждой.

— Гад ты, Галахад! — с чувством возвестил Гамлет, опуская меч. Голос его дрожал. — Мне же всадили нож в спину! Всерьез!

— Где? — спросил Фризиан.

— А что тебя вообще сюда занесло? — поинтересовался я.

— Я сейчас умру, — заявил Гамлет обвиняюще.

— Ладно, давай только найдем освещение поприличней и посмотрим, что с тобой.

— Зажигалка подойдет? — спросил Фризиан.

— Давай, — кивнул я. — Кто увидит — сам виноват. Нечего блуждать по лесу в такое время.

В темноте вспыхнул язычок пламени.

— Ну и где твои смертельные раны? — полюбопытствовал Фризиан.

— Вот! — Гамлет указал большим пальцем себе за спину, и не думая поворачиваться. Что ж, волосы у него и впрямь стояли дыбом, его трясло, а на бледно-сером лице, руках и одежде оказались брызги крови. Нам пришлось его обойти.

— Так где?

— Там!

— Ага. — Я увидел выдранную из плаща полоску ткани. — Повернись-ка еще чуть к свету… Да не лицом, Ланселот!

Туника тоже была прорезана и слегка пропиталась на небольшом участке темной скользкой влагой. Я немного пощупал вокруг и облегченно усмехнулся.

— Да ничего страшного. Кожу немного прорезало. Только противно, наверное, и все.

Рядом захрустели кусты.

— Ну вы даете! — сказал, выбираясь из них, Олаф. — А лазером дрова вам порубить не слабо? Что случилось? Выдернули меня в самый интересный момент!

— Нас тоже, — подлил Фризиан масла в огонь. — Мы чуть не оставили Корнуолл без наследника! — Он опять обратился к Гамлету. — Так как ты здесь все-таки оказался и кто на тебя напал?

— Да не помню я!

— Как это? — вопросил Олаф.

— Да вот не помню! Кажется, выпил что-то не то… или еще что-нибудь. Все как в тумане. Была какая-то девушка — мы с ней ушли, потом она исчезла и появился кто-то другой. Меня это не удивило — я ничего не соображал. Потом мы оказались здесь… Я начал приходить в себя, и тут жутко удивился — что происходит? Где я? Увидев, что я очнулся, они набросились на меня и попытались обсыпать каким-то порошком. Я перепугался и пришел в ярость — включил тревогу и принялся их крушить. Только, похоже, почти ни в кого не попал — в глазах все плыло и голова до сих пор идет кругом! Ну что, смешно? Я даже не знаю, кто это был, и чего они хотели!

Мы задумчиво переглянулись.

— Совсем не смешно, — сказал Фризиан. — Похоже на друидские штучки. Как Бран в палатке — тоже заявился с каким-то порошком. Может, они решили в жертву тебя принести?

— Праздник как-никак, — поддакнул я.

— А ну вас к черту!..

— Шутка. Правильно, что вызвал, извини.

— Ладно, — заключил Олаф. — Хватит уже шарахаться по темным углам поодиночке. Больше расходиться не будем. Да и утро не за горами. Знаете, от чего вы меня оторвали? Там начинают выбирать королеву мая. Может еще не выбрали, так что пошли, примем участие!

И после того как мы приняли участие, королевой мая была провозглашена принцесса Гвенивер. Ну а с королями давно уже было все ясно.

В конце концов, ежегодная тайная битва сил света и тьмы, которой люди добавляют очков по мере сил огнем костров и безудержным весельем, разрешилась в нашу пользу и, как обычно, взошло солнце.

1999

I. Полет Сокола (Книга II. Драконье царство)

— Поведай, Мерлин, друг богов,

Нам тайны звезд и силу слов,

И пенья смысл ветров — жрецов,

Законы стрел — слепых жнецов,

Повадки ястребов и сов,

Загадки темных, странных снов.

— Что, дети, мне поведать вам?

Не верьте звездам и словам,

Не слушайтесь ветров — жрецов,

Не станьте дичью стрел — жнецов, —

Мы сами — звезды и слова,

Мы стрелы, ястреб и сова,

Мы сами ветер и закон —

Природы странный, темный сон.

— Tempus fugit, — сказала Линор, задумчиво наблюдая, как автоматически управляемое суденышко уходит в плотный дымный туман, возвращаясь к острову с привидениями, смеющимися баньши и настоящим ящиком Пандоры. — А ведь время летит!

— Вот сволочь! — буркнул ее отец не совсем серьезно. — Никогда нельзя на него положиться. Вы когда-нибудь задумывались о божественной природе подлости?

— Может, лучше сразу утопиться? — спросила Антея. — Будем потихоньку течь и изменяться, но хотя бы не раздумывая.

Все трое мрачно хихикнули.

Эта троица представляла собой еще более колоритную компанию, чем та четверка, что высадилась на этом Драконьем берегу всего лишь пару недель тому назад. А в качестве четвертого члена команды ее сопровождал свежеклонированный из припасенной на всякий случай замороженной ткани меланхоличный ослик, навьюченный загадочным багажом. В том, что багаж был загадочным, сомневаться не приходилось — стоило только раз взглянуть на людей. Антея оторвала взгляд от тумана и волнующейся хляби и задумчиво окинула им себя и других.

«Опереточно, конечно, — решила она, — но могло быть и хуже. В конце концов, чего мы хотим, выходя из легенды? И кто бы мог поверить, что тут что-то будет так на нее похоже… Мир, далекий от реальности — это ведь не значит, что он должен походить хоть на какую-то определенную сказку». Троица чародеев — озерная леди Нимье, фея Моргана и… Мерлин, конечно, хотя подобный вывод должен был напрашиваться сам собою, а не навязываться, и попервоначалу они договорились называть доктора Мэллора простым кельтским именем Мирддин, ну а там уж как получится.

Доктор Мэллор не старался изображать из себя старца. Какой в этом смысл, если создаешь образ человека, любящего менять обличья, в том числе и по всей шкале человеческих возрастов? Разве что отрастил попышнее бороду и искусственно немного пригасил ее обычный яркий пигмент. В свои шестьдесят с небольшим он в лучшем случае с натяжкой мог сойти здесь за сорокалетнего. Темно-коричневая хламида спускалась почти до земли, но была легкой и мягкой и не мешала движениям. И все же доктор начинал подумывать о том, что неплохо бы забросить ее куда-подальше, так как солнце во влажном воздухе так и норовило устроить парник. Наконец Мэллор Гелион решительно фыркнул, расстегнул серебряный аграф, в форме которого угадывались сюрреалистически искаженные очертания сказочной птицы, и небрежно скатав плащ в беспомощный сверток, перекинул его через одно плечо, оставшись в элегантном костюме сплошь из тонкой темно-серой замши.

— Твой отшельник выйдет светским львом, — с улыбкой заметила Линор, покосившись на отца.

— Ну и ладно, — ответил тот. — В любом случае — все мы настолько другая история!

— Ключевые слова — другая история, — мрачновато отозвалась Линор.

— Выше нос, — с тяжелым вздохом сказала Антея, нетерпеливо пиная влажный песок носком сапожка. — Со временем все образуется. Может быть.

Со временем. Да уж — доигрались и застряли. Всегда все упирается во время. А время — что песок, — Линор с досадой посмотрела на разбрасываемые Антеей во все стороны песчинки. Бежит как песок, летит как песок… и построй-ка на этом песке надежную крепость, поныряй-ка в зыбучих песках!.. Ну нет, мы еще поныряем… Линор хмурясь, с кривой усмешкой почти бессознательно провела кончиками ногтей по рукояти висящего на бедре легкого меча, будто почесывая за ухом кошке. Холодное железо или что-то вроде этого всегда приятно применить против всяких выкрутас реальности. И Линор смутно чувствовала, что у нее чешутся руки.

Они с Антеей тоже не особенно пытались подыгрывать стандартам. Никаких кисейных барышень — практичная мужская одежда со множеством незначительных усовершенствований, мечи, короткие луки, и еще целый арсенал сюрпризов этому миру, имевшему неосторожность попытаться их удержать. И к черту скромность! — Яркие и сильные тона: sagum Антеи — ярко-синий, голубая туника, черные обтягивающие штаны, и такие же мягкие сапоги, украшенные серебром. Плащ Линор — темно-красный, в золотую и зеленую тонкую клетку, поверх туники из коричневой замши с зеленоватым отливом, наводящим на мысли о смутно угрожающей змее. Мечи без лишнего декора, ожерелья и браслеты — столь же функциональны, сколь эстетичны. Темно-золотые волосы Линор свободно горели на солнце, как и сияющая бронза Антеи. Вызов и бред? Может быть. Но свежа еще память о кельтских традиционно воинствующих дамах, включая знаменитую ирландскую королеву Медб, разобравшуюся с громилой Кухулином как со щенком. Она, конечно, тоже плохо кончила, но все герои имеют на это право. Особенно на склоне лет. Нельзя же вечно испытывать судьбу и не рассчитывать хоть на какую-то взаимность.

— Ладно, — сказала Линор, с заигравшей на губах зловещей усмешкой. — Пойдемте, и завоюем этот мир, раз он смеет нас задерживать.

— Огнем и мечом? — подхватила Антея, поигрывая небольшим серебристым жезлом.

— И огнем тоже, — кивнула Линор.

Антея подавила довольный смешок и повесила жезл снова на пояс из причудливо переплетенных металлических звеньев.

— Прекрасное утро для прогулок! — объявила она.

— Вперед и с песней! — махнул рукой доктор. — На… хм, на юго-восток. Может, зря мы настояли на том, чтобы нас не встречали?

— Нет, — резковато качнула головой Линор. — Надо успеть развеяться, прежде чем объяснять кому-то, что у нас получилось — или не получилось, и почему мы не знаем — почему.

Доктор Мэллор пожал плечами и, покосившись на спутниц, философски приподнял тигриные черно-рыжеватые брови.

— Ладно, ладно, уговорили. Тем громче выйдет легенда. И да поможет бог первому встречному.

* * *

Весна в разгаре. Яблони в цвету. Я въехал в принадлежащее теперь мне королевство Камулос или Камулдунум… нет, не на белом коне, а на черном как ночь. Старичок Гвен отправился на почетную пенсию. Как бы ни был он замечателен, представительности ему уже не хватало. Замену ему предоставил, уж не знаю с какими соображениями, мой официальный ближайший родственник король Кадор, подарив мне черного зверюгу по кличке Гром, чертовски эффектного, и у которого явно были не все дома. Чувствовалась рука принца Константина. Впрочем, с конем мы поладили. Я уже привык к этому несколько парадоксальному явлению — если лошадь слывет маньяком-убийцей, то я могу с ней договориться, но если она по слухам смирна как агнец — вот тут жди любой самой гнусной подлости. Может быть дело в том, что видеть «личность» в «смирной лошадке» то же, что метать бисер перед свиньями. Они знают либо покорность, либо нет, и умеют выждать время, если делаешь им поблажки, чтобы подвести точно в нужный момент. Ни о каком доверии тут не может быть и речи. А это именно то, чего стоит искать в лошадях, да и не только в них — доверие, а не покорность.

Ну и раз себя не переделаешь, лучше всего просто иметь по возможности дело с родственными душами.

Как бы то ни было, вырвавшись из-под власти Корнуолла, Гром, он же Зверь, Чудовище или — как я сам именовал его ради кощунственной шутки — Таранис с заметным облегчением вел себя куда приличнее своей репутации.

Повсюду нас встречали с искренней радостью, местные жители с неопределенной и вечной надеждой на лучшее будущее забрасывали нас цветами, так что их аромат заглушал даже всепроникающий запах конского пота, и размахивали свежими зелеными побегами, зачастую в цвету, видно, как бы невзначай разгоняя мух. То и дело какая-нибудь девушка взлетала птицей на седло ко мне или к кому-то из моих спутников, чтобы крепко обнять, подарить мимолетный сладкий поцелуй, обдав жаром горячо пульсирующей крови под бархатной кожей и набросить на шею очередную тяжелую влажную гирлянду из сплетенных цветов. Зверь-Таранис в таких случаях грыз удила, похрапывал и скреб землю копытом, но — вел себя прилично. Счастье, восторг и безоглядное обожание, куда ни кинь взгляд. Плевать на то, что новый король, как и его конь, только темная лошадка. Это такой же ритуал, как встреча нового солнца в праздник Белтейна. Как говорится — как лето встретишь, так его и проведешь! А то, что тайно, да не станет явно… Получив в физиономию очередным цветком, я рассмеялся.

— Опьяняет, верно? — пробрюзжал мне в ухо Гамлет, тоном, отчетливо наставляющим: «Помни, ты смертен!»

— Ага! — беззаботно откликнулся я. — Хочешь новую песенку, Ланселот? Впрочем, я и так спою:

Венец из железа, конь адских кровей,

Мир троп потаенных, волшебных дверей!

Что можно сказать мне?

Что жизнь хороша —

Веселье и слава —

И ждешь лишь ножа!

— Может, и от тебя, приятель!

У Бога с Фортуною храбрость в цене —

В рай — вскачь, без оглядки! Раз-два — и в земле!

А мир и развитье

Пред этим — ничто:

Что мир плохо склеен

Заметим еще!

— Когда ж ты станешь серьезным?! — проворчал Гамлет.

— А зачем?!

Кругом царило веселое безумие.

А впереди ждала старая полуразрушенная римская крепость, сердце Камулдунума — гнездо верховного короля.

***

Боги не были милостивы к первым встречным. Как говаривали люди — нет разницы между дорогой и лесной чащей с волчьими стаями. Польстившись на хрупкость маленького отряда, на наживку клюнула первая рыбка. Рыбка состояла из пятерки «солдат удачи», неопрятных балбесов, имевших одновременно вид несколько франтоватый из-за неодолимой тяги украшаться всем украденным, еще не пущенным в дело. При появлении их с веселым улюлюканьем на сцене, наживка ощутила прилив энтузиазма — пятерка бандитов была конной, а те, на кого они имели неосторожность напасть, не имели ничего против легкодоступного транспорта. Поскольку добыча казалась несерьезно легкой, лесной хищник, уверенный в своем преимуществе, посчитал, что можно будет взять ее на испуг, голыми руками. Однако произошедшее дальше мало поддавалось какому-то разумному объяснению.

Разбойник, оказавшийся впереди, успел приглядеться и заржал:

— Во повезло! Это ж ба!..

Больше он ничего сказать не успел. Трое мягким движением подняли то, что никак не могло быть оружием — блестящие короткие жезлы.

— Здравствуй, гром! — с непонятным весельем сказала золотоволосая девица, а потом… ударил гром с ясного неба, без звука, без предупреждения, только трое бандитов ощутили внезапно, будто страшной силы удары буквально размозжили все их существо, и мешками грянулись без сознания — кто лошади на шею, кто наземь. Двое оставшихся запоздало почуяли неладное — рука одного дернулась к мечу, хотя это было совершенно бесполезно, другой успел дернуть поводья, чтобы дать стрекача, и на этом все кончилось. Девушки, похожие на эльфов, чуть лениво повели жезлами, и оставшиеся присоединились к предыдущим.

— Баю-бай, — проговорил доктор Мэллор, мягким кошачьим шагом придвинувшись к не успевшей ничего сообразить ближайшей лошади, и сталкивая с седла бесчувственное тело. — Как славно среди бела дня, соснуть немного пользы для… — Лошадь только покосилась на него мутновато-стеклянными глазами и флегматично пожевала удила. Мало что на этом свете могло ее удивить, в том числе и этот новенький двуногий.

Девушки тоже без проблем поймали для себя по лошадке.

— Вот и первый кирпичик в нашу легенду, — торжественно объявила Антея и сморщила нос. — Господи, по-моему, они их в жизни не чистили!

— Так как насчет предложения проехать через Деметию, Эймсбери и Стоунхендж? — поинтересовался доктор. — Нас минуту назад прервали. По-моему, незачем особенно никуда торопиться. Пусть молва пойдет впереди нас, а мы тем временем кое-что проверим и уточним.

— Отлично, — кивнула Линор, вскочив в седло и немного озадаченно возясь с грубыми стременами. — Значит, резко на юг?

— Н-да, пока мы еще можем отличить сокола от цапли. Дадим и другим возможность исподволь распознать сокола. Если мерлин — это сокол.

Антея пожала плечами, кивнула и что-то прикинула в уме.

— А вообще-то, место, откуда мы прибыли, находится отсюда как раз в направлении норд-норд-вест, — пробормотала она задумчиво себе под нос. — Мы несем безумие. Все свое несем с собой.

Какое-то время они ехали молча, поглядывая по сторонам, любуясь буйно зеленеющими окрестностями. Антея глубоко вздохнула, зажмурившись, задержала воздух в легких, и медленно вытолкнула его весь без остатка.

— Ух!.. — воскликнула она. — Кажется, я только сейчас понимаю, как близко мы подошли к полному нервному срыву.

— Еще не поздно, — отозвалась Линор. — Но все равно приятно было выбраться. Теперь мы хоть куда-то движемся, а не топчемся на месте.

— Ага. И неважно, куда мы движемся. Как в той песенке про сокола:

Я сокол! Я горд и бесстрашен!..

Соследующей строчки Линор подхватила:

… Я весь воплощенье стихий!

Я лечу в струях синего ветра!

Как ветер, крылат и стремителен,

Неотвратим, как молния!

Я хищник, дарящий смерть!

Но что же есть смерть? —

Это только ушедшее время —

Крылатое время!

Одно крыло мое в прошлом,

Другое крыло — в грядущем,

Но глаза мои, когти, и клюв —

всегда в настоящем!

Я лечу, и мгновенья скользят —

Настоящее неудержимо

Все мчится — вперед, вперед!

И это прекрасно,

И так должно быть!

Ведь это есть жизнь!

А жизнь, это значит — полет!..

Девушки напоследок присвистнули и издали боевой клич, более подходящий соловью-разбойнику, а не соколу. Вся окрестная живность на мгновение испуганно притихла.

— Надеюсь, мы не перестарались, — сказал доктор Мэллор.

В некотором отдалении за их спинами в небо поднимался редеющими клубами черный дым.

— Лиха беда — начало, — сказала Линор. — Конечно, нет. Это только спецэффект. Жертв нет, а этот коровник под названием «постоялый двор» давно ждал, чтобы его либо подновили, либо подпалили. — Она фыркнула. — Тоже мне сервис! Удобств никаких и еще норовят ограбить! Кстати, кое-кто был даже рад… А те, что попадали в суеверном ужасе, славили приход старых богов. Мысль в нужном направлении. Как вам кажется?

— Ну что ж, — сказал доктор, со вздохом пожав плечами. — В любом случае дурная слава — громче.

— Да не было там ничего дурного!

Доктор Мэллор озорно ухмыльнулся:

— Кроме славы!

***

Камулдунум, конечно, был в упадке. Как-никак, его прежний король умер не вчера. Прошло уже три года. Положение более или менее поддерживали друиды, запугавшие или затравившие нескольких самовыставившихся претендентов и поставившие на их место своего временно исполняющего обязанности короля, некоего Пеллинора, смиренно именующего себя королем без королевства. Судя по рассказам, это был тот еще субъект, помешанный на древних священных традициях, «гончий пес друидов», «карающая длань богов», «охотник за зверем рыкающим» — тут уже была некая параллель с христианством, ведь и в нем есть некто, кто «аки лев рыкает, ища, кого бы пожрать», и так далее, в том же духе. Колоритная личность, но почему-то без особенных амбиций, и хотя он сумел отпугнуть всех нежелательных претендентов и подавить все недовольства, окончательно подавить жизнь в королевстве он так и не удосужился. Вероятно, был слишком занят духовным самосовершенствованием. Так что на самом деле все было не так уж плохо. Однако по мере приближения к месту назначения, вся развеселая компания начала заметно волноваться, а может быть и тихо злорадствовать, предвкушая нашу встречу с такой достопримечательностью как Пеллинор. Тем более что, как и следовало от него ожидать, навстречу нам он не выехал и никакого праздничного легкомыслия допускать не собирался, будучи человеком серьезным и вдумчивым. Что ж, чем дальше, тем все становилось увлекательнее.

А друид по имени Маэгон с удовольствием рассказывал всем по дороге историю одного из претендентов на верховный трон — еще из допеллиноровской эпохи — который, так и не постигнув глубины собственной нечестивости, выехал однажды на охоту, где был сброшен испугавшейся дикого зверя лошадью с высокого обрыва, ухитрился запутаться одеждой в ветвях растущего на склоне дерева, а головой угодил в ручей, где и захлебнулся. Подобная тройственная смерть — от падения, повешения и утопления, по мнению Маэгона, представляла собой классический образчик божьего гнева, которому и сейчас ничто не помешает обрушиться на того, кто богов так или иначе не устроит. Что ж, спасибо дружелюбному Маэгону за предупреждение. Как раз на горизонте возник темный силуэт нашего нового дома.

* * *

— Так ты считаешь, он настоящий? — спросил сестру король Корнуэльский, не спуская глаз с пыльной дороги.

— Я не верю в призраков, — сказала Моргейза. — Он настоящий. И по крайней мере, он из плоти и крови.

Брат бросил на нее сдержанно острый взгляд.

— Что значит, по крайней мере? Ведь ты с ним не…

Моргейза подняла голову и посмотрела на него таким взглядом, что Кадор ощутил презрение к самому себе. Ему давно следовало знать, что видимый флер порока, которым окружает себя его сестра, следствие ее гордости, насмешливый вызов миру, на самом деле не имеющий ничего общего с настоящим пороком, проистекающим, наоборот, от недостатка гордости. Моргейза усмехнулась, зазвенели серебряные бубенцы на ее платье и на упряжи ее лошади.

— Я имела в виду, что на худой конец, он просто смертен. Сам по себе он ничто. Но хотела бы я знать, кто и где тот, кто играет за него, чья он ставка.

— Может, этот сумасшедший старик не умер? — предположил Кадор пораздумав. — Он стоял за этим болваном Утером как тень, пока тот не сдал. И чего не следует забывать — это он, еще при жизни Утера спрятал в камень королевский меч, прежде чем исчезнуть. Только он знал секрет. И только этот наш… родственничек им воспользовался. Все было продумано. Как на Утера ни наседали, он так и не назначил себе преемника. Если эта проклятая свистопляска будет продолжаться… — Кадор свирепо замолчал.

— Да, эти игры выводят из себя, — спокойно согласилась Моргейза. — Но ничего. Артур еще слишком молод, а Мерлин, если он еще жив, уже слишком стар. И оба они смертны. Если они и вздумают помешать нам, смогут ли они это сделать?

— Нет, — прошипел Кадор.

Моргейза холодно улыбнулась.

***

— Нет, нет и нет! — воскликнул Фризиан. — Это же черт знает что, а не крепость! Вы только посмотрите, что они с ней сделали!

— А что? — полюбопытствовал Олаф.

— Паршивое состояние. Это видно даже отсюда невооруженным глазом. Если это Камелот, я отказываюсь его так называть. Ты посмотри на западную башню — она же падает, а никому и дела нет! А что толку так растягивать стены, когда они недостроены?.. — Фризиан поморщился. — Погоди-ка, точно, нет, она не то, чтобы разваливалась — по-моему, кто-то пытался ее перестроить, но бросил на полдороге. Опять, наверное, этот живчик Мерлин. Он все тут бросил на полдороге. Кошмар… — Фризиан посмотрел на крепость странным тоскливо-мечтательным взглядом. Олаф толкнул под локоть Гамлета и заговорщицки подмигнул.

— Готов наш архитектор. Зацепило! Эй, Артур, а ты в курсе, что с завтрашнего дня мы перестраиваем этот сарайчик?

Пеллинор возник посреди раскрытых ворот как кобра из корзинки заклинателя. Эксцентрик, решил я. Сперва он разыграл сценку, будто замок вымер, потом створки ворот со скрипом расползлись, и появился Пеллинор, с змеиным взглядом, в одиночку преграждающий нам путь с пренебрежительно сложенными на груди руками. Плевать хотело на королей это воплощение божьей силы. По всему поезду прошло возбужденное перешептывание, и выжидающе замерло. Я поглядел по сторонам — все остановились и с нетерпением и скрытыми улыбками смотрели на меня. Понятно. Ждали ответного циркового номера.

Я тронул коня и выехал вперед. В такие торжественные моменты самое главное — не рассмеяться.

Мост как таковой у замка отсутствовал. Неглубокая заросшая и замусоренная канава служившая когда-то рвом почти перестала существовать, а в самом оживленном месте, должно быть, представляла собой зыбучую грязь — через нее были настланы толстые доски. И верхний их слой был довольно свежим. Попался, Пеллинор! Вот они — розовые лепестки! Прикидывайся теперь безразличным.

В напряженной тишине цокот копыт Тараниса по гулко звенящему дереву прозвучал неестественно громко. В двух шагах от неподвижной фигуры я остановил коня. Таранис фыркнул, дернул головой и поскреб копытом землю, нагибая голову как бодливый бычок. Я кивнул в знак приветствия.

— Лорд Пеллинор?

Взгляд у него и впрямь был змеиный. Возможно, в силу некой мутации, он обладал прозрачным сплошным третьим веком, позволяющим ему никогда не моргать. Форма лица у него тоже была незаурядная — выдающиеся горизонтально скулы, узкие челюсти и длинный с прямыми углами подбородок — все вместе складывалось в четкую букву «Т», наводящую на мысли о виселицах, распятиях или утрированных черепах в изображениях смерти с косой. Пеллинор едва пошевелился, а может, и это мне только примерещилось. Это был сухой желчный тип, слепленный из гигантских костей, узловатых сухожилий и пергаментной кожи. Редеющие длинные вьющиеся волосы цвета перца с обильной примесью соли змейками рассыпались по широким костлявым плечам.

У меня создалось впечатление, что, замерев в тишине, мы друг друга гипнотизируем. «Ты здесь и все еще дышишь только потому, что я тебе позволил, — говорил взгляд Пеллинора так отчетливо, что ему не нужен был для этого язык. — Но только попробуй вытворить что-нибудь не так! Я приду как мстящий камень, летящий из тьмы, и ты едва успеешь услышать свист!»

Наконец его губы зашевелились, и я услышал голос, одновременно глубокий и сухой, как скрип векового дуплистого дуба:

— Помни, пришедший. Чужой высшей волей ты явился, чужой высшей волей останешься, пока ее же велением не уйдешь, поздно или рано. Склоняюсь перед пославшими тебя, и во Их имя принимаю и признаю.

Он согнулся в поклоне, от которого веяло не меньшим угрюмым предостережением, чем от его глаз или слов, на миг коснулся коленом земли, выпрямился, и взял Тараниса под уздцы, переходя в роль смиренного конюха. Шло ему это примерно как волку овечья шкура. Но настроен он был совершенно серьезно. Как сама смерть, не терпящая легкомыслия.

— Аминь, — ответил я, не удержавшись.

Пеллинор малость покачнулся, будто получив прямой ответный удар. По меньшей мере, он был оскорблен в лучших чувствах. Конечно, он должен был уже слышать, что я не питаю должного отвращения к христианству, но все же… В таком контексте это звучало сущим кощунством, и не только в одни ворота. Каким-то чудом он сдержался и промолчал, не получив такого сигнала к действию как гром с ясного неба. Я тоже не настаивал на продолжении темы и просто весело соскочил с коня, с приятным чувством, будто оскорбил одновременно все религии, какие знал. Я помахал рукой и вся орава заполонила двор. Ей навстречу покатилась наконец и другая, куда более жидкая волна встречающих.

— Благодарю тебя, лорд Пеллинор, — сказал я примиряюще мягко застывшему каменному изваянию. — Ты был лучшим правителем этой земли, чем это, пожалуй, было возможно.

Пеллинор не принял мой реверанс.

— Если ты будешь плохим правителем, я убью тебя собственными руками, — проговорил он похоронно мрачным тоном, и бросил поводья какому-то полусогнутому типу, так и излучавшему желание угодить. — Пойдем, я покажу тебе все, что тебе нужно знать. Не оглядывайся. Кого ты ждешь? Няньку? Эти люди никуда не денутся. Им найдут место. Это дело слуг. Идем.

Я приподнял бровь, открыл было рот, не зная, то ли рассмеяться, то ли возмутиться, потом устремил на него взгляд, который отскочил от этого айсберга как горох от стенки, подавил намек на закипание и последовал за ним, убрав от греха подальше руки за спину. Экскурсия будет полезной, а его манеры вряд ли хоть когда-то бывают лучше.

Пеллинор протащил меня без особого интереса, будто дохлую крысу, по сырым галереям и полуразрушенным лестницам, то затаскивая на верхние площадки башен, с которых открывался масштабный вид земель, лежащих внизу как расстеленная карта, то увлекая вглубь земли в мрачно плесневеющие подземелья, ограничиваясь краткими и весьма сухими комментариями. Наставлений он не давал и давить идеями больше пока не пытался, сказав единожды, что мне следует зарубить на носу. На какое-то время он согласился остаться в Камелоте, чтобы вводить меня в курс дела, но дал понять, что не задержится надолго и лучше мне сразу прыгать в воду и учиться плавать самому.

— И вот что еще, — сказал он напоследок, буравя меня двумя бесцветными ледышками. — Мне никогда не нравился ваш род. Пендрагоны всегда все ставили с ног на голову и никогда ничего не оставляли в покое. Я надеялся, что все вы мертвы.

И что мне следовало сделать? Мило улыбнуться и сказать, что на самом деле все так и вышло?

— Ты уверен, Пеллинор, что тебе нужно все это мне говорить? — поинтересовался я.

Он еще раз смерил меня неторопливо взглядом и небрежно уверенно кивнул.

— Юношам твоих лет советы никогда не мешали. Держи в узде свою драконью кровь. Ее и так чуешь за версту. А что ты мне сделаешь? Один неверный шаг прикончит тебя самого. Возможно, чем скорее, тем лучше.

— Неприятен, но честен. Это ли не истинное благочестие, верно?

Он посмотрел на меня ничего не выражающим гипнотизирующим взглядом.

— Ты еще многого не знаешь. Только глупец делает вид, что знает все. Как ты. Запомни, если ты презираешь мир, мир презирает тебя. Впрочем, мудрость для вас всегда была пустым звуком. И вам наплевать, какие вас ведут боги — прямиком в пропасть безумия и погибели. Если хочешь отдохнуть перед трапезой, которая, предупреждаю, будет весьма скромна, то комнаты для тебя приготовлены за этой дверью. — Он кивнул на потемневшую, местами треснувшую, изъеденную личинками створку и, не дожидаясь ответа, пошествовал по коридору прочь.

— Да, хочу, — сказал я ему в спину и толкнул тяжелую дверь. Ну и тип. Это мне сейчас смешно. А будь я настоящим? Вот это было бы везенье.

За дверью меня ждал сюрприз. Первым делом меня с визгом восторга атаковал Кабал. Отбившись от худшего — щенок понемногу успокоился и уже не настаивал на умывании за ушами тем мокрым полотенцем, что считалось его языком, я заметил в комнате Бедвира.

— Привет! — пропыхтел я, в смысле: «а что мы здесь делаем?» Кабал, набиравший вес с невероятной скоростью, шаловливо врезался мне под коленки. Не вымахать бы ему как-нибудь потом размером с дога. Я ухватил его за новый ошейник и вразумляюще встряхнул.

— Прекрати, псина. И запомни, я тебя не люблю. Я люблю кошек. Понятно?

Кабал влюбленно вывалил язык и завилял задом, издав нечто пронзительное, напоминающее лебединую песнь. Его рубиновые глаза нахально смеялись. Он явно мне не поверил.

Бедвир немедленно ввел меня в курс дела:

— Сэр Эктор послал меня к тебе. Если у тебя нет возражений. Он хочет, чтобы я присматривал за тобой, хотя бы первое время. Тебе ведь понадобится человек, на которого можно положиться.

Я кивнул и огляделся. Эта маленькая комната была передней. Похожий на норку в толстенной стене проем вел в следующую, судя по всему, большую и светлую. Бедвир, по-видимому, решил обосноваться тут, в маленькой, со всем своим скарбом.

— Что ж, ладно, — кивнул я. — Ты уверен, что тебе это не будет в тягость?

— Что? — малость опешил Бедвир. Не думаю, что этот вопрос показался ему истинно королевским.

— Я серьезно, — заверил я. — Не люблю приказывать друзьям то, что им не по душе. А кстати, где?..

Бедвир понятливо кивнул и продолжил сам.

— Они неподалеку. Вместе в одних покоях. Их не разместили здесь, поскольку тебе требуется все же помещение побольше. Зато Галахад решил, что будет хорошей мыслью отправить к тебе Кабала.

— Понятно, — протянул я задумчиво и почувствовал странный холодок, скользнувший внутри лениво шевельнувшейся притаившейся змеей. Они-то конечно вместе, даже Гамлет и Фризиан, которые друг друга едва переносят. Интересно, как чувствует себя отрезанный ломоть, заметив вдруг, что нож уже прошелся? Идиотская мысль. С чего бы это? Я отрешенно погладил Кабала — тот пытался радостно зарыться носом мне в ребра, безмятежная душа, — и опять перевел взгляд на Бедвира.

Бедвир вдруг тоже помрачнел.

— Артур, ведь ты не думаешь, что Эктор просто не хочет выпускать тебя из рук и подослал меня шпионить, чтобы иметь возможность тобой управлять?

Я уставился на него с изумлением.

— Что ты! Даже в голову не пришло. — Хотя, может, и стоило прийти в голову такой мысли. Конечно, будь я тем, кем притворяюсь. — Наоборот, приятно, когда рядом друзья.

Нет, вряд ли это раздражение связано с ними. Всему на свете есть естественные преграды… Это совершенно ясно. Но — какое-то поразительно неуютное чувство… От чего-то другого. Просто приступ нервной слабости. Должны же они вообще у меня быть? И Пеллинор все же разозлил. А уж его взгляд…

Только я вполне его себе представил, и вдруг все куда-то на мгновение ухнуло, взметнулся черный дымный вихрь… Потом пришло озадаченное восклицание Бедвира и ощущение, будто меня схватили. Я тут же встрепенулся, и все стало на свои места — все было в полном порядке, только Бедвир почему-то предостерегающе вцепился мне в плечо. В его глазах стояло недоумение. Я посмотрел на его руку, и он меня отпустил.

— Что случилось? — спросил я.

— Ты покачнулся, и мне показалось, что ты сейчас упадешь, — ответил Бедвир. — Что-то случилось, или ты просто устал?

— А, вот как? — Я немного помолчал, хмурясь. — Ну-ка, Бедвир, скажи мне, что ты еще слышал про Пеллинора? Не то ли, часом, что люди слушают его, и подчиняются ему помимо воли, будто в них что-то вселяется. Я верно помню эти толки?

— Да уж чего только не говорят, — согласился он небрежно.

Гипнотизер чертов. Все бы ничего, да ассоциации гнусные.

— Может, не только говорят, Бедвир. Избегай долго смотреть ему в глаза или слушать.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — поинтересовался Бедвир.

— Ага, — сказал я со смешком и беспечно пропел: — «По колено нам все горы и моря! Если только не застрянут якоря!..»

***

— Это мне уже нравится больше, — проворчала Линор. — Недаром говорят, что дурные вести быстро летят.

Всего пару часов тому назад им пришлось поневоле оставить на дороге несколько бездыханных тел и потерять клонированного ослика, чью голову случайно проломил шальной цельт одного из нападавших. И уже следующая встреча заметно отличалась от предыдущих. Жители селенья выбежали из домов, побросали работу, и таращились на них с опасливым благоговением. Хотелось бы Линор знать, как они пронюхали о том, что следует вести себя почтительно. Не иначе как у этих людей в ходу магия за неимением проволочного телеграфа. Недаром говорят — главное принести кого-то в жертву, а дальше все пойдет как по маслу.

Девушка, выглядевшая ухоженней и уверенней прочих, видимо, дочь старосты, чуть не на цыпочках вышла вперед и настороженно поклонилась.

— Кто вы, о благородные путники? — вопросила она со старательной напыщенностью, но голос ее с сомнением подрагивал.

«Чума на вашу голову», — меланхолично подумала Линор, но ей удалось подавить уже ставшее привычным раздражение на весь мир.

— И куда лежит ваш путь? — продолжала любопытствовать девица.

— Слова — ничто, — царственно отмахнулся старший в новоприбывшей троице, успешно подхватив и развив напыщенность спрашивавшей. — И имена не правят нами. А путь наш лежит в Камулдунум, к новому королю и новым временам. Но сперва мы желаем примириться с тенями прошлого. Кто поведает нам события последних лет? И о том, что творится на окраинах, далеких еще от столь недавних перемен? Мы здесь, чтобы увидеть все, так сказать, с высоты полета сокола.

На девицу нашел столбняк, которого она, впрочем, ожидала. От сгрудившихся в кучки наблюдателей пошли охи и ахи, и сдавленные, полушепотом, объяснения друг другу: «Слыхали — сокол!.. Да это же Мерлин!.. Как обещал!.. Вернулся, точно!!!»

Мерлин делал вид, что не слышит, пряча в усы улыбку.

А беспроволочный телеграф заработал вовсю.

II. Камелот

Вот мы и в Камелоте. «На новом месте, приснись жених невесте». Или наоборот, если получится. Все слышали когда-нибудь выражение «угрюмый мрачный замок»? Так вот, Камелот действительно мрачный и угрюмый. По дороге сюда мы не раз останавливались в местах куда более жизнерадостных, не с такими толстыми стенами, или вообще без стен, и без риска стать жертвой горного обвала в галерее или в собственной комнате. Ладно, чего уж там, мне ли жаловаться, с моей-то тягой к романтике? Какая-то часть меня на самом деле была от этого в полнейшем упоении. Но если есть бункеры, похожие на замки, то есть и замки, похожие на бункеры.

Впрочем, моя комната выглядела не так уж и плохо, хотя я и успел приготовиться к худшему. Пока меня не было, Бедвир снарядил какую-то челядь и внес некоторые усовершенствования вдобавок к спартанскому убранству.

Остановившись на пороге спальни, отделяемой при желании от передней тяжелой ширмой, я в первый раз окинул критическим взглядом свое новое жилище. В голове при этом промелькнула обычная мысль: «что, если это навсегда?» Такая перспектива меня одновременно слегка ужаснула и насмешила. Передо мной была рукотворная каменная пещерка с низким сводом, почти полукруглая, в крайне упрощенном романском стиле. В углах примостились бронзовые жаровенки, покрытые патиной и вряд ли использовавшиеся в последние два-три года, но теперь украшенные язычками пламени, прогоняющими вековую сырость и испускающими сизые клочки дыма. Маленький камин пока бездействовал. Стены немного неуклюже затягивали новенькие, с еще сочными красками ковры. Ложе напоминало растерзанное животное — эклектика из медвежьей и волчьих шкур, покрытая коричнево-красными одеялами из овечьей шерсти, набросанная поверх довольно высокого дощатого помоста. «А сбитый пух в изголовье — труха от забытой плахи». Еще один выпотрошенный волк раскинулся рядом на полу как морская звезда.

— Что-то знакомое, — заметил я.

— Угу, — подтвердил Бедвир. — То, что здесь лежало и висело прежде, я велел сразу выбросить — старье, моль и блохи. Так что некоторые подарки пришлись очень кстати.

— Добрая старая традиция, — тепло одобрил я и, заприметив еще кое-что, прошел к большому сундуку, набитому одеждой. Его мы тоже привезли с собой, и он-то подарком не был, как и значительная часть его содержимого. В конце концов — кто сказал, что мне положено дышать только чужими подношениями? Пусть не воображают о себе невесть что. Небольшое вливание синтезированных драгоценных металлов не должно было сильно подкосить британскую экономику. Да и подкашивать, если честно, особенно нечего. Зато многие наверняка заподозрили, что не такое уж я и деревце без корней. На крышку сундука Бедвир выложил пару льняных полотенец и небольшой глиняный флакончик с ароматным маслом, а рядом обнаружились небольшое корытце и бадейка с немного остывшей, но еще испускающей пар водой. На ее стенке болтался ковшик с изогнутой ручкой.

— Ты уж извини, — сказал Бедвир, — ничего побольше у них не нашлось. И с горячей водой тоже как-то туго.

— Бедвир! — радостно воскликнул я, когда обрел дар речи. — Ты просто мой добрый гений! — И впрямь, черта с два дождешься такой заботы от тех, с кем знаком поближе. Такое положение вещей начало мне нравиться.

Отмывшись немного от дорожной пыли, избавившись от лишней щетины и приглушив душистым маслом вездесущий конский аромат, я откопал из сундука свеженький наряд, внезапно ощутив тягу к черному цвету. Должно быть еще и оттого, что, вдобавок к бытовым предположениям, теперь все прекрасно «знали», сколько мне лет (Артур родился шестнадцать лет назад), и мне втемяшилось таким образом добавить себе серьезности. Вот цвет плаща, скорее всего, останется неизменным уже до конца. Красный дракон есть красный дракон.

Так что мой новый наряд был черен как ночь и шкура моей лошади, хоть и покрыт в некоторых местах тонкой серебристой узорной вышивкой, а перехватывающий тунику пояс переплетался с овальными золотыми звеньями. Среди традиционных украшений в виде нескольких браслетов и цепи с крупным темным янтарем на груди, как обычно, скрывались некоторые весьма полезные в непредвиденных обстоятельствах вещи. Не то, чтобы они были так уж необходимы, скорее выполняли роль сувениров из родного дома. Я почти закончил одеваться и зашнуровывал сапоги, сложив рядом на кровати кроваво-красный плащ с золотой каймой, придавив его Экскалибуром в парадных ножнах и железным зубчатым ободком короны, от которого подумывал на ближайшее время все же отказаться, пока еще цела голова, когда в дверь постучали.

Бедвир приоткрыл дверь, и я услышал, как он с кем-то переговаривается, а Кабал стучит когтями по полу, снуя туда и сюда, возбужденный появлением нового человека. Прислушиваясь, я понял, что Бедвир пускать гостя не собирается, решившись всерьез беречь мой покой. Но из любопытства я все же высунулся в переднюю, завязав шнурок.

— Это безобразие, — бубнил из коридора отец Блэс. — В Камулдунуме нет христианской епархии! С этим надо немедленно что-то делать!..

— Разумеется, разумеется, — отвечал Бедвир. — Но ведь не прямо сейчас…

— Мне поручил это архиепископ Дубриций! Я должен ему об этом напомнить. Он ведь не забудет?..

— Отец мой, ведь ты уже говорил об этом утром…

— Чтобы он не забыл, нужно напоминать…

— Я передам обязательно.

Наконец Блэс отступил, и Бедвир с облегченным вздохом прикрыл дверь.

— Опять? — спросил я.

— Опять, — сказал Бедвир.

— И чего он хлопочет? Ведь знает, что архиепископ надумал поставить епископом в Камулдунуме кого-то из своей родни.

— Волнуется, — пояснил Бедвир. — Неуютно ему в этом языческом гнезде, вот и ратует за саму идею…

В дверь снова постучали. Я ретировался в спальню. Бедвир открыл. Это оказался Кей, интересовавшийся, как мы тут устроились. От него я решил не прятаться и зазвал их обоих в главный покой, где мы немного поболтали, делясь впечатлениями.

— Этот чертов Пеллинор совсем запустил хозяйство! — возмущался Кей. — Дали бы этот замок мне, и я привел бы его бы в чувство меньше чем за месяц. Хотя, насчет кое-чего — тут я даже не знаю, что и делать! — он покачал ногами, сидя на сундуке, и головой тоже, а его брови сошлись на переносице, что было верным признаком напряженной работы его стратегической мысли.

— А может, действительно попробуешь? — подначил я. — Если отец позволит?

— М-м-м, — Кей потер пальцем подбородок и чуть просветлел лицом. — А что, может быть…

— Подумаешь? — спросил я с коварной улыбкой.

Согласно легендам, лучше коменданта и не найти. А согласно тому, что я о нем узнал за время, прошедшее с момента нашей первой встречи — это сущая правда.

В дверь постучали.

— Я подумаю, — пообещал Кей.

Теперь заявился Бран — при виде которого Кей поспешил улизнуть — и пожелал исследовать все углы на предмет возможного скрытого наведения порчи. Пока он возил носом по стенам, что-то немелодично подвывая себе под нос, а потом начав сыпать в углах какой-то порошок, позвякивать в колокольчик и постукивать, я решил, что самое время немного прогуляться, а заодно нагрянуть с инспекцией к «трем поросятам». Бедвир подробно объяснил мне, где их найти: выйти в коридор, свернуть в самый темный угол (хоть мы находились еще дальше этого угла от общего коридора, но без странного перешейка, оставшегося от брошенной перестройки помещений), и постучать в первую попавшуюся там дверь. Так я и сделал, простучав им на двери вступление к бетховенской Патетической сонате. Галахад распахнул дверь так резко, что я чуть не рухнул внутрь, и ликующе вопросил с порога:

— Злишься?

— С чего бы это? — удивился я.

— Да с того, что, мол, бросили, забыли. В твоем положении люди частенько маются паранойей.

— Ну да? Кстати, разумная рекогносцировка. Дальше мы с Кабалом и тупик, а вы перекрываете ход к нам буквально собственными телами. Если, конечно, успеете выскочить из аппендикса. Благодарю за службу!

Фризиан фыркнул и посторонился. Я вошел и осмотрелся. Они тоже успели устроиться относительно уютно и цивилизованно. Однако сводчатый потолок был тут еще ниже, чем у меня, слепые стены вызывали еще большую клаустрофобию, а в расширяющиеся внутрь узкие щели, называемые здесь окнами, сумел бы забиться не всякий голодающий воробей.

И мебель посреди гостиной, по совместительству со всем остальным, была весьма своеобразной — спил огромного бревна, заключающий не меньше чем триста, а то и вдвое больше годовых колец, и чурбачки-пеньки вокруг вместо стульев. На двух из них сейчас восседали над клочками жеваного пергамента Олаф и Гамлет, и что-то там чертили, порой ехидно похихикивая.

Фризиан отметил мой взгляд, прикованный к этой живописной композиции.

— Да, — сказал он. — Это то, что ты думаешь. Круглый стол натуральный — пень дубовый.

— Угу, — сказал я. — Да в такой конуре только Кабал поместится. Что это вы сюда забились?

— Да потому, что больше сюда никто не влезет, — рассудил Галахад. — А в твоем проходном дворе, даром что он в тупике, по определению всегда будут толкаться лишние. Нужна же нам хоть какая-то независимая территория.

— Весьма разумно, — согласился я.

— А с Кабалом тебе и охрана ни к чему! — заключил он торжествующе.

— Да! Кроме того, что любой друид может напичкать его каким-нибудь снотворным. Ладно, шучу, тут весь замок одна большая конура. Я знаю. Мне Пеллинор показывал. Большая часть помещений вообще ни на что не годится, а оставшаяся скоро к ней присоединится.

Это ненадолго, — самоуверенно заявил Фризиан. — Я собираюсь все тут начисто перестроить.

— Ах да, что-то такое я уже слышал. И будет тут недостроенный лабиринт хуже чем был…

— Предложения есть? — спросил Олаф, поднимая голову от жеваных кусочков пергамента, над которыми они с Гамлетом увлеченно шушукались.

— А что это вы такие хитрые? — поинтересовался я.

Они довольно хохотнули.

— Просто тема благодатная и многогранная. Мы обсуждаем план прокладки канализации.

— Да ну!

— Ага! — кивнул Гамлет. — Cloaca Camulus — как звучит, а?!

— Класс! Кстати, я тут видел еще остатки старой, римской. Что-то от нее, наверное, еще можно использовать для новой.

— Проверим, — проворчал Олаф. — Прежде чем делиться славой со всякими там древними.

Потом мы с Фризианом устроили себе экзамен по спортивному ориентированию, спустившись вниз, отыскав выход во двор и проверив, как там поживают в конюшнях наши четверокопытные товарищи. На воздухе оказалось еще более сыро и промозгло чем в момент, когда мы пересекли ров по дощатому настилу. Погодка потихоньку портилась и ветерок становился неприятным. Тем более что каменные стены скорее учиняли аэродинамические трубы, чем преграждали ему путь. От местной путаной топографии Фризиан был просто в восторге. Мне не очень понравилось, как разместили Гвена, и я потребовал, чтобы ему нашли местечко получше и заботились о нем не хуже, чем о Таранисе. В конце концов, за время нашего знакомства я успел проникнуться к старичку сентиментальными чувствами. По дороге все время приходилось разгонять то собак, то всякую снующую двуногую мелочь. Интересное наблюдение — в присутствии Пеллинора все тут же разбегались по углам, и вокруг сама собой образовывалась мертвая зона. Насколько я понял, мы такого угнетающего действия на всех не оказывали. Хотя нельзя сказать, что народ совсем не проявлял уважения, скорее наоборот, умилялся и радовался, и потому то и дело создавал пробки. Так что все заняло немножко больше времени, чем мы предполагали, так как никто не желал сразу рассеиваться, пока не получал благословения в виде хотя бы улыбки, взмаха руки или какой-нибудь шутки. В последнем Фризиан здорово мне помог.

— Ну и игрушечка, — сказал я, когда мы возвращались, оторвавшись ото всех, уже опять несколько взмыленные. — И ведь не скажешь, что мы так уж нарочно ее придумали.

— Если не мы придумали эту игрушку, — проскрипел Фризиан страшным шепотом, — что, если это она нас придумала?

— Точно! Как сказал этот гнусный старикашка Бран, имена нами правят и все такое! Чему еще не лень…

По возвращении я застал у себя новых гостей. В передней меня дожидался немного бесцветный высокий темноглазый человек в сером плаще с рукавами и с прической, напоминающей древнеегипетский парик. Глаза его, тоже во вполне египетском духе, напоминали глаза сфинкса — такие же загадочные и себе на уме. Бедвир представил его как Огама, старшего слугу.

— Старший надзиратель, — мягко поправил Огам, с какой-то затаенной насмешкой.

Его миндалевидные очи, казалось, цепко охватывали и ощупывали все мелочи тех предметов, на которые смотрели. Осведомившись о каких-нибудь пожеланиях и полюбопытствовав ненавязчиво, отчего это Бедвир решил все повыбрасывать, Огам крадучись удалился, напомнив напоследок о времени ужина. Я заметил, что Кабала с нами не было, а Бедвир все как бы невзначай перекрывал путь Огаму к главному покою.

— Здесь еще кое-кто есть, — просветил он меня, как только Огам исчез из виду и пределов слышимости.

Я понимающе кивнул.

— Не намекнешь, кто?

— Принц Гарет.

Промычав что-то неопределенное, я прошел повидаться с названным племянником. Тот уютно устроился на коврике из волчьей шкуры и о чем-то задушевно разговаривал с Кабалом, так как они нежно тыкались друг в друга носами. При виде меня он встал и смущенно улыбнулся, изобразив чинный поклон.

— Привет, — сказал я. — Как дела? Надеюсь, все хорошо?

Он кивнул и спросил:

— А Кабал на самом деле адская гончая?

— А ты как думаешь? — Я уселся на сундук и предложил Гарету тоже располагаться поудобнее. В мое отсутствие Бедвир успел добавить к обстановке еще пару небольших стульев. Гарет, впрочем, предпочел волчью шкуру. Кабал принялся трусцой бегать между нами как челнок.

— Думаю, да, — сказал Гарет. — Он только притворяется, что он обычный пес. А ты тоже?

— Разве я притворяюсь псом? — удивился я.

— Да нет, человеком, — невольно засмеялся Гарет и погладил Кабала по голове. Тот лизнул его в нос. Гарет ойкнул и настроился на более деловой лад.

— Мама просила передать тебе, чтобы ты остерегался Пеллинора. Он не такой, как все люди.

Я кивнул.

— Спасибо, я уже понял.

— И никому здесь не доверяй, — добавил он. — Это место может попытаться тебя проглотить.

— В каком смысле? — не понял я.

— Не знаю, — сказал Гарет. — Это ее слова. Ты придешь к ней поговорить? Может быть, завтра.

— Почему бы и нет. Это неплохая мысль.

— Хорошо, — улыбнулся Гарет. — Тогда я пойду.

Но у дверей он нерешительно остановился.

— А может, ты мог бы?… — он надолго замолчал.

— Что? Продолжай, Гарет.

Он опустил голову.

— Да нет, ничего. Просто, знаешь, на самом деле меня не существует.

Я встревоженно вскочил, подошел к нему и мягко взял за плечо.

— Что значит, тебя не существует? О чем ты?

Неужто полку умалишенных прибывает?

— Я просто ничего ни для кого не значу, — более буднично выразился Гарет.

— Ну, это неправда. Мне ты нравишься, и мать тебя любит.

— А… разве, когда любят, это так скучно? К тому же, я ведь никто. Ну, мне надо идти. Она меня ждет.

Гарет выскользнул и умчался прочь.

— Бедвир, ты что-нибудь понял? — спросил я своего Вергилия в этом мире.

Он пожал плечами, задумчиво наморщив нос.

— Знаешь, поговаривают, будто собственная мать пьет из него жизнь.

— Прекрати, Бедвир! — рассердился я. — Это глупости!

— Хорошо. Тогда она просто слишком его бережет. То есть, всегда держит при себе, и лишь иногда посылает его сказать что-нибудь кому-то ее голосом. Вот и все.

— Интересно, — сказал я, — наверное, стоило бы с ней поговорить и об этом.

— Огам хотел предупредить, что почти все готово, — напомнил Бедвир. — И ждут только тебя, чтобы дать сигнал.

— Да-да, конечно. Поговорю с ней потом.

В сумеречном зале гулял ветер, свободно врывающийся в узкие, ничем не прикрытые окна. Если бы не смоляные факелы, ярящиеся на сквозняках, обстановка была бы не уютней чем в склепе. За исключением того, что в склепе так шумно может быть только в Вальпургиеву Ночь или в канун Дня Всех Святых, когда этих святых в самую пору выносить. Гам стоял и от людей, и от собак, возящихся в отсыревшем тростнике, прикрывавшем пол, выстланный разбитой плиткой, и источавшем чудный аромат. Интересно, всплакну ли я когда-нибудь над этой суровой романтикой, когда тут станет поухоженней?

Меж тем, становилось все шумнее. Должно быть потому, что Пеллинор, то ли в очень расстроенных чувствах, то ли просто демонстрируя смиренное благочестие, отправился праздновать по-своему — посовещаться с богами в любимой священной роще. По-моему, он и жить там собрался. Что ж, кажется, это было вполне в его духе.

А начиналось все довольно мирно. Как обычно, говорили о всяких пустяках — о чудесах, пророчествах, о Мерлине и делах давно минувших дней, а потом невзначай перешли и на не столь давно минувшие дни. В таких случаях обычно говорят: «кто старое помянет — тому глаз вон», чтобы чего похуже не случилось. И теперь дело подходило к тому, что еще чуть-чуть, и ножи, предназначавшиеся для свинины, отловленной с утра Пеллинором в промозглом лесу, начнут использоваться как более благородное оружие — для человечины.

Зачинщиком выступил Леодегранс, король Лодегранса, бодрый старик обманчиво мудрого образа, убеленный почтенными сединами и, кроме прочего, отец малышки Гвенивер, который, вдруг распалившись, через стол швырнул кубок с вином в голову королю Лоту. Не попал. Лот, более молодой и резвый, увернулся, а недопитое вино из кубка Леодегранса щедро плеснуло на сидевшего рядом Уриенса Гоорского, который, вполне понятно, тут же озверел, хотя предыдущую перебранку перенес с завидным хладнокровием, пока Леодегранс припоминал своему соседу Лоту какую-то вялую братскую помощь во время последних набегов. Лот заявил, что у него и своих проблем по горло, помимо соседских. Леодегранс не счел это оправданием подобной безответственности и швырнул кубок. Безвинно облитый вином король Уриенс, прежде, можно сказать, мирно почивавший, потребовал от обоих публичных извинений — от Леодегранса за то, что тот бросался, и от Лота за то, что тот увернулся. Лот пообещал ему в ответ публичную выволочку, а Леодегранс вооружился обглоданной свиной лопаткой.

Граф Эктор бросился призывать к миру и порядку, Кадор презрительно закатывал глаза, Мельвас радостно похохатывал, одни принялись подзадоривать спорщиков, другие — поминать прошлое друг другу, и пошло — поехало. Гавейн, Галахад и Ланселот начали нетерпеливо ерзать, переглядываясь и заодно поглядывая на дверь, за которой было сложено, по обычаю, оружие гостей; тем более что туда начинали с вожделением поглядывать уже многие. Бран носился по залу тенью, несомненно назойливой, но не слишком замечаемой. Я попытался было что-то сказать, но не сумел перекрикнуть шум ни в первый раз, ни во второй, заполучив только, может быть, пару сочувственно-насмешливых взглядов. Больше никакого внимания на меня никто не обращал. А это, согласитесь, уже свинство. Ну, раз так, я решил добавить немножко шуму и от себя. Встал, схватил вымазанную жиром грубую деревянную тарелку, примерился и запустил ее в другой конец зала, на манер летающей.

— Эй! — запоздало воскликнул Бедвир и бросил на меня подозрительный взгляд — не стоит ли ждать еще какого-нибудь интересного припадка? Я ему подмигнул и глянул опять на свой снаряд. Есть! В отличие от Леодегранса, я попал, куда метил. Тарелка, пролетев птицей, врезалась в торчавший в стене факел. Из гнезда она его, к сожалению, не выбила, но прогоревшие частицы щедро брызнули на тростник тлеющими искрами.

Кто-то радостно завопил: «Пожар!» По-моему, это был торжествующий клич Галахада. Вот что называется — схватил на лету. Кто-то просто всполошенно повскакивал, кто-то поспешно затоптал слегка задымившийся тростник. Впрочем, он и так был сыроват для хорошего пожара. По крайней мере, все чуточку отвлеклись.

— Ну что за забавы! — с упреком буркнул Бран, тут же принесшийся невесть откуда. Мол, только тебя тут не хватало!

Я ободряюще махнул ему рукой, что заодно было и предложением немного помолчать.

— Милорды, — сказал я громко и довольно раздраженно, — вижу, слушать кого-то кроме самих себя, для вас в новинку.

Видно, впечатлившись хорошим броском, все с интересом посмотрели на меня.

— Тогда что вы здесь делаете? Зачем вы тут собрались? — Внезапно воцарилась настоящая тишина, не считая ветра и собак, конечно, и мне показалось, будто я невзначай рыкнул в пустую бочку. На всякий случай я решил тона не снижать. Не прирежут в первый момент, и ладно. Ланселот, обеспокоившись, вскочил и потихоньку двинулся к дверям, где, как уже упоминалось, было сложено все оружие кроме столовых кинжалов. Своим я как раз потихонечку сверлил стол.

— Почему бы вам всем просто не отправиться по домам и не подождать каждому, какой набег — иноземный или ближайшего разлюбезного соседа станет для него последним? Тот или этот? Завтрашний или через год-другой? Разве то, что вы здесь, не значит, что для какой-то выгоды вы согласились терпеть друг друга? И стоять друг за друга горой? Иначе для чего вам вообще понадобился верховный король?

Молчание? Уже неплохо.

— Никто не жаждет власти над собой, но всем бывает нужна точка опоры. Вы не хотели видеть на моем месте кого-либо из вас. Что ж, так и вышло. И вы все здесь равные. Вы равны в правах и достоинстве. Никто из вас не выше и не ниже другого. Забудьте все, что было прежде. То, что вы здесь, значит лишь то, что вы заключили новый союз, под одним знаменем, зная, что только так никто не сможет сокрушить вас всех! Тот, кто не согласен с этим, может удалиться и продолжать жить, как жил все это время, если его это устраивает. Никто не станет его останавливать, это его право. Но никто и не будет обязан прийти ему на помощь, когда она ему потребуется. Или королевства Дракона одно целое или никакого Дракона не существует! И никакая голова ему не нужна! Если вы думаете так, прошу, избавьтесь от этой головы и дело с концом!

— Это предложение? — крикнул со своего места Константин Корнуэльский. Кадор разъяренно приказал ему замолчать и одарил меня сердитым взглядом, намекая, что неплохо бы и мне сделать то же самое и не предлагать таких заманчивых глупостей. В отношении моей преждевременной кончины Кадор пока как-то мямлил.

— И впрямь, кто я? — переспросил я с ехидцей. — Всего лишь условная персона, ничего сама по себе не значащая — лишь символ, гарантия вашего союза! И мое назначение — оберегать его, призвав в свидетели и судьи всех богов, скрепляющих и хранящих священную власть договора. Будь то среброрукий Нуаду, или Митра — бог легионов, Марс или Камулос или даже Христос и бог, чье лицо — чистый пламень, все они несут не мир, а меч нарушающим свое слово, разрывающим договор и теряющим с этим честь среди людей и милость богов. Вы — равные. Вы — братья. Тот же, кто поднимет руку на брата своего и на его владение, будет изгнан остальными! Кто протянет ему руку, когда он падет и поддержит его? Кто идет против одного из вас, тот идет против всех и может бытьсмят как зерно в жерновах, — в этот момент лезвие моего кинжала как-то особенно громко ковырнуло стол, хоть я этого не предусматривал, просто слегка увлекся, — ибо всем наносит удар и подвергает опасности. Итак, признаете вы этот союз?

Несколько мгновений еще висела довольно смущенная тишина. Все слегка призадумались. А потом Уриенс Гоорский, как ни в чем не бывало, грохнул по столу кулаком.

— Я признаю этот союз, но если мне кто-нибудь ответит за нанесенное здесь оскорбление, в твоем доме, Пендрагон! — Он вызывающе ткнул пальцем в мою сторону. Гамлет нехорошо прищурился и двинулся к нему.

— Ответить тебе, король Гоорский? — спросил он таким тоном, будто хотел на месте свернуть скандалиста в бараний рог.

— Нет, — резко сказал я. Гамлет посмотрел на меня как на предателя.

Уриенс фыркнул.

— Прочь! Я требую удовлетворения от равного!

— Увы, но всех гусей уже забили, — трагически заметил Кей. Эктор посмотрел на сына ошарашенно, но тот высказал свое замечание недостаточно громко для немедленной гражданской войны.

Гамлет чуть не схватил короля Гоорского за шиворот, но Фризиан бросил ему что-то негромкое и ехидное, бог знает на каком языке, так как, судя по всему, его понял только Гамлет — и слегка переключился, уставившись на приятеля испепеляющим взглядом.

— Ланселот, — сказал я спокойно, — мой названный брат и мой чемпион. Ты знаешь, кому наносишь оскорбление, оскорбляя его.

— Валяй, Уриенс! — хохотнул Мельвас. — Вот смеху будет на твоих похоронах! Ответь ему, Артур! — И впрямь, не только же Мельвасу терпеть такой позор, что я его побил. Но Мельвасу тут же пришла в голову другая идея, как отстоять свой престиж. — Или нет! Позволь мне ему ответить! — Мельвас вскочил, спружинив, на ноги, усмехаясь волчьей усмешкой.

Уриенс, пораженно глянув на него, переменился в лице и, кажется, прокусил себе язык, резко трезвея.

— Нет, — сказал, поднимаясь, Кадор. — Я ему отвечу! Как твой родич, Артур. — Этакий реверанс после веселой реплики Константина.

— Нет, — повторил я.

— О, тогда позвольте мне, — вмешался оживляясь, Лот. — Уриенс мой ближайший сосед, а моя дражайшая супруга… — Моргейза одарила его мрачным взглядом.

— Нет, — повторил я. — Я объявляю мир. Если Уриенсу угодно, он может удалиться хоть на все четыре стороны, раз его так тяготит наше общество, но не рассчитывать при этом, что кто-то за него вступится, когда кто-то из нас или даже многие — посягнут на его власть и владения. Союз — дело добровольное, милорды.

И тут все с выжидающим злорадством воззрились на Уриенса как канюки на добычу. Озираясь, Уриенс мертвенно побледнел. Что ж, стая есть стая — может напугать кого угодно. Интересно, они все думают, что это хорошая идея?

— Прошу прощения… — пробормотал Уриенс, вряд ли имея в виду именно это и вообще что-то соображая. Но отвертеться я ему не дал, поймав на слове.

— Хорошо. Твои извинения принимаются.

Уриенс вздрогнул от неожиданности, затем явно испытал облегчение и покорно кивнул.

Но не стоило так уж давить его в одиночку. В конце концов, даже не он первый начал.

— Король Леодегранс, — сурово окликнул я. Тот поперхнулся, обгладывая потихоньку баранью лопатку, которую не успел ни в кого запустить, и похоже почувствовал себя очень неуютно, когда всеобщее хищное внимание переключилось уже с Уриенса на него. — Ты ведь сожалеешь о том, что невольно дал повод брату своему к обиде? Не так ли?

Леодегранс судорожно глотнул, затравленно огляделся и проблеял.

— Я… хм… да-а… э-э… Сожалею. Конечно!

— Благодарю, — молвил я не слишком доверчивым тоном. Леодегранс покраснел. Не знаю, мелькала ли у него мысль, что яйца курицу не учат, но высказать эту идею вслух он постеснялся. И правильно. Сейчас мне было все равно, кем он меня видит и что думает о моем возрасте. Но, скорей всего, он сам не знал сейчас, что и думать. Мельвас был не так далек от истины, сказав однажды про «сотни лет». Иногда это становилось заметно.

Чуть выдержав взгляд на Леодегрансе, я перевел его на Лота. Тот сориентировался моментально:

— Брат мой, я тоже весьма сожалею об этой прискорбной ссоре!

Я улыбнулся.

— Благодарю, милорды. Так пожмите друг другу руки, и пусть исчезнет между вами даже тень раздора. — Когда они с некоторой натяжкой это исполнили, я добавил завершающий штрих:

— А теперь, представьте, что этот стол — круглый, — призвал я увлекшись, как заправский массовик-затейник. — И за ним нет мест лучших или худших — все зависит только от вас. Если мы обернемся — не будет стороны света, с которой на нас можно напасть врасплох, не останется незащищенных границ, не останется слабых мест. Но это требует доверия и честности от всех нас, и взаимного уважения — недостаток их всех ударит жестоко, и нам самим придется быть жестокими, если это случится. Да не допустят этого боги, и да сохранят нас от всякого зла!

Я поднял рог, наполненный вином, а ответил мне громкий довольный рев, перешедший в дружный троекратный вопль:

— Долго живи, король!

Я сел, посмеиваясь, и обращаясь сам к себе, воскликнул: «Какой актер пропадает!» — Эту реплику я стащил у Нерона.

Дальше все пошло уже спокойней, и все вопросы государственной важности касались, в основном, только кулинарии. А вещи более беспокойные мы оставили для завтрашнего совета. Сегодня же все только ели, пили и веселились по мере сил, и последнее, что я помню о том вечере или уже утре, это как мы с Кеем на пару перетаскивали сладко посапывающего графа Эктора в его комнату. Бедвир вертелся рядом, пытаясь перехватить инициативу, и занудно намекал мне, что не королевским я делом занимаюсь. На что я резонно отвечал, что будучи единственным трезвым во всей компании, я просто обязан взять в свои руки столь ответственную и тяжелую во всех отношениях задачу.

Пожалуй, надо всем еще всплывает странно задумчивый взгляд Кадора, преследовавший меня в тот день до самого конца. И слова Кея, что он всегда подозревал, что я могу быть тем еще камнем на шее, если захочу.

А потом были всего лишь сновидения, о которых не стоит помнить.

Общий план крепости, который мы восстановили на чертеже, был на самом деле очень даже неплох. В основе его лежали правильные квадраты и другие разумные геометрические фигуры. Запутано все оказалось лишь в результате нововведений, разрушений и перестроек по каким-то сиюминутным соображениям, включающим в себя и вполне сознательные акты вандализма с целью покончить с позорным римским прошлым.

Фризиан брал на заметку места, которые стоит в первую очередь пустить под снос, Олаф пытался терпеливо пристроить к постоянно меняющейся схеме системы канализации, вентиляции и теплообмена, используя или не используя остатки старых. Гамлет пытался бастовать, заявляя, что все только дурью маются, и его лично эти доисторические проблемы никак не касаются, после чего решил, что совершенно необходимо усовершенствовать систему стоков лишней влаги со двора и из подвала. Дурака по большей части валял только я, как субъект чрезмерно загруженный связями с общественностью, так что идеи подкидывал только мимоходом, бессистемно, зато по всем возможным направлениям и не сильно утруждаясь математикой или логикой. За что я любил эти маленькие сборища, так это за поистине космический порядок и хоть какую-то наполненность смыслом, по сравнению с теми шумными и бестолковыми высокими собраниями, вроде того, что состоялось после того, как в Камелоте все в первый раз протрезвели. Ну и поскольку с похмелья думается лучше, тут же занялись важными делами.

Однако сперва меня нашел Гарет, и отказать ему я конечно не мог, тем более, что все равно уже проснулся и выбравшись на открытую площадку полуразрушенной башни разглядывал внизу давно рухнувшие отсюда обломки парапета.

Моргейза встретила меня загадочным взглядом.

— Доброе утро, брат.

— Доброе утро, сестра.

Уже с «утра» — а раз в замке почти никто еще и не проснулся с прошлой ночи, можно было и впрямь считать это утром, она выглядела удивительно свежей и ухоженной. А ведь ей все-таки немногим больше двадцати пяти, — решил я, — а может, вовсе и не больше. Я дал бы ей и меньше, если бы не Гарет.

Ее комната была завешена пурпурными темными занавесями, милосердно скрывающими обшарпанные стены, и все скрывала полутень. Все колченогие стулья были надежно замаскированы подушками. На них мы теперь с полной невозмутимостью и балансировали.

— Мне сказали, что ты уже проснулся, — промолвила Моргейза. — Как почивалось?

Она понятия не имела, о чем спрашивала…

— Крепко, — сказал я, не вдаваясь в подробности.

— Это хорошо, — кивнула она. — Бран не обнаружил никаких наложенных заклятий?

— Ничего существенного, — заверил я ее.

— И это хорошо. Выпьешь что-нибудь? — она вопросительно приподняла бровь.

— Спасибо. Уже нет, — отказался я.

Она тихонько рассмеялась.

— Иногда я начинаю сомневаться, так ли ты молод, как кажется. Например — вчера… — Она посмотрела на меня и многозначительно погладила подушку. — Ты случайно не одержим каким-нибудь духом посильнее тебя?

— Сильнее меня? — с готовностью усмехнулся я в ответ. — Да разве такое возможно?

— Не знаю, не знаю, — загадочно сказала она.

— По-моему, я знаю, чего ты хочешь, — сказал я, пристально поглядев на нее. Она чуть заметно подобралась, но продолжала улыбаться.

— Чего же?

— Просто не отпускать меня. Как Гарета. Но тебе не о чем беспокоиться. Я и так питаю к тебе добрые чувства, и меня незачем подкупать видимостью излишней заботы. — Может, это и было несколько резковато, но постоянная раздвоенность впечатлений рядом с ней несколько выводила из равновесия, хотя я старался все время быть настороже. Может быть даже, я чуть перестраховывался.

Ее улыбка ничуть не увяла.

— Ты так думаешь?

— Ведь случайно наложенные на древние стены заклятия не могут быть настоящим поводом для этой встречи, о которой ты известила через Гарета еще вчера. Кстати, о Гарете…

— Ты прав, — сказала она. — Это не настоящий повод для беседы. Но Камулос — это место, можно сказать, проклято. Твой отец потерял здесь и власть и разум. И после него здесь случилось немало нехороших смертей, говорят, тех, кто пытался установить власть над этим местом. Пока не пришел Пеллинор. Но он скорее тень, чем человек, на многое он смотрит и смотрел сквозь пальцы. Он ничего здесь не менял и ничего не трогал. Не он выбрал свое место. Оно выбрало его. Он только страж, а не правитель. Но если ты действительно собираешься что-то менять — тебе придется остерегаться собственных стен. Здесь может произойти что угодно. Что угодно, Артур. Если говорить напрямик, прежде чем ты сможешь быть уверен, что все в твоих руках, тебе придется избавиться от многих людей, населяющих эту крепость. Я не знаю, как ты это сделаешь, но прими мой совет — при первой возможности смени всех старых слуг. Старших же лучше всего будет просто убить.

Я смотрел на нее не отрываясь. По-моему, она говорила серьезно.

— Зачем ты говоришь мне это?

В ее глазах появился хитрый блеск.

— Ты говорил, что знаешь, зачем. Разве я не выиграю от того, что твоя власть укрепится?

Ну как не восхищаться этой женщиной! Я подумал об Огаме. Если уж лететь головам, то его — в первую очередь. А почему бы и нет? Мне еще вчера не понравилась его улыбка. Я развеселился. А самое смешное, что по нынешним понятиям совет и впрямь вполне разумный и полезный. И с дурными целями такого просто не дадут.

— Прости, — сказал я. — Кажется, совет очень мудрый.

— Я рада, что ты все понимаешь, — тепло откликнулась Моргейза.

На этом мы пока и расстались. И только потом я понял, что так и не сумел повернуть разговор на Гарета. Впрочем, еще успеется.

А что до убийств… Может, на деле все же обойдемся простым запугиванием адскими гончими и прочими божественными атрибутами?

Но вернемся к высокому собранию.

Хорошо, что некоторые акценты были расставлены еще вчера, и когда на следующий день совет все-таки состоялся, меня не стали заваливать требованиями немедленного разрешения территориальных споров с приложением карт исконных родовых или племенных земель, которые вкупе не уложились бы и в материк Гондвана. Почти не поступало и скромных прошений о получении головы соседа (можно в копченом виде). Было почти спокойно и некоторые пожелания придерживались при себе, пока все потихоньку присматривались к тому, как пойдут дела. Если пойдут совсем плохо, всегда можно найти подходящий темный уголок и какой-нибудь тупой тяжелый предмет. Ну, это так, к примеру.

На большом куске пергамента с неким выскобленным священным текстом была начертана карта Британии. Прежнее содержание было выскоблено не мной, надо заметить, а заботливым Пеллинором, так что присутствовавшему архиепископу Карлионскому со свитой не на что было пожаловаться. Но уж карту я набросал сам, и по ходу дела дополнял необходимыми пометками. На некоторых такое легкое обращение с картой произвело почти парализующее впечатление, но в целом благоприятное.

Карта была приколота к столу маленькими стальными гвоздиками с полукруглыми шляпками, основной рисунок прочерчен чернилами, а красной краской помечались территории, находящиеся под угрозой: а) внешнего вторжения морских пришельцев; б) набегов диких соседних пиктов; в) неразумного внутреннего правления мелких княжеств, не присоединяющихся к союзу и вставляющих всем палки в колеса; г) волчьих земель, где укрываются одни разбойники и кикиморы; д) существующих уже не первое поколение саксонских поселений — королевств, в основном, вдоль восточного побережья, крупнейшие из которых располагались одно в Эборакуме, другое в Кантиуме (для потомков — в Йоркшире и Кенте).

Наш разнесчастный Камелот оказался расположен в довольно-таки ненадежном месте, в одной из самых восточных частей страны, где и служил, собственно, форпостом, не зря же его назвали в честь бога войны.

Удивительно, конечно, как он еще не был захвачен, но тут постарались его дурная слава, Пеллинор, друиды, предыдущие желавшие его захватить претенденты, а также как раз соседние саксонские королевства, либо оттягивающие прибывающих на себя, либо составляющие им неодолимую конкуренцию, да и мелкие приграничные князьки, разгуливавшие здесь со своими войсками почти как дома и потихоньку отщипывающие для себя по кусочку то здесь, то там, так что довольно приличная часть уже оказалась все же в чужих руках. Следовало наведаться туда в ближайшее время и хорошенько все разъяснить — тем более, все это находилось лишь в немногих часах пути — пометить, как говорится, территорию, собрать клятвы верности со всех, с кого не собрали в Лондоне, или попросту прищемить кое-какие хвосты.

Но сперва, пока все были под рукой, со всех нужно было стребовать отчет о текущем состоянии дел — просто для статистики, что заняло ужасающе долгое время, потраченное на всякие преувеличения, увиливания или препирательства — и обсудить проблему дальнейшей связи. Так как информация — дело великое, а дороги, увы, место гиблое, и для гонцов не в последнюю очередь, то для такого дела придется или снаряжать целые отряды или, по возможности, передавать вести по цепочке, по принципу испорченного телефона. А чтобы телефон и впрямь не слишком портился, требовалась некая группа инспекции, что курсировала бы по заданным маршрутам и без оных, проверяя достоверность приходящих сообщений или причины их отсутствия.

Такую службу я с ходу предложил назвать странствующим рыцарством — соберем желающих искать приключений себе на голову, и пускай себе путешествуют. Юмора, конечно, никто кроме Гавейна, Ланселота и Галахада, не оценил. Назови я этих странников рыцарями плаща и кинжала, тоже никто бы глазом не моргнул. Смысл, причем, был бы почти тот же.

Заодно, многие пожелали оставить в Камелоте по какой-либо части своих людей в качестве постоянных представителей. С одной стороны, это были те же рыцари плащей и кинжалов, с другой, не в пример иным посольствам, они из чисто материальных соображений, поступали в наше полное августейшее распоряжение. С чем и были приняты, с принесением соответствующей присяги — процедуру приводить бессмысленно, так как в вопросах вероисповедания наблюдался полный разброд, и всякий понимал самые страшные клятвы по-своему. К жиденькому гарнизону Пеллинора дополнение было неплохое, хотя Пеллинор упоминал, что просто не счел нужным собрать вместе все патрули, продолжающие и теперь курсировать по территории и с которыми мы еще познакомимся позже.

Возможно, вдохновленный неопределенностью последней церемонии, архиепископ Карлионский полюбопытствовал, когда же я собираюсь в Карлион для христианской коронации. Когда разберусь со всем остальным, — заявил я. Если гора не идет к Магомету, гора может и подождать, пока Магомет соизволит к ней прогуляться. Разумеется, вслух я этого не высказал, за отсутствием в нашем здешнем прошлом такого исторического персонажа как Магомет, время для которого наступит лишь век спустя. Архиепископ задумался, но обижаться пока не решился, хоть и намекнул, что можно бы сперва и заручиться поддержкой наиболее сильной в Британии конфессии со времен императора Константина… Друиды с последним решительно и шумно не согласились. Так что христианство пришлось пока признать не сильнейшей, а одной из сильнейших конфессий, чтобы не приключилось немедленной войны на почве религиозной розни. Или резни. Друид Маэгон так схватился за свой посох, будто в нем был припрятан клинок.

— Однако надобно отметить, — добавил я, — что в Камулдунуме Церковь вот уже несколько лет, как не существует вовсе.

Архиепископ закивал, не сводя с меня подозрительного взгляда — мол, не скажу ли я теперь, что она тут и дальше даром не нужна.

— Находя это исторически несправедливым, думаю, что пора восстановить здесь епархию, — сказал я к его облегчению. — С одним условием. — Он опять насторожился. — Епископом Камулдунума я хотел бы видеть святого отца Блэса, в чьем благочестии я уже имел возможность убедиться лично.

Кей подавил смешок, глядя на ошарашенного Блэса, похожего на воробья, застигнутого сногсшибательной новостью в момент сосредоточенного купания в пыли. В отличие от упомянутого святого отца, Кей, граф Эктор и даже Бран уже были посвящены в этот маневр заранее.

Архиепископ слегка смешался — естественно, ведь по нашим сведениям он успел пообещать это место другому. Но только слегка, и раз таково было условие укрепления позиций в этой части страны, а вразумительных протестов у него не нашлось, он, можно даже сказать — с радостью, согласился. К нашему вящему удовлетворению.

— О, не пошли ему, Боже, судьбы Томаса Бекета!.. — приглушенно заунывно затянул «сэр Гавейн» на манер литании.

— Блэсу или архиепископу? — поинтересовался я. Олаф фыркнул.

Религиозная тема временно была исчерпана.

Никто сперва не понял, почему я с рассеянным видом отметил красной краской область в восточной части Уэльса. Только Мельвас вдруг проявил похвальное любопытство:

— А там-то что?

— Человечина, — сказал я. — Жареная. Или разложенная птицам на корм. Знаете, такой очаровательный обычай — истреблять поголовно поселения вассалов соседа, чтобы подорвать его хозяйство. Тот, кто это сделал, наверняка знает.

Что-то все затихли, выжидая. Только собаки под столом продолжали шумно возиться в тростнике. Мельвас пару раз оглянулся и озадаченно сказал:

— Это не я.

— Верю. — Вряд ли он стал бы отпираться. Хотя это ничего не говорило о его невинности в других случаях. К тому же, как говорится, что творится по традиции, то почти то же самое, что творящееся по неведению, и смертным грехом это признать трудно. Ясное дело, что только у ленивого рыльце не в пушку. — Что ж, конечно традиции есть традиции. Но в следующий раз подобное уменьшение населения в Большом королевстве будет почитаться за государственную измену и повлечет за собой заслуженную кару. — Говоря это, я посматривал в сторону Родарха Деметского, высокого румяного субъекта с детским выражением лица, несмотря на не менее чем четыре десятка прожитых лет, и тот потихоньку заливался малиновой краской, в остальном, впрочем, стойко делая вид, что ничего не происходит. Дело в том, что Марцеллин отыскал на «месте происшествия» некую слегка обгоревшую тряпочку с плотной вышивкой, и когда он ее выстирал, то увидел нечто весьма похожее на значок деметского сокола, которому, как он полагал, было там не место. Так уж вышло, что регедцы к таким делам спокойно не относились.

— Адская гончая всегда берет след, — скучающим голосом сказал «сэр Галахад».

Все в гробовом молчании уставились на него. И в воздухе отчетливо разнесся запах страха. Родарх вскочил с места, его, похоже, чуть не хватил удар и, неуверенно потоптавшись, снова сел, в совершенно расстроенных чувствах. Фризиан решил, что жизнь удалась.

А чуть позже, подкрепившись после таких переживаний трапезой и возлияниями, и наметив несколько подходящих жертв в списке тех земель Камулдунума, положение которых следовало «разъяснить», все с большим воодушевлением погрузились на коней, отправляясь на славную потеху.

III. «И вышел он как победоносный…»

Когда троица чародеев добралась до Деметии, слух об их появлении уже успел разнестись, достигнув и ушей королевы, заправлявшей делами в отсутствие мужа, отбывшего на исторические события в Лондоне и Камулосе. Слух взволновал королеву не впустую, ведь тот Мерлин, которого она знала, был ее кровным братом и в прошлом королем, до того, как оставил правление ей и ее мужу, частично оттого, что не желал ограничиваться интересами одного малого королевства, а отчасти просто выжитый родней за все свои дикие идеи. То, что он вернулся или что хоть кто-то вздумал назваться его именем, отнюдь королеву Ганеиду не радовало. Брат всегда приносил одну только головную боль. Впрочем, если это действительно он, от этого слабака будет не так уж трудно избавиться, по крайней мере, в прошлом всегда удавалось.

Посланцы королевы без труда отыскали человека, о котором говорил уже весь город. Ворвавшись на постоялый двор, они принялись разгонять скопившийся там народ копьями и громко требовать самозванца.

— Отлично! — обрадовался самозванец. — А я-то все думал, как бы отвязаться от такой толпы?

Десятник королевской стражи был, как водится, груб.

— Человек, взявший имя самого большого дурака в Британии, еще большую дурость ты совершил, появившись на этой земле! Последуешь ли ты с нами сам или нам придется тащить тебя на веревке, как и положено безумцу?

— Великолепное предложение, — восхитился безумец. — Ну как от такого отказаться? — Между тем, он и не двинулся с места, а в прищуренных зеленых глазах появилось выражение, которое показалось десятнику куда больше пугающим, чем испуганным. Самозванец слегка, будто даже с сожалением, качнул коротким жезлом, который держал в руках с самого начала переполоха. Ничего видимого не произошло — только внешний конец жезла, оказавшийся на мгновение направленным в голову десятнику, едва заметно дрогнул, и у того вдруг полезли глаза из орбит. Жутко взвыв, он схватился за голову, грозившую разлететься на куски, и затрясся как осиновый лист.

— Колдун! Колдун! — послышались крики, частью со страхом, частью с любопытством и злорадством. Кто и когда относился с сочувствием к мелким представителям власти? Солдаты тоже подняли крик — страха и негодования.

Колдун коротко поморщился и другой рукой обнажил длинный меч с необычным клинком — из сплошь вороненой стали. Злоупотреблять волшебством ему явно не хотелось. То же сделали и еще два человека, явно его сопровождающие. У кого-то это вызвало благоговейное восхищение, у кого-то и недоумение, когда, несмотря на уверенность движений и опасную грацию в обращении с оружием, выдававшую далеко не начинающих бойцов, в них узнали женщин. Сами девы-воительницы не слишком-то это и скрывали, необычная, несколько экзотическая красота их черт была подчеркнута, свободно уложенные волосы тщательно ухожены, как и руки с окрашенными в странный цвет ногтями. Но от этой красоты веяло чем-то холодным и чуждым, что и причиняло всем некоторое беспокойство или напоминало о древних преданиях о подобных девах, связываться с которыми было более чем опасно.

— Оставайтесь на местах, — небрежно приказала одна из них, с откровенно презрительным смешком. — И может быть ваши мозги не потекут сегодня из ушей!

Десятник рухнул на колени, всем своим видом показывая, что его мозги из ушей уже текут.

— Поосторожней с ультразвуком, — предупредил старший колдун.

Золотоволосая блондинка пожала плечами и качнула мечом.

— Конечно, так будет нагляднее.

Трое солдат, не разобравшись, бросились с грязными ругательствами вперед, пока колдуны разговорились. С немыслимой скоростью блондинка совершила какое-то движение, и куски копий полетели в стороны как метательные снаряды. Послышались крики изумленной обиды и боли.

— Моргана! — с беспокойством воскликнула вторая девушка, опуская меч и с жезлом наготове делая несколько быстрых шагов вперед. Все невольно волной откатились назад. — Достаточно.

— Уже все, — сказала Моргана. У всех троих солдат появилось по паре порезов — один через щеку или лоб, другой поперек горла, который каждый из троицы со страхом ощупывал, а остальные с неменьшим страхом на них таращились. Но порезы были совсем неглубокими, прочерченными с хирургической точностью. — Если, конечно, никто не желает продолжить, — прибавила Моргана. — Тогда можно будет подойти к делу глубже.

Настолько углубляться в проблему никто не пожелал.

— Эй, ты, — позвал колдун пребывающего в прострации десятника. — Хватит валять дурака. Все было не так страшно. Вставай и проводи нас к нашей якобы сестрице. Хотелось бы ей кое-что объяснить.

— Мерлин! — восторженно завопили в отступившей, но не рассеявшейся толпе. — Ура королю Мерлину!!!

Мерлин закатил глаза и небрежно поднял за локоток десятника на ноги. Тот рухнул снова и ткнулся лбом в землю.

— Мой господин, — пролепетал он заплетающимся языком.

— Займись же наконец делом, слуга, — вздохнув, воззвал к нему Мерлин, и вскоре они уже направлялись в сопровождении возбужденной толпы к королевскому замку. Ворота, однако, оказались закрыты. Не останавливаясь для выяснения отношений, колдун разрезал створку вырвавшимся на этот раз из жезла огненным лучом. Крики священного ужаса раздались не только из толпы, но и из щелей в стенах, за которыми должны были прятаться стрелки. Две феи, также не пряча своих жезлов, зорко посматривали на эти прорези, но ни одного выстрела не последовало. Процессия двинулась внутрь. Опомнившаяся стража постаралась сдержать толпу, оттесняя ее назад за ворота.

— Кто звал меня, отзовись! — громко крикнул Мерлин, поставив ногу на нижнюю ступень крыльца. В то же время на верхнюю вышла женщина далеко не первой молодости, в небесно-голубом платье, покрытом темно-лиловой мантией, и с короной белого золота на убранных под белый плат волосах. Надменное лицо было лишь чуть желтее, чем этот кусок материи с затейливо обрезанным краем. Окружавшие королеву несколько пышно разодетых мужчин и женщин казавшихся еще бледнее, нервно переминались с ноги на ногу.

— Кто ты, что вторгся в этот дом без приглашенья? — чопорно спросила королева, сложив руки на поясе, где они бы в любом случае не дрожали.

Колдун с обиженным удивлением поднял бровь.

— Забывчивость не лучшая черта правительниц, леди. Твое приглашение было на кончиках копий твоих воинов. Отчего же ты о нем забыла?

— Я звала человека, называющего себя моим пропавшим братом, несчастным безумным Мерлином.

Колдун понимающе рассмеялся.

— Ах, вот оно что. Обознались. Я никогда не называл себя твоим братом, и уж никак не несчастным безумцем. Слава всем богам, ничего общего.

Королева возмущенно дернулась.

— Но ты зовешь себя Мерлином!

— Не я зову себя Мерлином. Меня зовут Мерлином. Но я вовсе не твой брат, королева Ганеида.

— Тогда зачем ты явился сюда! Поднять бунт и захватить корону под чужим именем?!

— Вот уж что мне не нужно, так это твоя корона. Оставь себе. Мое королевство не от мира сего. Не веди же себя неразумно, иначе и впрямь можешь вызвать бунт. Со своей же стороны скажу, что не желаю его, и даже буде он случится, не воспользуюсь, хоть бы мне пообещали золотые горы.

— Ты лукавишь!

— Нет. И если тебе больше нечего сказать, прощай, леди.

Мерлин убрал ногу с крыльца и отвернулся.

— Постой! — вдруг выкрикнула королева. — Мерлин! — Он остановился, и она сбежала вниз с неожиданной прытью, а потом впилась ему в лицо пронизывающим взглядом.

— Ведь ты не Мерлин, верно?

— Это всего лишь имя.

Она не услышала.

— Ты совсем не похож на себя! И как помолодел! — Она невольно коснулась своей начинающей дряблеть щеки и покрылась резкими малиновыми пятнами. — Ну конечно! Сын дьявола! Всегда так говорили! Явился во всем блеске, чтобы надо мной посмеяться! Так, ублюдок?!

И она исступленно кинулась на него выставив когти как дикая кошка, собираясь расцарапать ненавистное лицо. Колдун мягко перехватил ее и какое-то время удерживал. Королева вскоре взяла себя в руки и всхлипнула.

— Ненавижу тебя, Мерлин! Ненавижу!

— Утешься тем, что я не твой брат, — сказал тот. — Так что тебе во мне? — И он легким шагом пошел прочь, оставив ее приходить в себя. Уже выходя за ворота он опять услышал позади яростный крик.

— Да как ты смеешь отрекаться от меня, Мерлин?!

— Иррациональность, — сказал Мерлин своим спутницам, — самая очаровательная и обескураживающая человеческая черта. Приходится с ней мириться, раз на ней держится мир! Ну что — следующим пунктом заглянем в Стоунхендж?

* * *

Настроение у всех было приподнятое, что неудивительно, учитывая, что значительная часть собравшихся была уже навеселе, выступая в этот небольшой увеселительный карательный поход. Задорно плескались по ветру яркие разноцветные флажки, звенела сбруя, рассыпанным чугунным горохом стучали копыта, вздымалось до петухов и опадало нестройное пение. Вокруг Тараниса, немало его раздражая, с высунутым языком восторженно носился Кабал, набирающий вес и рост с пугающей скоростью. Если дело так пойдет дальше, его самого начнут принимать за лошадь.

— Ну и чем хорошим кончится эта Дикая охота? — скептически проворчал Гавейн. — Подожжем лес, вытопчем все к чертовой бабушке, народ распугаем? Устроим показательное мамаево нашествие?

— К чему так разрушительно? Вот ты лучше скажи, что бы ты сделал на месте того парня, к которому мы первому нагрянем?

Олаф поглядел назад оценивающим взглядом.

— Что бы сделал? Ну, выпендриваться-то было бы бесполезно. Скажем, изобразил бы счастья полные штаны, постарался всех слегка подпоить, а потом составил бы компанию с визитом к любимому соседу. Праздники продолжаются.

— Очень мудро, верно?

Так оно и случилось. Первый же сомнительного происхождения форт сдался без боя, с криками радости и клятвами в вечной верности. Его хозяин со слезами умиления вышел при полном параде встречать долгожданных гостей не только с хлебом и солью, но и с бочонками вина и эля, и зарезав чуть не всех имевшихся под рукой свиней для царского угощения. После основательной задержки мы двинулись дальше, отягощенные еще и дополнительным отрядом этих радушных хозяев, а в следующем пункте назначения все веселье повторилось. К ночи уже чуть не все малое королевство оказалось пьяным в стельку. А к утру, с похмелья, все еще раз повторили. Пересказывать, честно говоря, да и вспоминать противно. Но по крайней мере обошлось без жертв, если не считать по пьяни разбитых лбов и целой пачки пергаментов, скрепленных печатями, свидетельствующих, кто же на самом деле теперь в Камелоте хозяин.

На другой день все-таки начались небольшие приключения. И какой же великолепный в то утро был туман! Пробираясь в жемчужной пелене, сперва мы абсолютно невзначай наскочили на небольшую стоянку неведомо как просочившихся саксов. Боя, однако, не вышло. Они уставились на нашу развеселую ораву вытаращенными глазами. Мы — на них, примерно с той же боевой готовностью. В следующее мгновение кое-кто из британцев вошел наконец в раж и с боевыми воплями едва не бросился вперед. Саксы тоже опомнились и похватались за топоры и луки, меж тем как наиболее богато и хорошо одетый из них, придя в себя, поднял пустую ладонь и крикнул: «мир!», в то же время жестом другой руки показывая своим, чтобы не вздумали напасть первыми. Хорошо, что некоторые вовремя это заметили и с помощью дисциплинированного Кея, мне удалось сдержать атаку.

Выяснилось, что пришельцы, производившие, между прочим, впечатление вполне дружелюбных и цивилизованных ребят, — всего-навсего посольство из Кантиума, явившееся с целью поговорить о возможности возобновления союзнических отношений, которые еще при жизни предыдущего верховного короля, вернее, в последние ее годы, пришли в полнейший упадок. А заодно, конечно, послы явились просто на разведку. Однако проводить разведку боем сейчас с их стороны было бы форменным самоубийством. Молодой жизнерадостный эделинг лорд Хорс — так звали главу посольства, горел желанием узнать направление нашей грядущей политики. Например, надолго ли мы придумали себе это безобразие с объединением, и чем это может грозить Кантиуму или, наоборот, позволит урвать еще какой-нибудь кусочек. И на какие, собственно, земли мы претендуем.

Немалая часть бриттов выразилась о политике на ближайшее время в том ключе, что мягко можно перевести как «прибить немедленно всю эту германскую сволочь!» Находя такой подход, однако, малополитичным, от подобных советов мы отказались. И к явному неудовольствию многих, лорд Хорс был принят под покровительство и приглашен в качестве почетного гостя в Камелот. Кажется, Хорс с любопытным оживлением отреагировал на увиденного им Бедвира, воскликнув было: «И ты здесь, эделинг!..» Но Бедвир только насупился и покачал головой. Хорс слегка пожал плечами и решил больше об этом не вспоминать.

А вскоре у нас произошло еще одно маловразумительное столкновение с отрядом неких мрачных личностей-камикадзе, загородивших нам хорошую широкую дорогу. Спешенные, ибо из лошадей они устроили странный живой заслон, привязав их к колышкам, вбитым в землю позади себя, они, кажется, решили стоять здесь насмерть. Возглавлял эту группу поразительно смуглый молодой человек с орлиным носом, жгучими сумасшедшими глазами и прочими чертами внешности, напоминающими скорее выходца с Ближнего Востока, нежели откуда-либо еще. Ничего особенно странного — обширна была Римская империя, и никто с этим не поспорит.

Что это еще за географические новости? — полюбопытствовал я у означенного молодого человека уже, впрочем, заподозрив по его виду и причудам, с кем имею дело.

— Мы — воинство Камулоса, — воинственно ответствовал тот, — кто бы ни были вы, вторгшиеся на эту священную землю незаконно!

— Черта с два незаконно, — парировал я. — Можешь поприветствовать своего короля, Паломид, если ты еще в состоянии узнать железный венец Камулоса, и если этот меч что-нибудь тебе говорит. — Хотя любопытно, что они могли бы ему сказать, если он скорее всего никогда их не видел, но просто чтобы сложить два и два и заподозрить то, что нужно заподозрить…

Паломид напряженно прищурился, и я вдруг понял, что в числе прочих его достоинств Пеллинор, видимо, забыл упомянуть о том, что он, к тому же, жутко близорук.

Один из его людей быстро подскочил к нему и что-то зашептал на ухо.

— О, — проговорил Паломид с легким смущением, но будто и с тенью сомнения. Я соскочил с коня, чтобы он мог приглядеться получше.

— О, — сказал он снова, и тут же опустился на одно колено, протягивая мне свой меч.

— Благодарю за верность, — сказал я, поднимая его. — А храбрость твоя достойна изумления.

Паломид небрежно оглядел толпу перед собой, и мне пришло в голову, что он не в состоянии как следует оценить численность противника, попросту не очень хорошо его видя.

— Боги на нашей стороне, — самоуверенно заявил Паломид.

— Вне всякого сомнения, — сказал я. По-моему, Паломид был близорук не только в одном лишь смысле этого слова. Но он сразу мне понравился.

— Мне кажется или среди вас я вижу псов из Кантиума? — полюбопытствовал он, щурясь.

— Не кажется, — тут же ответил Хорс. — Мы тут вроде бы как послы, пес Камулоса.

— Послы?! — с непередаваемым ехидством воскликнул Паломид. — А лисы с посольством к цыплятам пошли!..

— Полегче, господа, — посоветовал я. Они кивнули.

— Ты несправедлив, — покачал головой Хорс. — Было время, и мы воевали. Но сейчас мы в этом еще не уверены.

— Вам повезло, что сперва вы не встретились со мной, — сказал Паломид.

— Знаю, знаю, — ответил Хорс.

— Ты позволишь сопровождать вас далее? — спросил меня Паломид. — Чтобы не спускать с кое-кого глаз?

— Разумеется, — согласился я. — Заодно проследи за тем, чтобы никто не забыл, что посольство под моей защитой. — Хорс хихикнул. — И чтобы посольство сие этим одновременно не злоупотребляло. — Паломид улыбнулся. Хорс слегка надулся, но не сильно. Мне показалось, что злоба между этими двумя лишена настоящей сердечности.

Так что в Камелот мы прибыли не только без потерь, но и с внушительным пополнением, в шутку обсуждая с Хорсом и Паломидом — а не организовать ли нам еще и отряд саксонской дворцовой гвардии?

IV. Алтари и прочие камни

Конечно, головы я пока еще никому не поотрывал, несмотря на добрый совет Моргейзы, но вместе с Кеем мы устроили всему обслуживающему персоналу с Огамом во главе форменный разнос и предложили заняться уборкой территории под нашим чутким руководством, чем и занимались уже второй день, заодно прикидывая в уме архитектурные усовершенствования. Так как все теперь были достаточно заняты, а всякие лорды попрятались от суеты, мы оказались с Гамлетом одни со своими расчетами в той части двора, когда здоровенный обломок зубца грянулся рядом с нами, брызнув осколками, мусором и жидкой грязью из лужи, в которую так удачно приземлился. Мы с Гамлетом поспешно расскочились в стороны, но полностью спастись от грязевой шрапнели не удалось. Гамлет воскликнул нечто непечатное. То, что я подумал в решающий момент, я предпочел придержать при себе.

Однако никто из слуг, вопреки предсказаниям Моргейзы, в этом повинен не был.

— Галахад, ты в себе?! — заорал я, задрав голову вверх и прикрываясь ладонью от солнца, мешавшего разглядеть этого тролля из коробочки.

— Извиняюсь, — крикнул он в ответ без малейшего раскаяния в голосе. — Я только хотел проверить парапет на прочность. Я вас не заметил.

— Да уж, — пробурчал Гамлет. — Тут от саркомы легкого так просто не помрешь…

Фризиан — забавный черный силуэт на светлом фоне помахал в воздухе не то тряпочкой, не то пергаментом.

— Я уже отметил, что это место надо поправить. Согласитесь — неприятно, когда камни падают на голову.

— Убью мерзавца, — серьезно сказал Гамлет. — Он нас видел.

— Очень на это надеюсь, — ответил я. — Все же расчет лучше чем глупость.

Из-за кучи наваленных бревен рысью выскочил с выпученными глазами Марцеллин и уставился на нас.

— Что случилось? — Он перевел взгляд наверх и положил ладонь на меч.

— Все в порядке, Марцеллин. Это было не покушение, — заверил я его, стряхивая или размазывая по одежде грязь. Пахло вокруг откровенно навозом. — Галахад, похоже, не рассчитал нажим. Впрочем, он видел, что опасность нам не грозит. Только про лужу не подумал. — Это была, конечно, поэтическая вольность, но лучше пусть думают так. — Как там дела у Гавейна и Бедвира?

— Разломали последний целый акведук, сэр, — мрачно сообщил Марцеллин. — Им не понравилось, из чего он сделан. Свинец, видите ли, и песок из опор сыплется.

— Археологи, — еле слышно пробормотал Гамлет.

— Они сказали, что камень и керамика пойдут лучше, — пожаловался Марцеллин.

— Гавейн, конечно, сказал. Ничего, он знает, что делает.

— Между прочим, — напомнил Гамлет, — неплохо бы и ров углубить хотя бы до грунтовых вод.

— Чтобы лужи стали глубже, — подхватил я. — Ты уже продумал, где здесь устроить стоки?

— Здесь, — ответил Гамлет, ткнув себе под ноги наугад. — И в тот самый ров.

— Сперва мост, — сказал я.

— Цепи для него уже куются, — кивнул Марцеллин. — Плотники подбирают подходящие бревна. С земляными рабочими пока проблема — не хватает. Послали за добровольцами в ближайшие деревни. Начинают подходить. Дальше, боюсь, отбоя не будет. — Он глянул украдкой через плечо и понизил голос. — Люди говорят, здесь запрятаны кучи кладов. Надеются откопать. Надо будет, пожалуй, хорошенько за ними последить. Никогда не лишнее.

— Оно и верно, — поддержал Гамлет. — Следи в оба, а мы пойдем дальше.

— Чушь какая-то, — проворчал он, когда успокоенный Марцеллин удалился. — Нам же не надо заниматься этой ерундой. О «Янусе» надо подумать. А это все, — он пренебрежительно, почти брезгливо повел рукой, — это же только фон, декорации, не больше…

— Не собираюсь я о нем думать, — заявил я.

Гамлет искоса глянул на меня.

— Как скажешь.

От меня это «искоса» не укрылось.

— Знаешь, Ланселот, что значит на самом деле продать душу дьяволу? — спросил я его. — Это значит отказаться от всей жизни во имя чего-то одного. Посвятить ему всего себя. Что странного в том, что именно так можно купить удачу? Что странного в том, что это несет с собой ад?

— К чему ты клонишь?

— Да ни к чему, как всегда.

* * *

Под великолепными дымными небесами, среди рваных клочьев тумана темнеющие мегалиты выступали особенно грозно. Где-то из пелены доносилось одинокое блеяние овцы или позвякивание колокольчика или тут же тонущее во влажном воздухе мычание невидимой коровы. В циклопических арках светлело молочное ничто, за которым, казалось, совсем необязательно продолжается все тот же привычный мир.

Они подъехали ближе к одинокому камню, склоненному как пизанская башня, и остановились, осматривая каменную громаду. Травы склонялись, трепеща и серебрясь. Птицы четкими черными штрихами прочерчивали бледные серые небеса.

— Не то чтобы все было видно как в ясный весенний день, — констатировал доктор Мэллор, созерцая укрытый туманом кромлех.

Антея прислушалась к легкому шелесту ветра в траве и в камнях.

— Слышите, как они переговариваются? — проговорила она. — Стали себе в кружок. Положили свои лапыдруг другу на плечи и шушукаются о чем-то нехорошем, бросая косые взгляды на всякую мелочь вроде нас. Понимая при этом, что именно такая мелочь может возвести их или разрушить. И именно поэтому их взгляды недобры, а настороженность угрюма.

— Разве? — усомнилась Линор. — Это же Хоровод Великанов. Посмотри, да они же вот-вот сорвутся в пляс. Если, конечно, от этого не развалятся.

— Развалятся, — уверенно сказала Антея.

Линор пожала плечами, с удовольствием подставляя ветру плещущие золотые с легким рыжеватым отливом пряди.

— Только потому и не пляшут.

Она тронула лошадь и бодро проскакала рысью по насыпи, ведущей через широкий глубокий ров между двумя валами, внешним и внутренним, к композиции чудовищных глыб. Лошадка было заартачилась, но Моргана правила твердой рукой и без труда ее укротила, картинно погарцевав на фоне камней. Антея достала из складок рукава небольшую прямоугольную пластинку, прицелилась к рисующейся Линор и нажала на кнопку, после чего припрятала фотоаппарат на место. Линор юркнула в огромный каменный проем и весело поскакала по окружности между внешним кругом мегалитов из песчаника и внутренним поясом камней поменьше и другого сорта, стоящих поодиночке, порой перепрыгивая через лежащие упавшие валуны. Что, учитывая некоторую святость места, было несколько непочтительно.

— Впечатляет, — сказал доктор Мэллор.

— Стоунхендж — он такой, — согласилась Антея. — Впрочем, мы ведь его видим не в первый раз.

— Я немножко о другом. Что-то слишком он кажется целым. Не так уж и много здесь упавших камней, а пропавших, похоже, и того меньше. Надо бы посмотреть поближе, — и он тоже решительно двинулся к застывшим Великанам.

— Такое впечатление, — сказала, размышляя по дороге Антея, — будто его ремонтировали. И недавно. Хотя это, конечно, невозможно.

— Почему невозможно? Ты же помнишь легенду.

— Про Мерлина?

— Про него.

— Как он перенес эти камни из Ирландии по воде и по воздуху и установил здесь… где они торчат уже теперь около двух тысяч лет.

— Но ремонтом-то он заняться мог.

— Мог.

— Как Леонардо мог и в свои времена построить самолет.

— При определенной поддержке сверху, главным образом, материальной.

— Точно. Очень тонко подмечено. При таких условиях можно не только пирамиды возводить.

— К тому же, мы в довольно далеком измерении, — заметила Антея. — Я бы даже сказала — очень, очень далеком… и очень странном.

— И это тоже. Какая прелесть. — Доктор Мэллор задержал коня, глядя на камни с легким удивлением. — А сердцевина-то еще целее.

Антея издала взволнованное восклицание и вытянула руку.

— Смотрите-ка, на камнях свежие царапины, какие могли появиться только при установке! — Она слегка вздрогнула. — Прямо мурашки по коже.

Линор, слегка запыхавшись от скачки по круглой «колоннаде», остановилась рядом с ними.

— Что-то этот Стоунхендж молодо выглядит в некоторых местах, — заявила она. — С той стороны, правда, внешний круг сильно разрушен. Зато внутренний…

— К этому и мы клоним, — кивнул доктор Мэллор. — Этих людей не всегда можно недооценивать. Нет-нет, да и появляются гении.

Линор помахала рукой.

— А эта арка, между прочим, несмотря на относительную новизну, покосилась.

— Ну, это и мы можем легко исправить. С помощью нашего «колдовства».

Все трое переглянулись.

— Надо только немного подрыть лунки, — сказала Антея. — И сидеть будет прочно, как никогда.

— Все равно когда-нибудь грохнется, — сказала Линор. — Впрочем, после нас — хоть потоп.

Они втроем спешились, раздумывая, куда бы привязать лошадей.

— Можем и еще кое-что подправить, — проговорила Линор, оглядываясь. — Если, скажем, применить систему блоков, используя уже стоящие глыбы… Не все, конечно, сразу, но…

— Давайте пока не особенно увлекаться, — предупредил старший колдун, вбивая в землю колышек. — Как-никак нас, все-таки, даже ждут.

— А как, по-вашему, Алтарный камень раньше все-таки стоял или на то и алтарный, чтобы служить столом, — не унималась Моргана.

* * *

Я сидел на краешке кровати, подкидывая к потолку и ловя железную корону. Кабал бестолково прыгал вокруг и тявкал, пока я рассеянно напевал:

Холодное железо — изгоняет фей.

Черный век железа — пора дурных смертей,

Не волшебства, а гнусной, как смертный грех,

судьбы —

В итоге бесконечной, бессмысленной борьбы…

— А ведь наши волшебники неплохо продвигаются, — заметил я, прекратив жонглировать короной. Кабал, рыча, вцепился в нее зубами. Пожалев его зубы, я ее отобрал и сунул под служащую покрывалом волчью шкуру. — Хотя зачем им понадобилось поправлять Стоунхендж, ума не приложу…

— Угу, — сказал Олаф, не поднимая головы от выверяемого им чертежа. — Неплохо, это не то слово, раз слухи доходят уже не только по радио.

— Шумновато у них получается.

— На себя посмотри, мышка серенькая.

— Ладно, ладно. Другое плохо — народ по домам не спешит разъезжаться. Все чего-то ждут.

— Пеллинор переселился в рощу.

— Это верно. Почти прямо под стенами.

— Эктор решил заняться делом и уехал.

— Кей и Бедвир остались. Вроде как навсегда. Но в их случае это даже радует. Пусть они занимаются обычным хозяйством.

— Леодегранс умчался. И Гвенивер тоже.

— Так и будем перечислять поштучно? А ведь весна. Самое время для очередных набегов. Море успокоилось.

— Кой черт? Урожая-то еще никакого.

— Ага! Вот поэтому они все тут и торчат! Да всю дичь в этих лесах уже можно загонять в Красную книгу!

— Можно.

За окнами послышались рожки. Ржание и собачий лай заметно усилились. Я поморщился и поднялся на ноги.

— Ладно. Пора ехать. И это при том, что я не люблю охоту. Хотя пустой забавой ее сейчас никак не назовешь.

— Ага, — сказал Олаф, сперва тоже было поднявшийся, и опять сел. — Пожалуй, я сегодня не поеду.

Я уставился на него как на предателя.

— Вот так, значит, да?

Он постучал пальцем по чертежу.

— Мне надо разобраться как следует с этой чертовой канализацией.

Я хмыкнул.

— Что ж, ладно. По крайней мере, это хоть полезное дело…

И что бы, все-таки, такое сделать, чтобы испортить этот действующий на нервы вечный праздник?.. В сердцах, выходя, я чуть не выбил собственную дверь.

В галерее на меня наскочил Бедвир.

— Артур, ты слышал про Мерлина?

— Что?

— Он уже побывал в Эймсбери, провел сутки в Стоунхендже, поправил там пару камней, а теперь едет сюда — он приближается! — Бедвир чуть не задохнулся с торжествующим видом.

— Да знаю я…

— Знаешь, да? — Бедвир выпустил воздух и посмотрел на меня по-знакомому подозрительно. Хотя всего-то и дел, что слухи до нас дошли одновременно. — Что ж, я тоже так и знал. Говорят, Мерлин не только вернулся. Он теперь еще и совсем другой — такой, что палец в рот не клади. Видно, дела у него на самом взлете.

— Может быть. Что это ты на меня так смотришь?

— Да вот думаю, что это ты у него на взлете.

— Конечно! — я нервно хохотнул. — Если до вечера в живых останусь! Как по-твоему, сколько еще можно праздновать, а?

Бедвир насмешливо кашлянул и с невинным видом процитировал Горация:

— «Думай о каждом ты дне, что тебе он светит последним…»

— Перестань! — буркнул я. Не объяснять же ему, что бог знает когда я почти сам это написал. — Ладно, пошли, пока у Кея рог с натуги не лопнул. Черт побери, что бы я без вас делал?

— Повесился бы, — с готовностью предположил Бедвир, пряча улыбку.

— Не исключено. — Других таких прирожденных распорядителей как Кей и Бедвир было поискать. Особенно когда кругом у всех головы забиты черт-те чем. У кого Мерлином, у кого строительными лесами, у кого водопроводом. А ведь пока все толкутся вокруг, даже этим толком не займешься.

Мы скатились по лестнице во двор, повскакивали в седла и рванули навстречу весеннему ветерку. Вот так и начнешь ненавидеть свежий воздух. Шучу, конечно. Почти.

Когда через несколько часов, проведенных совершенно бездарно, на радость Кабалу и прочим животным, за исключением тех, что предназначались первым на съеденье, мы приволоклись назад, в Камелоте явно случилось что-то новенькое. Олаф, встречая нас, старался держаться тихо, но выглядел при этом как малость ошпаренный, едва сдерживая беспокойство. В то же время на наши вопросительные взгляды он только задирал нос — мол, не сейчас — позже. В конце концов, когда нам удалось немного позже собраться вчетвером за нашим «круглым столом», Олаф соизволил объяснить, в чем дело. Оказывается, со своими чертежами он решил провести очередную разведку на местности и отправился исследовать подземелья, где и наткнулся на кое-что любопытное.

— Похоже на что-то вроде маленького bruiden — зала жертвоприношений, — сказал он. — Кто-то из наших друидов соорудил себе там уютное гнездышко.

— Обалдеть! — воскликнул Гамлет. — Что, правда? Прямо тут, в замке?

— И давно это там, по-твоему? — поинтересовался я, пытаясь припомнить, не показывал ли мне Пеллинор что-то подобное. Насколько я помнил, нет, не показывал.

— Недавно, — Олаф уверенно качнул головой. — Пару дней назад я уже осматривал эти помещения. Ты их тоже видел. Ничего там не было. Так, пустая кладовка с ржавыми железками в стенах. Может, и валялась там пара-другая костей какого-нибудь невнятного происхождения, что крысы притащили, вот и все. Теперь совсем не то.

— То есть, безобразников, которые это устроили, мы привезли с собой, — отметил Фризиан и покосился на Гамлета. — Что-то мне кажется, что тут должна быть связь с тем, что с тобой чуть не приключилось в ночь Белтейна.

Гамлет с выражением крайнего отвращения на лице вскочил со своего чурбачка.

— Прольется скоро чья-то кровь…

— Моя? — меланхолично осведомился Фризиан.

— Что? — не понял Гамлет, потом обиделся. — Да нет, кого-то из друидов, конечно!

— Тогда зачем же сразу вскакивать? Давай уж дослушаем.

— Я и так дослушаю, — проворчал Гамлет и посмотрел на Олафа. — Ну, ты уже выяснил, кто там, что и почему?

— Попридержи коней, — сказал Олаф. — Предлагаю выяснить это вместе, чтобы кому-то из нас не скормили потом невзначай сердце друга, или еще какой-нибудь жизненно-важный орган. Замену ключа я уже подготовил. Из общей связки оригинал, конечно, пропал, и сегодня мне пришлось возиться с куском проволоки. Сперва я вам все это покажу, а там решим, что с этим делать. Если честно, то я грешу на Мельваса и его компанию. Но пока ума не приложу, как объяснить всем доходчиво, что так делать не надо. Ну что, двинемся, пока не стемнело?

Мы прихватили пару масляных ламп и отправились в подземелье. Со ступеней слегка осыпалась каменная крошка. Мрачноватое местечко, не всякий сюда спустится ради развлечения, рискуя повредить себе все кости на полуразрушенной лестнице. Олаф отпер нужную дверь и толкнул ее внутрь помещения. Мы все невольно потянули носом — из образовавшегося проема потянуло странным душком.

— Я туда не пойду, — пробормотал Гамлет. — Черт его знает, чем мы там надышимся…

— Ерунда, — сказал Олаф. — Тут уже был этот запах, когда я приходил сюда в первый раз, и ничего пока не стряслось. Теперь он еще и слабее.

Bruiden, как назвал это место Олаф, на самом деле означает пиршественный зал, но также и зал для торжественных жертвоприношений, совершаемых обычно в пышности, без особенной тайны, по протоколу, и далеко не всегда их можно было назвать общественно-опасными деяниями. Возможно, и тут все было не так скверно, как решил Олаф.

Вдоль стен в комнате стояло несколько небрежно сколоченных скамеек, пара-другая козел и доски, служившие складными столами. В нише в глубине рассыпались пропитанные быстро проникающей здесь, в подземелье, сыростью, угли и зола. Стены ниши были закопчены, а вверху ее была отдушина, каким-то образом неплохо справлявшаяся с ролью дымохода, иначе при таком-то количестве оставшейся золы неведомые бражники угорели бы здесь насмерть. Посреди комнаты появились откуда-то несколько крупных камней с просверленными кое-где отверстиями. Поверхность была залита засохшей бурой и липкой субстанцией. С четырех углов круглыми отрешенными глазами на это нагромождение камней взирали вырезанные из дерева со своеобразной удивительной эстетикой небольшие, по пояс человеку, потемневшие и потрескавшиеся от времени божки. Их выпуклые рты также были любезно смазаны той же бурой субстанцией… да ладно, кто из нас сомневается в том, что это была кровь? Другой вопрос — чья. Может быть, всего лишь козья.

— Любопытно, конечно, — сказал я. — Но мы не можем быть уверены, что это было человеческое жертвоприношение.

— Впрямую — нет, — сказал Фризиан. — А ты можешь представить себе что-нибудь другое, что могло тут произойти?

Я пожал плечами, оглядываясь. В остальном все было аккуратно и чисто. Никаких вам брошенных на виду останков. Даже в золе.

— Полагаю, не следует забывать об объективности.

— А это расположение камней и отверстий, чтобы привязать жертву? — продолжал Фризиан. — Чисто анатомически…

Олаф еле сдерживал коварную ухмылку.

— Кажется, в прошлый раз я смахнул изображение в том углу, — заявил он с озабоченной невинностью. — Оно стояло не так. Эрик, сдвинь-ка его немного влево.

— Этого? — спросил я, кладя руку божеству на голову.

— Ага, приподними его, он легкий.

Я подозрительно посмотрел на его ухмылку.

— И что я увижу?

— Только то, что увидел я.

— Ну ладно, ладно. — Я приподнял божка, который действительно оказался легким, так как значительная часть его внутри была выдолблена. И мы увидели то, что помещалось в полости, не под стопами, а прямо в стопах идола. Коричневый сморщенный кожаный мячик с еще сохранившимися волосами.

Я меланхолично поставил божка на место.

— Не волнуйся, — сказал Олаф. — Голова немного прокопчена, и сразу не пропадет.

— А что под остальными? — спросил Фризиан.

— Сердце, печень и еще кое-что. Все слегка обработанное.

— Весело тебе было, наверное, исследовать все это в одиночку, — предположил я.

— Не найдя ключа, я уже предполагал, что пахнет чем-то жареным. Или копченым. Так что бы нам с этим сделать? Есть какие-то идеи?

— Римляне знали бы, что делать, — задумчиво проговорил Фризиан. — В свое время они друидов практически уничтожили. Свои-то жертвоприношения Марсу в Колизее они называли игрищами. Неприкрытая же религиозность в этом вопросе почиталась за непристойность.

— Ну да, — протянул я. — А друидизм у нас как раз переживает ренессанс. Одни пытаются возродить его в самом мрачном виде, быть может, более мрачном, чем это было на самом деле, другие — развить, как Бран из «школы Мерлина». Но может, сперва стоит хотя бы сделать предупреждение?

— Разумеется, — вкрадчиво промолвил Фризиан. — Кто как не друиды сделали тебя королем?

Я было возмутился, но глянул на его хитрую физиономию и рассмеялся. Он просто развлекался со своими обычными мелкими подколками.

— Да, разумеется, помимо всего прочего. Кстати, никто не слышал, чтобы у нас пропал кто-то из гостей?

— Никто ничего не заявлял, — сказал Олаф. — Но разве это что-то значит?

— Наверное, нет.

— Может, просто выбросить все это отсюда? — спросил Фризиан. — Не выясняя, кто это сделал? Просто проявить презрение.

— И все-таки тот, кто это делал при такой таинственности, думал о том, что его могут осудить. Лучше, наверное, наоборот — не выбрасывать это на всеобще обозрение, а отловить виновника персонально и сделать внушение. В конце концов, что за фокусы в королевском замке без ведома короля? Это же просто оскорбление величества…

Меня прервал Гамлет, как кошка впрыгнувший в комнату.

— Кто-то идет, — воскликнул он полушепотом и, забыв о том, что не хотел, чтобы нас кто-то случайно запер снаружи, прикрыл за собой дверь. Олаф с Фризианом переглянулись и одновременно загасили лампы, отступая к стенам, чтобы не оказаться замеченными сразу же.

Послышались приглушенные голоса, потом кто-то сунул в замок ключ. Раздался изумленный возглас, тут же подавленный, и пауза тишины, потом кто-то все же осторожно толкнул дверь внутрь. По стенам замелькали блики от факела. Дальнейшее произошло молниеносно. Гамлет тигром прыгнул вперед, схватил человека с факелом за шиворот и дернул внутрь. Тот негодующе завопил. Я поймал вылетевший у него из руки факел и отступил, давая пламени немного выровняться. Фризиан выскочил за дверь и вскоре вернулся, волоча за собой бесчувственное тело.

— Упал в обморок от страха, — прокомментировал он и добавил приглядевшись: — Мелкая сошка. — И привалив сошку к стене, опять аккуратно закрыл дверь.

Мы все с любопытством поглядели на человека, которого держал Гамлет. Тот как раз опомнился.

— Прочь руки, ничтожный смертный, — провозгласил он с высокомерной брезгливостью.

— Ну вот еще, тут приказываю я! — заявил я не менее напыщенно. — Отпусти его, Ланселот. Никуда он не денется.

Гамлет проворчал что-то под нос и отпустил его.

— По-моему, его имя мы знаем. Как же оно там? На языке вертится…

— Маэгон, — подсказал я.

— Ах да, друид и знаток всяких жутких историй, — подхватил Олаф.

Фризиан скорчил критическую рожицу и предпочел промолчать. Он у нас и сам знаток по части жутких историй.

— Это не просто истории, — злясь, заметил Маэгон.

— Видимо, — согласился я. — И ты явно не из последователей Мерлина.

— Конечно, нет! — воскликнул друид. — И пусть никто не причисляет меня к этим слабакам и трусам. Они позорят нашу древнюю науку. Лишают ее смысла и крови… всех жизненных соков!

Маэгон был явно не из тех, кто станет оправдываться.

— О, правда? Тогда почему все так таинственно? Насколько я понимаю, bruiden должен быть гостеприимно открыт для всех.

Маэгон презрительно буркнул:

— Потому что этих ренегатов и простых слабых людей такая дань древности почему-то пугает. Они все боятся, что за кровью животных польется их собственная. Они всегда боятся того, что лежит за пределами их разумения! Они пожирают земных тварей без зазрения совести, но не хотят уделить ни куска богам, а ведь те взамен дали бы им великую силу!

— Но ведь не тем, кого бы им скормили, не правда ли?

— А кто говорил о людях?! — разыграл возмущение Маэгон. — Хотя если уж говорить, то ведь они столь же ниже богов, как звери ниже нас, но речи о них пока не было!

Олаф усмехнулся.

— Неужели? — вопросил я, с такой же убедительной наивностью. — А ты повторишь это, глядя своим богам в глаза? — Я оглянулся на алтарь. — Оказывается, они приняли в себя не то угощение, брошенное им в ноги?

Маэгон на миг оцепенел, поняв, о чем я говорю.

— Вы прикасались к ним? — проговорил он немного осипшим голосом. По-моему, именно то, что к богам могли прикоснуться непосвященные, особенно его потрясло.

Я кивнул. Друид огляделся и нервно облизнул пересохшие губы.

— Тебя они, может, еще и простят, король, — выдавил он. — Но остальных…

— А при чем тут они? — отвлек я его. Олаф упер руки в бедра и приподнял бровь. Впрочем, возражать на всякий случай не стал. — И речь тут вовсе не о них. Хотя если говорить о святотатстве, то таковым мне видится как раз совершенный здесь вами обряд. Не мной это придумано. Многие поколения подобные приношения находят почти повсеместное осуждение, и я прекрасно понимаю, почему вы прячете свои деяния от посторонних глаз. Возможно, порой то один, то другой правитель поддерживает такие обряды, как Вортигерн в прошлом или Мельвас до последнего времени. Но это исключения, а не правило. Видя подобное в своем доме, не должен ли я счесть это оскорблением?

— Осуждение! — презрительно выплюнул Маэгон и в упор посмотрел мне в глаза. — После того, как нас почти уничтожили римляне? После того, как бритты стали обескровленными недочеловеками? А ведь ты можешь исправить это, Артур. Именно ты. Подумай только! Твоя власть не более чем дерево, перенесенное и врытое в песок, что может опрокинуться от малейшего ветра. Как можешь ты оправдать чаяния, что на тебя возлагают? Да никак! А их слишком много и падение оттого будет только ужасней. Да, бритты обескровленный народ. Пять столетий прошло, как боги наши оставлены, преданы и лишены пищи, а с ними и наш дух. Открой глаза и увидишь, что это так, и почему это так. Ты — дерево на песке. Но ведь в нашей власти удобрить почву, сделать ее тучной и плодородной. Поддержи нас, Артур, и станешь величайшим королем Британии за последние полтысячелетия. Мы дадим тебе власть, о которой можно только мечтать, и пусть все царства склонятся перед нами в страхе! — Глаза его разгорелись, плечи расправились и даже волосы, казалось, воспряли, стремясь образовать нимб воодушевления над его головой. — Прими наш дар, Артур!

— Зажигательно, — уважительно пробормотал Фризиан. И я был с ним полностью согласен. Маэгон был вдохновенным оратором.

— Благодарю, Маэгон, — сказал я церемонно. — Это было щедрое предложение. Но ожидать, что я могу принять его, было бы по меньшей мере странно. Нет, в ваших услугах я не нуждаюсь.

— Не можешь же ты быть таким глупцом!

— Могу. Преследовать вас за то, что вы тут уже натворили, я не стану. Так как допускаю, что пока еще моя воля не была вам в точности известна. Но наперед этого терпеть не собираюсь. Все подобные алтари в королевстве будут разрушаться как оскверненные. Саму по себе религию я не запрещаю, но запрет на принесение в жертву человеческих жизней будет объявлен во всеуслышание.

Лицо друида окаменело и гневно потемнело.

— Ты очень об этом пожалеешь, Артур! Впрочем, передумать еще не поздно.

— Поздно. Если до ночи все это не будет отсюда убрано, то будет выброшено на задний двор и там сожжено. Это мое последнее слово. И так приговор более мягок, чем вы могли бы ожидать. — Я протянул ему факел и он, помедлив, молча взял его. — Вот и все, — сказал я друзьям. — Теперь пойдемте.

— Не думай, что это оскорбление сойдет тебе с рук, — опять обрел дар речи друид. Голос его звучал мрачно, шипяще и поистине зловеще. — Вспомни об этом, когда удача от тебя отвернется. Скоро и навсегда!

— Довольно, друид, — прервал его Фризиан. — Подобные речи тоже могут не сойти так просто. С тобой ведь могли бы обойтись и по-римски, будь моя воля.

— Галахад, — мягко позвал Олаф. Фризиан кивнул и с тем мы и удалились.

«Мелкая сошка» продолжал покоиться у стены, крепко зажмурившись и делая вид, что все еще пребывает в обмороке. Выгодная позиция.

А на следующий день, когда мы с Бедвиром и Кабалом вошли к себе, пес вдруг, разрезвившись, с веселым визгом бросился в мою комнату и уткнулся носом в камин. Оттуда доносилось жалобное попискивание. Пробежавшись следом за Кабалом и с изумлением поняв, что его там так заняло, я охнул и принялся его оттаскивать, хотя он, как выяснилось, всего лишь демонстрировал свое добродушие, а потом вытащил из камина маленький комочек ужасающе мокрой после знакомства с языком дружелюбного Кабала черной шерсти. Котенок тоненько мяукнул, жмуря огромные темно-золотые глазки. Вид у него был несчастный, как у заблудившегося домовенка.

— Бедвир, взгляни-ка!

Бедвир резко вздохнул.

— Господи, откуда это здесь!

— Какая прелесть, — сказал я с чувством. Кабал прыгал вокруг, проявляя, как всегда, исключительную общительность.

— Наверняка это кто-то из друидов, — мрачно решил Бедвир. — Оставил в знак проклятья. Но зачем? Разве ты кому-то насолил?

— Если и так, то по делу, — отозвался я, ласково приглаживая кончиками пальцев слипшуюся шерстку. Кабал пыхтел, нетерпеливо тыкаясь носом мне в колени. — Погоди, — остановился я и с удивлением посмотрел на Бедвира. — Почему ты сказал — в знак проклятья? Разве черные кошки в Британии не приносят удачу? — Этот знаменитый выкрутас британских суеверий много столетий повергал в шок жителей других стран.

— Что? — изумился Бедвир. — Конечно, нет! Черные кошки всегда и везде приносят несчастье.

— Серьезно? — Я посмотрел на придурковато ухмыляющегося Кабала. — А адские гончие?

— Послушай, откуда мне знать! — разозлился Бедвир. — Я только говорю то, что с детства слышал.

— Ну и ладно. А на будущее — черные кошки будут приносить удачу, попомни мои слова. Ты только посмотри, просто чудо. — Маленькая кошечка запросто помещалась в одной ладони. Встряхнувшись и пару раз чихнув, она принялась умываться микроскопическим розовым язычком. Я откровенно умилился.

— Ну, не знаю, — с сомнением сказал Бедвир.

— Я ее оставлю, — решил я. — И назову… ну скажем, Мэб — как королеву фей! Это звучит так по-кошачьи… Познакомься с королевой, Бедвир!

Он лишь ответил мне совершенно смехотворным взглядом.

— Ладно, это шутка! Но топить я ее и правда не собираюсь. Молочка не найдется?

Бедвир потом поговаривал, что наблюдать, как я тетешкаюсь с угольно-черным котенком и адской гончей, особенно, когда дело к ночи или к грозе — зрелище не для слабонервных. Впрочем, тут в Камелоте к чему только не привыкнешь. Как бы то ни было, в последующие почти полтора дня ничего такого уж неприятного или сногсшибательного не произошло. Олаф забраковал свой план коллектора и начертил два новых, Фризиан рушил стены, похоже, руководствуясь исключительно стратегическими соображениями, мол:

Кто придет к нам с мечом —

Будет бит кирпичом!

А Мерлин, между тем, был на подходе…

V. Дракон из-под земли

Поговаривали, будто неподалеку от Камулоса обитает настоящее чудовище. Сведения о нем, правда, не отличались особенной достоверностью. Лох-Несское чудо, к примеру, по подобным приметам пытались отловить пару тысяч лет, да так и не отловили. Говорили, будто бы изредка, в безлунные ночи, оно выбирается из старой, заброшенной еще римлянами шахты и похищает скот, а порой и людей. А так как никто ничего толком не видел, на чудовище сваливали все случающиеся в окрестностях исчезновения. Хотя, по-моему, для этого и друидов вполне хватало.

Как бы то ни было, Бран, друид из школы Мерлина, полагая себя весьма сведущим в таком вопросе, решил наконец вывести чудовище на чистую воду, а заодно исследовать и саму шахту с еще не выбранными залежами свинца, цинка и прочих металлов, им сопутствующих. Для непосвященных уточним — свинцу в породе сопутствуют висмут, кадмий, медь, серебро, золото, и дальше, пожалуй, можно не продолжать.

Наверное, стоило бы сопроводить Брана в столь ответственный момент, но как раз в тот день мы были не в настроении заняться геологией с песнопениями и прочими друидскими штучками. И потом, нельзя же отнимать у Брана все лавры. Не исключено, что мы подъедем на это представление попозже, а пока Бран и все любопытствующие отправились туда без нас.

У нас же было другое важное дело. Мы вчетвером ожидали кое-кого в живописной, светлой и звенящей дубовой роще с запасами пирожков, эля и легкого вина для дружеского пикника. «Святая троица» должна была вот-вот появиться. И это был прекрасный повод бросить ненадолго всех в Камелоте на произвол судьбы. Тем более что уже денька два после дождей светило солнце и все успело подсохнуть.

Не скажу за всех подряд, а меня солнце всегда усыпляло. Сырость я, конечно, тоже не слишком люблю, и лучше всего, когда происходит что-то среднее — например, пахнет грозой, да и сама гроза — просто отлично, лишь бы все это не перешло в занудство. Солнце — тоже приятно, но что-либо делать или думать при нем чаще всего бесконечно лень.

Так что мы дружно бездельничали. Один кувшин с темным элем мы уже прикончили и похоронили на радость археологам грядущих дней, я пожевывал травинки и распевал что-то вроде: «Хорошо сидеть на кочке, на бывалой пятой точке…», хотя кочкой служила на самом деле покрытая мхом деревяшка, не заслуживавшая названия бревном. Гамлет, вздумавший было поваляться на травке, обнаружил в ней массу живой мелкой мелочи, вскочил и предпочел заняться прицельным киданием кинжала в подходящее дерево. Фризиан вырезал из старого древесного гриба нечто авангардное, а Олаф рассудил, что было бы неплохо изловить для Антеи живого ежика и отправился в рейд по подлеску, наказав Гамлету поосторожнее кидаться куда ни попадя острыми предметами.

Наконец лошади слегка заволновались, переступая копытами и пофыркивая, но большого шума не подняли — воспитанные зверюшки. А из глубины леса донеслось беззаботное пение и коротко заржала другая лошадь. Пение тут же смолкло, так что песню мы не распознали. Однако голоса были замечательно знакомые и мы повскакивали с земли и принялись отряхиваться, желая предстать перед дамами в наилучшем виде.

Вскоре на тропе появилась маленькая колоритная процессия наших волшебников. Мы встретили ее радостным свистом, аплодисментами и криками «ура!»

— Привет! — весело воскликнула Антея, соскакивая со смирной и лохматой низкорослой бурой лошадки. — Те жуткие мрачные башни за лесом и есть ваш Камелот?

— Вообще-то, Камулос, — уточнил я. — Но если не придираться, то он и есть.

— А считалось, что он должен быть в Винчестере.

Не считая того, что его вообще не должно было быть и некоторых прочих теорий. Мне, к примеру, всегда больше импонировала в чистом виде «уэльская» версия. Но тут ведь дело не в нашей реальности, а только в одной из очень многих возможностей.

— И там построим, — с готовностью отозвался Фризиан, с серьезным и деловым видом. — Дайте только срок и средства — будем их печь как блинчики. Заказывайте. Как вы добрались?

— Прекрасно, — сдержанно отмахнулся отец. — Легендой больше, легендой меньше — какая разница? Кто тронет шайку колдунов? — Он кашлянул и, насмешливо важно встряхнув в воздухе пальцем, произнес: — Не то, чтобы мы совсем не были теми, кем кажемся. Просто мы не только то, чем кажемся. Но то, чем мы кажемся — довольно существенная часть нашей сути!

— Здорово в роль вошел, — прокомментировал я с восхищением. — Ну что же, есть какие-нибудь планы насчет торжественного появления в Камелоте со всей помпой, с громом и молниями?

— Дай-ка сперва передохнуть, — проворчал отец. — Может, просто слегка поболтаем? От фокусов, знаете ли, пальцы устают. Это уже не просто спектакль, а цирк какой-то.

— Этот бред у нас жизнью зовется, — подхватила Линор. Я улыбнулся — безумно рад был ее видеть.

Олаф выбрался из кустов, весь в прошлогодней листве и веточках.

— Ежа я не нашел, — сообщил он. — Мышь сойдет?

— На завтрак не хватит, — заметил Гамлет. — Не тискайте зверюшку, а то ущипнет. Маленькие-то они маленькие, а знаете, какие зубы?

Немного повеселившись, мышку отправили гулять восвояси. Лошадей чародейской компании привязали в сторонке, а Линор и Антея принялись увлеченно рассказывать об устройстве своих многоцелевых «волшебных палочек» — их собственный оригинальный проект. Незаменимая штучка, когда нужно, к примеру, разжечь костер посреди тотальной сырости. Но мне почему-то показалось, что было во всем этом что-то нездоровое.

— Между прочим, это не только лазер, — говорила Антея. — Тут еще ультразвук и электронная пушка. А можно использовать и просто как фонарик или зажигалку или плитку. Переключатель тут, под шторкой, — она сдвинула для демонстрации украшенный матовым узором кожух.

— Вам не кажется, что вы перестарались? — полюбопытствовал я, немного недоумевая.

Отец пожал плечами.

— Не такие уж обычные обстоятельства.

— И кто-то еще говорил мне что-то про Хэнка Моргана?..

— Положение обязывает, ты же знаешь.

— Ага. Постарайтесь только без явного терроризма.

— Зануда! — сказала Линор.

— И злобный тиран, — подтвердил я с готовностью.

— Кстати, по легенде у нас небольшая рокировка, — объявил Мерлин. — Моргана будет считаться еще одним ребенком старого короля Утера, у которого их было много, но все побочные, оставаясь, таким образом, сестрой Артура. В смысле, твоей. А Нимье, — он указал на Антею, — во избежание всяких глупых домыслов, по нашей версии будет дочерью Мерлина, то есть моей. А то все Утер, Утер… Кошмар какой-то. Должен у меня хоть кто-то остаться, как по-вашему?

— Ну и отлично, — кивнул Гамлет. — Просто, ясно и не вызывает вопросов. А Мерлин у нас, оказывается, просто коллекционер потерянных королевских отпрысков.

— Кстати о птичках и «Янусе», — вспомнил Фризиан. — Как успехи?

— Ой, там такая куча всего! — словно спохватившись, скорчила рожицу Антея и почему-то покраснела. — Мы пока сами не поняли, что раскопали… — оживление в ее голосе прозвучало как-то ненатурально. Увидев, что я пристально смотрю на нее, она беспокойно отвела взгляд и еще пару раз переменилась в лице. Я улыбнулся так же естественно как она и отошел в сторонку. Все это можно было предвидеть.

Мерлин последовал за мной.

— Ну, — сказал он бодро, — как дела? Каково быть королем?

Я так же бодро фыркнул:

— «Ах, обмануть народ нетрудно — он сам обманываться рад». Весело, как всегда. Никаких проблем. А у вас?

Он издал смешок.

— Дорога была довольно увлекательной. Собственная сестрица Мерлина так и набивалась в родню. Да и Стоунхендж, по-моему, принял нас «на ура».

— А… Кстати, как там поживает старина Стоунхендж?

— Ты знаешь, неплохо. Гораздо лучше, чем через полтора-два и тем более три тысячелетия. Мы его, конечно, слегка подправили, но он и сам был очень даже ничего. Причем, по-моему, с пор не столь уж отдаленных, — интонация у него стала какой-то намекающей.

— Думаешь, настоящий Мерлин постарался?

— Кто же его знает, — дипломатично увернулся отец.

— Это точно. Его, похоже, запихивают во все хоть сколько-нибудь значащие легенды. Даже эта история о башне Вортигерна и двух драконах прилипла к нему случайно, а потом уже стала классикой. В том числе и здесь.

Мы уселись на бревнышке, я выудил из-под него глиняную бутыль с молодым вином и сверток с сырными пирожками, и принялся стряхивать со свертка муравьев. Отец тут же сориентировался, обнаружив рядом несколько кубков из рога, и подставил пару, не дожидаясь, когда к нам присоединятся остальные.

— С чего это ты так решил? — спросил он, когда кисловатое вино было разлито и пригублено.

— Как с чего? Эта история просто сплошной символизм. И на самом деле имеет отношение не к Мерлину, а к королю Аврелию Амброзию — моему гипотетическому дядюшке и к его первой победе по возвращении в Британию с континента, где он отбывал свое изгнание вместе со своим братом Утером, моим гипотетическим родителем, после того как Вортигерн прикончил их отца и захватил власть. Вся путаница оттого что, рассказывая эту историю, все приговаривают: «Амброзий, чье имя было также Мерлин…», просто так, волевым решением. А на самом деле, все было просто совсем не так.

Отец запил свой пирожок и весело заканючил:

— «О не тяни! Не терпится узнать!..»* Так что, по-твоему, там было? Может, расскажешь Мерлину, страдающему жуткой амнезией?

— Да! — рассмеялся я. — Ну, к примеру, в чем весь сыр-бор с Вортигерном? Он же должен был быть национальным бриттским героем. Он стал британским королем, выкинув из Британии остатки римлян. Прежний так называемый король Константин, которого он вероломно отправил на тот свет, не был на самом деле никаким королем. Он был римским наместником, знатным, конечно, человеком, и женатым на бриттской принцессе, но не более того. Потому и Амброзий называл себя сперва лишь графом Британским, а не королем, и заявлял, что отец его «происходит из римлян».

— И что же? — ввернул мнимый Мерлин, явно получая удовольствие.

— Сейчас развенчаем дезинформацию по порядку. Вортигерн добил остатки римского владычества с помощью саксов — естественных и свежих врагов Рима, труда это для них не составило, ведь настоящие римские легионы ушли аж в четыреста десятом году. А заодно и всех своих соседей. И тут помощнички сели ему на голову — и их можно понять, раз они стали тут единственной реальной силой. Земли, по их понятиям, тут больше чем людей, значит только справедливо урвать себе кусочек, да побольше. Не все же им перебиваться, когда такое добро пропадает. К тому же, Вортигерн с ними породнился, женившись на саксонской принцессе, так как же это он их теперь не пустит в свои владения? За все надо платить.

— Тебя послушать, так ты у нас еще и саксам сочувствуешь. Ну, прокололись британцы со своим народным героем!..

— Объективность, прежде всего — объективность! — заявил я торжественно.

— А как же патриотизм?

— К черту на рога, — сказал я довольно резко. — Одним словом, наш патриот Вортигерн осознал, что лишь сменил одно иноземное засилье на другое и страшно расстроился. Его собственные дети от первой жены решили стать национальными героями самостоятельно и возглавили войны как с саксами, так и с ним самим. Вортигерн забился подальше от тех и других в Южный Уэльс, где, по легенде, вознамерился выстроить себе неприступную крепость. Попросту найти себе убежище. И будто бы крепость эта все время проваливалась под землю — ничего у него не ладилось. И тогда собрал он всевозможных мудрецов, чтобы те объяснили ему, что ему теперь делать. И ответили ему: найди человека, лишенного отца…

— О Мерлине до сих пор говорят, что он родился неизвестно от кого. Самая популярная версия — от дьявола. Его сестрица, кстати, это подтвердила, — вставила Линор, какое-то время уже слушающая наш разговор и потихоньку потягивающая вино, любезно налитое для нее Ланселотом. — Итак, они посоветовали найти такого человека и окропить подножие крепости его кровью. Тогда, мол, она станет крепкой и надежной! — Линор с аппетитом откусила полпирожка.

— Обычное дело, — добавила Антея. — Человеческие жертвы в таком порядке вещей, особенно, если подальше отталкиваться от римлян, что ничего из ряда вон выходящего я не вижу.

— Конечно, если рассматривать это как банальное жертвоприношение, — согласился я. — Но не думаю, что мудрецы на самом деле имели в виду происхождение этого человека как предполагаемый случай партеногенеза. При переводе предсказания с романтически-друидического на человеческий, выходит другое: Вортигерн, дабы укрепить свой рухнувший авторитет, — в переносном смысле — крепость, — не начать ли тебе хотя бы с того, чтобы уничтожить человека, у которого нет отца. А почему его нет? Да потому, что ты сам убил его. Такой упор на предка идет не оттого, что он никому не известный демон, а потому, что всем известно кто он и что это значит. Амброзий явился из Бретани, чтобы предъявить права, принадлежавшие его отцу. Вортигерн проиграл, и его «крепость» рухнула окончательно.

— А куда подевались драконы? — возмутилась Линор.

— Остались там, где и были. Ты же знаешь все эти россказни о том, что драконы были не только в пещерах или чашах, но еще и завернуты в холсты — какие нормальные драконы могут быть завернуты в холсты? Те, что на знаменах. Их развернули — и войска под ними ринулись в бой. Красный дракон Амброзия и белый дракон Вортигерна. Белый дракон — это ведь собственно даже не саксы, как часто принято интерпретировать. И неудивительно, что и с одной стороны, и с другой именно дракон, по сути — один и тот же зверь, один символ. Только Белый дракон — Британия Вортигерна, стремящаяся к «чистым, белым истокам старины» и, так уж вышло, объединившаяся с германцами. А что значит красный цвет другого дракона? Цвет Рима и романизированной Британии, которой тоже уже не меньше полтысячелетия и ей тоже не хочется расставаться со своими привычками. И Красный дракон изгнал противника из озера, что было местом их битвы. А иные опять-таки говорят — с холста, и теперь получается, что он стер его с карты. Амброзий Аврелий победил и провозгласил себя, как то дошло впоследствии до Гильдаса и Ненния, которые в этом измерении оказались не такими уж сказочниками: «Я Эмбреис Гулетик**. Отец мой консул и происходит из римлян!» Хорош злой дух, а — папаша из римлян? Между прочим, для некоторых это и правда один черт. По крайней мере, с точки зрения компании Вортигерна.

— Весьма приземленная версия, — сказал отец одобрительно. — По большей части, верная. Однако и Мерлин не зря туда затесался. Судя по тому, что мы разузнали, он был одним из тех, у кого Вортигерн испрашивал совета, как у представителя местного деметского королевского дома, и он заранее не предрек ему ничего хорошего, так что часть легенды с его предсказаниями стоит почти на месте. И так как он предсказал ему поражение там, где все прочие сулили легкую победу, Вортигерн едва его в сердцах не растерзал. Однако не успел — хотел обставить ритуал попышнее, когда одержит победу над Красным драконом, но тут-то и появился Амброзий, заставил Вортигерна бежать, а Мерлин был спасен и заслужил славу великого провидца. Думаю, спасен он был от весьма неприятной смерти, и нет дыма без огня в тех песнях, где говорится, что он тронулся умом через свои великие способности и, несмотря на поведение в остальном вполне разумное, переживал периоды серьезного помрачения рассудка, убегал в лес и жил там среди зверей, не страдая от отсутствия членораздельно говорящего общества. Или «менял обличья», переодеваясь и скрываясь, видимо, все от того же Вортигерна, о чьей смерти порой забывал. Как бы то ни было, потом он всю жизнь питал слабость к Амброзию, да и к Утеру, дал им много ценных советов, занимался строительством, умудрился даже подправить Стоунхендж — не совсем, конечно, но по возможности привел в порядок, подчистил, изучал его свойства, а однажды похоронил под одним из камней своего друга короля, умершего прежде него, чье имя он сделал своим, в знак любви и преданности — такой обычай был и у римлян, да и у прочих. Как обычай вольноотпущенников брать родовое имя своих хозяев. Поэтому Стоунхендж зовут еще и Динас Эмрис — работа Амброзия, не уточняя, что это работа Мерлина, одного Амброзия для другого. В таких-то мелочах кто угодно запутается.

— Это точно. По счастью, осталось слишком мало народу из тех, кто знал Мерлина относительно хорошо. Его и прежде-то узнавали все больше не в лицо, а по делам его и, ясное дело, узнавали таким образом немножко больше человек, чем одного единственного, а он еще обожал всяческие переодевания и розыгрыши. Даже Эктор мало что может сказать. Ему отдали Артура по совету Мерлина. То, что по совету, стоит даже подчеркнуть, а потом, когда тот пропал, он видел ищущего его старика, пораженного явным безумием, а потом нашел в лесу скелет в лохмотьях, увешанный амулетами. Теперь он вообще сомневается, а Мерлин ли это был. Я, конечно, тоже слегка сбил его с толку. Но он был очень даже готов и рад сбиться. Его еще Бран хорошо обработал со своими чудесами и переселением душ. Помнишь, я рассказывал про этого веселого друида?

— Помню, помню, — покряхтел отец. — Ну а с ним — будетпроблема?

— Он сам найдет себе хорошее объяснение, — заверил я со смешком. — Он такой. Да и куда ему теперь отступать?

Мерлин вздохнул.

— Бедный использованный старик, — посочувствовал он, и сентиментально добавил: — прямо как я.

— Ну да! — не поверил я ему.

Мы замолчали и вдруг обнаружили, что все остальные тоже молчат, и не потому, что так уж увлеклись пикником. Но тишины при этом не было — кто-то несся сквозь заросли, не разбирая дороги и ломая ветви. Мы настороженно обернулись на шум, который, впрочем, был не таким уж сильным. Было уже ясно, что это всего лишь один всадник на бешено мчащемся коне. Вот он мелькнул между деревьями и продолжал стремительно приближаться. Олаф вскочил и осторожно пошел навстречу, видно, подумывая, что если у кого-то понесла лошадь, то он сможет помочь. Всадник вылетел на нашу полянку, и конь его с диким ржанием, скорее даже взвыв, чем заржав, взвился на дыбы, с ободранных губ летели клочья розовой пены. Олаф бесстрашно бросился вперед, но перед самым носом у обезумевшего боевого коня призадумался. Однако конь остановился сам, тяжело водя боками и шатаясь. Я поморщился и покачал головой.

— Константин Корнуэльский. Всего-то… С лошадьми он форменный псих.

— О, — отметил папа дурашливым тоном. — Так это и есть твой будущий преемник?

— Не приведи Господи, — сказал я серьезно.

— «Горе, горе Британии, — замогильно завел Мерлин себе под нос. — Смуту сеют везде Корнубийского вепря потомки. Козни строят они друг другу, себя истребляют сами мечом нечестивым и ждать, пока по закону власть достанется им, не хотят, но венец похищают!..» *** Это про вас?

— Хм, — сказал я недовольно и, бросив недоеденный пирожок, направился к внезапно объявившемуся принцу Корнуолла. Похоже, с ним тоже не все было ладно, не только с его лошадью. Бледный как с похмелья, встрепанный, без плаща, задыхающийся — рот у него просто не закрывался, а в блуждающих глазах плясал потусторонний ужас. Судорожно цепляясь за поводья, он бессильно сполз с седла на землю. Его била крупная дрожь. Кстати, он был одним из тех, кто отправился с Браном. Должно быть, друид отколол нечто особенное…

Мне пришлось слегка ускорить шаг и подхватить принца за локоть. С его-то самомнением он, конечно, старался стоять прямо, но ноги у него подкашивались и держать его не желали. Так же как его лошади.

— Дракон, — прохрипел он с ужасом в голосе. — Дракон!..

— Что стряслось? — Я чуть встряхнул его, чтобы привести в чувство, и едва не уронил — он решил повиснуть на мне всем весом. — Все хорошо, — сказал я увещевающе, — приди в себя.

Его глаза беспокойно зашарили за моей спиной, найдя там наверняка странную компанию, но ему явно было сейчас не до этого. Константин судорожно вздохнул и уставился на меня застывшим взором, будто все еще созерцая ту, другую картину, повергшую его в такое смятение.

— Артур… — пробормотал он, показывая, что, по крайней мере, узнает меня. — Бран… — С первой попытки договорить ему не удалось — его голос в истерике дал петуха и на несколько мгновений сорвался. — Бран в беде! Он разбудил дракона под холмом! Он сеет смерть и ужас!..

— Бран сеет? — переспросил Гамлет с простодушным изумлением. Константин его полностью проигнорировал.

— Чем его остановить?! — его голос опять взлетел к опасной черте, превратившись в визг. — Его ж никакое оружие не берет!..

Его взгляд упал на мирно висящий в ножнах Экскалибур. Принц вздрогнул, словно его стегнули хлыстом, и слабо попытался вырваться.

— Сделай же что-нибудь! — взвыл он сквозь зубы, и из него так и хлынула привычная ненависть. — Тебя и впрямь послали боги? Или как?!

Похоже, приходит в себя. Я отпустил его. Константин постоял полсекунды, а потом резко, как подкошенный, осел на землю и опустил голову, пряча лицо и скрипя зубами. Оставшиеся на виду уши горели ярко-малиновым цветом.

— Что за чушь! — шумно возмутился Гамлет. — Как можно ждать, что мы этому поверим?

Я пожал было плечами, но внезапно мне пришло в голову жуткое объяснение. Я тихо охнул и быстро наклонился к Константину.

— Константин, вы вошли с факелами?

— А как же! — слабо взорвался тот. — И Бран возжег густые курения, а потом… — он содрогнулся и потерял способность говорить из-за спазмов в горле. Тут были и страх, и недоумение, и стыд, выдававший, как ему не хочется свыкаться с мыслью, что что-то могло обратить его в такое паническое бегство.

Гамлет осторожно потрогал меня за плечо.

— Ты же не веришь ему? — Лицо у него было смехотворно озабоченное. Я раздраженно зашипел сквозь зубы.

— Ланселот, как по-твоему, что такое огнедышащее может жить в старой заброшенной шахте, в которую вносят факел?

Гамлет сохранял непонимающий сердитый вид еще мгновенье, а потом вытаращил глаза и воскликнул:

— Метан!..

— Возможно. — Я расстроенно огляделся. — Боюсь, придется ехать туда.

— А… — растерянно протянула Антея. Вид у нее был несчастный. — Так мы тут теперь, значит, как «скорая помощь»?

— Как хотите. Мне надо хотя бы взглянуть — вдруг они там не все поубивались.

— Поехали вместе, — храбро вызвалась Линор. — У меня отличная аптечка.

— Спасибо…

— Ладно, давайте вперед, — скомандовал Мерлин. — А мы вас тоже скоро догоним, только не сломя голову.

— Отлично!

— Я тоже поеду вперед, — сказал Фризиан. — Ну, кто быстрее?

— Тоже мне, спорт нашел! — буркнул я, и мы кинулись к своим лошадям.

Фризиан выиграл этот заезд. Не то чтобы у него была самая быстрая лошадь, но лошадка Линор успела за сегодняшний день устать немного больше наших, а бросать сестренку, пусть и не младшую, на лесной тропе, вызвавшись показывать дорогу, было не дело. И я терпеливо придерживал Тараниса, пока мы все равно в очень даже неплохом темпе не выскочили на опушку.

Отсюда, в некотором отдалении, уже виден был бледный клуб дыма или пыли, стоящий над холмами.

— Туда? — спросила Линор.

— Туда, — подтвердил я.

— Если хочешь, скачи вперед. Я уже не потеряюсь.

— С чего ты решила, что я этого хочу?

— Ну как же, приручил их, а теперь…

— Ничего подобного!.. — но кажется, она была права. — Ладно, хочешь ехидничать, тогда догоняй…

И отпустив поводья из мудрено плетеной кожи, я дал Таранису волю. Побегать он любил, и пришпоривать его нужды не было.

Фризиан уже пропал из виду. В холмистой местности это несложно — перевалил за очередной гребень, и привет. Но вполне возможно, он уже достиг места происшествия.

Странно. Окрестности казались вымершими. Я оглядывался, но не смог высмотреть кругом ни души. Только где-то впереди будто заржала обезумевшая лошадь. Таранис поставил уши торчком и всхрапнул, по его телу пробежала неуверенная дрожь, собирающая шкуру в подвижные складки, а не успели мы преодолеть вершину последнего холма, как он ударился в настоящую истерику: резко затормозил с протестующим визгом, и чуть не запрокинулся. Черт знает что… Впрочем, то, что у коня не все дома, было известно и раньше. Наверное, могло быть и хуже. Но таких звуков я от лошади, кажется, еще не слышал. Почти человеческие дикие вопли. Он бил копытами, хрипел, прыгал на месте, стальной мундштук хрустел на зубах как леденцы, и во все стороны с удил летела пена. Очень скоро я убедился, что справиться с ним мне не удастся. Ругаясь и невольно чувствуя себя сумасшедшим принцем Корнуэльским, я позволил Таранису оттащиться немного назад, с огромным трудом сдерживая, чтобы не дать умчаться, куда глаза глядят и, соскочив с седла, привязал мокрую от пота упирающуюся скотину, покрывшуюся барашками пены и возбужденно приплясывающую, к первому, прочному с виду, дереву. По эту сторону гребня жеребец чувствовал себя получше, но все равно нервно расставлял в стороны напряженные уши, скреб копытами и закатывал вытаращенные глаза, будто оправдываясь и убеждая, что ему действительно страшно.

— Какого черта только я с тобой связался? — раздраженно бросил я ему на прощанье. — Кончай симулировать. Тут совершенно безопасно!

Порядочно взвинченный, я опять взобрался на гребень и заглянул вниз, в ложбину. В ней плотным облаком стояла пыль. Запах мелкого песка стоял даже здесь. Снизу донесся странный грохот, будто что-то рухнуло. Деревца, валуны, толком и не разглядишь, что происходит.

— Галахад! — громко позвал я.

Никакого ответа. Внизу, кажется, упало бревно, и раздался короткий утробный звук, будто с уханьем просела почва. Помимо воли становилось как-то жутковато. На всем лежал странно холодящий оттенок нереальности. Я потряс головой, отгоняя неприятное впечатление. Оно слегка притупилось, но не исчезло. Вынув на всякий случай меч из ножен, я начал осторожно спускаться вниз. Таранис, конечно, во всем виноват. Его странная реакция подействовала мне на нервы. Но не только… Плохо просматривающаяся завеса пыли мне не нравилась. И еще мне не нравилась странная глухая тишина. Есть ли тут еще хоть кто-то живой? А эти странные звуки — кто-то пытается разобрать завал? Фризиан? В одиночку? Циркач…

Слишком пристально вглядываясь в пелену, я чуть не упустил из виду то, что оказалось у меня перед носом, и опустил взгляд себе под ноги, только чуть не наступив на это.

Я резко задержал дыхание и замер. Это было примерно полчеловека, изуродованное, изломанное, смешанное с грязью. Лица не было, одежда покрыта коркой засохшей крови — кто это был, не разобрать. Глубокие борозды, пролегшие на останках, взбухшие красноватым месивом, были похожи на следы огромных когтей. Неужели газ мог такое сотворить? Взрыв, конечно, может многое, но что-то тут не так. Что-то у меня в голове не укладывалось. Наверное, отсутствие всякого намека на гарь и ожоги. Я попятился, аккуратно обошел то, что осталось от трупа, и продолжил спуск, крепко сжимая рукоять меча как талисман, привязывающий меня к реальности — твердый и не ускользающий дымом сквозь пальцы.

— Галахад!.. — позвал я снова, уже не так громко и уверенно, чувствуя смутную панику и закипающую от этого злость. Куда он, черт побери, провалился?

Что-то когтистое из тумана внезапно цапнуло меня за правую ногу. Я взвился высоко в воздух и, не глядя, рубанул это «что-то» мечом. Оно рассеклось без всякого труда — длинная сухая ветка. Другой ее конец остался в руках у Фризиана, не то насмешливо, не то немного перепуганно выглядывающего из-за валуна.

— Ну ты даешь!..

— Гад ты, а не Галахад, — сказал я с чувством и поглядел вокруг. — А куда ты дел коня?

Фризиан испустил радостный смешок в ответ на первое заявление, а на второе признался:

— Он дезертировал. Погоди, я не уверен, что стоит идти дальше без подкрепления.

Да, похоже дело не только в нервах Тараниса. Я покосился вниз и выдохнул чуть спокойней. Раз уж не я один это вижу…

— Может быть. Там ведь то, что я думаю?

— А ты не видишь?

— Я не уверен, что хорошо понимаю, что я вижу. Пыль, холмик, и холмик, вроде, движется, если мне не мерещится.

— Это не холмик.

— Почему-то я так и подумал…

— А я как раз потихоньку лезу обратно наверх. В этой штуке метра четыре роста и метров десять в длину.

— А как насчет размаха крыльев?

— Ну, это уж слишком… Чтоб подземная тварь еще и летала? Просто большая рептилия. Разве что еще с каким-то гребнем на спине.

— Это на чем же она, интересно, под землей так вымахала?

— Много будешь ехидничать, скоро состаришься. В основном, наверное, на падали. На насекомых? Мелких зверюшках? Археологах?

— Ну и бог с ними. Но как это проползло через шахту? Неужели она была такая большая?

— Видно, не маленькая, — вздохнул Фризиан с деловито-скорбной миной. — Но насколько я понял, теперь тварюшка не может попасть обратно к себе домой. Случился обвал, и вход засыпало. Можешь себе представить, в каких она расстроенных чувствах? Кстати, отсюда и столько пыли.

— Ну-у… А живые люди тебе не попадались? — спросил я на всякий случай.

— Да нет, живых не было.

— Черт возьми, весело, — вздохнул я. — Вот тебе и почти настоящий дракон. Бывают, конечно, шутки природы…

— А мы сами, что ли, не шутка природы?

— Я надеялся, мы вне конкуренции.

Я замолчал и начал оглядываться, почувствовав что-то неладное, но еще не понимая — что именно. Какой-то шелест, сухое журчание… Линор все еще не показывалась. Возможно, в отличие от нас, она обнаружила по дороге кого-то, нуждающегося в помощи… Шелест, похожий на бег ветра по траве, распространился и усиливался. Пара мелких камешков ударилась в сапог и, пританцовывая, ускакала вниз.

— Ох, — выпалил я, когда да меня дошло, что за журчание я слышу. — Скорей наверх!

— Проняло! — веселясь, усмехнулся Фризиан, но тут же осекся и тоже охнул: — Оползень!..

Земля под нашими ногами стронулась и поползла змеей, целый пласт песка с камешками и чахлыми кустиками. Валун, за которым прятался Фризиан, ухнув, осел и поехал вниз, прокладывая в склоне глубокую борозду, будто плуг. Мы тут же оказались выше чем по колено в рыхлом песке со щебнем, который коварно потащил нас ко дну ложбины. Снизу донесся протяжный трубный глас, похожий то ли на неутешный плач кита, то ли на брачное стенание морских львов. Я обернулся и увидел как быстро развернулось то, что я сперва принимал за небольшой холмик, размыто-пятнистый, песочного и бледно-серого цвета, напоминающего брюхо снулой рыбы. Треугольная голова, похожая на тупой наконечник гарпуна, раздраженно взметнулась в облаке пыли, поднятом оползнем и свирепыми движениями гигантского толстого хвоста, ударявшего землю как тяжелая дубина. На спине, из-под ломано очерченного гребня, вздулась странная пелерина. Да нет, не крылья, это уже полный абсурд… Я попытался выскочить из зыбкой почвы. Ну да, как же. Как в каком-нибудь дурном сне, когда срочно пора бежать, ан нет — поздно, уже пустил корни. А может, это и есть сон? Заколебавшись, я потерял равновесие, плюхнулся в песок и беспрепятственно покатился к подножию холма.

Песок запорошил все внутри и снаружи — подлая субстанция. И чувство от него мерзее некуда. Оказавшись внизу, я поспешно вскочил, отряхиваясь, отплевываясь, чихая и кашляя, и с некоторым злорадством отметил, что неподалеку тоже кто-то чихает. Меч я, к счастью, не потерял — хоть толку от него мало, но приземлиться на него ненароком было бы то еще удовольствие. Я быстро вытряхнул песчинки, забившиеся между ладонями и усаженной драконьими головами рукоятью Экскалибура — рядышком тут был и другой дракон, которому голову так просто не открутишь. В ноздри ударил тяжелый запах гниющего болота и мускуса, смешанный с запахом земли и пыли. Вот ведь что значит пресмыкаться во прахе, как и положено рептилиям…

Теперь переворачивающий душу и внутренности стон донесся сверху. Я глянул туда и попятился от зависшей в вышине раскачивающейся башни. А за этой башней колыхались, вздымаясь и опадая странные округлые лопасти. Нет, все-таки этой штуке летать не положено… В спину мне воткнулся угловатый валун. Я остановился, не спуская глаз с твари и надеясь, что достаточно хорошо сливаюсь с ландшафтом для почти слепого, должно быть, существа, привыкшего к жизни во тьме.

— Эй! — раздался откуда-то издали оклик Линор. — Вы там?

Какая славная собирается компания…

— Эрик! — позвал Фризиан откашлявшись. — Где голова у этой штуки?

— Здесь! — крикнул я непроизвольно, увидев, как башня величественно качнулась, а затем обрушилась вниз. Хотя, может, ей просто вздумалось закусить тем самым камушком, с которым я столкнулся. Похоже, кое-что она все же видела.

— Ясно! А здесь — хвост!

Железная логика…

Зверюга отдернула голову, плаксиво взревела и, топоча необъятными лапами, похожими на ополоумевшие колонны какого-нибудь древнего храма, с поразительной быстротой развернулась. Земля затряслась как старинный вагон, сорвавшийся с рельсов. Я только успел увидеть, как на меня на бешеной скорости несется косо летящее бревно, с метр в диаметре, и вовремя бросился на землю. Щебень оказался острым и жутко неудобным. Я чертыхнулся. Огромный хвост с треском врезался в склон, небрежно сметя в сторону валун почти с меня ростом, в который я недавно уткнулся как в непреодолимое препятствие. Сверху опять посыпались ковши земли, полетела какая-то шрапнель. Нет, будь это сон, тварь бы не промахнулась… Я быстро перекатился и вскочил.

Тварь испустила мерзкий визг, заменявший ей боевой клич и приготовилась к нападению куда-то в сторону, мне противоположную.

— Сейчас меня съедят! — сообщил Фризиан с той стороны, с легкой паникой.

— Вижу! — Вообще-то, видеть было сложновато — кому понравится, когда песок летит в глаза? Одно утешает — зверюге это наверняка тоже мешает прицелиться.

Подскочив ближе, я примерился к на миг замершему хвосту. Там был какой-то едва различимый свежий порез. И попробовал всадить клинок поглубже примерно в то же место. Меч противно скрипнул и скользнул, почти не погружаясь, зато норовя застрять в плотной шкуре из роговых чешуек. Я отдернул его и отскочил подальше.

Еще один инфернальный рев и еще один пролет бревна — в другую сторону. По ту сторону раздался вскрик.

Но Фризиан тут же доказал, что еще жив, поделившись из клубов пыли ценным советом:

— Меть ему в глаз, когда клюнет!..

— Спятил?! — осведомился я. Для этой штуки явно требовалось что-то посущественней меча, но я все же перехватил Экскалибур, прицеливаясь, так как тварь тут же «клюнула».

К счастью, мы оба промахнулись, не только я. Челюсти клацнули, загребая песок. Экскалибур скользнул по кустистой бахроме на щеке — как по коралловому рифу. Мимо пронеслась и мощная подвижная лопасть, похожая на весло.

— Штанга! — крикнул я, откатываясь подальше от зубастого треугольного молота. Черт, хоть бы несколько секунд на размышление, а то либо сам уворачиваешься, либо не даешь сожрать приятеля. Идиотизм какой-то…

— Поберегись! — крикнул Фризиан.

На этот раз бревно мимо меня не пролетело. Оскорбленный такими подлыми штучками динозавр на этот раз не просто развернулся, но и всем телом кинулся туда, откуда последовал новый комариный укус, и остервенело заработал там лапами и всем весом, вбивая в землю, все, что там было. Предоставленный на несколько мгновений самому себе, я отшвырнул меч и сорвал с запястья браслет, а затем быстро повернул несколько его сегментов определенным образом. Если Фризиан мертв, никогда себе не прощу, что не нашел времени сделать это раньше…

И тут Фризиан рухнул на меня откуда-то сверху. Живой и, кажется, даже целый. Похоже, ему каким-то образом удалось благополучно прокатиться на бронепоезде. Я еле увернулся от его пролетевшего рядом меча.

— Ты жив?!..

— Черт… Да! Знаешь, мечи ему, как мертвому припарки…

— Я заметил… Берегись!

Мы резво раскатились в разные стороны. Зверь опять «клюнул», разевая кошмарную пасть. Попался, голубчик! Кушай! Я со щелчком повернул последний элемент, швырнул бывший браслет зверюге в пасть и заткнул уши.

Взвизгнув, тварь сомкнула челюсти, но ненадолго. Раздался глухой взрыв, жуткий рев, и нас забросало всякой дрянью. Туша забилась в конвульсиях. Разразилась песчаная буря с землетрясением, солнце сквозь пыль обратилось в луну, из шторма вынырнул гигантский плавник, исчез, вслед вырвалась извивающаяся мачта… Меня подбросило вверх и швырнуло куда-то довольно высоко на каменистый склон, начисто выбив дыхание. Но полагаю, на самом деле это длилось совсем недолго. Я уже почти начал дышать, хотя мне совсем не нравилось то, чем здесь можно было дышать, в этой песочной морилке, когда мимо меня кто-то проскочил вниз. Знакомая тень…

Линор остановилась, и клубящуюся пыль прорезала ослепительная вспышка. Потом другая, и следующая, и еще. Визг, тучи пыли, содрогания земли. Тихий плач оборвался. Coup de grace. Она его добила.

Я медленно сел и поглядел вниз. Поверженный монстр теперь и впрямь был всего лишь холмиком. Зверь, который не мог вернуться в свое подземелье, и не мог оставаться снаружи. Все правильно, конечно… А крылья-то у него были. Этакие рудиментарные. Скорее плавники или даже поплавки, чем крылья, если эта штука промышляла где-нибудь в подземных водоемах. И не стандартные конечности, а лишняя пара. Удивительное приспособление — должно быть по тому же принципу, что «крылья» маленьких древесных ящериц-дракончиков — подвижные ребра, на которые натягивается кожа, позволяющая им планировать как на дельтаплане. Разве что в несколько ином воплощении. Линор обернулась, услышав, как я шуршу камешками и пытаюсь откашляться. Побледневшее лицо было рассерженным, да что там, просто разъяренным.

— У вас с головой все в порядке? Как вы могли сцепиться с этой тварью?!

— А что, драконов порядочным людям убивать уже не положено? — огрызнулся я, и снова неудержимо чихнул.

Линор уставилась на меня стальным взглядом. Вот тут и вспомнишь, кто у нас был Аттилой…

— Неужели непонятно, что мы не сами на нее кинулись? Мы скатились к ней в зубки вместе с оползнем.

Она пробормотала что-то про адвокатов дьявола и ущербную игрек-хромосому, и стала спускаться вниз. Я поднялся, потряс головой и последовал за ней.

— Оставить вас одних, — пробрюзжала Линор, — потом только кости собирать! Хорошо еще, если не ваши… Эй, псих внизу! Ты там как — цел?

Фризиан, кашляя, возник из пыли, поднявшись с земли, помахал ладонью перед лицом, освежая воздух, и тут же присел на камушек, придерживая правую руку. Меч он тоже уже где-то потерял.

— Кажется, он что-то себе сломал, — заключил я по его виду и поведению.

— Кажется, — согласилась Линор. И мы двинулись к нему. Линор озабоченно ощупывала висящую на плече холщовую сумку. — Что у тебя там? — спросила она его.

Фризиан поднял голову и бессмысленно посмотрел на нас.

— Эй, а как насчет предупредить? — спросил он заторможенно.

— Давай лучше посмотрим твою руку, — сказала Линор.

Фризиан что-то невнятно пробормотал в ответ, и вздрогнул, когда она за него взялась

— Ну, с вами не соскучишься, — продолжала ворчать Линор. — Если мы не идем к мезозою, то мезозой приходит к нам.

— Это не динозавр, — мрачно не согласился Фризиан. — Я не знаю, что это, но с тех пор оно явно эволюционировало. Ты погляди на него. Неизвестный вид. Одни «крылышки» чего стоят!

— Dino zaurus — ужасный ящер, — проговорила Линор. — Не знаю точно, как он выглядел при жизни, но сейчас смотрится кошмарно, честное слово.

— Конечно, — согласился я. — Ты же только что лазером отпилила ему голову.

— Но прежде кто-то разворотил ее гранатой. Я только ускорила процесс. Что, конечно, стоило сделать с несовершенной нервной системой этого бедняги.

— Жуткое зверство, — сказал Фризиан. — Да еще без предупреждения…

— А пытаться выколоть глаз — не зверство? — удивился я. — И между прочим, я сказал: «Берегись!»

Фризиан слегка вскрикнул.

— Больно? — спросила Линор. Он кивнул. — Перелом запястья. И выше, кажется, тоже.

— У меня еще, наверное, и почки отбило, — сумрачно добавил Фризиан.

Пока мы возились с Фризианом, накладывая шины, я беспокойно поглядывал на завал.

— Не волнуйся, никого там нет, — заметив это, сказала Линор.

— Откуда ты знаешь?

— Я встретила по дороге одну женщину.

— Женщину? — я удивленно посмотрел на нее. — Но ведь никого кругом не было.

— От вас она спряталась, или вы проскочили слишком быстро, а я показалась ей не такой страшной, вот она и остановила меня и предупредила об опасности.

— Да? И что же она сказала?

— Что ищет свою козу. — Увидев выражение моего лица, Линор весело фыркнула. Но собралась с совестью и продолжила: — Она видела издали, что произошло, прячась как ящерка в камнях… Люди, большие и важные, собрались перед пещерой. И друид, важный господин, стал читать заклинания и бросать внутрь зажженные пучки трав. Потом он вошел, и лишь двое последовали за ним, неся факелы. Какое-то время еще было слышно пение, потом оно оборвалось, послышались крики, потом все трое выскочили наружу как ошпаренные, а за ними, наступая им на пятки — этот подземный страх божий. Наверное, у него оказалась аллергия на священные курения. Все пришли в страшное смятение. Кое-кого это создание, разметав в ярости, растоптало и разорвало, а все прочие разбежались в панике куда глаза глядят. В шахте же в момент обвала никого не было. Я нарочно спросила. За беседой я и задержалась.

Когда мы закончили, я пошел разглядывать дракона. Фризиан ничуть не преувеличил его размеры. В длину зверь был не меньше десяти метров, а в высоту, должно быть, если бы выпрямил до отказа лапы и задрал голову — пяти. Несчастный ящер вытянулся на боку. Обе правые лапы нелепо торчали в сторону. Голова лежала почти отдельно, изуродованная черными ожогами, многие зубы выбиты, язык вывалился наружу. Но крылья-лоскуты, гребень и роговые выросты — бакенбарды, похожие на бахрому и пышную плесень, по большей части, уцелели. Из правого глаза сочилась какая-то жидкость — похоже, Фризиану все же удалось в какой-то момент нанести туда удар.

— Бедное животное, правда? — сказал он, с сожалением созерцая тушу.

Я ответил, что правда, и отправился искать свой меч. Это оказалось не так-то просто. Но в конце концов я нашел его — сперва одну половинку, а потом другую. Видимо, он попал как раз на камень, когда рептилия вздумала удачно на него наступить. Фризиан тут же заявил, что так и знал — не иначе как Маэгон накаркал и пошло невезение.

Между тем, с шумом прибыло пополнение.

— Эй, — завопил Олаф, едва разобравшись, что к чему. — Что ж вы натворили, изверги? Красной книги на вас нет!..

— Уж такие мы кровожадные, — не стал я спорить.

Потом все с восхищением забегали вокруг, пытаясь классифицировать рептилию и препираясь по поводу того, какие именно раны несчастного животного можно считать смертельными.

— У нее и крылья почти есть! — восторгалась Антея. — Вы только посмотрите на эти… плавники, наверное! Но они же лишние!..

— А трое на одного, это вообще-то можно считать честным боем?.. — сомневался Гамлет.

— Куда вы дели принца Корнуэльского? — поинтересовался я. — Неужели самомнение позволило ему отправился домой?

Отец пожал плечами.

— Дракон — это для кого угодно вполне достаточно, чтобы уединиться и поразмыслить над чудесами природы. И как это тебя угораздило сломать меч?

— Дракон — этого может быть вполне достаточно для любого меча.

— Точно. Давай-ка его сюда. Мы с ним поколдуем. Может, никто ничего и не заметит.

— Хорошая мысль.

Мы отошли туда, где было поменьше пыли, и я передал ему спрятанный в ножны меч. Мерлин, интересуясь, извлек рукоять, вытряхнул оставшийся внутри обломок, и стал оглядывать излом, поворачивая останки к свету то так, то эдак.

— Жалко, — сказал он. — Хороший был образчик кузнечного искусства.

Сверху послышалось короткое ржание. Вскинув голову на звук, я мельком заметил всадника на холме. Лошадь поднялась на дыбы с тяжелой грацией и, развернувшись, исчезла из виду.

— Я так и знал, — после мгновенного недоумения меня разобрал смех. — Принц Корнуэльский кто угодно, но не трус!

— Он видел? — Отец тоже, быстро повернувшись, глядел ему вслед. Это прозвучало скорей как утверждение, и лишь чуть-чуть — как вопрос. — Думаешь, он понял?

— Наверняка. То-то мне казалось, что Константин не из тех, кто так просто повернет домой. Он поехал за вами, чтобы посмотреть либо на то, как нас съедят, либо на то, как мы бежим с позором. Но на худой конец сойдет и сломанный меч. Как ты думаешь?

Отец пожевал бороду, покачал головой и фыркнул.

— Думаю, Артур, что у тебя назрел небольшой политический кризис. Это я тебе как Мерлин говорю. Посмотрим, что перевесит — меч или покойный дракон. Если бы я был на их месте, зверюга бы меня убедила. Но кто их знает? С другой стороны, они никогда больше не увидят меч сломанным. Мы-то ведь здесь.

— Конечно. Но мы можем предоставить им видимость выбора. В качестве эксперимента.

— Вот как? — Мерлин заинтригованно приподнял брови.

* Шекспир «Гамлет», реплика короля Клавдия, обращенная к Полонию.

** Гулетик — вождь, предводитель (бриттск.)

***Гальфрид Монмутский. «Vita Merlini».

VI. Немного о привидениях

— Крупные жизненные формы в пределах ближайших десяти метров не сканируются, — сообщила Антея. Однако в руках она держала что-то скорее похожее на счетчик Гейгера.

— Что-то не так с радиацией? — полюбопытствовал я, кивнув на это нечто.

— Пока не знаю, — пожала плечами Антея, умудряясь выглядеть безмятежно-деловитой, будто посреди сверкающей чистотой и хорошо защищенной лаборатории. — Может, поглубже есть что-то вроде урановых залежей. Интересно ведь, на чем эта ящерка так вымахала. А может, нам и самим еще пригодятся радиоактивные материалы.

— Это мысль, — согласился я и присоединился к Линор и Олафу, производящим замеры лежащего внушительной тушей палеонтологического артефакта. Мы немного полазали по нему, перекидываясь всякими шуточками насчет кисейных барышень, которым почему-то не хочется сплошь вываляться в вонючей слюне или поскользнуться и застрять в зубах на манер зубочистки.

Интересно, та женщина, что встретилась Линор, наблюдала втихаря и за развязкой? Хотелось бы знать, что она подумала и поняла. И хотелось бы знать, куда подевались все те, что, по ее словам, разбежались. Останки прочих — мы обнаружили неполные четыре трупа — мы прикрыли ветками и оставили ничуть не польщенных оказанным доверием Гамлета и Олафа охранять от нежелательных посягательств. Олаф временно одолжил коня пострадавшему в схватке с драконом Фризиану, пригрозив, однако, страшной местью, если он упустит невзначай и его. И мы двинулись на поиски благодарного человечества.

Надолго поиски не затянулись.

— Вот она! — с азартом воскликнула Линор, указывая на петляющую в кустах дрока блеклую фигурку, и с места в карьер припустила за ней. Судя по всему, это была наша свидетельница, и козу свою она явно не нашла. Линор быстро нагнала ее. Женщина попыталась было свалиться на землю и притвориться мертвой, но не вышло. Линор о чем-то ее спросила, бросила монетку и с довольным видом вернулась к нам. Собеседница же ее еще долго не смела поднять головы. Еще бы, если она видела магию феи Морганы в действии, то могла запросто повредиться рассудком. Хорошо, что жива осталась, любопытная кошелка.

— Населенный пункт — за этим перелеском, — гордо объявила Моргана.

Если это называлось населенным пунктом, то три елки могли смело сойти за лесной массив. Конечно, некоторое население там действительно имелось, и во всем хозяйстве наскреблось несколько мешков и подвода, куда можно было сложить останки и подвезти до стен Камулоса. Там уж, кто имеет в этом толк — пусть разбирается, кому они принадлежат. Но самое главное, именно в этом «населенном пункте», в доме старосты, мы нашли нашего приятеля Брана. Некий не слишком впечатлительный почитатель нашел в себе достаточно сил и мужества сгрести старика в охапку и вынести с опасной территории. И теперь друид уже больше часа целеустремленно отдавал концы в этом доме. Он уже был недостаточно молод для подобных приключений, и ожидалось, что душа его вот-вот покинет эту не в меру суетную обитель.

На произведенный нами шум самоотверженный почитатель выглянул из дома, а узнав кое-кого, принялся возбужденно размахивать руками.

— Король! Господин мой! Поспеши к ложу умирающего мудреца! Он звал тебя. Это на его зов ты приехал? Ведь правда? Скорее!

На его растерянной физиономии загорелось опасливое благоговение: надо же — стоило друиду сказать лишь слово и король тут как тут, услышал за десять миль и уже примчался.

Запыхавшийся староста суетливо пригласил нас войти в его дом, что мы всей толпой и сделали — там его жена и дочь безуспешно трудились над стариком, досаждая ему примочками или пытаясь влить в него немного травяного настоя. Бран слабыми судорожными движениями от них отбивался. Бедняга.

— Вон! — поспешно велел я, махнув рукой — женщины тут же разлетелись в стороны как перепуганные мухи. Ничего не имею против народной медицины, но может, у нас найдутся средства получше?

Мерлин без задержки принялся прощупывать пульс Брана, а потом весело махнул рукой.

— Чепуха. Даже не инфаркт. — Он порылся в складках одежды и извлек маленький стеклянный цилиндрик с такой же маленькой стеклянной притертой пробкой, вытащил ее, вытряхнул на ладонь крошечную таблетку, пресек попытку слабо соображающего Брана приподняться и что-то спросить, вложил таблетку ему в рот и стал с интересом наблюдать, что будет дальше. Я слегка нахмурился, подумав — с каких это пор он таскает с собой в кармане нитроглицерин?

Мерлин перехватил мой взгляд и испустил в бороду легкий смешок, пряча пузырек.

— Вокруг нас сплошь да рядом такая реакция, что некоторые сильнодействующие средства под рукой просто необходимы.

«Фальшивка», — подумал я.

Бран резко распахнул глаза во всю ширь, рывком сел, и тут же, слабо вскрикнув, схватился за голову.

— Ничего, ничего, — ободряюще сказал Мерлин. — Это сейчас пройдет.

Бран похлопал на него глазами, потом медленно оглядел всю компанию. Взгляд у него слегка поплыл.

— Я умер? Артур, а ты что здесь делаешь? А ты?.. — Он с испугом уставился на Мерлина. — Ты Аравн? Хозяин пса?..

— Бран, не мели чепухи, — сказал я ласково, а Мерлин отрицательно покачал головой. — Все мы живые, земные существа. Добро пожаловать домой.

Бран протянул руку и недоверчиво пощупал Мерлина.

— Ты живой. И ты не повелитель Аннона. Ты вернул меня к жизни. Но тогда ты… Ты Мерлин! Больше некому!

Мерлин вздохнул, развел руками и слегка поклонился с обреченным видом. Я же говорил, что с Браном проблем не будет.

— И ты как нельзя вовремя! — возбужденно продолжил Бран. — Ужасный дракон вырвался из-под земли. Белый дракон! Ужасный знак! Что делать нам?!

— Дракона больше нет, — слегка зловеще промолвила Моргана.

— Нет? — сбитый с толку Бран непонимающе поглядел на нее. Сама она тоже произвела на него впечатление. Он удивленно моргнул и пришел к единственно верному выводу. — Но как, достойная фея?

Моргана довольно улыбнулась и милостиво ему кивнула.

— Ибо явился дракон багряный и поверг его во прах.

Бран попытался серьезно кивнуть в ответ, но в глазах его мелькнул испуг.

— Дракон багряный?

— С моим братом Артуром ты уже знаком, — сказала она.

— А также там был достойнейший Галахад, — прибавил я. — Но сдается мне, сестра моя Моргана, что именно твой удар был решающим.

— О, всего лишь окончательным! — забавляясь, воскликнула Моргана, озорно поглядывая на совершенно обалдевшего друида.

— У Утера была еще одна дочь? — только и сделал вывод Бран из моего прозрачного намека.

— Угу, — мрачновато сказал Мерлин свое мудрое слово — И у меня тоже… — А Бран тут же пустился во всякую чушь о том, что всегда знал о правдивости легенд об острове, где живут одни женщины, что являются одновременно и великими воинами и великими магами, и так далее и так далее.

Спаситель друида, зазвавший нас в этот домик, не вышел вместе с прочими, посчитав, что это предложение убираться к нему не относилось и, похоже, давно уже тупо смотрел на то место, где у меня всегда висел Экскалибур.

— Господин мой, — сказал он с легким беспокойством. — А где же твой меч?

— О, — сказала вместо меня Антея — наша леди Нимье. — Это целая история. Волшебство меча вырвалось на волю, чтобы поразить дракона, — так мы решили заодно объяснить мою ни в одни ворота не лезущую гранату. — Теперь, для возвращения в обычный земной вид, ему требуется некоторое время и кое-какие магические ритуалы, о которых мы не должны распространяться.

— А он, часом, не поврежден? — поерзав, с тревогой спросил Бран.

— А это имеет значение? — полюбопытствовал я, разыгрывая простодушие.

Ох уж эти легенды — символы, что подменяют содержание и захватывают со временем власть над ним. Наверняка у короля Утера было множество причин припрятать эту стальную змею от греха подальше в каменных ножнах. Ну что ж, поглядим, насколько это серьезно.

Гавейн и Ланселот оказались не одни, когда мы с Морганой поспешили вернуться к ним и обрадовать тем, что вверенные им трупы сейчас заберут. С ними рядом стоял хрупкий старик в одеянии, похожем на тогу, сделанную из старого мешка. Сам он был весь какой-то серый и колеблемый ветром, как сморщенный в трубочку осенний лист. Кажется, наши друзья чувствовали себя неловко. Ланселот с каким-то изумлением таращился на гнедого коня с белыми чулками, которого сам держал под уздцы. Это был сбежавший жеребец Галахада. На темной блестящей шкуре засохли корочки пены, но теперь конь вел себя смирно.

Старик посмотрел на нас против солнца, не прикрывая глаз и не мигая. Сухие бледные губы тонко улыбались.

— Ну… да… — невразумительно проговорил Гавейн, словно с легкой опаской, когда мы подъехали ближе и остановились.

— Сейчас сюда подъедут с телегой и мы сможем спокойно отправиться в Камулос, — по-деловому известила Моргана, с любопытством поглядывая на старика. — Вы с кем-то познакомились?

Ни Гавейн, ни Ланселот, не проявили ни малейшего стремления представить нам своего собеседника.

— О, я только бедный дух, — произнес сам старик неожиданно приятным музыкальным голосом, поклонившись самым галантным образом. — Все, что от меня осталось — это тень, прекрасная госпожа. Окажи мне честь и позволь прикоснуться к твоей руке, столь же прелестной, сколь твердой и смелой.

Еще один свидетель? И где он тут умудрился подхватить свое куртуазное воспитание? Это было настолько неуместно, что мы уставились на него с не меньшим изумлением чем Гавейн и Ланселот.

Моргана секунду смотрела на него непонимающе, после чего спешилась и ответила старику вежливым серьезным поклоном, с самым светским видом подав ему руку, будто для поцелуя, решительно скрывая смущение. Тот бережно принял ее на одну ладонь и мягко накрыл другой, на мгновение прикрыв светлые зеленые глаза с рыжевато-карими прожилками, создававшими иллюзию играющих во взгляде огоньков. Открыв глаза, он улыбнулся и с благодарным поклоном выпустил руку моей сестры.

— Благодарю тебя, принцесса-дракон, для меня это великая честь. Прикосновенье к столь высоким чарам… Это чудо, которое могут оценить немногие.

Моргана смотрела на него озадаченно, не зная что и сказать. Все еще держа руку слегка на весу.

Я спрыгнул с коня, чтобы оказаться с ними на одном уровне, и с интересом поглядел на обоих. Они смотрели друг на друга с таким видом, будто говорили о чем-то без слов. А воздух рядом показался мне странно плотным и мягким, как невидимое шелковое облако.

— Кто ты, благородный господин, — полюбопытствовал я, — стараясь держаться того же высокого стиля. — Друид?..

И тут же сам себя остановил. Не то. Он абсолютно не походил на друида. Но я не мог себе представить, как еще объяснить его мудреную манеру держаться. Слова о чарах… Отшельник? Галантный лоск… Может быть — бард? Он мягко рассмеялся и покачал головой. Невидимый шелк слегка наэлектризовался, когда он посмотрел на меня. Ощущение, однако, было какое-то умиротворяющее, будто остановилось ненадолго само время.

— Да не совсем. Всего понемногу… Кто я? Ты ведь мне тоже не скажешь, кто ты на самом деле. Но мы оба будем знать или хотя бы догадываться. — Он слегка повел рукой, и я подавил желание отстраниться, избегая легкой накатывающей волны — теплого воздуха? Эфира?.. Чувства были чертовски странные. Он словно бы понимающе улыбнулся. — Дракон, да тот ли? Королевская кровь, но та ли? Путь меж солнцем, луной и звездами, в былом и грядущем… Только не думай, что все — просто так… Да нет, в глубине души, ты так и не думаешь. Благодарю.

— За что? — спросил я, уже даже не пытаясь ничего понимать.

— Еще поймешь. — Он прикрыл глаза. Невидимый шелк рассеялся и я облегченно вздохнул. Обычная глубокомысленная чушь, ведь верно? — Вся трудность в том, — вновь заговорил старик, — чтобы быть в нужном месте, в нужное время. Может быть, вы найдете то, что я потерял. Вернете то, что пропало. Будьте благословенны. Простите меня. И пусть все странное не будет для вас странным. А мне пора.

Старик опустил голову, отворачиваясь, и не оглядываясь пошел прочь. Что ж, не один Бран у нас чудак. В нескольких шагах от нас стоял высокий, в рост человека, немного покосившийся валун, из тех, что были живописно раскиданы по всей местности. На пару мгновений он закрыл удаляющуюся фигуру… Нет, не на пару мгновений. Мы уставились на валун. Ничего не происходило. С другой стороны наш чудак не появился. Моргана издала озадаченный звук. Я сунул безгласному безропотному Ланселоту поводья второй лошади и подбежал к камню. Заглянул за него, посмотрел по сторонам — никого. Пустынная местность. Каменисто-песчано-травянистая. Только ветер колышет шепчущие заклинания травы. Я недоверчиво потрогал шероховатый камень. Теплый, согретый солнцем, поблескивающий гранями налипших, застрявших в трещинках, песчинок, между которыми лихо сновали муравьи. Опустив взгляд, никаких следов я не заметил, правда и почва была не очень подходящей. Внизу лежали останки дракона, поодаль в траве виднелось ровное примятое кольцо — круг фейери или след небольшого электромагнитного смерча, если вам не нравится версия пляски фей. Как-то жутковато… Омерзительное, сбивающее с толку чувство черной дыры в реальности, находящейся совсем рядом, коварно подстерегающей, то ли спереди, то ли сзади — не разберешь, ведь ничего общего с тремя измерениями эта штука не имеет. Подавив легкую панику, я чуть не вприпрыжку вернулся к друзьям. Какой-никакой, а все маяк.

— У кого-нибудь были галлюцинации кроме меня?

Гамлет выразительно посмотрел на приведенного и безмятежного коня, но ни слова вслух не сказал.

— Как он появился, мы тоже не заметили, — прочистив горло, сообщил Олаф. — Трюкач. Наверное, он здорово знаком с местностью. Но лошадку Галахада он привел. Видно, ладит со зверьем. Как по-вашему, кто он такой?

— Понятия не имею, — буркнул я. — Но зато знаю, что сказал бы Бран. Опять Мерлин. Еще одна ипостась. Вот что значит собирательный образ. Особенно, когда рядом валяются еще не остывшие драконы…

Фигурально выражаясь — не остывшие. Рептилии все-таки холоднокровны.

— А что, по-вашему, — иронично осведомилась Линор, — мы тут одни такие исключительные? Может, тут и привидения есть?

— Это было бы здорово, — сказал Гамлет похоронным тоном.

— Ну уж если и баньши смеются… — проговорила задумчиво Линор. Я резко повернулся к ней. Стоило ли говорить об этой галлюцинации вслух при всех? Она кивнула так, будто это была вовсе не галлюцинация или, по крайней мере, не толькомоя.

— Я ее слышала, — сказала она. И окинула меня странным взглядом, будто хотела сказать что-то еще. — Ну, мало ли что случается? Это ведь не мир меняется…

— А наше представление о нем. Знаю. Сто раз слышал. Чепуха. Мы просто чего-то не знаем. Вот и все.

— Конечно. Все просто.

VII. Концерт для сломанных мечей

Пожалуй, даже хорошо, что мы еще не достроили подъемный мост. Мы должны были явиться в Камелот как победители, но такая настороженная испуганная тишина больше подошла бы похоронам, учитывая наличие импровизированного катафалка. Дабы украсить ситуацию, Бран настоял, чтобы рептилии окончательно отпилили голову, невзирая на трудности, с этим связанные, и поместили на видном месте, водрузив на кол, укрепленный на повозке с останками — это был почти единственный экспонат, который мы прихватили, не считая более мелких образцов ткани, зарисовок, результатов измерений и нескольких фотографий — в обычном, рентгеновском и тепловом режиме. Противно, но ничего не скажешь — впечатляюще. Народ пускай не ликовал, но близко подходить боялся. Нарочито торжественно нас приветствовали только Кей и Бедвир со своим небольшим отрядом, а за их спинами к ним примыкали необычайно сосредоточенный Хорс со своими саксами, вооруженными до зубов и жалкая кучка оставшихся в Камулосе, после отъезда архиепископа Карлионского, христианских священников с епископом Блэсом во главе. Выглядела вся эта компания ждущей нападения и готовой к обороне. Старина Кей всегда готов к обороне, всегда несговорчив и всегда будет стоять до последнего, такой же гибкий и податливый как каменная стена. Заняв свое место рядом, он мрачно посматривал на еще одну группу встречающих — молчаливую кучку друидов, загородившую впереди дорогу с непреклонным и зловещим видом. За ними стояла любопытствующая или сочувствующая им толпа, пока обменивавшаяся лишь многозначительными взглядами или перешептываниями. Рука Кея лежала на рукояти меча, то сжимаясь, то чуть расслабляясь.

— Мы — христиане, — сказал Кей вскользь, просто, будто это все объясняло. Блэс кивнул и произнес нечто ободряющее, глубокомысленное и нервное, также не оставляющее сомнений в лояльности новоиспеченного епископа, как и в его некоторой растерянности и беспомощности.

— А мы — не особенно, — прибавил Хорс, покосившись на Кея. — Но для этих бешеных, — он имел в виду компанию друидов, — мы еще хуже. Так что, какой у нас выбор?

Интересно, на чьей стороне был бы Паломид, не занеси его опять в патруль? Он иногда здорово напоминал Пеллинора, но в отличие от этого сухаря, в нем все время проскакивало и что-то озорное, романтическое и не задеревеневшее.

Мы весело поприветствовали друзей, с любопытством поглядывавших на новых персонажей в нашей компании, хотя больший интерес у них все же вызывал палеонтологический экспонат на колу посреди повозки, и проехали еще немного вперед, остановившись перед заслоном магов. Впереди стоял Маэгон, в глазах которого притаился огонек злорадства. Он поднял властным жестом свой посох с верхушкой в виде черного колеса.

— Покажи нам меч, — велел он без всяких предисловий.

Я выехал еще чуть вперед и со снисходительным удивлением посмотрел на него сверху вниз. Заодно, все могли увидеть, что никакого меча при мне нет и в помине.

— Приветствую вас, мудрецы. Откуда такой интерес к вещам столь простым и грубым? И почему нетерпение заставляет вас проявлять любопытство прямо посреди дороги? Впрочем, я польщен торжественной встречей. А теперь вы можете расступиться.

По толпе перед нами прошел неуверенный ропот, она было качнулась назад, но Маэгон крепко стукнул о землю концом своего посоха.

— Слова! — воскликнул он громко. — Экскалибур! Меч королей. Мы должны знать, что он цел и по-прежнему служит тебе!

— Ах вот в чем дело! — весело рассмеялся я. — Ну и что же, если даже он не цел, когда служба его налицо? — я небрежно кивнул в сторону изуродованной головы убиенной рептилии.

Толпа снова заволновалась. Маэгон поскреб землю посохом, требуя внимания.

— Что бы ни сломало священную реликвию, — произнес он проникновенно-мечтательным голосом, — это значит конец твоей власти, Артур. И я уже не произношу «король». Искупить подобное можно лишь смертью. Тебе придется отправиться к богам и ответить перед ними — они тебя отзывают. Последуй же с нами сам. Непокорность повлечет кару стократ более жестокую и вечное проклятие — на всю эту землю и всех ее жителей.

Неслабо сказано.

По стеснившейся толпе прокатилась крупная взволнованная дрожь суеверного страха. Ей вечного проклятия явно не хотелось.

Я тихо посмеялся.

— Из чего только рождаются такие мрачные сказки? Ты даже не знаешь наверняка, сломан ли этот меч, а уже говоришь о проклятиях. Не в мече, впрочем, дело. Дело в мракобесии, которому я потакать не намерен. Ты должен знать, Маэгон, что во многом я все-таки христианин, и ваши законы терплю лишь по собственному желанию. Мудрость твоя мне не кажется очевидной. Белый дракон Вортигерна умер вместе с ним. А что такое Красный дракон, ты должен бы знать.

— Меч!.. — рявкнул Маэгон.

— Он принадлежит мне! — оборвал я его. Таранис подо мной зафыркал и загарцевал. Маэгон покосился на него и подавил желание отступить. — Не наоборот, жрец. Но я вижу, что в Камулосе сегодня поселилось предательство. И пока с этим не будет решено и покончено — никто не увидит Экскалибур! Я вижу, твой выбор уже сделан. Что ж, мы еще увидим, насколько он праведен, и кому из нас придется отвечать богам.

— Бран, — крикнул из заволновавшейся кучки друидов другой жрец. — А ты что скажешь? В чем правда?

Бран и Маэгон давным-давно соперничали за звание среди них мудрейшего.

Бран выпрямился, взирая на соперника с телеги как с трона.

— Когда говорят боги, Маэгон, я не спешу распускать язык. Пусть все идет своим чередом. Я лишь глаза и уши!

— Последователь Мерлина, — с усмешкой проронил Маэгон. — Не веришь плохому. Не признаешь, что миром правит сила, которую нужно кормить нашей кровью, принося в жертву то, что мы можем потерять, пусть с болью, чтобы не потерять главного, чтобы не потерять все. Твоя ставка под угрозой, Бран. Еще одна ошибка и слабость станут последней каплей. Кто не чтит, как должно, старых богов, попадает в жернова их мельницы и будет размолот. Ты понял меня.

Бран стойко смотрел на втайне уже торжествующего конкурента сверху вниз, но не выдержал, и его лицо прорезала озадачившая того озорная улыбка. Собственно говоря, после того как наши колдуны на некоторое время уединились в домике, где мы нашли самого Брана, он уже видел клинок целым и даже попытался поколоть им дрова. Сам он взглядов Маэгона изначально не разделял, но мы просто лишили его ненужного беспокойства по дороге, так как он подозревал, что именно так все и будет происходить, а неприятностей с сердцем ему на сегодня уже хватило.

— Я понял тебя. Но свершится лишь то, что свершится. Я нашел вам спасителя. Ваше дело и воля — искать себе погибели. Подобно зверю из бездны, чья туша лежит под холмом, людям на посмеяние, в чьих мертвых глазах ты можешь прочесть будущее своих заблуждений!

Бран презрительно толкнул ногой кол, на который была насажена голова дракона. Кол перекосило, голова под собственной тяжестью свалилась с него и с глухим стуком плюхнулась на дорогу. Друиды дрогнули и подались назад. Толпа за ними проделала это в утрированной форме, с охами и ахами. До некоторых лучше доходит со спецэффектами.

— Я сказал, — с презрительной усмешкой сказал Бран, украдкой лукаво поглядывая на Мерлина, который слегка улыбался в усы и пока намеренно не вмешивался. Каждому овощу — свое время!

— Что же ты предлагаешь? — спросил Маэгон, с усилием оторвав завороженный взгляд от нашего трофея.

— Ждать! — сказал Бран со зловещей улыбкой. — Ждать.

Маэгон потемнел лицом и прищурился, медленно, угрожающе поднимая вверх верхушку посоха в виде массивного черного колеса, а может, жернова.

— Ждать и гневить богов?..

— Маэгон! — послышался вдруг голос сбоку, не то чтобы громкий, но откровенно насмехающийся. Все, затаив дыхание, отвлеклись на заговорившего. Король Мельвас, как всегда производящий впечатление довольно устрашающее в своем полузверином наряде, в сопровождении не менее звероподобных приближенных, азартно оскалился. Кей, глядя на него, с сомнением напрягся. Мельвас посмотрел на нас с явным весельем. — Посмотри, Маэгон — на небе ни облачка! Откуда взяться грому? — И он рассмеялся своим жутковатым лающим смехом — его люди подхватили — потом резко остановился, поднял руку в пугающей тишине, и со всей своей бандой перешел к нам.

— Что, все эти смельчаки, что не с нами — против нас? — спросил он с издевкой, окидывая толпу орлиным взором. Толпа, на самом деле просто любопытствующая, скромно затихла, еще подаваясь назад и понемногу рассасываясь по сторонам, чтобы ее ни в чем не заподозрили.

Маэгон посмотрел на короля Клайдского пораженно, если не потрясенно — он не ожидал подобной выходки от него, поклонника древности, прежде не брезговавшего человеческими жертвоприношениями. Но с того единственного раза, которому я был свидетелем, Мельвас перестал находить удовольствие в бездарной трате ресурсов, так и не принесшей ему желанного результата. Странно, правда, что он сейчас решил не воспользоваться случаем. Впрочем, он всегда был себе на уме, и друиды ему тоже не указ.

Стоявший особняком ото всех Кадор задумчиво поглядел в одну сторону, потом в другую и потер подбородок.

— Закон есть закон, — словно нехотя проговорил Кадор со вздохом мудро воздерживающегося. — Всегда может быть доказано на деле, на чьей еще стороне сила. — Он пожал плечами и развел руки. Константина рядом с ним не было. Тот держался поодаль, почти не двигаясь, и следил за происходящим молча и пристально, мрачно прихватив зубами губу и хмурясь. На отца он поглядывал с еле сдерживаемым раздражением, если не с презрением. Тот в его сторону не смотрел вообще, делая вид, что его не существует. Момент Кадору не нравился, он явно не считал его выигрышным, при любом раскладе. Константину он, с одной стороны, не верить не мог. Но он бы не желал связываться с языческими штучками, которые могут поворачиваться своим жалом в любой момент в какую угодно сторону, невзирая на мирскую пользу и логику. И он сомневался, стоит ли ему как-то поддерживать того, кто считается его родичем. В случае если тот проиграет и навлечет на себя по недосмотру все обещанные проклятия, это может сказаться и на самом Кадоре не самым радужным образом. — Я желал бы быть лишь беспристрастным наблюдателем и взять на себя труд проследить, чтобы разрешение спора велось честно и все стороны были ограждены от беспорядков, поспешных или недостойных деяний, и чтобы вред, какой может быть посеян, свелся к возможно меньшему. Думаю, честный бой между избранными сможет разрешить затруднение должным образом и показать, чего именно желают боги, каковы бы ни были посылаемые ими знаки, которые нам, смертным, легко постигнуть ошибочно, раз даже мудрейшие из нас друг с другом не согласны, и навлечь на себя беду, вкупе к тем, коих и так у нас немало.

— Благодарю, любезный кузен, — сказал я серьезно. Это было как раз то, что нужно. — Так мы и сделаем. За замком есть большое ровное место. Все усомнившиеся могут собраться там и проверить нашу силу на деле и на собственной шкуре. Отправимся туда, и пусть на одном конце поля встанут те, кто еще верен короне Камулоса, а на другом — те, чья вера нуждается в подкреплении. Солнце уже склоняется, но пока еще достаточно высоко, и прежде чем оно коснется западных холмов, все будет решено. Dixi, — бросил я друидам на латыни. Почти откровенное издевательство — напомнить им о Риме. Они стерпели. Пока.

— Кстати о короне, — пробормотал Кей ворчливо, когда напряжение схлынуло, и все возбужденно зашевелились и загомонили, собираясь к указанному ровному месту за замком. — Ты бы уж не бросал ее где попало.

Один из его людей подал ему некий предмет, завернутый в алый шелк, а Кей с ухмылкой передал его мне.

— Надеюсь, запасной меч ты для меня тоже прихватил? — спросил я ехидно. Кей надулся и закатил глаза.

Бедвир кашлянул и с улыбкой протянул мне меч.

— Твой собственный. Помнишь, как ты отдал его мне, у алтаря Гофаннона?

Я взял и меч, и с любопытством посмотрел на Мельваса. Не всерьез ли он принял слова, сказанные когда-то у каменных ножен скандального королевского меча?

— Как насчет знамений, Мельвас, баньши сегодня ночью не кричали?

Тот ответил знакомой волчьей ухмылкой.

— Может, что-то и крякало. — И загадочно прибавил: — Смотря для кого.

— Чихать я хотел на всех ваших баньши, — проворчал Хорс и обратился к своему бульдогоподобному помощнику. — Седрик, на твоем месте, я проверил бы не только мечи и топоры, но и луки. До одного капища нам эти священные действа.

— А я постараюсь держать поблизости адскую гончую, — зловеще пообещал Бедвир.

Когда-то этот пустырь использовался в более цивилизованных целях. Вбитые в землю, еще оставались фрагменты посыпанных ракушечником дорожек и осколки клумб. В одном углу, рядом с почти целыми солнечными часами, сохранился полуразрушенный фонтан, служивший в последние времена поилкой для лошадей. Олаф собирался устроить тут как-нибудь показательную водную феерию, но пока просто наладил снабжение поилки свежей водой и избавил ее от всякой дряни, накопившейся за бог знает сколько времени. Кроме статуи безымянного божества в центре, от которой мало что осталось — собственно, статуя давно была разбита и повержена, так что из воды поднималась только оббитая и позеленевшая от водорослей мраморная рука. Олаф никак не мог придумать, что лучше — просто выбросить ее оттуда или еще можно как-то попробовать ее восстановить, и потому не трогал совсем, даже не поднимая, пока не придет к определенному решению. В конце концов, была еще масса вещей, отвлекавших его внимание, а торчавшая из воды рука выглядела довольно забавно сама по себе, не очень-то напрашиваясь на немедленное исправление ситуации.

Недалеко от фонтана расположился наш роялистский лагерь. Колдуны предпочли пока отсиживаться в небольшом шатерке, особенно не показываясь. Там же с ними скрывался и Экскалибур, не только восстановленный, но теперь куда более прочный и, для полноты колдовства, нержавеющий. Новые фигуры в нашей компании вызывали некоторое любопытство, но несильное, представляясь в данный момент не столь существенными, как назревшая внезапно проблема.

Бедвир взял с собой Марцеллина и действительно сходил за Кабалом. Но вернулись они даже не втроем, а впятером, сопровождаемые мальчишкой в потрепанном плаще грума с низко опущенным капюшоном, из-за пазухи которого выглядывала любопытная, черная как сажа мордашка королевы Мэб. Что-то в этом груме было знакомое. Не успел я как следует приглядеться, как он неуклюже спихнул капюшон назад, и я во всей красе узрел принца Гарета Лотианского.

— Что это ты здесь делаешь? — ошарашенно воскликнул я.

Глаза Гарета возбужденно блестели.

— А правда, что черные кошки приносят удачу? — вопросил он одновременно со мной.

— Истинная.

— Вот здорово! — чуть не захлебнулся Гарет. — Никогда не думал, что увижу настоящего дракона, ну или хотя бы его голову! Если уж ты с ним справился, ты ведь не позволишь им взять над тобой верх, правда? — он восторженно уставился на меня.

— Во-первых, — назидательно сказал я, воспользовавшись паузой в его словах, — запомни на будущее — никогда не пытайся справляться с драконом в одиночку. Разве только у тебя не будет выбора. Во-вторых — зачем ты здесь? Тут для тебя небезопасно.

— Ну да… — протянул он недоверчиво. — Это только мама так думает. Я знаю, что безопасно. Меня и так никогда никуда не отпускают, а сбегать выходит так редко… а потом еще считают меня никчемным. Я же знаю! — его голос расстроенно упал. — И не хочу я возвращаться. Мой отец собирается выступить против тебя. Может, если ты скажешь ему, что я с тобой, он не станет? Это бы его испугало…

Испугало? Ну и шуточки. Я взял Гарета за плечи и слегка потряс. Королева Мэб недовольно мяукнула.

— Гарет, о чем ты говоришь? Как ты можешь этого хотеть? Это, знаешь ли, чертовски плохо бы выглядело. Никогда не следует так поступать, если хочешь рассчитывать хоть на какую-то ответную честность. Так что извини, но воспользоваться этим маневром я никак не могу. Тебе придется вернуться.

Не то чтобы мне хотелось от него избавиться. Тем более что я чувствовал некоторую вину за то, что так и не нашел случая поговорить о нем с Моргейзой — наши встречи были мимолетны, и она каждый раз так ловко ускользала от этой темы, что я опять вспоминал о ней, когда бывало уже поздно. Но сегодняшний случай совсем не казался мне удобным.

— А, да ты хоть знаешь, что это плохо… Я хотел бы… А как он может не видеть, что это так… — он неопределенно помахал руками, — ну как в сказке! Правда! Я вовсе не хочу возвращаться!

Я ободряюще похлопал его по плечу.

— Кей! — позвал я. — Отряди-ка несколько человек, пусть проводят принца Лотианского туда, где его наверняка уже ищут. Ему здесь не место.

Гарет скорчил совершенно несчастную рожицу.

— Не обижайся, Гарет. Тебе тут и правда не место. С отцом твоим ничего не случится — я прослежу. А когда все решится и все будет в порядке, обещаю, что поговорю с твоими родными, и мы тебе придумаем какое-нибудь приключение. Может, даже вместе выйдем в ближайший поход. Так что не грусти, все будет хорошо.

— Не отсылай его, — внезапно послышался сзади голос Мерлина. Я удивленно оглянулся. Мерлин стоял за моей спиной. Не иначе, как его привлекло мяуканье королевы Мэб. Отец всегда обожал кошек. Гарет уставился на него во все глаза, с надеждой и изумлением.

— Это невозможно, — решительно ответил я.

— Сколько тебе лет? — спросил Мерлин Гарета.

— Тринадцать. Почти.

— Вот видишь, — сказал Мерлин. — Он уже взрослый человек. На дворе же благословенный пятый век. Он имеет право на самостоятельные решения.

Гарет просиял и убедительно закивал. Кей остановился рядом и крайне подозрительно поглядел на новую личность, дающую мне советы. Но на Гарета он поглядывал с улыбкой.

— Дело совсем не в этом, — возразил я. — Я не хочу, чтобы потом говорили, будто я удержал при себе Гарета как заложника, чтобы надавить на его отца.

— Чепуха. Он же пришел по своей воле. Нельзя этого не уважать и так просто от этого отмахиваться.

— Я вовсе не отмахиваюсь! — возмутился я. — Мне нравится Гарет. И будьте уверены, я оценил то, что он пришел.

— Тогда пусть остается. Никто ведь не собирается причинить ему вред. К тому же он, кажется, твой родной племянник? Никуда из семьи он, считай, не ушел.

— Точно! — выдохнул Гарет.

— Ну уж не знаю, как это мне простит его матушка — моя сестрица… — Даром, что названная. Я покачал головой и усмехнулся, подумав, что это все же, наверное, к лучшему и так ей и надо, раз уж Гарет так стремится вырваться из-под душной опеки.

— Артур, я останусь! — заявил Гарет, радостно подпрыгивая, правильно расценив мою усмешку.

— Если человек так этого хочет, — проговорил Мерлин, — ему просто нельзя отказать.

— Ну хорошо, хорошо, считайте, что уговорили, — кивнул я. — Но вот прослыву злодеем — будете знать!

— Ура! — завопил Гарет и подкинул в руках слабо протестующего котенка. — Она действительно приносит удачу!

Мерлин ненавязчиво отобрал у него котенка. Вскоре недовольное мяуканье сменилось умиротворенным мурлыканьем. Кошки отца тоже всегда обожали.

— Пошли, Гарет, посмотришь поближе на голову дракона. Ты ведь умеешь хранить секреты? — И он увел его с собой. Может, Гарет и остается с нами, но на поле его никто не пустит, пусть мне не рассказывает никто про его солидный возраст.

Я посмотрел на ту сторону. Трудно было сказать, что именно творится во вражьем стане. Курился дым над жаровней, над которой колдовал Маэгон, скопление народа гудело и колыхалось как пчелиный рой. Кадор расставлял по краю поля оцепление и приглядывал за всем взором мудрого, но раздраженного филина. И никто из них еще не знает, что результат предопределен. Когда-то что-то говорил наш добрый Линн о естественности власти, имеющей неестественное происхождение, о ее сверхъестественности и божественности. Смешно. Ему все это уже не осуществить. Но мы ведь не имеем в виду ничего такого далеко идущего, не правда ли?

— Что-то не пойму, движется ли дело, — сказал я.

— Они посылали за Пеллинором, — сообщил подошедший с сатанинской улыбкой Мельвас. — И появился он совсем недавно. А у Кадора вышла ссора с сыном. Константин рвется в бой, а отец ему запрещает. Маэгон шипит, что родительское мнение в делах богов не указ. Кадор посылает Маэгона ко всем чертям, называет его поганым язычником, по которому геенна плачет, и грозит объявить друидов в Корнуолле вне закона.

— Молодец какой! — невольно восхитился я.

Подошедший было Бран что-то кудахтнул, и с обиженным видом отлетел к фонтану, посмотреть, не отражается ли в воде что-нибудь судьбоносное.

— Школа Мерлина вне подозрений! — крикнул я ему вслед на всякий случай. Бран отмахнулся, мол, и сам знает.

Кадор протяжно дунул в рог, призывая к готовности.

— Ну вот, что-то уже готово, — сказал Кей. — Сейчас посмотрим, кто выйдет первым…

На той стороне вдруг раздались крики и шум схватки. Люди Кадора бросились было туда, но маленький осиный рой уже вылетел из толпы и, отделившись от нее, распался на полдюжины человек. Маэгон что-то гневно кричал им, они отвечали ему полным презрением. Потом эти шестеро направились через поле к нам, один из корнуэльцев обогнал их и помахал руками, видимо, показывая, что это еще не начало, а все еще перераспределение сил. Другие из людей Кадора проследили, чтобы им никто не препятствовал.

— Паломид! — с непонятным воодушевлением воскликнул вглядывавшийся Хорс. Только что русая борода у него радостно не раскраснелась. — Ну, сукин кот! Всегда знал, что у него ветер в голове — надо же, решил к нам податься!..

Саксонский посол только что не прыгал на одной ножке, откровенно веселясь. Его лейтенант Седрик взирал на него со скорбной смиренной миной.

— Правильно, крошка! Пусть этот старый пень сам отдувается! — веселился эделинг. Под старым пнем он, видно, имел в виду Пеллинора.

Заметив наконец, что все на него уставились, Хорс унялся и напустил на себя солидный вид, довольно разглаживая усы и бороду.

Вприпрыжку прискакал новоиспеченный епископ Блэс.

— Воистину достойный юноша! — сообщил он, благодушно кивая в сторону Паломида. — Жаль, что не христианин.

Бран закатил глаза и презрительно фыркнул.

Паломид приблизился и, не доходя до нас нескольких шагов, поклонился в мою сторону.

— Приветствую тебя, мой король. Человек, который может одолеть чудовище, стоит того, чтобы я за него сражался, есть при нем какой-то древний меч или нет. — Тем более что Паломид все равно никогда не мог его толком разглядеть. — Что-то жрецы напутали. Меня лишь удивляет лорд Пеллинор.

Да уж, подумал я. Пока Камулосом управляла эта команда, в замке все же, кажется, не обреталось никаких алтарей для человеческих жертвоприношений. Пора разобраться с тем, что мы тут понавезли.

Я пожал Паломиду руку.

— А с тобой я ничего общего иметь не желаю, — заявил Паломид ухмыляющемуся Хорсу и задрал нос. Хорс мне весело подмигнул.

— И все-таки, Пеллинор на той стороне, — уточнил Бедвир. — Но боги, надеюсь, все же на нашей.

— Бог, — машинально поправил Кей.

— Именно, — кивнул Бедвир.

— Вот мы и собрались, кому жизнь не мила! — промолвил Мельвас, с мечтательным видом хлопнув в ладоши и потерев руки. — Если проиграем, нам всем глотки перережут, и это если еще повезет!

— Точно, — согласился я. — Все помнят мое пожелание? По возможности, поменьше убивайте.

— Ты в своем уме? — поинтересовался Мельвас.

— В нем… Галахад, а ты куда? — Я выразительно глянул на беззаботно приближающегося Фризиана, пробующего на ходу, достаточно ли хорошо заточен его меч, постучал пальцем по виску и указал на его руку в лубке. — Ты не будешь в этом участвовать.

— Почему? — простодушно изумился Фризиан. — Ты только подумай как эффектно — одной левой!

— Мало было ткнуть дракона в глаз? Лавров на сегодня не хватает? Или мечтаешь о посмертной бессмертной славе?

— А если да, то что?

— Ничего. Твое дело.

— Эй! — воскликнул Мельвас, оглядываясь не то насмешливо, не то затравленно. — Проклятье на ваши головы! Что вы затеяли? Хотя, похоже, это значит только одно — вы знаете, что ничем не рискуете! Ведь так?

— Вовсе нет, — искренне потряс головой Фризиан.

— Конечно, так, — сказал я. — Поэтому я и хочу, чтобы все мы попробовали обойтись самой малой кровью. Хотя понимаю, что совсем без нее не обойдется, иначе ни до кого ничего просто не дойдет. К сожалению.

Кадор протрубил вопрошающий сигнал. Я взял рог у Кея и ответил. Пусть первый выходит.

От толпы на том краю поля отделилась небольшая группа. А вот и еще один так называемый родственничек — король Лот. И его команда в дюжину паладинов. Ну ладно, насчет дюжины я приврал для красного словца, их был только десяток, и сам Лот — одиннадцатый. Думаю, он понятия не имел, куда подевался Гарет, и я не буду первым, кто ему об этом скажет.

— У него щит, — заметил Бедвир с неким намеком в голосе. Он уже предлагал мне прихватить с собой такую штучку, да я отказался.

— А у меня меч длиннее, — сказал я.

— Ты прямо как Галахад, — довольно ехидно заметил он.

— Только у меня рука не сломана. Ну что, десяток добровольцев для первого боя наберется?

После некоторого отсева желающих, остались, помимо вездесущих Гавейна, Ланселота и Галахада: Мельвас, Паломид, Хорс, Седрик и конечно же Кей, Бедвир и Марцеллин.

Пожалуй, с такой компанией все должно пройти отлично. Напоследок удовлетворенно кивнув, я сбросил алый плащ, оставшись во всем черном, не считая, конечно, деталей разнородного металла.

— Вороны — мои любимые птички, — напомнил я Кею, перехватив его веселый взгляд.

— Ясно, — сказал Кей. — Значит, ты говоришь, что убивать надо поменьше?

— Они об этом пока не знают.

Лот поджидал меня, стоя чуть впереди своих людей. Кроме щита, его прикрывал его любимый тисненый кожаный панцирь, с которым он, похоже, сроднился. Я не сразу понял, смутило его или вдохновило мое внешне куда более наплевательское отношение к защите. Но не объяснять же в такой ситуации, что после всяких там драконов я заподозрил у себя в левом плече некое растяжение и при первом же ударе по щиту соответствующая рука может вообще отняться и превратиться в мертвый груз, так что лучше на нее особенно и не полагаться.

Лот приветственно поднял руку, с некоторой тревогой стрельнув своими темными глазками на подвижной, немного смахивающей на мышиную, физиономии на зловеще вырисовывающуюся в солнечных лучах жутковатую фигуру Мельваса.

— Позволь сказать тебе пару слов, Артур, прежде чем мы начнем.

— Конечно, — ответил я с легкой заминкой. Может, он все-таки знает о Гарете? Похоже, заминка от Лота не укрылась.

— Я понимаю, зачем ты это сделал, — сказал он сочувственно. — Я озадаченно поднял бровь, но прежде чем успел придумать оправдание, он продолжил: — Я поступил бы на твоем месте точно так же. Победив чудовище и оказавшись сам обреченным на смерть, я бы тоже предпочел умереть сражаясь, от меча, а не под друидским ножом.

Я с изумлением воззрился на Лота. Ах вот что он, оказывается понял! Тогда Гарет здесь совсем ни при чем.

— Ты ведь все равно не сможешь продержаться против всех, — продолжал Лот, воодушевленный моим странным взглядом. — Что, если ты слишком устанешь и не сможешь сражаться? Если ты понимаешь, что я хочу сказать — ты мне нравился, Артур, и ты брат моей жены. Не сомневайся, если ты дашь мне возможность, я сделаю все быстро и чисто. Ты едва ли успеешь что-то почувствовать. Клянусь!

Ах значит, если я дам ему возможность?.. Ну и дипломат наш дорогой Лот! Не удержавшись, я расхохотался, восхищаясь подобной непосредственностью. Лот принял сперва скорбный вид, потом слегка насупился.

— Спасибо, брат! — весело сказал я наконец, утирая выступившие от смеха слезы. — Я отлично все понимаю! Будь покоен. Так почему бы нам не начать?

Лот глянул на меня еще раз с сомнением — издеваюсь я над ним или меня просто разобрал пресловутый «юмор висельника», и мы обнажили мечи. Еще двадцать человек почти одновременно сделали то же самое. Поразительная музыка. Старательно прикрываясь щитом, обтянутым жесткой кабаньей шкурой, Лот двинулся в атаку.

Бой не продлился и пары минут. Тянуть было незачем. Народу и правда было много, и чем быстрее будет кончаться каждая конкретная схватка, тем не только быстрее кончится все представление, но и меньше окажется загублено невинных душ. Я быстро порубил щит Лота в капусту, уворачиваясь от ошметков которого он споткнулся и с незначительной моей помощью растянулся на земле, с моим клинком, застывшим у его горла.

— Постой! — поспешно вскрикнул он. — Я не желал тебе зла! Я хотел лишь предотвратить ненужную жестокость!

— Сдаешься? — спросил я.

Он кивнул, косясь на слишком близко сверкающее лезвие.

— Тогда ее и не будет. Пусть твои люди сложат оружие.

Как только это было сделано, я протянул Лоту руку и помог подняться. Лицо у него было совершенно пунцовое, и в глаза мне он предпочитал больше не смотреть. Впрочем, кроме растерзанного щита, никакого ущерба он не понес. И его люди почти что тоже. Разве что Галахад слегка распорол своему противнику предплечье, а противник Мельваса, когда бой остановился, а следовательно и утонченная игра с ним Мельваса в кошки-мышки, упал в обморок от облегчения. Марцеллин получил ранение в бедро — не тяжелое, но на сегодня из строя выбыл.

— Кажется, я ошибся, — полувопросительно проговорил Лот.

— Ничего, — ответил я. — Это бывает. Если бы я знал лишь столько, сколько ты, пожалуй, я бы принял твое предложение.

Он еще немного покраснел:

— Я ничем тебя не оскорбил?

— Ерунда.

— Может, у тебя и получится, — сказал он с сомнением. Потом слегка потряс головой: «да нет, не может быть!» И побрел прочь с поля.

Следующая попытка, возглавляемая Уриенсом Гоорским, со всего лишь шестью соратниками, была подавлена еще скорее. С несколько более серьезными последствиями: Хорс на что-то оскорбился и перерубил своему оппоненту ключицу, после чего выживание последнего оказалось под большим вопросом. Интересно, на какой стороне оказался бы скандальный старичок Леодегранс? Этого мы никогда не узнаем. Мельвас, Седрик и Галахад, решивший передохнуть после случайного удара по раненой руке во время первого боя, в этой схватке не участвовали.

Далее последовали Родарх Деметский, еще пара властителей из Уэльса и еще кое-кто из мелких князей. Более-менее серьезно пострадавших в этих схватках тоже можно было пересчитать по пальцам. Мельвас в перерыве обеспокоенно перехватил меня.

— Артур, тебе следует убивать. Напугать их, иначе они будут продолжать лезть и лезть, раз это обходится им дешево! Убей хоть одного — другие присмиреют.

— Знаю. Обещаю, как только подвернется удобный случай, так и сделаю.

И случай подвернулся. Один дикий князек с севера, и прежде всем известный как редкая скотина, начал с того, что вылил на всех присутствующих здоровенный ушат непристойностей, причем таких, каких не следует слушать не только дамам и подрастающему поколению, но и пиратам в портовом борделе, понося наши, мягко говоря, бабьи порядки и вещая, что мечи их жаждут погрузиться… ладно, дальше сплошной фрейдизм, интересный только психоаналитикам. Сопровождали его всего лишь пятеро.

— Тот самый случай! — довольно заметил я Мельвасу. Дело было даже не в сиюминутном поведении жертвы. Народная молва составила ему такое «досье», жить с которым, по-моему, совершенно незачем. Даже здесь в Камулосе он позволил себе пару весьма неприятных выходок, хотя и не совсем удавшихся, благодаря один раз Галахаду, а другой Ланселоту, и довольно невинных по сравнению с тем, что о нем рассказывали, и уже получал от меня кое-какие предупреждения. Поскольку дело касалось дам, уточнять не стану.

И чтобы получилось еще страшнее, я пожелал порубить их всех в одиночку. Это было, конечно, не совсем по правилам, но предложи я такое условие, никто из противников возражать бы не стал. Зато была буря возражений с другой стороны. Но уже порядочно заведенный и разгоряченный предыдущими победами, я решил настоять на своем. Только Мельвас, еще один такой же самоуверенный и кровожадный, никак не соглашался отказываться от удовольствия. В конце концов, пришлось ему уступить, а уж вдвоем мы сумели отбиться от прочих желающих принять участие в воспитании дикаря Агвизеля, а заодно и всех случайных свидетелей.

— Выходи, Хрендрагон! Выходи, подлый трус! — выкрикивал Агвизель на свою голову, а венцом всего, в приступе эксгибиционизма, обнажил свои костлявые филейные части, и разразился совершенно неприличной радостью, увидев, что нас только двое.

Может, кому-то и кажется, что трое на одного — достаточно хороший расклад для тех, кого трое, но на практике вышел короткометражный фильм ужасов. Те трое, которым достался Мельвас, выглядели поозабоченней, чем те, что оказались напротив меня. Эти последние были уверены в том, что худшее им наверняка не грозит, вследствие мягкости если не моей руки, то сердца, а может быть, головы. Им было невдомек, что отказавшись от явного преимущества, я отказался всего-навсего от всяких угрызений совести.

Когда Мельвас распорол брюхо первому, я уже загонял меч в глотку второму — первый уже слабо хрипел и бился на земле, теряя остатки крови и дыхания через почти перерубленную ногу и рассеченную до легкого ключицу. А ведь я бы даже не сказал, что особенно торопился. Такие дела надо совершать со смаком… Несмотря на стоны и вопли, вокруг воцарилась тишина, какой не было с самого начала. Над полем наконец повис страх. Я ощущал его и пил — с неожиданным, нездоровым, леденящим наслаждением.

— Извини, приятель, — ласково сказал я, наступая на пятящегося, смертельно побледневшего и трясущегося Агвизеля, который наконец-то понял все мои предупреждения. — Кто-то ведь должен сегодня умереть. Ты отлично подходишь.

От первого же удара его меч полетел в сторону. Вторым я легко вогнал лезвие ему под ребра и косо дернул. Он попытался поймать хлынувшие в рану разорванные внутренности. В абсолютно трезвых глазах стоял потусторонний ужас.

— Во имя богов!.. — просипел он, падая на колени. — Нет!

— Поздно, — сказал я. Запах крови приятно пьянил. — Все равно теперь умрешь. Выбирай — быстро или медленно, когда сгниешь живьем от заражения.

Он тоскливо вздрогнул и подставил шею. Закончив, я оглянулся на Мельваса, и тут же подскочил ближе. Вот ему приходилось туго. Двое оставшихся сильно на него наседали, хотя один из них уже сильно припадал на одну ногу.

— Эй! — окликнул я. — Агвизель мертв. Вам этого недостаточно?

Они приостановились, и один, тот, что покрупнее и не хромал, издал короткое ржание.

— Мертв? Ну и пес с ним!

Потом северянин с оценивающим любопытством уставился на меня поверх небывалой густоты и черноты зарослей на лице.

— Как думаешь, ты и против меня выстоишь?

Я улыбнулся и приглашающе приподнял окровавленный клинок. Здоровяк ухмыльнулся.

— Отбой! — сказал он весело, пятясь и поднимая руки, чуть разводя в стороны, так что хоть меч в них и оставался, но был уже демонстративно безопасен, пока он не убрал его в ножны, очень аккуратно, всячески показывая свою добрую волю. Затем он нетерпеливо глянул на труп Агвизеля, вернее, на свалившуюся с головы того помятую, явно низкой пробы, но золотую диадему. — Если ты не против, — проговорил он, кивая на оный предмет. — Агвизель был моим братом.

Судя по счастливому тону говорившего, кровная месть мне точно не грозила.

— Я не против.

Мельвас стоял, опираясь на меч и устало отдуваясь. Ему вообще было не до таких глупостей. Так что он тоже не был против.

Северянин ловко подхватил венец с земли и стряхнул с него жирноватую от крови грязь.

— Ты — хороший вождь, Артур, — сказал он серьезно. — С тобой можно иметь дело. Меня зовут Карадос. Теперь я вместо Агвизеля. Пока ты жив, я буду тебе верен. Идет?

— Идет, — кивнул я, и мы расстались добрыми друзьями.

Мельвас откашлялся.

— Его я бы тоже прикончил, — хрипло заметил он с легким сожалением. — А впрочем, может и так хорошо.

— Ты не пострадал?

— Нет. Выдохся, дурак старый. Решил порисоваться, как мальчишка. Мог бы понять сразу! — Я вопросительно посмотрел на него. — Этому недоношенному вонючему хорьку было велено тебя разозлить, это же ясно как день, спровоцировать на то, на что ты чуть и не пошел… Ну я понимаю, в твоем-то возрасте! Но я-то! Выйди ты один на шестерых, как ты хотел и, понятное дело, если тебя и не убьют, то вымотают так, что следующий удар станет точно последним. Двое на шестерых, конечно, тоже счет неплохой. Ты еще можешь держать меч?

— Конечно, — успокоил я его. — Это была чепуха.

Мельвас пробурчал под нос серию нечленораздельных ругательств. И раздраженно посмотрел на трупы. Зрелище его смягчило.

— Нам повезло, что когда нужно, ты все же умеешь становиться беспощадным и время не тянешь. Но мы сейчас очень недалеки от поражения.

— Тебе необязательно принимать участие в дальнейших схватках.

Я посмотрел на противоположную сторону. Там шло какое-то брожение, и новая группа формировалась с опозданием.

— Мне — нет. А кое-кому — обязательно.

Я ухмыльнулся.

— А ведь когда-нибудь турниры станут пустой забавой!

— А? — не понял Мельвас.

— Извини. Дурная привычка говорить вслух с самим собой всякие глупости.

— Ну вы и порезвились, — услышал я осторожный голос Гамлета, остановившегося неподалеку и ошарашенно поглядывающего на лужи крови. — Кажется, дело идет к кульминации.

— Давно пора, — сказал я беззаботно.

Гамлет смотрел на меня знакомым задумчивым взглядом и потирал подбородок.

— Тебе это понравилось, — произнес он.

Я пожал плечами:

— Есть время собирать камни и время разбрасывать.

— Ладно, — пробормотал Гамлет и отвернулся. — Давай отойдем от мертвецов. А то люди Кадора никак не решат, пора ли их оттаскивать, или просто безопасно ли подходить.

Кадор объявил минутную передышку, пока готовилась следующая команда, отстаивавшая права богов и желающая отправить нас ко всем чертям со всей возможной помпой.

— И все же вышло грязно, — заметила подошедшая Антея, решившая заодно проверить, не оказались ли повреждены некоторые сугубо резервные средства защиты, скрытые среди привычных деталей моего повседневного костюма. — Ну что ж, какие времена, такие нравы. Только знаешь что? После Стоунхенджа мне пришла в голову одна мысль. Не стоит совсем уж недооценивать этих людей.

— Не волнуйся, я их не недооцениваю. Разве что себя переоцениваю. Но дурака не жалко.

Она засмеялась.

— Я этого не говорила! Хорошо, все в порядке. Пожалуй, будет самым простым, если в крайнем случае ты воспользуешься кольцом, — она постучала ногтем по небольшому перстню с красным искусственным камнем, который, собственно, не был камнем, на безымянном пальце моей левой руки. Ты помнишь, как оно включается — если надавить ногтем большого пальца на трещину на ободке…

— Конечно, помню…

— У меня идея. Если задеть в этот момент камнем по чужому клинку, того парня здорово тряхнет током. И никто ничего не поймет!

Я засмеялся.

— Точно. Такая старая, старая сказка о человеке, который мечом отбивал все капли дождя. Мне всегда хотелось узнать, что бы произошло, случись рядом молния. Такой отличный громоотвод!

Кадор протрубил трижды переливчатый сигнал.

— Ну слава богу! Последний акт и занавес! А потом — явление меча народу! — Я по-братски поцеловал Антею в щечку, она смешливо фыркнула, и мы расстались.

Всего лишь пятеро воинов выдвинулись с той стороны, и начали приближаться, медленно, торжественно, слегка вразвалочку, как фигуры сказочных зверей. Обнаженные заранее мечи поблескивали, как и фанатичные взгляды. На этот раз вел Пеллинор, а за ним шли не те, кого он отбирал как подчиненных себе, а такие же убежденные полусумасшедшие упрямцы, собранные с бору по сосенке. И это было куда серьезней, чем все предыдущее представление вместе взятое. Галахад снова рвался в бой и, учитывая серьезность положения, был допущен. Лишних жертв, особенно из числа друзей, по-прежнему не хотелось. Ланселот и Гавейн были чем-то самим собой разумеющимся. И еще мы прихватили с собой Кея. После того как во время ордалий в Лондиниуме у него сломался меч, он буквально рыл землю копытом.

— Приветствую вас, идущие на смерть! — сказал я небрежно, делая вид, что обращаюсь к воинству Пеллинора.

— Уже и Цезарь! — заметил Олаф. — Это прогрессирует!

— Я еще скромничаю.

— Знаю, Господи!

И мы с улыбкой пошли им навстречу. Однако не успели мы сойтись, как случился маленький переполох. Послышались растерянные крики, шум, и внутрь круга ворвался бешено ржущий вороной жеребец. Всадника никто не торопился останавливать, как это сделали бы с любым другим посторонним при помощи стрелы или снаряда из пращи. (Хотя пара камней, кажется, все-таки, пролетела). Кадор гневно завопил:

— Константин!..

Подлетев к нам, лихой принц Корнуолла, не дожидаясь остановки коня, ловко соскользнул на землю и, обнажив меч, плашмя ударил скакуна по крупу. Тот всхрапнул и умчался прочь. Получил передышку, бедняга.

— Следуя голосу совести, — вызывающе объявил принц Корнуолла, — я здесь! Пусть все знают, что именно я принес весть о проклятии. Я знаю, что видел именно то, что видел. И для меня было бы бесчестьем остаться теперь в стороне. На жизнь или на смерть, я вступлю в бой, отстаивая истину! — И он задорно, с насмешливой улыбкой, отсалютовал мечом. Надо отдать ему должное, жест получился красивый. И я бы даже сказал, довольно смелый. Впрочем, я всегда говорил, что он кто угодно, но только не трус.

С ответной усмешкой, я кивнул головой.

— Ты видел то, что видел. Просто иногда этого бывает недостаточно. Что ж, по крайней мере, это простительно.

Константин усмехнулся и злорадно глянул на Пеллинора, отступая ближе к его армии.

С безумной спешкой, видно обогнав еще кого-то рвущегося в бой, в нас сзади врезался Бедвир. Других причин его спешке быть не могло. Раз уж на другой стороне появился лишний, то и у нас мог появиться безнаказанно.

— Кажется, вам понадобился шестой! — выпалил он и покосился назад, где развеселая парочка — Хорс и Паломид разочарованно возвращались к зрителям у солнечных часов.

Кей рассмеялся и приветственно хлопнул приятеля по ладони. Мы сделали то же самое. Константин демонстративно презрительно наморщил нос. Скотина он, что ни говори.

— Довольно, — провозгласил теряющий терпение Пеллинор своим мощным и сухим как коряга голосом. Похоже, все невольно вздрогнули. Так уж он действовал на слух. Да и внешностью Пеллинор, как я уже как-то отмечал, обладал незаурядной. Хотелось бы вам связываться с ожившей виселицей? Да с такими-то нечеловеческими немигающими глазами? И с косой в руках? Ну ладно, с мечом — тоже мне, разница.

— Верно, — сказал я, раздраженный его тоном. — Заминка вышла с вашей стороны, как я понял. Но теперь, надеюсь, все довольны и готовы.

— Довольно, — повторил Пеллинор еще более непререкаемо. В его глазах проскочила сумасшедшая гневная искра и опять чуть приугасла, затаившись где-то в глубине. — Вы знаете, что ваши жизни в наших руках, а ваше противление — святотатство. Все кончено. Сдавайтесь.

Он поднял меч, уставив на меня острие своего клинка подавляюще повелительным движением. Все, кажется, непроизвольно застыли.

— Не говори мне о святотатстве, гончий пес богов, — холодно усмехнулся я, поднимая в ответ свой клинок. — Святотатство — упрощать веру до глупости. Пятнать алтари человеческой кровью. И благодарить смертью за избавление от напасти, потому лишь, что некий предмет мог пострадать ради того, чтобы предотвратить гибель, быть может, многих людей.

— Артур, — мягко проговорил этот оживший мертвец. — Ты знаешь, что я не стану тебя убивать. Тебе придется остаться в живых — на некоторое время. Чтобы умереть так, как ты этого заслужил. Ради тебя змей вышел из-под земли, чтобы подвергнуть всех опасности, — и на этих его словах я действительно ощутил неуверенность, на мгновение. — Но твои люди еще могут избежать этой участи, если сложат оружие.

— Вы его слышали? — спросил я, оглянувшись.

— К черту его, — свирепо заявил Кей. — Давно ли эти священные мясники повылезали из нор, так что теперь в норах уже мы? К черту!

— К черту, — эхом, непривычно зловеще отозвался Бедвир. Прозвучало это у него даже внушительней, чем у Кея.

— Запущенный случай, — довольно добродушно вздохнул Гавейн. — Вправим-ка всем мозги!

— Да, давайте быстренько вываляем их в пыли и все закончим! — нетерпеливо прибавил Ланселот.

— Куда торопиться, давайте еще поглумимся! — предложил Галахад.

— Вы все умрете, — ровным голосом проговорил Пеллинор.

— Я с самого начала знал, что это разговор глухих, — кивнул я. — Вы понимаете лишь знамения и холодное железо. Что ж, получите их! К бою, милорды!

Все на миг застыло — солнечный день, льющий сияющий золотой мед из хрустальной небесной чаши, пестрая толпа — кажущаяся то ярким цветником, то теснящимся овечьим стадом, сизые и серебристые дымки от курений, словно нарисованные тонкой кистью… Маэгон и еще несколько жрецов из его шайки вытянулись цепочкой на самом краю поля… Маэгон воздел руки к ослепительно синему небу, на фоне которого его посох выступил черной рукой скелета… Рядом с Кадором возникла Моргейза — подняв руку, будто заслоняясь от солнца… Удар сердца. Быстрый вздох. Застывший взгляд Пеллинора.

И клинки скользнули навстречу друг другу сверкающими змеями. Сегодня — в последний раз.

Забегая чуть вперед, скажу, что в этой схватке все участники выяснили отношения куда раньше нас с Пеллинором. Рассвирепевший от всех этих языческих штучек Кей, оказавшийся к тому же в ходе боя в довольно опасном положении, буквально порубил своего противника в куски. Гавейн обезвредил другого, сломав ему руку и хорошенько стукнув по темечку, после чего тот очень долго не шевелился. Галахад провернул довольно коварный маневр и потом продержал своего противника до самого конца с мечом у горла, обещая, что если его друзья невзначай начнут выигрывать, он умрет первым, а пока, жалуясь на некоторую усталость после нынешних подвигов и дрожащую руку, пару раз порезал ему шею. Ланселот, в лучших традициях гуманизма оставил своему визави по ране в каждой конечности и посоветовал поменьше двигаться, пока не подоспеет помощь. А Бедвир, которому быстро освободившийся Гавейн вовсю давал ценные советы, сумел нейтрализовать Константина почти манером Галахада, только немного позже, и удерживал того в беспомощном положении хоть и без бытового садизма, но с тем же обещанием оставить ему жизнь лишь в случае нашей победы. Пожалуй, от всех обстоятельств своего поражения, взятых даже в отдельности, гордый принц Константин должен был чувствовать себя как в аду на сковородке. И лучше чем тому парню, над которым самую малость поиздевался Галахад, ему уж точно не было.

Но в те минуты мне было не до них. Пеллинору почти удалось доказать мне, что он опасен для кого угодно, и я не являюсь таким уж исключением. Что поделаешь, гений есть гений, в любом времени можно наткнуться на такого — как на несчастный случай. Он не торопился, как многие, был до отвращения холоден и осмотрителен, и в то же время смертоносно быстр, когда наносил удар. Почти весь день мне удавалось быстро использовать ошибки противников и выводить их из игры. Но Пеллинор их не делал. И такое поведение «под занавес» превратилось в настоящее испытание. Он до того напоминал мне кобру, что я сперва бессознательно, а потом всерьез стал опасаться всякого соприкосновения с его клинком — мне вдруг пришло в голову, что на нем вполне может оказаться какая-нибудь дрянь, которая на самом деле позволит ему захватить меня живым, задень он меня хоть немного. Паранойя, не отрицаю, но история знает и не такие мелкие подлости. А уж что касается вопросов веры, а заодно суеверий, то это всегда вопросы власти, а далеко не чести. В них цель всегда оправдывает средства.

С его очередным ложным выпадом лезвие пронеслось рядом с моим лицом, обдав ветерком, и вдруг вместе с ним моих ноздрей коснулся резкий необычный запах. Я косо глянул на Пеллинора.

— Твой клинок отравлен?

В его взгляде появилась насмешка.

— Твоим страхом? Да.

Чертов старый сукин сын… Ну ладно, ладно. Осторожничая, я старался по большей части увиливать, выжидая и торопясь не больше, чем он. Большую часть времени занимало монотонное кружение и сплошные финты. Пробные атаки оставались пробными. Это почти гипнотизировало, до легкого головокружения и неопределенного неуловимого звона в ушах. Кажется, такой звон я сегодня уже слышал. Ах да! Рядом со старым чудаком, что привел нам убежавшего коня, кто бы он там ни был, просто фокусник или просто призрак. Но тогда этот звон никому мешал. А сейчас он раздражал как действующий на нервы ночной писк комара. Только в отличие от последнего, он усыплял. Что было еще неприятней. От замедленности этой последней схватки, резко контрастирующей со всеми предыдущими, глаза как назло начали закрываться. Черт, неужели я действительно устал?..

— Не нужно, — вдруг негромко проговорил, будто прошелестел, Пеллинор. Его голос, чуть шипящий, напоминал бархатную мягкость летних сумерек и нежную свежесть ветра, бегущего по звенящим серебристым головкам трав, кивающим и стелющимся так податливо, мягко, маняще… — Не нужно бороться. От судьбы не убежишь. Покорись. Усни. И больше не нужно будет просыпаться. Спи. И умри во сне — не сознавая, не слыша смерти. Так лучше. Ты знаешь — так лучше…

Лучше? С какой радости? Похоже, я слишком загляделся на томно скользящий клинок, мерно сверкающий, плетущий из бликов кружево чарующей паутины. Ну что ж, я и раньше знал, кто такой Пеллинор. Нечего его слушать. Да и собственные чувства в его присутствии, если на то пошло. Я разозлился, тряхнул головой, сморгнул, и почти совершенно проснулся.

— Все мы грезим о смерти во сне, — вплел я в ответ свою нить в эту паутину, так же мягко и вкрадчиво, хоть и насмешливо, — О прохладе, о звезд серебре — о желанной и ласковой мгле, что так манит забыться в себе. Ты так долго служил ей, Пеллинор. Не зная покоя, которого так жаждет душа. Но сердце, усталые кости и жилы сами тянутся, льнут к земле, как к объятиям матери, сладким, надежным и крепким, к мягкому мраку утробы. К объятиям давно ждущей супруги, нежной возлюбленной, дарящей вечное упоение — в упокоении — это твоя награда, она ждет тебя… — Мне самому понравился мой голос, этакий мурлычущий и обволакивающий. Словно забравший силу из его собственных слов, спеленавший и направивший назад, где ее не ждали. Надо будет взять на вооружение. — Отдохни же, спи крепко, старый гончий пес. Ты не спал слишком долго.

Пеллинор покачнулся, а потом хрипло вскрикнул, отскакивая назад, разом грубо разрывая очарование. Он не то встряхнулся, не то его тряхнула нервная дрожь. Всякий звон в воздухе давно пропал, кроме того, который раздался, когда он вдруг, яростно рыча, бросился в атаку, лупя мечом куда попало. Облегченно посмеиваясь, эти нападки я уже отражал без труда, спокойно примериваясь, как бы его аккуратнее отключить. Но все решилось по-своему. Может и правда древние боги составили заговор, или просто планеты так ловко расположились, но очередной бешеный удар Пеллинора сопроводился треском и звоном, и рукоять, которую я сжимал, конвульсивно дернулась, как лук, у которого только что отпустили тетиву, сообщая затем слабую умирающую вибрацию.

— Проклятье!.. — вырвалось у меня. Я едва поверил собственным глазам, увидев, что от моего меча в руке остался лишь короткий обломок. А другой — благополучно ткнулся в землю рядом.

Пеллинора это, напротив, вдохновило и привело в чувство. Проклятье, я же мог уже давно его убить, если бы хотел…

— Ты прав! — каркнул он злорадно. — Это — проклятье! Прощай, дракон! — И шагнул вперед, грозя коснуться меня своим клинком — с чуть затуманенным ядом лезвием.

Такой вспышки внезапной ярости, как в этот миг, я даже не припомню. Она показалась мне почти материальной. Взрывающей свою невидимую оболочку как вулкан. В глазах у меня почернело, и из этой тьмы рванулось пламя. Я вскинул руку с кольцом, о котором мы говорили с Антеей, но так и не задел его клинок. Пеллинор вдруг испустил дикий крик, шарахнулся в сторону и мешком рухнул наземь, схватившись за грудь. И замер.

Над полем повисла густая тяжелая тишина. Я медленно деактивировал кольцо, подозрительно посмотрел на Пеллинора и поднял его меч. Кольцо бы его достало. Конечно, дерево и кожа на рукояти могли бы изолировать удар, но кожа, как обычно, была перевита сверху проволокой для прочности, соприкасающейся с металлическими частями оружия, да и сам Пеллинор их наверняка касался. Но все обошлось и без кольца. Может, кто-то из наших волшебников постарался? Я оглянулся. Мерлин, Нимье и Моргана стояли у края поля и изумленно таращились на Пеллинора. По их виду было абсолютно непонятно, кто из них вмешался.

Ко мне подбежал Кей и тоже тупо уставился на тело.

— Чем это ты его?

— Незримым мечом Камулоса, я так полагаю, — решил я.

— Вот боги свое слово и сказали, — торжественно промолвил Кей.

Потрясенная тишина еще держалась. Я уткнул меч Пеллинора острием в землю, чтобы никого не задеть ненароком, и по-хозяйски на него оперся.

Кей воздел к небу свой меч, — то же сделали и остальные, кто был в этот день на моей стороне, — и громовым голосом, грозно прокатившимся над полем, крикнул:

— Пендрагон!

Ему подхватили друзья, а с третьего раза вся людская стихия выдохнула в ответ настоящим штормом:

— Пендрагон!!!

Потом все кинулись вперед, на поле, прорывая уже не нужное оцепление Кадора. Наша компания была уже тут как тут, и не успел я опомниться и крикнуть, чтобы к мечу Пеллинора не прикасались, как взмыл вверх, подлетая к небу на руках своих сторонников.

Что ж, у каждого дракона должны быть крылья.

VIII. Явление меча

Как уже было замечено Кеем — боги сказали свое слово.

Без казусов, конечно, не обошлось. Кто-то все же порезался невзначай мечом Пеллинора, и потом его долго будили.

Меня наконец опустили на землю, а Паломид, изучив повнимательнее отравленный клинок, заметил, что это особый знак уважения — так как враги приняли меня всерьез. С чем меня и поздравил.

А тем временем, когда отпала непосредственная проблема, разнесся наконец и слух о том, что вернулся Мерлин. Многих это подкосило до поросячьего визга, но все же не до потери сознания — почва была подготовлена и этого уже ждали. Вокруг единодушно узнанного Мерлина образовалось почтительно соблюдаемое пустое пространство, и все благоговейно

VIII. Явление меча

Как уже было замечено Кеем — боги сказали свое слово.

Без казусов, конечно, не обошлось. Кто-то все же порезался невзначай мечом Пеллинора, и потом его долго будили.

Меня наконец опустили на землю, а Паломид, изучив повнимательнее отравленный клинок, заметил, что это особый знак уважения — так как враги приняли меня всерьез. С чем меня и поздравил.

А тем временем, когда отпала непосредственная проблема, разнесся наконец и слух о том, что вернулся Мерлин. Многих это подкосило до поросячьего визга, но все же не до потери сознания — почва была подготовлена и этого уже ждали. Вокруг единодушно узнанного Мерлина образовалось почтительно соблюдаемое пустое пространство, и все благоговейно воззрились на него, ожидая вдохновенных пророчеств или просто мудрых мыслей.

Почувствовав себя в центре внимания, Мерлин приосанился и выдержал величественную паузу. А начало его речи было в должной мере неожиданным и загадочным.

— Легенды узурпируют славу, — промолвил Мерлин. — И приходит время, когда сосуд подменяет собой содержание, а алтари подменяют богов, и их воля сменяется волей их слуг. И тогда приходит время богам самим вмешаться в наши дела, чтобы показать свою силу. Пусть этот урок всем вам пойдет на пользу. Кто верит здесь в то, что меч правит рукой, а не рука — мечом?

Никто ответить в тот момент, конечно, не посмел.

— Верно! — воскликнул Мерлин. — Но верно и другое! Не только рука правит мечом, но и меч и рука служат Духу! Как смертные слуги бессмертных основ мира. Возрождаются люди, возрождаются и мечи. — Мерлин на мгновение замолк. Тишину по-прежнему ничто не нарушало. — Если, конечно, — прибавил Мерлин негромко, но все его услышали, так как затаили дыхание, — с ними вообще что-то происходит.

Он повелительно протянул руку, и народ в том месте почтительно расступился, по рядам пробежал легкий приглушенный шепоток.

— Приблизься, дочь моя, — сказал Мерлин. И Антея в плаще цвета спокойного озера, в водах которого отразилось июльское небо — озерная леди Нимье, с высоко поднятой головой, увенчанной короной бронзовых кос, двинулась по проходу, неся в руках длинный матерчатый сверток. Все, конечно, всё поняли. По толпе как круги по воде побежала рябь и взволнованное журчание.

Антея невозмутимо вынырнула из людского омута и остановилась рядом с Мерлином. Омут все еще колыхался и дрожал.

— И ты, принцесса, — сказал Мерлин.

Линор, стоявшая в первых рядах, шагнула вперед. В противовес Антее, она больше напоминала дух огня — саламандру, из-за сочетания зелени и багрянца в наряде и сияющих золотом волос, собранных сзади в замысловатое плетенье, напоминающее кельтскую вязь, оставшиеся свободными пряди лежали вокруг ее лица как нимб.

Антея удерживала сверток, а Линор принялась разматывать темную ткань. Наконец из-под ее рук словно вырвался огонек — на солнце блеснула золотая рукоять Экскалибура, спрятанного пока в ножнах.

Все одновременно вздохнули и опять затихли. Линор отступила и встала за плечом отца. Теперь все посмотрели на меня.

Не торопясь, я подошел к Антее. Она едва заметно улыбалась. Все так же в полном молчании, я положил ладонь на усаженную драконьими головами рукоять и потянул клинок из ножен, сначала медленно — до середины, а потом — одним рывком, как когда-то, не так давно — из алтаря Гофаннона. И легкий скрежет меча потонул в неистовом, восторженном, многоголосом реве. Нет, по нынешним временам, мечи так быстро не отковываются!

Я посмотрел на Константина Корнуэльского и увидел в его глазах ужас, с которым он не отрываясь смотрел на Мерлина. На его лице отражалось буквально раздавившее его понимание: ведь если это Мерлин, то обломок меча в его руках мог быть всего лишь наваждением-ловушкой, лукавым испытанием, и он с готовностью попался! И зависит теперь лишь от милости того, кого желал погубить. Заметив мой взгляд, он попытался его выдержать, но не выдержал и мгновения и опустил голову, а потом опустился на колени. Его примеру последовали почти все, кроме тех, что сражались сегодня за меня — им я просто запретил это делать. А другие, по привычке, меня не послушали.

Только намного позже я заметил, что мраморная рука из фонтана пропала. Новая вода, впущенная в него, оказалась слишком жесткой, и как раз в момент торжественного появления целого Экскалибура трещины в каком-то месте не выдержали напряжения, и рука с тихим плеском канула на дно. Вряд ли некоторые из нас вообще бы это заметили, если бы потом не пошли всякие бредни о том, что не Антея, а именно эта рука явилась из воды с мечом, а потом исчезла.

Легенды узурпируют славу, знаете ли.

Вот так все неугодные суеверия были на какое-то время подавлены. Разумеется, всем выжившим побежденным было даровано прощение. Кроме Маэгона, который, пока все ликовали, правильно оценил ситуацию и умчался куда-то в неизвестном направлении — вероятно, к черту на куличики.

А Пеллинор, к слову сказать, не скончался. Его всего лишь скрутил какой-то истерический припадок, может быть и вызванный моим не совсем адекватным поведением в ответ на его уловки и, как следствие, его собственным нервным перенапряжением, что, как выяснилось, сопровождалось еще и галлюцинациями: ему померещилось, что он узрел, как мир вокруг исчез в огненной вспышке, а в самое сердце его поразила молния. Все это привело его к мысли, что подобным образом боги известили его, что он в корне не прав в своих позициях по отношению ко мне, и к глубокому и основательному их пересмотру. В итоге, в моей коллекции появилась в его лице еще одна преданная адская гончая, особенно, когда он узнал, что потрошить его в замену себе я отнюдь не собираюсь. Вообще, потрошить кого-либо из благочестивых побуждений я запретил, разве что со штрафом в размере «платы за кровь» за каждую выявленную жертву, в пользу государства, а в случае рецидива — под страхом смерти. (Первое, наверное, было даже более угнетающим. Однако Антея, наш специалист по экономике, была весьма довольна.) Христиане с Блэсом во главе крикнули: «гип-гип-ура!», но намекнули, что меры могли быть и построже. Впрочем, начало положено. Христианам было предложено приналечь на благое дело народного просвещения.

Итак, все довольны, и праздники опять-таки продолжаются — как это ни печально…

В замке у нас нашелся еще один повод для веселья. Кей по хозяйственным соображениям поспешил вперед, а когда мы его догнали, он носился по замку с мечом в руке и ревел как голодный лев, изрыгая проклятия и обещая разорвать на части первого из «подлых рабов», что ему попадется. Все слуги, понятное дело, попрятались и не высовывались, подальше от греха. Только при нашем шумном вторжении откуда-то из-под лестницы летучей мышью выскочил перепуганный Огам в сопровождении еще пятерых храбрецов в качестве поддержки: двух женщин — посудомойки и поломойки, двух мужчин — факельщика и меняльщика тростника и мальчика с кухни, и все они гуртом попадали мне в ноги. Произошло это так неожиданно, что вокруг завизжали было выдергиваемые из ножен мечи. Однако так как «нападающие» не проявляли других признаков жизни, кроме как завывали и тряслись, превратившись в кучки тряпья на полу, трогать их, конечно, не стали.

— Ах вот вы где, сволочи! — рявкнул Кей и угрожающе пошел к ним.

— Что случилось? — вопросил я, поднимая руку, чтобы задержать разъяренного Кея.

Огам, воспользовавшись случаем, мертвой хваткой вцепился в мои пропыленные сапоги. Я покачнулся, но решил пока не падать.

— Видел бы ты, что творится в пиршественном зале! — рыкнул Кей.

Огам тихонько взвыл:

— Мы не виноваты! О прекрасный король, божественный луч света в жестоком мраке! Прости и защити нас! Нам приказали под страхом лютой смерти и вечного проклятия!

— Бывает, — сказал я. — Кто приказал?

— Друид Маэгон, жрец великий и ужасный, внушающий трепет!.. Да варится он в котле перерождения вечно и не возвращается на землю! Он пригрозил, что псы Аннона будут вечно глодать наши кости!

— Очень на него похоже, — согласился я. — Тут люди и посолиднее пошли у него на поводу. Так что же случилось?

Огам опять принялся подвывать, хор сподвижников ему подпевал, а Кей бранился. В конце концов, выяснилось, что за время нашего недолгого отсутствия пиршественный зал претерпел некоторые изменения, превратившись в укрупненное подобие той подземной кельи, которую не так давно обнаружил Гавейн, и по поводу которой Маэгону уже было прочитано внушение.

Я возжелал лично взглянуть на это безобразие, и мы отправились туда с Кеем, Огамом и небольшой кучкой избранных. Огам жался поближе ко мне, его свита жалась к нему — с одной стороны им угрожало чудовище по имени Кей, а с другой — зловеще ухмыляющийся Мельвас. И неясно, что было страшней, рык одного, или ласковая улыбка другого.

Ввалившись в пиршественный зал, мы принялись таращиться по сторонам со смесью восхищения и потрясения.

Тростник с пола исчез, обнажив разбитые выщербленные плиты во избежание распространения огня от выложенного почти посередине здоровенного очага с кучей наваленных дров и хвороста. Опять возникли пресловутые камни и деревянные идолы, расставленные по сторонам света. С потолочных балок свисали просмоленные петли, не так далеко от очага стоял огромный не то чан, не то котел, наполненный водой — я сразу взял себе на заметку, что из него выйдет отличная ванна.

— Хорошая скорость! — воодушевленно воскликнул Олаф. — Ведь умеют работать, когда захотят!

Мельвас наигранно беззаботно рассмеялся:

— Это ведь они для нас приготовили! Вот, где бы мы оказались, если бы проиграли!

— А мы и так здесь. — Я пожал плечами. — И что значит, «если бы проиграли», если меч все равно цел? Огам, прекрати выть и виснуть. Надоело мне тебя поднимать. Значит, так — петли убрать, котел тут тоже ни к селу, ни к городу — уберите и хорошенько почистите. Потом пригодится. Очаг пусть остается — с удовольствием попляшем вокруг. Алтарь тоже можно оставить — пусть поливают вином, если захотят. Столы расставьте по кругу и тащите сюда все вкусное. Что такое bruiden, в конце концов, как не пиршественный зал?

Мерлин указал на алтарь.

— Знаешь, некоторые христиане могут быть ущемлены таким присутствием. Не всем хватает чувства юмора.

— Да? Ладно. Алтарь тоже уберите.

— Кстати, — напомнил Галахад. — Ты упоминал, что алтари, запятнанные человеческой кровью или к этому предназначенные, будут считаться оскверненными и предназначенными сожжению. Как насчет начать?

— А это мысль! Ну-ка, давайте сгрузим все в очаг. Веселее будет!

С самым непростительным отношением к предметам старины священной, мы собственноручно покидали идолов в костер, а камнями укрепили заграждение очага. Огам взирал на все это с отвисшей челюстью, побледнев как козий сыр, а может даже, как рокфор. Мы же за этим занятием совсем развеселились.

— Не убирайте далеко чан с водой, — посоветовала Нимье. — Вдруг придется что-нибудь тушить.

— Ладно, — сказал Ланселот. — А теперь, не умыть ли нам руки?

Это было дело хорошее и разумное, и мы решили так и поступить, пока все не будет готово.

Когда Огам смиреннейше поинтересовался, какое ему и прочим слугам будет назначено наказание, я предложил им, если это совершенно необходимо для очистки совести, оставить самих себя без завтрака, и посчитал вопрос закрытым. Кей смеялся до слез и в итоге тоже подобрел и всех простил.

До ужина меня успел навестить Лот. Естественно, речь шла о Гарете.

— Ты не сказал мне, что он у тебя, — сказал Лот, пытаясь как можно проницательней заглянуть мне в глаза. Он не прошел внутрь больше двух шагов и не сел, напряженно остановившись почти у двери.

— А стоило? — спросил я.

— Почему? — спросил Лот. — Ты мог получить меня на свою сторону.

— Только из страха?

Лот опустил голову, задумчиво рассматривая пол.

— Скорее, из страха я оказался на той стороне, — наконец сказал он. — Ведь все мы боимся.

— Чего именно? — спросил я, так как он этого ждал.

— Проклятия. Ножа в спину. Ядовитой змеи под ногой. Ведь что есть проклятие? Благословение на предательство, по меньшей мере.

— Я знаю, — кивнул я.

Он быстро глянул на меня.

— Конечно. Думаю, что уже знаешь.

— Мне кажется, Гарет не слишком доволен своей жизнью, — заметил я.

Лот пожал плечами.

— А кто доволен? Я знаю, о чем ты. О том, что он тень своей матери, потому, что так все и выглядит. Но так безопасней для него. Я во всем доверяю своей жене — она мудрая женщина. — Лот вдруг улыбнулся неожиданно нежной улыбкой. — Сколько раз именно она помогала мне укрепить свою власть или даже сохранить ее.

Помимо воли я испытал легкий укол ревности и потому промолчал.

— Она, и значит, ее брат Кадор, — немного отрешенно продолжил Лот. — Он действительно сильнейший. Если не он, то его сын непременно станет верховным королем… О, прости, так мы считали до того, как появился ты.

— Все это верно, — ответил я. — И все же, это не совсем подобающее воспитание для принца — быть всегда в тени.

Кто бы говорил, конечно… Но это совсем другой случай.

— Я думал об этом, — признался Лот.

— И о том, что он вряд ли выживет рядом со своим старшим и более сильным кузеном, если станет претендовать на самостоятельную славу? — негромко добавил я. — Лучше стелить ему тихо и мягко, с умом, но потом, может, и Константину будет жестко спать?

Лот глянул на меня со смехотворным испугом.

— Ты уверен, что ты не дьявол? — спросил он, когда снова обрел дар речи.

— Меня просто учили истории, — признался я. — Сплошь и рядом все повторяется.

— Ах, ну да, — кивнул Лот, заметно успокоенный. — Тогда конечно, ты все понимаешь. Он усмехнулся и покачал головой. — Вы с Моргейзой действительно похожи. На удивление!

— Иногда мне кажется, она и от меня ждет подвоха, — закинул я пробный шар.

— Обычная осторожность. Тем более что она ничего о тебе не знает, и не знает еще, чего от тебя ждать. Ты ведь так до сих пор так и не рассказал, где тебя прятали столько лет.

— В разных местах, — ответил я небрежно. — Слишком разных, чтобы дать этому какое-то определение. Учили всякому. Вот и все. Примерно по той же причине, по которой остается в тени Гарет.

Лот закивал, расслабившись и заговорщицки улыбаясь.

— Да, это многое объясняет.

— Но если обстановка теперь несколько изменилась… — проронил я задумчиво.

— То что? — живо подхватил Лот, он уже догадывался, к чему я клоню, и ему это нравилось. Он дорожил мнением жены, но и его тайные желания давно жаждали поддержки.

— Не хочу пока предлагать ничего особенного, но кажется, у меня была не самая плохая школа, по крайней мере, по части боя?

— Что ты! — воскликнул он. — Отменная!

— Мне кажется, я мог бы научить и Гарета, как постоять за себя.

— Артур! — с восторгом вскричал Лот. — Я не смел и надеяться! Ты правда этого хочешь?!

— Конечно. По-моему, Гарет не рожден для того, чтобы быть в тени вечно. Нет-нет, да маска с него слетает. Сдается мне, я ему нравлюсь, и мне хотелось бы отплатить ему добром. Тем более что он мне не чужая душа — в нас общая кровь…

Вместо ответа Лот порывисто сгреб меня в медвежьи объятия, от души двинул по спине и расцеловал в обе щеки.

— Великолепно! — воодушевился он. — Плевать, что скажет Моргейза! Она слишком уж осторожничает. Непременно велю ей отпустить его! Клянусь всеми богами! Артур, ты настоящий родич! Благодарю тебя!

И он вприпрыжку унесся прочь, несмотря на свою довольно солидную комплекцию. Лот — безмятежная душа, его самого не отягощают подозрения, и потому с ним оказалось так легко. Моргейзу пришлось бы приручать годами, это я уже понял. Должно быть, они славно дополняют друг друга.

А Моргейза, пожалуй, будет еще как разгневана тем, что мы решили разобраться в этом вопросе без нее. Что ж — раз уж она сама увиливала от темы, сама и виновата.

Славословия лились без конца. Нашлись среди присутствующих и несколько бардов, что сложили на скорую руку с десяток длиннющих помпезных песен, изобилующих канонами и повторами, по случаю или по случаям, имевшим место в этот насыщенный день. Я тоже под шумок спел нашим чародеям, в честь приезда Мерлина, коротенькую легковесную песенку, написанную, якобы от лица самого Мерлина. Называлась она «Кречет», так как именно эта птичка семейства соколиных ближе всего к тому, что зовут Мерлином:

Кречет гордый, ясноглазый,

Да хранит тебя судьба!

Только мы с тобою знаем,

Что не так она слепа!

Ты паришь в высотах чистых —

Вся Земля тебе видна.

В струях ветра серебристых

Богом жизнь тебе дана.

Я живу не столь высоко,

Твердь земли не так чиста,

Я привязан к ней до срока,

Жизнь людская не проста.

Только взор мой беспределен,

Только Дух неукротим —

В достиженье высшей цели

Человек непобедим!

— Если ты так думаешь, ты форменный псих, — похвалила Линор.

— Да нет, я просто нагло вру, — раскрыл я ей секрет.

Было спето и несколько старых и совсем свежих легенд о Мерлине и даже его спутницах, что было весьма кстати — не надо было уже ничего объяснять. Слухи пустили корни и стали сами себе достаточным оправданием.

Особенно отличился бард из Регеда по имени Талиесин. И внешность у него была весьма запоминающаяся — асимметричные черты лица, напоминающего то ли орлиный клюв, то ли вырезанного из дерева идола. Волосы, туго увязанные сзади в узел, были черны, а брови — абсолютно седы, белы. За это его и звали Талиесин — сверкающая бровь. Происхождение его было темно, и его называли то сыном бога мудрости и красноречия, то попросту его воплощением. Он спел песню о странном юноше по имени Артур (обо мне, то бишь), что провел детство, путешествуя по многим странам, обычным и зачарованным, земным и загробным, а явившись наконец людям в собственном обличье, заявил: «Я стар, и я молод. Я умер, и я жив!»

— А почему умер? — не понял я.

— Это он об истории с медведем, — пояснил недалеко сидящий Кей. — Талиесин обожает все драматизировать! За это наш старик Уриенс Регедский его и любит. Ну, конечно, чтобы этого парня понимать, нужна привычка…

— Эй, — шепотом позвала Антея Линор. — А я читала, что эти слова Талиесин сказал о самом себе!

Линор пожала плечами:

— Наверное, самому идея понравилась.

Шабаш не кончился и тогда, когда все песни были спеты, а половина гостей уже храпела на столах и под столами, где псы умывали им лица, деловито слизывая вино.

В разгар попойки, когда дело шло уже к полуночи, я потихоньку выбрался из-за стола и отправился в отдаленную пустую галерею — подышать. Нельзя же совсем без отдыха, как вы считаете? По полуоткрытому помещению блуждал лишь приятный свежий ветерок. В нишах царила тьма, а в арки, поддерживаемые массивными колоннами, лилось живое серебро. Я постоял немного, с наслаждением купаясь в прохладном воздухе, а потом уселся на один из широких «подоконников» этих не то дверей, не то окон, прислонившись спиной к шероховатой колонне и поглядывая на небо и в чернеющий запущенный сад внизу. Небо укрылось черно-синим бархатом, усеянным серыми меховыми барашками, из-за которых хитро выглядывала, подмигивая, полнеющая луна, как круг подтаявшего масла или полтаблетки снотворного, а может быть чего-то покрепче. Некоторые, говорят, сходят от нее с ума. Ледяные звездочки мягко кололись как сверкающие снежинки. Звенели какие-то насекомые, шелестела, посверкивая, листва, волшебной флейтой разливался невидимый соловей. Но стоило лишь немного вздохнуть свободно, радуясь тишине и покою, как послышались легкие, мягкие шаги. Острожные, почти крадущиеся. Подавив вздох, я положил руку на рукоять кинжала. Однако показываться не стал, было слишком лень. Пусть себе крадется куда хочет, только не подходит. Я притворился, что меня здесь нет.

— Я вижу твою тень! — смешливым театральным шепотом сообщила Линор.

— Ах, это ты! — выглянув из-за колонны отозвался я, разыгрывая разочарование. — А я-то ждал опять какого-нибудь интересного покушения!

— Ну, это я могу! — весело сказала Линор. — Скинуть тебя вниз? — предложила она, подходя слишком быстро для того, чтобы разбираться — всерьез она или нет.

— Эй-эй! — Я поспешно спустил ноги с парапета обратно на галерею и, подыгрывая, схватился за колонну.

Линор тихо рассмеялась. Повышать голос нам обоим не очень-то хотелось. Мы только что покинули место, где было слишком уж шумно.

— Моргана, ты и сама по себе — сущий клад, — заверил я ее.

— Ладно, ладно, — весело пропела Линор и тоже забралась на «подоконник», и устроилась на нем, свесив ноги в сад. А потом, по-кошачьи, не мигая уставилась в темноту. Я присоединился к ней.

— Тебе здесь нравится? — спросила она, когда мы прослушали изрядный кусок звенящей сверчковой арии.

— Пожалуй, — ответил я. — Соловьи, луна, свежего воздуха завались… — Я сделал неопределенный жест рукой.

— Я не об этом, — протянула Линор.

— Я знаю.

Мы немного помолчали. Я повторил:

— В общем-то, действительно, ничего.

Линор задумчиво попыхтела.

— Мне казалось, тебя всегда тянуло в эту сказку.

— Сказку? — тихо усмехнулся я. — Когда в них попадаешь, они перестают быть сказками. Верно?

Кажется, она слегка вздрогнула.

— Верно.

— Но в целом — совсем неплохо.

— Да, на самом деле, миленькое время, — пробормотала она через минуту. — Темные века — прямо ведьмин котел. Все вперемешку. Вроде и есть цивилизация, а вроде и нет. Все равно трудно придумать лучше.

— Угу, — согласно кивнул я. — И что бы тут ни было — никто из этих людей не способен ускорить тепловую гибель вселенной. Это же просто замечательно…

— Кстати, я видела Моргейзу, — как бы между прочим заметила Линор. Я ждал этого захода и даже почти не вздрогнул.

— Она меня не интересует.

— Угу, — понимающе отозвалась Линор.

И ходили мы вокруг да около… Я глянул на нее искоса пару раз. Спросить, не спросить?..

— Что стряслось?

От звука моего голоса Линор дернулась и, похоже, чуть не вывалилась в сад. Не думал я, что это будет для нее так неожиданно… На всякий случай я придержал ее за локоть.

— С чего ты взял! — выпалила она.

— Взял что?

— Что… — Она посмотрела на меня в упор, затем отвернулась и вздохнула.

— Что, все так плохо? — спросил я как можно мягче.

— Это ведь ты говорил, что при таком смещении здесь и законы физики могут оказаться другими?

— Ты же меня знаешь. Мне лишь бы гадость сказать. Ничего серьезного в этом не было.

Она выдержала довольно долгую паузу.

— Как ты догадался?

— Ты только что спросила — не нравится ли мне идея остаться тут навеки…

— Ничего подобного!..

— Смысл был тот же. И потом, вы слишком странно себя вели. То, как вы обращались со своими волшебными палочками и прочее… Вы же бравировали. Или на самом деле решились завоевать этот мир «огнем и мечом». А зачем бы он вам иначе понадобился?

— Черт тебя побери! — опять вздохнула Линор. — Ты даже слова употребил те самые, что мы говорили друг другу! Но не вам…

— А что, собственно, случилось на этот раз с нашим ящиком Пандоры?

— Как будто перегорел. Ведь помнишь, сперва снялось столько ограничений… А потом — все исчезло, заглохло. Без всякой причины. Полная остановка. И совершенно неясно почему.

— Потому что нет буфера, — сказал я не задумываясь.

— Что? — изумилась Линор.

— Это же так просто. Буфер всегда был. Там, у нас, на месте. Выходит, это не ошибка, не шутка и не метафизика, он действительно нужен. Станция накапливает энергию в измерениях поблизости. Сейчас она растратила старые запасы и восполняет их из ближайшего «прошлого». Вот только не знаю, как теперь с ее связью с нашим настоящим будущим… хотя оно слишком крепко сидит в ее памяти.

— И как по-твоему, долго это будет продолжаться?

— Ну, если подсчитать время от создания «Януса» до времени, когда он действительно заработал, посмотреть данные…

Я вдруг резко замолчал.

— Что такое? — спросила Линор.

— Почему вы сами не догадались? — спросил я. — Это странно. Вы должны были догадаться.

— Эрик? У нас головы трещат от формул — мы же все рассчитали. Почти все, с высокой точностью! Мы копались в тонких деталях и уже почти уверились, что буфер — это просто защита. Ты же помнишь, как мы все это рассчитывали, как это должно работать…

— Неважно. — У меня в ушах звенели не только цикады. Особенно, если последних на самом деле просто не было…

Я молча выбрался обратно на галерею, не обращая на Линор внимания, но не ушел, остановился, раздумывая. Да и куда тут было уйти?

— Артур… — позвала она удивленно. — Черт, какая глупость, Эрвин, в чем дело?

— Не говори со мной об этом. Я не желаю ничего слушать.

— Почему?!

— Потому что ты — не настоящая.

Тишина показалась громкой и внезапной, как резкий хлопок над ухом.

— Что? — переспросила Линор едва слышно. И я на мгновение ощутил острый суеверный страх. Теперь все это может кончиться в любое мгновение. Это небо, луна, странное причудливое королевство, которого не может быть — это только карточный домик, и ему придется рассыпаться. Потому что я их раскусил…

Я еще немного посмотрел на сад, полный качающихся, переменчивых, расплывающихся теней, и перевел взгляд на Линор. Она казалась такой настоящей — испуганной, взволнованной, родной, близкой. Но если они уже столько знают…

— Я даже не знаю, жива ли ты еще, — сказал я, глядя на нее неотрывно, ведь теперь она могла исчезнуть, растаять в любой миг, и не останется ничего, даже этого образа, который я действительно так любил. Неважно, настоящий он был или нет, ведь образ ничем не мог повредить, зато будто связывал с ней — с настоящей, где бы она ни была.

Но может быть, все-таки… мы же знаем, какими разными бывают миры. В том числе и совершенно невозможными. Я вдохнул поглубже и снова посмотрел в сад. Спрыгивать в него было бессмысленно — тут было невысоко. А если бы мне все-таки удалось свернуть себе шею, это могло всего лишь доказать то, что я давно подозревал.

— Просто никогда не спрашивай меня об этом. И лучше даже не говори при мне. — Кто там когда-то говаривал, что все персонажи сна — мы сами? Хоть настолько все же вряд ли…

— Да что с тобой! Погоди! Все будет хорошо, мы справимся! — она вдруг преисполнилась оптимизма, которого минуту назад в ней не было. Просто заволновавшись?

— Конечно. Но — никогда — не — спрашивай — меня — что — вам — делать — и — как — это — работает.

— Эрвин?!..

Я зажмурился и потряс головой. Это может быть реальностью. И с тем же успехом может не быть. И тогда все просто. Все объясняется — все странности и неувязки, все драконы и призраки, весь этот невозможный бред, к которому я почти начал привыкать

— Если ты на самом деле моя сестра и если ты существуешь, если мы на самом деле здесь и сейчас, ты сможешь никогда не заговаривать со мной о «Янусе». И все остальные смогут. Ты же видишь, на что это похоже. Какого черта этот мир так похож на легенды, он мог быть похож на что угодно, только не на это. Почему в нем водятся «настоящие» драконы? Какого черта в нем водятся призраки? Какого черта здесь есть Моргейза — такая, какая она есть? Даже какого дьявола я так легко стал Артуром, почему мне все удается, любая глупость и блажь? Потому, что все это только иллюзия! — Я ударил кулаком по колонне и не почувствовал удара. — Мало ли что кажется реальным? Реальными могут казаться и не такие вещи!

— О боже! — выдохнула Линор. — Ты не можешь так думать!

— Лучше спроси, много ли у меня оснований считать этот мир настоящим? И много ли есть способов это проверить. Предложишь себя ущипнуть? Заколоться мечом? Застрелиться из вашего волшебного жезла? Даже смерть может быть иллюзией. Бесконечное множество раз. Пока не станет настоящей, но тогда это знание уже не пригодится.

— Только не вздумай!

— Ну конечно…

— Но это реальность! Да, она сумасшедшая. Настолько сумасшедшая, что я даже слышала твою «смеющуюся баньши»! Я знаю, что это была не просто шутка, и ты не сходил с ума, ее слышал даже отец! Это было не только ночью, но и средь бела дня — просыпаешься оттого, что кто-то рядом смеется. Когда просыпаешься, уже не знаешь, реальность это или нет, но только что — это казалось таким настоящим… А когда мы покинули остров, больше такого не повторялось.

— У меня тоже, — отозвался я машинально. — Но ты ведь понимаешь, что это не может быть реальностью.

— О господи!.. — Линор спрыгнула с парапета и крепко меня обняла. Я попытался ее отстранить, но не слишком решительно, а потом оставил попытки. Я понял, что она плачет. Меня и самого трясло. Я осторожно погладил ее волосы, шелковистые и теплые, пока еще никуда не исчезающие, так или иначе, она все еще была здесь со мной. — Так вот почему тебе море по колено и ты все это творишь. Ты же не считаешь это реальным. Проклятье!.. Ты все еще там!

— Линор, — выдохнул я нежно. — Я очень хочу верить в то, что вы настоящие. Может, так и есть. Хорошо, если так. Очень хорошо. Но я не могу рисковать и никогда ни с кем не собираюсь обсуждать «Янус». Даже с вами. Ради вас. Прости. Если это еще имеет какое-то значение.

Ну, вот и все. Карточному домику пора рассыпаться. И где я окажусь в следующий раз?

Порыв прохладного ночного ветра. Может быть, это совсем другой холод. И если протянуть руку — по-настоящему, просыпаясь, она наткнется на полированную сталь внутри чего-то, очень похожего на ящик гигантской картотеки.

Я не мог не проверить. Продолжая обнимать Линор за плечи, я осторожно поднял другую руку, сосредоточившись, и потянулся вперед.

Холодное железо — оно совсем близко. Оно — вокруг.

1998–2000

I. Холодное железо (Книга III. Dux bellorum)

Сократ: Спорно уже то, сон это или явь, а поскольку мы спим и бодрствуем равное время, в нашей душе всегда происходит борьба: мнения каждого из двух состояний одинаково притязают на искренность, так что в течение равного времени мыто называем существующим одно, то — другое и упорствуем в обоих случаях одинаково.

Теэтет: Именно так и происходит.

(Платон. «Теэтет»).

Я дотронулся до колонны. Она была холодной как сталь. Но все же казалась только колонной, шероховатой и каменной, и дальше тянуться было некуда.

Линор вдруг отстранилась. В ее глазах сверкали сердитые слезы. Она вскинула руку, будто собиралась закатить мне отрезвляющую пощечину.

Я равнодушно посмотрел, как она замахнулась — этот маневр был более чем предсказуем и не говорил ничего нового, она сделала бы так и будь она настоящей, и если бы ею не была. Но Линор, застыв и поколебавшись, снова бессильно уронила кисть. И вот теперь у меня внутри что-то живо шевельнулось в ответ на это движение — оттого, что она так и не смогла ударить, даже из лучших побуждений.

— Ох, — тихо выдохнула она, покачав головой. — Хорошо. Не будем об этом…

— Все равно я почти ничего не смыслю в технике, по сравненью с вами.

— У тебя бывают неожиданные идеи.

Я решил, что лучше будет промолчать.

Линор потрясла головой и снова в сердцах взмахнула руками — просто в пространство.

— А не поздно запирать конюшню, когда лошади уже разбежались? Мы две недели дружно возились с «Янусом» и все было в порядке! Только потом у тебя появилась эта навязчивая идея? — Разве что не считая самого начала, когда я увидел целую и невредимую «Горгулью». — Когда этот мир оказался таким странным? Уверена, даже это смеющееся привидение ты сперва считал обычной галлюцинацией!

— Считал, — не стал я спорить.

— А кто говорил про другие законы физики? Похоже, именно их мы и получили. Но все основы — те же. Поэтому и наше оборудование… — Линор непроизвольно потянулась к своей «волшебной палочке», покоящейся в своем чехле будто обычный кинжал, — везде прекрасно работает. В основном!..

— Значит, это у вас просто проверка? То, как вы повсюду применяете «магию»?

— Отчасти да, — снова вздохнула Линор.

— Понятно… — я кивнул. В ее словах была логика, которая меня почти успокаивала. — Но те недели на «Янусе» — это было уже давно. А вдруг это ложная память? — Линор издала какое-то возмущенное шипение. — Знаю, знаю! Но я так не могу, мне нужно… — я хотел закончить словами: «время, логика и последовательность событий», но мне было страшно произнести это вслух. Я ведь не хотел никому давать подсказок, что именно мне нужно, верно?

— Время? — спросила Линор. Я выдохнул и развел руками.

— Не знаю! Просто не знаю, что мне нужно!

Сверчки в саду на несколько мгновений затихли, а потом зазвенели снова.

— Теперь ты даже боишься со мной согласиться?

— Ты же понимаешь, что так просто этого не решить.

— А как? Позволить тебе и дальше сходить с ума? Проклятье, и почему только мы застряли в этом мире, похожем на сумасшедшую сказку? Почему не в каком-нибудь другом? Но мы застряли. И не можем выбраться. И это уже не сказка.

Попробуй, докажи…

— Может быть.

— Может быть? Может, мне еще поверить твоему равнодушном тону?!

— Оттого что ты выведешь меня из равновесия, мне лучше не станет.

— Откуда тебе знать?

— Я знаю.

Она снова вздохнула.

— Хорошо. Но надо же что-то с этим делать!

— Не уверен. Почему просто не оставить меня в покое?

— Потому что… — она помолчала секунду или две. — Потому что это не просто в покое. Это все равно что в заколоченном гробу. И как к тебе потом пробиться?

— Никак. Но может, и незачем?

— Ты же мой брат!

— Знаю. И если этот мир реален — я в нем вовсе не самое одинокое существо. Здесь есть ты. Здесь есть отец. А вот другим — куда труднее, и никто не жалуется. Может быть немного бравируют и порой ведут себя несерьезно, но это только защитная реакция.

— Конечно, — кивнула Линор. — Я даже не представляю, как сказать им, что мы здесь застряли. Возможно, навечно. А теперь еще и с тобой об этом поговорить не получится!

— Ты права, — подтвердил я. — Не получится. Прости. У всех свои проблемы.

Конечно, я мог бы ей посочувствовать, но похоже, я находился в каком-то своем, отдельном измерении. Заколоченный гроб, значит? Что ж теперь поделаешь. Не повезло. Бывает. Бывает, что не везет куда хуже, сплошь да рядом. С чего бы мне быть исключением?..

— Да, конечно, свои!.. Линор снова вскинула руку. Наверное, мой тон был слишком холоден, и на этот раз она бы не успела задуматься, тем более, что наверняка честно считала, что это наилучший способ приводить в себя, но я вовремя перехватил ее запястье, тоже начиная злиться.

— Прекрати! Я изо всех сил пытаюсь думать, что ты настоящая. Но разве, не будь ты настоящей, ты не стала бы этим пользоваться? Пытаясь доказывать слишком упорно, что это реальность, ты делаешь только хуже! Заколоченный гроб? Да я даже не знаю, осталось ли от меня хоть что-то, кроме мозга в стеклянной банке, и может, не в одной! И пытаюсь при этом разыгрывать нормальность. Потому что — а вдруг все не так, как я считаю. И вдруг все — настоящее? Да, я это допускаю. Но так ты этого не докажешь!

— Тогда как? — ее голос прозвучал совсем тихо и жалобно.

— Никак. С этим остается только смириться. Обычно я справляюсь.

Линор шмыгнула носом, но вдруг будто воспрянула духом:

— Послушай!.. Не буду говорить банальностей — о том, что во сне не задумываешься о том, что это сон. Сны бывают разные. Но если ты считаешь, что твоя память может быть ложной — с какой стати тебе помнить все плохое, что произошло? Ты бы просто этого не помнил, и это бы тебе сейчас ничуть не мешало. А если помнишь — то зачем? Это не рационально!

Я выпустил ее руку. Мысль и правда была хорошая. Очень даже.

— Я знаю… Но просто — на всякий случай…

— Хорошо, — на этот раз она согласилась гораздо легче. — Просто на всякий случай. А то вдруг кто-то нас подслушивает, когда мы говорим о совершенно непонятных вещах. Слишком громко и слишком долго.

— Хорошо еще, что уже не на бриттском. Вот что значит колдовская абракадабра.

Линор укоризненно поджала губы и покачала головой. Но я знал, что теперь нам обоим легче. Намного легче. А сказали мы уже и так слишком много.

— Надеюсь, ты прав насчет буфера.

Я чуточку напрягся, но она не стала продолжать, и я снова успокоился. Мы оба получили то, что нам было нужно, и на этом можно было остановиться.

— Наверное, вы здорово устали. Я провожу тебя до ваших комнат.

Она помедлила и кивнула.

— Хорошо. Тут ты тоже прав.

Мы не прошли по галерее и нескольких шагов через свет и тень от арок и колонн. Ниши тут и впрямь были черны. И некоторые из них были даже не нишами, а настоящими провалами.

Он почти ничем себя не выдал, но я ощутил его присутствие за долю секунды до того, как клок черноты вырвался из провала за нашими спинами. Я резко толкнул Линор вперед — она крутанулась волчком, но устояла на ногах и, несмотря на удивление, не издала ни звука, — тут же одним движением выхватил кинжал и без задержки всадил его прямо в центр этой черноты. Другой рукой перехватил занесенное черное щупальце. Клинок вошел во что-то мягкое и трепещущее, брызнувшее из-под лезвия густым теплым соком. Я надавил еще, отшвыривая его от себя этим самым клинком. Раздался сдавленный вскрик. Сгусток тьмы обмяк и повалился назад. Из бессильного «щупальца», звякнув о камень, выпал другой кинжал. Линор быстро нагнулась и осторожно двумя пальцами подняла его за рукоять.

Я наклонился над человеком, откинул с его лица черный капюшон. В бледном лунном свете выступило мраморное искаженное лицо. Из уголка рта тянулась черная змейка крови.

Я узнал его лишь случайно.

— Ты? Несчастный… что тебе понадобилось?

— Осквернители! — задыхаясь воскликнул юноша. — Ненадолго власть дана будет демонскому отродью!..

И он застыл. Глаза продолжали поблескивать в холодных металлических лучах луны.

— Ох черт… — сказал я.

— Он мертв? — спросила Линор.

Я на всякий случай машинально пощупал его сонную артерию, потом безнадежно махнул рукой.

— Как говорится — мертвее не бывает.

— Ты его знаешь?

— Не совсем. Видел как-то. Бедняга хвостиком ходил за Маэгоном. Да никто. Просто мальчишка с напрочь запудренными мозгами. Странные последние слова.

— Про демонское отродье? — на всякий случай уточнила Линор.

— Он же язычник. А термин скорее христианский. — Мы невольно скатились в профессиональную дискуссию.

— Ведьмин котел, — покачав головой сказала Линор. — Все вперемешку. И ведь не спросишь теперь, что он имел в виду.

— Это уж точно.

Линор глянула на меня.

— А реакция у тебя — ничего себе.

Это уж точно — ничего себе… Я нервно хмыкнул.

— И это тоже. Иногда мне кажется, что меня нельзя близко подпускать к людям…

— Почему? — спросила Линор.

— Да потому, что раньше я постарался бы его обезоружить или оглушить, а не убивать. А теперь, если все происходит быстро, я даже не успеваю об этом подумать. Что, если вот так однажды получится без всякой угрозы?

— Как ты его вообще заметил?

— Не знаю. Кажется, сперва всадил в него нож и только потом — заметил. Знаешь, реальность или нет, с головой у меня не все в порядке, и я понятия не имею, во что это может вылиться.

— О, господи! — усмехнулась Линор. — Убийца-маньяк — натура хрупкая, нежная и ранимая!..

— Моргана! — возмутился я.

— Все в порядке, — сказала она гораздо мягче. — Не преувеличивай. Можно подумать, что в реальной жизни на нас часто набрасывались из-за угла, чтобы ты мог сравнивать, о чем не успел подумать. Он ведь сюда не поболтать пришел, с ножом, да еще отравленным.

— Ты так думаешь? — Я с сомнением посмотрел на нож.

— Вот именно. Хорошо, что твои инстинкты, похоже, знали об этом раньше тебя самого. — Она поднесла лезвие к моему носу. От него шел совершенно жуткий запах. Я отпрянул.

— Похоже на трупный яд…

— А если бы он задел меня? — негромко добавила Линор. — И если бы он был не один? Все с тобой в порядке, — серьезно и мягко повторила она. — В глубине души ты сам знаешь, что вовсе не сходишь с ума. Просто боишься себе доверять и собственным чувствам. Но это пройдет.

Мы помолчали. Я кивнул.

— Пойдем отсюда. Только надо будет кому-нибудь сказать, чтобы здесь прибрали.

— Да уж, не спотыкаться же тут о него целую неделю… — не без горечи пошутила Линор.

Выходя с галереи, мы споткнулись о Карадоса, одновременно и помянувшего и отпраздновавшего кончину брата, а потом отыскали Кея, который, несмотря на то, что порядочно осовел, поспешил развернуть бурную деятельность заодно и по прочесыванию местности на предмет нахождения других затаившихся в засаде личностей. Его с радостью поддержал Паломид. А мы отправились вздремнуть, заодно прихватив с собой из пиршественного зала ближайших знакомых. Галахаду давно пора было задуматься о здоровье и дать отдохнуть если не себе, то своим переломанным костям. Нимье никак не могла отыскать подходящие соломинки, чтобы удержать ими закрывающиеся веки. Она еще пыталась хорохориться, но все же решила, что игра не стоит свеч и, разумеется, стоит составить компанию Моргане. Ланселот, Гавейн и Мерлин намеревались поначалу, кажется, пировать до упора, но после вести о нашем небольшом приключении, тут же передумали, и потихоньку, еще до рассвета в Камелоте воцарились мир и покой.

Как ни странно, впервые за всё пребывание здесь, после разговора с Линор я спал прекрасно. Оттого ли, что ей удалось найти нужные слова и в скверных воспоминаниях нашлось что-то хорошее, хотя бы только смысл, или оттого, что день оказался так насыщен, что на время вытеснил все остальное. С драконами, как и со всем прочим, как говорил Мельвас: «пристукни одного, и другие присмиреют». А может быть оттого, что напротив, подсознательно я поверил в то, что все происходящее — нереально и неважно и терять уже совершенно нечего. А может, потому что узнал, что «Янус» неисправен и каким-то образом это давало шанс никогда не возвращаться. Неужели я боялся вернуться? Эта мысль отравила мне пробуждение. Хотя все ведь могло быть проще — теперь все были в сборе и можно было меньше беспокоиться. Но в хорошие объяснения я едва ли готов был верить. Да и такое ли это плохое объяснение? Если с «измененными законами физики» «Янус» выйдет тут из строя окончательно, это значит, что мы больше никому не принесем вреда, это был один из запасных планов. Но все же что-то было здесь не так…

Не вылезая из постели, я мрачно раздумывал, покачивая за тяжелую цепь янтарную подвеску в оправе, изображающей бронзовую когтистую птичью лапу, и выглядывая заключенных внутри янтаря мошек. Как вы думаете, им здорово повезло, когда они завязли в сияющей смоле? Я тоже так не думал, разглядывая этот застывший солнечный свет, зажатый в темных когтях.

Весь мир зажат в когтях железных,

В нем свет и мрак, и хрупкий склеп

Для мотыльков, чей век нелеп,

Чей мир — слеза безумной бездны…

Утро давно уже было в разгаре, если еще не день. И комнату все ярче заливал солнечный свет, золотя стены, завешенные плотными коврами…

Я яростно тряхнул головой, отшвырнул подвеску подальше и выбрался из-под одеял. Нет уж, я слишком злился для того, чтобы чувствовать себя счастливым. Ну, хотя бы выспался. За ширмой принялся весело повизгивать Кабал. Я слегка поморщился — привет, а вот и моя адская гончая, и королева Мэб притаилась где-то сгустком вечной тьмы с золотистыми глазами… Что ж, ладно, каким бы этот мир ни оказался, похоже, это все-таки, мой мир. Пока. На время.

Новый день стал днем разъездов. Неким чутьем цвет общества почувствовал, что все самое интересное уже случилось: меч из камня извлечен, король на месте и уже потихоньку тиранствует, Мерлин вернулся из страны фей — с двумя из них за компанию, невзначай высунувшийся дракон повержен, бунт радикально настроенных друидов подавлен — пора и честь знать. А то оставишь надолго свои земли без присмотра и пиши — пропало.

Лот совершил неслыханное — отбыл к себе, забрав с собой жену, но оставив в Камелоте сына. Кадор, к счастью, на подобный шаг не решился, и с Константином мы расстались без всякого сожаления. С Моргейзой же был разговор особый…

Через пару минут после того, как я швырнул янтарную подвеску в дальний угол, она ворвалась в мою спальню не слушая протестов Бедвира и не обращая внимания на Кабала, с восторгом пытающегося заняться перетягиванием ее лилового шлейфа, соблазнительно стелющегося по полу. Одеться полностью я еще не успел, но ее это явно ничуть не смутило, так что я тоже решил не обращать внимания на такие мелочи, подумав только, что вовремя проснулся, и она не застала меня врасплох еще в постели. Так и не дотянувшись до лежавшей на сундуке мягкой и потертой охотничьей куртки — после вчерашних приключений ни на что более солидное меня совершенно не тянуло, я повернулся и с легким удивлением приподнял брови.

— Моргейза?

Впервые вышло так, что она не призывала меня к себе через посредника, а явилась самолично. Вошедший за ней Бедвир молча ухватил Кабала за ошейник, а возможно и за загривок, оторвал извивающуюся и бестолково размахивающую лапами псину от пола, и унес обратно в переднюю комнату.

Моргейза остановилась, едва заметно переводя дух. Воздух вокруг нее, казалось, слегка потрескивал невидимыми разрядами в струящихся прядях черных волос и в шорохе лилово-серебряного платья. На губах ее играла слабая улыбка, а в сапфирно-синих глазах горел странный безумный огонь. И сказать, что в этот миг она была неотразима, значило бы не сказать ничего. На несколько мгновений я забыл о чем бы то ни было, глядя на нее.

Совершенно неожиданно, Моргейза замурлыкала, склоняясь в плавном поклоне:

— Благодарю тебя, брат, за заботу о моем сыне…

— Что с тобой?.. — невольно вопросил я.

— И впрямь, что это я? — прошипела Моргейза, поднимая взгляд. — Итак, ты отнимаешь у меня сына, как некогда твой трижды проклятый отец отнял у меня мать? И я благодарю тебя за это?!

— Я вовсе не отнимаю у тебя сына, — сказал я и, не удержавшись, прибавил: — Кстати, у него есть имя — его зовут Гарет.

Моргейза резким движением повернулась и взбешенно прошлась по комнате, в одну сторону, потом в другую. Много времени это не заняло. Больше двух шагов здесь было не сделать.

— Конечно! — воскликнула она, негромко и яростно, будто говорила сама с собой, но это было явно не так. — Это же просто змеиное логово! Вся наша родня! Но ты должен понимать, что Гарет не представляет для тебя никакой угрозы! Он еще слишком молод и его устремления…

— Моргейза! — воскликнул я также негромко и ничуть не менее яростно. — Остановись! Ни один из нас в это не верит!!!

Она застыла как вкопанная, в полной тишине, даже не повернувшись ко мне лицом. Повисла зловещая пауза.

Кажется, я сказал что-то не то. Вернее, она услышала совсем не то.

— Ты что же, действительно думаешь, что я желаю ему зла? — изумленно проговорил я.

Она, не отвечая, продолжала пристально смотреть в сторону окна. Я шагнул к ней и едва удержался, чтобы не взять ее за плечи, но в последний момент передумал и сел на постель. Не знаю, успокоил бы ее этот жест, но вот меня, пожалуй, что нет.

— Вот уж не думал, что ты в это веришь, — сказал я после некоторого молчания. — Да и сейчас не думаю. Если бы ты в это верила, то никогда не сказала бы мне вслух того, что сказала. Может, постаралась бы убить. Но не сказала бы.

— Ты так думаешь? — переспросила она. — Тогда почему же я это сказала?

Я пожал плечами, хотя она этого видеть не могла.

— Может быть, чтобы не сглазить.

Она резко повернулась и прожгла меня пристальным взглядом.

— Это Мерлин? — спросила она.

— Что — Мерлин? — переспросил я, приподняв бровь. Кажется, мы оба уже начали приходить в себя.

— Это он надоумил тебя так поступить?

— Нет.

— Я не верю.

— Может быть, ты не поверишь и в то, что сама втайне этого хотела?

— Что?..

Я не дал ей опомниться.

— А разве нет? Разве не этого ты хотела, постоянно сводя нас с Гаретом? Просто ты боишься, что ветер переменится, боишься всего на свете, особенно того, что наш брат Кадор может случайно заподозрить, что именно Гарета ты прочишь мне в наследники. Не так ли?

Повисла пауза. А может, не повисла, а упала или ударила. Примерно такая же, какая бывает после выстрела — когда закладывает уши. Моргейза издала сдавленный невразумительный звук, уставившись на меня совершенно как на сумасшедшего. Может быть, она была права.

— А я не против, Моргейза, — сказал я мягко. — Гарет мне куда больше по душе чем Константин, хоть Кадор при каждом удобном случае дает всем понять, кто будет следующим. Уже даже пущен слух, что в первый же день я назначил Кадора своим преемником, если у меня не будет других наследников. А уж об этом можно и позаботиться, верно? Как и о том, чтобы я не засиделся на этом свете слишком долго. Но как ты думаешь, теперь у Гарета все-таки больше шансов против Константина, чем прежде? В конце концов, есть отвлекающий момент. Быть может, пора ему получить хотя бы шанс вступить когда-нибудь в игру, не будучи претендентом, задушенным в зародыше из-за излишней предосторожности?

Моргейза фыркнула как рассерженная кошка.

— Ты безумец! В этом нет никакого смысла! Я знаю пророчество — Константин станет королем!

Ну а я знаю «историю», которая говорит то же самое…

— Пророчество! — фыркнул я в ответ. — Чьего же изготовления?! Быть может, Маэгона? Он уже пытался напророчить мне смерть. Не далее чем на вчерашний день. И что же? Как я вообще вписываюсь в ваши пророчества, Моргейза? Ничего не предопределено, пока мы живы!

— Ты сумасшедший, — повторила Моргейза с ненавистью, хотя мне показалось, что ненависть эта была направлена уже не на меня. — Такой же сумасшедший как твой отец. Или даже хуже. Я ничего не хочу для Гарета кроме долгой спокойной жизни. Но в вашем драконьем огне сгорает все. Что ж, если ты искренне веришь в то, что сказал — пусть. Если твое безумие сможет вопреки всему защитить Гарета лучше благоразумия — пусть. Но если с ним случится хоть что-то, по чьей угодно вине, то — поверь моему слову! Константин очень скоро станет королем! А ты узнаешь, что значит настоящее проклятие! Запомни это!

— Запомню, — ответил я.

Она еще немного постояла молча. Мы просто смотрели друг другу в глаза, и я разрывался от желания сказать ей то, чего говорить никак не стоило… А потом она отвела взгляд, отвернулась и, как ветер, быстро вышла из комнаты.

Когда дверь передней захлопнулась за ней, я вздохнул с облегчением. По крайней мере, тогда я решил считать, что это было облегчение, а не сожаление.

Кажется, она тоже не сказала многого из того, что хотела сказать.

Камулдунум пустел. Время праздников проходило, и наступало другое.

Мерлин и я стояли на верхней площадке осыпающейся старой башни. Мерлин мрачновато заглядывал за парапет, а я поглядывал на Мерлина, отрешенно отколупывающего от полуразрушенного парапета мелкие кусочки.

— Ты уже знаешь.

— Знаю, и тоже понятия не имею, стоит ли говорить об этом сейчас остальным. Может, все пройдет раньше, чем кто-то успеет всерьез испугаться. Но есть и настоящий риск, что не пройдет. И теперь все это уже гораздо меньше похоже на игру. — Я тоже отколупнул кусочек от парапета и сбросил вниз. Помолчав немного, я продолжил. — Конечно, при таком раскладе, хотелось бы знать мнение всех, как далеко мы намерены зайти… И стоит ли заходить вообще, — добавил я после короткой паузы.

Мерлин пожал плечами.

— А мне-то казалось, что тебя не так уж интересует общее мнение. — В его голосе прозвучала легкая насмешка. И не без грусти.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я небрежно. — Разве то, что я узурпировал трон? Пустяки какие!

Он усмехнулся.

— Да, похоже, ты здесь как рыба в воде.

— Не знаю. Не так уж давно мы здесь плаваем. Просто ясно ведь, чем все это продолжится. А войны могут здорово отвлечь нас от основной проблемы. Тем более что теперь это действительно проблема, а не отпуск и развлечение экспериментами на досуге, в поисках чего-то нового в давно забытом старом, но, по крайней мере, действующем настолько, насколько нам было необходимо, в известных нам пределах. Так что…

— Теперь уже поздно переигрывать, — сказал Мерлин. — Что случилось, случилось. Пусть мы и не собирались использовать машину по назначению в ближайшее время, все-таки, есть большая разница между тем, чтобы не использовать возможность, и вовсе не иметь возможности ее использовать. Конечно, случилось непредвиденное, но и здесь все бросать нельзя. После твоей маленькой выходки с разгадыванием древних головоломок и доставанием мечей откуда не следует, нам в этом мире уже сложно будет затеряться.

— Знаю.

— Конечно, знаешь. Скажи лучше, чего ты не знаешь. Но, как я уже говорил, в этом могут быть и свои плюсы, — продолжил он. — И дополнительные возможности. В конце концов, научным экспериментам иногда бывает просто не обойтись без поддержки самой обычной власти. Королевской или какой-то другой. Для масштабности действий или привлечения каких бы то ни было средств.

— Смеешься? — усмехнулся я.

— И это тоже, но только отчасти.

— Значит, без войн нам все-таки не обойтись. Но стоит ли нам всем этим заниматься, вот в чем вопрос.

Мерлин немного помолчал.

— Конечно. И все-таки, мне немного жаль.

— Чего именно?

— Твоего самоустранения. Ведь все, что здесь случилось, в сущности, не так уж случайно. Именно к этому ты с самого начала и стремился.

Я понаблюдал за чертящими небо стрижами.

— Может быть.

Мерлин меланхолично отломил от парапета еще кусок камня.

— В конце концов, невелика потеря, — сказал я.

Мерлин вздохнул.

— Иногда мне бывает печально оттого, что ты сознательно уходишь все дальше, к одиночеству, с открытыми глазами, и не желаешь свернуть.

— Может быть, — вновь пробормотал я задумчиво, — Может быть… Но что поделаешь. Возможно, иногда это единственный способ спасти мир.

Мерлин недовольно усмехнулся.

— А вот это уже мания величия.

— Или просто шутка, — сказал я. — А может, и нет. Но это уже неважно.

— Значит, войны так войны, — проговорил Мерлин. — Здравствуй, железный век.

— А когда он не железный? — поинтересовался я.

У века стального — своя эстетика,

Своя мелодия, своя патетика,

Своя легенда, своя печаль,

Земля-наковальня удержит сталь,

А небо молот обрушит сверху —

Да это так просто — на потеху…

Железный век творит цветы из стали,

Горнило солнца раскаляет твердь,

А небо рушит молот — лед и смерть,

Размеренно и четко с вышней дали…

Железный век — из ржавых перекрытий

Ночей и дней посыпалась труха…

— Жуть просто, верно? Лучше не продолжать, порву и выброшу все к чертям. Сделаю доброе дело…

Отец рассмеялся.

— Помнится, был еще один король-трубадур. Любопытно, когда ты был Ричардом Львиное Сердце, ты действительно откопал Экскалибур?

Я рассмеялся в ответ, поглядел на свой меч и покачал головой.

— Если этот романтик и правда откопал Экскалибур, то выглядел он совсем иначе, чем этот. Впрочем, чем черт не шутит?

А черт шутил бы тем, что Экскалибур пришлось бы доставать из могилы Артура. Но об этом мы вслух говорить не стали.

К вечеру Камелот опустел наполовину. Гарета временно взял под крылышко Кей. Мне же, собственно, было пока не до него. Ближе к закату настало время для откровений.

Мы все собрались в покоях колдунов — раньше их занимали граф Эктор с супругой и, комнату по соседству, принцесса Гвенивер — ныне давно уже любезно отбывшие. Мерлин занял место принцессы Гвенивер, а наши феи поселились в двух смежных комнатках графской четы, где мы сейчас и разместились.

И вот, настигла всех дурная весть…

Что случай тяжелый, можно было заподозрить с самого начала. Но вот насколько сильно и кого что-то ударит, всегда сложно предсказать. Поэтому назвать воцарившуюся паузу тягостной значило не сказать почти ничего. И для кого эта пауза была более тягостной — для тех, для кого новость действительно оказалась новостью, или для тех, кто ждал теперь, не случится ли с кем истерики? Сидя на краешке тяжелого сундука рядом с Линор, я держал ее ладонь в своей, чувствуя застывшее в ней напряжение, отзывавшееся ледяным холодом в пальцах. Я добросовестно служил грелкой, а заодно наблюдал за теми и за другими. Для меня все новости были уже в прошлом, да и случилось все не при мне, так что невольно продолжать гадать по тысячному кругу, что же именно произошло и как это можно было предотвратить, тоже не приходилось.

Все молчали. Возгласы: «Что за чепуха?», «Как это возможно?» и «Это что, на самом деле?..» остались уже позади. Так что пока все молчали. Пока.

Олаф сидел с оглушенным видом на краю постели, неподвижным взором буравя одну точку где-то на противоположной стене. Фризиан утомленно привалился на застилавшие постель оленьи шкуры, опираясь на здоровый локоть и с отрешенной мрачностью созерцал потолок. Гамлет, крепко вцепившись напряженными пальцами в край стола, на котором сидел, широко распахнутыми глазами уставился в пол.

Антея беспокойно поглядывала на всех троих по очереди и не забывала посматривать и в нашу с Линор сторону. Я ей ободряюще подмигнул. Кажется, это ее слегка изумило, но и немного уверенности тоже добавило.

Отец, восседавший на единственном предмете мебели действительно напоминающем кресло, обозревал всех с совершенно непроницаемым выражением лица и подобравшейся неподвижностью сфинкса.

— Трагедия, — угрюмо проговорил Олаф, наконец зашевелившись и яростно потерев ладонями лицо, будто ожесточенно пытаясь проснуться. — Песнь козлов, да и только…

Гамлет тяжело соскочил со стола, медленно прошел к окну, постоял мгновение и резко высунулся в него, будто пытался выброситься, впрочем, для этого ему пришлось бы сильно потрудиться. Первый же вдох, заставивший его ребра впиться в края оконного проема, наверняка отрезвил его не меньше, чем свежий воздух. Гамлет замер и пробормотал по ту сторону окна что-то яростное. Никто не разобрал его слов. Должно быть, к лучшему.

Фризиан продолжал молчать, не двигаясь, только окинул взглядом комнату и, как обычно, взгляд его был абсолютно спокоен. Как тихий омут.

Я без труда подавил желание сказать вслух, что случившегося вполне можно было ожидать. Когда-то я уже наговорил достаточно гадостей, до того как это случилось. А реальность отбивала всякую охоту к таким словам. По крайней мере, с моей стороны. Так что я промолчал. Это следовало сказать кому-то другому, кто действительно узнал об этом несколько минут назад, а не знал заранее.

— Что ж, — очень негромко проговорил Фризиан. — это был риск, с которым мы согласились. Никто не знал, как может сказаться такой перенос. — Олаф нехотя молча кивнул, не отрывая ото лба прижатого к нему кулака.

Гамлет повторил за окном какое-то проклятье, потом так же, рывком, вернулся в комнату и повернулся к нам, все еще опираясь рукой об оконный проем. Губы его были сжаты, будто он еле сдерживал все еще рвущиеся с языка ругательства. Мы встретились с ним взглядами. Шумно выдохнув несколько раз, он наконец заговорил. Голос его слегка дрожал от переполнявших его эмоций.

— Я знаю. И слышал это уже сто раз. Все кажется вполне естественным, не правда ли?..

Прозвучавшая в его голосе злость заставила Олафа удивленно поднять голову и посмотреть вверх.

— Естественным? Что это ты имеешь в виду?

Я выпустил руку Линор и подошел к столу, где стоял кувшин с легким вином и несколько кубков. Взгляд Гамлета метнулся за мной. Я плеснул себе в кубок вина, задумчиво пригубил и отставил в сторону, потом снова посмотрел на Гамлета. Он продолжал смотреть на меня. И на этот раз я ответил ему таким же пристальным и едва ли не яростным взглядом.

— Ты уже знал, когда тебе об этом сказали, — обманчиво безразлично сказал Гамлет, будто всего лишь уточняя.

Я выждал небольшую паузу.

— Да. Знал, — подтвердил я спокойно. Уточнять, что я всего лишь догадывался было бы попросту смешно.

— И откуда же ты знал? — вкрадчиво напряженно спросил Гамлет. — Откуда ты мог это знать?!

— Ланселот, — предупреждающе рыкнул Олаф.

Я слегка улыбнулся.

— Я пессимист.

Антея и Фризиан подавили смешки.

— И мне просто пришло в голову подумать.

— Подумать! — негромко воскликнул Гамлет. — А никому еще не приходило в голову подумать о другом?!

— О чем? — холодно спросила Линор.

Я послал ей успокаивающий взгляд, мол, все это меня ничуть не задевает. Линор хмурясь посмотрела на отца. Мерлин молчал, давая нам всем высказаться. И на мой взгляд, это было единственно правильным ходом.

— О том, — сказал Гамлет вновь яростно задрожавшим голосом срывающимся в хрип, — что он и сам мог все это подстроить! Откуда еще он сам мог догадаться?..

Я только слегка насмешливо присвистнул. А то я не понимал, к чему он клонит…

— Это не смешно! — сказал Гамлет. — Ты слишком спокоен! И что мы о тебе знаем? Только то, что ты единственный, кому это было бы на руку, и то, что однажды ты уже сотворил временную накладку, тоже единственный из всех нас! И откуда нам теперь знать, на что ты вообще можешь быть способен?!

— Ланселот… — яростно повторил Олаф. Я приподнял руку в отметающем жесте. То же самое сделал отец, выжидающе глядя на Гамлета. Пусть уж выпустит пары. Хуже будет, если не выпустит.

— Конечно, знать тебе неоткуда, — проговорил я негромко. — Так значит, ты всерьез считаешь, что это было бы мне на руку? Каким же, любопытно, образом?

— Ты здесь король, — сказал Гамлет. — Некоторым такие вещи очень даже нравятся.

Я рассмеялся. Линор вдруг тоже.

— Этого слишком мало, — воскликнула она.

— Именно, — подтвердил я. — Мне-то уж, с моей манией величия быть королем какой-то маленькой древней Британии? Ты с ума сошел!

— Не скажи. Как говаривал Цезарь, лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме.

— Ну конечно… И кем был сам Цезарь? — переспросил я со смешком. — Первым-то он стал именно в Риме. И ты мне об этом уже говорил. Забыл?

— Может быть! — буркнул Гамлет. — Если только…

Он выдержал зловещую паузу, и тут мое настроение резко переменилось — «если ты сейчас скажешь, что я просто боюсь вернуться, — подумал я с внезапным бешенством, — я разнесу тебе голову этим кувшином…»

— Если только ты попросту не боишься вернуться, — закончил Гамлет. — Потому ты и берешь от этого мира не задумываясь, все, что только он может дать — потому что другой мир для тебя потерян. Ты бежишь от него. Не правда ли?

Кувшин в голову Гамлета не полетел. Я сам удивился собственному спокойствию, которого и не ожидал. На деле вдруг оказалось, что это совсем не так меня трогает, как я думал.

— Бегу, конечно, — согласился я, и услышал в ответ ошарашенные вздохи, про изумленные взгляды можно было и вовсе не говорить, даже о взгляде самого Гамлета, который так же не ожидал такого ответа, как и я сам. Только отец ничуть не удивился. — И беру от этого мира все, что только он может дать. Потому что все мы знаем, чем это может кончиться. Там, в другом времени. Причем, уже измененном. Почему-то это знание меня больше не пугает. Хотя я все еще не хочу становиться опасней, чем могу стать и пока предпочитаю не вмешиваться в ваши дальнейшие исследования вовсе. Потому что знаю, что когда придет время, то, что всегда считалось для нас преступлением, будет сделано, потому что я хочу этого, и знаю, что есть что-то, что я желаю изменить, пусть даже из мелочных и низких личных побуждений, как может кто-нибудь сказать, и может быть, он будет прав. Но тут уж мне все равно. Некоторые принципы нашей обычной морали для меня теперь пустой звук. А относительно тех, кого это касается — лучше между ними и мной никому не вставать. И ты думаешь, я стал бы закрывать себе путь назад, если знаю, что на этот раз одержу верх?

— О… — только и проговорил Ланселот, после впечатляющей паузы, совсем другим голосом. — Знаешь, вообще-то, я так и думал… Только не думал… а, ладно. Конечно, я говорил это не всерьез.

Кто бы сомневался… Вся компания созерцала Гамлета с весьма интересными выражениями лица.

— Знаешь, — как бы между прочим, негромко и непринужденно проговорил наконец обращаясь к нему Фризиан. — Были какие-то умники, которые утверждали, что на самом деле в могиле Артура лежит скелет вовсе не Артура, а Ланселота. Я начинаю в это верить.

Линор поперхнулась первой, за ней последовали и все остальные, а после некоторого недоумения и сам Ланселот.

— Почему же вы нам сразу не сказали? — переключился он уже на колдунов, когда все успокоились, куда более мирно, если не сказать смиренно, уже выпустив весь свой пар.

— А когда, интересно? — проворчала Антея. — Об этом все-таки просто между делом не сообщишь. А у вас тут целыми днями то драконы, то призраки, то мясорубка прямо по окнами. Разве тут что-то спокойно обсудишь?

Гамлет только пожал плечами.

— В любом случае, — сказал Мерлин, — не будем относиться к этому так, будто мир рухнул и случилось что-то непоправимое, все мы пока живы и продолжаем действовать, жизнь продолжается. Просто отнесемся к этому серьезно. Поскольку стало ясно, что мы тут, во-первых, надолго и, во-вторых, нам не обойтись без всеобщего мозгового штурма, предполагающего периодическое появление каждого из нас на Станции, ну, или почти каждого, — слегка выделил он последние слова.

— Что значит, почти каждого? — с легким удивлением поинтересовался Гамлет.

— Только то, что кому-то из нас, все-таки придется почти безвылазно заниматься делами этого мира и обеспечивать нашу легенду, чтобы она не рухнула.

— Ты все правильно понял, — кивнул я, когда он посмотрел на меня, что, впрочем, сделали и все остальные. — И заодно, может быть, как раз, чтобы ненароком не случилось то, чего ты опасаешься, — добавил я ехидно. Гамлет слегка насупился.

— Ладно, — сказал, кивнув, Олаф, — и под каким же предлогом мы все будем периодически исчезать? Ясное дело, что колдунов особенно расспрашивать не будут, ну а если наши отлучки станут слишком частыми и продолжительными, и кого-то это не в меру заинтересует?

— Тоже мне проблема, — ответил я весело, — мало ли, куда я вас пошлю по делам? — Все засмеялись. — И есть еще один предлог — поиски Святого Грааля.

Олаф уставился на меня большими глазами, и усмехнулся.

— Грааля?! — воскликнул он. — Ну, это ты загнул!.. Артур…

— Это почему же?

— А не рановато ли? По-моему, это относится к концу легенды, а не к началу.

— А разве мы собираемся разыграть всю пьесу от начала до конца? Не знаю как у тебя, у меня на это нет ни времени, ни желания. И по сути — очень даже подходит. Если мы не найдем этот Грааль, то все наше пребывание здесь просто ни к чему.

Фризиан задумчиво хмыкнул.

— А мне начинает нравиться идея с Граалем.

— Еще бы, ты же у нас Галахад, — улыбнулся я. — Но в ближайшее время на приключения не рассчитывай, пока рука не заживет.

Фризиан слегка развеселился, да и остальные тоже. В конце концов, похоже, новость переварена и все готовы просто заняться своим делом.

— Ну уж не знаю, как все остальное, но пусть хоть легенда будет неплохой, — уныло вздохнул Галахад.

Мерлин тихо фыркнул в бороду.

— Легенда будет неплохой. Уж это я вам обещаю.

Да уж, легенда удалась хоть куда. Не прошло и двух дней, как Бедвир на рассвете ураганом ворвался в мою спальню. Правда, при ближайшем рассмотрении это оказался не совсем рассвет, но это уже дело десятое. Я подскочил на постели и автоматически схватился за меч. Бедвир резко затормозил, озадаченно глядя на внезапно возникшее перед ним сверкающее острие.

Окончательно проснувшись, я тут же опустил клинок и полюбопытствовал:

— Что, небо упало на землю?

— Нет… — отверг Бедвир, слегка ошарашенно.

— А что стряслось?..

— Дурные вести от Леодегранса. Лодегранс захвачен саксами. Я подумал, что ты захочешь узнать сразу.

Я кивнул.

— Да, конечно. Спасибо. Все верно.

И пристально взглянул на Бедвира.

— А что с самим Леодегрансом? Как он, и где?

— Леодегранс, возможно, уже мертв. Саксы учинили на него настоящую охоту. Гонец, что добрался сюда, послан не им, а графом Эктором. Первый же, уже по дороге в Регед лишился и коня и руки. Бог знает, сколько на самом деле упущено времени и что уже произошло, — Бедвир задумчиво перевел взгляд на темный запачканный сверток, который держал в руках. До меня только сейчас дошло, что это и есть пергамент с посланием.

Я протянул руку и Бедвир, с какой-то не сразу понятной заминкой, передал сверток мне, а потом невольно встряхнул кистью. Сверток странно захрустел. Я озадаченно посмотрел, как он пошел трещинками под моими пальцами, и из-под них посыпалась коричневая крошка. Опомнившись, я постарался стряхнуть ее с ладоней и с постели.

— Черт побери… — пробормотал я. — Это же кровь…

— Кровь, — меланхолично подтвердил Бедвир.

Знаю, это чуть ли не обычай — все важные вести приносить украшенными интригующими бурыми пятнами. Но чтобы вот так… Будто нарочно замачивали… Сбоку торчала на задубевшем ремешке обломанная по краям глиняная печать со смутно-различимым изображением животного, похожего не то на поросенка, не то на суслика, если бы, конечно, мы не знали, что это должен быть лев…

— А леди Гвенивер, Бедвир? — вдруг вспомнил я с тревогой. — Она ведь в Регеде? В безопасности?

— Как обычно, — с некоторым облегчением в голосе сказал Бедвир. Похоже, он тоже успел о ней подумать. — С леди Элейн.

— Отлично. — Я потер глаза. — Ладно, конечно, нечего пороть горячку, но… Мне надо срочно переговорить с Мерлином. Еще до завтрака… — Я выбрался из постели и огляделся. — Вот черт, куда завалился этот плащ?.. Кабал, будь другом, слезь с него!.. Слушай, Бедвир, раз уж граф Эктор фактически правитель Регеда…

— Он не…

— Я знаю. Ваш король немощен, но все еще жив и в короне. Но всей обороной и вообще важными делами заведует Эктор. Так? — Бедвир кивнул. — Значит, ты и Кей отлично знаете, что может происходить у вас на севере. Позови его сюда и приходи с ним сам. Я скоро вернусь, возможно, с Мерлином и другими. Постараемся придумать, что можно сделать с Лодегрансом.

Бедвир мимолетно улыбнулся и в глазах его загорелся странный блеск.

— Слушаюсь, сир… Правда, я должен напомнить, что у Камулдунума пока почти нет собственной армии, если, конечно, не считать отрядов Пеллинора и Паломида. Но вряд ли с ними можно выйти в поход.

— Ну и что же из этого следует? — вопросил я. — Не затем же ты меня разбудил, чтобы сказать — «спи крепче», верно?

Бедвир покачал головой и снова подавил загадочную довольную улыбку.

— Я просто напомнил…

— Приму к сведению. Помню, прекрасно помню, что все радостно собираются только на пир. Но ты-то ведь со мной?

— До конца! — воскликнул он воодушевленно.

— Что ж, может и другие найдутся! — рассмеялся я и, наконец откинув тяжелый полог на выходе, отправился на поиски Мерлина и прочих.

Кажется, Бедвиру стало немного худо, когда после короткого совещания только среди своих, были затем одновременно позваны Пеллинор, Паломид, и саксы Хорс и Седрик.

II. «Артур в поход собрался…»

Никакого круглого стола в покоях Мерлина не было, был просто ограниченный круг довольно интересных персонажей.

— Дурные вести в одиночку не ходят, — заметил я. — Наверное, боятся, что иначе им достанется. Думаю, скоро станет известно о куда больших неприятностях. Судя по тому, что я слышал, Кольгрим давно планировал мощное наступление на запад и, по слухам, когда он вышел из Эборакума, при нем было двадцать тысяч человек войска.

Хорс и Седрик издали невнятные сдавленные звуки и переглянулись. Эмоции, отразившиеся в их взглядах, были более чем смешанными. Тут были и восторг, и тревога, и веселое торжество, вместе с нешуточным беспокойством.

— Вы в это верите? — спросил я, пристально наблюдая за ними.

Хорс откашлялся. Он колебался, и вряд ли на самом деле знал, на чьей он сейчас стороне.

— Если честно, цифра кажется мне несколько преувеличенной, — проговорил он с сомнением.

— Мне тоже. Но думаю, тысяч десять там действительно есть. Вы что-нибудь знали об этом?

— О чем?

— Скажем, не договаривался ли Эборакум с Кантиумом, чтобы тот поддержал его в случае скорого похода и протянул братскую руку помощи, чтобы занять наконец этот остров, заселенный какими-то гнусными пигмеями.

Пеллинор тихо булькнул, подавив в зародыше то, что рвалось у него из горла. Он все еще плохо переваривал мой юмор.

Хорс мгновенно побагровел как перец.

— Да за кого вы нас принимаете?!

— За добрыхсоседей, — заверил я посмеиваясь. — Но все же, как к этому отнесутся в Кантиуме, как вы полагаете? Для вас это тоже удобный случай?

Хорс замялся.

— Не думаю, что могу сказать точно. Даже если бы знал обо всем заранее. Но… нет, не думаю… Сам по себе Кольгрим не самая приятная личность, — выдавил он с некоторой досадой. — Хотя в силе его никто не сомневается. Значит, к нему действительно подошла помощь из-за моря, о которой он давно говорил.

— А к вам такого рода помощь разве не подходит? — поинтересовался Гавейн.

— Тут всегда было не самое подходящее место для этого, — сухо и почти угрожающе сказал Пеллинор, — слишком близко к Камулосу.

Седрик мрачно покосился на него. Хорс с усталым укором посмотрел прямо, с оттенком раздражения и почти насмешки.

— Все зависит к тому же от количества приходящих, и чем они заняты, и от амбиций.

— Между прочим, верю, — вставил я. — Насколько мне известно, Кантиум — королевство с процветающими ремеслами, торговлей и науками.

Хорс и сам слегка расцвел от этих слов.

— Да. Сами понимаете, процветать куда удобнее в хотя бы относительном мире. При том что, конечно, я не назвал бы нас такими уж мирными людьми. Если кто к нам сунется, очень пожалеет.

— К нам тоже, — мягко сказал я.

Хорс почему-то слегка изумленно вздрогнул и промолчал. Кажется, они и правда соваться не собирались. Процветать действительно удобнее в мире.

— Но от Кольгрима этого, конечно, ожидать стоило.

— Конечно, — согласился Хорс. — И в ближайшем будущем. Ведь именно поэтому вам так срочно понадобился новый верховный король.

— А вам понадобилось узнать, что же из этого вышло, — подмигнул я. — Кажется, выход оказался не самым удачным. Кадор на моем месте был бы надежнее.

Хорс пожал плечами.

— Возможно. С другой стороны, он вряд ли лучше Кольгрима.

«Вряд ли лучше…» — отметил я про себя. Это значит, что и Кольгрм вряд ли лучше Кадора. Похоже, хоть «болеть» за братское королевство со стороны Кантиум еще способен, но вот иметь его под боком слишком сильным и разрастающимся что-то желанием не горит.

— Это интересно звучит, — произнес я вслух. — Значит ли это, что в нашей с ним войне мы можем, по крайней мере, рассчитывать на ваш нейтралитет?

— Нейтралитет! — повторил Хорс. — Да, можете, если только…

— Если только ветер не переменился с тех пор, как вы в последний раз поддерживали связь с королем Хенгистом?

— Э… не совсем, — сказал Хорс немного неуверенно. — Хотя, конечно, и это могло случиться, но я сомневаюсь…

— Мне кажется, — вмешался вкрадчивым голосом Галахад, — он имел в виду, что был бы даже рад, если бы Кольгрим нашел в нас серьезного противника, обломал бы зубы, и не подошел бы слишком близко к Кантиуму.

— Ммм… — еще больше смешался посол Кантиума.

— Понятно, но при этом как на союзников на вас рассчитывать не стоит. По крайней мере, в начале, если только дела у нас уверенно не пойдут хорошо. Так? — уточнил я.

— Так, — вздохнул Хорс. — Не поймите нас неправильно, но мы никак не можем определить, чего от вас ожидать. Иногда это очень… угнетает…

— И раздражает, — подсказал Мерлин. — Конечно. Все ясно. Именно поэтому мы говорим в начале только о нейтралитете. А там поглядим. Может, ваша помощь вовсе и не понадобится.

Хорс снова глянул на него с испуганным изумлением. К бриттской самоуверенности он уже привык, но не с таким же небрежным, ничего не значащим видом. Да и вообще, насколько он мог заметить, дела в Камулосе с некоторых пор шли увлекательно. А вот с какой точки зрения «не понадобится» — это еще как следует обдумать надо.

Мы отправили Хорса восвояси уже со своим посланием. А через несколько дней он вернулся с ответом от своего вождя, с заверениями в вечной дружбе. Перемена, произошедшая за эти дни в Камелоте явно снова его удивила — народу тут опять набилось так, что не протолкнуться. Стоило только кликнуть клич. Во-первых, кто-то отсюда все же вовсе и не уезжал, а во-вторых, народ был достаточно взбудоражен всем происходящим и был уже наготове, стоило лишь немного распространиться вестям и разойтись официальным письмам, посланным разным правителям. В конце концов, ведь этого все и ждали.

И импровизированное войско в итоге очень быстро собралось не маленькое. Как немало оказалось желающих явиться не так давно на Божий Суд в Лондиниуме, а после в Камелот, так немало оказалось впоследствии желающих присоединиться с дружиной или хотя бы выслать какой-нибудь «разведывательный» отряд в поддержку нового верховного короля, просто чтобы посмотреть, на что там способен пресловутый dux bellorum или хотя бы как он сядет в лужу. Тем самым, всем удалось потрясти самих себя — количеством себе подобных, а следовательно и войска. А если уж принять во внимание действительно идейных добровольцев, являвшихся буквально из ниоткуда по одиночке и целыми толпами, то ситуация становилась и вовсе уж впечатляющей. Единственное подобное, что я мог припомнить, происходило когда-то с Жанной д’Арк. Только сейчас все было еще веселее, так как я сам был королем и не собирался подстраивать себе никаких каверз, не представляя для себя абсолютно никакой угрозы в плане успешной конкуренции в богоизбранности и перетягивании куда-то на сторону законной доли народной популярности. И я недаром помянул тот иной исторический случай — ведь мы оба возникли из предсказаний Мерлина, и действительно что-то общее во всем происходящем было.

— Гарет, это не шутки, — проворчал я, немного задержав шаг, пробегая по галерее, где он меня и перехватил. — Как бы то ни было, риск слишком велик. Почему ты не хочешь остаться пока тут в Камелоте с колдунами? Разве это не интересно? — Правда, не очень-то я и надеялся, что он ответит, что ему интересно. Все равно придется взять его с собой, но стоит же хоть попробовать отговорить. Но пока я добился только того, что Гарет настаивал все сильнее, и после того как я показывал ему пару каких-нибудь интересных приемов, отправлялся размахивать мечом в компании Марцеллина, упорно донимая себя до изнеможения этим непривычным для него занятием, до которого он наконец как следует дорвался.

— Как это может быть интересно?! — возмутился он. — Когда ты будешь там, на войне, в опасности, а я даже не смогу отдать за тебя жизнь, если все обернется плохо!..

— Что-о?! Попридержи коней, Гарет! — Я совсем остановился и только что не схватил его за шиворот. — Только попробуй отдать за меня жизнь, и я с тебя шкуру спущу!

— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался Мерлин, показываясь из-за поворота галереи с ворохом свитков в руках.

— Ничего, — ответил я. — Гарет, вот если заявишь еще что-нибудь бредово-романтическое в таком же духе, я тебя точно никуда с собой не возьму. Твое дело сейчас — как следует учиться, пусть даже и военному делу, но никак не геройствовать.

— Молодец, — насмешливо одобрил Мерлин. — С теорией у тебя все в порядке.

— Ага, так может, все-таки, мне его тут оставить?

— Неразумная мысль, — невозмутимо ответил Мерлин. — Сбежит. А так, может, и правда чему-то научится. Да и невозможно все время бежать от реальности. Будем надеяться на его здоровый инстинкт самосохранения. И вообще, знаешь ли, дети должны набивать себе некоторые шишки сами, иначе попросту ничему не научатся.

Я вздохнул.

— Хорошо. Ладно… Я и так это знал. — И впрямь, не могу же я вести себя как Моргейза только потому, что иначе она может огорчиться. Неправильно получается. Все-таки лишнюю романтику надо обкарнывать. Причем, нам всем.

Гарет пока не осмелился громко радоваться, не то чтобы — вдруг я снова передумаю, в конце концов королевское слово не железо, можете вспомнить пресловутого Ричарда Львиное Сердце, с его не менее известным прозвищем «Да и Нет», — но ведь просили же его не выдавать больше ничего бредово-романтического, да и при Мерлине, как-никак, надо вести себя прилично.

— Ты куда-то шел? — спросил Мерлин.

— К Кею. Он инспектирует новое пополнение. От Пеллинора, который разъясняет Паломиду, как тут лучше держать оборону.

— Странно, — проговорил Мерлин, подняв брови. — Мне казалось, я несколько минут назад видел тебя внизу с этим самым пополнением.

— Если ты не заметил, я бываю сейчас почти везде одновременно. Пеллинору понадобилось кое-что уточнить с теми укреплениями, которые мы тут переделывали.

— Передай Паломиду, пусть потом у меня спросит, я ему объясню, и насчет обороны тоже. То-то я смотрю, ты какой-то взмыленный и, что странно, без толпы. Что толку от них сбегать, чтобы тут же идти присматривать за другой толпой?

— Знаешь, нам уже почти что пора выдвигаться. Все, кто еще хочет подойти, пусть подходят по дороге. Скорость — это тоже преимущество.

— Не для птицы, которая решила атаковать дерево.

— Это смотря как атаковать, и какое дерево.

— Ладно, но до рассвета-то вы в путь не тронетесь? Заскочи ко мне ненадолго.

— Хорошо. Ты сейчас к себе? Гарет, передай Кею, что я скоро приду, пусть пока продолжает натаскивать лучников и пересчитает, кто там каким оружием владеет.

Гарет убежал, как мне показалось, полный энтузиазма, а мы пошли к Мерлину, это было как раз в двух шагах от места, где мы встретились.

Едва Мерлин открыл дверь, нас встретило мяуканье королевы Мэб — с приездом колдунов кошечка тут же перекочевала жить к ним. Что ж, где еще и жить черным кошкам?

Мерлин ссыпал свитки на новый, еще пахнущий свежеструганными досками простой деревянный стол и обернулся.

— Значит, ты решительно собрался выступить завтра?

— Конечно. Чрезмерное затягивание будет только во вред. Люди успеют расслабиться. Или задуматься, что, собственно, одно и то же.

— А ты уверен, что справишься?

— Как можно быть вообще в чем-нибудь когда-нибудь уверенным? Конечно, уверен. Тем более что Кольгрим сделал примерно то же самое. Пусть он давно к этому готовился, но выступил сразу же, как к только к нему подошло первое подкрепление, пусть даже очень немаленькое. Но он не дожидался остальных. А остальные еще должны подойти, и к этому времени или мы соберем остатки Британии по кусочкам, или нет. Так что выходим собирать, кто не спрятался, я не виноват.

— Людей все еще слишком мало.

— Мало. Пока еще мы просто мыльный пузырь. Но в этом-то и наша сила. В безрассудстве. Если помнишь, делать все по порядку у кельтов всегда как-то не очень получалось.

Мерлин подумал немного и пожевал усы.

— Нет, конечно, если бы я сам выступал в поход, возможно, я бы рассуждал так же как ты. Но поскольку это делаю не я…

— Кажется, Линн считал, что разница между нами совсем невелика, если вообще есть, — заметил я.

— Он же был сумасшедший, — усмехнулся Мерлин.

— Но на самом деле, все-таки я собираюсь сделать все по порядку, только пусть они об этом не знают, это незнание и сумасшествие тоже входят в план. А иначе у них пока попросту нет других козырей в этой игре.

— Ну почему же, — возразил Мерлин с невинным видом. — Вы с Гавейном можете еще при случае закидать Кольгрима гранатами или совершить еще что-нибудь чудовищное и бесчеловечное в том же духе и списать потом все на пролетавшие рядом метеориты.

— Э… нет, так не пойдет, — протянул я, — это будет как-то искусственно. Совсем уж.

— Я говорю вполне серьезно, — сказал отец спокойно. — Если будет нужно, если вам будет грозить опасность, сделайте это.

Я потерял дар речи.

— Папа… — вырвалось у меня чуть позже, — ох, извини, Мерлин, — тут же запоздало спохватился я. — Ну и благословения у тебя… Любого местного жителя это убило бы наповал, если бы он мог понять, о чем идет речь!

Мерлин отрешенно коротко кивнул.

— Я знаю, что ты беспокоишься за всех этих людей, во главе которых случайно оказался. А я не хочу, чтобы пропал или пострадал хоть кто-то с нашей Станции. Мы — это целый отдельный мир посреди другого, имеющего к нам так мало отношения. И поскольку, возможно, мы никогда не вернемся, и поскольку мы и так уже понарушали все наши законы, не пытайтесь придерживаться их дальше во что бы то ни стало. Мы все равно находимся в мире и обстоятельствах слишком далеких от какой-либо реальности. Теперь есть только одно правило — остаться в живых и, в конечном итоге, разобраться с «Янусом». Все остальное — чепуха.

Уверен, он не думал, что это на самом деле чепуха. Скорее, сказал это для некоего противовеса. Всего лишь легкое беспокойство. Не более.

— Я знаю, что это не так. Все еще помню. И думаю, это к лучшему.

Он вздохнул, чуть покачал головой, и все же кивнул.

Кей распекал какого-то лучника, показывая тому, как надо держать в руках лук. Собственно говоря, впервые видел, чтобы сам Кей держал в руках лук, но получалось у него очень убедительно. Воздух вокруг специфически посвистывал, а на периферии металлически позвякивал — там, где воины с мечами наспех обменивались опытом. Дробно завибрировала земля — это проскакал конный отряд, и раздался истошный петушиный крик — это кто-то уже начинал готовить обед.

— Кей, — окликнул я, быстро подходя.

Он обернулся и… Специфический свист приобрел какой-то странный оттенок. Я резко дернул головой назад и зачем-то цапнул воздух у виска левой рукой. Черт… я так и знал, что зря это сделал… Стрела обожгла мне ладонь, когда я схватил ее в полете. Ну и черт с ней, мало ли, в кого она могла попасть, пронесшись мимо. Инерцией меня качнуло в сторону.

Кей охнул и побледнел, оглядываясь.

— Кто стрелял, да подпалит Таранис ваши потроха?! — От волнения он на время забыл о том, что он христианин. Да и кого еще поминать всуе?

Мне тоже хотелось кого-нибудь помянуть. Только этого не хватало. Лишь несколько минут назад я назвал свое импровизированное войско мыльным пузырем. Одного такого выстрела у всех на виду могло быть достаточно, чтобы пузырь лопнул. Независимо от того, попала ли стрела во что-то или нет. Главное, что такой выстрел вообще был. Конечно, ясно, что для этого надо быть самоубийцей, но точно так же ясно, что всеми возможными благами собирается пользоваться не какой-то несчастный стрелок, которого так же независимо от результата скорее всего разорвут на мелкие кусочки. Что тоже моральный дух войска никак не поднимет. И тут, пожалуй, хорошо, что я ее поймал. Случайно — но это был наилучший выход из возможных.

— Да ладно, Кей, — сказал я, негромко рассмеявшись. — Подумаешь, какая-то случайная стрела. Ты уже и сам заметил, что многие лук в руках держать не умеют. Вот стрелы и летят куда попало.

Но что бы я ни говорил, народ уже переполошился и ближайшие к виновнику торжества люди схватили его и волокли к нам. Тот кричал, что все это чистая случайность и даже упирался, чем довольно убедительно не походил на самоубийцу.

Его бросили перед нами на землю, где он и изображал теперь перепуганную насмерть большую медузу.

— Послушай, парень, — проговорил я задумчиво, покрутив в пальцах пойманную стрелу. — Ты уверен, что выбрал правильную стезю, когда решил стать лучником? Попробовал бы себя в чем-нибудь более подходящем твоей ловкости, в пахоте там, или за скотиной присматривать?

— Но я хочу быть воином, мой король! — воскликнул он, будто совсем забывшись, и с такой обидой в голосе, что я ему почти поверил.

Незадачливый стрелок выглядел очень молодо и даже изнеженно — этакий первый парень на деревне, а по совместительству деревенский дурачок. Вот только нечто быстро промелькнувшее в его взгляде мне совсем не понравилось. Нет, это был не самоубийца, хоть в чем-то он был действительно просто идиотом, но только отчасти. Не знаю, утешили бы его лавры Герострата, если бы он в меня попал, ведь тогда бы его точно убили. А так, он вполне резонно полагал, что я могу и махнуть рукой на этот выстрел, раз он был неудачен, и сделать вид, что ничего и не было.

— Дайте-ка мне его лук, — сказал я, протянув руку.

Кто-то тут же с поклоном передал мне оружие. Я повертел его в руках, проверил на гибкость и прочность, попробовал натянуть тетиву.

— Неплохо, — одобрил я, — у кого ты его украл?

— Я его не крал!..

— Слишком хороший лук для такого дрянного стрелка. Передайте его потом кому-нибудь другому, а этого дурака выгоните отсюда пинками, пусть возвращается в родную деревню и займется чем-нибудь полезным. Я не дорожу каждым человеком, если он такой болван, что может по глупости уложить любого своего же товарища. Дуракам в моем войске не место. Пусть проваливает.

Макиавелли бы меня за такие слова по головке не погладил, да и Моргейза тоже. Но кто ожидал, что я буду их слушать?

— Его следовало хотя бы повесить, — вполголоса сказал Кей, когда протестующего неудачливого покушенца с насмешками действительно пинками погнали прочь.

— Следовало, — согласился я. — Только на мой взгляд, повешенные идиоты в самом начале похода — довольно дурная примета.

— Ты ведь не поверил, что это была случайность?

— Конечно, нет. Это никакая не случайность, — я заговорщицки подмигнул Кею. — Это знак!

— Какой?

— Такой, что выступать в поход надо безотлагательно! — Кей от неожиданности расхохотался, и я вслед за ним. Обстановка вокруг нас, шепчущихся с таинственным видом и при этом так непосредственно веселящихся, тут же разрядилась.

— Значит, не позднее чем завтра? — уточнил Кей.

— Не позднее завтрашнего рассвета. Неплохо было бы выступить прямо сейчас, но лучше иметь целый день в запасе.

Я положил стрелу на тетиву конфискованного лука и прицелился в первую попавшуюся мишень. Кто-то из лучников недавно угодил в самый ее центр. Я выстрелил, шутя повторив подвиг Робин Гуда — расщепив предыдущую попавшую в яблочко стрелу. Кей обалдел, и не только он. Моральный дух вокруг нас тут же подскочил до шумного энтузиазма. Что ж, не зря мы развлекались в тридцать шестом веке на виртуальных стрельбищах, а не только на полях многих других веков. Подняв себе и другим настроение, я отбросил лук в сторону, и мы отправились инспектировать все еще раз, обсуждая, как при выходе расположить части, и кого стоит ставить рядом, а кого нет, вы избежание продолжения давней родовой грызни. Средством общего устрашения во имя порядка пусть остаются Пеллинор и его команда, которых мы берем с собой.

Вскоре к нам присоединился Олаф, в конце концов, он тоже собирался в поход на север, рассудив, что по его планам с коллектором отлично разберутся и в его отсутствие. Фризиана мы оставляли долечиваться после памятной встречи с подземным драконом, а Гамлет должен был подстраховывать и Камелот и колдунов. Заодно мы с ним может быть и не передеремся, выбирая стратегию.

И на следующий день, подняв штандарты, мы выехали из Камулдунума с куда более грозным видом и большей помпой, чем когда-то, не так давно, въехали в него, не говоря о том, что погода была гораздо лучше.

Блэс благословил нас по всем правилам, Бран тоже, хотя сделал это по своим правилам, Мерлин изрек на прощанье нечто воодушевляюще-загадочное, завершив словами: «О нас скажут все, что только можно сказать. Мы же можем сделать только то, что можем сделать», — и несерьезно подмигнул. А когда мы уже выехали за ворота, колдуны взобрались на стену и помахали нам оттуда. Моргана не смогла удержаться, а может быть, компания волшебников просто решила, что какой-то подобный знак совершенно необходим, и запустила в небо маленькую ракету. Все должным образом впечатлились. Ланселот, Галахад и Хорс выехали нас проводить, а Кабал бежал впереди, будто вынюхивая след и прокладывая дорогу. Конечно, как тут может быть кто-то важнее адской гончей?

У Ланселота были все шансы раскритиковать все мои предварительные планы, но ему здорово мешало присутствие Хорса, которому полагалось всеми силами пускать пыль в глаза. В конце концов, когда пыли было поднято достаточно, Галахад забрал обоих домой, не дав им как следует разгуляться и наделать лишних предположений.

— Знаешь, — сказал Олаф через некоторое время, когда мы отъехали достаточно далеко, и Камелот уже пропал из вида, — у меня странное ощущение. Как будто нас становится все меньше и меньше, а ведь тьфу-тьфу — все пока живы-здоровы… а этот мир надвигается все ближе и ближе, или мы погружаемся в него все глубже и глубже. И он становится все реальнее, а может быть и роднее. Прямо жуть какая-то. А вдруг когда-нибудь мы все просто забудем? Прошлое, наше прошлое, которого полно и в будущем — сотрется, и эта сказка просто нас проглотит?

Я пожал плечами.

— Пространство и время проглотят всех. Какая разница, где и когда это случится?

— Спасибо за оптимизм, — буркнул Олаф. — Так и знал…

— А помнишь шестнадцатый век? Мы были даже не в своих головах и шансов вернуться было еще меньше. И мы действительно все забыли — на время. Почему же сейчас должно быть хуже?

Олаф тихо вздохнул.

— Потому что… Сейчас не хуже. Сейчас все-таки реальней. Текущее время — оно действительно на нас отразится. Это так непривычно — когда чужое время по-настоящему отсчитывает твои часы и минуты. Все наши шутки — попытки избежать своего страха перед этим. А когда мы вернемся, нам, черт побери, всем придется объясняться… И боюсь, мы примерно представляем, как это может быть. А бояться — это тоже чертовски неприятно.

Я почему-то даже улыбнулся.

— Мы же знали это и раньше, почему именно сейчас надо об этом беспокоиться больше чем раньше?

— Потому что сказка нас уже проглотила. И… то, что мы можем остаться, это повод показать слабость и впасть в истерику, потому что это уже относительно безопасно. Просто можно себе позволить.

— Ага.

III. Тихая военная прелюдия

А война начиналась совсем не так плохо, как можно было заранее о ней подумать. Люди порой веками бьются, стремясь сколотить цельное и крепкое государство, но большую часть работы за меня уже проделали друиды и случайно скончавшиеся мифические чудовища вроде Галапаса и забывшего вымереть вовремя динозавра. К слову сказать, на почве последнего приключения Пеллинор едва не всерьез помешался, и теперь где бы мы ни проходили; а чем более диким было место, тем более он воодушевлялся — всюду надеясь встретить какое-нибудь подходящее чудище и геройски порубить его в капусту. Меня так и подмывало отправить его в целенаправленное паломничество на озеро Лох-Несс, вместо того чтобы наблюдать, как он то и дело срывается с места и с азартными воплями мчится куда-то в чащу, а потом с такими же воплями, в самый неожиданный момент возвращается, вызывая в войске легкий переполох.

Но помимо этого, пока веселого было мало.

Мы ехали по разоренным землям. Зрелище было тягостным, хотя уже и не удивляло так, как то пепелище, что встретилось нам еще в самом начале по дороге в Лондон, но теперь это распространялось на куда большую территорию. Пусть, по большей части, эти земли привыкли к ежегодно возобновлявшимся вторжениям, но, по словам очевидцев, с каждым годом дела обстояли все хуже.

Лодегранс пал и Лотиан, по слухам, был уже от этого недалек. Что происходило в меньших королевствах, трудно было сказать. Некоторые примкнули к саксам, так как те попросту оказались ближе и оказались единственной реальной силой.

— Эх, и ради чего мы все это затеяли? — вздохнул Олаф и еще раз с отвращением оглядел окрестности. Они того, надо признаться, стоили. В смысле, отвращения. Какое-то время я следовал его примеру, созерцая вьющийся над очередными горами пепла дым, потом пожал плечами.

— А куда теперь деваться? Или ты имел в виду саму абстрактную идею вместе со всем сомнительным скарбом затеряться во времени?

— Именно эту идею.

— А по-моему, интереснейший эксперимент.

— Со стороны все казалось проще, и никто не предвидел, что тебя сразу понесет в короли. Как только это случилось, я понял, что нам крышка, хотя еще не знал, насколько, — проворчал он наполовину шутливо, но только наполовину.

— С любым королем были бы проблемы, — не согласился я. — Не только со мной. А застряли бы мы в каком-нибудь ином положении, среди тех же обстоятельств, было бы лучше? Вот погляди-ка на это селение — что от него осталось?

— Ну, кажется, что-то еще осталось…

— Не приглядывайся — не стоит. Кей сам отправит похоронную команду, а нам уже необязательно… Выбери мы своим пристанищем что-то подобное — и что дальше? Болтаться неприкаянно по всему острову в поисках местечка поспокойнее, оставляя за собой кучки пепла? А если бы вздумали не болтаться, а окопаться поосновательнее, защищать каким-то образом свою временную базу, и пришлось бы опять же проявить свои чуждые таланты и, в самом лучшем случае, после долгой крысиной возни, оказаться примерно в том же положении, в каком мы есть, и опять-таки, пришлось бы «погрязнуть в местных проблемах по уши». А в худшем, пришлось бы воевать со всем миром, и без всякой армии.

Олаф что-то невнятно крякнул. А может, под ним скрипнуло седло или усмехнулась лошадь.

— И это ты называешь армией?

— Гавейн, а мы-то сами кто? Обычные люди?

— Смейся, смейся… А где Кадор? Он должен был уже к нам присоединиться. Не в такой уж Корнуолл опасности, чтобы сидеть там безвылазно. Где его носит?

— Где-нибудь да носит. Может, против нас армию собирает.

Олаф устремил на меня свирепый взгляд, но ничего не сказал.

— Зато, Кантиум на нашей стороне, — напомнил я. — Иначе, у нас не было бы сейчас почти трехтысячной армии, — по дороге к нам постоянно присоединялись все новые небольшие отряды, но их было много. — Значительную часть пришлось бы оставить в Камулдунуме. Или даже остаться самим.

— Почти трехтысячная… хе-хе… А у Кольгрима, говорят, двадцать тысяч!

— Не бери в голову, — улыбнулся я. — Кельты — народ впечатлительный.

Олаф фыркнул. Не то чтобы все происходящее его так уж сильно впечатляло, но фыркать он любил — на всякий случай.

— И держатся, выходит, на голой вере. Иначе, с их впечатлительностью, я бы давно разбежался от тебя куда глаза глядят — ага, именно так — разбежался, сразу во все стороны!

— Они еще и сумасшедшие. Тоже исторический факт…

Олаф вздрогнул. Да и я тоже. Сзади послышались душераздирающие вопли. Таранис коротко заржал и загарцевал. Оглянувшись, мы увидели, как группа всадников, напоминающая персонажей легендарной Дикой Охоты короля Аравна, отделилась от колонны и помчалась к кромке леса.

— Опять… — вздохнул Олаф почти смиренно.

— Ну и ладно, — сказал я. — Есть еще надежда, что Пеллинор притащит в лагерь что-нибудь более съедобное, чем сказочный дракон или какая-нибудь старая коряга. Ладно, давай останавливаться. Пожалуй, и впрямь на сегодня хватит.

Мы остановились близ еще одного селения, которому повезло больше, чем встреченному нами ранее, хотя в нем совершенно не было боеспособных мужчин, и оставались лишь старики, дети и женщины. Частокол и палисад вокруг него, обнесенного еще и земляным валом, армию бы не остановили, но просто в моральном плане вызывали уважение. Да и само селение напоминало скорее небольшой город с деревянной крепостью посередине. По объяснениям селян, мужчины в полном составе отправились преследовать отряд, нападение которого им удалось не так давно отбить. Оставшиеся жители, впрочем, уверяли, что они и сами не промах, и жалели, что все воины уже ушли на дело, вместо того, чтобы теперь же присоединиться к нашему славному воинству.

Встречать нас, за главного, вместе со «старшим из старцев», вышла женщина в потертых кожаных доспехах и шлеме, очень смуглокожая, широколицая и широкоплечая, хотя и не отличающаяся высоким ростом. Подвешенная к ее широкому кожаному поясу с круглыми и массивными как тарелки бронзовыми клепками обитая железом палица болталась на ней как невесомая погремушка. Вьющиеся сильно выгоревшие волосы, небрежно разбросанные по ее спине и плечам казались почти белыми. На Бедвира она, кажется, произвела особенно неизгладимое впечатление. Да и она его, как будто, заприметила. Звали воинственную леди Маха, и она действительно оказалась тут главной. Вся система обороны в деревне, как выяснилось, была ее заслугой, а отбывшим отрядом верховодил ее младший брат, посланный таким образом на стажировку, с наказом привезти обратно не меньше десятка неприятельских голов, чтобы присоединить их к уже красующимся на частоколе. Выразив про себя надежду, что среди привезенных голов не окажется по случайности голова Пеллинора, я приказал разбить лагерь поблизости и велел командирам напомнить своим людям, что всякое мародерство будет караться смертью через повешение или на выбор — как там принято у местных. Маха немедленно организовала какую-то торговлю между деревней и нашим обозом, я оставил ей для всех переговоров Бедвира и отправился вздремнуть — этого занятия в последнее время как-то всегда не хватало, так что пренебрегать им, раз уж выпала возможность, не стоило.

Среди ночи объявился Пеллинор, так и не отловив никакую из своих химер. Пришлось уточнить у него, не оставил ли он где-нибудь в лесу под елками кого-нибудь из соплеменников Махи. Пеллинор с унынием ответил отрицательно, и наутро мы распростились с местными жителями лучшими друзьями. Не пришлось даже никого вешать, хотя слух о некоем «покушении с негодными средствами» все-таки пронесся, но так как Маха сама проломила виновнику голову, инцидент был исчерпан, причем, совершенно случайно свидетелем при этом оказался Бедвир. Кей немного опечалился из-за того, что все уладилось и без него, и прочел Гарету по дороге почти часовую лекцию о пользе воинской дисциплины и о мерах ее поддержки. Гарет, по-видимому, впечатлился, и удалился сразу после этого послушать воспоминания Мельваса о его предыдущих войнах, напоминающие классические истории ужасов, чтобы развеяться. Скажите мне, что он попал в дурную компанию.

По словам Махи, в округе ее людьми было замечено несколько крупных банд, не имевших несчастья столкнуться с ее селением. Вообще-то, это были не совсем банды. В определенном смысле это были аванпосты Кольгрима, пущенные вперед как для скорейшего захвата малозащищенных территорий и их всяческого ослабления, так и просто на вольный выпас — в преследовании личных целей на свой страх и риск, а заодно и для разведки — как мы тут, собственно, поживаем и продвигаемся. С такими мы уже не раз встречались, мало кто из этих разведывательных отрядов возвращался потом назад с чувством собственного достоинства и гордости хорошо выполненным поручением. Собственно, вообще очень мало кто потом возвращался. Хотя, думаю, многие надеялись хотя бы на удачный кавалерийский наскок на какую-нибудь отдельную часть, с тем, чтобы одержать маленькую победу ради самолюбия и славы, и затем благополучно скрыться. Так что таких отрядов хватало.

И продвигались мы с хорошей скоростью, но несколько зигзагами, не только из-за пресеченной местности, но и для лучшего очищения проходимой местности и, при этом, чтобы дать немного времени тем, кто догонял нас по дороге в жажде присоединиться, да и просто, чтобы Кольгрим не дремал. Можно было, учитывая разницу в численности армий, заставить его немного погоняться за нами, все время слегка изменяя курс, с тем, чтобы он в этом процессе подрастерял по чуть-чуть, по частям, свои силы, тем более что он с меньшей опаской шел на разделение своих войск для лучшего охвата территории. Долго, конечно, так играть не стоило, пока он не потерял интерес примериваться к лучшему направлению для скорой встречи и пока мы с ним на пару не уничтожили на этих землях все живое, и пока моя собственная армия не заскучала и не истощила свой обоз и свой энтузиазм прежде, чем перейдет к серьезным действиям.

Откуда-то слева, из-за редкого перелеска послышался звук рога.

Вот и еще рыбка попала в сети. Судя по условленному сигналу, рыбка невелика, отряд Бедвира справился бы с ней и сам, но зачем зря растрачивать силы? Сейчас мы их догоним, и все будет спокойно и рутинно кончено. В конце концов, это всего лишь тихая военная прелюдия. Ничего серьезного пока по пути не попадалось. Мелкие стычки и ничего не значащие и почти не наносящие потерь бои и препятствия. А тем временем, мы и Кольгрим, с разных сторон, все ближе подходили к реке Дуглас. Вот там-то и решится, хватит ли нам пороху не загубить свою легенду в самом начале.

IV. На реке Дуглас

Войска заняли позиции задолго до рассвета. Было сыро. Туман лип к земле, будто стараясь укрыться от ночного холода, теснее к ней прижавшись. И в этом тумане было еще скверно видно, насколько мало нас и насколько больше войск собралось на смутно темнеющих холмах перед нами. Повсюду в тумане, потрескивая, горели костры, едва пробиваясь сквозь плотную пелену, и дым смешивался с влажным паром, поднимающимся от земли и поблескивающей мертвяще-стальными извивами реки. В нужный день, пусть это была ночь, и в нужный час, хотя еще и непонятно, кому это было нужно именно так, а не иначе, мы подошли к реке Дуглас, назначенной как место встречи даже не нами с Кольгримом, а полувздорными преданиями, которым еще только предстоит когда-нибудь появиться. И еще неясно, о чем будут эти предания и появятся ли они когда-нибудь.

— Есть ли смысл напасть на них ночью? — задумчиво пробормотал Олаф, кутаясь в отсыревший плащ и брезгливо щурясь в блеклую мглу. — Клаузевиц, конечно, не советовал, но все зависит от частных обстоятельств. И надо же что-то делать с разницей в силах.

— Клаузевиц не советовал. А Влад Цепеш зато, ему назло, успешно воплощал. Но все-таки, что-то несколько не тот у него был стиль действий, чтобы повторять, хотя иногда и соблазнительно. Как-то не хочется устраивать простую резню. Да и люди устали и ночное ориентирование у них выйдет так себе. Сделаем пока вид, что ждем Кадора, а там поглядим.

— Что значит, сделаем вид? — с немного театральной ехидцей полюбопытствовал Олаф.

— В конце концов, он же не сумасшедший, чтобы появляться вовремя.

— Эх… — вздохнул Олаф. — Оливье сделал под Ронсевалем одну большую ошибку — не прикончил Роланда своими руками. Что ж, сам виноват. Только скажи мне честно и заранее, это намеренное эпическое самоубийство или как? Не то чтобы я против, просто интересно.

— Поглядим по обстоятельствам. Не переживай. Мы же беспринципные натуры. Что нам стоит, в конце концов, договориться и с Кольгримом? Чем он хуже остальных?

— Угу, — еще более ехидно сказал Олаф, но комментировать не стал. Далеко ему до Гамлета, право слово.

И решив, что делать, или вернее, не делать, мы отправились передохнуть, пока еще было время, всего лишь расставив войска в удобном порядке, чтобы всякие неожиданности не застали нас слишком врасплох.

В палатке было не так сыро как снаружи и заметно светлее, благодаря немного чадящей масляной лампе на деревянном раскладном столике, создающей иллюзию мирного уюта в ограниченном матерчатыми стенками пространстве. Я еще раз развернул брошенный на столик свиток карты, снова мысленно приводя в порядок представление о том, что происходило в действительности, и как это должно примерно соотноситься с картой. На самом деле, эта река Дуглас, холодно поблескивающая в стороне от выстроившихся друг против друга лагерей, имела очень мало общего с тем притоком шотландской реки Клайд, который тоже назывался Дуглас. Наш Дуглас был притоком Трента, немного задержавшим основные силы форсировавшего его Кольгрима по дороге на юг. А чтобы добраться до того, что в Шотландии, пришлось бы очень хитро обходить Эборакум с севера, и при этом, чтобы Кольгрим двигался нам навстречу на север, а не на юг, что не поддавалось бы никакому здравому объяснению при настоящем положении дел. Хотя в другие времена я считал обычную привязку этого события к той, другой реке Дуглас вполне возможной. Ведь если двигаться навстречу Кольгриму не с юга, с его Лондонами, Камулдунумами и Карлионами, а примерно откуда-нибудь из окрестностей будущего Эдинбурга, где располагается сейчас королевство Лотиан, то место предполагаемой судьбоносной схватки было бы достаточно правдоподобным. Только тогда предполагаемому историческому Артуру, а вернее одной из составляющих собирательного образа нечего было бы делать ни в Камулдунуме, ни даже в Уэльсе, он был бы одним из северных правителей или просто полководцев, и недаром гора поблизости от Эдинбурга была бы названа в его честь — Артуров трон, и вся его северная родня в Лотиане тоже отлично вписывалась бы в эту картину.

Впрочем, это всего лишь одна из правдоподобных версий. Не менее правдоподобной казалась и версия, что одним из прототипов был некто вроде не менее легендарного Финна — предводитель своего рода «фианы» с неопределенной локализацией в какой-то одной географической точке, что и вылилось позднее в представления о братстве Круглого Стола и странствующем рыцарстве одновременно. Но история, в которую мы угодили, как мы и ожидали, была слишком далека от реальной, куда дальше, чем была от нас сейчас шотландская река Клайд и приток ее Дуглас.

Вариант Гальфрида Монмутского — мол: «оба войска, сойдясь в сражении, в большей части своей были истреблены» мне почему-то тоже не хотелось делать близким к истине. Если истребить большую часть моего войска, от него вряд ли останется что-нибудь вразумительное. Если другого — а что они, собственно, сделали плохого мне лично или слишком уж выдающегося и необычного для этих времен, чтобы это было справедливо и оправданно? Я поразмышлял немного над предварительным планом действий и расстановкой сил, чертя кончиком кинжала почти незаметные, скорее воображаемые линии на карте. Чисто умственное упражнение, полезное только для разминки извилин. Но иногда это действительно бывает полезно, хотя очень редко именно так, как об этом думаешь заранее. Наконец я свернул свиток и улегся спать, продолжая и во сне штудировать воображаемую карту.

Наутро, то есть, через пару часов, мы с Олафом снова стояли рядом на верхушке холма, над прикрытой рваной вуалью тумана рекой.

Над нашими головами хлопал на сыром ветру темный штандарт с вытканным на нем изображением багряного дракона — выглядело почти геральдично, хотя до классической геральдики еще века и века. Над ставкой Кольгрима вился на почти таком же темном фоне белый дракон. В отличие от нашего, крыльев у него не было, зато свивался он в куда большее количество колец. Отсюда он был почти не виден, разве что в самодельную подзорную трубу Олафа, через которую он вглядывался сейчас сквозь клочья тумана в темнеющие на соседних холмах ряды, точки, движущиеся как муравьи на куче хвоинок, называемой муравейником. Поглядев в эту же трубу, я примерно уяснил себе как выглядит Кольгрим — коренастый широкоплечий малый во цвете лет, с выбивающейся из под широкого золотого обода светлой гривой заплетенной в косицы, в доспехе из начищенных металлических пластин, нашитых на кожаную одежду, покрытом синим плащом с меховой опушкой.

— Зря мы не добили кое-кого под Камелотом, — заметил Олаф.

— А что такое?

— Карадос и еще некоторые — они теперь на той стороне, присоединились к Кольгриму.

— Наверное, жить хотят.

— А нам это интересно?

— Но понять их можно. Да и не так уж их много. В общей массе.

— Да, ничего так себе массочка. Но и они могут сыграть роль последней капли.

— Судя по их расположению, вряд ли последней. На месте Кольгрима, я бы выпустил их первыми. Неплохая получилась бы шутка. Зверская.

— Все бы тебе шутить. — Олаф опустил трубу. — Хотя, что-то они ведь делают в первой линии.

— А ты стал бы оставлять их в тылу?

— Какая странная идея.

К нам подскакал Бедвир.

— Лучники и пращники готовы. Будем ждать или будем выступать?

— Какая странная идея, Бедвир, — повторил я вслед за Олафом. — Конечно, будем ждать.

Солнце понемногу поднималось над холмами, расцвечивая туман золотистыми красками и безжалостно его рассеивая. На самом деле, я не оценил бы превосходство противника намного более чем втрое. Возможно, только его организованная часть была куда больше чем у нас, а в прочем, это был тот же нестройный сброд. Конечно, это были и не все силы Кольгрима. Насколько было известно, брат его Бальдульф хозяйничал где-то на севере с немалым же войском. Да и из-за моря к нему постоянно подходили корабли с подкреплением.

Развиднелось. Земля немного подсохла, и на противоположных холмах заиграли рожки. На нашей стороне — тоже.

— Артур! — окликнул Бедвир, стоявший на удобном уступе в двадцати шагах от нас. — Северные князьки выдвигаются вперед. Приказать лучникам и пращникам действовать?

— Нет, — остановил я, глядя на перемещения в лагере противника. — Пропусти их. Побереги стрелы и камни для Кольгрима.

— Но если эти первые врежутся в нас, разве мы сможем подготовиться к встрече с костяком их войска? — удивился Бедвир.

— Сможем, — заверил я. — Гарет! Подведи мне Тараниса.

— Так что мы сейчас делаем? — поинтересовался Олаф.

— Понятия не имею, — весело соврал я.

Гарет подбежал чуть не вприпрыжку, путаясь в траве и болтаясь на поводьях Тараниса как легкий колокольчик на упряжи. Может я и поостерегся бы позволять Гарету иметь дело с этим конем, но похоже, он проникался нежными чувствами ко всему моему зверью, начиная с Кабала и кончая этим вороным громилой, и те, как ни удивительно, платили ему взаимностью.

— Кадор еще не прибыл, — зачем-то повторил очевидное Гарет с чувством причастности к важности сказанного и задумчиво посмотрел на коня. Тараниса подарил мне Кадор — с неясно какими мыслями. Тогда считалось, что хотя по всем статьям и статям зверь хорош, но с головой у него явно не все в порядке. Было бы, конечно, проще оставить его где-нибудь в королевском табуне в качестве производителя, но поскольку с головой у меня дела обстояли примерно так же как у коня, мы сразу отлично поладили.

— И не прибудет до конца боя, — заверил я. Это был всего лишь циничный выпад, но Гарет посмотрел на меня так, будто я высказал пророчество в духе Мерлина.

— Мне ждать или выехать с тобой? — спросил Олаф.

— Подожди. Следи за ситуацией отсюда, и если что, бери командование на себя. — Надо же оставить кого-то в резерве здравого смысла, если я все провалю.

Олаф усмехнулся. Он бы непременно сказал: «Ты это можешь», но не хотел пугать остальных.

Я подозвал Бедвира, Мельваса и Пеллинора с его людьми, отослал Кея к Олафу и приготовился к спуску с холма, как только нам навстречу двинутся первые отряды севера.

Ждать пришлось недолго. Впереди послышались душераздирающие крики и нестройные группы конников и пеших бойцов скатились в пологую долину.

— Неужели они не понимают, что их просто использовали? — задумчиво пробормотал Бедвир. — Хотя почему-то всегда находится кто-то, кто не понимает.

Я пожал плечами.

— Иногда и понимание не останавливает. Мало понимать, надо еще надеяться на то, чтотебя хорошо примет жизнь, если откажешься по чьему-то слову принять смерть.

Бедвир скривился.

— Это слишком гнусная мысль.

— Абсолютно верно. Вперед.

Я с мягким шелестом плавно извлек из ножен Экскалибур, отполированный до зеркального блеска, и тронул Тараниса шпорами. Конь пронзительно заржал, картинно встал на дыбы, застыв на мгновение, и коротким галопом устремился вниз, в долину, храпя, грызя удила и ускоряя бег. За мной, чуть отстав, последовали Бедвир и Мельвас, а за ними, развернутым веером, конники Пеллинора — дикие охотники на нашей грешной земле. Адская гончая, как скачущий белый резиновый мячик, мчалась рядом, вровень с Таранисом и чуть в стороне от выбивающих комья земли мощных копыт. На полном скаку, я поднял клинок в приветствии. Разрезаемый лезвием ветер засвистел свою первобытную боевую песнь.

Впереди, на темной лохматой лошадке, я заприметил Карадоса с дико блестящими над бородой вытаращенными глазами и съехавшей на ухо помятой короной.

— Карадос! — крикнул я весело. И с удовлетворением отметил, что устроенное нами представление не превращается в обычную психическую атаку. Карадос скакал с как-то вяло поднятым мечом и пару раз нервно оглянулся, будто не очень-то зная, что ему делать. — Дракон приветствует тебя! Он ждет тебя!

Карадос поднял руку — сперва неуверенно. Я подбросил Экскалибур в воздухе, перехватил его как крест, за лезвие, и радушно помахал им — мол, присоединяйся к компании, даже подмигнул, хотя вряд ли он мог хорошо это разглядеть, и Карадос, явно воспрянув духом, тоже радостно замахал нам.

— Пендрагон! — крикнул он во все горло, потрясая мечом уже откровенно восторженно, и все мчавшиеся за ним отряды подхватили этот клич. Со стороны неприятеля донесся рев ярости и свист. Мы же с хохотом, всей компанией вернулись на позиции.

— Плохи дела на севере? — спросил я Карадоса, пока мы подъезжали с ним назад к штандарту, а последовавшие за нами отряды обменивались радостными салютами с нашими войсками.

— Хуже некуда, — ответил Карадос. — Не знаю, чем все это кончится… — он сокрушенно покачал головой.

— Как насчет заложников? — поинтересовался я. — Или Кольгрим так уверен в себе, что не сомневался в вашей верности?

— Э… — сказал Карадос, пряча глаза. — С одной стороны, я подумал, может и нечем тут особенно дорожить — все мы смертны, а потом, они в Эборакуме, а не здесь. И может, мы еще и выиграем. А Мерлин с нами?

— Мерлин всегда с нами, даже когда его с нами нет, — заявил Олаф, пристально разглядывая Карадоса уже не в подзорную трубу. — И почему ж ты передумал сражаться на стороне силы?

— Силы?.. — Карадос издал почти истерический смешок. — Она ведь послала меня вперед, чтобы уничтожить. Я от нее еле увернулся, когда она была рядом. Но я не собираюсь отбрасывать копыта ни в ее честь, ни с ней за компанию. Да и с богами не спорят. — Карадос настороженно посмотрел на рукоять Экскалибура, снова спрятанного в ножны. — К тому же, я не верю, что вы так же как они, пустите нас сразу на убой.

— А жаль… — еле слышно пробормотал Бедвир. — Но бесполезно…

— Но мы все еще в меньшинстве, — заметил Олаф. — Думаешь, я уверен в том, что ты не ударишь мне в спину, опять передумав?

Карадос насупился.

— Ладно, — кивнул Олаф. — Но учти, если что, голову снесу.

— Ну, только если «если что», — дипломатично согласился Карадос. — Но я себе не враг. Я слушаю мудрецов и иногда доверяю нажитому опыту. Благодаря этому я получил свою корону…

— Хватит разговоров, — отвлек я их, поглядывая в сторону противника. На этот раз войска Кольгрима начали перестраиваться, уже не выпуская случайных союзников вперед. — Кей, отлично, теперь они идут сами и это уже не шутки. Дальше — по плану.

Кей ухмыльнулся и повернул коня, отъезжая.

— А в чем план? — с жадным любопытством спросил Карадос.

— Если уцелеешь, тебе понравится.

Бой начинался не по всем правилам современной войны — не было никаких одиночных поединков, с которых обычно все должно начинаться. После «атаки» Карадоса сразу же выдвинулись основные силы. Все обычаи, как будто, исполнялись теперь через раз — похоже, Эборакум, так же как и многие бриттские княжества, задела в этом романизация, жертвующая личной славой отдельных героев в пользу славы общей. А может, Кольгрим настолько не воспринимал бриттов серьезным противником, что и не думал, что стоит обращаться с ними иначе, как раздавить не глядя. В конце концов, если уж и устраивать подобного рода представления, как поединки, то стоило сделать это еще до того, как выпускать Карадоса. А то, что из этого вышло — разозлило его окончательно, так что героической вежливостью начало этого сражения украшено не было.

Итак, под командованием Кея наши войска завершили построение, причем, как и армия саксов — построение клином, но вперед двинулись лишь тогда, когда войска Кольгрима почти достигли подножия холма. Может на ровном месте бритты и потеряли бы в разгоне, но только не при движении вниз по склону, тогда как противнику оставалось двигаться вверх. А на самом подходе он еще и получил хорошую порцию стрел и камней из пращей. Несколько катапульт, установленных чуть за прикрывшими их вершинами холмов тоже проделали хорошие бреши. И тогда уж мы, вслед за всеми этими снарядами, ринулись вниз. Никто не свернул. Два клина врезались друг в друга как два сдвинутых навстречу пасхальных яйца, проламывая скорлупу, чуть сбоку от самых острий друг друга и почти отсекая их от основного тела. Кольгрим двигался хотя и не в самом пятачке «свиньи», но все же угодил именно в свой отсеченный «острый конец», так же как и я. Теперь осталось выяснить, чье острие окажется скорее раздавленным в образовавшихся тисках и вращающейся мясорубке. В таких обстоятельствах все преимущества все еще преобладающего числа сводились лично для предводителя саксов почти на нет.

Таранис словно взбесился — до многих противников мне не удалось добраться только потому, что конь разметывал их в стороны, разбрасывал и без зазрения совести топтал, нимало не заботясь о некоторых теоретических рассуждениях о том, что лошадь никогда не наступит на лежащего на земле человека. Должно быть, такое пишут люди, которым ни разу не доводилось оказываться под копытами. Я как-то оказывался и могу с точностью утверждать, что подобные заявления — полная ерунда.

Врезавшись в летящий на нас клин, я оставил свое копье в чем-то плотном, прорвавшемся под острием — не берусь утверждать, что это была именно плоть и что удар действительно был так страшен, как мне сообщила об этом отдача — люди впереди и вокруг завихрились как водоворот, появляясь и исчезая в бурном потоке с далеко не всегда ясным результатом. В сече выхватывались лишь какие-то яркие фрагменты, обрывки реальности — мелькнувшая рядом отрубленная рука, брызнувший из чьего-то горла фонтан крови, но падающие жертвы тут же скрывались за новыми напирающими телами и взбесившимся лесом стали и древков копий, рогатин, боевых топоров, палиц и даже молотов, дробящих черепа как орехи. Чем скорее этот калейдоскоп закончит вращаться, тем лучше. Я протрубил в рог, выхватил Экскалибур и во все горло заорал:

— Кольгрим!

Все вокруг что-нибудь кричали, и разобрать что-либо было трудно. Но откуда-то со стороны послышался ответный зов рога и разъяренный вопль: «Артур!» Забавно, что иногда можно расслышать разницу между боевым кличем союзника, выкрикивающего твое имя, снося твоему врагу голову, и точно таким же зовом врага, мечтающего выпустить тебе кишки. Должно быть, тут замешана какая-то мистика. И не переставая звать Кольгрима, я принялся проламываться на крик.

Зверино-человеческая стена сама не поддавалась, ее приходилось кромсать, резать и растаптывать обломки и обрывки. И расталкивать тех, кто не приходился противником. Олаф идеально прикрывал меня сзади. Бедвир и Мельвас также делали все от них зависящее, и вокруг нас начала образовываться в буквальном смысле слова мертвая зона — мы определенно проламывали отколовшуюся часть саксонского клина, продавливали, и были близки к тому, чтобы ее раздавить — но ни в коем случае, нельзя было при этом упускать Кольгрима — иначе чертово побоище могло затянуться на чересчур долгое время и привести к слишком большим потерям. Мне лично они были ни к чему. По крайней мере, пока. Наконец я заметил его — коренастого человека на крепком соловом жеребце с буйной гривой, и с такой же буйной гривой, выбивающейся из-под шлема, украшенного венцом. Его синий плащ был уже скорее бурым, чем синим, прорванным во многих местах.

— Кольгрим! — снова крикнул я, и он оглянулся. В мой щит откуда-то ударилась стрела, но после этого пространство вокруг стало быстро словно само собой расчищаться. Кольгрим развернул коня и, пришпорив его, ринулся мне навстречу, не обращая внимания на то, следовал ли кто-нибудь за ним, и на тех, кто следовал за мной. Но если это и было безрассудство, то только не для этого мира. Сражение наконец достигло все же той стадии, когда все должно было решиться поединком. Пусть не начальным — тем более что такими никогда ничего не решалось, так финальным. А в столкновение главарей, если уж они друг до друга дорвались, лучше не лезть. Зато можно быстро и просто увидеть, на чьей стороне сегодня Вселенная, не устраивая для этого Армагеддон, а лишь запасшись спортивным интересом, никогда не подводившим зрителей Колизея.

С грехом пополам мы съехались, и Кольгрим нанес первый сокрушительный удар. Правда на деле он оказался скорей на излете и разве что выбил из моего щита воткнувшуюся туда стрелу, после чего я даже позволил ему перевести дух, не нападая сразу в ответ.

— Тесно стало в славном Эборакуме? — вежливо поинтересовался я.

— Мою землю ты не получишь! — запальчиво рявкнул Кольгрим, нанося второй «сокрушительный» удар, ушедший вскользь и в пустоту, и с удивлением уставился на меня, сообразив вдруг, что я заговорил с ним на его же саксонском языке.

— Твою землю я не трогаю. Возвращайся к себе, и покончим на этом миром.

Кольгрим презрительно рассмеялся.

— Ты глупец. Возвращаться, когда я сильнее? Возвращайся сам, если сможешь, а там поглядим, кто со временем завладеет чьей землей. Вашему племени уже немного осталось. Корабли прибывают, и им нужно больше места.

— Ну, как знаешь, — ответил я, и тронув шпорами Тараниса, резко протаранил его коня, одновременно крепко ударив Кольгрима щитом в бок, когда он отвлекся на обманный выпад мечом. Конь Кольгрима визгливо заржал, и мы оба кубарем перекатились через него, оказавшись на земле. Не особенно показательный момент для завершения, его поражение не должно казаться ему простой случайностью, поэтому, едва поднявшись на ноги, я отскочил в сторону. Кольгрим метнулся было назад к лошади, но я перекрыл ему дорогу.

— Нет уж, погоди. Разберемся без посторонних, даже если у них копыта…

Замечание оказалось вовремя — пришлось отпихнуть в сторону Тараниса, решившего, что он тоже вполне может повоевать с Кольгримом и без меня. Обидевшись, конь отбежал поближе к Бедвиру. Конь Кольгрима бестолково носился вокруг на манер безголовой курицы и почти не мешал.

Кольгрим вконец разъярился, что на его месте было весьма прискорбно, хотя, не повезло ему уже с самого начала, как не повезло бы любому из его времени. Его идеальный удар швырнул его куда-то мимо, второй тоже, в третий раз я просто ударил его рукоятью меча в челюсть, сбив шлем и изменив траекторию его полета, завершившегося уже на земле, и приставил острие Экскалибура к его затылку. Должно быть, он очень удивился, так как, не поверив в случившееся, попытался развернуться, отмахиваясь мечом. Перевернуться ему удалось, а вот его клинок отлетел в сторону. Острие моего меча оказалось уже у его горла, а на его щит я наступил.

— Наверное, есть смысл покончить с тобой прямо сейчас, — проговорил я задумчиво.

Трудно сказать, отчего именно его лицо было серее, от грязи, от гнева или от неверия в несправедливость судьбы. Скорее всего, именно от последнего. Тут я был с ним согласен. Она никогда не дает нам то, что нам нужно. Вот что-нибудь другое — порой даже через край. Кольгрим промолчал. Шум вокруг начал затихать. Тишина и тревожный шепот расходились кругами как волны от брошенного в воду камня.

— Тебе все равно не победить, — прошипел наконец Кольгрим. — Вас раздавят! Моя смерть не остановит бой!

— Ты на самом деле так думаешь? А что же тогда все так притихли?

Тут же, будто в ответ, из глубины толпы послышались воинственные кличи, хотя, может быть, и не очень воинственные, шум, лязг, что-то уж очень похожие на какое-то нездоровое веселье.

Все начали переглядываться и заглядывать друг другу через голову.

— Что там? — спросил я Мельваса, приподнявшегося в стременах и поглядевшего в сторону внезапно возникшего волнения, а потом со зловещей ухмылкой обернувшегося снова к нам.

— Не поручусь всеми деревянными богами, но похоже, там полным ходом пошло братание. Пиктские князьки решили перейти на нашу сторону, вместе с нашими северянами, а с ними еще и скотты, похоже… Видимо, наш саксонский приятель умудрился чем-то им всем не угодить.

Судя по тому, что перечислил Мельвас, значительная часть саксонского войска, пусть и не самая организованная, нам уже точно не помешает. Что же касается организованной — нет, это не было такой катастрофой, как для французов при Азенкуре, но все же наши стрелки тоже неплохо постарались.

— Предатели! — взвыл Кольгрим.

Бедвир весело присвистнул.

— Я вижу знамя Лота! Он все-таки успел подойти с фланга! С ним сотен шесть, не меньше, наверное, он все и затеял!

— Да нет, — Мельвас указал рукой немного в другую сторону. — Вон там все еще раньше началось.

— Ну что? — переспросил я Кольгрима.

— Меня предали, — хмуро сказал он.

— Бывает, — сочувственно сказал я. — Ну так как? Сдаешься? Или мне отрубить тебе голову и приказать сделать из нее кубок для питья?

По-моему, именно последний аргумент решил исход дела. Не встречался мне еще человек, которого вдохновила бы перспектива стать кубком, неважно, насколько она соответствовала реальности. Кольгрим немного посопел, подумал, и вяло махнул рукой, сдаваясь.

Но на этом, оказывается, дело еще не кончилось.

Земля задрожала, послышался вновь гулкий топот, крики и лязг оружия. Это еще что такое?..

— Блюхер явился, — мрачно объявил Олаф. — Это Кадор.

Кажется, он что-то напутал. Для Ватерлоо было и коротковато и помельче и слишком рано. Даже Святая Елена Кольгриму пока не грозила.

— Кей, останови его на подходе! — крикнул я. — Кей уже начал, ругаясь, пробиваться в нужную сторону. — Бой окончен! — Интересно, зачем я это сказал — разве и так было не ясно? Ну, разве что Кадору…

Теперь уже мы были в большинстве. Бой был окончен, место сражения очищено, и две армии собирали и считали своих павших и раненых. В стороне от поля боевой славы были установлены шатры, где сражение перешло в не слишком долгие переговоры. Должно быть, не слишком долгие потому, что Кадору, к примеру, очень хотелось все-таки тут же на месте прикончить Кольгрима, а затем истребить до последнего человека все его оставшееся еще не столь малое воинство. Нет слов, тоже вариант достаточно неглупый, но мне он категорически не нравился, как и перспектива потерять при этом большую часть собственных сил, на чем войну пришлось бы и закончить, а хотелось бы все же пойти и дальше. Кольгрим не был последним пунктом, на котором стоило положить всю свою только что собравшуюся еще не спаянную армию. Нам предстояло прокатиться с ней очищающей (или уже захватнической?) волной до самых северных пределов, затем вернуться… и там уж поглядим.

Но не исключено, что именно кровожадность Кадора сделала Кольгрима сговорчивее. Хотя и в его отсутствие я вполне бы справился с этой задачей, возможно даже у меня получилось бы это лучше, если бы никто не мешал. Впрочем, и так получилось неплохо. Главной задачей для Кольгрима стало теперь убраться от нас подальше подобру-поздорову и там обдумать как следует свои ошибки и снова набраться сил, поэтому он мало возражал против выставляемых требований, тем более, что они были, к неудовольствию Кадора, достаточно умеренны. Не знаю, на радость ли Карадосу и прочим или напротив, я ввел обязательным пунктом договора возврат Кольгримом удерживаемых им заложников без причинения им вреда. По этому поводу он проспорил дольше, чем по поводу наложения за причиненные им опустошения довольно солидной ежегодной дани, которая должна была быть выплачиваема Камулдунуму с последующим распределением по нашему усмотрению.

Солнце уже садилось, когда мы обговорили все основные пункты соглашения, а о подробностях решили поговорить на следующий день, на свежую голову. Когда мы разошлись, похороны еще продолжались, а саксы жгли погребальные костры. На нашей стороне, в то же время, праздновали победу — умеренно, за чем должен был проследить не слишком довольный Кадор.

Прежде чем присоединиться к празднику, я разыскал Гарета. Конечно, он был немного обижен из-за того, что я велел ему оставаться во время сражения с обозом, но до конца, как выяснилось, он с ним не остался. Всеми правдами и неправдами уговорив оставленного с ним для строжайшей опеки Марцеллина, он вместе со своим не состоявшимся в полной мере опекуном, присоединился к арьергарду. К счастью, им все равно досталась лишь роль наблюдателей. Зато Гарет с гордостью мог заявить подоспевшему к нам отцу, королю Лоту, что героизма ему не занимать. И судя по зеленому цвету его лица, когда обнажилось очищенное от живой боевой силы поле битвы, в это можно было поверить. В конце концов, он не стал сильно возмущаться из-за того, что я не взял его с собой с самого начала.

Гарет, сопровождаемый лишь Кабалом, смотрел с уединенного бугорка на окрашенную кровью садящегося солнца реку. Разумеется, «уединенный бугорок» находился примерно в центре лагеря, у всех на виду, другие спокойные места найти было бы в округе затруднительно.

— Как дела, Гарет? — спросил я подходя. — Виделся с отцом?

— Виделся, — меланхолично ответил Гарет, попытавшись изобразить что-то вроде улыбки.

— А почему сейчас ты не с ним?

Я пригляделся к нему. Выглядел он таким же зеленым как днем, несмотря на розовеющий закат.

— Ждал тебя. Как долго это продолжалось, — вздохнул Гарет.

— Долго? А по-моему, как раз, очень быстро.

— Я не про битву, — уныло сказал он. — Там все было быстро и ясно… хотя… может, и не очень ясно, — он невольно поежился, явно чувствуя себя неуютно и совсем не в своей тарелке. — Но просто. Как-то честно. Хотя… даже не знаю…

— Хотя скольким из них не увидеть ни этого заката, ни завтрашнего рассвета, — продолжил я с ностальгическим пафосом. — А потом будет то же самое. И сперва каждый закат будет казаться все кровавее, а потом это войдет в привычку. Потом надоест и станет злить. Потом, быть может, станет безразлично.

Гарет посмотрел на меня озадаченно, и в то же время завороженно, будто слушая сказку.

Я подмигнул ему, присел на бугорок рядом и бросил в реку камешек. Кабал, толкаясь, пристроился между нами.

— О чем ты думаешь, глядя на эту реку? — спросил я.

— Она течет, — грустно ответил Гарет. — Она холодная.

— Тут трудно поспорить.

— А о чем думаешь ты?

— О том, какого она цвета.

Река на рассвете — алого цвета,

Нежного алого цвета.

Цвета рассвета,

Жизни привета,

Льющейся крови примета.

Качнутся знамена парящим драконом

Над тучами сказочных орд, —

В огнь увлеченных,

Тьме обреченных,

Алчности райских ворот.

Раскинув на поле ряды и колонны,

Замерли тьмы муравьев,

И ринулись строем,

Мешаясь все роем,

В мерцающий пестрый покров.

Алого цвета, цвета рассвета,

Звоном бегущих ручьев,

Средь маргариток

Травам напиток —

Из усеченных голов.

Мы молча посидели на бугорке, бросая в реку мелкие камешки.

— Но почему цвета рассвета? — спросил наконец Гарет.

— Потому что порой уже на рассвете бывает ясен закат. Закат не бывает неожиданным для того, кто видел его еще на рассвете.

Гарет долго молчал, и видно было, что он колеблется — сказать ли то, что его тревожит или нет. Я не стал ему мешать.

— То есть, ты уже на рассвете знал, каков будет закат?

— Не для меня. И знаешь, это далеко не худший закат из всех.

— Конечно, нет, — в голосе Гарета прозвучало удивление. — Ведь мы же победили!

— Он хорош не только тем, что мы победили, а тем, что крови было гораздо меньше, чем могло пролиться.

Гарет шумно выпустил воздух и обернулся, оживившись.

— Значит, ты тоже не любишь кровь?!

— Конечно, дружок. Ни один нормальный человек ее не любит. Если он начинает ее любить, лучше его сразу прикончить, чтобы меньше было крови.

Он посмотрел на меня, явно повеселев, и уже совсем не такой зеленый как раньше.

— А я-то думал, что со мною что-то не в порядке…

Я ухмыльнулся, а через секунду мы оба расхохотались. Гарет упал на траву, отпихивая вертящегося вокруг Кабала, я схватил пса за шкирку, и вместе с ожидавшими нас Олафом и Кеем, мы дружно отправились немного попраздновать нашу победу на ночь глядя, вместе со всем начинающим скучать в наше отсутствие обществом. В конце концов, должны же и в победах быть какие-то положительные стороны. И надо же было проследить, чтобы не все перепились в присутствии такой оравы саксов.

Лагерь не затихнет до рассвета. Он не только стал шумнее, он вырос в одночасье в несколько раз, и хоть это была весьма разношерстная банда, все это чудовище приводилось в движение одним рычагом. Стронутым когда-то пророчествами Мерлина, серией случайных, необъяснимых для этих людей, да и не только для них, происшествий, и даже самомнением Кольгрима, не позаботившегося о том, чтобы стать популярной личностью среди собственных союзников. Они пришли к нему лишь потому, что всех их по отдельности он с легкостью мог раздавить, но теперь они стали частью совсем другого дракона, частью органичной, и смертоносной. Этот дракон лежал, мерцая огненной чешуей костров, на нескольких склонах холмов. Чуть в стороне, как отведенное крыло, стоял лагерь Кадора.

И красный дракон на воткнутом в вершину холма штандарте хвастливо расправлял крылья в отблесках костров. Над погасшими змеиными извивами меняющей свой цвет реки.

V. Саксонский порт

Солнце побледнело, медленно растворяясь в поднимающейся от серого моря хмари. Мы прождали в засаде почти весь день и начали уже беспокоиться, не зря ли мы тут сидим. Сидели мы на пустынном берегу в ожидании флотилии одного из самых известных союзников Кольгрима, саксонского предводителя Хельдрика, в наиболее вероятном месте его высадки. Эта часть побережья так часто служила гаванью саксонским кораблям, что ее даже прозвали Саксонским портом, да и по данным разведчиков, переданным с удобных прибрежных высот, флот Хельдрика, насчитывавший почти полсотни кораблей давно уже был замечен движущимся в этом направлении. Трудно сказать, не было ли разумнее ему подойти ближе к Эборакуму. Возможно, Хельдрик отчего-то разочаровался в Кольгриме и решил действовать самостоятельно, полагаясь на большую удачу и презирая проигравших, а может, ни в чем и не разочаровывался, а просто действовал как действовал, и все шло по плану.

По плану все шло пока и у нас. Войско наше было сейчас несколько меньше, чем по окончании битвы при Дугласе. Кадор и часть других войск присматривали за Эборакумом и прочим наведением порядка на пройденных территориях. Последнее было, впрочем, уже не совсем для Корнуолла, а как раз для «части других войск». Зачем портить у местных жителей первоначальное хорошее впечатление? Пусть просто приглядывает за Кольгримом, раз они все равно друг друга стоят.

И вот, когда начало уже понемногу темнеть, корабли наконец появились строем темных точек над свинцовой рифленой поверхностью моря, почему-то напомнившей мне волнующуюся степь. Стройные как стая черных лебедей ладьи быстро выросли из черных точек в изящно изогнувшихся водяных драконов, напоминавших легендарную старушку Несси. Они приближались с изящными взмахами полупрозрачных крыльев-плавников, кажущимися легкими гребками. Жаль… до чего же красиво почти все в этой жизни. И до чего коротка эта самая жизнь, беспощадно поглощающая саму себя. Разрушить эти грациозные создания… Но посмотрели бы вы на эти грациозные создания вблизи, и особенно на тех, кто приводил их в движение. Если они и страдали какими-то приступами сентиментальности, по их мечам и топорам этого не скажешь. Что ж, кто пришел к нам с топором… Да и просто — жизнь подлая штука.

Мы дали кораблям подойти поближе. Приблизившись к берегу, передняя их линия убрала весла. Потом с бортов в воду с криками посыпались люди и принялись дружно выволакивать корабли на мель. Когда первые суда в числе примерно дюжины оказались уже на берегу, мы зажгли огни и в ход пошли катапульты, установленные за холмами, они били через голову уже вытащенных на сушу кораблей, по тем, что еще качались на волнах, били снарядами из камней и подожженными смоляными факелами. Моментально флот Хельдрика охватила паника. Появившиеся из-за гребней холмов лучники с пылающими стрелами с меньшим эффектом, но с большей меткостью подхватили обстрел. Первым порывом противника было столкнуть вытащенные на берег суда обратно в воду, но там уже горели и сталкивались потерявшие управление корабли, некоторые тонули, опускаясь на уже недалекое дно и там застревая, и эта затея была оставлена. Тогда многие поспешили также высадиться на берег, куда уже высыпали или потекли ручейками британские отряды, готовые встретить пришельцев в рукопашной схватке. Но где-то десятку кораблей удалось благополучно повернуть обратно. Я мысленно пожелал им удачи и возглавил атаку на оказавшиеся беспомощными ладьи. Олаф командовал силами, наступавшими с другого фланга, руководить катапультами и стрелками, уже выполнившими свою главную задачу, остался Кей.

Клещи сомкнулись, и каким бы ожесточенным ни было сражение на берегу, оно было не таким уж долгим. Многие из высадившихся погибли, не успев еще привыкнуть к неподвижной земной тверди, немногие сдались, еще нескольким уцелевшим в разной степени кораблям удалось вырваться из свалки и отплыть. Мы с Олафом захватили тем временем пару по-настоящему хорошо сохранившихся в этой передряге кораблей и пустились преследовать спасающихся бегством в море; еще раньше мы как следует постарались выяснить, разбирается ли кто-то из бриттов мало-мальски в судоходстве — моряки или рыбаки, или просто легко обучаемые люди, с врожденной предрасположенностью к морскому делу, которым легко дались наши объяснения и объяснения местных профессионалов. Конечно, даже этим профессионалам не приходилось, как правило, иметь дело с саксонскими ладьями, более громоздкими, чем легкие кожаные челны, на которых издавна бороздились западные моря, и более юркие, узкие и стремительные, чем корабли, появившиеся с приходом в Британию римлян. Но были бы какие-то азы, а там уж можно и сообразить по обстоятельствам, что к чему, было бы желание. Теперь эти люди и составили костяк наших импровизированных команд, а с ними и прочие энтузиасты, не испугавшиеся новизны впечатлений и морской болезни.

Под нашим чутким руководством команды не слишком неуклюже и медленно справились с парусами и веслами. Кое-какую помощь тут, надо отдать справедливость, оказали и сдавшиеся на нашу милость саксы.

Корабль Олафа немного опередил мой. Догадываюсь, что наш штатный викинг вовсю наслаждался ситуацией. Хотя думаю, что и я испытывал энтузиазм не меньший. Первое морское сражение было приятной свежей струей во всей кампании. Почувствовав здоровое спортивное нетерпение, я немного побегал по резво скачущему по волнам кораблю, раздавая направо и налево ценные указания, выправил руль, и вскоре мы уже начали нагонять Олафа. Нельзя же было позволить ему уйти слишком далеко вперед в гордом одиночестве.

Посмотрев назад, в сторону покинутого берега, я увидел, что еще три корабля неуверенно отделились от общей массы поврежденных и горящих судов и плывут за нами. Два шли достаточно ровно, хоть и не слишком умело, а третий, сильно отстававший, все норовил завалиться набок и идти причудливыми зигзагами. Похоже, он был не только плохо управляем, но еще и как следует потрепан на предшествующем этапе сражения, судя по его несколько перекошенной осадке и слишком опущенной корме. Интересно, и кого понесло в бой на таком «Росинанте»? На ум упорно приходил только Пеллинор. Понаблюдав за ним некоторое время и придя к выводу, что в ближайшие час-полтора срочно спасать его может быть и не придется, я вернулся к погоне, мельком отметив, что на всех плывущих за нами кораблях подняты развевающиеся красные значки, хотя догадаться о том, что они красные, в быстро сгущающихся сумерках было не так уж просто, если не знать заранее наверняка, какого они должны быть цвета, с тем же успехом они могли быть и черными, и даже с Веселым Роджером. Ветер понемногу свежел, и поднятый широкий парус громко хлопал под его неровными порывами. Ветер, гнавший нас в море, был попутным, немудрено, что к берегу флот Хельдрика приближался с убранными парусами, отчего суда и напоминали четко очерченных гибких морских животных, взмахивавших лишь веслами-плавниками, теперь они летели, подскакивая, подняв широкие крылья-пелерины, прямо в сочную густоту наступающей ночи.

Видя, что мы их нагоняем, ближайшие к нам корабли замедлили движение. Два из них были попросту повреждены и давали осадку большую, чем надо, что не позволяло им быстро двигаться. Другие не хотели оставлять товарищей в беде и еще больше горели желанием отправить нас на дно морское, раз уж мы сами так любезно пустились вслед за ними, где у нас не могло быть такого же преимущества как на берегу. Четыре корабля перед нами убрали паруса, а два ближних и весла — их команды, вооружившись до зубов, громкими криками подбадривали нас подплыть скорее и дать накормить своими птичьими мозгами оголодавшую местную рыбешку. Два других судна разворачивались, чтобы подойти к первой паре. Они были немного дальше от нее, чем мы.

— Эй, на флагмане! — крикнул Олаф с борта своего трофейного судна. — Который берем мы?

— Оба берем левый, — крикнул я в ответ, махнув рукой на тот, что был к нам чуть ближе. — Потом другой, по очереди!

С той стороны нас возмущенно обозвали подлыми бесчестными негодяями, мы ответили, что незваные гости хуже бешеной собаки, да и какие могут быть счеты между добрыми друзьями, да еще с нагло подходящей к обеим сторонам подмогой? — и в обе стороны полетели зажженные стрелы и прочие снаряды. Хорошо, что мы тоже успели убрать паруса. Мы с Олафом аккуратно зажали ближайший вражеский корабль с двух сторон и после недолгой схватки взяли его на абордаж — вот что значит вовремя запастись хорошими крюками. На самих кораблях с ними оказались некоторые проблемы, ведь они были предназначены, в основном, для того, чтобы грабить побережья, а не другие корабли. Соберись они гоняться за торговыми судами, они были бы оснащены в этом плане лучше. Но они собирались воплощать несколько другие намерения. Поэтому и водное пространство у берега было загромождено не только обломками и людьми, но и обезумевшими тонущими лошадьми, впрочем, у некоторых из них был шанс выпутаться из привязей и достичь суши. Со своих захваченных судов мы их попросту выпроводили за борт, чтобы не занимали место, не мешали и не были дополнительным балластом. Не так давно их сбросили за борт и с тех поврежденных кораблей, что мы нагоняли, но у этих шансов выплыть было уже куда меньше, в море мы были уже достаточно далеко. Весь этот плеск и ржание, и огненное зарево, отражающееся в волнах, с движущимися в нем черными фантастическими силуэтами налетающих друг на друга драконьих голов придавали этой небольшой схватке по-настоящему страшно-сказочный оттенок. Гибель богов, не меньше. Но пока это была гибель только одного корабля. Правда, полная, так как делать с ним больше было нечего. Несмотря на отчаянное бесстрашное сопротивление, все находившиеся на нем были перебиты. Что ж, погибших ждал их рай, в том смысле, в каком они его понимали. Мы тоже понесли потери, пусть, конечно, не такие уж большие, и все же вполне ощутимые.

Второй поврежденный корабль подошел к нам, когда мы еще толком не покончили с первым, и буквально врезался в корабль Олафа, сбив его фигурный нос и чуть не развернув на девяносто градусов — если бы он не был надежно прикреплен ко всей связке, которую тряхнуло и развернуло только градусов на тридцать. Это ожесточило бой и, разделавшись, не мешкая, с командой первого корабля и перепрыгивая с одного вздымающегося и опускающегося, будто живого, борта на другой, мы лицом к лицу встретили нападавших. Они использовали не крючья, а весла — не столь надежное сцепление и не всегда идеально подходящее для того, чтобы по ним перебираться — некоторые из лихачей, соскользнув, попадали в воду, другие, впрочем, показали чудеса присущей им, выработанной привычкой, ловкости.

Сражение переместилось теперь на корабль Олафа и закипело с прискорбной для судна яростью. Снасти были перерублены в пылу кровопролития, рулевое весло иссечено и сломано, в некоторых местах начало распространяться пламя, падкое до смолы и облитых и пропитанных ею предметов. Наша одежда была пропитана соленой водой и кровью. В очередной раз над моей головой просвистел топор, запачканный чьими-то мозгами, и в который раз я вспорол кому-то брюхо липким от крови мечом, заставив его выронить топор и отправиться в лучший мир, освободив для кого-то место в этом. Марцеллин рядом со мной зацепился ногой за какие-то обломки и с грохотом рухнул на сплошь покрытую кровавыми лужами палубу. Я подхватил его за шиворот левой рукой и дернул вверх, отбил чей-то меч, потом дубину, отрубил кому-то кисть, всадил в другого что-то только что подобранное, похожее на гарпун, и вышвырнул за борт.

Олаф, орудуя уже топором, тоже старался уложить в одиночку как можно больше врагов, чтобы их меньше пришлось на наших усталых и непривычных к морским сражениям соратников. Не забывая следить за происходящим вокруг, я видел, что еще два неприятельских корабля вот-вот присоединятся к нашей маленькой кровавой пирушке. Два следовавших за нами, несмотря на все свои старания, запаздывали, хотя один из них сильно вырвался вперед и явно должен был подойти не слишком поздно. Третий я в расчет не брал, он был совсем уж далеко, да ему и самому понадобится помощь. Нет, ситуация пока еще не была критической, ведь заранее сбросив балласт мы захватили с собой не так уж мало людей и пока еще все шло по плану, но какое зло из двух, трех или десяти не выбирай, безоблачным весельем оно выглядеть не будет, и уж тем более не будет им по сути.

Вот к нам подошел и первый из неприятельских кораблей. Поле битвы опять немного сместилось, перекинувшись на него, — прежде сцепленные суда были уже расчищены настолько, что атака новоприбывших тут же захлебнулась в контратаке — части саксов удалось перебраться на другой борт, в то же время волна бриттов под предводительством Олафа хлынула на их собственный. В воздухе опять засвистели и зашипели зажженные стрелы. Вряд ли эти небеса и это море видели когда-либо прежде такой яростный морской бой, да еще именно с такими участниками. То, что случится потом, позже — пока не в счет.

Стрельба велась, в основном, из двух точек — с догоняющего нас корабля бриттов и со вдруг раздумавшего подходить ближе неприятельского. Этот второй остановился в нерешительности в стороне и, не подплывая, вел пока перестрелку. Между тем, «наш» корабль стремительно приближался, его воинственные пассажиры и команда что-то возбужденно кричали, и наконец его нос неуклюже, но не крепко стукнулся в борт одного из сцепленных кораблей. Тут произошла хоть и вполне ожидаемая, но все же неприятность. Первое из захваченных поврежденных судов нашло время решить, что тут-то и пришел его час, чтобы затонуть, и части людей пришлось отвлечься для того, чтобы перерубить с ним все связи, а заодно подобрать с него всех еще остававшихся на нем раненых.

Бедвир с группой своих воинов собирался было перепрыгнуть к нам с подошедшего корабля, но потратив некоторое время на преодоление препятствий и перекрикивание лишнего шума, мне удалось объяснить ему, наполовину жестами, чтобы он плыл дальше, к задержавшемуся неприятелю или хотя бы зажал с другого борта судно, атакованное Олафом. Бедвир вроде бы все понял и, чуть отплыв, двинулся дальше в обход, а мы с Марцеллином возглавили сложную операцию по отделению тонущего корабля из общей связки, и при этом — по перемещению через него людей на тот корабль, на котором мы сюда приплыли. Оказавшись на нем, в итоге уже ни с чем не сцепленном, мы тоже пустились вдогонку за последним «морским драконом» противника.

Тот явно решил, что на сегодня развлечений достаточно и, вильнув кормой, уже удалялся прочь. Мы преследовали его некоторое время, бомбардируя остатками всякой горючей всячины, потом оставили в покое, отогнав на достаточное расстояние и сами повернули к берегу, вскоре повстречавшись с кораблем Мельваса. Возвращались мы на четырех посудинах, оставив первый корабль Олафа догорать позади, также забрав с него всех, кто там еще случайно оставался, и кроме этого зарева кругом воцарилась уже почти кромешная тьма, в которой горели еще яркими точками огни на берегу, огни на увечном, выступающем бледным летучим голландцем «Росинанте» Пеллинора и звезды в небе, то и дело затягиваемые сизыми рваными облаками, похожими на взъерошенные, распластанные крылья. Волнение усиливалось, ветер крепчал, электрическими вспышками засверкали над берегом и над водой, отражаясь и от моря и от небес, первые ветвистые молнии.

Первым делом после ревизии повреждений, полученных судами и упрямого направления их неуклюжего хода туда, куда нужно, а не куда хотелось бы переменчивому ветру и течению, надо было заняться ранеными — не все из них иначе дотянули бы до берега, чем мы и занялись, используя по возможности все свои знания, так что плавание назад было насыщенным и без усиливающейся качки и без вытаскивания Пеллинора и его людей с его терпящего бедствие корабля, для чего пришлось отклониться от прямого курса, ведь со скверным управлением и медленным, но верным дрейфом его хорошенько снесло в сторону.

Оглушительный гром и молнии участились, полетели крупные капли и, наконец, хлынул сильный ливень, смывающий кровь с палуб и бортов и морскую соль. И когда мы в конце концов достигли берега, то хоть и чувствовали себя как выжатые лимоны, но всю нашу одежду пришлось бы выжимать еще очень долго.

Когда мы выбрались с кораблей и из линии прибоя на сушу, меня изрядно шатало.

— Правь, Британия, морями! — воскликнул я и, неловко повернувшись, стукнулся в кого-то спиной. Это оказался Олаф.

— Ну, когда-нибудь это ей и светит! — согласился он.

— А, Гавейн, это ты, привет, откуда это ты взялся? — без особенного любопытства поинтересовался я. Ощущал я себя совершенно пьяным, и от усталости, и от грозы, от начинающегося шторма и от царящей кругом толкотни и суматохи. Разгул стихий всегда действовал на мои извилины самым шальным образом.

— Что значит, откуда? Только что выносил на берег бренную тушку Пеллинора. У бедняги морская болезнь.

— Надо же, с его-то энтузиазмом и боевым задором так легко отделаться.

— А энтузиастам везет, — с сомнением сказал Олаф.

Перед нами как чертик из коробочки возник Бедвир.

— А ведь мы здорово победили! — воодушевленно заметил он. Его потеснил Мельвас.

— Необычный был денек! Когда повторим?

— Как только, так сразу, — заверил я. — Вы Кея еще не видали? У него тут все было в порядке, пока нас не было?

— Конечно все в порядке, — заявил Кей, появляясь тут же из темноты самолично. — Что со мной сделается? Вот только Гарет совсем извелся. На наше счастье, у него никак не получалось справиться ни с одной из этих посудин в одиночку.

— Пока не стоило, — серьезно сказал Олаф. — Но можешь ему передать, что еще не все потеряно. Мы же не собираемся бросать их все здесь на берегу.

— Зачем же передавать? — послышался обиженный голос Гарета, — я и сам здесь и все слышал.

— Конечно, не потеряно, — поддержал я. — Грех не пускать его в такой исторический рейд.

— Мы только до Оркнеев и обратно, — заверил Олаф.

— Хорошо, только легендарное плавание Брана не повторяйте.

— А было бы здорово! — воодушевился Гарет.

— А кто родину защищать будет? — поинтересовался я.

— Ну, это, наверное, еще интереснее, — неуверенно предположил Гарет, поразмыслив.

— Куда это ты все смотришь? — спросил Олаф. — Думаешь, будет сильный шторм?

— Да нет, вряд ли сильный, — задумчиво сказал я. — Просто, ведь могла быть удивительно красивая ночь…

— По-моему, она и так жутко красива, и сама по себе, и со всем, что было.

— Да, вот именно, ты совершенно прав. Наверное, как раз из-за того и красива. «Жутко». Просто убийственно. «Свет колдовской раскаленной от солнца пустыни, Огненный цвет расцветающих розой вулканов…»

Олаф улыбнулся и подхватил цитату, не строчка за строчкой, а сразу к концу песни:

— «Смерть хороша, но не мертвым же ей любоваться, Гимны слагать, вознося ей и рифмы и души…»

— «Вот и живем мы затем, чтобы ей поклоняться, Но любопытно, а ей-то от этого лучше?» — закончил я.

— Это вы о чем? — озадаченно спросил Кей, глядя на нас обоих с неподдельной тревогой.

— Не бери в голову, Кей, это всего лишь поэтическое преувеличение, — успокоил я его. А то, мало ли какие странные мысли придут в его христианскую голову. — Ну что ж, а теперь снова займемся делом?

Чем мы и занялись, приводя потрепанные и перевозбудившиеся войска в порядок и осматривая все захваченные корабли на предмет возможной починки и оттаскивания их в наиболее безопасную зону, на случай, если шторм все же усилится.

Весь следующий день как раз занимались починкой, а заодно патрулированием близлежащей местности. Часть войск с Пеллинором во главе я отправил вдоль побережья на юг, чтобы встретить там уцелевшие корабли саксов, если они вдруг надумают высадиться, на территории, еще не контролируемой Кадором.

А когда с грехом пополам были восстановлены тринадцать захваченных кораблей, причем девять из них не так уж и плохо, а несколько просто отлично — ведь старались все имевшиеся в наличии, пусть не профессиональные корабелы, а плотники и ихдобровольные помощники на славу; сказывалось в запущенных случаях, по большей части, лишь относительное форсирование событий и плачевное состояние исходного материала, впрочем, некоторые работы могли быть продолжены уже на ходу, — мы с Олафом снова двинулись дальше к северу, я по суше, а он по морю. Кроме Гарета он захватил с собой на стажировку и Бедвира, у которого к морскому делу открылся настоящий талант — видно, заговорил все же во всю мощь голос крови.

Так что, трепещите все, кто нам встретится! И в самом деле: «Правь, Британия!..»

VI. Потерянные королевства

«Война — как много в этом звуке, похожего на волчий вой…»

Кажется, цитата должна была звучать не совсем так — или совсем не так, но что-то ничего другого сейчас на ум не приходило.

Местность была дикой и недружелюбной — отсыревшие непролазные леса, болота и ободранные до голых костей скалы, пораженные цингой овраги и ледяные мутные ручьи. Мы ступили на территорию, которую называли «волчьи земли» или, более сказочно и благородно — «потерянные королевства». Когда-то она постоянно переходила из рук в руки, да тут теперь и мало кто жил, после того как поселения той или другой стороны неоднократно выжигались дотла. Иные ее области как будто и не были никогда толком заселены. Как бы то ни было, хотя какая-то своя жизнь тут и продолжалась, цивилизация ушла из этих мест давно и бесследно.

Где-то здесь, по последним слухам, и затерялся король Леодегранс со своим небольшим отрядом. А может, уже и не затерялся и кто-то его уже нашел, да только не мы, и кто теперь знает, чем это для него кончилось.

Тоскливый волчий вой, отражаемый эхом, разлился по туманной лощине. Первому голосу подтянули и другие, устроив душераздирающий концерт — поясним для романтиков — в отвратительную погоду волчий вой действует на нервы не лучше, чем скрип мокрой резины по стеклу, особенно когда эти звуки уже теряют прелесть новизны. Что, не верите? Может, и правильно. Лично меня, как человека в настоящем месте и времени постороннего, эта готическая эстетика все еще не слишком раздражала. Разве что Таранис, продирающийся сквозь мокрые кусты, крупно дрожал всем телом и прядал ушами — то ли ему не нравилась погода и срывающиеся с ветвей тяжелые ледяные капли, метко падающие ему в уши, так же как и мне за шиворот, то ли этот проникновенный волчий вой. Наверху лязгающими ржавыми капканами каркало воронье — верный спутник человеческий.

Конечно, битвы тоже не сахар, но есть еще и такая неприятная часть любой кампании как возня в болотах и прочих превосходно подходящих для этого местечках. И в них ведь тоже несутся потери, только так медленно, изматывающе и бесславно, что и впрямь начинаешь верить в славную и веселую смерть на поле брани. Легче иметь во врагах таких же людей из плоти и крови, которым можешь отплатить тем же, чем безразличную природу, давящую походя, без разбора. По крайней мере, так кажется в таких местах.

Обрушившийся вчера валун, провисевший на своем месте сотни лет и нашедший время рухнуть именно в тот момент, чтобы придавить насмерть двух человек и еще двух покалечить, вовсе не был стронут с места рукой какого-то злодея. Лишь время, выветриванье, старенье. Неудивительно, что во все времена люди ждали конца света, видя как мир трещит по швам и рассыпается в песок. Или воображали свою жизнь эпической драмой и сражением с мрачными силами хаоса, методично подгрызающими корни мироздания и когда-нибудь их разгрызущими. А стоит ли ждать этого конца? Может, на самом деле, он произошел уже давным-давно, например, в момент Большого Взрыва, когда на самом деле Вселенная и погибла, а вовсе не родилась. И терять нам всем, откровенно говоря, уже как будто и нечего. Как говорят обычно? Главное, чтобы на наш век хватило? А наш век — просто время затянувшейся последней битвы, будь то хоть Армагеддон, хоть Рагнарек.

Туман воцарился,

Растаяло все без следа.

Вся яркость померкла,

Лишь память, как эхо, шептала,

И стыла.

Ложились на веки, смыкая глаза,

Видения смерти,

Как капли холодного пота.

И бред постигался

Как новая маска Природы…

Густой туман окутал нас как кокон — гусеницу шелкопряда. Лошади по колено проваливались в грязь, недовольно фыркая, но чтобы остановиться место было явно неподходящее — стоило сперва выбраться куда-нибудь, где было посуше, с другой стороны, а не тащились ли мы прямиком в болото?..

— Стой, — крикнул я и чертыхнулся, получив по физиономии мокрой веткой, украшенной продранной вуалью разросшегося лохмотьями мха. — И ни с места, пока этот чертов туман не рассеется. Проводникам перережем глотки позже.

Интересно, кто-нибудь в этом тумане понял, что я шучу?

После достопамятной битвы на побережье, перешедшей в морское сражение, Хельдрик больше не предпринимал серьезных попыток высадиться на берег. Временные стоянки для того, чтобы укрыться от шторма или исправить повреждения не в счет. Да и они, как правило, кончались плохо. Пеллинор подстерег пару таких высадок к югу от Саксонского порта и разделался с незадачливыми вторженцами в своем обычном несентиментальном духе. Мы пресекли несколько высадок дальше к северу, а заодно ввязались в не слишком напряженную войну с уже высадившимися прежде отрядами саксов. Причем с относительно давними переселенцами, если они соглашались признать нашу власть и верховенство, мы старались налаживать мирные отношения, по крайней мере, чрезмерным показательным душегубством не увлекались.

Гавейн, которого я наконец перестал мысленно называть Олафом, — да и пора бы наверное — в свои роли мы вжились уже основательно, никого, кто мог бы на них претендовать помимо нас поблизости не было и не предвиделось, и все мы были скорее тем, чем были в этом мире, а про другой оставалось пока только вспоминать, — выйдя в море, провел несколько не слишком крупных морских баталий и теперь лихо плыл к Оркнеям. Мы в шутку называли этот его рейд «операцией Скапа-Флоу», в честь известной гавани и знаменитой в будущем британской военно-морской базы на острове Мейнленд, хотя в зависимости от хорошей погоды или настроения, нашего адмирала вполне могло занести куда-нибудь и за Шетландские острова. Правда, я бы не рекомендовал ему увлекаться и штурмовать раньше времени северный полюс. Британия без своего новоявленного флота будет чувствовать себя покинутой. А пока, по дороге, Гавейн каждый день радировал о каких-нибудь забавных случаях — то у них кто-то наскочил на мель, то он устроил в порядке тренировки маневры с различными построениями судов и чуть не довел дело до бунта во всем флоте. Вот уж во что никогда не поверю — отплывавший с ним флот души в нем не чаял. То выловил какое-то диковинное морское чудовище, да вот беда, не может найти подходящую банку, чтобы его заспиртовать. Иначе говоря, плавание проходило относительно спокойно, не считая разве что подлых погодных условий, обычных в Северном море.

А нам по слухам предстояло скорое столкновение с отошедшим на север в ожидании Хельдрика, да и просто по своим делам, видно поднимая других союзников, родичем Кольгрима Бальдульфом. Несмотря на заключенный Эборакумом вынужденный мир с британцами, Бальдульф не оставлял надежды на реванш и снова сколачивал войско для встречи с нами, на свой страх и риск. Друг с другом они, судя по официальным заявлениям Кольгрима и сплетням о высказываниях самого Бальдульфа, порвали и никакой ответственности один за другого якобы не несли. Мы же, хоть всерьез в это не верили, но до поры до времени старались обходиться без репрессий и прочих усложнений ситуации. В конце концов, как люди в некоторой степени посторонние и знающие за собой силы, которые жителям этого мира и не снились, мы могли позволить себе великодушие.

В Камелоте, как будто, было все в порядке. Ланселот со скуки пересек пролив, поглядеть, как там дела в Малой Британии. Шучу, конечно — не то чтобы со скуки. У местного правителя действительно оказались неприятности с неким неспокойным франкским королем Хлодвигом, и ему пришла в голову мудрая мысль послать за советом в Камелот, к Мерлину. Мерлин отослал разобраться на месте что к чему Ланселота. Решение, судя по всему, оказалось удачным, так как король Будек уже собрался на радостях усыновить присланного военного гения, умело организовавшего его войско. Ланселот решил от греха подальше ретироваться и уже сообщил о скором своем возвращении — вот только доделает кое-какие незаконченные дела и еще немного погоняет Хлодвига по пресеченной местности, чтобы неповадно было соваться в «наш британский огород». Который оказался до странности не маленьким, раз кто-то признавал себя частью такового даже за проливом.

А Галахад намекнул, что как только Ланселот вернется, собирается прогуляться к нам в Шотландию, развеяться и поохотиться на мифического Каледонского вепря, раз с Граалем дела пока глухи, — колдуны наши что-то мудрили, но без заметных результатов, похоже с перестройкой самого Камелота у них выходило куда лучше. Вот послать бы как раз Галахада на поиски Леодегранса — все полезнее, чем ловить каких-то никому не нужных вепрей, заодно и руку набьет — для поисков Грааля.

Туман рассеялся после полудня. Сперва он приобрел несерьезный радужный оттенок, вслед за мрачным серым и зловещим сернистым, а затем разлетелся в клочья легкомысленными прядями, повисшими в ветвях золотистой дымкой под лучами победного светила. И как ни в чем не бывало, засвистали птицы. Мрак и уныние оставались только в памяти. Пока еще было все так же сыро, но это была уже «блистающая сырость», и в свете солнца жизнь как будто и правда обретала смысл.

Воздух стремительно становился все прозрачней, звонче, наполнялся новыми, живыми запахами, и в нем даже стали заметны привкус дыма и его сизые струйки в просветах ветвей. Мы тут же направились туда, но лагерь был уже брошен и пуст, и природа невинно притворялась, будто тут никогда и не бывало человека, несмотря на такие свидетельства как обнаруженный Кабалом под дерном потухший костер и брошенный рядом мусор. Мы немного порыскали вокруг, но ничего путного не обнаружили. Кто бы ни покинул недавно это место, он ловко скрывался.

Кей испустил ворчливый чуть нервный смешок, пробираясь за мной через заросли.

— Теперь я знаю, откуда берутся все эти россказни про заколдованные земли и целые королевства, которые никто не может по своей воле отыскать, а отыскав, теряется в них навсегда или возвращается спустя столетия. Да и верно ли, что мы блуждаем в этих богом забытых местах два неполных дня, а не два века? И может быть, в этом мире уже и нет никого живого, кроме нас. Одни призраки? Или призраками становимся мы сами?

— Жаль, Галахада не хватает, — серьезно посетовал я. — Вот уж кто знает толк в призраках. — Даже его лошади, которых приводит неизвестно кто… я невольно ощутил неприятный холодок, вспомнив, что и сам не так давно слышал или видел в этой легендарной Британии кого-то, кого мог бы назвать только привидением.

Где-то закуковала кукушка, но стоило только о ней подумать, она тут же затихла. Даже ее ни о чем не спросишь. Занятная получалась в этих местах иллюзия глухого одиночества, даже с такой толпой, с какой мы сюда заявились. Хотя не такой уж и большой был разведочный отряд. Армия следовала за нами чуть поотстав и по более удобной дороге, не тащить же ее всю за собой через болота и коряги, чтобы посмотреть, что творится вокруг. Но все равно отряд в полсотни человек будто бесследно растворялся в окружающем пространстве.

Мы с Кеем перестали высматривать следы, подозвали Кабала, вылезли из мокрых кустов и влезли снова в отсыревшие седла.

— Что ж, ни Леодегранса, ни притаившихся в лесах несметных полчищ саксов что-то не видать, — деланно бодро подытожил Кей, выжидательно глядя на меня. Ему явно не терпелось убраться из этих мест, пока вновь не начали сгущаться сумерки и поскорее убедиться, что мы еще не окончательно потеряли дорогу назад. Эх, знал бы он, что для меня его мир примерно то же самое, что для него эти заколдованные чащи, и дорогу назад я уже почти окончательно потерял.

— Видно, эти земли пока никому не нужны. Ладно, поищем те, что нужны, и наведем там порядок, — легко согласился я. Черт с ним с Леодегрансом, если он не желает быть найденным. В конце концов, ему нашу армию найти куда проще, чем нам его партизанский отряд. Да и Бальдульф, честно говоря, пока заботил меня куда больше.

Кей воспрянул духом и принялся командовать зычным голосом, собирая растворившихся в лесу людей. Тут же иллюзия одиночества пропала, все оживились, моментально превратив зачарованный лес в самый обычный, и весело пустились в путь к большой дороге, по которой неспешно продвигались наши собственные полчища. Через какое-то время я и сам ощутил приступ воодушевления и принялся беспечно насвистывать «Кудесника»:

Скажи мне, кудесник, любимец богов,

Что станется в жизни со мною,

И скоро ль на радость соседей-врагов

Могильной засыплюсь землею?..*

Думаете, вот теперь-то на обратной дороге непременно должно было что-то приключиться? Вот и нет, ничего не приключилось. Разве что один из разведчиков умудрился угодить в болотную банку, но его благополучно вытащили. Больше никаких потерь в этой местности мы не понесли и, соединившись с основной частью войска, приступили к окончательному изгнанию неприятеля с оккупированных нами территорий.

* * *

Северное море разыгралось не на шутку. Пока Артур неуклонно приближался со своими войсками к стене Адриана, за которой его поджидали далеко не дружественные силы, собираемые воедино Бальдульфом, флот Гавейна уже обошел эту рукотворную наземную преграду, когда-то защищавшую романизированную часть Британии от непокорных и воинственных племен, оттесненных на север, и сами берега казались теперь сумрачнее и враждебней.

Гордый британский флот, и прежде-то не только что сошедший с верфи, был уже потрепан и новыми штормами и морскими стычками, не всегда столь несерьезными, как об этом сообщал флотоводец друзьям. Но по его мнению, дела шли куда лучше, чем могли бы. Из тринадцати кораблей, вышедших из Саксонского порта под знаком Красного Дракона, — с небольшим штандартом, укрепленным на мачте над широким парусом флагмана и с красными флажками-вымпелами на других, — четыре уже выбыли из строя, зато добавились пять трофейных. Невосполнимые потери, хоть и относительно небольшие, неслись только в людях. В этом смысле, возможно, найти новых союзников на море было труднее, чем на суше. Но находились они и тут. Не в самом море, по большей части, хотя случалось и такое, но больше на побережье, как правило, среди селений промышляющих рыболовством и мелким пиратством — одни из них действительно сочувствовали объединенной Британии, другие просто хотели дать отпор морским пришельцам, вытесняющим их с насиженных мест и мешающих промыслу. Среди них часто попадались и явные потомки саксов и просто более ранние саксонские переселенцы, одновременно не считающие себя британцами, но предпочитающие сохранить статус-кво и не желающие, чтобы их новый уклад нарушался пусть даже и соплеменниками, которые явно также не слишком-то почитали их за своих.

Самая ожесточенная схватка за время этого плавания случилась два дня назад, причем с кораблями, на этот раз не прибывающими, а отходящими от британских берегов, возвращающимися к себе с добычей, а может и за подкреплением, отступающие под напором угрожающе близко подошедшей с юга армии бриттов, уже охладившей пыл Эборакума и отбросившей обратно в море Хельдрика. Но такая невероятная вещь как британский флот на трофейных саксонских кораблях была для них полной и неприятной неожиданностью. Отбросить Хельдрика в море — это куда ни шло, но захватить при этом корабли, да еще уметь с ними управляться и с них же нападать — это уже был форменный нонсенс для племени, по сравнению с самими саксами, убежденных сухопутных крыс.

Гавейн доказал, что уж он-то сухопутной крысой ни в коем случае не является. Выстроив корабли в боевую линию — недаром прошли упражнения, которыми он изводил своих подопечных, он заградил отплывающим дорогу. Последние пришли в недоумение, но не подозревая во вдруг возникшем препятствии серьезного противника, продолжили свой путь как ни в чем не бывало, только вооружившись и приготовившись потопить все, что само подобру-поздорову не уберется с их курса. Тем более что их кораблей было двадцать против тринадцати.

Подобру-поздорову препятствие не убралось. В обе стороны полетели пропитанные смолой снаряды, с британской стороны — больше, так как именно британцы в первую очередь рассматривали возможность морского боя. Впрочем, похоже, не все британские корабли были готовы к происходящему, и особенно к тому, что схватка будет завязана при таком численном перевесе противника. Все-таки при наборе команд особенно выбирать не приходилось, людей требовалось много, притом желательно обладающих особыми морскими навыками, моральная устойчивость при этом поневоле часто отступала на второй план.

На второй план после некоторой заминки отступили и два британских корабля, тихо развернувшиеся и поплывшие прочь из линии, сперва один — с левого фланга, за ним двинулся и второй, почти из центра, не выдержав психической атаки наступающих саксов и дурного примера одного из соратников.

Сыпля проклятиями, Гавейн в сердцах приказал дать залп из своих катапульт по ближайшему отходящему кораблю, потом махнул рукой и велел дать сигнал кораблям, оставшимся в линии сомкнуться и еще приблизиться к берегу, закрывая бреши. Остальные скрупулезно выполнили приказ, из чего можно заключить, что несмотря ни на что, в целом их боевой дух был, по счастью, выше среднего.

Одиннадцать кораблей, двинувшиеся навстречу саксам, столкнулись с первыми из них чуть раньше, чем это было запланировано для идеального хода событий, но поскольку идеальный ход событий вещь мифическая, особенно сожалеть об этом не приходилось. Два саксонских корабля уже пылали, объятые пламенем, третий разгорался. Горящие попытались вплотную подойти к противнику, но так как управление было на них уже в сущности потеряно, бритты без особенного труда уклонились от нежелательной встречи, и так как делать больше на плавучих факелах было нечего, их команды попрыгали в воду. До берега было далеко, но не настолько, чтобы сильный человек, да еще запасшийся каким-нибудь подходящим куском дерева до него не добрался. Еще проще было добраться до ближайших судов соратников, которым не помешало бы увеличение экипажей для предстоящей рукопашной схватки, тем более что, несмотря на общее количество судов, плотность людей на них была куда ниже, чем на тех же кораблях, прибывавших к Саксонскому порту.

В конце концов, отводить корабли с грузами и за подкреплением совсем необязательно было в том же полном составе, в каком саксы сюда прибывали, даже не считая некоторой естественной убыли, понесенной ими в стычках на суше. Именно на это и рассчитывал Гавейн. Большая часть его людей только и годилась, что для рукопашного боя. Зато в обычной драке они были все еще в своей стихии, изголодавшиеся по ней как волки за время беспокойного созерцания и размышления, на сколько же локтей под деревянным днищем уходит дно морское.

Корабли стали сталкиваться бортами, и команды, взбадривая себя боевыми кличами, кинулись на абордаж, как уже не раз делали это на учениях, и тут уже численное превосходство оказалось отнюдь не за саксами. Понаблюдав за битвой с безопасного расстояния, две малодушно отплывших в сторону посудины, словно бы нехотя (особенно та, что была демонстративно обстреляна Гавейном, хоть это не причинило ей никакого вреда, разве только обиду) стали возвращаться к месту сражения. Не то чтобы исход был им уже ясен, но они ощутили себя пристыженными, и верх взяла та часть их команд, что и прежде была против отступления.

Корабли Гавейна и Бедвира со свистом, скрипом и скрежетом первыми сцепились крюками с неприятелем. Гавейн торопился принять основной удар на себя, чтобы поменьше досталось остальным, не без резона полагая, что лучше него ни бойцов ни стратегов тут не найдется, и заодно ощущая печальное одиночество — в отсутствие себе подобных, на кого можно было бы положиться, а в случае ошибки или неудачи разделить их или и вовсе «отдать другу». Зато, конечно, никто не стоял над душой со своими соображениями и не задумывал выкинуть что-нибудь непредвиденное в самый неожиданный момент. Впрочем, и этого не хватало. За всем приходилось следить одному. Хорошо, но скучновато, никакой серьезной диалектики…

— Э-эх, — пробормотал Гавейн, спрыгивая с борта чужого корабля в гущу врагов и не без ехидства припоминая эпические сказки о героях, повергающих сотни и тысячи врагов в одиночку. — И схватил он меч-кладенец… и топор иже с ним… и «поклал» всех штабелями…

Но на самом деле, положиться все-таки было на кого. Бедвир ни в чем не хотел отставать от адмирала по мере своих сил, вот и сейчас умудрился вступить в схватку почти одновременно с ним — со своего корабля, тут же перехватив идущий на помощь первому, атакованному Гавейном, саксонский корабль. И воодушевление, с каким он управлялся с кораблями — своим и вражескими, с лихвой замещало опыт и вовсю заражало его людей.

А где же в это время был Гарет? Ему досталась ответственная миссия по защите флагмана, буде что-то пойдет не так, как хотелось бы. Ничего непредвиденного, правда, не случилось. Но это отнюдь не значило, что он находился в полной безопасности. Какая-то часть неприятеля проникла и сюда, и Гарету тоже довелось принять участие в схватке. Сперва ему никак не удавалось проявить себя, так как его защищали прочие воины, оставленные для обороны судна, но в один не столь уж прекрасный миг один из них, ближайший к Гарету, упал, сраженный топором сакса, и Гарет как во сне бросился вперед и воткнул свой короткий меч в подмышку еще не выпрямившегося врага. Запах пота, крови и ярости ударил Гарету в нос, и он отшатнулся, но дело было сделано. Сакс захрипел, зашатался, и тряпичной куклой осел на скользкую от крови палубу. Гарет на мгновение оцепенел, его первым порывом было бросить меч, зажмуриться и забыть обо всем, но надо отдать ему должное, ничего подобного он не сделал. Кто-то из своих тут же толкнул его себе за спину, и он снова оказался в относительной безопасности, тупо думая о том, как же просто все произошло.

— А это просто — убить человека? — когда-то уже опасливо спрашивал он.

— Скажу тебе по секрету. Просто, — как-то уже отвечал ему Гавейн. С Гавейном у него сложились даже в чем-то более доверительные отношения, чем с Артуром. Гавейн казался ему не таким загадочным. — В этом-то и вся сложность. Поймешь, когда придется.

Ему казалось, что он почти понял уже тогда. Но теперь он был уверен, что ничего тогда не понял, и сейчас ничего не понимает. Не только этих слов, а вообще ничего. Ему было холодно и жутко. И одиноко. От острого ощущения тщеты всего земного и от сомнения в неземном неприятно посасывало под ложечкой. Потом он огляделся, и ему пришла в голову мысль, что если не всем людям на свете, то скорее всего всем присутствующим такие чувства в той или иной степени знакомы, или были знакомы когда-то. И одиночество исчезло. Уступив место горькому состраданию и чему-то похожему на смирение, хотя смиряться очень не хотелось. Потому что при этом приходилось смиряться и с собственной смертностью, и с возможностью того, что это может быть так же просто и даже в чем-то глупо. Всегда глупо. По сравнению с логикой, стройностью, некоей упорядоченностью жизни, наполненной чем-то, если не смыслом, то мыслями, чувствами, работой разума, гореньем божьей искры, что-то творящей, изменяющей то, что ее окружает. Такая вот глупость. Гарет вздохнул и неожиданно разозлился. Но применить свою злость в деле ему не пришлось. Нападение на корабль было отбито, и вплоть до конца всего сражения больше не повторялось. За несколько часов немало душ ушло к своим богам. Может быть, к каким-то своим богам уходили и корабли.

— Что это ты здесь делаешь? — полюбопытствовал Гавейн по возвращении, застав Гарета перегнувшимся через борт. Сам Гавейн немного прихрамывал, легко раненый в икру, когда «какой-то гад» попытался подрезать ему поджилки.

— Морская болезнь, — пробормотал Гарет, припомнив, что сам Гавейн называл так подобное явление, которое до сих пор его почему-то не беспокоило. — Очень неожиданно…

— Бывает, — философски отозвался Гавейн и ободряюще потрепал его по загривку. — Ничего, пройдет. Эй, кто-нибудь, приберите в этом углу. Долго еще тут будут валяться эти конечности?..

С тех пор корабли были уже хорошенько вымыты и дождем и волнами, и Гавейн клял себя за решение при приближении шторма отойти подальше от берегов, чтобы не разбиться о скалы. Подходящего места для высадки поблизости не было, но сейчас ему казалось, что надо было просто искать получше. Будь экипажи на его кораблях более умелыми, и то ситуация была бы не из самых оптимистичных. Несмотря на то, что он велел кораблям растянуться, чтобы не сталкиваться, два все равно уже столкнулись, если не сказать, что один был с силой брошен вздыбившимся валом на другой и жутким ударом практически разломил его пополам, рухнув поперек. Еще один, напротив, отошел настолько, что затерялся где-то в мглистой дали. Но как только флотоводец решил, что всему его флоту пришел конец, ветер внезапно стих, море стало успокаиваться, а в разошедшиеся тучи хлынул поток солнечного света, превративший огромные валы в прозрачные скалы бледно изумрудного стекла посреди золотистого марева.

«Как на картине Айвазовского «Девятый вал»», — сумрачно подумал Гавейн. Однако ни цунами, ни прочих разрушительных «девятых валов» не последовало, и вскоре потрепанные жалкие суда стали снова сбиваться в стадо, а люди на них — искать в горах живого стекла тех, кому повезло меньше и подбирать всех, кого удавалось найти.

Дело было не из простых, на эту тяжелую кропотливую работу по спасению душ человеческих и чего-либо мало-мальски ценного с разбитых кораблей или просто смытого на борт ушли изнурительные и промозглые несмотря на солнце часы. Отошедший слишком далеко корабль за это время так и не объявился. На всякий случай Бедвир с еще одним судном совершил небольшой рейд в предполагаемом направлении исчезновения отбившегося члена эскадры, но не обнаружил даже обломков. Однако когда он уже возвращался, пропавший корабль, почти невредимый, неожиданно материализовался из тумана совсем с другой стороны. Так что все, кроме наиболее пострадавших, к собственному изумлению, снова оказались в сборе.

«Последний раз устраиваю такие маневры», — решил Гавейн и, как ни в чем не бывало, повел свою эскадру дальше на север, внимательно присматривая подходящие бухты, но как известно, по закону подлости, когда они рядом ничего особенного почему-то не происходит.

* * *

Я заварил себе слабенький кофе. Слабенький потому, что если я выпью столько крепкого, сколько мне хочется, у меня выскочат глаза и придется потом искать их по всей палатке. Чушь, конечно, и неостроумная, просто лезли в голову всякие гадости. Почему-то я был в расстроенных чувствах, почему, собственно говоря, и затеял эту возню с кофе, совершенно неправильную, хотя мы и так уже понарушали почти все собственные правила, какие могли, так что, одной мелочью… или одним возом мелочей больше, одним-двумя возами меньше, без разницы. Кофе варился в маленьком котелке над небольшой медной жаровенкой, а запас его хранился, помимо прочих непонятных, но куда более нужных вещей, в небольшом таинственном ящичке, который я повсюду за собой таскал, и который никто бы здесь не сумел открыть, если я его по какой-то причине потеряю. А какая была бы игрушка для будущих археологов этого мира — просто мечта, а не игрушка, загремевшая бы в какой-нибудь жутко засекреченный архив или признанная наглой подделкой и розыгрышем какого-то жулика. (Последнее, впрочем, было бы чистой правдой).

Когда я допивал третью чашку, возникла иллюзия, что немного полегчало, по крайней мере, воздух с ароматами нагретых за день земли и вереска больше не душил и не подавлял неуместной свежестью. Гнусное настроение все еще держалось.

От этой войны, похожей на детские шалости, несерьезной, почти совсем примитивной, вот только с настоящими мертвецами, подташнивало как от несмешной шутки. Это было просто нечестно. В то же время, я чувствовал, что не прав. Если только не считать несерьезными и примитивными войны вообще, независимо от их уровня и размаха, как явление само по себе (но это лишь одна из точек зрения, и не самая глубокая), ничего несерьезного и примитивного в ней не было для ее настоящих участников. Для них все было предельно серьезно. И никто, ни я, ни они ничего не могли поделать с тем фактом, что человек смертен и не склонен переживать ни собственных разбушевавшихся страстей, ни собственной глупости, ни нелепой случайности, ни суровой необходимости, ни чужой злой воли, ни собственного старения, так или иначе. А смерть — это всегда глупая шутка, гротеск, насмешка, нечто совершенно «неестественное и незаконное»? Ха. Ну, разумеется…

Я подбросил еще ложечку в опустошенный котелок и подлил воды.

А время все-таки уходит, пролетает как свежий ветер над вересковой пустошью, почти ничего не задевая, только травы шелестят себе беспечно, и им все равно. Им некуда стремиться. Через год будут другие травы, и тоже будут шуметь — просто существовать, не стремясь ни в какие свои потерянные королевства. Хотя, кто знает, о чем они на самом деле звенят? И почему слушая их «безмятежный» шепот хочется сойти с ума.

*Известная походная военная песня на основе "Сказания о вещем Олеге" А.С.Пушкина.

VII. Второй Дуглас

Это было похоже на дежа-вю.

Мы уже миновали великую стену, отстроенную отнюдь не китайцами, а римлянами, пусть не столь же великую как первая, но все же внушительную — шутка ли перегородить не такой уж маленький остров из края в край, пусть и в узком месте. Это и называлось стеной Адриана или Адриановым валом, хотя это была именно стена, протяженностью в сто километров от залива Солуэй-Ферт до Уоллсэнд-он-Тайн. Западная часть ее сложена из торфа, а восточная, высотою в семь метров, из камня. Вдоль ее северной стороны был выкопан ров в три метра глубиной и девять шириной, а вдоль южной сооружена насыпь, чтобы легче было взбираться наверх. Через каждые семь километров она укреплена крепостями, а через каждые полтора — фортами поменьше, каждый с парой дозорных башенок. Дальше на север остров пересекал еще и заброшенный позднее вал Антонина, был и вал, отделявший центральную Британию от Уэльса — методичные ребята были эти римляне, и не ленивые. Стена все еще неплохо сохранилась, хотя прежней функции уже не несла. Однако же понемногу она все еще использовалась. Несмотря на избыток проходов в ней, мы выбрали путь через одну из крепостей-фортов, занятую отрядом саксов, затратив на это не больше часа и применив минимум осадной техники, благо с южной стороны сделать это было раз плюнуть. Разорив это маленькое гнездо мы двинулись дальше и теперь снова подходили к реке, именуемой Дуглас… У которой собирались в более или менее единое целое «темные» силы саксов, пиктов и скоттов, вдохновляемые Бальдульфом.

Эта река Дуглас была уже притоком Клайда, а не Трента, и дело происходило в местности, которую позже назовут Шотландией. Несмотря на последнее обстоятельство, назвать эти земли исконно принадлежащими скоттам сейчас согласились бы немногие. Не так давно скотты переселились сюда из Ирландии, а в данных областях и вовсе еще были чужаками, что давало нам полное подобие права не соглашаться с выбранным ими укладом жизни и политической линией и словом и делом наставлять их на путь истинный. С пиктами было сложнее. Для них мы сами были относительными новостями и достойными всяческого возмущения агрессорами, преемниками римлян. Но поскольку данное статус-кво сохранялось уже достаточно долго, а кто слишком уж старое помянет — тому глаз вон, на это возмущение тоже не стоило слишком обращать внимание. Но можно было пообещать им в случае мира более выгодные условия, чем могли предложить наши противники. Причем действительно, хоть и «чуть», но более выгодные, а не с три короба золотых гор и звезд с неба, что обычно кончается какой-нибудь подлой резней под сурдинку (становящейся после достоянием многих легенд и героических песен), когда опасности, грозящие недолговременным вынужденным союзникам остаются более или менее позади.

Свои обещания мы распространяли и посредством обычным образом распускаемых слухов и при слабом подобии переговоров, и со специально засылаемыми в стан неприятеля при помощи стрел посланиями, которые, — была на это некая эфемерная надежда, — кто-то сумел бы прочесть. Ведь латынь — такая вредная штука, что хоть многие ее демонстративно не любят, но считая себя образованными людьми даже по местным порой нарочито диким меркам, представители знати почти во всех уголках этого острова предпочитают на всякий случай ее или выучить, дабы, таким манером, «знать врага в лицо», или, по меньшей мере, держать под рукой переводчика.

Но как бы то ни было со слухами, намеками и переговорами, вторая битва на реке, именуемой Дуглас была неотвратима. Не исключено, что она могла быть столь же решающей. Быть может, для кого-то — второй шанс? Никогда ведь ничего не повторяется совершенно одинаково.

Да, на этот раз все было по-другому.

Теперь, над этой рекой Дуглас, ярко сияло солнце, а армии казались почти равными по силе, и Бальдульф вел себя куда более церемонно и рыцарственно чем его брат. До начала сражения мы встретились посреди поля, замкнутого с двух сторон собравшимися войсками, а с третьей — холодной змеей реки, и встретились по инициативе самого саксонского предводителя. Причем выехал он в середину демонстративно один и, подумав немного, я отослал назад Кея и Пеллинора, вознамерившихся было меня сопроводить. Они, конечно, поворчали, но не стали портить картину численным перевесом и вернулись назад с наказом возглавить атаку, если произойдет что-то непредвиденное.

— Великая встреча, — неторопливо проговорил Бальдульф без тени иронии, и в глазах его мелькал живой интерес и сдержанное воодушевление. — Давно не знали мы столь славных битв, можно было уже подумать, что времена славы миновали и время подвигов прошло. Хвала богам, может и на наш век что-нибудь перепадет.

— Может и перепадет, — согласился я, не без некоторого невольного к нему расположения. Бальдульф весьма отдаленно походил на брата. Был он и выше и легче и подвижнее и, что делало его особенно привлекательным даже в качестве врага — не в пример поэтичнее. Менее задавленный государственными делами и помыслами, он мог позволить себе роскошь еще не стать законченным циником. Зато герой другого лагеря из него получался замечательный, он и сам, судя по всему, относился и к себе и к жизни откровенно эпически. — Как я понимаю, без славной битвы ты не уступишь.

Бальдульф засмеялся, сверкнув здоровыми крупными зубами, разве что в паре мест надтреснутыми. Его буланый конь переступил копытами, Таранис подозрительно повел в его сторону ухом, но не шелохнулся.

— А может, и вовсе не уступлю!

— Одни боги знают, — ответил я вполне миролюбиво.

— А может, и они еще не решили, — беспечно качнул головой Бальдульф. — Для этого-то и нужны битвы.

— Значит, думаешь, войны идут тогда, когда боги сомневаются? — спросил я с любопытством.

— Я так думаю, — кивнул он. — Хотя многие думают иначе. Когда боги не знают, как сделать лучше, они дают во всем разобраться людям, и смотрят, что получится.

Настал мой черед смеяться.

— Мир твой светел, Бальдульф. Он мне даже нравится.

— Да и мне тоже, — весело признался Бальдульф. — Сколько можно говорить о судьбе? Наверное, и боги любят неожиданности, иначе унылой была бы их долгая жизнь.

— И бессмысленной наша, короткая, — согласился я. — Что же, если все в наших руках, решим все сами?

— Решим, — бодро ответил Бальдульф. — Я бы предложил поединок, — заметил он небрежно, явно уловив намек в моих словах, и на удивление одновременно хитро и откровенно вильнул в сторону, — но это слишком ясно, мы почти не оставим судьбе выбора. Пусть начнется сражение многих против многих, не будем вынуждать богов давать знаки, которые они, быть может, не хотят давать. Пусть все решают люди.

Я посмотрел на него чуть прищурившись.

— Иными словами, ты отказываешься от поединка?

Бальдульф посерьезнел.

— Могу сказать только одно. Чем ни закончится наш поединок, этой битве все равно быть. Никто не отступит.

— Ты хочешь, чтобы пролилось столько крови?

Бальдульф чуть удивленно поднял брови и медленно, будто с сожалением покачал головой.

— Кровь сама желает пролиться, — он кивнул на ряды своих воинов. — Я веду их, но они отвечают за себя сами. Никто из них не откажется от славы. Если желаешь, мы вступим в бой. Если в случае моей победы твои войска отойдут, я, может быть, буду рад, но мои воины будут разочарованы и едва ли я смогу удержать их от преследования. А в случае твоей победы они не уйдут и сразу начнут битву.

— Благодарю за откровенность, — сказал я, задумчиво оглядев Бальдульфа. Возможно, имело все же смысл лишить его войска полководца, но…

— Так что ты решишь? — светло и спокойно спросил он.

— Возвращайся к своим войскам, Бальдульф, — ответил я.

Он посмотрел на меня пристальным взглядом, будто пытаясь оценить, было ли это оскорблением или простым согласием с разумностью его доводов. Должно быть, все-таки вторым. Чего бы мне ни хотелось, это не значит, что того же хочется этому миру. И что «кровь сама желает пролиться» — это было чистой правдой. Они должны сами узнать свою силу.

Наконец он кивнул, как будто очень понимающе, и развернул коня. Я сделал то же самое, и мы вернулись к своим войскам.

Так и началась вторая битва при Дугласе. Без особенных тактических маневров, сама чем-то похожая на поединок, но развернутый, помноженный не на одну тысячу раз. Но совсем без маневров не обошлось. Пеллинор по моему поручению обошел противника с фланга на некотором отдалении, прикрытом холмами и чахлым лесом, чтобы зайти ему в тыл, но это компенсировалось точно таким же маневром со стороны Бальдульфа. За холмами два посланных нами отряда встретились, и там произошло еще одно обособленное ожесточенное сражение. Противостоял Пеллинору во главе своего небольшого войска некий выдающийся по слухам сакс с легендарным именем Беовульф, по странному совпадению прозываемый победителем чудовищ, хотя для классических легенд о Беовульфе было, пожалуй, еще очень рановато.

Но это за холмами, а на главном поле разворачивалось нечто посерьезнее встречи с Кольгримом. Отряды Бальдульфа, в отличие от той сборной армии, устрашающей скорее лишь своей численностью и не ожидающей никакого серьезного отпора, были сплоченными частями, действующими согласованно. И к нам они относились не в пример серьезнее, тем более что и выглядело наше войско теперь куда сильнее и внушительнее чем прежде. Так что схватка вышла если и не эпической, то жестокой. И как бы ни хотелось свести потери к минимуму (чего откровенно не одобрял Клаузевиц), достичь этого можно было только одним путем — нанесением больших потерь противнику. Решение, конечно, половинчатое, но из двух зол… обычно выбирают чужое.

Классические клинья саксов и фаланги их союзников, составлявшие причудливую аппликацию, двинулись вперед.

Мельвас был весь в предвкушении. Кей отчего-то немного приуныл и заявил, что так отвык иметь дело с достойным противником, что даже не хочет сразу его лишаться. На что я напомнил, что даже достойный противник — вещь относительная, и кто знает, как все обернется, если дать ему выиграть. Откуда берутся сказки о рыцарях, превращающихся в драконов, после того как они сами побеждали драконов? Просто изначально грызутся друг с другом, как правило, именно драконы — как в пророчестве Мерлина, что бы они сами об этом ни думали и в какие бы сверкающие доспехи не рядились — чешуя и есть чешуя.

Не было никакой кавалерийской атаки в начале, если не считать битвы за холмом. Заиграли сигнальные рожки, и первыми и с той и с другой стороны выдвинулись лучники. После получасовой перестрелки без особенных последствий, кроме как от нескольких залпов из наших катапульт, — к слову сказать, и у Бальдульфа были катапульты, но их расчеты были менее точны и наши своей меткостью явно раздражали врага, — Бальдульф наконец все же повел прямую атаку — сперва конница, чтобы пробить и смешать наши ряды, за ней пехота, для суровой методичной работы.

Наши стрелки перестроились, отступив назад, за копейщиков и отойдя к флангам, пехота выставила копья. Но стрелкам на флангах пришлось отступать шустрее, чем они рассчитывали — конница Бальдульфа не стала пробивать фронт направленным ударом, нарываясь на копья в силу собственной инерции, а рассредоточилась небольшими группками, преследуя любую мелкую цель, мельтеша и больше отвлекая, пока не подойдет пехота, а заодно стремясь пробиться к катапультам, чтобы разобраться с ними поближе. Что ж, тоже вполне разумно.

И все же, отступившие стрелки перешли на прицельную стрельбу, а наша конница, вступив в схватку, принялась разметывать разрозненные группы кавалерии противника, которым не удалось вновь собраться вместе и пришлось отойти назад, и перешла в контрнаступление, врезавшись в подходящую пехоту. И все-таки бой был упорный, отряды Бальдульфа по большей части стояли насмерть, и стали отступать не раньше, чем от их численности осталось меньше половины.

Да и на нашей численности это сказалось не лучшим образом. Мы потеряли убитыми больше двухсот человек, и еще сотни были ранены. В том числе Кей, чуть не потерявший левую руку от удара боевого топора, но отделавшийся глубокой раной в мякоти плеча и царапиной на кости, Мельвас, получивший стрелу повыше правой лопатки и Пеллинор с рваной раной в боку, от копья с гарпунным наконечником, которое он вырвал из себя сам. Марцеллин, защищавший Кея, в самом начале выбыл из строя с трещиной в черепе, ему повезло, что в сутолоке его не затоптали. Я обошелся одними ссадинами и иссеченным щитом. Таранису досталось больше — неглубокая, но неприятная рана от копья поперек груди, когда мы врезались в их пехоту и рана от косы, от которой он охромел на правую переднюю ногу, впрочем, не настолько, чтобы прекратить его военную карьеру.

Встретиться с Бальдульфом в бою мне так и не довелось, хотя он постоянно был где-то поблизости, но в то же время держался на безопасном расстоянии, контролируя действия своих людей. Охотиться на него нарочно, пренебрегая здравым смыслом, я не собирался, тем более что, похоже, он на это рассчитывал. Безосновательно. Если при первом Дугласе мне действительно было необходимо вынудить Кольгрима к поединку из-за большого перевеса его сил, то теперь, когда ситуация переменилась и моя армия умножилась и числом и опытом, а противостоящие ей войска были организованней и подготовленней, и на их счет я тоже не обольщался, бесполезно было пробовать заманить меня перспективой поединка подальше от моих людей. Всерьез, так всерьез, раз уж мы так решили.

Бальдульф мелькал в отдалении, то там, то тут, беспрестанно отдавая приказы и подбадривая своих воинов. Его и впрямь стоило опасаться больше чем его брата, несмотря на все его обаяние. А вернее, и благодаря последнему. Я видел, с какой верой его люди смотрели на него, и с какими воодушевлением и решимостью стеной напирали на британцев. Тут нечего было и думать отвлечься хоть на мгновенье, и я носился от одного отряда к другому, от одной случайно сбившейся кучке к другой, также ободряя их, отдавая приказы, как им поступить в этот момент наилучшим образом, и по мере возможности помогая и выручая, рубя всех, кто только из неприятеля подвернется по дороге. Кажется, я давно потерял голос, себя я уже не слышал, но они слышали и кидались вперед на врага с такой верой, что даже становилось больно. Где-то там, под холодной и одновременно яростной отстраненностью, вперемешку со сдерживаемым азартом, что находит в бою, я утешался тем, что если они и умирали, то умирали счастливыми, гордыми собою и своим королем.

Если это было им нужно, почему не дать им этого?

А что иначе? Все равно ведь — ничего хорошего и никто не вечен.

Я рассек очередного встретившегося сакса от плеча до груди, следующему воткнул меч в горло. От крови и пота было уже не продохнуть. Кей старался поначалу не отставать от меня, но явно начал выдыхаться и я оставил его временно командовать одной смешанной группой всадников и пехоты, чтобы потом забрать его оттуда и перебросить куда-нибудь еще. Но возвращаясь, я застал ситуацию сильно переменившейся. То ли Кей пробился слишком вперед, то ли саксам удалось потеснить бриттов рядом с его отрядом, и теперь их зажимали в тиски и начали отрезать. Не иначе где-то неподалеку пронесся Бальдульф. Пока Кей сражался с одним противником, к нему слева подскочил другой, невысокий, но коренастый ловкач на лохматой соловой кобылке, и косо ударил его топором. Первый удар Кей отбил щитом, но дерево щита при этом раскололось. Ответить ударом на удар он не мог, так как нападавший на него справа, именно в этот момент старался достать его мечом.

Во главе своего отряда я вклинился в напирающую волну атакующих, сперва неподатливую, а потом лопнувшую под напряжением как слишком натянутая резина. Теперь уже мы хлынули волной, окружающей истомленный отряд Кея, и на полном ходу я сбил сакса в этот момент уже почти беспрепятственно ударившего Кея топором по руке. Сакс рухнул вниз, Кей покачнулся в седле и чуть не последовал за ним. Я подхватил его и поглядел на его руку. Кровь текла ручьем сквозь прорубленный кольчужный рукав.

— Возвращайся, — сказал я ему, — теперь уже недолго.

Кей упрямо покачал головой и снова покачнулся. Ну что с ним делать?

— Перевяжите его, — приказал я двум солдатам, бывшим поблизости. Самому было все-таки как-то недосуг.

Оставалось только побыстрее со всем покончить. Я встретился глазами с оказавшимся поблизости Мельвасом, ухмылявшимся еще более злорадно и зловеще, чем перед боем, и кивнул ему.

Мельвас кивнул в ответ и с диким жутким кличем: «С нами бог!», подхваченным британцами по всей линии, ринулся за нами вперед, сметая все на своем пути. Через несколько мгновений я с опозданием удивился и задумался — какого именно бога Мельвас имел в виду, употребив это слово в единственном числе? Заподозрить его во внезапном сочувствии к христианству было бы так же странно, как увидеть его без его боевой раскраски. Но пришлось тут же выкинуть это из головы, примитивные мясорубки мало располагают к посторонним размышлениям. В какой момент Мельвас успел поймать стрелу, я уже не видел. Должно быть тогда, когда докрамсывал пехоту Бальдульфа, не успевшую организованно отойти с поля.

Напоследок нас отвлекла почти курьезная атака — на налетевших колесницах. Не ожидал, что придется всерьез с ними столкнуться. Хотя перед боем, конечно, видел, как они выстраиваются в задних рядах, но до последнего момента в сражение они не вступали. Их присутствие можно было посчитать чьим-то чудачеством. Двухколесные анахронизмы, снабженные серпами на ободах колес или косами на осях (а кто-то ведь утверждал, что скорее всего такого никогда не было и все это сказки) — они должны были быть не менее опасны для своих чем для противника, то есть для нас. Скорее, элемент простой психической атаки, и им удалось внести свою долю сумятицы.

Управляли ими невысокие жилистые возницы в ярких одеждах, а такие же как они воины, прикрываясь щитами, ловко метали во все стороны дротики, стреляли из пращей, а израсходовав все метательные снаряды, рубились мечами.

Это было что-то вроде летучего отряда камикадзе, прикрывавшего отступление армии Бальдульфа. Что такое осторожность, им было неведомо, лишь бы учинить побольше разрушений. Войска неприятеля поспешно уступали им дорогу (если успевали, кое-кто не успел, но что значит неудача единиц ради общего блага?) и, перестроившись, организованно отходили с поля.

Наши стрелки немного растерялись. Чтобы привести их в чувство, пришлось подскакать к ближайшему и выхватить у него лук. Благо, он сразу сообразил что делать, и тут же сунул мне стрелу. Развернувшись, я засадил стрелу в глаз одному из возниц. Дальше дело пошло бодрее. Особенно, когда подавая дурной пример, я рванул навстречу мчавшейся, потерявшей управление колеснице, и вонзил клинок в горло лошади. Общество защиты животных когда-нибудь выставит мне крупный счет. Если поймает. Затем пришлось перескакивать через попавшую под ноги Таранису косу, а затем я услыхал, как некто мудрый громогласно советует тем, кто находится ближе и вооружен топорами, нещадно рубить все сооружение, начиная с кос и кончая лошадьми и пассажирами. Можно еще и копья в колеса повставлять. Оказывается, этим умником по-прежнему был я. Значит, голос еще не потерял, пустячок, а приятно.

Вскоре злосчастные колесницы были безнадежно и зверски порублены и растоптаны.

Прошло немногим более пары часов с нашего разговора с Бальдульфом, как мы выиграли и эту битву. Выиграл свое сражение поменьше и Пеллинор. Может, Беовульф и был победителем чудовищ, но такое чудовище как Пеллинор, было ему пока не по зубам. Беовульф все же вышел из схватки живым, лишь отступил под воздействием непреодолимой силы. Пеллинор же, несмотря на поредевшие ряды бриттов под его началом, не отклонился со своего пути и завершил маневр, зайдя саксам в тыл. Серьезного урона он нанести им уже не мог, но сыграл свою роль в окончательной деморализации противника и скорейшем оставлении им поля битвы. Встреча с отрядом Пеллинора на другом краю поля ознаменовалась радостными криками бриттов, воочию узревших свою победу.

К сожалению, на этот раз никто не перешел на нашу сторону, по крайней мере, организованно. Войска Бальдульфа были рассеяны и отступили в относительном беспорядке только затем, чтобы потом соединиться где-нибудь еще. Хорошо еще, что местное население, за исключением именно тех, кто поддержал Бальдульфа личным присутствием и оружием, не было столь идейным, а иначе прямо и не знаю, как можно было бы назвать эту войну справедливой.

Только не говорите, что я издеваюсь.

Убедившись, что поле битвы осталось за нами, бритты некоторое время преследовали отдельные группки неприятеля, но довольно скоро оставили это, повинуясь моему приказу. Бритты ведь народ увлекающийся, терять же его по пустякам, даже в небольшом количестве (а попробуй они соревноваться друг с другом, количество может оказаться и не таким уж небольшим) было ни к чему.

Пришло время считать потери и считать оставшихся в строю. Первым делом я торжественно поприветствовал Пеллинора и убедился, что несмотря на полученное ранение он живее всех живых и даже доволен жизнью, за исключением того, что ему не удалось прихватить с собой голову Беовульфа в качестве трофея.

— Славная была битва, — серьезно сказал Пеллинор, — но этот трус, схватившись со мной, понял, что ему не выстоять, улучив мгновение спешился, подхватил с земли копье, швырнул в меня и вновь вскочив в седло умчался прочь, делая вид, что думает, будто уже поразил меня насмерть. Каков подлец!

— Со страху чего не сделаешь, — посочувствовал я Пеллинору. — Ничего, может, не в последний раз.

Пеллинор со зловещим хрустом расправил суставы.

— В следующий раз он так просто от меня не уйдет.

— Будем надеяться, что в следующий раз так просто не уйдет и Бальдульф.

— Вам так и не довелось сразиться? — полюбопытствовал Пеллинор.

— Сражение между нами было другого рода, — ответил я, но допускаю, что смысл этого ответа остался для Пеллинора туманным. На том мы с королем несуществующего в этом мире королевства и расстались. А ведь многие из нас, встретившихся в этом мире, могли бы сказать, что царство наше «не от мира сего». Не только мы с Пеллинором — все, кто станут когда-нибудь лишь персонажами легенд, не связанных по сути с каким-то определенным временем или местом.

Следующим я разыскал Мельваса, бывшего рядом со мной в начале последней атаки. Конь его был убит и, окруженный горсткой своих людей, он не желал подниматься с груды мертвых тел, на которой сидел по-хозяйски, с трудом держась прямо и не позволяя никому к себе приближаться. Спешившись, я подошел к странной компании, люди тут же расступились.

— В чем дело?

Мельвас попытался сесть еще прямее чем раньше и даже изобразил что-то похожее на ухмылку.

— Мы победили, — сказал он гордо и в то же время как-то убито.

— Я заметил. — Над плечом Мельваса криво торчала стрела с черным оперением, еще не обломленным, хотя она ему явно мешала. Похоже, он желал сломать ее сам, но достать ее за спиной ему было никак не по силам, что и раздражало его донельзя.

Не обращая внимания на его настороженный взгляд и что-то похожее на ворчливое квохтанье, по крайней мере, меня он прогонять постеснялся, я присел рядом, по необходимости уперевшись коленом в чей-то труп и озабоченно оглядел стрелу. Судя по тому, как эта штука торчала, сидела она достаточно глубоко, и вполне могла повредить легкое. Выдергивать ее сейчас, конечно же, нельзя было ни в коем случае, а вот обломить все же стоило, но сделать это осторожно, что и впрямь не всякому доверишь. Раздражение Мельваса я понял.

— Я убил этого поганца, — проговорил Мельвас явно пытаясь отвлечься. — Понял, кто это, когда обернулся, он еще не опустил лук. Валяется где-то подо мной.

— Ясно, — ответил я, и мельком глянул вниз.

И через мгновение глянул туда снова, с удивлением уловив нечто знакомое. Один из мертвецов все еще сжимал в руке стрелу, такую же как та, что я собирался сломать. А вот его почти детское и одновременное наглое лицо, как ни странно, наглое даже сейчас, хоть и застывшее и перепачканное, помнилось мне совсем по другому случаю. Это был тот самый парень, что невзначай пытался застрелить меня в Камелоте, после чего был с позором изгнан из доблестной британской армии как яркий пример насквозь никудышного стрелка. Похоже, в войско противника он влился куда как органично. Если, конечно, когда-либо всерьез его покидал. Должно быть, личность была в чем-то незаурядная. Жаль, его истории я никогда не узнаю. Даже легенды.

— Знакомый труп! — воскликнул я.

— Где?.. — заинтересовался было Мельвас и сдавленно ойкнул — в этот момент я сломал стрелу, когда он этого не ждал.

— Неважно. Поехали отсюда, твоей стрелой надо заняться серьезней.

— Как скажешь, — обреченно согласился Мельвас и повеселел. — Хорошо мы их разгромили. Между прочим, на моей родной земле!

— Знаю, король Клайдский. Кстати, а где тут Стрэтклайд? — полюбопытствовал я, вспомнив более известное королевство с похожим названием.

— Кто? — удивился Мельвас. — Что это такое?

— Так, Бальдульф что-то ляпнул, — солгал я.

— Вот скотина, — прошипел Мельвас. — Лишь бы все по-своему назвать. Нечего им тут шляться…

Хотя Мельвас продолжал бурчать в негодовании, мне удалось почти без сопротивления с его стороны водрузить его на лошадь одного из его людей и отправить всю их компанию в лагерь. Сам же какое-то время еще провел на поле, изучая исход битвы. Тот, кто думает, что это приятное занятие, жестоко ошибается. Более половины войск Бальдульфа остались тут, на месте, и кто еще не был мертв, мог надеяться лишь на быструю смерть от рук бриттов, собиравших своих раненых и павших, или на то, что их пощадят в обмен на клятву присоединиться к нам или впредь никогда не поднимать против нас оружие. По крайней мере, приказ такой был. Что-то большее для них я был сделать не в силах.

Наконец и я отправился в лагерь, пересчитал ближайших друзей и соратников, проверил как их лечат, — оказалось, совсем неплохо на их лад, так что я не стал сильно вмешиваться, — поздравил Кея и Марцеллина с тем, что они живы, хотя мы не виделись почти целый час, и дал бедняге Таранису передохнуть, пока мы обсуждали наши дальнейшие планы. Бальдульф, Беовульф и некоторые другие предводители саксов были живы и здоровы, часть их войска также, и прочие разрозненные враждебные силы блуждали по окружающей территории вдоль и поперек. На какое-то время мы еще останемся тут, а затем, разделившись, исследуем местность от стены Адриана до вала Антонина, и совершим, пожалуй, небольшой рейд в Каледонию. А там можно будет понемногу и возвращаться, подчищая что-то на обратном пути. Кто знает, может, на этот год на этом можно будет и остановиться.

VIII. Мирный уголок

Оставив земли Мельваса Клайдского, мы наведались теперь домой к Кею, в славный Регед. Что и говорить, контраст был разительный.

— Скажи мне, Кей, — поинтересовался я, когда мы ехали по процветающей земле, среди пышных полей и лугов, по которым повсюду бродил безмятежный скот. — Здесь и впрямь тоже идет война?

— Конечно, — сказал Кей. — Но могло быть и хуже, если бы отряды моего отца не совершали здесь постоянных разъездов, защищая жителей от возможных нападений. За всем, конечно, не уследишь, но хоть так. Лучше, чем ничего.

— Заметно лучше…

— И все же, если все вокруг падет, вряд ли и этот край уцелеет. Пока есть более доступная добыча, волки рыщут стороной, а когда другой добычи не останется, бросятся уже на эту, и не отступят.

— Кей, мне не нравится, что ты говоришь. Позиция добычи глубоко коробит мое сердце.

— Я всего лишь представляю положение дел, как оно есть, или как может быть.

— Я прекрасно тебя понимаю. И именно поэтому это нравится мне еще меньше. Я даже не стану тебя спрашивать, веришь ли ты на самом деле в то, что мы победим, отбросим врагов за границы острова или приостановим их набеги…

— Которые с каждым годом становятся все мощнее, будто чем больше их прибывает сюда, тем больше становится на других берегах.

— Да, спрашивать бесполезно, вижу, что не веришь.

— Рано или поздно, — сказал Кей. — Рано или поздно… Им есть откуда прибывать. А нам отступать некуда.

— Вот ведь странное дело, почему я слышу это от тебя после того, как мы уже одерживали победы, а не до того?

Кей рассмеялся.

— Потому что именно теперь появилась надежда. Безумная и рождающая тревогу и страх потери. В отчаянии ведь тревоги нет, ты просто радуешься каждому дню, отвоеванному у наступающей тьмы. А когда появляется надежда, этого уже мало, приходится думать о большем. А думая о большем, видишь как призрачно то, на что надеешься.

— О, я помню графиню Галавскую, она была очень склонна ко всякого рода философским рассуждениям. Оказывается, это и тебе передалось.

— Ха! Ты лучше моего отца вспомни!

Тут уже мы оба рассмеялись. Действительно, семейка записных пессимистов. Видно, оттого и легкомыслия недостает и, как следствие, недостает и разрухи на опекаемой территории.

В Регед мы зашли небольшим корпусом, чтобы не обременять малое королевство своим присутствием без особенной на то нужды. С другой стороны, непременно следовало совершить этот визит вежливости и поприветствовать союзника, достойного всяческого уважения, без преувеличения — столп нашей объединенной Британии.

Сперва мы прямиком направились к твердыне короля Уриенса, благообразного тихого старичка, за которого всеми важными делами заправлял граф Эктор, приходившийся ему достаточно дальним родственником, но сильнейшим из оставшихся в живых. Собственные дети и внуки короля Уриенса погибли в войнах, хотя, говорят, у него было восемь сыновей и две дочери. Но никого их них не обошел стороной злой рок, даже дочери его были однажды убиты, вместе с детьми, которых они защищали. Одна за другой, эти потери надломили регедского короля. И единственной его опорой остался Эктор. Опорой и спасением, которое самому королю Уриенсу было уже не очень-то нужно, и тем не менее, оно еще было нужно Регеду и неистребимому чувству справедливости графа Эктора, который отказался в свое время от короны до тех пор, пока жив старый король.

Нас встретили радостно, но без лишней пышности. По-дружески и по-деловому. Сама королевская крепость была аккуратным римским фортом, не разрушенным за то время, какое эта территория оставалась за границами римских владений. На подходе нас встретил большой отряд с самим страшно довольным нашим появлением графом Эктором во главе. Не сомневаюсь, если бы случайно подходящее войско оказалось не нашим, Эктор устроил бы ему не менее достойную встречу, но совсем в другом смысле. И уж наверняка он не был бы так рад.

— Как необычно, — сказал он пряча улыбку, — в последнее время наряду с дурными новостями мы постоянно слышим хорошие. Как же это понимать? — И прежде чем обнять сына, он обнял меня. Кей не обиделся, он тоже был горд и доволен. И сразу еще и похвастался отцу, что чуть не потерял руку. Я заметил, что «чуть» не считается, как бы героически это ни выглядело. Эктора тоже очень даже устраивало это «чуть».

С сочувствием он выслушал и рассказ о своем давнем недруге Мельвасе, оставшемся сейчас за границами Регеда с частью войск и пользующемся случаем и прийти немного в себя и навести некоторый порядок на своей собственной земле. Вряд ли до нашей новой встречи он, предоставленный сам себе, выкинет что-нибудь в корне неправильное. По идее, не должен успеть. А заодно и поглядим, как он все-таки будет себя вести…

Пеллинор был с нами, но предпочитал больше помалкивать, и только с некоторым любопытством посматривал по сторонам. Регед как по большей части христианское королевство не слишком прежде привлекало его для посещения. Трудно сказать, насколько он одобрял то, что он видел. Но не похоже было, чтобы и совсем уж не одобрял. Похоже, его умозаключением было что-то вроде: «все не так, но жить можно».

— Леодегранса мы не нашли, — сообщил я Эктору. — Хотя во всех местностях, где мы проходили, наводили справки и пытались отыскать его сами там, где его якобы недавно видели. Но тратить на это слишком много времени мы не могли. И боюсь, что, в конце концов, новости будут неутешительные.

— Все мы смертны, — философски ответствовал Эктор. — В конечном счете, это лишь переход к лучшей жизни. При всех его слабостях, он не был большим грешником.

— Отец, мне кажется, Артура больше беспокоит Гвенивер, чем душа старого Леодегранса, — не без некоторого ехидства заметил Кей.

— Ах, вот оно что, — несерьезно округлил глаза Эктор. Сдается мне, душа старого Леодегранса заботила их обоих куда меньше, чем меня. — Уверен, она все равно будет рада вашему приезду. Отца она всегда видела нечасто. Может, он еще и объявится.

— Если он объявится и выяснится, что на самом деле он мог объявиться и раньше, да что-то не хотел, это ему чести не сделает, — проворчал я в сердцах.

Эктор пожал плечами.

— Кто ведает все причины, что нами управляют?

— Оно конечно, — вздохнул я.

На холме над полями показался замок короля Уриенса. Окруженный разноцветными волнующимися точками, сливающимися в толпу.

Граф Эктор поднял потемневший рог, отделанный серебром, и протрубил низкий сигнал. Сразу несколько рогов ответили ему из замка. Я не мог это так оставить, поэтому тоже поднял рог и сделал знак музыкантам, ехавшим с нами во главе всего поезда. Когда я проиграл свой сигнал, они подхватили и на несколько голосов устроили настоящий концерт. Кей весело завопил одним из первых, завопила, приветственно размахивая руками, толпа вокруг замка, поприветствовало их не менее шумно и наше доблестное войско, во всем остальном вполне дисциплинированное.

Так нас и встретили. Сам король Уриенс ждал нас во дворе замка у крыльца — нездешнее создание, которое могло бы унести ветром, рискни он выйти за стены своей твердыни. Рядом с королем, в числе прочей свиты мы увидели и графиню Галавскую и Гвенивер. Материнский взгляд леди Элейн был в первую очередь прикован к красующемуся рядом со мной Кею, а вот взгляд Гвенивер… такой теплый и лучистый, жаль, что я никогда не смогу принять его всерьез, да и не захочу. Это было бы все равно, что отнять у нее ее собственную жизнь. Но не улыбнуться ей в ответ, с легким поклоном, я не мог. Это не было ошибкой. То, что произошло дальше, все равно обязательно бы произошло. Кто-то передал Гвенивер золотой кубок с вином, и она прямиком двинулась с ним ко мне, пока я еще не сошел с коня, под благожелательными взорами старого короля и графини Элейн, и под шумное одобрение всей присутствующей братии, ступая с грациозной осторожностью, чтобы не оскользнуться на гладком камне, которым был вымощен двор. Покосившись по сторонам, я понял, что они хотят, чтобы я именно оставался в седле, пока ритуал с приветной чашей не будет совершен им всем на радость, и если я сойду Гвенивер навстречу, того и гляди огорчатся, а в первую очередь и она сама, и еще бог знает что подумает. Действие, как-никак, театральное, а за отсутствием сцены, ее роль сыграет Таранис.

Все еще помня, что не могу принести ей никаких утешительных вестей, я принял чашу из тонких, почти детских рук принцессы Лодегранской и поднял ее, провозгласив:

— За Регед и Британию! — и отпив, наклонился к Гвенивер, и подхватив ее, поднял к себе в седло.

Толпа безумствовала.

— Прости, — сказал я ей негромко, когда она оказалась так близко, что я мог ей это сказать, не делая сразу достоянием всех и каждого. — Я так и не нашел твоего отца.

— Идет война, — печально и разумно отвечала Гвенивер. Принцессы редко бывают неразумными. Чувство долга и обязанность трезво оценивать ситуацию — их достояние с детства, то, что называется: «благородство обязывает». — Так бывает. Я рада, что ты не потерял себя, Артур.

Хотел бы я, чтобы она произнесла эти слова все из того же благоразумия… Но она была слишком близко, чтобы можно было попытаться выдать желаемое за действительное, интерпретировав очевидное так легкомысленно.

— Все еще может случиться, — сказал я мягко. И поцеловал ее. А вы думаете, удалось бы от этого отвертеться? Без этого приветствие никуда бы не годилось. Другой вопрос, так ли уж на самом деле я хотел этого избегать? Или все равно оставалось только махнуть на все рукой…

Мы церемонно проехали еще несколько шагов вперед, затем я сошел на землю, помог спуститься Гвенивер, и рука об руку с ней направился в отеческие объятия короля Уриенса. Тут же к нам присоединились и Эктор и прочие, и через некоторое время, оставив Гвенивер снова с графиней Галавской, а Кея присматривать, чтобы наше войско было хорошо устроено и с удобством отдохнуло, мы втроем с Эктором и Уриенсом отправились обсуждать дела государственной важности.

— Так вот ты каков, — с благожелательным любопытством старческим подрагивающим голосом продребезжал Уриенс. — Молодец, красавец, как и я в молодые годы, видать толк из тебя будет. Да будь поосторожнее, не забывай о душе! Дракон ведь как ни крути есть Диавол, сам князь мира сего! Сильный знак для короля, куда уж сильнее. Да для человека опасный, для души его. А что есть король? Всего лишь человек, прах перед Богом, и божья искра у него такова же как у всех смертных. — Он скорбно потряс поникшей головой, вспоминая свои земные горести.

Я обвел взглядом пустынный зал с каменными стенами, в котором мы сидели, не слишком просторный, в самую пору для нас троих — небольшой компании, но из того разряда, которому требуется больше места под солнцем, для той дистанции, что должна отделять наше положение от прочих. Зал не то чтобы был заброшен или небрежно убран, и все же казался каким-то бесприютным, может быть просто потому, что я видел в нем отражение короля Уриенса — одинокую оболочку, которой остается только уйти в никуда, тихо недоумевающую, зачем она еще задержалась на этом свете, ведь уходить в никуда все равно оставалось лишь — из ничего. Наверное, именно в этом и был ответ на вопрос «зачем» — потому что разницы не было никакой.

Эктор покосился на меня с призывом к снисхождению к старческим речам. Я слегка кивнул ему.

— Много ли вторжений в этом году удалось вам отразить? — спросил я, обращаясь не то к Уриенсу, не то к Эктору.

Уриенс посмотрел на Эктора. Кажется, сам он был толком не в курсе.

— Много, но весьма незначительных, — ответил Эктор. — Можно сказать, до нас они еще не добрались.

— С какой частотой? И как-нибудь менялся характер этих пробных атак в зависимости от того, что происходит в других малых королевствах?

— Не знаю, велика ли здесь связь, — снова ответил Эктор. Король Уриенс смотрел в пространство куда-то между нами отсутствующим взглядом. — Разумеется, сперва здесь появилось много небольших отрядов чужаков, затем почти все они двинулись к Эборакуму, где и произошла битва, в которой, паче всех чаяний, Кольгрим потерпел постыдное поражение. После этого, беспорядочные вторжения рассеявшихся частей несколько участились, а затем нас почти совершенно оставили в покое.

— Так как все отряды, скорее всего либо поспешили присоединиться к Бальдульфу, либо разойтись по другим королевствам. А после поражения Бальдульфа?

— Ничего пока не изменилось.

— Действительно, в конце концов это было не совсем поражение, а только отступление. Интересно, всегда ли бывало такое затишье еще до середины лета?

Эктор покачал головой.

— Сдается мне, они слишком сильно расшиблись еще в начале лета, чтобы продолжать в этом году.

Мне показалось, в его голосе прозвучало больше вежливости, чем искренности, впрочем, раз мы оба относились к возможному оптимистичному стечению обстоятельств с осторожностью, говорить тут особенно дальше не о чем.

Я приподнял маленький чеканный стаканчик с приправленным пряностями вином.

— Что ж, я рад, что пока у вас все хорошо. А как ваши внутренние дела? Все так же спокойно?

Король Уриенс внезапно бросил на меня на удивление насмешливый острый взгляд мутно-белесоватых, но от того вовсе не апатичных глаз.

— Если ты хочешь узнать, долго ли я еще буду коптить небо, и кто станет королем после меня, так и скажи. Думаю, что уже недолго. А править после меня, конечно, Эктору.

Эктор недовольно засопел и заерзал в своем резном кресле, явно собираясь сменить тему, но старик с неожиданным проворством поднял руку, при этом вино из стакана в его другой руке плеснуло ему на мантию. Отвлекать его, провоцируя на появление новых пятен на одеянии нам сразу расхотелось.

— Не спорь. Я знаю, что у меня есть еще родня, но не приведи Господи никому из них занять мое место. На случай, если кто-то из них не захочет подчиниться моей воле, а тебе захочется проявить благородство, я хочу, чтобы мою волю еще при моей жизни знал Артур. И не пошли мне, Боже, обмануться в надежде на то, что вы оба меня переживете.

Не вставая, я поклонился старому королю.

— Если я буду жив, я прослежу, чтобы твоя воля была исполнена.

— Тем более что в этом же заключается и твоя воля, не так ли, мальчик? — почти вкрадчиво заметил Уриенс. — Ничего, ты совершенно прав, сильным королевством не может править слабый человек.

— Слабым можно быть по-разному, — сказал я. — Можно быть слабым духом или разумом, и этому человеку незачем править королевством, даже если он молод и силен телом. Ведь именно об этом ты говорил, помянув другую свою родню. Я не знаю такого ни за Эктором, ни за тобой, Регед силен и прекрасен, благодаря вам обоим. Я хочу, чтобы таким он и оставался и процветал в дальнейшем.

— Прекрасно, — кивнул Уриенс. — Поддержи Эктора, когда меня не будет, и он поддержит тебя. Он умеет быть хорошей опорой.

— В этом я не сомневался никогда.

Уриенс слабо улыбнулся.

— Жаль, что ты не мой сын, а Утера. Все же, этому старому упрямому ослу повезло больше, чем мне, хотя мне и довелось пережить его самого. — Он как будто снова ненадолго ушел в себя, но оказалось, что и не думал уходить. — А иногда везет не только старым друзьям, но и старым врагам, — заключил он. — И даже не столь уж старым.

Я насторожился. Эктор тоже посмотрел на него с едва заметными признаками ожидания и нетерпения.

— Да только им это, наверное, бывает и не нужно, — снова с отсутствующим видом пробурчал король Уриенс. Эктор явно в растрепанных чувствах поднял со столика стакан с вином, потом снова отставил и посмотрел на Уриенса чуть ли не свирепо.

— Вы были с Утером друзьями или врагами? — спросил я, чтобы тоже как-то подстегнуть ситуацию.

— Друзьями, конечно, — без паузы ответил Уриенс и снова замолк.

Эктор шумно вздохнул. Уриенс посмотрел на него с хитрецой.

— Разве стоит держать это дальше в тайне? — спросил Эктор. — Все равно никому нет до этого никакого дела.

— Это пока нет, — сказал Уриенс.

— И потом не будет, — проворчал Эктор. — Когда некому, нечего и незачем будет доказывать.

— Если уж вы начали, — вежливо вклинился я, — может, скажете, о чем идет речь?

— О первенце Кольгрима, — неожиданно быстро и без обиняков ответил старик.

Я пожал плечами.

— И что? У Кольгрима есть брат, а наследование по прямой линии у саксов не в чести. Они вообще склонны сами выбирать себе вождей, хотя в любом случае выбирают их из числа своей старой аристократии.

Эктор заговорщицки мне кивнул.

— Вдруг пригодится, — пожал плечами Уриенс. — Никогда не знаешь заранее.

— А что с ним, собственно… — начал было я.

— Это Бедвир, — ясным голосом сказал Эктор.

Я остановился, приподнял брови, и только потом закрыл рот.

— А, вот оно как.

Я вспомнил, как Хорс при встрече уже принял его за кого-то. Или для кого-то все сказанное здесь не такая уж страшная тайна за семью печатями?

— Его жена приняла христианство, — продолжил Уриенс. Естественно, он имел в виду Кольгрима, а не Бедвира. — И бежала от него вместе с сыном, которого окрестила.

— Понятно, а сам Бедвир знает?

Все, конечно, знали, что он сакс, по крайней мере, наполовину, но вот именно насчет Кольгрима…

— Знает, — ответил Эктор, хотя старый Уриенс начал было безмятежно покачивать головой, а потом сам с удивлением посмотрел на Эктора. — Мать сказала ему, около года назад. Хотела, чтобы он сам сделал выбор, теперь, когда стал взрослым.

Хотел бы я знать, а какой у него теперь мог быть выбор?

— Ты не говорил мне, — с беспокойством сказал Уриенс.

Эктор пожал плечами.

— Дело ничем не кончилось. Бедвир не стал винить ее в том, чего она его лишила, хотя он мог бы занимать куда более высокое положение от рождения. Сказал, что на то была воля Божья и, верно, все к лучшему, и больше сам об этом никогда не заговаривал.

— А Кей знает? — спросил я.

— Нет, — покачал головой Эктор. — Это было бы заметно. Насколько мне известно, Бедвир никогда ни с кем не заговаривал об этом, кроме того единственного раза с матерью. Она уж рассказала об этом мне. И дальше — все шло так же, как если бы она ничего не говорила.

— С кем Хорс мог спутать Бедвира? — поинтересовался я. — Он похож на кого-то или Хорс совершенно обознался по чистой случайности?

— А как он назвал его, — переспросил Эктор.

— Никак. Просто — эделинг.

— Понятия не имею, — немного нахмурясь сказал Эктор.

Понятно. Придется спрашивать самого Хорса, когда вернемся, что он знает, и если знает, то откуда. Или Бедвира, если только он не сгинет в пучине в каком-нибудь морском сражении. Впрочем, надеюсь, Гавейн ему это сделать не даст. По крайней мере, добровольно хорошими друзьями попусту не разбрасываются, а Бедвир был первым, кто отнесся к нам в этом мире по-дружески.

Поговорив еще немного о делах, мы ненадолго разошлись. Назавтра утром я собирался покинуть Регед, после небольших сегодняшних дипломатических проволочек. Правда, состоявшийся разговор слегка подействовал мне на нервы. Невольно казалось, будто изъявив свою последнюю волю и сбросив груз забот о том, кто попечется о ее исполнении, когда его не станет, Уриенс может теперь преспокойно отдать богу душу, не дотянув и до утра. Тогда придется задержаться. Не то чтобы это было бы каким-то свинством с его стороны, но все-таки как-то угнетало. Хотя, конечно, и он и Эктор заслуживали того, чтобы оказать им такую услугу как проследить, чтобы корона Регеда досталась тому, кто ее достоин, до того как я навеки оставлю эти края, но думать об этом сейчас не хотелось. Лучше уж как-нибудь в другой раз.

Мне предоставили милые покои, убранные истинно по-христиански. Я с улыбкой потрогал узорчатое распятие над изголовьем ложа явно повешенное там не без умысла постоянно ненавязчиво напоминать мне о разумном, добром и вечном. Наверняка личное распоряжение Уриенса. Эктор знал, что к религии я отношусь просто спокойно. Да и сам он, если на то пошло, был таков же. Хорошо еще обошлось без официальных молебнов. Тут Уриенс проявил удивительный такт.

Посибаритствовав полчаса и получив пару посланий, одно из Камелота и одно от по-прежнему оптимистично настроенного Гавейна, я позвал Кея, и мы отправились побродить по крепости и вокруг да около. День был замечательный, о делах на время можно было забыть. Посреди кампании, которую мы вели, Регед казался поистине буколическим нереальным местом, какой-то условностью из старой рыцарской сказки. Конечно, это действительно была условность, но все ведь познается в сравнении, да и сам летний денек добавлял меда в этот пирог. Стрижи носились в ясном небе как сумасшедшие, земля нежилась в светлом тепле.

— Знаешь, по-моему, все идет неплохо, — совсем пригревшись, если не перегревшись, сказал я Кею. — Бальдульфа мы скоро загоним в угол, а Кольгрим может и не осмелится нарушить договор, по крайней мере, в этом году.

Кей усмехнулся.

— Может, и так. Даже ближайшее будущее для нас темно и неясно.

Я посмотрел на небо.

— Кажется, затмений на сегодня не предвидится, так что ближайшее — вряд ли.

Кей закатил глаза.

Но и впрямь самое ближайшее будущее было вполне безоблачным. Вечернее пиршество, начатое абсолютно благопристойно и в обществе благородных дам, мирно перешло в полуночное, уже не столь светское и в сугубо мужской компании, а вот дальше началось нечто непонятное.

Пока все присутствующие, казалось, пребывали в полном благодушии, замок оказался таинственным, хотя в той же степени и банальным образом подожжен. Сперва даже мой изнеженный нос не различал никакой особенной перемены в появившемся дыме, помимо уже привычного дыма от факелов или от кухонных очагов. Потом как-то сам по себе поднялся переполох и все начали выскакивать из зала. Одним из первых выскочил Эктор — разобраться в чем дело, немного погодя, за ним выскочили, озадаченно переглянувшись, и мы с Кеем, за нами немедленно последовал Пеллинор. В прилегающем к пиршественному залу коридоре уже все заволокло едким дымом и дышать было почти нечем. Я закашлялся и, видно, опасаясь, что в дыму я сверну не туда, Кей схватил меня за рукав и твердой рукой направил к выходу во двор, хотя окончательно ориентацию в пространстве я еще не потерял ни из-за дыма, ни из-за вполне умеренного количества выпитого вина, ни из-за времени суток. Я пробурчал что-то успокаивающее и оглянулся на Пеллинора. Тот явно пребывал в абсолютно трезвом уме и ясной как стеклышко памяти — по своему извечному обыкновению, так что тоже теряться ни в каком дыму не собирался.

Мы дружно выпали из коридора на внешнюю галерею. Во дворе царила естественная суета. Эктор, покинув зал, мгновенно организовал прислугу, которая носилась повсюду с ведрами полными воды и песка. Уверен, такое количество дыма в коридоре появилось не иначе как — как раз в результате этого бурного тушения, шедшего споро и довольно успешно. Гости, уже выбравшиеся наружу и выходящие вслед за нами, тоже не оставались в долгу и присоединялись к тушению с такой же охотой как к какому-нибудь развлечению. Оживление было невероятное и почти веселое. Из окон возбужденно выглядывали женщины, давая ценные советы — мол, сверху им лучше видно, что происходит, и подбадривая доморощенных пожарных одобрительными криками. Судя по всему, жилой части замка ничего не угрожало и никаких человеческих жертв не предвиделось, что радовало, хотя, говорят, кельты прежде так любили ритуальные сожжения… причем не покойников. Мимо нас с визгом пронесся какой-то перевозбужденный поросенок, то ли перепачканный в золе, то ли от природы такой чумазый, гуси в загоне за перекосившейся в суматохе загородкой гоготали, явно возомнив, что Рим снова в опасности, вот только до Рима они бы сейчас вряд ли докричались.

Из одного окна выглядывала и Гвенивер, завернутая в какую-то темную накидку, кажется, синюю. Огненные блики от полыхавшего во дворе амбара высветили часть здания с ее окном. Я слегка поклонился ей, она скромно ответила, Кей ограничился задумчивым взглядом и слегка кивнул.

— Кажется, осталась не потушена только эта штука, — сказал я, указывая на амбар. — Хорошо еще, огонь не перекинулся на мельницу, — мучная пыль имеет обыкновение гореть так быстро, что легче сказать, что она попросту взрывается. Кей наверняка знал об этой ее особенности не хуже меня. — Пошли-ка тоже займемся.

И мы присоединились к праздничному «фейерверку», что-то растаскивая, что-то засыпая песком. Еще до того нам удалось перехватить Эктора и я посоветовал ему не отвлекать слишком много людей от несения стражи. Во-первых, не стоит слишком винить тех, в чье время занялся пожар, все могло быть куда хуже, если бы другие, более важные части замка оказались без присмотра. Во-вторых, кто-то запросто может воспользоваться царящей сумятицей, так что пусть стража несет свою стражу и дальше, а с огнем как-нибудь справятся и гости.

Как-нибудь и справлялись, но этот проклятый амбар никак не хотел униматься, едва затухала одна его часть, как вдруг огонь разгорался в другом месте.

— Да потухни же ты, сволочь! — воскликнул я в сердцах, высыпав ведро с влажным песком на коварно подмигивавшие угли и отшатнувшись от отвалившейся сверху балки. Огонь, по-видимому, всерьез обиделся, так как тут же и вправду затух, только все вокруг затянуло едким дымом.

— Сдается мне, — скрипучим серьезным голосом сказал внезапно замаячивший перед моим носом сгусток дыма, оказавшийся подкопченным Пеллинором, — огонь ждал твоих слов. Он не хотел покоряться, но не мог не покориться прямому приказу!

Я откашлялся от отовсюду сыплющегося пепла.

— Пеллинор, мы высыпали туда столько земли и песка и вылили воды, что он мог бы заткнуться гораздо раньше, если б только не его подлая натура!..

— Огонь был заговоренный, — мрачно ответил Пеллинор. — Он вообще не должен был погаснуть! — и куда-то отошел, оставив меня, как ему частенько удавалось, несколько опешившим. Вот ведь что значит его природный талант к внушению, выскажет любую чушь с серьезной миной, а ты потом гадай, не ошибочно ли в общем и целом все твое мировоззрение.

Ладно, если ему нравится так думать, пусть думает. Все менее неприятно, чем подозревать, что замок поджег кто-то из мной же привезенных с собою гостей, по какой-то пьяной дурной прихоти.

Хотя последнее можно было смело исключить. Во-первых, все пьянствовавшие были мирно заняты этим своим делом, и придумывать всякие глупости им было некогда и не к чему. К тому же, никто просто с пьяных глаз не станет поджигать замок в нескольких местах, да еще таким шпионским образом, чтобы этого никто не заметил. И никого из старых недругов Уриенса я с собой не привозил. И не их стиль (хотя кого я имею в виду под «ними» кроме Мельваса и подобных ему вполне по-своему честных рубак и мерзавцев? — но других я с собой и вовсе не вез), даже если предположить, что это могло случиться от какого-то несовпадения идеологий, скажем христианской с той же пеллиноровской. Нет, это мелкопакостничество больше напоминало выходку против Ланселота во время Белтейна или другие неудавшиеся покушения, то и дело попадающиеся как кочки под ноги, вроде «случайно не туда пущенной» стрелы — лучником, благополучно оказавшимся затем в войске Бальдульфа. Просто малоприятное напоминание, которое, скорее всего, должно было звучать как: «Маэгон не дремлет». Прилипчивый старикашка, действительно обладающий властью над многими, с определенной точки зрения ни в чем повинными людьми, заставляющей их делать то, что выглядело полными глупостями только пока они не очень-то удавались. Да и не удавались ли? Это только случаи, которые известны мне, а не тем, кто о них уже не расскажет. И учитывая, что власть его была жреческой, Пеллинор не так уж неправ, называя вспыхнувший этой ночью огонь заговоренным. Он всего лишь выразился поэтически, как кельтам и свойственно. И этот огонь не только «не должен был погаснуть», в каком-то смысле он еще вовсе не погас.

И судя по тому, что происходит, Маэгону отчего-то легче иметь дело с саксами, как и Вортигерну. Что ж, тоже история не новая. Прямо скажем, затертая до уныния.

Разумеется, никого подозрительного стража, отпущенная Эктором исполнять прямые обязанности, не обнаружила, да так оно и должно было быть — попытка исподтишка что-то испортить, а затем полное растворение до следующего раза, будто ничего и не произошло.

Несмотря на теперь уже определенно поздний час, я нанес визит Уриенсу, чтобы извиниться за нечаянно случившийся в мое посещение инцидент и причиненные в связи с ним неудобства. А также с тем, чтобы убедиться в егодобром здравии, быть может, слишком хрупком даже для незначительных волнений. Кто знает, может, и на это был направлен нынешний выпад. Несмотря на тот же поздний час, Уриенс и не подумывал отдыхать, волнение на нем и правда сказалось — так что выглядел он сейчас куда большим бодрячком, чем днем, и казался совсем не расстроенным. Хотя с долей неподдельного сокрушения принес мне встречные извинения за то же непредвиденное беспокойство. Я ответил, что уж ему-то извиняться никак не стоит, без моего прискорбного присутствия ничего подобного бы не произошло. Он в ответ посоветовал мне побольше размышлять на досуге, ежели таковой вдруг приключится, о природе гордыни. Как-никак, его род пришел к угасанию без всякого моего участия. Ну, раз уж дело повернулось так, оставалось только пожелать ему доброй ночи, если от нее еще что-то оставалось, и откланяться.

Дело шло к рассвету и, отпустив всех, я отправился немного погулять по замку на манер фамильного привидения, то ли поразмыслить на досуге о том, о чем говорил Уриенс, то ли просто проветриться от дыма, хотя для этого не мешало бы переодеться и умыться, но тут уж точно было недосуг.

Побродив по стенам, поговорив с караульными, посозерцав светлеющее небо, раскрывающееся как светящаяся изнутри устрица, я подумал, не посоветовать ли Галахаду при следующей связи с Камелотом, буде он действительно соберется в наши северные края, захватить с собой Брана, как давнего и авторитетного противника Маэгона. Хотя, неужели мне не хватает самого Мерлина в Камелоте? Зачем лишний раз таскать старика по всяким пустякам.

Придя к решению, я наконец и сам собрался на покой. Какая-то добрая душа даже принесла воды в мою комнату. И охота же кому-то не спать в такой час. Не хотелось думать, что на самом деле все куда прозаичнее, и охота или неохота, а приказ есть приказ. Хорошо, что я здесь только на одну ночь, и взвыть от тирании моей недисциплинированной персоны регедцы не успеют.

Когда поутру — и впрямь поутру, было даже что-то раньше полудня, мы распрощались с королем Уриенсом и графом Эктором, коронованный повелитель Регеда по-прежнему выглядел бодрячком, и исполнение его завещания пока откладывалось. Вот и слава богу.

IX. «В горах мое сердце…»

Есть в будущей Шотландии, под будущим Эдинбургом, гора, которую назовут в будущем… возможно, назовут — в возможном будущем — Артуров трон. Это довольно высокопарный и приукрашенный вариант ее имени, так как выражение «Артурово седалище», хоть и звучит в должной мере архаично и немало меня забавляет, все же непосвященным человеком может быть воспринято несколько превратно. На самом деле, ничего особенного, просто гора, жесткая трава и замшелый камень. Но, как это нередко бывает с горами, удобная для обзора. И на какое-то время я задержался здесь, кое-кого поджидая.

Выйдя из Регеда, мы провели еще несколько более или менее похожих на настоящие сражения стычек, и множество мелких, вряд ли стоящих внимания. Серьезного сопротивления нам в этих краях не оказывали, все случавшиеся бои можно было скорее назвать пробными. А результат проб был отнюдь не в пользу тех, кто их делал. Мы уже основательно расчистили и взяли под свой контроль огромную территорию, а Гавейн успел сходить к Оркнейским островам, за что получил в народе быстро распространяющееся прозвище Принца Оркнейского, и сочтя дальнейшие маневры в том же направлении бесперспективными, отвел основной флот южнее, не предпринимая пока воинственных высадок в дикой Каледонии за разрушенным валом Антонина, отделявшим одно время романскую Британию от пиктов, прежде чем ей снова пришлось отхлынуть на юг, за надежную Стену Адриана. За вал Антонина мы намеревались совершить лишь один рейд, направленный не на завоевание, а на усмирение беспокойного соседа, с тем чтобы беспокойства от него было поменьше. Гавейн сошел на берег на подконтрольной нам территории и с небольшим отрядом подошел к назначенному месту встречи — к этой горе, оставив вместо себя во главе курсировавшего вдоль восточного берега флота Бедвира, которому было предписано не встревать в опасные авантюры, а больше вести наблюдение и, в случае обнаружения приближающейся большой массы кораблей неприятеля, немедленно сообщить об этом на берег и подойти к условленному месту, куда прибудет Гавейн с планом дальнейших действий. Увы, о прямой связи с флотом теперь пришлось забыть. Оставалось только уповать на здравый смысл Бедвира, благо, было на что. Гавейн был уверен, что самостоятельность пойдет ему только на пользу. В конце концов, не собирался же он тут весь свой век коротать, значит, чем скорее британцы освоят сами некоторые нововведения, тем лучше.

Вместе с Гавейном прибыл и Гарет, почти что в родных местах которого мы сейчас обретались. Ему уже успела поднадоесть однообразно-морская жизнь, да и для общего стратегического развития ему было бы очень неплохо поглядеть, что происходит на другом участке наших боевых действий. Хотя я шутя говорил Гавейну, что он просто забрал его из зоны риска, какой можно было считать теперь флот, оставленный Гавейном на произвол судьбы. Впрочем, это действительно была шутка. Каледония отнюдь не то место, где можно рассчитывать на тишину и спокойствие, и куда вообще стоит соваться без надобности.

Перемена в Гарете показалась мне почти невероятной. А ведь я не видел его какую-то пару недель. Наверное, я просто ухитрился забыть, как он выглядит. Мне померещилось, что он вымахал на целый фут и выглядел по своим летам чуть не театральным бывалым разбойником (до настоящего, конечно же, дело пока не дошло, просто все познается в сравнении — с прежним изнеженным и меланхоличным парнишкой, к которому я привык).

Увидев, как я взираю на Гарета с отвисшей челюстью, почему-то удивился Гавейн:

— Что, у парня выросли рога и копыта?

— Почти. Как же он вырос! Чем это ты его пичкал, что он так окреп и держится так уверенно? Морской капустой?

Гавейн покосился на меня еще подозрительнее.

— Да ладно, он почти таким и был уже в Саксонском порту, разве что еще загорел немного. Ты что, не заметил, как он менялся с каждым днем, после того как мы покинули Камелот?

— Признаться, нет…

— Смотрел бы ты дальше своего носа, Артур, хоть иногда, — весело хохотнул Гавейн.

— Да вот и смотрю, смотрю.

Гавейн кивнул.

— Благо, Кольгрим с Хельдриком временно не отвлекают.

— У меня еще и Бальдульф есть, — похвастался я. — И все равно, глянешь порой на человека, с небольшим даже перерывом, и попробуй потом узнай.

— А как же я? — поинтересовался Гавейн.

— Видно, как ты порой меняешься, я уже привык, так что, не так впечатляет.

— Точно, — сказал Гавейн. — Ты меня тоже совершенно не впечатляешь. А вот твоя армия… знаешь ли, покидая ее, я не думал, что при встрече с ней всерьез можно испугаться.

— Что-то я не припомню, чтобы тебе доводилось прежде навещать ее со стороны.

— И то правда, — легко согласился Гавейн.

И мы, рассмеявшись, обнялись, затем я обнял Гарета, здоровавшегося с потерявшим всякое разумение Кабалом, в то время как мы с Гавейном приветствовали друг друга, и повел их в центр нашего лагеря — по дороге мы вовсю обменивались новостями. В целом-то мы с Гавейном знали, что происходило друг у друга все это время, но больше чем в общих чертах таким образом не то что не сообщишь, а не стоит и пытаться, отвлекаясь на всякие несовременные игрушки. Все равно впечатление было такое, будто мы не виделись целый год.

— Так как тебе понравилось плавание, Гарет? — полюбопытствовал я.

— Век не забуду, — с чувством сказал Гарет, от его интонации мы здорово развеселились. Гарет не оскорбился, именно на этот эффект он и рассчитывал. — Честно говоря, я жутко рад, что снова на суше! — Кабал тоже, несомненно, был рад — мы спотыкались о него по очереди с утомительной периодичностью, но поскольку никто ничего против не имел, а Гарет всегда питал к «адскому псу» позволительную детскую слабость, гнать его в шею мы не стали.

— Вот так вот, да? — с наигранной обидой переспросил Гавейн. — Кругом одни сухопутные крысы!

— А Бедвир? — напомнил Гарет.

— А когда ты его видел в последний раз? — уныло возразил Гавейн. — Не скажешь же ты мне, что он находится где-то «кругом», или, откровенно говоря, «поблизости»?

Гарет признал, что поблизости, в таком случае, действительно в основном одни сухопутные крысы.

— И погода непривычно сухая и ясная, — согласился я с ехидным сочувствием, — но не все потеряно, Гавейн, думаю, по дороге мы еще найдем для тебя где-нибудь подходящее болото.

Гарет тихо взвизгнул от радости.

— Не пойдет! — патетично воскликнул Гавейн. — Я требую злых штормов и морских чудищ, а не какие-то жалкие подделки!

Немногим позже вместо обещанного болота мы, в компании также и Кея, вскарабкались на пресловутый Артуров трон, обозревая окрестности, сверяя карты и даже пытаясь с Гаретом на пару сочинить письмо Моргейзе, которое не сразу привело бы ее в буйство. Лот отсутствовал, направившись к себе домой, пользуясь близостью дома, и о прибытии Гарета пока не знал.

— А может, не будем пока ничего писать? — с беспокойством спросил Гарет, за последние пять минут, посвященные упорному сочинительству, порастерявший весь свой недавно обретенный разбойничий лоск. — Сходим сперва в Каледонию, а то мало ли что…

Действительно, «мало ли что», так что писать временно передумали. И я на некоторое время занялся обновлением своей карты, с уточнениями, о которых мне рассказывал Гарет, с некоторыми поправками Гавейна.

— Еще отряд, — сообщил Гавейн, вглядываясь вниз в свою любимую самодельную подзорную трубу.

— Кто это? — спросил я, продолжая делать пометки на карте. Кей праздно поглядывал то на карту, то на ландшафт внизу, критически их сравнивая, — впрочем, какая критика? Понятно, что два топографических крючка мало похожи на художественный пейзаж. А Гарет нетерпеливо поглядывал на Гавейна — когда же он даст ему тоже посмотреть в свою замечательную игрушку.

— Сейчас разглядим… Похожи на пиктов — их встречает Мельвас…

— На пиктов? — удивился я. — В каком смысле на пиктов? На тех, что с нами, или тех, что против нас?

— А шут их знает, просто видок диковатый, — безразлично отозвался Гавейн. — Ага, — удовлетворенно отметил он, понаблюдав за встречей, — с ними все ясно — еще союзники. По-моему, ты народу нравишься, Артур.

Я издал только веселый смешок, не отрываясь от карты испещренной крестиками, стрелками и прочей ерундой, отмечающей места крупных и мелких стычек и территории, контролируемые нами и нашими союзниками или противником, и отдельно территории спорные и просто «белые пятна».

— Черт побери! — воскликнул Гавейн и, подавшись вперед, чуть не кувыркнулся вниз с обрыва.

— Э-эй! — испуганно окликнул Кей, машинально совершая ловящее движение в пустом воздухе.

— Что? — Я вскочил с покрытого лишайниками камня, бросив карту, и все мы кинулись к Гавейну. Что-то со встречей пошло не так?

— Там Галахад! — радостно воскликнул Гавейн и, с чувством треснув меня по плечу и всучив больше ненужную ему трубу, чуть не вприпрыжку поспешил по осыпающейся тропинке вниз. Я передал трубу Гарету — пусть тоже повеселится, подобрал карту и бережно ее свернул. Потом выжидающе уставился вниз. Что-то мне подсказывало, что носиться по наклонной далеко не такой уж плоскости с препятствиями туда-обратно несколько раз совсем необязательно.

— Ты пойдешь вниз? — спросил Гарет, с любопытством созерцая что-то сквозь трубу.

— Бессмысленно, — сказал я. — Галахад все равно захочет сюда подняться, я его знаю.

— А Гавейн снова поднимается сюда! — с энтузиазмом сообщил Гарет. — И с ним Галахад!

— Вот уж не удивительно! Этот непоседа не упустит случая влезть в гору, если она попадется ему на дороге. Кей, как там себя чувствует наша корзинка с вином?

— Ждет не дождется, когда ее облегчат, — заверил Кей.

— Вот и отлично! Скоро дождется. — Галахад был как раз той недостающей частью встречи, которая и должна была состояться на этой исторической горе. Пока все по плану, и никто не потерялся. Можно сказать — идеально.

— Привет, лентяй! — воскликнул Галахад, ничуть не запыхавшись. — Я так и знал, что с трона ты не слезешь!

— Ну а я знал, что ты все равно сюда заберешься. Вид отсюда отличный! А воздух еще лучше — сам знаешь — горный, и подальше от лагеря.

Я протянул ему руку, последним рывком втаскивая на площадку, и мы с чувством похлопали друг друга по плечу.

— Как новости? — поинтересовался я.

— Пока все отлично! — туманно ответил Галахад. — Разве что кроме Грааля. — Вот теперь уже что-то определенное. Хоть и не совсем то, о чем мне пока хотелось говорить. Но намеками — можно.

Мы с интересом друг на друга уставились. За тот истекший срок, что мы не виделись, Галахад изменился и стал больше похож на местного жителя. Немного загорел, обветрился, похудел, одичал… Менялись мы, конечно, все время, но разницу всегда легче заметить с расстановкой между встречами большей, чем в один день. Галахад тоже изучил меня ясным взором с головы до пят и заметил:

— Становишься все колоритней.

— Не я один.

— Да, Гавейн тоже прямо-таки одичал в походах с тех пор, как я его видел в последний раз, — с готовностью согласился Галахад, и в глазах его запрыгали смешливые чертики — в этом он, по крайней мере, остался совершенно прежним. — Один только я не меняюсь…

— Да, да, конечно. Как добрался?

— Да почти без приключений.

Мы расселись кружком на украшенных порыжевшим лишайником камнях, Кей выудил из корзинки бутыль и несильно потрескавшиеся роги и Гарет налил нам вина. Гавейн вытащил из тени под другим нависшим валуном мех с водой, и разбавил вино. День был по-настоящему, просто зверски, летний, и хотелось скорее пить, чем напиваться. По причине того же тепла, предпочтение было отдано вину, а не элю — вино в таких случаях дольше остается свежим.

— Здорово продвинулись, и быстро, — заметил Галахад. — А главное, территория действительно стала куда чище. С теми недалекими славными ребятами, с которыми я приехал, — он небрежно махнул рукой в сторону спуска с горы, — я повстречался уже на подходе, а дорога оказалась вообще на удивление легкой.

— Кстати, о тех ребятах! — вставил Гавейн, — осушив рог наполовину и оторвавшись от негромкого обсуждения чего-то кулинарного с Кеем. — Может, ты помнишь, а может, нет. Их ведет женщина. Та самая, Маха — дождалась своих, и с небольшим отрядом решила присоединиться. Только жалеет, что пропустила битву на Дугласе.

— Которую?

— Да шут ее знает.

— А о Саксонском порте она не жалеет?

— Кажется, в морском деле она все-таки ничего не понимает, — безосновательно порадовался Гавейн.

— А Бедвир был бы рад по уши, — с усмешкой заметил Кей.

— Я уж понял, судя по разговорам в дороге, — кивнул Галахад. — Жаль, что его здесь нет, да и ей, наверное, обидно. Кстати о Дугласах… Эборакум меня все-таки беспокоит.

Я пристально посмотрел на его правую руку. Я уж начал забывать… лубка на ней не было, да и времени прошло уже немало. И все-таки…

— Как рука? — спросил я. — Ты не слишком лихо отправился сюда в одиночку?

Кей пропыхтел что-то вроде, «ах да!» и тоже с любопытством и приятельским сочувствием уставился на Галахада. Гавейн, кажется, слегка удивился — видно, и он уже подзабыл кое-что из того, что случилось до того, как мы выступили в поход.

— Ерунда, — Галахад беспечно улыбнулся, — трещина, конечно, дело неприятное, но уже почти прошло. — Знаем мы эту трещину, ну да ладно. Тем более что дело происходило с нами, а у нас и стальные мечи быстро срастаются, не то что кости. — В одиночку — тоже неверно, я почти все время ехал то с одной компанией, то с другой. В конце концов, не застревать же из-за таких пустяков на одном месте. И потом, ты же знаешь, я и левой рукой неплохо управляюсь.

— Верю, — согласился я. Рог он держал сейчас как раз левой. — Ну а Эборакум — конечно беспокоит.

— Не удивлюсь, если Ланселот именно из-за него так быстро вернулся в Камелот из Малой Британии, — прибавил Галахад.

— Ну, делать ему больше нечего, если так, — проворчал Гавейн. — К тому, же, пока его не было, в Камелоте был ты. А вот теперь, почему-то, передумал.

Галахад пожал плечами.

— Вообще-то, Малая Британия ему и так без надобности. Настучал лично по макушке Хлодвигу, оставил несколько ценных советов, прославился почем зря, так что бретонский король вздумал его усыновить, да и сбежал оттуда.

Мы уже были в курсе.

— Конечно, ясно, что с Эборакумом все спокойно не будет. Но если бы мы сейчас стали разбираться с ним вплотную, дело вылилось бы в долговременную осаду, и нам бы ни за что не удалось так далеко продвинуться на север, как теперь. И разве у Эборакума нет ни шанса соблюсти договор? История не всегда повторяется. — Особенно, если это легенда. Гавейн и Галахад восприняли эту фразу так, как должны были. А остальные приняли как общее место. Что было, в общем-то, почти равноценно.

— Но если он все-таки нарушит договор?

— Тогда он окажется в клещах. Мы просто накатим на него с двух сторон. Это ведь только кажется, что Камелот в наше отсутствие ослаблен и почти безобиден. Помимо прочего, там полно колдунов.

Кей шумно выдохнул. Трудно сказать, то ли от восторга, при мысли о колдунах, то ли при некотором ином оттенке схожих чувств.

— И Кантиум пока, кажется, исполняет договор исправно? — уточнил он.

— Более чем, — подтвердил Галахад. — Похоже, им куда больше нравится иметь дело с известным злом, то есть с нами, чем с неизвестным, то есть с пришлецами, пусть даже и одной с ними крови, которым хотелось бы потеснить и их. — На самом деле, и это ненадолго. Настроения внутри Кантиума не могли быть столь же безмятежны. Какая-то часть населения не могла долго одобрять подобную политику, неважно, что там думала верхушка.

— Ну, это-то как раз зло более известное, — усмехнулся Гавейн. — Но менее приятное.

Галахад пожал плечами и с насмешливым сожалением прибавил:

— Пожалуй что. А старина Дубриций еще так радовался, благословляя ваше столкновение с Кольгримом. Похоже, Артур, он надеялся, что ты его уничтожишь.

— Дубриций? — переспросил я рассеянно.

— Ну да. Забыл? Архиепископ Карлионский. Он прочел такую проповедь, что впору было бы выступить в крестовый поход.

— Куда выступить? — не понял Кей.

— Это я так называю идею военного похода ради высшей духовной цели, во славу божью и на благо своей души, и так как речь идет о христианстве, то я и называю такой поход крестовым — из-за символа, — заумно пояснил Галахад.

На его месте я бы лучше помолчал, чем безответственно сыпать футуристическими терминами, впрочем, не приживаться же всем в пространство сказанным словам. Пока сами явления не накопятся и не потребуют для себя определенных слов. Впрочем, если и приживутся, не беда. Сущая мелочь среди всего прочего. И никто потом не помешает исследователям будущего приписать какие бы то ни было слова к любому удобному раннему или позднейшему периоду.

Кей призадумался.

— Стало быть, ты был в Карлионе, когда Дубриций так воодушевился? — заинтересованно переспросил Гавейн. — И многие его вообще слышали?

— Приличное количество писцов, чтобы внести эту речь в анналы, — серьезно ответил Галахад

Мы рассмеялись. На этот раз Кей оказался полностью способен оценить шутку.

— Пожалуй, он считает себя сейчас обманутым.

— Ну, может ему еще и повезет, — дипломатично предположил я.

— Это будет уже потом. Не после его пламенной речи.

— Не страшно, писцы все запишут по-своему. А в жизни ничего не бывает вовремя.

— Как бы и он что-нибудь не выкинул не вовремя, — заметил Галахад, предупреждающе на нас поглядывая. — Иногда ему, должно быть, кажется, что ты нарочно над ним издеваешься.

— Не сгущай краски, — улыбнулся я. — Я знаю, что ты это любишь. Разве он единственный, над кем я издеваюсь? И в конце концов, если я и послан небесами, то не для него же лично.

Гавейн с усмешкой закатил глаза.

— О Господи, не могу я слушать эту ахинею…

— Не волнуйся, — смеясь заверил я. — Я тоже.

— Глори Аллилуйя, — сказал Галахад. — А как Леодегранс? По-прежнему никаких вестей?

— По-прежнему, — проворчал Гавейн, глядя вниз, на склоны.

Галахад кивнул.

— Я тоже попытался напасть на его след по дороге, так, мимоходом. Думаю, он просто уже мертв.

Я неопределенно пожал плечами.

— Просто пока никто из нас не может себе позволить поиски ради самих поисков. Да и кто сказал, что он пропал так уж бесследно? На самом деле, приходят иногда сообщения, что он побывал в том или ином селеньи, запасся продуктами, и снова исчез. Последний раз, правда, это было довольно давно, но мы же не обшарили пока все мелкие деревушки, где он мог бы побывать. Так что, как видишь, у нас сведений даже немного больше, чем совсем уж никаких. Но вот обстоятельства…

— Да… И все-таки удивительно, что у вас не было никаких проблем с проходом до самой Каледонии.

Гавейн поперхнулся вином. Кей и Гарет воззрились на Галахада как на инопланетянина. Великая вещь — интуиция.

— Ничего себе не было! — воскликнул я. — Хотя, конечно, если иметь в виду, что все это время с нами не было тебя — это истинная правда.

— Все познается в сравнении, — упрямо сказал Галахад.

Тут уж не поспоришь.

Мы прикончили запасы из корзинки, потом устроили хорошее сражение на мечах на радость Гарету, в ходе которого выяснилось, что у Галахада с рукой все более чем в порядке, а Гарет делает поразительные успехи, на страх любому, кто вздумал бы с ним потягаться.

— Давай, Гарет, давай! — подначивал Гавейн нападавшего на меня Гарета. — Помни, малыш — «остаться должен только один!»

— Плохому ты детей учишь! — укоризненно сказал я, выбивая у Гарета меч из руки. — Этак же и на земле никого не останется. Придется помирать от скуки. Так что не слушай всякие глупости, Гарет. Главное — не остаться одному, главное — просто остаться. И еще лучше, когда в хорошей компании. Верно?

— Верно! — восторженно завопил Гарет и с легким сердцем пошел подбирать меч.

Наконец пришло время сходить с небес на землю — в лагерь, расположенный ниже по склону.

— «В горах мое сердце, а сам я внизу…» — вздохнув, уныло пропел Галахад строчку из знаменитой песни Бернса, едва мы начали спускаться.

— Какое же это «внизу»? — возразил я. — Ты еще скажи: «Прощай, моя родина! Север — прощай!» Мы еще никуда не уходим. Ты вообще только что прибыл. И кстати, кому это из нас Север — родина?

— Мне! — тут же ответил Гавейн.

— И мне! — сказал Гарет.

— Кто бы сомневался…

— Между прочим, — несколько ревниво заметил Кей, — Регед находится за Стеной, и тоже считается Севером.

— А Малая Британия, к вашему сведению, — серьезно добавил Галахад, — находится на севере континента. Так что, о чем вообще речь?

— О том, что вся Британия севернее континента! — заключил я, откровенно веселясь.

— А что это за песня? — поинтересовался Гарет.

Галахад с готовностью спел ее целиком — все равно до тех пор, когда ее придумают, ее еще сто раз забудут.

— Здорово! — заключил Гарет. — А погоня за призраками сегодня будет?

— Погоня за призраками? — слегка ошарашено переспросил Галахад. Кажется, он тут же припомнил, что видали мы и настоящих призраков. Неужто нам мало?

— Гарет называет так ночной объезд постов, с небольшим отрядом, — объяснил Гавейн. — И не только объезд, но и разъезды, выборочно, подальше в сторону от территории лагеря, с исследованиями некоторых местных достопримечательностей. Все это обычно сопровождается еще беседами о всякой мифической дребедени. Гарет обожает такие штуки. А во время нашего морского похода было как-то недосуг.

— Понятно, — рассмеялся Галахад. — Я против таких штук тоже ничего не имею. Так сегодня будет погоня за призраками?

— Почему бы и нет. Раз больше гоняться пока не за кем. Только попозже. В кромешной тьме!

Мы окунулись в дымы разожженных костров и омут самых разнообразных запахов, начиная с конского пота и затхлого душка отсыревших шатров и кончая веселыми ароматами жареной свинины, еще утром носившейся по лесу в поисках прошлогодних желудей, но после встречи с человеком павшей смертью храбрых. На запахах, содержащихся в промежутке между упомянутыми, если опустить запахи трав, земли и вереска, я почел бы за благо не заострять внимание. Тем более, что и в реальности они быстро приедаются, а потихоньку и вовсе перестают замечаться.

Я встретился с Махой и некоторыми другими предводителями, и когда Гарет с Кабалом ввалились вечером в шатер, уже почти начисто забыл, что мы куда-то собирались. Но раз погода была отличная, грех было бы терять такую ночь.

Итак, мы выехали в почти кромешной тьме. Луна еще не взошла, и кроме пятен света вокруг костров, похожих на стеклянные шары фонарей, чьи прозрачные стенки не давали расплескаться наполнявшей их светящейся жидкости, все вокруг было окутано мягким, плотным и тяжелым как одеяло мраком. Впереди оживленным белым пятном маячил Кабал. Усыпанная хвоей земля мягко пружинила. Откуда-то сверху, пролетев через переплетение ветвей, что-то глухо шлепнулось на землю, справа от нас.

— Еще одной вороной меньше, — заметил я. Их тушки то и дело падали с ветвей, явление было самым что ни на есть обычным. — Кабал, а ну брось.

— Чем же вы так воронье привлекаете? — ехидно спросил Галахад.

— Угадай с трех раз.

Мы объехали дозоры, порой спугивая их неожиданностью своего появления, и делясь с часовыми шутливыми советами, вроде пожелания беречься крокодилов, и не спрашивать, что это за твари такие, а то накаркают. А потом отправились подальше, на то, что Гарет, собственно, и называл погоней за призраками. Хотя ничего действительно похожего на погоню в ней не было.

Мы углубились в поросшую редким лесом лощину, попутно рассуждая о том, где может на самом деле находиться долина теней, а где — страна вечной юности, забредя в которую, можно вернуться назад через несколько столетий, проведя там лишь минуту, и наоборот. Потом забрались на соседний склон, исследовали какое-то нагромождение камней, вслух размышляя, являются ли эти камни каким-нибудь древним курганом, и Кабал поднял шум только один раз, когда какая-то птица с неуклюжим шорохом, больше напоминающим грохот, вылетела из своего замаскированного сухими ветками гнезда. Предполагаемый курган, раскапывать на предмет проверки было что-то лень, и мы выехали затем на небольшую ровную площадку на утесе, нависающем над тропой внизу. Ночной воздух был свеж и веселящ, как легендарный вересковый эль. Взошедшая луна превращала его в струящийся, переливающийся серебряный шелк.

— В черном небе — белый лик, — произнес я. — Черный дол и пуст и дик. Воет ветер над холмом, волчий глаз горит огнем! — Обернувшийся Кабал продемонстрировал в лунном свете фонари глаз, достойные самой собаки Баскервиллей.

— Свет серебряной луны, К жизни пробуждает сны… — сказал Гарет, кивая на поднимающиеся в стороне темные вершины. — Древний город вновь рожден, из развалин возведен.

— Недурно, — одобрил Галахад. И понизив голос до намеренно-жуткого, добавил, посматривая в сторону того то ли кургана, то ли не кургана, что мы оставили позади:

— Что курганы, что холмы — всюду обитаем мы. Кости дремлют, мы не спим — злато древнее храним…

Гарет поежился с нервным смешком.

— Та-ак! — весело воскликнул Гавейн. — Я знал, что без костей и прочей похоронщины ты ну никак не обойдешься!

— А при чем тут я? — удивился Галахад. — Не я предлагал раскопать и посмотреть, что там на самом деле.

— Да где тут смотреть? Ночь на дворе, тьма непроглядная! — сказал я.

— Вернемся днем? — предложил Галахад.

— А днем неинтересно, — вздохнул Гарет.

Лунный свет чуть поблек, потом опять засиял с полной силой, затем снова померк. Тяжелыми клубами принялся наплывать туман, то скатываясь с соседних склонов, то поднимаясь из долины. Тропа внизу, частями, то исчезала, то снова появлялась.

— Там что-то движется, — заметил Гарет.

— Весь мир — движение, — наставительно сказал Гавейн. — Наверняка там что-нибудь да движется, куда деваться?

Мы тоже присмотрелись к лежащей внизу тропе, кусты то в одном, то в другом месте рядом с ней отчаянно колыхались. Наплывший туман заволок тропу. И распавшись на пряди, стал снова развеиваться.

Мы еще немного понаблюдали, потом в разрыве серых занавесей в лунном свете на тропу, как на сцену, выскочил показавшийся огромным вепрь, огляделся, покрутившись из стороны в сторону, и снова нырнул в заросли, по другую сторону тропы. Кабал, беспокойно пометавшись, напряженно застыл на краю обрыва, но как реагировать на слишком далекую добычу, по-видимому не знал, я отозвал его, от греха подальше, от края.

— Какой здоровяк, — заметил Гавейн, — если только это был не оптический обман.

— Не обман, — серьезно сказал Галахад. — Я даже знаю, кто это был. Это был легендарный каледонский вепрь.

— Возможно. Но пожалуй, пора возвращаться, — решил я. — Вопреки всем ожиданиям, король Леодегранс из кустов так и не выскочил. А вот если начнут выскакивать какие-нибудь каледонцы помимо вепрей, это будет как-то не вовремя.

Мы без приключений вернулись к самому сердцу лагеря. До самого утра все было спокойно.

Х. Охота на Каледонского вепря

Когда мы вошли в Каледонию, нас, конечно, не встречали с распростертыми объятиями. Не хотелось бы слишком задерживаться на этом, так как хотя политически этот ход был оправдан и даже необходим, удовольствия от него было мало. В войну с так называемым мирным населением мы старались не вступать и вообще с ним не связываться, так как себе дороже. А вот вышедшие нам навстречу отряды горящих негодованием горцев без зазрения совести разбили, причем не утруждая себя маневрами по одержанию победы малой кровью. Нам требовалось лишить Каледонию ее наиболее подвижной и активной боевой силы, что мы и сделали. К сожалению, иного варианта удержать их в границах при возобновлении войны с саксами шансов не было. Далеко заходить мы не стремились — учитывая рельеф местности, это было бы делом долгим, нудным и малополезным, пострадали лишь банды, собравшиеся у границы и всегда готовые либо сами к грабительским походам на юг, либо в компании, скажем, Бальдульфа. В конце концов, скотты сами решили обратиться к дипломатии и стали присылать послов с целью узнать наши требования, лишь бы мы убрались восвояси и перестали мозолить им глаза. Мы некоторое время раздумывали, провоцируя еще имеющиеся их более-менее крупные силы на нападение и расправляясь с ними так же как с предыдущими, потом наконец выразили согласие уйти — при выплате отступного, в малой степени компенсирующего их прошлые набеги, но являющегося достаточно тяжким бременем для единовременной дани, а также выдаче Бальдульфа, живого или мертвого. Через несколько дней эти условия были в целом приняты, часть дани выплачена, оставалось только найти Бальдульфа, впрочем, вовсю уже гуляли слухи, что бросив большую часть своих людей, последний скрылся и скорее всего уже покинул Каледонию, устремившись вновь к своему брату Кольгриму.

Судя по рассказам местных вождей, с которыми мы вели переговоры, Бальдульф обещал им обширные территории до стены в случае поддержки. Но, как говорится, предлагал он не свое, а вот чужую месть на союзников навлек запросто. Похоже, симпатии к нему за последнее время несколько поубавились. Наконец мы договорились, что удовлетворившись выплаченной данью пробудем здесь еще два дня и никого не тронем, если и на нас не будет никаких нападений — в противном случае, пеняйте на себя, — а затем оставим Каледонию в покое, но всегда будем готовы повторить урок, если кому-то он пошел не впрок. На том и порешили. Интересно, что два дня прошли совершенно спокойно, и никаких провокаций не последовало. Должно быть каледонцы и впрямь притомились. Итак, впереди осталась только одна ночь, а наутро мы должны были возвращаться. Разумеется, никаких погонь за призраками на вражеской территории мы не устраивали, поэтому причина ночного пробуждения оказалась неприятным сюрпризом.

Уснул я на редкость крепко. Трудно сказать, что именно меня так успокоило — то ли, что завершался особенно не нравящийся мне период кампании, то ли просто беспечное пребывание последнее время поблизости Галахада с его байками о Камелоте и всем прочем на свете. Наверное, все вместе.

Но спокойной ночь не выдалась.

Гавейн растолкал меня ни свет ни заря, то есть, кажется, примерно через полминуты после того, как я уснул.

— Что, неужели нападение? — вопросил я с неподдельным любопытством, первое, что пришло в голову.

— Гарет пропал! — приглушенно выпалил Гавейн, совершенно сбив меня с толку.

— Что значит — пропал?

— Исчез, — мрачно пояснил Гавейн, в скверном свете чадящей масляной лампы было видно, что он не на шутку обеспокоен, — испарился, растаял в темноте.

— Это-то понятно, — проворчал я, и со стоном схватившись за голову, сел на походной кровати. Мысли вяло расползались по темным углам. — А что именно случилось? Кто-нибудь видел, как он уходил? Или испарился, или растаял? Может, он просто гуляет по лагерю, ищет призраков.

Протерев глаза, я поглядел за откинутый полог палатки. Рассветом пока не пахло, хотя ночь была не слишком темной, будто подернутой дымкой. Что бы ни случилось, произошло это не так давно, ночи были все еще короткие. Но я все-таки вылез из-под одеяла и принялся нашаривать сапоги. Как бы то ни было, надо было разобраться, куда мог подеваться ребенок в не самом безопасном месте на свете.

— В том-то и дело, что никто не видел, — сердито сказал Гавейн. — Он ночевал в палатке с Кеем и Марцеллином. Кей проснулся, заметил, что его нет, но значения сперва не придал, как говорится, зову природы все возрасты покорны, потом тоже решил выйти и заодно еще раз проверить посты. Ты знаешь, как он любит дисциплину. Нескольких часовых он застал спящими, и не сумел их даже разбудить. Они опоены чем-то покрепче вина. Тогда-то он и забеспокоился.

— Не сумел разбудить?.. — вот тут-то остатки сна из меня выветрились, и я резко вскочил на ноги. — А почему еще не поднята тревога?

— Потому что сперва мы решили разбудить тебя. Не похоже, чтобы это было обычным нападением. Все слишком тихо и спокойно. А если поднимется переполох, не исключено, что мы потеряем Гарета окончательно.

— Черт побери! А ты уверен, что пропал только он? Кому он мог понадобиться?!

— Может, кому-то, кто знал, как к этому отнесется Моргейза? Как она будет недовольна, если с ним что-то случится?

Я потрясенно глянул на Гавейна.

— Но это же бред. Что за хитроумные тонкости, да еще с усыплением часовых? Если только для отвода глаз — чтобы указать на якобы кого-то, находящегося вне лагеря?

— А еще вне лагеря находится вся армия Корнуолла. Опять же, помнишь, чего опасалась Моргейза? Как-никак, она приходится сестрой ныне правящему королю Камулдунума, тогда как Константин всего лишь сын короля Корнуолла. А мать Кадора, в отличие от матери Моргейзы, якобы твоей матушкой не приходится.

Я застонал и выскочил из палатки. Только этих соображений среди ночи не хватало…

— Полегче!.. — придушенно воскликнул Галахад, поспешно отпрыгнув — я чуть не протаранил его на самом пороге.

— Извини, — вздохнул я. — Ты уже в курсе?

— Естественно, иначе что я тут делаю?

— Перекрываешь мне выход, — убито пошутил я.

Рядом послышалось тревожное поскуливание. Я оглянулся, задумавшись. Почему, интересно, молчал Кабал?

Галахад понял, о чем я думаю.

— Если Гарет вышел сам, ничего удивительного, что он молчал. А что не пошел за ним — так ведь он же привязан.

— Ну да, конечно.

Просто мне на память пришла история с Браном — Кабал тогда тоже молчал в тряпочку. Но тогда он еще и спал. Теперь спали только часовые. Я напомнил друзьям об этой истории, и мы отправились проверить палатку Кея. Никого там сейчас не было, Кей и Марцеллин занимались тем, что потихоньку заменяли выбывшие из строя посты. Друидским травяным порошком там не пахло.

— А не мог он просто перейти в лагерь Лота? — поинтересовался Галахад.

— Среди ночи? — переспросил Гавейн. — Чего ради? Раньше за ним такого не водилось. А спрашивать сейчас об этом самого Лота, по-моему, не самая умная мысль.

Это уж точно.

Что ж, если Кабал и молчал все это время, пусть поработает теперь, решили мы. Уж по следу-то он пойти вполне способен. Хотя бы выясним, связано ли это исчезновение со спящими караулами.

Кабал, похоже, уверенно взял след своего приятеля, обнюхав сперва его смятую постель, а потом, не отрывая носа от земли, последовав к выходу из шатра, и дальше, какими-то немыслимыми петлями, в темноту.

— Не очень-то прямо, — ворчливо прокомментировал Гавейн. — Наверное, он перебирает все варианты его перемещений за последние несколько дней.

— Может быть, — глубокомысленно сказал Галахад. — Хотя, я думаю, он все-таки ищет саму дичь, а не просто след, тогда он перебирает лишь то, что осталось после последнего выпадения росы.

— Слишком поэтично для собаки, — пробормотал я. — Ну да посмотрим. Возможно, Гарет действительно просто гулял в темноте, глядя на звезды или что-нибудь еще. В его возрасте неудивительно.

— И не только в его, — добавил Галахад. — С его-то характером.

— Наш человек, — поддакнул Гавейн.

— Все это результат рафинированного воспитания, — скорбно констатировал Галахад.

Кабал покрутился на одном месте, потоптался, и вдруг рванул в сторону, порыкивая от нетерпения.

— Кажется, Гарета что-то заинтересовало, — заметил Гавейн, — наверное, он что-то увидел или услышал и пошел проверить… О, черт, он бежит прямо к тем караулам…

— Этот огонек впереди — нам туда и надо? — уточнил я.

— Судя по всему.

— Отлично, — сказал я останавливаясь. — Встретимся на месте. Гавейн, ты пока давай потихоньку вперед, а мы с Галахадом сходим за лошадьми. Похоже, без хорошей погони тут не обойдется.

Гавейн кивнул и мы с Галахадом рысцой припустили обратно.

— Есть идеи, кто это? — спросил на ходу Галахад.

— Всегда есть, но никто не говорил, что правильные. Если это опять тот друид, я его просто убью! Если найду, конечно. Не исключено, что он и правда знает про обещание Моргейзы.

— В таком случае, ему достаточно было оставить труп Гарета на видном месте, — «жизнерадостно» заметил Галахад.

— Еще не все потеряно. Может, так оно и случится.

Отправились мы не только за лошадьми. Еще и прихватили кое-что из тяжелой артиллерии. Кто знает, куда нам придется сунуться этой ночью, а никого другого мы решили не впутывать, и из политических соображений и для скорости. А если вдруг придется применить нечто, чему в этом времени совсем не место, тем более, лучше будет сделать это без лишних свидетелей.

Вскоре мы верхом, с третьим конем в поводу, добрались до условленного огонька, где уже поджидал нас Гавейн и где временно расположился штабом Кей — немного в стороне от поставленного свежего караула рядом с воткнутым в землю факелом. Кабал метался вокруг Гавейна, запутывая его в цепочку, и поскуливал.

— Как дела? — тихо спросил я Кея вместо приветствия.

Разбудить их так и не удалось, — хмуро ответил Кей, глянув куда-то влево; проследив за его взглядом, я приметил в траве темную массу, в которой угадывались два недвижных тела. Недвижных, но живых — даже сюда долетал звук безмятежного храпа. На всякий случай я спешился, прихватил факел Кея и подошел посмотреть. В конце концов, храп не всегда служит проявлением богатырского здоровья. Но ничего внушающего опасения за жизнь спящих в этом распространенном нарушении дыхания, похоже, не было.

— Не знаю, как это могло произойти, — продолжал Кей. — Они ведь даже не пьяны.

Я наклонился ниже, осторожно потянул носом и отодвинулся.

— Тот же самый запах, — сказал я, поглядев на Гавейна и Галахада.

— О чем вы? — заинтересованно спросил Кей.

— Об одном нехорошем колдовстве, — негромко ответил Галахад. — Такое уже было.

— Кажется, Кабал потерял след, — сообщил Гавейн.

— Неудивительно, — пробормотал Галахад. — Если это и правда порошок друидов, то он вполне мог перебить все запахи. Как бы у пса и вовсе не отшибло нюх.

— А может, он сумеет взять след самого порошка? — неуверенно предположил я.

— Может, он еще и уснет на ходу? — с тщательно скрытым сарказмом поинтересовался Галахад.

Кабал не уснул, только чихнул несколько раз. А потом стал целеустремленно рваться опять в темноту. Оставив Кея сторожить весь лагерь, и следить за происходящим в оба, пока не поднимая шума, мы пустили пса вперед и отправились за ним через ночной перелесок. Злоумышленники вряд ли могли уйти далеко. След в основном держался некой неприметной тропы, лишь изредка пересекая заросли, срезая путь, когда тропа петляла.

— Убийственно похоже на охоту за призраками, — мрачно проронил Галахад. — Причем теперь она еще и настоящая. Жаль, у Гарета нет маячка, как было как-то у Ланселота.

— И не говори.

Только маячащий впереди Кабал, хорошо еще, что белый и потому различимый даже в темноте.

Мы объехали какой-то очередной курган, свернули, и оказались в вовсе уже незнакомой местности. Поскольку мы не собирались захватывать эту территорию, в ее изучении у нас было достаточно белых пятен.

— Не угодить бы в какую-нибудь волчью яму, — проворчал Гавейн, всматриваясь в чуть мутнеющею туманную тьму, посеребренную звездным светом в просветах ветвей.

— Или не загреметь с обрыва, — прибавил Галахад.

— Зато теперь мы точно едем за кем-то неизвестным, а не по каким-нибудь собственным следам, — решил я. — Если только Кабала не понесло за случайно пробегавшим мимо оленем.

— Отчего ты так уверен, что твой пес настолько туп? — удивился Гавейн.

— Просто он еще щенок.

— Все мы щенки, — сказал Гавейн. — Пока помирать пора не придет.

Мы припустили коротким галопом вниз по какому-то склону, миновали небольшую долину, затем снова начали подниматься вверх, лес стал реже, по дороге попадались огромные валуны. Впереди мелькнула еще одна звезда… Стоп! Никакая это не звезда. Вот и еще высверк… Кабал, зигзагами оббегая валуны, явно стремился к этому ночному маяку.

Мы переглянулись.

— Впереди костер! — сказал я.

— И очень надеюсь, что в этом костре нет никого, мне знакомого, — вслух высказал общую мысль Галахад, и мы, выругавшись, пришпорили коней. Теперь уже было необязательно, чтобы Кабал бежал впереди. Но и он не отставал. Не доезжая немного, мыпереглянулись, обменявшись знаками, и поскакали в разные стороны, чтобы окружить виднеющийся впереди огонь. Галахад свернул налево, Гавейн направо. Оба в темноте быстро исчезли из виду. Еще немного погодя я сдержал бег Тараниса — не стоило спугивать дичь стуком копыт. Мягкая, усыпанная хвоей земля перемежалась с каменистыми насыпями среди нагромождений камней. И так удалось подъехать достаточно близко — треск горящих ветвей заглушил посторонние звуки. Шепотом подозвав Кабала, я поднял его к себе в седло. Он напряженно вглядывался вперед, готовый соскочить в любую минуту, как только я отпущу его ошейник, но молчал — этому он, слава богу, уже научился — молчать, когда нужно, а не распугивать лаем всю округу.

Треск и гудение костра действительно приглушили наше приближение, а кроме треска, монотонное пение, становящееся все громче. Если Гарет уже мертв, этим ребятам придется познакомиться с тем, что такое граната. Судя по пению, то, что там происходило, было именно каким-то ритуалом. А какого рода ритуалы любит Маэгон, все мы знали. Сквозь заросли, в бликах пламени в темноте вырос круг камней, одно из бесчисленных сооружений, крупнейшее из которых прославилось под именем Стоунхенджа. В кругу плясали длинные тени. Прикрытый тьмой и одним из стоячих камней, я заглянул в круг.

Количество фигур, отбрасывающих длинные тени, уточнилось до двенадцати. Облаченные в белые балахоны, они составляли внутри стоячих валунов еще один круг, и если бы существовало заклинание, которое могло превратить их в камень, получился бы замечательный двойной кромлех. Еще одна фигура стояла отдельно, у плоского камня-алтаря, у ближайшей ко мне части круга. И еще одна, не входящая в число названных тринадцати, мирно покоилась на этом плоском камне. В костре никого не было. Судя по всему, он служил здесь больше всего светильником. По крайней мере, пока.

Фигура у алтаря как раз сделала шаг к огню, и широкой горстью бросила что-то в зашипевшее пламя, рассыпавшееся фейерверком искр. Потянуло едким дымом, и Кабал тихонько заскулил, нетерпеливо перебирая лапами. Высокий жрец вернулся к камню и поднял с него нож с широким лезвием.

Вперед!

Я спустил Кабала с цепочки и тихо прищелкнул языком. Адская гончая, такая же белая как балахоны друидов, рванулась в круг и, все так же молча, атаковала фигуру у алтаря, подскочив и вцепившись жрецу в правую руку. Нож полетел на землю. Жрец прошипел какое-то ругательство или проклятие и, надо отдать ему должное, даже не вскрикнул, когда собачьи клыки сомкнулись у него на запястье. В то же время, чтобы это отвлечение не перешло слишком стремительно в слишком большую суматоху, в которой может произойти что угодно, я спешился, оставив Тараниса за пределами сцены, и быстро вошел в освещенный круг с Экскалибуром в руке, первым делом крепко ударив рукоятью в затылок ближайшего человека в балахоне, стоявшего спиной к камню, из-за которого я появился.

— Артур!.. — воскликнул кто-то.

— А также Гавейн и Галахад! — прибавил Галахад, с другой стороны круга, непринужденно положив клинок меча на плечо ближайшего к нему друида. Гавейн просто вытолкнул своего попавшегося на дороге вперед, нарушив все еще сохранявшийся круг.

Напугать нам никого не удалось. «Друиды» — те, кто не был занят обмороком, рычащим Кабалом или лежавшим на плече клинком, моментально откинули балахоны, под которыми обнаружились обнаженные, наготове, мечи.

И первый же, подскочивший ближе, так называемый «жрец» с мечом в руке и в потертом кожаном доспехе под белым плащом, попытался бросить в меня горсть тонкой пыли. Я без труда увернулся, безжалостно подрубил ему мечом связки под коленями, и рванул, не задерживаясь, к алтарю. Теперь я уже отчетливо видел, что лежит на нем именно Гарет, то ли мертвый, то ли просто одурманенный и спящий.

Кабал громко взвизгнул. Гавейн, ругаясь, снес голову кому-то рядом, чуть не задев меня, но сквозь суматоху я все же вовремя подскочил к высокому жрецу, только что покрепче стукнувшего Кабала головой о камень и отбросившего его пинком в сторону. Мерзавец даже успел снова поднять жертвенный нож, все еще собираясь продолжить прерванный ритуал.

— Тебе конец, Маэгон! — воскликнул я, намереваясь сбить его с ног. Но тут Маэгон развернулся волчком, нож его просто упал на Гарета, не причинив вреда, а в руках друида оказалась рогатина с широким острым наконечником, прежде просто лежавшая на алтаре, и на которую я не обратил внимания, так как Гарету она, как будто, не угрожала; и я замечательно на нее напоролся… Правда, никакого ущерба моему здоровью она не нанесла — в последний момент я успел повернуться так, что она лишь зацепила легкий кожаный панцирь, ударив вскользь, и на какое-то время в нем застряла. Маэгон с силой толкнул древко, оттолкнув меня назад, после чего снова схватился за нож.

Я выругался на языке, которого в этом мире никогда не слыхивали и, стряхнув рогатину, ударил Маэгона мечом по руке. Маэгон вторично выронил нож и на его белой одежде выступила кровь, а с губ сорвались такие проклятия, что будь я настоящим героем какой-нибудь кельтской легенды, мне бы следовало умереть на месте или, по крайности, остаться инвалидом до конца жизни.

— Какого беса ты делаешь? — задыхаясь спросил я, развернув его толчком острием меча и приперев спиной к алтарю. — Зачем? Чем я тебе так мешаю, что ты готов расстаться с жизнью, лишь бы мне насолить? Даже когда ты не уверен до конца в том, что тебе это удастся?!

— Что значит жизнь? — хрипло, с презрением усмехнулся Маэгон. И черт побери, в свете угасающего костра он выглядел и впрямь величественно, если бы вся эта сцена происходила не на самом деле, я мог бы назвать ее эпической и завораживающей, но только не сейчас — сейчас эстетика момента меня просто бесила. Кругом творился какой-то бедлам, и у меня не было времени оглянуться и посмотреть, что именно происходит, а объясниться наконец с Маэгоном стоило, поэтому и убить его сразу, чтобы помочь друзьям расправиться с остальными, я тоже не мог. Оставалось надеяться, что если что-то пойдет не так, меня предупредят вслух. — День, меж двумя ночами!.. Дни приходят и уходят! Что проку тому, кто останется в этом дне, если он лишен дня грядущего? И какая печаль тому, кто теряет свой день, зная о приходе нового?

— Грядущего дня не будет у тебя, Маэгон. Не следовало заманивать в ловушку Гарета…

Я осекся — по губам Маэгона скользнула шальная улыбка, а в глазах зажегся такой торжествующий огонек…

Маэгон негромко рассмеялся.

— Я заманил не Гарета, Артур. Я заманил тебя. Ты спрашивал, почему я пытаюсь помешать тебе ценой моей жизни? Потому, что ты уничтожишь мой мир, если останешься жив! Я знал, что ты придешь. Я знал, что победить тебя как простого человека нельзя, что ты зло сверхъестественное — и все силы мира сошлись сейчас в схватке над нами, хоть мы их не видим!.. Теперь уже неважно, чья кровь прольется на алтарь — родственная тебе, — он равнодушно кивнул на Гарета, — если и впрямь это так, или моя собственная. Убей меня, и тебе тоже немного останется, до ночи твоего дня — короткого зимнего дня. Когда-нибудь тебя назовут еще Королем Зимы, и тогда ты вспомнишь эту ночь! — он снова засмеялся, будто заметил, что внутренне я вздрогнул — всего лишь от изумления, конечно — оттого, что тут он угадал. Артура и впрямь назовут потом Зимним королем. Вот только вряд ли это случилось при его жизни.

— С какой стати я буду вспоминать то, что давно превратилось в прах? И твой мир мне не разрушить, Маэгон, он умер сам, естественной смертью. Скажи лучше, при чем тут саксы, пикты, скотты и твой мир? Или они и есть твой мир? Думаешь, они его поддержат, если ты будешь с ними, или ты заставишь их жить по твоим законам? Как ты собираешься справиться с ними потом? И где Бальдульф? Тут, неподалеку? Может быть, готов придти тебе на помощь? Самое время, нас тут всего трое. Где же он?

Честно говоря, я был готов к тому, что он и правда может оказаться где-то неподалеку. Если бы он был здесь, в Каледонии, ему бы понравилась идея подобной приманки-ловушки, и он бы ее не упустил. Но если он и скрывался где-то рядом, появляться он не торопился.

Губы Маэгона недовольно сжались.

— Его здесь нет. Ушел на юг, к своему брату. Он не был достоин одержать эту победу. По крайней мере, теперь. Слишком мало веры.

— Так чем же он был лучше «заблудших» бриттов?

— Ничем. Но он мог быть орудием, пока это было нужно нам обоим.

— Вам обоим? Или только ему? Почему он не взял тебя с собой?

Глаза Маэгона вспыхнули гневом.

— Потому, что это я вел его, а не он меня!

— Какая самонадеянность!

— Это ты самонадеян, медведь под заклятьем! И я погублю тебя и очень скоро.

— С помощью скоттов или пиктов? Ты и их пытался использовать.

— Никого, — презрительно сказал Маэгон. — Кроме богов!

Он скосил глаза в сторону. Мне это не понравилось. Захотелось оглянуться. Но судя по звукам, дело вокруг шло на лад. Где-то рычал Кабал, а Галахад приговаривал: «Кабал, не мешай». И судя по его не раздраженному тону, Кабал не мешал не только нам с Маэгоном, но и ему. Я снова мельком взглянул на Гарета. Определенно, дышит. Хорошо. Но надо уже заканчивать и заняться им.

— Посмотри! — скрипящим насмешливым голосом проговорил друид, устремив горящий взор на то, что творилось в кромлехе за моей спиной. — Что это, по-твоему, как не жертвоприношение? Посмотри, сколько здесь пролито чистой крови людей моей веры, в этом священном месте! Эта жертва будет принята! Дело сделано. Теперь, если ты убьешь меня, тебя погубит твоя собственная тень! — заключил он со злорадным торжеством.

Несколько мгновений мы оставались в неподвижности, пристально глядя друг другу в глаза, молча и не мигая.

— Ты ведь никогда не отступишься, Маэгон? Будешь преследовать меня и моих друзей, лишь бы добиться своего. Никогда не оставишь их в покое, даже если меня не будет.

— Никогда! А тебя не будет очень скоро, если ты нанесешь удар. Ты проклят.

— От своей тени я не шарахаюсь.

— Скажи ей это при встрече, — усмехнулся Маэгон.

— Согласен, — сказал я спокойно. И резко отведя меч, размахнулся и нанес друиду удар, с негромким хрустом и слабым невнятным всхлипом снесший ему голову.

Кровь щедро плеснула на алтарь, залив его боковую сторону, немного верх, брызгами запачкав Гарета. Я обошел камень и, аккуратно сняв спящего мальчика с ритуального стола, на котором лежали еще какие-то предметы, положил его на траву. Земля тоже была холодной, но оставлять его на алтаре было бы верхом цинизма. Понимаю, что кто бы говорил, но все-таки…

Кто-то позже напишет немало научных трудов, в которых будут разъясняться образы медведя и вепря. Как воплощение власти мирской и военной, и власти священнической. И кто-то еще объяснит, кто на самом деле скрывается за персонажами сюжета Каледонской Охоты. И кто был Каледонским вепрем.

А как быть с вепрем из Корнубии? Который, по слухам, тот же медведь?

Я проверил пульс Гарета и немного его потормошил, прикидывая, сам проснется, или лучше применить какое-нибудь средство. Не просыпаясь, он что-то невнятно пробормотал и зашевелился, когда вездесущий Кабал, еще немного пошатывающийся и трясущий головой, тревожно сунул к нему свой нос. Осмотрев Гарета, я вздохнул с облегчением, — все разыгранные Маэгоном сцены еще не гарантировали того, что с ним на самом деле все в порядке. Но пульс его бился ровно, сопел он самым безмятежным образом, и видимо, не собирался такое уж долгое время еще оставаться в бессознательном состоянии.

Успокоившись на этот счет, я огляделся. Вокруг уже какое-то время царила подозрительная тишина, разве что кто-то переговаривался знакомыми голосами, чем-то шуршал и чихал. Гавейн и Галахад уже навели в кромлехе безрадостный порядок. Невеселая все-таки штука жизнь, если призадуматься. Стоячие камни взирали отовсюду немым укором, как вечные надгробия всем мертвецам мира. Небо заметно побледнело.

— Все спокойно? — поинтересовался я, повысив голос.

— Спокойней не бывает, — ответил Гавейн похоронным голосом и чихнул.

Галахад подошел ближе, все еще с мечом в руке, и задумчиво посмотрел по другую сторону алтаря, туда, где покоилось обезглавленное тело друида.

— Итак, ты от него отделался раз и навсегда, — констатировал он. Непохоже, чтобы это показалось ему особенным зверством.

— Он мне смертельно надоел.

— Как Гарет?

— В порядке. Интересно, проснувшись, он вспомнит, что вообще куда-то уходил ночью?

— Интересно. Проснется, выясним.

Покряхтывая, шумно хрустя ветками и камешками, к нам подошел Гавейн.

— Тьфу, — проговорил он с чувством, — все-таки надышался я какой-то дряни, так что, не обращайте внимания если мне теперь повсюду будут мерещиться зеленые рыцари… — Гавейн потер нос, неудержимо оглушительно чихнул, затем подозрительно уставился на нас. — Кстати, вы вполне подойдете!

— Сам такой, — сказал я. — Нечего вставать среди ночи и шляться неизвестно где.

Гавейн фыркнул и критически осмотрел поле недавней битвы.

— Оставим все как есть?

— Есть другие предложения? Можем прислать сюда Кея с командой. Он любит все как следует прибирать.

— Мне лично возиться что-то неохота, — пожаловался Галахад, с интересом оглядывая предметы на алтаре и вокруг алтаря. Подобрал рогатину, положил примерно туда, где она лежала до того, как ее схватил Маэгон, взял в руки что-то вроде тяжелого камня с лункой, из тех, что называют чашечниками.

— Мне тоже. Поехали, пока наше отсутствие с утра-пораньше не переполошило компанию в несколько тысяч человек. По-моему, они и не в нервном-то состоянии почти все сплошь вооружены и опасны.

— В этом есть смысл, — согласился Гавейн, зачем-то прикрыл глаза рукой, будто бледный свет начинающегося утра мешал ему сосредоточиться, и присвистнул, подзывая своего коня. Мы с Галахадом решили, что в этом есть смысл и сделали то же самое. Наши боевые друзья появились без задержки, поражая своей дисциплинированностью. Все-таки настоящие боевые кони — по прочим меркам, звери почти сказочные, сравниться с ними могут разве что цирковые, да и то еще, бабушка надвое сказала. Но это был не единственный эффект от нашего свиста. В небольшом отдалении, которое и отдалением-то назвать было нельзя, раздался другой свист, и разнесся по широкому кругу со всех сторон, вокруг кромлеха — переливчатый сигнал, не смолкавший почти минуту.

Мы переглянулись. Галахад аккуратно поставил камень-чашечник обратно на алтарь.

— Ты случайно не додумался спросить Маэгона, кого еще он пригласил на эту вечеринку? — осведомился, обращаясь ко мне, Гавейн.

— Додумался, конечно. Но сам знаешь его манеру говорить обо всем и ни о чем. Единственное, на чем он настаивал, не считая присутствия одних лишь богов, так это на том, что Бальдульф ушел на юг, к брату. Впрочем, это вполне могло значить, что он ушел на пару метров на юг от холма. Но судя по тому, что никто не появлялся до самого конца, можно было и правда подумать, что здесь собрались одни сумасшедшие фанатики.

— Конечно, сумасшедшие, — кивнул Гавейн. — Дрались до самого конца, не пытаясь ни скрыться, ни скрыть своих намерений перегрызть нам глотки, пока живы, хотя бы делая вид, что сдаются.

Лошади заволновались, Кабал зарычал. Вокруг происходило какое-то неясное движение, земля начала глухо подрагивать. Я вдруг машинально задумался, вытер ли я клинок, прежде чем убрать его в ножны. Должен был. Так же машинально. Впрочем, неважно.

— Джентльмены, предлагаю оставить мечи в ножнах, — сказал я. — Примем мы бой или нет, вряд ли они нам понадобятся.

— Похоже на то, — согласился Галахад. — Вы уж извините, но мне кажется, вокруг нас собирается какая-то армия.

— Когда кажется, креститься надо, — напомнил Гавейн. — Но можешь об этом не беспокоиться. Тебе не кажется.

Тьма сгустилась вокруг кромлеха, будто возвращалась ночь. Но это были всего лишь люди, подошедшие молча, почти беззвучно, строем, быть может, неглубоким, но плотным. Похожие на воскрешенных мертвых воинов короля Брана, возвращавшихся к жизни, оставив в ином мире свой дар речи — ведь о том, что они видели в загробном царстве кому попало болтать не след. Все были пешие, кроме одной возвышавшейся темным силуэтом конной фигуры, медленно проплывшей вперед из задних рядов и на некоторое время застывшей в неподвижности, в полном безмолвии.

Гавейн собрал поводья всех наших лошадей и переместился немного в сторону. Галахад взялся за ошейник Кабала и отступил, также присматривая за Гаретом. Кажется, пространство было достаточным, чтобы мы друг другу не помешали, если вдруг придется действовать. Стрела или камень, конечно, в любом случае могут сделать свое дело, но вот вопрос, зачем их использовать при таком явном перевесе сил. Значит, если они и будут, то не в первую очередь. А там поглядим. Может, сперва просто поговорим? Но нам самим разговор начинать не стоит.

— Эй, друид, — позвал хрипловатый голос. Человек говорил по-бриттски, но с акцентом, напоминающим произношение басков. — Отзовись, если ты там.

— Здесь нет друидов, — ответил я.

— Совсем нет? — спросила фигура после почти незаметной заминки.

— Совсем.

— А как же тот, кого звали Маэгон?

— Раз ты говоришь — звали, значит, знаешь, что он умер.

— Это только одно из предположений.

— Очень близкое к истине.

— Только близкое?

— Потому, что он умер не сам.

— Кто же его убил?

— Я.

— А кто ты?

Мой собеседник явно вошел во вкус игры в вопросы и ответы. Не слишком ясные, не слишком туманные. В самый раз для какой-нибудь саги.

— Артур Британец.

— Странно.

— Отчего же. Мне кажется, ты не удивлен.

— Отчего же, — повторил всадник. — Удивлен. Он был уверен, что ты не сможешь его убить.

— Он ошибался.

— А я, выходит, нет.

— Тогда ты действительно не удивлен.

— Пожалуй, что так. Что же ты делаешь в Каледонии, Артур Британец?

— Охочусь на вепрей. А кто ты, чтобы спрашивать?

По рядам прокатилось некоторое оживление, но, разойдясь кругами, быстро утихло.

— Зови меня Бриде, — в голосе послышался затаенный смешок. — Это моя земля.

— Не слишком ли многие на нее посягают? — спросил я.

Пауза воцарилась надолго.

— Люблю я твою манеру брать быка за рога, — еле слышно проворчал Гавейн и тихо завозился, готовя какую-то свою тяжелую артиллерию.

— Ты на нее уже не посягнешь, — ровным голосом произнес Бриде.

— Почему ты думаешь, что мне это нужно? — спросил я.

— Потому, что ты здесь, — сказал Бриде.

— Я здесь для того, чтобы оставили в покое МОЮ землю. Ты можешь мне это обещать?

Бриде наверняка опешил. И я еще могу чего-то требовать, каких-то обещаний?

— Похоже, ты не боишься, что тебе придется сегодня же отправиться к твоим богам.

— А тебе это действительно нужно? Или это нужно было друиду, отправившемуся сегодня к СВОИМ богам?

— А почему это должно быть мне не нужно? — полюбопытствовал Бриде.

— Потому, что мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться, — процитировал я своего любимого Шекспира.

Бриде расхохотался.

— Ты полагаешь, что я знаю, что ты есть?

— Я полагаю, что ты знаешь, что армия моя велика, больше чем когда либо приходившая за последнее столетие-другое, и ты знаешь, что она еще не тронула никого, кто сам не напал на нее, и не разоряла окрестности, грабя и выжигая все кругом. Будет ли так дальше, если не будет меня — вот чего ты не знаешь.

— Ты не прав, — сказал Бриде. — Я знаю — все будет так же, как было всегда.

— И как было всегда?

— Несладко, — ответил Бриде. — С тобой может быть еще хуже. Но. С другой стороны. Ты — это что-то новенькое. До сих пор непреодолимой силой были скотты и саксы. Кто знает, может, стоит попробовать.

Мне показалось, или кольцо вокруг стало не таким плотным. Или это просто всходило солнце?

Я неопределенно слегка повел рукой, мол — тебе решать.

— Если я отпущу тебя, — продолжил Бриде, — и если ты выстоишь, сражаясь с другими своими врагами, ты поможешь мне затем изгнать скоттов с моей земли, которую они захватили?

— Идет, — сказал я. — Будь под моей защитой.

— Под твоей? — переспросил Бриде.

— Под чьей же еще? Ведь не скоттов.

Бриде усмехнулся.

— Обещаешь, что не забудешь об этом?

— Обещаю.

— Тогда будь и ты под моей защитой. Пусть ни человек, ни дикий зверь не тронет тебя или твоих друзей, пока ты возвращаешься в свой лагерь. И еще. Возможно, эта весть тебя еще не достигла. Множество кораблей прибыло в Эборакум.

Я и не заметил, как в одно мгновение оказался у самого края кромлеха.

— Множество?

— Истинно так, — неторопливо подтвердил Бриде. — Не больше двух ночей назад, считая и эту. Я слышал, он хочет двинуться на Камулдунум.

— В этом есть смысл.

— Тогда тебе стоит поторопиться, чтобы опередить его. Я больше не буду тебя задерживать.

— Спасибо, — сказал я довольно рассеянно, и обнаружил, что сказал это почти в пустоту. Бриде и его воинство беззвучно растворялись в утреннем тумане.

— Ты ему веришь? — спросил Гавейн, — Или он сказал это просто чтобы мы убрались отсюда поскорее.

Я пожал плечами.

— В таком случае мы можем и вернуться. А чтобы не возвращались, он мог попробовать и другое средство.

— Интересное произношение, — задумчиво сказал Галахад. — Это оглушение звуков. «Б» почти как «п», и даже некоторые «к»…

— При этом имя его, кажется, начинается все-таки с «Б», — предположил Гавейн. — Но может, и оно в разных случаях варьируется. Кажется, Бриде звали первого исторического короля пиктов, сына некоего Маэлкуна, короля Уэльса…

— Только не надо варьировать Маэлкуна до Маэгона, — предупредил я.

— Не буду. А царствование его относят где-то к середине шестого века.

— По-моему потом было столько королей с этим именем, что можно и не вспоминать, — заметил Галахад. — Почему бы не быть этому имени и до того. Есть в нем что-то такое традиционное, можно даже сказать, кондовое…

— Как в самом названии Британских островов? — поинтересовался я. — Или, как еще их называли, Претанских? С оглушенным звуком «Б»?

— Истинно так, — кивнул Галахад. — Может, именно это имя следовало бы соотнести с мифическим Брутом, потомком троянского Энея и прародителем бриттов?

— Римская пропаганда, — пренебрежительно фыркнул Гавейн.

— Знаю. Я же сказал — с мифическим. А вот это древнее имя само по себе наверняка не случайно пользовалось такой популярностью у пиктских королей! И даже могло дать название и народу и островам.

— Замечательно, — нетерпеливо и почти раздраженно согласился я, пытаясь немного растормошить уже начавшего приходить в себя Гарета и взгромоздить его на Тараниса. — А вот Кольгрим все-таки не мифический, и армия наша не мифическая, и переполох в ней в наше отсутствие может тоже случиться не мифический. Так не пора ли нам отправиться отсюда куда-нибудь подальше?

— Совершенно точно пора! — воскликнул Галахад и метнулся назад, к алтарю.

— Что ты там забыл? — позвал Гавейн, уже взобравшись в седло и продолжая держать поводья галахадовского неприкаянного коня.

Галахад тут же вернулся, с камнем-чашечником в руках.

Посмотрели мы на него не то чтобы неодобрительно, но непонимающе.

— Что, еще не уловили? — приподнял бровь Галахад. — Это же отличный прообраз Грааля! Священный предмет — и чаша, как в классических легендах и камень, как у старины Вольфрама, к тому же, камень красного цвета! Бросить такой трофей может кто угодно, только не я.

— Давай его бросим? — пошутил я, обращаясь к Гавейну, кивнув на Галахада. — Можно вместе с трофеем!

И мы наконец пустились в обратный путь.

XI. Поворот на юг

По дороге к лагерю Гарет быстро пришел в себя, стал радостно озираться и никак не мог взять в толк, как и где это он очутился, и на поиски какой зачарованной страны мы направляемся. Последнее его, похоже, действительно интересовало всерьез. Пришлось его огорчить известием, что мы скорее возвращаемся, чем куда-то направляемся. А Гавейн еще и дразнился, рассказывая, сколько любопытных событий он уже пропустил. В поток вопросов Гарета нам удалось вставить несколько собственных: отчего он проснулся, зачем вышел и зачем пошел к караулам. Гарет отвечал ясно и просто — проснулся потому, что ему приснилось, что его кто-то зовет. Засыпать снова не хотелось, казалось, что непременно должно было произойти что-то необыкновенное. Выйдя, он немного поговорил о своих мечтах со звездами, а к караулам пошел потому, что там «что-то белело». Спросонья он понадеялся, что это единорог. Да ведь и не собирался всерьез выходить из лагеря, только решил прогуляться до границы, а там по обстоятельствам. Дальше он, как и положено, ничего не помнил. Мы покачали головами и прочли соответствующее внушение, не слишком грозное. Так как была надежда, что с особо настырными единорогами, способными беспардонно пригрезиться впечатлительным натурам во сне, покончено. А потом мы достаточно и со вкусом наговорились по дороге о всяких жертвоприношениях, так что вряд ли у Гарета возник бы соблазн снова дать кому-то повод повторить в них свое участие.

И все-таки его рассказ абсолютно ничего не объяснял. Если только не верить во всякую мистику или не считать, что Маэгону просто повезло. Вообще-то, про простоту и про дальнейшее везение можно было говорить только с большой натяжкой. Значит, оставалось верить в мистику, в призраков и в единорогов. Какая неприятность…

Не то чтобы Кею совсем не удалось скрыть наше отсутствие в пробуждающемся лагере, но сам он, бедняга, ко времени нашего появления был уже близок к греховному душевному унынию. Ведь время-то было как раз уходить из Каледонии, а как тут уйдешь без меня? Дело пахло объявлением ужасных вестей потрясенным бриттам, прочесыванием территории и затяжным локальным конфликтом со всеми путающимися под ногами местными племенами.

Ничего не подозревавшая армия на том участке, где мы заявились, возвращаясь восвояси, была немало изумлена тем, что мы почему-то оказались снаружи, а не внутри лагеря. Впрочем, это только добавило ей обычного мистического благоговения, тем более что явились мы, будто с разведки, с интересными, невесть откуда взявшимися вестями. Разумеется, с вестями насчет Кольгрима, и о неких таинственных местных союзниках. Насчет новостей с Маэгоном дело могло пока подождать, не хвалиться же тем, что мы учинили в святом месте. Конечно, и затаивать было ни к чему, все равно всплывет в первый же день, но это как-нибудь само собой, позже, и лучше без подробностей.

А пока, весело и дисциплинированно — марш в поход, труба зовет, и заметьте — ничего похожего на отступление!

— Я вижу свежую кровь! — с ехидцей заметил Кей, едва переведя дыхание, после того, как сшиб композицию из установленных шалашиком копий, бросившись нам навстречу. От облегчения на него напал приступ сарказма.

— Надеюсь, больше некому будет втихую поджигать замок старика Уриенса, — довольно ответил я.

Кей понимающе поцокал языком и покачал головой.

— И стоило для этого тащиться в Каледонию?

— Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, — наставительно проронил Галахад, с тайной гордостью поглядывая на свою археологическую каменную посудинку.

— Миска для Кабала? — полюбопытствовал Кей.

— Не отдам, — сухо обиделся Галахад.

— Думаешь, стоит еще раз поджечь замок? — задумался я. — Что ж, поглядим, если будут время и настроение. Все равно будем проходить поблизости на обратной дороге.

Сборы, к которым и так уже готовились, много времени не заняли, и после святого дела, именуемого завтраком, бритты стройным маршем чудо-богатырей двинулись на юг. Порядок в войсках был просто загляденье, такую роль играет воодушевление. Двигаться быстро, без поражений, утверждаясь в своей светлой миссии на каждом шагу, это армиям всегда нравится. Спросите Цезаря, Суворова и Наполеона.

При ярком солнце горы выглядели поразительно живописно, и казалось, им почти жаль с нами расставаться. На ближайших вершинах то и дело возникали человеческие силуэты, наблюдающие за нашим отходом, опирающиеся на копья, салютующие мечами то ли в военном приветствии, то ли в невнятных знаках самодовольства, издающие гортанные кличи, на которые проходящие войска отвечали им тем же и махали руками или обменивались звуками рога. Словом, сущий парад.

Мы спели на прощание с Гавейном его недавно-сочиненную разудалую песенку «Тараня айсберги форштевнем…», и расстались с ним вскоре после того как покинули гористые пределы Каледонии. Гавейн поспешил к условленному им самим месту встречи со своим флотом. По крайней мере, теперь мы снова всегда будем в курсе того, что творится на море, если даже силы британских кораблей будут недостаточны для того, чтобы непосредственно нападать на противника и причинять ему какой-то вред. В последнее, кстати, не верилось — чтобы такой старый пират как Гавейн, да не придумал, как натворить какую-нибудь пакость, должно было происходить нечто совершенно исключительное.

С Галахадом прощаться не пришлось, впрочем, как и с Гаретом, который был по горло сыт морем, а вот на суше ему еще толком повоевать не удалось. Теперь же, когда он уже немного потрепался и обветрился, вполне можно было допустить его и к этому опасному спорту, под присмотром, конечно.

Недавнее ночное приключение, похоже, ничуть не повлияло на Гарета. По крайней мере, после марша, занявшего целый и, слава богу — погожий, день, он как ни в чем не бывало, снова запросился на охоту за призраками. Но мы с Галахадом отказались наотрез и вообще отнеслись к этой идее на редкость недружелюбно, несмотря на то, что главный затейник драмы минувшей ночи был уже на том свете. А может быть, частично как раз и поэтому. В конце концов, надо же иметь какое-то уважение к покойникам и не слишком веселиться, едва отправив их в лучший мир, — особенно, после целого дня, проведенного на марше. На следующий, не менее бурно проведенный день. Гарет уже не заикался о таких глупостях, он и так вымотался, периодически отсылаемый с поручениями к Кею, возглавлявшему отдельную колонну, отправленную другой, параллельной дорогой, на всякий случай — для большего охвата, для легкости прохождения и нанесения меньшего ущерба минуемым нами территориям. То же повторилось и на третий день — все эти ночи он проспал как сурок и никакие друиды не заставили бы его проснуться, но на четвертый день мы сбавили темп, не получая пока новых тревожных известий и давая людям и животным избавиться от напряжения и накопившейся усталости прежде чем с новыми силами преодолеть последний участок пути. Да и к чему раньше времени спугивать противника, который, судя по всему, все равно не ожидал от нас такой прыти?

И на эту ночь мы все же выехали немного прошвырнуться, недалеко, всего лишь как обычно проинспектировать караулы и провести свой, мало кому нужный, но зато самостоятельный вид разведки прилегающей территории. Он действительно немногого стоил, хотя всегда кажется, что доверять можно только себе. Возвращаясь, мы еще издали увидели Мельваса, уже почти совсем оправившегося от своего ранения и расхаживающего вокруг нашей палатки как журавль, мающийся несварением желудка. Узнать его силуэт в скупом свете костров было нетрудно — по характерной, будто сдержанной резкости движений хищника, то затаивающегося, то совершающего внезапный прыжок, и по плащу, расшитому кусками темных шкур, среди которых то и дело поблескивал металл. Завидев нас, он остановился и помахал в воздухе чем-то невидимым. Я тут же ускорил шаг Тараниса и рысью подъехал к королю Клайдскому. Покрытое темными узорами лицо Мельваса выглядело в темноте бледным и жутковатым, и при этом до невозможности иронично хитрым.

— Стрела из темноты, — возвестил Мельвас, снова подняв предмет. — С посланием!

— Добрые вести или дурные? — поинтересовался я и задумался — какие добрые вести могут прилетать по ночам со стрелами? Романтические свидания, как будто, пока не планировались. Значит, остаются только дурные.

— И добрые и дурные, — тем не менее, ответил Мельвас. — Угадай, какие из них добрые.

— Кольгрим наконец выступил из Эборакума со всей своей родней из-за моря, нарушив договор?

Мельвас расхохотался сухим скрипящим смехом, чуть не перешедшим в кашель. Я извинился, осторожно похлопал его по плечу и пообещал больше не смешить. Мельвас весело помахал рукой, мол — не бери в голову.

— Если эта весть добрая, то дурных тогда и в помине нет! — прохрипел он отсмеявшись и передавая мне мятый кусочек пергамента вместе со стрелой. — А вторая добрая — так это то, что послание — от Леодегранса. Этот осел все еще жив!

— Вот старый хрыч! — искренне возмутился я.

И под предлогом проведать, не бродит ли Леодегранс по-прежнему где-то неподалеку, я снова покинул лагерь, на этот раз в одиночестве. На самом деле, конечно, я его не искал и не послал никого сделать это вместо себя, чем, в сущности, никого не удивил. Что делаю я сам — это ни у кого не вызывало ни нареканий ни сомнений, все были уверены, что в любом случае у меня все получится самым наилучшим образом, даже если ничего не получится — значит, и это будет к лучшему. Что же на самом деле до Леодегранса, то если он способен на такие подвиги, значит, положение его уж точно не настолько бедственное, чтобы требовалось немедленно мчаться его выручать. Больше того, зная странности этих времен, я давно уже догадался, да и все остальные молчаливо и деликатно полагали то же самое, — что король Лодегранса попросту взял на себя какой-то загадочный зарок — довольно обычное тут дело, и сам принимает к тому, чтобы его не нашли, немалые сознательные усилия. Тогда найти его не вовремя значит подложить ему большую свинью, сыграв роль настолько дурной приметы, что дальше и жить не стоит. Ведь нарушения зароков, какими бы глупыми они ни выглядели, согласно всем легендам, приводили к скорой и бесславной смерти. Кельты — народ впечатлительный. И Леодегранс мог и правда скончаться от огорчения, учитывая и его возраст, и стремление следовать традициям. Этакая архаичная впечатлительность могла играть на руку типам вроде меня, а могла и убивать. Потом еще поглядим, не одно ли это и то же.

Ну а если я не искал Леодегранса, оставалось только разбудить волшебников в Камелоте и Гавейна, который все эти дни пока не выходил на связь. В Камелоте пока было все прекрасно и за если еще не передвижениями, то какими-то шевелениями Кольгрима они тоже по-своему следили. Вернувшийся из Малой Британии Ланселот между тем ворчал на меня за то, что я, не обращая внимания на коварного, готовящегося к новым козням саксонского вождя, легкомысленно зашел так далеко на север. Я так понял, что по его разумению, мне надо было безвылазно сидеть под стенами Эборакума и караулить малейшую вылазку оттуда.

— Ты же помнишь, Ланселот: слишком обезопасить себя со всех сторон, значит, не быть сильным ни с одной стороны.

— Кто это сморозил такую глупость?

— Вообще-то, Уинстон Черчилль.

— Не знаю, я им не был. А Британская империя при нем, кстати, развалилась!

— Ох, да ну тебя… Он был тут ни при чем.

Правда, и Мерлину показалось, что было бы неплохо нам не застревать в Каледонии хотя бы на лишний день, и все-таки, многое ведь еще зависело от частной местной ситуации. Что в Каледонии, что в Эборакуме, что в Камелоте. Я напомнил свое нынешнее географическое месторасположение и выразил надежду, что к основным событиям текущей войны никак не опоздаю.

— Только попробуй, — весело сказала Моргана, и по ее беспечному тону сразу было ясно, что она и мысли подобной не допускает.

Нимье передала привет и никаких военных идей или пожеланий не высказала вовсе, так как такими вещами интересовалась крайне мало.

Достучаться до Гавейна оказалось труднее, чем до Камелота. Но наконец он вышел на связь, заспанный и очень недовольный.

— Ты там жив еще? — поинтересовался я.

— Почти нет, — ответил Гавейн. — Как дурак, два дня искал свой флот. Впрочем, ежу понятно, что все гладко тут быть не может, раз оставил без присмотра…

— Ну и как, нашел наконец?

— Нашел. Бедвир отошел южнее, посмотреть, что там творится, оставив вместо себя одного типа, который перепутал бухты. Но Бедвир уже и сам вернулся, так что все в порядке, в драку с большим флотом они, слава богу, не полезли, а быстро ушмыгнули, те даже не поняли, что это они углядели на горизонте.

— Конечно, не поняли, если у Бедвира была какая-нибудь твоя подзорная труба, а у них нет.

— Можно подумать, что у тебя такой трубы нет, — проворчал Гавейн.

— Ну, есть. Куда же без нее?

Я поделился новостью полученной от Леодегранса, Гавейн принял ее к сведению и заявил, что отправляется спать дальше, так как в своих поисках устал как собака, а тут пришлось просыпаться и еще проверять, не услышит ли кто. Я пожелал ему приятных сновидений и засобирался назад в лагерь.

Тишь и тьма были кругом неописуемые. Вороной Таранис совершенно терялся в ночи, и где он находится, можно было определить только по шумному фырканью, треску веток — по одним он переминался с ноги на ногу а другие сосредоточенно жевал, да по редкому взблеску выжидающе-терпеливых глаз и легкому свечению металлических частей сбруи.

— Пора бы и тебе баиньки, — сказал я коню, с некоторой озабоченностью задумавшись о времени и о предстоящем завтра нелегком дне, не забираясь в седло, взял его под уздцы и повел к лагерю.

Где-то в стороне, но достаточно далеко, что-то ухало и посвистывало — не исключено, что это были не коренные лесные жители, но вокруг все было спокойно и никто нас не потревожил. В непосредственной близости от лагеря не находилось никого, на кого можно было бы случайно натолкнуться.

А потом я сделал нечто для себя неожиданное, чего делать, в общем-то, не собирался. Оставил Тараниса у первого же караула, велев создать ему все условия для заслуженного отдыха и до утра не беспокоить и, прикинув, в каком направлении мне слышались загадочные звуки, тихой сапой двинулся через лес в ту сторону.

В просветах ветвей вверху над моей головой ярко горели звезды, вокруг кишела какая-то ночная лесная жизнь.

— Доброй охоты, — пробормотал я вслед какой-то метнувшейся мимо в сторону тени. Тень напоминала смутными очертаниями волка. Впрочем, скорее всего, померещилось. Хотя было темно, и местность сплошь пересеченная, так что прямо не пройдешь, то, что я могу заблудиться, меня не беспокоило. Если бы я действительно по какой-то причине окончательно потерял направление, нужно было бы просто включить припрятанную в браслете с вычеканенными драконами и солнцами — некоторые из этих фигур сдвигались, открывая маленький экран или даже позволяя проецировать, если нужно, большое трехмерное изображение, но это уже чересчур и для самых пожарных случаев, — простенькую системку, показывающую местоположение любого из нас на микроскопической карте. Карта в своем не трехмерном варианте, конечно, была слишком маленькая, чтобы по ней разбираться что к чему, но запросто можно было выбрать кого-то, к примеру, Галахада — кто у нас, в конце концов, ближе всех, и заодно, именно в том месте, куда мне и надо будет затем возвращаться; — и появившаяся на экране вместо карты стрелка, указала бы на него точнее, чем магнитная стрелка в компасе указывает на север.

Был и не визуальный вариант — чтобы не привлекать к себе внимания. Браслет мог нагреваться или остывать, в зависимости от того, идешь ли ты по нужному курсу, или сбиваешься с него, но это уже не так надежно и удобно, хотя именно этим способом мы уже как-то пользовались. Но кому тут, среди ночи в лесу пускать пыль в глаза? А кто подглядывает, в таких-то дурацких для наблюдения условиях, я не виноват. Если с перепугу упадет с дерева и свернет себе шею, я за него не отвечаю. Да и пусть попробует с какого-нибудь дерева разглядеть маленькую стрелку на крошечном экранчике. А то, что светится — мало ли кругом каких-то бликов.

Стоянка Леодегранса обнаружилась примерно в километре от моего лагеря, в направлении на юго-запад. Логично, раз мы сами двигались на юг, немного забирая к востоку. Леодегранс держался чуть впереди — с запасом, чтобы не отставать, а скорее, просто не доходя, судя по его вестям он последнее время шел с юга, и в стороне, куда нам пока незачем было сворачивать.

Отряд, расположившийся в овраге, чтобы не было издали видно разведенного костра, был небольшим, человек двадцать, или тридцать, разглядеть их всех, чтобы сосчитать, было трудновато. Овраг казался вполне сухим. Кто-то спал под импровизированными навесами-шатрами из шкур, присыпанных сухими листьями, кто-то просто завернулся в подобные же шкуры, в сторонке дремали, сбившись в кучу, несколько заморенных на вид некрупных лошадок, а у тлеющего костра сидел с двумя также бодрствующими спутниками, занятыми один починкой разъезжающейся кожаной обуви, другой подгонкой тетивы к своему луку, сам Леодегранс. Выглядел он неважно. Хотя, конечно, как посмотреть — сидел он на расстеленном меховом плаще почти не сгорбившись, с прямо-таки юношеской осанкой, только чуть опущенными устало плечами. Длинные седые волосы были щегольски романтично перехвачены мягким ремешком, но вот лицо, освещенное костром, было совершенно изможденным и даже каким-то безнадежным, будто Леодегранс не собирался протянуть долго, и не был уверен, что вообще хочет что-то тянуть. Спать он, видимо, не мог, хотя это и пошло бы ему на пользу. Глядя на него и все еще памятуя о такой возможности как зарок, я колебался. Стоит ли оставлять все как есть? В сущности, Леодегранс, как будто, устроился неплохо, и я в этом убедился — сам по себе, налегке, абсолютно вольный решать, что ему надо и чего не надо, и был он явно вполне здоров, руки-ноги целы, голова на месте, а что до печального лика — так с чего бы ему веселиться в такой глухой уже час? С другой стороны…

И совсем уже решившись не тревожить независимого старика и отправиться назад, я вышел из-за удобно прикрывавшего меня дерева, чуть углубившись в темноту, совершил вдоль оврага неполный полукруг, выбирая место, где меня меньше всего могли заприметить люди или лошади, быстро и относительно бесшумно спустился по склону, а потом, поскольку сидящие у костра меня по-прежнему не замечали, подошел из темноты за их спинами, дружески хлопнул по плечу парня, терзавшего свой лук, будто кто-то из их же компании, и поинтересовался:

— Ребята, а спать-то вам не пора?

Ребята оглянулись с тихим изумлением, а Леодегранс с самым настоящим возмущением — мол, что это за пьяная фамильярность в его присутствии?

То, что в первые мгновения они приняли меня за кого-то своего, избавило всю троицу от слишкомсильного потрясения. Леодегранс решил, пожалуй, что я ему примерещился в полусне да от долгого глядения на огонь. Парень, которого я хлопнул по плечу, вознамерился было заорать, набрав в грудь побольше воздуха, чтобы поднять тревогу. Пришлось сжать его плечо покрепче, вразумляющее встряхнуть, вытряхивая воздух обратно, и сказать: «тихо, услышат». Не пытаясь переспросить, кто услышит, парень машинально вразумился, хотя услышали бы, конечно, только те, для кого он и собирался поднять тревогу.

— Здравствуй, Леодегранс, — сказал я оторопевшему старому королю.

— Артур… — в смятении пробормотал он, на его лице, отразилась так и не поднятая никем тревога, и он беспокойно завертел головой, приподнимаясь и оглядываясь. Его бодрствующие сподвижники уставились на меня во все глаза — видно видели в первый раз.

— Я здесь один, — успокоил я Леодегранса. — И никто не знает, что я здесь. Может, действительно, отправим ребят вздремнуть?

Леодегранс успокоено или подавив волнение, кивнул.

— Идите, — сказал он, махнув рукой, — и никому ни слова.

Его гвардейцы поднялись без лишней суеты, и понятливо удалились. Один из них, тот, кого я ошарашил своим царственным прикосновением, прежде чем уйти, бросил передо мной свой плащ. Я не стал огорчать его отказом и милостиво принял его жертву. Он непонятно чему обрадовался, и смущенно скрылся в темноте, так и не доведя до совершенства свой лук.

— Я хочу поблагодарить тебя за доставленную весть, — проговорил я тихо, когда мы остались одни. Леодегранс скромно склонил голову. — Но почему ты не хочешь, чтобы мы нашли тебя, Леодегранс?

Он ответил не сразу. Внимательно на него глядя, я заметил, как даже при таком дрянном освещении его скулы налились темной краской.

— К чему это? — ответил он вопросом на вопрос.

— Может, и ни к чему, — покладисто согласился я. — Это пока дела идут хорошо. А вдруг пойдут плохо. Тогда, конечно, лучше держаться от нас подальше.

Леодегранс какое-то время вникал в смысл сказанного. Как-никак, время было позднее, не тот час, чтобы иметь сознание, чистое как стеклышко. Потом зашипел как рассерженный кот, но увидев, что я хитро улыбаюсь, перестал шипеть и насупился.

— Боюсь, тебе трудно будет убедить меня в том, что я чем-то могу тебе понадобиться. Я потерял свое королевство. Потерял свое войско, кроме немногих преданных мне людей. Если саксы и изгнаны из моих земель, то не мною, а я не собираюсь быть просителем. Старый лев уходит умирать в одиночестве. Если же я еще способен на что-то, я это сделаю, по мере того, что в моих силах.

— И ты это делаешь.

Он величественно кивнул.

— Да, я все еще с тобой, но издали.

— Так издали, что я даже не знаю, что сообщить твоей дочери и Эктору.

— А что им сообщать? Я и сам не уверен в каждом своем грядущем часе.

— А кто уверен?

— Все зависит от меры, — рассудительно пожал плечами Леодегранс.

Одним словом… конечно, не одним, терпеть не могу зануд, которые всегда требуют в таком случае именно одного слова и ни междометием или союзом больше, — присоединяться к нам он действительно не собирался, гордость его при одной мысли об этом жестоко страдала. Причем, настолько, что он действительно дал зарок — не делать этого до тех пор, пока не состоится решающая битва с Кольгримом, которого Леодегранс держал за главного виновника своих бед. Вариант с давешним перемирием Леодегранса совсем не устраивал. С другой стороны, благодаря ему он мог надеяться всерьез сойтись с Кольгримом в сражении, когда силы саксов и бриттов примерно сравнялись, теперь это было хоть на что-то похоже. А сперва выглядело нелепой шуткой, чтобы рваться принять участие в битве при Дугласе, да и положение самого Леодегранса, посреди оккупированной саксами территории, было тогда хуже некуда.

— Но уж теперь то все точно идет к решающему столкновению, — прозрачно намекнул я.

Леодегранс возразил, что на самом деле до столкновения ведь еще вплотную не дошло, а до тех пор еще многое может случиться.

Ну что ж, зарок есть зарок, и я не стал настаивать, хорошо хоть у него не было зароков насчет случайной личной встречи, и когда мы прощались, Леодегранс выглядел даже поживее и повеселее, убедившись, что он все-таки еще кому-то и впрямь небезразличен — это всегда, хоть и пустяк, но приятно. Так что хоть непосредственного воссоединения наших «военных сил» не произошло, мы уже вполне прониклись родственными чувствами в борьбе за общее дело, и переживать насчет своей нужности и состоятельности Леодегранс перестал, успокоившись на тот счет, что никому не интересны его права и его могут просто сбросить со счетов, позволив завладеть отвоеванным королевством кому-то другому. Откуда у него вообще были такие мысли, точно сказать не берусь, но откуда-то были. Вероятно, случались примеры в обозримом прошлом.

Я спросил, не нуждается ли он в чем-то, что я мог бы ему предоставить. Леодегранс заверил, что ему абсолютно всего хватает, а в случае непредвиденных обстоятельств, он о них непременно сообщит. Я заверил, что всегда готов придти на помощь, и пусть он имеет в виду, что столкновение с Кольгримом дело уже решенное, так что пусть не стесняется. На том я и отбыл.

Не успел я как следует заплутать, как моя левая рука вдруг зажила собственной жизнью — принялась непроизвольно подрагивать от проходящих щекочуще-вибрирующих волн, а запястье заметно нагрелось. Срочное сообщение. Оказывается, меня потерял Галахад. То есть не то чтобы потерял — куда я денусь с карты? — а так, забеспокоился, не сломал ли я ногу в каком-нибудь овраге, и не пора ли высылать спасательную экспедицию. Пока не сломал. Если вдруг случится такая оказия, непременно сообщу. Я рассказал ему, с кем виделся, и он успокоился, поинтересовавшись только, зачем это мне понадобилось. «А кто сказал, что у жизни должен быть какой-то смысл? Интересен сам процесс». Понадобился же кому-то камень чашечник. С этим он согласился, и мы перестали наводнять древний лес лишними радиоволнами.

И тут я увидел в темноте загадочное существо, скачущее между черными тенями бледным почти фосфоресцирующим призраком. Признаться, впечатление было довольно жуткое. Так вот, стало быть, на что похожа появляющаяся без предупреждения адская гончая… Кабал с радостным сопением врезался мне носом в колени, потом принялся кружиться в танце, толкаясь то носом, то лапами.

Я снова вызвал Галахада.

— Что стряслось, — спросил он.

— Где Гарет? — спросил я.

— На месте, — ответил он удивленно. — Сейчас проверю.

На пару минут он замолчал, пока я беспокойно оглядывался, рассеянно поглаживая Кабала.

— На месте, — подтвердил наконец Галахад. — Спит давно. А что такое?

— Кабал отвязался и нашел меня. — Я уж бог знает что подумал.

— Меньше надо ночами шляться, — ехидно заметил Галахад. — Сам не спишь, и другим не даешь.

— Сейчас я заподозрю, что это ты его отвязал. Между прочим, пару ночей назад я замечательно спал, а вот Гарет где-то шлялся, и с ним еще полкаледонии!

— Нет, — с сожалением сказал Галахад. — Увы, не я. Разве что, дух какого-нибудь невинноубиенного друида.

— Ну их, в Гримпенскую трясину, Галахад! Ладно, значит, будем считать, что Кабал сам справился. Адские гончие, они тоже не лыком шиты…

— И невинноубиенные друиды тоже! — зловеще добавил Галахад. — Особенно, пришитые мечом почти что на алтаре…

— Кончай, а? Хорошо тебе в лагере сказки рассказывать, а тут в дебрях мрак и отсталость, «и мальчики кровавые…», ну, не мальчики, но тоже подойдет к высокой трагедии.

— Вот и правильно! — с удовлетворенным смешком ответствовал Галахад. — Значит, быстрее вернешься.

Тоже мне, рыцарь-духовидец. Прагматик, каких мало…

Однако до лагеря я добрался действительно быстро и без потерь, Кабал в нетерпении тянул меня чуть не зубами за рукав. Какие же все кругом заботливые… Уже сменившийся караул встретил меня изумленными взглядами, но тревогу поднимать не решился. Галахад продолжал упорствовать в том, что Кабала с цепочки не спускал. Ну и бог с ним.

А наутро, конечно же, зарядил дождь. Примерно через час после начала перешедший в бурный ливень. Наконец стало понятно, почему не спалось. Все нормальные люди перед дождем и в дождь спят. А вот ненормальные, к которым отношусь и я, начинают носиться с какими-то непонятными идеями. Правда, после возни среди сырости, делающей все вокруг неуютным, промозглым и тяжелым от пропитывающей влаги, даже у них энергии поубавляется. Спасибо римлянам с их дорогами, которые не очень-то размоешь, а то ведь могло быть и хуже. Но и так было не радостно, тем более что разделенная для удобства на три колонны армия не вся перемещалась по сносным дорогам, а совсем терять связь с другими колоннами не хотелось. Начатое было движение пришлось замедлить.

XII. «Все воды твои…»

— В таких случаях обычно говорят, что кому-то из нас не благоволят боги, — мрачно молвил Пеллинор. Ледяной дождь лил вовсю, в короткие промежутки между шквалами ливня казалось, что все вокруг покрыто толстым стеклом, прихваченным изморозью. Промозглый скользкий холод отчего-то напомнил размытые в потоки жидкой грязи Карпаты в тысяча девятьсот шестнадцатом, будь они неладны, и все те окопы и траншеи вместе с ними… — Быть может, кто-то из нас нарушил какой-то данный зарок?

«Разве что Леодегранс… — машинально шутливо подумал я, только чтобы отвести мысленные подозрения от себя самого. — Тьфу ты, с какой стати я начинаю судить, как Пеллинор? Дурной пример заразителен…»

— По дороге на север погода бывала не лучше, — напомнил я. Разве что напор воды сейчас был посильнее. — Да и Кольгрима ненастье не может не задержать, так что ему не лучше.

Ветер взвыл какими-то особенно виртуозными руладами, и насквозь мокрый шатер со скрипучим стоном покосился. На матерчатую стенку будто плюхнулся снаружи наполненный водой вместо газа аэростат.

— Да уж, — пробормотал Галахад, поглядывая на перекосившийся центральный столб. — Кольгриму точно не с чего радоваться… Может, вот ему-то как раз боги и не благоволят?

— Если только непогода не бушует прямо над нами и нигде больше, — пессимистично предположил Пеллинор, явно пребывая в состоянии опасно-романтической меланхолии.

Я пристально посмотрел на него.

— Кажется, ты лучше всех знаешь, какой зарок мог быть нарушен. Так уж не твой ли?

Снаружи все перекрыл жуткий треск, раздались испуганные возгласы. Глухой удар сотряс землю. Мы выскочили из палатки и чуть не запутались в мокрых ветвях рухнувшего рядом дерева.

— Здорово, — пробормотал я, споткнувшись обо что-то очень похожее на птичье гнездо, и вернулся обратно в чудом не придавленную палатку. Теперь у нее появилось даже дополнительное заграждение от ветра. Не больше чем через полминуты вернулись и все остальные. Кроме Пеллинора.

Я снова выглянул наружу, столкнулся с ним, потерянно стоявшим у самого входа под проливным дождем, ухватил за плечо и втянул внутрь.

— Так что стряслось?

— Упало дерево, — ответил Пеллинор.

— Это я видел.

— Это очень плохой знак.

— Упало бы ближе, было бы хуже.

— А зарок не исполнил я, — сказал Пеллинор.

— Понятно. Кого-то вовремя не убил.

— Было дело…

— А завтра дождь кончится.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и все.

Каждый день интересоваться прогнозом погоды у леди Нимье в прямом эфире было бы извращением, но иногда-то можно. И то, что непогода бушевала не только над нами, мне было известно совершенно точно. То же творилось и на море, что беспокоило куда больше. Гавейн сообщил, что берега поблизости для стоянки не подходят, и решил отойти в море подальше, пережидая бурю, которая, по его словам, не превышала шести баллов. Но квалификация нашего доморощенного флота особенного оптимизма что-то не внушала. Кажется, у Гавейна была какая-то подспудная идея научить бриттов плавать по старому «доброму» принципу: зашвырнуть подальше в воду, а там — если захотят выплыть, то выплывут.

* * *

«Огни святого Эльма зажигались в грозовых тучах», — подумал Гавейн, хотя прекрасно знал, что это вовсе не огни святого Эльма, а просто рваные просветы, сюрреалистично флюоресцирующие в темных и тяжелых слоистых облаках, окутавших небеса, почти легшие на мокрые доски палуб и превратившие все вокруг в одну плотную мрачно и холодно-свинцовую хлябь без верха и низа и уж тем более, без прочих ориентиров. Было гнусно и викинговскую душу Гавейна тянуло на поэзию. «Средь молний бились бледные призраки, выныривающие из волн, что их поглотили, когда они еще не были призраками», — произнес он вслух, подлетая как на крыльях вместе с носом своего корабля, заглушаемый шумом волн. «И каждый парус, каждый волос на голове напряженно пел, соединяясь с гигантской гальванической батареей грозы». На самом деле паруса давно были убраны, только их еще не хватало, но разве и убранные они не шумели, когда по ним хлестал дождь? «Звенели мачты и ревели струи. Но…» Все это захватывало только наполовину, с той отстраненностью, когда человек может взирать с божественным презрением на все «бездны, гибелью грозящие» и рассуждать о них так, будто они никак его не касаются. «…где-то в самой глубине сердца невидимая стрелка компаса продолжала уверенно указывать путь на Север. Туда, где холод и льды, и где нет ничего, кроме разума».

— Вот только мне — нужно на юг, — проговорил Гавейн совсем другим тоном. — Вот в чем загвоздка!

Понемногу «огни святого Эльма» стали сливаться в одно яркое сияние, небо начало светлеть.

— Ну и как тут не верить в изначальное бессмертие? — сам себя спросил вслух Гавейн.

* * *

Дождь прекратился уже к вечеру. Конечно, никто никуда уже не двинулся. Да толком было и незачем. К чему догонять Кольгрима, даже если он демонстративно направился в Камелот, если достаточно было отправиться в уже близкий Эборакум. Он, конечно, не мог этого не предвидеть. Но рассчитывал на то, что с одной стороны нас задержит достаточно сильный после очередного заморского вливания гарнизон, с другой на то, что и гарнизон-то этот будет атакован вяло и малой частью бриттов, так как большая часть сразу же понесется за ним вдогонку, с третьей, возможно, он думал, что возвращаться мы будем с меньшей скоростью. А вот и нет. Придется ему возвращаться.

На следующий день мы вышли к Эборакуму в полном составе. Насколько мне было известно, командовал гарнизоном мой старый знакомый Бальдульф. И под Эборакумом мы на некоторое время застряли. Кольгрима не пришлось ждать долго. Так же в полном составе он повернул назад и двинулся на нас грозным фронтом. Кстати, а может, так оно все и задумывалось им с самого начала, и он полагал, что нас заманивает? Вполне возможно.

Но зажать нас между собой и стенами Эборакума Кольгриму не удалось. Когда он достаточно приблизился, мы выдвинулись южнее, сам он при этом двинулся с восточной стороны в обход, и наши войска встретились возле места, называвшегося по какому-то старому преданию — холм Королевского камня.

Поблизости недавно высадился и флот Гавейна, не дошедший по ненадобности в Эборакум, осада с которого, после бомбардировок катапультами и нескольких стычек — только пресекающих вылазки, никаких решительных приступов и связанных с ними лишних потерь, — была полностью снята, не считая небольших наблюдательных отрядов, которым было приказано не вмешиваться, не ввязываться в бои, а спокойно отходить к нам, если из Эборакума выйдут какие-то части саксов. Конечно, можно было бы теоретически представить, что упомянутые части саксов отправятся безобразничать в какое-то другое место, но логики в этом не было бы никакой. Что им там, отрезанным от всех остальных, делать?

Небо низко нависло над холмом, небожители опустились поближе, то ли из любопытства, то ли собираясь принять побольше неофитов в свою компанию. Валькирии носились в воздухе с отчетливо слышимым свистом и шорохом, глядели цепкими глазами мудрых черных птиц, и нападали, вселяясь в шальные стрелы.

Хотя прямо сейчас, именно в этот момент стрел еще не было, кроме разве что вестовых. Было низкое серое небо, мелкий дождь, стылый дым от костров и угрюмое многолюдье, деловито ожидающее начала большой свалки для разминки. Подошли мы из Эборакума раньше, чем Кольгрим успел столкнуться с горсткой войск Гавейна, рассеяв их или вынудив ретироваться обратно в море, поэтому немедленных атак на заведомо слабейшего противника не произошло. Поскольку явной, бросающейся в глаза слабости ни за кем замечено не было.

Подошедший ранее Гавейн укрепился на вершине холма, заняв стратегически и тактически важную возвышенность. Кольгрим методично и размеренно топал в этом направлении, когда наша кавалерия, передвигавшаяся быстрее чем войско Кольгрима, большей частью состоящее из того, что точнее всего было бы назвать тяжелой пехотой, хотя подобные градации еще не вошли в обиход и четкий регламент, заняла склоны того же холма, соединившись с гавейновским морским десантом. Другие наши войска, более обремененные пехотой и инженерными частями, также как и саксы находились еще в пути.

Подошедшие ближе передовые части Кольгрима посмотрели на занятый холм косо и решили для верности подождать идущих следом. Пока к саксам прибывало пополнение, прибывало пополнение и к бриттам, и ответственный момент откладывался несколько раз. Между тем, дело было и за военной техникой. И та и другая сторона занялись сооружением на месте баллист, катапульт, переносных заграждений и прочих полезных вещей. Саксы в несколько меньшей степени, но только в несколько. Все полезные устройства, особенно разрушительного свойства, люди и народы всегда перенимают друг у друга довольно быстро. Бритты шустро переняли военные машины у римлян, саксы частью у них же, частью у тех же бриттов, и все били друг друга сходным оружием.

Да, прямо сейчас еще не били, но час этот был не за горами. С остальными частями медленно подходил Кей. Между войсками Кольгрима, в силу их большей однородности, разрыв был несколько меньшим. Значит, скоро последует нападение. А пока, помимо переносных заграждений, бритты сооружали дополнительные оборонительные земляные валы и копали рвы.

Когда день с некоторой натяжкой уже можно было назвать вечером, Кей все еще не подошел, зато саксы собрались вокруг похоже уже в полном или почти полном составе, и какое искушение было для Кольгрима покончить не только с Гавейном, но и с главным на данный момент для него раздражителем. По крайней мере, пришло мне от него недавно с вестовой стрелой веселенькое послание, что, мол, если я коварно покусился на Эборакум в его отсутствие, то мы еще посмотрим, из чьего черепа пора делать кубок. Эпичное замечание. Но не будем поминать, кто и что начал первым.

Гавейн отвел от утомленного глаза подзорную трубу.

— Будем надеяться, мы не поторопились.

— Будем надеяться, мы не опоздали, — поправил я.

— Это только Кей у тебя опаздывает.

— Он не опаздывает.

— А мы?

— И мы не торопились.

— Тогда о чем это мы? — рассмеялся Гавейн.

— Не знаю, наверное, ты о том, не слишком ли бодро мы поддаемся на провокации, а я о том, не слишком ли много выиграл Кольгрим от предоставленной отсрочки, но и то и другое обсуждать уже поздно. Да и в таком выгодном во многих смыслах положении мы сами еще никогда не были.

— Но человек, если только он не идиот, всегда сомневается.

— Значит, нас можно поздравить — мы не идиоты.

— Ага, если что, помрем мудрыми и коварными.

— Обязательно, — согласился подошедший Галахад, расслышавший последние слова. — Артур, мне мерещится или вот того парня рядом с Кольгримом я видел недавно на стене Эборакума. По-моему ты говорил, что это Бальдульф.

Гавейн протянул мне трубу. Я покачал головой. Не нужно, я его уже видел.

— Не мерещится. Если только у Кольгрима нет еще одного брата, а у Бальдульфа — брата-близнеца. Но история и слухи об этом умалчивают.

Шустрый тип этот Бальдульф и куда опаснее Кольгрима. Сейчас братья спорили. Бальдульф был чем-то недоволен и сердито взмахивая рукой, показывал в сторону Эборакума.

— Как вы думаете, о чем они? — поинтересовался Галахад.

— Похоже, Бальдульфу не нравится идея принимать бой здесь, — сказал я, все-таки забрав у Гавейна трубу. — Думаю, он лучше Кольгрима понимает, что тут у нас более выгодная позиция и еще просчитывает дальнейшие ходы и не хочет рисковать. Даже если он не ждет всерьез поражения, вряд ли он любитель пирровых побед.

— Печально будет, если Кольгрим его послушает, — решил Гавейн. — Другого такого удобного случая можно ждать многие годы.

— Зато сколько народу пока в живых останется, — негромко заметил Галахад.

— Не послушает, — покачал я головой. — Вряд ли Кольгриму нравится, когда к нему лезут с умными советами, особенно, когда советы действительно умные. В конце концов, кто из них вождь? Ого… — вырвалось у меня с мрачным удовлетворением: Кольгрим, неожиданно разъярившись, замахнулся на брата, тот замолчал и отступил. Какое-то время они свирепо смотрели друг на друга, затем Кольгрим отвернулся и подозвал кого-то. Бальдульф отошел с угрюмым видом. — И потом, Кольгрим тоже не хочет упускать удобного случая, которого можно ждать многие годы. Ведь если он сейчас отойдет в Эборакум, как будто вспомнив про договор, мы отойдем в Камулдунум, и все кончится ничем. Еще на долгое время, которое придется страдать его гордости. А теперь, — я вернул Гавейну трубу, — смотрим в оба и командуем, как договаривались. Сейчас начнется штурм.

Мы подали знак, и заиграли сигнальные рожки, бритты, заранее подобравшиеся к позициям, заняли свои места и приготовились.

Саксы, также заранее уже почти сформированные, быстро выстроились аккуратными клиньями, но двинулись вперед не сразу. Сперва в сторону холма полетели камни и всякая зажигательная дрянь. Мы ответили контрбомбардировкой, причем с высоты камни и всякая зажигательная дрянь летели в сторону противника куда более удачно, так что вскоре саксы почти прекратили нас обстреливать подобным образом и пошли на приступ. Между основными клиньями размещались лучники, помимо тех, кто стрелял из рядов по своему усмотрению, впрочем, наши традиционно были лучше. В конце концов, кто был изобретателем знаменитых валлийских луков? Несмотря на эпос о Робин Гуде все-таки не саксы, и пусть пока этот предмет не достиг того грозного совершенства, каким будет славиться несколько веков спустя, преимущество снова было налицо.

И все-таки стрелков у нас было маловато для того чтобы в поддержку метательным орудиям так и оставить противника надолго на почтительном расстоянии, и бой, хоть и застряв несколько на подступах, где саксы понесли немалые потери, которые они, впрочем, пока могли себе позволить, перешел в обычную жестокую рубку, закипевшую на валах. Наши лучники выше по склону продолжали действовать, но прицельно, чтобы не зацепить своих, и не густо — стрелы вещь расходуемая, тем более когда в твою сторону их летит меньше, чем в обратную.

Руководил саксами не Бальдульф, что в данной ситуации радовало, он даже не вел поначалу ни один из отрядов — у каждого из них были свои вожди, а Бальдульф выбрался из Эборакума практически в одиночку, если и были у него один-два спутника, погоды это никак не меняло. Значит, из Эборакума никаких подкреплений не будет. Да скорее всего там и с самого начала гарнизон был невелик, полагались только на самого Бальдульфа, благо, было на кого. Однако я старался по возможности не упускать его из виду. И не зря, единственное место, где оборона была пробита во время первого штурма, пришлось туда, где в числе прочих наступал Бальдульф. Сперва на том участке, а контролировал его Галахад, — Бальдульф даже не остался рядом с Кольгримом, ведшим войско туда, где его встречал я, — все шло совсем неплохо, несколько саксонских командиров быстро выбыли из строя, и вот тут-то оказалось, что это пошло саксам не во вред: командование сумел взять на себя Бальдульф и сорганизовать дальнейший штурм очень даже удачно. Но беспокоился я зря, Галахаду удалось заставить Бальдульфа снова отступить. Да и как могло быть иначе? Это же все-таки Галахад.

Понеся не слишком большие потери, примерно через час-полтора, первый штурм мы отбили, все-таки высота она и есть высота, удерживать ее легче, чем занять. Приливная волна саксов схлынула, обнажив впечатляюще изрытые, изуродованные склоны холма, покрытые частями изрубленной, истоптанной плоти. Все вокруг было покрыто взбитой пылью — накрапывавший дождь тут не помог, да и вовсе сошел на нет, и щедро посыпано землей.

«Всякая плоть — трава…» — подумал я, меланхолично сползая неловкой деревянной игрушкой с вала в ров, тоже полный изувеченных тел, и резко втыкая меч в землю, чтобы счистить кровь. Земля была рыхлой, но более-менее я справился и попытался стряхнуть грязь с одежды и стереть с лица. Бесполезное дело? Естественно, но все относительно. Если просто не обращать внимания, под этой землей можно и похорониться. Запрятав меч в ножны, подхватил первого попавшегося еще живого раненого и стал оттаскивать в более безопасное место. До следующего штурма еще надо будет по возможности восстановить валы.

Двигался я строго рационально и математически рассчитанно, то есть автоматически. В конце концов, было бы совсем не дело бросить верящих в тебя людей в бой и не принять в нем участие настолько, насколько, как ты знаешь, твои возможности превосходят возможности выжить любого из них. Хотя, конечно, разумнее и естественнее было бы поступить иначе, но я этому пока не научился, и временно все батарейки во мне сели. Даже не помню, чтобы ко мне кто-то подходил, хотя знаю, что подходили, но я все так же автоматически раздавал какие-то ценные указания и их отправлялись исполнять. Кто-то забрал у меня парня, которого я вытащил из рва, а я толком не осознал этого, пока кто-то тут же не встряхнул меня за плечо. Это был Гавейн. Выглядел он тоже совершенно выжатым лимоном, так что посмотрев друг на друга мы вдруг беспричинно расхохотались. Это немного прояснило мои мозги и я даже обнаружил, что с другой стороны меня нетерпеливо подталкивает Гарет.

— Артур!.. — звал он негромко, но настойчиво, подсовывая мне мех с вином. — Как ты?

— Замечательно, — кивнул я не покривив душой. Пока все шло хорошо, не скажу, что лучше, чем могло бы быть, но хорошо. Для того чтобы плохо, возможно, было еще не время. А пока даже вино в мехе не кончилось. Между тем, темнело.

— Как думаешь, — поинтересовался я у Гавейна. — Пойдут они на ночной штурм?

— Я бы на их месте не пошел, — сказал Гавейн.

— Да ну? — переспросил я критически.

— Если бы не ждал, что может подойти Кей с еще не меньше чем половиной твоего войска, — добавил Гавейн. — Значит, пойдут, как пить дать.

Я понял намек и передал ему мех.

— А ждут ли они Кея?

— Раз Бальдульф тут, конечно, ждут.

— Он не так уж много вещей может объяснить Кольгриму.

— Одну вещь Кольгриму уж точно объяснять не надо.

— Это какую?

— А такую, что нас надо укокошить как можно скорее. Надоели мы ему. До утра тянуть терпенья не хватит. И с посудой, видать, напряженка, раз приспичило чаш понаделать. У каждого, знаешь ли, свои представления о Граале. Между прочим, не надо было подавать ему эту светлую идею.

— Ерунда, сам бы додумался!

За этим пустопорожним разговором мы наконец немного протрезвели от первого штурма. Я даже начал беспокоиться оттого что целых полминуты ничего не делаю.

Поблагодарив Гарета и договорившись с Гавейном где и когда встречаемся для дальнейшей координации, я отправился в обход позиций — уточнять потери, посмотреть своими глазами на повреждения в укреплениях, там, где их не проинспектируют Гавейн или Галахад, и просто ободряюще приветствуя всех встречных. Пока удавалось неплохо — кому-то бросишь шутку или совет, кому подмигнешь или помашешь, и уже никто не чувствует себя предоставленным самому себе и брошенным на произвол судьбы.

Все старые знакомые, по счастью были пока живы-здоровы и почти невредимы. И Мельвас и Пеллинор были полны энтузиазма и ждали второго штурма с нетерпением, хорошо еще самим не ринуться сломя голову вниз с холма им хладнокровия хватало. А ведь и тот и другой любили конные атаки лавиной с холмов, и в какой-то момент повторить излюбленный способ казалось им весьма соблазнительным. Но они соглашались с тем, что пока еще это преждевременно. Вот и слава всем богам. Впрочем, назвать их людьми не здравомыслящими и так нельзя было никогда, иначе они не были бы никогда так опасны, каковы действительно были.

Галахад и Бедвир руководили восстановлением вала, через который удалось ненадолго прорваться Бальдульфу. Галахад пребывал по этому поводу в сдержанном негодовании.

— Я же рассказывал тебе про Бальдульфа. Ловкач и светлая голова. И саксов все-таки больше. Он просто один из немногих, кто может разумно использовать то, что у него есть.

— Хорошо тебе рассказывать! — проворчал Галахад. — Не по твоей репутации удар, что это единственное место, где была прорвана оборона.

— Прорвана недалеко и ненадолго. Представляешь, что было бы, не будь тут тебя? А мне все равно придется иметь дело с Кольгримом, раз он у них считается главным. С Бальдульфом же лучше тебя никто не справится. Если, конечно, он опять пойдет в эту сторону. А то ведь может и кому-то другому не повезти.

— Мечты, мечты, где ваша сладость, — усмехнулся Галахад.

Его перебил низкий гул ветра. Нас толкнуло воздушной волной, кто-то упал, кто-то пригнулся, и рядом, повредив самую верхушку вала и чудом никого не убив, рухнул снаряд из баллисты — здоровое бревно с тяжелым медным наконечником.

— А вот и второй заход, — констатировал Галахад, выглядывая из рва, в который не то спрыгнул, не то свалился. — А бревно мы и сами используем! Орудия к бою! — крикнул он.

Я задумчиво похлопал левой рукой лежащее рядом бревно, вскочил с травы и сквозь организованную сумятицу направился на свое место — туда, откуда предположительно снова должен был пойти Кольгрим.

Кею было велено не торопиться, подойти он должен был со свежими силами, так что до утра его можно было не ждать. Не имелось никаких оснований предполагать, что он может нарушить план, не в его это было характере. Главное, чтобы мы этот план не нарушили, ненароком не продержавшись до нужного времени.

Говорил же я Галахаду, что на следующий раз может не повезти кому-то другому. На этот раз Бальдульф шел вместе с Кольгримом. Как бы Кольгрим раздражительно ни относился к своему брату, в силу самой примитивной логики он никак не мог позволять ему устраивать прорывы в том месте, где нет самого Кольгрима. А если повезет, то, может, прорыв теперь будет там, где есть и Кольгрим и Бальдульф? Трудно сказать, ведь в прошлый раз прорыв состоялся тогда, когда Кольгрим физически не мог сильно помешать Бальдульфу по причине своего отсутствия на ответственном участке.

Как бы то ни было, натиск был силен, особенно силен потому, что Кольгрим (или Бальдульф, а Кольгрим для разнообразия и ради какого-то научного эксперимента с ним согласился) решил на этот раз сосредоточить силы. Было уже достаточно темно, чтобы разобраться в этом сразу, но с разных направлений теперь наступали только небольшие, отвлекающие отряды, а основной удар пришелся на мои позиции почти всеми их силами.

И прорыв почти состоялся. И состоялся бы, если бы мы не были готовы к такому развитию событий, не использовали вестников, постоянно сообщавших о ситуации по всей линии обороны, и не последовало бы быстрой переброски частей, как только Гавейн и Галахад убедились, что атака на них ведется почти фиктивная. Они и сами тут же переместились на опасный участок, а с ними и Пеллинор, Мельвас и Бедвир, словом, весь наличествующий «Круглый стол». В какой-то момент нас почти оттеснили от наших же укреплений наверх, но момент этот длился относительно недолго. Напор, пройдя точку наибольшего напряжения иссяк, и после еще почти часового яростного боя саксы наконец снова отхлынули перевести дух, навести порядок в рядах и собраться с силами. Весьма любезно с их стороны, хотя и не так своевременно, как хотелось бы. Погибших вышло ничуть не меньше чем после первого штурма. В числе других пострадавших оказался опасно изранен Пеллинор. Удивительно еще, как он умудрился остаться в живых. Одно копье чудом не разорвало ему бедренную артерию, другое, грубо распоровшее бок — не повредило при этом ни одного внутреннего органа, топор вскользь рассек мякоть руки вдоль, не задев кость, а меч сорвал клок кожи с шеи, опять же, не задев никаких крупных сосудов. Но все вместе, конечно, повергло его в довольно тяжелое состояние. Те или иные хотя бы легкие ранения получили все, даже Гарет, споткнувшийся обо что-то и разбивший себе лоб.

Теперь, как мне казалось, до рассвета атак уже можно было не ждать. Но на всякий случай, расслабляться мы не стали — снова принялись заделывать все бреши, а потом уж позволили большей части бриттов в нашем осажденном лагере вздремнуть, выставив часовых. Даже мне удалось немного подремать по настоянию Галахада — ему казалась совершенно неправильной идея следить за ситуацией круглосуточно, особенно после того как кто-то угодил мне на излете обухом топора по голове. Правда просыпаться немногим более чем через час после того как провалился в сон, с головой, гудящей как колокол и разваливающейся на куски, приятного мало. По крайней мере, пока я не заснул, она казалась обложенной ватой. А проснулся я больным, недовольным и абсолютно лишенным энтузиазма что-то делать. Но припомнив, хоть не с первой минуты где мы, в каком положении и что именно происходит, я оценил ситуацию как интригующую и «за шкирку» вытащил себя из собственного недовольства и разочарования в жизни и прочих вечных ценностях.

Если спать в доспехах, пусть даже всего лишь из тисненой кожи с металлическими накладками в виде драконов и прочих условно сказочных фигур, а не целиком из металла, и даже если снять перед сном отяжелевшую и осклизлую от ночной и прочей влаги различного происхождения кольчугу (разумеется, снимать ее приходилось из-под кожаного панциря, который затем был водворен обратно на владельца просто на всякий пожарный случай, а заодно как дополнительное средство против сырости), то затекает не только все, что можно себе представить, но приходит на ум старое мудрое изречение о том, что реальность всегда еще более невероятна, чем самая смелая фантазия.

Рассвет еще даже не намечался, а ночь была еще темнее, чем могла быть ночь.

— Туман, — меланхолично проворчал Галахад, глядя куда-то в непроницаемую мглу, словно пытаясь увидеть что-то за ней усилием воли. — Искажает и проглатывает и виды и звуки.

— Долго еще до рассвета? — негромко поинтересовался я, так как еще не очень ориентировался во времени.

— Час, наверное, — как-то тоже не очень уверенно ответил Галахад.

Мы замолчали, выглядывая из-за земляного укрепления и прислушиваясь. Туман разносит порой звуки очень далеко. Земляная стенка под моей рукой слегка продавилась, я убрал руку, стряхивая комочки земли. Ничего особенного, как будто, не слышалось. Чье-то сопение, принесенное откуда-то сбоку, отчетливое фырканье лошади неподалеку, тоже, видно, сверху. Ни снизу на земле, ни вверху в небесах ни единого проблеска.

— Ни надежды, ни звезды, лишь дозорные посты… — пробухтел я себе под нос.

— Тс!.. — шепнул Галахад, предостерегающе подняв палец. Вид у него был предельно серьезный — в случае с Галахадом это далеко не всегда нужно воспринимать буквально, но в зависимости от контекста…

А контекст был таков — легкое внезапное сотрясение земли, будто от чьего-то шага, тихий, короткий, почти неуловимый, но настойчивый свист, и больше ничего. Через долгие полминуты, снова легкое сотрясение, на которое можно было и не обратить внимание. И еще одно. Легкий шелест ветра, или уже не ветра. Я оглянулся назад. Там, в темноте и тумане, едва видимые, скорее угадываемые, в безмолвии, во множестве на земле лежали люди, но они не спали, хоть и отдыхали в ожидании, и каждый сжимал в руках оружие.

Галахад слегка покачал головой, я кивнул, и мы переместились по рву чуть левее.

«И ночь крадется сквозь туман, вдвойне незрима, неизвестна…» Не пугающая этой неизвестностью, скорее только интригующая, ведь кто угодно видит скверно в тумане, а мы при этом явно не летим в самолете над горной цепью, рискуя ошибиться в высоте и курсе, любые неожиданности давно уже ожиданны, и само наличие окружающего нас где-то внизу противника исключало возможность каких-то посторонних неприятных сюрпризов. Вот, скажем, если и вздумает явиться в тумане какой-нибудь праздношатающийся реликт вроде местного сухопутного Лох-Несского чудовища, пусть-ка попробует проломиться незамеченным через линии саксов, даже если не брать в расчет обретающегося среди них Беовульфа, легендарного сразителя чудовищ, — если это каким-то чудом придет ему в анахронистично-реликтовые гипотетические мозги… Может быть именно потому этот ночной туман отдавал какой-то невероятной абсурдной безмятежностью. Улетучились последние остатки сожаления о том, что иногда приходится просыпаться среди ночи. В конце концов, ночь — это совершенно замечательное время.

Главное — вовремя заметить, когда уже пора поднимать тревогу. Из тумана послышалось по какой-то удивительной логике сперва отчетливое сопение, и лишь затем приглушенный бодрый топот. А ведь казалось бы, вибрация должна была пробиться раньше, но под этим плотным туманным одеялом ее направление было совершенно неясно. Близко? Достаточно близко?

— Проснись, Британия! — громко завопил я, когда с вала в ров посыпались мелкие комочки земли.

— Кольгрим! — донесся тут же клич по ту сторону вала, когда противник должно быть не без облегчения понял, что можно больше не красться в тишине, раз подход его уже не секрет.

Голос, выкрикнувший этот клич, показался мне знакомым. В конце концов, с Бальдульфом мы ведь даже разговаривали, не говоря уже о том, чтобы слышать как мы отдавали команды на поле брани — среди сечи ярой. Единственное, что было свежо и ново — я никогда прежде не слышал, чтобы Бальдульф выкрикивал имя брата. Ну а если забежать вперед, то я никогда не слышал этого и в последующем… Должно быть, это было прощание.

А за моей спиной поле, усеянное не мертвыми костьми, а живыми воинами лежащими на земле, всколыхнулось и восстало как вздыбившиеся волны или почвы и камни, потревоженные землетрясением — или весело проросшие зубы дракона — случись тут побывать Язону, это непременно нашло бы себе местечко в мифах древней Греции, — и хлынуло к валу, где встретилось вскоре с другой волной, напирающей снаружи. Саксы преодолели последний мизерный остаток пути бегом, торопясь если не использовать потерянную неожиданность, то взять хотя бы стремительностью, устрашающим напором и решительностью.

В темноте и тумане было неясно, сколько их явилось на самом деле и когда поток их иссякнет, но я был уверен, что их немного. И дозоры, расставленные по всему кругу обороны молчали. Мало радости, надеясь на прорыв, встретиться в тумане посередине атакуемого лагеря со своими же отрядами, прорвавшимися с других сторон и сгоряча порубить своих же в капусту, а такое бывало нередко. Хотя вряд ли тут мог быть этот резон.

Но для того, чтобы не заскучать и не впасть в сонливость, гостей вполне хватало. Они бойко перелезали через вал и скатывались вниз, где их уже поджидали, порой ловя прямо на мечи и копья. Это их не останавливало, как говаривали во все времена — «всех не переловите». Да не очень-то и старались остановить их именно на валу. Выдохшись немного, они бы в конце концов отступили не с такими уж большими потерями, какие ждали их на нашей стороне.

Я пытался разобраться в суматохе, есть ли здесь где-то Бальдульф, чей голос я точно слышал.

Между тем кто-то поблизости прорубал просеку. Что-то несильно ударило меня в плечо, перекатилось через руку и упало под ноги — отрубленная голова одного из бриттов. Оглянувшись, я увидел не Бальдульфа, но этот человек мне тоже подходил — Беовульф. Не знаю почему, его я убил бы даже с большим удовольствием. Наверное потому, что он был лишен веселого и лукавого романтизма Бальдульфа, из-за которого последний казался своеобразным произведением искусства, уничтожать которое грех, а может потому, что каким-то образом подспудно я ухитрялся считать драконов и прочих чудовищ за своих, и на имя легендарного сокрушителя монстров реагировал соответственно. Как бы то ни было, Беовульф подвернулся мне под руку.

Беовульф тоже увидел меня, и тоже посчитал, что я ему подхожу. Издав торжествующе-трубный боевой клич, он с воодушевлением обрушился почти мне в объятия, размахивая топором в деснице и широким недлинным мечом в шуйце. Неплохо же у него выходило разить левой — попавшая в меня голова была явно снесена мечом, топором не так просто нанести четкий горизонтальный удар. Может и не так просто, но он его нанес… Тяжелое лезвие свистнуло как перышко над моей головой. «Все равно не верю! — подумал я, резко присев. — Одно дело — просто горизонтальный удар, и совсем другое — куда-то попавший, не было бы той инерции…» Инерция и впрямь была невелика, раз Беовульфа не закрутило от такого замаха волчком. Топор слегка развернулся в воздухе и косо рухнул вниз. Меч, уже скрещенный с моим, дико скрежетнул по клинку Экскалибура, отталкивая меня назад, под обрушивающийся колун. Чтобы не потерять равновесие, я изо всех сил бросился навстречу этому движению, на Беовульфа, не головой в живот, конечно, а плечом и щитом — головой бить сейчас никуда не стоило, особенно в вычурный выпуклый панцирь — я опять проигнорировал такую полезную штуку как шлем, в частности оттого что уже получил недавно по голове, и сдавливать ее чем бы то ни было не хотелось, как не хотелось ограничивать движение и обзор, к тому же, в темноте и тумане. Впрочем, шлем я игнорировал вообще не так уж редко, обычно и на войска это действовало ободряюще — с моей веселой рыжиной меня было видно издалека, не хуже знамени или вертящейся обычно неподалеку адской гончей, так что и перепутать и потерять было не страшно, и сама эта легкая бравада приводила их в восхищение и в нужный настрой. А нужный настрой для тех, в чьих жилах слишком много кельтской крови — уже полдела, если не больше.

Черт побери, эта туша даже почти не пошатнулась, но и своей цели тоже не достигла. Я скользнул вбок, вывернувшись и снова приготовившись к нападению или защите. Беовульф тут же повернулся ко мне лицом с поразительной легкостью, грациозно, без лишних движений, будто чуть шевельнувшись и заняв давно отработанную позицию визвестном танце. Отчего-то вдруг вспомнилось, как одна девушка в далеком и вздорном будущем после очень недолгого знакомства со мной, вообразила, что я танцор.

В какую точку стоило бы сейчас попробовать поразить Беовульфа?

В какую получится, конечно… Я ударил его щитом. Щит был круглый, небольшой, «саксонский», хотя такими давно пользовались и британцы вместо старинных, вытянутых и ромбовидных со срезанными острыми углами, которыми удобно было укрываться целиком от стрел, копий или дротиков с гарпунными остриями — но в пешей свалке они не столь маневренны, хотя для всадников и теперь неплохи, так же как будут затем неплохи и длинные каплевидные норманнские щиты.

Но до норманнов пока далеко, да и гарпунных дротиков в обозримом пространстве было не видать, хотя не так уж оно было велико, это обозримое пространство. Беовульф не глядя отмахнулся топором. Удар был из серии тех сказочных ударов, что обычно вгоняют былинных богатырей в сыру землю по макушку. При прямом попадании. Но удар опять пришелся вскользь. Еще несколько таких ударов мимо, и он не сможет не замедлить движений, — подумал я, продолжая обходить его по кругу и совершать пробные атаки, провоцируя снова и снова совершать взмахи топором или мечом вхолостую. Конечно, он прекрасно понимал, к чему я клоню, но желая наконец с этим покончить — промахивался, и промахивался очень энергично, при этом, правда, как будто совсем не теряя ни сил, ни задора. Так, конечно, только казалось. Лежала ведь у него невидимой тяжестью на плечах не только ночь, но и день боев, и подъем в гору. И то, что должно было случиться, случилось. Удивительно, но я почти не заметил этот момент. Просто очередной пробный удар в уязвимый просвет под его рукой, едва развернувшись и уйдя от его меча — в тот момент, когда он снова замахнулся топором. И вдруг осознание, что удар достиг цели, все уже кончено, и рассуждать больше не о чем. И было в этом что-то печальное — погубить такое почти совершенное в своем роде чудо природы. Что-то сродни славе Герострата, сжегшего храм Артемиды. Одно утешение — рано или поздно всех нас забудут. Даже Геростратов.

Я выдернул свой меч из-под руки Беовульфа — вонзившись ему в бок, клинок вошел глубоко в грудную клетку, должно быть, задев сердце и уткнувшись в ребра с другой стороны. Он все еще стоял, будто в задумчивости — это выглядело странно, чтобы вдруг замер такой отлаженный механизм с великолепной мощной пружиной, невозможный контраст — ведь казалось, он должен был рубиться машинально еще какое-то время после того, как уже был бы мертв. Но он был еще жив, а все уже кончилось. Меч и топор он еще не выронил, просто застыл посреди движения. Потом перевел взгляд и встретился со мной глазами.

— Славный бой, — сказал я тихо. — Славный конец славной жизни.

И увидел как он слегка улыбнулся, прежде чем глаза его остекленели и он рухнул.

XIII. «Царь горы»

Есть такая странность, которую лучше назвать закономерностью — далеко не всегда то, что достойно описания, становится написанным или запечатленным каким угодно образом. Далеко не все из того, что описано, заслуживает хоть какого-то внимания. А из того, что все-таки становится написанным и даже заслуживает внимания не всегда большое находит нужные слова и достойное количество слов, а малое порой зацепляется за целую сеть рассуждений, идей, выводов, окутывается подобием золотой паутины, сотканной во много слоев, обретающей плотность парчи или даже цельного чеканного металла, и становится самоценным и значительным, вызывающим невыразимую гамму чувств и образов. Очень многое на этом свете зависит порой от таких приземленных пустяков как настроение или наличие или отсутствие времени. Тогда нечто значительное, чтобы не упустить его, остается набросанным наспех, будто бы до тех пор, пока не будет времени всерьез им заняться. А времени «заняться чем-то всерьез» как правило не бывает вовсе, всегда что-нибудь отвлекает. Зато пустяки, которые, казалось бы, не отвлекают нас ни от чего и которым не мешает отсутствие всякой серьезности, расцветают пышным цветом, легким, живым и веселым.

Не уверен, что сумел или когда-нибудь сумею хоть как-то изобразить то, что происходило в те дни. Пусть это и происходило вместе с тем для кого-то из нас будто бы не всерьез. Я уже говорю «будто бы», не пытаясь представить все так, как будто это мало нас интересовало. Совсем не так мало, как нам казалось, и возможно, так было с самого начала этой истории. И кто знает, может быть вот это и было настоящим, а все, что было или будет потом, в том мире, который мы зовем своим — это только игра теней, суматошная и необязательная, случайная и лишенная цели.

Ночная схватка кончилась вскоре после того, как пал Беовульф. Я убил, наверное, еще шестерых или восьмерых после него, слишком быстро, чтобы отметить кого-то особо, но бой был уже на излете, как и сама ночь. Когда мы отбросили уцелевших саксов обратно за вал, и отправили им вослед тела их павших товарищей, небо начинало уже болезненно бледнеть. Немногие из нападавших были захвачены. Им было поручено унести к своим для достойного погребения Беовульфа — он заслуживал уважения и соратников и врагов. Нападавшие саксы были сущими самоубийцами. Их вылазка могла принести какой-то успех в виде сколько-нибудь заметного для нас ущерба только при условии полной неожиданности и замешательства и паники со стороны бриттов. Но если вспомнить, как словно вставала земля по брошенному мной слову: «Британия!», то у саксов не было шансов ни на малейший успех, ни на какой бы то ни было заметный урон для «спящего» лагеря.

Бальдульф нам так до конца и не встретился, ни среди живых, ни среди павших. Видимо, сам он и не подумал перейти через вал. Любопытно, — подумалось мне тогда, — вернулся ли он в лагерь Кольгрима или последний так и останется в неведении насчет его судьбы? Более вероятным мне казалось второе.

Утро ознаменовалось новыми кострами. Влажным, смешивающимся с туманом дымом. Саксы сжигали своих мертвецов. В отдалении, они складывали еще один большой костер, который пока не был зажжен. Как мы заподозрили с самого начала, и как выяснилось впоследствии, предназначался он Беовульфу. А зажечь его Кольгрим собирался только после победы, сложив в подножии тела кого-нибудь из особо знатных врагов, чтобы устроить на том свете своеобразный триумф герою. Что ни говори, похвальное намерение.

Бритты тоже хоронили погибших, и под пение христианских священников, и под обряды несколько иного рода, вырывая длинные неглубокие траншеи и затем засыпая их землей, накрывая дерном и закладывая камнями.

Это продолжалось в течение нескольких часов и было каким-то подобием перемирия о котором никто нарочно не договаривался, разве что противники подавали друг другу криками предупреждающие знаки. Никто никому не препятствовал. Но по истечении какого-то времени, эта деловитая суета сошла на нет, и между двумя войсками повисла особая ощетинившаяся тишина, предвещающая начало новой атаки. Кей все еще не прибыл и, судя по отсутствию движения в лагере саксов, нигде на подходах они его не приметили, а заподозрить их в таком легкомыслии, чтобы не высылать никаких дозоров было все-таки нельзя.

И вскоре снова заиграли рожки, послышались крики — команды и кличи, и туго составленные клинья вновь двинулись на приступ нашей высоты. Стылый влажный ветер рвал мятущиеся повсюду флажки и хлопал установленным на самом виду на вершине насквозь отсыревшим багряным драконом на темном полотнище штандарта. Выкатились на боевые позиции катапульты и баллисты, полетели первые снаряды, все больше метя в упомянутый штандарт, но пока не попадая.

— Может лучше уберем эту вешку для пристрелки? — поинтересовался Гавейн.

— Ты сам не веришь в то, что говоришь, — сказал я с укоризной. — Кто же раньше времени спускает флаг?

— Ну, не верю, ну и что? — беспечно усмехнулся Гавейн. — Надо же что-то говорить в промежутках между делом.

— Наводи! — крикнул он, и снаряд из баллисты, которой он сейчас командовал, через полминуты попал точнехонько в «рыльце» одного из движущихся клиньев, расколов его пополам.

— Клин клином выбивают, — вздохнул я, и дал сигнал ближайшей катапульте — теперь «мой» клин подошел как раз на нужную дистанцию для того, чтобы получить первые в этом бою неприятности себе на голову. Галахад потихоньку обстреливал или расстреливал вражеские метательные орудия.

Чем хорош день — все-таки многое видно. Чем хороша гора — в нее быстро не вскарабкаешься. У того и у другого есть еще масса других преимуществ помимо всего лишь света и закона всемирного тяготения. И в «царя горы» можно играть долго и счастливо, если подобные слова можно применить к более или менее успешному взаимному истреблению. Миниатюра жизни. Сжатый формат. В состоянии мира и порядка жизнь не чувствуется так, как в своих концентратах — войнах и азартных играх, где вопрос удачи-неудачи, выживания или схода со сцены — дело одной минуты. Если каждое сражение или даже всего лишь игра — целая жизнь, неудивительно, что вообще существует такая штука как азарт. Когда в каждом ударе сердца целая вечность — это ли не способ побыть немного бессмертным? Остаться живым, когда вокруг рушится и умирает все — это ли не повод ощутить свою божественность, ради которой можно даже рискнуть и самим выживанием и сложить затем «Гимн в честь Чумы»?

Снаряды, хотя баллисты и катапульты саксов были частично выведены из строя Галахадом, стали лететь более прицельно. Просвистевшая шальная гигантская стрела смела со своего пути небольшой отряд стрелков вместе с частью верхнего края земляного вала. Летящий камень, из тех что «по ночам ломает башни и мстит случайному врагу» произвел опустошение совсем рядом с моей собственной катапультой, едва задев вскользь саму машину.

И ты застонешь в изумленье,

Завидя блеск его огней,

Заслыша шум его паденья

И жалкий треск твоих костей…*

Сейчас в этих словах не было ни капли мистики. Не было и огней? Но какими искрами в глазах может отразиться напоследок эта обрушивающаяся с небес черная тень при настоящем попадании?

Мы обрушивали эти камни вниз, принося другим куда больше потерь, иногда вызывая небольшие осыпи, и не все они оставались лежать там, куда упали, часто они еще катились какое-то время по склону. Не хотел бы я оказаться сейчас на стороне Кольгрима. А что, если бы как-нибудь угораздило? Кто сказал, что такое невозможно? Нет, с такими мыслями точно пора уходить в какой-нибудь монастырь, — подумал я, подбирая точку для очередного удара, который должен был нанести упорно подбирающимся саксам наибольший возможный ущерб. «Генеральное сражение — самый кровопролитный способ разрешения задачи»**. Но что без него? — Война на истощение? Что значит: «губить ужасающее, доселе неслыханное, но все же недостаточное для убедительной победы количество человеческих жизней»***. Уж лучше быть убедительным. Это даже в конечном счете выходит гуманней. Кто-то когда-то говорил, что на самом деле нет ни большего ни меньшего зла, в любом случае зло это зло. Может и так, вот только выбирать больше не из чего. И еще хотелось бы сказать этому умнику, что не существует вещей сплошь и исключительно положительных, а предположение подобного, как постулат абсолютной безгрешности чего-то или кого-то — уже есть нечто далеко не положительное, если не сказать гнусное и жуткое, что, проявляясь в реальной жизни, ведет к особенно большим кровопролитиям. Хоть и обладает большой притягательностью и соблазнительностью, так как сильно облегчает жизнь возможностью напрочь отключить мозги и все сопутствующие неудобства вроде совести. Так и спится крепче, и естся слаще, и огни аутодафе греют веселей, уютней и праздничней. Просто не жизнь, а добрая сказка.

Но вернемся к нашей недоброй сказке. Когда мы уже отражали приступ и саксы были более всего отвлечены нами, оттеснявшими их с позиций, на которые им удалось сперва прорваться, и когда им было определенно не до того, чтобы смотреть по сторонам, где нас не было и оглядываться назад, в их тылу началось какое-то замешательство, быстро переросшее во встревоженную суматоху. Это тут же ускорило их отступление и даже сделало его бесповоротным. Мы вдруг остались без противника, наблюдая только, как он стекает вниз по склону как отбегающая волна.

— Кей! — послышались торжествующие возгласы бриттов, да что там возгласы — просто радостные вопли. — Это Кей!

— Ну наконец-то, не прошло и полгода, — проворчал Гавейн, с которым под конец боя мы оказались так сжаты с боков, что практически утыкались друг в друга спинами.

— Что-то он рановато, — проворчал я недовольно. Я велел ему выдержать сколько возможно, чтобы перед тем подробить силы саксов небольшими порциями. В конце концов, при не длительной осаде все преимущества — на стороне осажденных, и гибнет их куда меньше, чем нападающих. Впрочем, ладно уж, это все теории, не могу сказать, что совсем не был рад тому, что Кей наконец появился. Как бы то ни было, дело шло к развязке.

— Иди ты к черту, рановато! — патетически ответствовал Гавейн. — Давно пора! Еще чуть-чуть, и подоспел бы на похороны…

— Не преувеличивай. Та-ак… перейдем в преследование, или наоборот, лучше пока придержим? — пробормотал я, глядя то вверх, то вниз. Хаос, царящий вокруг нас, уверенно перемещался с вершины вслед за «отбегающей волной».

— С расстроенными рядами?!

— Ну, давай останавливать!

Примерно через полчаса порядок был более-менее восстановлен, а в воздухе повисло странное тяжелое чувство — предчувствие эпического финала. Довольно угнетающая штука. Угнетающая до подташнивания. Не столько возможностью проиграть, сколько возможностью выиграть и утопить свою победу в крови. И сознанием того, что выбора, собственно, нет. Ни сейчас, ни потом, не только у нас, бриттов, но и у нас, кем бы мы ни были, и когда бы мы ни были. Извечный Гамлетовский вопрос, для которого есть только одно разрешение — выйти из игры окончательно, туда, где уже нет никаких вопросов, но вместе с ними, нет и ответов. Потому, как ни хотелось бы порой со всем покончить, далеко не всегда хочется покончить со всем именно так. Тем более что все равно когда-нибудь придется и никто туда не опоздает. Пока еще у нас есть хотя бы вопросы… И вот так вот Вселенная смотрит на себя глазами каждого своего создания и мучительно размышляет, какого же черта она устроена именно так?..

Кавалерия выстроилась на склоне, готовая сломя голову ринуться вниз на выставленные копья — но копий немного, и с небольшими потерями она их проломит. Слишком мало еще было времени у противника, чтобы как следует собраться, чтобы организовать оборону сразу на два фронта. Кавалерия проломит копья, легкие заграждения, сомнет, скатываясь по инерции, человеческие ряды, разбросает их в стороны, а свежая подошедшая пехота, не теряя порядка, методично раздавит как в жерновах эти отдельные зерна. И ничего уже нельзя изменить, если я хочу увидеть новый день, ближайший или отдаленный отсюда на три с лишком тысячи лет.

— Вперед, в атаку! — крикнул я, и бросил Тараниса вниз, разгоняющегося с ужасающей скоростью, хотя начали мы с легкого короткого галопа, очень разумно выделенного англичанами в отдельный аллюр — кентер. Что в нем общего с тем бешеным галопом, в который мы перешли после, когда ветер ревет в ушах как несущийся навстречу поезд? В любое мгновение, попав на камень или в мышиную норку, Таранис сломает себе ногу, а я сверну себе шею. А несущаяся позади лавина не оставит от нас обоих мокрого места.

Красота, черт возьми…

Ничего подобного с нами не случилось, и мы врезались в ряды саксов, давя, топча и разрывая их на куски. Кажется, Ланселот чувствовал себя примерно так же паршиво в первый день нашего прибытия в Британию, а мне тогда было почти все равно. Почему же именно сейчас должно было накатиться? Масштаб подходящий, так, чтобы глухой услышал и слепой увидел? Или просто оттаиваю? Уж лучше бы, кажется, навсегда заморозило. Нет, определенно у меня к этому миропорядку большой неоплатный счет. Неоплатный потому, что никто никогда не почешется его оплатить. Потому что именно такова природа вещей, будь она проклята.

Обезумевший Таранис, уже не несущийся и не рискующий переломить хребет в бешеной скачке, дико ржал и брыкался, я наносил удар за ударом, чувствуя себя почти так, как будто наносил их самому себе. Мне казалось, меч каждый раз сразу погружался в плоть, не встречая никакого сопротивления, ни стали, ни дерева, ни кожаных лат, ни кости внутри этой плоти, могущей задержать его хоть на мгновение. Это было настоящее сумасшествие. Скорбь, нашедшая себе выход в одержимости уничтожением, ведь чем скорей все это закончится, тем лучше для всех.

Кольгрим просто попался мне на дороге. Я не искал его. Но он, верно, искал меня. И мне было куда легче оттого что, если он и сознавал неизбежность своего поражения в этой битве, то был фаталистом. Возможно как немного и я сам. Он не пытался уйти или сдаться, он дрался до последнего, как если бы все происходящее вокруг не имело совершенно никакого значения. В нем не было, как тогда, при Дугласе, ни гнева, ни отчаяния, одно лишь ледяное спокойствие и готовность умереть сражаясь, не склонив головы. Быть может, я ошибался, отдавая предпочтение другому из братьев, командовавшему ночной вылазкой и ушедшему не ввязываясь в бой, оставив тех, кого вел, на верную гибель. А может, и нет. Неважно. Просто каждый их них был по-своему достойным противником. Очень, очень по-своему.

Мы не обменялись ни словом, просто серией ударов, закончившейся глубоким уколом в его разрубленный нагрудник. Он что-то хрипло пробормотал, не обращаясь ни к кому, разве что к самому себе, и скатился вниз с седла, под конские копыта.

Вот тут бой для меня на какое-то время остановился. Я сдержал Тараниса, соскочил с него на изрытую землю, проверил, на самом ли деле саксонский вождь мертв и схватил поводья все еще крутящегося рядом его коня. Который был не прочь подраться и самостоятельно. Пока я упорно смирял бушующую скотину, а Таранис, также отирающийся поблизости норовил ему наподдать, ко мне успели подбежать несколько наших пехотинцев и дело наконец пошло на лад. Тараниса отвели чуть в сторону, тело Кольгрима подняли и взгромоздили на его коня, перекинув через седло и кое-как укрепив, чтобы не уронить снова, и затем вывезли с поля боя. Я не собирался ни делать чашу из его черепа, ни втаптывать в грязь, за этими эпическими деяниями, обратитесь, пожалуйста, к другим легендарным героям.

А я пока вернулся к битве. Конечно, я был прав. Кей пришел рано. Сражение продолжалось еще не меньше часа, а может, и куда больше, точный счет времени потерял значение. Сражающихся с обеих сторон полегло во множестве. Будь критический момент оттянут дальше, возможно, погибших было бы меньше. Но возможно, и нет. К чему выдавать желаемое за действительное? Кей наверняка сдерживал свои войска как мог, но так ли уж долго он мог это делать не рискуя потерять контроль над ними и вызвать к себе всеобщую неприязнь, а может быть, и рискуя жизнью. Задание у него было не из легких. Все это время я ждал, что у него мало что получится, и он вот-вот явится, однако выдержка у него оказалась железная — просто смертный грех жаловаться. И хоть бой еще продолжался, дело было уже сделано, дальнейшее было обычной рутиной, когда мечи и топоры продолжают подниматься и падать, дротики вонзаться, тела усеивать землю как «колосья в поле» — именно тот самый период времени, который непременно сравнивают с чем-то сельскохозяйственным. Так до тех пор, пока всякая непосредственная опасность для бриттов окончательно не отпала. Тогда через оказавшихся поблизости командиров был передан по цепочке мой приказ о сохранении жизни всем уцелевшим саксам, если они сложат оружие. В конце концов, все были уже по горло сыты «сельским хозяйством», и приказ был передан быстро, в некоторых случаях с явным удовольствием.

А когда наступило относительное затишье — значительная часть саксов с тем или иным настроением приняла предложенные условия сдачи, выяснилось, что Кей все же мог прийти и несколько позже, но в том, что он пришел «раньше» его ни в коем случае нельзя упрекнуть. В дело вмешались два неучтенных фактора: к Кею присоединился со своим партизанским отрядом Леодегранс, осознавший, что грядет по-настоящему решительное столкновение с Кольгримом и не желавший его упустить, а также — прибывший из Камелота собственной персоной Ланселот. Уж способность Ланселота при желании нагнетать панику была мне известна как никому. Оба этих импульсивных рыцаря вовсю насели на несчастного Кея, уговаривая его поторапливаться, так как им втемяшилось, что «чрезмерная задержка» в данном случае либо злой умысел самого Кея, либо моя большая стратегическая ошибка, которая смерти подобна.

Разнервничавшийся Кей, всегда сдержанный, при встрече буквально бросился мне в объятья от облегчения — оттого что все, как будто, кончилось хорошо, или хотя бы просто кончилось, одновременно прося прощенья за то, что задержался, и за то, что поспешил. Завидев за его спиной и Леодегранса и Ланселота, я заверил его, что пришел он как раз вовремя, хотя спешить еще было совершенно некуда, поблагодарил за отменную выдержку, по обычаю, по-братски расцеловал и похлопал по плечу. Потом направился к этой самодовольной воинственной парочке и чуть не высказал им обоим все, что я о них думаю. Но по дороге, где-то на третьем шаге, выдохся, так что ограничилось все обычными приветствиями, поздравлениями и ворчаньем, которое они уже отнесли исключительно на счет моего собственного недальновидного самомнения и решили отнестись к нему великодушно и снисходительно. Ладно уж, потом разберемся, сейчас недосуг. Ледогранс начал нести какую-то воодушевленную ахинею, которую я слушал вполуха или даже мимо уха. Так как только позднее, с некоторым священным ужасом, осознал, что в этот момент он дал обет непременно выдать за меня свою дочь. А я, по рассеянности, согласился.

Тогда же меня больше заботило восстановление вокруг какого-никакого порядка, счет живых и павших — когда каждое изможденное живое знакомое лицо вселяет необузданный оптимизм, а неживое тяжелую усталую горечь, и, разумеется, похороны.

На большой костер Беовульфа был возложен рядом с ним на почетном месте и сам Кольгрим. Вокруг разместилось множество павших саксов. Рекомендации тем, кто должен был попасть в это избранное общество давали их уцелевшие товарищи. Не обошлось и без обычных жертвоприношений, но их было немного, и раз все без исключения их участники находили их торжественными, мы не вмешивались. Для остальных — все бы все равно не уместились, были устроены костры поменьше. И костры эти горели затем всю ночь. Зарево от них, говорят, было видно чуть не по всему острову. А при этом свете продолжали еще рыть могилы и для павших бриттов. Победа тоже не сплошное веселье, а еще и нелегкий физический труд. И жуткий осадок, и очередное рассыпание в прах обыденных жизненных ценностей. А примирение с тем, что случилось, может быть, придет когда-нибудь потом.

С такими-то победными мыслями я и отправился наконец спать в заботливо приготовленную мне среди такого бедлама персональную благоустроенную палатку. И не подумав зажигать свет, я упал приблизительно туда, где была прикрыта плащом из волчьей шкуры моя походная кровать, и в предрассветном почти затихшем наконец лагере на время прибавился еще один убитый.

Разве это было не справедливо?

* Цитата из стихотворения Н.Гумилева "Камень".

** Клаузевиц "О войне".

*** Черчилль "Мировой кризис.

XIV. Эборакум

— Сон разума порождает чудовищ, — услышал я где-то над ухом голос Ланселота. — Присутствующие здесь чудовища собираются просыпаться?

— Какого дьявола ты делаешь в моей палатке ни свет ни заря? — проворчал я, проснувшись, но и не подумывая открывать глаза и высовывать нос из свалявшегося волчьего меха.

— Уж полдень близится, — укоризненно молвил Ланселот. — Кстати, Гавейну с Галахадом тоже интересно, куда ты собираешься девать эту прорву захваченных саксов. Ведь не перебить же, да и продать в рабство за бешеные деньги тоже вряд ли…

— Идите-ка вы к черту… — беззлобно возмутился я. Понятно, что Ланселот шутил, но я все-таки спросонья немного обиделся.

— Ага, — вздохнул самым шальным образом мой старый добрый приятель. — Именно так мы и поняли. Так все-таки, что мы будем делать с этими потенциальными толпами мародеров?

— А ничего.

— Миль пардон? — теперь голос Ланселота зазвучал несколько обиженно.

Я вздохнул, оторвал нос от постели, открыл глаза и сосредоточенно поморгал в сторону стенки палатки. Светлая. И вообще светло. И не красное костровое зарево. Похоже, там снаружи солнце. Очень мило.

— Мы же не собираемся отпускать их на произвол судьбы, — сказал я, переведя взгляд на сидящего рядом на корточках Ланселота. Ага, так и видно, что столичный житель, только что из Камелота… — ишь, какой щеголь, будто не он недавно носился по всей Малой Британии и за ее пределами, выбивая пыль из бедняги Хлодвига. Я невольно тепло улыбнулся. Ланселот тоже отрешенно мягко улыбался, но на всякий случай не забывал критически покачивать головой. — Мы проводим их до самых стен Эборакума, — с лишь чуть-чуть преувеличенной серьезностью заявил я. — Лично.

— А дальше? Надеюсь, не так, как поступил Ричард Львиное сердце под стенами Акры?..

— Это ты о чем? — спросил я с подозрением.

— Ну, тебе лучше знать. Кто у нас был Ричардом?

— Нет, — возразил я твердо, — под стенами Эборакума я тоже никого резать не собираюсь.

— Стало быть, отпустишь их там, где они и окопаются для дальнейшего сопротивления! — радостно заключил Ланселот.

— Ага. Угадал.

— Идиотизм. Впрочем, я его почему-то одобряю, — признался Ланселот с некоторой печалью.

— Вот уж не сомневался, — усмехнулся я.

— Лучше бы усомнился. Как-то оно…

Эх, Ланселот… все-то тебе не так.

— Ну а если бы я сказал, что планирую массовые убийства, ты бы собственноручно учинил революцию и принялся бы свергать власть тирана? Тоже мне игрушки, Ланселот…

— Да нет, — как-то помявшись, недовольно, но одновременно и упрямо сказал Ланселот, глядя в земляной пол. — Я бы, конечно, поворчал, попытался бы разбудить твою совесть, но на самом деле, честное слово, я бы тебя понял…

Признаться, я был ошарашен.

— Ты что? — выдавил я чуть не через минуту, когда ко мне вернулся дар речи.

— Да ничего, — ответил Ланселот, и еще понизил голос, почти до едва слышного, но все же отчетливо разборчивого. — Но мы ведь можем остаться тут навсегда!

Я еще немного тупо поморгал, глядя на него.

— Я в курсе. Ну и что?

Ланселот помолчал, серьезно созерцая мое удивление.

— Ничего. Иное время требует иных стандартов и от нас…

Я мгновение поразмыслил.

— А каких стандартов требует легенда?

— Легенда не жизненна. Ты сам прекрасно знаешь.

— Чего только я не знаю, — проворчал я. — Аж противно…

— И что?

— Ничего. Какая муха тебя укусила? Хлодвиг? — поинтересовался я поразмыслив.

— Пролив, — ответил мой старый приятель похоронным голосом. — Всего лишь какой-то пролив, а до чего стало тошно, ты себе не представляешь. И не от морской болезни. Бывает, что случается что-то, что ставит точку в том, что давно уже подозреваешь, чувствуешь, но не окончательно, и вдруг, с каким-то пустяком это впечатывается в голову с омерзительной ясностью, как смерть близкого человека, и тогда просто не знаешь, куда деваться.

Мы чуть-чуть помолчали. Я прислушался к тому, что происходит за матерчатыми стенками. Лагерь шумел, гудел как улей, хорошо, что не разворошенный. И все это на вполне почтительном расстоянии. А что это мы вообще так славно разговорились?

— Я так понимаю, что весь почетный караул от моего мавзолея ты отогнал?

— Гавейн приглядывает со стороны. Заодно разбирается с какой-то треснувшей катапультой.

— Хорошо. А что наши волшебники? Впали в безнадежность и отчаяние?

— Да нет, не то чтобы.

— Но есть какой-то свет в конце тоннеля? Проблеск? Просвет в облаках?

Ланселот довольно долго и серьезно буравил меня взглядом, с таким видом будто вот-вот заговорит и выскажет какое-то откровение, но все никак не заговаривал.

— Может и есть, — сказал он наконец. — Да только я в это уже не верю. Есть земля, есть небо, скалы, мечи железные, катапульты, кости в кострищах, и именно так проходят человеческие жизни, и разве нужно людям что-то еще? Мне уже наплевать.

— Да у тебя, никак, депрессия, друг Ланселот?

— Вот именно, — буркнул Ланселот, но оказалось, что он говорит не о депрессии. — Ланселот! Мне уже почти нравится им быть. Да нет, какое там, нравится — я вжился, влез в перчатку, а она вдруг стала собственной кожей… Бывает, да? Мы, люди, такие адаптируемые зверюшки. — Его губы скривила знакомая презрительная, почти брезгливая усмешка. — И потом, помнишь, мы говорили, если «это», — под «этим», произнесенным с самыми смешанными чувствами, среди которых наиболее заметным была мрачная неприязнь, конечно, не могло иметься в виду ничего кроме «Януса», не то слишком опасного, не то слишком уже безвредного и бесполезного, чтобы как-то оправдать свое существование, — если оно останется здесь, оно уже никому никогда не повредит.

— Новое придумают.

— Без нас как-нибудь.

— Ага, — согласился я, вылезая наконец из-под шкурки во всей вчерашней колом торчащей одежде, которую и не подумал снять. — Знаешь что, Ланселот. Пить с утра крепленые напитки неразумно, но сегодня можно. Как-никак, у нас победа, а вчера толком и времени не было отпраздновать.

— А что это никто не догадался снять с тебя всю эту дрянь? — изумленно возмутился Ланселот.

Я приподнял шкуру, поднял лежащий под ней Экскалибур и аккуратно вставил его во все еще болтающиеся на поясе ножны.

— Иногда они знают, когда меня лучше не трогать. Зарубил бы.

— И многих уже? — недоверчиво спросил Ланселот.

— Ни одного. Но намерение было. Чувствуют. Инстинктивно.

Ланселот почему-то улыбнулся, вдруг ностальгически-радостно, даже больше радостно, чем ностальгически, кивнул и поднялся.

— Переоденься, я прикажу кому-нибудь принести воды.

— А вино у меня здесь, — сказал я, вытаскивая из угла покрытый глазурью запечатанный кувшин.

— Ну ладно, давай по глотку, — согласился Ланселот, не переставая улыбаться.

Я собственноручно «свернул головку» кувшину, и мы по очереди отхлебнули из горлышка.

— Вот теперь можно и о воде подумать, — одобрительно заметил Ланселот. Таинственная неудержимая улыбка с его губ так и не сходила. Он радостно, похлопал меня по плечам и как будто чуть-чуть пританцовывая двинулся к выходу. Настроение у него с каким-то внутренним плавным пируэтом подскочило.

— Чему это ты вдруг обрадовался? — спросил я.

— Да так, мы же победили в конце концов!.. — И он скрылся за пологом.

Позже, когда я уже привел себя в порядок и выбрался на свет божий, там оказалось даже шумнее и суматошней, чем я думал. А главное, пришлось тут же испортить людям праздник, — хотя, испортил ли? говорят, люди от безделья устают, — велев сворачивать лагерь, пьянки и прочее моральное разложение, и собираться к небольшому ночному переходу — не приходя в сознание, напрямик к Эборакуму. Бальдульф тоже еще не должен прийти в себя, когда мы будем стучаться в его ворота и развешивать на них свои щиты.

Армия, хоть и опьяненная победой, была еще податливой как воск. Идея слету завладеть Эборакумом действовала на нее воодушевляюще, так что как раз к ночи она сравнительно протрезвела до того, что сумела даже бодро проползти несколько миль.

Гавейн с частью войска снова отправлялся на корабли. Компанию ему на этот раз, чтобы было не скучно, составлял Галахад. А вот Бедвира я оставил при себе. Со вчерашнего дня он пребывал в глубокой задумчивости. Все-таки одно дело воевать с Кольгримом, и другое — наблюдать его похороны, каким бы абстрактным отцом он для него ни был. Его смерть вызывала у всех наших соратников самый ребяческий восторг, но разве можно было ждать того же и от Бедвира? То, что погребение поверженного сакса состоялось с почестями, должно было несколько смягчить впечатление, а первым поджечь костер я велел самому Бедвиру. Он сперва вздрогнул, когда узнал о моем решении и, пожалуй, не прочь был отказаться от этой чести. Вряд ли, конечно, он подумал, что я испытываю его чувства, скорее, может быть, на мгновение подумал, что с моей стороны это просто неудачный выбор наобум, но может, и подумал. Это тоже было бы логично. По крайней мере то, что никакого выбора наобум не было, он понял сразу же, как только мы посмотрели друг другу в глаза. В его взгляде была растерянность и что-то похожее на усталый упрек.

— Просто попрощайся, — сказал я. — Вам не нужно ни знакомиться, ни ладить. Но он был бы доволен, если бы знал.

Другим, конечно, ничего объяснять не стали. Просто случилось, как случилось. Сосредоточенный и бледный Бедвир долго смотрел на костер, к которому мы стояли ближе всех, так что в нас летели искры. Он успел сильно измениться за то недолгое время, что мы были знакомы. Как будто еще вырос, раздался в плечах, потерял свою недавнюю худобу, стал крепче и мощнее. Я предполагал, что это случится, но чтобы с такой стремительной быстротой… Ну, что ж удивляться, вся жизнь человеческая быстротечна. Если мы еще не успели этого заметить…

— Ты прав, — сказал он вдруг негромко, сквозь гул и треск пламени. И голос у него был другим, ниже и жестче, только в интонациях осталось что-то прежнее. — Это нельзя было отдавать другим. Я бы потом сожалел.

— А если бы сожалел ты, то сожалел бы и я.

На губах Бедвира появился намек на улыбку и тут же пропал.

Когда мы через некоторое время расстались, — костер еще догорал, — я потихоньку велел Кею приглядывать за его старым другом, не отходить ни на шаг, если только, впрочем, он сам не захочет остаться один, наедине со своими мыслями. Мог бы, конечно, не стараться, Кей всегда прекрасно все понимал. Но и мне хотелось сказать, что мысленно я с ними, даже если меня рядом нет — не могу же я быть одновременно в нескольких местах, да при этом еще и не мешать.

Но это происходило вчерашней ночью. И многое осталось в ней безвозвратно, а теперь все было иначе. Что может быть лучше хорошего ночного перехода? На свежем бодрящем воздухе, никакого размаривающего солнца, никаких далеко просматривающихся вдаль пейзажей, создающих ложную утомительность расстояний, тревожащих своей открытостью или напротив, природными укрытиями; луна, звезды, романтика… Пройдешь через кладбище и не заметишь, и никакого в войсках не будет упадка духа.

Таранис пофыркивал, развесив уши, а ехавший рядом Ланселот рассказывал нам с Кеем, Бедвиром и Гаретом о своих захватывающих приключениях в Малой Британии, о таких же ночных переходах, маневрах, засадах и сражениях, и о некоторых особенностях тамошнего правления. Вот ведь герой-путешественник, отчаянная голова, отправился туда в одиночку и даже умудрился дров не наломать. И правда ведь, Ланселот — это Ланселот. «Имена нами правят», как сказал то ли пару месяцев, то ли пару тысяч лет назад почтенный друид по имени Бран, то есть — ворон. Никак, накаркал.

В такой подробной версии, да еще доступной пониманию даже такого непосвященного слушателя как Гарет, я и сам слышал всю повесть Ланселота впервые, и звучала она и правда более чем увлекательно. Кей и Бедвир то и дело перебивали рассказчика, переспрашивая, что именно он сделал, и зачем. Ланселот объяснял, иногда слегка раздражаясь на меня, когда я встревал с объяснениями раньше него или сам проявлял внезапно скептицизм, требуя уточнения некоторых подробностей для прояснения всех тонкостей и сложностей конкретной ситуации.

— И после всего, что ты нам рассказываешь, ты и правда думал, что Кея надо было подгонять?! — осведомился я с шутливым негодованием.

— Откуда же я знал, что у вас творится? — с восхитительной самоуверенностью пожал плечами Ланселот. — Эту же войну веду не я.

— Иногда мне кажется, что и не я.

То ли я еще сказал это с какой-то удачной интонацией, только мы всей компанией покатились со смеху. Конечно, у всех нас свои представления о том, что лучше, и что бы было, если бы никто никуда не вмешивался. Но так не бывает. Ничего, все это мелочи, которые всегда так или иначе случаются. Куда бы мы девались без случайностей? Тем более, что иногда они бывают и неожиданно удачными. За последние приходится прощать все остальные.

Ланселот что-то проворчал себе под нос в темноте, будто что-то считая, затем спросил:

— Эта гора, на которой было сражение. Она ведь называется гора королевского камня?

— Какого еще королевского камня? — недоверчиво спросил Кей.

— А разве нет? — не менее удивленно переспросил Ланселот. — Артур, вы же там несколько дней сидели наверху. Вы там видели какой-нибудь камень?

— Нет, — несчастным голосом пропустившего интересную достопримечательность туриста сказал Гарет. — А там был какой-то особенный камень?

Я подумал, понимая, к чему клонит Ланселот, но ничего путного не надумал.

— Вспомнить не могу, мы были как-то заняты другим. Не обратили внимания.

— Непорядок, — сказал Ланселот. — Камень надо будет поставить, в честь победы.

— Погоди, война еще не закончена.

— Ну, когда будет закончена… А старые римские бани, как я понимаю, отсюда далековато…

— Ты, конечно, говоришь об Аква Сулис? — переспросил Бедвир озадаченно. — А тебе туда нужно? Ты же, кажется, только что с юга, а они там.

— Да нет, не нужно, это я так… А вообще, кто-нибудь знает, как называется эта гора?

— Понятия не имею, — беспечно сказал Кей, — тут столько гор понатыкано, и вообще меня там почти не было…

— Бадон, — сказал Бедвир. — А других названий я не слышал.

Здравствуйте, приехали… Поводья Тараниса я не дернул — зачем дергать бедное усталое животное. Ну да, некоторый эмоциональный всплеск воспоследовал, ну и что? Можно подумать, что к этому все не шло. Битых пять минут ходим вокруг да около…

— Надо будет запомнить, — заметил я сдержанно.

— И камень поставить, — добавил Ланселот. — И выбить на нем, что гора называется Бадон.

— А может, ну его? — возразил я.

— Надо, — покачал головой Ланселот. — А то ведь забудется. Хотя вечно кажется, что что-то забыть невозможно. А потом никаких следов не остается — ищи-свищи…

Ночь становилась все тише, смолкали обрывки песен, разговоры, шутки и смех, тише и мягче становился и топот, все понемногу погружалось в дремоту. И все слышнее становились лесные звуки — уханье совы, шорох чьих-то крыльев. А кто-то из всадников неподалеку еще и всхрапнул, заснув в седле. Незадолго до рассвета, с тешащим самолюбие чувством исполненного долга, армия снялась с марша, расположившись на заслуженный привал.

Эборакум ощетинился как еж. И то дело. Если бы Бальдульф сбежал за море, я бы окончательно в нем разочаровался. Впрочем, нет, конечно, разочаровался — не то слово и не то понятие, скорее фигура речи. Но то, что он был на месте, меня очень даже устраивало.

Несколько колонн, двигавшихся почти синхронно по разным дорогам, перекрыли подходы к Эборакуму. Подойдя первыми, мы немного подождали, пока подтянутся остальные. Гавейн блокировал княжество с моря, курсируя вдоль побережья. На всякий случай, чтобы не приплыл кто-то «третий-лишний», или чтобы кто-то невзначай не уплыл от решающей встречи. Галахад прибыл в качестве вестника о рекогносцировке, да так и остался с нами, где, как предполагалось, и назревала развязка.

Полдень был ярким, но холодным. Солнце освещало каменные стены, а ветер беспощадно гнал облака, разрывая их в жалкие лохмотья, и заставлял траву стлаться и звенеть как речной поток в скалах. Выстроившаяся армия застыла в этой текучей подвижности. Она стояла на месте, на виду тех, кто засел в окруженном городе и вне досягаемости для каких-либо метательных снарядов, а что-то неосязаемое стремительно проносилось мимо. Как проносится само время. Одновременно леденящее и бодрящее. Оглушающее как сама жизнь, и оставляющее впечатление яркой и холодной, текучей и вместе с тем неподвижной и бесстрастной вечности.

Хотя какие-то страсти, конечно, были. Правда, я бы не сказал, что много. Сперва со стен шквалом неслись какие-то отчаянные оскорбительные крики, безнадежная похвальба, но понемногу саксам надоело, особенно, когда на видном месте появились, под охраной, пара тысяч безоружных пленных, захваченных при Бадоне. Ох, не зря Ланселот поминал Ричарда под Акрой… Саксы не были осведомлены ни кто такой Ричард, ни где находится даром не нужная им Акра, но все, что могло означать происходящее, было старо как мир.

Потом, также на видном месте, рядом, был поставлен длинный стол — просто доски на козлах, но покрытые богатой пурпурной тканью с бахромой. Саксы ничего никогда не слышали и о Владе Цепеше, но, полагаю, достаточно было и не связанных с этим персонажем уместных ассоциаций, которые могли придти им в головы. Над округой потихоньку нарастало напряжение. Через час после того, как все заняли свои позиции, его уже можно было резать ножом.

А еще примерно через час я смотрел в глаза Бальдульфа. Того веселого задора, что был в нем при первой нашей встрече, теперь не было и следа. Теперь он готов был просто умереть. Предпочтительней, сражаясь. Но если не повезет, значит, не повезет. На переговоры он согласился выехать сразу же. Сопровождали его лишь два угрюмых сакса, плечи их укрывали плащи с меховой оторочкой, а на каменных лицах был высечен суровый эпический фатализм. Они непостижимым образом смахивали на близнецов, хотя один из них был невысок и более чем плотен, а второй одновременно кряжист, высок и строен, из-под шлема первого торчали совершенно выгоревшие пряди, из-под шлема второго свисали только длинные темно-горчичные усы. Но манера держаться и взгляды и водянисто-светлых, и темно-серых глаз были совершенно одинаковы, и даже движения, как будто, синхронны. На присутствии хотя бы этих двоих настоял я, передав через посланца, которым выступил самостоятельно вызвавшийся Ланселот, что желаю, чтобы Бальдульфа сопровождали спутники, которые могли бы затем засвидетельствовать, что переговоры велись достойно. Сам Бальдульф готов был сперва приехать в одиночку. То ли затем, чтобы ему не мешали свидетели, то ли для того, чтобы в случае его подлого убийства и следующего затем штурма, город не потерял ни одного лишнего бойца. При виде его вблизи, я стал больше склоняться ко второй версии. Он был слишком серьезен и слишкомспокоен.

— Приветствую тебя, правитель Эборакума, — сказал я.

Бальдульф чуть сардонически скривился на такое обращение, почти правильно полагая, что я валяю дурака. С одной стороны, этим я напоминал или подтверждал ему весть о гибели Кольгрима, а с другой, если я торчу под стенами, долго ли ему осталось вместе со всем Эборакумом?

— Приветствую тебя, повелитель Британии, — промолвил он с едва уловимой мрачной иронией. — Чего ты хочешь от меня?

— Пригласить тебя к обеду, — я кивнул на стол, уже уставленный кувшинами и кое-какими нескоропортящимися закусками. — А за трапезой обсудим, что нам делать дальше.

— Ты уверен, что нам стоит при таких обстоятельствах разделять трапезу? — Бальдульф резко приподнял бровь, и голос его зазвучал в несколько раз живее, чем при приветствии. В конце концов, столько всяких традиций связано с совместными трапезами. И помимо отравлений или резни перепившихся сотрапезников или поджигания кровель над их же головами — практически ни одной плохой. Да и то, все перечисленное не традиции, а только легенды и случаи из жизни, приличные же люди так себя не ведут.

— Думаю, что стоит, — заверил я. — В конце концов, что еще стоит делать добрым друзьям?

Бальдульф с сомнением обозрел окрестности. Добрые друзья, говорите? Знаем мы таких добрых друзей…

— Я тебя не понимаю.

— Что тут понимать? Ты вручаешь мне ключи от Эборакума, а я считаю город своим и беру его под свое покровительство. При этом отдаю город тебе, чтобы ты управлял им и дальше. Разумеется, на определенных условиях.

— Что это за условия? — осведомился Бальдульф ничего не выражающим голосом.

— Слишком долго говорить. А лучше еще и записывать. Так что, советую все же сесть за стол.

— Так не пойдет, — сказал Бальдульф.

— Это еще почему?

— Я здесь вождь не бессловесных скотов, а вольных людей, которые сами знают, что им делать. Я не могу продать их за обещание власти или богатства, или жизни.

— И даже за их собственное благополучие?

— Им самим решать, что для них есть благополучие.

— Как же они решат, если ты не оставишь им выбора?

— Я не оставлю им выбора? — переспросил Бальдульф, удивленно наклонив голову.

— Именно ты. Потому что я предлагаю им выбор.

Бальдульф нахмурился, его лицо приняло несвойственное ему свирепое выражение, и наконец сакс спрыгнул со своего буланого конька. Позади него послышалось мрачное фырканье — то ли фыркали кони сопровождавших его спутников, то ли они сами издавали такие звуки, как надутые мехи, также спешиваясь. Я подал знак, чтобы лошадей у наших гостей забрали.

— И что это за выбор?

— Помнишь, когда мы встретились с тобой у Дугласа, ты сказал, что поединок — это будет слишком ясно, и у судьбы будет небольшой выбор, так пусть начнется сражение многих со многими. Если сражение многих со многими начнется сейчас — не будетли это слишком ясно, и не будет ли у судьбы слишком малый выбор?

Бальдульф стоял передо мной выпрямившись и смотрел слегка сверху вниз.

— Я не хочу этого говорить.

— Не говори. — Я пожал плечами. — Когда ты говорил о ясности поединка, вряд ли ты имел в виду, что будет слишком ясно, кто из нас победит. — По губам Бальдульфа невольно скользнуло что-то вроде улыбки. — Скорее, только то, что два человека едва ли вправе решать исход всей битвы. Ведь в исходе поединка может оказаться повинна всего лишь случайность.

Бальдульф кивнул почти доброжелательно.

— Но сейчас обстоятельства переменились. Теперь ты вряд ли хочешь, чтобы проливалась кровь многих. Желаешь ли ты решить исход дела поединком, а не большим боем?

— И что будет, если я выйду победителем? — Бальдульф сразу взял быка за рога. — Твоя армия все равно ринется на город.

— Не ринется. Если я проиграю, это не будет означать, что вы выиграли войну, просто Эборакум не будет мне ничего должен, это я обещаю, город не тронут. Ты знаешь Пеллинора?

Пеллинор стоял неподалеку, напоминая не то менгир, не то вырезанного из дерева мрачного молчаливого идола. При звуке своего имени он впервые чуть повернул голову, изобразив пристальное внимание.

— Я знаю короля-без-королевства, — Бальдульф тоже чуть склонил голову в его сторону.

— Часто ли он нарушал свое слово?

— Я никогда о таком не слышал, — твердо заявил Бальдульф.

Я слышал. Почти. Но вряд ли это можно было считать за настоящее слово, и тем более, за настоящее его нарушение.

— Он проследит за тем, чтобы и мое слово не было нарушено, буду я в состоянии сам сдержать его или нет.

— Да будет так, — скупо и веско обронил Пеллинор.

Мне показалось, что при звуке его голоса Бальдульф вздрогнул. А еще припомнилась давняя сказка Галахада о ходячих деревьях. Наверное, такие глухие и гулкие голоса могли бы у них быть, если бы они вздумали поговорить. Занятно, сколько говорил с Пеллинором, а о ходячих деревьях надо было вспомнить именно сейчас. Впрочем, в свой час припоминалось о виселицах, тоже ведь, как правило, деревянные. Бальдульф снова наклонил голову, в знак того, что поручительству короля-без-королевства полностью доверяет. Но снова подняв голову, он бросил на Пеллинора быстрый странный взгляд.

— Ты прежде служил друидам.

— Я служил и служу богам, — своим величественным, «неприступным» и гулким голосом возразил Пеллинор. Никаких эмоций. Дерево, оно и есть дерево.

— А что с пленными? — спросил Бальдульф. — Они будут отпущены, или перебиты в любом случае, независимо от исхода? Или только в том случае, если я выйду победителем, в отместку?

— Мне очень лестно твое мнение обо мне, Бальдульф. Но не я развязывал войну, стремясь согнать вас с давно обжитых мест. Тем не менее, если ты выйдешь победителем, они перебиты не будут. Оружие им не вернут, но их отпустят.

Бальдульф выглядел очень сомневающимся. Сомневающимся как в том, что такой невыгодный рискованный для бриттов пункт будет соблюден, так и в том, что он соблюден не будет. Бритты в последнее время вели себя все же не совсем по-человечески.

— Да будет так, — ответил Бальдульф. — Что будет, если я проиграю?

— Тогда Эборакум должен будет принять мои условия. От этого все и будет зависеть.

— В случае моей смерти я могу передать им это как мой завет, но едва ли смогу гарантировать его выполнение.

— Тогда да помилуют боги Эборакум.

Бальдульф чуть заметно усмехнулся. В глубине светлых глаз тлел упрямый азарт.

— Я принимаю бой. Здесь и сейчас?

— Да, если тебе нечего добавить.

— Перед боем мне добавить нечего.

Я кивнул. Может, и надоело уже это сверканье оружьем, но на войне как на войне. Без него не обойдешься. И в случае с Бальдульфом его вряд ли можно будет назвать рутинным и скучным, и юридически сделка будет сочтена сомнительной, не подкрепи мы ее сталью. Кровью, конечно, было бы еще надежней.

Ровное место поблизости от нас было не просто «как на заказ», сама позиция подбиралась с расчетом, чтобы все было под рукой, с удобством для любого поворота событий.

«Упасть на ровном месте? — подумал я рассеянно. — Обычно это полагается смешным. А каково на самом деле?»

Пеллинор и Галахад подошли к спутникам Бальдульфа, перекинулись несколькими фразами, кивнули друг другу со значительным видом, и разошлись, так что между ними образовалось вполне очерченное свободное пространство, которое и заняли мы вдвоем с Бальдульфом.

Со стороны застывших боевых порядков донесся зубодробительный грохот — копий и мечей о щиты, со стен тревожно затрубили рога, затем все стихло.

Бальдульф бросил взгляд на стены, нагнувшись, коснулся земли, прошептал что-то неслышное и обернулся ко мне, обнажая меч. Один из его соратников подал ему щит. Пеллинор подал мне мой.

Что-то еще должно было быть? Ритуалы? Церемонии? Чьи именно, наши, или их?

Пауки перед дракой долго присматриваются друг к другу, примериваются, замерев на месте, и только потом сцепляются. Порой расходятся, опять замирают, выжидают, и снова бросаются вперед. Мы постояли немного, затем, медленно описав неполный полукруг, не томя ни богов, ни прочую публику, Бальдульф сделал первый выпад. Не попал, тут же собрался и закрылся щитом. Я сделал то же самое в качестве ответной любезности — вместо вежливого светского раскланивания.

Следующим маневром Бальдульф оставил зарубку на моем щите. Рука у него была тяжелая. В нее я, прикрываясь щитом, и кольнул снизу. Несильно, почти не задев. Бальдульф тут же отступил и закрылся как устрица. Очень хладнокровная, умная и опасная устрица. Еще один неполный полукруг. Против солнца? Знаешь же, что я на это не пойду. Как насчет еще пары шагов в сторону? Не задержишься, иначе я обойду тебя вместе с твоим щитом. Ага, правильно, удар… Шаг из-под него быстро и плавно вперед и в сторону, удар рукоятью меча повыше локтя, скачок назад. Ошеломленный Бальдульф тоже отскочил и нахмурился. Это ему совсем не понравилось. Такая забава могла оказаться и последней, если бы я вздумал использовать другой конец Экскалибура. Но справедливости ради стоит сказать, что развернуть его другим концом мне было бы чуть сложнее, Бальдульф вполне мог успеть увернуться. Теоретически.

Шаг в сторону. Удар. Теперь атака с моей стороны. Бальдульф просто отошел, подставив щит, не нападая в ответ. Меч только скользнул по щиту, иначе долго так выжидать не станешь, левая рука отнимется. Экскалибур повернулся в моей руке как лопасть мельницы, и на этот раз обрушился на щит Бальдульфа с полной силой. Увлекаться не стоит. Отдача тоже не подарок, но даже один такой удар может возыметь хороший эффект. Возымел. Бальдульф отдернулся назад, пошатнувшись, присел, развернулся как пружина и исхитрился нанести почти горизонтальный удар, еще чуть-чуть и поставивший бы под сомнение целостность моей шеи.

Чуть пригнувшись, я крепко ударил сакса в щит своим щитом. Бальдульф отлетел на пару шагов, перевел дух. Было заметно, что он злится. Не настолько, чтобы делать глупости, просто ему не нравилось, что я не совершаю серьезных атак. Ну что ж, пусть будут серьезные атаки. Уже пора. И я принялся теснить Бальдульфа, выматывая его, гоняя по кругу и наверняка заставляя мысленно поминать всеми недобрыми словами молодых да ранних, у кого сил полно, а ума не надо, — без этого было бы трудно заставить его сделать серьезную ошибку. Наконец в какой-то момент я зацепил краем щита его щит и дернул в сторону, а когда он слегка потерял равновесие, подставил ему подножку. Тут-то все бы и кончилось, но Бальдульф ухитрился опять вывернуться, отскочил на несколько шагов, восстановил равновесие, а заодно и дыхание, и бросился в контратаку, которая, впрочем, натолкнулась на непреодолимое препятствие.

Бой затянулся лишь на несколько секунд — меч Бальдульфа оказался захвачен моим под удачным углом и, не теряя шанса, я выдернул его у него из руки, хотя и получил тут же удар щитом в локоть. Достаточно, или затянуть бой еще немного?

Зрители, кажется, волновались. Я слышал ликующие крики, стук и бряцание, само по себе витавшее в воздухе нетерпение, ну да черт с ними.

Я отошел на пару шагов и подождал, пока Бальдульф поднимет выпавший меч. Бальдульфу было, пожалуй, скверно. Но если закончить все сейчас, возможно, будет еще сквернее — он станет думать, что сделал не все, что мог.

В конце концов меч вылетел из его руки еще раз, от подножки он уже не увернулся, и Бальдульф упал на вытоптанную нами траву и оказался прижат к земле кончиком моего меча, упершегося ему в грудь. И похоже, ему было уже совершенно все равно, что происходит. Если честно, мне, пожалуй, тоже.

— Ну, давай, — промолвил Бальдульф, пристально глядя мне в глаза, хотя вряд ли их видел, ему наверняка мешало солнце.

— Эборакум выполнит мои условия? — спросил я, не столько Бальдульфа, сколько стоявших рядом его безмолвных спутников.

— Разумеется, — спокойно ответил Бальдульф, причем, в его голосе ясно слышалась уверенность, что ручается он уже не за себя. Стоявшие рядом саксы, поймав мой взгляд, мрачно согласно кивнули.

— Стало быть, вы скрепите наш договор, — сказал я им. — А ваши имена?

— Я Эдельгард, — ответил тот, что был ниже ростом и коренастей, — сын Вульфгара, брат Беовульфа, мое слово твердо. Эборакум выполнит твои условия.

— Я Эоза, — угрюмо проворчал в бороду второй, — сын Эозы, внук Хенгиста. И мое слово твердо, Эборакум выполнит твои условия.

Я кивнул.

— А кто усомнится в исходе поединка, пусть спросит об этом с мечом в руках — меня, или Бальдульфа. — Я отбросил щит, отвел меч от груди сакса и протянул ему левую руку.

Бальдульф слегка удивленно приподнял брови, взял мою руку, поднялся, не показав, что это ему стоило каких-то моральных усилий, и тоже отбросил щит.

— А также пусть спросит меня, — торжественно-зловеще добавил Пеллинор.

— И меня, — сказал Галахад. А Эдельгард и Эоза изобразили звучное гулкое эхо. Будто отразившееся от стен темного тоннеля, которого здесь, конечно, не было…

В который со свистом умчалась часть жизни, чтобы больше не возвращаться. По крайней мере, с этой ее частью пусть будет покончено.

2004–2005

I. Янус (Книга IV. Король лета)

Принц, добыча мрака или света,

Принц, наследник мира и проклятий,

Предсказаний ветхого завета,

Сказочных, языческих заклятий,

Победитель вечного дракона,

Проводник к возвышенным селеньям,

Нарушитель правды и закона,

Истребитель с черным повеленьем,

Туча, что полна огня и громов,

Солнце, что пылает в поднебесье,

Вольные ветра аэродромов,

И костей глухое перекрестье.

— Все это инфантилизм, — уверенно заявил Ланселот. — Ужасающий, если вдуматься. Мы жили в каком-то заколдованном замке и смотрели на весь мир как на какую-то сказку! И уж конечно, не относились к нему серьезно!

— А тебе не кажется, что нам теперь только так кажется?

— Не кажется! Как мы могли сравнивать себя с людьми, которым некуда деваться из их собственного времени? Это же почти инвалидность с нашей точки зрения!

— Не увлекался бы ты, Ланселот…

— Я не увлекаюсь. Вот вспомни хотя бы тех ребят из шестнадцатого. Они были так на нас похожи и — редкий случай — наша память какой-то период была совершенно активной одновременно, так что мы понятия не имели, где заканчиваются они и где начинаемся мы. Насколько они были взрослее и умудренней…

И при том все же «так похожи»?

— Дорогой мой, смотря в чем — все относительно.

— Вот именно, что относительно! Да мы просто щенки рядом со всеми этими реальными людьми. Неудивительно, что они сразу признали нас чуть не за пятнадцатилетних! На их месте я бы и сам так подумал!

— О боже, я и сейчас так думаю.

— Что?.. — обиженно переспросил Ланселот.

— Угадал — глядя на тебя.

— Ну, знаешь ли! Зачем переходить на личности?!

— О, это тебя совсем не портит! Этакая, знаешь ли, изюминка. Ну хорошо, отчасти ты прав. Но к чему столько об этом говорить, если и так уже все ясно?

— Ясно что?!..

За время одинокого путешествия по Малой Британии, Ланселот, похоже, слегка одичал. А может быть, одичал я, за то время, пока пытался закончить войну, бессмысленность и ненужность которой чуть совсем меня не задушила. В чем-то это было эгоизмом — не такой уж она была бессмысленной и ненужной для тех, ради кого я за нее взялся. Вот только зачем это было нужно мне, я с каждым днем понимал все меньше. Отвлечься? Заняться хоть чем-нибудь — абсолютно неважно чем? Даже принесущим кому-нибудь пользу? И все равно — зачем? Ни тени смысла.

— Что мы остаемся полными идиотами, пока не вернемся в свое время и на свое собственное место!

Ланселот замолчал, изумленно хлопая ресницами. Да какого лешего — Ланселот? Гамлет, черт побери!

Гамлет подумал немного, затем откашлялся.

— А как мы можем быть не на своем месте, если мы путешественники во времени?

— Очень просто — пока мы тут застряли. И это, знаешь ли, своего рода чертова инвалидность!

— А, ну да…

— Конечно, да!

— Артур…

— К лешему! Назови меня по имени!

— Что?..

— Это не по правилам, но на какого дьявола нам правила! Да мы уже сто раз их нарушали! Назови мое имя!

— Послушай, успокойся…

— Давай, Гамлет!

— Ни за что!..

Я вздохнул.

— Ну и ладно, черт с тобой.

Все равно отчего-то полегчало.

— А может еще и разобьем этот мирок? Как дешевый калейдоскоп? Вытряхнем стеклышки на асфальт и раздавим каблуком в пыльцу.

— Эрвин, прекрати.

— Ну, то-то же.

— Что, стало легче?

От последнего вопроса — определенно нет… Снова. Так не пойдет. Но волшебной дверцы с надписью «выход» нет как нет.

Я развернул коня, направляясь с вершины холма, откуда открывался такой безмятежный вид на травяной ковер, разноцветный как стеклышки в калейдоскопе под украшенным перистыми облачками сияющим куполом, к оставленному войску.

До Камелота уже оставалось всего ничего. И мне очень хотелось знать, изменилось ли что-то к лучшему в тех делах, о которых до сих пор, боюсь, не хотел бы заговаривать всерьез. Но если не сделать последнего, как же я что-то узнаю? Может быть просто прекратить делать вид, что я не верю, что все вокруг настоящее? Но кто сказал, что я «делаю вид»? Одновременно я считаю этот мир очень даже настоящим, но… в этом-то ведь и может быть ловушка.

Похоже, даже если все хорошо и прекрасно, моя песенка спета. А все, что еще происходит — просто бессмысленная загробная жизнь. С каждое утро одним и тем же воскресающим вепрем, до скончания времен, когда бессмыслица наконец прекратится — одновременно с остатками надежды отыскать смысл.

— Эй, да в чем дело? — Гамлет быстро меня нагнал. Безмятежный и рассеянно-сочувствующий. Как будто не он еще пару месяцев назад винил меня во всех грехах человечества. Его конь беззаботно хрумкал удилами у меня за спиной, пока мы рысцой продирались сквозь заросли дрока.

— Все, больше никаких войн, — проворчал я. — Чужих! Разве только по мелочи… Если очень, очень припрет. То, чем мы тут заняты — это пресловутое забивание гвоздей микроскопом.

— Ага, — легко согласился Гамлет.

— Больше трех месяцев на одном месте в одном времени…

— Зато какое вживание!

— О-ох!

— А знаешь, мне нравится твой настрой.

— Повесься, Ланселот! — буркнул я.

— Как грубо!

— Как гвоздь для микроскопа.

И мы зверски растоптали последний кустик, прежде чем выбраться на свободное пространство. За нами кубарем выкатилась наша адская гончая.

— Послушай! Неужели этого хотел когда-то Линн? Это же, черт побери, совершенно бессмысленно! Править замками из песка!

— Ну… э… А разве кто-то в этом сомневался? Что то, чего он хотел — было бессмысленно? — голос Гамлета ясно выражал, что он говорит так спокойно и дружелюбно только потому, что у него нет наготове шприца с успокоительным.

— Нет…

* * *

— А ведь лето еще в разгаре, — заметил Мерлин, как-то хитро щурясь. — Уверены, что больше не будет подлых нападений на дальние пределы?

— Да и история еще не закончилась, — ответил я. — Мало ли что может случиться за десяток-другой тысяч лет? Разве угадаешь?

— Все может случиться, — кивнул мудрец и волшебник.

— Абсолютно.

Оглядев его внимательней, я вздохнул спокойнее. Отец не производил впечатления вжившегося в «роль» и начинающего пускать корни, подобно Ланселоту, чья способность к адаптации, похоже, привела меня в настоящий ужас. Точно так же выглядела Линор, которую мысленно можно было не называть Морганой. Может быть просто потому что они были «волшебниками», они все равно смотрелись среди всех немножко чуждо.

Нам нами пролетела стайка диких гусей, рассеянная, ее трудно было назвать клином — с одного озерца на другое, еще не в дальние страны, почти в беспорядке. Мерлин глянул на них с таким видом, будто хотел попробовать себя в роли авгура. Но снова переведя взгляд, только улыбнулся и ничего не сказал.

Они выехали встретить нас во главе небольшой процессии, не пышной, но яркой. Антея-Нимье держалась немного позади, и поглядывала оттуда на нас очень таинственно. На нас, или только на меня? Сколько раз она уже взглянула? Все время переводя затем взгляд в сторону, на кого-то… Я снова посмотрел на Мерлина и Моргану. Они, как я уже упомянул, были во главе процессии, приблизились к нам вплотную, — тогда как все прочие сопровождающие держались позади, и их, и наши, — и не оглядывались назад, но само по себе внимание, мелкие движения — они как будто стремились обернуться — мысленно, чтобы посмотреть туда же, где находилась Антея, но на нее ли, или на того, кто был рядом?

А ведь никого из знакомых там не было. Все «наши» были здесь. Последнюю часть пути мы проделали вместе и с Ланселотом, и с Галахадом, и с Гавейном. Кто мог вызывать у них такой интерес? Я невольно вспомнил улыбчивого призрака на холме над шахтой, в которой обитал дракон — бедная мутировавшая рептилия. Призрак привел сбежавшего коня, говорил с нами при свете солнца, а затем просто исчез, свернув за невидимый «поворот» в воздухе, как будто это было в порядке вещей, самым будничным делом. Спору нет, порой мы сами так себя ведем. Но когда ведет кто-то другой, нам лучше прочих может быть ясно, насколько это бывает серьезно.

Как бы то ни было, я начал проявлять естественное беспокойство. Того, на кого посматривала Антея, загораживали другие всадники, не мешая нам видеть при этом саму Антею. А тут, будто нарочно сговорились… И не успел я так подумать, как чья-то лошадь переступила ногами и шагнула чуть в сторону, загородив теперь Антею. Я недоумевающе всмотрелся. Какой-то молодой человек в зеленой куртке и алом плаще, смущенный и будто избегающий поднимать глаза. Медно-рыжий, чем-то очень знакомый… О! Да у него еще и знакомый конь! Почти белый, если не придираться, не слишком красивый, но еще крепкий конек. Это же Гвен. Надо же… И наконец парень поднял голову, и пока нас никто от него больше не загораживал, посмотрел вперед.

Я его точно где-то видел.

Мысленно я провел линии от взглядов Антеи, от незавершенных движений отца и Линор, от собственного непонятного смущения незнакомца, от того, что он был в зеленом и алом, что его волосы были медными, а конь почти белым и его звали Гвен. Я давно не видел настоящего зеркала… В этом мире, по сравненью с теми зеркалами, что нам привычны по многим другим временам, не только по своему собственному, было одно сплошное недоумение, а не зеркала. Но я мог бы увидеть его в зеркале. Он был моим двойником. Такое случается время от времени. Моргейза здесь не была исключением.

А глаза призрака, — вспомнилось мне, — были похожи на глаза отца. Или на мои собственные. Между прочим, как неосторожно так походить в этом на Мерлина, хоть в остальном Мерлин постарался меньше походить на меня чем обычно. И никто этого пока не замечал. Замечали другое — что я был очень похож на покойного короля Утера, хотя я представления не имел, как он выглядел на самом деле, это, в сущности, и было для всех аргументом, что я и есть настоящий Артур. И если кто-то здесь так похож на меня, то о чем это говорит? О том, что он также не меньше похож на Утера?

Вот это здорово!..

— Где вы его нашли?! — выпалил я. Вместе со всем этим, куда лучше понимая теперь Эктора, первым заметившего сходство, и всех, кто с ним согласился. Они не были всего лишь внушаемыми безумцами, сходство действительно имелось. И у них были все основания верить собственным глазам.

— …Ты что, ничего не слушал? — с неудовольствием переспросила Линор-Моргана.

— Нет. А вы что-то говорили?

Взгляд сестрицы стал очень выразительным. Мерлин насмешливо кашлянул.

— А что это мы застряли на дороге? — нетерпеливо спросил я. — Не проехать ли нам в Камелот и там уже обо всем поговорить?

— Именно об этом мы говорили, — вздохнула Линор.

— А, прекрасно!

И мы благополучно стронулись с мертвой точки. Но Антея со своим спутником так к нам и не приблизились, продолжая ехать в стороне. Похоже, представить нас друг другу они решили отдельно, не акцентируя на этом слишком много внимания для посторонних. Хотя не заметить моего двойника мне казалось невозможным. И уж конечно, весь Камелот был в курсе, иначе и быть не могло. Ведь в то же время и скрыть этого никто не пытался. Кто бы в здравом уме подсунул ему Гвена, если бы хотел это скрыть? Напротив, сходство было еще и подчеркнуто.

Может быть, мы уже начинаем тихо планировать, как поменять нас местами? Мы? Разве я принимал в этом участие?.. Тут все, кажется, решили и без меня. И без еще некоторых. Ланселот, Гавейн и Галахад ничего особенного, как будто, пока не заметили и не подозревали, просто были рады встрече и возвращению домой. Насколько это место можно было считать домом. Временным — как все на свете.

Но само по себе возвращение уже волновало меня куда меньше, чем раньше. Или нет — не меньше, просто беспокойство и заинтересованность разошлись веером по разным сторонам, на разные объекты. Да и когда вообще оно волновало меня само по себе?!

И сосредоточенность опять уступала место растерянности и только было подавленной неуверенности? Может быть. Не слишком ли все хорошо складывается? Как раз в нужное время. Так услужливо — будто в ответ на желания.

Но ведь так бывает. Как ничуть не нова теория заговора Вселенной, которую всегда называли то роком, то проклятьем, то синхронизхмом, то законом подлости. Но бывает — или только подделывается под то, что так бывает? Что за притворство? Почему не быть чему-то простым и ясным? Правда, могу ли я теперь опознать хоть что-то простое и ясное, да еще в него поверить?

Таранис храпел и привычно грыз удила. Навязчиво привычно. Скучно. Ненатурально обыденно. Разыгрывая что-то простое и ясное. Как солнечный свет и твердая земля, от которой поднималась такая осязаемая, пахнущая реальностью, фальшиво успокаивающая пыль.

И вдруг мне показалась не столь уж непривлекательной мысль снова удрать в Каледонию. По крайней мере, на какое-то мгновение.

Но нет — только на мгновение.

Возвращение «домой» состоялось своим чередом. Чего мы в нем не видели?

Чего не видели в Камелоте?

Снова расставшись со всеми, под предлогом отдыха после дальней дороги, мы собрались в покоях колдунов, убранных теперь коврами и шелками. Теперь здесь был даже настоящий дубовый круглый стол. Я нервно побарабанил по нему пальцами, прежде чем спросить:

— Так что здесь происходит?

— Как я понимаю, война окончена, — ответствовал Мерлин. — На этот год.

— Это верно! Она окончена!

Все удивленно переглядывались, не понимая причин моей нервозности. Все, кроме колдунов.

— Тебе не померещилось, — спокойно сказал Мерлин. — У нас действительно появился твой двойник.

— И по чистой случайности его тоже зовут Артур?!

— Нет. Его зовут Мордред.

Воцарившуюся тишину точно можно было назвать гробовой.

— Как?.. — на всякий случай переспросил я.

— Мордред. Так назвали его приемные родители. Нет. Не совсем родители. Монахи. Он рос в одном из захудалых «пустынных» монастырей в Корнуолле.

— О! Вот как? Стало быть, и впрямь «вепрь из Корнубии»?.. — Я замолчал и кивнул, показывая, что временно снова контролирую эмоции.

— Они считали, что его выбросило из моря, так как нашли его среди досок, оставшихся после кораблекрушения, на морском берегу, — продолжил Мерлин.

— Ага… — протянул я.

— И я знаю, что ты сам хотел сперва взять это имя, — мягко добавил отец.

Я шумно вздохнул.

— Верно. Хотел… А что начет Эктора? Кея? Что насчет медведя? Он помнит что-нибудь такое? Даже если думает, что ему это только приснилось?

Отец улыбнулся. Иногда его улыбки напоминают улыбки сфинкса. Его глаза остаются добрыми и сочувствующими. Но вместе с тем в них отражается что-то отстраненно-жуткое. Как в абстрактной звездной карте.

— Помнит и не помнит одновременно. Сознательно — нет. Но мы умеем применять гипноз.

— Ага…

— Все мы умеем, — повторил он, пристально глядя на меня. — Даже если не пользуемся этим часто.

— Конечно…

— Так что, мы знаем, что медведя он помнит. — Мерлин вольготно расселся в кресле с удобной спинкой и подлокотниками, наверняка изготовленном по его собственным указаниям. Тут хватало еще таких. И я последовал его примеру, как и Линор и Антея. За мной, наконец, сделали то же самое мои друзья, все еще выжидающе и удивленно молча.

Мы одновременно были теми, кто мы есть, и теми, чьи роли только играли. Пересечение реальностей — с искрами, дымом и скрежетом небесных сфер.

— Просто замечательно! А он случайно не помнит его желудок?

Лично я, кстати говоря, помнил. Хотя на самом деле меня там не было. И никто, по счастью, не додумался меня об этом спросить.

— Нет. Он помнит, что они как бы играли.

— Играли?!

— Судя по всему, медведь был ручным. Еще он помнит людей в ярких одеждах, с раскрашенными лицами. Какие-то бродячие актеры.

— Актеры? Ух ты! — Никто не заметил иронии?

— А когда я спросил кое-кого из людей Кадора, не встречались ли им как-то бродячие шуты с ручными медведями, тот, конечно, ничего не ответил, но так испугался, что казалось, готов был повеситься, спроси я его еще хоть что-нибудь — хотя бы о погоде.

— Угу. — И я перевел взгляд на окно. Знаете ли, бывают такие моменты, то ли от усталости, то ли от обычной сырости, подбирающейся от наступающего вечера, когда выцветают не только краски, а вся ткань реальности проваливается как нечто отсыревшее и прогнившее, расползающееся на неопрятные куски, и не остается ничего, кроме вселенской неприютной промозглости. И это состояние кажется вечным и единственно реальным. Больше нет ничего.

Иногда за это я ненавижу природу.

— Ну так как? — спросил Мерлин. — Тебе еще не нравится идея, что теперь у нас есть на кого все тут оставить?

Фризиан иронично кашлянул.

— Если, конечно, кому-то нравится идея делиться лаврами неизвестно с кем.

— Мм? Лаврами? — переспросил я.

— Ну, не он же выиграл войну. Не он вынул меч из камня. Все уже было сделано за него.

«Как украденная жизнь», — подумал я. И что самое неприятное — это ведь я ее украл.

— Да. Было. Но удержать гораздо труднее, чем получить.

— Верно, — согласился отец. — Но зачем?

— Что зачем?..

— Зачем удерживать? — пожал плечами он. — Просто будет что-то новое, что он сделает сам.

— Ему будет чертовски трудно после нас сделать что-то оригинальное.

— По крайней мере, он тоже извлек меч из камня, — заметила Нимье. Кажется, ее распирало от радости от этого факта.

— Как это?

— По-своему, — довольно улыбнулась она. — Свое оружие он раздобыл в каком-то дольмене по дороге сюда.

— Ах, он еще и расхититель гробниц?!

Нимье насупилась.

— Я бы подошла к вопросу более мифологично!

— И вспомнила бы, что он не только расхититель гробниц, но еще заполучил по чистой случайности такое имечко как Мордред!

— Да ты ведь сам едва его не взял!..

— А в этом мире все происходит по случайности! Правда? По случайности здесь оказались мы! По случайности кого-то годы назад утащил медведь — по случайности оказавшийся ручным! По случайности нас на нашем берегу встретил граф Эктор. По случайности тут все так напоминает легенды. Да еще поздние! Или «теория вероятностей» окончательно сошла с ума, или этот мир не настоящий!

— Или создан «Янусом», — спокойно сказал отец. И я остановился с открытым ртом, забыв, чем собирался продолжить свою пламенную обличительную тираду.

— То есть?!..

— То есть, объем перемещения был необычайно огромен. Пусть объяснение, что «все придуманное где-то существует» слишком плоско и примитивно — множественность измерений и версий развития событий допускает то, что где-то можно наткнуться на что-то, что было бы хотя бы похоже на придуманное.

— Да, конечно, по стольким пунктам сразу!..

— «Янус» не мог попасть в ближайшие к нам измерения — большое смещение вероятностей было неизбежно. Но ведь куда-то ему надо было попасть. И он воспользовался нашими представлениями, в которых было не так уж много научного — если не считать того, что древние сказки — сами по себе история и те еще артефакты, достойные изучения.

Фризиан снова кашлянул:

— А еще можно предположить, что завернувшись во временные петли, все эти артефакты отразили наши собственные приключения, после того, как они произошли здесь, после того, как мы уберемся отсюда, и каким-то образом информация обо всем этом, бесконечно отражаясь в различных вариантах развития событий, попадет в наше настоящее прошлое, чтобы угодить в легенды!

Я молча покосился на него.

— Тоже вполне вероятно, — мирно кивнул отец. — Мы не воздействуем на свою историю напрямую. Но кто сказал, что мы вообще на нее не воздействуем?

— А кое-кто, например Майк Арли, рассказывал, что еще как воздействуем, и очень даже физически, и во времени, которое должно считаться для нас неприкосновенным буфером! — добавила Линор, победно встряхнув в воздухе указующим перстом.

— И кто сказал, что в этом нет логики? — спросила Антея. — Логика очень даже есть, если поискать ее там, где нужно.

— То есть, мы действительно воздействуем на реальность.

— Тебя это почему-то удивляет? — спросил отец.

— Не то чтобы… — Я скорее как раз констатировал.

— И хорошо, что не удивляет. Было бы странно, если бы то, что мы сами по себе реальность, оказалось для тебя новостью.

Я откинулся в кресле и недовольно сощурился.

«Кто знает. Может и так, а может и вовсе нет».

— А чем докажете? — спросил я с вызовом.

Он сделал вид, что не услышал.

— Так вот… и еще ведь что. «Янус» не только пользовался всей доступной информацией, чтобы создать оптимальную модель для своего и нашего перемещения. Он еще и на самом деле взаимодействовал с нашим сознанием…

— Ой!.. — тихо выдохнул Гамлет где-то позади.

— В этом нет ничего удивительного. Сколько раз он снимал наши психоматрицы, чтобы отправить их в прошлое? Он многократно делал копии нашего сознания. И все это тоже использовал как материал для работы.

— Двойники! — воскликнул я, не сдержавшись, после паузы. — Не наши! Чужие! Он и их извлекал из нашего собственного сознания, чтобы подобрать нам подходящее окружение. Теория «кристаллической решетки» — чушь, просто неверная гипотеза! А это отлично все объясняет! И без всякой мистики! — Так вот, почему Моргейза так похожа на Тарси. Я просто думал о ней. Но она неразрывно связана с образом опасности, потому она — Моргейза, а не, скажем, Гвенивер. Это оказалось оптимальной моделью для ее образа в моем сознании. — Так вот почему Линн когда-то угодил в прошлое, заполучив себе в соседи всех наших двойников — практически идеальных, не каких-нибудь более-менее подходящих, каких нам пришлось искать в другом времени. «Янус» отправил его в такое место, где мы все были рядом — оптимальная модель в его сознании, даже если он ее не осознавал! Ну конечно!.. Пусть просто потому, что мы его беспокоили, и просто потому, что были самым привычным окружением, с которым он бессознательно не мог расстаться навеки!

Наконец я перестал бурно исторгать эмоции, и заметил уже более осторожно:

— И у этого искусственного интеллекта есть какое-то подобие личности?

— Возможно, — очень осторожно сказал отец. — По крайней мере, именно в этом мире…

— О… — от этого предположения вдруг повеяло холодком.

— Да. Я знаю. Та самая «смеющаяся баньши» — какой-то отзвук призрачного искусственного сознания.

— О боже… — проговорил я, чувствуя, что нехорошо трезвею.

— Что тебя так пугает? — спросил он в ответ на мой пораженный взгляд.

— По-твоему, мы здесь потому, что «Янус» просто не хочет возвращаться? Может быть, не хочет расставаться ни с какой тенью своего искусственного разума?

Все кругом отчетливо нервно заерзали на месте.

— Ну, все-таки он, наверное, не настолько разумен… — впервые подав голос, приглушенно пробормотал Олаф.

— Или, может, «она»?! — вставила Линор. — Смеялась ведь определенно девушка!

— Это… более абстрактное название, — оживился Олаф. — И Янус-то все-таки мужского рода, пусть и двулик как черт-те что…

— Не исключено, что у него много образов под настроение, — заметил отец. — Вот здесь он ведет себя так. А где-то, может — совсем иначе. В любом случае, это скорее отзвуки, отголоски очень многих сознаний, моделями которых он оперирует. И вот теперь, в момент какой-то перегрузки это, в частности, отразилось так, как фрагмент какой-то записи.

— Ох, — вздохнул Фризиан. — Мы как будто объясняем природу привидений!

— А это же и есть привидение! Техническое!

Мы невольно взорвались смехом. Но ведь в этом и правда был смысл! Мы же знали!

— То есть, ты думаешь, это не помешает нам вернуться?

— Думаю, нет.

Он сказал это слишком уверенно! И я снова уставился на него с пристальным нетерпением.

— Он снова заработал?..

— Пока что на сорок процентов. Показания еще нестабильны. Но он явно восстанавливает свою «темпоральную энергию» и вскоре будет способен на скачок. Одновременно — окружив буфером это самое время — где он находится сейчас. Так что, ты был совершенно прав. Ничего не сломано и не испорчено. И даже смеющиеся призраки — не показатель чего-то фатального. Просто настройка на новую точку в пространстве и времени. Это действительно очень логично!

Я прикинул кое-что в уме.

— То есть, когда мы вернемся в свое будущее — какое-то время там не будет никакого буфера. Верно?

Отец, прищурившись, кивнул.

— Вернее не бывает!

— Тогда следующий вопрос — столь же логичный: насколько мы уверены, что он вернет нас именно обратно, а не в какую-то оптимальную для нас модель «нашего настоящего будущего»?

— Хороший вопрос, — улыбнулся отец не так весело, как ему бы хотелось. — Но я думаю, он справится. Все-таки, наша реальность есть наша реальность, и ее отпечаток все равно с нами, хотим мы того или нет. Вся информация — сознательно и бессознательно, и вся информация, накопленная самой станцией. В любом случае — если представить многовариантность развития одних и тех же событий, бесконечные наши подобия, различающиеся лишь «на волосок», совершат в этот момент то же возвращение, и я не думаю, что разница может оказаться хоть сколько-то заметной и принципиальной. Насколько мы просыпаемся теми же самыми каждое утро? Когда бесконечное количество клеток отмирает и сменяется новыми, и все мы меняемся с каждым мгновением, с каждой его долей, как ни дели.

— Хорошо, — кивнул я. — А то я боюсь даже представить, куда он нас зашвырнет, если как следует покопается в моем сознании. Хотя, он ведь уже это сделал…

— И что мы получили? — заинтересованно спросил Олаф.

— Запеченные детские головы! — немедленно отозвался Фризиан. — Кровавые жертвоприношения! Живого динозавра! Адскую гончую!

— Идите к черту! Этого и в нормальной реальности всегда хватало!

Все расхохотались.

— Вот именно! — воскликнула Линор. — Подумаешь мелочи жизни!

— В конце концов, — проницательно подметил отец, — сегодня ты совершенно спокойно говорил о «Янусе» и не пытался сменить тему.

— Вот только не думайте, что я вам доверяю!

Снова повисла недоуменная тишина. Почти осязаемая и ласкающая слух своей неуверенностью. Она бы, конечно, не продержалась долго, но я все равно не дал ей шанса:

— Я вам не верю, и не мечтайте! — улыбнулся я. — Но я верю в вас. Что вы всё сделаете правильно, даже если я ошибусь. — Давно ведь нужно было решить так, верно? Но я решил выждать время. На всякий случай. — И потом, что-то я не помню, чтобы мы сегодня всерьез говорили о технике. По-моему, все больше о привидениях!

— Ха-ха! — громко воскликнул Гамлет, и все к нему присоединились. Наверное, даже «Янус» со своим призрачным смехом.

II. Зеркала

Итак, выходит, «Янус» подыскал для нас оптимальное место прибытия и существования, основываясь на целом ворохе наших толком не осознанных желаний.

Это объясняет и недавнее признание «Ланселота», каким естественным ему казалось погружение и «врастание» в этот мир, всю странную легкость, с которой мы действительно в него вживались. Он был предназначен для нас. И что бы значила тогда моя запущенная мания величия, что привела меня к «верховному трону всей Британии» как стрелка компаса к северному полюсу? Только то, что в детстве я был больше других помешан на этой сказке? Или какое-то отражение моих настоящих стремлений. Что я там недавно думал такого доброго о «царях горы»? Или это всего лишь гиперкомпенсация — возмещение чего-то, что, как мне казалось, было отнято — чувства того, что я управляю собственной жизнью, стремление восстановить контроль над тем, что вижу — в виде формальной власти. Восполнение чувства уязвленности, неукротимый реваншизм по горячим следам. Наверное — все это вместе. И в результате получения желаемого контроля и предсказуемости — столько подозрений в том, что этот мир — только галлюцинация.

А Мордред — всего лишь отражение моего изначального желания назваться так самому, или тяга к саморазрушению?

«Тебя погубит твоя собственная тень», — вспомнил я слова Маэгона. Замечательные, черт побери, в свете всего этого слова… Хотя почему бы не списать все на подавленную тягу просто к разрушению? В конце концов, реваншизм и деструкция созданы друг для друга. Разбить окно, взорвать парочку-другую звезд, чтобы успокоиться — более чем естественно. Власть и разрушение — прелесть-то какая. Как раз то, чего обычно так не достает в жизни.

Я поговорил с Мордредом, слегка ужасаясь. Я в самом деле выгляжу очень похоже? Тогда, в этом взгляде со стороны, мне нравилось далеко не все. Не говоря уже о том, что я оказался не уникален. Или мы все же сходимся далеко не во всем, что и вызывает у меня сомнения? И что больше меня задевает — различия или сходства? Как бы то ни было, это нервное недовольство явно являлось необъективной пристрастной реакцией, и я старался не обращать на нее внимания, по крайней мере, не руководствоваться. Хотя старался и не отметать начисто — мало ли что важное можно тут пропустить.

Мордред был в меру сдержанно-восторжен, неплохо образован по этим временам — логично, раз он рос среди монахов. И подозрителен — как будто был одновременно здесь и не здесь. Тоже следствие долгого общения с высокодуховными личностями? Сохранял какую-то загадочность. При том, что казался очень открытым — всеми наружными створками — потому что имелись внутренние. Возможно. Или это я сам старательно искал в нем признаки диверсанта и все еще — по инерции — признаки наведенного морока. В лучшем случае, как то привидение на холме, над останками последнего «дракона».

«Имена нами правят» — «Янус» вполне могзабросить нас в такое место, где это правда.

Еще одной яркой мыслью, с самого начала стучавшейся в сознание, оставалась та, что «его надо любой ценой держать подальше от Моргейзы». Хотя — смысл? Раз он сам уже Мордред? И все же — на всякий случай. Хотя это было бы уже его собственной проблемой, а не моей… Но что обнадеживало, «на всякий случай» эту смешную мысль поддерживала вся команда «Януса». Не для того же теперь оставлять тут все, чтобы все немедленно бесконтрольно покатилось под откос. Контроля все еще не хватало, а? Или это все-таки можно было назвать как-то иначе? Хотя громких слов тоже не хотелось.

Мы встретились с Мордредом с глазу на глаз в моих покоях. Все в тот же день, после возвращения и разговора с колдунами. Поразительно, как долго тянется время в стороне от технического прогресса. Столько всего можно успеть за день, и даже за пять минут.

И все-таки, кое-что в самой его внешности меня немного успокоило. Различия между нами все же были. Помимо прочих мелочей, его глаза были серо-зелеными, а не каре-зелеными как у меня (и у Мерлина) и у него наличествовали веснушки, которых у меня совсем не было — неразличимо-бледные пятнышки не в счет — к нашим временам в измененном человеческом генофонде их практически не осталось — многие поколения избавлялись от них целенаправленно. Хотя кто-то, конечно, наоборот возвращал их — также искусственно.

Ах да, не считая того, что он был еще и младше меня на пять лет. Что внешне тоже было заметно, если, конечно, об этом знать. И если не вникать, на сколько тысяч лет на самом деле младше я сам.

Заодно я раздумывал, как же нам лучше поступить в итоге — выдать себя за классического «доппельгангера» волшебного происхождения, или объявить, что нас с самого начала было двое? Конечно, возникал вопрос — как быть со свидетелями рождения? Но когда речь заходила о Мерлине, все были готовы поверить во что угодно — в любой отвод глаз и обман чувств. Выходит, и его сестра почти узнала его «не случайно»? Этот мир был «подобран» нарочно для нас. Значило ли это, что мы можем делать в нем что угодно? Или что должны ожидать своих же собственных психологических ловушек?

— Вижу, ты и верно очень похож на меня, Мордред. Именно так, как мне рассказывали. Поразительно, не правда ли?

— Боюсь, ничего не могу сказать на это, милорд.

Я глянул на него искоса, продолжая милостиво улыбаться. Как гладко, как спокойно. В этом же есть что-то неестественное? Может быть, на самом деле как раз говорящее о скрытом беспокойстве?

Мордред спокойно моргнул, мне показалось, что я вижу в его глазах только легкую тень азарта, а никакого не беспокойства.

Черт возьми, может я просто не умею разговаривать с зеркалом?

И я вдруг снова обратил внимание на его веснушки — они ведь так заметны потому, что на самом деле он куда бледнее, чем должен быть. Значит, он все-таки нервничает. Точно. Я бросил взгляд на его пальцы. Они непроизвольно подрагивали. И это меня успокоило.

Как будто я все еще предполагал, что он может быть галлюцинацией или каким-нибудь киборгом…

— Садись, прошу, — я махнул ему на сундук, а сам уселся на край стола.

Представленья не имею, почему я был уверен, что мы оба предпочтем избегать стульев. В этом было что-то личное и обход всех формальностей. И о чем там думал «Янус»? Как далеко могло зайти сходство? И где окажутся подводные камни?

Мордред приподнял брови и слегка удивленно улыбнулся, попытавшись это скрыть, как и свое облегчение — я был прав, его это тоже почему-то успокоило.

— Расскажи что-нибудь о себе.

И я уже явственно увидел, как он напрягся. После того, как немного успокоился. Ну конечно, как он может быть мне полноценным соперником? Из другого времени, гораздо младше и, в конце концов, пока еще не король.

— Я… — он нервно и раздосадованно сглотнул. — Я не думал, что война закончится так быстро. Я надеялся, что успею…

Конечно, — подумал я. Я украл у тебя эту войну. И всю твою славу, и всю страну. Украл у тебя даже Гвенивер, на которой должен жениться по замыслу Леодегранса. Ну и кто тут из нас настоящий Мордред? Я ведь даже родился гораздо позже — лучше не представлять, насколько.

И чтобы так — с самого начала истории…

Впрочем, тебя все равно не было в Лондоне в день Белтейна.

«Может быть, вы найдете то, что я потерял», — сказал призрак.

И может быть, «Янус» все-таки не так много разрушил? И мы тут не только затем, чтобы развлечься, но и чтобы что-то исправить, вернуть на место? Что-то, что не могло бы вернуться без нас? Мы просто в том мире, где мы могли бы быть в «порядке вещей». Почти. Может быть, все-таки, в том, где мы были нужны. Иначе и не попали бы сюда. Что-то вроде необходимой именно здесь части мозаики…

Если, конечно, быть оптимистами и забыть о том, что разве мы не всегда чувствовали себя захватчиками — в чужих сознаниях? И теперь это отобразилось так, и мы с Мордредом поменялись именами. Еще одна кража.

— Это не последняя война, — утешил я его.

— Но будут ли еще такие великие?

«Вот не знаю, это уж зависит от тебя», — едва не вырвалось у меня.

А почему бы и нет? Почему «едва не»? Почему не делать все, что я захочу? В конце концов, а для чего еще мы живем?!

— Это уже зависит от тебя, Мордред, — сказал я, веселясь. И чуть не расхохотался над его потрясенным видом. — А ты как думаешь? История не стоит на месте! Всегда еще может такое подвернуться, что только держись!

Его взгляд стал прямо-таки зачарованным. Как приятно… «Имей совесть! — одернул я себя. — Веселись, но хоть не издевайся. Пусть это только потому, что нервы ни к черту, и понятия не имеешь, как себя вести то ли с собственной копией, то ли наоборот, с оригиналом. Тем более что знаешь, что и в глубине души он может быть точно таким же… кем? Да не может! У него же только одна жизнь, чтобы маяться подобием шизофрении, вспоминая пребывания в сотне чужих мозгов!» Но могло быть что-то другое, глубинное. И я понял, что совершенно не доверяю самому себе. Это угнетало. Ну, значит остается только броситься с головой в воду и получить все, что за это причитается.

— Что ты помнишь о своем детстве, Мордред? Откуда ты взялся? Кто твои родители?

Мордред тут же принялся пунцоветь.

— Прости. Я вовсе не имел в виду, что ты подкидыш. Тебя могли и потерять. И очень сожалеть о потере.

Теперь Мордред начал бледнеть.

— Я не знаю. — Но, конечно же, он очень хотел знать. А я хотел сделать что-то назло своей неуверенности. В конце концов, когда-то надо начать избавляться от этого мира, передав его кому-то другому. Почему бы не с самого начала? К чему терять время и осторожничать, как бы странно это ни выглядело.

— Я знаю, что ты говорил об этом с Мерлином, ведь верно?

— Да, милорд.

— Тогда, наверное, ты и так уже понимаешь, что это может значить?

Мордред побледнел уже дальше некуда, и начал зеленеть. Наверняка задумываясь о том, что это может быть и угроза.

— Я не хочу слишком тебя обнадеживать. Все может быть не так. Но… исходя из образа жизни моего отца Утера — ты можешь быть моим братом.

— Зачем?.. — выдохнул Мордред.

— Зачем что?

— Зачем тебе это, даже если так?

— Думаешь, я поступаю бессердечно, так тебя обнадеживая?

По его глазам было видно, что да.

— Прости, что взваливаю на тебя все это, Мордред. Тем более так сразу, пока мы едва знакомы. И это не значит, что это чем-то кончится. Тем более, что кончится чем-то хорошим. А не какой-нибудь кровавой междоусобицей. Тебя могут попытаться использовать. В любом случае, так или иначе, даже из-за одного только сходства. Так пусть я буду если и не первым, кто скажет тебе это, то хотя бы скажу как можно раньше, насколько это может зависеть от меня.

— Разумеется, конечно, милорд… — пробормотал Мордред. Уже совершенно явно напряженный до предела.

— Ты не расскажешь мне про свой меч? — спросил я, внезапно меняя тему. — Говорят, он достался тебе каким-то особенным образом.

— Я нашел его в дольмене, — признался Мордред с понятной неловкостью.

— Как? — улыбнулся я. — Ты знал, где его искать?

— Я думал, что мне был знак. Я видел, как упала звезда.

— Упала звезда?

— Да, мой король. Я видел ее падение и слышал страшный грохот. И подумал, что должен пойти туда. Хотя…

— Было страшно.

— Чудовищно… Но все было как во сне. И все же я не осмелился пойти ночью, когда видел звезду. Я отправился туда на рассвете, надеясь, что не ошибся и не подвел богов. И на то, что не вмешиваюсь в их дела без всякого права. Я не знал, должен ли был…

— Я понимаю это чувство. Ты сказал «богов»? Тебя ведь воспитывали монахи?

— Верно. Но… — он снова попунцовел. — Столько разных предсказаний…

— Понимаю, — повторил я. — Продолжай.

— Я нашел в стороне от дороги разбитый дольмен. Камни раскрошились и обуглились. И там, среди обломков, я нашел его. Там не было никаких костей, только оружие. — Как в очень многих известных дольменах. — И только он был неповрежденным.

— Я могу взглянуть на него?

— Да, конечно… — Мордред потянулся за мечом, и вдруг его движения замедлились. Минуту назад мы говорили о возможности кровавых междоусобиц. А теперь я хочу взглянуть на его меч. Может быть, чтобы оставить его без оружия, по меньшей мере?

Мордред не был параноиком. Я намеренно слегка подталкивал его к паранойе. Чтобы посмотреть, что будет.

Мордред извлек меч из ножен и плавно и спокойно протянул его рукоятью вперед. Наши взгляды встретились, и его взгляд был сосредоточенным и серьезным, при всей своей отрешенности. Он допускал, что с «кровавыми междоусобицами» может быть покончено здесь и сейчас, если мне захочется. Но руки его не дрожали, и он целиком переложил решение на мою совесть. А я ведь знал, что мой собственный взгляд был при этом далеко не успокаивающим. Таким же дружелюбным, каким кот смотрит на канарейку.

Я взял меч в руки и неспешно перевел взгляд на него. Он был не в очень хорошем состоянии, но я видел его в состоянии и похуже… Стоп. Я видел его?..

Я зачарованно уставился на меч, почувствовав, что начисто потерял дар речи. И самым позорным образом нервно сглотнул, пытаясь восстановить самообладание и хоть какое-то душевное равновесие.

Однажды я извлек этот меч из могилы в Гластонбери. В двенадцатом веке. Из могилы Артура, как тогда считали, было ли это верно или нет.

В одно дыханье выдохни с землей,

Вдохни одновременно с небесами —

Когда-нибудь под этой же звездой

Склонишься над своими же костями,

И ощутишь, что мир их так же нов,

И все еще неясен час расплаты!

Но жуткий запах древних катастроф

Нам обещает новые утраты.

Я осторожно выдохнул.

— Он хорошо сохранился, — проговорил я, чтобы хоть как-то оправдать свою реакцию.

— Да, — неуверенно ответил Мордред.

Игра в хладнокровие была начисто провалена, я почувствовал что по лбу течет холодный пот — да-да, тоже холодный! — но как-то это, знаете ли, уже не то… Терять было нечего, и я смахнул его тыльной стороной ладони.

Мордред следил за мной со сдержанным волнением.

— Но все-таки кое-что с ним стоило бы сделать, — сказал я. — Думаю, тебе стоит посоветоваться с Мерлином. Чтобы он был прочнее… И не подвел как-нибудь. — Я протянул меч обратно с улыбкой, которая дорого мне стоила.

Мордред взял меч, явно пораженный моей странной реакцией. О чем он подумает теперь? Что Мерлин сделает с его мечом напротив что-то скверное — к какой-то моей выгоде? Да будь оно все проклято! Я просто боюсь все испортить сам и действительно сделать из него Мордреда. И не то же ли это самое, что барахтаться в паутине? — Чем больше дергаешься, тем больше запутываешься. Я все-таки был слишком неосторожен. Я уже слишком хотел попасть домой. Хотел избавиться от этого мира, был он иллюзией или нет. Сбросить как что-то ненужное и тяготящее. Но я же не хотел, уходя, уничтожить его, все, что сделал, и всех, кто мне верил.

— Все в порядке, Мордред, — я почувствовал, что должен сказать правду. И чем она абсурдней и безумней, тем лучше. Тем дальше она от здравого смысла политики и манипуляций. В конце концов, мы оба насквозь абсурдны. Даже втроем, вместе с мечом. А сочтет меня сумасшедшим — тем более, ему легче будет меня подменить, раз уж случилась такая неприятность… — Просто я узнал его. Когда-то, очень давно, невероятно давно, этот меч принадлежал мне.

Давно — несколько сот лет… спустя.

Мордред издал невнятное восклицание и сделал порывистое движение, будто пытаясь отдать мне меч. Неважно, поверил бы он мне в другое время, но сейчас он оказался настроен на ту же волну — знаки, разбитые дольмены, все истории о нас, звучащие как нереальные сказки — что же тут неестественного? — это был просто резонанс, мгновенный эмоциональный порыв, импульс. А что-то внутри меня, шевельнувшись скользкими чешуйчатыми кольцами, холодно отметило, что это был правильный ход.

— Но тогда!..

— Нет, — сказал я твердо. — Теперь он должен принадлежать тебе. Это будет правильно. Прошу тебя, позови мою сестру Моргану. А с тобой мы еще обязательно увидимся позже. — Я улыбнулся ему уже куда теплее, почти оправившись от своего шока — в любом случае, держаться оставалось уже совсем чуть-чуть, раз он вот-вот выйдет за дверь. А там уже можно будет поддаться слабости и впасть в кому. Если захочется. Я все-таки чувствовал, что самый конец разговора все исправил, даже мое непредвиденное потрясение — будто все было именно ради него — странного обезоруживающего подъема и чувства заговора, в который посвящены пока только мы двое. — Я рад, что ты есть, Мордред. Добро пожаловать в Камелот!

* * *

Едва Мордред вышел, я все-таки решил осуществить свой план по впадению в кому. Сел наконец за стол и стукнулся лбом в столешницу, обхватив руками голову, будто выстроив баррикаду — ничего больше не видеть и не слышать.

Но как открылась дверь, я услышал, хотя сил отреагировать на это сразу все же не хватило. Только через секунду я поднял голову и вымученно улыбнулся вошедшей Линор.

— Ого, — сказала она. — Выглядишь белее отложений мелового периода!

— Иногда у меня бывает ощущение, что было бы разумней давно перерезать себе горло, — и снова стукнулся лбом в столешницу. Но только на мгновение, и опять вынырнул, отдуваясь, из-за своей баррикады. — Ничего не имеет значения! Все происходит просто так, и никому ничего на самом деле не нужно! Все прочее — мгновенная иллюзия!

— Собираешься перейти в буддизм?

— Или разрушить вселенную — в конечном счете это одно и то же.

— Уже есть план?

— Есть пара идей… Вы видели меч Мордреда?

Линор пожала плечами — теперь он присела на краешек стола, как я недавно.

— Конечно. Меч как меч. Старый, но крепкий.

— Не так давно Мерлин… о господи… не так давно отец спрашивал меня, похож ли Экскалибур на то, что когда-то, в царствование Генриха Второго, откопали в Гластонбери. Нет, это было совсем не то! И вот теперь я вижу то самое — как тебе это?

— Может, просто похож? У тебя сейчас явно не лучшее нервное состояние.

— Линор, я держал его в руках! Тогда и сейчас, только что!

Линор тихо вздохнула.

— Конечно, мы сейчас наедине, но все-таки тебе не стоило бы так называть нас вслух. Особенно когда твои нервы так на пределе. В другое время я не стала бы напоминать.

— Хочу и буду.

— Но хотя бы сделать вид, что мы соблюдаем правила? Ты плохо себя контролируешь.

— Нет и не может быть никаких правил.

— Эрвин, перестань сходить с ума.

— Вот, спасибо, так уже легче.

— Можешь не притворяться, я знаю, что когда это имеет значение, ты всегда прислушиваешься к голосу разума.

— Если только не теряю чувства, что вообще хоть что-то имеет значение.

— Как ты обожаешь все закольцовывать в порочный круг.

— Змея кусает хвост. Это символ времени.

— А если она вдруг перестанет маяться дурью?

— Или если совсем отгрызет себе хвост — тогда кольцо разомкнется? И вечность сгинет?

— Ты ведь хотел поговорить не об этом?

— Наверное, нет. Вот только какого лешего меня занесло в короли? Теперь я боюсь любой ошибки.

— Это может быть ценной психотерапией.

— Что?..

— Так ты ни на минуту не сможешь забыть об ответственности.

— Прелесть какая… Вообще-то я хотел предупредить, что в любой момент могу слететь с катушек.

— И сколько ты уже угрожаешь и угрожаешь?

— Линор, я серьезно. Когда это случится, может быть уже совсем не до шуток.

— Что тебя так расстроило в этом мече? Ты же знаешь, откуда он взялся, всего лишь из твоей же головы.

— Как весь этот мир, да? И он все еще может быть реальным?

— Меч же был реальным когда-то. И он просто существует и здесь. Это может быть как раз не иллюзией, а чем-то, что роднит этот мир с нашим.

— Как и лежавшие рядом с ним кости.

— Ну, в конце концов, так уж устроен мир…

— Я его боюсь и ненавижу. Всей душой. У меня приступ танатофобии. Я повсюду вижу мертвецов и ощущаю себя в загробном царстве. Они меня окружают и душат, все они мертвы, даже те, что еще говорят и ходят.

— Но послушай, в этом же нет ничего необычного! Это бывает со всеми нами! Это естественно!..

— Я и не говорю, что неестественно. Естественно, как все наши сумасшествия. Как ощущение в палеонтологическом музее — что вот этой кости уже черт знает сколько лет, а она выглядит такой свеженькой! А если встать в глубокий раскоп и поглядеть вверх на пласты земли с бесконечными отложениями мертвецов — ты прекрасно знаешь, что это всего лишь картина твоего настоящего будущего. От которого тебе никуда не деться. Потому что оно уже существует. Что такое жизнь? Мы всего лишь участвуем в «землеобразовании». Прости. Мне просто надо выговориться, иначе я точно взорвусь. Мне просто до чертиков плохо.

— Ты просто устал.

— Да.

— И просто только что сдался.

— Что???

— Когда решил «не верить нам, но поверить в нас». Это было слишком много. Но это пройдет.

Она соскочила со стола, обошла его кругом и обняла меня. Я непроизвольно съежился.

— Все пройдет, — повторила она. — Все хорошо. Это надо просто переварить и привыкнуть к этому. Убедиться, что все в порядке. А тебе все подворачиваются Мордреды и знакомые мечи. Если тебя это успокоит, любой другой на твоем месте давно бы уже спятил всерьез, а ты только ворчишь. Ну и ворчи, пожалуйста! Просто мы тоже в тебя верим! А что касается Мордреда и Гластонбери… Пусть он похож на тебя, а его меч похож на тот самый, разве там были его кости? Я помню, что читала о том случае, что кости якобы принадлежали гиганту. Может, свидетели преувеличили — тебе лучше знать. Но по-моему, ни Мордред, ни ты на «гигантов» не тянете. Самый банальный средний рост, до шести футов все дюйма три не хватит!

И это банальное замечание меня действительно рассмешило.

— Правда, хотя по этим временам это и немало, в любом случае, кости были совсем другими! Даже если не отменять того, что у каждого из нас, несомненно, есть кости. Но не те же самые!

«Там не было никаких костей», — вспомнил я слова Мордреда о «разоренном» им дольмене.

— Вот и отлично! Стеклышки в калейдоскопе — всегда меняются, и ничего не предопределено. Никогда не знаешь, что именно и что значит.

Я вздохнул.

— А вот теперь самое веселое. Кажется, я ведь уже дал Моргейзе и Лоту понять, что вижу своего преемника в Гарете. Хотя ждать, когда он вырастет… — я скептически покачал головой.

— Тебя так беспокоит, что ты пообещал Моргейзе? — как-то вкрадчиво поинтересовалась Линор.

— Она беспокоит меня хотя бы потому, что я подозреваю, на что она может быть способна. А Мордреду будет не настолько все равно, что тут происходит, как мне.

— Можно подумать, что тебе все равно.

— Мне не сидеть тут до конца жизни. Если не фактически, то по моим планам.

Хотя еще не так давно это казалось мне не плохой мыслью. Но это «не так давно» было так давно…

— Все проблемы ты за него все равно не решишь. И за Моргейзу тоже.

— Но хотя бы те, что сам натворил.

— У тебя мания величия! Вот поэтому ты и король. Думаешь, у Мордреда был бы хотя бы шанс занять трон в перспективе, не будь тут тебя? Тут уже кто-то другой был бы королем — в итоге всех Божьих судов, и со священным мечом, кто точно и не думал бы с ним делиться, будь он там похож на кого угодно. Гражданская война — это то, что могло бы случиться при самом оптимистичном исходе. А скорее всего — вообще бы ничего не было. Почему он отправился в Камелот? Потому что услышал о тебе. А не будь этого — может, до конца жизни остался бы в Корнуолле. Если бы повезло, может прославился бы там, как какой-нибудь локальный герой…

— Угу — dux bellorum на весь Корнуолл, или даже Уэльс — как было в некоторых версиях.

— Ну и? И кто сказал, что Моргейзе не повезло? Она переживала из-за того, что Гарет может показаться Константину опасным соперником? Теперь у Константина есть другой кандидат.

— Но после того, как я их обнадежил…

— Давай, переживай, что разбил яйца, пока готовил яичницу!

Я фыркнул.

— Черт! Все равно это все паршиво!

— Ты же не обещал им, что обязательно умрешь в ближайшее время?

— Э… нет.

— И не обещал, что не станешь обзаводиться потомством. Правильно?

— В общем… да.

— Так что переживут и Мордреда. А вот под каким соусом мы его подадим, еще разберемся.

— С яблочком раздора в зубах… Я уже намекнул ему, что мы можем быть братьями.

— Что, так сразу?

— А чего зря время терять?

— Братьями или близнецами?

— Не уточнял.

— Хоть тут слава богу…

— Что — страшно?

Линор посмотрела на меня долгим взглядом, иронично прищурившись.

— Знаешь, что, Артур… ты все-таки дракон!

— Покажи-ка мне замок! — попросил я, отсмеявшись. — Что вы тут понастроили без нас?

— Оказывается, нового на самом деле совсем немного! — почему-то это меня очень радовало.

— По-настоящему нового, да. Просто все упорядочено, осмыслено, подновлено, там, где нужно, расчищено. Ты же знаешь, отец в этом гений. Наладить любой механизм так, чтобы он работал как часы. У меня так получается только с настоящими механизмами, — засмеялась Линор.

— И к тому же, когда вам всерьез было заниматься этими пустяками, если «Янус» наконец в деле?

Пока мы обходили замок, двор, службы и окрестности, я радостно помахивал и улыбался всем встречным, даже замеченному издали Мордреду — без всякой задней мысли.

— Пока еще не совсем.

— Слышал. На сорок процентов. И раз вы знаете это, оставаясь на месте, вы можете работать с ним дистанционно. Просто отлично! Но как я понимаю, будет неплохо, если скоро мы начнем все-таки выезжать к нему поближе. Всего отсюда не сделать.

— Да… э… мы… — неуверенно протянула Линор.

— Не беспокойся, я не форсирую события, и не собираюсь сам туда мчаться. На этот раз я говорил не о себе, хотя и сказал «мы». Просто на этот раз я не сделал противопоставления.

Линор глубоко облегченно вздохнула.

— Если бы ты знал, как отрадно это слышать! Про противопоставление. Хоть мне и жаль, что оно вообще когда-то было.

— Ты слышишь!

Все-таки я почувствовал, что могу сбежать отсюда в любой момент. Так что мы с Линор принялись уже совершенно спокойно рассказывать друг другу подробности недавних приключений, здесь, на месте, или на северо-востоке, что было уже куда приятней, чем по радио и куда понятнее, и куда смешнее, чем казалось на месте. Мир восстановил свою цельность.

И в тот же и в последующие дни мы взялись за Мордреда всерьез. Неважно. насколько это могло понравиться или не понравиться нашим уже старым и заслуженным друзьям. Я ведь честно предупреждал, что Мордреда могли использовать? Именно это мы и сделали. Неужели кому-то мог остаться непонятным мой коварный мотив — получить возможность бывать одновременно в двух местах, если не для друзей, то для врагов? Мы все по очереди натаскивали его на самые подлые военные хитрости, касалось ли это обращения с привычным оружием или стратегии и тактики неважно каких времен, лишь бы они могли тут как-то пригодиться — ему ведь следовало заменить меня, не слишком обычное явление для этого мира, так что и Мордреду ни к чему было оставаться обычным, в данном случае это выглядело бы только естественным. Мерлин, Нимье и Моргана внушали ему и основы политологии и экономики, чтобы он не забывал заставлять работать как часы любые механизмы, даже не бывшие механизмами. Конечно, масса всего выветрится у него из головы, но что-то после такой интенсивной обработки еще как останется.

И у него совершенно не оставалось времени на то, чтобы заняться чем-то другим, мы перебрасывали его друг другу будто мяч — не война, так музыка, не политика, так архитектура. В то же время позаботившись немного и о том, чтобы он не чересчур походил на меня преждевременно. Похоже, как и у меня, у него было некоторое тяготение к черному цвету, возможно, вполне естественное подсознательное стремление спрятаться при столь повышенном внимании. Но не тотальное. При отсутствии стремления к красному, скорее всего сознательном, так как это уже слишком бы выделяло, намекая на агрессию и амбиции. Тут пока было достаточно одного Красного дракона и Линор немного поработала над его стилем, так что Мордред вполне искренне полюбил спокойный зеленый цвет. Как мы подшучивали, теперь нас мог бы перепутать только дальтоник — зато тот уж, со всей уверенностью и «положа руку на сердце»! Это действительно была своеобразная и намеренная шутка.

У Мордреда не хватало времени, чтобы перевести дух и оглядеться, и все-таки способность думать у него еще не атрофировалась, однажды он не выдержал и спросил:

— Ты и правда хочешь, чтобы я был твоей тенью? — В этом вопросе было что-то обреченно-унылое. Вряд ли это самая лучшая мысль на свете — быть чьей угодно тенью.

Я пристально посмотрел на него и, слегка подмигнув, усмехнулся:

— Однажды, Мордред, ты поймешь, что это я — только твоя тень.

Он ушел в полном потрясении, а я остался этим доволен. И одновременно — глубоко и неприятно раздосадован. Ведь и меня едва ли радовала мысль быть чьей-то тенью. Но признать это может только «не тень» — верно? Люблю парадоксы. Разве в них есть что-то «обреченно-унылое» и правильное? Тем и лучше, чем меньше «правильного» — неизбежно приводящего к неизменным «предсказанным» результатам…

Но может быть, это всего лишь самообман. И все куда проще, примитивней и предсказуемей. Стена не станет играть с тобой в прятки и философские смыслы, если ты вдруг внезапно и «непредсказуемо» решишь шагнуть вперед и удариться в нее головой, посчитав это интересным маневром. А в случаях с зеркалами никогда нет уверенности, есть ли еще впереди пространство, или это только иллюзия.

III. «Князь мира сего»

— Артур? Я могу говорить с тобой откровенно… милорд? — Бедвир неуверенно окликнул меня на галерее над садом, куда я выбрался ненадолго подумать в одиночестве — но не в замкнутом пространстве. Рядом крутился гуттаперчевый Кабал — живой, прыгучий, упругий теннисный мяч очень странной для мяча формы.

— Ну конечно, можешь, — милостиво, но довольно рассеянно разрешил я.

Я сел на нагретый солнцем парапет, спиной к саду, и взглядом предложил Бедвиру сделать то же самое, но он только застыл рядом, придерживаясь необходимой дистанции.

Я мог бы напомнить ему, что он саксонский принц, но не стал этого делать. Может быть, он это отлично помнил — в том смысле, что в дистанции была своя враждебность, в ответ на мою холодноватую рассеянность.

— Это касается Мордреда, — он посмотрел на меня вопросительно, будто спрашивая, может ли он продолжать.

— Да? — кивнул я.

— Мм…что он такое? — спросил Бедвир.

От самого его тона мои брови рефлекторно подскочили вверх.

— Может, правильнее было бы спросить «кто»? — заметил я еще холоднее.

Бедвир хмуро промолчал. Что ж, собственно, в этом и состоял вопрос — что или кто? И вопрос был неизбежный. Я ведь и сам задумывался о такой версии как «доппельгангеры». С нашими колдунами все возможно. Бедвир, между тем, выглядел очень мрачным и подавленным, почти тоскливо.

— Тебя что-то так сильно беспокоит? — смягчился я. — Все в порядке, Бедвир, ты можешь говорить и спрашивать о чем угодно, это не вызовет у меня гнева и едва ли расстроит. Может быть, напротив, давно пришла пора хоть что-то объяснить, но это бывает непросто, когда знаешь, что тебя могут не понять. Ты, по крайней мере, хочешь меня выслушать, не так ли? Уж одному-то другу я, надеюсь, сумею что-то объяснить по-человечески.

Бедвир едва заметно кивнул. В этом кивке было едва заметное облегчение.

— Прости, милорд, но я не знаю, не понимаю, что делают колдуны, что тебя окружают.

Я улыбнулся и понимающе кивнул в ответ.

— А, ты все же думаешь, что это какое-то колдовство. И что, может быть, я сам околдован, и что-то, что происходит, творится мне и всем во вред. Но ты, как и прочие, не уверен, ведь обычно Мерлин приносил благо, и я сам — одно из них. Верно?

Бедвир уныло кивнул, уже не намеком на кивок.

— Нет. Я не околдован. И скажу тебе, что Мордред, поразил меня просто тем, что он есть, тем, что он жив. Потому что… тебя интересует, кто он такой. Как немало кого интересовало, кто и ты сам. Я думаю, что он мой брат. Потому что я знаю, что он должен был быть. И он был когда-то потерян.

— Как и ты?

— Как и я.

— А ты…

— Да?

— Ты говорил о феях в полых холмах…

— Говорил.

— Я думал, ты шутил…

Шорох ветра, скользящего по камню и ветвям, усилился. В это мире столько всего настоящего, осязаемого, и в то же время — нет. Несмотря на весь это ворох очевидных ощущений.

— Отчасти.

В глазах Бедвира зрел испуг. Я знал, следующим его вопросом стало бы: «ты настоящий?»

Конечно, нет. Но зачем же так сразу и наотмашь?

— Нас просто двое, — сказал я буднично. — Так было с самого начала. Нас всегда было двое. Это было скрыто потому, что с нами могло случиться то, что случилось — кто-то мог пропасть или погибнуть, и тогда второй заменил бы первого. Но пропали оба. В конце концов, Мерлин нашел меня. А Мордреда отыскать не смог.

— Может быть, потому, что он жил среди монахов?

— Может быть. Кто знает. Но, в конце концов — он тоже принц — будет скверно, если ему придется жить в безвестии и неподобающе его происхождению. Ему нужно многому научиться.

— Но он так похож на тебя!..

— Что делать, если мы братья?

Бедвир продолжал пристально смотреть на меня.

— Но были свидетели твоего рождения, родился только один ребенок!..

Разве я уже говорил, что мы близнецы? Хотя, все шло к этому достаточно очевидно.

Я усмехнулся:

— Знаешь, Бедвир, сам я очень мало об этом помню! Но много ли знают свидетели? Обычный отвод глаз. Чтобы обезопасить хотя бы одного из нас. С нами было связано много пророчеств. Это всегда таило в себе угрозу.

— И Мордред знает об этом?

— Отчасти. — Я отвернулся и посмотрел в сад. — Ему мы тоже все открываем не сразу. Для него ведь это тоже удар. Не только для всех вокруг. А это, наверное, и правда очень тревожит — то, как мы похожи, при том, что никто не знал, что нас должно быть двое, и не ожидал этого. Теперь у всех двоится в глазах. Поверь, у меня самого тоже.

Бедвир несколько успокоенно усмехнулся вместе со мной.

— Значит, никакой магии?

— Совершенно.

— Но ты говорил о феях…

— Верно. Помнишь, когда-то ты говорил еще, что существует, возможно, посвящение какому-то богу?

Бедвир взволнованно нахмурился.

— Какому?..

— Если я скажу сейчас, едва ли тебе это что-то объяснит. Но я готовился не совсем к тому, чем занят теперь.

Мгновение, другое, третье… В глазах Бедвира отразился понимающий ужас.

— Ты хочешь покинуть нас?..

— Нет, — солгал я. Отчасти, разумеется, солгал. Совсем — это было бы неизящно, да и мотивов и чувств, которыми мы руководствуемся, всегда больше какого-то одного. — Но так может случиться. Так вышло.

— Нет!.. — буквально взорвался Бедвир. — Это невозможно! То, что было сделано — это сделал ты! Люди верят тебе, а не Мордреду!

— Со смертью не спорят, Бедвир! — парировал я резко, обрывая все его возможные возражения. Мне вдруг захотелось оборвать все разом. Хотя вот уж с кем всегда было бы неплохо поспорить, так это со смертью…

Бедвир пошатнулся, чуть отпрянув. Никогда не видел у него таких огромных глаз. А ведь сколько мне уже удавалось его поражать.

— Нет, ты же не хочешь сказать!..

— Это просто может случиться, Бедвир! Я знаю, что это слишком много для любой веры — люди уже истратили ее на меня слишком много! И едва ли это можно повторить! Никакая вера не выдержит такого испытания дважды! Но Мордред еще может вам пригодиться. Я надеюсь на это!

— Но что он сделал?! Не он извлек меч из камня на глазах у друзей и врагов, не он выиграл войну, не он победил дракона. И ты хочешь сказать, что он может заменить тебя? Почему?!.. — В этом «почему» было столько отчаяния, что, похоже, это значило, что он нашел ответ. Правильный. Преждевременно — но это всегда было бы «преждевременно». Рушивший его мир и его веру. — Потому что это он настоящий Артур, верно? — спросил он потерянно. — Поэтому ты отказывался достать меч сразу. Поэтому назвался другим именем. Может быть, оно было правильным? Настоящим? Эрик, плата за кровь, возмещение утраченной жизни? Ты должен был появиться, если бы Артур не был найден! И то, насколько вы все были странны… Ты не настоящий! Ты только волшебное существо! — «Только волшебное существо» — и я обещал, что его слова меня не расстроят? оставалось только держать марку. Кабал неуверенно тявкнул. Я крепко ухватил его за шею, чтобы он не мешал. Кабал, кажется, захрипел, и я ослабил хватку. — И может быть, ты не имеешь права на корону, а мы — не имеем права на такого короля?! Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой?!.. — Бедвир уже почти кричал.

Ничего… — подумал я, хотя его слова во мне самом вызывали настоящую бурю. — Даже если его кто-то услышит — пусть, будет проще со всем этим порвать и убраться отсюда. Это закономерно не могло кончиться хорошо. Это и правда было слишком хорошо для того, чтобы быть правдой. Но как будто «правда» бывает лучше и легче и не приносит разочарований. Еще как приносит!

— А то, что делали вы все, — проговорил я негромко, но жестко, — тоже было слишком хорошо, чтобы быть правдой?

Бедвир остановился, еще не понимая, о чем я, недоумевающе моргая — его мысли неслись вскачь, но какой-то краешек сознания пытался уследить за мной, за тем, о чем я говорил.

— Вы хотели, чтобы я появился! Вы сражались за то, чтобы появился верховный король, вы сражались со мной в этой войне, и вы ее выиграли — вы все! Если мне придется уйти, я оставлю тут вместо себя не только Мордреда, а вас всех, откованных как отличный меч, из самого лучшего материала! Ты думаешь, про «Круглый Стол» я тоже говорил когда-то просто так? Вы все теперь «волшебные существа»! Как тебе такое, Бедвир? Я еще не знаю сам, выйдет ли какой-то толк из Мордреда! Но из вас-то всех — выйдет?!

— Артур… — выдохнул Бедвир просто с тоской глядя мне в глаза. Почему-то снизу вверх. Не то, чтобы он был ниже меня, но он же, кажется, стоял? Оказывается, я уже бессознательно поднялся, испепеляя его взглядом. — Я не хочу, чтобы ты оставлял нас… пожалуйста!.. Ведь нельзя было сделать все это, чтобы потом бросить и отказаться! Ты единственный настоящий Артур! Другого быть не может! Я не верю, что это был не ты! Это всегда был ты! Вот и сейчас, ты просто ничего не отрицаешь. Мало ли, что я сказал? Это говорил мой страх! Каким бы именем ты ни назвался, разве Мордред назвался Артуром? Разве он похож на тебя хоть чем-то кроме внешности? Может быть, вы сами не знаете теперь, кто из вас настоящий? Но это ты! Так сказали звезды, так сказала судьба, так говорила война, и так говорит мое сердце! Если ты сомневаешься сам, прости мое мгновенное сомнение! Я даже представить не могу, как оно должно было тебя ранить!.. Но это лишь оттого, что я не хочу сомневаться! И мне не нужен другой король! Кроме тебя!

«Трещина пролегла», — подумал я, глядя на него и ощущая странное упрямство, будто хотел бы доказать ему то, от чего он отказывался. — «Ее все равно не заклеить. Как бы ты теперь ни старался. И это к лучшему…»

Но жизнь каждый день приносит новые трещины. Это просто энтропия. Никуда от нее не деться. Каждый миг жизнь угасает. Но все еще продолжается, и появляется новая. Не следует сожалеть о разбитом. Или появится что-то новое, чего не стоит упускать и терять, думая только об ушедшем, или сам последуешь за разбитым вслед, и сожалеть станет некому.

— Прости, Бедвир. Я сделаю все, что смогу. Может быть… — я резко остановился, ощутив, что от этих последних слов, от самого неожиданного порыва, который я вдруг не смог сдержать, по моей коже поползли ледяные мурашки. Неужели я в самом деле не смогу их бросить? Просто не смогу?

И что тогда — «только смерть освободит меня»?..

Пристально глядя на меня, Бедвир вдруг вздрогнул и чуть отступил.

— Ты так побледнел. Как будто тебе только что было откровение. Останься с нами!

Вот теперь пришел мой черед вздрогнуть…

Ну что, баньши, закричишь или засмеешься?

Кабал тоненько вопросительно заскулил.

* * *

Гавейн, весело насвистывая, ввалился в комнату, и бросил на стол передо мной не обремененный завязками и целыми печатями пергаментный свиток.

— От Леодегранса! Он собирается быть здесь через пару дней, похоже, он бесспорно и окончательно намерен повенчать вас с Гвенивер прямо в старый добрый праздник Лугнасад!

— А… — я уставился на свиток все еще немного в ступоре.

— Разумеется, я обещал гонцу, что немедленно вручу тебе это лично. Но тебя же не беспокоит, что я вскрыл и прочел это заранее?

Я пожал плечами:

— Нет, нисколько, разумеется… — Эх, когда я последний раз получал в Камелоте письмо от Леодегранса, с него обильно сыпалась крошка от высохшей крови. А теперь послание казалось ароматным, будто его если не надушили и не везли в сумке, полной лаванды, то старательно окурили чем-то благостным.

— Он еще пишет, — продолжал Гавейн, по-хозяйски усевшись на стол — кажется, это было нашей общей любимой чертой, — что скотты немного шалят на севере. Ты еще помнишь обещание тому парню по имени Бриде? Помочь ему со скоттами?

— Помню.

— Будем что-нибудь делать, или уже достаточно?

— Думаю, что стоит выслать туда кого-нибудь разобраться на месте. По-моему, для Мордреда это может быть отличным первым опытом. Отправим его вместе с Бедвиром, и посмотрим, сможет ли он что-нибудь сделать.

Гавейн благодушно склонил голову, кивая.

— Знаешь, пожалуй, я и сам бы с удовольствием съездил напоследок.

— Правда? — приятно удивился я.

— Ну конечно, правда. Когда еще удастся? И не по морю — для разнообразия!

— А правда, почему бы нет!.. Давай! Все равно до полного восстановления станции еще далеко.

— И Галахад тоже!

— Ты уже успел его спросить?

— Ага. По дороге.

— Ого. Отлично! Надеюсь, остальные не против?

— Пока нет.

— Хорошо.

— О кей, — Гавейн сцапал со стола свиток и двинулся к выходу.

— Эй! — позвал я ошарашенно.

— Что? — Он недоуменно обернулся.

— А письмо-то оставь!

— Да пожалуйста! Я думал, оно тебе не нужно!

— Ну конечно! Там, можно сказать, решается моя семейная жизнь!

Гавейн расхохотался и вернул мне свиток.

Я сверился с маленьким самодельным календариком на клочке пергамента. Мы вернулись в Камелот двадцать второго июля. Сейчас было двадцать девятое. Прошла только неделя. А будто целый год. И кто-то уже соскучился настолько, что готов был снова рвануть на Север за приключениями. А может и не соскучился. Просто, раз уж так высоки шансы наконец вернуться домой — отчего бы не развеяться спокойно напоследок, уже не думая о том, что это может быть навсегда. Как драматично все это выглядело совсем недавно, не правда ли? Ужасно утомительно. Но теперь все не так… И по-настоящему серьезных проблем уже нет, и… я задумчиво посмотрел на свиток. Кажется, меня угнетало это намерение Леодегранса прибыть сюда с Гвенивер в ближайшие дни. Будь все позже хотя бы на месяц — уже спокойней можно было бы отвертеться. Но Лугнасад — конечно, это же такой замечательный праздник — праздник созревания зерна и будущего урожая. Разве можно было забыть, что «осень — пора свадеб» здесь начинается раньше? Хотя тут практически нет такого понятия как осень — есть зима и лето. Если раньше… — а куда там раньше? А вот согласие Леодегрансу я ведь дал, как-то не чувствуя, насколько это может быть серьезно? Или не чувствуя, насколько может быть несерьезно… Подсознательно я был уверен, что останусь тут?

Гавейн уже ушел, и я беспрепятственно выскочил из-за заваленного пергаментами стола, забегав по комнате. Нет! Какой смысл! Это совершенно невозможно! Но теперь обидеть их отказом? Сбежать на Север? Нет. Мордерд должен оказаться там без меня. Не должно быть никакого «отвлекающего двойника» — и уж что там у них получится, то получится. А что получится здесь? Может быть, удастся как-то оставить брак фиктивным какое-то время, даже если он будет заключен? Гвенивер ведь, в сущности — еще маленькая девочка. Вряд ли она будет против. а там — мало ли что случится. И я решил — снова — не придавать этому большого значения. Тем более, кажется, никого другого это тоже совершенно не волновало.

— Ланселот, а ты как? Остаешься? Надеюсь, хотя бы тебе уже хватило Малой Британии?!

Ланселот засмеялся.

— Да уж, пожалуй, по горло!..

— Ну и слава богу! — вздохнул я. — А то все задумали сбежать напоследок! Хорошо! А то помню я твои идеи — что в этот мир оказалось так легко вжиться и почти позабыть свое настоящее время…

Гамлет посмотрел на меня странно застывшим взором. «Гамлет», — подумал я. А я вдруг снова начал мысленно называть его Ланселотом. Впрочем, какая разница? Просто теперь это не имеет такого уж значения. И не означает никакой власти этого мира над нами. Забавно, что это когда-то показалось ему таким имеющим значение. Или не показалось. В конце концов, разве он не был единственным, кто совершил свое путешествие в полном одиночестве? И мы до сих пор не знали всего, что там было. Рассказывал ли он обо всем? А мы ведь все и всегда ходим по грани, едва отделяющей нас от безумия. Не только я. Не стоило бы об этом забывать.

Гавейн и Галахад тоже совершали часть пути в одиночку — но мы двигались все время на сближение, разными путями, но к одной точке. А Ланселот — переправился через пролив, и тот пролив произвел на него впечатление реки, отделяющей царство живых от царства мертвых — путь только в один конец, даже если кажется, что возвращаешься. Что-то в нас, не имеющее отношения к этому миру — не может преодолеть «бегущую воду»? В любом случае — кто входит в одну реку дважды? «В одну реку мывходим и не входим» — это уже другая река и другие мы.

— Не стоит, — сказал я серьезно, уже без всякого намека на шутку. — Верно. Я до сих пор поражаюсь, как ты проделал ту поездку в одиночестве. Пожалуй, даже представить толком не могу.

— Страшновато, — кивнул Гамлет, немного расслабившись. Не сразу, это явно далось ему не так уж легко. — Но кажется, тогда я не сознавал этого, как сейчас. Сейчас страшновато вспоминать собственные мысли — как чуть не переродился во что-то иное.

Я слегка улыбнулся и хлопнул его по плечу.

— Понимаю.

— Как будто временами это вовсе был не я.

— Ну, когда-нибудь ты будешь вспоминать это как отличное приключение!

Гамлет мягко, но нервно улыбнулся.

— Когда мы вернемся.

— Именно. Да и представляю я твою поездочку вместе с Галахадом, если бы ты задумал туда прокатиться! Хорошо, если хоть кто-то из вас вернется назад.

Наконец Ланселот засмеялся без всякого напряжения.

— Да. Вполне достаточно… Тем более, скоро, может быть, нужно будет отправиться совсем в другую сторону — за зеленое Ирландское море!

— Совершенно верно. Я-то пока этого не смогу. А если колдуны отправятся не полным составом, их обязательно надо будет кому-нибудь сопровождать. На этот-то раз.

Ланселот усмехнулся, и совсем уже с удовольствием оперся на парапет башни, скользя по окрестностям беспечным и беспечальным взглядом ничем не привязанного к ним человека.

— Зато теперь уже приходят мысли о том, какой это был замечательный эксперимент! Когда еще побываешь в сказке — со всеми легендами скопом и одновременно?!

— Да уж, правда что, — механически улыбнулся я.

Сборы компании, отбывающей на Север, как будто прошли мимо меня. Вот и прекрасно. Олаф и Фризиан обещали присмотреть за Мордредом и, кажется, пока он не причинял никому проблем. Тем более хорошо, что он наконец перестал быть моей «тенью», находящейся слишком близко для самостоятельного существования. А мы, отчасти вняв письму Леодегранса, начали готовиться к приему целой прорвы гостей, так как стало ясно, что к празднику сюда намеревается прибыть не только Леодегранс, но практически вся компания, что собралась в Лондоне к Белтейну. Осознали мы это несколько поздно — за пару дней до праздника. Но зато и беспокоились заранее чуть меньше, чем могли бы. Основное осознание пришло с приездом в тот же день гонцов от Кадора и Лота, с вестями об их прибытии в самое ближайшее время.

Я вломился в комнату Мерлина без всякого предупреждения и практически на полном ходу.

Мерлин подскочил от неожиданности и нажал на кнопку внутри предмета, очень похожего на старый резной ларец. Трехмерная цветная проекция, висящая воздухе, тут же погасла.

— Не запираешь дверь? — спросил я рассеянно.

— Да как-то нужды не было… — проворчал Мерлин. — Обычно никто не входит так запросто.

— Ага! Отвык, пока я был на Севере?

— И в сущности — ну и что?! Только поддержало бы дурную колдовскую репутацию.

— Действительно. Так вот! По-поводу письма Леодегранса… — Я наконец аккуратно прикрыл за собой дверь. — Кстати, как оно? — я кивнул на ларец.

Отец понял, что я спрашиваю не о письме, несмотря на зачин в перемене темы.

— Сорок пять.

— Отлично. Знаешь, пожалуй, чтобы не устраивать тут серьезных гражданских войн, я действительно все-таки женюсь.

— Хорошо, — рассеянно кивнул он.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Ну, ты же, судя по всему, знаешь, что делаешь?

— Конечно… и в конце концов, не в этом мире это абсолютно ничего не будет значить. Пустая формальность. Как и коронация.

Отец посмотрел на меня укоризненно и насмешливо прищурившись, понимая, что я ехидничаю.

— Вот именно.

— И все-таки, я хотел бы объяснить, зачем это делаю. Для того же, для чего обычно идут на такой политический шаг. Чтобы между мной и Кадором с Лотом была преграда, и они понимали, что могут не быть ближайшими наследниками. И когда они привыкнут к этой мысли, Мордреду, когда-нибудь, будет легче занять свое место.

— Возможно.

— И что же? — нахмурился я. — Никаких возражений?

— А почему у меня должны быть возражения? Разумный политический шаг, ничего больше. Ты же не задумываешь ничего безумного. Зачем же я буду тебе мешать?

— Что-то тут не так… — заметил я с подозрением.

— Сорок пять процентов — это еще очень мало. Мощность потихоньку восстанавливается, но когда восстановится полностью — сказать трудно. Мы не сбежим отсюда через неделю-другую.

— Разумеется. Понимаю.

— И если ты считаешь, что это полезно с политической точки зрения, значит — полезно. Пока у нас тут, кажется, все идет хорошо. Все твои авантюры, похоже, работают.

— Гм…

— У тебя есть какие-то сомнения?

— Да. У меня есть сомнения. Политика политикой, но есть же в этом и что-то личное.

— Гвенивер ведь принцесса?

— Да.

— Значит, в любом случае, только политика ей и светила.

— Как-то это все же все… — меня поразило его кажущееся равнодушие. Или настоящее?

— Боишься потерять свою свободу? — усмехнулся отец.

— Да вообще-то уже потерял — как только вытащил этот меч.

— Значит, терять вроде бы нечего. Просто не относись сам к этому слишком серьезно. Наверное, в этом все дело.

— Да, наверное. И кстати, как думаешь, как к этому отнесутся другие?

— То есть — наши коллеги?

— Ну конечно, о ком же я еще могу спрашивать?

— Почему бы не спросить их самих?

— Потому что — затем я и спрашиваю тебя — чтобы не спрашивать их.

— Или потому что их мнение не имеет значения? Что тебя все-таки беспокоит?

— Не знаю.

Отец пожал плечами.

— Пока не вижу в происходящем ничего драматичного. Королевство, война — и вдруг какая-то свадьба. Ну и что? Все взрослые люди.

— Наверное, действительно, ничего особенного. Просто рутина. В конце концов, я не пытаюсь пристукнуть Лота и жениться на Моргейзе! Вот это — было бы уже не очень хорошо, правда?

— Но ты же не имеешь в виду, что хочешь это сделать?

— Нет, не имею. — Я слегка задумался. — И знаешь, что еще мне кажется? Теперь, когда я понимаю, как и откуда тут взялась такая Моргейза, я как будто вообще потерял к ней интерес. По крайней мере, его львиную долю. Теперь я лучше сознаю, что она совсем другой человек, смесь самых разных фантазий, догадок, домыслов, и совершенно непредсказуемо — на что она похожа на самом деле. И если она такова потому, что я связывал ее с опасностью, тем более она действительно может оказаться угрозой. Теперь мне хочется помягче отодвинуть ее подальше от власти. Просто на всякий случай.

— Я тебя очень даже понимаю, — кивнул отец.

Я выдохнул. По-прежнему чувствуя неуверенность и неудовлетворенность, и глухое раздражение.

— Хорошо. Значит, кажется, с этим мы разобрались. С мотивами и опасениями. Продолжаем вести себя разумно и пытаться не разрушить тут больше, чем это может быть неизбежно…

Мерлин продолжал, задумавшись, пристально смотреть на ларец. Я покачал головой, вышел, и снова плотно закрыл за собой дверь.

Мерлин был больше занят уже не этим миром, а совсем другим. А этот — полностью оставил мне.

Наутро мы распрощались с быстро и непринужденно собравшимся небольшим войском — скорее, оперативным, очень подвижным отрядом. Который должен был достаточно быстро вернуться снова — серьезных трудностей, которые могли бы его задержать, никаких не предвиделось. В любом случае, мы ведь будем держать связь, и вовремя узнаем обо всех неожиданностях. Всерьез мы будто вовсе и не прощались, это было очень легкое расставание.

Я уже упоминал, что Мордред не тяготел к красному цвету, хотя когда-то по наущению и настоянию Мерлина он и встречал нас в красном плаще. Именно затем, чтобы быть замеченным и вызвать сравнения, что в целом его только угнетало. И несмотря на то, что, может быть, было бы тактически выгодно, чтобы кто-то принял его за меня, к его облегчению, никто не пытался снова вдохновить его на этот маневр. И его новый конь был теперь рыжим — не вороным как Таранис, и не белым как старичок Гвен. Командовали этой небольшой кампанией Гавейн и Галахад, так что отбывал в свой первый поход Мордред в самом радужном настроении. Не исключено, что и самим Камелотом он уже страшно тяготился, и рад был не только тому, что отправлялся на поиски славы, а тому, что вырывался на свободу.

Один караван отбыл, а другой уже приближался, пестрый и праздничный. Окруженный той же нагретой летней пылью, легкой дымкой, сияющей, сказочной звездной вуалью. Неважно, что это был только поднятый дорожный прах. Разноцветные ленты плескались в воздухе, укрепленные на пиках всадников, вплетенные в упряжь и конские гривы. Леодегранс, в сопровождении доброго друга Эктора, все же прибыл на день раньше других гостей. Гвенивер везли уже почти как королеву. Ну разумеется, как же еще должны были везти невесту верховного короля, раз я имел неосторожность дать Леодегрансу — и Гвенивер — свое слово?

Этот мир был отражением наших фантазий. Он был найден в бесконечности возможностей специально для нас. И здесь нас преследовали только удачи. Он ждал нас, и отзывался на каждое прикосновение. Наше прикосновение. Мое прикосновение. Так же, как только я знал, как достать меч из камня. Может быть, на самом деле Гвенивер для меня идеальна? Хотя я и не думал об этом раньше? Может быть, она «создана» нарочно для меня? Как весь этот мир — украшенный лентами поезд невесты, страстно ждущей своего жениха. Как сама эта невеста, ждущая прикосновения, чтобы на него отозваться…

Весь мир, целый мир, мягкий и податливый…

Я смотрел на увитую лентами и цветами повозку, я видел в ней Гвенивер, среди ее дам, рядом с леди Элейн, взволнованную, с венком цветов вместо короны. Но пока еще в нарочито скромном строгом платье. Белом, простом, торжественном, как…

В моей голове что-то непрошенно щелкнуло.

«Жертва», — подумал я со странной иронией. — «Они принесли мне жертву».

IV. Жертвоприношение

Они принесли мне жертву, чтобы я тут остался. Но разве это что-нибудь значит? Значит, что я кому-то что-то должен? Это такая наивная попытка управлять мной со стороны? О, имея дело с духами, призываемыми через какие угодно пентаграммы, надо быть очень осторожными!.. Неважно, что вы предлагаете им взамен — короны или невинных дев!

— Ты ведь справишься тут без нас? — спросил отец довольно рассеянно, упаковывая свои загадочные ларцы в плотную ткань и стягивая их ремешками, чтобы удобнее взгромоздить на вьючную лошадь. Его мысли явно давным-давно были не в Камелоте. — Войну вы закончили, теперь ты уже на месте, Мордред тоже при деле, и тут, как будто, все ясно… А нам определенно надо наконец выехать на место, чтобы провести необходимые проверки.

— Ну разумеется! — Я еще был удивлен, что они не отбыли раньше. — И я не хочу, чтобы сейчас вы ехали одни. Возьмите с собой Ланселота и какой-нибудь приличный отряд.

Уже заканчивая, я подумал, что сморозил нелепость.

— Отряд не надо, — тут же отреагировал Мерлин. — Зачем пугать невинных людей или озадачивать лишний раз?

— Да, да, совершенно справедливо. — Я поднял со стола павлинье перо и помахал им в воздухе. Моя помощь явно никому не требовалась. — Это по инерции. И в конце концов, теперь вас знают лучше — именно поэтому поездка может быть более опасной, чем прежде. И все-таки, конечно… Но Ланселота — возьмите обязательно. Все же будет не так нервно. Мне, по крайней мере. Да и он, чувствую, будет рад. Пора уже всем потихоньку приходить в норму. Она нам еще пригодится.

— Еще бы, — воскликнул отец. — Ну что ж, главный успех достигнут. Полное перемещение в критическом случае возможно, и теперь мы знаем, куда оно приводит. И какими может сопровождаться побочными эффектами.

— И разумеется, оно возможно в одном и том же времени — как телепортация?

— Вероятно, ты прав.

— Интересно, будет ли тогда, при простой телепортации, смещение как-то влиять на перенастройку буфера? Проблема ли это только «времени», или пространства тоже? Или подобное смещение окажется слишком незначительным для возможных побочных эффектов?

— По одним вычислениям трудно сказать.

— Но прямо здесь, рисковать, наверное, уже не стоит? Хотя потом — кто знает, будет ли шанс вообще? — Хотя руководство Союза было предупреждено о некоем эксперименте, время и точное назначение которого было слегка замято. — С другой стороны, с такими возможностями можно столько всего натворить…

— Мм? — отец приподнял бровь, чуть повернув голову, но не сводя взгляда с аккуратного свертка.

— Неважно, — сказал я.

— Думаю, да, здесь не стоит. Эксперимент может слишком затянуться.

— И даже забросить нас в совершенно непредсказуемое измерение, только предположительно соответствующее этому времени, по неизвестно какой шкале. И уж как оттуда переместиться в исходную точку…

— Пока не будем.

— Жаль, конечно.

— Есть немного. Но не все сразу. Занимает слишком много времени.

И они отбыли. Вчера же, через полдня после того, как Гавейн, Галахад и Мордред умчались в разгорающуюся зарю на поиски своих «каледонских вепрей».

— Не наделай глупостей, и не вздумай захватить еще полмира, пока нас не будет, — весело пошутила на прощанье Линор, поправляя нарядную упряжь на своей ухоженной лошадке, пританцовывающей на месте и возбужденно потряхивавшей гривой, тянясь к хозяйке мягкими губами.

— Что значит «еще»?! — удивился я почти покоробленно. — Я еще и первую половину не захватил!

— Мало ли, — усмехнулась Линор. — Я помню сказки про поход на Рим!

— Задержитесь надолго — будет вам Рим! — пообещал я зловеще. — И Святая Земля тоже!

Она засмеялась и рассеянно поцеловала меня в щеку.

— Никогда в тебе не сомневалась!

— Имейте в виду! Я не шучу! — проворчал я в ответ.

— Ты же еще даже не захватил Ирландию, — в ее голосе прозвучало снисходительное пренебрежение, и почему-то на это отвечать уже не захотелось. Это все были шутки, но отчего-то уколовшие, оставившие настоящее чувство неудовлетворенности. Как будто все это могло быть зачем-то нужно. Как будто то, что было — было слишком мало. Но на самом деле, это ведь было не так. Это уже было чересчур. Но если задуматься, то что и почему должно было нас сдерживать, раз уж начало положено? Кому нужна наша осторожность, в мире, слишком далеком от нашего? Да и в нашем собственном, говоря откровенно? Все есть как есть. Если что-то возможно — значит, это возможно — не больше и не меньше.

Я только улыбнулся и подсадил Линор в седло. В помощи она ничуть не нуждалась, но должны же мы как-то выражать свои привязанности.

Нет, конечно, мне было совсем не до Ирландии и не до Рима. Это шутки, только шутки, и легкое сожаление, несмотря ни на что, о том, что мы тут не останемся. Ностальгическое, легкое, и абсолютно ни к чему не обязывающее. Хотя я почему-то злился.

Смесь того, что все возможно, и все необязательно. И тревога из-за этого. Должно ли так быть? Всепоглощающая зыбкость.

Как вот этот союз с Гвенивер. Которую я остался встречать во внезапном полном и странном одиночестве. Наедине со своими неожиданными чувствами, которые, я не очень понимал, должен ли испытывать или сдерживать. У всех каникулы — в Каледонии, на «Янусе», а у меня — здесь…

Пока здесь не было ни Лота, ни Кадора, настроение вокруг царило бодрое и приподнятое. Кей был ужасно рад видеть родных, и за Гвенивер был рад тоже, как за сестру. Бедвира тут не было, но пожалуй, у него были бы те же чувства. Если бы я не отослал его подло на Север, лишив этой встречи.

Неважно, насколько это было правильно или неправильно, я ведь тут сам себе правило! — Тепло поприветствовав братскими объятиями Леодегранса и Эктора, я двинулся прямо к изукрашенной лентами и серебряными бубенцами повозке, вызвав в толпе собравшихся возбужденное замешательство и, отвесив глубокий почтительный поклон графине Элейн, протянул руку Гвенивер, чтобы помочь ей сойти. И едва она меня коснулась, весело подхватил ее, закружил, и лишь затем опустил на землю. Что-то тут было правильно, что-то нет, но все вместе вызвало бурную радостную реакцию, как сталкивающиеся тучи вызывают молнии и проливаются ливнем. Все были счастливы! И это было почему-то чертовски странно. Я испытывал одновременно благодушие и какое-то коварное злорадство, разделившее мое сознание ровно пополам. И эта двойственность ничуть мне не мешала. Скорей, наоборот. Неискренность позволяла быть искренним, чего порой никак не допустишь без этого странного фона. Я был рад Гвенивер, чего сам от себя никак не ожидал. И встречал ее без всяких сомнений и смущения.

Замок был еще почти пуст, и конечно, Леодегрансу и Эктору достались всё внимание и самые лучшие помещения. Епископ Блэс также пребывал в самых радужных чувствах. Может быть, тем более радужных, что наши колдуны покинули Камелот еще вчера. И как-то легко и незаметно, мы сперва договорились с ним, что венчание состоится прямо завтра, первого августа, неважно, прибудут ли уже другие гости или нет. Леодегранс определенно был настроен чуть ли не на то, чтобы к тому времени, когда сюда прибудут Лот и Кадор, мы уже были повенчаны. Никаких колдунов и колдуний, и никаких рвущихся к власти прочих родственников.

— Тогда почему бы не прямо сейчас? — как бы между прочим спросил я. — А на завтра оставим только все торжества.

Ответ нельзя было счесть радостным визгом только потому, что для Леодегранса и Блэса это определение показалось бы совершенно несолидным. Что касается мнения самой Гвенивер, она была потрясена и взволнована, но тоже рада. Я совсем ее не пугал. Отец и епископ — может быть. А я — совершенно нет. Ну что же, прекрасно.

Можно было обставить церемонию пышнее, можно было устроить все куда значительней. Но буквально все предпочли не терять ни минуты. Это было почти смешно. По крайней мере, весело. Как военный поход в цезаревском духе. И Леодегранс счел, что тут есть нечто большее чем формальность, и это порадовало его еще раз. Что свадьба его любимой единственной дочери не будет обычной рутиной. Здесь, в Камелоте, не было ничего обычного. И она, конечно же, заслуживала самого неординарного и захватывающего. Ради этого он не находил нужным ждать никого, даже чтобы похвастаться своим положением и насладиться триумфом. Он насладится им позже, когда все будет скреплено законом и всеми высшими силами. Это будет еще лучше!

И стало быть, пока наши гости отдыхали, мы с Кеем спланировали все сами. Ведь нельзя сказать, что мы совсем не были к этому готовы. С момента получения первого письма прошло целых два дня.

— Послушай, — проговорил только Кей с некоторой тревогой, выскочив из помещения, где только что энергично раздавал указания всякой челяди. — Не дурно ли, что Мерлин отбыл именно в эти дни? Он против этого союза?

— Ничуть, — заверил я. — Просто именно в Лугнасад ему обязательно нужно быть в одном священном месте. А я бы предпочел, чтобы все случилось сейчас. Именно потому, что это Лугнасад. Ты же знаешь, что я христианин только отчасти.

— Верно! — успокоенно засмеялся Кей.

— Кроме того, и Лот и Кадор отлично знают, что может произойти в эти дни. Они знают о моем слове, данном Леодегрансу. Не исключено, что они могут задержаться намеренно. Но как ты понимаешь, я не собираюсь откладывать собственный праздник ни ради кого!

— Ты совершенно прав! — серьезно кивнул Кей, и, воодушевившись, хлопнул меня по плечам и крепко энергично встряхнул. Только что не двинул в порыве братских чувств об стену. — Они — действительно могут! И пошли бы они к черту!

— Именно, Кей. Именно!

Он немного удивленно потряс головой и понизил голос.

— Знаешь, я бы все-таки не сказал по тебе раньше, что ты хочешь так явно показать им, что корона Камулоса не для них.

— Ну, что касается моего племянника Гарета — это неважно, — ответил я серьезно. — Тем более что это касается только самого Гарета, но не его родичей. А насчет Константина, ты всегда был более чем осведомлен. Прекрасно знаешь, что до сих пор в ходу слух, что следующий в очереди на трон, если у меня не будет наследников — Кадор. А стало быть, Константин.

Кей поежился и поморщился.

— Я чертовски тебя понимаю! И… — он немного помялся. — Это все-таки сказочное везение, что ты вернулся так вовремя… Но меня до сих пор гложет страх!.. — на этот раз он остановился не продолжая.

— Что это быстро кончится, верно? — подсказал я.

Кей, отвернувшись, опустил голову.

— Это незаконный страх, — почти промямлил в сторону. — Трусость — смертный грех.

— Верно, — отозвался я рассеянно. — Верно.

Он поднял голову и увидел, что я ехидно улыбаюсь.

Трактовав мою улыбку неправильно, он снова с облегчением усмехнулся.

— Отлично, ну, займемся дальше твоим венчаньем!

Откуда-то поблизости появилась и повсюду замелькала сухонькая фигурка Брана. Я обрадовался старому друиду, будто сто лет его не видел. Но разумеется, он никуда не пропадал, просто потерялся на втором плане, пока тут были колдуны совсем другой природы. Я и забыл, что он тоже пользовался немалой известностью и уважением. Заслуженными, с законными корнями именно в этом мире. И теперь, как и прежде, он снова крутился рядом с Блэсом, по старой памяти дружески бранясь с ним.

— Бран! — в веселом порыве, столкнувшись со стариком, я крепко обнял его за плечи, чем немало озадачил. Но и подбодрил — просто тем, что не забыл его, и так к нему расположен.

— Экхе-кхе… — загадочно откашлялся Бран. И словно бы тоже по старой привычке потыкал в меня своей сухой сморщенной лапкой. Меня по-настоящему умилило его неизменное благодушие, смешанное с удивленным смущением: «Неужели когда-то я первый все это обнаружил?» Неважно, на каком втором плане он затем оказался, и как бы все происходящее ни выглядело подозрительно. — Верно делаешь ты, что времени не теряешь. Не все, кого ты ждешь, желают тебе добра.

— Знаю, Бран, знаю…

— Но, кхм… — Бран снова покряхтел и затих в моих объятиях, будто к чему-то прислушиваясь.

— И верно не ждешь Лотианскую ведьму, — беспечно-бестактно добавил себе под нос епископ Блэс. — Осторожность не повредит! Дабы не сглазила она этот брак, по мерзостной натуре своей…

Блэс как будто по привычке молотил языком. Прекрасно зная, что ни Бран, ни я, все же не относились к Моргейзе дурно. Но на этот раз мы оба сделали вид, что не заметили. Бран продолжал неуверенно тыкать в меня лапкой.

— Кипит твоя кровь, — проговорил он задумчиво. — Кипит… Просыпается спящий в ней дракон.

— Гм, — я выпустил Брана, наконец обнаружив, что все еще держу его. — Знаешь, мне кажется перед свадьбой — это вполне обыденное дело, — заметил я.

— Обыденное, — загадочно кивнул Бран, со всей той многозначительностью, о которой я уже успел забыть. Про насмешливый взгляд непрозрачных темных глаз я забыл тоже. — Когда кружат в хороводе миры и сочетаются звезды в небесах, чтобы пролиться плодотворным огненным ливнем, и зреют соки в колосьях и бушуют в зернах, и жизнь обращается в нечто ей противное, спящее и потаенное, чтобы вернуться юной и новой, сбрасывая бремя, имя которому — вечное время!

— Гм… — повторил я в высшей степени содержательно.

— Дракон ведает, что творит, — прошуршал вкрадчиво Бран. — Всегда ведает. Но пожелает ли остановить подземное пламя, или даст ему взлететь до небес? И расцвести там невиданными цветами?

Интересно, каким чертовым порождением моей фантазии был сам Бран?

Каким бы ни был — он всего лишь ответ моему воображению. И это — единственная причина, по которой кажется, что он что-то знает. Потому что склонен говорить словами, что бесцельно бродили у нас в головах.

Но на деле — он не знает ничего! В том мире, где мы все теперь реальны, и уже ничего не создаем случайными мыслями. Именно теперь, когда все уже создано, и мы встретились, мы больше не влияем друг на друга всерьез. Инерция материи так же прочна как каменные стены, за которыми уже никто не прочтет, что мы думаем. И я засмеялся Брану в ответ, все так же добродушно — откуда взяться причинам, по которым я мог бы забеспокоиться? Я вдруг понял, насколько свободен от всего, что меня окружало, и это наполнило меня новым пьянящим азартом.

— Бран, я почти забыл колдовскую силу твоих слов! Но я согласен с тобой и без них — сегодня самый удачный день! Торжества пусть продолжатся впредь, но все начнется сегодня!

И Бран удовлетворенно кивнул, чем вызвал у меня еще один ехидный внутренний смешок.

Итак, благословенье с двух сторон — христианского епископа с правого плеча, и друида с левого — обеспечены! И я наконец еще лучше понял, чему так рад Леодегранс — именно отсутствию тут «Лотианской ведьмы». Ради этого он был готов рискнуть всей помпой — но она еще будет, торжества продолжатся столько, сколько понадобится для того, чтобы это событие стало значительным, и не ускользнуло ни от чьего внимания. Никто не сможет сказать, что не заметил его.

Даже я.

Церковь была уже убрана и готова, народу в ней собралось предостаточно, чтобы ее стены начали ломиться, Камелот ведь стал оживленным местом. И сегодня сюда пускали не только почетных высоких гостей, а всех желающих. И все желающие желали мне добра.

Разве когда-то моя спонтанная коронация в Лондоне сильно отличалась от того, что происходило сейчас, да и вообще творилось все время? Стремительное нападение, импровизация, пока никто не успел опомниться. И если кто-то мог сказать что-то — по какой причине этот брак не может состояться, то никто ничего не сказал. Ни у кого не было ни единого шанса. Прежде чем день склонился к закату, Гвенивер принадлежала мне по праву. А Эктор, Леодегранс, Блэс, Кей, Бран, Пеллинор и все прочие поздравляли нас от души. Мы запланировали церемонии на неделю вперед. Состоявшийся первый праздничный пир вышел бесшабашным и ничуть не чинным. Со смехом, возлияниями, актерами, которые давно уже не были бродячими и объединили дешевое веселье с подобием лоска, хоть, конечно, им было далеко до настоящих бардов. Удивленный, радостный, благоговейный блеск в глазах Гвенивер — он был искренним. И пока тут не было всей прорвы гостей, я мог себе позволить беззаботно носить ее на руках когда мне вздумается.

Так же на руках я отнес ее в спальню. Каждый праздник начинается с ночи.

Я так и не заметил, или не счел нужным заметить, испытывала ли она какой-то страх. Как будто — да, но была слишком захвачена странностью и легкостью, зачарована сказочностью, мишурностью и ненастоящестью происходящего. Как весь этот мир, она отзывалась на каждое мое прикосновение, на каждый поцелуй, изумленно и радостно. Я прокрался через ее страх незамеченным, удивил, отвлек, соблазнил, бесповоротно и безнадежно. Так что очень скоро стало поздно в чем-то сомневаться. У меня было множество жизней, пускай не моих, и я знал столько хитростей. Хотя, я сплошь импровизировал, чужие жизни только добавляли уверенности, что я не могу ошибиться. А может, я был в этом уверен и без них.

Все случилось так легко, что я был страшно горд собой и доволен, будто это было еще одним подтверждением того, что этот мир — теплый мягкий воск в моих руках. Как Гвенивер. Забывшаяся и забывшая, что может бояться или стыдиться. Я прокрался ей прямо в душу. Я принес ей запретное яблоко. Она терялась в моих объятиях — внутри меня, как овечка, съеденная волком! Но и я был внутри нее. Замкнутое кольцо, или бесконечность огоньков между двумя зеркалами…

Я чувствовал, что сошел с ума, и безоглядно продолжал терять остатки разума, а она готова была терять его вместе со мной, доверяясь полностью. Я встречал только нежность и восторг, захватывающее падение в мягкую глубину, в которой можно утонуть, я упивался ею. Как я мог сделать ее своей сообщницей так скоро, и не вызвать ни капли испуга? Ничем не обидеть? Просто загипнотизировал, как всех остальных. Мы ведь это умеем… отец говорил верно.

Это было неважно. Я продолжал утаскивать Гвенивер за собой в безумие, как будто это яркое горячее неистовство могло мне что-то вернуть, могло возместить нехватку свободы, невозможность делать то, что мне хочется, не задаваясь вопросами. Откуда ей было знать, откуда во мне столько сумасшедшей страсти? Откуда ей вообще было что-то обо мне знать? И о страсти тоже?

А вот я знал, что поступаю неправильно, не имею на это ни малейшего права. Но знать об этом не хотел.

Я похитил Гвенивер. Не Мельвас, не Мордред, а именно я. Со всем ее сердцем, со всей душой, принадлежавшей теперь мне. Может быть, всю ее жизнь.

Потом, позже, когда она начала остывать и приходить в себя, ее наконец пробрала испуганная дрожь. Но я крепко прижимал ее к груди, согревая, не давая ни на миг почувствовать одиночество — в сущности — во грехе.

— Тише, маленькая, — шептал я ей, ласково целуя в лоб. — Ты прекрасна! И все в этом мире — прекрасно!

Потому что все, что есть в этом мире — это ложь.

И она затихла и успокоилась, доверчиво ко мне прильнув. И я долго слышал и ощущал ее ровное дыхание и стук ее сердца, почти внутри себя самого.

И сам того не заметив, крепко заснул, прижимая ее к себе как ребенок — игрушку.

А проснулся от легких прикосновений. Гвенивер уже проснулась, и с завороженным интересом меня разглядывала. То и дело осторожно трогая пальчиком.

— На тебе нет ни одного шрама! — воскликнула она с радостным удивлением, увидев, что я открыл глаза. — Я думала, они есть у всех! Ведь ты столько сражался!

— Вот так вот повезло! — усмехнулся я ей в ответ.

— Ты волшебный, — с детским восторгом проговорила Гвенивер. И наконец, в утреннем свете, разлитом по комнате, залилась краской. — Сказочный!..

«Точно, — подумал я. — И когда я растворюсь в воздухе… Буду ли я там, в своем мире, за давностью лет, считаться вдовцом?»

* * *

Не приходя в сознание? Отличный способ действий! Я сам еще точно в него не пришел. И мне было хорошо!

Сейчас, когда я стоял на площадке башни, обдуваемый согретым солнцем ветром, таким плотным, но податливым, что в нем можно было купаться, в его теплой мягкой влаге, окутывавшей меня целиком. Левой рукой я опирался на один из каменных зубцов, правой — на другой, и пристально глядел в прорезь меж ними, на лежащую подо мной землю. Теплую и манящую. Ждущую, как истосковавшаяся женщина.

Как же давно мне не было так хорошо? Я чуть прикрыл веки, растворяясь в эйфории. Наверное, в последний раз так было, когда я узнал, что смогу путешествовать во времени. Время… Моя радость слегка потускнела. Я снова посмотрел на землю. На ней ведь есть столько всего, что можно изменить. Можно исправить. Можно захватить, наконец! Перевернуть так, как захочется. Сделать так, как считаешь нужным. Да, для этого нужно было шагнуть куда-то во времени! Но может быть, однажды, нужно на чем-то остановиться. И больше не искать бесконечно. Может быть… Не знаю. Пока я могу и то, и другое. Ни один из путей еще не закрыт. И я снова подставил лицо солнцу, и втянул в легкие ветер, полный запахов согретой летней земли, еще буйной, уже щедрой… Земли, что была такой юной для меня, для тех мест, из которых я пришел. Она кружила мне голову.

И все-таки, время… Пространство, сколько бы его ни было — это ведь так мало. Только один из миров. Как только одна из женщин. Но обычно рано или поздно мы делаем какой-то выбор? И остаемся. Не сейчас. Нет, не сейчас… Наверное.

Я открыл глаза и, прищурившись, снова посмотрел вниз, и криво улыбнулся, завидев выступивший из-за лесной массы конный отряд. Еще нельзя было разглядеть, чей он именно… Нет, неправда. Уже было можно. По пышным носилкам посреди отряда, и по тому, насколько отряд был не собран. Кадор никогда не позволил бы себе такого. Не говоря уже о том, с какой стороны света приближался этот поезд. Это ехал Лот. И Гарет. И Моргейза. Неважно. Кто бы ни был — те, кого я решил обделить. Значит, мои враги. И другого не дано.

А если посмотреть на другую сторону света… Я обернулся и недобро засмеялся. Прекрасно. Они подоспеют одновременно. Вот и ровный четкий строй из Корнуолла. Если не считать Константина, выделывающего кренделя на очередном несчастном взмыленном коне. Глашатай впереди и штандарт. С головой вепря. Пока еще без яблока в зубах. Но там посмотрим…

— Артур! — окликнул голос Гвенивер у меня за спиной.

— Да, милая! — отозвался я ласково, оборачиваясь и медово ей улыбаясь.

Как залетевшая на башню белая птица — ее платье все еще было белым, с отделкой из переливающейся серебряной парчи. Она выглядела очень счастливой. Бодрой и разрумянившейся. — Ты пришла сюда одна? — заботливо удивился я.

Она восторженно кивнула:

— Да! Я ведь могу теперь ходить где хочу! Это так здорово! — Она только что не подпрыгивала на одной ножке. И мне вдруг живо вспомнился Гарет. Я им всем даю надежду. А что потом?

— Верно, верно. — Я протянул руки ей навстречу, и она вприпрыжку понеслась мне в объятия. — Но боюсь, теперь тебе придется быть более осторожной.

— Они уже едут? — быстро сообразила Гвенивер. Не зря она была принцессой.

Королевой.

Как странно. Почему-то именно как о королеве, я о ней до сих пор еще не думал.

А еще я вдруг подумал, что было бы так легко сейчас закружить ее, подкинуть в воздух и… ведь под нами отличные каменные плиты.

Продолжая мягко обнимать Гвенивер, я отошел от парапета, увлекая ее за собой подальше от края.

Какого черта творится в моей голове? Это не может быть серьезно. И почему вдруг так? Я, кажется, всегда немного опасался, что могу потерять контроль над собой. Но почему? Гораздо раньше, чем случилось то, что должно было перетряхнуть все ящики в моем мозгу. И не просто потому, что среди историков с «Януса» полно сумасшедших, как всегда среди тех, кто упорно пытается представиться себе бесконечность и прочие абстракции. Даже не потому, что когда-то слишком увлекся, совершив множество несанкционированных экспедиций из чистого любопытства. Все ведь было гораздо раньше, не так ли? Даже у нас есть прошлое, и что-то похожее на детство, со случающимися в нем медведями…

Которое мы с Линор провели вдали от обоих родителей. На Земле. В Шотландии, неподалеку от старого портового города Ирвин. У довольно-таки дальних родственников. Это были скорее хорошие воспоминания. Наша тетушка была ученым, и просто очень заботливой женщиной. Чему она нас только не учила. И очень легко. Мы будто все схватывали на лету. И у нее был отличный загородный дом, где было так здорово проводить время. Но там же жил и наш дядюшка. Тоже ученый, и совершенно сумасшедший. Как и историки с «Януса», тот, кто слишком упорно пытался представить себе вечность и другие абстракции. Он был гений, военный инженер, но то, что случилось с его личностью, было полной катастрофой. Тогда мы с Линор впервые столкнулись с атмосферой повисшего в воздухе террора. А нам ведь было всего лишь от года до четырех.

Ведь тетушка была так добра, что не могла бросить и своего сумасшедшего брата. И скрывала его безумие. Как и собственные синяки и даже шрамы после его буйств. Хотя при нас, детях, он вел себя немного тише. И мы воспринимали это по-своему. Как будто мы действительно сдерживали его, имели какой-то вес. Защищали тетушку и ее старенькую мать. Ведь слова: «Не веди себя так при детях» немного, но действовали. Я больше принимал это на свой счет. Потому что был мальчиком — я был таким же как он. И видимо, это имело какое-то значение, ведь прочие в доме были дамами. (Может быть, я мог быть таким же плохим?) Я воспринимал себя еще и почти на равных с ним, ведь о нем так же заботились, как о неразумном ребенке. Я играл в его игрушки, ведь именно от него мне достались целые коробки с оловянными солдатиками и космическими кораблями, сплошь военными, игрушечные бластеры — и я даже знал, где в доме лежат настоящие…

Я ощущал его таким же, как я, и как противника, конкурента. Мы были одним и тем же, только с противоположным знаком. Так, как он вел себя, он не должен был поступать. Кто-то должен был объяснить ему это. Несмотря на запрет, я как-то пробрался в его комнату и заявил ему все, что думаю. И получил в ответ разбитый нос и пару сломанных ребер. Увидев море крови, пролившейся из моего носа, тетушка, наконец, пришла в ужас и сделала то, что давно стоило сделать, отдала безумца медикам. Итак, в каком-то смысле я победил. Прямое столкновение привело к тому, что агрессор был убран из дома, исчез с «моей» территории, был изгнан. Но я же был неправ. Я знал, что нарушаю запрет. Если бы я этого не сделал, ничего бы не случилось. И тогда я впервые почувствовал себя — настоящим злодеем. А я ведь привык к мысли, что всех защищаю. Что я не такой, как человек, чья модель поведения невольно наложила отпечаток на мое сознание в самом начале моего существования. Может быть, создала меня таким, каким я стал.

Не в итоге сотни конфликтующих чужих жизней, что я помнил. А одной единственной. Хотя это было так давно. А в этом мире и вовсе никогда не случалось.

«Но я же не сумасшедший!» — пробормотал я неслышно под нос. Я только всегда этого боялся. Неосознанно. Но ведь мой знак — противоположный! Был таким всегда. И мне незачем было считать себя тогда злодеем. Ведь я не был виноват в том, что случилось?

В том, конечно, что нарушил запрет, была моя вина. Но не могло же это продолжаться вечно. Это могло закончиться чьей-то смертью. Следы не своей крови я видел в доме не раз. Как я мог поступить иначе?

И все же я предпочел почти забыть и никогда не вспоминать это. Но все невольное пристрастие к войнам, которое отмечал еще Линн, и мои идеи, что в них нет правых сторон — хотя во многом это правда — значит, это досталось мне не от отца с его обычной объективностью? И не потому, что мне просто была интересна военная история. Даже наше сходство с отцом — это сходство «близнецов», выросших в разных семьях, и потому не отталкивавшихся друг от друга. Когда мы встретились, мы стали почти друзьями. И просто отлично понимали друг друга. Не считая того, что я еще воспринимал его как какое-то сказочное существо, о котором прежде слышал только легенды. И конечно, я предпочел считать, что все, что есть во мне — от него.

Но это было следствием своеобразной войны, пережитой еще в детстве? Эта мысль меня немного шокировала своей простотой. Я все время искал не там. Дело не в «Янусе». Побеждая, я почти всегда чувствовал себя неправым. Почти всегда чувствовал, что становлюсь кем-то, кого не хочу знать. Я едва пережил этот «поход на Север». Ведь на самом деле, именно так! Потому что драконов побеждают только драконы. Потому и меня зовут здесь Драконом. А мой двойник носит имя Мордред. Но ведь на самом деле — он Артур. Как и я сам…

Я не безумец и не злодей!

Ну разве что только отчасти. Потому что твоя победа всегда наносит кому-то вред. Настолько, насколько это вообще естественно для мира и неизбежно. Пусть драконов побеждают драконы. Не стоит воспринимать это так трагично…

— Артур!.. — робко позвала Гвенивер, видящая, что со мной творится что-то неладное — я, вдруг нахмурившись, застыл на месте и почти окаменел, даже дышал через силу.

Я вздрогнул, все еще обнимая ее, и перевел дух. И почувствовал, что по лбу градом катится пот. Я смахнул его и попытался улыбнуться. На самом деле, мне ведь стало гораздо легче!

Гвенивер! Какое она имела к этому отношение? Неужели она все это сделала? Мне, оказывается, так нужно было ощутить рядом чье-то по-настоящему живое тепло, я даже не осознавал этого. Хорошо, что я хоть не напугал ее… Я не зря сравнил себя с ребенком, прижимающим к себе плюшевого медвежонка. Я таким и был, совсем потерявшимся, не в настоящем одиночестве, а только внутри своей головы. Мне нужно было что-то живое и настоящее, чтобы почувствовать реальность. И вдруг захотеть защитить ее от дракона, пусть им чуть-чуть не стал я сам.

Кого еще я мог защитить, если начал уже чувствовать себя сплошной обузой. Без которой справится кто угодно?

— Ты задумался? Тебе плохо? — спрашивала Гвенивер тревожно, а ее руки, обвивающие меня, были такими сумасшедше теплыми, и это так кружило голову.

— Прости, Гвенивер. — тихо проговорил я. — Если сможешь. Но ты так нужна мне! Ты не представляешь…

И она буквально расцвела. Если зажегшиеся в глазах маленькие солнца — только метафора, то в какой угодно миг, только не в тот.

— И я люблю тебя! Ты правда — сказочный! — и последним словом она снова вогнала мне в сердце иголку.

Но я не стал обращать на это внимания и просто поцеловал ее. Теплая реальность, может быть, сказочная, но совсем не сказка. Не призрак и не химера. Мы оба существовали. И мы, и оба наших мира.

Я был совсем другим человеком, ничуть не похожим на того, кем был пять минут назад, и даже не тем, кем был многие годы, не способный отыскать себя среди всех этих чужих жизней. Но оказывается, на самом деле я никогда себя не терял. Только не всегда помнил об этом. О том, что могу значить что-то сам по себе, что бы меня когда-то ни создало…

Стоп!.. Стоп! Стоп! СТОП! А вот и не могу?.. Выстроенная мысленная конструкция рассыпалась с не слишком мелодичным звоном, обрушившись в клубы мелкой, рассеивающейся пыли. Да ведь все это совершенно неправда! Мою сестру звали вовсе не Линор, а Тайра — там, в том мире, о котором я только что вспоминал, как о своем, абсолютно всерьез, делая какие-то многозначительные выводы. И происходило это на пять веков раньше, чем я родился! А на совести обладателя этой памяти было потом такое… Ох… все-таки запутался — не только запутал когда-то кого-то другого насчет того, кем я был, и что должен помнить, создал себе несуществующее темное прошлое. Такой яркий сон наяву — а это снова оказалась чужая память. И тут же услужливо промелькнула масса схожих и несхожих историй — всего лишь разбуженных какими-то сходными чувствами. Тогда как мое настоящее детство, было, пожалуй, слишком стерильным, и не могло ничего противопоставить этому потоку, кроме того, что ему там было совершенно не место.

Ну тогда… тем более, все в порядке. Это всего лишь чужая память, которой оказалось слишком много. Нужно просто стряхнуть ее. А может быть, и то, что действительно было, имело ничуть не больше значения. Так что вот она — реальность. Прямо здесь. Только здесь. О которой даже можно будет что-то вспомнить.

Это, настоящее прозрение, наступило без всяких внешних спецэффектов. Все досталось предыдущему яркому бреду. Уже с ним я сумел примириться. А теперь, с его отсутствием, будто ничего не изменилось, лишь окончательно прояснилось. Мы тихо рассмеялись и направились к лестнице, ведущей вниз, на грешную землю. Голова Гвенивер уютно лежала на моем плече. Я беззаботно махнул свободной рукой, и вдруг снова застыл, и волосы на моей голове встали дыбом. Я ощутил тыльной стороной пальцев что-то холодное, неподатливое и гладкое, будто ударился, наткнулся на металлическую стенкузамкнутого ящика из моих кошмаров. Что я мог тут задеть?!.. Снова резко остановившись, я огляделся. Ничего здесь не было. Парапеты, нагретые солнцем или остуженные собственной тенью, были далеко. Может, просто порыв холодного ветра? Прядь, воздушная паутинка в общем потоке?

— Что ты увидел? — спросила Гвенивер с нарастающим страхом.

— Ничего. Гвенивер, пожалуйста, возьми меня за руку. Вот за эту. Можно обеими руками. И сожми так сильно, как сможешь.

Она удивилась. Но сделала, как я просил. Не задавая вопросов. Серьезная, как солдат. Я снова задышал ровнее. Я чувствовал ее. Чувствовал Гвенивер и всю реальность. В глубине души я знал, что это — реальность, и ничуть не сомневался. Все страхи — это только липкий морок, который можно сорвать и отбросить прочь как пряди паутины. Это просто что-то прилетевшее извне, не имеющее ко мне настоящему никакого отношения.

— Спасибо, Гвенивер.

— Ну конечно, — сказала она ласково и, подняв мою руку, которую сжимала, поцеловала ее, ошеломив и растрогав меня окончательно.

«Я не сойду с ума», — подумал я твердо. — «И не брошу тебя, Гвенивер. По крайней мере, пока не буду уверен, что ты будешь счастлива».

V. Кот Шредингера

Что это за чертов ящик, что все время мне мерещится? Хотя нет, уже не мерещится, ведь так? Ну его к дьяволу! Я знаю, что его не существует. Это просто что-то в моей голове.

Кажется, я понял. Чертов ящик Шредингера, в честь которого меня назвали. С закрытым в нем котом, который ни жив, ни мертв. И в этом все дело.

* * *

Мы с Гвенивер бодро скатились с лестницы, отдавая распоряжения направо и налево, и приготовились встречать гостей, к приезду которых и так давно были готовы. Кей почти злорадствовал, готовя последние штрихи к торжественной встрече. Мог бы злорадствовать и я, оставайся я в том же состоянии, что полчаса назад, но мое настроение качалось как маятник над кромешно-черным колодцем.

Неправда. Теперь этот колодец был закрыт, когда я понял, где именно он находится. Люди, что меня окружали, могли совершенно не заметить, что во мне произошла какая-то перемена, но подходящие караваны я встретил абсолютно спокойно.

Первым подошел Кадор. Он мог бы подождать Лота и Моргейзу, но понимал, что мы уже завидели их приближение, и предпочел не совершать никаких несолидных маневров. Возможно даже, он поторопился, чтобы непременно прибыть первым. Разве не он в народной молве был моим прямым и непосредственным наследником?

А Лот, завидев его издали, наверняка предпочел задержаться, избегая неприятностей. Пусть Моргейза — кровная сестра Кадора, его надежды на то, что моим наследником будет Гарет, добавляли могильного холодка любым кровным связям.

Леодегранс немного нервничал. Гвенивер тоже притихла. Но я пожелал, чтобы она оставалась со мной неотлучно. Разве что на шаг позади — чтобы не попасть первой ни под стрелу, ни под чей-то дурной взгляд. Я был намерен продемонстрировать, что она уже полностью вступила в свои права. И кто усомнится в этом — ему же хуже.

Я приветствовал Кадора радушно и равнодушно — официально, как дальнего родича и короля крупного бриттского королевства, но не имеющего ко мне никакого личного отношения. Кадор, несомненно отметил эту мою возросшую холодность, но едва ли мог ответить на нее как-то иначе, чем просто той же монетой. Константин выглядел крайне разозленным, но прекрасно понимал, что любое более явное недовольство будет встречено в том же духе, в моей обычной манере. Наконец-то я задумался именно о «своей личной манере», а не чьей-то еще. Теперь я мог, как будто, точно идентифицировать ее среди сотен других. Забавно, что Константин мог сделать это еще прежде меня.

Холодно и ярко. А все тепло — только на совести солнца. Едва Кадор и его отряд расположились в стенах Камелота, со стен заиграли фанфары — знак Лоту, что его ждут с нетерпением — и не к чему выдерживать паузу и дольше задерживаться. Лот уловил намек — а может быть, это была Моргейза — или, может, даже это был Гарет, и их поезд тоже подошел очень вскоре, так что встречающим не пришлось ждать долго.

Гарет приветствовал Гвенивер истинно по-рыцарски, подавая пример всему двору (сразу видно, чья школа!) С самым галантным видом преклонил колено и поцеловал ей руку, за что был очень сердечно поднят и расцелован в обе щеки. Эти двое друг другу нравились. Вот и прекрасно. Все прочее мало меня волновало.

«До чего же все обычно и буднично», — подумал я с легким удивлением, почти разочарованием.

Может быть потому, что не хватало Маэгона? Его присутствие всегда как-то бодрило.

Да и присутствие Мерлина. И кого угодно из «наших». А сейчас, ни в присутствии Гвенивер, ни в присутствии Моргейзы, ни в присутствии Константина и всех адских гончих вместе взятых — не было ничего необычного. Даже я перестал быть ненормальным для этого мира. Это само по себе было не слишком нормально. Но раз в этом была какая-то легкая новизна, то пусть побудет некоторое время. Ни к чему возвращаться к ненормальности и диссонансам просто по привычке. Пусть будет, как будет. Ведь всем уже, как будто, казалось, что я «всегда тут был». В этом даже почти не было так утомляющей «сказочности».

Может быть, это подспудное впадение в сон?

А может быть, лучшее, что можно придумать? Просто спокойствие. Без вечного стремления дергать весь мир за усы. Может быть, временное. Но правильное. Всем нам не помешает немного стабильности.

Кадор выдержал пышные, но до унылости безмятежные празднества не больше двух дней, и чинным ровным строем отбыл восвояси. Мы почти и не разговаривали. Все наши встречи были сплошной формальностью. Не выказывала большого желания поделиться со мной советами и Моргейза. Хотя это уже начинало разжигать мое любопытство. Она разыгрывала роль примерной жены и матери, и после войны мы еще ни разу не говорили с ней. Даже с Гаретом я о ней толком пока не заговаривал. Только приглядывался, как сказалось на нем пребывание дома, и какое влияние могла оказать на него мать. Видимого влияния не ощущалось. Тем любопытнее. Тем более теперь, когда отбыл Кадор, и можно было поговорить с Моргейзой и о нем. С чего она должна была быть со мной откровенна? Кроме того, что я тоже считался ее братом, я не мог поверить, что ей больше нечего мне сказать. Это было все-таки совершенно невозможно.

— Королева нижайше просит обождать, мой господин!

— В самом деле? С чего бы это?

Я сделал вид, что собираюсь, несмотря на «нижайшую просьбу», пройти к двери.

— О!.. Но она ведь дама! Ей требуется время, чтобы встретить тебя в достойном виде, господин мой!.. — в голосе стражника появились умоляющие и панические нотки. Разумеется, он не мог всерьез преградить мне путь, если я вздумаю пройти, и он буквально приплясывал от волнения. Я посмотрел на него пару секунд, иронично приподняв бровь.

— Хорошо. Я дам ей целую четверть часа! Предупреди ее, что затем я просто выломаю эту дверь! — заявил я с самой солнечной улыбкой, отошел к ближайшей оконной нише и уселся на каменный подоконник, продолжая пристально смотреть на мнущихся в смятении у дверей стражников Моргейзы. Они волновались, понимая, что я чем-то не на шутку взбешен. Хотя всерьез, на самом деле, как будто не был. Но пока я здесь, из дверей никто не выйдет и не будет отослан с поручением. Если моя названная сестрица собирается играть в свою игру, я сыграю в свою. Когда меня в последний раз волновали какие-то приличия? Всерьез, наверное, вообще никогда. Мне их вполне заменяло доброе отношение. И если ему не с чего было проявляться, то не существовало и ничего другого.

Один из стражников суетливо проскользнул в покои госпожи, и вышел оттуда спустя несколько минут с горящими щеками и странной белой отметиной на скуле, будто Моргейза не ударила его, а больно ущипнула с досады — к тому же это было куда тише, чем пощечина. Посмотрев на эту отметину, я снова ощутил подавленный гнев. Я на самом деле думал, что она может во всем походить на ту, чьим полным двойником являлась? Я ведь и раньше догадывался, что нет. По крайней мере, не совсем. Образы могут сливаться воедино, если между ними есть закономерная связь. А могут разделяться и дробиться до бесконечности. А мы заметим только самые яркие приметы и увидим то, что захотим видеть. Пришло время узнать Моргейзу по-настоящему. Как будто этого она, почувствовав, и боялась. Прежде я лишь проявлял осторожность, напоминая себе, что нельзя полностью доверять сходству. Но тогда мы еще верили в какие-то подобия «кристаллических решеток» и в то, что двойники и правда могут быть двойниками. Нельзя сказать, чтобы руководствовались этим как законом физики, мы же знали и видели прежде, что вариации могут быть самыми разными. И все же, как будто только теперь я готов был смотреть на Моргейзу не просто проявляя осторожность, и не просто как на некий независимый природный феномен. Но одновременно как на нее саму — то, что она есть здесь и сейчас, и как на все, что могло родиться в моем сбитом с толку мозгу. И заодно оценить разницу и степень точности своих ощущений.

Когда я решил, что время вышло более чем наполовину — сверяться с часами, которые всегда были при мне в одном из браслетов я, несмотря на презрение к приличиям, не стал, да это и не имело большого значения в воцарившейся тут атмосфере, напротив — я должен был достаточно заметно нарушить отпущенный мною же срок, чтобы произвести точно то впечатление какое нужно, дав при этом Моргейзе достаточно времени для того, чтобы на самом деле привести себя в порядок, если вдруг, по чистой случайности она действительно была не готова — я встал и целеустремленно направился к двери. Никто не посмел меня остановить. Я имел полное моральное право на эту антифору. Только один из стражников негромко, но нервозно забарабанил в дверь, предупреждая, что сейчас я войду, прежде чем распахнуть ее передо мной.

Я без остановки вошел в открывшуюся дверь, сразу миновал переднюю комнату, и прошел в следующую, светлый и просторный будуар (неважно, как он сейчас назывался, по сути — это был именно он), где, собственно, временно и обитала Моргейза.

Я ничуть не удивился, застав ее в «домашнем» платье. Темно-синем, под цвет ее глаз, мягком, с глубокими складками, с полами, так уютно ниспадавшими на пол у ножек кресла, в котором она сидела. Спиной ко мне. Потупив голову, будто пыталась смутить меня этим скорбным невинным видом. Черт возьми, это было так явно! Попробовала бы она смутить меня, когда я был Калигулой. Впрочем, неважно, это был не я. Кто сказал: «Не верю!»?

Что ж, смотря как смотреть. Может быть, и в этом мы только находим себе оправдания.

В углу, на резном сундуке, болтая ногами над полом, до которого не дотягивалась, и для разнообразия лицом ко мне, с кислым видом сидела отнюдь не благообразная дама в летах, в темном чепце, превращавшем ее в подобие гладкого и упитанного, и одновременного морщинистого «червя-победителя».

— Здравствуй, Моргейза! — провозгласил я, остановившись в шаге от своей названной сестры.

— Здравствуй, Артур, — ровным тихим голосом отозвалась она, не поднимая головы. О, кажется, и руки у нее были сложены неким молитвенным образом?

— Рад видеть тебя в добром здравии, дорогая сестра! В этот раз мы еще не виделись с глазу на глаз! Может быть, отошлешь куда-нибудь свою верную хранительницу?

— О, я не смею, брат мой… — пролепетала Моргейза с настолько несвойственным ей скромным и робким видом, что это бесило уже окончательно. Чем я вел себя решительней, тем она ложно казалась более тихой и покорной. Ну разумеется… Как в фехтовании — если ты выше ростом — используй это. Если ниже — используй именно это, чтобы подобраться ближе. Двусторонняя агрессия — кто кого?

Я шагнул ближе, коснулся ее плеча — так что она вздрогнула от неожиданности и, улыбнувшись, промурлыкал:

— Ну конечно смеешь! Есть ли хоть что-нибудь на свете, чего бы ты не смела?

Пока она пораженно или наигранно-пораженно молчала, я посмотрел прямо в беспокойные бесцветные глазки «червя-победителя». Лицо дамы было изжелта-бледным, но кончик носа возбужденно алел, подрагивая.

— Оставь нас, — велел я, обращаясь прямо к ней, не сводя с нее немигающего взгляда. — Я должен поговорить с моей сестрой — королевой, о делах, касающихся судеб королевств. Ты ничем не можешь помочь нам. И абсолютно ничем не можешь помочь своей госпоже.

Дама побледнела еще больше, так что потерял цвет и алеющий кончик носа, и медленно сползла с сундука, с едва скрываемым страхом поглядывая на Моргейзу. Моргейза по-прежнему не поднимала головы.

— Видишь ли, — продолжил я, обращаясь к даме. — Как бы ни пугала тебя твоя госпожа, я ее брат. Думаешь ли ты, что она может быть страшнее, чем я… для нее самой?

— Оставь нас, Летиция, — пролепетала Моргейза своим новым, ничуть не похожим на ее прежний, голосом.

Летиция сделала что-то вроде неуклюжего реверанса и покорно заспешила за дверь, к стражникам, которые, похоже, только и жаждали закрыть дубовую створку снаружи, чтобы оказаться наконец вне того напряжения, что царило внутри этих покоев.

— Закройте дверь, — велел я им, на их счастье. — Никто не должен нас слышать.

Дверь плотно закрылась, во избежание всех приличий, о которых прежде Моргейза не задумывалась.

Я наконец выпустил ее плечо, выпрямился, обошел сидящую и встал прямо перед ней.

— Ну? — спросил я. Постояв так с минуту.

— О чем ты говоришь, брат мой?..

— Об этой гнусной игре, что ты ведешь, Моргейза. Я не узнаю тебя и не верю ни одному твоему слову. Ни одному жесту! С каких пор ты стала такой? Я помню тебя более откровенной и — более смелой. Прямой. Подобной мужчине по уму и силе. Ну же, взгляни на меня! Ведь я знаю тебя!

— Ты не знаешь меня, Артур, — пробормотала Моргейза. — Как я совсем не знаю тебя. Разве ты не знаешь, почему я изменилась?

— Нет. Не знаю. Почему?!

— Потому что ты дал надежду и силу моему мужу. Потому что велел ему не слушать моих слов! И теперь я лишь покорная жена, знающая свое место и не вмешивающаяся в дела мужчин.

— Не валяй дурочку, Моргейза!

— Почему ты так жесток, Артур?

— Ты хочешь сказать, что боишься меня? — поинтересовался я без тени раскаяния.

Моргейза молча чуть склонила голову.

— О, это не ты, Моргейза! — засмеялся я. — Тебя подменили! Кто это сделал? Сиды? Тролли? Ангелы небесные?

На ее щеках наконец проступили ярко-розовые гневные пятна.

— Почему ты вдруг решила сделать вид, что боишься меня? — спросил я уже без насмешки. — А может быть, подменили меня, а не тебя?

Моргейза сильно вздрогнула.

— Знаешь, это было очень давно. Для меня. И в то же время, не очень, всего-то чуть больше десятилетия назад. В твоей жизни и в жизни Кадора это не такой уж большой срок, правда?

Она снова дернулась. О, так она действительно боится?.. Как мило.

— И вы оба думали, что я вполне могу быть жив. Потому что понятия не имели, куда я делся, после того, как меня унес дрессированный медведь…

Моргейза наконец вскинула голову и звонко воскликнула:

— Артур!.. Кто бы ты ни был!..

— Вот даже как! — Ее глаза стали совсем темно-синими, с оттенком скользящей черноты — очень похожей на отчаяние. Тень от ресниц? Тень от крыльев ворона. Она замолчала. Не продолжая, плотно сомкнув губы. — Но теперь вы знаете еще кое-что. Мало того, что я снова появился. Снова появился Мерлин. Но и этого мало. Потому что появился еще один человек. Вы не знаете его. Но уже прослышали, что мы похожи как две капли воды. Правда? И вы даже знаете, что он прибыл из Корнуолла. Там, где потерялся когда-то мой след. И теперь вы даже не знаете, кто из нас настоящий! И какие силы преисподней связаны с нами обоими!

— Артур!..

— Я ведь не очень похож на настоящего, правда?! Так кто я? Порождение волшебства? Мстительный демон? Который носил некогда имя Эрик, и пришел с Драконьего берега, вместе с драконом, сошедшим с неба! Потому что на самом деле «Артур умер»!

Она попробовала вскочить на ноги.

— Сиди спокойно, Моргейза! Я тебя не трону.

Она застыла на месте, и ее глаза широко распахнулись в ужасе, когда я медленно и довольно зловеще извлек из ножен Экскалибур.

— Ты видишь его? Меч королей. Меч моего отца Утера, которого ты ненавидела всей душой. — Я не чувствовал, что говорю хоть слово неправды. Если все здесь соответствовало паутине в моем мозгу, само наличие когда-то Утера было подстроено под мое собственное сознание, под меня самого. Этот мир так же принадлежал мне, как им всем, может, даже в большей степени. Потому что слишком многое в нем соответствовало нашим фантазиям, а они тут всего лишь жили. — Ты думаешь, он или я здесь — просто так? А может, на самом деле, я сам вернувшийся Утер?

Мне показалось, что Моргейза сейчас завопит в неконтролируемом ужасе. Я приложил палец к губам, и она снова застыла.

— Но вот что я сделаю сейчас. Не бойся.

Я наклонился и положил меч на пол между нами. Стальную, остро отточенную границу. Она продолжала завороженно смотреть на нее, как на змею. И я понял, что она правда успокоилась.

— Ты же знаешь, что это значит?

— Что ты меня не тронешь, — пробормотала Моргейза. И впервые подняла на меня вполне осмысленный, живой взгляд. — Что бы ни случилось. Меч обычно кладут посреди постели…

— Верно.

— То есть, даже если ты не мой брат…

— Как проницательно.

— Значит, ты все-таки он!..

— Если это имеет какое-то значение.

Моргейза посмотрела в сторону и тихонько перевела дух.

— Кадор боится тебя, — проговорила она.

— О, я не удивлен.

— Многие боятся тебя. И не зря зовут тебя драконом. А ты ведь знаешь, что это значит у христиан. Которых в Британии все больше и больше.

— Знаю.

— Ты слишком много знаешь, — произнесла Моргейза как-то тоскливо.

— Многие знания, многие печали, — согласился я. — Но ты ведь и сама дракон. Не правда ли? Как же иначе? — Брови Моргейзы поползли вверх. Она была принцессой из Корнуолла, и ее родовым символом был вепрь (но разве это могло быть серьезно?), а к Пендрагонам она бы вовек не имела отношения, если бы могла. — В кого же еще превращаются оскорбленные ангелы?

— Артур… — В ее голосе была странная неуверенность. Я поглядывал на нее искоса, полуотвернувшись, но очень внимательно.

— В чем дело? Ты не понимаешь меня? Что именно вас насторожило? То, что Мерлин спросил одного из людей Кадора про дрессированного медведя… — Ну-ка, ну-ка, и что теперь, когда я вижу ее глаза, мелькнет в них? Злость?!

Растерянность и сожаление… На мгновенье. Как будто неконтролируемое мгновенье.

Внутри меня что-то начало непроизвольно оттаивать.

Не она? Неважно, какие образы могли слиться. Или даже подменить друг друга. Неважно, насколько они все могли быть похожи. Я ведь мог относиться к Моргейзе просто как к Моргейзе, не смешивая ни с какими фантазиями, дурными или хорошими. Тем более что — мне ведь по-прежнему хотелось относиться к ней хорошо. Ничего же не изменилось от всех догадок. Хотя…

— Ты помнишь это? — спросила Моргейза.

— Нет, — ответил я. Мордред тоже не помнил. Это было только как воспоминание о сне. Хотя ведь странно. Ему было целых пять лет. Мог ли он столько забыть и не вспоминать, какой жизнью жил когда-то? Но, судя по всему, помнил он об этом только под гипнозом. Как о сне. И что же делать с ним потом? Дать все вспомнить? Дать все забыть? Что будет менее болезненно? Знать, чего лишился, или знать, что есть тайна за темной дверью, которую не можешь открыть? И может быть когда-нибудь он вспомнит сам, слишком поздно, поймет, что был обманут, и во что это его тогда превратит?

И о чем я беспокоился больше? О Мордреде, или о том, в каком свете окажусь сам? В такие моменты приходят ничуть не благие мысли о том, что легче и милосердней убить кого-то, чем разбираться. Интересно, Галахад и Гавейн догадаются?.. Галахад, пожалуй, мог бы… Я резко тряхнул головой. Не хотел бы я жить в том мире, о каком сейчас думал, даже если на самом деле жил в нем.

Моргейза тихо облегченно выдохнула. Ну конечно, ведь тем меньше у меня было настоящих причин ее ненавидеть. Но это легкое движение одновременно снова меня разозлило. Легко отделались? Да полно, мое ли это дело? А чье еще? Неважно. Прошли годы.

Я придвинул ближе стоявший у стены еще один стул, поставив почти вплотную к искусственной стальной границе на полу, и сел, наконец видя ее лицо ближе, почти на одном уровне.

— Скажи мне одну вещь, Моргейза. Нет, бог с ними, не о медведях… Догадываюсь, вы просто придумали что-то вместе. Не знаю точно, что именно вы хотели со мной сделать, убить сразу или просто держать при себе. Даже провозгласив это во всеуслышанье. Возможно, вы еще спорили, что тут будет лучше. Но нет, скажи мне — почему за все эти годы Кадор так и не стал верховным королем?

Моргейза смотрела на меня пораженно. Открыла было рот, и поглядела чуть в сторону, будто сама озадачилась таким вопросом. Потом вдруг вспыхнула и поджала губы.

— Потому что… мы потеряли тебя.

— То есть, потому что я был все равно, что мертв? Унесен зверем, и с концами? Но это ему не помогло. А если бы попал к вам, то как, стал бы козырем в рукаве? И в какой момент мне свернули бы шею? До того, как решили бы признать меня королем — и уверяли бы всех в том, что это прискорбная случайность? Или уже после? Вот как сейчас?

В лице Моргейзы появился какой-то зеленоватый оттенок.

— Чего ты хочешь? — спросила она спокойно и прямо.

— Ясности, — сказал я. — Так почему он не стал королем, если я вам больше не мешал? От моего присутствия возни было бы больше. Разве нет? Хотя стоп. Понимаю. Сама идея ведь относилась только к моему отцу. А нет никого из нас, и сама идея верховного короля уже не так обязательна. Стало быть, я был нужен вам все-таки живым — до поры до времени.

Моргейза моргнула.

— Я даже не стану спрашивать, какая из идей принадлежала тебе. Это неважно. В любом случае, Кадор был бы моим наследником, как и сейчас.

— Я не знаю… — пробормотала Моргейза.

— Знаешь, — сказал я твердо. — Кадор — отличный король Корнуолла. Но ему нечего делать в верховных королях! Он такой «домашний хозяин»… — А вообще, есть ли кому что там делать, после того как война кажется выигранной?

Не навсегда, ясное дело — не навсегда. И все-таки… Едва вершина позади — и начинается спуск вниз. А до вершины мы домчались быстро, и не заметив, одним духом.

— А потом его шансы еще уменьшились, верно? — добавил я. — Из-за Константина.

— Артур, — проговорила вдруг Моргейза очень мягко, так что я внезапно ощутил каждой клеточкой, что она и впрямь могла бы быть моей сестрой. — Что с тобой?

— О чем ты?.. — спросил я помолчав. Не то, чтобы она сбила меня с толку. Просто я сам отвечал на все свои вопросы, и кажется, уже потерял запал.

— Ты ведешь себя так, будто собираешься умереть.

Теперь я моргнул, промолчав. Она быстро продолжила:

— Как будто ты боишься и не знаешь, на кого оставить королевство.

«Ты слишком много знаешь…» — подумал я. Хотя чего еще я ждал? Она ведь славилась своим умом. А чем я? Подсознательной тягой к самоубийству, приведшей меня сюда, чтобы сказать ей все это? Роли вдруг чертовски четко переменились. Я уже не хотел понять, чего хочет Моргейза. Это она меня спрашивала. И даже, почему-то, сочувствовала. А может быть, правильно? Я хотел, чтобы этому миру было не все равно. Не все равно, что с ним будет. И не все равно, что я могу с ним сделать? Он должен был мне ответить. Сказать, чего хочет, сам. И для этого я выбрал Моргейзу. Кого же еще?

Все верно — на кого оставить этот мир и, собственно говоря, оставлять ли? Зачем? Затем, что в будущем должно случиться что-то, требующее моего присутствия? А какого черта? Я ничего не обещал будущему. Почему оно должно влиять на мои поступки в прошлом? Кому обязан? Другим измерениям? Справятся без меня. Раз не спрашивали моего согласия…

— Ты болен?

— Нет, — ответил я с сомнением, позволяя ей перехватить инициативу. Может быть, так и нужно, кому же еще… А если я передумаю, от этого не будет никакого вреда.

— Что бы с тобой ни было, — очень трезво произнесла Моргейза, — Тебе придется разобраться с Константином, если это беспокоит тебя.

Я пристально посмотрел ей в глаза и слегка улыбнулся.

«Ты всегда остаешься психологом», — подумал я со странно веселым облегчением. «Может быть, я зря тебя подозревал, и страхи и ненависть играют в моем сознании не такую важную роль как мечты и желания. Может быть. Или это лишь желания, выдаваемые за действительность. Но, в конце концов, никто не идеален».

Внезапно раздался оглушительный грохот. Дверь распахнулась, в нее ввалился взъерошенный, как дикий еж, Лот, с отчаянным сверканьем в очах, и застыл на пороге. Посмотрел на жену, на меня, на лежащий между нами меч, и смятенно произнес:

— О…

— А? — рассеянно переспросил я.

— Мм… — протянула Моргейза.

— Ну наконец-то, хоть одна согласная! — искренне обрадовался я. И снова перевел взгляд на Моргейзу. — Но ведь Кадор — твой брат.

На ее лице отразилась такая гамма чувств, что мне захотелось навеки запечатлеть ее в своей памяти. И этот неповторимый тон… не знаю что… все сразу…

— Ты тоже, — ответила она. Мне так захотелось ей поверить.

— Что тебя вдруг так устрашило, Лот? — спросил я. Мы шли по галерее. В просветах между колонн шпарило солнце.

— Ну, знаешь… Кадор — он только что уехал. Он, прости… говорил, что ты, похоже — сумасшедший тиран. Ну, вроде Нерона там, или Калигулы…

— А!.. — Какое попадание. А почему же нет, если все они тут «притянуты за уши» нашими собственными мыслями?

— И он… — Лот сглотнул, а потом деликатно прочистил горло, — Считал, что ты смотришь на мою супругу не только как на сестру…

— Гм…

— Ну, потому что твой отец, и ее… ваша мать… Это могло как бы передаться дальше… по наследству… Я не хотел сказать, что между вашими родителями было кровосмешение, я не к тому, просто ты как он, а она — как она… Извини! Насчет тирана я даже осторожно соглашался. На всякий случай, чтобы он не переставал говорить…

— О, ну конечно, очень разумно…

Лот продолжал что-то объяснять, а я снова подумал о Моргейзе. Если все они «притянуты» нашими мыслями и желаниями — может быть, это на самом деле такой подарок «судьбы»? И на самом деле, глупо от него отказываться? Это что-то идеальное, вызванное нашим сознанием. Мы сами «вызвали» все это к жизни. И теперь отказываться? Может быть, это просто трусость? Бегство от собственных желаний? Лицемерная игра с ними в прятки. Вдруг эти набившие оскомину навязчивые мысли снова меня взбесили. Ради чего? Ради оживления фантазий? Только чтобы подтвердить, что они фантазии, эрзац, подделка?! И ничуть не живы?! Как и мы сами?!

Наш мир тоже не существует — он где-то в другом измерении, в совсем других вероятностях, возможность которых здесь далеко не очевидна. И мы тут для него — то ли живы, то ли мертвы, в Авалоне, в загробном царстве. А окружают нас стальные стенки… «Януса».

Где угодно, где бы мы ни были.

Отделяя от мира живых, и от мира мертвых, отделяя один мир от другого, и нас от каждого из них — где бы мы ни находились…

— Так что ты там говорил о Кадоре? — переспросил я, пусть внезапно, но очень спокойно. — У меня есть кое-какие соображения, хотелось бы обсудить их с тобой. Праздники меня доконают. Пора бы заняться делом…

Немного позже, чтобы никто не помешал мне, я направился не в свои покои, где мог теперь оказаться кто угодно, даже Гвенивер, а во временно опустевшие покои Мерлина, где меня встретила только скучающая королева Мэб — подросшая грациозная кошечка, черная как уголек.

Я придирчиво оглядел помещение — толстые стены, узкие окна, вещи в комнате просто удобные и обычные и будто случайные, ничто не указывало на то, кто обитал здесь. Кроме черной кошки. Верно. Никто же не собирался тут обживаться. Или где бы то ни было еще?

Я уселся в кресло перед столом и, не включая передатчик, задумчиво посмотрел в сводчатый потолок. Королева Мэб, громко мяукнув, вспрыгнула мне на колени и выпустила коготки, чтобы надежней удержаться. Я засмеялся и подхватил ее на руки, ласково почесывая за ушком.

— Скучаешь, Тарси?… — спросил я беззаботно, и осекся. Кошка обратила ко мне загадочные золотистые глаза. Как-как я ее назвал?.. Королеву Мэб? Королеву сновидений?..

Я осторожно поставил разочарованно мяукнувшую кошечку на пол, и потянулся к передатчику. Немедленно выскакивать из комнаты — глупо, да и не помогло бы. Кругом только призраки. А оставаться в одиночестве было уже невозможно. Мне нужен был кто-то если не живой, то хотя бы такой же, как я. С кем можно было поговорить, не чувствуя отделяющих намертво стальных стенок. Будь это время, разные миры, или просто ложь.

VI. Сны

— Проснись! Проснись! — кричала Гвенивер.

О черт… Кажется, я ударил ее… Что-то упало. Я знал, что это была она. Так и знал, что этим все кончится… Ну, как фантазии? Хорошо швыряться ими по комнате?

Не очень-то хорошо… Верно?

— О боже. Прости. Я принял тебя за… Неважно. Тебе лучше не знать…

Гвенивер поднялась на ноги, все еще осторожно прикрываясь рукой, но в ее голосе не было страха, только искреннее беспокойство и любопытство.

— Что тебе приснилось? Артур?

— Просто сон. Одна жуткая тварь…

— И тебе часто снится такое?

— Да… Знаешь, Гвенивер… — в приглушенном свете бронзовой жаровенки, спасающей от ночной сырости, я разглядел то ли тень, то ли наливающийся вокруг ее левого глаза синяк. — Наверное, будет лучше, если мы найдем тебе другую спальню. Сделаем ее чудесной, удобной, и я не буду тебе мешать…

— Ну что ты, как так можно?..

Нда… я снова посмотрел на ее левый глаз. Определенно синяк. Она вдруг ойкнула от какой-то догадки:

— Это медведь? Тебе снился медведь, правда?

— Э… да… — от такой простой лжи стало легче. Как будто это на самом деле было так. Гвенивер улыбнулась, как будто удар, который она получила, ничего не значил. — Нет, — сказал вдруг я. Меня подзуживал какой-то внутренний демон. — Не медведь.

— Но ведь ты его совсем не помнишь? Может быть, во сне?..

— Может быть. Но нет. Ты помнишь, что я говорил в самом начале? О памяти, скрытой в полых холмах?

На ее лице закономерно отразился суеверный страх. Еще бы, среди ночи говорить о таких богомерзких пакостях… Да еще когда мне снится черт-те что, а может и вовсе — вселяется нечто… Вот теперь Гвенивер испугалась. Я отметил это с чем-то похожим на мрачное удовлетворение.

Когда я поднялся, она едва не шарахнулась в сторону — не то чтобы всерьез, рефлекторно, неуправляемо, будто спала, и ей могло присниться что-то страшное, но я прошел мимо, к столу, и открыл стоявший на нем большой резной ларец с секретом.

Хитрым замочком «ящика Пандоры».

В нужным отделении я нашел нужный флакончик и вернулся к ней. На этот раз она уже не вздрогнула, успев успокоиться.

— Что это?

— Просто хорошее снадобье. Надо же мне исправить свою оплошность.

— Такое случается, — она великодушно попыталась улыбнуться.

— А не должно, — сказал я твердо, снимая пробку. — Покажи мне, обещаю, теперь я буду нежен и осторожен.

— Ой… — сказала с легкой тревогой Гвенивер, когда состав был наложен. — Холодно!..

— Только не трогай, — я аккуратно поймал ее машинально поднятую руку. — Не бойся, сейчас это пройдет, и не будет ни боли, никаких следов к утру. Совсем. Тебе не придется быть снисходительной, говоря, что «так бывает», и объяснять кому-то, что это случайность. Просто — как будто ничего не было.

— О, — произнесла негромко Гвенивер после как-то вещественно прозвучавшей паузы. И снова едва удержалась, чтобы не коснуться рукой лица. Ее глаза приняли задумчивое выражение, будто она изо всех сил пыталась почувствовать то, чего ни почувствовать, ни увидеть не могла. — Совсем никаких следов…

— Верно.

— Гм. — Она скользнула по мне взглядом, и я ощутил себя странно уязвимым. — Это магия?

— Да нет, просто снадобье.

— Это магия, — слегка кивнула она своим мыслям. — Твои полые холмы. Вот почему у тебя нет шрамов. Их «как будто не было».

Я пристально посмотрел на нее и улыбнулся. Собственно говоря, именно это я и хотел ей сказать. При этом, как будто, не говоря. Последовательностью слов, действий, тоном, сменой тона, сменой темы. Ничего удивительного в том, что она догадалась.

— Каких чудовищ ты видел? Расскажи! — спросила она вдруг с совершенно детским любопытством.

— Ну нет! — рассмеялся я. — Иначе больше никогда не уснешь!

— Ты меня дразнишь! — вздохнула она облегченно и шутливо надула губки.

— Ну конечно!

И я поцеловал ее несчастный висок, от меня же недавно и пострадавший, и дальше нам стало совсем не до кошмаров — как будто их никогда и не было.

Жизнь-сказка с волшебными королевствами шла своим чередом, размеренная, беспечальная, и такая удивительно простая, когда, наконец, в нее стало возвращаться что-то почти раздражающее и кажущееся неуместно чуждым. Хотя — это ведь было здорово, что возвращалось.

Вернулись колдуны — из своих «полых холмов». А нервничать я, как обычно, начал заранее, зная об их подходе. Они будто хотели все разрушить. Я почти чувствовал враждебность.

Непременно разрушат. Как острая стальная струна, попавшая вместо нити в станок для ткущегося гобелена. Все разорвут, не по своему желанию, а по роковым законам физики. Неизбежно. И я ничего не смогу с этим поделать. И не смогу от этого сбежать.

А тут царили мелкие склоки, легко разрешаемые, как детские игры. Шли вполне серьезные «битвы за урожай», наполнявшие сердца вокруг весельем и радостью, и надеждами на будущее, которое — было ли? «Наконец-то ясное завтра» — такое близкое и такое мифическое, что от его невозможности хотелось перерезать себе горло. Но пока мы с Гвенивер осваивали соколиную охоту, летели сами вскачь, вслед за птицами, будто разрезая прильнувшие к земле небеса — океан простора и воздуха. И мимо проносились птицы, а иногда и шальные стрелы, и это был всего лишь свист ветра, и больше ничего.

Но любые каникулы пролетают быстро, и потом приходится признать, что это был лишь сон. Но в каждом таком сне — будто целая жизнь. Со своей юностью, расцветом, старостью и концом.

Они и выглядели ужасающе диссонансно и чуждо. Удивительно, что они не вызывали суеверный ужас одним только… но ведь вызывали же. Одним только видом. Хотя трудно было зацепиться за какую-то конкретную деталь, чтобы сказать, что здесь вопиюще не так. Дыхание чужого мира, режущее этот — по-живому.

— Ты как будто не рад, — беззаботно прощебетала Линор, пока я провожал ее до ее временного обиталища. — Выглядишь испуганным и виноватым. Что ты тут без нас натворил?

Внутренне я тут же поднялся на дыбы.

— Ничего! Уж «без вас», конечно, совсем ничего!

Линор остановилась и посмотрела на меня вприщур, будто в прицел винтовки.

— А что так свирепо?

Я обнаружил, что у меня дрожат руки, всерьез, не на шутку, и сжав кулаки, чтобы унять дрожь, постарался успокоиться.

— А ну-ка… — Она толкнула створку и затащила меня в открытую дверь. Я позволил ей протащить меня через всю комнату, мягко подтолкнуть к стулу и усадить.

— Эрвин, что случилось? Тебя трясет. — Ее руки лежали у меня на плечах, будто тоже помогая мне сдерживаться. Взгляд серых глаз был внимателен и обманчиво спокоен. — Ну что опять?

— Не хочу об этом говорить. Полная ерунда. Просто не могу разобраться…

— Хочешь.

— Ладно. Что случилось? Обычная человеческая счастливая семейная жизнь.

Она кивнула, все еще не понимая и не принимая всерьез.

— Да, я помню. Политический фиктивный брак… скоро все кончится и не надо будет притворяться. — Ах, какие мы благоразумные, спокойные и понимающие!..

— Притворяться?! Фиктивный! Черта с два!

Ее руки на моих плечах крепко сжались.

— Что значит «черта с два»?

— Не понимаешь? Не фиктивный. Самый настоящий. На полную катушку! — глаза Линор непроизвольно потрясенно расширились. Хватка ослабла.

— Но она же…

— Что?! Игрушка, по-вашему?!

Линор с каждым мгновением выглядела все потрясенней. Она нервно облизнула губы, явно не зная, с чего начать возражать.

— По-твоему! — вспылила она, и отпустила меня, будто оттолкнула. — Да как ты мог?!..

Я на мгновение прикрыл глаза.

— А вот мог. Для вас что, открытие, что я не всегда в себе?

На лице Линор вспыхнула ярость.

— Это что, такой демарш?! Показать, что все должны с тобой возиться, чтобы только ты не устроил черт знает что, на что у тебя, по твоему мнению, всегда есть индульгенция?! Показать, что все сволочи, раз бросили тебя одного на пару недель?! Да как мы смели, а?! А кто, черт побери, влез в короли себе на забаву? Тебя просили высовываться?! Нет! Так что это теперь за истерики на всю вселенную?!

— Пристрели меня!

— Иди к черту!

— Ты думаешь, я шучу или выделываюсь?

— Именно последнее!

— Ладно. Я урод. — Дрожь вдруг улеглась, и я вздохнул спокойнее. — Я все равно не смогу тебе этого объяснить. Себе-то не могу.

Она вдруг смягчилась.

— Прости, я знаю, стресс ищет выход…

— Да пошел он к черту, ваш стресс! Ты не понимаешь. Я не хочу считать ее игрушкой. Она — как этот мир. Весь целиком. Может быть, он не то, что мне нужно, но я окунулся в него, вжился, полюбил, неосторожно, неожиданно! Глупо. Я не должен был этого делать. Но к чему я никак не могу сейчас относиться всерьез, это к словам «должен» и «не должен». Я перестаю их понимать, и ни от кого другого не смогу услышать, неважно, насколько это будет верно. Даже от себя самого не могу. И зачем я все это несу? Что бы я ни сказал, звучит глупо, потому что это и слишком много для того, что я хотел бы сказать, и слишком мало.

— Гм… э… — рассудительно пробормотала Линор, пытаясь сохранять спокойствие. — Если рассуждать логически и примитивней, у тебя это первый брак, и он эмоционально сильно тебя задел…

— Не смеши меня! Первый! В дюжинах разных столетий — я знаю, как это бывает. Неважно, я там был, не я, я просто знаю! Все, что мы помним — все наше!

— Это не одно и то же тоже!

— Как мне это надоело!.. Если наша память — не наша! Если наши знания — не наши! Если наши жизни — не наши! Даже наши собственные! Тогда что это все такое? Занавеси для пустоты? Вечной? Всегда и везде? Здесь и сейчас. Каждое мгновение. Постоянное осознаваемое небытие! Мы можем все, мы знаем все, но нас не было, нет и не будет!

— Знаешь что? — изменившимся голосом сказала Линор. — Меня все это доконало. Надо срочно забирать тебя отсюда.

— Через мой труп! — рефлекторно ответил я, почти что к собственному удивлению.

— Желаешь — через все наши? — едко поинтересовалась Линор.

Я покачал головой и поднялся. Она не стала меня останавливать. От этого мне стало грустно. Но от любого другого исхода — было бы так же. А еще, я был уверен, что и ей тоже — грустно. А ведь они только что вернулись с очень важного дела. С победой. У этой задачи не было удовлетворительного решения. Даже если я утоплюсь в пруду, и то едва ли кому-то станет легче и радужней на душе.

Разве что Константину. О! Благослови боже, врагов наших! Хоть им мы можем иногда доставить радость.

Недавно я думал, что меня добьет война. Кажется, теперь меня добьет мир.

Разобравшись с парой стопок донесений, многие из которых состояли из пары строк, но каждая в своем особом шифре, о котором сразу не догадаешься, и о котором даже не подозревал отправитель, и переговорив с Галахадом, сообщившим, что они уже почти под самыми стенами, я выбрался во двор, поближе к воротам. Вот почему-то команду с севера я ожидал с большим нетерпением, чем «волшебников».

Впрочем, я ждал и их, скорее уже после их появления как будто все изменилось, сомнения и неудовлетворенность перевесили ожидания. В конце концов, они уже были здесь. И об этом не нужно было беспокоиться. Надежно. Точно. И слава богу.

Солнце немного потускнело. Еще не думая садиться. Просто набежали облачка.

По двору сновали люди, а я старался им не мешать, ведь многих из них парализовывало одно мое присутствие. Прокрадываться, было, конечно, бесполезно, так что я просто напустил на себя мечтательный отсутствующий вид, показывающий, что я не хочу, чтобы на меня обращали внимание, и сам его ни на кого не обращаю.

Я так хорошо разыгрывал рассеянность, поглядывая то на небо, то на верхушки башен, то в землю, что когда передо мной вдруг выскочил Гамлет, с трагически выпученными глазами, я даже не понял, откуда он взялся.

— Да как ты мог! — выпалил или булькнул он.

— О, боже мой… — проворчал я. Судя по всему, он успел поговорить с Линор. — Какого черта, это моя личная жизнь! Какого дьявола это всех так волнует?! Потому что у всех ее просто нет?!

— Но она же еще ребенок?! — Гамлет пытался буркать все это приглушенно, и оттого говорил неразборчиво, хотя тихо у него все же не получалось. Но в любом случае, пока я старался «никому не мешать», все старались не мешать мне, и слишком рядом никого не было. Так что вполне было достаточно и этого.

— По каким меркам? По здешним? Ха! Да она старше меня на три тысячи лет! И уже намного старше Джульетты! На целую одну седьмую ее гипотетической жизни или на четырнадцать процентов…

— Не валяй дурака! Это же Гвенивер!

— Ну да. И что? Кто-то был не в курсе, что я женюсь?

— Она же несовершеннолетняя!

— Опомнись, в каком мы веке?! Какая разница, я или любой другой проходимец на верховном троне? Я еще не худший вариант, я надеюсь… Леодегранс только и мечтал выдать ее замуж. А думаешь, окажись на моем месте Кадор, его бы что-то остановило отдать ее за Константина?

— Но ты-то не любой другой, идиот! Ты из другого мира, и все отлично понимаешь! Ты не можешь себя вести как любой человек отсюда!..

— «Не вправе он, как всякий человек, стремиться к счастью!..» — воскликнул я со злостью. — Почему?!

— Потому что ты скоро исчезнешь отсюда!

— Кто тебе, черт побери, сказал?

Гамлет уставился на меня с таким изумлением, что я сам слегка удивился. Неужели эту часть Линор пропустила? Или он не поверил? Или прослушал?

— Ты… Ты… Да ведь «Янус» уже в порядке!

— Я знаю! — заверил я.

— Псих.

— Не новость.

— Идиот.

— Все относительно. В каком-то смысле — несомненно.

— Не прикидывайся. Это… да ты просто врешь! Врешь всем, врешь нам, и может, самому себе! Ты не думаешь тут оставаться на самом деле, правда? Тебя просто развлекает эта мысль! Тебе нравится что-то такое воображать! Играть в игрушки!

— Воображать?! Вся наша жизнь — пустышка!

— Ой, хватит этих капризов и манерничанья!

— Капризов?! Да! Пустышка! Мы скачем по мирам, не задерживаясь! Проскальзываем, как будто нет ни их, ни нас!

— Ты что, собираешься так же спятить как Линн?

— Я еще никого тут неотравил.

— Отравил! Идеями, надеждами, приручил, подчинил. Обманом! Они все пляшут перед тобой на задних лапках! Но это же все обман!

— Да…

— Да?

— И именно поэтому бросать их теперь подло.

— Черта с два! Подло было приручать!

Я помолчал секунду.

— Наверное. Но что сделано, то сделано.

Гамлет решительно кивнул.

— Поэтому я пойду и скажу ей это прямо сейчас!

Я недоуменно моргнул.

— Скажешь что?

— Что ты ее обманул, и тут не останешься. Ты самозванец, подделка, призрак, примеривший на себя роль короля, и решивший в ней остаться. Но теперь есть Мордред, и тебе придется уступить ему место!

— И ты думаешь, что его примут? Кому он нужен?

— Он тут на месте!

— Уже нет. С тех пор, как мы превратили это место во что-то другое. А не будь нас, может, и его бы тут не было.

— Я пойду и скажу ей!..

— Не городи чепухи!

— Я не шучу. Мы все уберемся отсюда прямо сейчас.

— О! Сам так решил? Один? Как? Что, с боем? Напугав всех до полусмерти? Да ты хоть с кем-то еще говорил об этом?!

— Это надо как-то закончить! Лучше немедленно! Разрубим гордиев узел!..

Гамлет повернулся с торжественным видом, будто собираясь заявить что-то во всеуслышанье…

— Стой! — вырвалось у меня, как будто я поверил во весь этот его бред. Под влиянием момента он вполне мог быть на такое способен. Да ведь одного диссонанса нашего тут присутствия вполне хватало.

— Попробуй, останови!..

— И остановлю. Ты правда хочешь причинить ей боль? Разбить ей сердце?

— Это сделал ты!

— Еще нет.

— Уже да! Все, что мог, ты сделал! Теперь пора положить этому конец!

— Стой! Ты несерьезно!

— Кто? Я несерьезно?! Проверь! — Он взмахнул рукой. — Я объявлю это прямо здесь и сейчас!..

— Прекрати пороть чушь!

— И не подумаю! Так вот!.. — он возвысил голос.

— Заткнись!

— Да, я говорю!..

В ярости я выхватил меч. Почти неконтролируемым движением. И не подумал пожалеть о нем.

— Ты замолчишь!

— Нет!

— Тогда я убью тебя к черту! — пообещал я.

— Неужели?! — Гамлет отскочил, и тоже выхватил бодряще скрежетнувший и свистнувший меч.

— Я не шучу, — предупредил я.

— Я тоже!

— Отлично! — и под кажущиеся такими далекими, чьи-то испуганные вопли, я напал на него.

А ведь кстати… не такой плохой выход. Кто-то из нас может убить другого. И это единственная вещь, которая может объяснить и извинить все. Посмотрим, какие это игрушки!

Я ударил его мечом, совершенно не пытаясь быть осторожным. Не то чтобы всерьез пытаясь убить, но без осторожности — захочет, так сумеет уклониться или парировать. Еще удар, еще!..

— Да ты соображаешь?!.. — возмутился он наконец.

— Нет! — мстительно ответил я.

— Чокнутый! — его меч пронесся слишком рядом, уже угрожающе. Это меня разозлило. Я тоже ударил серьезней. Гамлет протестующе вскрикнул и ответил очень «неосторожным» ударом, от которого всерьез пришлось уклониться мне. Странно. Мне это понравилось. Понравилось, что удар был настоящим, что это был бой на равных. Ну наконец-то!.. Не какие-нибудь разнесчастные саксы, не драконы и не мифические великаны, которые могут продержаться против нас «целых две минуты». А кто-то абсолютно мне равный, и по силе, и по знанию, и по возможностям хотя бы даже в любой момент устроить тут какой-нибудь взрыв, который оставит вместо нас во дворе только глубокую воронку. Я одновременно хотел убить его, и радовался, чувствуя странное громадное облегчение, и был ему за это благодарен. Да, даже за желание его убить!

Отовсюду неслись крики, кто-то все время попадался под ноги и тут же отлетал прочь. Нет, пострадавших не было, на это нам реакции хватало, даже без особого обращения внимания, пока мы с Гамлетом увлеченно гоняли друг друга по двору, выбивая искры из подворачивающихся колонн, стен, булыжников или бортика фонтана посреди двора, служившего одновременно поилкой лошадям.

Но вдруг во все это врезался совершенно инородный звон, одновременно сбивший движение и моего клинка, и вражеского — третий меч, нахально вклинившийся посередине. Одновременно мы остановились и развернулись к тому, кто его держал, не то, чтобы забыв друг о друге, но ненадолго прервавшись. Возможно, чтобы вместе устранить помеху.

— Это еще что?.. — осведомился я, и увидел Мордреда, который опустил меч и вместо него встал между нами сам. — Убирайся! — велел я, впрочем, не слишком недружелюбно.

В глазах Мордреда горел азарт. В походе он загорел и превратился в гору мускулов, в которой никто бы уже не заподозрил выкормыша монахов. Собственно, пожалуй, за последние недели он стал крупнее меня, и еще больше стал от меня отличаться, или… черт. В чем-то, стал еще больше походить.

— Прикажи мне! — парировал он, как будто я только что этого не сделал. Я глянул поверх его плеча на опешившего Гамлета, таращившегося на него во все глаза, опустил меч и покосился в сторону, на Олафа, ожидавшего наготове с деревянным ведром, доверху полным воды… где он его только взял? Вода-то понятно, что из фонтана, у которого мы все остановились — в центре красовалась здоровенная рыбина с разверстым ртом-чашей, из которого и била струя воды.

— Если прикажешь, я буду сражаться за тебя! — с отчаянным задором заявил Мордред. — Но ты не можешь подвергать себя опасности! — Как будто его кто-нибудь спрашивал.

— А ты — можешь? — поинтересовался я из чистого любопытства.

— Я — никто, — повторил он спокойно свои какие-то давно сказанные слова. «Я — никто» — слова Мордреда. «Меня не существует» — слова Гарета. И я все еще думаю, что у меня какие-то особенные проблемы, сильно отличающиеся от простых человеческих?

— Нет никакой опасности, — заверил я. — Мы только упражнялись. — Гамлет за спиной Мордреда будто стал сдуваться как воздушный шарик. С облегчением. — Ведь верно, Ланселот?

Ланселот откашлялся.

— Да, правда, — выдавил он насквозь фальшивым тоном, и принялся припрятывать меч в ножны, настороженно, впрочем, поглядывая на меня — сделаю ли я то же самое? Или подло нападу, как только все расслабятся. Я просто опустил меч острием в землю и дружелюбно улыбнулся.

— О, — промолвил Мордред. — Прости. — Но с места сдвинулся лишь на полшага. И все еще выглядел более внимательным, чем смущенным. И ничуть не взволнованным. Будто ему было совершенно все равно. Он серьезно относился к своему «никто».

Насколько он все-таки похож на меня? Что ж, если и правда похож, в чем-то это даже лестно.

И я вдруг понял, что оттаиваю, или уже оттаял. Какое-то время назад. Как-то внезапно. И все на свете, будто, стало куда проще. Я снова взглянул на Гамлета, переводящего взор с меня на Мордреда и обратно с таким видом, будто у него двоилось в глазах — а ведь мог бы давно привыкнуть к странностям нашей бурной жизни. Но он, кажется, даже немного позеленел, как от морской болезни. Что ж, кто знает, может, у него были свои причины. Посмотрел вокруг, на столпившийся чуть в отдалении смятенный народ, на бледного хмурящегося Кея, растерянного Бедвира, прищурившегося Галахада, иронично сложившего руки на груди и склонившего голову набок, испуганную Гвенивер, которую крепко удерживала в объятиях Линор, на Антею, напряженно стискивающую в руках свой «волшебный» жезл, которым она могла оглушить кого-то из нас, но понятия не имела, чем это может закончиться.

Все просто. И что бы там ни было — в сущности, неважно.

— Все отлично, Мордред, — сказал я, на самом деле это чувствуя. — И я чертовски рад, что вы вернулись!

Олаф спокойно отставил полное ведро в сторонку. Вода в нем только тихо колыхнулась.

И раз уж мне вдруг стало все равно, что происходит, я не стал разговаривать ни с кем, для кого это, как будто, имело значение. Я ушел вместе с Антеей, так и не пустившей в ход свой жезл — поблагодарить ее за это, а заодно — она казалась самой отстраненной из всех, а мне не хотелось погружаться снова в тот замкнутый круг, который, кажется, начал размыкаться. Нас тут же все оставили в покое. И ради меня, и ради ее жезла. От всех волшебников старались держаться подальше. А от нее, пожалуй, особенно. От Мерлина с Морганой, при мне, все равно ведь не увернешься.

— Что у тебя за проблемы с твоим Танатосом? — озабоченно спросила Антея.

— С кем? — переспросил я рассеянно.

— Ты знаешь. Ты ведешь себя так, как будто очень хочешь, чтобы тебя убили. Осознанно или нет. О, сознательно ты этого, наверное, не хочешь и ловко выбираешься из всех ловушек, которые сам же себе и подстраиваешь. Но подстраиваешь их снова и снова. Так не может долго продолжаться!

— Ну и прекрасно, должно же это как-то закончиться.

— Я не только о том, что происходит сейчас, а о том, что творилось тут с самого начала. Стать королем — это что, не сублимация идеи о самоубийстве?

— О!

— Высунуться и стать мишенью.

— Но послушай, делают же это все время нормальные люди… Или ты думаешь, что они все ненормальные?

Антея вздохнула.

— Ну что поделать, у всех есть Танатос. В той или иной степени… Лучше бы, конечно, ты сам догадался, ты же у нас умник. А теперь только закрываешь окошки в своей голове и продолжаешь улыбаться. Видел бы себя со стороны, сразу бы все понял… — Антея наконец пригляделась получше. — О нет, ты же знаешь, да? И давно?

— А что толку, если я не могу изменить мир?

— Проблема в тебе, а не в мире!

— Да вот нет, как раз не во мне. Хотя все это — всего лишь «нормально».

И еще раз не во мне — Антея опоздала со своими откровениями. А вот Гамлет успел — тем, что мы едва не лишили друг друга жизни, и это так неприлично меня обрадовало. И вернуло чувство настоящего равновесия. И успел Мордред. Тоже восстановив равновесие, другое — как столкновение с зеркалом. Неважно, насколько это верно на самом деле, но — и в самом деле — а кто еще меня остановит, кроме меня самого?

VII. Пандора

Месяц пролетел незаметно. И сказочно спокойно. Мы потихоньку возились с расчетами и даже кое-какими экспериментами в удаленном доступе, по-дружески не забывая о королевстве, но не пытаясь сделать с ним ничего особенного. А в самом деле, что еще? Войны на этот год кончились, и появилась какая-то определенность. Пусть и иллюзия определенности. Какая-то инерция все равно ведь появилась. Может, дальше кому-то будет проще, и это уже неплохо. А пока — полоса стабильности. Целый «золотой век», умещающийся в одну золотую пору, окрашенную осенью, с начинающей естественным образом осыпаться листвой. Чуть больше месяца на весь этот «век».

Гамлет, конечно, ничего не рассказал ни Гвенивер, ни кому-либо еще, он все же был не настолько сумасшедшим. А сама Гвенивер была потрясена встречей с Мордредом, настолько на меня похожим. Да и много кто был потрясен этим — и впервые его увидев, и заново. То, что это не вызвало бури, объяснялось все той же инерцией. Хотя это могло бы стать уже последней каплей в творящемся с самого нашего прибытия на эту землю сюрреализме.

В походе на Север Мордред, конечно же, отличился, проявил себя с наилучшей стороны и все в таком духе. А многие местные жители, разумеется, даже принимали его за меня. Гавейн и Галахад не находили нужным препятствовать распространению этих слухов, наоборот, они их поощряли, и с удовольствием использовали как дополнительный стратегический психологический фактор. И им легче, и меньше крови. Достаточно ли было этого, чтобы Мордред мог стать когда-нибудь хорошим королем? Понятия не имею. Некоторые вещи должны, наверное, просто случаться, неважно, готов к этому кто-то или нет. Случайность, провидение, «афера века». Все это может завязать вокруг себя реальность в узелки закономерности, но все это может и не произойти.

— А ведь если задуматься, — как-то вслух рассуждал Гамлет, — в наши времена тоже было полно загадок. Да и анахронизмов… Взять, например, все эти звездные королевства. Денеб — королевство. И Вега — тоже королевство! До недавнего времени. Что такое полвека? Даже меньше. Правда, некрасиво там как-то все кончилось. Есть предположения, что наследник престола сам велел перебить всю свою семью. А через несколько лет почему-то взорвался весь королевский дворец, с ним вместе, и Вега стала республикой. Но что там произошло — тайна покрытая мраком. Правда, похоже, скоро можно будет посмотреть, что там случилось. Ведь полвека уже пройдет!

— А еще, какое-то время, когда мы вернемся, будет отсутствовать буфер, — напомнил Фризиан.

— Это неэтично! — нахмурилась Антея. — Еще могут быть живы многие люди, жившие в то время, и вмешиваться во все это будет неправильно и незаконно. Теоретическая возможность проникновения в события полувековой давности не означает, что мы можем делать все, что захочется. В таких случаях лучше бы выдержать все лет сто, чтобы не разрушить собственные закономерные процессы. Не в физическом смысле, а социальном…

— Как незаконно расследовать преступления, — с убийственно серьезным видом скорбно кивнул Фризиан. — А вдруг убийца, не дай бог, найдется?

— Ну а тут мы законно? — мягко поинтересовалась Линор. — Не в физическом смысле, а социальном. Хотя, конечно, в случае с Вегой все настолько странно и неприятно, что даже не хотелось бы ворошить… В конце концов, что и зачем мы могли бы изменить?

— Не могли бы, — сказал я. — Во-первых, мы попросту попадем уже не в свой поток. Все будет очень похоже, но где именно будут расхождения — не знает никто. Вплоть до «другого убийцы». Поэтому бесполезно будет всерьез на это опираться… — Я заметил удивленные взгляды, и непонимающе поднял брови.

— А зачем опираться, да еще всерьез? — спросил Олаф. — Это ведь будет не расследование. И едва ли это будет иметь какое-то политическое значение.

— А зачем тогда?.. Антея только что говорила о социальном. Наверняка — в политическом смысле.

— Да-да, — подтвердила Антея и морщинки на ее лбу разгладились. — И ведь все-таки, это будет очень близко. В сочетании с другими фактическими данными, это может иметь и полновесные политические последствия. На самом деле вероятность «другого убийцы» при такой близости к нам будет мизерно мала. Оговорка в таком роде будет не более чем «политической вежливостью» с нашей стороны.

— И осторожностью, — добавил я. — Только не говорите, что это я придумал про расследование, речь о нем зашла раньше.

Фризиан что-то насмешливо просвистел сквозь зубы.

— Граждане, а вам не смешно оттого, что мы обсуждаем темную политику Веги, и этично ли будет в ней копаться, при том, что само наше исчезновение и внезапное появление в другом секторе Галактике будет иметь самые полновесные политические последствия? По-моему, нам всем будет не до Веги!

— Слышь-ка, — Олаф иронично склонился над столом. — И где тут тебе граждане? У нас тут античный полис или времена Французской революции?

— Да пусть будут граждане, монарх не против, — заверил я и все засмеялись.

Линор нажала на пару кнопок внутри резного ларца, из которого лился флюоресцирующий свет, и закрыла крышку.

— Но кажется, нам и правда будет не до Веги…

— Но тайны, загадки! — воскликнул Гамлет, явно находящийся в романтическом настроении. — Ну а Денеб? Как, по-вашему, тоже монархия в последнем поколении? У королевы нет наследников, она никогда не вступала в брак, хотя это ведь не шестнадцатый век, супруг никак бы не мог покуситься на ее власть…

— А что пример Веги? — перебил я.

— А что пример Веги? — повторил Гамлет, но уже с другой интонацией, не ироничной, а именно вопросительной.

— Помнишь упорные слухи, что все дело было не в ее последнем правителе, а в воздействии на него как раз через брак? Помнишь королеву Лорелей?

— «Прекрасная дама без пощады…» — не удержавшись процитировал Олаф и улыбнулся.

— Именно.

— Слухи, — пожал плечами Фризиан, и недоверчиво отпив разбавленное вино из чаши, отставил ее в сторону. — А может, и нет. Но без слухов ведь никогда не обойдется, что бы там ни было. Похороним информацию в дезинформации — и никто там уже не откопает истины.

— Мы можем, — заметила Антея.

— Неэтично! — жалобно заметил Фризиан. Антея покачала головой и возмущенно закатила глаза, усмехнувшись.

— Все всегда возможно, — отмахнулся я. — Может быть у нее паранойя. Я примерно представляю себе, как это бывает. Почти коллеги, как никак. — Все снова засмеялись. А потом замолчали.

— А что с браком? — спросил Гамлет после некоторой паузы.

— Вот теперь он, кажется, стал фиктивным, — ответил я. Не разбирая, о чем он спрашивал.

Гамлет кивнул, не комментируя.

— А на Веге? — спросил Олаф.

— Ну, ты же все знаешь. Всегда может найтись кто-то со стороны и повлиять на что угодно.

— И поэтому королева Денеба собирается стать последней королевой? Сознательно?

— Может быть.

— Но есть же у нее какие-то другие родственники.

— Есть, конечно.

— Тогда какие могут быть проблемы? И между прочим, если подумать, зачем ей брак? По традиции? В любой момент ее могут официально клонировать, с любыми заданными модификациями. Надо же, наконец, идти в ногу со временем. Подумаешь — что прежде этого не делалось.

— Проблемы только в законе.

— То есть?

— Все зависит от завещания. А известно, что оно существует, но никто не знает его содержания.

— Ну, при желании, разве это может что-то значить?

— Но желаний-то много.

— А. В некотором смысле, понимаю… Это все легенда о денебских принцах?

— М? — вопросил Гамлет.

— Которых унес медведь! — вставил Фризиан. — Это только слух, что на самом деле, наследники у королевы есть. И они указаны в завещании. Это же общеизвестно.

— Ну да, — разочарованно протянул Гамлет. — Желтая пресса… Кстати, мне нравится идея с клонированием. Просто и элегантно. И без проблем.

— А при чем была желтая пресса? — не понял Фризиан.

— Ей такое нравится. Всякие тайны и заговоры. Я вообще не думаю, что это правда. Скорее, просто отговорка — шутка для прессы. А она уж — пусть думает, что хочет и ищет, где хочет. Пусть хоть обыщется. Отличная брошенная кость. Столько всего напридумывать можно, а в это время как в анекдоте: «на чердак, и работать, работать, работать!» Я слышал двадцать пять разных версий на этот счет.

— Ого! — воскликнула Антея, смеясь, — ты что, еще и следил за ними и считал?

— А почему нет? Легенды и мифы современности — это так забавно. И очень умиляет — люди совсем не меняются! Что три тысячи лет назад, что пять тысяч, что столько же вперед…

— Ну, насчет вперед говорить трудно, тут ты погорячился, — уточнил Олаф.

— Дедуктивное прогнозирование, — сказал Фризиан. — Раз все время так было, так и будет дальше — от общего принципа — к частному предположению. Люди не меняются.

— А люди там будут?

— Ты меня спрашиваешь? Да, будут. Попробуй, опровергни.

— «Тысячеликие герои» всегда в строю. — Олаф зевнул. — Как-то сразу даже скучно стало. Колупаешься, колупаешься, а все равно все одно и то же.

— Именно поэтому меняются только участники и зрители, а не действо. Зато постоянно, — обнадежил я.

— Прекратите, — проворчал Гамлет. — От вас уже морская болезнь!

— Ути-пути, — усмехнулся Фризиан. — А ты родом деятельности случайно не ошибся? У нас тут всегда морская болезнь и попытки представить себе вечность, да еще вариативную — по вертикали, по горизонтали, и, наверное, под всеми углами. А шкалу координат мы позовем нарисовать Эшера. А потом приведем ее в динамическое состояние!

— И все равно все будет то же самое, — меланхолично проворчал Олаф.

— Все относительно! — дипломатично заметил Фризиан. — И да, и нет.

— Есть только материя и антиматерия… — пробормотала отрешенно Антея, глядя куда-то в пространство, как будто одновременно вообще не слушала.

— К чему это мы? — спросила Линор.

— К тому, что когда мы вернемся, — сказал Олаф, — мы вернемся туда же, откуда отбыли, только предположительно. Вот только у нас будет зазор во времени, и мы вернемся несколько позже, а раз мы вернемся несколько позже, значит, мы вернемся уже все равно «в другую реальность».

— Не будет иметь значения, — уныло напомнила Антея.

— Почему?

— Потому что «зазор» будет соответствовать всего лишь пропущенному времени. Сколько можно повторять? У нас же тут не мистика какая-то, в конце концов.

— Нет, — сказал Олаф. — Просто знаешь, мы же тут все не переменные в формулах, а все-таки живые люди. Как бы. И для нас все зазоры могут иметь значение.

— Но жизни свойственно самовосстановление, — оптимистично заметил я. — И в этом смысле, «зазор» даже может «зажить».

— Вот! — тут же согласилась Антея.

— Кстати, — кивнул Фризиан. — И вообще, знаете ли — Вселенная — штука живая.

— До поры до времени, — проворчал Олаф скептически. — Вот как говорят все эти «древнюки», в самом начале всегда кроется зерно погибели!

— Ну и что? — хладнокровно вопросил Фризиан. — Если даже в погибели «все относительно»? Гм… и вариативно…

— Хм!.. — заметили почти все со знанием дела.

— А Мерлин все еще с Мордредом? — спросил Гамлет как-то фальшиво.

— Вероятно. А где еще ему быть? Инструктирует, наставляет, рассказывает про движенье небесных тел, и тел земных по бренной жизни…

— И никакой ревности? — провокация в его голосе была смешана с искренним беспокойством — он пробовал лед на прочность.

— С чего бы это? — улыбнулся я. — Между прочим! — меня вдруг осенило в шутку. — А чем не славная идея — забрать Мордреда вместо меня с собой? Потрясающее было бы приключение — и отличная моральная компенсация за то, что я занял его трон!..

Окруживший меня всеобщий дискомфорт можно было колоть вилкой. Ох, как они заерзали и засопели…

— Проклятье! Да это не претензия, — попытался я объяснить, засмеявшись. — Представьте себе абстрактно — как это было бы здорово и интересно! И уж точно никто бы не остался обиженным!..

Но всеобщее неодобрение только возросло. И эти скорбные взгляды, выражающие всю мировую печаль… Черт возьми, с ними даже не пошутишь, и не объяснишь, что это совершенно без задней мысли. На самом деле! Что же делать, если невроз уже у всех вокруг, кроме меня!.. Пришлось только вздохнуть и махнуть рукой посреди всеобщего совершенно дурацкого сожаления. Да смешно ведь уже! Эх, ну и ладно…

— Это была шутка!

— Да ладно, ладно, — промямлила Линор неприязненно, — не оправдывайся.

Ну как тут было не взбеситься?! Но я проявил чудеса адекватности, хотя и почувствовал себя обиженным. Даже если ты хочешь куда-то вернуться, и этого хотят другие, не всегда все так просто. Каждый хочет, чтобы это было сделано именно через ту дверь, которая, как ему кажется, будет подходящей… так, как он представляет, и никак иначе. Иначе — это же может быть опасно! Это дверь не туда! И вообще — попытка к бегству. Уклонение и дезертирство!

Ну что ж, остается только не обращать внимания и «делать, что хочешь».

— Не воображайте себя всезнающими наседками, — огрызнулся я. — У вас тоже все в порядке с неврозами! Ну и что мне теперь делать, если я — единственный нормальный человек?! — и вскочив с места, вышел за дверь.

Не без внутреннего посмеивания. Но иногда старые друзья впрямь кажутся слишком обременительными. Легче заменить на новых. Ни обязательств, ни предубеждений — что именно ты должен или не должен. Ни ты от них не ждешь ничего хорошего, ни они от тебя… Э… стоп, это я сейчас о старых или о новых? В любом случае — не ждешь ничего хорошего.

Нет, в самом деле, что за инерция и зашоренность! Что за страхи, даже если говорить об этом всерьез? Это же на самом деле не такая плохая идея! Сама ее возможность. Из-за которой теперь можно легче относиться к Мордреду, потому что у него не все еще украдено. У него может быть что-то, чего никогда бы не было, если бы тут не было нас! Причем такое!.. Что «ни в сказке сказать». Пусть это всего лишь возможность — все миры — это только возможности, и все возможности где-то осуществляются.

И я вдруг задумался еще об одной мысли, беспокоившей меня. Насчет Мордреда. Его обреченности быть королем, или быть глубоко несчастным, если этого не случится. Потому что это предопределено. Кем и чем предопределено? Сказками другого мира? Нашим собственным воображением? В преломлении всего этого, его к тому же зовут Мордредом, и это тоже что-то значит — что именно я для него главная опасность. А он — для меня. И это, конечно, нервирует. Но нервирует не только это. А просто сама обязательность. Пан или пропал, король или никто. А самого по себе «его не существует»?

Уж как случилось, теперь все зависит от него. В реальности мы все играем без репетиций, по первому разу. А все предсказания лживы и многосмысленны. Что случилось — случилось, и чем бы это ни было, это что-то неповторимое. На самом деле. Несмотря на все возможные вариации.

Увидев, что дверь в мои покои приоткрыта, я прокрался к ним на цыпочках, и заподозрил нечто еще более неладное, услышав поблизости от приоткрытой створки едва уловимый знакомый гул. Помимо этого — царила гробовая тишина.

Мерлин заходил зачем-то в мою комнату и оставил дверь открытой при работающем терминале? Что-то случилось? Надеюсь, он там один?

Я аккуратно отодвинул створку кончиками пальцев и заглянул в комнату.

И пораженно застыл, увидев перед открытым терминалом застывшую Гвенивер. Похоже, это застывание при виде чего-то совершенно необычного, было заразным — передавалось мгновенно, визуальным путем.

Она стояла и смотрела на него как завороженная. На непонятный ящик, из-под открытой крышки которого лилось «нездешнее» сияние.

Стараясь не издать ни звука, я очень плавно шагнул в комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

Она судорожно всхлипнула, вздрогнула, но обернулась не сразу — она будто боялась повернуться к терминалу спиной. Потом издала тихий протяжный возглас.

— Испугалась? — спросил я мягко.

Она повернулась ко мне в полном ужасе — отскочив на шаг в сторону, чтобы и ящик был не прямо за спиной, и чтобы видеть меня.

— Артур!.. Что это?!

— Как ты сумела его открыть?

— Я не… — в ее голосе звучал такой ужас, что в него можно было поверить.

— Тут был Мерлин?

— Не знаю, кто-то был!.. Мерлин?!..

— Не бойся ничего. Просто. Что случилось?

— Мне показалось, что тут кто-то есть. Я думала, это ты. Еще когда я открывала дверь, я услышала странный щелчок и потрескивание. Так бывает — от солнца… Я позвала, но никто не ответил! Я точно была уверена, что тут кто-то есть! — она была близка к истерике, но держалась все-таки изумительно. — Я не нашла никого, только это! И пустая комната!..

— И ты ничего не трогала?

— Нет… Как я могу тронуть ЭТО?!.. — Гвенивер нервно всхлипнула. — Если бы я тронула, я бы умерла? — спросила она неуверенно, и снова со страхом посмотрела на меня.

Я поверил ей хотя бы потому, что не представлял в роли искусного медвежатника и дешифровщика. Но почему-то и мысль о том, что Мерлин мог тут это оставить, куда-то стремительно улетучивалась. Наш Мерлин. Для него это сверхъестественно.

Что-то щелкнуло. Так бывает — «от солнца». Но на этот раз просто в моей голове.

— Скажи, Гвенивер, ты никогда не замечала, здесь, или где-нибудь еще, очень странного старика, тоненького, сухого, того и гляди унесет ветром. Седые волосы как паутинка — чистый одуванчик.

Она долго молчала, и пока она молчала, ее глаза становились все огромнее и огромнее, хотя это казалось уже совершенно невероятным.

— Кто он? — спросила она.

— Не знаю. — Хотя догадывался.

— Он в такой… коричневой тоге? — Она неопределенно повела руками, пытаясь изобразить его одновременно мешковатое и по-своему элегантное в своей простоте одеяние.

— Точно.

Гвенивер сглотнула.

— Видела сегодня. Кто-то смотрел на меня из галереи. Я заметила странного старика, которого раньше не видела. Он улыбался и кивал. Он казался безобидным и добрым. Только я не поняла, как он исчез, мне показалось, я только моргнула, а его уже нет. Я подумала, что много смотрела на солнце, а он был в тени, вот я и не поняла точно, как он отошел.

— А потом в коридорах ты его не замечала? Может быть, по дороге сюда?

Гвенивер покачала головой.

— Я не уверена. Я ведь не искала его. Даже если бы увидела, могла не заметить. Я думала, что здесь ты…

Ну конечно, зачем ей обращать на него внимание, и зачем бы ему показываться ей еще раз? Мы видели его только раз, и никогда больше не замечали. Удивительно уже то, что Гвенивер видела похожий образ, который исчез так же странно, как в тот раз, когда мы с ним сталкивались.

«Мы не одни» — очень тревожная мысль, постоянно стучащая молоточком внутри черепа. Паранойя, которую просто отодвигаешь подальше.

Я вспомнил и Оливье из Шампани, который оказался наблюдателем из другого времени, из ветви истории, которая не имела к нам самим уже никакого отношения, кроме того, что именно мы ее создали. И наблюдал он именно за нами, как за аномалией в прошлом его мира. И таких аномалий может быть бездна и в нашем собственном.

Оливье и призрак были даже чем-то похожи — тем, что оба напоминали «призрачные одуванчики», хотя во всем прочем между ними не было ничего общего. Между материальным и воинственным Оливье, которого мы знали много лет, и поняли, что что-то было не так, только когда он исчез, оставив интереснейшее прощальное письмо, и возвышенным доброжелательным старцем, от которого исходили странные электрические волны, и который недвусмысленно предпочитал заканчивать каждую встречу растворением в воздухе.

Если, все-таки, в этом мире больше настоящей магии… Но как тогда он умудрился потерять Мордреда? «Может быть, вы найдете то, что я потерял?» Почему Маэгон, да и Бран, были вполне стандартными, хотя и не всегда злонамеренными шарлатанами-умниками? А почему «Янус» здесь смеется?

Задумчивость на лице Гвенивер снова сменилась буйным страхом.

— Что теперь будет? Что все это значит?

А терминал все еще был открыт — собственно говоря — просто верхняя крышка ларца, под которой, как будто, ничего не было, только лился флюоресцирующий свет, в ожидании следующей команды. Не делая резких движений, я подошел, и плавно закрыл крышку.

Кажется, это был очень красноречивый намек? «Вам пора убираться».

Хотел бы я встретиться с этим чертовым призраком! Он вздумал принимать за нас решения? После того, как столько проворонил сам? Какое у него на это хоть подобие права?

— Артур!.. — голос Гвенивер был умоляющим.

Взгляд у меня, направленный на ларец, был сейчас наверняка очень злым. Но не к ней же я испытывал эту злость. А только к тому, кто так посмел ее напугать. «Он выглядел безобидным и добрым». Ублюдок из неясно какого мира…

— Это ничего, — сказал я успокаивающе. — Просто предупреждение. Для меня.

— От кого?!

От кого — неважно. То есть, важно — но попробуй, поймай!

— О том, что пора возвращаться к «своему богу»! — Интонация у меня, уверен, была стопроцентно богохульственной.

А может быть, я несправедлив? Может быть, он всего лишь любопытствовал, а Гвенивер ему помешала. Но зачем бы тогда ему показываться ей на галерее?! Кивать и улыбаться? Что он хотел этим сказать.

Еще один щелчок в голове. А если он имеет определенную свободу перемещаться во времени? Что, если для него это явление было не «до», а «после»? Что-то вроде принесения извинений за нечаянное неудобство?

Какой бред. Совершенно неудержимые фантазии. И почему у меня возникает такое впечатление, как будто я могу отчасти читать его мысли, просто представляя его. Всю его манеру, все его «электрические волны»? Может быть, он еще пытается таким образом нам «помочь»? Разобраться? Перестать сомневаться? Бедная Гвенивер… А ведь сомнений и правда, так много. Он знает, как трудно будет нам обидеть их намеренно, и потому подстраивает такое?..

— О нет, ты же не уйдешь! — жалко пробормотала Гвенивер.

— Я не знаю, — ответил я. — Может быть и нет…

Она бросилась мне на шею, будто хотела поймать, пока я не исчез, как призрак на галерее, и удержать.

— Ты не уйдешь!..

Кажется, я сказал сегодня Гамлету, что теперь наш брак стал фиктивным? Похоже, только в моих абстрактных планах…

Гвенивер бурно рыдала у меня на груди, я гладил ее по головке, ласково обнимал, утешая, и зажмурившись, и отчетливо представив себе призрак, сказал ему: «Если ты действительно хочешь помочь, не вмешивайся так больше! Не вмешивайся!»

Не знаю, почему я решил, что могу мысленно с ним разговаривать. А что значил тот случай, когда Пеллинор вдруг упал замертво, будто молнией сраженный? Я мог бы подумать, что то был заряд моей собственной ярости. А может даже, вмешался призрак? Тогда он был на моей стороне.

Сто-оп. Так осталось додуматься до «обратной версии». Что «я сам» открыл крышку ларца, пока мое… или… коллективное «бессознательное» разгуливало само по себе. Дивно! Призрак всего «Януса» — «дистанционно» разгуливающий по Британским островам и открывающий собственные терминалы (кому же еще это делать?..) пока другая его версия разливается в стенах станции мелодичным смехом! Это чистейшее сумасшествие!..

Но честно говоря, что-то в этой мысли вдруг стало вызывать потрясающий азарт…

VIII. «Забавные вещи»

— Сматываемся! — выпалил я воодушевленно, снова вваливаясь в «палату тайного совета». Заседавшие тут манекены подпрыгнули на месте от моего неожиданного вторжения. А в остальном тут ничегошеньки не изменилось — как сидели тут раньше, так и сидели. Прямо музей восковых фигур — аутентичные (хотя это еще вопрос — насколько аутентичные) старинные костюмы в соответствующем, безуспешно притворяющемся не фальшивым, интерьере. Только теперь тут был еще и Мерлин. Наш собственный, неважно Мерлин ли, зато совершенно точно — материальный.

— Так и будете тут сидеть, до самого нашего «антипришествия»? — нетерпеливо поинтересовался я.

Справедливости ради надо сказать, что я не дал им шанса успеть ответить и толком пошевельнуться. Оттого они и казались мне такими застывшими и замороженными. Выдержав паузу, которая была, должно быть, не длинней мгновения, и которую, возможно, почувствовал только я, я резко повернулся, крутанувшись на «каблуке», к Мерлину:

— Один вопрос! Ты же не заходил сегодня ко мне, чтобы заглянуть в мой терминал?

Мерлин ответил только озадаченным взглядом, подняв брови. Может, он и хотел что-то сказать вслух, но я сейчас реагировал быстрее. Тем более что и без слов все было ясно. Я энергично кивнул, поставив в воздухе мысленный восклицательный знак.

— Отлично! Значит, если только никто из нас не страдает раздвоением личности, у нас еще одна проблема с привидениями. И я думаю, нам стоит их всех забрать отсюда с собой и больше не засорять здесь пространство! А то становится уже не смешно.

— Делирий налицо, — с тяжелой мрачностью констатировал наконец сэр Гавейн.

— Налицо гениальность! — парировал я с возмущенной напыщенностью. — Только вы об этом не знаете! Помните призрака на холме, в тот день, когда мы убили несчастного дракона? Когда у меня дважды сломался меч — привет моему Танатосу, а, Антея?

— Не говори так! — напомнила, нахмурившись, фея Моргана. О, все в порядке! Разве мысленно я называю вас сейчас не по правилам? Просто так, для равновесия, чтобы призраки слишком не расходились.

— Ох, да ладно! Имена нами правят, а фантазии порождают призраков, которые смеются среди механизмов и бродят по холмам, как будто им больше делать нечего! Когда мы уберемся отсюда, они исчезнут вместе с нами. Это всего лишь побочный эффект.

Гавейн откашлялся.

— Повтори-ка еще раз, что именно теперь ты считаешь проблемой? Привидений?

— Да! Которые блуждают по коридорам и открывают ящики Пандоры так, чтобы их непременно кто-то увидел!

Я рассказал им о произошедшем, но реакция оказалась вялой. Мягко говоря.

— Ты меня пугаешь, — тихо проговорила Моргана.

— Да никого я не пугаю! — раздосадованно отмахнулся я. Мне не удалось произвести на них ни малейшего впечатления. Будто они оставались за ментальным железным занавесом. — Нет, я прекрасно понимаю, как это странно звучит, но ты можешь спросить Гвенивер, как все это произошло…

— То, что она обнаружила незакрытым твой терминал? И ты теперь списываешь это на призраков? Прости, но кажется, у тебя действительно огромные проблемы!

Я смотрел на Моргану, наверное, целую минуту. И никто все это время не нарушал молчания.

— Когда я говорю, что схожу с ума, мне никто не верит. Когда я говорю что не схожу с ума — тоже никто не верит. Что дальше, а?

— Просто прекрати вести себя как маленький!.. — Моргана, кажется, испытывала за меня страшную неловкость перед всеми — именно в этом выражалась ее забота. — Ты же выдумываешь? Сколько можно?

Я снова выскочил прочь из этой комнаты, со злостью хлопнув дверью. Хотя хлопать тяжелой дубовой створкой не так-то просто. Я, конечно, был перевозбужден, и это едва ли тянуло на норму. Но во всем прочем!..

Привалившись к упомянутой тяжелой створке, я яростно вперил взгляд в противоположную стену, тошнотворно толстую, каменную, основательную, с желанием раскрошить ее в пыль!..

И стены в это же мгновение вдруг содрогнулись от оглушительного раската грома, больше похожего на артиллерийский залп.

«Я сплю!» — подумал я чрезвычайно трезво и, нервно нашарив железное кольцо на двери, снова распахнул ее. Не оставаться же одному в коридоре. Который, к тому же, можешь невзначай обрушить неосторожным желанием. Надо же чем-то отвлечься.

— Знаете что… — прохрипел я.

Они, похоже, уже если не знали, то догадывались, так как с неподдельным интересом взирали на нижнюю часть Ланселота, торчащую из окошка, которое он буквально затыкал собой, увлеченно высунувшись наружу.

— Ого!.. — глухо донесся до нас его голос. — Тут такая штуковина в небе!..

— Летающая тарелка? — спросил я. Чем черт не шутит? — Прекратите уже делать вид, что не верите! Кому от этого лучше? Это же не мистика, это какой-то вид резонанса. Может, не у всех нас, но у меня это точно происходит. И когда нервы не в порядке, и в особых случаях, наверное, — «само по себе». Так что пока мы тут не натворили еще больших дел одним сознанием или подсознанием, надо действительно убираться, как только будет возможность.

— А может быть, стоит сделать наоборот? — поинтересовался наконец отец.

— В каком смысле?

— В таком, чтобы успокоиться, здесь и сейчас и, может быть, действительно более-менее сперва тут все исправить — одним только сознанием или подсознанием — раз уж мы так можем?

— Э… Послушай, если «призраки» начнут тут куролесить — я не уверен, что мы сможем по-настоящему всем этим управлять!

— Для начала — стоит успокоиться.

— Да неужели! — несмотря на затыкающего окошко Ланселота, что-то ощутимо сверкнуло, и он поспешно выдернулся обратно в комнату. Опять громыхнуло.

— Ну вот… теперь, когда я знаю, что мы на самом деле со всем этим резонируем, я даже остановиться не могу…

— Круто! — воодушевленно тряхнул головой Гавейн. — Мне бы так!

— Иди к черту…

Я вдохнул побольше воздуха.

— Там хоть тучи-то есть?

— Есть одна, — беззаботно весело подтвердил Ланселот. — Похожа на черную воронку и торчит прямо над замком! А больше ни одной!

— Дивно.

— Это просто совпадение, — нервничая, воскликнула Моргана. — Как жаль, что так не вовремя!..

— Не переживай. Я же знаю, что это реальность. Только резонансу это ничуть не мешает… Отличные спецэффекты. Когда-то и электричество сходило за мистику, а на самом деле — все обычно, объяснимо, закономерно. Вот здесь это так.

Нимье тихонько возбужденно подпрыгнула.

— В чем дело? Раздумываешь о том, кто придумывает наш собственный мир? Наше коллективное бессознательное, или чье-то постороннее?

— Там все может быть совсем не так!

— Кто знает, кто знает!..

— Там подобное знание может быть совершенно бесполезно! И бесполезно будет выдавать желаемое за действительное!

— Ага. — Если кто-то этого действительно желает.

— Такое знание тоже не совсем бесполезно, — рассудительно заметил Мерлин. — Давайте мыслить позитивно хотя бы напоследок, и посмотрим, что получится!

— Вот она! — усмехнулся я. — Магия в действии! Ничего, все равно уже недолго осталось!

— Давайте думать о хорошем.

— «Жизнь коротка — потерпи немножко!»

В ближайшие дни мы получили донесение из Корнуолла, о собирающихся там войсках. Не совсем нормальное явление по осени. Пусть и нельзя сказать, чтобы совсем неожиданное. Впрочем, войска пока никуда не двигались. Кадор и Константин как будто просто опасались нападения и тщательно готовились отразить его. Словно у них был какой-то достоверный повод остерегаться. И без слов всем должно было быть понятно, кого именно.

— Но ты ведь не собираешься на них нападать! — Кей выглядел недоумевающе и возмущенно.

— Конечно, не собираюсь.

— Но тогда какой смысл во всех этих полчищах? Они не захотят выглядеть дураками. Когда они соберут достаточную силу, им останется только напасть! Они понимают, что и для нас это очевидно. Выходит, они вынуждают нас напасть на них! И признать, что все их опасения имели основания, хотя их не было! — голос Кея напоминал глухое рыканье, если бы поблизости и так никого не было, он бы распугал всех случайных слушателей. Может, так оно и происходило, за дверями этого большого, прохладного гулкого зала. — Это очень плохо скажется на общем духе…

— Не вынуждают. Что они будут делать со всем этим войском зимой? Им все-таки придется напасть самим, чтобы не выглядеть дураками. И это очень плохо скажется на их общем облике.

— Ага. Но ведь мы-то войска не собираем! И значит, они будут в более выгодной позиции и даже смогут одержать победу!..

— Не будут в более выгодной позиции.

— Почему?

— Потому что будут выглядеть дураками и тогда, когда нападут. Не только, если останутся зимовать со всей своей армией. Кому они нужны? Кто их поддержит?

— Но кто остановит их вовремя? Они отлично знают, что делают!

— Думаю, что остановлю их.

— Как?

— Прокачусь к ним в гости — поговорю, выясню, что происходит, разберусь на месте.

— Значит, мы все-таки намереваемся собрать войска?

— Нет, не намереваемся. Я выеду с очень небольшим отрядом, этого хватит, чтобы разобраться.

— Но так же нельзя!

— Почему это?

— Ты просто напрашиваешься на предательство!

— Если они совершат его, им же хуже.

— Это каким же образом?!

— С какой стороны ни глянь… о них затем не вспомнят ничего хорошего!

— Если они победят — совсем неизвестно! А повсюду снова воцарится хаос!

— А ты этого боишься, Кей?

— А ты — разве нет?

— Нет. Какая разница богам, что тут у нас происходит? Если они этого хотели,если это было предначертано — я здесь. Если они хотят порядка и процветания — почему не позаботятся об этом сами? Но нет, всегда происходит что-то, что нам только мешает.

Кей, грузно опершись обеими ладонями о край стола и свирепо хмурясь, посмотрел на меня исподлобья.

— Это пустые разговоры! И ты об этом знаешь.

— Знаю. Я сам — пустой как эльфийский холм. И сосуд, ожидающий вдохновения. Если корнуэльцы чего-то желают, пусть встретятся с этим, и пусть боятся своих желаний. Я думаю, что смогу с ними разобраться.

— В одиночку.

— Ага.

— А тебе не кажется, что в некотором роде они на это рассчитывают? Им же известна твоя склонность вести себя странно.

— И проигрывать с наименьшими потерями.

— Ты сказал — проигрывать?!

— Я имел в виду — выигрывать. Оговорился.

— Знаешь, Артур, если бы ты не всегда был таким, я бы спросил, что с тобой творится. Но иногда я просто думаю, что ты слишком много имел дела с силами, которые нам непонятны, и потому разговаривать с тобой — то же самое, что говорить с кем угодно, но только не с человеком…

— А вот тут ты совершенно прав.

— С ветром, с морем — я не знаю, есть ли у них разум… Может быть и есть, только нам никогда его не понять. Именно поэтому, — он сделал паузу, потом махнул рукой, — кажется, что ты не можешь быть здесь долго. Это просто не твой мир.

— Спасибо, Кей. Так и есть. Vita brevis. И все мы в этом мире только гости.

— Некоторые — больше прочих!

— И это правда… Вот только ты не прав кое в чем. Просто ты этого не знаешь.

— В чем же?

— Многое из того, что тебе кажется странным — совершенно обычно и объяснимо. И на самом деле, все это человек может себе позволить. Самый обычный человек.

— Ненадолго.

— На сколько понадобится. Дело привычки. Или необходимости, или представления о том, как будет лучше. Или знания о том, что у тебя есть козырь в рукаве, или чужого незнания о том, что его у тебя нет. Но на самом деле ты отлично знаешь, что делаешь, хотя со стороны так не кажется. — Только не можешь этого объяснить при всем желании. Если бы конечно, последнее возникло.

Кей помолчал, потом озадаченно моргнул и потряс головой, будто отгонял наваждение.

— Странно…

— В чем дело?

— Я вдруг сообразил, что ты на самом деле моложе меня. Давно об этом не думал… — Всего-то на тройку тысяч лет. — И правда привык, что ты как будто слишком хорошо знаешь, что делаешь, но ведь это может быть совсем не так. Только азарт и удача, но в этом нет ничего нечеловеческого. Кроме того, что это по-настоящему опасно.

«На самом деле нет», — подумал я. Все могло бы быть еще проще и безопаснее, если бы мы использовали все, что могли. Но это то же самое, что приручать птиц — потом их уже нельзя выпустить на волю без того, чтобы они погибли.

— Иногда все бывает еще проще, чем кажется. Настолько просто, что знай ты, частью чего это является, это было бы невыразимо смешно и безответственно! И только ничтожной частью того, что может быть сделано. Иногда так трудно понять — почему бы не сделать больше, если это возможно? Почему не перевернуть все на свете с ног на голову, не разнести, не уничтожить — раз можешь? Кажется, что делаешь очень мало, и терзаешься из-за этого угрызениями совести. Но если сделаешь большее, что-то очень важное потеряет смысл. Весь окружающий мир станет бессмыслицей. И уже не будешь знать, зачем ты это сделал.

— О чем ты? — вопросил вконец опешивший Кей на эту внезапную тираду.

— Прости. Нет, правда. Просто не сдержался.

С самого начала.

* * *

Выезжая из Камелота, я уже знал, что не вернусь. И это меня не печалило. Почти. Не так, как могло бы еще месяц назад. Это ведь так же просто, как закрыть крышку ларца и отодвинуть ларец в сторону. И забыть. Засыпать со временем какими-то новыми вещами, событиями, идеями, воспоминаниями. Которые затем, когда-нибудь, тоже будут забыты. Уйти и отряхнуть прах.

В этом ведь есть что-то абсолютно замечательное — в том, чтобы никогда не возвращаться.

Колдуны пока оставались на месте. Ненадолго. Они догонят нас немного позже. Когда будет пора.

Мы собирались сделать с Корнуоллом то же, что обычно делал Константин со своими лошадьми — дать ему совершить ошибку. И тем вернее он ее совершит, чем дальше, на какое-то время, окажутся колдуны. В том числе, и Моргейза.

Может быть, мы не собирались бросать все в спешке, немедленно, едва увидев призраков, но это не значит, что мы не собирались поставить точку так скоро, как могли это сделать. И так хорошо, как могли.

Пока даже мало кто знал, что я еду в Корнуолл. Все полагали, что мы держим путь в Карлион, наконец-то договориться с архиепископом Дубрицием о торжественной коронации.

Но прежде чем мы покинули Камелот, произошло еще несколько забавных вещей. Всегда все самое веселое случается под самый конец. В самый раз для того, чтобы решить, что и тут было неплохо.

Во-первых, я понял, что Гвенивер наконец начала невольно побаиваться меня, после случая с открытым ларцом, и стала обращать все больше внимания на Мордреда. Он же так походил на меня, только был «более обычным».

Мордреда я большую часть времени прежде сознательно или бессознательно благополучно избегал. Ему тоже бывало не по себе, так что нельзя сказать, что у нас были шансы как следует сблизиться и хорошо узнать друг друга, но теперь, «на закуску», я наконец взялся изучить его получше. И очень скоро умудрился заметить, что почти перестал обращать внимание на наше сходство. Каким бы оно ни было, внешним или внутренним, слишком большую часть нас составляет память, и уж в ней у нас точно не было ничего общего, не говоря о том, что у меня ее было слишком много, и скоро я начал замечать другую проблему — собственно, нам просто не о чем было разговаривать долго. Меня совсем не интересовало всерьез то, что интересовало Мордреда — разве только в очень общих и абстрактных чертах, что само по себе было довольно скучно.

То же, собственно, и с Гвенивер — мне нравились ее теплота, человечность, непосредственность, но едва впитав их, я чувствовал, что этого слишком мало. Очень, безмерно, непростительно хорошо! Но только «на один день». Любой одной жизни слишком мало. Нам нужно было гораздо больше. Так уж мы были устроены.

Если бы я все-таки вздумал тут остаться, рано или поздно мне бы понадобилось завоевать всю Землю, просто от скуки, и приняться за какие-нибудь эксперименты по освоению ближайших планет почти на две тысячи лет раньше положенного. Но смутно чувствовалось, что это будет как-то нехорошо… Да и все равно довольно предсказуемо и скучно. Как игра в шахматы в одиночку. Да, можно было помечтать о чем-то простом и человеческом. Но очень недолго.

Можно было «помечтать» и о коронации — со вкусом обсудив все с предполагаемой родней — Лот и Моргейза снова были здесь, как будто предчувствовали, что что-то назревает. Впрочем, в том, что касалось Моргейзы, «как будто» отпадало. Но стоило заметить, она серьезно нервничала. Она довольно сильно изменилась с тех пор, как мы встретились впервые — и можно ли было сказать, что в лучшую сторону? Пожалуй, она почти перестала улыбаться. Похудела, осунулась — хотя это был не совсем физический эффект, и стала внешне мрачнее. И вместе с тем, как мне казалось, искреннее.

Лот, как был беспечен, таким и оставался. Разве что почуял запах еще большей власти и воспрянул, окрыляемый радужными надеждами. Пусть надежды эти даже ему не представлялись прямыми — занять когда-нибудь верховный трон. Я ведь был уже женат, и в перспективе право наследования уходило в сторону, избавляться же от меня было в корне неразумно, он потерял бы последние основания находиться к трону ближе. Но прямо сейчас он был близок, и это его радовало. Тем более, он видел мою благосклонность в ответ на свою некоторую наивность, и справедливо полагал, что этого в кои-то веки совершенно достаточно, чтобы держаться на высоте!

Так что и коронацию поскорее, до прихода зимы, он поддерживал со всем энтузиазмом. Как и Леодегранс, и едва не отплясывающий джигу епископ Камулдунума Блэс, решивший принять самое непосредственное участие в намечающейся великой мистерии. Бран, разумеется, проявлял некоторую апатичность.

А что призраки? Призраки больше не появлялись. Должно быть, оттого, что их раскусили. И гром больше не гремел с ясных небес — ведь основания к странным состояниям, их вызывающим, куда-то подевались. Не хватало перепадов в напряжении, или рассеялось уже накопленное.

Или они получили то, чего хотели?

— Моя дорогая сестра, ты давно хотела узнать, кто такой Мордред. Ты, конечно, имеешь на это право. И наверняка давно догадывалась о правде, но будет лучше наконец сказать об этом прямо, чтобы не было никакого непонимания и недомолвок.

Я сам привел к ней Мордреда, теперь, когда ее стража не сходила с ума от беспокойства, и жутковатая Летиция не болтала ногами на резном сундуке, а Лот не ломился в двери в безумной тревоге, подозревая бог знает что.

Моргейза и Мордред только взирали друг на друга с вежливым, до официальности, любопытством. Для них это было всего лишь «представление».

Я внимательно покосился на Моргейзу и, предупреждая ее досаду, заметил:

— Обещаю, теперь мы перестанем сыпаться с неба. По крайней мере, я надеюсь, что на этом «волшебство» заканчивается. Насколько мне известно, больше близнецов у меня нет.

Мордред с молчаливым изумлением поднял брови — насчет именно близнецов я ему пока не говорил. Бедвир, по-видимому, тоже. Но я ведь мог и просто шутить — и Мордред не отреагировал бурно.

А Моргейза резко вскинула голову, нахмурившись.

— У тебя их нет! — отрезала она. — Я присутствовала при твоем рождении. И не вздумай так шутить прилюдно! Это может иметь прискорбнейшие последствия, когда кто-то пожелает воспользоваться твоими словами против тебя!

Отпор был решительный. Что, неужели этот мир одобрит не все, что взбредет нам в голову?

— Разве здесь и сейчас — это прилюдно? — спросил я негромко.

— Почти, — сказала Моргейза, строго посмотрев на Мордреда. Которому стало очень неловко. Он переступил с ноги на ногу и посмотрел на меня с укоризной.

— Тогда ответь мне, почти прилюдно — кто из нас, по-твоему, настоящий?

Она посмотрела на меня с озадаченным возмущением. В изумительных синих глазах плясали гневные искры.

— Зачем ты вздумал меня испытывать? Затем, что я все это время приглядывалась к тебе для того, чтобы сказать, что это ты?! Не глупи! Твой ум подобен моему! И одно это с самого начала уверило меня в том, что ты не самозванец! А ты думаешь, у меня не было сомнений?!

— Я знаю, что были.

— И теперь ты вздумал посмеяться над этим?.. — Моргейза перевела дух, и в ее глазах появилась неуверенность. — Это оттого, как я встретила тебя тогда?.. Потому ты так шутишь?

— Разве я не мог так пошутить, если бы он не был моим близнецом? Стала бы ты мне возражать, если бы была точно в этом уверена? — Моргейза, конечно, была уверена — до моих слов и еще несколько раньше. — Я, конечно, присутствовал при собственном рождении, но скажу прямо — запомнил мало. Так что тебе, конечно, лучше знать.

Хотя иногда мне кажется, что кое-что помню. По крайней мере, мое сознание любит интерпретировать это как первое воспоминание. И оно кажется мне отчетливо-осмысленным, как будто у меня уже был какой-то прежний опыт, какая-то прежняя взрослая жизнь. Но случилось что-то катастрофическое, и я внезапно оказался там, где оказался, в абсолютно ни к чему еще не способном инертном теле, без всякого перехода, и никак не мог объяснить, что случилось, и что мне очень нужно куда-то обратно — а это было очень важно. Ведь там было абсолютно все, что я знал — разумеется, теперь я не помнил, что именно, но тогда, казалось, что помнил, очень хорошо и ясно это сознавал, и мое сознание в этом воспоминании представляется мне удивительно полноценным. Я помню оттенки сложных эмоций, я как будто понимал, что происходит, я знал, кто такие люди и чего они хотят. Я не мог ничего объяснить, но решил, что могу сделать это потом — и сделаю, ведь я помнил что-то очень важное, в этом было какое-то преимущество, отложенная вероятность реванша, и я не должен был это забыть. Да и как я мог забыть то, что помнил так отчетливо. А потом только смутно догадывался — что о каких-то других людях, о какой-то другой жизни, и о том, что должен что-то не забыть.

Но кто знает, что именно интерпретирует в подобное моя память. Всего лишь какое-то раннее переживание. Насколько раннее на самом деле? И разве в детстве мы кажемся себе детьми? Мы ведь были «с самого начала», а потом уже стали появляться все остальные. Какое-то время я точно был уверен, что я старше моей бабушки. Сознание, как будто, функционировало самым привычным образом. Только информации катастрофически не хватало, и оттого возникали самые странные гипотезы.

Так что, несмотря на это вполне яркое «воспоминание», я все же не уверен в существовании каких-то прошлых жизней. Хотя, если рассматривать мир как огромный компьютер, а нас, как информацию, которая может перемещаться с носителя на носитель… Но это всего лишь поэтическое допущение, пока не доказано, что «атомы можно увидеть», а «электричество — пустить по проводам и заставить его светить круглосуточно». И в отличие от доказанных вещей, это может навсегда остаться одной из «странных гипотез» — бесчисленных химер и утопий.

— И раз ты знаешь лучше меня, расскажи мне. Я действительно был один? Или усомнись во мне. Потому что, что значит «твой ум подобен моему»? На самом деле сходство, или только желание, чтобы это было так, потому что это нам понятно, или потому что каким-то образом тешит самолюбие.

— Ты думаешь, что это может как-то тешить самолюбие?!.. — Моргейза вспыхнула, и мне показалось, что я впервые вижу, как она делает это из искреннего смущения.

— Какое иное может быть доказательство, что я это я? Да, я появился так удобно и вовремя, из ниоткуда, как будто это было подстроено. И даже вытащил меч из алтаря. Не потому, что это была магия, и не потому, что я знал секрет, как его спрятали, который открыли бы только тому, у кого есть на это право. Я просто догадался. В самом деле. Но видишь ли, что произошло еще — Мордред тоже нашел свой меч не просто так. И его история ничуть не менее волшебна, чем моя. А может быть, более.

— Но именно тебя в детстве воспитывал Эктор. Разве ты в самом деле ничего не помнишь?

— Ничегошеньки из этого. А вот Мордред, может быть, помнит.

— Прости меня… — хрипловато выдавил Мордред, и в глубине его голоса боль мешалась с гневом. Хотя они с Моргейзой оба еще проявляли терпение, чувствуя, что на самом деле, что бы я ни говорил, я отношусь к ним по-доброму и действительно хочу сказать в итоге что-то важное или заставить их относиться друг к другу правильно. Моргейза, похоже, искренне сожалела о том, что принялась поправлять меня, наставляя, чего не нужно делать. Но если бы она этого не сделала, все вышло бы не так. Не за что было бы зацепиться, чтобы расшевелить их и все перевернуть, оставить не равнодушными. Все было к лучшему, и наверное, они это даже чувствовали, хотя очень сомневались в своих чувствах. Никогда они не были так близки к тому, чтобы почувствовать друг с другом какое-то родство. — Я не могу больше это слушать.

— Можешь. И можешь вспомнить медведя. Ты его уже вспоминаешь, но тебе кажется, что это только фантазии, отголоски услышанной сказки.

— В самом деле, Моргейза — как он оказался в Корнуолле? Кадор велел, чтобы его доставили туда, верно? Последняя часть пути была морем. А корабль разбился. Вы знали. Но никто не видел его мертвого тела, по крайней мере, чтобы убедиться, что это действительно он. И вы предполагали, что он может быть жив. Скорее всего — нет, или скорее всего — потерян навсегда. Но возможность того, что он найдется — всегда существовала.

Моргейза была в ужасе. Только что волосы не шевелились на манер змей Горгоны. Но она все еще мне верила, потому что я хотел этого и давал понять всеми способами, какими мог, включая даже и слова, как бы с этим ни расходилось их содержание.

— Спокойно, Мордред. — Я резко предупреждающе повернулся к нему, хотя он тоже стоял застывшим. — Никто не хотел твоей смерти. По крайней мере, сразу. Но да — родня твоей матери хотела влиять на тебя. Ты можешь осудить их за это?

Мордред и слова-то не мог сказать, не то чтобы кого-то осуждать.

— Почему ты все время говоришь «он»?! — в отчаянии воскликнула Моргейза.

— Потому что именно он помнит медведя! Верно, Мордред?! Ты помнишь медведя, с которым вы играли — потому что он был ручным! И ты помнишь людей в ярких одеждах, потому что это были бродячие актеры. Ты помнишь их на самом деле и они тебе не снились. И ты по праву вытащил меч из разбитого «громом» камня.

— Но это был совсем не тот меч, — пролепетал позеленевший Мордред.

— Неважно, каким он был. Важно, каким он будет! Меч делает короля королем, или король делает меч королевским?

Под моим агрессивно-эмоциональным напором Мордред начал задыхаться. Кроме того, думаю, он действительно начал вспоминать — я ведь из него это буквально выколачивал. И это не могло не сказаться на нем буквально физически. Если он забыл не просто с течением времени, а под влиянием какого-то стресса — и чем не подойдет тут если не медведь, то разбившая корабль буря? Может быть — почти утопление.

— Но Мерлин! — воскликнула Моргейза. — Он прибыл вскоре вслед за тобой. Разве он не сказал тебе, как все произошло?! — Мордред посмотрел на Моргейзу с надеждой и перевел опасливый вопросительный взгляд на меня, прежде чем собраться по-настоящему свалиться с ног. — И разве все на свете звезды и знаки не подтвердили, что это должен быть ты?!

— Подтвердили, — неожиданно легко согласился я. И услышал, как они оба дружно выдохнули. Значит — я просто издевался… — Но все это не значит, что медведь когда-то унес именно меня.

Несколько секунд гробовой тишины.

— То есть… — проговорила Моргейза. — Все в порядке… Ты — сын Утера. И наверное, даже моей матери… Но на воспитание Эктору отдали не тебя…

— Правильно, — кивнул я — на воспитание Эктору отдали не меня.

— Но у тебя все равно та же кровь, те же права, и сами боги сказали тебе, как достать меч! Вот что на самом деле значит «догадаться»! — твердо сказала Моргейза. — Они дали тебе в спутники адскую гончую, странных друзей-героев и самого Мерлина. А мы… — она помолчала, — сами лишили себя права наследовать Утеру и Игрейн, когда похитили Артура. И боги послали бурю, и он был потерян для всех нас…

Сбоку послышался какой-то шум. Я вовремя успел повернуться и заметить, что Мордред уже падает. Как-то медленно и неуверенно, но тем не менее. Я решительно схватил его за шиворот и оттащил в кресло. У меня все было продумано — я уже приметил его раньше. Мордред был пока не в обмороке. Ему просто было нехорошо.

— Моргейза! У тебя же есть вода, правильно?

— У меня есть и вино… — растерянно предложила Моргейза.

— Пока не стоит. Не надо сейчас еще больше мутить ему разум. А вот вода — очень пригодится.

Моргейза суетливо метнулась к покрытому глазурью кувшину на таком же блюде и торопливо налила воды в бокал из цветного стекла. Передала его мне.

— Спасибо. Мордред, держи. Выпей-ка сразу половину!

Он машинально послушался. Не соображать же в самом деле в таком состоянии. А раз я так уверен — ему обязательно полегчает. И ему полегчало. В глазах появилась тень осмысленности.

— Я подумала об этом только сейчас, — проговорила Моргейза. — Ведь на самом деле ты немного старше него?

Я приподнял брови. И да и нет. Затруднение было настоящим по известным причинам, но выглядело как простое сомнение.

— Наверное.

Почему мы все-таки всегда затрудняемся перед прямым враньем? Даже когда оно ничего не значит. Или особенно когда ничего не значит. Слишком большая работа мозга?

Впрочем, тут была и иная причина для затруднения, потому что это должно было так выглядеть, не больше и не меньше. Должна же быть какая-то хирургическая деликатность и прочая врачебная этика… не говоря о том, что так просто было лучше.

— А может и… — Пауза. — Так было задумано, и тебя подменили, еще когда отправляли к Эктору? Что говорил Мерлин?

Хороший вопрос.

— Неважно, что он говорил, — ответил я рассеянно. — Важно, чему я верю. Или могу верить. Или должен. Или хочу. — Я снова повернулся к Моргейзе и посмотрел ей в глаза. Я точно знаю, что выглядел серьезней, чем заслуживал. — Но видите ли в чем дело. — Я взял правой рукой руку Мордреда, а левой руку Моргейзы и чуть приподнял. Нет, я не стал их соединять. Это было бы слишком. И ни к чему. Просто посмотрел на обоих по очереди. — Очень может быть, что на самом деле именно вы — настоящие брат и сестра. И поверьте, у меня есть поводы так думать. Что бы мне ни говорили звезды, и что бы ни говорил Мерлин.

Я ощутил немного испуганное восхищение Моргейзы. Неужели я мог быть так откровенен. А если мог — то именно с ней? Это ведь что-то значило. Я действительно доверял ей. После всего. Значит, очень хотел.

— Артур, ты бываешь слишком откровенен! — она не задумалась ни на мгновение, нисколько не запнулась, произнося это имя. Даже с пульсом не произошло ни малейших изменений — я же все еще держал ее руку. И это уже был не упрек. Дружелюбная внимательная констатация.

— Я знаю, с кем я бываю откровенен. Очень много неприятностей на свете происходит из-за недостатка откровенности.

Моргейза невольно рассмеялась. Мне показался очень теплым этот смех.

— Нет. Ты не старше. Ты просто вырос в пустых холмах. И твоя голова забита книжными премудростями и легендами. Но тем ты и хорош.

Мордред негромко подхватил этот смех.

— А я — среди монахов. И потому прочие боги не нашли меня…

— Пока ты не нашел свой меч, — сказал я. Смех Мордреда прервался. Он посмотрел на бокал, в котором еще оставалась вода и как будто подавил желание закашляться. Моргейза налила ему воды. Его родня когда-то устроила ему морское путешествие, в котором он едва не утонул. Впрочем, сейчас я велел ему выпить, и ничего плохого не случилось. Но бокал с остатками воды он все-таки отставил в сторону. И даже попытался подняться. Я мягко подтолкнул его обратно.

— Ты же помнишь это морское путешествие, верно?

Мордред тихо кашлянул.

— Я помню медведя, — заявил он негромко и недоуменно. — Я думал, это что-то от магии, снов, чужой памяти…

— Нет. Это как раз твоя память. Ты должен знать, кто ты.

— Но зачем? — грустно спросил Мордред.

— Чтобы самому решать, что ты хочешь знать и помнить. Чтобы управлять своей судьбой. Не так как «должен». Так как захочешь. И насколько сможешь. Не преувеличивая. Но и не преуменьшая.

— Артур, — проговорила Моргейза. — Ты что, сам вздумал стать Мерлином?

Я рассмеялся. И увидел, что они оба улыбаются. На самом деле, они еще не были готовы признать меня ненастоящим, тем более что я был так восхитителен. И не готовы на самом деле считать себя родней… почти. Я держал их за руки. И если Моргейза была мне сестрой, а Мордред — братом, неважно, какие в нашем детстве произошли хитроумные комбинации — они уже были родней. А потом, когда будет нужно, останется только сделать последний шаг. Какой понадобится.

И круг замкнется, дракон закусит свой собственный хвост…

Вот только не надо трагически-эпической чепухи! Это упрощенный взгляд на вещи. На самом деле — это весело!

Как я сказал, все только «может быть». Но медведь и море были настоящими.

— Если бы я случайно оказался на твоем месте, меня бы уже давным-давно убили, — задумчиво заметил Мордред.

— Да уж, место то еще, — не стал я спорить.

А в глазах Моргейзы заплескалась тревога. Много тревоги. Как в бурном море.

— Я все еще боюсь… — пробормотала она.

— А вот бояться не надо, — остановил я бодро. Не прибавив: «Бесполезно!»

Больше никто из имеющих какое-то значение персон не присутствовал при моем рождении, и в поведанной мною по секрету версии, что Мордред мой близнец, не усомнились ни Мельвас, ни Леодегранс, ни Пеллинор… Если дать Моргейзе срок, даже она заподозрит, что чего-то не знала.

— Признайся, Гвенивер, ты ведь боишься меня?

— Нет. — Нервно, нежно и тонко. Печально, почти испуганно.

— С тех пор, как ты заглянула в ларец, это было неизбежно. — Неизбежно было и раньше, но это неважно.

— Я не хочу быть Пандорой! — негромко воскликнула она.

— Но тут решала не ты, решил сам ларец.

И ведь она действительно не боялась меня раньше, даже когда стоило.

— Я тебя не виню.

В светлых глазах Гвенивер что-то сверкнуло. Внутри нее прятался превосходных стальной стержень, или еще и серебряный, отлично отпугивающий оборотней, что не могло меня не радовать.

— Зачем мне нужно, чтобы ты винил или не винил меня?! Я ни в чем не виновна.

— Я знаю. Чего не скажешь обо мне. Потому что я обманул тебя. Я не говорил тебе, что прожил много разных жизней? Нет. Не говорил. Я заглядывал в чужие разумы и души. И конечно, я не совсем человек. Помнишь, ты говорила мне, что я сказочный? Это ведь на самом деле совсем не так здорово как кажется, правда?

Гвенивер медленно потянулась к собственной шее и коснулась чего-то под платьем. Конечно, это был крест.

— Но ведь ты же христианин? — спросила она меня впервые в жизни. — Ты был крещен, и касался святой воды, и мы венчаны по христианскому обряду?..

— Конечно. И как пел бард Талиесин — «я стар, и я молод, я умер, и я жив».

— Почему?.. — только и спросила Гвенивер.

— Я люблю тебя. Но знаю, что ты боишься меня. И это не может продолжаться бесконечно. — Мятущиеся тени и блики от масляных ламп постоянно меняли ее лицо, казалось, что она то смеется, то плачет, в каждую иную долю мгновения. — Потому что в отличие от меня — ты человек. У тебя есть живая душа.

— А ты? Разве у тебя ее нет?!..

— Я не знаю.

— Я знаю, что есть!

— Послушай, Гвенивер. Представь себе будущее. Дальнее, дальнее будущее. Да, это просто сказка. В ней есть небесные корабли, которые уносят людей к звездам, и они живут среди них. Потому что звезды — такие же солнца как наше собственное, и там есть тверди, подобные Земле. А еще, люди могут иногда возвращаться в прошлое, на тысячи и тысячи лет, чтобы посмотреть — что же там было, и удивитьсятому, что люди там те же самые, и тому, что прошлое и будущее существует одновременно. И каким бы ни было будущее, в прошлом еще ничто не решено. И у него еще может быть свое собственное будущее, о котором мы ничего не знаем, и не узнаем никогда. Потому что у каждого из нас оно свое. И никто не увидит чужого, мы можем только догадываться о нем и предполагать.

— И надеяться, — сказала Гвенивер. — А свое мы не знаем так же, как и чужое.

— Точно.

— Разве это делает его сказкой?!

— ? — Она поставила меня в тупик этим вопросом. — О чем ты говоришь, Гвенивер?..

— А о чем говоришь ты?! Я не понимаю ни слова! Что ты хочешь сказать? Что пришел со звезд? Или из пустых холмов? Что мы все тебя выдумали?! — А ведь на самом деле, так оно и было… — Чего ты хочешь на самом деле? Чтобы я перестала тебе верить?

— Да, — ответил я после паузы. — Именно этого.

— Почему?! Зачем тебе это нужно? Если ты лжешь, зачем мне знать, что ты лжешь?! А если говоришь правду… почему ты говоришь так, как будто ты лжешь?!

— Потому что какую бы правду я ни сказал, она будет выглядеть ложью.

— Но я тебе верила!

— В прошлом.

— Я любила тебя!

— В прошлом.

— Нет…

— Какую бы правду ты ни сказала…

— Она будет выглядеть ложью… — И Гвенивер вдруг разрыдалась. Я мягко обнял ее, и она впервые принялась остервенело меня отталкивать и в отчаянии бить кулачками. Разумеется, это не значило, что она хотела, чтобы я ее оставил, все было как раз наоборот, и не так уж сильно она и била, просто вымещала свое горе.

— Прости меня!

— Никогда!

— Хорошо, согласен. Проклинай. Как хочешь!

— Не хочу…

— Поверь, я этого заслуживаю.

— Не заслуживаешь!

Понемногу, очень понемногу, ее рыдания затихли.

— Если ты пришел со звезд, почему ты не возьмешь меня с собой? Я прошу слишком многого?

— Наоборот. Слишком малого. Ты потеряешь целую жизнь, и ничего не найдешь взамен. Тот мир для тебя навсегда останется призрачным. В нем не будет ничего настоящего.

— Так же, как для тебя в этом?

— Да, ты права.

— А я? Я для тебя тоже призрачная?

— Нет. А вот я для тебя — может быть.

— Если твой мир «призрачен» так же как ты…

— Хуже, Гвенивер. Я все-таки могу сюда попасть, а он — это совсем-совсем другое. Чуждое. Я — где-то посередине.

Она подумала несколько мгновений, а потом содрогнулась всем телом.

— Это страшно, — призналась она.

— Я знаю, — заверил я.

— Почему ты женился на мне? — это и правда был главный вопрос, с которым мне нечего было поделать.

— Я думал, что этот мир может стать моим.

— Ты хотел этого?

— Да, очень.

— Почему же не хочешь теперь?..

— Реальность, — ответил я. — Она проскальзывает как песок сквозь пальцы. Хочу я или нет, я ускользаю сам, если хочу удержать ее. И ты всю жизнь будешь чувствовать во мне эту фальшь.

— Что же мне делать?

А ты думал, это будет просто? Или хотя бы возможно? Даже взять ее с собой было бы проще. Так же как было жениться на ней.

— Быть королевой, — сказал я совершенно неожиданно для себя самого. И подумал, не пожалеть ли об этом. Но не стал этого делать.

Перестав всхлипывать, Гвенивер отстранилась от меня — просто чтобы посмотреть большими потрясенными глазами.

— И самой быть сказочной. Немного.

— Артур!..

— Что, милая?

— Что должно случиться?!

— Только то, что должно, Гвенивер. Только то, что должно. Это случается в жизни каждый день…

— Пока еще ты здесь… — она решительно потянула меня за воротник. — Я не позволю тебе больше говорить, и лгать!..

Я хотел бы сказать ей еще многое, в том числе и о том, что однажды она спасла меня от безумия, но любое «слово изреченное есть ложь», и иногда лучше обойтись без них. Если можешь выразить то, что чувствуешь — как-то иначе.

Друид и епископ, Бран и Блэс, приглашенные ко мне одновременно, переглядывались, как обычно, дружелюбно-задиристо.

— Рад видеть вас обоих! — приветствовал я. — И поверьте, я позвал вас по очень важному делу. Я хочу составить завещание. Вернее, я его уже составил. А вы — будете его свидетелями и хранителями. И знать о нем будете пока только вы. Я знаю, что могу вам доверять.

Челюсть Блэса отвисла, а глаза потеряли всякую осмысленность. Но он быстро совладал с собой, и даже вернул подбородок на место.

— Какой предусмотрительный юноша… — кивнул он одобрительно, и фамильярно ткнул друида в бок, чтобы тот с ним согласился.

Бран забавно округлил глазки-буравчики — они по-прежнему смотрелись очень маленькими и темными, но очень круглыми.

— А как же Мерлин?! — заинтригованно воскликнул спохватившийся епископ.

— Мерлин? — я невольно хохотнул от такого интереса именно епископа. — Он слишком не от мира сего, чтобы заниматься его делами… — я увидел, что Бран собирается что-то возразить, и добавил: — и дальше. С него уже хватило одного завещания. А это — дело для вас. — Они забавно подпрыгнули в своих креслах, приняв очень чинный и внимательный вид. — И для нас — почти простых смертных.

Они спорили. Спорили довольно яростно и долго, и не понимали, что происходит. Я объяснял. Тоже долго. И как мог — отчетливо…

Наконец они утерли пот со лбов и утомленно удалились, надеясь, что вся эта блажь потеряет всякий смысл через годик-другой сама собой. И уж им-то точно не придется заботиться об исполнении всего этого. В конце концов, это они — в преклонных летах, а я успею еще сто раз одуматься, пока доберусь до столь же почтенного возраста, когда это начнет иметь какое-то значение.

— Ну и как? — поинтересовался Мерлин, увлеченно обмакивая перо в чернильницу. — Что именно ты там написал в завещании и кому оставил корону?

Я поведал, в общих чертах.

Мерлин расхохотался и весело отбросил перо.

— Стандартный идиот! — восхитился отец. — Ну и как ты себе это представляешь?

Я обиделся.

— Как бы разумно все ни было написано, все равно в итоге все пойдет не так. Я не считаю настоящего Мерлина стандартным идиотом, но вышло у него все так себе!

Отец только посмеивался.

— Поступай как хочешь — это твоя сказка.

Я ведь говорил, что он «не от мира сего»?

— Вот так и поступаю, — огрызнулся я. — Я помню твою распрекрасную теорию, что дети должны сами набить себе все свои шишки. В некотором роде, я предоставляю им то же самое.

— Наверное, это можно рассматривать и так, — ехидно согласился отец, пожав плечами.

«И никогда не знать, на что опереться, — подумал я, дуясь. — Или от чего оттолкнуться. Или что именно сломать…» Ну что ж, у всего на свете есть свои недостатки.

— И еще, я совершенно не собираюсь все это себе «представлять». Просто, надеюсь, знаю и чувствую, к чему клоню. А если ошибаюсь, значит, разберутся сами. В конце концов, это их вселенная, и их сказка, даже не моя.

— Ты теперь — изрядная ее часть.

— Так же как и ты. А вернее, только их представление о нас всех. И они вызвали нас так же, как мы вызываем грозу. Если, конечно, мы это делаем…

— Если…

— А возможно, мы вообще не живем, и нас не существует…

— С определенной точки зрения…

— Да нужна нам эта точка зрения? А вот в другом смысле ее поставить стоит. «Никто не может сказать, был ли счастлив человек, пока он не умер».

IX. «Смерть Артура»

Карлион был «проследован без остановок». И мягко говоря, по линии, значительно отклонявшейся от предполагаемого официального курса — весьма сильно на юго-запад. Настолько сильно, что оказался на противоположном острие воображаемого треугольника, вдоль подошвы которого мы двигались. Первая часть пути оказалась спокойной, но уже вскоре стало ясно, что мы движемся совсем не туда, куда было объявлено, и в какой-то момент начались небольшие приключения.

Одно из них должно было походить на обычное нападение разбойников. Но не походило. Больше походило на расстроенную торжественную встречу. Засада изнывала в ожидании за холмом, пока мы, сделав круг, не посмотрели на них с другой стороны, и не продолжили путь дальше.

— Предсказуемо, — скучающе заметил Ланселот. — Не могли придумать чего-нибудь поинтереснее?

— Что, например? Приготовить минное поле? Поставить зенитки? Кстати, какие-нибудь волчьи ямы еще вполне могут подвернуться. А вот если в дело пойдут какие-нибудь катапульты с горящей смолой, тут народ может почуять что-то неладное.

— Можно подумать, что он и так ничего не заподозрит.

— Так будет больше сомнений в неискренности, успокаивающих совесть. В конце концов, в жизни и так проблем немало, чтобы еще отвлекаться на всякую большую политику.

— На мой взгляд, разумнее всего было бы тихое и мирное отравление, — рассудил Ланселот. — Чем-нибудь не быстродействующим. Тогда и вовсе концов не найдешь!

— Разумнее, конечно, но вдруг какие-нибудь колдуны успеют догадаться и вмешаться? Или мы сами догадаемся и еще натворим дел?

— А мы и так можем натворить. Даже если нас не травить.

— Вне всякого сомненья. Я бы даже сказал — в особенности, если не травить.

Итак, отрядец у нас был небольшой — всего около тридцати человек. Не только чтобы минимизировать потери, но и затем, чтобы это, отчасти, провоцировало того, кто пожелает, на активные действия. И вместе с тем, легкость для маневров, и меньше свидетелей… для чего меньше свидетелей? Абсолютно для любого возможного поворота дел.

Ланселот зевнул, шурша, вытащил из сумки карту, развернул, и после нескольких минут внимательного изучения, небрежно обронил:

— Кстати, мы только что проехали Солсбери.

Я безмятежно кивнул. Ланселот глянул на меня раз, другой, потом кашлянул.

— Если принимать всерьез кое-какие легенды, смекаешь, с кем нам надо было подраться?

— На самой-то границе с Корнуоллом? Нет. Ни малейшего представления, с кем.

— Э… ты серьезно? Я имел в виду, что…

— О боже, Ланселот! Да когда я последний раз говорил серьезно? Думаешь, когда оставлял завещание? Зря надеешься!

Мы благополучно миновали Солсбери, но буквально через несколько часов узрели наконец то, что можно было назвать линией фронта» — довольно растянутой, но вооруженной до зубов.

— Ага-а! — почти пропел Ланселот, возбужденно дергая поводья своей лошади. — Вот это уже на что-то да похоже! Как думаешь? Придется пустить в ход что-нибудь «необычное»?

— Исключительно по обстоятельствам, дорогой друг!

— «Дорогой друг» нас, похоже, как раз встречает лично!

— Ага. Вижу.

С краю выстроившегося войска, как всегда, на черном коне, покрытом барашками белой пены, гарцевал Константин.

Я громко свистнул и весело помахало ему издали рукой.

— Сэр Паломид! Поднимайте знамя!

Хоругвь с длиннохвостым червонным драконом взмыла вверх. Эх, как бы это смотрелось в качестве воздушного змея!..

— Движемся вперед не сбавляя шага! — велел я. — И не расстраиваясь!

— И не перестраиваясь в клин, — негромко, забавляясь, вставил Ланселот.

— Совершенно незачем, — благодушно заметил я ему в тон. — Что может быть лучше хорошей психической атаки после обеда?

— Особенно когда в рукаве есть столько…

— Ох, да это уже просто скучно… Не порти мне удовольствие, и тем, кто напишет потом хроники.

— Они напишут их не так…

— Неважно, главное настроение и импульс…

— Все сведется к канону и шаблону!..

— Мы тоже создаем каноны…

— «Мы все глядим в Наполеоны…»

— Именно так-то и движется эволюция!

— А по-моему, хроники ничуть не пострадают от налета сказочности. Наоборот — привлекут внимание…

— Сосредоточься, Ланселот!

— Да ладно тебе! Тоже мне, кровавый тиран!

— Так вот ими и становятся!

— Сосредоточься, Артур!

— Гм!.. Приветствую, Корнуолл!

— Приветствую короля Камулдунума! — отозвался Константин, — подчеркнув последнее слово — намеренно дистанцируя Корнуолл от какого-то там постороннего королевства.

— К чему церемонии между братьями?! — рассмеялся я. — Разве ты не ближайший к моему трону после своего отца?

Константин явно заколебался.

Впрочем, я с самого начала не видел в нем решимости напасть. Его войско находилось в выжидающе-оборонительной позиции. И оно было не таким уж большим. Превышало мое всего раз в пять, не более. Он действительно скорее ждал нападения от меня. И даже видимо опасался его, подозревая какой угодно подвох.

«А я ведь полная сволочь, — подумал я. — У меня есть мотив и намерение. И я просто прибыл сюда, чтобы осуществить его. Как какой-нибудь хирург — если выражаться очень мягко».

Константин был совершенно прав в своих подозрениях. Был ли прав Кадор, когда начал собирать войска? С тем, чтобы нам стало об этом известно. И это закономерно вызвало цепочку рикошетов, отмеченных обреченностью на такое развитие событий. Но положа руку на сердце — исчезли бы мы отсюда, оставляя трон Кадору? Значит, обреченность началась еще раньше.

Как в легендах. Или хуже того — как в часовом механизме.

В очередной раз захотелось все бросить.

Может быть, еще можно было обойтись без крови?

Можно. Если остаться здесь и контролировать все до самого конца. Потому что исчезнуть просто так — это не значит позволить им контролировать свою жизнь самим, это значит смертельно подорвать их дух. Снова-здорово…

«Не смотри на Константина, — мысленно напомнил я себе. — Смотри лучше на его лошадь, потому что в нее превратится все, что ты ему оставишь. В самом лучшем случае он и без тебя плохо кончит. Не в лучшем — далеко не скоро».

— С чем явились ты и твои люди? — спросил Константин. — Мы не ждали тебя, и не готовы к приему столь высоких гостей…

— О, брат мой, так кого же вы здесь ожидали встретить? — я выразительно оглядел нервничающий строй перед нами. А теперь, если между нами вдруг случайно проскользнет змея и кто-то обнажит меч… Вспышкой памяти вдруг вернулся самый первый день на берегу Уэльса. Тогда именно я первым обнажил меч. И это после того, как собирался какое-то время назваться Мордредом. Константин почти удовлетворенно кивнул.

— Большие банды мародеров бродят в этих местах, — заметил он. — Надеюсь, они тебе не встретились и не докучали… — Он с интересом оглядывал отряд, оценивая, мог ли он быть недавно больше, и мог ли понести какие-то потери. Правда, осмотр его явно разочаровывал, все выглядели слишком свежими и безмятежными, чтобы это указывало хоть на какие-то дорожные проблемы.

— Ничуть не докучали, — заверил я. — Должно быть, слава наша бежит впереди нас.

Константин кивнул довольно кисло.

— Значит, ты прибыл к нам…

— Чтобы обсудить дальнейшее правление всей Британией.

— О…

— Ведь ты же не находишь это странным.

— Ничуть, — тут же отозвался Константин. — Ничуть. Но я слышал, ты отбываешь ради коронации, в Карлион… Могу ли я спросить тебя — я действительно говорю с Артуром, или с неким Мордредом, похожим на него как две капли воды, в то время, как настоящий Артур на самом деле едет к Карлиону?

Наш отряд за моей спиной немного заволновался — будто ветер пробежал по кронам деревьев. И затих.

— Великолепный вопрос! — поощрил я. — Да! Ты говоришь именно с Мордредом.

И хотя я прямо-таки вручал ему в руки индульгенцию, Константин, не ожидавший такого ответа, задумался, даже его конь озадаченно поскреб копытом землю.

— Пожалуй, у тебя действительно есть дело к моему отцу, — довольно странным голосом проговорил Константин. — Добро пожаловать в Корнуолл… Мордред.

— Благодарю тебя, брат, — отозвался я вкрадчиво, ощутив очень смешное чувство — кажется, он решил, что я на самом деле не пошутил.

— Артур никогда не называл меня братом, — серьезно заметил Константин. — И он не стал бы рисковать собой, прибыв сюда столь малым числом, через столь многие опасности… А вот тобой бы рискнул, чтобы это могло стать поводом к войне.

В его голосе слышался полувопрос. Как я на это среагирую.

— Я приехал говорить не о войне.

«Но в борьбе за мир камня на камне не оставим».

— Не будем о ней. Покамест, — улыбнулся Константин, и дал знак своим войскам ослабить внимание и не излучать больше угрозу. — Что ж, дальше мы поедем вместе.

Говорить о себе в третьем лице всегда бывает забавно. И познавательно. Хотя терпеть не могу, когда кто-то так делает совершенно без повода. Должно быть, привычка смотреть из чужой шкуры — изнутри, мысленно говоря при этом «я», а не «некто». Пусть даже это будет Цезарь, чьи записки изложены как раз от третьего лица.

Не будем ни на кого перекладыватьответственность. Аз есмь альфа и омега и все буквы в промежутке и в прочих алфавитах.

— Итак, Мордред… я так понимаю, смысл в том, чтобы Артур безопасно проехал в Карлион, пока ты гостишь у нас и делаешь вид, что находишься здесь?

— В целом верно.

— Зачем же так сложно? Или наоборот — просто? Он показывает таким образом, что боится нас? По какой бы это причине?

— Может быть по той, что на самом деле родней вам приходится совсем не он?

Константин покосился на меня с еще большим удивлением чем прежде, и я подумал, что, кажется, еще не видел, как он улыбается. По крайней мере — так довольно. В этот момент мы как-то совершенно безумно доверительно отъехали от остальных несколько вперед.

— Это просто изумительно! И я никак не могу взять в толк, почему ты говоришь об этом! Набиваешься в родичи? Неужели? Ты серьезно?

— Неважно, насколько это серьезно. Но может быть важно — насколько вам это выгодно.

Константин смерил меня долгим настороженным взглядом.

— А это как понимать?

— Точно так же, как понимаешь ты, пока мы едем вместе.

Константин явно почувствовал себя неуютно и поежился. Но решил не оставлять принятую игру. Нет, на самом деле он не заблуждался насчет того, с кем говорит, но гипотетически… это было любопытно. И всегда оставался мизерный фантастический шанс на то, что это правда. Или хотя бы шанс на безнаказанность всего, что будет сказано или всего, что может произойти, для чего у него уже было оправдание. «Твои слова — не мои». «Откуда мне было знать, что это ты, если ты сказал иное и сам развязал мне руки? Разве не в защиту тебя я тебя уничтожу?»

— Ты хочешь, чтобы выступив против Артура, мы сделали королем тебя? А зачем нам ты?

— Затем, что многие вам поверят, если вы вздумаете сражаться за такое правое дело. Затем, что наше сходство многих заставит задуматься. Задуматься и о том, каким дьявольским искушением может быть король, явившийся из ниоткуда и ведомый колдунами. Какую цену за это придется затем заплатить? И всегда проще, когда замена есть под рукой, и все оправдания с нею.

— Очень умно.

— Как скажешь.

— Не слишком ли умно для тебя?

— Или для сестры твоего отца?

Константин слегка вздрогнул.

— Ах вот как. Я думал, она сдалась. Осознала свой долг супруги и матери…

— И королевы…

— Да что это значит в наши дни?

— О, ты говоришь это в краях, где так часто наследуют матерям? — усмехнулся я.

Константин снова нервно, еле сдерживаясь, дернул поводья. Он правильно понял, это был намек на Игрейн. И намек на претензию на Корнуолл. Но ненависть ненавистью, а любопытство любопытством. Пусть оно сгубило столько кошек.

— Не тем матерям, что были как кошки!

— Не тем отцам, которых заклали, как вепрей к пиру.

Константин готов был потерять самообладание, но не потерял. Хмуро уставился на дорогу, просверлил взглядом затылок коня меж его ушами, посмотрел на небо, по сторонам и перевел дух.

— В толк не возьму, о чем ты ведешь речи.

— Речи людей благочинных никого не задевают и ни к чему не ведутся.

Константин кивнул.

— И то верно. Что ж, объясни мне все-таки, где остальные войска?

— В Камулдунуме. В Регеде, в Лотиане, в Клайде, и во многих прочих местах.

— Шутки в сторону, ведь ты бы не послал сюда Мордреда с мечом королей, если бы только не… — он снова покосился на рукоять Экскалибура и задумчиво замолчал.

— Шутки в сторону? Если только не что?

— Если только это не наваждение, и меч на самом деле не морок! С вас станется. — Он еще внимательней и живее пригляделся ко мне. — И ты тоже можешь быть мороком. И если это морок — ты на самом деле можешь оказаться Мордредом.

— Как все сложно, правда?

— Замолчи! — не выдержал принц Корнуолла. Пальцы, держащие поводья, дрожа, сжимались и разжимались. — Это не лезет ни в какие ворота! Ни кто ты! Ни — что ты! Так не должно быть!

— Что, если я скажу тебе, что ты прав?

— А в самом деле — что из этого?!

Увы. Уже ничего.

— Только то, что чтобы так не было, надо иметь силу это изменить.

— И если нет этой силы?

— Значит, все так, как должно быть.

— Ты прав! Черт тебя побери, ты слишком прав!

— Так почему бы тебе это не исправить? Прямо сейчас. Все думают, что я еду в Карлион.

— Быть может, на самом деле так оно и есть!

— Тогда что ты теряешь?

— А почему я должен попадаться на столь явный крючок?

— Знаешь, в чем проблема с драконами? Ты не разберешься с ними, пока принимаешь правила игры. Пока считаешь, что дракон заведомо сильнее и ничего не делаешь, или пока считаешь, что можешь получить от дракона какую-то выгоду и принимаешь его сторону. И даже, черт побери, пока ты веришь, что миром правит только сила, и думаешь, что лучше для тебя быть всего лишь сильным, но не мудрым, справедливым, великодушным и великим, просто потому что тебе бы так хотелось — пусть даже нельзя! Пусть даже законы природы «против этого»! Низшие законы низшей природы! Да! И тебе никогда не приходило в голову поступать им наперекор?!

Мы застыли посреди дороги, и Константин таращился на меня с отвисшей челюстью. Да я и сам не ожидал, что меня так разберет.

— Тебе никогда не приходило в голову, что для того, чтобы быть хорошим наездником не нужно сводить с ума лошадей, приводя их в негодность менее чем через год?..

Внезапный рывок. Таранис! Я забыл про Тараниса. И Константин тоже. Пока мы двигались, он вел себя почти прилично, и я как-то умудрился забыть, что он слишком хорошо помнит Константина.

Константин изумленно вскрикнул — хотя мог бы вскрикнуть и от боли, потому что уловив точный момент, Таранис вцепился ему зубами в колено.

Дикое ржание, крики, прыжки, свечки, битье копытами, — оба коня с удовольствием воспользовались моментом, чтобы обезуметь. «Ну, готово… — подумал я. — И никаких змей уже не надо, вот сейчас-то и осталось подраться насмерть». Но как ни странно, едва мы, запыхавшись, расцепили дерущихся коней, Константин расхохотался:

— А ты не очень-то с ним управляешься, верно?!

Похоже, он не очень пострадал, и оправившись от неожиданности, даже нашел в этом что-то смешное, вместо того, чтобы записать очередную злобную выходку на мой счет.

— Так чей способ лучше?! — и так дернул поводья своего коня, что тот взвизгнул.

Черт побери, это всего лишь лошади. Неважно, что это только индикатор того, чем все кончится для всех, если ему позволить. Но почему именно мне надо этого не позволять? Потому что драконы сражаются с драконами? Как будто его не могут как-нибудь по-тихому отравить без меня и без шума. Мы опять слишком доверяем написанным сказкам — что примерно так все и будет, как написано в книгах, которые мы читали и однажды он займет верховный трон.

Слишком много думаешь. А чем плохо? Я почувствовал, что мне совершенно претит мысль делать с Корнуоллом то, что было задумано, как бы это ни казалось важным.

Вот только значило ли это, что я этого не сделаю, как бы мне это ни претило?

— Оба хороши, — отозвался я мрачно.

Константин с усмешкой покачал головой, и на это раз мы разъехались подальше друг от друга, продолжая путь, который, как будто все больше терял смысл.

— Едем к Кадору? — безмятежно уточнил Ланселот. — Интересно, чего он тянет?

— А куда ему торопиться, если нет никаких сведений о том, что за нами движется армия? И кажется, я успокоил его так же как Кея. Теперь он считает меня восторженным идиотом, которому повезло.

— А это не так?

— А какая уже разница? Все мы смертны, все бессмысленно — так что делай все, что тебе нравится и точка.

— Как-то мрачно.

— Наоборот, весело.

— Оно и видно.

Наш путь был совсем не так далек, как можно было бы вообразить. Следя за нашими перемещениями, Кадор не оставался в своей королевской резиденции, а также переместился поближе к границе вместе с теми войсками, о которых говорилось в донесениях.

— Ну так как… Мордред? — проговорил Константин с невыразимой иронией. — Тебе нравятся наши приготовления? Ты считаешь их достаточными для того чтобы, как ты говоришь, начинать отстаивать справедливость? Думаешь, тебе есть что нам предложить в то самое время, пока Артур преспокойно едет в Карлион?

Поле, простиравшееся перед нами, казалось, до горизонта (который, впрочем, находился совсем недалеко, благодаря небольшой возвышенности за этим полем) было уставлено палатками, вокруг которых находилось действительно множество воинов, занятых обычной лагерной суетой, собранных для некоего короткого победоносного похода, и «дымы их застилали небо».

— Похоже, вы не очень-то расходовались на предыдущие походы, — заключил я, обозрев этот милитаристический пейзаж.

— Мы сберегали силы. И нам не нужна долгая война. А за наступающую зиму пусть заплатят проигравшие… почему ты смеешься?

— Просто ты снял камень с моей души, Константин. Я благодарен тебе за это.

— Этот камень — твоя корона?

— Ты даже не догадываешься, насколько можешь быть близок к истине.

— Давай я расскажу тебе, что происходит? Ты обманщик. Тебе ничего не стоит воодушевить людей, обманув их, но у тебя нет никакой настоящей силы. И опомнившись, каждый поймет это. Что колдуны — только ширма, очарование и устрашение для глупцов. Твоя победоносность — удача игрока, который всякий раз может проиграть, стоит удаче отвернуться. Ты можешь взять наглостью, но ты не можешь построить ничего крепкого, на века, на это тебе не хватит ни хваленого духа, ни удачи. Так кто же тут должен быть королем? Не говоря уже о том… что ты и впрямь всего лишь самозванец. Даже если это на самом деле не так. Но теперь, когда есть Мордред, все пошатнулось, не правда ли? А тебе даже не хватило ума от него избавиться. Почему? Смешная жалость? Но не можете же вы оба быть настоящими. Вы оба появились из ниоткуда — и ты, точно так же как этот никому не нужный подкидыш. Мало ли ублюдков в Британии, похожих на Утера? Да и в его собственном происхождении, кто может быть уверен?

— Смешная жалость? — поинтересовался я, проигнорировав пока все остальное. — Ну а если бы избавился — разве это не говорило бы о том, что он мог быть настоящим, и пал жертвой самопровозглашенного тирана? И что вовсе — я подменил его после того, как он выиграл столько битв, и на самом деле — он вытащил меч из камня, а не я — я всего лишь двойник. И тогда у вас был бы повод начать эту справедливую войну во имя него.

— Справедливо! Так или иначе, от самого его появления мы в выигрыше. Знаешь, что сказал однажды Маэгон?

«Тебя погубит твоя собственная тень».

— Что тебя погубит твоя собственная тень. И это было верное пророчество.

— Я это слышал, — кивнул я. — Но кое в чем он здорово просчитался. Он сказал, что меня назовут королем зимы. Но на деле, меня назовут королем лета.

— Потому что всего лишь одного лета! Да тут ты прав! — усмехнулся он, его глаза так и лучились свирепым довольством.

— Я прав, а Маэгон — нет. Значит, он мог ошибаться и во всем прочем.

— Брось, Артур, — фыркнул он с презрением, — на меня эти штуки не действуют!

— Так Артур или Мордред? — повторил я вкрадчиво.

— Будет забавно, если ты умрешь Мордредом! Потому что Артур — свидетельствую я! — уже мертв. Но Мордред еще может протянуть немного, ведь он не может причинить нам никакого вреда, в то время, что ему осталось, правда? Ты все еще хочешь поговорить с моим отцом? Уверен, это тоже будет забавно!

В палатке Кадора, куда мы вошли, разыгрывая психоделическую идиллию при «плохой игре» и столь откровенных беседах, было светло и почти не душно. Воздух хорошо проходил через плотную белую ткань. Сам Кадор выказывал чрезвычайную занятость, согнувшись над походным столиком и сосредоточенно что-то выписывая — перо так и скрипело по пергаменту.

— Своя версия хроники событий? — поинтересовался я вместо приветствия.

Кадор поднял укоризненный взгляд и склонил перо горизонтально. Выглядел он, как будто, расстроенным.

— Что ты пытаешься мне доказать, мальчик? Что ты такой уж дар богов, что можешь делать все, что тебе заблагорассудится? Даже прыгнуть с башни, и они все равно сохранят тебя? Посмотри, как ты безрассуден. Так для чего нужна моя армия? Чтобы защитить Британию, когда ей придется расплачиваться за твою беспечность.

— Я не спрашиваю у тебя оправданий.

— Оправданий?! — лицо Кадора резко потемнело. Но ненадолго. Он шумно втянул воздух ноздрями, но на этом его вспышка улеглась. Константин только презрительно фыркнул, стоя у меня за плечом.

Кадор раздраженно отбросил перо.

— Зачем ты приехал сюда? — спросил он.

— Затем, чтобы сказать, что против меня тебе не нужна твоя армия. Как видишь, я прибыл без своей.

— Я вижу, — отозвался Кадор уныло, выдержав долгую паузу. — Ты так и собираешься всю жизнь протянуть на каких-то фокусах?

— Ну, если верить Константину, то недолго осталось, верно? — засмеялся я возмутительно беспечно.

Кадор посмотрел на нас обоих одинаково неодобрительным взглядом.

— Это совсем не весело!

— Если весело мне — почему же вдруг не весело вам?

— Прекрати это! — рявкнул Кадор, негромко, но со страстью, пару раз у него конвульсивно дернулась щека. — Тебе нечего предъявить нам кроме твоей наглости!

— Которой вы продолжаете бояться прямо сейчас, не так ли? Потому что это заставляет вас думать, что вы не видите чего-то, что вижу я, и что позволяет мне вести себя подобным образом.

— И что же ты видишь? Нет, я понимаю, ты все равно не расскажешь, потому что тебе нечего сказать.

— Ошибаешься. Кое-что я могу сказать. — Я похлопал ладонью по рукояти Экскалибура. — Я могу предсказать некоторые события, которые могут произойти, а могут и не произойти, если вы сами не дадите им ход, но если вы бросите шар, он покатится подобным образом: да, я даю вам сейчас кажущееся преимущество, вслух соглашаясь, что я — Мордред. Это дает вам возможность избавиться от меня безнаказанно, потому что — кто такой Мордред? А я наверняка к тому же склонял вас к измене, и таким образом вы доказали верность своему родичу Артуру, уничтожив предателя и искусителя.

— А ты пытался!.. — негромко злорадно воскликнул Константин.

— Именно. Это было так забавно. Но далее. Еще преимущество — вы получите этот меч. Который предатель украл у Артура и который вы, конечно, бережно сохраните. Но — будете ли вы отдавать его тому, кто якобы должен считаться в таком случае Артуром? Если вы не отдадите его, а «Артур» окажется никак не в силах подтвердить свою силу — значит, он утратил ее, когда утратил этот меч, а вместе с ним и милость богов. Пока все так?

— Восхитительно! — возбужденно признал Константин, поддернув поближе складной стульчик и усевшись на него с видом ценителя в партере, его глаза горели кровожадным восторгом, смешанным со странной симпатией.

— А он, между тем, не посмеет признаться, что он — не я. Разве не должен будет он попытаться исправить положение? И между тем — покажет свою полную несостоятельность. Но. Если он все-таки признается, кто он, и в том, что вы убили настоящего Артура; и если даже не он, а все остальные откажутся признавать его мной, вы окажетесь если не предателями, то глупцами, что еще хуже, и кто угодно сочтет себя вправе воспользоваться вашей глупостью. Да, конечно, у вас будет меч, но все будут знать, как он вам достался. Потому что вы, как будто, «ошиблись». И после того, как началось это лето, вы доставите всем массу разочарований, и массу удовольствия врагам Британии, которые радостно встрепенутся, тогда как возможные союзники совсем не будут в радости и дух их падет ниже некуда.

— Но ты ведь едешь в Карлион, — опомнился Константин. — Тебя вообще здесь не было, разве не так?

— И в Карлионе не было тоже. И чем еще хороша большая армия — она вся сумеет молчать?

— К чему ты клонишь?!

— Не клоню, а продолжаю по порядку. — Даже если порядка тут уже никакого не было. — Но ладно уж. Собственно… Собственно говоря, я вообще не понимаю, зачем вы все это затеяли.

Воцарилась зловещая, но от того не менее озадаченная пауза.

— Что значит, зачем? — переспросил Константин.

— Ради власти, которой вы не достигнете. Ради земли, которую не получите. Все что вы можете получить — чуть больше чем имеете сейчас. Зато большой кровью.

— Ну и почему бы нет? — не понял Константин.

— Все только ради синицы в руке? И только?

— Журавль в небе приводит к погибели.

— Это не так обидно, как синица.

— И все-таки меч есть меч, — спокойно произнес Кадор. — Какая разница, как он попал к нам в руки. А ты был так любезен, что сам принес его.

— Это всего лишь вещь, которую каждый сочтет своим долгом взять как угодно.

— Если посмеет и сможет.

— С таким же успехом как вы — мало что получив и может быть, все потеряв. Не приходило ли вам в голову, что я принес сюда это искушение не случайно.

Константин вдруг взволнованно вскочил.

— Это ничего не значит. Ты не Артур, ты — только Мордред, ты сам это сказал!

— Но у меня меч! Просто вещь! И она у меня в руках! — Я мягким движением извлек его из ножен. С почти нежным шелестом. Никто еще не озаботился забрать его у меня, мы все еще играли с хорошими минами при плохой игре и изображали из меня почетного гостя, которому просто некуда деваться посреди такого скопления войск. И играли в то, что они меня не боятся, и не боятся оставаться со мной наедине — тем более, что все прочие находились всего лишь за тонкими матерчатыми стенками. Кадор тоже вскочил, глядя на меч завороженно и встревоженно. Оба они сами схватились за рукояти мечей. — Так кто тут король?

Я и не подумал нападать ни на кого из них. Вместо этого я рассек ближайшую стенку и вышел наружу, к слегка обалдевшим воинам Корнуолла.

— Итак! — сказал я громко, во всеуслышанье. — Я лишаю брата моего Кадора права наследовать мне, и объявляю своим наследником Гарета Лотианского, писано в Камелоте не далее седьмого дня, скреплено печатями и заверено лицами духовными и светскими! А до вступления его в должный возраст, регентами его назначаются сестра моя Моргейза, а также Королевский Совет, состав которого также скреплен печатями. Найдя же здесь, в Корнуолле, измену и прискорбное малодушие, вызываю на смертный бой родича моего Константина, дабы ответил он передо мной и перед богами!

— Прискорбное малодушие?.. — свирепо прошипел Константин, выходя вслед за мной, с треском раздраженно раздирая ткань пошире. Несмотря на все происходящее в реальности, он, как и всегда в случаях со мной, был сбит с толку, на что, конечно, очень досадовал, и не знал, на каком свете находится прямо сейчас и как на это реагировать.

Все окружающее я охватывал очень схематично: палатки, воины, расставленные как фигуры на доске — с мечами, с топорами, и с луками. Отлично, лучники даже целились. Я отошел на пару шагов и сделал Константину приглашающий жест мечом: ну же! Тот тоже сделал пару шагов в сторону, очень взвешенно, то ли примериваясь к бою, то ли к тому, чтобы дать какой-то знак. Краем глаза я видел, как из той же дыры в палатке вышел Кадор. Огляделся, судя по напряженной позе, посмотрел в нужном направлении и шевельнулся. В голове ожила просчитанная схема.

Этот мир существует для моего удовольствия. Потому что я и есть весь этот мир. Каждый из нас. И ты тоже. Но ты — брак, ты моя неудача. А я, наверное, твоя. Так кто выиграет? Одна сторона единой, в конечном счете, сущности, или другая? Все мы — одно и то же, только во множестве версий, стремящемся к бесконечности…

Я просто сделал шаг влево и повернулся.

Стрела, предназначавшаяся мне, попала в Константина. Еще две свистнули мимо.

Кадор страшно вскрикнул. Константин очень удивленно посмотрел на отца, на стрелу, вонзившуюся глубоко ему под руку, у самого края лорики, и повалился на землю, выронив меч и схватившись другой рукой за древко. Выстрел мог быть более удачным, или менее. Он мог быть смертельным, а мог прийтись в доспех несколько иначе и не нанести вреда… фокус мог и не удаться, кроме того, что стрела бы все-таки прошла по этой траектории, а наша реакция — намного выше обычной человеческой. Только это «нечеловеческое» свойство я и применил.

И я ошибся… Константин захрипел, задергался, изо рта его хлынула кровь. Не очень чисто, но все-таки удар оказался смертельным. По моей коже невольно побежали ледяные мурашки.

«Опять ты?..» — прошептал я еле слышно. — «Выполняешь все, что мы задумали?» Хотя мы «задумали» и все это — и Константина, и Кадора, бросившегося сейчас к нему, раздавленного горем — он тоже сошел со счетов, бесповоротно — и запеченные в костре детские головы, и жертвоприношения, невольно, все, от чего нам хотелось бы отречься, все, что хотелось бы исправить, раздавить, уничтожить, отторгнуть. Мы все виновны во всем. И все это, в свою очередь, создало нас.

— Прочь, — сказал я негромко и совершенно без выражения, и все кто был на моем пути в испуге, молча, расступились, я неспешно прошел к своему отряду, вроде бы окруженному, но не тронутому и посмотрел на Ланселота. Тот, в ответ, посмотрел на меня, изумленно и выжидающе.

— Так и было задумано?

— Не совсем.

— И что дальше?

— Мы уезжаем.

Нас никто не преследовал. Кадор и его бесполезная армия остались на месте. Им больше не к чему было стремиться. А мы, как во сне, возвращались почти той же дорогой, ведущей в Камелот, в который я вовсе не собирался возвращаться.

— Напомни мне никогда больше не заниматься политикой, — устало проворчал я Гамлету. — Это просто ужас что такое…

— Послушай, — сказал Ланселот странно просветленно, спустя несколько секунд. — Это все… ты даже ничего не сделал!

— Я сплел паутину, — ответил я мрачно. — Я жуткая скотина.

— Перестань! Ведь все кончено. И погиб всего один человек, которого ты даже пальцем не тронул!

— Зато я довел их до этого морально.

— А ты не преувеличиваешь?

— Нет. Иногда я себя просто пугаю. К тому же все это подтасовка, просто нечестно!

Ланселот сочувственно вздохнул и поцокал языком.

— Просто надо убираться отсюда.

— Еще как надо. — Может я и не убивал Константина, но Артура все же убил. Это казалось мне слишком похожим на самоубийство. Самому создать сказку, самому ее уничтожать. Для нас это слишком мягкая, податливая среда, чтобы мы были вправе хоть как-то ее трогать…

— А может, нам просто повезло? — с надеждой спросил Ланселот.

X. Солсбери

— Вот так вот, собираешься завоевать мир, или хотя бы соседнюю деревушку, и вдруг какой-то паршивый прутик омелы…

— Может, хватит уже? — устало проворчал Ланселот. — Почему нельзя порадоваться, что этот прутик просто попал не в тебя?

— Может… — Замолчав, я расслышал какой-то отдаленный шум. — Мм… что это за звуки? По-моему, не от нашего отряда. Какие-то крики, грохот… — Неужели Кадор опомнился и послал кого-то вдогонку или помчался сам? Когда мы оставляли его, он был полностью раздавлен. Я бы сказал, что он был убит… Но звуки, кажется, шли вовсе не откуда-то сзади. Шум был где-то впереди…

— Пес! — вдруг крикнул кто-то. — Королевский пес!..

— Кабал?..

И правда, из-за холмика прямо к нам по дороге мчался упругий белый мяч, снабженный возбужденно подскакивающими на каждом прыжке ушами и с длинным рулевым хвостом.

— Откуда он здесь?..

— Сбежал! — весело предположил Ланселот.

— Не уверен… Мы далеко от Солсбери?

— Ой, — задумчиво проговорил Ланселот. — С кем же они там?..

— А что, есть много вариантов, раз тут Кабал?!

И мы, резко сорвавшись, помчались на звуки и на клубы пыли, а Кабал, радостно гавкая, мчался за нами, как будто это была игра. Охота для адской гончей. Конечно же, именно так все и было.

Примерно там же, где мы видели, и благополучно миновали засаду, шло побоище. Запрокидывались и дико ржали кони, раздавались удары и свист и лязг и скрежет и душераздирающие крики, посреди всего лишь криков ярости и торжества. Отряд, попавший в засаду, был совсем невелик, хотя и куда больше нашего — человек за сотню. И я уже понял, как это случилось. Мордред не выдержал и, поскорее собрав команду, поспешил за нами — если не для того, чтобы по-настоящему поддержать в бою, то для того чтобы остановить и отговорить от опрометчивого поступка. И никакой Мерлин его не удержал… Я ощутил острую досаду. Но досадовать было некогда. Хотя… я сдержал желание на полном скаку остановить всех и полюбоваться, как он это делает!.. Оказывается, мы неплохо его поднатаскали. Мордред не просто попал в засаду — он с ней справлялся! Хотя противников было втрое больше! К отряду, который мы миновали в прошлый раз, присоединился еще один, или несколько. Должно быть, они просто не успели сперва здесь собраться, когда мы в цезаревской бодрой манере и к тому же катастрофически налегке, прогарцевали мимо, чтобы натолкнуться на неспешно выдвигающегося Константина. Они что, и правда ждали армию? Какие глупости. Просто люблю подумать обо всех вариантах сразу. Вот эта засада явно поджидала нас, а Константин, пожалуй, просто собирался уже двигаться на Камелот в авангарде всего войска Кадора. Мы нарвались на саму армию вторжения, и бесхитростно откусили ей голову. Сам Кадор был всегда куда осторожней. И теперь ему просто не за кого было бороться. Дух самого войска был подорван — то, что случилось у всех на глазах и в отсутствие колдунов говорило о присутствии высших сил — их стрелы обратятся на них самих. Первое имя, которое я все-таки взял на этой земле, означало «плата за кровь». И оно тоже было всем известно. Опасно связываться с мстительными духами. Опасно связываться с драконами.

Я, вроде бы, не слишком агрессивен, но чужую агрессию порой хочется подавить с перехлестом. А малое число как будто всегда дает тебе на это разрешение. Подскакав, я сходу вклинился в драку — на сторонниках Мордреда, а вернее, Красного дракона и, значит, меня, красовались красные повязки, на сторонниках Кадора, хотя и не на всех, видно, только на подошедших недавно — белые, в цвет белого вепря.

Странно — подумалось на мгновение, вместе с ярким как картинка наяву воспоминанием, о другой Британии, в другом мире и времени. Тогда моим был как раз белый цвет, цвет белой розы, а еще точнее — розы в солнце. «Итак, преобразило солнце Йорка в благое лето зиму наших смут…»1

Все меняется и вертится друг вокруг друга.

Просто для равновесия.

— Бегите прочь! — крикнул я. — Вы все обречены, если останетесь! И псы из Аннона заберут вас!

Я возглавлял не атаку, я возглавлял панику. И они действительно дрогнули, и брызнули по полю врассыпную. Кроме небольшого замешкавшегося кружка вокруг Мордреда. Кажется, до сих пор его принимали за меня, и нападавшим казалось, что цель близка. А Мордред намеренно кинулся им навстречу в самую гущу, считая себя обязанным взять на себя задачу потруднее и применить все, чему его научили.

— Мордред! — окликнул я прорубаясь, а вернее, просто проламываясь к нему — одни спешили сами убраться из-под копыт, другие медлили и я сталкивал их с дороги, после чего они поддавались общему настроению, тем более, что за мной двигался маленький, но очень свежий и целеустремленный отряд, таких героев как Ланселот, или таких веселых сумасшедших как Паломид, которого никогда не интересовала численность врага, лишь бы он мог разглядеть ближайшего.

— Артур! — воодушевленно отозвался Мордред. Изумившись и отвлекшись. Один из еще остававшихся врагов размахнулся мечом за его спиной.

— В сторону!.. — крикнул я и, пришпорив Тараниса, стукнул кого-то рукоятью меча по затылку, и буквально сбил Мордреда конем с линии удара. Он вылетел из седла, но, кажется, его придержал Бедвир. Таранис мощно подался по инерции дальше вперед и я услышал треск и мягкий хруст распарывающейся кожи мягкого панциря, что-то угодило под ребра, заскользило, останавливая дыхание, сдавливая, отталкивая назад.

Бой уже закончился. Наверное, это был последний нанесенный противником удар, и тот не туда, куда был нацелен. Все вокруг как-то странно посветлело. А потом и я соскользнул с Тараниса вниз.

Инерция, ускорение и нужный угол — прутик омелы… Ха-ха! Это было почти смешно. Кажется, я обрадовался.

Последнее, что я запомнил, был растерянно тычущийся мне в лицо холодный нос Кабала, и нервно переступающие рядом копыта Тараниса.

Под гулкими прохладными сводами слышались приглушенные голоса. Под ложечкой тяжело саднило. И по этой причине приходилось смирно лежать на месте и не двигаться. Смертельные раны иногда действуют на диво успокаивающе.

Особенно, когда знаешь, что на самом деле не умрешь, и когда справиться с болью — проще простого. Проще простого было бы даже поскорее избавиться от раны, но тут уже в дело вступала политика. Если уж бросать королевство и всех, кого довелось «приручить» — так уж хотя бы по уважительной причине. А что может быть уважительней неминуемой кончины? Если только колдуны не заберут меня в свой волшебный край, где все возможно. И откуда, возможно, я еще вернусь. Хотя все уже, конечно, понимали, что это только иносказание.

Может быть, это тоже было подстроено нашим коллективным бессознательным, а может, просто повезло — кто знает. Судьбы, вмешательства в ноосферу технического порядка или психологические сценарии? Но повезло — что вовремя, что — не в результате худшей бойни, что — не хуже, и что — на самом деле это был не Мордред. И я ему тоже ничем не навредил, хоть и отвлек, так что настроение у меня было по-настоящему приподнятое. Все получилось почти честно! И скоро каникулы.

Но в то же время, печали вокруг хватало. Главное — не поддаться ей слишком сильно. Не нашей — наших друзей. Хоть мы и ободряли их сказками о волшебных землях. И онивсе были тут. Как быстро они умудрились сюда добраться, просто удивительно. Будто все предчувствовали. Весь «двор», оставленный, было, в Камелоте. За отрядом Мордреда ехала и Гвенивер, в сопровождении Пеллинора и колдунов. Я все никак не мог выбрать момент, чтобы спросить их — что это они вздумали устроить? Они все время куда-то убегали, чрезвычайно занятые, а догнать их сейчас мне было сложновато. Почему выехали таким безумным составом? Они ведь не могли предвидеть, что все будет выглядеть так, будто кончилось плохо? Или… они предвидели, что все может кончиться именно плохо? Иначе к чему нам лишние свидетели прощания?

— К тому, — между тем, рассудительно ответил Мерлин, — что в любом случае лучше будет попрощаться и красиво поставить точку. И если бы что-то в подобном духе не произошло само, можно было просто устроить нужную инсценировку.

— Как цинично.

— Все лучше, чем намеренное самоубийство.

— Не было никакого самоубийства.

— Рассказывай.

— Тогда зачем ты вообще меня отпустил, если так думал?

— Затем, чтобы не мешать нарыву вскрыться самому, чтобы не мешать одуматься, будто это было чье-то другое решение, и, в итоге, сделать все правильно.

— Вы рисковали Ланселотом.

— Ничего подобного. Чем меньше при тебе было людей, тем легче их уничтожить, тем менее вероятности, что ты кому-то это позволишь. А чтобы защитить их, придется самому оставаться невредимым.

— Я иногда просто с ума схожу от подобных твоих выкладок. Но в конце получилось не очень чисто, да?

— Почти. На самом деле, ты все-таки успел увернуться. Насколько нужно. Как будто точно рассчитал, как будет и впечатляюще, и безопасно.

— Как это мило… ты шутишь?

Он рассмеялся.

— Нет. Просто уверен, что на этот раз это действительно была случайность. А они — случаются. Хотя… надеюсь, на этом просто можно закончить историю и подобные настроения уже не повторятся. Все подошло к концу, исчерпалось, замкнулся круг.

— Какой еще круг? — спросил я с подозрением.

— Порочный. Ты не мог их оставить по доброй воле. Но теперь та часть тебя, которая могла бы принадлежать этому миру, честно мертва, а твоя жизнь — принадлежит совсем другому миру.

— Все равно, что умереть во сне? — хитро усмехнулся я. — Иногда это всего лишь ведет в другой сон.

— Но мы же говорим о настоящих снах? И настоящей жизни.

— Мм… да. — Чем докажешь?

— Потому что все остальное, пока мы есть, не существует.

— Да. Точно. Как банально.

Он посерьезнел.

— Но больше действительно ничего нет.

— Ничего, кроме миров, которые мы выдумываем, и которые выдумывают нас? И если в них нет ничего, кроме того, что в нас самих — почему они бывают так отвратительны. Даже если все понимаешь заранее, не придешь к итогу, пока не пройдешь дороги.

— Потому и было бесполезно тебя отговаривать. В каждом из случаев.

— И тот, кто, может быть, есть «наверху», в каждом из случаев думает так же?

— Вероятно. Выражаясь фигурально.

— Эх, как бы хотелось обойтись без прощаний. Как в одной из легенд — пал туман, и разразилась страшная буря, а когда она прекратилась, тело его исчезло бесследно.

— А может, хватит магии? Сделаем все по-человечески?

— И это говорит мне Мерлин?!

— Нет. Это говорю я. А не Мерлин.

— И потому мы доедем в этой ужасной компании целой процессией до берега моря, и затем отчалим в явившейся по зову волшебников зачарованной барке. Очаровательно. И очень материалистично! Особенно очаровательно, что все это время мне придется делать вид, что я вот-вот скончаюсь.

— Ну, дорогой мой, надо же как-то отвечать за свои поступки!

— А за ваши поступки? Вот сейчас я решу, что мне все надоело, встану и уйду — обратно в Камелот. Каждый человек в этой «процессии» хочет этого! И Мордред, и Гвенивер, и Моргейза, и все рыцари из легенд! А я должен их обманывать?

— Потому что если ты сделаешь это, ты действительно умрешь.

— ? … Насколько я понимаю, процесс мы уже остановили…

— Не от раны. Ты понимаешь, о чем я говорю. — Он выдержал довольно зловещую паузу. — Тут ты можешь продолжать жить. Сколько угодно. Но ты отлично знаешь, что на самом деле ты умрешь.

Еще пауза.

— Это же не загробное царство, — наконец снова заговорил я. — Это другое измерение.

— Мир иной. Угу.

— Не смешно, — решил я после еще одного затянувшегося молчания.

— Еще как не смешно.

— Но это же то, что мы делаем всю жизнь. Постоянно бываем в других мирах. Какая разница?

— Разница в том, что, погружаясь на глубину, иногда надо выныривать обратно.

— Вот только, строго говоря, мы никогда не возвращаемся.

— Строго говоря, нет.

Я немного подумал, потом засмеялся.

— Ну что ж, если вопрос стоит так, то… раз мы никогда не возвращаемся… я готов вернуться!

— Именно в этом-то и все дело!

— Отлично! Впереди полная неизвестность! Обожаю!..

— Ну еще бы!..

— Даже странно, что я мог думать о чем-то другом! Хотя мне страшно нравятся ребята из этого времени, но это и хорошо — они и сами сделают с этим временем что-то хорошее.

— Со своей настоящей сказкой в сердце. С верой в невероятное.

— Ну, я не стал бы преувеличивать…

— Ну, я не стал бы преуменьшать…

— Хорошо, — кивнул я. — Значит, эта сказка закончена.

— Сказки должны заканчиваться, иначе в них не будет никакой морали.

— Но-но-но!.. Ведь жизнь-то заканчиваться не должна.

— И не кончается. В целом — не кончается. А отдельные песни — постоянно. Тем и неповторимы. И в том их прелесть.

— Ну что ж, тут я согласен.

— И было бы странно, если бы это было не так.

Повторять все прощания мне не хочется. Они казались нескончаемыми. Еще немного, и я мог бы поверить, что действительно умру. Все они плакали. Передать это невозможно.

В какой-то момент я понял, что не обманываю их. Я действительно умер, тот я, что был для них Артуром, и был ритуально оплакан и уже почти похоронен — до последнего осталось совсем немного. У некоторых народов есть обычаи лечить своих больных, хороня их. Чтобы то, что затем вернется было абсолютно новым, избавленных от старых недугов, грехов и проклятий.

Но и теперь, в этом прощальном аккорде все продолжало меняться. До нас дошли вести о смерти Кадора — проезжая мимо одного из обрывов, он счел нужным спрыгнуть в него. А может быть случилось нечто другое, еще более темное. Свидетельство проклятия — разрешение для предательства. Что бы ни было, невозможно гнуть свою линию слишком решительно, не разрывая в клочья чужие гордиевы узлы.

Вот и еще один повод порадоваться тому, что этому приходит конец.

Моргейза, между тем, во всеуслышание признала Мордреда нашим братом, и первая высказалась о его правах на трон Корнуолла. И ее поддержал весь Королевский совет. Так или иначе, настоящий Артур будет «вепрем из Корнубии». А был ли он настоящим королем всей Британии, все равно будут спорить до конца — кто знает. Все меняется сейчас, и будет меняться после нас. И ведь править теперь оставался не один человек, а весь Королевский совет — Круглый стол. Что несколько и ограничивало предполагаемые права Гарета, и защищало его, как и хотела осторожная Моргейза.

— Так вот, значит, чего ты ждал, ты, волшебное существо? — она почти шептала, и в ее голосе звенело что-то… струны? Слезы? Звездные нити? — Ты знал, что все это так ненадолго.

Ее ладонь, лежащая на моем плече, чуть подрагивала. А в глазах что-то блестело — яростно? Как ни странно, подходящее слово.

— Ты и правда хотел все исправить? Кто ты такой? Дикая охота героев, пришедших со своей адской гончей, которые не могут пробыть на этой земле, в этом мире, слишком долго. Так может быть, ты и правда Утер? Которого я так ненавидела?

И которого готова не ненавидеть больше. Я покачал головой.

— Ты же знаешь, что нет.

Мне вдруг захотелось ей все рассказать. Интересно, как она это поймет?

— И ты не мой брат?

— Это сложно… В некоторой степени… Знаешь, я и Мордред — это почти одно и то же, но если бы мы существовали в разных мирах. Совсем другой мир. И Мордред там совсем другой. Это я. Там есть многие люди, похожие на тех, что есть и здесь. И это не они. Но как будто — они. Другие. В другом мире. Там даже есть другая ты.

— Она невольно тихо рассмеялась.

— Другая я? Значит, там ты брат другой меня?

Пауза.

— Нет, — сказал я.

— Там я не сестра тебе?

— Нет.

— А кто же? Никто?

— Нет! Совсем не никто!..

Ее глаза загадочно замерцали.

— Я знала! — почти прошептала она. — Это хорошо. Но что будет в том мире? Ты все равно умрешь?

— Нет. В том мире не умру.

— А в этом?

— А в этом — да.

— И это будет окончательно? Даже если затем вернуть тебя в твой мир? Если что-то с тобой здесь случится?

— Да, это будет окончательно.

— Значит, если я убью тебя?..

— Значит, я умру.

— Почему ты говоришь мне это?

— А почему говоришь ты?

Она тихо всхлипнула, и по ее щекам наконец покатились слезы.

— Но это хорошо, что там ты не мой брат!

Она наклонилась, неспешно, неотвратимо, и приникла к моим губам бесконечным поцелуем, который мог бы убить, не будь он таким чутким, на грани, ничуть не нарушающей яростной нежности.

Наконец она чуть отстранилась.

— Ты не умрешь! — выдохнула она с уверенностью.

— Но мне придется уйти.

— И это хорошо! Потому что чем бы все это кончилось?!

И ее губы снова коснулись моих. Безумие, переходящее в вечность!..

— Что-то ты выглядишь слишком счастливым для умирающего, — заметила моя настоящая сестрица Моргана. — Что она с тобой сделала?

— Догадайся!

Она возмущенно поджала губы, а ее брови поползли вверх.

— Да брось! — почти обиделся я. — Мы всего лишь целовались. Но как!..

— И с кем!..

— Она знает, что она мне не сестра.

Моргана громко вздохнула.

— От тебя чего угодно можно ожидать! Вспомнить только Гвенивер!

— Разве я причинил ей какой-то вред? И что касается безответственности — для этих времен мы совершенно стерильны…

— А что ты оставил ей в итоге?

Я тоже вздохнул.

— Ничего. Кроме того, что настоял, чтобы она была признана полноценной наследницей Леодегранса, правительницей в своих землях, и членом Королевского совета. Наравне с Пеллинором, Мельвасом, Эктором, Лотом, Моргейзой, Браном, Блэсом… разве этого мало? Если ей захочется, она может выбрать себе в мужья кого угодно…

— Идиот! — тряхнула головой Моргана.

— Нет, — сказал я серьезно. — Как бы она ко мне ни относилась, больше всего это был только детский восторг, сменяющийся отрезвлением и страхом. Рано или поздно я стал бы тяготить ее. Уже начал, потом — больше. Возможно, свел бы с ума. А теперь она обладает многим, и она не обычный человек для этого мира, она заслуживает того, что у нее теперь есть.

Моргана помолчала, скорчила неопределенную гримаску и пожала плечами.

— Странно. А ведь наверное, ты прав. Но что касается «стерильности»… Это не относится к идеям. Вот например, ты сказал Моргейзе, что не ее брат. Да, тебя у нее больше не будет. Но ты уверен, что она не найдет здесь для себя замену, когда ей станет скучно или грустно? Пусть даже на этот раз это будет действительно ее брат!

— Боже, Моргана! Я уверен, что Мордред ей совсем не интересен! — И что он сам уже не больше чем эквивалент Мордреда — но совсем другой, совсем другая история.

— Ах вот как! Уверен он!

— Да, уверен! Это почти как у Гвенивер…

— Детский восторг?

— Ну, гм, примерно. Ей нравится загадка, нравилось, как странно мы себя вели. На этот раз я бы сказал — интеллектуальное развлечение.

Моргана прикрыла глаза рукой.

— Ох, да заткнись…

Ничего подобного она, конечно, не имела в виду, просто вслух выражала уныние.

— Но ты же знаешь, что я прав. А чем ее может заинтересовать Мордред? Он всего лишь человек этого времени.

— Я не говорила, что замена должна быть полноценной. Или что одно нельзя будет если не заменить, то дополнить другим.

— Она для этого слишком умна!

— Надеюсь.

— И в любом случае, что я — «сторож брату своему»?! Да никто из нас не способен присматривать ни за кем другим двадцать четыре часа в сутки, и вреда от этого будет куда больше чем пользы. Я хочу доверять им!

— Ты хочешь верить, что можешь доверять им.

— А что же еще? Что еще мы можем им предложить, если не низводить их до уровня марионеток?! Мы и так уже оставили множество других заразных идей, и надеюсь, хороших! Но что они с ними сделают — все-таки их дело, и их заслуга!

Это и вправду напоминало таинство, ритуал. Или игру?

Мы медленно возвращались к Драконьему берегу. Выздоровление между тем шло естественным ходом, но выход в этот мир был уже закрыт. Кроме того, что постоянно кто-то находился рядом, испытывая мое терпение. И хорошо еще, когда это был кто-то из своих. Но это уже был другой мир.

— У меня такое ощущение, будто я стал живым покойником.

Линор промолчала. Наверняка думая о том, что так и есть, это случилось давным-давно и успело всем надоесть.

— А теперь меня еще и похоронят.

— Вместе с нами, — меланхолично отозвалась моя сестрица и посмотрела стаким видом, что пришлось долго давиться смехом. И ей тоже. А повозка медленно катилась и катилась на запад, подрагивая на ухабах и мелких камешках, окутанная чуть отупляющими ароматами сухих трав и благовоний, заранее напоминающих об искусстве бальзамировщиков.

Под полог заглянул Мерлин и подмигнул.

— Мордред хочет поговорить с тобой. У него есть одна мысль, которая кажется мне хорошей.

Мордред выглядел очень смущенным, прежде чем заговорить, он долго мялся. Мы ждали.

— Я тут подумал… — его голос слегка сел, и он осторожно откашлялся. — Когда я был на Севере, и в других местах, люди часто думали, что я — это ты. Когда так думали враги, это было хорошо, это их пугало и держало на расстоянии. Они уже готовы были слушать. А друзья — они знали, что это не так, и это тоже было хорошо, потому что если мы притворялись — то все вместе. Но теперь, когда весть о том, что ты оставляешь нас, разнесется повсюду, это принесет горе одним и радость другим, тем, кому мы бы не хотели их причинять. Мы все знаем правду, и все здесь знают, что я — не ты, но что, если я возьму твое имя, с твоего позволения?

«Бери!» — подумал я, но решил не пугать его такой радостной поспешностью.

— Так же как некогда Мерлин взял имя короля Амброзия, — продолжал Мордред. — Ради памяти, что будет храниться с честью! И может быть там, где это не имеет почти значения, враги будут остерегаться, а друзья — нести в сердцах надежду.

— Отличная идея… Артур! — сказал я весело. — Пусть так и будет, и пусть все узнают, что на то была моя воля!

— Ну вот, — сказал Мерлин чуть позже. — А не будь тут тебя, он мог никогда не вернуть себе свое имя.

— Только теперь он думает, что это не его имя.

— Со временем — станет его. Приживется, если не отторгнется.

— Это ведь была на самом деле твоя идея?

— Я просто рассказал ему, как Мерлин когда-то взял себе и другое имя.

— Но запомнили его все же как Мерлина.

— Другое имя запомнили тоже. Гальфрид Монмутский в «Истории» упоминает именно его. Хотел бы сказать, что «посмотрим», но на самом деле, мы этого уже не узнаем, кто победит в итоге — «Артур» или «Мордред» — в одном единственном человеке, — рассмеялся Мерлин. — И даже тут «легенда» будет верной.

— Ох, да кому нужны легенды!..

— На самом деле, это же очень «формообразующая» вещь… В чем-то они как раз очень полезны, как каркас для здания и скелет для плоти.

— И песок для жемчужин.

— Именно, и практически ничего больше.

— Кажется, это скорее дело реальности — быть песком.

— И это верно. Это вопрос «яйца и курицы». И вопрос — что победит в одном, возможна ли окончательная победа, и возможно ли одно без другого.

XI. Драконий берег

Дракон кусает хвост. Завершился цикл Зеленого рыцаря — на этот год. На этот век, на эту жизнь, на это измерение…

Казалось, мы ехали сюда очень долго, а на месте — почудилось, что все произошло очень быстро. Слишком быстро. Мы прибыли сюда только вчера. Весной. А сегодня, осенью, едва рассвело, готовилось отплыть назад.

Кораблик был призван в утреннем тумане, чтобы никто как следует не мог приглядеться и запомнить его, и сохранил бы о нем самое призрачное представление. Ни для чего, собственно. Просто чтобы не ранить, не травмировать кого-то слишком сильно реальностью — ясным ощущением чуждого и враждебного. Пелена, скрывающая тайны, может быть очень доброй. Особенно, когда скрывать что-то практически незачем.

Когда туман развеется, даже им все покажется сном и мы станем друг для друга призраками. Бледные лица, яркие одежды — никакого траура. Я сам так пожелал. Я не просто ухожу — я ухожу, чтобы вернуться. Неважно когда. И неважно — куда. За время этого последнего пути, понемногу, обрывались случайные ниточки. Мы все привыкали к тому, что они будут оборваны. И теперь — это, конечно, выглядело как погребение — и почти с добровольными жертвами — с тремя колдунами, и с тремя сказочными паладинами.

Говорят, Эктор был безутешен. Моргейза обещала позаботиться о нем и рассказать ему как можно мягче, что настоящий Артур не потерян и остался в этом мире. А что произошло — на то воля богов — и с некоторыми из них ему просто довелось встретиться, одним из первых. Конечно, он мог не поверить Моргейзе, но поверил бы Гвенивер, которая подтвердит эти слова, и Кею, и даже Бедвиру. У них теперь была общая тайна. У каждого — со своими особенностями и тонкостями. Хорошо, если они будут вместе.

Кораблик, по счастью, не пострадал за время нашего отсутствия. Конечно, колдуны заранее, и накануне ночью, проверили, все ли в порядке, еще дистанционно. И теперь, малым ходом, он подплывал в точности к нужному месту, будто управляемый высшими силами.

Когда он остановился, ожидая, у линии прибоя, качаясь на волнах, на берег пала тишина.

Которая нарушилась лишь тогда, когда он, вспенивая волны, начал снова отходить в море. И раздался громкий приветственный клич. Я слышал его и в битве и в радости. Никогда не в печали.

Мордред вошел по колено в воду, провожая «волшебную барку». В его руках был королевский меч в ножнах, оставленный ему на прощанье. Размахнувшись, он бросил его нам вслед. Описав красивую дугу, Экскалибур шлепнулся у нас на борту.

— Черт, так же убить можно! — возмутился, выпрямляясь, вовремя пригнувшийся Гамлет. Фризиан рассмеялся, а Олаф поднял брошенный меч.

— Ну что с ним сделать? Швырнуть обратно? Это у вас, ребята, игра такая?

— Вообще-то, думаю, это жертва, — рассудила Антея. — Он хочет, чтобы мы забрали то, что принадлежит нам.

— И правильно делает, — одобрил я. — От меча больше проблем, чем пользы, и любой меч будет королевским, если им будет владеть король.

— Возвращайся! — крикнул Мордред и помахал нам обеими руками.

— Точно, — тихо сказала Линор. — Вот почему в могиле был совсем другой меч. И ты его даже вспомнил и узнал.

— Это было в другом мире, — напомнил я.

— Какая разница? Все эти миры — один большой мир.

Я кивнул Олафу, тот улыбнулся, извлек свистнувший клинок из ножен, и высоко поднял вверх в руке, обнаженный, засверкавший в руках восходящего, пробивающегося сквозь искрящийся туман солнца. И снова по берегу прокатился приветственный клич. Это было отличное прощание. Мордред помахал рукой, а вместе с ним, и все остальные.

Наверное, хватит уже назвать его Мордредом? Хотя, пусть пока. Мы же все знаем правду. И уж точно не запутаемся.

— Они будут ждать твоего возвращения, — усмехнулся Фризиан.

— Может быть, дождутся, спустя три тысячи лет, — отозвался я то ли легкомысленно, то ли совершенно серьезно. В конце концов, я уже вернулся, только они об этом пока не знали. Что Мордред — это и есть «мое возвращение».

В тумане заиграла радуга. Солнце вставало над землей, не над морем, но мы намеренно уплывали не в закат.

— Ну что, — наконец спросил я, вдоволь насмотревшись на игру света и призрачных клочьев над кораблем. — Нас ведь с берега уже не видно? — И резво вскочил с места.

— Не опрокидывай корабль, гад!.. — отчаянно вскрикнул Гамлет.

Стены Станции были полностью занавешены целыми коврами мхов, переливающихся всеми оттенками от темно-бурого до ярко-изумрудного.

— Поразительно! — восхитился я. — Даже не представлял, как тут сейчас. Естественно, не само все заросло?

Я с удовольствием носился по острову вокруг «Януса», пользуясь тем, что не нужно больше ничего и никого разыгрывать, на полную катушку.

— Ну, разумеется, я немного помогла. — Антея ласково погладила зеленую бахрому. — Мой собственный проект. И ты же видел замаскированную бухту. Если уж оставлять все без присмотра, лучше быть поаккуратнее.

Я подергал плотный шлейф и попробовал взобраться на стенку.

— Какого черта ты делаешь? — проворчал Гамлет. — Там же нет входа!

— Неважно! Люблю забираться в дольмены через ложные затычки…

— Их же нарочно делают, чтобы злые духи запутались и не нашли настоящий вход!

— Я знаю!

Гамлет раздраженно фыркнул и покачал головой, прикрыв глаза рукой.

— Ну что ж, — продолжала Антея. — Теперь мы, конечно, можем исчезнуть отсюда в любой момент. Но думаю, пару-другую дней мы все-таки побудем на месте, подведем итоги, проведем подробный инструктаж по всем нашим открытиям и все такое.

— Замечательно!

— И не в пример тому, как мы тут появились, исчезнуть мы можем тихо и незаметно — просто «растворимся» — никаких больше «летающих драконов», никаких «слишком медленно падающих звезд»…

— А вот это, наверное, зря… — я критически покачал головой, и увлекся разглядыванием взлетевших с недальнего утеса чаек. Какая идиллия в этом «потустороннем мире»… Никуда не надо торопиться, никаких долгов, все закончено.

— Слезь со стенки, скатишься и шею свернешь, — предостерег Гамлет. Я его проигнорировал.

— Почему? — удивилась Антея. — Да и зачем нам взлетать, если это совершенно не нужно?

— Просто, чтобы попрощаться по-настоящему, поставить красивую точку, послать привет. Чтобы они чувствовали, что все уходит не в пустоту. Неужели нельзя с фейерверком?

— О, ты еще хочешь фейерверк?! Это, конечно, здорово, но мы же их до смерти напугаем! Кто поручится, что это хороший знак? А не то, что у нас тут все погибло в дыму и пламени?

— Ну хорошо, не надо фейерверка. Я же не буквально. Но звезда — это другое. Дракон же должен помахать хвостиком на прощанье.

— Лучше бы он его себе уже отгрыз, — пробурчал Гамлет.

— Подожди, подожди, еще отгрызет. И это будет называться концом света!

— Оптимист чертов!

— А вот и нет — символический реалист.

Прошло всего лишь два дня. И как будто ничего случившегося никогда не было. Мы прибрали за собой — разобрали кораблик и замаскированную бухточку. От мхов решили избавиться в последний момент. Конечно, они бы и так слетели или сгорели в атмосфере, даже если совсем о них не позаботиться, но это было бы по отношению к мхам как-то «негуманно». Раз уж они оказались такими хорошими друзьями и сослужили славную службу.

Британские каникулы подошли к концу. Но совсем не чувствовалось, что мы отправляемся в дальнюю дорогу. То, что отделяла от нас небольшая водная преграда — вот это действительно было далеко. А тут — считанные минуты, и мы будем в другом мире и времени — просто преодолеем невидимую прозрачную стену. Ах да, еще предварительно взлетим, раз уж мне так захотелось, и идея еще раз так попрощаться всем понравилась.

Были, конечно, и сомнения — не наведет ли это друзей, напротив, на печальные мысли, и не станет ли знаком, что какая-то небесная защита покинула эти земли. Не станет ли это знаком и для врагов. Но все же мы сошлись на том, что знак должен быть сочтен хорошим теми, кем надо. Особенно, если мы зависнем в небесах на некоторое время. Я понадеялся, что Кабал на том берегу не вздумает выть слишком грустно. Он уже должен был привыкнуть к другим людям, когда я оставил его в Камелоте — неважно, что при первой же возможности он примчался к нам на всех парах. И Таранис, впряженный в «погребальную колесницу», вел себя прилично, хотя в последний день его заперли покрепче. Вот совсем бы не хотелось драматично пристреливать его по дороге в море…

Но довольно. У всех свое будущее.

И сегодня мы поднимались к своему.

Олаф ругался, что, несмотря ни на что, эта штука менее всего приспособлена быть космическим кораблем, на что находились естественные возражения, что не «менее всего», а всего лишь «мало приспособлена». Но приспособлена. Иначе хорошо мы будем себя чувствовать, когда окажемся в открытом космосе на нейтральной территории, принадлежащей не то Веге, не то Денебу.

В любом случае, оказавшись там, мы сразу почувствовали себя как-то странно…

Может быть, такое чувство и должно возникать непривычно далеко от Земли, и даже от собственного Солнца, на предмете, который для этого «не приспособлен» — будто взять и переместить в иную звездную систему целую Луну, или хотя бы Фобос и Деймос — что им делать в тысячах световых лет от Марса, где даже их имя потеряет всякое значение?

— По крайней мере, никого не убили! — бодро сообщил отец, сверившись с показаниями приборов. Неожиданное появление из ниоткуда, даже не из гиперпространства, вполне могло привести к какому-то случайному столкновению, хотя мы и выбрали совсем не оживленное местечко в огромном пространстве. Но объясните это хотя бы метеоритам и космическому мусору — разве их все просчитаешь? Особенно в «неоживленных местечках». Всегда может случиться что угодно веселое.

Что ж, положение непривычно, но стабильно, теперь можно и послушать последние новости. Насколько точно мы рассчитали время? Какие могли случиться погрешности? И просто — что произошло за время нашего отсутствия? (Если мы отсутствовали хоть сколько-нибудь, и не могла ли какая-то погрешность привести к тому, что мы сейчас существуем в двух местах одновременно? Предположения предположениями, а «полевые испытания» полевыми испытаниями. Пока, как будто, все шло хорошо. По крайней мере, по расположению звезд в данной точке пространства. Со временем тоже все вышло гладко. Мы отсутствовали запланированные две недели, и пока не наблюдалось никаких очевидных накладок. Но это что касается неодушевленной вселенной, а что касается одушевленной… Ветер, который мы посеяли, не мог не обернуться бурей.

Наше исчезновение, конечно, пытались скрыть. Конечно, не получилось. В силу одного, или двух, или трех, легких маневров, некоторые сведения, которые пожелала бы скрыть Солнечная Лига (и которыми она заранее не обладала) были доступны Космополитическому Союзу — в том, что касалось готовящегося эксперимента. А больше никому, на самом деле, «Янус» не был подотчетен, несмотря на условную «территориальную» принадлежность. Что, естественно, само по себе невероятно раздражало Лигу — нахождение в ней объекта, ей не принадлежащего, со своим уставом и не имеющими к ней отношения обязательствами. А само ее раздражение делало эксперимент еще более законным в глазах других государств, так как даже злостное необращение на нее внимания могло быть выдумано и заявлено ею самой. Впрочем, эксперимент и так был совершенно законен по действующим для нас правилам. Ну, по крайней мере, на девяносто процентов, даже если рамки «нашего собственного усмотрения» трактовались нами несколько расширенно. Но испытания есть испытания — мало ли что могло произойти в их ходе.

Итак, о том, что мы сделали, в любом случае было бы известно. Пусть все было расшифровано до конца и несколько позже событий. Но сама отчаянная попытка сокрыть произошедшее выставила Лигу в очень невыгодном свете и вызвала бурю подозрений и взаимных обвинений. Сохранились и крайне сомнительные сведения о моем похищении пиратами, и о внезапном исчезновении Карелла, и смерть Линна в данном контексте стала выглядеть чрезвычайно подозрительно и потребовала нового, международного, расследования. Которое, конечно, не состоялось, так как тело было срочно кремировано, но масла в огонь все это подлило изрядно. Так что даже несмотря на обладание нужными сведениями, многие усомнились в том, что происходящее действительно было запланировано, а не является страшной диверсией или беспардонным захватом, всего лишь замаскированным успокаивающими сведениями. Все это давало, к тому же, отличный повод к применению наконец санкций к Солнечной Лиге по массе других несомненных и доказанных нарушений. Все это даже могло бы послужить поводом к войне. Но в данный момент — где находилось оружие, считающееся сейчас самым страшным и непредсказуемым? На нейтральной территории, принадлежащей не то Веге, не то Денебу — о чем на самом деле никто точно не знал. И все повисло в напряженном ожидании, выдерживая какое-то разумное время, прежде чем действовать дальше, и в то же время, мобилизуясь, чтобы в решающий момент не оказалось слишком поздно. Масса взаимных претензий и ультиматумов зависли в пространстве готовыми к старту ракетами.

Сперва мы попробовали осторожно отправить зашифрованное послание друзьям, которые не были связаны впрямую ни с одной из заинтересованных сторон и в то же время оказались погружены в ситуацию по уши. То есть, Арли и компании. Они оказались живы-здоровы, очень обрадовались, что мы вернулись, но всех впечатлений и сведений мы пока получить не могли — у защищенного канала были свои ограничения. Хотя нам также удалось узнать, что они благополучно покинули пределы Солнечной Лиги и находятся в относительной безопасности. А еще нам намекнули, какие новости стоило бы прослушать в первую очередь. Олаф открыл аудиоканал с поправкой на нужное время, и первое, что мы услышали…

— Ого! — громогласно, не сдержавшись, воскликнул Гамлет. — Вот и еще одной легендой меньше!..

На него все зашикали. «Так я и знал…» — подумал я, и мое сердце упало.

— … королева Далира официально объявила о своем браке, в связи с чем он вступает в полную законную силу и приобретает все юридические последствия. Глава пропавшей станции изучения времени и истории человеческой цивилизации, более известной как «Янус», Мэллор Гелион объявляется принцем-консортом королевства Денеб, одного из крупнейших государств на современной межзвездной арене, а также сотрудники вышеупомянутого института Линор и Эрвин Гелион — теперь им следовало бы носить королевскую фамилию Аллет… — оставалось только запоздало схватиться за голову.

— Так вы с ним еще и родственники!..

— Заткнись, Гамлет!.. — воодушевленно попросил Олаф.

— … наследниками денебского трона.

Мама! Ну как она могла? Мы же предупреждали!.. И все-таки она слишком переволновалась.

— И напоминаем, что по законам Денеба, при прочих равных обстоятельствах, а предполагаемые наследники трона являются близнецами, преимущественным правом обладает ребенок противоположного пола по отношению к предыдущему правителю.

И это еще одна из причин, по которой меня не торопились доставать из «пробирки».

— Точно, — завопил Гамлет, веселясь напропалую. — «Король в былом, король в грядущем!»

— Да заткнись же, Гамлет! Это значит, что нам придется оставить «Янус»!..

— Да не будь ты таким пессимистом, дай повеселиться!

— Я — не обязательно! — поспешно вставила Линор. — Я еще отречься могу!

— Может, мы все-таки ошиблись вселенной?..

Последние слова потонули во всеобщем нервном хохоте. И хохотали все просто до слез.

— Конечно, все это будет иметь значение, только если они когда-нибудь вернутся или будут обнаружены. В противном случае, возможно, придется признать акт прямой агрессии Солнечной Лиги в отношении Денеба, так как некоторые сопутствующие беспрецедентному эксперименту события едва ли могут быть простым совпадением…

На всякий случай я огляделся по углам — не видно ли поблизости сухонького старца в холщовой тоге, с шевелюрой, напоминающей одуванчик или ворох паутинок. И прислушался — не смеялся ли тут кто-нибудь еще, кроме нас… но стоит ли напрягаться до настоящих слуховых галлюцинаций?

* * *

— А знаешь, — проговорила Линор, сидя в крутящемся кресле перед подмигивающей, в приглушенном свете зала, разноцветными огоньками консолью и задумчиво покачивая в воздухе Экскалибуром, и блики зажигали другие мерцающие огоньки — в серебре ее глаз и в золоте волос. — Кажется, я только сейчас потихонечку осознаю, что это был не сон, не сказка, не мираж. И не игра. Хотя мы правда чуть сами не стали сказкой. Особенно «Янус». Смеющиеся призраки, сухонькие старцы — что-то, чем ему совсем-совсем не положено быть. Как ты думаешь? — она выжидающе глянула на меня. — А ему это понравилось? Ну, настолько, насколько ему могло что-нибудь понравиться?

— Не знаю. — Я рассеянно отпил вина из бокала гладкого стекла, и посмотрел сквозь жидкий ненастоящий рубин на играющие огоньки. На грани бокала вспыхнула яркая звездочка. — По крайней мере, он не возражал вернуться. Даже сам отчасти это подстроил.

Она пожала плечами.

— Он откликался на наши собственные невысказанные желания. А может быть… — она замедлила произнесение слов, — не хотел с кем-либо из нас расставаться. Соткав собственное сознание из наших.

Я вопросительно прищурился и улыбнулся.

— К чему ты клонишь, дорогая сестрица?

— К тому, что… может быть, он и теперь может подстроить что-то, чтобы мы с ним не расставались?

Я помолчал и пригубил еще глоточек.

— Может быть. Хотя у него ведь уже был выбор при самом возвращении — он мог доставить нас в такую вселенную, где нам бы не нужно было его покидать.

— О… — протянула задумчиво Линор. — Но кто знает, что будет дальше, и чем это может кончиться…

— Никто… А может быть, ему достаточно, чтобы мы оставались в одном с ним пространстве и времени.

— Может быть. И тогда самое безопасное — при возвращении — отослать нас подальше…

— Как-то это все нехорошо звучит…

— Верно. Ладно.

Мы оба замолчали, прислушиваясь. Наконец Линор покачала головой.

— Нет. Ничего, — и усмехнулась. — Ни смеха, ни звона, ни посторонних шорохов… За все эти дни никто из нас ничего не слышал. Все как должно быть. Все по-старому.

Я кивнул.

— Все как должно быть в этой сказке.

Линор приподняла брови и чуть раздраженно взмахнула клинком в полумраке.

— В каждом измерении свои правила, — продолжил я.

— Свои возможности и законы физики?

— Ну, вряд ли уж настолько…

Она кивнула в ответ.

— Просто наше коллективное бессознательное. Как весь мир — еще более коллективное и еще более бессознательное…

Я рассмеялся:

— Обожаю эти ночные разговоры!

— В космосе всегда ночь, — назидательно заметила сестрица.

— Или день. Смотря как посмотреть или на какой орбите находиться.

— Но все сейчас спят, пока мы тут дежурим.

— Угу, и сны запутываются в коридорах и всех схемах «Януса», и он сам навевает им что-то…

— Прекрати, — слегка нервно усмехнулась Линор.

— Я же ничего такого не сказал. А если бы вообще не говорил, достаточно было бы подумать. Мысли — это же такая плотная среда…

— И чувства, мечты и сожаления…

— Смотри, какой у нас дружно поэтический настрой!..

— Да уж, и все-таки, ничего себе — мы действительно побывали во времени короля Артура, и оно действительно оказалось сказочным! Но не было же оно таким на самом деле.

— Не знаю. Все относительно.

— Сказочные замки, сказочные звери, даже этот «волшебный» меч… — Линор с некоторым усилием повернула головку дракона в навершии рукояти, и из крестовины выскочили крепкие шипы, удерживавшие когда-то меч в каменной наковальне. Она вернула головку в прежнее положение и шипы исчезли. — Это так забавно… И живые люди с именами сказочных персонажей. И ведь на самом деле, все это придумали и сделали мы сами.

— Не считая того, что кто-то когда-то выдумал эти сказки, а мы про них знали. В каком-то смысле кто-то когда-то выдумал нас. Все связано, почти что в соответствии с нормальной теорией эволюции. Немного нелинейно, немного в другой вселенной, но тем не менее…

— И что еще забавно — наш Денеб. Его герб — тоже дракон.

— Тоже. Только золотой, а не красный.

— Прямо как на рукояти этого меча!

— Ох черт… даже и не подумал… Правда.

— Смотри-ка, и мы правда вернулись в грядущее, отплыв на закат!.. И нам снова светит какое-то драконье царство, только новое, спустя три тысячи лет!..

— Строго говоря, это был рассвет.

— Зато мы плыли на запад. В частях света это все равно будет «на закат».

— Хорошо, уговорила, куда движется солнце, туда и отплыли, движется на запад оно обычно при нормальном течении времени…

— Но хотя сейчас никто здесь не слышит ни смеха, ни звона, буфера сейчас тоже нет.

— Пока еще.

— И мы даже рискнули заглянуть в будущее!

— Если так можно назвать эту откровенную массовую галлюцинацию с частичной потерей памяти, Иггдрасилем вместо главного терминала и с концом света в виде самого вероятного будущего!..

— Ага, — отсмеявшись от этих воспоминаний, признала Линор, — надо сказать, не очень-то получилось!.. Можно было бы подумать, что «Янус» просто заводит нас в наше же воображение.

— Если бы мы не знали, что вселенная просто очень велика, и в ней возможно всякое. А техника цепляется за самые смешные зацепки, когда ей недостает информации о том, куда мы хотим попасть.

— Об этом времени, конечно, у нее куда больше информации, больше чем о каком-либо другом, поэтому сюда она и может вернуться. И слава богу, прошлое, в которое мы отправляемся отсюда, тоже всегда было куда более похожим на настоящее. Куда более настоящим.

— Это насколько мы можем судить…

Прозвенел серебряный колокольчик, и Линор чуть не выронила меч, а я свой опустевший бокал. Мы оба подскочили. Замигала привлекающая внимание лампочка.

— А вот и «Горгулья»! Они прибыли! Надеюсь, все у них отлично!

— И надеюсь, их рассказ о том, где была припрятана бомба, не будет отличаться от того, что мы помним, а то точно можно будет заподозрить, что мы в неправильном будущем!

— Хватит таких речей! — решительно воскликнула Линор. — И не надейся, что это «неправильное будущее». Ночь закончилась! Пора за дело!

Эпилог

Что ж, неважно, какие последствия будет иметь матушкино заявление на всю обитаемую вселенную, пока мы воспользовались временным отсутствием буфера, и поспешили осуществить то, что запомнила команда «Горгульи», и чего мы пока не сделали — еще не спасли их в прошлом. Правда, мы понятия не имели, в этот ли самый момент мы должны это сделать. Но едва мы встретились, обменявшись радостными приветствиями, как услышали от Майка Арли и Джелли, что вот теперь я выгляжу примерно так, как они запомнили в тот самый загадочный момент — загоревшим и слегка обросшим после Британских каникул (что ободряло, не хотелось проверять неизвестные возможности буфера и тянуть с этим); узнали, что Тарси Карелл на самом деле сумела довести до совершенства программу визуальных симуляций — знание о том, что она это сделала, придало ей уверенности и сам мотив к совершенствованию; мы еще раз досконально уточнили все детали, отрепетировали их пошагово на «натуре», с помощью всей команды, несомненно, желающей быть спасенной, и отправились в прошлое спасать «Горгулью», чтобы не ставить под возможный удар наше общее настоящее.

Было, мягко говоря, жутковато — окунуться снова в тот день, в атмосферу разгрома и отчаяния, царившую на корабле в те минуты. Запах гари, запах крови — такие похожие, и абсолютно не похожие на те, что три тысячи лет назад… Ощущение, будто целый мир снова хватает тебя за горло. Черт побери, ведь это скверная примета — возвращаться.

Тарси, еще ничего не знающая о великолепной королеве Моргейзе, очень нервничала — она впервые перемещалась во времени, и пока мы стояли в относительно большой цилиндрической капсуле «полного перемещения», я крепко держал ее за руку. Все прошло хорошо. Мы материализовались в нужной точке коридора. Хорошо, что «Янус» всегда автоматически слегка корректирует обстоятельства, в какие мы можем попасть, иначе ничего не стоило бы материализоваться где-нибудь вне корабля или наполовину в стене. Но обычно ничего такого не случается. Хотя об этом ходят страшные сказки, и в первый раз все бывают напуганы.

Как и было обещано самой виновницей текущего действа, подстреленная Джелли испуганно-радостно крикнула: «Эй!», привлекая общее внимание. Извне наши маневры тоже обычно впечатляют.

— Простите, не время объяснять! — заявил я предельно по-деловому, вместо того, чтобы самому отдышаться, — напористость, как крайне материальная субстанция, быстро отбивает всякую охоту к мистике. — У вас на борту бомба! Нам нужно ее обезвредить!

Я слегка встряхнул Тарси за руку, она опомнилась и поспешно схватилась за свою аптечку, чтобы оказать первую помощь тем, кто в этом нуждался, мы заранее знали — кому, а я прошел к нужному тайнику и распахнул его.

Внутри было пусто.

— Проклятье! Нам нужно немедленно ее найти!.. — Я, отдуваясь, глянул на часы. Время истекало. А если тут еще и таймер поставлен иначе… Хорошо, если бомбы в этой вероятности просто нет — было очевидно, что, несмотря на перемещение в «буферной зоне» мы попали не в собственное прошлое, а приближенное, но все же параллельное. Хотя «параллельное» тут не совсем верное слово. Вероятности могут расходиться из одной точки веером, могут переплетаться, то отходя очень далеко, то сближаясь. Это просто другая версия событий. Хотя и очень похожая. И мы не могли грешить на то, что изначально вернулись не в тот мир — там все минувшее — имело место, и почти только что команда «Горгульи» снова показывала нам тайник и скрупулезно пересказывала события текущего момента. Для них ведь это имело жизненно-важное значение. А теперь, конечно, мы с Тарси в любой момент могли подать сигнал и вернуться на «Янус». Но едва ли мы сможем совершить вторую попытку, значит, корабль тут взорвется. Тут, в реальности, очень похожей на нашу — и как это скажется на вероятностях в целом — в данной точке и в данном «потоке»?.. Взорваться в соседнем измерении? Отличный конец любой карьеры…

Срочно мобилизовав всю команду, стоящую на ногах, мы потрошили все ящики, какие кому-либо приходили в голову. Вернее — это они потрошили — совершенно бессистемно.

— Так! Стоп! Арли, думайте, где мог пройти этот мерзавец? Сколько знал Веллин? Далеко они ее спрятать не могли, у них не было времени. И новичок знал явно не все.

— Э… — кажется, младший Арли вздумал спросить, откуда мне известно его настоящее имя, но, слава богу, передумал: — Думаю, они прошли этим путем…

— Отлично!.. — Я повернулся… Какое место показалось бы мне самым удобным? — Как насчет…

— Да! Есть! Тут, под вашей рукой!..

Майк поспешно открыл скрытую дверцу.

— Вот она! — радостно заорали мы оба. Тарси кинулась к нам.

— Стойте! — остановил я ее, порядком взвинченный явными несовпадениями. — Вы точно знаете, как она закодирована?

И наткнулся на прямой и трагичный взгляд ее синих глаз.

— Если там другой код, нам конец, правильно?

Она кивнула. Естественно… Не так просто соваться в чужое прошлое, даже если в каком-то смысле оно твое собственное.

— Но мы можем еще просто вышвырнуть ее за борт! — оптимистично воскликнул Майк. — Главное, нашли!

— Конечно. Но тогда они поймут, что у них не вышло… — я остановился.

Ну и что, собственно говоря? Увести корабль мы все равно успеем. И это все равно другое прошлое. Но если… Я покосился на страховочный браслет, мерцающий на моем запястье. «Янус» заберет нас отсюда и без маячков. Это действительно просто страховка. Иногда их используют для экстренного возвращения, хотя обычно хватает и сосредоточения на кодовой формуле — но бывает, что на сосредоточение нет времени, и при перемещении не только сознания это может иметь жизненно-важное значение, или для увеличения радиуса действия, когда нужно захватить с собой какие-то предметы из прошлого. Вот мы и захватим. Только не на борт «Януса». В крайнем случае, такая же страховка есть у Тарси. Я кивнул сам себе, сорвал браслет, и принялся его перенастраивать.

— Что вы делаете? — спросила Тарси.

— Эта штука появится здесь на этом самом месте, спустя десять минут, когда нас тут уже не будет. Она не живая. Автоматический поиск не станет искать для нее подобающую среду… Отойдите все подальше!

Все отпрянули. Бомба или не бомба, любопытствуя, сперва все только сгрудились поближе. Бомба, вместе с маячком, замерцала и исчезла.

— Тарси, запускайте приставку! — велел я воодушевленно. К тому же, все еще не стоило терять ни минуты. — Майк, вам придется пустить меня к управлению!

— Боже, да куда угодно!..

— Угу, если все получится, можете даже звать меня «боже»! Шучу. Пока рано…

— Не выходит!.. — услышал я через пару минут голос Тарси, очень близкий к истерике и, тяжело вздохнув, снова взглянул на часы.

— Ладно, забудьте!..

В конце концов, этой «дымовой завесой» мы только спутывали следы и выигрывали некоторое время для всех нас. Но кто знает, может, и такой итог будет неплох? Или даже лучше…

— Бросьте все, увожу корабль!

— Нет! Стойте! Готово! — победно выкрикнула она. — Все в порядке! Пришлось чуть перенастроить. Точное время симуляции и координаты эффекта!..

Ну и отлично… Хотя я уже размечтался, что еще что-то будет иначе. Может, другому мне, здесь, было бы приятней не увидеть гибель корабля.

Она продиктовала точные данные, я принял их к сведению и увел «Горгулью» в гиперпространство без каких-либо новых приключений — двигатели не были повреждены сильнее, чем показывали датчики, и еще одной заминки не произошло. Снова все сделали ювелирно.

— Все получилось! — слегка дрожащим голосом выдохнула Тарси за моей спиной.

«Здесь — да», — подумал я мрачновато. Но кто, черт побери, знает… Правда, кто сказал, что все различия должны быть к худшему? Могут ведь быть и к лучшему, и где-то не случится тех досадных помех, что мы помним. Проконтролировать каждое мгновение в соседнем измерении — невозможно. Да и в своем — тоже. Хотя, ведь как-то же он случился — тот первый раз, когда мы зачем-то отправились сюда без подсказок, чтобы что-то изменить. Так может, изменить что-нибудь еще?.. Но это слишком опасно. Может повезти. А может, и нет. Где-то все пройдет гладко, а где-то все сорвется со всеми подсказками. А где-то все будет иначе само по себе. Это в любом случае другая реальность. И как бы ни хотелось исправить все… это невозможно. Хоть и хорошо, что возможно хоть что-то. И если вдруг не повезет «там» — будет ведь другая возможность и повод что-то исправить? И так до бесконечности…

Я вздрогнул, когда Тарси в избытке чувств обняла меня за плечи. И кажется, невольно ощутил к ней неприязнь. Как будто пришлось что-то сделать только потому, что «так уже было». И она была символом этого «было».

— Все вышло! Снова! Но как вы думаете?..

— Лучше не думать. Знаете, что?.. — Я протянул руку над панелью управления. Пусто. Повел ею по сторонам. Тоже ничего. Только воздух. Я тихо выдохнул.

— Что вы делаете? — спросила она озадаченно.

— Ищу железные стены.

— Что?..

— Скажите мне одну вещь. Там, у вас, на Юпитере, есть какая-то штука? Похожая на огромную картотеку. Только в ящиках — люди. Может быть, замороженные?

С ее лица исчезли все краски. А ведь их там и так было немного.

— Да, именно…

Я перевел дух и уставился в пространство.

— Так я и думал.

— Как вы узнали?

— Не знаю. Увидел себя там. В галлюцинации. Мог я что-то слышать краем уха, а потом представить? Может, они говорили что-то подобное? Собирались отправить меня туда до лучших времен? Или я каким-то образом проник в другую вероятность — не знаю, как. Может, у меня такая дурная привычка? Или, прямо сейчас, на самом деле, я там, а все происходящее — только мой бред в каким-то краешком еще почему-то функционирующем мозгу?

Побелев окончательно, «Снежная королева» крепко схватила меня за шиворот и одним рывком с неожиданной силой вытряхнула из пилотского кресла.

— Не смей так думать, сумасшедший, я не затем тебя спасала!

— Да ты же знаешь меня всего два дня!..

— Неважно! — она притянула меня за воротник, и крепко поцеловала. — Ну что, я снюсь тебе?! — пробормотала она, задыхаясь, ненадолго прервавшись. — Снюсь?!..

— Мм!.. Ух!..

И черт возьми, какая разница, какой Мордред у нас получится?!.. Но это потом. А сейчас — рано терять голову!

— Хорошо! — выдохнул я, рассмеявшись. — Не снишься! Но в какой бы реальности это ни было, думаю, стоит разобраться с этими чертовыми ящиками, даже если меня там нет!

В конце концов, разве каждый из нас не одно и то же в немыслимом числе вероятностей? Все герои и злодеи, ангелы и чудовища…

— Разумеется! — выдохнула Тарси очень решительно. — И поверь мне, это я знаю куда лучше тебя… избалованный денебский принц! — она деланно рассмеялась, будто ощутив неловкость этой шутки.

— О, и это я слышу от наследницы подземного царства? — это тоже прозвучало чудовищно манерно. Кажется, вот мы и нашли свои «железные стены».

Тарси вздрогнула и опустила взгляд.

— Ты уже и это знаешь?

— Давно понял. Еще по тому, как она беспокоилась за твоего брата. Просто о собственном ребенке, верно? К тому же вы похожи. И как такая славная девушка оказалась в такой скверной компании? Есть люди, которых мы не выбираем. По крайней мере, поначалу. Наши родители.

— Но есть те, кого мы выбирать можем, — произнесла она после очень долгого молчания. И отстранилась. — Прости. Это не значит, что я хочу попасть на трон.

— Я так совсем не думаю.

— Думаешь. Я могла бы рассказать тебе о моей тете королеве Лорелей. Конечно, это не настоящее ее имя, но она стала королевой с этим именем. И ты знаешь, каким образом? Конечно, знаешь, ты же историк. А история может повториться. Поэтому мы не можем делать все, что нам захочется.

— А Филиард Арли? — спросил я. — Он знает?

Она кивнула, глядя в сторону.

— На свою тетю я похожа еще больше чем на мать. Он узнал меня почти сразу. Разве мы все не охотницы за принцами? А ты, значит, знаешь и кто он? Или догадываешься?

— Бард? Последний король Веги?

Она снова кивнула.

— Вы уже как-то узнали.

— Догадались. Тут не нужно было по-настоящему заглядывать в прошлое. И сама видишь, как это ненадежно. Все всегда происходит по-другому.

Она вздохнула.

— Но кое-кто хотел завладеть «Янусом» раньше, чем вы сможете заглянуть в эту историю, чтобы она не вскрылась. И наверное, во многие другие.

— Понимаю. А может быть, мы теперь заглянем в них вместе?

— Но как! Ты принц, тебе придется оставить станцию.

— Не обязательно в этом смысле. Просто раскроем кучу старых дел, и куда надежнее, чем заглядывая в чужое прошлое. Просто все изменим… Нет, не все, конечно, и законы физики мы тоже изменить не сможем, но кое-что…

Она улыбнулась тепло и открыто. Куда подевался весь лед? И мы пожали друг другу руки. — Немного обескураживающий финал. Но все еще впереди.

И в том числе — разные временные станции. В разных звездных государствах. В том числе, в Денебе. И может быть, я даже смогу там находиться. Кроме того, теперь мы точно знаем, что даже буфер — это время разных вероятностей. Мы никогда не вернемся в собственное прошлое. Только в чужое. Но чужое — мы можем «исправить», хотя не можем исправить своего.

Зазвенели невидимые колокольчики. Мы просто возвращались в свой мир.

А где-то, когда-то, на туманном острове продолжалась безумная сказка, созданная нашим собственным воображением. Во плоти и крови, реальнее тверди и небес, и даже мы, зная начало, не могли предугадать, во что она превратится без нас.

Может, мы не знали этого именно потому, что вмешались. Иначе все казалось бы более предсказуемым и простым.

Оглавление

I. Скелет в шкафу, чертенок под кроватью

II. «Горгулья»

III. Кто лгал — «легка дорога в ад»?

IV. Огонь и сера и драконьи крылья

V. В одну и ту же реку

VI. Щепка в море

VII. Драконий берег

VIII. Мечи, пращи и принцесса

IX. Адская гончая

X. Через дебри, сквозь туманы, зачарованные страны…

XI. Город Солнца

XII. Мечи, драконы, короли

XIII. Праздник костров

I. Полет Сокола (Книга II. Драконье царство)

II. Камелот

III. «И вышел он как победоносный…»

IV. Алтари и прочие камни

V. Дракон из-под земли

VI. Немного о привидениях

VII. Концерт для сломанных мечей

VIII. Явление меча

I. Холодное железо (Книга III. Dux bellorum)

II. «Артур в поход собрался…»

III. Тихая военная прелюдия

IV. На реке Дуглас

V. Саксонский порт

VI. Потерянные королевства

VII. Второй Дуглас

VIII. Мирный уголок

IX. «В горах мое сердце…»

Х. Охота на Каледонского вепря

XI. Поворот на юг

XII. «Все воды твои…»

XIII. «Царь горы»

XIV. Эборакум

I. Янус (Книга IV. Король лета)

II. Зеркала

III. «Князь мира сего»

IV. Жертвоприношение

V. Кот Шредингера

VI. Сны

VII. Пандора

VIII. «Забавные вещи»

IX. «Смерть Артура»

X. Солсбери

XI. Драконий берег

Эпилог