Ян и Яна [Сергей Константинович Крушинский] (fb2) читать онлайн

Сергей Крушинский Ян и Яна

Рисунки

Г. Алимова

СПАСЁННАЯ

Эта история началась ещё в дни войны.

— Товарищ лейтенант! Вот поглядите, товарищ лейтенант, я девочку принёс. Живая!

Так говорил, медленно складывая слова, рослый, неповоротливый старшина Недобегайко, радист-пулемётчик, командиру танка лейтенанту Пырьеву, лежавшему на траве и при свете ручного фонарика изучавшему карту. От невидимого во тьме танка шёл удушливый жар.

— А я тебя за чем посылал? — спросил Пырьев, не поднимая головы.

— За водой, товарищ лейтенант. Так её же, воды, тут нигде капли нету. Товарищ лейтенант! Придётся нам девочку взять. Тут неподалёку мать лежит, сейчас померла. Я подошёл, она ещё была жива. Чешка она. «Я, — говорит, — сама из Чехии. Возьмите, — говорит, — мою девочку в родную Чехию». Сказала, как девочку зовут, а больше я от неё уже ничего не добился. Видно, она из концентрака шла домой, а тут смерть её настигла. Сколько народу война покосила! Товарищ лейтенант, тут до Чехии этой вёрст десять идти осталось, вы по карте должны знать…

«Вот настойчивый какой!» — подумал лейтенант и, встав, посветил фонариком на мертвенно-белое, с чёрной линией губ детское личико и исхудалое тельце в копне лохмотьев. Воспоминание о собственных детях кольнуло ему сердце, и он спросил, смягчаясь:

— Как зовут-то?

— Яной, — ответил старшина.

— Может, мать-то ещё живая? — продолжал лейтенант.

— И не дышит даже.

— Ну, тогда хоть документы при ней должны быть. Может, в Чехии-то родня осталась, надо поискать.

— Говорю, товарищ лейтенант, мать пробиралась из концентрака. Номер у ней на руке выколот — вот и все её документы.

— Так чего же ты стоишь? Устраивай! — сказал лейтенант с новым приливом строгости. — Выдержит девочка танковый марш — её счастье.

Девочка выдержала танковый марш. Её привязали к постели, сделанной из меховых комбинезонов. От сильной тряски постель передвигалась по гладкому железному полу. Ревели моторы, гулом отдавались выстрелы танковой пушки, и вся эта ночь впоследствии слилась в памяти девочки в один поток ревущих, лязгающих и ухающих звуков. Это было как тяжёлый бред. Короткими проблесками выделялись остановки. Над девочкой склонялось покрытое копотью лицо Недобегайки, и среди ласковой, животворной тишины добрый голос произносил:

— Живая. Смотрит.

Тяжёлая рука осторожно вкладывала в губы Яны кусочек сахара. Сахар был необыкновенно вкусен. Девочка дрожала от счастья. Ведь она впервые в жизни ела сахар!

Было позднее утро. Танк остановился ещё раз — уже не в лесу, а среди аккуратных домиков небольшого посёлка. Танки стояли гуськом, один за другим, и издали могло бы показаться, что среди двух рядов белых домиков вырос третий ряд, тяжёлый, как бы вырубленный из гранита.

Сбежались жители посёлка и забросали танки цветущими яблоневыми и черешневыми ветвями. Ведь был май, и земля расцветала под ласковым солнцем.

Каждую машину окружали радостно возбуждённые дети, нарядные девушки. Танкистов наперебой угощали вином и хлебом. В нескольких местах играла музыка. Но самый большой кружок собрался вокруг танка лейтенанта Пырьева. Улыбающийся старшина Недобегайко стоял там, держа на руках девочку. Он держал её свободно и легко, как держат выпускаемую на свободу птицу. Тем временем лейтенант Пырьев рассказывал историю найдёныша. Он говорил, неправильно произнося русские слова, думая, что таким образом они становятся понятнее чехам.

— Ну, так кто же её возьмёт? — спросил он в заключение. — Хто везьме?

Наступило молчание. Многие готовы были взять девочку, но выжидательно поглядывали друг на друга. И вот тут-то выдвинулся вперёд, вынырнул в самый центр круга бойкий мальчик лет семи — восьми. Он не понял причины общего замешательства, ему стало стыдно за односельчан, и он решил спасти их репутацию. Но так как мальчик знал, что не ему принадлежит в семье решающий голос, то, подлаживаясь к матери, он лишь спросил, кивая снизу вверх на девочку:

— А она смирная?

Разумеется, он сказал это по-чешски, но лейтенант, в общем, понял его. Понял и засмеялся.

— А ты кто таков? — спросил лейтенант. — Как зовут-то?

Мальчик ответил, что его зовут Яном.

— Так это ж прямо замечательный случай! — воскликнул старшина. — Ян и Яна, братец и сестричка. У тебя есть сестричка?

Мальчик ответил, что сестрички у него нет. Была да померла.

— А ты будешь защищать Яну? — спросил лейтенант Пырьев.

Мальчик изъявил полную готовность защищать девочку, и притом с таким азартом, точно опасность была уже за плечами.

Тут наклонилась мать, прижала мальчика к груди своей и сказала голосом, полным любви, как одни только матери и умеют говорить:

— Он добрый, наш Ян, он хороший!

Так и решилась дальнейшая судьба девочки-найдёныша.

Маленький Ян взял на руки совсем ещё маленькую Яну и с большой важностью направился к дому. Он сделал самое строгое выражение лица, опасаясь, как бы взрослые не отняли у него его ношу. Впрочем, взрослые не отнимали. И обидная бестактность их на этот раз выразилась только в том, что они со всех сторон протягивали свои руки и держали их ниже рук самого Яна. Неужели они думали, что он мог бы уронить девочку?

Вечером того же дня в маленькое чешское селеньице пришла счастливая весть: война окончилась, наступил мир.

ИГРЫ

Где ты, старшина Недобегайко? Где ты, лейтенант Пырьев? Где вы, советские солдаты, принёсшие мир чешской земле, спасшие маленькую Яну? Напрасно ждёт Яна вашего возвращения. И воспоминания её о вас понемногу заволакиваются дымкой и сливаются со счастливыми снами.

Изглаживается из памяти девочки и образ умирающей матери, и вот уже без колебания называет она седоусого молчаливого Зденека Вайчуру своим папой, дородную Ружену Вайчурову — своей мамой, а проказника Яна — своим братцем. И случается только, да и то всё реже и реже, что находит на девочку безотчётное горе. «Яна, дочурка моя!» — скажет Ружена каким-то особенным голосом. Яна сейчас же начинает посапывать носом и, глядишь, уже трёт кулачком глаза, уже прячет личико в фартук Ружены, и вот уже рыдания сотрясают её маленькое тельце и слёзы скатываются по смуглым щекам.

Понемногу Яна начинает замечать, что в жизни есть свой порядок. Папа каждое утро уезжает в автобусе на завод. Вместе с ним уезжает едва ли не всё мужское население посёлка. В сущности, Яна не знает, что это такое — завод, и когда срисовывает его с книжки, то непременно выводит в верхней части трубы два глаза и рот. Но она привыкает к тому, что папа остаётся дома только в тот день, когда на листке календаря оказывается слово «воскресенье». Обрывать листки потихоньку от взрослых бесполезно — это не помогает. И если хочется поскорее получить вырезанный ножом кораблик или проехать на папином плече по окрестным полям, Яна спрашивает: «А скоро воскресенье?»

Мама день-деньской хлопочет по дому. Все ещё спят, а она уже сидит в кухоньке, зажав между колен ручную мельницу. Похрустывают кофейные зёрна, и по дому распространяется приятный запах. После завтрака, проводив мужа на завод, она готовит на плите обед, стирает, между делом задаёт корм пяти курицам, выводку цыплят и грустному кролику, всегда точно поглощённому воспоминаниями о давным-давно минувших днях.

Маленькая Яна помогает маме, не зная устали.

Она и стряпает, но всё как-то случается, что приготовленные её руками булочки сгорают в духовке, на столе не увидишь их. Она и стирает, но вот горе: выстиранные ею носовые платочки мама складывает отдельно, а потом, глядишь, они опять в корыте. Она и ловит самых пушистых цыплят, чтобы покормить их из своих рук, но они, глупенькие, пищат и вырываются. А что касается недотроги-кролика, то он, завидев Яну, немедленно отворачивается в угол головой и сидит там, неслышно ворчит — стрижёт своими смешными губами.

Остаётся ещё садоводство. В аккуратно огороженном садике под окнами дома растут четыре яблоньки, два черешневых деревца и три куста злюки-крыжовника. Но только в садик редко пускают Яну. Говорят, он чужой. Скрюченный старик в бархатном костюме разъезжает по посёлку в коляске-самокатке. Остановившись у калитки, он с трудом встаёт на землю и, опираясь на клюку, входит в садик. Все садики в посёлке принадлежат ему, и деревца при дорогах во все стороны от посёлка тоже принадлежат ему, и половина домов принадлежит ему. Человека этого не позволяется называть ни дядюшкой, ни дедушкой, как называют других стариков, а только паном Скралом. Наслушавшись разговоров за семейным столом, однажды Яна вышла в садик и сказала:

— Я просто не понимаю, пан Скрал, зачем вам столько яблок и черешни: ведь все говорят, что вы скоро умрёте!

Пан Скрал закашлялся и стал задыхаться. Щёки его побагровели, глаза закатились и покрылись влагой. Одной рукой ухватился он за вогнутую грудь свою, а другой запустил в Яну палкой. Но промахнулся.

С тех пор, как только пан Скрал появлялся у калитки, Яну запирали в комнате. Впрочем, она и сама не вышла бы. Она боится. Но боится не палки пана Скрала, а ужасного его лица с вылезающими из орбит глазами.

Всё, что ей позволяют, — это поливать траву у тропинки.

Что ж, она поливает траву. Тем более, что ей сказали: если траву хорошо поливать, то из неё со временем получаются фруктовые деревца.

Но при всём этом у неё ещё остаётся уйма свободного времени. И, вероятно, жизнь Яны была бы очень скучной, не будь подле неё проказника брата.

Они всегда вместе.

Взявшись за руки, они ходят по посёлку, подолгу стоят у садочков и через деревянные решётки глядят весной на роскошный белый и розовый пух цветения, а осенью — на зреющие плоды яблонь и слив.

Иногда они выходят и в поле. За канавками по обе стороны дороги ярко цветут маки. Ах, эти маки! Яна готова смотреть на них с утра до вечера. Красные, белые, голубые цветы покрывают целое поле. И они так крупны, что не только Яна — даже и Ян не может взять цветок в пригоршню.

А как величаво колышутся зреющие хлеба, как неутомимо звенят жаворонки в небе — эти невидимые певцы полей!

Иногда Яне кажется, что никаких жаворонков нет, а это сам искрящийся, пронизанный солнечными лучами воздух звенит и поёт.

В придорожных канавах пасутся козы, привязанные к вбитым в землю колышкам. А в конце, лета сидят в тени слив, опустив ноги в канаву, незнакомые Яне дяденьки и шаркают брусками по лезвию визжащей косы.

Все эти великолепные тайны открываются Яне благодаря тому, что у неё есть старший брат. Он же вводит её и в тайну игр. Если детишек собирается много, то играют в прятки. Ян считает, легонько ударяя каждого в грудь ладонью, и быстро, нараспев произносит складные, малопонятные Яне слова. Они баюкают её слух, как песня.

Но настаёт осень, усиливаются летящие над холмами ветры, и над посёлком, над полями взлетают квадратные и фигурные, белые и цветные змеи. Они висят в небе, как письма, посланные детьми в будущее.

Ян и Яна, разумеется, тоже поддаются общему увлечению. Долго сидят они вдвоём, спрятавшись от ветра в придорожной канаве, и делают змея. Накануне вечером папа нарисовал для них на большом листе мальчика и девочку — интересно посмотреть, как они улетят в поднебесье. Не хватает клейстера, и Яне приходится бежать домой. Ведь мама никогда и ни в чём не отказывает ей. Потом Яну кажется, что клубок суровых ниток слишком мал, и Яна опять бежит в посёлок. Ей наконец становится скучно, она начинает хныкать, но тогда Ян говорит ей:

— Тише ты, плакса! Они нас слушают! — И он указывает на мальчика и девочку, нарисованных на листе бумаги. — Если ты будешь вести себя хорошо, то они, вот увидишь, вырастут, пока летают там, в воздухе! Вот увидишь! Что, ты не веришь мне?

Яна верит.

Настаёт время обеда. Яне хочется есть, а змей всё висит в облаках. Ян то снижает его, наматывая клубок, то опять отпускает под облака. И со змеем на поводу они уходят далеко по дороге. Споткнувшись о белый придорожный столбик, Яна больно ушибается и принимается плакать, но Ян опять пугает её тем, что, если она не замолчит, нарисованные на листе мальчик и девочка не превратятся во взрослых людей. И Яна покоряется.

Но вот наконец змей, в последний раз взмыв на короткой нитке, покорно ложится на траву к их ногам. И рисунок на листе всё тот же. Сколько ни всматривается Яна, она не находит никаких перемен ни в мальчике, ни в девочке. Так, разве только самые маленькие… Но это, конечно, потому, что Яна плакала. И она обещает Яну в следующий раз не быть «нюней» и «девчонкой».

СТАРИННЫЙ ЗАМОК

Над посёлком, над холмами одиноко возвышается крутая гора. На ней синеет скала, а на скале стоят, врезываясь в голубое небо, зубья старинных стен. Издалека со всех сторон видны эти развалины.

Долгое время Яну и Яне не разрешают подниматься к развалинам, но приходит пора, и их вместе с другими подросшими детьми отпускают на вершину горы.

И тогда оказывается, что путь к развалинам вовсе не такой близкий, как это представлялось.

Сначала идёшь по узкой асфальтовой дорожке, среди полей пшеницы и маков. И при этом так хочется бежать быстрее! Потом вдруг у тебя под ногами оказываются горбушки камней, дорога становится круче. Из упрямства ты ещё говоришь, что всё-таки лучше было бы припуститься во всю прыть, а ноги меж тем уже спотыкаются, и холодная трава в тени слив так и манит тебя прилечь. Но вот дорога совсем пропадает. Упирается в подножие огромных деревьев, и нет её! Вот чудо! Никогда прежде Яне и в голову не приходило, что у дороги есть свой конец.

Вверх по круче идут уже только тропинки. На одной вырублены ступени, и по бокам её укреплены невысокие, как раз для детей, перила. Но эти ступеньки и перила портят тропинку, так что дети предпочитают взбираться прямиком по скользкой траве, цепляясь за корни берёз и клёнов, царапая руки и лицо колючками шиповника.

Дети постарше тут никак не могут избежать соблазна похвастаться и удирают вперёд, а маленькие начинают плакать. Приходится спускаться и подавать малышам руку.

Никогда, до конца жизни своей, не забудет Яна этих восхождений на гору, этих тропинок в лесу. О, этот лес, этот зелёный дворец под голубым небом! Какая дивная тишина стоит здесь порой! Слышишь жужжанье улетающего шмеля до тех самых пор, пока он не достигнет макушек деревьев. Невольно начинаешь говорить шёпотом. Зато в другие дни как шумят и качаются эти же самые деревья! Кажется, вот-вот они упадут и придавят тебя. Да и деревья ли это шумят? Шум долетает не от тех деревьев, что качают над тобой вершинами, а откуда-то издалека, и этот шум как будто всё приближается к тебе.

Однажды детей застала в лесу гроза. Они залезли в дупло старого дерева. Лес то освещался, то темнел. Было как в комнате ночью, когда взрослых нет дома и Ян то зажигает, то гасит свет, только ещё страшней. От ударов грома содрогалась земля.

А цветы, что качаются на тоненьких ножках над сухой и ароматной землёй! А дятлы на деревьях, похожие на комочки пламени! Жаль, что нельзя уходить далеко в глубь леса. Говорят, там много грибов и ягод. Но что поделаешь, лес принадлежит пану Скралу, и Яна в конце концов привыкает к этой мысли.

Но вот и самый замок. Он вошёл в детство Яны как бесконечно и вечно волнующая сказка.

Перед старыми, рассевшимися камнями стоят и тихо переговариваются друг с другом взрослые дяди и тёти. Они при этом совершенно не обращают внимания на ящериц, лежащих на камнях и смешно поводящих боками, и не пытаются поймать их. За стенами на кучах щебня растёт крупная колючая трава, а у подножия стен, на уступе скалы, стоит башенка. В башенку пускают только по воскресеньям и только за деньги. Разумеется, дети сгорают от нетерпения заглянуть внутрь башенки хоть на минутку, хоть одним глазком, и, конечно, им рано или поздно удаётся это.

Однажды там побывали также Ян и Яна.

Вот как это вышло.

Солнечный день. Внизу — духота и зной. А на скале — прохлада, ветерок время от времени осторожно перебирает локоны на висках. Яна собирает и приносит на небольшую ровную площадку камешки и кусочки дерева, а Ян строит из них автомобильный гараж.

Но вот на тропинке появляется длинная цепочка восходящих к замку людей. Впереди идёт, опираясь на палку, учитель, за ним гуськом — ученики. И учитель узнаёт Яна. Сестрица стоит как заворожённая. Ещё бы! Если мудрость Яна непостижима, то каков же должен быть его учитель!

Никогда прежде Яна не встречала учителя, так как школа находится не у них в посёлке, а на другом склоне горы. Но вот этот человек с седой щетиной усов на загорелом лице, в рябеньком пиджаке с карманами на груди, в коротких кожаных штанах и длинных клетчатых чулках стоит рядом, положив на голову Яны руку.

— Это и есть твоя сестрёнка? — спрашивает учитель оробевшего Яна. — Та, которую привезли красноармейцы?.. Что ж, девочка, расти. Расти и приходи к нам в школу. Мы научим тебя читать книжки.

— А я умею читать книжки, — нараспев отвечает Яна.

Учитель улыбается, а сопровождающие его мальчики весело смеются.

— Быть может, ты умеешь и писать? — спрашивает учитель, и в голосе его звучит отеческая нежность.

— Конечно, умею, — отвечает Яна не колеблясь. Мальчишки смеются ещё громче. Яна глядит на них с удивлением и обидой, вот-вот готовая заплакать. Ведь она совершенно уверена в том, что умеет читать и писать. Разве она не исчерчивает целые листы тетрадей замысловатыми значками? И разве папа и мама не гладят её за это по головке? Если говорить правду, то она ещё не знает, что значит уметь читать и писать и что значит не уметь. Так что обида её велика.

Желая утешить Яну, учитель берёт её на руки, брата её пропускает вперёд, и вся экспедиция спускается по вырубленным в камне ступенькам к башне на уступе скалы.

У учителя есть ключ, он открывает тяжёлую дверь.

Вот ещё диковина: в башне ничего нет, кроме огромного круглого колодца да ещё колеса, которое возвышается, уходя под самый потолок. Оно насажено на колодезный ворот. Большая бадья висит над колодцем, от неё веет сыростью. Покачнув бадью, учитель сплёскивает немного воды.

— Слушайте! — говорит он.

Дети внимательно слушают. Проходит много времени, прежде чем из колодца доносится плеск падающей воды — так глубоко.

Учитель позволяет вороту немного раскрутиться, бадья уходит во тьму колодца. Потом он отдаёт команду, чтобы четверо — пятеро мальчиков стали изнутри на широкий обод колеса и пошли все в одну сторону. Так как все хотят залезть в колесо, то учитель вынужден отобрать лучших учеников. Вот они делают несколько шагов. Колесо под их тяжестью приходит в движение. И через некоторое время бадья опять поднимается к самому вороту. Так люди доставали воду, говорит учитель.

Дети выходят из башни, садятся на замшелые камни, и учитель рассказывает старинную легенду.

— Это было давно, — говорит он, — более чем пятьсот лет назад. Один чешский князь построил вот этот замок. Место было хорошее и безопасное, только вот беда — не было здесь воды, и во время вражеской осады много людей умерло от жажды. Была у князя пленница, простая крестьянская девушка необыкновенной красоты. И вот приходит с чужой стороны статный юноша и просит князя отдать ему невесту. За это он совершит любой подвиг, захватит в плен самого страшного врага. Но князь говорит ему: «Если хочешь получить свою невесту, вырой мне здесь, на скале, колодец». Пригорюнился молодец, крестьянский сын, да делать нечего. Позвал на помощь мудрых стариков и отважных молодцов. Пять лет они трудились днём и ночью и наконец вырыли колодец. Когда они закончили работу, пришёл князь со своей свитой, привели невесту, и князь говорит жениху, чтобы он попрощался с ней. «Я, — говорит, — не отдам её тебе, об этом и думать нечего: сам турецкий хан её просит, даёт за неё мешок золота, а проститься с ней я тебе, холопу, по милости своей позволяю!» Тут жених и невеста — крестьянский сын и крестьянская дочь — обнялись, троекратно поцеловались, а потом взялись за руки и прыгнули в колодец… А знаете вы, дети, — спросил учитель, — как называется в народе этот замок?

— Знаем! — раздалось несколько голосов. — Замок называется «У источника непобедимой любви».

— А помнит кто-нибудь из вас имя князя?

Ученики замешкались, мысленно перелистывая страницы толстых учебников, а тем временем голос подала маленькая Яна.

— Опять ты, всезнайка! — ласково сказал учитель. — Ну, скажи, скажи нам, что ты там ещё придумала?

— Я знаю, как его звали. Его звали пан Скрал, — проговорила она.

Вот уж когда мальчишки посмеялись вволю! А учитель объяснил маленькой Яне, что, хотя пан Скрал и очень старый, ему всё-таки меньше пятисот лет. И, кроме того, полтысячелетия назад жизнь была совсем не похожа на нынешнюю. Жизнь быстро меняется. Большие перемены произошли даже за последние три года. Пан Скрал никогда не обладал такой властью, как князь Ратимир, а теперь он скоро потеряет и остатки своего богатства, своей земли.

ШКОЛКА

Жизнь меняется быстро.

На исходе лета счастливый, ликующий Зденек Вайчура возвращается с завода раньше обычного времени, кружит по комнате Ружену, потом по очереди обоих детей, а потом они кружатся все вчетвером маленьким весёлым хороводом — кружатся и приговаривают: «Мы едем на курорт!»

— Скажи мне, маленькая, скажи, умница-разумница, когда это в прекрасной Чехии было видано, чтобы простые рабочие люди разъезжали по курортам! — говорил Вайчура, обращаясь к маленькой Яне.

В торжественных случаях жизни он всегда обращается именно к ней, своей любимице.

Они садятся в автобус, потом в поезд, они приезжают в городок, посреди которого течёт горячая река. Вы не верите? Езжайте, посмотрите сами! Над рекой, кольцами опоясывая всю долину, лежат однобокие улицы, одна над другой, как широкие мраморные ступени. По городу ходят поодиночке и небольшими группами люди и пьют горячую и, надо признаться, пренеприятную на вкус, но целебную для здоровья воду.

Семья Вайчуры поселяется в большом доме. Внизу у лестницы стоит на задних лапах мохнатый бурый медведь. И хотя Яна знает, что это неживой медведь, она, поднимаясь по лестнице, часто оглядывается назад: хоть он и чучело, а вдруг шевельнётся?

Завтракают, обедают и ужинают они в большом зале, где много столиков и за каждым столиком сидят люди. Очень скоро все они становятся друзьями маленькой Яны. Они качают её на ноге и угощают сластями, а когда уезжают с курорта, то непременно зовут её с собой — кто в шумную Прагу, кто в таинственное пограничье, кто в далёкую Словакию.

Когда наступает и их срок («я свою воду выпил», — говорит папа), всё семейство, загорелое и, как никогда, дружное, возвращается домой. Там их ждёт новость. В соседнем рабочем посёлке, в том; что прячется на другом склоне горы, открылась школка для малышей. Мамы отдают маленьких мальчиков и девочек на целый день в эту школку, а сами работают на заводе или по дому.

Отдают и Яну.

Малыши ходят в школку с заплечными сумками. Сердечко Яны радостно бьётся. В сумке — книжка без слов, состоящая из одних только картинок, тетрадь для рисования, цветные карандаши. Дети идут по лесной дороге, опоясывающей гору. Широкая равнина постепенно поворачивается перед их глазами. Там бегут поезда и автомобили. А по лесной дороге плетутся волы. Рога у волов торчат в стороны — прямо, как будто это толстая, заострённая с обоих концов палка.

Однажды детям попались навстречу белый вол и чёрная лошадь, запряжённые в воз со снопами. Уж то-то было смешно на них глядеть! Яна потом нарисовала эту картинку и всем показывала, попросив воспитательницу написать, где вол, а где лошадь.

В школке большие, низко прорубленные окна. Часто играет музыка. В стеклянном ящике стоят золотые рыбки, медленно поводя под музыку прозрачными плавниками. Дети играют, поют. Иногда воспитательница рассказывает им о диковинных далёких странах. Рассказывая о Советском Союзе, она, взяв на руки Яну, говорит, что вот эту девочку спасли советские солдаты, как они спасли и многих других чешских детей. Яна смущённо улыбается. Да, да, её на самом деле спасли советские солдаты. Ну, разумеется, она хорошо помнит их. И если бы встретила, то непременно узнала.

— Ах ты, хвастунишка! — говорит воспитательница с мягким укором.

И девочка отступает. Она, конечно, узнала бы своих спасителей, но это только в том случае, если бы была не одна, а вместе с папой, мамой или Яном.

Но вот наступают холода. Ветер заметает жёлтыми листьями колеи лесной дороги. И однажды ночью землю покрывает белый пушистый снег. В это утро детей ведёт в школку дедушка Клемент, отец почтальона. Он идёт впереди всех в огромных башмаках, волоча ноги и таким образом разгребая снег. А малыши, взявшись за руки и покачиваясь то в одну, то в другую сторону, тянутся за ним, как утята за уткой.

ДРУЖБА

Говорят, человек вступает в жизнь в таком-то, по мнению одних, или вот в этаком-то, по мнению других, возрасте. Но не в том ли состоит краса жизни, что это вступление в неё длится всё время — от первого до последнего вздоха? Человек вступает в жизнь, когда сквозь младенческий полусон впервые узнаёт голос матери. И он всё ещё продолжает вступать в неё и на склоне лет. Любовь и ненависть, знания, опыт — всё это делается шаг за шагом в течение целой жизни, и всякий возраст по-своему прекрасен.

Ян и Яна в ту пору вступали на необъятное поле жизни, как два путника: один идёт впереди, другой сзади, но они никогда не теряют друг друга из виду.

И вот уже Яна научилась разгадывать обидные проделки насмешника брата и огорчаться, сердиться на него. А потом и в нём произошла перемена. Потому ли, что вырос он сам, или потому, что подросла сестрёнка, но только он оставил свой насмешливый в обращении с ней тон, начинавший мешать их дружбе.

Это произошло ранней весной, когда зелёный пушок на деревьях стал уже виден издали, а горячее солнце начинало свой ежедневный путь с преследования уходящей зимы: оно растопляло изморозь на сухих кочках, ледяные стрелки в ямках, отпечатанных на лесной дороге копытом вола.

Утром Ян, его товарищ — худой, вихрастый Пепик — и маленькая Яна шли по лесной дороге.

— Волк! — прошептал Ян, схватив за плечи Яну и в то же время подавая Пепику сигналы.

Он так был привязан к Яне, так заботился о ней, что товарищи посмеивались над ним. Желая показать презрение к девчонкам, и отделаться от насмешек, он время от времени доводил Яну до слёз.

— Вон там, видишь, за кустом, — на дороге, сидит волк! — повторил он.

Яна метнула взгляд на Пепика. Нет, Пепик не смеялся, он даже не глядел на них. Отстав шага на три, он с таким напряжением вглядывался в даль, что кожа у него над переносицей собралась складками.

И Ян и Пепик отлично знали, что никакого волка нет. Впереди темнело их собственное сооружение из веток и старых тряпок, но Яна им поверила.

— Иди вот по этой тропинке, волк тебя не заметит, — сказал Ян всё тем же таинственным шёпотом.

— А вы? — робко спросила Яна.

— А мы будем его караулить, — храбро сказал Ян. — Мы будем не пускать его в деревню.

— И я с вами. Я тоже хочу не пускать! — взмолилась Яна.

Сразу было видно, что она испугалась. У неё даже посинели губы. Ну и что ж, на то она и была девчонка!

И Ян стал стыдить её:

— Ты что, мы тебя не возьмём! Ты ступай в школку и там всё расскажи, а иначе волк съест всех детей… Иди, иди, не бойся! Эх ты, девчонка!

Яна свернула в сторону и пошла по тропинке.

Пепик побежал другой тропинкой вперёд — посмотреть, чтобы Яна не заплуталась, а Ян остался на месте. Он хотел напугать новую группу малышей, чьи голоса-колокольчики раздавались совсем уже недалеко. Выдумка с волком принадлежала ему, и он ни за что не уступил бы Пепику этого удовольствия. Впрочем, на этот раз затея не удалась. С малышами шли две женщины. Они, как видно, направлялись в магазин.

Когда они скрылись из виду, прибежал Пепик. Озорные глаза его сияли.

— Ну и трусиха же твоя Яна! Я испугал её ещё раз! — с азартом рассказывал Пепик. — Я подкараулил её да как зарычу на неё из-за куста! Ну, Яна твоя сначала остановилась как вкопанная — известно, девчонка! — а потом пошла в сторону. Теперь, я думаю, от страха в три ручья заливается…

Ян огорчился. Ему показалось, что это уж слишком. Не затем он посылал Пепика вперёд. Но он, конечно, не выдал своего беспокойства.

— Так и быть, выручим трусиху, — сказал он небрежно и, положив руки в карманы и отшвыривая ногой еловые шишки, зашагал по тропе.

Дойдя до того места, где Пепик напугал девочку, они стали кричать:

— Яна! Не бойся, Яна, иди сюда, мы тебя от волка защитим… Ну иди же скорее, иди к нам. Волк уже убежал, не бойся, Яна!.. Яна!.. A-у, Яна, a-у!.. Яна, мы просто так, посмеялись, там никакого волка и не было! Яна-а! Яна-а!..

Но напрасно мальчики прислушивались после каждого своего восклицания — Яна не отзывалась. Тогда они стали искать её. Побежали в одну сторону, потом в другую — девочки не было. Напролом, через чащу кустарников, стали взбираться в гору, дошли до стен старинного замка — и тоже напрасно. Тут они поссорились. Ян едва не избил Пепика.

— Зачем ты издевался над моей сестрёнкой? С чего это ты вздумал обижать маленьких девочек? — спрашивал он, наступая.

— А сам? А сам? — повторял только Пепик, пятясь назад.

Когда Ян оставил его наконец в покое и опять углубился в лес, Пепик некоторое время ещё не двигался с места, ожидая, не позовёт ли его товарищ, а потом забрался в глубокую нишу, образовавшуюся кто знает сколько времени назад в толстой крепостной стене, и там сидел, пока ученики не потянулись по лесной дороге из школы домой.

Но что же случилось с Яной? Уж не заплуталась ли она в самом деле? Ничуть не бывало! Сначала она, забравшись в чащу кустарников, плакала. Она отлично слышала, как мальчики звали её, и видела, как они два или три раза пробежали мимо её убежища, но не отвечала им, потому что они обидели её. Дело в том, что она узнала рычавшего на неё по-волчьи Пепика, а узнав, поняла, что посмеялся над нею и Ян и что никакого волка на дороге не было. И так ей стало горько! Она спряталась от мальчишек, наплакалась и побрела в свою школку. Здесь — уже около полудня — и нашёл её Ян. Он был в высшей степени озадачен, узнав, как сестрёнка обиделась на него. Вот как! Так, стало быть, эта Яна не такая уж несмышлёная малышка! И он решил не издеваться над нею больше.

Это потому, что Яна выросла. А ещё в большей мере потому, что вырос сам Ян.

ЗАБОТЫ

Ну конечно, человек до самого последнего вздоха всё вступает и вступает в жизнь, познавая её с новых сторон. Это особенно верно для тех случаев, когда сама жизнь меняется на глазах, так что новости подстерегают тебя иной раз и в собственном доме и в собственном садике.

Именно так оно и было в семье Зденека Вайчуры.

Старый доменщик начинал, согласно его собственным словам, вторую жизнь. С того дня, как по весенним дорогам прошли советские танки, завод принадлежал теперь не компании богатых акционеров, как это было ещё недавно, а всем гражданам республики.

«Я вложил в этот завод мой капитал, а теперь меня отстранили от управления, со мной не считаются! Это грабёж!» — так кричал Вайчуре, покидая Чехословакию, Гарри Эйсмонд, старик с покрытой белым пушком головой. Доменщик отвечал, что он, Вайчура, вложил в этот завод сорок лет труда — сорок лет жизни! — и с ним никогда не считались. Вот это был грабёж, так уж грабёж!

Много нового было и в жизни Ружены. Дни её заполнялись не только ожиданием получки. Она состояла в каком-то районном женском комитете и ещё в какой-то комиссии, хлопотала об открытии школки в их селеньице и училась в городе Кладно на курсах воспитательниц.

Дети Вайчуры — Ян и Яна — пели не только чешские, но и русские песни: о Москве, о дальних партизанских походах. И это, разумеется, тоже было ново. И это было настолько красиво, что старый доменщик волновался до слёз.

У каждого члена семьи были свои заботы. Но порой усилия всех четверых соединялись вместе. Уверенная, так много поработавшая рука Зденека Вайчуры и маленькая ручонка Яны с прозрачными пальчиками вместе укладывали новый кирпич в фундамент жизни. И это было совсем уже замечательно.

…Было воскресенье. Яна стояла на дорожке посреди садика и с грустью смотрела на деревце, сгибавшееся под тяжестью крупных, румяных яблок. Она думала о том, что яблоки перезрели и если их не съесть, то в них, конечно, заведутся черви. Но яблоки были чужие.

Яна была одна. Папа с мамой уехали на автобусе к знакомым, а Ян побежал с Пепиком смотреть, как тренируют почтовых голубей. Время от времени голубиная стая пролетала над садиком; при этом раздавались свистящие звуки, точно махали в воздухе гибкими прутьями.

«И зачем пану Скралу столько яблок?» — в который раз спрашивала себя Яна. Напрасно силясь решить эту головоломку, она и не заметила, как к садику подкатила на трёх своих колёсах коляска самого Скрала. Скрипнула калитка, и Яна увидела согнутую фигуру в чёрном бархатном костюме.

Яна испугалась так, как если бы она воровала яблоки. Она даже не осмелилась убежать — так она была смущена. С ужасом смотрела она на металлический наконечник тяжёлой палки, которая с каждым шагом всё ближе и ближе, повизгивая, вонзалась в песок.

Но вот пан Скрал свернул с дорожки. Он направился прямо к дереву. Легонько пятясь к дому, Яна уже готова была стрельнуть за дверь, когда старик окликнул её тусклым, прерывистым голосом:

— Эй ты, девочка, как тебя зовут? Хочешь полакомиться?

И Яна увидела огромное яблоко на высохшей ладони пана Скрала.

Она взяла дрожащей рукой яблоко, отступила, подумала и стала осматривать его, поворачивая перед глазами. Самую вкусную часть всякого лакомства, а значит, и самую румяную часть яблока она всегда оставляла на закуску.

Не без сомнения вонзила она зубы в крепкую, сочную, хрустящую массу. Вонзила и зажмурилась от удовольствия.

А жизнь приготовила ей на этот раз сюрприз, в самом деле достойный удивления. Не успела Яна добраться до заключённых в середине яблока косточек, как пан Скрал опять подозвал её. Он протягивал ей одно яблоко за другим. Она прижала левую руку к груди и укладывала на неё яблоки, как на полочку. Уложила один ряд, потом другой. Прижала ещё два яблока к боку локтем правой руки и осторожно побрела к дому.

Она наклонилась над диваном и высыпала яблоки, а сама опять вышла за дверь. И пан Скрал ещё раз дал ей столько яблок, сколько она могла унести. И лишь после этого он уехал.

Яна уложила яблоки пирамидкой на столе. Она повернула каждое яблоко румяной стороной к двери. И когда мама с папой появились в дверях, они так и ахнули.

— Это ещё откуда? — весело воскликнула мама.

А папа нагнулся и растопырил руки — это значило, что ему хочется поймать Яну и приласкать её. И Яна помчалась к нему что есть духу.

Но когда Яна сказала, откуда взялись эти яблоки, они огорчились.

Папа долго набивал свою трубку, а когда набил, то отложил её в сторону, подозвал Яну и задумчиво проговорил:

— Вот что, дочка: собери ты эти яблоки да отнеси под дерево, и попроворней!

Яна с удивлением посмотрела на отца, потом на мать. Но в глазах отца она ничего не увидела, кроме строгого и немножко сожалеющего выражения, а что касается матери, то та вообще не желала встречаться с Яной взглядом: она собирала на стол, стуча тарелками так, как будто они на этот раз были тяжелее обычного.

Опоздавший к обеду Ян, узнав историю с яблоками, попытался укорять сестрёнку, но отец остановил его.

Он решил поговорить с Яной сам. Вот он сел на диван, а Яну посадил на стул перед собой.

— Теперь, доченька, объясни мне, зачем же ты вздумала попрошайничать? — сказал Вайчура.

— Я же не просила, папочка… Это он сам, правда сам! — запротестовала Яна тоненьким голоском. — Я ведь помню, ты всегда ругал его…

— Верно, ругал. Но за что?

— За то, что он жадный, никогда не угостит меня яблоками.

Отец покачал головой.

— Ах ты, глупышка! — сказал он. — Ну, так слушай. Слушай и постарайся понять, Пан Скрал и жадный и очень плохой человек. Он всегда был плохим и теперь не сделался лучше. И эти теперешние яблоки его — одна только хитрость! Видишь ли, доченька, правительство издало новый закон. Земля, говорится в законе, должна принадлежать тем, кто на ней работает. Пан Скрал владел землёй и никогда не работал. И вот теперь его поля и леса переходят к крестьянам. А эти садочки должны перейти в наши руки. И все эти яблоки, видишь ли, будут наши с тобой. Ну, а хитрый Скрал затеял один фокус, только я наперёд скажу: затеять-то он затеял, да ничего из этого не выйдет. Скрал просил, чтобы мы за него похлопотали перед властями. Он ищет дураков! И в одну минуту сделался таким добрым. А ты, доченька, с этими яблоками поставила меня в неловкое положение перед односельчанами. Чего доброго, кто-нибудь подумает, что мы с тобой берём взятки. А нам с тобой это никак не подходит!

Тут Вайчура усадил дочку рядом с собой на диван. Она приткнулась к его коленям, положила голову на его большую и тёплую ладонь.

— Папочка, а я одно яблоко съела. Что мне делать? — спросила она.

Тогда Вайчура подозвал Яна и велел ему купить три яблока. Ян не стал спрашивать, почему именно три. Он понял это сам. Одно они вернут пану Скралу — не нужен им гостинец подобного человека. А ещё два — это Яну и Яне. Ведь старый доменщик очень любил своих детей. И к тому же было воскресенье.

ПРАЗДНЕСТВО

Опять настала весна и расцвели яблони. «Наши яблоньки», — шептала Яна. Утром, проснувшись, она подбегала к окну и смотрела, по-прежнему ли пушисты цветущие деревца. А они цвели всё пышней и пышней. И откуда только весна брала столько белых, и розовых, и голубых красок!

Но что это? Однажды, приплюснув нос к стеклу, Яна сквозь кроны деревьев увидела колонну танков. Танки стояли на дороге. Они были огромны. Можно было подумать, что между двумя рядами белых домов за ночь вырос ряд чёрных домиков вроде кузниц.

— Папа! Мама! Они опять пришли! — радостно взвизгнула Яна. — Глядите, опять, как тогда!

Мать подошла. Глаза её были полны слёз.

— Знаешь, Яночка, — сказала она, — исполнилось ровно пять лет с того дня, когда ты приехала к нам в русском танке. Ты ошиблась, детка. Эти танки наши, чешские. Но те стояли как раз вот так же. Ты едва ли помнишь это, глупышка. Думаю, ты узнала эту картину с моих же слов: я тебе столько рассказывала о тех днях. Погляди, как и тогда, на броне танков белеют цветы. Эти танки идут в Прагу — завтра там парад. Проси отца, чтобы он взял тебя с собой в Прагу… Отец! Слышишь, отец!

В эту минуту в посёлке уже никто никого не слышал. Танки застучали, загремели и, качнувшись, выбрасывая в воздух снопы дыма и искр, сдвинулись с места.

Напомнив о днях освобождения, они взволновали людские сердца. В доме Вайчуры было решено, что отец возьмёт с собой на парад Яна и Яну.

Они позавтракали и поехали в Прагу в грузовике, обтянутом красной материей, и ветер весело шумел у них в ушах. Они сидели на самой передней скамье. Отец придерживал Яна и Яну за плечи. Его чисто выбритое лицо казалось Яне совсем молодым. Она ни на минуту не могла унять своего ликования. То любовалась своим необыкновенным нарядом — расшитой белой кофточкой, чёрной короткой, в крупную сборку юбкой, красными чулками, — то вскакивала, смотрела по сторонам и болтала, болтала без умолку. Ян держался совсем по-другому. Молча смотрел он на бесконечный поток переполненных людьми автомобилей и разукрашенных тракторов и всё о чём-то думал. Ещё бы! В этом году он заканчивал поселковую школу и должен был сделать выбор, где ему учиться дальше. Идти в гимназию? Или не лучше ли в школу горнозаводского ученичества? Да мало ли ещё какие планы мелькали в голове выросшего мальчика.

Яна всё время шевелила губами. Она учила наизусть русские слова, которым её научили в школке. Сегодня она их скажет в Праге.

Прага вся была разукрашена флагами, красными и трёхцветными, улицы гудели тысячами, сотнями тысяч человеческих голосов. За целую жизнь свою Яна не видела столько людей, сколько пришлось ей увидеть в один этот день. Играла музыка. Трубы оркестрантов так сверкали на солнце, что Яна даже спросила отца, не отлиты ли они из золота. Чем ближе к центру, тем на улицах становилось тесней. Звуки хлопушек, свистулек, пищалок сливались с человеческими голосами. Малыши под наблюдением зорких родителей танцевали на пьедесталах памятников. В одном месте и Вайчура поднял дочку свою на гранитный помост. Молодая женщина поставила рядом с ней буку-мальчика с надутыми губами. На нём была красная рубашка «соколёнка». Детей уговорили взяться за руки и кружиться под музыку. Получалось недурно, но в конце концов танцоры всё-таки рассорились.

Всё двигалось к центру, к Вацлавской площади.

Стройными рядами прошли подростки в мундирах с ярко начищенными пуговицами. Это были воспитанники школ имени Яна Жижки.

— А ты знаешь, кто такой был Жижка? — спросил Ян сестру.

Яна, разумеется, не знала этого.

— Он был начальник крестьянских отрядов и всегда побеждал всяких дворян и князей, хотя, между прочим, был одноглазый.

Ян Вайчура рассказал это о Яне Жижке с некоторым чувством превосходства. Сестра заглянула сначала в один его полный боевого огня карий глаз, потом в другой, и вера её в брата-защитника возросла необыкновенно.

— А жижковцы — это всё равно что русские суворовцы, — добавил Ян покровительственно. — Понимаешь?

Яна не посмела сказать, что она не понимает.

— Знаешь, что я тебе скажу? Знаешь, какая у них есть пушка? — сказал ещё Ян и осекся: тут дело уже шло о военной тайне.

Наконец и они вышли к Вацлавской площади. Здесь построились при выходе из боковой улочки делегаты Кладненского края. Для Яны нашлось место в самом переднем ряду, в цепочке взявшихся за руки детишек. Все они были одеты в яркие национальные костюмы. Чьи-то сильные руки держали над головой малышей красное полотнище с надписью: «Чёрный Кладно благодарит советских солдат-освободителей». Яна сама прочитала эти слова. Ведь с осени она уже будет ходить в настоящую школу.

— Почему же тут написано «чёрный Кладно»? — робко спросила она стоявшего позади неё брата.

— Глупая, ведь мы все — доменщики и углекопы, — ответил Ян, наклоняясь к самому её уху и боязливо оглядываясь по сторонам.

К счастью, никто не слышал их. А если бы услышал, то, конечно, удивился бы, что есть ещё глупенькие девочки, не знающие таких простыхвещей.

В это время военный парад закончился, и вниз по Вацлавской площади покатились разукрашенные ветками и цветами новенькие тракторы. Сбоку отлично было видно, как они пробегали по четыре в ряд, подпрыгивая на своих резиновых колёсах. Держась за плечи водителей, на тракторах стояли дети.

Потом кладненская колонна зашевелилась, донеслись разрозненные слова команды, незнакомый человек с красной лентой на рукаве подбежал к Яне, спросил: «Ну как, подготовилась?» — но ответа ждать не стад, сунул ей в охапку огромный букет цветов и скрылся в людском водовороте. Колонна тронулась, остановилась, опять тронулась, немножко смялась на повороте и тут же выровнялась. Яна увидела спускающуюся вниз широкую площадь. С обеих сторон площади двигался поток, тесно сплетённый из человеческих рук и лиц.

Справа возвышалась небольшая трибуна.

— Смотри! Смотри! — зашептал Ян своей сестре. — Выше смотри!

Яна подняла головку и увидела висящее на стене над трибуной огромное белое полотнище, с него глядел на Яну советский солдат.

— Видишь? Это он спас тебя! — шептал Ян.

Яне хотелось оглянуться на брата, но она не решалась. Если бы она увидела глаза его, полные слёз восторга, то он, чего доброго, рассердился бы на неё;, ведь он всегда говорил, что слёзы вовсе незнакомы мальчишкам.

В это время детей стали легонько подталкивать:

— Бегите, бегите, ну что же вы!

И дети побежали к трибуне. Они бежали неровной цепочкой. За ними, другой цепочкой, бежали мальчики-подростки. Вот они уже подхватывают малышей и ставят их на край трибуны. И люди, стоящие на трибуне, наклоняются к детям. Яна видит левей себя знакомое по портретам лицо президента Готвальда. Рядом с ним стоит высокий, худой человек в пенсне. Он ласково улыбается. «Русский!» — догадывается Яна. А к самой голове её склонился ещё один русский, с огромными золотыми звёздами на плечах.

— Теперь говори! — подсказывает снизу Ян. — Говори, говори, не бойся!

И, преодолев смущение, Яна начинает свою маленькую речь, первую в своей жизни речь. Это нелегко. К тому же она говорит по-русски, произносит одно за другим заученные слова.

— Здравствуйте, товарищ маршал! — говорит она громко. — Меня спасли советские бойцы. Мы очень рады…

Но дальше дело не идёт. Напрасно встревоженный Ян подсказывает снизу: «…видеть вас между нами, видеть вас между нами…»

Яна никак не может ухватить незнакомые слова.

— Мы очень рады… — повторяет она ещё раз, без всякой надежды выпутаться.

И тут русский маршал приходит ей на помощь.

— Вот видишь, и мы очень рады! — говорит он и поднимает девочку над трибуной.

— Цветы! Отдай цветы! — подсказывает снизу Ян паническим шёпотом.

Но поздно. Уже остановилась в каменных берегах пёстрая река народной манифестации, и тысячи голосов провозглашают могучим и слаженным хором:

— Да здравствует Советский Союз! Да здравствует свободная Чехословакия! Да здравствует наша дружба! Ура! Ура! Ура!

И оцепеневшая от восторга Яна, поднятая руками русского маршала, висит над площадью, прижимая к груди букет цветов, смотрит восхищёнными глазами на яркие наряды, на праздничные лица, слушает родные голоса… Навсегда останутся в её памяти эти минуты.

Долго ещё ликовала чехословацкая столица, долго бурлили на улицах и площадях тысячные толпы мужчин, женщин, детей.

Было жарко. Но вот шествие окончилось. Люди в последний раз обменивались приветливыми улыбками и расходились по домам. Вайчура отыскал грузовик и уселся со своими детьми на переднюю скамейку.

И они трогаются в обратный путь.

— Ты ни за что не угадаешь, папа, на кого я хочу учиться! — говорит Ян загадочным голосом и обводит влюблёнными глазами Прагу и встающие на горизонте, в лиловом сумраке, тени гор.

Хочется ему, чтобы отец подольше поломал голову. Но маленькая Яна уже хлопает в ладоши, и голосок её звенит, сливаясь с пением жаворонков над полями:

— А я знаю! А я знаю!

И она в самом деле знает это. Ведь она хорошо помнит, с каким восхищением смотрел Ян на мальчиков в военной форме.

Оглавление

СПАСЁННАЯ

ИГРЫ

СТАРИННЫЙ ЗАМОК

ШКОЛКА

ДРУЖБА

ЗАБОТЫ

ПРАЗДНЕСТВО