Тортик [Мария Андреевна Абдуллаева] (fb2) читать онлайн

Мария Абдуллаева Тортик

Этот эпизод случился давным- давно, в моем незабываемом беззаботном самом лучшем и счастливом советском детстве, в том самом веселом времени, когда мытье посуды, вынос мусора и уборку в комнате я считала домашней каторгой и непосильным трудом. Конечно! Ведь нужно было еще ходить в школу, да еще и по субботам, да еще и делать уроки и учиться на 4 и 5. А тут родители со своими «иди мой посуду», «сходи в магазин», «протри пыль» и прочими поручениями! Было ужасно обидно уходить рано утром в школу по субботам, когда мама еще спала глубоким сном, а папа сонный выходил на кухню, ставил чайник и делал мне бутерброды со вчерашними котлетами или мясом из бульона, которое не вошло в суп. Нет, бутерброды с котлетами и тонко порезанным мясом я любила, и только они и скрашивали мои субботние утра. Но все же было завидно – они (родители), значит, будут спать, смотреть телевизор и все такое, а я должна тащиться на улицу, вон из дома, в школу, да еще и сидеть там пять уроков!

В эту субботу наша семья, мама, папа и я, была приглашена в гости к старинным знакомым, которых я знала с самого моего рождения. Это были муж и жена, студенческие друзья моих родителей, и их маленькая дочка. У хозяйки был день рождения. Поэтому в пятницу вечером мама привезла домой торт «Полет», купленный в Москве, в кондитерском отделе кулинарии при ресторане «Будапешт». Мама работала в столице, в самом ее центре, на Кузнецком Мосту, поэтому имела возможность посещать тамошние магазины и иногда привозила домой разнообразные деликатесы и дефициты.

– «Вацлавского» не было, – с досадным вздохом прокомментировала мама, придя с работы вечером пятницы – пришлось купить этот.

– «Вацлавского»!» – как бы передразнивая маму, отозвался папа, – «Вацлавский» едят богатые! – назидательно продолжил он. Потом посмотрел на коробку с «Полетом» и ободряюще заметил:

– О! Так это ж мой любимый! А давайте его сами съедим, а для гостей Машка что-нибудь испечет по-быстрому! А, Маш, чему там вас в школе на труде учат? Блесни опереньем! – шутливо обратился ко мне папа.

– Я еще юбку не дошила, – в тон шутейному разговору ответила я, – домоводство на следующей неделе начинается, пока могу только яичницу и бутерброды!

– Да! С бутербродами и яичницей нас, пожалуй, в гости не пустят, – уныло констатировал папа, – ну что ж, придется отдать тебя на съедение гостям, – обратился папа к тортику, погладив его по коробке. Мы с мамой засмеялись, а папа, изображая скорбь унес торт на балкон.

Да! В те далекие времена на день рождения можно было подарить торт, и общественность за это никого не осуждала. Порой гости могли прийти с одним лишь букетом цветов или, например, подарить незатейливую безделушку, купленную в ближайшей галантерее, и открытку. Одни знакомые как-то подарили маме с папой на годовщину свадьбы, совпадавшую по дате с папиным днем рождения, портрет Ленина. И это было абсолютно нормально, хотя, лично у меня вызывало смех, и до сих пор вызывает.

На следующий день, придя из школы, я застала дома суету, присущую сборам на званный обед.

– Привет, зайчик! – крикнула из комнаты мама, заслышав мой приход, – разогрей себе обед, поешь, вымой посуду и давай быстренько собирайся. Нам через час обязательно нужно выйти, не то мы опоздаем!

Подумав о том, что пообедать можно и в гостях, тем более, что возиться не хотелось (особенно с мытьем посуды) я ответила:

– Спасибо, я не хочу!

– Это она специально так говорит, чтобы посуду не мыть, правда, Маш? – вмешался папа, – Маша, покушай, а то похудеешь! – и папа с мамой захихикали.

Я тоже понимала, что это, конечно, шутки, но моя подростковая нервозность кричала мне во всю голову, что они (родители) бьют меня по самому больному! В ту пору мне было 13 лет – наступил самый проблемный возраст. Я очень хорошо помню себя в это время, когда дети уже не маленькие, но еще и не взрослые. А им кажется, что они уже все в жизни знают, имеют права самим решать, как жить, во сколько ложиться спать, до которого часа гулять и с кем и все такое прочее. Многие подростки в этом возрасте становятся совершенно неуправляемыми, перестают слушать родителей и учителей, им хочется непременно показать свою взрослость, заставить любой ценой считаться с их мнением. Поэтому, на зло старшим, они начинают вычурно по-дурацки одеваться, разбавлять свою речь нецензурными словами, пробуют такие взрослые забавы, как сигареты и алкоголь. Даже те девчонки и мальчишки, которые продолжают прислушиваться к своим предкам и побаиваются преподавателей, все равно выражают, нет-нет, свой решительный протест. В ответ на любые замечания и даже безобидные шутки в адрес такого взрослеющего ребенка, душа его закипает с быстротой электрического чайника и эмоции прорываются наружу из ее глубины в виде слез, красной краски на лице, раздраженных выкриков и прочей истерии. Подросткам кажется, что весь мир взрослых ополчился против них, пытается подавить их волю и лишить свободы. Кажется, что каждый взрослый норовит побольнее обидеть подростка и высмеять его пред такими же взрослыми. А еще им кажется, что мамы и бабушки нарочно позорят их перед ровесниками, заставляя надевать шапки, покупая немодные сапоги и куртки, не позволяя краситься (хотя бы в школу). Подростка бесит, когда мама или бабушка называют взрослого отпрыска, скажем Михаила, Мишенькой в присутствие его друзей. Это может вызвать в Мишеньке бурю негодования и грубость по отношению к бабушке или маме. И взрослые женщины вынуждены потупившись извиняться и отходить в сторону, потому что хорошо понимают свое дитя и не хотят, чтобы оно нервничало.

Так вот, папина шутка о похудании тоже вскипятила чайник моей души, и лицо мое моментально вспыхнуло гневом. Я молча протопала в свою комнату и закрыла за собой дверь, показывая тем самым, что я не потерплю такого ко мне отношения. Родители тихонько засмеялись за дверью.

Ах, эти девочки! Девчонки-подростки! Обязательно находят в себе огромное количество безобразных недостатков и терзаются из-за этого страшными душевными муками. Одни из юных девушек кажутся себе неимоверно толстыми, и, завидуя худышкам, посильнее затягивают пояса платьев на талии и пытаются ничего не есть. Худышки же, наоборот, считают себя чересчур костлявыми и завидуют более пышным формам. Девочки с прямыми волосами пытаются всеми правдами и не правдами попасть в салон красоты, дабы сделать химическую завивку волос. А кудрявые стремятся во что бы то ни стало распрямить свои кудряшки, сравнивая свое отражение в зеркале то с легендарным поэтом Пушкиным, то с овечкой. Те, кто все детство проходил с косичками, стараются подстричься как можно короче, а те, у кого была стрижка, втирают в кожу головы разнообразные снадобья, стремясь ускорить рост волос…. Девчонкам кажется, что именно из-за их безобразной внешности, мальчики на них не обращают внимания. У мальчишек же, на мой взгляд, присутствуют похожие проблемы. Они тоже хотят выглядеть брутальными, как герои популярных боевиков и также завидуют какому-нибудь рослому и мускулистому сверстнику, который значительно больше похож на киношного героя. Поэтому большинство из них стремятся подражать какому-нибудь своему альфа-однокласснику или, выражаясь публицистическим языком, неформальному лидеру. И, если это лидер начинает проявлять внимание к какой-нибудь девчонке, то и все мальчишки в классе, повинуясь древнему стадному инстинкту, тоже начинают бегать именно за ней! Так было во все времена – всегда в классе была одна девочка, в которую влюблялись все мальчики. И это вовсе не по тому, что остальные девочки хуже – просто так устроен мужской мир!

Но это мне сейчас все ясно, с высоты, так сказать, прожитых лет! А в далеком 1987 году я казалась себе слишком толстой. Сейчас, рассматривая школьные фотографии, я понимаю, что и я, и мои подружки были очень симпатичными – не толстыми, не худыми, не кривоногими…. Но на заре своей туманной юности мне все виделось совершенно иначе. Как и всем девочкам того времени, мама не позволяла мне наносить макияж (особенно в школу). Но, как вы понимаете, я все равно покопалась в тумбочке под трельяжем и, конечно же, присвоила себе заброшенные мамой старые, почти использованные, светло-зеленые тени, несколько заканчивающихся губных помад и засушенную темно-синюю «плевательную» тушь. Возможно, кто-нибудь еще помнит этот раритет. Тушь в продолговатой маленькой пластмассовой коробочке, в которую надо было капнуть воды (или поплевать), потом потереть жесткой щеточкой, что бы тушь стала жидковатой и только после этих процедур наносить ее на ресницы. Тушь ложилась не ровно, комками, что делало ресницы невероятно толстыми и гротескно-объёмными.

Вот и сегодня я решила в знак протеста накраситься. Пусть родители не думают, что я маленький ребенок! Нанеся на глаза зеленоватые мамины тени и выкрасив ресницы темно-синей тушью, я залюбовалась своим отражением. Мне казалось, что я неотразима. Осмотрев себя еще раз, я твердо решила, что мне кое-чего не хватает. Вынув из ушей скромные сережки-капельки, я достала свою шкатулку с драгоценностями и выудила оттуда огромного размера пластмассовые серьги – огромные, сантиметров 5 в длину и около 1,5 в ширину ромбы, кустарно оклеенные косыми блестящими красными, серебристыми и синими полосками какой-то пластиковой фольги. Я купила их в коммерческой палатке аж за целых 3 рубля! На тот момент все самые крутые девчонки носили именно такие аксессуары. Конечно же, о своем приобретении я не спешила сообщать родителям, тем более о стоимости оного. Хоть деньги были мной честно сэкономлены за несколько месяцев на молочных коктейлях и школьных перекусах, но все же, думала я, родителям это вряд ли понравится. Итак, нацепив на уши эту, как сказал профессор Преображенский про галстук Шарикова, сверкающую чепуху и уложив свои, подстриженные длинным ежиком, волосы на манер прически героини фильма «Интердевочка», я получила почти полное моральное удовлетворение.

За дверью стояла суета, присущая сборам на званный ужин.

– Андрей! – восклицала мама, – Ну что ты сидишь, иди в душ, иди брейся!

Папа с невозмутимым видом сидел в кресле за журнальным столиком и слушал радио. Папа всегда слушал радио. Мне кажется, что он любил и уважал радио гораздо больше, чем телевизор. Папа работал на круглосуточном производстве в разные смены – неделю в дневную, неделю в вечернюю и неделю в ночную – поэтому режим его сна был начисто сбит. Иногда его одолевала бессонница, и тогда он очень-очень тихо включал свою любимую радио-магнитолу, Vef-260-Sigma, и слушал ночные каналы. Частенько ему удавалось попасть на радио «Свобода», вещающее из США, которое они с мамой обзывали «вражеский голос».

– Хватит слушать вражеские голоса! – негодовала мама, – Надевай рубашку! Вечно ты тянешь время!

– Зато ты вечно бежишь впереди паровоза! – как всегда с юмором парировал папа, – Сейчас опять припремся раньше всех, и ты опять будешь в парадной форме селедку помогать чистить! Каждый раз одно и то же – приходим в гости, а хозяева еще в бигудях и в исподнем! Даже не удобно!

– Ага! Зато ты вечно выходишь в последнюю минуту, а потом летишь, как угорелый, и я за тобой бегу, как собачка!

Эти незлобивые родительские перебранки меня всегда очень смешили. Мама с папой никогда не ссорились всерьез, но любили подколоть друг друга, чтобы потом самим над этим посмеяться. Настроение у меня поднялось, и я вдруг вспомнила про старые мамины замшевые финские сапоги, с высоченными танкетками, на «манной каше». Мне подумалось, что они станут идеальным завершением моего, как теперь говорят, лука. Мама сапоги забросила года два назад. Они были, без сомнения, очень качественными и теплыми, но к нашим подмосковным зимам не очень подходили. Зимой в Москве и Подмосковье бывает порой дождливо и слякотно, а замша этого не выносит. К тому же раньше дороги не очищали от снега до самого асфальта, поэтому они были иногда довольно скользкими, и на зауженных к низу, как киль корабля, танкетках ходить по льду было затруднительно и даже опасно. К тому же у мамы появились кожаные итальянские сапоги, на каблучке умеренной высоты.

– Мам, а мам, – миролюбиво позвала я, выйдя из своего укрытия, – а можно я сегодня надену твои замшевые сапоги?

Мама, сновавшая туда-сюда по квартире в бигудях, парадной блузке, надетой на комбинашку, но пока без юбки, остановилась и посмотрела на меня. Судя по ее взгляду, мой вид ее несколько удивил. Она смерила меня глазами, посмотрела на мои серьги, как профессор на Полиграфа Полиграфовича, и, сделав вид, что все в порядке, ответила:

– Мне, конечно, не жалко, надевай, но в них ведь не удобно – скользко!

Вскричав про себя «ура!», я полезла на полку за сапогами.

И вот, наконец-то, вся семья, уже полностью одетая, стояла в коридоре. Мама еще раз окинула меня профессорским взглядом, как бы говоря, «ну и вид у тебя, дочка», скомандовала:

«Надень шапку!»

Шапка в мой имидж категорически не вписывалась, но я знала, что спорить бессмысленно, только себе навредишь. Придав своему лицу независимое выражение, я протопала манными танкетками по коридору, сняла с вешалки папин мохеровый индийский шарф, который папа никогда не надевал, так как шарф был слишком теплым и волосатым, и нацепила его себе на голову. Таким образом я стала выглядеть еще шикарнее: замшевые коричневые сапоги на молочно-белой манке, заправленные в них синие джинсы, голубое зимнее полупальто, зелено-синий макияж и темно-синий с красными и густо-зелеными прожилками лохматый мохеровый шарф! Ну, в общем, все в тон, кроме сапог. Мама, возведя к потолку глаза, произнесла:

–О, Господи! – потом уже тоном начальника продолжила, – так, сумку я взяла, Андрей, возьми цветы, Маша, ты понесешь торт.

Мы все трое стояли у лифта. Лифт, по всей вероятности, работал только один из четырех. Он ездил, грохоча, где-то гораздо ниже нашего 17 этажа, поднимался совсем близко, но, вызванный кем-то-то другим этажом ниже, вновь опускался. Ожидание затянулось. У меня с самого утра в голове крутилась популярная в то время песня Кузьмина «Запевала дождь». Уж не знаю, что на меня нашло (возможно, так на меня подействовал мой шикарный прикид), но я вдруг решила запеть. Тихонько, почти шепотом, но с душой: «Когда меня ты позовешь, боюсь, тебя я не услышу…» Вообще, пела я довольно неплохо, мне не раз об этом говорили и друзья, и родственники, и в школе я тоже пела иногда на разнообразных самодеятельных концертах к различным праздникам. А тут, у лифта, прямо-таки накатило попеть. Мама с папой переглянулись, и папа вдумчиво произнес: «Да! Поешь ты, Машка, мотивно!»

Я, сразу досочинив дальше в своем метущемся подростковом мозгу: «А слушать противно», тут же обиделась. Сразу вспомнилась обедешняя шутка про похудание, и слезы подкатили к глазам. А родителям было все смешно. Они весело улыбались и хихикали. Я же, собрав всю свою силу воли в кулак, старалась подавить слезы и гнев. Однако, вскоре пришел лифт, битком набитый пассажирами с верхних этажей, которых над нами было еще пять, мы стали втискиваться в него, стараясь не повредить цветы и торт, и меня как-то отпустило.

На дворе стоял февраль – самый солнечный и морозный месяц зимы. Февральское солнышко уже греет по-весеннему и подтапливает снег на открытых местах. Подтаявший снег тут же замораживается крепким февральским морозом, образуя ледяные островки, а прохожие шлифуют их до зеркальной гладкости своими сапогами и полозьями санок. Такие места мой папа очень метко окрестил ледяными лысинами. Потом зима дает солнышку понять, что весна еще не наступила, и заволакивает светило серыми облаками. Из облаков хозяйка зима заботливо присыпает ледяные лысины тонким слоем пушистого снежка так, что они становятся совершенно невидимыми для людей. На такой лысине можно поскользнуться и рухнуть, как говорится, со всеми орденами, при этом пребольно ударившись абсолютно любым местом от коленки до затылка. Ни один прохожий не может предугадать, где зимой приготовлен для него ледяной сюрприз.

Мы вышли ни улицу. Родители прошли вперед, а я замешкалась у подъезда, прикрывая тяжелую дверь. Тут-то меня и подстерегла та самая ледяная лысина. Закрыв дверь, я сделала шаг и, поскользнувшись, резко взмахнула рукой, в которой держала торт. Бумажная веревочка выскользнула из пальцев, и торт «Полет» тут же полностью оправдал свое гордое название. Он Гагаринской ракетой взметнулся в снежную высь, описал в воздухе нечто похожее на петлю Нестерова и стал стремительно падать вниз (слава богу, кремом вверх, а не по закону бутерброда). Это были сотые доли секунды, но я с ужасом наблюдала за происходящим, как в замедленном кино. Быстро сообразив, как спасти тортик, я выставила вперед руку раскрытой ладонью вверх, в надежде поймать дефицитное кондитерское изделие. Но ледяная лысина вновь воткнула мне нож в спину: в момент соприкосновения дна коробки с моей ладонью я вновь поскользнулась и, с размаху ударила ладонью в картонное дно. Получилась вполне себе приличная волейбольная подача. По-Чкаловски, на бреющем полете, тортик полетел вперед в нескольких сантиметрах над тротуаром, затем аккуратно сел, проехал по дорожке еще около метра, и остановился. Сказать, что я разозлилась было бы не правильным – я была в бешенстве! Папа с мамой застыли столбами в паре метров от места происшествия, и я увидела, как их начинает распирать от смеха. Это обстоятельство чуть не заставило меня пустить слезы. Я моментально представила, как я выгляжу со стороны, и мне пришлось снова собрать все свои нервы в железный кулак и исправить ситуацию. Припечатывая снег финскими сапогами я грозной и решительной поступью направилась в сторону тортика. Подойдя вплотную я наклонилась, чтобы поднять его, но и тут меня постигла неудача. Притаившаяся под снегом очередная лысина вновь вогнала меня в конфуз. Я поскользнулась в третий раз за последние пять минут и, сев на пистолетик ударила в бок коробки замшевым носком выскочившей вперед правой ноги. Тортик, получив серьезное ускорение, поехал по тротуару, а я шлепнулась на задницу. Когда я обернулась, то увидела, как корчатся в приступе гомерического хохота мои родители. Первой мыслью было разозлиться, обидеться, расплакаться и убежать домой. Но тут ко мне бросился папа и начал, хохоча и вытирая слезы, помогать мне подняться. Сквозь смех он приговаривал: «Ой, Машка! Вот невезуха-то! Про тебя можно комедии снимать…» и что-то еще в этом же духе. Мама прошла вперед и подняла с дорожки пресловутый торт. А мне вдруг тоже стало смешно. Потом родители дружно отряхнули меня от снега, и мы отправились, наконец-то, в гости. По пути мы пытались привести наши чувства в порядок, но кто-нибудь обязательно прыскал от накатившего смеха, и наша троица опять заливалась хохотом и слезами.

С раскрасневшимися от смеха лицами, а мы с мамой еще и с потекшей тушью на глазах, на конец-то мы подошли к нужному подъезду.

– Я даже не хочу представлять себе, что сейчас лежит в этой коробке! – воскликнула мама.

– А может и ничего, обойдется как-нибудь. Может быть кто-нибудь еще принес торт, и про наш никто и не вспомнит в суматохе, – оптимистично предположил папа.

Я молчала, как говорится, в тряпочку, потому что, в отличие от мамы, как раз живо представляла себе, во что мог превратиться наш торт – подарок, дефицит! Уже у самой двери квартиры папа начал разрабатывать стратегию:

– Сейчас мы вручим торт, и его отнесут на балкон. Я уверен, что в холодильнике места нет – он битком набит закусками и салатами. Потом я выйду покурить и произведу разведку, может быть там много тортов, и до нашего очередь не дойдет.

– Откуда там может быть много тортов! – скептически ответила мама, – что ж, каждый по тортику принес, что ли! Наверняка кроме нас никто не догадался. Родители переглянулись, посмотрели на меня, вздохнули, и папа нажал на кнопку звонка.

После радушных приветствий в прихожей мы разбрелись среди гостей: мама суетилась на кухне вместе с другими женщинами, я с другими детьми под руководством бабушек расставляла на столе посуду, а папа курил на балконе с мужчинами. Поступила долгожданная команда всем занимать места за столом. Мы с мамой уселись рядом, потом к нам подсел папа, окутывая нас морозным воздухом и табачным дымом, которые он принес с собой с балкона.

– К сожалению, Светлана, ты была права – тортиков нет. Кроме нашего. Да и наш, возможно, уже и не торт вовсе. Правда, есть хозяйский пирог, но это вряд ли спасет ситуацию, – скептически сказал папа, – Ну и ладно, что ж теперь, застрелиться что ли!

– Надо было сразу все рассказать, – возразила расстроенная мама, – а теперь уж конечно, делать нечего, будем ждать!

И мы стали ждать. А потом застолье стало набирать обороты, понеслись тосты, шутки, рассказы. Угощение было замечательным и разнообразным. «А может, до торта и не дойдет!» – шепнул нам с мамой папа, вселяя призрачную надежду.

У моих родственников и знакомых было принято одно очень удобное правило застолья: когда некоторые гости уже вдоволь наелись, достаточно выпили и хотели чая, а другие еще хотели продолжить выпивать и закусывать, стол делили на две части. На одну, которая поменьше, составлялись остатки салатов, закусок и горячего, а также рюмки, винные бокалы и бутылки со спиртным. На другой половине накрывали к чаю, что бы все гости остались довольны. Вот и в нашем застолье наступил этот момент: бабушки и дети запросили чай. Моментально возникла суета, гости и хозяева стали быстренько перестраивать обстановку на столе, и через несколько минут чайная половинка уже была застелена свежей скатертью. Вскоре на ней появились чашечки с блюдцами, розеточки с вареньем, вазочки с конфетами, лимон, порезанный кружочками и выложенный на тарелочке, большой заварной чайник, электрический горячий самовар и пирог. До последней минуты мы надеялись, что про наш торт хозяйка забудет. Но она вдруг объявила всем, что сегодня у нее, благодаря нам, есть для всех сюрприз, и отправилась за нашим Чкаловско-Гагаринским «Полетом». Потянулись долгие секунды ожидания позора. Хозяйка внесла торт, поставила его на стол, сняла с него картонную крышку и…. Тортик оказался почти совсем не поврежденным. Только немного помялись верхушки кремовых кругляшков, и тонкая корявая трещина разделила торт на две неровные части. И все! Видимо, торт хорошенько замерз у нас на балконе, ведь он там простоял почти сутки, поэтому и сохранил свою целостность. Эти повреждения можно было спокойно списать на то, что кулинарный шедевр приехал к нам из Москвы, трясся в метро, электричке, в автобусе, и, поэтому, немного треснул. Но никто из присутствующих даже не обратил внимание на эти несущественные увечья. Мы молча вытаращились на торт, как коза на афишу.

– Вот, какой он, наш советский тортик! – с радостным облегчением воскликнул папа. Потом он потянулся рукой на «алкогольную» половину стола, достал оттуда бутылку коньяка, налил себе полную округлую рюмочку, затем подал маме бокал с вином, чокнулся рюмочкой о мамин бокал и, произнеся в качестве тоста строчку из стихов Твардовского: «Нам обедни не испортят злые происки врага!», опрокинул в рот коньяк. Мама тоже пригубила из своего бокала. Я сидела, обхватив обеими руками стакан с Дюшесом – у меня просто не было никаких слов. Папа аккуратно подцепил вилкой кружочек лимона, приготовленного к чаю, и, пережевывая, весело сказал: «Надо было и Машке хоть Шампанского налить!» Вся наша троица весело, но тихонько рассмеялась.