Оценку не ставлю, но начало туповатое. ГГ пробило на чаёк и думать ГГ пока не в может. Потом запой. Идет тупой набор звуков и действий. То что у нормального человека на анализ обстановки тратится секунды или на минуты, тут полный ноль. ГГ только понял, что он обрезанный еврей. Дальше идет пустой трёп. ГГ всего боится и это основная тема. ГГ признал в себе опального и застреленного писателя, позже оправданного. В основном идёт
Господи)))
Вы когда воруете чужие книги с АТ: https://author.today/work/234524, вы хотя бы жанр указывайте правильный и прологи не удаляйте.
(Заходите к автору оригинала в профиль, раз понравилось!)
Какое же это фентези, или это эпоха возрождения в постапокалиптическом мире? -)
(Спасибо неизвестному за пиар, советую ознакомиться с автором оригинала по ссылке)
Ещё раз спасибо за бесплатный пиар! Жаль вы не всё произведение публикуете х)
Все четыре книги за пару дней "ушли". Но, строго любителям ЛитАниме (кароч, любителям фанфиков В0) ). Не подкачал, Антон Романович, с "чувством, толком, расстановкой" сделал. Осталось только проду ждать, да...
У ярко-рыжего котика, который живет на площадке между первым и вторым этажом и которого мы кормим всем подъездом, есть на животе волшебная кнопка. Если нажать на нее, котик издаст протяжное «мур-р-р-р» и перевернется на спинку. Тогда можно вдоволь гладить его мягкое белое пузо, а он будет тарахтеть и пытаться ухватить руку толстыми лапами. У меня всегда получалось отыскать эту кнопку с первого раза, а Андрею это не удавалось никак. Он все тыкал и тыкал толстика в живот, растерянно вопрошал «Ну как же его перевернуть, а?», пока не получал лапой от недовольного фамильярностью подъездного жителя. Обычно они расставались разочарованные друг в друге, и Андрей еще пару минут был обижен, рассматривал царапину на руке и жаловался: «Вот зверюга! Но хорош же, а! Ну как такого не погладить?»
Я поднялась на площадку, котик дружелюбно понюхал мою ладонь и с готовностью подставил брюшко. Мне было грустно, устало и не до его нежностей, но обманывать доверчивую ласку не хотелось. Поэтому я запустила пальцы в мех и почувствовала, как в котиковых недрах завелся моторчик. Я гладила кота и смотрела в окно. Там спорили между собой летнее тепло и близящаяся осень – лето пока побеждало, и солнце, скатываясь с моих пальцев, путалось в кошачьей шерсти. На кинотеатре через дорогу висела афиша на сегодня. Красавица с призывным декольте и пистолетом в руке подпирала головой дату: «23 августа». Андрея нет со мной уже год, два месяца и… Сколько, три? Да, и три дня. Да ладно бы – со мной нет. Его вообще нигде больше нет.
Я погладила котика еще раз, он протяжно муркнул и зарылся мордочкой в лапки, чтобы досмотреть свой кошачий сон. А меня ждали лифт, входная дверь, пустая квартира и не допитый утром кофе в яркой кружке на столе – все как обычно, все так, как много дней уже было со мной, только без Андрея. Сначала мне казалось, что я никогда не привыкну к тишине его рабочего кабинета, в котором никто бодро не стучит по компьютерной клавиатуре. Потом незаметно смирилась и даже перестала заглядывать по вечерам в его комнату в глупой надежде, что Андрей там, просто задремал и потому притих. Я привыкла. Но все равно с каждым днем скучала все больше и больше.
Я пошла на кухню, выплеснула холодный и уже невкусный кофе и заварила себе чай: прямо в чашке, с доброй щепоткой заварки. Андрей всегда недоверчиво нюхал мою чашку и пожимал плечами: «Как ты это пьешь? Не отравишься?» Сам он предпочитал светленький жиденький чаек – и четыре ложки сахара. Положишь три (потому что «белая смерть» и так далее) – сморщится: «Невкусно же!» Как-то раз, спустя три месяца после того… в общем, после всего я, в отчаянной попытке вернуть хоть что-то, заварила себе такой чай. Любовно размешивала четыре ложечки сахара, и мысль о том, что Андрею было бы вкусно, меня как-то успокаивала. Но пить этот сироп я все-таки не смогла, а вылить было жалко, и чашка с безвозвратно остывшим чаем еще пару дней стояла на столе – я все время натыкалась на нее взглядом, когда завтракала. Потом я разозлилась на себя за сентиментальность – глупость какая, Андрея уже не вернешь! – и одним махом выплеснула этот чай в раковину. И, глядя, как рыжие сладкие капли бегут по ее стенкам, расплакалась – впервые со дня похорон. Обиженно всхлипывая и размазывая слезы по щекам. Потому что он меня бросил, бросил вместе со своей любимой кружкой, заслуженной синей тарелкой с отколотым краешком, голубым пижонским пиджаком, теплым свитером в шкафу, у которого все шерстинки пахнут им, Андреем, одинокой подушкой справа на кровати и много еще чем, что было раньше нашим и живым, а стало чужим и плоским. Очень некстати вспомнилось, как Андрей, издеваясь над моей нелюбовью к сахару, глотал из чашки, закусывал пирожным и нежно говорил «Слааааденько»: вид у него при этом был ужасно хитрый – и я никогда не могла удержаться, чтобы не поцеловать его в липкие губы. Тогда я проплакала весь день, а потом спала, зареванная и уставшая, и была совершенно счастлива, потому что мне снился живой веселый Андрей, – и, кажется, это был последний раз, когда я плакала и когда он мне снился. Иногда я мазохистски на ночь смотрела наши с ним фотографии и в подробностях вспоминала всего его, чтобы во сне все-таки случилось чудо и он пришел: живой, в своем пушистом свитере или костюме, смеющийся или серьезный, заспанный с утра и мрачный или рабоче-деловой – да все равно, какой, главное, чтобы живой хотя бы на ночь. Но чуда не случалось. Мне было все труднее вспоминать, с какой интонацией он задумчиво тянул «Понимаешь, какая штука…», когда я его спрашивала о чем-то, или как он смешно чпокал губами, прежде чем сказать «хрень какая-то».
Мы были вместе девять лет. Много это или мало?
Довольно много, если смотреть на разводящихся каждые несколько лет знакомых. Много, если мерить сутками: почти 3285 дней вместе. Достаточно для того, чтобы его сын-подросток стал взрослым дядей с жесткой щетиной на подбородке. Достаточно, чтобы у Андрея в волосах пробилась первая седина, а я из хрупкой девочки превратилась в уверенно стоящую на ногах полнотелую женщину.
Этого оказалось мало для того, чтобы родить ребенка: давай еще подождем, еще не время, нам надо проверить чувства, нужно закончить ремонт в квартире, помочь сыну деньгами, пока он учится, и давай еще поживем для себя, а у меня новый проект на работе, мне никак нельзя в декрет, и все-таки с деньгами не очень, ну вот давай съездим в кругосветку, как мечтали, и тогда – ну а куда нам спешить, у нас еще все впереди… Девяти лет оказалось мало, чтобы понять, что Андрей никогда не будет выключать свет в ванной, и усвоить, что злиться на это глупо. Этого было мало, чтобы научиться печь пирожки с вишней по рецепту его бабушки, – я много раз садилась разбирать ее каллиграфические записи, разбивала энтузиазм о слова «добавить соли по вкусу» (по чьему?) и оставляла до лучших времен. Девяти лет было совершенно мало, мало, мало, чтобы смотреть, как Андрей сосредоточенно хмурится за работой, чтобы, плавясь от нежности, целовать его в колючую щеку, пока он спит и кажется лет на десять моложе, чтобы жарить его любимые оладьи и хохотать, глядя, как он, обжигаясь, хватает их прямо со сковородки, чтобы, всегда немного волнуясь, расстегивать его рубашку и гладить волосы на груди, чтобы в очередной раз вместе браться за здоровый образ жизни и, втихаря пряча в шкафчик в ванной батон белого, находить там коробку с пирожными, чтобы держать его за ладонь с длинными пальцами, гуляя по парку, и чувствовать себя в полной безопасности, чтобы слушать его пространные рассуждения о жизни, приоткрыв рот и расставив уши, чтобы…, чтобы…, чтобы…, чтобы…
Я бросила недопитый чай, достала с полки муку и начала замешивать тесто для пирога – это хорошее правильное дело, которое помогает развеяться, но при этом не мешает думать.
За прошедший год я часто прикидывала, а что было бы, будь это не девять лет, а больше. Думать про то, чтобы он никуда не уходил и до сих пор был жив, оказалось жестоко и больно – поэтому я представляла, что бы случилось, познакомься мы не в мои 25, а хотя бы немножко раньше. Могли же мы встретиться, когда я была легкомысленной 20-летней студенткой, чувствовала себя очень взрослой, живя одна в наследной бабушкиной квартире, тратила стипендию на выпендрежные туфли и ела потом одну картошку.
Вот, например, мне 22, и у меня пропало электричество в квартире. Пару дней я мужественно терпела, романтично мылась в душе при свечах и смутно надеялась, что свет вернется сам собой. Электричество, однако, было упорным, возвращаться не планировало, и поэтому на третий день пришлось отпроситься с работы и вызвать электрика. Электрик появился в густеющих зимних сумерках, дыша перегаром так, что мне резко поплохело и захотелось закусить. В первую очередь он попросился в туалет – и оттуда долго раздавались характерные звуки и икание. Потом он вышел, пошатываясь, отпустил пару скользких шуток по поводу моего халата и направился к щитку. Мне ужасно хотелось, чтобы он ушел. Моя крошечная уютная квартирка сразу перестала быть оплотом мира и спокойствия, ее тошнило от едкого перегара так же, как и меня саму, – а у меня не хватало духу выпроводить этого раздражающего типа. Он опасно качался на табуретке, клевал носом, икал и рыгал, из щитка пару раз сыпались искры – я ахала и боялась, что он убьется. Свет все-таки появился, но я расхотела его включать: сидела в темноте, проветривала квартиру, жалела себя и пила кофе. Потому что я «одинокая-бедная-несчастная-замученная» и так далее – как умеют все женщины любых возрастов.
С Андреем все было бы не так. Он бы не стал церемониться, подхватил горе-электрика за шкирку и вывел бы его, икающего и что-то бормочущего, из квартиры. Я бы семенила за ним и уговаривала быть осторожней – потому что электрики, они довольно хрупкие. Андрей бы хмыкал «Ничего с ним не будет!» – и эскортировал мастера за входную дверь, где он и остался трезветь и нецензурно сокрушаться тому, какими некультурными бывают заказчики. Мы какое-то время постояли бы и послушали из-за двери его стенания – на одном из них нам стало бы особенно смешно и мы рассмеялись. Андрей бы меня обнял – я уже не боялась бы никаких пьяных электриков, – и, все так же хохоча, мы бы загрузились в лифт, где занялись любовью между третьим и четвертым этажом. Потому что он прекрасен, а я невозможно сексуальна, потому что в лифте светло, романтичная любовь при свечах уже осточертела – а когда в квартире будет свет, уже непонятно: какой уж тут свет, если мастера у нас такие кособокие. Потом, садясь в лифт, мы бы каждый раз хихикали – а соседи думали, что у нас не все дома.
Или вот, когда мне было 23, я взяла отпуск и поехала отдыхать в Крым – с ворохом ярких платьев в неподъемном чемодане и фляжкой с наливкой в сумочке. Мне тогда досталась большая полупустая комната с окнами в пышный дышащий чем-то сладким и пряным сад. Кроватей было две рядом, и одну я тут же облюбовала для себя – а на второй каждое утро раскидывала содержимое своего чемодана, выбирая, чем бы поразить горячих южных мужчин: тогда я подпитывалась комплиментами и ощущением того, что я неотразима. По вечерам я, опьяневшая от моря, солнца и чуть-чуть от вина, возвращалась домой и смотрела на темное окно своей комнаты – хотелось бы, чтобы там горел уютный свет, но и без этого все было волшебно. Пробравшись к себе и не включая лампы, я садилась у окна, слушала громких цикад, срывала вишню с протягивающего ветки в окно дерева и мечтала о красивом светлом будущем – сейчас вот оно, тут, а тогда казалось таким далеким.
С Андреем было бы еще лучше. На второй кровати я бы уже не раскладывала платья, потому что на ней лежал бы Андрей с неизменной газетой в руках. Точнее нет, я бы, конечно, по-прежнему разбрасывала на его кровати свои наряды, а Андрей бы ворчал, грозился выкинуть их во двор и требовал «немедленно ликвидировать эти завалы». Пока я собирала бы тряпки, он выхватывал бы из их вороха что-то особенно интересное: «Не-не-не, а вот это оставь, это мне нравится!» Мы бы все дни гуляли по набережным и забирались на горы, мне было бы наплевать на горячих мужчин, но я бы специально надевала платье с открытой спиной – чтобы Андрей бросал ревнивые взгляды на восторженно цокающих языком южан и прикрывал мои голые лопатки ладонью. Я бы смеялась, и теплая рука на моей спине делала бы меня почти крылатой в солнечном свете и шуме моря, и я была бы невероятно счастлива. Мы возвращались бы домой пораньше, потому что Андрею надо успеть поработать, и он уединялся бы со своими бумагами под торшером с мягким абажуром. Бахрома на нем щекотала бы Андрею лоб, и он бы морщился и откидывал ее, не отвлекаясь от бумаг. Я сидела бы спиной к окну с книгой и иногда поверх нее смотрела, как он работает – а потом, когда умиротворение и радость переваливали через край, я бы уходила прогуляться перед сном. Вокруг бы кричали цикады, было очень тихо, темно и тепло, вдалеке дышало море – я будто бы грелась за пазухой у кого-то большого и доброго. А потом я бы разворачивалась и шла к дому, а окошко нашей комнаты светилось бы в ароматной темноте, а внутри бы ждал Андрей. Я бы специально не ускоряла шагов, чтобы оттянуть радостное ожидание того момента, когда я войду, а он поднимет на меня свои серьезные глаза и улыбнется. Я была бы совсем молоденькая, абсолютно счастливая и очень влюбленная.
Было бы еще много всего: мы бы смеялись и хмурились, я бы плакала у него на плече и засыпала бы рядом с ним, мир был бы огромным и широким, как бывает всегда, когда ты юная и влюбленная, а черными зимними вечерами сужался бы до размеров нашей теплой квартирки. У нас было бы больше времени на целых пять лет – и мы успели бы еще уйму всего. Эти пять лет теперь казались особенным подарком, и мне было тепло даже думать о них.
Когда Андрея не стало, я потерялась, не знала, куда девать свои ставшие лишними руки, ноги, голову, я все роняла и иногда замирала посреди комнаты, забыв, за чем шла. Искушение сесть на лавочку у его могилы и никуда не уходить было очень сильным. Я немного успокаивалась там, где я чувствовала что-то от Андрея, – пусть там не было его колючей небритой щеки и теплой улыбки, зато было ощущение его присутствия и знакомое имя. Меня оттуда уводили наши друзья, я покорно следовала за ними, потому что знала, что они хотят мне только добра, а спорить с ними бесполезно. Меня поили чаем и наливали туда коньяка, чтобы я наконец заснула. А я уходила с дивана из-под пушистого пледа, потому что там, под пледом, мне было холодно и нехорошо, и шла обратно на кладбище, чтобы хоть немножко заполнить себя Андреем. Мама плакала и говорила, что нельзя себя губить, кто-то подсовывал таблетки и давал визитки с телефоном «самого лучшего психолога, который очень помог, когда у меня…» и что-то еще. У меня из ящиков неожиданно пропали ножи, бритвы и даже маникюрные ножницы – на всякий случай, – но это было зря. Я совсем не хотела умирать, я просто хотела к Андрею.
А потом, на моей уже родной лавочке у могилы, я ужаснулась всему, что делаю. Я увидела Андрея ясно-ясно – будто он сел рядом со мной. И я поняла, что мне стыдно перед ним, очень стыдно. Потому что если бы не с ним, с Андреем, а с кем-то из наших знакомых случилась эта страшная нелепость, а я вела бы себя так, муж бы меня не одобрил. Я отчетливо представила, как он хмурит брови, глядя на меня, притулившуюся на грязной скамеечке, и пытается подобрать правильные слова. А потом он бы решительно взял меня за руку и повел домой – чтобы я пила чай и оживала. И придумал бы сказать что-нибудь правильное, как он умел. Всегда, когда я приходила к нему под бок, придавленная какой-нибудь бедой или очередной несправедливостью, он говорил: «Единственное, что мы можем, – это жить. Это такой протест против всего страшного, что творится в мире. Все, что мы, маленькие, можем противопоставить разрухе, несчастьям, беспорядкам и даже смерти – это жизнь». И он бы, конечно, повторил это снова. И был бы прав.
Тогда я ушла с кладбища – и пошла жить. Чтобы наша квартира, где пахнет свежеиспеченными пирогами и цветочным мылом, стала еще одним небольшим рубежом на пути преодоления жизненного кошмара. Баррикадка оказалась хрупкая и пока неустойчивая – но я пекла сладости, смотрела по телевизору комедии, приглашала гостей и планировала завести собаку. Я была уверена, что теплый мягкий язык и вечно виляющий хвост смогут сделать мои баррикады еще прочнее. И так постепенно разворачивалась жизнь, не лучше и не хуже той, что была, но все-таки жизнь – и я была уверена, что все правильно.
Солнце тихонечко ползло по небу, я закончила печь пирог и вынырнула из уютного теплого мирка горячей духовки, ванильного сахара и вкусной хрустящей корочки. Дел больше толком не было, я протерла пыль с подоконника и немного испугалась. Отсутствие какой-то деятельности до сих пор повергало меня в состояние ступора, и я старалась все время находить себе какие-нибудь занятия. Раньше соблазн вернуться на кладбищенскую скамейку был еще весомей, он уже немного уступил моему натиску, но все же посиделки у окна в наблюдении за вечереющим небом могли закончиться не очень хорошо.
Так что я решила соблазниться призывным декольте киношной красавицы на афише кинотеатра и посмотреть что-нибудь. А потом покопаться на сайтах в поисках собаки. А потом можно разобрать наконец книжный шкаф и вытереть пыль с книг, а потом… придумаю что-нибудь.
Я бодро стала одеваться, выбрала ярко-розовую помаду и юбку в тон. Закрыла за собой дверь. Лифт был занят, и я отправилась пешком, слушая, как цоканье каблуков поднимается к потолку и застревает в лестничных пролетах.
Пока приходилось тяжко, да. Но мои баррикадки становились все прочнее, я уже не так боялась и теперь искренне верила, что справлюсь и все будет хорошо. Потому что Андрей всегда оказывался прав, прав он и сейчас: что нам еще противопоставить всем бедам, как не жизнь? И я справлюсь, как же иначе?
Котик все так же спал на подоконнике, а при звуке моих шагов приоткрыл один глаз и, не дожидаясь прикосновения к волшебной кнопке, подставил мне свое пахнущее теплым мехом брюшко.
Primary menu
2023 - Библиотека "КЛиб" - тут можно читать книги онлайн а также скачать их бесплатно и без регистрации
Последние комментарии
3 часов 9 минут назад
3 часов 42 минут назад
4 часов 39 минут назад
19 часов 40 минут назад
22 часов 13 минут назад
22 часов 42 минут назад