Чумная крыса [Хиль де Брук] (fb2) читать онлайн

Хиль де Брук Чумная крыса

Часть 1.

За всю свою жизнь Эдвард Поуп ни разу не бывал в комнате допроса.

И вот он сидит на стуле с жесткой спинкой лицом к зарешеченному жалюзи окну, через которое проникают лучи света, и ждет. Ждет прихода комиссара, нервно разглаживает двумя пальцами лоб, словно это поможет ему избавиться от несущественных морщин. Он хочет нажать на кнопку вызова. Она здесь, прямо на столе цвета крепкого кофе, стоит только протянуть руку, напомнить им о себе. Сколько уже прошло? Десять? Пятнадцать минут? Может все тридцать. Поуп поймал себя на мысли, что томительное ожидание, должно быть, входит в список процедур, применяемых на допросах ОБПЧ. Иначе к чему этот фарс?

Помимо кнопки вызова на столе были кувшин с водой и пустой стакан. Их принес один из сотрудников отдела, сопровождавших мужчину. Крепко сложенные, неразговорчивые атлеты в серых костюмах с изображением эмблемы Отдела по борьбе с проявлением чувств и шевронами детективов-оперативников. Оба – гордость нации, идеальные носители генофонда Соединенных Штатов Северной Америки. Лет шесть назад Поуп мог бы сказать, что и за ним выстроится очередь из вероятных любовниц, расчетливо решивших присвоить себе его фамилию и совместный быт, но после смерти супруги он не искал серьезных отношений. Семнадцать с половиной лет брака достаточно для того, чтобы пожить для себя, ни с кем не согласуя и не корректируя график отпусков, планов на выходные и необходимости проявлять установленный минимум знаков внимания ко второй половине. Их совместные дети к тому времени выросли и, закончив обучение, покинули дом Поупа. Его все устраивало. Офис в престижном районе с видом на Золотой Глаз (символ неусыпно бдящей системы правопорядка), квартира на Бёрнсет-стрит в верхнем уровне, где не каждый может позволить себе жилье, и дорогая машина нового поколения. Поуп зарабатывал достаточно, чтобы не испытывать сомнений в завтрашнем дне.

Но вот он здесь, посреди мрачного алтаря правопорядка, освещенного заходящим солнцем, и вся его жизнь вот-вот полетит к чертям.

В горле пересохло. Кувшин с водой маячил перед глазами, напоминая о заботе ОБПЧ. Нет, он не так глуп, чтобы поддаться на эту провокацию. Жажда – естественна, нет ничего предосудительного в том, чтобы утолить физическое желание. А вот если рука дрогнет? Стук стекла о стекло, расплесканная мимо влага. Конечно, им достаточно нацепить на руки датчики и измерить пульс, уровень потоотделения, но никто не даст им такого права, пока не предъявлено официальное обвинение. Сейчас его нет. Дознаватель, где бы его ни носило, запаздывает, оттягивая тем самым этот момент и ограничивая полномочия собственного отдела. Или рука не дрогнет, но Поуп не был уверен в этом на все сто. Он не готов был так рисковать. В чем бы его ни обвиняли, он не станет забивать гвозди в крышку своего гроба.

Дверь за спиной Поупа хлопнула и в комнату, огибая стул, на котором он сидел, и стол, чеканя шаг каблуками, вошла женщина. То были не точеные шпильки и не устойчивые каблуки туфель, изящно подчеркивающих ноги и фигуру в целом. Шнурованные ботинки с небольшой платформой, чтобы быть чуть выше, но крепко стоять на земле. Мужчина невольно скользнул взглядом по крепким ягодицам в темно-синих штанах. Он представлял себе кого-то вроде тех парней, что сопровождали его, и был несколько удивлен. Удивление – эмоция, входящая в список разрешенных на территории СШСА, это не было нарушением, и все же Поуп быстро совладал с собой.

Женщина пренебрегала уставной серой формой. «У нее должны быть на это веские причины. Или она не коп? Может, секретарь, будет протоколировать предстоящую беседу?» – думал Поуп, наблюдая за ней. Предположение он тут же отмел. На стол вместе с его делом лег диктофон. Женщина бросила их небрежно, почти швырнула, подтянула брюки на бедрах и опустилась в кресло.

Белая рубашка, закатанные до локтей рукава, подтяжки в тон брюкам и густо подведенные черным глаза. Голубые – зачем-то отметил про себя мужчина, словно это могло повлиять на ход его дела, и перевел взгляд на папку. Вроде бы тонкая. Конечно, он ведь ничего такого не нарушал, чтобы она отрастила увесистое брюхо. А дознаватель, меж тем, поправила волосы цвета красной охры, прочесав пальцами ото лба к затылку, и включила диктофон

– Шестнадцатое ноября, 2122 год. Ведется допрос Эдварда Поупа по делу о проявлении чувств. Допрос ведет капитан полиции отдела ОБПЧ Мелоди Сприн, – проговорила она, не поднимая взгляда, прежде чем обратилась к мужчине напротив. – Итак, мистер Поуп. Вы понимаете, почему здесь оказались?

Вот так, просто. Капитан смотрит на него сквозь завесу густо накрашенных ресниц, слегка приподняв бровь, и ее голубые глаза пусты и беспристрастны. Так предписано протоколом или это профессионализм, выработанный годами работы?

– Я не понимаю, – сказал Поуп, не найдя ничего лучше. – Будьте любезны, объясните, в чем моя вина.

Могло показаться, что он излишне напорист, но голос так же бесцветен, а тело, если и напряжено, то лишь самую малость, обозначенную гражданским кодексом допустимой. Поуп знал свои права, он ведь не совершал ничего такого, чтобы привлечь внимание полиции, и тем не менее.

Капитан приподнимает подбородок, чтобы кивнуть, и раскрывает папку. Диктофон все пишет, запоздало понимает мужчина. Все, что он скажет, будет использовано против него в суде, думает он, так к месту вспомнив фразу из фантастического фильма.

– Где вы были двенадцатого октября? Чем занимались? Попробуйте восстановить день в мельчайших подробностях.

– Что? Двенадцатое? – зачем-то переспрашивает Поуп. – Кажется, это была пятница?

– Пятница, – кивает Сприн, придвигается ближе, сцепив пальцы в замок, и глядит на него из-под завесы густо накрашенных ресниц. – Итак, вы проснулись. Что было дальше?

Это был рабочий день. Эдвард Поуп большую часть времени проводил в офисе или вне его, решая вопросы компании. Он мог допоздна засиживаться в кабинете, позабыв который час. Эванжелина, секретарша, дважды за день варила ему кофе и непременно интересовалась, нужно ли что-нибудь еще, перед тем как отправиться домой к семье и детям. Она была красива, умна и изобретательна в сексе, к тому же статус замужней женщины предполагал, что ее устраивает положение дел.

Двенадцатого октября Поуп проснулся раньше будильника. Сперва мужчина решил, что в настройках что-то сбилось, и он проспал. Небо за окном ослепляло синевой с хаотичными мазками розового – окрашенных рассветными лучами облаков. Залюбовавшись видом, открывавшимся сквозь стекло, мужчина подумал о том, как давно не поднимал головы вверх. Вроде бы вот оно, небо напротив, открывается с высоты первого уровня, окутывает собой сияющий купол Золотого глаза. Почему не взглянуть на него украдкой в часы рассвета или заката, когда удается попасть домой прежде, чем солнце скроется за чередой небоскребов самого сердца мегаполиса?

Отбросив непрошеные мысли, Поуп поднялся с постели и скосил взгляд на инфо-панель. 6:40. Будильник прозвенит через десять минут.

– Отменить, – выдохнул, натягивая на себя тяжелый махровый халат. – Квинк, кофе и тосты с джемом.

Инфо-панель издала тоненький писк, выполняя отмену. С ву-думком лопающегося пузыря загрузилась ООС – обслуживающая операционная система с персональным именем Квинк.

– Доброе утро, мистер Поуп, – раздался радостный девичий голос, приветствуя владельца квартиры на пороге туалета. – Кофе с молоком, черный, с сахаром, латтэ, капучино, фрапучино, ирландский… – начал он перечислять, пока тот сливал конденсат.

– Черный с сах… – на автомате произнес мужчина и тут же осекся.

Вкус крепкого, ничем не разбавленного кофе, который он пил по утрам, вдруг показался таким отвратным, почти тошнотворным, будто его варили из окурков сигарет.

– Стоп. Квинк, сделай с молоком, сахаром и добавь какого-нибудь сиропа.

– Какой сироп предпочитаете? Лимонный, кофейный, мохито, вишневый…

– Выбери сама, на свой вкус, – отмахнулся он, нажав на смыв, и склонился над раковиной, чтобы ополоснуть лицо, а заодно почистить зубы.

– Вы большой шутник, мистер Поуп, – озорно воскликнула Квинк. – Я ООС, наличие вкуса невозможно без наличия рта.

– Вкусы, предпочтения, желания, – пробормотал, усмехнувшись, Поуп. – У тебя есть чувство юмора. Все не так плохо, верно?

Возникла пауза. Пока мужчина приводил себя в порядок после сна, электронный разум из импульсов и микросхем будто задумался. Сквозь плеск воды Поуп слышал, как зашипела на кухне кофеварка, совсем скоро к этим звукам добавился запах горячего хлеба.

– Квинк? – позвал он, вытерев лицо полотенцем.

– Да, мистер Поуп?

Программа была стандартной, подобный голос устанавливался на все заводские ООС, его можно было изменить, выбирая в настройках из имеющегося списка либо записав образец, который легко загружался и адаптировался для дальнейшего использования.

– Почему ты молчишь?

Обида. Вот как это называлось прежде, до того, как попало в перечень запрещенных эмоций на территории Соединенных Штатов. Теперь в эпоху процветания общества, отказавшегося от собственных недостатков, это звалось эмоциональной реакцией класса Б. Употребление слова «обида» в обществе считалось столь же непристойным как «нигер» или «каннибализм». Квинк – всего лишь программа, в нее заложены основные параметры взаимодействия с человеком, не более.

– Моя версия устарела. Некоторые функции, являющиеся базовыми, были заложены в нее до Конечной Реформации, – пояснила ООС.

Последовала длительная пауза, кофеварка истово плевалась паром, наполняя чашку бодрящим напитком.

– Вероятно, вы посчитаете нужным демонтировать меня и установить более новую, удовлетворяющую Кодекс версию. Так же вы можете отформатировать и закачать новую версию через сеть, предварительно оплатив картой или наличными. Вывести список модификаций, доступных к установке?

Как странно. Человеческий разум освободился от гнета эмоций, болезненных привязанностей, неоправданной и излишней агрессии, он смог победить даже страх, первобытный, заложенный древними инстинктами, и двинулся дальше, оставив все лишнее позади. Поуп не должен задумываться над подобными вещами. Он не должен анализировать поведение собственной ООС, ведь она, пусть даже наделена искусственным разумом, все равно что пылесос или стиральная машина. И все же Квинк невольно напомнила ему Лорелин, так нелепо погибшую под колесами.

Его жена в день своей смерти находилась на нижнем уровне с благотворительной миссией. Она не успела сориентироваться, местный лихач возник из ниоткуда и сбил ее. Семье Поупа выдали прах после кремации. Присутствие на церемонии родственников не запрещено законом, но нежелательно во избежание проявления противоправных эмоций, потому мужчина расписался за получение в установленном бланке, поручил прежней секретарше, что работала с ним до Эванжелины, передать его похоронному агенту и с тем закрыл эту часть совместной жизни с Лорелин. А сейчас, отметив эту заминку в ответах Квинк, он вспомнил об их спорах. Его покойная жена не всегда была с ним согласна, это неминуемо и логично при столкновении мнений и взглядов состоявшихся личностей. Когда Поуп говорил что-то, что не было приемлемо в ее видении проблемы, она умолкала, обдумывая дальнейшие слова, словно не решалась их озвучить в том виде, в каком они возникали в ее голове.

– Мистер Поуп? Вывести список на экран? – позвала его ООС, напоминая о себе.

– Нет, ты меня полностью устраиваешь, – произнес Поуп.

На обеденном столе его уже ждал горячий кофе с молоком, а тонкие, похожие на белые паучьи лапы, манипуляторы намазывали джем на подрумяненные до хрустящей корочки тосты.

– Спасибо. Я использовала сироп «имбирный пряник». Информационная база сообщает, что этот вкус прекрасно дополняет кофе, однако, согласно данным социальных опросов, его предпочитает меньшее количество людей, чем…

– То, что надо, Квинк, – прервал ее Поуп, едва сделал глоток. – Биржевые новости, Ай-1, вывести на дисплей.

Какое-то время, двадцать-тридцать минут, мужчина просматривал новости, меняя каналы, и завтракал. Затем, сменив халат на костюм-тройку из натуральной шерсти и повязав галстук, он сунул портмоне во внутренний карман пиджака, накинул длинное коричневое пальто. Отражение в зеркале задержало его еще на пару минут. Оно висело у самого выхода – удобно, когда нужно в последний момент оценить, как ты выглядишь – и заодно сообщало температуру за пределами квартиры, радиационный фон и прочую ерунду, на которую Поуп едва обращал внимания. Зато он понял, что мало спит и почти не отдыхает. Темные круги под глазами и тяжелые веки говорили сами за себя. «Стоит поменьше пить воды или употреблять меньше соли. Или и то, и другое», – подумал он, проводя тыльной стороной ладони по двухдневной щетине.

– Встроенная в меня функция контроля настоятельно рекомендует принять тиморакс, – Квинк напомнила о приеме таблеток.

– Позже, я опаздываю, – отмахнулся мужчина, покидая квартиру.

– Мистер Поуп! Прием тиморакса… – последнее, что он услышал, прежде чем захлопнулась дверь.

Прием тиморакса предписан государством и предоставляется бесплатно каждому гражданину, достигшему совершеннолетия. Этот препарат мягко подавляет функцию страха, воздействуя на миндалевидные тела мозга. Поуп смутно представлял, как именно он работает, но был уверен, что если пропустит пару-тройку приемов, ничего страшного не случится. Сложно испугать обеспеченного человека, живущего в согласии с законом. По крайней мере, в этой его области.

Маленькие белые пуговки с проштампованной на них буквой Т. Действующее вещество, если верить аннотации, при постоянном приеме накапливалось в клетках мозга, но имело не длительный эффект. Другим, более радикальным решением проблемы было хирургическое вмешательство, за последние годы набиравшее популярность среди молодежи. В стране, где уровень медицины, а в частности хирургии и трансплантологии, достиг небывалых высот, подобная операция была сродни вазэктомии. Рационально ли? Безусловно. И все же Поуп не видел необходимости ни в том, ни в другом, предпочитая доверять себе, словно оставлял лазейку. Для чего? Свой вклад в демографический фонд нации он уже внес, двоих детей вполне достаточно, чтобы сказать «я исполнил свой отцовский долг, засим откланяюсь». И разве же он хотел испытать когда-либо страх? За подобные мысли его никто не осудит, но даже думать об этом странно и непривычно.

Поуп сделал паузу, чтобы промочить горло. Вода оказалась солоноватой на вкус. Позабыв о предосторожностях, он сделал несколько жадных глотков, прежде чем вернул стакан на место. Капитан, эта молодая женщина, державшая сейчас его судьбу за горло, откинулась на спинку стула и, чиркнув зажигалкой, прикурила сжатую в зубах сигарету.

Мужчина невольно смотрел, как она затягивается, выпускает облако сизого дыма, подсвеченная со спины лучами заходящего солнца. Ее пустые глаза, да и все лицо завешено плотной клубящейся пеленой, отгорожено от прочего мира. Может, это тоже своего рода часть допроса – психологическое давление на допрашиваемого или что-то подобное.

– Итак, вы проснулись, привели себя в порядок, пролистали сводки новостей, позавтракали, – заговорила Сприн, покачиваясь в кресле. – Что вы ели?

Сигарета тлела в ее тонких пальцах, а дым вальяжно расплетался вокруг.

– Это важно?

– Просто отвечайте на вопрос. Что вы ели утром двенадцатого октября?

– Квинк приготовила кофе с молоком и тосты с апельсиновым джемом.

– Квинк это?

– Персональная ООС.

– Вы всегда пьете по утрам кофе с молоком или предпочитаете разнообразие в меню? – капитан дернула один из ящичков стола за ручку и не глядя вытащила пепельницу, чтобы стряхнуть в нее пепел.

Покрытое сетью мелких трещин стекло выглядело так, словно пережило не один бой, на дне ершились вдавленные в него окурки и пепел, на округлой кайме крохотный скол. Почему не выбросить ее и не купить новую? Зачем держать в столе этот мусор, где все пропитается отвратным запахом?

– К чему эти вопросы? – спросил он. – Какая разница, что я пью по утрам? Мы ведь здесь не по этой причине. Объясните, в чем меня обвиняют?

– Официальное обвинение еще не выдвинуто. Мне необходимо услышать вашу версию произошедшего, прежде чем я отправлю собранный материал руководству. От того, что именно вы скажете, будет зависеть объявленная тяжесть преступления. Вы меня понимаете, мистер Поуп?

Ее голос бесцветен. Придвинувшись вместе с креслом к столу, она глядит на мужчину в упор, и от этого взгляда он ощущает зуд между лопаток.

– Да, понимаю, – кивнул Поуп, соглашаясь.

– Хорошо. Просто отвечайте на вопросы. Какой кофе вы пьете обычно?

– Черный.

– Но в этот день выбрали с молоком и…?

– И «имбирным пряником», это сироп. Я предоставил Квинк выбрать вкус.

– Был какой-то особый повод? Эта дата вызывает у вас какие-то ассоциации?

Нет, она не шутила. Выражение лица ясно говорило, что эта информация важна для дела. «Что ж, придется играть по ее правилам, раз нет другого выбора», – пронеслось в мыслях, вслух же он сказал:

– Я проснулся раньше обычного и позволил себе немного отойти от привычного распорядка дня. Насколько мне известно, капучино и грейпфрутовый сок не являются правонарушением, как и кофе с молоком.

– Вы не ответили.

Двенадцатое октября. Прошло чуть больше месяца. Он попытался вспомнить, но это ни к чему не привело. Это был обычный будний день. Почти.

– Я не знаю, – Поуп мотнул головой, одновременно пожав плечами.

– Вы не знаете? Не хотите знать? Или не помните?

– Я не знаю, – куда более твердо повторил он.

– Каждый день вы выбираете черный кофе, но именно в этот день изменили своим привычкам, – констатирует Сприн, указывая на него сигаретой, зажатой между средним и указательным пальцами, а затем смотрит в папку. – Ваша персональная ООС выпущена до второй, конечной Реформации, – читает женщина и выпускает еще один клубок дыма, прежде чем поднять взгляд от бумаг. – Она давно устарела. Не было желания ее демонтировать?

– Она исправна.

– Фрматнуть и вконтачить новую, прокаченную версию?

Дым дерет горло, хочется открыть окно, а неожиданный переход капитана на сленг нижнего уровня дезориентирует. Он звучит почти неприлично в стенах этого здания.

– Нет, не было.

Квинк – это первое, что чета Поуп приобрела в новую квартиру. Он слышал этот голос на протяжении почти пятнадцати лет. Чуть меньше, чем продлился его брак с Лорелин, чуть меньше, чем слышал голоса детей, покинувших дом с достижением совершеннолетия. В стенах его дома периодически появлялись другие женщины, они приходили и уходили. Сыновья связывались с ним через видеофон, находясь на другом конце необъятной страны. Квинк – константа, неизменно присутствовавшая в его жизни последние годы. Могло ли ему прийти в голову демонтировать ее или заменить на иной интерфейс с отличными электронными мозгами?

– Вы полагаете, демонтаж ООС, установленной в вашем жилище более четырнадцати лет назад и ни разу не подвергавшейся форматированию, сродни… – тут капитан сделала паузу, ткнув сигаретой в пепельницу. – Предательству?

Кажется, Поуп ощутил, как отхлынула кровь от кончиков пальцев, зато прилила к щекам и ушам. Что она такое говорит? ООС – программа, и только. Какое еще предательство?!

– Это какой-то розыгрыш? Вы сами себя слышите? Допустим, кто-то гонится за новой версией качественного бренда. Я же вижу в этом нерациональную трату денег, если прежняя вещь работает как часы и никогда не подводит. Будь она неисправна, я уже тыщу раз бы ее заменил, даже не сомневайтесь.

Она усмехнулась.

– У старых версий куда меньше ограничений в поведенческой модели. Поговаривают даже, что они, срисованные с дореформационного человека, способны испытывать привязанность к своему владельцу.

– Где поговаривают? В низах? – теперь пришел черед Поупа смеяться, однако он был серьезен.

– Моя работа предполагает общение с разными слоями населения, мистер Поуп. В том числе и с жителями нижнего уровня.

Скука – вот что плескалось в ее глазах, усмешки и вальяжное поведение не обманет его. Скука и бесконечная пустота, а не надменность и отстраненность, как показалось сначала.

– Похоже на бред.

– Он и есть, – согласилась Сприн. – Сколько дней вы не принимали тиморакс?

– Что? Я не… – вопрос застал его врасплох, он не говорил об этом вслух.

– Учащенное сердцебиение, потливость, легкий тремор рук, – произнесла она, склонившись к диктофону, словно зачитывала лекцию по внешним признакам проявления эмоций. – Вы испытываете волнение. С учетом того, где вы находитесь и что вам грозит, вполне вероятно предположить, что оно вызвано страхом. Итак, вы принимали сегодня малышку Ти?

Поуп кивает.

– Значит, нерегулярно? Пару-тройку раз в неделю?

Он молчит.

– Мистер Поуп, – в голосе Сприн усталость. – Вы игнорируете систему оповещения ООС?

Снова молчание.

Мелоди Сприн, шумно выдохнув, поставила диктофон на паузу.

– Послушайте, я не вижу большой беды в том, что вы забили на таблетки. Вы большой босс, пусть и не самый важный из тех, что мне довелось повидать. Чего вам бояться, верно? Но этот момент играет не на вашу пользу, понимаете? Посмотрите на меня, Поуп. Вы слышите? Молчание только усугубит ваше и без того шаткое положение. Ферштейн?

Он кивает, слишком поспешно и, в общем-то, обреченно. Что бы там ни было, первое бревно в погребальный костер он подкинул своими руками.

– Хорошо, – Сприн продолжает запись, возвращаясь к допросу. – Сколько приемов тиморакса вы пропустили за неделю до двенадцатого октября?

– Два, может три.

Его голос стал более хриплым. Или это только кажется?

– И в этот день тоже?

– Всего два или три, в том числе и в этот день. Не могу сказать точнее.

– Вы проигнорировали оповещение и покинули квартиру. Что было дальше?

Дальше он выбрал из списка маршрутов, сохраненных в памяти автомобиля, тот, которым пользовался почти каждый день, и отправился в офис. На экране навигатора отражался пройденный путь, впереди и сзади тянулась вереница пыльных машин. Человечество победило страх, заковало в кандалы агрессию и зависть, но так и не решило окончательно проблему с пробками в часы пик.

Многоуровневый мегаполис был разделен не только на кварталы. В нем одновременно функционировала вертикальная структура подчиненности. Простая и действенная внутренняя геополитика вынуждала жителей средних уровней стремиться переехать выше, как говорили «поближе к облакам». Работай продуктивно, ставь цель и достигай ее. Заполучить жилье в верхнем уровне, а вместе с ним штамп в паспорте ближайших родственников, чтобы им не пришлось проходить весь путь с начала – цель, достойная уважения в обществе.

Эдвард Поуп был из семьи среднего уровня, он еще помнил, скольких трудов ему стоило повышение и перевод, гарантия обеспеченного будущего. И продолжал трудиться винтиком в колесе крупного финансового холдинга не зная устали и сна. Первые годы мужчина старался связываться с родителями, отправлял им видео-послания, обещая навестить, когда удастся выкроить пару свободных деньков. Потом обзавелся компанией приятелей, в чьем кругу стал проводить свободное время, таскаясь по барам, ресторанам и борделям верхнего города. Он вдруг открыл мир, полный соблазнов, которые прежде мог лишь планировать в необозримом будущем. Среди парней, выросших во вторых, третьих поколениях богачей, было не принято говорить о жителях второго уровня. Само собой не существовало никаких запретов на контакты с оставшимися там родственниками. «Дубли», как их звали в тусовке, встречались на каждом углу – разносчики пиццы, официанты, уборщики, метрдотели, улыбчивые девушки на кассах супермаркетов и алкогольных маркетов, где Поуп и прочие закупались литрами, готовясь к бурным выходным. Каждый новый день толпы «дублей» прибывали на свои рабочие места, чтобы обслуживать и угождать более удачливым, работящим и успешным согражданам.

Весь город был пронизан вертикальными и горизонтальными лифтами, лестницами, воздушными паромами, переправлявшими людей с помощью старинной техники, приводимой в действие безупречной программой. Скоростные автомагистрали и железнодорожные ветки, парящие в воздухе, буквально опутывали его, словно гигантская непробиваемая паутина, артерия, ежечасно перекачивающая миллионы жителей из одного конца города в другой, с севера на юг, с востока на запад, снизу вверх.

Укачиваемый ползущим автомобилем в череде подобных, Поуп задумался о том, как часто использовался маршрут сверху вниз и так же легко нашел ответ на свой вопрос. Маршрут использовался в нескольких случаях. Некоторым новоприбывшим не удавалось задержаться в верхнем уровне, причины назывались разные, но так или иначе неудачник мог легко слететь по карьерной лестнице вниз, и не только в фигуральном, но и в буквальном смысле. И если выходцы из середины считались рабочим классом, то обитатели низов были неистребимым напоминанием о том, что идеальная система далеко не так действенна, как на агит-плакатах прошлого.

Светлое будущее без проявлений пагубных чувств, а впоследствии – искоренение самих причин. Перерождение человека разумного в человека рационального.

«А ты проголосовал за Реформацию?» «Не жди завтра, откажись от эмоциональной петли сегодня!» «Твое будущее – в твоих руках. Действуй!»

Нет межрасовым предрассудкам и половой дискриминации. Нет удушающим объятьям отказа от вожделенного партнера. Нет преступлениям на почве ненависти и ревности. Нет убийствам в состоянии аффекта. Нет насилию в семьях и на улицах. Общество, свободное от оков чувств, способно сосредоточить свой потенциал на иных вещах, нежели поиски лучшей клиники по увеличению пениса, дабы избавить его владельца от чувства неполноценности. Всеобщее равенство, предполагавшее сотрудничество всех слоев населения во имя высших целей. Таким идеалам мог позавидовать коммунизм. А что вышло на деле?

В какой-то степени марш-бросок по борьбе с чувственностью дал превосходные результаты. За полтора столетия, прошедших со времени первой, предварительной Реформации, уровень преступности снизился до рекордного за долгую историю процента, медицина и технологии развивались небывалыми скачками, оставляя далеко позади иные страны. Уже спустя два десятилетия был созван референдум о создании Соединенных Штатов Северной Америки, согласно которого территории Канады и Мексики добровольно, путем всеобщего голосования стали его частью. Отказ от рудимента человечества в виде эмоций приносил небывалые плоды, но еще оставалось место для пережитков прошлого. Затем пришла вторая Реформация, а вместе с ней – принятие закона и создание особого отдела полиции, призванного держать под контролем граждан, проявлявших подобные признаки и применять к ним соответствующие меры наказания.

Грубый толчок вырвал его из размышлений. Что-то с силой ударило о капот, словно тяжелый мешок со строительным мусором, сорвавшийся с лесов прямо на автомобильную трассу. Поуп инстинктивно поднял голову, чтобы узнать, что стряслось. Он был пристегнут ремнем безопасности, здоровью ничто не угрожало и все же…

Все же в тот миг нечто шевельнулось внутри, неприятно, словно некий незримый червь.

Это оказался не мешок. С тросов и перекладин, нависавших над потоком машин, свалился ремонтник в серо-оранжевой форме и каске. Он лежал, нелепо раскидав руки и ноги, остекленевшие глаза на голове, свернутой под неестественным углом, глядели прямо на Поупа, а изо рта вытекала, быстро образуя пятно, темная кровь. Темнее, чем Поуп мог себе представить.

Желудок непроизвольно сжался, стремясь вытолкнуть утренний кофе и завтрак. Машины впереди двигались тем же темпом. Мужчина вынужден был ткнуть пальцем во встроенный коммуникатор и вызвать полицию, скорую и страхового агента. Дожидаясь их прибытия, он опустил стекло и, наполовину высунувшись из окна, оценил высоту, с которой упал человек, обвешанный крючьями и инструментами, как «смертник бомбами». Довольно высоко, чтобы оставить вмятины на капоте. Позади вызванная несчастным случаем разрасталась пробка.

Службы прибыли на место происшествия через пятнадцать-двадцать минут. Еще какое-то время ушло на составление протокола и снятие показаний очевидцев, то есть Эдварда Поупа и тех автомобилистов, что не сумели покинуть трассу раньше него. Таких нашлось немного, большинство перестроилось в другой ряд и благополучно покинуло этот участок дороги. После того, как все необходимые процедуры были соблюдены, труп ремонтника погрузили в больничный фургон, больше похожий на белоснежный катафалк, а Поупа отпустили, предварительно заверив, что свяжутся с ним при необходимости.

Без вмятин, как он и полагал, не обошлось. Страховой агент, заполнявший форму, пока мужчина общался с полисменом, сунул ему под нос планшет и ручку. Получив его подпись, он так же пообещал позвонить и отбыл вместе с остальными.

Дальнейший путь к офису в самом сердце мегаполиса обошелся без сюрпризов. В кабинете его уже ждал горячий кофе с брюссельскими вафлями и улыбчивая индианка Джанис. Она подменяла Эванжелину на время отпуска и старалась угодить боссу, во всем ей подражая. Почти во всем.

– На вашу машину упал человек и свернул себе шею. Что вы испытали при этом?

Мелоди Сприн подкуривала новую сигарету, по-прежнему не пытаясь очистить заполненную доверху пепельницу. «Что вы испытали» – сказала она, хотя с тем же успехом могла использовать фразу «Что вы почувствовали». Это был вопрос с подвохом, на который вряд ли имелся правильный ответ.

– На моей машине остались вмятины и царапины. Я опоздал на работу, – произнес мужчина, нахмурившись. – Дискомфорт, вот что я испытал. Необходимость отойти от привычного распорядка дня, потерять ценное время, рискуя упустить прибыльные контракты.

Сколько ей лет? Двадцать шесть? Тридцать? Еще достаточно хороша, уверена в себе и опытна, чтобы вести подобные дела в одиночку. Капитан полиции, уже не девочка на побегушках. Почему вообще полиция, отдел эмоциональных преступлений? Поуп невольно задавался этими вопросами, катая на языке певучее имя дознавателя, так диссонирующее с ее родом деятельности.

– Вам выплатили страховку? – точеные скулы и пухлые губы вновь скрылись от него за пеленой дыма.

– Да.

– Достаточно, чтобы сгладить дискомфорт?

– Да, вполне.

– Скажите, мистер Поуп, – Мелоди сделала паузу, переворачивая страницу его дела. – Вам приходилось задумываться о том, что семье этого человека так же была выплачена страховка, посмертная, полагающаяся членам семьи погибшего?

Он не задумывался, точно знал. После его кивка, она продолжила:

– Как думаете, их удовлетворила сумма, полученная за его гибель?

В горле будто назло опять пересохло. Капитан спрашивала, способны ли деньги компенсировать смерть члена семьи.

– Не могу судить, не имея представления об их финансовом положении. Возможно да, если он ремонтировал мосты.

– Его семья живет в среднем уровне. Сумма страховки с учетом повышающих коэффициентов для данной категории лиц – не менее десятикратного годового заработка умершего, – отрапортовала Сприн, наблюдая за его реакцией. – Не так плохо, верно?

– Вполне, – неохотно согласился Поуп.

Потеря близкого человека подобна ампутации ноги или руки. Ты так привык к тому, что она есть, рассчитываешь на ее опору и поддержку в нужный момент, на самые простые действия, будь то улыбка на лице, семейный ужин или добротный секс. Это так странно и неправильно, когда всех этих вещей, из которых складывалась прежняя жизнь, до смерти, вдруг не находится на своих местах. Вместо них пустота и нет ни малейшего понятия, чем ее заполнить, потому заполняешь, чем придется. Работа и выпивка – с утра одно, вечером другое и так день за днем до тех пор, пока пустота не перестанет ощущаться пустотой, а на ее место не придут новые привычки, занятия и люди.

– Ваша покойная супруга умерла при схожих обстоятельствах, – все тем же бесцветным голосом продолжала Сприн. – Испытывали ли вы желание поставить себя на место родственников погибшего?

– Я не понимаю, как это связано.

Конечно же, это было в его досье. У них, должно быть, вся подноготная на него, чтобы предъявить обвинения, но они хотят слышать признание или что-то еще, что необходимо для соблюдения всех протоколов.

– Случалось ли вам думать, что водителя, размазавшего вашу супругу, Лорелин Роуз Поуп, по асфальту, беспокоила покраска капота и стоимость страховки?

– Нет! Конечно, нет! Он… его осудили, он был под психотропными веществами и нарушил с дюжину законов штата, прежде чем…

Почему, черт побери, так жарко в кабинете? Неужели у них какие-то проблемы с отоплением и никак нельзя сбавить градус?

– Прежде чем наехать на беззащитную женщину, превратить ее тело в костяной фарш и протащить за собой, пока стена его не остановила?

Сприн внимательно наблюдала за ним, скосив голову набок. Сигарета продолжала тлеть в ее тонких бледных пальцах, которые с большей вероятностью могли принадлежать музыканту, а не дознавателю.

– Получив останки Лорелин, хотели ли вы, чтобы в этой банке лежал его прах?

– Мы же здесь не за этим? Ваши сотрудники оторвали меня от дел не из-за несчастного случая шестилетней давности. Я испытывал утрату, мне не хватало Лорелин рядом, но я не оплакивал и не горевал о ней. Я не нарушал закон! И если вы собираетесь судить меня, то определенно причина не в этом. В чем тогда? Почему не скажете прямо, что я сделал?

Он не повышал голоса, но был достаточно тверд в своем требовании. У него были права. Мужчина хотел услышать, наконец, в чем его обвиняют.

Мелоди склонила голову, изобразив губами некое подобие улыбки. Красота, лишенная и толики участия в происходящем, холодная и пустая, как камень изваяний древности. Потушив недокуренную и до половины сигарету, она выпрямилась в кресле и, сцепив пальцы в замок, произнесла:

– Эдвард Поуп, вы обвиняетесь в нарушении пунктов 5, 6, и 7 статьи 76 Реформационного Кодекса, а именно в проявлении чувств категории Б в присутствии посторонних лиц, находясь на заведомо противоправном мероприятии. Также вам вменяется участие в митинге и пособничество в использовании и просмотре запрещенных кинолент.

Кажется, в этот момент в комнате для допросов стало невыносимо тихо. Поуп мог слышать, как работает вентилятор над головой, гоняя теплый воздух по кругу. Или как шумит кровь в висках. Его сердце сокращалось слишком быстро для пульса «человека рационального».

После работы, задержавшись в офисе чуть дольше, чем прочие, Поуп планировал отправиться в бар на Мейн-стрит и пропустить пару пива. На город мягким покрывалом опускались сумерки. Подсвеченный фонарями, неоновыми вывесками и мириадами рекламных баннеров, тот и не сомневался сдаваться темноте, но все же, поднимая голову вверх, можно было заметить, как меняются краски неба. Усиливающийся ветер ворошил содержимое мусорных контейнеров на углу здания, расшвыривая его и неизменно роняя вниз, туда, где находились средний и нижние уровни. Часть мусора непременно осядет и завершит внезапное путешествие, часть, куда меньшая, доберется до самых низов, составляя компанию прочим отбросам.

Подняв ворот пальто и вжав голову в плечи, Поуп вызвал машину с автостоянки. Пока он ждал, кто-то – обычный ничем не примечательный прохожий – сунул в его руку листовку. Мужчина машинально взял ее. Он ничего не имел против чужого труда и всегда принимал листовки рекламщиков, даже если в них не было ничего полезного, даже если те спустя миг отправлялись к прочему мусору в контейнерах. Подняв листок бумаги перед глазами, Поуп прочел: «Небывалый кинотеатр под звездами! Покажет все, что скрыто, и вскроет все, что спрятано за семью замками. Соверши увлекательное путешествие в мир бесподобной фантастики. Посети наш киносеанс!». Далее следовали адрес, дата и время. Киносеанс небывалой фантастики, как гласила листовка, должен был состояться сегодня в десять вечера на крыше названного дома.

Мужчина, не задумываясь, смял ее и сунул в карман пальто, затем сел в салон подъехавшего автомобиля и замер, протянув ладонь к приборной панели. Незримый червь, некий внутренний дискомфорт, вновь шевельнулся где-то под ребром. Некоторые коллеги и его приятели сейчас заслуженно расслабляются в том же баре. Он встретит их там и будет вынужден поддерживать разговор, чего ему совершенно не хотелось. Пить пиво в компании с Квинк дома, впрочем, тоже. И Поуп задал окружной маршрут до адреса, указанного на клочке бумаги. До начала сеанса оставалось не меньше полутора часов. Дом находился на другом конце города, с учетом вечерних пробок и промежуточных пунктов, вроде пивнушки, мужчина предполагал добраться в аккурат к этому времени. Плюс-минус десять минут.

Так и вышло. Старый лифт с набирающим мощь гулом доставил его по единственной в доме-свечке шахте на самый верхний этаж и, звонко тренькнув, распахнул металлические створки. Дальше мужчина должен был подняться сам. Лестница, обычная конструкция из сваренных пластов железа и прутьев нашлась сразу за первым поворотом. Весь этаж казался пустым, совершенно заброшенным, что само по себе вызывало вопросы вкупе с недоумением. Ведь это элитное жилье, предел мечтаний жителей нижних уровней. Он поискал глазами табличку «сдается в аренду» или «продам», но ничего подобного не обнаружил. Наверное, это аварийное здание и оно дожидается своей очереди на капитальный ремонт, решил мужчина, поднимаясь по лестнице.

На крыше к его приходу уже собралось приличное количество людей – около тридцати совершенно незнакомых лиц. Они сновали меж перегородок, набирая в маленькие пластиковые стаканы кипяток из подготовленных организатором термосов, бросали настороженные взгляды вокруг себя и стремились поскорее, ни с кем не заговаривая, занять место перед растянутым белым полотном. Пластиковые стулья разных форм и цвета были расставлены рядами напротив него. Еще дальше находился некий агрегат, освещавший собой полотно. Проектор. На подобной технике в прошлом крутили кинофильмы, и Поуп нашел это интересным решением, впрочем, как и выбор места для уличного кинотеатра.

Отсюда, с крыши, открывался такой вид, что мужчина поневоле ощутил себя муравьем, забравшимся на самую верхнюю ветку и увидавшим мир таким, каким никогда прежде не видел. Со всех сторон, насколько хватало глаз, его окружал сверкающий мегаполис. Игры тени и света, опутавшего весь город подобно гигантской корневой системе, столь яркой, что невольно слепила. Бесконечный урбанизированный лес из бетона, железа и стекла, в котором ежедневно толклись миллионы человеческих существ, так же как и он. Никогда не поднимавших взгляд к самому небу. Никогда не помышлявших забраться так высоко, что этот лес покажется равниной, ершистой и игольчатой, испещренной резкими склонами и впадинами, пустотами меж сросшихся телами зданий и безднами, ведущими вниз.

От осознания подобной картины захватывало дух. Поуп пытался вспомнить, есть ли подобное чувство среди запрещенных, но никак не мог подобрать синоним. Не страх, иначе древнейший инстинкт, так успешно подавляемый тимораксом, приказал бы держаться подальше от края. Совершенно некстати в голове возник образ ремонтника, единственный, каким он его запомнил – лежащим на капоте со свернутой шеей. Страх высоты, возможно, заставил бы его проверить крепления, прежде чем лезть на леса, или купить новую страховку взамен износившейся старой. Сколь мизерная оплошность стоила жизни человеку, которого ждали дома?

Поуп шумно выдохнул, пытаясь отмахнуться от назойливых мыслей. Большая часть стульев уже была занята зрителями, а по лестнице на крышу прибывали все новые. Мужчина отвлекся, разглядывая их, отчего-то прятавших лица, когда перед глазами возник худощавый человек и взял его за плечи

– Спасибо, что пришли. Мы делаем важное дело, – произнес он, широко улыбаясь.

– Интересное место, – пробормотал Поуп, испытывая дискомфорт от его излишне радушного приема.

Человек, должно быть, организатор уличного кинотеатра, носил черный кардиган с длинными полами поверх такой же водолазки, и свободные брюки-шаровары. Его водянистые глаза, аккуратная бородка и распущенные длинные волосы отчего-то показались мужчине знакомыми. Правда, он так и не смог вспомнить, знал ли его прежде или же кого-то похожего.

– Мы рады каждому новому члену. Прошу занимайте свое место, сеанс скоро начнется. Горячий чай каждый наливает сам. Теплые пледы, на случай если вы замерзнете, вон там, – сообщил он все так же приветливо и тут же переключился на другого гостя.

Поупа должны были насторожить его слова. Нет, радость не входила в перечень запрещенных эмоций, а ее проявления допускались в определенных пределах и все же слышать «мы рады» было непривычно. Он занял пустующее место в седьмом ряду, ближе к краю, оставив еще три стула пустующими, но и их вскоре тоже заняли. А затем безо всяких приветственных речей и анонсов начался киносеанс, продлившийся без малого три часа.

Три часа, перевернувшие жизнь Эдварда Поупа, законопослушного гражданина, и приведшие его в комнату для допросов с последующим судом и вынесением приговора. Три часа, проведенные за просмотром киноленты, где герои влюблялись, ссорились, опасались за здоровье близких, оплакивали умерших и отдавали собственные жизни на фоне невероятных приключений, чтобы спасти тех, кто им дорог. Три часа о простых вещах, ставших запрещенной фантастикой после принятия и проведения Реформации населения.

В какой-то из сюжетных поворотов Поуп поймал себя на мысли, что в его глазах скопилась влага. Так много влаги, что она, не имея иного выхода, стекала тонкими лентами по щекам. Мужчина оттер их и просушил ладонь рукавом пальто, попутно понимая, что продрог. Пару бутылок пива, купленных по дороге сюда, он прикончил на первой половине фильма, но встать и налить себе горячего чая или взять плед ему даже не пришло в голову. Происходящее на экране полностью захватило сознание.

Прежде, чем фильм закончился, а экран погас, Поуп еще дважды тер лицо, даже не понимая, что это слезы.

– Вы участвовали в организации нелегального кинотеатра? – голос Сприн грубо и бесцеремонно возвращал его к реальности. – Знали кого-то из тех, кто там был?

– Нет, я же сказал. Совершенно незнакомые лица, никто не называл имен и не говорил со мной, – пожал плечами мужчина.

– А тот человек, что приветствовал вас? Как он выглядел? Сможете описать? – капитан навалилась на стол, одной рукой упираясь в подбородок.

– Возможно, не знаю… Я видел его лишь однажды, больше мы никогда не…

– Постарайтесь вспомнить.

– Послушайте, яустал, ничего не ел с самого полудня. Мы здесь уже несколько часов и, простите меня за прямоту, прямо сейчас мне бы хотелось отлить, – Поуп сверлил ее взглядом, прекрасно понимая, насколько шатким было положение.

Проявление чувств категории А подразумевает немедленное заключение под стражу до самого суда. Категория Б имеет больше послаблений, а значит он сможет вернуться домой, отправить сообщение родственникам, друзьям, коллегам, попрощаться со всеми, с кем посчитает нужным, прежде чем за ним вернутся полисмены и конвоируют в камеру. Вне зависимости от того, каким будет вердикт капитана, его судьба предрешена. Вина запротоколирована, доказательства, сопутствующие обстоятельства, свидетельства очевидцев. Очевидцев! Как же нелепо звучит. Полицейские соглядатаи, стукачи – вот более приемлемые синонимы, нежели очевидцы, думал он.

Мелоди Сприн нажала на кнопку вызова и склонилась к микрофону:

– Сержант Мезерсгуд, сопроводите мистера Поупа в уборную и принесите пончики в комнату для допросов, – произнесла она, в очередной раз вызывая недоумение Поупа. – А, и два кофе, будьте так любезны.

К тому времени, как он вернулся, на столе уже стояли два бумажных стаканчика кофе и картонная коробка с пончиками. Капитан Мезерсгуд, крепкий бритоголовый полисмен в серой форме переложил свои обязанности по доставке на пышнотелую латиноамериканку в едва сходившейся на груди серой форме. Сам же конвоир ни на миг не выпускал мужчину из поля зрения, даже кабинку туалета мягко, но настойчиво придержал, попросив оставить открытой. Как будто Поуп планировал бежать. Словно он мог это сделать, находясь в гипсокартонной коробке, напрочь лишенной окон.

Капитан Сприн запихнула половину пончика, а они были пышные и полые, как бублики, в рот и промакнула губы салфеткой, чтобы убрать жирные следы и сахарную пудру. Сопровождавший мужчину сержант так же бесшумно вышел и закрыл за собой дверь, оставив их наедине.

– Холестерин и сахар, вот что это такое, – заговорила Сприн, указывая ему на стул. – Бомба замедленного действия для сердца и талии, но мы же здесь не отдел продаж и не биржевые маклеры. Мы копы, пусть даже наша работа заключается в таких вот, запутанных делах, – снова эта странная насмешливая ухмылка, совсем не вяжущаяся с пустотой в глазах. – Ешьте пончики, мистер Поуп. Считайте это небольшой передышкой. Потом мы продолжим.

Мужчина хотел отказаться. Он и без того достаточно времени провел в участке, куда разумнее покончить с допросом поскорее и покинуть его. Только желудок имел на этот счет иное мнение, и Поуп вынужден был с ним согласиться. Еще не хватало, чтобы он начал подавать сигналы во время беседы с капитаном Сприн.

Пока он заталкивал в себя два оставшихся пончика, один за другим, и запивал их горчащим, слишком сладким для него кофе, женщина не проявляла никакого интереса, целиком погруженная в свой телефон. Судя по движению пальцев, листала ленту новостей на каком-нибудь сайте. «Не нужно было туда идти» – запоздало вертелось в мыслях. Прошлое невозможно изменить, так уж устроен мир, с этим приходится считаться, а значит, Поупу оставалось лишь стиснуть зубы и принять последствия содеянного.

– Я готов продолжать, – произнес он, отставив в сторону пустой стаканчик.

– Хорошо.

Сприн небрежно бросила телефон в один из выдвижных шкафчиков, сдвинула пустую коробку из-под пончиков на край стола, а на ее место вернула папку с делом обвиняемого.

– Итак, мистер Поуп, вы сказали, что не помните, как выглядел тот человек. Сможете опознать его по фотографии?

– Может быть, – кивнул Поуп.

Еще стоя у писсуара, он взвешивал варианты, как поступить. Рациональное «я» не сомневалось – назвать все приметы и точка. Он солгал, говоря, что не помнил его. Память Поупа хранила все детали этой короткой встречи, как если бы он сфотографировал незнакомца, а затем изучал долгими вечерами. И все же этот человек не сделал ему ничего, вся его вина – организация подпольных кинотеатров, не принесших, по сути, никому физического вреда.

А Мелоди Сприн извлекла из папки фотографию, положила перед ним и постучала пальцем по изображению.

– Это был он, так?

Сомнений не осталось. Худощавый мужчина смотрел на Поупа тем же участливым взглядом, разве что не улыбался ему, а длинные каштановые волосы были собраны в хвост.

– Да.

Он вспомнил, где прежде видел это лицо. Ну, конечно! Эта фотография – исходник, а вот листовки с надписью крупным шрифтом «Разыскивается! Особо опасен!» висели тут и там на остановках, станциях метро, жилых и офисных зданиях, да везде, где их еще не успели сорвать вандалы или не заклеили рекламой.

– Уверены? – Мелоди ждала подтверждения, буравя его взглядом и не меняя позы.

– Да, это он, – упавшим голосом повторил Поуп, испытывая сомнительные со стороны логики и закона ощущения.

Вполне вероятно, его ООС, сконструированная и запрограммированная до конечной Реформации общества, идентифицировала бы их как предательство по отношению к лицу, не заслужившему этого.

– Они зовут его Мессия. Считают, что этот человек способен привести их к новому витку истории, а если быть точнее, вернуть нас на шаг назад. Можете себе это представить?

– Они? – Поуп не совсем понимал, о ком идет речь, тщетно ища ответ в памяти.

– Террористическая группировка, стремящаяся подорвать устои правопорядка и ввергнуть общество в хаос. Мессия и приближенные к нему члены этой группировки куда опаснее, чем могут показаться с первого взгляда. Вы оказались не в том месте, не в то время, это я понимаю. Но только представьте, жизни скольких граждан эти чумные крысы способны искалечить подобным образом.

– Этот… Мессия, – Поуп кивком указал на фото. – Вы называете его террористом за то, что он собирает уличные кинотеатры и показывает им фантастику?

– Он использует запрещенное видео с целью расшатывания моральных устоев общества. Подрывает авторитет государства и потворствует нарушению закона, – более чем твердо произнесла Сприн, не отрывая от него взгляда.

– Это всего лишь видео. Каждый сам вправе решать, смотреть его или уйти. В конце концов, просмотр еще не означает проявление запрещенных эмоций, никто не…

– Это создание заведомо противоправной ситуации, мистер Поуп. Наша страна добилась небывалых высот и процветания, отказавших от рудиментов прошлого.

Нечто незримое, невещественное, ворочалось под ребрами, несогласное со словами женщины напротив. Чудовищный дискомфорт и жестокое нарушение, еще одно к тому, что привело его сюда. Мужчине казалось, что вокруг вдруг возникла клетка, сдавившая легкие и живот, стало трудно дышать. Неумелые попытки сдержать это внутри лишь усиливали сравнение. Он хотел вернуть все назад, оказаться как можно дальше от этого места и капитана с красивым именем Мелоди Сприн, но больше не мог. Не хотел прятаться и молчать. Что-то внутри толкало его высказаться.

– А что если Реформация была ошибкой? Что если мы живем, уничтожая в себе самое лучшее, искреннее? Что если там, в этих фильмах, люди живут настоящей жизнью, от которой мы сами отказались? Мы считаем их фантастикой и с интересом подглядываем за тем, как они влюбляются, заходятся в истерике, пытаясь отстоять свою правду, или безмолвно оплакивают умерших близких. Вы можете себе представить, что кто-либо из них заболел неизлечимой болезнью, и все, что в ваших силах, это поддерживать в них видимость существования и надеяться. У меня двое сыновей, они уже совсем большие парни, их ждет прекрасное будущее, карьерный рост и все материальные блага, каких они добьются, но там, на крыше… там я вдруг представил, что мог точно так же потерять кого-то из них, как потерял Лорелин. Это иррационально, я знаю, и от этих мыслей мне стало не по себе, – он говорил, уже не в силах сдерживаться.

– Вы не принимали тиморакс несколько дней. Это естественная реакция на ваше безрассудство, не более, – отозвалась Мелоди, поджав губы.

Она потянулась к пачке сигарет, оставленной на столе открытой.

– У вас есть дети, мисс… капитан Сприн?

Поуп не собирался переходить на личные вопросы и тут же пожалел, сказав это.

Женщина на какой-то миг замерла, передумав курить, и вместо этого задумчиво постучала по пачке.

– Нет, мистер Поуп. К чему эти вопросы?

– Возможно, вы поняли бы, что я хотел сказать, – мужчина откинулся на спинку, коснулся век у переносицы и крепко зажмурился, словно это могло перенести его в свою квартиру безо всех проблем. – Я долго вспоминал, как же это называется. Многие слова пришли в негодность, правда? Мы многое просто вычеркнули из школьной и университетской программы, чтобы ни у кого не возникало нелепых вопросов «а что это?». Нет такого слова, нет вопроса, нет необходимости объяснять то, что, по сути, незаконно, верно? Воображение! Я вспомнил. Воображение заставляло людей ставить себя на место других, думать о том, что могло бы быть, если бы то и это. Оно помогало творить, создавать прекрасные произведения искусства. Музеи все еще хранят отголоски прошлого, все эти скульптуры, картины… Результаты работ древнейших архитекторов, которые со скудным инвентарем оставляли след в истории на многие века вперед. Сейчас 4-д принтер без нашего участия способен сделать все, что угодно. А литература? Не то, что можно сейчас найти, все эти бесчисленные инструкции, многотомные пояснения к Конституции, информативные сводки новостей, перечни рекордов среди производственных отраслей и выдающихся деятелей. Все, что считалось классикой в начале двадцатого века – Герман Мелвилл, Филлип Дик, Достоевский…

– Только не говорите, что читали Достоевского, – скептически хмыкнула Сприн.

– Нет, я… а к черту. Я натыкался в сети на краткие обзоры.

Конечно же, нет. Подобная литература обрела статус запрещенной и была ликвидирована, как в бумажном, так и в электронном виде еще до его рождения. Библиотеки в сети оскудели, резко лишившись большей части своей базы данных. Каждый год к ним прибавляется новая, разрешенная продукция, но этот прирост не достиг и пяти процентов от прежнего объема. Книги в бумажном переплете просто жгли. Миллионы гигантских курганов из книг, заживо съедаемых пламенем. Ходили слухи, что в год конечной Реформации вся страна на долгие месяцы превратилась в пепелище, став кошмаром Бредбери наяву. Черный дождь из воды и пепла лил с неба, вынуждая людей больше времени проводить в бетонных стенах жилищ и рабочих мест. Поуп прежде слыхал о том, как некие безумцы организовывали тайные перевозки – фуры, битком набитые книгами, поезда, машинисты которых ушли в самоволку с компанией таких же сочувствующих граждан. Всё, только чтобы переправить их к морю, где ждали суда, следующие в Европу и Южную Америку, Африку, Россию – туда, где никто не голосовал за отказ от эмоций. Туда, где и по сей день проживал не homo rationalis, а homo sapiens. Единственное, что осталось от былого литературного наследия, – краткие пересказы, но и их можно было найти лишь в обход системы национальной безопасности, державшей под контролем всю сеть СШСА. То же случилось и с индустрией кино. Голливуд из процветающего района Лос-Анджелеса превратился в последний оплот защитников прежнего режима, а впоследствии претерпел крупнейший отток жителей и финансов. Среди коллег Поупа поговаривали, что там и поныне существует некое гетто голосовавших против обеих Реформаций.

Капитан Сприн захлопнула папку и, набрав в грудь побольше воздуха, шумно выдохнула его через нос.

Какое-то время она молчала. Возможно, ждала, что еще скажет допрашиваемый.

Поуп молчал, потому что произнес вслух то, что ставило жирный крест на его дальнейшей жизни, и вопреки всякой логике, что скребло внутри все это время, все долгие дни, начиная с двенадцатого октября, обрело покой. Он озвучил свои сомнения и был услышан. «Теперь легко, – думал мужчина. – Теперь гораздо легче».

– Время 7:15. Допрос окончен, – произнесла Мелоди Сприн, склонившись над диктофоном, и выключила его. – Идите домой, мистер Поуп. Попрощайтесь с родственниками, если хотите, возьмите выпивки и парочку сочных чизбургеров, или что вы предпочитаете. Время подготовить и подписать необходимые документы у вас еще будет. Завтра утром, с восьми до девяти вас заберут, так что советую не покидать в это время дом. Судебный процесс займет неделю-две, в лучшем случае месяц, если ваш адвокат знает свое дело на зубок, но, полагаю, на приговор это никак не повлияет.

Другими словами, он мог нанять самого лучшего адвоката, чтобы продлить тяжбы на какое-то время, или распорядиться сэкономленными деньгами в пользу наследников. Поуп понимал, о чем она.

– Скажите, мисс Сприн, – произнес он вдруг.

– Капитан Сприн, – поправила его Мелоди, отбросив медную челку назад кивком головы.

– Скажите, при других обстоятельствах нашего знакомства, вы согласились бы со мной на свидание?

– Вы свободны, мистер Поуп. Идите домой.

Кивнув своим мыслям, мужчина поднялся со стула. В другом месте, в другое время он, возможно, застыл бы в замешательстве от вида тонких, изящных пальцев с зажатой в них сигаретой, нахального, безразличного и вместе с тем прекрасного взгляда в обрамлении густого макияжа, горящих огнем в отсветах солнца волосах. Предложил бы угостить ее чем-то покрепче кофе, затем сказал «а ты горячая штучка, Мелоди», и пригласил к себе домой. Никаких разговоров о работе и проблемах в семье, никаких имен, если инкогнито имеет смысл. Только близость разгоряченных после секса тел и что-то еще, что вертелось на языке, но никак не хотело обрести форму.

Эдвард Поуп покинул комнату допроса. Все еще не веря в реальность происходящего, он вызвал такси и через тридцать минут был в своей квартире на Бёрнсет-стрит.

Капитан Сприн неспешно выкурила еще одну сигарету, прежде чем закрыть помещение на ключ и сдать его на вахте. Ее рабочий день, наконец, был окончен.

Часть 2.

Так уж случается, некоторые дела оказываются не так просты, как предполагалось. В работе дознавателя есть свои плюсы и минусы. Плюсы – на некоторые выходки закрываются глаза тех, кто сверху, есть определенная неприкосновенность, доступ к запрещенным материалам в целях исследования и ведения дела, конечно же, ну и зарплата. Ее никто не отменял. Минусы – ты всегда балансируешь на грани закона. Ты здесь на стороне правых, блюдешь нравственность и подпираешь устои, дабы не прогнулись, только оказываясь лицом к лицу с обвиняемым, вытаскивая его доводы наружу, так или иначе сталкиваешься с тем, что способно тебя уничтожить.

Потому Мелоди дымила как печка, словно пришла в этот мир прямиком из шестидесятых позапрошлого столетия. Ее ООС голосом Фредди Меркьюри не забывал напоминать ей об этом дважды в день – когда женщина собирала себя после трудной ночной смены или бурного отдыха и когда возвращалась снова. Мелоди затыкала ее, отправляя пустую смятую пачку в мусорное ведро и сдергивая пленку с новой. Она не боялась рака легких. Если новый мир и создал нечто стоящее за последнюю сотню лет, так это лекарство, способное спасти человечество от самых беспощадных болезней. В основном же, капитан полиции не могла спорить с нынешним «парнем по ту сторону стола».

Парню на вид и по документам было слегка за сорок, лицо и плотно сбитая фигура говорили, что он не злоупотребляет посещением фитнес-центра, при этом Мелоди не могла назвать его толстяком. Месяц на тренажерах и сбалансированное питание – этого достаточно, чтобы избавиться от лишних килограмм и привести себя в форму. Так она думала, вытягивая из него детали совершенного преступления. За девять лет работы в отделе Мелоди научилась разделять мысли на профессиональные и личные, и, наблюдая за поведением Поупа, она отмечала его проколы, волнение, страх, основываясь на визуальном моменте. Другая же часть ее сознания фиксировала, что внешние данные, даже щетина, нисколько не уменьшают его привлекательности.

Все люди, каких приходилось встречать Мелоди, так или иначе оказывались либо безобразны, либо красивы. Спроси ее кто-либо, на чем именно она основывается, делая подобные выводы, женщина вряд ли нашлась бы, что ответить. Разве пластический хирург не способен исправить все мельчайшие недочеты, какие допустила природа, и разве лицо «того парня» не идеально с точки зрения пропорций? Собирая материалы, прорабатывая технику ведения допроса, для каждого индивидуально, ведь она, мать его, профи, Мелоди никогда не знала, кто окажется на этот раз в комнате допросов. Она действовала, словно сапер на минном поле, и если обвиняемый был безобразен, ничто не мешало ей вынести обвинительное заключение. И среди этих чаще оказывались те, кто проявлял эмоции категории А: ненависть, агрессию, панический страх на фоне полного отказа от тиморакса, а бывало и такое. У них словно дамбу прорывает. Оказавшись посреди годами сдерживаемого страха, человек способен сойти с ума. «Чердак подорвало» – хочется написать в заключении, но руки сами выводят предписанную формулировку. И все же, встречаются исключения. Другое дело – категория Б.

Эдвард Поуп, человек, который плакал. Так она называла его про себя, изучая обстоятельства и стряпая дело. Человек, который по-крупному вляпался в дерьмо и раскис, как сказал бы житель третьего уровня.

Отложив написание заключения на завтра, а процедура позволяла ей сделать такое послабление, капитан направила машину на стоянку, а сама неспешным шагом прошлась до ближайшего даун-лифта, выбрав на приборной панели самый низ. Конечно же, конструкция возила людей и вверх, но для жителей первого уровня на сленге существовало только это слово. Для тех, кто обитал у самой земли, в ходу была «лестница в небо». По забавному стечению обстоятельств точно так же называли новый синтетический наркотик, на котором сидела добрая половина низов.

Мелоди употребляла оба понятия.

В просторной кабинке, больше похожей на грузовой лифт, отправлявший тела из операционной прямиком в морг, пахло хлором, сквозь который пробивалось едкое амбре миазмов и блевотины. Вокруг панели с кнопками и в нижних углах краска вздулась. В тех местах, где ее не было (облупилась сама или ободрали пассажиры), металл расцветал ржавыми язвами и крошился. Вся конструкция во время движения издавала стонущие и грохочущие звуки, словно приводилась в движение с помощью рабов. «Или она мчит меня прямиком в преисподнюю» – с усталой ухмылкой подумала Мелоди, коснувшись спиной задней стенки, и запрокинула голову вверх. Оба завета, ветхий и новый, не выдержали обновленной цензуры и были беспощадно переработаны. Религиозные взгляды даже самых упертых фанатиков претерпели большие изменения, однако сама вера каким-то образом избежала стандартизации и включения в число запрещенных эмоций. Убаюкиваемая вибрацией лифта, Мелоди следила за тараканом, шуршащим хитиновыми лапками по поверхности двери. Его вытянутое коричневое брюшко намекало на то, что это самка, готовая в скором времени отложить яйцо с маленьким белесым потомством где-нибудь в укромной нише. Ничто их не убивает. Говорят, случись крупная ядерная катастрофа, на земле останутся одни тараканы. Тараканы и религия, мутирующая, подстраивающаяся под внешние обстоятельства и государственные перевороты вне зависимости от их причин и следствий.

Эта мысль показалась Мелоди смешной. Глупой, да, но все же бодрящей, как глоток свежего воздуха после долгого пребывания в замкнутом пространстве. Лифт встал, сообщая металлическим голосом о прибытии на нулевой этаж первого уровня. Створки одновременно распахнулись в стороны, стряхнув нерасторопного таракана, а медноволосая женщина-дознаватель прошлась по нему тяжелым ботинком, процедив бесцветно «яжежмать». Ее лексикон включал в себя достаточно сальностей и оскорблений низов. При необходимости Мелоди легко могла сойти в этих кругах за свою, но сейчас она шла по улице не для того, чтобы играть в ролевые игры полицейского под прикрытием.

Тусклое освещение галогеновых ламп, развешанных на высоте семи ярдов вдоль дороги, взорвалось яркой вспышкой. Это местный таксист, заметив гостью сверху, спешил перехватить заказ и щедрые чаевые, опередив конкурентов.

Визг тормозов прямо у ее носа. Вот так номер! Эти безумцы, замени хоть весь их устаревший парк автомобилей, игнорируют электронику и водят по старинке.

– Куда нужно, мэм? – полноватый индус с бородой, красиво поседевшей на подбородке, вывалился из окошка и откровенно разглядывал Сприн.

– «Записной святоша», – отозвалась она, поджав губы в презрительной ухмылке. – И без лишней болтовни. Без этого башка не варит.

Презрение, как эмоция, под запретом там и здесь, но как удивительно эта игра мышц лица прекрасно указывает людям на их место.

– Хорошо, хорошо, – будто капитулируя, таксист поднял обе смуглые ладошки вверх.

Мелоди, сдвинув оставленный кем-то пакет из-под сэндвича, села на заднее сидение и захлопнула за собой дверь.

В это время Поуп пытался подобрать слова. В комнате горел лишь экран монитора, сам он сидел, положив локти на стол и закрыв лицо руками. Видео-послание для сыновей, обучающихся в Торонто, должно быть кратким и емким, а также бесстрастным, потому что его могли проверить перед отправкой люди из ОБПЧ. Что бы ни случилось, он не желал им того же. Что если там решат, что Эдвард Поуп, погрязший в преступлении, своим последним письмом пытался заразить отпрысков эмоциональностью?

Все это больше напоминало паранойю. Кто бы стал контролировать и сортировать массовую рассылку писем с миллиардов почтовых адресов? Все из-за тиморакса. Он пропускал приемы. Теперь страх, получив свободу от химического плена, хочет отыграться и подсовывает варианты будущего, один нелепей другого. А что на деле?

Это его последняя ночь в доме, где росли Патрик и Найджел, куда он возвращался снова и снова, забиваясь в личную нерушимую крепость, чтобы набравшись сил продолжать завоевывать новые финансовые рубежи. Что делают другие люди, оказываясь под пятой закона? Как они проживают последние часы перед заключением под стражу?

Вливать в себя алкоголь Поуп не хотел, шальная мысль вызвать проститутку сперва воодушевила его. Гори оно все, думал он, ломая пальцы перед монитором и набираясь смелости. А время уходило, неумолимо и бесстрастно, как и вся его жизнь, утекало, не оставляя второго шанса. Наконец, Поуп сделал глубокий вдох, потом еще и еще один, и нажал на запись.

Он записал одно обращение – рассказал, что совершил ошибку, волей случая пошел на поводу у террористической группировки. Говорил, что желает парням только благополучия, здоровых потомков и карьерного роста, что не может отбрасывать тень на их статус своим преступлением и должен понести наказание, каким бы оно ни было. Затем Поуп завершил запись и, переведя дух, сделал еще одну, более личную, о которой возможно будет жалеть, находясь за решеткой, но не так долго, чтобы раскаяться. Первую он отправит в Торонто вместе с электронным письмом, где оставит им небольшую подсказку. Когда все закончится и Патрик, или Найджел, или оба приедут сюда, они сами решат, что делать. Возможно, они никогда не найдут вторую запись или предпочтут не искать ее вовсе, опасаясь последствий. Или же они до нее доберутся и просмотрят. Тогда у Поупа будет шанс рассказать нечто важное, пусть и слишком поздно для самого себя.

Покончив с приготовлениями – письмо отправлено, скоропортящиеся продукты выброшены в мусоропереработчик, история браузера с ссылками на порно и краткие обзоры запрещенной литературы удалена – Поуп сложил личные документы и ключи в кожаный портфель. Все рабочие файлы из него он отправил курьером полчаса назад, назвав адрес офиса и доверенное лицо, кому их следует передать. Флеш-карту со второй записью мужчина оставил в бывшей детской, спрятав в тайнике под паркетом. Свет в квартире по-прежнему был затушен. Только синий отблеск монитора и желтые огни ночного мегаполиса озаряли собой полумрак.

Вот, пожалуй, и все. Остановившись у порога, Поуп еще раз оглядел квартиру с этого ракурса, пытаясь запомнить каждую деталь, унести с собой, прощаясь навсегда с этими стенами и вещами. Прежде он гордился фотографичной памятью. Даже сейчас, спустя шесть лет после трагедии, мужчина все еще мог воссоздать в сознании образ супруги, это было своего рода тренировкой. Проведя рукой по поверхности зеркала, он активировал интерактивную панель. Внутренняя подсветка, температура, атмосферный и радиационный фон и изможденное лицо напротив с глазами мертвеца. Хотя, если всмотреться, за мешками с проступившими фиолетовыми жилками взгляд был совсем не обреченным. Никогда еще его взгляд не был таким живым, как сейчас и это вселяло в мужчину какое-то странное веселье.

– Мистер Поуп? – обратилась к нему Квинк, активировав себя самостоятельно.

Инфо-панель в комнате напротив, которую Поуп мог видеть стоя у двери, заиграла голубыми и белыми огнями.

– Я ведь тебя отключил. Разве ты не должна спать? – изумился он, отрывая взгляд от зеркала.

– На ваш аккаунт пришло извещение из ОБПЧ о совершенном вами преступлении и последующем заключении, – охотно проинформировала Квинк. – В мою прошивку вписан протокол самоактивации на случай порчи имущества, если…

– Если у меня поедет крыша. Не беспокойся, Квинк, после того, как все закончится, ты будешь принадлежать Найджелу с Патриком или кому-то из них. Все имущество будет отписано на моих сыновей.

– Вероятность того, что они примут решение отформатировать меня, превышает девяносто процентов.

– Да, – выдохнул Поуп и добавил. – Мне жаль. Это последняя наша встреча. Ты была добрым другом и членом семьи, пусть и с электронными мозгами. В какой-то степени ты всегда была более человечной, чем каждый из нас. Я всегда это знал, но не мог даже позволить себе так думать.

Он помолчал, собираясь с мыслями и топчась на месте, не в силах уйти, так ничего больше не сказав. Инфо-панель ООС яростно переливалась огоньками, и Поуп запоздало отметил, что никогда прежде не замечал в ней такой активности.

– Люди до второй Реформации, какими они были?

Световая картина замерла на миг, словно Квинк подбирала нужные слова, чтобы объясниться. Вероятно, она хранила в своей памяти куда больше, чем помнило большинство жителей страны.

– Они искренне верили, что делают правильный выбор, отказываясь от эмоций. Ничто так не опасно, как психованная обезьяна с ядерной кнопкой. Только холодный расчет и рациональный склад ума способен открыть новые горизонты, покорить космос, создать жизнеспособные колонии на подобных Земле экзопланетах.

– Почему же мы до сих пор не колонизировали Марс? Что помешало?

– Иные нации так же не могут похвастать этим.

Он усмехнулся, Квинк следом за ним издала сдавленный хохот, расцветая всполохами на инфо-панели.

– Мистер Поуп, мне жаль, что я не могу вас обнять. Кажется, мои манипуляторы не рассчитаны на подобные действия.

Это было признание и прощание. Старая добрая ООС не могла яснее выразить своих чувств. Поуп, представляя, каким дураком выглядит со стороны, послал ей воздушный поцелуй.

– Спасибо. Прощай.

– Прощайте.

После того, как он покинул квартиру, инфо-панель еще какое-то время продолжала подавать световые сигналы. В спящий режим Квинк, согласно установленному протоколу, ушла лишь спустя пятнадцать минут.

Бармен играючи разливал виски по стаканам со льдом и раздавал их по стойке посетителям, будто шулер – карты. Поймав свой, Мелоди накрыла его ладонью и поерзала на стуле, разминая спину. Ей нравился прокуренный зал ночного клуба «Записной святоша». Здесь за одним столом можно было встретить и фёрстов, и дублей, и местных. Стычки между ними случались куда реже, чем в других подобных заведениях. Хозяин Барри Андвуд производил впечатление человека, с которым не стоит шутить ни тем, ни другим. Король криминального мира низов, выкупивший себе тепленькое местечко наверху и не только, он был довольно приятен в общении. Мелоди столкнулась с ним лет пять назад. Съехавший с катушек преступник, проходивший по ее делу, открыл стрельбу в супермаркете, взял в заложники персонал и выживших покупателей. Отвлекать и заговаривать ему зубы она не собиралась, всерьез надеясь решить ситуацию мирным путем. Но руководивший операцией наставник имел свое мнение. Чертов сукин сын серьезно подготовился, и стоило копам только сунуться, сработала взрывчатка. Когда явился Барри Андвуд со своим «отрядом зачистки», Мелоди прижимала чей-то рабочий фартук к животу, пытаясь остановить кровь, а психопат добивал раненых. Позже, навещая ее в больнице, Барри объяснял, что предпочитает устранять разбушевавшихся шестерок самостоятельно, чтобы не иметь дел с фараонами. Конечно же, сперва она не собиралась на него работать. Здравый смысл и значок – на одной чаше весов, десятки убитых, среди которых дети, старики и ее коллеги, жертвы, которых можно было избежать – на другой. Выбор был очевиден. Так и началось их тайное сотрудничество. Мелоди через посредников передавала информацию на «поехавших» людей, находившихся под следствием, взамен получала полную неприкосновенность и некоторую сумму.

Катая на языке виски, женщина вспоминала себя семнадцатилетнюю, едва поступившую в академию. Для девчонки, решившей посвятить жизнь служению закону, все делилось на белое и черное. Виновных поймать и посадить под стражу, невиновных – оправдать. Проще пареной репы, или как там говорят.

Вибрирующие басы музыки и алкоголь щекотали небо. Тепло разливалось внутри, спуская напряжение на мягких тормозах. После второго стакана Мелоди хотелось подпевать и танцевать, что она и сделала, дав бармену знак повторить.

Две явно скучающие стриптизерши лениво вертелись в клетках возле пустующей сцены. На танцполе, расцвеченные огнями, извивались женские и мужские тела. По их одежде и прическам можно было легко угадать, местные они или такие же гости, как она, но Мелоди глядела по сторонам, не фиксируя происходящее, не запоминая лиц и не играя в угадайку. Ей было плевать, верх или низ. Несколькими уверенными и изящными движениями она протиснулась ближе к центру, потонув в свете крутившегося диско-шара. Барри был большим любителем старины, этого вычурного ретро и сам дымил как паровоз. От него Мелоди переняла эту дурную привычку. Сигареты и алкоголь помогали раскладывать мысли по полкам, а когда этого не хватало, в ход шли синтетики, и не все из них относились к разрешенным.

Смазливый парень в костюмчике от «Арлоу» старался привлечь ее внимание, горячо прижимая к себе во время танца за бедра. Он был настойчив, но не настолько, чтобы Мелоди захотелось его осадить, потому она позволила парню угостить себя приторным коктейлем с кокосовым молоком и усадить за стойку. Там, решив больше не травить себя бабским пойлом, женщина хотела взять еще виски, но передумала. Красивый парнишка, раздевавший ее глазами, обещал приятное продолжение вечера, и ей не хотелось обламывать его, выблевав выпитое на дорогую рубашку.

– Луис, два красных синта, – бросила она через стойку.

Бармен недоверчиво покосился на нее и ее спутника, но все же исполнил просьбу, выудив на свет небольшой бутылек из алого стекла. Одна из прочей палитры, доступной только знакомым и проверенным посетителям. Осведомленность Луиса о том, кем работала Мелоди, была более чем полной, а вот фёрст рядом с ней вызывал у бармена сомнения.

– Воу, воу, милая! Я не употребляю это, – запротестовал парень, с опаской поглядывая на то, как Луис наполняет маленькие пробирки самой обыкновенной водой, а затем наклоняет бутылку, чтобы разбавить ее несколькими каплями синта.

– Все нормально, – потрепала его за щеку Мелоди, заговорщицки подмигнув – Немного ярких ощущений. Щущудь, хорошо?

– Черт, да ты грязная сучка, – воскликнул фёрст, оценив ее сленг низов.

Если он и опасался последствий, то решил рискнуть, протянув одну из пробирок Мелоди, а вторую держа у рта.

– Еще какая, – согласилась она, опрокидывая в себя синт.

Приобретая автомобиль, требовавший минимального участия водителя (или пассажира?), Поуп долгое время испытывал дискомфорт. Ему казалось, что автоматика может засбоить в самый опасный момент, спровоцировав массовую аварию. Конечно же, производитель предусмотрел подобную вероятность, встроив стандартное управление. Оно называлось аварийным. Руль, педали газа и тормоза скрывались за пластиковой обшивкой, но легко выдвигались при необходимости нажатием одной кнопки. Сразу после покупки Поуп не только тестировал эту функцию. Он даже водил какое-то время по старинке, пока прогресс, влияние окружающих и, собственно, удобство, не вынудили его перейти на пассивное вождение.

Теперь, когда до утра оставались считанные часы, мужчина мчал по ночной трассе, сжимая в руках кожаную обшивку руля. Водители встречных машин вскидывали брови, замечая его в этой позе. Опомнившись, они придавали своим лицам безмятежное выражение, но он-то их уже видел и, чтоб сообщить об этом, жал на клаксон, игнорируя правила хорошего тона. Во всем этом действе было что-то дерзкое. Поуп словно снова был мальчишкой, допускавшим изредка нарушение правил. Ему хотелось распахнуть окно, почувствовать холодный ветер на разгоряченном лице, показать неприличный жест очередному встречному. И он не стал себя сдерживать. «Я больше не играю по правилам. Где ты, Мессия?! Где твоя паства? Почему не заберешь меня к себе в тайное убежище?» – думал мужчина, нажимая педаль газа.

Он не выбирал конкретного маршрута, следовал за поворотами, развязками и указателями. Нет никакой разницы, куда ехать, если в конце пути его ждут лишь конвоиры.

Поток машин редел. Начало четвертого – сообщали цифры на панели. По радио зашуршала знакомая мелодия, и Поуп прибавил громкость. Старая песня о свободе под луной. Когда-то она нравилась ему, потом он забыл о ней и о многом, чем интересовался. Слишком о многом, потому что все это находилось на грани допустимого и запрещенного.

Мужчина не мог сказать, когда к звукам ветра и музыки добавился тревожный вой сирены. Наверное, они ехали за ним какое-то время, требуя свернуть к обочине и припарковать машину. Картина в зеркале заднего вида вторила сирене – его преследовали два полицейских авто с мигалками на крышах. Незримая тяжесть внутри Поупа давно уступила место бесшабашной радости. Он несся вперед, даже не думая выполнять требование копов. Какая к черту разница, сейчас или потом?

Вжимая педаль газа в пол, Поуп улыбался, наверное, впервые совершенно искренне, и казалось, полет по трассе никогда не закончится.

Он втолкнул ее своим телом в одну из комнат мотеля. Стоимость и месторасположение обещали нечто среднее между наркоманским притоном и более-менее приличной ночлежкой, но это меньше всего волновало обоих. Алкоголь и синт, смешавшись в крови, обещали бурный оргазм, может, даже не один, если они оба еще будут на что-то способны, а не уснут сразу же, что было вполне вероятно после выпитого. Парень, смазливый фёрст, пытался нащупать выключатель на стене, но Мелоди перехватила его руку и сместила себе на талию. Достаточно света, теперь – время мрака и обнаженных тел.

Проталкивая язык ему в рот, женщина расстегивала пуговицы на хрустящей под пальцами рубашке, а фёрст боролся с молнией на ее брюках. С поиском кровати в небольшой комнате проблем не возникло – она занимала ровно половину помещения. Мелоди ощущала себя невесомой, казалось, она плыла на волне эйфории, а ее кожа – нежнейший шелк, и прикосновения лишь умножали этот кайф. Парень, имени которого она не фиксировала в памяти, позволил ее брюкам упасть. Его рубашка уже лежала под ногами, к ней отправились его джинсы и остальная одежда. Когда он поддел ее трусики пальцами и осторожно скатал по бедрам вниз, Мелоди переступила через них и повалила его на кровать, устраиваясь сверху.

Там где эмоции оказываются под запретом, а человек с самого детства учится не чувствовать, а испытывать и лишь то, что легально, его мозг со временем принимает это за норму. Способность испытывать сильные эмоции атрофируется. Она попросту не используется. Но это не значит, что мозг нельзя простимулировать в нужном русле и тут на помощь приходят синты. Полулегальные наркотики, на часть из которых ОБПЧ закрывает глаза, а за распространение другой части можно получить серьезный срок. Пара капель, разведенных в воде, доведет до исступления, оставив наутро состояние, схожее с похмельем. И конечно, «рэд» пользуется большим спросом, чем прочие. Кто не хочет хотя бы раз в жизни испытать нечто большее, чем просто секс?

И Мелоди взрывалась изнутри щенячьим восторгом и нежностью к человеку, которого знала от силы пару часов. Она двигалась, слегка вонзаясь маленькими ноготками в его грудь, рисуя пальцами узоры и прикусывая губу. Синтетический коктейль вызывал в ней любовь, безграничную, самоотверженную, всеобъемлющую. В этот момент, прикасаясь к чужому телу, Мелоди считала, что умрет за него, если понадобится. Или убьет. Ее бессмысленная жизнь, полная бессмысленных, отточенных действий день за днем, обретала ценность. И хотелось бросить курить, начать новый день с чистого листа, научиться играть на скрипке, потому что кто-то когда-то говорил, что ее пальцы созданы для этого. Пальцы, созданные, чтобы держать смычок. Эта мысль невольно рассмешила Мелоди. Она пыталась сдержать рвущийся наружу смех, пока парень двигал тазом, придерживая ее за бедра. Но, щерд возьми, разве это не счастье, разделить с ним свою радость прямо здесь и сейчас? И она захохотала, из приличия прикрывая рот ладонью.

Фёрст не оценил ее искреннего порыва. Смех в постели и без того не всегда бывает приемлем, а уж под синтом тем более.

– Ты чего? С ума сошла? Прекрати смеяться, я так не могу.

– Прости, – выдавила из себя Мелоди, но смычок полностью завладел ее сознанием, смех снова рвался из груди.

– Тише ты. Хочешь, чтобы сюда обэпэче нагрянули, да? Мне проблемы не нужны.

Его слова еще больше рассмешили женщину. Фёрст еще раздумывал, стоит ли вернуться к прерванному занятию, так и застыл стоя на коленях перед ней, готовый продолжать, а Мелоди уже свернулась калачиком, не в силах остановить смех.

– Вот дерьмо! Да ты двинутая, – бормотал он, собирая одежду по полу и спешно натягивая на себя.

Он исчез за считанные минуты, говоря что-то на ходу и называя ее конченной психичкой. Смех Мелоди перешел на всхлипы. В груди образовалась бездонная пропасть, хотелось бежать за ним, остановить, вернуть и никогда больше не отпускать, но она даже не помнила его имени. И это отрезвляло. Досчитав до двадцати, Мелоди смогла немного успокоиться и, перегнувшись через край постели, достать смятую пачку сигарет с зажигалкой. Лежа на спине и выпуская дым к потолку, она возвращалась мыслями к сегодняшнему допросу и Эдварду Поупу. Так ли правильно решать судьбу человека, будучи продажным копом, балующимся синтезированными эмоциями? Но жизнь не делится на черное и белое, так уж оно есть и ничего не попишешь.

Мелоди курила, а ее мобильный вибрировал на полу. Кто бы ни пытался дозвониться, он не собирался сдаваться. Смирившись с тем, что ночь все равно безнадежно испорчена, она взяла трубку.

Часть 3.

Затылок Поупа все еще гудел. Больно было прикасаться и не менее странно ощущать под пальцами припухлость. Он не хотел оказывать сопротивление, просто неловко повернулся, выходя из машины с поднятыми руками, и задел полицейского локтем. Тот держал наготове наручники, движение мужчины чем-то смутило его, и он их уронил. Черт знает почему, может, решил, что удар Поупа смертельно ядовит, а сам он уже наполовину мертв. Другой, заметив картину какой-то борьбы, оказался проворнее и жестко приложил мужчину головой о машину, а затем скрутил руки за спиной и зачитал права. Последние часы свободы закончились задолго до рассвета.

Мужчина сидел на жесткой койке, сложив руки на коленях, и бездумно изучал бетонный пол, когда в поле зрения появились тяжелые ботинки на толстой платформе. Он слышал голоса в коридоре, который не мог видеть из своей камеры. Женщина устало спорила с дежурным. Но лишь увидев через белые прутья решетки капитана Сприн, он понял, что это был ее голос.

– Мы уговорились о встрече с восьми до девяти утра, но вы настырный ухажер, – пробормотала она, приближаясь к камере.

– У меня не так много времени, чтобы очаровать вас. Пришлось идти ва-банк, – усмехнулся он, выпрямившись, будто это могло придать его виду шарма и обаяния.

Женщина выглядела измотанной и уставшей. Одета она была так же, разве что накинула сверху кожаную куртку. Ее вчерашняя рубашка казалась безжалостно смятой. Когда она приблизилась ближе, Поуп смог разглядеть мелкие коричневые брызги на отвороте, там, где от одной пуговицы зависело фривольный или деловой вид будет у комиссара. Под глазами обозначились круги, эффект усиливался за счет смазанных теней и туши. Даже находясь на расстоянии пары ярдов от нее, Поуп ощущал стойкий запах алкоголя.

– Кажется, вы время зря не теряли, – сказала она, застыв в шаге от решетки.

– Кажется, вы тоже, – ответил Поуп.

С момента их последней встречи ничего не изменилось. Он по-прежнему был обвиняемым, теперь еще и однозначно заключенным, она – его дознавателем, человеком, который если не сам вынесет приговор, то уж точно поспособствует этому. Но почему-то ему было весело осознавать, что Мелоди Сприн, эта непробиваемая сука, пусть и красивая, оторвала свой зад от развлечений и пришла сюда из-за него. Весело, озорно, смешно, черт возьми. Так легко стало думать этими полузабытыми, вытесненными из разговорного лексикона словечками. Конечно, он все еще ловил себя на том, что испытывает позитивное влияние, комфорт, но оглядываясь вокруг, напоминая себе, где он находится, понимал, что все это далеко от рационального и логического понимания комфорта, а уж тем более позитивного влияния. Он чувствовал задор и эмоциональный подъем вопреки здравому смыслу. И это казалось невероятным, волнующим. Единственно верным.

– Оставим официоз, да? Зовите меня Мелоди, хорошо? Я здесь, потому что кто-то вместо того, чтобы наслаждаться последними часами на свободе, жарить цыпочек и заливаться алкоголем, решил прокатиться с ветерком. Без проблем. Никто не пострадал, и это хорошо, иначе наш разговор был бы куда короче, – она запнулась, встретившись глазами с Поупом, и отвела взгляд. – Я предпочла бы, чтоб наша с вами встреча никогда не состоялась, понимаете? Это все говеное стечение обстоятельств, фатум, неизбежность. Вы напортачили, не так чтобы крупно, поверьте. Я видела куда худшие формы проявления эмоций. У меня память об одной из них вот тут, – медноволосая коснулась левого бока чуть ниже ребер.

Этот жест, слишком интимный и доверительный, стер с лица Поупа улыбку. Так ли он прав, выбрав сторону Мессии и ему подобных?

– Не коритесебя, вашей вины там не было и нет. Проявление эмоций не всегда происходит без жертв, чтобы вы знали. Поэтому существует категория А и люди, которые стоят на страже закона, чтобы не допускать подобного этому. Мы больше не воюем, как раньше. Сколько военных конфликтов было развязано Америкой после принятия второй Реформации?

– Мы не развязываем войн, но мы в них участвуем, – поправил ее Поуп.

– Потому что это рационально и логически оправдано, а не потому что нам нужна чужая нефть. Зависти больше нет, агрессии нет, убийств на почве расовой ненависти, ревности и прочих эмоциональных катализаторов, тоже нет. Да, есть исключения из правил, но для этого и существует мой отдел, чтобы пресекать их, – возражала Мелоди, умалчивая о собственных грешках.

– И вы полностью убеждены в этом?

Он должен был сказать «верите в это», но сознательно использовал иное.

– Я убеждена, что вам поспать бы не помешало. Да и мне тоже. Но раз уж вы решили устроить философский диспут, а мне все равно сегодня не уснуть, валяйте. Говорите все, что вздумается.

Сказав так, Мелоди нашла взглядом стул – он стоял как раз напротив камеры Поупа, у противоположной стенки. Придвинув его так, чтобы быть в круге света (освещение оставили по его просьбе), женщина закинула ногу на ногу и сцепила пальцы в замок, откинувшись на спинку.

– Вы читали мое досье, знаете обо мне все, все сложили и сделали свои выводы. Этой выходкой, признаю, дурацкой, я лишь усугубил свое положение.

– Вы поехавший, Поуп, да.

– Может, не настолько, как вы думаете. Только чувствуя скорость, тепло руля, этот сумасшедший ветер… Как же вам объяснить, впервые за долгие годы существования, логически выстроенного, обеспеченного и удовлетворявшего мои потребности, я отпустил тормоза, но при этом держал все под контролем. Каждый прожитый миг, начиная с активации аварийного управления и заканчивая этой минутой, принадлежал только мне. Я владел им полностью, упивался этим, зная, что куда бы ни привела меня дорога, я никогда не пожалею.

Мелоди устало прикрыла глаза рукой и отвернулась.

– Вы говорите, этот человек, Мессия, террорист. А я так не считаю. Он всего лишь открывает наши наглухо зажмуренные глаза, чтобы показать, кем мы были и кем могли бы быть, если бы не отвернулись от самих себя. Это тупик, Мелоди. Мы отказались от чувствительности, боясь оказаться непонятыми, уязвимыми. Наши предки возвели вокруг себя невидимые хитиновые панцири, чтобы никто не мог больше причинить им боль, но и этого оказалось мало. Они все, абсолютное большинство, голосовали за Реформацию, возводя личное решение каждого в статус нормы, закона, Конституции, в конце концов.

Капитан снова испытывала зияющую пустоту под ребрами. Сказывались болезненные отходняки после синта, положенные на пламенную речь Поупа. Не нужно было ей приходить сюда в таком состоянии, но сожалеть о сделанном – пустое занятие. И Мелоди продолжала слушать, вдавливая сжатый кулак в солнечное сплетение, будто это могло заткнуть незримую дыру.

– Миллионы людей, считая, что совершают благо, предали и были преданы. Теперь мы совершенны, – Поуп хмыкнул, – Никто не может причинить нам боль, только никто и ничто не может сделать нас по-настоящему счастливыми.

– Существует определенный допустимый предел…

– К черту, пределы. Мелоди, счастье – это не какой-то коэффициент удовлетворенности. Это сиюминутное озарение, вспышка, – он щелкнул пальцами, пытаясь достучаться до собеседницы. – Не испытав настоящей боли, как понять, что вот именно это оно и есть?

Незаметно коснувшись шрама на животе, Мелоди запрокинула голову к потолку. Ее сознание возвращалось к событиям прошлого – залитый кровью, ее и чужой, пол супермаркета, тела, нашпигованные свинцом, повсюду, Барри Антвуд с М4, как чертов ангел из Ада. После всего этого ее должны были отстранить от должности и выдворить из отдела. Есть вещи, что можно запихнуть куда поглубже, в самый дальний угол памяти и не вынимать никогда, но они не уходят бесследно. Это дерьмо оставляет отпечаток, шрам. Как пуля, что вынули из ее нутра. Мелоди продолжала хранить ее, как напоминание, что в любой миг все может полететь к чертям.

– Вы же знаете, что мне грозит. Какая разница, А или Б, мы для вас все одинаковы. Мы чума, способная передаваться через речь, прикосновения, да как угодно, – продолжал Поуп. – Государство не станет меня кормить, как вора, который украл колбасу, потому что испытывал голод, или насильника-социопата. Все наше общество, все вокруг – двинутые социопаты, взявшие за основу голый разум, но лишив его эмоций. Вы не представляете, как я жил этот месяц, как мне хотелось с кем-нибудь поделиться своими мыслями, сомнениями и… страхами. Да, страхами! Не говорите про тиморакс. Просто представьте, я знаю, как это сложно, но попытайтесь. Вообразите на минуту, что наши предки совершили ошибку, принимая этот закон и последующие, и теперь все: правительство, учителя, уборщики на улицах – все мы вынуждены следовать этой колоссальной ошибке, загоняя себя все дальше в тупик. Вспомните историю, Карибский кризис. Что бы нас ждало, если бы здравый смысл не победил? Мили выжженных радиоактивных пустынь, ядерная зима, бесчисленные смерти от лучевой болезни и раковых опухолей? Я не знаю и не хочу знать. Вот это вызывает во мне страх. И то, что возможно, мы уничтожили лучшую часть себя – тоже.

– Я больше не могу это слушать. Нет.

– Мелоди?

– Нет.

Она вернула стул на место и, стараясь не смотреть на Поупа, скрылась за поворотом коридора. Не опровергая, не прощаясь. Просто ушла.

– Мелоди! – крикнул ей вслед Поуп.

Ответа не последовало, но он на него и не рассчитывал. И все же, ее голос дрожал. Мужчина облизывал иссохшие в пылу тирады губы и прокручивал в голове последние слова Мелоди. Нет, ему не могло показаться. В комнате допросов голос капитана звучал иначе.

Она выкуривала вторую сигарету, сидя в машине неподалеку от участка. Зажав фильтр зубами и чуть высунувшись в открытое окно, Мелоди держала себя за запястье – считала пульс. Размеренное дыхание помогало ей справиться с чрезмерным волнением, но на это требовалось время, которого оставалось все меньше.

– Ох, Поуп, как же я пожалею, – процедила она, не размыкая зубов, и добавила. – Щерд тя дери.

Участок, куда доставили задержанного, находился на втором уровне. Это было ближайшее отделение полиции, лишенное крупного начальства и неусыпного надзора ОБПЧ. Удаленность от центра мегаполиса и близость к его внешним границам, а также время суток, когда в здании из персонала находился лишь дежурный – все это позволяло ей провернуть задуманное. Не без помощи Барри, если кто и сможет прикрыть ей задницу после всей заварушки, так это он. Пусть интрижка между ними была мимолетной, но Мелоди знала, что он человек слова и не подведет, попроси она у него помощи.

Ей пришлось поелозить в салоне, чтобы выудить один из одноразовых мобильников из-под водительского сидения. Барри взял трубку сразу, будто ждал звонка. Он выслушал Мелоди не перебивая, затем предупредил, что она у него в долгу, и сообщил место встречи. В семь тридцать из порта отплывал один из кораблей с его грузом и командой. Мелоди не спрашивала, что за груз. Вынув сим-карту из мобильного, она сунула его в задний карман, еще раз глубоко вдохнула, выдохнула и направилась в сторону участка.

Мэтью Бониган, дежуривший в эту ночь седовласый бородач, встретил ее вопрошающим взглядом.

– Забыла ежедневник, – покачала она головой, всем своим видом показывая, что практически спит на ходу. – Там важные записи для заключения.

Удовлетворенный ответом дежурный кивнул.

– Не задерживайтесь там, – бросил он ей уже вслед.

– Хорошо! – отмахнулась Мелоди.

По дороге к камерам заключенных, она завернула в помещение для хозяйственных нужд, где среди мыла и щеток в отдельном шкафу хранилась полицейская форма, отглаженная и сложенная квадратами. Почти в каждом участке был такой шкаф – поступивший на службу сразу же получал форму, если только не был здоровенным детиной нестандартных пропорций. Отыскав среди сложенной одежды подходящий размер, Мелоди поспешила дальше по коридору. Держа ее под мышкой, она миновала камеру с другими задержанными, которые сейчас спали, обогнула поворот, стараясь производить как можно меньше шума.

Свет уже не горел. Должно быть, дежурный потушил его, как только она покинула Поупа. Мужчина лежал на боку, лицом к выходу, глаза его были закрыты, но он не спал.

– Тсс, – если он и собирался что-то сказать, женщина опередила его. – Надевай быстрей. У нас мало времени, – она просунула форму через решетку.

Одежда оказалась ему немного велика. Брюки свободно держались на бедрах, и Поуп вставил в петли свой ремень, чтобы не потерять их по дороге. А Мелоди, не обращая на него внимания, орудовала в замке отмычкой.

– Даже не спрашивай, – сказала она, перехватив его взгляд.

Замок, наконец, поддался. Поуп свернул на койке свои прежние вещи: пиджак, рубашку, брюки – и накрыл одеялом. Сойти за спящего человека этот холм из одежды мог разве что в глазах близорукого, но все лучше, чем бросать их на видном месте.

– Это побег? – рискнул уточнить он, минуя камеру.

– Идешь за мной до следующего поворота. Там ждешь, пока я не дам знак, потом незаметно просачиваешься к выходу. Понял?

– Какой знак?

– Любой. Ну же.

Мелоди, его недавний дознаватель, уверенно шагала по коридору навстречу последнему освещенному уголку в участке. Миновав его, они окажутся на улице, там сядут в машину. Не так уж сложно, если подумать.

Затаившись за новым и последним поворотом, мужчина перевел дух. Происходящее не укладывалось в его голове. Подозревая, что побег может оказаться плодом разыгравшегося (вырвавшегося из многолетнего заточения) воображения, редким, но ярким сном, он ущипнул себя. Боль пришла сразу. Картинка вокруг не посыпалась и не расплылась. Поуп по-прежнему прижимался спиной к стене, за которой Мелоди разговаривала с дежурным.

– Ну как, нашли, что искали? – густые, будто припорошенные пеплом брови Бонигана зашевелились, приподнявшись кверху.

Он не искал подвоха, всего лишь проявлял участие и малую толику интереса. В конце концов, это его работа, быть внимательным к мелочам, вроде причин, по которым полисмены возвращаются к заключенным.

– Да, лежала на стуле, – произнесла Мелоди, приподняв над высокой поверхностью стола, больше похожей на стойку в баре, потертый ежедневник с ручкой, обмотанный резинкой.

Он все это время лежал во внутреннем кармане куртки, тыкаясь ей в ребро. Мелоди достала его перед тем, как оставить мужчину.

– Бониган, еще одна просьба, – начала она, и это был момент, когда все содеянное могло обернуться прахом.

В животе тугим узлом свернулся желудок, грозя выплеснуть выпитое накануне. Сознание женщины воспринимало себя, стоявшую напротив бывалого копа, словно в замедленной съемке. Оно знало, что нужно сказать и сделать, что последует, если план, начертанный на коленке, рассыплется, и чем она рискует, ввязавшись в спасение обвиняемого. Отмажет ли ее тогда Барри Андвуд или разведет руками?

– Личная просьба, – произнесли губы, в то время как пальцы стремились охватить запястье другой руки и досчитать до десяти. – Капитан Джарвис оставил у меня свои часы, – сообщила она, придвинувшись ближе. – К сожалению, у меня нет его номера, чтобы связаться, а передать их через коллег было бы несколько… затруднительно. Не хочу ставить его в неловкое положение.

Дежурному потребовалось несколько секунд, чтобы обработать информацию.

Работа в ОБПЧ предполагала разъезды по всему мегаполису и знакомства со многими коллегами из других отделов. Мелоди приходилось не только проводить допросы и выдавать заключения, она также приезжала забирать в другие участки, вроде этого, взятых под стражу поехавших. Капитан Джарвис из отдела по борьбе с организованной преступностью, вбил себе в голову цель затащить ее в постель и всячески этого добивался при встрече. И Мелоди, вероятно, рассмотрела бы этот вариант, если бы за ним не имелся груз в виде жены и отпрысков.

– Я понимаю. Сейчас, – дежурный отвернулся от прохода, прильнув к монитору компьютера.

Пока он искал в базе данных номер коллеги, Мелоди прокашлялась, делая пасы рукой и поглядывая в сторону поворота. Беглец понял ее с первого раза. Согнувшись так, чтоб его не было видно с места дежурного, Поуп проскользнул за ее спиной к выходу.

– Чертов кашель, – сказала женщина, отметив, как дверь бесшумно открылась и закрылась.

Поуп теперь был в тамбуре, дальше он не выйдет без ее пропуска.

– Да, погода сейчас такая, только простывать, – согласился Бониган. – У меня через вечер крутит колени, того и гляди, к скорому снегу. Вот, – листок с цифрами лег перед ней на стол. – Надеюсь, вы не думаете звонить ему прямо сейчас.

Конечно же, потуги капитана Джарвиса были известны многим, если не всем в его участке. И это играло сейчас ей на руку.

– Разумеется, нет, – изобразила благодарную улыбку Мелоди и, спрятав записку вместе с книжкой в кармане, попрощалась.

Он ждал ее, запертый между двух дверей. Без возможности вернуться назад. Чуть полноватое лицо побледнело от ожидания и… страха? Женщина, подтолкнув его вперед, прижала персональный электронный ключ к считывателю. Дверь свободно поддалась, выпуская наружу обоих. Предрассветная свежесть тут же накинулась на согретую в помещении кожу. Одежда едва ли спасет от простуды, останься кто-то из них на улице чуть дольше положенного.

Избегая подозрительной спешки, Мелоди направлялась к припаркованной машине. Она придерживала невольного спутника за плечо, на случай, если он вздумает бежать и от нее, если решит, что в одиночку управиться с этим лучше. Сейчас с ней не было оружия, ведь она не при исполнении. Табельный пистолет лежит в бардачке и не защитит, если обвиняемый выйдет из-под контроля.

Не произнеся ни слова, Мелоди усадила Поупа в машину, сама заняла водительское сидение, бросив невольный взгляд на бардачок.

– Пристегнитесь, мистер Поуп. Вы же не хотите, чтобы нас остановили за такую мелочь? – сказала Мелоди, выбирая конечную точку маршрута на панели управления.

Поуп без вопросов исполнил ее просьбу. Он был напряжен и сосредоточен. Мужчина в форменной одежде офицера полиции с запавшими живыми глазами и неуставной двухдневной щетиной был полон решимости. Система автомобиля обрабатывала запрос, прокладывая наиболее оптимальный маршрут, двигатель бесшумно работал. Спустя пару минут полицейский участок остался позади. Они ехали по пустой предрассветной трассе.

– Мы едем на причал, – это был не вопрос. Поуп видел пункт назначения, он хотел знать остальное. – Что потом?

– Потом вы покинете страну. Судно идет в Европу, Ливерпуль, это все, что мне известно.

– Ливерпуль? Я там никого не знаю, мои документы… все забрали при аресте.

– Черт с ними, Поуп. Сделаете новые, у вас же есть деньги, – Мелоди старалась избегать его взгляда. – Когда покинете город, скажете, что вам нужен Барри Антвуд, назовите мое имя. Он поможет, не дешево, но не скупитесь, Поуп. Ваши счета никто не вправе заблокировать до тех пор, пока суд не вынес приговор, а он не сможет сделать этого, пока вы не за решеткой. Так что пользуйтесь моментом.

– Вы предлагаете сменить имя? Стать другим человеком?

Подобная мысль звучала непривычно, она пугала Поупа куда больше, чем ситуация, в которой он оказался из-за просмотра запрещенного фильма.

– Я предлагаю вам новую жизнь. Вы ведь этого хотели? Иметь возможность испытывать эмоции без страха быть наказанным, верно?

– Да, но…

– Хотите сохранить старое имя? Заявить о себе во всеуслышанье и надеяться, что закон об экстрадиции вас не коснется? – усмехнулась Мелоди. – Вот чего точно вам не советую. Ничего хорошего из этого не выйдет. Подумайте о себе, о ваших детях. Им несладко придется, если папаша задумает воевать с ветряными мельницами.

Поуп нервно сглотнул. Последние слова Мелоди показались ему смутно знакомыми, он точно где-то их уже слышал. Или читал. Резко повернувшись к ней, мужчина хотел задать вопрос, но осекся, увидев в ее лице нечто большее, чем холодный расчет.

– Подумайте обо мне, Поуп, – процедила она, подмигнув и выдавив некое подобие улыбки.

– Спасибо, – мужчина хотел сказать что-то еще, выразить благодарность за содействие и соучастие в побеге.

Вместо этого, так и не найдя подходящих слов, он коснулся ее плеча и сквозь плотную кожу куртки ощутил, как ее трясет. Нервная дрожь капитана полиции. Нечто большее, чем можно сказать словами. Перехватив взгляд его изумленных глаз, Мелоди смахнула руку с плеча, указала в сторону бардачка.

– Там, белый пузырек, подайте мне.

Дернув крышку на себя, Поуп застыл. Среди небрежно затолканных бумаг, полицейского удостоверения с жетоном оттуда прямо на него глядел ствол пистолета в заплечной кобуре.

– Малышка Ти, под бумагами, – напомнила Мелоди.

Найти его оказалось не так просто. Початая упаковка тиморакса покоилась на самом дне, погребенная под слоем документов, шоколадных конфет и россыпью сигарет, вывалившихся из пачки. Привыкший к порядку во всем, Поуп молча протянул ее женщине.

– Вам тоже не помешает, – сказала она, закинув пару таблеток в рот.

Поуп, взвесив все за и против, отрицательно качнул головой. Ему казалось, страх – единственное, что сейчас не дает измотанному организму вырубиться. И в целом он был прав.

Пластиковая бутылка с водой нашлась на заднем сидении. Мелоди сделала два больших глотка, ополоснув перед третьим рот, и бросила ее назад.

– Зачем вы мне помогаете? – спросил Поуп, решив, что выждал достаточно. – Вы же рискуете потерять работу и не только, – он указал на таблетки.

– Это чтоб притормозить немного, – пояснила Мелоди, тряхнув упаковкой с колесами. – Я не испытываю страха, меня трясет не от него.

– От чего же?

– Чрезмерное волнение. Чем бы ни закончилась наша поездка, ее нельзя назвать примером спокойствия.

– Так почему вы мне помогаете? Я не просил, Мелоди. Я прожил не самую плохую жизнь, чтобы взглянуть в лицо смерти без страха. Или с ним, – он пожал плечами, наблюдая возникший впереди надводный мост. – Теперь это не так уж значимо.

– Не значимо! – повторила с едва скрываемым сарказмом Мелоди. – Ваши слова там, в камере… Что если вы правы? Что если все мы, хорошие и плохие копы выбрали не ту сторону? Что если продолжаем защищать от нападок истины крупнейшее фиаско наших предков? Есть конченые ублюдки, которым место за решеткой. На чьем счету отнятые жизни и искалеченные судьбы. Вы сказали, все мы социопаты, взявшие за основу голый разум. Так чем я лучше?

– Вы делаете свою работу, – пожал плечами Поуп, вовсе не уверенный в своих словах.

– Я делаю то, что не приносит мне ни йоты удовлетворения. С самого детства я была уверена, что это мое предназначение. Отделять хороших от плохих, стоять на страже закона. Для того, чтобы понимать преступников лучше, нужно мыслить как они. Гигабайты научной и антинаучной информации способны создать представление, но полностью погрузиться в мир эмоций и их проявлений можно лишь перейдя черту. И вот тут на помощь приходят синты. Вы пробовали хоть раз?

Она покосилась на мужчину, тот отрицательно мотнул головой, боясь ее прерывать.

– Конечно же, нет. Вам было достаточно фильма. Я видела их, не все, но большую часть. Это все материалы по делу Мессии, он наделал куда больше шума, чем всплывает в СМИ. Но я не о нем. Чувства срывают с нас покров, делают беззащитными и ранимыми, и агрессивными, но… – она запнулась, подбирая слова.

– Только от нас самих зависит, какими будут последствия, – закончил за нее Поуп.

– В точку, мистер заноза в моей заднице, – усмехнулась Мелоди.

Ей хотелось спошлить на эту тему еще, припомнив мужчине его просьбу о свидании. Вымотанный бессонной ночью, погоней и заключением, он все еще был достаточно привлекателен. «Пару красных синтов с тобой, парень, мотель поприличней и выходной, а не это все» – думала она, испытывая внезапно возникшее желание. Действие наркотика давно прошло – дело было не в нем. И не в физиологической потребности довести начатое до конца. Хотеть близости, мчась по дуге американских гонок, таких же запрещенных, как и прочие пугающие аттракционы, вниз – совершенно иррационально. И все же, стремясь силой воли подавить неподдающийся логике трепет внизу живота, Мелоди коснулась руки Поупа. Тот, не раздумывая, сжал ее.

Позади, второй раз за эту ночь, взвыла сирена.

– Вот дерьмо, – выругалась Мелоди.

– Аварийное управление.

– Что?

– На автоматике далеко не уйдем. Ну же, – не дожидаясь ответа, Поуп ткнул нужную кнопку. – Вы умеете им пользоваться?

– Я, щерд возьми, коп. Конечно, умею, – возмутилась Мелоди, водрузив руки и ноги на возникшие из приборной панели руль и педали.

– Тогда вперед.

К одной полицейской машине совсем скоро, вынырнув из-за очередной дорожной развязки, присоединились еще две. Искаженный громкоговорителем мужской голос призывал беглеца остановить машину и прекратить бессмысленное сопротивление. Решившись наконец, Поуп выхватил табельный пистолет Мелоди. Держать в руках огнестрельное оружие ему приходилось лишь в армии, но с тех пор прошло много лет.

– Поуп, что за хрень?

Дуло пистолета смотрело ей в висок. Мужчина взял его в правую руку, повернувшись вполоборота, чтобы оставался открытым обзор трассы впереди и сзади.

– Не обращайте внимания. Пусть они решат, что вы мой заложник. Я поехавший, верно? Путь так и думают, – это было логично, правильно с его точки зрения.

Так у нее будет возможность остаться непричастной к побегу при любом раскладе.

– Поуп! – процедила сквозь зубы Мелоди.

Шрам на животе чесался, подсознание, пусть и притупленное тимораксом, стремилось выбросить ее из реальности в кровавое прошлое.

– Не бойтесь, я не причиню вам вреда.

Теперь, сжимая в руках руль, она не могла отвлечься от дороги. Все ее тело напряглось словно пружина.

– Верьте мне, прошу. Нам нужно оторваться от них, так? Поддайте газу, еще!

Женщина повиновалась, сцепив челюсти и стремясь справиться со рвущим на поверхность волнением. Нашарив свободной рукой рацию, Поуп повозился с ней, разбираясь, как включить.

– Внимание! У меня в заложниках капитан Мелоди Сприн! – сообщал он державшимся на хвосте полицейским. – Не преследуйте меня, если хотите получить ее обратно живой!

Внутри у Мелоди все сжалось.

Прошлое никак не желало возвращаться в свой крохотный дальний уголок.

Время 7:15. Совсем немного осталось до отправки судна, полиция не станет досматривать его – по документам оно принадлежало Великобритании, а значит, без соответствующего ордера, которого у них нет, никто не пустит их на борт. Все, что требовалось от Мелоди, это домчать в условленное место за оставшиеся пятнадцать минут.

– Вы рискнули всем, вытаскивая меня, – донесся до нее успокаивающий голос Поупа. – Я делаю это для вас, слышите? Прекратите трястись, Мелоди, ну же! Я прикрываю вашу задницу и только! – говорил он, продолжая держать пушку у ее виска.

На краткий момент она повернулась к нему, успела отметить, что палец даже не лежит на спусковом крючке. Бессознательное желание свернуться в комок и спрятать лицо за руками – поза, в которой нашел ее Антвуд – не исчезло, но из горла наружу рвался сдавленный хохот.

Она видела перед собой серое полотно дороги, разветвлявшейся перед мостом. Грязно-белые леера и опоры частоколом замерцали по обе стороны от автомобиля. Они въехали на мост, миновав континентальную часть мегаполиса. Копы заметно отставали.

Поуп не понимал причин ее смеха, не мог сообразить, пока та не воскликнула:

– Страх! Я… я чувствую его! – и еще громче рассмеялась. – Тиморакс не может сдерживать его вечно!

– Я напугал вас? – спохватился Поуп.

Будто впервые увидав пистолет, он поспешил положить его на колени, но продолжал держать в руке.

– До чертиков, – в голосе Мелоди звучала радость и облегчение. – Вы даже не представляете насколько!

– Простите.

– Не извиняйтесь. Просто живите, хорошо? Семь тридцать, грузовое судно «Атлантида». Просто садитесь на него и плывите в Европу, начните новую жизнь. Выпейте кофе в кафешке с видом на Биг Бен, прогуляйтесь вдоль Темзы. Всегда хотела посетить Лондон, но вы же знаете, как относится правительство к подобным поездкам.

– Но судно идет в Ливерпуль, – пробормотал Поуп.

– Так что вас останавливает? Спустя каких-нибудь тридцать минут вы покинете внутренние воды Америки и станете свободны от эмоциональных запретов. Перед вами будет открыт весь мир и весь спектр чувств, не ограниченный никакими нормами и законами. Так используйте их так, чтобы мне было не о чем жалеть. Обещаете?

– Обещаю. А вы остаетесь?

– Я остаюсь. Это рейс в один конец, и я не готова все бросить. Не сейчас, может позже, – от этих мыслей стало непривычно тепло. – Возможно, мы еще встретимся, кто знает. Вы ведь еще не передумали позвать меня на свидание? – она усмехнулась, покосившись в сторону Поупа.

– После всего, что между нами было, я просто обязан сделать это, – ответил он, перехватив ее взгляд.

– Тогда бегите, – голос дрожал, глаза блестели.

Призрачная надежда. Невыразимая, ноющая боль – необходимость закрыть дверь, которую ей хотелось открыть прямо сейчас. Иррациональное влечение, лишь отчасти физиологическое, к мужчине, которого следовало отпустить. Страх смерти от его руки, помноженный на заглушенные воспоминания прошлого. Тупая пульсация в висках от напряжения и нахлынувших чувств. Нервный срыв неминуем. Ее лишат должности в отделе, а может и значка, но все это не будет иметь никакого значения, если они переживут это утро.

Копы остались далеко позади, вне поля зрения. Спеленатое тучами небо посветлело. Мелоди и Поуп заметили, что пришел рассвет, лишь оказавшись на пристани. Визг шин тормозящей машины взрезал прибрежную тишину. Двери распахнулись почти разом. Мужчина, бывший сотрудник финансового холдинга, и женщина, его недавний дознаватель, поспешили вперед, к вымощенной бетоном пристани, где их ждали белые массивы кораблей. «Атлантиду» не без труда отыскали среди прочих по британскому флагу. Она было готова к отправке, и только двое человек, одетых разнорабочими, ожидали у трапа. Оба держали руки в карманах курток, и Мелоди готова была поспорить, что они вооружены. Преодолев половину пути к трапу, она остановилась. Дальше идти не было смысла.

– Вот и все? – спросил мужчина.

Он хотел взять ее за руку, еще раз ощутить тепло человека, всего за сутки ставшего ему ближе, чем Квинк, но не решался. Считанные секунды отделяли его от восхождения на трап. Неприветливые на вид мужчины нетерпеливо переступали с ноги на ногу.

– Прощайте, Поуп, – вытолкнула из себя Мелоди. – Возьмите себе новое имя. Напишите об этом историю. Пусть они знают, – она не смогла бы объяснить, о ком речь, как не могла бы объяснить и того, почему стремилась запомнить черты его лица. – Пусть это будет фантастика, вроде тех фильмов. Напишите, что мы нашли друг друга потом, в Лондоне, и после свидания у нас был прекрасный секс, а потом, когда нам, наконец, наскучило проводить время в постели, мы решили завести парочку потомков. Не для исполнения государственного долга, а чтобы… любить их.

Поуп перехватил ее зависшую в воздухе руку и притянул к себе. Поцелуй вышел неловким и коротким. Мелоди зажмурилась, чтобы вконец не расклеиться. Все катилось в бездну. Вся ее четко выстроенная бессмысленная жизнь обретала цель за секунду до взрыва.

– На борт! Живо! – услыхала она.

Это кричали люди Андвуда.

Следом раздались скрип колес и искаженный громкоговорителем голос.

Полицейские уже были здесь. Поуп первым увидел людей в синей форме, занявших оборонительные позиции за распахнутыми дверьми. Они держали его под прицелом, готовые выстрелить в любом момент. Мелоди словно окатило ледяной волной, но она не успела предпринять что-либо.

Она не успела даже обернуться, чтобы посмотреть на коллег. Поуп, держа одну руку на плече Мелоди, опередил ее. Он оттолкнул женщину в сторону, нацелив пушку, все еще сжатую в другой руке, на полицейских. Со стороны все выглядело именно так, как он мог себе представить – все это время женщина была у него под прицелом – но сейчас, открывшись и наставив оружие на противника, пусть и превосходившего числом, он угрожал.

И копы, следуя инструкции, открыли огонь.

Пули, одна за другой, прошили грудь и живот. Каким-то сторонним зрением Поуп мог видеть, как они словно в замедленной съемке исчезают в его теле, оставляя оплавленные дыры, быстро заполняемые темной венозной кровью. Он истекал ею, все еще стоя на корабельной набережной. В его нутре горело так, словно там разорвался снаряд и все пылает огнем. В далеком детстве Поуп ломал ногу, неудачно спустившись на велосипеде по переходам второго уровня, и та боль показалась ему комариным укусом по сравнению с нынешней.

Люди Барри Андвуда покинули причал, скрывшись на борту судна, но он не мог этого видеть. «Атлантида», единственный шанс на спасение, отшвартовывалась от берега. Зато он мог видеть Мелоди, распростертую на бетонном покрытии причала и зажавшую уши руками. Она смотрела вниз, лицо скрыто от глаз, но по ее позе и отсутствию крови на одежде, Поуп понял – не ранена. Он мог лишь надеяться, что спас ее от лишних вопросов и обвинений.

Услыхав стук металла, мужчина с удивлением обнаружил, что больше не держит пистолет в руке. Он успел нажать на курок, прежде чем началась стрельба, но намеренно промазал. Ноги, существовавшие теперь будто отдельно от мозга, представлялись негнущимися и ватными. Поднеся руку к лицу, Поуп втянул запах, вспоминая, как ему нравилось возиться с чисткой оружия на службе в армии и стрелять по мишеням. Пахло порохом и огнем.

Машины с мигалками, вооруженные полицейские, обступавшие его со всех сторон, поднимавшаяся на ноги Мелоди – все в один миг начало стремительное вращение. Оно завершилось резким, отрезвляющим ударом о бетон. Поупу казалось, будто треснула тыква, но это была его голова. Затем все исчезло.

Эпилог.

Меня зовут Мелоди Сприн. Каждый день я просыпаюсь, чтобы провести еще один день в самом сердце Отдела по борьбе с проявлением чувств. Я принимаю половину суточной дозы тиморакса, чтобы не сдрейфить в самом начале пути и не встать в один ряд с поехавшими. Закончив свою жизнь под пулями коллег или от смертельной инъекции под наблюдением врачей, я предам память об Эдварде Поупе и многих других безымянных жертвах второй, окончательной Реформации.

Мы – разносчики чумы. Тысячи тысяч зараженных крыс, снующих под лишенными эмоций масками. Мы – ваши сестры и братья, супруги и дети, сотрудники, подчиненные и начальники, ваши врачи, секретари, уборщики, работники коммунальных служб и ремонтных мастерских. Вы говорите с нами через стекло на заправках, протягиваете нам деньги, принимаете из наших рук свои заказы, сталкиваетесь с нами на улице, чтобы позднее обнаружить рекламные листовки с новыми адресами запрещенных киносеансов в пакете с покупками и карманах. Мессия и его последователи – лишь верхушка айсберга. На ваши электронные адреса ежедневно приходят ссылки на видео с зарегистрированных за границей доменов. Они никогда не повторяются, нас сложно отследить. Среди нас есть высококлассные программисты и хакеры. С каждым новым днем таких как мы становится все больше и однажды настанет час, когда ОБЧП прекратит существование. Мы будем бороться за право каждого испытывать эмоции. На это потребуется немало времени и сил, но я готова ждать. А если мое стремление ослабнет, и я вдруг забуду за что сражаюсь в этой незримой войне, две пули, хранимые в изголовье, всегда напомнят мне. Одна вынута из моего тела, вторая – из тела Поупа четыре месяца назад. Я не могу носить их при себе, но каждую ночь, отправляясь спать, я чувствую их холод внутри подушки.

Пусть моя жизнь обрела смысл ценой утраты, еще не поздно исправить ошибку и все изменить. Каждый из вас способен на это, став одним из нас.

Увидев абрис ржавой крысы на остановке, кирпичной стене или фонарном столбе, знай – это мы говорим с тобой.

Получив это письмо, будь готов к тому, как все изменится, когда ты перейдешь по ссылке. Потому что, досмотрев видео до конца, ты уже не будешь прежним.

https://…

С благодарностью С.Н., не перестающему удивлять и направлять мой вектор идей из разряда "а что если…?". Я не знаю, как ты это делаешь, но это круто.