Ну и последнее: Победитель [Иван Андреевич Баркевич] (fb2) читать постранично

Иван Баркевич Ну и последнее: Победитель

«Ну и последнее: Если вы еще раз позволите себе на уроке…»

«Позволю». Бархатным голосом прервал речь директрисы двадцатисемилетний учитель литературы.

Он встал, с кряхтением и грудным вдохом оперся на свою клюку, которую на людях почетно называл тростью и которая напоминала собою трость, однако все же была клюкой, прошел по небольшому классу, тяжело передвигая свое качающееся тело так, как ходят по твердой почве больные бобры, уже давно отжившие свой век или, может быть, неудачно переломившие ногу, которая так и не срослась правильно.

Черная густая борода этого учителя была изодрана клочьями седины, которая также белела и на висках, глубокие морщины изрезали лоб, так недавно окончившего институт человека.

«Борис Алексеевич, собрание еще не окончено!» Чуть ли не закричала ему в след директриса лет так, сорока восьми. Она имела приятную наружность и довольно ухоженные темные волосы, подстриженные под каре.

«Татьяна Владимировна, мне плохо, нужно принять лекарство». С мягкой улыбкой на лице ответил Борис Алексеевич.

После чего он открыл дверь и увидел двадцать с лишним ребят, ожидающих того момента, когда закончится небольшое учительское собрание.

«Здравствуйте, Борис Алексеевич!» В разноброд поздоровались со своим учителем десятиклассники. Борис Алексеевич опять мягко улыбнулся и прошел сквозь толпу этих счастливых, беззаботных детей. За ним, он прекрасно это видел, вышла Татьяна Владимировна и, угрюмо посмотрев на свежие лица подростков, двинулась сквозь них так, как обыкновенно движется одинокий человек по чистому девственному полю, которое дышит жизнью и со вкусом, смачно ест ее, а он, такое же живое существо, как и луговые травы, одинокие деревца, легкие, несущиеся по ветру птицы, вынужден зарыться с головой в свои трудности и свои проблемы, лишь изредка напоминая себе о том, что есть места, где не серой бессмысленной суетой, а зеленым пиром кипит жизнь. Уже через несколько шагов Татьяна Владимировна остановилась и перестала идти за сбежавшим преподавателем, так как тот уже подходил к лестнице, находившейся в конце коридора…

«На следующей перемене зайду к нему». Решительно подумала эта громкоголосая, однако довольно податливая женщина.

«Лестница!»… Это слово всегда проносилось огнем в мозгу учителя литературы, когда тот подходил к этой стандартной обшарпанной школьной лестнице, с ярко-выкрашенными перилами и десятью ступенями в одном пролете. Медленные шаги, быстрая боль… К этому тяжело привыкнуть… Порою, когда нужно было подниматься на второй или третий этаж, Борис Алексеевич отказывался, ссылаясь на то, что сегодня особенно сильно болела нога, однако сейчас ему нужно было пройти в свой кабинет, а значит спустится со второго на первый этаж… Два пролета… Двадцать ступенек… Двадцать раз в твой левый бок ударит тупая, жгучая боль.

Медленно преодолев это препятствие и пройдя еще метров сорок по светлому длинному коридору, Борис Алексеевич наконец-то открыл дверь в свой кабинет. Приятный воздух, наполненный смешением запахов нескольких сотен ухоженных книг; растений и цветов, стоящих на подоконнике и шкафах и свежего майского воздуха, ударил в нос хозяину этого кабинета.

Через минут семь должен был начаться урок, однако учеников не было, так как воспитатель одиннадцатого класса отпросила своих детей для итоговых репетиций школьного вальса. Борис Алексеевич прошелся вдоль своих книжных шкафов и выбрал объемный сборник Уильяма Сарояна. Удобно усевшись в свое кресло, специально купленное и привезенное им в кабинет, он открыл первое произведение в этом тысячастраничном томе – «Человеческую Комедию».

Его глаза уже хотели бежать по приятным и счастливым строчкам читая… Глотая эту жизнерадостную и неутомимую в своем поиске доброй истины прозу, которая не отличалась величием и могуществом литературной гениальности, однако была своеобразным лекарством от отчаяния мира сего, но прием этого лекарства был сорван тремя вошедшими учениками.

«Борис Алексеевич, мы все равно вальс не танцуем и…» Робко сказал русоволосый, не очень высокий парень – Вадимка Терешев.

В глазах у учителя заблестел знакомый всем его друзьям огонек… Он прекрасно знал, что в вальсе участвуют, дай Бог, человек двенадцать, а остальных отпросили по принципу «заодно», и сегодня в его кабинете стояли три самых любимых ученика, те ради кого он и преподавал литературу в одиннадцатом классе, как серьезный предмет, а не добровольный факультатив.

«Садитесь». С доброй и ласковой улыбкой произнес Борис Алексеевич и трое ребят – два парня и одна девушка – уселись за передние парты.

Снова открыв «Человеческую Комедию» Сарояна, Борис Алексеевич начал читать вслух:

«Маленький мальчик, которого звали Улисс Маколей, стоял над только что вырытой норкой суслика во дворе своего дома на авеню Санта-Клара в городе Итаке, штат Калифорния»….

Через двадцать минут учитель прикрыл