Бесценные оковы (СИ) [anatta707] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. Игры в сокровищнице ==========

Стхулбхадра тяжело ввалился в комнату и рухнул ничком у порога, не издав ни звука. Индраджалик и Дхумкету опасливо покосились на тучного повара, распластавшегося на полу помещения в позе смертельно раненого бойца на залитом кровью поле брани.

Первым опомнился Индра. Бочком подобравшись к Стхулу, он склонился над приятелем и осторожно потеребил его за плечо.

— Живой? — осведомился он, в то время как испуганный Дхум разглядывал «умирающего» выпученными от ужаса глазами.

— Аыыы, — жалобно провыл Стхулбхадра, приподнимая залитое слезами покрасневшее лицо. — Горе мне, — простонал он и снова уткнулся носом в каменный пол, невнятно бубня. — Почему жизнь так жестока?

— Что случилось? — прошелестел Дхумкету, у которого зуб на зуб от страха не попадал. — Неужели опять?

— Да-ааа! — горестно заголосил Стхулбхадра. — Самрадж разгневался потому, что я насыпал в его суп чересчур много соли, а в рис выдавил слишком мало сока манго. Опять Чандра будет сегодня расплачиваться за мои ошибки!

— А ты действительно насыпал много соли этому злобному тирану? — недобро сощурившись, осведомился Индраджалик.

— Возможно. Не уверен.

— Лучше бы ты насыпал ему яда! И себе заодно.

— С-согласен.

— Как ты мог ошибиться?! — загремел Индраджалик. — Тебе ведь известно, насколько высока цена наших ошибок!

— Я не знаю, как это вышло, — снова зарыдал Стхул. — У себя на кухне я делаю всё правильно, но когда император вызывает меня к себе, заставляет обслуживать его за трапезой и смотрит в упор, словно убить хочет, мои руки постоянно трясутся, и я не понимаю, что творю. Соль сама как посыпалась! Случайно.

— Случайно? — голос Индры стал ещё холоднее. — А Чандре за твои «случайности» придётся расплачиваться, подставляя спину под плеть?!

— Ага, — осуждающим тоном поддержал Индру Дхумкету, — опять ты не справился с лёгким заданием, а пострадает Чандра, который ни в чём не виноват.

— Да кто бы говорил! — неожиданно Стхул перестал «умирать», вскочил на ноги, обвиняющим жестом выставляя вперёд трясущийся палец. — Кто десять дней назад ошибся на пять ман в подсчёте налогов, поступивших с окраин Магадхи? За чью ошибку Чандру тогда пороли? За мою?!

Индра прикусил язык.

— А ты! — теперь Стхул набросился на Дхума. — Не мог в срок довезти послание до Аванти? В Хава Мехел распоряжение насчёт украшения дворца в честь приезда царевны Дурдхары не вовремя принёс! Чья спина пострадала? Твоя?

Дхумкету потупился.

— Все мы хороши, — сменив гнев на милость, заключил Стхулбхадра. — Но этот царь, — кулаки повара сжались, а глаза засверкали от гнева, — он просто… кровопийца! Ему доставляет удовольствие издеваться над Чандрой! Мой несчастный друг, — Стхул снова всхлипнул и медленно осел на пол, закрывая лицо руками, — вынужден ради нас терпеть все эти издевательства.

— Может, сбежать? — тихо спросил Дхум, обшаривая глазами помещение, будто опасаясь, что даже стены могут их подслушивать. — Попробуем смыться вчетвером как-нибудь ночью, найдём Чанакью… Его ведь на рудники сослали, а мы его выручим, отсидимся в лесу, тайно соберём армию, нападём на Паталипутру и победим.

— Идиот! — Индра пребольно стукнул товарища по макушке костяшками пальцев. — На какие средства мы соберём армию, если план с ограблением сокровищницы провалился? Помнишь, как император впервые выпорол Чандру? Бедняга потом целый день пластом лежал и охал. Весь зад был красный, да и спина выглядела не лучше, словно кумкумом изукрасили!

— Однако рубцов, сочащихся кровью или, того хуже, источающих гной, я не увидел, — задумчиво пробормотал вдруг Стхул, почёсывая подбородок. — И зажили те рубцы уже к вечеру, что весьма странно, — развил он дальше свою мысль. — Самрадж несомненно его наказывает: я вижу следы от наручников на запястьях и щиколотках, следы от металлического ошейника на горле, красные полосы от плети на спине и ягодицах, но все эти свидетельства ярости царя какие-то чересчур… аккуратные. Будто он мог наказывать сильнее, но почему-то так и не сделал этого.

— Бережёт, — догадался Дхум.

— Зачем? — удивился Стхул.

— Понимает, что если разойдётся и запорет Чандру, то кого потом будет мучить? Вот и бьёт так, чтоб тот продолжал жить. И махарани Муру тоже щадит, сами видите. Наказывает, но не убивает. Он жестокосердный мучитель, но ему приятнее растягивать надолго чужие страдания, чем убить жертву сразу. Хотя если бы он проведал, кем Чандра и махарани Мура друг другу приходятся, обоих бы сгноил в подземелье в тот же час!

— Верно, — со вздохом согласился Индра. — Он бы не пощадил нашего Чандру, если бы узнал, что он — царевич Пиппаливана и сын овдовевшей махарани. И вообще обидно. Наш план с ограблением сокровищницы почти удался, но всё рухнуло в последний момент! Как же так? — Индраджалик с досадой махнул рукой. — Кто самраджу донёс, хотел бы я знать?

— Никто. Он сам умный, — неохотно признал горькую истину Дхум. — Наблюдал за нами и обо всём догадался.

— Тогда всё бесполезно. Его не переиграть никогда. Хоть ядовитую ягоду, подаренную ачарьей, жри! — Индра поник головой.

— Я бы ещё в ту ночь сожрал, когда понял, что всё пропало, да Стхул не позволил. Сказал, что пока есть надежда, надо жить, — мрачно заметил Дхум.

— Сам жалею теперь, что отговорил. Зачем такая жизнь нужна? — философски изрёк Стхул. — Самрадж для вида пощадил нас, зато нашёл способ вечно терзать наши сердца. Хуже нет, чем знать, что лучшего друга бьют плетью каждый раз, когда виноват ты.

— И всегда он его наказывает непременно в сокровищнице, где поймал впервые! И всегда своими руками, — добавил Индра с каким-то злым воодушевлением.

— Видимо, хочет, чтобы Чандра не забывал, что страдает за царское золото, на которое однажды покусился, — подытожил Дхум.

— Он так кричал в прошлый раз, — Стхул жалко сморщился, словно собрался снова рыдать. — Я пришёл к сокровищнице послушать, как он там держится, но сам вскоре сдался. Чандра сначала мужественно терпел и молчал, а потом начал умолять о пощаде. Уж не знаю, что с ним творил этот ракшас, но, разумеется, от криков Чандры он не сжалился, наоборот, сильнее разошёлся. Унижал всячески, низкими словами называл! А ещё чуть позже вдруг раздались протяжные стоны, словно Чандра совсем сил лишился и того гляди сознание потеряет. Я ушёл. Мне страшно стало! Потом я чуть позже пробрался к Чандре в комнату с целебной мазью, надеялся, что удастся его подлечить и поддержать, но никого там не обнаружил. Не представляю, где он был? Наверное, без чувств лежал в сокровищнице, где его и выпороли. Только на рассвете приполз еле живой. Казалось, вот-вот дух испустит. Я ему: «Давай сбежим или покончим с собой, это всё равно не жизнь!», а он мне: «Нет, Стхул, не могу. Мама так долго меня искала, как я умру, лишив её последней надежды? Пусть нам сейчас трудно, но придётся терпеть и надеяться на лучшее». Вот и терпим, хотя, видит Вишну, лучше б все разом померли, когда стало ясно, что проиграли битву, даже её не начав. Ох, зря ачарья так сильно полагался на своего вайшью-покровителя, предоставившего ему жильё! Ненадёжное оказалось убежище.

— Ага, — кивнул Дхум, — теперь и вайшья, и ачарья оба получили клеймо и трудятся на руднике. И мы бы там очутились, если бы Чандра не согласился терпеть побои каждый раз, когда мы делаем ошибки.

— По мне, так лучше б меня демон порол, раз ему всё равно, над кем издеваться. Или пусть наказывает по очереди, — шумно всхлипнул Стхул.

— Я приходил к самраджу недавно, хоть все поджилки у меня тряслись, но я смог открыть рот и сказал, что согласен на порку, — с отчаянием ввернул свою реплику Индра. — Я даже отважился и попросил делать со мной всё то, что он делает с Чандрой, какими бы ужасными те пытки ни были! А ведь точно он что-то неладное творит, я ж по лицу Чандры вижу. Там явно одной плетью дело не обходится. Может, иглы под ногти вгоняет? Чандра ведь иголок с раннего детства страшно боится! Но самрадж посмотрел на меня с отвращением и приказал проваливать, пока он меня на месте не пришиб. Я и ушёл.

— Не ушёл, а сбежал, — уточнил Дхум. — Я видел.

— А сам и войти к самраджу побоялся! Уж молчи.

— Не побоялся. Просто к чему спрашивать о том же самом, если тебе уже отказали? И мною Чандру в пыточной сокровищнице не заменили бы. Наверное.

Стхул с унылым видом опустил руки.

— Ребята, у вас нет идей, как покончить с этим кошмаром?

Индра и Дхум отрицательно покачали головами и печально вздохнули.

***

Молоко с корицей и мёдом из его рук — сладчайшая награда, завершающая долгую церемонию. Прекрасный финальный ритуал… Пью поднесённую амриту неспешными глотками из золотого кубка, смакуя аромат и вкус, а он смотрит на меня, не отрываясь, как ни на кого другого в целом мире, словно я — божество, рождённое на его глазах. Это ли не счастье? Впрочем, нет. Самая сладкая награда бывает потом, когда спина и ягодицы уже покрыты слоем охлаждающей мази, снимающей боль.

Самрадж ложится на спину и просит склониться над ним. После наказания лечь на бок или на спину невозможно, это истинная пытка. Получается лишь стоять на коленях, расставив ноги, ухватившись руками за золочёный шнур, свисающий с потолка, либо опершись руками о спинку кровати. И вот тогда он приподнимается на подушках, осторожно обхватывает мои бёдра, там, где нет набухших следов от плети, привлекает к себе, и я погружаюсь в морок желания — сильного, острого, жгучего.

Его ладонь, смазанная розовым маслом, ласкает мою промежность, язык умело скользит по восставшей, обильно увлажнённой плоти, а я изо всех сил удерживаюсь на грани, боясь разочаровать его. Я знаю, ему нравится, когда я терплю до последнего, исходя всхлипами и стонами, задыхаясь, умоляя о пощаде. Ему нравится видеть, как я теряю связь с этим миром, разжимаю руки в последний миг, падаю ему на грудь, получив долгожданный экстаз…

Он боится обнимать меня крепко — ведь моя спина после наших игр слишком чувствительна. Любое прикосновение — обжигающая боль. И он не трогает. Утыкается влажными губами в мою шею, вполголоса шепча слова, от которых я плачу, как слабое дитя, невольно загадывая, чтобы смерть была именно такой — с ним рядом, в его объятиях. Лишь в его руках я умру счастливым. Или от его рук? Но он вдруг клянётся не трогать меня никогда, даже если я предам его снова и занесу над его головой меч.

Мне не верится. Как это возможно? Император-тиран, одно имя которого вызывает трепет пополам с ненавистью у всех окрестных царей, покорно сдаётся восемнадцатилетнему мальчишке, наследнику давно разрушенного царства, сыну своего врага? И ведь он уже знает, кто я. Он пережил эту новость, когда я решился признаться пять ночей назад. Долго молчал, устремив глаза в пустоту, а потом обнял за шею и прошептал невероятные слова, которых я не ждал: «Мне всё равно, прие, главное, что ты со мной».

Это даже больше, чем счастье…

— Тебе действительно нравятся наши игры? — спрашивает он вдруг, когда моë дыхание наконец выравнивается.

Я киваю, густо краснея. Узнал бы Чанакья — убил. Узнала бы мать — убила бы тоже, и рука бы не дрогнула! Поэтому проще лгать и притворяться, хоть и чувствую себя последним подлецом, предающим близких.

— Значит, я даю моему возлюбленному именно то, чего он хочет? — смеётся Дхана Нанд и снова смотрит на меня, словно на бесценное сокровище. — Говори, к кому из твоих друзей мне в следующий раз придраться? Стхулбхадре, по-моему, достаточно. Он сегодня ушёл, шатаясь, еле живой. Того гляди по пути в обморок грохнется. Если так будет продолжаться дальше, он сложит себе костёр или прыгнет в Гангу из-за чувства вины, и не наслаждаться мне тогда вкуснейшими яствами, которые он один умеет готовить.

— Он в самом деле пересолил твой суп? — интересуюсь, в глубине души чувствуя себя безмерно виноватым перед обманутым Стхулом.

— Нет. Он нигде не ошибся. Тем труднее было сделать вид, будто я в сильном гневе. Твои друзья почти безупречны. Но если я не стану придираться, то чем оправдать наши игры? Даже у безумного тирана должны быть причины наказывать нерадивого слугу, — нежный поцелуй в мочку уха вызывает волну трепета, но желания не возникает, лишь приятное тепло и чувство тихого счастья окутывают тело. Кончики его пальцев едва приметно касаются одной из вспухших полос на пострадавшей спине. — Как бы я хотел знать волшебную мантру, чтобы убирать следы мгновенно. Тогда не потребовалось бы выдумывать причины для твоего наказания, ведь никто не знал бы об этом.

— Всё в порядке, — вырывается у меня. — Пусть будут следы. Я сам так хочу.

— Почему? — Дхана Нанд удобнее устраивается на подушках, позволяя мне с ещё большим комфортом отдыхать сверху. — Ты хоть понимаешь, почему тебе этого хочется?

— Похоже, я всегда таким был. Правда, осознал это недавно, — честно отвечаю, и для меня такая искренность — подвиг, ведь я привык лгать всем, включая себя. — Ты верно разгадал меня: я люблю щекотать себе нервы и терпеть боль. Мне надо, чтобы дорогой человек причинял страдания. Я жутко испорченный, Дхана! У меня, наверное, поломанная душа. Если бы ты просто ласкал меня, хвалил, дарил подарки, я бы рано или поздно ушёл к тому, кто умеет делать больно. Да и так почти… Хорошо, что обошлось! Мне нужно, чтобы любовь сплелась со страданиями, и чем сильнее, тем лучше! Ещё до того, как ты пришёл в сокровищницу и выпорол меня впервые, я иногда мечтал, чтобы ты подарил мне смерть. Знаешь, в бою, лицом к лицу со мной, ты бы сражался — разгорячённый, не владеющий собой… Гневный, такой прекрасный! Я представлял, будто ты нападаешь и убиваешь меня. И я почти всегда изливался, представляя это. Я сумасшедший, да?

— Хм, — Дхана Нанд ненадолго задумывается, потом медленно проговаривает, — эк тебя зацепило, прие… Если б знал, давно бы к тебе в комнату наведался! Но почему ты не пришёл и напрямую не признался, чего тебе нужно? Неужели не видел, насколько сильно я расположен к тебе?

— Я думал, это скорее ненависть. С обеих сторон. Кроме того, я опасался за такие признания лишиться головы, причём от руки палача — не от твоей, а такое жалкое мученичество меня бы не удовлетворило.

— Ну и попросил бы смерть от моей руки, объяснил бы, что тайно мечтаешь об этом, — его улыбка пробирает до костей, странная смесь ласки и зловещей угрозы только сильнее воспламеняет душу. — Я бы всё понял. И я, поверь, из тех, кто способен дать любую награду! Или ты лишь в темноте был смелым, а при свете дня боялся признаться, что кончаешь, думая о смерти от руки своего царя? — он обольстительно облизывает губы.

Низкий, вибрирующий стон вырывается из моего горла, и я ощущаю, как естество стремительно восстаёт, требуя внимания к себе.

— О, — слышу над ухом, — а я ведь даже не порол тебя! Оказывается, ты можешь возбуждаться всего от пары слов? Учту.

— Дхана, я…

— Сейчас помогу, не беспокойся, — горячо шепчет он, и я снова позволяю ему погрузить себя в сладкую негу.

***

Он сходил с ума, видя меня, закованного в золото, поэтому приказал выковать наручники, ошейник, цепи и кандалы из этого металла. Специально для меня, по моей мерке. Мастера изукрасили золотые пластины рубинами, не ведая, зачем. Причина была простой: по его словам, блеск рубинов удачно оттенял мою кожу.

«Ты желал моих богатств? Теперь я буду наказывать тебя исключительно в той сокровищнице, которую ты намеревался тайно опустошить. Ты будешь стоять на горе монет, в окружении бесценных статуй и открытых сундуков с драгоценностями. Твои оковы я прикажу сделать из золота, и только плеть будет из кожаных ремней, потому что я желаю наказывать тебя именно ею!»

Как я дрожал от предвкушения, когда он присылал после ужина очередное письмо-предупреждение о том, что в полночь приглашает играть! Сердце замирало, я желал испытывать это снова и снова… Хотел, чтобы он опять стал грозным, непреклонным, опасным, приставил лезвие к моей шее… Я хотел испытать тот жуткий и сладкий миг, когда боль сменится удовольствием.

Как скоро я стал первым просить его начать игру? О, это случилось впервые довольно скоро. Мы вместе придумали план — объявить Дхуму, Стхулу и Индре, что каждая их ошибка в выполнении царских заданий приведёт к моему наказанию. Дхана сдержал слово, данное мне — услаждать своë испорченное Сокровище плетью, поскольку без острой боли любовные утехи мне не милы. Кто ещё согласился бы терпеть такого безумца, как я?

— Дхана, пощади…

— Пощадить? С чего бы, если ты — вор и предатель?

Он не прекращает, потому что я не произношу заветного слова, о котором мы меж собой сговорились на случай, если боль станет невыносимой: «Перстень-цветок». Если слово не сказано, игра продолжается. Все иные мольбы о пощаде — пустое. Они — часть игры.

— Повелитель, простите, я больше не буду воровать!

— Правда?

Плеть взвивается и хлёстко опускается снова.

— Повелитель, я отдамся вам… Здесь. В любой позе. Только прекратите. Не наказывайте больше!

— Интересное предложение. Я подумаю, — за ответом следует новый удар.

Одной лишь плетью, не прикасаясь руками или губами, он способен довести меня до экстаза, но он всегда останавливается вовремя, чувствуя эту тонкую грань, когда я уже готов, но ещё не получил удовлетворения. Это стало нашей традицией — прежде, чем я получу награду, господин ждёт ласк. Ослабевает натяжение цепей, он неторопливо обнажается, и я, как в самый первый раз, покорно опускаюсь на колени, на золотые монеты и слитки, щедро рассыпанные по полу. Сгорая от желания, я склоняюсь, чтобы доставить наслаждение ему.

Зачем я прошу его быть грубым, наматывать пряди моих волос на кулак, причиняя мне боль? Унижать себя грязными словами, обращаться со мной так, словно я — вешья, купленная для мимолётных удовольствий за несколько медных пан? Почему мне так нравится быть униженным тем, кого люблю?

Но для меня это — наслаждение, и любимый охотно играет в игры, приятные мне. А потом будет опочивальня, шёлковые простыни, бальзам из трав, бережно нанесённый на горящие от ударов спину и ягодицы, кубок с молоком и мёдом, питающий и утоляющий жажду, и мне несомненно вернут сторицей ласки, подаренные здесь, когда я, удовлетворяя его, терпел и страдал от разрывающего желания.

Лишь единожды он напугал меня по-настоящему. Я оцепенел. Я не мог вымолвить ни слова. В ту ночь мой повелитель, безраздельный владелец моей души и тела, принёс в сокровищницу длинные иглы и показал их внезапно, когда игра была в самом разгаре, а я приблизился вплотную к заветной грани боли и наслаждения.

— Сегодня ты будешь наказан не только плетью, мой прекрасный предатель. Твой повелитель узнал о пользе иглоукалывания от лекарей из Чжунго, и я испробую этот новый способ исцеления хворей на тебе. Воткну в тебя все, а их здесь пятьдесят семь. Готовься, ибо я непреклонен!

«НЕТ!» — хотел закричать я, но мысли разом пропали, а из горла не исторглось ни звука. Меня сковал ужас, и я забыл, как надо останавливать затеянную мною же игру!

Мой повелитель не знал, что я способен вынести что угодно — удары, колотые раны, прижигания огнём, но не иглы. Бывает, сильный воин, умеющий в одиночку справиться с тигром, никогда не показывающий врагу спину, трепещет, увидев безобидного паука. Необъяснимый страх, который разуму не преодолеть. Игра впервые стала нешуточной пыткой, падением во мрак…

Я очнулся на его руках, когда он лил на меня прохладную воду и тёр мои виски, пытаясь привести в чувство.

— Что случилось? Я ведь даже не успел уколоть тебя, — удивлялся он, делая вид, будто совершенно спокоен, но голос его неуловимо дрожал.

— Дхана, иглы — плохая идея, — слабо прошептал я, наблюдая любимое лицо, всё ещё плывущее передо мной, словно в облаке тумана.

Я ждал, что он начнёт подтрунивать и насмехаться, я бы даже не обиделся на него за это, но он и краешком губ не улыбнулся.

— А где слово, останавливающее игру? Я его не слышал!

— Это потому, что я сразу вырубился, — признался я, и тогда он наконец рассмеялся — громко, с облегчением, а в уголке глаза блеснула и пропала единственная слеза, сказавшая мне гораздо больше о его истинных чувствах, чем все признания, сделанные в пылу страсти за долгие ночи, разделённые нами.

Больше он не приносил игл: ни золотых, ни серебряных, ни любых других. Нам хватало холодного клинка меча, контрастирующего с каплей масла из горящей лампады; шёлкового шнура, умело перехватывающего лингам в тот миг, когда пик наслаждения близок; сильного проникновения внутрь тела, когда руки скованы, и ноги в рубиново-золотых кандалах обездвижены тоже… Он лишь исполнял желанное мне, а я отдавал то, что готов отдать. Он никогда не просил ничего сверх моих желаний.

Так кто приказывал и кто подчинялся? Чьим повелителем — или рабом? — мой император являлся тогда и сейчас?

Я долгое время боялся поверить, что меня любят настолько сильно. Боялся осознать, какой прекрасной может быть любовь того, кого я едва не возненавидел. И я каждый раз клялся себе, что наберусь смелости и сегодня же скажу правду Индре, Стхулу, Дхуму. Но, увы, признаться даже им, способным принять меня любым, со всеми моими слабостями — сродни уколам тех пугающих игл. Язык отнимается, и я не говорю ни слова. Слишком боюсь потерять то ценное, что выиграл нежданно у судьбы. Ведь от такого подарка никак невозможно отказаться!

— Дхана, ещё…

Слова сами слетают с губ. Уединившись в сокровищнице с тем, кто мне дорог, запрокинув голову в экстазе, я жду, когда под кожей загорятся лампады. Ведь мой возлюбленный император — мастер зажигать огонь, погасить который никто не в силах, и даже моей воле это неподвластно.

03.03.2021г.

========== Глава 2. Истина открывается ==========

Внезапное продолжение, которое изначально не планировалось :) Автор очень надеется уложиться в две главы (но только Муза знает, сколько их будет)!

— Смотрите, что мне сегодня дал аматья Ракшас! — взмыленный Индраджалик вбежал на кухню, держа в руках небольшой свёрнутый пергамент. — Сказал внимательно прочесть, ознакомить вас, крепко запомнить прочитанное и никогда не забывать. Я взял. Тут совсем немного, но читаю я не слишком складно, к тому же медленно. Может, Стхул возьмётся? У него это лучше выходит.

— Отчего не взяться? — охотно согласился Стхулбхадра, отдыхавший на кухне в одиночестве после праведных дневных трудов. — Самрадж отужинал, до рассвета времени ещё много. Если царь и потребует фруктов или напитков, то служанки мигом принесут. Мои услуги сегодня больше не нужны. Могу хоть философские трактаты до утра читать.

— Так читай, — пробубнил Дхум сквозь набитый рот, — а мы послушаем.

Сегодня Дхум был, как никогда, доволен собой: все послания самраджа удалось доставить вовремя, а некоторые даже раньше срока, что спасло Чандрагупту от порки плетью, неминуемой в случае малейшей ошибки друга. Одно плохо: весь день забегавшемуся Дхумкету не удавалось перехватить и куска лепёшки. От голода у бедного юноши подвело живот, поэтому сейчас он насыщался, от души благодаря Стхула, догадавшегося оставить для него большой кусок сыра, пять роти и изрядную порцию молока.

Взяв пергаменты из рук Индры, Стхул прочистил горло и приступил к делу. Однако, чем дальше он читал странное послание, начертанное рукой аматьи, тем более испуганными становились его интонации:

— При похищении предмета стоимостью до одного пана взимается штраф сорок восемь пана. При стоимости до двух пана — низший вид штрафа сахаса*, при стоимости до четырёх пана — средний вид, при стоимости восемь пана — высший вид. Если похищается предмет стоимостью от десяти пана и выше, то за это следует казнь, — голос Стхула ненадолго пропал, но потом вернулся. Парень испуганно продолжил. — При похищении из государственной казны или амбара государя вещей стоимостью, равной одной четвёртой по сравнению с указанными выше, следуют те же наказания, но в двойном размере. За подстрекание грабителей следует казнь, сопряжённая с истязаниями, — Стхул нервно перевернул лист. — Пытку надлежит производить так, чтобы каждый раз был промежуток в один день. Для святотатцев, карманных воров и грабителей устанавливается наказание: при первом преступлении — отрезание переднего сустава указательного пальца или штраф в размере пятьдесят четыре пана; при втором преступлении — отрезание всего пальца или штраф в сто пана; при третьем — отрубание правой руки или штраф в четыреста пана. При четвёртом преступлении может быть назначена простая казнь или с истязаниями на усмотрение императора. Если кто-нибудь проникает в место, доступ к которому преграждён или же убегает, похитив через отверстие в стене что-нибудь сокрытое, — то ему следует перерезать сухожилия задней части ног или взимается штраф в двести пана, — растерянно закончил читать Стхулбхадра.

— Зачем аматья дал мне это? — Индраджалик испуганно воззрился на Дхумкету, который, кажется, подавился куском роти и теперь судорожно пытался протолкнуть лепёшку, жадно глотая молоко из кувшина.

Пергамент дрожал, ибо тряслась удерживающая его рука Стхулбхадры. Наконец, повар тихо вымолвил:

— Я знаю, зачем. Ракшас хочет, чтобы мы в точности узнали, как в Магадхе наказывают воров. А это означает, что первый советник в курсе случившегося. Самрадж сказал ему, и аматья теперь знает про нас и про сокровищницу.

— Удивительно, как это мы живы? — подал голос Дхумкету, проглотив лепёшку. — Мы же намеревались совершить похищение золота через отверстие. Значит, нам должны были перерезать сухожилия ног, а затем казнить, потому что сокровищ у царя в том тайнике наложено явно больше, чем на десять пан. Или сначала нас должны были истязать с промежутком в один день, а потом казнить? Передним суставом указательного пальца мы бы явно не отделались.

— Ага, — кивнул Индраджалик, не отводя взгляда от пергамента в руке Стхула. — Не отделались бы.

— Золотая голова статуи — раз, — начал вдруг считать Стхулбхадра, отложив просветительское послание аматьи в сторону и начиная загибать пальцы. — Алмаз из трона — два. Любимый конь Дхана Нанда — три. Пергамент из библиотеки — четыре. Сокровищница — пять, — повар поднял на своих друзей ошарашенный взгляд. — Удивительно даже не то, что живы мы. Намного удивительнее, что Чандра жив! Допустим, про голову статуи император до сих пор не понял, но про алмаз, коня, пергамент и сокровищницу он знает точно. Однако Чандру не тронул.

— Как это не тронул? Плетью охаживает почти ежедневно, предварительно заковав в цепи, — сумрачно напомнил Индра.

— Одно дело — наказания плетью, совсем другое — перерезание сухожилий, отрубание пальцев и казнь. С истязаниями или без них — уже не важно. Выходит… Мы все четверо очень дёшево отделались? — вспыхнула в голове повара весьма запоздалая, но довольно здравая мысль.

Индра и Дхум всерьёз задумались над неразрешимой загадкой. Они долго размышляли, но, так и не придя ни к каким выводам, сдались.

— Наверное, император решил гнобить Чандру медленно, считая, что так удовольствия будет больше, — предположил Индраджалик. — Дхум, кстати, пару дней назад говорил именно об этом.

— А нас? — задал новый вопрос Стхул. — Гнобят ли нас?

— Конечно! — Дхум тщательно вытер рот после обильной, вкусной еды. — Заставляют быть виноватыми в каждом наказании друга. Это ли не пытка?

— Я вот знаете, о чём подумал, прочитав это, — Стхул печальным кивком указал на пергамент. — Ачарья ведь знал, чем всё может закончиться, когда посылал Чандру в сокровищницу.

— Да, знал, — согласился Индра. — Ачарье отлично известны законы Магадхи и других государств. Про все эти отрубания пальцев и прочее он не мог не быть осведомлён.

— Нами он всегда жертвовал. Я это понял, получив от него отравленную ягоду, — горько проговорил Стхул. — Мы для него — просто пешки. Но неужели ему не жаль было Чандру? Он ведь его лучший ученик! По крайней мере, сам ачарья так говорил. Обещал беречь его. Я только потому за ним и пошёл: думал, он сделает Чандру богатым, свободным, счастливым.

— И мы так думали, — произнёс Индра.

— Ага, — вздохнул Дхумкету.

— Так стал ли Чандра свободным и счастливым после попытки ограбления сокровищницы?

Друзья молчали, опустив головы и впервые, казалось, начав размышлять над тем, о чём никогда прежде предпочитали не думать.

— Ачарье было наплевать на нас, — заговорил Стхулбхадра снова, — но, выходит, на Чандру тоже? И все его речи о том, что он сделает нас министрами при сильном, справедливом царе, которым непременно станет Чандрагупта — это просто сказки, чтобы мы не сомневались в нём и поступали, как он скажет? Он купил нашу преданность сказками о будущем. А мы развесили уши, причём Чандра всё это время рисковал больше всех. Получается, ачарью не заботила ни наша судьба, ни жизнь Чандры? Если бы нас вдруг казнили, он бы нашёл себе других?

Индраджалик отвернулся. Дхум нервно перебирал складки уттарьи.

— Он говорил, что самрадж — демон во плоти, но Дхана Нанд после четырёх краж подряд не тронул ни единой части тела нашего друга! — голос Стхула задрожал и сорвался. — Даже ачарью сослал на рудники, но не казнил. Так он действительно демон? И какого демона по глупости своей, заслушавшись его речами, добровольно поддерживали мы? Разве можно кого-то топить, держать в оковах, истязать чьё-то тело, говоря при этом, будто желаешь своей жертве блага?

— Знаешь, друг, — Индра положил ладонь на плечо Стхула, — так мы можем зайти очень далеко в своих предположениях и вопросах. Ачарья делал то, что считал правильным. И мы знали, что рискуем! Не обязательно читать пергамент, написанный Ракшасом, чтобы осознать это.

— Но у меня только теперь словно глаза открылись, когда я прочёл! И я вижу одно: ачарья обещал моему лучшему другу великое благо, но на самом деле едва не стал причиной смерти Чандры. Он говорил, что любит его, как Кришна Арджуну, но при этом дважды едва не утопил. Сначала в реке, потом в своей ванной, а мы, трое дураков, помогали и не вмешивались! Ещё и камушком сверху привалили для надёжности, чтоб опыт прошёл чисто! Если быть честными, то наш друг тогда выжил чудом. Я говорил с Бхайравом в те дни. Незадолго до истории с сокровищницей он рассказывал, что однажды Чандра ночевал в полном одиночестве крепко привязанным к дереву в том месте леса, где водится множество змей, а ачарья… молился о его здоровье. И это забота?

— Стхул, — начал Индра, но товарищ снова его перебил.

— Нет, я договорю! Подумай сам, разве это не странно, что тот самый царь, которого ачарья называл ужасным тираном, позволил Чандре жить, не заклеймил его позором за воровство, не покалечил, хотя после каждого проступка, судя по тому, что я прочёл в пергаменте аматьи, мог по кускам рубить его руку, а потом и вовсе казнить?

— Он мог его казнить уже после кражи алмаза из тронного зала, — вздохнул Дхум. — Тот алмаз явно больше, чем на десять пан, тянул!

— Тем не менее, самрадж действительно не мягок, а очень суров к преступникам, — продолжал рассуждать Стхул. — Наш Чандра единственный, кто сумел избежать кары. Прочих воров самрадж не щадит, убивая за куда меньшие грехи. Знаете, тут многое не сходится! Ачарья говорил, будто любит Чандру, но на деле, как вижу, не любил, а самрадж всегда вёл себя так, словно ненавидит Чандру, желает измываться, но на деле, судя по поступкам… Любит, что ли? — поразился юный повар своему неожиданному выводу и тут же рассмеялся. — Нет, ерунда какая-то. Не может быть.

Дхум и Индра поддержали Стхула напряжённым смехом.

— Ерунда, — махнул рукой Индра. — Полная чушь.

— Ты слишком много думаешь, вот и выдумал невесть что! — поддержал Индру Дхум.

— Самрадж и я любим друг друга. Стхул верно догадался.

Обомлев, трое друзей воззрились на дверной проём и в полутьме кухни узрели Чандрагупту. Очевидно, юноша незаметно вошёл, пока они беседовали. Телохранитель царевны Нандов стоял в дверях и улыбался тихой, светлой улыбкой, глядя на товарищей.

— Я давно хотел сказать правду, но всё не мог набраться смелости. Однако больше молчать я не хочу, да это было бы нечестно по отношению к вам. Я до сих пор жив, и вы все целы лишь по той причине, что самрадж и я с недавних пор — тайные возлюбленные. Придирки к вашей работе и мои наказания плетью — это одна видимость, просто для отвода глаз, чтоб никто не догадался.

Окончание фразы потонуло в страшном звоне и грохоте. Падающий без чувств Стхулбхадра задел стол с серебряной посудой, и тот опрокинулся. Цвет лица Индры и Дхума больше напоминал свежесобранный хлопок, но ребята старались держаться.

— Чандра, что ты сказал? — не обращая внимания на лежащего в обмороке несчастного повара, сипло спросил Индра. — Наверное, у меня что-то со слухом, либо я сошёл с ума. Повтори, пожалуйста.

— У нас с самраджем Дхана Нандом начались близкие отношения с той самой ночи, когда он впервые выпорол меня в сокровищнице вместо того, чтобы убить, — чётко и внятно произнёс Чандра, правда, говорил он негромко, опасаясь, что его голос может достичь ушей любопытных слуг, если те вдруг решат пройти мимо кухни в столь поздний час. — И я хочу вам сказать, друзья, что ничуть не жалею. Наоборот, впервые за долгие годы я счастлив. Самрадж — самый нежный, заботливый и прекрасный человек на све…

Посинев, словно шея впитавшего в себя калакут Шивы, Индра сполз по стене и улёгся на бесчувственного Стхула. Дхум с изжелта-серым лицом неподвижно стоял на месте с вытаращенными глазами, в которых не читалось и проблеска осознания, и шатался из стороны в сторону, будто сухой лист, колеблемый ветром.

— Не падай! Хоть ты не падай, будь мужественным кшатрием, а не слабым вайшьей! — Чандра бросился к другу и подхватил его чуть раньше, чем сомлевший Дхум пристроился на лежащего внизу Индру. — И что мне теперь с этой троицей делать? — со вздохом спросил у себя Чандрагупта. — Вроде, говорят, водой побрызгать надо? Да, наверное, это должно помочь.

И Чандрагупта стал озираться по сторонам в поисках наполненного кувшина.

Комментарий к Глава 2. Истина открывается

* Первый штраф сахаса — от 48 до 96 пан, средний — от 200 до 500 пан, высший — от 500 до 1000 пан.

========== Глава 3. Меньшее из зол ==========

Холодная вода действительно помогла. Уже через несколько мгновений все трое утративших сознание начали медленно подниматься на ноги. Стхул, потирая ушибленную голову, принялся второй рукой переворачивать опрокинутый стол. Дхум и Индра молча помогали ему. Чандра стоял на месте, обмерев и боясь вымолвить ещё хоть слово.

— Что случилось, господин? — две юные девочки-служанки лет десяти и двенадцати появились в дверном проёме, удивлённо оглядывая кухню, на которой, казалось, произошло жуткое побоище. — Здесь были воры? Враги?

— Никого, кроме нас, — слабо простонал Стхул. — Бхуты шалят. Стол вот перевернули. Бхутов мы уже прогнали. Идите спать, сами приберёмся.

Девочки ушли, крича кому-то из проснувшихся от шума взрослых, что опасности нет и всё в порядке. Слабо постанывая, Стхул уселся возле стола, подперев ладонью пострадавшую часть головы. Индра и Дхум мялись, не зная, куда девать глаза и руки. Чандра тоже чувствовал себя неловко, однако усилием воли он превозмог себя.

— Ребята, — прошептал он едва слышно, — вы теперь будете меня бояться или ненавидеть? Или то и другое?

Все трое вздрогнули и растерянно посмотрели на него. Лица у всех были бледные, словно некрашеное полотно.

— Ты это, — неуверенно начал Дхум, — мог бы и раньше предупредить. Мы ж извелись вконец! Думали, самрадж скоро забьёт тебя до смерти. Думали, ты мучаешься страшно, терпишь из последних сил.

— Ага, и, главное, будто всё это происходит из-за нас, — уныло добавил Индра. — А вы там, оказывается, в любовь играли? — вдруг Индраджалика посетила новая мысль. — Погоди, но ведь рубцы на твоей спине были отнюдь не нарисованными кумкумом, киноварью или чужой кровью. И следы от наручников тоже не поддельные. Самрадж наказывает тебя по-настоящему! Он тебя плетью лупит почём зря!

— Да, и это здорово. Только от его рук удары могут быть такими приятными, — вдохновенно признался Чандра, не заметив, как дёрнулись от ужаса трое его друзей. — А потом в опочивальне он залечивает мои раны снадобьями. Ничто не сравнится с этими ощущениями: быть сначала выпоротым его рукой, а потом пить молоко с корицей и мёдом из золотого кубка, лёжа с ним рядом и слушая те чудесные слова, которые он говорит. Это и есть истинное блаженство!

Стхул неожиданно зарыдал, упав лицом в поднятые с пола серебряные тарелки и громко всхлипывая:

— О, мой Чандра! Лучше бы я умер возле сокровищницы в ту ночь! Этот ужасный тиран осквернил тебя и изменил твою суть! Он превратил тебя в женщину.

— Да нет вроде, — Чандра на всякий случай ощупал свои бёдра, промежность и грудь. — Это по-прежнему я. Всё моё осталось при мне.

Покосившись на рыдающего Стхула, Индра вдруг оживился, на его щёки вернулся румянец. Шагнув ближе к Чандрагупте, он склонился к его уху и шёпотом спросил:

— Правда, что в первый раз очень больно? — и добавил тише. — Я не плётку имею в виду.

Теперь настала очередь Чандры залиться румянцем.

— Попробуй с кем-нибудь, если интересуешься, — так же тихо ответил он Индре.

Дхум всё ещё выглядел деревянной статуей, безуспешно пытающейся ожить.

— Не понимаю, — наконец, тяжело выдавил он. — Как двое мужчин могут любить друг друга? Даже отношения двух женщин понять могу. Но мужчины?!

— Считай нас сумасшедшими, — весело отозвался Чандра. — Имеешь полное право.

— От самраджа всегда любой причуды ждать было можно, но ты… — Дхум почесал затылок и как-то по-новому взглянул на Чандру. — Ты ж вроде на мужчин не западал раньше? На нас троих — точно нет.

— На вас — нет, а на него — да. Дхум, пойми, когда-нибудь из многих девушек Магадхи ты выберешь всего одну. На других даже не взглянешь, как бы они ни были хороши! Ну так и я выбрал одного, и мой выбор уже не изменится.

— Поверить не могу, — Дхум встряхнул головой. — Будто я во сне и никак не получается проснуться.

— Но ведь если самрадж узнает, кто ты, — приподняв мокрое от слёз лицо, прорыдал Стхул, — тебе конец! Никакая любовь не спасёт твою жизнь. Он убьёт тебя.

— Он уже знает всё обо мне, — спокойно ответил Чандра.

— Знает?! — хором воскликнули все трое.

— Да, когда мы стали близки, я не смог молчать, признался, что я — сын Муры и Чандравардана. А ещё в том, что голову статуи именно я украл. Было так же страшно, как сейчас сознаться вам. Нет, пожалуй, даже страшнее, но я всё-таки сделал это. А Дхана не рассердился, просто ответил: «Главное, что ты со мной, остальное не важно».

— Он называет злобного тирана Магадхи по имени! Это конец, — снова потонул в слезах отчаяния Стхул.

— А ещё Дхана недавно сказал, что обязательно восстановит мои земли, чтобы я смог править там, — Чандрагупта продолжал медленно добивать Стхула. — Обещал дать золота на ремонт крепости и подарить две деревни на окраине — те самые, которые так часто страдали от набегов пиппаливанских кшатриев в прежние годы. Только сказал, что если я буду обижать жителей тех деревень вместо того, чтоб заботиться о них и способствовать их процветанию, накладёт мне по спине бамбуковыми палками и уже не в порядке игры, а в порядке воспитания, отберёт назад отремонтированную крепость, а меня превратит в шудру позорного и не видать мне больше никакой взаимности. Но я ж не глупец! Я буду стараться заботиться о тех людях.

— Похоже, самрадж, правда, тебя любит, — сделал вывод Индра. — Зная, что ты — сын его покойного врага и вор, четырежды обокравший его, он не отрёкся от тебя. Да ещё и такие щедрые подарки обещал! Но как же тяжело принять это… Правда, Чандра. Нам очень трудно осознать, что этот изверг, мучивший нас, тот, кого мы так долго считали врагом, оказался самым близким тебе человеком и теперь он для тебя, словно… словно…

— Муж? — смело закончил фразу Чандра.

— Э-мм… Да, — Индра покраснел.

Стхул провыл нечто нечленораздельное и хлюпнул носом.

— Я сам не знаю, почему это произошло, — доверительно промолвил Чандра. Камень, столь долго лежавший на сердце, казавшийся огромным и неподъёмным, наконец, упал и растворился, словно крошечный кристаллик соли в воде. — Я никогда не думал, что буду рядом именно с ним, но теперь, когда это случилось, не хочу ничего иного. Можете ненавидеть меня. Можете не понимать, ибо и я сам себя не понимаю! Но он мне нужен. Раньше я вполне мог жить без него, но теперь, если он отвергнет меня, или мы будем по иной причине разлучены, я умру от горя. Он стал частью моего тела и второй половиной моего сердца. Вот так-то. Можете смеяться или проклинать, я приму всё!

Возникла пауза, но общее молчание продлилось недолго. За это время Дхум отмер окончательно, а Стхул перестал рыдать и вытер слёзы.

— Ладно, ты его любишь, это мы поняли, — дрожащим голосом проговорил Стхулбхадра. — И, наверное, когда-нибудь мне это всёперестанет казаться ужасным кошмаром, от которого я, как Дхум, не могу проснуться. И всё-таки, не возьму я в толк: при чём здесь наказание? Как порка помогает хранить вашу страшную, как Патала, тайну? Зачем вообще нужна плеть и оковы в любовной истории?

Чандра стоял, покусывая губы и судорожно обдумывая, как бы поделикатнее ответить другу. Всё испортил не в меру догадливый Индраджалик.

— Это же так просто! У кого-то лингам поднимается и твердеет, когда он видит купающуюся дэви с обнажённой грудью, у кого-то — от лицезрения обнажённой шеи или щиколотки. Кому-то надо прикоснуться к телу красавицы, чтобы испытать вожделение, кому-то — просто увидеть красивый портрет. А Чандре надо, чтоб его нещадно пороли и чтобы это непременно делал самрадж. И у царя, видно, те же трудности. Любовь без предварительной порки чьих-то смуглых ягодиц ему не сладка. Я угадал? — лукаво улыбаясь, спросил Индра.

— Ну, в целом… Да, — сдался Чандра, не придумав более деликатного объяснения.

Стхул снова упал лицом в ближайшую тарелку, но на сей раз рыданий и причитаний не послышалось. Он лишь невнятно пробубнил:

— Дайте спокойно полежать. Надо обдумать всё это, пока голова не закипела, как котёл с кхиром.

— А я уже обдумал, — Индра весело посмотрел на Чандрагупту. — Если любовь самраджа спасла нам жизнь, стало быть, она во благо! Или вы, друзья, не согласны?

Дхум широко улыбнулся и дружески похлопал Чандру по плечу.

— Полностью согласен. И, в конце концов, для меня главное, чтобы Чандра был счастлив. Если самрадж будет заботиться о нём, и им обоим от этого всего хорошо, то… Кто мы такие, чтобы осуждать?

— Но он же… Он же ДХАНА НАНД! — воздел руки к потолку Стхул.

— По-твоему, было бы лучше, если бы наш друг влюбился в аматью Ракшаса, в Чанакью или в Бхадрасала? — сухо спросил Индра. — Или в тебя?

— Упаси Вишну! — едва не заорал Стхул, но вовремя опомнился, вспомнив, что перевалило уже далеко за полночь, и зажал себе рот обеими ладонями.

— То-то же, — усмехнулся Индра. — Самрадж — это наилучший вариант, как ни крути. Так что хватит страдать. Кстати, что-то есть захотелось. Налепи-ка нам несколько десятков ладду. Еда утешает и умиротворяет, а сейчас нам всем следует получить душевное спокойствие.

— Это верно, — и, поднявшись с места, Стхул подвязал передник и отправился на поиски мёда, гхи, сока сахарного тростника и нутовой муки.

«Осталось поговорить с мамой, чтобы устранить непонимание, возникшее между нами, — думал Чандра, глядя, как Стхул хлопочет, готовя лакомство. — Я не могу продолжать лгать ей, сказав правду остальным. Интересно, как эту новость воспримет она? Сможет ли простить? Но — не сегодня, ибо я устал…»

И он вздохнул, решив отложить признание матери ещё на один день.

========== Глава 4. Матушка, успокойтесь! ==========

Я вовсе не солгал друзьям, стремясь выставить Дхану в лучшем свете. Он действительно обещал восстановить разрушенный Пиппаливан. Это случилось, когда я однажды ночью отдыхал рядом с ним, стараясь удобнее устроиться на наименее пострадавшем от наших игр боку. Исхлёстанная спина всё ещё саднила, но охлаждающее снадобье понемногу начинало действовать, и боль постепенно стихала. Дхана лежал вполоборота ко мне, подперев голову рукой, и с нежной полуулыбкой любовался мною. Внезапно вид его стал мрачным. Я мгновенно уловил эту перемену.

— Что с тобой? — взволновался я. — Сегодня я не дал тебе достаточно того, о чём ты мечтал?

Если бы кто-то сказал мне всего одну луну тому назад, что я стану переживать, хорошо ли ублажил императора Магадхи, я бы плюнул наглецу, осмелившемуся заявить такое, в его мерзкую рожу, а потом изрядно помял рёбра. Но вот пришёл день, и мне действительно важно знать, что мой Дхана полностью удовлетворён.

Пока мы играем друг с другом, время и судьба играют с нами, и подчас шутки высших сил полны сарказма. Нет, я на судьбу не обижен. Только вот не знаю, как матери рассказать…

— Ты дал мне всё и даже больше, но дело в другом, — заговорил Дхана. — Я вдруг подумал: смог бы я сейчас напасть на Пиппаливан и быть безжалостным к Чандравардану и его людям? И честно сам себе отвечаю: нет, не смог бы. Случись это всё сейчас, я бы позволил тем кшатриям и дальше творить неправедное и глядел бы на происходящее сквозь пальцы. А это плохо, Чандра! Это никуда не годится. Если царь начинает ставить личные чувства превыше блага страны, царю и стране — конец. Ты — моё слабое место, — он вздохнул. — И этим слабым местом может воспользоваться кто угодно, поэтому нам нельзя, чтобы о нашей близости пошли слухи дальше этой опочивальни.

— Я собираюсь сказать друзьям, — сознался я. — Но они — могила.

— Уверен? — он посмотрел на меня с тревогой.

— Мы как братья, — заверил я. — Всю жизнь вместе.

— Эти «братья» некогда сдали тебя Чанакье, сам признавался, — новый тяжкий вздох. — Жалели, плакали о тебе, с ладони кормили и поили, но продолжали сквозь рыдания и вздохи сожаления смотреть на то, как ты, связанный верёвками, в лесу меж деревьев стоял и в подвале у ачарьи под потолком висел в одних дхоти! Ледяной водой поливали, чтоб не только тело мёрзло, но чтоб и разум помутился. Хороша братская любовь! Это настоящее предательство. Я б своих братьев за такое налысо обрил и в темницу упёк. И как ты можешь быть уверен, что завтра они не сдадут тебя другому ачарье?

— Не сдадут. Я их не виню. Чанакья хитростью заманил их к себе в ученики. Они думали, будто творят благо для всех, включая меня. Чанакья умеет убеждать.

— А однажды другой, поумнее Чанакьи, тоже их обманет? И они поддадутся? Ох, Чандра, не говорил бы ты им ничего! Для меня Дурдхара, советник Картикея и няня Дайма — самые близкие люди, однако никто из них не узнает, ибо я понимаю: чем больше знающих, тем больше вероятность для нашей тайны стать общественным достоянием. А ты ведь собираешься стать царём Пиппаливана! Не дело это, когда царь одного государства является возлюбленным другого царя.

— Но как же сделать, чтобы всем было хорошо? — задумался я.

— Хорошо всем было бы в одном случае: если бы в тот год, когда я собрался брать крепость, тебе бы исполнилось двенадцать*, и ты бы являлся дэви. Думаю, в таком случае я бы вместо войны заключил брачный союз, и Пиппаливан стал бы одной из провинций Магадхи с сохранением независимого правления, но в то же время находился бы под моей защитой. Разумеется, я бы не тронул тебя до тех пор, пока ты не повзрослела бы достаточно, чтобы исполнять обязанности супруги, и, конечно, ни в коем случае не принудил бы к рождению детей в столь нежном возрасте. Ты подружилась бы с Дурдхарой, росла бы с ней рядом. Никто не осудил бы нас. Но что об этом говорить? Я рад и тому, что сейчас ты со мной и в безопасности. Никто тебя не свяжет, не обольёт водой, не напустит ядовитых змей к твоим ногам. Кроме меня, конечно, — голос его стал шутливым. — Но я это всё сделаю лишь по твоей просьбе, если захочешь пощекотать себе нервы. Любого хищника из леса притащу, только скажи! С «очень опасным тигром» мы славно побаловались тогда, да? Помнишь самое первое омовение в моих покоях? — и он игриво подмигнул.

Сердце от его слов зашлось в груди так, что дышать стало тяжело, а всё тело окутало тёплой волной. Чувства казались непривычными, но неописуемо приятными.

— С другой стороны, твои родители гордые, — продолжал Дхана. — Есть вероятность, что они отвергли бы моё предложение. Но тогда я бы устроил показательную войну без особых жертв с единственной целью — выкрасть тебя и жениться.

— Не спросив моего согласия? — притворно ужаснулся я, в глубине души очень довольный сказанным.

— Неужели Чандра-дэви отказалась бы? — он широко улыбался.

Я почувствовал, как щёки начинают пылать, словно самрадж снова влепил мне порцию сладчайших пощёчин, как в тот день, когда я без разрешения уехал кататься на Туфане. Если бы Туфан не погиб, я бы не вспоминал тот день с болью, ибо пощёчины самраджа меня вполне удовлетворили.

— Скажешь тоже, — смущение овладело мной, а сердце продолжало колотиться быстро, сильно. — Конечно, согласился бы. Я и в мужском теле, сам видишь, на всё согласен.

— То-то же, — довольным тоном ответил Дхана, а потом снова помрачнел. — Смерть твоего отца теперь никогда не даст мне покоя. И я осознаю, что ничем не смогу загладить вину. Всё, что я могу сказать в своё оправдание: тогда Чандравардан был моим врагом, и я обращался с ним, как с врагом. Я не ведал, какие чувства вспыхнут в моём сердце спустя четырнадцать лет к его сыну.

Сам не знаю почему, я внезапно схватил его руку и прижал к губам. Дхана потерянно посмотрел на меня и вдруг напрямую спросил.

— Кого ты видишь во мне: убийцу или… человека? Если бы я не удовлетворял потребности твоего тела, ты покинул бы меня?

— Нет! — это вырвалось само собой, прежде чем я позволил себе выразить мысль спокойнее. — Раньше — да, но не теперь, Дхана. Потребности моего тела ты удовлетворил той ночью в сокровищнице. Тогда мне другого и не надо было, но сейчас… Я скучаю до смерти, когда на рассвете мы расходимся по разным покоям, чтобы выполнять свои обязанности, и я тут же с нетерпением начинаю ждать сумерек, желая снова увидеть тебя! И вовсе не потому, что ты, чередуя ласки и наказания, заставишь меня трепетать, пылать и изливаться. Мне нравится находиться рядом, слушать твой голос, держать тебя за руку. Вот как в данный миг… Хочется знать, что и тебе хорошо от моих прикосновений. Я не желаю никогда больше огорчать тебя, но я прежде никогда не любил, поэтому боюсь ошибиться и принять за любовь что-то иное.

— Ты ни в чём не ошибаешься, Сокровище, — ответил он, глядя так проникновенно, что его взгляд сейчас я бы сравнил лишь с целительным бальзамом. — Мы оба пойманы любовью, от которой пытались убежать. Но спрятаться не выйдет. Если ты согласен принять от меня в подарок восстановленные земли Пиппаливана и те деревни, на имущество которых в прошлом покушались твои предки, я дам тебе всё перечисленное. Только, — голос его стал нарочито суровым, — если начнёшь обижать жителей, а не способствовать их процветанию, я измочалю бамбуковые палки о твою спину! И, поверь, если начну тебя наказывать в воспитательных целях, а не ради услады, тебе это совсем не понравится.

— Неужели ты думаешь, я стану обижать невинных людей?

— Кто тебя знает, — он потрогал свой подбородок, заросший щетиной, о которую мне так нравилось иногда тереться щекой. — Пиппаливанцы раньше любили устраивать засады в лесу. Вайшьи из поселений на окраине часто лишались содержимого телег, не довезя товар до Паталипутры. Хотя теперь, разобравшись что к чему, я могу понять, почему они так поступали. Пиппаливан зажат на очень маленьком клочке земли между Косалой, Магадхой и землями киратов. Вокруг — густые непроходимые джунгли, в которых тяжело охотиться, трудно добывать фрукты, практически невозможно разводить домашний скот и выращивать зерно. Из-за малого количества воинов твои предки не могли воевать с соседями, чтобы завоевать больше земель, ибо рисковали быть полностью перебитыми. На принадлежащей им скромной территории они выстроили крепость, окружили её хитрыми ловушками и только так сумели выжить. Если бы они вели себя иначе, их давно захватили бы кираты. Так они существовали, добывая шкуры животных, рыбу из реки Кали-Гандак до тех пор, пока их численность оставалась относительно постоянной, но, как я понял со слов отца, в какой-то момент население резко возросло. Возможно, в некий благоприятный год женщины Пиппаливана родили много детей, и потребовалось больше пропитания и одежды. Но откуда взять больше еды, если в джунглях невозможно возделывать землю? Кшатриям Пиппаливана ничего не оставалось, как нападать на обозы вайшьев, едущих в Паталипутру, в Нигали-Сагар, в Шравасти. Эти разбойные вылазки стали доставлять нам много беспокойства. И сначала моему отцу, а потом и мне пришлось принять ответные меры.

— А вы не пытались договориться?

Я не мог не спросить. История с давним захватом и разрушением земель, принадлежащих моей семье, бесспорно, причиняла боль, хоть я и старался не думать об этом.

— Если бы это было возможно! — Дхана невесело усмехнулся. — Махападма пытался вести переговоры, но он не считал нужным идти на уступки. Само собой, его послания отвергли. Его даже не впустили в крепость. Именно поэтому я и пошёл на хитрость: начал переговоры с очень ценного подарка, чтобы иметь возможность хоть ненадолго войти на их территорию и осмотреться. Во время переговоров, когда они впустили меня, я мельком увидел на галерее тебя рядом с Мурой…

Почему-то захотелось сжаться в комок и зарыться под покрывало. Я так боялся услышать, что он узрел во мне тогда исключительно сына врага, и я вызвал у него отторжение и неприязнь. Но всё оказалось не так! Рука Дханы легла сверху на мои волосы.

— Тебе было всего четыре. Я смотрел и думал: «Однажды этот мальчик вырастет и станет воином. Но чему посвятит свою жизнь? Тоже начнёт грабить чужое имущество?» Я намеревался забрать тебя оттуда и воспитать, как одного из воинов Магадхи, чтобы само понятие «взять чужое» стало тебе несвойственно, однако я осознавал, насколько невозможно моё желание. Кроме того, я предчувствовал: договориться с твоим отцом не получится, будет битва, а те, кому во время боя удастся сбежать из крепости, пополнят ряды дасью. Всё именно так и случилось. Подарок мой забрали, меня с почестями выпроводили, а ворота захлопнули. Но, находясь внутри крепости, я уже понял, как можно войти снова. Слабые места есть везде, даже в неприступных строениях, главное быть внимательным и заметить их, а потом придумать план. Мои воины, действуя по моим указаниям, пробили брешь в одной из стен с пошатнувшейся кладкой и вошли. Было раннее утро. Да, я навязал радже Чандравардану битву в неурочный час, но у меня не осталось выбора. Клянусь, я не собирался причинять вреда женщинам и детям, а искал битвы лишь с равными себе. Твоего отца я взял в плен и привёз в Магадху невредимым вместе с твоей матерью. Я предполагал, Махападма сам решит, что с ними дальше делать, но в сабхе раджа Чандравардан оскорбил меня, назвав никчёмным шудрой и зарвавшимся сосунком. Я не мог стерпеть оскорбления и вызвал его на поединок. Что бы тебе ни говорили о нашей битве, я выиграл честно. Твой отец погиб как истинный кшатрий — с мечом в руках, не склонив головы, поэтому его душа сейчас, несомненно, пребывает в Дэвалоке. После боя я расспрашивал своих воинов о тебе, но мне передали сообщение, будто ты погиб где-то в лесу вместе с генералом Матсальдевом, пытавшимся тайно вывести тебя из крепости. Как я сожалею, что не проверил сразу, правда ли это! Всё могло сложиться иначе, если бы мои слуги тогда искали лучше и нашли тебя.

— Нет, — ответил я, не отстраняясь и позволяя ему ласкать мои волосы, — ничего не сложилось бы, даже не думай. Если бы ты бы забрал меня и воспитал здесь, я бы не разлучился с матерью, но с раннего детства знал бы: я — чудом выживший царевич, чьего отца ты убил. Годы, проведённые в доме Лубдхака, не были наполнены ненавистью к тебе. Я не впитал злость с молоком матери. Случись такое, избавиться от желания отомстить было бы стократ труднее. Поверь, если бы меня воспитали в ненависти, а именно это и произошло бы, живи я здесь с четырёх лет, я бы обеими руками ухватился за Чанакью, едва он появился бы возле меня. И никакие обстоятельства или чувства, даже если бы они возникли, не заставили бы меня свернуть с избранного пути! Я бы даже не имел возможности ни разу взглянуть на тебя как на человека, а не как на беспощадного тирана. Я бы всегда думал, что ты — бессердечный убийца, не способный любить.

— Тогда ты прав, — согласился вдруг Дхана. — Нечего сожалеть! Но что скажешь на моё предложение о восстановлении твоих земель и их расширении? Я отпущу выживших пиппаливанцев с рудников, объявив о помиловании. Две ближайшие к границе Пиппаливана деревни окажутся в твоём распоряжении, но с условием, что живущие в крепости будут доставлять жителям деревень целебные растения и шкуры зверей из джунглей, а взамен вы получите хлопковую и льняную ткань, зерно и молоко. Не воровство, а выгодный обмен. Как ты отнесёшься к такому предложению?

Возможно ли было отказаться от щедрого подарка? Разумеется, я согласился.

***

Матушку свою я застал на привычном месте в привычной позе. Она жгла лампады перед висящими в нише доспехами и мечом моего покойного отца и молилась Господу Вишну, перемежая молитвы пожеланиями страшной смерти злейшему врагу — императору Дхана Нанду.

Я дождался небольшого промежутка между фразой восхваления Господу и новым проклятием в адрес царя и тихонько кашлянул, привлекая внимание. Матушка обернулась и расцвела благостной улыбкой, которая вскоре увяла, и лицо её приняло обычное скорбное выражение с оттенком едва сдерживаемого гнева.

— Ты в последнее время что-то чересчур тих и спокоен, сын! — выпалила она вдруг, не дожидаясь, пока я скажу о цели своего прихода. — Да, знаю, изверг измывается над тобой почти каждый день, наказывая за малейшую провинность, но не кажется ли тебе, что пора отбросить показную покорность, забыть о неудаче и придумать план, как вызволить ачарью, Шаткара и Бхайрава с рудников?

Удивительно! Матушка впервые после неудавшегося ограбления сокровищницы задала вопрос, который больше всего её беспокоил всегда: когда же состоится страшная месть, уготованная в её мыслях тирану ещё четырнадцать лет назад? Однако я принёс иные новости и молчать не собирался.

— Самрадж собирается восстановить Пиппаливан, вернуть с рудников наших подданных, даровав им прощение, а ещё он жалует нам две деревни, чьи жители некогда страдали от «сбора незаконных податей» с стороны Пиппаливана. Ты мне не рассказывала, почему Магадха и Пиппаливан враждовали. Наверное, просто не успела, а самрадж поведал, — не сумел я удержаться от некоторой язвительности. — Мне теперь сложно винить императора. Как вижу, у него имелись причины не любить нас. Кстати, самрадж также понимает, что и у нас имелись причины опустошать телеги торговцев. Мы это делали от бедности и отчаяния, не видя другого пути накормить женщин и детей, ибо джунгли не давали достаточного пропитания, а зерно выращивать или пасти скот на каменистых скалах и в непроходимых зарослях невозможно. Исходя из всего этого, самрадж готов отдать нам две деревни, но с условием, что между нами и их жителями будет происходить равноценный обмен. Мы будем ловить для них диких животных и собирать целебные растения, а они за это будут давать нам молоко, зерно и ткани.

Руки матушки затряслись, и жёлтые цветочные лепестки, приготовленные для поклонения Вишну, вперемешку с пряно пахнущими листочками туласи просыпались на пол.

— Он это сказал тебе? — глаза её стали вдруг растерянными, словно у Парвати, застрявшей между обликом Кали и Гаури и не знающей, в кого именно следует сейчас перевоплощаться.

— Да, это его предложение. Я согласился. А что скажешь ты?

Вот теперь её лицо изменилось вполне определённым образом. Брови сошлись над переносицей, а во взгляде засверкали молнии. Всё-таки Кали. Да поможет мне Махадэв!

— Как ты мог согласиться на подачку? — рассвирепела матушка. — Как ты мог взять хоть что-то от убийцы твоего отца? Да пусть он хоть осыпал бы тебя золотом с головы до пят! И речи не может идти о прощении. Разве я не воспитывала в тебе с младенчества гордость кшатрия?

— Может, и воспитывала, но лишь до четырёх лет, а в последующие четырнадцать Лубдхак воспитал во мне умение отличать удачные сделки от неудачных. И в данном случае сделка удачная.

— Но ты не торговец! — возвысила голос матушка. — А кшатрии не заключают сделок. Они убивают врагов!

Я понял, что первый путь завёл меня в тупик, и изменил стратегию.

— Ладно, ясно. Тебе это претит. Но скажи, — начал я подбираться к главной новости, ради которой пришёл, с другой стороны. — Если бы, предположим, я родился девочкой, а Дхана Нанд до начала сражения в Пиппаливане посватался ко мне, вы с отцом отдали бы меня ему? Или гордость кшатриев стала бы препятствием для принятия такого решения?

Колени матушки подкосились, и она тяжело упала на низкое сиденье перед священным алтарём, где возжигала благовония. Взгляд её, устремлённый на меня, стал подозрительным.

— Что тебе такое взбрело в голову, Чандра? — опасливо спросила она. — Ты не болен?

— Нет, — бодро отозвался я. — Но мне нужен твой ответ.

Она совершенно растерялась, опустила взгляд, не зная, что сказать.

— Только правду, — подбадривал я её. — Если бы удалось решить трудность между Пиппаливаном и Магадхой, выдав меня замуж за самраджа, вы бы поступили так? Предположим, он бы заключил брак сразу, отложив исполнение обязанностей супруга до времени моего взросления. Вы бы меня отдали? Хотя бы для того, чтобы сделать Магадху своим союзником, а не врагом?

Я заметил, как на её лице выступают крупные капли пота. Она торопливо промокнула лоб и шею краем расшитой накидки.

— Не знаю, — вдруг взволнованно отозвалась матушка, вставая с места и глядя почему-то не на меня, а на отцовские доспехи. — Что за странные у тебя фантазии, сын?

Я заметил, как она комкает во влажных ладонях свисающий край уттарьи. Определённо, я задел какое-то болезненное воспоминание, задав свой вопрос.

— Самрадж сказал, что сожалеет о прошлом. Будь я девушкой, он бы посватался ко мне тогда, и сражения бы не случилось вовсе. Это его слова.

Матушка вдруг вскрикнула и схватилась за сердце. Я бросился к ней, на ходу размышляя о том, что возможно лучше не заканчивать начатое, по крайней мере, не сегодня. Если ей тяжело воспринять даже такие простые вещи, что будет, когда я напрямую выложу, к чему этой длинной беседой постепенно её готовил?

— Чандра, — она затравленно смотрела на меня, — дорогой, скажи, что ты всё это просто придумал! Я не верю, что Дхана Нанд мог пообещать тебе восстановить Пиппаливан, а также сокрушался о том, что ты родился не того пола, какого ему потребно.

— Но он правда сокрушался! — я решил проявить кшатрийское упрямство и не сходить с избранного пути. — Я бы не стал так шутить. Он сначала сокрушался, что не вышло на мне жениться много лет назад, а потом предложил ремонт крепости и освобождение наших людей, которых держал на рудниках.

— Боги милостивые! Что у царя в голове? — кусая губы, матушка начала метаться взад-вперёд, словно тигрица, посаженная в клетку. — О чём этот изверг думает?

Я следил за ней, ожидая, что ещё она скажет. От этого зависело, могу ли я уже признаться в том, что мы с самраджем почти месяц тому назад, раззадоренные ударами плети, «поженились» по обычаю гандхарвов в царской сокровищнице? Или стоит повременить?

Наконец, матушка снова рухнула на спасительное сиденье, тяжело дыша, сложив руки перед собой.

— Если бы я только знала, что моё собственное упрямство станет причиной гибели мужа! Глупая… Боги, почему вы не открыли мне глаза на мою ошибку раньше? А ведь мой супруг говорил, предупреждал принять дарованное нам благо, не пытаясь его улучшить!

И матушка вдруг горько расплакалась. Теперь растерялся я сам, не зная, что и думать. Всё шло не по плану, а все мои благие намерения катились в Паталу. Хуже того — я не понимал причину её нынешней скорби.

Посмотрев на меня, матушка протянула руку и погладила меня по щеке. И вдруг настал миг откровений, которых я, прямо скажем, от неё не ждал.

— Чандра, я никогда не говорила раньше… Но когда я забеременела, царский астролог и лекарь в один голос сказали, что по всем признакам следует готовиться к рождению дочери. Чандравардан был не против такого поворота событий. Он с радостью признался, что и из девочки сделает воина. Сказал, что его дочь превзойдёт всех мужчин по умению владеть мечом и луком, а сыновья у нас ещё будут. А я заупрямилась! Я непременно хотела родить сначала сына, чтобы у Пиппаливана немедленно появился наследник. Это был удар по моей гордости. Я вышла замуж за царя, прекрасно зная, что очень немногим девушкам выпадает такое счастье! И вдруг мой первенец — девочка? Я выпросила у одного брамина, сведущего в подобных делах, травяные настойки, способные изменить пол младенца. Я попросила кормить меня пищей, которую обычно едят матери, беременные мальчиками. Я стала постоянно одеваться как мужчина и упражнялась с оружием. Я ходила в чудотворный храм на горе, поднималась туда для молитвы почти ежедневно, вплоть до последних месяцев, когда мне уже тяжело было ходить из-за огромного живота. Но я всё равно превозмогала себя, шла и молилась, выпрашивая у богов сына. И вот сбылось! Ты родился, и ты был мальчиком, — матушка посмотрела на меня с любовью, хотя глаза её были полны слёз. — Я так радовалась и гордилась собой! Я сумела переломить судьбу! Боги услышали меня и исполнили мою заветную мечту. Но теперь, — лицо её исказилось, и она снова заплакала, — выходит, что я выпросила себе и мужу вовсе не благо? Чандравардан мог не погибнуть от руки Дхана Нанда, если бы я родила дочь? Наш заклятый враг мог стать нашим зятем? И я не проклинала бы его сейчас и не оплакивала мужа столько лет подряд! За что мне такое наказание?!

Такого поворота, признаться, я не ожидал…

— Мам, успокойся, ладно? Давай я воды принесу, — это всё, что я смог сказать.

Но матушка была безутешна в своём горе. Каджал и тилака размазались по лицу из-за обильных слёз, а вскоре краска оказалась и вовсе смыта с её лица.

— Чандравардан собирался назвать тебя Падмини, — рыдала она, — а я хотела только сына, моего Чандрагупту! Войны могло не быть, и Пиппаливан был бы цел, а моя дочь бы стала махарани Магадхи.

Я сел рядом на свободный краешек сиденья. Не зная, чем утешить матушку, вымолвил доверительным тоном:

— Ну, не плачь, мам… На самом деле я и сейчас махарани. Только тайная. Зато самрадж поклялся, что никого другого, кроме меня, у него отныне не будет. А наследника пусть жена Панду рожает. Если Панду вообще когда-нибудь женится. Иногда он ведёт себя как идиот. Сочувствую его будущей жене.

Всхлипывания утихли. Наступила леденящая душу тишина. Теперь я не видел матушкиного лица, только два гигантских чёрных глаза зловеще таращились на меня в полутьме безлюдного коридора.

— То есть, как это? Почему ты — и вдруг махарани? — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, спросила она.

Отступать было некуда. Я ещё с утра решился, потому честно ответил:

— Если я изначально должен был родиться девочкой, как ты говоришь, то нет ничего зазорного в том, что мы с самраджем по обоюдному согласию совершили недавно в сокровищнице тайный ритуал по обычаю гандхарвов. То есть, самрадж сначала меня выпорол, а потом случилось остальное. Мне сейчас правда легче стало после твоего признания, спасибо! Я думал, мы с Дханой прокляты, но это отнюдь не так. Я расскажу ему историю про своё рождение, ладно? А то он тоже сильно переживает, хоть и не подаёт вида.

Если бы я только мог предвидеть, что случится дальше, я бы всё-таки повременил с признанием.

***

Оглушительный вопль извергся из горла Муры, осознавшей наконец смысл сказанного её грешным сыном. Прежде чем Чандра успел опомниться, в воздух, словно фейерверк, взлетели лампады, цветы, благовония, кумкум, сандаловая паста, золотой поднос и даже драгоценная статуэтка Вишну, а потом все священные предметы, перемешавшись в полёте, посыпались друг за другом на пол.

— Нет!!! — истошно голосила бывшая махарани Пиппаливана, тяжело рухнув среди разбросанных ею вещей, пачкая одежду и волосы в рассыпанном кумкуме. — Нет!!! — потолок и стены содрогались от крика, полного безысходности. — Нет, о всеблагой Господь Вишну, за что?! Чем я заслужила всё это?!

Комментарий к Глава 4. Матушка, успокойтесь!

* В те времена в Индии девушки считались совершеннолетними с 12 лет, юноши — с 16 лет.

========== Глава 5. Не называй меня тёщей, изверг! ==========

В печали и отчаянии матушка пребывала недолго. От стенаний и причитаний она быстро перешла к активным действиям. Сорвав со стены меч династии Маурьев, ринулась по коридору вперёд, крича:

— Я долго терпела и молчала, но сегодня этот низкий, развратный царь непременно умрёт!!!

По обоим пунктам я был с матушкой категорически не согласен. Во-первых, я не припоминал её терпеливой, как, впрочем, и молчащей. Во-вторых, я не мог допустить, чтобы Дхана получил хоть царапину от рук разъярённой махарани Пиппаливана, вздумавшей мстить за мою поруганную честь.

— Погоди! — догнав матушку, я уцепился за рукоять отцовского меча. — Не спеши творить неразумные вещи. Самраджа охраняет множество воинов, ты находишься в его дворце. Ты будешь наказана.

— Значит, теперь и ты на его стороне?! Защищаешь этого изверга?!

Матушка выглядела так, словно и в самом деле готова кого-то проткнуть. На шум начали сбегаться слуги, поэтому я стал осторожнее в выражениях:

— Отдайте меч мне, я прошу! Нет, умоляю!

Я протянул руку, всерьёз опасаясь, что матушка не послушает меня или выдаст нас обоих, назвав сыном в присутствии чужих ушей, но случилось нечто куда более постыдное.

— Как ты мог пасть столь низко?! — завопила она. — Ты опозорил души собственных предков! Они никогда не найдут покоя в Дэвалоке из-за низости, совершённой тобой! Как ты можешь защищать этого грешника?! — отшвырнув меч, матушка ловко сняла сандалию с правой ноги и начала почём зря лупить меня по спине, голове, но более всего доставалось ягодицам.

Большим разнообразием крики вошедшей в раж матушки не отличались. Она повторяла всего три слова: «Позор!» и «Получи, негодный!», после чего следовал новый полновесный удар по моему закалённому телу, уже неплохо натренированному встречами с самраджем в сокровищнице.

Удары сами по себе не доставляли особой проблемы, но трудность заключалась в том, что награждал меня ими не Дхана. Я сильно огорчился, осознав, что вот сейчас огонь разгорится, а потушить его будет некому, и терпеть придётся до полуночи. Матушка этого не понимала и продолжала усердствовать.

— Что здесь происходит? — словно из ниоткуда, рядом возникла Дайма. Сквозь бесстрастное выражение в её глазах невольно прорезывалось любопытство вкупе с удовлетворением. Ещё бы! Я её понимал: приятно видеть размолвку между двумя глубоко ненавистными тебе людьми.

Матушка мигом прекратила наносить удары и шустро надела сандалию на ногу.

— Всё хорошо, — она натянуто улыбнулась Дайме. — Мы с Чандрой немного поговорили о жизни. Я дала ему урок нравственности, как если бы была его матерью.

Дайма довольно усмехнулась, увидев набухающие синяки на моём теле.

— Мне, конечно, без разницы, — лениво произнесла она, — хоть поубивайте друг друга. Ничуть не пожалею. Однако вы оба являетесь собственностью самраджа, а я не могу позволить, чтобы мой названный сын потерял хоть часть своей собственности. Или чтоб один раб избивал другого без царского соизволения. Схватить обоих! — зычно выкрикнула она, указав на нас остальным слугам, и они, разумеется, мгновенно ей подчинились, скрутив меня и матушку.

Почему я не послушал Дхану и не промолчал? Захотел быть честным… Сам виноват.

***

— Вот, полюбуйтесь! — Дайма подтолкнула меня кулаком в спину, в то время как другие слуги втащили матушку в царские покои. — По словам тех, кто стоял на страже в коридоре, эта глупая служанка клялась проткнуть вас, а этот раб, — Дайма, скривив рот, указала на меня, — пытался вразумить её, но, судя по всему, отнюдь не из преданности. А потом они подрались. Вероятно, для вида. Я подозреваю здесь заговор, поэтому приказала обоих связать и привести к вам. Только прикажи, сын, и я разберусь в пыточной с этими двумя ничтожествами, забывшими своё место!

— Нет, Дайма, — кинув на меня успокаивающий взгляд, Дхана Нанд улыбнулся. — Пусть их развяжут.

— Но… — удивлённо захлопала глазами няня.

— Неужели ты думаешь, женщина и мальчишка навредят мне? — пренебрежительно промолвил Дхана Нанд, давая мне глазами знак: «Это просто спектакль для других, не беспокойся». — Развяжи их и покинь мои покои. С бунтовщиками я желаю поговорить наедине.

Дайма не осмелилась спорить. Приказав слугам исполнить повеление самраджа, она вышла, уводя своих подчинённых за собой. Дождавшись, пока шаги снаружи затихнут, Дхана Нанд повернулся к нам.

— Итак, — откровенно заговорил он, — прие, признавайся: рассказал правду матушке?

Я кивнул, виновато потупив глаза.

— Извини. Не смог молчать.

— А я так просил, — он тяжело вздохнул, затем направил свой взор на Муру, которая, как я заметил, пронзала Дхана Нанда испепеляющим взглядом. — Похоже, нам придётся поговорить. Я этого не желал, но обстоятельства вынуждают.

И он ещё раз повторил своё предложение насчёт восстановления крепости, присовокупив важное условие, что нашим отношениям в том виде, в котором они сейчас существуют, никто не станет мешать. Мура стояла, стиснув зубы, бледная, с горящими глазами и молчала.

Наконец, сухо процедила:

— Я столько усилий потратила на то, чтобы родить сына, вырастить из него мудрого царя, а теперь его используют как наложницу? И я должна смириться?

На самом деле матушка опять всё преувеличила. Мудрого царя из меня растили всего на протяжении первых четырёх лет, а потом я попал в дом к бывшему разбойнику, подавшемуся в торговцы, но так и не утратившему старых привычек. В последующие годы я рос скорее ушлым вайшьей, но никак не мудрым царём.

— Мам, но почему как наложницу? Мы поженились по обряду гандхарвов, только свидетелей не было, — попытался я вставить слово. — Ведь двум кшатриям, шудрам или вайшьям не возбраняется жениться, Дхана в «Камасутре» это прочёл.

— Я сожгу эту вашу «Камасутру»!!! — взвыла Мура. — Мужчина должен жениться на женщине! Другие возможности исключены!

— Ну, это у вас в лесу, может, так, — спокойно изрёк Дхана. — А у нас в Паталипутре по-другому. «Есть также граждане третьего пола, сильно привязанные друг к другу и с полной верой друг в друга, которые вступают в брак вместе», — процитировал Дхана Нанд. — Брак заключается по традиции гандхарвов, что не требует ни согласия родителей, ни религиозной церемонии. Есть только одно исключение: в такой брак нельзя вступать браминам. Мы с Чандрой не брамины, а я и вовсе по материнской линии шудра. Так почему нельзя?

— Нельзя! — бушевала матушка, не желая сдаваться. — Подобное полностью против природы вещей!

— Я могу понять, почему у вас в Пиппаливане было так не принято, — не смутился Дхана. — Слишком большая роскошь позволять мужчинам заключать браки между собой, если их и так немного. Вам пришлось запретить такое, чтобы сохранить и без того небольшую численность жителей.

— И потом, мам, ты же сама призналась, — снова влез в разговор я, желая поддержать самраджа, — что нарочно молилась, чтобы я родился мальчиком. А изначально лекари и астролог обещали…

— Прокляну! — страшно выкатила глаза матушка. — Не смей!

— Что обещали лекари и астролог? — заинтересовался Дхана Нанд. — Приказ царя отменяет любое проклятие, даже полученное от дэвов. Говори, Сокровище.

— Я должен был родиться в женском теле. Но матушка не пожелала этого и молилась в храме, чтобы мой пол изменился до рождения, потому что позже совершить чудо стало бы намного сложнее. К якшам пришлось бы обращаться, а их поди ещё найди. После Курукшетры, наверное, вымерли все, только вон в сказаниях о них и слышно. В общем, девушкой я должен был стать, как ты и хотел, но не сложилось.

Надо было видеть лицо Дханы. Он выдохнул с таким облегчением, что и словами передать нельзя.

— Вот оно, я знал! — воскликнул он радостно, а затем обернулся к матушке. — И после этого ты ещё будешь осуждать нас?

— Эх, дала б я подзатыльник да посильнее, — прошептала себе под нос Мура, глядя на Дхана Нанда, но обращаясь точно ко мне.

— Можешь, — так же тихо ответил я. — Вовсе я не против, когда меня лупят. Даже нравится. Особенно от рук Дханы.

Матушка закатила глаза и тяжело застонала.

— Так что любимая тёща скажет насчёт предложения о Пиппаливане? — ласковым тоном спросил Дхана Нанд. — Я жду.

— Не называй меня тёщей, изверг! — Мура почти рыдала.

— Но почему? — Дхана уже понял, как можно дожать матушку. — Мы все поняли, что случилось недоразумение, и мой Чандрагупта должен был родиться дэви. Как его, кстати, планировали назвать до того, как ты стала молиться о чудесном превращении?

— Падмини-и-и, — всхлипывала Мура.

— Вот… Моя прекрасная махарани Падма. И кто знает, что случится с нами в новой жизни? Вероятно, мы снова встретимся, но прие будет в подходящем теле. Надо просто подождать.

— Нет! О боги, нет!!! Только не то же самое в другой жизни! Я такого не вынесу! — матушка заломила руки.

— Тогда, чтобы развязать кармический узел, надо соглашаться на моё предложение, — ловко ввернул Дхана. — А то так и будешь миллион жизней воплощаться моей тёщей.

— Я согласна, — быстро ответила матушка. — На всё, кроме одного.

— Что не так? — нахмурился Дхана Нанд.

— Мы — кшатрии. Заниматься обменом продуктов с жителями деревень — не для нас. Позволь воинам Пиппаливана служить у тебя в армии или быть твоей охраной.

Самрадж думал недолго. Лицо его озарилось улыбкой, и он кивнул.

— Приемлемо. Если эта «охрана» не будет пытаться меня убить.

— Как они посмеют убить, если ты — муж их… — она осеклась. — То есть, я хотела сказать… Нет, ничего не хотела! — она закрыла лицо руками, впав в отчаяние.

Я с благодарностью обнял матушку и прошептал ей на ухо: «Спасибо».

— Я тебя точно однажды убью, позор очей моих! — громко прорыдала она в ответ.

После того разговора она долго переживала. Закрывшись в своей комнате, почти ничего не ела, а меня гнала вон, когда я приходил справиться о самочувствии, но спустя пять дней вернулась в норму. Даже перестала ругаться, когда ей потом за закрытыми дверями царских покоев изредка напоминали о том, что она всё-таки тёща.

Дайма, Ракшас и Бхадрасал долго бушевали и смотрели на меня с лютой ненавистью, когда узнали, что крепость Пиппаливана будет восстановлена, сосланные на рудники кшатрии — возвращены, вылечены от болезней и определены на службу во дворец, а меня все должны почитать как махараджа союзного государства уже сейчас, не дожидаясь церемонии коронации, которая состоится, как только Пиппаливан заново отстроят.

Попытавшись выяснить у Дхана Нанда причину внезапного милосердия к бывшим врагам и восстановления ранее ненавистного сына Чандравардана в законных правах, ни Бхадрасал, ни царевичи, ни аматья так ничего внятного от самраджа и не добились. Им пришлось удовольствоваться очень подозрительным рассказом о том, что Дхана Нанд якобы видел сон, в котором сам Вишну спустился из Вайкунтхи и потребовал от него поступить именно так. Любопытствующих лиц такое объяснение, разумеется, не удовлетворило, но им ничего не оставалось как только смириться, ведь большего мой Дхана говорить не собирался.

========== Эпилог ==========

Лезвие кинжала плашмя прижимается к пылающей коже. Крохотная капля масла из лампады снова падает сверху и обжигает, будто укол иглой без иглы. Вокруг пупка, возле сосков и поблизости от паха — самые чувствительные места, мы с Дханой оба знаем это. Главное, удержаться на тонкой грани, где удовольствие почти переходит в боль, но не пересекает черту. Главное, не заиграться и не нанести серьёзные раны, но Дхана всегда отлично контролирует себя. И опять металл, вынутый из кувшина с ледяной водой, прижимается к опалённому месту, чтобы не дать появиться безобразному волдырю, ведь нам обоим нужны ощущения, а не ожоги. Я и без того уже возбуждён, но эта игра доводит меня до предела. От каждого прикосновения металла к коже, от каждого последующего ожога-укола мои стоны становятся всё громче, а бёдра сами собой расходятся в стороны, умоляя господина овладеть мною, беспомощным и распалённым. Мои глаза изначально были завязаны чёрным шёлком, но я так дёргался в цепях от подступающего наслаждения, что ткань сама собой развязалась, сползла и упала на пол.

— Не могу, — доносится вдруг до меня срывающееся бормотание, словно отзвук моих собственных нетерпеливых мыслей.

Цепи, которыми я скован, — за руки, ноги и поперёк туловища — почти не позволяют поднять голову, но я всё же делаю это и гляжу на него. Он и правда не в силах терпеть, как и я. Жадно смотрит на мои приглашающе разведëнные ноги в кандалах, на широкий золотой пояс, изукрашенный рубинами и прикованный к потолку, на блестящую от масла промежность…

— Ты измучил меня куда больше, чем я тебя, — сладострастно шепчет Дхана, подхватывая меня под ягодицы, сбрасывая последнюю полоску ткани со своих чресел и входя в моё тело без предупреждения.

Я вздрагиваю и запрокидываю голову, чувствуя, как судорога пробегает от шеи до кончиков пальцев. Я подготовлен. Явился уже готовым, ибо заранее знал, чего ждать, поэтому боли нет, но от внезапности проникновения всё равно кричу. Не про перстень-цветок, чтобы остановить игру, а про то, как сильно сожалею, что наши тела не могут слиться вместе навсегда, как два речных потока. Ия умоляю его продолжать, желая получить иллюзию вечности с ним рядом.

Он не отвечает ничего на мои безумные слова, но как смотрит! Будто во мне заключена вся его жизнь. Только б это не заканчивалось… Но я слишком возбуждëн и не в силах оттягивать прекрасный финал. Слёзы и счастливый смех исторгаются из груди, и я, задыхаясь и крича, изливаюсь от нескольких его сильных, быстрых движений. Он вздрагивает и достигает блаженства следом, и только тогда я начинаю чувствовать, что кандалы всё-таки содрали мне запястья. Ничего. Возьму у Даймы мазь и залечу в два счёта.

— Прости, — говорит Дхана, отдышавшись. — Я поспешил и испортил такую чудесную игру. Не мог терпеть больше, словно обезумел. Но ты сам виноват: выглядел слишком соблазнительным и стонал чересчур громко, а я… после четырёх пакши вынужденного отсутствия во дворце изголодался страшно! Всё этот царь Ассаки, чтоб его. Ничего, теперь пусть платит дань ещё и за то, что оторвал меня от тебя так надолго.

Я молчу, но сердце сладко щемит, до того приятно слышать его признание…

Он снимает цепи с моих ног, следом меня освобождают от золотого пояса и наконец от цепей, сковавших запястья. Увы, не могу стоять. Мышцы кажутся мягкими, как размокшая глина. Он обнимает меня, привлекая к себе.

— Всё в порядке, прие?

Молча киваю.

— Я тебя поранил куда сильнее, чем мы договаривались?

— Нет.

— Ведь вижу, что да, зачем обманываешь? Вон запястья кровоточат, а я такого не хотел! Да и остальное тоже…

Неожиданно для себя обвиваю его руками за шею.

— Это не раны, а мелочь, Дхана.

— Не мелочь, — его лицо хмурится. — Так ты вскоре пожалеешь…

Не даю ему закончить. После игры правила меняются, и господин теперь я.

— Матушка не желает, чтобы всё повторялось для нас с тобой, а я хочу этого больше всего на свете. Скажи, что и дальше будет так. Другая жизнь, и ты рядом! Я согласен быть кем угодно — мужчиной, женщиной, лишь бы не был ко мне равнодушен.

— Я и не смогу быть равнодушным, — слышится в ответ, — никогда, Чандра.

Расслабленно опускаюсь на груду золота, которая всегда сопровождает наши игры, и он ложится рядом, обнимая меня и укутывая накидкой. Хорошо, что никто нас не видит, и я отныне слова никому не скажу. Буду всеми силами оберегать наше будущее и то, что матушка считает моим проклятием и моими оковами.

Она не понимает. Это мои бесценные оковы.

15.05.2021г.