Добрый художник [Рона Цоллерн] (fb2) читать онлайн

Рона Цоллерн Добрый художник

Звонка не было. У двери висел небольшой молоток странной формы, но явно предназначенный для забивания гвоздей. На синей краске филенки было нашкрябано мелом: «Стучите! Если никто не подходит – попробуйте открыть дверь! Стучите громче! Если не открывают – разбейте окно, залезьте в квартиру и берите все, что хотите!»

Взвесив в руке молоток, я подумала, что легкомысленно оставлять открытую дверь да еще вешать возле нее возможное орудие убийства. Я толкнула дверь, она открылась. В прихожей было темно.

– Есть кто-нибудь дома? – крикнула я в направлении светлеющего в конце коридора пространства.

Никто не ответил, я прошла вперед и остановилась на пороге мастерской, источавшей запах всевозможного масла. В дальнем ее углу кто-то зашевелился под испачканной красками тряпкой, и я увидела голову. Из-за густой щетины и синяков под глазами кожа на лице казалась серой.

– Который час? – промычал он, словно губы у него до того размякли, что не могли нормально двигаться.

– Почти полдень, – ответила я, понимая, что зашла напрасно.

– Что тебе нужно?

– Да ничего, – и тут я подумала, может, это не он. – Мне нужен художник Венсан Трене́.

– Зачем?

– Он давал объявление…

– А, еще одна, возомнившая себя Венерой! – он съехал с дивана на пол.

– Про Венеру там ничего не написано. Значит, это все-таки вы.

– Я, – прокряхтел он, – Венсан Трене́, опустившийся ублюдок, позорящий свою семью, – он поднялся на четвереньки.

– Мне до этого нет дела. Вижу, я пришла зря.

– Этого я не сказал, пока не разглядел тебя, – он встал и воззрился мне в лицо. – Господи! Где тебя так забрызгали краской?

Я не сразу поняла, что это он о веснушках.

– Вам не кажется, что шутка мне не по возрасту? Впрочем, вы настолько не в себе… Я понимаю, что никакой работы сегодня не будет.

– Раз ты пришла – будет!

– Вы пьяны. Я не хочу находиться в незнакомом доме наедине с пьяным человеком.

– Что ты понимаешь? Пьяным я был вчера, а сегодня называть меня надо не пьяным, а больным!

– Может, я ничего не понимаю, но я ухожу.

Он расхохотался.

– Твои реплики напоминают мне слова Алисы, попавшей в Страну чудес. – Пойдем-ка выпьем!

Я хмыкнула. В его глаза было неприятно смотреть, они слезились и были похожи на вытащенные из масла стеклянные шарики, обмотанные ворсистой красной шерстью.

– Нет! Выпьем кофе!

Он добрел до стула, уселся перед мольбертом спиной ко мне и стал лениво мазать кистью на этюде с рекой и пасмурным небом, изображая, что работает. Не поворачиваясь, он сказал.

– Вид у тебя такой, словно ты сейчас топнешь ногой, как трехлетний младенец!

Чтобы как-то примириться, я стала разглядывать картины.

Черная женщина со змеиной спиной заползла на половину полотен. Почему-то сразу подумалось, что это его бывшая злосчастная любовь, вокруг нее все цвета были душными, и воздух медовой консистенции стекал на нее с потолка или наползал из окна и вызывал спазмы в горле. Пейзажи меня не впечатлили, впрочем, они вообще редко меня трогают. А вот залитые холодным солнцем пустые комнаты – понравились. Наверное, это было после ухода змеиной женщины, а может быть, в каком-то другом доме, в доме, где он провел детство или юность.

– А кто это? – спросила я, глядя на портрет солидного старика в коричневой блузе, с оранжевым шейным платком и шевелюрой, напоминающей по цвету кору березы – в шелковой седине пестрели черные прядки.

– Отец, – брякнул он, не повернувшись ко мне, а откинувшись на спинку стула и сильно запрокинув голову. – Мэтр в себе! – Он вернулся к своей мазне.

– Что это значит?

– Я так называю его потому, что он все время находится как бы внутри себя, и его оболочка равна для него целому свету. Оттуда, изнутри, он видит мир только таким, каким привык его видеть на своих полотнах, поэтому многие из них до того схожи, что трудно различить их – десять лет назад он писал так же, двадцать, тридцать, сорок… Он нашел себя и теперь боится потерять. А когда он заходит сюда и видит, как я живу и что пишу, он свирепеет. Это я называю «мэтр вне себя». – Он хохотнул, потом шумно вздохнул, даже всхлипнул. – Он тяжело переживает, что его сын не стал маститым художником, не стал его копией. Общается со мной по большому секрету от своих коллег, таких же мэтров в себе, и от своих чопорных друзей.

Он встал и пошел в коридор, кивнув, чтобы я шла тоже. Мы пришли на кухню. Вид этого помещения навевал мысли не о еде, а скорее о голоде.

– Схожу куплю вам хлеба, а вы пока сварите кофе, – сказала я. – Кофе-то есть?

– Есть, преотличный. Мне привезли в подарок из Бразилии.

Выйдя на улицу, я решала – стоит ли возвращаться. Купила багет и сразу отломила большой кусок. Позавтракать мне не удалось из-за ссоры с теткой. Мне нужны были деньги, чтобы продолжить заниматься в театральной студии. В этом году наши должны были поехать на фестиваль, а это возможность быть замеченными. Некоторые девушки из студии подрабатывали натурщицами – в соседнем зале собирались три раза в неделю художники и рисовали людей в костюмах и обнаженных. Я тоже несколько раз позировала там, но за место на подиуме постоянно была чуть ли не драка среди наших, и я не хотела в ней участвовать. Да и Лир, такое прозвище было у нашего руководителя, очень скептически относился к этому ажиотажу и шутил, что скоро девушки докатятся до съемок в порно. Если этот алкоголик будет нормально платить и вести себя прилично, я смогу скрывать от Лира источник своего дохода, раз его это смущает, решила я.

Я вернулась к его двери, снова взвесила в руке молоток, не знаю зачем. Вошла в квартиру и прошла на кухню. Только теперь я заметила ведущую из коридора лестницу на второй этаж.

– У вас двухэтажная квартира? – спросила я Венсана, который, видимо, умылся и выглядел гораздо бодрее. Мы сели пить кофе. Он пах горелой сковородкой, а на вкус был омерзительно кислым.

– Квартира огромная, в ней можно заблудиться, с другой стороны, когда приходят гости, легко спрятаться, – улыбнулся он.

– Зачем звать гостей, если от них хочешь спрятаться?

– Ну точно, Алиса в Стране чудес! Твое воображение еще не встало с горшка? Зовешь в гости одних, а с ними приходят и другие, те, от которых иногда нужно прятаться!

– А-а. Хорошо, когда есть куда позвать гостей…

Он заглянул мне в лицо с одной стороны, потом с другой, заигрывая со мной словно с дитятей.

– Хочешь стать моим вторым квартирантом?

– А кто первый?

– Мой друг, тоже художник. Можешь получить в пользование комнату за работу натурщицей.

– А когда вам надоест меня рисовать, сколько это будет стоить?

– Чего загадывать? Ну, точно дешевле, чем у кого бы то ни было.

– С чего такая щедрость – вам что не нужны деньги?

– Мне завещали не быть жадным две добрые феи – моя тетя и кузина. Тетя, умирая, оставила мне приличную сумму, а кузина сдает мне эту квартиру за копейки, плачу я ей из денег, которыми одарила меня ее мать.

– Нет, мне деньги нужны.

– Ладно, живи тогда просто так.

– Нет, спасибо.

– Как хочешь.

Допив, он ушел в мастерскую, наворачивал по ней круги, когда я вошла, словно крутил внутри себя ручку, которая заведет мотор.

– Ты – комок. Круглое тело, спящее внутри себя, – сказал он, включая обогреватель. – Ты планета, внутри которой горячее ядро, ты абсолютно круглая. Ты зародыш, спящий в утробе, сконцентрированный вокруг пульсирующего центра, дающего ему питание…

Это было похоже на задание для этюдов, которые давал нам Лир. Я представила Лира, как он сморит на меня, как подходит и поправляет позу, если считает ее недостаточно изящной.

– Что ты встала? – услышала я хриплый голос Венсана. – Раздевайся.

Наши встречи с Гого становились все более однообразными, я пыталась представлять Лира, но Гого был настолько не похож на него, что я все время сбивалась, это злило меня и мое раздражение переносилось на Гого, хоть он старался, как мог. Когда я сказала, что позирую Венсану, он устроил чуть ли не сцену, но я его быстро осадила, спросив, не хочет ли он оплатить мое обучение в студии. Мне пришлось наконец признаться тетке, чем я зарабатываю, она обругала меня шлюхой, потом попыталась предостеречь от возможных бедствий и под конец сказала, чтобы я не смела больше ходить к Венсану. Я ушла в свою комнату и в очередной раз за последний год собрала вещи.

Венсана я встретила еще на улице. Он шел к дому с пакетом из аптеки.

– Вы заболели? – спросила я.

– Нет, Диего болен.

– Ваш друг-квартирант?

– Да.

– Что с ним?

– У него рак. Операция уже невозможна. Он бросил жену, когда узнал это, и теперь живет у меня.

– Я тоже буду у вас жить. Деньги мне по-прежнему нужны, но я могу вам готовить и убираться в квартире.

– Подходит. На что идут мои деньги? – он впервые поинтересовался моими делами.

– На театральную студию.

– А, звезда Голливуда?

– Что вас на крайности тянет – то вам Венеру подавай, то звезду Голливуда. Я обычная девушка.

Он расхохотался.

– Сама ты так не думаешь! Ты пуп земли, ядерный взрыв, комета Галлея.

– Лестно, конечно… Я могу вещи к вам перевезти?

Мы дошли до дома, он так и не ответил, вернее, он промычал что-то, но думал явно о другом, так что я не поняла – могу или нет. Открыв дверь в квартиру, он взял меня за руку, за запястье, и повел по коридору.

– Вот комната, – сказал он распахивая дверь. – Это моя любимая комната, тут жила моя кузина, и когда я приходил к ней в гости, мы резвились здесь с ее игрушками, ну а потом, когда подросли, – просто резвились.

– Почему вы сами в ней не живете, если она ваша любимая? – я проверила, запирается ли она изнутри.

– Ты ничего не понимаешь, – в который раз сказал он, – она для женщины.

Позирование у Венсана напоминало мне занятия в студии: он рисовал образ, в который принуждал меня влезть, и очень бесился, когда я не могла понять его. Я представляла Лира, хотя Лир никогда не бесился – он взрывался какими-то полурыданиями или разражался демоническим хохотом.

Я попросила ребят из студии вечером, после занятий, помочь перетащить мои вещи к Венсану. Тетки не было дома, и все прошло тихо. Вереница молодых людей, идущих по улице, была похожа на караван верблюдов, и очень забавляла меня. Гого я звать не стала, чтобы не портить настроение. По случаю моего вселения Венсан устроил пирушку, мы пили, играли для него сценки, которые ставили в студии, танцевали в его большой мастерской, а потом стали мазать друг друга красками. Венсан в это время уже спал.

Утром я проснулась от стука. Я не сразу поняла, где нахожусь. Лежала и разглядывала зеленые обои с расплывчатым дамасским узором, потом свои руки, на которых были разноцветные пятна. Стук не прекращался, наоборот, он перешел в какое-то остервенение. Он раздавался сверху. Я встала и подошла к лестнице – стук шел из комнаты на втором этаже. Я поднялась. Дверь была приоткрыта.

Он стучал молотком об железную спинку кровати – черный бородач, обглоданный смертью. Я просунула голову в дверь и крикнула ему:

– Что вы стучите?

– Я охрип звать этого ублюдка Венсана!

– Вам что-то нужно?

– Позовите Венсана!

– Хорошо, успокойтесь.

Я постучала в комнату Венсана, но в ответ не услышала ни звука. Пришлось идти в мастерскую. Венсан спал там на затертом диване, где валялись тряпки, которыми он вытирал руки или холст во время работы. Я растолкала его и передала просьбу Диего. Он кое-как поднялся, бормоча какую-то ерунду, и пошел на кухню, чем-то звякал, шуршал, потом ушел наверх. Оттуда донеслась ругань Диего. Я улеглась на полу в мастерской, созерцая последствия нашей вчерашней гулянки и думая, успею ли убрать все до занятий в студии.

Вскоре вернулся Венсан. Я приготовила завтрак, и мы сидели на кухне, вяло жуя.

– Почему Диего не больнице? – спросила я.

– А ты хотела бы остаток жизни в больнице провести? Это он сейчас не очень, а недавно рисовал тушью, я даже его гулять выводил, думаю, ему скоро снова станет лучше. Ему выписали новые уколы.

– Вы сами делаете?

– Да, Диего не любит врачей. Как тебе жилье?

– Гораздо лучше предыдущего. Я могу приглашать к себе кого-нибудь?

– Да, голых девушек.

– А голых мужчин?

Он хмыкнул.

– Раз уж я тут живу, мне бы не хотелось, чтобы двери в квартиру были открыты и у входа висело потенциальное орудие убийства, это во-первых, – сказала я. – И во вторых, надо выбросить эту бразильскую гадость и купить нормальный кофе.

– Ты определись, отравили тебя в прошлой жизни или молотком пристукнули, – сказал Венсан. – Я выбираю кофе, а молоток пусть остается – он мне нравится.

В быту он был мирным, никогда не привередничал, не пенял мне на то, что я почти не убираюсь и вся моя готовка заключается в том, чтобы сделать бутерброды и порезать салат. Иногда, правда, мне самой хотелось чего-то другого, я делала рагу или пасту, но такое бывало редко.

Через несколько дней мы пришли вместе с Гого. Венсан еще был в мастерской – я услышала постукивание молотка – он натягивал холст. Я надеялась, что мы пройдем незамеченными, но как только мы подошли к моей комнате, он показался в дверях.

– Де-евочка, – протянул он придурошным голосом, каким обращаются взрослые дяди к маленьким, – какая у тебя красивая ку-уколка! Как ее зовут?

Гого, переведенный в неодушевленные предметы, не знал, как себя проявить. Я молча увела его в комнату.

Лир обещал, когда окончатся занятия проработать со мной монолог из «Пиппы», но после нашей группы у него была еще одна. Я сказала, что подожду в костюмерной, чтобы не мешать. Я подслушивала и сделал вывод, что нас он любит больше, а с ними сух и раздраженно-придирчив. Я дождалась, пока они разойдутся, опасаясь, что он забудет обо мне. Но вдруг услышала, как он зовет меня. Не знаю, зачем я впопыхах улеглась на банкетку и притворилась спящей. Он зашел, постоял немного в дверях.

– Катрин! – позвал он шепотом.

Потом подошел, присел на корточки рядом со мной и стал легонько тормошить меня за плечо. Я как могла изобразила глубокий сон. Его пальцы прикоснулись к моей скуле. Он стал гладить мое лицо, негромко приговаривая: «Катрин, проснись, проснись детка!» Я открыла глаза. Извинилась. Он мягко улыбнулся. Мы пошли в зал, разобрали монолог, он дал мне несколько советов, а потом посмотрел на часы и сказал, что ему уже пора. Какую-то часть пути мы прошли вместе. Несколько дней потом я, лежа в своей комнате, вспоминала это блаженство – его пальцы на моей щеке, и заливалась слезами.

Венсан и Лир были похожи в своем отношении к работе – ради нее они забывали все. Венсан иногда пребывал в депрессии, от которой его спасала только бутылка, а как было с Лиром, я не знаю, я никогда не видела его мрачным, но он всегда был печален. Венсан же, когда не хандрил, был весел. Его манера общаться, ироничная, прямая, признание прав собеседника на иронию в его адрес мне нравились. Лир тоже часто шутил, но более тонко, он мог быть жестоким, если обнаруживал в ком-то излишнее самолюбие или стремление к комфорту. Лир часто повторял нам, что комфорт – могила хомо сапиенс. Венсан удивлял меня тем, как заботился он о Диего, безропотно терпел его ругань, в большинстве случаев незаслуженную. Он устраивал его поудобнее на постели, чтобы тот мог рисовать, или выводил бородача гулять. Диего мог швырнуть в него банкой с тушью, или тарелкой, в которой Венсан принес ему еду, его истерики по поводу того, что ему плохо, и никто этого не понимает, меня выводили из терпения, хотя я напрямую с ним почти не общалась, а только наблюдала за их отношениями с Венсаном. Наверное, жена Диего и та не смогла бы лучше ухаживать за ним, чем это делал Венсан.

С Гого мы уже давно не виделись, и мне даже было не интересно, завел он себе кого-то или еще помнит обо мне. Я ходила теперь в странный клуб под названием «Электра». Там собиралась тусовка таких же бездельников, как я, и было бы безумно скучно, если бы мы не разыгрывали там сцены неземной любви. Несколько трубадуров, кто мог складно плести монологи, вертелись вокруг девушек, что были остры на язык и импозантно одеты, остальные составляли планктон, вздыхавший в такт действу. Часто это было забавно, мы шутливо разыгрывали влюбленность и ревность, драмы и комедии, и время пролетало незаметно, а тяжелые мысли выветривались из головы вместе с парами алкоголя. Я стала ходить туда после того, как однажды в захудалой кафешке случайно увидела Лира с Дени, пареньком, несколько раз приходившим на наши занятия в прошлом году. Тогда все подумали, что ему не понравилось в студии, и он не стал заниматься, но, видимо, он просто приходил к Лиру, студия его не интересовала. Лир с Дени сидели на диване в углу, я хотела подойти к ним. Они не заметили меня. Когда я приблизилась, поняла, что нужно уходить, – они целовались. На следующем занятии я, когда все ушли, спросила Лира: «Вы любите Дени?» Он посмотрел на меня с сожалением. «Мы вместе уже три года, Катрин, мне жаль, но я не та персона, которая тебя может интересовать. Все впереди, детка!» – подбодрил он меня.

Диего и правда оживился через некоторое время. Теперь он постоянно рисовал. С остервенением черкал он на листах пейзажи Андалузии, стараясь вычерпать до дна свои воспоминания. Несколько раз мы выводили его гулять. Правда, прогулки радости ему не доставляли. Вместо того чтобы наслаждаться прекрасной погодой, которая стояла в те дни, он только зудел о том, что все смотрят на него, видят его немощь и в душе глумятся над ним, или осторожно жалеют, открещиваясь от ужаса подобного положения. Однажды, когда они с Венсаном были на прогулке, я убиралась в комнате Диего. Из любопытства я заглянула в шкаф и комод, а еще в ящики стола. В нижнем ящике лежал маленький пистолет и несколько патронов в коробке. Я завернула это в тряпку и унесла к себе. Мне и молотка у двери было достаточно.

Через пару недель Диего стало хуже. Он почти не мог есть, я готовила ему протертые супы, чтобы хоть что-то влить в него, Венсан кормил его с ложки, он плевался, орал, кашлял, потом начинал блевать. Мне приходилось помогать Венсану убирать это все. Больной вел себя отвратительно, и мне было почти не жаль его, я желала ему поскорее сдохнуть и находила свои пожелания гуманными.

Как-то утром, когда мы сидели на кухне после изнурительной процедуры кормления Диего, Венсан взял меня за подбородок и сказал:

– Хочу написать твой портрет. Считай, что это повышение!

– Это что будет бесплатно? – спросила я.

– Маленькая меркантильная мерзость, сколько ты хочешь получить?

– Меня устраивала оплата за работу, вы задаете вопрос, который наводит на мысли о том, чтобы пересмотреть сумму!

– Ах ты рыжая злючка! Я хочу написать тебя злой!

– Не получится – я просто ангел.

– Ангел, – подтвердил он, – кусачий.

С портретом было тяжело. Венсану никак не удавалось выразить то, что он хотел, хотя, по-моему, получалось похоже, но его не устраивал результат. Он бесился. Несколько раз он выгонял меня из мастерской – ему казалось, что я издеваюсь над ним, нарочно меняя выражение лица, хотя я ничего такого за собой не замечала. Я думала о том, что он слишком вымотан возней с Диего, поэтому работа застопорилась. В иные дни было ощущение, что Диего вот-вот умрет, но ему вдруг становилось лучше, и мучениям Венсана не было конца. Хотя он, видимо, не считал это мучениями. Иногда мне казалось, что Венсан святой.

Несколько раз со времени моего вселения в его квартиру у него бывали гости. Днем чаще приходили покупатели – Венсан настаивал на том, что его работы любят солнечный свет и созерцать их надо в светлое время суток. Вечером приходили приятели. Венсан звал меня, но мне не хотелось находиться среди этих людей одетой и одновременно голой на картинах. Иногда я слышала из его комнаты любовную возню, это были романы на одну ночь, такой вывод я сделала, прислушиваясь к голосам женщин, бывавших у него.

Венсан нравился мне, когда был трезвым, но в это время он либо работал, либо пропадал в своей черной меланхолии, а на подвиги любви он был готов только когда выпивал. Мне он в таком состоянии был противен. Я думала иногда напиться вместе с ним, чтобы мы совпали, но от этих мыслей мне становилось совсем плохо, я шла в «Электру» и надиралась там за чужой счет.

Однажды днем, вернувшись из аптеки, Венсан сказал:

– У Диего скоро день рождения. Хочу устроить выставку его работ в мастерской, позвать его друзей.

– А Диего будет присутствовать?

– А как же! Он пока еще жив! Без него получатся какие-то поминки.

– По мне – очень сомнительная затея, – тихо сказала я.

– Мы справимся. Завтра надо будет навести порядок и развесить его работы.

Целый день мы отскребали мастерскую, убирали картины Венсана, освобождая место для почеркушек Диего. И когда Венсан принес листы из комнаты друга, когда мы развесили большие по стенам, а маленькие прикрепили к чистым холстам, стоящим на мольбертах, собранные вместе они произвели в спокойном пространстве мастерской оглушительный вопль. Эта черная страсть, которой, он, казалось, был пропитан, выплеснулась на меня, и я влюбилась в его иссушенные испанские пейзажи, в дерзкие штрихи, в которые он вложил без остатка последние крохи своего существования, в горечь утраченных счастливых дней, что изливалась на листы струями темной крови. Я почувствовала, что все его крики, ругань, остервенение проистекают из этой неуемной любви к жизни, трудной, забирающей у человека всю радость и силы, но нуждающейся в воспевании любыми средствами, для Диего – злыми росчерками пера, раздирающими бумагу.

Я стояла перед большим листом, который он сделал, видимо, еще до того, как я поселилась здесь, тогда он еще мог сидеть за столом. Венсан подошел ко мне сзади и обнял меня, положив подбородок мне на плечо.

– Убери грабли, – сказала я. – Еще куча дел.

– Звучит обнадеживающе, – хмыкнул он.

В день рождения Диего, мы с Венсаном поднялись к нему и, поздравив именинника, который только молча кивнул, сказали, что его ждет сегодня скромное торжество, поэтому нужно привести себя в порядок. На удивление, Диего не осыпал нас бранью, он позволил Венсану умыть и причесать себя, и даже немного поел самостоятельно. Ближе к вечеру, когда должны были прийти гости, Венсан на руках спустил его вниз и усадил в кресло. Диего был строг со своими друзьями, он одной-двумя фразами сводил начатый с ним разговор на нет. Никто не смел улыбнуться, напряжение потихоньку заполняло комнату, мне казалось, что воздух издает монотонный гул. Венсан старался отвечать на все вопросы, которые задавали Диего, а тот только злобно цыкал или кашлял. Кто-то спросил, можно ли купить работу.

– Успеется, – бросил Диего.

– Почему нет, Диего? – осторожно спросил Венсан, – Альбер завтра уезжает, разреши ему купить этот лист.

– Конечно, – каркнул Диего, – хочешь за счет моего таланта вернуть деньги, которые потратил? Подождал бы хоть, пока я умру, мразь!

– Мне ничего не нужно, – спокойно ответил Венсан, – если хочешь, просто подари эту работу своему другу.

– Другу? Нет у меня тут друзей! Все пришли поглазеть на умирающего, но никто не понимает, как это, каждый день мучится, ждать, когда же, наконец, треклятое сердце остановится! Что вы знаете, твари? Кто из вас испытал то же, что и я? А ты, – обратился он к Венсану, – небось, возомнил себя моим благодетелем? А ты расскажи всем, как ты тут пьешь и трахаешься, слыша, как я реву от боли, как ты забываешь вовремя делать мне уколы, ублюдок!»

Гул тишины, в которой словно висели его плевки, лишил меня остатков терпения.

– Да как вам не стыдно! – закричала я на бородача. – Как вы смеете упрекать Венсана! Никто из нас не виноват, что это случилось с вами! Венсан заботиться о вас, а в ответ получает только ругань и злость! Вы неблагодарный мерзавец! И мне наплевать, что вы скоро умрете! Я говорю вам, что вы – самовлюбленный эгоист, раз так относитесь к другу, который пытается скрасить вашу жизнь, выбиваясь из сил. Вы дрянь, даже если вы талантливый художник!

Я вылетела на улицу, быстро дошла до сквера и плюхнулась на скамейку. «Больше туда не вернусь, – думала я, – попрошу кого-нибудь забрать мои вещи…» Домой я тоже не собиралась. Была мысль поплакаться Лиру о моих несчастьях, вдруг он предложит пожить немного у него, но я представила себе, что каждый день буду видеть их с Дени, и поняла, что не хочу. Я пошла к подруге, одной из тех, с кем мы зажигали в «Электре». Она скептически отнеслась к тому, что я разделю ее одиночество, но не отказала, предупредив только, что через неделю вернется ее парень. Неделю я провела валяясь на матрасе, постеленном для мня на полу, и размышляя, чем я хочу заняться, чтобы заработать денег на студию и комнату. Пришла к выводу, что не хочу заниматься ничем. Не представляю, что буду где-то работать кроме как в театре, не желаю заниматься никаким видом скучной человеческой деятельности, хочу, чтобы деньги сваливались откуда-нибудь с неба или я находила их каждое утро под подушкой.

Я долго стояла перед синей дверью, держа в руке молоток и борясь с желанием разбить стекло. Все во мне восставало против того, что именно Венсан оказался человеком, который может обеспечить мое бездеятельное существование, не особо обременив своими притязаниями. Но это было именно так. Я толкнула дверь и вошла. В мастерской его не было, в комнате тоже. Я побродила по дому, заглянула к себе – все было так, как в день моего ухода. Не вытерпев одиночества, я стала подыматься по лестнице, думая, что если Венсан там, незаметно позову его, но не буду разговаривать с Диего. Дверь была распахнута, я заглянула внутрь. Пустая кровать, груда белья на полу, стол заваленный листами, ведро и швабра, брошенные посреди комнаты…

Венсан сидел на подоконнике, свесив ноги на улицу.

– Где Диего? – я подумала, может, он в больнице.

– Диего умер, – ответил он, не поворачиваясь, просто и спокойно.

– В тот день?

– Нет, на следующую ночь.

Венсан вернулся в комнату. Похоже, что он предыдущие несколько дней не пил. Это было удивительно. Он выглядел помолодевшим и безумно усталым.

– Как ты? – спросила я, подходя к нему.

– Да вот, убираюсь, – ответил он, – комната теперь свободна, надо бы обои поменять.

– Будешь сдавать?

Он пожал плечами. Подошел вплотную, взял меня за подбородок, провел пальцами по моей шее и груди. Я закрыла глаза и представила Лира.