Ростки безумия [Иоанн Шенка] (fb2) читать онлайн

Иоанн Шенка Ростки безумия

Проснувшись вечером на протертом диване, я скомкал одеяло, откинул его ногами к мягкому подлокотнику и, полежав с открытыми глазами еще пару минут, медленно потянулся. Вставать особо не хотелось, но отсутствовавший от безделья режим, в том числе и всякий распорядок дня, часто подвергал меня воздействию легких недугов, а неподвижный образ жизни влиял тем, что делал организм вялым, тело – неуклюжим, да и мозг в таком печальном положении отказывался принимать информацию более сложную, чем желтые газеты и политические заметки, которые и читать-то было стыдно.

На подоконнике: засохшие, сгрудившиеся тела мух и мотыльков. Как попадали они с той стороны стекла? – загадка не для простого обывателя, ведь все окно перетянуто москитной сеткой. Живые, или если выразиться чуть точнее, полумертвые насекомые двигались неестественно и не по собственной воле сонно. «Безработные – вот чем мы с ними похожи!» – прокручивал я в голове совершенно бестолковые мысли. Поужинав, наскоро плеснул себе воды с лимонным соком и медлительными движениями сел за стол. Каждый вечер я отбирал какое-то количество газет, какое-то количество журналов, хотя все они были перечитаны не по одному разу. Новые же достать было трудно – почти все они стоили денег и оформлялись годовыми подписками. Книги, к счастью, прочитаны не все, но я уже к настоящему моменту понял, что если буду читать только книги – самое интересное из всего домашнего бытия, – на будущее не останется ровным счетом ничего толкового.

Нехотя, лишь, наверное, по привычке разгребая кучку бумаг, я то и дело отвлекался на тюль, вздымавшийся от ветра, и, обратив в очередной раз взгляд в сторону окна, увидел, как к крыльцу моего дома спешит почтальон. Желая ускорить процедуру получения писем, я накинул халат и вышел на крыльцо.

«Доброго вечера!» – приветствовал я закованного в синий «мундир» почтальона. В ответ писемщик лишь тяжело наклонил голову и шмыгнул носом, после чего я принял у него плотный пакет внушительного объема и оказался в растерянности, так как с привычкой давно уже получаю лишь пару писем в квартал, счета на оплату и рекламу в почтовый ящик. Я подождал, пока почтальон выйдет за калитку и, хотя он был полноват, он понесся по тропинке такими быстрыми, широкими шагами, словно вообразил, что я запираю в подвале всякого, кто приблизится к моему дому.

Чтобы не томить себя пустым ожиданием я вернулся в дом и положил пакет на край стола – крепкого, старого, но даже спустя столетие пахнущего елью. Медлить было незачем, и я вскрыл пакет с незнакомыми марками. Внутри были плотно скреплены резинкой письмо и толстая тетрадь в коричневой обложке с надписью «Ежедневник». Я пришел к выводу, что правильнее будет сперва прочесть письмо, а до книжки пока не дотрагиваться. Известно, какого рода материалы могут ждать тебя, если ты, что хуже всего, не способен представить и капли тревоги, иногда удерживающейся внутри. Вскрыв конверт, я вынул оттуда чистый лист бумаги, распрямил его на плоской поверхности стола и приступил к чтению.

«Дорогой, пишет твой брат Федор. Прости, что пришлось тревожить тебя, но события, которые происходят со мной, требуют немедленного разбирательства. Пишу в спешке, боюсь рассказывать об этом полиции, с иными людьми не общаюсь уже очень долгое время – кругом все суют нос не в свои дела. Думаю, у тебя могут возникнуть предположения о помешательстве, ведь эти события и вправду кажутся надуманными, но прошу тебя – отнесись осторожно ко всему изложенному».

На этом моменте всякая растерянность прекратилась и лишь некая тревожная тяжесть села на меня. Я продолжал читать.

«То, что ты прочтешь далее, нельзя привлекать к этому делу никаких, повторяю – НИКАКИХ посторонних, так как это однажды чуть не стоило мне жизни. Возможно, ты подумаешь, что я сошел с ума, но это не так, поверь, хотя я и сам уже не знаю, чему верить. Что есть реальность, а что – больное воображение. Запомни, ни при каких обстоятельствах не предавай огласке записанное мной, но прошу тебя как можно скорее изучить все и приехать, живу я сейчас там же, из дома почти не выхожу. Вся информация, наблюдения, которые я собираю, не знаю точно – сколько дней и месяцев, находятся в моем ежедневнике; высылаю тебе все. Прошу – не беспокойся, твоему состоянию это не повредит. Я надеюсь на тебя, потому как мы всегда были очень близки. Приезжай быстрее! Со страхом осознаю, что в той тревоге, в том нелепом ужасе, в котором я сейчас пребываю, и безумии, которое держит меня каждую секунду, я долго находиться не смогу. Когда приедешь, прошу тебя постучать в дверь три раза, а потом еще два – спустя пять секунд. Так я пойму… А, впрочем, ты узнаешь, до встречи!»

Закончив чтение письма, я еще минут десять сидел неподвижно, в глазах моих являлись различные образы. Неожиданность такой новости погрузила меня в состояние безэмоционального рассуждения. Я отрицал, что такое могло произойти с моим братом, но понимал – врать он не будет. Федор был журналистом по профессии и видел немало. Я знал его слишком хорошо, и на него это было совсем не похоже. Хотя, как и многие другие члены семьи, мы с ним не часто общались. По телефону, переписке – пару раз в год, этого хватало, чтобы узнать о его здоровье, положении в обществе и на работе. Вероятно, отчасти это и ослабляло нашу семейную связь, но ни на крупицу не делало нас чужими. Что я осознал в минуты прочтения письма, сопоставив время: более полугода назад наше общение прекратилось, а после пары попыток, беспокоить звонками я более не хотел, отправленные же письма, должно быть, не дошли – так и утонули с течением времени в почтовых разносках.

Я по привычке посмотрел в окно. Дождь моросил и с листьев падали капли, самые мелкие из которых цеплялись за паутину. «Чертова погода и дрянное, совершенно теперь дрянное состояние!» – заворчал я, и с мыслями, сопровождаемыми растерянностью и тревогой, пошел и запер входную дверь, проговаривая: «Все-таки уже вечер». После чего и форточку решил закрыть.

Ежедневник, который я достал из почтового пакета, пах колбасой, этот запах смешивался с запахом старой бумаги и чернил, что создавало свой коктейль, можно назвать его «Писарь». В том, что брат мой решил обратиться именно ко мне, странностей нет. Я единственный человек – и это очень греет душу, хоть и возлагает ответственность, – которому он доверит свою жизнь. Впрочем, когда-то у него была женщина, которая берегла и хранила семью, но это было давно, точного времени уже не скажешь. Все случается неожиданно и, хватаясь позже за ручку комнаты, в которой уже никто не живет, полагаешься на собственные привычки и от этого еще хуже себя чувствуешь.

Я чуть притушил свет, от небольшого расстройства мне захотелось есть, и я употребил лежавший с обеда огурец и кусок хлеба. Приступать к чтению ознакомившись предварительно с его не красочным содержанием, а по предчувствию болезненно-темным, беспокойным, было трудно. Хотелось как можно скорее разобраться в ситуации, и разобраться даже без всяческих трат времени, изучения записей, но представить и тем более понять, о чем мог писать брат, и что могло разъедать его изнутри, вряд ли получится. Погружение в материал – в таких вещах опасение обычно вызывает ожидание и трепет перед неизвестным, как очевидно: morsque minus poena quam mora mortis habet – не позволит в полной мере понять истинного страдания человека, написавшего их. Мне уже сейчас хотелось собрать вещи и ехать к брату, возможно, он просто находится в том состоянии, в котором не может осознать необходимость незамедлительной помощи. В любом случае Федор не нашел иного выхода, и странно то, почему он так настаивает на отказе в предании гласности. Но это, скорее всего, были уже догадки, ведь с тем, что записано в книжице, я еще незнаком.

Поймав себя за покусыванием кожи и ногтя большого пальца, я тут же отбросил руку на стол и вследствие этого усомнился в каком-либо контроле над своим организмом, хотя тут можно было списать все на старые привычки, от коих с трудом удается избавиться до момента, когда замечаешь неосознанное их повторение, но избавиться навсегда в полной мере невозможно. Я надел очки для чтения, направил лампу правильной стороной, исключая перенапряжение глаз, открыл переплет ежедневника. Читая первые записи на форзаце, в которых указывалось, что ежедневник куплен два года назад и подарен неким сотрудником газеты Ласточкиным П. В., коллегой и товарищем Федора, я обнаружил содранный в углу, вероятно, ногтями участок бумаги. Скорее всего, там был указан номер издания или что-то в этом роде. Перевернув лист, просмотрел пару страниц вперед: почерк был достаточно аккуратным, но постепенно сменялся к концу записей на торопливо-прерывистый. Я убедился, что записи стабильно держатся одна за другой, отделяясь абзацами, и вернулся на первую страницу, дабы, наконец, погрузиться в беспокойство мысли и изучение чего-то такого – я думал об этом каждую секунду с момента прочтения письма, – что могло поместить моего брата в состояние дурного сна.

Записи из ежедневника

Делаю эту запись вследствие замеченных мной странностей. Неделю назад, а точнее: числа 19-го октября месяца, я заметил, что в доме через дорогу, в квартире, которая до этого дня пустовала лет семь, поселился сутуловатый гражданин в грязном пиджаке. Не знаю, что сподвигло меня именно в тот день, но благодаря моему желанию подмечать разные моменты вблизи дома не без помощи хорошего окуляра, я решил посмотреть на нового соседа. Само собой, это не вызвало ни единой лишней мысли, я подготовил все, что необходимо, сел в кресло и, естественно, выключив предварительно весь свет в квартире, начал наблюдение. То был сухопарый мужчина с гладко выбритым лицом, обвисшими, будто выцветшими острыми бровями, с немного, как могло показаться, сальными прядями волос и крючковатым носом. Ему можно было дать лет сорок, чуть моложе меня. За какое-то время удалось подметить, что одежду он носит приталенную и монотонную. Я нашел схожесть в наших вкусах, в нашей холостятской обстановке. И не то чтобы у меня была острая необходимость устраивать слежки за новыми жильцами, но в этот раз я не смог найти ничего лучше подобного времяпрепровождения, плюс ко всему меня интересовал факт – кто же умудрился въехать в такую старую, запущенную квартиру. В чем причина такого выбора или же, возможно, как и у многих, выбора особо и не было?

За эту неделю я успел провести дурацкие наблюдения раза три-четыре после работы. Заметил я, впрочем, не так много, но что меня заинтересовало в этом человеке и заставило просидеть у окна до полуночи, это интересная схожесть наших суетных дел, но в то же время странность его поведения и действий. Он тоже любит побездельничать, иногда выпивает, ест на ужин мало, в основном блюда похожи были на салаты – я их тоже предпочитаю как легкую пищу, – занимается всякого рода пустой деятельностью.

А вчера я наблюдал следующее: он достал из шкафа довольно нелепые, на первый взгляд, фарфоровые, темно-серые фигурки, поставил их на стол и два часа вытирал с них пыль. Что-то идиотическое было в этих безостановочных взмахах тряпки и прибора, которым протирают пыль с расписных ваз прислуги в домах. Фигурки были безобразные, и, хотя мне такое искусство даже нравилось в недалеком прошлом, будь я любителем посещать выставки – в любом случае испытал бы неприязнь к мастерам-изготовителям. Три статуэтки, которые он поставил в линию, напоминали животных, только будто вывернутых наизнанку. Если напрячь воображение и добавить некоторые детали, то можно увидеть кота, пуделя и птицу – по виду напоминающую сову. Так вот, этот мужчина протирал пыль в течение пары часов, затем накинул на них полотенце и убрал в шкаф. Я не мог представить, что значат эти фигурки для моего «подопечного», но понял, что лично для меня смысл смахивания пыли несколько часов отсутствует полностью. И вот что самое неясное и тревожное – после того как он засунул эти бесоподобные статуи в их постоянное место хранения, он обернулся и пару секунд смотрел прямо в мое окно, или как тогда показалось – на меня, с такими глазами, словно в них отражались лишь эти страдающие сюрреалистичные образы. Обычно я могу отличить случайность от намеренности, но вчера я не успел даже подумать, мне захотелось сжаться в маленькую куклу и спрятаться в один из ящиков прикроватной тумбы. Мое тело, будто самостоятельно, бесконтрольно пригнулось и село под подоконником. Появилось ощущение, которое можно описать как затруднение дыхания и закупоривание кожных пор, будто объем легких сократился в несколько раз. Я был уверен, что рассчитал все идеально, меня невозможно увидеть ни под каким углом, тем более с включенным в его квартире светом. Просидев так еще минут пять, я медленно приподнялся и посмотрел на противоположное моему, находившееся метрах в пятнадцати через дорогу окно. Света в окне не было.

Число 26. Октябрь.

Ночь. Почему я выбрал писать в более-менее художественной форме? Так приятнее читать и мыслить мне самому, ведь пишу я строго для своих заметок, да и будет что почитать на досуге в последующие года. Когда есть время – обдумываю, а затем и излагаю все в такой конструкции. Художественное слово погружает в ту действительность, в которой нахожусь сейчас я – автор.

Лишь на мгновение мелькают мысли: «Зачем я взялся за это, почему так внезапно стал уделять этому время, словно полезному занятию?» Смысл моих наблюдений и заметок в ежедневнике стоит под вопросом от самого изначального прочтения до последующего извлечения. В сегодняшний поздний вечер не хотел делать никаких наблюдений, но в момент, когда я оторвался от работы – она заключалась в написании заметок и переписывании заказанного сотрудниками материала – и подошел к окну, то вновь увидел, даже без какого-либо телескопического устройства, как этот человек потирал свои чертовы статуи снова и снова. Мне показалось, что процедура длилась даже дольше и с большим энтузиазмом, чем несколько дней назад. В этот раз я забыл притушить свет в комнате, и вспомнил об этом только когда гражданин Н. неожиданно дернул плечом как-то резко и в сторону. Это заставило меня даже на секунду запаниковать от неожиданности, я вообразил, что он сейчас снова повернется и уставится в мое окно, как было в тот раз. Я как ошпаренный отскочил влево за стенку, чтобы меня не было видно, затем переполз под окном в другую часть комнаты – выключил лампу.

«Ну какой же стыд и маразм! На кого я похож? – мне пришлось ругать себя за нелепость и неоправданные, а со стороны и смехотворные действия. – Я так могу вообще забыть о существовании собственных дел, работы, отдыха и сна. Неужели нельзя приказать мыслям остановить процесс?» И я сел посередине кровати, откуда не было видно ни улицы, ни домов, не было видно ничего, кроме моей комнаты, узенького коридора, ведущего на кухню и в ванную, где-то в темноте и входная дверь с всегда надоедливым исходившим от нее гулом. Уснул я довольно быстро и, когда глаза уже закрывались, видел на стене полосу света от ночных фонарей и горбатые силуэты, которые разбивали эту полосу своими туловищами.

30 октября.

Сегодня шел из офиса через рыночную площадь. Решил запастись крупой и свежими овощами, естественно, что недостаток витаминов осенью вредит мозгу, возможно, поэтому я так подставляю себя под удар. Рынок казался каким-то несуразным. Люди на улице: у половины была грязь на лицах и одежде, все они кашляли и чихали с открытыми ртами. Одни крупные торгаши буквально вываливались из своих закутков, впаривая любого рода безделушки, другие – размахивали рыбными хвостами. Все кругом представляло огромную, обрюзгшую, вонючую тушу, вымазанную в осенних соплях. Вдобавок ко всему в городе и, вне сомнения, на площади царили холод и сырость. Но как только я перешел порог квартиры и закрыл входную дверь, я ощутил себя в полной безопасности: спокойное состояние вкупе с комфортом, сухостью, сытостью. Так было всегда, но обстановка гнетет теперь по какой-то причине и в моей собственной квартире, в моем форте, защищенном со всех сторон от городской суеты и грязи.

Утром было светло и я чуть понаблюдал за квартирой нашего странного подопечного (теперь точно будем называть его гражданин Н.), не уверен, что это может продолжаться долго, должно быть, в скором времени я найду определенного рода занятие, помимо работы, и оно отвлечет, позволит забыть даже о существовании того дома напротив. Хотя в какой-то степени я отдаленно, всматриваясь в то окно, хотел понять все же смысл его действий.

Человека в комнате не было, поэтому мне удалось разглядеть некоторые детали весьма интересные. Прежде всего, я приметил, что на стене около шкафа висела картина, которой будто раньше и не было, по крайней мере, я ее не замечал. Она показалась мне очень похожей на изображение, которое находилось раньше на моей стене у кровати – я купил его совершенно случайно у уличного торговца, когда ездил в Польшу, – некая абстракция, представляющая собой переплетение ветвей непонятных форм и апельсиновых долек. Картина в его комнате была небольшой, потому сложно было ясно разглядеть детали и выяснить их схожесть, но в целом по цвету и стилю – что и показалось довольно странным – рисунки совпадали. «Гражданин Н. видимо очень любит современное искусство», – рассуждал я, перемешивая в голове нелепые темные фигурки с картиной на стене и очевидной закрытостью, которая, как можно было предположить, и создавала помешательство этого человека.

4 ноября.

Стараюсь писать чаще, потому как происходят довольно странного рода события. В последние пару дней я усомнился – в шутку, конечно – в здравии моего разума, странные эти вещи заключаются еще и в том, что я будто получаю латентное удовольствие от своих наблюдений, может быть, некий заряд адреналина, но счастья жизни такое занятие, естественно, не приносит, скорее наоборот. Сегодня вечером меня охватила паранойя. Когда я выходил из дома на прогулку, то заметил человека, который сидел на каменной окантовке фасада дома. Не придав ему особого значения, я прошел практически всю улицу и только под конец пути заметил в стекле витрин, как тот мужчина следует за мной, причем ускоряя шаг – трудно было разглядеть его лицо под шарфом и воротом, но кажется, это был именно Он. Я быстро свернул на многолюдные бульвары центральных улиц, чтобы затеряться среди толп горожан, обогнул несколько раз близкие к моей улице дворы и свернул к дому. Подозрительный тип за мной уже не следовал, должно быть, отстал в массе прохожих зевак. В такой ситуации самое глупое – оглядеться, ведь твое опасение сразу станет заметным, твой страх вылезет наружу и привлечет еще большее зло, он тут же сделает тебя жертвой. Но была самая противная мысль: «Он знает подъезд, откуда я выходил!» В один миг мне пришлось рвануть по ступенькам вверх и, не останавливаясь, на ходу всунуть ключи в дверной проем. Как всегда подводила координация, ключи вошли в замок, лишь когда я плотно прижал их к бордовой железной накладке.

Дома я несколько часов ворошил мысли в голове и шептал: «Откуда он вообще знает про меня? В чем смысл даже подходить к моему дому и тем более уж переться за мной? Ни разу он не замечал меня у окон, да и если бы заметил, я что – свидетель убийств или краж? А самое удобное – допустить мысль, что это был не он, а просто случайный проходимец, следовавший на одну из улиц, таких ведь целый город, все куда-то идут».

Чтобы успокоиться, необходимо было прийти в состояние безмысленного равновесия. Рутинно расположившись на диванчике, включить музыку или фильмы. Так я и сделал. С минуты на минуту должны были начаться вечерние политические передачи. Монотонное вещание – оно мне и нужно – было превыше всяких похвал. С моей кушетки было чуть видно уже до тошноты противное здание, но спокойствие обрело власть надо моим телом и разумом. И я старался не поворачивать голову и не направлять взгляд в сторону. Клонит в сон.

Утро. Еще до рассвета я проснулся, чтобы сходить в туалет. Скребя пальцами по напольному покрытию и линолеуму, я не спеша прошелся в один конец, затем в таком же положении вернулся обратно. К собственному удивлению, я осмелился подойти к окну, и хоть оно было закрыто, но с той стороны веяло холодом, не таким, как с улицы, а холодом, который лучше всего мог ощутить внутри себя лишь человек настороженный. Уверенность моя была абсолютной – самым ранним утром, когда те, кто долго не ложился уже уснули, а те, которые легли рано, еще глубоко спят, можно подходить куда угодно, делать что угодно, ведь тебя не увидит никто. Но я, верно, и не догадывался, обманывая себя, в какую одурманенную, больную реальность погрузился. Медленно шаркающей поступью я приблизился к окну и застыл на месте. В комнате гражданина Н. горел свет, а сам он стоял около стола и эпилептически дергался из стороны в сторону, протирая свои инфернальные статуи. В тот момент я решил, что схожу с ума, дыхание сбилось буквально за долю секунды. «Но ведь сейчас четыре часа, – я смотрел на циферблат на тумбе, – это помешательство, мое или его – не знаю. Нет! Здесь необходимо полное разбирательство, видимо я ошибся, не нужно было начинать никаких наблюдений, но теперь это неважно, я должен разобраться, по крайней мере, в состоянии собственной психики». В тот момент я крайне осторожно, однако довольно быстро задернул шторку, которая мной до этого вообще никогда не использовалась, и быстро зашагал на кухню, выпил немного вина, дабы хоть как-то доспать свой сон, и вернулся теперь уже в кровать. Плотное тяжелое одеяло обернуло тело, я повернулся к стене. Было такое состояние, что я, засыпая, бездумно содрал кусок обоев ногтем. Я закрывал глаза с мыслью, что проснувшись, тут же опишу в блокноте как можно более подробно все произошедшее. И вот теперь я, написав это утром, освободил голову, впрочем, мне кажется – из глубинного личного беспокойства, – освободиться от всего этого мне уже не удастся.

8 число.

Пришлось взять выходные. Не могу полноценно работать, пока не разберусь в этом исступлении. Уже несколько дней не открываю штору и вообще не подхожу к окну. Чтобы забыть о любом проявлении какого-либо помешательства этого человека, необходимо постараться пока что забыть о существовании таких явлений, как социальная жизнь и люди. И это сложно не потому, что я сам таковым являюсь – субъектом общественным, а потому, что даже любого повода выход из дома сопровождается оглядками по сторонам. В лицах движущихся мимо всегда мерещится какая-то ехидная, злобная гримаса, скорее всего, это из-за воспаленного сознания. Что же касается дел: даже на работе я последнее время стал более закрытым и отстраненным от всего, и мне уже дали знать об этом. Не могу думать ни о чем нужном, о материалах и всей этой тоске, о статьях и правках. Пока еще я справляюсь со всем прочим – нужен отдых. Мне пришлось притвориться больным, и хотя со стыдом, но принимать помощь от соседей, которые могли за дополнительную небольшую плату сходить за продуктами, доставить их прямо ко мне домой. А если кто интересовался в чуть большей помощи – это касается лекарств, врачей, транспорта, – приходилось говорить о незначительности, а, точнее, о том, что я уже необходимые услуги и консультации получил и теперь лишь смиренно ожидаю выздоровления.

10 ноября.

Впрочем, одного врача я все же ожидал действительно, это был Филипп Андреевич Семионов – врач-психотерапевт, психолог, достойный и квалифицированный специалист, мне пришлось в прямом смысле вырвать его из цепких лап сотен пациентов, среди которых, между прочим, есть и знаменитости. График его приема был крайне плотным, поэтому я за двойную плату смог записаться лишь на 25 число. Но ждать необходимо, до конца месяца мне нужно покончить со всей этой чертовщиной, иначе, пострадает не только мой организм, но и моя карьера, а на должности даже с моим стажем стабильно находиться сейчас затруднительно. Должно было удостовериться, что я здоров, ведь в противном случае мне грозила лечебница, а от чего лечиться? Я ведь совершенно ни при чем, бытовая случайность происходит сама собой и от человека не зависит. Какой-то безумец задумал шутить надо мной, издеваться? Он совершенно глуп и недалек, раз полагается на мою боязливость. Совершенно верно! Если есть проблемы с головой, а судя по моим наблюдениям – немало, не нужно вкручивать в них меня. Я всего лишь работник, который занят своими делами, я простой служащий, просто законопослушный «гражданин», хотя это слово скорее подойдет к моему соседу. Неужели я чем-то заслужил то состояние, в котором существую сейчас? Мне то ли противно, то ли страшно подходить к окну в собственной комнате, оттого, что уже заранее вижу инсталляцию в доме напротив, ничего кроме нее, тотчас же становится безумно гадко от этих бессмысленных, но все же – а я ведь так и пытаюсь до сих пор выявить суть этого процесса – чем-то подкрепленных действий. Все будто специально лезет наружу и происходит у меня на глазах именно во время наблюдения. Я, конечно, слышал об удивительных совпадениях, но что-то подсказывает – не может быть такой схожести, ведь ситуация совершенно лишена смысла.

14 число ноября месяца.

Сумрак над городом поглотил улицы, похолодало. Вчера сосед, который приносит мне продукты, сообщил пугающую и лишенную всякого обоснования новость – он подошел к двери и в тот момент, когда я открыл, быстро просунул пакет с продуктами в небольшой проем. Когда я попытался расширить пространство, приоткрыв дверь, он плотно прижался к ней, как показалось мне, всем телом.

«Нежелательно вам, так сказать, находится в открытом общении с людьми, вы же больны!» – этими словами он побудил во мне чувство какой-то внутренней защиты, присущей каждому человеку.

«С чего это вы взяли, что моя болезнь может вызвать у кого-либо беспокойство?» – спросил я растерянно, все еще пытаясь толкнуть дверь.

«Ваша болезнь, она передается, короче говоря, Лука вот… Который, кстати, живет этажом ниже, он приносил вам продукты, пару дней назад сказал, что чувствует себя неважно, а здоровье у него должно быть хорошим!» – с небольшими запинками ответил мужчина хрипловатым голосом.

«Но как же можно быть уверенным в том, что это именно моя болезнь передалась? – все больше возмущался я и смотрел на теперь уже закрытую дверь. – Разве он не мог заразиться где-то на улице от прохожих, в магазине? Да будет вам известно, что моя болезнь не имеет инфекционной составляющей, ей нельзя заразиться».

Мой сосед на секунду замолчал, затем чуть отошел от двери и вновь заговорил: «Все равно, слушайте, вы не знаете, с чем имеете дело, да вы даже к врачу не ходили! Лука уверен и мы тоже все уверены, что он заразился от вас, поэтому теперь, – он, как показалось, даже сам разнервничался, – будем приносить вам продукты так, чтобы вы не смогли заразить еще кого-нибудь. Дверь, короче говоря, сильно не открывайте, а лучше, вообще оставьте щель, как для писем, только чуть шире, мы туда будем продукты складывать!»

«Откуда вам знать, – повысив голос, спросил я, – что я не был еще у врача? Я уже обследуюсь и через неделю принесу вам справку о полном выздоровлении».

«Вот когда пройдете обследование, тогда мы и поймем, может, сразу и Луке станет полегче! – еще не договорив, мой сосед стал спускаться вниз по лестнице, – Будь здоров!»

«Спасибо!» – звонко и как можно более утвердительно крикнул я, словно хотел показать этим силу голоса и, собственно, раз и навсегда отбросить домыслы о моей болезни и тем более об ее опасности.

«Неужели такого рода мысли без оснований появляются в голове? – задавал я себе вопросы, сидя за столом и смотря на однотонную стену. – Неужели можно просто так обвинить человека по пустяку, не подкрепив это никакими фактами, быть убежденным в том, что если твой сосед заболел, то он обязательно заразился от того, с кем общался? Это совершенная глупость!» Я остался напуганным даже не столько бессмысленными обвинениями, сколько действиями, которые совершались и могли совершаться в отношении меня.

Относительно повезло, что я смогу, по крайней мере, получать помощь еще неопределенное количество времени, пока весь чертов дом не охватит панический страх при приближении к моей входной двери. А после просто схожу – раз уж так им нужны эти бумажки, – покажу справку о моем выздоровлении, о чем я надеюсь, ведь доктор, который примет меня, большой профессионал в своем ремесле и уважение к таким людям возникает не само по себе, оно растет с годами трудов.

17.

Наверное, я слишком много думаю. Сама мысль о необходимости врачебного обследования не дает покоя. Я всегда был здоров, не было проблем ни у родственников, ни у кого-то в окружении. Каким-то образом так получилось, что события попусту навалились на меня, не оставляя в покое и без того уставшую голову. Сегодня днем я попытался выйти из квартиры, перед этим внимательно прислушался, чтобы не застать людей в подъезде, которые меня и без того сторонятся, точно я чумной. Выйдя на лестничную площадку и осмотревшись, я обнаружил, что на моей двери находится какая-то пометка, нарисованная с помощью мела, в тот момент это выглядело нелепо и ужасно. Значок представлял собой маленький круг и линию, переходящую в ключ, что напоминало средневековые эстампы. Значило ли это, что нельзя входить ко мне или приближаться к двери? – не знаю. Должно быть, обозначение не имеет смысла, это всего лишь чья-то гнусная шутка, а может и того хуже, решили меня довести до ручки. Я заключил, что правильнее всего будет стереть эту идиотскую безосновательную маркировку и тут же сделал это без всяких затруднений. После чего я услышал гулкие шаги на верхних этажах. Кто-то стремительно несся, перепрыгивая, как мне показалось, по две-три достаточно широкие ступени, будто услышал звук отворения двери в мою квартиру и решил во что бы то ни стало попрепятствовать этому. Пришлось моментально впрыгнуть в дверной проем и быстро, но в то же время крайне осторожно прикрыть дверь, чтобы не попасться на глаза. Я подтянул ее как можно ближе к порогу, доверившись в полной мере своим навыкам, и, хотя я никогда до этого не делал подобное, получилось закрыть дверь бесшумно и аккуратно. Через десяток секунд я услышал, как ноги несут крупное, судя по ударам тяжелой поступи, тело мимо моей квартиры. Удостоверившись, что никто не пойдет за ним, я решил было снова выйти за порог, но меня охватила мысль об абсолютной бессмысленности этого решения, да и вообще всего происходящего, что, собственно, заставило меня пойти в комнату и лечь на кровать.

21 н.

За последнюю неделю я очень устал, мне не ясна причина – почему и для чего я попал в такое состояние и есть ли это мое настоящее состояние? Я перестал понимать, что вообще происходит. Без нормального общения, сидя в четырех стенах я превратился в форму из собственных страхов и непонимания, беспричинности. Дело даже не в том, что все вокруг представляет сумасшествие, а в том, что я не понимаю – сумасшествие это для меня и норма для всех, или же наоборот. Что происходит – знать не могу! Наверное, если объективно проанализировать тот факт, что я не выхожу уже почти месяц из квартиры, не общаюсь с людьми, кроме тех, что приносят еду, скудно питаюсь, мало двигаюсь, вдобавок ко всему постоянно в подвешенном и тревожном состоянии, то отсюда причина расстройства.

Благо, удалось договориться с соседом, и теперь он приносит мне еду почти каждые два дня. В то время как я приоткрываю дверь на достаточную ширину, чтобы можно было просунуть обе руки, он стоит метрах в двух от меня и пододвигает или, если может, закидывает длинной, крючковатой палкой гречневую крупу, сухари и банку консервов, после чего сломя голову убегает к себе. Но я рад даже такому, пускай думают, что я заболел, так я просто остаюсь в покое, а покой – это, на мой взгляд, сугубо важная вещь.

24 число.

Завтра необходимо ехать к доктору. Я полагаю, что вызвать такси труда не составит, а вот выйти из квартиры – дело особое. Если на лестничной клетке будут находиться жильцы, то мне станет неловко, ведь я совершенно напрасно побеспокою их и куда уж страшнее этого – заставлю нервничать по поводу их здоровья, ведь они-то думают, что я заражу их при первом же контакте. По их мнению, сосед Лука подхватил инфекцию, в то время как передал мне пакет с продуктами. Как бы все это нелепо не звучало, мне помогают, значит и я должен думать о людях. Еще одно тревожит меня. Не встречу ли я вновь гражданина Н. на улице, не увяжется ли он за мной, дойдя в этот раз до подъезда?

Я продумал все до мелочей. Безусловно. Сперва вызову такси на определенное время, но чтобы точно остаться незамеченным, я выйду заранее, подловив момент, когда в подъезде не будет никого и быстро выбегу на улицу. Затем сверну за угол и сяду на лавочку, хоть на улице уже и пошел снег, я в любом случае предпочел бы промокнуть, чем попасться на глаза кому-то из соседей или, не дай бог, этому безумцу, наверняка караулящему меня под дверью. Так и сделаю.

25.

Больница была совершенно в непригодном для оказания медицинских услуг состоянии: стены с потрескавшейся краской, местами отвалившиеся куски бетона, сколотые, видимо, уже давно у главной лестницы резные балясины и фризы, различные элементы полностью угробленной архитектуры – все погружало в атмосферу отсутствия людей, но на самом деле последних на удивление было довольно-таки много. Персонал, включая санитарок, сестер и докторов, бегал туда-сюда по коридору, а пациенты, ожидающие в очередях, напротив, сидели, чуть ли не прижавшись друг у другу, многие из них что-то бормотали и почти все смотрели в пол. У меня возникло ощущение, что если я чуть ускорю шаг, проходя коридором, то у кого-нибудь точно случится приступ.

Все началось с того, что врач, к которому я попал крайне быстро, спросил меня, попутно перебирая бумажки: «Известно ли вам, что вы опоздали на обследование на полтора месяца?» – он ничуть не выглядел обеспокоенным и рассасывал конфету.

«Как! Но ведь я верно следил за каждым днем на календаре и даже отмечал даты до дня отправки в больницу!» – ответил я, как бы с оправданием, не понимая даже того ужасного факта, что совершенно потерял огромный кусок времени.

«Поэтому я должен вас заверить, что, записавшись несколько месяцев назад, вы оплатили услугу и теперь я должен вас обследовать вне очереди, помешав другим пациентам!» – продолжил доктор, растягивая нижнюю губу, чем-то похожую на дверную ручку в горизонтальном положении. В его белых зубах пролетела желтая конфета.

«Примите мои извинения, если это необходимо, я могу прийти в другой раз!» – я пожал плечами и посмотрел на седые усы доктора Семионова.

«Как вам будет угодно! – строго и выразительно сообщил он и достал из стола коричневатые тетради. – Но я посоветую пройти обследование именно сейчас».

«Ну, если это критически не повлияет на время процедур других пациентов, то я соглашусь!» – в этот момент в кабинет вошла молоденькая сестра в смешной, слегка мятой медицинской шапке, из-под которой были видны вьющиеся каштановые волосы, и буквально швырнула на стол огромную пачку бумаг, которые попали рядом с упаковкой сосательных конфет, и доктор пересыпал конфеты к себе в карман.

«Что вы, что вы! О других пациентах вам беспокоится не стоит, уверяю, они у нас такие смирные и беспомощные, того и гляди помрут! – протороторила она и захихикала, глядя на доктора. – Если вам нужно будет пройти обследование в любой момент времени, вы только скажите, никто из пациентов и не осмелится даже сказать что-то против!»

Я не ответил – слишком уж резкими мне показались ее слова о беспомощности пациентов, вероятно, я мог и себя отнести в их категорию и, оставаясь в том же положении, я тяжело вздохнул, делая вид, что смиренно соглашаюсь со всеми словами.

«Ничего, Ниночка, господин сам решит, когда ему проходить обследование», – с преломленной улыбкой, а, верней даже будет сказать, что с некоторой нахально-издевательской ухмылкой сказал доктор и указал на круглые часы, висящие над дверью.

«Сейчас, – ответил я с такой утвердительностью, чтобы они точно поняли. – Сейчас, думаю, самое время, благодарю вас!»

Доктор еще раз улыбнулся, а медсестра выпрыгнула за дверь, точно балерина, все еще хихикая и, время от времени прикрывая лицо своей маленькой ручкой. И, хотя мне от всего этого стало не по себе, и я даже захотел поскорее покинуть столь угнетающее место, но все же мысль об ужасающе долгом ожидании подобного осмотра не оставляла мне иного выбора, кроме как пройти необходимые мероприятия.

«Вот и славно!» – отметил профессор и сделал какие-то пометки в своих бумагах.

«Нужно ли мне что-то сейчас рассказывать?» – спросил я, надеясь на ускорение процедуры, доктор же лишь неодобрительно покачал головой.

«Вам всего лишь нужно подождать ровно две минуты, восемь секунд и не отвлекать меня», – сухо ответил он.

Я решил не мешать и оставался в неподвижном состоянии, спокойно следя за его рукой – она словно скользила единой линией, неразрывно оставляя след на бумаге. Я надеялся на то, что сейчас доктор допишет свои замечания и начнет обследование, но каково было мое удивление или, вернее сказать, негодование, когда он вдруг вскочил, снял со стены часы, нажал на них какие-то кнопки и громко сообщил: «Ваше обследование завершено удачно, поздравляю! Вы совершенно здоровы!»

В этот момент я, клянусь, побледнел, а со стороны ощутимо даже сгорбился.

«Как вы сказали? Это все?» – чуть слышно, но как можно четче спросил я.

«Конечно все! А почему вы это спрашиваете?» – и доктор снова сел в свое рабочее кресло.

«Я не уверен, но просто думал, что вы хотя бы спросите, собственно говоря, в чем выражаются мои проблемы!» – я оказался совсем растерян и подавлен. Все, к чему я готовился так долго со страхом, тревогой и неуверенностью, оказалось каким-то нелепым минутным разговором.

«Вы, напомню вам, находитесь здесь как пациент на обследовании! Так будьте добры – уважайте! Никто не принуждает идти сюда! И я знаю, о чем говорю, ты здоров!» – он указал пальцем сначала на меня, затем на листок желтой бумаги, обычный, без всякой печати и пометок, на котором было написано: «Обследование прошел, нарушений нет».

«Разве тут не должно быть хотя бы печати?» – спросил я, пытаясь добиться хоть какого-то объяснения ситуации.

«Совершенно нет! Печать ставят после других обследований, вы же слышали обо мне, я профессор Семионов, мой почерк знают все, если кому-либо хватит наглости усомниться в состоянии вашего здоровья, просто покажите ему эту справку! А теперь прошу не задерживать очередь!» – и он открыл дверь, откуда внезапно прямо на пол вывалилась толпа пациентов, по всей видимости, наперевших на нее. Они упали один на другого, образовав копну тел, и поверх них я заметил, как та самая санитарка, заходившая в кабинет, протянула мне руку, чтобы я смог вырваться из этой груды. Я буквально на лету схватил бумажку, которую выписал мне доктор и стал выбираться с помощью девушки-санитарки, стараясь не наступать на кряхтящие и извивающиеся туловища людей. Доктор еще что-то крикнул вслед, но девушка уже увела меня в глубь коридора, заметно опустевшего, и сказала: «А теперь, милый мой, ступайте домой, и если надумаете обследоваться еще раз – обязательно приходите!» – она хихикнула и показала в сторону выхода, затем забежала в соседний кабинет и растворилась за стертыми витражами стекла.

Я долго еще добирался домой; сопровождалась поездка попытками не думать вообще и не вдаваться в подробности того, что произошло в больнице. Справку я на всякий случай сунул в карман старой куртки на меховой подкладке. И, хотя эта бумажка кому-то могла показаться такой же нелепой, как дипломирование доктора, выписавшего ее, я все же, признаться, надеялся на самую что ни на есть крошечную пользу и результат от ее существования.

В подъезде дома мне встретилась соседская пара – муж и жена преклонного возраста, оба одетые в темно-синее. Я замечал их и раньше, но никогда не возникало мысли и порыва начать разговор. Они, как я предполагал, тут же должны были поднять тревогу, ведь переносчик опасного, по их мнению, заболевания вырвался из палаты содержания. Но на мое удивление они всего лишь кивнули мне, улыбнувшись, и оба как одним голосом сказали: «Поздравляем с выздоровлением, сегодня и наш Лука вылечился и уже пошел на работу! Но не бросайте лечение, а то придется опять делать карантин! Ха-ха!» – они засмеялись подобно ярким телевещателям и тут же скрылись из виду на нижних этажах.

Я лишь необоснованно кивнул, как показалось, даже не им, а куда-то в сторону, потому как мысли в голове перемешались, все безостановочно спуталось в лишенную смысла нить – она состояла только из абсурдных вопросов: «Как они могут знать? Почему так озаботились моей жизнью?» – и только сейчас, находясь дома уже несколько часов, я стал еще больше понимать, что теперь свободный путь на улицу закрыт, вход в квартиру стоит основательно запереть, а покупки организовывать строго ранним утром incognitus, во время всеобщего сна. Действовать иначе – выбрать путь в бездну.

Месяц декабрь.

Цепь событий, с которой теперь можно лишь смириться и жить в углу, но даже здесь – в углу собственной комнаты меня пытаются достать. Происходит совершенно необъяснимая ересь, но все же это действующая последовательность, как мне кажется, она имеет под собой единую цель – убить меня или сделать сумасшедшим. В последние дни я стал замечать, что штора в моей комнате всегда отрыта, и я мог бы допустить вероятность – если рассмотреть мое послешоковое состояние – собственноручного сдергивания этой проклятой шторы, но, очевидно, я уверен, что это происходит без моего участия. Приходится подползать к окну с закрытыми глазами, чтобы не видеть этого ужасного безумия через дорогу, но и с такой предосторожностью я попадаюсь на глаза, и это хуже всего, это заставляет меня прятаться за стены, ложится на пол, только чтобы убраться из виду.

Неделю назад я написал брату с просьбой приехать, полагаю, письмо дойдет до него недели за две, если повезет – меньше. И того еще день-два на сборы и путь. Прибегнуть к такому, конечно, не лучший вариант, но так у меня будет хоть какой-то шанс справиться и не сойти с ума в одиночестве, нужно было сделать это раньше. Должно быть хоть что-то. Один из самых близких людей сможет понять меня и, отдаленно осознав этот ужас, поможет.

Декабрь.

Брат не приезжает. Пока что надежда на его прибытие еще есть. В прошлой записи забыл указать еще одно напугавшее меня происшествие. Когда я ходил подавать письмо на отправку в почтовое отделение, на обратном пути мне показалось, хотя не имеет смысла писать «показалось», если я не уверен в том – что кажется, а что действительно происходит, кто-то свернул с улицы, что ведет на площадь к старому собору, и резко побежал замной по чернеющему, утоптанному от подошв снегу. Пришлось живо рвануть к дому так, что потом пару часов не получалось восстановить сбитое дыхание. Организм, явно, слишком ослаб, ведь помню – относительно недавно спокойно добегал от трамвайной остановки до офиса за пятнадцать минут без перерывов. Я постараюсь улучшить питание, если получится без происшествий доходить до магазина, благо накоплений пока что хватает. Окно в комнате заставлю книгами и коробкой, найду что-нибудь.

Зима, только зима.

Холод пробрался в мои застенки, сколько месяцев уже идет зима и не теплеет на улице совсем. Все тусклое и абстрактное становится уже частью приемлемого. Невозможно каждый день мучиться, ожидать, но что-то вынуждает меня. Что-то, что называется жизнь – безумная витая лестница. Почему она не может отпустить меня, а лишь толкает все глубже и глубже в бездну, туда, где нет света? Там царит хаос и тьма, и там нет места рассвету!

На этом, перевернув страницу – переворачивал я их с каждым разом все более нервозно и резко, – я обнаружил конец записей в ежедневнике или их обрыв. Хотелось узреть еще хоть какую-то черкотину; не может же так все случиться! Я пролистал оставшиеся страницы и, не найдя ничего, вскочил с быстротой человека, чувствующего последние вздохи близкого друга, вытащил из шкафчика сумку, кинув туда кошелек, документы и пару необходимых вещей, принял несколько таблеток глицину и побежал. Я несся через поле, в два шага минуя деревянные хлипкие сарайчики. Проглатывая внутри страхи, но пытаясь напрасно, хотя вполне естественно, отвести их на второй план, я бежал к перрону – это был огарок земли по обе стороны от насыпи, – самое страшное и нелепое для меня было то, что письмо, дошедшее до близлежащих почтовых отделений только весной, было написано братом еще зимой. Какой же ужас! Не в больнице ли он для тех, кому уже нет дороги назад? – вопрос, терзающий едва ли не с момента начала чтения. Опасения пытаются вылезти наружу и представить себя в полном объеме, от подобного мне трудно думать. Голова звенит, а бежать несколько километров с заскорузлыми мышцами – смертельно тяжело.

Вскоре, откашляв мокроту, я добрался до пассажирской платформы, столь несуразной, что могло показаться, она не выдержит и трех человек. Через час – это на удивление, скоро – прибыла электричка, в прохладных вагонах которой не было абсолютно никого из пассажиров, вероятно, вечером ехать уже никому никуда не нужно. Я пробрался вглубь вагона. Приобрел билет и под прохладу потока воздуха из щелки в окне слушал как кондуктор, которым был маниакально спокойного состояния крупный мужчина с седой бородкой, напевал:

«Я рад бы к черту провалиться,

Когда бы сам я не был черт!»

Спустя два часа, в которые хоть я и пытался себя успокоить и приспособиться к таблеткам, объективно предусмотренным для успокоения, меня все равно довольно-таки медленно, но с постоянством давило внутри. Я быстро нашел такси у вокзала, и оно повезло меня по старым улицам, широким дорогам, развязкам. Туда, где царило безумие и болезненная необъяснимость. Лица прохожих, гуляющих в вечерней дымке по слякоти, казались мне лишенными всяких чувств, хотя зачем я вообще позволял себе думать о чем-то, кроме того, с чем предстоит мне столкнуться?

Машина подъехала, я расплатился и вышел прямо за углом дома. Знакомый даже спустя столько лет бордово-грязный резной фасад, обшарпанный, а местами изуродованный, но все же сохранивший величественный дух старой застройки. Я свернул направо, чтобы войти в дверь подъезда, во многих окнах, как удалось заметить, горел свет. По-видимому, ложились здесь, в центральной городской черте, поздно. Я подходил к массивной деревянной двери, и каждый шаг мой сковывало жуткое предчувствие, тревожность окутывала паутиной внутренние органы. Заглянув внутрь и поняв, что никого не встречу в подъезде, я стал ускорять шаг. По лестнице идти было трудно, я запустил свое здоровье без физической активности и до сих пор даже спустя несколько часов тяжело дышал после марафона до железнодорожной станции. Подъезд выглядел совершенно нежилым: настенная краска облупилась, а ступеньки лестницы были покрыты таким слоем пыли, будто в доме не было людей уже пару лет, а свет в окнах я успел увидеть. Мои ботинки – они были с твердым протектором – создавали невыносимый гул, я слишком быстро и громко поднимался. Даже спустя столько лет я помнил все, словно был здесь вчера.

И вот – дверь, которая, как мне показалось, и не изменилась с тех времен. Страх сжимал в кулак мое сердце изнутри и скреб когтями по грудине. Приложив ухо, я понял, что услышать ничего не удастся. И так в ожидании хоть какого-то необходимого действия я бы простоял Бог весть сколько, если бы не неожиданный бешеный бег по лестнице снизу. Он точно ужалил меня и пробудил способность к действию и решению, и, потеснив тело к двери, я сильно надавил на нее и сделал несколько толчков.

Дверь открылась. Быстрыми шагами я вошел внутрь и запер засов. Мои глаза, казалось, не моргают, а все тело застыло и слушало отдаляющийся гул на нижних этажах. Такая неожиданность подействовала на встревоженного меня как доза адреналина. Только спустя пару минут я осмотрелся. Тусклый свет исходил из окон, давно немытых, с прогнившими деревянными рамами и хлипкими на вид подоконниками. Квартира выглядела нежилой, совсем нежилой. А пахло пустотою, будто только что была открыта пустая залежавшаяся бутыль. Одно слово – тоска. Я прошел в большую комнату и осмотрелся, все так, как описывал брат: кровать, тумба и столик. На стенах висели какие-то нелепые обертки от конфет, картина. Грязные полы чихали пылью и скрипели всякий раз, когда я ступал по ним.

Сердце колотилось, а мысли смешались в нелепую громаду, по всей видимости, растущую как опухоль. Я грыз уже сам себя, в каком-то сумрачном помешательстве. Я осмотрел комнату и увидел на столе книжки, подойдя к которым разглядел под слоем пыли и какой-то шерсти надпись «ежедневник». Книжица, что буквально пару часов назад была в моих руках. Мысли еще больше сплелись в нечто безобразное, я стремительно перебирал их, вышептывая: «Идиотизм! Почему я только сейчас понял, что последние записи в ежедневнике датированы числами, когда он уже находился в почтовой отправке?» Нависая над ежедневником я, было, повел уже свою руку, но очередная тревога заставила меня отойти в сторону и отвести взгляд.

И только сделав шаг, я увидел, что стою прямо у окна. Разный хлам, коробки, отгораживали его от меня или наоборот. Скрупулезно очистив от паутины – она не позволяла даже приблизить руку к стеклу – пространство у подоконника, который был завален барахлом, затем, скинув коробки и книжки, я освободил край оконного стекла на уровне груди, оно было покрыто инеем то ли примерзшей, то ли присохшей грязи.

А с другой стороны, прямо за стеклом было черно все, кроме одиночных мутно-желтоватых участков. Я всматривался в них и видел только то, что не хотел, словно при лихорадке: болезненные образы, нелепость, чертовщину, абсолютный страх в нагом теле, но, должно быть, видеть иное уже и не нужно.

«Частицу безумия всегда можно найти и вскормить, зависит лишь от того, куда смотреть. Вырастает оно из пустоты, из неизвестности и тревоги. Если стоять у закрытой или открытой двери, это не трогает тебя, не заставляет разум искать, но если дверь приоткрыта, совсем немного, это доводит до безрассудства, дрожи, неизвестность обращается вечным блужданием, поиском в кромешной тьме. В сознании, питающем тебя, вызревает безобразный посев, ибо в нем без ответа это безумие прорастает и плодоносит», – ворох мыслей окончательно вздернул меня, разрастаясь амфитеатром голосов. Я не представлял, что мне нужно, не осознавал свои действия и состояние, находясь в котором не думал, а, вернее, перемешивал мысли с тревогой и моментами из памяти, уносящимися вдаль, к ним я не имел вопросов, но имел тысячи вопросов. Мой ли это голос захлебывается в бездонном котле? Кто пытается позвать?

Одно я безошибочно осознавал. Что-то тянуло меня к этому окну, оно привязывало к себе с каждой секундой все крепче, словно карабельным канатом, и с каждой следующей крупицей стекла, освобожденной от пыли, я быстрее и быстрее двигал рукой, совершая обряд очищения.

Вот, наконец, маленький, но достаточно ясный участок предстал перед моим лицом, я припал глазами к холодному стеклу. Улица была истинно темной. Я видел соседний дом и хлопья черного снега, хотя помнил – была весна. Я глядел в соседнее окно на три прекраснейшие фигуры.