Следи за знаками судьбы [Евгения Черноусова] (fb2) читать онлайн

Евгения Черноусова Следи за знаками судьбы

Медовый месяц завершился досрочно

Время к полудню, солнце жарит неимоверно. Всё-таки плохо, что на улице Чирка почти не осталось деревьев. Раньше хоть по одной стороне тополя стояли. Но, когда проезжую часть расширяли за счёт газона, их почти все спилили. Наталья Алексеевна доковыляла до пыльных кустов черёмухи у забора детского сада и поставила пакеты на траву. Во дворе гомонили ребятишки. Она вздохнула при мысли о том, как там Сашенька с отцом и мачехой, и машинально поправила косо висящую створку закрытой изнутри калитки. Что-то знакомое во дворе мелькнуло. Она приникла к щели, выдохнула: «Ну, ни фига себе!» и заколотила в калитку. Как ни странно, охранник оказался рядом и открыл почти сразу. Она хмуро поздоровалась с ним, занесла пакеты во двор, приткнула их к забору и засеменила к игровой площадке. Поздоровалась с Ольгой Васильевной и присела на скамейку рядом с ней.

– Саша Трашкина, за тобой бабушка пришла! – заголосила Люба Киселёва.

Вся группа развернулась. Саша нога за ногу отправилась к скамейке, несколько ребятишек тоже двинулись за ней. По праву соседства и давнего знакомства первым разговор завёл Вася:

– Баб Наташа, ты ведь не отдашь Сашу в Архангельск?

Наталья Алексеевна поперхнулась. Эта болтушка уже в детсаде рассказала об Архангельске, об отце и мачехе! Да, об Архангельске, наверное, она сама не раз отзывалась неодобрительно, в том числе и при внучке. Так получилось, что Наталья Алексеевна там побывала дважды, и оба раза в апреле: пять лет назад, когда Сашенька родилась, и два года спустя, когда Монику хоронили. Первый раз провела там месяц, пережив изрядные морозы и затем начавшуюся распутицу, а второй раз все три дня запомнились ей непрекращающейся метелью. Вспомнила, как стояла у гроба, держа под руку внука, и всё никак не могла настроиться на соответствующие моменту мысли, переживая, как будут откапывать занесённую снегом могилу. А оказалось, что ритуальщики прикрыли вырытую накануне яму досками и постелили сверху брезент. Господи, и так настроение никуда, а тут ещё воспоминания о заснеженном этом кладбище со странным названием Валдушки.

– Вася, Архангельск – большой город, не то, что наш Утятин. Там морской порт, корабли плавают, ещё аэропорт есть, самолёты летают. Там театры, музеи, университеты. Только лето там короче, чем у нас, зато зима длиннее. Папа Сашин там всю жизнь живёт, ему нравится. Может быть, и ей там понравится, это ведь её родина.

– Не понравится, – заныла Саша. – Ну, бабушка, ну, разреши мне не ехать с папой и этой тётей Галей!

Наталья Алексеевна горестно вздохнула. Ах, кто бы знал, что она сон потеряла с тех пор, как внук внезапно позвонил, что едет в гости с молодой женой, а по приезде эта Галя заявила, что приехали они за Сашенькой, что ребёнок должен жить в полноценной семье, а не с прабабушкой. Умом-то она понимает, что невестка права, но как разрывается её сердце при мысли о расставании с кровиночкой!

– Дети, кто главный в вашей жизни? Мама и папа, – сказала она Сашиной банде. – Пока вы маленькие, они за вас отвечают. И они решают, где и с кем вам жить.

– Нет, – возразил Вася. – Кто самый старший, тот самый главный. У нас самая главная баба Паша. Её все слушаются, даже баба Тася. А ты тоже прабабушка, поэтому в вашем доме главная. Скажи дяде Лёне, чтобы уезжал!

– Сравнил, – грустно усмехнулась Наталья Алексеевна. – Твоя прабабушка Паша не только в семье старшая, она во всём Утятине самая старшая. Участница войны, ровесница английской королевы. Кто бы её не послушал! А я… конечно, я не хочу с Сашей расставаться. Но решать будет папа!

– Баба Наташа, а если Саша будет плохо себя вести, им же не нужна будет такая доченька? – спросила Люба.

– Ну, ты додумалась, – улыбнулась старуха. – Тогда-то папа точно скажет, что бабушка не умеет внучку воспитывать, и надо Сашу срочно отсюда забирать!

Саша заревела, вслед за ней захлюпали носом ещё две девочки, засопел Вася.

– Ладно, ребята, ещё ничего не решено. Кто тебя одевал? Ну-ка, руки вниз, – она развернула красную футболку на внучке.

– Точно! А я думаю, куда карманы пропали, – засмеялась Саша.

– А они у тебя на ж… были, – басом сказал Вася.

– Кому-то мы будем язык с мылом мыть, – покачала головой Ольга Васильевна.

– А кто тебя в садик привёл, Саша? Я ж тебя дома оставила.

– Я сама! Они все куда-то ушли. Ну, я и пошла тоже!

– Ты через дорогу одна переходила?! Поэтому ты таким светофором вырядилась?

– Ребята, ура, придумала! Давайте играть в светофор, – запрыгала Люба. – Саша будет на дорожке стоять, а мы мимо ездить. Чур я буду автобусом!

– Ну, какой из тебя автобус, Люба? Ты «Шкода», – засмеялся охранник.

Наталья Алексеевна ещё выяснила у внучки, что папа ушёл с каким-то дядькой, что тётя Галя сказала Саше сидеть, а потом будут завтракать, а сама ушла с телефоном. Саша посидела одна, а потом заскучала и пошла в садик. А шорты у неё вчерашние зелёные, а футболку красную она вытащила из шкафа, а панамку надела жёлтую. А что, весёленько так!

Получается, что из дома Саша ушла не менее, как два часа назад. И за это время Лёня и его жена пропажи не заметили и не позвонили ни в сад, ни бабушке. Наталья Алексеевна обозлилась, но и заволновалась: вдруг что-то случилось? Набрала внука – недоступен, его жену – звонок проходит, но трубку она не берёт. И старуха бросилась к воротам. По дороге ещё дважды ставила пакеты с продуктами на траву, передыхая и снова набирая их телефоны. Ещё она думала, как выскажет молодым, что нельзя так безответственно относиться к ребёнку, но уже понимала: что-то случилось дома.

У соседских ворот стояла бабка Паша. Заведённая Наталья Алексеевна только поздоровалась и попыталась проскочить мимо. Но не тут-то было! Партизанка больно ухватила её за плечо своей тёмно-коричневой морщинистой кистью и сипло сказала:

– Стой! В дом с мильтонами пойдёшь!

– Что случилось?

– Стой, Наташа, стой…

Подъехала полицейская машина. Вышел сожитель Ольги Васильевны майор Огородников, кивнул, бабка Паша сказала:

– Там на ящики влезь у забора, – и открыла свою калитку. Буквально через минуту он вернулся, махнул своим: «На выход!» и повернулся к старухам:

– Простите, как вас? Наталья Алексеевна? Давайте зайдём к вам во двор.

– Что? – прошептала она, понимая, что её опасения подтвердились, и случилось что-то страшное.

Он вздохнул, взял её пакеты в одну руку, другой прихватив её за локоть, и повёл в калитку:

– А дальше?

Она сказала:

– За домом огород, – и взошла на крыльцо. – Открыто.

Они прошли через дом по коридору и вышли через заднюю террасу на огород. Ей сразу бросилась в глаза куча чёрного тряпья в углу у забора из бетонных плит, разделяющего участки её, Золотухиных и конторы Энергосбыта.

– Галя? Что с ней? Она… умерла?

Дальше она просто сидела на чурбачке, тупо наблюдая, как топчутся на грядках незваные гости, переговариваются, уточняют что-то у неё. Она что-то отвечала, даже один раз вставала и заходила в дом… зачем? А, покопалась в сумках Лёни и Гали, отдала паспорта полицейскому. Намного позже до неё дошло, что они считают, что это Лёня убил жену и сбежал. Вот тогда она немного пришла в себя:

– Лёня? Бред! Они поженились в прошлом месяце! И куда бы он, интересно, ушёл без вещей, без документов? Он здесь никого не знает.

– Ну, сгоряча выбежал, а потом вернуться побоялся. Найдём, – пожал плечами один из полицейских. Заглянул в паспорт и хмыкнул. – Да, три недели. Медовый месяц завершился досрочно.

– А вот я тоже думаю, что он не мог, – вдруг вступил в разговор один из понятых. Наталья Васильевна даже не знала, как его зовут, но жил он, вроде бы, на Базарной. Наверное, от реки с рыбалки его полицейские прихватили. – Лёня нашему малому комп собирал позавчера. Я же видел, как он работает! Он очень неторопливо и делает, и объясняет. Он основательный. Задушить и убежать – это псих-торопыга. А этот сначала обдумывает, потом делает. И руки у него…

– Что руки?

– Маленькие они, как женские. Весь он такой небольшой. Там же следы остались… ну, на шее? Вы бы померяли.

– Померяем, померяем, – недовольно пробормотал полицейский. – Все специалисты! А говорите, знакомых нет?

– Да на речке мы познакомились, на рыбалке! Ну, он сказал, что айтишник, а я рассказал, что у нас старое железо. А он сказал, что делать всё равно нечего, может посмотреть. И наладил всё, и малого поучил, и от денег отказался. Вот так, – а Наталье Алексеевне шепнул. – Вы бы адвоката наняли. Им же только бы кого схватить. Ивана Ивановича попросите, он из ихних, из бывших полицейских. Знает их уловки.

После того, как посторонние покинули её дом, в калитку протиснулась соседка Таисия Андреевна, дочь бабки Паши:

– Наталья Алексеевна, вы уж на бабку мою не обижайтесь. Галин телефон звонил за забором, а мимо неё ведь, спортсменки-юниорки моей, до сих пор муха не проскочит. Полезла на ящики поглядеть, ну и полицию вызвала!

– Ну что вы, я ей благодарна. Если бы одна зашла да всё это увидела…

Наталье Алексеевне очень хотелось остаться одной и собраться с мыслями. Хотелось найти Лёню. Но при соседке это было невозможно. Таисия Андреевна говорила, говорила, при этом тащила её через дом в огород, на террасе схватила тяпку и, ворча на неаккуратность полиции, принялась поправлять грядки. Срезала затоптанный лук: «Ничего, отрастёт!», матерясь, поправила дверь теплицы, заглянула туда, велела включить воду. Поймала её взгляд, направленный в сторону реки, и сказала:

– Лёню полиция ищет, это дело у них всё равно лучше, чем у вас, получается. Да и народ любопытствующий у наших домов топчется. Сидите дома, займитесь делами. Я Нинку свою предупредила, она Сашу вместе с Васей из сада к себе заберёт. А я покуда здесь побуду. Мало ли что…

Наталья Алексеевна по жизни суровая и нелюдимая, но слишком многим была соседям обязана, поэтому никогда не спорила с ними и не огрызалась. Зашла на кухню, вспомнила про продукты, что с рынка принесла, огляделась. Пакеты пустые. Всё разложено, что на полках, что в холодильнике. И когда умудрилась? Наверное, на автомате двигалась. Так же на автомате стала готовить борщ. Таисия вошла следом за ней и села чистить картошку. Рот у неё не закрывался. Она трещала о ценах на рынке, о том, что в «Селезне» в буфете очень вкусные чебуреки с сыром, что завтра на их улице отключат водопровод, что с утра несколько мужиков отравилось палёнкой, двоих даже пришлось в областную токсикологию отправлять…

– Вы меня слушайте, вы отвечайте. Нельзя обо всём этом думать, в отчаяние уйдёте. Самое страшное уже случилось, Лёню найдут, у нас тут не тайга. Тогда будем думать, как его защищать. Ну, ведь не мог он… ну, ведь вы его знаете…

Наталья Алексеевна подняла на соседку глаза, и та резко замолчала. Вот то-то и оно, ничегошеньки она его не знает! Поэтому и задумывается.

Зазвонил телефон. Мужской голос представился: «Огородников». И кто это? В Утятине этих Огородниковых как собак бродячих! Половина жителей носят три фамилии: Кожевниковы, Кузнецовы и Огородниковы. А он просил подойти к больнице опознать внука. Всё поплыло перед глазами. Таисия Андреевна, слышавшая этот разговор, выхватила у неё трубку:

– Сашка! Что с ним?.. Ах, живой? Так что ж ты так с пожилым человеком? Сейчас приедем! – сунула Наталье Алексеевне её телефон, вытащила свой, набрала. – Валера, ты дома? Подъезжай к воротам Трашкиной, надо её на опознание… да живой он, живой! Так, собирайтесь живенько, деньги с собой, документы… так, борщ доварился почти, дойдёт, остывая… да не тряситесь вы, живой он, только бухой…

Вышли за ворота. Обычно их улица малолюдна, но не теперь. Стояли кучками любопытствующие, больше женщины, конечно. Бесшумно подъехала прямо по тротуару чёрная машина соседа Кожевникова, потеснив зевак. Таисия Андреевна впихнула Наталью Алексеевну в заднюю дверь, обежала машину и села рядом с водителем.

– Молодец ты, Таська, что пешком не повела, – с одобрением сказал сосед. – Ишь, вороньё, слетелись как на падаль!

– Ну, не стоило, Валерий Андреевич… дошла бы и так… стыд глаза не выест, – бормотала Наталья Алексеевна.

– Да чего стыдиться, Наталья Алексеевна? Ещё ничего не известно, а они уже приговор подписывают!

Вот так они общались. Четверть века соседи, но она к ним только по имени-отчеству, и они к ней так же. С Кожевниковым они ровесники, жена его лет на восемь моложе, Таисия их всех старше. Между собой они Танька, Валерка и Таська. Но, конечно, они соседи с рождения, не привыкать же величаться.

В приёмном покое она увидела внука с воспалённым, красным как мясо лицом. Почему? Говорят, пьяный на солнце обгорел. Лежал в соснах за спортивным пляжем. Да не должен он быть пьяным! И дежурный врач, и полицейские ухмыляются. Наталья Алексеевна сдержанным тоном объясняет, что у внука на спирт аллергия, максимум, что он себе позволяет – это бокал красного вина. «Да вы понюхайте!» Да, от него невыносимо разит спиртом и какой-то химией. Но она продолжает настаивать, чтобы взяли кровь на алкоголь. И ещё на всякую химию. Её убеждают, что всё сделано в соответствии с состоянием внука, что были уже сегодня у них пациенты с отравлением некачественным алкоголем, но тут симптомы другие. А она настаивает, что тут не палёная водка, а какой-нибудь клофелин. Тут Лёня глаза открывает, и она трясёт его: «Лёня, что ты пил?» Он бормочет, что в него влили стакан, но он почти всё выплюнул себе на грудь под рубашку. Снова отключается. Она снимает с внука рубашку и требует, чтобы её забрали на анализ – пусть выяснят, что он пил!

Заходит мужик с чемоданчиком, пристраивает стул к кушетке, протирает Лёнины ладони, потом мажет пальцы и откатывает отпечатки на листе. Потом суёт Наталье Алексеевне пачку спиртовых салфеток. Она начинает оттирать краску с рук внука, но успевает заметить, что тип с чемоданчиком обменивается взглядами с Огородниковым. И этот молчаливый диалог связан с руками внука. Да, прав тот глазастый понятой, у Лёни кисти рук небольшие, ладони узкие, пальцы короткие. У него и ноги для мужика маленькие, тридцать девятый размер. Если честно, Наталья Алексеевна никогда не приглядывалась к внуку, он слишком похож на свою мать, а ей и вспоминать её неприятно. Но, кажется, эта похожесть сейчас обернулась спасением.

Лёнин костюм укладывают в пакеты, а его, оставшегося в одних плавках, перегружают на носилки и увозят в отделение. Ей идти за ними запрещает медсестра, но Наталья Алексеевна, прихватив зачем-то сандалеты внука, идёт вслед за носилками.

Разместили Лёню в коридоре неподалёку от туалета. Даже ширмой не огородили. Поставили капельницу. Стульев в коридоре нет, зато стоит у кровати тумбочка. На ней устраивается полицейский, надо думать, охранять будет. Наталья Алексеевна идёт на сестринский пост и просит что-нибудь от ожогов. Молоденькая сестричка покопалась в холодильнике и предложила болтушку. Обработав лицо внука, бабушка пристраивается у противоположной стены на подоконнике.

Здесь в коридоре – как у них на улице. Кто медленно проходит мимо, кто кучкуется неподалёку. Любопытствуют. К счастью, среди пациентов терапевтического отделения нет её знакомых, поэтому никто не лезет с разговорами. Только после ужина на дежурство заступает знакомая санитарка Анна Ивановна. Она утаскивает её в подсобку, где наливает чая и достаёт бутерброды:

– Ешь, я же знаю, что ты с обеда тут. Жуй, а я тебе буду рассказывать, что подслушала…

Анна Ивановна к китайским церемониям не приучена. Она тычет всем… ну, почти всем. Знаются они столько же, сколько и с соседями. Тогда она в больнице лежала, а Анька в хирургии работала. А сплетница она повъедливее Таисии Андреевны. Поэтому в сборе информации (подслушать, подсмотреть, выспросить) Анна Ивановна ас. Помнится, в застойные годы на курсах повышения квалификации от специалиста по теории управления Наталья Алексеевна услышала, что бабки, сидящие у подъезда, оперируют информацией, сопоставимой по объёму и сложностью связей с той, которую прокручивает в своём мозгу главный инженер немаленького завода. Насчёт Анны Ивановны это не вызывало сомнения. О ком из горожан не зашёл бы разговор, она всегда знала не только о его семье, но и о всех мимолётных связях, друзьях и недоброжелателях. Вот и сегодня, узнав о произошедшем, она, придя на дежурство, сразу внедрилась со шваброй в приёмный покой, подслушивая разговоры полицейских, переговоры их с медработниками и толклась до тех пор, пока не сочла, что всё существенное о преступлении вызнала.

Доклад разведчицы начался с фразы: «Покойница была шалавой». Наталья Алексеевна поперхнулась бутербродом. А Анна Ивановна продолжала излагать новости от свидетелей, от полиции и от медицины.

Свидетель был один: Тихоныч с противоположного конца их улицы. Утром он отправился в магазин «Арарат» за бутылкой и, возвращаясь домой, видел, как Лёня садился в машину Борьки Акименко, при этом в калитке стояла Галя. По именам он их, конечно, не назвал, но описал довольно точно: «Круглолицый малый, желтоватый блондин в светло-серой мятой пижаме (это он так обозвал немыслимой для старух стоимости льняной костюм)» и «Жирная накрашенная баба с чёрными волосами и сама вся в чёрном». Борька всё отрицал, приведя свидетелей, с которыми в Конь-Васильевку ездил на шашлыки, мамаша Борькина орала: «Кому вы верите, алкоголику старому!», а Сашка Огородников не выдержал и сказал: «И кому верить, старому алкоголику или молодому наркоману?». Адвокат, который Борьку с мамашей сопровождал, начал стращать, дескать, кто Борьку на учёт ставил, а значит, за поруганные честь и достоинство можно счёт выставить. Но Сашка отмахнулся, что Тихоныча тоже на учёт никто не ставил, так что баш на баш. «Все знают», – вскинулась Валька Акименко. «Вот и про Борьку все знают», – ухмыльнулся Сашка. Короче, дедовы показания они всерьёз не приняли, а зря. Он в лесничестве работал, охотится до сих пор. Глаз у него острый.

Какие-то Борька, Валька, даже полицейского в немаленьком чине Сашкой зовёт. Всех-то Анна Ивановна знает, а Наталье Алексеевне откуда их знать? Ну, как же, а опека-то доставала! Ну да, теперь она вспомнила эту противную бабу, что приходила после поисков Сашеньки.

От полицейских было подслушано главное. Убийца всё же уходил через забор Золотухиных, и партизанка, как ни странно, его проморгала. На влажной земле обнаружился мужской след, а в их доме живут одни бабы. Причём след сорок второго размера, никак не Лёнин. Руки опять же… говорили об этом уже? Ну вот, наше дело правое! И ещё телефон Галин. На нём за сегодня последними – несколько не отвеченных звонков от Натальи Алексеевны. Это ясно, что уже мёртвая она была. Но до этого дважды отвечала на звонок какой-то Уремовской старухи. Старуху опросили, но безрезультатно. На ней десятка полтора номеров значится. Она побирается у магазина, и к ней часто за паспортом покупатели телефонов обращаются.

А самые важные сведения – от медицины. Первое – о Гале. Ясно, что Анне Ивановне эта новость больше всего понравилась. Поэтому её подходы Наталья Алексеевна сразу перебила, вопросом: что-нибудь венерическое? А чего тут, ведь при ней мазок брали и о половых контактах расспрашивали. Ну да, маленький у неё домик, и молодая отказывала мужу в близости, боясь, что их услышат. Ну так вот, обрадовала Анна Ивановна бабушку, у Гали свежая инфекция, а Лёня чист. Но какая гадина, в медовый месяц изменять! И с кем бы? Только ведь приехали! Собеседница перебила, что теперь уж без разницы, да и о покойниках не принято злословить. Анна Ивановна с некоторым сожалением переключилась на следующую медицинскую новость, которая, в отличие от первой, Наталью Алексеевну потрясла: судя по концентрации лекарства в водке, выплюнутой Лёней за пазуху, его не усыпить хотели, а убить. Промилле у него в крови с такими нулями, что фактически он водку только лизнул… ну, грамм двадцать. А если бы всю стопку махнул, то не выжил бы. Он и с этой дозой только через несколько часов в сознание пришёл и посейчас с трудом дышит.

Когда старухи вышли из подсобки, полицейского в коридоре уже не было. А также заступила на дежурство другая медсестра, и, меняя флакон на капельнице и недружелюбно косясь на Наталью Алексеевну, спросила, на каком основании… но Анна Ивановна перебила её, мол, и с полицией, и с дежурным врачом согласовано.

Только когда медсестра с санитаркой ушли, доругиваясь, Наталья Алексеевна заметила, что внук лежит, отвернувшись к стене, как-то неловко вывернув руку с закреплённой иглой капельницы. Она присела на тумбочку и осторожно прикоснулась к плечу:

– Что тебе о Гале сказали?

– Всё, – хлюпнул носом Лёня. – Бабушка, зачем она за меня замуж пошла, если не любила?

– Ну… а вдруг любила? Может, по темпераменту не совпали. Знаешь, как бывает? Душой прикипела, а тело другого требует?

Он некоторое время молчал, а потом спросил:

– Ба, ты серьёзно так думаешь? Я думал, ты сейчас скажешь, что я дурак, а она проститутка…

– Лёня, мы же ещё не знаем ничего. Как можно осудить человека, если причин поступка не знаешь. Это же несопоставимо – физическая измена и такая страшная смерть! Может быть, вскроется что-нибудь совсем страшное о ней. Тогда, может, скажем: поделом! А пока я вижу только молодую женщину, которая и не жила вовсе. Может, ошиблась, может, у неё понятие о семье такое… как это современным языком именуют – свободный брак? свинг? Только надо было договориться до свадьбы обо всём. Она ведь тебе никаких прогрессивных семейных идей не толкала? А если бы сказала, что бы ты решил?

– Бабушка, ну что ты! Зачем мне такое счастье – шведская семья! Она наоборот говорила, что мы должны дочь забрать и условия ей создавать. Она её удочерить хотела.

На тумбочке сидеть было неудобно. Наталья Алексеевна то на подоконник пересаживалась, то на железную кровать внука. Ноги немели, болела спина, глаза слипались. Свет в коридоре не выключался. Внук видел, что бабушка устала, и уговаривал её идти домой: «Если бы мне можно было, я бы ползком уполз!» Наталья Алексеевна спустилась в приёмный покой и удивилась: здесь народа было больше, чем днём. Почти сразу наткнулась на Огородникова, такого же как она уставшего и сонного. От неожиданности позволила себе бестактность, спросила, что он здесь делает. Он не обиделся, ответил: «Да палёнка, мать её! Главное, никак источник не найдём. Вот опять четверых привезли». Видя отсутствие негатива с его стороны, осмелилась попросить отпустить внука домой. Он мотнул головой, ухватил за рукав проходящего дежурного врача. Тот даже обрадовался: «Ага, и ещё одну койку из подвала вытащим, двоих положим. А Трашкин в порядке, угрозы жизни нет. Жидкости побольше и не перегружаться. Завтра к вам скорую в первой половине дня зашлю, ЭКГ ещё раз сделаем и кровь возьмём. Режим постельный». Огородников остановил мужика в синей форме «Скорой помощи», спросил, куда едут, и попросил добросить Трашкиных до Чирка. Даже запомнил, что он без одежды, в вещи его в лаборатории в области. Назад в отделение Наталья Алексеевна спешила с Анной Ивановной, которая помогла Лёне встать, накинула на него простыню с больничной койки и застегнула на ногах сандалеты. И вывела их через запасной выход прямо во двор. Подпихнув внука в микроавтобус, Наталья Алексеевна обняла санитарку, всхлипнула: «Спасибо, Ань», и, захлопывая дверь, услышала растроганное: «Да чего там!»

Дома было душно. «Ах ты, господи, борщ полсуток на жаре простоял», – машинально чиркая спичкой, подумала она. Открыла крышку, понюхала, и в животе заурчало. И Лёня весь день не евши. Молодец Таисия Андреевна, что заставила замяться хозяйственными делами, а то сейчас бы пришлось что-то придумывать.

Лёня выполз из ванной и оживился:

– Как вкусно пахнет!

– Садись, внучок, это то, что доктор прописал – жидкости побольше.

За едой выспрашивала, что помнит о сегодняшнем утре. Не помнил он почти ничего, да и в том, что вспомнил, уверен не был. Одно запомнил, что какие-то парни вливали в него водку, а он давился и сопротивлялся.

А после приёма пищи (и как его назвать: второй ужин? нулевой завтрак?) вдруг спросил:

– Бабушка, я не помню, как очутился в больнице. Первое, что помню: ты протираешь мне руки и требуешь, чтобы у меня кровь на алкоголь взяли. И говоришь, что в нашем роду ни пьяниц, ни алкоголиков не было. Это правда?

– Ну да. О матери твоей я мало что знаю. Но, вроде бы, говорила она, что никто в её роду не злоупотреблял. Своя родословная по женской линии мне за последние двести лет известна. Там ни один не увлекался питием. А отец мой был из староверов. Говорил, что все были благочестивыми, некурящими и трезвыми. И этот… ну, который твой дед биологический… тоже в пьянстве не замечен. Он больше по бабам. А родители его по тем временам были крутые шишки. Оба с учёными степенями, мать в Минсредмаше трудилась, отец в почтовом ящике. Предполагаю, что с космосом был связан, и не просто гайки крутил. А такой сфере алкаши не задерживаются.

– А ты?

У внука это вылетело неожиданно. Но Наталья Алексеевна сразу догадалась:

– Это тебе отец, что ли, сказал? Что он из неблагополучной семьи, и мать его опустилась и спилась? Ну… почему-то я не удивлена.

– Бабушка…

– Да не смущайся ты! Было время, когда в моей жизни бутылки из-под водки и пива играли важную роль. Но только пустые бутылки. Так! Пришло время нам познакомиться. Не чужие всё же люди. Поскольку ты за сегодняшний день выспался, а я, пожалуй, перегуляла и теперь не усну, давай-ка я тебе свою биографию поведаю. Можешь сравнить версию своих родителей с моей. Итак, город моего детства Успенск, откуда родом моя мать, теперь значится в Московской области. А когда-то относился к Рязанской губернии. Предки мои кто из мещан, кто из фабричных. Скворцовы, Муковнины, Кузьмины. Впрочем, так далеко в родословную мы углубляться не будем. А начнём с девятнадцатилетней Нади Скворцовой, что в начале пятидесятых познакомилась с приехавшим по оргнабору Алексеем Трашкиным. Вскоре она привела молодого человека в дом родителей…

Всё это я видела в последний раз…

Дом её родителей был новеньким тогда. Ткацкая фабрика после войны построила целую улицу двухэтажных восьмиквартирных. Родители Нади, мои бабушка с дедушкой, как ударники получили квартиру в числе первых. Двухкомнатную на троих! В те времена это было очень круто. Рядом трёхкомнатную семья из восьми человек получила. А под нами в двухкомнатной две семьи жили. Я дом помню уже не очень новым. Посейчас помню, всё-таки я в нём прожила от рождения и до семнадцати лет. Гладкие каменные ступеньки лестничного марша вели на второй этаж, наша дверь – вторая справа. Чердак, на котором ворковали голуби, и куда по железным перекладинам закреплённой на стене лестницы мы с мамой взбирались с корзиной постиранного белья. Подвал с восемью отсеками для хранения всякого барахла, а в торцевой части подвала – прачечная. Впрочем, на моей памяти ею никто не пользовался, дома жильцы стирали, кто на доске, а кто и на стиральной машине. Мы маленькими очень любили туда забираться, особенно в непогоду. А взрослые нас оттуда упорно гоняли, считая, что ничем хорошим дети там заниматься не могут.

Бабушку с дедушкой я не помню, моя мама была поздним ребёнком, и вскоре после моего рождения они ушли друг за другом. Я у родителей тоже оказалась единственным ребёнком. В те времена однодетных семей мало было, статистику не знаю, но по ощущениям трое детей – средняя семья. Были среди моих сверстников такие, у кого по 5–6 братьев и сестёр. А у моей мамы на этом какой-то бзик развился, что больше родить не могла. Может быть, отец сына хотел, высказывал ей. Но всё-то она по этому поводу переживала. Очень сильно располнела, явно было у неё какое-то гормональное нарушение. А может, из-за лечения от бесплодия. В общем, вечерами, сидя за рукоделием, она часто рассказывала истории из жизни предков, но всегда с подчёркнутой моралью: дети – благословение, бездетность – горе, аборт – страшнейший грех, грешнее женщин, которые аборт делают, только те, кто детей бросают. И как-то это у меня на подкорке отложилось. Въелся в меня этот мамин бзик навсегда.

Эти разговоры она вела, понимая, что долго не проживёт. Я знала, что у мамы сердце больное, но по малолетству не догадывалась, что это безнадёжно. Помню, как последний раз её со скорой увезли. На следующий день я к ней из школы в больницу заходила, но посидела недолго. Тучи ходили, мама волновалась, что под дождь попаду. От двери, помню, оглянулась, мама мне улыбнулась… как-то так с усилием. Это был последний взгляд. На следующий день отец сказал, что мамы больше нет. Мне было тринадцать лет, ей ещё не было тридцати четырёх. Ночью я встала, вышла в коридор и упала. Увезли меня в больницу, где я провела несколько дней. Проверили, ничего особого не нашли, сказали, переходный возраст, стресс, спазмы сосудов. Так что похороны я пропустила. Хоронили маму из больницы, в то время это не было принято, должен был покойник в родном доме постоять. Соседи отца осуждали.

Потом осуждали его за то, что очень скоро привёл в дом мамину двоюродную сестру тётю Любу. Не могу тебе сказать, как скоро – через две недели, через два месяца? Но абсолютно уверена, что он к ней давно похаживал, и мама это знала. Она мне твердила, что надо родни держаться, родные люди поддержат в трудную минуту. Понимала, что мне с ними жить, и не хотела, чтобы я конфликтовала, усложняя себе жизнь.

Дальнейшая моя жизнь не была такой уж плохой. Меня кормили, одевали, домашней работой не перегружали. Но от тех лет осталось ощущение холода. Отец стал чужим. А может, я отдалилась? Во всяком случае, в Москву на учёбу уезжала с радостью. Поступила я в Московский технологический институт пищевой промышленности по специальности «Биотехнология пищевых и микробиологических производств». Скучно, да? Ну, не было у меня никаких предпочтений, в школе больше всего мне математика нравилась, так что выбор технического вуза был очевидным. А конкретно этот тётка подсказала, мол, в пищевой промышленности голодать не будешь. Обманула, голодать приходилось в разном возрасте.

Поступила сразу, училась не то, чтобы легко, но вполне прилично, стипендию получала всегда. Отец первый год деньги присылал, не сказать, что щедро, но на жизнь хватало. Подрабатывать не приходилось, да тогда и не было это принято, редко кто работал из студентов, только сироты. Потребности у нас были скромные, девчонки в общежитии были вовсе не разгульные, простые провинциальные девочки из обычных семей среднего достатка.

После первого курса собирались на лето в стройотряд. Но тут одна из нашей комнаты сказала, что комитет комсомола предлагает летнюю отработку в пионерском лагере. И мы ухватились за это предложение. Признаться, тяжёлой строительной работы я боялась. Эх, кабы знать…

Ну, о деятельности в качестве пионервожатой я рассказывать не стану. Много было и трудного, и смешного. Самым важным для меня стала учебная метеостанция неподалёку от лагеря, на которой не то практику, не то за стройотряд отрабатывали, не то просто подрабатывали студенты из МФТИ. Парни были старше нас, уже на пятый курс перешли. Вот и случилась первая любовь, она же последняя. Выражаясь высокопарным языком, с высоты прожитых лет я вижу, что любви-то никакой и не было. Валера был просто ходок. А я… возраст такой, когда любви хочется. Причём не плотской, а просто элементарно чтобы кому-то нужна была. А я со смерти мамы никому нужна не была, это я отчётливо понимала. Хотелось семьи, чтобы муж, дети, чтобы они меня любили, и я их любила. И только такая наивная девчонка могла подумать, что этот избалованный барчук хочет того же.

Словом, наша связь продлилась месяца три, пока не обнаружились последствия. Но я уже к тому времени ему поднадоела. Реже стали встречаться под предлогом работы над дипломом. Ну, а при сообщении о беременности он так испугался, стал бормотать «я подумаю, я решу вопрос», что даже я, такая простушка, поняла, что всё кончено. Однако через пару дней он позвонил на вахту в общагу и пригласил на встречу. И суёт он мне в руки свёрток. «Что это?» – спрашиваю. «Деньги и адрес. Мама договорилась, тебе аборт сделают с анестезией». Меня это слово стегануло – аборт. Я в него этим конвертом запустила: «Жаль, что твоя мама двадцать два года назад себе аборт не сделала!» Естественно, больше мы никогда не виделись, и слышать я о нём ничего не слышала.

На выходной поехала домой. Отец с тёткой какие-то не такие, не то приболели, не то поругались. Но мне тянуть с разговором нельзя. Сообщила, что беременна, и что замуж меня не взяли. Тётка вопила. Сцена была безобразная. Потряс меня отец. Он хватал её за руки и бормотал: «Любочка, ты только не волнуйся». Тётка хрястнула дверью. Вернулась через полчаса. Спокойно сказала, что договорилась об аборте. Я даже засмеялась: нужно ещё моё согласие. Тётка сказала: «А мы тебе такой укол сделаем, что согласишься». Мигнула отцу, он меня скрутил бельевой верёвкой замотал и в мою комнату… да уже не мою, они там ремонт затеяли… словом, на кровать бросили. А чтобы не орала, ещё кляп в рот засунули.

Ты бы знал, что я в ту ночь пережила! Краской воняло невыносимо, слёзы от глаз текли, нос закладывало, а рот забит. Вполне могла насмерть задохнуться. Но не суждено было. Увидела шпатель строительный на полу. Доползла, ручку его в щель в полу загнала и верёвку перепилила на руках. Потом с большим облегчением освободила онемевший рот, ноги освободила.

Вот удивительно, что такая овца, как я, в тяжёлую минуту не запаниковала и не опустила руки. Абсолютно бесшумно собрала свою одежду. Много её получилось: зимняя, летняя. Помню, пришлось взять один средний такой чемодан, с которым я ездила обычно, ещё здоровенный немецкий, дедушкин, который на два ремня застёгивался. А что в них не поместилось, сложила в большую картонную коробку. Спустила вещи в подвал. Пешком через весь город шла с чемоданом и коробкой. Запихнула их в камеру хранения, вернулась за большим чемоданом, и тут обида взыграла. Поднялась в квартиру. Комната-то моя почти полностью отремонтирована была: потолок побелён, стены поклеены, рамы и двери покрашены. Отец пол только начал красить, когда я внезапно приехала. Ну и… устроила я им ремонт! Стала обои срывать, но получалось очень шумно. Тогда взяла кисть и половой краской расписала стены, клеем и краской намазала окна, а остаток вылила перед дверью в их комнату. И поволокла большой чемодан к первой электричке.

От камеры хранения на перрон мне вещи помог донести какой-то не протрезвевший от вчерашнего мужичок. Со слезами я глядела из окна полупустого вагона на редкие огни родного города. Его я видела в последний раз.

Ты заметил, что с лета меня преследовала череда случайностей? Отправься я в стройотряд, может, по-другому бы жизнь сложилась. Поговорили бы со мной по-другому Валерка или родня, может, я бы на аборт согласилась. А так…

И вот третья случайность. В общежитии в тот день свадьба догуливала, первая на нашем курсе свадьба. И я была приглашена. Но не могла же я в моём настроении на неё пойти! Отговорилась срочной поездкой домой. А если я в общаге появлюсь, придётся идти. Сунула вещи в камеру хранения, решила шататься по Москве. Но как-то ноги снова привели меня на перрон. Невнятно прохрипело объявление, народ повалил на объявленный путь и внёс меня в вагон. А на следующей остановке в него вошли контролёры. Штраф платить не хотелось, я нырнула в противоположный тамбур, но сквозь стеклянные двери увидела, что в следующем вагоне тоже проверяют билеты. До меня дойти ни с той, ни с другой стороны не успели, поезд затормозил, и я вывалилась на платформу. Что-то лаяли вслед бабы в чёрных шинелях, я издали показала им билет, который, конечно, был от предыдущей моей поездки, но они успокоились.

Как ни странно, это приключение подняло настроение. Я решила погулять здесь, коли уж в эту местность попала. И через два квартала увидела красивое старинное здание с табличкой у входа: «Московский дом малютки номер такой-то». Я бы не зашла, если бы не припустился внезапно дождь. А тут меня прямо вихрем туда внесло! Старухе в белом халате и белой косынке, намывающей пол в вестибюле, я буркнула: «К директору куда?» И она задала рукой направление.

Ох, и страшна была директор этого заведения Зинаида Григорьевна! Безразмерная фигура, квадратное лицо, редкие рыжие волосёнки, трубный голос. Но из всех моих собеседников последних дней она оказалась самой человечной. Я спросила у неё, нет ли здесь ночной работы, а она пробасила: «Садись. Беременная?»

И я ей свою историю изложила. Она в ответ пожала плечами: «Ну, и ничего страшного. А что не ревёшь, а ищешь выход – это ты молодец». Деловито предложила несколько выходов на выбор. Первый: бросить институт или доучиться до очередного семестра, взять академку и вернуться на время родов и выкармливания домой. После вчерашней сцены? Да, кивнула она, эти и отравить могут. Но можно разменять квартиру… нет, это тоже опасно. Второй: перейти на заочное и устроиться на работу. А потом? Да, так себе вариант. Ну, тогда только через наше скорбное заведение. Я вскочила: никогда! Она гаркнула: «Сядь!» и объяснила, что не призывает отказаться от ребёнка. Делается это так: мать просит поместить сюда ребёнка временно в связи с трудными жизненными обстоятельствами. Некоторые так годами здесь дитя держат как в камере хранения. Будешь работать ночной санитаркой, заодно пройдёшь курс молодого бойца. Жильё предоставим. Я пискнула, что есть место в общаге, но она махнула на меня рукой: как беременность заметят, станут доставать, а уж с ребёнком через вахту не пропустят. Зинаида Григорьевна прежде всего преследовала собственные интересы. С младшим персоналом была беда, это ведь советское время, не мы за работой, а она за нами бегала. Вышли через заднюю дверь во двор. В одноэтажном флигеле располагалась кухня, прачечная и прочие подсобные помещения. Распахнула последнюю дверь, прищёлкнув языком: красота? Гладильная. Стол, шкаф с криво висящей дверцей и гладильная доска. Доску – в коридор, кровать сейчас бабы принесут.

В этой пятиметровке я прожила больше трёх лет. Горькая это была работа, особенно в первое время, потом как-то окаменела, ожесточилась.

Отец с тёткой поймали меня у института через неделю. Отец пришибленный, тётка агрессивная. Но и я уже определилась и успокоилась. Тётка мне орёт: «Подойди сюда!» Подружка, что со мной шла, испугалась: «Это кто?» И я с удовольствием ответила: «Дальние родственники. Это тётка, троюродная, что ли. А этот… не знаю. А! Тёткин муж». Отца пробрало. Он ведь ещё был под впечатлением того, что я на стенах написала: «Будьте вы прокляты, насильники!» Зато при свете дня я разглядела, почему они себя так вели: тётка-то беременная. Она на два года старше мамы моей, значит, ей тогда сорок было. Я им пожелала родить урода и ушла. Больше я их никогда не видела.

Зинаида Григорьевна спуску мне не давала. Сын в заведении жил на общих основаниях. Даже в свою комнату мне его брать не разрешала. Это было жестоко, но справедливо. Только в год диплома он поселился со мной. Когда ему исполнилось три года, его было положено передать в другое учреждение. Тут уж я сына забрала официально, только на время моего отсутствия воспитательницы брали его в группу.

На распределении мне предложили родной город. Я отказалась, попросила любую глушь, но только с предоставлением жилья. Так я попала в Утятин. Чуть пожила в общежитии и получила двухкомнатную квартиру в новом доме. Когда я вошла в это светлое, роскошное по сравнению с гладильной жилище, то поцеловала стену и заплакала. Сын испугался и заплакал вместе со мной. Я подхватила его на руки и сказала: «Всё! Мы больше никогда не будем плакать! Здесь мы будем счастливы!» Ошиблась. Через пятнадцать лет в этой комнате и на этом месте я не плакала, я выла.

Всё у нас было: и хорошая еда, и мебель, и одежда, и поездки на море. Коля рос здоровым и умным мальчиком. Единственное – очень не любил детский сад. Своего пребывания в сиротском заведении он помнить не мог, но страх, что его бросят, сохранился. Права была моя мама: тем, кто ребёнка бросал, прощения нет. Вот и меня кара настигла. То младенческое сиротство научило его думать прежде всего о себе и других не жалеть. Да и я потакала ему, помня о своей вине.

На втором курсе Коля заявил, что познакомит меня со своей невестой. Привёз. Я спросила, не могут ли они малость со свадьбой подождать. Нет, ответили. Невеста слегка беременна. Ну что ж, вздохнула я, помня о своём горьком материнстве, расписывайтесь! И молодые выставили мне калькуляцию свадьбы. Тут уж я присела. Это же были девяностые. Были у меня кой-какие накопления, но к тому времени они превратились в пшик. Я показала сыну свою сберкнижку и пояснила: то, что я ему даю на месяц из своей зарплаты, я буду продолжать высылать. Но больше дать никак не могу, я и так себя ущемляю. Ты бы видел, как они возмутились! Сын не поверил, он решил, что я деньги для себя зажала. И началось планомерное выматывание нервов. Поверь, если бы была материальная возможность, я бы уступила. Но у комбината наступили трудные времена, сначала стали задерживать зарплату, потом пришло время сокращения штатов. В первую очередь сократили ИТР. Я металась в поисках работы и денег, а сын в это время занял значительную сумму на свадьбу у «серьёзных людей», и теперь приближался час расплаты. Понимаешь, Лёня, он так и не понял, что денег у меня нет! И, когда его прижали, он явился ко мне с требованием продать квартиру. И при этом надеялся, что я в ответ на это наконец-то вырою свою кубышку! Я глядела на его самодовольное лицо и понимала, что вырастила не просто бессердечного эгоиста. Сынок мой ещё и дурак. Я не делилась с ним своими трудностями, и он вырос в убеждении, что булки на деревьях растут.

Что такое жильё для нашего человека? Всё! Я лишилась родного дома, потом жила в общаге, в конуре, снова в общаге. Когда квартиру получила, наступило благополучие. В сорок лет оказаться на улице – это конец. Сын сказал, что продаст свою часть квартиры. Этому воспрепятствовать я не могла. Не могу утверждать, но уверена, что он комнату даже не продал, а подписал на предложенного кредиторами уголовника под туманное обещание отдать разницу между стоимостью квартиры и суммой долга. Началась война в одной отдельно взятой квартире. Я ещё получала пособие по безработице. Не сдавалась, брала подработки где только могла. Я нанималась помогать с готовкой на свадьбах и поминках. Я даже покойников обмывала. Чтобы не пасть духом, я продолжала поддерживать порядок в комнате, на общую кухню я даже зайти боялась. Я даже шторы новые купила! Кредиторы потеряли терпение и пришли.

Второй раз в жизни мне заткнули рот. Не кляпом, а строительным скотчем. Тогда – отец и тётка, сейчас… хм… бандиты. Потребовали подписать доверенность. Я отказалась. Не потому что жильё мне дороже жизни, а из желания сохранить самоуважение, если ничего у меня больше не осталось. Что дальше было,подробно рассказывать не буду. Пальцы ломали только на левой руке, правую оставили для подписи. Голени и подошвы ног жгли. Ну, и так далее. Что самое страшное, это их заводило. В какой-то момент поняла, что в живых меня не оставят. Был уже на соседней улице прецедент: одному предпринимателю в собственной квартире голову отпилили. Во время передышки уставших мучителей я правой готовой для подписи рукой схватила зажигалку, оставленную на полу. Чиркнула, зажгла газету. Бросила зажигалку, схватила газету и запалила свои новые шторы! Как они полыхнули! А я смеялась от радости.

Пришла в себя я через несколько дней в больнице. Нет, я не теряла сознание в общепринятом смысле. Я просто впала в ступор. По словам соседок, глазела в потолок и на обращённые ко мне речи не реагировала. Помнишь санитарку Анну Ивановну, что нас по лестнице сегодня провожала? Она тогда в хирургии работала. Она одна из медперсонала, кто меня кормила. Руки-то у меня были одна со сломанными и вывихнутыми пальцами, другая сожжена. Я есть не просила, но, когда мне что-то в рот вкладывали, жевала и глотала.

Итог: о руках я уже сказала, ноги тоже обожжены, волосы обгорели, некоторые внутренние органы повреждены. Да, про инфаркт забыла. Но жива…

Никого из моих мучителей не нашли, а может, и не искали. Через пару недель, когда я уже могла ходить по коридору, ко мне пришёл один деятель по имени Серёга, который на рынке рулил. Типа охранял. Рэкетир, одним словом. Предложил проехаться до квартиры. Не скажу, что всё выгорело, но зрелище было удручающее. Да ещё две соседки кинулись на меня, что я должна им за то, что их квартиры прокоптились. Опешил даже Серёга. А потом запулил в них такой словесной конструкцией, что уши в трубочку свернулись. И вслед им ещё сказал, что лучшее средство от копоти – пожар, и это легко устроить.

Ну вот, спросил он меня, есть ли средства, чтобы комнату восстановить. А если нет, то можно одно пожарище на другое обменять. Зато там жить можно, причём жить буду одна. И привёз сюда. Расскажу, что здесь было. У всех на нашей улице участки большие, а у моего углового дома – как заплаточка. Видишь, в сторону Золотухиных мой дом как будто двухэтажный, а к Храмовой улице – одноэтажный? Это была скобяная лавка Золотухиных, а наверху семья приказчика жила. Потом склад, потом жилой дом. За почти двести лет чего тут только не было! Потом сделали дом колхозника, это вроде общежития-гостиницы. Потом снова жилой дом стал. Огород обрезали, на нём контору энергосбыта построили. Здесь решили тоже какую-то контору отделать, поставили вагончик-бытовку для строителей, но к ремонту приступить не успели. Тоже пожар, и тоже криминальный. Когда затушили, в здании труп обнаружили. Концов не нашли. Так дом и стоял с прогоревшей крышей и частично обрушенной стеной второго этажа. Не знаю, как, но числился он по документам пригодным для житья. А жить здесь, и вправду, можно было. Но только в вагончике. Там печка такая круглая металлическая стояла, буржуйка.

Я согласилась, Лёня. При моей бедности ремонт я бы не потянула. Только спросила, как же, у второй комнаты в моей квартире другой владелец. Серёга зубы оскалил: «Это уремовские всё заварили. Фиг им тут командовать. Урка этот мне комнату сразу подарит, скотч не потребуется». Это стало решающим аргументом. Фиг чужим бандитам, пусть наши бандиты пользуются!

Из больницы я выписалась уже сюда. Думала, зимой помру. Да и плевать, не было смысла в моей жизни. Но нет. Соседи здесь не чета тем, прежним. Пришла бабка Паша, четверть века назад она была вполне крепкая старуха. Посмотрела, как я дрова в буржуйку пихаю, и сказала: так нельзя, угоришь! Мы с Таисией Андреевной кирпич, что со второго этажа обрушился, чистили и к вагончику подтаскивали, раствор замешивали. Пока вместе работали, она мне рассказала, что здесь Серёгины деловые партнёры, то есть такие же бандиты, порой ночевали. Что все соседи боялись, что рано или поздно здесь перестрелка будет. А вон что случилось – поджог. Но сгорело, судя по всему, что-то существенное, потому что Серёга явно переживает денежные трудности.

Вот не поверишь, за один день тётя Паша печку сложила. Да какая печка! Я даже зимой через день её топила, тепло держит долго, тяга великолепная. Ты спрашивал, что за будка к террасе примыкает и пройти на огород по двору не даёт, летняя кухня, что ли? Это не кухня, это мемориал моего возрождения. Стены будки я не целовала, но, приходя с холода, прижималась к печке и оживала. Для меня это место силы.

Первое время работать я не могла. Вот тогда и стала я ходить «за пушниной». Так сбор бутылок мужики называли. Сначала стеснялась, выходила ранним утром и в темноте с фонариком обшаривала мусорные урны и контейнеры, смотрела под скамейками в парке и сквере, в траве на берегу Чирка. А потом уж после завтрака везла на старой коляске добычу на рынок к пункту приёма. На выручку покупала хлеб, молоко, при удаче ещё и крупу. Один раз проспала и вышла из вагончика уже на рассвете – и сразу через дорогу к нашей контейнерной площадке. Укладываю бутылки в сумку, а сама оглядываюсь. И вижу, что кто-то стоит у моего вагончика. Испугалась, но решила выяснить, кто это. Только я двинулась в его сторону, как он развернулся и быстрым шагом пошёл вверх по Храмовой улице. Походка знакомая, слегка раскачивается при ходьбе, причём вправо крен сильнее. Сын. Это был тот единственный случай, когда он видел меня с бутылкой. А я видела его в последний раз.

В то же утро соседка Кожевникова, чей дом следующий за домом Золотухиных, увидела меня за этим занятием и позвала работать с ней. Татьяна Ивановна со мной на комбинате раньше трудилась, вместе мы под сокращение попали. Они с мужем сразу взялись за квартирный ремонт. Я физической работы не боялась. Да ничего я уже не боялась! Зарабатывали мы очень прилично. Когда втянулась, чтобы не задумываться, стала в свободное время расчищать сгоревший дом. Через два года накопила на потолок и крышу, а через шесть дом стал таким, какой ты сейчас видишь. По строительству я проработала с год, потом устроилась на молочный завод. Потеряла в доходах, но понимала, что на ремонте держат меня из жалости. Сначала фляги мыла. Потом взяли меня в бухгалтерию. Дослужилась до заместителя главбуха. Продолжала работать после выхода на пенсию, пока не узнала о твоём существовании и о том, что у тебя дочь родилась. Вот и смысл в моей жизни появился.

Следствие ведут Колобки

Проснулся Лёня по ощущениям довольно рано. Солнце уже взошло, но двор ещё был в тени особняка, стоящего на береговой стороне. Глянул в телефон: да, начало шестого. Тихонько прошёл мимо приоткрытой двери спальни, стараясь не потревожить сон бабушки и дочери. Спустился с крыльца и поморщился от холодящей ноги мокрой от росы травы. А потом прошёлся в сторону летнего душа и подумал, что вода в бочке остыла за ночь, пожалуй, сильнее, чем в реке. Кинул на плечо полотенце и решительно направился к калитке.

Медицина рекомендовала ему постельный режим, но он после больницы уже третьи сутки дома и чувствовал себя вполне здоровым. Почему бы не искупаться, пока на реке безлюдно? Лёня притормозил у проезжей части, оглядываясь. Улица Чирка – единственная в городе кривая улица. Она тянулась вдоль реки и повторяла её изгиб, поэтому переходить дорогу следовало с особой осторожностью. Быстро перебежал на другую сторону и обернулся. А хорошо здесь! На береговой стороне за высокими кирпичными оградами – особняки, выросшие здесь в последние пятнадцать-двадцать лет. По поводу их архитектуры грубая Таисия Андреевна как-то при нём высказалась: «Выламывались в особо извращённой форме всяк на свой лад, а получилось как везде». В общем-то, права она. Они из Москвы чуть не полсуток на автобусе сюда ехали, и подобные дома вдоль всего пути следования стояли. А вот домишки на противоположной стороне – каждый наособицу. Небольшие, но ладные. В доме Кожевниковых окна арочные, крыша четырёхскатная. Дом Золотухиных поменьше, крыша двухскатная, окна обычные, зато над окнами лепнина. Домик бабушки… да… ну, как она говорит, зато спокойнее. Участки из-за близости к реке здесь довольно дорогие, и покупатели на них зарятся состоятельные и потому агрессивные. А бабушкин клочок землицы на углу Чирка и Храмовой для строительства новорусской усадьбы никак не подходит. Вот если бы Золотухины свой участок продали, тогда и Трашкиных бы новые владельцы выдавили. Но, слава богу, Золотухины на этом месте двести лет живут, потомства у бабы Паши много, и дом родной они никогда не уступят хрущам, как здесь приезжих называют. Ну так вот, домик бабушки меньше соседских вдвое, крыша односкатная, окошки маленькие. Зато кладка фигурная. И вообще, что-то он напоминает… ах, да, вчера он дочке «Приключения Чиполино» читал, там дом кума Тыквы на картинке – вылитый бабушкин дом. Лёня засмеялся. Надо будет Сашеньке сказать, ей понравится.

Он прошёл по тротуару до ближайшего проулка между особняками и зашагал к реке.

А водичка-то тёплая! Лёня зашёл в воду в том самом месте, где несколько дней назад они плескались с Галей. Да, Галя… он судорожно вздохнул. Больно, обидно, непонятно! Он с досадой ударил кулаком по воде и нырнул. Несколько гребков – и он на середине реки. Доплыв до противоположного берега, пришёл к выводу, что делать тут нечего. Дно илистое, плотно растут камыши. Он знал, что дальше, за ивняком, идёт вдоль реки широкая тропа к спортивному пляжу, что на берегу озера. Там, где его нашли. Чёрт, ничего не помнит! Поплыл назад. Что-то плеснуло рядом. Неужели рыба? Резкая боль в плече. Нет, это не рыба. Кровь. Стреляют? Ещё одно попадание, по уху. Не стрельба это, в него кидают камнями. Вон, в кустах что-то шевелится. Лёня решил вернуться к противоположному берегу и переждать там. Ничего, ему, выросшему на судоходной Курополке, этот Чирок – что ручеёк. Пара минут – и он доплывёт до камышей. Удар по голове. Темнота. Нет, не доплывёт…

Наталья Алексеевна проснулась очень поздно, в начале восьмого. Сорвалась с постели, растолкала внучку: «Саша, опаздываем!» Сашенька со сна капризничала, в садик идти не хотела, но бабушка ей напомнила, что у них в группе соревнования по правилам дорожного движения, и придёт настоящий полицейский. Теперь уже Сашенька поторапливала бабушку, что надо быстрее. До сада идти всего два квартала, но на полпути они догнали Любу Киселёву с мамой, а та предложила Саше присоединиться к ним.

Вернувшись, она вдруг удивилась, что Лёня не вышел на шум от сборов в детсад, и заглянула в зал. Постель убрана. Значит, Лёни не было, когда они проснулись! Куда же он мог выйти с утра? С тревожным сердцем вышла на огород, вздрогнув при взгляде в угол рядом с компостной ямой. Пусто. Вышла во дворик, проверила душ. Там было сухо, значит… ох, полотенца нет на верёвке! На речку пошёл. Что там делать так долго? Искупался – и вернулся. Загорать? Так трава ещё сырая, а подстилку он не взял! Да что же это? Ноги сами вынесли её на улицу, и она бросилась через дорогу.

Она летела к проулку на автопилоте, не заметив, в какой момент к ней присоединились соседи Кожевниковы. Что-то они спрашивали, что-то она им отвечала. Выбежали на пустынный берег: ни души. Что-то начал говорить Валерий Андреевич, но его перебила жена, спустившаяся к воде:

– Вот!

На кусте висели шорты, под кустом валялась на шлёпанцах футболка Лёни. И пустынная река…

Наталья Алексеевна застонала. Кожевников спрыгнул с берега на тропинку, идущую у самой кромки воды и побежал по ней. Его жена пошла за ним. Следом стала спускаться Наталья Алексеевна. Когда она догнала соседей, он уже поспешно раздевался. Жена его остановила:

– Валера, не дури! Беги за ключом!

Он некоторое время глядел на неё с недоумением, потом кивнул, натянул футболку и побежал обратно.

– Что? – спросила Наталья Алексеевна.

Крупная Татьяна Ивановна обняла её и сказала:

– Ждём. Сейчас Валера принесёт весла и ключ от лодки. Там в камышах кто-то есть. Может, ему плохо стало. Всё-таки после отравления.

Сосед вернулся неожиданно быстро. Оказывается, встретил охранника ближайшего особняка, и он побежал за ключом от хозяйской моторки.

Женщин не взяли. Когда лодка скрылась в гуще камыша, и мотор затих, были видны только головы мужиков, которые то появлялись, то исчезали среди метёлок рогоза. Татьяна Ивановна не выдержала напряжения и заорала:

– Валера!

Он ответил спокойным голосом:

– Не ори. Живой Лёня!

Закружилась голова, потемнело в глазах. Наталья Алексеевна, наверное, упала бы, если бы Кожевникова не продолжала держать её за плечи. Дальнейшее воспринималось смутно. Приехала полиция и медики, ругался с кем-то сосед. Её вместе с внуком запихали в скорую, следом втиснулась Татьяна Ивановна.

Из больницы они выходили парами: монументальная Татьяна Ивановна вела хрупкую бабушку, подъехавший позже сосед почти нёс Лёню. Пока обрабатывали его раны, внук рассказал, что от удара камня в голову отрубился, но, к счастью, наткнулся на какую-то корягу и под воду не ушёл. Потом пришёл в себя и заполз обессиленный в камыши, где лежал то отключаясь, то выходя из забытья, и где нашли его спустя два часа в обнимку с той самой корягой. Крови он потерял много, поэтому медики после того, как ему наложили швы на рану на голове, настаивали, чтобы он несколько дней провёл в стационаре, но Лёня отказался. Валерий Андреевич его поддержал:

– Давайте подпишем отказ. На малого второй раз покушаются. Оно вам надо, такой объект нападения в палате?

А уже выгружая Трашкиных из машины, с недовольством оглядел дворик и сказал:

– Собаку вам, что ли, завести?

И на вопрос жены о том, чем закончился его спор с полицией, с возмущением рассказал, что полицейские сочли инцидент обычным хулиганством, хотя это же явное покушение на убийство. Только после его жалобы Сашке Огородникову обследовали берег, нашли место в ивняке, откуда камни кидали. Похоже, нападавших было трое. Размер обуви не определяется, следы на траве – это, знаете ли, не на влажном чернозёме. Но Валерий Андреевич уверен, что среди них был сорок второй.

– А я думаю, что это были всё же подростки, – возразил Лёня.

– Ты видел кого?

– Нет. Было какое-то шевеление в кустах, что-то мелькало. Не в этом дело. Всё это не может быть организованным нападением. Кто знал, что я в шестом часу утра на реку пойду? Я до этого три дня за ворота не выходил. Так что поджидать меня там не стали бы, тем более втроём. А если бы поджидали, то запаслись бы чем-то понадёжнее камней. И ещё, знаете… трое взрослых людей не стали бы так жестоко убивать незнакомого человека, который им ничего не сделал. Взрослые уроды делают такое в одиночку, им хватает ума не совершать преступление при свидетелях. Эти стадные бессмысленные злоба и жестокость характерна для подростков… или взрослых с психологией подростков… каких-нибудь неадекватов…

– Наркоманов, например, – кивнула Татьяна Ивановна.

– Борьку Акименко сразу проверили, – помотал головой Валерий Андреевич. – Его родители ещё вчера в областную клинику неврозов закрыли. Да я и без проверки бы сказал. Шесть утра для Борьки – железное алиби. Он до полудня спит.

Назавтра в гости пришла Анна Ивановна. В дом не зашла, сказала, что у себя в квартире в духоте насиделась. Устроились во дворе за столом. За забором Таисия Андреевна гремела посудой и визгливо пела:

– А Дездемона потеряла

Платок, что сам Отелло шил,

Отелло был ревнивый малый,

Он Дездемону придушил…

– Чего это она? – спросила Анна Ивановна.

– В их народном театре Шекспира ставят, – улыбнулась Наталья Алексеевна. – Наверное, роль обдумывает.

– Да нет, со злом поёт и противным голосом. Я Таську с малолетства знаю, это она не в духе…

Анна Ивановна вела себя непривычно нерешительно. Вздыхала, поглядывая на Сашеньку, играющую машинками на песке. Затянувшееся молчание прервала соседка, со стуком распахнувшая калитку. Она обвела взглядом дворик и сказала:

– Так, Саша! Надо бабушке Паше помочь, – увидев, что девочка не спешит вылезать из песочницы, добавила. – Она там ягодки чистит.

Девочку как ветром из песочницы вынесло.

– Я сейчас! Я только ручки помою!

– Пойдём, пойдём. Тебе там баба Паша ручки помоет.

– А ягодки немножко есть можно?

– От пуза!

Вернувшись, присела за стол и засмеялась:

– Вот ведь проныра, чует, что взрослые разговоры намечаются, фиг уйдёт! Только на ягодки клюнула.

– Уж она наслушалась, – тихо ответила Наталья Алексеевна. – Из садика такие рассказы принесла! А ночью ко мне на кровать полезла, проснувшись. Тётя Галя ей приснилась с высунутым языком.

– А Лёня где, дома? Лёнь! Ну-ка выйди, – дождалась, пока Лёня устроился за столом, и обратилась к Анне Ивановне. – Ты ведь за этим пришла? Что скажешь?

Анна Ивановна вздохнула:

– Очень много говорят… ведь не так просто… кто-то поджигает…

– Да не мямли ты! Я за эти несколько дней после Галиной смерти чего только не наслушалась! По телевизору тайны следствия и врачебные тайны, а в Утятине все эти тайны сквозняком разносятся и чуть ли не на заборе пишутся!

– Таисия Андреевна, может, мне уехать? – спросил Лёня.

– А то ты не под подпиской!

– Нет, ничего не подписывал, но просили не уезжать.

– Да ладно, поговорят и перестанут, – так же тихо ответила Наталья Алексеевна.

– Так нельзя! А если на третий раз Лёню убьют? А если убийцу Гали не найдут? Так и будете под подозрением ходить? Я не исключаю, что менты сами эти слухи распространяют. Может, они таким образом надеются на преступника выйти. А то, что при этом Трашкины страдают, их не волнует. Короче, предлагаю найти убийцу своими силами.

Наталья Алексеевна вздохнула, Лёня нервно хихикнул, Анна Ивановна пожала плечами. Но, когда Таисия Андреевна изложила свой план, первым его оценил Лёня:

– Есть программа распознавания лиц…

– Лёня, оставь умные программы для глупых сериалов. Я Сашке Огородникову про телевидение сказала, он только отмахнулся, кто, мол, будет на всё на это глаза лупить. Так что дело помощи утопающим – дело рук самих утопающих. Это нам повезло, что в тот день в городе День волонтёра праздновали, и телевидение приехало. Вера из редакции к ним позвонила, и они обещали нас допустить к отснятым материалам. Утром за нами Серёжка Кузнецов заедет, он на базу за товаром собрался, попутно нас на Уремовское телевидение закинет. Лёня, сидишь дома, за ворота носа не кажешь. Мы вдвоём… Ань, ты тоже? Значит, втроём будем искать на записях Борькину машину, Борькину рожу и Борькиных приятелей. Я думаю, что где-нибудь они засветились.

Когда гости ушли, Лёня спросил:

– Ба, они реально уборщица и санитарка?

– Анна Ивановна всю жизнь в больнице. А Таисия Андреевна в прежней жизни завуч педучилища, отличник просвещения. Когда в девяностых педучилище наше закрыли, пришлось ей и кондуктором на городском автобусе кататься, и челноком мотаться, и на рынке овощами с огорода торговать. На руках мать, две дочери да внучка от старшей сестры. Покрутилась и пришла к выводу, что место уборщицы самое надёжное. Пока дочерей замуж не выдала, умудрялась в четырёх организациях убирать.

Утро обещало жаркий день. Наталья Алексеевна надела панамку, взяла за руку Сашу и направилась к воротам. Лёня двинулся следом. Переходила Храмовую, направляясь к ним, Анна Ивановна, тоже в панамке и очках, только затемнённых. С другой стороны из калитки вышла Таисия Андреевна. Эта была без очков, в светлой разлапистой кепке-четырёхклинке с широким козырьком и с петелькой на макушке. Подъехавший на микроавтобусе водитель вышел, чтобы открыть им дверь, поглядел на их сосредоточенные лица и заржал:

– Вам ещё бы трубки в зубы! Следствие ведут колобки!

Лёня тоже засмеялся. Действительно, похожи бабульки на мультяшных героев!

– Бабушка, возьми меня на телевизор, – заныла Саша.

– Никак нельзя, Сашенька, телевидение полиция охраняет, – ответила ей Таисия Андреевна. – Зато ты в садик на автобусе подъедешь! Лёня, калитку закрой на засов!

Завалившегося на террасе после обеда Лёню разбудил дверной звонок, стук в калитку и весёлые голоса. Надвинув шлёпанцы, он заспешил к калитке. Едва он отодвинул засов, как створка распахнулась, ударив ручкой по забору. Бабульки, галдя, вступили во двор:

– Всё, Лёня, порядок, празднуем, – сказала Анна Ивановна, стукнув бутылкой красного вина по столу. – Это тебе для повышения гемоглобина, а нам для поддержания сил!

– Анна Ивановна у нас автор решающего гола, – выкладывая на стол свёртки и пакеты, ухмыльнулась Таисия Андреевна. – вот, возьми флешку из сумки, а то у меня руки в селёдке.

– А Таисия Андреевна – играющий тренер, – спускаясь с крыльца с стопкой тарелок, вступила в разговор бабушка. – Как я вам благодарна! Все молодцы, теперь нужно, чтобы полиция приняла наши находки и по городу об этом узнали.

– Радио подключим, – вытирая руки, сказала Таисия Андреевна. На недоумённые взгляды Трашкиных пояснила. – Есть у нас такая баба, Анька Кузнецова по кличке Радио. Специалист по части информации. Если, допустим, что-то на заборе написать, не всякий читать станет. А Радио тебе это расскажет, даже если ты слушать не хочешь.

Потом они обедали во дворе, а Лёня сидел с бокалом вина за ноутбуком и просматривал привезённое. Таисия Андреевна умудрялась одновременно есть, заглядывать ему через плечо и комментировать изображение на экране:

– Во, это номер задний Борькин! Анька как наткнулась, так сразу завизжала… а чего тут непонятного? Видишь, в правом углу батуты? Это за спортивным пляжем… и время видишь? В Конях они с утра были, держи карман шире! Так вот, когда этот Витя, что нам их записи просматривать дал, на визг Анькин прибежал, мы ему объяснили, как это для нас важно. Вот, ты следующую папку открой, это с регистратора. Он ведь, какой молодец, догадался, что если их автобус за Борькой ехал, то машина могла мимо тех сосен проехать, где тебя свалили. А они, представляешь… вот, останавливай! Нет, назад! Ага, себя видишь? Эти придурки тебя из машины вытаскивают! Борьки, правда, не видать, но этот обалдуй Кожевников, Борькин кореш… ага, попались, щенки, – оглядела стол и вздохнула. – Эх, сейчас бы добавить моей смородиновой! И огурцов у меня дома туча, а сходить не могу! Мать из дома не выпустит. До чего же въедливая! В том месяце мы Варькину днюху отмечали. Решили без мужиков. На мысу за богадельней гуляли. Ели, пили, в озере плескались. Вечером мужние жёны уже перед вторыми своими половинами оправдались, а я от бабки никак не отобьюсь! Дважды вдова на восьмом десятке, а до сих пор перед матерью отчитываюсь!

– Так это же прекрасно, Таисия Андреевна, – вздохнула Наталья Алексеевна. – Сейчас бы мама моя меня бы отругала, а потом по головке погладила! Я с тринадцати лет сирота.

– Да, Наташ, горька доля сиротская, – подпершись рукой, сказала Анна Ивановна. – Я после школы в больницу санитаркой, потому что мама болела. А хотела на медсестру выучиться. Замуж уже сиротой выходила. Так ещё свекровка-змеиная головка меня этим упрекнула. Безродная, мол. Потом дочь родилась, потом муж запил, потом свекровь слегла. Так всю жизнь с тряпкой да в дерьме.

Вечером зашёл Огородников. Наталья Алексеевна думала, что из-за записей, но нет, он и не знал. Как же так, Витя же на электронную почту сбросил! Оказалось, это у следователя, а он в другом учреждении. Ну, показали и ему. Полицейский обрадовался искренне: наконец-то попались эти мажоры безмозглые, насколько спокойнее в городе станет, если их закроют! А пришёл он сказать, что на Галин телефон позвонил её дядя. Узнав о смерти племянницы, спросил, когда тело доставят в Архангельск. Огородников сообщил ему телефоны внука и бабушки, сам пытался им позвонить, но оба оказались недоступны. Тут Наталья Алексеевна спохватилась, что как в Доме печати отключила телефон, так больше и не вспомнила о нём. А Лёня с утра в наушниках за компьютером сидел, телефон и не трогал, он у него на журнальном столике у дивана с вечера, а дома душно…

О дяде Лёня знал мало. Вроде бы, двоюродный. Родня не близкая, поэтому в глаза его не видел и ничего о нём не знал. На свадьбе? Так не было свадьбы, расписались и посидели вчетвером в ресторане со свидетелями. Потом через пару дней на работе поляну накрыли в обеденный перерыв – и всё. У Лёни это второй брак, а Галя почему-то торжества не захотела, ну, он и не настаивал. Ещё удивительно, что она в день свадьбы кремовое платье надела, а то у неё просто патологическая страсть к чёрной одежде была. Звонить ему? Зачем? При чём тут Архангельск? Галя родом откуда-то с Урала, какой-то маленький городишко, он не помнит, надо в паспорте посмотреть. Если родители изъявят желание, то Лёня поспособствует отправке тела на родину. А в Архангельск – зачем? О родителях Галя не говорила. Она, как и Лёня, в интернате выросла.

Когда полицейский ушёл, Наталья Алексеевна долго собиралась с духом, прежде чем спросить:

– Ты вырос в интернате?

– Бабушка, ты что, не знала?

– Лёня, я о твоём существовании узнала пять лет назад!

– А откуда узнала?

– От Анны Ивановны. Она ведь мать одноклассницы твоего отца. Тоня закончила наше областное медучилище, потом познакомилась с моряком, вышла замуж и уехала к нему в Архангельск. Работает в травматологии. Когда Моника в аварию попала, её фамилия Тоню зацепила. Нас ведь не так много, Трашкиных-то. Трошкины, Трушкины чаще встречаются. Она тебя расспрашивала, откуда ты.

– Теперь вспомнил! Мне Анна Ивановна знакомой показалась, потому что я дочь её видел!

– Да, они похожи. Дочь такая же пухлая, круглолицая, грубоватая и неравнодушная. Поняла, чей ты сын, и матери позвонила. А она – мне: так, мол, и так, у тебя правнучка родилась, мать её в аварию попала, прокесарили на восьмом месяце, мать в травме, ребёнок в областной детской больнице. Я даже не поняла, кто из вас… я подумала, что Моника моя внучка. Кинулась в соцсети смотреть. Когда увидела вашу свадебную фотографию, поняла, что внук – ты. Ты же на одно лицо с матерью своей. Тоня мне твоей номер дала, я СМС послала…

– Да, я помню: «Лёня, я твоя бабушка Трашкина Наталья Алексеевна, если тебе нужна помощь по уходу за женой и дочерью, звони». Я тогда растерялся.

– Ну, понятно, родители сказала, что я спилась ещё двадцать лет назад, а я жива!

– А когда ты приехала, я вообще завис. Ты же совсем не старая! Бабушка, а если бы ты знала, что я в интернате рос, ты бы меня забрала?

– Господи, Лёня, я же тебе говорила, что во мне это навсегда: детей нельзя бросать. Жизнь моя на несколько лет раньше обрела бы смысл! А как это случилось? Ведь они живы? Ну, твои родители? Я ведь о них ничего не знала с тех пор. Где, как жили?

– Живы. Разошлись, когда мне было одиннадцать лет. Я остался с матерью. Жили мы тогда в Холмогорах. Отец уехал вроде бы куда-то под Москву, оттуда алименты приходили. Мать вышла замуж, и через полгода они меня определили в школу-интернат в Архангельск. Я сначала плакал, домой просился, потом перестал. Первое время на каникулы забирали, потом не стали, когда у них сын родился. В лагерь летом определяли на все четыре смены. После школы в универ поступил. У нашего интерната шефы были богатые, они нам кабинет информатики шикарный оборудовали. У меня это дело очень пошло, поэтому я в одиннадцатом классе уже у них подрабатывал. Студентом не бедствовал. И я ко второму курс уже с Моникой сошёлся. Встретились случайно, так обрадовались друг другу, что больше не расставались. Мы раньше были знакомы, она у нас тоже с младших классов, её тётка сдала в интернат, когда мать умерла.

Гештальт-терапия

Всё с вечера к поминкам приготовлено, и с утра Наталья Алексеевна даже картошку почистила и залила водой. Когда Татьяна Ивановна пришла, она только головой покачала: уж эту малость она бы и сама сделала. Тут поминающих-то будет всего-ничего: вдовец, хозяйка дома, трое соседок, Анна Ивановна и дядя покойной. Похороны пришлись как раз на девятый день, раньше тело полиция не выдавала. Беспокоил и раздражал предстоящий приезд дяди. Он позвонил Лёне, тот как-то растерялся. Мычал невнятно, оправдывался. Бабушка протянула руку за трубкой. В вибрирующую от быстрого монолога дяди трубу она вклинилась сухим приветствием и спокойным перечислением аргументов: Архангельск – не родина Гали, если же тело родители потребуют доставить на фамильный уральский погост, то пришлите сопровождающего, у Лёни после отравления и травм постельный режим. Средствами Трашкины поучаствуют. Как, удивился дядя, Лёня не поедет в Архангельск? Даже не дрогнув ни лицом, ни голосом она ответила, что в ближайшие месяцы он будет поправлять здоровье здесь, а работать по возможности удалённо. Длинная пауза, а затем дядя пробормотал «Я перезвоню» и отключился. На недоумённый взгляд внука она ответила:

– По разговору понятно, что ему не покойница нужна, а ты. Или прибить тебя за свою кровиночку, или кровиночкино наследство поделить. Галя богата?

– Ничего у неё нет… не было! Работала в крутой конторе, но мелким клерком, жила от получки до получки. Ни золота, ни бриллиантов, ни жилья, ни образования.

– Вот и понаблюдаем. Если его интерес велик, перезвонит. А я теперь вижу, внучок, в чём ты на меня похож. Ненаходчив и неконтактен. Мы же обсуждали похороны, и ты говорил вполне здравые вещи. Что же при разговоре с этим дядей соображалка тебя покинула?

– Как-то растерялся…

Дядя перезвонил, чтобы сообщить, что вылетает вечерним рейсом до Новогорска. И вот теперь они в ритуальном автобусе стоят при въезде в областной центр и ждут, когда он подъедет. Через десять минут терпение лопается, как ни странно, у Натальи Алексеевны. Она говорит:

– Ну вот что. Я вон там под козырьком остановки присяду, а вы поезжайте и действуйте по графику: сначала в областную судмедэкспертизу за телом, потом на отпевание. Дождусь гостя и на такси подъедем в Христорождественскую церковь.

Таисия Андреевна подымается следом:

– Ань, справишься без нас?

Анна Ивановна с готовностью кивает.

Они сидят в тени с мороженым в руках и говорят о том, о сём. Таисия Андреевна осторожно переводит разговор на сегодняшние события:

– Почему здесь отпевают?

– Анна посоветовала. Сказала, в нашем-то храме полгорода соберётся… после всех-то разговоров…

– А правда! Молодец Анька. А теперь скажите, что за дядька, почему вы раздражаетесь так?

Наталья Алексеевна вздыхает и пытается объяснить. Соседка сочувственно кивает, но видно, что сомнений её не разделяет. Однако обещает «прощупать этого перца».

К отпеванию успели, потому что через час за ними автобус вернулся. Шофёр сказал, что пора ехать, провожающих и так до неприличия мало. Он уже двери закрывал, когда подбежал пожилой человек:

– Вы ведь Трашкины? Ух, успел!

Представились, объяснили ситуацию. Дальше ехали молча. Наталья Алексеевна исподтишка свата разглядывала: вот никакой! Отвернёшься – и не вспомнишь. Такому бы шпионом служить. А вещи на нём недешёвые. Это даже она, с рынка да распродаж одевающаяся, поняла. Значит, не бедствует покойницына дальняя родня. Галина была ему дорога, коли за тысячи километров в последний путь проводить явился. Что ж не помог образование получить, на хорошую работу устроиться? Впрочем, мало ли какие заварушки в чужой избушке!

Отпевали троих. У двух гробов толпы, у третьего стояли Анна Ивановна и Лёня. Анна Ивановна в церкви как рыба в воде. Суёт им в руки по свечке и по бумажке, отводит дядю в угол, что-то выспрашивает, пишет на листочке. Наверное, поминание. Да, Лёня ведь не знает ничего о семье жены, даже имён родителей, кроме отца, естественно, потому что отчество…

Наталья Алексеевна в церкви бывала только по таким вот поводам: похороны коллег и соседей, пару раз на венчании. К вере равнодушна, даже не уверена, что крещёная. Родители-то точно не крестили, разве что бабушка, да и то вряд ли, Скворцовы из первых комсомольцев были, а дед потом в партию вступил. Поэтому, совершая крестное знамение, чувствовала себя самозванкой. А сегодня и вовсе… она покосилась на окружающих: вокруг двух покойников витало горе. Оплакивали и молодого мужчину, и старуху. А Галя… да ведь дядя вовсе не горюет! Он стоит, склонив голову, а сам нет-нет, да и зыркнет на соседей, больше на Лёню, конечно. А что соседи? Лёня обижен и растерян, старухи здесь, чтобы Наталью Алексеевну поддержать. А она? Она с самого начала испытывала к Гале неприязнь, потому что та приехала лишить её Сашеньки, да ещё таила зло против Лёни. И Наталья Алексеевна истово крестится, мысленно прося прощения у покойной и невольно в то же время упрекая её: ты к нам не с добром, вот и тебя никто не любит.

Когда после отпевания погрузились в душный автобус, Наталья Алексеевна, усевшись на боковое сиденье напротив гроба, почувствовала, что сил почти не осталось. Взглянула на свои отёкшие стопы и вздохнула: а ведь ещё по кладбищу идти. Лёня, севший рядом, несмело притянул её к своему плечу: «Подремли, бабушка». И она провалилась в сон минут на десять. Очнулась, когда машина вырвалась за город и прибавила скорость. Почувствовав себя неожиданно бодрой, она одёрнула на внуке промокшую от пота рубашку и смущённо сказала: «Ишь, как я к тебе прилипла».

Вот и мостовая развязка. Автобус поворачивает направо, и Таисия Андреевна громко удивляется:

– На третье? Почему?

– А куда же ещё, – пожала плечами Анна Ивановна. – У Трашкиных нет в Утятине могил.

– Ань, – возмущается соседка. – Есть же заброшенки между первым и вторым!

– Не по-христиански это!

Лёня поворачивается к бабушке, и она отвечает на его невысказанный вопрос:

– Старые кладбища закрыты. Там можно только подхоронить к своим. Некоторые борзые заявляют заброшенные могилы как своих родственников и подхоранивают туда. Я согласна с Аней, это нехорошо.

– Бр-р, – поёжился Лёня.

Но, когда въехали на территорию кладбища, шокированы были все. Голое поле, по которому тянется полоса могил. Быстро простились, быстро предали земле и погрузились в автобус. Бригадир ритуальной службы сочувственно сказал, подсаживая старух:

– Ничего, через год всё станет по-людски. Несколько месяцев только, как кладбище открыли. Будут памятники, цветы, скамеечки.

Вот таким напряжённым получился вчерашний день. Спасибо добрым людям, которые разделили с ней и внуком эту тяжкую ношу. И на поминках они умело направляли действие, незаметно гася конфликты, переводя разговоры на другие темы, читая молитвы. Особое восхищение как миротворцы и знатоки обычаев вызвали у хозяев бабка Паша и Анна Ивановна.

Можно сказать, единственным источником раздражения был дядя покойной. Вроде бы, всем старался угодить, но как-то всё у него выходило не к месту. Наконец Таисия Андреевна поймала взгляд хозяйки дома и мрачно кивнула, мол, понимаю вашу озабоченность и разделяю её. После этого они с Анной Ивановной взяли гостя в клещи и засыпали вопросами.

Ещё докука: разместить гостя у себя, гостиница в это время года забита отдыхающими. Поселила она его в вагончике. Когда привели Сашу из садика, гость вытащил из сумки и вручил ей красивую куклу, что изменило отношение Натальи Алексеевны к нему, ведь подумал о том, что едет в семью, где есть ребёнок. «Лучше бы боксёрские перчатки», – шепнул с ухмылкой бабушке на ухо Лёня. Саша на удивление вежливо поблагодарила и некоторое время стоически переносила слащавое сюсюканье с его стороны. Но потом терпение её кончилось, и она решительно отстранилась, сказав: «Ладно, я пошла!»

Когда утром бабушка с внучкой отправились в детский сад, гость пытался их остановить, призывая оставить ребёнка дома. У ребёнка вырвалось: «Ни фига, мы с Любой Киселёвой сегодня мальчишкам мстить будем!» Открывая калитку, бабушка, смеясь, спросила: «Ну-ка, с этого места поподробнее!»

Когда вернулась, увидела, что между мужчинами в её отсутствие произошла ссора. Оба выглядели раздражёнными. Спросила, в чём дело, и получила в ответ, что гость ни много ни мало собрался Сашу удочерить! Она только пожала плечами. И гость налетел на неё с аргументами: она старая, Лёня одинокий, оба живут весьма скромно. А дядя состоятельный, они с женой многое могут дать ребёнку. И в память племянницы, которая хотела эту девочку удочерить…

– Вам сколько, простите, лет? Да, мне на шесть больше. Но, учитывая, что у нас в стране средняя продолжительность жизни женщин на 10–11 лет больше, чем у мужчин, скорее всего вы меня опередите на пути к вечности. А насчёт богатства… я жизнь прожила, и знаю, что деньги – это не лишнее. Но и не главное. Сашенька живёт в любви и заботе в комфортных природных и домашних условиях. На всё материальное, что нужно для её развития, отец в состоянии заработать. Ну, а Лёнино одиночество – оно не от него зависит. Первая жена в аварии пострадала, вторая неизвестно зачем за него замуж вышла, если в медовый месяц пыталась его отравить… да-да, и не спорьте! Кстати, вас настоятельно просили к следователю зайти. Там подробности узнаете. А Лёня оправится от травм и разочарований и полюбит достойную любви женщину, создаст семью, в которой Сашеньке будет хорошо, и она станет эту добрую женщину мамой звать.

Гость быстренько собрался, спросил, как дойти до следственного комитета и до автовокзала, пытался вручить деньги, от которых Наталья Алексеевна решительно отказалась, оставил визитку и распрощался. Она повертела карточку в руках:

– Ишь ты, грузоперевозки… прибери, может, доведётся когда бочки апельсинами отгружать. Что, Ильфа и Петрова не читал? Да, поколение… ладно, ты хоть в технике соображаешь!

Таисия Андреевна влетела во двор, громко возмущаясь:

– Нет, вы послушайте! Мы с Анькой его стали про родню Галину расспрашивать, так он заврался весь! То Надежда, то Наталья. То живая, то умерла. Я ведь на диктофон всё в телефоне записала! Сашке дала послушать – ржёт: спьяна, мол, всё на свете перепутаешь! Да кто там пил? На семерых неполные две бутылки красного. Фальшивый какой-то этот дядя!

– Ладно, Таисия Андреевна, уехал он.

А через неделю решилась Наталья Алексеевна с опытным человеком посоветоваться, не всё же колобкам следствие вести. Спонтанно это случилось. Вышла из гастронома и наткнулась взглядом на адвокатскую контору. Вспомнился шёпот понятого по поводу адвоката Ивана Ивановича из бывших полицейских, который знает уловки коллег. И решительно взобралась на ступеньки входа, выгороженного из лоджии квартиры на первом этаже. Звякнул входной колокольчик. В приёмной никого, но из приоткрытой двери выглянул кто-то смутно знакомый. Из-за его спины мужской голос спросил:

– Кто там, Сергеич? Клиент или свои?

– Клиент Трашкина, – ответил Сергеич.

Теперь она его узнала. И немудрено: его особняк на улице Чирка, Правда, по-соседски не пересекались, он пешком не ходит. Зато в новостях на областном телевидении физиономия примелькалась. Но на экране он как-то посвежее. А она его помнит Серёгой. Сергей Сергеевич, значит.

– Так я войду? – сухо спрашивает она.

– Да ради бога, – говорит Сергеич. – Я тут не по делу, так, поболтать зашёл. Если у вас что-то конфиденциальное, так я вас покину. Хотя мне страшно любопытно, что вокруг вас творится. Ведь четверть века тихой мышкой прожила.

– Ох, да всё равно, – отмахивается Наталья Алексеевна. – Я действительно всю жизнь тихая мышь. Только с весны начались вокруг меня уголовные происшествия. И весь город их обсуждает. Собственно, я сюда пришла, чтобы их тоже обсудить, но со специалистом. А то полиция что-то из произошедшего за преступления считать отказывается, что-то квалифицирует по менее серьёзным статьям, а всё прочее просто не раскрыто. Сразу предупреждаю: защитник при таком раскладе мне не требуется, частное расследование я финансово не потяну. Мне нужна мало-мальски разумное объяснение происходящему. И совет, как действовать.

– Ну, небольшое расследование, Иваныч, я оплачу, – подаёт голос Сергей Сергеевич. – Мы с твоей новой клиенткой… э… как сказать… ну, словом, квартирами менялись.

– Понятно, облапошил ты её в своё время, – улыбается Иван Иванович, мужчина не очень привлекательной внешности, и улыбка делает его внешность ещё менее привлекательной, если не сказать хуже.

– Нет, – перебивает она. – Жизнь меня била когда ключом, когда и отбойным молотком, но были и удачи. Менялись мы погорелищами. Мой дом – моя удача. Да, я не представилась. Наталья Алексеевна.

– Ага, Сергеич, тут ты гештальт не закроешь.

– А это уж мне решать. От своих слов я не отказываюсь.

– Излагайте. Мне уже заранее интересно.

Она описала события последних двух недель, начиная со смерти Гали и до отъезда дяди. Её ни разу не перебили ни вопросом, ни возражением. Когда замолчала, адвокат сказал:

– Значит, с этими придурками она познакомилась сама на речке? Дала лекарство и деньги, попросила вызвать из дома вашего внука якобы компьютер проверить и напоить его вином с добавлением лекарства? А они, получив значительную сумму, пожалели денег на вино, отлили стакан водки, и весь флакон туда влили? Ей нужно было просто увести мужа из дома и отключить на время, чтобы встретиться с кем-то? Но ведь скорее всего этот кто-то был не местный? Хотя…

– То-то и оно. Через всю страну за этой моделью тащиться ради того, чтобы в чужом огороде украдкой перепихнуться – не жирно ли будет? Если только деловой интерес. А какие дела с дамой, что, по утверждению Лёни, без образования, небогата, трудится на незначительной должности?

– Ага, по словам. Значит, прежде всего слова надо проверить, – включается в разговор Сергей Сергеевич. – Полиция Архангельск запрашивала?

– Да что там, понятно, что проверка будет поверхностной. Копать глубоко стал бы наш, если бы его туда послали. А вот факт, что не послали, – отвечает адвокат. – Кстати, что вы так о внешности молодой? Некрасивая?

– Да вот, взгляните.

Иван Иванович, полистал фотографии, потом переслал несколько на свой адрес и открыл компьютер. Глядящий через его плечо Сергей Сергеевич удивился:

– Безвкусица полная. Неужели такие могут кому-то нравиться?

– И что вы там под таким слоем штукатурки разобрали, – пробормотала с досадой старуха.

– Думаете, камуфляж? Да, цвет волос абсолютно не соотносится с типом лица. Перекрасилась бы посветлее – выглядела бы привлекательнее. И макияж какой-то грубый, – задумчиво сказал адвокат. – Ладно, ясно одно: причины происходящего надо раскапывать от личности покойной. Но я чувствую, что было ещё что-то, иначе вы бы ко мне не обратились. Расскажите о том, что, как вы сказали, полиция за преступления считать отказывается.

Кажется, не зря она сюда пришла. А специалист-то понимает!

– Да. Позавчера был детский праздник в «Озёрном». День рождения подружки моей правнучки. Столы были на открытой веранде, той, что со стороны озера. Там сбоку ещё детская площадка. Детей аниматоры развлекали. Но в какой-то момент Саша с Васей, это…

– Таськин внук, – отмахнулся Иван Иванович, – Не объясняйте, мы же в Утятине!

– Ну вот, они пошли к площадке, через некоторое время за ними полетела именинница и стала кричать, что нельзяразговаривать с незнакомыми. Детей вернули на террасу, но мать Любочки забеспокоилась и вызвала полицию. Полицейский пообщался с детьми и пришёл к выводу, что это просто детская фантазия. Саша с Васей сначала говорили, что никого не было, потом утверждали, что красивая тётя обещала им дать игрушку. Люба по части проказ даже этих двоих опережает, поэтому родители ей не поверили и успокоились. Но, когда я детей забирала, меня в известность о происшествии поставили. Я дома Сашу допросила. Тётя была, обещала им дать дрон запустить. И какая она была красивая, рассказала… вся в розовом и очки бабочками тоже розовые.

– Так, а дрон – это ведь не случайно?

– Они с Васей им бредят в последнее время. Я уже настроилась купить, но Лёня предложил не покупать детский, а он сам закажет квадрокоптер с радиусом до ста метров и хорошей камерой. Но тут это всё случилось, и я не знаю, заказывал он или нет.

– Так, – адвокат схватил телефон. – «Озёрная»? А Степана как мне найти? Александровича, да… здравствуй, Стёпа, мне с камер ваших запись нужна… с детского праздника… а ты не шуми, Стёпа, я и через полицию запрос могу оформить… только послушай, Стёпа, там у тебя такая красивая тётя должна быть на записи. Розовые джинсы со стразиками, розовые очки со стразиками, а кофточка, Стёпа… сам догадался? Дочка, небось, у вас выпрашивала куклу Линь Ди? Вот и посмотри!

– Не затрёт от греха? – спросил Сергей Сергеевич.

– У него дочь чуть постарше Саши. Похоже, эту куклу он ей уже купил. Я бы на месте того полицейского тоже решил бы, что ложная тревога, но есть одно но. Это ведь вашу девочку весной цыгане украли? Получается, не две недели назад всё это началось. Так, Наталья Алексеевна, мне, пожалуйста, эти ваши видеоматериалы с телевидения и с регистратора и аудио от нашей Таисии Андреевны. Потом желательно мне с вашим внуком пообщаться о Гале, потому что вы о ней вообще ничего не знаете. Я почему-то думаю, что о детском празднике вы ему не говорили?

Наталья Алексеевна кивнула, поёжившись. Да, этому специалисту есть смысл оплатить расследование. Она только собралась оговорить условия, как ему пришлось ответить на звонок:

– Да, Стёпа, я тебя понял. Ну, посылай, я твои пятьдесят на пятьдесят пересчитаю… нет, нашим бывшим коллегам я пока ничего говорить не собираюсь. А зачем? Они, как и ты, не любят ходить нетоптаными тропами. А у нас с тобой дети есть… нет, Стёпа, если она снимет свой чудовищный прикид, а она его сразу сняла, поверь, ты её нипочём не узнаешь, – при этом он щёлкал мышкой. – Ты приглядись, эта тётя совсем не юная. Всё, пока! Глядите на экран! Видите, машина подъехала? А вот она уезжает. Как вам?

Наталья Алексеевна ничего не видит необычного. А вот Сергей Сергеевич говорит:

– Знает где камеры, падла. И крутится, чтобы его видели только сбоку. Хотя, конечно, там наверняка и номера фальшивые. Давай, суку эту показывай… извините, Наталья Алексеевна.

Как и машина, дама проскочила боком буквально за несколько мгновений. И так же быстро через некоторое время мелькнула в обратном направлении. И что можно выжать из этих изображений? Но адвокат был доволен:

– Сейчас мы договор подпишем, и идите с внуком объясняться. А я к вам вечером заскочу.

Сергей Сергеевич увязывается за ней и настаивает, что довезёт. Старуха уже изрядно устала, поэтому не возражает. Он заходит за ней следом во двор, оглядывается, садится за стол под старой грушей и говорит:

– Вы только не смейтесь как Ванька-каин. Мне врач посоветовал в себе покопаться, чтобы найти, чем мой организм недоволен. Я сейчас болею… ну, серьёзно болею. Вот он сказал, когда что-то из давно совершённых поступков в голове надолго застревает, это значит, что надо разобраться, перепрожить всё это и закрыть гештальт. Я за свою жизнь… ну ладно! Оказывается, засели у меня в мозгах не самые мои страшные грехи. Но сидят! И вот я съездил к сестре, денег ей предложил. Она не взяла, но догадалась, поплакала. И ни в чём меня не винит. С бывшей женой поговорил, с дочерью. Ещё с одной женщиной поговорил, мы с ней в бараке соседями были в детстве. Эта мне грехов не отпустила. И вот вы. Честно признаюсь: я тогда был уверен, что вы помрёте. Вы же отказались бороться! Ну, и облапошил я вас. Потом, когда видел вас у мусорных баков… ну, думаю, недолго осталось. А вы жили. А уж когда я увидел, как мужики на этой развалине крышу кроют, тут и меня накрыло…

– Да бросьте, – улыбнулась Наталья Алексеевна. – Помню я, как вы соседу тогда предложили свою старую кровлю мне на внешнюю ограду. До сих пор верно служит. Вы вложились в быструю, починив квартиру и её продав. А я – в долгую, постепенно восстанавливая дом. Если внуку случится его продать, он получит гораздо больше, чем за ту квартиру.

– Спасибо, что не проклинаете. Ну вот, что я вам посоветовать хотел. Спрячьте детей! Вас никто не трогает, значит, что-то им от внука нужно. Пусть Ванька в ваших делах разбирается, а вы их из-под удара вывезите.

– Куда я их? Может, в санаторий?

– Паспортная система. Найдут. Может, родственники какие?

– Нет совсем.

– Я вам сказал про женщину, перед которой я больше всего виноват. Вы её знать должны, операционной медсестрой она была.

– Маша Огородникова? Очень хороший человек. Только я её давно не видела.

– Она уже несколько лет живёт в соседней области, в деревне, где жителей человек десять. Несколько лет назад река Тихая Ряса внезапно поменяло русло и потекла по оврагу, разделив село Рясово на две неравные части. Так появилось село Второе Рясово с оставшимся десятком домов. У тёти Маши дом небольшой, но есть во дворе два летних домика, таких, знаете, как на турбазе. Их у неё городские рыбаки иногда снимают. Отличное место, чтобы спрятаться. Со всех сторон деревня водой окружена. Если дожди, то становится островом. Ни один шпион не пройдёт незамеченным. Ну? Решаетесь? Звоните с моего телефона! И вообще, забирайте его. Пользуйтесь, чтобы вас по геолокации не отследили. Вот!

Он вытащил из кармана согнутый вдвое конверт, распрямил его, написал: «Я обещаю: всё будет хорошо!», сунул в него аппарат и пошёл к калитке.

Как монета упадёт

Когда в утро приезда Трашкины уселись за стол в доме Марьи Кузьминичны, она поглядела на гостей и засмеялась:

– Вот нипочём, Наташа, не догадалась бы, что вы родственники!

– Ну да, я в отца, Лёня – в свою мать, а Сашенька – в свою. А они между собой не родственники.

– И вовсе я на бабушку похожа, – надулась правнучка. – У меня волосики бабушкины и вот нос!

– Носы у нас скорее с бабой Машей одинаковые, – носатые старухи переглянулись и засмеялись. – А волосы – действительно. Брюнетки мы с тобой! Правда, я крашеная. Ну, неважно!

За всю свою жизнь Наталье Алексеевне в деревне бывать не приходилось. Так только, мимо проезжала. Родной Успенск, в котором безвылазно прожила семнадцать лет, потом пять лет учёбы в Москве, потом Утятин. А эта деревня с первого взгляда влюбила в себя. Выехали они глубокой ночью, в дороге она дремала, но вышла из дрёмы, когда машина свернула с шоссе на грунтовую дорогу. За посадками началось свекловичное поле, потом проскочили мимо сосновой рощицы, потом дорога пошла под уклон, а вокруг только трава с торчащими кое-где из земли валунами. Потом еще некоторое время ехали вдоль оврага, потом внизу показалась вода. А на берегу у воды – бревенчатая банька. Впереди над водой – высокий берег, а на нем домики. А когда проехали так называемые пороги, у которых плескалась вода, въехали по ведущей на холм дороге, миновали крайний домик и остановились у палисадника следующего, где уже стояла в ожидании Марья Кузьминична, Наталья Алексеевна почувствовала необыкновенное умиротворение и уверенность, что всё теперь будет хорошо.

Кожевников вместе с Лёней быстро сгрузил их вещи и уехал, отказавшись от приглашения хозяйки перекусить. Спящую Сашу перенесли на кровать в щитовой домик за яблонями. Сонный Лёня бухнулся на вторую кровать и моментально уснул. Наталье Алексеевне хозяйка сказала:

– Рановато я встала, но теперь не усну. Пойдём-ка чаю попьём, а потом я на огород по холодку. И давай, рассказывай всё как есть.

Знакомы они были не близко. Так же, как с Анной Ивановной, в хирургии двадцать пять лет назад познакомились. Но Анна с ней тесно общалась, обтирала, кормила, на ноги ставила. А Марья Кузьминична только на операции ассистировала. Потом ещё перевязки делала, швы и ожоги обрабатывала. При внешней грубости чувствовалась в ней доброта и надёжность. И позднее проявляла участие. Поэтому Наталья Алексеевна без утайки всё рассказала.

– Прав Серёжка, – вздохнула Марья Кузьминична. – Вовремя вы смылись, в покое вас не оставят. Этот, который привёз, он не сдаст?

– Исключено, – твёрдо отрезала Наталья Алексеевна. – Сосед. Проверен временем. Я ему по гроб жизни обязана.

– Одного не пойму, как внук твой уехать согласился. Обычно мужики грудь вперёд, мол, баб прячем, а сами шашку наголо.

– Пришлось ему ещё одну историю рассказать. Сашеньку уже похищали. Весной мы в гостях у Кожевниковых были. Вот этот самый, что нас привёз. Через дом они живут. Мы в доме отмечали день рождения, ребятишки наши во дворе играли. Периодически выходили проверять, как они там. В какой-то момент Таисия Андреевна вышла: «Где Саша?» Дети смеются: в сарае на куче стружек задремала. Искала – не нашла. Все во двор высыпали, искали, мы с Таисией по своим дворам пробежали – нет. Вызвали полицию. Они несерьёзно подошли сначала. Потом стали искать. Собаку привезли из области. Да чего там, всё же затоптано! Потом просмотрели камеры особняка, что наискосок от них. За всё время из двора вышел только один мужчина с большой дорожной сумкой и подался в нашу сторону. А улица заворачивает, тротуар у дома Золотухиных уже не просматривается. Ох, Маша, что я перенесла за эти два дня!

– А внуку почему не сообщила?

– Я позвонила, не сразу, правда, на следующий день. Трубку взял не он, сосед по палате. Сказал, Лёня на уколах. Оказалось, у него пневмония. И что, сорвётся внук больной Сашу искать, толку-то от него здесь! Ну, и не сказала. А через день Сашенька сама объявилась. Влетела в отделение полиции в пригороде Уремовска, за ней цыганские ребятишки бежали. В полицейского вцепилась: «Отведите меня к бабушке!» Сначала, не разобравшись, они её чуть из отделения не выгнали вместе с остальными, потом спросили, как зовут. Мне позвонили… ох, Маша! Нас с Кожевниковыми на полицейской машине везли с мигалками. Я думала, у меня сердце разорвётся, пока её не увидела!

– И что выяснили?

– Ни-че-го! Там с самого начала всё было неправильно. Главные подозреваемые – я и Кожевниковы.

– Как так?!

– А вот так. У них стереотип такой: обычно детей крадут родственники. К делу сразу подключилась область, похищение ребёнка – событие чрезвычайное. Свои бы хоть на Кожевникова не подумали, он в городе человек известный. В общем, во двор похититель не входил, только выходил. Значит, пришёл через забор. Ребёнка усыпил. Чем – неизвестно, след от укола есть, но через два дня в крови ничего не обнаружили. Как его дети не увидели – ума не приложу. Саша ничего не помнит, проснулась в чужом доме – и всё. Стала плакать, ей дали «Чупа-чупс». Кормили, не обижали. Когда просилась к бабушке, обещали, что она скоро за ней приедет. С ребятишками играла. На третий день они все побежали в парк на детскую площадку, и тут она увидела отделение и полицейских у входа. И побежала к ним. У цыган на момент похищения безупречное алиби. Какой-то там конфликт из-за земли, и в то время их переписывала полиция. За девочкой, говорят, какой-то мужик попросил приглядеть, мол, внучка это. Через пару дней приедет с матерью ребёнка и заберёт. В общем, преступление не раскрыто, а мне ещё некоторое время опека нервы мотала.

– Валька Акименко?

– Она самая. А через пару месяцев её сынок моего Лёню отравил. Совпадение? Вот я и говорю внуку: мне не под силу Сашеньку защитить. Сиди на этом острове с дочерью, а я буду дома ремонт делать и наблюдать, кто вами интересуется. На меня никто ни разу не покусился. И соседи подстрахуют.

– За детей не опасайся, у нас тут тихо. За всё время, что я тут живу, только один раз нас враги захватили^[1]. Ничего, отбились, народ тут боевой. А теперь ещё один житель прибавился. Крайний домик отставной военный купил. С виду неказистый, а разденется – мышцы буграми. Как-то спокойнее рядом с ним. И Тимоша на противоположном конце деревни. Он москвич, крутой программист, внуку твоему будет компания. Остальные старики. Маруська только помоложе нас, но алкашня.

За два дня, проведённые во Втором Рясово, Наталья Алексеевна убедилась, что ни один шпион, как обещал Сергей Сергеевич, сюда просочиться не сможет. Деревня представляла собой ряд домов вдоль дороги. За дорогой – высокий крутой берег старицы, за домами – огороды, полого уходящие к реке. Через реку, вроде бы, неширокую и неглубокую, перебраться нельзя из-за быстрого течения и порогов ниже по течению. А через старицу – из-за топкого противоположного берега. Единственный путь – по дороге, которую затапливает несколько раз в год из-за дождей, и тогда деревня становится островом.

– Будь я богатеем, скупила бы здешние земли и построила бы здесь замок с подъёмным мостом, – пошутила она за вечерним чаем, на котором присутствовали ближние соседи

– Да не дай бог, – вырвалось у нового соседа Марьи Кузьминичны Германа, мрачноватого мужчины средних лет. – Накличете.

И тут позвонил Иван Иванович:

– Есть новости. Слишком серьёзные. Всё при личной встрече.

– Я буду завтра, – ответила она и, обращаясь ко всем, сказала. – Проблемы с ценой на стройматериалы. Придётся завтра с первым автобусом уезжать.

– Ба, и чего ты ремонт затеяла, нормальный у тебя дом, – попенял ей Лёня.

– А вот хочется!

– Я до остановки вас подвезу, – обещал сосед.

Автобусы в деревню, понятное дело, не ходили. До ближайшего села было пять километров. Утром, отъехав от деревни, Герман спросил:

– Простите, у вас проблемы?

– Ну, стройка – это всегда, знаете ли…

– Да ладно, я ведь рядом сидел. Не хотите – не говорите. Но почему внук не в курсе? Он ведь взрослый парень!

– Он здесь, чтобы дочь оберегать. Всё остальное неважно.

– Ей что-то угрожает?

Скрывать не было смысла. Она ответила коротко:

– Её похищали…

Он шумно выдохнул и некоторое время молчал. Потом сказал:

– Ладно, я пригляжу за ними. А вы что, все проблемы надеетесь одна решить?

– Я не одна. Мир не без добрых людей.

Она это сказала? Она, всю жизнь державшаяся ото всех на расстоянии, сказала, что не одинока?

От автостанции до адвокатской конторы – только на другую сторону перейти. Звякнул колокольчик. Наталья Алексеевна кивнула в ответ на кивок секретарши у входа и прошла в кабинет Ивана Ивановича. Он рукой на стул указал, прижимая к уху трубку телефона:

– Саша, я не настаиваю. Если тебе некогда, я ведь могу и начальство твоё озадачить.

– Да здесь я уже, – распахнув дверь, сказал от порога Огородников. – Уж много лет, как вы не начальник, но командуете мной по-прежнему.

– Хреновый я был начальник, – бросая трубку на стол, оскалил зубы адвокат – Поэтому буду говорить неприятные вещи.

– Я вижу, к вам Наталья Алексеевна обратилась? Не понимаю. Следствие ведётся, вас почти не беспокоят…

– Какое точное определение – не беспокоят!

– А что не так?

– Ты, Саша, присаживайся и давай по-людски. Что тебе Архангельск по поводу личности убитой сообщил?

– Да ничего там. Приехала полгода назад из Среднеуральска, временная регистрация, работала в колл-центре. На работе характеризуется положительно, но там такой режим, что общаться некогда. Да и сама она была не слишком общительна. Всё.

– Всё, Саша? А ничего, что она ещё год назад померла?

Удар Огородников держать умел. Пока до Натальи Алексеевны доходил смысл произнесённого, он сорвался с места, метнулся до окна, несколько секунд постоял, отвернувшись, потом назад:

– Показывайте.

– Вот, в почте.

По кивку Ивана Иванович она тоже подошла к столу и уставилась на экран. Но ничего не видела. Адвокат её состояние понял и пояснил:

– Я запросил сведения о ней по месту рождения. Галина Владленовна Савельева родилась там двадцать семь лет назад. Инвалид детства. Диабет по первому типу. Как водится, после восемнадцати лет группу сняли. Работала операционисткой на почте. Инсулин ей вводился автоматически помпой такой специальной, знаете, на живот крепится ремнём? Срок годности аппарата истёк, сахар скаканул, кома и смерть. Ничего криминального. Вот свидетельство о смерти. Вот экспертиза медицинского оборудования. Вот несколько фотографий, по моей просьбе из семейного альбома переснято.

– Ни капли не похожа, – растерянно сказала Наталья Алексеевна.

– Поэтому ваша так красилась. Под фотографию на паспорте. Я же говорил, ей светлые волосы подходят.

– Документы как пропали? – спросил Огородников.

– Незадолго перед смертью потеряла паспорт. Получила новый. Но, когда умерла, старый паспорт обнаружился дома, а новый не нашли. Мать давно умерла, Галина жила с отцом, после похорон дочери он запил и через полгода допился до смерти. Остался брат, который значительно старше, жил со своей семьёй отдельно, с сестрой и отцом почти не общался. Об окружении рассказать ничего не мог. Соседи говорят, что Савельевы были необщительными, и никто к ним не ходил. Ну, до запоя отца, дальше там был проходной двор.

– Ясно, документы спёр и продал кто-то из собутыльников, тут концов не найдёшь. Зачем фальшивой Галине замужество было нужно, легализоваться? Если так, то теперь Трашкины никому не интересны.

– Ты уверен?

– Что опять не так?

– Детский праздник в «Озёрном».

– А что, там дети нафантазировали… подождите… там Саша Трашкина была? Я убью этого Кожевникова! Вот что мне делать с этими сынками вышестоящих пап? Но, может…

– Не может. Смотри.

– Это вам Стёпка дал? Ну, гад! А эта дрянь под куклу вырядилась!

– Узнал, Саша?

– Мода у девчонок на неё, как у моих сверстниц на Барби. У племянницы такая, сам дарил на девять лет. Вроде бы, научена за чужими не ходить, но за этой бы не удержалась! Ладно, я пошёл. Спасибо, благодетель, фронт работ мне определил!

– Дядя, – сказала ему вслед Наталья Алексеевна.

– Что?

– Фальшивый дядя вам к фронту.

– Блин! Орала на меня Таисия Андреевна! Как его теперь…

– А что, он разве не заходил к вам?

– Ну, заходил…

– Таисия Андреевна, тут к бабке не ходи, он паспорт чужой на руках имел, – объяснил ей Иван Иванович.

– Но по паспорту его можно в аэропорту отследить… даже если он по настоящему паспорту летал.

– И не факт, что летал.

– Как?

– Посмотрели расписание, как скоро из Архангельска можно до вас добраться. Судя по опозданию, подошли ответственно, даже проследили, когда самолёт в Новогорске приземлился. Наверняка за вами наблюдали, пока вы уезжать не собрались. Не исключено, что тут можно маленькую несостыковку обнаружить во времени.

– То есть дядя был местный?

– Может, из нашей области, может, из Новогорска или Энска. Но ясно, что не издалека. С Архангельском вы вряд ли разговаривали.

– Минуточку, – она даже глаза прикрыла, чтобы лучше думалось, – Да, точно, я не с ним разговаривала!

– Как не с ним?

– Он позвонил Лёне, требовал, чтобы покойницу в Архангельск увезли. Лёня блеял, возражений не находил. Я трубку взяла, дядю отбрила. Потом он перезвонил, сказал, что прилетит на похороны. Потом позвонил, что только что приземлился… да, точно, тут можно вашу нестыковку найти, не мог он за это время доехать! С Золотухиной поговорите, она со мной была. К отпеванию мы прибыли в пять минут одиннадцатого. А главное, что живьём я говорила с другим человеком!

– Не понял.

– По тембру голоса я различий не заметила. А вот по скорости… речь того, что по телефону, была, как говорится, «сто слов в минуту». А этот, что приезжал, говорил раздражённо, но степенно. Он так быстро говорить просто не умеет. И ещё. Дядю никто не фотографировал, но мы по дороге с кладбища заезжали за хлебом в мини-пекарню Левана.

– Ага, там рядом ювелирный. Спасибо. Мне бы с вашим внуком ещё пообщаться, кое-что уточнить.

– Нет, он уехал. Иван Иванович уточнял, его спрашивайте.

– В Архангельск? Может…

– Не может. Не в Архангельск.

– Ваше право, – вздохнул Огородников, уходя.

Иван Иванович встал и прошёлся по кабинету. Наталье Алексеевне даже интересно стало, отчего он так мнётся, хотя понимала, что есть ещё какие-то неприятные новости.

– Ну уж, добивайте!

– Вы хорошо знали первую жену вашего внука?

Ах, вот отчего он так мается!

Да вообще, можно сказать, не знала! Тогда, пять лет назад, она вышла из самолёта чуть живая. Он несколько раз заходил на посадку и вновь кружил над аэродромом. Когда Наталья Алексеевна спустилась на землю, от пронзительного ветра её моментально просквозило. Пассажиры гуськом потянулись по заледеневшему полю. Потом долго ждали, когда наконец подадут багаж. Со своей новой дорожной сумкой она вышла в стеклянные двери прямо на улицу и сразу наткнулась взглядом на знакомое лицо. Внук родной! Что же, её так и будет корёжить при его виде? Окликнула по имени, он с недоумением всё заглядывал ей в лицо, пока шли к такси.

Жилище молодых поразило. Очень маленькая однокомнатная квартирка на первом этаже пятиэтажки, невероятно захламлённая. Она оглянулась на внука. Бомжем он не выглядел, но жильё! Новой тут была только большая кровать, стоящая посередине комнаты. Заглянула на кухню. Да…

Внук захлопал дверцами холодильника и навесного шкафчика, предлагая позавтракать. Ещё по дороге она узнала от него о состоянии Моники и дочери. Жена пришла в себя, но пока недвижима. Дочь назвали Сашей в память покойной матери Моники. Вес набирает, дышит самостоятельно. За завтраком она спросила у Лёни, съёмная ли квартира. Нет, ответил он, когда Моника закончила школу, тётка купила эту однушку, чтобы отселить её из большой общей квартиры. То есть она четвёртый год живёт среди барахла какой-то совсем посторонней бабки?! И после недолгого дневного сна Наталья Алексеевна принялась разбирать завалы.

Когда вечером Лёня вернулся домой, его в прихожей встретила гора узлов, мешков и картонных ящиков. Он молча перетаскал всё это в мусорные контейнеры. Подавая ему ужин, Наталья Алексеевна поняла, что он обижен её хозяйничаньем, и спросила: «Ты что, всерьёз собрался поселить на этой помойке больную жену и новорождённую дочь? Нет уж, завтра будем делать ремонт!» С утра он убежал в больницу к жене, а она – в магазин строительных материалов. Внука поразила бабушкины способность и желание делать всё своими руками: есть же специально обученные люди! На это она ему заметила: «Лучше жалеть себя, делая что-нибудь для себя, чем лёжа на диване и глядя в потолок». И предложила ему денег на коляску. «Нет, деньги у меня есть, я просто не знаю, что покупать». Да, деньги у него были. Внук был бесхозяйственным, но не был лодырем. В девятнадцать лет он умудрялся после занятий в институте заскочить в какую-то свою контору, там получить задание, потом примчаться в больницу, посидеть с женой, вернуться домой и усесться за компьютер.

В самом начале один раз бабушка посетила больницу. Моника встретила её враждебным взглядом. Точно таким же она сверлила мужа. Во взгляде читалось: вы здоровы и счастливы, а я… Уже пообщавшись с врачом, Наталья Алексеевна знала прогноз, поэтому не обиделась. В коридоре её остановила Тоня: «Тётя Наташа, вы не волнуйтесь, я за ней присмотрю. Занимайтесь ребёнком». С ребёнком пришлось даже две ночи ночевать в гостинице, потому что после ремонта дома невыносимо воняло краской, а при первом же визите в детскую больницу им предъявили ультиматум: или забирайте, или оформляем в дом малютки. От этих слов у неё сжалось сердце, и она сказала: «Лёня, оформляй выписку, а я за приданным».

Почти месяц она жила в Архангельске. Спала урывками, вставая к беспокойному ребёнку, готовила, убирала, стирала, собирала передачи Монике. Внук жил на кухне: сидел до полночи за компьютером, гонял чаи, там же засыпал на надувном матрасе. Поговорить им было некогда, она только исподволь учила внука готовить, убирать, покупать продукты, экономить, удивляясь, почему его не научили этому в семье. Когда выписали Монику, перебралась на кухню сама вместе с Сашенькой. Продержалась четыре дня. Моника слишком зациклилась на себе, дочь её раздражала. И Наталья Алексеевна, выйдя как-то с коляской, дождалась внука и предложила ему временно расстаться: мол, у них южнее, уже тепло, ребёнку там будет лучше, бабушке привычнее, а молодым просторнее. И на следующий день её встречали Кожевниковы в Новогорском аэропорту. И Таисия Андреевна, конечно, куда же без неё.

Только после возвращения Лёни из больницы они начали разговаривать. Теперь она знала об интернате, поэтому на ужимки адвоката отреагировала резко:

– Вы хотите сказать, что Моника была проституткой? Ну, как сказать… вот живёт ребёнок, мать у неё одинокая, но довольно обеспеченная, переводчик с испанского. Дочь языку небезуспешно учит. Вдруг мать помирает, родная её сестра прибирает к рукам квартиру и добро, а одиннадцатилетнюю племянницу – в интернат. У девочки способности к языкам, испанский старается не забывать, английский в школе успешно изучает. С остальными предметами весьма посредственно. После школы тётка покупает ей однокомнатную клетушку, а учительница английского пристраивает в торгово-закупочную фирму переводчицей. И вот семнадцатилетняя девочка, действительно, работает переводчицей. Иногда её подкладывают приезжающим иностранным партнёрам. Несовершеннолетнюю девочку, которую в сиротском заведении не научили варить щи и мыть посуду, зато научили слушаться старших. Это как, проституция? Через два года они встречаются с Лёней, с которым знакомы по интернату, она покидает службу и садится дома. В двадцать один год Моника, будучи беременной, попадает в аварию. Её прокесарили, ребёнок жив, а она с повреждённым позвоночником остаётся прикованной к инвалидной коляске. Прожила в таком состоянии два года. У вас дочь. Поставьте её в такую ситуацию и осуждайте!

– У меня три дочери. Извините. Адвокаты не осуждают, они защищают. Я просто к тому, что Архангельск я отработал полностью.

– Прощаемся?

– Не обижайтесь. У меня дело Семёнова.

– Вы будете защищать этого упыря?

– Наоборот, я на другой стороне. То, что я сделал по вашему делу, это просто по велению души… не улыбайтесь, с Сергеича я не так уж много содрал, а за ваши деньги я бы сразу работать не взялся. Мне бы интересно дальше покопать, но в конторе нет бывших сыщиков, только мальчик и девочка после университета. Могу вам рассказать, как бы я действовал дальше. Интересует?

Наталья Алексеевна грустно кивнула.

– Моя средняя дочь, она юристом стать собирается, так вот, она бы вам сейчас про бритву Оккама рассказала. Не слыхали? Это простыми словами принцип бережливости. То есть если существует несколько версий события, то не фиг их все рассматривать. Отсеки экзотические и начинай с самых правдоподобных. Не зная этой бритвы, я на своей милицейской службе только так и резал. Знаете анекдот, когда студенты чтобы решить, что делать, монету бросают и варианты перечисляют: если орлом упадёт, если решкой, если на ребро встанет, если в воздухе повиснет. Так вот, давайте предположим причины этого покушения на вашу семью, оставим самые экзотические напоследок и проверим реальные сначала.

– Кто бы знал причины…

– Перечислим события, разделив их по объектам нападения. Начнём с вашего внука. Первое покушение?

– Отравление.

– Вовсе нет. Свадьба. Замуж выходят по любви, из выгоды и для статуса, что, в общем-то, тоже выгода. Но любимого не поручают случайным придуркам усыпить серьёзным сердечным средством, если, конечно, отравительница не дура. Она дура?

– Нет. Скорее, даже наоборот. Очень быстро соображала, я с ней в разговоре терялась.

– В нашем случае её любовь – это монета, повисшая в воздухе. Отбрасываем. Статус. Не Венера, конечно, но выйти замуж для молодой ухоженной женщины не проблема. Почему именно за Трашкина? Не артист, не хоккеист, не банкир, не граф. Конечно, мы можем чего-то не знать. Но пока оцениваем как монету, вставшую на ребро. Отбрасываем. Выгода. Был бы он изобретателем какого-нибудь крутого компьютерного вируса, но нет. На работе характеризуется положительно, но не более того. Леонид зарабатывает нормально, но… средненько для провинции, в общем. Я тут акт вскрытия посмотрел. Знаете, как специалист её возраст определяет? 34–37 лет. И не делайте больших глаз, вы ещё не видели оценки её зубного протезирования и косметических операций. Нет, она внешность не меняла, а улучшала: абдоминопластика, мастопексия с имплантами, тьфу, я это выговорил? Круговая подтяжка лица… короче, баба набирала вес, а потом лишнее обрезала и кожу натягивала. Стоило это всё дороже квартиры, в которой муж владеет половиной. Что она надеялась получить от этого брака?

– Сашеньку…

– Вы сказали. Переходим к девочке. Первый раз её пытались похитить в апреле. Лёня не помнит точно, но где-то весной он с Галей познакомился. Сначала не обратил внимания, потом несколько раз случайно пересеклись, разговаривали.

– Ясно. Она его завлекла как Отелло Дездемону.

– Что?

– Разговорами. О жизни полусиротской. Сказала, что в интернате воспитывалась, как и он. Чтобы родственную душу почувствовал. О семейных ценностях. О том, что дочери нужна нормальная семья.

– В общем, она продвинулась к намеченной цели. Вы ведь не возражали, что девочка уедет с ними? И тут что-то пошло не так. Возник какой-то неучтённый фактор. Два жанра перемешались. С одной стороны – длительная многоходовка: свадьба, удочерение, что потом? Отстранение отца.

– Ох…

– Не обязательно физическое устранение. Можно как-то незаметнее…

– Ага, споить, на иглу посадить!

– Можно интригами и хитрыми речами отдалить. Ладно, не отвлекайтесь! И после такой сложной игры вдруг незащищённый секс, инфекция, которая больше для бомжа характерна, обращение к местным придуркам, применение очень опасного препарата, добровольная встреча с опасным человеком, которая привела к гибели. Такое впечатление, что её подменили. Смотрим с другой стороны: укол, вынос в сумке, после большого шума спрятал в большой цыганской семье, благо девочка тёмненькая. Слишком авантюрно и спонтанно. А теперь посчитаем число задействованных лиц. Как минимум две женщины: псевдо-Галя и китайская кукла. Мужики: похититель с сумкой, убийца, фальшивый дядя…

– А если это один и тот же?

– Фальшивый дядя – отдельная история. Он чист, иначе бы здесь не появился, в полицию бы не пошёл. А вот двое первых могут быть одним. Ещё один – водитель китайской куклы. Тоже может быть тем же, но не дядей. Теперь посчитаем расходы. Ваша фальшивая невестка – женщина дорогая, за копейки её не наймёшь…

– Дядя тоже не бедный. Вещи на нём дорогие, но не ряженый, чувствует себя в них привычно. Деньги мне совал. Не наши и немало.

– Ага. И китайская кукла. Для разовой акции надевает карнавальный прикид, причём тоже не дешёвый, скорее всего, по заказу шит. Да и похититель с сумкой нормально одет. Я бы сказал, что тут действовали две команды. Одна хотела удочерить, другая похитить. В какой-то момент их траектории пересеклись, и получилась большая суматоха. Вам-то она на пользу, ребёнок с вами. А теперь подведём итог. Две банды охотятся за одним ребёнком. Что такого ценного в девочке? У вас есть какие-то предположения? Точно нет? Тогда, извините, я выскажу самое реалистическое: это не ваш ребёнок.

– Так, минуточку, сейчас я ваше либретто напою. Насчёт подмены в роддоме, увы, не прокатит, Сашенька – точная копия матери. Значит, остаётся преступная связь. Моника родила от условного графа, он при смерти и решил передать своей незаконнорождённой дочери имение, бриллианты и банковский вклад. А почти вдовствующей графине всё это дорого как память о графе, и они посылают за ребёнком каждый свою банду.

– Нет уж, извините, графине при таком раскладе ребёнок не нужен.

– Да, к счастью, никто не пытался Сашеньку убить, – сжав подрагивающими руками ручки сумочки, сказала Наталья Алексеевна. – Вношу в сценарий изменение: две банды наняты теми, кто собирается стать опекунами наследницы. А теперь реальность: пять лет назад я делала тест ДНК. И нет, я тогда ничего не знала о прошлом Моники. И не собиралась отказываться от Сашеньки. Я взяла её на руки – я её приняла. Это сделано в целях профилактических. А вдруг бы Лёне надоело жить с больной женой? Как говорила моя мама, мужики любят детей тем, чем их делают. И ещё… ну, вы мою историю знаете. Этот тест был между мной и правнучкой, хотя и не совсем точный из-за отдалённости родства, но четвёртую степень подтвердил…

– Понял. Попутно он подтвердил, что ваш внук в самом деле ваш. Ладно, эта версия гляделась по крайней мере решкой, но не прокатила. Тогда остаются только деньги. Очень реалистичный орёл. За Сашей стоят большие деньги. Наследство. Ищем наследодателей. Это легче всего сделать через тех, кто на девочку покушался. Но что-то подсказывает мне, что если их и найдут, то нескоро. Так что переберите свою родню. Родню Моники по моему запросу отработали. Там тётка уже умерла, её дочь, унаследовавшая всё неправедно полученное, спилась и почти всё спустила.

– Если что-то от моих, то между ней и ими стоят предыдущие поколения: её отец, дед, я сама.

– И тут не всё так линейно. У нас наследственное право без выкрутасов, либо завещание, либо очерёдность, а вот на Западе… там тоже есть очерёдность, но воля наследодателя может быть изложена весьма витиевато, хоть музею, хоть собачке, хоть на самых идиотских условиях. Одна наша землячка, кстати, тоже на Чирка живёт, так вот она пострадала из-та того, что чёртова зарубежная феминистка завещала своё добро той из родственниц, которая на момент открытия наследства будет не замужем^[2]. В вашем случае может быть какой-нибудь родственник, который не любит вас, но желает завещать свои сокровища кровным родным. Есть у вас родственник, который вас не любит?

Маленькая глупая девочка

Сердце колотится. Наталья Алексеевна шагает по перрону Успенска. Она не была здесь почти сорок пять лет и уж не думала, что когда-нибудь вернётся. Но вот пришлось.

Длинное станционное здание прежнее. А улицу не узнать. Раньше тут какие-то старые фабричные здания стояли. Теперь по противоположной стороне выстроились скучные однообразные девятиэтажки. Как-то не подумала она заранее выяснить, где тут гостиница. Наверное, и не одна теперь. В центр, наверное, надо с противоположной стороны садиться… помнится, направо – дорога в Глинцы. Да, вот на автобусе маршрутная табличка «Глинцовское кладбище». Боже, про гостиницу вспомнила, а про маму забыла! Двумя руками держа перед собой дорожную сумку, она втиснулась в автобус.

Окраина изменилась меньше. Частные домики, конечно, обновились, кое-где на месте старых появились двух- и даже трёхэтажные, не везде сохранился штакетник, больше ограждений из профлиста и бетонных блоков и плит, кирпичных и даже кованых. Вот началась старинная кирпичная стена, вот ворота. За ними купол. Это женский монастырь, он сто лет назад закрыт, потом там авиационная школа была. А теперь, видимо, опять монастырь. Так, следующая остановка, наверное, кладбище. Поздно спохватилась. Под ворчание стоящих в проходе она протискивается к выходу, выдавливая входящих пассажиров назад на улицу. Сколько лет прошло, а ноги помнят. Наталья Алексеевна поворачивается налево от ворот и выходит на широкую аллею. Теперь прямо. Минут десять ходьбы, и она понимает, что идёт не там. Что ж, придётся вернуться, зайти в кладбищенскую контору и выяснить, сохранилась ли могила. Буквально через полсотни шагов в обратном направлении остановившись, чтобы перекинуть сумку в другую руку, она натыкается взглядом на надпись: «Трашкина». Нашла! Немудрено, что прошла мимо, не заметив. Раньше могилы бабушки, дедушки и мамы были в низенькой оградке, которую можно было перешагнуть, теперь ограда высокая, крашена синей краской. Семейное захоронение заросло травой, но не заброшено. Наверняка весной убирали, да и краска на оградке ещё не облупилась. И скамеечка синяя. Как и полвека назад, здесь три памятника из мраморной крошки. Мамин у основания покрылся мхом, но за полвека не осыпался. Дедушкин памятник убрали, а овальную фотографию и табличку с именем и датами жизни перенесли на бабушкин. И между могилами стариков и мамы втиснули отца. Он умер всего пять лет назад. Мысли перескакивали как блохи: а тётка что же, жива? Вполне может быть, ей где-то восемьдесят пять. А если умерла, то ей здесь не место. Это место Скворцовых, а она из Муковниных. Странно, отец похоронен с первой женой. Зачем это вообще? Интересно, а кого они родили? Наталья Алексеевна поёжилась: тогда в гневе она пожелала им родить урода. А сама… что тут скажешь, урода родила она!

Передохнув, занимается наведением порядка: полет траву, ножиком очищает гробницу и основание памятника от мха. Потом собирает траву и мусор в пакет и присаживается на скамейку. Глядит на мамину фотографию и бормочет:

– Как странно, мам, я много лет на кладбищах не бывала. Но вот сегодня я у тебя, а вчера была у Гали, или как там её зовут…

Вытянув ноги и прислонившись к ограде, она только теперь, через годы, осознаёт, что мама у неё была красавица. Большие голубые глаза, густые льняные волосы. Да, располнела в последние годы, но всё равно и на такую мужики оборачивались. К сожалению, дочь пошла в отца: кудрявая, волосы и глаза тёмные, рост небольшой, худой отец казался даже меньше на фоне пышной матери. И крупный нос, который так огорчал её в юности, у Натальи Алексеевны от отца. К счастью, её ребятишки курносенькие… господи, на что бы только она не согласилась ради того, чтобы всё это закончилось!

В тот день, когда она, лишившись адвокатской поддержки, шла домой, навстречу ей попалась Ольга Васильевна:

– Что с Сашенькой?

Наталья Алексеевна ответила, что девочка уехала с отцом, но ей хотелось бы сохранить место в садике: вдруг не уживётся? Воспитательница порекомендовала зайти к заведующей и написать заявление. Пока разговаривали, обратила внимание, что две немолодые женщины прислушивались к их разговору. Покачала головой пошла дальше. Вот как теперь определить, кто интересуется из любопытства, а кто засланный казачок?

Дом встретил непривычным видом, без крыши, с частично восстановленной стеной второго этажа. Над кладкой трудились два до синевы загоревших парня. Зайдя в дом, порадовалась тому, что не было слышно ни шагов, ни стука кирпичей, ни переговоров рабочих.

Последующие три дня прошли в строительстве. Хозяйка готовила для рабочих, молчаливых крепких парней, которых Кожевников поселил у неё в вагончике. Но, стоило ей выйти на рынок за продуктами, кто-нибудь непременно останавливал и спрашивал о Саше и Лёне. Анна Ивановна с величайшим раздражением явилась к ней, но, увидев стройку, малость поутихла, походила, с любопытством разглядывала строительные материалы, косясь взглядом на работяг и вынесла вердикт: «Ловченные ребята!» Потом вывела хозяйку за ворота и сказала:

– Не думай, что я у тебя сейчас спрашивать буду, где внуки твои. Но скажи мне, что я народу должна говорить, чтобы вам не навредить.

– В Архангельск уехали.

– Кто-то уже проверил, что их там нет.

– Ах, ссс…

– Согласна. Так что?

– А они ещё не доехали. Они в санатории.

– Дело говоришь. А лучше бы и ты тоже… в санаторий.

После того, как ночью во двор влезли двое неизвестных и пытались открыть входную дверь, а работяги их пытались задержать, но только получили по тыковкам, об отъезде заговорили и Кожевниковы. Валерий Андреевич упирал на то, что начинаются кровельные работы, а это дело очень громкое, и лучше бы хозяйке пожалеть свою голову, а Татьяна Ивановна добавила:

– Я не советую вам ехать в деревню. У вас натура деятельная, вы, когда волнуетесь, всегда что-то делаете. А у Маши что? У неё там только огород. Вы ж сельхозработы терпеть не можете! И вообще, Иван прав, надо всё-таки выяснить, нет ли тут денежного интереса. Остался у вас кто из родственников?

Наталья Алексеевна никогда и никому кроме внука не рассказывала о своей родне. Не стала и сейчас. Сказала, что у отца был второй брак, возможно, родился кто-нибудь. Но был он ремонтником на ткацкой фабрике, так что капиталов и бриллиантов нажить не мог.

– Так может, брат у вас есть, который банкиром стал? Съездите, откажитесь от наследства от имени всех ваших потомков!

Наталья Алексеевна только головой помотала: нет и нет! А потом подумала и решила: а почему нет? Изведётся же здесь! В брата-банкира она не верит, но просто закрыть гештальт, как Серёга говорил – неплохая идея. И стала собираться в дорогу. Вечером зашла Таисия Андреевна и выложила на стол обычный такой кнопочный телефон:

– Это вам в дорогу. Тут один номер, не знаю чей. Но в Успенске. Вдруг наедут. Телефон дал Костя, знаете его? У него ювелирный магазин. На днях записи с камер у него полиция изымала, так что он в курсе ваших обстоятельств. И вас знает откуда-то.

– У него в самом начале, когда магазин открыл, были проблемы по бухгалтерии. Его подруга меня попросила разобраться. Там ничего серьёзного, просто неопытный бухгалтер, и дел было дня на два, но он очень благодарил.

– Мужик он с прошлым, прошлое с Успенском связано, но сейчас у него вполне легальный бизнес. Хотя, говорят, не на его это деньги, а старика Наппельбаума. А телефон надо просто включить, и вас быстро найдут.

Она не стала спорить и сунула телефон на дно сумки. Что за шпионские страсти!

Телефон… а он ведь звонит! Но как-то тихо совсем. Наверное, оттого что в сумке много всякой ерунды. Отвечать неохота.

– Сонь, ты, что ли?

Наталья Алексеевна вздрагивает и просыпается. Оказывается, она задремала тут в тенёчке, привалившись к ограде. Это не телефон звонит, а дребезжит на ветру металлическими листьями венок на соседней ограде.

Шелестит трава, к ней взбирается от аллеи какая-то тётка. Она пугается отчего-то при виде Натальи Алексеевны, а потом сердито спрашивает:

– Что это вы тут делаете?

– А вы?

– Я-то здесь на своих могилках! А вы зачем сюда вошли?

– То есть вы Трашкиным родственница?

– Да!

– Документик предъявите!

Тётка не теряется:

– А что это я вам должна…

– Аналогично. А если, дамочка, вы родственница, то что же так могилки запустили? – Наталья Алексеевна встаёт, завязывает пакет с травой и мусором. – Ну-ка, живенько, ноги в руки и за водой, памятники мыть!

– С чего это я чужие памятники …

– Всё-таки чужие? Так какого чёрта ты прицепилась? Ну-ка, пошла вон отсюда!

Слава богу, не родственница, очень уж неприятная. Но с роднёй, безусловно, знакома. Как она окликнула, «Сонь»? Кто эта Софья: сестра, жена брата? Но как Наталья Алексеевна с ней! Это она скопировала соседку ТаисиюАндреевну, та к с хамами подобным образом расправляется.

Выбросив мусор в контейнер, она выходит за ворота. У ограды пара скамеечек, на одной из них сидит женщина, у ног её ведро с цветами. Ох, впору вернуться! Но ладно, перед отъездом не миновать сюда прийти, ещё банку надо принести с водой под цветы. Наталья Алексеевна спрашивает у неё, как проехать к гостинице и направляется к автобусной остановке. Расплачиваясь с водителем, видит, что к цветочнице подходит та тётка, что привязалась к ней у могилы, и вступает в разговор.

Центр в чём-то изменился, но меньше. На улице Советской здания старинные, но подновлённые. Гостиница тоже в старом особняке, внизу ресторан. Наталья Алексеевна без проблем получает номер, чувствуется, что гостей тут негусто. С чего начинать? Пожалуй, с обеда.

Возвратившись, чувствует себя вялой. Идти уже никуда не хочется. Может, прилечь? Годы уже не те, чтобы после бессонной ночи в автобусе ещё мотаться по городу. Правда, до дома тут всего ничего, пара кварталов. Стук в дверь, мужской голос: «Откройте!» Дрогнувшим сердцем почувствовала: вот оно! Но почему её так быстро нашли? Следили за ней? Вели по телефону? Надо было с Лёней посоветоваться, он в телефонах разбирается, как и в компьютерах, а она только кнопки умеет нажимать. Мысли метались, а руки уже шарили в сумке. Дезодорант сюда, а где тут зажигалка, она четверть века без неё из дома не выходит… а, вот! Так, газета с кроссвордами, бумажка из-под пирожка, купленного на остановке, пакет целлофановый, пачка с бумажными носовыми платками, вытащить их, скомкать… старое кухонное полотенце, брала с собой обувь протирать… достаточно! Всю груду на стеклянное блюдо из-под графина. В дверях гремит ключ. Она становится сбоку… чёрт, банкетка мешается… ах нет, и она пригодится! Подымает блюдо к датчику пожарной сигнализации, потом соскакивает на пол. В момент, когда дверь распахивается, она упирается в банкетку ногой и с силой толкает её к дверям. Мужик, который поспешил влететь в номер, споткнулся об неё и с матом рухнул на ковёр. Второму она пускает струю дезодоранта в лицо. Теперь и второй взвыл. Она присоединяется к их дуэту криком: «Пожар!» и вываливает на лежащего горящие бумажки.

Наталья Алексеевна не боится огня, огонь – это спасение!

Топот, прибегает, как ни странно, портье, а не горничная. Впрочем, ничего странного, кто бандитам ключ дал? Наталья Алексеевна успевает крикнуть женщине, высунувшейся из номера напротив: «Вызывайте полицию!» Вызовет ли? Можно надеяться, из-за спины у неё выглядывал малыш, а с ребёнком мать в опасной обстановке отсиживаться не станет, на помощь позовёт.

Помощь пришла разная. И пожарные прибежали, и следом полиция появилась. Эти бандиты смылись бы, но их пожарные задержали, чтобы выяснить, кто виноват в поджоге. Что-то верещала портье, но по-тихому закрыть скандал бы не удалось. Всех доставили в отделение, и Наталью Алексеевну, и двух напавших, и портье.

Зря Наталья Алексеевна на Утятинскую полицию бочку катила. И в здешнем отделении с ней обращались как с преступницей. Отобрали сумку, высыпали из неё всё содержимое, телефон изъяли, потом обнаружили ещё один. И ни один включить не смогли! Ну, её смартфон крутой, Царёв подарил, Лёня налаживал, он включается по отпечатку пальца, и зачем ей надо, чтобы всякие в него лазили? А что шпионская штучка оказалась неисправной – это же ни в какие ворота! Если бы она на него надеялась, её бы сейчас бандиты пытали.

И тут оказывается, что во всём виновата Наталья Алексеевна. А эти двое – просто случайные прохожие, которых портье попросила помочь затушить пожар в комнате странной приезжей, которая не желала открыть дверь. На Наталью Алексеевну давят: она одна, а против неё свидетельствуют трое. Она парирует, что у неё тоже свидетельница есть, проживающая в номере напротив. После долгого препирательства её без вещей выставляют в коридор. Минут через десять с улицы входит молодой человек с пижонским портфелем, кивает дежурному и спешит по коридору, пролетает мимо неё, а потом возвращается и спрашивает:

– Э-э, простите, а вы не Наталья Алексеевна?

Это ещё что? Она кивает, выжидающе глядя на пижона. Он вытаскивает из портфеля бумагу и суёт ей ручку, чтобы она подписала доверенность. Ну, адвокат. И что?

– Ах, простите, я не сказал, что я работаю на Бориса Аркадьевича.

– Наппельбаума? – это древний дед, чуть моложе бабки Паши, ему уже за девяносто. Несколько лет назад купил особняк напротив дома Кожевниковых. Приехал из Успенска. Костя, говорят, только формально владеет магазином, а деньги туда вложены этого старика. – А как он узнал?

– Но ведь вы включили тревожную кнопку!

– Не я, – она кратко излагает события в гостинице и последующее поведение правоохранителей. – Давайте, подпишу доверенность, а то их сейчас с оркестром проводит на свободу.

Молодой человек отходит к выходу, говорит с кем-то по телефону, призывает Наталью Алексеевну жестом зайти в кабинет, заходит следом и включается в беседу. Полицейский излагает свою версию событий о том, как неадекватная постоялице хотела сжечь гостиницу, а два прохожих, которых портье попросила помочь, самоотверженно бросились в огонь и отстояли историческое здание. Адвокат мычит, задаёт какие-то нелепые вопросы, уточняет незначительные детали. Сначала Наталья Алексеевна предполагает, что он дурак, потом решает, что прикалывается, и только когда отвечает на звонок, понимает, что он просто тянул время:

– Давайте сюда, я в пятом кабинете, – и полицейскому. – Сейчас кино посмотрим с камер первого и второго этажей, где главные роли играют эти самоотверженные юноши.

«Юноши» старше адвоката лет на десять-пятнадцать. Пока они сверлят его возмущёнными взглядами, маленький кабинет пополняется ещё четырьмя визитёрами. Из последующих разговоров Наталья Алексеевна делает вывод, что пришли помощник адвоката, пожарный, владелец или директор гостиницы и ещё один полицейский, последний непонятно зачем, потому что за всё время ни слова не сказал. После просмотра хозяин кабинета с досадой смотрит на «юношей», так бездарно подставившихся и подставивших его, хозяин гостиницы шипит портье: «Ты у меня не работаешь!», а пожарный спрашивает у Натальи Алексеевны:

– Что там с огнём было, камеры ведь только коридор снимают?

Она перечисляет бумажки, которые зажгла на стеклянном блюде из-под графина, когда в двери начали поворачивать ключ. Сделала это, чтобы высыпать их горящими на голову напавшего.

– Детство какое-то, – пожимает он плечами.

Наталья Алексеевна выкладывает перед ним руки на стол и вертит пятнистой скрюченной кистью с искривлёнными пальцами:

– Вот эта, левая, видите? В девяностых у меня такие же благородные юноши убедительно просили на них квартиру мою переписать, поэтому правая осталась целой для подписи. Ещё ноги прижигали. Ну, и ещё кое-что. Этой правой я умудрилась зажигалку ухватить и шторы поджечь, благодаря чему квартира выгорела, юноши сбежали, а я осталась жива. С тех пор всегда ношу с собой зажигалку. И не жду ничего хорошего от тех, кто ломится в двери.

Проняло этого молодого накачанного мужика. Может, он умеет боксировать, но наверняка не видел, как женское тело ломают. Встал, сказал:

– Пожара не возникло, вызов не был ложным, претензии только к гостинице. Будем разбираться.

После того, как он захлопнул дверь, полицейский спросил, когда Наталья Алексеевна планирует покинуть их гостеприимный город. Она ответила, что планировала отъезд на завтра, однако теперь придётся задержаться до выяснения обстоятельств. Надо ведь, наверное, заявление написать? Кажется, такое решение не понравилось даже её адвокату.

При выходе из отделения он пригласил её в свою машину. Зачем? Ведь гостиница совсем рядом.

– Гостиницу надо сменить, – сказал он.

Возражать не стала. Только попросила найти что-нибудь неподалёку и не слишком дорогое.

Конечно, никуда она в этот день больше не пойдёт. Отдохнёт только немного, а потом сходит купить что-нибудь на ужин. Растянулась на кровати и закрыла глаза. В ночном автобусе почти не спала, потом чуть подремала в электричке, потом на кладбище. Надо обдумать всё это… ведь получается, что Иван Иванович прав, и угроза исходит от её родни. Но как они так быстро её нашли?

Всё-таки заснула, не додумав мысль. Зато, когда проснулась через два часа, мысль сама постучала в глупую голову: да тётка же! Та самая тётка, что привязалась к ней на кладбище. Она подошла к цветочнице и спросила у неё, о чём говорили. И та сказала ей о гостинице, в которую Наталью Алексеевну направила. Телефонный звонок – и в дверь гостиницы ломятся бандиты. Но это означает, что её тут ждали? Надо разыскать эту тётку и узнать, что ей нужно. На человека, способного нанять бандитов, она не похожа, одета, как и Трашкина, с рынка. Значит, информатор.

Когда Наталья Алексеевна вышла из супермаркета, её окликнул мужской голос. Оглянулась испуганно. Тот самый промолчавший в кабинете полицейский. Тоже с фирменным пакетом. Предложил поговорить.

Устроились в сквере на скамейке. Он спросил, девичья ли у неё фамилия или по мужу, есть ли родственники в Успенске. Она ответила уклончиво, что уехала, мол, отсюда сорок пять лет назад, связи ни с кем не поддерживала, так что о положении дел в городе понятия не имеет. Может, кто-то и остался, но она таких не знает. Он вздохнул и выстрелил вопросом:

– Вам адрес Горького 16/18 квартира 7 известен?

– Ещё бы! Я там родилась и прожила семнадцать лет.

– А Софья Трашкина кем вам приходится?

– Не знаю такую.

– Она прописана по этому адресу.

– А отчество у неё имеется?

– Ивановна.

– Дочь Ивана Трашкина? Не знаю такого.

– Нет, они дети Веры Трашкиной. Она их без мужа родила.

– И такую не знаю. А почему «они»?

– У Веры Трашкиной были двойняшки. Иван и Софья.

– Имена мне ничего не говорят.

– Вера Алексеевна Трашкина.

– А лет ей где-то… сорок четыре?

Полицейский кивнул.

– Вероятно, это моя единокровная сестра. Когда я видела отца с его второй женой последний раз, она была беременной.

Значит, отец пережил разочарование. Так ждал сына, а появилась ещё одна дочь. Да ещё родила в девках, как и первая. Двойное разочарование.

– И что не так с Софьей Ивановной Трашкиной?

– Она арестована по подозрению в убийстве Веры и Ивана Трашкиных.

– То есть… матери и брата?

Он опять молча кивнул.

– Ерунда какая-то… судя по возрасту матери, ей не более двадцати пяти лет…

– Девятнадцать…

– Великанша? Борчиха сумо?

– Маленькая глупая девочка. Очень похожа на вас.

– Ну, спасибо!

– Не обижайтесь, я имел в виду внешнее сходство. Её задержали как предполагаемую заказчицу убийства. Бред, конечно, но…

– И давно?

– Второй день.

– Ещё не похоронили?

– Нет, в СИЗО она второй день. А убили ещё в апреле.

Наталья Алексеевна уточняет дату и задумывается. Сашеньку похитили через несколько дней. Похоже, наследственная линия подтверждается. Но чему там наследовать? Семья живёт в двухкомнатной квартире бабушки и дедушки. Дому около семидесяти лет. Наверняка ветхий. В Утятине были подобные, их уже частично снесли и тесно лепят на этом месте пятиэтажные.

Собеседник покашливает, привлекая к себе внимание. Она встряхивается и спрашивает:

– А собственно, что вы от меня-то хотели?

Он теряется:

– Ничего. Вот… просто девочку жалко.

– Вы ведёте дело?

– Да нет…

– Понятно. Девочку жалко. Так расскажите о ней.

– Да я, в общем… ну, дочь моя с ней училась… а вы приехали… вы ведь помочь?

– Я только что вам сказала, что не знала о её существовании!

– А зачем тогда?

– На могилу матери я приехала, – врёт она. – Стою на пороге вечности. Долги раздаю. Прощения прошу. А по поводу родственницы моей, так я же не вчера родилась. Вам что-то от неё надо. Нечего кругами ходить, говорите!

– Ну, не можете помочь, так и не надо!

Он срывается с места и стремительно удаляется. Ага, угадала. Так где же искать концы?

Наталья Алексеевна возвращается в гостиницу. Как в любом маленьком городе, вечером в Успенске жизнь затихает. Солнце не село, до ночи далеко, а улицы почти опустели. Нет, не стоит идти на улицу Горького сегодня.

Будем держаться вместе

Утро, объединённый двор четырнадцатого и шестнадцатого домов. Мерзость запустения. Раньше здесь песочница была, за ней забор, за забором – маленькие огородные участки. Теперь на месте огородов пятиэтажный дом. Тоже не новый уже. Между домами калитка и газон были, теперь выщербленный асфальт въезда. Машинёшки так себе… ну, понятно, не на мерседесах в этом бомжатнике раскатывают. Их дом угловой, со стороны улицы Почтовой был забор от дома до почты, теперь тоже въезд. На месте подвального окна прачечной – ступеньки вниз и дверь. Вывеска «Парикмахерская». Наталья Алексеевна спускается вниз и шарахается от окрика: «Не видите, закрыто!» Похоже, парикмахерская съезжает. Вежливо спрашивает, неужели место недостаточно бойкое? Парикмахерша отмахивается: всё равно расселят, не сейчас, так через полгода!

После прохлады подвала во дворе кажется особенно жарко. В дом заходить неохота, лучше кого-нибудь во дворе перехватить. Эх, сейчас бы Анну Ивановну сюда с её способностью собирать информацию! А впрочем… где тут главные инженеры, сидящие у подъезда? Ага, бабка с мусорным ведром, ещё бабка бельё вывешивает… так, судя по количеству белья, одинокая. Тортик, что ли, купить? Да нет, с минимальной пенсией больше колбаска радует. И Наталья Алексеевна отправляется в ближайший супермаркет.

Это она удачно уходила! Пока затоваривалась, у четырнадцатого дома на скамейках устроились уже три бабки. Наталья Алексеевна собралась с духом, подошла, поздоровалась. Ответили ей доброжелательно, но настороженно. Она подумала, плюхнулась на свободное место и достала паспорт:

– Вот, сразу, чтобы никаких недоразумений, посмотрите, а то подумаете что-нибудь…

Ближайшая к ней без стеснения ухватила краснокожую паспортину:

– Так, Трашкина…

Паспорт чуть не разорвали. Пролистали все по очереди. Потом самая старая, в сильных очках, сообразила:

– Так ты деда Алёшки дочь? Квартиру на себя оформлять будешь?

– Да что вы такое говорите, – испугалась Наталья Алексеевна.

И стала излагать уже обкатанную версию: приехала на могилу матери, не была тут много лет, о существовании сестры и племянников не знала. На кладбище подошла к ней горластая тётка…

Слушали затаив дыхание. Про тётку переглянулись и единодушно решили: Ольга. Но контрольный вопрос по местоположению могилы задали. Убедились, что не врёт, и сказали, что согласны поделиться информацией. Тут Наталья Алексеевна опомнилась и сказала, что глупо общаться на сухую, и предложила нарезать бутербродов. Бабки отказываться не стали, дружно переместились за доминошный стол у гаражей, шуганув оттуда пьяненького мужичонку. Одна засеменила за посудой, другая поплелась за чайником, третья кинулась за вишнёвкой. Наталья Алексеевна испугалась, что дело обернётся пьянкой, но нет, старухи выпили по напёрстку и перешли к чаю с бутербродами. Из их полуторачасового разговора она узнала следующее.

Вера Трашкина от соседок заслужила эпитеты «шалава», «кукушка» и «змеища». С детства родителей огорчала хамством, ленью, гулянками и скандалами. Даже души в ней не чаявшая мать звала её «проклятье моё». Лет в двадцать пять Вера залетела неизвестно от кого и родила двойняшек. После родов не остепенилась и продолжала, по выражению старух, «шалаться». Бабка с дедом воспитывали детей, после смерти супруги дед продолжал держать семейный корабль на плаву. Но пять лет назад дед умер, и семья пошла вразнос. Соня хоть в школу ходить продолжала, а Ванька связался с плохой компанией, мать не слушался, да и вообще никого не слушал, даже участкового. Племянника Натальи Алексеевны соседки характеризовали как «гадёныш» и «паршивец», племянницу – «овца» и «блаженная». Соседи ждали, что Вера продаст квартиру, переселившись в какой-нибудь барак за городом, но оказалось, что дед оставил завещание на внучку. Учитывая бесхарактерность Сони, мать всё равно провернула бы это после её восемнадцатилетия, однако, чтобы квартиру продать, требовалось погасить задолженность по коммуналке, поэтому беспокойная семейка по-прежнему жила здесь. А теперь замаячило расселение, и Вера затормозила в ожидании золотого дождя.

Соню после школы мать пристроила торговать на рынке. У «блаженной» хватало ума не нести деньги в дом, благо хозяйка расплачивалась ежедневно. Покупала продукты, и даже умудрялась что-то платить управляющей компании. Долг не уменьшался, но хотя бы не рос. Она в этом домашнем бардаке умудрялась как-то содержать себя в чистоте и не пить. Со сверстниками не общалась, потому что они её за человека не считали. Ваня неожиданно поднялся. Ни деньги, ни продукты в дом, конечно, не носил, но стал хорошо одеваться и ездить на красивом мотоцикле. Далее в повествовании возник затор, потому что у старух кончились факты и начались предположения. В качестве источника Ваниного благополучия называли воровство, сутенёрство, наркотики, но доподлинно соседи ничего не знали. Потом вдруг погиб приятель Вани. После его похорон в дом Трашкиных стали ходить какие-то люди, причём не шпанистый молодняк, а люди очень разные. Верка засуетилась, пить перестала. Мать с сыном, до этого уживавшиеся, стали ругаться. Повезло Соне, которая накануне первого убийства загремела в больницу с тяжёлой простудой, её забрала скорая прямо с рынка. В общем, через несколько дней соседи обнаружили мать с сыном убитыми, а квартиру разгромленной.

Слухи ходили разные. Но большинство склонялось к версии, что парни спёрли что-то ценное у серьёзных людей. И это ценное теперь искал весь город, не только хозяева, но и те, кто хотел клад найти и поживиться на халяву. Квартиру Трашкиных на щепочки разнесли, Соня даже боялась там ночевать, сняв угол у сторожихи рынка. Потом торговка Ольга вдруг вызвалась встать к ней на квартиру. Ежу понятно, что подселили её хозяева пропажи. Ну, или те, кто решил стать её хозяином.

Про арест Сони соседки не знали. Пришли к мнению, что предъявлять что-то «блаженной» глупо, и её решили просто попугать, вдруг прокатит, полицейские тоже не прочь разбогатеть. Они, старухи, сериалы смотрят, поэтому знают, что на третий день невиновных отпускают.

– А если её заставили что-то подписать? – спросила Наталья Алексеевна.

– Так ведь ты заступишься, родная же кровь, – жалостливо сказала та, что в сильных очках.

Какая родная кровь? Сашенька у неё родная кровь! Ещё с недавних пор она Лёню родным почувствовала. И больше никто! Ей бы их спасти, зачем ей эта недоразвитая внучка отца и тётки! А рука под требовательными взглядами старух уже схватилась за телефон.

Молодой человек, работающий на Наппельбаума, в ответ на её рассказ весело ответил, что сейчас всё выяснит, и что дополнительной доверенности не надо, будем считать, что он её семейный адвокат. А потом перезвонил и сказал, что надо срочно подъехать к тому же отделению.

Соня сидела в коридоре напротив того же пятого кабинета. При виде Натальи Алексеевны она просияла: «Тётя Наташа!», но ни встать, ни тем более кинуться с объятиями не осмелилась.

– Ты откуда меня знаешь?

– Дедушка рассказывал. Он сказал, приедет тётя Наташа и меня спасёт.

– Когда это он рассказывал?

– Давно. Я тогда ещё маленькой была. Он фотографии мне показывал и рассказывал.

О боже, девчонка и вправду блаженная.

– Поехали, до дома довезу, – поторопил их адвокат.

– Нет, – отшатнулась Соня. – Я лучше пешком!

– Что за капризы? – сухо спросила Наталья Алексеевна.

– Я же здесь два дня, – шепнула она родственнице. – Немытая, потная, ужас!

Молодой человек расслышал и сказал ей без усмешки:

– Я адвокат, подруга. Из КПЗ даже бомжей возил. И жара сегодня, обещали до тридцати. Так что розами сейчас ни от кого не пахнет. Поехали!

Во дворе встретило Наталью Алексеевну престарелое воинство. Только они вылезли из машины, как со скамеек четырнадцатого дома кинулись три знакомые бабки. Ну, как сказать кинулись: одна хромала, другая ковыляла, переваливаясь, третья на палку опиралась. И намерение у них явно было сопровождать их в квартиру. Ну, поднялись на второй этаж и зашли. Да… покидала Наталья Алексеевна это жилище сорок пять лет назад, обезобразив его до невозможности. Но такого безобразия предвидеть не могла. Расколочено было всё, что только возможно расколотить, вывернуты не только мебельные дверцы, но даже подоконники. Охнула не только она, но и живущие в подобном бомжатнике старухи. Одна Соня не дрогнула:

– Вы проходите, я сейчас приберусь…

Выглянула из следующей двери Ольга.

– Это ты, что ли, тут порядок поддерживаешь, – спросила та, что в сильных очках и с палкой. – И на хрена тебя в дом пускать было?

– Я сейчас чай поставлю, – испуганно попыталась загасить конфликт Соня.

– А деньги-то у тебя на чай есть? – спросила прошедшая на кухню прихрамывающая старуха. – А то банки с сыпучками тут гости твои дорогие на пол повысыпали.

– Тётя Оля, – нерешительно начала Соня.

– Нет у меня сейчас ничего!

– Сколько она тебе должна, деточка, – спросила очкастая старуха, поднимая палку. – Я эту копилочку сейчас – хрясь!

Наталью Алексеевну, глядя на эту жалкую картину, затрясло. Нестарая жилистая наглая тётка – и блаженная девчонка с убогими старухами. Она шагнула вперёд, и Ольга испугалась. Она нырнула в комнату и буквально через пару минут вернулась, держа в руках несколько купюр:

– Вот, Сонь, как договаривались!

– А теперь проваливай, – продолжая держать палку на уровне плеча, взвизгнула очкастая старуха.

– Катя, это не нам решать, – придержала её Наталья Алексеевна. – Её сюда убийцы послали, им и отзывать. Соня, собери одежду, которая ещё на что сгодится, оставляй здесь только то, что на вышвыр.

Девушка стала собирать вещи, старухи как могли помогали, причитая:

– И так ничего не было, так последнее извели!

– Надо, чтобы все видели, что она уносит, – тихо сказала хромая старуха.

Они стали выносить вещи на лестницу и бросать на деревянные перила площадки второго этажа. Вышел лохматый мужик из соседней квартиры. И дверь напротив приоткрылась, оттуда явно кто-то подглядывал. Когда закончили, сложили всё в пакеты и потянулись гуськом вниз.

– Сонь, ты бы эту выгнала, – сказал сосед.

– Её сюда убийцы послали, им и отзывать, – не поворачиваясь, сказала на ходу Соня.

– Соня, как ты можешь, – выскочила из квартиры Ольга. – Я же к тебе как мать!

– Ни убавить, ни прибавить, – заржал сосед. – Такая же ты ей кровопийца, как её мать!

«А она не совсем размазня, – подумала Наталья Алексеевна. – Сразу поняла меня и согласилась, что Ольга не просто так здесь появилась. И сколько лет в аду жила, а всё время пыталась создавать вокруг себя порядок. Вещи дешёвенькие, но отстиранные. Меня в её возрасте только жизнь начала ломать, а её с детства. Нет, стержень в ней есть!»

Из ванной Соня вышла в тёткиной ночной сорочке, с полотенцем на голове и с блаженством на лице:

– Господи, как хорошо!

– Садись, перекусим, – кивнула ей на стол Наталья Алексеевна. – Тогда попозже в кафе сходим. Ты чай или кофе будешь?

– Я не голодная, – засмущалась она. – Там, в полиции, кашу утром давали. И чай.

– Как говорила моя мама, кусок на кусок – не палка на палку.

Девчонка явно недоедала. В Наталье Алексеевне чуть меньше пятидесяти килограмм, а в ней и того меньше при том, что ростом она выше сантиметров на пять. Вон, сорочка болтается как на швабре. Ела она деликатно, но с наслаждением. Чувствуется, что для неё колбаса, сыр и масло – редкое праздничное удовольствие. Она подняла глаза на мрачное лицо тётки и так испугалась, что слёзы на глазах выступили. Отложив недоеденный бутерброд, она спросила:

– Тётя Наташа, а что дальше?

– Доедай и спать ложись. Будем держаться вместе. Не пропадём!

Она потрепала её по плечу:

– Ну, ты что? Дедушка же обещал, что я тебя спасу!

– Да, он сказал, что ты его простишь, а нас с Ваней спасёшь.

– А Ваня с дедушкой дружил?

– Да, мы дедушку любили. Ты не думай, Ваня хороший… был. Он потом, после дедушкиной смерти злой стал, а при дедушке он другой был.

– Ой, да у тебя глаза закрываются. Ложись, поспи.

Пять лет назад предложение помощи Лёне было чисто рассудочным. Увидев его впервые на страничке Моники, она почувствовала неприятие, слишком уж внук был похож на мать. Тогда она просто решила, что надо помочь, раз он оказался один. Сама себе не хотела признаваться, но было где-то глубоко в ней желание узнать, что ещё натворил в жизни её сын. Но сразу всё отступило, когда она взяла на руки Сашеньку. Этой крохе она нужна, и всё остальное неважно.

А с Соней что? Она вполне взрослая. Что заставило её вступиться за неё? Конечно, прежде всего необходимость разобраться, откуда грозит опасность Сашеньке. Но не только. Пожалела она эту девочку с её несчастной судьбой. А Наталью Алексеевну разве никто не жалел? Что бы она могла без Зинаиды Григорьевны в начале её самостоятельной жизни, без соседей, без Анны Ивановны, без Маши, у которой сейчас её дети скрываются… да хоть без Серёги, который к Маше ей обратиться подсказал? Это его «закрыть гештальт» – может оно и к семье Трашкиных относиться?

Про младших Трашкиных она теперь поняла всё. Девочка не привыкла к объятиям, потому что некому её было обнимать. Наталья Алексеевна и сама такая. Она только Сашеньку обнимает и целует, потому что правнучка на её руках выросла, а с другими тактильный контакт её напрягает. Покойный племянник вырос гадёнышем, потому что любви не знал. А коли с дедом он дружил, то, кажется, она знает, где находится то, что все ищут. Отдать, что ли? Может, тогда от неё и от Сони отвяжутся?

Соня спала беззвучно, ни разу не шелохнулась. Видно, намаялась в отделении. Говорила, крики там, баб пьяных среди ночи привозят. Кровать в номере широкая двуспальная, Наталья Алексеевна прилегла с другой стороны, но спать не собиралась, просто дала спине отдых. А сама продолжала напряжённо думать, как поступить с этим кладом. Не прикасаться – это однозначно, ей жить не надоело. Тем более, к нему и не подобраться, во дворе тысяча глаз. Но кому отдать и как отдать?

Решение приняли за неё. Пополз по скользкой тумбочке поставленный на вибрацию телефон:

– К вам посетитель. Просит выйти на рецепцию.

– Иду.

На диване напротив стойки администрации сидел боров с заплывшими глазками, на креслах – два парня. Ага, они с самого начала решили поставить её в зависимое положение – куда пристроиться? Хорошо, что было время с лестницы всё это разглядеть и оценить диспозицию и вспомнить рассказы Таисии Андреевны о её встречах с бандитами в бытность «челноком». Она, проигнорировав мужиков, облокотилась на стойку:

– Кто меня спрашивал? Уже ушли?

– Вот, – тихо сказала администратор, кивнув на борова.

– Эти? Несерьёзно.

Наталья Алексеевна полуразвернулась, оставив один локоть на стойке. Мельком оглядела всех, потом поманила пальчиком чернявого парня. Он растерялся, посмотрел на борова. Боров зыркнул на него, наверное, взглядом призывая не двигаться. Она снова облокотилась на стойку и сказала:

– Старею, да? Мне показалось, что этот чёрненький самый из них смышлёный. Ошиблась. Ладно, пойду я.

Она развернулась и не спеша направилась к лестнице. Когда добралась до середины пролёта, сзади послышался голос:

– Ну, извините, неправильно себя повёл. Вернитесь, давайте поговорим.

– Нет уж, лучше вы к нам, – ответила Наталья Алексеевна, привалившись поясницей к перилам.

Так и поговорили – на лестнице. Возвращаясь в номер, она с тоской подумала, что ничего от своего взбрыка не выиграла кроме того, что собеседник стоял ниже. Боров оказался отнюдь не тупым бандитом, а весьма продуманным переговорщиком, и в результате получил больше сведений, чем она. И ясно дал понять, что уехать из Успенска Трашкины не смогут, пока чужое не отдадут, и лучше бы ей расспросить племянницу и выяснить, куда её брат мог спрятать похищенное. Когда она попросила описать, как выглядит похищенное, боров ответил, что это пакет с деньгами, а какой может быть упаковка после того, как они побывали в руках двух пацанов, он даже предположить не может. Но была перед ответом борова такая крошечная пауза, после которой Наталья Алексеевна уверилась, что деньги не его. И это значит, что, если она отдаст ему пакет, истинный хозяин не должен об этом узнать. А для этого она вместе с новообретённой родственницей должна оказаться в Глинцах вслед за сестрой и племянником. И что теперь делать? Отдать полиции? Кстати о полиции, был ещё один скользкий момент в разговоре. Боров особо рекомендовал не связываться с Карташовым. Неужели за ней следили вчера вечером? Или, того хуже, прослушивали её номер? Ведь она описала его Соне, и племянница ответила, что это полицейский по фамилии Карташов, дочь его, говорят, в их школе учится, но она младше, и Соня её не знает. То есть и этот врёт.

К вечеру вышли поужинать. Соня ещё пыталась сунуть тётке свои жалкие деньги.

– Спрячь, – велела ей Наталья Алексеевна. – Вдруг потеряемся? И вообще, основную казну самостоятельная женщина хранит в интимном белье, а в кошельке держит только мелочь на текущие расходы.

Внизу она спросила у администраторши:

– А скажите, что это за свин, с которым я беседовала?

Девушка хихикнула и шепнула:

– Не знаю, как его фамилия, но, вроде бы, он в банк напротив часто ходит. Слышала, что кличка у него Бетон.

В кафе Наталья Алексеевна спросила племянницу:

– Ты знаешь такого борова по кличке Бетон?

– Это, наверное, Биттон. Фамилия у него такая. Он хозяин нашего рынка.

– А я думала, банка. Ваня был с ним знаком?

– Да нет, откуда? Кто он, а кто Ваня… был.

– Ладно, пойду-ка я носик попудрю.

В туалете она быстро проверила кабинки: никого! И набрала Константина. Скороговоркой извинилась и спросила, не знает ли он, кто хозяин пропажи, из-за которой погибли её родственники. Он некоторое время молчал, а потом сказал, что не в курсе успенских дел, и спросил, для чего ей это. И она с отчаянием выкрикнула, что плевать и на месть, и на справедливость, и на корысть, ей бы живой остаться. И рассказала о визите Биттона. Потом решилась и призналась, что есть у неё предположение о том, как найти искомое. Он обещал разузнать всё и перезвонить в ближайшее время.

Не хотелось принимать звонок в номере, поэтому после ужина Наталья Алексеевна предложила пройтись по центру. Ничего хорошего из этого не вышло. Только они свернули на пешеходную улицу, как за Соней увязалось двое парней. То, что девушка не желала с ними общаться, и с ней пожилая сопровождающая, их абсолютно не смущало. После несколько попыток уговорить их отойти она остановилась и сказала:

– Вон там, кажется, Карташов. Позовём его?

Парни испарились. Наталья Алексеевна вздохнула и повернула к гостинице. И тут наконец-то прорезался Константин:

– Вы были правы. Биттон – фигура лишняя. А вы знаете, где пропажа?

– Нет, конечно. Это только предположение.

– Но это в доме?

– Да. Нам можно будет уехать?

– Наталья Алексеевна, я с вами предельно откровенен. Я изложил вашу ситуацию и получил ответ. Вы попали в мясорубку. Ваша жизнь никому не нужна, но и смерть тоже. Вы правильно поняли, что, если это попадёт в руки хозяину, то всё устаканится, и вы будете всем неинтересны. А если в чужие руки, то надо будет закрыть вам рот.

– Я поискать могу, но если весь город не нашёл!

Увы, разговор происходил в тот момент, когда они уже входили в гостиницу. Кто слышал их разговор? Администратор, возможно ещё кто-то. Но через полчаса за ними пришли. Когда открылась дверь и в номер вошло четверо мужиков, Наталья Алексеевна воскликнула:

– Боже мой, это дежавю какое-то!

– Не будем по-французски выражаться, я человек простой, – набычился Биттон. – Кому вы обещали что-то поискать?

– А я никому не отказываю, – ответила она.

– Вот и пойдёмте вместе поищем.

Наталья Алексеевна оглянулась на племянницу:

– Соня, ты подожди меня здесь…

– Зачем же здесь? Соня с нами поедет.

Наталья Алексеевна взяла сумочку с прикроватной тумбочки и шагнула к дверям. Парень, стоящий на входе, вырвал её из рук и высыпал содержимое на стол. «Точно дежавю», – вздохнула про себя она. Биттон подошёл, ладонью раскидал всё это по столешнице, взял смартфон, попытался его включить, потом увидел кнопочный и тоже нажал на кнопку включения. И тут её одолел истерический смех. Наталья Алексеевна подхватила со стола свёрнутый носовой платок и уткнулась в него. Биттон уставился на неё, наверное, думая, что она плачет, и она, с трудом сдерживая смех, выдавила из себя:

– Ну как тут без французского? Всё как вчера!

– Вещи собирайте!

Чувствуется, что её реакция на наезд его обозлила. Но при этом он промашек не допускал. Из кучи предметов на столе выхватил дешёвенькую пластмассовую зажигалку и сунул в карман, после чего кивнул своему человеку, и тот остальное скинул назад в сумку. А Наталья Алексеевна спокойно вытащила из бокового кармана дорожной сумки несколько пакетов, ссыпала в них мелочи из ванной и с тумбочки, вытащила из-под подушек ночные сорочки, аккуратно их свернула и всё это засунула в сумку. Покосилась на Соню. Она сидела на стуле, положив ладони на колени и спокойно глядела на происходящее. Блаженная? Да нет, она просто уже давно исчерпала свой эмоциональный ресурс. Угрозы, хамство, бедность, насмешки, голод – она же в этом всю жизнь живёт! Для неё это повседневность. И Наталья Алексеевна воззвала к богу, в которого никогда не верила: «Господи, если мы выживем, я постараюсь возместить всё этому несчастному ребёнку! И не допусти, чтобы моя Сашенька в таком аду жила!»

Один из парней ухватил одной рукой дорожную сумку, три пакета и дамскую сумочку и вышел в коридор. Наталья Алексеевна взяла за руку Соню и пошла следом. Они группой спустились к выходу. Администратор подняла голову и ласковым голоском протянула:

– Выезжаете?

Вот зря она это сказала! Промолчала бы, и Наталья Алексеевна не обратила бы на неё внимания. Ну, продала она постоялиц, так своя рубашка, как говорится… но ещё и лицемерить! И она, метнув на администраторшу яростный взгляд, выпалила: «Будешь ты проклята в детях своих!»

До родного двора пешего хода десять минут, а уж на машине и вовсе какие-то мгновения. Два мощных автомобиля друг за другом въехали в него и развернулись. Перед Натальей Алексеевной открыли дверь. Она вышла и обернулась: «Соня!».

– Соня будет ждать нас здесь!

– Нет, пусть во дворе ждёт. Я не доверяю вашим амбалам.

Биттон взглянул на неё презрительно, мол, дура старая не поняла, что жить им обеим недолго, и заботится о том, что его охрана будет к этой замарашке приставать. Но кивнул парням, чтобы не препятствовали. А Наталья Алексеевна просто тянула время. Прошлый раз адвокат появился через полчаса. Чем заняться?

– Соня, а где Ванин мотоцикл?

– Я не знаю.

– Зачем вам байк?

– То есть вы его уже проверили?

Стоило придумать такую версию, чтобы посмотреть на эту перекошенную рожу! Значит, не проверили. Эх, жаль будет, если эта догадка окажется верной!

Начались поиски. Один мужик кинулся в шестнадцатый дом, ясно, Ольгу опрашивать, другой отошёл с телефоном к столу у гаражей, третий направился к скамейке у четырнадцатого дома, где в этот час не было её престарелого воинства, зато курили два мужика, а водитель держался рядом с Трашкиными, видно, охранять назначен.

Полчаса прошли. Помощь не пришла. А вот мотоцикл наконец-то нашёлся. Его выкатили из гаража в этом же дворе. А хозяином гаража оказался лохматый мужик из соседней квартиры. Он вышел, как и накануне, то ли заспанный, то ли не проспавшийся, то ли с бодуна, то ли на старые дрожжи. Увидел Трашкиных и глазами заюлил:

– Сонь, я ведь не подумал… да я просто забыл! Ты же знаешь, как права отобрали, так я жигуль свой не выгонял… а сразу тогда ребята байк осмотрели.

– Паразит, девчонка без денег сидит, а ты эту бандуру спрятал, – шлёпнула его сумкой пришедшая с рынка очкастая бабка с тростью.

Биттон и компания окружили мотоцикл. Наталья Алексеевна огорчилась: она-то предполагала, что это будет что-то громоздкое в духе времён её детства, а он оказался изящный такой, яркими разводами разрисованный и совсем небольшой. И спрятать в нём можно только совсем мелочь. Она слышала странные названия «подклювник», «подкрылок» от потрошащих технику парней. Вдруг услышала: «Есть!» Все придвинулись ближе.

– Вот кто у нас в городе наркотой занимается, – негромко сказал мужчина в серой футболке, подошедший сзади.

Сидевший на корточках амбал Биттона держал двумя пальцами тонкий пакет. Как-то он не выглядел серьёзно, хотя, кто его знает, может, в дозах это было много. Наталья Алексеевна с тоской подумала, что племянник её действительно был гадёнышем.

Биттон резко развернулся, глянул на вновь пришедшего и вздрогнул. А может, не на него поглядел, а на две машины, плотно вставшие на въезде между шестнадцатым и четырнадцатым домом? И на крепких парней, стоящих рядом с ними? Тем временем вновь прибывший пробежался взглядом по двору и сказал:

– Вы ведь Наталья Алексеевна? А меня Виталий зовут. Я от Бориса Аркадьевича. Вы не родственники с ним?

– Нет, соседи, – она вздохнула с облегчением, разглядев среди пополнения молодого адвоката.

– Вы всерьёз думали, что в этой байде можно что-нибудь спрятать?

– Нет, это так… надо же было чем-то до вашего приезда заняться.

Виталий коротко хохотнул:

– Ну, так давайте в дом?

Он положил руку на плечо Биттона и повёл его к подъезду. За ними пошли ещё трое. Последней шла Наталья Алексеевна, бросившая племяннице на ходу: «Здесь подождёшь».

Когда она зашла в оставленную настежь распахнутой дверь квартиры, все уже толпились в первой комнате. Только один стоял в прихожей.

– Молодой человек, – постучала она ему пальцем по спине. – Подвиньтесь или вон там за шкафом пошарьте. Ладонь туда… нет, выше.

Он вытащил два ключа не верёвочке. Ну и ну, за полвека в этом доме ничего не изменилось! Даже, кажется, ригельный ключ от входной двери тот самый, а вот от навесного замка, конечно, другой.

– Идём, – сказала она и стала спускаться по лестнице.

Остановившись на последней ступеньке, она указала на лестничный марш, ведущий в подвал. Парень с ключом шустро спустился, тронул подвальную дверь и загремел ключом. Дверь легко открылась. Вспыхнула тусклая лампочка. Не спрашивая, он нашёл нужную дверь и снял с неё навесной замок. Пощёлкал выключателем. Да что там, Наталья Алексеевна не сомневалась, что лампочку Ваня предусмотрительно разбил. Замелькали по комнате лучи фонариков.

– Надо фонарь помощнее принести, – сказал Виталий.

– Не надо, – возразила она. – Непременно надо лампочку ввернуть. Вот стремянка.

Пока парень с ключом соображал, парень помельче схватил лестницу, вытащил её в коридор и вывернул лампу там. Вернулся, установил стремянку в центре комнаты. Он спрыгнул и взялся за стремянку.

– Не надо, – придержала она его. – Ну, кто будет тайник проверять?

Виталий присвистнул. Мотнул в сторону Биттона головой своим парням и подошел к стремянке:

– Неужели там? Лезь, Серый.

Наталья Алексеевна командовала, заодно поясняя:

– Руки вверх. Обе. Чуть правее. Пальцами нажимай. Смещай доску. Теперь шарь. Это плита с самого начала оказалась дефектная. Когда папа мой проводку менял, кусок отвалился, а внутри она полая. Он дощечку замазал цементом, чтобы незаметной на фоне потолка была, и сделал тайник. Прятал от жены бутылки и заначки. Мне как-то показал…

С потолка посыпался мусор. Парень вытащил цветастый пакет, передал Виталию, снова пошарил в щели и вытащил ещё один. Виталий покопался в пакете и вышел, с явным облегчением сказав на ходу:

– Сделай всё как было!

Пока все выходили, Наталья Алексеевна подошла к колченогой этажерке и взяла с неё три тяжеленых альбома, огляделась, во что бы завернуть, сняла с полки обрывок старой шторы, связала узлом и вышла. Парень выполнил приказ буквально, даже лампочку в коридор вернул. Нагнав, сунул ей ключ и забрал из её рук узел.

Они вышли в жаркий залитый солнцем двор. Увидев её, Виталий выскочил из машины:

– А это у вас что?

– Предки.

Наталья Алексеевна показала своему спутнику на стол у гаражей, и он сгрузил на него узел. Оба начали отряхиваться от пыли. Она завертела головой:

– Наши вещи у этого… как его… цемента рыночного.

Парни заржали. Виталий кивнул в сторону машин, и вещи Трашкиных оказались на том же столе. Она достала влажные салфетки, поделилась с соседом, покопалась в сумке и громко сказала:

– Зажигалку верни!

Свободу семье Трашкиных!

Поезд остановился, потом дёрнулся, Наталья Алексеевна встала и тут же упала, спасибо хоть пятой точкой на нижнюю полку приземлилась, а не мимо. И куда, спрашивается, спешила? На московский автобус они опоздали, а до Пружинска несколько рейсов ходит, на какой-нибудь да попадут. Кивнув Соне на новую дорожную сумку, в которой лежали тяжёлые альбомы и её жалкие тряпки, она подхватила свои вещи и пристроилась в хвост выходящей из вагона толпы. Выставив сумку вперёд, шагнула на перрон, и тут же оказалась в объятиях внука.

Она опешила. Ну, не были у них такого в обычае – обниматься. А он выхватил сумку из её рук, прижался щекой к её щеке и бормотал:

– Ба, ты куда пропала? Я ей звоню-звоню, а она всё вне зоны! Я Таисии Андреевне звоню, а она чего-то крутит… Сашка каждое утро как просыпается, так ревёт… а ты, выходит, в Успенск уехала? А говорила, что всё это видела в последний раз!

– Ох, Лёнечка, не стоит зарекаться, пока человек жив, ничего ещё не последнее. Вот думала я, что вы с Сашенькой последняя моя привязанность, а оказалось, у меня ещё племянница родная есть. Вот, знакомься – тётя твоя двоюродная Софья.

Стоящий рядом Герман засмеялся, перехватывая у Сони сумку:

– Такая маленькая – и уже тётя!

– Это что, а Сашеньке нашей она и вовсе троюродной бабушкой приходится.

Вчера поздно вечером из поезда Наталья Алексеевна позвонила Марье Кузьминичне, что приедет вдвоём с родственницей, спросила, что привезти из продуктов. А она, хитрая такая, не сказала, что пришлёт встречающих, но выспросила, в каком вагоне они едут. Зато теперь уж, имея транспорт, они оторвутся на покупках! И она послала мужиков на оптовый склад за продуктами, потребовав ссадить дам у вещевого рынка. И с упоением рылась в тряпках. Племянница, которая весь год на таком рынке такими же тряпками торговала, а не покупала, уныло плелась следом, отбиваясь:

– Зачем мне купальник? Я плавать не умею!

– Научим! У нас без этого нельзя, кругом вода.

Только через два часа Машина Германа наконец выехала из города. И только теперь Наталья Алексеевна пригляделась к внуку, и на его расспросы ответила:

– Съездила на родину, посетила могилу матери, познакомилась с единственной выжившей родственницей. А сейчас рассказывай, что случилось стобой.

– Мать звонила.

– Так. Значит, до неё уже добрались!

Лёня с шумом вдохнул в себя воздух. Потом с отчаянием спросил:

– Ба, я дурак?!

– Заметь, ты не первый раз меня об этом спрашиваешь, – похлопала она по плечу сидящего впереди внука. – Отвечаю: нет, не дурак. Технарь ты, живёшь по таблице умножения. Я и сама такая… была. Только к старости поняла, что в математике дважды два четыре, а в человеческих отношениях это может быть долото, а может куриная гузка. Положено родным любить друг друга, а если не так, будем виноватых искать или себя винить. Почему в семье среди детей кто-то любимчик, а кто-то изгой? Гармонии потому что нет. А алгеброй гармонию не поверить, как сказал классик. И ты не пытайся. Там давно чужая семья. С твоих одиннадцати лет. Ты зачем телефон включил?

– Так расплатиться надо было!

– Значит, адрес ты засветил?

– Нет, она стала требовать, чтобы приехал, а я ответил, что в Новогорске. Дурак я, не подумал, с чего это она названивать кинулась! Верняк на неё дядя вышел!

– Деревню точно не называл? Значит, будешь теперь там сиднем сидеть и носа не высовывать! А за железяками вашими пусть Тимофей ездит. Если деньги нужны, я тебе наличные дам.

– Нет, бабушка! Я за пять дней с Тимофеем заработал, как в своей фирме за месяц. Он…

Внук затарахтел на своём тарабарском языке. Герман поглядел на неё в зеркало и прыснул. Наталья Алексеевна тоже засмеялась и снова похлопала Лёню по плечу:

– Линтер – это что? Лёня, даже не надо переводить! Я ничего не понимаю, но верю, что вы крутые, только не догоняю, зачем ему, такому гению, нужен такой средний специалист, как ты.

– Э-э, нет! Я тоже не так себе! Ну бабушка, ну не смейся! Я тебе просто объясню, на уровне табуретки. Вот сбиваем мы с ним табуретки. Он так собьет, что ей износа не будет. А я… не сказать, что кривенько, факт, что не развалится, но под толстяком скрипеть будет. Зато я её ошкурю до блеска и разрисую идеально, а ему это в лом.

– Ясно. На рынке, кто в табуретках не очень разбирается, скорее твою возьмёт. Но потом потужит. А если вы вместе работать будете, то цены вашей табуретке не будет. Это называется разделение труда.

Ревела при встрече Саша. Наталья Алексеевна понимала, что внучка пережила стресс, впервые с рождения расставшись с ней надолго. У неё и самой все эти дни сердце было не на месте. Представила племянницу Марье Кузьминичне, сказала, что дом родственницы в аварийном состоянии, ремонтировать квартиру смысла нет, лучше расселения подождать. Работала девушка на рынке, так что особенно ничего не потеряет, если несколько месяцев поживёт у тётки. Внуку велела обучить девушку плаванию, а то туго ей придётся в Утятине, где вода кругом. А позже, уже с глазу на глаз, предупредила, чтобы с Соней он не вздумал свой новый навык использовать с обнимашками. Девочка выросла в семье, где её не любили, поэтому для неё тактильный контакт – это опасность.

Только вечером, уложив Сашу и заставив Лёню читать ей сказку, она смогла позвонить Таисии Андреевне и рассказать о том, что произошло в Успенске. И о том, что собирались с племянницей ехать в Утятин, но на вокзале увидели, как один из амбалов Биттона в Утятинский автобус садится. Ну, и двинулись на Новогорский поезд от греха. Просила соседку проследить, кто у дома вертеться будет. И у Константина спросить, что там успенские к ним имеют. Вроде разошлись без взаимных претензий. И про звонок Лёниной матери попросила полицию проинформировать. Пусть местную полицию запрашивают, кто её просил адрес сына выяснить.

Наутро едва встала, так поясницу прихватило. Хорошо, что Марья Кузьминична опытный медик, укол сделала, лечение назначила. Последующая неделя прошла в режиме санаторном. Правда, только для неё, молодёжь помогала хозяйке на участке. Наталья Алексеевна удивлялась, что Соня, выросшая в городе, очень шустро управлялась огородными делами. Оказалось, что она лет с двенадцати помогала соседям, имеющим дачный участок, которые расплачивались с ней по осени плодами её труда. Внуку, выросшему в казённом учреждении, все эти дела были в диковинку, но за компанию брался за всё с большим энтузиазмом. Вдвоём с Тимофеем они плугом окучивали картошку, по очереди становясь то лошадью, то пахарем. Тимофей, мрачный мужик в возрасте лет за сорок, по виду был типичным деревенщиной: плохо постриженный, неважно выбритый, кое-как одетый. Но родом он был из Москвы и с хорошим образованием. Много лет назад его облапошили чёрные риелторы. Немало их таких тогда вывезли из столицы: стариков, простаков, чудаков, алкоголиков. До десятка уже упокоилось на деревенском кладбище в Ссёлках. А этот прижился и в столицу не рвался. На стене его деревенского дома торчала устрашающих размеров спутниковая тарелка, весь дом был забит техникой. Чем он занимался, местные старухи не понимали, но его обожали за готовность помочь. Он колол им дрова, пахал, чинил крыши, бытовую технику. Лёня перед ним благоговел, восхищаясь его профессионализмом и подражал ему во всём, поэтому охотно хватался за лопату, плуг и топор. За пару недель, проведённых в деревне, её довольно пухленький внук загорел и даже малость усох.

Пасторальная жизнь закончилась с приездом рыбаков. Обычно приезжие рыбачили на другом конце деревни, вброд переходя топкий луг. Но на этот раз приехали какие-то молодые, не из тех, кто ездит сюда регулярно. Рыбных мест они не знали, ещё спускаясь со взгорка перед порогами увидели, что Тимофей стоит с удочкой неподалёку от родника, а за баней на песчаном берегу девчонки загорают, и, оставив машину наверху, спустились к роднику. Надо сказать, что Соню плавать Лёня научил буквально за пару дней, но одна она купаться не ходила, тем более, с ребёнком. Поэтому Тимофей рыбачил здесь, соединяя приятное с полезным: приглядывал за девчонками и добывал карасиков. Что там дальше происходило, доподлинно неизвестно, слишком показания расходятся. Возможно, парни просто попытались заигрывать с Соней. Она, привыкшая к обидам от сверстников, расценить, что это было, комплементы или хамство, не могла. А Саша вдруг завопила. Потом она на расспросы Натальи Алексеевны заявила, что это были цыгане. Тимофей, бросив снасти, помчался на пришельцев, прихватив от бани сучковатое полено. Но уже спускались Лёня и Герман, увидевшие чужую машину напротив дома. Едва разошлись миром.

Когда вся эта орава ввалилась во двор, Наталья Алексеевна, охнула и прислонилась к перилам крыльца. Выслушав их всех, мрачно сказала:

– Нет, так жить нельзя. Прятаться, оглядываться, ежеминутно ожидать несчастья. Я думала, как бы не пришлось год у Марьи Кузьминичны на квартире стоять, а оказывается, и это не выход.

Марья Кузьминична ей в ответ рекомендовала с соседями проблемами поделиться, мол, Тимофей – человек исключительно надёжный, много лет его знает, а Герман недавно сюда приехал, но имеет богатое военное прошлое и наверняка такие ситуации разрешал. Тем более, если год соседями придётся быть, против чего она вовсе не возражает. После десяти вечера, когда правнучка уснула, Наталья Алексеевна вышла во двор, на ходу угукая по телефону. За столом сидели и тихо разговаривали хозяйка дома, Лёня, Тимофей и Герман.

– Сейчас Соня подойдёт и начнём нашу печальную повесть. Соня, соседи заловили вашего успенского бугая, а он заявил, что поехал вслед за невестой, то есть за тобой.

– Тётя Наташа, он врёт! Он приставал на рынке, я у матери его работала, она его от меня отгоняла.

– Таисия Андреевна, слыхала? – сказала Наталья Алексеевна в трубку. – Невеста наша его женихом признавать отказывается. Гоните в шею! У меня предположение, что приехал он к нам всё же по материнскому благословению. У Сони квартира двухкомнатная. Убитая, но с перспективой на расселение. Так что в ближайшие месяцы будет у неё дорогое жильё. Ещё у неё есть почти новый байк Хёндай. Но Соня будет ездить на нём сама… чего смеёшься, племяшка? Представляешь, вся затянутая в кожу, бандана, шлем, митенки… все парни у твоих ног! Не хочет, надо же! Ладно, мотоцикл продадим, купим наряды для принцесс. Скажите жениху, что он для нас неперспективный, – убрала телефон в карман халата, присела за стол и продолжила. – Для начала я расскажу о том, что произошло с нами за последние три-четыре месяца.

Рассказ прозвучал для посторонних людей как-то неубедительно, она сама это понимала. Поэтому перешла к тому, что обратилась к адвокату, и тот совершил розыск в Архангельске и Среднеуральске. Что после этого полиция обратилась через неё к внуку с запросом об эксгумации, но она ответила, что теперь едва ли можно считать второй брак Лёни действительным, поэтому следствие может производить любые действия с неопознанным телом.

После Утятинской части её рассказа Лёня простонал:

– Бабушка, и ты всё от меня скрыла!

– Знаешь, внучок, я вообще-то в богатых родственников не верю. Отродясь в нашей семье денег не было. Но если проверять мою родню, то кому, если не мне? Я не верила, но поехала просто потому что не было сил сидеть и ждать неизвестно чего! И вот я в Успенске…

– Да, я стояла и тряслась всё это время, – впервые подала голос Соня, когда Наталья Алексеевна закончила повествование о тайнике. – А тут летит из дома Виталий с двумя пыльными пакетами – и юрк в машину. Парни его вывалились. А тёти Наташи всё нет! Я кинулась к дому, а бабушка Катя меня за подол ухватила и не пускает. И наконец она появляется. А за ней мужик узел тащит. С предками. Возвращают ей наши вещи. А она такая говорит Биттону: «Зажигалку верни!»

– Так что там было украдено-то? – спросила Марья Кузьминична.

– Могу только предполагать. Были там деньги. И ещё что-то, потому что Виталий деньги даже считать не стал, хотя, конечно, какую-то часть пацаны потратили. Плоский свёрток, типа большого конверта или маленькой папки. Если бы только деньги, отобрали бы, накостыляли по шее, заставили бы отработать истраченное – и всё. А их пытали, и, как предположила полиция, убийство Вани было случайным: не стали бы они его убивать, не узнав, где похищенное. А мать его убрали уже потом как свидетеля первого убийства. Кто убийца, судить не берусь. Там несколько интересантов было: хозяин того, что украли, Биттон, который пытался похищенным завладеть, полицейский этот, который то ли на чьей-то стороне, то ли сам по себе…

– С высокой долей вероятности – компромат. Причём не на одного кого-то, а целая база, – предположил Герман. – Кто владеет информацией, тот правит миром… в данном случае успенским мирком. Пацаны сами по себе едва ли решились на кражу. Кто-то их надоумил из тех, кто впоследствии пропажу разыскивал. Карташов этот, скорее всего, в базе фигурирует. Продажный полицейский. У него личный интерес – самому базой завладеть или, в крайнем случае, старому хозяину отдать. Вернулась пропажа к прежнему владельцу, и теперь все успокоятся. А вот если бы кто другой её перехватил, тут бы такой кровавый передел собственности начался!

– Ну, примерно так и я решила. Если наркотики, так объём незначительный, если бриллианты – то да. Но пакет явно нетронутый, да и где в Подмосковье такое месторождение? По моей поездке вывод такой: денежного интереса по линии Скворцовых и Трашкиных к нам нет, а то, что я сразу по приезде в такой крутой замес попала – это просто дурацкое совпадение.

– Вы не волнуйтесь, у нас тут во Втором Рясово старики одинокие. Гости ездят только к Марье Кузьминичне и к бабе Наташе Рясовой. Так что будем бдеть, враг не пройдёт, – сказал Герман. – Но получается, что ничего не получается, источник угрозы не найден.

– Я поищу наследство за границей, – сказал Тимофей.

– Искали, и у нас, и за границей нет такого. Через сервис по поиску наследственных дел. Я, в общем-то, в тупике.

– В том сервисе доступ только к открытым наследствам. А тут может существовать пока живая нравная старуха, которая решила оставить свои бриллианты отдалённому потомку, – сказал Герман и добавил. – У меня был опыт поиска завещания.

– Ох, да все мои предки – голытьба!

– А по линии деда Лёни?

– Так он незаконный!

– Сейчас это обходят. Видали, сколько шоу о ДНК и признании ребёнка в числе законных наследников?

– Во-первых, прямой наследник – сын, за ним идёт Лёня, и только уже потом Саша. Во-вторых, у этого сеятеля элитного семени таких незаконных детей просто не может быть мало. Наверное, с возрастом он научился использовать средства контрацепции, но во времена моей молодости выбора не было, если мужик не желал предохраняться. Залетела – или аборт, или рожай. А что касается богатства, то да, семейка была состоятельная. Вполне могли на сломе эпох приватизировать ракетодром, космическую станцию или военный заводик. Но найти этого предка будет затруднительно.

– Через интернет найти можно любого.

– Флаг в руки! Итак, очень редкая для России фамилия Сидоров. Имя Валерий, отчество не спрашивала за ненадобностью. Возраст 66 плюс-минус год-два. Что ещё могу сказать? Учебное заведение и ориентировочные годы учёбы. Место работы родителей – с его слов, мог и соврать. Имена неизвестны. Да, мама другую фамилию носила, что-то с окончанием – ская или – цкая, банальную мужнину брать не захотела. На этом всё.

Когда Лёня вышел за калитку проводить мужиков, Герман ему сказал:

– Слышь, внучок, а искать деда тебе придётся. Если он богатый, бабушку к нему даже близко не подпустят. И расстались они, судя по всему, неважно.

– Ага, знаю. Конверт от мамы по фамилии, заканчивающейся на «ская», с деньгами на аборт и адрес, где с анестезией сделают, в рожу швырнула и выразила сожаление, что его мама двадцать два года назад туда не обратилась. Хорошо бы, если помер уже. Быстренько от его несметных сокровищ отказаться – и свободу семье Трашкиных!

Герман повернул направо, Тимофей налево, а подошедшая неслышно хозяйка дома вздохнула:

– Лёня, бабушка с ума сойдёт, если ты подвергнешься опасности.

– Марья Кузьминична, договоримся. Мы ведь всё делаем ради Сашеньки, а ей больше всех нужна бабушка.

– Лёня, если тебя не будет, то и Сашеньки у бабушки не будет. Ей по возрасту опеку не дадут. Может быть, из-за этого на неё никто не покушается, что она не конкурент? Но я другое сказать тебе хотела. Специально при всех говорить не стала. При Наташе особенно… Лёня, сначала надо с твоим отцом разобраться.

– А что отец? Ему Сашенька абсолютно не нужна. Он наверняка даже не знает о её существовании. Ему и я никогда не был нужен…

– Ты давно о нём ничего не слышал?

– В последние годы только по телефону от матери: «Весь в папашу».

– А с матерью вы часто видитесь? Вы далеко друг от друга живёте?

– Она в районе. А видел… ну, последний раз виделись, когда Моника беременная была. Шесть лет почти. Она сына своего привозила в областную детскую больницу на консультацию.

– Как ты странно говоришь. Её сын – это ведь твой брат?

– Ну, какой брат? Я его и видел-то два раза в жизни. Брат – это что-то другое. Вот с Соней я себя братом чувствую. Она какая-то родная.

– Да ну?

– Ну да, – он засмеялся. – Не просите обоснования, бабушка говорит, алгеброй гармонию не поверить. Сестра – и всё. Может, потому что бабушка нас объединяет любовью? А мама разделяет нас с… ладно, братом, братом! Его она любит, а меня нет. Поэтому бабушку и Соню я люблю, а мать и брата не люблю. А отца я не видел тринадцать лет. Мать какие-то алименты получала, возмущалась, что мало.

– Он не звонил?

– У меня и телефона тогда не было. Но откуда деньги поступали, я помню. Поищу в соцсетях, если его там нет, доеду, это в Московской области. Даже будет интересно пообщаться. Странно как-то… я уже, конечно, в отце не нуждаюсь, сам отец. Но семья – это же главное! Я почему на Гале женился? Потому что думал, что будет у меня полноценная семья: жена, дочь, ещё кого-нибудь родим. А получилась не семья, а какая-то лажа. Пожил с бабушкой и дочерью и понял: сам дурак! Всё это время они у меня были, а я не с ними жил. Им не так деньги мои были нужны, как я сам. А теперь ещё сестрёнка прибавилась. Буду ценить что есть! И неужели отец до сих пор не понял, что потерял?

– А ты не знаешь, почему они с бабушкой расстались?

– Знаю, бабушка рассказывала. Да ведь и вы всё знаете, вы же в хирургии работали. Это её из-за отцовского долга уродовали.

– Значит, не всё тебе она рассказала, – вздохнула Марья Кузьминична. – Бабушка тебя оберегает от самого страшного, ты же дитя её. Но я человек резкий, считаю, что ты взрослый и должен всё знать. Тем более, я тебя к нему посылаю… в общем, племянник мужа моего в пожарке тогда работал. Когда на возгорание приехали, он видел, как из дома выбегали пятеро. Четверо мужиков и девушка. Ну, он парень молодой, на парней внимания не обратил, только сказал, что один молодой, а остальные старше намного. А девушку мне описал. Небольшого росточка, сказал, коренастенькая такая и волосы светлые, не блондинистые такие, а как солома жёлтые.

– Мать?!

– Не знаю. Но сомнениями с тобой поделиться обязана. Найти злодеев было нетрудно, но ведь не нашли. И Наташа показания давать отказалась, мол, ничего не помню. Думаю, что тот, что моложе… ну, ты понял? И не пожалел, и не усомнился.

– Господи, как жить после этого?

– А так и жить. Ради семьи, ради Сашеньки, бабушки, девочки этой милой Сонечки. Ты думаешь, негодяи в каких-то особенных семьях родятся? Нет, мы их на свет производим, они у нас на руках растут.

Все беды из столицы

Лёня уехал во вторник. Первые дни исправно звонил бабушке, посылал СМС Тимофею о продажах его программ, отдельно писал на почту Марье Кузьминичне.

(БЕЗ ТЕМЫ)

ЛТ

Вам˅ МО

Дорогая Марья Кузьминична, потратил на розыски родителя-производителя 4 дня. Если хорошо подумать, то не зря. Спасибо вам за подсказку. Закрыл гештальт, как бабушка говорит. Итак, появился он здесь 13 лет назад, работал в электросвязи, как и в Холмогорах. Через год женился. Жена старше его, была заместителем главы городской администрации. С ней он прожил 7 лет, т. е. примерно до рождения моей Сашеньки. На неё завели дело. Коррупция. Спешно развёлся, кажется, что-то унёс в клювике, но она, понятно, промолчала. Пару лет жил с другой женщиной, тоже был расписан. Состряпал себе параллельную биографию, нашёл по архивам ныне покойную Наталью Алексеевну Трашкину, еврейку по национальности, и занёс её в новое свидетельство о рождении, выданное взамен утраченного. Стал оформляться на выезд в Израиль, учил иврит. Нашёл дурочку с двумя детьми, желающую тоже выехать. Уговорил жену фиктивно развестись, обещая въехать на деньги дурочки, а после развода с ней вернуться за прежней женой. В результате обул обеих. Жена продала квартиру и отдала половину денег ему, новая жена заплатила за выезд с детьми и осталась в России. Они теперь лучшие подруги и дружно ругают его на все корки. Продолжают активно следить за общим бывшим по страницам его знакомых в соцсетях. Деньги обе через год отбили. Ему подвернулся очередной удачный брак и потребовался развод. Крайняя жена проявила солидарность и заявила, что согласится на развод, если он расплатится с обеими. Через полгода торга он уступил, пятый брак уж больно выгодный. Видел фотографию празднования юбилея пятой жены. На просторном балконе виллы на берегу Средиземного моря. Сам с благородной сединой на висках и с чётким лейблом на лице: «Всю жизнь стоял за правду». Жена маленькая, кругленькая, чёрненькая, в годах, точнее сказать не могу. Держит на руках чёрнявого младенца лет двух. Так что брат у меня не один уже. Но я предпочитаю сестёр! Если будут у меня дети, то только дочери! Кстати, всем жёнам родитель говорил, что первая жена была старше его, обманула, и он всю жизнь благородно платил большущие алименты совершенно постороннему ребёнку. Понятно, что Саша им не нужна, и вилла на берегу Средиземного моря нам не светит. Завтра уезжаю в Долгопрудный.

До встречи! Леонид

P.S. Наверное, бабушке это всё знать не нужно? Хотя мошенничество на доверии – статья менее серьёзная.

(БЕЗ ТЕМЫ)

ЛТ

Вам˅ МО

Дорогая Марья Кузьминична, три дня как я поселился в Долгопрудном у приятеля по интернату и университету Сашки, который получил в наследство однокомнатную квартиру от какой-то отдалённой родни. Во что он превратил эту квартиру – это надо видеть. Мы с Моникой такие же засранцы были и до свадьбы, и после. Только после несчастья с Моникой бабушка научила меня поддерживать в доме порядок. Представляю себе, как её выворачивало, когда она увидела нашу свалку! А теперь от вида Сашкиной квартиры выворачивает меня. Начал разбирать мусорные завалы. О поиске. Проник в архив учебного заведения с легендой о том, что пишу об известном барде Бирюкове, который учился примерно в эти же годы. Якобы его лучшими друзьями были Сидоров и Камынин. Милая женщина мне поверила и постаралась помочь. Оказались они совсем не однокурсниками, но неважно. Личное дело предка я переснял. И в списочном составе группы моя архивная дама обнаружила преподавательницу чего-то космического, которая до сих пор преподаёт, невзирая на 70 лет без малого. И любезно нас познакомила. Старушка оказалась ехиднейшей болтушкой. С большим удовольствием вспоминала студенческие годы. С её слов Сидоров был, выражаясь современным языком, пикапером. Обольщая девушек на спор, коллекционировал, бросал без счёта. А эти дурочки летели на него как мухи на дерьмо. В их компании его дам именовали сидоровыми козами. Тогда бы мою бабушку это огорчило, а сейчас, пожалуй, она посмеётся. Бабушка угадала и метод его обогащения. Отец Валерия Сидорова в одном НИИ был заместителем директора, приватизировал здание института и несколько производств с хорошими зданиями и дорогим оборудованием, что по институтским разработкам что-то производили. Кстати, не падайте, имя его Януарий. Но старый пикапер представляется Яновичем. Жива ещё его мамаша, вдова Януария мадам Шиловицкая, в своё время желавшая извлечь из живого мира личинку от своего сына. Спасибо бабушке, что мы с Сашенькой есть! Ещё один прикол: с дочерью этого Сидорова, т. е. незаконной тёткой моей Кр-р-ристиной Вальер-р-рьевной Сидор-р-ровой (вот у её родителей чувство языка!), я познакомился до того, как разузнал о её отце. Она всего на пять лет меня старше, но поведением тинэйджер: пьянки, гулянки, кокс. Это всё в Сашкиной компании. Так что я съезжаю. Да и вообще пора домой. Этой семейке мы неинтересны.

До скорой встречи! Леонид

А потом вдруг не написал и не позвонил. И не отвечал на звонки.

Утром Тимофей зашёл во двор к Герману, сел на крыльцо и сказал: «Э…» Герман отложил молоток и кивнул ему:

– Ну, смелее, говори уж, – а выслушав его, застонал. – два компьютерных идиота! Ты же пацана подставил!

– Я поеду, – решительно заявил Тимофей. – Я его найду!

– Сам не потеряйся, – отмахнулся Герман. – Пойдём к Марье Кузьминичне, посоветоваться надо. И бабке Лёниной смотри, ничего не скажи! Её и так скрутило…

– Лучше она к нам. Тогда Наталья Алексеевна точно ничего не услышит.

Марья Кузьминична, пришедшая по звонку, с порога спросила:

– Я так понимаю, речь о Лёне?

– Понимаете, есть такие проги…

– Тимофей, не компостируй мозги дилетантам. Я сейчас объясню, как сам понял. Значит, создал наш деревенский гений продукт с четырнадцатью степенями защиты… не кидайся, колхозник Тима, лаптями, это я утрирую… короче, наученный горьким опытом, он убедился, что постоянный клиент норовит купить задёшево, да ещё потом перепродать, ну, и навешал замочков на свой товар. Причём замочки снимать надо в определённой последовательности, иначе сигнализация срабатывает. Покупателей честно предупреждал, но мало кто внял, в результате многие пострадали и пришлось им за переустановку платить. А Лёня, отправляясь в столицу, восхищённый Тиминой крутостью, решил его клиентуру расширить и этим изобретением торгануть. Вчера вечером Лёнин телефон подал сигнал, что находится в чужих руках. И через полсуток он на связь не вышел. А это значит, что хозяин телефона тоже находится в чужих руках.

– Если не хуже… Тимоша, как ты мог?

– Марья Кузьминична, если бы его покупатели захватили, то им убивать его не с руки, им важно сеть свою восстановить.

– Подожди, если телефон у них, почему они не связываются с нами?

– Там тоже защита…

– Что, неужели разблокировать невозможно?

– Ну, от случайной попытки влезть там просто защита. А если определённым образом влезть, так он взорвётся. Сигнал был об этом.

– Тьфу, идиот!

– Вот и я так его назвал. Шпион пробрался в Пентагон, с собою взяв броневагон. Теперь Лёня предположительно сидит у покупателей в кутузке и, не имея на руках гаджета, исправить то, что натворил, не может. И этот изобретатель хренов собирается ехать его выручать. У него на руках копии договоров, которые клиенты подписывали Лёне насчёт того, что проинформированы об опасности использования демоверсии после пяти суток с момента установки.

– Тимочка, ты одичал в нашем Втором Рясово. Ты много лет только со старухами общался. Тебя, если вы правильно всё поняли, запихнут в ту же кутузку, что и Лёню, и будут пользоваться плодами твоих трудов до скончания века. А Лёню как менее ценный объект закопают. Герман, что делать?

– Мне ехать придётся. Ладно, я всё равно собирался квартиру проверить и друзей навестить. Разыщу я вашего недотёпу, прикрою косяк односельчанина. А ты будешь охранять женщин и детей, и смотри у меня!

– Герман, Соню с собой возьмёшь!

– Да вы что, Марья Кузьминична! Это ещё зачем?

– Она уже собирает вещи. Сказала как ты, что квартиру свою решила навестить. Но ясно, что Лёню искать собирается. Герман, не психуй, ты многого не знаешь. У девочки весной мать и брата убили, тётка и её внуки – вся её родня теперь. Так что пусть она при тебе находится, а то потом ещё и её искать придётся. Приходите ко мне, письма Лёнины почитаете. Всё это семейные тайны, но что уж теперь…

Рано утром старухи и Тимофей провожали отъезжающих. Расстроенная Наталья Алексеевна обняла племянницу:

– Деточка, может, останешься? Герман отлично справится без тебя.

Девушка упрямо помотала головой:

– Я тут с ума сойду. Тётя Наташа, он один у нас защитник остался!

Когда машина Германа покатила к порогам, Наталья Алексеевна сказала:

– Маша, я не понимаю эту девочку… почему она вдруг так встревожилась за Лёню.

– Разговор наш с Лёней случайно услышала. Внук твой в интернате сначала дружил только с девочками, потому что они добрее, хотя и среди них вредные попадались. Я ему попеняла, что про брата он говорит «её сын». А он сказал, что мать их разъединяет своей к нему нелюбовью, а ты объединяешь Соню с ним своей любовью, поэтому он её сестрой считает. И вообще, Лёня хочет семью и ещё одну дочь, а сына не хочет. Соня боится потерять первого, наверное, человека, который сказал, что её любит.

– Ох, я сухарь… почему я ей того же не сказала…

Потянулись часы и дни ожидания. Утром, просыпаясь, Саша ныла, тоскуя об отце и даже Соне, к которой с момента знакомства ревновала бабушку и отца. Ходила за бабушкой хвостиком, опасаясь, что она тоже уедет, добавляя Наталье Алексеевне нервотрёпки. Тимофей, чувствуя свою вину, с утра до вечера отирался в усадьбе Марьи Кузьминичны, совсем забросив работу. По первому требованию Саши запускал квадрокоптер, сделал ей тарзанку, а когда она окончательно доставала бабушек, отправлялся с ней на родник за водой, а потом последнюю часть пути тащил девчонку на руках вверх по крутой тропе вместе с этой водой.

На третий день, наблюдая картинку на смартфоне, Саша вдруг завизжала:

– Дяди Герина машина, ура, папа и Соня едут!

Тимофей поглядел через её плечо на экранчик и выругался:

– Блин, кажется, к нам неприятности едут на пяти автомобилях. Нет, Сашенька, это не дяди Герина машина, это чужая. Давайте в дом, я дрон приму и вслед за вами!

Старухи поглядели на экран и спорить не стали. Когда Тимофей со своими гаджетами вошёл в дом, он чуть не повалился, зацепившись за стул, стоящий перед входной дверью на крыльце. Почему он стоит здесь, он понял, увидев распахнутое творило. В этом доме вход в подвал находился сразу за порогом. Сейчас в него хозяйка спустила надувной матрац, две старые шубы и пуховое одеяло:

– Тима, спускай их, я побежала гостей встречать!

Наталья Алексеевна полезла по стремянке в подвал, Тимофей взял Сашу за руки и стал медленно опускать её вниз. Бабушка подхватила внучку на руки. Тимофей подал книжку и фонарь:

– Читайте вслух, тут звукоизоляция хорошая. У нас в этом подвале как-то пару дней бандит сидел связанный, и подельники его не услышали.

Прикрыл творило, положил поверх циновку, вышел на крыльцо. Машины уже стояли перед воротами. Одну из них он узнал: рясовского главы администрации. Остальные круче, две одинаковые и с номерами, отличающимися на единицу. Даже деревенскому жителю понятно, что охрана. И кого же принесло по их душу?

Лёжа в обнимку с внучкой на матраце и прикрывшись шубами, бабушка читала Саше сказку и радовалась, что девочка не испугалась на этот раз, а даже обрадовалась новой игре «мы прячемся от цыган». Да и Наталье Алексеевне уже надоело бояться. Она шёпотом читала книгу, не вдумываясь в текст, и не сразу обратила внимание, что Саша засопела и перестала задавать вопросы. Выключив фонарь, чтобы сэкономить заряд батареек, она уткнулась лицом в головку внучки и тоже закрыла глаза. Снова их открыла. Они уже привыкли к темноте, тем не менее ни малейшего просвета она не увидела. Интересно, а если за ними не придут, Наталья Алексеевна сможет открыть люк самостоятельно?

Старуха встала и поднялась по лестнице. Люк распахнулся неожиданно легко, она даже не почувствовала веса творила. На улице было сумрачно и пусто. Неужели проспала несколько часов? Почему их не выпустили из подвала? Куда подевались чужие машины и Марья Кузьминична с Тимофеем? Наверное, гости поехали в конец улицы, а местные жители все двинулись вслед за ними? Почему-то отсутствие хозяев зацепило её только краешком, Наталья Алексеевна упорно глядела на дорогу в сторону въезда в деревню, с тревогой ожидая появления чего-то страшного. Сердце стучало неровно, как после бега.

Дождалась. Из-за поворота появилась две фигуры. Нет, три, двое взрослых ведут за ручки кого-то совсем маленького. Странно, они что, с ребёнком от Ссёлок пять километров пешком топали? Из-за неплотных облаков брызнул на них луч солнца, и засияли золотом волосы цвета прошлогодней соломы. Лёня! Наталья Алексеевна хотела окликнуть его, но изо рта вырвался только тихий хрип. Что за женщина с ним? Плотная, приземистая, черноволосая, похожа на Галю… но Галя ведь… нет, не она! Да и в возрасте эта женщина. Неужели мать? Как он мог привести её сюда? Нет, не должно быть, её ребёнок уже школьник, а этот совсем крошка. Старуха трёт глаза, но лучше от этого видеть не становится. Странно, они прошли мимо дома Марьи Кузьминичны. Наталья Алексеевна попыталась окликнуть внука, но снова не смогла, только просипела что-то невнятное. В небе сверкнуло. Сейчас громыхнёт! Не угадала, вместо грома зашуршало по крыше как после салюта. Может, это и был салют? И тут Тимофей спросил шёпотом:

– Вы что, спите?

Наталья Алексеевна открыла глаза:

– Что это сыплется?

– Труха с потолка, доски-то старые. Слишком резко творило рванул.

Слава богу, это только сон. Но тоска не отступила, сердце бьётся с перебоями. Тимофей спустился по приставной лестнице, завернул так и не проснувшуюся Сашу в одеяло и быстро поднялся наверх. Старуха подала ему шубы и матрац и вылезла следом:

– Что за гости?

– Всё как тогда вы сказали. Приехал новоявленный граф, столичный житель, решил здесь замок с подъёмным мостом строить. Хочет нас в первое Рясово выселить.

– Может, это к лучшему? Там цивилизация, газ, вода в доме. А кроме тебя да Германа… ну, и Маруськи… тут старики все. Им тяжело в этих первобытных условиях.

– Тут коренные жители в трёх домах. Они старые, их с места тронь – и зачахнут. Ещё в трёх домах мы, которых чёрные риелторы обманули. Зимины и я корни пустили, привыкли и менять ничего не хотим, а Маруська понимает, если попадёт в места, где всегда водка доступна, она же за месяц до смерти допьётся, поэтому тоже переезжать отказалась. Марья Кузьминична и Герман эту деревню выбрали осознанно. Они любят одиночество. Ещё один дом стоит пустой, его наследовала одна московская художница. Это родина её родителей. Так что никто из нас никуда отсюда не уйдёт!

– Ну, коли так, охраняй ребёнка. А я пошла.

– Куда?!

– Выступлю экспертом по строительству воздушных замков. Всё-таки у меня инженерное образование.

Надо же, дедушка…

Когда Соня проснулась, машина стояла. Оказалось, они уже за МКАДом. В пробке, естественно.

Выбрались они из неё минут через сорок, Герман сказал, что это быстро. Соня вздохнула. Ей уже хотелось скорее приступить к поиску родственника.

Когда они с Ваней были маленькими, дедушка иногда вынимал из нижнего отделения стенки альбомы и разглядывал с детьми старинные фотографии. Уже тогда Соня понимала, что бабушку это бесило. А теперь понимала, почему бесило: это были чужие фотографии. На них были предки дедушкиной первой жены, матери тёти Наташи. Там были пересечения по линии Кузьминых с роднёй бабушки, ведь она была двоюродной сестрой первой дедушкиной жены, но в основном это были чужие предки. Увы, дедушка специально доводил бабушку ими.

Вообще вторая семья дедушки скреплялась не любовью, а ненавистью. Дедушка ненавидел вторую жену и младшую дочь, с тоской и виной вспоминая покойную жену и старшую дочь, бабушка ненавидела даже память о покойной кузине и её дочери, злилась на дедушку и болезненно обожала единственную дочь, прощая ей её отвратительное поведение и упорно утверждая, что в этом виновато не потакание родителей, а какое-то семейное проклятие. Внуков она тоже любила, но далеко не так истово. А мать двойняшек, кажется, ненавидела всех своих родных. Бабушку Соня вспоминала с благодарностью. Пока она была жива, они жили не сказать, что счастливо, но, как говорится, не хуже других. А вот когда бабушка умерла, их семейка стала постепенно скатываться к неблагополучию. Ещё сдерживал буйство матери дедушка, но порядок в доме некому было поддерживать. Соня пыталась прибираться, училась готовить, но она была слишком мала. А дед – слишком стар. Дети боялись мать и жались к деду, понимая, что он – единственная опора семьи. И когда дед умер, семья рухнула. В тот момент мать была в загуле и в запое. Похоронами занимались соседи, которые, оказывается, давно имели на этот счёт чёткие инструкции.

Мать появилась в доме только в день похорон. Была она поддавши, но не до безобразия. На выносе вела себя прилично. Зато когда похоронная процессия подошла к могиле, начался скандал. Вера требовала, чтобы отца похоронили рядом с матерью. Сначала организаторы пытались воззвать к её разуму, напоминая, что покойный неоднократно говорил, что желает лежать с первой женой. А потом мужики просто скрутили её и оттащили подальше от могилы, пока работники ритуальной службы опускали гроб и насыпали могильный холмик. Соня с ужасом ожидала, что будет, когда мать перестанут держать. Но подошёл сосед, тот самый, в чьём гараже впоследствии хранил свой байк Ваня, и сказал:

– Ты что, Верка, не поняла, что отец рядом с матерью для тебя место приберёг? Ты же, дура, скоро себя угробишь с таким поведением. Вот и ляжешь рядом с матерью и её родителями. А отец от тебя при жизни натерпелся, пусть теперь отдохнёт. И вообще, поехали на поминки, там водка греется!

Как ни странно, мать резко успокоилась. Увы, скорее всего при упоминании о водке. И прав оказался сосед. Через пять лет она упокоилась рядом со своей матерью, да ещё вместе с сыном.

Через несколько недель после похорон дедушки, перебирая вещи, Соня заметила, что альбомов нет на прежнем месте. На её вопрос мать агрессивно ответила, что велела Ване вынести их на помойку. А он, оказывается, всё-таки не решился выбросить сокровища деда, но спрятал в подвале, куда ни мать, ни сестра никогда не заходили.

С тех пор Ваня стал сближаться с матерью, отдаляясь от сестры. Она это поняла окончательно, когда её стали дразнить в школе, а брат отвернулся, как будто они вовсе незнакомы. И очень была тронута, когда незадолго до его отъезда в Москву на ярмарке в Пружинске Лёня отшвырнул парня, грубо облапившего её. Вот так должен вести себя настоящий брат!

А ещё одну вещь из прошлого она тёте Наташе не сказала, и это её мучило. На вопрос о том, знаком ли был Ваня с Биттоном, она сказала, что нет, но не добавила, что незадолго до этих страшных событий она видела Биттона у конторы рынка с матерью. Тогда она не придала этому значения, но теперь понимала, что он нанял мальчишек через мать.

Квартира Германа была на Левобережной, на четырнадцатом этаже шестнадцатиэтажного дома. Было пыльно и душно. Соня открыла лоджию, вышла на воздух и тут же резко отшатнулась от перил:

– Ой, как… неприятно!

– А что такого?

– Высота…

– Что уж такого – шестнадцать этажей? В Москве есть здания высотой чуть ли не до четырёхсот метров.

– К счастью, мне туда не надо!

– А в самолёте как?

– Даже близко не подходила. Я и в поезде один раз в жизни ездила. С тётей Наташей до Новогорска, – с вызовом сказала Соня. – И на электричке до этой поездки ездила только один раз. С бабушкой и дедушкой в Москву. Во втором классе. А так безвыездно в Успенске.

– А со школой на экскурсию?

– Всегда отказывалась. Денег у нас не было.

Герман растерялся:

– Ну… вот Лёньку найдём – и с меня полёт!

– Да, Лёня… давайте наметим, с какой фирмы начнём. Я предлагаю разделиться. Давайте вы начнёте с конца списка, а я с начала. Или наоборот.

– Даже так, – протянул Герман, самому себе удивляясь, что от мата удержался. – Знаешь, Соня, вдвоём мы не справимся. Сейчас соберу кое-каких специалистов, наметим план, распределим обязанности и начнём.

– Нет, я так не могу. Вы советуйтесь со своими специалистами, а я пока хоть одну фирму проверю.

– Соня, так нельзя, – терпение его закончилось. – Вы с Лёнькой не подумали, что любой труд требует маломальских знаний. Лёнька уже влип. Теперь ты следом лезешь в воду, не зная броду. Если тебя кинут в ту же яму, что и брата, тебе будет легче? А ему? А бабушке вашей? А мне после этого вас двоих искать будет труднее. Потому что после твоих расспросов похитители будут настороже. Так что давай без самодеятельности. Я сейчас обзвоню друзей, заодно отдохну от баранки. Сбор назначу на вечер. Так уж и быть, если останется время до приёма гостей, сгоняем в Долгопрудный, здесь недалеко. Надо с дружком этим Сашей пообщаться, что-то он подозрительно притих.

Вечером Соня накрывала стол в единственной комнате квартиры Германа. Друзья его смотрелись людьми грубыми и неприятными. Зато до Сони быстро дошло, что сослуживцы Германа никогда не воспримут её как равную, и она слушала их разговор молча, сидя в стороне и вставая только для того, чтобы унести грязную посуду, подрезать хлеба, разогреть остывшее. Ещё она убедилась в том, что дело делать они умеют. За день они проверили сводки по городу и области и выяснили, что среди неопознанных тел Лёни нет. Как нет его и среди доставленных в больницы. Герман рассказал друзьям о том, что они с Соней побывали на квартире, где Лёня останавливался, и им очень не понравился квартирный хозяин и его подружка.

– Ну, знаешь, компьютерщики на взгляд обычного человека все с прибабахом, – возразил один из них, а остальные согласно закивали.

– Наш Лёня нормальный пацан, хоть и из этих. А вот подружка Саши в компьютерах ни уха ни рыла, она больше по дури. Лёня собирался из-за этого с квартиры сваливать. Саша уверял нас, что он домой уехал. Мог он так ему сказать, чтобы не обижать, а сам просто переселиться. Но что-то эта парочка врёт и чего-то боится.

– Проверить хату? – спросил лысый с мелкими чертами лица мужик. Он больше всего Соне не нравился, больно уж взгляд сальный.

– Мне кажется, они из неё вообще не вылезают, – покачал головой Герман. – Проверять надо их самих.

Он наконец заметил повышенный интерес своего лысого друга и кивнул Соне на дверь. Вышел следом со стулом в руках, зашёл на кухню и сказал:

– Давай всё, что из харчей осталось, на стол выноси. Потом быстро в ванную и куда тебе ещё надо. Я пока матрац накачаю. Вот так стул под дверную ручку поставишь. И до утра больше не выходи. А завтра я тебя на квартиру определю. Сама понимаешь, у меня тут будет штаб, и мужики будут собираться. Не дело девчонке тут оставаться.

Перед сном Соня долго разговаривала с Натальей Алексеевной. Она подробно рассказала, что им удалось за этот день узнать, повинилась, что легкомысленно отнеслась к поиску и увидела теперь, как это делается. Тётка уговаривала её вернуться, но Соня её уверила, что у специалистов под ногами путаться не будет, а покрутится возле семейки Сидоровых. Ведь именно для этого Лёня приехал сюда. Вдруг где-то на след наткнётся?

– Сонечка, ты поаккуратнее.

– Тётя Наташа, я осознала. Близко подходить не буду, среди соседей покручусь. Я уже придумала, буду вроде как работу искать. И расспрашивать, какие работодатели: злые или добрые, жадные или щедрые, придирчивые или снисходительные.

– С такими расспросами тебя скорее за наводчицу примут.

– Так я же не буду спрашивать, где у них сейф и какой код!

Выяснив, как проехать в посёлок, где проживала престарелая мадам Шиловицкая, она отправилась туда утренней электричкой. И вечером по со смехом каялась тётке, что опять поступила самонадеянно и чуть не спалилась. Посёлок оказался закрытым, и попасть внутрь ей сразу не удалось. Хватило ума к охране не приближаться, прошла немного вдоль дороги и зашла в магазинчик при заправке. Там за неё ухватилась общительная толстая тётка и попросила помочь выбрать краску для волос. Слово за слово, и Соня поделилась с ней наскоро придуманной историей, не слишком искажающей действительность: сама из Подмосковья, работы нет кроме рыночной торговли, немного поработала, тяжело и не денежно. Приехала к подруге, но жить у неё негде. Пришлось снимать угол, деньги потратила, а работы не нашла. Профессии нет, согласна хоть уборщицей. Хотелось бы работать в тепле, вот типа в таких усадьбах. Тут её собеседница просветила насчёт того, что в такие дома работников с улицы не берут. Подбором занимаются кадровые агентства, и не факт, что Соня агентству подойдёт. Но подработать на обратную дорогу тётка ей обещала помочь. Тут у соседей молодёжь вчера бесчинствовала, отпустив прислугу на два дня. Родители у них строгие, поэтому воспользоваться услугами клининговой компании они боятся: охрана заложит. Поэтому обычно их за тройную цену выручает горничная из дома напротив, но накануне её скрутил радикулит. Так что если Соня грязной работы не боится, то сейчас они вместе пойдут в посёлок.

Под командой скорчившейся от боли жилистой тётки Соня наводила порядок в загаженном особняке. Тётка присутствовала здесь в качестве надсмотрщика, чтобы незнакомая девица чего не испортила и неспёрла, и чтобы за это получить половину выплаченной за уборку суммы. Соня против этого не возражала, понадеявшись, что тётка что-то расскажет о жителях посёлка. Выходя за калитку через три с половиной часа, она с досадой сказала, что если все здешние жители такие свиньи как эти, то она их обслуживающему персоналу не завидует. Тётка хмыкнула, соглашаясь. Оказалась она довольно нелюдимой, информацию выдавала минимально, но всё-таки согласилась представить Соню здешнему садовнику, которому требовался помощник на несколько дней для работы как раз на участке Шиловицкой. И тут им навстречу вышла из калитки та самая подруга Саши! Соня среагировала моментально, присев на корточки и угнувшись над кроссовками. Девица, к счастью, не обратила на них внимания. Зато приметливая тётка сразу сердито поинтересовалась, что это за прятки? Соня вздохнула и заявила, что со встреченной особой она несколько дней назад подралась в ночном клубе, и повторить спарринг на трезвяк не хотелось бы. Тётка сказала, что в таком случае Соня пролетает мимо денег, потому что это внучка Шиловицкой Кристина. Несолоно хлебавши Соня вернулась к заправке, где решила перекусить. И тут работа её сама нашла. Подсел к ней за столик пожилой мужик в комбинезоне с символикой автозаправки и спросил, как ей понравилось работать уборщицей у богатых людей? Видно, слышал их разговор с толстухой. Соня охарактеризовала этот труд коротко, но ёмко, как это принято на успенском рынке. И мужик предложил ей поработать на автомойке.

– Сонечка, ты что? Ты же в машинах совсем не разбираешься, – возмутилась Наталья Алексеевна, когда Соня дошла до этой новости. – А ещё холодная вода, сквозняки, опасные реагенты. Ты здоровье своё погубишь!

– Но я ненадолго, там у них парень руку сломал, он вернётся через три недели. А я пока подзаработаю. Я за вечер очень большие деньги получила, и это при том, что за мойку получал босс, потому что я пока учусь, а чаевые мы поделили с ним пополам. Мне пока нравится, и можно за посёлком наблюдать. А я теперь почти уверена, что Сидоровы в пропаже Лёни замешаны!

– Лёня говорил о том, что с этой внучкой Шиловицкой он у Саши познакомился ещё не зная, что она из этого семейства. Просто ещё одно дурацкое совпадение.

Ну нет, Соня в совпадения не верит. То есть один раз совпало – это может быть, два раза – маловероятно, а уж три – это никак не совпадение! Уж совсем маленький городок Москва, чтобы Лёня, приехавший искать Сидоровых, получил дочь своего деда прямо с доставкой на дом!

Следить за посёлком не очень-то получалось, на мойке часто скапливалась очередь. Удочка, потом через несколько минут кешером прошлась, потом перед каждым колесом на корточки присела… к вечеру ноги так уставали, что колени не гнулись. И всё равно это было веселее, чем нахваливать цветастые киргизские халаты семипудовым тёткам. Однажды на мойку заехал сам Сидоров, видно, мамашу навещал. Увидел девушку, засиял глазками, всё пытался за руку схватить. Соня пожала плечами и вызвала сменщика. Устроившись за столиком кафе, пробормотала: «Надо же, дедушка… бедный Лёня. Мой-то по сравнению с этим козлом был просто человечище».

По вечерам к ним присоединялся сынок босса Димка. Приземистый бычок неуклюже пытался к ней клеиться, но она сразу его отшила, сказав, что не хочет загреметь по позорной статье «совращение несовершеннолетних». Перешедший в одиннадцатый класс семнадцатилетний пацан налился кровью и обидой, и после этого старался её то облить, то ногу подставить.

На мойке Соня не проработала и недели. Уйти пришлось из-за этого Димки. Как началась драка на заправке, она не видела. Сидела, привалившись к стене, в тот короткий промежуток, когда машин на мойке не было. Очнулась от криков. Били Димку его сверстники, юные хозяева жизни из того самого посёлка, заехавшие сюда на двух тачках. Может, паршивец сам виноват, но пятеро на одного! И вообще, наших бьют! Вскочила, оглянулась в поисках какого-нибудь дрына, потом схватила кешер и направила струю на дерущихся. Била под ноги, зная, что при таком давлении струя может человека порезать. Но уже бежали из кафе два охранника и босс.

Димка был избит серьёзно. Пока кассирша, прибежавшая с аптечкой, обрабатывала ему лицо, босс трясущимися руками шарил по карманам, роняя купюры на асфальт:

– Сонечка, тебе надо уходить. Вот деньги, бери всё! Они же от нас теперь не отстанут!

– Да ладно, оставьте себе. Я же у вас не оформлена. Скажете, Димка подружку на трассе подобрал, зовут Соня, фамилию никто не спрашивал. Крутилась здесь для собственного удовольствия. А вот пацана лучше спрятать, эти гадёныши мстительные.

– Я тебя до станции довезу, – запихивая деньги ей в карман, сказал босс.

– Нет, я на автобусе, тут же камеры кругом. Если в полицию заявят, они записи изымут.

Соня быстро переоделась и побежала к остановке.

Наталье Алексеевне она сказала, что с мойки уволилась, потому что устала. Герману честно призналась во всём.

– Ехала бы ты в деревню, а? – безнадежно простонал он.

Через пару дней позвонил Димка, настаивая на встрече. Соне это было ни к чему, но если пацану надо – да ради бога! Встретились на пляже. Явился он с тремя друзьями, на вид старше его и вообще вида шпанистого. Но вели они себя вежливо, поблагодарили за спасение кореша и предложили свои услуги.

– Да мне вроде ничего не требуется, – удивилась она.

– Да ладно, ты же кого-то из посёлка у нас пасла, а я тебя, выходит, крыши лишил.

Поупиравшись некоторое время, она махнула рукой и рассказала всё как есть. Длинный сутулый парень по кличке Хруст оживился:

– Знаю я таких Кристин! Им уже под тридцатник, а они всё под молодёжь косят. Эта могла пакость сделать просто для души. А давай их пуганём!

Затмение, наверное, нашло на Соню, но она согласилась.

Пацаны играли в соответствии со сценариями бандитских сериалов о девяностых. Связали хозяина квартиры и его подружку, грозили в асфальт закатать. Саша испугался, но держался. Кристина не то ничего не понимала под кайфом, не то наоборот, всё поняла. И Саша, видя, что угрозы пустые, постепенно приходил в себя. Хруст в отчаянии сказал:

– Сонь, может, ты выйдешь, а я эту шмару трахну?

Кристина на это не отреагировала. А вот Саша замычал сквозь скотч. И Соня поняла, что на него есть чем надавить.

– Хруст, да брось ты, зачем тебе старуха! Ты говорил, вроде бомжи твои, которые на свалке цветной металл собирают, баб заказывали? Вот и давай её к ним! Ведь хватит им одной на шестерых?

Саша замычал ещё отчаяннее. Хруст обрадовался:

– О, кажется, у Саши есть что нам сказать!

– Эта сволочь в рабочем доме, – крикнул Саша отчаянно. – не трогайте Кристину!

– Так, рассказывай, что за дом, где он и как туда попал?

– Отпустите Кристину, тогда расскажу!

Хруст повернулся к Соне вопросительно. Она замотала головой:

– Заклеивай. Дальше пусть специалисты работают!

Позвонила Герману:

– Я в Долгопрудном, срочно приезжай. Говорят, Лёня в рабочем доме. Жду.

Два часа в ожидании Германа они сидели, тихо переговариваясь. Хруст поделился знаниями о рабочем доме: туда попадают нищие, бывшие зэки, и просто бомжи. Гоняют их на такие работы, за которую даже мигранты не берутся. Этим людям много платить не нужно, деваться им некуда, корми их да койкой обеспечь. Приличные люди туда попадают, только если их туда в рабство продают. Потом Соня показала на телефоне фотографию Германа и сказала, что надо им посидеть во дворе до его приезда, чтобы её подстраховать, а потом пусть сматываются от греха, не показываясь ему на глаза.

Ещё час ожидания. И вот дверной звонок. Соня выскакивает в прихожую и в ответ на реплику «Убил бы!», вываливает то, что удалось выяснить и завершает таким образом:

– Кристина непробиваема, а Сашка на ней сдвинут. Из него можно любую информацию выжать, если Кристине пригрозить.

– Глупости, бабу всегда легче пробить, – возразил его приятель с сальным взглядом.

– Наркоманку тоже?

– Для наркоманки ломка страшнее пистолета.

Но начинают «специалисты» без угроз. Но на взгляд Сони это было даже страшнее. Отклеив Саше рот, Герман тихо проговорил:

– Вот скажи, чем тебе Лёня не угодил?

– Он к моей девушке приставал!

Герман отмахнулся от возмущения Сони и вкрадчиво спросил:

– Прямо при тебе? Или тебе об этом Кристина рассказала? Молчишь? Саша, вы же с ним сколько знакомы? Лет тринадцать? Он что, на всю голову отмороженный? Эта Кристина – она ведь ему тётка родная. Ну скажи, ты хоть раз встречал извращенца, который к близкой родственнице приставал?

– Не выдумывайте! Какая тётка?!

– Он тебе не говорил? Его отец – незаконный сын её отца. Лёнька приехал специально, чтобы деда разыскать. У Лёни дочь в опасности, только ему и забот, чтобы твою потасканную наркоманку потискать! Я больше чем уверен, что это Кристина на него вешалась, а он отбрыкивался. А Лёня друг верный, никогда бы приятеля не оскорбил, да ещё в его доме. Да и брезглив. А хочешь, мы твоей Кристине скополамин вколем? Она под ним всю правду расскажет. Правда, не знаю, как это будет в сочетании с коксом или что там она принимает? Но в принципе если загнётся или кукушкой поедет, я не сильно огорчусь. Доктор, шприц готов?

– Босс, я за результат не отвечаю. Она овощем останется. Давай я лучше ей мордочку порежу. Я аккуратно, ничего жизненно важного не затрону. Только шрамы будут такими художественными, что от неё не только любовники, но и пушеры будут шарахаться. Ну, детка, ты что выбираешь?

И рванул с лица клейкую ленту. Она сразу в крик:

– Не трогайте меня! Какая тётка? Какой дед? Вы что выдумываете?

– Достоверная информация. Хочешь – спроси у отца. А можешь тест ДНК сделать. Лёня что, даже когда ты об него тёрлась, не признался, что вы родня?

– Он, сволочь, только отпихивал меня, будто я прокажённая!

– Ну, Саша, ты всё слышал, – удовлетворённо сказал Герман. – Ты по навету этой дешёвки школьное братство предал. Мы весь этот цирк на телефон записываем. Как ты думаешь, если это ваши однокашники увидят, кто-нибудь из них будет тебя за человека считать? А теперь оба наперегонки давайте рассказывайте, как вы Лёньку опоили и куда отправили?

Вдовы

– Лёня, Коля умер!

Мать рыдала в трубку. Лёня даже удивился: с чего бы так рыдать по бывшему мужу, о котором за последние полтора десятка лет она доброго слова не сказала?

– Да, я знаю.

– Откуда? – после длительной паузы спросила мать.

– Мне позвонили.

– Кто позвонил?

– Да какая разница! Бывшая жена… уж не помню, какая по счёту, не то третья, не то четвёртая…

– Ты что несёшь?

Лёня завис. Потом до него дошло:

– Так это твой сожитель помер? А я думал, ты об отце.

– Какой сожитель! Он мой муж законный! Как ты можешь так говорить! Он тебя растил с одиннадцати лет!

– Как он меня растил и на какой грядке? Алименты мои пропивал?

– Ты бессердечный! Мы с Костиком остались без средств! Как я буду его кормить?

– А ты его в интернат определи. Есть в Архангельске хороший, адрес подсказать?

– Бессердечный! Ты обязан мне помочь!

– Ага, точно так же, как ты мне с дочерью помогла.

– Ну, знаешь, этим упрекать! У меня на руках был свой маленький ребёнок!

– Вот и у меня на руках свой маленький ребёнок. И я сегодня узнал о смерти родного отца. На фиг мне думать о чужом мужике, который выжил меня из собственной квартиры?

Удалось восстановить номер, слишком со многими он связывал. Но вот ради того, чтобы стать недоступным для матери, стоило бы его сменить. Он с силой захлопнул чехол и сунул телефон в карман. Может, и не стоило так с ней, она этого козла любила, и горе её неподдельное. Но Лёню она не любила ни капельки, бабушка правильно сказала, что для него с одиннадцати лет их семья ему чужая. Он бы опять мямлил и оправдывался перед ней, но сегодня сбит с ног новостью о смерти отца. Не то, что это большое горе для него, родители бросили его так давно, что чувств уже не осталось. Ломало его от того, что предстоял разговор с бабушкой. Каким бы его отец ни был негодяем, но ей он сынок единственный. Даже трусливо подумал, не позвонить ли Марье Кузьминичне? Но нет, спихнуть такое на чужого человека! Он сам должен поддержать бабушку в это тяжёлое для неё время.

А неплохие эти тётки, жёны номер три и четыре. Кто из них позвонил, он толком не понял. Но наверняка это было их совместное решение. И телефона-то он им не оставил. Но когда им позвонила последняя жена, а теперь вдова, они сообразили обратиться в паспортный стол, Лёня ведь на них через полицию вышел, там его данные должны сохраниться на письменном запросе. И позвонили ему, и деликатно известили, и высказали сочувствие. Блин, опять звонок! Мать, наверное. Что же он телефон не отключил? Да нет, после того, как Герман и его команда спасли его из рабства, он предпочитает всегда быть на связи. Номер незнакомый. Клиент? Нет, мадам Шиловицкая, его биологическая прабабушка. Надменным голосом призывает к себе.

Лёне уже понятно, что никакого взаимного денежного интереса у семей Сидоровых и Трашкиных нет. Видеться не хочется совсем. Он и не видел ни деда, ни прабабку. Соня говорила, что деда видела. Что на внешность плюгавый, поведением противный. Даже приударить за ней пытался. Ну и самомнение! За девчонкой, которая на пятьдесят лет его моложе! Козёл старый!

От прабабки он лениво отбрёхивается, мол, недосуг, нельзя ли по телефону ваши вопросы решить, тем более, что между мной и вашей внучкой судебный конфликт. Она в ответ про клевету на её благородное семейство. Мол, сделали генетическую экспертизу, и никакого родства между ними нет. Лёня опешил. Но нет, бабушка не сомневалась. А откуда у них его материал? Ах, зубную щётку у Сашки оставил? Интересненько!

– Да не тарахтите вы! Экспертиза показала отсутствие моего родства с кем? Ах, с Кристиной? Я ведь на родство с ней и не претендовал. То есть я ни на кого не претендовал, даром вы мне не нужны, но с вашим сыном это ведь родства не исключает. Как это может быть? А вы подумайте, – невесело хохотнул он и отключился.

Лёня задержался в Москве, чтобы подчистить то, что не удалось вовремя сделать для покупателей программы Тимофея из-за его почти двухнедельного отсутствия. Герман попьянствовал пару дней с друзьями, ещё день вытрезвлялся, а потом стал требовать возвращения в деревню всем вместе с Соней. У Лёни осталось два адреса, если ускорится, завтра может быть свободен. А поскольку со смерти отца пошла уже третья неделя, он, пожалуй, отложит разговор с бабушкой на потом, при личной встрече. Когда ранишь такой вестью близкого человека, его надо хотя бы обнять.

Снова звонок. А, понятно, третья и четвёртая. Ответил. Послезавтра двадцать дней. Женщины приглашают его в гости. И он неожиданно для себя соглашается.

В квартире его встречают трое. Если бывшие жёны отца в чём-то похожи, обе светлокожие крашеные блондинки с подведёнными глазами и яркой помадой, с лишним весом, легко переходящие от слёз к смеху и обратно, то третья дама смуглая и даже в желтизну, сухощавая, коротко стриженные русые с проседью волосы зачёсаны назад, неухоженная и сдержанная. Эти, прошлый раз представившиеся Любой и Люсей, свою гостью называют Ольгой Ивановной. И Лёня внезапно догадывается, кто она, и бестактно спрашивает:

– Вы давно вернулись?

– На прошлой неделе.

Значит, отсидела она пять лет. И деться ей здесь некуда, судя по тому, что она в большущем халате явно с плеча хозяйки дома. На дальнейшие вопросы Лёня не решается, выкладывает привезённые с собой вино и фрукты и берёт в руки штопор.

Дамы набрались довольно быстро. Они и слезу пускали, и ругали покойного. Звонит телефон. Бабушка. У Лёня ёкает сердце. Он извиняется и выходит в прихожую. А по телефону звенит Сашенькин голос. Она хвалится, что научилась сама звонить папе.

– Ты без спроса бабушкин телефон взяла? – возмущается отец.

Отругал её, но очень быстро сбился на воркование. Как же он соскучился! Когда возвратился за стол, Ольга Ивановна вздохнула:

– Вот умиляешься, растишь их, а потом…

– У вас тоже дочь? И она вас не приняла?

– Да, – усмехается она. – причём в моём собственном доме.

– Мы можем вам чем-то помочь?

Ольга Ивановна пожимает плечами. Включаются Люба с Люсей:

– Не поверю, что вы заначку не сделали на после отсидки. Время у вас было. Да не глядите вы так, не ограблю я вас! Ведь есть дома тайник с какой-нибудь малостью?

Ольга Ивановна подумала и кивнула.

– Ну вот, пошли, пока мы поддатые. Только все вместе. Будем бузить и одежду вашу собирать. Ведь не могли же они всё выкинуть?

Ольга Ивановна снова кивает.

– Ага, мы бестолковимся и разбредаемся по квартире. А вы выбираете момент и быстренько опорожняете свой тайник.

– Нет, не так, – поправляет Лёня. – Нужен элемент паники. Поэтому мы меняемся жильём. У меня шестиметровка… где, на какой улице?

– В Вороновке, в бараке у реки, – оживляются Люба-Люся. – Там не мелочь, там наоборот, чуть не тридцать метров. Печка посередине комнаты и крысы в бревенчатых стенах скребутся. А у Ольги Ивановны пятьдесят процентов в трёхкомнатной квартире. Только вид у тебя больно приличный. В бараке только пьянь и уголовники.

– А меня тёща отселила. Потому что я больной. Туберкулёз?

– Не, у тебя просто до отвращения здоровый вид.

– Шизофрения!

– Класс! Вселяем к ним парнишку с биполярочкой! Дочь и зять в экстазе!

Говорят, пьяному море по колено. Зять не подумав открыл дверь, и дальше всё было по сценарию, вернее, вообще без сценария. Люба-Люся орали, что идут навстречу молодым и берут только одну комнату, Лёня метался из комнаты в комнату и бормотал: «А чё им две? Мне тогда самую большую! Эта больше? Нет, та!», Ольга Ивановна вываливала с антресолей свою одежду и взывала: «Где дублёнка?» Потом в квартиру зашли вызванные молодыми полицейские, двое в форме и один в штатском, и стали перетряхивать то, что сложила Ольга Ивановна. И Лёне почему-то вспомнилась история с тайником в Успенске, и понял он, что у Ольги Ивановны в её тайниках не только деньги, вернее, не столько деньги. С чего бы полиция на квартирный конфликт пришла, да так быстро, да втроём?

Хорошо, что они не успели про барак рассказать. Полицейский потребовал документы всех присутствующих, и Лёня с идиотской улыбкой протянул свой паспорт и сказал:

– Зарегистрирован на далёком севере. Но теперь буду жить здесь. А Ольга Ивановна – фьюить!

Только дома Люся-Люба спохватились:

– Не удалось вынести?

Лёня задрал футболку и вытащил свёрток из-под ремня:

– Спасибо, похудел за последние две недели, видите, как джинсы болтаются? Можно было ещё что-нибудь прихватить!

Все протрезвевшие от пережитого. Ольга Ивановна вдруг спрашивает:

– Люди, я ведь расхитительница народного добра. Почему вы мне помогаете?

Люба с Люсей переглядываются:

– Не вы бы спёрли, так другой. Бюджет на то и бюджет, чтобы его пилить. И не наш уровень, нам бы всё равно не досталось.

– Ага, а потом вы своё отсидели… и даже не своё, судя по тому, что остальных не тронули. Значит, перед народом чисты.

Потом Лёня начинает прощаться. Хозяйки протестуют:

– Ну нет, без ужина не отпустим! И вообще, на Москву сейчас «окно»!

Пока блондинки хлопочут на кухне, Ольга Ивановна говорит Лёне:

– Мне некому довериться. Ты видишь, как плотно за мной приглядывают? Мне нужно добраться до ещё одного тайника. Поможешь?

Лёня растерялся. Вот расстался он с материнской заботой тринадцать лет назад, а противостоять материнскому напору так и не научился. Вздохнул, но промолчал. А Ольга Ивановна, похоже, просить не привыкла. Он молчит – и она молчит. Да, вдова номер два другая, у неё как у его бабушки самоуважение даже при крайнем унижении сохраняется.

– Рассказывайте!

Потом на плите доваривается картошка, одна блондинка моет посуду, другая утаскивает Ольгу Ивановну в ванную – краситься. И что-то пошло у них не так. Волосы потемнели, но почему-то приняли какой-то тускло-зеленоватый оттенок.

– Ипполит Матвеевич, – вырвалось у Лёни.

– То есть придётся наголо? – вздыхает Ольга Ивановна.

– Ну нет, рано сдаваться. Пусть высохнут, потом лучше всё-таки к профессионалам обратиться.

Пока они ужинали, волосы высохли и стали посветлее. И оттенок стал не столь интенсивным, но под лампой седина всё равно отливала зеленью.

– Сейчас, – вскочила из-за стола хозяйка. – У меня парик есть, можно в нём до парикмахерской!

Парик тёмно-русый, но уж очень свободно болтается на голове гостьи. Пришлось надеть под него сванскую шапку, которую обычно использовали как банный колпак. И неожиданно полученная конструкция всем понравилась.

– Жарко, конечно, – вздохнула хозяйка. – Зато как свой! Прямо другой человек! А мне этот парик никогда не шёл. Потому что лицо круглое.

Дамы проводили гостя до турникета станции и даже всплакнули на прощание:

– Душевный ты малый, Лёня. Не пропадай, звони иногда. Всё-таки не чужой.

– Пока, мамки, – подмигнул им Лёня.

Он вышел на следующей станции и двинулся к расписанию. Ага, если поторопится, то через сорок минут будет следующая электричка. Пока разглядывал табло, несколько пассажиров, сошедших вместе с ним, ушли к надземному переходу. Все они двигались направо, к многоэтажным домам. А он, поднявшись, повернул налево, к дачному посёлку.

На обратном пути почти бежал, и всё же опоздал. Ещё на мост не поднялся, а поезд уже двинулся под ним. В кармане завибрировал телефон. Когда поезд прошёл, Лёня ответил на вызов:

– Лёнечка… Ольгу Ивановну… убили!

– Вы где? Я возвращаюсь!

От станции к больнице он пошёл пешком. Было это довольно далеко, но его предупредили, что автобусы ходят редко и ехать надо с пересадками. И светиться не стоит, а таксист может заложить.

Лёня беспрепятственно вошёл в ворота вслед за машиной скорой помощи. Навстречу выбежала «мамка» и уткнулась ему в футболку:

– Лёнечка, жива она, жива! Представляешь, железякой вот такущей… она как кукла рухнула! Кровища! Я этот парик вместе со сванской шапочкой под икону повешу-у. Я виновата, я растерялась! Мы только к салону стали подходить, и тут машина тормозит! Один с битой, другой с железякой этой! А я растерялась. Этот ей битой по плечу, а другой железякой по голове. Стою как дура! А Люська на шпильках. Она туфлю снимает и каблуком по лобовому стеклу, по капоту, по боковому стеклу! И тут полицейская машина! Эти уехали, а полиция не за ними, а к нам. Но хоть скорую вызвали…

Они проскользнули мимо приёмного покоя и нырнули в подвал. Быстро пролетели по полутёмному коридору и поднялись по лестнице на пятый этаж. Пять минут ждали, пока медсестра покинет пост, прокрались до противоположного конца коридора и зашли в палату. Люся поднялась им навстречу.

– Героиня, – похлопал Лёня по плечу приникшую к нему Люсю. – Мамки, а вы не думаете, что её придут сюда добивать?

– Я думаю, – раздался шёпот с хирургической кровати. – Меня в отдельную палату поместили… с чего бы? Я просила Люсю уйти…

– А вот фигу!

– Мамки, а давайте все вместе удерём!

– Я согласна…

Лёня подошёл к кровати и поглядел на Ольгу Ивановну. У неё голова перевязана, жуткие синяки вокруг глаз, левая рука примотана к туловищу:

– Судя по глазам, сотрясение. Идти сможете?

– Я постараюсь… всё плывёт…

– Там на четвёртом этаже я коляску видела, – вмешалась Люба. – Я мухой!

– Камер я не видел…

– Нет на боковой лестнице, где мы шли. На этажах есть. Но на нашем ремонт.

– Это случайно?

– Ремонт случайно. А вот что Ольгу Ивановну в урологию положили – это точно не случайно!

– Ускоряемся!

Бегом по коридору, по лестнице понесли коляску за подлокотники, по подвалу снова катили её бегом, потом некоторое время прятались за лифтом, потом, когда началась суета вокруг прибывшей машины, они быстро прокатили мимо, укрывшись за ней от камеры, съехали по пандусу и побежали к открытым воротам, а потом резко свернули с тротуара на тропинку между деревьями. Выскочили к шоссе, где курил рядом со старым фордом Любин сын, которого она вызвонила с какого-то мальчишника. Пока запихивали Ольгу Ивановну в машину, отдавали последние распоряжения Люсе: чтобы коляску оставила во дворе, просто приткнув к пандусу, чтобы на камере с ней не засветиться, а сама, если спросят, выходила просто свежего воздуха глотнуть, чтобы в палату не заходила, ложилась в холле на диван, вышла, мол, посидеть и задремала, а злоумышленники этим воспользовались и украли пациентку. Или сама она сбежала.

– Куда едем?

Лёня над этим голову ломал. И вдруг осенило, вспомнил про вчерашнюю поездку с Соней:

– А до Успенска далеко?

– Километров пятьдесят!

– Едем! Есть у меня там квартира бомжеватая, зато искать там нас не догадаются.

В доме ни одно окно не горело. Да и немудрено: время к часу. Парни сплели руки и понесли травмированную женщину по лестнице. Люся распахнула дверь и нашарила выключатель:

– Да уж, клоповник!

– Нормально, – отмахнулся Лёня. – Место, конечно, безрадостное, тут двух людей убили и сокровища искали. Всё, дальше без вас. Давайте быстренько домой, как только пропажу обнаружат, к вам нагрянут. Не волнуйтесь, я сейчас вызвоню помощь!

Люся наклонилась и обняла Ольгу Ивановну:

– Я за волосы… прощения прошу…

– Если бы не прокладка на голове, меня бы уже вскрывали. Клянусь, буду краситься только в зелёный цвет, если выживу!

Герман с Соней и ещё одним сопровождающим с чемоданчиком в руке приехали под утро. Они сразу прошли в дальнюю комнату, где на продавленном диване лежала без сна Ольга Ивановна.

– У неё, кажется, температура, – дрожащим голосом сказал Лёня.

– Немудрено, – раскрывая чемоданчик, ответил приятель Германа. – Спёрли пациентку, так надо было и медикаменты прихватить. С головой что?

– Три скобки, кость цела. Перелом плечевой кости, – ответила Ольга Ивановна.

– Фигня. Обезболивание и антибиотики. А потом физраствор.

– Кто она тебе? – спросил недовольно Герман.

– Мачеха.

– Рассказывай.

Выслушав рассказ о событиях сегодняшнего дня, Герман крякнул:

– Вот умеете вы, Трашкины, в неприятности влипать. Что ни событие, то приключение, у всех людей правило, а у вас исключение. Не семья, а гигантская флуктуация. Где документы?

– Какие документы?

– Напали на неё, потому что увидели какие-то ваши движения. Я жду.

Лёня посмотрел на Ольгу Ивановну.

– Отдай, – шепнула она.

Лёня вынул из сумки свёрток и подал Герману.

– Ого, как такой большой мимо ментов пронесли?

– Это не из квартиры. Это из леса. И на неё напали, когда я ещё только ехал туда.

Свёрток распался на две части. В большей через целлофан просматривались деньги, в меньшей – бумаги. Мужики проглядывали их, передавая из рук в руки.

– На флэшке что? Счета, проводки? Чего хотите от них? Денег?

– Нет. Только мести.

– Уверены? Судя по тому, что в этих бумагах, им не поздоровится, но и вам могут добавить.

– Пусть. Посижу.

Герман вытащил телефон и ушёл звонить на кухню. Минут сорок слышался его бубнёж из-за двери. Женщина уснула под капельницей, Лёня тоже стал задрёмывать, Соня терпеливо сидела. Наконец переговоры закончились. Герман вернулся и приказал Соне что-нибудь найти из одежды, они же увезли Ольгу Ивановну из больницы только в казённых сорочке и простыне:

– Пациентку везём в госпиталь, вас сбросим у аэропорта, рейс на Новогорск в девять с минутами, билет оплачен, вот номер, распечатаете на терминале.

– А вещи, – вскинулась Соня.

– Позже привезу. А подарки, что ты сегодня купила, мы же из багажника не вынимали. Так что полетите не с пустыми руками.

Легко подхватил женщину на руки и пошёл на выход.

Ещё одна вдова

До вечера Лёня так и не выбрал времени поговорить с бабушкой наедине. Когда наконец-то перевозбуждённая приездом отца и Сони Саша уснула, Наталья Алексеевна вышла вслед за ним во двор, присела рядом и спросила:

– Ну, давай уже. Ты весь день беду носишь. Вываливай…

Он обнял её, уткнувшись лицом в волосы.

– Да говори уж… Коля, да? Давно?

– Чуть больше трёх недель.

– Двенадцатого? Я почувствовала. Где-то около часа дня.

– Как?!

– Сон мне был. Знаешь, ты мимо дома с какой-то приземистой женщиной вёл маленького чёрненького мальчика. И вдруг вспышка. И зашуршало.

– Ба, это удивительно. Он погиб от взрыва. Теракт.

Рассказал, что Николай Трашкин сочинил себе чужую еврейскую биографию, освоил иврит и уехал в Израиль. Там женился в пятый раз. Есть сын, маленький чёрненький. Жена именно такая, приземистая брюнетка.

– У той женщины было какое-то уродство. Очень короткие ноги.

Лёня пожал плечами. Ног он на фото не видел, но вроде всё там было нормально.

Утром Соня как всегда, проснувшись раньше всех, озабоченно сказала ему, что бабушка заснула только под утро. Она ушла с Марьей Кузьминичной на прополку, а Лёня, дождавшись, когда дочь откроет глаза, прижал палец к губам и вытащил её во двор:

– Бабушка не очень хорошо себя чувствует, поэтому к домику не подходи, пусть она отдыхает! Саша, не коси глазом, разбудишь – буду бить больно, но аккуратно!

Потом минут сорок он сидел над ней, пока дочь размазывала кашу по тарелке и ныла. К счастью, поднялись от родника два деда с флягами и позвали Сашу в гости. Она моментально прекратила нытьё, без звука дочистила тарелку и побежала следом за ними.

А потом вернулись с дальнего конца огорода Марья Кузьминична с Соней, сели за стол, и старуха сказала:

– Рассказывай свои плохие вести.

– Отец умер…

Женщины реагировали ожидаемо: почему не предупредил. Объяснил, что должен был принести бабушке страшную весть лично. Восприняли. Потом он добавил, что бабушка решила возвращаться домой, раз гипотеза адвоката о денежном интересе к Саше не подтвердилась. Марья Кузьминична отреагировала на это неожиданно:

– Мне жаль с вами со всеми расставаться, но я думаю, что это правильно. Надо жить среди людей.

– А вы что, не люди?

– Да как бы и не вполне. Вот представь: когда Герман с Соней тебя разыскивать уехали, появился тут новый русский со свитой… да-да, как твоя бабушка предсказывала, решил он тут замок с подъёмным мостом построить, а нас выселить в Рясово. И как отреагировали местные жители? А?

– Ну, наверное, большинство отказались…

– Все, Лёнечка. Все до единого: кто здесь с рождения живёт, кто добровольно сюда переехал, кого обманом сюда завезли. Корни пустили, и менять ничего не желаем. За других не скажу, а меня устраивает возможность выбора. Хочешь – общайся, хочешь – уединяйся. Я всю жизнь работала с людьми, а дома любила помолчать. Я в субботу телефон отключала и в магазин не ходила, чтобы рот не открывать. А потом любимой работы меня лишили, а ко мне в квартиру сын с семьёй въехал. И получилось беспрерывное общение. Я сбежала сюда и счастлива. Хотя условия здесь первобытные. Но, если человека всё устраивает, и он ничего не желает менять в своей совсем не комфортной жизни, то он не живёт, он доживает. Для стариков это нормально. Но только для стариков. А вы молодые, вам надо семьи создавать, дружить, работать, учиться.

Лёня вздохнул:

– Ладно, спорить не будем. Да, а что с замком?

– Бабушка твоя нас отбила.

– Про графа московского говорите?

Во двор вошёл Тимофей, он Сашеньку привёл из гостей.

– Вот, Тимоша при этом присутствовал.

Тимофей засмеялся:

– Наталья Алексеевна сказала, что она специалист по строительству воздушных замков. Поговорила с начальником службы безопасности этого графа, указала ему на сложности строительства и предложила альтернативу.

– Бабушка сказала, будет через речку дерьмотечка, – с удовольствием поделилась знаниями Саша.

– Вот любишь ты, Александра, плохие слова, – оговорил Тимофей девочку. – А сказала Наталья Алексеевна по делу: для замка много воды нужно, ну, для технических нужд можно из реки брать, а питьевой из наших четырёх родников не хватит. Придётся через речку из Рясово акведук проводить. А водоотвод? Либо в речку гадить, либо то, что ребёнку понравилось, рядом с акведуком тянуть. И вообще, прежде чем строительство затевать, нужно геологическую экспертизу заказывать. Река-то ведь недавно русло сменила, и почва тут подвижная, несколько лет назад один дом развалился и вместе с пластом земли в реку сполз. Предложила ему на тот конец съездить и посмотреть остатки оползня с развалинами дома Ивановских и фундаменты моего и Маруськиного дома, там, мол, трещины пошли. Как альтернативу предложила им купить имение Павлищевых-Пудовкиных, что за Ссёлками. Оно тоже водой окружено, правда, не речной, а болотной. Два старинных особняка в старом парке с кованой оградой, дом управляющего, ротонда, пара сохранившихся парковых скульптур. И ещё там древний подземный ход, частично обрушившийся. Тайн и легенд – по маковку! А дворне нового русского это строительство поперёк горла. Мужик трещины и остатки фундамента заснял и хозяину показал. Заехали в имение, богатей от вида этого дворянского гнезда обалдел. Охранник Наталье Алексеевне перезвонил радостный: отбой! Глава Рясовской администрации, конечно, обозлился, что такой куш сорвался. А что он нам сделать может? У нас кроме электричества от прочего мира никакого толка. Провода порвёт? Электрики починят!

Через три дня Трашкины уехали. Ворчала Марья Кузьминична, что Наталья Алексеевна ещё не вполне выздоровела, надо бы ей недельку отлежаться. Что скучно будет ей теперь одной после месяца с такой большой компанией. Да ещё ближайший сосед до сих пор из столицы не вернулся и, судя по его отнекиваниям, застрял там надолго. Произошёл перед отъездом ещё один разговор с Лёней. Он поделился с ней своей тревогой по поводу мистического сновидения бабушки и её безоговорочной веры в него.

– Ох, Лёнечка, – вздохнула Марья Кузьминична. – Мы с твоей бабушкой не местные, но меня родители привезли в Утятин ребёнком, и прожила я в нём больше пятидесяти лет, пока сюда не переехала. Да и Наташа уже больше сорока лет в Утятине. Обе мы образованные и неверующие, но суевериями пропитались. Ты, наверное, местные легенды не слышал? О кладбищенском демоне, о ведьмах? Поговори с людьми, послушай. И не закатывай глаза. Вот медицина вроде бы наука. Но одни и те же таблетки на разных людей с одинаковыми болезнями действуют по-разному. И получается, что в лечении иной раз интуиция важнее науки. А что есть интуиция, как не мистическое чувство? Я неплохой специалист, но есть у нас в Утятине водитель скорой, который на глаз определяет, чем человек болен и сколько ему жить осталось. А я так не умею. Вот у мамы твоей мистическое проявление связи с родным сыном. Она почувствовала момент его гибели, увидела младшего внука, о существовании которого не подозревала. Хоть в чём-то она ошиблась в своём озарении?

– Да. Сказала, что у женщины уродливо короткие ноги. А она обыкновенная, просто ростом небольшая и плотная.

– Лёня, если ты узнаешь, что с ногами всё же что-то не так, обещай мне, что будешь следить за знаками судьбы!

С тех пор прошёл месяц. Вроде бы, много чего произошло, а вроде, ничего особенного, просто жизнь идёт. Вернулись они в Утятин, увидели обновлённый дом с восстановленным вторым этажом. Лёня замер в восхищении, Саша завизжала:

– Бабушка, в этом домике под крышей я буду жить?

– Нет, там будет жить тот, кто первый женится.

– Всё, я сейчас на Васе женюсь!

У них в семье это стало мемом. Если кто-то чего-то хотел, объявлял, что на Васе согласен жениться.

Иван Иванович очень расстроился, что его предположения не оправдались. Он явился к Трашкиным, расспрашивал о поисках родственников. Через пару недель вернулся с просьбой разрешить взять соскоб на тест ДНК у Сашеньки. И взял на две ватных палочки в две пробирки. Когда Наталья Алексеевна спросила, с кем сравнивать будет, вытащил ещё одну пробирку и взял соскоб у Лёни. У неё осталось ощущение какого-то лукавства. С кем, интересно, он хотел Сашенькины гены сравнить? Неужели наследодателя нашёл?

А дело в том, что Иван Иванович был уязвлён: такая стройная версия – и не оправдалась. Вот нюхом он чувствовал, что без родственников тут не обошлось. Его многолетний полицейский опыт убедил его в том, что больше всего подлянок исходит от родных и близких. Историю Натальи Алексеевны он знал, делом этим не занимался, но был в курсе, потому что дело гнусное. И коли сын её гнусью оказался, мог ещё кто-то из родни преступником стать.

Вытащил из стола стандартный лист, на котором было вычерчено родословное древо Саши Трашкиной. Ещё раз проверил. Все, вроде, учтены. По женской линии он сам лично проверял. Вот с дедом, отцом Моники, не совсем ясно. Он детдомовский, из неблагополучной семьи. Там родни до и более, но все алконавты, тунеядцы. Ни одного не то что порядочного человека, но даже удачливого уголовника нет. Так что интереса к потомкам с их стороны быть не может. Сам этот так называемый отец был изгнан женой из семьи ещё до рождения Моники, а вскоре пьяным замёрз.

Нет, всё равно без родственников тут не обошлось!

В приёмной его конторы стрекотали две девицы: его сотрудница Верочка, умненькая девочка, недавняя выпускница юрфака Новогорского госуниверситета и её однокашница, помощница прокурора, зашедшая к ней потрепаться. Гостья рассказывала, что недавно сделала тест ДНК, причём не в области и даже не в Москве, а прямо за океаном, в Хьюстоне штат Техас. Они разглядывали таблицу генетических совпадений и хохотали над именами возможных четырёх-шестиюродных братьев и сестёр, проживающих в Штатах, Мексике, России и даже в ЮАР. Хотел он шикнуть на легкомысленных девчонок, но во внезапном озарении открыл компьютер и зарегистрировался на сайте.

Когда через две недели он получил посылку с тестом из Америки, то не сразу вспомнил, для чего это всё. В белой картонной коробке была инструкция по сбору анализа, две маленькие пробирки с жидкостью, две палочки с ватками и коробочка с адресом для отправки теста обратно. Нечто подобное у него в сейфе, помнится, лежало. Пробормотав «пятьдесят долларов – фигня», он прихватил и их и отправился к Трашкиным.

Под бдительным оком Натальи Алексеевны он взял соскоб у Саши и Лёни. А когда вернулся в контору, подумал, что не мешало бы всё-таки проверить ещё одну версию из разряда «а если монета встанет на ребро?»

А в семье Трашкиных ещё вот что произошло: Соня в Уремовск уехала. При всей важности случившегося это тоже произошло обыденно. Просто решался вопрос, куда ей устроиться работать, пока она живёт у тётки. И соседка Таисия Андреевна, которая всегда в городе и окрестностях знала всё, сказала, что ей учиться надо. И предложила поступить в областной медицинский колледж, куда дополнительный набор объявили. На платной основе, правда. Соня безнадёжно махнула рукой. Но увидев, как загорелись её глаза, Наталья Алексеевна шлёпнула рукой по столу: «Я заплачу!»

Ещё Сидоров позвонил Лёне. Они ужинали, и вдруг звонок с неизвестного номера. Когда звонивший представился, Лёня ехидно ухмыльнулся и вышел на улицу, чтобы поговорить. С той же ехидной ухмылкой вернулся за стол. На вопросительный взгляд бабушки скосил глаза на дочь: «Потом». Но ещё до того, как Сашу уложили спать, позвонила Люба. А ей Лёня обрадовался: «Мамка!» Она сказала, что нашли тех уродов, которые напали на Ольгу Ивановну. Не сразу нашли, а когда в их городе среди начальства начался сезон посадок. Любу с Люсей вызвал другой следователь, который «по следам от Люськиных копыт» машину нападавших разыскал. Даже деньги нашли, да, тот самый свёрток, который он вынес из дома Ольги Ивановны, правда, распотрошённый. Но деньги, похоже, ей не вернут, раз она снова подследственная. Из мэрии всю верхушку закрыли, и, кажется, Ольге Ивановне вместе с ними снова по статье идти. Но до суда ей надо на что-то жить, поэтому Люба с Люсей волнуются, что она без денег. И хотели бы ей передать ту малость, которую могут из своих загашников выделить. Ему стало стыдно, что сам об этом не подумал. Извинился, сказал, что сейчас свяжется с ней и узнает, как её дела, и если ей деньги нужны, то он тоже поучаствует. И набрал Германа. Тот звонком был явно недоволен, мычал, что Ольга Ивановна уже из госпиталя выписалась, голова зажила, рука восстанавливается, сама как свидетель прячется с ведома полиции. Деньги есть, «ты же сам ей из леса принёс». И тут послышалось «Ну-ка, дай трубку!», и голос вдовы номер два, но не тот глухой и безрадостный, а звонкий и весёлый, прокричал: «Лёнечка, как я рада тебя слышать!» А он о Любе и Люсе, которые переживают об её безденежье. И она вдруг заплакала, даже завыла как-то по-бабьи, как на рекрутских проводах. И всё «спасибо, спасибо». Он зашмыгал носом, быстренько простился, просил не пропадать. Пока не расклеился окончательно, набрал предыдущий номер и сказал грубовато: «Мамки, не волнуйтесь, деньги есть, выздоровела и, кажется, даже мужика нашла!» И мамки, вырывая друг у друга трубку, требовали подробностей. Как мог, описал Германа, что, мол, отставник из каких-то хитрых спецвойск, помогает ей скрываться, только он её моложе, лет ему чуть за полтинник. «Ты что, ей и пятидесяти нет, это она в тюрьме малость прижухла, но ничего, отживёт!»

Тогда в деревне не до того было, он просто сказал бабушке, что Сидоровы об их существовании понятия не имели, и поэтому к их бедам отношения иметь не могут. А теперь они сидели вдвоём на кухне, и он подробно рассказывал об единственной родственнице по мужской линии, которую узнал лично. Бабушка покачала головой:

– Правду мама говорила, аукнется тем, кто детей своих бросает. Ишь, какая гадина тётка твоя!

– Так не тётка!

Рассказал о звонке Шиловицкой, что Кристина не пожалела денег, сделала анализ на родство, чтобы перед Сашей оправдаться. Видя, что бабушка не понимает, как это может быть, засмеялся:

– Ну, баб, если мы друг другу не родня, то кто-то из нас Сидорову не родня! Ну? Я прабабке на это намекнул, а она, судя по всему, расследование провела. Вот он мне сегодня позвонил, что желает с внуком родным познакомиться. А я ответил, что ни к чему это. Да, я тебе ещё не сказал, что сам с ним не встречался, а Соня удостоилась. Он к ней на автомойке приставал. Представляешь, старый козёл ко вчерашней школьнице?

– Значит, пока этот козёл лазил в чужие огороды, кто-то пасся в его собственном? Это хороший удар по его самомнению.

– Ну, и всё о Сидоровых. Теперь я тебе о мачехах своих расскажу.

Начал с того, как приехал в этот подмосковный городок, чтобы узнать об отце, и нашёл последнее место его прописки, познакомился с номерами три и четыре, причём номер четыре вроде бы фиктивная жена была, но, судя по проявлению чувств, всё-таки не совсем фиктивная. Что, когда позвонила Любе пятая жена на телефон, имевшийся у её адвоката со времён последнего развода отца, с просьбой разыскать родственников и уведомить о смерти Николая Трашкина, женщины нашли Лёню и деликатно сообщили, и выразили соболезнование, и пригласили его потом на поминки. И он встретился у них там со второй женой отца! Оказалось, что Люся случайно столкнулась с ней на улице. Они даже не были знакомы прежде, Люся только знала, что она большая начальница и прежняя жена Трашкина. ОльгаИвановна стояла растерянная, вернувшаяся после тюрьмы и не принятая родной дочерью. А Люся потащила её к себе. И Лёня рассказал обо всём, что случилось потом.

– Бабушка, они гораздо человечнее моей родной матери. Они об Ольге Ивановне подумали, что вдруг ей жить не на что, позвонили мне, чтобы ей денег передать. Если бы я нужен был отцу, и он забрал бы меня с собой, ни одна из них не сдала бы меня в казённое заведение. Нет… но тогда я бы не встретил Монику, у меня не было бы Саши… и тебя! В общем, что случилось, то случилось. Но они добрые. Вот сказал я им, что Ольга Ивановна мужика нашла. Они обе неустроенные в личной жизни. Но не позавидовали ей, а шумно обрадовались. А отец таких хороших обманул.

– Лёнечка, добрых легче обмануть, они доверчивые.

Лёня крутился, выполняя кое-какие заказы со старой работы, что-то подкидывал ему Тимофей. В общем, на жизнь хватало, но хотелось большего. Иногда местные обращались за помощью, но это был совсем не его профиль. Чаще что-нибудь по железу. Поэтому, в очередной раз увидев вызов с незнакомого телефона, он скривился. Но ответил. Не очень внятно говорящая по-русски дама заявила, что ей поручила поговорить с ним госпожа Ита Трашкин.

– Ну, говорите…

В общем, эта госпожа приглашает его в гости в Кейсарию. Лёня ответил, что очень благодарит за приглашение, но пока дела не позволяют ему отлучиться. Но когда-нибудь потом, возможно…

Дама настаивала, добавив, что перелёт в оба конца оплачен, что в случае необходимости может взять с собой родственников или друзей. Лёня решительно ответил, что это не решит его служебных проблем, и он вынужден отказаться. Голос отдалился, два женских голоса переговаривались на незнакомом языке. Потом дама спросила, есть ли у него возможность связаться по видеосвязи. Лёня согласился, и дама отключилась, предварительно пообещав скинуть логин.

– Бабушка, хочешь на мою израильскую мачеху взглянуть? Я сейчас ей по скайпу звонить буду.

– А это удобно?

– Вот здесь можешь сесть, тогда в камеру не попадёшь.

– А что ей нужно вообще?

– В гости зовёт. Очень настаивает.

– Зачем?

– Не знаю. Что-то показать хочет. Судя по всему, русского не знает. За неё какая-то женщина говорит, которая тоже не очень по-русски.

Вызов. Приём. На экране большое окно, за которым яркий солнечный день. Что вокруг – не особенно просматривается. Потом снова женщины заговорили, и камера смещается. Теперь она направлена на кровать, стоящую под этим окном. Подголовник поднят, на кровати полусидит женщина. Лёня, который раньше видел пятую жену отца на фотографии, которую Люба и Люся выловили в соцсетях, узнаёт её. Но узнаёт её и Наталья Алексеевна. Это женщина из её сна. Лёня слышит судорожный вздох бабушки и вспоминает о том же. Женщина что-то говорит. Камеру придвигают ближе. Снова говорит. Женский голос за кадром тихо отвечает, по интонации чувствуется, что возражает. Со стороны в кадре появляется спина крупной женщины, она сдёргивает одеяло с ног лежащей. Там вместо ног перебинтованные культи.

Наталья Алексеевна встала, пересела на диван рядом с Лёней и положила руку ему на плечо.

– Это моя бабушка, – сказал Лёня. – Мать моего отца.

Снова переговоры женщин и затем вопрос:

– Как это может быть? Есть документы о том, что родители Николая давно умерли.

– Скажите его вдове, что он действительно был Трашкиным, но те, кто в этих документах числились, не его родители. Чтобы натурализоваться, он несколько подправил свою биографию. Думаю, теперь это не имеет значения.

– Но вы действительно его сын?

– А что, он это отрицал? Не удивлюсь, он и другим жёнам так говорил.

Долгие переговоры, затем вопрос:

– Мы можем рассчитывать, что вы приедете?

– Это так важно?

– Жизненно важно. Речь идёт о наследстве…

– Я вовсе на него не претендую!

– Вы можете отказаться только лично.

– Ладно, я приеду!

Лёня подобрал рейс и повернулся к бабушке:

– Ну, как тебе?

– Она глядела на нас обоих с ненавистью.

– Мне тоже так показалось. Но знаешь… когда человек получает тяжёлую травму, у него часто психика ломается, появляется злость к окружающим, что они живут по-прежнему, а для него ничего хорошего уже не будет.

– Ладно, внучок, как бы то ни было, а женщина пострадала. Пусть злится, а помочь надо. Отказывайся от ихних шекелей и возвращайся.

– Я за три дня управлюсь!

– Лёня, глупо, попав в другую страну, да вообще впервые за границу, уехать, ничего не увидев. Так что три дня тебе на дела и неделя на разграбление древнего города Иерусалима, крещение в Иордане и купание в Мёртвом море.

Но ни через три дня, ни через десять Лёня не вернулся. По телефону он говорил: «Бабушка, ты извини, но мне надо со всем этим разобраться. Мне всё тут не нравится. Я не хочу ошибиться». Через две недели он спросил: «Бабушка, если я привезу к нам брата, ты не будешь возражать? Нет, это не точно, но я работаю в этом направлении… нет не в гости, насовсем! Его зовут Натан».

И сошёл он с московского автобуса ровно через месяц. В одной руке сумка, в другой – мальчик. Малыш громко плакал. Лёня тихо бормотал ему что-то успокаивающее, одновременно пытаясь выдернуть из багажника автобуса ещё две сумки. Сзади его по плечу хлопнули, он оглянулся. Майор Огородников:

– Да не лезь ты, давай приму, какие тут твои? – полицейский вытащил багаж и сказал. – Сейчас патрульная машина подъедет, довезём с ветерком. Ты из Архангельска?

– Совсем наоборот. Из Израиля. Город Кейсария, слышал такой?

– Неа. А это твой израильский сын?

– Брат. От последнего брака отца.

– Ишь, как он вас разбросал. От Северного полярного круга и до Африки, от блондина до брюнета, от двадцати четырёх лет и до двух…

– Вообще-то это Азия.

– Всё равно жарко и далеко.

– Что там с моим делом?

Огородников скривился:

– Ничего. Но старый шеф что-то раскопал, ходит загадочный и торжествующий. Я думаю, в ближайшее время он щёлкнет нас по носу.

– Обижаешься?

– Да ты что! Где я, а где Иваныч! У него нюх, опыт и связи. И депутат покойный ему за это расследование отслюнявил.

– А что, Царёв умер?

– Ну да, в твоём Израиле он лечился, два месяца назад вернулся и через несколько дней почил.

Дома их встречали Наталья Алексеевна, Саша и приехавшая по случаю выходного дня Соня. Дочь вцепилась в него, женщины закудахтали над малышом. Только когда дети уснули, бабушка заварила чай и сказала:

– Ну, мы тебя слушаем!

– Ба, при Соне?!

– Она взрослый член семьи.

– Понимаешь, по этой истории старик Фрейд деревянными башмаками прошёлся. Надо ли девочке такое слышать?

– Ничего, девочка на рынке работала. Да и жила не в благородном пансионе.

– Ох…

Когда тест не в масть

Ну, история, конечно, хреновая, но объяснить, почему я тебе подкидыша привёз, надо. Значит, так. Встречали меня в аэропорту. Стоит мужик с седой щетиной и белых штанах, в руках листок, на котором написано русскими буквами «Трашкин», причём «р» как Сашка иногда пишет, влево. Сам по-русски ни бельмеса. Сели на машину и погнали в сторону Хайфы. Сейчас будете про природу спрашивать? Сразу скажу, дорога хорошая, слева вдалеке море, а вокруг желтизна такая, песок, камни и среди них клочками зелень, кусты какие-то. В общем, неинтересно.

Ну, привезли меня в адвокатскую контору. Там в кабинете человек шесть, один из них переводчик. И он у меня спрашивает, не возражаю ли я, если у меня проведут тест ДНК. Бабушка, я реально испугался! Нет, не теста, у меня за последнее время только что дырки в щеках не протёрли этими ватными палочками! Я испугался, не от отца ли все эти покушения на Сашеньку: лже-цыган, лже-жена, лже-кукла, лже-дядя. Потребовал разъяснений. Они через переводчика втолковали мне, что подтверждение родства по ДНК является непременным условием для вступления в наследство, и что пока этого подтверждения нет, никаких разъяснений они давать не имеют права. И только когда мы въезжали в ворота виллы отца, до меня дошло, что речь шла не о его завещании, а какой-то Леи Дахан. Решил: ладно, потом разберусь.

Не считая малыша и его няни, на вилле жило шесть человек. Встретили меня как войско хана Мамая на Куликовом поле дружины князя Дмитрия Донского. Грозным Челубеем выступал дядя вдовы. Причины неприязни я не понял, а разбираться не хотелось. С трудом на английском пару слов связал. Они в нём, как и я, ни бельмеса. Выделили комнату, пригласили к столу. За столом глазами дырки во мне прожигали. Ну, думаю, так дело не пойдёт. Знаете, как неприятно? Пошёл на пляж, благо берег в прямой видимости. Искупался, успокоился. Стал вспоминать, у кого помощи попросить. А есть ведь знакомые в Израиле! Вернее, знакомые знакомых. Сестра моего однокурсника вышла замуж за еврея и уехала туда. Позвонил корешу, объяснил ситуацию. Оказалось, сестра уже разошлась, вышла замуж за другого и уехала в Бельгию. Но с бывшим зятем он иногда сообщениями перекидывался, обещал связать. И точно, через десять минут перезвонил этот Витька и на чистом русском уточнил, какие сложности. Я рассказал откровенно. Он отключился, обещав перезвонить. Через полчаса перезвонил и велел мне приготовить завтра с утра комнату на двоих, приедет, мол, в качестве переводчика, а подруга его юрист.

Я вернулся на виллу и попросил приготовить комнату на двоих. Тётки загалдели. Но я заранее приготовил фразу на английском и выдал им, что я здесь в гостях у Иты Трашкиной, которая приглашала меня с друзьями. Так что будут здесь жить переводчик и юрист. Кажется, родичи Ите позвонили. Наверное, мои слова она подтвердила, потому что комнату приготовили.

Наутро группа поддержки приехала. За рулём девушка. Витьку я узнал, он в нашем универе учился, только на другом факультете и постарше. Обрадовался, и он мне тоже. Сказал, что в России был евреем, а здесь его все зовут русским. Язык ещё дома выучил, здесь прижился и доволен, но осознал, что менталитет у него русский. Сказал, что он теперь израильский колхозник. Живут они в каком-то поселении, называется кибуц, выращивают овощи. Его подруга Рина, худенькая такая смуглая девчонка, мне сначала не понравилась. Хмурая, по-русски не так много слов знает. Сразу предложила в море окунуться. И позвала няньку Натана с собой. Бабы загалдели, но она так ловко их осадила. Бросили они вещи, пошли на море. Впереди нашей группы неслась Рина с Натаном на руках, за ней едва успевала толстая нянька, сзади мы с Витьком, о прошлом вспоминая.

Окунулись, улеглись на песок, Натанчик совком траншею копает, Рина с ним воркует. Ба, она с ребёнком совсем другая! Я даже позавидовал Витьке, какая она хорошая. И Натан, он сразу так к ней потянулся. И со мной играть стал, звал «Лё».

За два дня мы все окрестности осмотрели. Рина оказалась любительницей всяких древностей. А мы с Витькой не очень. Ну, театр там такой круглый, как цирк для гладиаторских боёв, ну, мозаичный пол, который был в бане, где древние евреи сколько-то там тысяч лет назад мылись. Ещё колонны полуразрушенные, на которых раньше крыша держалась. Может, храм, а может, крытый стадион. Ладно, дамы, не смейтесь, Витька меня на фоне этих развалин снимал, потом видео посмотрите.

Да, забыл сказать, в первый же день, как Рина приехала, она предложила мне свозить Натана к матери, это, мол, её поддержит. А Ита отказалась его видеть! Представляете? Вот тогда я напрягся. Что-то там было неправильное, и я попросил девушку разузнать у соседей, что с этой семьёй не так. Она попыталась, но потом сказала, что это тебе не кибуц, где всё на виду. Вокруг соседи состоятельные, живут изолированно, и если что знают, то языки распускать не привыкли.

На четвёртый день состоялось оглашение завещания. Дядя пригласил меня к себе в машину, но я сказал, что поеду с переводчиком и юристом. Он обозлился.

Всё это происходило из-за состояния Иты в госпитале в её в палате. Юрист бубнил, Витька пытался шёпотом переводить, Рина грызла ногти. Потом мне сунули под нос какие-то документы и предложили подписать. Тут наша юристка выхватила эти бумаги у меня из-под руки и что-то стрекотала минут десять. Мужики пытались её перебить, но не тут-то было! И весь этот диалог Витька перевёл одной фразой: «Рина считает, что они тебя хотят облапошить, и мы забираем документы, чтобы в них разобраться». Я ей ещё толковал, что не имею права ни на какое наследство и сразу собирался отказаться, он Рина сказала, а Витька перевёл: «Они хотят ограбить Натана и его мать».

Мы ушли. В машине Рина стала говорить медленно, а Витька переводить добросовестно. Я ведь ничего не знал, а оказывается, это оглашали завещание матери Иты. В тот роковой день они ехали в автомобиле втроём, отец за рулём, рядом тёща, сзади Ита. Впереди сидящих… ну, словом, они погибли сразу. А Ите оторвало ноги. И вот условия завещания вызывают у Рины как у юриста сомнение, а как у феминистки возмущение. Тёща завещала всё имущество зятю, а в случае, если она переживёт его, то его детям, причём в завещании она поручает своему брату быть опекуном его детей! Как будто у Натана матери не было. А я и вовсе в опеке уже много лет не нуждаюсь. В общем, Рина потребовала, чтобы я проконсультировался с настоящим юристом, потому что она в семейном праве не очень, а сама по хозяйственному специализируется. Я сказал, что у меня с деньгами совсем хило, а она ответила, что в любом случае можно позволить себе оплатить услуги юриста из наследства. Я сказал, что не хочу его получать, тем более, от незнакомой тётки. В общем, она поговорила по телефону, и мы поехали в Хадеру. Это город такой в сторону Тель-Авива. В крупной адвокатской конторе нас принял владелец. Рина у него практику проходила, когда училась. Пришёл ещё один сотрудник, они втроём принялись завещание обсуждать, Витька сначала переводил, а потом рукой махнул. Сказал, что Рина – человек порядочный, и за свои принципы всем пасть порвёт. Я спросил: «Что за принципы?» Он ответил, что толком не знает, но у неё были сложности в родительской семье, и ребёнка она в обиду не даст. И за права женщин всегда сражается.

Сотрудник оказался выходцем из какой-то республики СССР, по-русски говорил нормально, только как-то концы фраз выпевал. Он мне завещание по пунктам объяснил. Вот какие странности они отметили. Первое. Почему мать дочери ничего не оставила? Что она сама по этому поводу говорит? Я ответил, что она со мной не обсуждала, а ещё с сыном встретиться отказалась. Рина закивала головой, тот пометил это для себя в блокноте. Ещё я сказал, что Ита очень озлоблена, но это, скорее всего, от травмы. У меня… словом, я знаю случаи, когда человек, пострадав физически, остаётся на весь свет в обиде. Юристы снова загалдели между собой, а потом перевели мне, что будут настаивать на психиатрической экспертизе. Я испугался: что же, я её подставляю? Нет, возразили они, нужно же выяснить, почему ребёнку назначают опекуна при живой матери? Это вторая странность в завещании. Я спросил, опекун назначен Натану или его наследству? И тут они обрадовались! Они тыкали пальцы в текст и орали. Потом адвокат сказал мне, что я молодец. Тот, кто составлял завещание, отклонился от стандартной формулы и допустил нечёткую формулировку, и получилось, что бабка назначает опекуна ребёнку через голову матери ребёнка. Если Иту признают дееспособной, то дядя улетит нафиг, а опека на имущество в завещании не упоминается. В общем, я должен вступить в наследство для того, чтобы назначить аудит в фирме, которая отходит к нам с Натаном по завещанию. А потом, если я уж так щепетилен, могу передать полученное мачехе или брату. Но, может, наследовать уже нечему, это ещё проверить надо. И ещё они наймут детектива, чтобы узнать все семейные обстоятельства, которые, судя по всему, тоже какие-то… словом, не обижайтесь, молодой человек, что-то у вас в родне не так. А я ответил… ты, бабушка, извини, словом, сказал я, что отец мой был по отношению к женщинам был человек непорядочный, и мог он жену смертельно обидеть, а с завещанием тоже как-то… ну, словом, как-то обмануть.

В общем, подписал я их бумаги, что нанимаю их в качестве представителя, что гонорар будет выплачен из причитающегося мне наследства после получения оного. Сумма, если по моим капиталам, так неподъёмная, а если из наследства, так чепуха. А Рине они поручили подружиться с Итой и развести её на информацию.

В последующие дни Рина моталась в госпиталь, пытаясь пробиться сквозь злобу Иты. Мы с Витькой бездельничали. Один раз съездили с ним на Мёртвое море. Два дня были. Прикольно так. Лежишь в нём, а колени наружу. Потом смотались к Иордану. Мутная речушка, наш Чирок чище. А ещё мы с братишкой сдружились. Он забавный такой. Даже умилительный. Помнишь, ты меня после похорон Моники в Утятин увозила? Саше тогда тоже два года было. Она сначала за тебя пряталась, дичилась, только всё поглядывала с любопытством. А потом осмелела и за руку меня таскала, и на ручки просилась, и ползала по мне, когда я на диван валился. Вот и Натанчик такой. Милота.

Через несколько дней Рина с досадой сказала, что Ита действительно по поводу сына жутко раздражена, и сквозь её злобу не пробиться. А ещё она беременна. Я удивился: почему этот будущий ребёнок в число наследников не включён? Оказалось, он не от отца, есть соответствующее заключение по ДНК из венозной крови матери. Я охренел: он что, из-за этого бабке внуком быть перестал? Что за лажа? Мой тест не в масть, понятно, а этот кому не угодил? У них ведь национальность по матери считается, Дахан он по крови.

Рина стала уговаривать меня забрать брата от злобной мамаши. Даже заплакала. Сказала, у неё в семье так было. Брату младшему в попу дули, а на неё только орали. Витька переводил и глазами моргал от удивления.

Ещё Рина выгнала дядю со свитой. Но сначала он пытался выгнать меня. А потом аудит, оказалось, что дядя уже успел в кассу руку запустить. Мы остались на вилле только с ребёнком и нянькой. И тут адвокат меня пригласил. Мы приехали втроём, он заюлил глазами: может, вы один сначала послушаете. Я отмахнулся, чего уж там. И вот такую историю они раскопали.

Мой отец работал на фирме Дахана не то электриком, не то связистом. А Ита фактически возглавляла всё производство, потому что владелец перенёс инсульт. Ещё старик один ей помогал, он был другом старика Дахана, всю жизнь на этом производстве. Мой отец быстренько к Ите клинья подбил, она оплатила его развод в России и вышла за него замуж. Родителям зять не нравился, но дочь была вполне совершеннолетняя, если не сказать больше. О завещании старика было известно заранее: дело – дочери, вдове – достойное содержание. Но после смерти старика оказалось, что по новому завещанию всё отходит вдове. Дочь приняла это спокойно, всё равно ведь они семья. А муж почувствовал себя обманутым. Побесился, а потом решил действовать по привычному сценарию, через баб. Стал подбивать клинья к тёще.

Покойная Лея, по словам тех, кто её знал, была смолоду красавицей. Работала у старика секретаршей, женила его на себе, родила дочь и занималась домом. Недалёкая, но с амбициями. Эта почти шестидесятилетняя старуха на заигрывания зятя ответила сразу. Более того, они были настолько беспечны, что Ита их застукала. Теперь бесилась дочь, а зять с тёщей вели себя как юные влюблённые. Ита завела себе кого-то и даже забеременела. А влюблённая старуха ткнула ей в нос завещанием. Внука она всё-таки любила, а вот нового ребёнка дочери принять не захотела.

О том, что у Николая есть сын от первого брака, тёща не знала, а Ита знала, но не придавала этому значения, поскольку он всем своим жёнам говорил, что мать меня нагуляла. И теперь в результате интриг отца и вражды двух ревнивых баб дело Дахана, которое давно уже вела Ита, уплыло из её рук. А она не нашла ничего лучше, как перенести свою ненависть с погибшего мужа на его детей.

Отпуск у ребят закончился через десять дней, и они уехали. Перед отъездом Рина ещё раз слёзно просила забрать Натана, чтобы его наследники не погубили. И я реально испугался. Помнишь, бабушка, я тебе позвонил тогда?

В общем, сам я сделать ничего не мог. Обратился к адвокату. Плёл ему что-то невнятное, сам не врубался, чего у него спрашиваю. А этот чётко: что вы хотите? Опеку над ребёнком? А чем готовы поступиться? Наследством? Опасно. Она может дарственную принять, а потом от договорённости отказаться. В общем, производство возглавил тот старик, что при жизни старого хозяина рулил. Я от наследства не отказался, но по договору между нами доход делится на две равные части: одна – на счёт Натана, которым он может воспользоваться после совершеннолетия, другая – на счёт Иты. Она же перечисляет мне на содержание ребёнка сумму, эквивалентную прожиточному минимуму. Когда брат вырастет, всё, числящееся на мне, переходит к ней, потому что отцово наследство по совести её. Не делаю этого сразу, чтобы назад малыша не потребовала.

В общем, пока эту… ну, эту обиженную травмированную женщину уговорили, пока всё документально оформили, целый месяц прошёл. Я брата не брошу. А эта несчастная… может, младшего ребёнка она полюбит?

Возьми деньгами

В понедельник рано утром Соня уезжала на занятия. Наталья Алексеевна упаковывала в сумку продукты, выложила на стол деньги:

– На неделю должно хватить, а если в следующие выходные приехать не сможешь, то я на карту тогда сброшу.

– Тётя Наташа, хватит мне уже вас обирать, я на работу устроюсь.

– Даже думать не смей! Может, к концу учёбы, когда освоишься, а на первом курсе надо втягиваться в учёбу и авторитет завоёвывать. Беги давай, на автобус опоздаешь.

Когда Соня уехала, Лёня спросил:

– Что, с деньгами туго?

– Да знаешь, как-то всегда оставались, те, что ты присылал, почти все на книжку складывала. Но в этом году всё потратила. Поездки эти… но главным образом стройка. Но не жалею. Как бы мы в домике кума Тыквы впятером жили? Ты ведь тоже всё потратил?

– Да ладно, заработаю! Сегодня Тимофею позвоню, попрошу клиентов подбросить. Но, наверное, всё же придётся на постоянную работу устраиваться, фрилансом на семью не заработаешь. Завтра на комбинат схожу, звали, – дошёл до двери и засмеялся, остановившись. – Знаешь, Германа вспомнил. Он, когда злится, дразнилки рифмует. Сейчас бы сказал: «Лёне на многое денег не хватит, фамилия Трашкин от слова "тратит"».

– Вы чего это смеётесь? – вышла из спальни Саша. – А я сегодня в садик не пойду. Я буду маленького Натана учить разговаривать!

– Пойдёшь-пойдёшь, – отозвался Лёня. – Вы вчера тут шороху навели, бабушке от вас отдохнуть надо. И не ной, тебе есть что в группе своей рассказать. Дети, наверное, ещё не знают, что у тебя маленький брат появился?

После того, как Лёня отвёл дочь в детский сад, он сказал:

– Вот подумал я, мы с тобой из поездок вернулись не с доходом, а с убытками. Оба привезли по иждивенцу. А ведь, если подумать, другие на нашем месте за последние месяцы бы до списка Форбс дотянулись. Сколько денег через наши руки прошло! Ты бандитские деньги бандитам вернула, я Сидоровых тоже мог на деньги развести как кровный родственник, коррупционные заначки расхитительнице бюджетных средств возвратил, да ещё от дуриком свалившегося наследства отказался. Не пожалеем?

– Я, Лёня, за свою долгую жизнь много потерь понесла. Денежные легче всего пережить. А уж о чужих деньгах и вовсе страдать не стоит. Взял чужое – значит украл. Иной раз и своё лучше уступить. Есть такая присказка – благодарность за неприятности тому, кто пряники и шишки раздаёт: «Спасибо, что взял деньгами». Пусть деньги потеряешь, но не близких, не самоуважение, не доброе имя.

– Значит, у нас нет шанса разбогатеть? А если клад найти – это тоже воровство?

– Клад – он ведь от слова «класть». Кто-то положил, а ты берёшь. Но тут возможна честная находка, если тот, кто положил, давным-давно умер. Вот был у нас в Утятине в XVIII веке разбойник Григорий Кайло. Если найдёшь его клад, смело заявляй на него права. Потомков у него не осталось, да и тех, кого он грабил, теперь не найдёшь. Двадцать пять процентов твои.

– Всего-то? Нет, не буду на это надеяться, комбинат надёжнее будет.

– Лёня, я о другом сказать хотела, только не при Соне. Ты хорошо подумал, когда ребёнка брал? Я, когда Сашеньку на себя взяла, не сомневалась, что сил хватит. Но годы идут, и я уже не та. Сколько мне суждено жить, я буду с детьми. Но я не вечная. Ты понимаешь, что с двумя детьми найти жену тебе будет трудно?

– Бабушка, что я должен тебе ответить? Ну, нашёл я жену, оказалась подстава. Она, конечно, обманула, но и сам я хорош. Я же её не сердцем выбирал, а умом. Речи она правильные говорила о семейной жизни. Когда мы с Моникой… да чего сравнивать! Я любил её, и она меня. Я два года в авральном режиме её травмированную обхаживал, на её взбрыки не обижался, о дочери не вспоминал. Я с радостью бы двадцать лет с ней прожил, даже с такой больной. Я её полюбил, когда меня бросили в интернате, это в память навсегда врезалось: я ревел, мальчишки дразнились, а она взяла меня за руку и увела на лестницу, усадила на ступеньки и дала бутерброд. Я тогда маленьким совсем был, она даже была выше меня ростом. Бабушка, я не хочу, чтобы мальчику тоже так же пришлось плакать. Чёрт с ней, с семейной жизнью! То есть нет, семья – это мы: ты, я, дети. И Соня пока с нами. Ей, конечно, надо влюбляться, замуж выходить, детей рожать. Но в трудную минуту не сомневаюсь, поддержит. А у меня будут подружки, но в дом я кого ни попадя больше не приведу. Да, слушай, а что Иван Иванович говорит?

– Сказал, чтобы не опасались, мол, заказчик похищения умер, подельников арестовывают, нас гарантированно оставили в покое. Когда следствие закончится, расскажут подробности.

Ещё месяц прошёл. Натан вовсю болтал, Саша привыкла, что у неё есть маленький брат, и уже порой его обижала. Наталья Алексеевна сильно уставала, ведь малыш был с ней весь день. Лёня пока никуда не устроился, но и из дома зарабатывал достаточно. Он прерывался в течение дня на ремонт, забирая с собой Натана, который старательно стучал рядом с ним во дворе деревянным молотком, и давал возможность бабушке передохнуть. Наталья Алексеевна согласилась наконец-то убрать со двора строительный вагончик, чтобы он не скрывал красивый фасад восстановленного старинного здания. Лёня долго вздыхал, не решаясь приступить к сносу, вспоминая, что она называла печь местом силы. Кстати зашедшая в гости Анна Ивановна легко разрешила его сомнения, посоветовав разобрать вагончик, не трогая печки, а потом продлить стоящую рядом теплицу всего-то на метр, чтобы печь оказалась в ней: «Двойная польза: и мусор сжигать, и теплицу отапливать». А Таисия Андреевна принесла из музея фотографию тридцатых годов, на которой была запечатлена первомайская колонна, а на заднем плане виднелся их дом, тогда ещё целый. Оказывается, вход в него был с Храмовой улицы, тогда Интернациональной, а теперь опять Храмовой. Лёню совершенно потрясли водосточные трубы с раструбами, ажурные решётки на крыше для снегозадержания и такого же рисунка перила на балкончике над входным застеклённым тамбуром, а также мелкий переплёт рам. Бабка Паша, поностальгировавшая над фотографией, вспомнила, что ромбики, идущие полосами сверху и снизу, были застеклены красным стеклом. И он загорелся идеей вернуть дому первоначальный облик. «Такие деньжищи за металлолом!», – возмущалась Анна Ивановна. Но Лёня даже взял кредит, чтобы свою мечту осуществить.

Так совпало, что Герман с Ольгой приехали в тот момент, когда эти металлические конструкции привезли. Лёня растерялся и заметался, кому внимание уделить. А Герман пробурчал, сдвинув его со своего пути:

– Делом занимайся, невоеннообязанный Трашкин, нас Наталья Алексеевна примет, и я к работягам присоединюсь.

Наталья Алексеевна проводила их в Сонину комнату на втором этаже и спустилась вниз с Натаном, который рвался во двор, объясняя бабушке, что он мужик и умеет стучать. Герман переоделся и ушёл во двор, Ольга Ивановна осталась удерживать малыша, пока бабушка управлялась на кухне. Начал накрапывать дождь. К вечеру похолодало, дождик прекратился. Наталья Алексеевна предложила гостье дойти до садика, заодно и прогуляться. В садике обиженный Натан попытался объяснить Саше, что у них во дворе очень интересные люди и очень интересные железки, по которым ему не разрешили стучать.

– Натанчик, обалдеть, – заявила Сашенька, когда она увидела преображённый фасад родного дома.

– Бадеть, – повторил он и заплакал.

Лёня подхватил его на руки и пообещал, что завтра они будут вместе стёкла вставлять.

– Планировка у вас странная, – высказался Герман, обойдя дом. – На первом этаже так тесно!

Лёня объяснил, что второй этаж только этим летом надстроен, что были две комнаты всего, теперь бабушка с детьми перешли в зал, который побольше, и он снесёт перегородки, соединив бывшую их спаленку с кухней, чтобы получилась большая кухня-столовая.

– Так давай снесём стены завтра, тут дел на два пинка.

– Не так всё просто, тут почему-то пол выше. Если просто снести, будет что-то вроде ступени. Травмоопасно. Надо сначала решить, как пол выправлять. Ба, а почему так получилось?

– Я уж не помню, Лёнечка, это ведь больше двадцати лет назад было… а, вспомнила, там камни. Бутовый фундамент, Валерий Андреевич сказал. Мы не захотели их ворочать, это обошлось бы дороже. Просто перенесли стену, и всё.

– Ладно, к лету разберёмся. Сейчас денег всё равно нет.

– Вот как так можно, на украшения деньги спустить, а на удобство не оставить, – возмущённо сказал Герман. – Наталья Алексеевна, ну хоть вы скажите!

– Красота – она для души, Герочка. А удобство… ну, не такое уж тут неудобство. Двадцать лет живу и не ощущаю.

Когда в субботу к вечеру приехала Соня, Ольга Ивановна вздохнула с облегчением:

– Я голову сломала, вспоминая, где я Наталью Алексеевну видеть могла! А оказывается, видела я вашу родственницу, которая просто поразительно на вас похожа.

Утром в понедельник, проводив гостей, Лёня стал собираться в отдел кадров комбината, и вдруг ему позвонили и пригласили в следственный комитет. Он поупирался, не хотел планы менять, но всё же согласился. Едва за ним дверь закрылась, встревоженная Наталья Алексеевна схватилась за телефон.

А Лёня ничего не понимал. Его опять в чём-то обвиняли. Они требовали назвать истинное имя его второй жены. Он бы и сам хотел его знать. Вернее, раньше хотел, а теперь ему пофиг.

– А с чего вы вдруг решили, что я это знаю?

– Генетическая экспертиза показывает, что она ваша кровная родственница…

– Моя что?

– Ну, не ваша, а вашей дочери. Анализ ДНК показал.

Он подумал, а потом сообразил:

– Так, а кто позволил вам делать тест моей дочери? Я согласия не давал! Это противозаконно!

Тут Иван Иванович появился:

– Ну да, я с ними соскобом поделился. Только было это два месяца назад. Я за это время аж из США результат выписал, имя покойной установил, с Интерполом связался, чтобы все обстоятельства прояснили, а вы только анализ на родство получили? Но со своим клиентом я пока итогами расследования не поделился, так что зря вы его пытаете, он ещё ничего не знает. И вообще, я сюда Натальей Алексеевной вызван, чтобы вы её внуку лишнего не навешали. А дело, насколько я знаю, у вас область забрала. Так что…

Почему адвокат решил обратиться в зарубежную лабораторию? Да потому что, во-первых, наш народ привычно загранице больше доверяет, поэтому там возможны в базе соотечественники и родственники среди них; во-вторых, там ещё и иностранцы-родственники могут встретиться, а он помнил о косметических операциях лже-Галины, про которые в заключении о вскрытии не исключалось их проведение вне России; ну, а в-третьих и, пожалуй, самых главных, лаборатория создана давно и база там больше объёмом. И он не просчитался. В таблице генетических совпадений среди разных сомнительных шести-семиюродных попалась одна реальная возможно троюродная сестра Палома Рей, причём из того самого Хьюстона. Разыскать о ней что только возможно было поручено помощнице. Она быстро выяснила, что адрес, указанный в таблице, принадлежит кампусу. Таким образом удалось выяснить, что тест сделан в год выпуска из колледжа одиннадцать лет назад. И нашлись фотографии выпуска. Несмотря на давность фотографии и злоупотребление декоративной косметикой лже-Галиной, сходство лиц было несомненное. Иван Иванович понял, что вести международное расследование ему не по силам, а местная полиция тоже открестится от такого уровня, и решил тряхнуть связями. Ещё в бытность его службы в полиции приезжал как-то в Утятин офицер российского бюро Интерпола с арабским коллегой. Там у них было убийство, и предполагалось, что связанное с какими-то драгоценностями. Помнится, он потом уточнял что-то для них и в московское бюро звонил. Покопался дома в старых записных книжках и номер нашёл. Коллега ему не слишком обрадовался, но выслушал и обещал по своим каналам выяснить, есть ли что-нибудь об этой Паломе. На следующей неделе перезвонил, сказал, что есть такая в розыске как пропавшая, только зовут её Палома Дюран, и обещал, что дело из района заберут.

И вот какая биография оказалась у этой Паломы Дюран. Родилась она в городе Архангельске и наречена при рождении Полиной Рей. Дед и бабушка её были из испанских детей, вывезенных в 1937 году в СССР. Отец её остался в России, а вот его старший брат Александр двадцать шесть лет назад уехал в Испанию, а потом перебрался в Колумбию, где жил какой-то его очень богатый престарелый родственник. После смерти родственника он унаследовал всё его богатство. По окончания школы Полина тоже уехала в Испанию, где стала Паломой, потом училась в США. Вышла замуж за местного латиноса, стала Паломой Дюран. С дядей связь поддерживала, но чисто формально.

В прошлом году дядя заболел, и всё окружение его оживилось. Детей у него не было, и каждый надеялся на упоминание в завещании. А Александр, ныне именуемый Алехандро, искал донора, но по тканевой совместимости в Международной поисковой системе ничего не находилось. И тут старик Алехандро вспомнил, что некогда была у него любимая женщина Александра, которую он при отъезде на историческую родину оставил беременной в городе Архангельске и больше о ней не думал. Вообще для донорства больше братья-сёстры подходят, но вдруг дочь сгодится? И он попросил племянницу, чтобы она разыскала свою биологическую кузину и уговорила её поехать в Колумбию для воссоединения семьи.

В Россию бывшая Полина почему-то въехала по чужому паспорту, наверное, с самого начала решила с соблюдением уголовного кодекса не напрягаться. Поэтому, когда она исчезла, здесь её не искали. Узнав, что Моника уже несколько лет как мертва, но есть её дочь, она легко её разыскала. Нашлись и помощники из числа имеющих связи с заграницей и тоже уголовный кодекс не уважающих. Первое похищение Саши не удалось, зато был взят анализ. Совместимость оказалась далеко не полной, но приемлемой. И Полина под именем Галины начала осаду отца девочки.

Всю эту историю удалось размотать, выйдя на одноклассника Полины Андрея. Поскольку в Испанию она уехала сразу после школы, других знакомых, кроме тех, кто по школе, у неё быть и не могло. Однако все, кого удалось разыскать, не видели её с выпускного. Но вот одного из одноклассников дома застать не удалось. Домашние говорили, что он лежит в больнице, но где – говорить отказывались. Полиция запросила больницы города и обнаружила Андрея в кожвендиспансере с тем же заболеванием, что и у покойницы, только уже в запущенной стадии. Мужчина был гулякой, лодырем и психопатом, но не матёрым уголовником, поэтому сразу раскололся.

Он узнал её, когда Полина выходила из загса с Лёней под руку. Семнадцать лет со дня выпуска, полжизни, но узнал. Первая любовь. И он первым у неё был. Проследил, через несколько дней перехватил на улице. Было это после проставления на Лёниной работе, Полина была слегка выпивши, поэтому не смогла сыграть незнакомку. Да и потом, когда они сидели в парке и выясняли отношения, позволила себе сказать лишнее. И Андрей потребовал, чтобы она взяла его в долю. Она ни в чём не отказала, зная его взрывной характер: клятвенно пообещала и в долю взять, и за границу вывезти. Потом затеребила молодого мужа, чтобы скорее уезжать. Не учла только, что Андрей будет настойчив, доберётся и до соседей, и до коллег Лёни, выяснит маршрут свадебного путешествия и бросится за ними.

Когда Андрей проходил по тропинке мимо купающихся молодожёнов, Полина чуть не решилась чувств. К её счастью Лёня в этот момент разговаривал с рыбаком, а потом поддался уговорам сходить к нему, чтобы посмотреть его «железо».

Полина испугалась, что их кто-то увидит вместе, городок-то маленький. Без возражений ушла за ним в камыши, отдалась, изображая страсть и даже не подумав о средствах предохранения. Обещала взять его с собой в Турцию, откуда они с ребёнком улетят в Колумбию. Но Андрей понял, что опять обманет. Он уехал в областной центр, купил путёвку на троих и приехал в день вылета с утра. Позвонил Полине, сказал, что придёт сейчас же. Она сумела нанять здешних придурков, которые выманили Лёню из дома. На огород он проник с участка конторы Энергосбыта. Полина начала ему лапшу вешать, но он сказал, что они вместе с ребёнком должны немедленно уезжать. Что у него с собой нужные лекарства, и после их приёма девочка сопротивляться не будет. Неизвестно, что подумала Полина, наверное, «а вдруг у этого придурка получится?», но она махнула рукой: «Иди, забирай, она в доме». А в доме ребёнка не оказалось. Он выбежал во двор и увидел, что калитка закрыта на щеколду изнутри. Повернул щеколду, осторожно выглянул. У забора вели беседу две тётки. Снова закрыть калитку побоялся, лишь прикрыл, боясь стука. Кровь прилила в голову: опять обманула! Кинулся с проклятиями через дом в огород. Полина клялась, что Саша до щеколды не дотягивается, поэтому уйти не могла. Побежала в дом, падчерицы не было. Наконец увидев, что Андрей надвигается на неё, трясясь от бешенства, бросилась в огород. Если бы побежала на улицу, возможно, осталась бы жива. Но она всё ещё надеялась на удачу. Андрей уверял полицию, что не собирался Полину убивать, хотел только напугать. Но передавил…

И оба они не знали, что накануне Вася показал Саше, как можно выбраться из их двора: сначала залезть на стол под старой грушей, потом встать ногой на сучок, потом подтянуться на ветку, а потом проползти по ней над забором, а потом спрыгнуть в Васин двор на кучу опилок. Этим путём Саша и ушла в свой самостоятельный поход в детский сад. Так что многого не заметила бабушка Паша тем утром в собственном дворе. И только через неделю, уже после дальнейших событий в этом доме, застав Васю на груше, а Сашу на подходе, Лёня отругал обоих и спилил сучок и ветку, чтобы дети не рисковали головой.

Андрею повезло: ушёл через соседский двор незамеченным, на шоссе остановил дальнобойщика, который ехал в Петербург. И в Питере сел на поезд без билета, договорившись с проводницей.

Когда его взяли, он указал на мужика, которого несколько раз видел в общении с Полиной, следя за ней в первые дни после свадьбы. Потянув за это звено, удалось вытянуть почти всю преступную цепочку: и того, кто вынес Сашу в сумке, он же водитель куклы, и эта престарелая кукла в розовом, и ещё парочка тех, кто всё это время жил в Утятине и следил за Трашкиными. Не удалось найти только «дядю», который в этой компании был явно не последним лицом.

Все задержанные категорически отрицали, что ребёнок требовался им как донор. Они утверждали, что дедушка хотел воспитывать внучку, с которой зять не давал ему видеться. Может быть, Полина истину наёмникам и не открывала хотя бы из-за того, что за такую подлую цель запросили бы другой гонорар.

– И неправ был покойный Сергеич, – закончил адвокат. – ну, насчёт того, что спрятаться вам надо было. Этот упырь, твой тесть незаконный, умер на следующий день после того, как Наталья Алексеевна уехала в Успенск.

– Но как же? Мать мне звонила дня через три, – возразил Лёня.

– Ну да. А когда она принялась названивать по номеру, оставленному тем, кто обещал ей вознаграждение за ваш адрес, телефон уже не отвечал. Там был зазор в пару дней, пока исполнитель узнал, что заказчик помер и заказ неактуален. После этого они, ясное дело, интересоваться вами перестали. Если по чесноку, то и я во многом неправ оказался. Ваша, Наталья Алексеевна, родня абсолютно ни при чём.

– Да как сказать, – вздохнула она. – Не при этом, так при другом. Поездка моя совсем не напрасна была. Как бы там Сонечка одна справилась… тоже и я, получается, гештальт закрыла. Так что спасибо Царёву за его идею перепрожить прошлое.

– Вот только не идеализируйте этого бандита из девяностых, – вспылил вдруг Иван Иванович. – Он, конечно, с годами пообтесался, депутатство, меценатство и всё такое. Но в те годы, когда вы бедствовали, такие, как он, на ваших бедах наживались. Я тогда в мелких чинах ходил, но кое-что знаю. Там и рэкет, и рейдерские захваты собственности… это я точно знаю. Но было и то, в чём я почти стопроцентно уверен, но доказать не смогу. Этот дом, в котором вы сейчас живёте, его почему подожгли? Поговаривали, что был здесь перевалочный пункт какого-то преступного бизнеса: не то контрабандистов, не то наркокурьеров. А принадлежал домик Серёге. И после пожара он оказался на мели. Опять со дна поднимался. А как поднимался? Вот вас, например, облапошил. И много чего подобного. Нет, люди не меняются! Вы думаете, почему Марья Кузьминична ему грехи не отпустила? Он ведь несколько лет назад её убить собирался. Женщину, которая его маленьким в бараке отогревала! Я, конечно, тоже не образец порядочности. Среди грязи жить, да не запачкаться! Но есть вещи, которые я не только не совершу, но и простить другому не смогу!

Потом они мирно попрощались, Иван Иванович заверил, что Трашкины ему ничего не должны, поскольку он ни на что особо и не тратился, всё делали официальные органы. Что о Серёге он, несмотря ни на что, скорбит. А ещё тоскует, что «не доругался с ним». Что вспылил так, потому что сегодня только узнал, что Царёв не выполнил один свой обет. Он обещал, что оплатит дочери бывшей сиделки своей матери операцию на сердце, и не сделал этого. Люди по городу собирают деньги, сколько мог, внёс и Иван Иванович, но до нужной суммы ещё очень далеко.

Я обещаю

– Представляешь себе, этот упырь, Александр Рей, у матери Моники испанский перед отъездом оттачивал. И сделал ей ребёнка. Та не имела к нему претензий, но перед смертью написала, что есть у него дочь, в честь его матери названная. И что она просит его не оставить родное дитя. А он вспомнил о ней только когда ему запчасти потребовались. Бедная моя Сашенька, – сказал Лёня. – Сколько негодяев среди предков!

Соня рассердилась:

– Лёнь, не пори ерунды! Пороки не от генов, а от воспитания, это я тебе как будущий медик говорю! У меня мать вела асоциальный образ жизни, она детей своих ни капельки не любила. А я пьянки-гулянки ненавижу! Я за наших малышей горло перегрызу! Ты лучше скажи, чего ты решил на зиму глядя пол ломать?

– Я после Нового года на комбинат на работу выхожу.Они место в своём садике мне дали, я поменялся на городской садик, чтобы с Сашей вместе Натана водить. С той недели начнём с бабушкой малыша приучать. Если всё пойдёт хорошо, то денег будет больше, бабушка будет днём от всех нас отдыхать, но зато времени у меня свободного не будет. Если работяг нанимать, они пол за несколько дней выровняют, зато грязи разведут немеряно. А я аккуратненько половицы поднял и по камню выкапываю и во двор выкатываю. Вот, всего два здоровенных осталось у глухой стены, с ними, конечно, придётся повозиться. Зато потом за пару часов разберу стенки, и тогда приглашу бригаду стяжку делать. Будет у нас кухня здоровущая, хоть семьёй обедать, хоть с гостями.

– А может, не стоит с этими глыбами мучиться? Сделай вдоль стены подиум от камня до камня, на него какой-нибудь шкаф взгромоздим.

– Не-ет, я люблю, чтобы всё было надёжно.

Через день Лёня приступил к последней глыбе. С утра они все вместе первый раз пошли в садик. Через два часа бабушка отправилась забирать внука, а Лёня вышел к проходящему московскому автобусу, в котором ехала прилетевшая из Израиля знакомая Рины и должна была передать от неё новогодние подарки. Возвращаясь с коробкой, ему пришлось несколько раз отвечать на вопрос, где он такую красоту купил. Уже привыкший к провинциальной непосредственности, он терпеливо и обстоятельно отвечал, что это подарок. От друзей. Из-за границы, да, из Израиля, да, на московском автобусе с попутчицей передали.

Дома бабушка доложила, что первый день в садике прошёл прекрасно, Натан долго прощался с новыми подружками и обещал им снова прийти. Сейчас спит, утомлённый общением со сверстниками.

Лёня переоделся и взялся за ломик.

– Ба, как ты думаешь, почему эта глыба так криво стоит? Неужели так было задумано?

– Да нет, видишь, камень треснул? Явно после пожара раскрошился и опрокинулся на стену. Ты попробуй его разбить, чтобы вынимать по частям.

Он вбил лом между камнем и стеной и, действуя им как рычагом, довольно легко отодвинул его:

– Кажется, там подвал…

Несколько ударов, и камень треснул. Он вытащил несколько крупных камней, оттащил их поближе к выходу и присел на корточки:

– Бабушка, гляди!

– Что, клад Гришки Кайло?

– Нет, скорее, Серёги Царька…

– Нет, если бы был Сергеича, он бы ничего ценного не оставил. Наверное, это тайник погибшего курьера, чей труп после пожара здесь обнаружили.

Тайник явно был давним. Выложенной камнями квадратной нише в полу крышкой служила, наверное, половица. Когда дом горел, один из камней, самый большой, раскололся и накрыл её. Чемоданчик отлично сохранился за четверть века.

– А что это на ручке?

– Цепь с браслетом.

– В таких драгоценности перевозили.

– Ага, или наркотики…

Лёня подцепил ручку чемоданчика плоским загнутым концом лома и вытащил его на поверхность. Повертел в руках: не оплавлен, не закопчён. Достал из инструментального ящика стамеску и молоток и несколькими ударами взломал его.

– Что там? – слабым голосом спросила бабушка.

– Деньги.

– Старые? Которые в девяностых ходили?

– Доллары, ба.

– Вызываем полицию?

– А вот фигушки! Нам весь год бабло прёт, а мы отнекиваемся. Деньги, конечно, грязные. Я обещаю, мы не будем их тратить на себя без крайней необходимости. Пусть лежат, мне Марья Кузьминична велела следить за знаками судьбы.

– Сколько здесь?

– Слышал, что вмещается в стандартный кейс 700 тысяч. То есть семьдесят пачек. Но это новых, потрёпаные чуть больше места занимают.

– А сколько будет полтора миллиона рублей?

– Примерно две пачки.

– Всего-то?

Наталья Алексеевна вышла и вскоре вернулась с мятым конвертом в руках. Взяла две пачки и вложила их в конверт.

– Что это?

– Это рукой Царёва написано: «Я обещаю: всё будет хорошо!». И подпись. Он мне в нём летом телефон передал. Видишь, конверт фирменный, судя по шрифту, израильской клиники, где он лечился. Его заклеивать не будем, а вложим в другой конверт, который заклеим. Сунешь в Ринину коробку, постарайся, чтобы не было видно, что её вскрывали. А открывать её будешь при посторонних.

– А как они поймут, для кого деньги? Надо хоть фамилию написать.

– Я не знаю фамилии. Иван Иванович звал мать Валентиной. Дочь Наташа. Пусть они Серёгины грехи отмаливают.

Они перенесли деньги наверх в комнату Лёни. Он включил компьютер. Загудел принтер. Выполз в лоток белый конверт с надписью: «На лечение Наташи».

Примечания

1

«Злоключения на острове Невезения»

(обратно)

2

«Вечная зависть»

(обратно)

Оглавление

Медовый месяц завершился досрочно

Всё это я видела в последний раз…

Следствие ведут Колобки

Гештальт-терапия

Как монета упадёт

Маленькая глупая девочка

Будем держаться вместе

Свободу семье Трашкиных!

Все беды из столицы

Надо же, дедушка…

Вдовы

Ещё одна вдова

Когда тест не в масть

Возьми деньгами

Я обещаю

*** Примечания ***