Дух Фиилмарнен и его дети [Марина Вячеславовна Ковалева] (fb2) читать онлайн

Марина Ковалева Дух Фиилмарнен и его дети

1 Лисингоны в пути

Степь раскинулась во все стороны, куда ни глянь. Грубая, заматеревшая трава тяжело клонится ветром, ходит зелеными волнами, как море. На ее согнутых спинах – листьях вспыхивают золотые отблески небесного света. А в небе – бой: тяжело идут друг на друга красные облачные воители – великаны. За их спинами горит тусклый желтый свет, пересеченный рваными лентами свинцово – синего света.

С запада, рассекая темный изумруд степи, черным телом улеглась огромная «змея». Вверх от нее тянутся высокие столбы дыма. Их так много, что заходящее солнце, алеющее кровью, купается в черных волнах. «Змея» состоит из множества четырехколесных повозок с высокими бортами, покрытых шкурами и войлоком. В них запряжены толстоногие кони с длинными гривами. Внутри повозок сидят светловолосые дети в кожаной, расшитой костяными бусами одежде, а вокруг важно расхаживают воины в шерстяных плащах. Мальчики с луками по нескольку человек то исчезают в степи, то появляются с убитой дичью. На многочисленных кострах в железных котлах женщины готовят пищу. Там, где ужин готов, люди садятся в круг и, разорвав руками тушку зайца или птицы, жадно едят, облизывая золотой жир, теплыми струйками стекающий по рукам. Нежные розовые кости идут на корм голодным поджарым собакам, умильно глядящим на хозяев преданными глазами, и немногим рабам из пленных.

На виду у всех стоит покрытая белым войлоком повозка вождя. Ее деревянные колеса обиты медными лентами. Сам вождь, белый как лунь и старый, лежит внутри. Он закутан в медвежью шкуру и обвешан серебряными амулетами против злых духов, которые в последнее время поселились в нем. Вглядываясь вдаль против ветра слезящимися глазами, чистыми и бледно – голубыми, как у ребенка, он бормочет:

– Долго движется вперед мой народ в поисках новой земли. Кто знает, близок ли конец его пути? Когда – то давно лисингоны владели богатой землей, такой огромной, что чтобы обежать ее, молодой кобылице понадобилось бы четырнадцать дней, и такой щедрой, что каждая семья, отдавая вождю четырнадцатую часть своего урожая, привозила на его двор 14 мешков пшеницы. Еще мой дед, будучи ребенком, застал это золотое время, но с тех пор как хюльдары согнали нас с нашей земли, как пришлось нам заменить плуг и соху на повозку беглеца, мечемся мы по чужим землям, не зная покоя. Но вот передо мною два пути. Один из них ведет на восток, все дальше в теплые степи. Другой же – на север, через широкую реку, в те густые леса, что у горизонта. Куда же мне двинуть наши повозки?

У ног вождя сидят двое – сын и дочь. Они не смотрят друг на друга. Име двадцать лет. Ее волосы лежат как ленты из красного золота, лицо покрывают рыжие веснушки, а глаза напоминают два холодных озера. Сын Хэмиль на два года моложе сестры, но уже великий воин. Лицо его пересекает темный шрам, одно глаз прикрыт смятым веком, а нос сломан.

– Пошли, отец, меня разведать дорогу на север, – просит дочь вождя Има, гибкая, как натянутый лук.

– Да будет так, моя дочь, ты поедешь туда с десятью воинами. Мы будем ждать тебя три дня, – сказал вождь.

– Пошли, отец, меня на восток, – сказал сын вождя.

– Да будет так, мой сын Хэмиль. Возьми тоже десять воинов и поезжай на восток солнца, – сказал вождь. – Мы ждем тебя также три дня.

Не глядя друг на друга, выходят брат и сестра. Каждый отдельно отдают приказания своим людям. Вскоре оба отряда разведчиков готовы отправиться в путь. Увидев рядом с десятью воинами дочери лошадь, на которой сидят мальчик лет восьми, смуглый и черноволосый, одетый в драную рубашку, и трехлетняя девочка, рыжая, с многочисленными амулетами на плетеном пояске вышитого платья, старый вождь спросил:

– Дочь, зачем ты берешь с собой маленькую внучку?

– Я не хочу расставаться с ней ни на мгновенье.

– Но вам придется плыть через бурную, глубокую реку. Она может выпасть из рук безмозглого мальчишки – раба.

Мы нашли брод, там дно поднимается настолько, что лошадям будет только по брюхо. А мальчишка знает, что стоит моей Хаскнет замочить лишь носок ноги, как я отправлю его к кузнецам, чтобы они закалили мой новый меч в его внутренностях.

– Дочь моя Има, в небесах идет бой: наши боги борются с богами этой земли. Здешние люди, верно, не отдадут свою землю легко, и на разведке может случиться между вами битва. Не место внучке среди дымящихся кровавых ран и стука мечей.

мПерестань, отец, стук мечей для Хаскнет с самой колыбели слаще всякого баюканья. А что касается битвы, так сколько она их перевидала, сидя в мешке, притороченном к луке моего седла! Так чего же бояться? Девочке только на радость будет увидеть еще одну победу своей матери.

– Хорошо, Има, поезжайте, только на сердце у меня не спокойно.

Это осторожная старость говорит в тебе, отец, это старость. Ну да ничего, я привезу молодого сильного раба, и жрец сделает из его молодой крови тебе напиток, возвращающий силы. Тогда темные старческие мысли оставят тебя.

– Да услышат боги, как ты любишь старого отца, и вознаградят тебя, – прошамкал вождь. – Иди, свет моих очей, и делай, как знаешь.

Има зычно кричит, и ее отряд скачет в сторону реки. Их кони словно летят, высоко подкидывая окрашенные в розовый цвет закатом крупы. Солнце, осветив голову Имы, зажигает в ее волосах множество золотых звезд.

Вождь, дождавшись, когда пыль, поднятая конями дочери, осядет, обращается к сыну:

– В тебе, Хэмиль, не сомневаюсь. Ты – храбрый воин, осторожный как ласка и хитрый как лиса. Я верю, ты станешь верным помощником Име. Поезжай, посмотри, хороши ли на восходе солнца земли для нашего народа.

– Я оправдаю все твои надежды, отец, – низко поклонившись, отвечает Хэмиль,.

– Будь осторожен, наши боги бьются в небе с богами этой земли. Надеюсь, наши боги, как всегда, победят чужих, и принесут тебе удачу.

Хэмиль снова кланяется с видом полного почтения к родительской воле, но когда отворачивается, в его единственном глазу, похожем на кусочек синего льда, вспыхивает гордыня. Взглянув на неуклюжих небесных великанов, толпящихся на залитом алой кровью заката небосклоне, он шепчет:

– Нет, отец, то не наши боги бьются с богами враждебной земли. То боги, которым я поднес богатые дары, бьются за меня против богов, стоящих за Иму. Пусть ты, отец, хочешь уподобить Иму своей матери, бывшей единовластной правительницей над нашим народом. Эту мечту ты вселил в нее с раннего детства, но и я слушал историю бабки не зря. И если сестра вынесла из нее мысль о том, что женщина может править целым народом, то я вынес мысль о том, что женщина – правительница так же смертна, как и остальные люди, а потому ее можно легко убить.

2 Засада

Подскакав к самой реке, Има и ее люди оказались перед гуcтой стеной камыша. Здесь решено было остаться до темноты, а затем перейти реку вброд. Два воина, расчистив площадку внутри зарослей, устроились наблюдать за противоположным берегом. Остальные, спутав коням ноги, уселись на землю и стали ждать темноты. Хаскнет сразу же перебралась с рук своей чумазой няньки на руки к матери. Има ласкала дочку, щекоча под мягким подбородком пальцем и заставляя ее смеяться, а также кормила с руки вяленым мясом. Чумазый мальчик сидел рядом, с тоской глядя, как мать целует раскрасневшиеся щечки, гладит кудрявые волосы, отливающие прокаленной медью. С реки тянуло сыростью, и мальчик, чувствуя, как холод ледяными пальцами ощупывает его тело под длинной изорванной рубашкой, мелко дрожал. Ему очень хотелось есть. К дрожи от холода прибавлялась тошнота от запаха вяленого мяса. Пытаясь согреться и унять тошноту, мальчик подтянул к груди ноги, иссеченные острой травой и плеткой Имы за то, что он позволил Хаскнет накануне промочить ноги (точно также он получил бы от хозяйки, если бы не послушался девочки и не выполнил приказа спустить ее с телеги на землю), обнял колени темными от загара и грязи руками и уткнул в них лицо. Этот мальчик был пленник Лисингоны захватили его на юге, куда их племя было свернуло, но встретив каменистую местность и воинственное местное население, никак не хотевшее расставаться со своим имуществом и жизнью, повернули на восток. Мальчик не помнил ни своего дома, ни имени. Звали его сначала, как и других пленных, «раб», а потом, в насмешку над его молчаливостью, дали кличку Снорки – «Говорун».

Самые ранние воспоминания Снорки относились к мужу Имы, который однажды перекинул его через седло и доставил своей жене в качестве няньки для маленькой дочки. Он был высокий, с длинными светлыми мягкими усами и теплыми морщинками в углах глаз. Муж Имы был храбрый воин, но к жене относился несколько застенчиво, и если ему нужно было подсадить ее в седло, он дотрагивался до ее ноги как до величайшей драгоценности. Пожалуй, этот человек лучше всех относился к мальчику – рабу. Он постоянно отнимал его у Хэмиля, который выбрал мальчика главной мишенью своей злобы. Изобретательность Хэмиля не знала пределов: то он заставлял раба прислуживать в женском платье, то подвешивал за руки к перекладине повозки, пытаясь выудить признание в вине, которой не было, и все это не считая обычных затрещин и ударов в живот. Однажды зимой, когда Снорки заболел, Хэмить заставил его ходить босиком по снегу к реке и в малой чаше носить воду. К счастью, когда ноги мальчика посинели и распухли, вернулся домой муж Имы и унес его в повозку, где уложил в углу и накрыл куском старого войлока. Конечно, Снорки не обольщался, он знал, что не представляет для хозяина никакой ценности, просто последний привык даже к своим многочисленным собакам относиться по- хорошему. Больных собак он так же, как его теперь, укладывал в этот угол повозки, накрывал войлоком и отпаивал молоком. Разница состояла лишь в том, что когда в повозке лежала собака, Има не возмущалась, а когда сюда положили больного раба, она долго стучала ногами и плакала, потому что боялась, что заболеет дочь.

Весной хозяин умер. Когда молодая травка пробилась сквозь пахнущую сыростью и холодом землю, непонятная немочь напала на него. Сначала он преодолевал странную слабость, и силы вроде бы возвращались к нему на время. Но однажды он не смог вскочить на коня как обычно.

«Видно, конец», – сказал хозяин, когда его уложили на войлочные ковры и закрыл глаза. Через три дня его не стало.

Има сначала очень горевала, но потом успокоилась. С детства отец готовил ее стать такой же единовластной правительницей, какой была ее бабка. А бабка, прежде чем стать правительницей, потеряла в молодости своего мужа. В совпадении судеб, своей и бабки, Има увидела хорошее предзнаменование. Одно лишь ее смущало: по истечении десяти лет правления бабка погибла от руки одного воина, хотевшего стать ее мужем и соправителем, но получившего отказ.

Для умершего мужа был вырыт колодец, который обложили камнями. На мягкое ложе, покрытое коврами, уложили его самого, одетого в лучшие одежды. Пальцы его унизали перстнями, а на грудь положили серебряного оленя с красным глазом. Чтобы в загробном мире муж не голодал, Има приказала поставить в могилу много редкой серебряной посуды с кушаньями и вином, а чтобы не скучал, приказала убить и бросить в колодец черноволосую девушку, певицу и танцовщицу. Для выполнения тяжелой работы задушили и бросили туда же сильного юношу – раба. Хэмиль предлагал присоединить к ним и Снорки для выполнения мелких услуг, но Име не с кем было оставить дочь, и она не согласилась.

Чтобы муж мог успешно охотиться в загробном мире, жена приказала опустить в погребальную камеру десять железных топоров, три копья, пять деревянных луков с серебряной обкладкой и множество стрел. С той же целью, убив, положили в могилу коня и собак. После этого яму закрыли плитой, ход заполнили камнями, а сверху возвели холм – курган. Повозки двинулись дальше, и курган быстро исчез вдали, как и память о храбром воине.

Лишившись единственного защитника, Снорки приуныл, но вскоре неожиданно нашел его снова в маленькой Хаскнет. Конечно, она сама его мучила, но зато запрещала трогать другим. К тому же, ее изобретательность не могла сравниться с изобретательностью Хэмиля, и пока не продвинулась дальше поездок на мальчике верхом или приказов изобразить собаку или волка.

Между тем стемнело, и далекие звезды зажглись в небесах. Ветер провел рукой по верхушкам камышей, и они закачались, шепча: « Т – с – с! Т – с – с! Тихо! Тихо!»

– Ну, все, – встала Има. – Пора на ту сторону.

– Воины, распутав ноги лошадям, вскочили в седла. Мальчик – раб тоже влез в седло. Подсаживая к нему задремавшую дочь, Има прошептала:

– Если она замочит хоть носок башмачка, мой новый меч кузнецы закалят в твоих внутренностях.

Мальчик так часто слышал эти слова, что не обратил на них внимания. Он лишь с интересом смотрел, как на белом лице хозяйки открывается черный рот. Кони вступили в воду. Вода была черная, с покачивающимися в ней зелеными звездами.

«Если не смотреть вверх, а только в воду, то можно подумать, что мы едем по небу», – подумал мальчик – раб.

В этот момент Хаскнет, повернувшись во сне, чуть не вывалилась из его рук. Он едва успел поймать ее под мышки. Испуганная девочка захныкала. В ту же минуту рука матери сгребла волосы нерадивой няньки и, приблизив темные, как два бездонных колодца, глаза, Има прошептала:

– Конец тебе, звереныш, дома я с тобой расквитаюсь. Еще один промах лишь добавит тебе муки. А ну, держи ребенка крепко.

Сон, заставивший Снорки клевать носом и расслабивший его руки, мгновенно слетел с мальчика. Он почувствовал, как окружающая тьма словно навалилась на него, прижала к дну огромного вертящегося круговорота, задавила ужасом и холодом. Раб знал, что наказание отныне неотвратимо как смерть, и что рука у хозяйки тяжелая. С этой минуты все его мысли были направлены на одно – как бы не усугубить свою вину.

Кони вышли из реки. Има приказала лошадям обвязать ноги войлоком. Воины должны были рассыпаться и линией прочесать лес, который сразу начинался на той стороне. Поднялся сильный ветер. Он так завывал в верхушках деревьев, что заглушал неосторожный хруст сухих веток, который иногда вырывался из – под ног лошадей, а заодно и уносил запах всадников. Има была рада ветру, она раздувала ноздри и довольно кривила в усмешке полные губы. Взошла луна, осветив неверным светом волнующиеся кроны деревьев. Вдруг между стволами мелькнул огонек. Криком ночной птицы Има собрала вокруг себя воинов и указала туда. Осторожно они окружили это место. У костра спали, закрывшись с головой, неизвестные люди. Один из них, сторож, сидел у огня и дремал, опершись на лук.

– Непуганые птички, спят даже под вой ветра, – усмехнулась Има. – Сейчас мы добудем себе проводников. А ты, – обратилась она к мальчику – рабу, – стой в стороне и приблизишься туда, – она указала на костер, – не раньше, чем все враги будут захвачены. А если опять что – нибудь случится с девочкой, я прикажу разорвать тебя лошадьми.

Сделав напутствие, Има издала боевой клич: «Ур – р – рагр!» И люди ее бросились на врага. В ту же минуту позади них раздался другой клич : «Ур – р! Ур – р! Ур – р – рагр!» – и другие люди выскочили вслед за ними и стали избивать людей Имы. Незнакомцы, сидящие у костра, при этом даже не сдвинулись с места. Има, ударив мечом сторожа, закричала от ярости: он был сделан из войлока. В ту же минуту тяжелый боевой топор опустился на ее голову, и она свесилась с седла, разметая косами пепел и заливая кровью огонь. Ее люди падали один за другим на войлочные чучела, хрипя и ломая кости под тяжестью обрушивавшихся под ними, бьющихся в агонии люшадей.

– Ну вот, кажется, все, – сказал один из нападавших, когда последний из воинов Имы перестал шевелиться. – Сосчитай –ка!

– Да, Хэмиль, здесь все десять, а Има одиннадцатая, лошади тоже все, кроме одной, а из людей нет только девчонки и мальчишки, который ее нянчит, – ответил другой.

– Эй, вы, трое, – крикнул Хэмиль, – прочешите все вокруг, поищите дочку Имы и мальчишку – раба.

Трое отправились на поиски, а Хэмиль, нагнувшись, стащил с Имы пояс, чистый и без крови.

– Зачем ты это делаешь? – спросил один из его воинов. – Ее дух и так сердит на нас.

– Ничего, я успокою его богатыми дарами, а пояс мы с вами найдем в реке, и скажем отцу, что неосторожная Има утопила весь отряд, заведя его в место, где полно подводных ям и холодных ключей. Эта причина заставит отца, не проверяя слов, поскорее выступить на восток, который мы распишем в лучших красках. Скоро отец, не смотря на свои чудодейственные напитки, отойдет в вечность, где с радостью попадет в объятья Имы и любимого зятя, а я стану вождем! – засмеялся Хэмиль. – Как мы тогда заживем! У каждого из вас будет по семь табунов лошадей! Спать вы будете на белом войлоке, ваши жены будут увешаны золотом! Но все это будет у тех, кто поддержит меня и не оставит до последнего вздоха!

Не успел Хэмиль договорить, как вернулись трое его посланцев с вестью, что детей они не нашли.

– Это не страшно, – ответил им сын вождя. – Мальчишка меня так боится, что не посмеет вернуться обратно, а если и посмеет, то вряд ли найдет брод. А если и найдет, то знает, что одно его слово, и я сотру его в пыль. Девчонки я и вовсе не боюсь. Она так мала, что едва ли сможет нас выдать. Впрочем, я думаю, что раб и Хаскнет, испугавшись, ускакали в лес, откуда им не выйти. Теперь дело времени, чтобы они умерли с голоду. Ну да ладно! Дело сделано. Вперед, мы должны обследовать наши новые владения на восходе солнца и привезти вождю хорошие сведения!

Хэмиль ударил лошадь и вломился в темную чащу леса, сминая на пути кустарник и молодые деревья. Его воины бросились за ним. Вскоре раздался плеск, потом он затих. Костер на месте битвы потух, и только ветер яростно гнул и ломал ветки деревьев.

3 Дети в дупле

В первую же минуту боя, когда мальчик увидел, как има мертвой упала с седла, Снорки с силой ударил пятками коня, и конь, испуганный предсмертными криками людей и других лошадей, помчался прямо в черноту леса. Мальчик не знал, куда несется конь, но не останавливал его. Ему нечего было оставлять позади, кроме мертвой Имы, от которой его ждало наказание, и Хэмиля, который, несомненно, убил бы его сразу как нежелательного свидетеля смерти сестры.

Наконец конь остановился и, опустив голову, стал жадно пить воду. Мальчик слез на землю. Его привыкшие к темноте глаза различили небольшую полянку и протекающий по ней ручей.

– Сними меня тоже, – тут же потребовала Хаскнет и спросила: – Это что, такая игра?

– Да, игра, только веди себя тихо.

Он снял девочку с седла и прислушался. Ни одного человеческого голоса не слышалось поблизости.

«Должно быть, мы далеко», – подумал он.

– Я не хочу играть. Я хочу спать, – заявила Хаскнет.

– Сейчас я тебя уложу, – сказал мальчик. – Погоди, только найду место.

Он огляделся и увидел черную тень дуба, грозно отбивавшегося ветвями от нападения ветра. У его могучих корней была ложбинка, которая немного защищала от непогоды. Мальчик снял с лошади войлочную попону, уложил ее в ложбинку, а затем позвал Хаскнет. Сам он сел рядом и прободрствовал до утра. Во – первых, он должен был удостовериться, что погоня им больше не угрожает, а, во – вторых, нужно было обдумать, как им теперь быть. Когда серенький рассвет забрезжил над поляной, мальчик стал обследовать окрестности. Поляна была небольшая, через ее середину протекал ручей с болотистыми берегами. Примерно в центре рос большой дуб, под корнями которого они устроились. Пытаясь определить, насколько они далеки от реки, мальчик полез на дерево и обнаружил большое дупло. И он, и Хаскнет легко поместились бы в нем, если бы свернулись калачиком. Дно дупла было в гнилых щепках и сырых прошлогодних листьях.

«Ну вот, теперь у нас есть дом, – подумал мальчик. – Я вычищу его и выложу мхом. Здесь нас никто не достанет и можно будет укрыться от дождя.»

Обследовав дупло, он полез дальше. Зависнув на самой высокой ветке, раскачиваемой ветром, он огляделся, но увидел кругом только море темных крон, да бледную полоску солнца на востоке. Реки не было видно, но и ничего другого, кроме деревьев, тоже не было видно. Дети были совсем одни в огромном лесу. Когда мальчик спустился, Хаскнет уже проснулась.

– А где мама? – спросила она.

– Мама велела нам играть здесь, – ответил мальчик.

– А – а, – протянула Хаскнет. – Я хочу есть.

– Есть? – растерялся Снорки, но тут же просветлел: – Дай – ка мне свой нож.

Дело в том, что у Хаскнет, как у всех детей – лисингонов, первыми игрушками были маленькие, но настоящие нож и кремень для добывания огня.

– Мама сказала, чтобы ты дала мне нож, – дрогнувшим от волнения голосом сказал Снорки. Раньше хозяева ему, как и другим рабам, запрещали дотрагиваться до оружия, и теперь он предвкушал удовольствие прикосновения к его ладони прохладной ручки ножа.

Хаскнет, услышав такое заявление, отошла на несколько шагов, сощурила глаза и, покачав медноволосой головой, сказала:

– Ты лжешь. Ты – лукавый раб. Тебя нужно выдрать.

Уязвленный в лучших чувствах, Снорки подскочил:

– Ну не веришь и не надо. Сиди голодная. Я не могу идти в лес с пустыми руками. Вот нападет на меня зверь, что я делать буду, душить его что ли?

– Ладно, бери нож, – милостиво согласилась Хаскнет, подумав, – только быстрее принеси поесть.

– Хорошо, я пойду в лес, а ты будь здесь и никуда не уходи. Если тебя кто – нибудь напугает, сразу кричи, и я приду. Поняла?

– Ладно, иди.

Спутав ноги коню, чтобы и он не ушел, юный охотник углубился в лес. Он чувствовал себя с ножом очень взрослым. Сказать по – правде, охотиться Снорки не умел, поэтому способы поведения на охоте приходилось сочинять на ходу. То он крался по открытому месту, то падал на живот и полз по росистой траве, пока пребольно не напоролся на сук, торчавший из земли, то прыжками скрывался за деревьями. Несмотря на эти ухищрения, ни один зверь ему не попадался.

Лес, освещенный солнцем, казался теплым и приветливым. Кругом, словно белые столбы, поднимались стволы берез, и их ласковые белые ветви с маленькими резными листочками шептали: «Тихо! Тихо!»

Когда солнце встало достаточно высоко и высушило росу, юный охотник добрался до большого оврага. Дно его поросло травой и кустарником, а на другой стороне начинался темный еловый лес.

«В темном лесу могут жить только злые звери,» – подумал Снорки, и тут одна вещь привлекла его внимание.

Неподалеку, за пышным кустом шиповника, усыпанным красными продолговатыми плодами, из небольшой лужи пили воду два оленя. Их стройные ноги утопали в ярком ковре лохматого желтого зверобоя и розовых звездочек лесной гвоздики. Рыже – коричневые шкуры золотом отливали на солнце. Таких зверей раньше Снорки никогда не видел. Вдруг что–то хрустнуло далеко в лесу, и олени бросились бежать. Они не бежали, а скорее летели, высоко поджимая передние ноги, и гордо закидывая на спины маленькие изящные головы с тяжелыми коронами рогов.

«Нет, этих мне не одолеть, – подумал мальчик, провожая их глазами. – Да и жалко».

С надеждой на настоящую добычу пришлось расстаться. Снорки снова повернул в березовый лес и огляделся. С огромных белых исполинов взять было нечего, но зато на более низких рябинах он заметил рыжеватые кисти ягод. К сожалению, они оказались непригодны для еды.

Солнце достигло полудня, заставив разнежиться и замолчать даже насекомых, кроме вечных болтунов – кузнечиков, а юный охотник так ничего и не нашел. Сказать по – правде, он за свою короткую жизнь видел один – два маленьких лесочка, да и то других, а потому просто не представлял, что бы здесь годилось для желудка, кроме крупных животных, которые были ему недоступны. Наконец, терпение мальчика было вознаграждено. Он набрел на колючую ежевику. Фиолетовые костистые ягоды, скрывающиеся под круглыми листочками, показались ему вкуснее всего на свете. Набрав полный подол рубашки, Снорки отправился назад. Для крепкого здорового мальчишки ягод, чтобы насытиться, оказалось мало, поэтому, возвращаясь, Снорки внимательно смотрел по сторонам, нет ли где еще чего. Вдруг он заметил красивую черную ягоду, растущую на тонкой ножке. Она была похожа на блестящий глаз.

«Хаскнет хватит и тех ягод, которые я несу», –подумал мальчик, сорвал ее

и съел. Ягода оказалась не очень вкусной.

– Я думала, ты уже не придешь, – встретила его девочка недовольным тоном.

– Это не степь, где все видно издалека, здесь искать нужно, – пояснил ей Снорки. – На вот, ешь, а я пока сделаю нам дом. Мы будем жить в дупле.

– Как птицы? – удивилась Хаскнет. Дупло она видела раз в жизни возле какого–то селения, разоренного воинами ее деда. Там еще нашли сереньких ушастых птиц с круглыми глазами.

Пока Хаскнет ела ягоды, а их лошадь щипала траву, мальчик выгреб всю грязь из дупла и начал срезать ножом с корней полосы мха и укладывать их на солнце. Он собирался высушить мох и выложить им дупло, чтобы было теплее. Внезапно он почувствовал тошноту и прилег на землю. Он чувствовал, что становится трудно глотать. Мальчик хотел позвать Хаскнет, но из горла вырвался хрип. Наконец его вырвало, но легче не стало. Кружилась голова, по телу струился горячий пот. Хаскнет, закончившая есть, подошла к мальчику, собираясь сказать, что не наелась. Увидев, что с ним творится, она скривила перепачканное ежевикой лицо и разрыдалась.

– Мне не нравится игра, я хочу домой, – рыдала она.

– Погоди, – выдавил Снорки, и слезы ужаса потекли по его грязным щекам.

Конечно, он мечтал о свободе, но никогда не думал, что первый же день на воле закончится для него так печально. Он сильно раскаивался в том, что необдуманно съел ягоду, похожую на глаз. Несомненно, это она была причиной его несчастья. Прошло много времени, и наступил вечер. Оставаться под деревом было опасно. С трудом преодолев головокружение, Снорки подсадил Хаскнет в дупло, а потом перевалился сам. Ночь была похожа на кошмар. Мальчику чудилось, что дерево горит, и он метался и рвался бежать в бреду. Наутро он затих. Девочка, изголодавшаяся за ночь, стала его тормошить. Он не ответил. Тогда она громко отчаянно разрыдалась. Ее крик вспугнул кукушку, отсчитывавшую кому – то срок жизни. Пригретый солнцем лес прошелестел что – то ласковое и затих.

4 Дух смерти

Сначала Снорки казалось, что горит дерево. Алые языки пламени, похожие на когтистые лапы, протягивались к нему, хлестали по лицу и рукам. Потом ему чудилось, что пришел Хэмиль и хочет убить его. Снорки пытался бежать, но ноги и руки ослабли, налились свинцовой тяжестью, на грудь навалилось что–то темное и жуткое.

«Все, я умираю», – подумал мальчик, но не почувствовал страха. Измученному, ему было все равно.

Так продолжалось долго. Потом появился кто–то огромный и бородатый, он стал тормошить неподатливое тело.

«Это, наверно, дух смерти. Зачем он делает так больно, ведь мне и без того плохо?» – подумал мальчик, снова впадая в забытье.

Дух смерти, как и положено, взял его с собой. Иногда, приходя в себя, мальчик чувствовал сильные толчки, от которых у него все внутри переворачивалось, и острый, тошнотворный запах пота и сырой кожи. Наконец, они прибыли в страну мертвых. Там было темно и прохладно. Дух смерти передал его другим, белым духам. Эти духи были нежными и ласковыми. Они обмыли горячее тело прохладной водой и уложили на что–то мягкое, пахнущее запахом трав.

«Это поля блаженных, – подумал мальчик, засыпая. – Здесь я могу отдохнуть».

Он спал долго, и сон его был спокоен. Но однажды в покой этого сна ворвался методичный стук, а также голос Хаскнет, говорившей на непонятном языке.

«Неужели Хаскнет здесь? – удивился Снорки. – Наверно она умерла от голода после меня. Но если она здесь, то и хозяйка с хозяином тоже. Неужели я снова стану их рабом?»

От этой ужасной мысли он проснулся и вскочил, с удивлением озираясь. Мальчик лежал в доме, сделанном из бревен, с маленькими окошками, в которые вплывал знойный воздух и доносился ленивый лепет листьев деревьев. Свет проходил через окошки, распахнутую дверь и люк над грубым очагом. Сам он лежал на лавке у стены, накрытый тканым покрывалом. В тюфяке под ним шелестела душистая трава. Напротив, за вкопанным в земляной пол столом, сидел мужчина с темной бородой. Он макал в большую глиняную чашку с молоком огромные куски хлеба и отправлял их в рот. Рядом с ним сидели женщина в домотканом платье и Хаскнет. Они смеялись над тем, как молоко течет с усов мужчины на стол. Рядом с лавкой, на которой лежал Снорки, стояло и вовсе что–то непонятное, похожее на две огромные рамы с множеством натянутых вдоль и поперек нитей. За ним сидела девушка, которая просовывала нечто между нитями и щелкала рамой. И бородатый мужчина, и женщина, и девушка имели русые волосы, каких Снорки никогда не видел у светловолосых и рыжих лисингонов, а одеты были в домотканые одежды, подшитые бусами и подпоясанные плетеными поясами. Все это удивительно не походило на поля блаженных, о которых слышал мальчик.

В этот момент какая–то травинка, выбившись из тюфяка, уколола его в руку. Быстро отдернув ее, мальчик привлек внимание девушки за рамой. Она взвизгнула, обрадовалась и бросилась его тормошить. Хаскнет тоже взвизгнула, подбежала к нему, стала дергать за волосы и смеяться. От приступа девчонок мальчика спасла женщина в белом. Она отогнала их, присела рядом и стала гладить по голове, что–то говорить и совать глиняную чашку с молоком.

Вдруг Снорки увидел нахально жужжащую муху, которая летала возле двери в раздумьи, стоит ли влететь в дом или лучше не подвергать свою жизнь опасности. Мальчик знал, что после смерти люди, а также кони воинов, собаки и благородные лесные животные попадают в поля блаженных, где их ждет спокойная жизнь без волнений и трудов. Там они не будут испытывать ни жажды, ни голода, ни жары, ни холода, ни любви, ни ненависти. Дни их будут протекать незаметно и приятно на лоне прекрасной природы, в домах и норах, похожих на земные, среди ранее умерших друзей и родных. Однако все это предусматривалось лишь для людей, коней, собак и благородных лесных животных, а о мухах никогда ничего не говорилось. Снорки окончательно убедился, что он на этом свете.

5 Дом, кузница и лес

Шесть весен пролетели над землей. Шесть раз землю покрывали мягкие белые снега, и шесть раз они таяли, шесть раз солнце отогревало землю, и шесть раз цвели гусиный лук и мать–и–мачеха. Шесть лет прошло с тех пор, как маленький раб по – имени «Говорун» и девочка Хаскнет попали в дом добрых людей неизвестного народа. Однако теперь они знали, что живут на земле славного народа гаутов, и что земля эта зовется Гаутанд. Гаутанд велик и огромен, на многие дни пути тянутся во все стороны его густые леса и топкие болота, а с северо–запада на юго–восток его разрезает огромная река Медвежья. К северу от этой реки лежит земля, называемая Синий Гаутанд. Это самая суровая страна из владений гаутов, славная мехами, янтарем и медом. Там живут сильные неулыбчивые люди, которые носят волчьи шапки и меховые куртки. Они – прекрасные охотники.

По берегам реки и на островах на ней живут ловкие рыболовы. Их страна называется Голубой Гаутанд. Они носят кожаные одежды мехом внутрь и, в отличие от людей Синего Гаутанда, не рубят дубовые покои, а обмазывают сплетенные из ивняка стены, которые затем обжигают огнем. Маленькие окна они затягивают пленками, извлеченными из тел рыб.

На юге страны, где оказались Снорки и Хаскнет, располагается Белый Гаутанд. Это самая богатая земля. Ее жители рубят главные покои дома из дерева, соединяя их глинобитными переходами. Здесь живут лучшие ткачи, умеющие выткать шерсть и мягкие холсты и лучшие красильщики, знающие как окрасить ткань в синий, голубой, серый и коричневый цвета. Их резчики по дереву могут украсить дом и вырезать тонкую посуду, а мастерицы – создать узор из цветных ниток, кусочков меха и бус. Слава охотничьих ножей, сделанных местными кузнецами, гремит по всему Гаутанду.

Все гауты – высокие, русоволосые люди. Каждый род живет в отдельном поселке, окруженном изгородью против диких животных. Лишь один род селится отдельными семьями, и этот род – род кузнецов Элсли.¹ Элсли одни из всех гаутов знают тайну изготовления металла. Поэтому остальные считают их любимцами духа земли и опасаются вредить как людям этого рода, так и их одиноким домам, разбросанным по всему Гаутанду. Занятые работой с металлом, Элсли не занимаются охотой и рыболовством в промысловых размерах, как остальные. Даже огороды, которые разводят гаутки, у них небольшие и плохо обработанные, ибо женщины Элсли тоже трудятся над изготовлением металлических изделий. Несмотря на это кузнецы не умирают с голоду, так как все недостающее им приносят другие гауты за починку котлов, орудий труда, оружия, а то и за изготовление новых.

В одной из семей Элсли нашли свой новый дом Снорки и Хаскнет. Теперь они были детьми уважаемого человека – Стига Элсли. Шесть лет назад именно Стиг, отправившись на охоту и увлекшись преследованием зверя, забрел далеко на юг, где возле огромного дуба увидел удивительное животное – лошадь, а в дупле – двух детей, говоривших на неизвестном языке. Из домашних животных гауты знали только свинью и собаку, и среди них не было ни одного человека хоть отдаленно похожего на смуглого, с жгуче – черными глазами сына кузнеца и медноволосого, с белой веснушчатой кожей, как у новой дочери кузнеца. Еще большее удивление вызвали железный нож Хаскнет и железные амулеты на ее платье. Дело в том, что из металлов гаутам были известны только медь и олово, а также сплав – бронза, а их соседи и вовсе никаких металлов не знали. Когда дети научились разговаривать по–гаутски, их пробовали расспрашивать, но мальчик упорно молчал, а девочка могла только сказать, что в дупле они находились долго и умирали с голоду.

Стиг Элсли обратился к жрице духа земли, покровителя кузнецов, чтобы она сказала, к добру ли его находка. Осмотрев коня, детей и железные предметы, жрица подумала и сказала: «Здесь нет ничего удивительного: у кузнеца просто не может быть других детей. Разыскивая руды для плавки, кузнец сговаривается с духом земли Фиилмарненом, повелителем подземных недр и огня, чтобы он навел его на богатую жилу и помог в работе. А теперь подумайте, на кого похожи дети? Мальчик темный, как подземная руда, а девочка рыжая – как огонь. К тому же дети приехали на невиданном чудовище, с ними металл,

неизвестный в нашем мире. Стиг лишь недавно молил Фиилмарнена послать ему еще детей, так как у него только одна дочь. Следовательно, мальчик и девочка – дети духа земли, который так расположен к кузнецу, что исполнил его просьбу, доверив ему собственное потомство.»

Кто соглашался с мнением жрицы, кто тихо сомневался, но многие люди сразу же отправились к Стигу Элсли, чтобы заказать ему амулеты. Они считали, что у человека, к которому так благосклонно отнесся Фиилмарнен, они выйдут сильнее.

Приемные родители, кузнец Стиг и его жена Ойгла, крепко привязались к своим новым детям. Мальчик, не смотря на болезненность, стал приёмным родителям настоящим подспорьем. Одно огорчало их: Снорки сторонился людей и говорил при них очень мало.

Словно в доказательство своего родства с духом земли мальчик с двенадцати лет ходил один в лес и на болото, где с легкостью находил любые руды по цветным пятнам окислов. Руда вырубалась кремневым молотом, а затем в кожаных мешках доставлялась домой, где отец и сын ее дробили и перебирали. Потом готовилась плавильная печь. В ней руду перекладывали слоями с углем и поджигали. По окончании плавки из углубления, куда стекал металл, доставали губчатую лепешку. Ее дробили на куски и очищали проковкой от примесей. Для литья изделий кузнгецом изготавливались одно– и двухсторонние формы из сланца, известняка или глины. Самыми крепкими были формы из камня. Намазав жиром, их можно было использовать несколько раз. Металл плавили в тигле и заливали в форму. Когда он остывал, полученное изделие оставалось проковать и обточить.

Обычно все дни Снорки проводил в кузнице, расположенной во избежание пожара на другом конце двора, напротив жилого дома. Кузница, как и дом, была срубом с плоской крышей, только поменьше. Кузница была таинственным местом, потому что в ней незримо присутствовал дух земли Фиилмарнен, который в незапамятные времена подарил роду Элсли власть над металлами. Каждый раз, выполняя ответственную работу, Снорки чувствовал, как Фиилмарнен следит за ним из пламени в горне.

Отец запрещал мальчику слишком хорошо отделывать изделия, а также заканчивать мордочки животных: если Снорки делал глаза, ему запрещалось делать рот или наоборот. Согласно поверью, Фиилмарнен, оценив мастерство и безупречность работы, мог забрать мастера к себе под землю и заставить работать на себя. У Стига было две работы подземных мастеров из камня агата.²2 Одна из них изображала зал в подземном дворце духа земли. На переднем плане виднелось светлое озеро, к которому уступами спускались голубые скалы. Справа ступеньки убегали вглубь коридора со стрельчатым потолком. Когда Снорки глядел на это изображение, ему казалось, что он слышит нежное журчание воды и гулкое эхо одиноких шагов в серебристо–голубом сумраке стрельчатой галереи.

Другая картина имела форму во много раз увеличенного зерна пшеницы. На ней четко просматривался женский силуэт. Голова женщины, резко очерченная по контуру, была словно освещена слишком ярким светом, от чего конкретные черты лица терялись. Стиг считал, что это одна из дочерей духа земли. Он объяснял сыну, что такие работы Фиилмарнен подкидывает, чтобы мастера, соблазнившись, меняли свободу и солнечный свет на мастерство делать подобные вещи и вечное рабство под землей. Заканчивать же изображения животных кузнец запрещал потому, что в них могли вселиться злые духи. Главным другом Снорки в доме Стига стала его ровесница Хилла, родная дочь кузнеца. Как и мальчик, она целыми днями сидела в кузне: лепила формы, крутила украшения из проволоки, заполняла выемки красной и голубой эмалью. После работы дети часто вместе ходили в лес. Особенно они любили озеро с черной водой, находившееся сразу за буреломом. Оно было окружено склонившимися над его поверхностью старыми березами, которые много десятков лет сбрасывали на его дно свои окрашенные осенью в лимонный цвет листья. Листья эти, скапливаясь на дне, и придавали озеру черный цвет. Дети любили посидеть среди корней старых берез, покрытых красноватыми и серыми звездочками лишайников, а также нырять в глубины черного озера и мягко скользить по дну, касаясь руками ковра перегноя. Небо и деревья при взгляде на них сквозь толщу воды казались частью нереального мира, окутанного зеленоватой колышущейся дымкой.

Снорки полюбил лес. Как молодой зверек он с жадностью впитывал все его запахи, шумы, радовался каждому изменению наряда. Лес больше не был врагом. Благодаря Хилле он знал здесь каждое дерево, каждую травинку. Любой самый маленький цветочек был для него протянутой природой рукой помощи, и Снорки удивлялся, вспоминая, как они с Хаскнет едва не умерли в лесу.

Тесная дружба Хиллы и Снорки крепла каждый день не только благодаря тому, что они были однолетки и целые дни проводили в одной кузнице. Хилла никогда не пыталась вытянуть из мальчика ни слова о его таинственном прошлом, как делали все, кому не лень. Прошлое осталось для него незаживающей раной. К счастью, Хаскнет быстро забыла о былом, и никто во всем Гаутанде не мог напомнить мальчику о том, что он был когда – то рабом. Узнав, что гауты считают его сыном духа земли, Снорки молча согласился на это. Однако он сам никогда не говорил о себе так, потому что боялся гнева Фиилмарнена, который мог наказать его за эту ложь.

Еще больше детей сблизило то, что каждой зимой, когда у Снорки распухали и сильно болели застуженные по вине Хэмиля ноги, а в груди словно лаяла старая хриплая собака, Хилла была его главной нянькой. Она жарко топила очаг, отпаивала мальчика, родившегося на юге и не привыкшего к морозу, от которого лопались стволы деревьев в лесу, травами, натирала ноги и грудь медвежьим жиром, развлекала разговорами. Вскоре она стала ему так необходима, что однажды Снорки сказал:

– Просто не знаю, Хилла, что я стану без тебя делать, когда ты выйдешь замуж и уйдешь в дом мужа.

– Не бойся, я не уйду в дом мужа. Род Элсли не отпускает в другие семьи ни мужчин, ни женщин, потому что они все посвящены в тайну обработки металла, которая дарована нам самим духом Фиилмарненом и не должна перейти в руки других.

– А как же все Элсли находят жен и мужей?

– Породниться с нами – большая честь, поэтому другие роды отпускают к нам в жены и мужья своих сыновей и дочерей, – объяснила Хилла.

– Ну, что женщин отпускают в дом мужа – это я понимаю. Но какие семьи согласятся отпустить мужчину, ведь он так много работает и приносит столько пользы? – засомневался Снорки.

– Женщина работает ничуть не меньше и не хуже мужчины. Давай, ты будешь называть домашнюю работу мужчин, а я – женщин, и мы посмотрим, кто делает больше, – сказала хилла.

– Давай, – согласился Снорки. – Мужчины охотятся, выделывают шкуры, ловят рыбу, собирают мед в дуплах…

– Женщины тоже охотятся, ловят рыбу, выделывают шкуры…

– Женщины охотятся не как мужчины, – возразил Снорки. – На медведя они не пойдут.

– Не важно, пусть они охотятся на зверей поменьше, но все же охотятся. Кроме того, они готовят пищу, воспитывают детей, изготавливают одежду, лечат больных, выращивают полезные растения возле дома…

–Ты хочешь сказать, что мужчины во всем хуже женщин? – надулся Снорки.

– Вовсе нет, просто я хочу, чтобы ты не очень задирал нос из – за того, что ты мужчина, – сказала Хилла и ласково добавила: – Не обижайся.

– Ладно. Только я не пойму, как семьи соглашаются отпускать мужчин.

– В Гаутанде есть два рода семей. Одни не отпускают женщин и принимают к себе мужчин, как наши соседи Снайдерсы, а другие не отпускают мужчин и принимают к себе женщин, как Дарнеры.

– А наша мама из какой семьи?

– Она из рода Маар. Все его члены вымерли однажды зимой от тяжелой болезни. Она осталась одна.

– Ей нельзя в кузницу, потому что она из простой семьи?

– Да, всем, кто пришел в семью Элсли, а не родился в ней, запрещено подходить к кузнице. Они должны заниматься хозяйством, пока все посвященные работают с металлом.

Старшие дочь и сын были очень привязаны к матери. Когда они не были заняты в кузнице, то помогали ей. В свободные минуты она обучила их своему любимому ремеслу – лепке горшков. Она открыла им тайну, что если внутри горшка сделать ямки так, чтобы снаружи получились округлые выпуклости, то вода в нем будет закипать быстрее.

Отец, занятый работой, редко общался с женой, заходя в дом лишь чтобы поесть и поспать (под страхом его гнева Ойгле запрещено было подходить к кузнице даже для того, чтобы позватьего на обед), а к Снорки и Хилле обращался лишь по делу. Единственным существом, для которого он не жалел времени, была Хаскнет. Эта девочка словно жила отдельной от всей семьи жизнью.

– Иногда мне кажется, что наша дочь Хаскнет только ест и спит в нашем доме, – жаловалась мужу Ойгла.

– Не трогай ее, пусть делает что хочет, пока мала, – отвечал Стиг.

Хаскнет была божественным сокровищем отца, которого не имели права касаться руки простых смертных. Малышка вскоре поняла это и стала успешно пользоваться своим положением. Как бы ни были правы старшие дети, победа всегда оставалась за ней. Мать ради сохранения мира в доме просила Снорки и Хиллу не препираться с отцом из–за малышки. Пусть он воспитывает Хаскнет как хочет. Хилла придирки отца сносила спокойно. Снорки же переживал, а нежелание матери вмешиваться в ссоры принимал за нелюбовь к себе. Со временем он даже стал считать, сколько мать раз взглянула, погладила по голове, похвалила Хаскнет, а сколько его. Чтобы больше привлечь к себе внимание Ойглы, он стал часто приходить домой с мрачным видом. Однако стоило матери начать расспрашивать его, как он начинал грубить. Все оканчивалось обидой для обеих сторон. Если раньше мальчик был сам не прочь побаловать хорошенькую сестренку, то теперь Снорки ее просто возненавидел. Он поделился своими чувствами с Хиллой, но та лишь посоветовала ему не беситься без повода. Назревавший взрыв вскоре произошел.

В лесу, неподалеку от их дома, был длинный овраг. В нескольких местах его, как мосты, лежали поваленные деревья. От них до дна было два человеческих роста глубины. Снорки часто, проверяя себя на смелость, переходил по этим поваленным деревьям с одной стороны на другую. Нужно было иметь немало силы и ловкости, чтобы, идя по дрожащему бревну, не потерять равновесия и не свалиться вниз.

Однажды утром Снорки отправился в лес, чтобы срубить несколько молодых деревьев и укрепить загородку для свиней. Ничто не предвещало беды. Хилла кормила собак, живших при доме кузнеца и охранявших его. Ойгла копалась на огороде. Отец стучал молотом в кузнице. У самого оврага Снорки заметил, что за ним увязалась Хаскнет.

– Я пойду с тобой, – заявила она.

– Очень нужно, ступай к папочке, – ответил Снорки.

– Нет, я пойду с тобой, – заупрямилась девочка.

Пытаясь от нее избавиться, Снорки быстро перебежал овраг по бревну. Оглянувшись, он увидел, Что Хаскнет собирается сделать то же. Еще стоя на бревне, он качнул его в надежде испугать ее и заставить слезть. В этот момент произошло несчастье. Хаскнет, сделавшая шаг вперед, не удержалась и упала вниз.

Кое–как донес Снорки орущую девочку до дому. Хотя мать, осмотрев ее, не нашла ничего серьезного, отец готов был его разорвать. Смолчи Снорки на его обвинения, все бы обошлось, но мальчик стал возражать, что Хаскнет сама виновата.

– Как, – разъярился отец, – и у тебя хватает совести обвинить сестренку, которая тебя на пять лет моложе, и которую ты чуть не угробил?

– А зачем она ко мне привязалась? – возразил в ответ снорки.

– Молчи, сын, если ты виноват, – вставила свое слово мать.

– И не буду, не буду молчать! Я ее ненавижу! – упрямо закричал Снорки.

И тут отец размахнулся и дал мальчику такую пощечину, что тот отлетел в угол. Когда Снорки встал, на него страшно было смотреть: губы его тряслись, глаза расширились и блуждали.

– Да пропадите вы все пропадом! Я ухожу, я ненавижу всех вас! – завопил он не своим голосом и выскочил за дверь, едва не сбив с ног посетителя, принесшего дырявый котел и туесок с медом в виде платы.

Снорки долго бежал без дороги, а потом упал на землю и заплакал. Он думал, что потерял свой дом навсегда. После такого родители не простят и не станут искать его, а сам он не станет унижаться и просить прощения. Когда наступила ночь, мальчик разжег костер, а когда хворост прогорел и пепел стал теплым, лег на него и уснул. Встав наутро, больной и усталый, мальчик побрел на черное озеро. Наловив рыбы, он нехотя поел. Отчаяние Снорки росло. Неужели его никто не ищет? Он лег на двухсотлетний корень березы и стал смотреть на землю. Перед носом его сновали деловые муравьи.

«У них–то точно есть дом», – подумал он.

Вдруг рядом хрустнула ветка и возле Снорки, обняв его за плечи, села мать.

– Мама!

– Набегался? Может, вернешься домой? – грустно спросила она.

Снорки опустил голову и ничего не ответил.

– Молчишь, значит, ты меня не любишь, – продолжала мать. – А я с вечера дома не была. Все тебя ищу. – Она убрала руку с его плеч.

– Так ты меня любишь?

– А ты в этом сомневаешься?

– Ты любишь меня как Хаскнет?

– Я люблю тебя иначе, чем Хаскнет.

– Меньше?

– «Иначе» не значит «меньше». Ее я люблю как неразумное дитя, а тебя как свою опору.

– Когда отец кричит на меня из–за Хаскнет, ты приказываешь мне молчать, даже если я прав, – буркнул снорки.

– Я хотела избежать ссор. Разве так трудно смолчать и пропустить слова отца мимо ушей?

– Но почему пропускать мимо ушей и молчать, а по сути уступать должен я?

– Я думала, ты взрослее и понимаешь меня. К тому же ты в последнее время сам ищешь ссоры с отцом.

– Ты пришла сюда меня обвинять? – взвился сын.

– Я пришла сюда просить тебя вернуться домой.

Мать беззвучно заплакала. Вся злость мигом слетела со Снорки.

– Пойдем домой, – снова попросила она.

– А что отец скажет?

– Не знаю, но ради меня пойдем.

– Пойдем.

Когда они вернулись, отец не сказал ни слова. Ни слова он не сказал и на следующий день в кузнице.

Видя страдания матери, Снорки стал сдерживать себя и больше не касался Хаскнет ни словом, ни делом. Отныне ни один человек в мире не делал ей ни одного замечания, и она целыми днями бездельничала, пропадая в лесу. Похоже, она действительно верила, что является дочерью Фиилмарнена, и решила не осквернять свои руки повседневной работой. Да может это было и к счастью, потому что стоило ей попытаться что–то сделать, как раздавались крики матери или Хиллы, а затем шипение опрокинутого обеденного кушанья, грохот доски с непросохшими горшками, визг убегающих в лес свиней или вой испуганных псов.

С каждым годом Хаскнет все хорошела. Ее волосы были как свитое в тугие кудри красное золото, а глаза напоминали голубые озера, в которых отражались, словно осенние листья, ее длинные оранжевые ресницы. Отец покупал ей редкие бусы, красивые пояса, возил с собой на ежегодные торги в Голубой Гаутанд. Когда нужно было, Хаскнет словно лиса умела войти в доверие Хилле и Ойгле, но как только интерес проходил, она реагировала на них не больше, чем на стол или лавку. Одного Снорки она ничем не могла провести, а его порой удивляло совсем не детское равнодушие девочки к ласке со стороны семьи. Ее не трогало и не интересовало волнение родных, если она поздно возвращалась домой. Хаскнет сама никогда не переживала ни о ком. Она никогда не делилась ни с кем своими мыслями, лишь задумчиво часами рассматривала свою детскую одежду и попону с лошади, которую Стиг подарил святилищу Фиилмарнена, затуманенными глазами глядела на огонь в очаге. Чаще всего Хаскнет проводила время на островке посередине реки, где купалась, жгла костер и ловила рыбу.

6 Ссора

Как-то раз Снорки поздно возвращался с охоты. День был скверным: с полудня над лесом нависла черная туча, из глубины которой раздавались грохот и рычание, а затем поднялся сильный ветер, и заморосило косым дождем. За день Снорки не встретил ни одного зверя и шел домой с пустыми руками. Ему не хотелось никого видеть, но на переправе он встретил Хиреворда Снайдерса из поселка рода Снайдерс, что находился в полудне пути от дома Стига Элсли. Снорки не любил чужих людей, а потому был рад, что ближайший поселок, а это был поселок Снайдерсов, находился на таком приличном расстоянии. Многочисленные посетители его отца обычно привозили вещи в починку и заказы от всего своего поселка и не особенно задерживались в доме, где, по их мнению, дух земли и подчиненные ему подземные духи чувствовали себя вполне свободно.

Хиреворд Снайдерс был ровесником Снорки, рослым, широкоплечим, русоволосым и сероглазым, удачливым молодым охотником. Переходя через бревно, Снайдерс дружески кивнул соседу. Однако Снорки лишь что – то пробурчал в ответ. Его неприязнь объяснялась не только тем, что у пояса молодого охотника висела парочка приличных зайцев. В прошлом году Стиг Элсли был приглашен с семьей главой рода Снайдерс, матерью Хиреворда, на свадьбу ее дочери. После пира, когда молодежь стала танцевать, Снорки вдруг заметил, что Хилла сидит в темном углу и не танцует. Мальчик подошел к ней и сел рядом

–Посмотри, какой он красивый, – с восхищеньем выдохнула Хилла.

Снорки посмотрел туда, куда указала сестра. Он сразу понял, о ком идет речь. Хиреворд в кожаной куртке, опушенной белкой, в налобной повязке, на длинных красных шнурах которой в свете огня вспыхивали серебряные амулеты, высокий, стройный, с густыми светло–русыми волосами до плеч действительно был очень красив. Упоение молодости и радость жизни сквозили в каждом его движении. Он танцевал уже полночи, заражая своим примером всех остальных молодых людей.

–Послушай, если ты хочешь потанцевать с ним, иди туда, – сказал сестре Снорки. – Они танцуют парами, которые все время меняются, так что за танец ты несколько раз будешь танцевать с ним.

–Ах, Снорки, разве я этого не сделала бы, если бы могла? Но в том –то и дело, что для того, чтобы танцевать в паре, нужно, чтобы кто–нибудь меня пригласил. Я же недостаточно красива для местных юношей. Посмотри, они предпочитают стоять и ждать девушек, которые пляшут, но ни один не подошел ко мне.

Снорки огляделся. Действительно, пять или семь парней сидели на траве, а все девушки, кроме одной горбатой и одной, ходившей с двумя палками, да еще Хиллы, танцевали. И тут Снорки впервые сравнил сестру с другими девушками. Раньше Хилла казалась ему ничем не отличающейся от других девушек. Теперь он увидел, что она слишком угловата, с большими руками и ногами, с круглым, как луна, лицом. Ее волосы, распущенные по-девичьи, были жидкими, а глаза на фоне светлых ресниц и бровей – невыразительными.

– Хилла, хочешь, я буду твоей парой? – шил спасти положение Снорки.

Было несправедливо, что танцует даже рослая Хаскнет, лентяйка и бездельница, а добрая Хилла, которая ему так помогает, сидит одна.

– Не надо, они все поймут и станут смеяться, – ответила сестра.

С тех самых пор Снорки невзлюбил Хиреворда, поэтому встретить его, да еще с добычей, мальчик счел большой неудачей.

Когда Хиреворд перешел на сторону Снорки, а Снорки ступил на бревно и уже думал, что неприятная встреча позади, вдруг из кустов, откуда только что вышел Снайдерс, выскочил другой мальчик, видимо, его спутник. Не смотря на то, что Снорки стоял уже на середине бревна, а двоим на нем было не разойтись, он вскочил на противоположный его конец. На середине мальчики встретились. По ожерелью из янтарей в серебряной оправе, подобные которому ему не раз приходилось чинить, Снорки понял, что этот мальчик из рода Дарнер, чей поселок находился в нескольких днях пути от поселка Снайдерсов.

– Ну, что ты встал? – нагло начал Дарнер. – Посторонись, уступи мне дорогу.

– С какой это стати? – вспылил Снорки. – Сдается мне, я был уже на середине, когда ты вышел из леса.

– Уступи по–хорошему, ты ведь знаешь, кто ты и кто я, – настаивал Дарнер, пытаясь продвинуться вперед и заставить Снорки отступить.

– И чем же ты столь замечателен, позволь узнать? – язвительно спросил Снорки, не двигаясь с места, так что теперь они стояли почти касаясь носами друг друга.

– Я – сын честной женщины и знаменитого своей удачей вождя и охотника, а ты – жалкий приживал в доме кузнеца.

– Не смей так отзываться о моем отце.

– Твоем отце? Разве ты его кровный сын? Или может тайные обряды принятия в род уравняли тебя с его кровной дочерью? Он взял тебя, как берут в дом собаку или свинью!

– Эй, перестаньте, вы зашли уже слишком далеко, – попытался вмешаться Хиреворд, но было уже поздно.

– Пусть так, – попробовал прибегнуть к последнему средству Снорки, – но моим настоящим отцом является дух земли Фиилмарнен, а он не нуждается в ваших обрядах.

– Отцом! – рассмеялся Дарнер. – Мой отец говорит, что это выдумки стариков. Что–то редко вспоминает о тебе твой отец Фиилмарнен! И почему он тебе мало помогает?

– Замолчи, Агне, – в ужасе закричал с берега Хиреворд и бросился к спорщикам, – не смей трогать подземных духов!

Но его уже никто не слушал.

– Ах вот как! – завопил не своим голосом Снорки. – Пусть он мало мне помогает, но сейчас–то он мне поможет! – и закатил Агне Дарнеру сильную оплеуху.

Его противник покачнулся и, падая, вцепился в рукав Снорки. Оба спорщика свалились в ручей вместе с Хиревордом, который не устоял на заходившем ходуном бревне. Противники яростно тузили друг друга. Они вывалялись в грязи, периодически окуная один другого головой в воду. Наконец Хиреворду неимоверными усилиями удалось вытащить их на берег и развести в разные стороны. Они представляли собой жалкое зрелище: с обоих обильно текла вода, смешанная с кровью. Оба порывались сцепиться вновь, но их не пускали крепкие руки Снайдерса.

– Успокойтесь и помиритесь, – сказал Хиреворд.

– Никогда! – крикнул Агне.

– Ни за что! – крикнул Снорки.

– Замолчите оба! – гаркнул Хиреворд таким тоном, что оба врага притихли. – Агне сейчас извинится.

– И не подумаю! – перебил его Агне.

Хиреворд встряхнул Дарнера за шиворот, заставив его замолчать, и продолжил:

– Агне сейчас извинится за то, что он не подождал, пока через бревно не перейдет Снорки Элсли, который стоял уже на середине, а также за то, что он оскорбил человека, чей род находится под покровительством Фиилмарнена, духа земли.

– Род – не спорю, но он не принадлежит к этому роду, – вставил наконец свое слово Агне. – Мой отец говорит…

– Твой отец живет далеко отсюда и может говорить что угодно. А мы живем близко от кузницы, где незримо присутствует дух земли, и не хотим, чтобы из–за твоей глупости на поселок обрушился гнев Фиилмарнена. Извиняйся.

– Хиреворд, ты серьезно? – нервно засмеялся Агне. – Неужели ты веришь басням, что он сын духа? Он же болеет, как все обычные люди, и как они возвращается в неудачный день с охоты с пустыми руками. Темная кожа и волосы – подумаешь доказательство! Может, он сын грязной болотной духевы!

– Молчи! – разгневался Хиреворд. – Или я задушу тебя собственными руками! Не тебе обсуждать жизнь духов! Проси прощения!

Увидев перекошенное, в красных пятнах лицо товарища, Агне испугался. Он знал, что терпение Снайдерса велико, но сейчас он исчерпал все его запасы.

– Ну, хорошо. прости меня, – сказал Агне, едва не плача от унижения.

В тот же момент его постиг еще один удар. Хиреворд отбросил его словно собачонку, а Снорки помог выбраться наверх. Снорки, совершенно уничтоженный, не противился. До этого случая он тешил себя надеждой, что все гауты смотрят на него как на сына духа земли и уважают, а сегодня он убедился, что из–за отсутствия у него каких–нибудь необычных качеств, кроме черных волос и смуглой кожи, кое–кто видит в нем странного подкидыша. Что же, он сам виноват, надо было не таинственно молчать, а сразу выложить, кто он есть. Но если бы здесь, в стране, где он не видел рабов, он рассказал о своем невольничестве, позор был бы еще тяжелее. К тому же, ему наверняка пришлось бы рассказать и о племени лисингонов, переполошив весь Гаутанд известием об опасности, которая надвигалась на него из степи и только чудом миновала. Как возгордилась бы Хаскнет, узнай, кто она! Он хотел начать новую жизнь, начать сначала, жизнь свободного человека, а не раба, и вот чем все это кончилось! Впрочем, он правильно делал, что молчал. Он надежно укрыл свое прошлое, а что до лисингонов, к чему пугать гаутов бедой, о которой они даже не подозревали, никогда не выходя из своего леса и даже не зная о существовании степи? Да, все было правильно, хотя все это ничем не могло помочь Снорки. Шесть лет он ревниво охранял свою тайну, но вот люди, которым он не сделал ничего плохого, бросили ему вызов. Что теперь делать и как им ответить?

Когда мальчики подошли к дому кузнеца, Хиреворд остановился.

– Снорки, – сказал он, – прости Агне, он сам не знает, что говорит. Прости ради нашего рода, который всегда уважал Фиилмарнена и тебя, его родича, и всех элсли. Прости, что оскорбление духу было нанесено на нашей земле и упроси Фиилмарнена не насылать на нас наказания. И возьми вот, – он стал что–то всовывать в руки Снорки.

Это были злосчастные зайцы, все мокрые.

– Спасибо, мне не нужно, – отстранился Снорки.

– Ты не возьмешь? Ты нас не простишь? – Хиреворд побледнел. – Ты не попросишь за нас?

– Я попрошу, но без них, – ответил Снорки.

Он развернулся и пошел к дому, не замечая веток, хлеставших его по лицу, разбрасывая во все стороны осевшие на листьях холодные капли дождя.

Дома готовились ужинать. В большом горшке дымилась каша с медом из корней иван–чая. Мать разрезала хлеб, принесенный кем–то в виде платы за работу, а сверху на каждый ломоть положила большой ломоть вареной свинины. На середине стола стояла глиняная чашка с солью и лежала репа, выращенная Хиллой.

Увидев Снорки, мокрого, в синяках и крови, Ойгла так и присела:

– Великие духи, что с тобой случилось?

– Уж не медведь ли с тобой поздоровался? – спросил сына Стиг.

Снорки молча прошел к очагу и сел на скамейку, сгорбившись.

– Это что–то непонятное. Сын, что случилось? – Отец выбрался из–за стола и подошел к мальчику.

– Отец, скажи, ты считаешь, что я и Хаскнет не достойны входить в твой род? – спросил Снорки.

– С чего это ты взял? Разве вы не живете в моем доме, разве я и Ойгла не любим вас как родных?

– Отец, один человек сказал, что ты взял нас с Хаскнет в свой дом не как родных детей, а как берешь собаку, потому что тайными обрядами ты не захотел уравнять нас со своей кровной дочерью.

Стиг онемел, зато Ойгла рассердилась ни на шутку.

– Так –так, а что он тебе еще сказал? – спросила она таким грозным тоном, которого Агне испугался бы побольше, чем рассерженного Хиреворда.

– Еще он сказал, что поскольку мы не входим в род, то он сомневается в покровительстве нам духа Фиилмарнена, а нас рассматривает как безродных приемышей.

Тут онемела Ойгла, а Стиг пришел в себя и закричал:

– Что – о –о? – Его крик был так силен, что эхо отозвалось в лесу. – Это кто же посмел так сказать?

– Один человек из рода Дарнер. Он, правда, говорил обо мне, но я думаю, что если он обо мне такого мнения, то и о Хаскнет тоже.

– И что же ты ему ответил? – спросил Стиг.

– Что я мог ему ответить, кроме как сбросить с бревна в ручей? А теперь я хочу слышать, что ты мне, отец, ответишь.

– Я отвечу, что не пройдет время от нынешнего новолуния до следующего, как соберутся все наши родичи для совершения тайных обрядов принятия в род. И если я не провел их раньше, то не потому, что я презираю своих детей, а потому, что не был уверен, захочет ли дух земли, великий Фиилмарнен, чтобы его дети вошли в человеческий род, ибо по своему происхождению они выше людей и не нуждаются в их обрядах.

– Отец, люди из рода Дарнер не верят в наше происхождение от Фиилмарнена. – Они говорят, что мы слишком похожи на людей, – сказал Снорки.

– Но ведь ваш отец дух земли? – спросил Стиг, с надеждой глядя на сына. – Ты ведь был старше Хаскнет, когда я вас привез, ты же помнишь?

Снорки опустил голову. Ему нужно было спасать себя и Хаскнет, но врать он не умел. К тому же, если бы он подтвердил, какие бы доказательства мог представить?

– Ты молчишь! Опять молчишь! – разочарованно воскликнул Стиг. – Сын! Я могу провести обряд принятия в род, но никто не может доказать, что ты не безроден, если ты молчишь!

Снорки в душе молил великого духа земли помочь ему, ведь столько лет дух не противился своему сомнительному отцовству, да к тому же сделал его хорошим мастером, помогал находить месторождения руды. И дух его услышал.

– Может, мальчику запрещено говорить об отце, но я знаю человека, который может дать ответ от имени великого духа земли, – сказала вдруг Ойгла.

– Кого ты имеешь в виду? – спросил Стиг.

– Конечно, жрицу Миунн из святилища Фиилмарнена в Голубом Гаутанде. Она год назад стала старшей жрицей, после смерти той, что приезжала к нам шесть лет назад. Дух может дать ответ через нее.

Дух земли помог Снорки, наведя Ойглу на счастливую мысль. Но как узнать, сделал это дух, чтобы спасти детей, или жрица Миунн понадобилась, чтобы разоблачить маленьких самозванцев? Ведь сегодня, Снорки с ужасом вспомнил об этом, он впервые назвал Фиилмарнена отцом. Вдруг дух решит наказать его устами жрицы за спасительную ложь?

– Ах, я болван! – закричал в это время Стиг. – И как мне не пришло в голову обратиться к Фиилмарнену через жрицу? Завтра же я отправлюсь в Голубой Гаутанд и пусть трепещут все Дарнеры вместе взятые!

Снорки совершенно сник. Понятно было одно: признаться он не мог, ибо дело зашло слишком далеко. Оставить все как есть тоже нельзя: это будет равносильно признанию в собственной безродности. Оставалось ждать приговора Миунн: она, обратившись к духу, либо признает его с Хаскнет детьми духа Земли, либо с позором прогонит их.

7 Дар Фиилмарнена

Отец уехал в святилище Фиилмарнена в Голубом Гаутанде, чтобы на этот раз узнать ответ самого духа на вопрос о том, кто же его дети, и может ли он провести над ними обряд принятия в род. Снорки остался дома за старшего, проводя все дни в кузнице, где делал всю работу за двоих. С утра до ночи доносились оттуда тяжелые удары молота, которым он словно вколачивал свое беспокойство в металл.

Даже Хаскнет притихла в ожидании приговора. Несколько раз пыталась она подластиться к брату, чтобы вытянуть из него хоть какие–нибудь подробности из их прошлого, но он оказался не более разговорчивым, чем куски руды, сваленные в углу кузницы. Снорки чувствовал себя прескверно. Он мечтал о чуде, ждал каждого дня с надеждой, и прощался с каждым днем, как с приближающим его позор. Эти темные мысли он пытался задушить в сердце с помощью работы, которой изнурял себя так, что едва доплетался до постели.

Через две недели упорного труда в кузнице кончилась руда. Идти за ней вызвалась Хилла. Снорки повел ее к новому месту, которое нашел несколько месяцев назад. Снорки рубил руду, а Хилла складывала ее в кожаные мешки. Мальчик работал как в тумане. Он был настолько подавлен, что по дороге домой сестра, дотронувшись до его руки, сказала:

– Снорки, что бы с тобой не случилось, я навсегда останусь твоей сестрой.

Несомненно, Хилла говорила из добрых побуждений, но ее слова подействовали на брата, как камень на шее утопающего.

На другой день Снорки приступил к плавке. Поминутно оглядывался он на дверь, потому что так измучился ждать, что даже весть о своем разоблачении воспринял бы с радостью. Однако вздыхать было некогда. Закончив плавку, Снорки достал из сыродутного горна странный пористый металл. Когда кусок остыл, мальчик ударил по нему молотом, чтобы проковать. Кусок даже не изменился. Он ударил еще и еще. Все было бесполезно. С ужасом Снорки смотрел на металл. Почему он не подчиняется ему? Неужели Фиилмарнен начал мстить? Мальчик заполнил горн новой порцией руды и поджег уголь. Потянулось томительное ожидание. В результате он получил снова пористый кусок металла. Снорки не выдержал и ударил по нему, еще горячему, молотом. Металл повиновался. Значит, дух не очень злится. Он лишь решил подшутить. Снорки успел выковать полосу для охотничьего ножа, как металл вновь стал непослушным и перестал поддаваться обработке.

«О, великий дух Фиилмарнен, зачем, поманив прощением, ты вновь на меня рассердился? – спросил Снорки у огня – алого глаза Фиилмарнена, еще теплившегося в печи. – Добрый дух, уговори покориться твое творение, не губи меня».

Чтобы духу было удобнее, Снорки развел в горне большой огонь, который, он знал, был очень приятен Фиилмарнену. Чтобы металл лучше слышал уговоры своего творца, он засунул полосу в печь. Пламя лизало ее и, казалось, что–то ей шептало. Через длительное время, подумав, что уже довольно, Снорки вытащил полосу и (о, чудо!) она покорилась. Полоса получила контуры ножа, прежде чем вновь начала упрямиться.

«О, великий дух! – взмолился Снорки еще жарче. – Не делай доброго дела наполовину, упроси твое творение потерпеть и подчиниться мне. Я один лишь раз злоупотребил твоим именем. Прости меня и не отнимай дара повелевать металлом, который ты мне дал!» – и вновь сунул полосу в печь и стал раздувать мехи.

Пламя взвилось, любовно ощупывая нож. И на этот раз Фиилмарнен сжалился: металл вновь покорился.

Так продолжалось несколько раз. Хитрый дух словно играл со Снорки, то подчиняя, то выводя из под его власти металл. Работа шла всю ночь: Снорки валился с ног от усталости, глаза его покраснели, в голове гудело осиное гнездо. Утром, когда нож был готов, в кузницу вбежала Хаскнет и крикнула:

– Отец вернулся, и с ним приехала жрица!

От неожиданности Снорки выронил нож, и горячий кусок металла упал ему на ногу. К счастью, на нем были кожаные башмаки. Быстро нагнувшись, Снорки концом кожаного фартука схватил нож и бросил его в ведро с водой, стоявшее в кузнице на случай пожара. Вода зашипела, окрасившись в алый цвет.

В это время в кузницу вошел отец, а с ним – маленькая пожилая женщина, которая куталась в старый меховой плащ. На ее загорелом лице с четкими линиями морщин сверкали молодые черные глаза.

– Будь здоров, сын, – поприветствовал его отец, – я выполнил свое обещание. Я привез жрицу Фиилмарнена, она хочет разобраться в нашем деле на месте. Ее зовут Миунн.

«О, великий дух, зачем ты столько ждал, чтобы погубить меня? – подумал тоскливо Снорки. – Да, я позволял другим людям говорить, что я твой сын, но сам назвался лишь один раз. Ты играл со мной сегодня всю ночь, и я уже думал, что ты простил мое самозванство. Но ты просто передумал и нашел средство более позорного наказания».

– Будь здорова, Миунн, будь в нашем доме как у себя, – сказал Снорки вслух.

– Будь здоров, Снорки, – ответила маленькая женщина. – Я слышала от твоего отца, как он нашел тебя в дупле с ножом из металла, чья крепость сравнима лишь с камнем и сущность которого не знакома никому в Гаутанде и за его пределами. А также я знаю о том, что медные и оловянные жилы сами идут в твои руки, а мастерство твое необыкновенно. Также он рассказал, что ты и твоя сестра, найденная с тобой, обвинены в безродности, а отец твой утверждает, что вы родичи духа земли. Того же мнения была умершая старшая жрица нашего святилища. Я приехала, чтобы увидеть вас, а затем обратиться напрямую к самому духу.

Едва Миунн замолчала, как Стиг, который быстрее хотел утереть нос тем, кто не верил в божественное происхождение его детей, закричал, не замечая удрученного вида сына:

– Ну же, Снорки, не стой столбом, покажи уважаемой Миунн твои работы. Она сразу же убедится, что происки Дарнеров – ложь, а я говорю правду.

– Но в кузнице у меня ничего нет, – сказал Снорки.

– А нож? – вставила свое слово Хаскнет, которая до этого стояла в углу, глядя на Миунн во все свои огромные глаза.

– Какой нож? – тут же переспросил Стиг.

– Когда я вошла, Снорки делал нож, – объяснила девочка.

– Это плохой нож, – попытался Снорки спасти от жрицы результат своих уговоров духа Земли.

– С тех пор, как ты научился, у тебя не было неудачных ножей, – возразил Стиг. – Покажи его нам.

– Не стоит, отец, – начал было Снорки, но тут Хаскнет, ловкая как ласка, быстро вытащила нож из ведра с водой и подала отцу.

«Конец! Теперь жрица увидит, что я в немилости у духа», – подумал мальчик и отвернулся, но вместо крика возмущения за его спиной раздался крик изумления.

– Снорки, да ведь это нож из того же металла, что и нож, который я нашел вместе с тобой в дупле! Неужели ты сам его сделал? – спросил его Стиг, пораженный. – Почему ты не ковал таких ножей раньше?

– Я не умел раньше делать таких ножей, – прошептал, не меньше отца пораженный Снорки. – Я не знаю, как он у меня вышел.

– Но ведь как- то ты его выковал. Расскажи, как это было, – сказыла Миунн.

Снорки начал рассказывать, как у него кончилась руда, как они сХиллой пошли ее добывать, как полученный из нее металл перестал ему подчиняться, как он просил Фиилмарнена вновь подчинить ему непослушный нож, и как дух внял его речам.

– Значит, дух сотворил чудо, передав свой волшебный дар сыну, чтобы тот, лишенный возможности защитить себя языком, защитил себя руками! Причем он сотворил чудесный нож тогда, когда великая жрица пришла удостовериться, имеет ли отношение к духу земли сын, воспитывающийся в доме Стига Элсли! – воскликнул кузнец. – Вложив внезапно тайный дар в Снорки, Фиилмарнен тем самым признал в нем сына и указал на это нам!

–Воистину, много лет я служу Фиилмарнену, но в первый раз чудо происходит на моих глазах! – сказала Миунн. – Если бы я не чувствовала тепло ножа, которое говорит за правдивость слов мальчика, я бы не поверила, что этот таинственный металл получен в простой кузнице. Видимо, в знак особого благоволения удостоил дух наш род своим сыном, чтобы как в незапамятные времена сам дух – отец принес нам тайну власти над медью и оловом, так теперь его мальчик сделал нас повелителями еще более крепкого металла. Без других доказательств я склоняюсь перед вами, дети Фиилмарнена!

И Миунн опустилась на колени, дотронувшись лбом земли между руками. Стиг склонился рядом.

«О великий дух, – подумал про себя Снорки с благодарностью, – неужели, передав в мои руки такую важную тайну, ты и впрямь считаешь меня достойным быть твоим сыном?»

Когда наступила ночь и все домашние, а также гостья, уснули, Снорки поднялся потихоньку и пробрался в кузницу. Свалившееся на голову счастье никак не давало ему покоя. Особенно его взволновали за ужином слова жрицы о том, что род Элсли еще больше возвысится благодаря власти над чудесным металлом. Снорки был уверен, что отныне все препятствия для совершения обряда принятия в род со стороны жрицы устранены. Но все остальные Элсли могут захотеть убедиться в том, что он действительно сделал, а не нашел железный нож, и потребовать, чтобы он сделал еще один. А как он сможет выполнить требование, если и сам до конца не понял, как это у него вышло. Чтобы разобраться с тайной, Снорки и отправился в кузницу.

Ночь была темной и теплой. Обильная роса приятно холодила ноги. Старые березы бормотали сквозь сон: «Спи, спи». Несколько собак, дремавших во дворе, бросились к Снорки и стали ластиться к нему. Дойдя до кузницы, Снорки шикнул на собак и, войдя внутрь, крепко запер дверь. Наощупь нашел на полке кремни и, чиркнув, зажег лучину. Первым делом мальчик направился к куче руды и взял кусочек. Рассмотрев его, он тихо засмеялся. Теперь он понял, в чем была тайна! В его руке была не медная, а совсем другая руда! В горячке и расстройстве он вырубил неизвестную руду, вот почему она так сопротивлялась! Значит, дух земли не только не рассердился на то, что Снорки назвал себя его сыном, но и подарил тайну власти над новым металлом, чем, несомненно, подтвердил его слова! Только названный сын не сразу понял это, не сразу разгадал мысли названного отца.

Чтобы до конца проверить правильность своей догадки, Снорки раздул огонь и накалил маленький кусочек выплавленной руды, а потом ударил по нему молотом. Металл подчинился, прогнувшись. Сомнений не было. Фиилмарнен точно признал его сыном. Снорки опустил молот и, сев на кучу руды рядом с угасающей печью, снова тихо рассмеялся. На душе его было спокойно. Он – названный сын духа, владеющий тайной, которая возвышает его над остальными людьми. Отныне никто не сможет его упрекнуть в безродности, а род Элсли с радостью даст ему свое имя и покровительство. Очнувшись от своих мыслей, Снорки увидел, что в щель проникает розовая полоска утреннего света. Открыв дверь, он с радостью вдохнул сыроватый воздух. У порога мальчика встретили мать и жрица. Увидев его излучающее покой и радость лицо, Ойгла сказала:

– У тебя такой довольный вид, сын, словно, узнав, кто твой настоящий отец, ты узнал и кто твоя настоящая мать.

Снорки улыбнулся и неожиданно для себя сказал:

– Настоящая мать моя, матушка, была обычная женщина. Она была добрая и красивая прямо как ты. Она любила цветы, только под землей они были каменные. Она научила нас с Хаскнет тосковать по земле и людям, приучив пить молоко земных коров, пахнущее травами.

Женщины, пораженные его словами, замерли. А Снорки вошел в дом, где, не раздеваясь, бросился на свою лавку, покрытую шкурой. Ему нужно было выспаться за все те дни, что он провел в тревоге без сна.

Ойгла же, наклонившись к Миунн, прошептала:

– Недаром он всю ночь провел в кузнице. Видно, дух земли говорил с ним и снял с него заклятие молчания.

8 Великая жрица Миунн

Вопрос о времени принятия в род был окончательно решен. Глава рода Снайдерс, мать Хиреворда, по просьбе Стига послала нескольких молодых людей оповестить остальных Элсли, чтобы они собирались на празднование в честь Снорки, сына Фиилмарнена, который принес их роду тайну подчинения нового металла, и его сестры Хаскнет. Дома же полным ходом шли приготовления, в которых участвовали также все Снайдерсы. Они сколачивали длинные столы, заготавливали дрова, складывали очаги под открытым небом. Большую группу мужчин мать Хиреворда отправила на охоту, чтобы у гостей кузнеца не было недостатка в угощении. Десять женщин помогали Ойгле лепить большие горшки для мяса и кувшины для вина, а еще десять, включая четырех сестер Хиреворда, помогали Хилле шить и украшать праздничную одежду для Снорки и Хаскнет.

На седьмой день после начала приготовлений прибыли люди из рода Вельен и привезли тридцать бочонков меду, а через два дня после них пришли люди из родов Дармут, Ковалон, Ланселин, Уостерли, Эсклермонд и Элиди, доставившие хлеба, туеса с ягодами, жбаны с ячменным пивом, связки грибов и пригнавшие свиней. Всем хотелось отличиться щедростью по отношению к кузнецу, который снабжал всех этих людей котлами, оружием и орудиями труда, да к тому же так угодил духу земли, что тот послал ему своего сына, умеющего делать ножи в несколько раз тверже прежних.

Снорки пытался помочь людям, готовившим праздник, но родители сказали, что здесь обойдутся и без него, поэтому мальчик, как и Хаскнет, долгие дни проводил в лесу. Однако, купаться и ловить рыбу в черном озере одному было скучно, и Снорки изнывал от безделья, бродя по округе. Однажды он забрел в ту часть леса, где росли сосны. Высокие стройные стволы, покрытые золотистой, в лучах заходящего солнца, корой, поднимались вокруг словно опорные столбы огромного дома, крышей которого служило небо. Густой душистый воздух был напоен запахом смолы, янтарные капли которой виднелись на стволах. На небольшой полянке, заросшей высоким иван – чаем, Снорки заметил женщину. Это была жрица Миунн. Накопав иван–чая, она складывала корни в одну сторону, а нераспустившиеся розовые кисти цветов и узенькие листья – в другую. Услышав шум за спиной, Миунн обернулась.

– А, это ты, Снорки, – улыбнулась она. – Посиди со мной рядом.

Сконфуженный мальчик присел рядом на траву.

– Прости, великая жрица, тебе могло показаться, что я слежу, но я в самом деле набрел на тебя случайно, – пробормотал он.

– Ничего, мне приятно, что ты здесь, – сказала она. – Значит, ты тоже любишь бродить по лесу?

– Да, хотя я здесь сейчас не по своей воле. Дома считают, что я мешаю готовить праздник. Скажи, неужели тебе не страшно так далеко заходить одной? Ведь ты все – таки женщина.

– Я привыкла, – улыбнулась Миунн и словно помолодела. Ее морщинки разгладились, и мальчик увидел совсем юное лицо с лучащимися карими глазами, обрамленное белыми волосами. Некоторые волосы выбились из прически, образуя над головой нечто вроде ореола. Шея жрицы была совсем гладкой и загорелой. Миунн удивительно шел ее синий плащ, собранный на груди крупными складками.

– Я привыкла, – повторила она. – Там, в Голубом Гаутанде, где находится святилище Фиилмарнена, ко мне часто приносят больных. Чтобы лечить их, я часто одна хожу в лес за травами.

– Значит, ты одна в святилище?

– Нет, там живут Линса и Лерма, которые будут жрицами после меня, а пока они только учатся. Сейчас они одни поддерживают огонь, который в очень далекие годы зажег сам дух Фиилмарнен, сказав, что покуда горит огонь, до тех пор он будет хранить род Элсли и всю гаутскую землю.

– Расскажи еще про свое святилище, – попросил Снорки.

– Святилище находится в норе высокой горы, на вершине которой растут сосны. Оно состоит из нескольких пещер. Там живу я и мои ученицы, там лежат больные, которых приносят в святилище. В самой большой пещере, потолок которой находится так высоко, что самый сильный костер не в силах высветить его, горит священный огонь. Его дым уходит в трещины в камнях, через них же приходит и свежий воздух. Хворост и сухие листья для кормления огня я, Линса и Лерма собираем по очереди. Из этой пещеры есть ход дальше, в сердце горы. Это путь в царство Фиилмарнена. Никто не смеет туда войти. Холодом веет оттуда. Иногда из хода доносятся неясные звуки, иногда слышен гул падающих камней.

– Неужели никто не пытался туда войти? – спросил Снорки, и глаза его загорелись.

–А как, по-твоему, хозяин встретит незваного гостя? – ответила вопросом на вопрос Миунн. – Одна нерадивая жрица, Алма, пыталась туда войти. Она выползла назад на животе, бормоча о ходах, которыми Фиилмарнен пытался запутать ее, чтобы увести от своего дома, о камнях, которые он сыпал ей на голову. Она бредила об огненном лице духа, лицезреть которое нельзя простым людям.

– Но ведь некоторые Элсли, говорят, видели духа земли.

– Да, но не в настоящем его виде. Чтобы не навредить людям, Фиилмарнен превращается в маленького седого старичка в лисьей шапке. Но лучше с ним не встречаться.

– Почему? – удивился Снорки.

– Потому что Фиилмарнен появляется наверху всегда с корыстной целью заполучить душу понравившегося ему мастера, чтобы увести его к себе под землю. Когда я еще не была жрицей, а только училась, я несколько раз видела на склонах нашей горы фигуры людей, печально глядящие на леса и виднеющиеся поселки. Это были мастера, которые находятся в плену у Фиилмарнена и которых он изредка выпускает наверх подышать воздухом.

– Почему же они не бегут?

– Едва они ступят за пределы горы, как обратятся в прах.

– А как Фиилмарнен заполучает души мастеров? – спросил Снорки.

– Иногда он насылает сны, в которых манит их своими подземными дворцами и красотой юных дочерей, иногда подбрасывает работы, раз увидев которые, кузнец бросает все свои дела и не хочет ничего, кроме как делать такие же…

А иногда бывает, он прикидывается гостем, заходит в дом, пьет с хозяином, затем играет в кости. Если хозяин достаточно пьян, а вино у Фиилмарнена крепкое, он проигрывает душу, после чего дух земли завладевает его волей, жизнью и смертью. Когда я была маленькая, именно так кузнец Карой Элсли проиграл душу своего лучшего подмастерья Михала.

– И дух забрал его?

– Да.

– И больше никто не видел его?

– Моя учительница, старая жрица, говорила, что раз видела его идущим по склону нашей горы, в которой находится святилище. Хотя со дня его пропажи прошло десять лет, мальчик ничуть не изменился. В царстве Фиилмарнена нет времени.

« Куда ты идешь, Михал?» – спросила его старая жрица.

«Фиилмарнен сказал, что если я изготовлю его дочери венец, сплетенный из таких цветов и трав, каких вовсе нет на свете, то он отпустит меня к людям. Он выдал мне золото и драгоценные камни для изготовления венца, но какие цветы и травы я ни придумаю, он тут же достает их и дает мне в руки, чтобы убедиться, что они живые и существуют на самом деле. На всю работу дух дал мне только сто лет. Если за это время я не придумаю цветов и трав, каких вовсе нет на свете, то я останусь под землей навсегда. Поэтому прости, добрая женщина, но я должен идти думать», – ответил он.

И мальчик пошел дальше, бормоча: «Сто лет, только сто лет!»

– Как ты думаешь, Миунн, он справится? – заволновался Снорки.

– Вряд ли. Этой уловкой дух хочет крепче привязать его к себе.

Они помолчали. Снорки задумчиво теребил травинку. Между тем солнце начало заходить, и все сосны окрасились в черно – фиолетовый цвет, а над ними разлилась в небе блестящая полоса цвета плавленого золота, которая постепенно переходила в серо – голубую.

– Миунн, а как ты сделалась жрицей? – прервал, наконец, затянувшееся молчание мальчик.

– Я была маленькой девочкой, которую интересовало все на свете, – улыбнувшись, начала жрица. – Я хотела знать, из чего сделаны звезды и как они прикреплены к небу, где спит солнце, как зовут разные травы, почему деревья держатся за землю корнями, почему сначала гремит гром, а затем идет дождь, откуда берется роса на траве и куда она уходит. Эти вопросы я задавала всем взрослым, которых только могла спросить. Однажды меня услышала старая жрица Алиа.

« Ты действительно хочешь это знать?» – спросила она меня.

«Да», – ответила я.

«Но для этого нужно стать жрицей, лишь жрицам открыт высший свет знания».

«Я стану»,– сказала я.

« Знай, что жрица должна покинуть свой дом, отказаться от всех земных радостей, стать навсегда одинокой и посвятить себя другим, не прося от них даже благодарности».

– Но зачем так делать? – не удержался и прервал рассказ Снорки. – Зачем полностью отрекаться от земных радостей и становиться одинокой?

– Затем, чтобы жрицу ничто не отвлекало от избранного пути. Одинокая, она сильнее откликнется на боль обратившегося к ней человека. Отказавшаяся от шума мира, она в безмолвии постигнет истину, – пояснила Миунн и продолжила рассказ. – Я, взвесив все предостережения Алиа, стала жрицей. Я поселилась в святилище, чтобы пить из источника мудрости. Кроме Алиа, тогда в святилище жили еще две жрицы. Они научили меня лечить людей, узнавать волю духа земли по знакам и поведению огня, по нагретой лопатке животного, они раскрыли мне тайну сотворения мира и рождения великих духов, посвятили в историю нашего народа и рода Элсли, обучили распознавать камни, искать руду и воду. Я узнала многое из того, что хотела.

– И ты никогда не жалела о своем выборе?

– Нет, жажда знания сильнее меня. Как часто, сидя у священного огня я думала о том великом море знаний, которое недоступно для меня. Я ощущала себя такой маленькой и затерянной со своей слабой искрой разума в голове рядом с великими духами, чей разум словно огромное солнце! Как я молила их поделиться со мной их знанием! Со мной, маленьким существом, которое сегодня радуется жизни, а завтра исчезнет без следа!

– И они тебя слышали? – завороженно спросил мальчик.

– Иногда слышали. Они жалели меня, чья жизнь для них словно жизнь мотылька – однодневки. Их солнечный разум дарил мне своиискры, и это было моей самой большой радостью.

Они помолчали. Солнце почти закатилось, и бледное золото гасло в небе, уступая место фиолетовым сумеркам.

– Вот что, – сказала вдруг Миунн, – я вижу, что ты человек горячий и все делаешь по первому чувству. Поклянись мне, Снорки, что если когда – нибудь тебе сделается так худо, что не захочется жить, то прежде чем что – то сделать, ты обратишься ко мне.

– Я не понимаю тебя, Миунн, – пробормотал Снорки, отодвигаясь.

– Ты мало знаешь людей, а искушенной душе легко читать в твоем сердце. Твои глаза и лицо без слов все рассказывают о тебе. Поэтому если тебе нужно будет кому – то открыться, сделай этим человеком меня. – Миунн поднялась. – А теперь пойдем, а то вскоре совсем стемнеет.

Они встали и направились к дому. Всматриваясь в быстро скользящую между разлапистых папоротников маленькую фигурку жрицы, Снорки почувствовал странную смесь тревоги и радости. Он ощущал радость заговорщика, случайно обнаружившего сообщника, но слегка тревожился: насколько глубоко Миунн проникла в его сердце и мысли?

9 Принятие в род

Когда стал нарождаться новый месяц, в дом Стига Элсли стали съезжаться первые гости. Это были родичи из Белого Гаутанда, шумные, веселые и нарядные. На всех мужчинах были длинные льняные рубашки, расшитые цветными костяными бусами, а поверх них – такая же длинная одежда с разрезами по бокам и широкими рукавами до локтя. Талии их перевязывали пояса: у кого кожаные с тяжелыми серебряными бляхами, у кого сплетенные из кожаных рыжих и черных ленточек, у кого вышитые. На груди гостей сверкали ожерелья, на загорелых руках вспыхивали крученые браслеты, а на длинных шнурках позванивали многочисленные амулеты. Девушки из Белого Гаутанда носили расшитые рубашки, верх которых изготавливался из крашеной красной или зеленой ткани. Поверх рубашек надевали длинную черную одежду с рукавами до земли. Маленькие руки, которые изредка показывались из длинных рукавов, смотрелись на фоне темной одежды, словно яркие цветы.

Затем прибыли родичи из Голубого Гаутанда, жившие по берегам Медвежьей реки. Они всегда ходили группами, а по вечерам развлекали друг друга историями о необычайных уловах рыбы в прошлые годы. Эти родичи носили высокие кожаные сапоги, кожаные штаны и короткие рубашки, а их женщины – костяные гребни и амулеты.

Последними прибыли Элсли из Синего Гаутанда, заросшие густой бородой, молчаливые, в длинных кожаных кафтанах и волчьих шапках.

За день до начала празднества приехали жрицы из святилища Трех Богинь: Инес, Мадилайн и Магерит, ответственных за жизнь человека, длинную или короткую, счастливую или не очень. Они привезли три раскрашенных деревянных статуи, одетые в тонкие платья и закутанные в меха. В тот же день Снорки и Хаскнет удалились в лес, чтобы в посте и молитве избавиться от прошлого и чистыми предстать перед лицом грозных Богинь. Ибо дух земли Фиилмарнен и даже дух – создатель мира Амброши зависели от них, так как и их судьба находилась в руках грозных сестер.

К вечеру следующего дня дети вернулись в дом. По старшинству первым обряд принятия в род должен был пройти Снорки. За ним пришли две незнакомых женщины, которые провели мальчика к срубу, сделанному за несколько дней до того мужчинами Элсли. Сруб этот имел два входа, один со стороны лесной чащи, другой – со стороны дома Стига Элсли и поляны, на которой стояли столы для гостей. Женщины лесом провели Снорки к тому входу в сруб, который был со стороны чащи, и ввели его внутрь. Внутри было очень темно, лишь в самом конце перед жаровней сидела старая женщина в сером шерстяном платье и бронзовых браслетах.

– Зачем ты пришел сюда, чужой? – хриплым старческим голосом спросила женщина у жаровни.

– Я ищу защиты и хочу стать одним из твоих сыновей, – ответил Снорки, как его научили заранее.

– Что ты несешь нам, чужой? – снова спросила старая женщина.

– Я несу Элсли свой ум, способный постигнуть тайны земли, свою силу, способную укротить любой металл и камень из подвластных человеку, а также великую тайну, способную еще больше прославить и возвысить род Элсли.

– Хорошо, порываешь ли ты с родом, к которому принадлежал ранее?

– Да.

– Отрекаешься ли ты от прежних связей со своими родичами?

– Да.

– Отрекаешься ли ты от прежнего имени?

– Да.

Клянешься ли ты забыть все ради нашего рода, жить на благо нашего рода,

чтить честь рода и его обычаи?

– Да.

– Приди же ко мне, оставь у порога свое прежнее имя, одежды, привязанности, воспоминания, все свое прошлое.

Снорки почувствовал как несколько человек в темноте окружили его. Один из них распустил его пояс, другой расстегнул застежку плаща, третий распутал ремни обуви. Когда куртка, шурша, упала к его ногам, Снорки переступил через обувь и медленно двинулся к женщине. Вдруг за спиной его кто – то заплакал и какой – то голос спросил:

– Кто там плачет?

– Это Ойгла, дочь Алиа из рода Элсли. Она потеряла сына. Вот лежит его одежда, а самого нет, – ответил голос, который плакал.

– Твой сын умер, Ойгла. Возьми его одежды и сожги, пусть они последуют за хозяином на поля счастливых.

Затем Снорки услышал, как возле стен притопывает множество ног, щелкают между пальцев заячьи лопатки, а высокие женские голоса поют:

– Вот душа, чистая, непорочная идет, чтобы появиться в нашем роду! Она будет великим воином, защитником и добытчиком, слава великим предкам, слава! Светлая Инес, подари мудрость этой душе, входящей в наш дом, прекрасная Мадилайн, подари ей крепких потомков – продолжателей нашего рода, великая Магерит, дай ей долгую жизнь, чтобы дольше мы любовались ее достоинствами и подвигами!

– Сядь ко мне на колени, – сказала Снорки старая женщина, а когда он подчинился, стала читать заклинание: – Волею Светлых Богинь Инес, Мадилайн и Магерит ныне эта чистая душа рождается в моем теле, теле старейшей женщины этого рода, Хилин, дочери Гвенсил, ныне облекается она в нем в плоть и кровь, награждается разумом, чтобы светить роду Элсли полною славой! Отныне волею Великих Богинь мысли ее будут подобны речному жемчугу, сердце – горячему железу, тело – гибкому тростнику, душа – крепкому граниту. Ныне рождается в семье Ойглы, дочери Алиа и Стига, сына Олесли сын Гюрд, что значит «камень», а иначе «Стойкий против невзгод», ибо отныне станет он переносить жизненные испытания с твердостью и стойкостью камня.

Женщина столкнула Снорки с колен. Откуда- то вынырнула Ойгла.

– Здравствуй, сын мой, – сказала она, – вот льняная рубашка, которую я соткала, когда ждала тебя.

И она надела на Снорки длинную рубашку до пят. Затем рядом с ней возникла Хилла.

– Здравствуй, брат мой, – сказала она, – вот шерстяной гилт, который я сшила, когда с матерью ждала тебя.

И она помогла ему надеть длинную, с широкими рукавами куртку – гилт, обшитую речным жемчугом.

Следом вышла еще одна девушка.

– Здравствуй, родич, – сказала она, – я твоя сестра по сестре матери. Вот обувь, которую твои родичи сшили, когда ждали тебя.

Осторожно, словно боясь разбить, она обула его.

– Идем, сын, я познакомлю тебя с мужчинами нашего рода, – сказала мать.

Хилла и Ойгла вывели мальчика под руки через другой вход. Яркий свет ослепил новопосвященного. Мужчины, во время обряда ходившие вокруг сруба и криком и стрелами отгонявшие злых духов, приветствовали его.

Женщины повели мальчика к столам, за которыми чинно сидели гости, не принадлежавшие к роду Элсли, но добрые друзья и соседи. Над ними возвышался на помосте стол, за которым восседали статуи Трех Богинь: Мадилайн – создавшей тело для нового члена рода, Инес – давшей ему разум и Магерит – ответственной за долгие годы жизни. Чуть ниже находился стол, за которым расположился отец нового члена рода. На голове его был серебряный обруч, а лавка, на которой он восседал, ломилась от украшавших ее мехов. К нему и подвели женщины мальчика.

– Наш сын Снорки умер, – сказала Ойгла Стигу. – Но вот у меня появился новый сын. Его зовут Гюрд. Его тело уже принадлежит нашему роду, но мысли его далеки отсюда.

– Здравствуй, сын, – сказал Стиг, поднимаясь. – Вижу, вышел ты крепок и силен на славу, любим ты нашим родом, но мысли твои далеки от наших бед и радостей. Отныне хочу сделать общими мысли твои и мои, и твоей матери, и остальных родичей.

Откуда ни возьмись, появилась большая чаша с вином. Стиг отпил первым, затем передал Ойгле, а после нее – мальчику. После чаша пошла по рукам мужчин и женщин Элсли, от старых к молодым. Когда чаша вернулась к Стигу, он поднял ее над головой, так что в лучах заходящего солнца ярко вспыхнули обтягивающие ее серебряные кольца, и провозгласил:

– Слава, слава, отныне родился в нашем роду добрый родич, близкий нам и телом и мыслями, для которого наша боль – его боль, наша радость – его радость.

– Ой – е! – закричали родичи.

Голова мальчика, постившегося почти двое суток, кружилась от вина.

– Полностью он наш родич, однако, он не мужчина и не женщина, оттого не знает своих прав и обязанностей и молчит, – сказал Стиг, разведя руками.

Тогда вышел самый старый старик. Он опоясал мальчика мужским поясом и надел на шею серебряное ожерелье из фигурок бегущих волков. После этой церемонии старик выпрямился, насколько позволяла ему клюка, и сказал:

– Отныне ты, Гюрд, сын Стига, один из нас, мужчин рода Элсли, равный среди равных. Отныне имеешь ты право голоса, право на часть добычи, право на нашу дружбу и защиту.

– Ой – е! Ой – е! – закричали родичи.

– А теперь я приглашаю всех на пир в честь моего сына Гюрда! – еще громче закричал Стиг.

Все, кто еще стоял, быстро расселись по столам. Они осушали по пятому кубку и рогу вина, когда подоспела процессия с Хаскнет, которой дали новое имя Хелихелин – дочь Трех Богинь. Гости поприветствовали и ее, а затем принялись угощаться вдвое больше прежнего. Рекой полилось зеленое вино, захрустели молодые свиные косточки, полился по пальцам золотой жир, сладко благоухала жареная рыба, одна за другой ложки опускались в кринки с белой сметаной и золотистым медом, рассыпчатые каши таяли во рту. Стиг, сидя за столом под Тремя Богинями, поздравлял всех и потчевал от имени своих детей. Когда в небе зажглись звезды, гости разожгли костры и, ударив в бубны и задудев в дудки, пустились в пляс. Не одни башмаки были стоптаны в ту ночь, а одежды мокры от ночной росы.

Между тем, Хилла и Ойгла отвели виновников торжества в дом. Оба почти без сил рухнули на постель потому, что есть на пиру им не полагалось. В ушах у них звенело, а внутри было муторно от голода. Их укрыли шкурами и стали отпаивать теплым молоком. Хаскнет, получившая новое имя Хелихелин, уснула сразу. Мальчик же, подозвав мать, взял ее за руку и шепотом сказал:

– Вот видишь, все и кончилось. Нет теперь раба Снорки – Говоруна, забитого и безродного. Он умер. Прошлое тоже умерло с ним. Теперь есть Гюрд, что значит «Стойкий против невзгод», сын Стига и Ойглы из рода Элсли, сын благородных родителей. И никто теперь не скажет…

– Что – то я не пойму тебя, милый, – перебила его Ойгла, потому что в забытьи мальчик стал говорить на языке лисингонов. – Спи, родной, спи.

Уложив детей, Хилла и Ойгла решили вернуться к гостям. Увидев в небе молодой месяц, Хилла задержалась, чтобы погадать:

Месяц, месяц молодой,

Ты хозяин над небом и над землей,

Как я над своей судьбой.

Скажи, будем ли мы счастливы, мой брат, моя мама, сестра и я?

В ответ с той стороны, где праздновали гости, донесся насмешливый голос:

– Нет! Нет!

Хилла вздрогнула и проворчала что – то насчет того, что не будет добра тем, кто мешает другим гадать. На минуту ей стало страшно от окружающей холодной темноты, от шума леса, словно предвещавшего нечто недоброе, от давящего колпака иссиня – фиолетового неба, где среди грязно – коричневых облаков, рваных и клочковатых, в бледном сиянии плыл молодой месяц.

Набравшись храбрости, Хилла снова прочла заклинание, спросив, откуда ждать беды. На этот раз никто ей не ответил, но когда девушка легла спать, ей приснился сон. Ей приснилось, будто она, отец и мать выбирают жену брату. Перед ними проходит много красивых девушек, но Гюрд их отвергает.

– Кого же ты хочешь в жены? – спрашивает отец.

– А вот ее, – и Гюрд показывает им всем общипанную ворону, которую держит в руках.

– Но ведь это же ворона! – говорит мать.

– Да к тому же облезлая! – возмущается сама Хилла.

– Ничего, если ее пригладить, она даже красивая, – отвечает брат.

«Вот глупости – то! – подумала Хилла, проснувшись. – Нет, нельзя так переедать даже в праздники, а то еще и не такое приснится».

10 Зима

Отшумел праздник, разъехались гости, увозя с собой куски драгоценной новой руды – железа и тайну ее выплавления. Вместе с ними по всей стране разнеслась новая весть о детях духа земли и их новом даре. Потянулись к кузнецам люди за новыми, более крепкими охотничьими ножами, наконечниками стрел, мотыгами.

Отгорела осень, окрасившая в лимонный цвет листья берез, зажегшая алым пламенем рябины. За ней пришли зимние холода, усугублявшиеся тем, что еще не выпал снег. Морозы стояли такие, что птицы, десятками замерзая, падали на голую серую землю.

– Хоть бы снег выпал поскорее, потеплее будет, – бормотала каждое утро Хилла, втаскивая через порог обледенелое ведро с водой. – Вы не представляете, какой толстый лед был сегодня в колодце.

В доме Ойгла закрыла отверстие над очагом, через которое летом уходил дым и проникал свет. Отныне дым выходил в открытую дверь, а когда дрова прогорали и дверь закрывали, наступала блаженная теплота. Спали теперь не на лавках, а на полатях – длинном настиле из досок, приподнятом над полом на уровне плеч.

Гюрд не любил зиму. Вид серой земли, покрытой почерневшими листьями, голых деревьев, стонавших на ветру, навевал на него тоску. К тому же, житель юга, он никак не мог привыкнуть к обжигающему морозу, сначала щиплющему, а затем сковывающему до бесчувственности руки, ноги и лицо. Раза два он успел успешно поохотиться на лисиц, принеся домой две густые шкурки, которые пошли на шапку Хаскнет – Хелихелин. А вскоре после этого пришли болезни, укладывавшие Гюрда в постель каждый год на всю зиму. В груди его захрипело, а ноги распухли и заболели так, что он не мог пошевелиться. Отныне каждый день он был обречен лежать в темном доме на полатях, с завистью провожая глазами два огненно – рыжих хвоста на шапке Хелихелин, отправлявшейся охотиться на белку или ловить в пробитых во льду лунках рыбу на реке.

Наконец выпал мягкий белый снег, и Хелихелин стала брать с собой сани, чтобы кататься с горы, и лыжи, чтобы ходить не проваливаясь. Целыми днями она пропадала в лесу и возвращалась порозовевшая, с блестящими глазами. Когда девочка встряхивала шапку и шубу, по дому шел запах морозной свежести. Гюрд завистливо отворачивался: он был вынужден все время вдыхать запах топленого свиного сала или медвежьего жира, которые Хилла жгла в плошке для освещения. Мальчику было скучно. Отец, занятый заказами, все дни стучал молотом в кузне. Мать ходила на охоту. Одна Хилла, жалея брата, не ходила никуда, а, взвалив на себя весь дом, сидела с ним. Она видела, что Гюрд, любящий движение и работу, тоскует, и из солидарности не развлекалась тоже.

Когда боли в ногах у брата немного поутихли, Хилла навела глины, и у Гюрда появилось развлечение – лепить зверей. Правда, своим зверям он не делал ни глаз, ни рта, чтобы в них не вселились злые духи и не стали нашептывать хозяину злое или по ночам пить его кровь. Готовя похлебку, Хилла заодно обжигала глиняные творения брата.

Лежа на полатях, Гюрд никогда не жаловался. Он знал, что кроме его несчастий у Хиллы есть и свои собственные. О них он узнал из одного разговора между сестрой и отцом.

– Ты уже невеста, Хилла, пора подумать о замужестве, – сказал однажды отец.

– Я еще не собираюсь замуж, – ответила Хилла.

– Это, конечно, дело твое, но нам нужен работник. Целыми днями я с Гюрдом сижу в кузнице, изредка выходя на охоту, и поэтому вся семья зависит от того, что принесут за работу. Один день принесут много, а в другой – совсем ничего. Конечно, я не настаиваю, чтобы ты сейчас же вышла замуж, но помни, что мы остро нуждаемся в человеке, который бы не сидел весь день в кузнице, а занимался бы только охотой и рыболовством.

– Боюсь, отец, тебе долго придется ждать, пока кто–нибудь на мне женится, – вздохнула Хилла.

– Но почему? Разве ты не искусная хозяйка? – удивился отец. – А уж в меткости на охоте тебе может позавидовать сам Хиреворд Снайдерс – ты попадаешь белке прямо в глаз.

– Для того, чтобы на мне женился Хиреворд Снайдерс, мало попадать белке в глаз, – ответила Хилла.

Когда отец ушел, Гюрд спросил сестру:

– Неужели ты еще любищь Хиреворда Снайдерса?

– Люблю.

– А если он никогда тебя не полюбит?

– Какая мне разница, любит ли он, ведь я его люблю, – сердито ответила Хилла.

Но разница была, и большая. Однажды, когда ни отца, ни матери, ни Хелихелин не было дома, на дворе заливисто забрехали собаки. Хилла, возившаяся у очага в старой рубахе, перехваченной плетеным потрепанным ремешком, выскочила на улицу встретить гостя, но тут же нырнула обратно. Ее заалевшее лицо выражало растерянность.

– Кто там? – спросил Гюрд с полатей.

– Хиреворд Снайдерс! – ответила девушка, мечась по дому. – Ах, что мне делать, не выходить же к нему такой замарашкой!

– У тебя есть время переодеться, – сказал ей брат. – Собаки его не пропустят без твоего слова.

– И то верно! – Хилла бросилась к дубовому ящику с крышкой. Оттуда полетели пояса, головные повязки с бахромой, зеленые и желтые бусы. Наконец показался венец изысканий – рубашка с верхом из красной ткани и верхнее платье из выделанной кожи, отделанное бахромой и беличьими хвостами.

– Эй, хозяева, освободите меня, – донесся с улицы сквозь яростный лай собак голос Снайдерса.

Хилла быстро сбросила рубашку и натянула праздничное платье. К ее ужасу, оно оказалось коротким и узким в плечах. Из- под подола торчали стоптанные облезлые волчьи сапоги, замены которым не было. Хилла сжала зубами губы и, широко раскрыв глаза, чтобы не расплакаться, вышла к гостю. Со двора донесся ее успокаивающий голос, заставивший собак вмиг смолкнуть. Вскоре она вернулась в дом с гостем, чья волчья доха отливала серебром, а на лохматых сапогах и шапке налипли льдинки.

– Садись ближе к огню, – пригласила девушка.

Молодой охотник, поблагодарив, сел на придвинутую скамью, сложил у ног свою добычу – несколько зайцев и лису.

– А что, хозяина дома нет? – спросил он Хиллу, снимая лук со спины.

– Нет, дома только я и брат.

– А брат в кузнице?

– Нет, он болеет и не поднимается, лежит на полатях.

Хиреворд обернулся и встретился взглядом с потухшими, словно затянутыми пленкой черными глазами Гюрда.

– Извини, Гюрд, я тебя не заметил. Тебе очень плохо?

– Ничего. – Больной Гюрд явно не был расположен к разговору.

– Прости его, – тихо сказала Хилла, осторожно дотронувшись до рукава Хиреворда, – ему больно, он лежит уже месяц.

– У нас в поселке слышали, что твой брат часто болен зимой, но никто не знал, что он не поднимается.

– У Гюрда очень слабая грудь и распухают ноги. Он лежит каждый год почти до весны. Мне кажется, что болезнь тянется долго не только потому, что она тяжелая, но и потому, что он лежит совершенно один.

– Совсем один? – приподнял брови Хиреворд.

– Да. Отец целый день работает в кузнице. Мама занимается хозяйством, часто выходит. А я, если мама дома, помогаю отцу, а если ее нет, заменяю ее в доме.

– Послушай, – предложил Хиреворд, – а почему бы твоим родителям не обратиться к моей матери? Все знают, что она прекрасно лечит. Быть может, ей удастся поставить Гюрда на ноги раньше весны, ведь удалось ей вылечить Хилку Дурхана, вытащив наконечник стрелы, который ему вонзился рядом с сердцем. К тому же, я могу перевезти его к нам, чтобы ему не было слишком одиноко. У нас полно народу. Я сам буду сидеть с ним, а когда отлучусь, с ним побудет кто- то из сестер. Ты не бойся, ему не будет плохо, а если заволнуешься, то можешь в любой день прийти к нам.

Хилла почувствовала, как жар растекается по всему ее телу. Конечно, она и раньше знала, что Хиреворду свойственны простота обращения, открытость и готовность помочь всегда и всем, поэтому не было ничего удивительного в том, что Снайдерс искренне заинтересовался судьбой ее брата. Однако предложение взять Гюрда в свой дом показалось ей необычно великодушным.

– Гюрд, ты слышишь, Хиреворд предлагает переехать тебе в свой дом, чтобы его мать попыталась вылечить тебя, – сказала девушка вслух, подойдя к полатям, где лежал брат, а глазами добавила: «Тогда я смогу его видеть очень часто».

– Но я его почти не знаю, – пробормотал в ответ Гюрд. Он еще не забыл ссору на бревне через ручей.

– Как ты можешь так упрямиться, когда речь идет о том, чтобы ты поскорее встал на ноги? – возмущенно всплеснула руками Хилла, а глаза ее гневно сверкнули: «Как ты можешь лишить меня такой удобной возможности часто видеть Хиреворда!»

В этот момент домой вернулся Стиг. Выслушав от дочери предложение Хиреворда, старый кузнец сказал:

– Если бы твоя мать и вправду взялась поставить Гюрда на ноги, я сковал бы ей железный нож и выложил бы его ручку бирюзой. Но уверен ли ты, что мой сын не будет в вашем доме в тягость?

Те же сомнения возникли у вернувшейся с охоты Ойглы. Порешили на том, что Хиреворд отправится домой, а завтра, если его мать возьмется лечить Гюрда, приедет за ним. Отдав в починку свой сломанный охотничий нож, Снайдерс ушел.

Всю ночь Гюрд не спал. Никогда раньше не приходилось ему покидать свой родной дом. К тому же, одно дело, если бы он пришел к Снайдерсам сильным и здоровым, и совсем другое, когда его привезут беспомощным и больным. Жаловаться и просить отказаться от этой затеи Гюрд не посмел: родители сочли бы такой отказ верхом неблагодарности. Оставалось надеяться, что Хиреворд не приедет.

Под утро Гюрд задремал. Однгако, как все больные, спал он чутко. Услыхав на дворе лай чужих собак, Гюрд понял, что от нежеланных гостей ему не отвертеться. Что творится за распахнутой дверью, мальчик со своих полатей не видел. Он лишь слышал завывание ветра, загонявшего на порог тучи снежинок, вспыхивавших последним своим серебристым светом перед тем, как сгинуть в жаркой духоте дома, да веселые голоса снаружи. Вскоре все прояснилось. Оказывается, мать Хиреворда не только согласилась взяться за лечение, но и сама вместе с сыном приехала за больным.

Мать Хиреворда звали Алиа. Она была высокой, широкоплечей и сильной как мужчина. Хиреворд, необычайно развитый и сильный по сравнению со своими сверстниками, рядом с матерью смотрелся как миниатюрная девушка. В семье кузнеца, где все, покоряясь воле молчаливого Стига, были немногословны, Алиа, брызжущая здоровьем и весельем, поразила всех неумолчными разговорами и смехом, похожим на отдаленные раскаты грома.

–Ну что,– обратилась Алиа к больному, – иногда и сын великого духа Фиилмарнена нуждается в помощи простых смертных?

Она ловко и совсем не больно ощупала распухшие ноги Гюрда, приложила ухо к лающей груди. Затем они вдвоем с матерью собрали мальчика в дорогу, и Алиа, словно пушинку, без малейших усилий вынесла его на улицу, где их ждали собаки, впряженные в длинные сани. От свежего воздуха, внезапно ударившего в ноздри, у Гюрда закружилась голова. От белоснежной красоты, которая обрушилась на него после темной избы, мальчик словно ослеп. Вкусный воздух, мохнатые белые шапки деревьев, скрип снега под ногами – все это так ошеломило Гюрда, что он едва почувствовал, как его укладывали в сани, как заботливо укутывали в меха и прощально целовали теплыми губами родные.

Едва сани выехали за ограду дома кузнеца, как все черные предчувствия мальчика улетучились. Если он смотрел вперед, то видел спины Хиреворда и Алиа, и разноцветные хвосты – кренделя бегущих собак. Если он глядел по сторонам, то видел сливавшиеся в единый частокол темные стволы деревьев, припудренные серебром ночного инея. А если поднимал глаза вверх, то над ним распластывались громадные кривые ветви вековых гигантов, облепленные толстым слоем игольчатого снега, словно наряженные в пушистые кроличьи меха. С наслаждением Гюрд прислушивался к мягкому похрустыванию наста под санями и вглядывался во вспыхивавшие на нем разноцветные звезды, потухавшие при приближении. Ветерок налетал, холодя его горячий лоб и коля иголочками снега щеки. Замысловатые снежинки садились на его доху и таяли от дыхания мальчика.

Через некоторое время ветерок начал крепчать и из седых туч повалил мокрый снег. Чтобы то и другое не докучало больному, Алиа с головой накрыла его медвежьей шкурой, оставив сбоку отдушину для воздуха. Надышав под шкурой так, что стало тепло, Гюрд начал дремать, как вдруг через отдушину ему на грудь бросилось что – то лохматое и холодное. Схватившись за него рукой, Гюрд нащупал длинные дрожащие уши, а через доху почувствовал, как колотится сердце прильнувшего к нему зайца.

– Эй, – раздалось снаружи, – вы не видели тут зайца? А, долгих лет вам, Алиа и Хиреворд!

– Здравствуй, Агне, – ответили мать и сын. – Зайца мы здесь не приметили.

– Вот несчастье! Я гонял его долго, он стал уже делать долгие лежки и вот пропал! Если бы не этот проклятый снег, идущий стеной, мои собаки давно бы нашли его по следам! А теперь он, верно, сидит где–нибудь неподалеку и посмеивается надо мной!

При звуке нового голоса не только у зайца, но и у Гюрда забилось сердце. Нет сомнений, это подлый Агне Дарнер! Вот будет унижение, если он увидит, что Гюрда везут в санях, спеленутого и беспомощного, точно куклу!

Словно услыхав опасения Гюрда, Агне спросил:

– А вы куда направляетесь?

– Да вот, везем одного заболевшего родича домой.

– И кого же, если не секрет?

– Не секрет, – ответил Хиреворд, – но поднимается ветер, а нам нужно быстрее вернуться домой. Больной едет с утра и наверняка начал подмерзать.

– С утра? Неужто кто– нибудь из Уостерли? – выдвинул догадку Агне.

– Вот именно, – с каким – то странным намеком подтвердил Хиреворд.

– Тогда я погожу заходить к вам в гости, С Бордом Уостерли я не в ладах, – натянуто рассмеялся Агне. – Даже мои собаки рычат на ваши сани. Прощайте!

Гюрд и заяц с облегчением услышали затихающий хруст снега под охотничьими лыжами их общего врага. Когда он совсем затих, Алиа спросила сына:

– Зачем ты соврал Агне?

– Они с Гюрдом в ссоре.

– Интересно, есть ли в Гаутанде хоть один человек, с которым Агне не в ссоре? Что – то наш больной затих.

– Сейчас посмотрю, – Хиреворд присел рядом с санями и, слегка приподняв шкуру, позвал Гюрда по имени.

Гюрд закрыл глаза и ничего не ответил. Заяц тоже закрыл глаза и отчаянно уткнулся мордочкой в грудь мальчика. Оба затаились, чтобы не выдать себя прерывистым дыханием.

– Он спит, – встав, сказал Хиреворд.

– Вот и хорошо, что он ничего не слышал. Поехали, а то быстро темнеет.

Сани двинулись. Заяц, поглаживаемый мальчиком, пригрелся и успокоился. Гюрд задремал под мерное покачивание и завывание ветра. Внезапно он резко проснулся, не срезу сообразив, отчего холодный ветер бросил ему в лицо горсть мокрой снежной пыли. Оказалось, заяц решил, что прокатился уже достаточно и покинул своего невольного спутника.

Сон как рукой сняло. Гюрд слегка отодвинул шкуру, выглянув наружу. С неба на землю лился черный мрак, освещаемый лишь снежным светом. В воздухе вились клубы разлапистых снежинок. Они тотчас залепили Гюрду глаза и рот.

– Укройся, – нагнулся к нему шедший рядом Хиреворд. Его брови и волосы поседели от снега. – Уже недалеко.

Действительно, вскоре собаки побежали быстрее и на их радостный лай отозвались другие. Хиреворд и Алиа стали перекликаться с кем – то, чтобы им открыли ворота. С саней сняли шкуры и Алиа, взяы Гюрда на руки, внесла его в дом.

– Никому ко мне не входить, больному нужно отдохнуть, – заявила она, а мальчик лишь успел разглядеть несколько лиц людей, освещенных алым светом факелов, сдуваемых ветром.

В избе Алиа было тепло натоплено. Пол и стены были устланы и увешаны коврами из кусочков меха. В углу располагался обмазанный глиной очаг. В его большой пасти, словно косточки, похрустывали почти прогоревшие березовые дрова. На уровне плеч наискось лежали доски широких полатей с разложенными на них льняными простынями и шкурами. На них – то Алиа и уложила Гюрда. Быстро стащив с него волчьи сапоги, шапку и доху, она тепло укрыла его меховым одеялом и взбила набитую душистой травой подушку.

– Я выйду, а ты осмотрись, – сказала она. – Никто тебе мешать не будет.

Гюрд молча кивнул. Когда Алиа вышла, он бессмысленно скользнув глазами по комнате, вдруг каждой клеточкой почувствовал свое одиночество в этом большом доме. Гюрд изо всех сил закусил нижнюю губу.

– Ты просто тоскуешь по дому, – ласково сказала вошедшая Алиа. – Так трудно только в первую ночь, потом станет легче. Я думаю, твоя сестра Хилла не усидит и вскоре навестит тебя. На вот, выпей травяного чаю.

Женщина отошла и села у очага. По сдерживаемому судорожному дыханию она слышала, что Гюрд не спит. Однако вскоре тепло и усталость взяли над ним верх.

Мальчик проснулся рано. Хотя в помещении, где он лежал, стоял полумрак, он узнал о наступлении утра по поплывшим по дому запахам готовящейся пищи, лаю собак и голосам кормящих их людей. В приоткрытый люк над очагом виднелся кусочек белого неба. Алиа уже возилась у огня. Увидев, что Гюрд не спит, она перекинулась с ним парой ласковых слов и принялась за лечение. Прежде всего она распарила его ноги в горячей воде с кусочками бузины и букетом из двенадцати трав, затем смазала гусиным жиром, смешанным с настоем зверобоя и под конец обложила мешочками, наполненными раскаленным песком. После этого Гюрду пришлось выпить чашку горячего медвежьего топленого сала и чашку отвара из малины с ежевикой на меду.

– А теперь, чтобы тебе не было скучно, я позову сюда наших ребят.

Не успел Гюрд глазом моргнуть, как возле его постели на меховом ковре устроились Хиреворд, два мальчика, похожих, словно два отражения в воде, и маленькая девочка.

– Ну, Гюрд, с нами ты не соскучишься, – рассмеялся Хиреворд, который, по- видимому, верховодил всей этой компанией. – Знакомься, это мои братья, Ирне и Ирле, сыновья двух моих старших сестер, а это моя самая младшая сестренка Ларио.

– Может ли это быть? – удивился Гюрд. – Твои братья похожи так, словно они дети одного отца и одной матери, а твоя сестра не похожа ни на одного из известных мне членов вашего рода.

– Тут нет ничего удивительного, – ответил один из двух мальчиков, похожих как два отражения, высокий, худенький, остроносый, с лицом, усеянным большими коричневыми и маленькими рыжими веснушками. – Наши матери – близнецы вступили в брак с двумя братьями – близнецами, и у обеих в один и тот же год родилось по сыну. Мы так похожи, что и родители не всегда могут распознать нас.

– А Ларио такая особенная, потому что она приемная дочь моей матери, – сказал Хиреворд, обняв за плечи девочку. Голова Ларио едва доставала ему до плеча, поэтому Гюрд подумал сначала, что она младше их всех, но потом понял, что ошибся. Ларио сидела тихо, все больше молча, внимательно рассматривая гостя круглыми желто – зелеными глазами. Волосы ее, густые и длинные, с вплетенными серебряными амулетами, русой волной лежали по плечам и спине. Хотя она сидела, спокойно сложив на коленях руки, ее напряженный взгляд напоминал маленькую рысь в засаде.

Вся компания оказалась примерно одного возраста, так как сестры Хиреворда были намного старше него.

– Гюрд, честно сказать, мы пришли не только затем, чтобы тебе не было скучно. Мы хотим и сами узнать что – нибудь новое. Расскажи нам о подземном мире, ведь вы, кузнецы, часто общаетесь с ним. Конечно, мы знаем, что это великая тайна, но ты расскажи нам то, что не запрещено знать простым людям, – начал Хиреворд, улыбаясь и краснея, а его спутники просительно поглядели Гюрду в рот.

– Ты ничего плохого о нас не подумай, мы и сами расскажем тебе что – нибудь удивительное в ответ, – почему – то шепотом добавила Ларио.

– Хорошо, я расскажу вам, как дух Фиилмарнен подарил роду Элсли власть над металлами, а всем людям огонь, умение строить дома и охотиться, – согласился Гюрд. – Мне об этом поведал мой отец.

Рассказ Гюрда.

Это было так давно, что земля еще была как новенькая. Тогда не было мелких камней, потому что ветер только – только начал летать над землей и не раздробил ни одной горы. А вода в реках была такая прозрачная, что с берега можно было видеть, как в глубине ее рыбки справляют свадьбы среди мохнатых зеленых водорослей, ведь вода только – только начала течь в руслах и не размыла своих берегов и не истолкла камни дна в мелкий песок. Дождь еще был так нов, что как только он начинался, все деревья подставляли ему свои руки – ветви, все цветы раскрывали свои бутоны – глаза, все звери выбегали посмотреть на это чудо. А радуга тогда была еще только сделана, и она была такой яркой и плотной, что любой мог взбежать по ней как по мосту и сплясать, разбрызгивая во все стороны яркие искры. Много с тех пор было желающих, так что теперь радуга настолько истончилась, что не удержит и воробья. В те далекие времена жил в своей горе в Голубом Гаутанде великий дух земли Фиилмарнен. Под землей был у него прекрасный каменный дворец с многими тысячами залов, входов и выходов. Много чудес находилось в том дворце. Был там зал, целиком сделанный из меди, украшенный шестью желто – красными колоннами, был зал из горного хрусталя, чьи гладкие стены троили в своих отражениях шестигранные прозрачные столбы, поддерживающие потолок, был зал, стены которого покрывали причудливо изогнутые серебряные и золотые жилы, а пол утопал в россыпях сиреневых камней – аметистов. Имелся у духа даже свой лес, только цветы и деревья там были каменные и самых необычайных цветов: нежно – розовые, малиновые, синие, зеленые с золотыми искрами, коричневые.

Все на свете было у духа, но не было у него радости, потому что он жил в своем дворце один – одинешенек. Зачем ему груды самоцветов, если никто не восхищается ими, зачем ему каменный лес, если в нем раздаются только его одинокие шаги и тяжкие вздохи? И решил тогда дух земли найти себе невесту. Поскольку жил Фиилмарнен все время под землей, то, сами понимаете, глаза его были непривычны к дневному свету, а потому он вышел на поиски в сумерки.

Кругом расстилался лес, только тогда деревья были гибкими и тонкими, и видно было сквозь них далеко. Приглядевшись, дух заметил в глубине леса озеро, большое и круглое. Над поверхностью озера поднимался молочный туман.

«Наверняка все духевы собираются по вечерам купаться на озере, там – то я и выберу себе невесту», – подумал дух.

Конечно, он не пошел пешком, а полетел по воздуху, ведь все духи умеют летать, проходить через стены и изменять свой облик, превращаясь в любое существо. Пролетая над лесом, Фиилмарнен услышал крики. Он поглядел вниз и увидел, как кучка людей, укрывшись в пещере, отбивается камнями от наседавших на них волков. Люди в те времена не знали металлов, а потому не могли сделать себе оружия против хищников. Дух Фиилмарнен презирал слабых людей, а потому пролетел мимо. Вдруг до его ушей донесся стон и плач. Он поглядел вниз и снова увидел людей, голодных и замерзающих. За целый день с помощью камней им не удалось убить ни одного зверя, а корешков накопали так мало, что не всем хватило. Кроме того, они не знали огня и стенали, страшась темноты и холода.

«Ну и надоедливые!», – подумал дух и полетел быстрее.

Вот и озеро. Спрятавшись за большим выступом скалы, Фиилмарнен стал ждать.

Когда в небе взошел молодой месяц, в воздухе послышались шорохи, и на берег озера опустились духевы деревьев, трав и цветов. Они оставили на берегу наряды и стали плескаться, распустив свои зеленые волосы по поверхности воды. На их шум из глубин озера выплыли духевы воды с голубыми волосами, украшенными желтыми купальницами, а с небес спустились прозрачные духевы воздуха.

Дух было начал присматривать себе невесту, как снова раздалось хлопанье крыльев и на блестящую гладь воды скользнула серебряная ладья, запряженная серыми журавлями. В ней сидели три прекрасные девы. Фиилмарнен сразу их узнал. Это были три сестры: Инес, богиня мудрости, Мадилайн, богиня красоты и Магерит, богиня здоровья. Надо сказать, что дух земли не очень уважал их, потому что именно они создали бестолковых людей из нагретой солнцем глины, меда и вина из лесных ягод. Перед работой сестры договорились наделять каждого человека равной долей красоты, ума и здоровья, но по мере того, как они лепили людей, у каждой появлялись свои любимчики, которым они тайком друг от друга давали своего качества больше, чем остальным. Вот так – то появились эти надоедливые существа, гибкие, как глина, с жаркой алой кровью, как вино из лесных ягод, с речами льстивыми и сладкими как мед. Эти речи, славящие богинь, дух не раз слышал, сидя под землей, и они злили его несказанно, ведь самого – то его никто не любил и не славил.

Когда богини вышли из ладьи и встали на поверхность озера, словно под их ногами была не неверная вода, а твердый пол, Фиилмарнен увидел, что они прибыли не одни. В ладье осталась еще одна дева. Она была самой красивой дочерью человеческой. Три богини сделали ее последней, наградив самыми лучшими талантами. Они так полюбили ее, что оставили при себе, назвав деву Хелихелин, что означало «Дочь трех Богинь». Одно только беспокоило их. При изготовлении теста, из которого сестры собирались делать людей, они забыли туда прибавить сосновой смолы для крепости, а потому со временем их творения рассыхались, сморщивались и рассыпались. Так появились среди рода человеческого старость и смерть. Богини очень боялись за Хелихелин, а потому берегли ее пуще всего на свете.

Увидев Хелихелин, восхищенные духевы обрадовались и засмеялись так громко, словно зазвенели маленькие колокольчики. Водные духевы выпрягли из ладьи журавлей и сами стали возить ее по озеру. Духевы воздуха обмахивали Хелихелин чудесными опахалами, а духевы леса стали расчесывать ее волосы и украшать их цветами. Дух тоже не мог оторвать взгляда от дочери человеческой.

Но вот богини приказали духевам снова впрячь журавлей, а сами сели в ладью. Стало светать, и они спешили домой.

«Эта девушка станет моей женой, во что бы то ни стало, – подумал Фиилмарнен. – Нужно только незаметно проникнуть в их ладью и выследить, где они ее прячут».

В тот же миг дух ударился о землю и превратился в маленькую мошку. Мошка подлетела к ладье и спряталась в одежде одной из богинь. Ладья взвилась и полетела по воздуху. Вскоре она опустилась перед большой горой. Богини и девушка вошли через пещеру внутрь горы. Они долго кружили по темным ходам, пока не оказались в богато убранных залах.

«Если бы я не полетел с ними, никогда бы не нашел дорогу в их дворец», – подумал мошка – дух и, пересев на юбку девушки, въехал в ее опочивальню.

Когда Хелихелин легла спать, дух Фиилмарнен превратился в прекрасного юношу и наколдовал себе маленькую арфу. Перебирая струны арфы, он запел тихую красивую песню о чудесах подземного мира и печальном духе земли, полюбившем земную девушку. Хелихелин проснулась от звуков арфы и нежного голоса духа.

– Не бойся, – сказал ей Фиилмарнен, – я лишь твой сон. Такой дух как я не рискнет появиться перед твоими прекрасными глазами без разрешения наяву. Не гони меня из своих снов, иначе я умру от любви.

В каменной стене комнаты Хелихелин была дыра, заменявшая ей окно. В окно глядел молодой рогатый месяц, заливая помещение ровным серебряным светом. В свете месяца Фиилмарнен казался таким красивым и печальным, что Хелихелин сжалилась над ним и позволила ему оставаться в своих снах. Утром Фиилмарнен вновь превратился в мошку и забился в трещину, но едва наступила следующая ночь, как он снова стал петь еще более прекрасные и трогательные песни. Он пел так проникновенно, что красавица заплакала, а перед ее мысленным взором встали чудо – картины подземного царства, а посреди этих чудес – тоскующий и несчастный дух.

Так продолжалось много ночей, пока богини не заметили, что их дочь с трудом встает по утрам и весь день ее клонит в сон. Они решили выяснить причину. Как только стемнело, богини подошли тихонько к дверям в спальню Хелихелин и слегка отодвинули шкуру, закрывавшую вход. Когда сестры увидели распевающего Фиилмарнена, их ярости не было границ. Богини ворвались в комнату, схватили духа и заточили в заклятых недрах горы, прибив его руки и ноги заклятыми бронзовыми кольцами к полу. С ними в силе дух земли тягаться не мог, а потому должен был покориться своей участи.

Однако, хотя разгневанные хозяйки и смогли убрать непрошенного гостя с глаз прекрасной Хелихелин, но они ничего не могли поделать с зернами любви, зароненными в ее сердце. Узнав об участи своего возлюбленного, девушка так рыдала, что побледнела и похудела. С каждым днем ее красота блекла все больше и больше. Богини, знавшие, что их дочь смертна, испугались, как бы своим жестоким решением они не приблизили ее конец. Удивившись, что нельзя никакими посулами заставить Хелихелин забыть о духе, сестры смирились. Они извлекли Фиилмарнена из заклятых недр горы и объявили ему, что поскольку они не в силах отвратить от любви к нему девушку, то отдают ее ему в жены. Однако, поскольку дух завладел сердцем Хелихелин против их воли, они оставляют за собой право отомстить ему и своей неблагодарной дочери. Месть богинь заключалась в страшном заклятии. По этому заклятию все потомство духа и Хелихелин должно было оставаться бессмертным до тех пор, пока оно живёт глубоко под землей. Если же когда – нибудь кто – нибудь из их детей выйдет на поверхность и его коснется луч солнечного или лунного света, то ребенок тут же превратится в простого смертного и будет принадлежать богиням.

Услышав такое условие, влюбленные рассмеялись и бросились друг другу в объятья. Они думали, что будут так счастливы, что никогда не захотят выйти из подземного дворца.

В тот же день Фиилмарнен и Хелихелин перебрались во владения духа земли. Они зажили дружно и счастливо. Со временем дворец наполнился голосами шести их дочерей. Их звали Орма – Мрак, Ольсю – Мираж, Эйа – Эхо, Хёгла – Ужас, Эшу – Шорох и Линуэлис – Тишина. Целыми днями девочки резвились во дворце, легко проходя сквозь стены и мороча головы случайно заблудившимся в пещерах путникам.

Чтобы жене не было скучно, дух наколдовал ей целый штат прислуги, танцовщиц, певиц, сказительниц сказок, а также много животных. Он окружил ее миражами, заменявшими ей далекие картины земли.

Седьмым ребенком духа и земной женщины стал сын. Счастливые родители назвали его Осоролэти – Золотые Волосы. Они не могли налюбоваться на ясные глаза,мягкие кудри, первые слова и первые шаги своего малыша. В своей радости они и думать забыли о проклятии.

Однажды духу понадобилось выйти на поверхность. Его жена осталась совсем одна. Ей нездоровилось. Она прилегла на постель и не заметила, как уснула. Между тем, маленький Осоролэти остался совсем без присмотра. Сестры его убежали в какой- то дальний зал. Решив разыскать их, мальчик бесстрашно пополз по коридору. Наколдованные слуги бесшумно скользили вокруг, не обращая на него внимания, поскольку подчинялись только приказам, а приказать смотреть за сыном Хелихелин позабыла.

Осоролэти быстро передвигался на четвереньках, оставляя позади освещенные покои. Вскоре мальчик почувствовал под руками не гладкий пол дворца, а шершавые дикие камни. Он огляделся, ища сестер, и вдруг замер от изумления. Впереди него был круглый выход из пещеры, а по полу от выхода тянулась переливчатая серебряная дорожка. Словно завороженный, Осоролэти пополз к ней.

В это время дух Фиилмарнен вернулся домой. Не найдя сына, он заметался по темным покоям дворца. Вдруг до него донесся детский радостный смех. Он слышался от одного из входов в подземный дворец. Поспешив туда, дух земли закричал от отчаяния так, что в некоторых пещерах обрушились потолки и стены. Его сын сидел на дорожке лунного света и ловил его лучи! Конец! Он стал смертным. Перед глазами сломленного горем Фиилмарнена пролетели картины слабости и ничтожности людей перед лицом природы. Неужели и его мальчика ждет то же?

Раздался удар грома. Возле маленького Осоролэти возникли фигуры сестер – богинь.

– Согласно заклятию, – сказали они, – этот ребенок теперь наш. Отныне и навсегда он смертный. Теперь он станет жить в долине среди людей. Ты знал о заклятье и не должен роптать.

– Это так, – согласился Фиилмарнен, – но позвольте мне навещать его, иначе я умру с горя.

– Навещай сколько хочешь, ты и так наказан, – согласились сестры.

Раздался новый удар грома, и они исчезли вместе с ребенком. В тот же миг дух полетел в долину, в становище племени людей. Среди них он разыскал глазами и своего сына, голодного и замерзающего вместе со всеми в сырой пещере. Не в силах стерпеть его страданий, дух превратился в человека из этого племени, который еще не вернулся с охоты, и принес людям ветку с огнем и тушу оленя.

Много лет прошло с тех пор. Жалея сына, дух то и дело помогал племени в охоте и поиске убежищ. Когда мальчик вырос, Фиилмарнен стал являться ему во сне и давать хорошие советы. Он научил его добывать огонь, строить хижины, делать орудия труда из дерева и камня и охотиться на зверей. Ему часто хотелось остаться с сыном, но дневной свет духам неприятен, а по ночам, когда дух чувствовал себя хорошо, мальчик спал. Кроме того, Осоролэти был очень добрым и охотно делился своими знаниями со всеми. Некоторые люди, усвоив его советы, начинали действовать лучше него.

Ревниво относясь к положению сына на земле, а, также пытаясь обеспечить себе такое место свидания с ним, где бы они могли находиться одни, дух во сне научил Осоролэти тайне власти над металлами. Однако он запретил сыну передавать тайну всем, кроме собственных детей.

Вот теперь-то он мог наслаждаться! Как радовался он, сидя в огне плавильной печи, когда целыми днями в темноте кузницы мог видеть своего милого мальчика, стучащего молотом по наковальне. Какой он был красивый и сильный в алом свете огня, как перекатывались его мускулы под гладкой кожей! А какие искры летели из под его молота! Они были не хуже искр, летевших из под молота мирового духа Амброши, выковывавшего себе молнии! Фиилмарнен был на вершине блаженства, ведь теперь он был уверен, что благодаря тайне власти над металлами его мальчик не будет никем обойден и проживет свои дни в почете и уважении. Действительно, умелые строители домов и удачливые охотники, смелые рыбаки и рачительные хозяева – все тянулись к Осоролэти за бронзовыми ножами, крючками, посудой.

Одно печалило духа. Осоролэти совсем забыл подземный мир и свою мать. Среди людей у него была приемная мать, тоже любящая и нежная. Фиилмарнен хорошо относился к этой одинокой женщине, потому что она любила его сына. Однако она никак не шла в сравнение с его прекрасной Хелихелин, спавшей вечным сном в хрустальной колоде. Зная, какое горе причинила бы ей весть о потере сыном бессмертия, дух погрузил ее в вечный сон, чтобы она никогда не узнала о своем несчастье. Перенеся жену в лучший из залов дворца, Фиилмарнен усыпал ее самоцветами, заключив тело в хрустальную колоду. Иногда дух пытался напомнить сыну о Хелихелин, но ее образ вызывал в Осоролэти лишь смутную тревогу.

Пролетело много лет. Среди золотых волос Осоролэти появились белые пряди, кожа его стала бронзовой от жара кузницы, лоб пересекли борозды времени. Зато рядом с отцом застучали маленькие молоточки его детей. Их свежие лица ласкали глаз духа земли, а звонкие голоса наполняли его сердце музыкой. Однако ни на миг, даже будучи глубоко счастлив от близости сына и внуков, дух не мог забыть о его смертности. Проводя много времени среди людей, он присмотрелся к смерти и глубоко страдал, думая о будущей потере…

И вот этот день наступил. Кузнец Осоролэти лежал в своей постели. Протяжные хрипы неслись из его могучей груди. Несколько дней назад он охотился в лесу, но попал во вьюгу, заболел и слег. Его приемная мать, жена и дети стояли на коленях рядом с постелью, молились и плакали. Фиилмарнен из огня очага следил за своим сыном. Из его невидимых глаз текли невидимые слезы, поэтому очаг дымил, но люди думали, что всему виной сырые дрова.

В полночь послышался громкий стук в дверь, но его услышал лишь дух земли, потому что стучался другой дух – дух смерти. Он вошел, алый как пламя, держа в руках огненный меч. Невидимый людям, он приблизился к ложу кузнеца, нашел среди его волос маленький и тоненький волос жизни, покрасневший и затрепетавший в его руках. (Теперь вы понимаете, почему гауты не стригут коротко волос. Они боятся слишком укоротить свой волос жизни). Дух смерти уже занес над волосом меч, чтобы перерезать его, но тут Фиилмарнен выскочил из очага и, приняв человеческий облик, схватил его за руку. Он так спешил, что забыл сделаться невидимым. Дух смерти, оцепенев от изумления, тоже стал видимым. Люди, узревшие двух гигантов, сцепившихся в схватке, в ужасе забились в темные углы.

– Смирись, Фиилмарнен, – сказал дух смерти. – На кого ты поднял руку? Не я, но мировой дух Амброши начертал на своих скрижалях мирового закона смерть этого человека.

– Что знает твой Амброши? Разве знает он, что такое потерять плоть от плоти своей, кровь от крови своей? Он создал мир из мертвой пустоты, я родил сына из части сердца своего! – возразил дух.

– Но разве ты не знал, когда брал в жены смертную девушку, что этим все кончится? Смирись, здесь только твоя вина! Не можешь ты возроптать против законов создателя мира.

– А я возропщу, возропщу!

И вновь сцепились два духа в дикой схватке. Клубками свивались их огненные тела, вышибая при столкновении снопы белых искр. Кузнец все это время хрипел и задыхался.

– Смирись! – закричал дух смерти. – Неужели не видишь, безумный, что здоровым твоему сыну уже не быть, ибо истекло его время, а ты продляешь его муки, не давая ему спокойно умереть. Неужто такова твоя любовь?

Расцепил Фиилмарнен свою могучую хватку, словно все силы вдруг ушли из его бессмертного тела. С перекошенным нечеловеческой мукой лицом припал он к ложу кузнеца и больше не сопротивлялся. Тогда дух смерти выполнил свою обязанность, перерезав волос жизни. Вынув теплую светящуюся душу из тела, дух смерти не удалился, а начал заворачивать тело.

– Что ты еще хочешь делать? – спросил Фиилмарнен глухо.

– Мировой дух Амброши хочет убедиться, точно ли я выполнил его волю. Вместе с душой он приказал мне захватить и смертную оболочку, чтобы своими глазами увидеть, что ты не обманул меня и не подсунул вместо сына кого – нибудь еще.

– Он злой. Забрал душу, а мне не хочет оставить даже тела. Оставь мне хотя бы его, – попросил Фиилмарнен.

– Не могу.

С этими словами дух смерти взял тело и вышел. За ним, жалобно плача, пошел дух земли. Онемевшие от страха женщины и дети даже не пытались остановить их.

Чтобы отделать от убитого горем отца, дух смерти летел словно ветер, выбирая самую трудную дорогу, но Фиилмарнен, раня руки и ноги о вершины деревьев и горные пики, не отставал. Там, где падала его кровь, вырастали белые мхи.

– Зачем ты мучаешься? Я все равно не отдам тебе тело, – сказал, наконец, дух смерти.

– Вы можете забрать моего сына, но никто не запретит мне следовать за ним, – ответил дух земли.

И они отправились дальше. Стоны Фиилмарнена раздавались громом в людском мире, а слезы его переполняли реки и вызывали наводнения.

– Не могу слушать тебя, хоть и выслушал я немало стенаний, – сказал, останавливаясь, дух смерти и отер невольные слезы. – Разжалобил ты даже мое очерствевшее сердце. Возьми себе тело и делай с ним что хочешь.

– А как же дух Амброши?

– Удовольствуется и душой, ведь душа повторяет тело, – и он показал духу земли светящуюся душу Осоролэти.

– Позволь сказать мне душе сына несколько слов, – попросил фиилмарнен.

– Говори, – разрешил дух смерти.

– Мальчик мой, узнаешь ли ты меня? – обратился дух земли к душе.

– Ты часто являлся мне во сне и давал добрые советы, – ответила душа.

– Я отец твой – дух земли. Не уследил я, и ты потерял бессмертие. Но я люблю тебя, как и мать твоя, чьим обликом я часто тревожил твои сны.

– Я знаю. Ведь я душа, которая помнит свою жизнь с первого дня рождения. Это тогда, когда я была в человеческом облике, я помнила только то, что относилось к моему наземному существованию.

– Я люблю тебя, дитя мое.

– И я тебя, – ответила душа и лучезарно улыбнулась.

В тот же миг закружил черный вихрь и унес духа смерти и Осоролэти в Поля Блаженных.

Фиилмарнен же двинулся в обратный печальный путь. Добравшись до своего дворца, он, чтобы сохранить тело навечно, заключил его в хрустальную колоду, которую поставил рядом с колодой Хелихелин. Сотни лет безотлучно провел он в зале рядом с телами двух самых дорогих для него людей. Гробовая тишина царила во дворце, лишь иногда, как тени, мелькали в дальних коридорах шесть дочерей духа земли, да их голоса глухим эхом доносились до его ушей. От пренебрежения со стороны отца и обиды Орма – Мрак стала черной как ночь и полюбила темные переходы. Лицо Хёглы – Ужаса страшно исказилось, и ей сделался приятен страх, который она вызывала. Эйа – Эхо так истаяла от печали, что сделалась совсем бесплотной. Эшу – Шорох, боясь рассердить отца и не имея сил расстаться с ним, подсматривала за Фиилмарненом украдкой, напоминая о себе лишь неясными звуками, а присутствие Линуэлис – Тишины ощущалось лишь в тяжелом молчании камней. Ольсю – Мираж еще пыталась привлечь внимание Фиилмарнена, принимая разные облики, но все было тщетно.

Однажды мертвенное безмолвие дворца нарушил неизвестный звук.

– Эй, Хёгла, а ну, напугай того злодея, что нарушил мою скорбь, – разгневался дух. – Ольсю, замани его внутрь горы, Орма, окружи его тьмой и не дай найти обратную дорогу!

– Да что вы, батюшка, ведь это рубит руду пра– пра– пра– пра– пра – правнук нашего Осоролэти, – возразила самая младшая из дочерей и самая добрая Линуэлис. – Он так похож на нашего брата!

– Да что ты! – воскликнул дух и выбрался на поверхность, чтобы убедиться в словах дочери.

И вправду он увидел юношу, рубившего руду, очень сильно похожего на Осоролэти. Обернувшись человеком, дух подошел к юноше и спросил дрожащим голосом:

– Скажи, милый, какого ты роду – племени?

– Меня зовут Карой, – ответил юноша с приветливой улыбкой. – Я из народа гаутского, а из рода кузнецов Элсли, что ведет начало от Осоролэти – Золотые Волосы, сына духа земли Фиилмарнена. Фиилмарнен подарил нам власть над металлом, за это мы уважаем и почитаем его.

– И много вас, кузнецов Элсли? – спросил дух.

– Без малого 60 человек, дедушка. А вы кто?

– Я – сам дух земли. А за то, что ты был добр ко мне и сообщил славные вести, я подарю тебе дар без труда находить разные руды и драгоценные камни, – и дух исчез с глаз удивленного юноши.

С тех пор окончилась скорбь духа и он стал выходить на поверхность земли как прежде. А что до Кароя, то он был дедом деда моего отца Стига.

Вот и вся история о том, как Элсли получили власть над металлами, а все люди научились пользоваться огнем, строить дома и хорошо охотиться.

Гюрд закончил рассказ. Лица его слушателей, алые в свете погасающих угольев, были задумчивы.

Вдруг Хиреворд спросил:

– А вы знаете, как был создан наш мир?

– Нет, а ты знаешь?

– Довелось мне на празднике расспросить жрицу Миунн.

– Ну, расскажи.

Рассказ Хиреворда.

Сначала были тьма и пустота. В мире царил холод. В этой холодной пустой тьме жили духи. Они метались во мраке, налетали друг на друга. Их жалобные крики напоминали крики вспугнутых птиц.

Самым старым из духов был мировой дух Амброши. Ему хотелось сна и покоя. Постоянный шорох крыльев, звук столкнувшихся тел и крик раздражали его. Иногда он открывал свой огненный глаз и горячими лучами, исходящими из глаза, распугивал духов, но ненадолго.

Однажды Амброши решил избавиться от них. Силой своей мысли он создал пустой внутри орех, излучавший золотистый свет. В скорлупе ореха дух пробил дырочку, в которую то и дело заглядывал с интересом. Другие духи, не видевшие раньше ничего подобного, заинтересовались и, подлетев поближе, зависли вокруг в пустоте толпами.

– Что ты видишь там, Амброши? – осмелился наконец спросить его какой – то мелкий дух. – Что ты видишь там?

– Я вижу великое чудо, равного которому мне раньше не доводилось видеть никогда. Я вижу неизвестный мир в сиянии розовой дымки, пронизанной серебристыми лучами. А за дымкой мне смутно видится нечто прекрасное, но что, я не могу понять. Я слишком огромен и не смогу пролезть сквозь дырочку этого ореха, чтобы рассмотреть все подробности.

– Может, я бы смог это разглядеть? – услужливо предложил мелкий дух.

– Ну нет, ты слишком низок, чтобы наблюдать подобную красоту, – возразил Амброши.

Окружавшие его духи зашелестели крыльями, зашумели, наперебой предлагая свои услуги, но мировой дух им всем отказал. Подогрев любопытство духов таким образом, Амброши через некоторое время притворился, что заснул. Тогда один из мелких духов потихоньку подобрался к волшебному ореху и нырнул туда. Попав в марево переливающегося света, он был так восхищен, что издал несколько ликующих воплей. Услыхав, что ему там хорошо, остальные духи, толкая друг друга, тоже полезли в орех. Вскоре все они были внутри. Тут – то Амброши схватил орех и залепил в нем отверстие, предварительно посадив туда двух жуков, красного – Солнце и желтого – Луну. Эти жуки должны были ползать вокруг залепленного отверстия и, освещая все вокруг себя, следить, чтобы ни один дух не смог выбраться обратно. А если бы кто и попытался это сделать, то красный жук – Солнце должен был обжечь его жаром, а желтый жук – Луна – заставить заледенеть от своего холода.

Что касается духов то, как только отверстие в орехе было заделано, волшебная дымка исчезла, и они увидели, что попали в западню. Поскольку выбраться возможности не было, они стали устраиваться, кто как может. Одни из них создали землю и поселились в ее недрах, другие – горы и заняли пещеры, третьи – леса и нашли приют в деревьях, четвертые наколдовали реки и озера, уйдя в их глубины. Те же из духов, кто не смирился, стали духами воздуха. Днем, невидимые, они следуют за Солнцем, ожидая, когда красный жук потеряет бдительность. Их крылья создают ветерок. Ночью они ожидают, когда ослабит внимание желтый жук – Луна, тогда на небе видны их походные костры – звезды. Но Солнце и Луна еще ни разу не ослабили внимания, и ни один дух не смог выйти наружу через заветное отверстие. Вот как был создан наш мир.

– Ну, хватит, ваши серьезные рассказы всем надоели, – заявил Ирле, лукаво блеснув глазами. Его вздернутый кончик носа придавал лицу выражение, которое могло бы быть у лисицы, решившей посетить зимние запасы нерадивого хозяина. – Вот я знаю историю получше, не такую древнюю, но куда более занимательную.

– Что – то не припомню, чтобы ты был занимательным рассказчиком, – строго посмотрела на него Ларио.

– Ладно – ладно, вы все меня недооцениваете, – растянув в улыбке рот до ушей, сказал Ирле.

– Ну, рассказывай, только смотри, чтобы не было обид после твоих рассказов.

– Конечно, какие обиды! – пожал плечами Ирле.

Рассказ Ирле

Я расскажу вам одну историю про Ирне. Вот он сидит рядом и не даст мне соврать (на этом месте Ирне подозрительно засопел).

Так вот. Иду я однажды по лесу. Вдруг слышу, кто – то разговаривает, а когда замолкает, то собака скулит. Раздвинул я кусты, а это Ирне сидит на поваленном дереве, а рядом с ним на земле пристроилась его собака Белка. Ирне ест мясо, а собака на него смотрит и скулит. Все знают, как мой брат любит свою Белку, поэтому стоило ей подать голос, как он отрывал кусочек мяса и кидал ей. Не успевал Ирне донести свой кусок до рта, как Белка свой уже проглатывала и принималась скулить снова. Ирне опять отрывал ей кусочек, опять не успевал до рта донести, как она опять все съедала и опять скулила. Он снова…

– Ирле, занимательность твоего рассказа переходит все пределы, – заметил Хиреворд.

– Ладно, кончаю, – усмехнулся Ирле, кося взглядом на напрягшегося, как струна, Ирне. – Сидел, значит, Ирне, сидел и ел с собакой свое мясо, таким образом, пока не заметил, что Белка со своим жалобным визгом получает мяса больше, чем он сам. Тогда Ирне посадил ее на свое место, отдал ей мясо и сказал: «Ты – хитрая, а я хитрей. Теперь ты ешь, а я буду скулить».

Ирне, побагровев от гнева, бросился на брата. Ирле успел отскочить, но споткнулся и был схвачен за ногу. После непродолжительной борьбы справедливость восторжествовала. Ирне сел верхом на Ирле и, приподняв его голову за волосы, потребовал отказаться от своей клеветы. Ирле тут же притворно заверещал, словно от непереносимой боли. На его крик прибежала Алиа. Она разгневалась на то, что ее внуки устроили в помещении больного такой шум. Алиа разогнала всех, а Ирне и Ирле, как главных зачинщиков, увела, держа за шкирки. Не смотря на неудобную позу, Ирле ухитрился показать брату язык и сообщить, что ему все – таки не пришлось ни от чего отказываться, за что последний угостил его пинком. В ответ на пинок Ирле, ухмыляясь, взвыл еще громче за спиной бабушки, а Алиа наградила Ирне подзатыльником.

11 Медведь – оборотень

Первые дни Гюрд часто притворялся, что дремлет, а сам из – под ресниц наблюдал за жизнью в новом доме. Дом жил как муравейник. С раннего утра начиналось хлопанье дверьми, лай собак, крики женщин и визг детей, развлекавшихся тем, что они прятались от матерей в помещении другой семьи. Гюрд выяснил, что у Хиреворда есть шесть замужних сестер, каждая из которых живет со своим мужем и детьми в отдельном доме, но в то же время все дома соединяются между собой переходами из переплетенных веток, обмазанных глиной. Движение и шум прекращались только на ночь. Заводилами всех семейных ссор и разбирательств были две старшие дочери – Айлин и Миолин, которые то и дело соревновались между собой. Ни одна из них не могла допустить, чтобы у одной было что–то, чего нет у первой. Единственное, в чем они не могли достигнуть равенства – было количество детей. Айлин, кроме сына Ирне, имела ещё двух сыновей – Ринда и Йоринда, и двух дочерей – Осоринду и Йоринду. Миолин же имела единственного ребёнка – Ирле.

Хиреворд и Ларио жили с матерью, потому что у них не было своих семей, и отдельное помещение им не полагалось. Алиа и ее дети спали на тех же полатях, где лежал Гюрд. Чтобы изгнать из него болезнь, Алиа по нескольку раз в день грела песком его ноги, а так же поила настоями липы и чабреца с медом, после которых Гюрда прошибал пот. Врачевательница считала, что с потом болезнь уходит из тела, и нарочно укутывала его шкурами, чтобы он потел сильнее.

Однажды ночью с улицы донеслись крики и яростное перебрехивание собак. Шкура, закрывавшая переход, соединявший дом Алиа с домом семьи ее старшей дочери, приподнялась и оттуда выглянула высокая длинноносая женщина.

– Что там стряслось? – спросила мать, слезая с полатей и набрасывая на плечи теплую доху.

– От Дармутов приехали. Их дочь никак не разродится.

В этот момент в уличную дверь застучали руками и ногами. Дочь откинула засов. В дом ввалилось трое мужчин, с ноги до головы залепленных снегом. Вслед за ними сильным порывом ветра занесло волну снежной влажной пыли, тонким слоем покрывшей пол.

– Что вам нужно? – строго спросила Алиа, словно ничего не знала.

– Прости, добрая Алиа, мой язык! Если я что-то сказал о тебе плохе, так это с горя, – взмолился передний мужчина, и все трое, как по команде, опустились на колени. – Умирает моя вторая дочь. Смилуйся, поедем с нами!

– Запомни, – пригрозила пальцем Алиа, – жизнь человека находится в руках великих богинь, и не тебе восставать против их воли!

– Запомнил, запомнил! – закивал головой мужчина. – Только поезжай с нами, добрая Алиа!

– Ладно, готовьте пока собак, а я соберусь.

Когда посланцы Дармутов ушли, Алиа приказала Ларио, следившей за разговором с полатей, слезать и собирать вещи. Было решено, что они поедут вдвоем, а Гюрда оставят на попечение Хиреворда.

Сборы были недолгими. Вскоре Алиа и Ларио, неуклюжие в лохматых волчьих дохах, сапогах и шапках, нагруженные узорчатыми мешками с травами и мазями, последний раз обняли Хиреворда и скрылись за дверью.

– Ну, вот мы с тобой и одни, – сказал Снайдерс, прилаживая засов на крюках.

– Почему Алиа так сердита на Дармутов? – спросил Гюрд.

– В прошлый раз у Дармутов дочь умерла при родах и ее отец, тот, что сейчас приезжал, обвинил мою мать в том, что она давала плохие лекарства. Еще он хулил богинь, – ответил Снайдерс, влезая на полати. – Фр – р – р! Холода напустили.

Хиреворд завернулся в беличье одеяло и вскоре уснул. С Гюрда же неожиданный визит снял все остатки дремы. Он лежал, поеживаясь от холода, которого Дармуты напустили действительно много, потому что как ни кутался юноша, холод пробирался сквозь складки мехового одеяла и заставлял его дрожать и обливаться ледяным потом.

Утром у Гюрда начался жар, болезнь дала новое обострение. Он метался на постели от нестерпимой боли в ногах, скрежетал зубами и стонал на одной заунывной ноте. Иногда он шептал в бреду: «Отсеките мне ноги!»

Хиреворд ни на мгновение не отходил от него, отлучаясь лишь ненадолго на улицу, чтобы набрать снега, маленькими кусочками которого он остужал лоб больного.

Через три дня из селения Дармутов вместе с Ларио пришло известие, что ребенок там все же родился, но у роженицы началась родовая горячка, поэтому неизвестно, когда они с матерью вернутся. Ларио же пришла на лыжах, чтобы узнать, как обстоят дела дома и захватить еще трав.

Хиреворд снова остался один с Гюрдом. Он сам колол дрова, топил очаг, готовил еду из дичи, которую приносили Ирне и Ирле, сам ухаживал за больным. Это было трудно. Гюрд стонал и бредил дни напролет, уставив в потолок стеклянные глаза. В таком положении его было трудно поить и кормить, поэтому он худел и чах на глазах. Но однажды, когда Хиреворд вернулся с половины сестры, он увидел, что Гюрд лежит необыкновенно тихо. Бросившись к нему, Хиреворд схватил юношу за руку. Рука была прохладная, кровь в ней билась слабо, но ровно. Впервые за много дней Гюрд спал спокойно.

Когда Гюрд проснулся, он ощутил сильную слабость и первое, что он увидел, был молодой Снайдерс, прикреплявший перья к своим стрелам. Подняв голову, Хиреворд встретился с ним глазами и улыбнулся:

– С добрым утром! А у меня для тебя как раз сварилась заячья нога.

Гюрд благодарно кивнул головой.

– Можно посмотреть твои стрелы? – спросил он.

– Ну, если ты интересуешься стрелами, значит, дело идет на поправку, – обрадовался Хиреворд. – Сейчас поешь, а потом я покажу тебе стрелы.

Гюрд снова кивнул. Ему было спокойно и хорошо. Когда они закончили с едой, Снайдерс влез с охапкой стрел на полати и сел, свесив ноги.

– Вот, смотри. Это стрелы ясеневые с круглыми деревянными наконечниками для птицы, например, перепелки, куропатки, а также зайца, белки. Это стрелы с бронзовыми зазубренными наконечниками на красного зверя – оленя. Может, это ты делал эти наконечники?

– Дай посмотрю поближе, – сказал Гюрд и придирчиво оглядел наконечник. – Да, это мои. Отец делает не такие вытянутые.

– Мне больше нравятся вытянутые, с ними стрела описывает большую дугу, – признался Хиреворд.

– Хочешь, когда я выздоровею, я сделаю тебе поющий наконечник? – спросил Гюрд, польщенный похвалой.

– Это как?

– Я сделаю в остром конце наконечника специальное отверстие, благодаря которому стрела, к которой ты его прикрепишь, будет при полете петь.

– Конечно, я хочу такие стрелы! – обрадовался Снайдерс. – Только не делай никому, пожалуйста, таких стрел до весенних состязаний по стрельбе, ладно?

– Ладно, – согласился Гюрд.

Хиреворд ему нравился все больше и больше, а потому, чтобы сильнее расположить его к себе, он предложил:

– Если хочешь, я могу сделать еще и такой наконечник, чтобы стрела, летя к цели, переворачивалась в воздухе.

– Вот это да! А это не влияет на меткость выстрела?

– Нет. А это что за стрелы?

– Эти? С обожженными на огне наконечниками?

– Да.

– Это для цели. Кстати, если ты сделаешь мне поющие стрелы, то я помогу тебе сделать новый лук. Твой, я видел, уже не очень хороший.

– Да, он старый.

– Какой лук ты хочешь, ореховый или кедровый?

– А какой лучше? – спросил Гюрд и честно признался: – Я ведь больше сижу в кузнице и охочусь изредка, когда есть свободное время, поэтому много чего не знаю об охоте.

– Ничего, я научу тебя, – сказал Хиреворд, приободряясь. До этого, хотя он и был расположен к Гюрду, юноша смотрел на своего товарища, знакомого с таинственным кузнечным ремеслом, как- то снизу вверх. Признание последнего уравнивало обоих: каждый владел областью знаний, неизвестной другому.

– Что касается лука, – начал Хиреворд с увлечением, – то ореховый более упруг, не так легко ломается, как кедровый, но зато кедровый сильнее посылает стрелу. Правда, за кедровым луком нужно очень заботливо ухаживать. Нельзя класть его на землю, иначе он наберется сырости и ослабнет, нельзя натягивать без стрелы – он порвет веревку, а если натянуть сильно – сломается. Но если ты будешь ухаживать за ним правильно, у тебя не будет более верного друга.

– Хорошо, сделай мне кедровый.

Юноши помолчали, смущенно улыбаясь друг другу.

– Знаешь, мне с тобой так хорошо, словно я знал тебя сто лет, – вдруг сказал Хиреворд.

– Мне тоже так кажется, – согласился Гюрд.

– Я хотел познакомиться с тобой еще тогда, когда до нас дошли слухи, что кузнец Стиг Элсли привез из леса двух удивительных детей. Отец мой поехал поздравить твоего отца, а меня не взял, и я очень обиделся. Я решил, что познакомлюсь с тобой сразу же, как только один смогу дойти до вас. Но тут мой отец умер, и мне было так плохо, что я как- то перестал об этом думать.

Прошло несколько лет. Мужья моих сестер привозили из вашей кузницы ножи, наконечники стрел, посуду. Я рассматривал те предметы, которые, по их словам, сделал ты, и мне снова захотелось познакомиться с тобой. Два раза я напрашивался со старшими сходить в кузницу, но ты не выходил. Однажды я увидел тебя на весенних праздниках. Ты был один, никто не мешал мне подойти, но ноги мои словно приросли к земле. Я подумал, что ты можешь решить, будто я навязываюсь тебе, потому что ты сын духа, и ушел.

С того дня, как мы привезли тебя сюда, я внимательно присматривался. Я боялся, что ты, посвященный в великие тайны власти над металлом, не захочешь со мной разговаривать. Одновременно я понимал, что это, может быть, последний удобный случай для знакомства. Если бы ты знал, как я радовался, когда ты стал беседовать со мной, Ирне, Ирле и Ларио как с равными! Представь мое отчаяние, когда моя мечта едва исполнилась, а дух смерти снова стал витать над твоей головой! Я пытался быть твоим заступником перед ним. Сегодня ты начал выздоравливать, мы хорошо поговорили…

Давай станем друзьями на всю жизнь. Я предлагаю тебе руку не как сыну великого духа, а как человеку, с которым хочу делить радость и горе, – Хиреворд протянул Гюрду крепкую ладонь.

– Я тоже хочу быть твоим другом, – сказал Гюрд. Он почувствовал, что не может быть неблагодарным и обмануть ожидания Хиреворда.

За то время, что Алиа и Ларио отсутствовали, юноши почти все время проводили вместе и очень привязались друг к другу. По ночам, лежа рядом на полатях, они шептались о том, как будут охотиться, когда Гюрд выздоровеет, как спустятся в лодке по реке к Ивовому острову, где всегда обеспечен хороший улов рыбы.

На первый взгляд казалось удивительным, что такие люди, как Гюрд Элсли и Хиреворд Снайдерс смогли подружиться. Хиреворд был высоким, красивым юношей, веселым и удачливым охотником. Привыкшему таиться Гюрду он казался до крайности прямодушным, потому что с безграничной откровенностью делился с ним своими мыслями и переживаниями. Элсли поражался, с какой доверчивостью Снайдерс выбрал его поверенным своих тайн. Впрочем, он сделал правильный выбор. Гюрд никогда не посмел бы обмануть такое доверие.

Во взволнованных рассказах друга перед Элсли впервые в полную ширь открылась чужая человеческая душа. Конечно, ему самому приходилось дома откровенничать с сестрой и матерью, но их души открывались друг другу лишь определенной стороной. Хиреворд же убрал все или почти все границы. Элсли был заворожен тем, что ему открылось. Гюрд видел, что его друг смотрит на мир иначе, чем он сам, словно через какую-то завесу, которая делает для него цветным и ярким все, к чему он прикасается. Даже люди, с которыми он общался, каким-то чудодейственным образом преображались в его глазах в существа интересные, заслуживающие внимания и уважения. Элсли видел, что Хиреворд воспринимает его как человека необыкновенно высоких знаний и нравственных качеств, и ему хотелось стать таким.

При такой самоотдаче Хиреворда дружба Гюрда казалась неравноценной. По характеру он был скрытен и молчалив, совсем не склонен к веселью. Молодой Элсли едва доставал Снайдерсу до плеча, был худ, имел сильно развитые руки и грудь, но не слишком сильные ноги. Любимой его позой было сидеть сгорбившись, обняв колени. Когда в такой позе юноша наблюдал за огнем своими жгучими черными глазами, Хиреворд находил, что он похож на одного из помощников Фиилмарнена, стерегущего металлы в недрах земли. Хиреворд не тяготился молчаливостью друга. Своей чуткой душой он улавливал в немногих словах, с которыми обращался к нему Гюрд, все, что хотел знать. Обманывался ли он или действительно интуитивно проникал в ту часть души друга, которая была для него открыта, он так никогда и не узнал. Впрочем, Хиреворд и не нуждался в откровениях. Его влекло к другу ощущение тайны, ощущение человека, осветившего факелом верхнюю часть убегающей в недра земли глубокой каменной норы. Этому человеку доставляет удовольствие чувство неведомого, он даже, чтобы обострить это чувство с риском для жизни спустится в нору наполовину, но никогда не полезет до конца, опасаясь, что вид сырого дна, усеянного осколками камня, вдребезги разобьет чудо, ощущение которого он носит в себе.

У Снайдерсов Гюрду было хорошо. Он привязал к себе сестер Хиреворда тем, что лепил их детям игрушки, их мужьей тем, что искусно вырезал ручки для ножей, а молодежь – даром рассказчика. Определенную роль сыграл и окружавший его ореол сына духа земли.

Наконец наступил день, когда Гюрд нетвердыми шагами с помощью Хиреворда вышел на улицу. В воздухе уже веяло весной, хотя зима еще властвовала вовсю. Юноша с интересом оглядел поселок, состоявший из семи изб с отдельными входами. Поселок окружал частокол. Выпавший за зиму и утоптанный снег сделал частокол не очень высоким, так что Гюрд и Хиреворд смогли запросто выглянуть наружу.

Поселок стоял на холме, а внизу, под ним, расстилалась сверкающая льдом река. Ребятня из рода Снайдерс втаскивала на холм сани, а потом, усевшись на них, лихо катила вниз, на лед реки, теряя по пути седоков. Вверх от реки по холмам взбирался голубой лес, спокойный и величественный. Он уходил до горизонта, теряясь в мутной серой дымке.

– Вдалеке идет снег, – сказал Снайдерс. – К вечеру и до нас дойдет.

– Откуда ты знаешь? – спросил Гюрд.

– Видишь, у горизонта – серая туча и даль как бы мутная? Это снеговая туча, из которой там идет снег.

Гюрд с наслаждением втянул носом сырой холодный воздух и засмеялся, увидев на ближайшем дереве быстро ползущего вниз головой серо – голубого поползня, ищущего в коре букашек, а так же двух нахохлившихся красногрудых снегирей.

– Интересно, а что там за лесами? – тихо сказал Хиреворд, вглядываясь в даль. – На торги, на Медвежью реку, приезжают люди из разных стран, значит есть еще какая – то иная, чем наша земля. Какие там живут люди? Какие там живут звери?

Юноши помолчали. В низком зимнем небе слабо блеснула, словно стыдясь своей поспешности, первая зеленоватая звезда.

– Говорят, далеко – далеко на севере земля кончается, – продолжил Хиреворд. – Там окружает ее Море Мрака, серое и холодное. В нем ходят огромные седые волны, а берег скован льдами.

– Откуда ты знаешь? – спросил Гюрд.

– Мой отец ходил туда с товарищами, когда был совсем молодым. Он рассказывал. Еще он ходил на запад и говорил, что там живут скирпы – люди, которые все делают из камня и кости, а на востоке живут онлимы, таинственные жители пещер, трусливые и злобные. Онлимы выкалывают на теле узоры, делают оружие лучше нашего, но никогда не выходят на открытый бой, а убивают, прячась в камнях, каждого, кто посмеет войти в их страну. Мне бы тоже хотелось путешествовать, только пойти еще дальше, чем отец. Как ты думаешь, не заплатить ли мне на весенних торгах иноземным купцам, чтобы они взяли меня в свою страну?

При последних его словах Гюрд почувствовал, как темная тень повозок лисингонов нависла над ним.

– Что ты! Что ты! – воскликнул он. – Купцы могут обмануть тебя и продать в рабство!

– Я заплачу мехами, зачем им меня продавать?

– Они ограбят тебя и продадут.

– Оставим этот разговор.

Через несколько дней, когда Гюрд смог уже выходить из поселка, молодой Снайдерс повел его в лес и показал свою ловушку для зайцев. Это был жест большого доверия, так как каждый охотник старается, чтобы месторасположение его ловушек оказалось в тайне от других охотников.

Ловушка представляла собой изгородь из хвороста с шестью отверстиями, перед каждым из которых висела волосяная петля, прикрепленная к длинной жерди, подвешенной на крючке. Стоило дернуть за петлю, как жердь срывалась с крючка и подскакивала вверх, поднимая в воздух зайца, просунувшего в нее голову.

По возвращении домой они застали Хиллу, пришедшую навестить брата. Она обрадовалась, что Гюрд уже ходит. Брат же вел себя как бесчувственное бревно, помалкивая и методично стряхивая с шапки водяные капли растаявшего снега. Ему совестно было признаться даже самому себе, но среди взбалмошного и веселого быта рода Снайдерс его тяготили и она, и ее рассказы о невеселом житье – бытье дома. Ночью Гюрд всерьез задумался о том, что вскоре ему придется покинуть гостеприимный дом Алиа.

«А ведь если бы Хиреворд женился на Хилле, он бы переселился к нам, и мы всегда были бы вместе», – подумал он.

Растолкав спящего рядом Хиреворда, Гюрд спросил:

– Ты никогда не думал о женитьбе?

– Тебе часто приходят во сне такие замечательные мысли? – недовольно пробурчал Хиреворд.

– Я серьезно спрашиваю, – настаивал Гюрд.

– Нет, не думал.

– А какая- нибудь девушка тебе нравится?

– Нет, не нравится, отстань.

– А какая могла бы понравиться?

– Необыкновенная. Все, я сплю, – голова Снайдерса упала на подушку.

Гюрд обиделся. И как Снайдерс может спать, если вскоре им предстоит расставание и редкие встречи по праздникам! Мысль породниться с Снайдерсами настолько завладела Гюрдом, что на следующий день он глаз не спускал с Хиллы, оставшейся погостить на несколько дней, примечая, как к ней относятся предполагаемые будущие родичи. На его удивление, Хилла быстро сошлась не только с Алиа, но даже с молчуньей Ларио. Тоненькая ниточка привязанности протянулась, но как связать две семьи вместе?

Ближе к вечеру приехали на собаках из поселка рода Дармут два охотника. Они спрашивали, не заходил ли сюда один их куда – то запропастившийся родич. Им ответили, что не заходил.

Случай с пропавшим охотником вызвал толки. За ужином Алиа вспомнила, как в дни ее детства один неудачливый охотник провалился в берлогу и был съеден медведем. Это открылось в конце зимы, когда другие охотники убили зверя и нашли в его логове кости и остатки снаряжения. Старшая сестра Хиреворда – Айлин, рассказала о случае, когда охотник повредил ногу и не смог дойти до дому, замерзнув в лесу, а ее муж поведал о другом охотнике, который загостился у друга, позабыв за праздничным весельем предупредить семью, и получил нагоняй от всех родственников.

Когда эта тема оказалась исчерпанной, Ларио стала расхваливать Хиллу, с которой ходила в лес. Она с восторгом рассказала, как подруга по еле заметным следам разыскала склад белки с орехами, а также точным попаданием в глаз наказала злую куницу, пытавшуюся сожрать маленькую белку. В доказательство Ларио положила на стол горку орехов и мертвую куницу.

– Вот это девушка! – воскликнул Ирне.

– Смотри, Хиреворд, не прозевай! – насмешливо отозвался Ирле. – Такие девушки в девушках не засиживаются!

– На что это ты намекаешь? Уж не попала ли Хилла тебе в глаз, сразив наповал? – лукаво ответил Хиреворд.

При этих словах Хилла покраснела и выскочила за дверь.

– Ах, негодники! – рассердилась Алиа. – Да как же вы посмели такую девушку обидеть? Бегите за ней и без нее не возвращайтесь!

– Погодите, я пойду, – вызвался Гюрд и, набросив волчью доху, вышел.

Хилла стояла возле частокола и плакала. В воздухе висела тяжелая мартовская сырость. Гюрд молча подошел к сестре. Он чувствовал себя очень виноватым, потому что в последнее время только и думал, что о себе, ни разу не вспомнив о тяжелой, безрадостной жизни Хиллы. Ведь это благодаря ей он попал сюда, нашел друзей, а сам ничего не сделал, чтобы вытащить сестру из рутины ее серых будней, наполненных равнодушием отца и тяжелой работой.

– Хилла, прости меня, – наконец выдавил из себя Гюрд.

– Гюрд, я ведь его люблю, а он смеется, – тихо сказала сестра.

Лицо у Хиллы было смиренное и печальное, а из глаз катились крупные, как у ребенка, слезы.

– Хилла, прости меня, если сможешь, – попросил Гюрд голосом, полным раскаяния.

– За что? – удивилась девушка и, поглядев на вытянутое лицо брата, улыбнулась. – Да что с тобой?

В доме стукнула дверь. К ним, высоко подскакивая, чтобы быстрее передвигаться по пористому мартовскому снегу, подбежал Хиреворд.

– Хилла, – сказал молодой Снайдерс, – я вел себя глупо. Прости меня и возвращайся в дом. Я очень раскаиваюсь.

– Мы вдвоем раскаиваемся, – прибавил Гюрд.

– И будем стоять и раскаиваться, пока ты нас не простишь, – улыбнулся Хиреворд, поеживаясь, так как выскочил в одной рубахе.

Разве могла Хилла устоять против такой просьбы?

Весь вечер Гюрд и Хиреворд развлекали Хиллу смешными и таинственными историями. Девушка много смеялась и рассказывала сама. Гюрд, ставший необычайно зорким и наблюдательным, нашел, что Хилла держится хорошо, рассказывает захватывающе, а когда смеется, то делается даже красивой. Во всяком случае Хиреворду с ней было интересно, он не отрываясь смотрел на нее и глаза его блестели.

Поздно вечером за Алиа приехали люди из рода Эсклермонд, и она с Ларио уехала к больному, а утром пришли люди из рода Ланселин. У них без вести пропали три охотника и девушка, отправившаяся в гости в поселок Дармутов. Они просили помочь в поисках.

Все Снайдерсы, способные носить оружие, мужчины и женщины, вызвались пойти. Гюрда, не смотря на его просьбы, оставили дома, так как он не мог передвигаться быстро и далеко.

Поиски увенчались сомнительным успехом. Был найден охотник из рода Дармут, настолько растерзанный и изуродованный, что его опознали только по поясу с вышитыми знаками его рода. К несчастью, недавно была сильная оттепель, а затем грянул мороз, сковавший талый снег льдом, так что не осталось никаких четких следов вокруг. Позже наткнулись на останки двух охотников из рода Ланселин. Одного из них опознали по охотничьему ножу. Тела крепко вмерзли в лед, но к ножу пристало несколько темных длинных волос, а кругом валялись клоки шерсти.

Всех охватил ужас. Что за таинственный враг свалился на головы гаутов? Кто расправился с охотниками?

Возвратившись в свои поселки, люди были молчаливы и подавлены. Они крепко заперли ворота и договорились не ходить поодиночке. Следующий день принес еще более страшную весть: чудовище пришло в поселок Дармутов и, воспользовавшись тем, что выпавший снег сделал частокол низким, перелезло через него ночью и растерзало восемь собак. Оно было огромным и темным, и оставило глубокие лунки в тех местах, где ступала его лапа.

Хилла стала рваться домой, ведь там осталось всего три человека. Ее уговаривали остаться, так как вновь началась оттепель, и трудно было идти по льду, покрытому водой. Кроме того, сестры Снайдерс не хотели отпускать никого из своих родных в лес, где бродило чудовище. Гюрд тоже рвался домой и заявлял, что они с сестрой доберутся и без провожатых. Он был в отчаянии, считая, что наказание постигло его из–за того, что он мало ценил своих родных. В конце концов проводить Хиллу вызвались Айлиль, муж старшей сестры Хиреворда, и Ирне. Гюрда не взяли, потому что он замедлял бы скорость передвижения остальных.

Мужчины обещали вернуться быстро, но в назначенный срок не пришли. От соседних поселков тоже не было вестей. От неизвестности Снайдерсы сделались злобными. Женщины подходили к частоколу и выли, глядя на лес, настороженно тихий и хмурый. Айлин не сдержалась и набросилась на Гюрда, прокляв тот день, когда он появился в их доме. Гюрд не обратил внимания. В его голове мелькали картины об участи родных одна страшнее другой.

Чем сильнее на дворе сгущались сумерки, тем сильнее возрастала злоба Айлин. Она и ее сестра – близнец Миолин осыпали Гюрда проклятьями и рыдали.

– Я завтра уйду, – сказал им юноша.

– Лучше бы ты ушел со своей сестрицей, и вас обоих задрало чудовище, а не моих сыночка и мужа! – крикнула ему Айлин.

– Лучше бы тебе умереть и не появляться в нашем доме! – вторила ей Миолин.

– Замолчите, что вы говорите! – заступился за друга Хиреворд. – Что бы сказала мама! Да и что выИрне и Айлиля заранее хороните!

– Замолчи, мальчишка! – закричала на него сестра. – Умерли мои бедные муж и сыночек! А этот живой…

– Я уйду, – встал с лавки Гюрд.

– Куда ты пойдешь? – силой усадил его обратно Хиреворд. – Ночь на дворе.

– Пусть уходит! Пусть его тело поваляется в ночи, как тела моих мужа и сына! – билась головой о пол упавшая айлин.

Прибежавшие на крик сестры пытались ее поднять. Затем в избу набились их мужья и ребятишки. Гюрд ловил на себе взгляды, полные страха и ненависти, взгляды людей, которые еще недавно были добры к нему. Теперь он понял, что по–настоящему его любили лишь в доме Элсли, в доме, куда он еще несколько дней назад не хотел возвращаться. Что теперь с обитателями этого дома?

– Ну, все, хватит! – закричал Хиреворд. – Вы все как хотите, а я остаюсь с Гюрдом! Тот, кто посмеет поднять на него руку, будет иметь дело со мной!

– Ты променял родную кровь на чужака? – спросила Миолин среди установившейся тишины.

– Любой, кто его тронет, будет мне не родичем, а лютым врагом, и я обойдусь с ним, как с лютым врагом.

– Ты понимаешь, что ты сейчас сказал? – с угрозой спросил один из мужей сестер.

– Да.

– Выйдите все отсюда, – глухо прошипела Айлин.

Толкаясь, родичи вышли в переход.

– Вот что, брат мой, – тихо и мрачно сказала Айлин, – сейчас ты либо уйдешь с нами, оставив этого Гюрда здесь до утра, так как я все же не волчица, чтобы гнать его в ночь, либо ты остаешься здесь и становишься всем чужим.

– Я никуда отсюда не уйду.

– Хорошо, делай, как знаешь. – Сестра вышла.

Юноши остались одни. В очаге с треском раскололось от жара полено.

– Завтра, когда я уйду, ты сможешь помириться с ними, – сказал Гюрд.

– Мы пойдем вместе.

– Не надо из – за меня ссориться с родными еще сильнее, – возразил Гюрд.

– Мать вернется, наведет здесь порядок. А теперь давай ужинать. Потом ты ляжешь спать, а я посторожу. После поменяемся.

– Все так плохо?

– Была бы здесь мать, ничего бы этого не было. А когда остаются за старших Айлин с Миолин, можно ждать всего. Не больно– то Три Богини одарили их разумом, – проворчал Хиреворд.

Под утро, когда еще было темно, юноши выбрались из дома. Под дверью их никто не ждал: родичи были уверены, что уйти так рано они не решаться. В одном месте, где из – за утоптанного снега частокол стал невысоким, юноши перебросили лыжи и перебрались сами. Собаки, чуя знакомый запах, молча смотрели на них и махали хвостами.

Снег за два дня оттепели превратился в чавкающую под ногами жижу, но теперь снова холодало, и кое – где можно было пройти на лыжах довольно сносно, хотя следы тут же синели и наполнялись водой. Когда рассвело, мороз стал ощущаться явственно. В лучах бледного холодного солнца черные стволы деревьев стали переливаться всеми цветами радуги благодаря покрывавшему их тончайшему слою льда.

Юноши продвигались достаточно быстро по остаткам лыжни Ирне, Айлиля и Хиллы, но если Хиреворд бежал свободно, то Гюрду вскоре пришлось пересиливать усталость. На какое – то время силы к нему вернулись, но вскоре иссякли.

– Все, Хиреворд, больше не могу, – выдохнул Гюрд, падая плечом на ствол дерева и ловя ртом воздух.

– Почему ты не окликнул меня раньше? Я совсем забыл, что такие перебежки тебе еще не под силу. Пошли тихонько.

– Сейчас, только отдышусь.

– Нет, идем дальше. Ты взмок и если сейчас остынешь, то заболеешь.

Юноши снова двинулись в путь. Хиреворд шел впереди, а Гюрд тащился сзади. Внезапно Хиреворд резко остановился, так что Гюрд налетел на него.

– Что случилось? – спросил он.

– Смотри, – указал Снайдерс на наст и тревожно огляделся.

Остатки лыжни, по которой шли юноши, пересекал огромный след медведя. Гюрд скинул лохматую рукавицу и приложил ладонь к следу, чтобы измерить его. Результат устрашил обоих.

Это огромный шатун, покинувший берлогу раньше срока из – за ее разрушения, болезни или недостатка накопленного на зиму жира. А быть может, в него вселился зловредный дух, не имеющий тела. Он зол на всех и голоден, – прошептал Хиреворд и побледнел так, что стали видны все его веснушки.

– Видимо, он задрал всех охотников, – так же тихо сказал Гюрд. – С голоду он попробовал человечины и теперь разохотился есть человеческое мясо.

– Дорого бы я отдал, чтобы узнать, где он сейчас.

– Что будем делать?

– Сначала посмотрим, куда он пошел.

Следы выходили из леса справа от лыжни, пересекали ее и, углубляясь в лес по левую сторону, делали полукруг и шли параллельно с лыжней в двух перелетах стрелы от нее. Медведь шел в сторону, откуда двигались юноши.

– Как ты думаешь, почему он перешел лыжню и не последовал за Айлилем, Ирне и Хиллой? – спросил Гюрд.

– Лыжне два дня. Может, запах выветрился, а может, он был сыт. Вот что, Гюрд, давай вернемся на лыжню и что есть силы поспешим до вашего дома. Молись всем богам, чтобы они увели его подальше и не дали взять наш след, если он голоден. Укрыться здесь негде, убежать мы не сможем, охотничьи ножи и стрелы против него почти бесполезны.

Разговаривая о медведе, юноши не называли его прямо, а говорили «он». Согласно поверью охотников, зверь, названный своим именем, может даже на большом расстоянии услышать о планах людей против него и расстроить их.

Молодые люди быстро двинулись по лыжне. Гюрд старался не отставать, но Хиреворду приходилось то и дело поджидать его. Когда Элсли совсем выбился из сил, он понял, что совершил большую ошибку. Снайдерс не только не выиграл расстояние, но и довел друга до полного изнеможения.

– Мы сейчас отдохнем и пойдем дальше медленно, мы уже достаточно оторвались, – деланно веселым голосом сказал Хиреворд.

– Не обманывай, я тебя задерживаю. Иди один, а потом вы с моими родичами сможете вернуться за мной.

– Ты сошел с ума! – закричал Хиреворд, уязвленный тем, что его внутренний страх был разгадан. – Нам ничто не угрожает, я тебя не брошу!

– Хиреворд, поспеши! Ты должен предупредить людей!

– Не пытайся заставить меня уйти. Мы вышли вдвоем и придем вдвоем. Отдыхай, вскоре пойдем дальше.

Гюрд прислонился к сосне, чтобы отдышаться. Хиреворд встал рядом. Вдруг необычный шум заставил их насторожиться. Лес здесь рос на холмистой местности, а они стояли у подножия холма, поэтому им не был виден источник шума. Было ясно одно: шум раздается с той стороны, откуда они пришли.

– Наверно, это лось, – прошептал Хиреворд, и в ту же минуту медвежья голова показалась на вершине холма. Низко опустив морду и вынюхивая следы, огромный медведь бежал по лыжне, глубоко проваливаясь в снег.

– На дерево! – крикнул Хиреворд и, скинув лыжи, подсадил друга на ближайшую длинную, как костлявая рука, ветку. Сев на нее верхом, Гюрд, свою очередь, втянул товарища. Гюрд оказался сидящим в обнимку со скользким стволом. Хиреворд расположился рядом с ним, держась за его руку. Положение было неудобным: у Снайдерса не было никакой опоры.

Медведь, озлобленный и голодный, подбежал к сосне и как следует тряхнул ее. Дерево дрогнуло. После нескольких неудачных попыток сбросить людей, медведь встал на задние лапы, чтобы передними постараться зацепить их за ноги. Ему удалось задеть сапог Хиреворда, но когти сорвались, зато ветка сильно закачалась. Найдя слабое место добычи, чудовище стало ловить ноги Снайдерса. Юноша пытался поджать их под себя, но это грозило потерей равновесия. Из – за сильного раскачивания ветки Гюрд не мог влезть выше, а Хиреворду, державшемуся за его рукав и пояс, то и дело грозило упасть вниз. Наконец, медведь, подпрыгнул и, крепко вцепившись когтями в ноги Снайдерса, дернул его к себе. Хиреворд соскользнул, не выпустив из рук пояс Гюрда. Озлобленный сопротивлением, зверь передвинул лапы на пояс юноши и дернул сильнее. Снайдерс закричал: вместе с клочьями куртки медведь содрал с него и кожу.

– Тяни, тяни меня! – крикнул Снайдерс.

Держась одной рукой за ствол, Гюрд другой вцепился в капюшон друга, но втянуть его на ветку было невозможно. Случайно подняв глаза, он увидел, как по склону соседнего холма спускаются маленькие черные фигурки.

– Держись, Снайдерс, сюда идут! – крикнул Гюрд и заорал во всю глотку: – Эй! Сюда! На помощь!

Услышав голос, медведь разъярился пуще прежнего. Фигурки на холме остановились. Неужели уйдут? Нет, вот одна протянула руку в сторону юношей, и вот уже все они спешат сюда. Их опережают собаки.

– Гюрд, все! – жалобно крикнул Снайдерс и руки его разжались.

Медведь со злобой швырнул юношу на снег и сам упал на него всем телом, оскалив грязно – желтые зубы. Из-под его тяжелой туши торчала только рука Хиреворда, казавшаяся маленькой и хрупкой. Люди находились еще далеко, а медлить было нельзя. Гюрд прыгнул с дерева и упал зверю на спину. Вытащив нож, он отчаянно стал вонзать его в толстую шкуру. Взревев от боли, чудовище ударило его лапой так, что он отлетел на несколько шагов. Затем шатун поднялся на задние лапы и пошел в сторону новой жертвы.

Гюрд приподнялся на локте, из одного его разорванного плеча текла кровь, с ужасом глядя на смрадную пасть, где мед рядами зубов трепетал язык. Он уже приготовился к смерти, но тут на зверя напали собаки и стали драть за ноги, а какой – то человек бросился к нему и всадил в сердце нож. Пытаясь раздавить его, медведь обнял врага, взревел, вздохнул, словно сильно устал, и лапы его разжались. Он упал на бок и умер. Заворожено Гюрд смотрел, как по огромному телу пробегает судорога. Потом из – под его лапы вылез победитель. Это была Хилла.

К месту борьбы подбежали Стиг, Ойгла, Хелихелин, Айлиль и Ирне. Стиг отдал сыну свой капюшон, закрывавший плечи и грудь, чтобы он не застудил раненое плечо. Айлиль помог встать помятому и изодранному Хиреворду. Затем осмотрели шатуна. Он был огромный, костлявый, со сбившейся клоками шерстью. Тело его покрывали нарывы, залитые гноем, и чешуйчатые проплешины. Зубы, оскаленные в предсмертном крике, были длиной с палец Хиллы.

– Этот шатун носил в себе злого духа, ненавидевшего людей, – сказала Ойгла. – Не берите у него ни зубов, ни когтей.

– Мы воткнем ему в сердце кол, чтобы злой дух не мог оставить его, пока мы будем доставлять домой раненых, а потом, когда остальные удостоверятся в его смерти, утопим его в болоте, – сказал Стиг.

Когда кол воткнули, все вернулись в дом Элсли.

– Злой дух, живший в медведе, может войти в ваше тело сквозь раны, – сказал Стиг Хиреворду и Гюрду. – Надо прижечь раны железом.

В кузнице был разведен огонь, и Стиг раскалил кусок металла. Айлиль держал Гюрда за руки, пока отец прикладывал железо к его плечу. Гюрд вынес все без единого стона. Хиреворд, глядя на него, побледнел. Его мутило от запаха паленого мяса. На нем ран было больше.

– Лучше если мы привяжем твои руки к столбу, – сказал ему Стиг.

– Вы думаете, что я струшу и убегу?

– Нет, но ты не привык к железу, а медлить нельзя.

Хиреворд повиновался.

Мне раньше почти не приходилось болеть, – улыбнулся он Стигу.

Кузнец приказал Айлилю и Ирне крепко держать его за ноги. Это оказалось не лишним. Хиреворд к концу уже не сдерживал болезненные стоны. Приложив железо к последней царапине на щеке, Стиг сказал, глядя юноше в глаза:

– Вот на тебе и стоит печать духа земли. Отныне часть тебя принадлежит ему.

Было решено, что Ирне с отцом поспешат домой, а Хиреворд пока останется у кузнеца. После их ухода Гюрд расспросил Хиллу, почему Снайдерсы так задержались у них в доме. Оказалось, что когда они пришли, в жилище кузнеца, стоящем на отшибе, ничего не знали о свалившейся беде. Стиг и Ойгла ушли проверять расставленные в лесу силки, а дома была только Хелихелин. Ирне и Айлиль задержались, ожидая хозяев, вернувшихся затемно. После длительного разговора было решено, что семья кузнеца запрет дом покрепче и переселится на несколько дней в поселок Снайдерсов. Встреча в пути изменила все планы.

– Я скучал по вам все это время, – сказал Гюрд сестрам и родителям.

– Я это чувствовала. Я знала, что тебе нигде не может быть хорошо, кроме дома, – ответила Ойгла.

Гюрд перенес лечение своего отца легко и уже на следующий день ходил по двору и даже делал кое – что по хозяйству, а вот Хиреворд разболелся. Однажды, когда они остались одни в доме, Снайдерс спросил:

–Неужели это правда, что медведя убила твоя сестра? Как же ей не было страшно?

–Ей не было страшно, – с неожиданной яростью заявил Гюрд. – Она тебя любит, а ты как слепой!

–Любит? – прошептал Снайдерс. – Какая девушка!

Гюрд подумал о том, что его затея сделать Хиреворда своим родственником не такая уж неосуществимая.

12 Торги на реке Медвежьей

Как только молодой Снайдерс встал на ноги, стало ясно, что богиня Мадилайн набросила на его глаза волшебное покрывало, благодаря которому Хилла стала казаться ему неотразимой. Пораженный тем, как она из любви к нему не испугалась медведя, Хиреворд стал присматриваться, где же скрывалась такая сила чувств в никогда не привлекавшей его девушке. Наблюдения открыли ему массу достоинств в будущей невесте. Хилла была терпелива, уступчива, прекрасно вела хозяйство. Стиг не возражал против такого зятя. Лишние руки в доме, не занятые кузнечной работой, не помешают.

К концу весны стало ясно, что на носу свадьба. Алиа в сопровождении нескольких родичей навестила родителей невесты. Обиды, нанесенные зимой Гюрду, были забыты. Обе стороны пришли к согласию. Ранней осенью, по обычаю рода Элсли, Хиреворд должен был перебраться в дом родных невесты.

Хиреворд и Гюрд обошли окрестности и пометили деревья, которым было суждено стать стенами пристройки для молодых. Некоторое время спустя мужчины из рода Снайдерс повалили их и доставили к месту будущего жилища. Там бревна сложили в низкий сруб, а щели заткнули мхом и замазали землей. Пол сделали из деревянных плах и глины. В углу из камней Хиреворд сложил печь, сколотил широкие скамейки.

Когда наступал полдень и сруб нагревался, Гюрд любил просовывать голову внутрь, чтобы вдохнуть запах свежих бревен и смолы, янтарными слезами стекавшей по стенам.

Хилла усердно лепила посуду и ковыряла мотыгой огород. В закутке у нее откармливались молодые кабанчики. Ойгла и Хелихелин собирали и трепали крапиву, коноплю и лен, чтобы изготовить полотно на наряды. Гюрд и Стиг отложили все заказы и занялись изготовлением свадебных украшений. Отцу стало, наконец, стыдно за невнимание к старшей дочери. Он боялся, что ее свадьба будет беднее, чем у других. В начале лета он заговорил о поездке на торги на Медвежью реку.

Торги проходили на острове посередине реки в середине лета. На остров съезжались гауты со всего Гаутанда и люди из народов, соседних с ними. Там не только обменивали товары, но и сообщали новости, договаривались о свадьбах.

Гюрд упросил отца отпустить его на торги вместе с Хиревордом и Хиллой, а самого остаться дома. Он хотел лично помочь молодым с покупками. Отъезд был назначен одновременно с отъездом лодок Снайдерсов. Из них, кроме Хиреворда, ехали Айлиль, Ирне, Ирле, две средних сестры Хиреворда – Линса, и Гвенсил, их мужья – Карой и Рори, а также дочь Гвенсил и Рори – Миониль с мужем Кетилем.

В назначанный день пять лодок Снайдерсов и две Элсли отправились в путь. Хиреворд плыл в одной лодке с Гюрдом, временами пересаживаясь во вторую, нагруженную товаром и прикрепленную веревкой к первой, чтобы помочь Хилле ее направлять. Плыли по течению весь день без передышки, только к вечеру выходя на берег, чтобы развести костер и приготовить еду. Уже на второй день им стали попадаться следы таких же путешественников в виде остывших кострищ, а на третий встретились лодки Дармутов и Эсклермондов. Первых узнали по волосам, собранным в «хвост» на затылке у мужчин и возле шеи у женщин, а вторых – по косам с вплетенными красными ремешками, причем у мужчин была одна коса, а у женщин – две.

Через четыре дня Снайдерсы и Элсли были на месте. На торговый остров они прибыли затемно, узнав его по большому количеству горящих костров. Всю ночь стоял шум от приплывавших лодок, треска пламени и разговоров, сливавшихся в один неясный гул.

Утром оказалось, что прибывших так много, что вся поверхность острова представляет собой один сплошной копошащийся клубок тел мужчин, женщин, детей и животных. Гюрд разложил шкуры и рассыпал на них привезенный товар – ножи, наконечники стрел, копий, рыболовные крючки, браслеты, кольца, серьги и налобные обручи. Рядом Снайдерсы разложили лечебные травы, коренья и камни.

Покупатели потянулись с утра. Их привлекали железные ножи, весть о которых разнеслась далеко от родных мест Гюрда. Они брали их в руки, ощупывали лезвие и покачивали головами. Железные ножи требовали долгой работы, их было мало, поэтому они ценились высоко и недешево. Подержав их в руках, покупатели чаще всего брали привычные бронзовые. на покупку железных решались только самые удачливые охотники, специально готовившиеся к этому. Расплачивались шкурами, медом и кожами.

Покупателей было так много, что переговоры с ними о возможном обмене заняли весь день. Только под вечер, попросив Снайдерсов приглядеть за добром, Хиреворд, Хилла и Гюрд отправились погулять.

Остров был достаточно большим, с каменистой почвой, на которой пучками росла жесткая трава. Деревья и кустарники были вырублены на дрова для костров еще в древние времена. Большинство приехавших держало свои лодки на воде, иначе на берегу негде было бы развернуться.

Уже темнело. Внимание молодых людей привлекла толпа, собравшаяся вокруг одного из костров. Он принадлежал торговцам с далекого запада. Торговцы были загорелыми, подвижными, они все время улыбались, обнажая белые зубы, и бросали вокруг быстрые взгляды. Они привезли соль, горшки из лощеной красной глины, невиданные по красоте камешки – амулеты и вино. Торговцы рассказывали о странах, где побывали. Они говорили, что далеко на западе есть страны, где почти нет снега, люди живут в высоких домах, построенных один на другом. Торговцы утверждали, что есть страны, где у людей волчьи головы, оленьи ноги и рыбьи хвосты. Они уверяли, что в их краях водятся чудовища, стерегущие волшебные стада свиней. Сколько не режь этих свиней, их количество не уменьшается. Еще у чудовищ есть оружие, которое никогда не промахивается. Если победить одного из них, то можно взять себе все его диковинки. Хиреворд, Хилла и Гюрд немного постояли вместе с толпой, но ушли от костра рано, так как их ждали к ужину Снайдерсы, оставив еще много разинувших рты слушателей.

На следующий день Гюрд остался у товара, а Хиреворд и Хилла пошли делать покупки. Их не было довольно долго. Гюрд понимал их. Он и сам бы с удовольствием потолкался среди груд соленой и сушеной рыбы, туесов из бересты, наполненных лесной и болотной ягодой, связок шкурок и заготовок для стрел, плетеной обуви, горок цветных камней, снизок костяных бус и гребней, бочонков с топленым салом и медом, кожаных мешков с солью. Вдруг он увидел Хиллу, увешанную связками сушеной рыбы, которая тащила тяжелый мешок с солью.

– А где Хиреворд? – спросил Гюрд.

– Ах, Гюрд, сначала было все так хорошо, мы шли и обговаривали, что нужно купить. Мы хотели сначала сделать крупные покупки, отнести их, а потом отправиться за более мелкими. Сначала мы купили рыбы, а потом соли у торговцев, которых слушали вчера. Эти торговцы снова начали рассказывать свои истории, и как только Хиреворд их услышал, он стал как зачарованный. Он вчера еще не хотел уходить от их костра, а сегодня и вовсе голову потерял. Я уж и просила его, и звала, но он только сказал, что хочет еще послушать. В конце концов, я ушла, а он так и не заметил, – сказала Хилла, глотая слезы.

– Разве можно так обращаться с невестой? Я сейчас с ним поговорю, – рассердился Гюрд.

– Только не вмешивайся, я сама разберусь, – испугалась девушка. – Обещай мне, что ты ничего ему не скажешь.

– Обещаю вообще с ним не разговаривать, пока он не попросит у тебя прощения. Ты – девушка хорошего рода, и он обязан тебя уважать.

Хиреворд вернулся через некоторое время. Никто ничего ему не сказал, но он сам обо всем догадался по красным глазам невесты и мрачному виду Гюрда. Он попытался перевести все в шутку, но Гюрд остался непреклонен. На все старания Хиреворда он отвечал ледяным молчанием, потому что был обижен за сестру и возмущен тем, что ее жених пытался вести себя, как ни в чем не бывало. В конце концов, Хиреворду надоело искать расположения Гюрда и он, топнув ногой, заявил, что не видит никакого преступления в своем отсутствии. В конце концов, почему все могут слушать рассказы торговцев, сколько хотят, а ему указывают, как маленькому? Ночевать Хиреворд ушел в лодку родственников.

Всю ночь Гюрд пролежал без сна. Это была его первая серьезная размолвка с другом. Он задумался о том, будет ли Хилла счастлива с человеком, который забывает о ней еще до свадьбы. Хилла тоже не спала.

Наутро Хиреворд не подошел к ним, а нарочно вел себя так, словно они не существовали, а потом ушел. Его не было до вечера, так что родственники его забеспокоились. Ирне и Ирле пришли к Гюрду, чтобы пригласить его принять участие в поисках.

–У них с Хиллой вышло что–то серьезное? – спросил ирне.

– А разве он вам не похвалился? – буркнул Гюрд, опустив глаза.

– Нет, он пришел мрачнее тучи и сразу завалился спать. Да и вы вчера не пришли ужинать к нашему костру. Может, все не так страшно? Говорят, влюбленные ссорятся от избытка любви.

– Боюсь, в нашем случае речь идет не об избытке, а о недостатке, – сдерживая гнев, сказал Гюрд.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Ирле.

– Вчера он с Хиллой отправился делать покупки, заслушался рассказов торговцев солью и позабыл обо всем: о невесте, о покупках, о том, что мне трудно присматривать за всем одному. Хилла долго ждала его, а потом потащила все покупки одна, а он даже не заметил, что она ушла. И все это до свадьбы, а что будет после?

Юноши отправились на поиски Хиреворда и нашли его вновь среди слушателей торговцев солью. Он был пьян, то смеялся, то рыдал, повиснув у кого-то на шее. На пальце одного из торговцев Гюрд заметил сделанное им кольцо, которым Хиреворд расплатился за вино. Ирне и Ирле принялись вытаскивать родственника из круга слушателей. Хиреворд упирался, что – то бубнил заплетающимся языком, а торговцы цеплялись за его одежду и требовали, чтобы их друг остался с ними, потому что он не хочет уходить. Кое – как выбравшись из толпы, юноши потащили полубесчувственного Хиреворда к своим лодкам.

– Приходите сегодня ужинать, как обычно, – сказал Ирне Гюрду. – Хиреворд – дурак, но это не повод, чтобы вы ссорились со всеми остальными.

– Мы бы пришли, но если кто – нибудь спросит Хиллу…

– Не беспокойся, никто ее ни о чем не спросит, тут и так видно, кто у нас герой дня.

За ужином никто не сказал ни слова о ссоре между молодыми Элсли и Хиревордом, только Линса спросила, продолжать ли приглашать гостей на свадьбу, а Айлиль Снайдерс пообещал серьезно поговорить с родичем, когда он проспится.

Наутро произошла новая ссора. Когда родственники подступили с упреками к Хиреворду за вчерашнее поведение, он сначала слушал молча, с багровым лицом и опущенными глазами, но потом закричал, что не нуждается ни в чьих советах, станет делать что хочет, и снова ушел к торговцам солью.

– Ему стыдно, – сказал Ирне Гюрду. – Он всегда бесится, когда не прав.

Все Снайдерсы встали на сторону Хиллы и помогали ей делать покупки, но девушку это не радовало: свадьба явно расстраивалась. Впрочем, некоторые ее утешали, говоря, что надо только вернуться домой, и мать быстро пресечет дурное поведение Хиреворда. Однако девушка сомневалась, что это сделает ее счастливее. К вечеру Хиреворд не вернулся, но искать его никто не пошел. Лишь к обеду следующего дня мужья его сестер отправились к месту стоянки торговцев солью, и тут выяснилось, что ночью они снялись с места и отправились домой. Это не было удивительным: торги кончались, отдельные семьи уже уплывали. Хиреворда нигде не было, его никто не видел.

– Неужели он сбежал с торговцами? – воскликнул Ирле. – Он ведь всегда мечтал увидеть дальние страны!

– Хиреворд вел себя глупо, но он не сумасшедший, – возразила Линса. – Он не решился бы так опозорить наш род, бросив невесту перед свадьбой.

– В любом случае его надо догнать. Мы приехали вместе и должны уехать вместе, с его желания или против него, – сказала Гвенсил.

Решено было, что Линса, Гвенсил, Миониль, Хилла, Кетиль и Карой останутся на острове, а Гюрд, Айлиль, Ирне, Ирле и Рори отправятся в погоню.

В пути гребли не переставая, но только на следующий день к вечеру увидели тяжело нагруженные лодки торговцев. Снайдерсы нагнали их и потребовали выдачи родственника. Торговцы выразили возмущение, долго препирались, но, в конце концов, показали содержимое лодок. Хиреворда там не было. Снайдерсы оставили их, сопровождаемые градом оскорблений. Они высадились на берег и стали держать совет.

– Может, пока мы гнались за торговцами, Хиреворд вернулся? – предположил Ирле.

– На острове спрятаться негде, – возразил Ирне, – а чтобы укрыться на берегу, надо проплыть большое расстояние. Хиреворд не плавает настолько хорошо.

– Может, он поплыл из упрямства и утонул? – робко предположил Рори.

– Скорее, он заплатил кому- нибудь за перевоз, – возразил Ирле.

– Ясно одно, что у торговцев его нет, – подвел итог Айлиль.

–Вот это совсем не ясно, – сказал Гюрд. – Если торговцы задумали продать его, то они знали, что будет погоня и спрятали его где – нибудь поблизости, чтобы мы убедились, что его нет с ними.

– Если Гюрд прав, то Хиреворду можно только посочувствовать. Некоторые племена приносят в жертву купленных невольников своим богам, – сказал Ирне.

– И поделом, пусть не водит дружбы с разбойниками, – сердито заявил Рори.

– А кто помнит, сколько торговцев было всего и сколько было у них лодок? – спросил Айлиль.

Оказалось, что никто не помнит. Гюрд предложил несколько дней тайно преследовать торговцев. Ирне и Ирле сразу согласились, а Рори и Айлиль стали высказывать опасения за безопасность тех, кто остался на острове.

– Если Гюрд прав, и торговцы, ожидая погони, спрятали нашего родича поблизости, то те, кто остался охранять Хиреворда, видели нас, – сказал Айлиль. – Они постараются от нас избавиться, если не увидят, что мы отправились обратно.

– Надо уверить их, что мы уплыли. У нас три лодки, две должны повернуть обратно, но на них вместе с живыми людьми нужно усадить чучела остальных. Сделаем вид, что одной лодки мы лишились. Я думаю, если торговцы уверятся в нашем возвращении на остров, они перестанут прятаться. Тогда оставшиеся смогут их выследить, – предложил свое решение Гюрд.

Все согласились. Рори и Ирле отправились обратно, увозя в лодках чучела в одежде Гюрда, Айлиля и Ирне. Это было опасно. На них могли напасть по дороге, но ничего больше не оставалось.

Оставшиеся спрятали лодку под ветвями прибрежных деревьев и остались ждать. Глубокой ночью мимо них проплыла лодка с двумя людьми.

– Они отправились проверять, повернули ли мы назад, – шепнул Ирне.

– Может, нужно поплыть за ними? – отозвался Гюрд.

– Откуда нам знать, много ли их в засаде? Лучше нам пока не обнаруживать себя, – возразил на его слова Айлиль.

– Но когда они вернутся, их будет больше, тогда нам совсем с ними не справиться.

– Зато они уже не будут скрываться.

После разговора Айлиль остался сторожить, а юноши легли спать. Их сильно донимали комары, так как их куртки уехали с чучелами. Ирне и Гюрд укрылись шкурой, лежавшей на дне лодки, но это плохо спасало.

На следующий день после полудня вчерашняя лодка вернулась в сопровождении еще двух, сильно нагруженных. Гюрд и Снайдерсы решили преследовать их с наступлением темноты. В лодках они насчитали шесть человек.

Лагерь торговцев они заметили по костру, разожженному на острове, находящемся на середине реки. В отличие от торгового острова, этот остров был лесистый. Подплыв с неосвещенной стороны, Снайдерсы пошли в глубь острова, а Гюрда оставили в лодке.

Торговцев было десять человек. Их нагруженные лодки покачивались на воде, привязанные к кольям, вбитым в землю. Сами торговцы ели, пили и громко пели, собравшись у костра. По – видимому, они чувствовали себя в полной безопасности. Хиреворд был с ними. Он лежал связанный немного в стороне, но в поле их видимости.

– Что же делать? – шепнул Ирне отцу. – Их так много. Разве следовать за ними несколько дней и нападать по отдельности, пока их количество не уменьшится?

– Нет, они могут принять это за проделки злых духов и принести Хиреворда в жертву, чтобы их умилостивить.

– Тогда как быть?

– Надо сделать так, чтобы торговцы не могли нас преследовать. Если у них не будет лодок, им нас не догнать. Дождемся, когда все уснут. Затем ты поползешь по берегу, и перережешь веревки лодок, а я отправлюсь выручать Хиреворда.

Торговцы пили и пели еще долго. Они смеялись над Хиревордом и швыряли в него костями. Когда костер прогорел, они разгребли золу, завернулись в шкуры и улеглись спать ногами к кострищу. После этого Ирне пополз на животе к лодкам, а его отец – к Хиреворду.

Ирне помогало в работе то, что поднялся легкий ветер: шелест листвы и плеск воды заглушали производимый им шум. Он перерезал веревки и отталкивал лодки от берега, благо ночь была темная, а течение быстрое. Все шло хорошо, но одна лодка зацепилась за корягу и никак не слушалась. В это время один из торговцев проснулся и поковылял по своим делам к берегу. Как он ни был пьян, он увидел отсутствие лодок и закричал. Тогда Ирне, уже не таясь, выскочил и налег на оставшуюся. Лодка плавно отплыла. Торговец хотел наброситься на юношу, но тот ловко кувыркнулся ему под ноги. Пьяный полетел в воду.

– Ирне, к лодке! – закричал Айлиль и, взвалив Хиреворда на плечо, бросился в заросли кустарника.

Сын, перепрыгнув через просыпающихся торговцев, припустил за ним. Они мчались, как два оленя, не замечая веток, хлещущих их по лицу. Позади них раздавались яростные крики. Выскочив на берег, они не сразу нашли лодку, но Гюрд быстро откликнулся на их призыв. Уронив Хиреворда на дно, Айлиль и Ирне мгновенно заскочили сами. Лодка сильно осела от перегруза. Грести взялись отец и сын как более опытные. Необходимо было оторваться от возможного преследования. Ведь неизвестно было, удастся ли торговцам поймать лодки, и как быстро они это сделают. Гребли всю ночь без передышки. Наутро Ирне сменил Гюрд.

Когда встало солнце, впереди они заметили две лодки. К счастью, это были свои: Рори, Ирле, Кетиль и Карой. Последних вслед уплывшим послали сестры Хиреворда. Женщины одни остались на острове.

Снайдерсы решили не отдыхать. Пересев по- новому в лодках, они продолжили путь. Все так были заняты греблей, что почти не обращали внимания на Хиреворда. Только раз Кетиль позвал его пересесть в свою лодку. Хиреворд перешел без единого слова, и всю дорогу просидел, не двигаясь, с застывшим лицом.

К торговому острову Снайдерсы пристали на следующий день к вечеру. Их встретили встревоженные Гвенсил и Линса и еще четверо мужчин – Снайдерсов.

– Тут по ночам вокруг острова ошиваются чужие лодки, иногда с них стреляют из лука, – сказала Линса. – Если бы мать не узнала и не прислала еще три лодки с родичами, нас бы тут ограбили в два счета, а самих, в лучшем случае, увезли бы в чужие земли, а в худшем – убили.

– Уже весь Гаутанд знает, что у нас расстроилась свадьба, потому что то ли пропал, то ли сбежал жених, – добавила Гвенсил. – Все, кто нас недолюбливает, смеются и торжествуют, а остальные осуждают. На наши головы обрушился страшный позор!

– А где Хилла? – спросил Гюрд оглядываясь.

–Мы отправили ее домой вместе с Миониль и еще двумя родичами, посланными матерью. Здесь было слишком опасно, – ответила Линса.

Видят великие духи, я не знаю, хорошо или плохо, что ты вернулся живым или лучше бы тебе сгинуть бесследно, – сказала Гвенсил Хиреворду. – Я не знаю, как ты будешь жить с таким позором.

Снайдерсы тут же собрались в путь. Задерживаться на пустынном острове не следовало. Они плыли без передышки, не смотря на усталость, не останавливаясь в селениях по дороге, потому что их гнал позор. Особенно неутомимыми были сестры Гвенсил и Линса, их поддерживал гнев. С Хиревордом никто не разговаривал. Гюрд всю дорогу думал о своих родных. Он уже не сердился на Хиреворда, а только ощущал глубокую пустоту и уныние.

По возвращении Снайдерсы грустно попрощались с Гюрдом у своего поселка, и дальше он поплыл один. Чем ближе был дом, тем больше опускались у него руки. А между тем все вокруг радовалось лету. На реке цвели кувшинки, распластав по поверхности воды свои круглые листья, летали стрекозы. Когда солнечные лучи попадали на стрекозиные крылья, крылья загорались всеми цветами радуги.

Вытащив лодку на берег, Гюрд сидел на ней до сумерек, а потом пошел домой. У юноши было ощущение, что к его ногам привязаны камни. Он пришел как раз к ужину.

– Ну что, нашли этого бездельника? – спросил Стиг, едва сын появился на пороге.

– Нашли, торговцы хотели продать его в рабство, – ответил Гюрд. – Мы сумели его отбить.

– Хорош, гусь! Натворил дел перед самой свадьбой! – проворчал Стиг и тут же, обернувшись к унылой Хилле, добавил: – Да и ты хороша! Ни от одной девушки в округе женихи не убегали, кроме тебя! С Хелихелин такого никогда не случилось бы!

– Ну что ты, отец, пристал к бедной девочке, ей и без твоих упреков плохо, – примирительно сказала Ойгла.

– А ты, мать, не заступайся! Виновата – пусть терпит! Рассказывай, Гюрд, как было дело.

Гюрд рассказал без особого энтузиазма. Он постарался часть вины взять на себя, говоря, что напрасно несколько раз был суровее с Хиревордом чем нужно.

– Короче, все вы виноваты! – сделал вывод Стиг. – Я знал, что вас одних нельзя отпускать без старших, так ведь мать заладила: «Пусть съездят! Пусть съездят!» А теперь ославили себя на весь Гаутанд! Что теперь делать – ума не приложу!

На следующее утро пришла Алиа Снайдерс. Она сказала, что выслушав сына, пришла к выводу, что он виноват, и что если Элсли будут настаивать, его изгонят из рода. Также она просила назвать цену искупления вины перед родом кузнеца.

Все Элсли были поражены суровостью Снайдерсов. Изгнание из рода было очень суровым наказанием. Изгнанник полностью лишался права защиты со стороны своей семьи, так что никто из родных не посмел бы помочь ему, даже зная, что он при смерти. Изгнанник иногда мог быть принят в поселке другого рода, но только на правах работника за кров и еду, а не равного.

– А что говорит твой сын о моей дочери? – спросила Ойгла.

– Он говорит, что любит ее и во всем винит себя. Впрочем, я теперь не посмела бы просить руки Хиллы для него, – ответила Алиа.

–Пусть Хиреворд с Хиллой сами поговорят друг с другом, а потом решим. Мне кажется, что они оба виноваты, – сказала Ойгла.

Стиг на этот раз согласился с женой без всяких возражений. Он понимал, что наказание Хиреворда и самая щедрая плата за нанесенное оскорбление не заставят замолчать злые языки и не спасут доброе имя его дочери.

Оказалось, что Хиреворд ждет неподалеку. Его тут же позвали и отправили с Хиллой в новый сруб разговаривать один на один. Они оба ушли очень печальные. Словно подстать всеобщему настроению, на небе собрались тучи, и стал накрапывать дождик.

Через некоторое время молодые вышли , и Стиг спросил дочь:

– Ну что, хилла, простила ли ты Хиреворда?

–Я давно его простила.

–А ты, Хиреворд, хочешь ли жениться на Хилле по – прежнему? Если ты ее не любишь, откажись сразу. Мы не будем требовать твоего изгнания. Ты не должен жениться на ней из сострадания.

–Я хочу жениться на Хилле по – прежнему, – ответил Хиреворд, – если только она не передумала.

–А ты, Хилла, хочешь ли иметь Хиреворда своим мужем?

– Хочу, если он согласен.

– Ну а если все согласны, что же вы стоите, словно у нас большое горе?

Конечно, свадьба не могла заставить умолкнуть сплетников, судивших и рядивших на все лады это событие, но она была наилучшим исходом для двух семейств, так как избавляла их от бесчестья.

Когда договор был заключен, Стиг Элсли, Рори и Ирле Снайдерсы отправились подтверждать приглашения на свадьбу каждый к своим друзьям и родственникам. Также они удовлетворяли любопытство желающих узнать подробности размолвки молодых, возлагая вину на горячность и легкомыслие обоих.

В сентябре гости съехались. Они пили, пели и плясали три дня, еще три отдыхали, слушая старые песни и сказки, а потом разъехались по домам, увозя с собой весть, что у Стига Элсли младшая дочь необыкновенная красавица.

13 Хелихелин

Когда Хилла вышла замуж, Стиг Элсли уже был седым. В сырую погоду его одолевали боли в ногах и спине, поэтому он стал брюзгливым. Поскольку у Хиллы теперь появился свой дом, где она могла скрываться от ворчания отца, Стиг бурчал, что дочь к нему непочтительна и совсем забыла родительский очаг. Он утверждал, что когда Хелихелин выйдет замуж, она будет совсем другой. Кроме того, за четыре года замужества у Хиллы не было намеков на потомство.

«Ты даже на это не способна! – заявлял Стиг. – Вот Хелихелин сразу подарит мне красивого внука, не пройдет и года после свадьбы».

В отсутствие старшей дочери кузнец принялся с удвоенной силой пилить жену и Гюрда. Ойгла терпеливо сносила его нападки, а Гюрд по вечерам тихонько сбегал на половину старшей сестры. Там всегда было тихо и спокойно. Хилла при свете лучины скручивала нитки, а Хиреворд плел корзины или вырезал из дерева ложки. Разговор между ними шел неспешно и, как правило, касался хозяйства. Иногда они рассказывали разные случаи из жизни и даже пели.

Хиреворд оказался незаменимым человеком в семье. Ему одному удавалось удачно сказанной фразой переключить внимание Стига с ворчания на какой-нибудь более веселый предмет. С его приходом удалось улучшить до этого шедшее через пень – колоду хозяйство семьи кузнеца. Молодой человек уходил на охоту, часто на несколько дней, и возвращался с хорошей добычей. В сарае, стоявшем во дворе, всегда висели полосы оленьего мяса, окорока и заячьи тушки. Однажды, принеся куски мяса, почки и сердце, завернутые в оленью шкуру, Хиреворд предложил Гюрду пойти с ним охотиться на лисиц. Приманкой должны были послужить останки убитого оленя, а местом наблюдения – дупло большого дерева. Ойгла сразу воспротивилась, напомнив, что сидение всю ночь на холоде может закончиться для сына плохо. Тогда с Хиревордом отправилась Хилла. Охотники вернулись на следующий день утром с пустыми руками.

– Неужели лисы не разнюхали добычу? – удивился Гюрд.

– Разнюхали, – ответила Хилла, – но я попросила Хиреворда не стрелять.

Гюрд узнал, что муж сестры обнаружил «олений двор» – место, где олени, собравшись стадом, нашли много еды, но оказались запертыми на всю зиму из – за глубокого снега вокруг. Убитый им еще накануне олень лежал на краю «оленьего двора». Его голову охотник установил на пень и разложил перед ней кусочки еды и красные нитки. Таким образом, по обычаю предков, Хиреворд просил прощения у души животного за то, что пришлось убить его. Неподалеку росло старое дерево с глубоким дуплом, в которое залезли охотники и стали ждать. Ночь выдалась лунная. Вскоре появились лисицы. Тихонько потявкивая, они сначала кружили вокруг оленя, а потом подошли и стали отрывать, урча, кусочки мяса и делить внутренности. Снег искрился и переливался. Лисицы были нарядными в своих мохнатых шкурах, отливавших серебром. Хилла попросила мужа не пугать их. Наевшись, животные начали прыгать и играть. Тут сердце молодой женщины и вовсе растаяло. Хиреворд тоже увлекся. В результате все лисы остались целы и под утро ушли восвояси.

– Ты не жалеешь о неудавшейся охоте? – спросил Гюрд друга, когда они выделывали шкурки в сарае.

– Нет, – улыбнулся Хиреворд и добавил: – Но в следующий раз я пойду один.

В середине зимы семью кузнеца и поселки соседей стали донимать необычайно расплодившиеся волки. Они ходили вокруг ограды, заставляя испуганно верещать свиней в сарае, а также устраивали концерты, завывая на все голоса на луну. Выходить в лес даже вдвоем – втроем стало опасно для жизни.

Одна красивая волчица смело появлялась белым днем возле дома кузнеца. Ей удалось сманить со двора двух собак, которых затем загрызли ее сородичи. Обеспокоенные нахальством волков, представители разных родов решили организовать на них охоту. От Элсли на нее отправились Гюрд и Хиреворд. За несколько дней совместных усилий Снайдерсов, Дармутов, Эсклермондов и Дарнеров было убито больше шестидесяти волков. Осада серыми человеческого жилья была снята. После этого в доме Элсли гостили Ирне и Ирле. Насмешник Ирле неожиданно оказался не в меру молчалив. Когда Гюрд намекнул на его странное поведение Хилле, та только рассмеялась:

– Неужели ты ничего не заметил?

– А что я должен заметить, кроме того, что он все время сидит, словно воды в рот набрал?

– А ты внимательнее посмотри.

Гюрд последовал совету старшей сестры и открыл одну удивительную вещь: Ирле не сводил глаз с Хелихелин. Вечерами он сидел молча, то и дело бросая робкие взгляды в ее сторону. Чуть что срывался с места, чтобы донести ей ведро с водой или оказать услугу. Хелихелин же то ли ничего не замечала, то ли умело скрывала это. Для Гюрда стало целым открытием, что его младшая сестра уже невеста. До сих пор он считал ее маленькой. Впрочем, так на нее смотрела вся семья. Ей приписывали детские мысли и желания отец, мать и Хилла из слепой любви, а Гюрд – по невнимательности. Родители и сестра баловали ее и наряжали как куклу, а Гюрд в своих отношениях с ней чаще всего ограничивался осознанием факта ее существования. Внезапно он увидел, что она – взрослая и красивая девушка, и что он совершенно не знает ее.

Хелихелин исполнилось пятнадцать лет. Она была на голову выше брата, очень стройная, с тонкими щиколотками и запястьями. Кожа у Хелихелин была молочно – белая, а по ней были разбросаны крупные бледные веснушки, поверх которых мелкой россыпью шли более темные. Впрочем, это нисколько не портило девушку. Волосы у нее были длинные и кудрявые, цветом похожие на раскаленную медь. Хелихелин была молчалива. Она отвечала на заданные ей вопросы, но никто не знал, чем заняты ее сокровенные мысли. Она не умела выдумывать хитроумных узоров для украшений, как Хилла, но искусно подбирала разноцветные камни для украшения рукояток охотничьих ножей.

После отъезда гостей Гюрд попытался сблизиться с сестрой, чтобы узнать ее лучше. Она разговаривала с ним, но он чувствовал себя отделенным от нее невидимой перегородкой. Юноша пробовал расспрашивать мать и Хиллу о внутреннем мире Хелихелин, но они были простыми женщинами, уверенными, что она думает обо всем так же, как и они.

Однажды весной Гюрд с Хиревордом возвращались из леса и увидели, как Хелихелин, ловко перескакивая с корня на корень, спускается по берегу к речке, чтобы набрать воды. Юношиневольно залюбовались ее горящими на солнце волосами, гибкостью и красотой движений. В тот же вечер Гюрд сочинил первую и единственную в его жизни песню:

Словно гибкая молодая ветка

Идет моя сестра по воду.

Солнце дарит ей золотой гребень,

Чтобы волосы ее сияли ярче.

Ветер дарит ей свою прохладу,

Чтобы не уставали ее быстрые ноги.

Ива дарит ей свою тень,

Чтобы лицо ее стало белее.

Река серебрится и переливается,

Мечтает стать ее зеркалом.

Песня эта понравилась Хиреворду и через него попала в дом Снайдерсов, а от них разошлась по всему Гаутанду.

Гюрд удивлялся, что никто в семье не видит, какая Хелихелин особенная, даже Хиреворд. После случая с торговцами его уже не тянуло в неведомые дали. Во всяком случае, он больше никогда не заговаривал об этом, а когда Гюрд спросил его напрямик, ответил:

– Когда думаешь, что некоторые вещи будут принадлежать тебе всегда, то перестаешь ценить их. А когда видишь, что вот – вот навсегда их утратишь, то начинаешь думать о них иначе.

Гюрд понял, что Хиреворд пережил сильное потрясение, и что душа его ищет покоя точно так же, как душа Хиллы ищет утешения и любви в семейной жизни. В то же время душа Ойглы чаще всего была сосредоточена на ощущении покорного терпения и боялась перемен. Душа Хелихелин жила в предвкушении радостей и счастья, которых она ждала от жизни. Сам Гюрд то желал, чтобы все было по–прежнему, то мучился какими– то неясными предчувствиями.

Летом Элсли пригласили на свадьбу в род Ланселин. Туда отправились Хиреворд, Хилла, Гюрд и Хелихелин. Они поплыли на лодках, смеясь над наставлениями Стига, который припомнил случай с торговцами и требовал, чтобы молодежь была осторожна и благоразумна. В дороге приключился один маленький случай. Хелихелин увидела цветущую кувшинку и прыгнула за ней в воду. Ее волосы распластались по воде. Солнце, почти опустившееся за верхушки елей, зажгло в них золотые искры. Сорвав цветок, Хелихелин вернулась. Гюрд помог ей взобраться в лодку, подав руку. Рука у сестры была прохладная, влажная и сильная. Ее мокрые волосы напоминали остывшую после нагревания медь. Это было очень красиво, и все почувствовали себя счастливыми.

Поселок Ланселинов стоял на обрыве над рекой. Когда они приехали, там уже было много гостей. Гюрд и его спутники увидели многих Снайдерсов, Дармутов, Эсклермондов, своих ближайших соседей. Гюрд обратил внимание на несколько человек в оборванной одежде. Когда гости сели есть, эти люди устроились в углу на полу. Они ели объедки, которые им бросали со стола. Их волосы были острижены.

– Кто это? – спросил Гюрд сидящего рядом с ним Ирне Снайдерса.

– Это рабы.

– Разве у гаутов есть рабы?

– Вообще- то нет, если семья большая и сильная. Но лет десять назад на земли Ланселинов стали претендовать их соседи – Лоринги. Была война. Ланселины победили своих врагов, но их семья сильно уменьшилась. Тогда они оставили в живых некоторых маленьких Лорингов и превратили их в рабов. Так часто поступают наши соседи – малфинги. Но тут не все Лоринги. Вон тот старик изгнан из своего рода за воровство добычи из чужих охотничьих ловушек. Ланселинам нужны были рабочие руки, и они приняли его в поселок, где он работает за кров и пищу. Впрочем, они могут всегда его выгнать или убить, ведь он все равно, что раб. Если бы твоя сестра не согласилась взять в мужья Хиреворда, он был бы точно таким.

Вечером при свете костров были устроены танцы под музыку дудок и бубнов. Сначала танцевали, то и дело меняясь парами, а потом разбились на постоянные. Хиреворд сначала танцевал с женой, а Гюрд – с сестрой. Однако вскоре помощь брата Хелихелин не понадобилась. С ней танцевали то один, то другой юноши, но чаще всех тот, с кем Гюрд никогда не хотел бы встречаться. Это был Агне Дарнер. Уже на следующий день он стал постоянным партнером Хелихелин. Гюрд с неудовольствием признал, что из всех юношей он самый красивый и ловкий. Высокий, с продолговатым лицом, яркими губами, чуть узковатыми плечами, в одежде, обшитой хвостами убитых им волков и цветными бусами, он неутомимо отплясывал с Хелихелин, не закрывая рта, смеясь и нашептывая ей что – то на ухо. В конце концов, Гюрд не выдержал и запретил сестре иметь с ним дело. Девушка заплакала и ушла, не сказав ни слова. Ее разыскала Хилла и, выяснив причину слез, пошла к брату.

– Почему ты так обошелся с сестрой? – спросила она. – Своим поведением ты распугаешь всех возможных ее женихов. Неужели ты не желаешь ей счастья?

– Именно потому, что я желаю ей счастья, я запрещаю ей танцевать с Агне Дарнером.

– А чем собственно тебе не нравится Агне?

– Он – наглец, он сомневался в нашем с Хелихелин происхождении, вынудил отца проводить обряд принятия в род.

– Гюрд, это было так давно. Кроме того, нашему отцу действительно не следовало тянуть с этим обрядом.

– Агне не может быть женихом Хелихелин. Его род не отпускает мужчин, а наш не отпускает женщин.

– Это серьезная причина, но ведь мы послезавтра уезжаем, так что я не думаю, что у Агне на уме что – то серьезнее танцев. Не стоит из–за двух вечеров обижать сестру. Я пойду и скажу ей, что ты уже не сердишься.

В тот вечер Хелихелин не сразу решилась нарушить запрет брата, но вскоре позабыла обо всем и вновь начала танцевать с Агне Дарнером. Гюрд сидел в стороне и злился. Хотя Агне делал вид, что не замечает его, он был уверен, что тот все делает, чтобы вывести его из себя. К Гюрду подсел несчастный Ирле Снайдерс, которого Агне оставил почти без надежды потанцевать с Хелихелин. Юноши завели разговор, в котором изливали свое недовольство Дарнером, хотя и по разным причинам.

Между тем Агне, кружась в танце, спросил девушку:

– Кажется, ты, Хелихелин, плакала.

– Совсем немножко, – ответила она, улыбаясь.

– Что же случилось?

– Мой брат запретил мне танцевать с тобой.

– Поэтому ты сначала отказывалась?

– Да.

– А почему потом согласилась?

– Сестра уговорила его разрешить.

– И всегда ты так слушаешь своего брата?

– Разве младшие не должны слушаться старших?

– А почему он запретил танцевать со мной?

– Он сказал, что ты сомневался в нашем с ним происхождении от духа Фиилмарнена.

– Это неправда. Я сомневался только в его происхождении, а не в твоем.

– Почему?

– Когда Стиг Элсли нашел вас в лесу, мой отец один из первых поехал поздравить его. На тебе была богатая одежда, на таинственном животном, что было с тобой – богатый убор, при тебе был еще красиво отделанный нож, который, правда, держал мертвой хваткой твой так называемый брат, хоть он и находился в беспамятстве. Стоило его отобрать, как он начинал метаться и хныкать до тех пор, пока ему не возвращали нож. Твоя мать извелась, оборачивая нож тряпками, чтобы он не поранился.

– Почему ты говоришь, что все вещи были при мне? Почему ты называешь Гюрда моим так называемым братом?

– Серебряные амулеты и красные шнурки на твоем платье, на украшениях животного и на веревке, продетой в ручку ножа, были одинаковыми. У Гюрда же ничего подобного не было. Твоя кожа была белая и чистая, как сливки, а его – грязная, вся в ссадинах и синяках. Он был одет в ветхое рубище. Разве ты этого не знала?

– Свою одежду я видела, а про его никогда не спрашивала.

– Здесь и так все ясно. Вы – дети из неведомого мира, но он не брат тебе. Все чудесные вещи были твои, а он был при тебе чем – то вроде рабов Ланселинов.

– Я тебе не верю.

– Спроси свою мать, а лучше – самого Гюрда.

– Гюрд ничего не помнит, он слишком сильно болел.

– А может он скрывает все, что знает? Посмотри на себя, Хелихелин, ты – самая красивая девушка из всех, кто здесь находится, а брат твой уродлив, как болотный дух.

Хелихелин было неприятно, что Агне смеется над ее братом, но она была обижена и в глубине души довольна, что у Гюрда есть уязвимое место. Кроме того, Дарнер своими словами задел ее тщеславие. Она не сомневалась в своем высоком происхождении. Хелихелин ждала, что это происхождение откроет ей дорогу к счастливой и таинственной судьбе. Грезы о своем высоком и необычном предназначении составляли основное содержание ее мыслей.

Когда танцы окончились, и гости отправились спать, Хелихелин снова поссорилась с братом. Гюрд решил выразить ей неодобрение ее поведением и прибегнул для этого к своему обычному высокомерному молчанию.

– Да что я такого сделала? – возмутилась девушка. – Что ты взъелся на Агне?

– Я тебе уже говорил. Он отрицал наше происхождение от духа земли. Но у тебя вовсе нет никакой гордости. За его льстивые речи ты готова простить любое оскорбление! – ответил Гюрд раздраженно.

– А может все дело в том, что он знает о тебе больше, чем ты бы хотел, чтобы все знали? – мгновенно взвилась Хелихелин.

– Что? Что такое он знает? – прошипел Гюрд, вцепившись в плечи сестры и хорошенько ее встряхивая. – Говори!

Девушка не на шутку испугалась.

– Отпусти, отпусти меня сейчас же! Иначе я закричу! – плачущим голосом воскликнула она.

Гюрд опомнился и выпустил платье сестры из рук. Он отшатнулся, отступил на несколько шагов назад, закрыв лицо рукой, а потом вышел на улицу, шатаясь. От него бросился бежать в темноту остриженный раб.

–Не спится? – услышал юноша за спиной голос Ирне Снайдерса.

– Что-то душно, – ответил Гюрд.

–Не удивительно. Гостей много, все спят вповалку.

– Скажи мне, у многих ли семей в Гаутанде есть рабы? Я никогда об этом раньше не слышал.

– Совсем у немногих, в основном у тех, которые живут на землях, граничащих с другими племенами. Я могу назвать тебе три или четыре рода, владеющих рабами, – сказал Ирне. – Обычно их заводят, когда семья почему – либо сильно уменьшается.

– Ужасно быть рабом.

– Хорошие люди ими не становятся. В рабы обращают либо пленных из племен, ведущих с нами войну, либо изгнанных из рода за преступления. Жалеть их нечего. Они свое заслужили.

После этих слов Ирне Гюрд замолчал и вскоре ушел в дом. Голова его горела. Он все думал, что мог сказать Агне Хелихелин. Эти же мысли занимали его всю обратную дорогу домой. Однако сестра словно воды в рот набрала и ни разу не обмолвилась больше об Агне.

Прошло некоторое время. Гюрд начал было успокаиваться, но тут молодой Дарнер вновь неожиданно напомнил о себе. В середине лета Хелихелин, шедшая домой с двумя ведрами воды, встретила его у самой ограды.

– Говорил ли тебе кто – нибудь, Хелихелин, что ты самая красивая девушка в Гаутанде? – спросил Агне ее, улыбаясь.

– Уж не за тем ли, чтобы сказать мне это, ты пришел сюда, Агне Дарнер? – ответила вопросом на вопрос Хелихелин и покраснела. Она была польщена словами юноши.

– И да, и нет. Больше всего на свете мне хотелось вновь тебя увидеть. А чтобы твои родители ничего не заподозрили, я иду к вам в дом заказать новый железный нож по своему вкусу.

Дарнер поселился в доме кузнеца, чтобы подождать, когда будет выполнен заказ, так как поселок его рода находился довольно далеко. Гюрда это сильно раздражало, но сделать ничего он не мог. В считаные дни Агне совершенно втерся в доверие к Стигу и Ойгле.

«Теперь я вижу, что люди о нем больше лгали, чем говорили правду», – сказала Ойгла.

Она считала, что в дни ссоры Гюрд и Агне были детьми, а теперь, несколько лет спустя, они выросли и должны забыть о прошлом. Впрочем, Гюрд остался непреклонным и едва разговаривал с гостем, за что мать его ругала и просила у Агне прощения за упрямого сына.

Агне демонстрировал полное взаимопонимание, а о прошлом вспоминал как о своей мальчишеской глупости. Он восхищался абсолютно всем в доме кузнеца, в том числе и его младшей дочерью, но не заострял на девушке своего внимания. Хиреворд относился к Агне ровно, и только Хилла осталась на стороне Гюрда.

«Уж очень сладко он поет», – сказала она, объясняя свою холодность к гостю.

Впрочем, придраться к поведению Дарнера было невозможно. Гюрд и Хилла на его фоне выглядели просто невежами. На то, что в его присутствии уши и щеки Хелихелин полыхали, никто внимания не обращал.

Получив нож, гость отправился домой, но насладиться его уходом в полной мере Гюрд не смог. Через десять дней после его ухода Хилла как- то подозвала Гюрда к ограде и указала ему на слабый дымок, поднимавшийся со стороны реки.

– Несколько дней уже слежу за ним, – сказала она. – Дымок идет с острова на реке, где Хелихелин часто ловит рыбу. Обычно человек, что живет на нем, зажигает костер ночью, а сегодня зажег в сумерки. Вероятно, не выдержал холода и сырости, что стоят в последние дни.

– Я уверен, что это Агне Дарнер. Недаром он увивался за Хелихелин на свадьбе у Ланселинов. Ты не заметила, как вела себя сестра в последние дни?

– Как обычно. Когда хотела, уходила, не сказав ни слова, когда хотела, приходила.

– Хилла, это может плохо кончиться. Я должен пойти к нему и сказать, чтобы он ушел, – сказал Гюрд.

– Пойдите вдвоем с Хиревордом, чтобы не вызвать ни у кого подозрений, завтра утром, – посоветовала Хилла.

На следующее утро Гюрд и Хиреворд отправились на остров. В ракитнике, росшем на нем, они нашли следы костра, уже остывшего, а на мокром песке – след мужской ноги. На обратном пути они встретили Хелихелин, спускавшуюся к реке. Она несла небольшой сверток.

– Куда это ты направляешься? – спросил ее Гюрд.

– На остров, – вызывающе ответила девушка.

– А это что у тебя в руках? – сощурив глаза, презрительно спросил он.

– Не твое дело.

Гюрд вырвал сверток. Из него выпала еда.

– Кому же это предназначалось?

– Мне.

– Вот что, сестрица. Если ты надеешься найти на острове Агне Дарнера, то его там нет, так что поворачивай домой по – хорошему, если хочешь, чтобы отец ничего не узнал.

Голос Гюрда был одновременно ядовитый и злорадный, хотя оба этих чувства предназначались по большей части его врагу. Глаза Хелихелин наполнились слезами и ненавистью, но она подчинилась и пошла домой. По уговору Гюрд и Хиреворд ничего не сказали об этом родителям.

Несколько дней спустя Хелихелин за ужином попросила отца:

– Папа, расскажи, как ты нас с братом нашел.

Она много раз просила повторить эту историю в детстве и позже, и знала рассказ Стига почти наизусть, поэтому отец не удивился и, поломавшись немного для порядка, начал рассказ. Хилла и Ойгла тоже не удивились просьбе девушки, а вот Гюрд почувствовал, что Агне Дарнер, покинув остров, оставил свою тень в доме кузнеца. Для него рассказ отца был хуже пытки.

Когда Стиг закончил, Хелихелин спрпосила:

– Мама, а почему ты сохранила одежду, в которой нашли меня, и не сохранила ту, в которой нашли брата?

– Гюрд был болен. Он несколько дней пролежал в дупле, так что его одежда была такой грязной, что отец не счел нужным оставить ее на нем, – ответила Ойгла. – Он бросил ее возле дерева, и завернул Гюрда в клок от своей старой рубахи, в который была завязана его еда.

– Так оно и было? – не унималась Хелихелин.

– Так и было, дочка, – подтвердил Стиг.

– А на его одежде были знаки? Она походила на мою?

– Там не было никаких знаков, насколько я помню. А может, и были, только я не приметил. Она была такая грязная, что я побыстрее снял ее и завернул Гюрда в клок рубахи, а сверху в свою куртку. А почему ты спрашиваешь?

– Просто так, папа. Просто я подумала, почему моя одежда сохранилась, а одежда Гюрда нет.

На этом разговор окончился, но Гюрд потерял покой. С таким трудом возведенное им здание рушилось от подкопа, который вел под него Агне Дарнер. Но как Агне перетянул на свою сторону Хелихелин и зачем он это сделал?

Гюрд стал искать мира с Хелихелин, но теперь она была неприступна и холодна. Немного погодя девушка сменила гнев на милость, но ненадоло.

– Если ты хочешь, чтобы между нами все было хорошо, скажи мне, кто мы? Откуда мы? – спросила она.

– Я не помню, – сразу осекся Гюрд.

– Вот когда вспомнишь, тогда и подойдешь ко мне, – отрезала она.

В конце лета стало ясно, что в семье Элсли случилось чудо: Хилла ждала ребенка. Ранней весной она с большим трудом произвела на свет девочку. Перед рождением ребенка Хилла мучилась три дня, и все это время Гюрд и Хиреворд бродили вокруг дома и пускали стрелы в небо при каждом ее стоне, чтобы отпугнуть злых духов, терзавших ее. В это время на реке начался ледоход, и новорожденную назвали Элиэнн – Холодная вода, чтобы указать на сезон, когда она появилась на свет.

14 Столкновение в Гаутанде

Однажды в конце весны Хиреворд отправился на охоту. Прошло четыре дня, а он не возвращался. Хилла то и дело выходила на улицу и глядела на лес, не появится ли где дымок сигнального костра. С той же целью Гюрд влезал на высокое дерево. Погода была сырая, над лесом плавал туман. Раз Хилле показалось, что она чувствует запах дыма, но никто кроме нее его не уловил. Все решили, что ей почудилось. Вечером того же дня пришел Ирне Снайдерс и сказал, что Хиреворд находится у них. Он упал и вывихнул ногу. Его нашли родичи по дыму сигнального костра, который Элсли не заметили из-за плохой погоды. Хиреворд очень беспокоился о своей семье и просил поскорее перевезти его домой. За Хиревордом отправились Стиг и Гюрд. Предполагалось, что они задержатся на день – другой у Снайдерсов в гостях. В поселок решили поплыть на лодке.

В первые минуты радости от того, что Хиреворд нашелся, никому не пришло в голову спросить, почему Ирне сам не привез родича на лодке, если дело было всего лишь в вывихнутой ноге. Мысль об этом пришла Гюрду в голову лишь тогда, когда они уже были в пути.

– С Хиревордом случилось что- то серьезное? – спросил он.

– Почему ты так думаешь?

– Ты мог привезти его по реке, что было бы короче. Вместо этого ты пошел пешком через лес.

– Верно, – согласился Ирне. – Но вы не беспокойтесь, он жив. Хиреворд действительно вывихнул ногу, свалившись в охотничью яму.

– О, великие духи! Он не напоролся на кол? – вздрогнул Гюрд, припомнив заостренное бревно, которое обычно помещали в охотничью яму. – Как он ее не заметил! Он ведь такой осторожный!

–Хиреворд спугнул оленя и бросился за ним через кусты. Все произошло очень быстро. Олень легко перепрыгнул яму, а Хиреворд, выскочив из кустов, свалился прямо в нее, потому что смотрел на зверя, а не под ноги, – объяснил Ирне.

– Попомните мое слово, это был не зверь, а злой дух, – вмешался в рассказ Стиг. – Где это видано, чтобы зверь заманил человека в ловушку, сам в нее не попав.

– Бабушка Алиа тоже так думает, – согласился с мнением кузнеца Ирне.

– А что было потом? – спросил Гюрд.

– Когда Хиреворд упал, он вывихнул ногу, но не задел кол, а только ободрал спину и повис на нем, зацепившись за него курткой.

– Видно, сила его амулетов была сильнее силы колдовства злого духа! – снова вставил свое замечание Стиг.

– Я тоже так думаю, – подтвердил Ирне и продолжил: – На дне ямы, кроме Хиреворда, оказался кабан, который свалился туда раньше. Бок его был разорван о кол, и он истекал кровью, забившись в угол.

– Я же говорил, что это не простой олень! – торжествующе заявил Стиг.

– Увидев человека, кабан рассвирепел. Глаза его налились кровью. Он завизжал, захрипел и попытался, встав на задние ноги, ударить Хиреворда клыками в живот. Не знаю уж как Хиреворд сделал это, он сам утверждает, что у него голова была как в тумане, но он смог подтянуть ноги и двинуть кабана в морду. Ему повезло, зверь уже ослаб и потому рухнул со стоном, но от удара он сам сорвался с кола и упал на дно. От боли в ноге, вывихнувшейся при падении в яму, когда Хиреворд задел ею за стенку, в глазах у него потемнело. Тут кабан мог бы его убить, но зверь был на последнем издыхании. Все его силы ушли на последний бросок. Кабан дрожал и шумно дышал. Несколько раз он собирался вновь напасть на охотника, но Хиреворд тут же хватался за нож. Так они и лежали почти рядом некоторое время, то глядя друг на друга, то закрывая глаза от усталости. Потом кабан затих. Хиреворд решил, что он умер. Он сам стал впадать в оцепенение, все время думая о том, что сейчас встанет и попробует выбраться. В один миг, когда охотник потерял бдительность, кабан на него и бросился. Но это уже был конец. У него хватило сил только упасть на Хиреворда.

– Он нанес ему раны? – спросил Гюрд.

– Нет, наставил синяков и сдох. Хиреворд еле из – под него вылез, но на поверхность ему было не выбраться. Он просидел в яме двое суток, а потом мы с отцом его нашли, потому что это была наша ловушка.

– Он сильно пострадал? – снова спросил Гюрд.

– Не очень, только нога и сплошные синяки от ушибов и от того, что кабан его придавил. Собственно из – за этого я и не повез его в лодке. У Хиреворда все будет хорошо, надо только дать ему немного отлежаться. Вообще он и сам просил меня ничего вам не говорить. Он даже хотел полежать и сам пойти домой, но дело немного затянулось, и он испугался, что вы будете волноваться о нем.

– Еще бы, Хилла была готова бросить дом и ребенка, чтобы идти искать его в лесу!

– Этого он и боялся больше всего, – улыбнулся Ирне.

Дела Хиреворда оказались не так плохи, как подумал Гюрд из– за своеобразной манеры рассказа Ирне. Элсли решили погостить у Снайдерсов сутки, чтобы дать время поджить многочисленным ушибам родича и утихнуть болям в его голове. Алиа настаивала, чтобы они остались подольше, но дома были одни женщины, и они решили не задерживаться.

Дома их встретили плачущие Хилла и Ойгла. Оказалось, что вчера утром Хелихелин сбежала из дома. В то утро Ойгла отправилась в лес за малиной. В доме остались Хилла с ребенком и Хелихелин. Выйдя за чем – то со своей половины, Хилла столкнулась с сестрой, несущей большой тюк вещей.

– Куда это ты собралась? – спросила встревоженная Хилла.

–Только не вздумай меня удерживать, я все равно уйду, – вызывающе ответила Хелихелин.

– Куда ты идешь?

– Я ухожу, чтобы стать женой Агне Дарнера!

– Но ты не можешь стать его женой, – начала уговаривать сестру Хилла. – Ты знаешь, что наш род не отпускает ни мужчин, ни женщин, а род Агне не отпускает мужчин. Ты не можешь нарушить закон, которому подчиняется весь Гаутанд! Наш род находится под покровительством духа земли! Никто не посмеет оскорбить его! Родичи Агне не посмеют принять тебя, опасаясь нанести ему обиду! Подумай, что может из этого выйти! Тебя могут не принять в род там и изгнать здесь за нарушение закона!

– Закон обязателен для людей! – заявила Хелихелин. – Я же – дочь духа Фиилмарнена! Я стою над вами и вашими законами! Я гадала на костях в кузнице, и дух мне ответил, что я могу поступать по своему усмотрению!

– Подумай об отце! – взывала Хилла.

– Отец всегда хотел, чтобы я была счастлива! – ответила Хелихелин. – Я люблю Агне, и без него мне счастья нет!

– Опомнись! Здесь столько хороших юношей!

–Уж не об Ирле Снайдерсе ли ты говоришь? – расхохоталась Хелихелин. – Сама вышла за дурака, который сбежал от тебя перед самой свадьбой, а потом женился из жалости, и мне такого же хочешь навязать? Я люблю Агне и буду бороться за свою любовь, чего бы мне это не стоило!

После этого Хелихелин ушла в сторону реки. Хилла не смогла за ней пойти из-за ребенка.

Выслушав рассказ женщин, Стиг пришел в неописуемую ярость. Он решительно отказывался верить, чтобы его любимая дочь так могла поступить с ним. Он кричал, стучал кулаками по стенам, метался по дому как зверь в клетке. В конце концов Стиг пришел к выводу, что во всем виноваты Ойгла и Хилла, а Хелихелин была несчастной жертвой, которую обманули и выкрали из дому. Он не сомневался, что родичи Агне Дарнера побоятся оскорбить род Элсли и не примут Хелихелин как жену их родственника. Следовало, пока это не произошло, вернуть девушку домой, чтобы избежать позора.

Стиг решил взять с собой Гюрда, чтобы плыть в поселок Снайдерсов с просьбой о помощи. Хиреворд и женщины остались дома.

Гюрд не успел переброситься с мужем сестры ни единым словом по поводу этой истории. Смутно он чувствовал свою вину за то, что они скрыли от отца свидания Хелихелин с Агне на острове. В то же время Гюрд поражался выдержке Хелихелин: в дни, предшествующие побегу, ее поведение не вызвало ни у кого ни малейшего подозрения.

Когда Гюрд со Стигом спустились к реке, юноша вспомнил о запахе дыма, который почувствовала Хилла, когда ждала мужа.

«Неужели Агне был здесь так долго? – подумал он. – Неужели план побега был готов, когда вся семья волновалась за Хиреворда? А может быть, побег задержался именно поэтому?»

Как бы то ни было, Гюрд предложил отцу обследовать любимый остров Хелихелин. Толстый слой золы и обглоданные кости показали им, что Агне жил на нем довольно долго. След от лодки, которую столкнули с берега в воду, дал им знать, каким путем покинули остров беглецы. Закончив осмотр, отец и сын поплыли к Снайдерсам, помогая течению веслами.

Ситуация складывалась достаточно сложная. С одной стороны, Агне покусился на старый обычай, согласно которому род Элсли не отпускал от себя ни мужчин, ни женщин. Род кузнецов находился под покровительством духа земли, а, следовательно, нанесенная ему обида считалась обидой, нанесенной самому Фиилмарнену. Таким образом, его поступок навлекал гнев духа земли на всех Дарнеров. Отсюда вытекало, что Агне достоин изгнания. Стиг не сомневался, что этим дело и кончится. С другой стороны, выходило, что Хелихелин добровольно нарушила обычай, и по своему проступку ушла недалеко от Агне. Впрочем, нет, по мнению Стига, его дочь не могла совершить ничего плохого. Хилла солгала из зависти и для того, чтобы уменьшить свою вину. Ведь она и ее мать не усмотрели за девочкой! Нет, Стиг больше не сомневался, что его дочь была обманом и силой похищена бессовестным Агне!

В поселке Снайдерсов Стиг попросил помощи против злодея, укравшего его дочь. Как и ожидалось, Снайдерсы пришли в ужас и негодование. Мужчины быстро собрались и заняли места в лодках. В погоню за похитителем отправилось всего девять лодок. Задача осложнялась тем, что Агне Дарнер опережал их почти на двое суток, а плыть надо было по течению. С толку сбивало и то, что ни в поселке Дармутов, ни в поселке Эсклермондов лодки на реке не видели. Впрочем, она могла проплыть ночью. Также ее могли протащить по противоположному берегу, чтобы не плыть на виду у всего поселка.

Погоне повезло лишь на третьи сутки к вечеру. Охотник из рода Сэндэль сообщил, что видел лодку с юношей и девушкой, которые усиленно гребли на восток. Стало ясно, что Агне плывет в земли, принадлежащие его роду.

Гнев участников погони возрос еще сильнее. Никто не поверил, что Хелихелин гребла вместе со своим похитителем, и вся ярость сосредоточилась, в основном, на молодом Дарнере, тем более что охотник видел лодку в сумерках и не настаивал на точности своих слов. Особенно распалился Ирле Снайдерс. Он не давал покоя Гюрду излияниями своего возмущения. Гюрда же стало одолевать беспокойство. Дело в том, что его отец хотел верить и верил в похищение своей дочери. В этом он убедил и остальных своих спутников. Но у Гюрда были основания не доверять этой версии. Он не мог даже предположить, как поведет себя Хелихелин при встрече с отцом.

Переночевав в лесу, чуть свет погоня продолжила свое преследование. В поселке рода Элле им подтвердили, что Агне Дарнер проплыл мимо них вчера вечером, и что в его лодке была девушка. Жители поселка не сомневались, что он уже дома.

На пятые сутки в сумерках преследователи достигли поселка рода Дарнер. Он стоял на обрыве. Со стороны берега к нему можно было подойти только по открытому месту. Ворота частокола, окружавшего поселок, были заперты.

Приблизившись к поселку, Гюрд, Стиг и Снайдерсы стали кричать, вызывая главу рода – Фагни Дарнера, отца Агне. За частоколом были площадки, поднявшись на которые, человек мог возвышаться над ним на половину туловища. На них – то и появился Фагни Дарнер в окружении многочисленных вооруженных копьями и луками родичей.

– Кто вы такие и что вам нужно в моей земле? – высокомерно крикнул Фагни.

– Здесь находятся Стиг из рода Элсли, и Гюрд, сын Стига, а так же наши родичи Снайдерсы, – ответил Стиг. – Мы хотим знать, дома ли твой сын Агне.

– А какое вам всем дело до моего сына Агне?

– Он украл мою дочь Хелихелин. Я требую возвращения дочери и изгнания твоего сына, потому что в лице нашего рода он нанес оскорбление самому духу земли.

–Наш род отпускает от себя женщин в другие роды, а мужчинам повелевает искать себе жен так же в других семьях. Мой сын Агне поступил по нашему обычаю. Девушка же пошла за ним добровольно. Уходите, нам не о чем говорить!

– Ты что же, Фагни, чувствуешь себя виноватым, раз говоришь с нами из – за частокола? Честному человеку незачем прятаться! Выйди к нам и выведи девушку для объяснений! – крикнул Айлиль Снайдерс, отец Ирне.

–Твой сын оскорбил весь род Элсли, навлек на всех вас гнев духа земли! Выйди и попробуй оправдаться, если сможешь! – вторил ему Ирле.

– Я хочу видеть свою дочь! – перекрывал их всех голос Стига.

– Хорошо, я спущусь, но после разговора вы все немедленно покинете мою землю, – гордо ответил Фагни.

Он исчез за частоколом и вскоре вышел в полуоткрытые ворота в сопровождении вооруженных мужчин. Ни Агне, ни Хелихелин среди них не было.

– Так что вам нужно? – спросил Фагни надменно. Он был невысок ростом, коренаст, лыс, но с окладистой бородой. Глазки у него были маленькие и сощуренные. Руки он все время держал на кожаном поясе, на животе, заложив большие пальцы за верхний край, а остальные – за нижний. На его груди лежало широкой ожерелье из серебра с янтарями.

– Твой сын украл из моего дома мою дочь Хелихелин, оскорбив тем самым в лице моей семьи духа земли. Я требую вернуть мне дочь и изгнать из твоего рода этого законоотступника, – заявил Стиг.

– Девушка пошла за Агне добровольно, так что он не нарушал закон, – ответил Фагни.

– Моя дочь знает, что наш род не отпускает ни мужчин, ни женщин, так что он мог заставить ее пойти за ним только силой. Кроме того, я – отец, и она никогда не посмела бы меня ослушаться. Не забывай также, что Хелихелин поручена мне самим духом земли, который является ее подлинным отцом. Доказательством тому служат волшебные амулеты, найденные при ней и Гюрде двенадцать лет назад. Верни мне дочь, иначе дух земли Фиилмарнен обрушит кару на твой род, – сказал Стиг.

– Дух Фиилмарнен поручил тебе вырастить ребенка, но он не поручал тебе распоряжаться его судьбой. Людским законам подчиняются люди, а происхождение Хелихелин божественно. Она не подчиняется законам вашего рода. Она даже не обязана слушать тебя, потому что ты простой человек, а она – дочь духа земли. Перед тем, как уйти с Агне, она гадала на костях и спрашивала волю духа. Он одобрил решение девушки, – ответил Фагни с насмешкой.

Снайдерсы зароптали и зашевелились. Дарнеры в ответ плотнее окружили главу своего рода.

– Отдай мне мою дочь, или мы дотла спалим твой поселок! – закричал Стиг.

– Выведите сюда девушку, пусть она скажет ему все как есть, – поджал губы Фагни и вскинул голову.

Хелихелин вышла очень спокойная, но с опущенными глазами. Она встала за спиной Фагни.

– Хелихелин, иди сюда и ничего не бойся, – сказал Стиг.

–Я никуда отсюда не уйду и останусь здесь как жена Агне, – ответила девушка.

– Ты знаешь, что наш род не отпускает женщин в чужие семьи.

– Это человеческий закон, а я – дочь духа, – возразила она.

– Фиилмарнен поручил тебя мне! Он накажет Дарнеров за то, что они похитили тебя!

– Меня никто не похищал. Я приехала сюда по своей воле. Я гадала на костях, и дух одобрил мое решение уйти сюда. Подумай сам, дух любит меня, потому что я его дочь. Станет ли он карать того, кого люблю я? Наоборот, теперь его покровительство перейдет и на Дарнеров, – сказала Хелихелин, не поднимая глаз.

– Они запугали ее! Мы должны вырвать ее из их рук! – закричал вдруг Ирле Снайдерс и бросился в толпу, окружавшую Фагни.

Его порыв разрушил охватившее его родичей оцепенение. Словно волна бросились они на Дарнеров. Около двух десятков тел сплелись в рукопашной схватке. Оружие не применялось потому, что луки и копья вблизи были бесполезны и обе стороны их взяли скорее, чтобы показать свою решимость. Кроме того, первый убитый означал бы, что в силу вступил закон кровной мести, требовавший убийства человека за человека, что приводило иногда к полной гибели даже очень больших семей.

– Уведите девушку! Все к воротам! – кричал Фагни.

Хелихелин отчаянно визжала, отбиваясь от тянувшего ее в сторону родных Ирле. Несколько Дарнеров дубасили его кулаками и драли за волосы, стараясь отцепить от нее. В конце концов, им пришлось утащить его вместе с девушкой за ворота. Большинству Дарнеров удалось пробиться к воротам, которые захлопнулись и были заложены засовом изнутри.

– Выходи, трус Фагни! Или мы спалим тебя в твоем логове! – кричал окровавленный и растрепанный Стиг, грозя частоколу.

– Зажигай! – отозвался Фагни, появляясь сверху. – Только приготовься к тому, что мы перестреляем из луков всех, кто будет находиться в видимости от поселка! Кроме того, попробуйте подойти сюда, и мы перебросим вам головы ваших родичей!

По знаку Дарнера на стену втащили окровавленных и избитых Ирле, Рори и Кетиля Снайдерсов, которых Дарнерам удалось утащить за собой внутрь. Их заставили опуститься на колени.

Нападающие онемели. Их распирал гнев и ощущение бессилия. Они поглядывали друг на друга как волки, попавшие в западню. Впрочем, в их руках было двое таких же избитых Дарнеров.

– Мы не злопамятны! – продолжал Фагни. – Если вы вернете нам наших родичей и уберетесь отсюда, то мы сохраним жизнь вашим, но они останутся у нас как залог вашего смирения и понесут наказание за нанесенные нам обиды.

С этими словами Фагни намотал на руку длинные волосы Ирле и одним ударом железного ножа отсек их. Этим движением он превратил Ирле в своего раба, отомстив за его дерзкие речи и поступки. Это был страшный позор.

– Не смей, Снайдерсы – наши родичи, а мы находимся под покровительством духа земли! – закричал Стиг отчаянно.

– В моем доме живет дочь духа земли, так что это ты и Снайдерсы оскорбляете своим поступком волю духа! – возразил Фагни. – Дух выразил согласие на то, чтобы Хелихелин жила здесь! Мой род теперь тоже находится под покровительством духа земли, так что верни моих родных!

Возразить было нечего. Дарнер был со всех сторон прав. Из справедливых мстителей нападающие сами превращались в преступников. Стиг был так сражен этим, что ему отказал дар речи. Гюрд воспользовался молчанием отца. В начале похода гнев его сосредоточивался на одном Агне, во время переговоров и драки все Дарнеры превратились для него в одного коллективного Агне. Сначала ненависть ослепила его, но она же, при виде пленных, нашептала ему выход.

– Теперь ты под покровительством Фиилмарнена, Дарнер, как и мы, – крикнул Гюрд. – Да, мы не можем ворваться к тебе, не оскорбив волю духа, но мы имеем равные с тобой права! Мы не вернем твоих родных, но и не убьем! Мы их тоже сделаем своими рабами!

С этими словами Гюрд ударом в плечо заставил одного из пленных, совсем молодого воина, упасть на колени и схватил его за волосы. Пленный попробовал вырваться и отчаянно мотал головой, но его крепко держали Айлиль и Мурир, отец Ирле. В глазах молодого воина стояли злые слезы: потерять волосы и стать рабом – это было самое позорное из того, что с ним вообще могло случиться. Намотав заплетенные в косу волосы на руку, Гюрд поднял голову и закричал Фагни:

–Ты еще можешь получить своих родных обратно, если сейчас же отпустишь Снайдерсов!

Теперь наступила очередь сердцу Фагни забиться от горя. Второй пленный был его родным племянником, и с его горькой участью дядя легко бы примирился, но первый был его любимым и младшим сыном. Бросив взгляд на пленных Снайдерсов, глава рода Дарнер не мог сдержать злобы по отношению к Ирле, который посмел за этот день несколько раз задеть его самолюбие. Он пихнул его ногой.

–Я согласен обменять человека на человека! – заявил он, пытаясь показать, что его позиции нисколько не ослабели.

–Нет! Ты вернешь нам всех! В счет третьего у тебя останется Хелихелин! – столь же уверенно возразил Гюрд. – После этого мы уйдем.

–Мне надо подумать! – Фагни сделал движение, словно хочет уйти. На самом деле он хотел проволочками добиться уступок у противников.

–Тогда мы тоже уйдем, – ответил Гюрд. – Мы поедем домой, а ты можешь приехать к нам, привезти наших родных и забрать своих!

Фагни остановился. Во – первых, для него было бы позорно ехать на поклон к Снайдерсам и Элсли. Во – вторых, его поступок с Ирле не одобрили бы по всему Гаутанду, так что это было бы еще и опасно.

–Хорошо, – крикнул он, – будем меняться! сейчас я отдам приказ, чтобы вас впустили.

– Нет, мы идем к своим лодкам, а вы выйдете к нам. Поменяемся на берегу, – отозвался Гюрд.

– А вдруг они не отдадут Ирле? – выразил свои опасения Мурир Снайдерс.

– Отдадут.

Снайдерсы и Элсли спустились к реке и заняли места возле своих лодок. Через некоторое время туда явились Дарнеры.

– Не подходите к воде, – потребовал Гюрд. – Пусть подойдут только три человека с тремя нашими пленными.

–Не молод ли ты всем указывать? – отозвался кто – то из Дарнеров.

– Если я вас не устраиваю, мы найдем кого – нибудь подходящего на нашей земле, – ответил Гюрд, показывая, что готов уехать.

–Ты спугнешь их, – шепнул ему Ирне, с которым они занимали одну лодку.

– Они не должны усомниться в нашей решимости.

Когда шесть человек спустились к самой воде, было решено, что по особому знаку Дарнеры оттолкнут от себя двух пленных в сторону лодок, а Снайдерсы – одного пленного в сторону берега. После первого обмена Снайдерсы получили обратно Кетиля и Рори, а Дарнеры – племянника. Затем были обменяны Ирле и сын Фагни, причем Мурир в последний момент отсек ему волосы.

Поступок отца Ирле вызвал ярость Дарнеров, они выхватили луки и начали стрелять. Снайдерсы, быстро оттолкнувшись веслами от берега, вывели лодки на середину реки. Большинство стрел попадало в воду, и лишь одна скользнула по лицу Стига, но он даже не шевельнулся. После разговора с Фагни он впал в оцепенение. Безропотно он позволил отвести себя и посадить в лодку, но даже и не подумал помочь грести. Снайдерсы Мурира не осуждали. В любом случае, по обычаю, они должны были отомстить за нанесенное оскорбление. Теперь они были с Дарнерами квиты.

Они плыли всю ночь, лишь утром остановившись в поселке рода Элле. Элле встретили гостей радушно, но просили не задерживаться. Их родичи находились в заложниках у Дарнеров, что позволяло последним безнаказанно браконьерствовать во владениях рода Элле. Жители поселка боялись, как бы известие о том, что Снайдерсы и Элсли были приняты у них, не повредило заложникам. Впрочем, гости и сами спешили поскорее достигнуть мест, где у них были прочные родственные связи с другими родами.

Впервые спокойно отдохнуть они смогли только в поселке Эсклермондов. Почти все сразу повалились спать, только Стиг остался сидеть во дворе, глядя в землю невидящими глазами. Не спали также Гюрд, не спускавший глаз с отца, пребывавший в молчаливом отчаянии Ирле, его отец Мурир и дядька Айлиль. Они сидели на бревне возле дома, в то время как Стиг – на куче суков, заготовленных на дрова. Одной рукой Мурир обнимал сына за плечи, потирая его руку, чтобы Ирле не замерз, а другой поглаживал обрезанные волосы – знак раба.

– Гюрд, отец твой точно не знал, что Хелихелин ушла с Агне по доброй воле? – спросил Айлиль.

– Нет.

– Это хорошо. Иначе бы получилось, что он нас сознательно толкнул на войну с родом, состоящим под покровительством духа земли. Вся вина теперь падает на Хелихелин. Она не сказала отцу, что гадала на костях, ввела в заблуждение Стига, а он – нас. Кто вам сказал об исчезновении девушки?

–Хилла.

– Ну, конечно, она видела их вдвоем, и решила, что Агне украл вашу сестру, – сделал вывод айлиль.

Гюрд нагнулся вперед, обнял колени и стал думать о том, кто больше всех виноват в этой истории.

Виновата Хелихелин. Она презрела все обычаи и бросила свою семью. Она пыталась скрыться тайно, не думая о том, что подумают родные о ее исчезновении.

Виноват Стиг. Он знал со слов Хиллы, что дочь сбежала, а не была похищена, но это никогда бы не уложилось в его голове. В любом случае он поехал бы к Снайдерсам, утверждая, что Хелихелин украли.

Виноваты он сам и Хиреворд, потому что скрыли встречи Хелихелин и Агне на реке, желая избежать семейного скандала. Даже сейчас, в разговоре с Айлилем, Гюрд умолчал об этом. Он не хотел, чтобы его сестру считали безнравственной и погибшей девушкой.

Но больше всех виноват Агне. Он сумел ловко сыграть на вере девушки в ее божественное происхождение. Зачем? Хотел ли он заручиться покровительством Фиилмарнена для своего рода или действительно любил Хелихелин?

Все бы правильно, да вот мысль о божественном происхождении своем и своей названой сестры внушил всем Гюрд. Но его – то дух признал, в конце концов, своим сыном, открыв тайну железа, только распространяется ли это признание на Хелихелин?

Размышления совершенно завели Гюрда в тупик. Он чувствовал, что произошло нечто непоправимое. Юноша ушел в дом и попытался забыться во сне, но даже к утру тяжесть на сердце его не оставила.

На следующий день к полудню Снайдерсы благополучно добрались до своего поселка, где Стиг и Гюрд с ними распрощались. При расставании Гюрд обнял Ирле и шепнул ему:

– Совсем скоро волосы отрастут.

К вечеру Элсли и сами были дома.

Прошло полгода, но Дарнеры ничего им не сделали, хотя и слыли людьми злопамятными. Они опасались, по–видимому, потерять покровительство духа земли. А весь Гаутанд замер в ожидании: какой же из двух родов выберет, в конце концов, дух Фиилмарнен?

Гнев Фиилмарнена

Первое время после возвращения Стиг целыми днями не выходил из дому. Сидел, подбрасывал ветки в очаг и неотрывно глядел на огонь. Домочадцы сочувствовали ему, но не осмеливались подойти. Они скользили по дому как бессловесные тени.

Однажды Хилла несла из своей части дома в часть дома родителей кринку с медом. В переходе она наклонилась, чтобы плечом отодвинуть шкуру, закрывавшую вход, наступила в темноте на подол своего платья и упала. Кринка выскользнула у нее из рук, мед растекся по полу.

– Растяпа! – вдруг обрушился на нее Стиг. – И в кого ты уродилась такой раззявой? Лучше бы тебе сгинуть, постылая!

Ойгла молча схватила тряпку, ведро с водой и начала смывать мед с пола. Хилла стала ей помогать. Все время, пока женщины занимались работой, Стиг не смолкал. Обида, накопившаяся в нем, вылилась в нескончаемую череду проклятий.

После этого случая Стиг возобновил работу в кузнице. Гюрд переживал за отца, но не знал, как выразить свое сочувствие, не вызвав очередной вспышки гнева. О степени раздражения старого кузнеца он мог судить по злости, с которой тот ударял молотом по металлу. Гюрд в такой степени был занят своими внутренними переживаниями, что, в конце концов, вызвал гром и на свою голову. Случилось это, когда они вдвоем с отцом отливали в глиняной формесвадебное украшение. Форму делал Гюрд. В самый ответственный момент форма треснула, металл пролился в огонь, вызвав шипение и сноп искр. Стиг так рассердился, что схватил первый попавшийся под руку кусок металла и запустил в голову сыну. Это так сильно обидело Гюрда, что он швырнул остатки формы в пламя и, выскочив из кузницы, ушел в лес. У него перехватывало дыхание от чувства вопиющей несправедливости. Когда юноша успокоился, он увидел, что день ясный и солнечный, что вокруг него шелестят золотистыми кронами высокие березы, а воздух такой теплый, каким он бывает только в начале осени.

Первым делом Гюрд решил пойти умыться к лесному ручью. Подойдя к нему, он увидел Хиреворда, лежащего на животе на бревне, упавшем так, что один его конец находился на одном берегу ручья, а другой – на противоположном. Намотав на руку леску из сухожилий, Хиреворд ловил рыбу.

Услышав шум, Хиреворд поднял голову и, выдернув из воды леску с крючком на конце, стал поджидать Гюрда.

– Как ловится? – спросил Гюрд.

– Всего три рыбины, – ответил Хиреворд. – А что с тобой случилось?

Гюрд рассказал. Некоторое время назад его жгла как огнем обида. Теперь же, в окружении золотых берез и алых кленов, под безмятежным синим небом, все казалось ему не таким уж и трагичным. Слушая его, Хиреворд наматывал леску на руку.

– Ты не будешь больше ловить? – спросил Гюрд.

– Нет, давай просто так посидим, – отозвался Хиреворд, не поднимаясь.

Гюрд тоже лег на бревно головой к другу. Сверху их пригревало солнце. Снизу с тихим журчанием бежал ручей, пенясь вокруг камней.

– Знаешь, о чем я думаю? – спросил Хиреворд, следя глазами за летящей по воздуху паутинкой. – Я думаю о том, куда Хелихелин бросила гадальные кости. Хотелось бы мне знать, что она там увидела. В мусорной куче их нет, во дворе тоже, а между тем Хелихелин из тех, кто всё бросает там, где пользуется. Мне кажется, они в кузнице.

– А почему ты о них вспомнил сейчас? – поинтересовался Гюрд. – Ведь всё уже кончилось.

– Всё ещё и не начиналось, – ответил Хиреворд. – Раньше только один род находился под покровительством духа земли, а теперь – два. Дети Агне Дарнера и Хелихелин будут внуками духа земли. Фагни Дарнер и до этого захватывал земли других родов, опираясь на свою силу. А теперь, когда он находится под покровительством Фиилмарнена, кто осмелится ему сопротивляться? И уж тем более никто не осмелится сопротивляться его внукам.

– Ты хочешь сказать, что в Гаутанде вот-вот вспыхнет война? – спросил Гюрд.

– Она близко, как никогда. Поэтому я и хочу узнать, что напророчил дух земли Хелихелин, к чему нам готовиться.

– Может, все не так уж страшно, – неуверенно сказал Гюрд.

– Все ждут войны, – ответил Хиреворд.

– Откуда ты знаешь?

– Я брожу по лесам, иногда встречаю своих родичей. Надо найти гадальные кости и все выяснить.

– Хорошо, я схожу в кузницу, когда стемнеет.

– А теперь вернемся к рыбе.

Когда стемнело, юноши со своим уловом отправились домой. За оградой их встретила Ойгла.

– Что же ты наделал, сын, рассердил отца, – сказала она.– Теперь он рвет и мечет. Лучше, чтобы сегодня он тебя не видел, да и завтра тоже, пока я его не уговорю.

– Гюрд переночует у нас, а завтра с утра пораньше мы пойдем стрелять уток, – сказал Хиреворд. – А если завтра к вечеру отец не смягчится, мы могли бы поехать с Гюрдом и Хиллой проведать мою мать.

– Вот и хорошо. Я выпрошу вам позволение у отца.

Юноши потихоньку прошли на половину молодой семьи. Там их встретила Хилла. Она двигалась бесшумно и говорила шепотом. Даже ее маленькая дочь вела себя тихо, как мышка. Молодые люди поняли, что в доме прогремела нешуточная гроза.

За ужином Хиреворд спросил жену:

– Что ты, Хилла, загрустила?

– Маму жалко, она одна там с ним сидит, – ответила Хилла, кивнув в сторону перехода между домами. – Еще боюсь, как бы отец сюда не пришел и не нашел Гюрда.

Они рано потушили огонь и легли, но никто не спал. Со стороны половины родителей слышался недовольный голос Стига, ругавшего жену. Никому из них не пришло в голову осуждать его, ведь он был старшим в роду, как никому бы в голову не пришло и перечить ему.

Когда все затихло, Гюрд тихо поднялся и пошел в кузницу. У юноши захватывало дух, пока он в темноте разводил огонь. А вдруг, когда огонь вспыхнет, кузница окажется полна всякой лесной нечисти? Однако ничего страшного не произошло, и он потихоньку успокоился.

В кузнице в одном углу была свалена медная руда, рядом – железная и куски олова. В другом углу лежали сданные местными жителями в починку вещи. В кожаном мешке висели готовые заказы, а в мешочках поменьше – разноцветные камешки для украшения. В третьем углу находилась куча глины, покрытая мокрой тряпкой, куски воска и мягкого камня. Над ней на полке стоял горшок и наконечниками стрел и лежал мешок с древками копий. В четвертом углу была печь.

Гюрд нашел гадательные кости за кучей глины. Так могла поступить в порыве спешки только Хелихелин. Это были две оленьи лопатки, нагретые над огнем и растрескавшиеся. Как ни хотелось ему задержаться и их рассмотреть, юноша задул огонь и вернулся в дом. Кто знает, вдруг дух земли заглянет в кузницу ночью и сделает его одним из своих мастеров в горе?

На следующее утро, чуть рассвело, юноши отправились стрелять уток, оставив гадательные кости дома, чтобы не потерять их. Они договорились, что Хилла ближе к полудню принесет кости к лесному ручью. Тогда, при свете дня, выполнив свою основную работу, они их и рассмотрят.

Охота была удачной, хотя они и сильно промокли. Когда солнце было в зените, они вышли к ручью. Хилла с ребенком уже сидела там.

Увидев потресканные гадательные кости, Гюрд подумал, что Хелихелин, должно быть, просидела в кузнице всю ночь, нагревая их. Она не испугалась находиться там одна, так велико было ее желание скрыть свое занятие. По разговору между Хиревордом и Хиллой Гюрд понял, что о том, о чем друг сказал ему вчера, он говорил с женой не один раз. Юноша почувствовал легкую обиду, но потом понял, что это неизбежно, ведь он ночевал на половине родителей и целыми днями работал с отцом в кузнице, куда Хиреворду как непосвященному вход был закрыт.

Что же сказал дух земли Хелихелин? Ответить на этот вопрос было нелегко. По гадательным костям разбежались мелкие трещинки во всех направлениях, не считая крупных трещин.

– Смотрите, это похоже на длинный волчий нос, – сказал Хиреворд.

– Если это волк, то где глаза и уши, где остальное тело? – возразила Хилла.

– Может, это означает, что Агне пробрался к нам как коварный волк? – предположил Хиреворд.

– Из- за этого Хелихелин не сбежала бы с ним, – усомнился Гюрд. – Надо искать то, что ей было приятно.

– Ей хотелось выйти за него замуж, – сказала Хилла. – Взгляните, если проследить за нижней линией «волчьего носа», то это напоминает дно лодки, а «нос» – это нос лодки, а вот сюда трещина поднимается как корма.

– Смотри – ка, вправду лодка, – пробормотал Хиреворд.

– Действительно, похоже, – согласился Гюрд.

Она увидела лодку и решила, что дух земли одобряет ее затею, – предположила Хилла.

– Судя по всему, так оно и есть, – кивнул Гюрд.

Они долго изучали другие трещины, но разошлись во мнениях, что они обозначают.

Вечером Ойгла пришла на половину дочери и сказала, что Стиг успокоился, но успокоился нехорошо. Он заявил, что ему все равно, где находится Гюрд, что сын может вернуться в дом или не возвращаться вовсе, его это больше не волнует. Гюрд пообещал прийти ночевать на родительскую половину. Он жалел мать за то, что ей одной уже два дня приходилось сносить дурной нрав Стига. В глубине души он считал несправедливым, что за проступок Хелихелин отец наказывает всю семью, а Ойглу в особенности. Если уж хорошенько разобраться, больше всего вины в том, какой выросла младшая дочь, лежало на нем.

Гюрд вернулся в кузницу, но работал один. Стиг не обращал на него внимания и не разговаривал с ним. Так же он вел себя и дома, словно он жил совсем один. Однако он протестовал, если по вечерам Ойгла пыталась уйти на половину дочери. Он не разговаривал с ней, но требовал, чтобы жена находилась при нем. Из солидарности Гюрд оставался с матерью. Не было ничего тоскливее этих проходивших в полном молчании вечеров.

Впрочем, был один положительный момент в равнодушном отношении отца ко всем членам семьи. Они стали более свободны в распоряжении своим временем днем.

К зиме все, кроме Стига, очень заинтересовались тем, какое первое слово скажет маленькая Элиэнн. Хилла целыми днями твердила: «Скажи мама», Хиреворд – «Скажи папа», Гюрд – «Скажи дядя», а Ойгла – «Скажи баба». До этого они долго решали, на кого похож ребенок. Хиреворд считал, что на него, Хилла – что на нее, а Гюрд и Ойглой говорили, что она похожа сама на себя.

В начале зимы Элиэнн сказала: «Дам, дам». Сперва никто не понял, что это означает, но потом Гюрд догадался, что девочка скопировала фразу Хиллы, которую та произнесла, когда брат и муж ввалились в дом в заснеженной одежде: «Ох, и задам я сейчас кому – то! Не догадываетесь кому?»

Вскоре после этого к ним пришел Ирле Снайдерс и сказал, что до поселка дошла весть о рождении у Хелихелин сына. Ойгла прослезилась и рыдала всю ночь, думая о том, как плохо, должно быть, ее дочери среди чужих людей. На следующее утро вся молодежь отправилась в гости к Снайдерсам. Они играли в снежки, катались на водовозных санях с крутых холмов. На шестой день пребывания в гостях приехал один из сыновей Алиа, который жил у родственников жены в поселке Эсклермондов. Он рассказал, что до их поселка дошли вести о захвате Дарнерами части земель рода Элле, где они раньше только браконьерствовали. Они заявили, что действуют с согласия духа земли. Элле не посмели ни сопротивляться, ни сомневаться, тем более, когда Дарнеры объявили, что уступка земель зачтется их жертвам как подарок ко дню рождения внука Фиилмарнена. Этот поступок взволновал всех соседей. Гюрд, уже и думать забывший о гадальных костях, ощутил дрожь, ведь он был причастен к возникновению у Хелихелин веры в свое высокое происхождение.

Посланец, привезший плохую весть, привез и болезнь. Уже к вечеру в день приезда он ощущал слабость и головную боль. Ночью у него начался жар. Вслед за ним заболела Алиа, которая ухаживала за сыном. За ней заболела старшая дочь, взявшаяся ходить за матерью и братом. Она передала болезнь детям. Скоро весь поселок ходил со слезящимися глазами, хрипел и хлюпал носами. У людей закладывало горло, по ночам многие выходили на улицу, так как задыхались в душных домах, но от этого им делалось только хуже.

Видя это, Элсли поскорее отправились домой, но было поздно. По возвращении они свалились все. Стиг сначала решил, что ничего страшного нет. Он считал, что все семейство виновато перед ним, и он один достоин сочувствия и сострадания. Только когда Ойгла резко сказала ему, что вскоре исполнится его желание, и он останется один, он вдруг очнулся. Очнулся, он, правда, для того, чтобы указать жене ее место, но его указания не возымели обычного действия. Тогда – то он и понял, что дело действительно плохо. Стиг увидел, что, оплакивая одно дитя, находившееся далеко, он может потерять всех остальных, которые жили рядом. Ему легко было становиться в позу гордого одиночества, находясь среди семьи, но реально остаться на старости лет последним в своей ветви рода было бы куда как тяжело. Однако Стигу нелегко было переломить себя. Ему все время казалось, что малейшей уступкой он уронит свое достоинство главы семьи. Все больные находились на половине молодых, поэтому всё, на что он решался, это пробраться тихонько в переход, соединяющий оба дома, и прислушиваться кашлю, шарканью ног и осипшим голосам.

Ойгла, казалось, переселилась в дом, где были дети. Она не обращала внимания ни на что, кроме них. Внезапно Стиг впервые по – настоящему осознал, что остался один. Он вдруг заметил, как страшен в своей тишине двор, снег которого испещрен только его следами, как угрюм старый дом, где каждый треск полена в очаге раздается как грохот, как пуста и сиротлива кузница, полная ненужных и мрачных предметов. Тогда Стиг не выдержал и как – то ночью тихо пробрался в дом, где находились больные. Он опустился на колени возле лавки, на которой лежал Гюрд, и случайно разбудил его. Когда сын зашевелился, почувствовав на лице горячие слезы отца, Стиг обнял его и зашептал: «Не уходи, Гюрд! Не уходи!»

С тех пор он каждый день заходил к своим детям и сидел там молча, но кузнец чувствовал, что семья с ним примирилась, хотя об этом не было сказано ни слова. Постепенно он ввалил на себя большую часть забот, которые до этого тащила на своих плечах только Ойгла. Сердце Стига растаяло, как кусочек льда на мартовском солнце. Иногда, находясь в лесу на охоте, он садился на поваленное дерево и плакал от жалости к своим родным.

Когда больные стали выздоравливать, заявился Айлиль Снайдерс. Он сказал, что в поселке умерло шесть человек, а также, что дошли слухи о гибели Фагни Дарнера. Он провалился в медвежью берлогу. Стиг внутренне вздрогнул. Фагни Дарнер польстился на покровительство духа земли, как знать, не покарал ли дух его за самонадеянность? Стиг подумал, что дух всю жизнь оказывал покровительство и ему, даровав хорошую семью, а он в последнее время пренебрегал его даром. Не захочет ли Фиилмарнен наказать и его? Ночью кузнец пошел в кузницу и пообещал Фиилмарнену богатый подарок, если тот его простит и сохранит ему всю семью. Дух благоволил к Стигу. В то время как в окрестных поселках поветрие скосило много народу, кузнец не потерял никого.

Постепенно жизнь вошла в свою колею по всему Синему Гаутанду. С первыми лучами весеннего солнца поветрие прекратилось, но внутреннее напряжение везде осталось. Никто не знал, что предпримут Дарнеры после гибели главы своего рода. Было известно, что его место занял Агне, чем нарушался порядок наследования, ибо главой должен был стать следующий по старшинству брат Фагни. Поговаривали, что Дарнеры ждут, когда сойдет лед на реке, а затем что- то начнется. Лед прошел, но ничего не случилось. Новый срок предсказали, когда сойдет снег и просохнет земля. Снег стаял, земля начала прогреваться, но Дарнеры замкнуто жили в своем поселке и не выдавали своих планов.

Когда начали распускаться листья, в дом рода Элсли прибыла Алиа Снайдерс в сопровождении Ирне. Они приплыли на лодке по реке. Алиа поговорила со всеми, поиграла с внучкой, переночевала, а утром попросила Хиреворда проводить ее до половины дороги. Хиреворд вернулся к обеду, а после ужина попросил Гюрда тихонько пойти с ним в лес. Юноши немного отошли от дома, а потом спустились к реке. Там их ждала лодка.

– Мы едем на остров Хелихелин? – удивился Гюрд.

– Вот именно. Садись быстрее.

Сердце Гюрда бешено забилось. Неужели Хелихелин вернулась? Когда лодка въехала носом в песок островка, он заметил спрятанную в камыше другую лодку. В глубине зарослей, поджав ноги, на коряге сидели Алиа и Ирне. Гюрда охватило смятение чувств, когда они с Хиревордом сели напротив. Некоторое время все молчали, потом Алиа провела языком по сухим губам, подняла глаза, с треском сломала ветку, которую держала в руках, и сказала:

– Позавчера в наш поселок прибыл человек из рода Элле. Его послали Дарнеры. Судя по всему, твоя сестра тяжело больна. Они хотели, чтобы я приехала посмотреть ее. Кроме того, твоя сестра хочет тебя видеть, но только тебя одного. Дарнеры требуют, чтобы наша поездка осталась втайне от других родов. Я не знала, как сказать все это при твоих родителях. Также я не уверена, что все это не западня. Я – очень старая женщина, а ты – молод. Мы советовались с Хиревордом, но пока ни до чего не договорились. Человек из рода Элле будет ждать меня еще один день, а после этого поплывет обратно.

– Много ли народа знают об этом в вашем поселке? – спросил Гюрд.

– Только я и Ирне, – ответила Алиа, – а теперь вот и вы двое.

– Почему они хотят, чтобы никто не знал о поездке?

– Потому что это либо ловушка, либо на них обрушился гнев Фиилмарнена, – сказала Алиа. – Посланец утверждает, что по дороге ночевал только в лесу, не заезжая ни в один поселок.

– Возможно, они хотят захватить заложников, – вставил Хиреворд.

– Но наши земли далеки от них, – возразил Гюрд.

– Не забывай, что оба наших рода участвовали в прошлогоднем походе, – сказал Ирне.

– Ты поедешь, Алиа? – спросил Гюрд.

– Я – очень старая женщина, и я хочу, чтобы мои дети, внуки и правнуки жили счастливо. Я хочу постараться разузнать, что на уме у Дарнеров. Я уже выполнила свой долг на земле и могу спокойно сунуть голову в это осиное гнездо. А вот ты – совсем другое дело, – покачала головой Алиа, задумчиво глядя в землю.

– Я поеду с тобой, и они не посмеют тебя тронуть под страхом гнева духа земли, – пообещал Гюрд.

–Я не могла не рассказать тебе об этом деле, но ты должен помнить, что ты – единственный сын своего отца, и не можешь поехать без его соизволения. Говорить же с твоим отцом об этой поездке я не решилась.

– Он бы вспылил и помчался к Дарнерам сам, – согласился Гюрд.

– Но увезти тебя в такое место без согласия родных я тоже не могу. Младшие должны почитать волю старших, все в этом мире должно идти заведенным порядком, иначе мировой порядок нарушится. К тому же, если твоей сестре и вправду плохо, я не могу не дать знать об этом ее отцу и матери.

Гюрд задумался. Он не сомневался, что отец, едва узнав о болезни Хелихелин, сразу сорвется и бросится к Дарнерам, а мать заплачет и скажет, что она его никуда не отпустит, а поедет сама. Задача, как уговорить родных никуда не ездить и в тоже время отпустить его, была очень трудной.

– Надо, чтобы Хилла поговорила с матерью, – сказал Хиреворд. – Никто из нас не сможет так объяснить ей все, как она. Она удержит ее от первых необдуманных порывов.

На том и порешили.

Алиа и Ирне разожгли костер и остались ночевать на острове, а Гюрд и Хиреворд отправились домой. На душе у Гюрда было тяжело. До этого момента ему казалось, что угроза, нависшая над Гаутандом, разойдется сама собой. Но тучи только сгущались…

За оградой их встретила Хилла. Она глядела так выжидательно и серьезно, что Хиреворд сразу взял ее за локоть и повел в дом. Выслушав рассказ, Хилла долго молчала, но в душе ее бушевала буря. С одной стороны, съездить в логово врага и разведать его планы необходимо. С другой стороны, ей уже мерещилась гибель Алиа и брата. Весть о болезни Хелихелин вызывала в ней одновременно недоверие, чувство долга и внутреннее отторжение. Ее душевные раны еще кровоточили. В конце концов, она согласилась поговорить с Ойглой. Первым порывом Ойглы было броситься самой к Дарнерам, чтобы умолять их дать ей увидеть дочь. Но Хилла напомнила, что Хелихелин хочет видеть только Гюрда. Ойгла тут же решила, что злые Дарнеры не позволяют ей увидеться с матерью. Когда она успокоилась, Хилле удалось договориться, что мать тайно поедет вслед за Алиа и Гюрдом и будет ждать на границе владений Дарнеров, когда ее позовут.

После этого Ойгла вместе с Хиллой и юношами пошли говорить со Стигом. В разговоре Хилла упорно подчеркивала, что приглашение может быть ловушкой. Ойгла оплакивала болезнь Хелихелин. На удивление всем, Стиг не вспылил и не закричал. Он предложил нарушить тайну поездки и расположиться всем Снайдерсам на границе владений Дарнеров, чтобы обеспечить безопасность Гюрда и Алиа. На это предложение Хиреворд возразил, что тогда Дарнеры скорее всего сразу возьмут приехавших в заложники. Гораздо лучше, если все останутся на своих местах, но предупредят врагов, что в случае опасности для жизни родных Снайдерсы и Элсли готовы подняться и призвать на помощь другие родственные семьи.

– Значит, ты хочешь отправить Гюрда и Алиа совсем одних? – спросила Хилла с плохо скрытым раздражением.

– Вовсе нет, часть наших родичей может тайно следовать за лодкой, чтобы дожидаться на границе земель Дарнеров, чем окончится дело, – ответил Хиреворд.

– Но следует ли всех Снайдерсов заранее предупреждать об этом деле? – сказал Гюрд с сомнением.

–Мама решит, кому следует сказать, – успокоил его Хиреворд.

Ойгла никак не хотела уступать право поездки, утверждая, что она – мать и должна быть рядом с Хелихелин. Стиг говорил, что его присутствие необходимо, потому что он отец и мужчина, его сила может понадобиться для защиты приглашенных. Хиреворд полагал, что он должен ехать, так как едет его мать. Кроме того, он был единственным из ее сыновей, посвященным в тайну.

– А кто останется с Хиллой? – спросил Гюрд.

– Я попрошу маму отпустить сюда Ларио, – сказал Хиреворд, упрямо глядя на Ойглу и Стига.

Они знали, что в тайну больше никого посвящать нельзя, но не уступали друг другу.

– Хилла не может остаться с одной Ларио, – заявил Гюрд, – а Хелихелин не сказала, что хочет видеть родных.

– Ойгла должна остаться! – сурово сказал Стиг, опустив голову и глядя на жену из – под лохматых бровей.

– А если Хелихелин действительно умирает? – возразила Ойгла. – Она может захотеть меня увидеть.

– Кто – то из вас должен уступить, – настаивал Гюрд.

Под общим давлением Ойгла уступила.

Когда рассвело, Гюрд, Хиреворд и Стиг собрали нужные вещи и отправились на переговоры с Алиа. В результате долгих обсуждений было решено, что Алиа и Гюрд примут условия посланца дарнеров и поедут с ним, предварительно рассказав все Айлилю и Айлин. Хиреворд и Стиг незаметно поплывут вслед за ними и, остановившись на границе, будут ждать исхода дела. Если Алиа и Гюрд погибнут, они должны будут предупредить родичей, а если им удастся бежать, то помочь.

По окончании разговора Ирне, Алиа и Гюрд сели в лодку и поплыли в поселок Снайдерсов. В голове Гюрда было как – то пусто, но двигался он порывисто, словно спешил. Позже он не мог вспомнить ничего о дороге, кроме того, что запечатлелось в момент, когда он садился в лодку. Закрыв глаза, он ясно видел дно плоскодонки, закачавшейся под его ногой, круги, разошедшиеся по поверхности воды, и порскнувших во все стороны пескарей, взбаламутивших прибрежный ил. Он и оглянулся на оставшихся родичей почему – то поздно, когда остров Хелихелин уже скрылся за поворотом реки.

К полудню спутники высадили Гюрда на берег, под сень ив, полоскавших в воде свои ветви, а сами отправились в поселок. Юноша должен был ждать, когда за ним приплывут Алиа и человек из рода Элле. Сердце юноши бешено колотилось. Множество мыслей роилось в его голове. История с тайной его происхождения и чудесным вмешательством духа земли подошла к концу. Он чувствовал приближение развязки. Какая она будет? Что ждет их в поселке Дарнеров? Все внутри Гюрда сопротивлялось и отталкивало происходящие события, но одновременно он хотел, чтобы они пришли к концу и никогда больше не беспокоили его. Ожидание Алиа и ее спутника превратилось в настоящую пытку.

За Гюрдом приехали, когда уже смеркалось. Человек из рода Элле был немолод, с русой бородкой и обрезанными волосами. Он был заложник, и звали его Ригюрд. Лодка плыла всю ночь по течению, почти в полной темноте, так как луна скрывалась за тучами. Люди всю дорогу молчали. Когда рассвело, они вытащили лодку на берег, поели сушеного мяса и легли спать, завернувшись в шкуры.

Проснувшись, Гюрд увидел, что Ригюрд сидит напротив на корточках и внимательно его рассматривает.

– Почему ты так смотришь? – спросил юноша.

– Я никогда не видел сыновей духа земли, – ответил Ригюрд. – Можно мне до тебя дотронуться?

– Дотронься.

Ригюрд боком, не поднимаясь с корточек, подобрался к юноше и, склонив голову набок и сощурившись, осторожно дотронулся до его черных волос своей тонкой сухощавой ручкой.

– Ты можешь умереть как все обыкновенные люди? – спросил Ригюрд.

– Почему ты хочешь это знать? – вопросом на вопрос ответил Гюрд, и в груди у него похолодело.

– Просто так, – ответил Ригюрд и, удалившись тем же способом, застыл, напоминая нахохлившуюся птицу.

Только сейчас Гюрд увидел, что он одет в поношенную кожаную безрукавку, такие же штаны и видавшие не одного хозяина башмаки. На его одежде не было ни одного знака о принадлежности к роду Элле. Когда они вновь сели в лодку, Гюрд спросил:

– А давно ты в заложниках у Дарнеров?

– Давно.

– А сколько зим?

– Я уж не помню.

– А как зовут твоего отца?

– Рори.

– А мать?

– Она умерла.

На этом разговор прервался, они снова молчали всю дорогу. Под утро Гюрд увидел, что они приближаются к землям рода Элле. Он спросил, не хочет ли Ригюрд повидать своих родных. Тот в ответ только отрицательно помотал головой.

– Завтра мы будем в поселке Дарнеров, – сказала Алиа, – так что нам нужно сегодня хорошенько подготовиться. Но сначала выспимся.

Они завернулись в шкуры и уснули. Солнце ласково светило сквозь ветви деревьев и согревало их. Гюрда разбудили травинки, росшие на земле у самого его лица, которые наклонялись под порывом ветерка и щекотали ему нос. Открыв глаза, он увидел, что Алиа сидит в новом платье, а косы ее плотно заплетены. На лбу у нее была надета кожаная налобная лента с длинными шнурками. На концы шнурков и на ленту были нашиты серебряные амулеты в виде оленьих головок, увенчанных рогами. Такие же шнурки свисали с ее платья и концов кос. На правой руке Алиа была завязана красная шерстяная нитка для ограждения от беды.

Гюрд встал и, взяв свой узел с вещами, отошел в сторону от своих спутников, чтобы они его не видели. Там он сбросил старую одежду и вымылся в прогретой солнцем прибрежной воде, а затем надел вышитую красными узорами против злых духов льняную рубаху, новые штаны и тонкий шерстяной плащ. На шее у него был амулет в виде свернувшегося в кольцо волка, но он всегда скрывался под одеждой. Поверх рубахи Гюрд надел ожерелье из бегущих серебряных волков, которое ему подарили при вступлении в род, а на талию – кожаный пояс с серебряными бляхами. Когда он вернулся к спутникам, Алиа предложила своим гребнем расчесать ему волосы. Гюрд согласился, потому что всегда испытывал большое удовольствие, когда сестра или мать занимались этим. Алиа это тоже нравилось, потому что волосы у Гюрда были густые и блестящие, солнце зажигало в них разноцветные искры. После расчесывания женщина скрутила волосы юноши в жгут и подняла их наверх, как делали все Элсли, чтобы они не мешали при работе и не попали в огонь. Чтобы прическа не рассыпалась, она перехватила лоб Гюрда плетеной трехцветной тесьмой. Ригюрд все это время сидел в сторонке и внимательно наблюдал за происходящим.

Ночью лодка доставила их в земли рода Элле, а утром – в земли того же рода, но захваченные Дарнерами. Они пристали ненадолго к берегу, а потом продолжили путь. К вечеру путешественники увидели поселок Дарнеров. Он смотрелся почти черным на фоне светлого небе и заходящего солнца. Никто их не встретил.

Выйдя на сушу, Алиа и Гюрд подождали, когда Ригюрд вытащит на берег лодку, а затем сели на ее край и стали ждать. Через некоторое время дубовые ворота поселка открылись и оттуда вышли несколько человек. Впереди шел седой мужчина, а сзади несколько молодых с копьями в руках.

– Меня зовут Рори, сын Лейра из рода дарнер, – сказал мужчина, приблизившись.

Прибывшие поняли, что перед ними брат Фагни, чьи права на наследование звания главы рода были нарушены в пользу Агне, как человека, женатого на дочери духа земли.

– Меня зовут Алиа, дочь Игнис из рода Элсли, – сказала Алиа, которую тут никто не знал.

– Меня зовут Гюрд, сын Стига из рода Элсли, – сказал Гюрд.

– Следуйте за нами, – кивнул головой Рори.

Они поднялись по тропе и вошли в ворота, которые с глухим стуком закрылись за их спиной. Внутри стены, окружавшей поселок, тесно стояли дома, соединенные переходами. Гостей отвели в дом с низким потолком, высоким порогом и маленькой дверью. Там были очаг и две лавки, накрытые шкурами. Через некоторое время им принесли еду в глиняном горшке, который оставили на пороге.

– Плохое начало, – сказала Алиа.

Когда стемнело, Дарнеры еще раз вышли за ворота, а потом вернулись с какой – то женщиной. При свете факелов были видны ее седые волосы и меховой плащ.

–Я буду не я, если это не жрица Миунн из святилища Фиилмарнена, – заметила Алиа. – Она приходится сестрой моей матери Игнис. Возможно, мы еще выберемся отсюда.

Вскоре за Алиа пришел Рори Дарнер и увел ее. Гюрд остался один. Он выглянул за дверь, но там была непроглядная тьма. Тогда он вернулся в дом, прилег на лавку и, рассудив, что без каких – то предварительных событий его не убьют, уснул.

Когда Гюрд проснулся, он увидел, что дверь открыта, а на пороге стоят кувшин с водой и горшок с дымящимся мясом. Он умылся, а затем поел, сидя на пороге. Проходившие мимо мужчины и женщины косились на него, а дети откровенно разевали рты. Гюрд спросил у детей, где Алиа, но они завизжали и разбежались. Тогда с тем же вопросом он обратился к мужчинам, рубившим дрова. Они поглядели на него, но не ответили.

Гюрд встал и медленно пошел к воротам, которые были приоткрыты. Когда он хотел выйти, один мужчина, строгавший лук, поднялся с порога своего дома и направился к нему. Гюрд вышел и стал спускаться к реке. Мужчина шел за ним на небольшом расстоянии. Когда юноша останавливался, он тоже останавливался. Подойдя к реке, Гюрд опустил носок башмака в воду и поводил им из стороны в сторону, чтобы она замутилась. затем он бросил несколько камешков, изображая, что совершенно поглощен этим занятием. Его надсмотрщик стоял в стороне и не спускал с него глаз, как и другие Дарнеры, которые возились на берегу с лодками. Г юрд подумал, что не стоит испытывать судьбу, и так же медленно пошел обратно в поселок. Он уловил ироничные кривые улыбки, но тут же отметил, что никто не посмел запретить ему выйти и не прикоснулся к нему пальцем.

У ворот поселка юноша почти столкнулся с жрицей Миунн. За последние годы она почти не изменилась. Миунн решительно взяла его за руку и увела в дом, предназначенный для нее.

– Неосторожно разгуливать по вражескому лагерю, – сказала она, закрывая за собой дверь.

– Ты знаешь, великая жрица, что тут происходит? – спросил Гюрд. – Нам грозит опасность? Куда делась Алиа?

– Здесь происходят таинственные вещи, которые я не могу объяснить, но которые, возможно, разъяснятся с твоей помощью. От результатов зависит не только ваша с Алиа судьба, но и судьба всего Гаутанда. Пока же советую держаться ко мне поближе.

– Я ничего не понимаю, великая жрица. Зачем нас пригласили сюда с такой таинственностью?

– Слушай внимательно, я тебе объясню. Агне Дарнер и его отец Фагни задумали возвысить свой род над другими родами Гаутанда и сделаться повелителями всей страны. Для этого они решили добиться покровительства духа земли для своих начинаний. Агне Дарнер вскружил голову твоей сестре, уговорил ее бежать и выйти за него замуж. Он думал, что ради Хелихелин дух земли пошлет удачу во всем ему, его роду, а в особенности его детям. Кто бы во всем Гаутанде посмел сопротивляться внукам самого Фиилмарнена? Перед побегом Хелихелин гадала на костях, спрашивая духа, согласен ли он на ее действия. Фиилмарнен выразил согласие, изобразив на костях трещинами лодку.

– Да, мы видели с Хиревордом и Хиллой эту лодку, – подтвердил Гюрд.

– Вот тут- то и начинается самое непонятное. Дух всё одобрил, и сначала всё шло хорошо. Хелихелин родила здорового младенца. Дарнеры захватили часть владений рода Элле. Но после этого Фиилмарнен от них отвернулся. Этой зимой Фагни провалился в берлогу и погиб в лапах медведя. Тот же медведь так помял Хелихелин, что она болела всю зиму и всю весну. Судя по всему, она не протянет долго. Дарнеры скрывали обрушившийся на них гнев Фиилмарнена, но когда положение стало критическим, они послали за мной, Алиа и тобой. Алиа была их последней надеждой на излечение Хелихелин, а я и ты – на объяснение постигшей их участи. Алиа уже призналась, что ее искусство врачевания бессильно. Я пока теряюсь в догадках, так как не знаю всего, что мне необходимо. Дело упирается в ваше с Хелихелин прошлое, о котором можешь рассказать только ты. Возможно, разгадка там.

Гюрд низко опустил голову. Прошлое, которое он хотел забыть, неумолимо настигало его.

– Тебе придется встретиться с сестрой, – продолжала жрица Миунн. – Ты знаешь наши обычаи: нельзя отказать в выполнении просьбы умирающего. Ты должен будешь пойти к ней и ответить на все вопросы, которые она тебе задаст. От твоих ответов зависит судьба всех нас, судьба Гаутанда.

Гюрд почувствовал, что он гибнет. Во рту у него пересохло, сердце бешено заколотилось, а голова закружилась. Он подумал, что хотел бы умереть много лет назад и никогда не оказаться здесь.

–Тебе плохо? – встревоженно спросила Миунн. – Ляг на лавку, я тебя укрою.

Гюрд подчинился и лег лицом к стене, чтобы жрица ни о чем его не спрашивала. Он не стал есть и пролежал так до вечера, когда за ним и жрицей пришли. К этому времени он так устал от переживаний, что сам желал, чтобы все поскорее закончилось.

В сопровождении двух молодых людей с копьями они прошли через двор и вошли в новый сруб, белевший в сумерках новыми бревнами. Он уже потерял запах свежего дерева, но еще выделялся на фоне более старых построек. Внутри был полумрак, освещаемый лишь светом огня в очаге. Люк в потолке был открыт, в него виднелся кусочек неба с первыми звездами. Дом был полон людей. Они сидели на лавке по левую сторону от входа и стояли вдоль стен. Лица почти всех находились в тени.

Возле правой стены стояла широкая лавка, на которой лежала Хелихелин. Гюрд едва узнал ее. Хелихелин исхудала, черты лица ее заострились и стали резкими. Потные волосы спутались и потемнели. Колени под покрывалом выпирали, как прямой угол. Однако лицо ее не утратило выражения гордого высокомерия и превосходства, а глаза в затененных впадинах глазниц сверкали непреклонно. От Хелихелин шел тяжелый запах, перебиваемый запахом трав, которыми она была обложена. В душе Гюрда робко шевельнулась любовь к ней как к сестре, смешанная с сожалением и сочувствием. Когда они вошли, Хелихелин на них даже не взглянула. Она повернула голову лишь тогда, когда Гюрд поравнялся с ее лавкой.

Тут из темноты выступил Рори, сын Лейра. Он сказал:

– Скоро Хелихелин отправится в Поля блаженных, но перед этим она хочет задать несколько вопросов тебе, Гюрд, сын Стига из рода элсли. Ты не можешь отказать ей и не можешь солгать, так как, разговаривая с ней, ты все равно что говоришь с душами наших умерших предков. Ворота Полей блаженных уже открылись для нее. Возможно, души наших предков и предков рода Элсли незримо присутствуют здесь и слушают.

– Гюрд покачал головой и уставился в огонь со спокойствием обреченного.

– Скажи, Гюрд, – раздался, словно надтреснутый, голос Хелихелин, – ты ведь не брат мне.

В люк пахнуло прохладой. Пламя заколебалось. Гюрд подумал, что духи предков действительно находятся, невидимые, среди собравшихся. Перед ними он не мог сказать неправду.

– Да, я не твой брат, – сказал он.

Легкий вздох прокатился среди набившихся в избу людей..

– А кто мои родители? – спросила хелихелин.

Назвать имена настоящих родителей Гюрд не решился.

– Они встретят тебя в Полях блаженных и сами скажут тебе об этом, – ответил он, перелагая всю ответственность на души Имы и ее мужа, ведь юноша не мог молчать только перед предками, а Дарнерам было не обязательно знать о его хозяевах.

– Так…они смертные? – оборвался голос Хелихелин.

– Да, они были людьми, – сказал Гюрд, ощущая страдание и переживая, что не может промолчать.

– А ты? Кто же ты? Кто твой отец? – с внезапной силой воскликнула Хелихелин.

В ее крике были уязвленное самолюбие и унижение. Гюрд почувствовал, что она жаждет еще большего унижения для него, что она хочет приподнять себя в своих глазах и глазах окружающих, поправ его ногами. Внезапно все в нем возмутилось и перевернулось. Мозг его сработал мгновенно. Она хочет знать, кто его отец? Он не знает своего происхождения, и это бы устроило Хелихелин, доставило ей последнюю радость и навеки обрекло бы его на презрение всего Гаутанда. Но в ночь, когда он сделал железный нож, дух земли признал его своим сыном, не обратив внимания на его прошлое. Поэтому Гюрд сказал:

– Я – сын духа Фиилмарнена.

В это мгновение полено в очаге громко треснуло, и пламя взвилось вверх, посеяв в душах находящихся в доме суеверный ужас.

– Неправда! – вырвалось у Хелихелин. – Ты – раб!

Она назвала Гюрда самым дурным словом, которое знала, но ему показалось, что она вдруг заглянула в прошлое и узнала о нем все. Хелихелин словно ударила его по лицу. У юноши перехватило дыхание. Он ждал, что внезапно открывшийся у больной провидческий дар осветит всем тайну его прошлого. Вместо этого Гюрд услышал, что Хелихелин плачет. И потерял голову.

– Ты – дочь знатных, уважаемых родителей. Они погибли, а я спас тебя, но я никогда не говорил, что ты – дочь духа земли. Так решили люди, – быстро заговорил он. – Своим происхождением ты можешь сделать честь любому роду.

Здесь Гюрд остановился, понимая, что не может говорить дальше. Он обвел взглядом окружающих, встретив внимательные и настороженные взгляды.

–Ты лжешь! Ты всегда лгал! – закричала Хелихелин сквозь слезы. – На гадальных костях была лодка!

И тут Гюрд сказал такое, над чем не успел даже подумать. Слова сорвались с его языка, словно их выдохнуло через его губы другое существо. Он сказал:

– Но ведь ты и так скоро будешь в лодке.

Присутствующие вздохнули и покачнулись. Они верили, что после смерти душа человека уходит в Поля блаженных, но чтобы попасть туда, надо переплыть огромную реку, поэтому гауты хоронили своих умерших в лодках.

Теперь все встало на свои места. У духа Фиилмарнена был только один сын, но не было дочери. Хелихелин объяснила молчание брата в свою пользу. Когда она согласилась бежать с Агне Дарнером, дух предупредил ее, что она погибнет, если совершит это, изобразив трещинами на костях лодку. Но девушка снова объяснила всё в свою пользу, а за ней это сделали все Дарнеры. Тогда и обрушился на них гнев Фиилмернена.

Жрица Миунн приказала всем выйти и оставить с Хелихелин только Алиа. На улице Рори, сын Лейра, сказал ей:

– Нужно потолковать нам обо всем этом.

– Иди со мной в отведенный мне дом, – ответила женщина, взяв за руку Гюрда.

Они вошли втроем в дом, и Гюрд раздул уже начавшие покрываться пеплом угли.

– Наш род проклят духом земли? – спросил Рори, сын Лейра.

– Похоже на то, – подтвердила жрица.

– Теперь соседи, когда узнают об этом, захотят посчитаться с нами, чтобы угодить Фиилмарнену.

– Нет, этого не будет. Я предупрежу их. Человек не может вмешиваться в дела духа земли безнаказанно. Самовольными действиями он может вызвать гнев на себя. Люди будут вас сторониться, вот все, что я могу обещать.

– Как же нам избавиться от проклятия?

– Вы нарушили установленный порядок в мире, вы должны его восстановить. Ты обязан по праву старшинства возглавить свой род, вернуть роду Элле его земли и людей, а роду Элсли – сына Хелихелин.

– Что же нам останется? – взвился Рори, сын Лейра.

– Вам ли сейчас думать об утешении своей гордыни? – покачала головой жрица.

– А что делать с Агне? – сразу успокоившись, спросил Рори, и глаза его сощурились: – Следует ли его изгнать?

– Вы все виноваты в одинаковой степени, так что его изгнание никого не спасет. Лучшее, что вы можете сделать, это последовать моим советам, а там положиться на волю Фиилмарнена. А теперь ступай делать лодку для Хелихелин.

– Долго ли ты пробудешь у нас, Миунн?

– Я уеду сразу, как только провожу Хелихелин.

– Как духу угодно, чтобы мы проводили ее?

В соответствии с тем положением, которое она занимала. Как жену главы рода.

Рори ушел, Гюрд и Миунн остались одни. Они не легли спать, а провели у огня всю ночь. Жрица размышляла о тайнах, рассеянных повсюду в мире, а юноша сидел бездумно, ощущая безмерную душевную боль и усталость.

Под утро пришла Алиа и сказала, что все кончено. Когда все ушли из дома, где лежала Хелихелин, больная отвернулась к стене и больше не сказала ни единого слова до самого конца.

Когда поднялось солнце, два десятка Дарнеров вышли из поселка. Мужчины отправились в лес и, выйдя к поляне, где обычно хоронили своих родных, наметили прямоугольный участок, после чего стали копать канаву по его краям. Часть мужчин пошли рубить сучья сухих деревьев. Когда работа была выполнена, они связали их в вязанки и уложили крест – накрест на выбранном прямоугольнике.

В поселке все это время строгали лодку. Женщины обряжали Хелихелин в лучшие одежды.

После полудня все Дарнеры с распущенными волосами вышли из поселка. Впереди двое мужчин несли лодку, выложенную медвежьей шкурой. В ней лежала Хелихелин. На ее лбу был надет золотой обруч, на руках – витые браслеты, а на пальцах – кольца с бирюзой. Одежда ее была расшита красными и зелеными шерстяными нитками. Сразу за лодкой шли жрица, Гюрд и Алиа, а за ними – смертельно бледный Агне.

Дойдя до поляны в лесу, мужчины опустили лодку на связки сухих ветвей, бывшие высотой почти в рост человека. Женщины и дети обложили их вокруг вязанками хвороста и пучками сухой травы. Жрица Миунн прочла молитву, в которой уверяла Хелихелин в любви всех оставленных ею на земле и просила простить им нанесенные ей обиды и не мстить. После этого она зажгла хворост. Огонь быстро перекинулся с более тонких веток на толстые ветви. Сначала Хелихелин было еще видно сквозь колеблющуюся завесу пламени и, казалось, что она дышит. Потом огонь скрыл ее.

Гюрд неотрывно глядел на лицо Хелихелин. При свете дня он вдруг заметил, как она похожа на свою родную мать. На лице ее и после смерти осталось выражение гордого высокомерия. Глядя, как скручиваются в пламени её потемневшие во время болезни рыжие волосы, Гюрд вдруг ощутил, как растет в нем глубокая тоска. Он почувствовал, что она дорога ему, хотя она его никогда не любила. Он подумал, что никогда не знал ее мыслей и чувств, а теперь уже никогда и не узнает. Он догадывался, что она жила в мире грез о своем высоком происхождении, но ее сердце было закрыто от него. Что сказал ей Агне Дарнер перед побегом? Как она жила в поселке Дарнеров все это время? Сожалела ли она о своих родных? Судя по последней встрече, не сожалела, но от этого жалость Гюрда не проходила, а чувство любви к сестре делалось еще мучительнее.

Костер горел все сильнее. Жар заставил людей отойти подальше. Пламя сожгло всю траву на участке, но не смогло вырваться за пределы вырытой канавы. В небо взлетал пепел. Когда огонь потух, две женщины собрали то, что осталось, в заранее приготовленный кувшин, который опустили в выкопанную неглубокую яму и засыпали сверху землей. Рядом с этим кувшином было захоронено множество других кувшинов с пеплом иных Дарнеров.

После этого люди ушли. Поляна опустела. Вокруг нее шелестели ветвями старые липы, а с неба накрапывал мелкий дождик.

16 Пещера Фиилмарнена

Всю ночь после сожжения Хелихелин Гюрдне спал. Он ощущал усталость и слабость, но мысли о ней не давали ему покоя. Был ли он виноват в ее судьбе? Он только молчал, но его молчание изуродовало душу Хелихелин, которая возомнила себя выше всех людей и выше человеческих законов. Юношу мучило ее безразличие и презрение к нему, одновременно он жалел ее за перенесенные страдания. Если бы можно было поговорить с кем – нибудь и рассказать обо всем, что он чувствовал! Но, как и прежде, ему пришлось молчать и таить в себе все невысказанные вопросы. Гюрду казалось, что голова его охвачена огнем и раскалывается от боли.

– Что с тобой, Гюрд? – спросила юношу жрица, обратив внимание на то, как он сосредоточенно смотрит в огонь своими воспаленными глазами. – Скажи мне, я могу тебе помочь?

Гюрд вдруг вспомнил, как много лет назад, когда его принимали в род, Миунн просила его довериться ей, когда ему будет особенно плохо. Он сделал безотчетное движение к ней, но тут же отпрянул, словно наткнулся на невидимую стену. Юноша знал, что Миунн уважает его, как сына духа земли и члена рода Элсли, но как она поведет себя, узнав, что он был безродным рабом? Перед глазами Гюрда мелькнуло ее полное брезгливости и ужаса лицо, и уста его замкнулись. Возможно, он промолчал зря, и никто не понял бы его лучше этой старой женщины. Миунн увидела, что хотя Гюрд отодвинулся от нее, его глаза молят о помощи.

–Ты не можешь сказать мне о том, что тебя мучает?

–Нет, – одними губами ответил Гюрд.

–Может ли какой – нибудь человек помочь тебе?

Гюрд покачал головой.

–Тогда ты должен поехать со мной в святилище Фиилмарнена и поговорить со своим отцом, духом земли.

Когда Гюрд услышал, что есть на свете существо, которому он может доверить свои тайны, лицо его просветлело.

В это время дверь отворилась, и в нее заглянул Ригюрд. Он не переступил через порог, а сел возле входа на корточки и стал смотреть исподлобья.

– Чего ты хочешь? – спросила жрица.

– По слову великой жрицы Дарнеры отпускают всех заложников. Мне некуда возвращаться, так как родители мои умерли, а родичи давно забыли обо мне. Я хотел бы поселиться неподалеку от святилища и помогать жрицам по хозяйству.

– Я не могу отказать тебе в такой просьбе. Спускайся к реке и приготовь к отплытию мою лодку и лодку Алиа.

Обернувшись к Гюрду и Алиа, она добавила:

–Уже достаточно светло, чтобы мы могли покинуть это место. Собирайтесь.

Сборы были недолгими. Едва они вышли, как из соседнего дома появился Рори, сын Лейра в сопровождении двух мужчин.

–Уже уезжаете? – спросил он.

–Да, – строго сказала жрица. – Поторопитесь принести сюда сына Хелихелин и не забудьте перед дорогой накормить его как следует.

–Все готово, – заявил Рори и кивнул темному входу, из которого он вышел. Немедленно оттуда выбежала женщина с ребенком на руках. Она с видимым облегчением передала его Гюрду как представителю рода Элсли.

Гюрд боялся, что ребенок будет походить на Хелихелин, но пока трудно было сказать, кого он больше напоминает. На его длинной рубашке не было никаких знаков рода. Он был завернут в меховое покрывало. Видя, как юноша беспомощно держит ребенка, Алиа забрала его себе на руки.

Хотя большинство домов стояли тихие и безмолвные, отъезжающие не сомневались, что у них есть глаза и уши. Рори, сын Лейра, двое мужчин и женщина проводили Миунн, Алиа с ребенком и Гюрда до реки, где рядом с лодками уже стоял Ригюрд. Увидев главу рода Дарнер, раб как – то съежился, начал теребить веревку лодки и переминаться с ноги на ногу.

– Я уезжаю, хозяин, – сказал он, глядя в землю.

–Не сомневаюсь. Большинство из твоих сородичей сбежали еще вчера вечером, когда все были на сожжении Хелихелин.

–Я буду помогать жрицам по хозяйству в святилище Фиилмарнена, – пробормотал Ригюрд.

–Ты хотя бы не такой бессовестный, как все остальные, – сказал Рори тоном оскорбленного самолюбия. Он был все же доволен, что Ригюрд уезжает в святилище, а не домой.

– А как вы назвали ребенка? – спросила Миунн.

– Оле, – буркнул Рори.

– Садитесь в лодки, – скомандовала жрица.

Алиа с ребенком и Гюрд сели в одну лодку, Миунн и Ригюрд – в другую. Оттолкнувшись веслами, они выплыли на середину реки. Лодки подхватило течением, их оставалось только направлять. Гюрд обернулся. Ему все время казалось, что Агне следит за ним из укрытия. В поселке он видел его всего один раз, да еще раз на поляне, где осталась Хелихелин. Они не обменялись ни единым словом, но у Гюрда появилось мучительное желание проникнуть в мысли этого человека. Он не сомневался, что Агне так же думает о нем. В глазах Гюрда Агне окутывался таинственной дымкой главным образом потому, что ему некого было расспросить о нем. Какова будет его судьба, судьба человека, желавшего подчинить себе весь Гаутанд и упавшего с заоблачных высот?

К полудню лодки достигли границ владений Дарнеров. Навстречу им выплыла лодка с Хиревордом и Стигом. Вместе они причалили к берегу, где Миунн рассказала о смерти Хелихелин. Она повелела Хиреворду и Стигу взять Алиа с ребенком и немедленно плыть домой, останавливаясь по дороге в каждом поселке, чтобы рассказать людям о гневе Фиилмарнена, обрушившимся на Дарнеров, и предостеречь от мщения, которое неугодно духу земли. Также она сказала о том, что Гюрд последует за ней в святилище, чтобы поговорить с духом. Весь разговор занял немного времени, так как нужно было, чтобы мужчины и Алиа с ребенком еще засветло попали в поселок рода Элле. Так как Элсли захватили с собой запасную лодку, все смогли расстаться, не стеснив друг друга. Хиреворд сел в лодку с матерью и младенцем, а Стиг – один, Миунн села с Гюрдом, а Ригюрд тоже один. Проплыв некоторое время вместе, жрица и ее спутники свернули в небольшую реку с левой руки, которая вела прямо на север – в Голубой Гаутанд. Гюрд помахал рукой своим родичам, прежде чем они скрылись из виду. Ветер освежил его, но юношу мучили тяжесть в голове и усталость, поэтому встреча с родными и расставание не вызвали у него сильных эмоций. Он старался держаться, но чувствовал себя совершенно разбитым. Вечером они остановились в поселке рода Дубтар. Он находился на обрыве над рекой. Пока Гюрд с Ригюрдом привязывали лодки, юноше вдруг пришло в голову расспросить спутника о жизни Хелихелин у Дарнеров.

– А что, – начал он, – Хелихелин была строгая хозяйка?

– Строгая, – сказал Ригюрд, не отрываясь от работы.

– А как она к тебе относилась?

– Как ко всем, так и ко мне.

– Она хвалила тебя или ругала?

– Когда я кашлял в доме от простуды, она всегда начинала кричать.

– А почему она кричала?

– Боялась, что ребенок заболеет.

– А что говорил по этому поводу Агне?

– Он говорил, что я должен выбегать на улицу, если мне захочется чихнуть.

– И ты выбегал?

– Да.

– И она успокаивалась?

– Нет.

– Почему?

– Она говорила, что я напускаю в дом много холода.

– А что отвечал на это Агне?

– Чтобы я шел спать с собаками, пока не научусь вести себя в доме.

– И ты спал?

– Спал.

– Она говорила когда – нибудь обо мне?

– Не знаю. Наверно, говорила, только с мужем.

– Постарайся вспомнить, – настаивал Гюрд.

– Ничего я не знаю, – отрезал Ригюрд и пошел по тропе к поселку.

Переночевав, они снова отправились в путь. Гюрду стало совсем плохо: у него зуб на зуб не попадал от холода. Миунн велела ему лечь на дно лодки и завернуться в плащ. Покачивание лодки и плеск воды за бортом скоро слились в его сознании с мутным потоком мыслей и переживаний, который шумел в его голове, и в котором он не отдавал себе отчета. Они останавливались в поселках незнакомых ему родов – Рубдаров, Морны, Лейстеров, Юлениманов, но Гюрд не замечал разницы между ними, потому что стоило причалить, как Миунн и Ригюрд вели его под руки в ближайший дом и укладывали на лавку. Юноша чувствовал такую слабость и боль в висках, что его спутникам едва удавалось уговорить его поесть. Так они добрались через десять дней до святилища Фиилмарнена. Это была огромная каменистая гора, поросшая сверху соснами. Вокруг нее до самого горизонта сплошным ковром тянулся лес, прорезаемый с севера на юго – запад светлой лентой реки. Святилище состояло из нескольких пещер, в одной из которых горел священный огонь, но сами жрицы жили в деревянном доме рядом с ним, если у них не было особенной надобности находиться внутри. В этом же доме обычно устраивали больных.

Как только Гюрда уложили в доме, Ригюрд приступил к сбору хвороста для священного огня в помощь двум другим жрицам – Линсе и Лерме. К вечеру он наметил место, где собирался вырыть для себя землянку, и предложил жрицам пристроить еще один сруб к дому, чтобы можно было удобнее размещать посетителей святилища в холодное время года. Через несколько дней он уже собирал и сушил лекарственные травы, рыбачил и охотился. В лице трех немолодых женщин Ригюрд получил семью, о которой он не мог мечтать, вернувшись в род Элле. Он сам прожил больше тридцати зим, из которых больше половины находился на положении раба и заложника у Дарнеров. Все его ближайшие родственники умерли, так что некому было замолвить слово в защиту его прав перед родом. Здесь, в святилище Фиилмарнена, он оказался на своем месте. В его помощи нуждались и были ему благодарны.

Едва Гюрду стало легче, как он попросил отвести его в святилище. На это Миунн сказала, что сначала он должен три дня помогать жрицам кормить священный огонь. За это время они выяснят, не видит ли дух каких препятствий к встрече.

Святилище находилось у подножия горы. Внутрь него вел длинный темный ход, который оканчивался высокой круглой пещерой. В центре пещеры, в обложенном камнями очаге, горел высокий костер. Его окружали разложенные вокруг оленьи рога. Они защищали жрицу от духа земли и его дочерей на случай, если бы им вздумалось заманить женщину внутрь горы.

Жрица, кормящая огонь, все время молчала и двигалась лишь затем, чтобы положить очередную ветку в пламя. В пещере, как сначала показалось Гюрду, было очень тихо, но позже он стал различать разные звуки. Они доносились со стороны темного входа в другую пещеру, которая вела в глубину святилища и являлась входом в царство Фиилмарнена. Иногда ему чудилось, что он слышит легкие шаги, вздохи, иногда его душу сжимал беспричинный ужас. Бывало, что юноша чувствовал чей-то пристальный взгляд из темноты. Он не сомневался, что за ним внимательно следили дочери духа земли: Орма – Мрак, Ольсю – Мираж, Эйа – Эхо, Хёгла – Ужас, Эшу – Шорох и Линуэлис – Тишина.

В ночь со второго на третий день бодрствования Гюрда у огня Миунн ночевала в глубине святилища, чтобы поговорить с духом. Наутро она сказала, что Фиилмарнен согласен на встречу с юношей. Для этого ему предстояло провести следующую ночь в глуби горы.

Весь день, сидя с жрицей Линсой у огня, Гюрд думал о предстоящей встрече. Слух его так обострился, что он различал голоса и звуки, многократно повторяемые эхом где – то в сердце владений Фиилмарнена. Когда появилась Миунн и поманила юношу за собой, он, выйдя за круг из оленьих рогов, почувствовал себя во власти неких таинственных сил. Они вошли в следующую пещеру, но не остановились, а пошли дальше. Хотя в руках жрицы был смоляной факел, Гюрд не успел толком разглядеть, где они шли. Он заметил только отблески пламени на стенах, кое – где висящие шкуры животных на резных деревянных столбах. Когда жрица резко сворачивала за угол, и он на мгновение оставался в темноте, Гюрду казалось, что он ощущает, как маленькие холодные ручки с любопытством дотрагиваются до его лица, волос, одежды.

Наконец они пришли в маленькую пещеру. Жрица воткнула факел в расселину, и мгновенно его пламя вытянулось вверх, а потом заплясало, словно почувствовало близость духа земли. В пещере ничего не было, кроме постели из волчьих шкур, разложенной на полу.

– Ты ляжешь спать здесь и будешь ждать духа, – сказала жрица. – Когда вы закончите разговор, оставь Фиилмарнену самую дорогую вещь, которая у тебя найдется.

– Когда ты придешь за мной?

– Завтра.

Жрица ушла, Гюрд лег на волчьи шкуры, прижав колени к груди. Он вдруг подумал, что будет, если дух земли не придет? Через некоторое время ему показалось, что воздух в пещере тяжелый, голова его опустилась на камень, и он уснул.

Проснулся Гюрд от того, что почувствовал чей-то взгляд. Факел уже наполовину догорел. Он увидел на некотором расстоянии от себя некое существо, сидевшее на корточках, поджав ноги. Огонь освещал его большие, переплетенные крупными венами ступни ног и такие же кисти рук, обхватывавшие колени. Казалось, это был человек. Увидев, что Гюрд его заметил, существо зашевелилось и сверкнуло красными, похожими на кошачьи, глазами. Юноша разглядел, что у него заросшая шерстью голова и лохматые острые уши. Он нисколько не испугался.

– Ты знаешь, кто я? – спросило существо стариковским голосом.

– Гюрд прислушался к себе и понял, что знает.

– Ты – дух земли.

– Верно, – засмеялось существо и закашлялось. – Я слушаю тебя.

– Я – раб, но люди предположили, что я – твой сын. Я всегда молчал и только раз осмелился заявить, что это так, хотя ты не подавал мне никаких знаков. Ты мог наказать меня, вместо этого ты признал меня своим сыном. Почему?

– Меня позабавила человеческая глупость, а потом – твоя дерзость. Кроме того, у тебя верный глаз, и ты никогда не злоупотреблял званием моего сына, поэтому я и решил, в конце концов, признать тебя, – хрипло засмеялся дух: в горле его клекотало и булькало.

– А Хелихелин?

– Что Хелихелин?

– Ты покарал ее, потому что она злоупотребляла твоей волей?

– Возможно.

– Но ведь это я погубил ее. Я своим молчанием внушил ей мысль, что она выше всех людей по своему происхождению. Этот поступок тяжелым бременем лежит на моей совести. Я достоин самой страшной кары, и я отдаюсь в твою волю.

– Глупый человек! – воскликнул дух. – Неужели ты думаешь, что своими словами или поступками ты можешь направлять человеческие судьбы? Даже я, бессмертный дух земли, должен покоряться силе обстоятельств. Миром правит воля мирового духа Амброши, иначе мировой закон. Он переплетает судьбы духов и людей, сталкивает их, но в конечном итоге приводит к мировой гармонии. Ты понимаешь меня?

– Не очень, но я чувствую, что ноша на моей совести слишком тяжела. Я не в силах больше ее нести.

– Бедный мальчик, – пожалел Гюрда Фиилмарнен. – Я бы с удовольствием взял тебя в свое царство, укрыл от всех бед и сделал счастливым, но судьба твоя еще не исполнилась. Постараюсь хотя бы утешить тебя. Никто не виноват в судьбе Хелихелин, кроме нее самой.

Если бы она только считала себя моей дочерью, в том не было бы большой беды. Я посмеялся бы да и только. Но Хелихелин вырастила в своей душе ростки зла и замахнулась на равновесие мира. Подумай, если бы она осталась жива, Дарнеры уже начали бы войну за установление своей власти. Гаутанду грозил хаос, и дух Амброши приказал богине Магерит оборвать нить ее судьбы.

Мировой дух отвечает за равновесие в мире. Когда оно колеблется, он дает всем живым существам, которые ему угрожают, выбрать дорогу к его восстановлению или к дальнейшему нарушению, а по результатам решает их конечную судьбу. Хелихелин сделала свой выбор, и ты не виноват в нем.

Гюрд вздохнул с облегчением. Он привык к темноте, и ему показалось, что голова его собеседника напоминает голову рыси.

– А теперь я должен доверить тебе одну тайну, – сказал Фиилмарнен, сверкнув глазами. – Я дам тебе заглянуть в будущее, потому что это очень важно для всего Гаутанда. Смотри.

Сразу после его слов пространство вокруг юноши залил алый свет. Он увидел степь, колышущуюся, словно травяное море, повозки, запряженные лошадьми, услышал скрип колес, фырканье животных и крики людей. Один человек проскакал мимо него так близко, что копыта его коня мелькнули перед самым носом юноши. Гюрд замер, потому что узнал в нем Хэмиля.

– Это одноглазый человек, – прошептал голос духа рядом с ухом юноши, – он придет в Гаутанд через двадцать зим. Если бы Хелихелин осталась жива, то он пришел бы в разоренную войной страну и легко бы захватил ее. Никто не может предотвратить прихода одноглазого человека. Его можно победить только с помощью железного оружия. Тайну изготовления железа я тебе доверил. Смотри.

Гюрд увидел пылающий поселок, сражающихся людей и женщин, бросающихся с обрывов в реку.

– Если ты хочешь, чтобы войны было меньше, – продолжил дух, – то в те годы, что еще остались до прихода одноглазого человека, ты будешь распространять железо в Гаутанде, а потом содействовать борьбе с врагом.

Гюрд видел поединок двух мужчин, боровшихся на глазах других воинов, видел битвы и пепелища, бешено скачущих коней, умирающих, падавших в объятия земли с распростертыми руками. Душу его охватила щемящая жалость, из глаз текли слезы.

– Долго ли будет длиться война? – спросил юноша. – Кто победит?

– Война будет долгой, победят гауты, конец увидят твои дети.

– Как же я буду жить с таким знанием?

– Ты забудешь все, как только выйдешь отсюда, кроме чувств, которые вызвали в тебе эти картины, и того, что ты должен сделать. Сделаю я тебе и другой подарок. Смотри.

Гюрд увидел берег реки. Солнце отражалось в воде и листьях. По берегу ходила девушка. На ней была длинная белая рубашка, вышитая красными и зелеными нитками. Амулеты на длинных шнурках сплетались с ее густыми русыми волосами. На ногах ее были надеты кожаные башмаки и вязаные носки с красными узорами. Лицо ее виднелось смутно.

– Запомни хорошенько, – сказал дух земли. – Это та, с кем ты будешь жить счастливо долгие годы.

Гюрд не заметил, как дух подобрался к нему совсем близко. Он увидел, как блеснули его глаза, а очнулся уже на свежем воздухе. Возле него сидела жрица Миунн.

– Ты спал так крепко, что я подумала, уж не забрал ли Фиилмарнен тебя в свое царство, – сказала она.

– Я говорил с ним, – сказал Гюрд. – Он меня успокоил.

– Дух сказал какие – нибудь важные вещи? – спросила жрица. – Я имею в виду такие, которые касаются всех гаутов.

– Он сказал, что отныне все должны пользоваться только железными ножами и топорами. Когда я вернусь домой, я сразу же сделаю их для святилища и перешлю с кем – нибудь. Надо дать знать по всему Гаутанду, что если не вся семья, то каждый мужчина и женщина, достигшие зрелого возраста, должны завести себе железный нож.

– Я позабочусь, чтобы все знали волю духа, – пообещала жрица и добавила: – Да, я сняла у тебя с руки кольцо и оставила духу.

– Ты сделала правильно, – согласился Гюрд.

Пять дней прожил юноша в святилище, прежде чем отправиться домой. За это время никто больше не спросил его ни разу о разговоре с духом. Жрицы и Ригюрд лишь переглядывались, кивая на седые нити, появившиеся в его черных волосах.

На шестой день Гюрд тепло распрощался с обитателями святилища и поплыл домой. До ближайшего поселка его проводил Ригюрд, а дальше жители других поселков провожали его до соседей сами. Нужды в проводниках он не испытывал, так как всякому хотелось услужить человеку, общавшемуся с самим духом Фиилмарненом. Чтобы никого не обидеть, юноше пришлось заезжать всюду, куда его приглашали.

Через пятнадцать дней Гюрд добрался до поселка Снайдерсов. Там все были рады его увидеть. Юноша узнал, что осенью Ирне и Ирле собираются жениться на двух сестрах из рода Эсклермонд.

– И сильно они похожи одна на другую? – спросил Гюрд со смехом.

– Ну что ты! – сказал Ирне. – Невеста Ирле такая высокая, что подпирает головой крышу!

– Зато невеста Ирне такая маленькая, что даже если ее поставить на лавку, то ее все равно не видно, – не остался в долгу Ирле.

– Твои родичи уже приглашены, так что и ты приезжай на свадьбу, – сказала Алиа.

– Конечно, приеду, – пообещал юноша.

Хотя Гюрд узнал, что все его родные здоровы, он очень рвался домой. Однако Снайдерсы отпустили его не раньше, чем заставили отужинать и переночевать.

На следующее утро, чуть свет, юноша уже был в пути. К полудню он подплыл к тому месту, где Стиг обычно ставил лодки. Солнце отражалось в воде и в листьях. По берегу ходила девушка и пела песню. На ней была длинная белая рубашка, вышитая красными и зелеными нитками. Амулеты на длинных шнурках сплетались с ее густыми русыми волосами. На ногах ее были надеты кожаные башмаки и вязаные носки с красными узорами. Девушка обернулась, и Гюрд узнал в ней Ларио. Он вспомнил, что Алиа перед отъездом просила передать дочери, гостившей у брата, что дома все здоровы.

– Здравствуй, Ларио! – сказал Гюрд, выпрыгивая из лодки сразу в воду.

– Здравствуй, Гюрд! –воскликнула девушка и бросилась помогать ему вытаскивать лодку на берег.

– У вас дома все здоровы, – улыбнулся юноша.

– У вас тоже. Ждут тебя со дня на день.

– А кто им сказал, что я возвращаюсь? – удивился Гюрд.

– Вигюрд Эсклермонд приезжал к твоему отцу заказывать охотничий нож, а ему о твоем возвращении сказал Оле Дармут. Ты проплыл мимо него, когда он охотился в лесу. Но он слышал о тебе еще раньше от Кароя Дубтара, что приезжал к ним в поселок менять мед на пеньку. А Дубтару сказал о тебе Лейшел Морны, который сам видел твой отъезд.

– Уж не меня ли ты вышла встречать? – лукаво подмигнув, спросил он девушку.

– А если бы и так? – отозвалась она.

– Ты стала красавицей, Ларио, – признался Гюрд, любуясь ее прозрачными зелеными глазами с желтым ободком, белой кожей и рыжими веснушками на носу. – Так приятно на тебя смотреть.

– Ты мог бы смотреть на меня всегда, если бы захотел – сказала Ларио, засмеявшись. – Пойдем домой.

Девушка взяла его за руку, и они стали взбираться вверх по берегу, к дому кузнеца. Гюрд ощутил, что никогда еще не был так счастлив, как сейчас, и что это ощущение является преддверием еще большего счастья.

Собаки, радостно виляя хвостами, встретили их у ограды. Стиг, Ойгла, Хилла и Хиреворд бросились обнимать долгожданного родича. Радость была такая, что всем казалось, будто солнце светит сегодня по – особенному, птицы поют и травы пахнут не так, как обычно. Даже в доме, куда увели Гюрда, дрова горели весело, а похлебка в горшке просто плясала. когда все угощение было съедено, а все рассказы выслушаны, люди легли спать, и только алый уголек не потухал в очаге. То был глаз духа земли. Фиилмарнен любовался своей работой и был доволен.

Примечания

1

«Als” – в гаутском языке означет “кузнец”, а окончание “le” – принадлежность к чему–либо.

(обратно)

2

² Агаты часто имеют на своей поверхности такое сплетение прожилков, которое в соединении с человеческим воображением дает фантастические картины и образы. Описанные два камня существуют в реальности .

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***