Житие оптинского старца Льва [схиархим. Агапит Беловидов] (fb2) читать постранично

Житие оптинского старца Льва

Смиренный Лев

«Смиренным Львом» называли старца очевидцы его подвигов, удивляясь, казалось бы, парадоксальному сочетанию внешней силы и самобытности с тем богатством духовных дарований, которые подаются воистину только кротким и смиренным.

«... Я не боюсь никого, кроме Бога», — говорил этот статный богатырь, живший предельно открыто для любого человеческого суда и не заботившийся, как тонко заметили оптинские агиографы, «уверять всех в своем расположении». Преподобный Лев действительно был человеком настолько ярким, необычным для обывательского восприятия и внутренне свободным, что иные, взявшись было за его жизнеописание, ограничились лишь «посильным вкладом», ибо, как признавался впоследствии игумен Антоний (Бочков), «видеть и понимать это было можно, а выразить в словах и вполне передать другим неудобно». Даже преподобный Макарий (Иванов), как никто другой понимавший и любивший старца Льва, счел себя «слабым и недостойным» для работы над его жизнеописанием. И, судя по всему, это не было просто отговоркой скромности. Возможно, для осмысления значимости таких подвижников, как преподобный Лев, требовалось еще время, требовался даже иной агиографический язык, чтобы вполне передать то неудобное, что как раз и содержало в себе потаенную духовную суть.

Может, где-то здесь и кроется одна из причин любви к старцу Льву простого народа, привыкшего черпать назидание не столько в словах — простецы в большинстве своем были безграмотны и маловосприимчивы к возвышенным речам, — сколько в том, что кроется за ними и улавливается детской безыскусностью веры. Так, больше чем одними словами говорили на Руси Христа ради юродивые — странники в этой земной юдоли, не знавшие ни лицеприятия перед царями, ни панибратства перед толпой... Их служение было сродни пророческому — бесстрашным служением высшей Правде — и вместе с тем несло в себе невероятный заряд подлинной любви к человеку. Любви, способной претерпеть и неприязнь, и гонение, ибо плата за великий этот дар высока и сопряжена со скорбями.

«Сердце вырвал у меня отец Леонид!» — говорил о старце уже отнюдь не простец, а великий его современник, дворянин-аристократ и духовный писатель святитель Игнатий (Брянчанинов), бывший в период своего иноческого становления также в числе учеников преподобного. Это благодатное умение «вырвать сердце» — увидеть его внутренними очами и указать ему пути к совершенствованию — также неотъемлемая принадлежность старчества, призванного к мудрому управлению человеческими душами.

Собственный духовный путь старца Льва — суровая стезя неутомимого труженика и первопроходца, того евангельского землепашца, что, однажды взявшись за плуг, уже ни разу не позволил себе устало обернуться вспять, глядя только на бескрайнюю ниву перед собою.

Церковные историки свидетельствуют о том, что именно преподобный Лев направил служение старческое из среды исключительно монашеской к обширному и тяжелому поприщу утоления духовных нужд простого народа, мирян. И действительно, как древняя аскетическая практика старчество могло быть осмыслено только при ознакомлении с писаниями отцов-подвижников, с текстами Добротолюбия, перевод которого едва только появился в послепетровской России, а опытное последование аскетическому учению вообще утратило своих приверженцев — петровские и екатерининские реформы разорили русские монастыри, а вместе с ними и подлинные представления о подвижничестве и, конечно, о старческом окормлении.

Однако потребовался неутомимый гений преподобного Паисия (Величковского), посвятившего жизнь переводам писаний святых отцов, изучению и воплощению на практике их наставлений и заветов, чтобы «наука из наук» — монашество — снова оказалась на должной высоте... Благодаря духовно искусным Паисиевым ученикам возрождение внутреннего делания стало в России налаживаться и, наконец, оживило почти бездыханное тело монастырского монашества. От лампады Паисиевой возжег свою свечу и преподобный Лев, назидательное слово которого свидетельствовало о глубоком знании святоотеческого наследия, а сама жизнь была опытным и ревностным последованием учению отцов. Есть что-то символическое в том, что Владимирская икона Богоматери, принесенная в 1829 году в Оптину старцем Львом, перед которой плел он свои пояски, совершал исцеления и давал прозорливые советы, перешла к нему из рук его духовного наставника старца Феодора (Перехватова), а тому, как благословение, — от самого преподобного Паисия.

Сведения о детских годах преподобного Льва до нас не дошли. Жизнеописание сообщает, что старец был «из простых», из семьи небогатой, но, как часто водилось в те времена, способные и смышленые подростки ради заработка поступали на жалованье в приказчики к купцам и дальнейшая их жизнь целиком зависела от их собственного трудолюбия, расторопности и честности. Все эти качества