Чего тебе надобно [Анастасия Ланшина] (fb2) читать постранично, страница - 2

своем телефоне, а Кирюшу называла «А, это ты».

Наврала рыбина, думал Кирюша, крутил баранку и молчал. Может и к лучшему.

А однажды ночью выпал черный снег. Рано утром мать вышла в серую муть, которая уже несколько недель стояла над побережьем, и заскрежетала лопатой по дорожке, отбрасывая в сторону черно-серые с редкими прозрачными проплешинами, полосы снега. Черный снег был как обычный, белый, таял быстро, только ручейки были как чернильные потеки. Население Семибалок пороптало, бабки предрекли скорый конец света – мало того, что снег в конце сентября, да еще и черный! но потом все как-то успокоилось, а чернильные потеки частью в землю впитались, частью в море ушли. Среди пластиковых пакетов, окурков и прочего мусора, что покачивался у берега вперемешку с водорослями и пеной (очередной теплоход вывалил свои мусорные баки где-то в море) черные струйки были почти не заметны.

Выброс небось какой-то, сказала мать. Экология. Вон, Валечка к врачу тут ходила – что-то с кожей у нее после этого снега. Будто крапинки. Кирюша потом специально украдкой посмотрел – ничего не крапинки. Как обычные родинки, две из них – на щеке и запястье, будто капли темного воска. Будто метки. Раньше не было, а теперь есть… да и ладно.

Валечка ему снилась каждую ночь. И сегодня он будто только закрыл глаза – а она уже заходит, открывает духовку, словно у себя дома, и вытаскивает противень, а на противне – луна, белая, ноздрястая, похожая на гигантскую таблетку анальгина. Разрезает Валечка луну большим ножиком, вонзает в кусок рыболовный крючок да перетаскивает на тарелочку. Скушай пирожка, свет мой ясный, говорит Валечка, я тебе еще пригожусь. И он берет белый зернистый пенопластовый треугольник и спешит его в рот запихнуть, пока не рассыпался, а во рту – вкус цементной пыли. И на стол с металлическим звяком сыплются ржавые чешуйки.

Наступил октябрь, курортники так и не вернулись, было по-прежнему сыро и холодно. Колу и чипсы почти перестали заказывать, но Кирюша все равно ездил в Азов будто по молчаливой договоренности и стоял напротив «Сабвея», ждал, пока Валечка выйдет, как бы повернет в сторону автобусной остановки, а потом случайно увидит его и молча сядет рядом.

Слепень предложил наняться охранниками в гостиницу в Ростове-на-Дону, график сутки через двое, но Кирюша не хотел мать оставлять, и поездки из Азова тоже. Да и Валечка как-то вечером выключила музыку, наушники вынула и ехала всю дорогу, слушая «Дорожное радио» и иногда даже подпевая.

Отцу ее оформили инвалидность, и он теперь каждое утро выходил из дома, тяжело ступая шел до берега и стоял, курил, натужно кашлял, временами сплевывая тягучую слюну, окрашенную красным – как у Рыбки тогда. Это Кирюше тоже снилось.

Ему вообще казалось, что он теперь все время спит. И когда однажды он остановил «буханку» на полдороги к Семибалкам и взял Валечку за руку, ему совсем не было страшно и стеснительно, это ж сон. Он осторожно погладил родинку-каплю на запястье, а потом родинку-каплю на ее щеке. Отметина, подумал Кирюша, а Валечка закрыла прозрачные глаза и подставила ему губы, как в кино.

Процессия на «уазиках», Кирюшиной «буханке» и двух «жигулях» из областного ЗАГСа приехала прямиком в Семибалки – решили обойтись без ресторана. Шел мелкий дождь, ветром трепало голые ветви придорожного кустарника, вдалеке свинцовые волны бесконечной чередой накатывались на песчаный берег. Пока добрались до места, молодоженов укачало, и выпитое сразу после свадебного марша и судьбоносных закорючек в амбарной книге шампанское попросилось наружу. Кирюша был ошалелый и многословный, а Валечка молчала и глядела сквозь гостей прозрачными глазами, теребя изрядно полысевший букет. Маленькие родинки на щеке и запястье ее совсем не портили.

Кирюшина и Валечкина матери расстарались – места на столе из-за наставленных блюд, тарелок и салатников не было вообще, салатов было восемь наименований, нарезки мясной и сырной четыре блюда, и еще в холодильниках на пенополистироловых поддончиках лежало; горячее в гостей влезло только после того, как водки два ящика ушло в легкую, и даже Валечкин отец, подобрев, обнял жениха и сипло крикнул ему в ухо «Уважаю, Кирюха!». Рыбных блюд решили не делать. Молодым постелили в бабкиной комнате, и они, пьяно хихикая, перебрались с кровати на пол, чтобы не скрипеть, пока в ночи свекровь и теща гремели посудой и пересчитывали свадебные подарки, а Валечкин отец со Слепнем спорили про рептилоидов.

Утром у Кирюши во рту был вкус цементной пыли, а Валечка смотрела на него и сквозь него прозрачными глазами и молчала. Ему по-прежнему казалось, что он спит и никак не может проснуться, а воздух вокруг густой, как кисель, и он дышит просто по недоразумению. Ошибся, ошибся, думал Кирюша, неправильно пожелал. Она же меня не любит, и как же вокруг холодно. Что думала Валечка, было неизвестно.

Время после свадьбы будто понеслось на ускоренной перемотке, а каждый день нескончаемой резиновой лентой тянулся и тянулся, и между