Молвинец [Светлана Геннадьевна Леонтьева] (fb2) читать постранично

Светлана Леонтьева Молвинец

***

А я всех люблю! Всех, кто обидел, простила!

Всех, кого невзначай, невольно, меня простите.

Всех, кто сердце кромсал моё с дикою силой,

чтобы после сшивала его грубой нитью.

Я – как Феникс из пепла, что Феникс до пепла.

У меня ни слова из груди, а кометы.

Я сама от себя, возгораясь, ослепла,

я сама от себя, укричавшись, оглохла,

я сама от себя задыхаюсь – до вздоха,

я сама так умна – что дурёха!

Света! Света…

Снохам

повезёт моим, ибо не жадная вовсе.

И качать буду внуков – мой мальчик, мой кроха!

И укладывать в восемь.

Во вселенском масштабе я мыслю эпохой,

а в космическом мыслю распятием Бога.

Нынче в церкви стояла: и слёзы струились,

где душа – вдоль ожога…

Того самого, где я, что Феникс из пепла,

где, что Феникс до пепла!

О, как руки мои прямо в небо воздеты,

мне до неба полметра!

Успевай только трогать небесные ситцы!

Успевай только гладить небесные бязи!

Всех люблю! Всех прощаю! Вморожены лица

в мои жаркие раны. В душевные казни.

Всё равно я на дно не залягу. А буду

выковыривать рифмы из рваных сосудов,

выцеловывать их изумруды!

И распахивать ящик Пандоры всечасно.

Всеминутно и ежесекундно. А впрочем

всё равно я согласна, с чем я не согласна,

всё равно я виновна, в чём я не виновна. И точка!

Лишь бы родина, лишь бы мой дом, мои дети

были здесь и всегда. Чтоб, как Феникс из пепла.

И пускай мой огонь им всегда всюду светит

благолепно!

***

Всем поэтам с глагольною рифмой в гостях,

всем поэтам с глагольною рифмой в кистях,

намывающим мягкое олово фраз,

говорю: «Я подвинусь! Вперёд на Парнас!»

Где Коринфский залив. И Кастальский приют.

Мне глаголы в плечо, как приклад отдают!

Я других узнаю по таким же краям,

этим рваным, кровавым, хорей где и ямб,

редким рифмам там, где миокардовый джут.

Кто мня распекал, я спрошу: «И ты – Брут?» !

Пусть уста мои слово «спасибо» вопят,

всем поэтам, глаголы смыкающим в ряд.

Кому шёлк, кому бязь, кому масло овец,

а поэту поэт – нет, не враг, а творец.

И поэту поэт – клад!

А на этом Парнасе – высокой горе,

а на этом пегасе – чья шкура, как лён,

всяк поэт – это Бродский с мечтой умереть

на Васильевском острове в смуте времён.

Всяк поэт – как Хоттабыч с цветастым зонтом

без дождя при дожде, дождь, как раны на соль.

Всяк поэт обжигает обугленным ртом.

Всяк поэт – это голый король!

И он носит жемчужину в книгах своих:

переливчатый звон у глубокого рва,

в подреберье его, не проникшие в стих,

запекаются насмерть слова.

Всем поэтам с глагольною рифмой – мой сказ.

Всем поэтам с глагольною рифмой – билет,

где казнить будут обезглаголенных нас,

эшафот – белый свет.

Умирать-восставать-распекать-растерзать,

вот таков ваш вердикт, вот таков ваш ответ,

но не в этом вам веке казнить за глаза

тет-а-тет!

«Жечь глаголом!» – о, да. Но не "рифмою жечь".

О, не надо, прошу я, с глаголом – глагол!

Это лёгкая рифма, как прут. Нужен меч,

чтобы словом разить. Побеждать, коль пришёл!

О, расцветие рифм не глагольных! Иных!

Их надёжность, бездонность, их Марсов мистраль!

Всяк поэт – о, какой это плач, крик живых!

Всяк поэт – и бессмертье, и сталь!

***

Для Руси сто веков, я скажу вам, не срок,

это жаркий костёр, что пылает во тьме.

Что во мне (до меня!). До того, как курок

возведён был, до стрел, до копья, до камней!

И до скифского лука, пищалей, секир,

всем, чем шрамы наносятся в спину, в ребро.

А из этих ранений багряных – весь мир

вырастает, и льётся поверх серебро.

А из этих ранений голубки летят,

из глубоких, колодезных зори встают.

Ей отраву дают, зло, исчадия, яд.

Русь святая в ответ: сажень правд, солнца пуд!

Кладовая моя! О, Лилейная, ты!

Для Руси сто потерь, я скажу вам, не крах.

У неё свой обмер. Свой объём высоты.

Как дитя, она космос качает в руках!

Если Пушкин – всегда! Тютчев, Лермонтов, Блок,

Римский-Корсаков, Глинка – таких легион!

Ничего ей – не время. Ничто ей – не срок.

Ничего ей – война. И проклятья вдогон.

У неё есть идея. Она же мечта:

в каждой боли дымиться сквозь пулю и штык.

Её угль, её пепел, зола, береста,

что в кленовых ковшах. Если вечность ей – миг!

В её пальцах. О, тонкие пальцы её!

О, возможность светиться и переплавлять!

Людям что? Люди молятся за бытие,

хлеб да мясо, за зрелища и за кровать!

И в иступе, испуге и в пьяном хмелю

не о царствии неба под небом вопят.

А я больше и горше Россию люблю,

если трудно ей, если торнадит Пилат.

Но не выколодовать, не сломить, не продать

на Титаник билет ей по сходной цене.

Алтари наши с нами и Божия рать.

Для Руси не огонь даже сотни огней!

И когда я скажу – не залепите рот!

И когда закричу – не содвинете мрак!

Из груди вам не выдернуть мой русский ход.

Если выдернуть, то вместе с сердцем. Вот так!

***

На моей стороне – кто, я знаю всех,

на моей стороне широка броня!

От такой беды…Мне в сугроб осесть,

подкосились ноги тогда у меня!

На моей стороне всё понятно