Безумие на двоих [Наргиз Хан] (fb2) читать онлайн

Безумие на двоих

Свадьба

Вторая книга! ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ "ОСТАНОВИ МОЁ БЕЗУМИЕ"

Все наслаждения, все радости, которыми любовь одаривает людей, им рано или поздно приходится искупать страданиями. И чем сильней любишь, тем тяжелей будет грядущая расплата — боль. Ты узнаешь боль одиночества, боль ревности, боль непонимания, боль измены и несправедливости. Холод будет пронизывать тебя до мозга костей, кровь твоя превратится в колкие ледышки, ты почувствуешь, как они перекатываются у тебя под кожей. И механизм твоего сердца разобьется вдребезги. Матиас Мальзьё «Механика сердца».

ВЛАД.

…А тяжёлый вдох согреет руки…И в глазах теплее заискрит…Завьюжит по воздуху от скуки…Свадебным нарядом одарит… − тихое бормотание слышное  не только ей одной, но и подкравшемуся мне, незамеченному. Я разглядел и тоскливый взгляд, и грустные ресницы, так необычно выдающие свою хозяйку опущенными уголками. Мира неотрывно смотрела в окно, не закончив своего туалета по случаю свадебного торжества сестры, без пышной причёски, без вычурного макияжа, только в тяжёлом бархатном платье глубокого синего цвета, на спадающих с плеч бретельках − она всё равно была безумно красива, для меня всегда невероятно красива.

− О чём задумалась? − делаю осторожный шаг в её сторону и приобнимаю, заключая сестрёнку в объятия, чувствую лёгкое вздрагивание и только крепче прижимаю Миру к себе, она расслабляется, но не собирается отвечать на мой вопрос, вероятно, даже не расслышанный за шумом её размышлений.

− Ни о чём. Просто наблюдаю за падающими снежинками, − она говорит непривычно тихо, голос без тревоги, но ослабший,  я чувствую, как она умалчивает о своих мыслях, вносящих в её душу печаль.

− Не хочешь мне говорить? − догадываюсь, она с готовностью мотает головой, и я просто целую её в макушку. − Ладно, − соглашаюсь, с надеждой, что она обо всём расскажет мне позже. − Идём? − Оборачивается, не выходя из кольца моих рук, и смотрит в мои глаза, медленно обводя контур губ, щекотно прочерчивает пальцем прямую линию, разделяя лицо на две половинки, грустно улыбается и выдыхает:

− Пошли.

Я иду за ней чуть позади, не отпуская её руки, несмотря на её слабую попытку появиться в толпе гостей по отдельности. Она коротко бросает взгляд на наши сплетённые руки и успокаивается: я не заговариваю с ней о странных напевах, невольным слушателем которых я стал.

Лизка мечтала, что её свадебное торжество обязательно будет проходить зимой: чтобы белоснежное платье волочилось за ней ослепительным шлейфом по ослепляющему мягкому ковру снега, чтобы вкусные снежинки опадали на её меховую накидку прозрачным пухом и ещё много всего напридумывала и расписала. Толя лишь благосклонно кивал на все пожелания своей невесты, клятвенно обязуясь всё исполнить именно так, как задумано капризной девушкой. Я честно завидовал нескончаемой выдержке и терпению Анатолия, и нисколько не сомневался в его профессиональных способностях организатора свадебных торжеств, особенно после назначения даты свадьбы согласно метеорологическим сводкам, неоднократно перепроверенным самим женихом.

Мира совсем не походила на свою сестру, хотя и на меня она не походила совершенно. Её характер, лишённый, абсолютно, намёка на эгоизм, кроткий и мягкий растапливал давно заледеневшие уголки моего сердца. Временами чрезмерно импульсивная и легкообидчивая, а порой безнадёжно открытая и бесхитростная она всё больше подкупала моё восхищение к себе, и нескончаемый восторг её обладанием. Несмотря на мои речи, казавшиеся мне  самому напыщенными и пафосными, она смотрела на меня всё тем же взглядом неистощимого обожания, с налётом скрытой снисходительности − так смотрят на любимого своего ребёнка, прощая ему даже самые изощрённые проказы.

Молодая особа двадцати одного года, она воплощает в себе страсть куртизанки и ангельскую кротость. Я угадываю в ней любовь к никчёмному мне по одному лишь малозначимому касанию к плечу в кругу семьи, при свидетелях, и мне кажется это слишком большой наградой за мой грех. Но потом, наедине, в нашей тихой квартире едва успевая захлопнуть неподдающуюся дверь, я набрасываюсь на неё с диким голодом, ловя её стоны и счастливую, расплывающуюся в космосе моих мыслей улыбку, и не могу насытиться её полным со мной слиянием.

День за днём мы вместе, теперь когда Мира не зависит от меня материально, заработав себе имя и авторитет среди творческой коллегии, мой страх потерять её  подступает к самому горлу, а я начинаю ощущать себя никчёмным и не цельным. И Мира, словно чувствует кожей все мои бесплотные тревоги и смотрит с укором и повторяет ласку для нерадивого ребёнка ежеминутно в нашем уединении. Но посещение всяческих презентаций и открытий новых выставок, она избегает не ради моего спокойствия, не из-за приписанного ей высокомерия, а потому что чувствует себя неуютно среди людей. И я превращаюсь в ещё большего эгоиста на почве единоличного обладания её сердцем, телом и душой.

И в такие редкие моменты её погружений в себя меня одолевает колкое чувство несостоятельности в виде плечевой опоры для неё:  она настолько же замкнута в себе, что и год назад, когда я впервые встретил её в столичном аэропорту.  Она пустила меня в себя, сотворила из нас слепок одной души − цельной, единой, но не вселила в меня надежду на наше завтра, не поверила и в моё.

Хлопья белого снега бесконечно неощутимых и холодных заканчивали свой короткий путь с небес на  неблагодарную землю: тая и уничтожаясь. Но на лице Лизы играло счастье яркими красками в весёлой улыбке и искрящихся глазах. В той же мере глаза Миры, пытающейся слиться со смеющейся толпой гостей у свадебного кортежа, оставались так же грустны, что и при тихом пении моей девочки.

Не нужно обвинять её в зависти к сестре, особенно я не имел на это никакого права: я тоже завидовал Лизе, завидовал Анатолию. Когда нечаянно шумное шампанское перелилось за край бокала и вызвало ещё большее веселье и ещё один поцелуй в губы счастливых молодожёнов. Когда Анатолий подхватил скатывающуюся с плеча меховую шубку Лизы и она одарила (теперь уже мужа) благодарной, снисходительной и… влюблённой улыбкой и раздались всеобщие одобрительные возгласы и очередной поцелуй под бесконечный счёт «Горько».

Горько было по-настоящему, Мира всё своё сознательное существование оторванная от жизни не заслуживала такой презренной любви, не заслуживала вечной тайны своих чувств, не заслуживала осуждения после целой жизни жалости. А я обрекал её именно на такую жизнь, минутами в сознание пробивалась трезвая мысль: «уехать вместе с ней», но нелюдимость Миры и слишком сильная привязанность к семье, нашей общей семье…  Я, не задумываясь, перестал бы быть братом, сыном и пасынком в обмен на тихое незапятнанное счастье за океаном, в глуши, да где угодно, но с Мирой. Я эгоист и сволочь, не важно кто я… Но я не имею права лишать семьи свою любимую…сестрёнку. Она не хочет не быть дочерью и сестрой.

Но и отказаться от неё я уже не в силах, не в силах отпустить…

Слишком через долгое время, уже в ресторане, обогретом и светлом без наступившей погодной пасмурности и серости от своевольного смешения суровых дождевых капель со смешными снежинками, на моё плечо легла тяжёлая рука отца, вначале вздрогнув, я обернулся. Стул подле меня пустовал: напившийся от радости гость покинул своё законное место с первыми звуками заигравших музыкальных инструментов.

− Не танцуешь? − с широкой улыбкой на губах, отец присел рядом без явного намерения задерживаться на этом месте. − Покурим? − предложил, ему очень хорошо удавалось разговаривать при такой атмосфере, успешно заглушая громкую  танцевальную музыку. Я удивлённо приподнял брови, допивая разбавленный с кофе коньяк (словно чужой на свадьбе сестры).

− Разве что составлю тебе компанию, − прокричал я. Отец удовлетворённо снова похлопал меня по плечу, и мы направились на более тихий и полный свежего воздуха балкон.

− Смотри-ка, как быстро летит время, − затягиваясь сигаретой, по привычке прищуривая один глаз, уже спокойно без аккомпанемента в виде застольных песен заговорил отец.

Я стоял, опираясь на стальные прутья перил спиной, глядя себе под ноги, на слегка запорошенную снегом, точно инеем бетонную плиту балкона.

− Моя Лизка, − со всей надлежащей гордостью за дочь при таком моменте, продолжил папа, − кто бы мог подумать, что эта шумная девчушка, путающаяся под ногами всё своё детство, вырастет в такую красавицу и вздумает выскочить замуж раньше своего брата.

При первых словах отца, рот растянулся в улыбке неосознанно как-то, просто с одобрением, понимая извечный порядок родительских мыслей и желаний относительно нашего детского возраста, но прикрытый намёк на отсутствие у меня планов женитьбы не от пронизывающего открытый балкон ветра послал дрожь по моей спине.

− Вот и внуков принесёт старику раньше, − он снова сделал затяжку, выпуская в морозный воздух дыма, и так окрашивающегося парным дыханием. − Нас с матерью порадует.

Он слышал моё молчание, и не требовал ответа, действительно просто разговаривая со своим  сыном, просто во время маленького перекура, перед тем как вновь окунуться в атмосферу торжества свадьбы своей дочери и ведь совсем не пытался напомнить мне: кто я есть.

− Вернёмся? − коротко бросил я, нарушая затянувшуюся между нами тишину, отец выбросил догоревший окурок, не знаю тот самый ли, или уже от другой сигареты, но он быстро кивнул и мы покинули холодный, не отрезвивший меня балкон.

Теперь в ресторане лилась иная музыка, по праву достойная называться ею, были включены дополнительные цветные прожекторы и зал светился разноцветной иллюминацией. В центре в расступившейся перед хозяевами вечера толпе, прижимаясь друг к другу в медленном вальсе кружились молодые: Лиза опустила голову на плечо Анатолия и её лицо при тусклом попадании ленивого света, казалось, умиротворённым и счастливым, она улыбалась и прикрывала глаза, а губы шептали нечто, расслышанное только её всё больше расплывающимся в улыбке супругом. Я тоже улыбнулся их паре, хотя они явно были слишком поглощены друг другом, чтобы заметить мою маленькую радость за них обоих, глаза мои уже устремились в ином поиске, я даже не заметил отдаление от меня моего отца, так быстро оказавшегося в кругу танцевальных пар в обнимку с тётей Ниной.

Миры среди них не было.

Моя любовь скромно пристроилась в уголке, хрупкими плечиками подпирая стену,  которой в беге сумасшедших огоньков меньше всего доставало света. Я не задумываясь, направился в её сторону, бесконечно разочарованный последними аккордами, угрожающими вот-вот быть оконченными. Мира подняла на меня свой тёплый взгляд и встретила мою улыбку, инстинктивно, не глядя, вкладывая свою маленькую ладошку в мою холодную руку.

Не теряя времени, которого и так было недостаточно, мы танцевали совсем не похожие на остальные пары на свадьбе нашей сестры:  не кружась, и не пытаясь блеснуть новоизобретёнными па, мы почти не двигались с места, не считали шагов и не хотели казаться умелыми танцорами. Вальсируя в замедленном ритме, мы лишь наслаждались − оба, этим чудесным действом нашего, никому незаметного разоблачения, наши взгляды, зеркально отражающие одни и те же чувства, проникали друг в друга, игнорируя происходящее вокруг, именно поэтому я заметил едва уловимое подрагивание ресниц Миры, а она ощутила согревание моей руки своей детской ладошкой. Мои пальцы даже при пристальном наблюдении не были бы пойманы за чем-то непристойным:  они крепко сжимали талию сестры, но ведь именно это предполагалось по правилам благосклонного к нам вальса.  Её губы, алые не от холода и не испорченные искусственной краской, не покидала улыбка, светящаяся только для меня, а рука, невесомо опущенная на моё плечо, норовила спуститься ниже к предплечью из-за неудобной для неё высоты моего роста, или просто желая совершить маленькое путешествие. Я улыбнулся своему предположению, несомненно, бывшему верным и мои собственные глаза стали теплее.

− Музыка закончилась, − чуть слышно, едва размыкая губы, прошептала Мира, на секунду сжимая моё плечо одной рукой сильнее, в то время как другая всё ещё грела мою ладонь.

− Да. Спасибо за вальс, − улыбнулся я, так же разочарованно, что и она, медленнее, чем следовало, выпуская её из скромных объятий. − Может, сфотографируемся с Лизкой, пока она не уехала в свадебное путешествие, − неумело предложил, отстраняясь от Миры на безопасное расстояние.

− Давай, и маму с папой тоже позови, − с готовностью согласилась она, снова превращаясь только в сестру.

Я наблюдал как в превышающем мои слуховые возможности шуме и  уже послесвадебном переполохе, мои родители пытаются уверить опытного фотографа, что выбранная ими расстановка является оптимальной и самой, что ни на есть композиционной. Я, молча, усмехался над ухахатывающейся усердию родителей невестой, не особо задумывающейся о медовом месяце в данный именно момент и над озабоченным этим фактом лицом жениха, порядочно вспотевшим в такой холод.

− Мира! Ну, дорогая, что же ты стоишь как неродная, скорее становись на своё место рядом с братом, чтобы Толечка с Лизонькой оказались прямо посерединке, − решила закончить с построением тётя Нина, сама придвигая ко мне Миру, при этом неосознанно, наверное, прижимая голову сестры к моей груди: я расслабился. − Совсем другая картина! − подтвердила эта добрая женщина, прежде чем занять своё место по левую сторону от жениха и невесты, отмахиваясь от очередного возмущения недовольного фотографа.

Лизка, наконец, успокоилась и теперь, лишь красиво улыбалась в объектив фотокамеры − позируя, отец с матерью слегка приобнимали друг друга со счастливыми улыбками на лицах. А я исполнял сложную роль мужского манекена. Волосы сестры пахли всё тем же любимым шампунем с запахом апельсинов, и поэтому я старался делать осторожные вдохи, удерживая себя, чтобы не прижаться губами к шёлковым тёмным прядям, только мыслью, что фотография получится не совсем свадебной. Мира неожиданно повернулась ко мне и, в её глазах промелькнуло непонятное мне намерение, уголки губ её дрогнули в незавершённой улыбке, и она незаметно, но просто, спрятала переплетённые наши пальцы в складках свадебного платья в тот самый момент, когда раздался маленький щелчок, и засветилась вспышка.

Традиционная церемония подбрасывания букета невесты прошла на скользких ступенях ресторана, и отец, всё время находившийся поблизости от меня сетовал, как бы бедные Лизкины подружки не поскользнулись на успевшей заледенеть слякоти. Я посмеивался над его предположением, только раз серьёзно рассудив, что и такое вероятно в каких-то процентных случаях.

После неоднократного повторения Лизкиных слов: «Готовы? Точно готовы? Я бросаю! Готовы?» − всех стало немного раздражать раздразнивание «бедных подружек» и кто-то не совсем трезвый из толпы наблюдателей смачно выругавшись, беззлобно прикрикнул на сестру:

− Да девки раньше замуж выйдут, чем Лизка букет этот, наконец, бросит, − раздались тихие хихиканья, впрочем, затянувшие ритуал ещё дольше. Уже замужние подруги, расположившиеся в сторонке от кучки соискательниц счастливого букета, выдавали не менее весёлые предположения, над которыми посмеивался сейчас мой отец:

− Лиза ну бросай же, не жди, когда лилии икебаной станут!

Наверное, потому что все эти нетерпеливые особы поднадоели сестре, она выбросила этот букет прямо на середине  этой фразы и совершенно в противоположную от будущих невест сторону, все разом охнули, но я всё равно отчётливо различил вздох счастливой обладательницы долгожданного букета, потому что слышал его уже тысячи и тысячи раз:

Букет поймала Мира…

Решено!

ВЛАД.

Мой чёрный джип оказывал мне сейчас неоценимую услугу: он продвигался черепашьим шагом по дорожке во дворе по направлению к гаражу. Было уже довольно поздно, с учётом раннего наступления темноты и скорого побега солнца за навесные тучи в двадцать два ноль ноль (как не врали мои часы на запястье) стояла глубокая ночь. Оставив машину в гараже, я по привычке не прошёл сразу в дом, а вернулся во двор, забыв пальто на заднем сиденье автомобиля. С самой свадьбы Лизы земля не чувствовала нежного снежного покрывала и теперь на улице лютовал лишь сухой зимний холод, в деловом пиджаке ему было легко пробраться под самую мою кожу, но это было совсем неубедительным доводом не  заглядывать в мастерскую к сестре.

Небольшая постройка в задней части двора изначально задуманная как летняя беседка, позднее передуманная в складское помещение для оконченных и отложенных картин сестры, которые она не собиралась выставлять на продажу до определённого момента, теперь представляла собой настоящую мастерскую художника. Летом, когда и осуществлялась эта внеплановая  стройка,  не занявшая у бригады рабочих много времени и не принесшая никому особых хлопот: загорающиеся глаза Миры каждый раз по окончанию трудового дня парней и их планового отчёта о проделанной за день работе, а затем и воодушевлённый пересказ сестрёнки в моих объятиях служил мне самой большой наградой. Но сейчас стоя перед самой дверью в этот домик и наблюдая за горящим светом в его окнах, глупо улыбаясь своему недавнему предположению, что сестра наверняка ещё не спит, я вдруг понял, что эта маленькая обитель предназначена именно для меня.

Я нескромно, без предупреждения вошёл в незапертую дверь, тепло большой залы создало контраст с устоявшимся на дворе двадцатиградусным холодом для моего тела, лицо как будто обдало жаром. Полешки, лениво разгорающиеся в камине, тихо потрескивали и приковывали взгляд к смирному огню, на них и были обращены задумчивые глаза Миры, расположившейся неподалёку. Сестра сидела на огромном белом ковре (единственное, что было разрешено принести сюда: ковёр и кресло-качалку), скрестив голые ноги и обхватив колени руками. С распущенными волосами, в белой мужской рубашке − моей, она сжимала в одной руке кисть, измазанную в краске, не замечая, что продолжает разрисовывать уже не холст (отчего-то лежащий на полу), а свои детские коленки.

Создавая как можно меньше шума, я опустился на ковёр позади неё, сбрасывая по пути всё ещё сохранивший на себе уличный холод пиджак, и обнял свою хрупкую девочку, с блаженством зарываясь в её волосы. Она не вздрогнула, значит, почувствовала моё присутствие задолго до моего прикосновения, я улыбнулся в шею своей малышки.

− Ты сегодня поздно, − прошептала она, не было нужды говорить громче.

− Так получилось. Поужинала? − приблизив её тело к себе ещё ближе, спросил я.

− Угу. На фирме снова проблемы? − немного повернув голову, продолжала она шептать.

− Нет. Не думай об этом, просто новый заказчик − немного капризный. Как прошёл твой день? Ты ездила в галерею?

− Нет, осталась дома. Лиза звонила, передала тебе привет, пожаловалась, что не может до тебя дозвониться,  − она ещё немного повернула голову к плечу, − у тебя телефон был выключен. Потом она забыла про тебя и радостно защебетала про своё путешествие с Анатолием. Про невероятно ровный загар, симпатично появляющийся на её коже и заботливость мужа, который следит за распределением температур на её теле.− Мира улыбнулась, вспоминая непременно восторженный рассказ старшей сестры. − Я передала трубку маме, спасаясь. − Мира снова повернулась к огню.

− Завтра я сам позвоню ей.  Родители уже спят?

− Да. Они ходили после обеда по магазинам − выбирать подарки Лизе и Толе к их приезду. Ты голоден? − в её голосе промелькнула обеспокоенность,  и я поцеловал её за ухом, прежде чем ответить.

− Нет. У меня была встреча в ресторане. − Я вернул свои губы на прежнее место, наслаждаясь видом её чуть прикрытых век. − Что ты рисуешь? Меня?

− Разве похоже? − смеясь спросила, резко обернувшись в моих руках и указывая на неоконченную картину.

− Может быть, ты видишь меня таким? − пошутил, разглядывая экзотичные фрукты на небрежно брошенной на стол скатерти изображённой на холсте.

− Кем? Ананасом? − улыбка Миры становилась шире, и мне это нравилось, я продолжил эту невинную игру с ней.

− Нууу… Возможно. Из нас двоих: ты − художник. − Я снова поцеловал её за ухом, в этот раз, промахнувшись, захватил в плен мочку её уха на доли секунд, Мира заёрзала в моих руках, протестуя.

− Влаад! − протяжно воскликнула она так, чтобы я не смог понять чего желает от меня моя госпожа. Я перестал её терзать и вернулся к вдыханию запаха её волос, она быстро пришла в себя и продолжала шутить. − И кто же, по-твоему, я? − она откровенно смеялась надо мной, и я позволил себе ответить ей тем же.

− Апельсин? − Мира окончательно развернулась в моих объятиях и смотрела на меня смешливым взглядом тёплых глаз. Она приблизила ко мне своё лицо, и я повёлся на её приманку, потянувшись за поцелуем, но Мира лишь слегка коснулась моих губ, совсем не целуя, только дразня меня шёпотом в самые губы своим ответом.

− Ты знаешь, а ведь это совсем неромантично… − она попыталась вернуться в исходную позу наших объятий, но я неожиданно для неё откинулся на ковёр, утянув её за собой, и она оказалась лежащей на мне. Плутовка дула мне губки и смеялась глазами: я сам впился в её губы с долгожданным поцелуем. Её руки очень быстро обхватили мой затылок, зарываясь в короткие пряди и сжимая их в своих кулачках, я так же крепко обнимал свою девочку за талию. Она целовала меня со всей страстью, но, тем не менее, всё время норовила выскользнуть из моих объятий, распаляя меня ещё больше.

− Люблю тебя, − выдохнул я, наконец, прервав наслаждение вкусом её губ и языка, Мира провела губами по моей скуле в продолжение нашей игры и скатилась рядом, немедленно переплетая пальцы наших рук.

− Я знаю, −  необычно ответила мне, опустила свои ресницы и растянула губы в хитрой улыбке, скрывая от меня лишь блеск своих глаз. Минуту молчания я созерцал её прекрасное лицо, только потом перекатился вбок и снова обвил её тело руками: очень трудно было удерживать их от неё.

− Давай уедем, − шепнул в ямочку основания её шеи, слыша её размеренное дыхание и чуть выше от моих губ бьющуюся пульсом жилку. Мира вздрогнула, несомненно, вспоминая часто повторяющиеся разговоры между нами о необходимости нашего отъезда, но я говорил не об этом сейчас. − До Лизкиного возвращения ещё две недели, потом Новый год. Давай уедем сейчас, − я крепче прижал её к себе, боясь, словно она начнёт вырываться и сбежит, не дав мне досказать. − Хочу посмотреть на тот сельский домик из твоих картин, хочу посмотреть на твой дом. − Мира широко раскрыла глаза, уставившись на меня в изумлении, а я смотрел на неё с неугасающим обожанием и любовью: она всё поняла.

− В отпуск? Только вдвоём? − уточнила она, теперь пропуская мои волосы сквозь пальцы, словно успокаиваясь, только успокаивая меня.

− Да, только вдвоём, − я улыбнулся, слегка касаясь её губ, почти не целуя, только чтобы ощутить её дыхание на своих.

− А родители? − она снова чуть вздрогнула, но теперь я не позволил ей передумать.

− Скажем маленькую правду о том, что нужно проведать ваш пустующий дом, пока они будут гостить у нас на новогодних праздниках и что мне не терпится увидеть ваше село, как ты называешь ваш город. А ещё мне нужен опытный экскурсовод, а лучше тебя никто не справится. − Мира смотрела на меня во все глаза, невнятно кивая на мои доводы, но до конца не уверенная в моей безобидной затее. − В этом нет ничего предосудительного. Они мне доверяют. − Мира улыбнулась, почти убеждённая мной, но последние мои слова мне совсем не нравились, как будто я обманывал отца и тётю Нину, хотя это на самом деле и было так: я обманывал их доверие. Но сейчас я не дал себе возможности омрачить согласие Миры своим помрачневшим от раздумий лицом. Обеими руками зарываясь в её волосы, я снова её целовал.

− Доброе утро! − появляясь в гостиной после утреннего душа с плохо просушенными волосами, я застал там только родителей. Отец с тяжёлыми вздохами нетерпеливо жал кнопки пульта ища на ТВ действительно стоющее его внимания вещание. Тётя Нина снисходительно улыбалась его раздувающимся щекам и продолжала расставлять на столе приборы. − А где Мира? − за несколько месяцев я научился неплохо вести себя в обществе и роль брата исполнял на ура.

− Доброе утро, милый. Как будто ты не знаешь свою сестру! − сразу же возмутилась тётя Нина, хотя лицо её при этом осталось таким же широко улыбающимся. Отец на мой вопросительный кивок лишь пожал плечами и снова вернулся к своему скучному и неблагодарному занятию. − Учит Татьяну Львовну готовить сырники, − объяснилась  моя добрая мачеха.

Теперь улыбаться пришлось мне, прекрасно осведомлённому упрямым характером сестры. Не говоря ни слова, я тихо направился в кухню, уже в прихожей отчётливо различая спорящие голоса домработницы и своей любимой. Мира была непреклонна. Я остановился в дверях и, продолжая усмехаться услышанному в коридоре, облокотился о косяк двери, складывая руки в карманах. Наблюдать за вырывающей сковородку сестрой оказалось вдвойне интересней, чем просто слышать её оживленное недовольство. Татьяна Львовна, так же не замечающая моего присутствия, как и спорящая с ней сестра пыталась выбить кухонную посуду мирным путём, но вразумить сестру у неё явно не получалось.

− Упрямая девочка! − сокрушалась она, размахивая руками. − Ну, Мира Сергеевна! Нехорошо ведь!

− Сколько раз вам повторять  тёть Тань, какая я вам Мира Сергеевна, − спокойно продолжая обжарку сырников, успевала и отругать бедную женщину моя малышка.

− Хорошо Мирочка, ну отдайте же мне эту несчастную сковороду и позвольте спокойно дожарить сырников для Владислава Сергеевича, − снова идя на уступки, упрашивала сестру тётя Таня.

− Ах, оставьте! Сырники для брата я приготовлю сама, а вы лучше присоединяйтесь к моим родителям в гостиной. − Женщина явно не находила себе места, не зная, что ещё нужно ей предпринять, чтобы отвадить от плиты мою неугомонную сестрёнку, но я решил оповестить их о своём присутствии именно в этот тяжёлый для тёти Тани момент.

− И, правда, тётя Таня, оставьте, − я подмигнул престарелой женщине, при виде меня вытянувшейся стрункой. − Мира прекрасно справится сама. Вам действительно лучше помочь Нине Максимовне с сервировкой стола в гостиной.

− Я…я, извините, − пролепетала женщина, поспешно вытирая руки о свой передник, и удаляясь в направлении гостиной. Проводив домработницу скрупулезным взглядом, я очень быстро оказался позади сестры, несомненно, мешая ей намного больше трудолюбивой домработницы. Обняв девочку буквально на несколько секунд за талию, я нежно осыпал короткими поцелуями её вздрогнувшую от моих дерзновений шею,  Мира на миг оторвала свой взгляд от сковороды с шипящим маслом, подаваясь на мою ласку:

− Доброе утро, − услышал я её лёгкий шёпот.

− Я плохо спал, − нехотя отрываясь от сестры и насилу усаживаясь за стол, по пути хватая первое, попавшееся под руку яблоко, заговорил с Мирой о невинных своих кошмарах.

− С чего бы? − в голосе её не слышалось ничего существенного, но я чувствовал даже на расстоянии, даже не видя её лица растянутые в издевательской усмешке губы.

− Со мной всегда так, не могу уснуть в чужой постели, − если бы меня услышал кто-нибудь из присутствующих в гостиной, то мой ответ показался бы им, по меньшей мере, странным, хотя с другой стороны, всё легко можно было обратить в шутку.

− А мне напротив, спалось просто замечательно, − воодушевлённо воскликнула Мира. − И кровать отчего-то казалась такой просторной! − всё пуще распылялась сестрёнка.

− Неужели?

− Думаешь, я смогла бы солгать любимому брату? −  словно обиженная моим недоверием продолжила терроризировать меня маленькая интриганка. − Даже не знаю теперь, наверное, нам будет тесновато вдвоём в маленьком сельском домике.

− Ты согласна? − неверяще спросил я, прожигая спину занятой сестры немигающим взглядом.

− На что? − наконец отставляя сковороду, и выложив последний сырник на тарелку, серьёзно удивилась Мира: я почти ей поверил.

− Мира! − пригрозил, теряя терпение. Она, не обратив никакого внимания на моё хмурящееся лицо, спокойно выключила плиту и, снова взяв в руки тарелку с дымящимися сырниками полностью игнорируя угрозу в моём голосе, отправилась в гостиную мимо меня. Я отбросил яблоко, оказывается до сих пор вертящееся из одной моей руки в другую и соскочил со стула, чуть не опрокинув тот, в дверях  на миг снова показалась моя маленькая сестрёнка прямо глядящая в мои бешеные глаза:

− Глупый братик, −  она театрально вздохнула и закатила смешливые глаза, − Быстрее, чем в первый раз она исчезла и теперь, её радостный голос доносился из гостиной, та же самая радость расплывалась на моих губах в счастливой улыбке.

− Мира! Ну, разве можно так? − сделала несерьёзный выговор дочери тётя Нина, когда мы все, наконец, уселись за стол.

− Я ничего такого не делала, − ответила Мира,  еле сдерживая улыбку в уголках блестящих от масла губ. Я чувствовал, что стоит нам с ней только переглянуться и, мы будем светиться от закипающего внутри счастья, поэтому натужено избегал смотреть в сторону сестры: у неё это выходило лучше меня. Она аккуратно отправила ещё один кусочек сырника в рот, а я облизнул масляные губы. − Тёте Тане не стоит так бояться Влада, он совсем не кусается, − уж, не знаю, по какой причине захихикала Мира, но я при её заявлении вспомнил как раз таки о следах своих укусов даже сейчас украшавших её тело в самых разнообразных местах. − Тётя Таня, правда, ничего страшного не случится, если я иногда буду помогать вам с готовкой, раньше, ведь, вы совсем не возражали против маминой помощи. − Доводы сестры были вполне убедительными, но Татьяна Львовна вся подобралась и метнула вопросительный взгляд в мою сторону, ожидая порицания или поддержки.

Настроение с утра было замечательным: если не сказать больше, и я ответил домработнице всё тем же улыбающимся взглядом, слегка кивая в знак одобрения предложения сестры, при этом в моей голове стройно пробежали результаты недавнего обследования Миры и довольное этими результатами лицо Олега.

− Не всегда, − громко повторил, специально для неуемной девочки, так как именно у неё была стойкая невнимательность к моим просьбам.

− Хорошо, − чётко, буквально по слогам выдавила моя художница, и на этот раз просто не нашлось спасения от встречи наших одинаковых глаз: её − смеялись, мои − хмурились.

− Мама, до Нового года ещё целый месяц, Лиза нескоро вернётся со свадебного путешествия, а у Влада как раз свободный график, − Нина Максимовна оторвалась от своей чашки с кофе и, удивлённо приподняв брови, внимала ещё что-то выдумавшей дочери.

− К чему ты всё это говоришь? − озвучила тётя Нина.

−  Я бы хотел съездить с сестрой к вам домой на две, ну или на три недели. Мира соскучилась по дому, а я и вовсе никогда не был в тех местах. − Я прямо смотрел в глаза мачехе, они были открытыми и доверчивыми, в моих − смешался целый калейдоскоп чувств, но вины в них не было… уже давно. − А вы с отцом посторожите коттедж до нашего приезда.

− Зачем же в такую стужу? Там снег навалил, речка замёрзла, на улицу выйти нельзя. − Отцу явно не нравилась  эта идея с отпуском и, его несогласие было вполне обоснованным, но Мира бойко защебетавшая о нашем отъезде первой вдохновила меня на новые подвиги, и хотя сейчас она благородно молчала, её «Глупый братик» до сих пор напевалось в моих ушах церковным хором.

− Отец, это всё нестрашно, у Миры появится вдохновение на ещё одну выставку, ведь снег это не так плохо, у нас вон в этом году его почти нет. − Я поочередно смотрел то на отца, то на тётю Нину и продолжал убеждать их в своей правоте.

− Холодно же, − негромко добавила в этот момент мачеха, но я только улыбнулся.

− Потеплело бы, тогда вместе и отправились, − отец стал жестикулировать руками наперёд своего следующего высказывания. − Рыбалка там, ягоды, да и на огороде можно повозиться.

− А вдруг весной опять наводнение? − зловеще вставила Мира, а сама сбоку посмотрела на меня глазами с пёстрым огнём тысяч искорок.

− Боже упаси! − воскликнула перепуганная Нина Максимовна.

− Простите, пожалуйста, − неожиданно заговорила тётя Таня, до сих пор деликатно воздерживающаяся от принятия участия в разговоре, − но, по-моему, Мире Сергеевне очень хочется поехать. А ведь зима и у нас холодная, − эта кроткая женщина осторожно поднялась со своего стула и, захватив с собой несколько пустых грязных тарелок, поспешила отправиться на кухню, пока никто из присутствующих не огорчил её каким-нибудь резким словом.

На некоторое время в гостиной повисло молчание, но прислушаться к звукам вымывания посуды домработницей не удавалось, уже окончившие завтрак мы не спешили продолжать обсуждение темы нашей с Мирой поездки после высказывания Татьяны Львовны.

− Может, тогда, я поеду один? − нарушил молчание и тоже покинул своё место за столом. Мельком взглянув в сторону Миры, наткнулся на её бешеные глаза − отражение того же взгляда было у меня, когда чуть раньше сестра решила поиграть со мной.

− Как же ты, сынок, там сориентируешься? − посетовал папа в наш век.

− Ничего со мной не случится. Я поеду с братом, − твёрдо выговорила Мира, вставая и направляясь в кухню − на помощь домработнице. После того как её хрупкая фигурка скрылась в коридоре я тоже развернулся чтобы покинуть гостиную, спрятав от родителей смеющиеся губы и загорающиеся нездоровым блеском глаза: «Решено» − прошептал себе под нос, уверенный, что сестра не услышит, и ещё какое-то время будет дуть свои сладкие губы.

Страх во мне

МИРА.

Прошло чуть больше года а, кажется, что успела пролететь целая вечность: настолько прежним остался этот маленький сельский городок, настолько другой стала я.

Наверное, так и должно выглядеть место, претерпевшее природный катаклизм − заново ожившим. По крайней мере, у меня было много общего с моей родиной именно сейчас, внешне оставаясь прежней, она стала совсем другой внутри, теперь эта земля, так ласково скрытая от глаз белоснежной скатертью снега таила в себе ещё большую силу, глубже была пропитана своими соками. Она, словно смиренно склонив голову перед бурной рекой, которую породила когда-то с такой заботливостью и трудолюбием, перед неумолимым дождём, всегда зависящим от её материнской благосклонности, теперь молчала о том, что выстояла, преодолела. Эта такая одинаковая, по сути, везде, земля меня непреодолимо восхищала, и в моём сердце плескалась радость, растекалось тепло.

− Ты такая особенно задумчивая в последнее время, − в очередной раз вернул меня в реальность нашей пешей прогулки до дома Влад.

− А? Да нет, просто вспоминала кое-что, − отмахнулась от брата улыбкой, теснее прижимаясь к его боку.

− Хорошо. И ты, конечно, не хочешь со мной поделиться? − настаивал он.

− Это просто глупые мысли, разные, невпопад. Думаешь, нужно было взять такси? − сменила тему, заглядывая вверх, в глаза Влада. Мы действительно, кажется, шли уже довольно долго от маленького аэропорта.

− Ты устала? − мигом встревожился брат, невольно сжимая моё плечо чуть сильнее. Он беспомощно оглядывал пустынную улицу в поисках автомобиля и не думающего заезжать в такую погоду в побочный поворот. Я рассмеялась его попыткам и своим смехом обратила внимание брата на себя.

− Не трать время впустую! − воскликнула я и уткнулась носом в махровую ткань пальто Влада.

− Не надо было тебя слушаться. Разве можно тебе верить, когда ты лепечешь от радости что до дома совсем недалеко.

− Тшш… − я всё так же смеялась и капризно заткнула его губы указательным пальчиком, − Ты ворчун, а мы просто гуляем. − Моё верное средство подействовало, и он мгновенно замолчал. Я ощутила слабую растяжку его губ в улыбке, но не убрала пальца, дождавшись лёгкого поцелуя.

Я чувствовала: ему досадно, что он не может перехватить его рукой, потому что держит в ней мой чемодан, но больше ни на минуту не поддалась ему, сразу отобрав руку от его лица.

Дальше мы некоторое время шли молча, часто переглядываясь, и удивительно одновременно находя похожий взгляд другого.

− Всё. Пришли, − со вздохом и вдруг без радости сообщила я перед бревенчатым заново отстроенным домом. − Это наш дом, − договорила я, пристально вглядываясь в быстро опускающиеся сумерки, в которых нельзя было чётко разглядеть изменения, которые пришлось претерпеть деревянной избе.

− Тебе не нравится? − спросил Влад, словно это он знакомил меня со своим жильём.

Ответом ему был мой смех.

− Пошли, − потянула я его к рыльцу. Ограда у нас была простая деревянная, с облезлой краской, калитка ужасно скрипела и при открывании её необходимо было ощутимо приподнимать, потому как она немного повисла на ослабших петлях. Влад при всех этих моих манипуляциях недовольно фыркал: «Да уж, мой отец сапожник без сапог!»

− Подожди секунду, − обиженно пробубнил мой ворчливый братик возле дверей, − Я достану ключи.

− Хорошо, дорогой! − согласилась я, спрятав руки в карманах своего пальто. Влад очень странно посмотрел в мои глаза, было уже совсем темно, но не было сомнений, что он смотрит именно в глаза как прежде, как в самом начале. Так защемило в сердце от этой нежности, от этой любви, что не удержалась я, прильнула к его боку, тем временем он пытался разобраться с неудачным замком.

− Эй! Ты чего это? − удивился брат моему порыву, слишком сильно я обнимала его сейчас, но всё-таки поцеловал меня в макушку. − У тебя волосы совсем влажные, − тут же снова послышалось в его голосе недовольство.

− Вот и открывай поскорее эту дверь! − не осталась в долгу и в наказание перестала его обнимать. Видимо не очень удобно расправляться с незнакомым замком в тесных объятиях сестры, потому что, выпутавшись из них, брат покончил с дверью в ту же секунду. Переступали порог родительского дома, мы, снова держась за руки, словно малые дети в неизведанном ещё пространстве, находящие опору лишь в рядом шагающем с тобой родном человеке. Я невольно шумно выдохнула, и прежде чем брат успел прокомментировать мои чересчур частые вздыхания, щёлкнула включателем, освещая небольшую прихожую.

− Вот ты и дома, Мирослава! − я огляделась, не уловив непоправимых изменений. Родители уже несколько раз приезжали сюда, даже Лизка с Толькой гостили здесь летом вдвоём, но рассказы их были скудными, незначительными. Они перелистнули страницу с картинкой нашего дома, а я всё никак не могла этого сделать, я как-то слишком привязана была к дому, к соучастнику моей жизни. Столько всяческих воспоминаний заполняло моё сознание, не всегда положительных, кругом неположительных, но незабываемых.

− Здесь ужасно холодно. По-моему не меньший мороз, чем на улице. А тебя нужно согреть хорошенько. Мира? − Влад прекратил мои мытарства по закоулкам памяти и, я почти благодарно ему улыбнулась.

− На кухне есть печка, топится дровами. − Влад во все глаза уставился на меня, выглядел он смешно, как непослушный ребёнок.

− Нужно сходить за ними, − он неопределённо мотнул голову к окошку, − в лес?

− Нужно. − Я еле сдерживала себя, чтобы не расхохотаться раньше времени, умильно было наблюдать за человеком, собравшимся в такую темень за охапкой дров, Влад очень серьёзно закивал на моё предложение. − Только в сарай.

− Ведьма! − бросил он, немедленно захлопнув дверь и уходя на поиски сарая собственными силами, я пожала плечами: простой деревенский дворик − это ещё не лес.

Я добрела с чемоданом до родительской спальни и замерла перед дверью, не решаясь идти дальше, но не находя другого выхода всё же прошла в комнату. Всё было по-прежнему, так же, как мне запомнилось. Двуспальная кровать посередине, с правой стороны тумбочка, (одна ножка короче всех остальных, мама подкладывает под неё кусочек фанеры) − с этой стороны спит мама, там же окно во двор. С левой − не так много пространства, там поместился шкаф, старенький, перекрашенный совместными усилиями несколько раз. Занавески простенькие с каким-то непонятным узором, ковёр красивый, без ворса, но мне нравился. И запах, мамин наверное, папа как-то подарил ей флакон французских духов на юбилей, с тех пор в этой комнате всегда был этот запах, лаванды. Вот и сейчас, остался только этот запах. А комната другая: кровать дороже, ковёр новый, ворсистый, тумбочка с ровными одинаковыми ножками, шкаф-купе и шторы не здешней расцветки. Всё меняется.

Влад на удивление быстро справился с технологией затопления деревенской печи и, когда я вышла на кухню, он сбросив пальто и шарф на пыльный стул, с закатанными рукавами пока белоснежного свитера раздувал огонь. Поленница была полна дров, значит, брат ходил в сарай не один раз. Я остановилась в дверях, наблюдая за его работой, как бывало, делал он, и тихо улыбалась.

− Ты отлично вживаешься в роль хозяина, − прекращаю тишину между нами.

− Я включил плиту, поставил чайник.

− Она − газовая! − шокировано воскликнула я, не веруя в его хозяйственные способности.

− Я в курсе, − в тон мне ответил Влад, не медля больше и наконец, становясь напротив меня, очень близко ко мне. Он аккуратно, словно примериваясь, обхватил мои плечи руками, ласково выводя заколдованные круги большими пальцами. − Ты волнуешься Мира, − констатировал он в следующее мгновение. − О чём?

Я подняла голову, маленькая кухня быстро заполнялась жаром из печки и газовой плиты, всё ещё в пальто, такая маленькая насколько только возможно чувствовать себя маленькой с Владом я смотрела в его встревоженное лицо и ждущие, ищущие ответа глаза.

− Я что-то делаю не так? Расстраиваю тебя? − спрашиваешь снова.

Я мотаю головой, этого недостаточно для ответа, но кажется, у меня вдруг не остаётся сил. Я корю себя за это, но говорить всё равно не получается. Но ты всё равно понимаешь, ты удивительно всегда − понимаешь меня, обнимаешь. Заколдованные круги выводятся на моей спине, хочется снять  мешающее ощутить тепло твоих ладоней пальто, но я не шевелюсь и молчу. Маленькие атомы моего тела тянутся к тебе всем своим существом, они прижимаются к твоим рукам, к твоему плечу, но я сама неподвижна.

− Мы зря сюда приехали, да? − так тихо, что я слышу закипающий чайник, но всё равно возражаю.

− Это ничего, − говорю. − Мы просто одни с тобой. Такого никогда не было, − выдыхаю, часто дышу. Думаю, ты неправильно меня понимаешь сейчас, ведь я боюсь не тебя, я просто боюсь.

− Не бойся, − зеркально отражаешь мои мысли вслух. Понимаешь, снова. Теперь я двигаюсь, я не парализована, я сливаюсь со своими атомами и прижимаюсь к тебе, чувствуютвоё тепло через пальто. Твои прикосновения никогда не перестанут быть нужными мне, необходимыми быть не перестанут.

«Но страх во мне.

Я боюсь всего, кроме тебя: боюсь себя, своей болезни, отступившей, но не проигравшей;  боюсь этого дома, вернувшего меня в детские воспоминания; боюсь этого мира, осуждающего и сурового к нашему чувству, боюсь… Боюсь нашей любви».

− Всё пройдёт, − правдиво отвечаю, непозволительно растягивая паузу.

Мы не занимались любовью этой ночью, хотя это наглый обман − занимались. Мы пили горячий чай, держась за руки, мы раздевали друг друга руками, глазами, прикосновениями, целовались страстно и нежно, едва и не оторваться. Мы любили друг друга и любили. Мы занимались любовью, потому что занимались ей ежесекундно.

Кровать была слишком большой для нас двоих, в комнате было ощутимо холодно, и Влад отыскал в шкафу нашей когда-то с Лизой комнаты электрический обогреватель.  Мне сразу стало тепло, когда Влад, наконец, забрался под одеяло, до этого жутко морозное: его объятия согревали меня лучше всяческих печей и обогревателей.

Утро было многообещающим и… горячим. Меня разбудили невинные поцелуи Влада и его братское стремление поскорее одеть меня в тёплый свитер. Правда, он справлялся не очень, избавить моё не сопротивляющееся его манипуляциям тело от пижамы ему удалось в считанные секунды, но потом дело застопорилось: свитер безнадёжно был утерян и теперь одиноко валялся под кроватью, а Влад совсем не хотел заниматься поисками, невнятно бормоча, что сначала меня нужно непременно согреть.

У него хорошо получалось − меня согревать…

Руки, которые везде, медленно поглаживающие мои бёдра вниз и вверх, настолько вжатые в моё тело, что натирают кожу, по пути зажигая искры. Его дыхание повсюду, воздух, вырывающийся из его лёгких на моей шее, во стократ горячее тридцати семи по Цельсию, несдержанное, заставляющее содрогаться и содрогаться.

− Тебе очень холодно, − поучает меня слабым голосом с хрипотцой, и я вновь получаю поцелуй за ухом, едва слышу.

− Угхму, − мычу в ответ, хотя никому не нужно, чтобы я говорила.

Пальцы Влада кажутся невероятно длинными, они пробивают для себя новый путь к постыдной точке моих наслаждений, забираются внутрь, ласкают. Осторожно… Ногти превращаются в острые коготки и Влад, словно оборотень расцарапывает мою − Его нежную плоть. Волнение охватывает меня, оно управляет моим телом, я извиваюсь змеёй на родительском ложе. Но даже мысли мои не извращаются: я отдаюсь любимому…брату.

− Тепло ли тебе, милая? − раздаётся всё тот же тихий голос вдалеке не в самый подходящий момент. Я постанываю, забывая о себе и льня к умелым рукам…

− Глубже! − выдыхаю или вскрикиваю, и тут же получаю поцелуй в ключицу. Губы, целующие меня самодовольно улыбаются. «О да, Ты мой властелин!» − хочется прокричать мне, но я так беспомощна, что не могу найти даже своих заплетающихся рук.

Влад в это же мгновение меняет плоскость внутри меня, а я как послушная кукла и в этот раз выгибаюсь ему навстречу…

− Тепло… − с запозданием выговариваю, теряя всякие связные пути с реальностью.

Вторая рука Влада находит мои мечущиеся по постели запястья  и заключает их в плен, я умолкаю, хотя с моих губ уже давно не срываются слова.

− Недостаточно, − твёрдо выговаривает щекочущий голос в ухо, прихватывая чувствительную мочку, я задерживаю дыхание. Разве я ещё дышу?

Не надо! − кричит моё горло, язык в сговоре с предательскими губами шепчет:

− Дааа…

Какая часть моего тела принадлежит мне?

Его губы сладкие и горячие, они не целуют мои − контрастно-холодные, дразнят: прихватывают верхнюю и отпускают, нижнюю, и отпускают. Я ищу его рот, но его губы бессердечно перемещаются ниже. Я немо молю их припасть к моей груди, но Влад не послушен, он ласкает мои напряжённые соски только глазами, нечаянно опаляя их своим дыханием, а губы его снова в пути…

За что мне такое наказание?

Мои пленённые руки пытаются высвободиться из несильной хватки, но они такие слабые, что желают лишь коснуться Его кожи, так зачем они вырываются, если Он и так удерживает меня в руках?

Губы его обжигают, касаясь, но, не целуя ямочку у основания шеи, я сжимаюсь, а они уже выше, втягивают податливую жилку, зубы, уже клыки прикусывают кожу. Влад − не вампир, в этом я абсолютно уверена? Я ворочаюсь  и прижимаюсь щекой к подушке. Нет, к его щеке, он уже так близко ко мне, а я близко уже…

Лицо его гладит моё лицо − оно горячее…

Раз, два, три… три, два, раз…

− Ты согрелась?

Не могу ответить: я считаю звёзды.

Я больше так не могу...

ВЛАД

Именно так называется счастье, счастье называется Мира…

После моих утренних шалостей, сестрёнка избегала моего взгляда, смущённо отворачиваясь каждый раз, когда ловила на своём лице мои смеющиеся ласкающие глаза. Это было невероятным, но смотря на свою любимую, я и правда, ощущал это лёгкое прикосновение, словно моя радужка неведомым образом протянула нити нервов к её телу и искушает меня этой новой чувственностью. Ощущение полёта не было бы столь пленительным, как ощущать её кожу единственным взглядом и каждый раз сгорать от сверхмощного высоковольтного удара, стремительно расползающегося по всему телу.

Завтрак проходил в напряжении, Мира низко опустила голову и уткнулась в свою тарелку с нелюбимой, но привычной для её детских воспоминаний кашей. Волосы её занавесили румянец на щеках от моих пытливых глаз, и она усиленно делала вид, что не замечает моего присутствия.

− Что случилось? − всерьёз обеспокоенный переменой её настроения нарушил такое неправильное для нас молчание. Ложка с грохотом отлетела в сторону и Мира покинула стол, решив оставить меня без ответа.  Я схватил её сначала за запястье, а потом и совсем встал у неё за спиной, плотно забирая её в кольцо своих рук, прижал к своей груди. Она, маленькая, сразу же прильнула ко мне, откидывая голову назад, я немного расслабился. Но когда заговорил, тревога из голоса никуда не делась:

− Тебе здесь плохо? Тогда давай сегодня же уедем, − старался говорить как можно тише, почти шёпотом. Вчера происходило то же самое, подавленное состояние моей малышки разрывало меня на части, и вроде бы нашёл ему внятное объяснение, но сегодня утром с Мирой случилось что-то другое, и я боялся предположить что именно. Меня выбило из колеи: меньше получаса назад слышать от неё безудержные всхлипы и стоны наслаждения от моих прикосновений и ласк, а теперь она шарахается от меня, как от чумного.

− Не надо, − выдохнула она, устало опуская веки. − Всё в порядке. Просто… просто… − она снова осеклась на секунду, − не делай так больше. − Это не было грубо, почти, руки мои обмякли и опустились, а Мира высвободилась из моих объятий… раньше, покинула кухню… раньше, чем я успел впасть в ступор от её слов.

Никто из нас не думал о завтраке, никто из нас и не хотел завтракать: я просто вывалил кучу ненужной каши в мусорное ведро, с горьким желанием отправить по тому же адресу и тарелки. Неожиданно вспомнив кое-что, небрежно бросил грязную посуду в раковину − никто и никогда так тщательно не вымывал фарфор, как делал это я.

Сладкая  истома после спокойной ночи и бурного утра теплилась в полыхающей непониманием, почти суровой мужской тупостью душе.  Я винил себя во всём, чтобы не произошло с Мирой, даже в её странном отношении и переменчивом настроении.  Накручивать себя на тему безвременного охлаждения её чувств или нежданного прозрения её взглядов на наши неправильные отношения не было смысла. Мира серьёзна к жизни. Настолько, что такие резкие изменения за последний час просто не могли бы всколыхнуть уснувшую в нас обоих совесть  и вызвать чуждое обоим порицание.

− Прогуляемся? − послышалось честно неожиданное, но до боли приятное предложение из уст моей капризной леди.

Я убрал последнюю чашку в стенной шкаф и обернулся к Мире, задумчиво вытирая руки о кухонное полотенце.

− Только переоденусь, − снова получилось не громче шёпота, Мира слышала, одобрительно кивнула мне в ответ.

Я обошёл её в дверях и направился в спальню, не хотелось ни о чём думать, но и плыть по течению было бы последней глупостью, чувство, что нам обязательно нужно поговорить никуда не улетучивалось, а наоборот витало над моей головой грозовыми тучами.

− Ты готов? − бойко спросила Мира, проходя в комнату, почти вслед за мной.

Я только успел снять домашний, немного растянувшийся свитер и с оголённым торсом стоял возле открытого шкафа. Сестра запнулась при виде меня, в голове промелькнуло, что она развернётся и уйдёт, но Мира сделала всё кардинально по-своему: закрыла дверь спальни и подошла вплотную ко мне. Ещё не почувствовав её прикосновений, я вздрогнул от её дыхания в спину, она стояла чуть позади меня и в зеркале почти не отражалась, настолько маленькой и хрупкой была её фигурка. Она вжалась в меня всем телом, каждым своим кусочком плоти и это было неожиданно приятно, этого хватило для прощания с мрачными мыслями шокированного мозга, а телу расслабиться от её мягкой, но скупой ласки. Возможно, измучить её так же, как меня запретом «Не надо Мира» было правильным, но не отказывать ей − себе в удовольствии ощущений оказалось желанней:

− Продолжай, − вырвалось полушёпотом, когда я резко развернувшись, прижал её тело, запечатанное в непозволительный кокон одежды к себе, и коротко поцеловал её приоткрытые, податливые, но не отвечающие мне губы. Если бы подобное происходило ещё полгода назад, я бы прекратил всё, остановил это безумие между нами, но сейчас… но не сейчас.

− Чего же ты хочешь от меня? − шептали мои губы, настойчиво приникая к алеющим лепесткам, руки крепче сжимали подрагивающие плечи. − Чего ты хочешь?

− Пойдём, − ответила она почти холодно, почти больно. Я отстранился от неё, спиной ударяясь о дверцу, смолчал и отвернулся.

− Идём, − процедил, выжал из стиснутых челюстей и покинул злосчастную комнату раньше сестры.

Такое привычное рядом с любимой молчание, сейчас жестоко отдаляло нас друг от друга, оно словно ревностно охраняло ту непонятную мне стену между нами, не давало пробиться в её мысли, тусклые и печальные, полные тревог и холода. Несмотря на угнетающую нас обоих пустоту внутри от недоговорённости, Мира цепко удерживала мои пальцы в сплетении со своими, будто не замечала сама, жалась в мой бок и склоняла голову мне на плечо. Я молчал, и это казалось трусостью, потому что что-то непременно гложило и точило мою девочку изнутри, что-то, чем она не хотела делиться со мной.

Природа была какой-то искусственной, за ночь выпал снег, спрятавший  голые некрасивые сучья деревьев, коих в этом городе было превеликое множество в сравнении с жадной на зелёный ландшафт столицей. Дороги, в большинстве своём ухабистые, покрывали маленькие и небольшие сугробы, затрудняя неспешную пешую прогулку двух влюблённых, нет, брата и сестры. И всё же белое одеяло, укрывшее землю, громко хрустело под подошвами в нашей с Мирой обоюдной тишине. Изредка проезжавшие мимо автомобили, ничуть не разбавляли это безмолвие неуместным громкоголосьем, редкий прохожий, пристально изучающий знакомое лицо сестры, быстро отворачивался отчего-то не веря собственным глазам и по этой причине не смевший даже испытать удачу на узнавание.

Мы подошли к местному магазинчику, ближайшему к дому: бетонные обычные три ступени − импровизированное крыльцо, стеклянные двери в алюминиевой окантовке, просвечивающие в мутное стекло заполненные товаром витрины и единственная холодильная камера. Двери с грохотом поддаются  и открываются перед нами, мы в одну ногу проходим с Мирой в скромное помещение магазина и сразу же оказываемся возле кассы.

Полноватая женщина, серьёзно занятая утренним макияжем, не обращает на нас никакого внимания, даря покупателям хорошее настроение кропотливым трудом над своей внешностью. Пышная причёска, неизвестно какими усилиями приобретшая нынешний вид, обрамляет плохо закрашенные виски, топорщится на лбу и рассыпана по широким плечам. Стул под ней жалобно поскрипывает от периодических поёрзываний местной продавщицы,  её локти на столе напряжены, круглые пальцы старательно вычерчивают стрелку в уголке глаза.

−  Доброго утра! − преувеличенно бодро здороваюсь с женщиной.

− Тьфу ты! − ругается она в ответ, отрываясь от приятного занятия. − Размазала, − поясняет, но по-моему совершенно не для нас.

Она медленно поднимается со стула, я бы даже сказал: тяжело поднимается, отчего тот начинает скрипеть ещё жалостнее и устремляет на нас не одинаковые глаза. Стрелка на правом смазана и убегает вверх, удивительным образом подчёркивая строгие брови вразлёт.

− Чё надо? − приветливо отзывается она.

− Эмм, − не сразу нахожусь, что ответить на такой вопрос.

− Здравствуйте  тётя Галя. − Здоровается с женщиной Мира.Высокие брови продавщицы взлетают ещё выше, а затем она прищуривается, лицо её приобретает комичное выражение, но смеяться совсем не хочется, грудным голосом тётя Галя с сомнением обращается к сестре, вежливо игнорируя моё присутствие.

− Ты что ли Мирка? − неверяще вопрошает женщина, заставляя меня передёрнуться. − Вернулась, значит? − снова спросила она.

− Да. Ненадолго, тёть Галь. Мы…

Но «тётя Галя»  перебила Миру, причём ввела меня в ступор следующим своим заявлением:

− А  это хахаль твой что ли?

Мира тоже начала заикаться, не сразу найдясь с ответом.

− Я брат Мирославы − Владислав, −  претенциозно представился я, с надеждой осадить хамку, но впечатление произвёл обратное: женщина громко захохотала и в магазин ввалился ещё один персонаж из этой оперы.

− Гляди Жора, наша Мирка привезла к нам своего хаха… тьфу ты, брата!

− Чего ты ещё удумала Галька? − запыхтел явно не расположенный к беседе мужичок. Он тщательно отряхивает свои громоздкие сапоги от налипшего снега у порога магазинчика.

− Ты что творишь нелюдь? − забывая о нас с сестрой на время, женщина напустилась на нового покупателя. − Снега притащил, слякоть развёл? Кто убирать будет эту лужу?

Я невольно заслушался, но Мира тихонько подёргала меня за рукав, я обернулся: сестра потянула меня в другой конец магазина, туда, где располагался скромный отдел конфет, только отпуская мою руку. Тётя Галя не заметила наших передвижений по магазину, и мы благополучно без демонстрации её власти стали рассматривать скромные витрины.

− Вот. Давай возьмём вот эти. − Мира с простодушной улыбкой протянула мне конфету в зелёной обёртке. − Возьми. Она вкусная. − Мира пару секунд ещё дарила мне эту расслабленную улыбку, а потом отвернулась. − Мятные. Мои любимые, − пробормотала она, переходя к другому лотку.

Я сразу же развернул леденец, замаскированный в обёртке для карамелек и сунул в рот: приятная прохлада ментола обожгла горло. Я успокоился и последовал за Мирой, испытывая неуютное чувство от нехватки чего-то значительного: мы больше не держались за руки.

Обернувшись, заметил, что «тётя Галя» уперев руки в бока, следит за вычищением магазинного порога продолжающим пыхтеть мужичком, которому я был любезно представлен как хаха-брат Миры.

Мира рассматривала банку сгущёнки, смешно нахмурив брови, губы её медленно шевелились в тихом бормотании, она кажется вся ушла в интересное занятие изучения срока годности молочного продукта.

− Зачем ты сказал ей, что мы − брат и сестра? − неожиданно спрашивает, ошеломляя меня.

− Ты против? − выдавил я, так же говоря вполголоса, как это делала Мира. Моя рука сама собой потянулась к её щеке, а прикоснувшись, не удержался и начал поглаживать её нежную кожу большим пальцем. Оказывается, я затаил дыхание, хотя и не от страха быть застигнутым строгой продавщицей и шумно пыхтящим мужичком, а боясь, что Мира отстранится и оставит меня с холодной пустотой внутри, сопровождающей меня всё это злосчастное утро. Она подняла на меня свои глаза, устанавливая между нами невидимый мост, а затем невинно прикрыла их и прижалась к моей ладони прохладной щекой с тихим вздохом.

− Мне бы захотелось поцеловать тебя, знаю, что захотелось бы, − снова её тихий вздох и мой ошарашено раскрытый рот, − но брата целовать так нельзя. − Она всё-таки  отстранилась, возвращаясь к изучению надписей на консервной банке.

− Тётя Галя мы всё! − вернула сестра меня в реальность, а продавщицу к её прямым обязанностям. − Взвесьте, пожалуйста, нам полкило мятных леденцов и дайте ещё две банки сгущёнки.

− В следующий раз будешь думать, прежде чем тащить грязь в мой магазин! − отчитала напоследок кающегося в сторонке мужичка и только потом, обратив свой взор к сестре. − А тебе чего? Сладенького захотелось что ли?

− Да. Здравствуйте, дядя Жора. − Коротко и невежливо ответила продавщице Мира, а вот с мужичком, во все глаза теперь разглядывающим сестру − тепло и с улыбкой.

− Мирослава? Неужто забрела в родное село! − радостно запел дядя Жора, пользуясь эпитафиями сестры.

− Соскучилась, вот и приехала, − она снова улыбнулась, как теперь я смог заметить старику.

− Время-то какое неудобное выбрала, глянь как улицы снегом замело, − по-доброму засетовал на Миру он, неожиданно нахмурив брови, после неопределённо махнув головой, посмотрел и на меня.

− Это брат мой, дядя Жор,  Влад.

− Здравствуйте молодой человек! − бодро отозвался на знакомство дядя Жора, приглаживая густые усы, перед тем как подать мне руку для пожатия − я с улыбкой пожал мозолистую ладонь старика.

− Очень приятно познакомиться дядя хм… Георгий. − Мира улыбнулась такому обращению, а сам дядя хм… Георгий громко расхохотался.

− Тыщу лет никто не величал Георгием, яж то и позабыл уже! Но и мне приятно, хм… сынок, − дед нахмурился, что пришлось использовать столь фамильярное обращение к незнакомому человеку, но я ободряюще улыбнулся ему ещё раз и он засиял от удовольствия.

Резкий стук консервных банок, стукнувшихся друг о друга и о деревянный стол прервал наше приятное знакомство с знакомым дедом Миры и никак не принимавшая участия в разговоре «тётя Галя» снова потребовала к себе внимания.

− С вас двести восемьдесят рублей, − громогласно огласила она, надменно выгибая бровь, совсем позабыв о недокрашенном глазе.

Я, замешкавшись, полез в карман за кредиткой, но Мира с очередной снисходительной улыбкой остановила моё стремление, сжав маленькой ладошкой мой рукав.

− Вот тётя Галя, без сдачи. − Она улыбнулась и суровой продавщице, хотя та явно не заслуживала такой искренней и лучистой улыбки моей светлой Миры.

В итоге расплатившись наличными и синхронно улыбнувшись на прощание дяде Жоре, мы покинули маленький магазинчик с его продавщицей-надзирательницей.

Мира снова сплела наши пальцы между собой, казалось, что настроение её улучшилось, и тревога ушла хотя бы на время, я молчаливо следовал с ней рядом, во второй руке удерживая пакет с конфетами и сгущёнкой. Шальная мысль  прочно осела в мозгу, не успели мы с Мирой достаточно отдалиться от пёстрого строения.

− Подожди, − сказал я и остановился посреди дороги. Мира недоумённо заморгала от слепящей искристости снега, но остановилась вслед за мной.

− Ты что-то хочешь ещё купить?  − терпеливо к моему молчанию спросила она.

− Хочу, − выговорил, притягивая её к себе ближе, и в самые губы − мне тоже захотелось тебя поцеловать, − ещё ближе, − безумно…

Я прижался к её губам, сначала мягко − только на одно лишь мгновение, а дальше с невозможностью оторваться бросил пакет в снег под ногами и обхватил её лицо обеими руками жадно проталкиваясь в её охнувшие губы, углубляя поцелуй с ощущением невыносимой тоски, кажется целую вечность не чувствовал вкуса её сладких губ.

Я воспарил, когда она с готовностью начала отвечать мне, сжимая в руках ткань моего пальто и вступая в огненное танго с моим ненасытным языком.

Мы оба тяжёло дышали, когда, наконец, прекратили это прилюдное безумие поцелуя, а я натягивал соскользнувшую шапку и приглаживал моими руками спутанные волосы, Мира неподвижно стояла передо мной, позволяя мне проделывать все эти манипуляции с её внешним видом, крепко держась за мои предплечья.

− Спасибо, − вдруг сказала она: я подобрал пакет и, сцепляя наши пальцы, продолжил наше молчание.

− За что?

− За то, что исполнил моё желание, − она опустила голову, а её щёки смущённо заалели не от холода.

− Мне самому захотелось тебя поцеловать, мне всегда хочется тебя целовать и не только целовать…

Взгляд сестры на миг просиявший озорным блеском погас, она быстро отвернулась от меня. Дальше мы  шли молча, только спустя какое-то время старательно избегая знакомых лиц, Мира как будто вернула себе некоторую лёгкость и по-детски стала размахивать нашими сцеплёнными в замок руками, изредка одаривая меня смущённой улыбкой и розовыми щеками.

Нам по пути попалось и несколько особенно усердных автолюбителей, устроивших своим машинам настоящую экстрим-прогулку по заснеженным дорогам, и в такие моменты Мира ловила мою ответную ей улыбку:  мы шагали пешком.

− Не хочешь поиграть в прятки? − предложил я весело, вспоминая нашу снежную игру в прошлом году.

Мира довольно рассмеялась, с задором посмотрела на меня с секунду, а затем снова нахмурилась, словно бы ей стало больно видеть моё лицо, внутри что-то настойчиво защемило, и я тяжело вздохнул.

− Не обижайся. Просто не хочется, − она старалась говорить мягко, успокаивая меня, ободряя сигнальным тройным пожатием моих пальцев, ещё крепче вцепившихся в её руку.

− Всё ещё не хочешь говорить? − вполголоса спрашиваю, еле вынося её недоговорённость.

Она однозначно мотает головой в ответ, но вслух произносит совершенно другое:

− Не выдумывай. Просто не хочу.

Я смиряюсь с её ответом и на этот раз, вечером намереваюсь поговорить с Мирой серьёзно.

− Хорошо, − соглашаюсь в который раз, уступая тишине между нами.

Несмотря на переменчивое настроение Миры, мы прекрасно провели день, прогуливаясь по окрестностям города. Свежий снежный воздух заполнял лёгкие и мы после пререкания насчёт невинных пряток поиграли с Мирой в «дыши − не дыши», громко и заливисто смеясь не выдерживая и тридцати секунд с задержкой дыхания. Каждый раз Мира задерживала его на чуть дольше, чем я и, в конце концов, не выдержав такой несправедливости, я выпил её глоток воздуха наглым поцелуем. Ожидая неминуемой расправы из-за своего жульничества, я покаянно отстранился первым, но моя победительница молчаливо одарила меня хмурыми бровками, а затем в мой приоткрытый рот, готовящийся извергнуть нелепые извинения, скользнул её проворный язычок, успешно затыкая меня.

Мы целовались долго и страстно, а потом снова гуляли, а потом снова целовались и снова гуляли и так по бесконечному кругу, поэтому вернувшись домой с пакетом конфет и сгущёнки, который за весь день я никак не выпустил из рук, я глупо улыбался и голодным взглядом следил за сестрой.

Мы вместе отправились в баню, предварительно затопленную донельзя, но пробыли там не больше пятнадцати минут: сильный жар был не по душе Мире с самого начала и все мои грязные мысли о совместном парении взвились вверх влажным паром.

Я почти благополучно забыл о тревожащих сестру мыслях, когда мы легко поужинав бутербродами с рыбой, отправились в постель. Мира сразу же прильнула к моей щеке с целомудренным сестринским поцелуем, а затем, обвившись вокруг меня виноградной лозой и елё слышным «Спокойной ночи» закрыла глаза.  Тревога вернулась.

Её близость всегда будоражит меня, я воспламеняюсь как спичка и сейчас, не было никаких исключений, я попытался ёрзать, но Мира так крепко вцепилась в меня, что попытайся я изменить позу и хоть как-то облегчить своё положение, непременно разбужу мгновенно спустившуюся в сон сестру, чего делать совсем не хотелось. Я осторожно выдохнул, даже громким дыханием боясь потревожить её  хрупкий сон, Мира безмятежно улыбалась в своих грёзах, а я просто хотел быть там вместе с ней, хотел быть рядом с ней здесь.

Промучившись неизвестно сколько времени, мне тоже удалось скользнуть в сон и проснулся я неожиданно и не утром. За окном серела ночь: белоснежное покрывало снега не давало воспользоваться тёмной половине суток правами повелительницы тьмы, место рядом со мной пустовало и успело остыть.

Миры рядом не было.

Я откинул одеяло и опустил ноги на ковёр бесшумно пробираясь сквозь темноту в блаженных поисках сестры. Из кухни доносилось уютное потрёскивание дров в печке, но свет оставался выключенным, я хотел пройти мимо, не разглядев в темноте Миру, но её голос остановил меня, она не могла увидеть меня, я не успел дойти до проёма дверей, значит, она говорила по телефону. Неприятное чувство, что я подслушиваю, врезалось в мозг и исчезло, я просто мог сообщить о своей невинной проделке Мире, и она придумает после как меня можно наказать. Подобного рода идея повеселила меня, и я облокотился о стену, прислушиваясь к голосу сестры.

− Да. Давай встретимся на следующей неделе. Как только я вернусь в город.

− …

− Нет-нет. Пожалуйста. Я просто хочу встретиться с тобой. Не могу больше так.

Прости меня, сестра

ВЛАД.

— Я разбудила тебя? - Мира осторожно двигается на кровати, прижимаясь к моей спине грудью, ее холодный подбородок упирается в ямку на моем плече, но я не понимаю этого ее тихого голоса - в нем толика разочарования, капли облегчения и много  детской обиды.

— Нет, - говорю. - Я хотел пить, - говорю. - Где ты была?

Мира не отвечает, я напрягаюсь в ожидании, но я не жду ответа, мне не хочется слышать правду, я не хочу, чтобы между нами нагромождалась ложь.

Мира тянет меня за плечо, и я ложусь на спину, слишком податливый для нее, как верный пес для Мальвины. Она вскарабкивается на меня, тяжело и неуклюже - ее руки оказываются слишком костлявыми и делают больно изгибам моих локтей, ноги достаточно длинными, чтобы ударить по моим коленям, а мне снова больно. Это противоестественное чувство, но я не могу от него избавиться, чем больше я зацикливаюсь на физических ощущениях, тем дальше от меня голос сестры, обещающий встречу другому мужчине.

— Я иду пить, - я даже и сам не уверен в том, о чем говорю. Мира лишь согласно кивает и начинает поглаживать мою шею мягкими, как шелк подушечками пальцев. Она по-прежнему кивает, когда руки ее ненавязчиво перемещаются на мою грудь, а сестра приподнимается и садится на мои бедра.

— Иди, - настолько безэмоционально, насколько можно позволить себе в двусмысленности нашей позы, разрешает Мира. - Я подожду тебя, - ее голос переходит на шепот и я уже предательски возбужден. - Это ничего, - снова ее шепот с обжигающей приправой в виде легких поерзываний на моем паху.

— Нет. - Слышу свой голос, произносящий этот короткий ответ, но я порядочно удивлен прозвучавшей в нем категоричности. Я почти хочу разозлиться - на себя, ведь я должен просто поговорить с ней.

— Нет. - Повторяю, на этот раз, мне кажется, я достаточно убедителен в том, что желаю прекратить дальнейшие поползновения ее тела.

— Я понимаю, - отчетливо произносит Мира, ее голос снова приобретает твердый оттенок и теперь совсем не похож на недавний ласковый шепот. Она неотрывно смотрит в мои глаза при нашем ночном   и неожиданном разговоре. Я слежу за огоньками на дне растопленного шоколада ее глаз, поэтому заколдованное прикосновение ее губ к моей обнаженной коже настолько восхитительно нежное, что мне становится невыносимо больно от силы электрического заряда пронзившего насквозь мое напряженное тело.

Единственная фраза, которую я могу выговорить без заиканий: «Ты сводишь меня с ума»  - не должна быть произнесена сегодня, поэтому ее приглашающий поцелуй и остальные, все возрастающие темп шалости остаются не прокомментированными. Я перестаю сопротивляться внутреннему голосу, пытаюсь задушить на эти мгновения свою параноидальную реальность, в которой Мира уходит от меня. Она не может, не должна, но она делает это - она чувствует меня. Она самостоятельно освобождает меня от домашних штанов и узких боксеров, я благодарно стону в ее распущенные волосы, когда она наконец пригибается ко мне, чтобы наши губы смогли слиться в спасительном поцелуе, ограничивающем разговорные  возможности наших языков, принуждая их к неистовому сплетению.

Мира...

Моя всепрощающая и всепонимающая сестренка верховодит мной, дразнит меня, почти мучает, не спеша расставаться с последними частями своей пижамы.  Я угрожающе пронзаю ее сияющие распущенностью и мной же выданной ей вседозволенностью глаза, но Мира лишь победно ухмыляется, размещая мои огромные ладони на своей детской талии. Я внимательно изучаю ее лучащийся целым калейдоскопом эмоций взгляд и продолжаю разрешать ей делать со мной все что угодно.

Она вдруг превращается в жалостливую, но грешную монахиню: стыдливо опускает веки, прикрываясь капюшоном пушистых  ресниц, ненадолго встает на колени и вот она уже предстает передо мной вся такая чистая и незапятнанная - девственно-обнаженная.

— Я хочу тебя... - говорят мои губы, но слова не покидают мое сведенное судорогой восхищения горло. Я вижу, как Мира приподнимается и опускается на моих бедрах, вижу, как она отклоняет голову назад и больше не встречается со мной взглядом: вижу и больше не думаю: ни о чем, кроме этой, такой желанной минуты. Моя плоть − то разделяющая, то соединяющая нас, на какие-то сокровенные мгновения перестает принадлежать мне, полностью исчезая в Мире. В мгновения − как сейчас, и тогда мы превращаемся в единое существо, не способное мыслить, неразумное, и я более примитивная часть этого невообразимого существа, подчиненная сознанию Миры, рано или поздно овладевающую рассудком и восстанавливающую равновесие в нашем симбиозе.

— Влад. Влад... Влад! Влад, помоги мне, - играющий на октавах голос, умоляющий шепот вгрызается мне под кожу с каждым новым выдохом моего имени из ее благословенных уст, но мое садистское желание измучить любимую перевешивает нарастающее возбуждение и собственное,  угрожающее − немедленно быть исполненным, удовлетворение.

Из последних сил я остаюсь абсолютно неподвижным внутри нее − в месте, где невероятно тепло и уютно, и так прекрасно, что перехватывает дыхание и сгибает диафрагму конвертом. Но я непреклонен, оттягивая наш общий момент наслаждения, заставляя хаотично двигать бедрами свою маленькую сестру и в поисках необходимой поддержки цепляться за мои напрягшиеся мышцы на руках и запястьях.

— О Боже, Влад!  Прекрати это! Я не выдерживаю, я... Нет-нет, пожалуйста... Я просто хочу... я просто хочу. Не могу больше так!

И эти слова…

Такие упоительные, открывающие все запечатанные библейскими печатями запреты в моей душе − в любой другой момент нашего безупречного соития, в  любой другой момент нашей незапятнанной любви, но в момент, когда я не отождествляю их с фразами  из подслушанного телефонного разговора. Больше всего желая, чтобы его никогда не было, больше всего жалея о невольном своем причастии к нему.

Я замираю… Недовольно и прискорбно останавливаю всякие движения своего тела, всякие позывы души, призывая свой мозг включиться и перестать желать её хотя бы в эту минуту, но я не в силах сделать что-либо. Помимо прочих бесполезных мыслей о невозможности сейчас закончить наше смешение взрывной кульминацией, я превращаюсь в размягченный пластилин при всём не спадающем напряжении моего тела, каждой его частички. Мира сиюминутно улавливает перемену во мне, её реакция очевидна, она убыстряет свой сумасшедший галоп, она захватнически сцепляет наши пальцы, не оставляя мне путей к отступлению, помимо моей воли она шепчет и кричит, перемежая нагрузку на голосовые связки. Я слышу даже её короткие отрывистые вздохи, настолько глубоко я погружён в неё, во всех смыслах − до самой её сути.

Мира говорит мне: «Влад…»

Мира шепчет: «Люблю…тебя»

Мира кричит: «Ааах» и «Прости»

И неожиданно стихает, всё заканчивается, слишком быстро, чтобы я смог вернуться в лань её покойного тела и отречься от своих подозрений и слишком поздно, чтобы простить меня по-настоящему, за всё.

Она остаётся лежать на мне, словно не дышащая вовсе, поникшая сама и приникшая к впадинке на моём плече, мерно выпускающая выдохи, никак не составляющие полноценное дыхание, на мою потную кожу. Я неосознанно глажу её по голове, путаю её и так непослушные пряди и жду. Чего? Не знаю, просто чувствую, что она нарушит наше молчание на двоих первой.

И она делает это.

− Ты не был со мной сейчас, мы не были вместе, как раньше, Влад, как всегда были до этого, −  сестра ненадолго замолкает, всего на пару секунд, чтобы отпустить ещё пару пузырьков углекислоты из своих всё ещё горящих после испытанного оргазма лёгких. − Ты напугал меня. Меня напугала твоя отчуждённость.

− Ничего не было, − выговариваю, сам не понимая: подтверждаю её слова, или отрицаю.

Но Мира говорит:

− Хорошо, − и теснее прижимается ко мне всем телом.

Я неохотно (успокаиваю себя этим), но по-прежнему возбуждён, даже ещё сильнее, моё физическое состояние доставляет мне массу неудобств, в области паха жгучий дискомфорт, Она рядом. И Мира продолжает пытать меня, она говорит:

− Ты не смог освободиться из плена вместе со мной, − голос её мягок, как ласкающий шёлк простыней, она задумчиво обводит указательным пальцем контуры моих сосков, − Ты ведь по-прежнему там, где я оставила тебя? Всё ещё ждёшь? Меня? − монолог этот похож на исповедь безумной, жаль, что веки её ревностно охраняют тишину  искрящихся глаз.

Я молча внимаю её словам, полностью вовлечённый в вакханалию звука её голоса, она отвлекает меня от всего на свете, даже от того, чего я силюсь и не могу вспомнить, кажется, я должен чувствовать обиду и злость на неё, хотя бы немного сердиться, но за что − для меня расплывается в густом тумане её завлекающего бреда. Она искусно оплетает меня паутиной слов, убаюкивающе поглаживая мои обнажённые плечи. Она на самом деле хочет, чтобы мы просто заснули вместе, чтобы подкравшееся утро не могло проследить заканчивающуюся разделительную черту между нами и солнце лишь тёплое на зимнем рассвете приняло нас за одно существо, то самое, в которое мы не смогли обратиться этой ночью.

Но я не могу так.

Я опрокидываю её на кровать подобно зверю, слишком долго выжидавшему свою бедную невинную жертву. Удерживаю сначала её хрупкие плечи двумя руками, а затем спускаюсь к запястьям, не по эротическому сценарию, но по собственной прихоти пригвождая их по обеим сторонам от её распростёртого тела, такого же, хрупкого, как и маленькие плечи, как и неестественно тонкие для взрослого человека запястья.

Я знаю, знаю, что гипертрофирую свою нежность к сестре, знаю, что атрофирую разум начисто, не оставляя краеугольных осколков совести, но такова моя любовь, даже сейчас, когда я непривычно груб с Мирой и задумываюсь лишь о собственном удовольствии, которое по какой-то причине, чудодейственно забытой в эти секунды, осталось неудовлетворённым.

Мира смотрит на меня широко раскрытыми глазами, не прячется под плёночками век, не обмахивается веером ресниц, смотрит прямо: искренне и неудивлённо. Её взгляд будоражит мою кровь, которая, кажется, и так мчится со второй космической скоростью по проводам вздувающихся из-под кожи вен. И я вторгаюсь в неё: она не сопротивляется. Я чувствую подсознательно и вовне, что всё в порядке, но по-другому, не так по-другому, как в первый раз несколькими минутами, несколькими рывками в неё ранее, просто иначе.Уже не держу её, сцепляю наши пальцы в замок и ухожу глубже в неё, на самое дно вместе с ней…

Я шепчу ей слова, не помню их, но шёпот, мой шёпот отчётливо разносит свидетельница-ночь и её верный комендант − ветер. Он за окном, но в тишине вдохов и выдохов, собственных стонов и не моргающего взгляда сестры, молчаливого, тихого, неслышного, неосязаемого, я ощущаю его в  этой комнате.

Наши тела: моё − слишком разгорячённое и ненормально потное, с непрерывно скатывающимися между нами каплями испарины больного, коим я и ощущаю и чувствую себя, и являюсь; и её − совершенство  греческой статуи, недвижимой богини, позволяющей истязать себя ласками, кощунственно к этому последнему слову любви.

− Ещё немного, Мира, потерпи ещё немного, − отчего-то я слышу эти слова, наверное, потому что делаю сестре больно и вина за свой поступок, где-то теплится на задворках моего сознания. Я не помню причины своего поведения, но что-то демоническое нашёптывает мне правильность моих действий, по-прежнему называемых любовью звероподобного существа.

Суровый прокурор в облике искрящегося в стёклах незанавешенного окна снега, освещает мои безумные па вовнутрь и извне, мой беззубо, чёрной дырой раскрытый рот и подрагивающие губы, мои бешеные глаза, не умеющие оторваться от гипнотического взгляда сестры. Я двигаюсь, кажется уже вечность, ненасытно и грубо вталкиваясь в неё так глубоко, как создала противная мне природа и наслаждаюсь собственной животностью и собственным способом мщения за неожиданно вспомненный ночной разговор, за нетерпеливые нотки в голосе Миры. Я выхожу резко только лишь для того чтобы снова войти с ещё большим энтузиазмом исследователя.

− Ещё немного, Мира, обещаю, ещё немного, − я нагло вру сестре, неуверенный, что это когда-нибудь закончится, на самом деле закончится сейчас.

− Немного, − зеркально откликается сестра, хотя её губы едва шевелятся при этом, − немного… −  повторяет за мной рассеивающимся эхом её голос.

Я не замечаю, но оказывается неотрывно слежу за глазами сестры, так же ненасытно пожирающие моё собственное лицо, я силюсь прочитать в них какое-либо выражение, какую-нибудь жалкую эмоцию, но тщетно, словно передо мной мраморное изваяние: Мира холодна и безрадостна.

Но я вновь ошибаюсь…

Ничто не вечно, и меня медленно накрывает сумасшедшей волной блаженного разрыва на атомы,  и когда пик уже совсем близок, на меня вдруг накатывает печаль вместе с неповторимым, не существовавшим доселе моментом  счастья. Дикое желание осыпать сестру благостными, целомудренными поцелуями захлёстывает, и по слогам выдыхая смежное со мной  её имя:

«Ми−рос−ла−ва»

в разметавшиеся по подушке  каштановые волосы, я пытаюсь поймать её взгляд ещё раз: ища одобрения, поддержки, согласия, робкого взмаха её ресниц.

Но она истинный ангел, незапятнанный ангел моей порочной любви − Мира секунду натянутая как гитарная струна, сильнее вжимается в кровать, запрокидывая голову и шире приоткрывая заалевшие спелой вишней губы. Глаза её при этом снова оттенены перламутром век и ободком изогнутых ресниц − ей так хотелось соединиться со мной в этом безрассудном танце, так желанно было разделить со мной куплет из безумной песни, что она вознеслась вместе со мной к недоступным небесам рая, спустилась вслед в огненную пучину заслуженного ада. Подняла теперь уставшие веки и улыбнулась: вернулась ко мне, в наше скромное чистилище.

У нас оставалось ещё два часа, два часа до полного и безвозвратного наступления жестокого дня, призванного разъединить нас, два часа до прихода деревенского утра со скрежетом калиток  и шарканьем по заледенелому крыльцу, до дружного хора петухов и звона пустых вёдер, до милого, беспардонного хохота соседа и детского визга с ближайшего двора. Два часа тишины и братско-сестринских объятий.

Мы лежали напротив друг друга и сплетались лишь наши руки и выступающие колени, мы молча смотрели друг на друга, не стесняясь неприкрытой наготы и только что вытворенной любовной лихорадки.

− Лизина свадьба была замечательной, да? − прошептала Мира, всё так же играя большим пальцем по моей ладони.

− Да, − для убедительности я киваю, поводя щекой по мятой подушке.

− Фейерверк и торт, море шампанского и медленные танцы, и весёлые. Подвенечное платье и обручальные кольца. Друзья и родственники с обеих сторон, бесчисленные поздравления и радость, радость абсолютно на всех лицах гостей. "Горько" и поцелуи.

Мира замолчала, я нахмурился: мы не говорили о свадьбе сестры именно по этой причине, по обоюдному, негласному молчанию. Мне не хотелось делать ей больно подобными разговорами, непременно сталкивающими нас с окружающей нас действительностью − инцеста.

Она улыбнулась, сначала неуверенно и несмело, словно уголки её губ и правда превратились в гипсовые чёрточки, но потом широко и радостно, с глубиной тайного знания, постигнутого только ей одной.

− Но мне не надо всего этого, понимаешь? − она высвободила свою руку из моего захвата, а я и не замечал, что крепко сжимал её пальцы. Мира приложила маленькую ладошку к моей щеке и выводила на ней заколдованные круги. − У меня есть ты и большего не желаю, понимаешь?

Я закивал, словно нерадивый малыш, придвинул её к себе ближе и прижался к её щеке своей.

− Мне тоже, − наконец получилось у меня сказать внятно. − Мне достаточно тебя одной и пусть не будет больше ничего. Я согласен. − Я отстранился, чтобы провести большим пальцем по её щеке и заглянуть в её тёплые карие глаза, так больно схожие с моими. − Согласен, чтобы у тебя не было вообще никаких платьев, а ещё лучше, вообще никакого белья. − Её глаза повеселели и расширились в притворном возмущении. − Чтобы у тебя под рукой не было даже самой прохудившейся тряпицы, и скрыться от жадных взглядов ты могла только мной.

Мира хлопнула меня по плечу в наказание, во второй раз я поймал её ловкую ладошку и поцеловал нежную кожу посередине, не отрывая глаз от её разрумянившегося лица. Неожиданно крепко обнял, разглядев осадок грусти в мелких крапинках зрачков, всё больше прижимая к своему телу, к своей груди.

− Прости, что у нас этого не будет, Мира, прости, что у тебя этого не будет. Но я люблю тебя сильнее, сильнее, чем подсказывает совесть, и сильнее, чем затопляет рассудок, понимаешь?

Она закивала в моё плечо и позволила маленькой слезинке скатиться по моей груди. Стыдясь того, что жалеет, жалеет о том же, о чём жалел и я, о том, что не могу назвать её своей женой, не могу поцеловать при друзьях под одобрительные окрики, и попросить руки у родителей. Не могу застегнуть молнию ЕЁ подвенечного платья.

− Тшш, любимая, тшш, − «прости сестра, прости».

Ревность

МИРА.

Когда небо уже долгих несколько дней затянуто тучами, беспросветно затянуто. И нет дождя, нет снега, нет зимы. Никаких контуров облаков. И вдруг. Вдруг ты находишь маленькое, совсем неприметное облачко с чёткими очертаниями, неровными, рваными. Оно будто неподвижное, статическое, мёртвое, но его края мягкие, обмакнутые в свет, в белоснежный свет. Это надежда. Призрачная, неизвестная. Но это надежда.

Это облако как будто сразу становится больше,весомее, тяжелее своих старших братьев, тесно прижатое к их бокам, оно превращается в особенный талисман. И не сжать его в руках, не подвесить на шею, только смотреть, только читать…

Свои дни рождения я помню очень хорошо: они до безобразия похожи один на другой: без настоящих друзей с приглашёнными малознакомыми соседскими ребятами и взрослыми тётеньками, которые совершенно не занимали моим вниманием. Одиночество, вот что всегда было и оставалось со мной. Теперь же обретя любовь, пусть и запретную, я боюсь всё того же: зыбкости обладания самим этим счастьем − любить и быть любимой Владом.

У меня есть сердце, оно бьётся. Бьётся прямо сейчас в широкую грудь брата, мой утешительный приз, мой бесценный подарок на двадцатилетие, которое так некстати случилось за три дня до приезда в столицу к брату.

−  Она ждёт ребёнка, − между тем не прерываю я поток слов рвущийся из меня наружу, неспешно проливая трусливые слёзки в мужское сильное плечо, которое будто создано, высечено поддержать меня, не оставить.

− Кто? − невинно спрашивает Влад. Мы так долго не говорили, что он теряет нить разговора, сквозь его пальцы просачиваются лишь мои волосы, и только они кажутся мне на своём месте, хотя и я сама по-прежнему остаюсь в  его объятиях.

− Сестра, − говорю я, усмехаясь, ни в коем случае не насмехаясь над братом. − Лиза мне звонила, − добавляю безотносительно к предыдущей фразе.

− Значит, ты скоро станешь тётей, а я дядей. − Он не хочет меня утешать из-за только услышанного, но невольно уже крепче прижимает к себе, это происходит у него спонтанно, на подсознательном уровне, выработанным рефлексом.

− Это хорошо? − спрашиваю, чуть повысив голос, пытаясь придать ему хоть каких ноток оптимизма.

− Хорошо. А ты любишь детей? − Влад разворачивает к себе моё лицо и смотрит в глаза, немного улыбаясь, немного успокаиваясь, что тема свадьбы осталась позади. Хотя не до конца уверенный  и в нынешней теме нашего предрассветного разговора ещё более тонкой коварного льда на игривой речке моего города.

− Не знаю, − и это самый честный ответ, который я могу ему дать. Мне вдруг кажется, что я так мало знаю о нём самом, и спрашиваю его о том же. − А ты?

Влад неожиданно широко улыбается, и я предполагаю в его счастливой гримасе ответ на свой вопрос, но оказывается это естественная реакция его тела на мой живой интерес, на перемену моего настроения по шкале Рихтера вверх. Сейчас мы совсем не похожи друг на друга, вовсе, мы − единое существо. Влад откликается на любую мою эмоцию, я  же живу его чувствами.  Поэтому непременно начинаю улыбаться в ответ, под его задумчивое:

− Наверное, да, − и он целует меня в лоб, не по-братски, а по-отечески.

− Я была бы тебе потрясающей дочерью, − восторженно заявляю.Влад откидывает голову на подушку и томно вздыхает.

− Нет, − безапелляционно заявляет он. − Такого бы я точно не пережил. − Он пристально смотрит в мои глаза, −  Ты обречена быть моей любовью.

«Лишь» звучит непреклонно  и жестко, я слышу в этом коротком слове свою безоговорочную принадлежность ему − своему брату.

Дни протянулись бесконечно одинаковыми, но насыщенными и каждый из них прекрасней предыдущего. Мы с Владом не ссорились, не настораживались, не страшились. Полностью отданные во власть этой таинственной магии нашего единения, без упреков и запретов мы целыми днями засиживались на тёплой печи, подобравшись в объятиях друг к другу. Мы млели от исходившего от печи тепла и от тепла, расточавшегося нашими телами.

Мы делились друг с другом  горячими поцелуями, обжигающими губы блинами, делились одним на двоих свитером и телом одним на двоих в особенные часы полного нашего слияния. Именно таким оказалось счастье быть вместе безбоязненно. Иногда Влад подолгу разглядывал мои глаза и лицо, но на вопрос из  моих улыбающихся губ:

− Что?

Неизменно отвечал поцелуем в щёку с одновременным, просто синхронным поглаживанием  большого пальца обделенной поцелуем щеки, а в ушко тихим и щекотным:

− Ничего.

Больше я не терзалась посторонними мыслями, благодарная самой себе за эту небольшую передышку.

Сердце моё по-прежнему билось,  и спустя две недели, окончание которых ознаменовало наш отъезд  и наше расставание с моим, теперь нашим домом ничего не изменило.

ВЛАД.

Самые потрясающие в моей жизни две недели, две недели на которые я выменял бы всю оставшуюся жизнь закончились. Это означало только одно − возвращение в реальность, возвращение в ночные встречи, скрытые ото всех поцелуи, сладкие до невозможности, но безнадёжно редкие, постоянные оглядки по сторонам в общественных местах. В конце концов возвращение на пресловутую работу и удручающие рабочую продуктивность непрекращающиеся перезванивания друг другу, под прикрытием образа тайного поклонника в её и тайной поклонницы в моём случае.

Всё наладилось и я почти забыл о том разговоре, оставляя эту недоговорённость между нами на суд времени, неумолимого и беспощадного.

С самого начала эта идея казалась мне не такой глупой, как представляется сейчас. С самого начала у меня и вовсе не было в мыслях отслеживать передвижения Миры, но сидя за рулём своего автомобиля в ожидании смены цвета на светофоре, я делаю именно это − мысленно и физически следую за сестрой. А ведь по приезде в столицу меня ничего больше не настораживало, и даже затаённая мысль об определении ночного абонента не потрошила мозг своей навязчивостью.

На следующий день после нашего возвращения вечером в восемнадцать часов тридцать две минуты я приехал в художественную студию сестры, долго ещё оставаясь в машине, нервничая и волнуясь как четырнадцатилетний влюблённый мальчишка, коим не переставал себя ощущать с момента захвата меня этим невероятным чувством любви к сестре. Но на этот раз волнение моё имело иной характер, я был не уверен, что смогу держаться так же естественно с окружением сестры, после бесстрашных наших каникул, оттого всячески оттягивал неминуемую встречу с Ингой и Ларисой, и даже эпатажного Иржи видеть меня не прельщало. Пытаясь настроить себя на нужную волну я гипнотизировал взглядом немигающие цифры электронного табло часов, словно окаменев застывшие в одной комбинации, поэтому безнадёжно выдохнув, я наконец покинул автомобиль, захлопнув дверцу и не оглядываясь.

− Здравствуйте, Владислав Сергеевич, − хмуро поприветствовал меня парень с синим ирокезом  и в потёртом джинсовом жилете. Очевидно у Иржи было дурное настроение, что не могло меня не порадовать, потому что не заострило внимание парня на мне и он благополучно прошёл мимо.

− Привет, − запоздало ответил я, уже покинувшему коридор студии парню.

− Влад? − удивилась Инга, поднявшись из-за стола. − Что ты здесь делаешь? − был следующий её вопрос.

− Здравствуй Инга. Я тоже рад тебя видеть, − укорил женщину в не гостеприимстве, протягивая к ней руки. Она поспешно приблизилась ко мне и так же быстро схватилась за обе моих ладони.

− А Миры нет. Если конечно ты не приехал сюда только чтобы повидать свою старую подругу.

Голос обещал дрогнуть, но налепляя на лицо хорошо замаскированную усмешку, я сумел выдать дежурную шутку:

− Кто сказал тебе, что ты старая?! − вот так, а еще нужно округлить глаза и сделать их больше, тогда всё будет  выглядеть вполне приличным и безобидным.

− Брось, Владик, у тебя отвратительное чувство юмора. − Инга наконец выпустила мои руки и вернулась на своё потрепанное кресло. − А Миры и правда нет. Она уехала недавно. Ты забыл предупредить её, что заедешь? − не унималась эта благословенная Богом женщина, возвращая меня к тревожным мыслям о сестре.

Мои попытки отойти от темы сестры возобновились и взгляд невольно обратился к тому самому потёртому кожаному креслу.

− Ты в курсе, что оно − старое? − усмехнулся я, располагаясь на новом, по крайней мере, выглядящим новым диване.

− Эта тавтология, Владик. И как ты успел убедиться мы прекрасно с ним ладим, − Инга издевательски растянула губы.

− Ладно, хорошо, сдаюсь. − Я поднял руки в воздух и попытался улыбнуться, что вышло само по себе смешно, брови мои непроизвольно нахмурились: «Она поехала домой?»

− Она уехала с этим, как его, Олегом, − ответила на мой мысленный вопрос Инга. И я был благодарен сестре своего вице-президента за то, что она освободила меня от заикающихся вопросов. − Он ведь её врач, да?

− Да, − ответил, ещё более хмурясь.

− С Мирой всё в порядке, Влад? Она, ведь, не заболела?

− Да-да, Инга, всё в порядке. Олег просто наш друг. Наш общий друг.

− Фуух, ты меня успокоил. Видишь ли, твоя сестра весь день была такая вялая и рассеянная. Я начала всерьёз беспокоится за неё, когда этот интеллигентно прилизанный докторишка, − Инга сморщила нос при  озвучивании своего нелицеприятного отзыва об Олеге обоснованного исключительно его профессией, которую эта женщина не жаловала из-за болезни Миры, − вдруг появился в нашей обители искусства.

Я молчаливо выслушивал жалобы Инессы Леонидовны, прокручивая разные варианты развития событий с участием Олега и ни один из них не казался мне радужным или сколько-нибудь обнадёживающим для меня.

− Правда, он не вёл себя как врач скорой помощи, скорее как по уши влюблённый в твою сестру галантный кавалер: поцелуйчики в обе щеки на людях, то есть при мне, невесомые объятия и убирания выбившихся прядей за ушко твоей сестрёнки, её лёгкий румянец и беглый взгляд в мою сторону из-под опущенных ресниц. Ааах, я тоже когда-то была молодой, − я услышал вздох и понял, что с выдачей информации Инна закончила. Язык у меня во рту вёл себя престранным образом, словно его атаковали сразу тысячи пчёл разом и теперь он в неадекватном и нерабочем состоянии, а значит, я не умею больше говорить. Тем не менее, из меня вырвалось против моей воли, и совсем уж противоестественно, учитывая болезненность процесса говорения в данную минуту:

− Кто сказал тебе, что ты старая?

− На этот раз повторившаяся фраза была произнесена отрешённо, без намёка на шутку, неприятно серьёзно, и если бы передо мной была не Инна, то даже обидно. Я уже встал с дивана, инертно как-то и направился к выходной двери, когда за спиной послышался вздох Инны, непонятно что означавший, и как не прискорбно, ничего не значащий для меня.

Я поехал в клинику к Олегу, потому что «друг» давеча в телефонном разговоре со мной сетовал на сегодняшнюю загруженность и нудное копошение в отчётных бумагах. Я поверил. Хотя теперь верю и в то, что ночным слушателем Миры был квалифицированный кардиолог.

Это хуже того, о чём я смел задумываться, перспектива неожиданной любви Миры к другому парню, к кому бы то ни было оказывается не настолько ужасной, как перспектива рецидива её болезни. Не на секунду не смешанный рассказом Инны о выходках «прилизанного докторишки», я предполагал влюблённость Олега в Миру, в то время как не мог предположить обратного.

Мира любила меня.

Только в той ночной темноте, в той зимней тиши, ОНА просила о встречи, ОНА хотела свидания и это знание, это украдкой приобретённое знание не давало мне успокоиться на этой мысли полностью. Хотя та другая, была ещё ужасней − я не хотел, чтобы сестра проходила через свою болезнь заново, не хотел, чтобы вновь страдала от своей беспомощности и слабости. Не желал, чтобы чуралась взглядов знакомых и родных ей людей, страшась заподозрить их в презренной жалости. Боялся потерять более крепкую связь с ней, чем наша любовь,  боялся потерять её доверие. Нерушимое между нами доверие.

Наверное я приехал вовремя, или опоздал − прояснить это для меня могла только моя возлюбленная сестра, но она не собиралась этого делать. Мира заметила меня сразу, как только мой внедорожник заехал в раскрытые для ожидающего сестру такси ворота. Она обернулась и наши взгляды встретились в лобовом стекле моего автомобиля. Тем не менее, она не задумываясь осуществила своё намерение поцеловать Олега, пусть в щеку, пусть едва прикасаясь своими губами, ключевое слово − поцеловать. Олег обратился в мою сторону позднее, после сердечного прощания с Мирой, его рука торжественно взметнулась вверх, не салютуя мне, а предупреждая и так осведомлённую о моём присутствии сестру. Мира как ни в чем не бывало, направилась к вызванному такси, игнорируя моё появление, я не выдержал и наконец покинул тяжеловесный автомобиль, сильно хлопая дверью.

Рука сама задержалась на запястье сестры, пальцы самопроизвольно сжались на нём чуть сильнее, Миру отбросило дальше от раскрытой задней дверцы такси, ближе ко мне на мою грудь.

− Поговорим? − глаза мои несомненно блестели не тем огнём, каким бы мне хотелось смотреть на неё, какой и Мира хотела бы видеть в моём взгляде.

− Дома. − С вызовом бросила она, подняв голову и устремляя тем же самым огнём полыхающие бусины.

− Привет, Влад, − вклинился слабо улыбающийся «друг».

− Ну, привет.

− Олег, мы уже уезжаем, − твёрдо для меня и ласково для Олега сказала Мира, всё ещё находясь в моих стальных объятиях.

− Молодые люди! У меня вообще-то  счётчик. − К нашему трио добавился ещё один − тенор таксиста.

Я отпустил Миру и захлопнул дверь такси, обошёл машину и вручил автомобилисту несколько купюр.

− Можете ехать, девушка передумала, − мне даже удалось дружественно похлопать недоумевающего мужика по плечу. Он пожал плечами засовывая деньги в карман  широких брюк и ретировался сначала за руль жёлтого транспорта, а затем и с подъездной дорожки клиники.

− Поехали домой, Влад, − после отбытия таксиста первой заговорила сестра.

− Хорошо. Подожди меня в машине. − Разводя руками категорично предложил я.

Как не удивительно, но Мира послушалась с первого раза, только перед исполнением моей просьбы угрожающе посмотрела не на меня, на Олега и приторно улыбнулась брату.

− Пошли? − сказал я, обращаясь к «другу».

На этот раз  Олег развёл руками и указал в сторону входа в клинику, предлагая для личной беседы свой кабинет.

За прошедшие месяцы в кабинете главврача кардиологической клиники заметно убавилось свободного места на некогда абсолютно пустых стенах − теперь здесь красовалась не одна картина моей сестры. В такой окружающей меня обстановке, я меньше всего мог быть расположен к дружественной беседе.

− Это тебе она звонила ночью? − как только услышал звук закрывающейся за моей спиной двери спросил неспешно располагающегося на своём рабочем месте кардиолога.

Он даже не потрудился выразить непонимание, некую, способную отвлечь меня, задумчивость на лице и в жестах, просто так:

− Да, − удивительно коротких две буковки.

Выдохнул:

− Зачем?

− Не помню. Может не спалось? − предположил Олег, скорее ища подсказки у меня, чем в своём мозгу.

− Издеваешься? − я тоже хмыкнул, присаживаясь в неудобном кресле, (не вовремя подумалось, что оно ортопедическое).

− Влад, я и правда не помню. Так получилось. Ничего у меня нет с твоей сестрой, − правдиво изъяснился Олег, тем не менее не обходя мимо темы наших с Мирой отношений, намеренно подчеркнув, что она по-прежнему моя сестра, о чём я и сам не забывал не на мгновение.

− Олег, что с ней? − если Мира не влюблена в него, то следующее объяснение её визита пугало меня ещё сильнее. Поэтому вместо вздоха облегчения не обманутого любовника, я рывком поднялся с кресла, наваливаясь на стол обеими руками, как встревожившийся не на шутку брат.

− Влад… Ничего. Мы просто провели стандартное ЭКГ и взяли кое-какие анализы. Мы проверяем Миру каждые полгода, ты же и сам знаешь. − Олег безобидно пожал плечами, успокаивая меня, возможно?

− Почему тогда без меня?

− Влад, успокойся. Просто Мира не захотела, чтобы ты снова нервничал и переживал зря, как делаешь это при каждом рядовом обследовании сестры. Вот и всё. − Он снова пожал плечами, прокручивая в руках обыкновенную шариковую ручку, это начинало раздражать и порядочно отвлекало.

− Хорошо. Ладно. Допустим. − Я снова опустился в кресло, проведя по лицу рукой и на минуту закрывая глаза.

− Олег. С ней всё хорошо, да?

Олег молчал. Недолго. Я открыл глаза и посмотрел прямо на него, ощущая как внутри снова распускает лепестки тревога. Олег перестал теребить ручку и тоже смотрел в моё лицо.

− Влад ты действительно любишь её. − В первый раз друг проговорил эту фразу не в качестве вопроса, но при этом улыбался как-то грустно и не отводил от меня глаз.

− Да, Олег, да. Просто скажи мне правду, а то я сойду с ума.

Олег засмеялся, смех его был менее естественным, чем та же печальная улыбка.

− Всё в порядке, Влад. Она в порядке. Иди уже, Мира порядочно заждалась тебя в машине. − Олег первым поднялся со своего кресла (уверен такого же неудобного, как и для посетителей, в данном случае для меня) и прямолинейно указывал на дверь. − У меня и правда много работы, Влад. Так что я буду рад, если ты не задержишься дольше. − Он повторил мой жест с похлопыванием спины, что я не так давно проделал с таксистом.

Мне стало немного легче, но облегчение это было несколько поверхностным и глубоко внутри мне было жаль.

− И никаких предписаний? Может, Мире нужно больше отдыхать?

− Уверен, ты со всем справишься. − Ещё одно выпроваживающее меня похлопывание по плечу и я уже за пределами кабинета Олега.

− Хорошо, Олег. Надеюсь… − я не договорил, ни того, что хотел сказать Олегу в этот момент, ни того, что на самом деле промелькнуло в моих мыслях нечто лишающее покоя мою паранойю. Мира стояла возле регистрации, поджидая меня, и снова наши взгляды встретились: она растопила лёд в глубине моих − тревожно-карих, я послал в её − безупречно ореховые  тень своего раскаяния. Она улыбнулась.

− Пока, Олег?

− Пока.

Я порывисто обнял Миру, не разрешая ей сделать и шага навстречу и она ответила на моё скромное объятие.

− Прости, я просто беспокоился. Очень. − Тихо вырвалось из меня.

− Знаю.

***

− Тётя Таня, останьтесь, − облокотившись о косяк двери в кухню, в домашних брюках и лёгком свитере, я надеялся, что выгляжу для собственной пожилой домработницы не так угрожающе. Впрочем, в первый раз за всё время работы этой доброй женщины у меня  я озвучил приглашение поужинать вместе с нами.

Мне, безусловно, нравилось проводить время исключительно наедине с Мирой, и сегодняшний вечер обещал быть именно таким, учитывая, что родители после устроенного для нас вчера вечера встречи, сегодня отправились по гостям, заметно привыкнув проводить свободное время в окружении своих сверстников. Но ещё я знал, как тепло сестра относится к Татьяне Львовне, а та в свою очередь горячо ценит дружбу с моей замечательной сестрой.

− Не то мы с Мирой совсем заскучаем. Ну же, поужинаете с нами? − проявил я ещё большую настойчивость.

Сметливая женщина с тусклыми голубыми глазами одарила меня вопрошающей улыбкой сильно сомневаясь в правдивости моих слов относительно скуки в компании Миры, нервный холодок прошёл по моей спине при мыслях об очевидности наших с сестрой отношений, но мысль эта, так же быстро покинула свой пост, как и появилась. Эта добрая старушка, стоящая сейчас напротив меня и обтирающая влажные руки об кухонное полотенце не могла подозревать моего ангела во грехе, пусть даже на мой счёт такой уверенности у неё и не возникало.

− Неудобно как-то, Владислав Сергеевич, − замялась тётя Таня, совсем потупив взор, как молоденькая девчушка (бесспорно, какой и она была когда-то), затем и вовсе опустила смущённый взгляд в пол.

− Возражения не принимаются, Татьяна Львовна, иначе сестра до завтрашнего дня будет на меня дуться, − я тепло улыбнулся домработнице через плечо, покидая её, чтобы присоединится к Мире в гостиной.

Встретив меня неизменной улыбкой на пороге гостиной, Мира потребовала от меня немедленного поцелуя, я удивился такой напористости с её стороны, не забывая о присутствии в доме посторонних глаз, отступил вглубь комнаты, чтобы исполнить желание любимой. А когда, наконец, мои губы приблизились к её сахарным устам (и никакого пафоса в моих словах, только лишь уменьшенная правда), она нагло ухмыльнулась, подтягиваясь ко мне на цыпочках и прошептав на ушко:

− Ночью, тебе придётся вымаливать моё прощение за свою патологическую ревность. − И я получил всего лишь недопоцелуй в щёку за одну шестнадцатую секунды до того, как Татьяна Львовна вошла в гостиную со своим фирменным яблочным пирогом.

Всё обошлось

ВЛАД.

Ожидание… Какое жестокое наказание можно придумать для мечущегося в неведении человека – ожидание. Терпение на исходе, глаза лихорадочно пытаются зацепиться за какой-нибудь предмет, чтобы сосредоточиться и забыться на несколько мучительных  мгновений –  невыносимого ожидания. Ничем не примечательный кабинет первоклассного кардиохирурга, письменный стол, рабочее кресло, кресла для посетителей, диван из белой кожи, неброский бар с алкогольными изысками для особо приближённого круга посетителей. Совершенно белоснежные стены, слишком пустых сейчас и не скрытых картинами сестры участков − их слишком много. Широкое окно, напрочь скрытое жалюзями, всё это недолго пользуется моим беспокойным вниманием. Взгляд снова мечется на стены – картины, много картин, красивых (с недавних пор стал разбираться в искусстве), и не очень, от банального натюрморта до совершенно потрясающего глаз сюжета, но всё-таки мой глаз нашёл долгожданный образ, на котором поспешил закончить своё путешествие. Эту картину Мира подарила Олегу около года назад, чистокровный карабаир с развевающейся  по ветру, дуновение которого определённо можно почувствовать кожей, если проследить за полётом этого скакуна, гривой, топот копыт, непременно услышанный наблюдателем этого шедевра. «Свобода» - сказала Мира, когда заметила, с каким восхищением я разглядывал эту картину, «Я хотела изобразить свободу», - и ведь ей это удалось, я всегда поражался, как точно она воспроизводит свои мысли при помощи своего дара. Как же талантлива моя девочка!

«Лишь бы всё обошлось», - мысли снова вернули меня к ней. Моё ожидание затянулось, а ведь рядом отец с Ниной Максимовной − безмолвные сопроводители моей тишины ожидания. Медсестра сказала, что Олег попросил подождать нас в кабинете, пока не закончится осмотр моей сестры. Она, как и прежде, тянула до последнего, скрывая от меня своё недомогание, и если бы я не вздумал зайти к ней в ванную сегодняшним утром, то скрывала бы до сих пор.  А ведь это было вчера − это маленькое недоразумение, которое было списано сестрой на мои шальные нервы и хроническую ревность. Глупец! Я послушался этого предателя Олега, поверил, что с Мирой действительно всё в порядке. А сегодня, вопреки всем их уверениям, я нахожу Миру на кафельном полу в ванной комнате в неестественной позе, без сознания, со слабым пульсом и почти бездыханную.  Я почти кричал от отчаяния и боли, боли, что могу её потерять.

И так и не пришла в себя, даже в больнице не пришла в сознание. До сих пор мои руки тяжелеют от ощущения её невесомого тела в них, от всхлипываний тёти Нины позади нас, и бесплотных успокоений отца (которые я не мог слушать), мои торопливые шаги, раздающиеся эхом по коридору больницы. Неодолимое желание превратить лицо Олега в сплошное месиво за вчерашнюю ложь, приведшую к обмороку Миры, который можно было предотвратить, которого могло бы не быть.

Уже увозя сестру на каталке, Олег обернулся, чтобы бросить мне свой сочувствующий и сожалеющий взгляд. К чёрту его! Пусть спасёт мою сестру, мою Мирославу.

Дверь, эта злополучная дверь, наконец, открывается, и все трое присутствующих в кабинете подскакивают на месте, вошедшим оказывается всего лишь медсестра и она смотрит прямо перед собой, обходя встречаться взглядами с родителями. Только спустя несколько секунд я начинаю понимать, что девушка смотрит на меня, пока безмолвно, но уже в следующее мгновение, после проглатывания нескольких заранее заготовленных фраз, она умудряется выговорить:

− Владислав Сергеевич, вас просят  подойти к регистратуре для оформления документов. − Не дожидаясь от меня ответа, чтобы не дождаться так же и вопросов, на которые у неё не найдётся вразумительных пояснений для нас, медсестра поспешно удаляется.

− Пойду, заполню их анкеты, − говорю я, после ухода медсестры во вдруг образовавшейся из ниоткуда тишине. Голос мой хриплый и неестественный, так бывает, когда не хватает воздуха в лёгких, или некоторое обезвоживание в горле, а ещё, когда твой любимый человек в нескольких метрах от тебя, без сознания, а ты рядом, но безжалостно оторванный от неё, в полной и мучительной неизвестности.Оба родителя молчаливо кивают мне в напутствие, и я захлопываю за собой стеклянную дверь.

Сразу за дверью из кабинета, меня останавливает сильная мужская рука, чуть выше локтя впиваясь в меня стальными пятью пальцами − Олег. Я знаю, откуда взялась эта немощь и слабость во всём  моём теле, но думаю совершенно о другом:

− Что с ней? – упавшим голосом спрашиваю, предполагая наихудшее в том, что меня вызвали из кабинета, чтобы сообщить о состоянии сестры.

− Мира в порядке. − Слишком коротко, чтобы быть полноценным ответом и удовлетворить моё расщеплённое сознание. Я не думаю, пока не думаю, просто хватаю главного врача этой хвалёной клиники за грудки, собирая на себе потрясённые взгляды проходящего мимо медперсонала и посетителей из класса городской элиты.

− Вчера ты убеждал меня этими же словами! − пытаюсь не повышать голос, потому что не так далеко, всего лишь за стеклянной дверью находятся мои родители, волнения за дочь которых, по силе равны моим собственным переживаниям за сестру.

− Она пришла в сознание и хочет поговорить с тобой, прежде чем к ней пустят родителей. Поговори с ней, Влад.

Я отпустил «друга» и он, выдержав мой взгляд, открыл дверь своего кабинета, налепляя на лицо дежурную улыбку, предназначавшуюся сейчас для моих родителей.

− Я провожу вас до палаты вашей сестры, − послышалось за моей спиной. Я обернулся, узнавая в медсестре ту самую девушку, настаивавшую на заполнении документов в регистратуре. Что оказалось лишь предлогом  для того, чтобы безболезненно для престарелых родственников пациентки вызволить меня из кабинета главврача.

− Хорошо, − соглашаюсь я и в молчании следую за обретшей расторопность девушкой.

− Палата двести два, пожалуйста, − выговаривает она, когда мы, наконец, доходим до конца коридора на втором этаже. Эта не та палата, в которой лежала Мира после операции в прошлом году, но внутри всё оказывается до безобразия таким же холодным, и вызывающим неуютное чувство дежа-вю.

Медсестра самостоятельно закрывает дверь и уходит в обратном направлении, а я ещё пару мгновений сканирую закрытую дверь, не решаясь взглянуть на сестру в больничной обстановке, до боли в моей груди привычной для неё.

− Владик! − оборачивается ко мне, вся измождённая и побледневшая за эти проклятые пару часов возвращения её в обитель болезни. Меня настораживает её уменьшительно-ласкательное обращение, чего раньше она не делает категорически, потому что не приемлет моё имя иначе, чем «Влад». Я подхожу к кровати, какой-то отчужденный и неродной, словно  попал к незнакомке или к просто приятельнице, к нелюбимой. Тем не менее я присаживаюсь на край одеяла, которое Мира тут же нервно оттягивает и меня коробит это лихорадочное движение, я засматриваюсь на белоснежную поверхность пододеяльника.

После её восклицания моего имени, безнадёжно испорченного его уменьшением, в палате повисает тишина, наверное, впервые за всё наше уединённое время столь гнетущая и безобразная. И хуже этого не бывает. Хотя… Мира нарушает молчание, между строк которого проносятся мои беспорядочные отвлечённые от самого главного мысли.

− Владик… − вновь зовёт меня, будто хочет вернуть сюда в запечатанные стены больницы.

− Не называй меня так, − мне кажется, я грубо отдёргиваю её, хмуря брови, на самом деле из горла вырывается полушёпот, сиплый и приглушённый, будто у меня распухли гланды, и воздух не поступает в горящие лёгкие.

− Хорошо, не буду, − примирительно отвечает она. В сравнении со мной её голос выходит даже бодрым и обыкновенным, таким, как и был всегда. Нет. Есть. Есть всегда.

И эта маленькая поправка, небольшая ремарка возвращает меня к ней и причине её нахождения здесь, в этих стенах, в этой палате. Я смотрю на сестру с обидой и болью, исполнённый упрёка и отчаяния. Смотрю долго и мучительно, долго, мучительно.

Зарываюсь лицом в её живот, чтобы прекратить это, прекратить смотреть на неё так. Чтобы спрятаться от неё, спрятать полные слёз беспомощные глаза. Она не отталкивает меня, и я благодарен ей за передышку. Благодарен за ласковую руку, которая гладит мои волосы, пропуская их между пальцев, за молчание, которое она стойко выносит, за то, что такая сильная, такая храбрая. И я действительно успокаиваюсь: на меня не нападает недавнее оцепенение, которым я пытался занавеситься от теплоты её рук и взгляда, чтобы держаться и не показывать ей своей слабости. Казалось так легко побыть некоторое время дальним, ненужным родственником на приеме в больнице у сводной сестры, так легко…

Если бы… Если бы эта сестра не была самым дорогим и самым важным в твоём мире человеком, если бы сама мысль о её боли не делала настолько больно тебе. И если бы я не любил её. Эта последняя и самая кощунственная мысль просто не имела права на существование в моей голове: я не мог не любить Миру. Не мог.

Поэтому пусть мои слёзы орошают её больничное одеяние, пусть она видит и чувствует мою  беспомощность воочию, чем это предательское оцепенение, чем это искусственное безразличие.

− Мира. Мира, Мира, Мира. Господи, Мира! Что с тобой? − я поднимаю голову и замечаю, что жадно обхватываю сестру руками, комкая одеяло, чтобы удерживать её за талию. − Скажи мне, скажи, что? − я перебегаю взглядом по её  бледному лицу в поисках ответа, который я уверен, не услышу от неё и ещё крепче (если это вообще возможно) вцепляюсь в её плоть через толстый слой одеяла. − Пожалуйста…

− Всё хорошо, Влад. Правда, всё хорошо. Ты зря… − Я не выдерживаю и порываюсь встать, когда улавливаю лёгкое движение её руки, она тянет свою хрупкую ладошку к моим волосам, но я пряну, не желая поддаваться. Буквально спрыгиваю с кровати, мгновенно выпуская из своих объятий Миру, не успевшую договорить свою ложь, так и застывшую с повисающей в воздухе рукой и невольно охающую.

− Молчи! Замолчи сейчас же! Ты врёшь! Ты всё врёшь! − я беспорядочно хожу кругами по палате, непомерно сужающейся в моих глазах, поэтому мои шаги всё убыстряются и убыстряются, словно я хочу успеть сделать их как можно больше, чтобы как можно больше успокоиться и не говорить с ней таким тоном, не обвинять её. Но продолжаю это делать. − Ты упала в обморок, Мира! − я запускаю пальцы в волосы, они застревают в них на какое-то неопредёлённое время, пока я собираюсь с силами составить следующую фразу, слишком расстроенными оказываются мои чувства, мой собственный разум засасывает меня в беспросветный хаос. − Не приходила в себя! Как ты можешь? Даже в больнице, не приходила! Ты врёшь мне. И вчера, вчера тоже врала. И Олег! Почему? Почему? − Я оборачиваюсь, смотрю ей прямо в глаза, и меня пугает их выразительность, потому что я вижу в них… радость.

− Просто скажи мне правду, пожалуйста, − я встаю на колени подле её кровати и беру её руки в свои ладони, в который раз, удивляясь их не остывающей холодности. Я грею  её маленькие ладошки со слабыми, безвольно загибающимися пальцами между своих ладоней, грею их своим дыханием, но не отрываю взгляда от глаз Миры, всё так же взирающей на меня с полуулыбкой, задумчивой и жестокой. − Пожа… − не успеваю выговорить ещё одно «пожалуйста» − умоляющее и преклонённое, как она отвечает:

− Я беременна, Влад.

Моё настоящее

МИРА.

Я поднимаю край одеяла, и Влад молчаливо взбирается на больничную кровать: очень ловко взбирается. Слышу, как непривычно и необычно шуршит ткань болезненно белоснежной простыни: шуршит и мнётся. Это просто посторонние звуки, неожиданно привлекшие моё внимание, чтобы отстраниться от собственного, стука бешено колотящегося сердца. Так бывает.

Я слышу между нами возникшую тишину: она умело маскирует глубокомысленное молчание. Ведь это не всегда одно и то же.

У меня нет мыслей, поэтому молчит только Влад: я слушаю ЕГО тишину. Он словно окутан  непроницаемой, умиротворяющей, влажной дремотой. И эта влага соленая. Не на моих щеках.

Я не в силах нарушить этот момент первой, поэтому мои губы по-прежнему ничего не произносят, молчание вязкой нитью перетекает от Влада ко мне. Эта невидимая нить соединяет нас, аккуратно и неспешно проделывая стежки, в то время как моя левая рука сцепляет свои пальцы с его правой рукой, в то время как моя правая рука зарывается в отросших прядях его склоненной к моему плечу головы.

− Это хорошо? − спрашивает, голос его необыкновенно тих и непослушен, губы самовольно приспустили больничную робу с моего плеча и теперь пишут на моей холодной коже произнесенную фразу по буквам.

− Хорошо. А ты любишь детей?  − мой ответ получается в точности таким же, каким был его, несколько недель тому назад при моей первой и неудачной попытке открыть ему правду. Я невольно улыбаюсь, не переставая гладить его мягкие волосы, удивительно умиротворяющие меня, дарящие мне ощущение покоя.

− Не знаю, − с нами происходит тривиальная вещь, которая называется простым словом взаимопонимание. Я начинаю улыбаться шире и радостней на короткий сокровенный миг, переставая задумываться о туманности нашего будущего, о статистике рождаемости детей "близких" родственников с инвалидностью, и полностью отдаюсь моменту нашего общего счастья. Его губы все ещё пишут повторяющиеся ответы на моей оголенной коже, непрерывно покрывая ее мельчайшими мурашками, составляющими единую дрожь моей... нашей всепренадлежности Владу. − А ты?  − ещё три буквы выводят его губы, а я откровенно смеюсь этой игре фраз, уже заранее зная правильный ответ, хотя не пытаюсь нарушить правила игры и произношу совсем иные слова, просто потому что помню.

− Наверное, да, − только после этого ответа Влад подтягивается выше ко мне, несколько мгновений избегая со мной перекрещивающегося взгляда, но когда, утомив меня ожиданием долгих неоконченных секунд, он, наконец, смотрит в мои глаза, на самом деле заглядывая только в душу: он улыбается. Я вижу влажный блеск под его ресницами, вижу лихорадочное метание зрачков, и мои глаза не желают оставаться сухими, и мой взгляд не может сосредоточиться на какой-то одной частичке его, но наши губы гораздо разумнее нас самих, они встречаются на полпути наших незавершенных улыбок, наших не скатившихся вниз слез. Мы не целуемся, едва ли касаясь друг друга по-настоящему, но Влад уже пишет на моих дрожащих половинках − «Мы справимся». И я верю в это, верю в своего художника, избравшего мое тело − меня, своим полотном.

ВЛАД.

Обратный путь по больничному коридору по направлению в кабинет к главврачу кардиологической клиники Олегу Юрьевичу оказывается вдвое короче, чем этот же путь в направлении палаты сестры получасом ранее. Ощущения могут быть обманчивыми из-за разрозненных чувств.

Каждый шаг отзывается новым волнением в душе и самый шаг этот просто еще одно количественное числительное в копилку уже рассчитанных шагов. Сто двадцать три плюс один − добавляющий радости, сто двадцать четыре плюс один − расширяющий  губы в счастливой улыбке. И еще один, и еще, и еще...

Радость? Что ощущает мужчина, который узнает, что станет отцом? Мужчина. Он ощущает себя мужчиной. В точности как я, двигаясь по этому заколдованному коридору. Первобытный инстинкт царапает на груди фразу:

«У тебя будет сын».

А щемящее чувство нежности к любимой женщине в этой же самой груди отстукивает пульс словами:

«Твоя Мира подарит тебе дочь».

В меня  странным образом вмещается удивительный спектр эмоций от нейтрального красного окружающего мое минутное оцепенение до более тёплого к солнечным бликам фиолетового − такого же обжигающего, как и мой страх.

Во мне бурлит плохо контролируемая радость, вырывающаяся на волю нездоровой улыбкой, обнажающей зубы. Счастье от обычности накатывающего волнами счастья, простоты этой суровой откровенности моей судьбы.

Но более всего мои мысли занимает страх.

Страх. Страх. Страх. Страх...

***

Снег кажется мягким и робким, такими же кажутся и взгляды сестры, которые она бросает в мою сторону, с немного смущённой улыбкой и с присущей ей одной детской грациозностью   прижимая подбородок к  левому плечу.   Мы с Мирой одни в машине: движемся с безопасной для ребенка скоростью, а именно, дрожащая стрелка спидометра указывает на тридцать километров в час. Салон благоухает ароматом лавандового масла и листьев зеленого чая, по достоверным источникам, благотворно влияющими на развитие плода в первый триместр и Мира попадает в эту категорию: она на десятой неделе.

Привычное для нас безмолвие в единении происходит по простому сценарию: мы вместе наблюдаем за мимо проплывающим бессменным пейзажем успокоившейся своим полновластием зимы, навязчиво рисующей образы из картины Миры с опозданием на целый год. На  наших умиротворённых лицах блуждают одинаковые улыбки, рассеивающиеся  лучиками морщинок в уголках глаз.

Некая трагичная закономерность прослеживается в том, что мы с Мирой возвращаемся из больницы в канун Нового года, и это не первый раз. Я невесело усмехаюсь  своим мыслям.

Наверное утомленная, витающей в атмосфере недосказанностью Мира неожиданно оборачивается в мою сторону с лихорадочным блеском в глазах заговаривая о предпраздничных мелочах, по сути, не имеющих никакого значения.

− И когда мы пойдем выбирать подарки для всех? − на миг искренность в ее голосе сбивает меня с толку, и я чувствую досаду на себя, за то, что приходится разочаровать ее надежды.

− Вообще-то я уже купил все подарки, так что можешь об этом не беспокоиться. − Выдавливаю из себя улыбку, кратко бросая взгляд в сторону Миры. Глаза ее не гаснут от сожаления, мерцающий блеск в них, разливающийся теплотой в моей душе, так же ярок и по-прежнему озорно вызывающ. Этого достаточно, чтобы вырулить автомобиль на обочину и заглушить двигатель. Стройный ряд машин продолжает размеренное движение по автостраде, в то время, как мои руки отстегивают ремень безопасности любимой пассажирки и нагло пересаживают ее на свои колени. Я со вздохом зарываюсь в волосы сестры и прикрываю глаза  бессонными веками. В нос ударяет неприятный запах клиники, захватнически! пропитавший шелковые пряди, но я улавливаю сквозь эту стену смешанных медикаментозных эфиров   веер неповторимого аромата Миры с легкими нотами апельсинов.

− А как же я? −  спрашивает. У неё плохо получается: изобразить на своем красивом, но бесхитростном лице истинную обиду. Мира складывает ноги и полностью подбирает их под себя, голову кладёт мне на грудь, ткнувшись в ямку в основании шеи, глубоко вздыхает, просовывая руки в мои подмышки, обнимает меня. Я знаю, что она прикрыла глаза и для этого мне не обязательно зацикливаться на неощутимой щекотке создаваемой ее шаловливыми ресницами, достаточно знания одинаковости наших  мыслей в данную минуту.

− Не беспокойся малыш, я не оставлю тебя без подарка, − заверяю сестрёнку, поддевая, потому что уверен, что  она беспокоится отнюдь не о своём подарке.

− Уммм... − соскальзывает с темы и крепче прижимается ко мне Мира, усиливая наше объятие. − Не называй меня так, теперь. − Я удивлен, поэтому вынужденно приподнимаю лицо возлюбленной сестры за капризный подбородок и прежде чем удостоиться её осмысленного взгляда, разглядываю это безмятежное лицо с совершенными чертами и лениво опущенными веками. Мира словно усмехаясь надо мной, позволяет удерживать своё лицо, упирается в мою грудь двумя маленькими кулачками и не собирается открывать своих глаз. Медленно, очень медленно её губы, словно украдкой, поистине воровато растягиваются в улыбке, и только после этого она без спешки одаривает меня благостью лицезреть всю красоту ивовой коры в бездонной  глубине  карих глаз.

− У тебя есть другой малыш, поэтому меня ты больше не будешь  так называть.

Её ответ больше, чем пояснение − это наш первый раз, когда вслух произнесено кабалистическое заклинание: «У нас будет малыш».

Мира начинает улыбаться еще счастливее, а я как  плохо заведённая детская игрушка начинаю активно качать головой − придурковато кивая  по четыре маха в секунду. Глаза мои перебегают от одной черточки на лице сестры к другой: я силюсь высмотреть в нём новое выражение и поражаюсь тому, что нахожу, нахожу целое скерцо красок.

− Я люблю тебя, − шепчу ей в волосы и крепче прижимаю к себе податливое тело.

И мы вновь замолкаем на целую вечность, в обоюдном желании продлить эту вечность для нас двоих. Не целуемся и не ласкаем друг друга, ограничиваясь невесомыми поглаживаниями и лихорадочно сбивающимися на объятия, обертываниями рук вокруг друг друга − сейчас этого достаточно, чтобы ощутить нашу полноценность, первые ростки зарождения маленькой семьи.

− Нас ждут? − Вопрос Миры в этой заволакивающей тишине, не доступной для вторжения извне гудения визжащих и скрежещущих тормозов, проносящихся мимо автомобилей, карканья воронов и шума ветра, сливается скорее с этой непрекращающейся какофонией звука по ту сторону нашего единения, чем раздаётся в маленьком, обособленном мирке двух счастливых грешников.

− Да, − глубже зарываюсь в шелковых прядях, чтобы полнее ощутить её аромат, преодолевая преграду из смешения запахов, не её.

− Нам пора, − голос кажется настойчивым, но я улавливаю лишь слабые интонации, уговаривающие меня остаться здесь подольше.

− Да, − снова.

− Влад, мама с папой переживают, наверное. − Это убедительный довод, но не заставляющий меня сдвинуться и отдать Миру в объятия кресла, отрывая её от себя.

− Угхму, − перехожу на лепет, и Мира пробует отстраниться от меня.

−  Ты засыпаешь! − в голосе возмущение напополам с весёлостью и я, наконец, отдаляю лицо сестры со своей груди, заглядывая в искрящиеся глаза.

− Просто поцелуй меня, − это звучит как приказ, но я умею, и вымолить у неё такую незначительную милость.

Мира словно ожидала моей просьбы, с нетерпением приближает свои губы − уже приоткрытые и ждущие пленения её сладкого язычка, к моим − бессовестно ухмыляющимся своему превосходству губам.

Недолго.

− Попроси… как… следует… − она нагло едва касается уголка моего рта, из которого вырывается разочарованный вздох, слишком громкий, чтобы быть присущим победителю и я показываю сестре свое умение −умолять.

− Пожалуйста… − второй выдох застревает в горле каменной глыбой, а воздух, напоенный углекислотой отправляется назад в лёгкие, потому что Мира меня целует. Ей хватает этого кроткого «пожалуйста» чтобы начать страстный поцелуй. Теперь она полностью отдаётся моей власти, и я целую её, нет, пожираю её губы.

Недавняя и столь благодатная тишина канет в лету под натиском стонов и рыков, попеременно наполняющих тесный автомобиль.

Я соскучился.

Невероятно и яростно тосковал по ней.

***

Это приятно безбоязненно поддерживать её за талию, крепко и настойчиво, когда три пары глаз устремлены в нашу сторону: неприлично прикрываться слабостью и болезненностью Миры, но кощунственно не воспользоваться крохотной возможностью хотя бы погрезить о раскрытии нашей тайны. Тайны, которая наполняет нас обоих счастьем и полноценностью, но сделает несчастными и ущербными остальных.

− Что-то вы задержались? − первое, что спросил отец, прикрывая за нами входную дверь.

− Я бы хотела немного отдохнуть до ужина, − прервала мой ответ сестра.

− Хорошо, − только и ответил я, подмигивая отцу, что мы с ним можем поговорить позже. И не обращая внимания ни на кого, я повёл Миру в её комнату. За последние несколько дней, а если быть до конца честным перед самим собой, то за последние несколько недель я стал наглее и совсем бессовестно  выказывал притязания на полную оккупацию свободного времени Миры.

Я закрыл дверь на ключ, осознавая, что в коридоре оставались мои родные, несомненно, слышавшие двойной поворот в замке и поэтому Мира, высвободилась из моих объятий, и сразу же поставила  мне в вину эту беспардонность.

− Ты сошёл с ума!

− Уже давно, − победно вскинув голову, открыто заявил, снова приглашая её в свои объятия.

Мира выглядела недовольной и рассерженной, но немедленно вернулась на своё место − в моих руках. Она  тяжко вздохнула, кладя голову мне на грудь и почти неосознанно просовывая ладонь мне под рубашку. В конце концов, нельзя было прямо сейчас снова возиться с этим злосчастным замком, гремя ключами внутри.

− Ничего страшного не произошло, возможно, мы готовим совместный подарок родным или… − я не закончил, потому что поспешность вопроса сестры заставила меня рассмеяться.

− Или, Влад? Или? − со смешинками в глазах она смотрела прямо в мои, такие же смеющиеся глаза с собственным ответом на этот вопрос, теперь понравившимся мне больше собственного предположения. Я крепче сжал свою девочку, слегка приподнимая её к своему лицу для поцелуя.

− Или… или занимаемся любовью, − хрипло прошептал я. Вздох, сорвавшийся с её губ вынудил меня отказаться от идеи с поцелуем, потому что её капризно оттопыренная нижняя губа выдвинула требование немедленно её прикусить.

− Прекрати,… пожалуйста, − с усилием попросила Мира, когда увлекшись, я начал с упоением посасывать её губы поочередно, долго и мучительно, восхитительно и неповторимо.

− Я невозможно соскучился, − всё же отрываясь от её влекущих губ, но, не отдаляясь от них полностью, прохрипел скребущие сердце слова.

− Хочу тебя… − одновременно и, отвечая и игнорируя моё признание, провокационно объявила эта невообразимая девушка.

− Убить? Убить меня хочешь? − крепче сжимая Миру, не спрашивал, а утверждал этой колдунье. С минуту смотрел в её горящие глаза, едва выдерживая без поцелуев и более страстных прикосновений, неожиданно даже для себя отстранился от неё сначала на шаг, а затем и на целую пропасть в метр.

− Боже Мира! Мне надо уйти отсюда! − мой взгляд метался по стенам в поисках выхода из спальни сестры, так нежданно оказавшимся для меня спасением от внутреннего пожара, грозившего изжарить меня медленно, но непременно дотла.

Быстрее, чем в первый раз я провернул ключ в замке и выскочил из комнаты, не расслышав за спиной насмешливого хохота, потому что Мира находилась в том же самом огне, в котором пребывал сейчас я.

***

Суровый душ с полным игнорированием комфорта в виде горячей воды несколько привел мои спутанные думы к порядку. Но разглядывая своё хмурое от чрезмерного напряжения лицо в зеркале, и стараясь не заполонять мозг образами и фразами, мои губы сами собой растягивались в улыбке от назойливой, неотступной, но приятной мысли: «Я буду отцом».

Эта новогодняя ночь обещала быть совершенно иной, нежели прошлогодняя, полная страха быть раскрытым, застигнутым в обнажении собственных греховных, но сладостных чувств. В этом году Миру ожидал ещё один значимый подарок, но он не сравнится с уже полученным мной. Год назад я подарил сестре своё сердце, в ответ она подарила мне себя, а сейчас она сделала шаг вперёд и подарила мне семью, то, чего я всегда был лишён, о чём не было разрешено мечтать. Семью, настоящую, полноценную, мою. Только мою. Мою Миру, моего ребенка.

***

К вечеру в нашем доме прибавилось столько шума, что в пору было бежать из него, о чём я не преминул пошутить с отцом, а затем и с Ниной Максимовной. Позже за отсутствием поручений со стороны женской половины обитателей дома и занятиями усовершенствования собственного вида безделья повторил её тёте Тане, одарившей меня снисходительной улыбкой, краем глаза заметил при этом закатывающую глаза сестрёнку, направляющуюся к входной двери, неожиданно открывающейся родным ключом.

− ААА!  − тут же послышался радостный визг Миры, шуршание пакетов, полных новогодних подарков и более всего остального отчётливо расслышанный голос Лизы.

Родители устремились к коридору, не верующие в новогоднее чудо, явившееся в виде их старшей дочери. Я отправился за ними, в свою очередь, одаривая тётю Таню её  же фирменной покровительственной усмешкой. Руки в карманах просторных брюк, на губах всё та же ухмылка, тело привалилось к стене коридора, я неспешно и безмолвно жду окончания изъявления семейных нежностей и приветствий, Толя в растерянности от окружающей его любвеобильности, а в глубине моих потаённых чувств, плещется радость − вся семья в сборе.

− Какая ты бледненькая! − первое, что пожаловала сестре Лизка.

− Да уж! Куда нам до вашего золотистого загара! − решительно не в своей манере весело защебетала моя любимая сестрёнка, незамедлительно бросив неведомый  другим взгляд для меня.

− Толя, отнеси эти пакеты в мою комнату, − попросту заявила Лиза пареньку у входа − своему  законному мужу. − Каков наглец, мой братец! − без перехода вскинулась на меня, вынуждая покинуть свой наблюдательный пост и приблизиться к ней для объятий.

Лиза императивно укомплектовала меня в своих руках, одаривая меня исключительным сортом сестринских обниманий, буквально душа меня этими объятиями, но судя по лицам собранных в кольцо родственников, им пришлось пройти через такое же испытание.

− Когда же вы вернулись? − спросила тётя Нина, когда под насупленным видом жены, Толя всё-таки отправился прятать подарки в бывшей Лизкиной комнате.

− Только что!

− Но Лиза! − возмутился отец, судя по тону, не смотря на радость увидеть дочь, он негодовал её поведением. − Твой муж, наверное, чувствует себя неуютно и хотел, чтобы вы отмечали праздники собственной семьёй.

Я был в какой-то мере согласен с папой, потому что  идея провести новогоднюю ночь исключительно в компании Миры была соблазнительной, мягко сказать привлекательной.

−  Брось, пап! Вы и есть наша семья! − воскликнула Лизка слова, с которыми не согласиться я тоже не мог.

− Хорошо, −  примирительно вздохнул отец. − Но вы всё равно ужасно утомлены перелётом,  отдохните в твоей комнате, до ужина ещё далеко. Твоя мать с тётей Таней решили устроить целый пир. − Он усмехнулся, и его отеческая улыбка заставила растянуть губы всех его детей.

− Отец прав, − только и сказала тётя Нина, мягко поглаживая старшую дочь по спине. − Но какой же ты стала красавицей, − тихонько прошептала она в щёку Лизке,  дождавшись ухода отца в гостиную и добавила через  короткую паузу, − Беременность тебе к лицу.

Я взглянул на Миру, так молниеносно, как только возможно, наши глаза блестели одинаково загадочно, внутренним светом, я знал это, мои отражались в её.

− Знаешь, мам, и чувствую я себя прекрасно, словно всё по-прежнему, но и одновременно совершенно по-другому… − дальнейшие объяснения Лизы я уже не слушал, вслед за Мирой отправившись на кухню, присоединиться к приготовлениям тёти Тани.

Судя по тому, как суетилась Татьяна Львовна на кухне, можно было предположить, что в доме затевается, по меньшей мере, торжественный ужин глав государств, но к счастью нас ожидала новогодняя ночь в семейном кругу. Перебивая мои мысли, Мира заговорила, на этот раз, обыденным тоном:

− Я пригласила к нам Инну и Макса. − Я в удивлении поднял брови, Мира ответила молчаливым взглядом: «А что?»

− Наверное, у нас такая традиция, каждый новый год разбавлять семейный круг обществом друзей, − вспомнилась прошлая встреча нового, уже прошедшего года с приглашённым на неё малознакомым Анатолием.

− Не забывай, Влад, теперь он наш с тобой родственник и…Не дал ей возможности закончить, добавив самостоятельно:

− … и муж Лизы. − Неодолимое желание обнять её в этот момент и поцеловать в макушку, вдохнув свежий аромат её волос, не приправленный клиническими химикатами, вылилось в сокращении расстояния между нами и я помимо воли разума, но по завету сердца застыл в шаге от сестры, непозволительно близко от её спины.

Мира заметила ещё одну мою маленькую оплошность, грозившую принести нам большие неприятности, учитывая безмолвное, но надзирательское присутствие скупой на слова домработницы. Сегодня их было слишком много, и обещало быть ещё немало.

− Влад, ты нам мешаешь, только крутишься под ногами, присоединяйся к остальным в гостиной и лучше позови маму. − Находчивость сестрёнки заставила меня оторопеть на секунду, которую можно было списать на растерянность, но активно покивав, я развернулся и пошёл прочь, прежде чем натворил ещё больше глупостей.

− Мужчины, − донеслось многозначительное от тёти Тани, хотя и вполголоса и вызвало у меня нескромную улыбку.

Отец сидел на диване, привалившись на один бок, и задумчиво переключал каналы, с телепередачами идентичного содержания о проводимых в стране празднествах и долгожданном ожидании Нового года. Больше в гостиной членов семьи не наблюдалось, видимо тётя Нина успешно проводит воспитательную работу с послушным зятем и несговорчивой дочерью.

− Пап? − отец обернулся на мой голос, не заметив моего появления в гостиной.

− Владик, присоединяйся, будем вместе вздыхать по этой ахинее в ящике. − Он коротко хохотнул, указывая на место рядом с собой похлопыванием ладони, я предпочёл расположиться в кресле.

Некоторое время мы действительно пытались присмотреться к увеселительным программам на плоском экране, но получалось  откровенно не очень.

− Лизкин муж занимается тем же самым, − вдруг выдал отец, неодобрительно мазнув взглядом по экрану.

− Ну да, в некотором роде, − согласился я, не понимая, к чему именно подводит разговор отец.

− И Лизу нашу в это втянул, − продолжал он.

− У неё хорошо получается, пап.

− А ведь и образование есть у обоих, − не унимался он, толком не посвящая меня в своё негодование.

− Это прибыльный бизнес, пап, и им обоим нравится то, чем они занимаются, − наконец вступился за сестру  и Толю.

− Так-то оно так, просто… а ну ладно, главное, что… нравится говоришь? − сбивчиво выразился он, прямо заглядывая мне в глаза.

− Ага, − подтвердил я, широко улыбаясь. − Не переживай за них.

− А как же Мира? − нежданный окат холодной водой действует не так эффективно, а этот простой вопрос отца оказался таким результативным.

Я в свою очередь не мог выговорить простые: «А что Мира?», − так туго застрявшие в горле, словно навсегда.

− Твоя младшая сестрёнка, − он говорил с усилием, было видно как он сглатывает, попутно прокручивая все воспоминания о Мире, каждое мгновение пролистывая тяготы, через которые ей уже пришлось пройти. И мне было больно о том, что думалось отцу, и о чём он умалчивал, не посвящая, хотя мои знания о жизни, душе и сердце сестры выросли до глобальных размеров. Но грудину скребло иное чувство неприязни к ещё только должному быть услышанным мною, только готовящемуся быть произнесённым отцом.

− Анатолий, всё же хороший парень, − казалось, он сменил тему, но первые раскаты грома уже прогремели, и отсветы молнии засверкали во вдруг потемневшем небосводе. − И любит Лизку, − я безэмоционально кивнул на очевидные слова, бывшие  лишь преддверием грозовых искр. − Я желал бы такого мужа и для младшей твоей сестры. Любящего, заботливого, мирящегося с её недостатками и болезнями, больше терпеливого, наверное, снисходительного к её болезной натуре.

И мне хотелось кричать, каждое выговоренное слово отдавалось не проходящей болью внутри, каждая открывшаяся рана в душе  была расцарапана  и теперь кровоточила черной слизью. Кулаки самопроизвольно сжались, тело моё скрючилось в подобие паралитического скелета старика, я начал задыхаться, как выброшенный в воду щенок, умеющий плавать, но безысходно страшащийся непобедимой стихии.

−… а она только балуется со своими картинками, да таскает тебя повсюду за собой, − последний гвоздь в непроницаемую крышку гроба, перекрывающей единственную возможность на спасительный вдох. − И тебе никакой личной жизни, и к сестре твоей не подступиться с таким вот вечным сателлитом. Ты бы поговорил с ней. Тебя она послушает.

Ещё один кивок, и слава Богу, отцу не кажется странным моё неожиданное молчание и беспрестанное кивание разрывающейся на части от бесконечного шума и боли головой.

− Я поговорю, − каким-то образом удаётся выговорить согласие на свой смертный приговор, и я в последний раз безропотно смиряюсь, скрываясь фальшивой улыбкой, а ноги поднимают обездвиженное мукой безмолвия тело и уносят прочь.

На лестнице сталкиваюсь с тётей Ниной, возвращающейся из Лизиной комнаты:

− Мира пригласила к нам Макса с Ингой, хочу им позвонить, − голос ровный, хотя я объясняюсь не с женой отца и даже не с матерью Мирославы, а скорее сам с собой, нуждаясь в существовании причины своего побега.

Женщина с доброй улыбкой отпускает меня наверх, слегка кивая в знак одобрения, и моё искусственное усилие выглядеть порядочным человеком в её глазах начинает угнетать меня с новой силой.

Истекло два часа пребывания меня в некоем подобии убежища, пора было спускаться вниз и с белозубой улыбкой смеяться над шутками папы и остальных. Даже во время телефонного разговора с Максом я не мог выбросить из головы слова отца, в который раз вонзившиеся в сердце заточенным  острием кинжала. Потирая потные ладони, и беспрестанно жмуря глаза, я пытаюсь избавиться от навалившейся усталости, солёная влага разъедает кожу рук и заставляет чувствовать себя грязным, ещё больше, чем я есть на самом деле, а оседающий в склярах песок делает взгляд мутным и полуслепым.

− Ну и как продвигается подготовка к встрече гостей? − бодро и весело прошумел мой голос, когда я вновь окунулся в кипящую приготовлениями кухню. Глаза Миры сразу метнулись в мою сторону, и прочитанное в них осязаемое облегчение вернуло мне чувство реальности наших отношений. Её любовь обрушилась на меня в мягкой мимолётной улыбке и в спешном жесте протирания рук о фартук, словно она торопилась ко мне. Так и было.

Я озабоченно схватил сестру за запястье, ещё влажное, невзирая на недавние мысли, на давешний разговор с отцом и собственный укор о возрастании моих ошибок, и потянул на себя:

− Милые дамы, не позволю далее эксплуатировать пленённую принцессу и краду её для заслуженного отдыха, − моё театральное восклицание сгладило углы двусмысленности моего поступка. И слегка коснувшись самыми кончиками пальцев талии сестры, подтолкнул несопротивляющуюся малышку из комнаты. Укоризненный взгляд в сторону женщин разбирающихся с сервировкой стола, их ответные виноватые лица, очевидно погружённые в мысли о намеченном празднестве, посторонние от меня. И я уже улыбаюсь почти искренне своей возлюбленной в тихом коридоре относительно бурлящих живыми голосами комнат остальной части дома.

− Ты устал? − неслышно шепчет сестра, увлекаемая мной в свою комнату, легонько поглаживая мою тёплую щёку. Я всё ещё улыбаюсь, чуть шире, чуть менее искренне и Мира хмурится, улыбка покидает её лицо, и она подхватывает моё, прижимаясь холодными ладонями уже к обеим моим щекам.  − У тебя жар!

− Не выдумывай! − пытаюсь освободиться от приятных пальцев на коже, совсем не желая этого.

− Что случилось? Тебе плохо? Ты заболел? − Мира стремительно ощупывает сначала мой лоб, затем открытый участок шеи, ласково порхая пальчиками, а я продолжаю улыбаться, как-то устало, но уже совсем по-настоящему.

− Я и вправду горю, − соглашаюсь я, и смотрю на неё в упор, пытаясь придать взгляду соблазнительной искристости, но на этот раз Мира не поддается. Она ещё сильнее насупливает брови и встаёт на цыпочки.

− Прекрати немедленно этот цирк, Влад, − обругивает она меня. Сквозящая в каждом её слове забота окутывает меня коконом безопасности и тепла, я, наконец, расслабляюсь спустя два часа с момента разговора с отцом и хочу обнять своё спасение, чтобы полнее ощутить её запах, вкус, само её существо. Вместо этого, Мира настойчиво тянет мою голову ниже и касается моего лба живительно прохладными губами. Мне нравится этот целомудренный поцелуй, но сестрёнка рассеивает мои грёзы и напускается вновь.

− Боже, у тебя высокая температура! Тебе сейчас же нужно лечь в кровать!

− Полностью согласен с тобой, − одобряю я, обхватывая её талию кольцом своих рук и утягивая в сторону застеленной кровати.

− Что ты делаешь, дурак! − пытается вырваться и сопротивляется изо всех сил, но я как никогда настойчив и непреклонен, поэтому мы дружно валимся в постель, и Мира почти смирно лежит в моих объятиях.Она дышит часто и тяжело, я чувствую биение её сердца в собственной груди, прижимаюсь крепче, не желая отпускать, зарываюсь ей в волосы и умиротворённо закрываю глаза, вдыхая запах новогодних апельсинов.

− Ты должен хотя бы принять таблетку, − через минуту напоминает о том, что мы всё-таки умеем говорить Мира, опуская вопросы о том, почему я не пытаюсь поцеловать её именно в этот момент. Полон дом людей, в скором времени обещают прибыть новые гости, а я не выпускаю из объятий свою сестру и не собираюсь этого делать.

−Угу, − мычу ей в шею, и Мира начинает пропускать мои короткие пряди на затылке сквозь свои тонкие пальцы.

Пусть я её сателлит.

Не так долго длилось наше дыхание тишиной, мы вместе оборвали эту нить спокойствия и рывком поднялись с её кровати, по-прежнему в объятиях друг друга, с по-прежнему сцеплёнными руками. Я разорвал и эти прикосновения, оказываясь в вертикальном положении раньше неё, взъерошивая волосы, нацепляя на лицо фальшивую улыбку для других, не для неё. Собрался уходить.

− Погоди минутку, − остановила меня, села на корточки возле тумбочки, проверила содержимое нескольких полок и извлекла на свет блистер таблеток по пятьсот мг не меньше.

− Ты их примешь, Влад. − Я услышал в её голосе приказ,  и глаза выражали то же самое, впервые, и невольно улыбнулся, потянувшись к ней за поцелуем в щеку. Она обняла меня на это короткое мгновение братского поцелуя, и я успел прошептать ей:

− Ты в порядке?

Мира утвердительно закачала головой, из меня вырвался облегчённый вздох:

− Тогда приму.

***

Макс с Инной до нудности пунктуальные люди пришли в без двух минут восемь и их встречали дружной и шумной толпой в дверях прихожей. К этому моменту, снег раззадорился и играючи падал вниз, опережая темнеющую ночь и раздувающий щёки ветер.

На правах гостей, они сразу же избавились от пакетов со сладостями, составляющими новогодние лакомства для женской половины и трёх бутылок со спиртным для мужской: двумя с шампанским, вручённых Максом со сморщенным выражением на лице и одной коньяка, коллекционного, заявил заместитель, попутно и неоднократно подмигнув всем мужчинам в доме по очереди.

Над сервировкой стола изрядно постарались тётя Таня с Ниной Максимовной и поэтому только, всё выглядело идеально и по-семейному празднично. В этом году я надеялся пропустить торжественную часть вручения подарков, тем более что, несмотря на невинность моего подарка дарить его при всех было неосмотрительно глупо. Но Лиза решила всё за меня и за нас всех, как всегда впрочем, и претенциозно вскрикнув через весь обеденный стол, принялась раздавать привезённые издалека презенты.

Отцу досталась футболка с экзотическим рисунком, напоминающим ветви пальмы с отдыхающей на них обезьяной, тёте Нине бусы, «невероятно дорогие»  − пояснила сестра, передавая их, выпучив глаза и уговаривая незамедлительно примерить. Тёте Нине и правда пошло, хотя бижутерия выглядела так, словно на ней выгравированы буквы «БУСЫ ДЕРЕВЯННЫЕ, ОБЫКНОВЕННЫЕ», что тут же нашло своё объяснение невероятными молитвами, начитанными на дерево, из которого они якобы сделаны. Я заулыбался искренне недоумевающим лицам родителей, не ведающим, куда запрятать приобретённое богатство от собственных глаз подальше, но меня распирал смех от вопроса, что же достанется при таком развитии событий Мире и мне. Я не ошибся в Лизе. Мне подарили галстук, наверное, памятуя прошлогодний сезон галстукодарения, только в этом году всё обстояло круче некуда, Лиза исхитрилась приобрести галстук с узором, в точности повторяющим рисунок на футболке отца, к тому же многократно размноженный, хотя и уменьшенный в размерах.

Я в голос расхохотался, и напряжение за столом растворилось мгновенно, потому что ко мне присоединились уже одаренные сестрой люди, вздохнувшие с облегчением пройденному испытанию, а потом и остальные, те, кому ещё только предстояло оказаться счастливым обладателем рисунка с повисшей на пальме обезьяной.

После пошагового смолкания хохочущих голосов мы вернулись к процедуре дарения, и следующей в списке значилась Мира.

Сестрёнка со смешинками в глазах наблюдала за проворными руками Лизы, ловко выхватывающими очередной подарок из рук мужа. К разочарованию многих собравшихся за столом, Мире достался  приталенный шёлковый сарафан, избежавший нападения обезьян. Мира испустила вздох сожаления, и надув губы обратилась к Лизке:

− Где же моя пальма? − губы её едва сдерживали смех в своих уголках, натужно оставаясь обиженно-надутыми.

− У меня же её тоже нет, − возмутилась тётя Нина, неподдельно восклицая негодованием, голос ломался от рвущейся наружу улыбки.

− Не ври мам! Твои бусы как раз таки из пальмы! − вмиг одёрнула её Лизка, первая разражаясь хохотом.

После получения подарков от Лизы, когда все уже успели обтереть заплаканные от смеха глаза, тётя Нина начала сетовать, что остальные подарки можно разобрать и потом, потому что всё остынет и станет не вкусным. Относительно второго высказывания никто ей не поверил, но спорить, то же, не решился, поэтому все согласились, и взялись за ложки и вилки.

Макс обещал рассказать интересную историю, но после пары длинных фраз, касающихся нашего бизнеса, Инга некультурно толкнула парня локтём, пригрозив начать повествования об искусстве. Заместитель закатил глаза, прикрытые праздничной оправой очков, и замолчал. Послышались короткие смешки.

Лиза воодушевлённо заговорила о своём свадебном путешествии, посекундно ища подтверждения у мужа, пару раз действительно одобрительно кивнувшего.

− Лиза, ведь ты будешь рассказывать об этом все выходные! −  ответил Толя обернувшейся к нему в ожидании очередного кивка жене. − Так что давай мы уступим слово кому-нибудь другому. − Открыто изъяснился этот парень, день ото дня нравящийся мне всё больше. При этом он так очаровательно улыбался нашей Лизе и так тепло сжимал её пальцы на скатерти, что она в мгновение затихла и, приняв от мужа эстафету, утвердительно закивала ему, напоследок предупредив всех нас.

− Конечно же, позже, я подробно расскажу вам обо всех преимуществах и несовершенствах проведения медового месяца на островах.

Лиза была бы не Лизой.

− Верим, − в голос и хором ответили абсолютно все.

− В мае Миру приглашают в Германию, − неожиданно известил нас голос Инны. Даже я обернулся в её сторону, до этого не особо прислушивающийся к разговорам за столом и украдкой любующийся своей любимой сестрой.

«Почему я ничего не знаю об этом?» − просилось с моего языка, но вместо этого я спросил лишь:

− Но мы ничего не знаем об этом? − мои глаза взметнулись в бок к Мире, брови взметнулись вверх, ожидая её ответа.

− Я не успела никому сказать, Инна рассказала мне о приглашении недавно, только несколько дней назад, − оправдывалась она, только передо мной, невольно опуская взгляд в стол, размышляя о том же, что и я: «Обморок! Больница! Ребёнок!» − И я… и я ещё не решила поеду ли, − закончила она, заставив вскинуться на неё свою благодетельницу.

− Что?! Мира. Девочка. О чём ты говоришь? Как это, поедешь ли? Обязательно поедешь! − впервые Инна так истово настаивала на своём для Миры, тем более в моём присутствии. Наверное, именно поэтому следующими её словами были, − Влад, это очень важно для твоей сестры! Она не может так просто отказываться от такого шанса!

Как ни странно, никто кроме нас троих не обсуждал возможный отъезд сестры в Германию, пробежавшись взглядом по лицам присутствующих я видел разные чувства, но ни в одном из них не было веры. Веры в Миру. Это ранило. Больно.

Отец непонимающе смотрел то на сестру, то на распаляющуюся в объяснениях невероятных возможностей, открывающихся для Миры с этой зарубежной выставкой Инну и не считал нужным вставить своё слово. Тётя Нина, Нина Максимовна с почти идентичным непониманием взирала только на дочь, словно та устроила какой-то новогодний розыгрыш в списке тех, что устраивала Лизка и не удосужилась предупредить мать заранее о месте, в котором нужно будет смеяться. Лизка внимательно слушала каждое слово Инны и относилась к  обсуждаемой поездке как к обсуждению отдыха в Турции или в лучшем случае на Мальдивы.

В этот момент разгорающейся во мне обиды на своих родных, не относящихся серьёзно к таланту Миры, хотя все присутствующие здесь так же присутствовали и на первом открытии выставки сестры и собственными глазами засвидетельствовали ажиотаж, вызванный её картинами, Анатолий твёрдо и с улыбкой поздравил Миру, высоко поднимая бокал:

− Поздравляю! Даже если ты ещё ничего не решила. − Я смотрел через стол на Лизиного мужа, до недавних пор чужого мне человека и был благодарен ему за его слова. Мимолётно наши взгляды встретились после окончания его фразы и пригубления им бокала с шампанским,  я улыбнулся ему, серьёзно и не мигая кивающему мне. Я отвернулся первым, страшась быть понятым до конца.

− Я обещаю подумать, Инна, −  Мира вздохнула, словно сдаваясь  напору этой женщины, но всегда несгибаемая она, я знал, не поменяет своего решения.

Ужин кончился, я выпил больше разрешённого самому себе с того раза видения ангела в образе сестры и таблетка принятая мной ранее составляла плохое сочетание с алкоголем. И единственное различие, которое я сделал между выпитым: коньяк действительно был отличным, поэтому он нагло попользовался моей благосклонностью.

Подарки остальных родных не вызывали такого бурного смеха, как Лизкины заграничные гостинцы, поэтому я не запомнил ничего, кроме момента, когда губы Миры коснулись моей щеки, вновь полыхающей огнём, потому что брови возлюбленной незамедлительно нахмурились, и её: «Спасибо», вышло полным тревоги. Я подарил ей новый мольберт (ножка старого зашаталась) и профессиональные краски (выбрал  с помощью Инны) и она была восторженна ровно до касания меня.

Я отмахнулся от её попытки во всеуслышание заявить, что мне нужно в постель, неслышным: «Шшш», едва удержавшись от прикосновения к её губам своими горячими пальцами, из-за этого слишком поспешно отправившись во двор для разжигания костра и приготовления фейерверков.

Позже ко мне присоединились Толя с Максом, ловчее меня разбирающимся с петардами, трезвым назвать себя я не мог даже с натяжкой. Из меня то и дело вырывались истерические смешки, тем не менее, вынуждавшие моих помощников присоединяться ко мне во избежание конфуза.

− Твоя сестра похорошела после отдыха, − вдруг заявил Макс, и мы с Толей удивлённо воззрились на парня. − Не Лиза! − поспешил исправиться заместитель, выдавив зык из моей груди.

− Мира? − грубо оборвал, нежели спросил я.

− Да. В последний раз, когда мы встречались с ней на фирме, она была худющей и бледной. А сейчас… − он как будто задумался.

− Сейчас? − подтолкнул его к ответу, опять же грубо, хорошо, что можно было списать ломку в голосе на выпитый алкоголь, хотя морозный воздух и этот разговор  начинали отрезвлять туман в голове.

− Она похорошела и расцвела. Вот, − на одном дыхании выдал парень, откровенно напрашиваясь на мой кулак.

Но мне нельзя. Больно. От этого.

− Не забывайся, Макс, она − моя младшая сестра. − Сухо, грубо, жёстко и жестоко, плевать, ответил и прекратил его дальнейшие поползновения в дискуссионных способностях.

В полночь, укутав Миру в плед, обводя взглядом родных и приглашённых гостей, так и не сумевший протрезветь полностью (не знаю, причиной тому выдержка коньяка или моя повышенная температура) я застыл за спиной любимой, только, что не утыкаясь подбородком в притягивающую его макушку моей девочки.

Поленья в костре издавали чарующий скрип и треск и привлекали взгляд, все ёжились в молчании недостаточно тепло одетые для поджигания фитилей фейерверков в снежную, пусть и новогоднюю ночь.

Удивительно, но Лиза тихонько переговаривалась с Толей, и их разговор оставался неслышным для остальных, тётя Нина стояла в обнимку с отцом, рисуя ту же картину многолетнего семейного счастья, что и в прошлом году,  замешанного на взаимопонимании и любви. Макс держался чуть поодаль от костра, прищурившись и игнорируя исходивший от огня жар, Инна скрестила на груди руки и наоборот  была ближе всех к трескучим веткам и дальше остальных от Макса, кажется такими и должны быть брат и сестра.

Я долго перебегал глазами от влюблённых друг в друга Лизы и Толи, открыто демонстрирующих свою любовь и Макса с Инной, несомненно, любящих и ценящих друг в друге самых родных сердцу людей, не переходя грани запрета, которую переступил я.Но не мог воспользоваться одним из этих состояний любви: не мог прилюдно обнять Миру, чтобы заклеймить неоспоримое право её принадлежности мне, но и вести себя притворно сдержанно не получалось. Прямо сейчас неистово хотелось впиться в её губы  с поцелуем. От желания. От отчаяния.

Просунул руки под плед, так безнаказанно обнимающий её вместо меня, и обхватил её предплечья, Мира даже не вздрогнула от моего жеста. На некоторое время я смогу продлить это ощущение вседозволенности.

− Уже совсем скоро… − прошептала она, плотнее закутываясь в своё покрывало, губы расплылись в улыбке: Мира придвинулась ближе ко мне, делая шаг назад, в мои объятия. Улыбался я лишь мгновение: встретился взглядом с отцом, сощуренным от снега? Подозрений? В глазах Сергея Ивановича нельзя было прочитать неодобрение, но почувствовать его кожей, каждой зияющей порой оказалось непредсказуемо слишком.

−  Да… − чётче, твёрже, слышимее ответил я и сделал расколовший нас надвое шаг в сторону петард.

На целую минуту раньше прогремел в этом году в заволочённом снежной дымкой небе   первый салют, знаменующий истекшее время прошлого и торжественное наступления будущего.

Будущего, в котором я ещё ближе к Мире, сорвавший последнюю родственную грань между нами, обративший её из сестры в свою женщину, в мать своего ребёнка. Будущего, в котором, я снова очень далеко от своего отца, почти непреодолимо далеко, потому что скоро стану отцом его внука.

Моё настоящее.

***

Я вызвался один проводить наших гостей, скорую Инну, наспех чмокнувшую меня в щеку после лёгкой, но скупой улыбки и тяжеловесного Макса, даже в эти первые минуты нового года, задумавшегося о нашем, ещё не реализованном новом проекте. Когда-то давно я сам был таким. Был?

− Макс, у тебя куча времени покорпеть над новой схемой в новогодние каникулы, − Я сильно хлопнул друга по плечу и дождался от него покорного кивка, не надеясь стереть с его лица рабочую отрешенность.

− Поехали уже! − послышался раздраженный голос Инги, неудовлетворённой медлительностью брата.

− Иду, я! Иду! − в тон сестре, хотя и без присущего девушке басистого командирского голоса, отчеканил парень, бросая последний взгляд в небо и прощаясь со мной. − На фирму послезавтра собираетесь, Владислав Сергеевич?

Я усмехнулся его «выканью», на которое он так легко соскочил после окончания праздника и снова, ещё сильнее хлопнул его по спине.

− Собираюсь, Максим Валерьянович! Зайди ко мне в двенадцать, сначала мы с Никитенко съездим позавтракать с заказчиком в неофициальной обстановке, так что буду только к обеду.

− Маакс! − прикрикнула Инга.

Мне вдруг некстати пришло в голову, что наша стоянка у раскрытых ворот на гравиевой дорожке, освещённой включенными фарами автомобиля нелепа сама по себе, мысль бестолковая, но пьяный сигаретный дым красиво украсил бы пустое дыхание, не обагрённое редкими словами.

− Счастливого Нового года, Макс! И терпения тебе с такой деспотичной сестрой! − Я почти прокричал последнюю фразу, чтобы слова дошли до истинной их хозяйки, и проводил взглядом отправившегося за руль заместителя.

Инга открыла дверцу и угрожающе просвистела:

− Пока! И уговори Миру поехать со мной в Германию.

Машина плавно вывернула на дорогу и медленно начала удаляться прочь, а я ещё ненадолго залюбовался особенно щедрым сегодня снегом и освещённой его блеском расплывающейся в предрассветных часах ночью.

− Сынок! Пойдём в дом, замёрзнешь. − Из ниоткуда, с тёмного крыльца тёплого дома позвал меня голос отца.

− Да пап, уже иду…

Все мы устали от разговоров, подарков и друг от друга, поэтому в каком-то синтетическом молчании разошлись по своим комнатам, я побрёл по лестнице наверх, тяжело переступая каждую следующую ступеньку, не задумываясь о том, что  не пожелал Мире спокойной ночи. Я не чувствовал себя трезвым или больным, скорее разбитым и бесчувственным.

Облагораживающий душ, горячей струей омывающий моё тело больше нервировал, чем успокаивал и посылал по коже неприятную дрожь и бессилие, отчего я быстро свинтил краник и, завернувшись в полотенце, покинул ванную комнату. Мокрые волосы раздражали и цепляли к себе моё рассеянное внимание, поэтому единственным желанием оставалось скорее броситься на кровать и забыться сном, который непременно должен исправить ситуацию с моим разбередившимся сознанием.

− Привет, − тихий мелодичный голосок, бальзамом пролился в меня, и я широко раскрыл воспалённые глаза. Мира сидела на моей кровати в подаренном Лизкой летнем сарафане, превратившим её в юную нимфу. Она быстро поднялась и покрутилась для меня вокруг, безмолвно спрашивая о произведенном впечатлении.

− Тебе очень идёт, − вот всё, что удалось мне сказать для неё, рот наполнился слюной, но как бы прискорбно это не звучало, не от желания.

− Правда? Это тебе. − Без перехода Мира вручила мне подозрительный свёрток. − Мой подарок.

− Это не кар-ти-на, − пытался шутить, чтобы не показывать, как я едва сдерживаю приступ тошноты.

− Да. − Мира всё равно нахмурила брови, сокращая расстояние между нами. Я инстинктивно сделал шаг назад, стало ещё хуже: Мира подошла вплотную. Её рука в мгновении была на моём лбу, и я не смог отдёрнуть голову от манящей прохлады её пальцев. Само собой вырвалось:

− Побудь со мной, − одновременно с её:

− У тебя снова жар! Нужно измерить температуру.

− Хорошо. Ты останешься? − повторил я свою глупую просьбу.

− Конечно, я останусь, Влад.

− Спасибо, − я притянул её невесомое тело к себе, её холодное личико к своей обнажённой груди и уткнулся в её шёлковые апельсиновые волосы, сделав глубокий вдох, убеждённый, что именно это и есть самое лучшее для меня лекарство.

− Дурак, − голос обиженный, почти детский, вызвавший новую толпу мурашек болезненного характера и широкую улыбку, причинившую боль лицевым нервам.

Мира уложила меня в кровать, замотав в одеяло, как в кокон бабочки, сунула градусник в рот, строго наказав, не пытаться заговаривать с ней. Заставила принять антибиотики и ушла, поклявшись, что вернётся. Когда я здорово начал пыхтеть от скуки и вынужденной обездвиженности (хотя тело настойчиво продолжало сотрясаться дрожью) Мира тихонько открыла дверь в мою спальню. Поднос в её руках был уставлен каким-то вареньем из погреба тёти Нины и дымящимся чайником с чаем.

Варенье оказалось лимонным, а чай липовым. Очень вкусными вещами, самыми вкусными, что мне приходилось пробовать за свою жизнь. Правда и то, и другое я кушал не раз, но те предыдущие разы есть и пить мне приходилось самому, а сейчас меня кормила и поила Мира. С маленькой ложечки. И удовлетворяла все вздорные капризы большого больного, выражавшиеся в неожиданном желании поцелуев в губы, в шею, в мочку уха…

− Блииин!  Я, наверное, ужасно заразный! − запоздало опомнился, отодвигаясь на другой край кровати, подальше от Миры, словно прокажённый. В ответ послышался удивительно приятный, будто это смеялся я сам, её смех.

− Ничего со мной не будет. К тому же ты не простыл, и на грипп твоя немощь не похожа. − Сестра беззаботно пожала плечами, забираясь в постель с ногами и поднимая край одеяла. − Хочу немного поспать, − заявила эта нахалка, укладываясь на  моей подушке и тихонько хихикая.

Я помедлил, но всё-таки несмело лёг рядом, а потом, приблизившись настолько, чтобы ощущать каждый изгиб её тела, как продолжение себя поцеловал девушку в своих объятиях в затылок.

− Спокойной ночи… − выдохнул я, ощущая себя цельным и заполненным.

− С Новым годом, любимый… − прошептали её губы в ответ.

Не пойду на чёртово свидание!

МИРА.

Ленивый солнечный зайчик, нашедший дорогу в покой моего сна, одаривающий мою щёку теплотой и скользящий дальше по вялой улыбке на пригретых губах − утро, так ласково подарившее мне пробуждение.

− Влад? − не открывая глаз, чтобы не спугнуть эту негу рассвета в своём теле, полушепотом позвала брата.

Ответом мне послужили развеявшие остатки дремы молчание и одинокая тишина.

Я хотела сделать ещё одну попытку, но пустота моих мечтаний вырвала вздох сожаления и с всё ещё зажмуренными глазами подняла меня с уютной постели. Что-то с глухим стуком ударилось о ковёр и приковало мой взгляд. Глаза с непониманием уставились на маленькое, почти крохотное нечто, ярко, но не ослепительно поблёскивающее, запутываясь в длинном ворсе ковра. Я присела на колени и схватила неведомого зверушку, оказавшегося фарфоровой фигуркой ангела.  Меня больше не удивляло, что проснулась я в собственной кровати, без Влада, но наличие в моей кровати этой детской игрушки завораживало и вводило в смятение.

Белоснежные крылья, гораздо больше упитанного, но миниатюрного тельца, они щитом возвышались за спиной голенького, обёрнутого  лишь  голубой тканью подгузника карапуза с прорисованными отдельными прядками волосиками и небесного цвета глазами, ясной, как солнечный свет улыбкой и крохотными пальчиками на ручках и ножках. Я расчувствовалась до беспамятства, из глаз брызнули слёзы, а горло выдавало странные звуки, напоминающие полухрип и полусмех. Мои пальцы, не переставая, поглаживали твёрдые крылья ангела, и я ничего не могла с собой поделать, так мне хотелось броситься к Владу, чтобы согреться в его объятиях.

Это он. Это, несомненно, он оставил эту игрушку здесь, рядом со мной. Поручил меня и нашего сына ангелу-хранителю. Это его особенный подарок на Новый год, до невозможности скромный, но до бесконечности значимый. Я поднялась с колен и как была в своей смешной пижаме с розовыми поросятами выбежала из спальни, крепко сжимая в кулачке, почти до боли сжимая маленького, но всесильного ангела.

− Влад! − зову любимого, вбегая в пустую кухню, взгляд не задерживается на занятой готовкой тёте Тане. Я неосмотрительна и беспечна этим утром, глаза  бегают по ничего не значащим для меня блюдам, я не знаю, сколько времени показывают настенные часы, ртом ловлю нужный воздух и пытаюсь сказать что-то внятное.

− Ищешь брата? − глаза у тёти Тани тёплые и в них нет того самого колючего любопытства, что так пугает в детективных романах.

− Да, −  мой кивок отчётливей короткого слова на выдохе отвечает на её вопрос.

− Владислав Сергеевич уже проснулся, но ещё не завтракал.

− Мне нужен Влад, − твёрдо заявляю, сама перепуганная значением произнесённых слов. Липкая дрожь бежит по коже, забираясь навязчивыми мурашками глубже, куда-то внутрь. − Я должна отдать ему подарок. Я забыла  сделать это вчера, − оправдываюсь, и не кажусь убедительной даже самой себе.

− Ты можешь переодеться и приготовиться к завтраку. Твой брат гуляет на заднем дворе. − В глазах тёти Тани по-прежнему теплота, она снисходительна ко мне и я улыбаюсь ей в ответ. Я ошибаюсь. Снова.

− Я пойду к нему, − говорю я восторженно и ухожу очень быстро, не вижу, как гаснет ставшая мне родной теплота, заменяясь материнской болью.

Пуховик должен защитить меня от жгучего холода в те несколько мгновений, пока я добираюсь до Влада.

− Любовь моя, − шепчу я, заприметив стройный силуэт посреди истоптанной его крупными шагами аллеи. Он оборачивается, словно, вняв моему немому зову, а я безрассудная бросаюсь к нему, преодолевая разделяющее нас расстояние, состоящее в тайном сговоре со снегом. Он подхватывает меня, приподнимая, и я заглядываю ему в глаза:

− Я влюблена, Влад, я так влюблена, − сбивчиво, не фразами, а заговорённой мантрой повторяю ему, и он улыбается.

− Глупая, нас могут увидеть, − прижимаясь щекой к моей щеке шепчет он.

Я вздыхаю, прежде чем осознанно ответить на его предостережение:

− Пусть видят, пусть.

Влад крепко обнимает меня, а я не обнимаю его в ответ, просто невозможно сильно цепляюсь за его плечи, вынуждая его никогда не отпускать меня. Мне так этого хочется: чтобы он никогда меня не отпускал.

− Малыш, ты замерзнешь в этой сексуальной пижаме, − продолжает шептать он, обхватывая мою голову руками, а я тихонько посмеиваюсь, не веря.

− Я нашла твоего ангела, − говорю ему, утыкаясь носом ему в шею.

− Хорошо, − говорит он, − мы подвесим его над кроваткой нашей дочки.

− Сына, − возражаю. − Над кроваткой нашего сына.

− Я придумал, как мы её назовём, − не спорит, но продолжаетнастаивать на своём, хотя я уже отвлеклась его заявлением о нахождении подходящего имени для не рождённой малышки. Успела вычитать в журнале, что будущие папы самостоятельно не задумываются об этом на протяжении всей беременности своих женщин, у них не развит отцовский инстинкт на таком уровне, как у нас.

− Похвально, − улыбаясь, поощряю своего мужчину, так выгодно и так невообразимо отличающегося от среднестатистических пап. Мы осторожно разомкнули наши изобличающие объятия и теперь шагаем по заснеженной аллее, ступая по ранним следам Влада, сделанным причудливо параллельно, словно этот хитрец заранее наметил нашу совместную прогулку. − Но это ни к чему, потому что имя для нашего мальчика уже выбрано его мамой. − Замечаю его неодобрительный, хотя и игривый взгляд и поднимаю в воздух грозный пальчик, − Даже не думай возражать! У нас будет мальчик. Мамы это чувствуют, − добавляю я, авторитетно размахивая распущенными волосами, уверена сейчас больше смахивающими на уродливые космы.

− Люблю твои волосы, − сбивает меня с серьёзной мысли брат и задумчиво смотрит на эти самые волосы, которые любит.

Я тоже смотрю на него, снизу вверх, всего несколько последних секунд, потому что этот негодник рухает на колени передо мной, прямо в снег, и обеими руками обхватывает мой живот, слабо шепча, чтобы слова предназначались для меня.

− Маленькая Мира, не переживай, мама скоро перестанет упрямиться и поймёт, что у неё в животике живёт прекрасная принцесса, которая любит папу чуточку больше, чем чувствуют мамы. − Он сразу же поднимается, даже не отряхиваясь, а мои глаза округляются от возмущения.

− Папы знают, как надо разговаривать со своими дочерьми. − Провокатор.

− Ты хочешь назвать нашу дочь Мирославой? − всё-таки задаю более насущный вопрос.

− А ты хочешь назвать нашего сына Владиславом? − вместо ответа на мой вопрос он задаёт встречный и выжидательно изгибает красивую бровь.

− Нет.

− Нет, − высказываемся одновременно и затихаем. Я поражена его догадливостью моего желания, чтобы наш ребёнок сохранил имя своего отца, хотя бы таким образом.

− Владамира. −  Его ответ огорошивает меня, и я раскрываю рот бессловесно, не зная, что ответить на его, свои собственные мысли. − Я хочу, чтобы нашу дочь звали Владамирой. − Он не смотрит на меня и кажется смущённым, потому упрямо смотрит вниз, на молчаливый снег и носком ботинка раскидывает слипшиеся друг с другом снежинки по ветру.

Я любуюсь им, с улыбкой и теплотой, так приятно разливающейся по венам, и молчу, как и снег, под ногами.

− Как ты думаешь, не слишком она меня возненавидит за своё имя? − спрашивает, не отрывая глаз от раскинутой перед нами белой глади.

Имя действительно редкое, может даже не существующее вовсе, но мне нравится, и хотя я знаю, почему он боится ненависти собственного ребёнка и, наверное, этот же страх пронизывает и мои внутренности, я, мы делаем вид, что говорим только об имени для дочери.

− Так себе имечко, − говорю я, для пущей убедительности издавая неопределённые  хмыкающие звуки. − И совершенно не подходит для мальчика. Нашего сына будут звать Владимиром. Я вижу, как вытягивается его лицо, и усмехаюсь тому же выражению глаз, что отражалось в моих собственных, несколькими минутами ранее.

Я придумала имя для ребёнка ещё в кардиологической клинике, спустя полуторачасовое обследование, через которое мне пришлось пройти из-за случившегося со мной прямо на улице обморока, о котором к счастью Влад ничего не знает и не узнает. Тогда, мне непременно захотелось, чтобы в имени нашего малыша переплетались имена его родителей, бесконечно любящих друг друга, невзирая на все существующие и воздвигаемые преграды. Захотелось, чтобы наш сын соединил нас до конца, скрепил невидимой нитью, которую не может разорвать даже Господь.

− Пусть будет по-твоему, − только и сказал мой любимый, легко соглашаясь, а затем в последний раз приобнял меня за талию, перед тем, как нам нужно было вернуться в дом, из которого ещё не доносилось голосов его обитателей, но, бесспорно, рассвет успел встретить и их.

Я счастливо улыбалась, идя позади своего ангела-хранителя, шаг в шаг и крепко сцепляла выскальзывавшие из его руки свои пальцы с его. Это случилось на крыльце, за полсекунды до открытия входной двери:

− В следующий раз. − Его шёпот обжёг мою щеку, а затем губы капризно прихватили мою холодную мочку, пленяя не только маленький кусочек кожи, но и всё тело, заставляя возжелать его с непреодолимой силой, так, что из головы совершенно вылетел наш спор, и я просто окаменела на месте.

Я сбежала в свою комнату, как только мы оказались в прихожей, даже не взглянув на своего соблазнителя и проигнорировав его победную усмешку.

Позже за столом в гостиной, когда я заняла своё привычное место, рядом с братом, уже  одетая в относительно нормальную одежду, почувствовала, как отголосок тех предательских мурашек у входной двери стремительно высвобождается из-под контроля моей воли и растекается по моей коже.

Я вздрагиваю, и это не остаётся незамеченным от маниакально-навязчивых карих глаз цвета тёплого коньяка без малейшего сострадания, не охлажденного жалкими кубиками льда.

− Мира, передай мне, пожалуйста, солонку, − слышу голос матери.Реагирую на автомате:

− Вот, мама.

− Спасибо, дорогая. − Что нужно было ответить?

− Не за что? − неуверенно, вопросительно, обнажающе беззащитно в глазах своего мучителя промахиваюсь с ответом. Впрочем, говорю я настолько тихо, что остаюсь услышанной только тем, кем услышанной быть не хочу из-за распространяющейся по телу слабости.

Я пытаюсь отвлечься на разговор сестры с отцом, действительно стараюсь и у меня даже получается ухватить обрывки рассказа.

−… потрясающий… пляж, мы загорали… напролет,… а песок… такой прохладный…

Я начинаю нервничать ещё сильнее, не вовремя посетившей меня мысли о пустынном пляже и единственном желанном спутнике − Владе. Я слышу собственный вздох, и запихиваю ещё одну порцию яичницы себе в рот, набивая его тем самым до отказа, так, что трудно прожевать и невозможно проглотить.

− Вкусно? − раздаётся насмешливый голос сбоку, и я активно качаю головой, боясь посмотреть в ту сторону, чтобы не показывать своего красного как чили лица, и раздутых, как от пчелиного укуса щёк, рта, еле сдерживающего всю ту пищу, которую я туда успела запихнуть.

− Правильно. Тебе сейчас нужно больше кушать. − Влад говорит только со мной, говорит очень определённо, но наш дуэт неожиданно оборачивается в трио.

− Почему это? − Лиза выказывает ненужную мне заботу, совершенно не затрагивающую интонации её голоса, но её любопытство удовлетворяется не мной.

− Мира провела какое-то время в больнице, перед самым вашим приездом. − Я, наконец, избавляюсь от преследующего меня желания раздеть Влада немедленно и от непомещающейся во рту еды, глотая всё и сразу, больно раздражая горло, а затем запиваю всё апельсиновым соком.

− Ох! Неужели? − вырывается у сестры.

Я бы могла в подтверждение слов брата закивать утвердительно, но мне самой этот жест кажется смешным, и я просто удаляюсь из-за стола со своей тарелкой.

Все члены моей семьи продолжают ещё некоторое время просвещать мою сестру и её мужа Анатолия о моих приключениях в стенах клиники, а затем все благополучно возвращаются в продолжение обсуждения отдыха на Мальдивах.

Тётя Таня ушла ещё до того, как все успели собраться внизу, поэтому эта территория в доме сейчас оказывается в полном моём распоряжении. Я подхожу к раковине и открываю воду, намыливая тарелку, пока её очень резко не выхватывают их моих рук.

− Что ты делаешь? − вскидываюсь на Влада, так бесшумно оказавшегося за моей спиной.

− В доме есть, кому мыть посуду. − Он выглядит непреклонным, а тон его серьёзным, отчего мне хочется рассмеяться ещё сильнее.

− Тётя Таня уже ушла, и я в состоянии справиться с одной тарелкой.

− Нет, − слишком категорично, чтобы я отступила.

− Влаад… − Но чтобы доказать мне, что не шутит, он принимается смывать пену с тарелки самостоятельно, а потом ополаскивает и мою чашку. От вида его вымывающим посуду меня захлестывает новым потоком желания избавить его от одежды, но довольствуясь малым, я лишь обнимаю его со спины.

− Мы уходим. − Бросает Влад, резко перекрывая воду и высвобождаясь из моих рук.

− Хорошо, − повинуюсь я, даже не посвященная в его планы.

Уже добравшись до своей спальни, мой мозг заработал более-менее рационально и идея заявить родным, что мы с Владом хотим провести первый день Нового года только вдвоём, вне стен этого дома, совершенно наедине с абсолютной чёткостью предстаёт неудачной, провальной, критической. И я решаю позвонить брату. (Мы часто пользовались мобильной связью, находясь дома в соседних помещениях, однажды от невыносимого томления испробовав этот небольшой трюк при родных, никак не желавших оставить в покое хотя бы одного из нас, мы тогда проговорили с Владом больше трёх часов кряду, начиная с самого возвышенного и опускаясь до всяких непристойностей).

Влад, по-видимому, находился рядом с Лизой и Анатолием, их голоса раздавались шумовым фоном при нашем разговоре.

− Влад? − я говорю очень тихо, будто именно в этот момент меня могут подслушать и разоблачить мои мысли.

− Да, я слушаю вас Павел Дмитриевич.

«Это с работы, я на минутку», − слышу я отговорку брата для родных.

− Мы не можем уйти сейчас, − продолжаю, − Никто не поймёт, − я говорю убедительно для брата, а сама мечтаю лишь о том, чтобы сбежать и остаться с ним наедине, не важно где, просто, чтобы можно было раствориться в его объятиях и громко прокричать, что ОН − МОЙ!

− Хорошо Павел Дмитриевич, я постараюсь, − я слышу его разочарованный вздох, адресованный складывающейся ситуации, но кажется неожиданно приводящий  его к решению нашей проблемы. − Мне тоже жаль, что вы не можете провести это время с семьёй, но раз встречу нельзя отложить на завтра, ничего не поделаешь. Да, я буду на месте через полчаса. До скорого.

Я ещё несколько секунд слушаю продолжительные гудки нашего разъединения и усиленно пытаюсь придумать вариант побега для себя. В голову ничего не приходит, время, будто замерло вместе со мной заторможенной девушкой, сползая с кровати на мягкий ковёр.

− Моя девочка научилась пользоваться телефоном, − поддевает меня игривый голос Влада, неведомо как оказавшийся на полу, рядом со мной. Он говорит предельно тихо, и забирает из моих рук потухший мобильный, а я надуваю губы, уязвлённая его поддразниваниями. − Иди сюда, − я вздрагиваю, это небезопасно, − я закрыл дверь, − ощущая меня насквозь, бормочет брат. Обвиваю его шею руками, жалуясь:

− Я ничего не смогла придумать. Что же мне теперь делать?

− Глупышка моя, − я дёргаюсь, обижаясь такому обращению, но только крепче прижимаюсь к Владу. Если бы он знал, как на самом деле, меня мало волнует, что мы не одни в доме. − Я всё устроил. Ты едешь со мной.

− Что? − я отодвигаюсь ненамного, только чтобы посмотреть в его лицо, но рук не отрываю, беременность делает меня удивительно зависимой от его прикосновений, или же сказывается отсутствие близости между нами уже больше недели.

− Ты едешь на свидание с Максом. − Это заявление выбивает воздух из моих лёгких и отбрасывает меня от брата на непреодолимое расстояние в тридцать сантиметров.

− Не пойду я не на какое свидание! − я почти выкрикиваю эти слова, не заботясь быть услышанной родными по ту сторону запертой двери.

− Не кричи ты! − грозится брат и протягивает руку, чтобы вернуть меня в свои объятия, я не знаю, почему это происходит, но, не смотря на то, что я твёрдо решила обижаться на него до конца: я возвращаюсь. Он тепло обнимает меня, в его руках мне всегда тепло и, невзирая на воспоминания о вчерашних неумелых, но настойчивых попытках вице-президента компании брата произвести на меня впечатление, подозрительно напоминающие ухаживания, я оборачиваюсь руками Влада и повторяю:

− Не пойду на чёртово свидание, − правда, теперь это больше похоже на шёпот.

− Даже со мной? − усмехаясь, спрашивает брат, дыша в мои волосы.

− Даже с тобой, − выпаливаю. − Подожди! С тобой − это с тобой и Максом, или это…

−  Или это, − ещё больше развеселившись, отвечает мой кавалер, только что пригласивший меня на официальное свидание.

− Господи, да, Влад! Да! Я согласна!

− Дорогая, я начинаю сомневаться в вашем воспитании, неприлично так восторгаться мужскому вниманию.

− К чёрту, любимый. Я хочу пойти с тобой на свидание. − Я сама впиваюсь в его губы со страстным поцелуем, тихонько постанывая от ощущения его мягких, ласковых губ на своих. Мои неуёмные ёрзанья на его коленях заставляют постанывать и Влада, так что удовлетворённая уравниванием счёта я прекращаю движения губ и начинаю посмеиваться над братом, не прекращающим попыток обласкать мой жестокий рот.

− Бессердечная… − выдыхает он, легонько сжимая пальцы на моей талии, и быстро поднимаясь на ноги.

− Для всех остальных ты идёшь на свидание с Максом. Я пришлю за тобой такси.

− Значит, мы не выходим вместе?

Я замечаю, как на секунду брови брата нахмурились, но он старается скрыть свою тревогу от меня и сразу отворачивается.

− Нет. Это было бы слишком.

− Ладно, − я пожимаю плечами. − Тогда я пока переоденусь.

− Оденься теплее, на улице холодно. − И Влад поспешно покидает мою комнату.

***

Через час после того, как машина Влада выехала со двора, час, который я провела перед включенным телевизором в гостиной, в кругу своей семьи, терпеливо выслушивая наставления всех без исключения насчёт моего незапланированного свидания с «замечательным парнем», я слышу спасительный звук подъезжающего к дому обещанного такси. Меня удивляет радость родных мне людей, словно ничего СТРАННОГО в том, что зам моего брата приглашает меня прогуляться по городу по просьбе своего начальника − того же моего брата. Странного? Правильнее сказать страшного. Я всё-таки была живым человеком, я была девушкой, не уродливой… довольно привлекательной… невероятно, невообразимо красивой, по словам Влада, и мне хотелось, чтобы родные мне люди видели во мне то же самое. Пусть не столь восторженно, как это делал Влад, но хотя бы признавали моё право выбирать самой, а не дожидаться, смиряться и благодарить за то, что выбрали меня.

− Мне пора, − единственные мои слова после часа моего молчания и чужих наставлений.

Такси ожидало меня у самых ворот и в своих, не совсем новомодных сапогах на плоской подошве я прошагала расстояние от крыльца до предусмотрительно открытой для меня задней двери автомобиля.

Я уже хотела назвать адрес нашей с Владом квартиры в центре, как водитель, опережая меня, поправил зеркало заднего вида и хриплым голосом заученно повторил его для меня сам, по-доброму улыбаясь и уточняя:

− Правильно?

− Да, всё верно.

Мы ехали молча, и явно проинструктированный шофёр, вёз меня с черепашьей скоростью, заставляя усомниться в аналогии мощности автомобиля с лошадиными силами: таких медлительных лошадей не существовало в природе.

− Нельзя ли ехать чуть быстрее? − обращаюсь к таксисту, не уверенная, что мы не проведём весь оставшийся день в дороге.

− Дороги заледенелые − не положено, − любезно объясняет мне этот хороший и исполнительный парень.

− Но мы же, и вовсе плетёмся! − пробую уговорить водителя ещё раз.

− Это небезопасно для вас.

Я оглядываю салон автомобиля, тяжело вздыхая несговорчивости мужчины за рулём. Надо сказать, ничего внутри этой машины не напоминало рядовое такси: непрактичный дорогой кожаный салон, приятный аромат мужского парфюма, стойко впитавшийся в обивку, до блеска сияющая приборная панель и солидно одетый в деловой костюм водитель.

− Вы ведь не таксист? − интересуюсь я спустя какое-то время, искренне надеясь, что не обижу мужчину, если мои догадки не верны.

− Обычно нет, − уклончиво отвечают мне, подтверждая мою догадку.

− Как это?

− Иногда подрабатываю, − широко улыбаясь, заявляет мой перевозчик.

− Можете включить радио? − чтобы отвлечься от бесконечности дороги прошу, вздыхая.

− Да конечно, − соглашается мужчина, настраивая волну на лиричную музыку.

Мы добирались уже около часа, когда меня начало немного подташнивать, и я попросила водителя открыть окно.

− Вы можете простудиться, − растерянно отвечает мужчина, не зная как поступить в этой ситуации.

− Ничего страшного, мне просто нужно немного свежего воздуха,  − настойчиво прошу я и вижу, как он кивает в зеркало, но поступает совершенно по-другому: останавливается у обочины и открывает дверь, чтобы я могла выйти на улицу. Всё же меня устраивает и такое решение, и я выхожу на морозный воздух, вмиг обжигающий мои лёгкие и обветривающий мою кожу.

Я подставляю лицо освежающему потоку зимнего воздуха и прикрываю глаза, глубоко вдыхая и выдыхая, обещающий вернуть меня в нормальное состояние кислород. Но почти сразу мне начинает казаться, что я трачу много времени на эту бессмысленную процедуру и ругаю себя, за то, что проглотила слишком большую порцию еды за завтраком, вызывающую теперь противную тошноту.

− Поехали, − говорю, оборачиваясь к застывшему около меня водителю, неотрывно следящему за мной своими пронизывающими серыми глазами. Мужчина смаргивает и слишком поспешно возвращается к автомобилю, открывая передо мной дверь.

Замечаю, что теперь в салоне работает кондиционер и мне от этого мне действительно дышится легче.

− С вами всё в порядке? −  выдерживая некоторую паузу, спрашивает мой водитель, хмуря брови в зеркале, одновременно с этим пытаясь растянуть губы в улыбке.

− Да, спасибо. Всё хорошо.

Дальше мы продолжаем молчать, радио переключают на современные ритмы, с попыткой вплести в музыку животрепещущие темы нашего поколения. От нечего делать, совершенно не тронутая гитарной мелодией, я присматриваюсь к мужчине за рулём, отчего-то до этого времени воспринимавшимся мной взрослым мужчиной. Так и есть, в какой-то степени, просто его глаза, в первую очередь приковывающие взгляд удручённые опытом и слишком тусклые не сами по себе, а тем, что выдалось им повидать. В целом это молодой мужчина около тридцати, тридцати пяти лет, по-своему привлекательный и не улыбающийся без причины. Я перестаю рассматривать его интересное лицо, только когда встречаюсь с его глазами в зеркале, притом отворачиваясь, чувствую, что серые глаза по-прежнему смотрят на меня.

− Приехали! − восклицаю, неожиданно разглядев в запотевшем стекле силуэт брата, встречающего меня у подъездной дорожки. Мой обходительный водитель не успевает и в этот раз открыть передо мной дверь, что не  получается сделать и Владу, потому что я оказываюсь проворнее двух мужчин и открываю её сама. Неразговорчивый перевозчик в последний раз бросает в зеркало тот задумчивый взгляд, которым он одаривал меня на протяжении всего пути и выходит из машины вслед за мной.

Мне неудержимо хочется обнять брата, до которого я добиралась, кажется, целую вечность, но сверлящие мою спину глаза водителя останавливают меня от бесконтрольного порыва.

− Спасибо, Влад, пока ты можешь быть свободен, − говорит мой брат, по-видимому, обращаясь к подрабатывающему таксисту.

− Не за что, Владислав Сергеевич, рад быть полезным такой очаровательной девушке. − И Влад? впервые, по-настоящему открыто улыбается и две трети этой улыбки адресовано мне.  − Рука моего Влада очень быстро обхватывает меня за талию в собственническом жесте, и я начинаю таять в такую промёрзлую погоду и, не смотря на присутствие другого Влада.

− Может мне подождать вашу сестру здесь? − спрашивает ничего не подозревающий в скромном объятии брата водитель.

− Нет, не надо. Можешь возвращаться на фирму. − Твёрже, чем первоначально приказывает брат и поворачивает меня в сторону подъезда.

Я не слышу звука заводящегося мотора и скольжения шин по расчищенной дорожке, а это может означать только, что парень по-прежнему стоит на месте и смотрит за нашими скрывающимися за дверью подъезда спинами.

− О чём вы с ним говорили? − грубо спрашивает брат, как только за нами закрываются двери лифта.

− Ни о чём, − пожимаю плечами в непонимании. − Значит, он не таксист? − спрашиваю просто.

− Зачем тебе это? − раздражается Влад.

− Просто так спросила, − я снова пожала плечами.

− Он работает на меня, в охране, − без энтузиазма отвечает он.

− Что с тобой? − чувствуя его напряжение, осторожно приближаюсь к брату.

Он бессловесно просовывает руку в мой карман и выуживает оттуда мой телефон. Плавно скользит большим пальцем одной руки по экрану, а другой обнимает меня, приказывая хриплым шёпотом:

− Иди ко мне.

Я повинуюсь и падаю в его объятия, ненасытно обхватывая его талию руками. Влад целует меня в макушку и показывает на какие-то цифры в моём телефоне.

− Моя девочка разучилась пользоваться телефоном, − он пытается разрядить обстановку шуткой, указывая на  семь пропущенных звонков со своего номера. Повторно целует мои волосы и  включает звук на смартфоне.

Я улыбаюсь, и двери лифта открываются на нашем этаже:

− А почему только семь? − Мы не отрываясь друг от друга, идём в нашу квартиру.

− Потому что я перестал понапрасну накручивать себя и позвонил твоему водителю.

− Да? Когда? Я не заметила.

Влад ещё сильнее хмурится и сжимает пальцы на моей талии.

− О чём вы говорили, Мира? − спрашивает он ещё раз.

− Ни о чём, я же уже сказала, − повторяю любимому, поднимая глаза к его лицу и заглядывая в почерневшую карюю радужку.

− Хорошо, − отвечает, вряд ли соглашаясь, но молча, распахивает дверь и заводит меня внутрь. Я облегчённо вдыхаю  воздух нашего с Владом семейного гнёздышка.

Поворачиваюсь к оставшемуся позади брату, с желанием обнять его снова, но он перехватывает мои запястья и опускает мои руки вдоль тела. Я непонимающе смотрю на него, но он уже полностью игнорирует меня, занимаясь заклёпками на моей парке. Повторяющийся клацающий звук − это единственный звук, раздающийся в тишине нашей квартиры и обоюдного молчания, лишь симфония удивительных ароматов блуждает в воздухе, окутывая нас в призрачную пелену грёз.

Парка неожиданно падает с моих плеч, я остаюсь в тёплом, но простом свитере,  узких джинсах и всё ещё в сапогах, с которых стекает подтаявший снег, образовывая некрасивую лужицу  между нами.

− Ты не замёрзла? − спрашивает громко, или это только кажется громким в слишком долгой и вязкой тишине.

− Нет, − категорично для простого вопроса отвечаю я. С этими невыразительными буквами, озвучившими мой ответ, с меня сдёргивают свитер, раздраживший кожу предвкушающей дрожью.

Влад согласно кивает и сокращает между нами сантиметры расстояния.

Я стою словно статуя, как-то непривычно страшась темноты в его глазах.

− Ты не скучала, Мира. − Но твёрдая убеждённость этой фразы пугает меня сильнее, и я снова делаю попытку обнять Влада. − Нет, − ударяет меня словами, трансформируя мелкие мурашки в крупную дрожь.

Застёжка бюстгальтера услужливо расположенная спереди щёлкает с облегчённым выдохом брата, и он перемещает меня к стене. Странно, мои тяжёлые ноги словно и не двигались по мокрому паркету, но я чувствую, как уже опираюсь о холодную стену голой кожей спины, голова моя откидывается назад, и волосы скользят по плечам. Я не вижу Влада, глаза неумолимо смыкаются от предвкушения разгорающегося внутри нас и накаляющего атмосферный воздух желания.

Руки мои запутываются в коротких прядях, и шумный вздох оглушает напряжённый слух.

Влад пренебрегает моими персями и приникает к животу усиленно пытающемуся наполнить меня воздухом. Я шепчу бессвязные слова, заверения в своей любви, прошу о чём-то, но он не слушает, совсем. Осторожно расстёгивает молнию на джинсах, опаляя кожу жгучим дыханием, оглушая меня лёгкими словно порхания бабочек поцелуями. Я хочу помочь ему с собственным раздеванием, но не в силах даже пошевелиться, я в состоянии лишь дышать и удерживать стену вспотевшими ладонями. Моя грудь часто вздымается, сводя с ума блуждающими по ней разрядами желания и непрекращающегося томления.

На коленях передо мной, он сдвигает пояс моих джинсов, оттягивая его вниз, оставляя меня уязвимо обнажённой без тонкой полоски ткани на бёдрах, так тщательно и так бесполезно избранных для него. Он отвергает саму мысль меня в белье, небрежно избавив меня сначала от лифчика, а теперь и трусиков. Я непрерывно дышу глубоко и жадно, словно знаю, что очень скоро буду лишена такой возможности, совершенно потерянная в наслаждении.

Руки брата скользят ниже и решительно высвобождают мои ступни из громоздких сапог, чтобы окончательно вызволить меня из оков кружева и джинсы. Я переступаю на месте, но опять же не чувствую себя двигающейся, одновременно невозможно размякшая под знакомыми алчущими моё тело руками, и беспредельно напряжённая, словно эти руки касаются меня впервые и я могу разочаровать их своим несовершенством и неопытностью.

Обнажённая, я дрожу как сорванный безжалостным ветром осенний лист и не в состоянии придти в норму, потому что всё происходящее заставляет меня трепетать и желать несравнимо большего, всего.

− Что ты делаешь? − не своим голосом пролепетала я, не уверенная, что слова произнесены вслух и их не стирает моё дыхание.

− Хочу почувствовать твой вкус на своих губах, − внятно, целиком и отчётливо прозвучал ответ на уровне моего живота. Ещё секунду, малюсенькое мгновение губы моего любимого находились там, и я находилась в некоем подобии сознания, а дальше…

Это неспешное следование по линии от пупка вниз, каждый миллиметр этого воспалённого участка сдавался пучине огня его намеренного дыхания, каждый дюйм очага желания зализывался шершавым и исцеляющим языком того же пламени, каждый сантиметр покрывался благотворящими поцелуями.

− Влад, нет! − неизвестно откуда взятыми силами я бормочу протест уже открывшемуся предчувствию. − Нет! Не надо… Ты не должен этого делать! − моя голова отчаянно мечется из стороны в сторону, ударяясь о твёрдую стену, пренебрегая этой, такой незначительной болью, когда низ живота затягивается в тугой узел и эта несравнимая ни с чем боль становится всё навязчивей и неотступней.

Пальцы, вопреки вырванным из горла словам, цепляются за волосы Влада и притягивают его ближе, ещё… ниже, ещё…

Пускающий огненные стрелы язычок, как вездесущий каратель истязает мою нежную, ранимую вершинку, трепеща в самой сердцевине, и разверзает пропасть между моим сознанием и беспамятством. Я двигаюсь по стене вверх-вниз, грубо хрипящая и стонущая от долгожданной ласки, и подхлёстываю Влада на ещё более глубокие поцелуи. Отзывчивые губы немедленно внимают моему зову, исполняя мою маленькую бесстыдную мольбу, и целуют меня, Влад закидывает мою безвольную ногу на своё плечо, раскрывая меня для себя полностью, и я задаюсь в крике,  когда моё лоно, наконец, удостаивается жаркого поцелуя и юркий язычок отравляет своими стрелами моё нутро.

Жаркая волна проходит по моему телу с ритмичными вкручиваниями этой нежной и мягкой плоти в узкий, сжимающийся в спазмах вход, и я бесконтрольно начинаю двигаться в том же ритме. Уже целиком лишённая возможности мыслить, я умоляю Влада прекратить:

− Сейчас же! − вскрикиваю так надсадно, что сам голос молит о продолжении, но следующая мольба уже срывается с губ, и теперь я заклинаю, не останавливаться, что бы ни случилось.

− Пожалуйста! − кричит моя душа, когда подушечкой большого пальца Влад надавливает на самую чувствительную точку, в то время как губы и язык продолжают посасывать и целовать моё истекающее влажными соками лоно.

Он всё слушает, до невозможности сосредоточенный и серьёзный, он буквально присасывается к моему нежному и жаждущему местечку. Когда я собираюсь, рассыпавшись на миллион осколочков опасть в захваченном экстазе, он обхватывает мои бёдра стальными тисками своих рук и отправляет свой ищущий язык в ещё более далёкое странствие внутрь меня, извивая его змеёй и заставляя сокращаться мои мышцы вокруг него.

Я всхлипываю и захлёбываюсь собственной слюной и в немом крике размыкаю губы, лишённое кислорода горло мгновенно пересыхает и я, не выдерживая этого голодания, оседаю на пол, с до боли зажмуренными глазами.

Я покидаю эту реальность, дрожащая и бьющаяся в конвульсивных судорогах наслаждения, совершенно обезумевшая от непрекращающихся растекаться по телу электрических волн.

− Что ты сделал со мной? − ослабевшими и вовсе не своими руками пытаюсь укрыться на груди у Влада вышептывая этот вопрос по слогам и с болью в саднящем горле.

Меня обнимают сильные руки и поднимают с грязного и неуютного паркета, несут в тёплую постель нашей спальни и сгребают в горячие объятия. Я мурлычу, всё ещё не дошедшая до состояния говорить и крепче вжимаюсь в любимое тело, морщась от ощущения нескольких слоёв одежды всё ещё покрывающих брата.

− Тшш, − шепчет в волосы и шуршит рядом, высвобождаясь из брюк и рубашки. Я улыбаюсь, открывая вновь слипающиеся от яркости света ламп глаза, и ласкаю взглядом перекатывающиеся мышцы желанного тела. Неутолённый голод кричит в ответном взгляде Влада, заставляющий ощущать себя  ещё более обнажённой, хотя на мне нет и нитки. Я инстинктивно тянусь за простынёй и прикрываю ей набухшие груди, но он молниеносно срывает этот беззащитный покров и нависает над моим жаждущим принять его в себя телом.

− Хочу смотреть на тебя, хочу, чтобы ты смотрела на меня, когда… − Он медленно опускается на меня полностью, вынуждая смириться с его не терпящим отлагательства в удовлетворении возбуждением.

Я осторожно дотрагиваюсь до напряжённых мышц, вычерчивающихся на его руках и предплечьях, и слышу полноценный вдох, исторгающий на волю мою улыбку и продолжаю своё исследование, обнимая Влада за плечи, и ещё больше тяну на себя, потихоньку раздвигая бёдра.

Влад поднимает голову, а я уже пропускаю его влажные чёрные пряди сквозь пальцы, слегка оттягивая их назад. Он преступным жестом облизывает губы, и я невольно раскрываю собственные губы, в мгновении теряя контроль над этим великолепным телом, подаваясь вперёд.

Жёсткий рот брата приникает к моим ослабевшим подчинением ему губам, и он греховно трётся об эти половинки, не целуя и не на миллиметр не отдаляя несуществующего между ними расстояния. Я безуспешно пытаюсь раскрыться, но в безжалостном плену мне удаётся только промычать своё желание слиться с ним в поцелуе. Его губы на миг замирают, расширяясь в улыбке, а затем с мимолётным отрыванием на произнесение:

− Мира… − глаза загораются похотью и сладострастием, − сейчас ты узнаешь, насколько ты вкусная… − он вторгается в мой ошеломлённый рот стремительным движением своего языка, только недавно доводящий меня до безумия такими же страстными поцелуями совершенно иные губы моего изгибающегося в схватке с желанием тела.

− Умм… − нетерпеливо ёрзая по стволу его тесно прижимающегося к моей размякающей плоти достоинства, мычу я.

− Вкусно? − шепчет в ответ, отрываясь и вновь припадая ко мне со сладостными стонами и голодными ласками.

− Во мне… − невнятно, − во мне… − ещё одна попытка…

− Хочу… в тебя…  − его голос на самых кончиках моих губ.

− Даа! − начинаю дрожать от внезапного заполнения пустоты внутри им, от этой неукротимой анархии его во мне. − Не останавливайся! − мои метания по шёлковым простыням, лихорадочные возгласы, развратные подмахивания бёдрами вверх навстречу, чтобы возвратить его в себя, заставить двигаться быстрее и жёстче, чтобы сладостная толика боли сопровождала наше неутолимое соитие, чтобы слаженные фрикции  не сводили более с ума, подарив освобождение ослепительной вспышкой оргазма.

− Еще, пожалуйста, ещё! − я говорю слишком много, но когда звуки не облекаются в слова, я хриплю и стону безумным животным, всхлипываю безутешным ребёнком и боюсь впасть в беспамятство и темноту.

− Девочка моя… Мира, − мои внутренние стенки сжимают его настолько, что трение наших тел, снаружи, разделённое лишь смешиванием струящегося пота оказывается менее тесным, чем его плоть туго обхваченной моей плотью.

− Не хочу, чтобы это заканчивалось… − на последнем выдохе произношу, ощущая, как кульминация неудержимо затягивает меня в свой круговорот, и я уже забираю Влада на этот купол наслаждения с собой, чтобы разделить падающие искры взорвавшихся звёзд на двоих и вдохнуть неба сожжёнными лёгкими.

− Люблю тебя… − стонет Влад, наваливаясь на меня, обдавая тело жаром, а внутренности горячей струёй своего семени. Тёплый разлив внутри избавляет мои мышцы от последнего напряжения, и я обмякаю с блаженной улыбкой на бессильных губах от постижения зародившейся жизни внутри таким же любовным актом.

Лучшее свидание в жизни

МИРА.

Слишком быстро опустившиеся сумерки застали нас с Владом под тёплым душем, когда утомлённые, но неутомимые мы намыливали тела друг друга жидким мылом с апельсиновым ароматом, навязчиво щекочущим ноздри и пробуждающим настойчивость в блуждающих по моему телу руках Влада.

Наполовину возбуждённый он тщательно смывал с меня пену, чтобы бессчётный раз нанести её снова и провести по любимым участкам, заставляя меня бесстыдно извиваться и прижиматься к нему сильнее, вздыхая и хрипя, сдерживая стоны и прокусывая губы до невидимых ранок.

− Ты плохо себя ведёшь, − смеет отчитывать меня, доводя до грани и безжалостно сбрасывая вниз вместо вознесения ввысь.

− Накажи меня! − воодушевлённо и поспешно нахожу выход для нас двоих.

− Ещё не придумал достойного тебя наказания, − посмеивается надо мной.

− Влаад, − хнычу, и он отступает, совсем. Я выдыхаю одновременно с облегчением и с досадой.

− Нам нужно возвращаться, − без недавнего проблеска игривости, угрюмо выговаривает брат, поспешно отворачиваясь, и перестав искушать меня своим обнажённым видом, обматывается полотенцем.

− Иди сюда, − быстро притягивает к себе, обтирая как маленькую, и закутывает в махровый халат. Я обнимаю его прежде, чем ему удастся сбежать, и дышу запахом свежести и апельсинового мыла, так мало похожим на его собственный неповторимый аромат осенних дождей.

− Это было лучшее свидание в моей жизни, − улыбаясь и щекоча его грудь своим шёпотом, бормочу я.

− Прости, − выдыхает мне в волосы, − Я слишком увлёкся и не смог осуществить задуманное первоначально.

− Да? − притворно удивляюсь я. − А разве моё свидание не было задумано, как непрерывные занятия любовью с самым горячим папочкой в мире?

− Не совсем, − Влад смеётся и это расслабляет меня. − Обещаю тебе компенсировать всё завтрашней прогулкой по городу.

− Но… Что мы придумаем для родителей? − я вскидываю голову, чтобы ощутить руки Влада, возвращающие её на прежнее место, как проделывают это с маленьким ребёнком.

− Не думай об этом. Я всё улажу. − Он смягчает свой голос, непроизвольно ожесточившийся до оборонительного тона при упоминании  наших общих родных.

− Хорошо, − соглашаюсь я, тут же решая поиграть на крепких нервах возлюбленного. − В таком случае, я не откажусь от повторения сегодняшних занятий и завтра. Они мне по душе.

Руки Влада вокруг моей талии сжимаются крепче, и я отчётливо различаю звериный рык, сорвавшийся с его губ.

− У нас совсем нет времени, Мира!

− Я знаю, − безобидно щебечу я, легонько поглаживая обнажённый пресс брата по поперечным линиям, заставляя напрячься его сильное тело под этими невинными ласками.

− По… − я  уже слышала его беззвучное «пожалуйста», но мой братик, с непоколебимой твердыней пророкотал, − Пойдём!

Выдвинувшись в путь позже запланированного на целый час, Влад отказался принимать душ ещё раз, сердито вскидывая на меня свои удлинённые брови, тем самым вменяя мне в вину всё, что последовало после  предыдущего нашего совместного омовения.

За рулём, Влад был чрезвычайно серьёзен и молчалив, всем своим грозным видом побуждая меня прикасаться к нему. Едем недостаточно быстро, но вполне себе сносно, если учитывать, что в последнее время брат не рискует менять скорость с цифры тридцать на спидометре. Это происходит только по одной причине, я задержала наш отъезд, причём намеренно, и теперь мы явно опаздываем.

Нервозность, проявляющаяся пульсирующей на виске жилкой, расстраивает меня больше, чем необходимость лживого рассказа о несостоявшемся свидании с Максом и кучи неприятных расспросов, и ещё маленькой загвоздки с возвращением домой в компании брата.

Я не пытаюсь заговорить, просто неотрывно слежу взглядом за преодолением на посуровевшем лице. На моей душе спокойно и тихо.

Влад неожиданно тормозит на обочине, почти в том же самом месте, что и в прошлый раз. И я невольно вздыхаю, он сразу обращает ко мне свой нахмуренный взор.

− У меня завтра важная встреча, тебе придётся сначала подождать меня в машине, а потом мы вместе поедем на фирму. Ты согласна?

− Хорошо, − говорю я, пожимая плечами, не ожидавшая от брата вопроса о планах на завтра немного растерянно смотрю на него, готовясь к следующей тираде. Он удивляет меня: молчит.

− Я могу подъехать позже, если ты пришлёшь за мной Владика, − беззаботно предлагаю, всего лишь на миг, отпуская его глаза.

− Неужели? − ехидно замечает он.

− Да. Так будет удобней, − я уже снова смотрю на него, но его взгляд успел трансформироваться  в это потерянное мгновение и теперь жгучий огонь полыхает в радужке, грозя разлиться вулканической лавой за нерушимые границы сладкого шоколада.

− Для кого? − спрашивает, и я чувствую в его тоне назревание между нами конфликта.

− О чём ты? − поворачиваюсь к нему, локтём подпирая спинку сиденья, и удивлённо вскидываю бровь.

− Как ты это делаешь? − вопрос неожиданный и совершенно лишённый смысла, по крайней мере, для меня.

− Что делаю? И мы опаздываем, − напоминаю, если вдруг его беспокойство по этому поводу покинуло свой пост в его сознании.

− Ничего, подождут, − он остаётся в том же положении за рулём, как и до этого: прямо смотрящим на дорогу перед собой, только временами склоняет голову набок и дарит мне свои глаза, как сейчас.

− Хорошо. И что же я делаю?

− Сводишь людей с ума. − Он говорит так серьёзно и холодно, что мурашки бегут по коже, и я на некоторое время замираю, прежде чем заговорить внятно снова.

− Влад. Мы…

− Я не о нас. Он просто забрал тебя из дома. Видел тебя в первый, теперь уж и в последний раз. − При этом он смотрит прямо в мои глаза, в самую серединку с крохотной чёрной крапинкой, становящуюся всё меньше под его тяжёлыми глазами. Он прищуривает взгляд на секунду, прежде чем продолжить.− Завтра я его уволю. Но через чёртовые два часа рядом с тобой, проведённых, по твоим словам, − говорит почти недоверчиво, − в абсолютном молчании, он по уши влюблён, настолько, что игнорирует мои распоряжения.

− Влад…

− И надо же какая ирония, этого сопляка зовут, так же как и меня!

− Влад…

− А Макс? Какого чёрта он запал на тебя? − я вздрагиваю, от того, что он повысил тон, только, что не бьёт по рулю кулаками. − И Олег, наверное, тоже. Они все, да?

Он действительно спрашивает у меня такую нелепость, где-то внутри я боюсь его таким, где-то очень глубоко внутри его ревность приводит меня в восторг, но здесь и сейчас я думаю о том же, о чём и он.

− Отец хочет, чтобы это был один из них? Кто-то другой? Любой…только не я. Им не могу быть я, ведь так?

Я самостоятельно отстёгиваю ремень и пересаживаюсь на его колени, туго обхватывая коленями его бёдра. Влад распускает мои волосы и оттягивает мою голову назад, невольно причиняя капельку боли и заставляя приоткрыть губы. Он сумасшедше целует меня, и я позволяю ему это делать, почти не участвуя в его звериной ласке моего языка: в его болезненном прикусывании моих губ и испитии моего дыхания. Он прижимает меня с каждой секундой всё сильнее, причиняя боль, которая необходима нам обоим в этот момент, ему, чтобы почувствовать свою власть надо мной, мне, чтобы поддаться этой власти и умиротворить его.

− Ты моя! Мира! Ты принадлежишь мне! − отрываясь и всё ещё грубо обсасывая мои распухшие губы, рычит, прикасаясь к моему лбу своим. − Меня убивает мысль, что я не могу  бросить это в лицо каждому, кто только посмеет на тебя посмотреть.

− Влаад! Мы… Мы всё преодолеем. Я согласна, слышишь? Я уеду с тобой, куда ты скажешь. Где ты сможешь высказать любому, что я только твоя, а я выдергать волосы той, которая только попробует на тебя взглянуть.

− И никаких Владов тебе, поняла! − тут же добавляет он, имея в виду ни в чём неповинного водителя.

− Поняла. Только не увольняй парня из-за этого, ладно? − он напрягается чуть сильнее обычного при моей просьбе, но потом расслабляется окончательно, зарываясь губами в ямке на шее.

− Ладно. Скажи отцу, что Макс тебе понравился. Но он такой же зануда, как и твой брат, поэтому вы с ним не можете встречаться так часто, как вам хотелось бы. А ещё у тебя Германия и новая выставка и это отнимает много времени.

− Хорошо, − выдыхаю, полностью сосредоточенная на его губах, шепчущих в благословлённую богом впадинку, потому что именно её так нежно ласкают горячие губы моего любимого. − Я не буду с ним встречаться, − заявляю как можно твёрже, вконец размякшая от сладостных поцелуев.

− Я не позволю тебе, − вновь из его груди вырывается рык, в то время как я блаженно улыбаюсь, пытаясь прикрыть глаза подрагивающими от блаженства веками.

Израсходовав весь лимит наглости на сегодняшний подошедший  вплотную к ночи день, мы покидаем автомобиль брата раздельно, словно не мы заполняли его салон страстными словами и поцелуями и ароматом наэлектризованного желания. Зеркально отражая взгляды друг друга, мы хмуримся, бессловесно выдерживая дистанцию между. Чтобы признаки ссоры читались на разгорячённых лицах, с глубже запечатанным неосуществлённым до конца безумием овладеть друг другом пятнадцать минут назад прямо на переднем сиденье машины.

Я неприветливо здороваюсь с родителями, непривычно толпящимися в коридоре, встречая двадцатиоднолетнюю дочь, впервые возвращающуюся со своего первого свидания со своим первым «предположительно» парнем. Воздерживаюсь от комментариев и спешно ухожу в свою комнату, захлопывая дверь. Оседаю на пол, приваливаясь к двери ощущая себя не перебесившимся подростком с зашкаливающими в крови гормонами. Запоздалый румянец заливает щёки пунцовым, и я опускаю веки, утомлённая непрерывно колотящимся сердцем и пульсацией желания в венах. Я отдаю себе отчёт, что мы не были близки с Владом больше недели и это отчасти объясняет взаимный голод в потребности слитьсявоедино, но желать его после двенадцати часов, проведённых в постели не просто рядом, а физически растворяясь друг в друге и быть жадной до его прикосновений, едва сумев остановиться, лихорадочно обрушиваясь друг на друга, и в то же время, отбрасывая руки друг друга, чтобы из последних сил не поддаться и прекратить.

Я прислушиваюсь к разговору за дверью и к шагам Влада по коридору в направлении лестницы на второй этаж. Побег не удаётся ему без последствий, которых удалось избежать мне и я улыбаюсь, почти сочувственно.

− Что случилось? − встревожено задаёт, казалось бы, универсальный на все случаи жизни вопрос, мама

− Ничего. Просто мы немного поссорились.

− Как?! − слышу, как неверяще восклицает отец. − Что случилось? − спрашивает, повторяя тот же глобальный вопрос.

− Свидание с Максом испортил, наверное. − Я физически чувствую, как убедительно Влад пожимает плечами, и, судя по тому, что я всё ещё слышу их голоса, разворачивающийся в этом доме спектакль, разыгрывается и для меня тоже. − Мне срочно понадобились документы по бизнесу, и я вызвал своего зама на фирму, а Мире пришлось до вечера просидеть в комнате отдыха и довольствоваться фаст-фудом, пока я не закончил,  и не привёз её домой.

− Но ведь уже так поздно? − синхронно воскликнули оба моих обеспокоенных родителя.

− Я работал, − коротко и поэтому ещё неопровержимее ответил брат.

Мне было стыдно за нашу ложь во спасение, но кроха гордости за его неоценимый дар убеждения всколыхнулась во мне, притупляя неутихающую боль от знания причины всей окружающей нас фальши, которой, я боялась, мы обвиваемся, словно в кокон безопасности от существующего помимо нас мира людей.

− Но Влад, так же нельзя. Тебе нужно было отправить её домой на такси.

− Я хотел, но Мира не согласилась. А сейчас по дороге высказалась и заявила, что я мало того, что помешал её первому в жизни свиданию, так ещё насильно удерживал её кавалера  допоздна, не доверяя её поклоннику, как типичный старший брат, с которым ей не повезло. И я не мог втолковать этой упрямице, что у меня важный проект и клиент, которого безотлагательно нужно было удовлетворить. А Макс всего лишь мой сотрудник, который обязан исполнять все мои поручения. И никак иначе.

Он повысил голос на последней фразе, и при прослушивании столь пламенной речи у меня перехватило дух от того, как красноречиво он вплетал неоспоримую правду в эту обманчивую историю с вымышленным свиданием. Своё пламенное желание и свою такую же обжигающую ревность.

− Она ведь ещё совсем ребёнок, − снисходительно вздохнул, на этот раз тише и, услышав удаляющиеся шаги и топот на лестнице, я поняла, что Влад не намерен и дальше разыгрывать ваганта. − Не переживайте,  до завтра мы помиримся. Свожу её в национальную галерею и покажу ей Айвазовского. Она от него просто без ума.

Конечно, узнать о планах Влада отправиться со мной в галерею таким образом − было не совсем романтично, как если бы это был тщательно спланированный и выверенный до конечного своего исполнения сюрприз, но мысль, что он продумал всё до мелочей и эти самые мелочи оказываются для него такими же важными, какими являются для меня, наполнила меня теплом и поселила улыбку не только на губах, но и в душе, смятенной и мечущейся от предвкушения  до страха.

Переодевшись и расчесав волосы, претерпевавшие за сегодня титанические метаморфозы, я без всякого на то желания, покинула свою комнату и пошла на звук голоса в кухне. Оберегающей меня покровом доброжелательности тёти Тани не было, что меня немного опечалило, как и не было сестры с Анатолием, отсутствие которых добавило несколько октав тишины в разговорный поток этого дома.

− Лиза уехала? − спросила я, будто спокойствие вернулось ко мне из-за отлучки Влада.

− Да. Твой отец настоял на том, что им не мешало бы наведаться в новую квартиру и проверить как обстоят дела после ремонта, и вообще негоже молодым развлекать престарелых родителей из долга, что так полагается делать.

Мои глаза в удивлении поползли вверх и, хотя я чуть не поперхнулась соком, которым собиралась запить скапливающуюся во рту жидкость, при звуке приближённых за спиной шагов Влада, мне удалось остановить побег взгляда в его сторону и удержать его на лице матери.

− Это дословно то, что сказал твой отец Лизе, − с обидой на отца, в мягком, как тополиный пух голосе закончила мама.

Я присела рядом с ней и погладила её по спине, так сильно уменьшилось проявление любви и заботы между нами в последнее время, что она невольно подалась навстречу ко мне, а я прижалась щекой к её щеке, тёплой и родной, но немилосердно задетой бороздками морщин. Я посмотрела на отца, его лицо с годами так преобразилось, что черты лиц моих родителей приобрели схожесть: одинаковые треугольники морщинок вокруг глаз, левая, чуть сильнее выгнутая бровь от одинаковой манеры выражать удивление, и похожие глаза с зеркально отражающейся в них теплотой и заботой друг о друге.

Ничего плохого и предосудительного в их одинаковости не было. Никто не замечал в этом отклонения от общепринятых норм. Как и я не замечала подобного в нашей с Владом похожести, развитой задолго до нашей с ним встречи, задолго до моего первого крика этому миру, а значит, просто уже решёнными судьбой быть вместе. Именно эти мысли светились в моих слезившихся глазах, когда я мельком решила взглянуть на своего возлюбленного, чтобы задержаться на остановке его глаз дольше, встречаясь со своим отражением, чувствуя щемящую грусть, рука об руку с радостью внутри. Биение собственного сердца в груди и слабый, но непререкаемый стук маленького сердечка, пульс отбивающий шаг жизни в напряжённом запястье Влада − мы семья. И мы есть. Улыбка, проявившаяся на моих губах, едва ли тронувшая их, оставшись незаметной для посторонних глаз, тем не менее, мгновенно осветила лицо любимого, вернув дыхание его лёгким, цвет хмеля его глазам.

− Я устала мам, пойду в свою комнату, − поцеловав в щёку мать и потрепав её по руке, уже было поднялась со своего стула.

− Сядь и поешь, как следует, − грозный голос ничем не выдал своей принадлежности тому же самому мужчине, только что переглядывающемуся со мной в туннеле для встречи наших глаз.

− Но я не хочу больше, − сказала еле слышно, наверное, оттого, что ощущала свою вину.

− Ты  не обедала сегодня, − напомнил мне, заставляя покрыться предательским румянцем от основания шеи до кончиков волос. Игривость, временами накатывающая на меня, не хотела вступать в игру  и слова из ложного спектакля, напоминающие о не съеденных мною сэндвичах остались не произнесёнными, а ложка прилежно вернулась ко рту, наполненная картофельным супом-пюре с зеленью.

− Теперь можно я пойду в свою комнату? − с нажимом произнесла, глядя на прислонившегося к столу Влада взглядом из-под ресниц, когда на дне тарелки, наконец, не осталось ни капельки.

− Теперь можно, − довольно заявил, отворачиваясь, чтобы ополоснуть стакан.

Отец с матерью настороженно переглядывались друг с другом, всё время перебрасывания фразами нас с братом. Я с шумом отодвинула стул и уже схватила со стола свою тарелку, когда мой надзиратель вновь подал голос.

− Оставь, сам справлюсь! − командирский тон был настолько впечатляющим, что тарелка в моих руках с грохотом снова заняла своё место на столе. Мать вздрогнула, когда я невольно посмотрела на неё, но издать нечленораздельный звук и достойно удалиться у меня получилось весьма убедительно.

Принимать душ ещё раз было лишним, но выработанная за этот год привычка настойчиво подсказывала, что без водных процедур уснуть у меня не получиться, поэтому скинув с себя всю одежду, я закрыла дверь на задвижку, включила свет и…

Кафельный пол, наверное, был неприятно холодным в зимнее время года, водяные брызги, без устали орошавшие моё лицо и правую руку  − колючие и агрессивные, а терпеливый свет сберегательной лампы неуступчиво слепил веки − сейчас я им была благодарна. Первая тревога, когда сознание ко мне вернулось, была за ребёнка, ни в чём не повинного, даже в том, что его мама не может позаботиться о его здоровье. Рука, затёкшая в неправильном положении, больно ударилась о край ванны, прежде чем потянуться к холодному, неприкрытому животу и почувствовать исходившее изнутри тепло, тепло принадлежащее маленькому беззащитному комочку, который живёт во мне и должен жить после меня. Я не пыталась подняться, не думала о ноющей боли в затылке вызванной падением, не тревожилась за сердце, приплясывающее чечётку в моей груди: то бешено колотящееся, то смиренно переводящее дух, почти совсем неслышное. Я поглаживала свой живот, успокаивая маленького, успокаивая слёзы − солёные, смешивающиеся с пресными каплями душа.

На этот раз всё обошлось: я пришла в себя самостоятельно, поэтому Влад ничего не узнает. И это осознание вернуло мне сдавленное дыхание, и мочь моим затвердевшим конечностям. Я с трудом заставила ноги выпрямиться, вставая, вцепившись обеими руками в край ванны, и переступила за бортик, чтобы снова лечь, только теперь добровольно. О принятии душа не было и речи, но с чувством, словно тело моё претерпело на себе функцию отжима в стиральной машине или, по крайней мере, меня точно прокрутили через мясорубку, я растянулась в ванне, не потрудившись заполнить её. Вода из душа обильно смачивала мои волосы и лицо, милостиво стекая по телу мелкими ручейками и этого было достаточно, чтобы оставаться в сознании и не уснуть.

Спустя какое-то время, немного пришедшая в себя, я осторожно выбралась из воды, не на минуту не отказываясь от опоры в виде стен и бортиков, пошатываясь, обмоталась полотенцем, едва разлепляя тяжелеющие от болезненной усталости веки, погасила свет и прошла в спальню, всё так же пользуясь безмолвной поддержкой стен и кроватных тумбочек. Я буквально упала на кровать, неуклюже закутываясь в одеяло, не заботясь о влажных, с капающими холодными дождинками на вздрагивающую шею волосах. Через полчаса, пятнадцать минут, минуту, час, всю ночь или только одно мгновение я провалилась в темноту, на этот раз благосклонно оказавшуюся всего лишь спасительным сном.

− Тшш, − шептал родной голос, окутывающий меня теплом и покоем. Жаркие руки осторожно вытащили из-под меня неудобный комок, смутно напоминающий полотенце, а потом и подушку с мокрой насквозь наволочкой, аккуратно придерживая мою шею, пока на её месте не оказалась другая − сухая и мягкая. Одеяло, свёрнутое в узел было выправлено, а я укрыта им по самый подбородок, под ним полностью обнажённая и дрожащая.

− Ляг со мной, − прохрипела я, уже полностью проснувшаяся и часто моргающая при приглушённом свете настольной лампы.

Мне не ответили, капризные складочки хмурости не хотели покидать безупречный лоб брата, отчего я поняла, что он сердиться. Он сидел, подмяв под себя длинные ноги, и методично высушивал мои волосы подогретым полотенцем. Голова моя слегка раскачивалась на подушке, а я не отрывала глаз от любимого, терпеливо ожидая, когда он заговорит со мной.

Моя рука сама собой выпросталась из одеяла, и я потянулась к его щеке, желая сначала только дотронуться до него, а потом незаметно добраться до суровых морщинок, чтобы прогнать их с его лица.

− Лежи спокойно, − грозным шёпотом предостерегли меня, но я не отступила от намеченного плана, и когда моя рука, наконец, коснулась его гладкой и тёплой щеки, я увидела, что пусть и на краткий миг, но глаза Влада сомкнулись от наслаждения. Он вздохнул.

− Ты совершенно не можешь о себе позаботиться, − сказал это с укором и мальчишеской обидой в голосе.

Я покачала головой, начав улыбаться:

− Зачем? У меня есть ты.

− Да. У тебя есть я. Но вдруг я бы не пришёл, и тогда утром ты проснулась с головной болью, температурой и ненужной в твоём положении простудой.

− Но ты ведь пришёл, − задрав голову, я посмотрела ему прямо в глаза, серьёзно и без улыбки и едва преодолела желание снова дотронуться до его красивого лица.

− Ми-ра! − разделил на слоги моё имя и тяжело выдохнул, перестав пререкаться и снова погрузившись в перебирание моих прядей. Я предпочла бы, чтобы вместо полотенца, мои волосы ласкали его пальцы, умеющие преподнести мне блаженство так же легко, как подарить умиротворение.

− Когда же ты закончишь? − пробубнила я, недовольно ёрзая под одеялом.

− Спи. Если хочешь, я могу погасить лампу.

− Нет. Я хочу, чтобы ты лёг рядом.

− Не капризничай. Тебе не идёт.

− А ты, значит, уже успел прочитать свою книгу?

− Которую ты мне подарила вчера?

− Ага.

− Которая называется «Как стать самым лучшим папой на свете?»

− Ага.

− Даже не открывал.

− Бука. − Я надула губы, всё равно, если он этого не видит, и услышала весёлую улыбку, освещённую слабым светом.

− Не дуй губки, а то…

− Тебе не идёт, − угрюмо закончила его фразу, пытаясь отвернуться. Руки его ненадолго прекратили теребить мои волосы, и пальцы сомкнулись на моём подбородке, обиженно подтянутом вверх.

− Нет. А то мне хочется их поцеловать, − зашептал он, даря мне сверкающий взгляд своих сливающихся с ночью глаз.

Я громко вздохнула:

− Поцелуй.

− Не могу. Нужно высушить твои волосы.

Я высвободилась и приподнялась на постели, не заботясь о сползшем с обнажённой груди одеяле, и выключила лампу, а затем пробурчав:

− Спокойной ночи, тогда! − улеглась обратно, плотно зажмурив глаза, чтобы не возникло искушение взглянуть на брата.

− Спокойной ночи, − ласково прошептал он, наклонился и поцеловал меня в нахмуренный лоб. Я не открыла глаз, но расслабилась и неприлично быстро погрузилась в сон, пропустив момент ещё одного поцелуя в лоб, ощущения заботливо поправляющих одеяло рук, и почти бесшумного покидания моей комнаты моим возлюбленным… братом.

Слёзы

МИРА.

После столь убедительного театрального сеанса и заверений брата, что мы с ним можем помириться исключительно при условии совместного посещения национальной галереи, родители не стали возражать против того, что Влад заберёт меня с собой, и мы сначала заедем к нему на фирму.

У Татьяны Львовны не было новогодних каникул, но заслуженный выходной выпал именно на сегодня, поэтому мама была по собственному желанию загружена приготовлениями обеда и ужина (на который была приглашена чета молодожёнов). А отец, сетовавший на скуку и отсутствие мужской компании, с самого утра крутился под ногами жены, выспрашивая  для себя хоть какую работёнку, попутно строил гримасы, недовольный перспективой очистки овощей и мытьём посуды.

Влад  терпеливо ждал, когда я застегну дублёнку, купленную им для меня, но пока ни разу не надетую (видимо я ждала особого случая, а сегодняшнее свидание идеально подходило под описание «особое»).Его пытливые глаза оглядели меня сверху донизу, желваки на его скулах сексуально подёргивались, вымогая у моих губ непрошеную улыбку.

− Ладно, пап, мы ушли! − крикнула я родителям, спешно хлопая входной дверью.

− Могла бы попрощаться, как следует, мы никуда не опаздываем, − отчитал меня Влад, открывая передо мной переднюю пассажирскую дверь железной громилы.

− Знаю. Просто не хотелось ещё раз прослушивать лекцию о правильном поведении девушки с парнем, с которым у неё состоялось единственное свидание. Вчера. − Я многозначительно улыбнулась брату, напомнив о Максе, безвинно поучаствовавшем в нашем заговоре, и наблюдала, как быстро нахмурились и разгладились на лице любимого морщинки во время его кропотливого пристёгивания моего ремня безопасности.

− Спасибо. Я прекрасно выспалась сегодняшней ночью, − пробормотала, нежно коснувшись его гладкой щеки. − И не заболела. − Я улыбнулась, он прищурился.

− Ты мне должна, − покончив с ремнём, заявил Влад, переключив внимание на вождение автомобиля.

− А? − очень серьёзный взгляд не предвещал ничего хорошего.

− Я не поцеловал твои надутые губки, − хищно улыбнулся, прикусывая свою идеальную щёку изнутри процокал мой интриган. Не успела ничего путного ответить, как он снова выбил воздух из моих лёгких, даже ни разу не взглянув в мою сторону.

− Вот опять. Не делай так, я сказал!

− Но ты даже не можешь этого видеть! − возмутилась я, прикрикнув на него.

− Могу. Я всегда тебя вижу, − утверждающе заявил, на секунду обернувшись ко мне и одарив нахмуренную меня улыбкой. − Как ты себя чувствуешь? − вдруг спросил.

Я вздрогнула, обеспокоенная его осведомлённостью.

− Нормально. А почему ты спрашиваешь? Я плохо выгляжу?

− Плохо выглядеть ты не можешь. А я просто беспокоюсь о тебе и нашем ребёнке.

Я успокоилась и незаметно выдохнула с облегчением.

− Значит, вчера ты мне нагло врал, когда сказал, что даже не открывал энциклопедию для папочек, − весело защебетала, с твёрдым намерением не посвящать Влада в свои обморочные приступы.

− Будем считать, ты меня подловила, − согласился он, выруливая вправо, искренне улыбаясь так, что сердце захватило.

− Ай! − вскрикнула я от неожиданных колик.

− Что случилось? − мгновенно отреагировал брат, собираясь остановить машину.

«Несколько глубоких вдохов и выдохов и всё пройдёт», − успокоила я себя, поэтому стараясь сохранить краску на лице и не впадать в бледность, даже слегка растянув губы в улыбке, солгала Владу.

− Всё хорошо. Просто хотела сказать, что у тебя красивая улыбка и прикусила язык, − недоверие, читающееся в глазах тёмного янтаря, способно было ввергнуть меня в панику, − Показать? − с вызовом бросила я.

Влад настороженно отнёсся к моему объяснению:

− Точно?

− Конечно, − задорно воскликнула, отчаянно подавляя проступающую сквозь маску беспечности гримасу боли и попыталась высунуть язык.

− Не надо. Верю, − кивнул брат, возвращая своё внимание на дорогу.

Я отвернулась к окну, чтобы, наконец, расслабиться хоть немного, и попыталась заговорить Влада, чтобы моё молчание не вызвало у него подозрений.

− Я плохая сестра, да? − этот вопрос можно было задать сдавленным голосом, только таким и можно было. В груди клокотала боль, и острая игла её раз за разом пронзала моё сердце, превращая его в бесполезные отрепья, но я продолжала говорить. Ради Влада. − Не в том смысле. Просто позавчера у тебя была температура, уже два дня прошло, а я не удосужилась позаботиться о тебе.

− Пустяки. Это было всего лишь переутомление. А ты замечательная, потому что позаботилась обо мне гораздо раньше, напоила меня чаем и впихнула в меня чудодейственные таблетки, вот я и не заболел.

Я слегка повернула голову, чтобы взглянуть на растворяющие двери моей души настежь улыбку, сделать следующий необходимый вдох, дрогнуть в  ответной улыбке, неискренней и отвернуться.

− Ты действительно не против побыть в машине, пока я буду завтракать с клиентом или может быть всё-таки пойдёшь со мной? − «Короткий вдох и длинный выдох…» − Что скажешь?

− Я побуду в машине. − «Надавить на диафрагму ребром правой ладони…» − Мне будет скучно и неуютно в неизвестной компании. − «Посмотреть на Влада с улыбкой, сжать пальцы на его руке…» − Всё нормально.

Я чувствую, как становится легче, ненамного и от распирающей боли в груди, я хочу обхватить колени обеими руками прямо как в детстве.

− Включи кондиционер, пожалуйста, − голос почти выдаёт меня, но внимание Влада занимает поиск свободного места для парковки, и он просто машинально жмёт на нужные кнопки. Плавно вводит автомобиль между серой ладой и почти таким же грозным внедорожником, как и наша махина. К этому моменту ласковые потоки прохладного воздуха потихоньку начинают окутывать меня, шевеля волосы на висках, и я незаметно моргаю три раза, чтобы стало ещё чуточку легче.

− Постараюсь не задерживаться. Если тебе что-нибудь понадобиться, можешь позвонить, и я сразу выйду к тебе.Договорились? − Брат забирает чёрный кейс с заднего сиденья и порывается поскорее выбраться из машины, словно это сократит его отдаление от меня на пару часов в пару минут. Я останавливаю его, схватив за руку повыше локтя, на самом деле, сжатием несильных пальцев добравшись только до ткани его пальто.

− Поцелуй меня… Сейчас. − Он смотрит на меня с мгновение, не с удивлением,  а с нерешительностью. Его глаза подозревают меня в обмане, но свет, который они излучают, направлен на мои губы и я побеждаю эту маленькую схватку с собой.

Влад упирается  одним коленом в сиденье, чтобы приблизиться ко мне, я не делаю ни единого шага на сближение расстояния, он усматривает в этом каприз и улыбается мне в губы. Я лукавлю, улыбаясь в ответ, и наши губы соединяются нежно и проникновенно. Глаза закрываются без особой причины, просто от наслаждения, пусть и приправленного мукой возвращения меня в боль.

− Иди, − выдыхаю ему в рот, когда его поцелуй становится настойчивым и всё больше забирающим моё дыхание. − Ты опаздываешь…

− Хочешь свести меня с ума? − дышит мне в губы часто и неотступно,  отдавая  мне кислород с собственным вкусом и запахом, и забирая не столь драгоценную углекислоту, сорванную на выдохе с половинок моих губ.

− Просто иди. Иначе…мы не сможем остановиться. − Он всё ещё на моих губах, его вкус − еловых шишек и мяты, запах − щедрых дождевых капель, я притрагиваюсь к ним и мягко провожу пальцами по каждой, отвлекая сознание от боли, теперь утихшей, но лишь затаившейся на время. Отвлекая от возобновившихся обмороков и страха не за себя,  а за ребёнка.

Влад вздыхает, отворачивается и с раздражением захлопывает дверь, не глядя в тонированное стекло, перебегает дорожку тротуара и скрывается за самооткрывающимися дверьми ресторана.

***

− Долго? − спрашивает после возвращения, с нетерпением закрывая дверь и перебрасывая кейс на заднее сиденье. Я какое-то время смотрю на мужчину, который покинул ресторан вместе с братом и отправился к серой ладе, что припаркована у мощного бока чёрного джипа брата. − Здесь жуткая холодина! Ты, наверное, замёрзла? Надо включить печку.

− Не надо. Так лучше. Я только что выключила кондиционер. Меня подташнивало немножко, − покаянно опустила глаза.

− Почему тогда не позвонила? − обеспокоенно напустился брат, обхватывая моё лицо своими большими ладонями. Большие пальцы выводили на моих щеках заколдованные круги, от ласковых движений которых хотелось зажмуриться.

− Не хотела отрывать тебя от важных дел. К тому же эта обычная тошнота, − я пожала плечами для убедительности.

− Важное дело − это ты Мира. И обычная тошнота − это…это… Тебе было очень плохо? − Его глаза буквально сверкали от беспокойства, которое не просто читалось в них, а кричало на двадцати языках мира.

«Нельзя Владу говорить о моём состоянии».

− О господи, Влад! − Я прижалась к его губам в поцелуе, чтобы он только прекратил. Сейчас он не хотел меня целовать, хотел всё выяснить о моём самочувствии. − Если ты меня не поцелуешь, меня снова будет тошнить, − прошипела я. Он приготовил для меня целый список предостережений, но у меня была более веская причина заставить его заткнуться. − У меня токсикоз на твой вкус. Хочу тебя пробовать как можно чаще. − Зрачки его сдались первыми, расширились невероятно от двух моих фраз, но его характер был не таким подкупным. − Поцелуй, − умоляюще пробормотала я.

− Мирра! − угрожающий тон его не обманул мои ожидания. Он снова меня целовал. Это было правильно.

Место лады пустовало уже около двадцати минут, когда мы с братом, наконец, выехали с парковки.

− Всё прошло хорошо? − спросила я, угнетённая чувством лжи, теперь вклинившейся и между нами с Владом.

− Да. Тебе, наверное,  это неинтересно, но я расширяю фирму. Теперь мы будем заниматься и разработками игр, помимо программного обеспечения.

− Хорошо. Я просто ничего в этом не понимаю, но это не значит, что мне неинтересно. Меня интересует всё, что связано с тобой, потому что мне интересен ты.

− Я и не сомневался, − ухмыльнулся он, тронутый моим непреклонным ответом.

− Раз ты будешь занят новыми разработками или как там… своим расширением, значит, у тебя останется совсем мало свободного времени, так?

− Нет, не так.  Всё моё свободное время принадлежит тебе, а значит, я свободен тогда, когда ты этого пожелаешь.

− Я знаю, что ты говоришь всё это, чтобы я растаяла как вчерашняя снежинка, но мне всё равно нравится, хотя это и мало вяжется с правдой. Поэтому продолжай. − И я откинулась на спинку и повернула голову в сторону Влада, приготовившись слушать его до самой его компании.

Мы безоблачно веселились всю дорогу, хотя сама дорога продвигалась утомительно скучно − медленно, даже не смотря на объезд пробок. Я пыхтела время от времени несклоняемому решению брата двигаться неповоротливой улиткой, если на борту его автомобиля находится его любимая, но беременная сестра.

Здание, которое находится в том же бизнес-комплексе, что и ресторан, который мы покинули получасом ранее, предстало перед нами только спустя три подхода моих недовольных вздыханий.

− Вот мы и приехали! − как ребёнку похвалился брат, открывая дверцу с моей стороны.

− Это ещё у меня не вырос живот! − возмутилась я.

− Тогда ты будешь ездить только на заднем сиденье и только вместе со мной, − строго предупредил он, ничуть не задетый моим мятежом.

− Отлично! С нетерпением жду этого времени, когда ты будешь бесконечно опаздывать  на свою фирму! И твоё свободное время будет в полном моём распоряжении, − сделала ещё одну попытку вразумить его упрямство.

Влад наклонился и поцеловал меня в макушку, легонько приобнимая за талию.

− Я тоже, любимая. Я тоже. − «Разве можно было его переспорить?»

Мы поднялись на этаж Влада в стеклянном лифте, брат вставил ключ в панель, чтобы двери не открывались больше не на одном этаже, и я вопросительно изогнула бровь (в прошлый мой визит он этого не делал). До того как прозвучал его ответ, догадка пришла ко мне сама: «В прошлый визит я  не была беременной».

− Чтоо? Просто здесь и так недостаточно воздуха.

− Ну, это всё объясняет, мой милый параноик, − ядовито улыбнулась я, перешагнув открытые двери и выходя из кабины. Возле стола секретарши Влад схватил меня за руку.

− Подождёшь меня в моём кабинете. В комнате отдыха слишком много народу в это время.

− Хорошо, − не стала пререкаться на этот раз, потому что это было бесполезной затеей и потому что так было действительно удобней для меня.

− Ты ведь не задержишься надолго?

− Нет. Но ты всё равно можешь позвонить мне. Я не отключу мобильный.

− Настя, принесите апельсиновый сок и заварные пирожные для моей сестры. Она будет ждать меня в моём кабинете во время совещания.

− Всё милая, я пошёл.  − Влад снова поцеловал меня в макушку и, бросив взгляд в сторону симпатичной секретарши, я заметила её такую же симпатичную улыбку.

− Настя, если вам нетрудно принесите мне лучше кофе с двумя ложками сахара, а пирожных не надо.

Глаза Настеньки округлились, и она принялась вразумлять меня:

− Но Владислав Сергеевич сказал… − она запнулась, поймав мои улыбающиеся глаза и многозначительный жест рукой.

− Владислав Сергеевич − мой брат, Настенька, и я сама с ним разберусь, если он что-нибудь выкинет по возвращении.

− Хорошо, Мирослава Сергеевна, я быстро.

− Вот и хорошо, − одобрила расторопность девушки, которая немедленно вскочила со своего места и умчалась исполнять моё поручение.

Я прошла в кабинет брата, порадовавшись уединению и тишине. Стены были увешаны моими картинами, кроме одной, полностью застеклённой, сейчас задёрнутой жалюзями, а в другое время открывающей потрясающий вид на оживлённый город.

Мягкий диван прогнулся под моим весом, и я расположилась напротив собственных картин с мгновенно всплывающими образами нас с братом из полотна с подаренным сердцем. Трепет, всегда вторгающийся в моё тело, когда я вижу эту свою работу, пришёл и сейчас, и я поёжилась на кожаной обивке. Настя распахнула дверь и поставила мой кофе на столик, а затем придвинула и сам столик поближе ко мне. Я улыбнулась девушке перед тем, как она выпрямилась и собралась спросить меня ещё о какой-нибудь мелочи, которую она может для меня сделать.

− Спасибо. Мне ничего больше не надо, − она тоже улыбнулась мне и поспешила оставить меня одну. Странно было думать, что она останется со мной поболтать.

Я выпила вопреки моим ожиданиям сладкий и не очень вкусный кофе большими глотками, надеясь, что содержащийся в нём кофеин так же удержит моё сознание во мне, как проделывает это четыре кубика аптечного аналога внутримышечно.

Отдёрнула жалюзи и полюбовалась видом, размышляя о том, успокаивает ли Влада почти застывшее, неживое изображение за окном или же навевает скуку и дремоту. Прошлась по ковру, такому же длинноворсному, как и в нашем доме. Посидела в президентском кресле, удобном, роскошном и строгом, ничем не напоминающим ортопедический стул в кабинете Олега. При мыслях о личном докторе, дрожь побежала скользящими мурашками по спине, и я поспешила отогнать идею посоветоваться с врачом о своём ухудшившемся состоянии.

Дверь снова открылась, но на этот раз в ней появился Макс, первый заместитель моего брата. Его удивлённые глаза сказали мне о том, что он не ожидал меня здесь застать, и Настя как водится, его не предупредила.

− Мира Сергеевна? − официально изъяснил своё изумление парень, заставив меня искренне улыбнуться.

− Здравствуйте Максим. Но до сегодняшнего дня помню, я была для вас просто Мирой.

− Да-да конечно. Я просто… просто не ожидал вас здесь увидеть.

− Я жду Влада.

Он понимающе кивает и приближается к  рабочему столу брата, взглядом как бы спрашивая разрешения. Мне становится совсем неловко в его присутствии, тем более моё сидение в кресле делает эту ситуацию окончательно нелепой.

− Ой, простите! − спохватываюсь и чересчур быстро вскакиваю, чуть ли не ударяясь коленкой о ножку стола, но пошатывает меня по другой причине, и я неуклюже, почти валюсь на пол. Почти, потому что сильные мужские руки привлекают меня к себе, нежно захватив мою талию в кольцо. Сердце начинает колотиться быстро-быстро, сознание туманиться и предательски ускользать в зазеркалье, а перед глазами плёнкой тумана заволакивать красивое и строгое мальчишеское лицо со скрытыми за оправой очков зелёными глазами.

Я продолжаю держаться, чтобы совсем не раствориться в тёмном небытии и поэтому позволяю этим рукам усилить хватку и сместиться выше, прижаться к лопаткам, а меня прижать к обжигающей груди почти в унисон с моим бьющимся в ней сердцем.  С маленькой поправкой, абсолютно здоровым сердцем. Моя голова на секунду теряет связь с тяжелеющим телом, я чувствую, что без опоры рядом стоящего мужчины и его тёплых рук я пропаду в очередном обмороке. Но сдаться и прижаться к стальному торсу, напряжённому и выжидающему в засаде подобно хищному зверю, коего я не усматривала в невинном Максиме ранее и никогда, я не могу.

Я с усилием поднимаю расплывчатый взгляд в мутные глаза красивого мужчины, удерживающего меня в своих объятиях, поражаясь этой жестокой иронии, что туман застилает наши взгляды тождественно, но вновь только косвенно.

Поднимаю ладони, будто свинцовые, получается ещё хуже, потому что они совершают ненужный и неправильный путь по обнимающим меня рукам пока достигают груди Макса в нелёгкой попытке оттолкнуть его от себя, я даже не говорю, собирая последние силы, чтобы не упасть, но моё, вновь, ошибочно истолкованное молчание нагнетает обстановку ещё хуже.

Мне начинает жечь глаза от собственного бессилия и слёз, не смеющих пролиться, сжалившееся надо мной сердце выравнивает пульс и глаза, застеклённые слёзной оболочкой, находят избавление от морока беспамятства.

«Прекратите! Оставьте меня! Всё не так!» − слова уже рвутся наружу, а лёгкие набирают спасительного воздуха, когда губы приоткрываются, а руки желают освободить из плена чужих объятий. Но всё бесполезно, всё тщетно и ничего не стоит… Тёплые, мягкие, ласковые, но ничего не значащие, чужие губы коротко касаются моих, целуя…

Секунду назад я умоляюще смотрю на Макса, и вот глаза мои уже встречаются с разъярёнными глазами Влада. Он застыл в неподвижности в дверях кабинета и не отрывает взгляда от меня. Я вижу, как бесчисленное множество вопросов терзает его и вырывается вовне немым потоком, последней каплей, заставившей пролиться мои слёзы. Градом.

Они всё портят.

Фотография

МИРА.

Мне, наконец, удаётся освободиться от удерживающих меня рук и невидящих ничего кроме меня глаз Максима и я с укором, который никогда не смогу высказать вслух смотрю на него, прежде чем отшатнуться, отойти, а потом и бежать прочь за братом.

− Мира! Постойте! − слышится мне вдогонку.

В пустом коридоре с Настей за регистрационным столом Максиму удаётся остановить меня, схватив за запястье. Я останавливаюсь, когда дверь конференц-зала хлопает за только что скрывшейся за ней тёмной фигурой брата и оборачиваюсь к его заместителю. Я знаю, что девушка в двух метрах от нас, старательно выстраивающая пасьянс на мониторе компьютера следит за нами третьим глазом опытного секретаря и слух её обращён исключительно в нашу сторону, но слова сами вываливаются из меня от хронически навалившейся усталости в конечностях. Желание опасть мёртвым грузом на полированный до блеска пол становится непреодолимей с каждой ускользающей секундой.

− Оставьте меня в покое. Вы не должны были, слышите, не должны были!

− Я знаю, знаю, знаю! − в болезненном отчаянии оправдывается парень, поникая плечами. Он резким движением руки снимает очки,  и лицо его мгновенно преображается, яркая зелень его глаз разрезает мою душу надвое от читающегося в них раскаяния и маленького счастья торжества. Только над кем? − Мира, это было каким-то наваждением, простите. Вы всегда так неприступны, а сейчас… Словно открылись и впустили меня в свой мир на целое мгновение подарив истинную частичку себя. Позволили…

− Ничего я вам не позволяла! − сокрушалась я. «Он ничего не понял, совершенно не осознал, в каком я была состоянии».  − Я ведь всего лишь споткнулась, а вы поддержали меня!

− Да-да. Но… Ох, пожалуйста. Не будьте так строги ко мне. Ведь я… Я ведь… влюблён в вас.

Признание ошеломило меня, лишив дара речи на несколько мучительно долгих мгновений, и я сделала неуверенный шаг в сторону, только высвободив руку из пальцев Максима, поняла, что до сих пор он удерживал её в своей ладони.

− Не надо! Прошу вас, не надо…

Я сбежала. Загнала себя в лифт и спустилась вниз, не видя вокруг себя ничего и никого. Глаза были залиты эгоистичными слезами, а мысли горячими глазами брата полными горечи. Я знала, что он вернулся на совещание и, наверное, освободиться не скоро, но мне хотелось его увидеть, прямо сейчас это казалось, жизненно необходимым для меня. Я грубо вытерла солёные капли со щёк и глаз тыльной стороной ладони и вышла в холл, неприятно заполненный снующими туда-сюда людьми, и поспешила выйти в открывающиеся перед тучным мужчиной с папкой, двери.

Знакомый голос окликнул меня у поста охраны:

− Мирослава Сергеевна! − я обернулась, чуть ли не со вздохом отчаяния встретившись с улыбающимся лицом Влада.

− Здравствуйте, − поздоровалась сухо, инстинктивно обхватывая себя за плечи.

− Не ожидал вас здесь увидеть, − бойко сказал парень, не переставая улыбаться.

− Я тоже, − кивнула я. − Я уже ухожу.

− Вас нужно куда-нибудь отвезти? − по сути, невинно спросил он. − Я мог бы…

− Пошли. − Твёрдый голос брата, от которого мурашки побежали по коже прекратил наш односторонний разговор, и на мои плечи опустилась приятная тяжесть дублёнки вместе с согревающей теплотой настойчиво увлекающих меня к выходу рук.

Я невольно вздохнула с облегчением, боясь, тем не менее, взглянуть на брата.

Мы молча пересекли тротуар и подошли к автомобилю Влада, уже пригнанному из подземной парковки бойким пареньком в спецодежде. Брат сам открыл для меня заднюю дверцу, и я беспрекословно проследовала внутрь, опустив глаза в чёрный асфальт.

Мы едем не на свидание: это я поняла сразу, как только Влад выехал на знакомую дорогу домой. Домой, не в нашу квартиру. Мы не разговаривали, и сколько бы ни пыталась я заставить себя нарушить гнетущее безмолвие первой: попросить прощение, отрицать увиденное им, в конце концов, открыть правду, я не могла. Что угодно, кроме правды.

− Ты злишься? − наконец удаётся выдавить из себя со всхлипом, чуть ли не перераставшим в рыдания. Он не смотрит в зеркало заднего вида и сидит слишком далеко от меня, так, что я чувствую холод во всём теле, в каждой клеточке, лишённой его взгляда.

− Да. − Мороз за окном невозможным образом заползает под кожу и распоряжается нитками вен, сковывая жидкую кровь и так лениво бегущую прочь от сердца.

− На меня? − я делаю вдох, глотая всхлип вместе со слезой, успевшей упасть на сцеплённые в замок ладони.

− Не на тебя. Не на него. − Я слаженно киваю головой, не замечая вперегонки орошающих лицо капель.

− Макс просто…

− Не произноси его имени. − Он обрывает меня слишком резко и две слезы быстрее остальных приходят к финишу − к моим рукам, сжимающимся в бессильные кулачки.

− Я ударилась о стол и… Он помог мне удержать равновесие. Это было случайностью. А потом…

− Не нужно ничего объяснять. Это лишнее.

− Но ты ведь сердишься, я вижу. − Голос мой совсем сник, перемежаясь со слезами, которыми я начала захлёбываться, а так хотелось закричать по-настоящему громко.

Влад остановил машину на обочине и вышел, хлопнув дверцей. Я испугалась, что он уйдёт вот сейчас и пришлёт кого-нибудь из своей охраны, чтобы меня отвезли домой, поэтому я перестала всхлипывать, всё ещё не в силах унять катящиеся по щекам капли, но протирая распухшие от слёз глаза пыталась рассмотреть фигуру брата за запотевшим стеклом.

Его не было видно. Дверь с моей стороны распахнулась после тоненького щелчка, и Влад забрался на место рядом со мной. Грозный взгляд его всегда обращённых на меня с теплотой глаз заставил меня дёрнуться на месте, но брат ловко завладел моими руками и перетянул меня к себе на колени. Он прижал меня к своей груди, и я нашла яремную вену на его шее, чтобы уткнуться в неё и ощутить пульс выдающий удары сердца в унисон с моими собственными. Без каких-либо оговорок.

Он мягко поглаживал мои волосы, изредка прижимаясь к ним губами и мне было достаточно знать, что он меня не отпускает. Никогда не отпустит.

− Я не хотела этого, − пробормотала я, снова всхлипнув, на воротник его рубашки капнула моя слеза.

− Просто не плачь, ладно? И ничего не говори. Я не злюсь и не сержусь на тебя. Мне просто нужно немного времени, чтобы прийти в себя, ок?

− Угхму, − промычала, крепко обхватив брата за шею.

Мы сидели так очень долго и так мало одновременно. А мне было просто хорошо. Как всегда было с Владом. Брат задвигал ногами, и я с запозданием поняла, что у него, наверное, ужасно затекли ноги, но когда я порывалась встать и пересесть на сиденье, он останавливал меня, резко прижимая к себе за талию.

− Ты не обидишься, если мы ещё раз перенесём наше свидание на другой день? − почти успокоившимся голосом спросил он.

− Не обижусь.

− Честно?

− Честно.

− Тогда поедем домой?

− Да. А… − я замялась, не уверенно вздохнув.

− Что? − Влад приподнял мой подбородок двумя пальцами и заставил взглянуть ему в глаза. Всё было так сложно, сложно было смотреть на него вот так − глаза в глаза, словно слишком близко в своё отражение.

− Можешь отвезти меня кое-куда? Обещаю это недолго. − Я смотрела на него на секунду короче, чем он смотрел на меня.

− Хорошо. Куда?

− Я покажу дорогу, − поспешила проговорить, чтобы избежать дальнейших вопросов, но Влад выдал лишь ещё одно дежурное:

− Хорошо. − Он пересадил меня на сиденье и заправил выбившуюся прядь за ухо, заставив прижаться к его горячей ладони щекой, от замирания в сердце прикрывая глаза.

− Хочешь пересесть вперёд? − спросил он, удерживая в себе что-то важное, повторяя мою тайну.

− Нет, если мы будем передвигаться муравьиными шагами. − Попытка пошутить была неудачной, но Влад выдавил короткий смешок, снова прикасаясь к моей щеке большим пальцем.

− Садись рядом со мной, я буду осторожным, но не очень, ладно? − произнёс он, маниакально вглядываясь в моё лицо, сейчас, как никогда некрасивое.

− Угу, − я закивала вместе с его пальцем на горящей от соприкосновения с ним щекой.

Влад вышел первым и не дал мне опомниться, поднимая меня на руки, закинув мои руки себе за шею, а через минуту пересадив меня на переднее сиденье. Он не отстранился сразу, оставляя мои руки, обнимающими его, щеку, прижатой к его щеке. И я молчала просто потому, что ему этого хотелось. Молчания.

Сдвинулся на жалкий миллиметр, а показалось, будто на непреодолимые километры и чувствовал это, как чувствовала я. Наверное, поэтому поцеловал. Прижался жаркими губами к моим солёным, и не разрывал этого касания, позволяя холоду-свидетелю обдувать наши лица − такие разные, такие одинаковые.

− Поверни направо, − говорила я, узнавая дорогу, по которой мне приходилось ехать только однажды. Влад не задавал никаких вопросов, абсолютно спокойно отнёсшись к незнанию места назначения, но говорить о чём бы то, ни было, тоже не собирался.

Мы ничего не выяснили, не ругались и не мирились, нас окутывало силовым полем недосказанности, электризовавшей всё вокруг нас и нас самих до высоковольтного напряжения, но переломить ситуацию казалось невозможным. Но я боялась совершенно другого, что Влад узнает правду раньше, чем пройдут ещё двадцать четыре недели.

− Можешь остановиться здесь. Эта и есть парковка.

Влад бросил на меня  вопросительный взгляд, но тут же отвернулся, чтобы прочитать надпись над зданием, перед которым я попросила его остановиться.

− Женская консультация? − произнёс он каким-то неестественным полуживым голосом.

− Ты ведь уже в курсе, что я беременна? − подшутила над братом я, быстрее обычного освободившись от ремня безопасности и выскакивая наружу. Влад вышел вслед за мной, настроение его не было располагающим к продолжению шуток. Но прежде чем он успел спросить о цели нашего пребывания, я чмокнула его в щёку, как и полагалось целовать своих братьев сёстрам, и скрепила наши пальцы в неразрывный замок. Влад посмотрел на наши руки, а потом на меня и сказал:

− Пошли, − не мне, скорее моему животу, по крайней мере, его глаза были обращены именно туда.

Я была записана на приём к Маргарите Дмитриевне на другой день, но истово надеялась, что гинеколог не откажет принять меня сегодня. Медсестра в простом белом халате, юная и весёлая услужливо проводила нас к моему гинекологу без предварительной справки.

Я видела во взгляде Влада некоторую скованность, но была радахотя бы тому, что смогла отвлечь его от неприятного инцидента, случившегося на фирме.

− Здравствуйте Маргарита Дмитриевна, − поздоровалась я, и хотела высвободить пальцы из руки Влада, пока мой врач не обратила внимания на эту незначительную деталь. Влад решительно воспротивился и только крепче сцепил наши пальцы между собой, демонстративно, так, что первое, на что взглянула женщина с выдающейся армянской внешностью, оказались наши переплетённые руки.

Она вышла из-за стола к нам навстречу, превращая своё молодое лицо без признаков старения в покровительственно-доброжелательное. Гаспарян Маргариту Дмитриевну я относила к тому типу женщин, возраст которых волшебным образом задерживается на отметке двадцать пять целыми десятилетиями, поэтому сейчас мне сложно было определить, когда   именно эта кавказская красавица с длинными чёрточками тёмных бровей и глазами, окрашенными самой ночью и белоснежно-матовой кожей, отмечала свой день рождения.

− Мирослава Сергеевна! Значит сегодня вы не одни. − Вряд ли её замечание можно было назвать вопросом, поэтому я постаралась улыбнуться. − Будем делать УЗИ и познакомим папочку с малышом?

− Нет. То есть…

− Я брат Миры, − представился Влад, избавляя меня от дальнейших заиканий.

Если даже врач и удивилась, то ничем себя не выдала, очень дружественно протянув левую руку (Влад упорно отказывался отпускать мою руку, удерживая её в своей правой руке) для пожатия с братом.

− Калнышев Владислав…

− Сергеевич, − закончила представление Маргарита, очаровательно улыбаясь брату.

− Да. И я хочу познакомиться с малышом, − на этот раз очаровательно улыбался уже Влад.

«Гинеколог − это такой же врач, как и любой другой… кардиолог» − повторяла я про себя, но ничего не могла с собой поделать, когда инстинктивно начинала сжимать живот обеими руками, словно она могла вырезать из меня моего ребёночка точно так же, как хирург мог забрать моё сердце. И первым я дорожила значительно больше, чем вторым.

− Подождите, пожалуйста, в коридоре, − попросила Влада Гаспарян.

Влад вопросительно воззрился на меня, словно слова врача для него ничего не значили и если я попрошу его остаться он так и сделает, но я благоразумно кивнула, хотя глупо желала действительно оставить его при себе.

− Вы очень близки с братом, − констатировала гинеколог, надевая медицинские перчатки и отправляя меня за ширму раздеться.

− Да, − я помедлила, не желая быть достаточно откровенной с врачом. − Он − единственный, кто знает о моей беременности и… поддерживает меня.

− Вы решили не говорить отцу ребёнка?

− Что? Нет. Он знает. Только… − я забралась на внушающее мне ужас кресло для осмотра, от того морщась.

− Владислав Сергеевич оберегает вас. − Мне показалось, в этот раз она не назвала Влада моим братом намеренно, и я вздрогнула. Мне только показалось.

− Он слишком зол на меня из-за моей глупости, − говорить правду было легко, пусть и понимают её по-разному.

Ощущения были отвратительными, слишком часто люди в белых халатах нарушали мои неприкосновенные границы личности, физически. Я прекратила говорить, как только почувствовала внутри инородное вторжение, дёрнулась и сразу же услышала:

−Тихо-тихо. Я возьму только мазок.Я кивнула, хотя врач и не могла этого увидеть, а потом она очень быстро закончила. Она содрала с рук использованные перчатки и выбросила их в урну, выходя из-за ширмы разрешив и мне встать с неудобного кресла.

− Как ваше самочувствие? − она уже сидела за столом и делала какие-то записи в моей карте. Я оправила подол свитера и застегнула молнию на сапогах. − Не тошнит по утрам?

− Всё хорошо. Только голова кружится, − Маргарита Дмитриевна прекратила писать и прямо посмотрела на меня. − Иногда, − добавила я тут же.

− Вы проходили обследование у своего кардиолога? − она нахмурилась.

− Да. Всё в полном порядке.

− Я назначу вам дополнительные анализы. − Она снова принялась за муторную писанину.

Стук в дверь сбил с мысли нас обеих.

− Да? − в проёме показалась голова Влада, молча спрашивающего позволения войти.

− Входите, − разрешила доктор с улыбкой. − Представляю, как бы вы нервничали, если бы у нас наблюдалась ваша жена. − Слава богу, она всё ещё делала записи, при последнем своём замечании, Влад немедленно сцепил наши пальцы, присаживаясь на соседний стул и сильно насупившись.

− Я не женат, − грубо высказался он.

− Это легко исправляется, − весело заметила гинеколог, ещё раз заставив меня усомниться относительно своего возраста.

− Вы правы, − коротко ответил он, серьёзно посмотрев мне в глаза. Я задохнулась.

− Пойдёмте. − Маргарита Дмитриевна поднялась, захватив с собой мою карту. − Проведаем нашего мальчика.

− Девочку, доктор, − упрямо заявил Влад, уже в коридоре.

− Да?!

− Не спорь с врачом! − я дёрнула рукой, которую Влад ни в коем случае решил не отпускать.

− Мы, конечно ещё не определили пол ребёнка, но Мирослава Сергеевна настойчиво уверяла нас в прошлый раз, что это мальчик, поэтому я предположила, что ей будет приятно, если мы поддержим её веру. − Она скромно улыбнулась, только брату, принося свои извинения.

− Я думаю… − начал было он, но я не могла уже это терпеть.

− Прекрати сейчас же!  − Я остановились перед дверью в кабинет ультразвукового обследования. Врач уже прошла внутрь, поэтому посмотрев снизу вверх на него, я взмолилась. − Это выглядит странно! Ты не замечаешь?

− Прости, − прошептал он губами, мимолётно коснувшись моей щеки костяшками пальцев. Тоска в его взгляде убивала меня, но я должна была держать себя в руках за нас двоих.

Я легла на кушетку и приготовилась к исследованию, Влад остановился в моих ногах и смотрел исключительно на меня. Маргарита Дмитриевна за последние десять минут пребывания в кабинете УЗИ непрерывно улыбалась и вполголоса переговаривалась с другим врачом, в данный момент смазывавшим мой живот прохладным гелем. Эта женщина казалась более суровой и закалённой к истерикам и капризам будущих мамочек, она была старше и намного ведущего меня гинеколога, но и вызывала у меня больше доверия. Наверное, потому что не бросала моему брату такие очаровательные взгляды чисто женского восхищения.

Все мысли потонули в глубине сознания, когда в комнате стал различимым отчётливый и торопливый стук маленького сердечка. Слёзы, которые сегодня лились ручьём из моих глаз, потекли снова, и совсем иные, восторженные и радостные. Глаза моего любимого, для опоры задержавшего стену одной рукой, а другой коснувшегося моей лодыжки были такими же влажными и восхищёнными.

− Мира. Мира… Мира, ты слышишь?

Я прикусила губу, до боли, только губы онемели и я ничего не почувствовала слегка повернув голову к экрану, чтобы рассмотреть свой драгоценный комочек. Наш с Владом маленький бесценный дар.

А самая красивая мелодия в мире продолжала раздаваться из колонок, заглушая мои всхлипы и шумное дыхание, словно только этот размеренный стук и существует во всём мире, заставляя дышать глубже и быть сильнее.

− Это мальчик? − спросила я, поспешно вытирая заплаканные глаза.

− Не говорите! − перебил ответ доктора Влад. − Мы не хотим знать.

Я посмотрела на него в изумлении.

− Это на самом деле не важно, − сказал он врачу, но продолжал смотреть на меня.

− Что скажет мама? − нарушила разговор взглядов Маргарита Дмитриевна, делая больно Владу такой постановкой вопроса. Он имел право выбирать, но она этого не знала. Никто этого не знал.

− Хорошо. Давайте не будем смотреть пол ребёнка. Он ведь здоров?

− Все показатели в норме, − подтвердила второй врач. − Расположение правильное.

− Не волнуйтесь, ребёнок развивается хорошо.

− А сердце? − с придыханием спросила я.

− Сердцебиение образцовое, − заверила Маргарита Дмитриевна.

Вторая женщина протёрла мой живот салфеткой и разрешила подниматься. Я успокоенная заверениями, смотрела на Влада, он тоже не отрывал от меня своего блестящего взгляда.

− Можно нам первую фотографию малыша? − выдохнул он свой вопрос, по-прежнему глядя мне в глаза.

− Возьмите, папочка, −  протянула ему карточку со снимком женщина, и мы с братом не стали её исправлять. Но Маргарита Дмитриевна тоже этого не сделала.

Когда мы, наконец, покинули отделение женской консультации, Влад снова крепко держал мою руку, словно дороже меня для него никого не было, в другой его руке была маленькая фотография − фотография, более ценного существа, чем я.

Утро четырнадцатого

ВЛАД.

Окружающая меня обстановка в любой другой день внушила бы мне отвращение и заставила покинуть данное заведение не раздумывая, но сейчас гулкий шум пьяных голосов, звон бокалов и приторный запах подпорченного алкоголя отвлекал от закончившегося дня. На высоком стуле за барной стойкой, с распахнутым воротом простой рубашки я позволял сизому дыму сигарет просачиваться в лёгкие и впитываться в открытые участки кожи.

− Что за идиотская привычка вырывать меня в ночь перед дежурством? − услышал притворно-недовольный голос друга за спиной, обернулся в тот самый момент, когда тяжёлая рука Олега опустилась на плечо. Я пошатнулся, в любое другое время этого никак не могло случиться, но сейчас…

− И тебе привет, − промямлил я, вернув внимание к наполненному до краёв бокалу с дешёвой водкой. Первому бокалу.

− Пьёшь всякую гадость и травишь молодой организм? − ухмыльнулся Олег, подзывая к себе бармена.

− Не получается пить, − со вздохом сожаления оповестил друга, заказавшего два пива, одно безалкогольное для меня.

− Значит, не пей, − дал очевидный совет, ставя локти на стойку и скрепляя пальцы.

− Как дела?

− Смеёшься? Ты разбудил меня, чтобы узнать, как я поживаю, задав идиотский вопрос? − наверное, Олег выгнул бровь при этом, но различить такую малость при приглушённом свете было мне не по силам. Я коротко кивнул, подтверждая его догадку.

− И всё же?

− Спасибо друг, я в норме! − издевательски ответил, сильно задав мне по спине.

− Тебе нравится моя сестра? − вдруг спросил, ощущая себя пьяным от непривычной психической усталости.

− Мира? − удивился Олег, отхлебнув из кружки с пивом.

− Да.

− Нравится… в каком смысле? − поинтересовался он, недоумевающий от моих сегодняшних странностей, я и сам чуточку недоумевал от своих выходок. Может немного больше.

− Как девушка.

− Нравится, она − красивая и не только. Но я не влюблён в твою сестру, если ты вдруг переживаешь.

− Нет. Не переживаю.

− Что-то произошло?  − он нахмурился, просто понял это, потому что пить своё пиво он стал не так шумно.

− Она согласилась уехать со мной, − поделился с другом, выстраивая цепочку из бокалов пива и водки перед собой, даже не рассматривая мысли выпить какой-либо из них.

− Здорово? − он сделал заявление вопросительным, потому что резонно предположил большее за моей неожиданной откровенностью.

− Да. Это было вчера, − я мазнул взглядом окружающую толпу алкоголиков или просто пьющих людей. А может только ненормальных, как я.

− А сегодня она передумала?

− Сегодня мы были с ней на УЗИ. − Я молниеносно склеил два важных события, словно киноплёнку с вырезанным ненужным на ней кадром.

− Здорово? − повторил попытку Олег.

− Что ты заладил, как попугай! − раздражился я, ударяя полные животы стекла, друг о друга.

Олег не говоря ни слова, громко отхлебнул пива.

− Макс её поцеловал. Сегодня, − выдохнул, намеренно отворачиваясь в противоположную от Олега сторону, провожая взглядом ничем не примечательного здоровяка, очевидно забредшего в бар после работы. За ним вился аллюром кислый пот и звуки тяжёлой поступи.

− Тебя это беспокоит? − раздался голос друга.

− Нет. Меня беспокоят твои слова год назад. Я сам себя беспокою. Наш отъезд. Её беременность. И да, меня беспокоит… что если она ответила? Ответила, на этот чёртов поцелуй. Или хотела ответить?

− Так спроси это у неё? − предложил Олег.

− Не могу. Я уже сказал ей, что это не важно.

− Но ведь это важно.

− Да. Чёрт возьми! Потому что тогда всё ошибка. Вся моя любовь − ошибка! − Я закрыл лицо, ладонями нещадно протирая глаза, слепящие от сигаретного дыма и нервозности, напрягающие капилляры.

− Влад, у неё будет ребёнок…от тебя. Тебе не кажется…

− Что уже слишком поздно? − закончил я, не дав высказать эту чудовищную вещь, которая может оказаться правдой, другу.

− Нет. Я не это хотел сказать. − Он отпил пива, опустошая бокал и забирая из моей цепочки алкоголя одно звено, чтобы запить свои слова ещё одной порцией.

− Она любит тебя, Влад. Я знаю это точно.

− Я тоже, Олег. И это меня пугает…. Просто хочу, чтобы она была счастлива. И сразу не важно, если без меня.  − Я посмотрел другу прямо в глаза, быстро расплатившись за выпивку и опускаясь со стула. − Выйдем отсюда.

Олег лишь кивнул, порядком уставший от обстановки.

− Она − моя сестра, Олег! Она, в любом случае любит меня, понимаешь? Наверное, слишком сильно, чтобы сделать мне больно. Но я не хочу, чтобы от этого было слишком больно ей.

Я почувствовал себя лучше на свежем воздухе, вдыхая полной грудью:  «Что могло привести меня в дешёвый бар?» − Я не знал. Но хотелось отогнать прочь мысли о прошлом, в котором я подрабатывал в похожем баре похожим на паренька за стойкой барменом.

− Она что-то скрывает от меня, − выдохнул вместе с изрядной порцией углекислоты из лёгких, прошёл мимо своего автомобиля, продвигаясь дальше по расчищенному от снега тротуару. − Я чувствую, как она отстраняется от меня.

− Это гормоны, друг. Она просто нервничает из-за беременности и не хочет накручивать тебя лишний раз.

− Почему она не сказала мне сразу, что беременна? − что-то внутри меня подсказывало мне, что Мира не хотела говорить мне о ребёнке как можно долгое время.

− Не знаю. Но она попросила меня скрывать это от тебя, пока сама не решится поговорить с тобой. − Олег шёл чуть позади меня, словно мои шаги были слишком широкими и скорыми.

− Сейчас происходит то же самое, Олег. Она всегда остаётся напряжённой и замкнутой. Она оберегает меня от самой себя, понимаешь?

− О чём ты?

− Я боюсь, что она любит слишком сильно меня, и слишком мало себя саму.

Олег был прекрасным слушателем и исключительно непретенциозным другом, он не держал на меня зла, что я грубо пользуюсь его временем по своему усмотрению, игнорируя остальные включающие аспекты дружбы. Он вскоре покинул меня ради своей любимой работы, сбежав на дежурство, а я позволил себе поколесить по ночному городу, превышая скорость и забредая в пустынные улочки, в которых не очищенным остался прошлогодний снег.

Яркие огни столицы не трогали мой глаз, а мороз, пришедший в сговор с распутной ночью и всё набирающий силу, не леденил кровь, мысли строились в безупречный ряд и рассеивались растленным хаосом, но шины уже плавно скользили по голому асфальту аллеи в раскрытые ворота дома. Свет в окнах был погашен, а тишина ночи успела запеленать посторонние звуки, я погасил фары, пробираясь в гараж и без всякой причины идти в спящий дом, притулился лбом в обездвиженный руль.

Вопрос, почему же я остался трезвым, не смотря на все мои попытки стереть дилеммы алкоголем, растягивал губы в ехидной усмешке и прикрыл глаза перед открывающимся ответом. Тихий стук в боковое стекло должен был разбудить меня, даже если бы мне пришлось уснуть в этом неудобном положении, но заранее зная нарушителя моего самоедства в лицо, я неохотно спустил окно, позволяя пробиться ко мне сладкому голосу.

− Пошли в дом? − её голос прозвучал несмелым вопросом, и я заставил себя взглянуть ей в глаза. Мире лучше было спать в такое позднее время, но она почему-то предпочла дождаться меня. Она ставила на первое место меня, ни во что не оценивая собственную значимость. Она ошибалась. Так часто. Я открыл дверцу и вышел к ней, приваливаясь к машине и утягивая в объятия сестру.

− Почему ты до сих пор не спишь? − хриплым шёпотом прошёлся по её волосам.

− Мне не спится, когда тебя нет рядом, − простодушно заявила она, пытаясь поднять головку и посмотреть на меня.

− Прекрати изводить себя из-за меня, − чуть жёстче, чем мне хотелось бы, сказал ей в глаза.

− Ты сказал, что не злишься, − напомнила она, прижимаясь ко мне крепче, словно боясь, что я оттолкну её в следующее мгновение. Стало не по себе от мысли, что она может усомниться в моих словах.

− И я не злюсь, − повторил я. − Верь мне.

− Я люблю тебя, − произнесла она, дотягиваясь до моих губ, которые начали дрожать от её признания и от правды, которую она пыталась спрятать за эти три слова.

− Больше, чем я этого заслуживаю, − не в силах удержаться и поэтому, немедленно целуя её, ответил в коротком отрыве от нежного поцелуя.

− Неет, − простонала она. − Гораздо меньше, чем ты меня, − она улыбнулась мне в губы, опуская покрывала ресниц на глаза искристого шампанского и обхватила мою шею.

− Хочу отнести тебя в комнату на руках, − пробормотал ей во впадинку на шее, теснее зарываясь носом в её неповторимый цитрусовый аромат с горьким привкусом мяты.

− Тогда не отказывай себе в своих желаниях, − шепнула она мне в ухо, вмиг заставив покрыться мурашками незащищённую кожу.

− А родители?

− И Лиза с Толей, − приправила она, добавляя: − Остались у нас.

− Не получится?

− Можешь сказать, что нашёл меня в коридоре, − неудачно пошутила она, руки мои сжались на её талии слишком крепко, чтобы она не почувствовала моего напряжения. − Прости, − понизила голос, извиняясь. И я взял её на руки, не желая думать о следующем шаге: я мог позволить себе носить свою любимую женщину на руках.

Она расстёгивала крохотные пуговицы моей рубашки маленькими пальчиками, пока я медленно шёл к её спальне, нежно удерживая её на своих руках, почти невесомую из-за небольшого роста и детской худощавости.

Положил её на кровать, отогнув край одеяла, ненадолго нависая над ней, опираясь одной ногой в ворс ковра, а другой продавливая пружину кровати. Никакого призрака света не мерцало в окне, напоминая о предрассветной темени, глубоко утопающей в ночь, а мои глаза сверкали от ощущения каждой чёрточки её лица, восстающего перед даже зажмуренными глазами.

− Останься со мной, − прошептали её губы, едва пошевелившись на моей щеке, когда я слегка наклонился для ночного, сестринского её поцелуя.

− Это очень плохая идея, − не сдвигаясь и не делая даже таких бесполезных попыток, ответил я.

− Я буду не очень шумной, − соблазняла она меня своим тихим голоском.

Не снимая с себя одежды и всё ещё оставаясь в уличном пальто, забрался под одеяло рядом со своей девочкой, уговаривая себя, что не задержусь надолго, останусь только, пока она не уснёт.

− Тебе будет не совсем удобно в этом ворохе, − бормотала Мира, потихоньку оккупируя территорию пуговиц, расстёгивая их медленно и аккуратно, а затем, принимаясь стаскивать с меня и рубашку с джинсами, всё так же оставаясь лежащей на боку с невинными глазами и ровным дыханием. В то время как меня уже успела завести не на шутку, выбрасывая остатки моих вещей ногой из-под одеяла.

Из вселенской несправедливости я находился под одеялом сестры абсолютно обнажённый, но по-монашески закутанный в тёплый плед. А Мира была в смешной, но до скрежета зубов в возбуждающей пижаме с мелкими поросятами, длинные рукава которой скрывали от меня даже нежные запястья любимой. Я глубоко выдохнул, выпрастывая ладони из-под одеяла и закрывая ими веки, норовящие раскрыть мои жаждущие смотреть на Мирино тело глаза.

− Не смей отворачиваться от меня! − пригрозили шаловливые губы, избавляя меня и от защиты одеяла. Мне стало интересно взглянуть в глаза сестры, так виртуозно глумящейся над моим желанием, но блеск её глаз неведомо различимый мной в царственной тьме захватил мой дух и я склонил голову набок, наблюдая за двумя светлыми огоньками в отражающихся зеркалах её глаз.

Мира потянулась через меня, включая лампу на тумбочке, и я только глотнул ещё больше воздуха, потому что меня умели свести с ума одни эти глаза, а она уже оседлала мои бёдра, целомудренно устроившись на них, как на детсадовском стульчике. И снова вдох-выдох, вдох-выдох, главное не забывать, что нужно ещё и дышать.

Она рывком высвободилась от верха своей пижамы, не дав вначале даже дотронуться до себя. Двумя пальцами оттянула резинку штанов приподнялась на колени и спустила и их, всё так не разрешая мне прикоснуться к себе. И только я решил нарушить запрет на прикосновения, как моя лесная ведьма накрылась одеялом с головой, как в лагерную палатку продвигаясь выше по моим ногам.

− Что ты творишь? − сипло и надсадно прохрипел я, желая вновь спрятать глаза за широкими ладонями.

− Обещаешь, что не будешь шуметь? − вымогательница! − И прекрати не смотреть на меня!

− Мирра!

− Скажи!

− Не знаю… Нет… Я постараюсь. Да! Чёрт возьми! Обещаю!

− Хорошо. Только это я… тебя возьму…− успела пробормотать она, склоняясь к моему разгорячённому лицу. Я уже опрокинул её на спину, забираясь сверху с нечеловеческим рыком, а она насмешливо провела по моей щеке горячей ладонью и нашептала губами:

− Ты обещал не шуметь.

МИРА

− Доброе утро, − сказала я, проходя в гостиную, одетая в синюю рубашку мужского кроя и юбку того же цвета ниже колен с колготками в мелкую сеточку. Такого рода преображения были приготовлены для деловой встречи с зарубежными спонсорами, которую устраивала для меня Инга, а значит, я не имела права её пропустить, потому что не могла её подставить. Не после того, что она для меня сделала.

− Привет соня! − звонко поприветствовала меня Лизка и традиционно чмокнула меня в щёку. Мелкая дрожь обдала прохладой напряжённую спину − Влад шёл вслед за мной.

− Почему это я − соня? − удивилась, но не обиделась я, раздумывая над тем, что нужно было заглянуть в кухню, чтобы поздороваться с тётей Таней.

− Ну хочешь, могу назвать тебя лунатичкой? − огорошила меня сестра, протягивая салфетку своему мужу. Отец негласно присоединился к нашей пикировке, отрывая взгляд от спортивного канала с вещанием о соревнованиях по биатлону. − Представляете, спускаюсь по лестнице под утро водички попить, а Мирка песенки распевает вовсю. Я сначала порывалась разбудить ее, постучав в дверь, но потом передумала. Где-то слышала, что нельзя так делать. − Лиза громко расхохоталась полностью довольная собой, а внутри меня разве что буря не бушевала. Руки мои мелко тряслись, я прятала их под скатертью, отчаянно желая, чтобы этот нервный озноб согрели его пальцы − пальцы моего брата.

Нельзя. Нельзя. Нельзя.

− Это не смешно, Лиза, − спокойный,  непререкаемый голос вступился за меня. − Мира тебе приснился кошмар? − благородный глубокий, не ожидающий ничего кроме подтверждения, голос в моё спасение.

− Наверное, я не помню, − неубедительно и слабо задрожал мой собственный ответ.

− В последнее время, ты плохо спишь по ночам, − продолжил завораживающий меня напев, коленки мои онемели от непреклонности его тона и безупречной постановки. − Я неоднократно уже замечал признаки усталости под твоими глазами.

− Дочка, может тебе нужно стакан молока с мёдом на ночь, как это делает твоя мама? − озабоченно предложил отец, выдавив из меня ласковую улыбку. И разговор, начатый с целью поддеть меня, принял совершенно иной оборот благодаря паре фраз из зацеловывающих меня этой ночью до умопомрачения губ Влада. Губ, которые так же греховно стонали на рассвете, как и мои собственные.

Завтрак прошёл в молчании, изредка мои глаза пересекались с глазами Анатолия, но сегодня они казались мне настолько бесчувственными, что я спешила отвести взгляд, чтобы и так мёрзнущие ладони не покрылись изобличающим меня инеем. Мама была не в настроении, Лиза непривычно молчалива, брат излишне сосредоточен, царапая тарелку вилкой, и каждый раз попадая мимо лежащего на ней омлета, и только отец оставался более-менее спокойным из-за чемпионата по биатлону на спортивном канале.

Я сама была на пределе своих возможностей, эгоистично жалея не о проведённой с Владом ночи, а Лизке так не вовремя решившей заночевать в этом доме.

Новогодние каникулы никто не отменял, поэтому мама отпустила тётю Таню сразу после того, как наша домработница приготовила завтрак, но мыть грязную посуду отказалась, безмолвно удалившись в свою спальню.

− У мамы болит голова, − объяснила мне Лиза, когда пришла ко мне на кухню помочь с вытиранием тарелок.

− Она приняла таблетку? − спросила я, загружая посудомоечную машину.

− Не знаю, − Лизка пожала плечами, усаживаясь на стул  позади меня. − Но она сказала, что до обеда полежит у себя в комнате.

− Пусть поспит, − не оборачиваясь, киваю я. Никогда не любила положения, в котором сейчас находилась из-за своей сестры: когда человек у тебя за спиной может уловить любое твоё телодвижение, а ты лишь ощущаешь его присутствие неприятным взвеванием волосков на спине, но чувство уязвимости и полной незащищённости от этого никуда не пропадает.

− Нет. Ну, правда, − вдруг появившиеся нотки воодушевления в голосе сестры заставили меня насторожиться ещё больше,  но обернуться сейчас было самой бредовой идеей, которая могла придти ко мне в голову. − Если бы я не знала, что ты моя маленькая сестрёнка, я бы подумала, что к тебе через форточку заглянул любовничек.

− Ты о чём? − без надобности протирая губкой полированный до блеска стол, сказала я, чтобы хоть что-то сказать.

− Ты такие арии воспевала! − продолжала Лизка, особо не отвлекаясь на мой вопрос.

− Мне снился кошмар, − зацепилась я за спасительную соломинку, протянутую мне Владом во время завтрака и проклиная сестру за любопытство, а не себя за опрометчивость прошлой ночью.

− Да уж! Скорее эротический сон во всех подробностях, − окончательно потеряв интерес к моим неубедительным отговоркам, проворковала она, опираясь подбородком на обе ладони.

Глубоко вздохнув, я не нашла ничего лучше, чем согласиться, с надеждой, что её версия окажется  достаточно правдоподобней, чтобы оставить меня, наконец, в покое.

− Может быть, − два слова вышли из меня настолько несмело и оттенялись таким густым слоем тумана, что Лизка только фыркнула.

− Какая же ты скучная, сестрёнка! Честное слово не будь ты такой девомученицей, я бы посекретничала с тобой о своём замечательном муже, − многообещающе изрекла она в напутствие, вставая и уходя из кухни, совсем позабыв о недавнем желании помочь.

***

Я неоднократно стучалась в комнату мамы, но судя по тому, что дверь была заперта на ключ, а мне никто не отвечал, мама благополучно спала. Поэтому я попрощалась с остальными домашними и, накинув пальто, но, так и не застегнув его на пуговицы, отправилась вслед за Владом во двор, куда он уже успел вывести автомобиль.

Лиза с Анатолием собирались сегодня отправиться за покупками, вечером решив устроить у себя небольшую вечеринку для близких друзей по случаю возвращения из медового месяца и заселения в новую квартиру. О приглашении нас с братом на это маленькое торжество оповещений не было.

Я засмотрелась в окно, пропустив любимый момент поскрипывания шин о твёрдый гравий, а затем и ещё более близкого мне хруста тонкого свежего снега, успевшего выпасть ночью. Тёплая, всегда тёплая рука брата крепко сжала мою ладонь и приковав моё внимание к его красивым выточенным из белого гладкого камня пальцам.

− Ты сильно испугалась? − спросил он, не так жёстко, как говорил с остальными.  Со мной его голос приобретал удивительную бархатистость и нежность, которые в общении с другими нельзя было даже предположить в этом почти жестоком соло.

− Немножко, − плохо солгала я.

Он остановил машину прямо посреди выезда из посёлка и притянул мою голову к себе.

− Прости, − зашевелились мои волосы, утянутые в тугой конский хвост, но постепенно приходящие в растрёпанное состояние. − Это я виноват. − Он брал мою вину на себя, эта моя безграничная глупость могла стоить нам… Чего? Наших отношений? Любви? Спокойствия наших родных?

− Я должна сказать им о своей беременности, − пробормотала я ему в плечо, лишь одной рукой схватившись за его пальто. Он не шевельнулся.

− У нас есть ещё немного времени, − сказал Влад. − Подождём…

− Чего? Чего подождём? − я начала раздражаться без причины и слишком резко отстраняться от него.

− Просто хочу, чтобы ты была чуточку спокойнее, − Влад реагировал нормально на мои перепады в настроении, вот и сейчас аккуратно заправил прядку волос за ухо и погладил меня по щеке. Я льнула к нему, словно бездомный котёнок и ничуть не стыдилась полной своей зависимости от него. − Родители собираются уезжать ночью тринадцатого, − снова притянув меня в свои объятия и продолжая гладить меня по голове, как маленькой объяснял он.

Я вспомнила другое число.

− Ты пойдёшь к ней в этом году? − тихонько спросила я.

− Да, − чуть хрипло ответил он, но сразу же поцеловал мою макушку.

− Влад… − я не смела − просить его об этом, а может, и права не имела.

− Умм?

− Я… Можно я пойду с тобой? − вместо того, чтобы поднять лицо и заглянуть ему в глаза, я трусливо прижалась к нему ещё сильнее, пряча его в треугольнике воротника.

Он сам оторвал меня от себя, мягко держась за мои плечи, ничего не говорил, только смотрел в мои глаза слишком долго, чтобы теперь нарушить молчаливый ответ.

− Если ты не хочешь… − сорвалась я.

− Хочу. Очень хочу. Спасибо. − Три коротких ответа − один ответ. Я не могла не произнести это:

− Я люблю тебя.

***

Утром четырнадцатого я не встала с постели…

Время ещё не пришло

МИРА.

Очень легко поддаться одолевающему тебя сну – это явно заведомо проигранное сражение. На удобной, уложившей все твои кости и мышцы в точно определённом порядке  кровати обездвиженное слабостью тело и накатывающая с завидным постоянством дремота расслаблено погружается в ненавязчивый сон. Отключая все пять чувств, несмотря на безрезультатные попытки держать непослушные веки открытыми, по крайней мере, мне кажется, что я пытаюсь оставить открытыми свои утомлённые ничем глаза. Я смутно различаю голоса, не смеющие повыситься громче шёпота, лёгкие поглаживания моей свободной от капельницы руки и единственное, что мне удаётся сделать − это  ободряюще улыбнуться беспокоящимся родным. Правда и в этом я не совсем могу быть уверена – наверняка лицо моё просто перекашивается от напряжённых усилий, но всё же…

Вчерашним вечером: когда я чувствовала себя почти прежней, честно, сегодня, я даже не могу вспомнить каково это – быть прежней; я заняла свой усыплённый лекарствами мозг разными картинками из будущего – предполагаемого моего будущего. В вип-палате, ведь я обязательно лежу именно в такой, хотя возможно всё ещё нахожусь в реанимационном отделении больницы, слишком яркий свет и размытые красные пятна повсюду…

ВЛАД.

«Четырнадцатое число. Четырнадцать дней. Четырнадцать недель…»

Я не мог заставить себя прекратить повторять эту зловещую мантру. Это заговорённое на смерть число в моей судьбе унесло ещё одну жизнь из моих рук.

Эта агония страха, пронизавшая моё тело при взгляде на залитую кровью раковину в ванной сестры уже после того, как я отвёз Миру в клинику в бессознательном состоянии. Это произошло снова.

Родителей уже не было в городе, Лизы с Анатолием не было в нашем доме, и только я один не смог уберечь свою любовь, словно кровь, так легко смытая водной струёй с глянцевых стенок, так же легко жизнь моей Миры просачивалась сквозь мои пальцы все эти чёрные четырнадцать дней. Четырнадцать дней, за которые я успел тысячу раз умереть и воскреснуть, четырнадцать дней, в которые уместилась жизнь моей любимой, её смерть… и воскрешение.

− У Миры тромбоэмболия лёгочной артерии, − выносит свой приговор Олег, поставив меня на колени своим диагнозом, ещё одним в нескончаемом списке её испытаний. − И…и она… перенесла клиническую смерть, Влад, − я не плачу, глаза песочно-сухие, обзор опускается вниз, на кафельный пол и ниже, куда-то совсем низко. Именно так ощущает себя Мира при потере сознания в бесконечной череде её обмороков? Но я пришёл в себя слишком быстро и слишком легко, чтобы успеть забыть последние слова Олега. Рывком поднялся с кушетки, отталкивая медсестру с нашатырным спиртом, голова немного кружилась, но всё меркло перед желанием узнать правду.

− Как она…сейчас? − спрашиваю, по-прежнему глядя низко в пол, но уверенный, что Олег в неприятной близости от меня.

− Мы удалили тромб, но… − он словно не рискует продолжать или намеренно изматывает меня растяжкой слов.

− Говори сейчас же! − рычу, обеими руками вцепившись в кожаную обивку кушетки.

− Ей нужно безотлагательное лечение, вероятность попадания тромба в артерию снова очень высока, и мы, возможно, не сможем вовремя его отследить. Она не сможет родить в таком состоянии. Это опасно и для неё и для жизни будущего ребёнка.

− Лечение нельзя начать прямо сейчас? − в моём голосе столько неуверенности, что он просто не может принадлежать мне.

− Это навредит ребёнку, − твердит он.

− Что нужно сделать? − прошу я, абсолютно убеждённый, что не знаю ответа на этот вопрос, хотя больше всего на свете не хочу его услышать.

− Нужно дождаться, когда Мира окончательно придёт в себя и отойдёт от лекарств, чтобы поставить её в известность и предложить… − он запинается, и я заставляю себя поднять глаза на друга. Он выглядит уставшим и отчаянно трёт глаза, наверное, такие же песочные, как и мои собственные. − Нужно прервать беременность.

− Ты−хочешь−сказать−Мире… − я сглатываю, потому что песок начинает засыпать моё горло, заполняя все поры и лишая возможности дышать, говорить с таким комом в глотке при каждом новом звуке, вырывающимся из полусомкнутых губ нестерпимо больно, но остановиться уже невозможно и неисполнимо. − Ей нужно делать аборт?

− Да, − вот весь ответ, которым удостаивает меня квалифицированный врач, умело спрятавший все человеческие эмоции за полы белого халата.

Я остаюсь один в каком-то кабинете, и у меня множество минут на раздумья, множество минут отсчитывающих жизнь моей любимой… сестры и моего не рождённого ребёнка.

***

Олег сам позвонил родителям, чтобы сообщить об ухудшившемся состоянии их дочери, Лизе, чтобы попросить приехать утром, потому что Мира в реанимации и сегодня он всё равно никого к ней не пустит. Просил, не беспокоится понапрасну.

Не беспокоится…

− Влад уехал полчаса назад, − ответил, очевидно, на вопрос обо мне доктор, солгав, смотря прямо в мои глаза. Клятва Гиппократа не распространяется на таких, как я, друзей?

− Можно мне к ней? − теперь клекот, срывающийся с губ, ещё меньше походит на мой собственный голос, но это не действовало на необходимость Олега ответить.

− Я распоряжусь, чтобы тебе выдали халат и новые бахилы, − кивает он, направляясь вдоль по коридору, чуть дальше от реанимационной палаты Миры, у которой я сижу уже больше двух часов.

***

Представший мне вид немощной сестры, утыканной иголками капельниц, с  непрерывно пикающим аппаратом жизнеобеспечения,  мигающие показатели артериального давления, пульса и отбивающей мгновения жизни линией вызвал из памяти схожее воспоминание, кажущееся сейчас в разы светлее, чем представало моим глазам тогда.

− Привет, − тихонько поздоровался я, придвигая стул ближе к кровати и отпуская один рельс сбоку. «Я люблю тебя», − признавался я тогда, а сейчас в чём мне признаться? Сейчас, я любил её ещё сильнее, сильнее с каждой пройденной секундой, с каждым выбросом вверх ломаной линии на экране аппарата, хотя эта любовь и казалась невозможной в самом начале.

Я склонился, чтобы поцеловать свободную от капельниц безвольную руку, стараясь делать это аккуратней, чтобы дать ей отдохнуть ещё немного в забытьи, на самом деле невыносимо желая видеть её проснувшейся.

− Что мне делать, скажи? − я инстинктивно протираю глаза, неожиданно мокрые, закрываю их и снова целую маленькую ладонь сестры. − Я знаю, ты меня не слышишь, наверное поэтому, я говорю с тобой именно сейчас, − отворачиваюсь, не в силах смотреть даже в закрытые её глаза.

− Теперь всё кажется таким пустым, таким ненужным… Я знаю,… каким будет твой ответ. И я… боюсь его. Боюсь тебя. И… понимаю.

Смотрю на продолжающий тикать экран и равномерно закачивающий кислород в лёгкие сестры насос. Отвлекаю себя. Просто собираю достаточное количество кислорода в свои, чтобы заговорить снова.

− Я буду очень бессердечным, если сделаю это за нас двоих?

Если сделаю выбор за тебя?

Если выберу тебя, а не его?

Сможешь ли ты простить меня?

«А я себя?»

***

− Добрый вечер, Мирослава Сергеевна! − послышался малознакомый голос из телефона Миры. Я устало тру лицо, избавляясь от остатков сна:

− Эээ…Нет. Это её брат.

− О! Простите, Владислав, −  извиняется голос. − Это звонит гинеколог вашей сестры − Маргарита Дмитриевна.

− Да-да, здравствуйте, − я отхожу от больничной кровати к окну, оглядываясь на тело Миры, погружённое в искусственный сон. Невольная складка залегла меж бровей, глаза пытались сосредоточиться на матовом стекле, но зыбучие песчинки, без устали поступающие в глазницы заполняли собой поле зрения передо мной.

− Я звоню по поводу анализов Мирославы Сергеевны, − неуверенно понижая тон, говорит она. − И хотела бы поговорить с ней по поводу результатов.

− Простите, но… Мира не может подойти к телефону, − я снова начинаю тереть свой лоб, пальцами запутываясь в грязных прядях. Мне хочется сказать этой женщине, что наш разговор больше не имеет смысла, но она заговаривает раньше, а может быть, просто я… снова опоздал…

− Да? Ну, тогда можете просто передать ей, что я назначила ей следующий приём  в ближайший четверг, − это послезавтра. − А по поводу анализов, она может, не беспокоится, всё в полном порядке и никаких аномалий и отклонений в развитии ребёночка не наблюдается. Так что мы благополучно вступим на пятнадцатую неделю беременности.

− Прощайте, Маргарита Дмитриевна, − проговариваю я, оборачиваясь к постели сестры, как-то само собой вырывается, против воли даже. Значит, на четырнадцатой неделе я оборвал жизнь своего ребёнка.

Я убил его.

***

Родители прилетели, как только смогли − на четвёртый день заточения Миры в стенах кардиологической клиники. Лиза успела навестить Миру два раза за это время, один раз Олег разрешил ей зайти в реанимацию, второй раз Лиза прошлась только по пустому коридору у закрытых дверей.

Олег не возражал, что я провожу бессонные ночи у постели сестры, он с молчаливым неодобрением качал головой, но каждый раз, снова распоряжался насчёт выдачи мне чистых бахил и стерильного халата.

Я старался не показываться на глаза семье и избегал пытливого взгляда Анатолия, а объяснять возобновившиеся обмороки Миры полностью переложил на плечи друга.

Все эти четырнадцать дней я бдел на фирме днём с небывалым ранее рвением, погружаясь в начатые проекты и открытие дочернего предприятия. При виде Максима внутри уже ничего не клокотало от ревности, боль и некоторая зависть выветрились из порванной в клочья души и я был менее чем нейтрален, я был аморфен в отношении своего заместителя.

Ночи, похожие одна на другую, проводимые не во сне, но и не в этой реальности, а в каком-то смежном мире, где я разговаривал со своей любимой, непрестанно целуя её руки, протирая ладони в который раз, не смотря на уход медицинской сестры. Я пробовал читать ей из книги биографий великих художников с того места, где она любовно сделала закладку, аккуратно загнув краешек листа, тем самым противореча самому себе в том, что она не может слышать мои одинокие монологи.

Но в эти дни я часто противоречил себе.

***

− Я могу сказать ей, что она потеряла ребёнка из-за болезни, − предложил Олег, в то время, когда мы вместе застыли по ту сторону стеклянной стены, наблюдая картину воссоединения семьи с пришедшей в сознание Мирой.

− Ты сделаешь это для меня? − коротко усмехаюсь, не отрывая глаз от Мириного лица, бледного и прекрасного одновременно. В груди закололо − меня не было рядом, когда она пришла в себя. − Стало быть, перестал осуждать мою невозможную любовь?

− Не перестал. Но сделаю это для тебя, − неоднозначно отвечает Олег, и я смотрю в сторону друга.

− Ты − хороший друг. Знаешь это? − нужно было хлопнуть его по спине, но нашей дружбе хватало и понимающего взгляда. − Но не надо. Я скажу ей правду. Не хочу лжи между нами. Не хочу, чтобы винила себя. − Олег ободрительно кивает, и мы снова таращимся в это чёртово стекло, предохраняющее меня от неизбежного суда возлюбленной. − Она не простит. − Я знаю ответ на это утверждение, настолько уверенное, что оно не могло сорваться с моих губ вопросом, даже сейчас.

− Не простит, − решает не смягчать моего положения друг.

− Ты поэтому предложил не говорить ей правду?

− Помнишь, ты говорил, что я могу судить тебя сколько угодно, но судить её не имею никакого права. − Я только киваю его словам. − Ты не заставишь её быть с тобой, если она захочет уйти. Ты ведь это хотел мне сказать?

− Она может не быть со мной, если захочет,  − прижимая к стеклу ладонь, хриплю, просто не могу контролировать собственный голос, выговаривающий тяжёлое признание. − Но я… не смогу не быть с ней. − Пальцы упрямо съезжают вниз, слишком вдавленные в неподатливое стекло, и жуткий свист процарапывает мой слух.

− Тогда ты должен был принять мою ложь, − говорит он.

− Не могу. Она почувствует… И всё поймёт.

***

− Ээй! Привет, − излишне весело начал я, пробравшись на край кровати, опустив рельс. Мира по-прежнему была подключена к аппарату, а очередная капельница регулярно поступала ей в вену, тем не менее, я взял её руку в свои ладони.

− Привет, − тихо забормотала она, утомлённая встречей с родственниками и ещё не до конца соединённая с реальностью, после продолжительного сна. − Все ушли.

− Ага. Здесь только я, − отвечаю, хотя она и не спрашивает.

− У тебя круги под глазами. Ты совсем не спал, да? − её длинные ресницы часто обмахивают тёплые усталые глаза, измученные до боли в моей собственной груди, но ещё ужаснее, смирившиеся. Я улыбаюсь ей вместо полноценного ответа и приглаживаю ей волосы на макушке. Мира хмурится.

− У меня грязные волосы, − жалуется она, заставив меня улыбнуться. Пока я мог себе это позволить. Я наклонился и поцеловал её спутанные пряди, насквозь пропитавшиеся запахом этих стен.

− Это не важно, − шепчу.

− Я очень долго спала. Кажется несколько дней, да? Забыла спросить у мамы. Когда она приехала?

− Слишком много вопросов. Ты ещё совсем слаба. Я обязательно отвечу наних все, только завтра. Хорошо? А теперь тебе лучше поспать.

− Но Влад, − она попыталась поднять свою головку, чтобы посмотреть на меня. − Я и так спала очень долго. Если кто и нуждается во сне, так это ты, − парирует изнеможденно.

− Ты абсолютно права, − для пущей убедительности я демонстративно зеваю, − но я не могу уснуть, зная, что ты бодрствуешь.

− Да? − по-детски доверяется мне, снова задирая свою маленькую головку.

− Да.

− Тогда ладно. Знаешь, я действительно немного устала. − Она прислоняется щекой к моей руке, прикрывая глаза. − Меня утомил визит родителей и Лизы… с Анатолием, − Мира начинает растягивать слова, поразительно быстро погружаясь в такой ненавистный для неё пару минут назад сон. Я целую её лоб, на котором на целое мгновение появляются озабоченные складочки.

− Спи, любовь моя, − прошелестели мои губы на её коже, стараясь стереть эту только развивающуюся печаль, залёгшую меж её бровей.

− Влаад… − в полусне потянулась она сладостными губками.

− Завтра, моя девочка, всё завтра, − зашептал я поспешно, холодная дрожь уже успела заползти мне под кожу, но я убаюкивал свою Миру тихим голосом.

− Угухмм, − слышал её сонное бормотание и ещё долго не мог перестать гладить её волосы, похожие на снежную пелерину.

***

Я проснулся от душераздирающего крика своей сестры. Кресло заскрипело и прогнулось, когда я чересчур сильно сдавил подлокотники, поднимаясь с него рывком, словно сражённый параличом больной, отчаянно желающий снова научиться ходить.

− Мой ребёнок! Мой ребёнок! − кричала она с горечью. Самостоятельно отсоединившись от капельницы и обхватив свой плоский живот обеими руками, Мира плакала непрерывными струйками солёных слёз.

Я присел на кровать рядом, пытаясь забрать её руки в свои, но она словно превратилась в безумную, не желала открывать глаз и лишь продолжала кричать, постепенно срываясь на мучительные вопли.

Я не мог игнорировать стекающую по изгибу её локтя кровь, как это делала она, но другого способа успокоить её я не видел: осторожно приподнял её, отбрыкивающуюся от меня, как от прокажённого. Я обхватил её в свои объятия, не замечая, как долго сдерживаемые мои слёзы обильно орошали не только моё лицо, но и плечо Миры, в которое я так крепко прижался щетинистым подбородком.

− Наш ребёнок, Влад? Что случилось с нашим малышом? − она громко всхлипывала между каждым произнесённым словом, теперь цепко схватившись в мои плечи.

− Девочка моя, девочка, − повторял я, укачивая её в своих руках.

− Наша маленькая Владамира, наша маленькая Владамира, − отвечала она мне  плачем.

− Всё будет хорошо, мы всё преодолеем. − Я должен был верить самому себе, должен был. − Всё пройдёт. Станет легче. Потом.

− Как же так, Влад? Как же так? − она ни на секунду не успокаивалась, но уже не отталкивала меня так яростно, продолжая шептать беззвучные вопросы между пронзительными рыданиями.

Медсестра застала нас обоих в объятиях друг друга, смешивающих слёзы друг друга, беспощадная соль которых разъедала израненные наши души. Мире вкололи успокоительное и снотворное, снова установили все датчики на её хрупкую, но уже слабую руку, а я ушёл в туалет, чтобы привести разрозненные мысли в порядок.

Я позвонил Олегу в три часа ночи, сразу после того, как проверил состояние спящей сестры, теперь не так безмятежно как в начале этой чёрной ночи, начавшейся с моих объятий.

− Она знает, Олег, − не задумываясь в котором часу беспокою друга, выпалил я, путая пальцы в мокрых прядях. Вздох на том конце смешался с моим собственным обречённым выдохом.

− Как? − единственное слово, которое донеслось до меня сквозь шум в голове.

− Она просто почувствовала пустоту внутри и проснулась.

− Да, − сказал он, очевидно вначале бесполезно кивая в трубку.

− Я поговорю с ней утром, − сказал я  через паузу и через скатывающийся в глыбу ком в горле. − Ты можешь приехать в клинику пораньше?

− Понял. Буду. − Ответил Олег. Наш разговор закончился на этих коротких двух словах, в целом синтетический, лишённый правды, напичканный недоговорённостями и обоюдным желанием избежать приторного сочувствия, но мне стало чуть легче, чуть свободнее.

Немного воздуха в лёгкие и сил, чтобы досидеть неподвижно в кресле у окна, разглядывая метающееся по кошмарам сна лицо сестры и не закрывать собственных глаз, чтобы не опуститься в схожий кошмар − в  окружающую действительность.

***

− Я не беременна больше. Я больше не беременна, − повторяла она как заговорённая, когда я вернулся из кабинета Олега, уладив все нюансы с визитом родителей, попросив друга отговорить их сегодня приезжать к Мире в больницу. Она спала, когда я покидал реанимационную палату. Сейчас уже нет.

Её тело свернулось в клубок, даже не пытаясь на этот раз избавиться от мешающих капельниц и датчиков. Тонкие провода тянулись к её рукам, теряясь в ворохе одеяла, которое было скомкано в области её живота. Мира не замечала меня, её не тревожили цифры на аппарате жизнеобеспечения, жидкость, поступающая в вену, ничего. Ничего.

Я старался приблизится к ней, снова, но шаги давались с трудом, а всхлипы становились всё громче и надрывнее. Преодоление последнего разделяющего нас расстояния, шага, оказалось самым сложным, но сделав его, я вдохнул полной грудью, она была моей любовью, всей моей жизнью, и пусть мне будет во стократ тяжелее, чем ей, я не позволю боли проникнуть в её душу ещё глубже.

Я приподнял спинку кровати, и положение сестры изменилось, никакой реакции на мои действия не последовало, она продолжала безупречные рыдания, продолжала сетовать на саму себя и зашёптывать своё собственное горе, которое было и моим горем тоже.

Мои руки сами собой обхватили её хрупкое тело, прижимая голову сестры к своему плечу, прямо как это было сегодняшней ночью, её ладошки вцепились в мою рубашку, сжимая ткань настолько сильно, что будь она моей кожей, неостриженные ноготки расцарапали бы её до кровяных полос, таких же, как и на моей душе.

− Влад. Влад. Влад, − жаловалась она едва ли в голос, − Почему так? Почему всё так? Я не заслужила, не заслужила, − бормотала она, пропитывая мою рубашку слезами и слюной, но я уже не имел права запачкать её больничную робу своими соляными каплями. − Кусочек счастья… Я же хотела всего лишь кусочек… Свой собственный комочек счастья…

Я крепче обнял её, поглаживая её по склонённой голове, два коротких слова «тише, тише» не могли прорваться через сгусток рыданий, не подходящих мужчине, но достойных отца, которым мне не суждено было стать.

− Теперь я такая же, как и раньше, снова пустая, снова бесполезная, − продолжила шептать Мира, заставив меня вздрогнуть от своих слов. Я отстранил её и посмотрел в заплаканное лицо, глаза, опухшие от непрерывно катящихся бессердечных капель, щёки впалые от утомительной болезни, в бледность, сурово покрывающую нежную кожу. Я погладил это лицо, самое прекрасное, и самое желанное на свете большими пальцами своих рук, сдерживая слёзы, чтобы дать силы словам:

− Это не так. Слышишь? Ты не виновата − ни в чём. Мне жаль. Очень сильно жаль. Мне больно − вот тут, − я убрал одну руку с её лица, чтобы сжать свою грудь, лицо моё перекосилось от боли, словно просочившейся сквозь пальцы из моего сердца наружу, горечь подступила к горлу, и я сделал глоток воздуха, совсем маленький. − И ты нужна мне, как никогда раньше. Чтобы боль была не такой сильной. Чтобы она отступала постепенно, хоть по шажочку, но уходила, понимаешь? − Мой палец всё ещё гладил её лицо, размазывая набегавшие с новой силой струйки слезинок. − Нужна мне.

Она разрыдалась ещё сильнее и сама попросила меня обнять себя, молчаливо приткнувшись к моей груди. И снова плакала только она, за нас обоих. А себе я не позволил отпустить эту боль.***

Она изменилась − Мира стала другой. Ко дню выписки − первого марта, это был совершенно иной человек, которого никто не знал прежде, даже я. Она не смеялась, «не могу просто» говорила она, спокойно пожимая плечами, не спорила по пустякам и по поводу, безучастно и молчаливо соглашаясь с первым высказанным мнением. Казалось, апатия проникла и отравляла красную жидкость, так подло заменившую её кровь и  теперь сжигающую её вены день ото дня всё больше.

Я рассказал ей всю правду, как только её состояние перестало вызывать у меня неприятный мандраж страха, как только она сама спросила меня об этом. Она лишь кивнула. Молча и безучастно. Родители списывали всё на возобновившуюся болезнь, изнурившую её тело настолько, что она просто «немного устала», Лиза ещё больше отдалившаяся от младшей сестры, всё больше погружалась в хлопоты беременной женщины и не выражала никаких опасений состоянием Миры.

Я переживал.

Я волновался.

Я сгорал вместе с ней, но в одиночку.

Единственный человек, добившийся от Миры хоть чего-то, пусть это и было лишь полное игнорирование − был Олег. Ей нужен был палач собственного ребенка, и она нашла его в Олеге. Пока нашла.

Я видел её глаза, когда она смотрела на моего друга: в них не было ненависти. Ненависть предназначалась мне. Только мне. Просто время ещё не пришло.

Как назвать твою любовь?

ВЛАД

«… − Влад, если она решит рожать несмотря ни на что, это будет большой риск, но, ни один врач не решится сказать тебе со стопроцентной вероятностью, что она не вынесет ребёнка и не сможет родить. Маленький шанс на то, что всё пройдёт благополучно есть всегда…»

Эта фраза в последнее время преследовала меня, и последовавший за ней мой категоричный ответ не желал отпускать мою смятенную душу.

« − Никогда, Олег,  … никогда. Риск? Не с её жизнью, не Мирой. Я выбрал её. Я всегда выбираю её. Пусть это будет против её воли, но я всегда выберу её».

Мира отказалась возвращаться домой, просила придумать что-нибудь для родителей, пересекаться с Лизой, у которой потихоньку начал округляться маленький животик, ей было особенно трудно. Я понимал её, надеялся, что всё ещё понимаю.

− Я устроил для Миры путёвку в санаторий. Ей нужно набраться сил в более щадящем климате, − соврал отцу, когда они с тётей Ниной приехали в больницу за сестрой, в первый день безрадостно вошедшей в двери весны.

− Одну? − разочаровался отец.

− Да. Она сама попросила. Ей хочется побыть вдали от нашей опеки. Постарайся понять её и скажи жене, чтобы не делала из этого большой трагедии, хотя бы в присутствии дочери. − Я не хотел, но тон моего голоса мимо воли приобретал жесткий оттенок, я разговаривал с отцом грубо, и это вернуло меня к нашим отношениям шестилетней давности − холодным, отстранённым, отношениям малознакомых людей.

− Хорошо, сынок, − только и сказал он, кивая своей полностью седой головой и пряча руки в карманах  простых брюк.

Все моменты прощания с дочерью тётя Нина неверяще пучила глаза но, ни слова не вымолвила, беззвучно открывая и закрывая рот, отец смотрел на Миру с грустью и тоской такой натуральной, точно они были соучастниками нашей с ней общей муки, ещё больнее въедающейся под кожу от немой невысказанности. Они не ожидали, что она даже не заедет домой для сборов своих вещей, я их заранее уже привёз в больницу сегодняшним утром. Мира также отказалась, чтобы родители сопровождали её в машине по дороге на вокзал и печали на лицах отца и тёти Нины в разы прибавилось.

Я как мог постарался успокоить их тревогу, заверяя, что поеду в санаторий вместе с Мирой и только убедившись с приемлемостью тамошних условий и удобно разместив сестру на месте вернусь обратно. Они согласно кивали, не возражая моему предложению, но устроив сестру на переднем сиденье автомобиля и обходя его спереди, я коротко бросил взгляд на обнимающуюся, поддерживающую друг друга чету, и тётя Нина в беззвучных рыданиях закрыла рот рукой, склонив голову к плечу мужа. Они словно прощались с Мирой, глаза обоих были настолько смиренными, в этот момент так ужасающе отражая глаза моей милой девочки, что ярость внутри закипала во мне чёрной лавой.

Они отпускали её: я − не мог отпустить.

− Мы и правда едем в какой-то санаторий? − привалившись к стеклу, спустя некоторое время в машине спросила Мира, когда молчание в салоне приелось настолько, что стало почти осязаемым.

− Нет. Но если ты этого хочешь, то мы могли бы…? − с надеждой спросил я, несколько раз взглянув на сестру, остававшуюся всё это время неподвижной.

− Не надо. Просто отвези меня на квартиру, − пожав плечами, проговорила она с безразличием.

И мы замолчали на весь остаток пути до нашего дома, теперь превратившегося для Миры только в квартиру, и уже не нашу. Я понял это, когда она бесшумно переступила порог, оставшись позади меня на несколько мгновений, застыла на месте и глаза её неузнаваемо впитывали царящую тишину, больше не ассоциирующуюся у неё с покоем.

− Ты должен побыть здесь некоторое время, чтобы они поверили в ложь о санатории, − с упрёком и в неудовольствии сказала она, проходя мимо в ванную.

Я мог бы уйти, чтобы сделать ей приятное, если она не хотела меня видеть прямо сейчас и просто побродить по ещё холодным улицам, по ещё лежавшему на асфальте снегу. Но оставить её в таком состоянии было больно и неправильно, а слыша эхом отбивающиеся от стен её слова, полные восторга, веры и внутреннего убеждения − больно и неправильно было оставлять одну её здесь.

Как сейчас я видел сияющее безграничным счастьем лицо моей девочки гораздо отчётливее, чем омытые страданием черты её видел сейчас.

«... −  представляешь, это будет наш с тобой малыш. Ты будешь замечательным папой, таким сердитым и недовольным. А я доброй мамочкой, которая наказывает грозного папочку за строгость к её любимому сынишке.  Но пусть наш мальчик будет похож на тебя. Знаешь, ты у меня такой красивый… и высокий, а мальчики должны быть высокими … Мне даже не верится, что это правда. Ведь ты же не сердишься на меня, за то, что я не сказала тебе про свои недомогания сразу, и про беременность тоже. Не сердишься? Со мной всё в порядке. Даже больше, чем просто в порядке. Боже Влад, я люблю тебя!…»

Вода в ванной шумела, заглушая начавшиеся рыдания моей любимой, но дверь теперь постоянно оказывалась запертой для меня. Сейчас я даже желал, чтобы она плакала, потому что больше не слезинки не скатилось по её щеке с того утра. Я не верил, что она просто мылась, бесчувственно намыливая и ополаскивая голову, затем руки и тело, не верил, что сердце её очерствело, но отгородилось колючей проволокой, предпочтя такое знакомое одиночество нашему единению. Я так и стоял у этой запертой двери в ванную, не прислушиваясь к звукам стекающей в слив воды, но безуспешно пытаясь выключить звук теперь горьких воспоминаний.

«…Она изучила каждую чёрточку моего лица, знала меня лучше, чем я сам себя знал. И мой временами хмурящийся лоб немедленно получал порцию нежной ласки её пальчиков, чтобы упрямые складочки разглаживались, и вместо них на губах появлялась улыбка, а потом она дарила мне поцелуй − шаловливое чмоканье в губы. А брови вновь хмурились…

− Посмотри на меня, − говорит она, поворачивая моё лицо к себе обеими ладошками. Выражение на её лице лишено всякой улыбки, оно серьёзное и решительное. − Посмотри на меня и скажи, ты веришь мне? − я киваю, продолжая не вырываться из хватки её рук. Я верю ей, в неё.

− У нас будет здоровый малыш, − продолжает она, кивая с каждым произнесённым словом, вынуждая меня повиноваться и кивать вместе с ней. − Он будет абсолютно нормальным, и никогда не будет болеть. Ты веришь мне?

− Верю, − размыкаю я губы…»

− Верю, − шепчу я, приваливаясь лбом к закрытой двери, не замечая, как стихает вода за ней, как прекращаются шаги, и дыхание становится близким-близким, почти смешивающимся с моим собственным, только разделённым на бесконечность этой тонкой преградой запертой двери.

Я отступаю на шаг, преграда рушится − дверь открывается, и я оказываюсь прав, Мира стоит лицом к лицу со мной, и уже говорит, безмятежно и бесстрастно:

− Ты, наверное, голоден?

Комок в горле исчезает, дышать становится легче, но что-то светлое, неосязаемо-светлое вдруг покидает меня, забирая необходимость в следующем вдохе.

− Да, немного, − просто киваю.

«Мы не чужие, мы нечужие, мынечужие» − повторяю я всё время гнетущего молчания её неспешной готовки обычного омлета. Я сижу за столом в кухне, почти не использованной по назначению до этого дня, только её горизонтальных поверхностей, когда нам с Мирой оказывалось недостаточно кровати, пола в прихожей, ванной комнаты и гостиного дивана.

Всё это кажется таким невероятно далёким, и даже вспоминается смутно, как будто было только придумано мной, но пережито − никогда.

− Ты будешь кофе или чай? − спрашивает она, нарушая мертвенность звука, и я вздрагиваю от чужеродности её голоса.

− Кофе, − отвечаю, сглатывая пыль в горле.

− Хорошо, − снова говорит она и это похоже на чтение пьесы по ролям в школьном спектакле.

Она заливает кипятком быстрорастворимый пакетик с кофе и ставит чашку на стол передо мной, а затем и тарелку с омлетом, который оказывается совершенно мне без надобности.

Ловлю себя на мысли, что я вовсе не голоден.

Ловлю себя на мысли, что благодаря Мире мне легче справляться с потерей нашего ребёнка. И не потому, что её поддержка неоценима, но её состояние заторможенного существования целиком поглощает мой разум и сердце.

«… − Ты  думаешь о том, что они могут узнать, кто отец ребёнка? − лёжа в кровати поперёк меня, накручивая два противоположных конца простыни себе на указательные пальцы, спрашивает она.

− Да, − лениво поглаживая её растрёпанные волосы, хрипло проговариваю я.

− Мне ведь необязательно врать им снова, я могу просто отказаться говорить кто он, ведь так? − Она сдвигает голову вверх по моему животу и смотрит на меня, смешно поднимая в воздух свои обмотанные пальцы. − Не хочу придумывать другого отца твоему ребёнку, − категорично заявляет, глядя прямо в глаза, взглядом прожигая моё сердце…»

− Не мог бы ты привезти сюда мой мольберт с красками? − я отрываю взгляд от своей тарелки и несколько секунд смотрю в лицо сестры, запивающей слова лимонным соком с мятой.

− Я хотела бы порисовать. Здесь тихо, а у меня есть несколько хороших идей.

− Хорошо. Я привезу завтра. − Я откладываю вилку в сторону и допиваю остывший кофе, плотоядно разглядывая упаковку любимого сока сестры.

− Вот и отлично, − почти весело реагирует она, а я хочу предложить остаться с ней на ночь. Я поднимаюсь со стула, удивляясь, почему мы не поменяли мебель в квартире после переезда,  прячу собственные тяжёлые мысли от себя.

− Только старый мольберт и старые краски, − говорит в спину, ранит и разбавляет свою пытку лимонным соком с мятой.

− Хорошо, − снова повторяю. Не успеваю ни о чём попросить.

− Тебе уже пора, − добавляет, ножки её стула свистят по гладкому полу, ненамеренно, но этот звук приятней холодности её голоса.

− Да, наверное, − моргаю несколько раз во входную дверь, когда она спокойно доводит меня до неё.

Она провожает меня домой, выгоняет меня из своего… сердца.

«… Я боюсь потерять тебя. Я боюсь − потерять тебя… − это единственное, что повторяли мои губы за полчаса до операции Миры по прерыванию беременности, спустя десять минут после выведения подписи на клочке листа о согласии на эту операцию».

Я не забыл эту мантру и сейчас повторяю её снова, неосознанно, заводя мотор и одёргивая себя от взгляда в окно, чтобы оставить себе хотя бы надежду на то, что в него смотрит женщина, в глазах которой сосредоточена моя жизнь.

Не поехал домой, только позвонил, убеждая родителей, что всё устроил и условия  несуществующего санатория более чем просто замечательные. А дверь в квартиру оказалась запертой на двойной поворот ключа, навевая смутные воспоминания, что мы всегда закрывались именно так, когда хотелось побыть только вдвоём. Я открыл её и вошёл, стараясь не издавать больше шума, чем порождал грохот удара ноги о неуклюжий шкаф, захлопывание входной двери и звон связки ключей о кухонный стол. В квартире стоял неприятный запах дезинфектора, однозначно поведавший мне, каким образом моя сестра провела этот день. Всё вокруг сияло чистотой и стерильностью, звучало удручающей тишиной.

Шерстяная обивка дивана в гостиной всё ещё была влажной и отдавала резким  химическим запахом, я всё равно присел на него, откидывая голову назад, закрыл глаза, надеясь, что смогу просидеть так достаточно долго, чтобы собраться с мыслями и силами, чтобы покинуть это место до пробуждения Миры в нашей спальне за стенкой.

Ноги не послушались здравого смысла, они нашли её там, свёрнутую в клубочек (теперь эта была её излюбленная поза), наполовину скрытую одеялом, наполовину обнажённую (никаких пижам с безвинными поросятами за последний месяц). Не удержался, скользнул под одеяло, как есть в деловом костюме, эгоистично утоляя свою жажду к ощущению её рядом. Она заёрзала, почувствовав мои вероломные руки, дерзнувшие всего лишь обнять её, лицо, мужественно приткнувшееся к её плечику, вдыхая такой любимый, и так долго лишавший меня права дышать собой аромат её тела.

− Ты холодный, − прошептала она сквозь завесу сна, почти как прежде прошептала.

«Ты тоже», − срывалось с моих губ, но смысл схожего словосочетания был иным, поэтому так и остался непроизнесённым. Я оставил место молчанию между нами и только сильнее прижался к ней всем телом. Ночь разрешила мне притвориться, что всё по-прежнему, что ничто не сломалось в ней, не разбило меня, эта чёрная спутница дня благоволила ко мне, не напуская сон на мои веки, оставляя меня обездвиженным полуночником рядом со своей любимой.

***

− Я слышал, вашей сестре нездоровится, − подавая мне документы на подпись, запинаясь, проговорил Макс заранее заготовленную фразу, которую не смел произнести вот уже больше месяца.

−  Сейчас ей значительно лучше, Максим. И спасибо, что беспокоишься. − Я не поднял взгляда на своего заместителя, хмурые брови не желали разглаживаться, но я хотя бы попытался смягчить тон.

− Можно мне навестить Миру… Мирославу Сергеевну, − совсем расхрабрился парень, требуя моего внимания с небывалой настойчивостью.

− Нет. Она восстанавливается в специализированном санатории и пробудет там ещё какое-то время. Так что нет. − Я всё-таки посмотрел на него, вернув бумаги уже с проставленными контрасигнациями. − Может быть когда она вернётся? − не знаю зачем выпалил  вдруг я, растягивая губы в любезной ухмылке.

− Да-да, конечно, Владислав Сергеевич, − зачастил парень, пятясь от моего стола назад к выходу из кабинета. − С вашего разрешения, я пойду? − без надобности спрашивает, я указываю на дверь позади него в одобрительном жесте и снова погружаюсь в раскрытый ноутбук до момента появления в кабинете своей секретарши.

− Настя, принесите мне, пожалуйста, минеральной воды и холодные бутерброды, − приказываю я. Девушка не спешит удалиться исполнять моё поручение, застыв на месте в непривычном ожидании и смущении.

− Извините меня, Владислав Сергеевич, но может быть, я лучше закажу вам еды из ресторана. А то ведь, вы уже давно питаетесь одной сухомяткой и на обед не выходите. − Излюбленный вопрос благожелателей «Что-то случилось?» так и остаётся в глубине её глаз, тем не менее, легко читающийся мной, как флаер в подземном переходе.

− Нет, спасибо, Настенька. Я прекрасно обойдусь и простыми бутербродами с рыбой. − Я улыбнулся милой девушке, так легко нашедшей в себе сочувствие для меня.

− Ну, тогда ладно. Сейчас всё будет, − согласилась она, улыбнувшись в ответ и перекрещивая каблуки, вышла из кабинета.

Я пытался звонить Мире днём: во время работы, в перерыве совещаний, на деловой встрече, в центре внимания на благотворительном вечере, вынужденный посетить его из-за долевого участия; но такой способ общения по-прежнему представлял собой лишь пустую трату времени. Если раньше я хотя бы знал, что прослушиваю нескончаемые гудки по причине рассеянности сестры, то теперь я был почти уверен, что телефон в относительной досягаемости Миры и мне не отвечают, потому что время начало просачиваться сквозь пальцы и именно я тот, кто его упускает.

У меня по-прежнему были ночи, без страсти, без поцелуев, без объятий, без тепла,  без сочувствия, без разговоров, без дыхания, без… Знаю, что «без» становится слишком много, но с течением времени они лишь прибавляются. И всё же ночи у меня были.

Я мог хотя бы быть рядом, это мне было ещё позволено. Позволено. Только если я приходил очень бесшумно, очень осторожно забирался в кровать, по счастливой случайности только одну в нашей пополам-квартире.  И очень «слегка» вдыхал аромат волос, неповторимый запах тела, касаясь губами коротких завитков на шее, засыпая.

Гипербола слова «очень». Но псевдосанаторий Миры превратился для меня в сплошную полосу гиперболы.

− Спасибо, Настенька, можете быть свободны. В два я жду от вас факса наших новых партнёров. − Я попытался ещё раз выдавить из себя улыбку для исполнительной сотрудницы, но мысли всё время бродившие в моей голове не давали такой поблажки, поэтому я всего лишь откусил от принесённого бутерброда больший кусок, чтобы рассмешить девушку хотя бы собственной нелепостью, когда быть просто вежливым уже не получается.

И Настя действительно прыснула смехом, поспешно пряча белозубую улыбку за растопыренной ладонью, и с извиняющимся видом закрыла за собой дверь моего кабинета, оставляя меня обедать в одиночестве.

Возвращаться к мыслям о сестре было легко, потому что в последнее время они и так не могли выбраться из лабиринта под названием −  Мира

***

− Ты звонил Мире? − в который раз встревожено сталкивая нож с поверхностью тарелки спросила Нина Максимовна. Я только что отправил в рот ещё один кусочек безвкусного (на самом деле замечательно приготовленного) бекона.

− Почему бы вам самим не позвонить своей дочери? − огрызнулся я, протирая масленые губы бумажной салфеткой и сразу комкая её беспощадно полностью. − Простите, − выдохнул, встречаясь с глазами отца. − У меня был тяжёлый день, я просто забыл об этом позаботиться, − объяснялся кое-как, по ходу оправданий следя за замеревшим на мне взглядом Сергея Ивановича.

− Она не расположена к разговору с нами, поэтому мы с матерью подумали, что с тобой она будет более откровенна и расскажет немного, как проводит своё свободное время, − наконец заговорил он без малейшего упрёка моей грубости, но с чётким пояснением своего недовольства моим тоном.

− Я уверен, что у Миры всё замечательно, − губы дрогнули в улыбке, которую бесславно было причислять даже к её подобию. − Но я всё-таки позвоню ей с утра, для вашего с отцом успокоения, − глаза отца по-прежнему оставались в пределах моего лица, а тётя Нина наоборот уже долгие минуты не отрывала своего взгляда от тарелки, содержимое которой, бесполезно измельчённое в клочья грозило вывалиться за её края.

Я встал из-за стола и собрался пройти в кухню, чтобы попросить домработницу задержаться и сегодня тоже, хотя она проделывала это последние два месяца, я повторял эту просьбу почти каждый вечер престарелой и доброй женщине, чувствуя физическую необходимость обменяться с человеком, которому дорога моя сестра, хотя бы парой слов.

− Ты снова не будешь ночевать дома, сынок? − неожиданно спросил отец, когда я уже почти успел скрыться в коридоре.

− Да. Не ждите меня. Возможно, я буду поздно, − одинаковый всё тот же ответ, на вопрос, задаваемый не впервые со дня скоропостижного возвращения родителей из деревни.

Вспомнить, как долго я не ночевал в этом доме нетрудно, достаточно помнить о том, сколько ночей не провела здесь Мира и всё сойдётся как в сложной мозаике.

− Спасибо вам, Татьяна Львовна, побудьте ещё немного, а Вова вас потом отвезёт домой, хорошо?  − надевая пальто, говорю вымывающей грязную посуду женщине с повязанным под самую грудь передником.

− Не беспокойтесь, Владислав Сергеевич. И передайте, пожалуйста, привет Мирославе Сергеевне, когда будете звонить ей в следующий раз. − Она подарила мне кроткую улыбку, неожиданно омолодившую её старческие морщины и поблекшие голубые глаза.

− Обязательно передам, − киваю я, пытаясь ответить тёте Тане такой же терпимостью, но снова улыбнуться получается едва ли, поэтому кивнув ещё раз, словно прокручивая в голове затерявшуюся на задворках мысль, я ухожу, не обернувшись и не попрощавшись.

Шины феррари ласкают асфальтовую дорожку, с которой счистили позавчерашний снег, не оставив привычной заледенелой корки и я уезжаю в свою собственную ночь. Припарковав машину во дворе, я становлюсь под окнами около подъезда и смотрю вверх, с детским предчувствием, что меня ждут дома: в окнах горит свет, шторы задёрнуты, но на неподвижных занавесках колышется женский силуэт. Уверен ли я, что это Мира?

Выхожу из лифта, привычным жестом извлекая из кармана пальто ключ, прижимаю к ладони холодный металл, только не успеваю вставить его в щель замка, дверь открывается. Уверен.

Я заМираю на мгновение. Не смотря на вступившую в свои владения весну, погода остаётся по-приятельски зимней, и я бесконтрольно ежусь от вида сестры в не запахнутом атласном халатике, к тому же пытающуюся научиться улыбаться снова,  но прорывающейся изнутри Гекатой отражающую сумрачность моего собственного лица.

− Привет, − говорю я и подталкиваю Миру внутрь, спеша закрыть за нами дверь, чтобы вероломный холод не успел коснуться своими щупальцами моей сестрёнки ещё раз.

− Ты сегодня рано? Поздно? − неоднозначно отвечает мне, всё ещё приучая губы склабиться.

Она едва ли притрагивается до моих плеч, предлагая помочь мне снять пальто, а я чувствую пробег её хрупких пальцев по предплечьям, кажется впервые, настолько долго не испытывал этих ощущений, что разучился адекватности при приятном покалывании точек мимолётного касания.

− Спасибо, − говорю я, позволяя Мире убрать мою верхнюю одежду в шкаф. Она становится на носочки, чтобы дотянуться до вешалки, и край лёгкого халатика приподнимается, ещё больше открывая верхнюю линию её идеальных бёдер.

− Ты голоден? − выдаёт дежурную фразу, казалось бы, единственно произносимую ею в последние десять дней добровольного заточения здесь, но мелодия её голоса так искушающе напоминает прежний колер, что я жалею − не могу ответить утвердительно.

− Нет, я поужинал с родителями. А ты? Ты ела?

− Я? Да, конечно. Чуть раньше.

Я осторожно пробегаю по ней взглядом, отмечая, что возобновлённые уроки забытой весёлости начинают почти удаваться моей любимой. И я уже почти надеюсь на её прощение.

− Может, посмотрим фильм? − я удивлён её предложением, но стараюсь не подавать вида, потому что всё происходящее сегодня, мягко говоря, ошеломляет. Мира десять дней держала оборону, не подпуская к себе ни на йоту ближе, чем только ночью, в полусне отодвигаясь от моего жаркого тела настолько, чтобы зазор между нами в ничтожный сантиметр ощущался не переступаемой пропастью.

− Выбери, что тебе больше нравится.

Мы проходим в гостиную, я сажусь на диван, сегодня меньше обычного щекочущий ноздри дезинфектором, шерстяная обивка мерещится мне сухой, а ковёр не пропылесосенным три раза подряд. Мира не включает проигрыватель и не подключает фильм к плазме, она присаживается рядом со мной на диван с раскрытым ноутбуком и открывает заготовленное окно с фильмом.

Я ощущаю себя мальчишкой на первом свидании в младшей школе, с неуёмными руками, которые нелепо занимают место на спинке дивана, так что когда Мира полностью устраивается, подобрав под себя голые ноги и откинув голову назад, я беспрепятственно могу запутать пальцы в её небрежной причёске. Но я этого не делаю, тренируясь с задержкой дыхания, её голова чуть склонена к моему плечу, но я не ощущаю её приятной тяжести, только размеренное дыхание через счастливую рубашку.

− Я надеялась, что ты предложишь мне самой выбрать фильм, − могу поспорить, что она улыбается, но вздрагиваю, соперничая с неожиданным чувством страха, что забыл как выглядят её губы в прекрасной улыбке.

Я должен перевести взгляд на экран. Ноутбук, словно разделённый надвое держится на одном моём колене и прикрытой полой халата её ноге и это отвлекает меня от просмотра фильма.

Мира выбрала молодёжную комедию и наконец, добравшись до экрана, я пытаюсь разобраться с сюжетом, смутно кажущимся мне знакомым.

− Мы ведь, так её и не досмотрели, − с теплотой, только коснувшейся некоторых нот в её голосе, тихо проговаривает она, не отрывая глаз от глупой блондинки пытающейся проявить находчивость с инструкцией по использованию фена для сушки волос.

Я хмурю брови, осмысливая, о чём говорит сестра, но блондинка с экрана навязчиво вмешивается в наш разговор со своим бездарным чтением.

− Когда мы в первый раз проводили родителей на самолёт, и вы с Лизкой многозначительно переглядывались друг с другом, чтобы поскорее отправить меня спать.

− Уже вспомнил, − киваю я и снова смотрю  на сестру, по-прежнему занятую сюжетом глупой комедии.

− Я нашла её в интернете, − объясняет. − Но если ты хочешь, мы можем посмотреть что-нибудь другое? − и она, наконец, устраивает мне встречу со своими чудесными глазами.

Я не удержался и провел большим пальцем по скуле, с любовью наблюдая, как томно опустились её веки от моей несмелой ласки, наслаждаясь видом льнущей к моей руке щёчки.

− Ты уснула, и я отнёс тебя в кровать на руках, − прошептал я тише голосов, доносившихся из фильма, но столь маловажных, что они могли служить лишь фоном к нашим общим воспоминаниям, точно так же, как ветер скрипящий ветвями деревьев за окном, не мог отвлечь меня от любования сестрой ненастным своим предупреждением.

− Отнесёшь меня сегодня, если я снова усну? − положила голову на моё заждавшееся плечо, за секунду до этого сначала потёршись носом о ткань рубашки, глубоко вдохнув мой запах.

− Вы сделаете меня счастливым, мадам, − преуспевая в самостоятельных работах по науке «улыбаться» пробормотал в её такие близкие волосы, даря короткий поцелуй расплывающимися губами.

Она хохотнула:

− Смотрите фильм, месье!

− Если вы помните, он не впечатлил меня в прошлом, − не делая попыток оторвать губы от её макушки, парировал я.

И снова она тихонько рассмеялась.

− А не могли бы вы оказать мне услугу, мадам, и притвориться спящей уже сейчас? − под натиском чувства осмелел до невероятного самомнения.

Она не ответила. Совсем ничего. Я негромко вздохнул, осознав, что перегнул палку с просьбами.

− Месье? Разве вы не собираетесь относить мадам в её спальню? − совсем тихим послышался её шёпот, когда я собрался хотя бы попытаться отвлечь себя фильмом.

Окрылённый я отложил с колен ноутбук, даже не потрудившись отключить его и забрал в охапку Миру, поднимаясь с дивана вместе с сестрой.

− Будет исполнено, мадам, − проворковал ей на ушко, любуясь опущенными веками, опушенными трепещущими ресницами.

− Обними меня, − прошептала она, когда я уложил её в кровать и склонился над ней на одно колено, подтягивая верхний край одеяла на её плечи. Моя рука замерла на мгновенье, показавшись незаслуженным промедлением, и я скользнул рядом в следующее, забывшись и потеряв интерес к суррогатному теплу пледа. Притулившись лбом к её лбу, соприкасаясь более везучими, но неуклюжими носами, мы лежали лицом к лицу, разглядывая свои бесчисленные изъяны в темноте находя тысячу собственных и ни одного друг в друге. Мои руки удобно обхватывали тоненькую талию, а её горячие ладони покоились на моём затылке, цепляя короткие пряди волос и пропуская их сквозь пальцы.

Дыхание наше, наконец-то одно на двоих, смешивалось в безупречном танце и мы не предпринимали глупых попыток поцелуя.

− Я должен сказать тебе… − глубоко выдыхая, зашептал я.

− Шшш… − рвущийся из меня поток сожалений оборвался лёгким касанием указательного пальчика к полуоткрытым губам. − Не надо. Просто полежим немного в тишине, вместе. А потом уснём, вместе. Хорошо?

− Угу, − согласился я. И мы молчали, как молчали каждую предыдущую ночь и по-иному совсем молчали.

Лицом к лицу…

Глаза в глаза…

Душа к душе…

Сердце к сердцу.

Глаза впервые сомкнулись, отдаваясь сну, так долго не приходившему мне рядом с Мирой, я крепче сжал пальцы на её талии, не желая терять эту хрупкую нить нашего соприкосновения, приблизил её тело к себе, пристраивая лицо в ямочке плеча, погружаясь в сладкую дрему её возвращения.

− Миленький мой, родненький… Любимый, самый любимый… − в полуявь полусон грезился мне нежный шёпот и мягкие руки, ласковые губы, солёные слёзы.

Утро? То, что можно было назвать утром, было не таким обходительным, как сон прошлой ночи: холодная кровать, скинутое на пол одеяло, одинокая подушка с левой стороны без неглубокого следа маленькой головки моей сестры и негромкое, но отчётливое копошение на кухне.

Я встал с постели, чувствуя себя полноценно выспавшимся и отдохнувшим, настроение было предупредительным, но замечательным, поэтому смелые шаги в спальню поспособствовали расцвету улыбки на моём заспанном и помятом на одну сторону лице.

− Уже встал? Идём есть, −  сказала Мира, наполовину заглядывая в дверь спальни.

− Иду, − в тон ей ответил я.

− Ах, да! − через секунду после исчезновения снова заглянула в проём. − Доброго утра! − слишком быстро исчезла снова, не позволив насладиться своей эфемерной улыбкой.

«Постой!» − хотелось прокричать мне, но жестко протирая остатки сна с заплывших глаз, я смолчал, направившись в душ.

Смеющиеся глаза Миры убедили, что на меня не сердятся за задержку в ванной, и я попытался состроить весёлую рожицу, забрасывая все недоговоренности на задворки сознания, самые дальние. Сестра была в не привычных простых джинсах, а в коротенькой юбочке и широкой футболке, так беспощадно разламывая надвое все модные каноны, и я незамедлительно примкнул в ряды её последователей, одобряя невозможную сексуальность её наряда. Сам я надел одну из многочисленных рубашек из шкафа, планируя поход на фирму, как основополагающий фактор выбора моей одежды, но всё равно решил не менять неформальные джинсы.

− Чай или кофе? − спросила она, уже присев на стул рядом со мной и многозначительно протягивая мне упаковку апельсинового сока.

− Апельсиновый сок, пожалуйста, − подыграл я, хватаясь за вилку.

− Тц, тц, тц, − процокала она языком, глядя на вилку в моих руках и на тарелку с моим завтраком, в которую я, в отличие от неё не удосужился взглянуть ни разу.

− Овсяная каша?! − взглядом «ты смеёшься надо мной» я буравил в сестре невидимые дыры.

− С кусочками фруктов! − возмутилась она моим недовольством относительно её кулинарных способностей.

− Тише! Я ем! Уже… ем, − мирно отложив бесполезную вилку и взявшись за ложку, я ещё раз взглянул на жидкую массу, размазанную по тарелке, а потом перенёс этот же сомнительный взгляд и на сестру.

− Вот и хорошо, − не обращая внимания на мои потуги, закивала она, поднимаясь со своего места.

Я собрался немедленно вскинуться на неё с обвинениями в том, что она оставляет меня на произвол судьбы со своим кулинарным шедевром, но Мира неожиданно обошла стол и приблизилась ко мне. Я недоумённо смотрел на неё несколько мгновений собственного невежества, пока она не положила маленькую ладошку на моё плечо, а затем аккуратно присела ко мне на колени.

− Я прослежу, чтобы ты съел всё до последней крошки, − наставительно заговорила она, обнимая мои плечи одной рукой, а другой молчаливо забирая из моих рук отяжелевшую ложку.

И первая порция отвратительной… восхитительной каши отправилась в и так широко раскрытый мой рот. А следующая ложка оказалась ещё вкуснее, потому что моя маленькая кормилица решила поглощать завтрак вместе со мной из одной тарелки (несправедливо небольшой), из одной ложки и, перемежая наши с ней приёмы пищи. Я во все глаза следил за отправкой порции в её миниатюрный ротик и ждал своей очереди, с нетерпением ждал. Мои руки полностью свободные, сместились с собственных колен, на голые колени Миры и я вдвойне полюбил её выбор одежды.

− Когда ешь, нужно думать только о еде, − с блестящими глазами сбила меня с приятных мыслей о себе эта искусительница овсяной кашей.

− Я так и делаю, − слишком поспешно согласился, раскрывая свои губы для очередной добавки овсянки и частичек измельчённых фруктов. Их заткнули поцелуем, не донеся заветного завтрака до моего рта.

Я был влюблён в овсяную кашу.

На её губах…

На её языке…

− Наглый лгун! − проворковала Мира, разрывая наш сладкий поцелуй самостоятельно, потому что моих сил на это не было никаких. Я беспомощно застонал. − Вот видишь! И вовсе ты не думал о каше!

− Неправда! − взбунтовался я. −  Я только о ней и думаю!

− Ага, как же, − хмыкнула она, пропуская мою очередь и отправляя себе в рот полную ложку с кашей.

Я прижался к её ротику, сначала быстро, опережая её сопротивление, а затем медленно, скользя в охнувшие губы языком, лаская нежное нёбо и сбегающий от погони юркий язычок. Ложка с грохотом опустилась из её рук в полупустую тарелку.

Мякоть абрикоса, неоднократно попадавшаяся мне на завтрак в любовно протянутой ложке, казалась действительно грубой и шероховатой, в сравнении со сладкой нежностью её поцелуя.

И только благодаря Мире мы снова дышали, она перестала отвечать на мой поцелуй и отняла у меня свои губы.

− Ешь и молчи, − предупредила она грозно, прекратив делить со мной кашу, и одну за другой скармливая мне весь завтрак на нашей тарелке. Я мстил ей, непрерывными поглаживаниями её тела, руки мои бежали по её ногам, скользя медленно-медленно вверх, останавливались на кромке короткой юбки, и делали обратный путь быстро-быстро вниз. Мира увлеклась моим занятием, машинально зачерпывая в тарелке ложку овсяной массы и так же механически засовывая её в податливые мои губы, на которые теперь избегала смотреть, только насупливая брови и нервно закручивая мою рубашку на пальцы, ненарочно стягивая ткань с моего плеча.

Тарелка быстро опустела, я прекратил свои поглаживания, заставив руки замереть на талии сестры, не принуждая её ни к чему. Только глаза, слишком своенравные, чтобы следовать голосу разума бродили по её лицу, выжидая незначительного знака, чтобы испросить разрешения.

Мира прижалась ко мне спиной, откидывая голову назад, но всё ещё удерживая ложку в одной руке. Я уткнулся в цитрусовые волосы и обеими ладонями обхватил её талию, забирая её близкое тело в замок своих рук. Я выполнял вторую часть её повеления и молчал. Но моё молчание, словно лишало и её права говорить.

Её волосы стали ласкать моё лицо и шевелились от моего частого дыхания, а Мира неожиданно развернулась в моихруках, как оказалось, не таких сильных, чтобы суметь удержать её. Она не поцеловала меня, не для этого сейчас смотрела, пролив виски из глаз в мой затуманенный взор, заставляя пьянеть и медленно распадаться на части.

Её ладони ощущались на моих щеках, как нечто действительно горячее, согревающее, взрывоопасное. Большие пальцы медленно погладили напряжённые скулы, губы подули на мои веки, не моргнувшие до этого ни разу, а теперь сомкнутые немедленно, чтобы спрятать боль на дне тёмного бренди.

Мира молчала.

Молча, она расстегнула несколько пуговиц на моей рубашке, распахивая её только настолько, насколько ей требовалось ощущение моей кожи. Прерывистое дыхание в моей груди накрыла её ладошка, оторванная от моего лица, и я перестал дышать совсем…

Я не мыслил, но уже держал её бёдра, то усиливая, то снижая хватку своих предательских пальцев, в зависимости от того, поступал кислород в обожжённые горячкой лёгкие или отправлялся в приближённые на искушающий сантиметр губы Миры.

Перекинув одну ногу через меня, она озабоченно взглянула мне в глаза не воспламенённым желанием взглядом, а просительными и прощальными глазами.

Я боялся, боялся, что в моих глазах отражается та же мука и та же нужда.

Но её руки не останавливались, она придвинулась ближе, словно между нами была непреодолимая бездна, и лишь она способна воссоединить две отвесных скалы, как способна и разверзнуть эту пропасть вновь.

Капельки пота попали на сбившиеся её пряди, когда усталый лоб коснулся моего лба, испещрённого бороздками напряжения. Она глубоко задышала и покачала головой, протестуя против собственных действий, но поспешно покончила с молнией на моих свободных джинсах.

Я не мог сдвинуться с места, а она не желала, чтобы не прибавлять с трудом пройденное расстояние. Наши руки соединились, как соединилось наше дыхание, а потом поцелуй, абсолютно не вовремя, прекративший и так бесполезные и лихорадочные попытки.

Пальцы обоих дрожали, как у семиклассников, пока рваный поцелуй не привёл плохо соображающий мозг к кислородному голоданию и, взревев, отрываясь от её рта но, так и не сумев оторваться от её губ, я сбросил на пол зазвеневшие битым стеклом тарелки.

Мира присела на самый краешек стола, не желая отодвигаться от меня даже сейчас, когда наше слияние стало неизбежным.

Я выдохнул в её губы, разучившись дышать сам, помня, что она обязана была это делать. Мои веки снова сомкнулись, когда робкие пальчики зарылись в прядях на затылке и потянули на себя для продолжения прерванного поцелуя. Я повиновался бессловесному зову её манящих губ и вдавил её в своё тело, чтобы рухнуть на деревянную поверхность стола вдвоём.

Мы только целовались целую вечность, пролетевшую единым мгновением. Потребность сделаться одним целым, каким мы всегда незримо и неосязаемо ощущали друг друга, была неумолимой и всеобъемлющей.

Мои руки прикасались к голым участкам кожи любимой, но их было бесконечно мало и ничтожно, полностью одетый, лишь с распахнутой на груди рубашкой я жаждал ощущений её целиком, чтобы вернуть её, чтобы вернуться к себе.

Я бездумно потянул ткань бесформенной футболки вниз и в сторону, вырвав из груди Миры еле заметный звук боли, когда ткань поддалась и треснула, а затем было очень легко разорвать её в клочья, словно разрез на груди теперь обнажённой сестры, был недостаточно глубоким.

Короткая юбка на широкой резинке отправилась вниз, некоторое время путешествуя по совершенным ногам моей возлюбленной, и я дивился, как мог восхищаться одеждой Миры, когда обнажённой она выглядела истинным совершенством, тем самым произведением нетленной живописи, которое никогда и никто не сможет сотворить.

Потому что оно уже существует. Она есть.

Мои джинсы снова стали неразрешимой проблемой, преградой между нашими созданными друг для друга телами и я положил сцеплённые в кулачки её ладошки себе на пояс.

Мира простонала, прикрывая глаза, и отворачивая голову в сторону. Но мелкие пальчики ловко разобрались с несговорчивой молнией, а ждать больше мы уже не могли.

Погружаясь в неё миллиметр за миллиметром, я избавлялся от всего груза своей души за последние месяцы, от всей той боли, о которой не смогу рассказать ей никогда. Но быть в ней, значит, жить. И этого хватало. Хватало, чтобы научиться дышать заново. Пойти мелкими шажками, но пойти.

Она принимала меня всего, её ноги туго опоясывали меня, и она на каждое моё движение подавалась вперёд, сокращая моменты вынужденных расставаний и увеличивая мгновения долгожданных слияний. Больше не было поцелуев, словно мы оба не хотели смешивать эти два таких разных пути. Мы прижимались друг к другу, её губы впивались в моё голое плечо, мои касались её шеи,  полы рубашки укрывали её дрожащее тело с обеих сторон лёгкой простынёй, а моя крупно вздымающаяся грудь тёрлась об идеальные вершины, наслаждаясь осязанием желанного тела под собой.

И грубая поверхность стола под моими ладонями, и под выгибающейся навстречу спиной моей девочки была лишь сменяющейся декорацией.

В полном блаженстве эмоций мы не ощущали ничего, кроме друг друга, не слышали никаких звуков, кроме собственных сердец.

Я нашёл в этой общей темноте, когда наши глаза растворялись в пьянящем алкоголе одинаковых глаз, её ищущие опоры кулачки и сцепил наши пальцы, забирая их над её разметавшимися волосами, но голос не возвращался, слова не рвались наружу.

Мы стали немыми, наше желание поглотило мысли и мы двигались, двигались, двигались…

Мы занимались любовью, но не утоляли голод внутри себя. Я не искал оргазма и не хотел дарить его ей, сумасшедший  рёв в голове твердил лишь одно слово:

«Внутри» − и я действительно хотел оставаться внутри неё столь долго, сколько это было возможно.

Я замер, поражённый своими мыслями. Я упал на Миру, сломленный отчаянием, разраставшимся ввысь, закрыл глаза и прижал её настолько сильно, чтобы ощущать каждый кусочек её кожи, каждый стук её сердца слышать, и запоминать. Слышать и запоминать…

Она поняла меня, а может быть, просто почувствовала то же самое, не успокаивала и не нарушала наш завет молчания. Моё возбуждение не спало, желание обладать ею немедленно никуда не исчезло, но пересилить предчувствие неизбежного я не мог.

Не мог начать двигаться снова, не мог желать её ещё больше, чем желаю сейчас, не мог отдаться пламени, чтобы сгореть дотла. И войти в затапливающий поток хлыщущих эмоций, чтобы утонуть безвозвратно тоже не мог.

− Просто останови это… − зашептал голос моего ангела, прижимаясь губами к моему влажному напряжённому плечу, − просто останови…

Голос, слова, дыхание − это спусковой механизм, заповедь, которую я обязан исполнить, хотя и разлечусь на мельчайшие атомы, без надежды на обретение призрачной оболочки …

Я ушёл от неё, моё тело покинуло её с неохотой, с криком отрыва от собственной полноправной сути, руки Миры затянули меня обратно, и снова крик, потому что я вернулся…

Губы розовые и всё бледнее и бледнее, лишённые  необходимого поцелуя, кожа покрытая испариной, сотрясается от озноба, утратившая желанное трение, но мы снова вместе…

В каждом рывке в неё, я всё больше терял себя, отдавая, возвращая… В каждом прикосновении к ней я забирал принадлежащее мне по праву − её…

Неотделимые друг от друга мы пришли к апогею со сцеплёнными руками, переплетёнными телами и сердцами, которыми обменялись навеки.

Я чувствовал себя так, я не мог дышать по-другому…

− Поедем домой, − пробормотала она, целуя меня за ухом. Я всё ещё был в ней, навалившейся на неё всем телом, не желая рассеивать чары отвлечения от остального, всё ещё существующего  Мира

− Угу, − ответил, ещё крепче вдавливаясь вглубь, сильнее сжимая вокруг неё свои объятия.

− Поедем домой, − повторила она, снова даря поцелуй-щекотку, поцелуй-прикосновение.

− Угу, − скопировал я, не сдвинувшись с места ни на сантиметр, по крайней мере, не в ту сторону, какую она предполагала.

Мира застонала почти раздражённо.

− Хорошо, − прошептал, сдавшись, поцеловал её в лоб, и приподнялся над столом, опираясь на ладони. − Хорошо?

− Да, − тихо подтвердила она, позволяя мне отстраниться.

Ей нечем было прикрыться, и она обхватила свою нагую грудь ладонями, белесый шрам пересекал грудную клетку прямо посередине, такой же заметный, то же напоминание.

Мира проследила за моими глазами, чуть дольше задержавшимися на тоненькой полоске, и спустила ноги с противоположной от меня стороны.

Я не пытался застегнуть распахнутую рубашку, и начал собирать осколки фарфора с пола, по одному отправляя их в мусорное ведро. Глаза бегали по комнате в поисках веника, но не находили этот такой нужный предмет, чтобы привести кухню в порядок.

− Оставь, − посоветовала Мира с дверей, оправив воротник лёгкого свитера, скрестив ноги в привычных джинсах. Стоя на корточках, я обернулся на звук её голоса и встретился с её глазами, ни секундой не напомнившие мне о только что закончившемся занятии любовью. Она отстранённо взглянула на мелкие стеклянные крошки и ушла в коридор. − Поехали.

Мороз, остудивший грудь, прошептал мне о недавней зиме за окном, о зиме…

Я сделал так, как она хотела, отключил электричество в квартире, забрал пальто из шкафа, вынул ключи от машины из кармана, мельком взглянул на неё, одетую в весеннюю куртку с сумкой на плече, в которой был её мольберт и её краски. Мы не встретились взглядами, она смотрела через плечо на покидаемую квартиру.

Сколько было эмоций в её глазах?

− Пошли, − выбросила она, открывая дверь.

Всю дорогу меня не покидало ощущение, что я потерял что-то в пути, или оставил в той квартире, но безуспешные старания вспомнить, что именно это было, приводили меня в очередной тупик.

Мира не пыталась сгладить мои морщины, упрямо выступавшие между бровей, не хотела начинать разговор, кажется, полностью ушедшая в созерцание не пробудившейся и не умеющей ещё разбудить природу, весны.

Я не мешал ей.

Перед тем, как массивные ворота должны были раствориться перед нами, чтобы мы могли проехать во двор, она неожиданно попросила остановить машину.

− Ненадолго, − объяснила, чуть дрогнув в улыбке.

Я согласно кивнул и заглушил мотор, выключая двигатель.

− Мне нужно тебе кое-что сказать, − руки Мира сложила на коленях, а потом быстро сцепила их в замок, а потом снова разорвала пальцы и стала тереть чуть светлые коленки. − Только обещай, что не будешь перебивать меня, ладно?

− Не буду, − поспешно выговорил я, сидя вполоборота к ней, и одной рукой слишком сильно сжимая руль.

− Необходимость в ком-то не может быть любовью, − начала она, выговорив всю фразу на одном дыхании и сразу же сделав следующий вдох.

Я хотел остановить её, но она оборвала меня и здесь.

− Нет! − её рука потянулась вверх, она выставила ладонь вперёд.

− Это всё было…не по-настоящему, всё было неправдой. Так легко было говорить «люблю», когда оно не зависело ни от чего, когда… оно само ничего не значило.

Пальцы сами собой скрутились вокруг рулевого колеса, но прерывать её сейчас не было смысла.

− Боль пронизывает меня насквозь. Словно… Словно я не существую из плоти и крови, а лишь бесплотный дух, бестелесная оболочка, открытая для беспощадности легкого дуновения ветра. У меня совсем нет сил противостоять ему. Противостоять чему-либо. Противостоять боли, подобной этому ветру с каждым ушедшим мгновением все набирающей силу и приобретающей непоколебимое, ничем не сокрушаемое могущество горя. Горя ни с кем не разделенного. Не имеющего отношения к тебе.

Не говори ничего! − прикрикнула она.

− Я не могу без тебя, Влад. Не могу и признаю это. Мне невыносима сама мысль − быть вдали от тебя. На расстоянии. Не с тобой. Это зависимость. Одержимость, наверное. Но… Это… Это не любовь.

Молчи! − заткнула уши обеими ладонями, отмахиваясь от моих слёз, непрошено скапливающихся в уголках глаз.

− Ты не можешь назвать моё чувство к тебе любовью! − ещё один крик, отчаянный и надрывный, как сама любовь, которой мы дышали.

И она подслушала мои мысли, обернулась ко мне, приблизила лицо, протянула руку, желая коснуться моего напряжённого лица. Я закрыл глаза, а она продолжила изощрённое моё убийство. Она делала это не раз и раньше, но никогда намеренно, как сейчас.

− Человек не может жить не дыша. Но ведь это не значит, что он этого хочет. Хочет − дышать.

Мои глаза распахнулись перед неизбежным.

− Я не хочу. − Я избегал смотреть на неё, но она позвала меня. −  Влад. Не хочу… больше дышать…

− Прекрати… − простонал я, умоляя. − Прекрати…

− Ты нужен мне, очень. Но я не хочу этого… больше не хочу. Это не любовь уже, а может… Может никогда ею и не была.

Хлопнула дверь машины, послышался протяжный визг разъезжающихся в стороны ворот, но, ни удаляющихся шагов, ни стука собственного сердца не было. Она забрала его с собой. Очень давно забрала.

Я не помешал ей.

Прилив рассвета

ВЛАД

− Простите, что? − переспросил седовласого мужчину под шестьдесят напротив, поглощающего свежих креветок одну за одной, но почему-то с края его усов свисал кусочек зелёного салата, а не розовая плоть морской твари.

−  Мы с Юрием Алексеевичем предлагаем вам продать нам вашу фирму со всеми её потрохами, − однозначно пояснил ещё раз этот хамоватый бизнесмен, не стеснявшийся выражаться доступным для себя языком.

− Ага. Ну, теперь всё понятно, − закивал я, одобряя в незнакомце, хотя бы прямолинейность. − И с самого начала именно это и было вашим деловым предложением ко мне?

− В принципе, Владислав, да, − ещё прямолинейней заявил неудачный компаньон. − Вы ещё молоды и такой крупный бизнес, как ваш, знаете ли, тяжкое бремя. Это ненужная ответственность и прочая ерунда, − объяснял он, как «малому» бизнесмену, вытирая крупные усы, но упорно пропуская мозоливший глаза салат.

− Да, в чём-то я даже могу с вами согласиться, − следуя примеру своего сотрапезника, я протираю рот салфеткой, выбрасывая её в тарелку с остатками моего сегодняшнего завтрака. − Но продавать свой бизнес? Таких намерений у меня нет, и желаний не возникало. − Я более, чем деликатен, но думаю, подобная тактичность будет растолкована превратно. Мой телефон разрывается от входящих звонков, и беспрерывная вибрация заставляет смартфон скользить по гладкой столешнице.

− Ответьте, Владислав, ответьте, − не реагируя на мои слова, предложил Рудик Суренович? Меня начало раздражать его беспардонное, намеренно исключая моё отчество, обращение ко мне.

− Да? − выпалил в трубку, срываясь на безликого собеседника.

− Влад? − послышался знакомый женский голос, дозвонившийся до меня с незнакомого номера.

− Я перезвоню позже, − не задумываясь, буркнул, отключаясь и переключая телефон на беззвучный режим.

− Девушка?

− Видимо, − грубее, чем предполагают деловые переговоры отрезал я. − Послушайте меня, Рудик Суренович. Я действительно молод, как вы успели заметить, − я некультурно поставил локти на стол, придвигаясь ближе к своему собеседнику, развёл ладони в стороны, указывая кавказцу на свой внешний вид, − но в своём бизнесе, заметьте, именно в своём. Уже не первый год, кстати сказать, уже и не второй. Вы можете бесконечно заботиться о моём личном благе, и, наверное, − я сощурил глаза и опустил уголки губ вниз соглашаясь с собственным высказыванием, − я буду признателен за такую отеческую заботу такого уважаемого человека, как вы. Но давайте будем откровенными друг с другом, ваш сын ненамного старше меня, и вряд ли ему будет комфортно в моём бизнесе. К тому же, как говорится, своя рубашка ближе к телу, − я даже улыбнулся, вспомнив неожиданно о манерах и убирая локти со столешницы. −  Я уверен, он у вас так же умён и талантлив, каким были и вы в молодые годы, а значит, ему будет к лицу наследовать империю металла от своего отца, нежели пробовать себя в такой ерунде как программное обеспечение. − Салат из зарослей усов Рудика Суреновича удачно приземлился в тарелку с недоеденными креветками.

− Да нет же, Владислав… − хохотнул «металлург». − Вы неправильно меня поняли, − пошёл на попятную.

− Да? Ну, простите, − примирительно согласился я, разводя руками. − Ваша правда − молод, молод.

И мы оба принуждённо расхохотались, допивая свои напитки: Рудик Суренович − кофе, разбавленный с коньяком, а я − лимонный сок с мятой.

Я приехал в офис и велел секретарше пригласить ко мне моего дотошного юриста.

− Присаживайтесь, Павел Дмитриевич, − указал невысокому мужчине на кресло, а сам продолжил всматриваться в высотные здания за панорамным окном.

− Владислав Сергеевич? − вопросительно застыл в ожидании информации адвокат, впрочем, наши мысли сходились с ним в данную минуту, я тоже хотел от него информации.

− Я думаю, Никитенко, вы можете сказать мне, зачем энергомашиностроительному предприятию, проектирующему, изготавливающему и обслуживающему паровые, гидравлические и газовые турбины различной мощности, проще говоря, металлургическому заводу, а ещё точнее её хозяину Демидову Рудику Суреновичу моя частная фирма программного обеспечения и разработки компьютерных игр?

− Он предложил вам купить у вас «Трафарет»?

− Да, − я провёл губами по нижней губе, а потом вытёр её большим пальцем, скоро снова убрав обе руки за спину.

− Поверхностно, у меня есть только одно предположение, − как всегда раскладывая перед собой, на моём столе кипу ненужных бумаг, скорее всего по многолетней привычке, позволяющей ему лучше сосредоточиться на обсуждаемом вопросе, хрипловато заговорил Павел Дмитриевич. − У Демидова есть единственный сын, и тот появился на свет, да и в жизни Рудика довольно поздновато. Мать паренька умерла от какой-то нехорошей болезни, и только после её смерти Демидов воссоединился с сыном. Ваш «Трафарет», как вы уже поняли, Владислав Сергеевич, старику ни к чему, но вот для блудливого и непутёвого сына, каким не к чести отца вырос мальчик, в самый раз, потому как собственную металлургическую империю для такого чада жаль. − Адвокат пожал плечами и развёл руками на собственном языке жестикуляций.

− Ваша осведомлённость откровенно пугает меня, Павел Дмитриевич, − усмехнулся я, наконец, присоединяясь к своему юристу и занимая своё кресло. − Но, честно говоря, я предположил то же самое, −  кивнул адвокату, вспоминая свою пикировку за завтраком с Демидовым.

− Похвально, Владислав Сергеевич, похвально, − высказался юрист, а мне почудилось, что вместо обращения по имени и отчеству, этот взрослый мужчина мог бы выговорить мне «мой мальчик».

− Спасибо за информацию, Павел Дмитриевич. Не думаю, что у нас могут возникнуть осложнения с этим делом, но на всякий случай, наведите дополнительные справки насчёт Демидовых и давнего друга Рудика Суреновича Свиридова Юрия Алексеевича.

− Как скажете, Владислав Сергеевич. − Никитенко поспешно собрал свои разложенные документы в одну охапку и быстро встал.

− Можете заниматься своими делами, вы свободны. − Я отпустил адвоката и позвал Настю кнопкой вызова секретарши.

− Да, Владислав Сергеевич? − девушка появилась очень быстро, закрывая за собой дверь.

− Пошлите в загородный дом работников садовой службы, чтобы позаботились о деревьях и рассаде. Я не смогу проконтролировать работу сам, поэтому пусть сдают работу моему отцу − Калнышеву Сергею Ивановичу.

− Хорошо, Владислав Сергеевич. Что-нибудь ещё?

− Нет. Вы можете идти. Хотя нет, постойте! Нарциссы. Пусть посадят только нарциссы. Везде нарциссы.

− Будет сделано, Владислав Сергеевич.

Маленькая стрелка на часах застыла на отметке одиннадцать и  не сдвигаясь на следующее деление, и минутная и секундная стрелки не желают помогать своей маленькой подружке и ползком добираются до двенадцати. Вот он, ещё один круг, ещё шестьдесят секунд, ещё одна минута, и нужно сосчитать ещё шестьдесят, чтобы прошёл  один час, а потом ещё и ещё…

Неделя. Прошёл не один час, а целая неделя после нашего расставания. Я боялся отчуждения Миры? Нет, она оказалась благороднее и оставила за собой роль сестры в моей жизни. Запоздалую роль.

Для всех окружающих, она как будто бы стала добрее, живо интересовалась сроком беременности у Лизы, поздравляла Анатолия со скорым отцовством, родителей с намеченными ролями бабушки и дедушки, а восторженнее всего воспринимала собственное назначение в ранг тёти. Меня её поздравления не обошли стороной, хотя именно это я предполагал заранее, но она невинно и истинно по-сестрински заявила, что в амплуа дяди, я буду смотреться просто обворожительно. Её безобидная шутка была встречена весёлым дружным хохотом, фальшиво растянув мои губы в усмешке для отвода глаз. Ни разу за эти три дня мы не оставались с Мирой наедине, всячески избегая меня, она игнорировала все мои попытки поговорить и я оставлял её в покое до сегодня.

Зазвонил внутренний телефон,  я снял трубку:

− Владислав Сергеевич, поручение насчёт садового товарищества я выполнила, а сейчас по городской линии вам звонит Екатерина Волкова из журнала «Стиль», − прозвучал тоненький голосок моей секретарши.

− Соедини, − выдохнул я.

− Да? − вышло не так уверенно, как мне хотелось, чтобы звучал голос при разговоре с моей бывшей девушкой.

Она расхохоталась в трубку, безошибочно уловив моё состояние.

− Влад! Ты испугался?! − откровенно выпалила успешная журналистка.

− Не совсем. Просто немного удивлён твоим неожиданным появлением.

− Если бы ты так люто не избегал общественной жизни, то был бы в курсе, что талантливая Катрин уезжала на целый год во Францию на стажировку.

− Ну, теперь-то ты вернулась.

− Да, вернулась. И хотела навестить старого друга. Ты не против? Не против встретиться со мной?

− А?! Значит ты это обо мне, как о старом друге?

− Влад! У тебя паршивое чувство юмора.

− Хорошо, Катя. Почему бы и нет? Может за обедом, сегодня?

− Подходит. Договорились. Тогда в два в японском ресторане?

− Да, − и поток слов иссяк, гортань высохла, и слишком мелко поступающий кислород наскребывал когтями горло.

Гудки в трубке, внимание рассеянное, а глаза снова тянутся к настольным часам…

***

− Я выхожу замуж, − сообщает самую невероятную новость потрясающе-красивая девушка в чёрном обтягивающем платье, коротком и не скрывающем соблазнительную длину ног. Она просто поддевает палочками очередной ролл и смотрит мне в глаза.

Прошло около получаса, как мы встретились с моей бывшей подругой, и Кате понадобилось именно столько времени, чтобы поговорить о всякой незначительной чепухе и лучше усыпить мой интерес.

− Фухх! − выдохнул я.

− Что? Думал, я вернулась, чтобы подвести к алтарю тебя? − она искренне улыбнулась и всего лишь на миг в её глазах, красивых − зелёных, пробежала тень сожаления. − Увы, нет.

− И кто же твой избранник?

− Обыкновенный француз, − Катя пожала голыми плечами и обмакнула кусочек рыбы в жгучий соус. − Да ты ничего не ешь! − Я не заметил, только теперь уставившись в свою тарелку с аккуратно разложенными суши.

− Да, то есть, нет…. Просто нет аппетита в последнее время, − я потёр лоб влажными пальцами. − Я, правда, рад тебя видеть и по-настоящему рад за твоё счастье. Ты ведь будешь счастливой? − обречённость в моём голосе могла смутить любого, кроме сидящей напротив, за одним столом со мной девушки.

− Конечно, буду. Назло тебе! − Катя по-детски высунула язык и продолжила поглощать японские изыски.

− Ты разве не на диете? − спросил, кое-что, улавливая из забытого подсознания.

− Нет, Серж строго следит за моим рационом и ему не нравятся тощие блондинки, − она сморщила нос и запила непрожёванную еду колой.

− По-нят-но, − сказал я, растягивая одно единственное слово на целых три. У меня было навязчивое чувство, что я растягиваю не только слова, но и время, жутко не желая возвращаться к одиночеству, напоминающему мне о свершившемся расставании с Мирой.

− А что у тебя? − невозмутимо спросила Катя, подмигивая накрашенным глазом.

− В каком смысле?

− У вас что-нибудь получилось с Ингой?

− С какой Ингой? − я силился припомнить знакомую с подобным именем, но только зря супил брови.

− Инессой, − в неудовольствии повторила Катя, поджимая плечи, пародируя походку известного галериста. − Наставница твоей сестрёнки  − Инга.

− Вспомнил. И нет. Ничего не вышло.

− И что же тебя не устроило в ней? Солидная такая дамочка.

− У меня с ней ничего не было, − я не помнил, насколько опрометчивым было вытаскивать из нашей запутанной истории Ингу, в роли моей любовницы, но сил врать не было. Я вдруг вцепился в кусок суши двумя пальцами, получая неодобрительный возглас от Кати, но не успел додумать, к чему именно он относился к моей некультурности или, же к открытию того, что её предположение о том, что её бросили из-за импозантной женщины, оказалось неверным.

− Но как же, Влад! − воскликнула она. − Мы ведь расстались с тобой из-за другой женщины, появившейся в твоей жизни.

− Да. Но не из-за неё, − я улыбнулся…печально.

− А тогда…кто…она?

− Не будем о ней, − я почти свирепо посмотрел на свою подругу, с которой некогда проводил свои ночи.

− Как скажешь, Влад, как скажешь. − Она улыбнулась снова, более натянуто, чем когда-либо улыбалась для меня.

− Расскажи лучше о себе…

***

− Влад, тебе хватит уже, −  какой-то настойчивый голос пытался пробиться сквозь шумовую завесу моих мыслей.

− А? Что? − с трудом отнимая голову от приятно холодившей щёку поверхности стола, залепетал я голосом постороннего алкоголика, не моим точно. Глаза не узнавали в размытом перед ними пятне лица друга, раньше Олег казался мне более симпатичным парнем.

− Влад, хватит, говорю. Пошли уже отсюда! − теперь это пятно становились ещё шире, какие-то разводы тянулись из пустоты чуть пониже и тормошили меня за плечи.

− Кто ты вообще такой? Уйди просто и не мешай людям отдыхать! − я даже заулыбался, удалось целиком произнести такие длинные фразы.

− Бар закрывается, Влад, пошли. Я отвезу тебя домой. − Меня насильно спускали со стула те самые мутные разводы, наверное, это и были руки Олега. Я не уверен.

− Чего? Ещё ведь совсем рано! − возмутился я, бросая хмурые взгляды в сторону незнакомого паренька, на деле казавшимся мне ещё одним размытым пятном.

− Бар работает только до трёх, Влад. Сейчас как раз три часа утра! − я не заметил когда начал поддаваться рукам хирурга. Он ведь может вырезать из меня всё что угодно? Пусть вырежет из меня… Миру… НЕТ!!! Пусть оставит её! Не трогает. Не могу без неё.

− Сделай со мной… что-нибудь… − промычал я, когда голос был готов рычать.

− Пойдём домой…

− У меня больше нет дома, − бормотал всю дорогу до особняка всякую околесицу, вынуждая Олега слушать пьяного друга. − Семьи и ребёнка… Нет их.

− Тебе не нужно столько пить. Всё равно это тебе мало помогает, − полушёпотом заметил он, вряд ли желая, чтобы я слышал последний комментарий.

Я повернул голову в его сторону, смотря на него, несколько минут долгим трезвым взглядом, чётко осознавая его правоту, но не соглашаясь. У меня не было права соглашаться.

− Знаешь, что самое ужасное? − сказал я, вздрагивая от того, что голос мой выдавал степень моего опьянения, никак не желающего содействовать мне с отключением собственного сердца.

Олег промолчал, только напрягся немного, перекручивая руль в руках.

− Она не сказала, что уходит, она сказала, что отпускает меня. Не сказала, что не любит больше, сказала, что не хочет больше любить. Чёрт возьми! Не хочет больше любить! − Я бил кулаком приборную панель, не ощущая в руке такую необходимую физическую боль, чтобы заглушить эмоциональную.

− Прекрати, Влад! − прикрикнул на меня друг, подавляя звуки удара и мой отчаянный вопль раненного зверя.

− Отвези меня к ней, Олег. Вези... − Я выгнулся на сиденье, натягивая вены на шее, ломка пробралась в испорченную кровь и просила моё тело быть рядом со своим наркотиком. Наркотиком была −  Мира

В машине снова воцарилась тишина, я закрыл глаза пытаясь забыться пьяным сном, но мысли были трезвыми и оглушающими.

− Я даже не могу быть пьяным настолько, чтобы не думать о ней… − шептал я, сквозь опущенные веки, следя за мерцанием ночных огоньков сонного и живого города. − Не могу заставить её остаться… Это безумие…безумие… безумие…безумие. Я хочу заставить её забрать свои слова, пусть они будут глупой, неудачной шуткой. Я согласен, я посмеюсь вместе с ней, только пусть вернётся ко мне. Пусть будет со мной.

− Приехали, Влад, − пробурчал Олег, глуша двигатель.

− Я знаю, знаю. Подожди ещё чуть-чуть. Мне нужно… прийти в себя, − вопреки собственной просьбе, я сразу же покинул машину друга и застыл возле железных ворот. Ещё шаг и они начнут открываться, ещё шаг и я ближе к ней, но так далеко от неё как сейчас, я не был ещё никогда.

− Пока, Олег, − я махнул рукой, не посчитавшему нужным покинуть автомобиль другу и ещё несколько минут смотрел ему вслед, разворачивающемуся и уезжающему прочь отсюда. Все эти десять дней повторяется одно и то же, ему, наверное, просто надоело видеть повторяющуюся картину пьяного меня перед собой, слушать повторяющиеся слова, фразы, мольбы − мои.

Ворота раскрылись раньше времени на целую секунду до того, как мои ноги приблизились к металлической конструкции, я обернулся назад и вошёл в пустынный двор. По гравиевой дорожке, освещённой двойным рядом прожекторов, чётко вычерчивающих головки нераскрытых нарциссов, грозящих зацвести завтрашним утром строго по моему распоряжению.

Подошвы скользят по мелким камешкам красного гравия, а руки скользят по лицу, я даже не шатаюсь, чтобы почувствовать в теле хоть какие-то крупицы опьянения. Ничего. Словно  этот дом заколдован и алкогольные чары, всемогущие везде, где только ни было, бессильны в нём.

Запах гари и слабый свет искр огня за оградой − в той стороне, где находится мастерская сестрёнки. Ноги шевелятся, как ползучие змеи, не оставляя времени на раздумья унося меня в ту сторону.

Разгорающийся до козырька над входом в пристройку костёр лижет струи воздуха, взвиваясь ввысь тоненькими пальчиками. Рядом хрупкая фигурка Миры с очередным угощением для бодрствующего пламени.

Картины. Она сжигает свои картины.

− Что ты делаешь?! − полукричу, полухриплю я бессознательно.

Она смотрит в мои глаза, отсвет огня танцует в её зрачках свою незамысловатую пляску, а Мира улыбается и пожимает плечами.

− Они не получились, − говорит просто и безжалостно, отправляя полотно в простой раме в зияющую пасть кормчего.

− И поэтому стоит их уничтожить? − я не знаю, почему не останавливаю её беспощадную расправу над своими работами, но остаюсь стоять по ту сторону от разделяющего нас огня, смотря на Миру через нестройные языки пожирателя.

− Нет. Но они занимали слишком много места на стенах и в… моей памяти.

Мне вдруг стало необходимо сделать ей больно, или просто вернуть её, прежнюю Миру в это чужое тело.

− И я? Со мной ты поступила так же? − на моё обвинение, выплеснутое больше с горечью, чем с затаённой обидой, она ответила твёрдым взглядом, коротким молчанием и очередным прощанием безвинного холста.

− Мира! Я? Что ты сделала со мной? Наш ребёнок,  Мира Наш ребёнок… Мне тоже было плохо, мне плохо и сейчас. Это был наш ребёнок, но… его больше нет.

Я рухнул на колени перед разгорающимся пламенем, перед  возлюбленной разводящей воздух пустыми руками. Больше не было картин. А я упрямо повторял два слова, которые нельзя было назвать даже шёпотом:

«наш ребёнок, наш ребёнок, наш ребёнок…»

Мира обошла костёр, поравнявшись со мной, треск в пламени завывал желанием новой жертвы, но теперь голос сестры заглушил всё: и мой неразборчивый лепет, и светлые искры и ночной гул.

− Не кори себя, брат. ОН никогда не был твоим ребёнком.

И даже отдаляющиеся шаги Миры уже не звучали в моих ушах, только бесконечный шум, сплошной, как стена огня передо мной, и оглушительный, как прилив рассвета.

Что отделяет нас друг от друга?

ВЛАД

Столько ошибок, столько невозвращений назад равных только количеству моих раскаяний…

Я перевёз свои вещи и своё тело на квартиру, чтобы беспрепятственно предаваться еженощному пьянству и чтобы дать Мире нужное ей отдохновение от собственного присутствия.

За завтраком мы обменялись неотложными сообщениями для родителей, не глядя в глаза друг другу. Она сказала:

− В мае я улетаю на выставку в Германию.

Я ответил в тон и в никуда:

− У меня бессрочная командировка. Я улетаю сегодня.

Полные недоумения глаза родителей, заикающиеся отговорки и порывы переубедить обоих отпрысков не возымели должного эффекта, мы молчали и не слушали, всё решившие за себя и за других.

Думал ли я о горьких словах сестры, которые были услышаны мной в искажённой реальности. Ответ: Нет, не думал.

Меня не обидело, не ошеломило, не разорвало от её обвинения.

«ОН никогда не был твоим ребёнком», − звучало в дребезжащих перепонках.

Она хотела ранить больнее. Верила в то, что говорила. Не простила моё убийство.

А я вдруг осознал, что не смотря ни на что поступил бы так снова… И снова, и снова, и снова.

Я мог бы убить ради неё. Я уже сделал это.

− Отныне ты в полном распоряжении моей сестры. Будешь подчиняться её приказаниям. Но в первую очередь ты отвечаешь за её безопасность. − Руки в карманах брюк, взгляд буравит неровный асфальт под ногами, но я уверен, что парень в стойке смирно внимательно глотает мои слова. − Отчитываешься передо мной за каждый волос на её голове, понял? − И вот теперь только я смотрю на насупившегося охранника.

− Да, Владислав Сергеевич, не беспокойтесь.

− Вот и хорошо, Владик, − я похлопал паренька по плечу и вернул руку назад в карман, губы раздвинул в усмешке на долю секунды, а затем отвернулся и пошёл прочь. − Приступай.

В лифте раздумывал над неизвестным порывом приставить к Мире своего человека. Всё было правильно, по крайней мере, та часть, которая касалась безопасности сестры, только вот эту безопасность я поручил одному из ненавистных мне людей − одноразовому водителю сестры Владу. Но безошибочное чутьё подсказывало в самых закромах сознания, что выбор был сделан верно, и парень больше, чем кто бы то ни было будет старательно исполнять свои обязанности.

− Здравствуйте, Владислав Сергеевич, − поприветствовал меня Макс, протягивая утреннюю документацию.

− Здравствуй Максим, − кивнул я, присаживаясь и указывая заместителю на ближайшее кресло. Глаза сами собой пробежали по стене с картинами сестры, на губах лишь мелькнула тень улыбки, а её уже заметил въедливый гений и повернул взгляд в ту сторону.

− Талантливая у вас сестра, Владислав Сергеевич, − восторженно вздохнул Максим. − Хорошие у неё руки.

− Думаю да, хорошие, − согласился, пересматривая бумаги. − Но наша работа к художественному искусству не имеет никакого отношения. Да, Максим? − я прищурился, резко оторвавшись от созерцания схем на бумагах, поднял глаза на пока ещё вице-президента этой компании.

− Да-да конечно, Владислав Сергеевич, извините. Я немного отвлёкся. − Макс засуетился и начал словно карты перетасовывая, переставлять документы.

− Прекрати! − прикрикнул я на парня чуть старше меня. − Ты сейчас всё напутаешь. Оставь. Я потом посмотрю и проверю по базам данных. Можешь идти.

− Владислав Сергеевич… − он явно хотел спросить меня о чём-то ещё, но так и не решился, поспешив скрыться за дверью от моего дотошно ожидающего  его словоизлияний взгляда.

Я отбросил ручку и захлопнул крышку ноутбука. Дотянулся до телефона и снял трубку:

− Какие новости, Влад? – задал вопрос, опуская ненужные приветствия и представления, парень прекрасно был осведомлён, кто ему звонит.

− Владислав Сергеевич, ваша сестра попросила меня отвезти её в галерею. Пятнадцать минут назад она вошла внутрь. Мирослава Сергеевна предупредила меня, что не задержится здесь и поэтому просила подождать в машине около подъезда.

− Хорошо. А куда вы едете потом?

− Этого она не сказала. Будут ещё какие-нибудь указания, Владислав Сергеевич?

− Нет, парень. Пока это всё. Держи меня в курсе, если что-то покажется тебе подозрительным.

− Хорошо… − я бросил трубку. Не в первый раз меня посетила мысль о начале вредоносного курения. Я отбросил её прочь.

Раздёрнул жалюзи и подошёл к огромному окну. Ещё холодному, невзирая на не отключенное отопление, пальцы тяжело скользили по прозрачному стеклу, детские воспоминания о запотевших зимой окнах с их неразборчивыми каракулями навевали желание написать наши с Мирой имена на этом стекле. Я усмехнулся про себя, а губы едва дрогнули, больно тесня лицевые мускулы.

Я не потерял её, я просто дал ей время…

− Ты должен позвонить ей и сказать, чтобы она пришла к тебе на приём завтра, − чётко, для самозабвенного дегустатора проговорил я Олегу. Проводя в его компании не первый вечер, порядком привык к то и дело расплывающемуся передо мной лицу друга.

− Я не буду этого делать, Влад, − останавливая мою руку, тянущуюся за очередной порцией отменного виски, сжимая запястье в воздухе. Я усмехнулся или алкоголь благотворно влиял на мой расслабленный для питья рот.

− Будешь, − стряхнув удерживающие пальцы с запястья, я схватил бокал немного резковато,  так что кубики льда стукнулись о повлажневшие стенки, плеская жидкость цвета тёмного янтаря внутри, незамедлительно напоминая о теплоте глаз ЕЁ, опьяняющих меня искуснее жидкого солнца в моём бокале.

− Придумай другой способ для встречи со своей любовницей! И не впутывай меня в это! − прошипел Олег, приближая свои расточающиеся слюной губы к моему уху.

Оказывается, я был не слишком уж и пьяный. Я схватил хирурга за отворот рубашки одной рукой, свободной от удерживания ещё полного бокала и направил его лицо ближе к своим глазам.

− Ты сделаешь так, как я тебе сказал! Тебе это понятно? И запомни, если мне нужно встретиться с Мирой я сделаю это тогда, когда я захочу и там, где мне понадобится. В твоих услугах профессиональной свахи я не нуждаюсь, и разрешения просить тоже не буду, − я встряхнул его и ненадолго вернулся к распитию бесполезной жидкости на дне бокала. − Ты врач? Вот и хорошо. − Мои глаза были слишком близко к глазам друга, не пререкавшимся и не вмешивающимся в мою собственную борьбу с самим собой. −  Делай свою работу! Обследуй её, проведи анализы. В конце концов, не мне тебя учить. Но ты должен убедить меня, что моей девочке ничего не угрожает. Это всё, что мне от тебя нужно. − Я отпустил его, отдаляя от себя настолько, чтобы его длинные руки не мешали мне отлавливать подаваемые барменом бокалы с ледяным виски.

− Она игнорирует меня уже очень долгое время, − пробубнил Олег, как всегда не позволяя себе разбавить содовую даже слабоалкогольным пивом, исполняя при мне роль сотрудника службы «трезвый водитель».

Я хмыкнул на его замечание и полной его нелепости:

− Тебя? − сорвалось помимо воли, слова выражали совсем не то, что хотелось мне обнажать перед Олегом ещё больше − тлеющую в раскалённых углях душу, надеющуюся на прощение.

− Я сделаю, что смогу, − тут же добавил он, очевидно и сам не соглашаясь с миссией моего духовника.

− Нет. Ты проведёшь полное обследование. − Я спрыгнул со стула, расплачиваясь крупными купюрами, сбрасывая на стойку с десяток, но на всякий случай не вглядываясь, чтобы перед глазами не поплыли ещё и банкноты. По пути из бара, чувствуя за спиной  походку друга, следующего за мной шаг в шаг, бросил, махнув рукой в сторону.

− Я вызову такси, а ты... ты поезжай домой. Завтра тебе нужна будет светлая голова в отличие от меня.

− Влад! − окликнул меня Олег у выхода, я скинул его руку, пытающуюся ухватить меня за плечо, и прошёл мимо. − Да постой ты!

− И впредь не строй из себя порядочную няньку для спивающегося друга, − процедил я сквозь зубы и не оглядываясь, но желая быть услышанным и понятым. − Пить от этого меньше не стану.

Я побрёл в сторону дома пешком, наверное, из-за количества выпитого не до конца осознавая, что предстоящее преодолеть мне для этого расстояние больше, чем пара километров. Но единственное сожаление, которое трещало в пьяном мозгу набатом церковных колоколов− это отсутствие бутылки коньяка для разбавления моей одинокой компании на безлюдном к тому же, тротуаре.

Звёзды над моей головой сопровождали меня очень долгое время, изредка скрываясь за редкими тучами и снова появляясь уже со своей предводительницей Селеной. Я усмехался ночным огонькам и сбивал к бордюрам несуществующие камешки под плетущимися ногами, пока звук моих шагов не заглушил протяжно тормозящий автомобиль, водителем которого определённо должна была быть женщина. Догадка моя оказалась верной и уже в следующую секунду моим глазам предстала девушка, лица которой я не мог разглядеть за слепящим светом фар.

− Прогуливаешься по ночной столице? − спросила знакомая незнакомка.

− Угу, − промычал я, склоняя вбок пьяную голову, чтобы хотя бы попытаться узнать женщину, очевидно претендующую на пустующую вакансию моего ночного водителя.

− Один? Без компании? − ещё парой вопросов задалась она, меняя порядок прослушивания для получения должности.

− Угу, − почувствовал собственную неоригинальность.

− Тебя подвезти?

− Угу, − избитость моего ответа начала раздражать даже меня самого, что жеговорить  знакомой автолюбительнице.

− Уфф −   фыркнула она, скрывшись в машине и уже оттуда зазывая меня. − Садись уже. − А чуть позже, когда я всё-таки пошёл на голос и с характерным щелчком открыл дверцу, синхронно совпавшего со стуком захлопывания противоположной двери расслышал ехидное: − Путник.

− Привет, − постарался быть вежливым со своей спасительницей, так неожиданно избавившей меня от преодоления полсотни километров. Или меньше? Значит, я преувеличиваю благодеяние своей знакомой. − Катька?! − неузнаваемо воскликнул я, опьянение стремительно распускало по моему телу свои неукротимые щупальца.

− Приехали! − заявила Катрин.

− Как уже? − удивился я.

− Ты пьян? − очередь удивлений перешла к подруге.

− Совсем чуть-чуть, − показывая мизер двумя пальцами правой руки, и сощуривая левый глаз, устроил я для неё маленькую демонстрацию.

− С каких пор? − не унималась невеста француза.

− С каких пор что? − отбрасывая голову на подголовник и позволяя глазам закатиться под веки, переспросил я.

− Давно ты пьёшь?

− По-моему тебя это не касается, − тихо ответил я. Я узнал её, любезно поздоровался, ответил на пару вопросов − самое время оставить меня в покое, нет?

− Ладно. Зайдём с другой стороны, − выдохнула Катя. −Неужели какая-то баба стоит того, чтобы из-за неё спивался порядочный человек?

Катина длинная тирада сплошь была набита каламбурами, поэтому сил злиться на неё не оказалось достаточно, поэтому из меня вырвался мефистофельский хохот, разорвавший короткую паузу, отведённую для молчания. Но смех мой неожиданно резко оборвался, когда место в горле занял привычный ком, а адамово яблоко пришло в напряжение, вырывая из меня неестественный хрип.

− Я уже ответил на твой вопрос, дорогая, − грубость моего ответа говорила о таившейся за стеной дурмана истинной трезвости и Катя непроизвольно сбилась с движения. − Куда мы едем? − спросил, мельком рассмотрев поползшую за окном полосу деревьев.

− Я везу тебя домой, − буркнула девушка, обиженная моей неоткровенностью.

«Она, в самом деле, думала, что я буду обнажать перед ней свою преступную душу?» − я усмехнулся ещё раз и получился громкий хмыкающий звук.

− У меня теперь его нет, − голова начала болтаться в разные стороны, имитируя ухабистость недавно асфальтированных дорог.

− В каком смысле − нет? − на секунду наши глаза встретились, и в зелени Кати отразилось неподдельное участие. Не то. Её зелёные глаза не отражали мои собственные − карие. И это воспоминание о тех, других глазах исказило моё лицо болью и судорогой схватило горло в жадные тиски, выдавливая из меня стон.

− Не важно. Просто отвези меня к… домой. Отвези меня домой.

− Влад? С тобой всё в порядке? − тихонько спросила Катя через время, прошедшее в наблюдении за мельканием молодых саженцев или взрослых деревьев только в большем отдалении от моего блуждающего по темноте взгляда.

− Да. Всё нормально, − автоматически ответил я давно выученный для посторонних ответ, сильно сосредоточенный на деревце, которое мы успели проехать, но возраст, которого я не успел определить точно.

Кольца. Нужно считать кольца?

Кольца. Нужны кольца.

Мысли путались, глаза закрывались, думать не хотелось. Не хотелось думать, но как оказалось алкоголь не избавляет меня от этой привилегии, только притупляет мои воспоминания, мою вину, мою боль, обостряя безумие, выжигающее мои чувства по крупицам и до конца.

− Останови здесь. Не надо ехать дальше, − сказал я, распахивая дверцу ещё движущегося автомобиля.

− С ума сошёл! − вскрикнула Катька, немедленно ударяя по тормозу.

Я усмехнулся:

− Спасибо, Кать. Правда, спасибо, − в порыве чмокнул подругу в щёку, уже ступив одной ногой на твёрдый чёрный асфальт, застеленный перед домом. А выбравшись из машины полностью, зачем-то перегнулся и ответил на и не вопрос вовсе.

− Да, наверное.

Катя не задержалась, не дождалась, пока ворота раскроются, и я исчезну за ними, оказавшись в «своих стенах», а я обернулся на дорогу, как только сияние фар машины рассеялось полностью. Наверное, правильнее было пойти к охране и попросить вызвать для меня такси до города, но я уже шагнул за предельную черту, неосознанно, но намеренно и долгий визг привёл в движение металлические половины. Прошёл внутрь и мои подошвы заскрипели под ударами мелкого щебня друг о друга. Я удовлетворился разглядыванием исключительно собственных ног, делающих неосторожные шаги к дому, с детским страхом внутри − обнаружить ещё один разгорающийся костёр возле мастерской, погружённой в сон, хотя дни после той ночи стремительно пролетели, и кажется, канули в бесплотные воспоминания. Но, увы, та была последняя ночь, когда я возвращался в это место.

Я поднялся по ступенькам крыльца, открыл дверь ключом, «случайно» брошенным в карман пиджака сегодняшним, вчерашним, позавчерашним…давешним утром.

Свет в прихожей загорелся и погас, знакомый запах многолюдного дома перебил застопорившееся в ноздрях зловоние алкоголя и я вдохнул глубже, медленно и неслышно переступая шаг за шагом.

«…Ноги сами привели меня к ней…» − хотелось бы мне солгать словами из прошлого, но я сам привёл себя к ней: открыл  незапертую дверь и прошёл в неосвещённую ночником комнату. Только всё та же Селена пробивалась через тонкую тюль занавески, распуская свои шелковистые волосы по безмятежному лицу моей сестрёнки.

Мира лежала на боку, лицом к двери, смешно подперев щёчку одной ладонью, вторая таясь, скрывалась под тёплым пледом. Одеяло сбилось в ногах, и маленькая лодыжка выглядывала совсем несмело, прячась даже от ласкового лунного луча.

Я не осознал момент, когда ноги подогнулись, и я оказался на коленях перед спящей мадонной из своих призрачных снов, но это произошло и ощущение тепла на костяшках моих пальцев пробудило мои, прикованные только к ней глаза, застав меня врасплох, уже безвозвратно ласкающим её белую щеку так же безнаказанно, как и длинные пряди царицы ночи.

Это продолжалось недолго. Потому что этого было недостаточно. Слишком мало. Я хотел большего, чем просто украсть кусочек Миры, доставшийся благостным подаянием с рук небесного светила. Неслышно ступая по ворсистому ковру-сообщнику, обошёл кровать, немного помедлив у окна, заслоняя его собой и вступая с вороватой луной в немой спор, но оглядываясь на ласковые лучи, приподнял край одеяла и скользнул в кровать.

Мира дёрнулась, выдавая своё пробуждение, но затаила молчание, ещё хоть немного поддерживающего завесу сна, отделяющую ЕЁ от МЕНЯ. Я молчал столько же, только тело моё двинулось ближе, поправляя соскользнувшее с её плеч одеяло, руки обняли друг друга, захватывая всю её в некованое, но неразрушимое кольцо, ноги переплелись с её ногами, обездвиживая её целиком.

Спящую, поэтому… мою.

Мира заёрзала, пытаясь выказать желание вырваться, но губы её молчали, а тело дрожало от невыплаканных слёз,  и я прошептал ей в самое ухо:

− Ты просто спишь, любовь моя, просто спишь, − она мгновенно затихла, подчиняясь силе моих рук и покою моего голоса.

Ты вернёшься?

МИРА

Этот противный аромат французских духов, который не выветрился из моих ноздрей за прошедший год и, не смотря на череду событий в книге моей жизни, страница за страницей исписывающих неумолимо её к окончанию.

«Катя» − я хорошо помнила имя бывшей девушки брата, как помнила её запах на его коже. Небритая щека прижималась к моей шее, стёртое дыхание и опоясывающие меня повсюду Его части тела. Мне хотелось оттолкнуть его, накричать, закатить истерику за то, что «она» появилась снова, но…  Я не имела на это права. Уже не имела. Я отпустила его. Сама. А здесь, сейчас, это последняя возможность побыть немножко в его объятиях. Немножко его.

Проснувшись, я всё так же ощущала его тепло на своей подушке, на своей постели. Его руки по-прежнему обнимали меня, а ноги жадно переплетались с моими ногами, всего лишь на секунду мой разум обманулся мыслью позволить себе быть рядом с ним. Но когда глаза мои обернулись через плечо, чтобы взглянуть на спящее лицо любимого, я невольно потревожила и его сон тоже и наши взгляды встретились. Я прочитала мольбу и надежду на прощение в его миндальных зрачках, и поэтому поспешно отвернулась, скрывая в своих − пустых-карих ответную мольбу в отчаянии.

Он остался на завтрак, невозмутимо покинув мою комнату поздним утром, и отправляясь в свою. Родители были ошарашены самим его появлением, оставшись в неведении относительно его возвращения из «бессрочной командировки», поэтому первый вопрос, прозвучавший за столом, касался именно поездки, а не странного выхода брата из моей комнаты.

Но вопреки моим опасениям, служившим причиной моих частых нервических вздрагиваний, а возможно назло схоронившейся глубоко в сердце, где-то вот тут, с левой стороны, мечте, Влад сказал, что сегодня он должен вернуться в филиал, чтобы дела не застопорились и предприятие работало. Всё время своего доклада он избегал моего взгляда, и кажется, наслаждался завтраком, приготовленным заботливыми руками тёти Тани. Я не хотела, и только нечаянно подумала о том, чем питается брат в нашей квартире − нескончаемыми яичницами?

Я улыбнулась через боль в мускулах, расширив губы в улыбке, задавая вопрос о питании в районном городе, а вилка брата громко ударилась о край тарелки, когда он расслышал мой простой вопрос, скрывший настоящее беспокойство.

Влад засобирался в дорогу, и родители всполошились и повскакивали со своих стульев, чтобы проводить сына в аэропорт: брат вежливо отказался от такой заботы. Он не забыл поблагодарить тётю Таню за чудесный завтрак, которого он так давно не отведывал, подтверждая мою смутную тревогу, что он тратиться на несвежую еду и питается исключительно всухомятку и полуфабрикатами. На лице доброй женщины отразились те же опасения, что выражали мои собственные, и я поспешно отвела взгляд и от её пытливых глаз, с уходом Влада из этого дома, как будто, начавших следить за мной ещё пристальней.

Мы даже не обменялись объятиями на прощание и только поэтому, пересилив нервозность, трясущую мои руки, я скоро встала на цыпочки и расцеловала брата в обе щеки, крепко ухватившись в его плечи для поддержки равновесия. Влад недоумевающе сверлил меня тяжёлым взглядом искусно пряча его от отца с матерью, желваки на его скулах непрерывно подёргивались и он не разрешил никому из нас пойти за ним дальше прихожей.

Его стройная фигура быстро пересекла аллею, и любимые нарциссы дольше меня глядели ему вслед распустившимися жёлтыми головами. Зависть этим гордым цветам вихрем пронеслась по венам, а томный их аромат ворвался в лёгкие вместе с глубоким вдохом и тоской, уже поселившейся в душе, из-за грозных ворот, забравших с собой силуэт в тёмной тройке.

Дни стали такими одинаковыми и неотличительными друг от друга, что время останавливалось не на секундной стрелке, а в песочных часах. Зыбучие песчинки были неумолимы, как проносящиеся мимо неуловимые мгновения, а сохраняющиеся в верхней части часов песочины всегда было жаль больше, ведь именно они непрерывно ускользали вниз, теряясь среди ушедших моментов.

Я застыла над недописанным холстом с поднесённой к нему кистью растушеванной тёмно-бурой краской. Этот цвет совершенно не подходил для раскраски букета брошенных на асфальт цветов, но выбрать что-нибудь яркое, например, идеально сочетающийся с моими мыслями об идее этой картины красный не получалось. Рука намеренно избегала касаться броских цветов палитры, а глаза упорно не замечали на ней ничего, кроме серого, чёрного, коричневого и того же тёмно-бурого.

− Возьми красный, − говорит не мой внутренний голос, а голос за моей спиной − сестры.

− Что? − будто непонимающе переспрашиваю у Лизки, а сама надеюсь, что она не задержится около меня и не вынудит меня воспользоваться советом, потому что это слишком трудно для меня, просто невыполнимо. Даст мне в покое дорисовать картину, чтобы и этот рисунок отправился в голодное пламя моей души, разгорающееся не так далеко − за оградой заднего двора.

− Думаю, если ты сделаешь упавшие розы красными, то получится очень эффектно, − по-своему объяснилась она. − Здесь и так много тусклых цветов, девушка в сером, как и туман, в котором рассеивается её маленькая фигурка, асфальт, пожалуй, слишком чёрен, но превратить в красный его было бы неразумно, поэтому остаются только розы. Кстати на чёрном, они будут смотреться очень даже ничего. Может быть, мне заказать такое платье? − добавила она, вслух озвучивая свои посторонние мысли.

− Ты, правда, так думаешь? − обернулась я к сестре, ухватившись за спасательную соломинку, возможно, пытающуюся вытянуть меня из тёмного царства бесцветия.

− Да! Точно тебе говорю, − закивала она мне, присаживаясь на маленькую табуретку рядом. Ей было немного неудобно сделать это с выпирающим животом, и Лиза растянула ноги вперёд, прикрывая их подолом длинного широкого платья.

Я отложила кисть в сторону, пообещав себе, что обязательно возьмусь за неё позже, разведя насыщенный красный, для закраски розовых лепестков.

− У тебя уже довольно большой живот? − вопросительно и дрожа всем телом, произнесла я, пытаясь выдать испуганное лицо за улыбающееся.

− Фуух, седьмой месяц всё-таки, − Лизка погладила живот, со счастливой улыбкой, любовно нахмурила брови в эти радостные мгновения ощущения жизни внутри себя и вновь посмотрела на мою картину. − Какая-то она у тебя совсем безрадостная?

− Эта тема такая, − отмахнулась я, не желая говорить о своей живописи именно сейчас и именно с Лизой. Честно говоря, меня удивило её появление в моей мастерской, и я спросила её об этом, сбивая её с мыслей о тематике своих картин. − Ты никогда не заходила сюда раньше?

− Да, не заходила, − пожала плечами Лиза и откровенно призналась: − Меня не интересует всякое искусство. Просто мама сказала, что ты здесь, а я зашла ненадолго, вот и подумала, что если не приду сама, то увидеть тебя сегодня не получится. − Она улыбнулась немного устало.

− Значит, соскучилась? − поддразнила сестру, прищуривая один глаз и позволяя вновь состриженной косой чёлке упасть на второй.

− Соскучилась, −  махнула головой, соглашаясь, но без энтузиазма. − Может, прогуляемся по аллее, а картину ты потом дорисуешь? − предложила Лиза, схватившись за поясницу и подогнув ноги с намерением подняться с низкой табуретки.

− Ладно, −не стала пререкаться я, первой встала с пола, на котором сидела по-турецки и помогла сестре опереться о мою руку.

− Ты сама-то еле держишься! − воскликнула она, рассмеявшись собственной неудачной шутке, но вопреки её ожиданиям я присоединилась к ней собственным громким хохотом, с хорошо замаскированными признаками истерики.

− Пошли уже, гулять! − не выпуская руки сестры из своего локотка, позвала я.

Мы молча прогуливались взад и вперёд по ухоженной дорожке, смотря на цветущие деревья, распространяющие вокруг чудесный аромат, и густым цветом раскрывшиеся нарциссы, горделиво склонившие маленькие головки немного в сторону, словно каждый раз отворачиваясь от нас.

− Зачем было усаживать весь сад этими противными жёлтыми цветами? − раздражилась Лизка, передёргивая лицо, а я улыбнулась, но предпочла не отвечать на её риторический вопрос. Вместо этого я спросила о её муже:

− А где Толя? Он приехал с тобой?

− Нет, ты что?! У него же работа, столько заказов и всё на нём одном держится, − она глубоко вздохнула, ещё раз огладив живот свободной рукой, вынуждая меня отвернуться от этого зрелища.

− Понятно, − я помедлила, прежде чем решилась на вопрос, − Вы уже придумали, как назовёте малышку?

− Нет ещё. Толя каждый вечер, перед сном углубляется в справочник и зачитывает вслух для меня все женские имена, показавшиеся ему «достойными». − Лиза состроила гримасу в стиле «эх, мужчины!» тёти Тани и посмотрела на меня.

− И тебе ни одно не нравится? − запинаясь, спросила я, будто не заметив, как веселит её даже сам рассказ о каждодневных изысканиях мужа.

− Нет, почему же? Некоторые смотрятся действительно симпатично, но, в конце концов, меня одолевают мысли, что все они какие-то несуразные.

− Понятно, − ещё раз выдохнула я. − А как насчёт простенькой Маши или Светы?

− Ни за что! − горячо запротестовала Лизка. − Мою дочь, − она выделила местоимение ударением, − так звать не будут! − Это было категорично, но не убедительно.

− Почему? − постаралась удивиться я, не забывая об экспрессивном характере сестры.

− Ну, Мира! Ну что ты?! В самом деле?! Это же так просто! Это слишком просто! − возмущалась Лизка, решительно отметая идею с «простыми именами».

− А как тебе ВладаМира? − я честно не хотела произносить этого, честно. Просто можно же было хоть на одно мгновение обмануть себя и поверить, что внутри не горит огонёк не раз предавшей меня надежды на то, что Лиза согласится.

− Вот! − воскликнула она, подпитывая осколочки химеры в моей душе, ещё на одно целое мгновение. − Ещё одно несуразное имя! − и прошлые дребезги превратились в пыль, оседая на острых лепестках немых нарциссов, не плачущих.

− Я уверена, вы что-нибудь обязательно придумаете, − слова каким-то чужеродным голосом вырвавшиеся из какого-то чужого горла, с каких-то иных, не моих губ сорвавшиеся. − Иди в дом, прохладно. И я пойду… дорисую кровавые розы…

ВЛАД.

Эта ночь изменила всё? Нет, всё осталось по-прежнему. Она согласилась с выдуманным мной оправданием её желания почувствовать меня рядом ещё однажды, и я потворствовал ей. Я ждал. Наверное, нужно было ещё немного. Времени?

− Владислав Сергеевич, можно? − несмело заглянул в кабинет Максим, просовывая в проём двери свою голову.

Я хотел было связаться с Настей, почему она не оповещает меня о посетителях, но мой заместитель, уже полностью материализовавшийся передо мной, вступился за секретаршу.

− Я сам попросил Настю не докладывать обо мне, − выговорил он сухо и деловито. Не дождавшись разрешения, как сделал бы это в обычный день, присел на краешек ближайшего кресла, перед этим протянув через стол ко мне лист бумаги.

− Что это? − недоумевая, спросил я, чуть приподняв брови.

− Заявление об уходе, − глядя в пол, не виновато, нет, флегматично, буквально утопая в собственном спокойствии, чётко произнёс вице-президент моей компании, желающий получить приставку экс к своему статусу.

− И что это значит? − не понял я. − Неужели наши конкуренты переманили моего заместителя обещанием кресла гендира? − как бы сильно я не доверял своим сотрудникам и людям вообще, я им не верил, поэтому тон мой исключал вероятность неудачной шутки.

− Нет, что вы, Владислав Сергеевич, − в тон мне, голосом покойника (если бы мертвецы говорили, то нынешний голос Макса был бы очень схож с их умиротворёнными звуками)  ответствовал зам. − Хочу кардинально сменить род деятельности, − закивал Макс, при этом пытаясь больше убедить себя, чем меня.

− И на что ты решил поменять технологии?

− На фотографию, наверное, − он пожал плечами, как я и думал, не совсем уверенно.

− Это как-то связано с моей…сестрой? − в мгновение вся моя натужная дружественность испарилась из суровой интонации, я ничего не мог с собой поделать, воспринимать Макса адекватно после того инцидента с поцелуем пусть уже и трёхмесячной давности было не совсем легко. Тем более, сейчас, когда моя сестра взяла в привычку поддерживать с этим парнем дружественные отношения, встречаясь с ним по несколько раз в неделю. Меня дико раздражал самый его вид, но он всё ещё был моим заместителем, а теперь, похоже, и другом моей сестры. Поэтому в какой-то мере его решение об уходе избавляло меня от вынужденных мер субординации, и можно было беспрепятственно сделать ему больно, теперь. Но мыслить не так поверхностно я был научен… жизнью.

− Нет-нет, Владислав Сергеевич! − горячо запротестовал он, высвобождаясь из своей безмятежности, как из тесного кокона. − Мирослава ни при чём! Это всё сугубо моё… − он сглотнул, − личное дело.

− И всё же? − выгнул бровь, и как безумец засверкал расширенными зрачками.

− Я уезжаю заграницу, Владислав Сергеевич, − признался мужчина, не пытающийся (и могущий себе это позволить) не скрывать своей влюблённости в мою сестру. В мою… − Навсегда.

− Ах, вот оно что?! − воскликнул я. − А если не подпишу? Заявление-то? − признаю, что я почти издевался над его чувствами к моей, только моей женщине.

Макс сцепил пальцы и замолчал.

− Ведь в самом-то деле, Макс, твоё решение необдуманно. Ты любишь свою работу и фотография это явно не твоё, согласись? Ты уже нашёл своё место в жизни, парень, и не нужно срываться с этого места неизвестно ради чего, − из меня полилась не нужная никому наставительная проповедь, но глаза зама, заблестевшие гневом и обвинением в близорукости, немедленно поразили меня сначала молниями, а потом полной несообразностью с его уступчивым нравом.

− Пожалуйста, Владислав Сергеевич, подпишите моё заявление, − утихши сказал он, добавляя голосу той самой решимости, что неожиданно завладевала им во время совещаний, переговоров или просто очередных разработок нового проекта.

Я усмехнулся:

− Я подпишу, только если отпуск на две недели, пусть и в той самой Германии, в которую ты  рвёшься. Две недели, за которые ты тщательно обдумаешь своё опрометчивое решение. Не спорь! − остановил его дальнейшие неубедительные и неинтересные мне разглагольствования. − А теперь иди, мне нужно работать.

И он встал, молча, вышел за дверь, даже не задумавшись, откуда мне известна нелепая идея его переезда в Германию.

Мира едет в Германию через неделю, почти на двадцать дней раньше запланированной выставки зарубежной живописи, на которой должны будут выставляться некоторые из её картин. Но не навсегда? С чего вообще этому воздыхателю пришла в голову Германия в качестве второй родины на постоянное место жительства?

***

− Почему она отложила обследование на этот раз? − спрашиваю Олега, хмурясь и нервничая.

− Не знаю, Влад, не знаю. Дважды она отговаривалась неотложной встречей, а теперь наотрез отказалась от похода в клинику до своего возвращения. Объяснила мне, что погрязла в подготовке к выставке и это, по-моему, очень важно для неё. − Олег выстраивал свою цепочку предположений, но только звенья этой цепочки плавились от слабого огонька моей свечи.

− Я сам разберусь. Спасибо, Олег.

− Вечером… Ты снова пойдёшь в бар?

− Нет. У меня светский приём. Напьюсь там, − я был серьёзен, но Олег почему-то облегчённо выдохнул.

− Влад?

− Да?

− Ты не держишь своё слово, − он понизил голос на полутон, словно не желал нарушать прием покоя больных, но сбавил громкость по совершенно иной причине.

− Какое? − прекрасно зная, о чём говорит друг, я дал себе возможность сыграть в два неизвестных при одном.

− Ты его не помнишь? Ты обещал… отпустить её.

− Олег… − в трубке послышался вздох, и он принадлежал мне. − Я отпустил. Но я никогда не давал слова − оставить её. Я обещал, что она не будет со мной против своего желания. И она не со мной. Разве ты не понял? До сих пор?

В трубке послышался тяжёлый вздох, а потом ещё один и на этот раз, не только мой. Голова запрокинулась назад − откинувшись в кресле, я прикрыл глаза.

− У нас нет другого пути, кроме того, по которому мы уже идём. Мира и есть мой путь.

− Влад…

− У меня много работы, Олег. Попробуй поговорить с ней ещё раз и перезвони мне, если у тебя получится.

***

Мы все собрались в аэропорту у одного из высоких мраморных пилонов, я ближе всех подобрался к Мире, но ближе всех и к белой колонне. Словно попрощавшись с Мирой, должен буду непременно опереться к матовому истукану, чтобы ноги не понесли за сестрёнкой или не позволили опасть перед ней на колени прямо сейчас.

− Что же вы все так переживаете?! − возмущалась Мира, по очереди обнимая всех своих родных.

Руки её порхали с одних плеч на другие, она даже обхватила ими Анатолия, посмеялась над мешающим объять сестру животом Лизы, и пусть смех её вышел немного колким, но ведь этого так никто и не заметил. Мама Миры, вытирала слёзы носовым платком и выглядела чуточку нелепо в рубиновом колье с такими же серьгами, но Миру порыв матери к драгоценностям, которые мы подарили тёте Нине на прошлый новый год, необычайно растрогал и она сама прослезилась. Отец держался непоколебимо, а обняв Миру, похлопал её по плечу, почти по-мужски, выражая свою отцовскую гордость этим незамысловатым жестом.

− Спасибо, − прошептала сестрёнка ему в плечо, бессловно всё понимая и только после немого кивка отца неохотно отстраняясь.

Я не заметил, что не отрываю глаз от неё, отсчитывая секунды до нашего с ней прощания, которое случилось раньше прощения.

− Твоя очередь, − как-то по-сестрински тепло сказала она, раскрывая руки для наших объятий. Я не хотел, но вздрогнул от её голоса, улыбка на её лице превратилась в искусственную и непроницаемую, она сжала губы настолько, что они превратились в одну сплошную лиловую линию.

− Да, − прохрипел я, замедляясь и не спеша обнимать её. Мира подступила ко мне ещё на шаг, и если бы я откинулся на столб прямо сейчас, то мы бы обнимались уже бесконечно. Но слева меня буравили глаза нашего отца и её матери, а справа Лизкины слезливые зарницы и бесстрастный взгляд Анатолия. И я обнял её, просто и по-братски.

− Ты вернёшься? − Не знаю, почему моё горло сжалось в этот момент и сделало из недосказанности полноценный вопрос, − Скоро?

− Слушайся маму и папу! − вместо этого, вместо всего отшутилась она, подмигивая отцу и высвобождаясь из моих ослабевших рук. − Теперь только ты останешься с ними!

Недружные смешки известили меня, что всем понравилось замечание сестрёнки, но я смог только опустить голову в пол под ногами, а поднять лишь один краешек губ.

− Не скучайте по мне! − крикнула она вдогонку, удаляясь на объявленную посадку, по пути к ней присоединилась Инга, тактично не приближавшаяся к нашей компании до этого момента.

Абсолютно все мы замерли после этого крика, ещё немного наблюдая за мелкой фигуркой, быстро отдаляющейся от нас, прошедшей через турникеты и ограждения, а потом и вовсе скрывшейся за металлическими дверьми.

***

Через неделю Мира позвонила, чтобы сообщить − выставка прошла на ура, а она… не вернётся.

Слишком много слов...

ВЛАД

Разрывная пуля прошла сквозь тонкую кожу, обтягивающую грудную клетку, застревая в пятом межреберье на сотую долю вечной секунды, а потом взрыв, там, глубоко внутри, и позднее осознание, что ей не хватило времени.

Больше ей не нужно его.

Родители принялись возмущаться и сетовать на дочь, тем не менее, терпеливо выслушивая её отговорки, похожие на ложь слова «по крайней мере, какое-то время», а я уже слетал вниз с заграничным паспортом и  «на всякий случай» заготовленной визой. Это ведь были простые меры предосторожности, ничего больше.

Тётя Таня не из любопытства, но из мягкосердечия своего вслушивалась в ровный голос сестры, раздающийся из колонок по громкой связи с родителями. И только она бросила уже старческий, но от этого только ещё более тёплый взгляд в мои глаза, ещё медлившего в дверях гостиной, чтобы уловить больше голоса Миры в простреленное сердце, больше воздуха в лёгкие на износ.

Семь часов пятьдесят  девять минут. Именно столько времени прошло с момента прослушивания безымянного голоса в трубке, известившего меня, что Мира остаётся в Берлине в тысяче шестистах восьми километрах от меня.

Ей нужно было расстояние?

Я нашёл ту гостиницу, в которой они остановились сразу, продиктовал таксисту адрес по памяти, хотя по-немецки не говорил и не понимал ни слова. Мужчина в служебной кепке и серо-голубой, отглаженной до безупречности рубашке доставил меня до Фридрихштрассе девяносто девять и распрощался со мной.

В «Евростарс Берлин» меня встретили радушно, администратором оказалась симпатичная девушка, бегло заговорившая со мной на немецком языке, но не производившая впечатление немки. Я улыбнулся ей самыми краешками губ и ответил на приличном английском. Состоялся обмен улыбками согласно этикету, и она поспешила проверить, действительно ли у них имеется запрашиваемая мной постоялица. Она не переставала улыбаться всё время, пока искала информацию в базе данных своего компьютера, а затем чтобы сменить выражение лица просто сделала свою улыбку ещё шире.

Она подтвердила, что Калнышева Мирослава Сергеевна на самом деле занимает двести шестой номер в их гостинице и спросила, доложить ли ей о том, что её ожидает гость в холле. Я сначала утвердительно покачал головой, а потом рывком остановил собирающуюся звонить в номер к сестре администраторшу.

«Не могла бы она сказать мне, на каком этаже находится номер сестры и тогда я смог бы устроить ей маленький сюрприз», − попросил я, уподобляясь "Хильде" (как гласил её синий бейдж) лукаво заулыбавшись.

Девушка поспешно поставила трубку на место и в изумлении раскрыла ярко накрашенные малиновые губы. Я спокойно замахал обеими ладонями, разуверяя её в своих побуждениях, и она тут же согласилась содействовать мне.

Номер сестрёнки располагался на последнем этаже этого высотного отеля и, добравшись до него на лифте в сопровождении портье, я отпустил парня, выдав ему незаслуженные чаевые. Медлить перед рифлёной дверью не было смысла, но оттягивать момент неизбежности, казалось было давно выученным уроком, а я просто повторял его в который раз.

Кулак ещё ненадолго завис в воздухе в том месте напротив двери, чуть ниже выгравированных цифр с номером комнаты, а затем сдвинулся вперёд и ударил, один раз, второй, третий…

Дверь открылась, и я встретился с карими глазами… мужчины… Макса?

Первым заговорил он, точнее удивился, увидев меня на пороге, и всё его изумление выразилось в двух словах, восклицательных, в моём имени:

− Владислав Сергеевич?!

Я отвернулся, словно бы оборачивался взглянуть за спину, упираясь взглядом в противоположную стену, но голос шёл не из-за моей спины, а за спиной Макса:

− Кто там? − просто и по-домашнему спрашивала Мира, теперь я улавливал и её осторожные шаги, и мелькающую фигуру в белоснежном махровом халате с широкими завязками.

− Знаешь, Макс? А я передумал, − кулак сам собой полетел в приплюснутое лицо бывшего заместителя, и хруст ломающейся кости перекрыл все остальные звуки и голоса. Я шагнул внутрь номера, захлопывая дверь ногой, а Макс уже успел прислониться к стене, рядом с закрытой дверью, а руки его тщетно пытались сдержать хлыщущую из носа кровь. Я злорадно скалился, протиснувшись рукой между выдвинутыми вперёд локтями, и вцепился в его шею: − Это ж надо было так ошибиться, − сильнее сжал пальцы на его горле, почти наслаждаясь начавшимися вырываться из него хрипами, а беспомощные руки парня переместились ниже, покрывая мои зажатые тисками вокруг его шейных позвонков ладони. − Ай−яй−яй, теперь я признаю, что тебе стоит держаться подальше от РОДИНЫ!!! − Я орал прямо в лицо задыхающемуся Максу с выпученными глазами, пытающемуся не захлебнуться собственной кровью, но ещё больше пугающемуся перспективе оказаться задушенным в номере отеля.

− Отпусти его! Прошу тебя пусти! − оказывается всё то время, что я душил Макса, маленькие кулачки наносили бесчисленное количество ударов в мою онемевшую спину, а всхлипывающий голосок сестры пытался достучаться до моего обезумевшего сознания. − Влад, прошу тебя! Он уйдёт! Он просто уйдёт…

Не знаю зачем, но я послушался этого голоса, я разжал пальцы, не сразу, окаменевшие в крепкой хватке, они отпускали горячую плоть неохотно, только по-одному освобождая слишком хрупкое горло Макса. Мои пальцы обагрились кровью, стекающей по подбородку и пятная не только мои руки, но и полированный пол. Я отступил, стряхивая руку, а Мира поспешно выдворила Макса за дверь в коридор, мало заботясь о его состоянии, хотя возможно как раз таки забота о нём и вынудила её выставить его вон, чтобы он ненароком снова не очутился в моих «объятиях».

Я обернулся через плечо, вперив по-прежнему яростный взгляд в сестру, и застал её задыхающейся криком и опирающуюся на запертую дверь.  Я ушёл вглубь гостиной и сел на белоснежный диван, ехидно напомнивший, в каком виде Мира предстала моим глазам совсем недавно. Не вовремя врезались в память пижамные штаны Макса и хлопковая футболка, всё, что было на нём надето, выглядело безупречно в тон «наряду» сестрёнки.

Я молчал целую вечность, откинув голову на спинку дивана и прикрыв веки, губы мои будто беспечно улыбались, подёргиваясь в равные промежутки времени, а брови остыло хмурились.

− Зачем ты здесь? − спрашивает вдруг, и я вздрагиваю от этого холодного голоса. Я не отвечаю на бессмысленный вопрос, а только приподнимаю голову, чтобы заглянуть в горящие отблесками пламени глаза.

«Не знаю», − хочется солгать, но губы отказываются, и я мотаю головой, отвечая на свой, не её вопрос. Снова опускаю голову на спинку, погружаясь в ничто, закрываю глаза.

− Почему ты просто не можешь оставить меня в покое? − голос всё так же холоден, хотя презренная теплота начинает прорываться из него высокими нотами.

«Она на самом деле не понимает, чего просит?» − говорит моё сознание, на этот раз отвечают мои губы, расширяя сумасшедшую улыбку с обнажением клыков и натягиванием щёк. Я почти слышу собственный безумный смех, но звуки уходят внутрь меня, оставляя безмолвной окружающую нас комнату.

− Что тебе нужно от меня? Зачем ты всё это делаешь? Зачем мучаешь меня? Оставь меня, слышишь? Уходи! Уходи, немедленно! Вон! Ненавижу тебя! − поток безнадежных вопросов слился с лавиной абсурдных фраз и я поднялся с дивана, приближаясь к выходу на три шага ближе… к Мире.

Она мгновенно съёжилась, испуг, отразившийся в её чистых хрусталиках глаз, заставил меня остановиться на расстоянии от неё, даже протянув руку, я не мог её коснуться, так далеко я обозначил дистанцию между нами.

− Ты не хочешь меня видеть… больше? − я сглотнул, не отрывая взгляда от её глаз, следил за малейшим изменением в их непроглядной глубине и желал найти ответ прежде, чем её голос соврёт, глядя в мои глаза.

− Нет, − прозвучал вердикт, она отвечала, не моргая и не задумываясь, не пытаясь слушать или услышать меня.

− Ложь, − без промедления, без эмоций, только лишая её возможности не смотреть мне в глаза, − Хочешь остаться здесь навсегда, потому что здесь нет меня?

− Да, − приговор.

− Ложь, снова, − желваки непрерывно дёргались, скулы болели, а глаза бегали по её лицу, не находя желанной уступки. Мира прятала свои руки за спиной, с каждым произнесённым ей словом теснее прижимаясь к двери, позади себя. − Скажи мне, что не любишь больше, что не любила никогда и обещаю… Я уйду. − Только один раз я разорвал этот поединок между нашими глазами, глаза скосились в сторону при пустом обещании. Но Мира не отвернулась, она всё так же смотрела в мои глаза, жаждущие правды? Лжи? Слов? Или молчания?

− Я ненавижу тебя! Слышишь? Ты мне противен! Противен!!! − закричала она.

«…− Я люблю тебя… Слышишь?

− Я молю Бога, чтобы ты не сказала обратного, чтобы я не услышал от тебя противных  этим слов.

− Никогда. Слышишь, никогда не перестану тебя любить…»

Я расхохотался, отворачиваясь. Не знаю, зачем мои глаза приковались к белоснежной поверхности дивана, но они не могли оторваться от сплошной белизны, стеной выстроившейся передо мной. А истерический смех до болезненных колик всё никак не хотел останавливаться, по щекам текла какая-то странная жидкость, маленькими ручейками, и это была не кровь Макса, а моя, моя кровь, только пока ещё прозрачная, но уже солёная.

− Отойди от двери, − голос, приказавший сестре уйти, так сильно напоминал мой собственный, и я поверил в то, что смирился, тыльной стороной ладони я стёр лицо и, не смотря в лицо Мире, только слыша её шаги, я поменялся с ней местами: теперь я был у запертой двери, а Мира стояла посреди комнаты. Моя рука застыла на ручке, оттягивая её вниз, но, всё ещё не давая ей открыться.

− Если это так просто… Скажи, как мне? Как мне, возненавидеть тебя? Как остановить это безумие? Как перестать любить тебя? − Я не выдержал и обернулся через плечо, наверное, желая в последний раз запечатлеть её образ ангела в своей памяти, такой растяжимой для неё и такой предательской для меня.

Теперь…

Теперь, глаза ее заволокло стеклянной пеленой непролитых слез.

Они будто не смели падать на горящие алым щёки, не желали покидать такого надежного приюта − теплого шоколада ее зениц.

Взгляд настороженный, она, кажется и сама не замечает, как ноги ее отступают назад, вглубь комнаты. Наши взгляды схлестываются в немом разговоре, Мирины невозможно громко кричат обидой и упреком, но я не настолько всесилен, чтобы объяснить истинную причину ее укора. Рука опадает, переставая держаться за металлическую ручку, но Мира не произносит ни слова. Она молчит, как и я. Я жду ответа. Терпеливо ожидаю её…

Еще на один шаг ближе...

Мира качает головой, отрицая, отступая, не отпуская.

Еще больше страха в ее глазах...

А я не чувствую, как иду.

Всхлип... Её…

Она в моих объятиях.

Я не забыл, каким приятным может быть ее запах, щекочущий мои раздувающиеся отжелания ноздри. Я обнимаю её жадно и до удушья, собственного и её, я тяну её вверх, находя беспокойные губы, всё ещё что-то шепчущие, что-то бессвязное… но порывисто отвечающие на мои поцелуи.

− … ненавижу… ненавижу…ненавижу, − повторяет она, неустанно осыпая поцелуями моё лицо, щёки с высохшей влагой, орошает их своими слезами, наконец, выпросившими себе свободу.

− …люблю…люблю…люблю, − шепчу я. Я толкаю её к дивану и усаживаю почти насильно, пристраиваясь на колени возле её ног, удерживаю её разгорячённые ладони в своих руках и продолжаю вглядываться в её глаза, лицо, губы, слёзы, улыбку.

Она порывается обнять меня и оттолкнуть, её непослушные руки хотят притронуться к моим взъерошенным волосам, а глаза упрекают и отворачиваются, преследуют и убегают.

− Ты должен был уйти… Должен был оставить меня. Это всё неправильно, − она качает головой и не смотрит на меня, отворачивается от моих губ, но прижимается к ним щекой, опуская веки. Я целую её. Осторожно и неслышно, как шестиклассник на большой перемене свою застенчивую одноклассницу. Проще,  я целую свою сестру.

− Ты  прогоняешь меня? Хочешь, чтобы я ушёл? − говорю, не отрывая губ от её мягкой, но солёной щеки.

Мира распахивает глаза и смотрит на меня, высвобождает руки из моей хватки и вцепляется ими в рукава моей рубашки.

− Не уходи, нет! − надрывно шепчет она. Она отчаянно мотает головой. В глазах её столько обиды на меня, что я перебираюсь на диван рядом с ней  и пересаживаю её к себе на колени. − Я сделала тебе больно. Я обидела тебя, − бормочет она мне в грудь, не поднимая головы. − Но я не жалею. Ты должен был уйти. Должен был, когда я тебе позволила. Когда могла отпустить. Я не нужна тебе. Я… Я убила нашего ребёнка…

− Ты знаешь, что это неправда, − сказал я, напрягаясь, но, не переставая гладить её по спине.

− Правда. Я такая слабая, рано или поздно… это… всё равно бы произошло. Я просто обманывала себя иллюзиями. Я не делаю тебя счастливым. Я…

Мира неожиданно извернулась в моих руках и раскрыла полы своего халата, под ним была одежда: короткие шорты и свободная майка. Она похудела − это первое, что бросилось мне в глаза. Но она показывала мне совсем другое − синяки, много синяков, по всему телу.

− Я безобразна, − прошептала она, приникая губами к моей шее. Я обнял её крепко-крепко.

− Вовсе нет, − выдохнул я.

− Ты не можешь любить собственную сестру, Влад. Сестру, от которой пахнет кровью и лекарствами большую часть времени, − бормотала она, но она хотела, чтобы я всё это слышал. И я слышал. Я слушал.

− Могу. Могу и люблю.

− Нет, − запротестовала она. − Я хочу видеть тебя таким, каким ты был до встречи со мной. Хочу, чтобы ты жил, а не превращал свою жизнь в существование ради меня.

− Послушай меня! − я оторвал её от своей груди и обхватил её лицо ладонями, нервно потирая щёки большими пальцами. − Просто послушай!

Она молча кивнула, соглашаясь.

− Я не могу без тебя. Ты права, я живу ради тебя, но если бы не ты я не жил вовсе. Существование? Если без тебя я не умею дышать, то, как же мне жить, если ты уйдёшь из этого существования? Я люблю тебя, просто люблю и не ищу объяснений своему чувству, так не ищи их и ты. Просто знай, что ты должна быть со мной. Всегда.

− Но я не могу тебе ничего дать! − воскликнула она, отчаянно и горько.

− Можешь, − я приблизил её лицо к своему, сталкивая наши лбы друг с другом. − Можешь, − повторил, возобновляя круговые движения больших пальцев по её влажнеющим щекам. − Отдай мне себя. Всю. Ты − это всё, что мне надо.

− Вла… −  она не смогла договорить, я закрыл её рот поцелуем.

− Тшш… слишком много слов…

Думать о тебе

ВЛАД

Мои губы нежно касались её верхней губы, отпускали, и терзали нижнюю, и это было восхитительно изведывать их едва уловимый различающийся вкус, которым я бредил. Её, не стирающийся аромат апельсинов, так щедро разбавленный с мятой, сейчас, был приправлен солью её собственных слёз и я ощущал себя истым гурманом.

Я преподнёс её трепещущие груди к своему лицу, бесценным даром зачерпывая их ладонями и вознося к алчущим губам своим, они великодушно отзывались на каждую ласку, а Мира издавала блаженные звуки, а мягкие руки её надавливали на мои плечи, поощряя мою ласку, приносящую мне несравненно больше удовольствия, чем моей плачущей девочке.

Я слизывал дрожь с её острых коленок, а Мира вцепилась в подушку по обеим сторонам от мечущейся головы. Она плакала…

Мои руки брели по её коже, как жаждущие путники по немилосердной пустыне в поисках заветного Миража. Оставив её полностью обнажённой, я оставил её уязвимой и незащищённой и только моё собственное тело служило ей покрывалом, сулило спасение в обмен на полное избавление. Я избавил себя от одежды её руками, нуждаясь в её прикосновениях: она сделала это дрожащими пальцами, отчаянно протестуя против катящихся вниз по её щекам слёз.

Мои безголосые уверения и просьбы не доходили до слуха, и мои коварные губы коснулись её маленькой ушной раковины, проскальзывая внутрь изворотливым язычком.

Мира выгнулась и прижалась ко мне, обхватывая мою голову одной рукой, но вторая её ладонь по-прежнему вытирала влагу с запеленатых в слёзы глаз.

Я отбросил прочь скомканную простынь и дотронулся до жаркого лона, услышав сопроводивший мои действия вздох. Мира пыталась сдвинуть колени, но я потёрся носом о её щёку, а пальцы раскрыли нижние припухлые губки.

− Шшш, − послышался мой шёпот и её одновременное шипение.

Она хотела меня так же сильно, как и я её, но глаза её не поддавались уверениям тела. Она плакала…

Я начал пить эти непримиримые капли, а неутомимые пальцы продвинулись глубже, захватывая дыхание из лёгких моей возлюбленной сестры. Мира выгнулась дугой и опала. Задрожав в слишком быстро пришедшем наслаждении, а потом зарыдав ещё громче.

Остановив все мои ласки, она крепко прижалась ко мне, обвивая собой моё тело, вцепляясь в спину судорожными руками, а в плечо острыми зубками. Она плакала…

− Почему ты оставил меня так надолго? Почему позволил уехать без тебя? Ненавижу тебя! Ненавижу! − всхлипывала она, пытаясь ударить меня сильнее сжатыми кулачками. − Я так скучала! Тебя не было так долго! И это было непереносимо! Невыносимо было без тебя! − Я только прижимал её тело близко-близко, желая её ударов, не причиняющих мне боли, но избавляющих Миру от неё.

− Да, девочка моя, да. Я виноват… Я так виноват перед тобой. Прости… Прости, пожалуйста… − горячо шептал  я, целуя её волосы, спутанные и влажные.

− Ты не оставишь меня, − говорила она, словно не желая знать моего ответа, не спрашивая, а утверждая свои права и я соглашался, ждал этого, хотел.

Она внезапно подняла свою головку,всё ещё прижимаясь своим подбородком к моей груди, и заглянула в мои глаза:

− Люби меня. Хочу, чтобы ты любил меня сейчас, − она шмыгнула носом, а я вытер его костяшками своих пальцев, заставляя улыбнуться её глаза. − Хочу, чтобы забрал меня к себе. Хочу чувствовать тебя настолько близко, насколько ты можешь отдать мне себя, − твёрдо и без стеснения.

− Я отдам тебе всё… − хрипло прошептал я, приближая её лицо к своему для поцелуя. − Всё, что я есть − твоё…

Мы слились в поцелуе − сладостном и горьком, обнажающем и защищающем, испивая из чаши боли и обрушиваясь бесконечным наслаждением.

− Тогда входи, входи ещё… − на мгновение, отрываясь от моих губ, послышался сонным мороком её голос.

Мира лежала поперёк кровати, на моём голом животе и смотрела в потолок. Я лениво гладил её волосы, так щедро расстелившиеся по моему телу и так ласково проскальзывающие сквозь мои пальцы.

− А ещё ты не можешь заниматься любовью, когда тебе этого хочется, − неожиданно вернулась она к нашему последнему разговору. Она подняла одну руку и провела ей вверх по моему животу до самой груди.

− С этим не поспоришь, − намеренно, чтобы вывести её, ожидающую от меня спора, из равновесия, согласился я. Мира немедленно откликнулась, поднимая сначала только голову с моего живота, а потом отодвинулась и оперлась на локти. Волосы её сбросились на одно плечо, и своевольная чёлка легла на правый глаз.

− Как же ты… Как же ты обходился без… этого, когда я лежала в больнице? − спросила она, захваченная решением новой дилеммы, выговаривая свой вопрос как дошкольница в подготовительной группе, стесняясь и ежась от произнесения «некоторых» слов.

Я чуть ли не рассмеялся, но вместо этого лишь слегка улыбнулся, даже с печалью, убирая капризную чёлку ей за ухо.

− Ты, правда, думаешь, что тогда это было то, о чём, я мог думать?

− А о чём ты тогда думал? − она прожигала меня своими глазами, жаждая услышать мой ответ.

− О тебе. Я всегда думаю о тебе, − я закрыл глаза, чтобы попытаться не смотреть на неё, такую прекрасную и такую хрупкую. − Завтра мы возвращаемся домой.

− Послезавтра, − твёрдо сказала Мира, кивая самой себе в тот момент, когда я снова открыл глаза, чтобы смотреть на неё. Она зачем-то загибала пальцы на своих руках.  − Мы так и не сходили на свидание, помнишь?

Я кивнул.

− Я никогда не дарил тебе цветов, − в свою очередь вспомнил я то, что мы не делали как обычная влюблённая пара.

− Ты подарил мне целый сад! − запротестовала она. − Целый сад моих любимых цветов. И это не смотря на то, что я тебя бросила.

− Ты меня не бросала, − начал отрицать я, закрыв глаза одной рукой до сгиба локтя. − Я дал тебе время подумать.

− Даа?! − удивилась она, не зная о моих мыслях, витавших в моей голове все последние недели.

− Не даа, а да. Поняла?

− Угу, − согласилась она, поднырнула под мою руку и, кладя голову мне на грудь, прижалась ко мне всем телом. − Давай спать. Завтра нас ждёт чудесное свидание. Первое…

Держась за руки, крепко сцепив пальцы, мы бегом спустились в метро Фридрихштрабе и как незрелые подростки запрыгнули в последний вагон, отправлявшийся неведомо куда. Уселись на жёсткие сиденья и захихикали, ударяясь головами, как закадычные друзья, пальцы не распускали, я положил их к себе на колени и оглядел полупустой вагон. Затем сильно поцеловал Миру в губы, словно проделывал это впервые в жизни. Она захихикала ещё громче, когда я, наконец, оторвался от её сладких губ, напоследок оттянув нижнюю губу себе в рот.

− Парень, тебе надо научиться как следует обращаться со своими губами! − игриво воскликнула она, склоняя голову в бок. − Попрактикуйся со своей сестрой в поцелуях, а то ни одна девушка не согласится ходить с тобой по свиданиям, − приблизив своё лицо к моему так, что щёки наши тёрлись друг о друга, прошептала мне на ушко.

Я подыграл ей, привлекая её ещё ближе к себе, почти усадив к себе на колени:

− А тебя, значит, так сладко целоваться  научил брат?

− Только шшш! Никому ни слова, а то за такое баловство его могут отправить за решётку. − И она рассмеялась прямо мне в шею.

− Согласен отправиться туда, если меня посадят в одну камеру с тобой,  − закивал я.

− Дурак! − оттягивая мою щёку двумя пальцами и не отклоняя губ от моей шеи, обругала Мира за шутку.

− Куда бы тебе хотелось отправиться на наше первое свидание?

− Умм… А тебе?

− Я уже сказал, − рассмеялся я.

− Влаад!

− Хорошо, хорошо. Думаю нужно посмотреть какие-нибудь достопримечательности германской столицы, раз уж завтра мы её всё равно покинем. Как думаешь? − я посмотрел на сестру сверху вниз, а мой подбородок упёрся в её растрепанную макушку.

− Ну, вообще-то у меня уже была экскурсия по городу. Но если ты хочешь, я могу тебе кое-что показать, − быстро добавила и, оправдываясь и восхищаясь такой возможностью. − Но только то, что я запомнила.

− Не страшно. Мы можем просто погулять по улицам, поесть вредной пищи и сотворить что-нибудь сумасбродное друг с другом.

− Для последнего у нас есть номер в гостинице и огромная кровать в нём! − грозно предостерегла она мой горящий взгляд.

− Развратница! − отбился я, взъерошивая её чёлку и на ходу сочиняя скорый ответ. − Я имел в виду обычные танцы или купание в фонтане. Да! Только это и имел в виду.

Мира одарила меня злобными глазами и процедила сквозь зубы самое страшное оскорбление, которое только и могло сорваться с её потрясающих губ.

− Лжец! − она отвернулась, складывая руки на груди и пыхтя от возмущения.

− Не дуйся, и я признаюсь, что хотел сделать с тобой на самом деле?

− Даже не смей этого произносить! − она выставила вперёд пальчик, который тут же отправился в мой рот, захваченный в плен моими губами. Я закрыл  глаза и увлечённо начал посасывать вкусную часть её тела. А Мира безуспешно пыталась вырвать свой палец из сладостного рабства, но как только она принималась дёргать им, я слегка прикусывал его зубами и она, слабо вскрикнув, сдавалась на некоторое время, чтобы чуть позже снова возобновить свои пустые чаяния.

− Прекрати, ну пожалуйста! − хныкала она тихонько. − Люди на нас оборачиваются!

− Они просто завидуют, − подмигнул сестре, ловко пересаживая её к себе на колени.

Мире пришлось обхватить мою шею рукой и прижаться к груди.  Она медленно обернулась в сторону престарелой немки в элегантной шляпке наискось и та, поймав взгляд сестры, понимающе ей улыбнулась, поднимая в воздух большой палец.

− Видишь? Я был прав.

− Угу, − сдаваясь, согласилась сестра, снова прильнув к моей шее.

Мира настояла на паре двойных чизбургеров для себя и для меня и приказала захватить с собой ещё и картошки фри в бумажных пакетах. Уже больше двух часов прошли, после нашего тщательного исследования подземных путей Берлина, теперь мы пешком обследовали маленькие и большие улицы этого прекрасного города. Вся окружающая нас красота носила невидимый налёт строгости и стиля, исключая понятие оплошности.

Миру как истинного художника привлекали как раз таки малозаметные детали, как претерпевающий реставрационные работы кафедральный собор, а как прилежный гид она спешила рассказать мне об истории чуть ли не каждого камня Рейхстага. Иногда мы смеялись чересчур шумно, как малые дети, а временами окунались в меланхоличное затишье, идя в обнимку по тротуару, вымощенному красной плиткой.

Мы пообедали своими бургерами прямо по пути к знаменитым Бранденбургским воротам, и Мира очень волновалась, что мы не успеем доесть всё  и будем неловко смотреться среди остальных культурных людей. Я только улыбался её детскому опасению, но после того, как стал замечать, как поспешно она расправляется со своим фаст-фудом, то стал смеяться громче и заливистее, чуть ли не сползая по стенке на бордюр. Мира возмущалась молча, так как не могла выговорить и слова с таким набитым ртом. А когда ей наконец-то удалось проглотить остатки своей еды, то она уже была такой весёлой, что поколачивая меня по руке, принялась хохотать громче меня.

Иногда мне срывало крышу и неожиданно становилось просто необходимо поцеловать её немедленно, прямо сейчас и я беспрепятственно проделывал с ней разные штуки. Мы жались к стене какого-то правительственного здания и целовались до первой потери дыхания и строгого покашливания за спиной человека в штатском. Я целовал Миру у витрины детского магазина, не позволяя ей увидеть ряды крохотных одёжек, выстроенных на маленьких манекенах, а ещё возле церкви Мариенкрихе в центре Берлина. Словно это было жизненной необходимостью целовать её возле храма Божьего, наперекор всем заповедям и заветам, в центре европейской столицы, сравнявшей нашу любовь с тяжким преступлением.

− Я люблю тебя, − прошептал я после этого поцелуя, наиболее сладостного и одновременно горше остальных прочих.

Мы прошли ещё чуть-чуть и увидели фонтан Нептуна в окружении трёх богинь − трёх рек: Рейном с рыбацкой сетью и лозой винограда, Вислой с поленом, и Эльбой с колосьями и фруктами. Мира призналась, что ей очень понравился этот фонтан и она уже не в первый раз окольными путями, но забродит сюда. В этот момент она подняла на меня свои чистые карие глаза, и я увидел в них знакомую боль, её признание было неполным, не до конца выговоренным, но оно скрывалось в её взгляде и я услышал то же самое, что слышала она, приходя к этому фонтану.

Этот античный бог морей, возвышающийся на трёх ступенях в гигантской раковине посредине чаши фонтана всем без исключения наблюдателям, внушал могущество водной стихии, бьющие струи воды, извергающиеся из пастей обитателей моря, отождествляли ревущую и бушующую свою обитель, но Мира слышала и видела совсем другое. Окружающие Нептуна в центре фонтана жизнерадостные фигурки детей, несомненно, напоминали ей собственное не рожденное дитя, а шум исторгающихся струй, их смелое журчание сливалось у неё с детским плачем, первым криком её ребёнка, которого она никогда не услышит.

− Уйдём отсюда? − осторожно прошу, приобнимая дрожащую малышку.

− Да, сейчас, − соглашается она сразу, но не спешит сходить с места.

Через пару минут мне всё-таки удаётся увести её от прекрасного и навевающего на сестру спокойную грусть фонтана, и мы тихим шагом уходим в свою гостиницу.

Утром следующего дня отъезда нас разбудили звуки печального рояля «Мелодия сердца» бессмертного Моцарта. Мира надолго задержалась у окна, разглядывая согбенную над инструментом фигуру музыканта, но, так и не увидев таинственного роялиста, ушла в ванную, из которой после, коротко раздавались хриплый кашель и шум воды.

Максим летел одним с нами рейсом, в то время как его сестра Инга решила ещё задержаться в Германии улаживать  «прочие аспекты художественного искусства». Мы не разговаривали с моим бывшим заместителем, но часто обменивались одинаково яростными взглядами. Причину ярости своего вице-президента списать на обиду за нанесение побоев было глупо, именно поэтому я и не делал таких поспешных выводов. И не смотря на частые отлучки Миры в туалет за время полёта в один час и пятьдесят минут и бессменный её ответ, включающий в себя фразу «Всё в порядке», на мой вопрос о её самочувствии, мы открыто держались за руки и на соседних сиденьях сидели с повёрнутыми друг на друга головами, наслаждаясь последними минутами откровенности наших взглядов.

В аэропорту мы с Максимом переглянулись, и я понял настоящую причину его скрытого гнева: он знал. Про нас с Мирой.

И поравнявшись с нами после выдачи багажа, он уже не отставал от Миры ни на шаг, сделавшись её мнимым защитником от брата-извращенца. Я ухмыльнулся  не его действиям, но стойкому молчанию и заметил в толпе встречающих − родителей и Лизу с Анатолием. Мира радостно вскрикнула, и замахала свободными руками, подзывая их ближе к нам, я переключил всё внимание на свою семью, оставляя позади пока ещё не уволенного заместителя, требующего от меня компенсации и долгого мужского разговора.

Мои глаза смотрели то на улыбающихся родителей, то на улыбающуюся Миру, а расстояние между ними и мной стремительно увеличивалось, реальность поворачивала свою призму ко мне спиной, и я уловил только, как лучащееся радостью от встречи с родителями лицо любимой сестры искажается маской полного и абсолютного безразличия: она теряет сознание. А я успеваю поймать только медленно опадающее её тело в беспомощные руки, завывая от нового отчаяния.

Шесть месяцев

ВЛАД.

Вспоминая сейчас, как часто это происходило со мной, я задаюсь вопросом как мне удалось пройти не через одно наше расставание. Ведь Мира не в первый раз уходит от меня, превращая каждый свой побег в безжалостное истребление моего существа.

Любил ли я её?

Боже! Как я любил её! Это чувство было больным, не только нездоровым, оно физически причиняло мне боль. Болело все мое  тело и это не обещало когда-то стать лучше. Ничего бы не изменилось даже через тысячу лет, через тысячу расставаний. Одно из которых обязательно стало бы для меня настоящей погибелью. Именно поэтому я должен был прекратить это, прекратить позволять Мире уходить.  Не потому что хочу спасти её, а потому что мне нужна моя жизнь. А она и есть эта самая моя жизнь.

Какой скучной может быть линия жизни на мигающем экране компьютера, если перед этим весьма неинтересным отрезком кинематографа тебя успел потчевать друг, беспокоящийся за твое психическое здоровье.

Как быстро пролетели эти три дня…

Меня начинает удивлять это мелькание моей жизни − время проносится стрелой, выпущенной из лука, когда я провожу его в бесконечном ожидании пробуждения Миры, но  начинает двигаться каракатицей, когда мы вместе и счастливы. Я ощущаю себя бессмертным существом, не стареющим и не подвластным неумолимым указателям жизни в настенных часах.

Шесть месяцев? Полгода? У Миры осталось именно столько времени. На что? Чего больше всего ей хотелось успеть в этой жизни. А у меня? Сколько было у меня? Не больше ста восьмидесяти дней…

Я кладу голову на кровать рядом с бледной рукой, снова закованной в провода и датчики, закрываю глаза и перестаю вообще что-либо чувствовать. Я проваливаюсь в искусственный сон, разваливающий мысли на бессмысленные кусочки из ничего, засыпаю.

***

− Олег… Этого просто не может быть, − подавленно, мёртво говорю я, разбуженный раньше сестры: лекарство подсыпанное мне в воду Олегом больше не действовало, − должен быть какой-нибудь выход. Всё же было хорошо. С ней всё было хорошо!

Голос постепенно, помимо воли повышается, я рисую круги по кабинету друга, не забывая о тёте Нине склонённой в ожидании прихода в сознание дочери. Об отце, который под разными предлогами отлучается слишком часто в коридор, чтобы не показывать не подобающих мужчине отцовских слёз жене. О Лизе, нервно хватающейся за живот но, тем не менее, каждое утро приезжающей в больницу для удостоверения, что и сегодня Мира не пришла в себя. Я помню о них всех. Помню, но думаю только о себе. Эгоистично продумывая собственное самоубийство, кажущееся мне единственным здоровым выходом.

− Влад, прекрати.

− А? Что? Ты что-то сказал?

− Я сказал, сядь.

− Нужно сделать ей ещё одну операцию? Деньги? Всё дело в деньгах? Ты только скажи сколько нужно?

− Влад, у Миры отказывает сердце. Ты понимаешь, о чём я говорю? У неё сердечная недостаточность, у неё ТЭЛА, транспортная функция сердца тридцать процентов. Тебе это о чём-нибудь говорит? А мне говорит, Влад. Я врач, а не Бог.

− А кто Бог? Скажи, Олег… Кто? Скажи, и я пойду к нему.

Я тру лицо руками, я сажусь на стул, опускаю голову между коленей и начинаю выть. Вою во всё то молчание, которое меня окружает…

− И где Он? Олег, ей двадцать один. Двадцать один год. И за каждый, за один год своей жизни она перенесла больше страданий, чем я за всю свою жизнь. А теперь скажи мне, существует ли твой Бог? Если да, то я найду Его…

Я выхожу из кабинета Олега и иду к своей сестре, к своей возлюбленной, к своей женщине, а слёзы градом спускаются по моим щекам: это Она научила меня плакать…

В стекло, которого мои руки касались уже не раз, стекло, которое видело мои глаза, и улыбку и слёзы смотрю мимолётно, чтобы увидеть, как моя Мира принимает в объятия свою радостную мать, но искоса смотрит, устало и понуро, в это стекло, которое с её стороны не показывает ничего, кроме очередной сменяющейся картинки. Но она всё равно не отводит взгляда, словно точно знает, что я стою здесь, за этим стеклом и смотрю на неё. На секунду мне кажется, что она смотрит прямо в мои глаза.

Я захожу в палату, неумело изображая удивление.

− Эй, − говорю я, и мне кажется, что это приветствие звучит не в первый раз.

− Владик, Мира пришла в себя и говорит, что чувствует себя отдохнувшей! − восклицает тётя Нина, оборачиваясь ко мне, а я не отпускаю глаз сестры, продолжающих смотреть тем же взглядом, что смотрели в стекло.

− Но ведь это прекрасно, − произношу не искренно и блекло, присаживаясь рядом и осторожно касаясь руки Миры.

− Мама, можно я поговорю с Владом, − неожиданно просит любимая, всё так же смотря только в мои глаза.

− Конечно, доченька. А я пойду, позвоню Лизе и поищу твоего отца, он должен быть неподалёку.  − Тётя Нина целует пальцы дочери и улыбается ей снисходительно, нежно и с жалостью.

Она бесшумно покидает реанимационную палату, на самом деле, это просто я не слышу шуршания бахил.

− Даже сейчас тебе меня не жалко? − хрипло говорит Мира, после последнего звука закрывающихся дверей.

− Жалко, − говорю я, ловя себя на получестном ответе.

− Врёшь, − смеётся она и протягивает ко мне свою руку. − Ты ведь уже знаешь, да? − сглатывая свой смех, продолжает.

− Что именно знаю? − прикидываюсь я, хотя не понимаю её абсолютно.

− Что у меня мало времени, − обыденно, без запинки произносит слова, о которых я не могу даже думать неотделимо. − Около года, наверное, − увеличивает свои шансы, и я могу уловить насмешливые нотки в её тихом и хриплом голоске.

− С чего ты взяла? − из меня вышел бы плохой актёр, но я и не стараюсь совершенно.

− Я была у врача… в Германии, − начинает говорить с расстановкой, я вздрагиваю и невольно задаю иной вопрос, чем готовый сорваться с моих губ.

− Тебе плохо?

− Да, но не сейчас, − шутит она и мне хочется разозлиться на неё за её беззаботность. Но я не могу лишить её выбранного ею оружия против всех окружающих её несправедливостей.

− Тогда ладно, − подыгрываю ей, и мы вместе начинаем улыбаться, не замечая у себя своевольных слёз, но наблюдая за влажными дорожками на щеках друг друга.

Я крепче сжимаю её маленькую руку, теребя её пальчики, она не возражает, замолкая и изредка поглядывая за моей игрой.

− Я не могу отпустить тебя… теперь. Я могла… раньше.  А теперь не могу. Ты единственное, что держит меня…здесь. Только не перебивай меня, хорошо. Я…

Коротко кивнул, не успевая за её словами, но она словно бы замедлилась, подождала меня, прежде чем продолжить.

− Я хочу провести это… оставшееся время с тобой.

− Мира!

− Я просила не перебивать, − твёрдо  предупредила меня.

Я снова кивнул, не в силах возразить, но ещё сильнее сжал её ладонь, она взглянула на свою руку в плену моих рук, но промолчала и даже отвернулась ненадолго, смахивая чересчур распоясавшиеся ручейки.

− Я хочу уехать. Наверное, это жестоко по отношению к родителям и Лизе, но не хочу притворяться ради кого бы то ни было. − Она улыбнулась сквозь слёзы. − А тебя я не стесняюсь. Ты не против?

− Нет, − не пререкаясь и не убеждая её, что «всё будет в порядке» и «мы что-нибудь придумаем»,  сказал я, внутренне уже убеждённый, что пойду до конца вместе с ней. Или верну её себе, чтобы она смогла разделить со мной мою жизнь или же я разделю с ней её.

***

Под ногами просыпана целая долина песка, мои голые ступни утопают в горячей крошке гранита, сквозь пальцы просачиваются песчинки, обжигая кожу сильнее раскалённых углей, солнце над головой печёт и слепит глаза, я чувствую его жаркие лучи на голой спине, на бёдрах и икрах ног. Провожу по обнажённому торсу руками, но и руки мои обжигают незащищённое даже лоскутком ткани тело, оставляя ожоги и волдыри. Я пытаюсь бежать, но ноги неумолимо утопают в песчаном море. Меня окружает пустота, тишина и ничего. Именно этим словом можно назвать окружающее меня пространство − ничего, только песок под ногами и солнце над головой. Нет ни людей, ни Мира, ни Миры.

Мирра! С именем любимой в отчаянном крике, я просыпаюсь от преследований ночного кошмара.

В прохладе ночи и её темени, на не расстеленной постели рядом со мной мигает монитор ноутбука с окном о центре трансплантологии в Германии, поверх ещё нескольких, многочисленных справках с информацией о кардиохирургических клиниках по всему миру. Я протираю глаза и включая ночник на тумбе, снова окунаясь в поиск, чтение, копирование, распечатку, поиск, чтение, коп…

В три часа ночи я сажусь за руль своего автомобиля и выезжаю в город, включаю наушник и звоню Олегу.

− Во сколько ты будешь на работе? − сходу спрашиваю, не обращая внимания на потерянные гудки и несколько сбрасываний до того, как друг отвечает на звонок.

− Влад? − в трубке слышится сонный голос кардиохирурга.

− Да. Мне нужна твоя консультация. Это срочно.

− Хорошо. Я буду в семь.

− А ты не можешь… − я не успеваю договорить.

− Влад! − срывается друг на крик. А затем тише добавляет, − У меня завтра сложная операция. Мне нужно хоть немного выспаться. Хорошо?

− Да. Всё нормально. Я могу немного подождать, − Я отключился и выбросил наушник на сиденье.

Мира не спала. Когда я, стараясь не шуметь, прошёл к ней в палату, тихонько переступая маленькими шажками в шаркающих бахилах, она повернула голову ко мне и улыбнулась.

− Мне не спалось, − объяснила она своё бодрствование прежде, чем я успел спросить о нём. Сегодня была первая ночь, когда рядом с ней не дежурила мать, отправленная домой насильно самой же Мирой.

− Как ты? − прошептал я, придвигая кресло ближе к её кровати. Мира пожала плечами.

− А ты почему здесь? Что-то случилось? − забеспокоилась она, на миг полностью забывая о себе.

− Нет. Дома спокойно. Лиза заночевала у нас, вынуждая Толю сторожить их квартиру. Она боится, что у них завелись мыши, и теперь беспокоится, как бы к ним не присоединились воры.

Мира широко заулыбалась, и я впервые заметил лёгкие очертания ямочек на её впалых щёчках. Я наклонился и коснулся её губ, целуя, но на мой почти целомудренный поцелуй, она беззвучно рассмеялась, обхватив мой затылок свободной рукой.

− Твои волосы, − прошептала она, когда мы прекратили просто целоваться и стали просто касаться друг друга лбами.

− Да? − улыбнулся я, предвкушая комплимент.

− Они жёсткие и мягкие одновременно. Такого не бывает.

− Действительно не бывает, − согласился я, а её пальцы тем временем, не переставая, водили по моим остриженным прядям, слишком коротким, чтобы за них можно было по-настоящему ухватиться.

− А ещё у тебя не растёт щетина, − продолжила она своё бормотание.

− Растёт, просто я бреюсь, − рассмеялся я.

− Ты такой гладкий и шёлковый, − запротестовала она, качая своим лбом.

− Ещё, − попросил я.

− Честный и порядочный, − такая похвала была неожиданной и я ненадолго и недалеко отстранился. − Не спорь! − предостерегла она, снова прижимаясь к моему лбу. − Тебе, наверное, неудобно? − вдруг спросила.

− Потерплю, − фыркнул я.

− Забирайся ко мне. − Я обвёл взглядом узкую для двоих больничную кровать и отрицательно покачал головой. − Ты можешь лечь набок, − не отставала  Мира Я посмотрел в её глаза, − Ну пожалуйста…

− Хорошо, − немедленно согласился после её просьбы. Я спустил рельс с одной стороны до конца и лёг на один бок, но рядом с Мирой.  Она отодвинулась, чтобы освободить для меня больше места, но я прижал её к себе, придвигая назад. − Так мне гораздо удобней, − прошептал я. Теперь я был так близко к ней, что потребности говорить громче не было.

− Ты должна поспать немного, иначе завтра ты будешь не такой красивой, как была сегодня, − серьёзно настаивал я.

− Лгун. Сегодня я была не такой уж красивой, − послушно закрывая глаза, заспорила  Мира

− Ты должна нравиться мне, а не себе, поэтому засыпай сейчас же! − пригрозил я.

− Спокойной ночи, − уткнулась носом в мою шею. − А ещё ты  всегда пахнешь дождём, костром и хвоей, − прошептала после пожелания приятных снов, заслужив мой поцелуй в макушку.

− А ты новогодними апельсинами… − проговорил я в её сон.

Я долго не мог позволить себе уснуть рядом с ней, мне было необходимо смотреть на неё просто спящую, умиротворённую и спокойную, с трогательными тенями от ресниц на щеках, с ладошками так доверчиво покоящимися на моей груди. Я впитывал каждую её часть, самую суть, само её существование. Пусть и на больничной кровати, в стенах клиники, но мне хотелось замереть в этом моменте, чтобы тепло, исходящее от её хрупкого тела не переставало согревать мою грешную душу.

− Доброе утро, − разбудил меня тоненький голосок, посылая мелкие мурашки по телу, начиная с места её поцелуя в шею. Я неохотно открыл глаза, встречаясь с её взглядом, во сне я сильно прижимал её к себе, подсунув одну руку под неё, а другой рукой укрывая, я забирал её в кокон своих объятий. Нам оказалось достаточно такой маленькой койки, хватило одного одеяла. Как мало нам было необходимо, чтобы быть счастливыми?

− Привет, − прохрипел я, целуя её в нос. Мира выпростала свою руку из-под пледа и коснулась моего виска.

− Милый и нежный, − прошептала она, будто бы себе.

− Что? − расплылся улыбкой и приподнял брови.

− Теперь я каждый день буду говорить тебе про два твоих качества, за которые люблю, − просто объяснила она.

− И я тоже?

− Нет. Только я.

− И почему же именно два?

− Потому что их слишком много и по одному… я не успею, − так же просто, как и всё сказанное ей до этого.

− Мира, − вздохнул я, отворачиваясь и сразу ощутив прикосновение её руки к моей щеке.

− Ты не должен забывать о себе, когда… когда, − она сглотнула не в силах это произнести, но потом всё-таки закончила, − после меня. Слышишь?

− Нет. Я вовсе тебя не слушаю.

− Хорошо. Значит, слышишь, − моргнула она. − А взамен я хочу кое-что от тебя.

− Что? − насторожившись, спросил, всё ещё глядя в сторону.

− Посмотри на меня и… поцелуй. − Я сделал, как она сказала, только первую часть её просьбы, задержавшись в её глазах и поражаясь силе, отражавшихся в них. Она была необыкновенно сильной. Сильной − ради меня.

− Вымогательница… −  прошептал я, приближая её лицо к себе за подбородок одним пальцем, она заулыбалась, прежде чем я успел коснуться её сладких губ. Лёгкое, порхающее крылышками бабочек прикосновение, постепенно превратилось в отчаянное соитие наших губ, мы молчали, но этот поцелуй кричал о наших страхах, обо всём, что нам только предстояло пройти вместе. Вместе.

− О, Боже! − раздалось из открытой двери. Крик, дыхание, мгновенно разразившееся рыдание, но, как и вчера никакого шума шуршащих бахил… тёти Нины.

Я обернулся, инстинктивно закрывая Миру собой, мои глаза встретились с осуждением, презрением и отвращением во взгляде этой некогда доброй ко мне женщины.

Я вскочил с кровати сестры, тётя Нина развернулась и выбежала прочь от нас…таких грешных и таких грязных, таких… влюблённых, безысходно влюблённых.

− Постойте! − прокричал я, оказавшись в том же коридоре, что и мать Миры. Я остановился чуть поодаль от неё, когда она прекратила убегать от меня. Её ладонь, орошаемая потоком слёз, рвущихся из глаз, прикрывала искажённый брезгливостью рот и, развернувшись, она подошла ко мне. Несколько секунд. Несколько секунд она смотрела на меня молча, а потом ударила изо всей силы по щеке. Я дёрнулся, но остался стоять на месте, ожидая и второй пощёчины, моя рука даже не потянулась закрыть горящий след от удара. Второй пощёчины не последовало, и я перевёл взгляд на тётю Нину. Ни одна эмоция на её плачущем лице не изменилась, ярче всего на меня глядело её нескрываемое отвращение.

− Я люблю вашу дочь, − твёрдо сказал я, опуская замахнувшуюся для нового удара руку.

− Ты хотел сказать − сестру. Ты любишь свою сестру! − прошипела она, захлёбываясь.

− Да. Я люблю свою сестру, − повторил я слова, которые она хотела услышать. − Люблю так сильно, как не должен. Но люблю, а в любви нет ничего постыдного.

− Постыдного?! Ты даже не собираешься разубедить меня в том, что я видела?  Подлец! Это грех! − кричала она в пустынном коридоре больницы.

− Не буду, у меня слишком мало времени. И да, я знаю, как называется моя любовь, Нина Максимовна. Я думаю, вы успели поговорить с лечащим врачом своей дочери. − Она неожиданно распахнула свои глаза, очевидно только сейчас вернув в память недавний разговор с остановившимся далеко позади нас Олегом. − Я не прошу вас понять нас или тем более принять, но не делайте Мире больно… теперь. Я не могу отпустить её и она меня не отпустит. Подумайте о том, что я вам сказал. А сейчас извините меня, мне нужно переговорить с врачом, − я обошёл обомлевшую моей дерзостью женщину и крупными шагами направился к Олегу, чувствуя на спине её тяжёлый взгляд.

− Не спрашивай ни о чём, просто она теперь всё знает, − сказал я, проходя мимо друга прямо к его кабинету.

− Она знает и то, что время её дочери… − я предостерёг его, взмахивая вверх указательным пальцем.

− А вот этого не вздумай произносить при мне хотя бы ещё раз! Будь осторожен со своими словами! − Олег молча кивнул мне, изображая понимание и сел в своё кресло.

− Почему ты не предложил сделать Мире пересадку? − спросил прямо.

− Влад…

− Просто ответь мне, − настоял я.

− Всё не так просто, как ты думаешь, Влад.  Нет никаких гарантий и…

− Хочешь сказать это не выход? − я был в непонятном мне возбуждении, пролистав в интернете сотню страниц, я не мог найти другого пути помочь Мире.

− Это выход. Выход, Влад, если, − он начал загибать пальцы на руках перечисляя бесконечные если.

− Если операция пройдёт успешно. Если донор подойдёт идеально. Если Мира не отторгнет пересаженное сердце. Если у неё не разовьётся обострение ТЭЛА. Если мы сможем найти донора вовремя. Это выход, Влад, выход на пять-семь лет.

− Ты не можешь знать это наверняка! − прокричал я.

− Не могу, Влад, но и ты не можешь, − спокойно ответил он, вставая. − У неё четвёртая отрицательная группа крови. Найди ей донора, и исключай по одному все  встающие на твоём пути если, тогда у тебя есть шанс спасти Миру.

− Я спасу её, Олег. У меня нет другого выхода.

− Влад… Послушай меня, пожалуйста. Ты должен быть готов к…

− Я спасу её, Олег. − Вновь прервал я его бесполезные советы.

− Не сомневаюсь, − послышалось по ту сторону двери, когда я уже успел покинуть кабинет друга.

Около Миры никого не было. Она в одиночестве наблюдала за продвижением жидкости по трубке капельницы в вену.

− Привет? − глупо обозначил я своё присутствие.

− Как ты? − едва улыбнувшись, спросила она.

− С точки зрения медицины, − присел на край кровати, не утруждаясь перестановкой кресел.

− Не смешно, − но улыбка её стала шире и светлее.

− Знаю. У тебя всё в норме?

− Не знаю, − она пожала плечами, − мне отсюда не видно монитора этой громоздкой штуки. Мы снова рассмеялись вместе, я начал водить большим пальцем по середине её ладони.

− Мы уедем, как только тебе станет лучше, − прошептал, рассматривая скучный узор на простынях.

− Влад, ты должен быть готов к… − она не договорила фразу, которую Олег пытался сказать мне ранее, я наклонился и поцеловал её.

− Замолчи…

Снова шёпот, я не знал почему у меня не получается сказать что-то громче бормотания, но сейчас я закрыл глаза и говорил тихо-тихо. Наши ресницы сталкивались друг с другом, как острые мечи на поле боя, ласковое трепетание Мириных щекотало мои щёки. Что чувствовала она?

− Мы вернёмся через полгода, поняла? И запомни, мы не едем развлекаться, − снова её смех и мой облегчённый выдох. − Ты говорила с матерью?

− Нет, почти нет. Наверное, таким образом она оберегает меня от себя самой, но этот разговор всё равно состоится. − Я кивнул, отстраняясь.

− Она ушла?

− Нет, пошла встречать Лизу.

− Мне нужно кое-что уладить на работе. Ты не возражаешь, если я отлучусь ненадолго?

− Конечно, нет. О чём ты говоришь! Я же никуда не денусь отсюда, разве что меня переведут в другую палату.

− Хорошо. Тогда я постараюсь расправиться со всем поскорее. − Я поцеловал её в подставленную щёку и осторожно вышел из палаты.

Навстречу ко мне шли мать с дочерью − тётя Нина с Лизой: женщина при виде меня вздрогнула и поспешно отвела взгляд, а Лизка бросилась в мои объятия и рубашка мгновенно пропиталась её слезами.

− Влад! Как же это может быть правдой? Почему это происходит с нашей сестрёнкой? − плакала она,  а я гладил её вздрагивающую спину.

− Не плачь так возле неё, ладно? Ей будет неприятно. − Лиза стала размазывать слёзы по щекам, а Нина Максимовна ожесточённо смотрела на меня всё время, пока я говорил.

− Ладно. Да. Хорошо. Ты прав, − глубоко вдохнув и выдохнув несколько раз, решительно проговорила Лиза, соглашаясь, а тётя Нина уже шла прочь от меня.

Мы распрощались, и я продолжил свой прерванный путь.

Первой, кого я встретил в приёмной, была Катя, ничего не оставалось, как только пригласить её в свой кабинет, проходя мимо, она намеренно подмигнула моей секретарше. Настя раскрыла рот от удивления, а я неодобрительно покачал головой.

− Присаживайся, − предложил, что ещё можно сказать, я не знал. − Хочешь выпить?

− Нет, спасибо, − отмахнулась она.

− А я бы не отказался.

− Я заметила, − вопросительно воззрился на неё. − В последнюю нашу встречу. Помнишь?

− Ах, ты о том вечере. −  Я не стал вдаваться в объяснения и, подключив флэшку к компьютеру начал перебирать клавиатуру пальцами, просматривая скопившуюся документацию. − Ты что-то хотела? − мимолётно спросил я, у безмолвной девушки в кресле, а когда я посмотрел в её сторону, то заметил, как неотрывно она следит за мной. − Катя?

− А? Что?

− Ты что-то хотела?

− Нет. То есть да. Я пришла отдать приглашение на свадьбу, − и она извлекла из миниатюрной сумочки небольшой конвертик в виде сердца ярко-алого цвета.

− Двадцать пятого мая? Это на следующей неделе?

Она только коротко кивнула.

− Прости. У меня, наверное, не получится, − с сожалением признался, мысленно, уже заказывая билеты на самолёт, сразу же отметая эту мысль и обдумывая вариант с заказным рейсом.

− Снова твоя таинственная возлюбленная? − поджимая губы, спросила Катя, делая один шаг назад от моего стола.

− Что? Нет… да. Дело не в этом. Я улетаю… раньше. С сестрой…

− Ага. Ну, да ладно. Ничего, − она улыбнулась, не разжимая тонкой полоски губ, и сделала ещё один шаг в сторону выхода. − Передавай привет… сестре.

Я кивнул, когда она вышла.

***

− Павел Дмитриевич?

− Слушаю вас, Владислав Сергеевич.

− Можно устроить мне встречу с Демидовым?

− Конечно.

В этот раз...

МИРА

Мы улетели через два дня после моей официальной выписки из больницы, но до этого я всё-таки успела поговорить с мамой о Владе, о нас с ним. Я так хотела, чтобы она поняла меня, но разве можно было понять то, что было между мной и братом? Я просила слишком многого.

− Проходи, − не отрываясь от белоснежного холста, попросила войти маму.

− Ты рисуешь? − спросила она, боязливо присаживаясь на кровать за моей спиной.

Я сложила ноги перед собой, обхватив колени руками и положив на них голову, я задумалась о своём, не отвечая на мамин вопрос.

− Знаешь, какая самая красивая картина для художника? И любимая?

− Какая же?

− Чистый лист, − я обернулась к матери и наконец, посмотрела ей в глаза.

− Да? А почему? − спросила она, плохо скрывая непонимание этого разговора со мной о моей привязанности к искусству.

− Потому что белоснежный холст, к которому не успела прикоснуться кисть художника, это ещё не начавшаяся история, ещё не начатая новая жизнь. Эта целая палитра красок, которая постепенно разукрасит эту жизнь, осторожно напишет свою историю, каждый раз новую, каждый раз неповторимую.

− Доченька… − срывающимся голосом пробормотала мама, прикрывая задрожавшие губы ладонью.

− У меня может больше никогда не быть этого чистого листа. Понимаешь?

− Не говори так, Мирочка. Всё должно наладиться. Мы обязательно вылечим тебя, − она начала всхлипывать и задыхаться.

Я отчаянно покачала головой. Моя мать смотрела на меня с прежней жалостью, в её материнском сердце не было презрения для собственной больной дочери, всё своё отвращение к открывшейся правде она выплеснула на брата.

− Даже если и так, − уступила я, перестав разрывать ей сердце другой правдой о считанных на пальцах месяцах моей жизни. − Я хотела поговорить с тобой о нас с братом.

Щёки её загорелись багрянцем, слёзы высохли, и она вытерла последние их следы, двумя руками смахнув со щёк.

− Ты не виновата, − уверенно заявила она, взойдя на путь заступничества моей поруганной чести. Я усмехнулась, получилось весьма невесело, мои руки по-прежнему удерживали колени, прижатыми высоко к груди.

− Здесь нет виноватых, мам. Никто не виноват в том, что мы с Владом полюбили друг друга сильнее, чем это было нам позволено. − Мама вздрогнула от моих слов, и я поняла, что Влад сказал ей то же самое.

− Сколько продолжается ваша связь? − выплюнула она мне этот вопрос, не смотря мне в лицо.

− Год, − без запинки ответила я. Мама задохнулась и распахнула глаза, пытаясь совладать с эмоциями.

− Он совратил тебя. − Она неверяще качала головой и потирала свои больные колени, отказываясь меня выслушать.

− Мам…

− Принудил.

− Мам…

− Я расскажу всё твоему отцу. − Она с нескрываемым ужасом посмотрела мне прямо в глаза.

− Не надо. Пожалуйста… Ради меня. Он, правда, не виноват. Если тебе непременно нужен виновник, вини меня.

− Что ты доченька! − она схватилась за мои руки. − Как же я могу тебя винить в чём-то?!

− Прекрати, мама, пожалуйста! Влад любит меня так, как никто и никогда не сможет полюбить. Ты даже не стараешься понять меня. Раз так, просто не говори отцу, хорошо?

Она снова задрожала от накативших слёз, отпустила меня и заплакала, уже не таясь.

− Недавно мы потеряли ребёнка, − я не знаю, зачем я сказала ей об этом, боль от потери сына до сих пор жгла меня изнутри и говорить об этом человеку, который видит в нас с Владом один лишь грех, было вдвойне мучительно, пусть этим человеком и была моя собственная мать.

− Не смотри на меня так, − осуждающе бросила я, опуская голову на колени. Даже не видя её, я знала, что ключевым в моём признании для неё была не потеря малыша, а само его греховное зачатие. − Влад подписал все бумаги согласия на аборт, чтобы спасти мне жизнь, − голос мой срывался, то повышаясь, то понижаясь.

− Где я могла так ошибиться? Что я сделала не так, что Господь наказывает меня таким образом. Почему разрешает моей дочери погрязнуть в грехе? − причитала она, раскачиваясь взад-вперёд на моей кровати.

− Не разрешает, − пробормотала я, неосознанно желая, чтобы мама меня услышала. − Поэтому отправляет меня в ад. Очень скоро я буду там, в искуплении.

− Боже, Мира! − воскликнула мама, в панике уставившись на меня.

− Это правда, мама. Я уйду. Твой Бог разлучает меня с моим братом. С моим возлюбленным братом. − Я  смотрела на неё широко распахнутыми, не мигающими глазами, а потом первая покинула свою комнату, проходя в заполненную родными гостиную.

Она не рассказала отцу, но, не потому что приняла или поняла, а потому что поверила в мой… уход. Я благодарна ей хотя бы за то, что она решила не омрачать последние месяцы моей жизни. Я благодарна.

− О чём задумалась? − слышу Его голос и улыбаюсь, рассеивая в памяти последний, да, наверное, последний, разговор с матерью.

− Ни о чём? − словно предлагая ему варианты ответа, проговариваю вполголоса.

− Согласен, − улыбается Влад, щелкая меня по носу.

− Как тебе нравится в Швейцарии?

Я морщу нос.

− Вижу, что нравится, − смеётся, обнимая меня за  плечи.

− Нравится, что ты рядом,  − серьёзно говорю, смотря вверх на него.

− Мне тоже это нравится, − сжимает крепче, смотрит долго, улыбается шире, − то, что я рядом.

− А ещё здесь снег, много снега. Ты же знаешь, как я люблю…

− …его. Знаю, − нагло и в то же время вовремя прерывает меня. − Я улыбаюсь вместо того, чтобы сердиться и откидываю голову назад,  позволяя ему вести меня, обнимать.

Не смотря на то, что Влад выполнил моё желание и увёз меня, к тому же в самое потрясающее на земле место, окружённое горами в белых шубках пушистого, но властного снега. С воздухом, который не требует вдоха, незаметно просачиваясь в лёгкие через каждую пору кожи. В дом на самой окраине, где мы можем ни от кого не скрываться и одновременно спрятаться от остального  Мира Не смотря на все эти чудеса, сотворённые им для меня, он привёз меня сюда только потому, что продолжал верить в моё спасение, единственное, что волновало и занимало его мысли все эти дни напролёт, что мы успели провести в этом раю.

Я была обследована с небывалой в моей жизни до этого тщательностью, от банального общего анализа крови до биопсии сердца в одном из лучших институтов мировой трансплантологии Hospital Clinic. Но позже я поняла, что меня не собирались просто лечить, меня поставили в очередь для пересадки донорского сердца.

− Малыш, ни о чём не беспокойся. Просто доверься мне, − объяснил мне Влад, когда мы покинули институт и сели в арендованный им на время пребывания здесь чёрный автомобиль.

− А кому доверишься ты? − парировала я. Он лишь слабо усмехнулся, заводя двигатель.

В ответ я получила только это и тягучее, как карамельное желе молчание.

− Тебе, любовь моя, только тебе… − прошептал он после, когда мы уже подъезжали к нашему семейному гнёздышку.

Здесь всё было по-другому, и Влад был другим: он быстро обошёл автомобиль и открыл дверцу с моей стороны. Я недоумевающе смотрела на него, не в силах озвучить своё смятение.

− Обхвати мою шею руками, − мягко и покровительственно попросил, чуть нагибаясь ко мне. Я не понимала, зачем он это делает, пока не понимала, но сделала в точности, как мне было велено.

Сильные руки подняли меня над землёй и вытащили из машины, захлопнув дверцу ногой, а потом наши взгляды встретились, и ко мне пришло осознание.

Оно было прекрасным, как не застигнутая врасплох утренняя роса или цветок инжира, кочующий из одной легенды в другую, но остающийся недостижимой грёзой безумца. И горьким и щемящим душу, как те же капли живительной росы слизанной с куста крапивы, и те же плоды смоковницы, неотдающей своего дара, не опалив жестокосердными жгучими листьями просящие руки.

Глаза Влада свято верили, что каждый сохранённый мой шаг уменьшит мою усталость, день ото дня всё больше очерняющую круги под моими глазами, и он неустанно носил меня на руках. И каждый вдох, подаренный мне его поцелуем, не сделанный самостоятельным трудоёмким усилием, расслабит моё тело и подарит необходимое умиротворение и поэтому целовал меня по первому моему зову.

Я тоже начинала верить, не в себя, а в него. Верить, что мне всё чаще необходимо перемещаться на его руках, потому что желание чувствовать его чуть-чуть ближе становилось непреодолимым, верить, что мне нужен воздух только из его лёгких в мои, а не как иначе, потому что его поцелуи были единственным, что сливало нас воедино.

Я соглашалась на все существующие процедуры, которые были призваны помочь мне подготовиться к предстоящей операции. Ради него.

Но донора не было, вне зависимости моего смирения или неуклонной веры Влада.

Он ненадолго оставил меня одну, разрешая мне надеть пижаму самой, и я воспользовалась возможностью, чтобы заглянуть в запотевшее зеркало в ванной комнате. Мои волосы, аккуратно закутанные в полотенце, были полностью убраны вверх, а кожа на лице из-за этого чуть более натянутая и прозрачная, сейчас была чуть более синеватого оттенка, чем в последний раз, когда мне удалось поглядеть на своё отражение. Глаза казались чересчур большими на этом худом лице, глядящим на меня из зеркала, только похожим на меня, но, несомненно, невозможным принадлежать мне. Каряя радужка потемнела и словно отбрасывала тень на широкий белок, заставляя его отливать голубым, как застоялая вода в пруду. Щёки и вовсе утратили свою округлость, окончательно впали, выставляя напоказ не существовавшие у меня никогда скулы. И только губы ярким пятном выделялись на этом безобразном лице, сочно малиновые они выдавали не возбуждение и желание, охватывающие меня перед предстоящей совместной ночью с братом, а повышенную температуру и чрезмерную бледность кожи, на фоне которой, они алели мстительным огнём.

Я поспешно натянула хлопковую майку через голову и отвернулась от собственного отражения, уходя прочь из ванной, убегая от самой себя, бред, но кажется всё ещё смотрящей мне в спину.

Мои бесшумные шаги остались не замеченными для увлеченно беседующего по видеосвязи с каким-то мужчиной брата, и я застыла на месте, не прислушиваясь к разговору, а разглядывая лицо любимого, как только что кропотливо изучала собственное некрасивое отражение.

Губы брата медленно шевелились, произнося какие-то малозначимые для меня слова, но это было завораживающим мой взгляд явлением. Две идеально сотворённых друг для друга клубничные половинки то расходились, то сходились вновь, немного припухлые они вызывали во мне сладкие воспоминания и томительное желание прямо сейчас. Поэтому я, затаившись в углу спальни, неосвещённой ничем, кроме настольной лампы, перевела взгляд на глаза с греховно длинными ресницами, то и дело обмахивающие веером, некогда так сильно похожие на мои глаза.  Его карие янтаря блестели в отблеске мерцающего света, изредка Влад опускал голову настолько, что лишал меня счастливой случайности любования мелких искорок своих глаз, сыплющихся на пол спальни, как ночные звезды, щедро одаривающие желаниями очевидцев.  Волосы сбиты на лоб и рука время от времени убирает назойливые пряди вбок и мне нравится видеть его с отросшей и неухоженной стрижкой, чтобы пальцы мои могли беспрепятственно зарыться в шёлковых вихрах и насладиться неповторимым ощущением их покалывающей ладони мягкости. Я слежу за мельканием хмурых морщинок меж бровей и останавливаю желание обозначить своё присутствие стиранием этих бороздок своей дрожащей рукой. Но средоточие мыслей приводит лишь  к тому, что я начинаю улавливать отголоски разговора и узнаю в мужском голосе собеседника Влада нашего отца.

− Но твой адвокат оставил мне копии всех тех бумаг, − простодушно говорит отец. − Сказал, что ваш сын, то есть ты Владик, подписал дарственную на меня и дом теперь принадлежит мне.

Я делаю неглубокий вдох, чтобы именно сейчас не прервать разговор отца с сыном, и услышать ответ Влада.

− Да, папа. Павел − мой юрист и поверенный, ты можешь обращаться к нему, если тебе будет что-то непонятно, или просто чтобы посоветоваться. − Губы Влада раздвигаются, демонстрируя искреннюю сыновнюю улыбку, и больше он ничего не поясняет.

− Но как же это, сынок? Разве это не твой дом? Мы с Ниной уже пожилые люди, куда ж нам такое богатство? − слышу добрый голос папы, и в груди перехватывает от простоты, которую несёт его душа.

− Ничего, как-нибудь привыкнете, − Влад почти смеётся в экран, но вот я улавливаю тот самый редкий блеск в его глазах, и мучительная догадка начинает терзать меня изнутри.

− Но зачем? Всё и так… − отец не успевает договорить, как Влад останавливает его на полуслове, прощаясь.

− Пока, пап. В следующий раз я попрошу сестрёнку, чтобы поговорила с вами, − прощание отца я не слышу, Влад захлопывает крышку ноутбука и смотрит прямо на меня.

Он не ответил на последний вопрос отца, но я хочу, чтобы он ответил мне, поэтому когда он протягивает ко мне руки, я бессловно иду к нему в объятия и моментально оказываюсь в кольце горячих ладоней, сжимающих мою талию.

− Ты долго, − укоризненно шепчет он мне в живот, губами водя по тонкой ткани топика.

− Смотрела на себя в зеркало, − говорю правду и зарываюсь пальцами в его волосы, оттягивая его голову назад.

− Ложись, я высушу твои волосы, − просит он, а сам уже спускает полотенце с моей головы и распускает влажные волосы по худым плечам.

− Сейчас я настолько безобразна, что меня одолевают мысли, какого чёрта ты делаешь рядом со мной, − повышаю голос и срываюсь на ругань.

− Удивительно, но я сам не знаю, ответа на твой вопрос. Ох,  у меня появилось неосуществимое желание, − весело восклицает на мою нервозность и опрокидывает меня на кровать. − Если бы весь мир заполонили бы такие же безобразные существа, как ты, я превратился бы в неисправимого ловеласа.

− Ты всегда всё переводишь в шутку, − пытаясь изобразить недовольство, сказала я, но водя носом по его шее, вдыхать его аромат и скользить губами по гладкой коже одновременно получалось плохо. Поэтому сдавшись, я обхватила его руками и прошептала, словно смущаясь собственных слов. − Ну и поделом тебе, ты − мой.

− Это именно то, что я хотел от тебя услышать, − ответил он, принимаясь за сушку моих вымытых волос.

− Влад, а зачем ты подарил коттедж отцу? − выдерживая паузу в молчании, наконец, решаюсь заговорить в середине массажной процедуры.

− Просто захотелось сделать ему приятное, − бесстрастно ответил, но сделал это слишком поспешно, отмахиваясь от неприятной темы.

− Мне кажется, ты его скорее поразил, чем обрадовал, − продолжаю настойчиво, ритмично подаваясь к рукам Влада, вытягивающим мои пряди.

− Он свыкнется, и тётя Нина тоже, − ненамеренно холодно бросает он, отстраняясь от меня щитом, скорее защищающим меня от чего-то, чем Влада от меня.

− С чем, Влад? С чем они свыкнутся? − я выдёргиваю свои волосы из его рук, не задумываясь о возможной боли и сажусь напротив него. Осторожно притрагиваюсь к его щеке и смотрю, как его глаза мгновенно закрываются, словно в сговоре с ним, они хотят  скрыть правду от меня. Неприятную для меня правду.

− Пообещай мне кое-что, − прошу слепо, до конца не обдумывая ни одно из следующих слов, которые собираюсь произнести.

Он беззвучно кивает, но лицо его искажается, он знает, о чём я буду умолять его, а я нет. Почему?

− Обещай, что ты продолжишь существовать в этом мире, даже если меня в нём уже не будет. − Получается на одном дыхании выговорить целую фразу, и неотрывно следящие за сомкнутыми глазами Влада мои глаза неожиданно встречают такое пронзительное неповиновение и отрицание.

Мы смотрим друг на друга, и Влад резко берёт меня за затылок, приближая моё лицо максимально близко к своему, его рука неуловимо, непонятно ласкает мои волосы, спутывая их, делает больно.

− Хочешь, чтобы я жил?

Грубо и жестоко спрашивает меня. Я не в силах ответить, но он дёргает мои волосы, и я вынуждена хотя бы кивнуть, его рука сразу же перемещается к моей шее.

− А ты представляешь, каково это? Как это − жить без тебя? Жить, зная, что тебя не будет рядом ни сегодня, ни завтра, никогда? Знаешь?

Он кричит мне свои вопросы в лицо, он впервые кричит на меня.

− Я могу простить тебе почти всё. Почти. Но не это. Не смогу простить тебе, если ты оставишь меня. Слышишь? Если тебя нет, то не будет и меня. Поняла?

− Влаад, − протяжно прошу его, надеясь на снисхождение, но он не перестаёт смотреть мне в глаза, ожидая ответа.

− Нет, Мира, нет. В этот раз всё будет по-моему. Или так, или никак. Только так.

− Ты должен быть где-нибудь, − я утыкаюсь ему в грудь и начинаю плакать от бессилия, впервые уверенная, что он не поддастся. −  Ты должен быть, чтобы я ушла спокойно, − я продолжаю плакать, и мои руки бьют его по обеим сторонам в ту самую грудь, которая безмолвно выносит все мои страдания и все мои слёзы.

− Я буду, малышка, буду… Рядом с тобой. − Он говорит непреклонно, не принимая возражений и не внимая моим доводам.

− Ты ничего не понимаешь, Влад, ничего не понимаешь… − отчаянно шепчу я.

− И не хочу, малыш… не хочу. У тебя только один шанс сделать так, как хочешь ты. Только один. − Я на миг заМираю, заставляя и слезы свои замереть, а Влад отрывает меня от своей груди и гладит моё лицо большими пальцами. − Выжить, любовь моя. Жить.

Сказка

МИРА

Я плотнее кутаюсь в меховую накидку и стараюсь дышать размереннее. Фуникулёр неспешно несет меня ввысь и, тем не менее, у меня на этот раз не возникает пьяного ощущения полета, в одиночестве это всего-навсего искусственное чувство падения, напрочь лишённое своей прелести, показываясь тебе неприглядной своей стороной − ненастоящего.

Кабина кажется мне огромной и пустой и тем острее чувство моего одиночества, потому что оно добровольное. Не знаю, как долго продлится моя спонтанная прогулка, тем более единственная и... последняя, но я по-настоящему нуждалась в этом кратковременном уединении. За непроницаемым стеклом кабины фуникулера проплывает застывший в белоснежной неподвижности зимний пейзаж непоколебимых земным устоям величественных гор.

Профессор Грабовский подробно объяснил мне сложившуюся ситуацию: у меня очень мало шансов дождаться донора, подходящего мне по группе крови, поэтому я должна решиться на операцию сейчас, когда родители восемнадцатилетней Аманды готовы подписать согласие на отключение своей дочери от аппарата искусственной вентиляции лёгких.

− Она идеально подходит вам в качестве донора сердца по всем показателям, за исключением группы крови, у уМирающей (как и меня) девушки она первая. У неё имеется карточка донора, поэтому родители не будут возражать против пересадки. Эта хорошая возможность, − неоднократно повторил он, больше останавливаясь взглядом на брате, чем встречаясь  глазами со мной. Видимо воля к моей жизни в глазах брата отражалась сильнее, чем в моих собственных.

Я отворачиваюсь к окну, снова обдумывая представший передо мной выбор. Я не боюсь, если вдруг рука хирурга дрогнет или прогнозы врачей не оправдаются и сердце не подойдёт мне единственно из-за этой маленькой заминки с группой крови. Я боюсь того, что знаю о Владе. О моём брате, который однажды попросил меня остановить это безумие между нами, а я не послушалась его тогда. Я ошиблась. Жестоко ошиблась.

− Похолодало, − встречает меня голос брата, он звучит ровно, без надтреснутой, срывающейся с октавы ноты, как и у меня, если вдруг я попытаюсь ответить, поэтому я лишь посылаю ему свою улыбку.

Мы молча бредём до дома, я впереди, Влад чуть позади меня. Мне неловко от того, что я не могу видеть его глаз в этот момент, тогда как он беспрепятственно следит за моей спиной. Я делаю мелкие шаги, стараясь идти медленнее, чтобы отдалить момент признания, час которого настал для меня, где-то внутри пришло осознание, что я готова, а может это просто уверенность в том, что больше не представится возможности, поведать ему о моей маленькой тайне.

Но отворяя входную дверь ключом, и впуская меня в натопленный бревенчатый дом, брат исключает всякую возможность разговора, он бессловно отводит меня в ванную комнату, открывает вентиль и заполняет ванну горячей водой, комната мгновенно окутывается в уютные объятия пара. Я не отрываясь слежу за ним и его действиями нахмуренным взглядом, силясь задать хоть какую-нибудь, пусть и ничего не значащую мелочь, но в горле образовался недвижный ком, точно снежные глыбы на верхушках гор, высящихся за нашими окнами.

Влад разливает несколько капель эфирного масла в воду, добавляет пены и наконец, оборачивается ко мне. Я как маленький  нерадивый ребёнок стою, застыв в ожидании и брат молчаливо и без упрёка, самостоятельно принимается раздевать меня для принятия водных процедур. Его глаза сосредоточенно избегают моего неотступного взгляда, а я просто запоминаю его лицо, эти твёрдые безупречные черты.

Меня пошатывает от собственной беспомощности, но я стойко переношу пытку высвобождения из одежды, не обещающую закончиться неутолимой и обжигающей страстью, а простым принятием горячей ванны.

Вот она я, обнажённая и дрожащая взираю на своего брата, в глазах которого отсутствуют признаки похоти, только яркие всполохи нежности, заботы и ласки. Как у всякого предупредительного брата, но не возлюбленного.

− Я хочу, чтобы ты остался со мной, здесь, − дерзко заявляю я, продолжая сверлить его взглядом, терпеливо дожидаясь встречи с его глазами.

− Исключено, − отрицательно качает головой и начинает собирать с пола мои сбросанные вещи.

− Влад? − исторгаю из себя ужас.

− Ты замёрзла,  Мира тебе нужно принять ванну и согреться, поэтому залезай в воду, и поскорее. − Влад невозмутимо обходит меня, намереваясь покинуть злосчастную ванную, в которой меня отвергли, как женщину, но позаботились как о сестре.

− Я никуда не полезу, если ты отказываешься быть рядом со мной, − категорично успеваю выпалить на одном дыхании. Не весть какая роковая женщина.

Влад застывает в полушаге от двери, его рука медленно отпускает дверную ручку, а кулак, сжимающий мои вещи разжимается, снова выбрасывая всю одежду на пол, но он по-прежнему не поворачивается ко мне, а просто опирается лбом об эту дверь, за которую ему  так и не удалось  вырваться.

− Я не железный,  Мира Я не ангел и не святой, − размеренно выговаривая слова, предостерегает он, держась от меня на расстоянии, в напряжении и растерянности.

Я отвечаю ему единственным словом, которое помню:

− Останься…

− Не могу… − рьяно качая головой в тон мне хрипит он, словно уговаривает себя. − Не могу. - Я неосмотрительно касаюсь его обнажённой шеи, единственного участка кожи настолько же уязвимого, как и вся я. Влад вздрагивает, но держится  на последних секундах, а я двигаю руку выше, запуская пальцы в густые волосы, сама придвигаюсь ближе, игнорируя зовущую теплоту воды и плотных рук пара, подступающих к лодыжкам. Моё вздрагивающее от холода тело прижимается к его влажной одежде, не ощущая согревающего тепла его кожи и горячего дыхания, но всё равно меня слишком жжёт вот так, а не как иначе.

− Ты согласишься на операцию? − выдыхает он, кажется, что он беспокоится об операции по пересадке мне донорского сердца гораздо чаще, чем я, а может просто никогда и не прекращает об этом думать.

− Ты останешься? − не унимаюсь я.

− Боже, Мира! − вскрикивает он возмущённо, и оборачивается.

− Останешься? − повторяю я, глядя ему в лицо, проникая вглубь его насыщенных шоколадных глаз.

Он не ухмыляется и не смеётся, как проделывал это со мной тысячу и один раз, его губы не дрожат в улыбке, наоборот, они сжаты в сплошную алую линию, и расчерчивают его красивое лицо надвое, а глаза серьёзны и опасны. Я играю с огнём, спрятанным в их неопознанной глубине.

Но он прикасается к моему лицу, мои щёки пламенеют под этими щекочущими, едва притрагивающимися к моим щекам пальцами его больших и сильных рук. Я закрываю глаза от наслаждения и мысленно прошу не останавливаться, слегка раскрывая губы.

Медленные и ласковые руки продолжают свой путь, не задерживаясь на моих зардевших щеках, и неторопливо касаются сомкнутых век, изгиба переносицы, опускаются к полураскрытым губам, задерживаются, замедляются ещё больше. Большие пальцы Влада смачивают мои горящие половинки губ моей собственной слюной, струйкой вытекающей из уголка и я всхлипываю. Он обхватывает мою шею обеими руками, перекрывая воздух, ощущая, как трепыхается маленькая жилка в клетке его пальцев, вздрагивает и продолжает  безмолвное странствие по моему телу. Мои плечи сжимаются, когда руки опускаются на два выступа, а пальцы проваливаются в две ямки. Я стыжусь своей чрезмерной худобы и теперь, уже позабыв о недавних мольбах, неожиданно начинаю вырываться из исследующих меня рук, широко распахивая глаза с очередной, только уже немой просьбой разрешить спрятаться в менее требовательной воде.

− Тшш, − раздаётся его болезненный шёпот у мочки моего уха и вот я уже прижата к его стальному торсу и целиком взята в плен его объятий. − Ты хотела, чтобы я остался, − упрекает меня, накрепко впечатывая моё лицо в свою грудь.

Его губы, прошелестев в ухо слова, проскальзывают внутрь, вырывая стон из меня, и я делаю последний рывок, чтобы выпутаться.

− Тшш, − повторяет он, и я обмякаю, подаваясь вперёд и обхватывая Влада обеими руками, а он обнимает меня ещё крепче, хотя это и кажется уже невозможным, поднимает на руки, заглядывает в глаза со смешливой улыбкой, за которой прячет все свои невысказанные и никогда не грозящие быть поведанными мне страхи.

− Пойдём? − и я киваю, чувствуя, как горячая поверхность воды, словно разверзывается подо мной, принимая меня в свои материнские объятия, обещая желанный приют и тепло. Я улыбаюсь и прикрываю глаза, протягивая одну руку через бортик навстречу руке Влада.

Он выполнил мою просьбу и остался со мной, только не позволил себе спуститься в воду вместе, а на мольбу в глазах ответил своей, встречной безгласной мольбой.

После получаса купания меня старательно заворачивают в махровое полотенце, а затем относят на руках в кровать, на этот раз, не избежав участи лечь рядом со мной.

Я подозревала, что Влад чувствовал себя значительно увереннее, когда прижимал к своей груди мою спину, не испытывая искушения моих глаз, поэтому я примостилась в излюбленной для него позе, обняла себя его руками, уткнувшись макушкой в квадратный подбородок брата.

− Не спи, мы будем разговаривать, − предупредила я тихим мышиным голосом, отчего удостоилась лёгкого поцелуя в затылок.

− Хорошо, −  прошептал голос в моих волосах.

− Ты никогда не спрашиваешь меня, когда именно я поняла, что люблю тебя, никогда не просишь, чтобы я произносила тебе слов любви, − начала я, тяжело сглатывая.

− Не надо, малышка, − просит он. − Я знаю, что любишь, и этого достаточно. К тому же ты говоришь, говоришь, что любишь не только тремя словами, избранными людьми для этого признания.

Я хихикаю его пространным речам и подвигаюсь ниже, чтобы у меня была возможность оборачиваться назад и заглядывать в его умные глаза время от времени.

− Хорошо. Тогда я расскажу тебе сказку?

− Да. Было бы здорово, − искренне реагирует он, отбрасывая волосы с моей шеи и впиваясь в неё ненадолго с чувственным поцелуем, отвлекающим и будоражащим.

− С условием, что ты не уснёшь на середине рассказа.

− Договорились, − на автомате соглашается Влад, не отрываясь губами от увлечённого занятия. Но когда я прочищаю горло, чтобы начать свою историю и чтобы влажные губы не сбивали меня с сосредоточия мыслей, он благоговейно возвращает мои волосы на прежнее их место и готовится к прослушиванию моей сказки.

− Жила-была на этом свете, на том же самом, где живёшь и ты, Влад, девочка-подросток с двумя смешными косичками. Неуклюжей, угловатой и некрасивой была та девочка. И не было у неё друзей или подруг. Все ровесники сторонились бедняжку, родители их не разрешали с ней играть. А девочка была совсем обычная, такая же обычная, как и все остальные дети. Только знала она уже тогда, почему играть другим детям с ней запрещено, почему нельзя им впутывать её в свои безобидные, но опасные для неё шалости. Знала, что сердце её − хрустальное.

Влад вздрогнул при последней фразе из моего рассказа, а пальцы его судорожно сжались на обхвате моей талии, но я продолжила без запинки.

− Она пыталась найти для себя новые игры, чтобы скука, часто селившаяся в её маленьком сердечке, не умещалась больше в её стеклянном сосуде. И подаренный папой альбом для рисования с простыми, с первыми акварельными красками полностью изменил мир растущей малышки. Сначала она рисовала окружающее: заливисто смеющихся на поляне детей или неумолкающего пса на заднем дворе, отца, вырубающего дрова на долгую зиму и мать за скворчащей сковородой, сестру в упоении очередным рассказом из старшей школы, размахивающую руками в необычных для девочки жестах.

А потом попросилась в рисовальный кружок при школе, которую она не посещала из-за драгоценного сердечка в своей груди, бесцельно мечущегося в оковах рёбер. Отец с матерью совещались три дня, склоняясь к отрицательному ответу, и девочка совсем сникла, вынужденная отказаться и от такой маленькой неожиданно вошедшей в её жизнь радости. Но, то ли печаль в глазах дочери, то ли сердце, в эти дни особенно загромыхавшее в её груди достучались до слуха её родителей: они согласились. И несмышленая деревенская жительница, в которую она прорастала из маленькой девочки, замкнутая и неразговорчивая завела себе лучших собеседников − собственные картины, которые кроме неё, таковыми никто не считал. Престарелая учительница по рисованию снисходительно улыбалась дикому цветку и поглаживала её по туго стянутым косам, но воздерживалась от ненужной похвалы, потому как у родителей девочки всё равно не нашлось бы денег, чтобы отправить малышку учиться в город. Тем более ни к чему обнадёживать больного ребёнка.

Так и проходили дни дикого цветка: на просторе полян, на берегу своевольной речки, или в стенах. Их было много: стены родного дома, опекающие её с младенчества, стены маленькой пристройки у младшей школы, которые она посещала на время занятий рисованием, и высокие холодные стены больницы, чаще других мелькавшие перед мысленным взором но, ни разу не запечатлённые на живых картинах юной художницы.

Между тем она взрослела, − вздохнула я, продолжая свой рассказ. Не замечая реакции брата, со стороны можно было подумать, что он уснул под тихий шёпот своей сестры. Но я знала, даже не заглядывая в его глаза, что они широко раскрыты и внимают моему голосу так же, как если бы и они умели слушать.

− Сестра девочки успешно окончила школу и уехала учиться в город, а тринадцатилетняя малышка осталась в родном селе на попечении родителей, смутно и недостижимо мечтая когда-нибудь последовать примеру старшей сестры. Но проходили дни, а ничего в жизни девочки не менялось, только картины стали прозаичнее лишаясь их первой возвышенности с изображением людей с лицами, теперь девочка рисовала исключительно природу и животных, изредка удостаивая привилегии быть воплощёнными на холсте нетленной кистью незнакомцев. В пятнадцать, девочка была худенькой и нестройной, носила всё те же косички и косилась на «подруг» по возрасту с распущенными по плечи волосами и коротенькими платьицами. Её ужасно досаждали подведённые их глаза, и накрашенные губы − такое издевательство над любимыми для неё красками она не могла вынести с открытыми глазами. Но добрая мама, единственная слушательница дикого цветка, привыкшего к молчанию окружающих, объяснила «ещё маленькой» дочери, что у «тех девочек»  такой сложный возраст, в котором хочется быть красивыми для окружающих. Осеклась мама на последнем слове и неглупая дочь догадалась, что мать не хотела говорить своей малышке о мальчиках.

Дикий цветок больше не расспрашивал мать о таких пустяках и не ведал, что существует на этом свете, том, в котором живешь и ты, Влад, такое пронзительное и нежное чувство, как любовь. А в написанное в книгах девочка не верила. Она видела, как красива была её сестра, теперь редко навещавшая своих родителей и сестрёнку, видела, как много парней из деревни толпилось у их дверей в те вечера, когда всё село гремело новостью, что её сестра вернулась из города на каникулы.  Но ни разу не рисовала ни свою красивую сестру, ни симпатичных мальчишек, слонявшихся без дела вокруг её сестры, и коих она считала неотёсанными и глупыми.

Именно в то время отец её уехал ненадолго в командировку в далёкую столицу, в которую девочка с хрустальным сердечком не мечтала повидать хоть однажды, даже в быстро рассеивающихся снах.  И было ей так грустно от этого, что совсем она стала безрадостной, но хандрила, молча и безукоризненно, затаив в себе возрастающую тишину своей души, которой не с кем было поделиться.

Отец скоро вернулся, но застал маленькую дочь в больнице, жену безутешно плачущей, а старшую сестричку дикого цветка проездом проведывающей больную сестрёнку и запыхавшуюся в домашних делах мать. После нескольких ночей дежурства около растрёпанной дочки в городской клинике, все родные немного пришли в себя и поуспокоились, возвращаясь к прежнему размеренному образу жизни, доверяя больную попечению добросовестных врачей. Только отец девочки ходил сам не свой, то ли от возобновившейся болезни дочери, то ли печалила его неведомая пока дикому цветку встреча в заоблачной столице. − Всхлип, и рука нежно покоящаяся на моём животе, аккуратно стирает распущенные слёзы, размазывая влагу по моим щекам. Я не останавливаюсь, продолжаю, завороженная собственным голосом и вниманием безмолвного слушателя.

− Дни потеплели, солнце с милосердием вернуло в хилое тело девочки силы и тогда её отпустили домой. Щадя хрустальное сердце дочки, от неё утаили свои невзгоды смиренные родители, а загостившаяся сестра обхаживала бедняжку со всех сторон, отказываясь идти гулять серебряными деревенскими ночами. Теперь она часто рассказывала притихшей головке, покоящейся на перовой подушке среди своих двух косичек о красивом студенте с филологического факультета, делающего ей тонкие комплименты и задаривающего её дорогими безделушками, которые её родителям в жизнь не купить на годовую зарплату. И всегда безразличная к таким рассказам сестрёнка проникалась подлинным интересом к неизвестному поклоннику своей старшей сестры. Потому как та безоговорочно отказывалась показывать его фотографию: вначале из простой вредности, откладывая на потом заочное знакомство, а затем и вовсе заявив, что единственное фото осталось лежалой закладкой в какой-то книжке в её комнате институтского общежития.

Девочка смирилась и забыла, снова предаваясь любимой природе, которую так любовно переводила своими красками на холст.  Забыла, пока сестра снова не уехала в город, а родители не окунулись в повседневность, позабыв о недавней напряжённости в доме. Забыла, пока не наткнулась на лежалую закладку одной из книг книжного шкафа в их гостиной − чёрно-белую фотографию красивого молодого человека в строгом костюме с галстуком.

Душевный порыв или так подсказало её предательское хрустальное сердечко, но она забрала фотографию из книги и спрятала её под своей верной детским слезам подушкой. Под покровом тёплой ночи, под тихое щебетание птиц и редкий лай пса на заднем дворе, она вновь достала чёрно-белый снимок и вспомнила все достоинства «мужчины», так серьёзно и так пронзительно глядящего на неё с фотографии. Он казался ей взрослым, ужасно взрослым, для пятнадцатилетней девочки, а глаза его такие грустные и такие правильные только убеждали её в этом мнении. Она любовалась правильными чертами его лица каждую следующую ночь, в груди её постепенно расцветала приятная теплота и влюблённость к призрачному герою, с которым была знакома её счастливая сестра. Но чувствам своим она не давала названия, не задумывалась и о том, что этот безымянный принц когда-нибудь переступит порог её дома под руку с её сестрой и тогда…

Ох, как же милая девочка была глупа!

Но мысли-тюремщики стерегли её подростковые мечты, не давая ей ступить и шагу без преследовавшего по пятам образа молодого человека с чёрно-белой фотографии. Она даже не знала истинного цвета его чарующих глаз, не представляла, какие на ощупь мерещащиеся шёлковыми, его тёмные волосы. Ей было всего лишь пятнадцать лет, и она не мыслила о неземной любви, но обрела беззвучного собеседника, слушателя, союзника.

И словно бы он мог её увидеть и осудить за неопрятность, она стала тщательней следить за своими поношенными платьицами и простенькими джинсами и  хлопковыми кофточками. А днём возле речки, когда полуденное солнце обжигающими своими лучами отгоняло от не скрытой прохладной тенью воды любопытные глаза мальчишек-ровесников и девушек-завистниц, она расплетала свои длинные косы и долго-долго смотрела в тихую рябь своего отражения.

Много раз её руки просились нарисовать неосознанно полюбившееся лицо, но она пронизывалась страхом и недобрым предчувствием, прекращая рисунок, так и не начав его. Сколько белоснежных листов унесла с собою река − мозаику безупречного лица неизвестного героя взрослеющей девочки.

Может быть, её воды не выдержали силы такой тёмной тайны, и вышли из своих берегов только по этой причине?

Всё закончилось случайно. Случайно мать парящей во снах наяву девочки решила прибрать комнату дочери и сложить разбросанные книги в уголок стола.

Лежалая закладка…

Именно в таком положении находилась чёрно-белая фотография в любимой книге стихов дочери «Цветы зла». И тогда не стихи привлекли внимание доброй матери, а этот неприкаянный снимок.

Мать не стала расспрашивать дочь о фотографии, не придав этому должного значения, но вечером семья собралась вокруг большого праздничного стола, накрытого просто так без особой причины. Но так чётко врезавшимся в память девочки тем, что этот вкусный ужин украл у маленькой девочки ещё одну мечту, наряду с уже многочисленными грёзами, превратившимися  в лежалые карточки на книжной полке, и теперь её чёрно-белый принц воплощался в красивую закладку из папиной книжки.

Но разве это было самое худшее?

Отец сказал, что у неё есть кровный брат. Брат, который живёт в столице − сын, к которому он ездил совсем недавно.

Брат, который смотрел на неё с чёрно-белой фотографии…

− Мира… − слышу шёпот над ухом, и мурашки сбегают вниз к кончикам пальцев. Но будто отгораживаюсь от его настойчивого голоса, продолжаю:

− Потом, потом девочка даже обрадовалась, что так случилось. Ведь иначе ей никак бы не избавиться от этого упрямого чувства, поселившегося в шатком сердечке, не избавиться от фантазий возможной встречи и долгих разговоров, преисполненных любви и обожания. Решила, что нет ничего плохого в том, что у неё появился далёкий брат, который развеет её мечтания по осеннему ветру. Она больше не расплетала косы у реки, не мучилась неудавшимися эскизами идеального лица, не любовалась отобранной чёрно-белой фотографией. Она не знала любви, не знала и запрета на эту любовь, просто чувствовала, что скажи она о том, что испытывала долгие летние месяцы, глядя лишь на фотографию брата, то её непременно осудят за непозволительное, предосудительное чувство. Название которого, так и останется непроизнесённым  вслух.

И она медленно и неумолимо начала корить себя за пустые фантазии, срывая зло на невинных листках, день ото дня преображавшихся в картины колючего, нелюдимого дикого цветка.

− Дикий цветок… − шёпот или всего лишь шевеление моих волос на виске, но я вздрагиваю снова, тем не менее, не останавливая свой рассказ.

− Она взрослела, вытягиваясь ненамного, отчётливо доказывая, что будет лишь маленькой и незаметной крупинкой этого  Мира Фантазии её оставили, она больше не предавалась мечтам, обозлённый дикий цветок распустил не благоухающие цветы, а острые шипы, отступая в тень глубже, чем рвясь к солнцу. Пять лет пролетели для неё как один день, или продлились нескончаемо долго. На каждый день рожденья она получала коробку шоколадных конфет, вкусно пахнущих, вкусных, но первичная радость, расшатывающая кирпичики с трудом выстроенной против детских мечтаний стены, быстро проходила, превращая её в неблагодарную, и нелюбимую сводную сестру.

Противная сама себе, она срывалась на внутреннем голосе, единственном своём слушателе, по жестокой иронии приходящим к ней в образе её прекрасного и недостижимого старшего брата. Она сопротивлялась, но это лицо так сильно проросло внутрь её существа, что изгнать его оттуда было невыполнимой задачей. Иногда ей казалось, что душа его перелетела в её душу через эти замечательные глаза неведомого ей цвета и слилась с её телом в единую сущность.

Она боялась и непрестанно металась. Но судьба оказалась ещё более жестокой, она… − я сглотнула три раза, замолкая на непозволительно долгое время, но Влад не спешил прерывать меня, задавая вопросы, он просто давал мне время на собрание сил.

− Судьба привела её к нему, и брат был во стократ прекрасней той блёклой чёрно-белой фотографии, и глаза его были карими. Казалось бы такой обычный цвет глаз, не мифический, колдовской − зелёный,  не небесный − голубой, не туманный − серый, и даже не внушающий ужас − чёрный, а просто карий. Не так часто описанный в любовных повестях, не облюбованный руками художников, но именно этот цвет глаз взбудоражил ей хрустальное сердце, именно этот цвет глаз всколыхнул её бунтующую с самою собой душу. − Я затихла, не в силах продолжать говорить, как переполненная чаша слёз.

− Влад… − повернувшись в его объятиях, в не на секунду не расслабившемся кольце его рук, забормотала я, возвращаясь в явь настоящего, покидая тень пережитого. Мои пальцы блуждали по его лицу, касались удлинённых чрезмерно ресниц, по губам, алеющим в ночи, мимолётно расцеловывающим кончики моих пальцев. − Я люблю тебя. Мне нужно было так много времени, чтобы это понять. Тебе пришлось ждать меня слишком долго? Скажи.

− Всю жизнь…  Мира Всю жизнь. Я ждал тебя всю жизнь. − И он накрыл мои губы своими, целуя как в первый… последний раз.

− Влад, − прерывисто, едва дыша, отрываюсь от него и смыкаю веки, больно смотреть на него. − Я познала с тобой больше, чем просто любовь. И её слишком мало, чтобы сказать о моих чувствах к тебе. Слишком мало солнца, чтобы сравнить полыхающий костёр внутри меня, когда ты рядом, слишком мало вселенной, чтобы объять моё желание быть рядом. Всего, всего окружающего слишком мало. Но я знаю точно, что смогла бы прожить вдали от тебя, там, в той деревне, если бы у меня по-прежнему было твоё маленькое чёрно-белое фото и ворох собственных фантазий, если бы непременно знала, что ты где-то есть, что живёшь в том самом мире, что живу и я.

− Мира… − он тяжко вздыхает, безоговорочно угадывая мои мысли, невысказанные, необдуманные.

− Ты же знаешь о чём я? Знаешь? − я прячу лицо на его широкой груди, как нашкодившее малолетнее дитя и он ласково гладит мои волосы, молча и терпеливо. − Где бы я ни была, ты просто должен быть на этой земле. Я согласна на операцию и я обещаю, что очень постараюсь не покидать тебя, но… Но если вдруг со мной что-нибудь случится, ты будешь жить ради меня и вместо меня. − Я трясу головой, отгоняя от себя его голос, который оспаривает мои слова вновь, но у меня выходит очень и очень плохо.

− Мира, любимая моя, мой маленький дикий цветок, моя бесценная половина, − он сцеловывает мои слезинки по одной, а я отмахиваюсь от его ласкового шёпота, не желая услышать возражений. − Я не могу. Не могу это сделать и лгать тебе, что сдержу твоё обещание, тоже не могу. Прости меня, прости меня, если сможешь. Или не прощай никогда. − Он просто обнимает меня сильно и неумолимо, молчит и не слушает, только ласкает мои волосы, плечи и дрожащие руки.  Безмолвно просит уснуть, и прекратить изнуряющее противостояние, и я сдаюсь, полностью разбитая его безграничной преданностью, его неоспоримой любовью.

− Мы будем вместе, малыш. Мы просто будем вместе… − Шёпот затихает на моей щеке и губы его заМирают в сонном забытье, воссоединяющем нас как одно целое.

***

ВЛАД.

Я непрестанно повторял ей, что простил бы ей абсолютно всё, кроме ухода из моей жизни и только теперь я осознал, как много было правды в моих словах. После операции. Когда я набрал номер отца и  был до крайности немногословным, не пытался успокоить, отвечая на встревоженный голос и невысказанную боль его и переживания, лишь односложно подтверждая ломаную речь, в конце со вздохом сказал, что люблю и скучаю. Звонить кому-то ещё? А кому? Тёте Нине, для которой с недавних пор я стал живым воплощением Иуды? Лизе, помещённой в специализированную клинику с угрозой преждевременных родов? По сути, чужому Анатолию? Или Олегу, занятому спасением жизни неродному человеку, но от этого не менее ценную?

Я старался предаться оцепенению, чтобы восьмичасовой ступор безболезненно освободил моё сознание от тяжкого выбора − выбирать. Я ждал в приёмном коридоре, когда ближайшие настенные часы наконец-то известят меня об окончании пересадки. Меня не смущало собственное бессердечие к окружающим людям, причастным к спасению единственно важного для меня человека. Я не задумывался о том, что меня не трогали слёзы родных восемнадцатилетней девушки, ставшей для моей сестры спасительным донором. Я искал спасение в омертвевшем теле, в конце концов, они видели во мне не больше человека, чем я. Для них я был всего лишь родственником реципиента, они для меня семьёй донора.

Безжалостным был не я, а окружающий меня мир. Так я успокаивал свои мысли, оправдывал себя. Мира презирала жалость в других, но она осудила бы мою бесчеловечность.

Я поспешно отвёл взгляд от сотрясающейся в рыданиях супружеской четы, убеждая себя отогнать мысли об отвлечённых фактах, не способствующих успокаиванию разжигающихся нервов.

Глубокой ночью, после многократного посещения мной кофе-автомата, полностью не внимающий словам молодой медсестры в розовой униформе и вещающей на иностранном и недоступном мне языке, я бродил между комфортабельной комнатой отдыха, не способной внушить мне чувство необходимого комфорта и ближайшим к операционному блоку коридором, хоть немного приближающим меня к Мире.

− Операция прошла успешно. Ваша сестра стабильна. Будем наблюдать. − Вот эти три коротких фразы, донесённые до меня на английском языке, я воспринял как манну небесную, чуть ли не валясь на колени и не завывая в голос от сделанного прочь от смерти одного маленького шажочка.

Меня уговаривали уйти сейчас же, чтобы позаботиться о себе, аппелируя тем, что даже завтра они не смогут пустить меня к ней, но я наотрез отказался, едва согласившись пройти в комнату отдыха.  Вся ночь прошла в бесконечных метаниях из комнаты в коридор, из коридора в комнату. Я следил за лицами профессоров, наблюдающих сестру и их серьёзные, но не озабоченные ничем чистые взгляды дарили мне призрачное успокоение.

− Стабильна. Отторжение не наблюдается. − Следующие две фразы на следующее утро, выданные порционно, и ещё одно благословение небес. Моё слабое кивание и выслушивание запретов на визиты к сестре ещё целых два дня.  Я смиренно отлучаюсь и привожу себя в порядок контрастным душем, срываюсь на истерический смех в полном одиночестве и боюсь радоваться по-настоящему.

Звоню отцу. Слабые гудки и прерывание соединения. Ещё одна попытка.

− Алло? − голос знакомый, встревоженный, женский.

− Операция прошла успешно. Она стабильна. Отторжения нет. − Мои ответы, хотя и произнесены на родном языке − такие же холодные, как и давешний отчёт профессора Грабовского. Но так же, как и я, тётя Нина реагирует на них бурно и счастливо. Я слышу её всхлипы и то, как она передаёт мои слова отцу, повисая на трубке, слышу отцовские тяжёлые шаги, и теперь его голос раздаётся на другом конце света.

− Влад?! − грохочет он. − Она, правда, в порядке? Как она?

− Всё хорошо, отец. К ней пока не пускают, она пробудет какое-то время в реанимации, я смогу навестить её только когда её переведут в палату.

− Когда? Когда её переведут в палату? − взволнованно спрашивает папа.

− Не знаю. Мне сказали, что прогноз хороший. Возможно через неделю. Пока ничего нельзя сказать точно. Я позвонил, только чтобы вы не волновались.

− Влад? Но ведь с Мирой всё будет в порядке? Да?

− Да, отец, по-другому быть просто не может. Я позвоню ещё.

Нас разъединяют, потому что палец непроизвольно жмет кнопку «Завершить» на загорающемся экране, и я с безразличием отбрасываю телефон на застеленную кровать. Спать в ней я буду ещё нескоро, до тех пор, пока в ней не будет спать  Мира

***

Когда я наконец-таки добиваюсь от профессора разрешения увидеть сестру, кажется что раздражительность, бурлящая внутри меня, достигла своего пика и единственным положительным исходом её служит свидание с сестрой.

Я не могу сказать «привет» и такое привычное и незначительное «эй» − она спит. Единственное, что мне достаётся это смотреть на неё. Но я согласен на эти маленькие крохи, согласен выслушивать каждый пип монитора, и просто сидеть поблизости, рядом с кроватью, чётко понимая, что это не конец. А завтра Мире станет лучше, а потом ещё лучше, и послезавтра она уже улыбнётся и заговорит, пошевелит пальцами и дотронется до моей руки, бессменно покоящейся рядом с её рукой поверх больничного одеяла.

− Во здравии и болезни … − отрывает меня от размышлений любимый, пусть и слабый голосок, я поднимаю глаза.

− В печали и в радости, − само собой продолжаю неведомую клятву, улыбаясь подрагивающими губами и сверкающими глазами.

− В счастье и в горе, − рука Миры тянется, ища опоры в моих дрожащих пальцах.

− Клянусь, − хрипло шепчу я.

− Клянусь… − вторит сестра, с усилием растягивая бледные губы в улыбке.

− Быть с тобой сейчас и вовеки веков, − заканчиваю молитву, с глубокой верой в эти священные слова, сдерживая эмоции под замком, смыкая губы в строгой линии, а глаза-изменники, зашторивая веками. Мы надолго замолкаем, переплетя холодные с горячими пальцы, погружаясь в тишину, в протекающие мимо минуты, во время, проигравшее нам.

− Последняя часть вышла немного пафосной, ты не находишь? − журчит её голос тихо, внося свою лепту в кружащее голову умиротворение.

Я хрипло смеюсь и трусь носом о холодные пальчики, не размыкаянашего прикосновения.

− В самый раз, − констатирую и открываю глаза. − Как ты себя чувствуешь? Мне сказали, что ты спишь.

−Умм, − сдвигает голову чуть вниз, ближе к краю подушки и понижает и так тихий шёпот, словно выдавая мне важный секрет. − Иногда я притворяюсь, что сплю, когда не очень хочется слушать ужасный акцент профессора и скрипучую речь его ассистента.

Я снова смеюсь, попутно вспоминаю, как это делается, восстанавливаю навыки.

− Ты всё-таки сделал это, − говорит Мира, едва тормоша меня за руку, слегка растягивая губы, но глаза её вдруг необычайно серьёзны и пронизывающи.

− Не я, − усмиряя смех, встречая её открытый и чистый взгляд, отвечаю.

− Мы ведь оба знаем, что врачи всего лишь… − она не успевает договорить, я её останавливаю.

− Я говорю о тебе. Это ты у меня очень сильная и целеустремлённая. А я совсем-совсем не при чём. − Мои губы вновь улыбаются, а Мира мотает головой, но потом её глаза ловят мой неотступный взгляд и она прекращает бесплотные попытки противостоять мне, выдыхая.

− Прямо уж не при чём? − подшучивает она.

− Нуу… − тяну, одаривая любимую весёлыми искрами глаз. − Разве что самую малость, − выгибаю бровь, одновременно показывая своим видом, что уступаю, но на своих условиях. − Ту, что подтверждает, что эта своевольная, капризная, но сильная, стойкая девушка в твоём лице всецело моя.

Глаза Миры заблестели, и она широко улыбнулась, сразу же сморщив лицо от непроизвольного спазма мышц.

− Ай, − тихонько выдохнула она, не желая огорчать меня понапрасну, но я уже нахмурил брови и поднёс её несопротивляющуюся, слабую ладошку к губам.

− Я тебя утомил, прости, − лёгкие поцелуи посыпались с моих испуганных губ на кончики её холодных пальцев. Мира послушно кивнула, прикрывая веки. − Тебе нужно отдохнуть. Поспи ещё, хорошо.

Снова кивок, и головка моей возлюбленной сестры опустилась к плечу. Я осторожно высвободил свою руку из её по-детски хрупких пальчиков и поднялся со стула, направляясь к двери. Тихое шуршание послышалось за спиной, и прежде чем я обернулся, лёгкий голос сестры прошептал:

− Когда ты придёшь снова? − Я мгновенно вернулся к кровати, приземляясь рядом на корточках, губы расползлись в улыбке и, не удержавшись долго, я вновь схватил руку Миры обеими ладонями.

− Малыш, я буду здесь, совсем рядышком. И буду подле тебя, как только твои суровые охранники позволят.

− Хорошо, − пробормотала она, опуская усталые веки. − Я засыпаю… − совсем тихо, но обязательно известила она меня.

− Знаю, малыш, отдыхай. Я ещё побуду с тобой немного. − Не потрудившись пересесть на стул и оставшись в таком неудобном, но максимально приближающем меня к любимой положении я пробыл ещё четверть часа, пока вездесущий асклепий не выдворил меня вон из реанимационной палаты.

***

− С Мирой всё в порядке.  Она очнулась и чувствует себя хорошо. − Я не хотел этого, но мой голос не мог выразить ничего, кроме сыплющихся градинок с летнего неба, ничего, кроме сухой необходимости сообщить родителям о состоянии их дочери.

Отречение. Вот, что было написано на их лицах, когда я сообщил, что повезу их дочь в зарубежную клинику с попыткой уговорить тамошних специалистов сделать пересадку сестре с её отрицательными показателями и ничтожным шансом найти донора с такой редкой группой крови. Я не мог забыть этих лиц, таких родных, таких знакомых, но кажется принадлежащим совершенно чужим, чуждым мне людям.

Отречение было в моём сердце теперь. Я не хотел этого…

…Отречения...

− Владик, сынок, что с ней будут делать дальше?

− Мы останемся с Мирой в Швейцарии до декабря, отец.  Это нужно для полной реабилитации сестры после операции.

− Так долго? − со вздохом, удручённо спрашивает постаревший, охрипший от груза прожитых лет мужской голос в трубке. Голос моего отца.

− Мира всю оставшуюся жизнь будет принимать подавляющие иммунную систему препараты, чтобы предотвратить отторжение донорского сердца. Поэтому для неё индивидуально должны подобрать перечень необходимых лекарств, без последствий на организм сестры в целом. Она будет учиться заново ходить, есть, дышать… Жить. И я вместе с ней, отец.

− Сынок?! − недоумённо, непонимающе, разделив свои эмоции и чувства пополам, замешав в них долю возмущения, воскликнул отец.

− Мне пора, папа. Я должен ехать в больницу.

«Разъединили», − солгал себе, прижимая палец к красной иконке на смартфоне.

***

− Я начинаю ревновать, − негромко прошептал я, наклоняясь к уху сестры и удостаиваясь ласкового касания коротких  прядей по лицу и короткого поцелуя в щёку от сестры, медленно вышагивающей сотни метров на беговой дорожке.

− К нему? − скрываясь от своего тренера занавесями пышных каштановых волос, сморщивая симпатичный маленький носик бормочет сестра.

Я оглядываюсь на невысокого крепко сбитого мужчину средних лет в неподходящей его телосложению форме медицинского работника и делаю воистину недоумевающее лицо.

− Он тебе совсем не нравится, что ли?

− Совсем, − подтверждает сестра, кивая и опираясь руками в переднюю стойку делает следующие несколько шагов с короткой передышкой.

− Попросить, чтобы его уволили? − серьёзно спрашиваю.

− Влад, прекрати! − закатывает глаза эта маленькая интриганка. − Ты знаешь, что я не это имела в виду. − Она отворачивается и смотрит на своего «совсем» не нравящегося ей тренера, выдвигая мне ультиматум.

− Господин Калнышов, ваша сестра делать огромный успех, − вступает в разговор, обсуждаемый нами мужчина.

− Неужели? − саркастично улыбаюсь я и получаю в награду насупленные брови любимой, фыркающий звук, слетающий с её очаровательных губ. − Думаю, в этом не малая доля ваших усилий?

Господин Венченцо расплывается в улыбке от моей плохо завуалированной похвалы и сразу же отводит взгляд, игнорируя мой пристальный взгляд в его сторону. Он останавливает ход беговой дорожки и, придерживая сестру за талию одной рукой, другой помогает ей сойти с тренажёра, подводя Миру к скамейке. Мои глаза неотступно следят за этими руками, а ноги следуют к той скамейке.

− Вы можете отдохнуть немного Мирочка, а потом мы позанимаемся ещо чут-чут. − улыбчиво говорит Венченцо, бравируя своим отменным итальянским акцентом. Я дожидаюсь, когда мужчина отойдёт от нас с сестрой достаточно далеко, но говорю, всё ещё не отрывая от него своего хмурого взгляда.

− Думаешь, действительно не стоит просить его увольнения?

− Влааад! − нетерпеливо выдыхает Мира, насильно приковывая мой взгляд к своему лицу, намеренно поворачивая его только двумя пальцами.

− Что не нравлюсь? − усмехаюсь я, несильно отдёрнув голову назад и склоняя её в пол.

− Нравишься, − шепчет она, со смешинками в голосе и глазах.

− Я ужасен?

− Да. Но это не имеет никакого значения.

Я смотрю на неё, и могу только это − смотреть. Вокруг десятки реабилитирующихся пациентов клиники и их физиотерапевты, в ближайшем отдалении от нас итальянец, который редко поглядывает в нашу сторону, даря нам самую искреннюю улыбку, которую имеет в своём арсенале. Мне хочется расхохотаться, но я только качаю головой.

− Я ужасно соскучился, − рычу я, запрокидывая голову в моральном изнеможении.

− Прости, − проговаривает Мира извиняюще и накрывает мою руку на скамейке своей обжигающей ладонью.

− Ты не виновата. Просто…просто. Во сколько у тебя сегодня массаж?

− В семь и… Что ты задумал? − в её голосе мнительные нотки, и я начинаю улыбаться.

− Как считаешь, может мне помочь освоение курсов лечебного массажа?

Мира во весь голос смеется, и её смех служит для меня лучшим афродизиаком.

− Значит, не поможет, − обречённо выдыхаю я, никак не сумев сдержать рвущуюся за границы уголков рта улыбку.

Мира оглядывает помещение и осторожно гладит меня по щеке, немедленно напрягаясь в натянутую струну и требуя моего полного внимания.

− Влад, − тихо начинает она, и я уже готов услышать от неё следующую глупость вроде инициативы нашего расставания прежде. − Я не буду сердиться на тебя, если… − она запинается, полностью опровергая свои собственные слова, которые произносит прямо сейчас. − Если тебе нужна женщина. − Я так увлечён её прерывающимися интонациями, что смысл её слов не сразу проникает в сознание, но когда он меня настигает, я резко оборачиваюсь к сестре и прошу, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться или не накричать на свою несусветную выдумщицу.

− Продолжай.

− Мы с тобой не были близки около трёх месяцев, мы… Мы почти как брат с сестрой…

− Мы и есть брат с сестрой, − ухмыляюсь я.

− Да, но, − она кивает, упрямо глядя в пол, и сильно сжимая деревянное седалище скамейки. −  Ты здоровый мужчина и тебе необходимо…

Я не выдерживаю и, придвигаясь ближе к сестре, кладу её головку, занятую глупыми мыслями себе на плечо, попутно начиная шептать на ушко.

− И тебе было бы всё равно? Всё равно, если бы я проводил ночи в объятиях какой-нибудь привлекательной иностранки, а днём сопровождал тебя на реабилитационные занятия?

− Нет, то есть да, − заикаясь одним вдохом, пробурчала она.

− Не ревновала бы, значит?

− Ревновала, − глубоко вздохнула, признаваясь. −  Но ведь ты не железный. Я всё понимаю, я же не маленькая.

− А ты? Как же ты? − продолжал этот разговор, занимающий меня как познание Миры с неизведанной для меня стороны, а Миру как ожидание вердикта относительно моей предполагаемой в будущем и заранее обговоренной измены.

− Я? Такая физическая нагрузка противопоказана мне в ближайшие два месяца, ты же знаешь? − Как легко она говорила о наших отношениях, без тени смущения в голосе, но за храбростью, толкающей её на такие откровения, был наложен ещё один слой бесстрастности, призванный убедить меня в том, что Мире не будет больно от осознания удовлетворения моих физических потребностей.

− Знаю, но я не об этом. Нельзя, это не значит, не хочется. − Только теперь её щёки обагрились смущённым румянцем, и она попыталась оттолкнуться от моего плеча.

− Тшш, − остановил и вернул её крамольную головку обратно на своё плечо. − Ответь же мне?

− Ты выбрал неподходящее место для своего вопроса, − думала избежать ответа, продолжая заливаться восхитительным румянцем, так прекрасно идущим к её тёплому шоколаду глаз.

− А твой вопрос очень подходил под это место? − парировал, сделав соответствующий жест рукой в сторону. − Я не отпущу тебя, пока ты мне не ответишь.

− Я не могу, − она на мгновение прижалась лицом в ямку на моём плече, а затем закрыла его обеими руками. − Мне стыдно.

Я ничего не мог сделать, кроме как забрать её дрожащие руки от лица в свои ладони и сжать их настолько сильно, чтобы она осознала и не сомневалась. Чтобы её глаза перестали искать жертву.

−  Мира Просто выслушай меня, хорошо? Мне безумно приятно, что ты беспокоишься о моём здоровье и согласна на такие последствия, как бесконечные бессонные ночи, которые ты решила проводить в слезах, вместо моих жаждущих тебя объятий. Согласна презирать меня до конца своих дней ради каких-то жалких двух месяцев, которые я якобы не смогу подождать… Тебя − самой желанной и самой потрясающей девушки на свете.

Она поднимает голову, в её глазах блестят слёзы и она смотрит на меня, долго-долго, целое мгновение, а потом, невзирая на сотню глаз, вокруг, обнимает и утыкается носом в своё любимое место − в мою шею.

− Ты, правда, подождёшь меня ещё чуть-чуть? − хрипит её голос, опаляя мою кожу дыханием.

− Чуть-чуть подожду, − смеюсь я. − Только всё-таки надо сходить пару раз на эти курсы массажа, а то твой массажист мне тоже не нравится.

Мира улыбается, увеличивая амплитуду своей улыбки постепенно, с невидимой стороны для окружающих нас зрителей, легонько целуя меня в шею.

Я забрался на кровать сестры и осторожно разминаю крохотные пальцы на ногах, втирая скользкое массажное масло по всей стопе.

− Иногда я веду себя как ребёнок, − вздыхает сестра, разрушая величественную тишину, в которой купается моя нежность к ней и её ласковый взгляд.

− Это тебя так сильно расстраивает? − смотрю ей в глаза, ожидая ответа и продолжая двухстороннее наслаждение.

− Не знаю, − пожимает плечами, задумывается на время, вновь погружая нас в молчание, плетущее вокруг свои немые сети. − Это становится закономерностью, когда я начинаю раздумывать о том, что совсем не подхожу тебе, перечисляя множество причин несоответствия меня для тебя. Я словно превращаюсь в ту пятнадцатилетнюю девочку, которая влюбилась в тебя однажды и со стороны наблюдает за своим недостижимым идеалом.

− Глупая, − ругаюсь я, чуть сильнее надавливая на подушечку безымянного пальца Миры, она тихонько вскрикивает. − Больно? − кивает.

− Мне тоже. Иногда. Когда ты перестаёшь доверять мне, перестаёшь верить. − Она смотрит на меня, принимая мой докучный взгляд, придвигает свои ступни к себе, а сама сдвигается ко мне. Я немедленно захватываю её в объятия, оттягивая непокорную головку назад за пряди распущенных волос, продолжаю заглядывать в глаза, не собираясь целовать маленькую плутовку. Она читает мои мысли, руша все мои планы и выносливость.

− Ты можешь меня поцеловать, − повелительно разрешает, приоткрывая алые губы, улыбается и опускает веки, бросая тень к щекам распушенными в стороны своевольными ресницами.

***

− Девочка? − переспрашивает взволнованная Мира, вглядываясь в расплывчатое лицо старшей сестры на экране ноутбука.

− Да, дорогая, − Лизин голос, радостный и не менее возбуждённый, чем у моей малышки. Мира заставляет изображение на мониторе сестры запрыгать, отодвигая ноутбук в сторону от себя и поспешно стирая непрошеные слёзы со щёк, возвращает камеру на место.

− А как…? Как назвали? −  голос Миры то и дело срывается, грозя выдать её волнение, но Лиза слишком счастлива, чтобы обратить внимание на такие «мелочи» со стороны.

− Анжелиной. Мы назвали её Анжелиной, − восторженно напевает Лиза, а я упрямо избегаю камеры, крепко удерживая одну руку Миры в своей ладони. Она, кажется, не замечает маленького неудобства, вытирая непрерывные слёзы одной рукой, и посылая этой же рукой одобрительные жесты в виде класса.  − Все посторонние советы оказались такими посредственными, что мне пришлось взвалить эту тяжелейшую миссию на свои хрупкие плечи, − смешливый голос Лизки вынуждает меня присоединится к обсуждению, и я разворачиваю ноутбук к себе, позволяя Мире не прятать стекающие вниз по щекам бриллианты слёз.

− Ну, здравствуй, молодая мама! − восклицаю я, наблюдая в окошке Лизино счастливое лицо  и воротник махрового халата.

− Ого, братик! − вторит она, отличаясь от моего приторного притворства своей естественной искренностью. Как вы там? Скоро домой собираетесь?

− Скоро, − уклончиво говорю, продолжая большим пальцем надавливать на ладошку Миры, которая словно в ответ на мои действия активно кивает головой, избавляясь ещё от одной пары драгоценных алмазов.

− А то я подозреваю, что вы гостите у добрых йети! − Лиза весело радуется собственной шутке, а я усмехаюсь над ней же, только совсем, совсем невесело.

− Нам пора, сестрёнка, Мире по расписанию ещё предстоит массаж, − прощаюсь с сестрой, перед закрытием окна, слышу её последнюю брошенную нам реплику:

− Ух, ты, как там у вас интересно…

− Я хотела… хотела, чтобы это была ВладаМира, − всхлипывает Мира, когда я захлопнув крышку ноутбука, придвигаюсь к ней ближе и укрываю её своими объятиями.

− Тише, малыш. Всё в порядке, − проговариваю вполголоса, будто громче говорить не могу, а перевести звук на успокаивающий шёпот просто не получается.

− Не будет, Влад, уже не будет, − хрипит моя девочка в моё плечо. − Я всё равно не могу иметь детей. У нас с тобой никогда не будет ребёнка, у нас не будет маленького ВладиМира, маленькой Владамиры не будет, − объясняет она, крепче ухватываясь за рубашку.

− Ничего страшного, девочка моя. В мире очень много Владиславов, очень много Мирослав, которым мы с тобой будем нужны. − Я говорю, не задумываясь, высказывая до этого ни разу не посещавшую меня мысль вслух. И Мира сразу затихает, переставая захлёбываться слезами, она ненадолго отстраняется и смотрит в мои глаза.

− Ты хочешь сказать… − спрашивает, а я не теряя больше ни минуты, поспешно избавляю её прекрасные глаза от жестокой влаги, большим пальцем протирая покрасневшие веки. Мира словно и не замечает моих действий, сглатывает, чтобы продолжить неоконченный вопрос. − Хочешь сказать, что мы можем усыновить малыша?

− Если ты не против? − Она торопливо качает головой и вновь обнимает меня за плечи.

− Я не против. Я хочу этого. А как?

− Пока не знаю. Для начала нужно вернуться домой.

− Наверное, нужно чтобы семья была полноценной, − начинает строить предположения, загораясь идей об усыновлении.

− Нужно, − проговариваю одно слово, и чувствую, как напрягается всё её тело. − Но я что-нибудь придумаю. Не беспокойся. Если ты этого по-настоящему хочешь… − Мира не даёт мне договорить.

− А ты? Ты хочешь этого? − её глаза, такие красные и воспалённые взирают на меня с ожиданием и надеждой, которую я не хочу гасить. К тому же правду говорить легко.

− Разве ты не помнишь наши клятвы? − отчитываю любимую, выжидательно глядя в её глаза и рисуя пальцем по её щеке тот же путь, что проделывает одинокая заблудшая в её ресничках слеза.

− Помню, − хлюпает она носом, кивая. − Я люблю тебя.

Мои глаза вспыхивают благодарностью за её признание. «Иногда я веду себя как ребёнок» − вспоминаю её частые слова, вспоминаю, что у меня никогда нет для неё подходящего ответа на них, но сейчас он есть. Сейчас я бы ответил − я тоже. Потому что, сейчас, я улыбаюсь как душевнобольной человек, которому впору посочувствовать, но моё безумие − самое прекрасное чувство, которое может быть даровано взыскательными небесами.

− Будем собирать вещи? − сиплю я, заслоняясь счастливой улыбкой от собственных чувств.

− Угухмм, −  мычит сестра в шею, расплываясь в улыбке и щекоча меня кокетливыми ресницами.

Возвращение домой

МИРА

Ещё один перелёт в моей жизни, за спиной далеко позади нас возвышаются Альпы, а в иллюминаторе лишь облака, пушистые, мягкие, медленно рассеивающиеся облака.

− О чём задумалась? − вырывает меня голос брата из блуждания по сознанию.

− Так, ни о чём, − поворачиваюсь к нему и морщу нос.

− Понятно, − не настаивает любимый, даря мне свою улыбку и задумчиво проводя руками по моим непослушным прядям волос. − Всегда хотел знать, когда ты нарисовала картину, которую я получил от тебя в подарок в Новогоднюю ночь? − неожиданно спрашивает, избегая моего взгляда, словно не желает знать ответ на свой вопрос раньше, чем я сама успею его произнести.

− Я же рассказывала, что в пятнадцать нарисовать тебя не получалось, − я снова отворачиваюсь к иллюминатору и Влад неправильно истолковывает мой порыв ещё раз взглянуть на облака перед очередным откровением.

− Прости, − шепчет он в мои волосы, глубоко вдыхая мой запах, вместо кислорода заполняя лёгкие апельсиновым сиропом моего шампуня.

− Это было во вторую ночь в твоём доме, − выдохнула я. Мне до сих пор было неловко открывать всю правду моих чувств к нему, из которых следовало, что безумная сестрёнка была влюблена в него задолго до их первой встречи, и только по этой причине большую часть времени вела себя как испорченный ребёнок.

− Я такой идиот, да? − водит горячими губами за ухом, носом отодвигая мешающие его ласке локоны.

− Нет. Ты просто… дурак, − я отвечаю совершенно не с той интонацией, которая смогла бы заставить его рассмеяться или хотя бы обидится, я говорю хрипло, а мои слова выдают моё возбуждение.

− Напитки, сэр, − прерывает нас симпатичная стюардесса. Влад отодвигается и вопросительно изгибает бровь.

− Я ничего не хочу, − отвечаю, оправляя задравшуюся вверх блузку.

− Спасибо, моя жена ничего не желает. − Я задыхаюсь от его наглости, но больше от собственных эмоций, всколыхнувшихся единственным словом, произнесённым после собственнического, но уже привычного «моя» Влада.

Стюардесса мило улыбнувшись пробирается дальше, а брат возвращается к прерванному занятию. Я продолжаю бороться с окостенением своих конечностей, когда улавливаю дерзкий шёпот у мочки уха.

− Совсем «ничего» не хочешь? − блудливые пальцы задирают ткань блузки и накрывают живот. Все существующие в природе насекомые заползают под мою кожу вместе с его прикосновениями, и устраивают внутри меня первую, вторую и третью мировые войны.

− Что ты… − на середине вопроса я забываю, что именно хотела сказать. «Боже, я тоже, тоже очень сильно истосковалась по нему», вихрем проносятся похожие одна на другую мысли. И таким нелепым кажется воздержание, требующее от нас всё новых и новых жертв.  − Что ты делаешь? − получается договорить, когда его губы проделав столь долгий и нелёгкий путь заМирают в миллиметре от моих, что-то бессвязно бормочущих. Что-то, что никого из нас не интересует.

− Можно тебя поцеловать? − голос брата греховно-невинный, глаза кристально чистые, умоляющие, и эта смесь никак не вяжется со всем, что он проделывал со мной минуту назад, что я хочу смеяться от счастья, смеяться просто так.

− Можно, − разрешаю, изо всех сил удерживая серьёзное выражение на лице. А мысли путаются в голове, волосы путаются в его руках, языки путаются в нашем бессовестном поцелуе. Мы запутываемся друг в друге.

***

− Здравствуйте, − говорю я, просто пожимая плечами, вдруг не находясь с достойным приветствием родных после долгого отсутствия в другой стране… Из другой жизни.

Мои руки тянутся обнять сразу обоих родителей, но объятия слишком малы, чтобы уместить всех. Я обнимаю их, а глаза ищут поддержки в глазах Влада, не смотря на то, что прямо передо мной сестра в обнимку с Анатолием, на её глазах слёзы. В глазах мамы, кажется постаревших ещё на очень много, в глазах отца, потускневших, неумолимо опущенных в морщинистых уголках. Вся моя семья плачет от… счастья. И я тоже, я тоже плачу, только не чувствую солёных капель на своих улыбающихся губах, не чувствую холодной прохлады, стекающей по щекам. Я не плачу от…счастья. Я просто…плачу.

− Всё со мной будет теперь в порядке, − твёрдо говорю, смахивая тыльной стороной  ладони зимний дождь, падающий не с неба на мои моргающие веки. Я слышу шаги за спиной, знакомые шаги,  и они меня успокаивают.

− Конечно, дорогая, конечно, − хором раздаются голоса. Я всех их знаю.

И мы едем домой. Никто не решается начать разговор, даже всегда говорливая Лиза молчит. Они словно … не знают меня.

− Как моя пухленькая племянница? − спрашиваю, пытаясь развеять холод, по ошибке забравшийся между нами из-за закрытых дверей автомобиля.

− И вовсе она не пухленькая! Тощая, как огурец! − тут же восклицает сестра, подпрыгивая на месте. Внутри что-то оттаивает, когда Лиза не затихает после двух фраз, а во всех подробностях начинает делиться со мной причудами своей маленькой дочурки. Значит, всё не так уж и переменилось, и я не успела выпасть за колею семейной идиллии. Я улыбаюсь.

− Папочка, а как ты? Справляешься с ролью дедушки? − Отец  быстро расплывается в ласковой улыбке, вспоминая все шалости, которыми его успела одарить маленькая проказница. Но прежде, чем ответить на мой вопрос, его локтя касается мамина рука и он, вздрогнув, прячет преступную улыбку, опускает глаза.

− Вроде и справляюсь, только бабушка с дедушкой всё равно ведь избалует ребёночка-то, − отвечает отец по-простому, но его короткий ответ лишает меня возможности задать такой же вопрос и маме.

− Славная, наверное, Анжела, девочка, − мечтательно выдыхаю, дрожа в улыбке, пусть и чуть менее искренней, чем все предыдущие.

Отец стремительно начинает кивать на мой возглас, но мамина рука снова властвует в районе отцовского локтя и он прекращает изъявлять свои дедовские эмоции.

− Лиз! Она у нас дома, да? − обращаюсь к сестре, находя в ней союзницу.

− Да. С ней тётя Таня возится, с рук не спускает, − радостно сообщает сестра, поворачиваясь ко мне с переднего сиденья.

− Толь, объезжай, здесь на дороге трубу прорвало, − попутно наставляет сестра мужа.

− А Влад не знает, наверное! − восклицаю я, мама бросает в мою сторону быстрый взгляд, и я встречаюсь с её напуганными глазами. Я пытаюсь отвести свои, но её глаза не желают отпускать и мы, так и продолжаем смотреть друг на друга под ровный голос сестры, предупреждающий брата о работах на впереди раскинутом шоссе.

− Брат о тебе хорошо заботился? − я не сразу замечаю, что шевелятся именно мамины губы, и вопрос задаёт мне именно она, поэтому вздрагиваю как от нечаянного сна, пытаясь придумать ответ на не расслышанный вопрос.

− Мира превратилась в настоящую красавицу! − спасает меня Лизка от конфуза, и я посылаю ей благодарную улыбку.

Мама не улыбается, словно узнала  о наших с братом отношениях не полгода назад, а только вчерашним вечером.

− Женихи так и будут ломиться в дом, − продолжает сестра,  посмеиваясь надо мной, к тому же подмигивая мне одним глазком, а другим неустанно следя за вождением своего мужа.

− Может мне тоже можно будет познакомить свояченицу кое с кем? − вклинивается в разговор молчаливый Толя, перенимая привычки жены.

− Не нужен Мире никто, − резко отвечает вместо меня мать и отворачивается к окну. Улыбка на моём лице гаснет, и я отворачиваюсь к противоположному окну.

− Не нужен, − едва ли слышно шепчут мои губы стеклу, но мама мой ответ вряд ли услышит.

***

− Тётя Таня! − визжу я, как маленькая, с удовольствием принимая раскрытые объятия домработницы брата.

− Мирочка! Мирочка приехала! − не отстаёт от меня добрая женщина, осыпая моё лицо поцелуями.

− Как же вы тут? Как же без меня? − спрашиваю, вдыхая такой привычный и такой родной запах жареных пирожков и домашней выпечки, которым насквозь пропитана одежда тёти Тани.

− Плохо, деточка, плохо. Скучали мы по вам очень. И по Владиславу Сергеевичу тоже, − добавляет, заставляя расцвести мою улыбку ещё шире.

− Вот мы и вернулись! Как вы теперь, тётя Таня? − поддразниваю женщину, не отпуская тёплой руки женщины, веду её с продуваемого крыльца в натопленный дом.

− Какая же вы всё-таки красавица стали! − восклицает домработница, прося покружиться вокруг себя для неё.

На мне была надета шёлковая блуза серебристого цвета с двумя расстёгнутыми пуговицами на груди, классические брюки холодного лилового оттенка, и чёрный сюртучок с меховой подкладкой. Чёрные замшевые полусапожки на высоком каблучке удлиняли мой маленький рост на десять сантиметров, а из зеркала на меня глядела совершенно иная девушка: с пышной копной распущенных локонов, легко задетыми тушью выразительными карими глазами и со спасающей от мороза бесцветной помадой на губах.

Вспомнилось, как Влад тщательно выбирал каждый отдельный предмет моего нового гардероба перед отъездом, затаскав меня по всем модным бутикам благосклонной к различиям во вкусах Женевы, а я подшучивала над ним:

− Ты оказывается никакой не принц, − вздохнув, посетовала я.

− И кто же я тогда? − ничуть не обидевшись, спросил он, присматриваясь в зеркале к двум различным оттенкам красного, подбирая мне вечернее платье.

− Ты сказочная фея! − радостно воскликнула я, отметая взглядом оба варианта в его руках, на что Влад, кивнув, распорядился консультанту упаковать и то и другое.

− Ты не учитываешь тот факт, что я мужчина? − выгнул он бровь, не медля, переходя к отделу обуви и потянув меня за собой, отрывая от удобных диванчиков.

− С этим трудно поспорить, − вздохнула я. А Влад притянул меня ещё ближе и, вцепившись в мои волосы обеими руками, прижал к своим губам.

− Значит, мы поменяем финал сказки, и Золушка останется с феем, а не со скучным принцем, − прошептали его губы, дразняще водя по моим горящим половинкам моего рта.

− Что вы приготовили для меня в честь моего приезда? − стряхнув с себя фрагменты тёплых воспоминаний, поинтересовалась у тёти Тани относительно меню праздничного вечера.

− Пиццу? − заявила женщина вопросительно и удивлённо. Я выпучила глаза, а она поспешно добавила:

− С грибами? − мои глаза распахнулись ещё больше. Конечно, пицца была моим любимым блюдом, но назвать итальянский фаст-фуд праздничным было тяжеловато. Женщина громко и весело рассмеялась, вытирая руки о края фартука.

− Лосось под винным соусом, курица отварная с гарниром из запечённого картофеля, яблоки в тесте…

− Всё-всё, не продолжайте, я уже поняла, что вы прекрасная актриса, тётя Таня. Вы ведь поужинаете сегодня вместе с нами? − спросила я, надеясь на положительный ответ, и заранее не принимая никакого другого.

− Да, тётя Таня, вы поужинаете с нами, − голос звучал утвердительно, и вот он на самом деле, исключал всякую возможность возражений ему. Я не смогла сдержать себя от улыбки, а Влад не смог удержать своих рук и не коснуться меня. Он приобнял меня за плечи, слегка придвигая к себе, а у меня возникло дикое желание склонить голову на его плечо и сомкнуть веки от наслаждения его прикосновениями, пусть даже такими мимолётными.

Глаза тёти Тани светились радостью и искренностью, когда она обернулась от плиты и посмотрела на нас − обнимающихся брата и сестру.

− Ну ладно, уговорили, − капитулировала она под двойной порцией уговоров и только махнула на нас рукой, вновь принимаясь за готовку. Мы не разнимали рук, не разжимали объятий, а за спиной послышались плавные шаги и совсем рядом − мама, прошла на кухню и подошла к холодильнику, только раз взглянув в нашу сторону, и смотрела словно не нас, а поверх нас, на то самое место, где мы с Владом стояли в обнимку, но на самом деле на место, где нас не должно было быть.

− Пошли в комнату, − прошептал Влад на ухо и, потрепав меня по плечу, потянул из кухни в мою спальню. Мама слышала нас, потому что брат не старался превратить спокойный уход в преступное бегство. Мы даже не закрыли дверь на ключ, когда прошли в мою комнату.

− Ты уверен? Может не надо? − пыталась уговорить я брата, но он был просто несгибаем.− Ах, − вздохнула, сдаваясь, −  что мне с тобой делать, а?

− Мира, ты обещала! − твёрдо повторил он, теперь уже вслух ту же просьбу, что говорили его глаза.

− Как вам не стыдно! − прикрикнула на нас мама, стремительно врываясь в мою комнату. Мы с Владом застыли в немой окаменелости и от неожиданного крика матери, горсть таблеток, которую я должна была принять, выпала из моих рук.

Несколько из них закатилось под кровать, но Влад, отставив на тумбочку стакан с водой, не обращая внимания на непонимающее выражение лица мамы, вызволил с внутренней полки ночного столика все пузырьки с моими лекарствами и протянул мне из каждого необходимую разовую дозу.

− Вот держи. Крепче, − процедил он сквозь зубы. − Вы что-то хотели, Нина Максимовна? − тут же обратился он и к моей маме.

− А? Что? − не приходила она в себя.  − Нет. Я… Я… пойду.

− Хорошо, мама, − улыбнулась я, так и не решаясь принять свои лекарства и всё ещё удерживая их в сжатом кулачке, как настоял Влад.

Мама вышла, хлопнув дверью и оставив нас с пронизывающим чувством потери, глубокой и невозвратной.

− Она не простит нас? − вполголоса проговариваю в пустоту, избегая правдивых глаз брата, но упрямо озвучиваю вопрос вслух, с каким-то мазохизмом ожидая отрицательный ответ.

− Не знаю, детка, не знаю, − Влад говорит чётко и вот он уже обнимает меня за плечи и притягивает к себе, а в моих руках по-прежнему горсть спасительных таблеток.

***

− Я читала, что люди перенёсшие трансплантацию открывают в себе новые таланты или не присущие им ранее вредные привычки, − Лиза разряжает напряжённую обстановку за столом и я даже не спешу с ответом, оглядывая стол собравшихся близких.

− По-моему у твоей сестры и так много талантов, взять хотя бы её замечательные картины, − неожиданно для меня рассыпается в похвале Анатолий. − На днях встречался с заказчиком в его загородном доме, так у него в гостиной обнаружилась Мирина «Ночь откровений». − Толя довольно улыбается, запивая курицу бокалом красного вина.

− Это неудивительно, моя сестрёнка имеет уникальный талант, − поддерживает мужа сестры Влад, не удерживаясь от лестного комментария в мой адрес, к тому же непременно посылая мне шаловливую улыбку искрящихся глаз и подрагивающих губ.

− Я очень рада за вас, Мирослава Сергеевна, − улыбается мне и тётя Таня.

− Спасибо, − смущённо отвечаю, и тянусь за полным бокалом вина, так сильно похожего на воду, но к сожалению не воды.

− Это не для тебя, − мгновенно раздаётся суровый голос и мои пальцы на подножке бокала накрывает такая же вездесущая рука. Я открываю рот в беззвучии, но не успеваю ответить, рука неумолимо подносит бокал к своим губам, с насмешливой улыбкой и, запрокинув голову, сиюминутно опорожняет его. Светло-янтарная жидкость втекает между полураскрытых губ, адамово яблоко движется, повинуясь глотательному рефлексу, а я сжимаю колени. Потому что не могу заставить себя оторвать взгляд от этого зрелища, не могу заставить не пересыхать превратившееся в пустыню горло, не могу остановить предательской дрожи, растекающейся по моему телу в синхронности с каждым сделанным Владом глотком.

Наконец, я отворачиваюсь, но и на моё помилование этот деспот не согласен, он ставит на стол опустевший бокал и пододвигает ко мне стакан минеральной воды.

− Ты хотела пить, − бессовестно напоминает он, а я вдруг обнаруживаю себя за полным людей столом и часто-часто моргаю.

«Мама всё знает», − напоминаю себе я, и благодарно принимаю протянутую мне воду, желая хоть на время заглушить в себе иную жажду.

− Всё очень вкусно, Татьяна Львовна, − с улыбкой завожу разговор с домработницей, занимающей место за этим столом по моей просьбе, но всё равно чувствующей неловкость и сконфуженность среди нас, господ.

− Что же ты будешь делать теперь? − спрашивает отец, по другой причине, но ощущающий себя в похожей с тётей Таней ситуации.

− Жить, − я улыбаюсь отцу, но эта не та улыбка, которую можно назвать ослепительной.

− Я хотел сказать… − не находится он, мешкая со столовыми приборами в руках.

− Ничего, пап. Я буду наблюдаться у Олега, − при этом я смотрю по левую руку от себя, ища поддержки у Влада и найдя необходимый луч в его глазах, продолжаю, − Следить за наличием таблеток в своей аптечке, собственно я занималась этим и раньше, и действительно жить.

− Но ведь теперь у тебя здоровое сердце? − непонимающе задаётся вопросом сестра и распахивает глаза в ожидании моего подтверждения.

− Здоровое, но оно не моё, − и снова та же не ослепляющая никого улыбка. − Хотя это означает только то, что мне нужно время от времени задабривать его, чтобы оно работало вполне добросовестно. − Мне не по себе от всех этих разговоров, и я едва ли держусь молодцом, учитывая, что моя любимая мама не проронила даже полноценной фразы для меня, с момента моего возвращения, кроме как «Как вам не стыдно!» полное презрения и нескрываемого отвращения.

Теперь можно было, теперь я была для них здоровой, не нуждалась в их жалости. И тут меня осеняет, что ни в одном взгляде членов моей семьи я не вижу ненавистной мне жалости. Они избавились от неё. Но… если присмотреться к этим любимым, родным, близким по крови мне лицам, я не вижу больше ничего. Словно жалость это единственное, что у них было для меня. Жалость это единственное, что они дарили мне на каждый мой день рождения, чувство, которое они дарили мне на каждый день.

Тёплая рука накрывает мой сжатый кулачок и тепло этой руки так ненавязчиво, но неотступно проникает под кожу, и глубже и дальше, чтобы заполнить меня этой теплотой целиком. Пальцы постепенно расслабляются, и я выпускаю из них кусочек скатерти, лихорадочно оправляя смятую ткань другой рукой.

− Мира, наверное, устала? − врывается в меня знакомый голос Толи, и я поспешно киваю, находя в этом повод для своего побега, и прежде чем до меня доносится смысл собственных действий, я уже подрываюсь с места и покидаю обеденный стол.

Влад не приходит пожелать мне спокойной ночи, и я долго лежу в ожидании этого сокровенного действа, не уверенная, что смогу вообще заснуть без опоясывающих меня, его рук, как это продолжалось почти полгода. После нескольких часов, а может быть лишь пары минут надежды на ночное свидание с братом, я начинаю беспокойно ворочаться в неудобной постели, смотрю в окно, шторы которого я отдёрнула в стороны, чтобы беспрепятственно наблюдать за повелительницей ночи − луной. Желанного стука, желанных шагов не услышав, я проваливаюсь в сон, и в этом мятежном забытьи я комкаю простынь под взмокшими ладонями, выкидываю неверное одеяло на пол и только потом затихаю полностью до самого утра.

***

− Ты не пришёл, − шепчу я, встречая свою любовь в коридоре и силясь придать голосу обиженных ноток, но в нём просачивается лишь беспредельная радость от долгожданной встречи, произошедшей спустя целую вечность, которой мне казалась эта ночь.

− Так надо было, − извиняюще улыбается Влад, спешно проходя мимо меня на кухню, но по давно заведённой привычке целует меня в макушку, заставляя поддаться чуть ближе, чтобы хотя бы ненадолго соприкоснуться с его сильными руками.

− Доброе утро, − здоровается брат, занимая место за столом раньше меня.

Я, как и вчера застываю около сестры, кормящей маленькую Анж из бутылочки, забываю о том, что собиралась делать ранее и что мне делать с представленной моим глазам картиной. Лиза неотрывно следит за мирно сосущей питание дочкой и не обращает внимания на оцепеневшую меня. А я как заторможенная не могу сделать дальше и шага, чтобы хотя бы как это было вчера, улыбнуться невинной малышке, или отойти в сторону и сесть за стол.

− Толя, она засыпает, возьми её, − вполголоса, что совершенно несвойственно для моей громкоголосой сестры, шепчет Лиза.

− Хорошо, дорогая, − в ответ шепчет и Анатолий, поднимаясь из-за стола и забирая из рук сестры напоследок причмокнувшую ещё разочек из бутылочки с едой малышку. Я смотрю, как маленький комочек переходит в большие мужские ладони, и мне кажется, это я сама подставляю свои руки, чтобы принять его, но меня держит за руку иная ладонь, совсем не детская и я оборачиваюсь, вызволяясь из стен ступора.

− Всё в порядке, − шепчу я, но губы даже не смеют дрожать поддельной улыбкой, потому что не смеют врать Владу.− Дети уже встали, − говорит отец, поспешно понижая тон, сталкиваясь в дверях с уносящим дочь в комнату другим отцом − Анатолием.

− Привет, пап, − здоровается с папой Лизка, чмокая того в щёчку, в груди начинает щемить от заведённого ими ритуала поцелуев в моё отсутствие. На миг меня посещает глупая мысль подойти к отцу и поцеловать его, как это сделала Лизка, но даже мне это кажется странным и ненастоящим.

− А где же мама? − спрашивает Лизка, присаживаясь за стол и наливая себе чай из фарфорового чайника.

− Твоя мама всю ночь промучилась с головной болью, только под утро, согласившись принять обезболивающее, поэтому я не стал её беспокоить. Она спит.

− Может нужно вызвать врача? − забеспокоившись, предлагаю я.

− Нет, дочка, не надо. Она поспит и ей станет легче. Просто вчера был очень насыщенный день: она переволновалась.

− Мне необходимо съездить в клинику, ты предупредишь её, когда она проснётся? Чтобы она снова не волновалась, хорошо?

− Конечно, милая, не беспокойся, − соглашается отец. − Сынок, я хотел поговорить с тобой о документах на дом, − без перехода добавляет отец, словно в другой раз ему ни за что не набраться смелости поговорить с Владом о правах собственности на дом.

Влад снисходительно улыбается, с наслаждением поглощая геркулесовую кашу, приготовленную явно не для него, потому что Лиза бросает подозрительно неодобрительные взгляды то на брата, то на стремительно пустеющую тарелку.

− Отец, это было так давно, что я уже не помню всех подробностей. Просто забудь, пап, это теперь ваш с Ниной Максимовной дом и ты не должен чувствовать себя так неуютно передо мной. Я думаю, мы можем закрыть эту тему, пока она не утомила нас окончательно. − Отец на всём протяжении объяснений Влада согласно кивает головой, но так и остаётся неудовлетворённым ответом сына, хотя и возразить ему что-либо не находится.

Завтрак продолжается в напряжённой обстановке недоговоренности, обещающей остаться таковой всё остальное время, и чувствует себя комфортно за столом только один человек − моя сестра.

***

− Как ты нашла меня? − не оборачиваясь, бросает в мою сторону, вздыхая и стряхивая белые снежинки с памятника, словно ведя с ними ожесточённую, но немую борьбу.

− Я была на фирме, −  он не вздрагивает и никаким образом не выказывает передо мной своих истинных эмоций, но рука его долгое время бесплотно борющаяся с оседающими на мрамор снежинками застывает, признавая своё поражение. И этого достаточно. Достаточно для меня, чтобы понять.

− Бабуль, это моя сестра Мирослава, − нарушает Влад повисшее между нами молчание, поднимается с корточек и обходит меня со спины, приобнимая за талию. Его намокшее под вихрями снега пальто выглядит ещё темнее и тяжелее, только мелкие звёздочки снежинок, уцепившиеся за короткий ворс, всё больше приковывают взгляд, отвлекая глаза от суровой мрачности, окутывающей статную фигуру брата настолько, что кажется и одежда его пропитана этим мраком. − Я очень люблю её. Сильнее, чем это дозволено на нашей земле. Нас осудят, бабуль, непременно осудят, если узнают, поэтому, пожалуйста, не суди нас ты. Не суди.

− Влад? − прошу я, чувствуя подступающий к горлу ком от этого разговора брата с давно ушедшим в иной мир, но всегда, даже сейчас остающимся близким для него человеком. Но он словно не слышит меня, целует в макушку, впитывающих снежную влагу волос и продолжает говорить, неумолимо снижая надрывный голос до шёпота.

− Мира − это всё, что у меня есть. Она и есть всё. Всё, что мне надо. Простила бы ты меня, если была сейчас рядом? Приняла бы мою любовь к сестре?

Я накрываю его непривычно горячие холодной зимой декабря ладони, и пусть мои небольшие ладошки уже успели промёрзнуть, но Влад чувствует тепло от моих рук, именно то, которое ему необходимо сейчас. В сердце застревает колющее острие ножа, которое с каждым сделанным мной вдохом продвигается всё глубже, проделывая миллиметровые шажки прямо к центру, чтобы ранить точно в цель, неотвратимо. Эта боль скапливалась во мне так долго, что осознание не спешило приходить ко мне, настигнув меня именно здесь, среди сотен памятников, сотен крестов, сотен смятенных, ушедших душ. Одиночество, которое поселилось в душе моего возлюбленного брата, не полгода и не год назад, а с самого его рождения безвинного и беспомощногомалыша. Одиночество, сопровождавшее его всю ту жизнь, которую он прожил до встречи со мной, до сих пор являлось к нему ночными кошмарами, и по сей день нависало за его плечами, грозя вторгнуться в его существование снова, если в нём не будет меня.

Вот, что значила я для Влада − любовь, спасение, воздух и…жизнь.

Он значил для меня гораздо большее и всё то же самое.

− Пойдём? − прошептала я ему на ухо, касаясь губами холодного лица. Он согласно кивнул и увлёк меня за ограду, не оглядываясь, но я оглянулась...

− Я позабочусь о нём, Варвара Владиславовна, − прошептала одними губами, долго не сумев оторвать глаз от скромной могилки с белоснежным мраморным памятником с надписью, выражавшей всю нерастраченную любовь покинутого внука:

«С любовью сына от внука…»

− Ты что-то сказала?

− Нет, любимый, ничего, − улыбнулась я, только крепче прижавшись к руке брата.

***

− Я виделась с Максом, − сложив ладошки на коленках, как провинившаяся перед взрослым учителем школьница признаюсь я. Влад молчит, почти не реагируя на моё заявление, только пальцы сильнее сжимают руль, а взгляд без надобности мечется в зеркало.

− И? − чуть позже озвучил он и свой долгожданный вопрос.

− И это не важно, если ты продал свою фирму? − вопрос срывается с губ раньше, чем я успеваю придумать более подходящее место для важного разговора с братом, чем салон автомобиля.

− Ничего существенного, − пожал плечами, скривил рот, отвёл глаза: перечисление его жестов начинало успокаивать меня каждый раз, как только я собиралась по-настоящему рассердиться на Влада.

− Тебе нужны были деньги на операцию, да? − тихонько спрашиваю, мысленно пытаясь уговорить брата взглянуть мне в глаза. Он не делает этого, а я не могу просто заставить.

− Нет.

− Ты мне лжешь, − раздражаюсь.

− Если не веришь, зачем спрашиваешь? − Он продолжает не смотреть на меня, но я не уверена, что он следит и за дорогой.

− Я не хотела, чтобы было так, − отчаянно мотаю головой, в то время, как мой голос начинает хрипеть.

− Не думай об этом. Это действительно не важно, − успокаивает меня, но сейчас я вижу на его лице подлинное спокойствие, он на самом деле не считает важным потерю своей фирмы.

− Как это может быть не важным, если ты отказался от собственного дела, бизнеса, который выстраивал годами. Ты любил свою работу, ты жил этим. Это было твоё всё! − сокрушаюсь я, − не смирившаяся с его невозмутимостью.

− Ты не слышала, о чём я говорил на кладбище? − спокойно говорит он, выруливая в сторону шоссе, ведущего в наш посёлок.

− При чём тут это? − я вскидываю вверх руки, и откидываюсь на подголовник.

− Моё всё − это ты. И живу я тобой, а не каким-то бизнесом, делом, партнёрами и деньгами. − Он бросает на меня короткий взгляд и улыбается, я готовлюсь к очередной гневной тираде, но замолкаю, капитулируя перед началом боя. Мягкие пальцы Влада гладят меня по щеке, и я непроизвольно зажмуриваю глаза, чтобы отогнать наваждение, но становится только хуже, я задаю самый ненавистный для меня вопрос:

− Что теперь будет? − это всего лишь мой шёпот, шелестящий слабее дуновение ветра, но мне отвечают, и в ответном голосе я слышу улыбку.

− Просто верь мне и в меня, малыш, и всё будет хорошо.

− Я вообще-то совсем не меркантильная особа, − пытаюсь сгладить всё шуткой, − но всё-таки? − Мы вместе начинаем хохотать над моей интонацией, не совсем удачно копирующей тех самых «меркантильных» особ в глубоком подпитии.

Влад, не отрывая взгляда от пустынной дороги, запутывает свободную руку в моих волосах, ненадолго даря мне ощущение сладостного массажа своими чудодейственными пальцами. При этом я продолжаю проказничать и томно шепчу:

− Умм, какое блаженство, всегда иметь под рукой профессионального массажиста, − я невольно подаюсь к его руке, не обращая никакого внимания на то, что мои волосы начинают приобретать отдалённое сочетание с настоящей ухоженностью.

− Всем привет! − весело приветствую родных, снова встречаясь в прихожей с Лизой.

− Тише, ты разбудишь мою маленькую Анж! − шипит на меня сестра.

− Прости, я не знала, что она спит, − извинилась я, уже не так остро отреагировав на маленький свёрток, который не сильно напоминал мне младенца.

«… После новогодних праздников, мы займёмся вопросом усыновления, − неожиданно напомнил брат о своём обещании, сделанном ещё в Женеве, теперь, перед самыми дверьми в наш дом, напоследок приобнимая меня за талию и водя разгорячёнными морозом губами по чувствительной коже за ухом…»

Я просто вспоминала теперь эти слова и, смотря на маленькую племянницу,  убаюканную руками сестры, думала о будущем ребёнке, который у нас с Владом обязательно будет, а не о том несчастном малыше, который больно, горько и мучительно, но ушёл от нас в другой мир.

− А где мама с папой? − пробормотала я. Лиза состроила недовольную гримасу, возмущенная просто тем фактом, что я вообще разговариваю. Не получив ответа, я удалилась в свою комнату, решив присоединится к семье только за ужином.

Мама не спустилась, чтобы поужинать вместе с нами, а это был всего лишь совместный приём пищи после моего возвращения. Я не чувствовала голода и мысли, назойливо щекотавшие и так разыгравшиеся нервы не содействовали опустению моей тарелки.

− Значит, ходили выбирать новогодние подарки? − врывается в сознание Лизин голос.

− Нет.  С чего ты взяла? − возмущенно заявляю я, желая поскорее прервать этот разговор, и вновь погрузится в неумолчное обдумывание собственных мыслей.

− Вообще-то завтра тридцать первое декабря, деточка, − не отстаёт сестра, но она так же напоминает и о том, что в последнее время никак не приходило мне в голову: ещё один год остался позади. Я переглядываюсь с братом, и мы оба чуть ли не смеёмся и не плачем от быстротечности времени.

− Не обязательно, чтобы твоя младшая сестра беспокоилась ещё и о новогодних подарках, − вступает отец в наши с Лизой пререкания и я почти рада, что мама с Анатолием отсутствуют за обеденным столом. В голосе отца проскальзывают почти позабытые мной нотки тревоги о моём здоровье, они кажутся мне вернувшимися из далёкого, а не ближайшего прошлого, но, тем не менее, я их по-прежнему помню. Улыбаюсь трогательности момента и собственной забывчивости.

− Как это не пришло мне в голову? − произношу я, не знаю, относительно чего высказываюсь на самом деле, своих блуждающих мыслей или же отвечаю отцу? Сестре?

− Мы подберём что-нибудь завтра, еще есть время, − примиряющее оглашает Влад, улыбка просачивается меж его губ.

− И так привезли нам всем кучу гостинцев из Швейцарии, так что не стоит тратиться ещё раз, − не соглашается отец на ещё одно совместное с братом отлучение из дома.

− Я хотела бы лечь сегодня чуть раньше, если никто не против, − ставлю точку в обсуждении предстоящего Нового года, и покидаю своё место за столом.

− Конечно-конечно, − провожает меня отец смятенным голосом из детства, Лиза фыркает, убеждённая, что я не слышу её возмущённых междометий, а Влад по-настоящему встревожено встречает мой усталый взгляд.

− Всё хорошо, − отвечаю только для него, и только глазами, которые больше никто не силится заметить и он поспешно кивает мне, прерывая наш немой разговор.

Семья

МИРА

Мне не удаётся уснуть уже вторую ночь − уже вторую ночь Влад не приходит пожелать мне спокойной ночи. Я почти смиряюсь с тем, что снова проворочаюсь без сна полночи, прежде чем провалюсь в туманное забытьё и подобно сомнамбуле расправлюсь с неповинными в моей бессоннице подушками и одеялом.

Сегодняшняя ночь так мало походит на предыдущую, ту, которая была полна мучительных ожиданий и надежд, что Влад тайно прокрадётся в мою спальню, и мы почти до утра будем нежиться в объятиях друг друга. Сегодня всё иначе. Я не прислушиваюсь к одинокому гуканью забредшей в наши окрестности совы, не вглядываюсь в даль за окном с раздёрнутыми шторами, не исповедуюсь безликой луне, не жду прихода своего полночника, а жду лишь спасительного сна.

Часы показывают полночь, и я вновь думаю о завтрашней ночи, загадочной ночи единственного свидания двух годов. Эти мысли не отвлекают меня от закрытой, но так и не запертой на ключ двери, и я не могу заставить себя перестать думать о слабых шорохах, иногда напоминающих мне о неслышных шагах брата. Я встаю с кровати, откинув согревающее моё тело одеяло прочь, встаю с намерением выпить немного воды и успокоить жжение в пересохшем горле, но понимаю, что иду совершенно в другом направлении.

Одна ступенька, вторая, третья − когда-то давно я сосчитала их все за раз, сейчас я сбиваюсь с привычного счёта, а лестница кажется мне бесконечной, ведущей  меня в самые небеса. Я заМираю перед дверью в его спальню, но стучать, по грозящему выдать меня дереву не решаюсь, легонько поворачивая мгновенно поддавшуюся мне ручку.

«Он не запер дверь», − проносится шальная мысль в мозгу, и я обрываю её, пока своевольница не завела меня в грёзные дебри.

− Мира? − удивление в его голосе помешано на долю страха и укора, но он не в силах не сделать шаг мне навстречу, поэтому очень скоро я уже ощущаю себя в его объятиях. − Что ты здесь делаешь? − прижимаясь губами к виску, спрашивает он.

− Я ненадолго. Мне совсем не спится без тебя, − жалуюсь я, уверенная, что меня не прогонят в холод одинокой кровати из тепла благородных рук.

− Девочка моя, ты вся дрожишь! − возмущается, подводя меня к своей кровати и сдёрнув с той шерстяное одеяло, обматывает меня им, как в кокон бабочки.

− Да, я замёрзла, − мгновенно соглашаюсь, не замечая, как голос предаёт меня и повинуется сердцу, моему, родному, только отсчитывающему пульс ради Влада. − Думаю у тебя наверху теплее, чем у меня в комнате.

− Не может быть?! − неверяще взирает на меня Влад. Я в подтверждение несколько раз мотаю головой. Он смиренно соглашается и отпускает мои плечи.

− Я собирался принять душ, − извещает он, неуверенно поглядывая в сторону ванной комнаты.

− Можешь не беспокоиться обо мне! − заверяю я, плотнее укутываясь в шерстяной ворс пледа. − Я немного согреюсь и пойду спать.

− Ты уверена? − в тоне его проскальзывают сомневающиеся интонации, но я не оставляю ему времени на раздумья и присаживаюсь на край кровати, полностью игнорируя его присутствие и занимаясь исключительно согреванием дрожащего тела. Слышу неторопливый вздох, не отрываю взгляда от пола, замечаю удаляющиеся босые ступни, свет из открытой ванной комнаты и тихое шуршание шпингалета. Неторопливый вздох, теперь он принадлежит мне.

«Что я делаю?» − спрашивает меня внутренний голос, но я слушаю только своё сердце. Кажется, вечность пролистывает страницы нашей жизни, пока струи воды в душе не затихают, окончив своё несуразное пение, а я не встречаю неторопливо шагнувшего в спальню брата, всё так же закутанная в шерстяное одеяло.

− Ты не ложилась?  − выдыхает Влад при виде меня, а в глазах его умоляющее: «Почему ты не вернулась к себе?».

− Не смогла, − отвечаю я на оба его вопроса, и он делает шаг в мою сторону. Я совсем не смотрю на него, любуюсь мокрыми прядями с везучими каплями, ласкающими натянутую кожу его шеи, он невольно встряхивает волосами роняя капли на ворс ковра и, я сочувствую им, беззащитным, немым дождинкам. Моё одеяло выскальзывает из моих рук, укрывая маленьких свидетельниц.

− Ааах, − вырывается из горла брата полувздох, полукрик из отчаяния и восхищения. − Малыш… ты… за…мёрзнешь, − заставляет произнести себя, не в силах смотреть на меня открытую и нагую, но и отвести свой горящий, измученный мгновением взгляд не в состоянии.

− Знаю, − хриплю я, но, не разрешая рукам обхватить свои маленькие плечи. − Я хочу, чтобы ты согрел меня. − Я вижу смятение в его глазах, а новые капли уже наслаждаются ощущением его кожи, скатываясь по гусиной коже, облизывая трепыхающуюся жилку на шее, терпеливо заползая за воротник, и продолжая ласку его безволосой, почти мальчишески гладкой груди. Я отчаянно мотаю головой, а Влад против воли сокращает расстояние между нами. Этого мало, ничтожно мало, пропасть между нами по-прежнему непроходима, а шаги брата слишком неуверенны, микроскопичны, но я противоречу собственным желаниям, а может, потворствую им бесповоротно скоро.

− Ты ведь знаешь, что мы не должны этого делать? − хмуря брови серьёзно говорит брат, но губы его едва шевелятся, я брежу о том, что голос его доносится к моему сердцу прямо из его истосковавшейся души, не касаясь голосовых связок. Ответа нет, моих сил хватает лишь на слабый кивок, но руки взметаются вверх, призывая его к себе.

− Малыш, ты сумасшедшая! − это его последние внятные слова, прежде чем пасть в мои объятия.

«Я знаю, знаю, знаю!» − восторженно мычу я, но вновь это не голос, это поэзия моего сердца, стук которого отдаётся эхом в его груди.

Влад подхватывает меня на руки, а я как смущённая новобрачная отвожу взгляд, когда моя обнажённая грудь ударяется о тонкую ткань намокшей рубашки и слабое трение заставляет меня чувствовать себя действительно сумасшедшей. Мои руки едва удерживают массивную шею, пульсирующую под моими стремительно слабеющими пальцами.

Кровать податливо прогибается под двойным весом наших тел, а Влад только кладёт  одно колено на жёсткий матрац. Его глаза неотрывно ищут мои собственные, но я как неуловимая жертва великодушного хищника, стремлюсь избежать неминуемого. И вот моё нагое тело уже ласкает холодный шёлк простыней, моя дрожь передаётся склонившемуся для начального поцелуя брату.

Он отводит прилипшие ко лбу волнующей испариной пряди и снова ищет мои сбегающие глаза, но когда встреча случается, я боюсь, что огонь, томящийся на дне моих расширенных зрачков, опалит его, забирая у меня красоту тигровых глаз, что взирают на меня с откровенной жадностью и обожанием. Ноздри высеченного носа широко раздуваются, и мой хищник вдыхает запах порочности, а капли с завитков каштановых волос опадают на вершинки моих грудей, распахивая мои глаза от тонких ощущений, от ласки даруемой моим возлюбленным, едва ли успевшим коснуться меня по-настоящему.

− Влаад… − раболепно выгибаясь навстречу, принимая и саркастическую улыбку и негромкий смех с благодарностью молю его о пощаде и большем, несоизмеримо большем.

Неуловимые пальцы пробегают по контурам моего тела, а я возмущённо мотаю головой, его тело по-прежнему остаётся для меня недосягаемым под слоем одежды. Мы совсем не говорим, но я слышу отчётливые слова, произнесённые не его губами, не моими:

− Сейчас, любовь моя, только ты и я… Только ты и я, никого больше…

Я выдерживаю ещё несколько секунд без его поцелуев, пока его проворные руки стаскивают с себя рубашку через голову, потому что на расстёгивание пуговиц у нас совершенно не остаётся времени, его и так слишком мало, чтобы насладиться друг другом.

Мы вместе справляемся со свободными штанами на резинке, я молю всех существующих богов, чтобы на нём не было белья, иначе уносящиеся прочь секунды грозят забрать у нас ещё один клочок драгоценного времени.

Одеяло безнадёжно покинуто на распростёртом ковре, а меня укрывает великолепное тело моего любимого, каждый его кусочек соединяется со мной, мы срастаемся в идеальный паззл, волшебный шёпот его губ, вычерчивающих слова на моей шее дарит мне неконтролируемую улыбку. Я задыхаюсь, выплёвывая каждый выдох из своих лёгких, я оттягиваю мокрые волосы брата, мокрыми становятся и мои пальцы…

Влад осторожно прикусывает меня за подбородок и начинает посасывать, поднимается к губам, отрывается от меня и смотрит, смотрит, смотрит…

− Хочу просто целовать тебя вот так… Всю жизнь… − это так сладостно, в груди сладостно, сладостно внизу живота, и ниже, ниже, ниже…

Наши языки напевают свою собственную, неведомую даже для нас песню, а руки хаотично ищут друг друга с зажмуренными от счастья глазами. Мои неумелые ладони блуждают по слеплённым Творцом плечам, его пальцы творят грехопадение с моими сосками.

− Не надо, Влад… Пожалуйста, пожалуйста… Только не это, − шепчу я. Сострадание пронизывает его взгляд, он склоняется над моей грудью зализывая разбуженные дула вулканов языком, остужая закипающие жерла губами, утопляя дыханием.

− Господи… Ты обрекаешь меня на вечность в аду! − хриплый и болезненный шёпот у мочки уха, которую настигает та же участь, что и мои измученные наслаждающей истомой соски.

Я обхватываю широкую спину ладонями, притягивая своего мучителя ещё ближе, чтобы дальность наших тел не знала миллиметра. Я немо прошу поцелуя.

− Шесть месяцев, Влад… Мы не были близки шесть месяцев, − цежу я сквозь зубы, потому что мой брат доводит моё тело до изнеможения. − Пожалуйста, любимый, пожалуйста…

Но он не внемлет моей мольбе, превращая меня в несчастную возлюбленную, в безумную, жаждущую продолжения пытки, совершаемой над ней казни, но не отпускаемой мечтами об избавлении.

Изморозь на холодных стёклах привносит в соитие наших тел и сплетение наших душ иней фата-морганы. Мне жарко… нестерпимо жарко.

Мои пальцы снова и снова забираются в невысыхающие пряди, кажущиеся чернее самой ночи за окном, мягче китайского шёлка под нашими телами, а я неустанно молю своего благодетеля и мучителя…

− Подари мне себя, хотя бы чуть-чуть…

− Ещё немного, девочка моя, ещё совсем… совсем немного…

А я своевольно спускаю ладонь к напряжённому бедру, желая добраться до горячей плоти брата, но моё хрупкое запястье захватывается раньше его могучими руками, меня выгибают сильнее, потому что теперь, я лишена возможности даже касаться его густых волос. Хныкающий звук срывается с моих распахнутых губ, оглашая моё поражение, а губы накрывает неистовым пламенем, вторгающегося вероломного, но такого пряного, такого сладкого рта Влада. Я мычу бессвязным клекотом, меня лишают дара говорить сумасшедшие поцелуи, обнажающие мою красоту.

Шершавый язык водит вверх-вниз по обоим моим шрамам, словно палочкой дирижера он настраивает свою мелодию на моих параллельных рубцах.

− Я сойду с ума… Влад. Ты не можешь допустить этого… Не можешь бросить меня в этот огонь! − восклицаю, отчаянно заметавшись по подушке, с захваченными в плен руками. Мои запястья путаются в собственных волосах, вместо желанных коротко-колючих прядей брата.

− Тшш… − шепчет он и когда с губ грозит сорваться очередной укоряющий его ласки возглас, я начинаю чувствовать это… Я начинаю чувствовать его…

Медленно… медленно. Забирая моё дыхание, забирая мою волю, сомнение и… Душу. Забирая мою душу.

Я чувствую его всего, целиком. Полностью во мне, полностью Мой!

− Даа! − вскрикиваю я, тут же оглушённая ладонью, смыкающейся на моих губах. Я плавлюсь и взрываюсь, плавлюсь и взрываюсь… Я тот самый вулкан, плюющий огнём и магмой…

Я сама магма!

− Мамочки... − хрипят мои непослушные губы, но я не могу остановить их, ни единую частичку себя не могу остановить. Я вся принадлежу и подчинена другим рукам, другому телу, другому существу…

− Тише, малыш… Прошу тебя, тише… − умудряется и успокоить и распалить меня ещё больше одним своим голосом, ещё одним движением вперёд, нежным захватом моего затылка в обе руки, поцелуем в висок.

Но он не останавливается, и я готова взорваться ещё раз, снова и снова.

− Господи! Сколько можно! − голос совсем немой, не мой голос, но когда моя спина выгибается дугой, а руки брата притягивают меня к своему потному телу, я опадаю на измятую кровать со всхлипом, с поцелуем на губах, с растекающимся внутри меня наслаждением Влада.

И вот она эта томная неподвижность, это недосказанное переплетение наших пальцев, его касание моего покрытого капельками блестящего пота лба своим, сохранившее молчание переглядывание взглядами и…

− Что это? Что это такое? − голос Лизы? Надрывной, полный паники и ужаса, а потом грохот… Грохот ударившейся о стену распахнутой двери. Рывком вскакивающий с постели брат, мой непонимающий взгляд в распахнутую пустоту ночи, короткая встреча с глазами Влада.

− Ты ни в чём не виновата… − лёгкое касание его пальцев к моей щеке… быстрое прикрытие моего нагого тела отвергнутым в самом начале, тем самым одеялом и спешное набрасывание на себя спутанных в комок ворохов одежды. Я едва приподнимаюсь на кровати, наблюдая за разворачивающейся перед моими глазами сценой и не могу верить происходящему. Я не верю…

− Господи боже мой! − проём двери, оставленный сестрой пустым на какое-то время, на время данное мне для осознания произошедшего, но потраченное в пустую заполнен ярким светом включенного по всему дому электричества, а ещё всеми его обитателями, кроме… Кроме маленькой Анж.

Возглас, только что услышанный мной вырван моим слухом из толпы, и неизвестно кому принадлежал на самом деле, я только замечаю растерянный взгляд матери едва ли почувствовавшей облегчение от раскрытия правды о нашем грехе. Лизку, мечущуюся взглядом от растрёпанного, но полностью одетого брата, заслоняющего мою фигуру на его кровати в его спальне и обмотанную в шерстяное одеяло. Анатолия, почему-то непременно встречающегося с моим взглядом и поэтому отводящего глаза с завидной регулярностью.

И…

Отец.

Отец со сжатыми в кулаки руками, с напряжённым лицом, раскрасневшийся, с распахнутым воротом пижамной рубашки в домашних тапочках с тёмным взглядом не отрывающихся от брата глаз.

− Отец, − негромко пробует объясниться Влад. Хотя даже я не в состоянии придумать вразумительное объяснение тому, что предстало глазам моего отца.

− Не смей! − вмиг обрывает папа не начатую речь сына. − Это так ты заботился о сестре всё это время! − громогласный крик потрясает воздух и я зажмуриваю глаза от страха. Слышны шаги, а я пытаюсь поднять свои свинцовые веки, но раздавшийся звук пощечины справляется с этой миссией лучше. Я вижу только склонившуюся вбок голову Влада и так не опустившуюся вниз занесённую для следующего удара ладонь отца.

− Папа, нет! − прошу я, закрывая рукой безобразно раскрытый рот, и ощущая набежавшие волны слёз.

Разъярённый взгляд отца направляется в мою сторону, и нет в нём жалости, нет сострадания.

− Это не её вина, − не глядя на отца, но касаясь его плеча, останавливает собравшегося образумить погрязшую во грехе дочь, твёрдым голосом, означающим только одно − Влад не поступится мной. Собой, может быть, но не мной. − Не трогай Миру.

Отец разворачивается и уходит прочь из вертепа греха и блуда, по пути бросив брату:

− Чтобы духу твоего не было в моём доме!

Я слышу мамин плач, вижу сухие панические глаза сестры, ушедшего вон Анатолия, и согбенную под гнётом нашего греха, нашей правды, удаляющуюся спину отца.

Дверь вновь захлопывается и я как есть бросаюсь к Владу:

− Не пущу! Не пущу тебя! − кричу, но только в его плечо, мои рыдания заглушает тонкая ткань рубашки, на самом деле их заглушают его руки. − Прости, прости меня. Я забыла закрыть эту чёртову дверь! Забыла!

− Тише,  Мира Ты не виновата. Ни в чём, слышишь, − Влад приглаживает мои волосы и целует в лоб. − Рано или поздно это должно было случиться. Мы оба знали это, девочка моя. Мы бы никогда не были к этому готовы, − он пытается улыбнуться мне, чтобы сделать легче для меня. Для меня, когда только что отец выгнал его из дома.

− Ты никуда не уйдёшь! Ты не можешь! Это твой дом! Это ведь твой дом! − я отрываюсь от сильного плеча и заглядываю в его глаза, лихорадочно ища в них боль, боль, которую ощущаю сама.  Но она настолько глубоко, что мне становится ещё хуже и мои глаза разражаются новыми рыданиями.

− Уже нет, малыш, уже нет. − Он говорит это так спокойно, что мне хочется ударить его в грудь, где кровоточит его сердце, но на его губах снова улыбка, вымученная и фальшивая, и снова ради меня.

− Нет! Нет! Нет! − я мотаю головой, но Влад, бессловно отходит от меня и достаёт из шкафа ещё не разобранный после перелёта чемодан. Я вскакиваю следом, наскоро набрасывая на себя глупую пижаму и фланелевые штаны, приглаживаю кое-как растрепавшиеся волосы, и размазывая тыльной стороной ладоней беспомощные слёзы по щекам. − Всё. Я готова. Я пойду с тобой.

Влад заМирает и оборачивается ко мне.

− Ты не можешь, малыш, − на его лице на этот раз искренняя, но теперь грустная улыбка. Он берёт моё лицо в свои ладони и целует в каждую щеку, долго-долго прижимаясь губами. − На улице ночь, декабрь и канун Нового года.

− Мне всё равно. Всё равно, понимаешь? − я затрясла головой, отчаянно отмахиваясь от его рук.

− Я заберу тебя первого января, хочешь? − Моё непрекращающееся мотание головой было ему ответом. − Иди сюда, − прошептал он, вздыхая. − Ну, хорошо, завтра. Завтра,  Мира Я не могу отобрать тебя у твоей семьи посреди ночи. Я не имею права заставить тебя выбирать между мной и… ими. А теперь иди, ты нужна им.

− Тебе я нужна больше, − как беспризорный щенок я ищу в его глазах поощрение, но теперь настает  его очередь качать головой и отводить взгляд.

− Больше, не значит правильно. − Он горько усмехается, я тоже.

− Мы давно уже не делаем то, что считается правильным. − Я беру его ладони в свои и тихонько шепчу наши клятвы, - Вместе сейчас и вовеки веков...

− Как ты думаешь это не слишком пафосно? − вспоминает он мои же слова утешения.

Я в ответ прислоняюсь к его горячему  лбу, едва дотягиваясь до него на цыпочках, и вынуждая Влада склониться мне навстречу, бормочу одними губами:

− В самый раз.

− Они твоя семья, и они любят тебя,  Мира − С глубоким выдохом произносит заранее ранящие слова.

− Они и твоя семья тоже, − упрямо не замечаю очевидного.

− Просто подумай еще раз, − уговаривает Влад, болезненно прикасаясь к моим губам в томительном поцелуе.

− Что я сделал не так? − шепчет мне в губы, и я знаю, что сейчас он говорит не о нашем порочном безумии, а о безумии окружающего нас Мира, включающего в себя и наших родителей.

− Та квартира в центре, все еще принадлежит нам? − взгляд Влада меняется, и я снова улавливаю в этих поразительно-красивых глазах смеющиеся искорки.

− Она наша, − кивает и тут же морщит свое лицо. − Но вряд ли там получится встретить веселый Новый год. Если только тебя не восхищает перспектива отмывать полугодовую пыль со всех существующих поверхностей, когда часы двенадцать бьют?!

− Восхищает, − с энтузиазмом соглашаюсь я, обхватывая руками талию брата и улыбаясь носом в твердое плечо.

По лестнице, однажды свившей наши души мы спускаемся вместе и за руки. В свободной руке Влада чемодан, у меня ничего нет, кроме пижамы с детским рисунком.

− Мира?! − встречает нас у подножия лестницы отец, смотря только на меня, свою дочь, полностью игнорируя присутствие собственного сына.

− Я ухожу вместе с ним, папа. − Я вскидываю голову, нет не от гордости своим поступком, не из-за подростковой непокорности так и не искоренившейся с моим взрослением, а только потому что люблю. И не позволю топтать в грязь свою любовь, какой бы порочной она не выглядела в глазах моих родных.

На мой голос из гостиной выходят остальные члены моей семьи. Среди них нет Анатолия, чувств которого я так и не сумела распознать.

− Ты не можешь пойти с этим подлым извращенцем! − срывается папа, свято веря, что я думаю о Владе так же.

− Могу, папа. Я люблю Влада. И не моя вина в том, что вы не принимаете мою любовь. Мой голос ровный и спокойный, и в этот момент я благодарна Владу за то, что он не пытается остановить поток рвущихся наружу из меня слов.

− Мы не принимаем? Мы? − гневится отец, вскидывая вверх правую руку. Влад инстинктивно выступает вперед и эта такая уже привычная для меня попытка моей защиты не укрывается от глаз за нами наблюдающих. Отец опускает руку, но продолжает яростным взглядом прожигать провинившуюся дочь.

− Не мы, никто Вас не примет − выплевывает он, потрясая воздух грозящим перстом.

− А разве нам нужен кто-то? − неожиданно поднимая глаза на отца, глаза с темными искрами в самой их глубине твердо произносит брат, крепче сжимая мою ладонь в своей руке.

− Да как ты смеешь, чертов извращенец! Яблоко от яблони... − отец неожиданно осекается, не договорив всей фразы до конца, но взгляд брата уже зажигается недобрым огнем.

− Я люблю вашу дочь Сергей Иванович, а она любит меня. Люблю и поэтому ни в коем разе не буду препятствовать ее общению с семьей. Но сейчас мы уходим. Счастливого Нового года Сергей Иванович, Нина Максимовна. Лиза... - брат поочередно называет некогда родных, ставших для него родными людей по имени, и смотрит на них улыбающимися глазами, в которых плещется боль, и которую никто не хотел замечать. Когда его глаза встретились с глазами нашей сестры Лизы, ежившейся в сторонке от холода и... Сестра старательно отвела свой праведный взгляд и не сдержалась от презрительного фырканья. − ...вета Сергеевна. − выговорил и это, теперь чужое для него имя, поставив точку еще в одних семейных отношениях. Я видела, как стремительно угас последний лучик надежды в теплых карих глазах брата и он, обозрев всех напоследок, взглянул на меня со смущенной, фальшивой улыбкой, сдерживающей обидные слезы шестилетнего мальчика обманутого матерью, теперь обманутого и... отцом.

Эпилог

Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год…Родильный дом  выглядит ужасающе обыденным зданием, просто «одним из» в череде одинаковых строений. Окна занавешены белыми занавесками снаружи через толщу стекла смотрящимися поблекшими и приобретшими серый цвет отпечатка времени. Как ни странно, роженицы кажутся очень молчаливыми, если не заходить дальше крыльца этого, местами сурового здания, сурового, потому что имеющего общую историю с любой из городских больниц и так или иначе связанного с заболеваемостью организма.Светлана находилась здесь уже четвёртые сутки, первые три из которых она запомнила плохо, пребывая в полубреду.  «Роды были тяжёлые», − рассказывал ей врач, получасом ранее, заглядывая к ней на плановый осмотр. «Скорее всего, вы больше не сможете иметь детей», − добавил, изрядно изжевав нижнюю губу, видимо нервничая и смущаясь.Женщину колотило, проснувшись, она ощущала такую боль во всём теле, что была благодарна врачу за эту новость. Её не радовало появление на свет одного этого ребёнка. Так что дальнейшая бездетность была для неё даром небес, в отличие от не воспринимаемого таковым настоящего, уже существующего в одной из палат этого роддома, её малыша.«Вот и хорошо», − едва не слетело с заплетающегося языка. Возникло непреодолимое желание свернуться, выгнуться и сломаться. Её ломало, сильно.− Доктор, а можно… − она не смогла договорить фразу, челюсть пронзила судорогой, и скривило рот. Но её болезненное молчание врач истолковал иначе.− Простите, но сейчас дети спят. Вы сможете увидеть сына чуть позже. Его принесут вам на кормление. − Выучено и с дежурной улыбкой отчитался доктор, по ней, так слишком громко проговаривая каждое слово.− Я не о том, − замахала Светлана головой. − Мне бы позвонить, а?Врач нахмурился, но больше ничем не выдал своего недоумения, тем не менее, оставил Светлану без ответа, покидая палату.Женщина, не озаботившаяся здоровьем собственного ребёнка, но ощущающая какую-то отчаянную нужду в телефонном звонке находит в себе силы встать с кровати и дойти до регистрационного стола,  а уже там наорать на ни в чём не повинную медицинскую сестру и отобрать у неё телефонную трубку. Чтобы задыхающимся голосом, ухватившись за бок прокричать ответившему на звонок абоненту всего лишь два слова: «Мне надо!», −  и только потом вернуться в палату, в не более успокоенном состоянии, чем пребывала до этого.Корёжиться с боку на бок от ломки, ныть в подушку, подвывая при особенно сильных приступах и проклинать того же самого абонента, что не торопиться к ней с доставкой.− Чё, мать, загибаешься, да? − дверь тихонечко отворяется, пропуская в палату поток холодного воздуха, ощутимый только продрогшей и одновременно заливающейся обжигающим потом Светланой. А человек, скользко прошмыгнувший в небольшой проём сквозняка стоит и ухмыляется.− Ты принёс? − голос дрожит, а зубы стучат друг о друга, но женщина вынуждает себя задать этот вопрос, не размыкая слипшихся век, узнавая своего посетителя.− Конечно, мать, в чём дело! − бравирует своими подвигами мужчина, в позе которого есть что-то схожее с распластанной на больничной койке Светланой. Разве что выглядит мужчина сейчас более презентабельно, в, пожалуй, чрезвычайно вычурном чёрном жакете великоватого размера и тёмных же брюках, выпачканных свежей грязью мостовых луж. Но глаза у них одинаковые −  с ярко фиолетовыми тенями под ними. Не сказать, что лицезреть этих людей с неприкрытой их сущностью доставляет удовольствие, скорее −  желание отвернуться. И самому мужчине не нравится эта скрюченная в одеялах девушка, хотя она и пребывает в таком знакомом и для него состоянии. Единственное, что он делает для неё: это почти бережно кладёт принесённый с собой свёрток в верхний отсек прикроватной тумбочки, и ненадолго нахмурив брови − свидетельство мыслительного процесса в его на лысо и неравномерно побритой голове. Затем отступает к двери, и всё-таки решается спросить напоследок тоном, словно озвученный,  наконец, вопрос ровным счётом ничего не значит.− Сынок-то твой от меня? − пальцы на ручке нервно сжимаются, но скорее не от ожидания ответа, просто время уходит, и он всё ближе подступает к стадии свертывания собственного тела в больничных одеялах.− А сам как думаешь? − приободрённая, теперь покоящимся в её трясущихся руках свёртком отшучивается Светлана, чуть не хохоча в голос.− Мой, − кивает мужчина уверенно. Добавляет: − Смоленским, значит будет, Семёновичем.− Нет. Калнышевым Владиславом Сергеевичем. − Её неприятный смех проскальзывает в коридор сквозь щель в проёме двери, как совсем недавно в палату к самой женщине пробирался и невыносимый холод.− И зачем? − не возражает, не понимает мужчина.− Не зачем. Он тебе нужен?− Нет, − категорично, и ни секунды раздумья в голосе.− Вот. И мне тоже.

Оглавление

Свадьба

Решено!

Страх во мне

Я больше так не могу...

Прости меня, сестра

Ревность

Всё обошлось

Моё настоящее

Не пойду на чёртово свидание!

Лучшее свидание в жизни

Слёзы

Фотография

Утро четырнадцатого

Время ещё не пришло

Как назвать твою любовь?

Прилив рассвета

Что отделяет нас друг от друга?

Ты вернёшься?

Слишком много слов...

Думать о тебе

Шесть месяцев

В этот раз...

Сказка

Возвращение домой

Семья

Эпилог